Судьбы православия в Прибалтийском крае

Начало XX столетия в истории Прибалтийского края, без сомнения, будет ознаменовано торжественными празднествами по случаю 700-летия основания г. Риги. Об этом в периодической печати уже было не мало толков и слухов, хотя еще и не пришли к согласию по вопросу о том, когда именно праздновать 700-летие такого важного события для Прибалтийского края, как основание г. Риги.

В «Ливонской Хронике» Генриха Латышского можно находить основания для празднования этого события и в 1900 г., и в 1901 г., и в 1903 г.¹. Впрочем, когда-бы ни праздновали юбилей события, можно быть вполне уверенным, что оно не пройдет бесследно для этого края. Все народности, населяющие теперь Прибалтийский край, вспомнят стародавние времена своей истории в этом крае и в них будут искать руководящих начал для дальнейшей деятельности будущих поколений. Немцы, потомки гордых завоевателей Ливонии, пожалеют о невозвратных прошлых временах своего кровавого и тяжёлого господства над природными насельниками края – эстами и латышами. И русские с горечью пройдут мыслью по разным местам этого края, где древние русские князья и их дружинники насаждали среди населения Ливонии начала русской гражданственности и семена православия, почти подавленные и уничтоженные впоследствии латинскими и немецкими «просветителями». А латышам, эстам и другим народностям Прибалтийского края, пережившим многострадальную эпоху латинского и немецкого владычества над ними, история прошлого, конечно, даст много поучительных уроков и указаний относительно того, кто их друзья и кто их враги, чего им можно и должно ждать от немцев и от православной России.

Естественно ожидать, что в юбилейный год появится не мало немецких изданий, проникнутых тенденциозной окраской по вопросам прошлого из истории Ливонии. По этим вопросам, чрезвычайно интересным для всякого русского и православного человека, вполне своевременно иметь некоторые исторические справки о различных событиях прошлой истории Ливонии, освещаемых с точки зрения интересов России и православия. Хотя отчасти удовлетворить этой назревшей потребности и имеет в виду предлагаемый историко-этнографический очерк: «Судьбы православия в Прибалтийском крае».

Одна из окраин Русского государства. – Прибалтийский край или древняя Ливония. – Значение её в истории северных держав и в истории России. – Латыши, их отношение к литовцам. – Латышские народцы. – Местожительство латышей. – Отношение латышей к соседям – славянским народам

Есть страна, где между германским и славянским мирами уже много веков продолжается борьба из-за преобладания. Это нынешний Прибалтийский край, прежде Ливония. И в настоящее время здесь еще не совсем окончена борьба между этими мирами, и кто может сказать, когда, кем и чем она окончится...

Именем Ливонии обыкновенно называют три нынешние губернии Российской империи: Эстляндскую, Лифляндскую и Курляндскую с тремя нынешними уездами Витебской губернии: Режицким, Люцинским и Динабургским, имевшими у поляков общее название инфлянтов. Весь этот край невелик пространством: он занимает площадь в 1737 квадр. миль, между 55° 40» и 58°30» широты; не знаменит он какими-либо естественными богатствами или особенным плодородием почвы; никогда не славился он богатством или многочисленностью своего населения, потому что в этом крае ныне живет не более 3 миллионов народа, тем не менее, в свое время он играл немаловажную роль в истории северных держав, вообще, и в истории русского государства в частности. Тут, на этом небольшом сравнительно клочке русской государственной области, столкнулся мир германский

– немцы, шведы, датчане – с миром славянским, русскими и поляками; тут из-за вопроса, кому владеть гаванями восточного побережья Балтийского моря, разыгралась драма, преисполненная войн и переворотов, – драма, прологом к которой послужило появление в Ливонских землях католического монаха и эпилог которой закончен русскими государями Петром I и Екатериной II, сделавшими, наконец, Ливонию тем, чем судили быть этой стране ее географические условия, т. е. нераздельной частью Российской империи².

В исторических судьбах Ливонии весьма важное значение имели латыши, как по численности, так и по некоторому своему превосходству в различных отношениях в сравнении с другими туземными насельниками Ливонии. Кто же эти латыши? К какому принадлежат они племени и когда появились в пределах нынешнего Прибалтийского края? – Латыши принадлежат к литовско-арийскому племени, которое не помнит ни имени вождя, который вывел его из Азии, ни времени, когда первые литовские поселенцы появились на местах, сделавшихся впоследствии местопребыванием всех литовских народцев. Места эти находились вдоль восточных берегов Балтийского моря.

Литовское племя с глубокой древности разделялось на три главнейшие ветви: прусскую, принеманскую и латышскую. Латышскую или летскую ветвь литовского племени составляли из нескольких народцев: 1) венды, обитавшие по прибрежью Балтийского моря от нынЕшнего Мемеля до Виндавы и в нынешних округах Пильтенском и Газенпотском; 2) куроны («корсь» русских летописей), занимавшие угол между Балтийским морем и Рижским заливом и в нынешних округах Пильтенском и Туккумском; 3) семигалы (зимгола русских летописей), жившие к юго-востоку от куронов в нынешних Добленском, Митавском и Бауском округах; 4) зелы или зелоны, населявшие земли вдоль левого берега Двины от Кокенгузена до нынешней Друи; 5) латыши (леты, летгала), занимавшие земли по правой стороне Двины и нынешние уезды: Венденский, часть Валкского, Режицкий, Люцинский и Динабургский³.

Времена, переселения народов имели огромное и решающее влияние на судьбы литовско-латышских народов. Увлеченные общим течением и волнами переселения народов, они перекочевали из Азии в Европу. Переселившись из глубин Азии к берегам Балтийского моря, литовско-арийское племя заняло местности труднодоступные, болотистые и лесистые. Кто жил в этих местностях до появления в них литовцев, трудно сказать с точностью за неимением каких-либо надежных данных. Кажется, что древнейшими насельниками Ливонии следует признать финское племя – чудь, а затем литовское племя – латышей.

Таковы были древнейшие жители Ливонии, с которыми пришлось сойтись славянским племенам, когда с берегов Дуная, они, оттесненные сильным врагом, в очень отдаленные времена, принуждены были покинуть свои первобытные жилища и селиться в нынешней Европейской России.

Все дошедшие до нас древние свидетельства о быте и чуди и латышей единогласно указывают, что эти старинные насельники Ливонии никогда не составляли никакого государства: каждое племя, каждый род жил отдельно под управлением родовых старшин, а это именно влекло за собой раздельность сил и невозможность устоять против влияния соседей, – племён более их сильных, более энергичных и более даровитых, какими на востоке для чуди были ильменские славяне (новгородцы), и для латышей – кривичи (белорусы). Чудские и латышские народцы, ничем не отделенные от племен славяно-русских, едва только завязались связи между ними, торговые-ли, дружественные или враждебные, не избегали этого влияния, наметившего и определившего весь дальнейший ход жизни ливонских туземцев, ход самый естественный и правильный⁴.

Латышский язык. – Языческие религиозные верования литовцев и латышей. – Боги, жрецы, святилище Ромово, верховный жрец криве-кривейто. – Архиепископ Чешский Войтех, польский король Болеслав Храбрый и разгром Ромова. – Вайделоты, вайделотки. – Языческие верования и предания латышей после принятия ими христианства. – Языческие боги и праздники у древних латышей

Язык нынешних латышей – общелитовский, несколько уклонившийся от своего первообраза: огромные пространства, занятые литовским племенем, редкие и затруднительные сношения между отдельными племенами, – все это содействовало образованию уклонений от первоначального языка, общего всему племени.

Религиозные воззрения латышей так же мало различались от воззрений общелитовских. В древности латыши, как и все литовцы, были язычниками. Они обоготворяли все стихии; верховным богом считали бога-громовника – Перкуна, который по-литовски назывался Перкунас. Перед этим идолом, олицетворявшим стихию огня, горел священный неугасимый огонь – Знич.

Солнце, как источник света и тепла, чтилось под именем бога Сотвароса (были и другие имена этого бога); богиня месяца называлась Лайма; бог дождя был Летуванис. Был особый бог веселья – Рагутис; почиталтись и славянские божества Лель и Ладо. Некоторые божества в разных местностях носили разные названия, чем и объясняется большое количество литовских божеств, упоминаемых в древних сказаниях и летописях. Воображение литовцев, как и всюду у язычников, всю видимую природу населяло особыми божествами и гениями – добрыми и злыми, влиявшими на жизнь человека, которому вследствие того приходилось располагать их к себе поклонением и жертвами. Рядом с божествами почитались некоторые животные, птицы и гады, особенно ужи, и рядом с таким совершенно уже грубым идолопоклонством встречаются признаки индийской тримурти или трех высших божеств греческого Олимпа. Перкунас, подобно Зевсу, повелевает небом; Атримпос (Нептун) повелевает водою и Поклус (славянский Пекло, греческий Плутон) подземным царством.

Богам посвящались особые леса и озера, делавшиеся чрез то неприкосновенными для народа. Дуб считался деревом Перкунаса, и капища, святилища этого бога, обыкновенно располагались среди дубовой рощи. Главнейшее из таких святилищ называлось Ромово; оно находилось где-то в Пруссии. Здесь под ветвями священного дуба стояли изображения Перкунаса, Атримпоса и Поклуса и перед ними горел неугасаемый костер. Особые жрецы и жрицы должны были смотреть за этим огнем и, если он угасал, то виновные в недосмотре сжигались живыми, и огонь добывался снова из кремня, который был в руке Перкуна. Подле главного святилища в Ромове жил и верховный жрец, называвшийся криве-кривейто⁵. Значение его было весьма велико, так как его религиозная власть распространялась почти на все литовские племена и на жрецов их. Впрочем, в конце XI в. и начале XII в. значение Ромова и криве-кривейто сильно упали. Этому содействовал разгром Ромова польским королем Болеславом Храбрым.

В конце XI века чешский архиепископ Войтех (Адальберт), покровительствуемый польским королем Болеславом Храбрым, отправился проповедовать евангелие язычникам, обитавшим на южных берегах Балтийского моря. Он и его спутники пробрались в земли пруссов и однажды зашли в священную рощу, куда доступ чужеземцам был воспрещен. Жрецы умертвили Войтеха, умертвили и другого христианского миссионера Бруно, когда тот, спустя лет 10 после Войтеха (около 1109 года) явился проповедовать христианство пруссам. В отмщение за смерть миссионеров Болеслав Храбрый с большим войском вторгся в глубь Пруссии и страшно разорил эту страну: пережег много деревень, разрушил главное святилище пруссов Ромово, переказнил жрецов и наложил дань на пруссов. С тех пор значение жреческого Ромова и криве-кривейто сильно упали. Столица его вместе со святилищем перешла к жмудинам на устье Дубиссы, откуда впоследствии перешла на устье Невяжи, потом на берега Вилии, наконец – в Вильну⁶.

Жреческое сословие было довольно развито среди литовцев. Правда, жрецы не составляли особой касты и жрецом мог быть всякий литовец, но они составляли сословие, сколько многочисленное, столько же и сильное своим значением в народе. Жрецы, вообще, назывались вайделотами и делились на разные степени и занятия, ибо они, кроме жертвоприношений, занимались лечением, гаданием, заклинанием от злых духов, обучением народа в вере. Высший жрец в данном округе назывался криве. Он надзирал за святилищами и вайделотами округа и был вместе с тем народным судьей. Криве, достигавшие известного почета и уважения, получали название криве-кривейто. Из всех криве-кривейто самым важным был тот, который проживал в прусском Ромове. Приказания прусского криве-кривейто, рассылавшиеся с вайделотами, исполнялись не только в Пруссии, но и в других литовских землях. Ему принадлежала третья часть военной добычи.

Кроме жрецов у литовцев были и жрицы, или вайделотки, поддерживавшие огонь в капищах богинь и занимавшиеся, подобно вайделотам, гаданиями, лечениями, прорицаниями и т. п⁷.

Религиозныя воззрения литовцев естественно повлияли на религиозные верования латышей, как вследствие родственности этих народов, так и вследствие пространственной близости их и частных разнообразных сношений. Но религия латышей несомненно носила и некоторый своеобразный местный отпечаток. Нет ни одного свидетельства, чтобы латыши лифляндские и курляндские признавали над собой духовную власть главного криве-кривейта, и жреческое сословие у латышей никогда не было так сильно развито, как в литовских ветвях прусской и жмудской, хотя общий склад верований, поклонений, жертвоприношений был один и тот же⁸.

Почитание дерев, в особенности дуба, было общее у всех литовцев. Древние латыши поклонялись Перкуну, как и все литовцы, и, подобно им, имели своих мужских и женских божеств. Так бог Аускутс, неумилостивленный жертвами, наводил на людей моровое поветрие, Гардегас был бог ветра и бурь; Лиго был бог или богиня любви и радости (латыши и ныне воспевают Лиго в Иванов день); Перггрубис был бог весны, Пильнитис – бог наводнений и пр. Крузе приводит имена и женских божеств: Брексена, Дида, Лайме и пр. Одним словом и латыши, подобно всем своим литовским единоплеменникам, населяли всю видимую природу особыми божествами и гениями.

Латышские праздники: зимний праздник чурбана, когда сжигался чурбан, изображавший собою труд; весенние праздники, осенний праздник, когда в жертву божествам приносился козел или бык – все это имело много общего с литовцами, составляло отзвуки общелитовских верований и воззрений⁹.

Сношения русских славян с латышами. – Латышские народцы, данники полоцких князей. – Свидетельство Лаврентьевской летописи и Ливонской хроники. – Кукейнос и Герсик. – Вячко, князь Кукейноса; переход Кукейноса в руки немцев. Всеволод или Висевальде, князь Герсикский. – Разрушение Герсика. – Предание о беглецах из Герсика

Есть определенные исторические указания, что в ХII в. между латышами и русскими славянами были уже известные сношения, завязывавшиеся между ними или путем торговых предприятий, или вследствие враждебных воинственных набегов. Иначе и быть не могло: не было никаких естественных границ, которые могли бы отделять латышей от поселений Полоцкого княжества. Границы Полоцкой земли, можно сказать, терялись в непроходимых литовских лесах. Проникая по Двине к берегам Балтийского моря, полоцкие князья налагали дань на литовские народцы, и строили городки, в которых потом шла меновая торговля с соседними народцами; отсюда же княжеские дружинники ходили собирать дань.

В летописях не сохранилось известий, когда именно появились в латышско-ливских землях поселения полоцких кривичей, когда стали латышские народцы платить дань полоцким князьям. Но то не подлежит никакому сомнению, что придвинские народцы были данниками полоцкого князя еще до прихода немцев в Ливонию.¹⁰

Впрочем, полоцкие князья вследствие слабости княжества, не успели укрепить за собою устья Двины, хотя и имели на Двине два городка – Кукейнос и Герсик. Эти оплоты власти русских князей среди латышско-литовских народцев, не устояли пред напором немцев. Из летописи Генриха (гл. XI) узнаем, что во время епископства Альберта князем Кукейноса в 1207–1208 г. был Весцека (искаженное Вячеслав или Вячко), тот самый Вячко, который впоследствии был князем в Юрьеве; он был убит в августе 1224 г. во время штурма этого города немцами. Древний Кукейнос был окружен земляным валом; замок (княжий двор) находился внутри города. В 1208 г. русские, видя невозможность бороться с Альбертом, сами покинули Кукейнос. Вячко удалился в Россию, его дружина и русские жители зажгли замок (княжий двор) и бежали, говорит Генрих, каждый своей дорогой, а жившие в Кукейносе латыши и зелоны скрылись в чаще лесов. Рижане преследовали беглецов, и Кукейнос запустел. В следующем 1209 г. Альберт с войском прибыл в Кукейнос и приказал очистить и укрепить его вновь. В Кукейносе был построен новый прочный замок.¹¹

Герсикским князем в начале ХIII в. был Всеволод (Висевальде, как его называет Генрих). Он женился на дочери литовского князя Даугерута и, по свидетельству Генриха, был (ожесточенным врагом латинян и немцев. «Был Герсик всегда как бы дьявольской сетью для всех жителей этой стороны Двины, крещеных и некрещеных», – говорит Генрих. Потому-то епископ в октябре 1209 г. и двинулся на Герсик. Русские выступили на встречу, но не выдержали натиска, бежали в город, а за ними в ворота ворвались и немцы. Всеволод бежал за Двину, немцы же захватили в плен его жену и ограбили город. «И собрали они, – пишет Генрих, – много добычи, снося со всех углов города одежду и серебро и пурпур и сгоняя скот во множестве, и взяли из церквей колокола и иконы, и деньги и много добра». Обобрав Герсик и забрав в плен жителей, они зажгли город.¹²

Хотя на этот раз Герсик и не опустел, но в 1214 г. он подвергся новому опустошению от немцев.

Герсикский князь Всеволод был убит и город разрушен. С 1214 г. герсикский замок не был возобновляем, и самое имя Герсика с XIV ст. уже нигде не упоминается в документах.¹³

Вот как описывается в Ливонской хронике вторичное опустошение Герсика немцами.

«Кукейносские рыцари Мейнард, Иоган, Иордан и другие обвиняли Висевальда, короля Гсрсикского, в том, что он не только не является в течение уже многих лет к епископу, своему отцу, от которого он получил (в 1209 г.) свое королевство, но помогает летонам и советом, и делом, и часто его приглашали и требовали удовлетворения. Тот не слушал их и сам не приходил и посла не присылал. Тогда рыцари, получив согласие епископа, собрались со своими слугами и леттами и пошли вверх по Двине. Приблизившись к замку Герсика, они схватили одного русского и, связав его, повлекли ночью к замку. Русский перелез чрез ров, как ему было приказано, начал говорить с часовым, а за русским шли прочие одни за одним. И часовой думал, что идут свои, находившиеся в отсутствии. И так все поодиночке поднимались вверх, пока, наконец, взлезли на бруствер укрепления. Тогда все собрались и начали стеречь, чтобы никто из русских до света не вышел из замка. Когда начало светать, то они сошли с вала и пограбили все, что там было, и взяли многих в плен и дозволили другим спастись бегством. Забрав много добычи и оставив замок, они воротились домой и разделили между собой то, что принесли с собой».¹⁴

Распространение православия среди латышей. Церковь в Герсике. – Веротерпимость русских князей по отношению к покоренным народцам и племенам. – Свидетельство об этом Генриха Латыша в Ливонской хронике. – Свидетельство Генриха Латыша о распространении православия среди латышей русскими из Пскова. – Случаи перехода православных латышей в католичество

Подобно тому, как власть и влияние русских полоцких князей утвердились среди латышско-литовских народцев значительно ранее прихода в Ливонию немецких завоевателей, так и православие стало распространяться среди латышей еще до появления среди них воинственного католицизма.

Кукейнос и Герсик служили местопребыванием русских князей. Естественно предполагать, что у князей были православные священники, что в городах существовали православные церкви. Правда, не сохранилось известий о существовании церквей в Кукейносе; о Герсике-же положительно известно, что там были церкви, – не одна, а даже несколько, как это ясно из хроники Генриха Латыша, из его повествования о разграблении Герсика.¹⁵

Русские князья, при покорении себе разных народцев, налагали на них дань, не навязывая им христианства и не принуждая их оружием к принятию православия.

В своей хронике Генрих Латыш настойчиво указывает на веротерпимость русских князей. «Таков был обычай русских королей (князей), что при покорении народов, они подчиняют их себе не для приведения в христианскую веру, а лишь для того, чтобы они платили им подати и деньги ».¹⁶

Хотя в русских летописях не сохранилось известий не только о распространении православия среди латышей из Герсика и Кукейноса, но и о самом Герсике и Кукейносе,¹⁷ все же можно предполагать, что латышско-литовские народцы, платившие дань русским, имели, хотя смутное познание о православной христианской вере. Могли быть и случаи крещения туземцев. Эти предположения приобретают еще большую степень вероятности, если обратить внимание на то, что есть прямые свидетельства у Генриха Латыша о распространении среди латышей православия из Пскова.

Генрих Латыш в своей хронике повествует:

В это¹⁸ время священник Алебранд был послан с некоторыми в Уигаунию, чтобы похлопотать о возвращении купцам их товаров, которые были однажды у них отобраны.

Таким образом, Алебранд, не успев в хлопотах, возвращался домой, дорогой же проповедовал слово Божие и принятие крещения летигалам, жившим по Имере, тем более что уже вся земля ливов и некоторые из летигалов приняли слово Божие. Они возрадовались прибытию священника, ибо много терпели от нападений летонов и всегда были угнетаемы ливами, почему и надеялись посредством немцев получить и облегчение, и защиту себе. Они с радостью приняли слово Божие, однако, предварительно бросили жребий и запросили своих богов, принять ли им крещение от русских из Пскова с прочими летигалами из Толовы, или же подчиниться латинцам, ибо русские в это время пришли к ним и крестили летигалов из Толовы, которые были всегдашними их данниками. И жребий пал на латинцев и они были подчинены с ливонской церковью рижанам. И крестил Алебранд некоторые деревни и возвратился в Ригу и донес обо всем епископу. Епископ, преисполненный радости и ревностный в заботах о церкви, послал Генриха, своего ученика, посвященного в духовный сан, с тем же Алебрандом назад в ту сторону. И когда крещение в той области совершилось, Алебранд воротился домой. Другой же (т. е. Генрих), когда была устроена церковь, которую получил в лен, жил здесь между ними и, подвергаясь многим опасностям, непрерывно проповедовал блаженство будущей жизни.¹⁹

Это свидетельство Генриха Латыша весьма важно, как несомненное доказательство того, что среди латышей, еще до проповеди среди них католичества, христианство уже было известно и даже было распространено в форме православия.

Бывали случаи, когда некоторые латыши из-за житейских выгод оставляли православие и переходили в католичество.

В Торейде²⁰ пришли к епископу²¹ сыновья Талибальда Толовского, Рамеке со своими братьями. Они подчинились власти епископа, с обещанием переменить принятую ими от русских христианскую веру на веру по латинскому обычаю и ежегодно давать от пары лошадей по мере зернового хлеба, с тем, чтобы епископ всегда защищал их как в мирное, так и в военное время; они с немцами будут составлять единое сердце и единую душу и получать всегдашнюю защиту против эстов и летонов. И епископ принял их с радостью и потом послал вместе с ними своего священника, который был недалеко от Имеры, с тем, чтобы этот священник исполнял им таинства веры и преподал им христианское учение».²²

Краткий очерк исторических судеб Ливонии

Мирно распространялось православие среди латышско-литовских народцев, предрасполагая их этим к подчинению и к государственному объединению с соседними русскими славянами. Этому содействовали и географическое положение Ливонии, и природные условия страны, и почти одинаковый образ жизни населения, и несомненное превосходство русских славянских племен сравнительно с латышскими народцами и племенами.

Ливония есть не что иное, как продолжение русской государственной области к Балтийскому морю, составляет лишь частицу этой области, никакими естественными пределами не отделяющуюся от оной. He подлежит сомнению, что ход событий в данной стране подчинялся и неизбежно подчиняется природным условиям ее. Одинаковость природных условий стран, ничем не отделенных друг от друга, влечет за собою одинаковый образ жизни населения их, и такие страны, рано или поздно, так или иначе, но всегда сливаются в одну общую государственную область, как бы ни было разноплеменно и разнородно первоначальное население их. Так было всюду, так произошло и с Ливонией. Населения ее, как ни отличались языками и происхождением от славянских племен, заселивших области нынешней России, не могли не войти в сношения с этими племенами, так как ни значительные горы, ни значительные воды не отделяли их друг от друга, а войдя в сношения, не могли не подчиниться их влиянию, потому что славянские племена были и сильнее и даровитее племен, в отдаленнейшей древности живших по побережьям Балтийского моря и усть-двинским местностям. Достоверная история нашего отечества застает уже ливо-латышские племена находящимися под сильным влиянием полочан, а Занейпускую чудь под влиянием, правда, слабым, но все же влиянием энергичных, предприимчивых и отважных новгородцев. Русские городки и поселки со времен уже Ярослава Владимировича начинают появляться в Ливонии, а с тем вместе вносится к языческим ливонским народцам и православие, никому, впрочем, не навязывавшееся силой. Уже с того времени начинает подготовляться то, чему судили быть природные условия Ливонии, т. е. слияние ее с русской государственной областью, но этот естественный ход событий был задержан на несколько столетий событиями, бывшими опять-же следствием природных условий эсто-латышского края, как прилегавшего к Балтийскому морю. По ливо-латышским землям шел второй водный путь в Византию. Этот водный путь, как и великий греческий, издавна был известен скандинавским мореходцам, направлявшимся в Киев и в Византию; по Двине же вниз полочане входили в Балтийское море, и торговали в Готланде, как по Волхову и Неве новгородцы входили в Финский залив, и их купцы навещали и Швецию, и Данию, и Готланд. Торговали выгодно и бойко, и Готланд с средины XII ст. явился центральным пунктом всей торговли северных стран. Торговые выгоды привлекли на Готланд множество купцов из всех стран Европы. Этот остров со своим главным городом Висби с течением времени явился главным посредником русской торговли с европейской, при чем готландцы извлекали столь значительные барыши, что у бременских купцов явилась мысль завести самим торговые сношения с русскими без всяких посредников. Снарядили корабль и с товарами отправили его к ливонским берегам.

Корабль пристал к устью Двины и бременским мореходцам удалось завязать торговые сношения с ливами и русскими. Торговля быстро росла, немецкие купцы построили себе амбары, учредили купеческие конторы к общей выгоде – и своей и русских, и оставайся они при своих купеческих делах, Ливония, конечно, не только бы ничего не проиграла, напротив много-бы выиграла. Но этого не произошло: торговые выгоды пробудили алчность бременского архиепископа и вот около 1184 г. впервые в усть-двинской земле появился монах для проповеди ливонским язычникам христианства. С дозволения православного полоцкого князя (это очень удивительно, но, безусловно, верно) началась проповедь католичества, а с нею и изменение хода всех дел в Ливонии. «Божьи дворяне» и «честные бискупы» утвердились среди эсто-латышских народцев, силою обратили их в католичество, вытеснили русских из их ливонских городков и поселков, и из Ливонии сделали не государство (какое государство могли они основать на клочке русской государственной области?), не монархию и не республику, а просто немецкую колонию, которая бы их кормила и поила.

Утверждение в Ливонии «божиих дворян» и «честных бискупов» извратило естественный ход событий в Ливонии, задержало на целые столетия то, что должно было совершиться и что ясно намечалось уже до их прихода, а вместе с тем внесло в Ливонию смуту, раздор, войны, кровопролития. Целая пропасть легла между победителями и побежденными, причем и те и другие не знали и не могли знать покоя. Победители жили под вечной грозой русских, побежденные только и думали, что о свержении наложенного на них ига и рабства, – а тут властители, орден и духовенство, из-за власти, из-за кормлений, вечно ссорились, враждовали между собой. Тем не менее, немецкая колония просуществовала самостоятельно целых 350 лет, благодаря единственно тому, что вся раздробленная Русь не имела еще единовластия, долго не могла окрепнуть после татарского разгрома. Но вот за разгромом начинается собирание русских земель вокруг Москвы и через 350 лет после появления в Ливонии католичества случилось то, что ливонские властители предвидели еще за 100 лет до Грозного.

Московский царь, осилив татарские царства, заявил Польше, что вечного мира с ней не будет, пока исконная русская вотчина, западная Россия, не соединится с ее восточной половиной, двинулся на Ливонию, чтобы взять обратно то, что было силою отнято узурпаторами у русских. Загорелась сильная, двадцать лет продолжавшаяся война, но в конце-концов Иоанн должен был уступить своим соперникам: ему не под силу было бороться одновременно с тремя державами, имевшими свои причины и поводы не допускать русских овладеть балтийскими гаванями. Он уступил; его соперники восторжествовали, Ливония разделилась на три части под двумя державами, и испытала тяжкие беды за то, что ее властители не пошли на подчинение Московскому государю. Поляки рассорилась со шведами, начались самые опустошительные войны. Шведы осилили, присоединили к своему государству и Эстляндию и Лифляндию. Но разве это соединение соответствовало природным условиям Ливонии, но разве шведы, ограбившие русских «отеческими пристаньми», как выразился Петр Великий, могли рассчитывать на прочность присоединения, на возможность удержания за собой клочка русской государственной области? Если и рассчитывали, то сильно ошибались в своих расчетах. Они продержались в Ливонии лишь до 1710 г.; их ливонские приобретения шли по своей принадлежности к русской государственной области, и Петр Великий совершил то, к чему тщетно стремился его предок – Иоанн Грозный.²³

Видя, какие перемены в государственном отношении пришлось пережить Ливонии, с конца XII в. и по начало ХVIII в., нельзя удивляться тому, что и православие, утвердившееся было среди латышей, с удалением русских из Ливонии потеряло свою опору, принуждено было уступить место католичеству, и, наконец, совершенно было вытеснено католичеством, оставив по себе в народе твердую память в виде различных обычаев, обрядов, слов, выражений и т. п. Прежде, чем говорить о судьбах православия в Ливонии среди латышей в новейшие времена, начиная с ΧVIII в., остановимся несколько на тех грустных для русского человека временах, когда русские были удалены из Ливонии, а православие было вытеснено и заменено сначала католичеством, и потом протестантством. В этих судьбах прошлого Ливонии заключаются тяжелые и глубоко-поучительные уроки и для современных народностей Прибалтийского края. Прошлое должно научить и вразумить, как нужно смотреть на настоящее и как нужно пользоваться им. Ибо кто не вразумляется уроками прошлого, те, большею частью, бывают осуждены на погибель беспощадным приговором беспристрастной истории.

Мейнард, первый латинский миссионер в Ливонии. – Кто был князь Владимир, позволивший латинскому миссионеру проповедовать в Ливонии? – Чем можно отчасти объяснить это позволение? – Замки в Икскуле и Гольме. – Мейнард – епископ Икскульский

О начале распространения католичества в Ливонии среди латышей в Ливонской хронике Генриха Латыша повествуется так.

«Был достопочтенный и поседевший в благочестии муж, по имени Мейнард, священник ордена святого Августина в Зигебергской обители. Он лишь Христа и только проповеди ради прибыл (по-видимому, пред 1184 г.) в землю ливов, в сопровождении немецких купцов, которые, находясь в дружбе с ливами, не раз бывали в их земле и на кораблях приставали к устьям Двины.

«Названный священник, получив позволение на проповедь христианства от короля плоцекского Вольдемара, которому языческие ливы платили дань, и вместе с тем подарок от него, приступил усердно к божескому делу и, проповедуя христианство ливам, воздвиг церковь в деревне Икесколе».²⁴

Пред нами, таким образом, довольно затруднительное для понимания историческое явление; русский православный князь, для которого должны быть весьма дороги интересы его земли, оказывается не на высоте понимания своего долга и позволяет латинскому миссионеру проповедовать католичество среди тех народов, которые в различных отношениях находились под влиянием Полоцкого князя. Невольно поднимается вопрос о личности этого князя. В виду важности объяснения этого события, а с другой стороны в виду запутанности исторической жизни Полоцкого княжества в то время, обратимся за справками по интересующему нас вопросу к специальному труду по истории Прибалтийского края, к «Истории Ливонии». В «Истории Ливонии» предлагается такое рассуждение относительно личности князя и тех побуждений, по которым он позволил латинскому миссионеру проповедь среди латышей. Кто же был этот Полоцкий князь Владимир, и в каком положении находилось его княжество в конце XII столетия, когда на низовьях Двины впервые появился католический миссионер?

Известно, что Равноапостольный князь Владимир отдал своему старшему сыну Изяславу Полоцкое княжество, составлявшее волость деда его по матери, Рогволода. Изяслав умер при жизни отца, не будучи старшим в роде, или великим князем; следовательно, потомство его не могло уже двигаться к старшинству, менять волость, и потому должно уже было ограничиться одной Полоцкой волостью. Князья Полоцкие явились по отношению к прочим князьям, потомству младшего сына Владимира, Ярослава Владимировича, изгоями. Внук Изяслава Полоцкого, Всеслав Брячиславич, немилостивый на кровопролитье, недовольный своими дядями, Ярославичами, за то, что они не давали ему никакой части в других областях, ограничив его владения одной Полоцкой волостью, задумал овладеть Псковом и Новгородом, на которые имел притязания его отец. В 1065 г. он безуспешно осаждал Псков, а в следующем году страшно ограбил Новгород. Ярославичи шли на него войной, нанесли ему сильное поражение на берегах речки Немизы, а вслед затем вероломным образом захватили Всеслава, отвезли в Киев и засадили в поруб (тюрьму) с двумя его сыновьями. В 1068 г., когда кочевники-половцы разбили Ярославичей на реке Альте, киевляне освободили из тюрьмы Всеслава и возвели его на великокняжеский стол, который он занимал, впрочем, не более семи месяцев. Будучи не в силах противиться дядям, он бежал в Полоцк, был выгнан оттуда, снова воротился, и успел-таки удержаться на отцовском столе. Воинственный Всеслав кончил свою тревожную, преисполненную приключений жизнь в 1101 г., оставив после себя семерых сыновей. Всеславичи, не получая доли в остальных русских землях, постоянно враждовали с дядями, не хотели признавать старшинство киевского князя и всячески старались увеличить свои части на счет потомков Ярослава. Для обуздания Всеславичей, великий князь Мстислав, сын знаменитого Владимира Мономаха, в 1127 г., отправил на них своих братьев и сыновей. Всеславичи смирились, но в следующем же году, вопреки данной присяге, отказались идти вместе с великокняжеской дружиной на половцев. В отмщение за отказ, великий князь решился покончить со Всеолавичами: захватил (неизвестно, впрочем, каким образом) трех Всеславичей – Давыда, Ростислава и Святослава вместе с детьми старшего Всеславича Рогволода и всех их, с женами и детьми, отправил в Царьград, к своему родственнику, императору Иоанну Комнену, a Полоцкую волость отдал одному из своих сыновей, Изяславу. Полоцкие Всеславичи не слишком долго пробыли в Византии. Воспользовавшись спорами, возникшими no смерти Мстислава и ослабившими племя Мономахово, они около 1132–1139 г. возвратились в свою волость и один из сыновей Святослава Всеславича, Василько, в 1132 г. уже княжил в Полоцке. У Василько было три сына: Всеслав, Владимир и Брячислав. Очень может быть, что Владимир Василькович и есть именно тот самый князь полоцкий Владимир, который дал Мейнарду позволение крестить ливов в католичество. Нет данных утверждать это положительно, потому что очень возможно, что слова Генриха Латыша (гл. I, § 3): «accepta itaquo licentia а rege Woldemaro de Plosceke»²⁵ относятся не к Владимиру Васильковичу, а к сыну Глеба Всеславича, князю Володарю Глебовичу, враждовавшему с Васильковичами и успевшему на короткое время изгнать их из Полоцка.

Как бы то ни было, но изгнание Всеславичей в Византию, возвращение их, а потом неоднократное перемещение совершенно перепутали родовые счеты между ними. Многочисленные внуки Всеслава вступили в борьбу между собой из-за главного стола Полоцкого, но кто и овладевал Полоцком, тот ни мало не пользовался большим значением между своими родичами. Беспрерывные распри подорвали княжескую власть в Полоцке и обессилили, наконец, Полоцкое княжество до того, что оно подпало сильному влиянию князей смоленских. Да и не до Ливонии было Полоцкому князю в те времена, когда Мейнард явился с ходатайством о разрешении на проповедь христианства ливам, еще и по следующей причине.

Полоцкие земли на западе никакими естественными границами ее отделялись от поселений литовских народцев. Бедность и недостатки всякого рода побуждали литовцев предпринимать набеги на соседей, более их зажиточных, на Русь и Польшу. Набеги не оставались без отмщений, и князья русские и польские, чтобы предохранить свои владения от грабежей, начали теснить Литву: с юга начали наступать на Литву польские славяне, с востока славяне русские. Напор на литовцев с юга польских, а с востока русских славян, произвел у литовцев сосредоточение и объединение племен и вместе с тем пробуждение воинственной энергии. За напором славян на литовцев последовало усиление власти военных вождей их, а с тем вместе и усиление набегов их на соседей. Литовские дружины, более или менее многочисленные, вооруженные дубинами, каменными топорами и стрелами, на своих крепких конях чаще и чаще начинают вторгаться в соседние земли, подвергая все встречное разорению и опустошению. Награбленная добыча дала возможность приобретать железное вооружение, а удачи походов увеличивали численность дружин. С половины XII в. литовско-немецкие (жмудские) князьки уже не дают покоя соседям: дружины их начинают беспрестанно вторгаться в Полоцкие земли, князья которых, обессиленные усобицами, не могут оказать сильного сопротивления; начинают вторгаться в придвинские земли и князьки литовские с своими дружинами, все более п более распространяют круг своих грабежей, доходя иногда до Финского залива, до Пскова и Полоцка, а после и до самого Киева. «Уже Сула не течет светлыми струями к городу Переяславу, а Двина мутно течет у полочан под грозным кликом поганой Литвы», говорит певец Слова о Полку Игореве и поясняет, что Всеславичи. враждуя друг с другом, сами неоднократно призывали Литву на свою землю и разоряли ее дотла.

В конце ХII столетия, ко времени, когда начинается миссионерская деятельность Мейнарда у придвинских ливов, набеги литовских князьков происходили в обширных уже размерах во все стороны. Полоцкому князю, теснимому то своими родичами, то Литвой, уже было не до Мейнарда. Позволив ему проповедь католичества подвластным Полоцкому княжеству ливам, он уже не обращал никакого внимания на католического миссионера, ни на его действия и стремления».²⁶

И так слабость Полоцкого княжества, бессилие Полоцких князей вследствие междоусобиц и споров из-за власти, частые набеги литовских князей – вот те причины, которые могут отчасти объяснить равнодушие русского князя к латинскому миссионеру. Впрочем, как-бы не объясняли это событие, само по себе оно навсегда останется одним из печальнейших исторических памятников того гибельного влияния, которое имели в жизни удельного периода России междоусобицы князей: в этом событии со стороны русского князя Владимира обнаружено или бессилие осуществить свои национально-религиозные задачи по отношению к латышам или равнодушие к ним.

Но обратимся к дальнейшему повествованию Ливонской хроники о деятельности Мейнарда в Прибалтийском крае.

«В следующую зиму (в начале 1185 г.) леттоны (литовцы) опустошили землю ливов и очень многих из них увели в полон. От ярости литовцев тот священник спасся тем, что с икескольцами скрылся в лесах. Когда литовцы удалились, Мейнард начал упрекать ливов в неразумии, что у них нет никаких укреплений, и обещал, что у них будут замки, если они решатся сделаться и пребывать детьми Божьими. Ливы приняли предложение и поклялись, что примут крещение.

Потому в наступившее лето (1185 г.) прибыли каменщики из Готланда. Между тем ливы снова заверили в искреннем своем намерении принять христианскую веру и обещали, хотя и ложно, что часть народа крестится пред началом постройки икескольского замка, а когда замок (бург) будет совсем готов, то крестятся и остальные.

Тогда каменщики положили основание. Пятая часть замка, воздвигавшаяся на счет проповедника, составляла его собственность землю же под церковь он приобрел ранее того. Когда, наконец, замок был готов, крестившиеся отпали, a некрещеные отказались креститься. Однако, Мейнард не отступил от своего намерения.

В это время соседние язычники, семигалы, услышав о постройке из камня, и не зная, что камни скрепляют известью, прибыли с большими корабельными каютами и хотели, по неразумию, замок стащить в Двину. Но они были переранены из метательных орудий и отступили, ничего не сделав.

Подобными-же лживыми обещаниями обманули Мейнарда соседние жители Гольма, и, получив замок хитростью, достигли хорошего себе успеха. Шестеро из них, неизвестно с какою целью, крестились, именно: Вилинди, Ульденаго, Ваде, Вальдеко, Герведер, Вицо.

В то время, когда строились укрепления в Икскуле и Гольме, архиепископ бременский Гартвиг, видя несомненные успехи католичества между ливами, возвел Мейнарда в сан Икскульского епископа. Папа Климент III грамотой от 25 сентября 1188 г. подчинил новоучрежденную Икскульскую епископию главному ведению архиепископа бременского, a 1 октября того же года, утвердив за архиепископом Икскульское епископство, утвердил и Мейнарда епископом Икскульским.

Ливы и Мейнард. – Помощник Мейнарда Теодорих. – Покушение на его жизнь со стороны язычников. – Бедствия Мейнарда. – Разрешение папой крестового похода в Ливонию. – Епископ Бертольд. – Смерть Бертольда в сражении с ливами. – Ливы в водах Двины смывают с себя крещение и христианство. – Епископ Альберт. – Приготовления Альберта к крестовому походу на Ливонию. – Основание Риги. – Учреждение рыцарского ордена

Когда строили замки в Икскуле и Гольме, ливы обещали принять крещение. Но с окончанием постройки хитрецы забыли клятвы, и никто из них не принял крещения. Проповедник скорбел, конечно, и в особенности, когда они разграбили его имущество, избили кулаками его людей и решились его самого удалить из их земли; крестившиеся в воде думали омовением в Двине смыть с себя крещение и отослать его в Германию.

Епископ Мейнард имел помощником себе в проповедовании: Евангелия Теодориха, брата Цистерциенского ордена, впоследствии (с 1211 г.) епископа эстонского. Его-то ливы из Торейды вознамеривались принести в жертву своим богам, дабы посевы на их полях были плодоноснее и нивы их не терпели от людей. Народ собрался, и чтобы узнать волю богов да счет жертвоприношения, бросили жребий: положили копье на землю и повели коня чрез него. Конь ступил, по воле Божьей, чрез копье ногою, определенною для жизни. Брат в это время молился и рукою благословлял народ. Кудесник утверждал, что христианский Бог сидит на хребте коня и направляет конские ноги и что потому надобно обмыть хребет коня, чтобы сбросить Бога. Когда это сделали и конь снова ступил чрез копье ногою жизни, брата Теодориха оставили в живых.

Тот же самый брат, когда был послан в Эстляндию, подвергался смертельной опасности от язычников во время солнечного затмения, бывшего в день Иоанна Крестителя (23 июня 1191 г.), ибо язычники говорили, что он пожирает солнце²⁷.

Когда епископ Мейнард увидел упорство ливов и тщетность своих трудов; он собрал клериков и братьев и отправился к купеческим кораблям, которые хотели уехать на пасху в Готланд с тем, чтобы оставить край. Хитрые ливы боялись и подозревали, чтобы к ним не пришло христианское войско, потому они со слезами и лицемерием старались отговорить епископа от его намерения и говорили: «Зачем, отче, и на кого оставляешь нас безпомощных? Удаляющийся пастырь подвергает своих овец опасности от пасти волков». И все снова обещали ему принять крещение. Доверчивый епископ поверил им и, по совету купцов и полученному вместе с тем заверению, что придет войско, возвратился к ливам. По отъезде купцов, гольмские ливы приветствовали возвращающегося епископа иудиным лобзанием, говоря: «Радуйся, равви!» и спрашивали, почем соль в Готланде. От глубокой горести он не мог воздержать слез. Он переправился в Икесколу и удалился снова в свой дом. Он назначил день для народного собрания, чтобы напомнить об обещании креститься, но они не явились и обещания не исполнили.

По совету своих, Мейнард вознамерился отправиться в Эстляндию с тем, чтобы оттуда уехать в Готланд с зимовавшими там купцами. Ливы замыслили убить его на дороге. Однако, один торейдец, Анно, предупредил епископа об опасности и побудил его возвратиться домой. После многочисленных затруднений, он возвратился к Икесколу и жил тут, не имея возможности оставить край.

Для того чтобы получить совет от папы, Мейнард скрытно послал к папе послом брата Теодориха из Торейды. Когда последний увидел, что ему нельзя выйти из края, он прибег к хитрости, чтобы избавиться от преследования ливов. Он поехал верхом, облаченный в стулу (церковное облачение), с молитвенником и святою водою, будто для посещения больного и тем объяснял спрашивавшим причину своей поездки. Таким образом он благополучно добрался чрез земли ливов и предстал к святому отцу.

Когда папа услышал о числе новокрещенных, то нашел, что не только не следует дозволять отпадений, а нужно сильно удерживать в вере, принятой добровольно, и дал отпущение грехов всякому, кто возложит на себя крест для восстановления новоучрежденной церкви²⁸.

И так, согласно приведенному свидетельству Ливонской хроники, Мейнард остался среди ливов потому, что поверил, что к нему на помощь «придет войско»; папа, узнавши о числе новокрещенных среди ливов, решает, что их нужно «силою удерживать в вере» и благословил крестовый поход на Ливонию. Ясно, что уже на первых порах распространения католичества в Прибалтийском крае проповедники его опирались на войско и на вооруженную силу.

Мейнард умер в конце 1196 г.

Вторым ливонским епископом был Бертольд из Цистерциенского ордена.

Первоначально он не хотел принимать назначения, однако же после согласился на просьбы архиепископа и принял на себя епископский сан.

Сделавшись епископом, он, поручив себя Γосподу, отправился в Лифляндию попытать счастья без войска, прибыл в Икесколу и, вступив в управление Церковью, собрал к себе знатнейших ливов, как язычников, так и христиан, и, угостив их напитками и одарив их, сказал, что он прибыл на их зов, и наследует своему предшественнику со всеми его правами. Ливы первоначально ласково его приняли. Но при освящении Гольмского кладбища начали спорить между собою, сжечь-ли епископа в церкви, убить-ли его или утопить: они утверждали, что бедность побудила его приехать к ним.

Когда епископ смекнул, что затевается недоброе, он тайно удалился на корабли и возвратился в Готланд, откуда пробрался далее в Саксонию и принес жалобу на падение лифляндской Церкви как папе, так архиепископу и всем христианам. Поэтому папа обещал прощение грехов всякому, кто возложит на себя крест и вооружится против вероломных ливов, на что и вручил Бертольду (в 1177 г.), как и его предместнику, грамоту (буллу).

Епископ, таким образом, собрал войско, прибыл с ним в Лифляндию и двинулся к Гольмскому замку, стоявшему на острове посреди реки. Тут он послал гонца в замок спросить о желании ливов принять крещение, а принявшие – желают-ли не отступать от христианства. Они воскликнули, что не хотят ни признавать веры, ни держаться ее. Епископ не мог им ничего сделать, потому что корабли оставил позади себя. Потому он воротился с войском на тο место, где теперь Рига, и советовался со своими, что делать дальше.

Между тем ливы собрались и в готовности к бою заняли позицию по ту сторону горы Риги. Они, однако же прислали гонца к епископу спросить, по какой причине он привел войско. Епископ отвечал: из-за того, что они из христианства возвращаются к язычеству. Возражая, ливы говорили: эту причину мы устраним, отошли войско, и возвращайся в мире со своими на твое епископство. Тех, которые приняли веру, ты можешь принуждать сохранять ее, но других привлекай к вере любовью, а не побоями. Епископ для верности потребовал, чтобы они дали ему заложниками своих сыновей; некоторые отказались наотрез. Но чтобы, между тем, собрать часть заложников, они просили и получили перемирие на короткий срок и по обычаю для уверения в мире прислали копья. Во время перемирия они убили многих немцев, отправившихся на фуражировку. Увидя то, епископ отослал обратно их копья и отказал им в мире.

Ливы тогда начали, по языческому обычаю, кричать и вопить, а с другой стороны саксонские войска готовились к бою и внезапно напали на язычников. Ливы бежали. Епископ, увлеченный быстротою своего коня, которым дурно правил, очутился посреди бегущих. Двое схватили его, а третий, по имени Имаут, пронзил его копьем в спину, а другие разорвали епископа на куски (24 июля 1198 г.). Ливы, опасаясь преследования войска, бежали дальше. Войско было, конечно, раздражено потерею своего вождя и как на коне, так и с кораблей, огнем и мечом, начали опустошать поля ливов.

Когда ливы увидели это, то, чтобы избегнуть еще больших потерь, возобновили мир и, призвав к себе

священников, позволили в первый день в Гольме окрестить около 50 человек, а на другой день в Икесколе около 100. Они приняли в замки к себе священников и положили давать на содержание каждаго священника по мерке зерна с плуга. Войско, видя это, успокоилось и приготовилось ехать домой.

Тогда ливы, потерявшие своего пастыря, послали, по совету клериков и братьев, посла в Германию, чтобы там ходатайствовать о преемнике ему. И так саксонское войско, доверяя миру, возвратилось домой. Остались священники, и остался один купеческий корабль.

Чуть только ветер надул паруса, вероломные ливы опять приступили к своим обычным купаньям. Они начали погружаться в Двину и говорили: «Мы теперь смываем с себя воду крещения и христианство водою Двины и отрекаемся от принятой веры, которую и отсылаем за удаляющимися саксонцами». Кто-то из удалившихся домой саксонцев вырезал на древесной ветви подобие человеческой головы; ливы вообразили что-то и есть бог саксонцев и думали, что-он-то и причиняет им наводнение и язву. По своему обычаю они наварили меду, бражничали, и решили отделить голову от дерева, привязать ее к бревну и пустить ее, как саксонского бога, вместе с христианскою верою чрез море в Готланд за теми, что уплыли от них.

По истечении одного месяца, они нарушили мир, напав на братьев, мучили их, и воровским и насильственным образом расхитили их имущество. А так как они увели с собою и лошадей, то поля остались не запаханными, благодаря чему и церковь понесла убытки.

Следующим постом ливы снова собрались и положили умертвить всякого духовного, который останется на их земле после пасхи. Духовные удалились в Саксонию. Ливы положили также перебить и куидов,

которые оставались в их земле, но купцы дали старшинам подарки и тем спасли свою жизнь²⁹.

Свидетельство Лив. хроники о деятельности епископа Бертольда очень определенно говорит о характере его деятельности в целях распространения католичества в Прибалтийском крае. На что указывает совет ливов, данный ими епископу Бертольду и выраженный словами: «привлекай к вере любовию, а не побоями»? Конечно, только на то, что католичество насаждалось в Прибалтийском крае насильственно, вооруженною силою. He удивительно поэтому, что епископ, будто бы во имя Иисуса Христа поднявший меч на язычников, по слову же Спасителя, и погиб от меча³⁰.

События в Ливонии не могли остаться неизвестными архиепископу Бременскому, в ведении которого находилась Икскульская епископия. Бременский архиепископ Гартвиг, возвратившийся в свою епархию пз большого паломничества 8 мая 1198 г., мог узнать о гибели Бертольда от прибывших из Ливонии крестоносцев; еще более подробностей о положении Икскульского епископства мог узнать от бежавших из Ливонии клериков, и потому не мог не прийти к убеждению, что из Икскульского епископства ровно ничего не выйдет для католичества, если довольствоваться одним миссионерством, одним убеждением дикарей. Архиепископ не мог не видеть также, что посылать к ливам епископа монаха, подобного Мейнарду или Бертольду, не стоит, что в Ливонию надобно послать человека, который не очень бы стеснялся употреблением силы в деле религии и который был бы готов для достижения цели употребить всякие средства, не обращая внимания на то, честны они или безчестны. На место Бертольда требовался человек энергичный, деятельный и затем человек дальновидный и обширного ума, который бы мог упрочить торжество христианства и своего племени над язычеством и дикарями.

Условиям этим вполне удовлетворял один из членов Бременского соборного капитула, каноник Альберт³¹.

В 1198 году Альберт, бременский каноник, был посвящен в сан епископа.

После посвящения, летом, он отправился в Готланд и здесь отличил знаком креста около 500 человек к походу в Ливонию. Отсюда он отправился чрез Данию и получил подарки от короля Кануто, герцога Вольдемара и архиепископа Абсолона.

По возвращении в Германию, в день Рождества Христова в Магдебурге он роздал многим знаки креста, как символ нового крестового похода в Ливонию.

Во второй год своего епископства, Альберт отправился с графом Конрадом Дортмундским, Гарбертом Иборгским и многими пилигримами в Ливонию; его сопровождало 23 корабля. Войдя в Двину, он, поручив себя и всех Господу Богу, двинулся к Гольмскому замку, отсюда поплыл дальше, к Икесколу. Но ливы напали на епископа по дороге, некоторых, в том числе и священника Николая, убили. Епископ, однако, со своими, хотя и с трудом, пристал в Икесколу, где братия, пребывавшая здесь со времени первого епископа, и другие приняли его с радостью³².

В третий год своего епископства Альберт основал город Ригу (1201 г.). А в четвертый год его епископства брат епископа Теофриос, предвидя вероломство ливов и невозможность противиться массе язычников, учредил рыцарский орден «Братьев воинства Христова», которому папа Иннокентий дал устав Тамплиеров и знаки для ношения на одежде, именно меч и крест, и повелел ордену быть в повиновении епископу³³.

Деятельность еп. Альберта в Ливонии. – Характер и способы распространения католичества и немецкого владычества в Ливонии. – Ответ ливов еп. Бертольду. – Насаждение католичества среди латышей. – Отношение немцев к русским крепостям Кукейносу и Герсику

С первых лет епископства Альберта в Ливонии можно уже было заметить, какие цели ставили себе в этой стране немцы и латышские миссионеры. Порабощение туземных народов немецкому владычеству и насaждeниe среди них католичества, хотя бы то мечом и огнем – вот те благородные цели, которые преследовали в Ливонии немцы и латинское духовенство.

Верные своей цели, они во многих местах строят себе замки и крепости, и прежде всего ими укрепляется Рига. Учреждение ордена Меченосцев, неоднократный призыв еп. Альберта и папских булл на крестовый поход в Ливонию против язычников для поддержания новонасажденной там латинской церкви – привлекли в Ливонию много искателей приключений и немало благочестивых пилигримов. Это тем естественнее, что папские буллы приравнивали значение крестового похода в Ливонию к крестовым походам в Иерусалим.

Между тем финские и литовско-латышские народцы и племена не оценили по достоинству той опасности, которая грозила им со стороны немцев пришлецов. По-прежнему они вели между собой междоусобные войны и взаимно ослабляли себя кровавыми набегами друг на друга.

Это было на руку хитрым и дальновидным завоевателям. Они стали вмешиваться в споры разных племен и народцев, поддерживали их вооруженною силою, участвовали в их набегах друг на друга, стремясь на их взаимном ослаблении основать впоследствии свое могущество. Конечно, победа должна была со временем склониться на сторону немцев, искушенных в политике, опытных в военном деле, вооруженных значительно лучше своих в то время диких противников. А предлог для враждебных действий с финскими и литовско-латышскими племенами у немцев был прекрасный: им нужно было насадить христианство и искоренить язычество. И епископ Альберт со своими сподвижниками много и усердно потрудился для достижения своих целей.

Прибывши па второй год своего епископства в Ливонию, где в его малой епископии по Двине было только два замка, Икскульский и Гольмский, Альберт стал энергично действовать для расширения пределов своей епископии и немецкого владычества, для распространения католичества среди язычников. Самое прибытие его с 23 кораблями, с пилигримами, предпринявшими, очевидно, крестовый поход против туземцев Ливонии, – не предвещало последним ничего доброго. Проповедь о Христе, о мире и любви, епископ Альберт нес туземным народам и племенам Ливонии, опираясь на меч, угрожая войной, кровопролитием и насилиями, готовый к хитростям, коварству и вероломству.

И со дня его прибытия в Ливонию, эта страна, с ее народами и племенами, не знала мира, обагрялась кровью и была свидетельницею жестоких набегов и свирепых подвигов христиан-католиков против язычников и обратно язычников против христиан. Так продолжалось до тех пор, пока немецкое господство не было признано народами Ливонии и пока католичество не было принято и теми, кто не желал его принимать.

В 1207 году послал епископ Альберт своих гонцов по всей Ливонии и Летигалии, с призывом всех, кто принял уже христианскую веру, к военному походу. И когда собралось большое войско, послал епископ аббата Теодориха и Энгельберта пробста (протоиерея), со всею дружиною и пилигримами, а также вместе с ними и братьев рыцарства Христова, для покорения селонов. Придя к Аскраду и перейдя чрез Двину, они нашли тела убитых перед тем летонов непогребенными; они давили их по дороге и в стройном порядке подошли к замку селонов. И осадили замок со всех сторон, где многих, находившихся внутри замка, переранили стрелами, а многих в деревнях взяли в плен, иных убили; нанесли дров и разложили большой огонь, день и ночь не давали покоя замку и тем навели страх на селонов. Тогда старшины селонов тайно обратились к войску и запросили мира. Но им сказали: «Буде вы желаете истинного мира, то откажитесь от служения идолам и примите истинного мироносца, который есть Христос, в свой замок, креститесь и немедленно же удалите из вашего замка летонов (литовцев), противников Христова имени». Эти условия мира были приняты, они обещали дать заложников, принять крещение, удалить летонов и быть во всем послушными христианам. По принятии от них мальчиков в заложники, войско прекратило военные действия. Аббат же и пробст и прочее духовенство вошли в замок, где приготовляли селонов к принятию крещения, окропили замок святою водою и на валу водрузили хоругвь пресвятой Девы Марии³⁴.

Итак, селонам-латышам было предложено одно из двух: или война или мир и крещение. После такой победы над латышами, жившими в Зельбурге³⁵ и в окрестностях его, немцы сочли благовременным наложить свою проповедническую руку и на латышей в Имере по реке Зедде.

Если зельбургские латыши приняли христианство во избежание дальнейших ужасов войны от немцев, то не выше и не чаще побуждения латышей имерских: они возрадовались прибытию священника, ибо много терпели от нападений летонов и всегда были угнетаемы ливами, почему и надеялись посредством немцев получить и облегчение, и защиту себе.

Епископство Альберта было для Ливонии тяжелым временем войн и временем завоевания ее немцами³⁶.

Так среди латышей, принявших православие, огнем и мечем насаждено было католичество.

Туземные народы и племена Ливонии – католики, – Сохранение среди них языческих обычаев. – Победители и побежденные. – Порабощенные туземцы постепенно превращаются в крепостных крестьян высших классов. – Положение крепостных крестьян в Ливонии. – Роскошь и упадок нравов среди высших классов Ливонии и их деморализующее влияние на крестьян

Пройдем молчанием все то время в истории Ливонии, когда угнетенные и порабощенные народы и племена страны изнывали под игом различных завоевателей и властителей. С начала ХШ века, когда русские были устранены из Ливонии немцами, и до начала ХѴШ века, когда значительная часть Ливонии была присоединена к России, православия между латышскими племенами, можно сказать, не существовало. Латыши были католиками. Такими, по крайней мере, их считали, хотя во многих отношениях они оставались язычниками.

В «хронике Рюссова» можно находить не мало доказательств того, что туземцы под властью епископов и ордена не могли считаться хорошими христианами. «Язычество», говорит Рюссова, оставалось в силе у большой части туземных ливонских жителей из тысячи крестьян едва-ли можно было найти одного, знавшего «Отче наш»³⁷. Иначе и быть не могло. Богослужение для туземцев совершалось на непонятном для них латинском языке, проповедь произносилась или на латинском, или на немецком, и в редких случаях на их родном языке. Им почти неоткуда было черпать религиозных знаний. При том же, со времени покорения Ливонии, население ее разделилось на две резко различавшиеся между собою группы: на туземцев, побеждённых и пришельцев-победителей. Победители позаботились поработать побежденных, и между ними выросла пропасть, которую не могло наполнить ни католичество, ни протестантство. Туземцы стали постепенно терять свою самобытность и самостоятельность, превращаясь понемногу в собственность своим господ поработителей.

Трудно и даже невозможно сказать, с какого именно года эсто-латышские племена, населявшие земли Ливонии, обратились в крепостных крестьян своих господ, потому что это обращение совершилось постепенно и было результатом той системы землевладения, которую принесли с собою германские пришельцы.

Имеются неоспоримые свидетельства, что в первые времена утверждения пришельцев в Ливонии, император Фридрих II, папы Иннокентий III, Гонорий III, Григорий IX запрещали ордену порабощать ливонских туземцев, грамотами старались обеспечить за ливонскими туземцами личную свободу, право собственности, владение вообще всем тем, чем они пользовались до обращения в христианство. Но не грамотами я даже не договорами с туземцами можно было бороться с силою вещей, с порядками, возникавшими на почве, в которой явились две крайности: победители (меньшинство) и побеждённые (громадное большинство).

Чтобы удержать в повиновении массы побеждённых, пришлось основать военное братство, пришлось затем раздавать покоренные земли в лены вассалам.

Вассал, приняв лен, должен был исполнять и свои обязанности в отношении к властителю; обязан был нести лично военную службу на коне и ставить с лена известное количество ратников, обязан был также держать в повиновении и туземное население его лена. По военная служба, но необходимость взимания. податей и сборов вызывали ропот и волнение в туземцах, до того времени вольных. За ропотом следовали восстания, за восстаниями следовали укрощения, за укрощениями следовали наказания и лишения прав и собственности, за лишением собственности последовало в конце концов то, что туземцы постепенно и мало-по-малу сделались сами собственностью своих владельцев. Крепостное состояние ливонских туземцев развивалось с годами и лишь со второй половины ХV столетия является во всей силе.

Этим указанием того, как свободные насельники прибалтийского края сделались впоследствии крепостными победителей, объясняется и вообще весь характер цивилизаторской деятельности католиков и немцев в Ливонии. Насаждение христианства среди язычников было только благовидным предлогом для расширения немецкого господства в Прибалтийском крае.

Туземные жители Ливонии, побежденные немецкими пришельцами, впоследствии уже ничего не могли сделать для восстановления своих прав свободных людей. He удивительно поэтому, что победители, наложивши на Ливонию свое иго, в то же время по своему произволу распоряжались и правами побеждённых.

После образования крепостного состояния, к нему причислялись все люди, происходившие от крепостных родителей, все добровольно вступившие в крестьянство и, наконец, крепостным крестьянином признавался всякий беглый крестьянин, который в продолжение тридцати лет не был требуем обратно своим прежним владельцем. Закрепощение крестьян происходило постепенно, постепенно-же образовались и формировались правила, определявшие как отношения крестьян к владельцам, так и крестьянские права. Правила эти и права были очень немногосложны и не требовали никаких толкований и разъяснений; вот сущность их: 1)крестьяне не могли самовольно переходить от одного владельца к другому; 2) беглых крестьян следовало немедленно возвращать законному их владельцу; 3) крестьянин не мог владеть недвижимою собственностью, но одною только движимостью, которая в случае бездетной кончины его доставалась владельцу; 4) владелец мог налагать на крестьян всякие работы и повинности по своему усмотрению; 5) суд за преступления крестьян принадлежал владельцам³⁸.

Так, католики и немцы, желавшие просветить христианством язычников Ливонии, не только не дали им «духовной» свободы, но отняли и ту, которою они прежде пользовались.

Лишившись собственности и сделавшись собственностью властителя и его рабочею силою, ливонские туземцы чрезвычайно обеднели, а крайнее обеднение повлекло за собою не только огрубение, но даже одичание всей массы туземцев, как бы в оправдание старинного изречения: «Горе побеждённым!»³⁹. Бедственному положению ливонских крестьян не мало содействовали роскошь и упадок нравов в Ливонии. В своей летописи Рюссов прекрасно рисует роскошь и упадок нравов высших классов Ливонии и их деморализующее влияние на крестьян. Приведем один из характерных в этом отношении отрывков его Летописи.

«После того, как Ливония была приобретена прежними старыми магистрами, епископами и немцами, покорена и с самого начала занята многими немцами, а затем в ней было построено много городов, местечек, замков и крепостей, для большей безопасности от врагов, а также после того, как Вальтер ф. Плетенберг⁴⁰ одержал победу над московитами и заключил продолжительный мир, так что ливонцам на много лет нечего было бояться войны, тогда, чем дальше, тем больше изо дня в день, как между правителями, так и подданными, стали распространяться большая самоуверенность, праздность, тщеславие, пышность и хвастовство, сластолюбие, безмерное распутство ж бесстыдство, так что нельзя вдоволь рассказать или описать всего. Некоторые орденские магистры, ради добрых праздных дней (из праздности), впали в такой разврат, что стыдно о том и вспоминать. О их наложницах нечего и говорить, так как это не считалось у них стыдом. Точно также поступали каноники и аббаты. И когда один ревельский каноник, Иоанн Бланкенберг, привез свою законную жену из Германия в Ревель, то он не осмелился признаться епископу и другим каноникам, что она с ним венчана, но должен был говорить, что она его наложница и служанка. И когда это узнал другой человек, то Иоанн Бланкенберг дал ему откормленную свинью, чтобы только тот не разглашал, что у него законная жена, так как это считали у святых католических мужей большим позором и грехом.

Если же все орденские сановники. епископы и каноники, будучи начальством, хранителями душ и пастырями овец, вели такую жизнь и сами играли в кости, то и их подданные, дворяне и не дворяне, могли открыто вести ту же игру; это позволялось у старых и молодых без всякого страха. И этих женщин все называли не непотребными женщинами, a хозяйками и женщинами, внушающими мужество. Порок, наконец, стал настолько обыденным, что многие не считали его более грехом и стыдом, и многие знатные люди тотчас-же после смерти своих жен не горюя долго, брали себе новых хозяек. Многие же уважали своих наложниц больше, чем законных жен, что причиняло последним не мало огорчений.

Многие церковнослужители мало заботились о поучениях и проповедях и ничего больше не делали, как только разъезжали от одного кирхшпильного юнкера (приходского помещика) к другому, и от одного свободного жителя к другому, разъезжали между крестьянами, и заставляли хорошенько себя угощать. Который же церковнослужитель был веселым человеком, умел шутить, и умел устроить веселый пир и говорить, как им нравилось слушать, тот был настоящим проповедником для этого народа. Поэтому между ливонскими проповедниками были в то время многие, которые не осмеливались обличать грубые пороки. И никогда здесь в стране не видели или не слышали, чтобы наложничество или нарушение супружеской верности было наказываемо орденскими чинами, епископами или дворянством.

Единственное наказание разврата встречалось, однако, у братьев конюших или слуг орденских сановников. Если кто-нибудь из них подлежал наказанию за разврат, то его сейчас же все братья-конюхи с трубами и барабанами везли из замка по всему городу и по площади до ворот города и затем во всем платье, подвязках и башмаках бросали в колодезь и совершенно мочили, и таким образом стыдили перед всем народом. Затем его вели совершенно мокрого опять при звуках труб и барабанном бое

по тем же улицам и переулкам в замок, где фохт конюших братьев (один из самых старых слуг) и давал ему разрешение (отпущение греха).

Если же правители, епископы и каноники и другие немцы, которые лучше должны бы были знать, что они делают, погрязли в упомянутом грубом пороке, то и неразумным туземцам не было стыдно погрязать в подобном распутстве, вести содомский и эпикурейский образ жизни, хуже которого не встречалось ни у какого народа во всем христианстве. Большая часть туземных крестьян ничего не знала о брачной жизни. Ибо если у крестьянина жена была больна, или состарилась, или больше не нравилась, то он мог прогнать от себя эту женщину я взять вместо неё другую. И если кто-либо спрашивал у крестьян или укорял их, зачем они не живут в супружестве, то они отвечали: «Это старый ливонский обычай – и отцы наши делали точно то же». Некоторые говорили, что те, которых не венчали с их женами перед алтарем, едят точно также, как и законные супруги. Некоторые говорили: «Делают же так наши господа и дворяне, почему же бы нам того же не делать?» Некоторые говорили также, что это не их вина, если они не живут в супружестве, а вина помещиков, которые на это не обращают внимания для того, чтобы после смерти родителей отстранять от отцовского наследства незаконнорожденных крестьянских детей и присваивать себе все их имения и движимые имущества»⁴¹.

Состояние просвещения в Ливонии, по летописи Рюссова. – Школа в Трептове. – Кнэпкен, распространитель лютеранства в Ливонии. – Обстоятельства, содействовавшие успеху лютеранства. – Отношение к лютеранству эстов и латышей. – Распространение лютеранства не содействовало возрождению Ливонии. – Постепенный переход Ливонии под власть Польши, Швеции и России

Начало XVI века в западноевропейских государствах было временем реформационных религиозных движений. Этот период времени не прошел бесследно и для судеб Ливонии.

Распространителем лютеранства в Ливонии считается Андрей Кноп или Кнэпкен. Первоначально он был учителем одной школы в Трептове (город в Померании между Кольбергом и Камином). Впоследствии, по стечении различных обстоятельств, ему пришлось выступить проповедникам лютеранства в Ливонии.

Многие богатые жители Ливонии в это время преимущественно отдавали своих детей в школу в г. Трептов. Это будет вполне понятно, если мы вспомним, что писал Рюссов в своей летописи о состоянии просвещения в Ливонии. «В Ливонии не было ни одной хорошей школы, которая давала бы простых священников, знающих местный не немецкий язык, некоторые посылали своих детей в высшие школы и княжеские дворы далеко в Германию и открыто гово

рили, что никому не советуют держать своих сыновей долго в Ливонии, так как дома они ничему не учатся, и если бы даже выучились, то дитя, воспитанное дома похоже на быка, хотя бы и было очень способно. Многие дворяне говорили также, что сколько бы у них ни было сыновей, они ни одного не оставят при себе, но пошлют их к королевским, курфирстским и княжеским дворам; такие дворы составляют благородные воспитательные школы, где гофмейстер и маршалы назначены, чтобы смотреть за придворными людьми; там молодые люди могут поучиться дисциплине и почтительности. Здесь же в Ливонии они научаются только пьянству, роскоши и др. порокам»⁴².

Кнэпкен, один из учителей школы в Трептове, и был насадителем лютеранства в Ливонии. По своим научным и религиозным убеждениям он сочувствовал деятельности Лютера в Германии, познакомил с лютеранством своих учеников, которые позволили себе оскорбить католических духовных лиц в Трептове. Когда эти последние совершали с колокольчиками свои обычные процессии по улицам города, то в них бросали грязью, а ночью из церкви Святого Духа вытащили статуи и иконы и побросали их в близь лежавший колодезь.

Как только об этом узнал Эрасм Мантейфель, епископ каминский, то тотчас принял меры как против повторения такого безчинства, так и против распространения лютерова учения. Кнэпкен, чтобы избегнуть преследования епископа, бежал из Трептова.

При всей своей учености и ревностном стремлении к истине, Кнэпкеп был скромен и тихого нрава; это был человек, одарённый светлым умом и проникнутый искренней верой. Приветливостью обращения он приобрел всеобщую любовь к себе своих учеников, между которыми находились и сыновья рижских граждан, потому что, как рассказывает Арндт, многие из рижан, видя распущенность своего духовенства, не хотели доверять воспитание юношества монахам, посылая своих детей учиться в Трептовскую, в то время знаменитую школу.

И вот, когда Кнэпкен бежал из Трептова, то его ученики и Мелапыхон (ближайший сподвижник Лютера, советовали ему ехать в Ригу, где его брат Яков Кнэпкен был соборным каноником.

В 1521 году Кнэпкен прибыл в Ригу, и так как в этом городе лютерово учение не имело еще столько приверженцев, чтобы он мог его распространять гласно, то он старался действовать втихомолку. Скоро он нашел случай давать частные уроки в Риге, причем не преминул знакомить юношество с чистым учением Евангелия, и между прочим объяснил послание апостола Павла к римлянам (послание это с объяснениями Кнэпкена было напечатано в 1524 г. в Виттенберге). Действия Кнэпкена имели счастливый для него успех, число его слушателей и друзей видимо росло и люди с большим влиянием стали его покровителями.

Никогда бы Кнэпкен не получил в Риге частных уроков и не снискал бы себе покровителей в среде правящего городом сословия (магистрата), если бы почва для церковной реформы не была подготовлена в Ливонии задолго ранее приезда его в Ригу. Стоит только вспомнить отношения, существовавшие между властителями Ливонии, епископами и орденом, между вассалами и епископами, между Ригой и другими городами и епископами, чтобы с совершенною точностью объяснить себе, почему учение Лютера распространилось в ливонских городах и местечках, между немецкими колонистами с необыкновенною быстротой.

Что касается до массы населения Левонии, латышей и эстонцев, то для них вопрос о церковной реформе был совершенно безразличен. Они считались католиками, но в сущности были теми-же язычниками, какими были их предки до прихода колонистов. Из летописи Генриха латышского мы уже видели, как происходило крещение ливонских туземцев: окропят святою водою, обложат данью, зачислят в паписты и кончено.

Зачисленные в католики, ливонские туземцы католиками все-таки не были. Да и трудно было сделаться католиками: священников, знавших местные языки, не было; богослужение происходило на языке латинском, не понятном не только ливонским туземцам, но и огромному большинству самих колонистов; церковная проповедь совершилась на языке немецком, туземцам также непонятном. Перевода библии на туземные языки не было, да и на немецкий-то язык библию перевел только Лютер (причём допустил некоторые сознательные и некоторые бессознательные уклонения); школ также не было; чему-же удивляться, если ливонские туземцы к XVI столетию были больше язычниками, чем христианами? Их первоначально зачислили в католичество, а потом перечислили в лютеранство, – нимало не спрашивая, желают-ли они такого перечисления. Да и спрашивать было, конечно, не для чего и не зачем, потому что латинство-ли, лютеранство-ли для ливонского туземца было одинаково чужды и непонятны.

He подлежат сомнению, что успеху лютеранства в Ливонии много способствовало само духовенство. Высшие члены его, люди наезжие из Германии, только и думали, что о наживе, а низшие члены отличались совершенным невежеством. Колонисты просто отвернулись от них, когда в Ливонии проникло новое учение, a туземцы и прежде никогда не чувствовали ни малейшей солидарности со своим духовенством»⁴³.

Впрочем, и протестантство не обновило ливонского общества и не способствовало к доставлению прочной связи ему. «Что-же касается до туземцев, то для них было решительно всё равно, считают-ли их католиками или протестантами, потому что они не имели ровно никакого понятия о вере, которую исповедовали. Предков их крестили огнем и мечем, предания христиан для них не светились чем-нибудь отрадным; господа довольствовались тем, что крестили их, но о научении их христианству никто никогда и не думал. Туземцы оставались теми же язычниками, какими были их предки: прежний-ли католический патер или новый протестантский пастор, для туземцев все равно были чужие люди: они не знали их языка,

Как бы то ни было, но разгульная жизнь колонистов требовала и больших денег. Велики были доходы с имений, но денег все же не хватало на роскошь и обжорство, отсюда пошли вымогательства, отсюда произошло и крайнее обеднение крестьян. В то время, когда у дворян и у горожан по их празднествам разливалось бочками пиво, эсты и латыши питались скудным толокном и, в случае неурожая, грызли древесную кору и коренья трав.

При таких порядках был-ли какой расчет туземцам поддерживать своих господ? Расчета никакого не было, потому-то в решительную минуту они не только не поддержали колонистов, но отвернулись от них и выдали их головами московскому войску, точь-в-точь как в конце ХVIII столетия простой народ в Польше отвернулся от своей Речи Посполитой в решительную для нее минуту и головою выдал ее на раздел соседям вместе с самим собою, в надежде, что хуже никак не будет, а лучше очень быть может⁴⁴.

Со второй половины XVI столетия Ливония становится яблоком раздора между Польшей, Швецией и Россией. Переходя из рук в руки от немцев к полякам, от поляков к шведам, только в начале XVIII века Ливония соединилась с Россией и вновь стала доступною просветительному влиянию православия.

Дерптское событие 8 января 1472 года. – Православные церкви и общины в г. Дерпте. – Договор ливонских немцев с великим князем московским Иоанном III Васильевичем в 1463 г. – Русский православный священник Исидор и его деятельность в г. Дерпте. – Отношение к нему бискупа и городских властей. – Крестный ход на водосвятие 6 января 1472 г. – Заключение в темницу священноиерея Исидора и 72 православных русских, – Суд над ними 8 января 1472 г. и мученическая их кончина. – Основание Печерской обители, кат исторического памятника мученической кончины «Юрьевских страдальцев»

Прежде, чем говорить о благотворном религиозно нравственном и просветительном влиянии России на Ливонию в ΧVIII в., необходимо, хотя кратко, остановиться на так называемом «Дерптском событии 1472 г.», имевшем огромное влияние на судьбы православия в Прибалтийском крае.

He подлежит ни малейшему сомнению, что немецкие пришельцы застали многих туземцев уже православными, не повсеместно, правда, но уже во многих местах. Так, в Юрьеве, основанном в 1030 г., были две православные церкви; в 1209 г. многие эсты в Оденнэ приняли православие. Судя по ответам Нифонта, архиепископа новгородского я псковского (с 1130 по 1156), на вопросы некоего Кирика, имеем право заключить, что обращение в православие эстонцев (чуди) происходило гораздо ранее 1130 года. При Нифонте соблюдалось уже правило начинать оглашение чудина (т. е. эстонца) за 40 дней до крещения. По Двине задолго до немецких пришельцев существовали уже чисто-русские поселения в Кокенойсе и Герсике; православие исповедовали жители местностей около нынешнего Буртюкского озера (древнее – Астиерве) в Вольмарском уезде, в Антыне (Венденского уезда), в Трикатии и Толове в Валкском уезде.

С падением Кукенойса в 1207 г., Герсике в 1208 г., с переходом из православия в католичество латышских князей Талибальда из Толовы и детей его в 1213 г., с падением Юрьева в 1224 г., православие почти вовсе исчезает из Ливонии, все туземцы сделались католиками, плохими, правда, но все-таки католиками⁴⁵.

Кто не знает, как относятся католики к православным? Враждебно было отношение католиков к православным и в Ливонии. Все-же, несмотря на ненависть католиков к православным-схизматикам, было не мало обстоятельств, содействовавших тому, что православие сохранялось в Прибалтийском крае и дожило, наконец, до более благоприятных времен, до ХVIII в.

Один из многочисленных исследователей «Дерптского события 8 января 1472 г.» находит следующее объяснение факту существования православия в Прибалтийском крае. Последователи православия, подобно Риге и Ревелю, и в Дерпте искони имели свои богослужебные здания. Торговля, этот сильно связующий различные пароды фактор, привлекла и сюда, в Дерпт, на селитву торговых людей из соседних городов по ту сторону Чудского озера; старинные немецкие торговые и ганзейские конторы в Новгороде и Пскове нашли себе международный отголосок в русских колониях Прибалтийского края; сами-же поселенцы находили в церковной общине и в отправлении прародительской своей веры выражение своей народности, в противоположность последователям латинской церкви. Тремер в историческом своем исследовании о двенадцати церквах древнего Дерпта убедительно доказал, что древнейшая православная церковь, во времена римских епископов, стояла недалеко от католической церкви св. Иоанна; она освящена была во имя святителя и чудотворца Николая и соединяла в стенах своих ядро православной городской общины. Другая церковь во имя св. великомученика Георгия находилась, по всей вероятности, за городом я, может быть, искать ее следует па месте нынешней пароходной пристани, ибо тут находилась ограда богослужебного здания со священническим домом и садом, а, вероятно, и кладбище; в одном из этих домов даже в последние десятилетия помещалась временная новая георгиевская церковь; во всяком-же случае, по историческим источникам, искони существовали наряду одна с другою две православные общины⁴⁶.

Видеть-ли причину устойчивости к жизненности православия в Ливонии в том, что русские торговые люди проживали иногда по своим делам в главнейших городах Прибалтийского края, или же находить для этого обстоятельства другие какие-нибудь объяснения, – все-же остается несомненным, что православные общины существовали в Ливонии даже и тогда, когда здесь все было подвластно католикам и немцам. Подтверждение этому можно видеть и в том договоре, который заключен был великим князем московским Иоанном III Васильевичем с ливонскими немцами в 1463 г. в г. Пскове. В этом договоре, между прочим, сказано было, что «епископ дерптский обязан давать дань великому князю по старине, русский конец в своем городе и русские церкви держать по старине-же, по старым грамотам, a не обижать»⁴⁷.

Весьма вероятно, что со времени этого договора русские колонии в Прибалтийском крае, в том числе и дерптская, стали умножаться в количестве своих членов и более безбоязненно, чем, может быть, прежде, исповедовать свою веру. Около 1472 г. в Дерпте было два священника – Исидор при церкви св. Николая и Иоанна при церкви св. великомученика Георгия. В это время латышским епископом в Дерпте был бискуп Андрей, отличавшийся непримиримою нетерпимостью по отношению к православным.

Хотя по договору с великим князем московским «ливонские немцы были обязаны не стеснять православия в г. Дерпте, но договора этого они не исполняли; католическое духовенство тогда, как и теперь, всеми мерами, где только представлялась ему возможность, старалось то лестью и ласкательством, то угрозами и насилием отвлекать народ от православия»⁴⁸. Естественно, что при таких обстоятельствах священник Исидор, с особым благоговением исполнявший свои священнослужительские обязанности, открыто и смело вступил на защиту интересов православия, проповедовал о превосходстве православия над папством и опровергал заблуждения латинян. Такая деятельность русского православного священника вызвала сильное неудовольствие в одном из бургомистров г. Дерпта. «Описание «Страдания Юрьевских мучеников» называет его старейшиною града того, именем Юрия Трясоголова, немчина суща»⁴⁹. Со стороны бургомистра следует донос епископу «на православного священника дерптской Николаевской церкви Исидора и на всех, живущих в русском конце города, что они публично отправляют свое богослужение, – в разговорах и с латинянами, и между собою сильно говорят против латинской веры, – опровергают догмат ее о происхождении Св. Духа и от Сына, порицают совершение евхаристии на опресноках и глумятся над главенством Римского папы»⁵⁰.

В бискупе и у городских властей возбуждается фанатическая вражда и ненависть к православному священнику и ко всем православным жителям города. Представители папизма ждут удобного случая, чтобы публично выразить протест против усердного проповедника православия. Такой случай представился 6-го января 1472 г.

6-го января, в день и праздник Богоявления, все православные города Дерпта, свято соблюдая обычай своей церкви, во главе с священником Исидором пошли с крестным ходом на водосвятие на реку Амовжу. Этот крестный ход со стороны православных был своего рода торжественным исповеданием веры пред всем чужеземным и инославным населением Дерпта. И вот на этот крестный ход вдруг набрасывается толпа немцев, латинян, подосланных бискупом и бургомистрами города; схватывает священника Исидора и с ним 72 человека православных – мужчин и женщин, и детей. Остальные в страхе разбежались, с ужасом ожидая, чем кончится это происшествие.

Схваченных представили к епископу и к городскому начальству. Здесь новые исповедники показали всю свою твердость в православии, несмотря на все истязания и понуждения к латинству. Священник Исидор с основательностью опроверг важнейшие уклонения от истины в латинстве, осмеял пап и в особенности Евгения IV с нововымышленной его унией (на Флорентинском соборе 1439 г.), с распространителями ее на Руси Исидором и Григорием, и напоследок увещевал даже самого епископа и бургомистров обратиться к православию. Разгневанный епископ велел священника Исидора со всеми с ним схваченными бросить в темницу до решения над ними дела⁵¹.

Находясь в темнице, православные не заблуждались относительно дальнейшей своей участи, не обольщали себя надеждою на освобождение, а, подобно древним исповедникам и мученикам, приготовлялись на суд молитвой, пением священных песнопений и причащением Св. Таин. В рукописном «Страдании Юрьевских мучеников» повествуется об этом так: «Св. исповедник Христос Исидор прежде причастися сам святых и животворящих тайн бессмертных Христовых пречистого Тела и честныя крове Христа Бога нашего. Таже и всех ту сущих – дружину свою, мужей и жен и детей причастив... и быша вси безстрастни и радостию духовною объяти»⁵².

Весь день 7 января исповедники провели в заключении; на 8 января назначен был суд над заключенными. «Между тем бискуп созвал совет из рыцарей Ливонского ордена и начальствующих лиц в городе, которые решились принудить Исидора и паству его принять католическое исповедание»⁵³.

He удивительно поэтому, что заседание в ратуше было обставлено возможною торжественностью. Кроме епископа в ратуше присутствовали городские начальники и «держателе градскии из всех градов окрестных, иже в ливонской земле во области славного града Юрьева»⁵⁴. На этом суде над православными русскими со стороны латинян и немцев повторилось почти тоже, что некогда бывало в языческих судах над христианскими мучениками. Убеждения и уговоры сменялись лестью, обещаниями и, наконец, угрозами: всячески хотели латиняне склонить православных к своей латинской вере. «Безбожные немцы, сиречь латинове, восхотеша отвратити люди Божия от веры христианския истинныя и в свою веру латинскую привести и опресночному их служению приединити с собою христиан всех. Ласкательными словесы хотя их уловити (глаголаша): нашу веру примите, в нюже вси немцы веруют. Наша вера с вашею едина, и многому добру нашему и богатству наследницы будете. A восхощете, и вы свою веру держите, мы вам не возбраняем. Только ныне повинятеся пред многими немцы и чудию...»⁵⁵.

Все старания латиняне остались безплодными. Исидор с новою силою повторял прежнее свое опровержение латинства и унии, обличил их лесть и – от имени своей паствы и себя – отверг все их угрозы и обещания⁵⁶. Такой ответ исповедников возбудил сильный гнев бискупа, посрамленного непреклонностью православных, да еще при всем торжественном собрании городских начальников, и «бискуп приказал утопить священника Исидора и 72 человека, бывших с ним в реке Амовже, в устроенном Иордане. В числе осужденных были мать с трехлетним ребенком. Когда фанатики бросили молодую женщину в прорубь, то ребенок с криком потянулся за нею, трижды перекрестился и упал в воду за матерью. Это было 8 января 1472 г.»⁵⁷.

Наступила весна и все тела мучеников, при вскрытии реки, были найдены вполне невредимыми.

Это «Дерптское событие 1472 г.» служит назидательным историческим уроком и яркой иллюстрацией того, как латинские епископы и орденские ливонские немцы исполняли свои обязательства по отношению к православным русским, с которыми они заключали мирные договоры, клятвенно обещаясь свято исполнять их.

Историческим памятником этого «Дерптского события 1472 г.» служит Печерский монастырь, инок которого Варлаам составил сказание о Юрьевских мучениках. Возникновение этого монастыря так тесно связано с вышеописанным событием, что обитель сия представляется уму не иначе, как в связи с последствиями, сопряженными с упомянутым событием.

Священноиерей Иоанн, который, со своими домашними, избежал в 1472 году умерщвления в Дерпте, исходатайствовал у тогдашнего митрополита разрешения на основание Печерского монастыря, воспользовавшись преданием об отшельнике Марке, могила коего доселе показывается и который уже в древности поселился в этой местности, окруженной таинственно шумящими рощами и освященной рассказами предков о чудных событиях⁵⁸.

Впоследствии спасшийся из Дерпта пресвитер Иоанн, по смерти своего подружия, принял монашество с именем Ионы и жил в Печерском монастыре.

История этой обители изложена в монографиях, но еще не исчерпана; повествования ее отчасти хранятся еще в монастырском архиве; сказание инока Варлаама составляет один из древнейших ее отделов, нуждающихся в разъяснении. Таким образом, уже более четырехсот лет сряду в богослужении православной церкви хранится память события, коего письменное изложение, составленное иноком Варлаамом, связано с преданием, глубоко укоренившимся в сознании народа.

Ежегодно 8 января происходит на литургии чтение, коего историческое основание относится ко дню упомянутого события.

Рукопись из восьми тесно исписанных листов наполнена молитвословиями, коими, по распоряжению церковной власти, из года в год обновляется у верующих память св. священномученика Исидора и 72 сострадальцев его⁵⁹.

В этой рукописи «Страдание Юрьевских мучеников» озаглавливается так: «Месяца генваря в 8-й день страдание святаго священномученика Исидора новаго, и иже с ним пострадавших семьдесят и два мученика во граде Юрьеве в Ливонской земле от поганых немцев». В конце же сего «страдания»: «написано-же бысть сие страдание святых новоявленных мученик по благословению святейшаго митрополита Макария всея России священноиноком Варлаамом, смиренным мнихом»⁶⁰.

Так, конец XV века в истории судеб православия в Прибалтийском крае имеет весьма важное значение: в это время Господь воздвиг сонм мучеников из среды православных русских и на границах Ливонии утвердил оплот православия – Печерскую обитель.

После этого небольшого отступления обратимся к судьбам православия в Прибалтийском крае в XVIII веке.

Религиозное влияние России на Ливонию. – Первые русские церкви в Прибалтийском крае. – Русские в городах и селах Прибалтийского края. – Отношение латышей к немцам, к католичеству и протестантству

Как до покорения Ливонии немцами, так и с начала ΧVIII в., православие распространялось среди латышей мирными путями. He огнем и мечем утверждалось оно, как некогда католичество, а путем естественного воздействия на присоединенную окраину со стороны такого могущественного государственного организма, какова Россия. Лишь только присоединилась Ливония к России, как неизбежно вместе с русской властью пришло в Ливонию и православие. Вся Россия, с ее православием, религиозно-нравственным общественным строем, с ее верованиями и воззрениями, была, можно сказать, великим миссионером в Ливонии, с которым не могли сравниться ни воинственные католические, ни сладкоглаголивые протестантские миссионеры. Православие – своего рода духовная атмосфера русского человека, и оно не могло не появиться в Ливонии, после того, как Ливония стала русской окраиной.

В Риге, при вступлении русских войск в 1710 г., не было ни одной православной церкви. По царскому распоряжению, шведская гарнизонная церковь в цитадели была обращена в православную церковь и освящена во имя апостолов Петра и Павла, а затем был

обращен в православную церковь римско-католический костел св. Магдалины, принадлежавший некогда бенедиктинкам. От этого костела в то время стояли одни лишь каменные стены. С этого времени начинают появляться православные церкви и в других городах Динаминде, Пернове и Дерпте.

С 1718 по 1725 г. прибалтийскими церквами заведовал местоблюститель патриарший. С 12 марта 1725 г. все церкви в Лифляндии были причислены к псковской епархии, а с 1727 г. в Риге была учреждена контора духовных дел⁶¹.

При устроении церквей правительство не имело в виду миссионерских целей среди покоренного края, a только заботилось об удовлетворении духовных нужд православных коренного русского происхождения, имевших жительство в городах и нередко заходивших по своим делам и промыслам в латышские села и деревни.

Все-же присутствие в крае русских православных церквей и православного духовенства было своего рода невольным, хотя, можно сказать, и немым миссионерством среди поселения края.

В народе сами собою должны были воскреснуть стародавние предания о тех временах, когда латышские народцы и племена были свободны от немецкого ига и свободно принимали православную веру от русских священников Нижегородских, ПСКОВСКИИХ и полоцких князей. Тогда, – говорит народное предание. – латыши жили счастливее, чем ныне. Тогда все казалось полным жизни и счастья: и небо было яснее, и солнце теплее, и воздух казался благораствореннее; земля отличалась большим плодородием, жатвы были изобильнее, процветали промыслы пчеловодства, скотоводства и т. п.; вся чистая, девственная природа, в бесконечном разнообразии своих предметов, казалось, простерла тогда к людям свои мирные и полные любви объятия. Сам бог, в образе древнего старца, ходил по земле, освящая ее прикосновением своих божественных стоп; сама богиня счастья (лайме) обитала между людьми, распределяя между ними свои дары счастья. Тогда для латышей, в малом образе, был свой золотой идиллический век⁶².

Тогда все начиналось и сопровождалось пением. Пели молодые, пели старые; пели в будни и праздники; пели за работою и во время отдыха. И песня эта была так обширна, что обнимала весь мир латыша. He было ни одного предмета в латышском хозяйственном быту, даже в кругу отвлеченных понятий древнего латыша, который бы не был обставлен поэтическими образами⁶³.

Но прошло то время. В свободную прежде землю пришли немецкие завоеватели, отняли у них земли, лишили их свободы. Назначением жизни латышей стало отселе – исполнять для них веления суровых господ, ходить для них на войну, строить замки, воздвигать города. Лишивши латышей свободы, немецкие крестоносцы водворили и католицизм среди них, но каким путем? He путем мирной проповеди и добровольного желания, а мерами жестокости, огнем и мечем.

Язычники мнимообращенные затаили ненависть к ним, долго выражавшуюся странным обычаем класть топор в могилу мертвецу, дабы он мог этим орудием мстить в той жизни немецким угнетателям. Легкий переход в протестантизм финнов свидетельствует о равнодушии их к католицизму. Он введен по распоряжению владельцев и почти без ведома народа, а потому последний не питает ни привязанности к новому вероисповеданию, ни доверия к его пастырям⁶⁴.

Таково отношение латышей к католицизму и протестантству. Можно-ли удивляться поэтому, что среди латышей появились сначала симпатии, а потом и движение в пользу православия, той самой религии, которую некогда принимали свободно прежде свободные латыши?

Пути, которыми проникало в сознание латышей убеждение в превосходстве православия над другими религиями. – Предания о старой вере, – Влияние русского православного духовенства. – Влияние русского простонародья на простонародье латышей

Различными путями проникало православие в мир латышей п внедрялось в сознание их, как лучшая вера, сравнительно с католичеством п протестантством.

Не мало влияния в деле возбуждения симпатий среди латышей по отношению к православию и русским имели стародавние предания латышей о том, что они когда-то были православными, и сохранившиеся среди них православные обычаи.

В «Истории Ливонии» приводятся следующие рассуждения и доказательства в подтверждение этого на основании филологических данных и народных обычаев эстонцев п латышей:

«Обыкновенно думают, что ни между латышами, ни между эстонцами не сохранилось никакого воспоминания, никакого предания о том, что некогда православие существовало между ними. Эго не совсем так. В латышском языке и поныне сохранились слова, заимствованные очевидно от русских и свидетельствующие, что латыши с начатками гражданственности принимали и православие от русских во времена отдаленнейшие, столетия за два, быть может, до прихода немцев.

Латыши и поныне церковь называют словом базница (русское старинное божница), пагане у них значит тоже самое, что и у русских, поганый, язычник; светка, значит святки; святиат значит святить, праздновать. Вот еще слова, очевидно, взятые от русских и оставшиеся с того времени, когда латыши исповедовали православие: крестиити – крестить; кристийти цильек – крещенный человек; кристу мост – метать крест (старинное русское выражение; означающее творити на себе крестное знамение), гавэть, гавани – говеть, говение. Откуда бы взяться у латышей этому слову, если бы они не были некогда православными, ибо в католичестве даже и понятия о говении не существовало и не существует? Круты – кутья у латышей и поныне называется вареная пшеница с горохом, которую они и доныне едят в рождественский сочельник. Откуда взяться слову «кутья» если не от кривичей. Праздник крещения (6 января) латыши и поныне называют словом крустайне – крещение, хотя этот праздник у католиков никогда не назывался и не называется этим словом.

Нынешние латыши-лютеране, обитающие в местностях, составлявших некогда Герсикскую волость, a также Толову и Имеру, являются к заутрене на Светлое Христово Воскресение в нынешние сельские православные церкви и, являясь в церковь со свечами, считают своим непременным долгом христосоваться с самим священником. Съезды лютеранских латышей к заутрене бывают так многочисленны, а христосованье со священником считается таким непременным долгом, что священник не начнет обедни, пока де перехристосуется со всеми присутствующими, православными или лютеранами, все равно. Вследствие того богослужение, начавшись в 12 ч. ночи, оканчивается лишь в 9 часам утра. Откуда же бы это было, если бы латыши Герсика, Толовы и Имеры не сохраняли у себя предания, что в лиала диана (велик день, так они и поныне называют первый день св. Пасхи) их отдаленнейшие предки являлись в православные церкви и христосовались со священником.

Нынешние латыши-лютеране весьма часто в нынешних сельских православных церквах служат заздравные молебны, панихиды, обращаются к священникам за святою водою, которою окропляют свои дома. Откуда же это все, если не видеть в том остатков православия, некогда существовавшего между их древними предками?

Унганийская чудь и толовские латыши искони хаживали и ходят поныне на богомолье в Печерский монастырь под Псковом. Им, лютеранам, с какой бы стати ходить на богомолье в чуждый их вероисповеданию монастырь, если бы у них не сохранилось предание, что их предки были православными и хаживали на богомолье в монастырь. Предание осталось, сохраняется и исполняется поныне.

С какой стати тарбадской чуди являться на богомолье в георгиевскую православную церковь в Юрьеве, когда они принадлежат к лютеранству с XVI века? А между тем профессор дерптского университета, Розенберг, положительно, как очевидец, свидетельствует, что в воскресные и праздничные дни в 30-х еще годах текущего столетия эсты приходили в православную церковь, ставили перед иконами свечи, молились, совершали поминовения по усопшим, некоторые даже соблюдали посты.

Кривичи и новгородцы никогда не принуждали силою к православию ливонских туземцев, крестили только желающих, и, несмотря на то, предания о древнем православии у латышей н чуди сохранились и поныне. Латыши русских называют и поныне кривичами;

православие у них называется и поныне старой, строгой верой; у эстонцев же «вене-ойге уст», т. е. русская правая вера»⁶⁵.

Со стороны русского духовенства, со времени покорения Прибалтийского края Россией поселившегося в разных городах и селах этой окраины, в свою очередь оказывалось воздействие на латышей в пользу православия.

Впрочем, нельзя не сознаться, что православное русское духовенство, ничтожное числом, находилось большей частью в городах и, за самыми малыми исключениями, не зная ни по-эстонски, ни по-латышски, сравнительно редко и мало могло воздействовать на латышей.

В ином положении было русское простонародье в этом отношении.

Латыши «любили расспрашивать русских кирпичников и пильщиков, являвшихся по своему промыслу в деревню, про их житье-бытье. Последние, видя к себе такое внимание, не затруднялись ответами. «Мне часто, говорит Страумит, случалось слышать от них такие речи: Так как же? По-вашему, мы значит разбойники? Кого-же из ваших мы убили? Кажется, и не приколотили ни одного из вас. Когда слыхано, чтобы русский извозчик тронул в дороге латыша? Может, не случится помочь, а уж ни за что не обидит. В городе вас тоже немец толкает в шею из лавки или шинка, а русский сам зовет. У нас царь сам христосуется на Святой с мужиком, а не то чтобы выгонял из церкви...» Не было тут ни пропаганды, ни агитации, а тут вся Россия, как справедливо замечает Страумит, пропагандировала за себя и, так сказать, всею своею массою вдвигалась в сознание латышей.

«Трудно уловить, – продолжает Страумит, – народную молву. Но вот какого рода речи я припоминаю; «Русский народ хороший! Они вовсе не поляки, как мы их называли. У поляков нет бороды, а только усы, и все они черные; а у русских борода и все русые; смотри как они сердятся, когда их зовут поляками: «я тебе такого поляка дам, что и своих не узнаешь!» He нужно их ругать поляками! У них и вера не польская, а русская, та самая, какая и у царя. Значит их вера царская и в эту веру можно перекреститься, когда угодно, а из их веры в нашу нельзя... Русский народ добрый и вера их святая, самая старая и трудная: у них посты...»⁶⁶

Словом, когда между русскими, латышами и эстами завязывались какие-либо отношения на почве религиозно-нравственной, то в сознании латышей невольно возникало убеждение в превосходстве русских и русской православной веры пред латышами и их немецкой верой. Оно покоилось на стародавних преданиях отцов о том, что предки их были когда-то православные, утверждалось в соблюдении некоторых церковных обычаев православия, распространялось среди латышского простонародия простонародием русским во время их задушевных бесед о вере, о взаимных отношениях русских, латышей и немцев.

Так постепенно вырастало среди латышей убеждение в превосходстве православия над другими религиями: здесь коренились и задатки симпатий латышей к русской вере.

Латыши и протестантизм. – Обеспечение лютеранского духовенства. – Отношение полиции к протестантству. – Случаи перехода в православие. – Краткий исторический очерк распространения гернгутерства в Прибалтийском крае. – Отношение гернгутерства к православию

Во время присоединения Прибалтийского края к России, латыши исповедовали протестантскую веру. Что-же, были ли они расположены к протестантству? Знали-ли они свою веру? Были ли убежденными протестантами?

На все эти и подобные вопросы можно с решительностью ответить отрицательно. Латыши были не расположены к протестантству и не были убежденными протестантами, так как в большинстве не знали своей веры. Как католичество проповедовалось среди латышей на непонятном для них латинском языке, так протестантство по преимуществу возвещалось на столь-же непонятном немецком языке. Даже религия не сроднила победителей и побежденных. Латышское простонародье было весьма малосведуще в истинах той религии, которую исповедовало; между высшими и низшими классами населения царила большая отчужденность; роскошный образ жизни высших классов лежал тяжелым бременем на плечах низшего.

Не малую часть этого бремени составляло содержание лютеранского духовенства. Хозяйственное положение его было весьма подробно разработано и для содержания духовенства существовали обязательные сборы и повинности. Кроме доходов случайных (за требы, за экзамены, за конфирмацию и пр.), прихожане обложены были общественными сборами или оброками хлебом, припасами или деньгами. Вообще, отношения духовенства к крестьянам были те же самые, как и отношения землевладельцев к бывшим их крепостным людям⁶⁷.

При решении вопроса об отношении латышей к поведываемому ими протестантству, достойно внимания то положение, которое заняла по отношению к лютеранству полиция. Земская полиция, на основании полицейского устава, вышедшего одновременно с крестьянским положением 1819 года, обязана была наблюдать, чтобы крестьяне не отступали от догматов аугсбургского исповедания.

Пасторы, огражденные крестьянским положением 1819 г. и земскою полицией, и называемые в народе – церковный барин, пользовались хорошими и обеспеченными доходами⁶⁸.

Можно-ли удивляться поэтому, что латыши-протестанты были недовольны своею религией; что они искали удовлетворения своим религиозным запросам везде, где только могли, и с радостью отзывались на всякое движение, которое обещало им удовлетворение их религиозным потребностям или свободу от обременительных даней в пользу лютеранского духовенства?

Бывали и случаи присоединения к православию. Так в 1800 г. целый верхнеустинский пасторат Верроского уезда (ныне того-же названия приход псковской епархии) присоединился к православию и для них поставлен был священник, ими избранный из их среды. Особенно часты были присоединения к православию в окрестностях Чудского озера в начале текущего столетия⁶⁹.

В то время, когда одна часть латышей, сравнительно незначительная по числу, находила возможным удовлетворять своим духовным запросам чрез присоединение к православию, большинство недовольных лютеранством уклонилось в гернгутерство.

Учение гернгутеров появилось в первой половине прошлого столетия. По этому учению, нынешняя протестантская церковь есть лишь преддверие к истинной церкви, которая образуется, когда истинные сыны Божии, жаждущие благодатного возрождения, сольются во едино и образуют из себя духовное братство. К учреждению духовных братств должны стремиться разрозненные члены будущей истинной церкви, а для этого необходимо предварительное составление общин.

В общину могли вступать последователи всех протестантских вероисповеданий, причём от вступивших в общину требовалось, чтобы они не только не отделялись от своих единоверцев, но непременно посещали свои церкви, исполняли ее предписания и оказывали ее пастырям глубочайшее уважение; вместе с тем члены общины должны были присутствовать на ее собраниях, участвовать на ее духовных упражнениях и подчиняться безусловно руководству ее наставников, которым вверяется попечение о их душах. Община управляется старшиною, который назначается не по выбору, a по жребию. Над несколькими общинами по жребию ставился диакон, руководивший старшинами и наставниками, диаконы подчинялись пресвитеру, а пресвитеры центральному управлению всей ассоциации в Гернгуте.

В Прибалтийском крае наставники и старшины замещались всегда из туземцев, т. е. из латышей и эстонцев, диаконы же и пресвитеры присылались из-за границы, Общины имеют собрания; на этих собраниях присутствующие занимаются чтением, молитвою, пением, назидательными беседами, обсуждением разных предметов, касающихся нужд и польз отдельных лиц пли всего общества, даже совершаются таинства: крещения, приобщения и полугласной исповеди с омовением ног. К вопросам догматики они относились вполне равнодушно, но старались пробудить лишь в последователях своего учения внимание к самому себе, потом сознание своей греховности и живую потребность благодатного обновления. Страсти Христовы – основная тема их песен, проповедей и бесед.

Учение гернгутеров проникло в Прибалтийский край около 1730 года и встречено было с большим сочувствием.

В 1736 г. прибыл в Лифляндскую губернию деятельный организатор гернгутерской церкви граф Цинцендорф; по его инициативе и с ведома местного духовенства была открыта семинария на 130 латышей для подготовления учителей из туземцев (известно, что в XVIII столетии сельское духовенство в Прибалтийских губерниях пополнялось выходцами из Германии). Быстрые успехи гернгутерства, демократический характер общин возбудили, наконец, подозрения.

Собрания гернгутеров были в 1743 г. закрыты, но втайне продолжались и снова открылись при императрице Екатерине II. В феврале 1764 г. гернгутеры получили правительственное разрешение водвориться в России с правом беспрепятственно исповедовать свою веру и отправлять свое богослужение под условием не привлекать в свою веру христиан других исповеданий.

С этих пор гернгутеры получили законное право проживать в России, а в 1817 г. испросили себе у императора Александра Павловича жалованную грамоту, в коей государь, похваляя гернгутеров за успешное наставление словом и примером поселян, высочайше разрешил гернгутерам устраивать, учреждать и содержать под своим присмотром, как то и доселе было, для духовной пользы и назидания латышей, эстов и других желающих, молитвенные дома или собрания, но городам, селениям и деревням, с согласия владельца земли и с ведома начальства городского, без всякого, впрочем, в том препятствия.

С этих пор гернгутеры быстро раскинулись по всей Лифляндии. Хотя гернгутеры нимало не уклонялись от лютеранской церкви, оказывали ее служителям должное уважение, тем не менее, борьба была неизбежна. Борьба и завязалась одновременно в области догматики, канонического права и гражданских законов и велась с большою горячностью. Правительство для пресечения распри сочло нужным все правила устава лютеранской церкви в России формально применить к молитвенным домам гернгутеров, и вместе с тем было предписано не открывать без разрешения генерал-губернатора новых молитвенных домов, а 24-го марта 1839 г., было запрещено протестантам вступать в общины⁷⁰.

Многие из народа сочувствовали гернгутерам, и, тем не менее, в самой среде гернгутеров было не мало людей, неудовлетворявшихся их учением и смутно понимавших несостоятельность самодельной веры, сложившейся под влиянием случайных обстоятельств⁷¹.

Тогда в умах народа естественно явилась мысль о старой вере, о православии. Обстоятельства религиозной жизни, которые переживали латыши, только укрепляли в их сердцах сочувствие к православию. И можно без особенной натяжки сказать, что гернгутерское движение среди латышей, пробудивши в них религиозную мысль и чувство, открыло им глаза на неудовлетворительность для них лютеранства, содействовало укреплению в их среде симпатий к старой вере и подготовило религиозное движение латышей, имевшее в виду присоединение к православию.

Преобразование конторы духовных дел в Рижское духовитое правление. – Участие в этом преобразовании преосвященного Иннокентия архиепископа Псковского и Рижского. – Повод к преобразованию – Уменьшение и возрастание православной паствы в Прибалтийском крае – Противодействие православию со стороны раскола. – Старообрядцы в Риге. – Гребенщиковская богадельня

В то время, как в среде латышского простонародья формировалось движение в пользу православия, православная русская церковь мало-по-малу устроялась в Прибалтийском крае. В Риге, как известно, с 1727 г. для заведывания делами православной паствы учреждена была «Контора духовных дел». Эта контора была переименована в 1750 г. в «Рижское духовное правление». В свою очередь Рижское духовное правление в 1764 г. было преобразовано архиепископом Иннокентием и так существовало до самого учреждения независимой рижской епархии в 1850 г. В делах Псковской духовной консистории сохранились, между прочим, следующие подробности относительно преобразования архиепископом Иннокентием Рижского духовного правления.

С 1764 г. велено архиепископу Иннокентию титуловаться псковским и рижским, потому что эстляндские церкви в Ревеле, Балтийском Порте и Нарве отчислены к петербургской епархии. В указе из псковской консистории от 1764 г. августа 13-го дня (№ 1728) написано, между прочим: «В бытность его преосвященства в Риге усмотрено им, что рижское духовное правление состоит из единой персоны – тамошнего протопопа. A пo знатности того места, где бывают многие и трудные к решению дела, надлежит там быть правлению духовному в лучшем порядке... того ради его преосвященство приказал: в оном рижском духовном правлении присутствовать и обще исправлять всех дел течение трем персонам».

Благодаря настойчивой деятельности духовенства, с тридцатых годов настоящего столетия количество церквей и православных в Прибалтийском крае постепенно возрастало, хотя на первых порах число православных то умножалось, то уменьшалось.

Для православного духовенства Прибалтийского края в деле устроения православной церкви не мало затруднений представляли старообрядцы, в значительном количестве проживавшие в Риге. Православию приходилось бороться с раскольниками и охранять православных от совращения в старообрядчество. Но это-же самое обстоятельство, т. е. процветание старообрядчества было одною из причин, содействовавших учреждению епископской кафедры в Риге.

К какому времени относится первое появление в Риге староверческой общины беспоповцев, неизвестно, но в 1760 г. они уже имели богадельню на московском форштате. К двадцатым годам текущего столетия рижская староверческая община имела уже богадельню и при ней больницу, сиротское отделение, школу и дачу Гризенберг. В начале 1827 г. прибалтийский генерал-губернатор, маркиз Паулучи, затребовал от рижских староверов сведений, кем именно управляется названная богадельня и школа. Староверы представили подлинные статьи от 13-го августа 1813 г., составленные и подписанные целым обществом, но никем не утвержденные. Маркиз Паулучи, до рассмотрения этих статей, утвердил их 20-го февраля 1827 г. Первый отчёт об управлении богадель

ней и состоящим при ней приютом и школой был дан за время с 8-го октября 1826 г. по 1-е ноября 1829 г., и отпечатан отдельной брошюрой⁷².

У Рижских старообрядцев была не только богадельня, но и школа, где воспитание п обучение велось без сомнения, в духе старообрядчества.

На Рижских старообрядцев долго не обращали никакого внимания и лишь с 1820 г., когда состоялись разные ограничительные против раскола постановления, начало обнаруживаться, что в Риге число безпоповцев заметно увеличивается и при том не столько переселениями, сколько отпадениями. В 1832 г. была закрыта старообрядческая школа при Гребенщиковской богадельне, а затем явилась мысль принять такую меру, которая бы могла противодействовать распространению раскола. Преосвященный псковский Нафанаил предположил учредить в Риге викариатство, но его предположение осуществилось лишь 14-го сентября 1836 г.

Предложение Государя Императора Николая Павловича св. Синоду относительно еп. кафедры в Риге. – Доклад св. Синода. – Прибытие преосвященного Иринарха в Ригу. – Открытие в Риге единоверческого прихода

Император Николай Павлович, еще в самом начале тридцатых годов, думал учредить в Лифляндии самостоятельную православную церковную кафедру, признавая неудобным подчинение лифляндских и курляндских приходов псковскому преосвященному, который за отдаленностью своего местопребывания не мог часто наведываться в лифляндскую и курляндскую губернии и наблюдать в них за православными приходами. Но это предположение покойный государь откладывал исполнением частью за недостатком денежных средств, а частью и вследствие того, что неудобства включения названных двух губерний в состав псковской епархии не выяснились еще с полною очевидностью. Но когда выяснилось, что староверы, для приобретения гражданских прав своим детям венчаются в церквах, не подчиненных псковскому архиерею, предбрачных расписок не дают и детей в православных церквах не крестят, когда определилось, что все эти отступления от закона происходят от того, что псковский преосвященный, за отдаленностью местопребывания, не может уследить за всем, что происходит в рижских православных приходах, государь решился на мероприятие, которое он обдумывал уже несколько лет пред тем. Он повелел Святейшему Синоду обсудить: что полезнее для православной церкви в Лифляндии и Курляндии – открытие-ли самостоятельной церковной кафедры или-же учреждение отдельного викариатства псковской епархии. Святейший Синод предпочел образовать викариатство, что и было высочайше утверждено 14-го сентября 1836 г.⁷³.

Первый рижский епископ, преосвященный Иринарх, был первым викарием в Риге и первым видным борцом против раскола на пользу единоверия. He мало пришлось ему потрудиться в деле насаждения единоверия среди рижских старообрядцев. Благодарение Богу, рижские раскольники не оказались непримиримыми врагами православия и единоверия, а даже с своей стороны содействовали учреждению в Риге единоверческого прихода и устроению единоверческой церкви. Дело это пришло к благополучному окончанию, благодаря просвещенной миссионерской настойчивости преосвященного Иринарха, умевшего влиять и на старообрядцев.

Преосвященный Иринарх прибыл в Ригу в первых числах ноября 1836 г.

Чрез несколько дней он беседовал со старшинами Гребенщиковской богадельни и заявил им о необходимости открытия в Риге единоверческого прихода. Старшины отвечали, что они лично единоверие принять не согласны, но учреждению единоверческого прихода не только противиться не будут, но готовы пожертвовать под единоверческую церковь свою молельную, так называемую новую, построенную старообрядцем Пушновым после пожара 1812 г., я открыть между собою подписку на покрытие расходов на работы по приспособлению этой молельной под церковь (впоследствии под действительно представили преосвященному Иринарху 2,000 р. ассигн., собранные по подписке, именно на приспособление молельной под церковь).

Передача новой молельной от рижской староверческой общины в православное духовное ведомство совершилась 29 декабря 1836 г. В этот день пред новою молельною собралось много простого народа из старообрядцев, которые думали было воспрепятствовать передаче, так как между ними прошел слух, будто старосты Гребенщиковской богадельня продали новую молельную за деньги, на что именно права не имели, ибо здание это было подарено староверческой общине Пушновым при совершении всех формальностей, предписанных законом по дарственным записям. К собравшемуся народу прибыл полицеймейстер Вакульский и выяснил ему, что здания молельной никто не продавал и никто не покупал, но что открытие единоверческой церкви и учреждение в Риге единоверческого прихода совершается по непременной воле Государя Императора. После такого разъяснения, передача здания совершилась без всяких с чьей бы то ни было стороны препятствий. Окончательная передача новой молельной в духовное ведомство совершилась 6 февраля 1837 г. Весною в этом году произвели в молельной все необходимые работы, а преосвященный Нафанаил распорядился отправить иконостас для новой церкви и послать в Ригу из Загорского Яма единоверческого иеромонаха Михаила для временного служения в новоустроенной церкви и с ним послать церковные сосуды и древний антиминс со святыми мощами.

После окончания работ, доставления иконостаса и прибытия в Ригу иеромонаха Михаила, не оставалось уже никакого препятствия к освящению церкви во имя Михаила Архангела. Освящение было совершено 9 июля 1837 г., при большом стечении народа, иеромонахом Михаилом и священником Феодором Макарьевым; по освящении была совершена литургия, как по старопечатному уставу положено.

С этого времени и существует в Риге Михаило-Архангельский единоверческий приход⁷⁴.

Таким образом, учреждение единоверческого прихода было первым миссионерским делом преосвященного Иринарха во время его пребывания в г. Риге.

Голод в Лифляндии в сороковых годах нынешнего столетия. – Отношения помещиков к крестьянам. – Надежды латышей на переселение в Россию. – Прошения латышей о переселении, отношения местных властей к этим прошениям. – Бедствия латышей. – Латыши у преосвященного Иринарха. –Влияние этого приема на латышей. – Движение латышей в пользу православия. – Отношения к этому движению немецкого духовенства и интеллигенции. – Меры для прекращения движения

В то время, когда преосвященному Иринарху удалось открыть в Риге единоверческий приход и этим значительно содействовать делу православия в Прибалтийском крае, в то самое время началось сильное движение среди латышей в пользу православия. Уже давно в сознании латышей укрепилось убеждение в превосходстве православия над другими вероисповеданиями. Оставалось проявиться вовне этому убеждению. Сороковые годы нынешнего столетия дали возможность обнаружиться стародавним симпатиям латышей к православию и показали, что православие может найти богатую ниву и обильную жатву среди латышей и эстов Прибалтийского края.

Обстоятельства, предшествовавшие этому движению, были таковы.

В 1838, 39 и 40 годах в Лифляндской губернии был большой неурожай; общественные магазины с хлебом запустели и страшное бедствие – голод охватил всю губернию. Со дня на день бедствие принимало все более и более ужасающие размеры и к весне 1841 г.

почти все уезды Лифляндской губернии терпели беспримерный голод. He получая помощи от помещиков, поселяне начали обращаться к своему ближайшему местному начальству, причем их просьбы нередко принимали вид жалоб на помещиков за не доставление им средств к пропитанию. Пришла весна 1841 г. и разрушила всякие надежды на лучший урожай и снискание хлеба. Тогда у многих естественно явилось желание выселиться туда, где нет голода, туда – в Россию, в «Ейскую» землю, в землю «теплую», где и живется не так, как в Лифляндии, а как-то иначе, потому что в «русской землю добра жива». Толпы поселян, без паспортов, без дозволений, двинулись в Ригу со всех сторон частью для испрошения подаяния, а большей частью с просьбами вывести их из Лифляндии, а иногда и с жалобами, что их помещики не кормят, но на жалобы начальство не могло иначе отвечать, как отказом на основании закона; о выселении же масс не могло быть и речи»⁷⁵.

В эти тяжелые годы голода положение крестьян латышей было ужасно.

Преосвященный Вениамин, епископ Рижский и Митавский, сообщает, между прочим следующие подробности о положении латышей в эти голодные годы:

Крестьяне умирали с голоду, распространялись повальные болезни. Местные власти рассылали медицинские пособия, но лекарства не помогали. Один доктор рассказывал, что родители одного юноши, возвращенного им к жизни, вместо благодарности, осыпали его горькими упреками, говоря, что сыну их лучше было умереть сразу, чем остаться в живых, чтобы потом опять медленно умирать голодной смертью.

Многие крестьяне решались выйти из губернии, и начали просить о переселении; местное начальство им отказывало в том, на основании крестьянского положения 1819 г. Недовольные таким действием крестьяне пошли в Ригу с жалобами к генерал-губернатору, потому что по тем же законам крестьянин не иначе мог приносить жалобу, как от своего лица. Такая настойчивость крестьян признана была неповиновением. В Риге их били палками, брили головы и отсылали домой⁷⁶.

Голод, повальные болезни, иногда побои и унизительные оскорбления... все это выпало на долю бедных латышей. Какие чувства должны были зародиться в их сердцах по отношению к их бывшим помещикам, об этом не трудно догадаться. Во всяком случае, с уверенностью можно сказать, что эти чувства не были чувствами любви и расположения к помещикам, их бывшим владельцам, которые не оказали голодавшим латышам самоотверженной братской поддержки и помощи в тяжелой жизненной невзгоде.

В таких трудных обстоятельствах несколько латышей, уже высеченных и обритых, возвращались домой; проходя 9 июня 1841 г. мимо архиерейского дома, им вздумалось зайти к русскому архиепископу за милостыней. Преосвященный Иринарх принял в них участие, какое должен был принять пастырь церкви христианской. Он дал им хлеба, по нескольку копеек и по экземпляру православного катехизиса. Это было зерно, брошенное на жадную землю.

Слух о данной русским епископом милостыне быстро распространился между крестьянами. Вскоре уже не несколько человек, а целая толпа явилась у дверей преосвященного; но он не мог уже удовлетворить их и с прискорбием должен был отказать им в пособии. Однако крестьяне не расходились, тронутые участием архипастыря, потребовали уже не милости, а присоединения к православной церкви. Чтобы успокоить крестьян и побудить их разойтись по домам, преосвященный переписал их имена. Когда эти крестьяне ушли, пришли другие; каждый день приводил к дверям епископского дома новые толпы.

Они подавали просьбы о присоединении их к русской церкви и нередко излагали в них жалобы на помещиков. Преосвященный отсылал эти просьбы к обер-прокурору святейшего Синода.

Таким образом огласилось по всей Лифляндии и в петербургских правительственных сферах стремление лифляндских крестьян к переходу в православие⁷⁷.

Русский православный архипастырь преосвященный Иринарх обошелся с несчастными латышами милостиво, сердечно, по-христиански. Он дал им посильную и телесную, и духовную милостыню. Это был простой и естественный поступок со стороны епископа, a между тем какое глубокое, неотразимое впечатление произвел он на латышей! Латыши не могли не чувствовать и не видеть всей противоположности между отношением к ним православного епископа и их бывших господ помещиков-лютеран. Те не оказали помощи латышам, прогоняли их, даже подвергали оскорблениям, а у епископа они нашли христианский привет и сердечное участие. Это было живительной росой на их жаждавшие участия и сочувствия сердца! Это было трогательнейшим призывом латышей к православию, к той самой религии, которой некогда держались их отдаленнейшие предки. Это было малой искрой, зажегшей те пламенные симпатии к православию, которые издавна накоплялись и горели в сердцах латышей.

Стоустая народная молва всюду разнесла весть о поступке православного русского епископа, и везде ответом на него было движение в пользу православия. Впрочем, христианский поступок епископа был только толчком, вызвавшим к жизни движение в пользу православия среди латышей; причины-же, обусловившие это движение, были не в этом; они глубоко коренились в преданиях латышей о старой вере, в вековой не расположенности их к немцам завоевателям, господам, владельцам помещикам, в том неотразимом притягательном воздействии, которое оказывала на весь Прибалтийский край великая Россия, с своим религиозным, государственным и общественным строем жизни.

Среди латышей началось движение в пользу православия. Слух об этом быстро распространился по всему Прибалтийскому краю. Лютеранское духовенство и помещики были встревожены этим движением, так как оно одним грозило материальными убытками, а другим неприятным переворотом издавна сложившихся привычных отношений между помещиками и крестьянами. Немецкими культуртрегерами Прибалтийского края предпринимаются всевозможные меры к тому, чтобы приостановить это опасное для немецкого преобладания движение в Прибалтийском крае. И вот православное духовенство голосом немецкой интеллигенции обвиняется в преступной пропаганде, а забитые крестьяне латыши в возмущении. И все это для чего? Чтобы воспрепятствовать культурно-христианской миссии православной России в Прибалтийском крае, чтобы оставить угнетенных латышей в их прежнем бедственном положении, чтобы дать немцам лютеранам преобладание, если не господство, в русской окраине.

Происки немецкой интеллигенции лютеранского духовенства несомненно оказали могущественнейшее воздействие на характер отношений тогдашнего рижского генерал-губернатора барона Палена к движению латышей в пользу православия, к православному духовенству и к самому преосвященному Иринарху.

Весть о приеме, сделанном преосвященным крестьянской артели, быстро разнеслась между поселянами и толпы их начали чаще и чаще приходить на архиерейское подворье.

Сношения, завязавшиеся между латышами и преосвященным Иринархом, не были пи для кого тайною. В них немецкое общество увидело небезопасную для себя пропаганду и в некотором смысле оно было право. Один из наших писателей (Самарин, Окраины, III, 83) говорит: «Точно это была своего рода пропаганда и не безопасная; но виновата-ли была православная Церковь и Россия, виноват ли был преосвященный Иринарх, или любой русский человек, которого судьба в то время заносила в Лифляндию, будь он солдат, торгаш или извозчик, виноваты ли они были в том, что благодаря порядку вещей, существовавшему в этом крае, всякая встреча с русским, всякий взгляд, брошенный на латыша, наводил народ на сравнения для многих невыгодные и возбуждали в нем фантастические, положим, даже опасные надежды!»

В сентябре месяце 1841 г., по высочайшему повелению, прибыли в Ригу флигель-адъютанты полковники Бутурлин и князь Урусов огласить волю Государя Императора как относительно переселения, так и присоединения к православию⁷⁸. 17 сентября собраны были в Риге из 14 поместьев 47 человек крестьян и военных нижних чинов как отставных, так и бессрочно-отпускных; их ввели в губернское правление и здесь Бутурлин и князь Урусов объявил: «что отнюдь не есть воля Государя Императора переселить лифляндских крестьян в другие губернии или дать им земли в Лифляндии, отняв у помещиков, что ложный слух об этом вымышлен злонамеренными людьми, коих должно задерживать; что если кто из крестьян от истинного, внутреннего убеждения, а не по причине земных выгод, намерен присоединиться к православию, то он, Государь, не может и не хочет им это возбранять, но что они, крестьяне, вследствие присоединения к православию, не уповали бы на какие-либо земные выгоды, ни на переселение, ни на отведение в собственность земель и т. п., а чтобы оставались по прежнему покойными». Такое объявление было сделано и в уездных городах.

Все-же толки о переселении пo присоединении среди латышей не стихали, – но едва ли они могли и стихнуть, потому что 47 человек, выслушавших высочайшую волю, на всю Лифляндию было слишком мало, а главнейше потому, что положение крестьян не улучшалось⁷⁹.

Удаление преосвященного Иринарха из Риги. – Прекращение движения среди латышей. – Преосвященный Филарет. – Новое движение среди латышей в пользу православия. – Гернгутеры. – Давид Баллод. – Донесение барона Палена в министерство внутренних дел о новом движении среды латышей. – Высочайшее решение этого дела. – Присоединение гернгутеров. – Богослужение на латышском языке. – Значение для латышей присоединения к православию Д. Баллода. – Назначение генерал-губернатором Головина

В деле стремления латышей к православию были сильно заинтересованы немецкие помещики и лютеранское духовенство. Вследствие их пристрастного участия в этом деле православному духовенству пришлось подвергнуться различным нареканиям и несправедливым обвинениям со стороны рижского генерал-губернатора барона Палена. Больше всех пришлось пострадать преосвященному Иринарху.

Барон Пален полагал и всячески везде старался доказывать, что происки и подговор составляют весь источник смуты и, хотя ни одного случая присоединения к православию в течение 1841 г. не последовало, но он все-таки оставался в уверенности, что православные священники, (всех священников в то время было не более 10, знавших же местные языки не более 2, подстрекают народ переходить в православие, и начал ходатайствовать о перемещении преосвященного Иринарха, действительно приобретшего большое уважение в среде поселян, из Риги. Правительство согласилось на это ходатайство и командировало в Ригу коллежского советника Скрыпицына сопроводить преосвященного в Псков⁸⁰. Скрыпицын явился к преосвященному Иринарху и вручил пакет от Синода. Преосвященный принял его молча и по прочтении тотчас сказал: «я готов, когда мы выезжаем?»

– Когда будет угодно вашему преосвященству.

– Это зависит от вас, когда вы меня повезете?

Слова эти сказаны были им с горечью. Г. Скрыпицын заметил ему, что надеялся от него большого к себе доверия, что он не жандарм, посланный для арестования чиновника. «А разве не все равно, – возразил преосвященный, – разница только в мундире».

Генерал-губернатор не соглашался выдать подорожную на имя преосвященного и приказал дать ее на имя чиновника, чтобы чрез то яснее высказать, что епископ оставляет Ригу не по собственной воле. Г. Скрыпицын, который старался, для охранения достоинства святителя, придать высылке его вид добровольной временной отлучки викарного епископа к своему архиепископу, не принял ее и настоял на том, что подорожная была выдана на имя преосвященного Иринарха. Предвидя, что поездка епископа чрез губернию привлечет к нему крестьян за благословением, а это будет представлено в виде нового возмущения, г. Скрыпицын обратился к генерал-губернатору с просьбою указать ему путь, по которому преосвященный может безопасно проследовать во Псков: барон Пален назначил путь чрез Митаву и Вильну⁸¹. Преосвященный выехал 12-го октября 1841 года, в 10 часов вечера, из Риги во Псков на Митаву, Шавли и Вилкомир, а некоторые священники были вытребованы в Петербург для объяснений. Из Пскова преосвященный на данные ему запросы доказал числами, что волнение в массе лифляндских крестьян, приписываемое действиям епархиального начальства, началось гораздо ранее первой их встречи с ними и вызвано было, с одной стороны, голодом и бедственным положением крестьян в хозяйственном отношении, с другой – религиозной потребностью, не находившею себе удовлетворения в протестантстве. Затем, преосвященный до очевидности доказал, что всякие изветы на православное духовенство в происках и подговорах не имеют и тени основания. Вообще, ни малейшему сомнению не подлежит тот факт, что в движении 1841 г. православное духовенство оставалось ровно не при чем и граф Протасов имел полнейшее право доложить Государю Императору, что «действие православного духовенства по произведенному исследованию явилось безукоризненным, а было, как известно, поводом к явной на него клевете и к нелепым обвинениям в возмущении крестьян"⁸².

Обвинявшие православное духовенство в подстрекательстве народа к переходу в православие, с выездом преосвященного Иринарха из Риги, должны были убедиться, что стремления латышей к православию вытекают из религиозных потребностей неудовлетворенной души их, а не из желания каких-нибудь земных выгод, а тем более не вследствие подговоров.

Хотя преосвященный Иринарх и выехал из Риги хотя ни один поселянин не присоединился к православию, тем не менее лифляндские поселяне не забыли преосвященного и его милостыни, и помощи. В конце 1841 г. два крестьянина с мызы Вальгут, не имея средств к существованию, пришли во Псков и обратились к преосвященному Иринарху за милостынею и советом. Преосвященный, объявив им, что он не может быть им полезен, отослал их для спроса в псковское губернское правление, которое в свою очередь отослало сказанных крестьян в Ригу. Барон Пален, поручив лифляндскому предводителю дворянства лично отправиться на мызу Вальгут и осмотреть положение крестьян, донес об этом высшему правительству с мнением, что случай этот доказывает подговор крестьян. Министр внутренних дел, рассмотрев подробно все обстоятельства этого дела, нашел, что «генерал-губернатор углубляется в мелочи и не хочет видеть настоящей причины зла: стесненного положения у крестьян вообще. Нужно исследовать зачинщиков беспорядка, но облегчить крестьянам способы продовольствия негласным для них образом, и поспешит на ландтаге принятием хотя временных мер, которые бы можно было привести в исполнение к весне»⁸³.

Несмотря на все происки врагов преосвященного Иринарха, желавших очернить его в глазах Государя Императора, сделать это им не удалось. Исследование обвинений доказало совершенную невинность православного епископа, и преосвященному Иринарху вскоре-же предоставлено было другое место служения.

В исходе октября состоялось высочайшее повеление о назначении преосвященного Иринарха епископом Острогожским, викарием Воронежской епархии, вскоре затем последовало и назначение преосвященного Филарета в Ригу.

29-го октября барон Пален донес, что «спокойствие в губернии везде восстановлено»⁸⁴.

Таковы были печальные и затруднительные обстоятельства, при которых первым рижским православным архипастырям пришлось жить и действовать в Прибалтийском крае во имя высших интересов правды и истины, православия и народности.

Усмирив крестьян наказанием многих из них розгами, отдачею в солдаты, ссылкой в Сибирь, наказанием сквозь строй, генерал-губернатор принял все меры к отклонению их от желания принять православную веру. Он сам ездил в Дерпт и Вольмар и лично делал внушения крестьянам, вменил в строгую обязанность земской полиции бдительно наблюдать за сообщением крестьян с Эстляндской и Псковской губерниям чрез Чудское озеро, распорядился «об удалении зачинщиков» из их обществ, даже требовал, чтобы русским крестьянам Псковской губернии, торгующим щетиною, было запрещено посещать Лифляндию. Между тем в Ригу прибыл преосвященный Филарет, назначенный вместо епископа Иринарха викарием псковского архиепископа. Получив личные наставления от Государя и имея в глазах пример предшественника, он не позволял себе ни малейшего вмешательства в отношении иноверцев. Но двое крестьян Венденского уезда лично подали ему просьбу о причислении к православной церкви, на что и имели право, так как высочайшим повелением, объявленным в 1841 г. флигель-адъютантом Бутурлиным, разрешено было лифляндских крестьянам присоединяться с тем только, чтобы они не ожидали от того никакого улучшения в своем быте. Пришедшие крестьяне и не требовали никаких мирских выгод. Несмотря на это, генерал-губернатор немедленно предписал военному начальству быть в готовности действовать по первому востребованию, и послал в Венден для открытия виновных по горячим следам.

Оказалось, что желающих принять православие было больше, чем пришло в Ригу; все они наказаны розгами от 4 до 6 ударов. Вместе с тем генерал-губернатор приказал, однако, напомнить крестьянам высочайшую волю, что принимать православную веру никому не воспрещается и уведомил об этом министра внутренних дел от 3-го ноября за № 1240.

Так прекращено было первое движение лифляндских крестьян к принятию православия, но ненадолго. Оно возобновилось в марте 1845 г.⁸⁵

Скорбна эта страница первого движения латышей в пользу православия в истории распространения православия в Прибалтийском крае. Жестокими, крутыми мерами оно было подавлено. Без горечи н чувства глубокого негодования нельзя вспоминать о тех мерах, которыми немецкие властители Прибалтийского края задерживали естественное народное движение латышей в пользу православия. Так отдаленнейшие потомки немецких завоевателей Ливонии, огнем и мечем насаждавших католичество в этом крае, оказались достойными преемниками своих предков в деле насилия совестя ближних в самых важнейших вопросах, в вопросах религии. Впрочем, движение латышей в пользу православия не было окончательно заглушено. Промыслу угодно было, чтобы оно вновь возродилось при преемнике преосвященного Иринарха преосв. Филарете.

Высочайшим указом от 7-го октября 1841 года преосвященный Филарет назначен епископом Рижским. Во епископа он был хиротонисан в петербургском Казанском соборе 22-го декабря 1841 года.

«Преосвященный Филарет прибыл в Ригу 20-го июня 1842 г. и первые три года провел в совершенном уединении, занимаясь своими учеными трудами и делами по епархии, но с 1845 г. ему пришлось действовать на том же поприще, которое оказалось столь тернистым для его предшественника. С 1845 г. начинается огромное движение крестьян в Лифляндии к православию»⁸⁶.

Говоря об этом новом движении латышей в пользу православия, необходимо упомянуть о положении гернгутерства среди латышей в это время, так как само движение началось в среде гернгутеров, о которых отчасти речь была и выше.

1841 г. миновал. Толки о переселении кончились, умолкли толки и о присоединении к православию, но гернгутеры отнюдь не умолкали. Их молитвенные дома умножались. «Говорили, – пишет очевидец гернгутерских собраний латыш Страумит, – больше люди начитанные и опытные, по очереди один за другим. Говоривший садился за особый столик, на первое место, говорил все на память, и разумеется, без приготовления. Выражения, тон, мысли и слова, – все было библейское. Никаких обличений, никаких ответов на брань; так глубоко братчики приняли к сердцу свое коренное правило: доказывать свою веру не словами, a делами. Некоторые из этих самородных проповедников, правда, слишком громко вскрикивали, размахивали руками и горячились, но они не имели успеха. Слушатели предпочитали тихую, спокойную речь, проникнутую сдержанным чувством. Бывали между ними истинно даровитые, которых слово лилось из глубины души и приводило в умиление».

Громкою славою в среде гернгутеров пользовался Давид Баллод.

Пастор того прихода, в котором проживал Баллод, был человек вспыльчивый и ожесточенный враг гернгутеров.

He удивительно поэтому, что во избежание неприятностей от недоброжелателей, Баллод перебрался на жительство в Ригу и здесь (в 1844 г.) открыл свою гернгутерскую кафедру.

Сюда собирались по воскресеньям от 2 до 6 часов пополудни для молитв и поучений гернгутеры, a впоследствии в своем доме по субботам начали служить род вечерни, по воскресеньям род утрени и по окончании службы собирали деньги на содержание молельни.

Когда гернгутеры начали у себя совершать утрени и вечерни, молитвенный дом их, по распоряжению полиции, был закрыт в 1844 г. за неделю до Рождества. Тогда Баллод и с ним 120 гернгутеров 24-го января 1845 г. обратились к преосвященному Филарету с просьбою присоединить их к православию, но с тем, чтобы для них была выстроена особая церковь, где богослужение производилось бы на латышском языке, и чтобы в эту церковь был допущен орган, скамьи для сиденья и разрешено общее пение молитв. Преосвященный, убедившись, что подавшие просьбу не рассчитывают ни на малейшие земные выгоды, отвечал, что богослужение на латышском языке не запрещается, но, по правилам древней православной церкви органа иметь не позволяется вовсе, скамьи же могут быть допущены по сторонам для слабых и больных, как равно пение молитв.

Этот ответ гернгутеры обсуждали целый месяц, и, наконец, представили подписку в числе 101 человека, что они готовы принять православие, не требуя ни органа, ни скамей. Остальные 11 человек поручили отставному солдату Карлу Эрнсту ходатайствовать за них у епископа, что и они желают присоединения⁸⁷.

Опять встревожились немецкие помещики и лютеранское духовенство Прибалтийского края, – и вновь на защиту немецкого преобладания на русской окраине вступил барон Пален. Он ходатайствовал пред Государем Императором о том, чтобы предприняты были меры для прекращения этого нового движения латышей в пользу православия. Это представление барона Палена не имело успеха. Барону Палену разъяснена была неосновательность его ходатайства; просьба-же латышей была удовлетворена.

Его Императорскому Величеству благоугодно было повелеть, дабы упомянутым просителям разрешено было немедленно присоединиться к православию, и чтобы для всех присоединившихся божественное служение отправляемо было в одной из православных церквей на их языке⁸⁸.

В «Записках свящ. А.П. Полякова» так повествуется об этом движении латышей к православию. «От этих лиц (Баллода и его товарищей) восприяло начало св. православие в этом крае (Прибалтийском). Им отведена была рижская кладбищенская Покровская церковь местом для богослужения на латышском языке и рукоположен первым латышским священником бывший управляющий м. Пебалг, крестьянин графа Шереметева, Иаков Михайлович Михайлов, человек хорошо знающий латышский и немецкий языки, а первым латышским причетником определен был к нему старшина и форминдер Давид Баллод.

Чтобы пение православное, одноголосное, соответствовало тому, к которому привыкли латыши, преосвященный Филарет велел составить из рижских архиерейских певчих малый хор латышских певцов, состоявших из четырех голосов. Пение на латышском языке было стройное и приятное⁸⁹.

Присоединение Д. Баллода и его товарищей к православию было только началом нового движения латышей к православию, движения еще более сильного и знаменательного, чем какое было подавлено немцами в 1841 году.

«Слух об этом⁹⁰, – говорит современник описываемых событий латыш Индрик Страумит, – проник в трущобы, в леса и болота, по-видимому, совершенно разобщенные с миром. Все заботы на время притихли и никаких других толков в народе не было, как о присоединении или, как говорили латыши, о перекрещении Давида Баллода. На дорогах, в корчмах, слышали от всех одно и тоже, от корчмарей, от приезжающих, от своих и чужих, что действительно присоединился Баллод и многие нарочно ездили в Ригу, чтобы узнать правду от самого Баллода и узнавали, что действительно присоединился и «крест на груди носит, и крестное знамение творит не так, как мы, всею рукою, а тремя перстами; и не по-нашему, а прежде кладет на правое плечо, потом на левое, и икона в комнате и лампадка горит».

С этого именно времени и начинают появляться в Ригу поселяне с заявлениями о присоединении, в которых уже не было и речи ни о каких земных выгодах или расчетах, но тут правительство признало необходимым назначить на место барона Паледа генерал-губернатором Прибалтийского края Головина. В мае 1845 г. генерал Головин прибыл в Ригу⁹¹.

Обвинение православного духовенства в происках и подговорах латышей к движению в пользу православия и опровержение этого обвинения преосвящ. Вениамином, еп. Рижским и Митавским. – Препятствия п противодействие со стороны немцев латышскому движению. – Страдальцы за православие в Прибалтийском крае

Известно, что Прибалтийский генерал-губернатор барон Пален движение латышей к православию объяснял происками и подговором православного духовенства. Везде он старался отыскать следы этой мнимой преступной деятельности духовенства и всячески противодействовал влиянию духовенства на простой народ. Когда-же преосвященный Иринарх приобрел сочувствие среди простонародья, то генерал-губернатор настоял на необходимости удаления русского архипастыря из пределов Прибалтийского края. А между тем все эти обвинения были напрасны.

В бумагах преосвященного Вениамина, епископа Рижского II Митавского, встречается прекрасное опровержение всех тех обвинений, которые обыкновенно возводились и возводятся на православное духовенство, когда заходит речь о движении латышей в пользу православия в сороковых годах нынешнего столетия.

Многие из немцев лютеран в прежнее время, а иные и теперь еще, утверждают, что латыши и эсты, начиная с 1841 г., переходили из лютеранской веры в православную не вследствие убеждения в том, что православная церковь есть единая, святая и спасительная, но что русское духовенство переманивает их в православие или раздачею денег, или обещанием разных льгот, напр. освобождения от рекрутских наборов. В настоящее время многие уверяют еще, будто обещанием даровой раздачи хлеба в тогдашние голодные годы русское духовенство переманивало народ к православию.

Все эти обвинения не только несправедливы, но даже недобросовестны, прямо сказать, лживы, потому что противоречат здравому смыслу и фактам, которые как в свое время были для всех очевидны, так и теперь всем и каждому известны, именно:

1. Православные священники в Лифляндии в то время не могли иметь никакого прямого влияния на латышей и эстов, ибо большая их часть не понимала простонародного языка; православных церквей было тогда не много, – только по городам; богослужение в них никогда, не совершалось на народном языке. Кафедра викарного епископа открыта была в Риге незадолго пред тем с ясно высказанною целью – обращения рижских старообрядцев к русской церкви. Что первый рижский викарный епископ именно так и понимал свое назначение и не мало тревожил старообрядцев, этому много и теперь живых свидетелей в самом их обществе, – много и письменных свидетельств в консистории и в канцелярии генерал-губернатора. А чтобы тогдашний рижский епископ Иринарх принимал какие-либо меры к обращению лютеран в православие, на это лютеране никогда не могли, не могут и теперь представить никаких доказательств, потому что этого совсем не было.

2. Если бы русское духовенство привлекало латышей и эстов к православию раздачею им денег, то деньги на это оно получало бы или от правительства, или употребляло бы свои собственные. Правительство не только денег для подкупа латышей и эстов духовенству не отпускало, но, как увидим ниже, сначала даже допускало местных начальников – немцев строго наказывать тех латышей и эстов, которые изъявили свое желание перейти в православие. Невозможно также предположить, чтобы русское духовенство подкупало народ своими собственными деньгами. Если бы оно и возымело охоту тратить на то собственные деньги, оно не могло бы этого сделать, потому что, как всякому известно, доходы русского духовенства столь ограничены, что ему едва достает их на собственное содержание.

3. Обещаниям льгот, по крайней мере, до 1845 г., если бы такие обещания и давало духовенство, народ должен был бы скоро перестать верить, потому что действительность слишком ярко тому противоречила. От имени правительства награждали, как увидим ниже, медалями и деньгами, но не тех крестьян, которые объявили желание принять православную веру, а тех, которые их от того отговаривали. Остававшиеся твердыми в намерении присоединиться к православию не только не получали в действительности никаких льгот, но претерпевали, напротив того, всяческие стеснения: их лишали хозяйства, брили им лбы, сажали в тюрьмы, подвергали жестоким телесным наказаниям. Этих средств, употребленных местной и одобренных высшей администрацией, кажется, достаточно было для вразумления крестьян, что от правительства нечего им ждать льгот за присоединение к православию, как о том от имени правительства несколько раз тогда было публиковано и объявлено в отдельности каждому присоединяющемуся.

4. Раздача хлеба, как всем было известно, находилась в руках не духовенства русского, а тех самых властей, которые так сурово преследовали охотников принять православие. При том же раздавали хлеб хозяевам, а православие принимали большей частью работники и бобыли, – следовательно, раздавали более лютеранам, нежели православным. Если впоследствии и делалось различие, то оно состояло лишь в более строгом взыскании с православных казенного долга.

5. Кроме исчисленных доводов сильнейшим свидетельством совершенной непричастности русского духовенства к возбуждению латышей и эстов отпасть от лютеранства и перейти в православие служить то, что как ни важно было для немцев представить доказательства возбуждения народа русским духовенством, они, немцы, вызываемые даже к тому правительством, никогда не могли представить такого доказательства, а довольствовались общими на православное духовенство нареканиями, не опирающимися ни на одно действительное событие.

Итак, возводимые лютеранами на русское духовенство обвинения в подстрекательстве латышей и эстов к отпадению от лютеранства и к принятию православия противоречат здравому рассудку и не подтверждены со стороны лютеран ни одним указанием на какое-нибудь действительное событие⁹².

Обыкновенно немцы лютеране обвиняют православное духовенство в том, будто оно происками п подговорами вызвало среди латышей движение в пользу православия. Мы видели уже, что эти обвинения ложны.

Немцы лютеране возводят на православных небывалые вины и при этом еще прикрываются благородными фразами, что они ратуют за свободу латышей в деле религии, борются против всяких насилий в вопросах совести. Действительно ли таковы были отношения немцев помещиков к латышскому движению? – Нет.

Латышам, стремившимся присоединиться к православию, пришлось преодолеть много противодействий и препятствий, пришлось перенести много притеснений и жестокостей со стороны немцев.

Так, рижское городское начальство объявило латышам, что присоединяющиеся из числа их к православию лишатся права быть возчиками или занимать другие должности, в которых находились, состоя в протестантском исповедании, и даже высылало таких из города.

Рижская полиция и гражданское начальство домогались от рижского епископа, чтобы к принятию православия, записываемы были только те иноверцы, которые предъявят свои паспорта, и чтобы епископ предварительно извещал о каждом желающем присоединиться.

В конце 1845 г. от высочайшего имени обнародована была и напечатана на туземных наречиях выписка из высочайше утвержденной 24 апреля того же года инструкции генерал-губернатора.

1. В последнее время крестьяне в некоторых местах Балтийской губернии начали изъявлять желание к принятию православия. Необходимо посвятить этому обстоятельству особенное внимание, чтобы в подобных случаях предупреждены были всякие недоразумения и беспорядки.

2. На сем основании с осторожностью должно наблюдать, чтобы со стороны православного духовенства не было допускаемо понудительных средств, и чтобы, таким образом, иноверцы могли свободно присоединиться к православию на основании установленного для сего общего порядка по собственному желанию.

3. С другой стороны, надлежит объявить жителям, и в особенности помещикам, что никакое местное начальство не в праве запрещать кому-либо принятия господствующего в империи исповедания; изъявившим такое желание, чтобы они не ожидали по сему поводу никаких особых земных благ, а поступали бы по своему убеждению и совести. Само собою, впрочем, разумеется, что присоединенный к православию, исключаясь из числа прихожан протестантских, вместе с тем и освобождается от всех, лежавших на нем в отношении протестантской церкви и духовенства, повинностей, потому что, поступая в паству православную, он должен принять на себя и все обязанности в отношении к православной церкви н духовенству, сохраняя, однако, во всей строгости обязанности свои к помещику, на земле которого живет.

4. He принимать в деле присоединения ходатаев, предоставляя каждому говорить и действовать непременно за себя лично.

5. Так как присоединение к православию совершенно зависит от собственного желания каждого, то за сим не допускать жалобы со стороны православного духовенства на иноверцев, изъявивших желание присоединиться, но не исполнивших сего, а также и на православное духовенство, под предлогом неискренности желания лица, присоединенного к православию.

6. Иметь наблюдение, чтобы в православных церквах, при богослужении на языке церковнославянском, равно как и на туземных языках, не было препятствуемо присутствовать всем желающим, без различия вероисповеданий.

7. He допускать принуждений и насилия со стороны иноверцев, для удержания кого-либо из тамошних жителей в иноверчестве, если он пожелает перейти в православную церковь. Принявших православие ограждать от всякого преследования и притеснения, в особенности же стараться предупреждать раздоры, могущие возникать иногда в подобных случаях в самых недрах семейств, коих члены принадлежат к двум различным вероисповеданиям, и, наконец, строго наблюдать, чтобы никто из принявших православие не лишался прав и преимуществ, коими по состоянию своему пользовался, находясь в иноверчестве, ибо перемена вероисповедания не переменяет отношений гражданских⁹³.

Несмотря на ясный и определенный смысл распоряжений высшей власти об отношении населения Прибалтийского края к движению латышей, противодействие этому движению все же продолжалось. Во главе лиц, противящихся этим распоряжениям правительства относительно движения латышей к православию, были пасторы, немецкие представители местной власти, помещики, одним словом, так называемая немецкая «интеллигенция» Прибалтийского края.

Пасторы в проповедях позволяли неприличные отзывы о православной церкви и правительстве. Помещики не допускали водворяться жить православным священникам и явно не доброжелательствовали к переменившим веру, даже угнетали их барщиной, удалением от усадьбы, невыдачею продовольствия в неурожайные годы. Замечалось пристрастие нередко при производстве местными полициями следствий по делам перехода крестьян в православие, что принуждало генерал-губернатора наряжать особые следственные комиссии и т. п.⁹⁴.

В виду слухов, распространенных немцами о том, что движение латышей к православию искусственно, высшей властью издано было несколько распоряжений, чтобы в корне пресечь возможность самых слухов⁹⁵.

И все же к православным священникам ежедневно являлись неисчислимые толпы латышей, умоляя о присоединении. По распоряжению правительства, священникам воспрещалось не только записывать желающих православия, но даже и присоединять к Церкви, без чиновника местной земской полиции. Потому, каждого желавшего православия, по несколько минут чиновник в присутствии священника строго испытывал в желании православия, грозя за отступление страшным телесным наказанием и ссылкой в Сибирь на поселение.

Ни застращивания чиновников, ни запрещения и под рукой гонения и наказания местных властей не только не могли удержать стремления к присоединению, но, казалось, этим еще более способствовали делу присоединения.

«Недоброжелатели православия и даже доброжелатели, пишет священник Поляков», – говорили будто тайными агентами православного духовенства была распускаема молва, что за присоединение к православию крестьяне будут наделены землею, и потому-де и было такое стремление. Но я, священник Поляков, будучи еще светским деятелем в сем деле и впоследствии, как принадлежащий к духовенству, никогда о том от своих начальников не слышал. Епископ Филарет, отпуская меня в приход и преподавая архипастырское наставление, ни одного слова не говорил мне, что между крестьянами можно распространять подобный слух, или даже терпеть оный. Но напротив, так как уже тогда ходили о наделе землей ложные толки, мне приказано было остерегаться приобщать свое согласие таким толкам, а говорить вопрошающим «о земле: ничего не знаю, а имею поручение присоединять желающих». В начале 1846 г. правительством был объявлен для присоединения к православию шестимесячный срок, до истечения которого строго воспрещалось присоединять лютеран к православию. По случаю такого распоряжения присоединение должно было на время почти совершенно прекратиться; оно продолжалось непрерывно только над детьми, для которых шестимесячный срок не существовал. В 1849 г. присоединение к православию латышей и эстов по всей Лифляндии в сравнении с прежним временем было уже весьма незначительно»⁹⁶

Говоря о противодействии со стороны немцев латышскому движению, нельзя пройти молчанием те возмутительные случаи противодействия, в которых главным деятелем был барон Пален.

Еще при преосвященном Иринархе, епископе рижском, латыши-лютеране, теснимые голодом, толпами являлись к рижскому военному губернатору Палену, прося о хлебе или переселении в южные губернии России, которые они называли теплой землей; не получив желаемого, латыши обратились с просьбой о ходатайстве за них к епископу Иринарху. Епископ Иринарх, приняв их милостиво, снабдил несчастных голодающих деньгами по силе средств своих и обласкал их.

Вследствие этого крестьяне еще в большем прежнего количестве начали являться в Ригу к епископу Иринарху. Губернатор воспретил крестьянам толпами приходить в Ригу и зорко наблюдать, чтобы никто не осмеливается являться к епископу Иринарху. Один из рижских купеческих приказчиков, по просьбе латышей, показал им дом епископа, и за то был пред съезжим домом на улице публично раздет и жестоко наказан розгами. Некто Феодор Бычковский, человек русский, живший в Венденском уезде, под мызою Райскум, корчмарем, советовал латышам обращаться к епископу рижскому с просьбой принять участие в их бедственном положении, и за то был схвачен и по этапу препровожден в Ригу и посажен в тюремный замок. Но впоследствии, просидев в тюрьме более года, был отправлен в Сибирь на поселение. К счастью его, прибыл епископ Филарет, который, приняв живейшее участие в бедственном положении Быковского, успел воротить его с дороги. Быковский внезапно был возвращен в Ригу, как говорят, по распоряжению нового генерал-губернатора Остзейского края, Головина, смотревшего на движение латышей и эстов беспристрастно и действовавшего справедливо и милостиво, в духе русском⁹⁷.

В истории распространения православия в Прибалтийском крае приведенные факты служат красноречивым показателем истинных отношений немцев ко всякому движению латышей в пользу православия и, следовательно, в пользу единой России!

Рижская духовная семинария, ее открытие; первые годы ее существования и значение ее для прибалтийского края. – Преобразование Рижского викариатства в самостоятельную епархию. – Учреждение приходской и вспомогательных школ в Ейхенангернском приходе

В то время, когда движение латышей к православию было строго урегулировано высшею властью, представители православия в Прибалтийском крае позаботились и о будущности православия в этой окраине. Нужно было приготовить для края опытных священников, хорошо знакомых с языком и обычаями латышей. Чувствовалась настоятельная потребность дать, хотя малое, удовлетворение стремлению народа к просвещению. Назрел вопрос о школе для народа, о таком учебном заведении, которое одновременно могло бы подготовлять и будущих пастырей-священников для латышских приходов, и будущих руководителей и учителей для народных школ. Образование новых приходов для латышского населения также указывало на необходимость озаботиться решением вопроса о подготовлении достойных деятелей и представителей православия в Прибалтийском крае. Всем этим запросам не могло удовлетворить то училище, которое было в Риге еще до прибытия преосвященного Филарета в Прибалтийский край.

Преосвященный Филарет, по прибытии в Ригу, нашел здесь небольшое духовное училище, помещавшееся в бывшей цитадели, в доме, принадлежавшем Петропавловскому собору, устроенное для первоначального образования детей местного духовенства. Из училища этого воспитанники поступали для дальнейшего образования в Псковскую семинарию.

Училище это было слишком мало и слишком неудовлетворительно, чтобы соответствовать нуждам даже городского православного духовенства; поэтому преосвященный Филарет в 1843 г. учредил в Риге особое духовное училище (оно было известно под именем архиерейского и помещалось в архиерейском доме против Алексеевской церкви), по учебной программе прочих духовных училищ, для начального образования детей местного духовенства и преимущественно малолетних певчих архиерейского хора, учрежденного по штату 1836 г. Это училище все-таки никак не могло заменить учебного заведения, какое, по тогдашним обстоятельствам, требовалось для нужд новоустраиваемой православной ливонской Церкви.

Преосвященный Филарет в 1845 г. составил проект нового учебного заведения и представил его установленным порядком на Высочайшее утверждение. Мысль преосвященного была такова: новое духовно-учебное заведение должно было подготовлять воспитанников к занятию священнослужительских мест в новоучреждаемых сельских приходах Рижского викариатства. Но этого мало: чтобы основать учебное заведение со специально православно-богословским характером, надобно было поставить это заведение таким образом, чтобы оно служило и для укрепления православия в новоустрояемой Церкви, следовательно необходимо, чтобы воспитанники нового учебного заведения выходили из него людьми, не только получившими хорошее богословское образование, но и хорошо знакомыми с языком, духовным и бытовым строем тех племен, духовыми нуждам которых им придется служить; для этого преосвященный признал необходимым открыть доступ в учебное заведение детям коренных латышей и эстонцев, принявших православие. Пусть новое учебное заведение служит одинаково для молодых русских, латышей и эстонцев: взаимное сближение разноплеменных воспитанников, при преподавательском языке русском, весьма желательно, лишь бы только учебное и воспитательное дело находилось в хороших руках. Такова была основная мысль преосвященного Филарета.

Покойный император Николай Павлович вполне одобрил предположение преосвященного и 11 февраля 1846 г. Высочайше повелеть соизволил открыть в Риге 5-ти классное духовно-учебное заведение (с 2-х годичным курсом в каждом классе), с тем, чтобы учебная часть в оном, не уклоняясь от главных оснований духовных семинарий и училищ, была приспособлена к местным обстоятельствам и потребностям края, а также с тем, чтобы в каждый класс оной было принято на казенное содержание по 10 мальчиков из детей православно-русского духовенства и крестьянских детей православных латышей и эстонцев. Полный комплект казеннокоштных воспитанников был определен таким образом в 150 человек.

Во исполнение Высочайшего повеления, новое учебное заведение предположено было так, чтобы воспитанники его имели возможность восходить от самых первоначальных предметов до высшего семинарского курса; затем, исключив преподавание греческого, еврейского и др. менее важных предметов, обратить особенное внимание на изучение местных языков: эстонского и латышского. Из иностранных языков вводился язык немецкий.

Новое учебное заведение (родоначальник нынешних духовной семинарии духовного училища) не могло, однако же открыться в 1846 г.; надобно было, во-1-х, отыскать и приспособить здания для помещения училища, а, во-2-х – призвать в новую школу и учеников из крестьянских деревень и усадьб, учеников мало-мальски грамотных и способных (сельских православных школ в те времена почти совсем не было). Преосвященному, в его заботах об открытии училища, много помог генерал Головин; деятельно помогал также ближайший сотрудник преосвященного рижский протоиерей о. Владимир Назроевский.

Весь год прошел в приготовлениях; к концу августа 1847 г. все избранные дети для нового учебного заведения были на лицо (многим крестьянским детям из суммы и содержание семинарии пришлось выдать деньги на проезд в Ригу и на одежду – до такой степени были бедны их родители).

1 сентября 1844 г., в присутствии генерал-губернатора Головина и других лиц, между которыми видное место занимали латыши и эстонцы – родные и знакомые избранных в училище мальчиков, торжество началось прочтением Высочайшего повеления об открытии в Риге училища; затем преосвященный Филарет лично отслужил молебен о преуспеянии нового учебного заведения. С 1 сентября 1844 г. начался первый учебный год нового заведения, открытие которого произвело сильнейшее впечатление между новоприсоединявшимися к православию латышами и эстонцами. Для Риге это бело неслыханное и невиданное событие: явилось учебное заведение, открытое для крестьян, в котором учат по-латышски и по-эстонски!

Развитие дела православия в Прибалтийском крае, не остановилось на этом. Оно требовало дальнейшего роста, который и проявился в преобразовании Рижского викариатства в самостоятельную епархию, а Ряжского духовного русско-латышско-эстонского училища – в Рижскую духовную семинарию.

Открытие вновь сельских приходов и устройство их, начатое с 1845 г., продолжалось в Лифляндской губернии безостановочно, так что к 1850 г. в Рижском викариатстве (собственно в лифляндском и курляндском) явилось уже 10 благочиний с 108 церквами и 142,266 чел. прихожан. Викариатство сделалось уже столь обширным, что сосредоточение в одних руках управления им вместе с обширною Псковскою епархию влекло за собою большие неудобства. Вследствие этого было решено учредить в пределах Ляфляндской и Курляндской губерний самостоятельную рижскую епархию. Высочайшее повеление о том состоялось 11 марта 1850 г., a 1 июня того же года, в Петропавловском соборе в Риге торжественно праздновалось открытие новой епархии. Епископ Платон был возведен, по этому случаю, в сан архиепископа Рижского и Мотовского, а вместе с тем Рижское духовное правление было упразднено, вместо него была открыта Рижская духовная консистория по общему уставу 1840 г. духовных консисторий, Рижское же духовное русско-латышско-эстонское училище переименовано в Рижскую духовную семинарию.

Полное преобразование Рижской духовной семинарии совершилось в 1870 г. В этом году низшие классы оной составили особое самостоятельное учебное заведение, под названием духовного училища, а высшие классы составили нынешнюю семинарию; а затем возобновлен прекращенный с 4-го марта 1858 г., прием в семинарию воспитанников из детей крестьян латышей и эстов⁹⁸.

Говоря о Рижской духовной семинарии, как весьма важном просветительном и даже, можно сказать, миссионерском учреждении для края, нельзя не упомянуть ο почтенной и похвальной деятельности некоторых приходских священников в школьном деле.

Так, напр., в «Записках свящ. Полякова» рассказывается следующее об учреждении приходской и вспомогательных школ в Ейхенангернском приходе.

«Ейхенангернская приходская школа устроена 5-го декабря 1848 г. с 25-ю учениками, в ней преподавались следующие предметы: краткий катехизис, свящ. история, латышское и русское чтение и чистописание, арифметика, нотное пение по обиходу и пение понаслышке. Из учеников образовался хор певчих, которые, под регентством усердного к пению причетника Ивана Орлова, пели весьма стройно, за что свящ. Поляков был награжден похвалой архипастыря рижского Платона.

Для обучения детей служили следующие руководства: начатки христианского учения и краткая священная история, переведенная на латышский язык несколькими изданиями; новый завет; молитвослов латышский, изданный несколько раз; букварь латышско-русский, изданный 1845 г. в Риге; сочинения преосвященного Тихона, епископа воронежского; училище благочестия, издававшееся с 1857 г. при Рижской духовной семинарии на русском и латышском языках и др.⁹⁹

Дай Бог, чтобы православные приходские школы Прибалтийского края, во главе с Рижской семинарией, навсегда, остались в этом крае истинными и достойными носителями православия!

Положение латышей, принявших православие. – Отношение к ним немцев помещиков и лютеранского духовенства. – Сборы с православных латышей в пользу лютеранского духовенства

Тяжело было общественное и экономическое положение латышей до принятия православия. Не легче оно стало и после. Для многих же это событие принятия православия послужило даже источником материальных убытков, нравственных оскорблений и огорчений. Так, многие православные латыши за свое православие лишились тех арендных участков, которые были заняты ими издавна у помещиков лютеран. Большинство латышей несло различные повинности в пользу лютеранского духовенства. Если обремененные этими взносами они иногда жаловались на эти несправедливые поборы с них, то положение их от этих жалоб редко улучшалось, а иногда даже ухудшалось.

Каково было положение латышей православных в их земельной зависимости от помещиков лютеран, некоторого иллюстрацией всего этого может служить рассказ священника Полякова в его «Записках», где он говорит между прочим о сборах с латышей в пользу лютеранского духовенства в Эйхенангернском приходе.

В Эйхенангернском приходе число хозяев простиралось до 20-ти.

Так как хозяева были большей частью люди бедные и участки земли их были жалкие, то они имели мало завистников, которые бы домогались лишить их участков. Впрочем, было до 10 случаев, когда православные хозяева были изгоняемы из своих участков за православную веру, и на их места поселены лютеране. А когда они, изгнанные, искали себе где-либо хозяйства, то их спрашивали, какой они веры? И когда узнавали, что православной, то отказывали, говоря: «Нет у нас земли для вас». Чтобы избавиться от такой беды, иные соглашались нести все повинности в пользу лютеранского духовенства, кирок и школ, чтобы добыть только хозяйство. Когда обязавшиеся нести повинность в пользу лютеранского духовенства приходили на лютеранскую церковную работу, то лютеране, смеясь, говорили так: «Что вы, русские, лезете на наши работы, или хотите опять в лютеранство?» и всячески насмехались над ними. Вследствие донесения священником Андреем Поляковым архиепископу Платону о незаконных сборах с православных в пользу лютеранского духовенства и пр., в 1865 г. 27-го октября был командирован в приход генерал-губернатором графом Шуваловым чиновник особых поручений, надворный советник Павел Николаевич Ризенберг, немец по происхождению, но человек беспристрастный. Ему было поручено в присутствии местного священника исследовать и допросить православных хозяев, взносят ли они повинности в пользу лютеранского духовенства и пр? С этим господином пришлось священнику Полякову, по предписанию своего начальства, объездить несколько мыз прихода. К счастью, его донесение, подтвердилось: везде хозяева православные показали, что они взносят эти повинности, потому что без этого не могли получить и хозяйства.

Чиновник упрекал помещиков за нарушение Высочайшей воли, а они отвечали, что ничего и знать не знают и ведать не ведают, и всю вину сваливали на волостные суды и на лютеранских форминдеров.

В Альт-Оттенгофе и Царнау чиновник нашел, что даже и в контрактах, заключенных между помещиком и православными хозяевами, были включены противозаконные условия относительно несения повинностей в пользу лютеранского духовенства, школ и кирок. Эти контракты были чиновником переданы местному приходскому судье, пуйкельнскому помещику фон-Клоту, утвердившему контракты с тем, чтобы противозаконные пункты о налоге в пользу лютеранского духовенства были уничтожены. Когда в церковный дом были собраны эйхенангернские православные хозяева, для отобрания показания относительно несения ими повинностей в пользу лютеранского духовенства, все, кроме одного, показали, что они повинности несут, а один, именно цируль (корчмарь), несший также повинность, ответил, что повинности никакой в пользу лютеранского духовенства не несет.

По окончании следствия в отсутствии чиновника: священник спросил православного цируля, зачем он утаил о том, что несет повинности? Тот отвечал: «Поверьте, из этих розысков ничего хорошего не будет для православных хозяев. Лучше молчать и остаться на своем месте, нежели показывать и быть выгнанным»¹⁰⁰.

Конечно, можно надеяться, что со временем вопрос об отношении крестьян, православных латышей, к немцам помещикам и протестантскому духовенству будет вполне выяснен правительственною властью путем специального законодательства для Прибалтийского края, но до этого времени взаимные не вполне выясненные отношения их причиняют не мало огорчений бедным крестьянам, прибалтийским латышам.

Распоряжение 1865 г. об отмене подписок, даваемых лицами лютеранского вероисповедания, вступающими в брак с православными. – Пропаганда лютеранства. – Смешанные браки. – Священник Анания Декснис. – Епископ Вениамин

Со скорбью и угнетенным сердцем приходится продолжать свой рассказ о судьбе православия в Прибалтийском крае; так печальны дальнейшие страницы этой истории.

В то время, когда русская власть и православное духовенство ревностно заботились о развитии православия среди простонародья. не дремали и враги православия. Они воспользовались всем своим влиянием и употребили все средства для того, чтобы по возможности уронить православие в глазах латышей и эстов, возвысить в их мнении лютеранство и какими бы то ни было путями вызвать среди православных латышей некоторое подобие обратного движения их в лютеранство.

В 1862 г. архиепископ Рижский и Митавский Платон был вызван в С.-Петербург для заседаний в св. синоде. Там заседал этот архипастырь в течение трех лет. Много ожидало духовенство Рижской епархии от представительства своего архиерея в Петербурге, но ожидания его не оправдались. В 1865 г. в июле месяце последовало предписание: по Высочайшему повелению отменено отобрание подписок от вступающих в брак лютеран с православными, коими иноверцы обязывались крестить и воспитывать детей своих в православии¹⁰¹.

Это было сильным ударом православию в Прибалтийском крае. Это был коварный и скрытный ход врагов православия, под благовидным предлогом, различными происками и кознями склонивших правительственную власть оказать мнимое снисхождение по отношению к лютеранам и этим дать сильное оружие в руки врагов.

Распоряжением об отмене подписок воспользовались враги православия и «по всем волостям немедленно созывались ими сходы крестьян, которым от имени местной высшей власти было объявлено, что с этого времени всякий имеет право крестить детей своих в той вере, в какой сам пожелает. Латыши, утомленные гонениями и насмешками иноверцев, воспользовались этой новостью и стали детей своих крестить в лютеранство, не только от смешанных, но и от простых браков, где родители оба принадлежали к православному исповеданию»¹⁰².

Теперь пасторы выступают на деятельную пропаганду лютеранства среди православных латышей. Для успеха своего дела они ничем не стесняются. Для своих целей они пользуются и смешанным браком, и причастием, и похоронами. Сначала ведут свою пропаганду тайно, потом набираются больше и больше смелости, и, наконец, открыто действуют против православия. Нельзя равнодушно читать те строки в записках Полякова, где он говорит о заметном успехе лютеранства среди православных латышей после памятной отмены подписок.

С 1865 г., повествует о. Поляков, пасторы повели свою пропаганду против православия. Когда возрастало православие и желательны были смешанные браки, т. е. когда лицо православное вступало в брак с лютеранином, тогда пасторы принимали все меры к недопущению такого союза п различными стеснениями, убеждениями и проволочками достигали своей цели.

С 1865 г. по отношению к смешанным бракам пасторы переменили свою тактику и стали действовать наоборот.

Священники с своей стороны приняли ту тактику, которою сначала пользовались пасторы: они не хотели совершать браковенчаний без отобрания подписок в крещении и воспитании детей в православии, но были к этому принуждены высшею властью. Напрасно многие священники заявляли, что венчать смешанные браки, без отобрания подписок, противно положению 4-го вселенского собора, правила которого никем не отменены, но и это не имело никакого успеха. Некоторые священники еще несколько времени уклонялись от совершения таких браков, но, преследуемые жалобами за неповинение Высочайшей воле, были вынуждены повиноваться.

Но не все, однако ж, покорились. Залисский священник, Анания Декснис, несмотря на многократные просьбы, прещения и угрозы, решительно отказался от безусловного совершения смешанных браков. На вопрос архиепископа, почему он отказывается совершать смешанные браки, он формально отвечал: что такие браки противны правилам 4-го вселенского собора, положения которого никем отменяемы не были, и он, священник, не может, противиться этим правилам.

Говорят, что архиепископ Платон, прочитав донесение, подал его членам консистории, сказав: «судите священника Дексниса за ослушание». Члены консистории отказались произнести его суд, предоставляя оный архиепископу, который будто бы отозвался так: «но я не могу

его судить». И священник Декснис, священствуя в Залисском приходе, не совершал смешанных браков.

Между тем пасторы день от дня распространяли свою пропаганду, уловляя православных в лютеранство. Так сначала они начали допускать православных к приобщению. Затем пасторы стали совершать таинство крещения над младенцами от смешанных браков и записывать о рождении в лютеранстве младенцев от простых браков, тех православных родителей, которые желали крестить и воспитывать детей своих в лютеранстве.

Пасторы принимали отступников православия к причастию, сначала как будто по неведению, а потом принимали к исповеди и причастию уже заведомо.

Вот те последствия отмены подписок, отбиравшихся от лиц иноверных, вступавших в брак лютеранами! О беззаконных действиях пасторов неоднократно было доносимо епархиальному начальству, но все это оставалось только гласом вопиющего в пустыне¹⁰³.

Великое благо – свобода совести, свобода религии. Но горе тем, которые злоупотребляют этой свободой, пользуются ею для своих личных земных целей, соблазняют малых сих. Горе и тем, которые соблазняются. Им твердо бы нужно помнить слова Духа, сказанные Ангелу Филадельфийской церкви: «Держи, что имеешь, чтобы никто не принял венца твоего» (Ап. 3,11).

Распоряжением 1865 г. об отмене подписок православное духовенство было поставлено в весьма затруднительное положение по вопросу о распространении православия среди латышей. Теперь уже приходилось защищать свою паству, которую дерзко расхищали представители лютеранства. В это время не малую пользу в деле защиты православной паствы принесло Рижское Петропавловское братство в Прибалтийском крае.

О противозаконных действиях пасторов православное духовенство доносило епархиальной власти, но эхо не приносило никакой пользы. Видя, что донесения остаются без последствий, священник Поляков, спрашивал лично в 1869 г. управлявшего Рижской епархией, епископа Вениамина. Его преосвященство так отозвался: «Имею до ста пятидесяти дел по поводу пропаганды пасторов; докладывал о них, кому следует, прося объявить мне, смотреть ли на это, как на свободу вероисповедания, а если свобода вероисповеданий не существует, то просил удержать пасторов от посягательств на совращения православных. На оба эти представления получены ответы высшей власти: «Нельзя». Значит нельзя воспретить пропаганду и обнародовать свободу вероисповеданий¹⁰⁴.

Князь Суворов и его отношение к православию в Прибалтийском крае. – Церкви и кладбище православных латышей. – Кощунства лютеран. – Меры со стороны хозяев лютеран к устранению детей православных латышей от школ. – Проповеди лютеранских пасторов

Говоря о противозаконной, пропаганде лютеранства среди православных латышей со стороны пасторов, по долгу справедливости и беспристрастия, нельзя пройти молчанием и того печального обстоятельства, что не малой поддержкой в их деятельности было крайне снисходительное отношение к пасторам генерал-губернатора князя Суворова. Тяжело сознаться, но нельзя и скрыть, что генерал-губернатор относился с большим сочувствием к лютеранам, чем к православным.

Смена генерал-губернатора Головина Светлейшим князем Суворовым 1 января 1848 г, послужила сигналом ко всеобщему подавлению стремления латышей и эстов к православию. Самый въезд светлейшего в Ригу дал почувствовать, чего надо было ожидать зарождающемуся в крае стремлению к православию. Прежде всего, он посетил дом-кирку; затем последовали визиты знатнейшим дворянам, Лифляндскому генерал-суперинтенденту, пасторам, бургомистру, ратсгерам, даже купцам. О существовании в Риге православного епископа, и православных церквей вспомнил Светлейший уже тогда, когда стал перебирать в памяти кому бы еще отдать визиты.

Враждебная русскому государственному строю и православной вере партия тотчас же поняла, откуда подул ветер. Юрий Феодорович Самарин, находившийся в то время еще в Риге, пишет: «Чтобы дать вам понятие о господствующем расположении умов, я приведу вам два отзыва самих немцев. В тот день, как гражданский губернатор разглашал с торжеством первое секретное отношение князя Суворова к епископу Рижскому, в здешнем клубе немцы, встречаясь, поздравляли друг друга и весело потирали руками, повторяя: «Русским попам генерал-губернатор наклеил нос»¹⁰⁵. Вот какою ценою покупается здесь популярность. На днях я читал письмо, полученное из одного лифляндского уездного города, в котором сообщается известие о циркулярном предписании князя Суворова ко всем орднунгсгерихтам следующего содержания: «оказывать епископу во время объезда его по епархии всевозможное уважение и содействие, дабы не дать ему повода жаловаться на местные власти» (т. VII, стр. 158). Этим князь Суворов официально оповестил весь вверенный его управлению край, что православный епископ находится во враждебном ему лагере; с другой стороны, дал знать всей интеллигенции края, что сам он относит себя к немецкому лагерю.

Суворов остался верен себе во все время управления краем (до 1861 г.) Естественно, что при таком отношения к делу православия и русскому делу вообще он не мог ужиться с ревностным поборником православия преосвященным Филаретом, и преосвященному Филарету пришлось расстаться с Рижской епархией в первый же год правления князя Суворова¹⁰⁶.

Пользуясь сочувствием высшей власти в Прибалтийском крае, лютеранское духовенство, немецкие помещики и мызники и все, сочувствовавшие лютеранству, всею силою своего влияния и воздействия обрушились на православие и православных латышей. Враги православия прежде всего позаботились о том, чтобы унизить православную веру в глазах народа. Помещики противились отводу помещений и земли под православные церкви. Только те здания отводились для церкви, которые прежде были кабаками и корчмами и приносили слишком мало доходу помещикам. Помещались церкви и в таких зданиях, где прежде жила мызная прислуга и скотники.

Отводы земель под кладбища и церкви не только в частных имениях, но и в казенных, которые по большей части были заарендованы прибалтийскими дворянами, тянулись десятками лет. Арендаторы требовали непомерных уступок со стороны казны за десятину выгодной к возделыванию земли, или за уступку жилища скотника требовали уступки всей арендной суммы со всего казенного имения. Пока велись бесконечные переписки, высылания чиновников для разбора дела, православные священники, испрашивая у пасторов разрешения хоронить покойников на лютеранских кладбищах, принуждены были при каждом случае выслушивать колкие, дерзкие, грубые оскорбления. Наконец, после бесконечных препирательств, отводились для православного прихода кладбище где-нибудь в болоте, как это было в казенном имении Вольмарского уезда, в Руен-Торнее. Среди выгона, весною и осенью сплошь заливаемого водою, возвышалась площадка много-много фута на три. Эта-то площадка, после продолжительных препирательств, отведена была под православное кладбище. Весною и осенью после прорытия двух футов, яму заливало водою, в эту яму опускались гробы. В виду таких неудобств кладбища и в надежде получить лучшее, прихожане не соглашались строить ограду вокруг кладбища. Весною свиньями отрыто было два гроба, из одного гроба вырыт неразложившийся еще труп младенца. В том же Руенском приходе, где в одной группе находилось три казенных имения, православная церковь первоначально была помещена в бывшем кабачке Скудрит, состоявшем из двух комнат. Прошло года четыре, пока православные добились годного кладбища в другом казенном имении Руен-Раденгофском¹⁰⁷.

А что сказать и какими красками, и словами описать те кощунства, которые позволяли себе лютеране по отношению к православию? Остановимся на одном из выдающихся случаев кощунства.

В Вольмарском уезде, Руенском приходе, в корчме Лепп, крестьянин Пудеркюльской волости, лютеранский церковный попечитель, хозяин усадьбы Рудка, в крещение, 6 января, когда корчма была наполнена народом, возвращавшимся из кирки и православной церкви, следующим образом издевался над божественной литургией православной церкви. Накинув рогожу на плечи, на подобие фелони, налив пива в кружку и накрошив туда булки, представляя собою православного священника, ходил кругом и ложкой подавал присутствовавшим; затем он стал объяснять побуждения, по которым-де священники православные уходят в алтарь, – такими мотивами, которых на бумаге и передать невозможно. Староста православной церкви на следующий день после этого кощунства привел к православному священнику несколько человек свидетелей, из которых большинство были лютеране. Они подтвердили справедливость вышесказанного. Началось судебное разбирательство дела. Кончилось оно тем, что старосту православной церкви присудили к месячному тюремному заключению, якобы за ложный донос. Спросят: как это возможно? А очень просто: тянули дело лет шесть, из низших судебных инстанций перенесли дело в высшие инстанции, требовали тяжущихся и свидетелей в суд за 150–160 верст в самую горячую рабочую пору, выслушивали и без всякого результата отпускали домой. Свидетели измучились, жаловались на разорение. Управляющий имения Пудерскюль, якобы из сострадания, сказал свидетелям: «Дураки вы! ужели вы думаете, что православный когда-либо возьмет верх над лютеранином?»

– Да что же нам делать? – отвечают свидетели.

– Да скажите, что вы ничего не видали и не слыхали.

– Да мы присягали.

– Пустяки, заявите только, что вы ничего не видали и не, слыхали, и вам ничего не сделают.

И в самом деле, измученные свидетели стали противоречить друг другу: православные продолжали утверждать, что кощунство действительно было совершено, а лютеране каялись, что говорили неправду. Показания свидетелей, как противоречивые, были отвергнуты, а староста православной церкви за клевету понес законную кару. Таких процессов, хотя менее возмутительных, было не мало, исход их был большей частью вышеописанный. Православные со временем стали умнее: подавляли горе и негодование и молчали. Кощунства совершались обыкновенно в местах большого сборища народа: на помещичьих сенокосах и полях и при других огульных работах, куда собиралась вся волость¹⁰⁸.

He позабыли враги православия и школ. Образованием народа они позаботились воспользоваться в своих целях: или чтобы из детей православных воспитать лютеран, или чтобы оставить детей православных безграмотными. Хозяева лютеране, у которых дети православных батраков находились в услужении, не отпускали их с другими детьми в назначенные дни в школу. Православные священники требовали их к себе на испытание, умеют ли они читать и знают ли молитвы, назначая для того воскресные дни, но хозяева, зная, что их властям это будет приятно, отвечали: «Нам летом и в воскресенье необходим пастух, – и в воскресенье нужно носить хворост, зимою согревать воду, поить скотину. Требования священников, чтобы волостные правления обязывали крестьян-хозяев отпускать детей на испытание и наставление, давали мызной полиции только повод издеваться над такими требованиями. Бывали случаи, что священники обращались к помещикам лично, прося, дать им возможность исполнить свой долг относительно православных детей. Более деликатные отговаривались, что это не в их власти, что это дело волостных правлений, а волостные правления помимо воли помещика не делали ничего. Другие высылали на крыльцо прислугу сказать священнику, что они не могут принять русского священника. Все это подавляющим образом действовало на народ: заявившие желание перейти в православие, из опасения еще больших угнетений, отступились, перешедшие в православие поникли головой¹⁰⁹.

Видя, что почва достаточно подготовлена, пасторы и их многочисленные посредники и помощники усилили свою пропаганду. Они стали действовать смелее и решительнее. Ими постоянно говорились проповеди на темы: «Когда спали пастыри, пришли волки»; «Бойтесь волков, приходящих к вам в овечьей шкуре». К ним прибавилась новая – «О блудном сыне». Между тем православные священники – согласно предписаниям – строжайше должны были воздерживаться от проповедей полемического характера¹¹⁰.

Можно ли удивляться поэтому, что в начале 1864 г. светские власти Лифляндской губернии в мнимых заботах о нуждах народа довели до сведения Государя, что православные латыши и эсты Прибалтийского края желают возвратиться в лютеранство, религию отцов своих и дедов, и что неудовлетворение их желания может повлечь за собою нежелательное волнение в Прибалтийском крае.

Граф Бобринский и его ревизия в Прибалтийском крае. – Обозрение Рижской епархии преосвященным Платоном, Архиепископом Рижским и Митавским, в июне и июле 1864 г. – Беседы преосвященного в Лемзале и Абелите. – Причины неудовольствия православных латышей

Для проверки на месте слухов о желании православных латышей возвратиться в лютеранство, в прибалтийский край послан был для ревизии графом Бобринским. Враги православия позаботились о том, чтобы всему дать желательную окраску, и чтобы все выставить в выгодном для них свете. Вследствие этого граф Бобринский истинного положения дела легко мог ни увидеть, ни услышать. «Очевидцы события свидетельствовали, что граф, как и подобало его высокому положению и важности миссии, был окружен всевозможными попечениями высшего остзейского дворянства: видел перед собою тех, кого дворянству угодно было показать ему, слышал то, что дворянству угодно было сказать ему, словом, он носился на такой высоте, с которой, при всем добром желании, не увидишь и не услышишь роющихся в земле смертных. Крестьян по большей части собирали в помещичьих дворах: кто являлся перед высоким сановником и, кто говорил, этого, разумеется, в должную известность не приводили»¹¹¹.

Каково было истинное положение дела, об этом легко заключить из записок о. Полякова, бывшего спутником и переводчиком высокопреосвященного Платона, Архиепископа Рижского и Митавского, при обозрении последним епархии в июне и июле месяцах 1864 года.

«Эстляндский помещик, граф Сиверс, сказывал мне, повествует в своих записках о. Поляков, что по приезде графа Бобринского в Эстонский край, он встречен был толпами недовольных правительством эстов, которые громко заявляли желание перейти обратно в лютеранство. Причиною такого перехода они выставили то, что будто бы отцы их, из-за земных выгод, приняли православие, но что, не получивши оных, они желали бы перейти в прежнюю веру – лютеранство. При этом они будто бы указывали, что им в православии надобно нести большие повинности и налоги п терпеть разные невыносимые невзгоды. Таковы были слова графа Сиверса».

При личном свидании, Эйхенангернский священник Андрей Поляков осмелился спросить у архиепископа Платона: правда-ли то, что по прибытии из Эстляндии графа Бобринского, был учрежден совет, на котором присутствовали: сам Государь Император Александр II, архиепископ Платон, министр внутренних дел Валуев и обер-прокурор св. синода? На совете этом якобы было положено: уволить недовольных православием латышей и эстов в лютеранство. Все были согласны, но архиепископ Платон будто бы не изъявил на это своего согласия, прося у Государя Императора позволения отправиться в свою епархию (архиепископ присутствовал тогда в святейшем синоде), чтобы лично убедиться в справедливости неудовольствия латышей и эстов на православие. Архиепископ, несмотря па щекотливый вопрос священника, отвечал ему утвердительно. Получив дозволение, архиепископ Платон, пo приезде в Ригу, отправился по епархии, посетив 10 июня 1864 года г. Лемзаль.

Так как его преосвященству благоугодно было на другой день, 11-го июня, совершить литургию в Лемзальской церкви, то для сослужения ему вместе с другими, был назначен и священник Поляков, которому, кроме того, архипастырем поручено состоять при нем переводчиком при беседе архипастыря с прихожанами не только в Лемзальской, но и в Уббенормской, Залисской и Вольмарской церквах, к которым и сопутствовал архипастырю свящ. Андрей Петров Поляков¹¹².

Чрезвычайно интересны, поучительны и драгоценны эти «записки» малоизвестного священника А. Полякова, как незаменимое историческое свидетельство очевидца бесед преосвященного Платона с колебавшимися в своем православии латышами и эстами.

11-го июня 1864 г. преосвященный служил литургию в г. Лемзале. По совершении литургии, архипастырь, разоблачившись и надев мантию, с жезлом в руках вышел на амвон и в продолжение двух часов беседовал с прихожанами, передавая свои слова через переводчика.

Много поучительного было сказано архипастырем Лемзальским прихожанам, так что «всего сказанного я не запомнил», говорит ο. А. Поляков в своих записках.

Беседа архипастыря основывалась на том, чтобы православные жили по православному. Как им держать себя в отношении к иностранцам, как исповедовать и любить свою веру; как любить Бога и государя, покровителя православной церкви, как иногда надобно терпеть, памятуя о терпения апостолов и прочих людей первых веков христианства, которые были также подобострастные люди, но которые со смирением и долготерпением много терпели, потому что в настоящей жизни страдания неизбежны.

Был юным я и состарился, так говорит святой Давид, и не видал праведника, оставленного и просящего хлеба. Так и вас, продолжал архипастырь, не оставит Бог и правительство; только окажитесь достойными этого попечения.

Окончив свою беседу, архипастырь вступил с прихожанами в разговорную речь.

Послышались в церкви возгласы: «Отпустите нас от православия, от русской веры». Архиепископ со спокойствием спросил, что побуждает их к отступничеству от православия? Иные говорили, что из-за православной веры не могут получить хозяйства; другие, что их из-за православия гонят, унижают. Иные, в небольшом количестве возражали, что они не жалуются на иноверцев, из-за веры их не притесняют, и сами они православную веру не презирают, но вера эта для них чужда: они не могут соблюдать ни постов, ни прочих обычаев этой религии, что отцы их привели детей своих, бывших в бессознательном положении, в эту веру и проч.

Так как шум в церкви увеличивался, иные говорили об одном, другие об другом, третьи заявляли, что охотно желают остаться в православной вере, но просят только защиты от иноверцев, иные просили, чтобы их отделили от лютеран, то архиепископ дабы прекратить беспорядочный говор, исходивший из уст целой тысячи, просил прихожан успокоиться и не заглушать его речей. Когда тысячеустный говор утих, архиепископ предложил прихожанам успокоиться и избрать из среды своей несколько почетных и доверия достойных мужей и поручить оным, во имя целого прихода, продолжать разговор с архиепископом и заявлять по порядку о своих духовных нуждах; тогда, говорил архиепископ, можно будет лучше понять дело, и что будет в разговоре их достойным приятия и важным, будет им принято во внимание, но что будет не достойно, то будет отвергнуто.

По сему прошению предстал пред архиепископом Лемзальский церковный староста, крестьянин и латыш по происхождению, и заявил, что он избран от лица всего прихода беседовать с архипастырем.

Церковный староста, казавшийся по наружности весьма почтенным, обратился к архиепископу с следующею речью:

«Высокоуважаемый архиепископ и наш милостивейший отец! Я не в состоянии пред вашею честью высказать всего, что бы следовало от имени лемзальских прихожан, поэтому всенижайше прошу ваше высокопреосвященство принять от меня сию бумагу, в которой изложено все тο, о чем лемзальский православный приход поручил мне просить ваше высокопреосвященство». Сказав это, староста подал бумагу архиепископу. Архиепископ, приняв бумагу и раскрыв оную, сказал: «Друг мой! бумагу эту я приму, и что могу исполнить по вашей просьбе, то исполню, по все-таки тебе следует во всеуслышание, хотя вкратце, в простых и верных словах высказать предо мною: что и чего лемзальские православные прихожане просят в сей бумаге. Говори смело и просто, – продолжал архиепископ, – чего вы желаете?». Обнадеженный кроткими словами архипастыря, церковный староста продолжал: «Мы, латыши, верные дети своего государя, за своего царя хотим стоять до последней капли крови, как и все истинно русские люди; это сыны латышей, состоя в русских полках, искони заявили и ныне заявляют своими делами, воюя за любезное свое отечество и проливая кровь свою.

«Желая еще крепче соединиться с возлюбленным императором и людьми русскими, великое множество латышей приняло православную веру, в которой и хотим охотно пребывать до скончания жизни. Но мызники поступают с вами весьма тяжко за принятие православной веры. Если кто из православных пожелает получить крестьянский участок, то ему долго, долго приходится искать этого, до тех пор, пока совсем не разорится в отыскивании. Если православный приходит в какую-либо мызу просит об отдаче крестьянского участка, то его прежде всего спрашивают, какой веры он? и когда узнают, что православный, то ему говорят: участка получить в аренду нельзя.

«Итак, он долго может разъезжать и отыскивать, но повсюду получит вышеупомянутый ответ. A если где и найдет милость и получит участок, то его сейчас же спрашивают: обяжется ли он работать и на лютеранские церкви и школы и нести повинности в пользу лютеранских пасторов и школмейстеров с прочими лютеранами, и если согласится, то получает участок. Желая получить в аренду участок, почти все православные хозяева, поневоле, соглашаются исполнять сии условия. Все это очень тяжко и грустно, и становится еще больнее от их насмешек, коими осыпают они нас по этому поводу.

«Посему просим все сие доложить высшим властям, что нам, латышам, единоверцам государя, весьма тяжко».

На сию жалобу старосты архиепископ, обратясь к прихожанам, спросил: «Правда ли то, что высказал староста от имени лемзальских православных прихожан?» На сие вся церковь громовым образом ответила: «Воистину, сущая правда! Да, да! Истинно, действительно, так!» «Все сие – сказал архиепископ, – что лемзальская церковь чрез своего старосту заявила, я сообщу лифляндскому генерал-губернатору, которому всемилостивейшим государем нашим вверено начальство над сим краем, и надеюсь, что впредь с вами поступать так не будут. А что иной раз вы бываете огорчаемы так, или иным образом, то никто не может отвратить этого, потому что между людьми всюду бывают огорчения; земля не небо: на небе ангелы, там и совершенный мир».

Пернигельским прихожанам, числом до 40 человек, которые заявляли желание отступничества от православия, говоря, что русская вера для них чужда, что в русской вере обряды для них неудобоисполнимы, как-то: поклоны, посты и пр. и вообще они русской вере не научены и ее не понимают, архиепископ отвечал: «А лютеранская вера знакома вам? Скажите же мне учение лютеранской веры». Некоторые молча думали и, будучи не в силах ответить, сказали: «Не знаем». «Сейчас же вы сказали, что православной вере не научены и не знаете, а лютеранская вам знакома; между тем не знаете учение лютеранской веры и сами себе противоречите». А относительно постов архиепископ выразил следующее: «Не в посте только состоит учение веры православной. Если у тебя во время поста решительно нет никакой постной пищи, то тебя не осудит церковь, если ты, для утоления голода, будешь употреблять умеренно и непостную пищу, хотя бы и мясо, но не ешь только мясного. Но если ты во время поста имеешь и постную пищу, но желаешь есть мясо и прочую, запрещенную в посту пищу, то не грех ли тебе быть ослушником святой православной церкви, которая, как чадолюбивая мать, печется о спасении твоей души, стараясь сохранять тебя от похотения плоти?

– Отцы наши, без нашего ведома и сознания ввели нас в эту веру, сказали некоторые.

– Отцам закон не возбраняет вводить детей своих в ту веру, которую сами исповедуют, – возразил архиепископ, – поэтому они вполне законно поступили, присоединив вас к той вере, которую сами исповедают.

Иные в толпе возражали, говоря: «Лютеранская вера – наша старая вера, вера прадедов наших, поэтому мы останемся в ней». Архиепископ отвечал: «Древняя вера прадедов ваших была вера языческая, но не та, в которую вы обратиться желаете. Прапрадеды ваши были язычники, потом сделались католиками, потом лютеранами, потом православными п опять хотите сделаться лютеранами; скажите, на что это похоже? Прислушайтесь, как дико звучит даже и для уха такая меновая торговля верою». После этих слов водворилась совершенная тишина. Беседу свою в Лемзальской церкви, продолжавшуюся более двух часов, утомленный архипастырь заключил следующими словами: «Некоторые из жалоб ваших основательны, и как заслуживающие внимания, подлежат удовлетворению, но некоторые жалобы не только не основательны, но и безнравственны, потому и не могут быть удовлетворены»¹¹³.

Подобная же знаменательная и памятная беседа была ведена преосвященным Платоном и в Уббенормской церкви, помещавшейся в крестьянском дворе, Позендорфской волости, под именем Абелит.

Это единственное в своем роде обозрение епархии навсегда останется памятным для рижской паствы. Преосвященному Платону, после этого посещения епархии, были вполне ясны причины неудовольствия латышей. Усмотренные архиепископом Платоном причины недовольства православных в Лифляндии были следующие: бесцеремонно-пристрастное отношение местных землевладельцев, местных судов и местной полиции к перешедшим в православие крестьянам и вышеизложенная утонченная пропаганда лютеранского духовенства. Тягостнее всего было для православных то унижение, какое они испытывали от лютеран, их же собратьев, но, в силу того, что они лютеране, пользовавшихся житейским благосостоянием, преимуществами во всех отношениях, – затем скудость, бедность и невзрачность православных храмов сравнительно с грандиозными лютеранскими церквами¹¹⁴.

Устав Рижского Петропавловского братства. – Из поучения при открытии братства – Перемещение архиепископа Платона из Рижской в Донскую епархию

Во время обозрения Рижской епархии в 1864 г. архиепископ Платон не мог не убедиться, что среди перешедших в православие латышей и эстов действительно встречается не мало таких, которые желают возвращения в лютеранство. И причины этого настроения латышей и эстов были ясны для всякого непредубежденного наблюдателя. Всевозможные притеснения латышей со стороны немецкой администрации, полиции, помещиков и духовенства, чрезвычайно убогая обстановка православных церквей сравнительно с немецкими кирками – вот главные причины начинавшегося движения латышей к возвращению в лютеранство. Для борьбы против притеснений латышей у православной иерархии Прибалтийского края не было средств, для устранения же не благолепия в православных церквах – изыскать средства представлялась возможность: нужно только было озаботиться учреждением братства.

В 1866 г. архиепископ Платон пригласил к себе более влиятельных членов православной церкви г. Риги для совещания о составлении проекта «устава Рижского Петропавловского Братства». Составленный проект устава был отлитографирован в количестве 360 экземпляров и роздан всем, принимавшим участие в совещаниях, для окончательного обсуждения и представления письменно своих соображений.

Цель и задачи предположенного к открытию братства настолько отвечали религиозно-нравственным и общественным потребностям православных Прибалтийского края, что все православные с нетерпением ожидали открытия братства, возлагая на него богатые надежды. 8-го января 1867 года было назначено общее собрание лиц, выразивших желание поступить в число братчиков, для окончательного выслушания разработанного устава. Его Высокопреосвященством Платоном, архиепископом Рижским, Митавским и Ревельским совершена была божественная литургия в Петропавловском соборном храме и молебствие о преуспеянии упреждаемого братства.

Собрание одобрило устав, и утверждение его архиепископом Платоном последовала 25-го января 1867 г.¹¹⁵

He долго после этого оставался на Рижской кафедре высокопреосвященный Платон, Архиепископ Рижский и Митавский. В марте же последовало его перемещение в Донскую епархию. Каким неподдельным чувством, грусти полны строки записок о. Полякова об этом событии¹¹⁶.

С чувствами глубокой преданности воле Божией, искренней любви к пастве, пастырям и пасомым прощался преосвященный Платон с своею рижскою паствою. Все, что волновало его душу в эти минуты, им выражено было в прощальном слове, которое является своего рода историческим документом относительно характера деятельности преосвященного Платона. Приводим это слово.

«Возлюбленные мои братия и чада! Вам известно, что по воле благочестивейшаго Государя нашего, или, лучше сказать, по распоряжению самого Господа, действующего на земле чрез помазанников своих, я переведен из здешней в другую епархию. Ныне я совершил в сем храме последнее служение мое и должен теперь разстаться с вами, быть может, на веки!..

Более 18 лет управлял я Рижскою епархиею и, могу сказать по совести, старался привести ее в надлежащее устройство. Сколько при этом имел я забот, трудов, разных огорчений, считаю лишним объяснять теперь. Но, к сожалению, мои заботы, труды не увенчались желанным успехом, по известным обстоятельствам, и я оставлю теперь Рижскую епархию не в том состоянии, в каком хотел видеть ее. Молю Господа, чтобы преемник мой, будущий архипастырь ваш, был счастливее меня и успел достигнуть того, чего я желал для блага православной Церкви и чад ея в здешнем крае.

Во все время управления моего Рижскою епархиею, вы, братия, оказывали мне любовь и послушание, а в последнее время трогательно выразили сожаление ваше о разлуке со мною, и теперь я вижу слезы, слышу рыдания ваши. Благодарю вас, возлюбленные, за такую расположенность ко мне; но скажу вам словами Спасителя: не плачьте обо мне. Почти 28 лет стоял я на страже православия в Западном и Прибалтийском краях, и во все это время находился в нелегкой борьбе с разнородным иноверием; а теперь довольно устарел и силы мои стали ослабевать от лет и трудов. Поэтому бремя управления такою епархиею, как Рижская, и в таком крае, как здешний, – сделалось для меня тягостным; я благодарю Бога и всемилостивейшего государя нашего, что они сняли с меня это бремя и посылают на служение в такую мирную и благорастворенную страну, в которой могу найти отдых и успокоение для утомленного моего духа. Не плачьте и о себе, разлучаясь со мною; но утешайте себя мыслию, что Господь, пекущийся о святой своей церкви, пошлет вам вместо меня такого архипастыря, который, может быть, будет лучше меня и благопотребнее для вас по нынешним обстоятельствам рижской епархии. Итак, умерьте вашу скорбь о разлуке со мною и отпустите меня с миром. Братия, я любил вас искренно, от души желал добра и охотно делал оное, по мере средств моих. He помню, чтобы я кому из вас желал чего-нибудь худого, или намеренно сделал кому либо неприятность. Если же я неумышленно оскорбил кого словом, делом и мыслию, то смиренно прошу простить меня по-христиански. А если кто из вас, сверх чаяния моего, питает неприязнь ко мне, или сделал что-нибудь неприятное для меня, то я не только прощаю его, но и молю Господа отпустить ему такой грех.

Други мои, я не раз внушал вам мир и взаимную любовь: завещаю вам это и ныне при последней моей беседе с вами. Любите друг друга искренно, как Бог заповедал, помогайте один другому в нуждах и не ссорьтесь между собою. Вы составляете в здешней стране малое стадо, при том слабое во всех отношениях. Поэтому живите между собою как можно дружнее, действуйте во всем единодушно, поддерживайте в себе русский дух, будьте тверды в православии и старайтесь благоугождать Господу исполнением святых Его заповедей. Это даст вам такую крепость и силу, что вы, при помощи Божией, будете непобедимы против всех явных и тайных врагов ваших.

А вы, сослужители мои, внимайте, по слову апостола, себе и всему стаду, в котором Дух Святый поставил вас блюстителями, пасти церковь Господа и Бога, которую он приобрел Себе кровью Своею. Вы знаете, каковы обстоятельства пасомаго вами стада, знаете, как нужны вам ныне благоразумие и бдительность, твердость духа и самоотвержение; старайтесь же иметь такия качества и будьте всегда делателями непостыдными. Вы служили при мне хорошо, я с удовольствием свидетельствую об этом, а теперь, если можно, служите еще лучше, будьте еще внимательнее к вашим паствам и всемерно старайтесь утвердить их в святой нашей вере, которой так не благоприятствуют обстоятельства здешняго края и дух нынешняго времени. He унывайте, а тем паче не ослабевайте в исполнении священных ваших обязанностей от тех неприятностей, с которыми сопряжено ваше служение, но укрепляйте себя надеждою на помощь Божию и действуйте на поприще вашем мужественно, как подобает добрым воинам Христовым. Помните слова Пастыреначальника вашего: «претерпевый до конца, той спасен будет (Матф. 19, 28). Я желал бы, возлюбленные, продолжать настоящую беседу мою, чтобы продлить удовольствие последняго свидания с вами, но мое слово изнемогает от избытка чувств, волнующих ныне мое сердце, и время моего отшествия от вас настало. Итак, простите!»

Помяните меня иногда в ваших молитвах, а я никогда не забуду вас и сохраню любовь мою к вам не только до гроба, но возьму ее и во гроб, предстану с нею Отцу небесному п буду вечно молить Его о вашем спасении. И ныне, взывая к Нему из глубины сердца моего: «Призри с небесе, Боже, и виждь и посети виноград сей, и утверди и, его же насади десница Твоя!» Храни его, Господи, под кровом Твоим в мире и благоденствии, озаряй и согревай его лучами благодати Твоей; сотвори его плодоносным на всякое дело благое; огради его Твоим промыслом от всех зол и напастей!

Прощайте, возлюбленные! Благословение Божие да будет над вами всегда, ныне и присно, и во веки веков! Аминь».¹¹⁷

Наказания Божии, постигшие отступников и врагов православия. – Внезапная болезнь и неожиданная смерть Марко Гутмана и Мелании Цельмс

Лютеранские пасторы, немецкие помещики и все, сочувствующие немецкому духу в Прибалтийском крае, добились того, чего желали. С 1865 г. со времен «отмены подписок», для лютеранской пропаганды среди православных латышей открылись широкие двери, и среди прежде бывших православных латышей появились отступники и враги православия. Нo Бог поругаем не бывает, и в жизни отступников от православия было несколько поразительных случаев карающей Десницы Божией. В «Записках» о. Полякова передается o некоторых таких случаях; остановимся на особенно выдающихся.

«С 1865 г. начало появляться открытое отступничество от православия в моем приходе, – повествует о.      Поляков в своих записках.

Опишу здесь первый пример наказания Божия за отступничество от православия: мызы Бреслау, двора Кисуль, православный крестьянин Марк Гутман, 41 года, женатый на лютеранке, окрестил осенью 1865 г. дитя свое в лютеранство.

В первый день 1866 г. является ко мне мызы Бреслау, двора Кисуль, крестьянин Яков Гульбис, с требованием, чтобы один из нас ехал с ним для приобщения умирающего Марка Гутмана.

Приехав в деревню Кисуль и вошедши в избу, я увидел потрясающее зрелище. Гутман лежал в одной сорочке на полу в ужасных мучениях, стоная и кидаясь со стороны на сторону; живот его и нижние части распухли в ужасающих размерах, глаза страшно выкатились. Увидев меня, он жалобно застонал: «Батюшка! батюшка, милый! сжальтесь надо мною, сжальтесь! Посмотрите на мой живот, я ужасно страдаю... Думал, что и не дождусь вас».

– Хочешь-ли раскаяться в грехах своих и приобщиться св. тайн? – сказал я.

Умирающий жалобно простонал: «Хочу, хочу! Я тяжко согрешил против своей веры, пред священниками... Сжальтесь надо мною!»

– Хочешь ли хоть теперь-то присоединить к православию свое дитя, окрещенное в лютеранство? – сказал я, – и раскаиваешься ли ты в этом худом поступке?

– Хочу, сказал умирающий, «и крепко сожалею, что так худо поступил!»

Опасаясь, чтобы больной не умер без покаяния, я немедленно приступил к совершению таинств, пригласив домочадцев вместе со мною усердно помолиться Богу о помиловании Гутмана. Все присутствовавшие пали на колени и усердно читали за мною молитву Господню, символ веры и псалом 50. По совершении таинства покаяния и по причащении Гутмана, я сказал ему: «Возлюбленный по духу сын мой! Бог не хочет смерти грешника, но желает, чтобы все спаслись и в разум истины пришли. Поэтому Он не хотел, чтобы ты умер как нераскаянный великий грешник и как отступник, но благоволил, чтобы ты скончался истинным христианином. Да благословит же душа твоя Господа, и вся внутренняя твоя имя святое Его. He забудь тех благодеяний, которые даровал тебе Господь. Он, милосердый, простил тебе грехи твои, исцелил смертельные раны души твоей, украсил тебя благодатью покаяния, вселился в тебя посредством св. причащения. Теперь, когда ты чистосердечно раскаялся, когда пред тобою открываются врата небесные, когда душа твоя готова предстать страшному суду Христову, скажи во услышание всем: желаешь ли от всего сердца, чтобы младенец твой, окрещенный в лютеранство, был присоединен к православной вере, к которой принадлежишь ты?»

Умирающий сказал: «Да!»

– Слышите ли предмертвую волю умирающего? – сказал я окружающим: – он желает, чтобы младенец его, окрещенный в лютеранство, был присоединен к православию. «Возрадуемся же», сказал я, «со святыми ангелами, которые радуются о едином грешнике, кающемся, более, нежели о девятидесяти праведниках, не требующих покаяния». Сказав это, я прежде осенил умирающего крестным знамением и с удовольствием заметил, что какое-то неземное спокойствие осенило лицо его, прежде такое страшное: он лежал спокойно, уж более не метался, не стонал и не чувствовал тошноты. До моего же прибытия все эти симптомы таинственной болезни страшно мучили его. «Буду со всею церковью молиться о тебе Господу Богу», сказал я умирающему, «и пришлю тебе сегодня заздравную просфору». После сего я с миром оставил хижину, где совершилось такое поразительно-чудесное происшествие, которое никогда не изгладится из памяти моей, и поехал домой. На другой день, 2 января, я получил известие, что Марк Гутман скончался в этот день в три часа утра»¹¹⁸.

А вот π другой, не менее поучительный пример наказания Божия за отступничество. «В первых числах июля месяца 1867 г. приходит ко мне бывший мой прихожанин, Егор Августинов Цельме, проживавший до апреля месяца 1867 г. в течение десяти лет в Залисском приходе, и объявляет о переходе своем во вверенный мне Эйхенангернский приход.

«При этом, Цельме заявил мне неохотно, но случайно, (ибо он, как оказалось, намеревался совратиться в лютеранство и скрыть даже принадлежность свою к православию), что у него родился ребенок, которого жена имела намерение окрестить в лютеранство. Хотя я и увещевал сего крестьянина крестить дитя свое в православие, представляя ему и то, что и жена его Мелания Владимирова, принадлежит к православию, но он, на все мои посильные убеждения, отвечал грубостями, свойственными отступникам православия, и остался непреклонным, сваливая всю вину на жену свою. «Если жена твоя виновата в намерении окрестить дитя в лютеранство, то Бог накажет ее, буде она не обратится», сказал я после продолжительных убеждений, и просил его передать слышанное от меня жене его.

«Чрез несколько дней, тесть Цельмса и он сам являются ко мне и объявляют, что жена Цельмса, Мелания Владимирова 14-го июля скончалась от кори, и что труп ее почернел так, что страшно было и взглянуть. «Верно наказание Божие постигло дочь мою», сказал отец ее, «за то, что она окрестила дитя свое в лютеранство, презрев жалобы и просьбы ваши». На просьбу мою рассказать об обстоятельствах крещения младенца и смерти матери, отец ее, крестьянин Владимир Оасе рассказал мне следующее:

«Дня за два пред смертью, родила дочь моя младенца, которого предопределила окрестить в лютеранство, приготовив предварительно все нужное для крещения: ризки, шапочку, срачицу и проч. Когда ребенок

родился, он был окрещен по лютеранскому обряду. Будучи от природы весьма крепкого телосложения, Мелания Владимирова и после родов была, по отношению к здоровью, в самом благонадежном состоянии. Но лишь только совершилось крещение младенца, она почувствовала себя дурно и просила послать за своей матерью, но та не успела еще и прийти к ней, как она была уже мертва. После смерти появилась на теле ее мелкая высыпка, и тело покрылось как бы черною корою, что и приписывают крестьяне – кори, известные симптомы которой над умершей предварительно вовсе не существовали, по показанию самих же домочадцев. Выслушав показание отца ее, Владимира Оасе и мужа Цельмса, я, по приличном внушении и убеждении последнего пребывать неуклонно в православии, присовокупил, что «Бог поругаем не бывает».

«При погребении умершей Мелании Оасе, совершенном 17-го июля 1867 г., я сказал поучение, в котором, изображая поступок покойной и горестное его последствие, со всею христианскою любовью испрашивал у Господа Бога оставление грехов усопшей вообще, и греха крещения в иноверие своего младенца, который был мною впоследствии присоединен к православию»¹¹⁹.

He оставлены были без небесного вразумления и некоторые из деятелей лютеранской пропаганды среди православных латышей¹²⁰.

50-летие Рижской епископской кафедры и близость 35-летия Петропавловского братства. – Деятельность Петропавловского братства. – Бедственное положение церквей в начале деятельности преосвященного Платона. – Письмо преосвященного Платона братству. – Жертвователи на церкви в Прибалтийском крае. – Воззвание братства

Прежде чем закончим скорбную повесть о тех бедственных и тяжелых обстоятельствах, при которых существовало и насаждалось православие в Прибалтийском крае, вспомним с глубокою благодарностью о благотворной и, можно сказать, незабвенной деятельности на пользу православия и народности тех, чьи имена навсегда останутся памятными для истории православия в Прибалтийском крае: это – Рижское Петропавловское братство и приснопамятные православные епископы, «право-правившие слово истины» в этом крае. Тем благовременнее сделать это, что 1-го июня 1900 г. исполнилось уже 50-летие епископской Рижской кафедры, а в 1902 г. исполнится 35-летие трудов братства на пользу православия и народности в Прибалтийском крае.

Рижское Петропавловское братство в истории православия в Прибалтийском крае имело и имеет огромное значение. Это значение братства основывается на тех задачах и целях, которые поставлены себе братством. Сооружение и поддержание в возможном благолепии православных храмов, снабжение их богослужебными принадлежностями, соблюдение в них надлежащего порядка и благочиния во время богослужения, распространение между православными христианского просвещения чрез заведение и поддержание в православных приходах училищ и библиотек, при неослабном надзоре за преподаванием в приходских я других православных училищах в духе христианского благочестия и любви к Царю и отечеству; вспомоществование православным жителям Прибалтийского края в их нуждах, по мере средств и возможности, – вот те религиозно-просветительные задачи и цели, которые, со времени основания братства и до настоящего времени, составляют его жизнь и деятельность на пользу церкви и отечества.

В биографическом очерке: «Пятидесятилетие должностной деятельности высокопреосвященного Платона» дается следующее описание церквей Рижской епархии, при вступлении преосвященного Платона в управление этой епархией.

В Остзейском крае 50-х годах сельские православные церкви большею частью имели временное помещение то в домах военных постоев, то в частных строениях и не редко в таких, куда заглянуть было неприятно, например, в винокурнях, кузницах, сараях, в которых рядом с церковью запирался скот. Убожество облачений было страшное; многих необходимых церковных вещей вовсе не существовало. В иных церквах иконостас состоял из простой тесовой перегородки, на которой развешивались присланные из другой епархии, значительно утратившие свой вид, иконы разной величины. Такое жалкое положение церквей естественно отталкивало простой народ от православия и ослабляло привязанность к нему тех, которые уже присоединились¹²¹.

Дела братству предстояло много. А при тех препятствиях и затруднениях, которые в Прибалтийском крае постоянно встречали русские и православные в своей деятельности, братчикам нужно было иметь много энергии и веры в свое дело, чтобы не ослабевать, особенно на первых порах. Враги православия и народности в этом крае предсказывали братству полный неуспех и скорое прекращение его деятельности. Даже среди русских и православных встречались сомневавшиеся в успешной деятельности братства. He удивительно поэтому, что даже в сердце основателя братства – высокопреосвященного Платона являлись иногда мысли о возможной малоуспешности братства в его благих целях и задачах. Некоторым доказательством этого может служить следующее письмо его братству от 16-го апреля 1869 г.

«Прочитав отчет Рижского Петропавловского православного братства, я искренно радуюсь, что это братство не только существует, но и проявляет свою жизнь разными благотворительными действиями, по мере сил его. Молю Господа, чтобы надежда, выраженная братством в конце его отчета, вполне осуществилась. Теперь, как видно из газет, в Прибалтийском крае повеял иной ветер, благоприятный для русских, a с тем вместе пробудился русский дух и заговорило русское слово. Поэтому можно надеяться, что дела православия и русского православного братства примут теперь в этом крае другой ход, тем паче, что в сердце России возбудилось сочувствие к ним. Утешая себя такою надеждою, призываю благословение Божие на всех членов Рижского Петропавловского братства и советую им действовать на их поприще благодушно, памятуя слова Спасителя: «Не бойся, малое стадо» Религиозно-патриотическое дело просвещения эстов и латышей светом православия нашло себе отклик в сердцах многих истиннорусских и православных людей. Отчеты Петропавловского братства за прошлые годы испещрены именами и фамилиями жертвователей, во главе которых стоят Высочайшие Особы. С чувством благоговейной благодарности вспоминаются эти жертвователи, эти созидатели «русского дела» в Прибалтийском крае. На нужды православных церквей в Прибалтийском крае жертвовали: Государь Император Александр II Николаевич¹²², Государыня Императрица Мария Александровна¹²³, Государь Наследник, впоследствии Император Александр III Александрович, Великий Князь Владимир Александрович. Кроме этих пожертвований от Высочайших Особ на имя братства поступали самые разнообразные пожертвования от разных лиц и учреждений. Видное место среди этих жертвователей принадлежит: основателю братства – высокопреосвященному Платону, пожертвовавшему 1,000 рублей, и другим почетным председателям братства – преосвященным рижским и митавским – Вениамину, Серафиму, Филарету, Донату, Арсению. Из светских лиц выдающимися жертвователями были – Ю.Ф. Самарин, граф A.Е. Комаровский, петербургский купец И.И. Четвериков, В.В. Перцев, И.П. Веденисов, В.П. Макшеев, Г.С. Ломоносов и множество других лиц разных званий и состояний; среди них было не мало желавших остаться неизвестными.

Для умножения своих средств Петропавловское братство иногда обращаясь с воззваниями к разным благотворителям. Так, например, совет братства, радея о приращении своих средств, в 1887 г., с благословения и разрешения преосвященного Доната, епископа рижского и митавского, решился обратиться с воззванием к ревнителям православия и благолепия храмов Божиих о пожертвованиях в пользу православных сельских храмов Прибалтийского края. Для этой цели было напечатано и разослано тысяча экземпляров устава братства, отчета за 1886 г. и воззвание следующего содержания:

«Просвещаемые светом истины латыши и эсты на прибалтийской окраине нашей радостно вступают в лоно православной Церкви. В последние пять лет новообращенные образовали семнадцать новых приходов, а всех православных в прибалтийских губерниях насчитывается до 216,000. Правительство строит храмы и учреждает причты для новых чад нашей церкви. Но поддержание благолепия храмов и доставление вновь обращенным утверждающего в вере чтения составляет дело прихожан.

При бедности этих последних общество православных должно прийти к ним на помощь. Ради этой помощи двадцать лет тому назад основано в Риге его высокопреосвященством, бывшим архиепископом рижским и митавским, Платоном, православное Петропавловское братство.

Всегда памятные радетели православия и русского дела дали первые средства братству: Юрий Ф. Самарин пожертвовал 10,000 руб. и граф A. Е. Комаровский – 10,000 руб.

С Божией помощью братство в течение 20 лет исполняло посильно свою задачу. Оно служило посредником между ревнителями благолепия православных храмов и печальниками о просвещении народа в духе православия с одной стороны и нуждающимися в помощи бедными приходами – с другой.

К сожалению, особенно в последние годы средства братства оказались далеко недостаточными для удовлетворения самых настоятельных нужд новообращенных, число которых увеличивается постоянно.

Братству остается возложить свои надежды на доброхотные пожертвования русских людей. Пример таких приношений подан с высоты престола: в течение истекшего года несколько храмов Прибалтийского края получили от щедрот их Императорских Величеств облачения и утварь. Да не останется этот высокий пример без подражания! Нужды велики и сродства к их удовлетворению требуются значительные, но из малых взносов может образоваться помощь, которая утешит новообращенных и будет свидетельствовать о братской любви к ним великого православного народа.

Поэтому Рижское Петропавловское братство с благословения его преосвященства, епископа рижского и мотовского, обращается к вам с покорнейшей просьбой по мере возможности подать руку помощи – деньгами или церковной утварью – нуждающейся православной церкви в Прибалтийском крае, равно и словом убеждения влиять на близких вам ревнителей благочестия и благолепия храма Господня"¹²⁴.

И, благодарение Богу, голос братства, искавший себе отклика у православных, как мы видели, действительно находил его у различных ревнителей православия и благолепия храмов Божиих.

Заботы братства о школах. – Братский дом, библиотека. – Издание проповедей. – Самаринский капитал. – Патриотический характер деятельности братства

Деятельность Рижского Петропавловского братства, согласно его уставу, имела в виду, кроме благоукрашения православных храмов, и религиозно-нравственное просвещение принявших православие латышей и эстов. Поэтому заботы братства о насаждении и процветании православных школ в Прибалтийском крае вытекали из насущных потребностей жизни православия в этом крае и по возможности удовлетворяли их. Это и не удивительно, если принять во внимание положение церковно-школьного дела в этом крае в начале деятельности братства. В «Очерке 25-летней деятельности Рижского православного Петропавловского братства» даются следующие краткие и обстоятельные сведения по этому вопросу.

В начале православия, все местные правительственные и общественные учреждения в Прибалтийском крае, а также материальные средства исключительно находились в руках лютеран. Высшее православное духовенство понимало, что со стороны местного общества православное население в деле образования ничего ожидать не может. Поэтому, вместе с учреждением православных приходов, постановлено было, чтобы каждый православный причт принимал крестьянских детей и обучал их грамоте, письму, священной истории, первым началам арифметики. Предполагалось, наряду с приходскими школами, открыть вспомогательные по волостям, в местах, отдаленных от церквей по одной на 500 душ мужского населения. В приходских школах безвозмездное обучение возлагалось на священников и причетников, a в вспомогательных – на сельских учителей по выбору мирских обществ, которые должны были выдавать учителям и содержание; утверждение же и увольнение учителей полагалось предоставить епископу. Этот вопрос, как и все, касавшееся православия, затягивался то в Петербурге, то в Риге, и, наконец, в 1850 г. при преосвященном Платове разрешен в утвердительном смысле. Приходские школы кое-как помещались в домах священнослужителей; для школ же вспомогательных или вовсе не находилось помещения или они должны были помещаться в строениях, нанятых за высокую, если не баснословную цену, при том в таких, которые далеко не соответствовали своему назначению. В 1855 г. по ходатайству преосвященного Платона, высочайше повелено было приобретать места для школ принудительным выкупом и назначать вознаграждение за них административным порядком.

– В таком положении находились сельские православные школы. В каком же положении было дело в городах? – В протоколе братства за 1867 г. значится, что «во всем городе Риге не оказалось ни одного православного церковного училища«¹²⁵.

С первых же лет своего существования, братство обращает самое серьезное внимание на «воспитание православных мальчиков в духе православной церкви и всех, вообще, детей в духе русской народности, любви к царю и отечеству»¹²⁶.

Открытие «воскресной школы» при рижской духовной семинарии, церковной приходской школы преимущественно для бедного русско-латышского населения, учреждения братского русско-эсто-латышского училища, приобретение братского дома для нужд школы, учреждение «Совета по делам православных сельских училищ», устройство русской общественной библиотеки, издание братством учебных руководств и книг для школ эстов и латышей – вот краткий перечень и указание того, в чем проявлялась религиозно-просветительная деятельность братства и каков был характер этой деятельности. И в этом школьно-просветительной деле много помогали братству христолюбивые жертвователи, среди которых первые места принадлежат – Государыне Императрице Марии Александровне, с 1871 по 1881 г. ежегодно жертвовавшей на труды русско-эсто-латышского училища по 200 p., Государю Императору Александру III Александровичу, изволившему пожертвовать 2.000 р. па это же училище, московскому благотворителю В.П. Перцеву, на пожертвования которого иногда содержалось братское русско-эсто-латышское училище и известному патриоту Ю. Ф. Самарину, завещавшему на нужды братства целый капитал в 10.000 р.

Пожертвование Ю.Ф. Самарина, с присоединением к нему 500 p., пожертвованных С.Ю. Самариной, и 900 p., пожертвованных Д. Ф. Самариным, составило неприкосновенный капитал в 11.400 р.

Вышеозначенный капитал завещан в распоряжение Рижского Петропавловского братства с тем, чтобы проценты с него получали определенное назначение: употреблялись исключительно на образование православных латышей.

Согласно воле завещателя, братство признало наиболее целесообразным расходовать проценты с пожертвованной суммы: 1) на дополнительное жалованье учителям, содержание которых не может быть оплачиваемо из средств местных обществ; 2) на пособия тем обществам, собственные средства которых оказываются недостаточными на учреждение новых начальных православных народных училищ в местностях, обращающих на себя особое внимание. В силу этих общих положений, братство выработало в пяти пунктах «Положение о Самаринском капитале».

1.      Капитал в 10.000 p., завещанный Юрием Федоровичем Самариным Рижскому Петропавловскому братству, остается навсегда неприкосновенным и обращается в 5% билет Государственного банка и другие правительственные бумаги.

2.      В память Юрия Федоровича Самарина завещанному им капиталу присваивается наименование «Самаринского», и в день кончины Юрия Федоровича, 19 марта, совершается по нем молитвенное поминовение как братством, так и школами, которые будут получать пособие из процентов означенного капитала.

3.      Проценты с «Самаринского капитала» должны быть,

согласно воле завещателя, употребляемы исключительно на образование православных латышей. Поэтому они могут быть назначаемы: а) на поддержание существующих православных латышских школ; б) на учреждение новых латышских школ на стипендии для обучения православных латышей в начальных школах, учрежденных не исключительно для православных латышей; д) на стипендии для дельнейшего образования православных латышей в средних и высших учебных заведениях.

4.      Самаринскому капиталу, в виду специального назначения его, ведется особая отчетность, а на приход по суммам братства записываются только проценты с этого капитала, с обозначением, на какой предмет они отпущены. Прибыль, могущая образоваться при покупке процентных бумаг, равным образом и неизрасходованные в течение года проценты должны быть причисляемы к капиталу.

5.      Суммы, которые будут жертвуемы на образование православных латышей, могут быть, с согласия жертвователей, присоединяемы к Самаринскому капиталу¹²⁷.

He оставило братство без внимания и без удовлетворения нужд и потребностей православных эстов и латышей в книгах религиозно-нравственного содержания. До 1870 года на латышский и эстонский языки были переведены только некоторые богослужебные книги и весьма немного кратких произведений для первоначального наставления в православии (пространный и краткий катехизисы, пастырские послания архиепископа Платона, краткие брошюры протоиерея Поспелова, краткое изъяснение православного богослужения Михайловского, переведенное священником Окновым), но не было ни церковной, ни государственной русской истории, ни сборника проповедей, ни руководств к изучению русского языка латышами и эстонцами, ни русской географии, – в чем чувствовалась неотложная потребность. Братство приняло это близко к сердцу и обратило на этот предмет серьезное внимание. В марте 1870 г. братство образовало издательский комитет. На издание разных полезных книг оно отделило на первый раз 1000 р.¹²⁸.

Среди книг религиозно нравственного содержания особенно ощутительно было для священнослужителей отсутствие сборника проповедей на латышском и эстонском языках. Для удовлетворения этой духовной нужды предположено было издать «Сборник проповедей» на этих языках. Нашлись и средства для этого благодаря преосвященному Вениамину, епископу Рижскому и Митавскому, изъявившему желание пожертвовать на это дело братству 1,500 р.

В этих видах совет братства обратился ко всем священникам латышских и эстонских приходов с следующим предложением: «Православные эсты и латыши до сих пор не имеют никаких книг религиозно-нравственного содержания для домашнего чтения, а любовь к чтению подобных книг, как вам известно, в них развита. Совет Рижского Петропавловского братства, желая удовлетворить этой потребности православных эстов и латышей, намеревается на первых порах издать «Сборник проповедей» на эстонском и латышском языках, по возможности на все воскресные дня. Вследствие сего Совет братства покорно просит ваше преподобие оказать этому его предприятию ваше посильное содействие высылкой ваших лучших проповедей, оригинальных или переводных. в течение сентября и октября месяцев сего года. Проповеди, кои, по мнению Совета братства, не могут войти в состав предполагаемого сборника, будут вам возвращены в целости, для чего под каждою вашею проповедью благоволите выставить ваше имя и фамилию. Совет братства питает твердую надежду, что ваше преподобие не откажетесь принять участие в этом благом его предприятии. Вместе с сим Совет братства имеет честь заявить вашему преподобию, что он имеет средства как для напечатания сборника проповедей, так и для вознаграждения вас за самые проповеди, в размере 25 р. за печатный лист оригинальных проповедей и 10 р. за печатный лист переводных».

При этом Совет братства заявляет, что печатанием проповедей братство не будет вызвано на чрезвычайные расходы, так как для издания проповедей и других книг духовно-нравственного содержания оно заручилось сочувствием этому делу почетного председателя братства, преосвященного Вениамина, епископа Рижского II Мотовского, изъявившего готовность передать в распоряжение братства на это дело 1,500 р.¹²⁹.

Вообще, деятельность братства имела и имеет в виду по возможности внедрить в местное население чувства любви и признательности к Царю и Отечеству вместе с глубокою преданностью православию. Такой характер деятельности братства особенно заметен в дни национальных торжеств и праздников: таковы были напр. праздник 900-летия крещения Руси 15 июля 1888 г. и день 17 октября 1888 г., день спасения Государя Императора и Его Августейшей семьи от грозившей им погибели¹³⁰.

Деятельность архипастырей в Прибалтийском крае. – Рижские епископы-викарии: преосвященные Иринарх и Филарет. – Епископы Рижские и Митавские – преосвященные: Платон, Вениамин, Серафим, Филарет, Донат, Арсений и Агафангел

Вспомним, хотя кратко, и тех епископов православных, которые неослабно трудились, насаждая и утверждая православие в Прибалтийском крае. Память их с похвалами, и достойны ублажения труды их: не вотще они трудились, они твердо держали светильник свой, и свет их ярко светил среди тьмы религиозных заблуждений Прибалтийского края, которыми он изобилует, к сожалению, и поныне.

Первым епископом Рижским, викарием Псковской епархии, был преосвященный Иринарх, 15 сентября 1836 г. перемещенный в Ригу из епископов Старицких, викариев Тверской епархии. По своему образованию и по своим выдающимся нравственным качествам преосвященный Иринарх был замечательным человеком своего времени. Он был отличным богословом, замечательным языковедом, неутомимым и ревностным проповедником; жизнь его была образцом умеренности, бескорыстия и кротости, и служение Иринарха (до епископства) при наших заграничных церквах в Милане, Флоренции и Греции развило в нем замечательное уменье обращаться с людьми и в трудных обстоятельствах держать себя с достоинством. Эти-то качества особенно и требовались при служении в Риге.

Пять лет преосвященный Иринарх трудился в Риге на пользу православной церкви¹³¹.

О трудах его по обращению раскольников к единоверию, о нареканиях, которые он перенес безвинно по делу относительно перехода латышей из лютеранства в православие и об удалении его из Риги (12 октября 1841 г.) уже достаточно говорилось. Этот первый епископ Рижский скончался 25 сентября 1877 г. на покое в Троицком Рязанском монастыре. Да воздаст ему Господь за труды его, за терпение и за страдания его!

Преемником преосвященного Иринарха был преосвященный Филарет (Гумилевский), известный богослов, историк и проповедник. Семь лет трудился он в Риге на пользу православия¹³². В конце своего пребывания в Риге, отягченный интригами врагов, изнемог и этот борец за православие, и просил себе или перевода из Риги или увольнения на покой. «Семи лет муки, – писал он преосвященному Иннокентию Херсонскому, – довольно. Интриги за интригами, клевета за клеветой. Истерзали. Дайте умереть спокойно»¹³³.

6 ноября 1848 г. он переведен был в Харьков. Но и на Харьковской кафедре он не забывал о Прибалтийской Церкви и о нуждах ее. Из Харькова преосвященный Филарет писал знаменитому иерарху русской церкви преосвященному Иннокентию Херсонскому, члену Святейшего Синода: «Если бы предложили мне вопрос: что нужнее всего для пользы дел православия в Лифляндии? – то я сказал бы: самая первая необходимость – открыть отдельную епархию. Μοе дело по отношению к этому пункту – сторона, но я говорю по совести и по убеждению, основанному на точном знании положения дел, мыслей и людей. Открытие епархии повлечет за собою самые благодетельные последствия для спокойствия дел местной православной церкви.

Интриги псковские прекратятся, замыслы на уничтожение кафедры тоже; порывы стеснять местных лиц командовать православием – ограничатся; отношения самих помещиков к православию значительно улучшатся. Высокопреосвященный владыко, заставьте несчастный край, тысячи православных, сотни духовных лиц – молить за вас Господа, содействуйте, сколько будет в силах ваших, возможно скорейшему открытию епархии Лифляндской! Истинно будете радоваться и за гробом за совершение этого подвига»¹³⁴.

Второй викарий Ряжский преосвященный Филарет скончался 9 августа 1866 г. на пути своем в Конотоп.

Третьим епископом Рижским и первым самостоятельным епископом этой кафедры был преосвященный Платон, с 6 ноября 1848 г. и по 9 марта 1867 г., когда он был назначен па Донскую кафедру. Более 18 лет трудился преосвященный Платон для дела православия в Прибалтийском крае¹³⁵. «Заботливость архиепископа Платона о Рижской пастве, его удивительная стойкость в отстаивании интересов православия стяжали архипастырю любовь пасомых и уважение; но, все-таки, преосвященный Платон был переведен из Риги по настоянию высшей гражданской власти¹³⁶.

Скончался высокопреосвященный Платон в сане митрополита Киевского, 1 октября 1891 г.

Четвертым епископом Рижским и Митавским был назначен со 2 марта 1870 г. преосвященный Вениамин. Служение преосвященного Вениамина, благостного и доброго архипастыря, было продолжением деятельности его предшественника и посвящено было устроению быта новых чад православной церкви, духовно-нравственному преуспеянию и просвещению пасомых, всевозможному удовлетворению их духовных нужд (построение новых храмов, открытие приходов, устройство школ, учреждение братств и проч.), но служение это было непродолжительно: 21 августа 1874 г. преосвященный Вениамин скончался в Риге и погребен в Петропавловском соборе¹³⁷.

Со 2 октября 1S74 г. и по 8 декабря 1877 г. святительствовал в Риге преосвященный Серафим. Он был пятым епископом Рижским. Внешне он как будто был суров и строг, но на самом деле был человек справедливый, добрый, сердечный, отзывчивый на всякое доброе дело; в обращении с другими он обнаруживал всегда черты врожденного благородства, деликатности и нравственного изящества. Эти последние отличительные черты характера преосвященного Серафима, без сомнения, и были одной из побудительных причин назначения его в Ригу, служение в которой требовало особенного уменья обходиться с людьми¹³⁸.

Умер преосвященный Серафим 11 января 1891 г. в Самаре.

Шестым епископом Рижским был преосвященный Филарет (Филаретов), с 8 декабря 1877 г. по 23 февраля 1882 г. На рижской кафедре особенное внимание преосвященного Филарета было обращено на благоустройство духовной семинарии, на нравственное и материальное возвышение духовенства и особенно на устранение различных стеснений и ограничений, какие терпели православные в Остзейском крае со стороны господствующего там немецкого протестантского элемента. Ревностные заботы преосвященного Филарета о духовенстве и о вверенной ему пастве, одушевленные его горячей любовью к делу православия, встречали сочувствие местного духовенства и поддержку в высших правительственных сферах, но, к сожалению, вызывали противодействие немецкой партии. Борьба с последней причинила преосвященному Филарету не мало огорчений и неприятностей и, может быть, сделалась даже причиной преждевременной кончины этого иерарха. После четырех с небольшим лет управления рижской епархией преосвященный Филарет скоропостижно скончался 23 февраля 1882 г. и погребен в Петропавловском соборе¹³⁹.

Время святительства седьмого Рижского епископа преосвященного Доната также было непродолжительно: с 6 марта 1882 г. по 28 марта 1887 г. Но как памятны годы управления преосвященным Донатом Рижской епархией! По благости Божией, при нем «началось повое (по счету третье) массовое движение эстов и латышей к соединению с православной церковью. Открылось это движение в 1883 г. в дни Священного Коронования Их Императорских Величеств и, ослабев несколько в 1884 г., приняло затем очень значительные размеры, так что за пятилетний период управления преосвященного Доната епархией, благодаря такту, уму и доброте этого архипастыря, число всех туземцев, принявших православие, было свыше пятнадцати с половиною тысяч»¹⁴⁰. Во время епископства преосвященного Доната, по соизволению Государя Императора Александра III, везде стоявшего на страже интересов православия и народности, в 1885 г., в видах ограждения православия, подтвержден закон о предбрачных подписках касательно крещения и воспитания детей в православной вере, при заключении смешанных браков¹⁴¹.

Мы видели, какой ущерб православию в Прибалтийском крае причинило распоряжение 1865 г. об отмене «предбрачных подписок»: как благодетельно поэтому для православия было восстановление прежнего закона! Но этим не ограничились милости Императора Александра III для Прибалтийского края. Обращено было внимание на нужды православных церквей и школ, и с 1886 года Высочайше повелено было в течение трех лет отпускать из Государственного Казначейства по 100 тысяч рублей на устройство церквей, причтовых и школьных помещений в Прибалтийском крае¹⁴². He оставлен был без внимания и укоренявшийся было обычай делать сборы с православных эстов и латышей на содержание протестантских учреждений и духовенства: в 1886 г. воспрещено делать сборы и взыскания с лиц православных в пользу протестантских церквей, духовенства и учреждений¹⁴³.

Скончался пр. Донат, этот выдающийся деятель на пользу православия в Прибалтийском крае, на покое в Николо-Угрешском монастыре, в 18 верстах от Москвы, 16 апреля 1896 г.

Преемником преосвященного Доната и восьмым епископом Рижским, с 28 марта 1887 г. и по 4 октября 1897 г., был преосвященный Арсений, ныне архиепископ Казанский. Слишком десять лет преосвященный Арсений, не останавливаясь ни пред какими препятствиями, ревностно и успешно трудился в Остзейском крае над утверждением и распространением православия, деятельно продолжая многоплодное служение своих предшественников. Православная паства при преосвященном Арсении продолжала ежегодно увеличиваться (средним числом около 1,000 человек в год) новыми чадами из обращающихся к православию эстов и латышей. Заботами преосвященного Арсения восстановлена память одного из древних насадителей православия в Лифляндии священномученика Исидора и сопострадавших с ним¹⁴⁴. В особенности же нужно отметить основание при преосвященном Арсении, замечательного по своей деятельности Пюхтицкого женского монастыря (в 1892 г.). Эта обитель является оплотом и рассадником православия в Эстском крае и известна своими благотворительными учреждениями, каковы – больница, община сестер милосердия, богадельня, приют и училище. Полезная деятельность преосвященного Арсения в Рижской епархии обратила на него внимание высшей власти и ему 15 мая 1893 г. был пожалован сан архиепископа, a 4 октября 1897 г. архиепископ Арсений был переведен в Казань, где и святительствует доныне. Прощаясь с Рижской паствой, преосвященный Арсений принес 25 тысяч рублей в пользу епархиального попечительства о вдовах и сиротах духовенства¹⁴⁵.

В настоящее время, с 4 октября 1897 г., на Рижской кафедре святительствует девятый Рижский епископ преосвященный Агафангел, по примеру своих предшественников прилагающий все заботы к утверждению православия в Прибалтийском крае.

Заканчивая свое повествование о «судьбах православия в Прибалтийском крае», приведем некоторые данные из «всеподданнейшего отчета обер-прокурора Святейшего Синода по ведомству православного исповедания за 1896 и 1897 гг.

В рижской епархии, обнимающей собою весь Прибалтийский край, православных числится до 250,522 человек обоего пола, из коих русских только незначительная часть, большинство же латыши и эсты, есть также ливы (в Курляндской губернии) и шведы (на острове Вормсе).

Православные усердно посещают богослужения и исполняют святые таинства, почитают праздники, соблюдают посты и истинно православно-русские обычаи: служат молебны по разным случаям, возжигают свечи пред иконами, поминают своих усопших, истово совершают крестное знамение.

К прискорбию, существуют обстоятельства и условия, препятствующие в известной степени развитию религиозного усердия и благочестия в народе. К ним относятся: 1) разбросанность православного населения на обширном пространстве и отдаленность жительства прихожан от церкви; 2) безземельность и бедность большинства православных в материальном отношении, зависящих от местных помещиков и арендаторов; 3) окружающая иноверная среда: не только селения, но даже семьи часто состоят из лиц разных вероисповеданий – православных и лютеран.

Лютеранские пасторы держат себя по отношении к православным, – в особенности к священникам, – гордо и смотрят на них, как на врагов своих, внушая такой же взгляд и прихожанам своим.

Вполне обеспеченные с материальной стороны, пользуясь мощной поддержкой местного дворянства и состоя между собой в тесной связи и сношениях, пасторы во многих местах пользуются преобладающим влиянием на население. В отчетных годах, вследствие донесений местных священников и на основании Высочайшего повеления от 21 июня 1894 г., Рижским епархиальным начальством было сообщено Лифляндскому губернатору о незаконных действиях 33 пасторов в принятии на конфирмацию и для совершения брачных и иных треб людей, числящихся православными или рожденных от смешанных браков.

Подверженные влиянию лютеранской среды, православные Рижской епархии требуют особенной заботливости со стороны православного духовенства, в целях ограждения их от иноверных влияний и религиозного просвещения их в духе православной веры.

Всех церквей Рижской епархии к 1 января 1.898 г. состояло 236 и сверх того 5 молитвенных домов и 81 часовня.

Большую поддержку делу учреждения и распространения православия в Прибалтийском крае оказывают существующие здесь Комитет по переводу книг на латышский и эстонский языки, церковные братства, монастыри и попечительства приходские.

Братств в Рижской епархии к концу 1897 г. было десять: 1) Прибалтийское Христа Спасителя и Покрова Божией Матери; 2) Рижское Петропавловское; 3) Венденское Спасо-Преображенское; 4) Таккерортское Успенское; 5) Эзельское Свято-Николаевское; 7) Туккомо-Тальсенское; 7) Кальценадское Иоанно-Богословское; 9) Мариенбургское Свято-Троицкое и 10) Юргенсбургское Свято-Николаевское. Сверх того, имеется 10 отделений Прибалтийского братства».

Монастырей в Рижской епархии три: один мужской в г. Риге и два женских (один в Курляндской, другой в Эстляндской губерниях) и 178 церковноприходских попечительств¹⁴⁶.

Пройдя мысленно историю судеб православия в Прибалтийском крае, нельзя не удивляться тому, как из тех семян православной веры, которые некогда насаждены были древними безвестными проповедниками в Ливонии, ныне, благодатию Божией, выросла Прибалтийская православная русская церковь. Да будут же памятны уроки прошлого! Будущее – в руках Божиих, а за прошлое – слава Богу!