III. В монастыре

Рис. 8. Монастырский сад.

Для житья нам отвели в верхнем этаже две небольших, чистых комнаты с окнами на монастырский двор, сад и Вади-ед-Дер. Кровати были с кисейными пологами от комаров; в одной комнате стоял даже диван. Для наших занятий уступили расположенную рядом довольно большую комнату с двумя окнами, куда поставили один стол для работы, другой для еды. Двери всех трех комнат выходили во внутрь монастыря на крытую галерею. Глубокие окна комнат были снабжены деревянными решетками. С величайшим удовольствием мы после долгого пути умылись и переоделись.

Вскоре явился к нам о. Вениамин и повел показывать библиотеку, находяющуюся в простом белом, покрытом красной черепицей здании (рис. 9). Спустившись по нескольким узким и крутым деревянным лестницам, которыми соединяются нагроможденные одна на другую монастырские постройки, мы проникли через низкую дверь в библиотечное здание. Самая библиотека находится во втором этаже. Мы вошли в довольно большую комнату, увешанную портретами синайских архиепископов, среди которых мы узнали и преосв. Порфирия. Вдоль двух окон, освещающих комнату, стояла длинная скамья, а перед ней стол. Это была комната для занятий. По обе ее стороны были низкие, снабженные солидными замками двери, ведущие в рукописные хранилища.

Рис. 9. Мечеть, здание библиотеки и комнаты для приезжающих в монастыре Св. Екатерины

Первое впечатление при входе в библиотеку было очень благоприятно. на полках в видимом порядке стояли рядами рукописи с наклеенными этикетками: в правом углу несколько полок было занято печатными книгами, преимущественно греческими; я с удивлением заметил довольно много томов боннского издания византийских историков. Очевидно, в последнее время библиотекой занимались, так что не могло быть никакого сравнения с тем, что говорит о рукописях, например, Н. П. Кондаков, посетивший Синай в 1881 году, когда рукописи без всякого разбора и порядка лежали грудами в корзинах и сундуках. Во второй комнате также в порядке стояли на полках рукописи большего объема, чем в первой. Здесь же хранятся наиболее драгоценные рукописи монастыря, которые, как редкость, показываются немногочисленным посетителям, – это «Evangelium Theodosianum» и «Psalterium Cassianum».

Я сейчас же нашел две арабские рукописи Агапия, которыми мне предстояло заниматься. Это было для меня очень приятно, так как в подоных библиотеках возможны самые неожиданные сюрпризы: этих рукописей могли не найти, и тогда моя поездка на Синай потеряла бы все свое значение. Мои товарищи в то же время знакомились с грузинскими рукописями, которые составляли главную цель их синайского путешествия. После некоторых переговоров с о. Вениамином и библиотекарем о. Феодосием мы добились весьма важных для нас результатов: нам обещали давать по две рукописи каждому; кроме того, нам было разрешено заниматься не в самом здании библиотеки, а у нас на верху, что, конечно, было несравненно удобнее. На ночь рукописи должны были под ключом оставаться там же на верху в комнате для занятий. Итак, начало было гораздо более благоприятно, чем можно было ожидать.

Около трех часов дня мы были несколько смущены сильным стуком в деревянную доску. Оказалось, что это на колокольне бьет монах в доску вместо колокола, созываю братию к вечерне. В колокола звонят здесь лишь по субботам, воскресеньям, накануне и в дни больших праздников, колокольным звоном встречает монастырь также прибывающих паломников.

Предводимые монахом, мы отправились в церковь. Для этого надо было спуститься еще ниже, чем в библиотеку. Главным храмом монастыря является знаменитая древняя базилика, которая, находясь внизу, совершенно прикрыта воздвигнутыми одна на другую постройками. Невдалеке от базилики возвышается построенная в позднейшее время колокольня, а рядом с ней белый минарет с полумесяцем наверху, служащий теперь складом для различных овощей и пристанищем для голубей. Присутствие минарета среди монастыря объясняется отношением монахов к бедуинам-арабам, которые в прежнее время не раз заставляли монастырь переживать тяжелые минуты. Появление полумесяца рядом с крестом должно было несколько успокоить опасных соседей. Но это были прежние времена; теперь обстоятельства изменились, и минарет превратился в кладовую.

Через низкую дверь мы вошли в темный притвор, отделенный от церкви большой завешенной дверью; в самую церковь мы проникли через малую боковую дверь. Внутренность базилики не поражает ни размерами, ни украшением. Главный средний неф отделен от боковых шестью колоннами, вдоль которых из дерева устроены места (стасидии) для молящихся. С потолка спускаются многочисленные лампады различных размеров и цветов. Налево возвышается кафедра, с которой диакон читает Евангелие, а справа стоит архиепископское кресло. Боковые нефы ниже и темнее. Над иконостасом водружен большой крест, достигающий почти потолка.

В церкви шла вечерня с обычным, столь диким для моего уха греческим пением. При упоминании во время ектении имени архиепископа Порфирия диакон оборачивался и кланялся пустому его креслу. Монахи, не привыкшие видеть чужих у себя в церкви, по-видимому, были сильно смущены нашим появлением, так что сбивались даже во время службы.

Вечерня быстро кончилась, и монах повел нас осматривать главнейшие монастырские святыни и достопримечательности, которых, собственно говоря, лишь три: мощи св. Екатерины, Неопалимая Купина и мозаика в алтаре.

Алтарь очень тесен. В мраморном саркофаге покоятся мощи св. Екатерины. Тут же стоит большая серебряная рака для мощей, присланная монастырю в 1689 г. русскими «великими государями царями Иоанном Алексеевичем, Петром Алексеевичем и великой государыней Софией Алексеевной», о чем гласит надпись на раке, до сих пор пустующей. Главную же достопримечательность базилики составляет находящаяся в куполе алтаря, давно уже сильно интересующая ученых мозаика Преображения, окруженная погрудными изображениями пророков, два серебряные медальона с загадочными погрудными изображениями и две картины, изображающие Моисея перед Неопалимой Купиной и Моисея, получающего скрижали. До сих пор, как известно, не удалось сделать точного снимка с этого замечательного памятника древности: в алтаре очень тесно и недостаточно светло; со стороны же церкви мозаику прикрывает иконостас.

Часовня Неопалимой Купины находится за алтарем. При входе туда надо снять обувь. Купина представляет небольшую часовню, увешанную образами и устланную мягким ковром. На месте купины сооружен алтарь, над которым теплится ряд лампад.

На следующий день мы принялись за занятия. Порядок дня установился такой: вставали с восходом солнца, пили чай и работали до обеда. Надо сказать, что синайские монахи живут не по нашим часам, а по восточному времени, так что с каждым днем нашего пребывания их службы и еда происходили все раньше и раньше. К этому присоединилось то обстоятельство, что часы мои и моих спутников, оставаясь без всякой проверки, стали показывать весьма различное время; вследствие этого мы, собственно говоря, потеряли с нашей точки зрения всякое представление о нем и, начав обедать в начале пребывания в монастыре около 11 часов, стали обедать потом в 10, 9 и, наконец, чуть ли не в 8 часов утра.

После обеда следовал часовой отдых и чай; засим шли занятия до заката солнца, когда мы приступали к ужину. Вечер посвящался гулянью по монастырской стене или писанию писем. Часов в 8–9 вечера мы уже ложились спать, чтобы с восходом солнца вновь подняться на работу. В первое время ночью будило било, созывающее монахов к утрене, вслед за которым следовал звон в колокол сперва в одном углу монастыря, потом в другом, чтобы разбудить спящих монахов. Но уже дней через пять-шесть я так привык к этому, что никакие била и колокола не нарушали сна. На все службы мы не ходили, а посещали всенощную и обедню по субботам, воскресеньям и в большие праздники. В обычное время в монастыре совершаются две службы: вечерня около 2–3 часов дня и утреня около 3–4 часов утра.

Очень насущным являлся вопрос о питании. Мы имели с собой различные консервы и вино; но одним этим в течение долгого времени нельзя было питаться. Для заведывания нашим столом был приставлен о. Каллистрат, добродушный монах, лет тридцати с небольшим, родом из-под Смирны, прилагавший все старания, чтобы угодить нам в еде. Монахи едят один раз в день, именно после утрени, часов в 7–9 утра, смотря по времени года. Вечером трапезы не бывает, так что вторично монахи подкрепляют свои силы уже частным образом различными остатками от скудной утренней трапезы. А монастырская трапеза действительно скудна. В монастыре существует расписание блюд на все дни недели, и мы, живя в нем долго, очень близко познакомились с синайской кухней. Недоваренные бобы, недоваренный картофель, недоваренный рис, какой-то суп из тыквенных косточек (воспоминание о нем ужасно!), чечевица и изредка, особенно по воскресеньям, привезенная из Тора рыба. Несмотря на ограниченность средств для разнообразия стола, перечисленными блюдами можно было бы довольствоваться, если бы все это было доварено; но в своем полусыром виде монастырские обеды удовлетворять нас не могли. Белый хлеб в монастыре пекли раз в неделю. Большим праздником для нас было, когда мы через монахов могли доставать от бедуинов яйца. Сильно подкрепляла меня и Н. Я. выпиваемая нами каждое утро бутылка козьего молока, которое ежедневно доставлял бедуин. Вода на Синае превосходная, – вкусная, холодная и совершенно чистая; ключ воды находится в саду, но и в самом монастыре сделан колодезь.

В начале нашего пребывания о. Феодосий, библиотекарь и диакон, а иногда и о. Вениамин, эконом, заходили к нам наверх для наблюдения за нашими занятиями; но потом, видя наше вполне корректное отношение к рукописям, перестали наблюдать за нами. Больше всех мы доставили хлопот библиотекарю, который должен был почти на всех требуемых нами рукописях выставлять страницы: почти все рукописи не имели пагинации.

Благодаря неизменной любезности нашего вице-консула в Суэце г. Косты, все наши письма из России, адресованные в Суэц, были им аккуратно отсылаемы с каждым отходящим пароходом в Тор, откуда они достигали монастыря различными способами: или при помощи бедуина-скорохода (ταχυδρόμοϛ), поддерживающего сношения между монастырем и Тором и совершающего этот путь пешком прямо через горы менее чем в сутки, или с караваном верблюдов, привозившим что-нибудь для монастыря, или, наконец, через посредство редких монастырских посетителей, паломников или туристов. Интересно отметить, что из всех многочисленных писем, отправленных и полученных нами, не пропало ни одно, несмотря на видимые неудобства их доставки. Таким образом относительно получения известий из внешнего, столько далекого от нас мира мы были в некоторой степени обеспечены, что, конечно, сильно содействовало нашему спокойствию на Синае.

Монастырь сам по себе не велик и действительно напоминает, как говорит Н. П. Кондаков, «громадный по размерам своих стен и по монументальности их гранитной кладки четырехугольный ящик, как бы опущенный сверху в глубину ущелья». Окружающие монастырь стены не дают ему разрастаться вширь, поэтому он растет вверх, так что монастырские постройки лепятся одна на другую, представляя хаос различных лестниц, проходов и переходов, среди которых в первое время весьма трудно разобраться (см. рис. 10). С юго-запада почти вплотную к монастырю возвышается крутой, высокий Хорив, с северо-востока – такая же гора св. Епистимии; на юг ущелье также поднимается и образует горы, где, по преданию, Моисей пас стада Иофора. Только к северо-западу из окон наших комнат или с монастырской стены открывался некоторый простор вдоль ущелья Вади-л-Дер.

Рис. 10. Внутренний вид монастыря Св. Екатерины

К северо-западной стене монастыря, где находится и вход, примыкает монастырский двор (рис. 11), довольно большой, со служебными постройками; здесь находится конюшня, где стоял, по-видимому, лишь один осел, к реву которого так пришлось привыкнуть во время долгого пребывания в монастыре; здесь же проводили ночь бедуины, прислуживающие в монастыре. Через калитку со двора можно пройти в довольно хороший монастырский сад (рис. 8). Кипарисы, маслины, виноград, гряды с капустой, бобами и пр. – все это оставляет очень приятное впечатление. В саду же находится ключ воды. Но каких упорных, долголетних трудов стоило монахам вырастить такой сад на голом камне! И ведь каждый день сад этот может в какой-нибудь час совершенно исчезнуть: достаточно сильной дождевой бури, и потоки воды, низвергнувшиеся с соседних гор, снесли бы наносную землю и с ней деревья и ратения, т.е. уничтожили бы плоды долгих стараний и усилий монахов. Монахи и теперь в определенные часы с удовольствием и любовью занимаются своим детищем, а по праздникам, особенно к вечеру, перед закатом солнца, ходят группами гулять по саду, сидят на скамейках и ведут свои немудреные беседы.

Рис. 11. Монастырский двор

Братия монастыря св. Екатерины очень немногочисленна. Архиепископа Порфирия при нас не было: отсутствовал также встреченный нами в Каире скевофилак Поликарп. Игумен монастыря о. Герасим, довольно слабый старик, которого мы в течение нескольких дней после нашего приезда совсем и не видели, должен замещать собой по значению отсутствующего архиепископа; но на самом деле главное влияние имеет и всем в монастыре заправляет молодой, красивый энергичный эконом о. Вениамин. Однако, несмотря на свою видимую слабость, игумен два раза в неделю ранним утром с двумя ведрами воды взбирался до половины крутой горы св. Епистимии, чтобы полить одиноко стоящий на этой высоте кипарис. С высоты стены было весьма интересно и трогательно наблюдать за черной фигурой игумена, согбенного под тяжестью ведер и пробирающегося среди скал к своему любимому кипарису. В монастыре два священника, громкоголосый Даниил и знающий немного по-русски Галактион, грех из Новороссийска, и два диакона, Феодосий (он же библиотекарь) и Дамаскин. Каждый из них совершает службы поочередно в течение недели. За ними идет ряд монахов, исполняющих при монастыре различные хозяйственные обязанности: архондарий – приставленный к нам о. Каллистрат; придверник – юный, приветливый Георгий; повар – Николай, хлебопек – Иоасаф, просвирник – Панкратий, наблюдатель за монастырскими овцами – Панагиот, возжигающий церковные свечи – другой Панагиот. Если к этому числу прибавить присланного для пользования здоровым горным воздухом слабогрудого молодого Феодора и двух почтенных монахов, которые редко и показываются, Паисия и Евсевия, то эти семнадцать человек и составляют всю братию, живущую в монастыре (см. группу на рис. 12). В расположенных поблизости скитах также живет по монаху, которые иногда, особенно под праздники, приходят в монастырь: у сорока мучеников – о. Евфимий и у св. Апостолов – о. Козьма. На вершине горы св. Екатерины, расположенной часах в шести от монастыря, где теперь монахи сооружают часовню, живет о. Каллист, высокий, с большой черной бородой грек из Керасунта, побывавший на своем веку в Севастополе. Все перечисленные монахи – греки, преимущественно с островов Архипелага или из Малой Азии.

Рис. 12. Синайская братия с о. экономом в середине

Рис. 13. Монастырский бедуин

Кроме монахов и послушников, в услужении в монастыре живут несколько местных бедуинов (рис. 13): они находятся в ближайшем ведении эконома и носят презрительное название «склави» – рабы (ϭκλάβοι). К нам был приставлен один из таких «склави», Ахсен, худой, тощий бедуин с мефистофельским выражением лица и в грязной оборванной одежде. Он имел чрезвычайно унылый, забитый вид, знал очень немного по-гречески, как-то жалко улыбался во время наших с ним однообразных разговоров и ставил нам самовар, причем ежедневно объявлял нам по-русски «кипит». Н. Я. дал ему немного денег на новое платье, и надо было видеть радость Ахсена, когда он в одно из воскресений явился весь в чистой белой одежде; он сам в ней как бы вырос и похорошел. Но прошел день, два, и Ахсен явился снова уже прямо в одном мешке.

Прочие синайские бедуины допускаются лишь к стенам и на внешний двор монастыря. Несмотря на то, что бедуины – не христиане, они с уважением относятся к синайским святыням и в определенный день летом (мы это видели) приносят свих детей и берут благословение у мощей св. Екатерины. Надо здесь оговориться, что синайские бедуины вовсе не настоящий, верующие мусульмане; далеко не часто видишь их совершающими обычные мусульманские молитвы. О. Вениамин сообщил нам, что местные арабы суть бывшие лазы, переселенные на Синай из Трапезунта во время Юстиниана; они и до сих пор чтут крест.

Для меня первые две недели пребывания в монастыре были гораздо тяжелее предыдущего времени, когда уже появилась привычка. Однообразие жизни и сознание почти полной удаленности от внешнего мира угнетало меня. День проходил незаметно в занятиях; но с наступлением коротких сумерок и темноты настроение изменялось. Отдыхая после обеда на монастырской крыше, единственном месте, где можно было вечером прогуляться, так как монастырские двери с закатом солнца запирались, и смотря вдоль по Вади-ед-Дер на закрывающие горизонт горы (рис. 14), я нередко мысленно перелетал через них и всей душой рвался в мир. Но недели через две порывы тоски стихли, настроение стало спокойнее, и я уже мог искренно восхищаться синайскими ночами, особенно в полнолуние.

Рис. 14. Вид с монастырской стены

В девятом часу в монастыре наступала уже полная тишина. Облитые лунным светом стройные кипарисы скромного монастырского садика бросали черные тени. Среди зелени сада выступало белое здание усыпальницы монахов. Высокие скалы, как бы вечно грозящие раздавить далекую обитель, принимали при луне фантастические образы. Иногда в саду вспыхивал костер, разведенный монастырскими бедуинами, и оттуда доносились однообразные звуки незатейливой бедуинской музыки. Дивные, незабвенные картины!

По воскресеньям иногда игумен приглашал нас на общую трапезу. Через целый ряд закоулков и проходов, предводимые о. Каллистратом, мы вступали в монастырскую столовую. Налево от входа сделан род престола с образами; вдоль комнаты стоят длинные столы со скамейками: направо от входа – возвышение, откуда во время трапезы очередной монах читает Евангелие. Перед каждым участником воскресной трапезы поставлена большая чашка, прикрытая тарелкой, на которой лежит кусок хлеба; в чашке обыкновенно бывала соленая рыба с различными овощами; около чашки стоит оловянный стаканчик сладковатого красного вина. На краю стола у образов помещается игумен. Несколько времени все молча сидят, потом по звонку, данному игуменом, поднимаются и выслушивают молитву; затем в молчании принимаются за еду. Через некоторое время новый звонок игумена разрешает участникам трапезы приступить к вину. Молчание нарушается лишь монотонным чтением Евангелия. Среди трапезы один из монахов обходит присутствующих с дымящимся ладаном и с кусочками хлеба на блюде; всякий берет кусочек, делает им крест над ладаном и ест. Когда трапеза кончается, то по новому звонку игумена все выходят из-за столов и становятся друг за другом в два ряда перед образами. Начинается чтение благодарственных молитв, во время которого, в память древнего общего причащения, все пьют по глотку вина из одной кружки, подносимой монахом. По окончании молитв несколько монахов становятся у выходной двери в наклоненных позах, и прочие участники трапезы покидают столовую, проходя среди согбенных фигур монахов.

В воскресенье 12 мая для отдыха было решено совершить прогулку на мору Моисея. Не утомляя себя, до вершины горы можно дойти часа в два. Около шести часов утра мы вышли в сопровождении о. Каллистрата и одного бедуина. Нам предстоял довольно утомительный подъем по так называемой лестнице паломников, тропинке, сделанной в камнях для паломников, вероятно, еще в VI или VII веке. Теперь, конечно, этот крутой подъем имеет лишь слабое подобие лестницы: в течение более получаса приходится с большой осторожностью подниматься по острым и покатым камням, делая иногда большие скачки вверх и вниз. По мере того как мы поднимались, монастырь становился все меньше и меньше (рис. 15). В расстоянии минут двадцати от монастыря растет одиноко большое дерево, а среди камней бьет небольшой источник. Когда минуешь источник, минут через десять-пятнадцать монастырь исчезает из виду и во всю остальную часть дороги не виден. Подъем становится менее тяжел, местами ясно выделяется в камнях тропинка. Вскоре на одном из поворотов пути появляется одиноко стоящая, запущенная часовня Девы Марии (рис. 16), внутри которой сделан род скромного иконостаса. По преданию, в давно прошедшие времена гады настолько беспокоили монахов в монастыре, что последние решили покинуть обитель и удалиться в горы; но на том месте, где теперь находится часовня, явилась им св. Дева и повелела возвратиться; возвратившись в монастырь, монахи увидели, что гады исчезли. Среди гранитных скал, превращающихся иногда в узкие, небольшие ущелья, путь лежит через двое искусственных ворот (рис. 17) к так называемой кипарисовой равнине. Среди диких причудливых скал расстилается небольшая равнина, на которой возвышается стройный, высокий кипарис, давший название местности (рис. 18). На возвышении налево выстроена белая небольшая часовня св. Илии пророка с обычным скромным внутренним убранством. В одном углу внутри часовни несколько ступеней ведут вниз в углубление, где, по преданию, скрывался св. пророк (3Цар.19:11). Здесь мы немного отдохнули.

Рис. 15. Вид монастыря с горы

Рис. 16. Часовня Девы Марии

Рис. 17. Ворота на дороге к Моисеевой горе

Рис. 18. Кипарис св. Илии

Оставалось еще приблизительно три четверти часа ходьбы до вершины Моисеевой горы. Становилось уже жарко. Последняя часть подъема сильно меня утомила, и я с нетерпением ждал конца пути. Наконец показалась часовня; еще минут десять, и мы были на вершине (рис. 19).

Рис. 19. Вершина Моисеевой горы

Моисеева гора пользуется большим почитанием как у христиан, так и у арабов. Рядом с бедной часовней стоит небольшая, полуразрушенная мечеть, у которой бедуины в свой большой праздник Неби Салих приносят в жертву Моисею животных. Недалеко от часовни монахи показывают углубление в скале, где стоял Моисей, когда «Божия Слава проходила» (Исх.33:21–22). Арабское предание указывает на другое углубление в скале, представляющее якобы след верблюда Мухаммеда, когда он посетил Синай еще до своего призвания.

Вид с вершины Моисеевой горы поражает своей величавой дикостью и пустынностью. На юго-западе среди беспорядочно разбросанных гранитных скал выделяется самая высокая вершина полуострова – гора св. Екатерины с двумя другими вершинами: Джебел-Зебир и Джебел-Абу-Румель. Кругом с Моисеевой горы только и видны гранитные вершины самых разнообразных форм, лишь к юго-востоку глубоко внизу видно Вади-Себа’ийе, за которым на горизонте снова вырисовываются причудливые очертания гор. Говорят, что в ясную погоду, когда горизонт не покрыт дымкой тумана, с Моисеевой горы видно Красное море с Акабским заливом и находящийся у входа в этот залив остров Тиран. Застилавший горизонт туман не позволил нам насладиться этим зрелищем; но и виденного нами было достаточно для того, чтобы эта оригинальная, величаво-дикая панорама запечатлелась навсегда в нашей памяти.

На горе дул сильный, прохладный ветер, так что после трудного, утомившего нас подъема надо было соблюдать осторожность и долго на вершине не оставаться. Жаль было уходить и думать, что, по всей вероятности, вторично побывать в этих местах не придется. Спуск по той же дороге (рис. 20) показался мне даже труднее подъема; от непрерывного напряжения и почти постоянных скачков очень уставали ноги. Утомленные, мы около 11 часов возвратились в монастырь и приступили к нашей скромной трапезе.

Рис. 20. Спуск с Моисеевой горы

Уже несколько дней в монастыре ходили слухи о том, что на Синай вскоре придет несколько русских паломников. В это время паломники являются здесь исключением, и за все три месяца нашего пребывания в монастыре только однажды прибыла партия поклонников. При полном отсутствии разнообразия в монастырской жизни я с нетерпением ожидал поклонников и даже не верил в возможность удовольствия свидеться с соотечественниками. И вот днем 16 мая, когда мы сидели за нашими рукописями, с колокольни вдруг раздался совершенно необычный колокольный звон. Я бросился на монастырскую стену и выглянул: справа, со стороны противоположной той, откуда мы приехали, подходили к монастырю верблюды, бедуины и – не верилось даже глазам – несколько наших матушек в белых платках; вскоре я различил несколько человек в рясах и одного в светском простом платье. Веселя несся навстречу далеким странникам, оглашая пустыню, колокольный звон. Паломники вступили во двор и до земли поклонились монастырю. Вскоре вышел к ним игумен; и его странник встретили земным поклоном. Было что-то бесконечно трогательное, истинно умилительное в этом необычном для меня зрелище. Мало-помалу с улегшихся на землю верблюдов бедуины сняли скромный скарб прибывших, и паломники один за другим стали исчезать в низкой входной монастырской двери. Их должны были поместить в противоположном конце той же галереи, где жили мы. Там были две сравнительно небольшие темные комнаты с нарами.

Прибыло одиннадцать человек: четверо мужчин и семь женщин, – все в добром здравии и с бодрым духом. Началась суетня, мытье, чаепитие. Никто, конечно, кроме русского языка, никакого другого не знал. Тем не менее приезжие, по-видимому, довольно быстро освоились и вскоре на удары била отправились в церковь к вечерне.

Ночь с 16 по 17 мая ознаменовалась легким землетрясением. Вечером мы, по обыкновению, уже в половине восьмого отправились спать. Среди ночи, в темноте, так как зажигаемая Ахсеном лампадка погасла, я неожиданно проснулся от неприятного и в первое мгновение непонятного ощущения: моя кровать дрожала и двигалась. Я понял, что это было землетрясение. Мой сожитель по комнате Н. А. Д. уже не спал и сказал, что это было уже второе сотрясение; первого, наиболее сильного толчка я не почувствовал. После этого было весьма легкое третье сотрясение, и затем все прекратилось. Я впервые в жизни испытывал землетрясение и должен сознаться, что чувствовал себя довольно беспокойно. В это время в монастыре стали звонить к утрене, так как было уже около часа ночи. Не будучи в состоянии лежать в постели, я оделся, вышел из комнаты и спросил встретившегося монаха о землетрясении; но он отнесся к моему вопросу совершенно равнодушно, заявив, что для монастыря такое явление довольно обычно. Паломников землетрясение не обеспокоило.

На следующий день мы поближе познакомились с паломниками, среди которых были весьма интересные типы. Один высокий, седой архимандрит, особенно выдававшийся своей спокойной и разумной беседой, до своего путешествия на Синай постранствовал немало по крайнему северу и одну зиму провел на Новой Земле. Какова противоположность – Синай и Новая Земля! Юркий, молодой пензенский священник, никак не могший понять того, зачем мы собственно живем так долго на Синае, тем не менее, проходя мимо нашей комнаты для занятий, ободрял нас весьма своеобразным обращением: «махайте, хлопцы, махайте!» и однажды сказал: «Ишь, какую развели канцелярию!» Афонский престарелый диакон Феодосий, бывший прежде урядником, прибыл в монастырь очень уставшим и имел обычай «просить святых молитв» даже у нас. Донской казак, пришедший пешком из Тора с выдолбленной тыквой для воды через плечо, возбуждал прямо-таки удивление своей стойкостью и выносливостью. Разнообразные паломницы прибыли в полной бодрости, чрезвычайно легко совершив путь через пустыню. Я очень любил время вечерней зари и сумерок, когда паломницы и казак собирались на монастырской стене и вполголоса пели хором различные священные песнопения.

Синайский монастырь представляет для обычного паломника сравнительно небольшой интерес вследствие малого числа святынь. Мощи св. Екатерины и Неопалимая Купина находятся в самом монастыре, даже в одном храме. Больше святынь в монастыре нет. Засим паломники, обыкновенно под руководством монахов, предпринимают восхождение на гору Моисееву и св. Екатерины, что с ночевкой в ските Сорока Мучеников берет два дня. Это и все. Поэтому весьма понятно, что пребывание паломников в Синайском монастыре бывает весьма непродолжительно; монастырский обычай (κανονισμός) позволяет паломникам оставаться в монастыре восемь или девять дней. Собственно говоря, и этого много. Я сам заметил, как в последние три-четыре дня перед отъездом паломники не знали, что делать, и только ходили на церковные службы, которые в обычное время не очень продолжительны. Перед отъездом паломники решили говеть; но так как понятного языка у них с игуменом не нашлось, то он сделал им на греческом общую исповедь. Многие паломницы оставили деньги на поминовение. (Вечное поминовение на Синае стоит 20 франков). Наконец, паломники собрались в обратный путь. Снова монастырский двор наполнился верблюдами и бедуинами. Н. Я. М. и я сняли фотографии с отправлявшихся (см. рис. 21). Перед самым отъездом сопровождавшие их бедуины собрались у монастырской стены. Здесь прежде, когда еще паломники не входили в монастырь через дверь, опускалась корзина, в которую садились приезжие; в этой корзине их и поднимали монахи на стену. Теперь в том месте, откуда опускалась корзина, приделана к стене как бы деревянная голубятня, откуда, по установившемуся обычаю, монахи бросают бедуинам остатки хлеба. Так и при отправлении паломников собравшаяся у этого места толпа бедуинов с жадностью ловила бросаемые им сверху куски хлеба (рис. 22).

Рис. 21. Отъезд паломников

Рис. 22. Бедуины у стены за хлебом

Паломники ушли, и снова монастырская жизнь потекла своей обычной, однообразной чередой. Развлечением и отдыхом для нас служили воскресные прогулки в окрестные монастырские сады. На воскресенье 26 мая была назначена прогулка к св. Апостолам, монастырскому винограднику верстах в четырех от монастыря. Вышли мы часу в шестом утра, когда еще не было жарко. Нас сопровождал неизменный о. Каллистрат, а позднее должен был приехать на осле эконом. День этот обещал быть для нас весьма знаменательным, так как в перспективе у нас был жареный козленок, которого нам разрешили монахи.

Пройдя монастырское ущелье (Вади-ед-Дер), мы дошли до Вади-ер-Раха, откуда мы приехали в монастырь, затем свернули налево мимо горы Рас-Селаф и направились по широкой, открытой долине; справа горы были довольно далеко. Дороги настоящей нет; но в камнях можно заметить нечто вроде тропинки, идущей то по довольно ровной местности, то по отлогому склону холмов. Свежий, еще не успевший накалиться воздух пустыни живительно действовал на меня и бодрил. Словоохотливый о. Каллистрат с любопытством расспрашивал меня о моей петербургской жизни и никак не мог примириться с тем, что я преподаю в женском учебном заведении. Это казалось наивному монаху уже слишком большим соблазном. Мы быстро приближались к зеленевшему вдали садику; вскоре можно было уже различить среди зелени небольшой белый дом (рис. 23). Мы вошли в низкие ворота каменной ограды. Толстый о. Козьма, живший здесь, приветливо нас встретил. Домик оказался в два этажа: в нижнем было помещение о. Козьмы и, по-видимому, род примитивной кухни; верхний состоял из нескольких очень небольших выбеленных комнаток, где можно было отдохнуть. Наша трапеза с разговеньем после четырехнедельного поста происходила в саду под тенистым деревом. Подобие стола, чрезвычайно низкого, так что сидеть приходилось прямо на разостланном ковре, было покрыто вместо скатерти какой-то душистой травой, на которой вскоре и появился цельный козленок, изжаренный трудами о. Иоасафа. Немалого труда стоило разрубить жаркое на куски. И каким же вкусным показался этот обед без вилок (вилки забыли), без достаточного количества тарелок, но с хорошим красным вином и маслинами в виде десерта!..

Рис. 23. Скит 12 Апостолов

Сад очень небольшой; половина его занята под виноградник. Тут же около дома, в отдельном маленьком помещении находится очень бедная часовня св. Апостолов. К закату солнца мы возвратились в монастырь по той же дороге.

Следующая неделя была у нас очень омрачена нездоровьем нашего сотоварища И. А. Д. У нас была дорожная аптека, и, к счастью, И. А. через несколько дней оправился. Но в такие минуты особенно часто приходят на ум мысли о полной беспомощности человека в монастыре св. Екатерины в случае серьезного заболевания. Помощи ждать неоткуда. До Тора около трех дней пути на верблюдах, и там можно найти врачебную помощь лишь во время мусульманского карантина; когда же он прекращается, то медицинский персонал уезжает в Египет, и Тор остается на большую часть года без врача. А до Суэца далеко, шесть-семь дней пути на верблюдах. В монастыре же только два средства: хинин и касторовое масло.

В понедельник 8 июня (Духов день) Н. Я. М. и я совершили прогулку в более отдаленный скит «Сорока Мучеников» (Дер-ел-Арба’ин), расположенный верстах в восьми от монастыря. Вышли мы, по обыкновению, рано утром в сопровождении о. Феодосия и о. Каллистрата; два подростка-бедуина тащили в корзинах различные принадлежности нашей предполагаемой трапезы. Довольно долгое время приходится идти по той же дороге, как к св. Апостолам, т.е. по Вади-ед-Дер, а затем налево по вышеупомянутой открытой, широкой долине; и только уже немного не доходя до св. Апостолов путь к Сорока Мученикам свертывает опять влево в Вади-ел-Леджа. Этот вади представляет из себя неширокое ущелье, окаймленное чрезвычайно высокими скалами самых причудливых форм и очертаний; очевидно, громадные каменные глыбы отрываются сверху и скатываются вниз; по дну ущелья с шумом бежит вода; на всем почти протяжении ущелья, т.е. версты три-четыре, около воды видна довольно обильная растительность, так что глаз все время отдыхает на свежей зелени. На меня это глубокое ущелье с нависшими по бокам разорванными скалами производила оба раза очень сильное впечатление. На пути монахи показывали камень, из которого Моисей ударом жезла выбил воду, и несколько надписей. При приближении к скиту ущелье становится все уже, а растительность гуще. Когда же мы, пройдя с трудом по очень крутому склону гладкого камня перелезли через низкую каменную ограду, то очутились в настоящему большом саду из масличных и миндальных деревьев, которые настолько были велики и развесисты, что давали прекрасную тень. Вскоре между деревьями показался небольшой двухэтажный белый дом (рис. 24).

Рис. 24. Скит сорока мучеников

Рис. 25. Сад у сорока мучеников

Нас встретил чрезвычайно веселый бедуин, местный прислужник, а за ним и настоятель этой маленькой обители, о. Евфимий, небольшого роста сутуловатый монах, довольно уже почтенного возраста, с громадным ключом в руках. Внутренность здания состоит из четырехугольного двора, по сторонам которого находятся помещения. Нас проводили во второй этаж в большую комнату, вдоль стен которой тянулся род мягких нар; рядом была комната поменьше, где мы должны были обедать, а за ней маленькая кухня. После хорошего обеда мы сделали прогулку по саду. Я никогда не представлял себе возможности развести в Синайской пустыне такой обширный, тенистый сад; в саду есть вода (рис. 25). Невдалеке от того места, где мы вошли в сад, посетителям показывают пещеру, где жил св. Онуфрий. О. Евфимий оказался очень словоохотливым монахом; он помнил профессора Дмитриевского, посетившего Синай в 1888 году, и объяснял почти все местные географические названия из английского языка, которого совершенно не знал; особенно любил он сообщал точные высоты местных гор в английских футах. Но достоверность этих сообщений придется оставить на ответственности почтенного о. Евфимия. Часа за два или за полтора до заката солнца мы пустились по той же дороге в обратный путь, и ущелье Вади-ел-Леджа в новом освещении косыми лучами солнца, склонявшегося к западу, было как-то еще красивее и внушительнее, чем утром. Следуя местному обычаю, веселый бедуин прислужник при нашем выходе из скитского сада два раза выстрелил в нашу честь из револьвера (рис. 26). Какое громадное удовольствие доставляет бедуинам треск выстрелов!

Рис. 26. Около скита сорока мучеников

В воскресенье 9 июня мы повторили эту прогулку.

А время все шло. Приближался к концу второй месяц нашего пребывания в монастыре св. Екатерины. Ощущение тоски от постоянного упорного однообразия монастырской жизни давало мне себя чувствовать все сильнее и сильнее. К концу июня я кончил свою работу, между тем как разросшаяся работа моих сотоварищей заставляла их остаться в монастыре еще с месяц. По воскресеньям мы даже перестали выходить на прогулки. Лица и разговоры были ежедневно одни и те же. Ежедневно я спрашивал о. Каллистрата, что будет к обеду, и ежедневно получал ответ: кутья, факес, фирики, фасулья (род чечевицы, бобы), – все те названия примитивных блюд, которые я в конце своего пребывания в монастыре считал чуть ли не личными врагами. Каждое утро появлялась у нас в учебной комнате фигура о. Каллистрата и объявляла: φαγετὸ εἶνε ἕτοιμον^. τί ὥρα θέλετε, νὰ φᾶτε, ὀρίστε (кушанье готово! в котором часу вам угодно кушать?) Особенно грустно звучало это приглашение одно время, правда, очень короткое, когда наши запасы, привезенные из Египта, иссякли, и мы послали новый заказ на бульон, сардинки, вино и пр. в Суэц. Но выписанные припасы благополучно дошли до монастыря, и кризис миновал. Днем после сна о. Каллистрат брал книгу с загадочными для меня крючками греческого нотописания и вполголоса заунывно и однообразно выводил молитвы. Нередки бывали беседы и с экономом, о. Вениамином. Он особенно любил вспоминать о неоднократных посещениях монастыря двумя учеными англичанками, Маргаритой Джибсон (Gibson) и Люис Смис (Smith), которые, по словам эконома, говорили на столь многих языках, что однажды, испугавшись удара грома, не могли найти языка, чтобы объясниться даже между собой. Вспоминал он не раз также приезд одного английского лорда, поселившегося в саду и устраивавшего завтраки и обеды в сорок блюд. Иногда о. Вениамин заводил речь о библиотеке, о недостатке помещения, высказывал надежды на улучшение в этом смысле и на устройство даже особой комнаты для занятий. Но все эти беседы уже меня не занимали. Я начинал прямо рваться на свободу…

27 июня из Тора на побывку в монастырь приехала арабская христианская семья, состоявшая из скромного и тихого Мусы, его жены, родственницы и нескольких детей, девочек подростков и даже грудного младенца. С нашей точки зрения подобное путешествие совершенно непонятно: целая семья с грудными детьми предпринимает в конце июня месяца поездку на верблюдах из Тора на Синай, как бы на дачу, чтобы отдохнуть и подышать горным воздухом. А европейские путешественники, побывавшие на Синае, считают почти безумием проезжать по Синаю уже с мая месяца. Во всяком случае, на меня приезд этой семьи повлиял ободряющим образом, так как я воочию убедился, что даже целые семьи с малыми детьми благополучно и спокойно совершают летом тот путь, который вскоре предстоял и мне. Эта прибывшая семья чуть не послужила причиной крупной ссоры между нами и монахами: в комнату, где мы занимались, хотели поместить новоприбывших, а нас отправить в здание библиотеки. Однако, к счастью, недоразумение быстро уладилось, и все осталось по-прежнему. Мусе и его семье были отведены те комнаты, где жили паломники. Появление этой семьи внесло в монастырскую жизнь некоторое оживление. О. Феодосий даже надел новый клобук и новую рясу.

Надо сказать, что в Торе сильно развиты глазные болезни; редко встретишь там человека с совершенно здоровыми глазами. Эта глазная болезнь заразительна и бывает настолько опасна, что при некоторой неосторожности и недосмотре иногда влечет за собой слепоту. И вот, в приехавшей семье Мусы началась эта болезнь, вызванная, очевидно, песком пустыни и зноем. Ни в монастыре, ни у Мусы средств лечения не было никаких. Обратились к нам. У нас были глазные капли, предупредительно данные нам в путешествие супругой нашего вице-консула в Каире, Н. В. Шебуниной. Когда мы подошли к больной, на лицо ее было страшно взглянуть; глаз ее так вспух, что даже при нашем усилии разжать опухоль его нельзя было увидеть. Через несколько дней, когда у одной девочки опухоль несколько спала, заболела глазами другая. Но наши капли, к счастью, оказали хорошее действие. Бедные, беспомощные люди! Так и восстает в памяти этот тихий, скромный Муса, одетый в розовый длинный балахон, всегда приветливый, но говоривший лишь по-арабски.

На 29 июня, когда празднуется память св. апостолов Петра и Павла, в монастыре было ночное бдение. Звонить к службе начали часов около одиннадцати. Под большие праздники вечером и ночью церковь выглядит внутри очень красиво, благодаря многочисленным, спускающимся сверху, разноцветным лампадам, которые в торжественных случаях зажигаются. Не только нам, но и монахам трудно выстоять всю службу; правда, у каждого монаха есть отдельное место с сиденьем, где он может отдохнуть. я не раз видел, как монахи, особенно более почтенного возраста, на своем месте надолго склоняли свою голову, и по их ровному дыханию можно было заметить, что они спали. Мне особенно нравилось, когда во время службы пред большими праздниками все духовенство для служения литии выходило на средину храма и время от времени пело много раз, сначала в восходящей гамме, а затем в нисходящей, «Κύριε ἐλέησον». Не раз о. Каллистрат и меня просил подтягивать. На ночном бдении 28-го июня я простоял лишь до часу ночи. Утром мне сказали, что служба кончилась около пяти часов утра. Присутствовал и Муса с семьей, хотя язык богослужения был для них непонятен.

Под конец моего пребывания в монастыре мне удалось видеть одно очень любопытное зрелище, а именно бедуинский праздник, который монахи называли Дувара. Здесь, очевидно, идет речь о бедуинах Тавара, считающих своим прародителем и пророком шейха Салиха (Неби Салиха). Ежегодно у них совершается два праздника, один малый после сбора фиников, другой большой в мае; празднество заключается принесением жертв на горе Моисея.

Вообще надо сказать, что среди синайских бедуинов монастырь св. Екатерины пользуется большим почитанием. Во время нашего пребывания был один день, когда дети бедуинов допускались в монастырь и в храм к мощам св. Екатерины. Взрослым бедуинам, исключая монастырских слуг, доступ внутрь монастыря, как мы уже говорили, запрещен. И вот, в этот день мы сами видели, как монахи носили и водили в церковь множество маленьких бедуинских детей, в то время как родители их оставались за монастырской стеной. Далее, во внешней стороне стены есть одно место, куда бедуины и бедуинки очень часто приходят, прося об излечении своих болезней или болезней детей; они под стенами проводят не один день, и монахи, по возможности, дают им свои немудреные лекарства.

Уже за несколько дней перед праздником около монастыря стало показываться особенно много бедуинов; по ночам под монастырскими стенами, на ближайших откосах гор и вдали по Вади-ед-Дер и Вади-еш-Шех вспыхивали костры, и оттуда доносилась оживленная речь усевшихся вокруг огня бедуинов. Иногда днем слышались странные звуки, имевшие отдаленное сходство с кудахтаньем индюшек: это бедуинские женщины выражали свою радость перед праздником. В самый день праздника вокруг монастыря собралась большая толпа бедуинов; сюда же подошли, испуская вышеупомянутые странные восклицания, бедуинские женщины. Мы по монастырской стене добрались до ее юго-восточного угла, откуда особенно хорошо и удобно было смотреть на бедуинов. Взявшись за руки, они составили круг, в середине которого находился старик, и все, издавая одно и то же восклицание, начали производить однообразные, порывистые движения; по мене того, как участвовавшие в кругу бедуины приходили в возбуждение, движения делались быстрее и отрывистее. Через некоторое время старик в середине круга, совершенно изнеможенный, упал с пеной у рта на землю. Временно круг распался; но вскоре бедуины снова приступили к этому странно священнодействию, совершенно соответствующему кричащим дервишам, которых я видывал в Константинополе.

В некотором отдалении от места, где водили круги, лежал верблюд, покрытый белым покрывало. Несчастное животное в этот день, ближе к вечеру, должно было быть зарезано, и мясо его распределено между участниками празднества. Таков обычай этого праздника. В виду дороговизны верблюдов целая большая группа бедуинов в складчину покупает жертвенное животное Часа в три бедуины двинулись от монастыря вместе с верблюдом по Вади-ед-Дер к Вади-еш-Шех, где должен был произойти главный момент празднества. Монахи, особенно молодые, хотя и видели это зрелище не в первый раз, тем не менее с большим удовольствием смотрели вместе с нами и собирались к вечеру в Вади-еш-Шех. Подобные развлечения не часто выпадают на долю обитателей синайского монастыря. Один только игумен весьма сурово относился к бедуинам, не смотрела на них и, зайдя после их удаления от монастыря к нам в комнату, с раздражением назвал их по-гречески идолопоклонниками и вдруг совершенно неожиданно для нас прибавил по-русски «мошенники!»

Часов в пять мы с о. Каллистратом и Феодосием направились в Вади-еш-Шех, куда меня особенно привлекала предполагавшаяся скачка на верблюдах. Идти по камням было очень трудно: сапоги у нас уже совершенно износились, и мы шествовали в выписанных из Тора туфлях с войлочными подошвами, которые отнюдь не подходили к виду земной поверхности Синая. На широкой, открытой Вади-еш-Шех царило большое оживление. Множество палаток было разбито на большом пространстве. Оказалось, что незадолго до нашего прихода верблюд был уже зарезан, и теперь шел дележ его мяса. Группа бедуинов протащила мимо меня голову верблюда, а в некотором расстоянии лежало его туловище, все еще покрытое белым покрывалом; кругом земля была пропитана кровью. Бедуины с большими ножами в руках готовились к дальнейшему разрезыванию туши. Зрелище было не особенно приятное, и я отошел в сторону. Бедуины усадили нас на камни и угостили превосходным кофе, какого я никогда не пил. Они перед нами вынули из мешочка кофейные зерна поджарили их на сковородке, истолкли в ступке и заварили в своих маленьких кофейниках. Действительно, бедуинский кофе славится недаром.

Но вот начались с нетерпением ожидаемые скачки. Бедуин разгонял верблюда шибкой рысью и мчался вдоль Вади-еш-Шех. Я никогда не воображал, чтобы верблюд, от которого во время пути от Тора на Синай я ничего, кроме мерного, медленного шага, не видел, мог нестись с таким проворством и резвостью, быстро перебирая своими высокими ногами. Бедуин промчался мимо нас и был встречен уже знакомыми мне завываниями бедуинок, когда проезжал мимо шатров, где они помещались. Так проехало несколько бедуинов; но не все они одинаково хорошо умели управлять верблюдами: у некоторых верблюды упрямились, и были случаи, что верблюд, несмотря на все понукания и удары, все-таки не пускался бежать рысью. Мне монахи объяснили, что женщины своими криками одобрения провожают только холостых наездников; женатые этого одобрения не удостаиваются. Насколько это сообщение верно, решить не берусь. Однако уже вечерело; становилось темно. Мы распростились с гостеприимными бедуинами и направились к дому, унося с собой одно из самых своеобразных, оригинальных впечатлений из времени нашего пребывания на Синайском полуострове.

К концу июня выяснилось окончательно, что занятия моих коллег займут еще с месяц времени; я уже окончил свое дело, и мое дальнейшее пребывание на Синае становилось бесцельным. Тогда общим советом мы решили, что я уеду один в начале июля. Около 1-го июля приехал в монастырь, как сообщил нам эконом, один египетский инженер. Он с нами знаком не был, и я только несколько раз видел его издали, всегда что-то рисующим в свою записную книжку. Оказалось, что он также в начале июля возвращается в Тор: таким образом мне находился и попутчик, тем более удобный, что, по словам того же эконома, он прекрасно говорил по-французски и по-английски. Но являлся другой важный вопрос. Карантин, установленный в Торе для паломников из Мекки, был уже снят; это значило, что правильное пароходное сообщение между Тором и Суэцем прекратилось. А это обстоятельство наводило на мысль, застану ли я вообще в Торе пароход, и не лучше ли мне уже прямо из монастыря сухим путем направиться в Суэц. Однако справки, наведенные через монахов в Торе, и подтверждение, привезенное египетским инженером, который сам должен был ехать в Суэц, заставили меня остановиться на Торе, как на пункте, куда я направлю свой путь.

Начались сборы к отъезду. Хотелось в последние дни кое-что в монастыре пересмотреть, не досмотренное досмотреть. Последние обходы я делала в сопровождении о. Каллистрата, с которым мы очень сжились. Я вновь посетил Неопалимую Купину, еще раз осмотрел знаменитую алтарную мозаику, через низкий и узкий подземный ход, соединяющий внутренность монастыря с внешним садом, прошел в сад, где посетил небольшое белое здание монастырской усыпальницы. Грустное впечатление производят эти сложенные большие груды черепов, рук, ног, – печальные останки синайских монахов; черепа и кости архиепископов и игуменов сложены отдельно в ящиках, из коих некоторые вделаны в стену. В передней комнате лежат кости умерших в монастыре паломников, а на небольшом дворе находится несколько могил с останками паломников, умерших недавно. С террасы усыпальницы открывается прекрасный вид на монастырь. В последний раз прошелся я по монастырскому садику. Зашел в лежавший у юго-восточной стены маленький садик, всхоленный руками о. Каллистрата; он окружен низенькой каменной оградой, внутри которой разведен виноград, растут цветы; есть и вода. Крупные грозды еще неспелого винограда виднелись то там, то сям, и о. Каллистрат, видя, что я этому удивляюсь, не мог скрыть своего удовольствия. Он в течение нашего пребывания в монастыре почти ежедневно по утрам приносил нам из своего садика по цветку. Уже после моего отъезда Н. Я. исполнил одно из сильных желаний о. Каллистрата и сфотографировал его у входа в садик.

Чем ближе был день отъезда, тем грустнее становилось на душе. Несмотря на все желание вернуться в люди, жаль было покидать этот своеобразный мир, с которым более чем за два месяца пришлось невольно сжиться. Было жаль и оставлять моих коллег, вместе с которыми я мечтал возвратиться в Египет. Не скрою, беспокоила меня несколько и перспектива путешествия в Тор в июльские жары; с моим будущим спутником, арабским инженером, я даже не был знаком. Наконец о. Вениамин объявил, что верблюды и бедуины готовы: на мою долю приходилось два верблюда, один для езды, другой для вещей, и два бедуина. День отъезда был назначен: раннее утро субботы 6 (19) июля.

После довольно беспокойной ночи я встал в этот день часа в четыре. Но, как всегда бывает, отъезд замедлился. Было уже около семи часов, когда вещи мои были снесены на монастырский двор, и я отправился к эконому с вопросом, готов ли мой загадочный спутник. Он оказался уже совершенно готовым; его феска была окутана легкой материей с длинным покрывалом для прикрытия затылка от солнечных лучей. Я не знал, на каком языке он предпочтет говорить, при представлении нас друг другу экономом пробормотал нечто неопределенное, желая услышать первое слово от инженера. Последний, очевидно, предпочитал язык французский: «Nous partons absolument?» – проговорил он вопросительно. Мы в сопровождении нескольких монахов, моих коллег и скромного Мусы вышли на двор. С грустью бросил я последний взгляд на внутренние здания монастыря, среди которых прожил больше двух месяцев. На дворе уже ревели верблюды, на одном из которых были уложены мои чемоданы. Я прежде всего занялся устройством удобного сиденья на моем верблюде. Это одна из наиболее важных подробностей путешествия по пустыне. На седло я положил плед, на него подушку, а поверх всего шерстяное одеяло. Все это очень увеличило высоту сиденья, но за то давало возможность спокойно сидеть и менять положение ног. Н. Я. пожелал увековечить момент отъезда на фотографии: он снял меня верхом на верблюде; группа же с инженером не удалась: он в самый момент снимания переставил ноги и вышел поэтому с четырьмя ногами. Но время было выступать. Ровно в половине восьмого утра я в сопровождении моих оставющихся товарищей и нескольких монахов вышел за ворота монастыря. Здесь мы сердечно распростились; о. Вениамин просил не поминать лихом те неприятности, которые у нас случались. Я с инженером двинулся. Мы теперь направлялись в Тор не по той дороге, по которое приехали: приехали мы с северо-западной стороны через Вади-Хебран и Вади-ед-Дер, а уезжали через Вади-с-Сле, т.е. из монастыря сначала на юг, а потом на запад.

Первую часть пути пришлось сделать пешком, так как предстоял довольно большой подъем. Много раз оглядывался я на монастырь, который виднелся все ниже в глубине ущелья и становился меньше. Дойдя до вершины перевала, я в последний раз обернулся в сторону монастыря. В сравнении с окружавшими его громадными скалами он казался уже игрушкой. Еще несколько шагов вперед, и монастырь исчез из глаз…