4. Дискуссия, проповедь, поучение

Споры о вере относятся к числу традиционных методов миссионерской работы, однако в начале XX века их результативность была невысокой. Требовалось, с одной стороны, выработать новые формы миссионерских бесед, а с другой – подкорректировать их задачи. Основной целью публичных диспутов постепенно становилось не переубеждение иноверцев, а укрепление в вере православных.

Если проповедь обращена к единоверцам, то миссионерская беседа, считающаяся основным видом деятельности миссионера, обращена к аудитории, находящейся вне Церкви. Беседы со старообрядцами и сектантами проводили тысячи священников. Однако эффективность этих бесед была не особенно высокой. Объясняется это несколькими причинами. С одной стороны, правила и формы миссионерских собеседований были выработаны задолго до провозглашения религиозной свободы. Поэтому во время собеседований миссионер и иноверец выступали не как равноправные собеседники. Сама организация дискуссии (об этом речь пойдет ниже) демонстрировала, что истина на стороне миссионера, и в ситуации религиозной свободы у старообрядцев или сектантов не было никакого стимула участвовать в подобных мероприятиях. Другой причиной невысокой эффективности миссионерских бесед было то, что в вопросах веры логические аргументы играют далеко не самую важную роль, поэтому победа в словесном поединке в большинстве случаев не влияла на мировоззрение слушателей.

Официально утвержденных Синодом правил проведения миссионерских бесед не существовало.³²⁸ Однако существовали примерные правила, которые после утверждения их епархиальной властью должны были соблюдаться. Согласно этим правилам, сектант, с которым беседует миссионер, должен стоять лицом к миссионеру и, соответственно, спиной к аудитории. Таким образом, миссионер, обращаясь к своему собеседнику, одновременно говорит и с аудиторией, в то время как его оппонент лишен возможности непосредственно общаться со слушателями. Согласно правилам, миссионер являлся главным действующим лицом при проведении беседы. Он читал основной доклад и отвечает на вопросы из зала. При этом категорически запрещалось пускать слушателей, желающих высказаться, на кафедру. Вот как описывает примерный порядок ведения публичных бесед В.М. Скворцов,³²⁹ составитель сборника «Миссионерский посох»:

1). Беседу ведет православный собеседник.

2). Каждый старообрядец или сектант из числа слушателей православного собеседника имеет полное право подойти к кафедре и возражать ему, но непременно всякий раз возражает кто-либо один и только по предмету беседы. <...>

4). Со своим словом или речью (возражением) совопросник должен обращаться именно к православному собеседнику, а не к народу и не должен становиться в положение учителя и наставника слушателей. <...>

6). Вступительное и заключительное слово говорит православный собеседник. <...>

8). В случае нарушения условий и порядка во время бесед, таковые прекращаются.

9). Если полностью не будут приняты означенные условия и не последует на сие письменного согласия со стороны начетчика, беседы с ним не могут состояться.

10). Настоящие правила, утвержденные епархиальной властью, предъявляются приходскими священниками старообрядцам, желающим выступить на защиту старообрядчества, а равно их начетчикам и сектантам.³³⁰

На первый взгляд кажется странным, что старообрядцы и сектанты соглашались участвовать в беседах на столь неравноправных условиях. Однако не следует забывать, что до указа о веротерпимости иноверцы не имели права публично проповедовать свое вероучение. Поэтому миссионерские беседы были для них единственным способом публично пропагандировать свои взгляды, и они вынуждены были принимать те условия, которые предлагал православный собеседник. Однако после указа, когда представители различных религиозных течений получили возможность свободно проповедовать, они стали сами арендовать залы и проводить там лекции и беседы по удобной им программе. Никакого стимула принимать те условия, которые им предлагали православные миссионеры, у старообрядцев и сектантов теперь не было.

Однако православные миссионеры осознали эти изменения далеко не сразу. В правилах проведения собеседований со старообрядцами, выпущенных в 1910 году Московским миссионерским братством святителя Петра,³³¹ описывался старый порядок проведения бесед.³³² Московские старообрядцы сначала пытались изменить характер бесед явочным порядком, а затем обратились в Синод с просьбой придать беседам характер равноправного диалога. Реакция московских миссионеров на это обращение была, естественно, резко отрицательной:

У <...> авторов «почтительнейшего предложения», цель та, чтобы Св. Синод упразднил древний, совершенно естественный и правильный порядок на миссионерских беседах и <...> ввел новый, тот, которого дерзко требуют Мельников³³³ и подобные ему ругатели Христовой Церкви, вовсе не в целях выяснения истины и возможного соединения разрозненных ныне расколом сынов одного и того же русского народа, а в целях возвеличения раскола и сектантства и предоставления при беседах его представителям внешнего равенства с представителями Православной Церкви, единой господствующей в государстве.³³⁴

Многие миссионеры прекрасно понимали, что для неправославных проповедников стимулом для участия в беседах является именно полемика с православием и проповедь собственных взглядов. Некоторые миссионерские издания высказались за то, чтобы полемике была придана форма свободной дискуссии. Такую форму бесед отстаивал, например, воронежский миссионер Л.З. Кунцевич:

По поводу правила «лицом к миссионеру», Св. Синодом не указанного, я скажу следующее. Правило это отдает какою-то фальшью, ибо в глазах слушателей остается справедливое впечатление, что православный миссионер и православное учение слабовато, если оно прибегает к внешним способом защиты. Словом, правило это, если только можно назвать его правилом, а не выдумкой, – очень унизительно для достоинства православного миссионера. Во-вторых, в действительности, правило это неисполнимо, ибо во время речи сектант невольно будет поворачивать голову вбок: направо или налево, к слушателям. «Поправки» же «миссионера» в эти моменты, с напоминанием держаться головой прямо, вносят крайний диссонанс в беседу. В-третьих, принуждая сектанта стоять спиною к народу и лицом к миссионеру, миссионер сам себя лишает одного из могучих средств борьбы, именно: лицо есть зеркало души, на лице отражаются чувства: удивления, смятения, страха, радости и т.д. Эти чувства народу любопытно и полезно видеть. На второй половине беседы православному миссионеру всего выгоднее выставить лицо сектанта пред народом, лицо которого не нужно прятать, а именно выставлять на показ как документ… В-четвертых, наиболее сильное впечатление производит та миссионерская беседа, которая ведена на равных условиях состязания.³³⁵

Статья Л.З. Кунцевича вызвала гневную отповедь московского миссионера протоиерея Иоанна Полянского,³³⁶ который считал принципиально невозможным и вредным превращение миссионерских собеседований в дискуссионный клуб:

Вот заповедь всякому сектанту: «на публичной миссионерской беседе (где бы она ни была) беседуй с миссионером, а не с православными или, вообще, слушателями. Первое тебе предоставлено, а второе – служебная обязанность самого миссионера». А если не согласится, то пусть молчит или (если дело в храме) удалится. Потворство в данном случае, особенно при современном религиозном безразличии, сугубо недопустимо.³³⁷

Насколько нам известно, никакие практические решения по этому поводу не принимались, да и нужды в них не было. Жестко регламентированная форма миссионерских собеседований уходила в прошлое. Недаром В.М. Скворцов, поместив в своем сборнике цитированный выше план ведения публичных бесед, писал о том, что во многих случаях миссионеры проводят беседы, отступая от этих правил, поскольку в противном случае оппоненты просто отказываются участвовать в разговоре:

Бывают случаи, когда миссионеру³³⁸ приходится избирать или производить публичные собеседования без соблюдения правил, или же, руководствуясь «правилами», отказаться от мысли о производстве собеседований, потому что, как показал опыт, там, где предъявляются расколоучителям при беседах подобные вышеприведенным «правила», особенно 4 и 6 параграфы из них, там вообще совопросники из инакомыслящих и инаковерующих не выступают. В наше лукавое время православному веропроповеднику нужно памятовать о евангельском совете «Будьте целы яко голуби и мудры яко змии» (Ев. Мф.).³³⁹

Невысокая эффективность миссионерских бесед была связана не только с устаревшими способами организации этих мероприятий, но и с тем, что публичная дискуссия – далеко не лучший способ установления религиозной истины. Ядовитое, но точное описание подобных собеседований дал публицист С.К. Эфрон (Литвин)³⁴⁰:

Положим, беседа ведется с беспоповцами на тему о браке. Тема избитая, всем надоевшая. Всякий наперед знает, что скажет миссионер, какие тексты прочтет из святоотеческих книг, что ответит ему старообрядческий начетчик и какими текстами он будет отражать обличения миссионера. Таким образом, сущность прений никого из слушателей не может поразить никакими неожиданностями. Точно также заранее известно, что беседа закончится обычным результатом, т.е. православные останутся при своем, а старообрядцы-беспоповцы – при своем, и что каждая сторона будет приписывать победу себе. Казалось бы, при таком порядке вещей, что может привлекать народ на эти собеседования? А ведь народу на этих собеседованиях бывает всегда немало. Что же в них, в этих собеседованиях, интересного привлекательного для той и другой стороны, т.е. и для православных и для старообрядцев? А вот что: интересна не сущность собеседований, а тот своеобразный прием ведения бесед, который выработан временем и освящен обычаем. Прием этот ничего общего не имеет с христианским смирением и другого названия ему дать нельзя, как спортивный. <...> Тут, таким образом, дело первостепенной важности, дело веры, превращается в забаву, в игру словами, в подсиживание противника, в устройство ловушек, в ловких ударах, в неожиданных выпадах и тому подобное… <...>

– Так ты брак отвергаешь? – добродушно, голосом праведника предлагает ученый миссионер-протоиерей вопрос начетчику-беспоповцу, человеку зрелых лет.

– Не признаю, – отвечает начетчик.

– А деточки у тебя имеются?

– Трое.

– Трое? Мальчики или девочки?

– Два мальчика и одна девочка.

– Так, так, – добродушно качает головой миссионер, – два мальчика и одна девочка… А скажи, пожалуйста, а жена у тебя имеется?.. Был ты женат?… <...>

– Добрые слушатели! – голосом назидания говорит миссионер. – Он, – тут следует презрительный жест в сторону начетчика, – сам признался, что жены у него не было, а дети есть!.. Какой же он бесстыдник!..

Раздается смех среди православных и ропот среди беспоповцев. Но вот, задетый за живое беспоповец уже оправился, сорвался с места и выкрикивает на память текст из святоотеческих книг, в котором рисуется внешность дьявола, обросшего длинными волосами, и заканчивает свой выкрик, тыча перстами на миссионера.

– Это про тебя написано!.. Ты и есть волосатый дьявол!..

– А ты развратник!.. Ты блудник!..

Далее продолжается на потеху слушателей эта милая перебранка между простецом-начетчиком и ученым миссионером-протоиереем и в воздухе то и дело раздается: – «волосатый дьявол», «развратник», «блудник». А когда беседа кончается и слушатели собираются группами в ближайших к месту беседы чайных, идут бесконечные разговоры о том: кто кого?³⁴¹

Несмотря на некоторую цветистость, это описание кажется вполне точным. На то, что миссионерские беседы часто приобретают характер бессмысленных словопрений, не имеющих никакого отношения к христианству, указывали многие публицисты. Так, например, протоиерей Илия Легатов³⁴² из Архангельской епархии писал, что беседы со старообрядцами всегда ведутся по одной и той же схеме и касаются одних и тех же предметов (перстосложение, посолонь и т.д.), поэтому особого воздействия на аудиторию эти беседы не оказывают. Сама ситуация спора заставляет человека защищаться, подбирать контраргументы. Миссионер может переспорить своего собеседника, загнать его в угол, но эта победа вряд ли будет способствовать присоединению собеседника к православию. Отец Илия указывал на то, что миссия должна иметь форму не столько полемики, сколько диалога единомышленников. Поэтому, по его мнению, полемизирующий со старообрядцами миссионер должен сам служить по старым книгам, а еще лучше – принадлежать к единоверию:

Миссионерское дело должно стоять не на почве полемики по старым вопросам касательно обрядов, полемики, непременно направленной к защите и оправданию Православной Церкви и обращению к ней заблуждающихся, – а на почве объединения раскольников с единоверцами, т.е. последователями единоверческих старообрядческих церквей. Спорные пункты о вере и благочестии по отношению к Православной Церкви должны быть изъяты из практики миссионерской, и если допустить их, то в крайних только и исключительных случаях.³⁴³

Да и само слово миссия следует, по мнению протоиерея И. Легатова, использовать осторожно, поскольку старообрядцы возводят слово «миссионер» не к латинскому missio («послание, отправление»), а к слову «Мисси́я», утверждая, что миссионер – это лжемессия, антихрист.

Публичная дискуссия – не самый лучший способ выяснения истины. Для победы здесь необходима специальная подготовка, умение убеждать толпу. Понятно, что приходские священники такими навыками, как правило, не обладали. На непродуктивность участия приходских священников в миссионерских собеседованиях указывал на одном из заседаний Предсоборного присутствия Н.И. Ивановский:

Хитрая казуистика расколо-сектантства придумала слишком много запросов и обвинений против Православия и нашей Церкви, по существу хотя и мелочных, но практически в глазах народа кажущихся весьма важными. И широкий ум, и богатая начитанность не всегда способны сладить с этим, чтобы распутывать искусно затянутые узлы софизмов и сразу показать свет истины.³⁴⁴

Авторы сочинений, посвященных методам миссионерской полемики, постоянно предостерегали миссионеров от использования некорректных приемов и произвольных интерпретаций текста Писания. В появившейся в 1906 году методической брошюре И.Г. Айвазова настойчиво проводится мысль о том, что православные миссионеры не должны отступать от логических методов аргументации:

Если миссионер в своей борьбе с заблудшими путем публичных или же частных бесед с ними бросит те приемы, которые называют «чисто рационалистическими», то с уверенностью можно сказать, что он погубит дело миссии, так как и среди сектантов, и среди православных поселит убеждение, что православное учение основано не на Св. Писании, а на философии и пустом обольщении, по преданию человеческому…³⁴⁵

При этом Айвазов не считал возможным отказаться от проведения миссионерских бесед. По его мнению, после указа о веротерпимости целью публичных бесед является не столько переубеждение иноверцев, сколько открытая защита православия и демонстрация православным методов полемики.³⁴⁶ О том, что миссионерские собеседования полезны, в первую очередь, самим православным, писал и могилевский миссионер священник Г. Голынц. По его мнению, открытая дискуссия заставляет православных задумываться над вопросами вероучения, что является хорошим стимулом для самообразования.³⁴⁷

Таким образом, в начале XX века миссионерские беседы стали превращаться из средства нападения в средство защиты. Именно в таком ключе эта проблема обсуждалась на V Миссионерском съезде. Собравшиеся здесь профессиональные миссионеры, хотя и не выступали против самой идеи бесед, однако признавали их невысокую эффективность. Повседневное общение было куда более мощным средством влияния на религиозные взгляды, чем публичные беседы. На одном из заседаний епископ Мамадышский Андрей (Ухтомский), заведовавший Казанскими миссионерскими курсами, говорил о том, что мусульмане воздействуют на православных ежедневно, незаметно, но достаточно эффективно. Епископ Андрей с горечью рассказывал о священнике, который отказался от своего места после того, как малолетние дети его прихожан под влиянием друзей, надели тюбетейки и стали отзываться на татарские имена.³⁴⁸ Результатом этого обсуждения стала выдвинутая съездом идея «положительного церковного учительства», которая объявляла объектом миссионерской деятельности не только иноверцев, но и православных.

Вопросы, связанные с положительном церковным учительством, на Соборе обсуждались, однако никакого определения по этому поводу принято не было, поскольку все (как принятые, так и не принятые) определения, касающиеся проблем миссии, не носили концептуального характера, а были посвящены решению организационных задач.

Исчерпывающей программой положительной миссии следует считать известное высказывание преподобного Серафима Саровского: «Стяжи дух мирен, тогда тысяча душ спасется около тебя».³⁴⁹ Участники предсоборных дискуссий прекрасно осознавали, что самое существенное в миссионерской деятельности и шире – во всей церковной жизни, происходит независимо от методов и приемов, обсуждаемых на страницах церковной печати. На это указывал в своем отзыве епископ Самарский Константин (Булычев),³⁵⁰ который, размышляя о «возвращении церковного учительства к жизненному направлению», писал:

Средство к этой цели, конечно, вера, но не усиление катехизации, проповедничества, внебогослужебных собеседований, школьного законоучительства; все это и теперь есть, и все это не оказывает действия. Нужна перемена в направлении учительства. Оттого вера не оказывает действия, что вера проповедуется не живая, а мертвая. Проповедники веры сами стоят все еще на ветхозаветном начале: «Человек, исполнивший закон, жив будет им» (Рим.10:5; Гал.3:12; Лев.18:5), а научаемые убеждены, что Царствие Небесное нужно заработать доброделанием. <...> С этой ветхозаветной еще точки зрения и нужно перевести нравоучение на новое, новозаветное начало: любовь божественную и именно любовь Христову, которая объемлет сердце наше, когда мы только подумаем, что Он за всех нас умер (2Кор.5:14). Жизнь и деятельность по чувству любви и благодарности к Господу – вот начало, которое делает верующих выше закона (1Тим.1:9). А у нас обыкновенно догматика – сама по себе, а нравоучение – само по себе, как будто нам и не возвещено, что так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий верующий в него не погиб, но имел жизнь вечную.³⁵¹

Проповедь, о которой говорит епископ Константин, несомненно, является идеалом. Однако все, что «выше закона», не регулируется законодательными актами, в то время как эти акты есть единственный инструмент, которым владеет церковная администрация. Постоянно звучащие высказывания о том, что главное – это не методы и приемы, а молитвенная жизнь миссионеров, священников и прихожан, бесспорны, но неконструктивны. И в пределах настоящей работы мы не можем касаться вопросов внутренней духовной жизни прихожан, поскольку эти вопросы являются предметом рассуждений духовника, но не историка. Мы можем говорить здесь лишь о тех практических мероприятиях, которые могли бы способствовать большей включенности православного народа в жизнь Церкви.

Дать общий анализ таких мероприятий весьма затруднительно, поскольку именно эту задачу, в конечном счете, стремились решить практически все участники предсоборных дискуссий, размышляли ли они о проблемах приходской жизни³⁵² или языка богослужения,³⁵³ епархиальных преобразований,³⁵⁴ выборности духовенства или института диаконисс,³⁵⁵ богослужебного пения или реформы духовного образования.³⁵⁶ Каждая из указанных тем может и должна стать темой специального исследования, но обсуждать их здесь, в связи с проблемами миссии, не представляется возможным. Мы можем лишь отметить, что в начале XX века идея положительной миссии не только была сформулирована, но и пользовалась достаточно большой популярностью.

Здесь, в первую очередь, следует назвать разработанные IV Миссионерским съездом и утвержденные Синодом 27 января 1909 г. тезисы По вопросу о положительном церковном учительстве,³⁵⁷ в которых, с одной стороны, подчеркивалось значение миссионерской полемики, а с другой – говорилось о необходимости обратить особое внимание на верных чад Церкви. Священникам рекомендовалось в проповедях касаться тех вопросов современности, которые волнуют прихожан, проводить с ними катехизические беседы и т.п. Тем самым Святейший Синод, кажется, впервые включил в число миссионерских задач работу с прихожанами православных храмов.

О роли положительной миссии говорилось и во время заседаний соборного отдела О богослужении, проповедничестве и храме. По поручению отдела Д.И. Боголюбов подготовил особый «Доклад о реорганизации внутренней миссии».³⁵⁸ Причину невысокой продуктивности миссионерской деятельности Д.И. Боголюбов видел в том, что миссионеры апеллируют к интеллекту своих оппонентов, в то время как вопросы веры, скорее, относятся к области эмоций:

Прежде деятели миссии искренно верили, что раскол и секты плодятся в Церкви главным образом вследствие умственных заблуждений людей. И потому, выбивая клин клином, эти деятели полагали, что для борьбы за Церковь, прежде всего, нужно пустить в оборот беседы, состязания, листки. Но жизнь показала, и это подтвердили такие писатели, как Н.П. Гиляров-Платонов,³⁵⁹ что в основе религиозных наших сект лежат волевые побуждения, а не умственно отвлеченные. И потому, очевидно, реорганизуемая миссия должна, прежде всего, жизнь воздвигнуть против жизни, сектантским обольщениям противопоставить столь же заманчивый строй в православном быту и всюду бороться с ними их же оружием.³⁶⁰

Из этого Д.И. Боголюбов делал вывод, что «специальная» миссия – это не только собеседования и споры, а весь комплекс мероприятий, направленных на укрепление православия, в том числе налаживание православно-церковного быта, борьба с пьянством, нищетой, организация воскресных школ для взрослых, миссионерских курсов, бесед с заблуждающимися и т.д. Миссионеры должны не столько спорить, сколько заботиться о том, чтобы верующий народ составил из себя «церковное ополчение». Следствием этого будет и активизация приходской жизни, и расширение деятельности братств. По мнению протоиерея Д.И. Боголюбова, работа в приходских структурах и в братствах должна носить характер религиозного служения, а в роли организаторов и консультантов-профессионалов здесь должны выступать миссионеры:

В братствах члены их обязаны смотреть на выполнение своих повинностей как на религиозное служение Богу. И потому братства должны разнообразить предлагаемые людям повинности сообразно их индивидуальным склонностям и особенностям. Одного нужно требовать ото всех братчиков неукоснительно: каждый из них личным трудом, усилием своей воли должен делать то или другое во славу родной Церкви. Это наполнит жизнью братство и сделает его обаятельным для народа. Само собой понятно, что жизненные братства в народе не появятся сами собой. Верно и то, что священники наши очень редко подготовлены теперь же основывать подобные братства. Вот тут-то миссионеры и должны явить себя людям как духовные инструкторы, как церковно-общественные организаторы и как своего рода благодатные лаборанты для них.³⁶¹ Для того наши миссионеры обязаны коренным образом реорганизовать свои служебные поездки по приходам. Эти поездки впредь должны быть длительными и показательными в разных отношениях. Миссионер лишь тогда исполнит свою задачу в каждом новом месте, если здесь он подготовит себе сотрудников и помощников. <...> Так должен быть устроен зародыш народно-органической миссии в приходах.

По докладу Д.И. Боголюбова не было специальной дискуссии, этот текст предполагалось использовать при подготовке объяснительной записки к докладу отдела О внутренней и внешней миссии.³⁶² Однако ни доклад, ни принятый текст определения подобного введения не имеют.³⁶³ Таким образом, единственным документом, посвященным вопросам положительной миссии, остается определение Синода от 27 января 1909 г.

Согласно определению «О церковном проповедничестве», проповедь стала обязательной частью богослужения. Священники должны были в обязательном порядке произносить проповеди за каждой воскресной и праздничной литургией. Им предстояло не только самим научиться проповедовать, но и научить свою паству воспринимать проповеди.

Наиболее естественным способом воздействия священника на прихожан была церковная проповедь. В начале XX века об активизации проповеднической деятельности писали очень много. Поучение за богослужением казалось наиболее органичной формой религиозного просвещения прихожан. При этом аудитория, к которой обращались священники, была очень разной, и подготовка речи, способной привлечь внимание прихожан, была непростой задачей. Дополнительные трудности были связаны с разницей в уровне образования между священником и его паствой. Особенно остро эта разница ощущалась в крестьянской аудитории. О том, что священники должны изучать психологию и систему ценностей крестьян, церковные публицисты писали постоянно. Однако характер их рекомендаций свидетельствует о том, что об особых успехах в этом деле говорить не приходится. Так, например, преподаватель Киевской духовной академии В.Ф. Певницкий³⁶⁴ призывал пастырей не судить о крестьянах по босякам, описанным Максимом Горьким:

Мы не советовали бы проповедникам изучать быт народа по этим сочинениям и по ним знакомиться с народом. Не народ узнаете вы по ним, а только жалкие подонки народа, и вместо симпатии к народу от этих уродливых типов и исковерканных людей вы получите только горькое чувство сожаления о той глубине падения, до какой может дойти человек.³⁶⁵

Поразительно, что возникала необходимость в подобных рекомендациях. Не касаясь вопроса об этнографической точности сочинений Горького, укажем на то, что он писал не о крестьянах, а о городских маргиналах, обитателях дна. Конечно же, в некоторых специфических приходах (например, в Кронштадте, куда высылали столичных бродяг) ориентация на горьковские образы была бы уместна. Но трудно себе представить сельского батюшку, изучающего своих прихожан по книгам М. Горького.

В начале XX века во многих епархиях существовали проповеднические кружки, члены которых выступали с проповедями в разных храмах епархии. Некоторые из этих кружков издавали журналы, в которые входили образцовые проповеди, а также статьи, посвященные различным вопросам гомилетики. Правда, аудитория далеко не всегда была готова слушать проповедника. Даже попытка священника не читать проповедь по бумажке, а импровизировать, могла вызывать недовольство. Так, например, священник Саратовской епархии А.И. Розанов произнес свое первое поучение, не имея в руках письменного текста. Реакция прихожан, привыкших к тому, что в храме не говорят, а читают, оказалась резко негативной, и священнику пришлось оправдываться:

«Да разве вы не поняли, что говорил я? Я вам и говорил-то от Божьего писания, только что не по книге».

– «Эдак-то ты и теперь говоришь; так в церкви не говорят, там только читают. Ты читай по книге, мы и будем знать, что ты читаешь божественное, а то что? Говорит, не знай что, да глядит на людей!»

– «Из церковной книги вы ничего не поймете!»

– «Это все равно. Мы будем знать, что батюшка говорит нам Божье писание».

Пришлось уступить; после возьмешь, бывало, с клироса какую-нибудь книгу, положишь на аналой, да и говоришь, что знаешь. И ничего, роптать перестали.³⁶⁶

Такое отношение крестьян к устному слову не учитывали авторы многочисленных публикаций, доказывающих, что священник должен произносить собственную речь, а не зачитывать тексты из сборника проповедей:

Чтобы быть живой и деятельной силой в руках проповедника по отношению к душе и жизни пасомых, проповедь должна быть, прежде всего, жизненна, во-вторых – индивидуальна, в-третьих – одушевлена.³⁶⁷

Проблемы проповедничества обсуждались и на Соборе 1917‒1918 годов, для чего был создан отдел О богослужении, проповедничестве и храме. Характерно, что вопрос церковной проповеди обсуждал отдел, предметом занятий которого было упорядочение богослужения, а не религиозное просвещение народа. Для подготовки предварительных материалов отделом был создан подотдел О проповедничестве,³⁶⁸ председателем которого стал протопресвитер Георгий Шавельский.³⁶⁹

Работа подотдела началась с доклада Г.И. Булгакова, который говорил о том, что проповедь звучит далеко не за каждым богослужением, а внебогослужебная проповедь – явление еще более редкое. Г.И. Булгаков полагал, что многие священники являются принципиальными противниками проповеди и считают, что священник должен «учительствовать пассивно», то есть путем истового совершения богослужения.³⁷⁰ Таким образом, уже на первом заседании подотдела встал вопрос об обязательности проповеди. Этот тезис вызвал наиболее острую дискуссию. Наиболее жестко требование об обязательности проповеди было сформулировано священником П.А. Чельцовым:

Доколе не будет установлено на Соборе точно о признании проповеди неотъемлемой богослужебной частью, до тех пор дело поднятия проповедничества не пойдет дальше пожеланий.³⁷¹

Предложение Чельцова поддержал архиепископ Евлогий.³⁷² Владыка исходил из того, что перегруженному требами сельскому священнику трудно выкроить время для подготовки проповеди, поэтому ему нужно внушить мысль, что проповедничество в такой же степени является его долгом, как и совершение таинств.

В центре всех наших суждений должно быть поставлено положение, что проповедь есть неотъемлемая часть богослужения. В Служебнике должна быть отмечена эта мысль словами: «Дальше идет проповедь». Только в какой богослужебный момент внести проповедь? <...> Я понимаю тяготу особенно сельского священника, который нередко до начала литургии совершает ряд треб. Но если в его пастырском сознании будет мысль, что проповедь это его святой долг, как долг [–] крещение.³⁷³

Мысль архиепископа Евлогия была поддержана Г.И. Булгаковым, который не сомневался в том, что догматически и канонически пастырь обязан проповедовать, и Собор должен подтвердить это специальным определением:

Нам нужно просить Собор, чтобы он издал правило, канон о необходимости немедленно усилить проповедничество во всех храмах нашей Поместной Церкви, так чтобы проповедь была неотъемлемой принадлежностью каждой воскресной и праздничной литургии, соединяясь, по мере возможности, и с другими службами и требами церковными, применяясь все шире и вне богослужения.³⁷⁴

В качестве прецедента принятия подобных решений Поместными Соборами, Г. Булгаков указывает на изданное Киевским Собором 1621 года «Советование о благочестии» (документ, посвященный вопросам внутреннего церковного устройства и борьбы с унией).³⁷⁵ Соответственно, указание на место проповеди необходимо включить и в богослужебные книги:

Нужно просить Собор принять соответствующее постановление и о том, чтобы мысль о необходимости богослужебной проповеди была оттенена в самом тексте богослужебных книг (Служебник и Чиновник), чтобы в этих книгах в определенном месте литургийных чинов печаталось уставное указание о произнесении проповеди (после чтения св. Евангелия или после причащения мирян).³⁷⁶

Г.И. Булгаков также считал необходимым выпустить от имени Собора специальное послание, посвященное значению проповеди.

Однако энтузиазм по поводу церковной проповеди разделяли далеко не все члены Собора. Так, например, доктор В.П. Клевезаль³⁷⁷ считал, что лучшей проповедью является само богослужение. А если сделать проповедь обязательной, то произноситься она будет за счет времени богослужения.³⁷⁸ Идею превратить проповедь в обязательную часть богослужения резко критиковали и на пленарных заседаниях Собора. Бурное обсуждение предложенного отделом проекта О церковном проповедничестве стало неожиданностью для Соборного совета, который, планируя заседания, исходил из того, что этот доклад будет принят очень быстро.³⁷⁹ Особую критику вызвал тезис, согласно которому проповедь «является главнейшею обязанностью пастырского служения».³⁸⁰ Первым против этого тезиса выступил архимандрит Вениамин (Федченков),³⁸¹ по мнению которого главнейшими обязанностями священника являются совершение таинств и молитва, а не проповедь:

Пастырь Церкви есть, прежде всего, совершитель таинств, и это – его главная обязанность. Но и на второй ступени пастырских обязанностей проповедь не стоит. Народ более всего обращается к своему пастырю со словами: «батюшка, помолитесь за нас». Народ почитает в священнике прежде всего не оратора, а молитвенника. Вот почему ему и дорог о. Иоанн Кронштадтский, как дороги и другие наиболее известные молитвенники перед Богом. Проповедь среди пастырских обязанностей в сознании народа стоит только на третьем месте. Где батюшка усердно молится и вообще хорош для народа, там последний и не требует от него ораторских речей.³⁸²

О преимуществах истового совершения богослужения перед проповедью говорил и П.Б. Мансуров³⁸³:

Мы, миряне, действительно всегда ожидаем найти в храме за богослужением прежде всего именно молитвы и тайнодействия. Дело же проповеди верующим представляется второстепенным, причем мы ищем от проповедника, чтобы его слово исходило от сердца, а если проповедь не имеет этого свойства, то она и не нужна.³⁸⁴

С.А. Котляревский³⁸⁵ не видел особого смысла в требовании проповедовать за каждой литургией. По его мнению, православие не придает учительству такого значения, какое ему придано протестантством. К тому же обязательность проповеди может привести к тому, что священники будут следовать этому правилу формально, и качество проповедей будет невысоким:

Я думаю, что безмолвие нежелательно, но некоторые проповеди, которые мне приходилось слышать, таковы, что было бы лучше, если бы они не были произнесены: так они были неудачны. Говорю это не в обвинение: у нас проповедническая деятельность не развивалась, и я боюсь, что категорическое требование, обязывающее священника за каждой службой произносить проповедь, приведет к тому, что проповедь обратится во что-то внешнее, механическое и не будет отвечать запросам времени. Гораздо лучше, чтобы проповеди вовсе не произносились, чем водворился бы у нас такой тип проповеди, который довольно распространен в некоторых протестантских странах, где проповедь обратилась в механическую часть богослужения и где, в сущности, она выродилась.³⁸⁶

О том, что требование обязательности убьет живое слово, говорил и священник И.А. Артоболевский.³⁸⁷ В качестве примера он указывал на службу второго дня Пасхи, когда в храм приносят сотни новорожденных детей. Говорить проповедь в таком переполненном младенцами храме невозможно.³⁸⁸

Однако большая часть членов Собора поддерживала, пусть и с оговорками, тезис об обязательности проповеди. Д.И. Боголюбов говорил, что бывают времена, когда благовестие является делом более важным, чем таинство. Для подтверждения этой мысли он вспоминал слова апостола Павла³⁸⁹ о том, что Христос послал его не крестить, а проповедовать.³⁹⁰ А.Г. Куляшев не только поддерживал предложения отдела, но предлагал пойти еще дальше и сделать обязательной как проповедь, так и катехизацию.³⁹¹ Защитники идеи обязательности проповеди указывали на то, что восхищение красотой богослужения и реальная христианизация – это разные вещи, и без проповеди прихожане будут смотреть на священнодействия как на магические ритуалы. Весьма показательным в этом отношении является выступление протоиерея Э.И. Бекаревича³⁹²:

По моему мнению, священник должен быть, прежде всего, проповедником, учителем церковным. Ведь прежде, нежели принимать то или иное таинство, верующий должен быть осведомленным, в чем заключается сущность таинства, иначе он будет смотреть на последнее суеверно, нецерковно, как на своего рода талисман. Далее, как это ни странно, но я много раз встречал людей по внешности богобоязненных, но жестоких своею душой. В течение трех лет я наблюдал простой люд: он делает много в храмах поклонов, но, всмотревшись в это, я увидел здесь много лицемерия.³⁹³

Некоторые члены Собора считали, что сами революционные события демонстрируют невозможность старых методов проповеди. О том, что в новых исторических условиях требуется не только молитва, но и живая проповедь, говорил Д.А. Олсуфьев:

Здесь должен быть решен вопрос о сдвиге нашего традиционного православия от его обрядового направления на религиозно-сознательный путь. Что произошло ныне на наших глазах в Москве, свидетельствует о банкротстве православия. <...> Я не возражаю ни против свободы совести, ни против гражданских похорон, но мою совесть возмущает то, что эти похороны совершаются как бы в церковной ограде: с одной стороны Иверская часовня, с другой Казанский собор, с третьей – собор Василия Блаженного, а с четвертой – Кремлевские стены с воротами, чрез которые никто не проходит, не сняв шапки, и что у этих святынь 40 000 народу проходит с красными флагами и пением революционных песен. Мое религиозное чувство возмущается. Что же Собор? Служит молебны, а где же проповедь?³⁹⁴

Следует заметить, что оппоненты предложенного отделом проекта выступали не столько против значения проповеди, сколько против слишком резкой формулировки. Участвовавший в дискуссии владыка Антоний (Храповицкий) по этому поводу остроумно заметил, что те члены Собора, которые говорили «о преимущественном значении таинственной молитвенной стороны, сами известны как одушевленные проповедники».³⁹⁵

В принятом Собором определении содержится требование произносить проповедь за каждой литургией, а сама проповедь названа «одной из главнейших обязанностей пастырского служения».³⁹⁶ Для того, чтобы напомнить об этом пастырям, Собор постановил:

Печатать в новых изданиях иерейского Служебника и Чиновника архиерейского служения святых Апостол правило 58,³⁹⁷ VI Вселенского собора правило 19³⁹⁸ и VII Вселенского собора правило 2³⁹⁹ с нижеследующим толкованием:

«Аще епископ или пресвитер Божественную литургию совершает во дни воскресные или праздничные, не проповедуя Слова Божия или сослужащим не поручая проповедати, и тако являет нерадение о причте и людях, тяжко согрешает, опечаливает бо Христа, пастырем Церкве Своея заповедавшаго проповедати Евангелие, небрежет же гласа апостольскаго, глаголющаго: «внимай себе и учению и пребывай в них, сия бо творя и сам спасешися и послушающии тебе» ( [1] Тим.4:16), забывает и святых отец, пастырей и учителей Вселенския Церкве заветы. Последующе же Христа Пастыреначальника и Святых Апостол и Святых Отец образу благовествования, да будут епископы и пресвитеры Православныя Церкве Российския проповедницы богоноснии, утешающии в здравом учении, противящихся обличающии и не токмо во дни воскресные или праздничные, якоже выше речеся, но и по вся дни да проповедят слово Божие и не токмо во время Божественной литургии, но аще возможно и прочих служб и треб. Такожде и во ино время благоприятно паству свою на слышание слова Божия да глашают».⁴⁰⁰

Принимая это определение, члены Собора не подозревали о том, что ближайшее издание Служебника выйдет более чем через 40 лет. Никаких дополнений, связанных с проповедью, в этом издании (как и в последующих) сделано не было.

Признав проповедь обязательной частью литургии, члены Собора отдавали себе отчет в тех проблемах, которые это требование поставит перед священниками. Теперь приходские батюшки, многие из которых не отличались особым красноречием, должны были чуть ли не ежедневно обращаться к своей пастве. Требовалось дать священнику материал, на основе которого он мог бы, затрачивая минимум усилий, произносить проповеди. Наиболее естественным способом решения этой проблемы была подготовка и распространение сборников стандартных проповедей. Как мы видели выше, в сельских приходах чтение проповеди по книге прихожане воспринимали хорошо, нередко лучше, чем импровизацию. Среди готовых поучений, которые священники могли бы зачитывать своей пастве, члены Собора называли не только произведения современных проповедников, посвященные злободневным темам, но и святоотеческие проповеди, прологи, жития и т.д. На необходимость использования святоотеческих текстов указывал на одном из заседаний подотдела О проповедничестве епископ Прокопий (Титов)⁴⁰¹:

Гомилетические хрестоматии есть, а святоотеческой проповеднической литературы в них собрано лишь несколько кратких образцов. Между тем в самом Священном Писании есть богатые образцы проповеди. Второй источник – святоотеческие творения. В семинариях не знакомят с творениями святых отцов. В учебниках церковной истории находим лишь краткие указания из жизни св. отцов. В академиях святоотеческие творения также не изучаются. В профессорских лекциях говорится лишь по поводу св. отцов, или делаются характеристики их трудов. В семинариях нет курса, раскрывающего психологию спасения человека, подвиги, способы борьбы со страстями, это неизвестно кандидатам священства. Между тем, в святоотеческой литературе все это глубоко раскрыто. Молодой пастырь только на исповеди научится этой психологии. Я должен сказать по наблюдению, что русский народ ни о чем не слушает проповеди с такою любовью, с таким умилением, как о борьбе с грехом, способах этой борьбы и победы над ним. Есть у нас положенные богослужебным уставом чтения из св. отцов, которые должны читаться в церквах, таковы Лествица, Лавсаик, но они заброшены, и этот богатый материал утерян. Я не вполне переношу мнение, что проповедь должна быть за каждым богослужением – ведь проповеди не всегда удачны. Но чтения творений из св. отцов, несомненно, удачны, и при том они указаны церковным уставом. Если бы, например, на вечернем богослужении было предложено чтение из Златоуста, то оно имело бы глубокое назидательное значение для слушателей. Если необходимо проповедовать за каждой службой, то что станет делать священник, никогда ранее того не проповедовавший? Читать же из святоотеческих творений, согласно требованиям Устава, он, конечно, может.⁴⁰²

Идею восстановить чтение Пролога, который, как известно, пользовался в народе большой популярностью, на пленарном заседании Собора высказал архиепископ Антоний (Храповицкий). Он полагал, что Пролог может читать не только священник, но и любой член клира и даже мирянин.⁴⁰³ В связи с этим П.П.Кудрявцев⁴⁰⁴ предлагал организовать комиссию для составления указателя и сводки житий и синаксарей на славянском или русском языке для того, чтобы священники могли в случае необходимости заменять ими импровизированные проповеди.⁴⁰⁵ К способам использования Пролога и житийной литературы в процессе обсуждения возвращались неоднократно. В частности, протоиерей В.И. Синцов⁴⁰⁶ говорил о том, что выпускники семинарий очень плохо знают житийную литературу, в то время как крестьяне охотно слушают рассказы о святых.⁴⁰⁷

Очень интересным кажется прозвучавшее на заседании подотдела О проповедничестве предложение архиепископа Антония (Храповицкого) посвящать проповеди толкованию богослужебных текстов:

Священник часто теряется и не знает, о чем ему проповедовать. Надо сказать: возьми Служебник и переводи его по-русски. Переводи «Иже херувимы» – малопонятную песнь для молящихся. Говори о самых простых вещах и изъясняй их смысл и значение. Это толкование богослужения будет умилительным, и такую проповедь народ всегда будет слушать с охотою, слушать без конца.⁴⁰⁸

Однако большинство членов Собора думали о современности, поэтому их не особенно интересовало использование текстов, написанных много веков назад. Интерес к современности предполагал особое внимание к тем приемам, которыми пользовались агитаторы и митинговые ораторы. В этой связи участники дискуссий отмечали, что способ воспитания православных священников не способствует подготовке ораторов:

Нам в наших школах, – говорил протоиерей А.А. Юновидов⁴⁰⁹, – усердно прививают смирение, кротость. Но смирение, конечно, важно в деле личного спасения, а при заботах о спасении других необходимо еще иметь дерзновение. Его-то именно в школе нам и не внушают. Нам внушали заповедь – аз есмь червь. Наши пастыри не умеют обращаться в общественном кругу. Пастыря в обществе всегда нужно занимать. Как же он будет проповедовать среди того общества, в котором не умеет вращаться. Обращают внимание на католических и протестантских проповедников. Но там они получают совершенно другое школьное воспитание. Там все заботы устремлены на то, чтобы проповедник умел вести беседу. Католический проповедник на кафедре всегда помнит, что на него взирает тысячеглазое чудовище.⁴¹⁰

Особую проблему представлял поиск материала для проповедей на современные темы. События развивались очень быстро, поэтому священники постоянно сталкивались с необходимостью говорить на злобу дня. Здесь нельзя было воспользоваться готовыми сборниками проповедей, поскольку ничего подходящего там не было и быть не могло. Одни члены Собора (священник А.Р. Пономарев⁴¹¹) считали, что эту проблему можно решить, организовав издание миссионерского журнала, а другие (священник В.Н. Егоров⁴¹²) указывали на то, что журналы издаются и распространяются очень медленно, поэтому удобнее было бы в каждый уезд, а лучше – в каждое благочиние посылать специальных инструкторов, способных противостоять антицерковным агитаторам. Н.И. Знамировский⁴¹³ и протопресвитер Г.А. Шавельский предлагали использовать в качестве таких инструкторов оставшихся без работы после национализации церковно-приходских школ епархиальных наблюдателей⁴¹⁴ и миссионеров.⁴¹⁵ Идея таких разъездных проповедников не понравилась многим членам отдела. Священник И.А. Артоболевский полагал, что приглашение проповедника со стороны может быть неприятно местному священнику.⁴¹⁶ Не вызвала энтузиазма эта идея и у священника П.А. Чельцова, который считал условием восприятия проповеди существование нравственной связи между проповедником и его слушателями, чего не будет, если в приход приедет незнакомый проповедник:

Я вполне понимаю тех пастырей, которые говорят, что они никогда не приглашают к себе ни голосистых диаконов по большим праздникам, ни сонмы сослужителей; и конечно они никогда не позволят себе пригласить и показного проповедника. Я боюсь, как бы из этого приглашения особых специалистов-проповедников не получилось такого же явления, если приглашение их или приезд <для> прихожан будет обязательным, какое наблюдается в отношении миссионеров. Нечего греха таить: миссионеров у нас в приходе очень избегают приглашать и приглашают только в самых критических случаях, когда без них явно уже нельзя обойтись. Я и думаю, что так же будут у нас избегать приглашать и специалистов-проповедников, а так как крайней необходимости в их приглашении никогда не представится, то вряд ли их кто и будет приглашать. Поэтому я считаю: дело приглашения специалистов-проповедников предоставить самим приходам, понимая под этим именем и духовенство, и мирян данной церкви.⁴¹⁷

Влияние дискуссии о материалах и методах подготовки проповеди на принятый текст определения было весьма незначительным. В окончательный вариант включена только мысль о необходимости приглашать в приходы опытных проповедников. Высказанные в ходе обсуждения мысли об использовании проповедниками Пролога, святоотеческих творений или же о том, что священник должен с амвона переводить и толковать богослужебные тексты, в определение не вошли.

Принятое Собором определение О церковном проповедничестве объявляет проповедь обязательной частью воскресной и праздничной литургии и желательной – во время остальных богослужений. Проповедовать должны священники, которые могут привлекать к этому делу членов клира, а в случае необходимости и мирян. Предполагалось, что проповедь будет произноситься на любом понятном мирянам языке или диалекте. Для активизации проповедничества рекомендовалось создавать братства и кружки, деятельность которых должна координироваться епархиальным благовестническим братством. Кроме того, предполагалось улучшить преподавание гомилетики в духовных учебных заведениях и наладить выпуск специального проповеднического журнала.

Обсуждение доклада О церковном проповедничестве началось 8/21 ноября 1917 г., то есть через три дня после избрания святителя Тихона на Патриарший престол, а 1/14 декабря окончательный текст определения был принят. Таким образом, проповедничество стало первой темой, к которой Собор обратился, решив вопрос о форме высшего церковного управления. В процессе утверждения доклада вырабатывался стиль работы Собора над определениями, посвященными не организационно-политическим, а собственно церковным проблемам.

Основная претензия, которую члены Собора предъявляли подготовленному отделом проекту, сводилась к тому, что предложенные меры носят слишком рациональный характер:

Когда я прочитал доклад, – говорил архимандрит Вениамин (Федченков), – я понял, что он стал на точку зрения второстепенных естественных средств улучшения проповедничества:

1) увеличения знаний

2) навыка

3) привлечения новых лиц – мирян к участию в проповеди.

Но не в этом главное дело. А в чем же? Нас не слушают, от нас убегают. Кто виноват в этом? Всегда мы виноваты. Бегут в другие места. Не бежали от о. Иоанна Кронштадского, братца Ивана Чурикова,⁴¹⁸ Димитрия Колоскова.⁴¹⁹ Не бегут потому, что паства слышит живое слово. Какое же это живое слово? Не выяснен подлинный смысл этого выражения. В нас веры мало, веры в то, что мы проповедуем. Обращает на себя внимание, что в проповедях говорится: не пей, не кури, а мало говорится о Христе, о благодати Божией, духовной жизни. Совершенно понятно, почему это так. У наших семинаристов и у нас много недостатков, но не замечается одного недостатка: мы не хотим быть ханжами. И вот мы боимся высказывать то, что неглубоко проникло в душу, и когда думаем произнести проповедь, говорим о том, что нужно быть трезвыми, не убивать и т.п. Таким образом, источник воды живой не в том, в чем мы ищем, и беда не в том, что мы мало знаем или мало учимся, а в том, что в нашей жизни мало благочестивого опыта. Вот где главный корень недостатков проповеди, и все меры, предлагаемые докладом, будут недостаточны и второстепенны. Нужно стремиться к религиозному опыту, но где его найти?⁴²⁰

Справедливость слов будущего митрополита сомнений не вызывает, однако увеличить религиозный опыт при помощи соборного деяния невозможно. Отвечая архимандриту Вениамину, председатель отдела О богослужении, проповедничестве и храме архиепископ Евлогий (Георгиевский) справедливо заметил, что доклад занимается лишь организацией учащих сил Церкви.⁴²¹

Проповедь была не единственным способом просвещения населения. Проповедники охотно использовали и формы, выработанные светской культурой (лекции, народные университеты и т.д.). В первые послереволюционные годы лекционная деятельность стала одной из основных форм миссионерской деятельности вне храма.

В связи с идеями религиозного просвещения православных неизбежно вставал вопрос о формах такого просвещения. Привычные методы катехизации не предполагали обсуждения спорных проблем, не имеющих однозначного решения. Обычно религиозное просвещение сводилось к изучению некоторых фрагментов священной истории, катехизиса и аргументов, необходимых в полемике с инославными. При всех формах просвещения народа преподавание основ православия имело целью дать учащимся готовые ответы на все вопросы. При этом вне интересов церковного народа оказывался весь круг проблем, над которыми работали богословы. Своеобразное ограждение народа от богословских проблем имело характер вполне сознательной политики. Дело в том, что массовое сознание, как правило, смешивает частное мнение, высказываемое публицистом на страницах того или иного церковного издания, с голосом Церкви. В связи с этим епископ Полтавский Иоанн (Смирнов II)⁴²² полагал, что дискуссии по богословским и церковно-общественным вопросам приносят больше вреда, чем пользы, поскольку дезориентируют широкого читателя:

В недрах самой Церкви слышны голоса разноречивые. То, что одна духовная академия отметает, как не выражающее собой всей чистоты православного понимания, то другая академия приемлет. Так как в представлении общества часто смешивается голос Церкви с голосами богословских школ, то это разногласие послужило больше к соблазну, чем к уяснению истины.⁴²³

Епископ Иоанн считал такое положение дел ненормальным и предлагал, с одной стороны, провозгласить от имени Собора, что голос Церкви не тождествен голосу богословских школ, а с другой – создать учреждение, которое могло бы официально выражать позицию Церкви по тому или иному вопросу.⁴²⁴ Оба предложения епископа Иоанна демонстрируют, что разумных средств, при помощи которых можно было бы научить верующий народ отделять церковную истину от заблуждений эпохи, так и не было выработано.⁴²⁵ Можно себе представить, как среагировало бы подавляющее большинство верующих в случае, если бы Собор призвал их критически относиться тому, что говорит приходской священник. Результатом этого в большинстве случаев был бы подрыв авторитета духовенства или самого Собора. Едва ли возможно было реализовать (во всяком случае, в условиях жизни Русской Церкви после Собора 1917‒1918 гг.) и идею создания специального органа, отличного от Собора или Священного Синода, провозглашающего мнение Церкви по различным вопросам.

Мы подробно остановились на предложениях епископа Иоанна для того, чтобы продемонстрировать невозможность полного разрешения противоречия между нерассуждающей верой и сознательным усвоением религиозных истин. Не рассуждающая вера чревата смешением церковного вероучения с расхожими мнениями и традициями. А сознательное усвоение истин веры, предполагающее преодоление сомнений, во многих случаях лишь плодит сомнения.

Общие рекомендации здесь едва ли возможны. Однако в более скромном масштабе подобные задачи все-таки могут решаться. Именно для этого М.А. Новоселов⁴²⁶ издавал свою «Религиозно-философскую библиотеку». О необходимости преодоления разрыва между достижениями богословской мысли и интересами церковного народа много писал и Ф.Д. Самарин.⁴²⁷ Он считал необходимым изменить ситуацию, при которой академические исследования, даже ставшие классикой богословской науки, не читает никто, кроме узких специалистов. Поэтому говорить о влиянии богословия на мировоззрение верующих не приходится.

У нас замечается некоторое раздвоение между официальным богословием и религиозным сознанием всей массы верующих. <...> Богословские исследования и учебники у нас сами по себе, а работа религиозной мысли сама по себе. <...> Чтобы не быть голословным, я назову для примера два имени – А.В. Горского⁴²⁸ и В.В. Болотова.⁴²⁹ Пользуются ли они соответствующею известностью у нас? Я думаю, можно безошибочно сказать, что даже в той части нашего образованного общества, которой не чужд интерес к вопросам веры, эти столпы нашей богословской науки известны разве только по имени; о каком бы то ни было положительном влиянии их на образ мыслей нашего общества, на склад его религиозных понятий и представлений не может быть и речи. А вспомните наряду с этим епископа Феофана и оптинских старцев, а с другой стороны – Хомякова, Достоевского, Вл. Соловьева и скажите: разве не воспитывались на творениях этих людей целые поколения?⁴³⁰

При этом Самарин не сомневался в том, что интересно и доходчиво писать о проблемах духовной жизни вполне возможно. Он указывал на то, что ушедшим от мира подвижникам, вроде святителя Феофана или оптинских старцев, удавалось говорить на языке, понятном мирским людям, точно так же, как удавалось это и некоторым светским писателям. Важнейшей задачей, стоящей перед церковной общественностью, Самарин считал приобщение образованных мирян к церковной науке, через организацию кружков и лекций. Ф.Д. Самарин пытался реализовать эту идею на практике, ведя занятия в школе при Братстве святителей Московских Петра, Ионы и Филиппа.⁴³¹

Следует отметить, что форма лекций во многих случаях оказывалась куда более эффективной, чем проповедь или миссионерская беседа. Лекция – жанр, претендующий на объективность и не связанный напрямую с определенной идеологической системой. Во многих случаях лекторов слушают более охотно, чем проповедников. В предреволюционные, да и в послереволюционные годы создавалось огромное количество различных лекториев и народных университетов. Было вполне естественным попытаться использовать эту форму для решения апологетических и миссионерских задач. В этом отношении чрезвычайно интересной является программа «Всероссийского союза православных лекторов и благовестников имени священномученика Владимира митрополита Киевского» (деятельность Союза получила благословение патриарха Тихона 10/23 марта 1918 г.).⁴³²

В создании этого документа участвовали архиепископ Кирилл (Смирнов), архиепископ Анастасий (Грибановский),⁴³³ Л.К. Артамонов,⁴³⁴ Л.З. Кунцевич и др. В адресованной патриарху записке учредители общества указывали на то, что привычные методы миссионерской работы не могут решить всех задач христианской проповеди вне храмов. Для членов Союза основной формой проповеди должны были стать лекции. Поскольку в массовом сознании лекции не ассоциируются с миссионерской проповедью, аудитория лекторов оказывается более широкой, чем аудитория миссионеров. Если официальная миссия основное внимание сосредотачивала на борьбе с сектантством и старообрядчеством, то Союз лекторов главную свою задачу видел в борьбу с неверием вообще.

Союз ставил перед собой задачу как полемическим, так и апологетическим путем проповедовать Слово Божие, освещая интересующие современников вопросы с христианской точки зрения. В число этих вопросов устав Союза включал социальный и женский вопросы, проблемы брака, печати, науки, литературы, искусства и кинематографа и т.д. В качестве лекторов предполагалось привлекать как ученых, так и проповедников. В начале 1918 года подобный союз, включавший многих членов Собора, фактически действовал. Вот как описывает в своих воспоминаниях эту лекционно-проповедническую деятельность С.П. Руднев⁴³⁵:

Во время служб церковных около тех храмов, где собиралось особенно много молящихся, – большевики стали устраивать лекции по безбожию и диспуты, на которых нередко и небезуспешно, разумеется, выступали и наши соборяне. Святейший Патриарх благословил нас идти на проповедь и на церковные беседы, поставив условием, чтобы при выступлениях в церквях проповедники надевали стихари. Быстро у нас сорганизовалась большая проповедническая группа, главным образом, конечно, из духовенства и ученых мирян. Проповеди членов Собора были новостью и имели несомненный успех. Князь Е.Н. Трубецкой⁴³⁶ и С.Н. Булгаков⁴³⁷ проповедовали, главным образом, в фабричных районах. С проповедями и беседами, а также лекциями о поругании и разрушении Московского кремля, выступал и епископ Камчатский Нестор,⁴³⁸ ставший, в конце концов, одним из самых популярных епископов среди москвичей в те – февраль-март, месяцы 1918 г. Зато никто из членов Собора и не бывал столько арестовываем в те дни, как владыка Нестор.⁴³⁹

Развернуть проповедническую деятельность по всей стране союзу, по всей видимости, не удалось. Однако, как мы знаем, в 20-е годы публичные лекции были одной из основных форм миссионерской деятельности.