Вера и прогресс: православное сельское духовенство России во второй половине XIX-начале XX вв.

Содержание

От издательства

Введение

Глава I. Облик духовного сословия 1. Православная государственность, настоятель, приход 2. О скудости и богатстве приходских священников 3. Правовое положение православных пастырей 4. Взаимоотношения внутри церковной иерархии Глава II. Семинарские будни: как учили и воспитывали православных священников 1. Науки и ученье, вера и воспитание 2. Семинарские штудии и бурсацкий быт 3. Окончательный выбор: духовный путь, революционное бунтарство, светский либерализм Глава III. Каков поп, таков приход ? 1. Структура и инфраструктура сельского прихода 2. Просветительско-каритативные функции и возможности прихода 3. Реформа прихода: замыслы и действительность Глава IV. Священник и паства: контакты и противоречия 1. Житие-бытие сельского духовенства 2. Поп и мужик: социальные взаимосвязи и коллизии веры 3. Пастыри и прихожанки: нужда и надежда 4. Против «лжеучений» Глава V. Духовенство и революция 1. Вера, власть, церковь: испытание войной 2. 1917 год: попытки самоопределения духовенства 3. Духовенство и социальное насилие 4. Гонения на православную веру Вместо заключения. Гибель сословия, гибель веры?  

 

В исследовании впервые анализируются причины и последствия невостребованности православия для модернизации России во второй половине XIX – начале XX вв. преимущественно на материалах Тверской губернии. Используя уникальные источники, автор показывает, что инновационные усилия власти провалились главным образом потому, что государство не обеспечило поддержки сельскому духовенству – единственной силе способной органически воздействовать на сознание и поведение основной массы крестьянского населения. В центре исследования – коллизии сознания, морали, поведения сельского священника, обреченного разрываться между верой и обычаем, знанием и нуждой.

Татьяна Геннадьевна Леонтьева в 1981 г. закончила Калининский (ныне Тверской) государственный университет. С1988 по 1991 годы обучалась в аспирантуре того же университета. В 1992 г, защитила кандидатскую диссертацию. В настоящее время – доцент кафедры отечественной истории Тверского государственного университета.

Сфера научных интересов – история православной церкви и духовенства России. Стажировалась в Германии (Georg August Universitat, Gottingen). Автор более 50 научных публикаций. Выступала с докладами на международных конференциях в Москве, Уфе, Мельбурне, Хельсинки, Тампере.

От издательства

Памяти

профессора

М.М. Червяковой

посвящается

Представляемая читателю книга Татьяны Леонтьевой открывает собой серию исторических исследований, которые, по мнению издателей, способны качественно изменить наш взгляд на российское прошлое. Речь идет, разумеется, не о тех «переоценках», в результате которых «герои» и «злодеи» механически поменялись местами – перед нами необычное исследование по основательно «заезженной» в последнее десятилетие проблематике. В известном смысле это вызов тому, что было написано в пашей исторической литературе о Русской Православной церкви XIX – XX вв. До сих пор у нас «назначают ответственных» за то или иное «негативное» явление прошлого, которое якобы не дает нам жить сегодня. Ответственным за поругание православия «назначили» большевиков, забыв о том, что оно само по себе представляло.

При всем современном ханжески-неофитском умилении ценностями православия, историю РПЦ, тем не менее, писали более чем своеобразно – без священников, можно сказать, вообще без людей. «Духовная сила» общества представала в виде бездушного государственного механизма. В работах недавнего времени в лучшем случае присутствовали фигуры церковных иереев, от которых якобы и зависела судьба православной веры в России. Их современные апологеты, вероятно, даже не подозревали, что историю церкви они излагали по тому же шаблону, что и каноническую историю КПСС. С другой стороны, безликая церковь действовала в каком-то безлюдном пространстве – пастыри оказывались лишены паствы. Исследователи даже не задумывались о том, что судьбы православия в России были теснейшим образом связаны с крестьянским миром. Татьяна Леонтьева впервые прослеживает изменение характера этой взаимосвязи на протяжении длительного периода времени в связи с задачами и возможностями обновления России.

В центре исследования – взаимоотношения сельского священника, пресловутого «попа», с крестьянами. Их взаимопредставления и контакты были далеко не идиллическими. Но очевидно и другое – пастыри и паства были к середине XIX в. до такой степени «привязаны» друг к другу, что вообразить сколь-либо достойное будущее для России, не думая о перспективах их взаимоотношений, было делом, мягко говоря, странным. По сути дела, автор показывает, что любая модернизация невозможна без вытеснения традиционализма гражданскими отношениями между людьми на внутрисоциумном уровне, анализирует факторы, которые мешали этому в России.

Непривычность данной работы и в другом: история православия представлена не сквозь призму взгляда из столиц, с их известным российским административно-элитарным высокомерием, а из провинции – главным образом Тверской губернии. Уместен ли такой подход, возможны ли на его основе далеко идущие генерализации? Вся современная мировая историография отвечает на этот вопрос положительно. В данном случае мы имеем возможность лишний раз посмотреть, насколько продуктивно может оказаться использование данного приема в отечественной истории.

Но, возможно, главное достоинство книги в другом: автор вольно или невольно пробует через «микросюжеты» подвести к переосмыслению «всей» истории России. Возможно, для исторической работы это не совсем обычно. Но, во-первых, точно так же поступали представители великой русской литературы, у которых историкам есть чему поучиться. Во-вторых, у современного исследователя не остается выбора – после десятилетий абстрактного социологизирования провоцирующий «перекос» становится конструктивен.

Системный взгляд на русскую историю вовсе не предполагает обозрения ее с вершины власти. Скорее наоборот. Он уместен с точки зрения «маленького человека», которому до сих пор не удается выпрямиться во весь рост. А мог ли в свое время помочь ему православный священник?

Книга представляет собой целостное исследование, в котором использование принципов микроистории, региональной истории, истории повседневности, тендерного анализа, культурно-исторической антропологии объединено системным взглядом на длительную полосу российского прошлого, начатую великими реформами и завершившуюся грандиозными революциями. И это вовсе не дань моде, а естественная авторская позиция. Значение работы, прежде всего, в том, что она дает шанс «изнутри» увидеть и почувствовать кризисную природу взаимоотношений народа и власти в России. А последнее обусловлено незримыми процессами в духовной сфере.

Слабости современного исторического сознания связаны с отчуждением от собственной истории. История народа все еще пишется для власти – так, чтобы последняя «узнала» в ней себя, точнее получила возможность самовозвыситься на определенном фоне. Это, попросту говоря, реликтовая историография, но она достаточно успешно продлевает свое существование за счет современных предрассудков. Книги, подобные представляемой, позволяют шаг за шагом вернуть людям свою историю – дают шанс почувствовать себя в ней самостоятельной величиной, а не беспомощной и бездумной жертвой неподвластных им сил.

Издатели полагают, что нет смысла публиковать книги, иллюстрирующие масс-медийные «истины» сегодняшнего дня. Куда интереснее работы, провоцирующие отказ от них. Нет также нужды в бесконечном тиражировании столичных «знаменитостей». Гораздо интереснее представить новое имя в историографии. Надеемся, что это удастся сделать еще не раз.

Введение

«На Западе церковь без Бога, в России

Бог без церкви».

В.О. Ключевский

«Грустно и больно смотреть, до чего же

унижено и подавлено у нас сельское

духовенство».

О.И. Белюстин

Характерная фигура человека в черном одеянии была непременной частью социального облика города дореволюционной России. Затем она практически полностью исчезла из видимой части социального пространства. Став советской, Россия почти полностью «отлучила» духовенство от социальной практики. Это явление кажется беспрецедентным лишь на первый взгляд. Духовенство было сословием-изгоем и в дореволюционной России. Какова цена этой ошибки – мы начинаем понимать только сейчас.

Переход от традиционного общества (природно-производительной самодостаточности) к современному цивилизованному состоянию – таково основное и «обычное» содержание исторического развития большинства народов мира в XIX – XX вв. Движение в этом направлении связано с проблемой веры. Известны особые трудности и трагические последствия этого процесса во всем мире. В России задача модернизации приобрела особую остроту в силу того, что она так или иначе отождествлялась с вестернизацией – несовместимой, как казалось, с фигурой священника. Между тем мировой опыт показал, что подлинную модернизацию следует связывать скорее с поиском и стимулированием путей перехода людских масс в конструктивно-динамичное состояние на автохтонной основе, нежели заимствованием чужих образцов. Так нужен ли был изменяющейся России православный священник?

Общество закрепляется на достойной стадии существования в связи с утверждением соответствующих сдвигов в сознании традиционных его слоев, появлением у них предрасположенности к непрерывному овладению теми или иными вдохновляющими ценностями и полезными инновациями. Другими словами, человек должен стать сознательным участником процесса обновления, а не пассивным потребителем готовых цивилизационных достижений.

Некогда В.О. Ключевский, сын священника, бросил уничижительную и, вместе с тем, загадочную фразу: «Русское духовенство всегда учило паству свою не узнавать и любить Бога, а только бояться чертей, которых оно же и расплодило...» Не менее жестко высказывались о «темноте и невежестве» православного духовенства российские прозападнически настроенные политики – вплоть до большевиков. Так ли было в действительности? Если – да, то что могло изменить положение к лучшему?

Крепостное право, самодержавная государственность, официальная религия, общинный квазиколлективизм породили в России особую, освященную верой и традицией, культуру патернализма верхов и социально-хозяйственной пассивности низов. Как следствие – поспешные реформистски-инновационные усилия власти неуклонно блокировались нежеланием патриархального большинства населения впитать в себя новые ценности (такие, как хозяйственный индивидуализм, свобода совести, права человека, верховенство закона, представительная демократия и т.п.) и освоить соответствующие модели социального поведения. Формирование гражданско-активной личности, как основы этико-культурного фундамента модернизации, а затем – «срединной» культуры (А. Ахиезер), чрезвычайно усложнялось. Здесь не должно было быть «лишних» или «мешающих» – система таковых не терпела.

Обычно считается, что модернизационная задача в России аналогична подобным процессам во всем мире. На деле «православная» империя ни по масштабности обжитой территории, ни по рыхлости и размытости социально-информационного пространства не имела себе равных в христианском мире. К этому надо добавить, что «коренная» Россия была сельской, крестьянской, изначально отчужденной от городских центров цивилизации. С «европеизмом» она была связана тонкими административно-приказными нитями, а не органическим единством культуры.

Особое значение в этой связи приобретали процессы трансформации духовной и социальной жизни на провинциальном уровне, особенно в сельской местности, где проживало большинство (свыше 80%) населения России. Поскольку преобладающая его часть исповедовала православие в его государственно-канонизированном варианте, модерннзацпонный процесс (динамизация архаики) должен был сфокусироваться на сельском приходе, как духовно структурирующей единице социального пространства. При этом основополагающее значение приобретало изменение взаимоотношений священников и прихожан. Служители культа, которые являлись официальными идеологами империи, должны были через веру помочь прихожанам освободиться от пут социального патернализма, сословной замкнутости, представив обновленную и по-новому объединяющую «национальную» идею взамен прежней – «соборной», точнее ее бюрократически-приказного подобия.

Разумеется, естественным проводником и опорой обновления должны были стать люди светские и образованные. Но их активное участие в данном процессе таило в себе непредсказуемые последствия – российские элиты для традиционалистских низов казались чрезмерно «вестернизированными». Поэтому государство с начала Великих реформ не рискнуло отказаться от привычной религиозно-патерналистской модели взаимоотношений с народом. Объективно это предполагало передачу ведущей роли в формировании «модерннзационного пространства» не сомнительно политизированной интеллигенции, а православному духовенству. Православие традиционно выполняло социально-интегрирующие функции, естественно, что оптимальный путь обновления страны мог быть подсказан и должен был прокладываться его представителями.

Чтобы поддерживать готовность духовенства к этой миссии, требовалось научить «попа» чутко реагировать как на потребности и возможности инновационного процесса, так и на сдвиги в массовом сознании. Объективно священник должен был стать иным, его робкая фигура должна была «вырасти», стать внушительной и значимой. Однако принято считать, что во второй половине XIX – начале XX в. роль православия, как гаранта политической стабильности ослабевает: оскудевает сословие, уходит в прошлое прежний тип верующего, нарастают реформистские настроения в церковной среде, тускнеют традиционные идеалы. Возникает вопрос: как далеко зашел этот процесс, можно ли было исправить ситуацию? Что требовалось для реализации последней задачи?

Считается также, что государство не учитывало ни доктринальных возможностей православной церкви в обновлении общества, ни степени ее сопротивляемости неизбежному процессу ломки старых идеалов, ни, тем более, способности духовенства активно способствовать формированию мировоззрения новых поколений. Но до какой степени понимало остроту ситуации само духовенство? Не оказывалось ли оно во все большей степени столь же нелепо и необратимо расколото на «верхи» и «низы», как и все российское общество?

Можно предположить a priori, что более или менее стабильные в предшествующий период взаимоотношения духовенства и основной массы населения – крестьянства в условиях ускоренной модернизации, «демографического взрыва», аграрного перенаселения, информационного перенасыщения и последующего революционного кризиса начала XX в. подвергались коррозии и нарастающими темпами шли к драматической развязке. Такова общая логика, казалось, подтвержденная всей историей развития России. В условиях разрушения прежних идеологических и нравственных ориентации русское крестьянство, конечно, отдавало предпочтение не либеральным ценностям гражданского индивидуализма, ни обновленной национальной идее, а тянулось к разрушительным лозунгам радикалов, находя в них знакомое традиционалистское содержание. Духовенство, со своей стороны, постепенно сдавало позиции, которые при участии государства удерживало несколько столетий. Но был ли этот процесс действительно необратимым? На какие этапы он дробился? Какие факторы определяли его течение?

Известного рода детерминистические выводы, как правило, базируются на макроисторическнх «генерализациях», реальные возможности конкретной социальной среды чаще всего не учитываются. Поразительно, но факт: самая громадная и разнообразная (даже в рамках преобладающей православной культуры) в мире страна в наибольшей степени подвергалась статистическому «усреднению». Понятно, что это связано с невероятной этатизацней, своего рода «государствоцентризмом» отечественной историографии (причем не только советской).

В данной работе автор попытается следовать иным, впрочем, давно утвердившимся в мировой историографии, принципам. Конкретно предлагается оценка возможностей российской модернизации через провинцию, более того, через низовое, преимущественно сельское, духовенство. Применительно к данной теме «микро-история» – вовсе не дань историографической моде или паллиативный прием. В данном случае именно она – и только она – позволяет социологически уловить «тонкую материю» российского исторического бытия.

Сельское приходское духовенство – самая многочисленная категория служителей русской православной церкви. Именно на него ложилась основная проповедническо-миссионерская нагрузка. По определению священники – это посредники между Богом и Человеком, наставники современников. Их первостепенная задача – доносить до прихожан Слово Божье, формировать массовое сознание в соответствии с религиозно-нравственными императивами и православными канонами. Но между ними и Богом стояла церковь, как особый жестко иерархизированный и бюрократизированный ведомственный институт. Церковь, в свою очередь, являлась базовым элементом легитимизации и сакрализации власти. Социальная роль служителей культа в России, таким образом, оказывалась многосложной, статус – противоречивым. На протяжении веков они все же обрели ряд привилегий, формально выводивший их на уровень «господствующего класса» – разумеется, в его российско-служилом понимании. На деле рядовой священник был как бы сдавлен между духовной и светской властью, с одной стороны, и массой (причем в сельской местности общинно консолидированной) прихожан – с другой. Его жизненные задачи оказывались куда деликатнее тех, что предписывала церковь и требовала власть. Служители Всевышнего были связаны в миру многочисленными ограничениями, всевозможными регламентациями и внутренне противоречивыми правилами.

В связи с этим возникает ряд дополнительных вопросов. Существовали ли возможности (структурные, канонические, нравственные) демократизации института церкви в целом? Располагало ли государство силами и возможностями для поднятия статуса рядовых священнослужителей в глазах общества? Могли ли представители духовенства по-новому выстроить свои отношения с прихожанами?

Как известно, православная вера в целом, служители культа в частности на протяжении XVIII в. подвергались откровенному третированию со стороны государства. В первой половине XIX в. положение меняется. Но вслед за тем церковь становится объектом нападок уже со стороны российской светской общественности.

Особенно отчетливо это обнаружилось в пореформенный период, когда крестьянство оказалось в центре внимания «прогрессивных» общественных сил, а духовенство стали причислять к «эксплуататорам» трудового народа. Прихожане со своей стороны, будь то крестьяне или горожане, боялись остаться без благословения своего батюшки, но за пределами церкви порой вели себя «неканоническим образом» и проявляли недовольство пастырями. В художественной литературе, публицистике, живописи выстраивался длинный ряд колоритных персонажей «попа».

В формирование образа отрицательного героя из церковной среды внесла свою лепту и публицистика – в первое десятилетие XX в. недовольство высокоинтеллектуальной паствы выплеснулось на страницы не только светской, но и церковной прессы. Духовенство обвиняли во всех мыслимых и немыслимых грехах, в связи с тем, что оно якобы слепо следовало в фарватере государственной политики. Насколько это представление соответствовало действительности?

Известно, что в России эмоциональные представления слишком часто и легко подавляли возможность прагматического выбора – этому есть вполне рациональное объяснение. Но можно ли было переломить сложившиеся представления о месте и роли духовенства в жизни общества в рассматриваемый период? Каков был реальный духовно-нравственный потенциал сословия? Насколько прочной была «сцепка» духовенства и общества? Эти и другие вопросы рассматриваются в данной работе.

Следует отметить одну из особенностей выбранной темы. История духовенства как сословия все еще не нашла адекватного отражения в трудах отечественных и зарубежных историков. Традиция первостепенного интереса к институтам, а не людям, к доктринам, а не сознанию низов, особо пагубно сказалась в подходе к данной теме. Из массы работ по истории церкви (на них в соответствующих случаях читатель найдет ссылки) практически невозможно выделить исследования, посвященные собственно духовенству. Работы публицистов пореформенного времени, описывающие положение священников, разумеется, относятся скорее к источникам, нежели к исследованиям; интеллигентские обличения «невежественных попов» также нельзя отнести к разряду аналитической литературы.

О «разоблачительном» характере советской историографии и говорить не приходится. Конечно, инкриминирование священникам беззастенчивого паразитизма, темноты, косности, наконец, «последовательной контрреволюционности» не много стоит. Вместе с тем, призывы отправить труды советских авторов на историографическую свалку, безусловно, не оправданы. Точно так же не стоит идеализировать работы авторов последнего десятилетия – в них слишком много для исследовательской литературы церковного елея. Хотелось бы выделить всего двух современных авторов – американского исследователя Грегори Фриза и отечественного историка П.Н. Зырянова. Работу первого «Приходское духовенство в России XIX в.: кризис, реформы, контрреформы» (1984 г.) можно назвать классической – по глубине проникновения в суть проблемы, количеству использованных источников ей просто нет равных. Поэтому наличие в данной работе множества ссылок на указанную книгу и более поздние статьи Г.Фриза не должно удивлять читателя.

К сожалению и эта фундаментальная монография не лишена мелких погрешностей – в терминологии, географических названиях. В качестве курьезного примера можно указать на то, что татарские баскаки стали в ней «басмачами»¹. К тому же при всех своих достоинствах книга все же посвящена скорее государственной политике по реформированию духовного сословия, нежели собственно духовному пастырю.

Книга П.Н. Зырянова «Православная церковь в борьбе с революцией 1905–1907 гт.» (1984 г.) только на первый взгляд кажется тенденциозной. Количество источников, использованных автором, таково, что читатель легко составит объективное представление о роли духовенства в революции. Разумеется, ни на обязательные для своего времени ленинские цитаты, ни на упоминание «факторов, обусловивших особую контрреволюционность православной церкви»², обращать внимание не стоит.

Эти две книга – одна из которых посвящена неудачам реформы православного прихода, а другая ее отдаленным последствиям – естественно подвели к теме настоящего исследования и определили его хронологические рамки. В центре анализа – проблема духовенства и возможностей его влияния на массовое сознание, динамика этого процесса, его связь с социально-демографическими, хозяйственными и политическими явлениями на протяжении длительного периода – от эпохи Великих реформ до «нэповского» времени. На первый взгляд такая задача может показаться «неподъемной» в рамках одного исследования. Но, как представляется, на данном этапе изучения темы важнее всего уловить общую динамику этого процесса.

Попытка территориального охвата всего приходского духовенства также вряд ли даст ожидаемый познавательный эффект. В России было слишком много «медвежьих углов», пребывающих в застойном состоянии. В принципе, изучение темы может быть осуществлено либо на типичном (среднестатистическом) материале, либо на «эталонной» (в рамках рассматриваемого процесса) базе. В любом случае целесообразно исследование на локальном уровне – отдельной епархии-губернии.

Общеизвестно, что не только крупные территориальные единицы обладают сложившейся совокупностью социоэкономнческих характеристик и параметров, позволяющих оценить обновленческий потенциал страны и народа в целом. Микроисторическое исследование на эталонной базе позволяет корректно выйти на широкие генерализации. Опыт мировой историографии показывает, что данный прием может оказаться эффективным или, по меньшей мере, познавательно стимулирующим.

Данное исследование основывается по преимуществу на материалах Тверской губернии. Для сравнительного анализа используются также данные по ряду губерний центра России – Петербургской, Ярославской, Московской, Нижегородской, Ивановской, Владимирской и др. Именно с этими регионами были связаны «маятниковые» миграции тверского крестьянства. А последнее следует рассматривать в качестве основного объекта и субъекта российского модернизационного процесса в целом. От эффективности воздействия приходского духовенства на сельских жителей зависело в свое время будущее России.

Конечно, можно говорить о том, что для оценки эффективности преобразований в России предпочтительнее крестьянство Петербургской или Московской губерний – столичных и промышленных одновременно. Но нельзя забывать о том, что крупные административно-промышленные центры в России образовывали вокруг себя замкнутую «обслуживающую» сферу, которая могла оставаться вполне традиционалистской по своему социокультурному наполнению. Тверская губерния лишена этого последнего качества – это более открытая и динамичная система.

Тверская губерния не входила в число крупнейших губерний в Российской империи: к началу XX в. ее реальное население составляло 1 769 135 человек. Она находилась на доурбанпзационном уровне развития – в губернии было 13 городов, а в самом крупном из них – Твери проживало 53 тыс. жителей, причем с учетом пришлого населения, работающего на трех текстильных фабриках, вагоностроительном заводе и станции Николаевской железной дороги³. В хозяйственном отношении она составляла аграрно-промышленный комплекс потребляющего типа с преобладанием аграрного сектора. Природно-климатические факторы, расположение речной и железнодорожной сети, естественное плодородие почв издавна обусловили разделение территории губернии на регионы льноводства и производства ржи, в XX в. появляются очаги комплексного аграрно-промышленного развития. Производственная специализация оказывала существенное влияние на жизненный уклад и, соответственно, на ментальность и настроения и крестьянства, и духовенства.

Границы Тверской губернии совпадали с границами самостоятельного церковно-административного округа – Тверской епархии. К началу рассматриваемого периода Тверская епархия насчитывала почти 600-летнюю историю. Архиепископия была установлена в 1589 г. По официальным данным губерния была 13-ой в империи по числу православных, 8-ой по численности белого духовенства, 2-ой – по количеству духовных учебных заведений, 11-ой – церковно-приходских школ⁴. Эти данные сами по себе многозначительны. По данным Первой Всеобщей переписи населения России 1897 г. число лиц, занятых в богослужении, составляло б 145 чел., из них с высшим образованием – 73, со средним специальным – 5 918. В 24 монастырях епархии насчитывалось 2 510 монахов и послушников⁵.

Но особо хотелось бы отметить другое: Тверская губерния, относительно хорошо обеспеченная православными пастырями, вместе с тем в пореформенное время стала оплотом земского либерализма в России. Но это не помешало ей в 1917 г. на выборах в Учредительное собрание дать наивысший для сельской местности процент голосов за большевиков. В чем причина этого парадоксального, казалось бы, явления также предстоит выяснить.

Что касается источниковой базы, то она вполне традиционна: материалы центральных и местных архивов (главным образом, тверских), периодика. Естественно, о священниках придется судить со слов самих представителей духовного сословия. Документы, отложившиеся в недрах церковного ведомства, многочисленны и многообразны – отчетность была сложной и многоступенчатой, но об объективности представленных в ней сведений говорить можно, увы, с большими оговорками. Особенности российской духовно-административной иерархии были таковы, что буквально на каждой ее ступени приходилось так или иначе искажать реальное положение дел – этого невольно требовали и церковные каноны, и особенности манипуляции теми или иными властями. В известном смысле церковная отчетность наложила свой специфический отпечаток на светское делопроизводство в России.

Так или иначе, но настоятель обычно вынужден был искажать (чаще приукрашивать) положение дел в приходе, благочинный – поддерживать хотя бы на бумаге видимость благополучия и благонравия среди священников, епархиальный архиерей – убеждать высшие светские и духовные инстанции в эффективности собственных управленческих усилий. Что касается документов, скопившихся в канцеляриях Святейшего Синода, то их репрезентативность не вызывает сомнения только в одном – они отражают общую тенденцию. Увы, в фондах Синода можно найти лишь отрывочные свидетельства о поведении отдельных священников – обычно они приводятся из тех или иных конъюнктурных соображений.

Какая же группа источников заслуживает первостепенного внимания применительно к данной теме? Думается, отчеты благочинных. Именно они лучше всех знали, что творится на местах, ибо противоречивая информация на этот счет – в том числе и всевозможные доносы и сплетни – стекались, прежде всего, к ним.

В любом случае, обилие церковной документации дает возможность преодолеть недостатки отдельных видов источников.

Некоторую особенность данной работы составляет особое внимание к источникам личного происхождения – мемуарам, дневникам и т.п. Они-то и позволяют сделать главное – взглянуть на православное духовенство «изнутри». Следует предупредить: может сложиться впечатление, что на первый план намеренно выдвигаются девиантные черты поведения священников. Возможно, автор в ряде случаев слишком доверительно следует за фактами, бичующими известные пороки. Но нельзя забывать, что точно такими же видела «попов» вся русская литература пореформенного и предреволюционного периода. Следовательно, надо продуктивнее использовать эту «подсказку» для переосмысления проблемы кризиса церкви и веры, причин русской революции и ее сути, нежели в очередной раз приукрашивать действительность.

Данная работа подводит итог многолетним исследованиям автора. Хочется выразить благодарность всем, кто так или иначе оказал помощь в осмыслении проблемы и публикации отдельных частей книги. Помимо многочисленных работников архивов и библиотек, это, прежде всего, академик Г.Н. Севостьянов, председатель Научного совета РАН по истории социальных реформ, движений и революций; СВ. Тютюкин, главный редактор журнала «Отечественная история». Основательно содействовали автору Т.А. Филиппова (журнал «Родина») и В.В. Поликарпов (журнал «Вопросы истории»). Помогли своими советами профессор М.М. Червякова (Тверь) и профессор Т.В. Осипова (Москва), а также профессор Гр. Фриз (США) и профессор М. Хильдермайер (Германия). Активная поддержка исходила от д.и.н. В.П. Булдакова (Москва), фактически инициировавшего выход в свет этой книги.