Троицкая Сергиева лавра в смутное время Московского государства начала XVII-го века

Речь в торжественном собрании Института Кн. Безбородько и Гимназии, 25 сентября 1892 года, в праздник пятивековой памяти преподобного Сергия Радонежского.

Милостивые Государи!

С давних пор, в памятниках письменности и в живой речи, в торжественном тоне и в тоне обычном, спокойном, у нас принято говорить про наше отечество, что оно есть «святорусская земля», «святая Русь». В этих изречениях заключается высокий смысл и высокая истина, для нас отрадная. И мы должны ясно сознавать эту истину для себя, и говорить ее вслух всему свету.

В самом деле: мы исповедуем православную веру христианскую, высочайшую святую истину, больше которой нет ничего на свете: Россия свята в этой вере православной; она есть церковь, а церковь свята, как хранительница истины Христовой. И в том еще смысле свята Русская земля, что она прославлена подвигами многих святых угодников своих: они глубоко чтимы у нас; мы молимся им, как ближайшим, природным нашим молитвенникам пред Господом; молясь им мы желаем подражать вере их и праведной жизни, выразить подобно им, свою веру в самих делах, в самой жизни своей. И пусть «мир во зле лежит»; пусть у нас много тяжелых грехов исторических, тем более тяжелых, что мы исповедуем чистое христианское учение, и хорошо знаем, как свят и обязателен нравственный закон Христов. Что же? Благость Божия безконечно больше наших грехов, а грехи могут быть заглажены покаянием и обращением на путь праведной жизни. В русском народе, глубоко набожном и церковном по внутреннему настроению, всегда был жив дух покаяния и высокий идеал святости; у него пред очами всегда живые примеры благочестия – целый лик русских святых и церкви вселенской; он уповает, что милосердый Господь Бог, по молитвам этих святых, потерпит его грехам. Это покаяние и это упование на милость Божию да на молитвы святых угодников суть спасительный залог исправления и лучшей христианской жизни. И опять нужно сказать: Русь свята этими упованиями на Бога и святых Его, этим покаянием и верою, что многогрешная по делам она может стать лучшею, что она не только по вере, но и по делам самым может, при помощи Божией, становиться менее грешною, более святою.

Да, милостивые государи: звание «святой Руси» глубоко отрадно для сердца каждого из нас, живущих на Руси святой, и в то же время строго обязывает нас поступать достойно высокого звания граждан православного, святорусского отечества. Думаем, что в день памяти великого угодника Божия, пять веков чтимого Русскою землею, нам особенно полезно в этом признаться, и принять это ближе к нашему сердцу.

В многолюдном лике святых угодников Русской земли, наряду с преподобным Антонием и Феодосием, киевопечерскими подвижниками, в венце особого величия и святости сияет преподобный Сергий, игумен Радонежский. Русскому народу особенно дорога и как бы родственно-близка личность преподобного Сергия, смиренного и кроткого, всем и каждому в жизни служившего, всем дававшего мир и благословение, учившего словом и примером терпению, любви, нестяжательности, простоте жизни , смирению, самоотвержению. Кто не знает преподобного Сергия? Кто не слыхал про него? Его жизнь и подвиги в пустыне, его услуги великокняжескому дому и всей земле Русской, собиравшейся вокруг Москвы, да ополчившейся на врагов, своих поработителей, его чудотворения при жизни и по кончине, и после прославления его мощей, – все это было предметом многих сказаний многих писателей древних и новых. «Но не исчетна широта земли и глубина моря, неисчетны и чудеса святых», говорит один биограф преподобного Сергия. В самом деле: кто сможет счесть их, описать? Кто даже в простоте веры и смирения, расскажет эту таинственную, но в то же время самую действительную повесть о чудесах, испытанных душами верующих, по молитвам святых? Чудеса сполна известны лишь Богу да святым Его, и еще людям, над коими они совершились. Да, неисчетны чудеса святых, неизмеримо нравственное влияние святых на почитателей их! В частности о влиянии чудотворца Сергия, по нашему разумению, прилично кажется сказать евангельскими словами: «блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Преподобный Сергий действительно наследовал Русскую землю: ведь она вся давно знает и глубоко почитает его; он же не перестает молиться за нее.

Вы и сейчас слышали здесь назидательную повесть о жизни преподобного Сергия, о его чудесах, об его заслугах России¹. Мы с своей стороны предложим Вашему просвещенному вниманию повесть из смутного времени, о тех именно событиях, где был участником Троицкий Сергиев монастырь, вспомогаемый своим преподобным основателем; в особенности и прежде всего мы имеем в виду славную защиту монастыря от поляков и русских изменников, в царствования государя Василия Ивановича Шуйского.

Время самозванцев и междуцарствия начала XVII-го века в истории Московского государства было действительно смутным временем, как его называли уже современники: то была смута в умах и чувствах прежде всего, то есть самая важная опасная смута. (Справедливо сказано, что «кого Бог хочет наказать, то отнимет у него разум».) Смута глубоко отразилась на всем течении дел государственных, на всей внутренней жизни. В общих чертах вам известны причины, породившие ее, и ход развития ее: кончилась на престоле династия Рюриковичей, великих собирателей России, отнялась их крепкая рука, державшая землю, а новые избираемые государи не сразу могли прочно утвердиться на престоле то по своей вине, то по вине других людей, неверно служивших им, то по разным обстоятельствам, от них и от других слуг не зависевшим. Началась преступная злая игра самозванцев, заведомо ложных, безсовестных, коих выставляли и поддерживали своекорыстные, безсовестные же люди польские и русские, хотевшие ловить рыбу в мутной воде; но многие, очень многие земские люди недоумевали были в сомнении, просто не знали, под какое знамя им встать. В земле обнаружилась рознь, шатость, броженье, а главное – эти тяжелые недоумения о том, где законная и крепкая власть; иные же хотели не рассуждать, а скорее пользоваться для себя таким положением вещей: изменяли «Московскому государству», очень легко переходили из лагеря в лагерь, присягали и отсягали по расчетам честолибия да корысти. А тут движения разнузданной черни и казаков, своеволие и мятежное настроение многих влиятельных людей, забвение общего интереса, ослабление нравственны понятий, – короче сказать: общее безнарядье! И свои люди получше, у кого болело сердце при виде общественной неурядицы, и чужестранцы наблюдавшие русскую жизнь того времени, дивились такому ослаблению нравов, опасались, что дело может, пожалуй, кончится распадением земли, что ее завоюют и поделят на части соседи: поляки, шведы, татары; некоторые же, особенно глубоко сокрушавшиеся сердцем, да слишком мнительные люди впадали иногда в отчаяние, «мнеша на Руси православию уже не быти»².

Но православие не могло погибнуть; оно-то и спасло землю от бедствий внутреннего безнарядья и от опасностей внешних. Велики были грехи, да велико и покаяние людей русских того времени, «той годины напастей, стыда и славы», по верному выражению одного историка. Не одни кривые деятели, не одни слабодушные люди выступили на историческую сцену; были вверху и внизу деятели прямые, честные, даже героические, то есть прежде всего, во внутренней основе характера их, благочестивые русские люди. Да и огромное большинство земских людей, служилых, посадских и уездных, были люди порядка и труда; они давно чувствовали тяжесть безнарядья; у них давно уже стали проходить сомнения и недоумения; они собственно очень скоро вразумились на счет кривых деятелей, да только не сразу сложились силами, не могли сразу согласиться, сговориться как следует для того, чтобы очистить от них землю; под конец они исполнили трудную задачу, собрались с силами и восстановили порядок. Оказалось таким образом, что смутное время было в своем роде собиранием земли, то есть собиранием ее собственными усилиями и средствами, под знаменем православной веры, вокруг того же города Москвы, к которому собирали земли потомки великого князя Ивана Даниловича Калиты, великие и князья и цари всея Руси.

Но обратимся к предложенному повествованию. Это было в 1608 году. В третий год многомятежного царствования Василия Ивановича Шуйского. «Московское государство», то есть столица, была в осаде; в подмосковном селе Тушине, принадлежавшем Троицкому Сергиеву монастырю³, стоял табором второй Лжедмитрий, пресловутый «тушинский царик», или «тушинский вор», как прямее его обзывали. Его окружали люди – разный сброд: русские изменники, поляки, казаки, татары; табор был пестрый и шумный, со дня на день увеличивавшийся приходом новых искателей наживы, «перелётов» из Москвы, иногда целых отрядов под начальством панов, искателей приключений, да так называемой военной славы, а главное – добычи денежной, благо что теперь на Руси можно было безнаказанной пожить наездничеством и грабежом. Недавно, именно летом 1608 года, прибыл в Тушино с предложением услуг тутошнему царику очень знатный пан: то был Ян Петр Павел Сапега (по русски звавшийся «Петр Павлович»), староста усвятский и керепетский, сын киевского каштеляна Павла Сапеги, племянник Льва Сапеги, канцлера литовского; в своем государстве он был осужден за убийство, но не подчинился приговору суда; вопреки запрещенью королевскому, и вопреки совету дяди канцлера, он оставил свое староство, и с небольшим отрядом разного вольного сброда ушел в Россию, в подмосковный тушинский табор Лжедмитрия, обещавшего жаловать его за службу. Раньше его годом, в Россию пришел Лисовский, предводитель шайки отчаянно смелых наездников, множество зла причинившим русским деревням и городам. И вот в Тушине решено было отправить Сапегу и Лисовского с их отрядами в усиленном составе под Троицкую Сергиеву Лавру: она слыла, да и действительно была богата, значит интересно было воспользоваться ее казной; она лежит на большой дороге от Москвы к Ярославлю, в Поволжье и во всё Поморье; по этой дороге шло большое движение, по ней везли в столицу товары, казну; если бы, значит удалось захватить Лавру, то для осажденной Москвы прервалось бы, или по крайней мере очень затруднилось бы сообщение с северными городами: столице и царю Василию стало бы еще теснее. Да и важно было бы занять войсками названного тушинского Димитрия Троицкий монастырь, представлявший из себя первоклассную крепость Московского государства: хорошо было бы поместить в этой крепости надлежащий гарнизон; наконец, если бы сверх всякого – де чаяния, не удалось взять монастыря, то во всяком случае важно было бы расположиться укрепленным станом под этим монастырем, на столь важной дороге, не вдалеке от главного стана Тушинского, или «больших таборов», как говорилось иначе, не вдалеке от Москвы и Ярославля, от Дмитрова и Переславля. Право, хорошее место! Решили, – и отправили значительный отряд под монастырь; царское войско из Москвы пробовало удержать Сапегу от его предприятия, но он отбился от этого войска, даже причинил ему урон – и дошел таки до монастыря, 23 сентября 1608 года. Оказалось однако легче задумать предприятие, да весьма трудно выполнить его; оно оказалось совсем не выполненным со стороны Сапеги и его товарища, ему подчиненного, Лисовского⁴.

Троицкий Сергиев монастырь с половины XVI-го века имел хорошие каменные стены виде четвероугольника, на протяжении больше версты в общей сложности, толщиной в полторы и в две сажени, вышиной в две сажени до зубцов, а в иных местах в две сажени с половиной; по углам и вдоль линии стен возвышались двенадцать башен разного вида (круглых, плоских); в стенах и башнях устроены три ряда боев, на случай прихода неприятелей. В таком виде монастырь представлял собой настоящий «город»; тогда так и говорилось про него: «осаждать город», «идти в город» и т.п. (то есть говорилось в военное время). Местность вокруг лавры холмистая, да овражистая: по дну оврагов текут ручьи и маленькая речка Кончура; по местам, где природные скопления воды поглубже, были устроены монастырем пруды с помощью плотин; под самыми стенами монастыря находились огороды, подальше – мельницы, различные хозяйственные службы, монастырские слободы Клементьевская , Служня и другие; в окрестностях сначала перелески, а дальше больше, дремучие леса. Местность для осаждающих вообще не представляла сколько-нибудь значительных препятствий; но она, кажется, больше была удобна для осажденных, кои, отчетливо зная местность вокруг монастыря, могли небольшими партиями смело отваживаться на вылазки по тропинкам чрез плотины, да чрез овраги, и благополучно ими же возвращаться в монастырь. Число монашествующей братии в лавре доходило в то время до трехсот человек; число воинских людей, заблаговременно севших в осаду, (которая не была непредвиденной ни для царя Василия Ивановича, ни для монастырских властей), простиралось до 2300 человек; то были дворяне и дети боярские, стрельцы, казаки и другие воинские люди, под начальством двух воевод, окольничего князя Григория Борисовича Долгорукого и дворянина Алексея Ивановича Голохвастова. Некоторую помощь этим людям оказывал свой монастырский и пришлый народ, как-то: слуги монастырские и крестьяне из слобод, потом крестьяне из ближних сел и деревень , переселившиеся в монастырь с семействами, ради сохранения от неприятелей, да крестьянский же люд собравшийся их разных мест на обычное богомолье, ко дню памяти преподобного Сергия, но сверх ожидания и воли оставшийся в монастыре в осаду. В Троицком же монастыре нашли себе приют на время осады некоторые инокини соседних женских монастырей, а между ними две знатного происхождения, именно: Марфа Владимировна, бывшая королева Ливонская, племянница царя Иоанна Грозного, и Ксения (Ольга) Борисовна Годунова, несчастная дочь несчастнейших родителей, которая два года тому назад горестно провожала гробы их и брата, царя Федора Борисовича, несенные Троицким иноками из Московского Варсонофьевского монастыря в Сергиеву Лавру⁵. Всего людей обоего пола, разного возраста и звания, – иноков, воинских людей, монастырских слуг и крестьян, да разных посторонних пришельцев, севших в осаду в лавре, было, говорят, до пятнадцати тысяч⁶. Если б монастырских сидельцев разного рода было бы на самом деле гораздо меньше этой гадательной цифры; если бы их было на треть и даже на половину меньше этой цифры, то и в таком случае населенность монастыря в осадное время, была бы всё-таки очень значительной, слишком даже тесной. Кроме людей, в ограде монастырской помещались лошади и рогатый скот. Короче сказать: огромная скученность! Конечно, многие крестьяне оказывали некоторую помощь воинским людям; Но вообще пришлый случайный народ представлял собой для монастырских властей и для воевод гораздо больше затруднений, чем помощи: надобно было прокормить, согреть, разместить, держать в дисциплине весь этот пришлый народ! А главное – эта огромная скученность на небольшом пространстве! Она привела к опасной болезни, от которой померло большинство монастырских сидельцев, от которой едва не потеряно было всё дело героической защиты лавры… Впрочем, это обнаружилось после. Итак, монастырские жители сели в осаду. Чтобы не дать неприятелям лишних средств против себя, монастырь сжег свои службы за стенами; Климентьевскую слободу еще раньше сжег Лисовский.

Осада лавры польским людьми и русским изменниками, число коих также не определимо с точностью⁷, как и осажденных (во всяком случае осаждающих было больше), началась с 23 сентября 1608 года, за два дня до праздника памяти преподобного Сергия: не весело, печально на этот раз встречала лавра свой годовой праздник. Осада с этого времени продолжалась осень, зиму и весь 1609 год, а кончилась только в январе 1610 года, значит продолжалась больше 15 месяцев. Да, милостивые государи! почти 16 месяцев осады, более или менее тесной, выдержала Троицкая Сергиева Лавра!.. У нас было уже не мало историков славной, истинной подвижнической защиты лавры осажденными в ней, но, кажется, еще не было певцов ее. А право: из истории этой защиты могла бы выйти целая эпопея. Для нее есть все элементы: тут битва войск и схватки отдельных лиц богатырской силы; тут приступы и вылазки, перемирья и перебранки, иногда суровые проклятья друг другу, к каким только способны озлобившиеся братья (среди осаждающих – половина русских изменников); тут страх войны и моровой язвы, тяжкое напряженное состояние всех чувств, тут же надежда, вера, терпенье осажденных; тут людские страсти, тут и молитвы, и участие высших сил. Право, героическое дело, а ближе говоря, и существенно называя его – религиозное, подвижническое дело троицких сидельцев. Все они были одушевлены верою, что Чудотворец не выдаст врагам иноверцам своей обители, что сама Божья Матерь обещалась всегда покровительствовать Сергиеву обитель, что Господь внемлет молитвам Ее и преподобных Сергия и Никона. В этом одушевлении – высокая нравственная сила осажденных; она не только уравнивала борьбу, но даже перевешивала ее в пользу осажденных⁸.

В день памяти Сергия, архимандрит монастыря со властями взял клятву у мощей преподобного с обоих воевод, со всех воинских людей и со всех монастырских сидельцев: все целовали крест на том, что будут сидеть в осаде без измены; кода через четыре дня после того Сапега и Лисовский пробовали было письмами склонить архимандрита и воевод к сдачи монастыря, на имя царя Димитрия, то получили решительный отказ в очень суровых выражениях. Тогда неприятели начали осадные работы, стали готовиться к приступу. Устроя в двух местах для себя остроги, иначе таборы, чтобы в них расположиться на продолжительное стояние, они начали копать по направлению к монастырю рвы, изо рвов же хотели потом вести подкоп под самую монастырскую землю; готовили туры, тарасы, рубленные щиты, делали всякие осадные приспособления; на высотах расставили десятки пушек, их коих открыли пальбу с 3-го октября, и продолжали ее, по словам современного историка осады, т.е. Авраамия Палицина, в течении 6 недель. Стреляли между прочим калёнными ядрами, или «огнянками», как звали их в монастыре, но выстрелы издалека, и не очень искусно направляемые, не причиняли ожидаемого вреда, не произвели пожара в монастыре. На 14-е число октября Сапега и Лисовский назначили приступ: литовские люди и русские изменники, предварительно угощенные вином, устремились горячо со всех сторон к монастырю с лестницами, со щитами и тарасами на колесах, притом с криком и с музыкой; но «граждане» бились с неприятелями со стен, стреляли из пушек и пищалей, многих побили: приступ врагов, сильно выпивших, не удался; они поспешно отступили, брося под стенами щиты, тарасы и лестницы, кои на другой день монастырские сидельцы забрали себе на дрова. Через пять дней сами сидельцы решились на вылазку двумя полками: конными и пешими людьми; неприятели «сурово устремились» на них: начался бой, на коем с обоих сторон многие «испили смертную чашу»⁹; но потери монастырских людей были значительнее, судя по тону описания этой вылазки у Палицына: много стрельцов, казаков и даточных людей были побиты и ранены; по возвращении в монастырь тяжко раненые были сподоблены в будущую жизнь, усопшие преданы честному погребению. К довершенью неприятности, на этой вылазке перебежал к неприятелям один монастырский слуга. Более удачна была вылазка. В Дмитриев день 26 октября: архимандрит Иоасаф рано утром совершил крестный ход по монастырским стенам; замеченные неприятели, которые работали во рвах и ямах, недалеко от стен, с испуга разбежались; тогда воеводы Долгорукий и Голохвастов решили напасть на передовые заставы неприятельские, действительно напали на них и разсеяли; взятый важный пленник, ротмистр польский, дал показание, что под стену ведется подкоп, но не известно – де в каком месте. Это показание распространило огромную тревогу в монастыре: «подкоп – и не известно где! А что если теперь же последует взрыв стены?» В следующие дни из города предпринимается несколько новых вылазок: хотелось добыть новых пленников, таких «языков», чтобы точнее узнать про подкоп, где именно он ведется врагами; В тоже время монастырскому слуге Корсакову, искусному в крепостном землекопании, поручено было под башнями и в стенных «киотах» копать землю и делать частые «слухи», чтобы дознаться о подкопе: однако, ни монастырскому землекопу не удалось дознаться чего-нибудь на счет подкопа, ни от пленников узнать что-нибудь нового: пленники только показывали, что подкоп ведется уже с 12 октября. Неприятно, тяжело!.. А тут еще – чувствительные потери на вылазках: так, например, 1 ноября монастырские сидельцы потеряли из своей среды 190 человек убитыми и ранеными; да тогда же в языки взято неприятелями «на подкопном рве» старец священник Левкия и трое служилых людей. Только 4 ноября наконец был добыт желанный язык: на вылазке этого дня был захвачен в плен раненый казак дедиловский, который точно указал место подкопа. Получа столь важоное указание, воеводы велели внутри города, насупротив подкопа, сделать особый острог, насыпать тарасы и пристроить наряд, дабы в случае взрыва стены, встретить в проломе неприятелей; они же велели для скорой вылазки очистить потайные ворота из-под стены городовой в ров: монастырские каменосечцы отыскали этот «старый вылаз», очистили его, приделали в нем трои железные двери. Теперь в монастыре несколько успокоились; но неприятели употребляли все усилия ко взятию его. День 8 ноября был особенно тяжек для лавры: в этот день неприятели открыли жестокую стрельбу; ядра влетали в Троицкий собор, поражали иконы; в церкви стоял общий плач, ужас; один инок был убит ядром на пути в церковь; убита еще инокиня. Однако архимандрит Иоасаф ободрял, утешал молящихся; он рассказал, как ему и другим инокам являлись Архистратиг небесный и преподобный Сергий, как они обнадеживали своей помощью сидельцев. А сидельцы со стен отвечали на неприятельскую стрельбу также стрельбой, иногда очень удачною: была у врагов, рассказывает Авраамий Палицын, пищаль люта зело, по прозванию «трещёра», истинно злой сосуд, много чинивший вреда выстрелами; сидельцы заметя ее стали особенно на нее направлять свои выстрелы, и под конец заставили ее молчать: сначала разбили у ней «зелейник», потом «устье». На следующий день сидельцы отплатили врагам за жестокую стрельбу стремительной весьма успешной вылазкой на них: по звуку осадного колокола, с именем в устах «Сергий», сидельцы под начальством нескольких голов, в том числе многих старцев монастырских, устремились на неприятелей, поражали их в разных местах, отступали, чтобы собраться с силами, отдохнуть, – и снова вступали в битву, длившуюся целы день. В ней принимали участие лично Сапега и Лисовский; она, правда, дорого стоила монастырским ратобрцам, ибо они потеряли убитыми 174 человека, да ранеными 66 человек; но неприятели потеряли гораздо больше, – по словами Палицына, приблизительно до 2 тысяч убитыми и ранеными. В этот день был найден и подкоп неприятельский: два мужественные крестьянина Клементьевской слободы спустились в него и зажгли что было приготовлено в нем для взрыва, причем сами оба погибли; таким образом подкоп взорван не доведенный вплоть до стены. В этот же день захвачена от врагов добыча: восемь пищалей полуторных и полковых и много всякого оружия литовского, самопалов и рушениц, копей и оскордов, палашей и сабель, пороху, ядер и других всяких запасов: что получше внесено было в город; остальное же, что менее ценно, как туры и тарасы, было сожжено за стенами. Короче сказать: монастырские защитники одержали знатную победу над врагами, о чем и послали «с сеунчем» в Москву, к царю Василию Ивановичу. Архимандрит Иоасаф с братией воспели благодарный молебен Богу о такой победе и приказали до поздней ночи торжественно звонить в монастырские колокола¹⁰.

Так прошли первые шесть недель осады, наиболее стремительной со стороны поляков и русских тушинцев, наиболее безпокойной для монастыря, который был постоянно обстреливаем, к которому велись подкопы и приступы: монастырь успешно мерился с врагами, а наступившая зима принудила их теперь бросить земляные работы, «рвы и ямы» под монастырем, как называет Палицын неприятельские траншеи: враги отступили от стен, ушли в свои укрепленные лагери или таборы. Наступило затишье в осаде; монастырь, мог бы теперь отдохнуть, как вдруг в нем самом разразилось великое бедствие: в нем открылась повальная цинготная болезнь!.. Она началась с 17 ноября, с Никонова дня. Болезнь цинготная – обычная в северном нашем климате в случаях тесной осады, происходящая от спертого воздуха, от дурной испорченной воды, от дурно отапливаемого жилища, от разных недостатков и лишений, да от душевного утомления. Все это было как раз на лицо в Троицком монастыре: правда, хлебных запасов в нем было достаточно для всех жителей на все время осады; но в монастыре был недостаток сколько-нибудь удобных помещений для пришлого народа, недостаток очень чувствительный дров, хорошей воды, также вина и уксусу, важных для здоровья жителей при данных условиях. А главное – эта страшная скученность! Жутко читать в «Сказании» Авраама Палицына про эту скученность, про крайнюю неопрятность в тесноте, в духоте монастырских жилищ. И вот цинга начала косить свои жертвы: она сказывалась опухолью разных частей тела да гниением, сопровождалась другими болезнями, – головы, желудка и проч. Она стала уносить ежедневно человек по 20-ть и по 30-ть; потом умирало и по 50 человек в день, иные дни, говорят, доходило даже до ста; священники не успевали напутствовать умирающих, крайне утомлялись отпеванием покойников; не успевали копать могил для каждого умирающего, да под конец уже не брались копать их ни за какую цену: покойников просто складывали в большие общие ямы. Смерть витала в воздухе смрадном, мрачном¹¹! У защитников монастыря опускались руки: «что делать? Умирать ли от язвы, или сдать монастырь неприятелям?» Но всё перенесли, всё вытерпели оставшиеся в живых монастырские сидельцы, подкрепляемые верой. Не раз преподобный Сергий являлся в это бедственное время то одному, то другому благочестивому человеку: ободрял, утешал; не раз даже в неприятельском лагере видели его, например видели, как однажды ночью, в особом сиянии, по монастырским стенам ходили два старца с крестом, со святой водой и кадилом: русские изменники, у кого совесть была поживее, узнавали в этих старцах Сергия и Никона преподобных. Однажды преподобный Никон явился одному человеку и подал благой совет оттирать снегом заболевающих цингой: средство это оказалось действительным. К чести архимандрита Иоасафа и монастырских властей надо сказать, что они употребили всё возможное для облегчения бедствия: они истощали лучший запас в житницах и погребах на продовольствие заболевающих. А с весной, при теплом воздухе, болезнь утратила свою острую силу, потом и вовсе прекратилась, унеся впрочем большую часть монастырского населения… Побороть стихийную силу, – это было выше человеческих средств.

За время осады осенью и зимой 1608–1609 года монастырские сидельцы предпринимали небольшими партиями частые вылазки не столько для того, чтобы драться с неприятелями, сколько для добывания дров, этого предмета первой необходимости для жителей монастыря, дороже хлеба самого: хлеб был, но в дровах был крайний недостаток, и их приходилось добывать ценой крови. Пойдут монастырские жители осторожно, на все стороны озираясь, по дрова в Мишутин овраг, или в другое место, пойдут в небольшом числе, иногда провожаемые воинскими людьми, иногда без них,

а враги как раз настигнут или подстегнут в засаде: начинается драка, после которой иные воротятся раненые с дровами, либо без них; иные останутся убитыми на месте, или попадут в плен, так что в семействах, проживающих в осаде, начинается горький плач уже не о дровах, но о потерянных родных. Келарь Палицын, может быть со слов какого-нибудь своего корреспондента из монастыря, говорит об этих обстоятельствах именно тоном причитаний, самых печальных: вот-де возвращаются ходившие по дрова за монастырскую ограду, и вот «вкупе вношаеми бывают дрова и человеческая глава, покупаются кровию сметие и хврастие, коими готовят себе повседневное ястие» и т.п.¹². Послушаем, что пишут и что чувствуют сами сидельцы. Вот, например, что пишет чернец житник Симеон к келарю Авраамию в Москве, в конце ноября месяца. «Государю, великому старцу, келарю Аврамью, чернец Симеон челом бью. Как тебя, государя моего, Бог милует? А про меня пожалуешь – похошь вопросити, и моему окаянству, за молитв святых, еще Господь терпит. А по грехом, государь, по своим аз занемогох: нога у меня крепко больна, запухла добре, и за тою болезнью не выхожу из келии недели с три, и ключи житничные отослал я к архимандриту, что мне ходить невозможно. Да одноконечно тебе пожаловати бити челом государю, и нужи наши объявити: что было ржи и ячменю, и все то роздали месячником, и теснота, государь, и с нужи черные люди помирают¹³, и по дрова, государь, ныне пяди воры выехати не дадут. Выехали, государь, наши люди по дрова сего месяца в 17 день, и те воры и литовские люди мало в город не въехали, не много и людей всех от города не отрезали, а сами мало в город не въехали. И Божией милостию, и пречистые Богородицы, и великих чудотворцев Сергия и Никона моленьем, воров каменьем с города отбили, и он уже были у Каличьих ворот, и ворота было отняли. А и стреляти, государь, нечем, зелья не стало и дров нет: сожгли в хлебне многие кельи задние, и сени, и чуланы, а ныне жжем житницы: и ты ведаешь и сам, житниц надолго ли станет? На один монастырский обиход, а на город и на всю осаду отнюдь взяти негде! На городе на сторожах все прозябли, а люди волостные все наги и босы, которые на стенах стоят»…¹⁴.

А вот что говорит Ксения Борисовна Годунова в письме к своей тетушке, княгине Ноготковой, от 29 марта 1609-го года. «Государыне моей свету – тетушке, княгине Домне Богдановне, Борисова, дочь Федоровича Годунова челом бьет: Буди, государыня, здорова не многие лета, со всеми своими ближними приятели. Пожалуй, государыня, пиши ко мне о своем здоровье, а мне бы про свое здоровье слышав о Господе радоватися. А про меня похочешь ведати, и я у Живоначальной Троицы в осаде, марта по 29 день, в своих бедах чуть жива, конечно больна со всеми старицами, и впредь, государыня, никакого себе не чаем живота, с часу на час ожидаем смерти, потому что у нас в осаде шатость и измена великая. Да у нас же, за грех за наш, моровая поветрея: всяких людей изняли скорби великие смертные, на всякий день хоронят мертвых человек по двадцати и по тридцати, и больши; а которые люди посяместо ходят, и те собою не владеют, все обезножили. Да пожалуй отпиши ко мне про Московское житие про все подлинно, а яз тебе, государыне, много челом бью».¹⁵.

Позволим себе и еще одно письмо привести здесь в подлиннике: все письма так интересны, так живо и много говорят, что не хочется передавать их иными словами, из опасения как бы не сгладить своеобразные выразительные черты того времени. Вот как пишет служительница Ксении Борисовны, Соломония Ржевская, к своей матери в Москву, в начале июля 1609 года. «Государыне моей, свету-надежде матушке, Фефане Савиновне Дочеришка твоя Соломанида челом бьет: буди, государыня, спасена и покровена десницею Вышнего! А пожалуешь, государыня, похошь ведать про меня, и я, государыня матушка, здеся некоторые нужи, Ольги Борисовны милостью. Да здеся, государыня матушка, был у нас приступ к монастырю, канун Петрова дни, и зажигали огненным боем; и Божьею милостью и Пресвятыя Троицы, и Сергия чудотворца милостью, ничего не вредили монастыря: зажигали многижда, а где огнянка ни падет, тут не загоритца. А приступ был крепкой: не бывала, государыня матушка, такая страсть у нас; а воров, государыня матушка, побили многих на приступе… Да пожалуй, государыня матушка, вели ко мне отписывать о своем здоровье, как тебе Бог милует, а мне, государыня матушка, от тебя грамотка не бывала от великого мясоеду и до Петровых заговень… Да писал ко мне, государыня матушка, Макарей Карякин, чтобы я к нему отписала: и ты, государыня, пожалуй скажи Макарью, что Федор Карцов жив, а Кашпиров сын Дмитрей умер, а мы его и схоронили: Ольга Борисовна пожаловала рубль на похороны денег, а то было схоронить нечем. А мор, государыня, у нас унялся, а не осталось людей ни трети»¹⁶.

Так просто и спокойна троицкая жительница пишет, как о будничных, о самых страшных вещах!

Были некоторые теневые стороны в жизни монастырских сидельцев. Мы слышали из письма Ксении Годуновой про «шатость и измену великую» меж осадными людьми; чернец Симеон также говорит про «великие смуты» в монастыре; историк осады, Палицын, пишет про измену якобы казначея монастыря Иосифа Девочкина, да еще некоторых детей боярских, даже одного из воевод, именно Голохвастова. Мы не будем теперь останавливаться на этой стороне дела; ограничимся небольшими только замечаниями. Меж сидельцами монастырскими действительно возникали по временам нелады, споры, нелюбовь: но кто осудил бы защитников лавры за их временные слабости? Примем во внимание их крайне стесненное положение, их скученность в монастырской ограде, их напряженное душевное состояние, – и не будем удивляться, что они иногда меж собой не ладили, что стрельцы, например, высказывали неудовольствие на монастырских властей, за то, будто их в монастыре не столь хорошо поят и кормят; что младшая братия монастыря писала тайные письма в Москву также с выражением своих неудовольствий на старших властей за разные де непорядки, и что даже воеводы меж собой порассорились: все это понятно ; все это людские слабости! Под влиянием слабости же, да пристрастия, келарь Авраамий оказался не всегда достоверным историком, поверил слухам про казначея Иосифа и воеводу Голохвастова, как будто бы ненадежных людей: современная историческая критика не считает доказанными эти слухи, эти неопределенные, далеко растяжимые обвинения в «измене»; современная историческая наука знает хорошо о подвигах монастырских защитников, по справедливости более ценит и выставляет на передний план эти подвиги, а не то, что составляет теневую сторону внутренней жизни славных монастырских сидельцев¹⁷.

Докончим наш рассказ об осаде лавры. Мы уже видели, что неприятели, и после того как они отступили от монастырских стен в укрепленные свои таборы, продолжали всячески стеснять лавру: все время они облежали ее, хотя не всегда одинаково тесно. Вокруг монастыря по всем дорогам были расставлены сторожа, рыскали разъезды, смотревшие за всеми входами и выходами из монастыря; сидельцам приходилось брать с бою каждую вязанку дров, каждый воз сена; их сношения с Москвою чрез смелых некоторых «сходников»¹⁸ были очень затруднены, хотя не были совершенно прерваны. В феврале 1609 года царь Василий Иванович отправил в помощь осажденным 60 человек казаков, под начальством атамана Остапкова, да с ними 20 пудов пороху; со своей стороны келарь Палицын прибавил к царским людям 20 человек монастырских слуг. Этот маленький отряд благополучно прошел в лавру, и только четверо казаков попали в плен Лисовскому, который приказал тогда же предать их казни, повесить на глазах монастырских сидельцев. За эту жестокость воеводы Долгорукий и Голохвастов отплатили врагам гораздо большей жестокостью, позволили себе увлечься мщением: приказали повесить в одном месте 42-х литовский полоняников, да в другом – 19 человек, на глазах также неприятелей: жестокость крайняя и воевод недостойная, показывающая впрочем, как велико было общее озлобление на Лисовского, этого действительно разбойнического атамана. По этому случаю в самом неприятельском таборе произошло сильное движение: многие казаки обвиняли Лисовского, как виновника всего этого приключенья, и требовали казни его самого; но Сапега вступился за товарища, не дал его в обиду подчиненным. После того Лисовский продолжал сурово драться с монастырскими защитниками, как и раньше дрался, не раз получал раны в схватках с ними, потерпел по замечанию нового польского историка, под одним только Троицким монастырем больше, чем во всех обширных областях и городах русских, им разоренных; в одной битве под Троицей он потерял убитым и своего брата Станислава¹⁹.

Мая 27 дня 1609 г. неприятели, после долгих приготовлений, сделали новый приступ на монастырские стены, «второй большой приступ», по счету Палицына, но потерпели полную неудачу, как и на первом приступе, на 14 октября прошлого года. Оставшиеся в живых сидельцы с мужеством отчаяния встретили врагов: не давали им придвинуть к стенам тарасов, щитов и лестниц, стреляли по ним из подошвенного боя, кололи их копьями из окон, бросали им на головы каменья, сыпали в глаза известь, лили горячую воду, растопленную смолу и т.п. Кончилось после ночного приступа тем, что враги со стыдом отступили, оставя у стен преступные «козни», т.е. лестницы, тарасы и проч., а сидельцы тот час вышли из города и забрали все оставленные вещи, равно тех из неприятелей, которые нашлись у машин, или во рвах и ямах²⁰. Можно себе представить озлобление врагов после неудачи! С горячностью они снова стали готовиться к приступу: надо-дескать загладить стыд; надо было спешить покончить дело решительным ударом до прихода князя Скопина-Шуйского, который со шведским наемным отрядом подвигался из Новгорода к Твери, а потом имел идти под Москву: было бы очень важно взять монастырь до его прихода и засесть в нем. 28 июня Сапега назначил новый приступ: со всех сторон неприятели пошли к стенам монастыря, – и опять с уроном были отбиты²¹. «Третий большой приступ», по счету келаря Палицына, он же и последний, был 31 июля, на этот раз с участием в нем еще одного вновь прибывшего под монастырь тушинского пана, по фамилии Зборовского. Новоприезжий пан подтрунивал над Сапегою и Лисовским: столько-де времени стоят, и не могут взять какого-то «лукошка»! Тушинский пан намекал также на нерадение и неискусство Сапегина войска, «сбитой черни», т.е. сброда-дескать всякого; в этом случае Зборовский выражал мнение о Сапегине войске тушинского лагеря: там вообще были недовольны на Сапегу. Тушинский Лжедмитрий не раз писал летом этого года своему наемному гетману, чтобы он не тратил даром времени на осаду и штурмы «курятника» (вот еще презрительное слово на языке врагов про Сергиев монастырь), а шел бы на соединение с тушинским лагерем, или же прямо на встречу к князю Шуйскому²²; но Сапега не обращал надлежащего внимания на требования царика, стоял под монастырем, очевидно на нем сосредоточа все свое внимание. Итак, по общему совету поляков и тушинцев, в том числе Михаила Салтыкова и Ивана Грамотина, к этому времени приехавших сюда, решено было сделать еще приступ: найдено полезным чернь отпустить, напасть на монастырь с отборными силами, и притом поздней ночью, на сонных. Кстати – по пану Зборовскому теперь представлялся случай отличиться. Момент в истории осады критический: в монастыре оставалось, по словам Палицына, не более 200 защитников, а неприятели усиленно стараются кончить дело до прихода подкреплений монастырю, о коих писал весной в разные города царь Василий Иванович²³. Но и последний приступ 31 июля был отбит, при благодатной помощи преподобного Сергия, с большим уроном со стороны неприятелей, и почти без всяких потерь со стороны сидельцев: убита на городской стене только одна женщина! Зборовский плакал с досады, да от насмешек Сапеги и Лисовского: «что же пан Зборовский, вы не одолели лукошка?..»²⁴. Вскоре все три пана выступили против Скопина-Шуйского к Волге, но потерпели от него поражение у Колязина монастыря: Сапега обратно воротился под Троицкий монастырь, захватя на пути в селах и деревнях много разного скота на продовольствие своих; однако часть этого скота досталась и монастырским сидельцем: в самый праздник Успения Богоматери они сделали вылазку, побили пастухов одного стада, которое паслось под монастырем, и загнали скот в монастырскую ограду.

Последние пять месяцев осады были для монастыря несравненно уже легче предыдущего времени: сидельцы воспрянули духом после своих удачных действий, при помощи преподобного Сергия; они знали про удачный поход князя Скопина Шуйского, про его приближение к Москве, надеялись на его помощь. В начале сентября Скопин Шуйский занял Переяславль, в конце того же месяца – Александров; сюда было выступил на него Сапега, но потерпя от него поражение воротился обратно к Троице; вслед за ним пошел отряд Давида Жеребцова, уже отличившегося взятием от неприятелей Костромского Ипатского монастыря: отряд в 900 человек, отправленный с ним от князя Михаила Васильевича, безпрепятственно вступил в лавру и сразу весьма усилил ее. Теперь неприятели, не раз уже побитые, упавшие духом от неудач, не отважились больше на приступ к монастырю; там смелые монастырские люди ходили на вылазки²⁵. В начале января 1610 года прибыла еще помощь монастырю от Скопина-Шуйского: дворянин Григорий Валуев привел отряд в 500 человек; с ним соединился Давыд Жеребцов с монастырскими защитниками, и оба вместе 4 января вступили в битву с неприятелями: то была последняя здесь битва довольно упорная; наши сожгли часть таборов неприятельских; через неделю, 12 января 1610 года, Сапега и совсем бросил свои таборы, отступил к Дмитрову: он не посмел оставаться дальше под Троицей, дождаться прихода самого Скопина-Шуйского.

Так кончилась осада лавры, вечно славная для ее защитников! Неделю спустя по уходе неприятелей, монастырь отправил одного из иноков к царю Василию Ивановичу со святой водою, с уведомлением, что монастырь освободился²⁶.

Эта защита сослужила свою важную службу общему делу. Она придала духа русским людям в пору их колебаний да сомнений; она показала наглядно, что могут сделать люди, когда они придут в разум и соединение под общим святым знаменем, и когда укрепятся сознанием долга перед Богом и перед законною властью.

На этом однако не закончились ни бедствия земли Русской, ни услуги лавры общему делу, при благодатной помощи преподобного Сергия. Впереди предстояло еще три года бедствий смутного и безгосударственного времени. Неожиданно, в цвете лет и славы, скончался воевода Михаил Васильевич Скопин-Шуйский; потерял престол царь Василий Иванович и постриженный увезен пленником в неприятельскую страну; наступило междуцарствие, затем выборы королевича Владислава царем, которые ни к чему годному не привели, а только пуще усилили вражду обоих государств; поляки засели в Кремле, а потом сожгли посады московские; первое ополчение земское под начальством Прокофия Ляпунова не достигло своей цели, не успело освободить Москвы от поляков; самозванцы продолжали являться и мутить; внешние неприятели пользовались нашею внутреннею бедою, забирали себе наши города: пал в польские руки Смоленск после защиты еще более продолжительной и грандиозной, чем Троицкая; Новгород Великий достался шведам; Астрахань грозили отдать в сторону шаха персидского. Бедствия земли достигли до крайних пределов. Но в эту самую пору в Нижнем Новгороде стало собираться второе земское ополчение, которое достигло цели своей: оно находилось в твердых, искусных руках Пожарского и Минина; чем дальше, тем больше оно возрастало в числе, укреплялось в сознании важности предпринятого дела и во внутреннем устройстве своем. Троицкая Сергиева Лавра принимала свою долю полезного, доброго участия с событиях и этого времени 1610–12 годов. Известно, что нижегородское ополчение собралось отчасти под влиянием троицких грамот, призывавших всю землю на освобождение Москвы, писаных от имени архимандрита Дионисия да келаря Аврамия Палицына; менее известно то чудесное событие в жизни Минина, о котором он сам рассказывал архимандриту Дионисию по приходе ополчения к Троицкому монастырю. По словам Козьмы Минина, ему не однажды было внушение во сне от преподобного Сергия собирать средства на земское ополчение; когда же Минин колебался внутренне и недоумевал о таком важном деле, преподобный Сергий в третий раз ему во сне явился и сказал «с прещением», то есть строго, внушительно: «не рех ли ти о сем? Понеже изволение праведных судеб Божьих помиловати православных христиан, и от многого мятежа в тишину привести; сего ради рех ти казну собрати и ратных людей наделити, да очистят с Божьей помощью Московское государство от безбожных поляков и прогонят еретиков». После этого явления Минин считал уже грехом колебаться; избранный вскоре земским старостой в своем нижегородском посаде и уезде, он по приходе троицкой грамоты, повел свою знаменитую речь к нижегородцам в том смысле, что ничего не должно щадить на общее земское дело, т.е. прежде всего на очищение от поляков города Москвы²⁷. Так поведал Кузьма Минин преподобному Дионисию, архимандриту троицкому, о начале нижегородского предприятия, в духе раскаяния за свою лично медлительность в сем деле, за которую, по его словам, он и претерпел «черную болезнь», но от которой исцелился по молитве того же преподобного Сергия.

Наконец ополчение приблизилось к самой цели, к Москве, в августе 1612 года. Оно стало наступать на неприятелей в Кремле, все больше стесняло их, отбивало и тех, которые шли на помощь к своим. Но вот опять беда: меж самими русским людьми не было нужного согласия в это решительное время. Два войска стояло под Москвой в особых лагерях: одно под начальством боярина князя Трубецкого, в составе своем заключавшее много казаков, да тушинцев, а другое войско земское под начальством князя Пожарского; казаки недружелюбно смотрели на дворян и земских ратников, завидовали им, что они лучше казаков одеты, обуты и содержимы; они не хотели биться с польскими отрядами иначе, как если им дадут такое же содержание, как ополченцам Пожарского. Тогда троицкие власти, архимандрит, келарь, а также Кузьма Минин начинают именем Сергия упрашивать казаков действовать единодушно с земскими людьми, посулили им вместо жалования уплатить некоторыми вещами из монастырской ризницы; благодаря этим стараниям, меж «казацким войском и дворянским» стало больше согласия, последовал и большой успех дела: 22 октября поляки были выбиты из Китай-города; через месяц от них очистили Кремль. Исполняя обещание, троицкие власти доставили казакам несколько дорогих вещей из ризницы: серебряных сосудов, облачений, пелен, низанных жемчугом и т.п. Но казаки отказались от предложения, посовестились взять. В своих стенах лавра в эту пору очень много благотворила; как во время осады в ней нашли приют и прокормление много людей, так и по снятии осады, при бедствиях все еще кипевшей смуты, при разоренье от поляков, казаков, кои оказывались еще «грубнее» поляков самых, да от своих же лихих людей, в Троицкий монастырь отовсюду стекались разные несчастные люди: голодающие, разоренные, больные, увечные; сердобольный архимандрит Дионисий давал всем приют и помощь, сам плакал глядя на несчастных и старался отреть слезы каждого из них. Он распорядился строить на монастырскую казну странноприимные дома, больницы, жилые избы около монастыря, убогие дома для погребения многочисленных покойников, безвестных, безымянных, поверженные тела коих были отыскиваемы по поручению архимандрита, в окрестностях лавры, по дорогам, да в лесах и оврагах, и все были предаваемы христианскому погребению²⁸. Так действовал троицкий архимандрит, преподобный Дионисий, истинный подражатель смиренного любвеобильного Сергия; монастырь действительно обратился тогда «в больницу и богадельню», по выражению историка.

«Безцарственны, грозны прошли времена,

«Судья над землею был снова».

Был избран излюбленный всей землею государь царь Михаил Федорович; было сделано главное дело, т.е. восстановлена царская власть в полной ее силе и во всем прежнем объеме²⁹. Всё прочее также стало приходить в порядок, все раны государственные начали постепенно заживать. Пусть польский королевич Владислав не покидал своих притязаний на Московский престол; пусть он выступал в поход на Россию, делал приступ к самой Москве (1 октября 1618 года); но он потерпел здесь полную неудачу и отбитый ушел под Троицкий монастырь, где также не имел никакой выгоды: на требование сдачи монастырские власти отвечали выстрелами; на приступ же поляки не решались идти. Между тем, с обеих сторон уполномоченные съезжались для переговоров о мире, который и был заключен 1 декабря 1618 года в деревне Деулине, в трех верстах от Троицы-Сергия. Благочестивая мысль русских людей относила успех мирных переговоров к молитвам преподобного Сергия: на память совершенного мира, в Деулине была поставлена через год церковь во имя его, доселе существующая³⁰.

Уповаем с Церковью, что преподобный Сергий и всегда будет теплым молитвенником за наше Русское отечество, благотворителем ему, миротворцем и защитником.

М. Бережков