Церковная революция 1917 года

(Высшее духовенство Российской Церкви в борьбе за власть в епархиях после Февральской революции)

Светлой памяти моего прадеда протоиерея Василия Образцова и моего отца русского художника Геннадия Рогозного.

С чувством живой признательности и верой в вечную связь.

Содержание

Введение

Работа посвящена периоду в истории Русской Православной Церкви от свержения самодержавия до прихода к власти большевиков. Революционные события не могли не затронуть и главную конфессию империи, которая пережила процесс, называемый уже современниками церковной революцией. В монографии на широком, прежде всего архивном материале рассказывается об этом периоде в истории Русского Православия.

Введение

21 марта 1918 года Всероссийский Поместный Собор Православной Российской Церкви на закрытом заседании начал обсуждать вопрос о «церковном большевизме». По инициативе группы участников Собора была создана специальная комиссия, которая должна была расследовать и дать оценку фактам «пагубной измены Церкви», священнослужителей, епископата и мирян, начавшегося с первых дней «февральского переворота». Факты «церковного большевизма» должны были быть установлены, а повинные в них лица надлежаще наказаны. На заседании комиссии отмечалось, что «случаи прошлого церковного большевизма, изглаженные, так сказать, покаянием, следовало бы покрыть снисходительной милостью», а соборное определение карало «только тех церковных большевиков, которые будут оставаться такими и после ведомого ими соборного определения... хотя в тех случаях, когда уже большевитствование, например, некоторых епископов оставило глубокие и больные следы на теле Православной Церкви, виновные не должны оставаться совершенно амнистированными».

Какой мог быть «большевизм» в Церкви сразу после Февральской революции? Наверное, и вообще о том, что «есть такая партия» большинство церковных деятелей не знало.

Под «церковным большевизмом» тогда понимали не факт прямого сотрудничества с большевиками, тогда такие случаи были еще единичны, а неподчинение высшей церковной власти вообще. Поэтому и отсчет времени, когда эта «измена» началась, должен был идти с февральских дней 1917 года. Именно тогда, по мнению членов комиссии, многие церковные лица, возглавляемые и ободряемые «сумасшедшим» обер-прокурором Львовом и пропагандой главной церковной газеты «Всероссийский церковно-общественный вестник», повергли епархии Русской Церкви в «настоящий хаос».

«Церковной революцией», «революцией в Церкви», «епархиальной революцией», «религиозной революцией», «церковной смутой», «церковными нестроениями», называли современники время с марта по август 1917 года.

Словосочетание «церковная революция», как и «церковный большевизм», казалось бы, может восприниматься как оксюморон, однако в то время он активно использовался.

Впоследствии на Соборе об этом периоде вспоминали как-то неохотно. Вначале даже среди епископов не было желающих возглавить комиссию по расследованию деяний этого времени. Важно отметить, что и среди членов Собора было большое число непосредственных участников этой «смуты». Многие влиятельные иерархи, начиная с избранного на Соборе патриарха, пришли к власти на волне революционных событий.

Следует отметить, что вопрос ставился именно об измене интересам Церкви, а не самодержавию. В то время даже и многие монархически настроенные церковные деятели были реалистами, они понимали уже в марте 1917 года, что к формам правления, сокрушенным революцией, возврата уже нет!

Но и пострадавших от периода «демократических преобразований» было не мало это были не только изгнанные иерархи, (многие из них не вызывали никакого сочувствия у членов Собора). И священно- и церковнослужителей выгоняли из приходов, причем этот процесс, в отличие от епископских изгнаний, принял совершенно неуправляемый характер. Да и будучи избранными, и архиерей, и священник не могли себя спокойно чувствовать. Настроение избирателей менялось, и новой церковной власти мог быть брошен вызов. Кто же должен был ответить за тот хаос, что охватил епархии Православной Церкви после Февраля 1917 года?

На Поместном Соборе была создана «черная легенда» об «антицерковной» деятельности обер-прокурора Синода и главной церковной газеты «Всероссийского церковно-общественного вестника». Это сильно повлияло не только на мнения современников, но и церковных историков. О самой революции в Церкви почти забыли.

Именно этому уникальному периоду истории Русской Церкви и посвящена моя книга.

К началу Первой революции Российская Православная Церковь оставалась самой консервативной организацией Российской империи. Основным правовым документом, регламентирующим церковную жизнь, был по-прежнему петровский «Духовный регламент». Начатое Петром Великим огосударствление Церкви и общая секуляризация культуры были продолжены его приемниками и окончательно завершены в ХIХ веке¹. Тогда Церковь из некогда якобы независимой силы превратилась в «ведомство православного исповедания». Данный тезис практически безоговорочно разделяют и светские и церковные историки. Действительно ли Церковь являлась «служанкой государства», а все проводимые реформы в ХIХ веке были направлены на порабощение главной конфессии империи?² Хочется осторожно отметить, что это было не так.

Важным вопросом является также и то, хотели ли иерархи внести изменения в традиционно сложившиеся церковно-государственные отношения? Ответ кажется однозначным – хотели, однако, какого рода изменений?

Наиболее радикальные церковные реформы в Церкви в середине XIX века пытался провести в жизнь обер-прокурор Святейшего Синода Дмитрий Толстой³. Однако почти все его начинания окончились неудачей как раз из-за сопротивления высшей иерархии⁴. Действительно, зачем архиереям было делиться собственной властью, например в области церковного суда?⁵

В свою очередь, именно архиереи больше всего писали и говорили о «пленении» Русской Церкви. Их идеалом являлось избавление от сдерживающей их власти обер-прокурора Синода, созыв Поместного Собора, на котором именно они, иерархи, и должны были представлять всю Церковь и избрание Патриарха из своей среды. Между тем, по их мнению, должно было сохраниться государственное субсидирование Церкви, законы, преследующие всех отколовшихся от православия (старообрядцев, сектантов). О громадном количестве рядового белого духовенства, влачившего полунищенское существование никто и не думал.

Интеллектуальной оппозицией высшей иерархии и власти «черного» духовенства являлись светская профессура Духовных академий. В большинстве своем выходцы из духовного сословия, но не принявшие сан и монашество, профессора очень часто ненавидели «выскочек», принявших постриг и быстро сделавших карьеру в ведомстве православною исповедания. Избрание патриарха, по мнению профессуры, могло привести лишь к усилению и так большой власти «черного» духовенства в Церкви.

Сделать быструю карьеру в духовном ведомстве было возможно только с принятием монашеского пострига. Неудивительно, что часть духовных лиц принимали монашество отнюдь не из духовных соображений. Традиционная карьера будущего архиерея выглядела так: духовная семинария и академия (часто магистерская диссертация), принятие монашеского пострига, назначение инспектором семинарии или настоятелем монастыря в чине архимандрита, затем, после епископской хиротонии, должность викария, а потом и управляющего епархией. Значительная часть епископов приняла монашеский постриг после смерти жены, занимая до этого или должность приходского священника, или преподавателя духовных семинарий или академий.

Важную роль в быстром прохождении по служебной лестнице имели также неформальные связи в среде синодской бюрократии, среди членов Синода, влиятельных государственных сановников и членов императорской фамилии. Возможность получить хорошее место зависела часто даже не от личных, нравственно-религиозных, ученых и административных заслуг епископа, а от включенности его в ближний синодально-бюрократический круг.

Придя к управлению епархиями и духовно-учебными заведениями, епископы порой действовали, выражаясь словами богослова Н. Н. Глубоковского, «с истинным вандализмом».

В самой епархии власть архиерея над подчиненными ему священно- и церковнослужителями, духовно-учебными заведениями, монастырями была огромна и сравнима разве что с властью губернатора.

Важным являлось и то, что в материальном обеспечении разница между епископом и священником была колоссальна. «Епископ – магнат, в сравнении с ним священник пролетарий», – писал протопресвитер Г. Шавельский⁶.

Между тем обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев полагал, что какие-либо реформы в Церкви могут вести только к усилению и без того значительной власти епархиальных архиереев. Если иерархи желали большей свободы и автономии от государственного диктата, то рядовое духовенство желало освобождения от «деспотичной власти» самих иерархов. В свою очередь, и внутри этих двух групп имелись противоречия. В среде высших иерархов борьба за самые престижные кафедры; в среде белого духовенства – конфликт между священно- и церковнослужителями, основной причиной которого было неравномерное распределение доходов⁷. Таким образом, в Церкви постепенно складывалась своеобразная «революционная ситуация». Впервые радикальные настроения выплеснулись наружу в годы Первой русской революции. Радикализм, проявленный частью рядового духовенства, в буквальном смысле шокировал не только церковные, но и светские власти. Так некоторые священнослужители даже брали на себя руководство крестьянскими выступлениями.

Часть прошедших в первую и вторую Государственную Думу священников быстро перешли в лагерь «трудовиков», за что и были и лишены сана.

Властям становилось понятно, что одними репрессивными методами ничего не достичь. Еще ранее этого времени, председатель Комитета министров С. Ю. Витте и самый «популярный» иерарх Российской Церкви, столичный митрополит Антоний (Вадковский) выступили с инициативой проведения коренных реформ в Церкви⁸. Выяснилось, что Синод, заявивший о необходимости церковных реформ, оказался даже радикальнее светского Комитета министров. К мнению Синода, к неудовольствию Победоносцева, примкнул и товарищ обер-прокурора В. К. Саблер⁹.

Однако К. П. Победоносцеву удалось убедить императора, что проведение каких-либо реформ в «настоящее тяжелое время» было бы делом «безумной необдуманности». (Победоносцев считал, и надо сказать не без оснований, что реформы будут отданы на откуп высшей иерархии, а архиерейское управление и так «всюду наполнено неправды, хищений и самовластия»)¹⁰. Следует отметить, что фактически все архиереи в своих отзывах по вопросам церковной реформы, составленных по инициативе обер-прокурора, признали необходимость церковных реформ и ненормальность настоящего положения Церкви¹¹.

В годы Первой революции сложилось и движение белого столичного духовенства, которое впоследствии считали истоком так называемого дореволюционного «обновленчества»¹². Данное движение, манифест которого был опубликован в «Церковном вестнике» и получил наименование «Записка 32-х», было отчасти поддержано и митрополитом Антонием (Вадковским)¹³. В данном документе говорилось о «восстановлении канонического строя», об избрании епископов клиром и «народом местной Церкви»¹⁴. Но только после отставки Победоносцева возможность проведения церковных реформ впервые становилось реальностью.

Направления этих реформ активно обсуждались в прессе. Вопрос, в каком направлении должно происходить реформирование Церкви являлся основным. Возможно ли в современную эпоху возвращение к церковно-канонической практике Византийской империи? Наиболее крупный церковный авторитет, к тому времени уже покойный, – профессор В. В. Болотов считал это мнение ошибочным. Только те реформы, которые соответствуют нуждам времени и могут улучшить современную церковную жизнь должны считаться подлинно каноничными. По его мнению, «история Церкви должна служить источником полезной информации, а не сводом законов»¹⁵.

Основные направления реформирования Церкви были обсуждены и сформулированы на Предсоборном присутствии в 1906 году. Главный вопрос был о власти в Церкви, о коренной реорганизации всего высшего управления ведомством православного исповедания¹⁶. Такие вопросы мог решить только специально созванный Поместный Собор. Важным являлось и то, что формально Россия становилась конституционной (парламентской) монархией. Это существенно меняло и место Церкви в государственном аппарате. Церковь могла теперь теоретически попасть в зависимость не только от императора и правительства, но и от Думы, где была создана специальная комиссия по делам Православной Церкви¹⁷. «На смену пусть постылой, но определенности отношений приходила неопределенность; и она пугала», – так охарактеризовал сложившуюся ситуацию петербургский историк В. С. Дякин¹⁸. Конечно, это понимали и в церковных кругах: «Раз мы, – писал обер-прокурор Синода А. Д. Оболенский С. Ю. Витте, – находимся накануне таких возможностей, что председатель Совета (министров) будет Нетрупкевич или Горемыкин, Церковь не может быть поставлена в необходимость танцевать между этими крайностями»¹⁹.

Собор, на котором и должны были осуществиться ключевые церковные реформы, так и не был созван, на данное решение повлияла и общеполитическая ситуация, сложившаяся после Первой революции. Действительно ли возможность получить сильную и независимую церковную организацию пугала власти, как считают некоторые исследователи?²⁰ Ведь кажется, наоборот, «сильная» Церковь могла служить определенным гарантом государственной стабильности.

Впрочем, вмешательство государства в церковные дела было явно преувеличено в отечественной литературе. Иногда иерархи в провинции вели настоящую войну с властью в лице губернатора, причем исход этого противостояния был не всегда в пользу светских властей. В некоторых епархиях архиереям удавалось создавать своего рода «вотчины» и претендовать не только на духовную власть²¹.

Важно отметить и то, что созданная для контроля епархиального епископа в XIX веке должность секретаря Консистории явно не оправдала возлагаемых на нее надежд. Чаще всего и епископ, и секретарь быстро находили общий язык и действовали в одном направлении. (Показательно, что в 1917 году в эпоху наиболее обостренного противостояния епископата и белого духовенства, к антиепископской оппозиции открыто примкнул лишь один секретарь духовной консистории).

Вплоть до Февральской революции организационная и управленческая структура Церкви оставалась неизменной. Ситуацию, сложившуюся в Церкви в 1915 году, можно назвать церковный кризисом.

Вынужденная отставка популярного в церковной и светской среде обер-прокурора А. Д. Самарина создала условия для перехода в оппозицию даже самых консервативных и монархических церковных сил. Влияние данного кризиса, совпавшего по времени с общеполитическим, явно недооценено исследователями политической истории этого периода²². Хотя изучение материалов перлюстрации показывает, что церковные вопросы волновали весьма большую часть образованного общества²³.

При проведении канонизаций в царствование Николая II, вопрос стоял не о правомерности или неправомерности прославления того или иного подвижника, а о том, кому решать этот вопрос, самодержцу или Святейшему Синоду? Тоже самое происходило и при назначении на главные столичные кафедры церковных иерархов. Безотносительно к вопросу о существовании распутинского влияния на эти назначения, и в светской, и в церковной среде их прочно связывали с ненавистным «старцем». Даже если считать распутинское влияние мифом, как это в последнее время делают некоторые исследователи, данный фактор все равно играл важнейшую роль в предреволюционных настроениях церковной среды.

В годы Первой мировой войны также резко обострилась проблема материального обеспечения духовенства²⁴. Синодская комиссия по реформе прихода, созданная в самом начале 1917 года, констатировала в буквальном смысле бедственное состояние приходского духовенства. В некоторых епархиях, как отмечалась в материалах комиссии, были даже отмечены случаи голодной смерти в среде низших церковнослужителей²⁵.

Все это, конечно, прямым образом влияло на предреволюционные настроения в церковной среде. Многие даже монархически настроенные церковные деятели переходили в оппозицию существующему порядку вещей, в первую очередь самому синодальному строю. (При этом, конечно, следует различать оппозиционность «церковных либералов» и «церковных консерваторов»). Церковный кризис был важной составляющей общеполитического кризиса самодержавия, и последний термин не был изобретением советских историков. О церковном кризисе говорили и писали влиятельные и информированные современники.

Так, вернувшись с ноябрьского заседания Синода, один из его членов записал в дневнике: «Реформы необходимы для Церкви. Но среди наших иерархов не только нет человека, который смог бы провести их, нет и такого, который понимал бы, что с ними до крайности надо спешить. Реформ не будет. А в таком случае революция церковная – особенно, если разразится революция государственная – неминуема»²⁶.

Свержение самодержавия в марте 1917 года стало мощным катализатором для радикальных преобразований в Российской Православной Церкви. Освободившись от институциональной и идеологической связи с монархией, Церковь впервые получила возможность самоорганизации. Новым обер-прокурором Святейшего Синода стал вошедший в состав Временного правительства член Государственной Думы Владимир Николаевич Львов.

На первом же заседании высшего церковною органа он провозгласил «свободу Церкви» от власти «цезарепапизма». Однако сама организационная структура управления Церковью, сложившаяся в синодальный период, не претерпела в первое время никаких изменений. Временное правительство не спешило с радикальными изменениями церковно-государственных отношений. Вскоре новый обер-прокурор получил сильную оппозицию в лице членов старого Синода, недовольных активным, по их мнению, вмешательством В. Н. Львова во внутрицерковные дела.

Указом Временного правительства 14 апреля последний царский состав Синода был распущен, и к присутствию вызваны новые лица. Новому составу Синода Львов заявил, что сложит свои полномочия перед Поместным Собором, пока же «обер-прокурорская власть... не может не вмешиваться в жизнь церкви, а при настоящей дезорганизации... это вмешательство может иногда и болезненно отозваться на тех или других членах церкви»²⁷. И все же, с деятельностью новых членов Синода и обер-прокурора связано принятие определяющих решений в области нового церковного строительства. Главнейшими из них являлись введение выборною начала в Церкви, созыв Предсоборного совета и Всероссийского Поместного Собора, торжественно открытого 15 августа в Москве.

Одновременно шло и создание религиозного законодательства Временного правительства. Наиболее важным было принятие постановлений «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений» (20 марта) и «О свободе совести» (14 июля). 5 августа был упразднен пост обер-прокурора Синода и учреждено Министерство исповеданий. Первым министром вероисповедания стал последний обер-прокурор Синода Антон Владимирович Карташев.

Единственный серьезный конфликт Церкви с Временным правительством произошел из-за его постановления от 20 июня о передаче в ведение Министерства народного просвещения церковно-приходских школ и возможной секуляризации образования и продолжался вплоть до прихода к власти большевиков²⁸.

Параллельно, и даже с опережением церковных реформ, шло сильное низовое «правотворческое» движение духовенства и мирян. Слывшее консервативным, церковное общество после Февральского переворота переживало процесс, который уже современники называли «церковной революцией».

Основными ее событиями были съезды духовенства, смещение неугодных архиереев, ломка снизу синодальной системы управления и сильное церковно-сепаратистское движение в Грузии и на Украине. Если Украину удалось удержать в рамках юрисдикции Российской Церкви, то Грузия провозгласила автокефалию и фактически стала независимой от столичных церковных властей. И хотя впоследствии на Поместном Соборе звучали слова о «пагубной измене» Церкви среди епископата и священно- и церковнослужителей с первых дней переворота, наиболее важные результаты «церковной революции» законодательно оформил сам Собор.

При написании данного исследования я не ставил перед собой цель дать общий очерк истории Церкви от Февраля до Октября 1917 года. Работа посвящена преимущественно деятельности высшего духовенства в этот период. Конечно, рассматриваемый вопрос о церковной власти представляется важным, но не единственным.

Так за рамками книги остались проекты церковных реформ, которые активно обсуждались в Синоде и на Предсоборном совете, выборы на Собор и первые месяцы его деятельности. Немного говорится в книге и о церковно-национальных движениях на территории бывшей Российской империи. Отдельная тема, которой я почти не касаюсь, это жизнь православных монастырей. В некоторых из них церковная революция носила радикальный характер. Так, например, весной 1917 года вся читающая Россия знала о бунте монахов Московского Данилова монастыря.

И все же я по мере возможности пытался представить перед читателем и общую картину церковной жизни между двумя революциями, стараясь при этом сделать книгу интересной не только для профессионала. Работая над данной темой, я не могу не упомянуть тех лиц, чьими советами, дружеской поддержкой и вниманием я пользовался. Благодарю Б. В. Ананьича, Е. В. Анисимова, Т. А. Абросимову, Р. Ш. Ганелина, Б. Б. Дубенцова, И. В. Завитновского, М. М. Крома, В. В. Лапина, Б. С. Кагановича, М. В. Шкаровского, Н. Н. Смирнова, Н. В. Михайлова, Т. М. Китанину, М. Ю. Крапивина, В. М. Панеяха, М. В. Ходякова, И. С. Ратьковского, Д. В. Руднева, В. Ю. Черняева, С. Л. Фирсова, М. Ф. Флоринского. С теплотой я вспоминаю покойного П. Н. Зырянова и его дружеские советы.

Особая благодарность своему учителю, прекрасному знатоку 1917 года Б. И. Колоницкому.