Церковь и духовенство в домонгольской Руси

Христианство перешло на Русь из Византии. Очень естественно поэтому, что Церковь и духовенство здесь стали пользоваться такими же правами и влиянием, как в Византии. В Византии же Церковь имела весьма обширное значение. Надо помнить, что древнейшая христианская Церковь, не признаваемая и даже гонимая римским правительством, представляла, собой особое духовное общество, связанное не только религией, но и имевшее свое особое гражданское управление. Римские законы, начиная с Константина Великого, признавая существование и даже господство христианской Церкви, признали и право её на внутреннее управление, а также и право представителей Церкви, епископов, судить дела, касающиеся веры; вместе с тем было освящено и право епископов иметь под своим покровительством некоторые учреждения, а также и право их вмешиваться в некоторые гражданские дела. В Византии епископ является одним из почетнейших граждан своего города и имеет влияние на управление городом и областью. Так, епископы принимали участие в выборе некоторых провинциальных чиновников, имели надзор вместе с почетными гражданами над городскими общественными заведениями, епископы имели и некоторое отношение к надзору за торговлей, в церквах под наблюдением епископов хранились меры и весы; епископы же должны были увещевать купцов, чтобы они не производили противозаконной торговли к отягощению людей бедных. Вообще епископ являлся защитником сирых и угнетаемых: по византийским законам, благотворительность всякого рода, заведывание богоугодными заведениями, прием для этой цели пожертвований и пр. переданы были в ведение Церкви. Сверх того, епископ мог вмешаться в дело защиты слабых: под его покровительство отдавались люди, возвратившиеся из плена, чтобы никто не мог удержать в работе таких людей; епископы обязаны были смотреть, чтобы никто не обращал в рабство детей, брошенных их родителями; женщины отдавались под покровительство епископской власти, когда им угрожало какое-нибудь насилие. Наконец, епископ обязан был посещать тюрьмы и мог вмешиваться в управление, когда со стороны чиновников замечал какую-нибудь несправедливость. Кроме того, суду епископов принадлежал целый ряд дел гражданского и уголовного суда. Судебная власть епископов возникла из того, что древние христиане избегали суда языческих судей и обращались во всех спорах между собой к суду духовных властей. Законы христианских императоров признали суд епископа во всех тех случаях, когда тяжущиеся добровольно к нему обращались: в таком случае гражданские власти обязаны были привести в исполнение судебное, решение епископов. Но, кроме того, закон предоставил исключительному суду епископа целый ряд дел; таковы дела, касающиеся условий заключения и прекращения брака, так как брак был признан Церковью таинством. Епископ принимал участие в опеке над малолетними, если завещанием родителей не были определены опекуны. Наконец императорскими эдиктами епископам предоставлено в некоторых случаях право суда, когда и требовалось охранение религии: законами императоров Аркадия, Гонория, Феодосия епископам предоставлено право пресекать церковной властью совершение обрядов языческого богослужения; по закону Гонория и Феодосия люди, занимавшиеся волхвованием, обязаны были сжечь свои книги пред епископами, под страхом, в противном случае, наказания. Император Юстиниан издал закон, по которому епископской власти предоставлялось право производить следствия об азартных играх и пресекать их. Этот закон передавал в руки епископа наблюдение за одной из сторон нравственной жизни граждан. Надо заметить, что во всех случаях, когда Церкви приходилось давать свое решение по тому или другому судебному делу, Церковь высказывала только свое осуждение, наказание же налагалось светскими властями.

Только что указаны были размеры власти и влияния Церкви и её представителей в делах более светского, чем церковного характера, и по отношению к лицам, не состоящим в непосредственном ведении Церкви. Тем более оснований Церковь имела к тому, чтобы удержать в своем непосредственном заведывании лиц, принадлежащих к составу духовенства. Постановления вселенских соборов требовали, чтобы духовные лица во всех спорах между собой обращались исключительно к суду епископов. Это церковное постановление признано было государственными законами. Мало того, по закону императора Юстиниана миряне с исками по гражданским делам к духовным лицам должны были обращаться к церковному начальству; только в случае недовольства решением епископского суда тяжущиеся обращались к суду светскому. Но духовное лицо должно было обращаться против светского лица к суду гражданскому. В случаях, когда духовное лицо оказывалось виновным в тягчайшем уголовном преступлении, то и тогда дело рассматривал епископ (по закону императора Ираклия); и если он находит виновного заслуживающим наказания, то по лишении духовного сана передает в руки светских властей.

Итак, следовательно, по византийским законам Церкви принадлежал суд во всех отношениях над лицами, состоявшими в полном её ведении. В других случаях представителям Церкви предоставлялась большая доля влияния на дела, не относящиеся непосредственно к религии. Нужно заметить, однако, что в жизни Византии были такие условия, которые иногда препятствовали нормальным отношениям между: церковной и светской властями: многое зависело от политики того или другого императора; между тем партии часто возводили и низводили императоров, а с переменой их часто менялась и политика по отношению к Церкви.

С принятием христианства древняя Русь приняла к себе греческого митрополита, греческих епископов и, вероятно, большинство первых священников было также из треков. Очень понятно, что греческое духовенство принесло с собой из Византии весь свой строй, узаконенный постановлениями вселенских соборов. Вместе с перенесением церковных уставов греческое духовенство, естественно, стремилось к тому, чтобы сохранить за собой и то влияние на дела светского управления, которое было предоставлено ему законами Византийской империи; Достигнуть этого было тем легче, что христианская Церковь являлась на Руси совершенно новым учреждением, к которому древне-русские князья и общество отнеслись с уважением и готовностью идти во многих случаях по её указаниям. К этому присоединялось удивление и благоговение, которое варвары-руссы питали к блеску императорской власти, мудрости её узаконений и к византийскому просвещению. Все это пролагало широкий путь для церковного влияния на древне-русское общество и государство. Для того, чтобы обнять положение Церкви в древней Руси, надо рассмотреть, во-первых, устройство церковного управления в собственном смысле, во-вторых, права Церкви которыми она пользовалась в области суда, наконец, надо присмотреться к тому влиянию, которым пользовались представители духовенства в среде общества независимо от прав, предоставленных им законодательством древних князей.

Прежде всего, нужно рассмотреть строй церковного управления.

Русская митрополия была самой обширной митрополией константинопольского патриархата: она даже превосходила по своим размерам самый патриархат. Несмотря на это, русская митрополия по греческим счетам занимала одно из последних мест в среде епархий, зависимых от патриарха: по греческим каталогам она сначала занимала 61-е место, а потом даже была понижена на 71-е. Между тем греческие митрополии представляли собою только небольшие области, провинции империи. Несмотря на то, что русская митрополия обнимала собой самостоятельное государство, представители константинопольской Церкви не признавали ее автокефальной, т.е. самостоятельной, каковой, например, была болгарская Церковь. Это зависимое положение русской митрополии, прежде всего, выражалось в том, что патриарх считал своим правом поставлять митрополитов. Кроме того, константинопольский патриарх и в других отношениях считал себя начальником русского митрополита: он принимал, например, апелляции на суд митрополита. На практике, вследствие дальнего расстояния и государственной самостоятельности Руси, вмешательство патриарха в дела русской Церкви бывало очень редко, только в исключительных случаях. Поэтому главным образом власть патриарха выражалась постановлением митрополита. Трудно сказать, имели ли великие князья какое-нибудь влияние на выбор патриархом митрополитов для Руси, так как едва ли они имели какие-нибудь сведения о личности того ли другого греческого монаха, поставляемого патриархом в русские митрополиты. Древне-русская летопись большей частью лаконически отмечает: пришел такой-то митрополит. Обычай присылки митрополита из Константинополя мог установиться тем легче, что в первые 50 лет по принятии христианства митрополиты жили не в Киеве, но в Переяславле (южном). Таким образом, великий князь не мог иметь частых личных сношений с главой Церкви. Но и последующие князья, за исключением одного случая, не заявляли протеста против, установившегося события.

В последующее время этот обычай представлял даже своеобразное удобство. Правда, греческий монах, по образному выражению митрополита Никифора в послании к Мономаху, «не зная русской речи, стоит посреди своих пасомых безгласен и молчит много» (митроп. Никифор приказывал переводить свои послания с греческого языка на русский). Если митрополит не мог наставлять свою паству, то, с другой стороны, он являлся беспристрастным свидетелем княжеских распрей; к суждению своего духовного владыки русские князья поэтому относились с глубоким уважением. Из числа 21 митрополита, управлявших митрополией в домонгольский период, только двое были из русских. Первым русским митрополитом был знаменитый проповедник времен Ярослава Мудрого Иларион. По-видимому, с его времени митрополиты окончательно утверждают свою резиденцию в Киеве. По-видимому, также переход сюда Митрополитов совпал с построением Софийской соборной церкви. Митр. Иларион до своего поставления был священником церкви св. Апостолов на Берестове и был известен как «муж благ и книжен, и постник». Действительно, Иларион был перворазрядным проповедником и литёратором своего времени, судя по оставшемуся от него «Слову о законе и благодати». Иларион был посвящен в митрополиты в 1051 году собором русских епископов по приказанию Ярослава. В данном случае князь не пожелал считаться ни с взглядами константинопольской Церкви, ни с установившимся обычаем. Но Ярослав своим поступком не хотел нарушать ни того ни другого: ему просто хотелось видеть любимого своего священника митрополитом. Поэтому при преемниках Ярослава патриарх поставлял русских митрополитов.

В древне-русской истории был один только случай, когда великий князь хотел нарушить установившийся порядок и поставил вопрос о церковной самостоятельности. В 1145 году митроп. Михаил уехал в Константинополь, взяв с епископов «рукописание» не служит без него в св. Софии. Не известна причина его отъезда, не известно также, почему патриарший престол в течение 3-х лет не присылал на Русь митрополита. Великий князь Изяслав Мстиславич, внук Мономаха, был не доволен таким порядком вещей, созвал собор русских епископов и по решению большинства собравшихся владык был поставлен в митрополиты Климент, кандидат Изяслава, монах смоленского Зарубского монастыря, «книжник и философ, какого еще не бывало в русской земле». Изяслав стремился к разрыву с патриархатом: так на это, посмотрели трое из бывших на соборе епископов, не признавших Климента. И не все русские князья, признали его митрополитом: Юрий Долгорукий несколько раз выгонял Изяслава из Киева, вместе с ним удалялся и митрополит; наконец в 1156 г., когда великокняжеский стол занимал Юрий, а Климент бежал из Киева, из Константинополя прибыл второй митрополит, Константин грек. Он был встречен с честью Юрием, наложил интердикт на священников и дьяконов, поставленных Климентом, и проклял прах тогда уже умершего Изяслава. Когда умер Юрий, то снова произошло замешательство. Великий князь Ростислав Мстиславич, друг и брат покойного Изяслава, не хотел видеть Климента митрополитом, а союзник Ростислава Мстислав Изяславич, не хотел признавать Константина. После долгих пререканий князья пришли к оригинальному решению: привести нового митрополита из Царьграда. Такой митрополит вскоре и явился из Константинополя; это был митроп. Федор. Это был единственный случай, когда великий князь киевский выдвинул вопрос о церковной независимости. Но, как мы видели, эта попытка произвела раскол в русской Церкви: не все епископы и князья признали Климента именно потому, что он не получил благословения у святой Софии константинопольской.

В истории древне-русской Церкви была еще одна любопытная попытка, о которой следует упомянуть. Князь Андрей Юрьевич Боголюбский, достигнув высокого политического положения, задумал отделить владимирскую епархию от киевской митрополии. Он даже построил замечательную по своей красоте кафедральную церковь Успения Богородицы. Князь Андрей отправил в 1162 году посольство к патриарху Луке Хрисовергу с просьбой об учреждении митрополии во Владимире. Имелся уже и готовый кандидат – монах Федор, но патриарх решительно отверг домогательство князя Андрея. Переход митрополичьей кафедры во Владимир совершился гораздо позже, уже после татарского нашествия, именно в 1299 году, когда митроп. Максим окончательно перенес свою столицу во Владимир на Клязьму.

Таково было отношение русской Церкви к царьградскому патриархату; Теперь надо присмотреться к внутреннему строю русской Церкви.

Во главе Церкви стоял митрополит. Власть его была весьма обширна. Ближайшее управление Церковью митрополит ведал вместе с собором епископов, которых он призывал для совещания к себе. Митрополит являлся главным начальником епархиальных архиереев. Он посещал их епархии, призывал к себе епископов на суд. По немногим примерам суда митрополита над епископами можно заметить, что власть его выражалась иногда в суровой форме сообразно духу и условиям того времени. Так, например, по рассказу летописи, весьма известный новгородский епископ Лука Жидята был обвинен своими же холопами, почему его митрополит потребовал на суд и продержал несколько лет в заточении. Точно так же поступил митрополит Климент по отношению к новгородскому епископу Нифонту и заключил его в Киево-Печерском монастыре. Тут, впрочем, действовала чисто личная вражда, так как Нифонт не хотел признавать Климента митрополитом. Но самым резким случаем суда митрополита с собором над епископом, это был суд митрополита Константина над ростовским епископом Федором. Это тот самый Федор, который был предназначен Андреем Боголюбским во владимирского митрополита. Федор, когда посольство Андрея потерпело у патриарха неудачу, сам отправился в Константинополь и здесь был поставлен патриархом в епископы ростовские. Возвратившись в Россию, он не пожелал взять благословения у митрополита Константина. Столкновение это кончилось призванием Федора на суд митрополита и собора епископов. В своем определении епископский собор исчисляет разные неистовства ростовского епископа, грабежи и насилия: будто он предавал священников казни, распинал их, выжигал глаза, варил в котлах и даже произносил хулы на Богородицу. Суд приговорил Федора к смертной казни: ему сначала отрезали язык и правую руку, выкололи глаза, наконец, отсекли голову. В настоящее время трудно разобраться во всей этой истории с епископом Федором. Без сомнения, митрополит, присланный из Царьграда, когда русская митрополия сделала попытку к самостоятельности, и правивший как раз в то время, когда такая же попытка была сделана Андреем под влиянием того же Федора, не мог хладнокровно отнестись к поступкам своего противника. Но, с другой стороны, и в поведении епископа было не все гладко, можно скорее заподозрить его психическое состояние; от него отступился даже его покровитель князь Андрей.

Свою как судебную, так и административную деятельность митрополит отправлял или с собором епископов или единолично, сообразно требованиям обстоятельств или церковных правил.

Очень важной стороной в деятельности митрополита было его участие в поставлении епископов. Древняя Русь в этом отношении и не знала однообразного порядка. В греческой Церкви избрание епископов производилось собором епископов под председательством митрополита. В первое время преобладающее значение на Руси имел выбор великого князя, конечно, не без согласия самого митрополита. Оттого наша начальная летопись часто говорит про наших князей, что такой-то князь «поставил епископа» в тот или другой город. С течением времени отдельные земли приобретают самостоятельность; великий князь теряет свой престиж, почему и характер избрания епископов изменяется: главную роль в выборе начинают играть местные власти. Тогда устанавливается своеобразный порядок: более могущественные князья сами избирают кандидатов и посылают для посвящения к митрополиту, иногда прилагая весьма значительные подарки, Иногда митрополит сам поставлял епископов, когда рассчитывал на более сговорчивого князя. От этого изредка происходили коллизии между митрополитом и князьями. Так, в 1185 году митрополит Никифор поставил было в Ростов епископом Николая грека без всяких сношений с князем суздальским, известным Всеволодом Юрьевичем III. Но князь не принял его, послав сказать митрополиту: «Не избрали его люди земли нашей», После долгих переговоров митрополит посвятил в ростовские епископы местного игумена Луку, княжеского кандидата, а Николая послал епископствовать в Полоцк, где он был и принят. Из этого факта, между прочим, явствует, что при избрании епископа. князь советовался, если не с населением (что едва ли вероятно), то, по крайней мере, со своими боярами и местным духовенством. В одном только Великом Новгороде вече, как и во всем, принимало участие в выборе владыки. Это установилось, однако, не сразу, только в половине XII века. После смерти знаменитого новгородского епископа Нифонта – того самого, который оспаривал правильность поставления Климента, – собрались новгородские люди на вече и «изволиша, себе епископ поставити муж Богом избран Аркадия»; весь народ отправился в монастырь Пресвятой Богородицы, взяли там монаха Аркадия, повели его во двор св. Софии и поручили ему епархию. Это проявление новгородской самостоятельности случилось, как раз тогда, когда на митрополии сидел Климент, не признаваемый Нифонтом и новгородцами. Пришел новый митрополит на Русь, Константин, и беспрекословно посвятил в архиереи народного избранника. С этого времени за новгородским вечем утвердился обычай избрания владыки. Избрание это производилось двумя способами: или когда вече, «изволиша» Богом избранного кандидата, единогласно называло нового владыку, или, когда кандидатов было несколько, решал жребий. Новгород завоевал себе исключительные права, но это объясняется тем, что в половине XII века Великий Новгород был самым могущественным государством среди древне-русских княжеств. Новгородцы пошли еще дальше и в 1166 году исхлопотали для своего владыки почетный титул архиепископа по каноническим правилам этот титул не прибавлял епископу власти и самостоятельности.

Только что были указаны некоторые факты, из которых явствует, что древне-русские князья принимали самое горячее участие в делах Церкви, проявляя свое вмешательство даже в дело избрания митрополитов и епископов; даже народные веча стремились к установлению такого порядка вещей. Зная высокое положение, которое занимали в древней Руси владыки, нельзя удивляться тому, что князья и население желали видеть свою кафедру занятой человеком, им известным и ими уважаемым. Правда, такое вмешательство плохо согласовалось с церковными канонами. Но это был век, когда величайшее благочестие спокойно мирилось с нарушением церковных правил. Поэтому нет ничего удивительного в том, что князья и в других случаях вмешивались в церковные дела и проявляли самовластие в чисто церковных вопросах. Так, некоторые князья оказали большое внимание и не меньшее самовластие в вопросе, который сильно интересовал древне-русское общество половины XII века, – в вопросе о том, следует ли поститься в среду и пяток, если в эти дни приходятся Господские, Богородичные праздники или нарочитых святых. Ростовский епископ Нестор, запрещавший пост в эти дни, за исключением праздников Рождества Христова и Богоявления, был прогнан населением, отправлен князем Андреем Боголюбским на суд митрополита с обвинением в каких-то проступках (нам неизвестных), был оправдан митрополитом, но не решился возвратиться в Ростов и отправился в Царьград. Преемник Нестора Леон был изгоняем князем Андреем дважды: в первый раз за то, что он будто бы грабил попов, а во второй раз за то, что он не разрешал поста в среду и пятницу в Господские праздники, тогда как князь был противного мнения. Правда, учение Леона было признано ересью и со стороны патриарха. В 1168 году черниговский князь Святослав прогнал епископа Антония, который воспрещал есть мясо во все Господские праздники за исключением некоторых; епископ учил так, как признано было митрополитом и патриархом, князь же с ним не соглашался. Интересно, что в то же самое время митрополит держал в заточении печерского игумена Поликарпа, который как раз разрешал пост во все Господские праздники. Не менее князей и новгородское вече вмешивалось в дела Церкви. В 1211 году вече низвело архиепископа Митрофана по неизвестной теперь причине, а через 8 лет опять решило его поставить на кафедру, заявив занимавшему кафедру архиепископу Антонию: «Иди, куда тебе угодно». Преемник владыки Митрофана Арсений подвергся той же участи, потому что пришел изгнанный прежде владыка Антоний, которому новгородцы «были рады»: Арсению пришлось уйти. После удалениия Антония по болезни в монастырь, в 1228 году, снова новгородцы отдают св. Софию низведенному владыке Арсению, но через очень короткое время случилась страшная засуха. Чернь возмутилась («по научению дьявола», объясняет летописец), собрала вече и на нем решила, что виновник засухи Арсений. Толпа отправилась на владычный двор, и мятеж представил единственное в древней Руси зрелище: владыку, рассказывает летопись, «акы злодея пихающе в шею. выгнаша, мале ублюде Бог от смерти,” потому что владыка успел затвориться в Софийской церкви и оттуда ушел в Хутынский монастырь. Затем Мятежная толпа привела из того же Хутынского монастыря больного владыку Антония; он был немой, но его снова возвели на кафедру, а для управления ею посадили двух мужей: Никифора щитника (т.е. мастера, делающего щиты) и Якуна Моисеевича. Конечно, рассказанные случаи вмешательства светских людей в дела Церкви были единичны, так что ни княжеская власть ни народное вече не препятствовали правильному ходу церковных дел.

Познакомившись с высшим управлением Церкви и её отношениями к государственной власти, мы теперь можем перейти к знакомству с другими сторонами церковной жизни, прежде всего к жизни епископии.

Число епархий в древней Руси было не велико сравнительно с её пространством. Ко времени монгольского нашествия было всего 15 епархий, из которых 8 были открыты Владимиром Святым; это были, епархии: черниговская, ростовская, владимироволынская, новгородская, туровская, полоцкая, тмутараканская¹ белгородская (последняя в Киевской земле). В последующее время было открыто еще 8 епархий: переяславская и юрьевская (с городом Каневом) при Ярославе, смоленская в 1137 году, галичская до 1165 года, рязанская до 1207 года, владимиро-клязьменская в 1214 году, перемышльская в 1220 году и угровская (на Западном Буге) перед самым татарским нашествием; обособление отдельных епархий объясняется ростом областной самостоятельности: каждому княжению хотелось свою политическую самостоятельность заключить и церковной автономиею.

Первые русские епископы; после принятия христианства были греки. Но вскоре появился и на Руси свой рассадник, который преимущественно поставлял кандидатов на архиерейские кафедры: это был Киево-Печерский монастырь, из которого в домонгольский период вышло не менее 50 владык.

Власть епископа по отношению к подчиненному ему духовенству имеет такое же значение и такую же силу по каноническим правилам, как и власть митрополита над епископами. Без сомнения, власть владыки была в то время весьма значительна над подчиненным ему духовенством: он мог «казнить» по тогдашнему выражению, т.е. наказывать подчиненных ему духовных лиц, и наказания эти, следуя византийскому законодательству, отличались суровым характером. Подобно тому, как митрополит правил Церковью с помощью собора епископов, так и каждый владыка управлял епархией с помощью коллегии из местных священников; эта коллегия называлась клиросом. В эту корпорацию входили все соборные священники, имевшие также и свои приходские церкви. Сверх них в состав клироса, по-видимому, входили и светские чиновники архиерейской кафедры. Епархиальное управление в то время отличалось большой сложностью, так как епископы ведали и разные гражданские дела, затем имели свои источники доходов, села пр. Все это требовало немалого штата чиновников духовных и светских. Так, для обширной области епископского суда владыка имел особого наместника, иногда даже двух. Кроме чиновников по управлению, были еще чиновники, составлявшие епископский двор. Владычный двор, вероятно, во многом походил на княжеский двор, особенно в епархиях крупных княжений. Так, например, новгородский владыка имел своего стольника, очевидно, очень важного при нем чиновника; притом же у владыки были особые владычные бояре, хотя известия о них относятся к более позднему времени.

Для содержания епископа и его двора нужны были, конечно, немалые средства. Русские князья уже с момента принятия христианства старались обеспечить епископа доходами. Источники митрополичьих и епископских доходов были весьма разнообразны. Прежде всего многие стороны деятельности епархиального управления по обычаю того времени подлежали оплате. Епископской власти подлежала обширная сфера суда. Наказания по суду выражались пенями в пользу епископа. Таким образом, судебные пошлины составляли один из главных источников доходов епископа; затем епископы взимали со священников плату при их посвящении. Это был очень распространенный обычай, так что владимирский церковный собор 1274 года даже определил нормальную плату епископу за поставление священников, в сильных выражениях осудив тех из архипастырей, которые на «мзде» раздавали духовные должности. Были и еще различные доходы, сопровождавшие деятельность епископа по епархиальному управлению.

Кроме этих нерегулярных источников дохода, Церковь имела еще два крупных источника собственные имущества и дарованные ей князьями десятины княжеских доходов.

Недвижимые имущества и разные драгоценности скоплялись в церквах и монастырях вследствие пожертвований благочестивых людей. Уже житие св. Феодосия печерского рассказывает, что этот монастырь имел села, отданные ему на «попечение», тому же монастырю и в позднейшее время князья и княгини записывали земли; так, князь Ярополк Изяславич завещал монастырю три волости: Небльскую, Деревскую и Лучскую, и села около Киева, а его дочь завещала тому же монастырю пять сел с челядью и большой капитал в золоте и серебре. Такие записи делались для того, чтобы было “чим же над ним деяти на последния дни, чим свечу и просфору его побдети«, как выражается летописец, рассказывая о том, что князь Ростислав Мстиславич роздал на церковь, монастыри и нищим все имущество, оставшееся после смерти бездетного его дяди Вячеслава Мономашича.

Если князья старались обеспечить наиболее известные монастыри и церкви пожертвованием земельных имуществ, то тем более это относится к обеспечению кафедральной церкви. Обыкновенно при основании епископии князь старался обеспечить ее доходами. Так, уже Владимир Св. обеспечил Десятинную церковь св. Богородицы в Киеве, назначив ей десятину от всех княжеских доходов. Сверх того, Десятинной церкви принадлежал целый город Полоный – «Св. Богородицы град десятинный». Десятина, которую назначил Владимир Св., принадлежала митрополичьей кафедре, как и Десятинная Церковь. Той же кафедре в Киевской земле принадлежал и город Синелиц (на Суле). Пожалование кафедре городов надо понимать в том же смысле, как и пожалование городов боярам, т.е. в смысле собирания всех доходов с города.

Разнообразными доходами была обеспечена епископская кафедра и в Новгороде. Тут под наблюдением архиепископа находились городские весы и меры. Если кто из купцов допускал при обмеривании обман, то он подвергался потоку: имущество его отбиралось и делилось на 3 части, одна из которых шла в казну св. Софии, другая – церкви св. Иоанна на Опоках, и третья – Великому Новгороду. Сверх судебных пошлин и имений, владыка здесь еще взимал плату за антиминсы, раздаваемые по церквам епархии, брал так называемый «подъезд», т.е. плату, взимаемую с церквей Пскова (вероятно и других пригородов) во время прииезда владыки; подъезд взимался и в те годы, когда владыка не бывал в Пскове. Здесь же, в Великом Новгороде, владыка пользовался десятиной с княжеских доходов. Вообще новгородская св, София была богатой кафедрой: «Святая бо София не убога есть», заявлял владыка Иоанн уже во второй половине ХII века.

Не мало интересных подробностей знаем мы о материальном положении смоленской кафедры. Основатель её, князь Ростислав Мстиславич, пожертвовал кафедре десятую часть всех своих доходов, т.е. около 300 гривен или около 200.000 рублей на наши деньги. Для того времени это была огромная сумма. Кроме того, кафедре были отданы город Холм, два села, луга, озеро, огород; сверх того, князь отдал Св. Богородице Смоленской известное количество воска ежегодно на свечи, десятую часть рыбы, собираемой на князя в Торопце.

Из всего предыдущего видно, что епископские доходы достигали весьма солидных размеров, вызывая иногда чувство зависти в князьях Новгородцев же богатая софийская казна нередко выручала из беды, так как к ней Великий Новгород обращался в трудные минуты своей жизни. Надо еще заметить, что различные епархии не одинаковым образом были обеспечены.

Познакомившись с источниками доходов архиерейской кафедры, перейдем к другим сторонам епархиального управления.

Обязанности владыки в то время сводились главным образом к трем пунктам: к учительству своей паствы, к поставлению церковнослужителей и священнослужителей и к управлению как духовными, так и материальными делами епархии. В чем выражалось управление епархией, мы сейчас увидим; теперь же следует выяснить, что представляло собой епархиальное духовенство.

Среди белого духовенства была большая разница; встречались люди образованные и влиятельные, но общая масса городского и сельского духовенства не отличалась ни тем ни другим. В то время знать грамоту было делом нелегким, да и мало прибыльным: меч воина, весы торговца или ключ тиуна давали человеку лучшие средства к жизни. Оттого в среду белого духовенства приходилось с трудом вербовать людей, которые далеко не были подходящими к выполнению своей высокой задачи. Устав митрополита Георгия делает целый ряд уступок для лиц посвящающихся в духовное звание. Так, по этому уставу можно было посвящать в священники лиц, которые творили грехи, будучи некрещеными за исключением душегубства, а после крещения перестали грешить; можно посвятить и такого, который совершил какие-нибудь преступления, но покаялся о них своему отцу духовному, – только бы не был в заточении за воровство; последнее исключение делается, очевидно, потому, что отбывание этого наказания могло скомпрометировать посвящаемого. В самом деле, один устав XII века разрешает поставить в дьяконы такого человека, который, хотя и будет виновен в воровстве, но уладит дело с истцом без огласки; если же дело дойдет до княжеского суда, огласится перед людьми, то такой человек недостоин дьяконства. Церковь очень настаивала на совершении браков при церковном венчании. Однако, устав митроп. Георгия и тут делает уступку: можно поставить попом такого человека, который раньше заключил брак по языческим обрядам, лишь бы только повенчался в церкви перед поставлением. Положение священника иногда принижалось до того, что сильные люди отдавали в учение грамоте рабов, иногда даже пленников из нехристиан и, приводя их к епископам, доставляли им посвящение в духовный сан. Такой обычай, когда слух о нем дошел до царьградского патриарха, вызвал сильный протест со стороны последнего.

Духовный сан не все охотно принимали потому, что он далеко не всех посвященных обеспечивал материально. Бесспорно, многие из духовных лиц пользовались полным благоденствием, потому что прихожане охотно приносили им «дарок». Иным зато приходилось плохо. Приходское духовенство жило исполнением треб, которые, судя по одному известию ХII века, оплачивались довольно дорого и едва ли были сподручны бедному человеку. Зависимость от треб иногда вызывала совсем нежелательные явления: напр., владимирский собор 1277 г. запретил священникам требовать исполнения полевых работ от людей, живущих под церковным покровительством.

Выше шла речь только об одной стороне церковного управления. Но на Руси, подобно тому, как и в Византии, Церковь пользовалась столь широким значением, что она имела отношение и к гражданскому строю общества. На Руси ведомство Церкви было даже гораздо шире, чем в Византии. Это произошло оттого, что в языческом обществе многое не считалось преступным из того, что таковым считалось с точки зрения Церкви: языческие обычаи столкнулись с церковными взглядами. Были и такие стороны жизни, в которые языческое государство не вмешивалось; между тем, с церковной точки зрения, действие считалось преступным. Например, многоженство было в обычае древней Руси, но оно было недопустимо с точки зрения церковной, было грехом; суд о таком поступке перешёл на Руси в ведение Церкви, хотя самый поступок, конечно, не имеет церковного характера. Церковь скрепляла брак. Но она не могла примириться с языческим обычаем браков. Все такого рода дела уже при первых князьях переходят в ведение епископского суда. Таким образом, в ведении этого суда оказался целый ряд дел таких, которые в Византии карались светской властью. Церковь была защитницей слабых и ведала дела благотворительности и покровительства над некоторыми разрядами людей. Эта сторона в её деятельности доставляла Церкви новую сферу суда. Наконец суд в древней Руси был в то же время доходной статьей: желая увеличить эти статьи, князья передают ведению Церкви дела, ранее подлежавшие ведению их княжеского суда.

Объем церковного суда на Руси определен был княжескими грамотами.² На основании их представители Церкви творили суд. Во внутреннем же своем управлении Церковь руководствуется канонами, изданными св. апостолами и вселенскими соборами; собрание этих правил носит название Номоканона. На Руси собрания церковных правил получили название Кормчей книги (кормчий – управитель). В списки Кормчей заносились списки Номоканона, древне-княжеских уставных грамот, канонические постановления древних русских иерархов, наконец, разные списки переводов и извлечений из законодательных сборников византийских императоров. Сборниками византийских законов весьма интересовались у южных славян и в древней Руси, так как к законодательной мудрости византийских императоров относились с большим уважением. Но в русском церковном праве византийское законодательство имело еще особое значение: в руках духовенства была обширная группа дел гражданского и уголовного характера, преданных Церкви княжескими грамотами. В грамотах же вовсе не определяется объем наказаний, следуемых за преступление, или же назначены только штрафы в пользу Церкви (в одном только уставе Ярослава), но зато не обозначен объем тех «казней», которые князь налагает на обвиненного по церковному суду. Церковные судьи не могли, конечно, найти ответа в Русской Правде, которая и не содержит в себе статей о преступлениях, переданных в ведение Церкви. Вполне естественно, что церковный судья искал руководящих статей в византийском законодательстве. Отсюда понятно значение сборников византийского права, обращавшихся на Руси: ими пользовались церковные судьи.

Теперь посмотрим, в чем же заключалась сфера церковного суда согласно названным уставным грамотам.

Прежде всего, как и в Византии, на Руси был целый класс людей, которые по всем преступлениям уголовного или гражданского характера находился в ведении Церкви: это церковные люди. Но в Византии класс церковных людей ограничивался клиром. На Руси этот класс оказывается весьма широким: в него входят монахи, священно- и церковнослужители, дети их, просвирни, паломник, свечегас, странник, попадьи (очевидно вдовые), поповичи, т. е., очевидно, не только дети, но и потомки священников. Затем идет разряд лиц, находящихся в церковных благотворительных учреждениях, т. е. в больницах и странноприимницах: «То люди церковные, богадельные». Наряду с ними, очевидно, попал в число церковных людей и лекарь. К числу церковных людей относятся также и люди, находящиеся под особым покровительством Церкви; таковы прощенники, т. е. люди, получившие исцеление вследствие какого-нибудь чуда, задушные люди, т. е. вольноотпущенные по духовному завещанию, наконец, изгои; Изгоями находившимися под покровительством Церкви и под её судом, называли лиц троякого рода: 1) попов сын, не научившийся грамоте и, следовательно, не могущий принять священнический сан; 2) холоп, выкупившийся из неволи; 3) обанкротившийся купец. В древней Руси понятие изгойства прилагалось и к княжескому роду, когда старшая линия князей в конце XI века старалась оттеснить представителей младшей линии от владения княжеством. Таким образом, это все люди, выбившиеся из житейской колеи и нуждавшиеся в поддержке такого сильного учреждения, как Церковь. Таким образом, круг лиц, находящихся под её ведением и её судом, был весьма обширен. Изгои и прощенники жили, например, целыми селами на церковных землях. По Смоленской грамоте; например, прощенники отдавались в ведение епископа с медовыми и денежными данями и со всеми судебными пошлинами: «Ни надобе их судити никакому же человеку», говорит грамота. Изгои отдаются целыми селами с землею, на которой сидят. Тут же епископу отдаются и некоторые люди, может быть, несвободные, работавшие на княжеских хозяйственных статьях: бортник (т. е. наблюдающий за бортями) с землей, огород с «тем капустником», т.е. с человеком, занимавшимся разведением капусты на нем, с его женою и детьми, наконец, тетеревник, тоже с женой и детьми. Все эти лица, как церковные, так и не имеющие отношение к Церкви, отдаются под присуд епископа. Если случится иск церковного человека к нецерковному, то тогда дело разбирается на «обчем» суде, т. е. княжеский и церковный судьи судят вместе.

Итак, разряд церковных людей оказывается весьма расширенным: Церковь выделяет из государства в свое исключительное ведение не только лиц, отдающих себя благочестивым целям (напр. паломники), или лиц, требующих защиты по своей слабости, но также и лиц, фактически порвавших всякую связь с Церковью, напр., поповичей вдов.

Суд епископа над церковными людьми простирался во всех отношениях, хотя бы то было убийство и т. п. Но затем следует длинный ряд проступков, которые подлежать епископскому суду, кем бы они ни были совершены. В числе их, прежде всего, стоят дела, не считавшиеся преступлением в языческом обществе. Так, с появлением Церкви нужно было прежде всего охранить Церковь с её установлениями. Дела такого рода, конечно, не могли быть переданы в руки светских судей-язычников, или только что вышедших из язычества. Поэтому уже устав Владимира Святого передает в ведение Церкви следующие преступления, составляющие святотатство: кражу церковного имущества, ограбление могил, порчу крестов (на могилах или в церквах), порчу церковных стен и введение в церковь собак или других животных, охраняя церковное имущество и церковные уставы. Церковь была призвана и рассматривать проступки против чистоты веры. Она призвана была бороться духовно с волхвами и вообще со всякого рода проявлением язычества. Но княжеские уставы дают в распоряжение Церкви еще и право суда по таким преступлениям. Поэтому ведовство, волхвование посредством трав, ядов, вообще всякого рода чародейство, подлежало церковному суду. На ряду с этим и упрек, сделанный кем-либо другому в занятиях чародейством или же в ереси, т.е. в отступлении от правил религии, передан в ведение Церкви. Тогдашняя Русь полуязыческая, конечно, полна была такого рода преступлениями. Устав князя Всеволода передает церковному суду еще и тех, которые молятся под овинами, в рощах или у воды, т.е., иными словами, всех тех, кто продолжает совершать еще языческие жертвоприношения. Надо, однако, заметить, что древне-русская Церковь, обладая столь важными правами для борьбы с ересями и остатками языческих обрядов, пользовалась своими правами весьма умеренно, снисходя к той трудности, с которой малокультурный народ мог воспринять догматы христианства. В древне-русских памятниках можно, много найти указаний на то, что духовенство словом убеждало свою паству оставить языческие обычаи, до нас дошло много поучений в том же направлении, так что едва ли власть церковного суда в этом отношении была тяжела для паствы: встречаются случаи наказаний духовных лиц, но не светских.

Церковь внесла в древне-русское общество совершенно новое понятие о браке и о многих сторонах семейных отношений. Проводимые Церковью понятия были совершенно противоположны тем, какими жило языческое, общество. Оно признавало многоженство, не считало преступным вступление в брак с родственником, имело свои формы заключения брака и т. п.; наконец, языческое общество признавало сильную власть отца семьи, не допускавшую никакого вмешательства со стороны княжеского суда. Насколько твердо держались семейные обычаи, можно заключить из того, что в течение первых веков после принятия христианства церковное венчание было слабо распространено. Многие простолюдины были убеждены, что церковное венчание нужно только для бояр, а не для простых людей. Церковь получила в свое ведение вопросы, касающиеся брака. Светская власть не вмешивалась в эти дела и признавала как языческие формы заключения брака, так и церковное венчание. В иных же случаях, хотя судил князь; но судебные штрафы шли епископу. Так, по княжеским грамотам, такие преступления, как умыкание невест, т. е. похищение их, – «уволочская тяжа (преступление) аж уволочет кто девку», решал князь или его посадник, но штраф князь или его судья делил с епископом пополам. Это потому, что «умчание девки», хотя делалось с целью заключения брака, но светская власть рассматривала это деяние, как всякое похищение, насилие, если похищение совершается без согласия невесты. Оттого устав Ярослава назначает большую пеню за «сором» девушки и штраф епископу, причем размер штрафа определяется положением родителей девушки: за боярскую дочь платится больше, чем за дочь «добрых» людей.

Расторжение брака, как заключенного Церковью, так и не заключенного ею, находится уже в ведении Церкви. Развод, во всяком случае, признавался законным только тогда, когда повод к расторжению представлялся со стороны жены; однако, супруги могли разводиться по обоюдному согласно, без вины одного из них: в случае расторжения брака нужно было, согласно уставной грамоте Ярослава, уплатить штраф епископу в 12 гривен, если брак был освящен Церковью; если брак был заключен без церковного венчания (по обрядам языческим), то за развод уплачивалось вдвое менее. Значит, расторжение брака даже при согласии супругов считалось проступком, караемым денежным штрафом. Если же муж оставлял жену без её согласия, то он платил ей за »сором« сообразно состояния её родителей и, сверх того, подвергался наказанию со стороны светской власти.

К брачным делам относились также все тяжбы, возникающие из предбрачных договоров, заключаемых при сватовстве. Церковь наблюдала также, чтобы браки не совершались среди лиц, находящихся в известных степенях родства. К бракоразводным делам относились такие дела о двоежёнстве – »аж водиве кто две жене«. Вступление во второй брак без законного развода с первой женой угрожало супругу принуждением к сожительству с первой женой, а вторая удаляема была в церковный дом, что, вероятно, означало монастырь или нарочито устроенный дом для заключения. Однако, одновременное сожительство с двумя женами наказывалось таким же образом и, сверх того, весьма большим штрафом в пользу епископа. Всякого рода преступление, возможное в брачной жизни, рассматривалось церковным судом. Сюда относятся безнравственное поведение супругов, споры их между собой об имуществе, или когда муж украдет лен или «порты», т. е. платье, принадлежащее жене, и т. п. Уже последнего рода тяжбы являются надставкой к брачным делам в собственном смысле; то же надо сказать и о делах по спорам между членами семьи, напр., между родителями и детьми. Вмешательство в эту сферу церковного суда можно объяснить как стремлением передать в распоряжение Церкви побольше дел с целью увеличить её доходы, так и тем, что княжеский суд ранее никогда не ведал тяжб, возникающих между членами семьи; разбор таких дел раньше предоставлялся усмотрению старшего в семье или роде. Так, церковному суду предоставлены такие случаи: если сын или дочь подымут руку на отца или на мать, некоторые споры о наследстве (между двоюродными братьями) и т. п.

Уже в проступках, касающихся брака и семьи, отданных на суд Церкви, нельзя не заметить одной общей тенденции: получая в свое ведение суд по этим делам, церковь является органом, который, светская власть делает наблюдающим за нравственностью граждан. Это наблюдение со стороны церковного суда выходило далеко за пределы церковного строя: Церковь получала в данном случае руководящее значение потому, что Церковь на этом поприще являлась наставницей новой паствы. Преступление против нравственности считалось, прежде всего, грехом, предупреждать который Церковь стремилась своим учением и своей деятельностью. Оттого в княжеских уставных грамотах мы встречаем целый ряд статей, определяющих различные виды преступлений против нравственности. Особенно тщательно грамоты охраняют более слабую половину общества: всякого рода оскорбление, им причиняемое, или «сором» подлежат церковному суду.

Но, сверх указанных категорий тяжб, княжеские грамоты передают тому же суду дела, как бы совершенно случайно выхваченные из уголовной практики. Так, например, Церковь судит дело о душегубстве, т. е. о непреднамеренном убийстве. Положим, тут еще можно предположить тот мотив, что Церковь брала такого непроизвольного убийцу под свое покровительство и, заботясь об его спасении, назначала ему церковное покаяние. Но уже нельзя подыскать какого бы то ни было оправдательного мотива для тяжб вроде, например, следующей: «Аж бьетася две жене», т.е. если подрались между собой две женщины; или «два мужа имутся бити», т.е. драка между двумя мужчинами, или если один мужчина укусит другого во время драки, или вырвет клок бороды.

Если вспомнить ряд уголовных гражданских дел и, сверх того, церковных в собственном смысле, то легко видеть, что область церковного суда в древней Руси была чрезвычайно обширна. С течением времени деятельность его еще более расширялась и церковный суд в таком объеме дожил до реформ Петра Великого. Как мы видели, дела, составлявшие сферу церковного суда, представляют собой весьма своеобразную амальгаму. Положим, можно указать некоторую группу дел, которые и по церковным уставам по праву принадлежат Церкви, например бракоразводные. Была и другая группа дел, появление которой в составе церковного суда можно объяснить тем особым положением, которое заняла христианская Церковь в русском языческом обществе, например дела, касающиеся заключения брака, многоженства, наблюдения за нравственностью. Но сверх этих разрядов преступлений, так сказать, естественно вошедших в ведомство Церкви, была отмечена и группа дел гражданского и уголовного характера, случайно, без определенной цели оторванных от княжеского суда.

Если сообразить теперь те права, которыми пользовалась Церковь на Руси согласно княжеским грамотам, и сопоставить их с положением Церкви в гражданском обществе Византийской империи, то не трудно заметить большую разницу. Византийские законы предоставляли представителям Церкви широкое право вмешательства в сферу суда и администрации, отправляемых императорскими чиновниками; главным образом епископу предоставлялась возможность иметь влияние и наблюдение за целым рядом дел. На Руси же епископ получил права, предоставлявшие ему обширные судебные полномочия. По закону он не мог вмешиваться в княжескую администрацию или суд. Но зато сам епископ представлял собой судью по преимуществу. Епископский двор превращался в судебный трибунал, при нем были и особые церковные дома для заключения виновных.

Тут представляется один чрезвычайно интересный вопрос: в чем заключались наказания, к которым виновных мог присуждать епископский суд? Дело в том, что грамоты Владимира Св., Всеволода и Ростислава определяют только характер тяжб, ведомых церковным судом. Но нигде не указывают, по каким же законам должен судить епископ и к каким наказаниям он может присуждать виновных. Устав Ярослава назначает только штрафы в пользу епископа, а затем обыкновенно прибавляет: «А князь казнит». Спрашивается: на основании каких же законов казнит князь тех лиц, которые осуждены церковным судом? Вообще даже не ясно, в чем заключалась эта передача обвиненных церковным судом лиц суду светской власти.³ Между тем грамоты только называли категории дел (напр. «ведьство», т.е. колдовство, «зелье», т.е. волхвование посредством трав и т. п.), не определяя ни характера их, ни рода наказаний. Чем же руководствовались судьи? Легко догадаться, что епископ – грек и даже русский инок ответ на этот вопрос станет искать не в русских законах и обычаях (там и ответа не было бы), но в законодательстве Византийской империи. В древней Руси даже и светские судьи обращались к тому же источнику, когда не находили ответа в Русской Правде. Да и на самой Правде сказалось влияние византийского законодательства. Очень естественно поэтому, что церковный судья обращался к сборникам законов, состоявших из извлечений из законов византийских царей. Списки этих законов находились в любой Кормчей. Но в таком случае каков же характер наказаний, налагаемых византийским законодательством?. Этот характер весьма разнился от древне-русского. Русская Правда знала систему штрафов и возмездия за причиненный вред, как бы велико ни было преступление. Византийское законодательство преимущественно основано на системе жестоких телесных наказаний, весьма любит членовредительство, иногда присоединяя и церковное наказание в объеме, трудно выполнимом для истинного христианина. Для примера возьмем несколько таких преступлений, которые подлежат церковному суду, и посмотрим, какое наказание полагалось за эти преступления в тех византийских сборниках, которые в переводах обращались в древней Руси. Так, княжеские грамоты предают церковному суду лиц, вступивших в брак, находясь между собой в степени родства или свойства по каноническим правилам. По византийским законам, если кум женится на куме, или крестный отец на своей восприемнице, полагается: «По людскому закону обоим отрезать носы и развести, а по церковному закону – тоже развести и назначить пост и покаяние на 15 лет: 5 лет стоять вне церкви и плакать во время литургии, 4 года стоять в церкви до чтения евангелия, 3 года до пения символа веры да 3 года поститься на хлебе и воде». Поженившихся родственников нужно бить и развести, двоеженца должно «тепуть тверде», т.е. надо хорошо исколотить, и назначить ему пост на 7 лет; «гробного татя», т.е. ограбившего гроб, полагается подвергнуть 300-м ранам (эта статья византийских законов совсем повторена во Владимировом уставе, но определение наказания пропущено: законодатель знал, что судья найдет определение наказания), церковному татю выкалывали глаза и урезывали нос и т.д. Одним словом, характер наказаний, применяемых византийским законодательством, отличался совершенной противоположностью с древне-русским. Однако он, несомненно, употреблялся в церковной практике: печальная история епископа ростовского Федора показывает, что членовредительные наказания прилагаемы были церковным судом или, по его постановлению, светским даже и к виновному епископу; а в обвинительном акте против епископа Федора говорится, что он несправедливо прилагал такого же рода наказания к лицам, вовсе не виновным, т.е. владыка обвиняется в несправедливом суде, а не в самом способе наказания, между тем, по его суду виновным выкалывали глаза, отсекали члены и т.п.

Теперь, когда мы познакомились с тем положением, которое по древне-русским законам занимала Церковь, нам не трудно составить представление о том положении, которое было занято в обществе представителями Церкви – духовенством. Уже из предыдущего ясно, что духовенство успело стать очень высоко.

В нашей древней летописи мы постоянно встречаем характеристику древних князей: они «преизлиху» любили чернеческий и поповский чин. Действительно, князья оказывали им большое уважение. «Любовь» эта, между прочим, выражалась в том, что князья часто сами посещали наиболее уважаемых духовных лиц для бесед с ними, а еще чаще призывали к себе на обеды и пиры епископов, игуменов, чернецов и белых попов, одаряя их и стараясь их получше угостить. Некоторые из князей даже славились гостеприимством такого рода. Конечно, появление духовенства на княжеских пирах частью и ограничивалось мирским делом – пированием. Но не менее часто мирское заменялось на таких пирах и духовным: не забудем, что и такой святитель, как св. Феодосий печерский посещал княжеские пиры и вел на них с князем беседы; по желанию св. Феодосия князь Святослав даже удалял со своих пиров скоморохов, впрочем, только тогда, когда являлся святой. Но появление попов, игуменов и епископов на княжеских пирах наряду с боярами и дружиной имеет еще другой смысл: тем самым представителям духовенства оказывался почет такой же, как и боярам , думцам княжеским и сильным людям. Владимир Св. на своем пиру первый стол ставил митрополиту с духовенством. Почет, оказываемый духовному чину, выражался и еще одной любопытной особенностью: в договорах с иноземцами, например с немцами, за всякую обиду, нанесенную попу или послу, виновный отвечал вдвое, «аже послови пригодится пакость или попови, во всякой обиде за два человеки платити». Итак, поп стоил двух человек, хотя бы и бояр.

Если в области суда компетенция духовенства далеко выходила за пределы чисто церковных интересов, то легко догадаться, что и текущая деятельность духовенства весьма нередко выходила за пределы церквей. Та кипучая политическая жизнь, которая охватывала древнюю Русь, весьма часто вовлекала и представителей духовенства. Так, священник был обычным послом при междукняжеских дипломатических переговорах. Конечно, и тогда, как и в настоящее время, дипломатическая служба не могла быть с успехом выполнена человеком свежим, не сведущим в междукняжеских отношениях. Конечно также, дипломатические поручения давались и тогда людям, отличающимся и своим авторитетом и тактом. Ко всему этому священники (большей частью княжеские духовники) могли подготовиться заранее, участвуя, например, в княжеских совещаниях. Иногда роль иных послов священников была весьма ответственной; такой случай представлялся при заключениях договоров с немцами; так, при заключении смоленского договора с немцами в числе послов в Ригу ходил и поп Еремей: на него, вероятно, падала и канцелярская часть при заключении этого договора, требовавшая знания латинского и немецкого языков. Что священники могли получать подготовку к дипломатической службе, это вполне возможно. Мы встречаем их в числе членов княжеских совещаний: на княжеском совете по поводу заключения того же договора сидят епископский наместник Лаврентий (конечно, духовное лицо) и поп Андрей. Кроме того, вероятно, вообще канцелярская служба того времени, хотя и очень несложная, преимущественно падала на лиц, принадлежащих к церковному клиру. Этим, между прочим, объясняется, отчего слово дьяк, обозначавшее церковного служителя (ныне дьячок), стало обозначать вообще лицо, назначенное вести письмоводство: первоначально при священниках черновую работу исполняли служители их приходской церкви – дьяки.

Указанные выше стороны – служба священников по гражданской части. Но духовный чин не только служил князьям, – он громко возвышал свой голос, стремился подчинить решение князя своему авторитету. Это в особенности бывало тогда, когда Нужно было сдержать междоусобия среди князей. Немного находилось таких лиц среди белого и черного духовенства, не легко было удержать гнев древне-русского князя или его тонкий дипломатический расчет, но все-таки и такие случаи вмешательства духовенства известны. Так, игумен Андреевского монастыря в Киеве Григорий, желая удержать князя Мстислава Мстиславича от войны с кн. Ярославом, сначала сам резко выступил против войны, наконец, созвал весь «сбор иерейский» для того, чтобы убедить князя.

Выше приведено несколько фактов, где фигурируют представители белого духовенства или простые, монахи. Но, само собой разумеется, что главную роль в княжестве играл митрополит или епископы. Владыка – самое почетное лицо города. Это хорошо знали и соседние народы, например, немцы, которые свои грамоты в Смоленск, Полоцк и пр. озаглавливали: «Благословение от митрополита рижского к своему милому сыну князю великому Феодору и его детям, и владыке, и наместнику, и всем боярам». На договорах с немцами новгородских и смоленских стоит и печать местного владыки: этим подтверждалась святость договора, а для иноземцев такой договор представлялся более крепким, чем договор, скрепленный только княжеской печатью и согласием.

Мы видим архиереев принимающими участие в важнейших светских делах и везде им отводится первенствующая роль. Владимир Св., как известно, совещался с епископами даже при издании законов, не имеющих отношения к Церкви, например, при издании своего закона о вирах с разбойников. И в последующее время в важнейших случаях в княжескую думу призывался епископ, или же он посылал туда своего наместника. Вообще совет епископа имел большую цену в глазах князей.

Особо важное значение этих советов было тогда, когда нужно было удержать князей от напрасного кровопролития. В таких случаях иногда сами князья обращались к владыкам и наиболее уважаемым духовным лицам, иногда последние сами вмешивались в княжеские распри. Такая традиция в древнерусском высшем духовенстве очень хорошо была выражена митрополитом Никифором. В 1195 году владимирский великий князь Всеволод обратился к киевскому князю Рюрику Ростиславичу с требованием уступить ему 3 города, как раз те самые, которые Рюрик только что отдал своему зятю Роману, на чем и крест целовал. Положение Рюрика было очень затруднительно: Всеволод был весьма силен, а Роман был зять и лучший союзник Рюрика. В трудную минуту киевский князь обратился к митроп. Никифору и получил от него такой совет: «Княже! мы есьмы приставлены в русской земле востягивати вас от кровопролития. Ты дал волость младшему, обидев старейшего и крест к нему целовал, но может пролиться кровь христианская в русской земле: ныне я снимаю с тебя крестное целование и беру на себя, а ты послушай меня, возьми волость у зятя своего и дай старейшему, а Роману дашь иную в тое место».

В этих словах сказалось традиционное мнение, которым в течение веков было проникнуто русское духовенство. Как только начиналась ожесточенная борьба между князьями, владыка уже начинает «ходить между ними», как образно выражается летописец. В 1135 году митрополит Михаил успел помирить великого князя Ярополка Владимировича с его врагами, черниговскими князьями Ольговичами. Ольговичи подступили под Киев, и Ярополк готов был отразить их. Но в дело вмешался митрополит Михаил, «ходячю межи ими честному митроп. Михаилу с крестом»; значит, он с крестом в руках переходил из одного враждующего лагеря в другой, примиряя противников. Митроп. Михаил добился того, что великий князь Ярополк уступил Ольговичам и отдал те города, которые они требовали; из этого видно, что он действовал не согласно с видами великого князя, но сообразно справедливости. Тот же митроп. Михаил через три года, в 1138 году, после смерти Ярополка благословил на великое княжение брата его Вячеслава, но через три недели является под Киев с войсками черниговский князь Всеволод Ольгович. Митрополит снова «заходил» между князьями, и дело кончилось мирным уходом Вячеслава из Киева.

Вообще во всех советах, во всех случаях вмешательства высшего духовенства: в междукняжеские отношения всегда выставлялся один и тот же аргумент – желание избежать кровопролития, чтобы не гибла русская земля.

Несмотря на высокое положение владыки в древнерусском обществе, несмотря на то, что громадное большинство архиереев были русские люди, незаметно с их стороны стремления вмешиваться в политику. При слабости княжеской власти это казалось бы очень важным. Очевидно, древне-русские чернецы выходили из стен монастыря и вступали на кафедру, проникнутые интересами обще-русской жизни, исключающей местные выгоды той или другой области. Владыка стоял выше узких местных интересов и советовал князьям одно – блюсти мир в интересах общерусских.

В одном только Новгороде владычная кафедра более активно вмешивалась во внутренние и внешние дела своей земли. И здесь владыка занимает место прежде всего блюстителя мира, удаляясь от той или другой партии. Но для самого соблюдения мира владыке приходилось постоянно вмешиваться в текущую деятельность земли. Первым новгородским епископом, близко принимавшим участие в земских делах, был знаменитый Нифонт, епископствовавший с 1130 по 1156 г. Нифонт, по-видимому, не был природным новгородцем – он был из иноков Киево-Печерского монастыря, но он весь был проникнут новгородскими интересами и много сделал для водворения спокойствия в Новгороде. Он призывает в Новгород митроп. Михаила для успокоения волнений в городе, он отправляется с новгородскими выборными к вновь избираемым князьям, хлопочет у Юрия Долгорукого «мира деля,» вмешивается в обще-русские дела и приходит в Киев для того, чтобы помирить киевлян с черниговцами.

Деятельность Нифонта, бесспорно, выдвинула значение новгородского владыки. После Нифонта Новгород сам стал выбирать своих владык и выбирал их из природных новгородцев. Не удивительно поэтому, что многие из владык выказали высший патриотизм и глубокое понимание местных условий. Благословение св. Софии становится обязательным при начинании всякого рода дел Великим Новгородом. Владыку же мы видим и здесь на народной площади, когда спор между партиями начинает принимать угрожающий характер.

Таким образом, древне-русская Церковь, обладая обширными правами, огромными материальными средствами, в делах политических весьма умеренно пользовалась своим влиянием, употребляя его преимущественно, для поддержания мира.