Е. Благонравов

Плен вавилонский и его значение в истории иудеев

Источник

Содержание

Введение Глава 1 Глава 2 Глава 3 Приложение Источники  

 

Введение

«Бог всем человеком хощет спастися, и в разум истины приити» (1Тим.2:4). Не спасение отдельных только, хотя бы и весьма многих, людей, а восстановление и спасение всего падшего человечества – такова цель бесконечной любви Божией. Сообразно с этим раскрывается пред нами и величественный план воспитания человечества к этой последней его цели. Во времена доисторические, еще раньше, чем человечество распалось на отдельные национальности, еще задолго до образования первых государств на земле, оно воспитывалось особыми избранниками Провидения, патриархами. Но с обособлением национальностей, с распадением единой семьи человечества на отдельные общества и государства, единичные, хотя и высокие, избранники неба оказывались уже недостаточными орудиями для воспитания человечества. Первичные элементы – отдельные клеточки великаго организма человечества, – отдельные лица; но организм состоит не из отдельных клеточек и нуждается для воздействия на него в сложных органах, каковыми и являются целые народности. Народность – это живая сила, более могучая, чем отдельные личности, и, призванная на служение особым целям Провидения, способна оказать большее влияние – и не на отдельные только личности, а и на все современное ей человечество. Вот почему для воздействия на целые народности, на все человечество самим Провидением в дохристианские времена избирается особый народ, который, получив чудесное воспитание, рассеивается по всему лицу земному и является великим миссионером древности, благодаря которому явление на грешную землю Христа-Спасителя стало воистину чаянием языков1... Этим народом был народ еврейский. По своему происхождению он – «семя Авраама, друга» Божия; по своему призванию он – особенный избранник Божий, служитель Его особенным целям среди всего современного ему человечества2; по своим нравственным достоинствам он – единственный носитель истинных начал боговедения и богопочитания с задатками высоких и святых порывов и чувств (Нав.24:16; 2Пар.15:15; 4Цар.11:17–18; 2Пар.30:26, 31:1 и 4Цар.18:4; 2Пар.34:31, 35:18); но и, как всякий другой народ, не свободный от нравственных недостатков и несовершенств, с задатками и склонностью к общему всему современному ему человечеству идолослужению (Исх.32:1–7; 1Цар.24:15 ср. Иер.44:17–18 и др.) и нравственной распущенности, – с задатками своеволия и жестоковыйности (Исх.32:9; Ис.65:2; Иер.2:31 и мног. др.). В Египте – это потомство Авраама, семейство переселенца Иакова, возросло в народ, долженствовавший сделаться избранным народом Божиим; на Синае оно получило Божественный закон, долженствовавший нормировать всю дальнейшую жизнь его, как народа избрания; в горниле 40-летнего странствования по пустыне оно было воспитываемо в послушании воле Избравшего его. Для развития его жизни и деятельности в указанном направлении и совершения его высокой миссии среди остального человечества ему недоставало только удобной для этих целей страны и самостоятельной исторической жизни среди прочих народов земли. И вот, в последний год сорокалетнего странствования по пустыне устами вождя сего народа Бог говорит ему: «Обратитесь, отправьтесь в путь, и пойдите на гору Аморреев и ко всем соседям их, на равнину, на гору, на низкие места и на южный край, и к берегам моря, в землю Ханаанскую и к Ливану, даже до реки великой, реки Евфрата. Вот, Я даю вам землю сию, пойдите, возьмите в наследие землю, которую Господь с клятвою обещал дать отцам вашим, Аврааму, Исааку и Иакову, им и потомству их» (Втор.1:7–8). И под руководством Иисуса Навина страна эта, Палестина, была завоевана и разделена в собственность коленам еврейскаго народа...

Миновали долгие годы тяжелого рабства египетского, окончились годы горьких страданий по пути к земле обетований: теперь народ еврейский – народ свободный, теперь он – самостоятельный политический организм в ряду соседних с ним, имеющий полномочия от Иеговы на доминирующее отношение к ним, как единственный законный наследник занятой им страны, и даже заповедь – право на изгнание прежних владельцев ее (Чис.33:51–52). С самого момента своего избрания и до конца дней своих этот избранник Божий делается предметом постоянной, исключительной и самой нежной попечительности о нем со стороны Избравшего, «начертывается на дланях» Его (Ис.49:16, 63:9, 12–15). Нежною, отечески заботливою рукою насаждается этот «виноградник» Божий «на вершине утучненной горы», в стране благих обетований; тою же рукою обносится оградою и снабжается всем необходимым для безпрепятственного роста и могучего развития; тою же любовию и попечительностью в каждое мгновение напояется, днем и ночью охраняется от всего враждебного и вредного (Ис.5:1–2; 27:3–4). Как бы напутствием в эту страну новой жизни и деятельности этому избраннику Божию служат следующие обеты Избравшего: «Если вы будете поступать по уставам Моим, и заповеди Мои будете хранить и исполнять их: то Я дам вам дожди в свое время, и земля даст произрастения свои, и дерева полевыя дадут плод свой. И будете есть старое прошлогоднее, и выбросите старое ради нового. Пошлю мир на землю (вашу), ляжете, и никто вас не обеспокоит, сгоню лютых зверей с земли (вашей), и меч не пройдет по земле вашей. И будете прогонять врагов ваших, и падут они пред вами от меча. Пятеро из вас прогонят сто, и сто из вас прогонят тьму, и падут враги ваши пред вами от меча. И поставлю жилище Мое среди вас, и душа Моя не возгнушается вами. И буду ходить среди вас, и буду вашим Богом, а вы будете Моим народом» (Лев.26:3–4, 10, 6–9, 11–13). Все, что только могло способствовать полному благополучию и что могло облегчить трудную миссию среди современного человечества, дается этому избраннику Божию. Ему дается страна, способная производить такое обилие плодов, что этот народ может довольствоваться старым, прошлогодним и даже «выбрасывать старое ради нового»; ему обещается мир, необходимый для внутреннего благосостояния и полного развития природных сил и способностей, а на случай враждебных столкновений с соседними народами – такая помощь, что пятеро из этого народа могут прогнать сто и сто – тьму; ему обещается постоянное и исключительное присутствие среди него Бога его, а вместе с тем и нравственная всемогущая помощь на все, что он должен выполнить в дальнейшей своей истории; ему обещается, наконец, и высшее руководительство всей его жизнью, ибо Сам Бог будет «ходить» среди своего народа и Ему только известными и доступными путями вести свой народ к несомненному и полному достижению поставленной ему цели. Ему-ли, этому избраннику Божию, терпеть недостатки и лишения в стране, «текущей молоком и медом»?! Ему ли страшиться грозных соседей-врагов, когда Сам Бог его – великий и сильный, возседающий над кругом земли, пред которым живущие на ней, «как саранча», и который «обращает князей в ничто, делает пустым судей земли» (Ис.40:22–23) – говорит ему: «не бойся, ибо Я с тобою, не смущайся, ибо Я Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницей правды Моей» (Ис.41:10)?! Ему ли в своей исторической жизни, подобно другим народам, скользить и падать на ложных путях, когда Сам Господь держит его за правую руку (Ис.41:13), научает его всему полезному и ведет по тому пути, по которому ему должно идти (Ис.48:17)?!

Но делаясь народом свободным и самостоятельным, господином занятой им страны и своей дальнейшей исторической жизни, этот народ должен был свято помнить полную зависимость свою от Того, кто сделал его таковым и кто Сам о Себе говорил ему: «Моя земля; вы пришельцы и поселенцы у Меня» (Лев.25:23). И это сознание своей зависимости от воли Избравшего должно было лечь в основу всей последующей его жизни, «ибо Господь, Бог» сего народа «есть огнь поядающий, Бог ревнитель» (Втор.4:24). «Если же не послушаете Меня и не будете исполнять всех заповедей сих, то и Я поступлю с вами так: пошлю на вас ужас, чахлость и горячку, от которых истомятся глаза и измучится душа, и будете сеять семена ваши напрасно, и враги ваши съедят их. Обращу лице Мое на вас, и падете пред врагами вашими, и будут господствовать над вами неприятели ваши, и побежите, когда никто не гонится за вами. Города ваши сделаю пустынею, и опустошу святилища ваши, и не буду обонять приятного благоухания (жертв) ваших. Опустошу землю (вашу), так что изумятся о ней враги ваши, поселившиеся на ней. А вас рассею между народами и обнажу в след вас меч» (Лев.26:14–34).

«Вот, я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло... Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое» (Втор.30:15, 19). «Если захотите и послушаетесь; то будете вкушать блага земли. Если же отречетесь и будете упорствовать; то меч пожрет вас»3...

Ясно, что ради совершения великого дела бесконечной любви своей в историю этого народа исключительным и осязательным образом вступает Сам Бог. Но ясно также, что этим не стесняется и свободная воля избранного народа. Воля народная, согласная с волей Божией, благословляется и вспомоществуется этою последнею; воля народная, несогласная с волей Божией, ею осуждается и наказуется. Отсюда как вся вообще историческая жизнь избранного народа, так и отдельные важнейшия события ее – результат именно этих двух причин. – Таково по своему характеру и то историческое событие в жизни народа иудейского, которое подлежит нашему рассмотрению. Плен вавилонский не был исключительным действием воли божественной, хотя и стоял в согласии с ней; не был он и явлением исключительно естественно-историческим, хотя и случился именно этим последним путем.

Каковы же были те естественно-исторические условия, среди которых пролегала жизненная тропа избранного народа, и что именно требовалось от него самым фактом избрания его в собственный народ Божий?

Страна, которую Бог обещал дать своему народу и в которую действительно вводит его после избавления от рабства египетского, в кн. Исход (2:8) называется землей «пространною»; землей «обширною» называет ее и Ездра, возвращаясь в своих воспоминаниях о судьбах избранного народа к тому времени, когда она впервые сделалась достоянием его (Неем.9:35); в других местах библии есть и более определенные указания предельных пунктов ее (Втор.3:8; 2Пар.30:5 и др.). Но точного географического определения величины ее в библии мы не находим. Отсюда вполне естественно, что определение этой величины у различных географов не вполне одинаково: одни находят возможным полагать, что занятая евреями территория простиралась на 240 вер. по направлению с севера на юг и на 130 вер. по направлению с запада на восток4; другие протяжение ее с севера на юг определяют в 220 вер. и с запада на восток – в 140 вер. 5... К стране, где жил и странствовал со своим домом и стадами Авраам и границы которой указываются в кн. Быт.10:19, евреи присоединяют восточную, за-иорданскую часть Палестины (Чис.21:10–35; 22:25, 31); в начале периода судей колено иудино на некоторое время овладевает филистимскими городами Газою, Аскалоном и др. (Суд.1:18); при Давиде и Соломоне владения евреев, как известно, доходят до Сирии и Евфрата на северовостоке и до Чермного моря и Египта на юге. Но города филистимские, занятые коленом иудиным, вскоре же и теряются им и эти города, вместе с Гефом и Азотом, составляют сильный пентаполис филистимский с «вечной неприязнью» к евреям (Иез.25:15 и дал. срав. Суд.1:18); а разделение общееврейского царства на израильское и иудейское, и следовавшее за тем ослабление могущества еврейского народа влечет за собой отпадение идумеян, моавитян и др. подвластных им народов. Не раз изменялись границы территории еврейской и впоследствии, с подъемом или падением могущества этого народа. Если же рассматривать территорию евреев, занятую ими в Палестине, по лучшим картам и в пределах более постоянных, то общее пространство ее можно приблизительно определить в 550–600 кв. м.6. Величина, если даже принять последнюю цифру, сама по себе, как видно, незначительная, и если страна эта в библии называется «пространною» и «обширною», то, вероятно, или по сравнению с Гессемом, где жили евреи до завоевания Палестины, или же по сравнению с территориями некоторых новых соседей еврейского народа, уже по завоевании ее. Но если во времена Давида и первую половину царствования Соломона, в этот цветущий и славный период истории еврейского народа, эта же самая страна была настолько достаточна для него, что каждый еврей мог жить спокойно «под смоковницей своей» (3Цар.4:25), – то и в этом смысле она была действительно страной пространной и обширной, дававшей полную возможность дальнейшему росту и развитию исторической жизни народа, занявшего ее.

Вполне достаточная для еврейского народа по своему пространству, страна эта была с избытком достаточна для него по своим естественным произведениям. По обилию этих произведений в библии она называется землей, «текущей медом и молоком» (Исх.3:8, 17 и др.), «красою всех земель» (Иез.20:6, 15), землей, подобной «саду Едемскому» (Иоил.2:3), землей «хорошею» и «тучною» (Исх.3:8; Неем.9:25, 35 и др). Естественные произведения ее, поразившие собой соглядатаев еврейских (Числ.13:17–28), знавших о плодородии богатейшей долины нильской, действительно заслуживали удивления по своему богатству, красоте и разнообразию. Прорезывавшие и ограничивавшие ее горы, не стесняя без того незначительного пространства занятой евреями страны, были местами ее растительного богатства: вершины их большей частью были увенчаны дубравами и рощами пальмовых, оливковых, фиговых, гранатных, миндальных, фисташковых и др. деревьев, а подошвы их изобиловали роскошнейшими виноградниками и садами различных тропических растений7. С гор Ливана и Антиливана получались тирянами и сидонянами кипарисы и кедры для постройки кораблей8; горы сеирские изобиловали корнями драгоценного нарда9; горы галаадские были покрыты особого рода деревьями, употреблявшимися финикиянами на весла для мелких судов, отсюда же в изобилии получался превосходный бальзам.10 Не было здесь недостатка и в произведениях царства минерального (Втор.8:9; 33:25). Не менее славны богатством и разнообразием своих естественных произведений были и некоторые долины: так долина емафская, лежавшая между Ливанскими и Антиливанскими горами и простиравшаяся на 52 вер. в длину и до 20 вер. в ширину, отличалась чрезвычайными урожаями пшеницы и ячменя, богата была она и виноградниками11; долина саронская, тянувшаяся вдоль берегов Великого моря до гор кармильских, также была известна своим плодородием; долина есхольская, или ештольская, в горах иудиных, была известна своими виноградниками, а долина моавитская, среди гор аваримских, на восточном берегу Мертвого моря, изобиловала благовонными и бальзамическими растениями12. Особенно плодоносными долинами отличалась западная часть Палестины, хотя здесь же, около берегов Мертвого моря и по окраинам южных и восточных границ земли Ханаанской, находились и наиболее известные «пустыни». Эти последние были в Палестине довольно многочисленны; но они не представляли собой местностей, совершенно лишенных воды и растительности, что собственно разумеется под именем пустынь, – это, по большей части, были места, лишь не заселенныя, и весьма многие из них представляли собой удобные места для пастбищ13. Вполне понятно, поэтому, выражение, встречаемое у прор. Иеремии: «плачет земля от проклятия; засохли пастбища пустыни» (Иер.23:10); «пустыней» называется у него и страна иудейская, отданная Богом халдеям и лишенная жителей и скота, хотя та же самая страна у него не раз называется «землей, текущей молоком и медом» (Иер.32:43 ср. Иер.32:22 и Иер.34:22). По библейским свидетельствам, страна эта могла давать урожай в сто крат (Быт.26:12). Неудивительно поэтому, что во времена Давида эта небольшая сама по себе страна давала возможность благоденствовать такому народонаселению, у котораго было свыше миллиона одних способных к военной службе, кроме колена левиина и вениаминова (2Цар.24:9; 1Пар.21:5–6). Неудивительно также и то, что жители этой небольшой страны могли излишек ее естественных произведений отсылать в другие страны, платя за чужеземные товары «пшеницей Миннифской, и сластями, и медом, и деревянным маслом и бальзамом» (Иез.27:17). Однако говоря о действительно замечательном плодородии Палестины и ее естественных богатствах, не следует упускать из вида также и того, что эта же благословенная страна в руках небесного Правосудия могла обращаться – и по временам действительно обращалась – в источник проклятия для ее обитателей (Втор.29:18–28). Касаясь этого предмета, Кейль справедливо замечает: «Великое плодородие страны, обуславливавшееся прилежанием и трудом человека, с другой стороны еще более зависело от божественного благословения, от дождя и росы небесной, без которых не родятся здесь никакие растения и не бывает никакого плода. Если, так обр., эта страна в своих, наполняемых небом, источниках и ручейках, долинах, горах и холмах заключала в себе все благословенные средства для доставления великого обилия земных благ, то, с другой стороны, она же в особенных качествах своей почвы и своих климатических влияниях, опустошительных гнойных ветрах, саранче, землетрясениях и других язвах, которым она была подвержена часто, – носила на себе заметные следы неблагословения, которое вследствие греха тяготело над землей и в частности служило признаком грехов каждого времени. Эта противоположность между благословением и проклятием, между жизнью и смертью особенно бьет в глаза в Иорданской долине. В этой противоположности Палестина является поистине землей, на которую постоянно обращены очи Иеговы – от начала года до конца года (Втор.11:12), – землей, текущей молоком и медом для Израиля, поколику он остается верным завету с Иеговой»14. К числу разрушительных явлений природы, поражавших бедствиями эту страну, необходимо прежде всего отнести знойный восточный ветер, свирепствовавший здесь с ужасной силою и причинявший большой вред людям, животным и растениям. В псалме десятом он называется духом бурным (по славянск. тексту), посылаемым Богом в наказание на нечестивых, а в псалме девяностом – бесом, поражающим в полудни (также по слав. тексту); здесь он ставится по своим грозным и ужасным последствиям на ряду с проказой, которая на востоке весьма обыкновенна и на которую боговдохновенные писатели указывают, как на наказание Божие за грехи людей. Не были безызвестны жителям этой страны и ужасные грозы, величественное и потрясающее описание которых находим в псалме 17, и довольно частые землетрясения (Иов.9:5–6; 1Цар.19:11, 13 и др.)15; огромный вред причиняла здесь и появлявшаяся по временам в огромном количестве саранча: она опустошала поля и сады и делала голод почти неизбежным (Иоил.1:4–15, 2Цар.21:1; 4Цар.8:1 и др.)16. Такие бедствия, конечно, могли бы не только лишить жителей этой страны необходимых естественных произведений, но и саму страну из цветущей и благословенной обратить в бесплодную пустыню; но, во-первых, ни откуда не видно, чтобы они были часты; во-вторых, в истории еврейского народа мы видим целые периоды полного достатка и благоденствия и, в третьих, что особенно важно, подвергаясь этим бедствиям как наказаниям, народ этот имел и полную возможность отклонять от себя всю тяжесть их: оставаясь верен Богу своему, он мог в мире и благоденствии «снедать блага земли» той. Если же так, то само собой следует, что страна, занятая евреями, вообще весьма плодородная и богатая естественными произведениями, вполне обеспечивала жителей ее своими благами и действительно была «землей хорошей», «землей тучной», каковой вообще и представляет ее библия.

К указанным достоинствам и преимуществам страны, занятой евреями, следует также отнести и еще одно весьма важное преимущество ее. Из приведенного уже свидетельства прор. Иезекииля (Иез.27:17) несомненно следует, что евреи, заняв Палестину и располагая излишком ее естественных произведений, вошли в торговые сношения с соседними народами. И это естественное и необходимое явление в международных мирных сношениях, обусловливаемое, однако, для многих народов долгим и упорным трудом и ужасающими своим величием искусственными сооружениями и приспособлениями, для евреев облегчалось самым географическим положением их страны. Составляя часть большой сирийской площади, Палестина была естественным соединительным звеном между главными странами старого света, образуя собой переход из центральной Азии, через Средиземное море, в Африку и Европу. И мы видим, что через Палестину идет двумя направлениями караванный путь от Евфрата, через Дамаск, в Аравию и Египет: один от Евфрата в Мекку и Медину через Алеппо, Дамаск, Нову и Феик, по восточной стороне Иордана; другой из Дамаска в Египет через верхний Иордан, Меггидо, равнину Ездрилонскую и далее через Лиду и Рамлех в филистимскую низменность и в Газу17. По ней самой или близ нее еще в глубокой древности провозились товары Иудеи и Египта в Малую Азию и Грецию, а товары Сирии, Малой Азии и Греции – в Египет. Неудивительно поэтому, что в цветущий период еврейской истории, при Давиде и особенно при Соломоне, евреи были в деятельных торговых сношениях с Тиром, Сидоном и Египтом; неудивителен также и смелый план Соломона и Иосафата завести свой флот в Ецион-Гавере (3Цар.9:26, 10:11–12, 22, 22:48); вполне понятно, наконец, и название Иерусалима «вратами народов» (Иез.26:2)18.

Казалось бы, что поселением в такой благословенной стране народ еврейский был вполне вознагражден за долгие годы своего тяжелого рабства в Египте; казалось бы, что этому народу, при пользовании выгодами занятой им страны, теперь предоставлялась полная возможность развиваться, мужать и крепнуть и, соответственно планам Избравшего, исполнять свою высокую миссию среди остальных народов земли; казалось бы, что теперь для народа, нравственно очищенного 40-летним странствованием по пустыне, и именно здесь, в стране благих обетований Божиих, начнется беспрепятственное их осуществление. Это, конечно, и последовало бы, если бы этот, избранный Богом, народ постоянно был верен Избравшему его. По оставляя пока в стороне подробное рассмотрение этого важнейшего фактора в истории еврейского народа, – фактора, по временам обращавшего землю, «текущую молоком и медом», в источник разнообразных бедствий и пути мирных международных сношений – в военные дороги для победоносных чужеземных войск, рассмотрим еще некоторые естественно-исторические условия, в которых оказался еврейский народ, поселившись в Палестине. На пути к достижению полного благоденствия лежали довольно серьезные препятствия, хотя и имевшие для этого народа высшее, воспитательное значение (Суд.2:21–22, 3:1–2). Из пустыни Фаран, на границе Палестины, вождь народа еврейского посылает соглядатаев «высмотреть» эту землю: «какова она, и народ живущий на ней, силен ли он или слаб, малочислен ли он или многочислен? И какова земля, на которой он живет, хороша ли она или худа? И каковы города, в которых он живет, в шатрах ли он живет или в укреплениях?» (Чис.13:18–21). За долгие годы своего рабства в Египте народ еврейский забыл свою родину, забыл то наследие, которое было завещано ему Богом в лице отцов его – Авраама, Исаака и Иакова. Он видел только, что страна эта занята другими народами и смутно предчувствовал, что ему необходимо будет доказывать свои права на это наследие... оружием! После возможно тщательных разведок страны той соглядатаи говорили: «Мы ходили в землю, в которую ты посылал нас; в ней подлинно течет молоко и мед... но народ, живущий на земле той, силен, и города укрепленные, весьма большие; и сынов Енаковых мы видели там. Амалик живет на южной части земли, Хеттеи (Евеи), Иевусеи и Аморреи живут на горе, Хананеи же живут при море и на берегу Иордана. Там видели мы и исполинов, сынов Енаковых, от исполинского рода; и мы были в глазах наших пред ними, как саранча, такими же были мы в глазах их» (Чис.13:28–31, 34). В последних словах соглядатаев могло, конечно, быть и преувеличение естественное при виде опасного предприятия; но для всех теперь стояло вне всякого сомнения, что та страна, куда они должны вступить законными владельцами, вся заселена различными народами, из которых одни сильны физически, другие сильны своей развившеюся уже до некоторой степени культурой, и... народ поднял вопль отчаяния (Чис.14:1). Крепкая вера в исполнение божественного обетования относительно завоевания этой страны евреями одного из соглядатаев (Нав.14:8) едва ли могла поднять упавший дух народа. А когда евреи потерпели неудачу под Гаем, то и сам вождь народа с отчаянием взывал к Богу. «О Господи Владыка! Для чего Ты перевел народ сей через Иордан, дабы предать нас в руки Аморреев и погубить нас? Хананеи и все жители земли услышат и окружат нас, и истребят имя наше с земли» (Нав.7:7, 9). Правда, паника пред довольно сильным и грозным врагом, которого ведет и за которого сражается могущественный Бог его, заметна и среди туземных народов палестинских (Нав.2:9–12); но этим последним предстояло защищаться, а не со страхом в груди нападать; кроме того, в виду общей опасности они могли соединить свои силы и выставить против врагов несомненно большее войско, чем какое было у евреев; наконец, нужно думать, что и военное искусство у них стояло выше, чем у евреев (Нав.11:9; 17:16). Однако, в силу обетования Божия, страна эта должна была сделаться достоянием еврейского народа, и он с своим 40-тысячным (Нав.4:13) войском вступил в ее пределы...

Для нашей задачи нет нужды входить в решение вопроса о племенном происхождении народов, населявших Палестину ко времени завоевания ее евреями, о хронологическом порядке заселения ее этими народами и о последовательном порядке самого завоевания ее евреями; достаточно отметить следующие бесспорные факты: Палестина ко времени завоевания ее евреями заселена была вся и на пространстве этой, предназначенной евреям, территории было более тридцати, хотя и очень небольших, царств (Нав.12:24); некоторые из этих туземных народов жили уже культурной жизнью, в крепких городах, имели сильное войско с конницей и колесницами. Все эти народы несомненно пользовались благами занятой ими страны, выгодами ее географического положения и никому из них, естественно, не хотелось уступить эту страну, на которой к тому же выросли целые поколения их и в недрах которой покоился прах их отцов и предков, каким-то чуждым пришельцам, какими казались им евреи. Чувство глубокой неприязни и непримиримой вражды к этим нежелательным пришельцам, естественно, должно было сделаться господствующим среди народов Палестины, а общая опасность, грозившая им со стороны евреев, естественно должна была объединять их интересы и подготовить общую, союзную оборону. Так составляется союз царств аморрейских (Нав.9:1), так составляется союз других царей и царств во главе с Иавином, царем асорским (Нав.11:1–4), и только одни гаваонитяне, хотя и не без хитрости, отдаются еврееям добровольно (Нав.9:3–17; 11:19). Ожесточение и вражда встретили евреев на границах Палестины, упорная борьба ожидала их в пределах ее, и только ценой почти пятилетней и почти непрерывной борьбы (Нав.14:7 ср. 10 ст. той же главы) евреи приобрели себе место для поселения, сделались владельцами обетованной им страны. Но ни вражда к ним со стороны туземцев, ни борьба с ними этим не могла окончиться: почти каждому колену еврейского народа предстояло расширять свои владения за счет изгоняемых туземцев и почти каждый из этих народов готов был до последней крайности мстить своим врагам. Мало того, было и еще основание к этой вражде и не только в поколениях современных завоеванию Палестины, но и в поколениях, самых отдаленных по времени. В силу прямого и ясного повеления Божия народ еврейский в дальнейшей своей истории должен был оставаться народом особенным в ряду других народов, с исключительными законами и обычаями, с исключительным строем всей своей жизни. Разнообразные предписания сверхъестественного закона, неизмеримо возвышавшиеся над требованиями естественного закона, которым руководились остальные народы, и над естественным человеческим пониманием их, а также те особенные условия, в которые был поставлен народ еврейский самим избранием своим в народ Иеговы, проводили резкую и весьма заметную грань между этим народом и остальными народами, среди которых он должен был жить. А при таких условиях совместной жизни нескольких народов обычная в истории ассимиляция, примиряющая и объединяющая побежденных и победителей, делалась крайне затруднительной, уступая свое место на долгое время естественному озлоблению и ненависти покоренных к их победителям... По своему началу современная первым шагам евреев в Палестине эта вражда проходит почти через всю историю их здесь, обращая занятую ими страну почти в постоянный военный лагерь. Бурным ключом закипела она, как только евреи вступили в пределы Палестины и с оружием в руках стали овладевать каждым новым шагом ее; с особенным ожесточением ведется эта борьба в период судей, когда евреи путем завоевания страны и вытеснения ее туземцев фактически выражали свое желание остаться в завоевываемой стране навсегда и сплотиться в самостоятельный политический организм; в период существования общееврейского царства, в этот период славы и могущества еврейского народа, борьба с ним для туземцев представлялась уже опасной, но антогонизм и беcсильная злоба их преследуют евреев по временам и в этот период; с разделением же царства еврейского на два, этот антогонизм и эта злоба выступают снова и еще с большей силой и напряжением. Книги Судей, Царств и Паралипоменон представляют более, чем достаточно, фактов существования и проявления этой злобы и вражды туземцев к евреям; речи пророков с поразительной силой и ясностью выражают это господствующее настроение различных соседей еврейского народа и их ликующее злорадство при разрушении Иерусалима. «Разрушайте, разрушайте до основания его»: кричали тогда сыны Едома и, вероятно, падению столицы своих исконных врагов радовались не они одни (Пс.136:7, ср. Иез.26:2).

Железная сила необходимости заставила оставшихся среди евреев туземцев Палестины и их соседей признать факт завоевания евреями Палестины уже окончательно совершившимся, а довольно быстрый рост могущества общееврейского царства, по-видимому, даже лишал их всякой возможности отрицать этот горький для них факт; с другой стороны, насущная потребность в обмене жизненными продуктами и успехами культуры и цивилизации вынуждала евреев-победителей и их соседей-побежденных войти в такие или иные международные сношения. Но корни вражды и злобы со стороны туземцев к евреям этим, конечно, не вырывались совершенно; по требованию обстоятельств эта вражда могла скрываться, уходить глубже; но, сдерживаемая невольно, она с тем большей силой могла обнаружиться и действительно обнаруживалась при всяком удобном случае. В виду этого обстоятельства, бесспорно, весьма важно возможно подробнее и основательнее выяснить вопрос, насколько занятая евреями территория по своим естественным границам представлялась удобной и надежной для охраны политической самостоятельности и внутреннего благосостояния на случай враждебных столкновений евреев с их озлобленными соседями. Но вопрос этот был бы поставлен слишком узко, если бы в отделе обозрения общих естественно-исторических условий жизни евреев в Палестине мы ограничились рассмотрением и оценкой с указанной точки зрения только тех границ, которые отделяли евреев от их палестинских соседей: история евреев связана не с этими только народами и падением своим царрства еврейские обязаны не им. Правда, вне-палестинские соседи евреев: сирийцы, ассирийцы, вавилоняне и египтяне не имели поводов ко вражде против евреев, подобных палестинским их соседям; но если здесь, у народов палестинских, вражда эта вызывалась насильственным вторжением и захватом их владений народом, во многих отношениях совершенно им чуждым, то там, у народов непалестинских, поводы к враждебным столкновениям их с евреями (точнее, евреев с ними) давались самым ходом исторических событий того времени, могучим потоком захватывавшим Палестину со всеми ее обитателями и бросавшим ее в разъяренные волны ожесточенной борьбы между собой тогдашних мировых монархий.

Ближайшими и непосредственными соседями евреев в занятой ими стране оказались, как известно, на северо-западе финикияне, на северовостоке сирийцы, на востоке аммонитяне, мадианитяне и моавитяне, на юге идумеяне и амаликитяне, на западе филистимляне; вместе же с территориями всех этих народов, страна, занятая евреями, граничила с востока и отчасти с северо-востока с могущественными царствами Месопотамии, одно за другим возникавшими и предъявлявшими свои претензии на всемирное господство, а с юго-запада с Египтом, старавшимся сохранить и поддержать свое вековое величие и славу. Даже поверхностного взгляда на карту Палестины и, занятую в ней евреями, страну достаточно, чтобы видеть, насколько границы, отделявшие евреев от их палестинских соседей, могли гарантировать им полное спокойствие и безопасность в случаях вторжения этих соседей: нет здесь ни рек, трудно проходимых, нет недоступных горных цепей, нет, так страшивших тогдашнего человека, пустынь. Но обратимся к более подробной и надежной оценке их с этой точки зрения посредством фактов, ясно отмечаемых библейскими свидетельствами19. Тот факт, что по определению Божию все туземцы Палестины подлежали изгнанию из нее евреями (Чис.33:52; Втор.20:16–17; Нав.1:3–4; 13:1–7) и оставлены были там с особенными целями божественного строительства (Суд.2:3, 21–22; 3:1–2), ясно говорит за то, что как евреи могли вытеснить их, не встречая особенных препятствий к этому со стороны естественных границ территорий, занятых туземцами и занимаемой евреями, так и сами они могли быть теснимы оставшимися народами Палестины. Тот факт, что каждое отдельное колено еврейского народа было обязано расширять свои коленные владения за счет их соседей-туземцев и до некоторой степени выполняло это обязательство (Нав.17:12–18 ср. Суд.1:1–13, 17–36), также ясно говорит за возможность легкого перехода этих границ и передвижения даже самых пограничных линий. Наконец, факт действительного расширения владений еврейского народа, с развитием могущества его, и сокращения их, с падением этого могущества или даже временным ослаблением его, дает несомненное основание заключать, что естественные границы страны, занимаемой евреями за все время жизни их в Палестине, отнюдь не представляли собой особенно серьезных затруднений для перехода их с той или другой стороны и потому не могли быть вполне надежной защитой для евреев в их враждебных столкновениях с палестинскими народами. От этих общих фактов обратимся к более частным, тверже и подробнее обосновывающим высказанное положение. Факты эти многочисленны и по своему характеру разнообразны; но все они, свидетельствуя о войне или мире, ясно указывают на ту легкость, с которой совершались сношения мирные или вторжения враждебныя, указывают на отсутствие серьезных затруднений к ним со стороны естественных границ, отделявших владения евреев от владений соседних им палестинских народов.

Юго-западными соседями евреев были, как известно, филистимляне и владения их граничили собственно с уделом колена иудина. Но в довольно подробном перечислении вообще границ этого последнего мы напрасно стали бы искать каких-либо точно определенных границ с владениями филистимлян (Нав.15). Мало того, в числе принадлежащих евреям городов и их областей указываются и города филистимские – Екрон, Азот и Газа, а границей владений этого колена на западе полагается «поток Египетский» и «великое море» (Нав.15:45–48, 11), т.е. Нил и Средиземное море. Объяснить это, кажется, возможно, во-первых, тем, что евреи должны были изгнать из Палестины всех туземцев ее, а след. и филистимлян; а во-вторых, едва ли будет ошибочно предположить, что еврейский вождь-завоеватель, указывавший такие именно пределы колену иудину, не видел естественных препятствий к расширению владений этого колена до самого Средиземного моря, каковое он полагает естественной границей владений этого колена20. Начала враждебных столкновений евреев с филистимлянами точно-хронологически определить нельзя; библия говорит только, что ко времени восьмого судии еврейского народа филистимляне уже в течение 18 лет «теснили и мучили сынов Израилевых» (Суд.10:7–8); но из ст. 11-го той же главы видно, что евреи страдали от них и раньше этого времени. Столкновения эти продолжаются при Сампсоне, Сауле и последующих царях, до времени порабощения этих соседей-врагов ассириянами. Перевес в этих столкновениях склоняется то на сторону филистимлян, и они появляются в Лехе (Суд.15:9, 14), Афеке (1Цар.4:1), Массифе (1Цар.7:7, 11) и Михмасе, откуда их отряды направляются вглубь страны еврейской тремя путями, и они являются в Офре, по дороге Вефоронской и долине Цевоим (1Цар.13:5, 17–18), – в Ефесдаммиме (1Цар.17:1), Кейле (1Цар.23:1), Сонаме (1Цар.28:4), на горах Гелвуйских (1Цар.31:1, 8) и Вифлееме (2Цар.23:14), то оказывается на стороне евреев (2Цар.5:17 и д.; 2Цар.21:15–22), причем иудейский царь Озия не только блистательно отразил нападение этих неутомимых врагов своих, но и сам прошел победоносно большую часть страны их (2Пар.26:6). Северо-западными соседями евреев были финикияне, владения которых, по разделении завоеванной евреями страны, соприкасались с уделом колена Ассирова. По плану вождя-завоевателя, И. Навина, западная граница удела этого колена должна была проходить около самого Тира и Сидона (Нав.19:28–29); но «Ассир не изгнал жителей Акко, и жителей Сидона и Ахлавы, Ахзива, Хелвы, Афека и Рехова. И жил Ассир среди Хананеев, жителей земли той» (Суд.1:31–32). Собственно, о враждебных столкновениях финикиян с евреями библия говорит и мало, и неопределенно; но что эти столкновения были и, быть может, нередко, это едва ли может подлежать какому-либо сомнению. По свидетельству кн. прор. Иеремии, финикияне были союзниками филистимлян, этих «вечных» и непримиримых врагов народа еврейского (Иер.47:4); по свидетельству кн. прор. Иезекииля, Тир и особенно Сидон был «для дома Израилева колючим терном и причиняющим боль волчцем, более всех соседей зложелательствующим ему» (Иез.28:20–25), а по ясному свидетельству кн. Судей, они «угнетали» сынов Израиля наряду с другими их соседями-врагами (Суд.10:11–12). Следовательно, и эти соседи еврейского народа могли и знали, где и как проникнуть в землю евреев с оружием в руках, когда это входило в их планы. Гораздо многочисленнее и определеннее свидетельства о мирных, торговых сношениях между этими двумя народами, что, кажется, возможно объяснить тем, что финикияне, державшие в своих руках мировую торговлю и располагая чудовищными богатствами, не имели нужды, подобно другим соседям евреев, так часто, как эти последние, вторгаться в страну евреев и этим путем пользоваться трудами их рук. Вполне ясные и определенные свидетельства о дружественных сношениях евреев с финикиянами относятся ко времени царствования Давида и Соломона (2Цар.5:11; 3Цар.5:1, 2–12)21, причем Соломон, в вознаграждение за услуги Хирама при постройке храма в Иерусалиме, дарит ему 21 из своих городов в Галилее, от которых Хирам отказывается только потому, что они ему не понравились (3Цар.9:10–15), а не потому, что они не могли быть удержаны в своей власти финикиянами вследствие каких-либо естественных преград. Эти дружественные и постоянные сношения доходят до того, что евреи и финикияне создают общий флот (3Цар.9:26–27, 10:21–22) и один из царей израильских вступает в супружество с дочерью царя сидонского (3Цар.16:31). Не прекращаются они и после, почти до времени падения царства иудейского (Иез.27:17), причем вероятнейшим путем этих сношений было Средиземное море с гаванью в Яфе (2Пар.2:16).

Из всех народов палестинских, границы которых соприкасались с владениями евреев и к числу которых относятся амаликитяне, идумеяне, моавитяне, и мадианитяне, только эти последние были большей частью в мирных сношениях с евреями. Известные еще из истории Иосифа, как народ торговый, они, кажется, сохраняют этот характер своих отношений к евреям и во все остальное время своей совместной жизни с евреями. О враждебных столкновениях их с евреями известно только из истории судии еврейского Гедеона, когда они в союзе с другими народами грабили и опустошали страну евреев в течение семи лет (Суд.6:1–5); о деятельных же торговых сношениях их с евреями и в библии свидетельствуется довольно ясно и, можно думать, их караваны нередко проходили через страну евреев, нося товары из счастливой Аравии в Египет и обратно (Быт.37:14, 17, 25–28; Ис.60:6).

Населяя гористую и бесплодную страну, амаликитяне естественно должны были искать себе добычи в странах соседних им народов, между которыми оказались и евреи. И враждебные столкновения между ними и евреями, начавшиеся с того далекого времени, когда евреи только еще шли к пределам обетованной им земли (Исх.17:8 и дал.; Втор. 25:17–19), проходят почти непрерывной цепью до дней иудейского царя Езикии. В союзе с мадианитянами и другими народами они еще в период судей вторгаются в землю евреев, «стоят у них шатрами и истребляют произведения земли до самой Газы и не оставляют для пропитания Израилю ни овцы, ни вола, ни осла. Ибо они приходили с скотом своим и с шатрами своими, приходили в таком множестве, как саранча; им и верблюдам их не было числа, и ходили по земле Израилевой, чтобы опустошать ее» (Суд.6:4–5). Нужно думать, что подобные вторжения их были нередки и после и что они особенно много зла причинили евреям, так как первый царь их, Саул, получает повеление от Бога истребить этот народ весь – «от мужа до жены, от отрока до грудного младенца» (1Цар.15:3 ср. Суд.10:12). Во исполнение этого повеления Саул со своими войсками доходит до «города Амаликова» и поражает их «от Хавилы до окрестностей Сура, что пред Египтом» (1Цар.15:7); но пощада амаликитского царя Агага, вопреки ясному повелению Божию, самого Саула лишила царского достоинства, а евреям оставила их озлобленных врагов. Предпринимает против них поход и Давид, еще не будучи царем, и, подобно Саулу, опустошает страну их «до Сура и даже до земли Египетской» (1Цар.27:6–9), а они, пользуясь временным отсутствием Давида из Секелага, жестоко мстят ему за его вторжение (1Цар.30). Новый поход Давида имел также большой успех; но после того амаликитяне остаются в занятой ими стране и, вероятно, по-прежнему врагами евреев, когда позволяли то обстоятельства, до времени царствования Езекии (1Пар.4:41–43).

Восточнее амаликитян, в горах сепрских, обитал другой, столь же враждебный евреям народ – идумеяне. Характер этого народа пророчественно был предуказан еще Исааком: «ты будешь жить мечем твоим», говорил он, благословляя родоначальника идумеян, Исава (Быт.27:40). И этот меч часто был обращаем против евреев – братьев по крови, но не признаваемых и ненавидимых. На просьбу евреев о позволении из Кадеса пройти через пределы этого народа в землю обетованную он отвечал: «не проходи через меня, иначе я с мечем выступлю против тебя» (Чис.20:18); а когда оружие Навуходоносора обращало Иерусалим в груду развалин, те же сыны Едома с злорадством кричали: «разрушайте, разрушайте до основания его», как бы боясь, что он в прежнем величии выйдет из-под пепла и развалин. Нужно думать, что такая упорная и в высшей степени сильная вражда часто вносила меч в страну евреев, хотя библейских свидетельств о таких фактах очень мало. Из библии видно только, что еще Саул ведет с ними борьбу (1Цар.14:47), что Давид, хотя и покорил их, однако для удержания их под своею властью должен был поставить охранные войска «во всей Идумее» (2Цар.8:14; 1Пар.18:13), и что эта зависимость идумеян продолжалась лишь до времени иудейского царя Иорама, во дни которого они освободились и избрали себе своего царя (4Цар.8:20; 2Пар.21:10).

Наконец, что касается моавитян, то, по свидетельству библии, они, подобно амаликитянам и идумеянам, враждебно встречают евреев еще в то время, когда эти последние шли в обетованную им страну. В страхе пред грозными завоевателями из Египта они спешат низвести на них проклятие устами Валаама и отказывают им в самых необходимых жизненных потребностях (Чис.22; Втор.23:4), а вскоре за поселением евреев в занятой ими стране налагают на них свою тяжелую руку почти на 20 лет (Суд.3:12–15). При Сауле евреи снова ведут с ними войны, и, хотя перевес в них остается на стороне евреев, однако подчинить своей власти этих соседей-врагов они еще не могут (1Цар.14:47 ср. 2Цар.8:2); это выпало на долю уже преемника Саула, Давида. По разделению общееврейского царства на два, моавитяне остаются в зависимости от царей израильских; но, воспользовавшись смертью Ахава, решаются освободиться от этой зависимости и отказываются платить дань (4Цар.3:4–5). Иорам израильский и Иосафат иудейский предпринимают по этому поводу союзный поход против моавитян и сильно поражают их (4Цар.3:6–27); но еще при жизни Иосафата они снова вторгаются в страну евреев (2Пар.20).

Соседним народом по восточной границе евреев до пределов царства сирийского были родственные по происхождению моавитянам аммонитяне. Соседство, родство и одинаково глубокое чувство неприязни к евреям делало их почти постоянными союзниками моавитян в их вторжениях в страну евреев и почти такими же врагами их. В качестве союзников моавитян они принимают участие в походе моавитского царя Еглона и порабощают себе евреев на 18 лет (Суд.3:12–15). Затем, воспользовавшись нападением на евреев западных их соседей, филистимлян, по смерти седьмого судии еврейского, Иаира, уже самостоятельно делают нападение на евреев, «теснят» и «мучат» сынов Израиля также в течение 18 лет и, наконец, переносят свое оружие из Галаада за Иордан (Суд.10:7–10). Борется с ними судия Иеффай (Суд.11:32–33), ведет с ними войны Саул (1Цар.11; 14:47) и Давид (2Цар.10, 11, 12). Не раз поднимают они свое оружие против евреев и после, и только Озии и Иоафаму, царям иудейским, удается временно подчинить их своей власти и обложить данью (2Пар.26:8, 27:5). Последние нападения их на иудеев относятся ко времени одного из последних царей иудейских, Иоакима (4Цар.24:1–2), а их злоба и интриги даже переживают это царство (Иер.40:14).

Таковы свидетельства библии о мирных сношениях и враждебных столкновениях евреев с их палестинскими соседями и, след., о доступности или недоступности естественных границ, отделявших первых от последних. На основании их можно с полным правом утверждать, что из всех названных народов палестинских не было ни одного, который – с мирной ли целью и продуктами своей страны, или же с враждебной целью грабежа и с оружием в руках – не переступал бы границ еврейской территории. Изменялись пути вторжений с их отправными и конечными пунктами, изменялся и характер их – от простого хищнического набега до упорной борьбы, оканчивавшейся свыше-десятилетними порабощениями или даже полными покорениями, – не постоянен был и успех борьбы, не одинаковы результаты ее; но не изменялась суть дела: границы еврейской территории, временно сокращавшиеся или расширявшиеся, все-таки оставались вполне доступными для этих изменений самих в себе, для этих вторжений со стороны. Правда, здесь возможно то возражение, что открытие и установление прочных и удобных путей сообщения для торговых целей входит даже в положительные задачи народов, живущих по соседству, а от хищнических вторжений и от сравнительно незначительной толпы, их производящей, трудно укрыться даже и за мало доступными естественными границами. Но в таком случае было бы необходимо признать преобладание мирных и торговых сношений над враждебными столкновениями и обусловливаемые этими сношениями попытки проложения новых путей дли них, а всем враждебным столкновениям придать характер именно хищнических вторжений какой-либо незначительной горсти врагов. Между тем приведенные свидетельства с ясностью и убедительностью говорят именно за полное и решительное преобладание проявления злобы и вражды, что для народов палестинских было вполне естественно по самому существу дела: вытесненные евреями из занятой ими прежде страны и лишенные ее бесспорных преимуществ, эти народы враждовали и боролись с евреями по склонности, а мирились и торговали по необходимости22. Что же касается самих евреев, то ввиду указанного отношения к ним со стороны их соседей, открытие каких-либо новых путей в свою страну представлялось не безопасным, а в виду уже существовавших путей мировой торговли – даже излишним. Не следует здесь упускать из вида также и того, что торговля вообще, как представлявшая много поводов к порче народной нравственности, не была рекомендована избранному народу его Верховным Законодателем и что появление и широкое развитие того торгового, меркантильного характера, без которого почти невозможно представить себе современного нам еврея, относится уже к позднейшим эпохам жизни этого народа23. Вполне понятно поэтому, что библия вообще мало говорит о торговых сношениях евреев с соседними им народами и на всем пространстве их вековой истории в Палестине отмечает только две попытки их принять более деятельное участие в мировой торговле посредством сооружения собственного флота (3Цар.9:26, 10:11–12, 22, 22:18), несмотря на все удобства к тому, представляемые занятой ими страной. Очень мало оснований также и к тому, чтобы во всех враждебных столкновениях евреев с их палестинскими соседями видеть только незначительные стычки, хищнические вторжения какой-л. незначительной горсти людей со стороны ханаанских народов и необходимыя отражения их подобными же незначительными отрядами со стороны евреев. Библия ясно говорит о походах и войнах – нередко даже союзных, о количестве жертв этих войн – нередко даже более тысяч и о порабощениях или покорениях одного народа другим, продолжавшихся по нескольку лет и даже десяткам лет. Но если бы даже многим из бесконечного ряда столкновений евреев с палестинскими народами придать такой именно характер, то и в таком случае нападения, столь часто повторявшиеся и постоянно изменявшие свои отправные и конечные пункты, предпринимаемые к тому же на столь незначительную по своему пространству территорию, как еврейская, – едва ли говорили бы за недоступность границ этой территории. Во всяком случае нужно думать, что народы, населявшие Палестину до завоевания ее евреями, и сами евреи, поселившись в ней, лучше нас, отделенных веками от событий того времени, могли видеть, насколько естественные границы их территорий способны были защищать их от сторонних вторжений. А между тем стоит только повнимательнее отнестись к данным библии, чтобы видеть, как недоверчиво и боязливо относились все эти народы к своим естественным защитам их независимости и благосостояния и скольких, вероятно, усилий стоило им путем искусственных сооружений придать своим естественным границам большую значимость в смысле защиты от врагов. По ясному свидетельству кн. Числ. соглядатаи еврейского народа уже встречают в Палестине «города укрепленные» (Чис.13:29), Иерихон уже имеет стены (Нав.6:4, 19), Иерусалим имеет такие укрепления, что «слепые и хромые» могли бы отстоять независимость этого города (2Цар.5:6–9), а кн. Судей делает довольно частые упоминания о «башнях», как оплотах против силы врагов и местах, служащих защитой в случаях вторжений врагов в города (См. напр. Суд.8:9, 17, 9:50–53 и др.). Вместе с страной, народы ханаанские должны были уступить своим победителям и эти плоды своих усилий по укреплению прежде занятых ими территорий. Часть их, конечно, была разрушена евреями при завоевании Палестины, как то было с «башней» пенуельской (Суд.8:9–17) и стенами иерихонскими, часть же их, несомненно, была ими оставлена в целости и противопоставлена нападениям их бывших строителей: по крайней мере, во времена судей и первого еврейского царя, Саула, евреи уже имеют свои «башни» и пользуются ими, как укрепленными местами против врагов (Суд.6:2; 1Цар.13:6). В этот же период царей евреи уже сами начинают ряд попыток и работ по укреплению занятой ими страны. Давид, по завоевании Иерусалима, поселяется «в крепости» этого города и «обстраивает» его кругом (2Цар.5:9), ставит также в особых и удобных для того местах охранные войска на границах с Сирией и Идумеею (2Цар.8:14). Еще большую деятельность в этом направлении обнаруживает преемник его, Соломон: он обносит стеной Иерусалим и «строит» новые города (3Цар.2:35, 3:1), так что в Васане у него было «шестьдесят больших городов со стенами и медными затворами» (3Цар.4:13), из которых, вероятно, многие предназначались для запасов, «для колесниц и для конницы» (3Цар.9:13–20 ср. 3Цар.2:35); подобные же «города» он строит и на Ливане (3Цар.9:19). Деятельность этого рода не прекращается и в последующие времена (3Цар.15:17; 4Цар.8:12; 2Пар.32:5 и др.), достигая в трудах Озии, царя иудейского, чудовищных по тому времени сооружений и приспособлений (2Пар.26:1–16). Само собой, понятно, что все это было бы излишним, если бы по самому существу дела не было необходимым.

Рассмотрим теперь с указанной точки зрения естественные границы, отделявшие евреев с их палестинскими соседями от народов внепалестинских, иначе – границы самой Палестины. Этими границами служили Ливан и Антиливан, сирийская и аравийская пустыни и Средиземное море. Следующую характеристику их находим в одном из учебных руководств по библейской истории. «Благодаря своему своеобразному положению, она (Палестина) находилась как раз посреди могущественнейших монархий, боровшихся между собой за преобладание, но так, что эта борьба не затрагивала неизбежно ее существования. Дороги купцов и воителей, как по суше, так и по морю проходили по ее границам; караваны и полки, двигавшиеся с берегов Евфрата к берегам Нила и обратно, соприкасались с ее окраинами, но никакого важного пути не проходило через самую страну. Естественные преграды, отделившие ее от окружающаго мира, разобщали ее с этим миром, предоставляя ее населению свободу по своему желанию входить в сношения с чужими странами, или сохранять свою отчужденность и полную самостоятельность, и самобытность. Безопасность ее обеспечивалась самой природой: безводная пустыня на юге, непроходимые хребты гор на севере, безбрежное и негостеприимное у этих берегов море и глубокая иорданская долина с прилегающей к ней великой пустыней Сирийской на востоке – делали ее при некотором благоразумии и бдительности почти недоступной для завоевания»24. Общий вывод из этой характеристики ясен и следует сам собой: во-первых, «благодаря своему своеобразному положению» Палестина с ее исконным населением, с ее природными богатствами и путями для сбыта их, с ее, так сказать, мировой миссионерской задачею могла, будто-бы, оставаться не только в стороне от исторической жизни тогдашнего мира, но даже, пожалуй, совершенно terra incognita до последних времен, так как «караваны и полки, двигавшиеся с берегов Евфрата к берегам Нила и обратно, соприкасались с ее окраинами, но никакого важного пути не проходило через самую страну»; во-вторых, если бы народы, населявшие Палестину, сами не желали входить в сношения с чужими странами, то могли, будто бы, на пространстве всех веков своей исторической жизни, сохранять свою отчужденность и полную самостоятельность и самобытность», так как «естественные преграды, отделявшие ее от окружающаго мира, разобщали ее с этим миром, предоставляя ее населению свободу по своему желанию входить в сношения с чужими странами «или не входить; в-третьих, наконец, если бы народы палестинские отличались, хотя бы «некоторым благоразумием и бдительностию», то целые века и такие народные массы, как египтяне, ассирийцы и вавилоняне, не могли, будто бы поколебать их самобытности и самостоятельности, так-как грозные естественные границы их страны делали ее при этих условиях «почти недоступной для завоевания».

Географическое, центральное среди важнейших пунктов мировой жизни, положение Палестины нам уже известно. Не отрицает такого именно положения ее и автор приведенного взгляда, говоря, что она «соприкасалась как бы со всеми тремя частями тогдашнего света»25 и «находилась как раз посреди могущественнейших монархий, боровшихся между собой за преобладание». Возможно ли после этого предполагать, что эта страна могла оставаться закрытой для взора соседних ей народов, хотя бы караваны и полки их двигались только по ее границам? Возможно ли предположить, что бурная волна тогдашней мировой жизни, катившаяся хотя бы по границам этой страны, не врывалась бы в глубь страны, все пространство которой не превышало 600 кв. миль? Такое, можно сказать, беспримерное явление в истории было бы допустимо и объяснимо лишь в том случае, если бы эта страна сама по себе была совершенно ненужной для соседних народов, а ее жители ничем не заявляли бы о своем существовании. Но не бесплодна была страна эта, если ее естественные богатства поразили собой знавших о плодородии богатой нильской долины; не излишней была она и для соседних стран, если эти последние нуждались в ее скоте и лесах, пшенице и сластях, оливковом масле и бальзаме; вероятно, нужна она была этим народам и для других целей, если цари египетские и ассиро-вавилонские старались подчинить ее своей власти с настойчивостью, достойной покорения больших царств и стран, если, как находят возможным и вполне основательно полагать, эти мировые колоссы видели в ней естественный авангард своих армий в своей междуусобной борьбе. Но бесспорно и несоизмеримо выше должно быть поставлено нравственно-культурное значение жителей этой страны, самым призванием и избранием своим из «всех народов, которые на земле», обязанных проповедывать славу и имя Избравшего их. Именно здесь Промыслом указано было поселиться, жить и развивать свою историческую миссию народу еврейскому, единственному тогда носителю истинных начал боговедения и высших принципов всех человеческих культур, и именно отсюда должен был пролиться свет во откровение языком. «Вы есте свет мира: не может град укрытися верху горы стоя: ниже вжигают светилника и поставляют его под спудом, но на свещнице, и светит всем, иже в храмине (суть)» (Мф.5:14–15). Не остался инертным и незаметным для соседних народов и самый народ еврейский, населявший вместе с другими народами Палестину, а в силу своего исключительного признания и исторических естественных законов развития, даже не мог остаться таковым. История всего человечества, всех времен и народов ясно дает видеть, что всегда и везде, как только являлся человек, являлось и общежитие, являлась деятельность, направлявшаяся от избранного центра к перифериям. Там она невольно встречала подобную же деятельность со стороны другого народного организма и так или иначе сталкивалась с ней. Воля одного народа становилась уже до некоторой степени в зависимость от воли другого – сильнейшего в том или другом отношении, и это обстоятельство обусловливало не только самый факт международных сношений, но даже и характер их. И мы видим, что не по границам только этой страны текла бурная волна исторической жизни древнего мира и не по границам ее только двигались караваны и полки с берегов Евфрата к берегам Нила и обратно. «Отовсюду открытая и доступная каждому, страна эта уже очень рано сделалась естественной целью для всяких переселенцев, притекавших сюда массами с востока и запада, а позднее – полем великих битв, на котором сталкивались сыны юга и востока»26. «Центральное положение Палестины в срединном пункте старого света по необходимости легко могло поставить эту землю в зависимое положение от больших царств древнего мира и было причиной того, что с тех пор как с 8 столетия пред христианской эрой начала распространяться по западу ассирийская власть, покоряя мир и ведя почти непрерывную борьбу за верховную власть между тогдашними владыками мира, Палестина по самому своему положению почти неизбежно вовлечена была в эту борьбу»27. И «иудеи и язычники, сарацины, и христианские крестоносцы, египтяне, персы, друзы, турки и арабы, войска всех народов под небом раскидывали свои шатры на Ездрелонской равнине и проносили здесь свои знамена, покрытые росой Фавора и Ермона»28... Да и как же иначе могло случиться то, что действительно случилось много веков спустя, в первую христианскую пятидесятницу? (Деян.2:5–12). Наконец само собой понятно, что «благоразумие и бдительность» жителей той или другой страны сами по себе не составляют естественных границ ее и указывают, если они требуются, не на достоинство этих границ в смысле естественной защиты от внешних вторжений, а именно на недостаток их, – на их непрочность, необходимо требующую известного рода деятельности со стороны народа той страны. Если же границы Палестины при таком только условии были лишь «почти» недоступны внешней силе, то что же они представляли сами по себе?

Они и не были в действительности так ужасны и так недоступны.

По-видимому, прочную защиту для независимости и самостоятельности палестинских народов представляла собой северная граница Палестины – горные хребты Ливана и Антиливана. Начинаясь почти от самого Средиземного м., двумя параллельными цепями тянулись они на север, через Сирию, образуя на всем протяжении своем долину, называемую Емафским проходом, и представляя собой четыре, одна над другой возвышающиеся, горные гряды. Нижняя гряда очень хлебородна и имеет пленительный вид, вторая – утесиста, бесплодна и покрыта терновником, на третьей – постоянная весна и отличные плодоносные сады, последняя, представляя отдельные возвышенности в 6–10 т. фут. местами покрыта постоянными снегами, отчего произошло и самое название гор «Ливаном», т. е. «Белым». На южных склонах этих гор разводилось много винограда, а их вершины были покрыты прекрасными кедрами, кипарисами и елями, употреблявшимися тирянами и сидонянами на постройку их кораблей29. Но многочисленные свидетельства библии ясно говорят о действительном значении этой границы Палестины, связывая первыя же вторжения и падение самых царств еврейских с успехом оружия именно этих северных соседей внепалестинских. Едва успели евреи стать твердой ногой в Палестине, как грозная туча с севера затмила собой светлые дни отдыха от тяжелой борьбы и торжества побед, купленных дорогой ценой: «И воспылал гнев Господень на Израиля, и предал их в руки Хусарсафема, царя Месопотамского, и служили сыны Израилевы Хусарсафему восемь лет» (Суд.3:8). Вероятно, вследствие скоро наступившего затем временного ослабления могущества этого северного народа30 евреи долгое время пользуются покоем с этой стороны, но уже Давиду снова делается необходимым взяться за оружие с вновь зарождающимся могуществом Сирии. Сильная рука Давида наносит сирийцам тяжелые поражения и временно делает их даже данниками народа еврейского (2Цар.8:5–6, 10:6–19); но врагами Израиля остаются они «во все дни Соломона» (3Цар.11:23–25), и Соломон ясно сознает опасность для себя с этой стороны, почему и выстраивает крепость на Ливане (3Цар.9:17–20). Почти с этого же времени история еврейского народа неразрывно связывается с историей этих северных соседей-врагов до времени самого падения еврейских царств. Ценой сокровищ «дома Господня» и «дома царского» Авия, царь иудейский, покупает помощь Венадада сирийского в борьбе с Ваасой, царем израильским (3Цар.15:17–21), и эти наемники царя иудейского поражают израильтян «по всей земле Неффалима» (3Цар.15:20). При Ахаве они уже самостоятельно вторгаются в пределы царства израильского, доходят до столицы его, Самарии, и осаждают ее (3Цар.20:1–12), хотя и терпят полную неудачу и вынуждаются просить мира у израильтян под условием возвращения им городов, завоеванных раньше (3Цар.20:34). Желание царей еврейских Ахава и Иосафата присоединить к отнятым в этот раз городам и Рамоф Галаадский нарушает этот мирный договор и снова вносит оружие сирийцев в царства еврейские (3Цар.22; 4Цар.5:2, 6–7). Особенно же много зла причинил царству израильскому своими походами Азаил. "В те дни, – говорит свящ. дееписатель, – начал Господь отрезать части от израильтян, и поражал их Азаил во всем пределе израилевом. На восток от Иордана, всю землю Галаад, колено Гадово, Рувимо, Манассиино, начиная от Ароера, который при потоке Арноне и Галаад и Васон» (4Цар.10:32–33). Он сам и его сын доводят это царство до такой крайности, что «у Иоахаза оставалось войска только пятьдесят всадников, десять колесниц и десять тысяч пеших» (4Цар.13:7). Не остается в стороне от этих завоеваний и царство иудейское: во дни Иоаса Азаил подступает к самому Иерусалиму, и только сокровища дома Божия и дома царского спасают столицу этого царства (4Цар.12:17–19). Преемникам Иоахаза израильского – Иоасу и Иеровоаму 2-му удается на время поднять могущество царства израильского и расширить пределы его «от входа в Емаф до моря пустыни» (4Цар.13:25, 14:25), но на смену сирийцам теперь уже выступают ассирийцы. Своими частыми походами в Палестину они доводят до падения царство израильское (4Цар.15:19–20, 29, 17:1–7) и грозят самостоятельности царства иудейского (4Цар.16:5–11, 18–19). Свое могущество и свои завоевательные стремления во изведанным уже путям ассирийцы передают сменившим их на исторической сцене вавилонянам, под тяжелой рукой которых покорно склоняется большинство царств палестинских и падает последнее царство еврейское – царство иудейское (4Цар. 24 и 4Цар.25). Те же свидетельства библии, в связи с некоторыми другими, дают возможность с полной вероятностью и почти несомненностью указать и самый путь, которым шли многие из этих северных полчищ в глубь Палестины и в страну народа еврейского. По свидетельству кн. Числ, северной границей по-иорданской Палестины должен был служить Емаф (Чис.34:8). Указанный пункт действительно и был предельным для этой части Палестины, по завоевании и разделении ее между коленами еврейского народа, ибо в числе народов, «которых оставил Господь, чтобы искушать ими израильтян», были между прочим и народы, «живущие на горе Ливане, от горы Ваал-Ермона до входа в Емаф» (Суд.3:1, 3). Из свидетельств библии о расширении еврейской территории в периоды могущества еврейского народа при Давиде и Соломоне, при Иоасе и Иеровоаме 2-м не видно, чтобы границы этой территории когда-л. заходили за этот предельный пункт. Следовательно, так называемая, долина емафская, или емафский проход, не принадлежала евреям. Долина эта, простираясь на 52 версты с юга на север и на 20 вер. с запада на восток, лежала как раз между параллельными хребтами Ливана и Антиливана, орошалась рекой Леонтесом и отличалась богатыми урожаями пшеницы и ячменя31; северный конец ее уходил и терялся в пределах Сирии, южный – в пределах колена Неффалимова. Эта-то долина, вероятно, и была тем путем, которым северные народы посылали свои товары и несли свое оружие на юг – в Палестину и Египет. Такое предположение подтверждается, кроме самого уже названия этой долины «проходом» и ее естественных удобств для прохода между Ливаном и Антиливаном, еще и следующими соображениями: во 1-х, города еврейские, лежавшие около этого прохода, были – или средоточием караванных путей дамасского и тирско-сидонского, как Капернаум, – или же складочными местами товаров, направлявшихся этими путями, как Емаф и Рехов32; во 2-х, посредством долины дофаимской проход емафский соединялся с известной, как путь мировой торговли, долиной ездрилонской33; в 3-х, по ясному свидетельству библии, пределы колена Неффалимова первыми подвергаются опустошениям со стороны сирийцев при Ваасе (3Цар.15:20); этим путем идут они и позднее, появляясь в Дофаиме, Афеке и Гефе (3Цар.20:26; 4Цар.6:13, 12:17); этим же путем идут на Самарию и ассирийцы при Факее (4Цар.15:29).

Конечно, ужасна была для тогдашнего человека и пустыня с ее раскаленными камнями и песками, с полным отсутствием по местам воды и растительности под знойным небом, и, конечно, прочной защитой могла она служить для той страны, которую ограничивала собой: трудно идти там, где «небо над главой ...медяно, и земля ...железна» (Втор.28:23); опасно идти там, где малейшая ошибка предводителя легко могла сделаться роковой для многих сотен и тысяч людей, им ведомых. Пустыня была границей и Палестины на востоке34 и юге. Однако не трудно будет убедиться в том, что и восточная граница Палестины – пустыня сирийская – была недоступна более по-видимому, чем в действительности. Припомним, что именно в этой пустыне лежал славный своею торговлей, гордый своими богатствами и грозный своим могуществом древний Дамаск, столица царства сирийского, и, быть может, немногим уступавший ему Тадмор-Пальмира, – что именно здесь в течение многих веков бурным потоком кипела могучая военная и широкая торговая жизнь царства сирийского; припомним также уже приведенные свидетельства библии о войнах Давида с этим царством, о войнах союзных царей – израильского и иудейского за Рамоф Галаадский и об опустошениях за-иорданской Палестины при Азаиле: все эти свидетельства ясно говорят за то, что были известны пути и через эту пустыню, что были исторические пункты, откуда и куда направлялись эти пути. Прибавим к этому, что многие города еврейские, расположенные по этой границе, через Дамаск, были участниками мировой торговли, как Равва или Раваф-Аммон, через который шли дороги вавилонская, египетская, дамасская и меккская, Менниф или Манниф, пшеница которого была известна на всех тогдашних рынках, Едраи – на караванном пути из Дамаска в Мекку и др.35, и что по этой именно пустыне пастушеские роды из колена Рувимова и Гадова доходили со своими стадами до берегов отдаленного Евфрата36… И грозное величие этой «великой пустыни сирийской», ее значения в качестве естественной защиты от вторжений совне падает само собой.

То же на основании библейских свидетельств следует сказать и об ужасной, по-видимому, «безводной пустыне на юге», – пустыне аравийской, как естественной границе Палестины с этой стороны. Еще праотец народа еврейского, Авраам, томимый голодом, находит путь из Ханаана в Египет, и не страх пред опасностями и затруднениями этого пути смущает его душу (Быт.12). Караван купцов мадиамских приводит туда Иосифа (Быт.37:25, 28); дважды приходят к нему туда его братья, сыны будущего переселенца египетского – Израиля (Быт.42 и 43), и слышат там, хотя и притворную, суровую речь первого вельможи египетского; «вы соглядатаи; вы пришли высмотреть наготу земли сей»37. Со всем родом своим, скотом и имуществом идет в Египет Иаков на призыв сына своего, и «полк велик зело» сопровождает потом до Иордана смертные останки его в его родовую гробницу в Ханаане (Быт.46:4–8, 50:7–11). Этой именно пустыней идут из Египта в Палестину и освобожденные сыны Израиля, и только особенные цели Провидения вынуждают их блуждать там почти полвека. Торной дорогой остается путь из Египта в Палестину и обратно и в последующие периоды жизни евреев в занятой ими стране; изменяются лишь обстоятельства, вызывающие сношения между этими странами, и самый характер этих сношений: при Соломоне – они дружественные и завершаются даже родством между царствующими домами (3Цар.3:1, 11:1), а при его преемнике резко изменяются во враждебные и завершаются разграблением самого Иерусалима (3Цар.14:25–26; 2Пар.12:1–10). Особенно же тесные сношения евреев с Египтом и особенно сильное, почти постоянное тяготение их к этому последнему обнаруживаются в период борьбы евреев с царями ассирийскими и Навуходоносором вавилонским. Отчаявшись в возможности противостоять разрушительной силе оружия этих могущественных завоевателей собственными средствами, потеряв веру в слово пророческое, обещавшее им помощь Иеговы, обольщаемые более призрачным, чем действительным, могуществом Египта, – евреи спешат «укрыться под тенью Египта», под широким и, по-видимому, мощным крылом нильского «орла» (Ис.30:3; Иез.17:7). Тщетно пророки указывают народу и его вождям на несбыточность этих упований (Ис.20:5–6, 30:3, 5, 7, 31:1–4 и др.) на то, что избранная ими опора будет для них «подпорой тростниковой» (Иер.29:6–7); недоверие к слову пророческому переживает эти речи, переживает обстоятельства, вызвавшие их, и евреи даже после точного фактического оправдания этих речей в падении Иерусалима и царства, обращаются за помощью и защитой к Египту же (Иер.37:1–8); туда же бегут некоторые из них, по разрушении Иерусалима и пленения их братьев (Иер.42, 43– 47)... Не как на недоступную или, по крайней мере, вполне безопасную смотрели на эту границу и сами фараоны египетские, с одной стороны, воздвигая ряд укреплений по линии от Красного моря к Нилу, с другой – вполне основательно считая Сирию необходимым дополнением нильской низменности, частыми войнами с ханаанскими народами стараясь продвинуть ее далее, к берегам Евфрата38. Следует также заметить, что и цари ассирийские считали Египет естественным союзником евреев в борьбе этих последних с оружием своих полчищ (Ис.36:1–7; 4Цар.7:6, 18:21).

«Безбрежное и негостеприимное», будто бы «у этих (палестинских) берегов море» (Средиземное) было границей Палестины на западе. Морем «великим» (Чис.34:6; Нав.1:4), морем «последним» или «крайним» (Втор.34:2) называется оно и у библейских писателей. Но едва ли «безбрежным» и особенно ужасным казалось оно тогдашнему человечеству, ютившемуся около этого моря и раскинувшему по нем широко и далеко свою торговую сеть. Не страшно оно было богатому и славному Тиру, «поселившемуся на выступах в (это) море», торговавшему «с народами на многих островах» его (Иез.27:3–4). Не страшно оно было Сидону, купцы которого свободно плавали по этому морю и посещали его многочисленные острова (Ис.23:2). Этим ли мировым купцам и торговцам, этим ли отважным и предприимчивым морякам страшно было «скитаться в стране далекой», куда их влекли и природные их свойства и географическое их положение?! (Ис.23:7). Узорчатые полотна из Египта, ткани голубого и пурпурового цвета с островов Елисы, серебро и железо, свинец и олово Фарсиса, рабы и медная посуда Иавана, Фувала и Мешеха – торговая сеть их влекла им все эти богатства всех тогда известных стран и народов (Иез.27:7, 12–25). Да и не так суровы и «негостеприимны» были и палестинские берега этого моря: на этой, незначительной по пространству, береговой линии лежали такие города, как Акра или Акко с небольшой, но очень удобной, бухтой, Ахзиб – на самом берегу этого моря, известный по своей широкой торговле, Гефа или Порфирион, при впадении Кисона в это море, где финикияне окрашивали шелк и шерсть в дорогой тогда пурпуровый цвет, и знаменитая Яффа или Иопия с Кессарией Палестинской39.

Ясно свидетельствуют о существовании путей от устьев Евфрата к берегам Нила и каменные скрижали великих завоевателей, проходивших здесь. Вот что читаем об этом в одном из новейших и очень капитальном исследовании о Святой земле. Со стороны материка на этой прежней военной дороге (от Дамаска к Бейруту) лежат обломки утесов, которые постепенно сглаживали победители или вторгавшиеся в Палестину народы, записывая на них свои прохождения здесь. На этой и другой, идущей несколько выше и параллельно первой, военной дороге сохранились памятники, принадлежащие Асардану, Рамзесу 2, Сеннахириму, Саламанассару, Аесур-бани-палу и Феглаффелассару. Здесь проходили, неся разрушение и смерть, и полунагие стрелки и копьеносцы величественного фараона, его бесконечные эскадроны кавалерий и колесниц, и полные силы и жажды брани несметные толпы «всех сынов Ассира» (Иез.23:23–24)40.

Таковы свидетельства библии об естественных границах той страны, которую заняли евреи, поселившись в Палестине, и о границах самой Палестины, где на ряду с прочими народами древнего мира должна была до времени протекать историческая жизнь их. Общий вывод из них возможен только один и он ясен сам собой: вполне открыты были эти границы для соседних народов палестинских, вполне доступны, не смотря на их кажущуюся недоступность, и для народов вне-палестинских. Да и могло ли быть иначе? Чем иным, как не служителем высшим целям Промысла, должен был являться в своей исторической жизни этот народ, избранный Богом в «собственный». Его народ? Чем иным, как не проповедником и истолкователем высшей воли Избравшего, должен был быть он для «всех народов, которые на земле» и из среды которых он избран был не потому, что он был «многочисленнее всех народов», а потому, что именно его возлюбил Господь, и – для того, «чтобы сохранить клятву, которой Он клялся отцам» его? (Втор.7:6–9). Чем иным, как не светочем, прорезывающим и освещающим густую тьму язычества, должен был он быть, поселившись в центре этого язычества? Именно ему и от него имеющему произойти Великому Потомку обещано было: «Я сделаю Тебя светом народов, чтобы спасение Мое простерлось до концов земли» (Ис.49:6). Не случайно, поэтому, было то, что еще праотец этого народа был взят из родной ему страны и поселен в стране, которой он не знал «за рекой жили отцы ваши издревле, Фарра, отец Авраама и отец Нахора, и служили иным богам. Но Я взял отца вашего Авраама из-за реки, и водил его по всей земле Ханаанской, и размножил семя его» (Нав.24:2–3 ср. Быт.12:1). Не случайно было то, что его потомство в лице Иакова и его семейства оставляет на время и эту новую отчизну и идет в Египет, где в борьбе с невзгодами вырастает в целый народ и крепнет для своей будущей исторической жизни: «не вы (братья Иосифа) послали меня сюда, но Бог. Бог послал меня пред вами, чтобы оставить вас на земле и сохранить вашу жизнь великим избавлением» (Быт.45:7–8). Не случайно он, подобно дитяти, нежной и попечительной рукой Иеговы снова приводится в Палестину, по пути готовясь действительно стать народом избранным, народом «святым»: «Я вывел отцов ваших из Египта. И послал Я Моисея и Аарона, и поразил Египет язвами, которые делал Я среди его, и потом вывел вас» (Нав.24:5–6 ср. Иер.31:32). «Вот я научил вас постановлениям и законам, как повелел мне Господь, Бог мой, дабы вы так поступали в той земле, в которую вы вступаете...; ибо в этом мудрость ваша и разум ваш пред глазами народов, которые, услышав о всех сих постановлениях, скажут: только этот великий народ есть народ мудрый и разумный. Ибо есть ли какой великий народ, к которому боги его были бы столь близки, как близок к нам Господь Бог наш, когда ни призовем Его? И есть ли какой великий народ, у которого были бы такие справедливые постановления и законы, как весь закон сей, который я предлагаю вам сегодня?» (Втор.4:5–9). Не случайно и не бесцельно, поэтому, было то, что сам Бог определяет границы владений этого народа (Втор.1:7–8; Чис.34) и полагает будущую столицу его царства «среди народов» земли (Иез.5:5). Отсюда, как из центра, легче и удобнее было распространяться, проникая собой всю жизнь человечества, этим «справедливым постановлениям и законам»; сюда, как к открытому и всем доступному, неиссякаемому источнику небесной росы, легче и удобнее было притекать чадам «пустыни жаждущей»: отсюда легче и удобнее было в конце времен распространиться между ними тому высшему и совершеннейшему закону, в силу которого все народы земли должны «перековать мечи свои на орала и копья свои на серпы» (Ис.2:4). Народ, избранный для особенных целей, должен был получить во владение и страну, отвечающую этим целям; таковую в действительности он и получает. Довольно сильный сам по себе, непобедимый при помощи Бога своего, он должен был сначала подчинить своему влиянию окружавшие его мелкие народы палестинские, а затем перенести это влияние и за пределы этой незначительной по пространству территории, в темный мир современного ему язычества. Иегова, Бог его, – защита и крепость его, и именно эта сила всемогущая и все, что привлекало Ее на его сторону, а не естественные границы, должны были служить этому народу защитой от врагов. Так в действительности и было: служение иным богам было вместе с тем и служением иным народам, обращение к Богу своему было вместе с тем и спасением от врагов.

«Господа Саваофа – Его чтите свято, и Он – страх ваш, и Он – трепет ваш!» (Ис.8:13): страх и трепет для врагов этого народа, поскольку он остается верен своему Богу и своему избранию, – страх и трепет для него самого, поскольку он изменяет Ему и своему избранию. И эта условность полного благоденствия и различных бедствий касается не какого-либо одного момента времени и не одних только сношений с соседними народами: проходя через всю историю избранного народа, она обнимает собой всю жизнь его41. В какие же условия был поставлен народ еврейский фактом избрания его в собственный народ Иеговы и чего именно требовал от него данный ему закон, как выражение воли Избравшего?

«Так скажи дому Иаковлеву и возвести сынам Израилевым: Вы видели, что Я сделал Египтянам, и как Я носил вас (как бы) на орлиных крыльях, и принес вас к Себе. Итак, если будете слушать гласа Моего и соблюдать завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов; ибо Моя вся земля: А вы будете у Меня царством священников и народом святым» (Исх.19:3–7)... Среди царств мира основывалось новое и беспримерное царство – царство Бога на земле. Для сего Сам Бог избирает Себе особенный народ и вступает с ним в исключительные отношения. Сущность этих отношений со стороны Избравшего заключается в том, что Он Сам делается верховным Законодателем, Правителем и Судией своего народа. Как законодатель, Он определяет правила религиозно-нравственной и гражданской-социальной жизни своего народа, в чрезвычайных случаях открывая свой волю через урим и туммим первосвященника или через вдохновляемых Им пророков. Как верховный правитель и судия, Он постоянно и исключительно присутствует среди своего народа, имея своим престолом святое святых скинии и храма, судя, наказуя и благословляя, в исключительных случах действуя силой своего всемогущества; Он же поставляет своему народу правителей и вождей, как ближайших и непосредственных исполнителей Его воли. Сущность же отношений избранного народа к своему Богу и царю заключается в том, что обрядом обрезания, обязательным для каждого младенца мужского пола, каждый член этого царства посвящался Богу, и вся жизнь его с этого момента должна быть святым служением Ему. Он должен служить Ему молитвой и жертвоприношениями, справедливой и добродетельной жизнию, хранением дня субботнего, совершением установленных празднеств и соблюдением вообще всех религиозно-нравственных правил, сообщающих его жизни и деятельности характер чистоты, богоугодности и святости42. Подробным выражением воли Царя этого нового царства, а также указанием пути и средств к исполнению ее и был закон, данный на Синае, в виду той страны, где он должен был получить свое осуществление. Сущность его сводится к следующим основным положениям: «Аз е́смь Госпо́дь Бо́г тво́й, изведы́й тя́ из земли́ Еги́петские, от до́му рабо́ты: да не бу́дут тебе бо́зи и́нии пред лице́м мои́м.» (Втор.5:6–7). «Слы́ши, Изра́илю: Госпо́дь Бо́г на́ш Госпо́дь еди́н е́сть. И возлю́биши Го́спода Бо́га твоего́ от всего́ се́рдца твоего́ и от всея́ души́ твоея́ и от всея́ си́лы твоея́.» (Втор.6:4–5). «И возлю́биши бли́жнего своего́ я́ко са́м себе́.» (Лев.19:18). Признание единого Бога, как начало теоретическое, исключающее всякую возможность ставить на ряду с Ним какое-либо иное существо или предмет; объемлющая все силы души любовь к Нему, как начало практическое, проникающее собой всю жизнь и фактически закрепляющее понятие единства Божия; полная, равная любви каждого к самому себе, живая и деятельная любовь к ближнему теоретически и практически нормирующая отношения каждого к подобным себе существам: вот эти основоположения богодарованного закона, на коих, по слову Христа Спасителя, «ве́сь зако́н и проро́цы ви́сят» (Мф.22:40). Из этих основных начал развивается, как логический вывод, сложная система частных предписаний и требований закона, обнимающая собой жизнь этого народа во всем ее целом и во всех ее частных проявлениях, так что каждый факт жизни религиозно-нравственной, общественно-социальной и частно-семейной поставляется в прямое соответствие или несоответствие с законом. Так, из принципа единобожия развиваются и к нему сводятся частные предписания этого закона, касающияся, во-первых, идолослужения и всего, что с ним соединено: «приносящий жертву богам, кроме одного Господа, да будет истреблен» («смертию да потребится»Исх.22:20); если кто «станет служить иным богам, и поклоняться им, или солнцу или луне, или всему воинству небесному... то выведи мужчину того, или женщину ту, которые сделали зло сие, к воротам твоим, и побей их камнями до смерти» (Втор.17:3, 5); «если услышишь о каком-либо из городов твоих..., что появились в нем нечестивые люди из среды тебя, и соблазнили жителей города их, говоря: пойдем и будем служить богам иным..., порази жителей того города, острием меча, предай заклятию его и все, что в нем, и скот его порази острием меча. Всю же добычу его собери на средину площади его, и сожги город и всю добычу его во всесожжение Господу Богу твоему; да будет он вечно в развалинах, не должно никогда вновь созидать его.» (Втор.13:12–13, 15–16); не должен также этот народ, подобно другим народам, делать себе какия-либо вещественные изображения Бога своего: «проклят, кто сделает изваянный или литой кумир» (Втор.27:15; 13:15–20). Во-вторых, предписания, касающиеся единства избранного Богом места непосредственного служения Ему молитвой, празднествами и жертвоприношениями: «к месту, какое изберет Господь, Бог ваш, из всех колен ваших, чтобы пребывать имени Его там, обращайтесь и туда приходите, и туда приносите всесожжения ваши, и жертвы ваши, и десятины ваши, и возношение рук ваших, и обеты ваши и добровольные приношения ваши (и мирные жертвы ваши), и первенцев крупного скота вашего и мелкого скота вашего» (Втор.12:5–6, 11); «если кто из дома Израилева (или из пришельцев, присоединившихся к вам) заколет тельца или овцу или козу в стане, или если кто заколет вне стана, и не приведет ко входу скинии собрания, чтобы представить в жертву Господу пред жилищем Господним, то человеку тому вменена будет кровь; он пролил кровь, и истребится человек тот из народа своего» (Лев.17:3–9; Исх.25–28, 30). В-третьих, наконец, предписания, касающиеся единства избранного Самим Богом колена для посредничества в этом отношении между Богом и Его людьми: «И возьми к себе Аарона, брата твоего, и сынов его с ним, от среды сынов Израилевых, чтобы он был священником Мне, Аарона и Надава, Авиуда, Елеазара и Ифамара, сынов Аароновых» (Исх.28:1, 29:44; Лев.17:6; Втор.18). А в связи с этими последними требованиями закона стоят запрещения иных, неизбранных Богом, мест служения Ему и иных, не избранных Им, посредников этого служения (Втор.12:2–4; Исх.22:18; Лев. 20:6, 27). Принципом всецелой и совершенной любви к Богу объединяются все частные и разнообразные требования закона касательно культа и вообще – благоугождения Богу: касательно трех ежегодных великих праздников (Исх.23:14, 17) и праздника очищения в особенности (Лев.16), субботы, субботнего и юбилейного годов (Исх.23:10–13, 31:12–18) с указанием образа их совершения и провождения (Лев.23), – касательно разного рода приношений Господу и жертв с указанием способа их приношения и родов приносимых в жертву животных (Лев.1–8, 22:18–33; Числ.28, 29) и под. А из принципа любви к ближнему – равной и подобной любви каждого к самому себе – развивается та сложная система предписаний закона, которая обнимает собой жизнь родителей и детей, старших и младших, господ и слуг или рабов, отдельного члена каждого семейства и целых семейств и родов, не исключаются из этой братской любви даже и инокровные члены этого народа43. Ненарушимость закона ограждается с внутренней, моральной стороны святостью Законодателя: «святы будьте, ибо свят Я Господь, Бог ваш» (Лев.19:2); а с внешней стороны – карой Его правосудия, причем всякое оскорбление величества небесного Царя наказуется смертью: «кто будет злословить Бога своего, тот понесет грех свой. И хулитель имени Господня должен умереть, камнями побьет его все общество. Пришлец ли, туземец ли станет хулить имя (Господне), предан будет смерти» (Лев.24:15–16) Постоянным напоминанием всех требований закона служит лежащая одесную ковчега завета «книга закона» (Втор.31:26) и чтение ее пред всем народом в определенные времена (Втор.31:10–14).

Итак, вот те наиболее существенные условия естественно-исторические и условия, вытекавшие из самого факта избрания, под влиянием которых должна была сложиться и развиваться историческая жизнь народа еврейского. Но это обозрение их было бы недостаточно полно, если бы мы упустили из вида еще одно условие, впоследствии имевшее весьма важное значение. Разумеем здесь учреждение царства и царской власти, как избранной самим народом формы дальнейшего своего существования в качестве политического организма. В силу обстоятельств, предшествовавших началу самостоятельной жизни еврейского народа, возможно было бы ожидать, что те принципы политической жизни и строя, с которыми евреи ознакомились за время своего пребывания в Египте, разовьются тотчас же и в этом новом политическом организме: возможно потому, что со многими из них евреи уже, как-бы, сроднились, живя в Египте и составляя часть этого государства в течение не одного века; возможно потому, что и вообще новые политические организмы в своем государственном устройстве весьма часто следуют организмам, уже окрепнувшим; возможно, наконец, и потому, что этот самый Египет с его государственным устройством находился на значительной высоте политического могущества, благоденствия и славы столь желательных для каждого государства. Однако на первых порах жизни евреев в Палестине присутствия этих принципов в строе народной жизни не замечается. По-видимому, народ намерен твердо держаться той клятвы, которую он дал пред лицом своего умирающаго и чтимого вождя: «не бу́ди на́м оста́вити Го́спода, е́же служи́ти бого́м ины́м, Го́сподеви Бо́гу на́шему послу́жим, и гла́са его́ послу́шаем.» (Нав.24:16, 24). И отсутствие царской власти служит, как бы, внешним выражением богоправления и полного ему подчинения. Одушевленный религиозным энтузиазмом, народ твердо держится своей клятвы «во вся́ дни́ Иису́совы и во вся́ дни́ ста́рцев, и́же препроводи́ша вре́мя со Иису́сом и и́же ви́деша вся́ дела́ Госпо́дня, ели́ка сотвори́ Изра́илю» (Нав.24:29), тесно ютится он под сению кивота Божия (–34). Но умер И. Навин, умер первосвященник Елеазар, с течением времени ослабевало и погасало религиозное одушевление, забывались и те дела Божия, елика сотвори Израилю, и... «Сы́нове же Изра́илевы отидо́ша кийждо в место свое́ и в сво́й гра́д44. И почита́ху сы́нове Изра́илевы Аста́рту и Астаро́фа и бо́ги язы́ков су́щих о́крест и́х.» (Нав.24:35–36): народ избрания не устоял на высоте своего призвания и теперь уже становился на ту наклонную плоскость, по которой медленно, но безостановочно, начал скользить к своему падению.

Этот переворот не остался без последствий и по отношению к государственному строю жизни народной, выразившись в конце заменой теократии, если так можно выразиться, антропократией. С точки зрения принципиальной учреждением царской власти теократия отнюдь не уничтожалась, и возможность учреждения этой власти даже предусмотрена была самим законом: но, как низшая и несовершенная, она должна была подчиняться той – высшей и совершеннейшей. По прямому и ясному смыслу закона относительно избрания царя и жизнедеятельности его требовалось, чтобы царем у евреев был тот, кого изберет из среды своего народа Сам же Господь; этот, избранный Богом, царь должен постоянно иметь при себе список закона, чтобы научиться бояться Господа, Бога своего, и исполнять слова и постановления закона Его (Втор.17:15–20); тот союз, который был заключаем пред Богом между царем и народом, со стороны царя был торжественным обетом управлять народом по божественному закону, а со стороны народа – обязательством во всем подчиняться своему царю; в своем управлении он всецело зависит от постановлений и предписаний божественного закона и чрезвычайных откровений воли Божией через пророков; царь – лишь представитель Иеговы, сидящий на «троне Иеговы», представитель «царского достоинства Иеговы». Соответственно этим требованиям он обязан: давать суд и правду своему народу, защищать внешнюю безопасность своего царства и заботиться о внутреннем благосостоянии его, заботиться о сохранении или же восстановлении народного святилища и законного культа, простирая свой надзор в этом отношении даже на священство; не вторгаясь в круг специальных прав и обязанностей священства, он в качестве главы своего народа должен в установленные времена являться во святилище и от имени народа возносить молитвы и жертвы Богу45. Короче, царь, владыка своего народа, должен быть первым и ревностным хранителем начал теократии, верным и преданным слугой Иеговы, ответственным не только за всякое личное преступление против закона, но и за нарушение его народом. Таким образом, с принципиальной точки зрения человеческое (царское) правление отнюдь не исключало богоправления; напротив, сильный верой в Иегову и преданный Его велениям сам, теократический царь легко и удобно мог проводить в сознание своего народа и закреплять в жизни его эти высокие и святые требования богодарованного закона, располагая свой народ к исполнению их личным влиянием и жизнью, карая всякое забвение или небрежение, а тем более нарушение их, своей властью. И однако просьба народа – «поставь над нами царя» показалась великому первосвященнику-пророку Самуилу «глаголом лукавым»; ей он противостоит силой своего слова и убеждения, ей он уступает только в силу особенного повеления Иеговы (1Цар.8). Очевидно, светлый и проницательный взор священника-пророка видел в этой просьбе народа и в этой перемене правления нечто такое, что препятствовало ему тотчас же и беспрекословно согласиться на введение царской власти (в сущности даже не отрицаемой и законом) в его народе; очевидно, эта царская власть по примеру прочих народов, представлялась истинному сыну избранного народа опасной и несоответствующей жизненным запросам этого особенного в ряду ему соседних народов46. Где же причина такого отрицательного отношения прозорливца к введению царской власти и что недоброе видел в этом его светлый взор? – Ответить не трудно. Почти непрерывный ряд политических бедствий на пространстве протекших четырех веков47 приводит, наконец, народ еврейский к тому убеждению (хотя в действительности далеко небезошибочному), что ему нельзя долее оставаться при том гражданском устройстве, которое предоставляло каждому колену полную самостоятельность и не исключало возможности даже враждебных столкновений между ними, – что власть судии и даже судии-первосвященника оказывается недостаточной для избавления народа от повторяющихся порабощений совне и неурядиц и смут внутри; ему думалось, что все эти бедствия зависят исключительно оттого, что нет у него, как у других народов, царя, который своей силой и властью мог бы объединять рознящиеся колена и соединенные силы их направлять на того или другого внешнего врага; ему думалось, что соседние народы потому и побеждают его на полях битв, что у них есть цари, которые постоянно держат в своей власти все силы своих народов и беспрепятственно направляют их к определенной цели; ему думалось, что будет одерживать победы над своими врагами и он, если будет у него царь: ведь побеждал же он своих врагов, соединяясь под знаменем того или другого судии!... Нужна, следовательно, и ему, народу еврейскому, власть – подобная власти у прочих народов; нужен и ему, народу еврейскому, царь – такой же, как у них. Условия, вызывавшие желание народа иметь у себя царя, казались ему настоятельно требовавшими этого; прототип царской власти и царя был уже готов; оставалось только воплотить его в определенной личности; этого и просит теперь народ. Ясно было пророку-первосвященнику, для чего именно и какого именно царя требует себе народ, понятна и тревога его: народ требует себе царя, чтобы сделаться подобным «прочим народам», и в своем царе он желает видеть также подобного царям этих «прочих народов». Эти заветные желания, эти нескрываемыя мечты народа приближали и самый идеал царя к идеалу царей прочих народов и избраннику народа оставалось только воплотить в себе этот идеал, чтобы быть царем «по-сердцу своему народу», а вместе с тем идеал царя, начертанный законом, идеал царя «по сердцу» Иегове – подменивался идеалом царя у «прочих народов», идеалом царя «по сердцу» народу. Правда, этот идеал еще не исключал собой на первых порах вполне и решительно идеала царя теократического; но к этому строгому, чистому и возвышенному образу уже привносилось много черт очень сомнительного достоинства с зародышами, весьма опасными как для самого царя, так и для его народа... Останавливаясь на факте введения царской власти у евреев, один исследователь библейской истории между прочим замечает, что человеческое царство и цари у евреев были чем-то несущественным для теократии, чем-то даже враждебным ей. И это мнение, в известной мере ограниченное48, вполне справедливо; а самое положение дела вполне понятно, естественно и даже до некоторой степени почти необходимо. Положение тогдашнего восточного царя, каково оно было у всех «прочих народов», было слишком соблазнительно, неограниченно и не представляло основ, чтобы удерживаться от полного проявления личного эгоизма, а восточная натура и заразительность образца, по которому волей народа создался царь у евреев, делали возможным появление и таких царей, как Иеровоам 1-й, Ахав, Ахаз и Манассия. Если же к этому прибавим исконную чувственность и жестоковыйность евреев, то станет вполне понятным, что все эти условия широко открывали доступ в среду народа языческому развращающему влиянию окрестных народов. Деспотический элемент царской власти и чувственность самого народа были существенными причинами и проводниками разлагающих влияний язычества на жизнь евреев. Первая, активная, своим осязательным значением, своей реальной силой и нередко кровавыми насилиями затемняла в сознании народа понятие о единовластительстве Иеговы, прямо или косвенно лишала значения и смысла внешние учреждение откровенной религии. Другая, пассивная, разливавшаяся в массе, отуманивала эту последнюю, притупляла слабую чуткость к нравственным требованиям истинной религии, мирила с настоящим положением вещей, обусловленным действиями власти, внешними обстоятельствами или простой исторической последовательностью, – положительно и глубоко развращала народ, убивая в нем всякую энергию к проведению в жизнь возвышенных требований святой религии. Кроме того, политическое и административное устройство еврейского царства по чуждому для него образцу царств окрестных народов естественно ставило его в необходимость заразительных столкновений с этими царствами, соединяло его гибельной связью особенно со времени разделение царства, в виду общих интересов войны и мира, содействовало смешению чистых, духовных идей теократии и религии Иеговы с материальными и грубо-чувственными представлениями язычества, сближало и сродняло с языческой религией и цивилизацией в ее основах и частных проявлениях. А масса народа, по самой природе склонная к подражанию всему призрачно-блестящему, новому и принятому в высших сферах, находя поблажку и ослабление строгих требований нравственного закона в фривольных понятиях язычества, увлекаясь блеском и эффектностью религиозных обрядов и церемоний языческих, вынуждаемая нередко необходимостью слепо следовать требованиям власти, – эта масса иногда с сладострастной, иногда с фанатической готовностью отдавалась этому гибельному перевороту в сфере религии и нравственности, жизни и мысли49.

В своем месте мы частнее и подробнее проследим на основании библейских данных этот путь еврейского народа к своему падению и точнее укажем влияние в этом отношении указанного фактора, здесь же считаем достаточным указать лишь на то, что из трех царей обще-еврейских только Давид во всю свою жизнь, за немногими исключениями50, счастливо соединял в своей личности царя теократического и царя по сердцу своему народу. Соединяли в себе эти два идеала Саул и Соломон, но каждый из них только в первую половину своего царствования. С разделением же царства, как бы разделяются и эти идеалы, причем идеал царя по сердцу народу стремится совершенно слиться и отождествиться с типом царей «прочих народов». Цари израильские с первых же шагов своих начинают решительное уклонение от принципов теократии и скоро гибнут для нее в волнах языческих заблуждений, а из двадцати царей иудейских в общем верными хранителями теократических принципов и борцами за их проведение в сознание и жизнь народа едва насчитывается пять... И печальный вывод по отношению к этой реформе исторической жизни избранного народа следует сам собой. Если еще при Моисее этот народ не был свободен от увлечений языческими культами (Исх.32:1, 4, 8, 9; Чис.25:1–3); если его преемник, И. Навин, видит серьезную опасность для своего народа со стороны тех же культов и, кажется, уже служение чуждым богам (Нав.24:1–16); если в период судей мы встречаем уже весьма частые указание на то, что «стали делать сыны израилевы злое пред очами Господа» (Суд.3:6–7, 12, 4:1, 10:6, 6:1, 13:1 и др.), то чего можно было ожидать от царей этого народа, в большинстве случаев таких же носителей нравственной порчи, как и сам народ? Сколько зла могли они внести своим личным примером и своей властью, когда нравственная зараза уже проникала в плоть и кровь народного организма, когда положение, занятой им страны с ее легкодоступными естественными границами открывало широкий доступ в среду народа всем развращающим влияниям всех соседних народов, когда остатки язычества были даже среди самих евреев? (Суд.1:27, 29, 30, 31–33). Если первый же царь, избранник народа и помазанник Иеговы, получивший в своем помазании особенные дары «Духа Божия» (1Цар.10:24, 9–10), оканчивает свое царствование прямым непослушанием воле Божией (1Цар.15) и обращением к помощи волшебницы (1Цар.28), чего по прямому требованию закона даже не могло быть среди избранного народа (Исх.22:18; Лев.20:27, 6), если цветущий и одушевленный религиозным энтузиазмом век Соломона оканчивается тем, что сам же Соломон строит капища чужим богам и принимает, хотя и внешним образом, участие в служении им (3Цар.11:1–9), то чего можно ожидать от народа, по природе склонного к увлечениям язычеством и в примерах царей своих видевшего оправдание и поощрение своим склонностям?! И мрачную картину религиозно-нравственного состояния этого народа рисуют пред нами библейские писатели времени учреждение царской власти и ближайшего к нему. Народ еврейский входит в запрещенные законом родственные связи с хананеями, хеттеями, амморреями, ферезеями, евеями и иевусеями, и боги этих народов действительно становятся для него «сетью», в которой он запутывается и – с течением времени все сильнее, все крепче (Суд.3:5–6, 2:3); он уже служит Астарте, Астарофу и Ваалу – богам иным, богам окрестных народов (Нав.24:36; Суд.2:13); даже в семействе Гедеона, впоследствии судии, в руки которого народ готов отдать царскую власть, совершается служение Ваалу (Суд.6:25, 8:22), а сам он незаконно имеет ефод, что делается «сетью» ему «и всему дому его» (Суд.8:27). В своем религиозном ослеплении народ доходит до того, что «сотвори́ша себе со Ваалвери́фом завет, да и́м бу́дет бо́г.» (Суд.8:33). Естественно, что и в нравственном отношении народ стоит очень низко (Суд.19). Для противодействия этому пагубному направлению религиозно-нравственной жизни Господь поставлял над народом судей; но народ, подчиняясь им в деле войны, не «слушал» их в деле религии и нравственности (Суд.2:16–17); наказывал его тяжелыми порабощениями со стороны соседних народов, но он, временно раскаиваясь и исправляясь, снова шел, куда его влекло испорченное сердце, куда его вел ослепленный рассудок. Неуважение к святыне и прямое нарушение требований закона видим даже в детях первосвященника (1Цар.2:12–18, 22–26). Неудивительно, поэтому, что еще во времена Самуила, последнего судии, Господь уже определяет «творите глоголы (свои) во Израили, яко всякому слышащему сия, пошумит во обоих ушесех его» (1Цар.3:11). Особенно же густые тени кладут на эту картину некоторые псалмы. «Не стало праведнаго, нет верных между сынами, человеческими. Ложь говорит каждый своему ближнему; уста льстивы, говорят от сердца притворного» (Пс.11:2–3). «Они (нечестивые) изрыгают дерзкие речи; величаются все, делающие беззаконие. Попирают народ Твой, Господи, угнетают наследие Твое. Вдову и пришельца убивают, и сирот умерщвляют, и говорят: не увидит Господь, и не узнает Бог Иаковлев» (Пс.93:4–7). «Гордость, как ожерелье, обложила их, и дерзость, как наряд, одевает их. Над всем издеваются; злобно разглашают клевету; говорят свысока. Поднимают к небесам уста свои, и язык их расхаживает по земле. Потому туда же обращается народ Его, и пьют воду полной чашей, и говорят: как узнает Бог? и есть ли ведение у Вышнего?» (Пс.72:6–12), а иные идут еще дальше, дерзко объявляя: «несть Бог!» (Пс.13:1)...

Здесь считаем возможным окончить обозрение главнейших условий исторической жизни народа еврейского в Палестине. Подробное рассмотрение их несомненно приводит к тому заключению, что, во-1-х, условия эти сами по себе были таковы, что могли давать как полную возможность широкого развития благосостояния народного, так могли служить источником весьма разнообразных и серьезных бедствий, – что это благосостояние и эти бедствия находились в полной и прямой зависимости от того направления, которое примет жизнь народа в его дальнейшем историческом существовании; во-2-х, почти с первых же шагов своего исторического пути народ избирает форму своего быта, всего менее отвечающую этим условиям, и уже становится на ту наклонную плоскость, скользя по которой он постепенно, но безостановочно, стремится к своему падению.

Глава 1

Долго подготовлявшийся факт разделения общееврейского царства на два царства, наконец, совершился. С бурными кликами злобы и негодования: «какая нам часть в Давиде?... теперь знай свой дом, Давид!» (3Цар.12:16) Израиль отделился от Иуды. Из общего достояния народа законному преемнику Давида и Соломона достается в удел лишь колено иудино и вениаминово с небольшим коленом дановым и с еще меньшим, как бы, расплывшимся среди двух первых, коленом симеоновым, т.е. из небольшой и без того общееврейской территории на долю царства иудейского достается едва треть ее. Несколько увеличивают численность его население переселившиеся, вскоре за разделением, из царства израильского левиты (2Пар.11:13–14); но и за всем тем «весь сонм Иудин и хоругвь Вениамина», т.е. возможно полный комплект способных носить оружие не превышает 120 (или 180 по александрийскому тексту) тысяч человек (3Цар.12:21; 2Пар.11:1). С этими-то силами и должно было начать свою историческую жизнь юное царство иудейское среди уже известных нам соседних народов палестинских, из которых идумеяне и аммонитяне, покоренные еще Давидом, были в зависимости от него, и новых, до времени Иосафата, соседей-врагов, израильтян51. Недостаточность таких сил сознает до некоторой степени и Ровоам, первый царь иудейский, направляя свою деятельность отчасти и на укрепление внешних границ своего царства (2Пар.11:5–13); воочию убеждало в ней самих иудеев нашествие Сусакима египетского, случившееся на пятом году самостоятельной жизни юного царства (2Пар.12:1–5).

Весьма важное по своим последствиям политическим, событие разделение общееврейского царства на два царства не вносило каких-либо существенных изменений относительно факта избрание этого народа в «собственный» народ Иеговы, – мало того, событие это, можно сказать, было новым избранием среди уже избранного народа: «от Мене бысть глагол сей» (3Цар.12:24). Те общие требования, которые предъявлялись к избранному народу самим его избранием, должны были оставаться в полной силе и непоколебимости; а те обстоятельства, которые являлись естественными последствиями разделения, даже обязывали этого нового избранника к строжайшему исполнению их и служили в свою очередь к более легкому и успешному осуществлению их. Царство иудейское уже не было могущественным царством еврейским времен Давида и Соломона и потому, естественно, должно было отказаться от своего прежнего политического, международного положение и своей прежней политической роли среди современных ему царств. Отделившимся царством израильским оно было отодвинуто и защищено от набегов и завоевательных движений со стороны сирийцев и завоевателей могущественных монархий месопотамских.

Ослабленных и покоренных Давидом идумеян и аммонитян не представлялось особенных затруднений удержать в зависимом положении. Если же принять во внимание, что борьба с царством израильским была начата и поддерживаема по инициативе царей иудейских, то станет ясно, что и с этой стороны могло не быть никакой опасности для этого, хотя и небольшого, царства. Но кроме того, – и это весьма важно, – здесь был величественный храм Соломонов с величайшей святыней народа – ковчегом завета; здесь было законное священство, законное богослужение, истинный культ Иеговы, стражи и проводники его в жизнь народа – все колено левиино и некоторые цари истинно-теократические; а незначительность территории давала полную возможность всем и каждому быть участником той святой и богоугодной жизни, центром которой должен был служить храм – место исключительного присутствия Иеговы... Объясняя внутренний смысл и значение грозного нашествия египетского фараона, пророк Самей говорит царю и князьям иудейским, во власти которых было дать какое-либо определенное направление исторической жизни нового царства: «Так говорит Господь: вы оставили Меня, за то и Я оставляю вас в руки Сусакиму» и далее – «они смирились; не истреблю их, и вскоре дам им избавление» (2Пар.12:5–8). И это «смирение» пред волей Иеговы и неуклонное следование Его велениям отселе должно было сделаться единственным руководительным началом всей исторической жизни нового избранника. Не политическая роль в истории современных ему царств и народов – задача и долг его: «оставаясь на месте и в покое, вы спаслись бы» (Ис.30:15); не естественные только силы собственные и не политические комбинации – надежда его: «в тишине и уповании крепость ваша... сила их – сидеть спокойно» (Ис.30:15, 7). Но не этим путем мира, безопасности и благоденствия направилась историческая жизнь царства иудейского.

В отделении десяти колен Ровоам и его юные советники увидели не естественный, давно уже подготовлявшийся соперничеством северных и южных колен еврейских, факт, а возмущение, подавить и наказать которое Ровоам считал своим долгом и своим правом, – и не наказание Божие, чем оно было в действительности (3Цар.11:26–40), а своевольное нарушение прав законного преемника обще-еврейского царя, Соломона. Братоубийственная война уже готова была вспыхнуть со всеми ужасами злобы и ожесточения, и только слово пророка «от Меня это было» удерживает Ровоама и иудеев от этого преступление (3Цар.12:24). Однако это довольно легкое со стороны иудеев подчинение слову пророческому не было результатом ясно сознанной необходимости и твердой решимости следовать велениям Иеговы, полным отказом от политической роли на сцене мировой истории и признанием совершившегося факта законным, хотя бы в силу особенной на то воли Божией. Скоро, забыв это последнее, царство иудейское ищет своих, по-видимому, естественных и законных прав – сначала силами собственными, а потом, когда их оказывается недостаточно, путем союзов с другими царствами... И, предшествовавшие разделению, обстоятельства шли на встречу желанию народному, оправдывали в его глазах эту борьбу. Ведь Давида избирает царем весь народ, весь же народ признает своим царем и его сына, Соломона, Ровоам – прямой и законный преемник этого общееврейского царя; след., он же и единственный законный царь всего народа... И «вот между Ровоамом и Иеровоамом была война во все дни жизни их» (3Цар.14:30), а превосходство сил противника вынуждает Ровоама искать союза и помощи в царстве дамасском52. О самом ходе этой борьбы между царством иудейским и израильским и о результатах ее библия не говорит почти ничего и в царствовании Ровоама отмечает только нашествие «египетского царя Сусакима» (3Цар.14:25–26; 2Пар.12:2–10), – факт, по-видимому, совершенно чуждый этой борьбе. Но что нашествие Сусакима было в действительности лишь частным эпизодом в этой именно борьбе и имело к ней ближайшее отношение, это едва ли подлежит какому-либо сомнению. Из истории, предшествовавшей разделению еврейского царства, видно, что Египет в лице фараона уже к концу царствования Соломона обнаруживает враждебные отношение к этому последнему, давая радушный прием у себя врагам Соломона (3Цар.11:14–23, 26–40). О каких-либо вооруженных столкновениях между фараоном и Соломоном в библии нет речи, их и не могло быть: Египет при фараонах – современниках Соломона только еще собирал свои силы после упадка их при фараонах 20 и 21 династий53, могущество же Соломона было еще очень значительно. Но вот, разделение еврейского царства наносит этому могуществу весьма сильный удар, и Египет, достаточно окрепший при основателе следующей, 22 династии фараонов, обнаружившем известные враждебные отношение к Соломону, считает уже возможным возвратиться к своей агрессивной политике по отношению к народам ханаанским54. Удобный повод к этому представлялся сам собой: на престоле царства израильского был протеже и даже, как полагают некоторые историки, родственник фараона, Иеровоам55; ему грозит опасность со стороны Ровоама, сына фараонова врага. Сам ли фараон предложил свои услуги Иеровоаму, или же Иеровоам просил их у него, сказать с полной решительностью и определенностью нельзя56; но в том и другом случае фараон одинаково являлся союзником Иеровоама и участником начавшейся борьбы между еврейскими царствами. И эта, начавшаяся междуусобная война между еврейскими царствами сразу поставила юное и слабое царство иудейское в необходимость покупки союзничества и открытой борьбы с Египтом.

Фараона, принявшего участие в борьбе иудеев с израильтянами, библия называет Сусакимом; но между именами фараонов этого времени, сохраненными для нас египетскими памятниками, нет фараона с таким именем, поэтому исследователи-египтологи видят Сусакима библии в лице Scheschanq’a или Schaschanq’a египетских памятников, полный титул и имя которого были – Hat-cheper-ra-Sotepеn-rа Miamun Scheschanq57. Описание его похода против иудеев читаем в кн. Царств (3Цар.14:25–26) и более подробное в кн. Паралипоменон (2Пар.12:2–10). Из этих свидетельств видно, что Сусаким взял несколько укрепленных городов иудейских, вторгнулся в самый Иерусалим и разграбил сокровища царского дворца и храма. Но кроме этого, замечание стих. 8-го 2Пар.12: «однако же они (иудеи) будут слугами его» невольно ведет к предположению, что этим походом и разграблением Иерусалима отношение фараона к царству иудейскому не окончились и что он сделал иудеев своими «слугами», своими данниками. Это предположение, вполне вероятное само по себе и подтверждаемое указанным свидетельством библии, находит себе подтверждение также и в памятниках египетских. В 1828 году Шамполлионом было открыто на стене древнего карнакского храма одно изображение, которое, по описанию Виземана, представляет собой самого фараона Шешонка и несколько полуфигур; одной рукой фараон держит за волосы группу склонившихся пред ним людей, другая готова поразить их одним взмахом меча; около фараона помещено изображение бога Аммона Ра, ведущего пленников со связанными назад руками. Первая группа представляет собой, без сомнения, тех, которых фараон умертвил во время своего похода; вторая же, вероятно, тех, которых он взял в плен или же сделал своими данниками. В этой последней группе полуфигур находят одну такую, физиономия которой, по замечанию Роселини, чисто-иудейская. На нижней части ее помещается иероглифическая надпись, читаемая как Iutahmelek. Значит ли эта надпись – «Царь иудейский», как думают одни ученые, или же – «царство иудейское», как полагают другие58; памятник этот ясно и довольно надежно говорит за то, что Сусаким, кроме завоевание нескольких иудейских городов и разграбление Иерусалима, сделал также иудеев своими данниками. На основании других свидетельств можно с полной вероятностью определить даже и самую продолжительность такого отношение царства иудейского к Египту. Из последующей истории этого царства видно, что при Асе, третьем царе иудейском, имел место поход против него Зарая «Ефиоплянина» (2Пар.14:9–15). Личность эта доселе еще не выяснена окончательно. По мнению одних ученых, он был одним из фараонов 22 династии59, по мнению других, он был только полководцем египетским60; в «Начертании церковно-библейской истории» он предположительно называется «царем мадиамским»61; одни отождествляют его с Озорконом 1-м (египетск. фараоном), другие отрицают это62; в генеологических таблицах Бубастов или Бубаститов этот Озоркон следует непосредственно за Шешонком 1-м (библейским Сусакимом), хотя и не как его сын63. На основании всех этих мнений, за исключением мнение автора «Начертания», высказанного, вдобавок, предположительно, вполне можно признать, что деятельность этого Зарая связана с Египтом и его историей; положение же его там и национальность остаются пока еще спорными, хотя ничто не препятствует видеть в нем фараона хотя бы и ефиоплянина по своему происхождению; сомневаться в возможности такого предположения нет достаточных оснований, так как, по Монефону, в 25 династии египетских фараонов были три фараона-ефиоплянина, одного фараона-ефиоплянина называет и Геродот64. Поход его против царства иудейского в библии, подобно походу Сусакима, стоит вне всякой связи с современными и предшествовавшими ему историческими событиями. О нем говорится только, что «было у Асы военной силы: вооруженных щитом и копьем из колена Иудина триста тысяч, и из колена Вениаминова вооруженных щитом и стрелявших из лука двести восемьдесят тысяч, людей храбрых» и непосредственно за этим говорится: «И вышел на них Зарай, Ефиоплянин» (2Пар.14:8–9). Неясность мотивов этого похода очевидна; признание его событием ex abrupto невероятно. Грэтц объясняет этот поход союзничеством Египта с Ваасой израильским, находившемся в борьбе с Асой иудейским65; предположение очень вероятное, но и помимо, его поход этот объясняется очень легко из современных ему обстоятельств. При Ровоаме египетский фараон вторгается в пределы царства иудейского, грабит Иерусалим и делает иудеев своими данниками. Продолжающаяся борьба с царством израильским и отпадение подвластных иудеям филистимлян и идумеян66 мешают Ровоаму освободиться от зависимости от Египта. При Авии царство иудейское несколько усиливается, еще более усиливается оно при его преемнике. Располагая свыше 500 т. «людей храбрых», Аса легко мог предпринять попытку к освобождению, отказав Египту в дани, что и вызвало поход Зарая...

Поражением Зарая, вероятно, оканчивается и самая зависимость царства иудейского от Египта, продолжавшаяся не менее пятнадцати лет. При Асе же оканчивается и борьба царства иудейского с царством израильским, начавшаяся еще в первые годы правление Ровоама. Результатом этой борьбы было то, что за каждым из этих царств, если не юридически, то фактически, признана была самостоятельность и независимость; и при Ахаве израильском и Иосафате иудейском оба царства, как уже самостоятельные, вступают между собой в союз, заканчивающийся родством царствующих домов. Как отразился этот тяжелый период борьбы на внутреннем благосостоянии небольшого царства иудейского, можно судить по тому, что поход Сусакима окончился завоеванием и разграблением некоторых городов иудейских, разграблением Иерусалима, сокровищ царского дворца и храма и данничеством царства Египту; внутренняя слабость царства и сосредоточие всех интересов на внешней борьбе дает возможность филистимлянам и идумеянам освободиться от зависимости по отношению к царству иудейскому, что в свою очередь лишает его обычной дани, отрезает от богатств, идущих по Средиземному морю, и лишает возможности сношений с богатым Офиром: вполне естественно поэтому, что Аса даже в конце своего царствование для борьбы с Ваасой израильским вынужден был обратиться за помощью к Венададу сирийскому и купить эту помощь ценой сокровищ своего дворца и заветной святыни народной – храма (2Пар.16:1–4).

С широкой программой вполне разумной и благотворной деятельности вступает на престол Давида и Соломона достойный преемник их, Иосафат. Не увлекаясь жаждой внешних завоеваний, он свою деятельность посвящает главным образом упорядочению и подъему внутренней жизни своего царства. Он предпринимает реформу и попытку исправление религиозно-нравственной жизни своего народа и заботится об его истинном просвещении (2Пар.17:7–10), заботится об урегулировании суда и судебных учреждений (2Пар.19:5–11), выстраивает новые укрепления и основывает новые торговые пункты (2Пар.17:12–13), пытается снова открыть себе доступ к богатому Офиру (2Пар.20:35–36). Понятно, что только продолжительный и прочный мир мог дать возможность провести и закрепить все эти предначертания, и вот Иосафат, первый из царей иудейских, признает факт отдельного и самостоятельного существование царства израильского совершившимся и вступает с этим царством в союз и родство. Трудно объяснимый с точки зрение религиозно-нравственной, как союз царя благочестивейшего с царем нечестивейшим, союз этот довольно легко объясняется из современных ему обстоятельств. Для беспрепятственной широкой деятельности внутри своего царства Иосафату нужен долгий и прочный мир с соседними царствами и народами. Филистимляне и идумеяне уже усмирены силой его оружия (2Пар.17:11). Оставалось прекратить борьбу с царством израильским, и момент для этого был избран, вполне отвечавший желаниям Иосафата. Прежние наемники царей иудейских – сирийцы самостоятельно и по собственной инициативе грозят своей силой и оружием израильтянам; закоренелая вражда между царствами еврейскими и относительная давность их раздельного существования не могли допустить перехода этого союза в объединение царств под главенством царей иудейских; если же Иеровоам боялся этого объединение на почве религии (3Цар.12:26–27), то религиозно-нравственное состояние израильтян времени Ахава уже не внушало подобного опасения их царю. С этой именно точки зрения, нам кажется, и следует рассматривать этот, с первого взгляда непонятный, союз царств, доселе упорно враждовавших, и царей, по своим нравственным качествам, составлявшим прямую противоположность. Нельзя видеть в нем простую политическую сделку со стороны Иосафата с примесью корыстного расчета67: этого не допускает высоконравственный характер светлой личности царя иудейского. Ему, конечно, небезызвестна была та опасность, которой он подвергал свое царство, вводя в свою семью дочь ярой идолопоклонницы Иезавели и нечестивого Ахава; он должен был звать, что дочь этой фанатички легко может приобрести вредное влияние над своим мужем, будущим царем иудейским68; пока сам он будет жив, он постарается не допустить или, по крайней мере, будет парализовать это вредное, развращающее и гибельное для царства влияние, но чего он мог ожидать от этого брака в будущем? Не перенесение ли израильского идолослужение на благодарную в этом отношении почву иудейскую? Лично благочестивый – он не мог допустить такого религиозно-нравственного разврата в своем сыне и своем народе по каким-либо мелким расчетам политическим; дальнозоркий политик – он не мог не опасаться обратного тому, чего опасался Иеровоам. Союз этот может быть назван политическим в современном значении этого слова только потому, что он не был союзом религиозным. Нельзя также видеть в этом союзе попытку Иосафата, подобно своему предшественнику (2Пар.13:4–12), личным влиянием импонировать на идолослужение израильтян: здесь оно уже укрепилось, пустив глубоко свои корни во все слои общества, имело своим передовым бойцом и неутомимым вождем царицу и покровителем царя. Не был он заключен и по инициативе Ахава69: не Ахав для этой цели идет к Иосафату, а Иосафат – к Ахаву, и не Ахав говорит при этом: «как ты, так и я; как твой народ, так и мой народ» (3Цар.22:2, 4)... Союза этого домогался Иосафат, но заключил его в силу необходимости и современных ему условий и главным, если не единственным, мотивом к заключению его для Иосафата служило лишь желание прекращения продолжительной и тяжелой войны с соседним царством и упрочение необходимого ему мира.

Тот путь, который пролагал своей деятельностью Иосафат, несомненно вел царство иудейское к внутреннему благосостоянию, и преемнику Иосафата оставалось лишь строго держаться его самому и упрочить его среди своего народа. Но этим требованиям, настойчиво предъявляемым самой историей, всего менее отвечал Иорам, как по своим личным качествам (4Цар.8:18), так и по общему направлению всего его царствования. Общего между царствованием Иосафата и его сына были лишь дружественные отношение к царству израильскому на почве заключенного Иосафатом союза. Но допущенный Иосафатом, как необходимая мера для устранение стороннего вмешательства и препятствий к осуществлению его деятельности внутри царства, союз этот отнюдь не должен был разрешаться во влияние, и тем более постоянное и разностороннее, одного царства – израильского на другое – иудейское; но именно такой характер принимают эти дружественные сношение между обоими царствами при преемниках Иосафата до Иоаса, когда царство иудейское играет постыдную роль покорного слуги царства израильского. Проследить это влияние на основании библейских данных с полной определенностью возможно только относительно религиозно нравственной сферы жизни народной; но что оно было значительно шире, это не может подлежать ни малейшему сомнению в виду того, что библия решительно и настойчиво ставит в связь с этим влиянием все неудачи и бедствия, которые постигают царство иудейское за это время (см. напр., 2Пар.21:4–19), и отмечает факты союзных войн, не имевших прямого отношение к собственным интересам этого царства (2Пар.22:5). По обилию грустных фактов во внутренней и внешней жизни иудеев этот период дружественных отношений к царству израильскому представляет собой мрачную страницу в летописях царства иудейского. И достаточно одного перечня, отмечаемых библией, событий, чтобы видеть всю тяжесть положения царства иудейского в этот период. Свое вступление на престол Иорам позорно ознаменовал гнусным преступлением против законов божеских и человеческих – умерщвлением шести своих братьев (2Пар.21:2–4). Покоренная Иосафатом Идумея снова отложилась (2Пар.21:8), а вместе с ней царство иудейское снова потеряло главный торговый пункт на Чермном море – Елаф; филистимляне и племена аравийские победоносно проходят от границ царства до его столицы и сокровища царского дворца, вместе с женами и детьми самого царя, делаются добычей врагов (2Пар.21:16, 17); замешательство и слабость правления были так велики, что священнический город Ливна (Ловна) отложился от царства (2Пар.21:10) и сделался его врагом; общий приговор о всем царствовании Иорама ясно выразился в воле его народа, лишившего его чести погребения в гробницах предков царей (2Пар.21:20). Охозия и его родственники падают от руки Ииуя и падают именно потому, что они родственники и друзья дома Ахавова (2Пар.22:8–10); а Гофолия, захвативши иудейский престол в свои руки, старается упрочить свое положение на нем почти поголовным умерщвлением потомков царственного рода Давидова (2Пар.22:10). Царство иудейское разлагалось само в себе и трудно сказать, до чего оно дошло-бы, если бы этому гибельному процессу не был временно положен конец первосвященником Иодаем и его царственным питомцем – Иоасом.

Среди глубокой неизвестности, в одной из пристроек храма скрывалась и воспитывалась надежда падающего царства иудейского – младенец Иоас, единственный прямой потомок царственного дома Давидова, с которым были соединены все обетования лучшего для царства иудейского. Спасенный от злостной и преступной руки Гофолии своей сестрой, воспитываемый и руководимый ее мужем, он семи лет от роду был возведен на престол Давида и Соломона. Его вступлением на престол был положен конец царствованию в Иерусалиме дома Ахава, и народ кликами радости приветствует вступление своего юного царя, выражая тем накопившееся недовольство всем недавно пережитым, свою надежду на лучшее будущее и свою готовность во всем следовать за своим царем, руководимым первосвященником. Бедствия недавно прошлого естественно внушали сознанию лучших умов в народе отрицательное отношение к этому прошлому направлению жизни и истории и, так сказать, указывали на девиз нового направления – полный разрыв с этим прошлым и движение, вперед под светлым и спасительным знаменем великого Давида. Заключением завета с Богом, разрушением жертвенников Ваала и умерщвлением жрецов его, умерщвлением и поруганием царственной покровительницы идолослужения, Гофолии (4Цар.11:17–20), было положено начало этому новому направлению. Помнившие дни Иосафата в этом добром начале деятельности своего юного царя могли и даже должны были увидеть возврат к тем счастливым дням и на их обязанность ложилось помочь этому всем возможным. Но само собой понятно, что главная обязанность в этом отношении лежала на самом царе и, за его малолетством, на его руководителе. К этому действительно и была направлена вся деятельность достойного первосвященника: все меры его, предпринятые им от имени царя, и самого царя, предпринятые по совету первосвященника (4Цар.12:4–17; 2Пар.24:4–15)... Благородный народ понял всю важность и значение деятельности великого первосвященника и достойно оценил ее, оказав этому деятелю царское погребение, в чем он отказал уже одному из своих царей. Продолжать начатое при Иодае и вместе с ним после смерти последнего призывался Иоас, передав, в свою очередь, как завет, своему преемнику. И, по-видимому, все говорило за то, что он окажется на высоте своего призвания. Он был спасен, возведен на престол и, что всего важнее, воспитан Иодаем, – воспитан, след., в том духе и направлении, носителем которого был сам великий первосвященник; своим помощником и руководителем он мог избрать сына умершего Иодая, верного духу и направлению своего отца; в естественном отрицательном отношении к бедственному прошлому он мог черпать жизненные силы к упрочению нового направления. И, однако, те клики восторга и надежды, которыми народ приветствовал вступление Иоаса на престол, сменились тем гробовым молчанием, которое сопровождало насильственную смерть Иоаса. Он падает от руки убийц – и народ не мстит за своего царя; его лишают чести погребения в гробницах его царственных предков (2Пар.24:25) и тем, как бы, лишают царского достоинства и титула, – и народ остается холодно спокойным при этом оскорблении царя: ясное свидетельство того, что народ разочаровался в своем царе, что этот царь в действительности не оказался на высоте своего призвания и своим поведением разрушил доброе направление исторической жизни своего народа, разбил его радужные мечты. Некоторые данные для объяснение этого грустного явление представляет свидетельство кн. Паралипоменон (2Пар.24:17–18), из которого ясно видно, что слабая и бесхарактерная личность Иоаса легко допускала стороннее влияние на себя и что деятельность Иодая и первых лет царствование Иоаса не успела сломить язычествующей придворной партии, ложно понимавшей цели исторической жизни народной и собственного руководственного положения вблизи царя. Пока был жив Иодай, Иоас всецело был под его влиянием: но Иодай умер, с его смертью воскресла противная ему партия и ее-то влиянию поддалась слабая личность Иоаса, допустив, по ее проискам, даже такой гнусный поступок, как убийство сына своего спасителя и наставника (2Пар.24:20–23). Не успевшее окрепнуть от бедствий и неурядиц прошлых царствований, царство иудейское естественно должно было страдать и совне, на своих границах: финикияне захватывают в плен иудеев и ведут ими торговлю, как рабами (Иоил.3:6; Ам.1:9); идумеяне делают частые вторжение в пределы слабого царства и жестоко распоряжаются судьбой пленников (Ам.1:11; Иоил.3:19); Азаил сирийский, отняв Геф, переносит свое оружие на самый Иерусалим, и снова царство иудейское покупает себе свободу дорогой ценой сокровищ царского дома и храма (1Цар.12:18).

Совершившийся политический переворот окончился возведением на престол сына убитого Иоаса, Амасии: явление довольно характерное для суждения о внутреннем состоянии и настроении иудеев рассматриваемого времени. В царстве израильском – соседнем и родственном – такие перевороты обыкновенно оканчивались сменой царских династий; здесь же народ, низвергая одного царя из дома Давидова, возводит на престол сына же низложеннаго. Очевидно, народ в своем представлении связывает свое политически независимое состояние с царями только из этого именно царственного рода70. Но в самой замене одного его потомка другим, кажется, нельзя не видеть какого-то, быть может, даже безотчетного искания со стороны народа чего-то нового и особенного в своем царе. Искал ли он в своем царе только храброго и неутомимого воина, чтобы под его победным знаменем возвратить себе славу и могущество времен уже минувших? Искал ли в нем мудрого и заботливого правителя, чтобы в мирные и счастливые дни его правление спокойно жить «под смоковницей своей»?... Но самый факт этого искания чего-то особенного в каждом новом царе и жгучего ожидания от него этого особенного едва ли может подлежать какому-либо сомнению и ясно свидетельствует о неспокойном, нервно-болезненном настроении умов в обществе данного времени. Подобные периоды не чужды истории народов вообще: это – периоды партий, периоды болезненного и решительного недовольства всем настоящим, периоды особенной требовательности и чувствительности. Следуют они по большей части за тяжелыми ударами, потрясающими, так сказать, всю нервную систему народного организма и разрешаются очень часто в тот тупой и упорный индифферентизм, который для отдельной личности, изверившейся и разочаровавшейся во всем, вырабатывает разрушительный принцип – плыть по течению, неся отчаяние в груди. Составить счастье народа в такие периоды – дело весьма нелегкое даже и для выдающихся талантов – правителей, и потому немудрено, что их престолы часто служат для них и эшафотами... Таково, кажется, было внутреннее состояние и царства иудейского, когда на престол его был возведен сын убитаго Иоаса, Амасия. К этому времени ему было 25 лет и, след., он был в состоянии видеть затруднительность своего положение и сложность той задачи, которая ожидала его по вступлении на престол. Разгадал ли он жгучее желание своего народа, и нашел ли в нем народ то, чего он искал в своем царе? Народ зорко следит за каждым шагом нового царя; покорно молчит, когда он казнит убийц своего отца и, кажется, даже сочувственно относится к строгой законности этого поступка (2Пар.25:3–4). Но этот поступок личного характера: здесь сын мстит за убийство своего отца; народ ожидает отношений нового царя к своим собственным интересам. С первых же шагов Амасии с трона в народ ясно обрисовывается характер и этих отношений: царь желает служить интересам своего народа... мечом. Кажется, подобное отношение царя к интересам народа входило и в заветные мечты самого народа; по крайней мере он охотно идет под воинственным знаменем молодого царя и с нескрываемой радостью торжествует свою первую победу на костях побежденных сынов Сепра (2Пар.25:11–12). Едва ли будет ошибкой предположить, что таким отношением к интересам народа Амасия снискивает себе симпатии со стороны последнего. Но на этом пока и следовало бы остановиться, и так именно думали люди, лучше Амасии понимавшие истинное положение дел царства иудейского (2Пар.25:17–20) и видевшие в новой войне – с царством израильским рискованный и опасный шаг. Была ли эта война личным желанием Амасии, оскорбленного гордым отказом со стороны Иоаса израильского породниться с ним, или же этой войны желал и сам народ, сказать трудно; могло быть поводом к ней и указанное оскорбление, помогло также быть поводом к этой войне и желание народа. Испробовавший однажды крови своих врагов и ободренный недавней удачей, он уже нелегко мог отказаться от поисков ее в другой раз и в другом месте, особенно если к тому представлялся удобный и основательный повод, каким в данном случае мог служить – или те опустошения, которые вероломно были произведены в царстве иудейском войсками израильскими (2Пар.25:13), или же указанный горделивый и оскорбительный отказ Иоаса71. Как бы то ни было, война была начата и исход ее был полным оправданием предсказание Иоаса – «падешь ты, и Иуда с тобой»: войско Амасии было разбито и обращено в бегство, Иерусалим был вынужден видеть в своих стенах победителей и испытать на себе мщение озлобленных врагов, сокровища храма и царского дома сделались добычей победителя (2Пар.25:22–24)... За проблеском непродолжительного восторга и коротким моментом воскреснувших надежд снова последовало разочарование. Свою беcсильную злобу народ вымещает на своем царе (2Пар.25:27); но он отчасти разгадал заветные мечты народа и, благодарный ему за это, народ дает место низвергнутому и убитому царю в гробницах его царственных предков, в чем он отказал его предшественнику (2Пар.24:25, 25:27–28). Не упроченное господство над Идумеей оканчивается новым вторжением ее воинственных сынов в пределы царства иудейского, новым и жестоким мщением за недавно понесенную потерю и поражение (Ам.9:12); а народ снова ищет себе царя среди потомков Давида, снова возлагает на него свои надежды, связывает с ним свои заветные мечты.

На престол убитого Амасии вступил 16-летний сын его, Озия. В этом одном из замечательнейших царей иудейских счастливо соединялись храбрость и энергии неутомимого воина с мудростью и глубоким практическим смыслом правителя, и его 52-хлетнее царствование составляет эпоху могущества и славы для небольшого и много потерпевшего царства иудейского. Восстановлением разрушенной Иоасом израильским стены иерусалимской он, как бы, заглаждает тяжелое впечатление недавнего поражения, а увеличением количества войска и снабжением иерусалимской крепости чудом того времени – метательными машинами он снова поднимает упавший дух своего народа и окрыляет его новыми надеждами. С этого времени юг и запад становятся свидетелями его славных военных походов. Страна неспокойных идумеян снова должна была признать над собой власть царя иудейского, а вместе с ней ту же участь должны были разделить и мелкие, соседние с ней и теперь терявшие в ней свою защиту, народы к югу от Идумеи (2Пар.26:8); твердой ногой стал он на берегах Чермного моря и его пристань – Елаф, заветный пункт стремлений Иосафата, снова стал на службу иудейской торговле; из филистимлянских городов остались непокоренными только Газа и Аскалон, Азот же, Геф и Иавнир разделили общую участь с Идумеей и другими покоренными странами; одни из прежних врагов были наказаны и усмирены (2Пар.26:2–8), другие сами спешили из врагов сделаться друзьями (Ис.16:1–5); менее надежные границы были укреплены и снабжены гарнизонами и провиантом, и... славное имя Озии сделалось известным даже в стране гордых фараонов (2Пар.26:8). Обеспеченное таким образом совне, царство иудейское широко и свободно развивало теперь и свое внутреннее экономическое благосостояние, причем сам царь был первым и ревностным покровителем и радетелем о народном хозяйстве и благоденствии. Сам он «бе му́ж любоземледелен; на гора́х и на Карми́ле возделывались виногра́дники» (2Пар.26:10), а в земли напольней (Галааде) паслись многочисленные стада; даже маловодные пустыни, благодаря труду, умению и энергии, сделались широким приютом пастухов. С развитием внутреннего благосостояния естественно развилась в широких размерах и торговля, как источник народного обогащения, о чем ясно свидетельствуют современные Озии пророки – Амос, Иоиль и Исаия. «Наполнилась земля его серебром и золотом, и нет числа сокровищам его; и наполнилась земля его конями, и нет числа колесницам его» (Ис.2:7).

Славному предшественнику наследовал не менее славный и, во всяком случае, вполне достойный преемник, Иоафам, 16-летнее царствование которого составляло прямое и непосредственное продолжение предыдущего царствования. Мощной рукой он усмирил аммонитян, вероятно, воспользовавшихся смертью Озии, чтобы отложиться, и наложил на них значительную дань (2Пар.27:5). Торговля процветала при нем, как и при Озии, а сокровища царского казнохранилища щедро употреблялись на полезные и необходимые общественные работы, и сооружения. Он построил верхние, или северо-восточные, врата храма и юго-восточную часть городской стены; на высоких и открытых местах гор южной Иудеи построил новые города, а в густых лесах, вероятно, по ту сторону Иордана, крепости и сторожевые «башни» на случай внезапных вторжений врагов (2Пар.27:3–4).

Казалось бы, что в лице Озии и Иоафама иудеи, наконец, нашли то, чего так настойчиво и страстно искали в своих царях; казалось бы, что новая светлая заря занималась теперь на небе царства иудейского: их имя славилось теперь даже «до пределов Египта»; их прежние враги – теперь или данники, или покорные друзья; значительными богатствами наполнилась их страна, и каждый иудей мог теперь спокойно и безопасно благоденствовать под смоковницей своей. Эта последняя задача, казалось бы, была не из особенно трудных; но не таковой она оказалась в действительности для иудеев рассматриваемого времени. Не говоря уже о сфере религиозно-нравственной, жизнь иудеев этого времени представляла собой много темных сторон, лишь маскируемых внешним блеском временного политического могущества и славы. Созданное более путем завоеваний, чем путем внутренних целесообразных реформ и мероприятий, – более личными энергией и умением этих двух выдающихся царей, чем общими и разумными усилиями всего народа, обращенными совершенно в другую сторону – в сторону крайнего эгоизма или полнейшего индифферентизма, благосостояние это оказалось зданием на песке, не замедлившим своим падением, лишь только сошли со сцены его великие зодчие. И, нужно сказать, сами же иудеи были главными, хотя и беcсознательными, виновниками этого падения. Царство иудейское рассматриваемого времени, по ясным свидетельствам библии, превратилось в царство «золотого тельца» и жизнь народная – в ничем не регулируемое и не сдерживаемое стремление к наживе. И если Молоху иудей приносил в жертву своих детей, то этому новому божеству – все, даже и себя самого; грубый эгоизм и жизнь только настоящим были соправителями этого нового божества – царя. Бедствия недавнего прошлого усиливали жажду к наживе и материальным благам, и низменный меркантильный дух сделался той атмосферой, которой дышало и жило большинство иудеев этого времени, и которая парализовала собой всякую возможность здравого критического отношение ко многим аномалиям жизненного строя и началам, прямо и беспощадно разрушавшим это грандиозное, но плохо обоснованное, здание внешнего и внутреннего благосостояния. Три главных группы служителей этого нового царя рисуют пред нами современные той эпохе пророки. Одна из них – жрецы нового культа «за серебро продают правого и нищего – за пару сандалий; персть земную любят видеть на голове бедных, и кротких сгоняют с пути» (Ам.2:6–7); «говорят они: когда пройдет новомесячие? и станем продавать хлеб, и когда пройдет суббота? отворим житницу; ефу сделаем поменьше, и сикль увеличим, и будем кривить неверными весами, будем покупать нищих за серебро и бедного за сандалии, и отруби от хлеба продадим» (Ам.8:5 и дал.). Другая – это уже окончившие погоню за наживой, «утывшие и утолстевшие», вельможи нового царя и царства, сладко и безмятежно дремлющие на пожатых лаврах и беспечно расходующие свои капиталы и самих себя на мелочи и удовольствия обыденной и пустой жизни, вся жизненная философия которых сводится к грубо-животному принципу – «ямы и пиемы». Третья – это слепое орудие в руках более сильных, чернь прежних времен и царствований, чернь и этого новаго, страдающая под тяжестью бедности и бесправия, беззащитная от обид и насилий со стороны сильнейших. Тщетно тяжелым трудом стремится она создать и упрочить свое благополучие – насилие беспощадно и безнаказанно уничтожает, и отнимает плоды тяжелого труда; тщетно ищет она закона и справедливости – они беcсильны в руках таких судей, которые «суд превратили в яд и плод правды в полынь» (Ам.6:12), которые в своих корыстных интересах считают «черное белым» и наоборот (Ис.5:20), практически уничтожая даже самое различие между правым и неправым, и в сознании своей правоты даже не допускают, чтобы кто-либо мог их обличать или укорять (Ис.28:9)... Кажется, едва ли может быть полнее картина совершенной деморализации и более настойчивой работы над разрушением собственного благополучия!.. Небольшое и много терпевшее царство иудейское теперь достигло материального богатства; но в нем же нашло для себя и камень преткновения, не сумев надлежащим образом воспользоваться им. Для всех вообще народов древнего востока особенное увеличение народного богатства представляло собой такую именно опасность. Дух этих народов не мог возвыситься до свободного и целесообразного господства над ним и сам становился его рабом: оно давило его своей сладостной тяжестью, отнимало всякую разумную энергию и топило его в азиатской беспечности. Не составил в этом отношении исключение и народ еврейский вообще, и иудейский рассматриваемого времени в частности. Справедливо, поэтому, замечают исследователи истории еврейского народа, что «ничем так не могли отмстить за себя хананеи евреям, как сообщив им страсть к торговле», или точнее – к наживе72.

С таким-то запасом наличных сил царству иудейскому предстояло выдержать тот длинный ряд войн, который, начинаясь с конца царствования Иоафама, почти непрерывной цепью идет до времени самого падение царства. С севера уже надвигалась та страшная и роковая гроза, удары которой должны были, по определению Божию, положить конец существованию этого царства. И в этот период кажущегося могущества и славы уже раздается во-ушию всего иуды грозный голос пророка: «Поднимет Иегова знамя народам дальним и свиснет одному с края земли, и вот он легко и быстро бежит. Нет у него усталого и изнемогающаго, не дремлет и не спит, и не отпоясывается пояс от чресл его, и не рвется ремень от сандалий его. Стрелы его остры и все луки его натянуты, копыта коней подобны кремням, и колеса его, как вихрь. Рев его, как рев львицы, рыкает как молодые львы, он заревет и схватит добычу, унесет и никто не отнимет» (Ис.5:26–30). Медленно, но безостановочно и неуклонно, шла эта гроза через царство израильское. И если, когда, то именно теперь царству иудейскому следовало посчитать свои действительные силы, здраво-критически отнестись к собственному международному положению и той политике, которую оно преследовало в своей исторической жизни. Соседнее царство – израильское, исторические судьбы которого во многих отношениях были существенно аналогичны с судьбами этого царства, уже раньше начало испытывать на себе тяжелую руку ассирийских завоевателей73 и в данное время уже приближалось к своему падению; его падение естественно уничтожало последнюю защиту и прикрытие царства иудейского со стороны могущественной и грозной Ассирии, и та роковая гроза, таким образом, уже приближалась к границам этого царства. Если же для недостаточно чуткого слуха иудеев было не ясно это требование со стороны современных обстоятельств, то именно такого же отношения к современному положению вещей требовал от своих современников великий гражданин своего царства, прор. Исаия.

Выступивший на поприще своей исторической деятельности в царствование Озии, он в течение полувека стоит на страже истинных интересов своего отечества и его слово пророческое то грозное и обличительное, то бодрящее и утешительное – с ранней зари до поздней раздается во-ушию Иерусалима и всего иуды, призывая народ и его руководителей к здравому и критическому взгляду на современное положение царства, к перемене всего направления исторической жизни. Вместе со своими современниками, он был свидетелем торжества родного ему народа, славы и могущества его оружия, значительного и быстрого подъема внутреннего экономического благосостояния при Озии и Иоафаме, – еще более быстрого падения этого призрачного величия и почти падения самого царства при Ахазе – тревожной судьбы этого царства, полной почти постоянных опасений за независимость, почти постоянных исканий союзов и союзников и часто сменявшихся радостных ожиданий и горьких разочаровании при Езекии. Но в то время, как его современники торжествовали или отчаявались, окрылялись новыми надеждами или разочаровывались, взор его пророческого духа постоянно оставался спокойным и ясно-определенным. Свободный от увлечения всем внешним и случайным, имевшим лишь временное и призрачное значение, он созерцал судьбы своего народа в самых широких границах пространства и времени и как ясны и широки были перспективы его пророческого взора! Не разделяя радостных кликов случайного восторга и горестных воплей временного отчаяния, он всегда оставался спокойным и верным истолкователем целых событий и отдельных фактов, постоянно умеряя и уравновешивая и этот неосновательный восторг, и это преувеличенное отчаяние, и могла ли быть какая-либо другая оценка этих событий и фактов более справедливой, более объективной?! Глубоко убежденный в ложном направлении всей современной ему исторической жизни своего народа, он всеми мерами старается провести в сознание народа и его правителей истинные взгляды на действительное политическое положение своего народа, на действительную и единственную задачу его среди остального человечества, и как несоизмеримо высоко стояли эти взгляды пророка над воззрениями его современников политиканов неспособных отрешиться от мелочности и пустоты тех фактов, которые выдвигались неразумным строем ложнонаправляемой жизни народной! И только этим низменным умам мог быть недоступен ясный и определенный взгляд пророка на исторические судьбы своего народа!

Из среды всего человечества Сам Господь избирает для Себя этот народ, это возлюбленное потомство друга Своего, Авраама, чтобы он возвещал славу Его между остальными народами земли и был немерцающим истинным светом во откровение темному язычеству (Ис.41:8–9, 48:21), и делает его предметом Своей постоянной и самой нежной любви и попечительности, «начертывает его на дланях Своих» (Ис.49:16). «Во всякой скорби их Он не оставлял их, и Ангел лица Его спасал их; по любви Своей и благосердию Своему Он искупил их, взял и носил их во все дни древние... вел Моисея за правую руку величественной мышцей Своею, разделил пред ним воды, чтобы сделать Себе вечное имя. Как стадо сходит в долину, Дух Господень вел их к покой» (Ис.63:9, 12–15), в страну меда и млека, в страну благ земных и исполнение обетований небесных. Та же любовь и попечительность окружает его постоянно и здесь, устраняя с пути его исторической жизни все вредное и враждебное (Ис.5:1–2, 27:3–4), направляя путь его к целям его призвания и благополучия (Ис.41:10, 48:17), облегчая и споспешествуя самому шествию по этому пути. И, как избраннику Бога всемогущего, ему не страшно грозное величие соседей-врагов и нет нужды в помощи человеческой: «уповайте на Господа вовеки, ибо Господь Бог есть твердыня вечная, дающий спасение своей любовию и силой, а не стенами и валами» (Ис.26:4, 1); «утомляются и юноши и ослабевают, и молодые люди падают; а надеющиеся на Господа обновятся в силе, поднимут крылья, как орлы» (Ис.40:29–31), «в тишине и уповании крепость» его (Ис.30:15); всякая же надежда на людей тщетна и обманчива, ибо если прострет руку свою Господь, споткнется защитник и упадет защищаемый, и все вместе погибнут (Ис.31:3). Для его благоденствия от него требуется только то, что должен был подсказывать здравый рассудок, чего должно было жаждать не испорченное и благодарное сердце, – сыновняя любовь и совершенная преданность воле его Бога. «О если бы ты внимал заповедям Моим! Тогда мир твой был бы как река, и правда твоя – как волны морския. И семя твое было бы как песок, и происходящие из чресл твоих как песчинки!» (Ис.48:17–18). «Если захотите и послушаетесь, то будете вкушать блага земли; если же отречетесь и будете упорствовать, то меч пожрет вас» (Ис.1:19–20)... Но нечто ужасное и роковое, противное законам божеским и человеческим случилось в истории этого избранника Божия: «Я воспитал и возвысил сыновей, а они возмутились против Меня. Вол знает владетеля своего, и осел ясли господина своего, а Израиль не знает (Меня), народ Мой не разумеет... Оставили Господа, презрели Святого Израилева, – повернулись назад» (Ис.1:2–5). А вместе с тем и в зависимости от того во многом изменилась и историческая судьба его: пожирающий меч соседей-врагов губительно вторгается в среду его и, подобно беспощадной саранче, полным ртом пожирают его эти соседи-враги; а сам он, упорный в своем ослеплении и отступничестве, ищет себе защиты и убежища не у Бога своего, а у людей же, направляет жизнь свою не по прямому и безопасному пути Избравшего, а по скользким и ненадежным путям человеческим. Не остается без должного освещение со стороны великого пророка и этот грустный факт в истории избранного народа. «Всякая плоть трава, и вся красота ее, как цвет полевой... трава засыхает, цвет увядает, а слово Бога нашего пребудет вечно» (Ис.40:6, 8). То великое дело Божие, ради совершения которого Он вступил в историю человечества и на служение которому из среды всего человечества призвал именно этот народ, исполнится, и не слабым усилиям людей остановить или разрушить его. Даже и тогда, когда, по-видимому, все они направлялись к разрушению его, – в действительности они служили орудием премудрости Божией к созиданию и завершению его. Изначала Ему было ведомо, что этот избранник Его поступит вероломно, что, от самого чрева матернего прозванный отступником, он окажется сосудом недостойным вмещаемаго; но не вмещаемое бывает ради сосуда, а сосуд – ради вмещаемаго, а потому ради имени Своего, ради великого, предопределенного Им, дела Его любви Господь удерживает гнев Свой от полного проявления его: Он наказует недостойного, но не умерщвляет его до времени, определенного ему, иначе какое нарекание было бы на имя Его?! (Ис.48:8–12); подобно мастеру поступает Он с этим неудачным сосудом, изменяя его форму, но не вещество и назначение. Ясно видит пророк тот роковой конец царства и исторической жизни своего народа, который должен быть неизбежным результатом этого поворота. Но ясно также слышит он и непреложные благие обеты ему: «так как ты дорог в очах Моих, многоценен, и Я возлюбил тебя, то отдам других людей за тебя, и народы за душу твою, от востока приведу племя твое, и от запада соберу тебя. Северу скажу: отдай; и югу: не удерживай; веди сыновей Моих издалека и дочерей Моих от концов земли» (Ис.43:4–7). Ибо «забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы не пожалеть сына чрева своего? Но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя» (Ис.49:15)... А те бедствия, которые постигают его, необходимы: «ибо когда суды (Божии) совершаются на земле, тогда живущие в мире научаются правде;... и если нечестивый будет помилован, то не научится он правде» (Ис.26:9–10); через эти бедствия загладится беззаконие Иакова и плодом сего будет снятие греха с него (Ис.27:9). Да и «так ли Он поражал его, как поражал поражавших его? Так ли убивал его, как убиты убивавшие его? Мерой Ты наказывал его, когда отвергал его» (Ис.27:7–8)... По-видимому, еще светел и безоблачен горизонт, но вдохновенный взор пророка уже видит приближение роковой грозы и его слух уже замечает глухие раскаты ее сильных ударов. Правда, народ, избранным им путем достиг того, что «наполнилась земля его серебром и золотом, и нет числа сокровищам его; и наполнилась земля его конями, и нет числа колесницам его»; но вместе с тем «наполнилась земля его идолами; они покланяются делу рук своих», и Господь не простит ему этого: уже близко то время, когда падет величие человеческое, и высокое людское унизится; и один Господь будет высок в тот день» (Ис.2:7–8, 12, 17). Правда, приносятся еще жертвы и дары Богу, помнятся еще и соблюдаются субботы и новомесячия, установленные Им; но низка оценка того религиозного чувства, которое выражается в этих обрядовых формах: «К чему Мне множество жертв ваших? говорит Господь... Когда вы приходите являться пред лице Мое; кто требует от вас, чтобы вы топтали дворы Мои? Не носите больше даров тщетных; курение отвратительно для Меня: новомесячий и суббот, праздничных собраний не могу терпеть: беззаконие – и празднование! Новомесячия ваши и праздники ваши ненавидит душа Моя; они бремя для Meня; Мне тяжело нести их;... и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу: ваши руки полны крови» (Ис.1:11–16). Ни успехи родного оружия, покрывшего себя славой в борьбе с соседями-врагами, ни тот значительный подъем внутреннего благосостояния, который был достигнут деятельностью Озии и Иоафама, не закрывают собой от ясного взора пророческого истинное положение народа. И в то время, когда еще, быть может, не смолкли клики восторга по поводу успехов на внешних границах, когда одни, пользуясь внешней безопасностью и безмолвием закона и его представителей, прибавляли дом к дому и поле к полю, делая чужое своим; когда другие в преступной беспечности и ложной уверенности в прочности своего благополучия с раннего утра искали сикеры и до позднего вечера разгорячали себя вином, увеселяя изнеженный слух свой цитрой и гуслями, тимпанами и свирелями; когда иные в своем нравственном ослеплении и неверии влекли на себя беззаконие вервями суетности и грехи, как бы, ремнями колесничными; когда иные, утратив всякое различие между нравственным и безнравственным, зло называли добром и добро злом, тьму почитала светом и свет тьмой, горькое – сладким и сладкое – горьким; когда иные, наконец, попирая закон и право, за подарки оправдывали виновного и правых лишали законного, считая себя более всех мудрыми и пред всеми наиболее разумным: пророк грозно и во-ушию всех говорит: «возгорится гнев Господень на народ Его, и прострет Он руку Свою на него, и поразит его, так что содрогнутся горы, и трупы их будут как помет на улицах... И поднимет знамя народам дальним, и даст знак живущим на краю земли, и вот, он легко и скоро приидет» (Ис.5:25). И этот, пока еще ликующий, народ пойдет в плен, его вельможи будут голодать и его богачи – томиться жаждой; преисподняя уже раскрыла пасть свою, и сойдет туда слава их, и богатство их, и шум их, и все, что веселит их (Ис.5:13–14): «как огонь съедает солому, и пламя истребляет сено, так истлеет корень их, и цвет их разнесется, как прах» (Ис.5:24). И в то время, как народ, довольный избранным им путем, быть может, мечтал о еще больших успехах, пророк ясно говорит о несбыточности таких мечтаний и ложности избранного пути: за то, что «они многое переняли от востока... и с сынами чужих она в общении», Господь уже отвергает народ Свой, прогневался на дом Иакова и не простит ему этого (Ис.2:6)... И время, и обстоятельства, и пламенные речи пророка Исаии – все побуждало иудеев данного времени к серьезной вдумчивости, к строгому критическому анализу собственного политического состояния, причем в общем воззрении пророка на исторические судьбы своего народа и в речах его, касавшихся отдельных фактов исторических, они могли находить указание на ненормальность настоящего жизненного строя и направления; но народ и его руководители остались верными избранному пути и сами шли навстречу тем опасностям и бедствиям, которыми был чреват для них грозный своим могуществом и своими завоевательными стремлениями север.

На верхнем течении Тигра, 15-ю милями южнее Ниневии, есть большой холм развалин. Это – Ассур, древняя столица царства ассирийского, выросшая около храма главного ассирийского божества, имя которого стало и именем столицы царства. Цари-первосвященники храма сначала и долгое время мирно правили племенами, жившими в окрестностях; но тишина жреческого правление сменилась воинственными подвигами героического века Адар-Пал-Биткур (ок. 1220 г. до Р. Хр.) «положил конец беcсилию Ассура в своей земле»74. А гордый своими победами Теглаффелассар 1-й75 уже говорит о себе в своих летописях: «Бог Ассур и великие боги расширили мои владения, они дали мне власть над многими подданными и господство над (другими) царями... Я победил семьдесять царей и взял у них заложников. Я торжествовал в битвах, я собирал дани в безчисленных войнах, я прибавил области к земле Ассура и жителей к ее жителям»76. Его владения обнимали все земли «от берегов нижнего Цаба (приток Тигра с востока) до берегов Пурата (Евфрата), до земли Кхати (северной Сирии) и Верхнего (Средиземного) моря, которое на западе»77. Правда, за смертью Теглаффелассара следовал временный упадок могущества Ассирии78, но с начала 9 в. до Р. Хр. ее могущество снова поднимается и увеличивается79. Не частными и ничтожными набегами мелких племен и не случайными разграблениями отдельных городов грозила Ассирия своим соседям; характер ее завоеваний ясно выразил еще Теглаффелассар: «я прибавил области к земле Ассура и жителей к ее жителям»: Ассирия желает быть монархией всемирной. В этом именно направлении и идет деятельность ассирийских завоевателей, начиная с 9 в. до Р. Хр... со времени Ассур-Назир-Габала, в своей личности, кажется, желавшего воскресить «могущественного, грозного, держащего скипетр народов»80 Теглаффелассара. Одна из дошедших до нас надписей говорит: «он владел землями от берегов Диглата (Тигра) до земли Лабнана (Ливана); он покорил своей власти великие моря и все земли от востока до запада» (от Каспийского м. и Персидского залива на востоке, от Ассирии до Средиземного м. на западе)81. Главной целью его походов был верхний бассейн Тигра и Евфрата, северная Месопотамия, Комагена и Армения, но они не обошли и северной Сирии, простерлись до Ливана и города Газы; Сирия (северная) между Евфратом и Оронтом была при этом покорена, финикийские города – Тир, Сидон, Библос и Арад в страхе пред его могуществом принесли ему дань82... Своими походами в Сирию и Финикию ассирийские завоеватели, естественно, открывали себе путь и в Палестину83.

С течением времени, постоянно усиливаясь и распространяясь по направлению к югу и западу, могущество Ассирии, естественно, грозило самостоятельности соседних царств палестинских и ближе всего – царств израильского и дамасского. Самый ход исторических событий требовал теперь со стороны этих последних каких-либо особенных мер для предотвращение печальной и нежелательной, но вполне возможной и почти неизбежной будущности. Вопрос – что делать, возникал сам собой, и очень возможно, что в царстве израильском он поставлен был на очередь еще при Манаиме (Ос.7:11, 12:1; Ис.7:18), с полной же определенностью и настойчивостью при Факее. Возможными решениями его могли быть: или добровольное признание над собой власти ассирийских завоевателен и продолжение своего существование до более благоприятных обстоятельств в качестве ассирийского данника; или образование обще-палестинского союза, который бы силой противостал распространению ассирийского могущества; или же, наконец, противопоставить Ассирии Египет (конечно, в союзе с палестинскими царствами, отделявшими его от Ассиpии), как более видного и могущественного соперника. Правда, Египет был еще далек от грозного могущества Ассирии, но он не мог не видеть усиление этого могущества и едва ли мог желать возможного и не безопасного для себя соседства с Ассирией. Такая именно политическая комбинация могла представляться Факей наиболее целесообразной и обещавшей успех. Союз с Рецином дамасским был уже заключен (4Цар.15:37), оставалось привлечь к нему Египет; вероятно, в этом направлении и шли те переговоры между царством израильским и Египтом, о которых свидетельствуют прор. Осия и Исаия; очень возможно, что эти переговоры велись уже от лица обоих союзных царей. При таком положении дел Палестины на первый взгляд представляется непонятным как то, что царство иудейское не примыкает к этому союзу, так и то, что союзные цари в виду собственной опасности со стороны Ассирии отвлекают свои силы на юг и предпринимают походы против царства иудейского, по-видимому, не отвечающие прямо их целям. Но что касается первого обстоятельства, то оно легко объясняется тем, что на лучших людей царства без сомнения имели влияние речи прор. Исаии, с особенной силой настаивавшего на вере в помощь Иеговы и строгом нейтралитете в готовой возникнуть ассиро-египетской войне; на худших же людей этого царства легко могла оказать влияние их собственная беспечность, развившаяся в царствование Озии и Иоафама. Что же касается второго обстоятельства, то само собой понятно, что уклонение царства иудейского от задуманной политической комбинации, естественно, разрушало планы Факея и Реципа: по самому положению географическому оно отделяло двух северных союзников от предполагаемого южного даже и в том случае, если бы осталось совершенно нейтральным. Чтобы устранить это нежелательное препятствие, союзники и предпринимают свои походы против царства иудейского; подчинением его себе они, очевидно, желали открыть беспрепятственный путь Египту против Ассирии84.

Условия, в которых оказывалось теперь царство иудейское благодаря замыслам союзных царей, были крайне неблагоприятны и тяжелы. Правда, пока на престоле этого царства был мужественный и деятельный Иоафам, союзникам не удавалось нанести его царству существенного вреда. Но лишь только на престол иудейский вступил Ахаз, далеко уступавший по своим личным качествам своему предшественнику, положение дел сразу изменяется, и союзники, в полной уверенности относительно успеха, уже намечают своего кандидата на престол этого царства (Ис.7:6); для царства иудейского наступило время, когда гнев Божий отдавал Иудей и Иерусалим «на позор, на опустошение и на посмеяние» (2Пар.29:8). При первом же известии о движении союзных войск израильских и сирийских «восколебалось сердце» царя «и сердце народа его, как колеблются от ветра дерева в лесу» (Ис.7:2). Но вот, у конца водопровода верхнего пруда, на дороге к полю белильничьему, быть может уже в то время, когда Рецин и Факей приближались к самому Иерусалиму и в трепетном сердце царя уже погасал луч надежды на спасение, пред взором смущенного и трепещущего царя предстает прор. Исаия и от имени Божия смело объявляет ему радостную и бодрящую весть – «с нами Бог»! Ведомы пророку замыслы союзников врагов: они идут овладеть Иудеей и Иерусалимом и на престол Давида возвести сына Тавеилова; но ведомо ему также и то, что это «не состоится и не сбудется» (Ис.7:7). Твердо уверенный в несомненной помощи Бога, все еще пребывающего с избранным Им народом, пророк старается перелить эту свой живую веру и упование и в сердце трепещущего царя. "Не бойся, – говорит он ему, – и да не унывает сердце твое от двух концов этих дымящихся головней, от разгоревшегося гнева Рецина и Сириян и сына Ремалиина» (Ис.7:4). Пусть они замышляют свои грозные замыслы, пусть они строят свои пагубные козни: они не состоятся и не сбудутся, ибо с нами Бог. И вот знамение непреложности этих обетовании: «се Дева во чреве приимет, и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил... прежде нежели этот младенец будет разуметь отвергать худое и избирать доброе, земля та, которой ты страшишься, будет оставлена обоими царями ее» (Ис.7:14). Но не для Ахаза, утратившего веру в помощь Божию и даже не желавшего никаких уверений в возможности ее (Ис.7:12), могли быть убедительны и это слово пророческое, и это уверение Божие в исполнении его. Не к Богу своему обращается он за помощью и не в гневе Его видит он причину постигающего его бедствия: вооруженной рукой царя ассирийского надеется он отразить врагов своих, жертвоприношениями чуждым богам сирийским думает он снискать милость их к себе и избавление от бедствия (2Пар.28:23). Тщетна надежда, безрассудно ожидание! Но прежде всего не основателен тот страх царя, который толкает его на путь ужасного религиозного преступления и весьма важной политической ошибки. Не успеет новорожденное дитя достичь такого возраста, когда оно будет в состоянии выговаривать: отец мой, мать моя, как «богатства Дамаска и добычи Самарийские понесут перед царем Ассирийским» (Ис.8:4). Ужасная судьба Дамаска определена Богом и она уже близка: «Вот Дамаск исключается из числа городов, и будет грудой развалин... Не станет твердыни Ефремовой и царства Дамасского с остальной Сирией» (Ис.17:1, 3). А вместе с тем, лишенный этой твердыни, слаб и неопасен будет Ефрем да и дни его уже сочтены: «через шестьдесят пять лет Ефрем перестанет быть народом» (Ис.7:8). Еще менее основательны расчеты царя и народа избавиться от этой, по-видимому, неизбежной опасности помощью ассириян. Правда, жезлом гнева Божия против Ефрема и сирийцев в этом случае будет именно Ассур; но не потому, что Ахаз избирает его своим защитником, а потому, что именно его избирает Господь для этой Своей цели и им руководит в достижении ее: «О, Ассур, жезл гнева Моего и бич в руке его – Мое негодование!», говорит о нем Господь. «Я пошлю его против народа нечестивого, и против народа гнева Моего, дам ему повеление ограбить грабежом и добыть добычу, и попирать его, как грязь на улицах» (Ис.10:5–6). Ассирийцы, как и всякий другой народ, – лишь орудие в руках Божиих, «жезл гнева» Его и в Его власти обратить этот жезл против того или другого народа достойного гнева и кары. Теперь волей Божией они направлены на израильтян и Сирийцев; но будет время, когда этот жезл будет поражать и народ иудейский (Ис.7:17); будет, наконец, время, когда и сам он, гордый своими победами и завоеваниями, вызовет против себя праведный гнев Божий, исполнителем которого будет иной избранник Божий, иной бич в руке Его (Ис.10:26, 13, 15)... Всегда верный своему основному воззрению на исторические судьбы родного народа, пророк даже и в этот момент почти общего неверия смело указывает на тот единственно-безопасный и верный путь, которым должна была течь историческая жизнь этого народа (Ис.8:13). И полный живой веры и спасительного упования, пророк даже в этот момент почти общего отчаяния уже воспевает торжественный и хвалебный гимн Богу-спасителю (Ис.12:2), призывая к участию в этой радости и свой отчаявшийся народ, «ибо велик посреди» его «Святый Израилев» (Ис.12:6). Но глух остался к этой проповеди и увещаниям пророка Ахаз теснимый с севера союзными войсками Факея и Рецина, а с запада и юга филистимлянами и идумеянами (2Пар.28:17–18), он решается призвать к себе на помощь ассирийцев (4Цар.16:7–9) и ценой подчинение Феглаффелассару покупает свободу царства от союзных царей.

На призыв Ахаза Феглаффелассар ответил полной готовностью и поспешно двинул свои войска в Сирию Рецину и его союзникам было нанесено решительное поражение, и сам Рецин спасся на этот раз от смерти только поспешным бегством в Дамаск, оставив часть своего войска для осады Дамаска и опустошив окрестности его, Феглаффелассар решил наказать союзника Рецина и с этой целью в 734 или 733 г. до Р. Хр. предпринял поход в Палестину. Одна из клинообразных ассирийских надписей его царствования дает возможность проследить и самый ход его завоеваний здесь. Завоеванием Самера и Арки, лежавших к югу от Ливана и на север от Самарии, он открывает себе путь в пределы царства израильского. Здесь его военной добычей становятся города и области, указываемые библией (4Цар.15:29). Спустившись затем к Газе, он доходит до Аравийской пустыни, а на обратном пути захватывает с собой жителей завоеванных городов царства израильского и переселяет их в Ассирию.

Теперь, когда союзники Рецина были наказаны, он снова обратил свое внимание на покорение Дамаска. После продолжительной осады Дамаск был завоеван, Рецин был убит, а его подданные переселены в Кир (4Цар.16:9). Завоеванием Дамаска окончился этот поход, и гордый завоеватель пригласил в завоеванный город своего данника Ахаза, куда тот и отправился, чтобы благодарить Феглаффелассара за оказанную услугу и признать свою зависимость от Ассиpии85. Смерть помешала Феглаффелассару окончить дело завоевание царства израильского; но тот удар, который он нанес этому царству, был ударом смертельным, и оно доживало теперь свои последние дни. Ближайший преемник его, Саламаннассар 4 положил начало осады Самарии86, а вместе с тем и начало падения царства; спустя два года пала Самария87, а семь лет спустя88, жители этого царства должны были оставить свою родину и пленниками переселиться в чуждые им провинции Ассирии (4Цар.18:11). С падением Дамаска и Самарии царство иудейское лишалось своего последнего прикрытия со стороны Ассирии; теперь доступ в его пределы был открыт и путь к границам его проложен.

Современником Саламанассара и Саргона ассирийских в царстве иудейском был Езекия. По свидетельству библии, это был царь, какого «не было между всеми царями иудейскими и после него и прежде него» (4Цар.18:5). С грустью должен был видеть он взятие Самарии и опустошение соседнего и родственного царства израильского, торжество Ассирии над Египтом и Газой при Рафии, завоевание Азота и разрушение других городов филистимских; как огненным кольцом был окружен он со всех сторон могуществом ассирийцев и с ужасом должен был смотреть на ближайшую будущность своего небольшого царства. Опасность положение увеличивалась еще оттого, что в начавшейся при Шабаконе и Саргоне борьбе на жизнь и смерть между Египтом и передней Азией само географическое положение царства иудейского делало его слабым ягненком между разъяренными и боровшимися львами. Тем не менее Езекия еще верит в возможность лучшего будущего и первым делом его внешней политики было свержение тяжелого ига ассирийского, принятого в критическую минуту его отцом (4Цар.18:7); затем, обеспечив себе безопасность со стороны филистимлян (4Цар.18:8), не без цели оказывает радушный прием посольству Меродаха Валадана (4Цар.20:12–18), личного врага нового владыки ассирийского, Сеннахирима.

Библия не представляет определенных данных для решения вопроса как о личности этого царя вавилонского, так и о цели его посольства к Езекии. В виду этого Вигуру предлагает следующие догадки и соображения. По всей вероятности, говорит он, это Marduc-habal-Iddima надписей Феглаффелассара и Саргона. Упоминает о нем и Сеннахирим, рассказывая в своих клинообразных летописях, что он «в начале своего господства», след., на первом или втором году своего царствования, победил этого Меродаха-Валадана. Известно, продолжает названный исследователь, что по смерти Саргона в Вавилоне произошли большие беспорядки, и там в течение двух лет боролись с оружием в руках два претендента на царский престол. Можно было бы думать, что побежденный Сеннахиримом Меродах-Валадан и есть тот самый, которого Феглаффелассар обложил данью и которого затем лишил престола Саргон; освободившись из тюрьмы или плена, он снова стремится захватить престол в свои руки. Так как Сеннахирим не называет его сыном Якина и ничего не говорит такого, что могло бы точнее определить его личность, то гипотеза эта, рассматриваемая сама в себе, возможна в области ассириологии; но так-как библия называет Меродаха-Валадана сыном Валадана, то это ведет к тому предположению, что побежденный Сеннахиримом Меродах-Валадан был не сыном, а внуком Якина. По смерти Саргона, сыну князя, низложенного Саргоном, естественно было снова домогаться престола. Во время своего короткого правление он и отправляет посольство к Езекии, чтобы, между прочим, выразить сочувствие ему по поводу его выздоровления, а главным образом с тем, чтобы в лице Езекии, уже свергнувшего ассирийское иго, найти себе союзника против общего врага89. Шрадер полагает, что союзников себе против Ассирии он искал также и между царями сиро-финикийских народов90. Как бы то ни было, но отказ Езекии в подчинении Ассирии и его сношение с Меродахом Вавилонским сильно раздражили грозного и могущественного завоевателя, Сеннахирима. Отмстить Мероаху-Валадану было целью его первого похода, а в 702 г. Сеннахирим решил наказать и Езекию.

В это время Сеннахирим готовился к большому походу на берега Средиземного м.; по пути туда он и хотел произвести свои грозный суд над Езекией91. К указанному мотиву этого похода надписи присоединяют и другие. Из сообщения этих надписей открывается, что многие цари по берегу Средиземного м. (сидонский, аскалонский, а также и иудейский) свергли с себя ассирийское иго и вошли в союз не только между собой, но и с Египтом, чтобы общими силами противостать общему врагу92. Но, к несчастью для союзников, союз этот не быль обще-палестинским: аммонитяне, моавитяне и идумеяне остались нейтральными; Арад, Газа, Азот и Библос оставались на стороне Ассирии93; к Сеннахириму же был расположен и аккаронский царь Пади94. В виду этой враждебной себе коалиции гордый завоеватель составил грандиозный план своего похода, который должен был служить увеличению его могущества и славы: разрушить составившийся против него союз, ослабить Египет и наказать Езекию. Во главе огромного войска, одна часть которого равнялась 185 т. (4Цар.19:35), он двинулся в Палестину, прошел мимо Иерусалима на юг и расположился в занятом им Лахисе (несколько южнее Иерусалима, по пути к Египту). Имея в виду борьбу с Египтом, он считал необходимым завоевать наперед города иудейские, чтобы в критическую минуту не оказаться между двумя огнями.

Ободряемый прор. Исаией, Езекия деятельно готовился к отпору грозного врага от стен своей столицы. Он поправил старые и разрушившиеся части городской стены; укрепил их башнями, провел около прежней стены новую и обвел ее рвами; разрушил даже многие дома – частью для того, чтобы иметь материал для соружение городских укреплений, частью же для того, чтобы около города не оставить неприятелю ни одного укрепленного места; наконец, в виду возможности продолжительной осады, старался провести воду внутрь города из верхнего, или старого, бассейна (4Цар.20:20; 2Пар.32:3–5, 30; Ис.22:8–11). Оставаясь сам с главными силами в Лахисе, Сеннахирим посылает сильный отряд к стенам столицы царства иудейского с требованием от Езекии покорности, от жителей ее – сдачи. По недовольно ясным мотивам завоеванию Иерусалима предшествуют переговоры. И грозна была эта речь полководца Сеннахиримова: в ней указывалось на бесчисленные победы ассирийского оружия, почти не знавшего себе достойного соперника; указывалось на тщетность и несбыточность надежды иудеев на помощь всегда коварного Египта; указывалось, наконец, – и это важнее всего на то, что царь ассирийский «не без воли Господней пошел на место сие, чтобы разорить его» (4Цар.18:25). Смущенный и трепещущий Езекия отправляет свое посольство к прор. Исаии. «И сказал им Исаия: так скажите господину вашему: так говорит Господь: не бойся слов, которые ты слышал, которыми поносили Меня слуги царя ассирийского. Вот, Я пошлю в него дух, и он услышит весть, и возвратится в землю свою, и Я поражу его мечем в земле его» (4Цар.19:6–7). Этот, полный живой веры в помощь Божию и твердого упование на нее, ответ пророка ободряет царя и на грозное требование Сеннахирима он отвечает отказом. Требование повторяется с еще большей настойчивостью и угрозой; но снова Езекия слышит утешительный и бодрящий голос пророка: «Так говорит Господь, Бог Израилев: то, о чем ты молился Мне против Сеннахирима, царя ассирийского, Я услышал. Вот слово, которое изрек Господь о нем: презрит тебя, посмеется над тобой девствующая дочь Сиона; в след тебя покачает головой дочь Иерусалима. За твою дерзость против Меня и за то, что надмение твое дошло до ушей Моих, Я вложу кольцо Мое в ноздри твои и удила Мои в рот твой, и возвращу тебя назад той же дорогой, которой пришел ты. Посему так говорит Господь о царе ассирийском: не войдет он в сей город, и не бросит туда стрелы, и не приступит к нему со щитом, и не насыплет против него вала. Той же дорогой, которой пришел, возвратится, и в город сей не войдет... Я буду охранять город сей, чтобы спасти его ради Себя и ради Давида, раба Моего» (4Цар.19:20–35). Тем не менее, не видя помощи со стороны и не надеясь отстоять свою независимость собственными силами, Езекия отправляет посольство в Лахис с выражением покорности и предложением дани, какую угодно будет наложить на него Сеннахириму. Но ни покорность Езекии, искренность которой, вероятно, была заподозрена Сеннахиримом, ни та огромная дань, которую потребовал он и уплатил Езекия, не удовлетворили Сеннахирима. Страшная опасность была близка, но чудо избавило царство иудейское и Иерусалим от мести озлобленного врага. Этот жезл гнева Божия уже совершил свою миссию и теперь, когда, быть может, он считал себя на верху могущества и славы, грозный суд Божий начал совершаться над ним самим. «И случилось, – повествует священный дееписатель, – в ту ночь пошел Ангел Господень, и поразил в стане Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч... И отправился, и пошел, и возвратился Сеннахирим, царь ассирийский, и жил в Ниневии. И когда он поклонялся в доме Нисхора, бога своего, то Адрамелех и Шарецер, сыновья его, убили мечем» (4Цар.19:35–37).

Та политическая ошибка, которую сделал Ахаз, для спасения своего царства от призрачной опасности отдавшийся в руки Феглаффелассара, таким образом, была исправлена его преемником. Но не было уничтожено то печальное наследие традиций прошлого царствования, которое выразилось в искании союзничества с соседними царствами и участником которого, к сожалению, был и сам Езекия. Тщетно пророк Исаия восстает против этой политики царя, указывая в то же время на единственно верный путь к безопасности и благоденствию. Так, на попытку к союзу с Египтом он прямо и смело отвечает указанием на бесполезность и безцельность ее: «Ибо помощь Египта будет тщетна и напрасна: потому Я сказал им: сила их – сидеть спокойно...; в тишине и уповании крепость ваша. И Египтяне – люди, а не Бог; и кони их – плоть, а не дух. И прострет руку Свою Господь, и споткнется защитник, и упадет защищаемый, и все вместе погибнут» (Ис.30:7, 15, 31:3); а на попытку к союзу с Вавилоном – грозным пророчеством о плене вавилонском: «Вот, приидут дни, и все, что есть в доме твоем, и что собрали отцы твои до сего дня, будет унесено в Вавилон... И возьмут из сыновей твоих, которых ты родишь, – и они будут евнухами во дворце царя вавилонского» (Ис.39:6–7). Развивая подробнее идей о бесполезности для избранного народа вообще подобных союзов «не по духу» Избравшего (Ис.30:1), пророк открывает таинственную завесу будущего, скрытого от взора людей, и предсказывает недалекое падение всех современных ему царств под могучими ударами нового жезла гнева Божия – Вавилона (Ис.24, 28, 34). Общая мысль всех этих пророчеств та, что все современные пророку народы и царства, не исключая и родного ему народа иудейского, заслужившие проявление грозного суда Божия, понесут должное наказание и избранником Божиим для совершения этого суда будет Вавилон. Но и этот последний – только временный исполнитель грозного суда Божия; настанет и для него грозный час, падет и он (Ис. 13, 14, 21, 22 и др.). А нравственно очищенный избранный народ Божий обновится в славе и величии, получит свободу, возвратится в свою отечественную землю, восстановит свой царственный город, Иерусалим, и свою народную святыню – храм (Ис.14:1, 48:20, 44:23–28 и др.).

Небольшим успехом увенчалась и борьба Сеннахирима с Египтом: битва при Альтаку если и не была его поражением, то не была и победой95, хотя летописи Сеннахирима и стараются представить весь этот поход постоянным торжеством Ассирии и целым рядом побед ее оружия. Елулей сидонский – рассказывается здесь – от страха его (Сеннахирима) могущества бежит на остров Кипр, оставляя свое царство во власти завоевателя; все цари запада приносят ему подарки и в знак покорности целуют его ноги. «Цари египетские призвали и вывели на помощь им (царям – аскалонскому и екронскому) стрелков, возниц, коней царя милуххского и безчисленное множество племен. Вблизи города Альтаку... я воевал с ними и нанес им поражение. Возниц и сыновей царя египетского... я взял своими руками живыми (среди боя). Я сделал то, что Пади их (екронский) царь мог оставить Иерусалим, я поставил его на престол над ними и наложил на него дань моего владычества. Но Езекия иудейский не подчинился мне; я осадил 46 городов его, безчисленное множество укрепленных мест и малых местечек, которые лежали в его округе; взял и отвел в плен их жителей, считая их военной добычею; 200150 человек мужеского и женского пола, лошадей, мулов, ослов, верблюдов, быков и овец без числа вывел я отсюда и счел их за военную добычу. Самого же Езекию, как птицу в клетке, заключил я в Иерусалиме, его столице... 30 талантов золота и 800 талантов серебра... богатые сокровища, его дочерей, его придворных жен, его слуг гаремных мужеского и женского пола я приказал отвести в Ниневию. К дани и обету подчиненности он присоединил свое посольство»96. Но напрасно летописи Сеннахирима стараются замаскировать неприглядную действительность похода: им не доверяют. Останавливаясь в частности на сообщениях надписей о походе Сеннахирима против Езекии, Шрадер прямо говорит, что из этой повести ассирийца легко можно видеть его стремление сказать только то, что было в этом предприятии хорошего для него, и умолчать о дурном: сказать о богатой дани, полученной от Езекии, и умолчать о полном поражении, которым окончилось это предприятие для Ассирии. Так, здесь торжественно заявляется о том, что он заключил Езекию, как птицу в клетке, и вынудил его выдать Пади екронского, уплатить большую дань; что же касается того, что дело относительно завоевания Иерусалима Сеннахирим должен был оставить неоконченным, то об этом надписи его не говорят ни слова; намеренно изменяют они и хронологическую последовательность событий, заканчивая повесть свою получением богатой дани, между тем как эта дань была уплачена Езекией еще в то время, когда Сеннахирим был в Лахисе97. Справедливую оценку этого ряда quasi-побед, которые, будто бы, одержал Сеннахирим во время этого похода, сделала ближайшая же последующая история, отметившая такие факты, которые совершенно идут в разрез с клинообразными сообщениями: гордый завоеватель уже не появляется более на западе, а внутри своего царства выдерживает довольно неприятную борьбу с восстанием, которое и подавляет только благодаря подкупу98; очевидно, Альтаку и Иерусалим сильно охладили завоевательный пыл Сеннахирима и ослабили его могущество настолько, что вавилоняне нашли для себя возможной попытку к освобождению99.

Не тревожимый более со стороны Ассирии, Езекия старается, по возможности, восстановить – и не без успеха – прежние отношения своего царства к мелким соседним народам (4Цар.18:8; 2Пар.28:18). В то же время возросшее колено симеоново отделило от себя две колонии, из которых одна направилась к городу Гедору и осела там, другая выселилась в горы Сеир100.

Итак, в битве при Альтаку впервые встретились войска двух колоссов древнего мира, повелителей Азии и Африки. Исход ее был не решителен, и каждый из противников мог считать себя и победителем, и побежденным; эта битва, не решая начатой борьбы, была лишь прелюдией той драмы, которая должна была вскоре разыграться на сцене древнего мира. Инициатива продолжения начатой борьбы, естественно, должна была принадлежать тому из противников, который раньше оправился от понесенных потерь. И, когда на престол убитого Сеннахирима вступил Асаргаддон, соединивший под своей властью Ассирию и Вавилонию, перевес благоприятных обстоятельств оказался на стороне Асаргаддона; он первым и выступил на сцену для продолжения начатой и не решенной борьбы. В нисане 672 г. он перешел Евфрат и через Афеку и Рафию двинулся в Египет101. Фараон Тиргака был разбит, и Асаргаддон, первый из царей ассирийских, принял титул царя египетского и кушского102. Египет был разделен на 20 областей, правителями которых были назначены потомки прежних династий, знатных жреческих родов и начальники наемных войск103. Очень возможно, что такой мерой Асаргаддон имел в виду ослабить внутреннюю централизацию Египта и внести внутренние раздоры. Однако, Египет не примирился с мыслью о своей зависимости от Ассирии, и преемник Асаргаддона, Ассурбанипал, снова должен был предпринимать походы туда. Результаты их были очень печальны для Египта: стовратный священный город, столица славных и могущественных некогда Тутмозисов и Рамзесов, подвергся ужасной участи104.

Предпринимаемые специально против Египта, походы эти касались и царства иудейского и не только его географических границ, но и его внутреннего благосостояния. Время их, по канону ассирийских правителей, падает на 681–667 годы105, на время царствование преемника Езекии, Манассии106. Если обратимся к данным библии, то увидим, что 4 Царств, по-видимому, совсем ничего не говорит о существовании каких-либо отношений между царством иудейским и ассирийским за все время царствования Манассии (4Цар.21:1–18); 2 кн. Пар., хотя и говорит о нашествии ассирийцев за это время, но говорит довольно кратко и не называет имени ассирийского царя, которому принадлежит этот поход. Канон же ассирийских правителей и клинообразные ассирийские надписи называют Манассию данником и Асаргаддона, и Ассурбанипала107. Но что касается кажущагося противоречия названных библейских книг, то оно примиряется весьма легко. О «врагах», как исполнителях суда Божия над нечестием Манассии и его народа, говорит и кн. Царств (4Цар.21:13–14). Если же она не называет этих «врагов» по имени, то в этом и не было особенной нужды; те, к кому обращены были эти грозные слова, без всяких особенных пояснений могли понять, кого именно должно разуметь под этими, не названными по имени, «врагами», потому что со времени Ахаза ассирийцы были почти постоянными и исключительными врагами иудеев и название «враги» могло, потому, перейти из общего и неопределенного в специальное название ассирийцев, – подобно тому, как и название «иноплеменники» было специальным названием филистимлян; могли они узнать этих «врагов» еще и потому, что они сделают с Иерусалимом то же, что они уже сделали по отношению к Самарии и царству израильскому. Для говорившего же не было нужды называть этих исполнителей гнева Божия по имени потому, что цель его была не предупредить народ от опасности со стороны ассирийцев, а указанием на грядущий суд Божий, отклонить его от своевременных ему ужасов религиозно-нравственного разврата. Что же касается того, что 2Пар. представляет Манассию пленником какого-то царя ассирийского, а памятники ассирийские называют его данником двух царей, то и здесь возможно полное примирение. По свидельству 1 кн. Ездры (1Ездр.4:2), поход Асаргаддона против Египта коснулся и бывшего царства израильского; подчинив своей власти Египет, Асаргаддон на обратном пути и сделал то, о чем говорит кн. Ездры. Находясь же вблизи царства иудейского, он легко мог пожелать отмстить этому царству за недавнюю потерю под стенами Иерусалима; могло к этому побуждать его и отложение царства иудейского от Ассирии и союзничество с Египтом. Очень возможно, что дело в этом случае окончилось лишь наложением на царство иудейское какой-либо дани и возвращением его к прежнему положению относительно Ассирии. Когда же Манассия, как предполагает Шрадер и Вигуру, принял участие в организованном Самунхом восстании против Ассурбанипала, то этот последний и сделал с Манассией то, о чем говорит 2 кн. Пар.108 Здесь, пожалуй, возможно то возражение, что Манассия был отведен в плен не в Ниневию, столицу Ассирии, а в Вавилон, и что он снова получил свободу и престол (2Пар.30:11–14). Но в объяснение первого обстоятельства следует сказать, что еще Асаргаддон был и царем вавилонским и, след., мог жить и в Ниневии, и в Вавилоне: под 680 г. в каноне ассирийских правителей значится: «первый год Асаргаддона, как царя вавилонского»109. А в объяснение второго можно указать на аналогичный случай с фараоном Нехао, о котором ассирийские памятники рассказывают: «схватили Нехао, наложили ему железные цепи на руки и на ноги», а потом «великий царь» по своей милости даровал ему свободу и возвратил ему престол египетский»110. Хотя Манассия, по возвращении из плена, и старается поддержать слабеющие силы своего царства (2Пар.33:14–18); но царство это, истощенное длинным и почти непрерывным рядом войн, постепенно клонится к своему падению и при нем же теряет и теперь уже навсегда власть свой над некоторыми соседними народами, со времени Озии, платившими ему дань и находившимися в зависимости от него; с гордостью и злорадством смотрят теперь эти народы на слабеющего соседа-врага и вторгаются в его пределы111.

Но и для Ассирии, наконец, пробил последний час ее самостоятельного существования. Истощенная постоянными войнами, она быстро и неудержимо стремилась к своему падению, и поход Ассурбанипала против Египта был уже последним ее завоевательным движением. «С самого появление своего в истории – справедливо замечают по этому поводу историки – она исключительно жила для войны, для завоеваний, и когда ее население так уменьшилось от войн, что она уже не могла одерживать успехов на полях битвы, ее погибель стала неизбежна, и она погибла»112, как это всегда и везде бывает с царствами и народами, величие и могущество которых опирается лишь на одну силу обоюдоострого меча. Едва, со смерти Ассурбанипала, прошло два десятка лет, как «небо Месопотамии побагровело от зарева Ниневии, и престол ассирийских царей рушился над трупом последнего царя»113. Жрецами этого колоссального всесожжения были вавилоняне и мидяне...

Казалось бы, что страшная гроза «с севера» разрешилась за пределами царства иудейского, захватив его лишь крылом. А между тем, на самом деле очень немногое изменилось вследствие того, что Ассирии не стало. Вавилония со своей древней столицей выступила на место Ассирии при подобных же бытовых условиях: народ и правители этого ново-вавилонского царства, в состав которого входили элементы также и бывшего царства ассирийского, и в доблестях, и в пороках своих немногим отличались от народа и правителей Ассирии; от нее же унаследовало это царство и стремление к господству над Сирией и соседними народами, и – к столкновению с Египтом114. Мало того, ближайшим следствием падения Ассирии было то, что Вавилония и Египет, одновременно освободившись от ассирийского ига, очутились теперь лицом к лицу, и столкновение между ними делалось неизбежным, причем Палестине по самому географическому положению ее предстояло быть наградой победителю; она же послужила и полем битвы между странами-соперницами.115 Следовательно, падение Ниневии и возвышение Вавилона было лишь, так сказать, сменой династий и перенесением столицы в том же северном царстве, откуда ожидали бедствий для своего народа пророки.

Современниками ниневийской катастрофы были – Иосия, один из лучших царей иудейских, и Нехао, предприимчивый и энергичный фараон египетский; тому и другому из них, естественно, было желать воспользоваться падением врага. Восстановивший внутренний строй жизни своего царства славных времен Давида, Иосия, естественно, мог пожелать возврата и внешнего величия царства времен своего великого предка (4Цар.23:15–20; 2Пар.34:3–8), особенно, когда представлялся к этому удобный случай в падении Ассирии. Естественно, подобное же желание могло возникнуть и у Нехао. Еще отец его, Псамметих, положил начало возвышения Египта после господствовавших там беспорядков времени анархии и додекархии. Нехао энергично продолжал дело своего отца и, между прочим, при содействии опытных и отважных моряков финикийских, он хотел утвердиться на юго-восточном берегу Средиземного м. и устроить судоходное сообщение между этим и Чермным м. С этой целью он продолжил канал, начатый для соединение этих морей Рамзесом Великим, и двинулся в Палестину, чтобы отнять у ассирийцев область самарийскую116, бывшее царство израильское. В этом-то пункте, как и следовало ожидать, и столкнулись интересы Иосии и Нехао. Справедливо опасаясь за независимость своего царства, в случае утверждения египетского могущества в северной Палестине, Иосия с своим войском выступил против Нехао. При Мегиддоне встретились войска противников, и последний из лучших царей иудейских был смертельно ранен в происшедшей битве (2Пар.35:22–25). С телом Иосии иудеи хоронили и свою независимость. Нехао после мегиддонской битвы сделался полным хозяином осиротевшего царства: на престол его он возвел своего избранника, Елиакима, в знак своего господства изменив его имя в Иоакима; на жителей наложил дань (2Пар.36:1–4; 4Цар.23:34–35). Внутреннее состояние царства вполне гармонировало с внешним, и стоило любому из соседей-врагов, Египту или Вавилону, наложить на него свою тяжелую руку, чтобы прекратить жизнь этого, истощенного и разлагавшегося в самом себе, организма. Разбитый ассиро-вавилонянами при Кархемисе, Нехао не мог этого сделать; но это легко было сделать стяжавшему в этой битве первые лавры победителя, Навуходоносору; и очень возможно, что только известие о смерти отца, полученное им при осаде Газы, отсрочило на время падение царства иудейского.

Смерть Набопалассара сделала Навуходоносора царем сильной уже монархии вавилонской, а начатая борьба с Египтом делала его ответственным за продолжение и успех ее. Молодой и отважный завоеватель, естественно, потому обратил свое внимание на юг, куда его влекла борьба с Египтом, куда стремились завоеватели ассирийские и где богатые и торговые города представляли собой заманчивую добычу, а народы этой заманчивой страны были слабы и несогласны между собой. Прошло только четыре года после битвы при Кархемисе, как войска Навуходоносора снова явились в Палестине, и все земли «от потока Египетского до реки Евфрата» (4Цар.24:7) сделались его добычей на этот раз; а в десятый месяц девятого года царствование Седекии его войска приступили к последней осаде Иерусалима.

Возведенный Навуходоносором на иудейский престол, Седекия дал торжественную клятву в верности ему; нарушение ее не могло быть ничем оправдываемо и должно было повести, что в действительности и случилось, к мщению со стороны Навуходоносора и к гибели царства. Так именно смотрел на современное положение дел великий гражданин последних дней царства, прор. Иеремия, возложением на себя ярма указывая на необходимость подчинения Навуходоносору (Иер.27:1–9). Но иначе думал царь и те, в руках кого был он. Ведь оставался еще храм, оставался Иерусалим – и суеверное убеждение в том, что Иегова не даст погибнуть Его городу и храму стояло вместе со стенами Иерусалима, отражая даже то, что говорил Сам Иегова (Иез.11:3 и 15). Все бедствия, постигающие народ, – думали они, – лишь временные: ведь говорили же пророки, что за временем бедствий наступит благоденствие народа; великие перевороты, совершившиеся в последние десятилетия, располагали думать, что возможен и еще какой-либо подобный переворот, благоприятный для них, иудеев: ведь мало могущество ассирийское, могло то же случиться и с могуществом вавилонским. Были даже пророки, говорившие голосом своей партии, что падение Вавилона уже близко и несомненно, и державшие в постоянном волнении мысль бедствующего народа, лишенного разумных правителей. Тщетно прор. Иеремия в своих грозных речах восставал против ложных толков и силой своего слова старался разрушить призрачные и обманчивые надежды: он говорил то, чему верить было ужасно и нежелательно; а лже-пророки говорили и обещали то, что было предметом общего и пламенного желания, и... голос истинного пророка терялся среди голосов этих лже-пророков. Вслед за лже-пророками взоры послушных их голосу устремились с надеждой на Египет; и он мог льстить надеждой. На престоле египетском был деятельный и предприимчивый фараон Вафрий, «большой крокодил», который, покоясь на водах своих, говорил: «моя река, и я создал ее для себя» (Иез.29:3). Отправлено было посольство в Египет, начаты переговоры с народами сирийскими, моавитянами и аммонитянами (Иез.21:20 и 28), приступили к укреплению Иерусалима (Иез.11:1–13); совершился последний гибельный шаг: Седекия отказал Навуходоносору в дани и покорности... Жребий указал Навуходоносору, на кого из восставших излить свой первый гнев, и его войска явились под стенами Иерусалима. (Иез.13:18 и дал). На просьбу Седекии: «вопроси о нас Господа, ибо Навуходоносор, царь вавилонский, воюет против нас» – прор. Иеремия от имени Иеговы отвечал: «Я обращу назад воинские орудия, которые в руках ваших. И Сам буду воевать против вас рукой простертой и мышцей крепкой, во гневе, и в ярости, и в великом негодовании. Ибо Я обратил лице Мое против города сего...; он будет предан в руки царя вавилонского, и тот сожжет его огнем» (Иер.21:1–11). Ответ был ясен, но упорства народа он не сломил. Народ взялся за оружие, чтобы... сражаться против Самого Бога; а, чтобы увеличить свои силы, имевшие рабов, дали им свободу. Приближение египетского войска вынудило халдеев снять осаду; иудеи торжествовали и были так уверены в своем освобождении от опасности, что снова обратили в рабство освобожденных было рабов (Иер.34:11). Но среди общего ликования снова раздается грозный голос пророка: «не обманывайте себя... халдеи снова придут... Если бы вы даже разбили все войско халдеев, войющих против вас, и остались бы у них только раненые, то и те встали бы, каждый из палатки своей, и сожгли бы город сей огнем» (Иер.37:7–11). Ослепление народа было так велико, что эта речь пророка навлекла на него подознение в его сообществе с вавилонянами и его, избитаго и связанного, бросили в темницу: упорство, напоминающее собой упорство фараона, некогда погребенного в волнах Чермного моря! Навуходоносор возвратился, и Иерусалим снова был осажден его войсками. В четвертый месяц одиннадцатого года царствование Седекии северная часть городской стены была разрушена и весь нижний город был во власти грозного и ожесточенного врага. Под покровом ночи Седекия оставил Иерусалим в жертву завоевателям, надеясь бегством спасти свою жизнь, но был схвачен и отдан во власть Навуходоносора. Последнее, что видел он своими глазами, было убийство его детей; а затем, ослепленный и закованный в цепи, он был отправлен в Вавилон... Так пал этот город, «который называли совершенством красоты, радостью всей земли» (Плч.2:15), а вместе с тем должно было начать свое «субботствование великой субботы» до светлого дня воскресение и все царство иудейское!

Одновременно с борьбой в пределах царства иудейского и за пределы его, внутри царства, в самом народном организме, совершалась упорная и почти беспрерывная борьба принципов религиозно-нравственных и принципов антирелигиозных и антиморальных, совершался грустный процесс, так сказать, самозаражения и нравственного разложения, в конце-концов ослабивший этот организм в самом себе и не только лишивший его небесной помощи, но и прямо вызвавший кару небесного правосудия. Начало этой борьбы современно первым дням самого царства, конец ее – его падению; ее участники – цари и первосвященники, князья и народ, пророки и лже-пророки; ее характер – настойчивость и упорство, доходящие нередко до фанатизма; ее цель – или полная автономия и разнузданность во всех сферах жизни, или строгое подчинение закону Иеговы. В своем месте мы уже видели, в какие условия поставлялся народ избрания самым фактом избрания в народ Божий и чего именно требовало от него это избрание117; видели также и общее религиозно-нравственное состояние народа ко времени разделения его общего царства на два царства и, как бы, нового избрания нового Авраама среди уже избранного народа, в котором оставалось еще «нечто доброе» (2Пар.12:12)118. Общее религиозно-нравственное состояние народа было уже таково, что для отрезвления народного сознания потребовалось особенное внушение Иеговы, каковое и выразилось в разделении общего еврейского царства на иудейское и израильское. И этот факт, будучи делом гнева Божия, в то же время был и новым актом любви Божией к избранному народу: ослабляя силы народа, он естественно внушал народному сознанию необходимость отречения от пагубной внешней политики и роли среди прочих царств земных; а сосредоточивая жизнь народную около избранного Богом Иерусалима и Его храма, он указывал тот единственный путь, которым должна была направляться эта жизнь для достижения ее конечных целей. Но, неправильно понятый народом и его вождями, этот факт послужил источником новых заблуждений и ошибок, неизбежно толкая народ на роковой путь опасных сближений с соседними языческими народами в целях войн наступательных и оборонительных. И если в этом новом избраннике было только «нечто доброе», было, след., и нечто злое, то этому последнему, при ложном понимании народом своих исторических задач, оставалось только расти и крепнуть... Так действительно и было. Это «нечто лукавое», злое, с первых же дней царства мало-помалу формируется в определенное направление, вступает в ожесточенную борьбу с противоположным направлением и, временно то уступая ему, то торжествуя над ним, в конце истории царства торжествует свою последнюю роковую победу.

Попытка Ровоама привлечь к покорности себе отделившиеся колена мирным путем, как известно, окончилась неудачей (3Цар.12:17–19), и он уже был готов сделать это вооруженной рукой: мера – вполне естественная со стороны единственного законного царя и обещавшая успех, так как в данный момент, быть может, и нужно было только устранить и наказать руководителей восстания. Но достаточно было одного слова пророческого (2Пар.11:4), чтобы удержать Ровоама и его народ от братоубийственной войны: ясное свидетельство в пользу этого нового избранника Иеговы, покорно подчиняющего свои желания воле Божией. И что это послушание воле Иеговы не было лишь случайным и единичным фактом, благодаря обстоятельствам, насильственно вторгнувшимся в сферу религиозно-нравственной жизни иудеев, а было началом нового и лучшего направления, ясно видно из свидетельства кн. Пар.: «они ходили путем Давида и Соломона», – конечно, лучшим «путем» их, и из того, что первое свидетельство об уклонении народа от этого доброго пути, вызвавшее новое наказание и вразумление в лице Сусакима, относится к четвертому году, по разделении царства еврейского (2Пар.11:17; 12:1–2).

Правда, из характеристики этого первого уклонения (3Цар.14:22–25) видно, что оно – уже целостное и систематически-законченное и, след., предполагающее подготовку для себя в прошлом; но его прошлое не в этих немногих годах самостоятельного существования царства иудейского, а в седой старине вообще народа еврейского, откуда взят был этот факт, как только ослабело впечатление от грозного суда Божия, выразившегося в акте разделения царства.

Несмотря, однако, на хорошее начало религиозно-нравственной жизни иудеев и на благоприятные условия к упрочению этого доброго направления, вскоре же обнаружилось в жизни их и то лукавое, которое унаследовали они от отцов своих. После первых и немногих шагов по лучшим путям Давида и Соломона иудеи круто и решительно повернули в сторону и стали на очевидно ложной, но хорошо знакомой и привычной им дороге: сам Ровоам, а за ним и народ начали делать лукавое пред Господом (3Цар.14:22; 2Пар.11:13–17).

Уклонение от истинного пути начинается с того, что иудеи «устроили у себя высоты и статуи, и капища на всяком высоком холме и под всяким тенистым деревом... и делали все мерзости тех народов, которых Господь прогнал от лица сынов Израилевых» (3Цар.14:23–24). Как видно, шаги в этом направлении делаются пока еще робко и начинающееся теперь идолослужение, кроясь в тени дубрав и на «высотах»119, еще не дерзает осквернять собой святыни храма и Иерусалима; но они уже начинали собой то систематическое и последовательное уклонение от истинной религии и нравственности, которое росло и крепло с дальнейшим течением исторической жизни этого народа.

Не прошло и двух десятков лет120 со времени этого первого уклонения, как для борьбы с воскреснувшим «лукавым» потребовались такие меры, которые были предприняты вторым преемником Ровоама, Асой. Силой своего оружия и власти он уничтожает высоты, разбивает идолов и вырубает дубравы (2Пар.14:3), удаляет «мерзости языческия» из всех городов своего царства (2Пар.15:8) и даже свою мать-царицу за ее идолослужение лишает звание царицы: силой своего слова и влияния он склоняет свой народ к торжественному возобновлению завета с Богом, ограждая ненарушимость этого завета смертной казнью (2Пар.15:12–15). Анализируя деятельность Асы, нельзя не заметить, что он делает все, чтобы дать торжество истинной религии над идолослужением, что это – цель его жизни, которую он настойчиво преследует в течение многих лет121, и что, по-видимому, он достиг этой цели: восстановлению завета с Богом «радовались», вместе с царем, «все Иудеи.., потому что... со всем усердием взыскали Его, и Он дал им найти Себя» (2Пар.15:15); но нельзя также не видеть, что достижение этой цели требует слишком крутых и энергичных мер, что, след., «лукавое» успело уже пустить глубокие корни в жизнь народа, нашедши своих адептов даже вокруг царского престола. И ближайшая же история народа ясно даёт понять, насколько сильно было это разрушительное начало: сам же Аса уступает ему в этой упорной борьбе с ним (2Пар.16:7–12), а его преемник снова должен был вести ее, снова уничтожать высоты и вырубать дубравы (2Пар.17:6).

Не ограничиваясь внешними и репрессивными мерами, Иосафат предпринимает новые – воспитательные меры: составив особую комиссию из князей, левитов и священников, он поручает ей проходить по всем городам иудиным и учить народ (2Пар.17:7–10), проводить знание закона и его святые требования в сознание и жизнь Иуды, начиная эго с семейного очага. И, однако, были еще высоты и «народ еще не обратил твердо сердца своего к Богу отцов своих» (2Пар.20:33). Несомненно, идолослужение было ослаблено; но, конечно, не уничтожено окончательно и ожидало лишь перемены обстоятельств, чтобы с новой силой противостать истинной религии. Союз с царством израильским и родство с домом Ахава и Иезавели было одним из самых важных обстоятельств, послуживших на пользу злу.

Как видно, инициатива борьбы против идолослужения в предыдущия два царствования всецело принадлежит царям; понятно, поэтому, чего можно было ожидать в этом отношении от таких царей, как Иорам (2Пар.21:4–7, 11–14), Охозия (2Пар.22:3–4) и Гофолия (2Пар.24:7), дочь фанатички Иезавели и руководительница этих двух царствований. Могучим потоком разливается теперь по всему царству иудейскому «лукавое» соседнего и родственного царства времен Ахава и Иезавели; в царях оно находит ревностных своих поборников, в народе – родственные элементы, лишь временно и насильственно лишенные своего полного расцвета; сокровища храма Иеговы идут на постройку жертвенников Ваалу (2Пар.24:7), и очень вероятно, что уже теперь вокруг храма теснятся «жертвенники мерзостей языческих» и дикими оргиями в честь богов языческих нарушается величавая тишина святого святых храма (2Пар.21:11).

В лице первосвященника Иодая выступает новый и ревностный поборник истинной религии. Составив союз из начальников сотен, левитов и глав поколений, он достигает сначала переворота политического и возводит на престол своего питомца Иоаса, а затем и переворота религиозно-нравственного и заключает союз царя и народа с его Богом, «я́ко бы́ти и́м в лю́ди Госпо́дни» (4Цар.11:17). Воодушевленный религиозной ревностью, народ разрушает жертвенники Ваала, убивает жрецов его (4Цар.11:18); но этот завет народа с Богом его уже не сопровождается, подобно завету при Асе, клятвой в верности ему и самая верность ему уже не гарантируется так решительно и прочно, как тогда: не сознает ли сам народ и его вожди, что он не может выполнить подобных обязательств?

Воспитанный благочестивым первосвященником и под его личным руководством, Иоас в первые годы своего царствования ревностно продолжает дело Иодая и возобновляет храм Иеговы. И, быть может, в основе этого доброго дела молодого царя лежала мысль не только о необходимости исправить части храма, пришедшие в ветхость за время небрежения и хищений предшествовавших царствований, но и, сообщив храму его прежнее величие, привлечь сердца своего народа к этому религиозно-нравственному очагу. Смерть руководителя положила конец доброй деятельности его питомца. И едва была оплакана эта великая потеря, как «пришли князья иудейские, и поклонились царю» (2Пар.24:17). Цель этого прихода, ясно не указываемая библейским писателем, обнаруживается из последующаго: «тогда́ послу́ша и́х ца́рь. И оста́виша це́рковь Го́спода Бо́га оте́ц свои́х и служа́ху Аста́рте и истука́нным» (2Пар.24:17–18). Начавший свое царствование заключением завета с Богом и уничтожением идолослужения, Иоас заканчивает его введением вновь идолопоклонства и убийством поборника истинной религии и нравственности (2Пар.24:20–23). В лице князей иудейских идолослужение смело заявляет о своем существовании и настойчиво требует для себя оффициального признания со стороны царя, доселе его гонителя. В просьбе их об этом ясно сказывается сознание того, что Иуда не может оставаться верен своему Богу и что ему необходимы Ваал, Астарта и другие боги языческие; а убийством Азарии (или Захарии), как бы, говорилось, что он не желает и даже не потерпит стороннего вмешательства в его религиозно-нравственную жизнь. В полном согласии с князьями стоят, кажется, и левиты, эти законные стражи строгой законности (2Пар.24:5–6; 4Цар.12:4–9). Неудивительно поэтому, что некоторая внимательность к закону со стороны преемника Иоаса, Амасии (4Цар.14:3–4; 2Пар.25:2), не могла оказать сильного и благотворного влияния на общую жизнь народа; скорее сильное, но уже вредное влияние могло оказать в этом отношении его служение богам «сынов Сеира» (2Пар.25:14, 16). Не осталось незамеченным со стороны библейских писателей как то, что он служил Господу «не от полноты сердца», так и то, что в служении богам чужим он не останавливается даже пред грозной речью пророка, отвечая на угрозу посланника Божия своей угрозой (2Пар.25:2, 14–17).

Из библейских свидетельств о первых годах царствования Озии (4Цар.15:3–4; 2Пар.26:4–5) можно заключать лишь вообще о благочестивом настроении царя за это время; но о том, предпринимал ли он какие-либо меры против идолослужения и какие именно, свидетельства эти не говорят ничего. Нет таких свидетельств и о деятельности его преемника, Иоафама, лично благочестиваго, но, кажется, невлиятельного в этом отношении122. Вероятно, занятые исключительно делами внешней политики, эти цари мало обращали внимание на дела религии... В царствование Амасии и Озии мы встречаемся с двумя новыми фактами из религиозной жизни иудеев. После победы над идумеянами Амасия «принесе́ себе бого́в сыно́в Сии́р, и поста́ви в бо́ги себе, и покланя́шеся и́м и са́м кадя́ше и́м» (2Пар.25:14). Не может быть сомнения в том, что богов этих он чтит не из страха пред ними, как карающими, а из чувства признательности им, как милующим и помогающим, тогда как доселе избавление от врагов и победы над ними народным сознанием приписывались истинному Богу и воодушевляли народ, хотя и временно, к улучшению его религиозно-нравственной жизни. Другой факт представляет нам свидетельство 2 Паралипом.: «когда он (Озия) сделался силен, возгордилось сердце его на погибель его, и он сделался преступником пред Господом, Богом своим, ибо вошел в храм Господень, чтобы воскурить фимиам на алтаре кадильном», что было делом лишь «священников, сынов Аароновых, посвященных» и избранных для этого Самим Богом (2Пар.26:16, 18). Факты эти аналогичны и сами красноречиво говорят за себя: сами цари, помазанники Иеговы, считают для себя и народа возможным благоденствие без Его помощи и счастье – в нарушении Его закона. Толкование последнего из указанных фактов различны, но все они далеки от истинного объяснения его, каковое представляется библейским писателем. Так, Эвальд и Гитциг видят в этом факте законное дело царя, утверждая при этом, что по крайней мере Саул, Давид и Соломон действовали в некоторых случаях, как священники, совершая жертвоприношение и преподавая народу священническое благословение; последний из названных ученых прямо говорит, что при перенесении ковчега завета Давид действовал, «как священник», а в поступке Озии видит попытку восстановить право царей священнодействовать в храме, утраченное ими, быть может, после Иосафата123. Но что касается тех библейских свидетельств, в которых эти ученые видят подтверждение своего мнения (1Цар.13:8–14; 2Цар.6:17–18; 3Цар.8:3–4; 2Пар.1:6; 3Цар.8:62, 9:25), то все они отнюдь не исключают участия в действиях царей и со стороны священников; нигде также не говорится, что Давид и Соломон собственноручно совершали при жертвоприношениях те действия, которые указаны законом священникам; если же о Сауле и говорится, что он «вознес всесожжение» (1Цар.13:9), то говорится также и о том, что этот поступок царя был нарушением воли Божией, не оправдываемым даже исключительностью обстоятельств, вызвавших его (1Цар.13:11–15), и эту незаконность его, видимо, сознает и сам Саул, стараясь оправдать его исключительностью своего положения; ясно, что и первосвященник, и царь хорошо знают свои обязанности и права, да и вообще регламентация их со стороны закона так подробна и определенна, что решительно исключает возможность смешение их, и если что библейскими писателями считается незаконным, таковым несомненно оно и было в действительности. То же в существе дела следует сказать и о поступке Озии: это не было восстановлением какого-то утраченного права царей священнодействовать, как то предполагают названные ученые, а именно нарушением права «священников, сынов Аароновых, посвященных», правонарушением, ничем не оправдываемым и потому вызвавшим ужасное наказание Божие (2Пар.26:19–22). Грэтц видит в этом поступке один из эпизодов борьбы царей с первосвященниками, начавшейся, будто бы, со времени Иоаса124. Но библия, ясно свидетельствуя о борьбе (и борьбе исконной, а не со времени Иоаса) принципов добра и зла, решительно ничего не говорит о какой-либо борьбе личностей и прямо указывает, что преемник Озии, во всем подражавший ему, не был последователем своего предшественника в этом отношении, чего весьма возможно было бы ожидать.... Всего вероятнее указанный поступок Озии, вызванный его горделивым сознанием собственного достоинства и могущества, был полным сколком с подобной же деятельности царей-первосвященников «прочих народов», с типом которых мало-помалу сливался тип царей иудейских.

Такое направление религиозно-нравственной жизни народа и его царей естественно вело к тому, что мы видим в царстве иудейском во дни Ахаза. Вера в чрезвычайную помощь Иеговы, поколебленная так решительно Амасией, не находит себе места и в сердце Ахаза и он лишенный этой последней надежды и в страхе пред грозной силой Ассирии, ищет помощи у богов дамасских. «Боги царей сирийских помогают, им принесу я жертву, и они помогут мне. И собрал Ахаз сосуды дома Божия, и сокрушил сосуды дома Божия, и запер двери дома Господня, и устроил себе жертвенники по всем углам в Иерусалиме; и по всем городам Иудиным устроил высоты для каждение богам иным, и раздражал Господа, Бога отцов своих» (2Пар.28:23–26): сам священнодействовал этим «мерзостям языческим» и сам проводил через огонь сыновей своих в честь чуждого бога, Ваала (2Пар.28:3–4). «На высотах, и на холмах, и под всяким ветвистым деревом» совершались мерзкие жертвы и курение мерзостям языческим; вопль невинных детей, приносимых в жертву Молоху, заглушался дикими оргиями экзальтированных иудеев-идолослужителей; покинутым и осиротелым казался храм истинного Бога с его запертыми дверями и расхищенным имуществом...

Боги дамасские и вообще языческие сделались богами Иуды, и мрачна картина их господства! Вот детали ее, по свидетельствам современника последних трех царствований, великого пророка Исаии. Свидетель-очевидец всех ужасов этого господства чуждых богов в избранном народе, он естественно не мог оставаться, и не остается безучастным и безмолвным зрителем всего совершающагося, тем более, что губительная волна нечестия все шире, могучее разливается по-родственному ему царству, все глубже затопляет родной ему народ. Его святая и возвышенная душа скорбит и возмущается при виде падения избранника Божия, и он с грустью останавливает свой взор на нем и возвышает свой грозный голос в обличение его. И не без глубокой скорби, но грозно обличает он прежде всего неблагодарность своего народа, удостоенного высокого избрания Божия и усыновления и неразумно попирающего это избрание, преступно удаляющагося от этого усыновления. «Слушайте, небеса, внимай, земля; потому что Господь говорит: Я воспитал и возвысил сыновей, а они возмутились против Меня. Вол знает владетеля своего, и осел ясли господина своего; а Израиль не знает (Меня), народ Мой не разумеет.... Оставили Господа, презрели Святаго Израилева, – повернулись назад» (Ис.1:2–5). Не укрывается от его ясного взора мрачная действительность религиозно-нравственного состояния родного ему народа, прикрываемая лишь внешним и бездушным исполнением различных требований культа, и вызывает с его стороны целый ряд сильных и грозных обличений. «Увы, народ грешный, народ, обремененный беззакониями, племя злодеев, сыны погибельные! Вся голова в язвах, и все сердце исчахло. От подошвы ноги до темени головы нет у него здорового места; язвы, пятна, гноящиеся раны, неочищенные и необвязанныя, и несмягченные елеем» (Ис.1:4–6). «Ибо огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Ис.6:10). «Всякий день простирал Я руки Мои к народу непокорному, ходившему путем недобрым, по своим помышлениям, к народу, который постоянно оскорбляет Меня в лице, приносит жертвы в рощах, и сожигает фимиам на черепках, сидит в гробах и ночует в пещерах; ест свиное мясо, и мерзкое варево в сосудах у него» (Ис.65:2–5), оставил Господа своего, забыл святую гору Его, готовит трапезу и растворяет полную чашу в честь солнца и луны (Ис.65:11). «Руки ваши осквернены кровию и персты ваши беззаконием; уста ваши говорят ложь, язык ваш произносит неправду. Никто не возвышает голоса за правду, и никто не вступается за истину... зачинают зло и рождают злодейство. Высиживают змеиные яйца, и ткут паутину... дела их – дела неправедные, и насилие в руках их. Ноги их бегут ко злу, и они спешат на пролитие невинной крови; мысли их – мысли нечестивые; опустошение и гибель на стезях их. Пути мира они не знают, и нет суда на стезях их. Потому-то и далек от нас суд, и правосудие не достигает до нас... И не стало истины, и удаляющийся от зла подвергается оскорблению» (И.59:3–15, 30:9–12, 63:16, 19). «Князья твои законопреступники и сообщники воров; все они любят подарки, и гоняются за мздой; не защищают сироты, и дело вдовы не доходит до них» (Ис.1:23). «Вожди твои вводят тебя в заблуждение, и путь стезей твоих испортили» (Ис.3:12). Судьи твои «постановляют несправедливые законы, и пишут жестокие решения, чтобы устранить бедных от правосудия, и похитить права у малосильных..., чтобы вдов сделать добычей своей и ограбить сирот» (Ис.10:1–2). «Священник и пророк спотыкаются от крепких напитков; побеждены вином, обезумели от сикеры, в видении ошибаются, в суждении спотыкаются. А говорят: кого хочет он учить ведению? и кого вразумлять проповедию? отнятых от грудного молока, отлученных от сосцев матери? Ибо все заповедь на заповедь, заповедь на заповедь, правило на правило, правило на правило, тут немного и там немного» (Ис.28:7–10)... "Горе вам, – взывает пророк, – прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так что другим не остается места, как будто вы одни поселены на земле... Горе тем, которые с раннего утра ищут сикеры, и до позднего вечера разгорячают себя вином. И цитра и гусли, тимпан и свирель, и вино на пиршествах их; а на дела Господа они не взирают, и о деяниях рук Его не помышляют... Горе тем, которые влекут на себя беззаконие вервями суетности, и грех, как бы ремнями колесничными, которые говорят: пусть Он поспешит и ускорит дело Свое, чтобы мы видели, и пусть приблизится и приидет в исполнение совет Святаго Израилева, чтобы мы узнали! Горе тем, которые зло называют добром, и добро злом, тьму почитают светом и свет тьмой! Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны пред самими собой! Горе тем, которые храбры пить вино и сильны приготовлять крепкий напиток, которые за подарки оправдывают виновного и правых лишают закона» (Ис.5:8–24)! Горе тем, которые серебро свое делают изгарью и вино портят водой (Ис.1:22)! Горе тем, которые в своей безбожной жизни руководятся лишь животным правилом: «будем есть и пить, ибо завтра умрем» (Ис.12:13). "К чему же после этого Мне множество жертв ваших? говорит Господь. Я пресыщен всесожжениями овнов и туком откормленного скота; и крови тельцов, и агнцев, и козлов не хочу. Когда вы приходите являться пред лице Мое, кто требует, чтобы вы топтали дворы Мои? Не носите больше даров тщетных; курение отвратительно для Меня; новомесячий и суббот, праздничных собраний не могу терпеть: беззаконие – и празднование! Новомесячия ваши и праздники ваши ненавидит душа Моя... И когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи Мои; и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу: ваши руки полны крови» (Ис.1:11–16). «Этот народ приближается ко Мне устами своими, и языком своим чтит Меня, сердце же его далеко отстоит от Меня, и благоговение их предо Мной есть изучение заповедей человеческих» (Ис.29:13). «Они каждый день ищут Меня, и хотят знать пути Мои, как бы народ, поступающий праведно и не оставляющий законов Бога своего; они вопрошают Меня о судах правды, желают приближение к Богу: почему мы постимся, а Ты не видишь? смиряем души свои, а Ты не знаешь? – Вот, в день поста вашего вы исполняете волю вашу, и требуете тяжких трудов от других. Вот, вы поститесь для ссор и распрей, и для того, чтобы дерзкой рукой бить других» (Ис.58:2–5).

С особенной же силой пророк обличает корень всего этого зла – до крайних пределов развившееся идолослужение и все, соединенное с ним, противопоставляя в то же время суетности и ничтожеству богов ложных величие и могущество Бога единого и истиннаго. Весьма интересную страницу, освещающую деятельность пророка в этом отношении, находим в одном из новейших исследований английского ученого Гейки. Домашние боги, говорит он, в самых разнообразных видах всегда были отличительной чертой языческих культов. Так, в развалинах большого ниневийского дворца Корсабада Ботта нашел под порогом главного входа множество статуэток из обожженной глины, изображавших Ваала, Нергала и Небо, положенных туда, как гласит надпись, «чтобы отгонять злых людей и врагов страхом смерти». Каждая часть дома считалась под покровительством особого божества и магической формулой предписывалось помещать изображение одного бога в воротах дома, другого – у постели, третьего с внешней стороны входа, четвертого – под порогом, по обе стороны дверей. Не известно125, продолжает он, доходило ли суеверие евреев до такой степени, но стремление получить высшее покровительство посредством, так называемых, терафимов, очень распространенных среди иудеев, близко с ним связано. Терафимы Лавана, увезенные Рахилью, представляют собой первую и очень любопытную страницу в летописи древнееврейских верований. По свидетельству библии (Быт.31:34), это были изображение настолько ограниченных размеров, что легко могли быть помещены в седельных мешках или корзинах на верблюде Рахили. Едва ли может быть какое-либо сомнение в том, что Лаван видел в них лично своих богов-покровителей и что Рахиль, разделяя воззрение отца, взяла их с собой, чтобы они были покровителями и ее супруга. И. Флавий называет их «домашними» богами, которых обыкновенно брали с собой на счастье, если далеко уезжали из дома. Как именно пользовался ими Лаван, в библии не говорится, хотя в одном месте (Быт.30:27 по еврейск. тексту) и упоминается о гадании; очень возможно, что он относился к ним, как к оракулам. Возможно также думать, что склонность к подобного рода суеверию перешла от Рахили, дочери Лавана, к сыну ее, Иосифу (Быт.44:5). Насколько можно судить по позднейшим примерам, терафимы покрывались эфодом, как бы, для привлечение духовных сообщений. Это был широкий разукрашенный пояс вокруг стана, достигавший от нижних ребер до подмышки и державшийся на перевязках из той же материи, равно как и на завязках, спускавшихся от широкого воротника, или капюшона, покрывавшего плечи. Присутствие подобных изображении, равно как талисманов и ладонок, которые обязательно влекут за собой веру в «чужих» богов, показалось, конечно, Иакову совершенно несовместимым с почитанием Иеговы. И так как ему предстояло, по возвращении на родину, предстать единому истинному Богу, то он и зарыл этих богов своей жены под терпентинным деревом, что при Сихеме, которое, кажется, и стало известно с той поры под именем «Вещего терпентина» или «Меоннима» (Суд.9:37). Однако, хотя он и изгнал верование в их чудодейственную силу из своего лагеря, тем не менее не мог этого сделать, как видно, относительно всего своего племени. «Был некто на горе Ефремовой именем Миха.... И был у Михи дом Божий. И сделал он эфод и терафим», а Ионафан – отступник, недостойный потомок Моисея, посвященный самим Михой, по наущению сынов дановых, увез их в Дан и пользовался ими для идолопоклоннических целей (Суд.18:18, 20). Очевидно, сыны дановы верили в силу этих божеств, если, едва узнав, что Миха владеет такими предметами, решили завладеть ими и употребить их с целью узнать, что им делать в опасном военном предприятии, начатом для завоевание себе новой отчизны (Суд.18:4–5). Примеры почитания подобных «домашних» богов видим и позже: так, Мелхола, жена Давида, пользуется своим домашним терафимом, чтобы спасти от убийц своего мужа (1Цар.19:13–14); если же принять во внимание, что она не была в этом случае единственным исключением и что она по своему положению могла даже стоять во главе современного ей общества, то можно смело предположить, что иметь подобных «домашних» богов было распространенным обычаем того времени. Об эфоде же в связи с терафимами упоминает также и прор. Осия как раз пред временем падения десятиколенного царства (Ос.3:4); а об Иосии, царе иудейском, прямо говорится: «И вызывателей мертвых и волшебников, и терафимов, и идолов, и все мерзости, которые появлялись в земле Иудейской и в Иерусалиме, потребил Иосия, чтобы исполнить слова закона, написанные в книге, которую нашел Хелкие, священник, в доме Божием» (4Цар.23:24). Даже во времена прор. Захарии, несмотря на пережитый плен, терафимы еще оставались и пользовались вниманием. Изображение богов подобного рода было не цельное, и состояло из нескольких частей, по крайней мере, когда желали придать ему болеe oпpeделенный и изящный вид. Самый простой такой божок был каменный или деревянный, в виде человека и почти всегда в человеческий рост; но даже и в древнейшие времена такое изображение казалось чересчур грубым, поэтому вошло в обычай покрывать некоторые части его, или все целиком, золотом и серебром, что и вызывало горькие упреки со стороны ревностных поклонников Иеговы, называвших этих богов творениями резчиков и литейщиков. В местностях, где благородные металлы были не редкость, идолы выливались из них целиком; также поступали и с «домашними» богами, с той только разницей, что им придавались при этом некоторые черты, присущие первобытным домашним богам израильтян. Чтобы это было понятнее, надо хорошо усвоить себе, что в древнейшие времена эти боги служили средством для получения предсказаний или, вообще говоря, для общения с небом, так что терафимы оказываются совершенно тождественными с прежними прорицательными идолами, посредством которых вещали оракулы. Для этой цели на идола надевали эфод, а на плечи ему накидывали пелерину, снабженную карманом для камешков или других каких-либо предметов, служивших средством для толкования прорицаний. Затем на голову ему надевали нечто вроде маски, по которой, вероятно, жрец, ждавший откровения, из чего-либо выводил заключение, угодно ли богу дать ответ. Такая маска необходима была для законченности фигуры, и отсюда-то ведет свое начало название ее «терафим», т.е. подвижная личина или живая маска. В то же время это объясняет нам, почему в одном месте говорится, что они были так малы и легки, что их можно было спрятать под седлом верблюда, а в другом, – что они были человеческого вида и роста. Обе главные принадлежности оракулов – эфод и маска (терафим), в особенности те, которые надевали на домашних богов, долго и с любовию хранились у хозяев дома. Нет сомнения, что такими именно и были первые боги, с которых израильтяне начали свое уклонение от истинного Бога. Если же принять во внимание, как непоколебимо и почти неизменно хранилось все, что только носило на себе семейный отпечаток, то неудивительно будет что многие, не смотря на разумное и упорное противодействие со стороны поборников истинных религиозных начал, все-таки прибегали к покровительству и за прорицаниями к своим, так сказать, фамильным богам, веруя, что Сам Иегова открывает через них свою волю126.

Могучей волной, гасившей слабое пламя истинного боговедения и богопочитания, разливалось по всему царству это языческое, идолопоклонническое направление. Тенистые рощи, ветвистые деревья, холмы и долы, ручьи, расселины скал были местами для жертвоприношений в честь богов чуждых; роскошные дворцы богачей и жалкие хижины бедняков были приютами всевозможных идолов – золотых, серебряных, каменных и деревянных (Ис.57:3–9, 55:3). Но это ли боги народа, избранного Богом?! «Идола выливает художник, и золотильщик покрывает его золотом... А кто беден для такого приношения, выбирает негниющее дерево, приискивает себе искусного художника, чтобы сделать идола, который стоял бы твердо» (Ис.40:19–20). «Кузнец делает из железа топор, и работает на угольях, молотами обделывает его... Плотник (выбрав дерево), протягивает по нему линию, остроконечным орудием делает на нем очертание, потом обделывает его резцом, округляет его и выделывает из него образ человека красивого вида, чтобы поставить его в доме» (Ис.44:12–13). Это ли боги – творение рук художников, которые и «сами из людей же» (Ис.44:11)?! «Высыпают золото из кошелька, и весят серебро на весах, и нанимают серебреника, чтобы он сделал из него бога» (Ис.46:6). А кто беден «рубит себе кедры, берет сосну и дуб... И это служит человеку топливом, и часть из этого он употребляет на то, чтобы ему было тепло, и разводит огонь, и печет хлеб. И из того же делает бога» (Ис.44:14–15). Это ли боги слитки золота и серебра, куски различных пород древесных?! А между тем такого-то именно бога «поднимают на плечи, несут его, и ставят на свое место» (Ис.46:7), поклоняются ему, повергаются перед ним и молятся ему, говоря: «спаси меня, ибо ты бог мой» (Ис.44:17). «Он стоит, с места своего не двигается: кричат к нему, он не отвечает, не спасает от беды» (Ис.46:7). Пусть же эти боги, «пусть они представят и скажут вам, что произойдет; пусть возвестят что-либо прежде, нежели оно произошло, и мы вникнем умом своим, и узнаем, как оно кончилось, или пусть предвозвестят нам о будущем. Скажите, что произойдет в будущем, и мы будем знать, что вы боги, или сделайте что-нибудь, доброе ли, худое ли, чтобы мы изумились, и вместе с вами увидели. Но вы ничто, и дело ваше ничтожно; мерзость тот, кто избирает вас» (Ис.41:22–25). Это ли боги и таков ли Бог единый, Бог истинный?! Небо – престол Его и земля – подножие ног Его (Ис.66:1). Он образует свет и тьму, дает мир и посылает бедствия, сотворил землю и создал на ней человека, Его руки распростерли небеса и всему воинству их дал закон Он же (Ис.45:7, 12). «Кто исчерпал воду горстью своею, и пядию измерил небеса, и вместил в меру прах земли, и взвесил на весах горы и на чашах весовых холмы? Кто уразумел дух Господа, и был советником у Него и учил Его? С кем советуется Он, и кто вразумляет Его, и наставляет Его на путь правды, и учит Его знанию и указывает Ему путь мудрости? Вот народы – как капля из ведра, и считаются как пылинка на весах. Вот, острова как порошинку поднимает Он. Все народы пред Ним как ничто; менее ничтожества и пустоты считаются у Него... Он есть тот, который возседает над кругом земли, и живущие на ней – как саранча пред Ним; Он распростер небеса, как тонкую ткань, и раскинул их, как шатер для жилья. Он обращает князей в ничто, делает чем-то пустым судей земли» (Ис.40:12–18, 22–23). Он – Господь, «который сотворил все, один распростер небеса и Своей силой разостлал землю, который делает ничтожным знамение лжепророков, и обнаруживает безумие волшебников, мудрецов прогоняет назад, и знание их делает глупостью, который утверждает слово раба Своего, и приводит в исполнение изречения Своих посланников» (Ис.44:24–26). Он возвещает от начала, что будет в конце и от древних времен то, что еще не сделалось; Его совет исполнится, и все, что Ему угодно, Он сделает (Ис.46:9–10). «Ревут народы, как ревут сильные воды; но Он погрозил им, и они далеко побежали, и были гонимы, как прах по горам от ветра и как пыль от вихря» (Ис.17:13). «Звезды небесные и светила не дают от себя света; солнце меркнет при восходе своем, и луна не сияет светом своим, потрясаются небеса и колеблется земля в день пылающего гнева Его» (Ис.13:9–14). Он – судия, Он – законодатель, Он – царь, Он спаситель (Ис.33:22), Он – первый, Он – и последний, и нет Бога, кроме Него (Ис.44:6), нет подобного Ему! (Ис.46:9). Единый, истинный, святой – Он и служение Себе требует исключительного, не по образу служение богам иным, освещающего природу служащих Ему. «Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих, перестаньте делать зло; научитесь делать добро; ищите правды; спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову» (Ис.1:16–17). Ибо, «Сион спасается правосудием, и обратившиеся сыны его правдой... Всем же отступникам и грешникам – погибель, и оставившие Господа истребятся» (Ис.1:27–28). Благо праведнику, «ибо он будет вкушать плоды дел своих» (Ис.3:10); «тот, кто ходит в правде и говорит истину; кто презирает корысть от притеснения, удерживает руки свои от взяток, затыкает уши свои, чтобы не слышать о кровопролитии, и закрывает глаза свои, чтобы не видеть зла; тот будет обитать на высотах; убежище его – непреступные скалы; хлеб будет дан ему; вода у него не иссякнет» (Ис.33:15–16) и ему «будут отпущены согрешения его» (Ис.33:24). Но горе беззаконнику, «ибо будет ему возмездие за дела рук его» (Ис.3:11), «нечестивые – как море взволнованное, которое не может успокоиться и которого воды выбрасывают ил и грязь» (Ис.57:20–21), и они – «оставившие Господа истребятся»... Бесцельны и богопротивны многочисленные жертвы, туки откормленного скота, кровь тельцов, агнцев и козлов, приносимые нечистыми руками и греховным сердцем; не терпит и ненавидит душа Его праздники и субботы, посты и новомесячия, проводимые беззаконно и соблюдаемые лишь по обычаю предков, а не по влечению смиренного духа и сокрушенного сердца (Ис.1:11–15). «А вот, на кого Я призрю: на смиренного и сокрушенного духом и на трепещущего пред словом Моим» (Ис.66:2). «Беззаконник же, закалающий вола – то же, что убивающий человека; приносящий агнца в жертву то же, что закалающий пса; приносящий семидал то же, что приносящий свиную кровь; воскурящий фимиам (в память) то же, что молящийся идолу» (Ис.66:3). «Вот пост, который Я избрал: разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся... Тогда ты воззовешь, и Господь услышит; возопиешь, и Он скажет: вот Я!». И «если ты удержишь ногу твою ради субботы от исполнение прихотей твоих во святой день Мой, и будешь называть субботу отрадой, святым днем Господним, чествуемым, и почтишь ее тем, что не будешь заниматься обычными твоими делами, угождать твоей прихоти и пустословить; то будешь иметь радость в Господе, и Я возведу тебя на высоты земли, и дам вкусить тебе наследие Иакова, отца твоего» (Ис.58:6–14)...

Что же сохранилось свято и ненарушимо в сознании и жизни современного пророку народа из всех святых и высоких требований Божественного закона? Осталась еще вера в единого истинного Бога, но вместе с ней, а иногда торжествуя над ней, жила и была сильна вера в богов иных; остался еще храм, но рядом с ним бесчисленные высоты курились жертвоприношениями в честь богов языческих; остались еще и законные – хотя более по форме, чем по духу – жертвоприношения, но они приносятся нечистыми руками, исполненными невинной крови; остались и священные дни – посты, субботы и празднества, но их уже «не терпит душа» Господня; осталось и священство, но и оно нередко воздевает свои нечистые руки к богам иным (4Цар.16:10–11; 2Пар.29:6–7, 15–16). А с утратой истинной веры и нравственности, место любви, как жизненного начала, с ее высокими и святыми проявлениями естественно заняла вражда с ее низкими и эгоистичными стремлениями. И «если бы Господь Саваоф не оставил небольшого остатка, то мы были бы то же, что Содом, уподобились бы Гоморре» (Ис.1:9).

Такое-то религиозно-нравственное состояние иудеев застает попытка благочестивого Езекии воскресить дух истинного богопочитания и обратить народ к славным в религиозно-нравственном отношении временам его далекого прошлого. Будучи таким, которому по благочестью не было равного между всеми царями иудейскими (4Цар.18:5), Езекия, кроме того, побудительную причину к своей деятельности мог видеть в совершившемся на его глазах падении соседнего и родственного царства за нечестие дома израилева, а в самой деятельности находил поддержку и одобрение в личности великого прор. Исаии. «В первый же год царствования своего, в первый месяц, он отворил двери дома Господня, и возобновил их» (2Пар.29:3), а затем в трогательно-отеческой речи выражает свое сердечное желание «заключить завет с Господом» (2Пар.29:10), призывая к участию в этом священников и левитов. Воодушевленный святой ревностью к своему великому делу, он призывает всех евреев в Иерусалим для совершения пасхи, которую и празднует с таким торжеством и светлой радостию, каких не было «со дней Соломона» (2Пар.30:26). Воодушевление царя передается народу, и он сокрушает идолов, вырубает дубравы, разрушает высоты и жертвенники «во всей Иудее, и в земле Вениаминовой, Ефремовой и Манассииной», уничтожает не только явные предметы идолослужения, но и все то, что могло быть поводом к нему и предметом суеверного почитания (2Пар.31:1; 4Цар.18:4).

Казалось бы, что Езекия своей настойчивой и ревностной деятельностью почти тридцатилетнего царствования достиг своей великой цели и идолопоклонство было погребено под пеплом его жертвенников. Но религиозное пламя точно так же скоро погасло, как быстро вспыхнуло и зарделось, и преемник же Езекии, Манассия, снова призывает к жизни мнимого мертвеца, заканчивая свою деятельность в этом отношении новым осквернением храма и доводя «Иудей и жителей Иерусалима до того, что они поступали хуже тех народов, которых истребил Господь от лица сынов Израилевых» (4Цар.21:1–16; 2Пар.33:1–11). Все, что сделал он, по возвращении своем из плена (2Пар.33:15–16), не могло уже уничтожить сделанного раньше им же самим на благодарной в этом отношении почве (2Пар.33:17). Ожившее при Манассии и поддержанное в свое время Амоном (4Цар.21:20–22; 2Пар.33:22–24), идолослужение могло уже смело противостоять и последней попытке восстановить истинное богопочитание, предпринятой Иосией.

По свидетельству кн. Царств (4Цар.22:2) и Паралипоменон (2Пар.34:2), это был верный и ревностный подражатель своего великого предка, Давида, не уклонявшийся от путей его ни направо, ни налево. На основании библейских свидетельств деятельность его можно представить в следующих чертах. Прежде всего был очищен храм: царь повелел первосвященнику Хелкии вынести оттуда все, что было там посвященного языческим богам и что своим присутствием оскверняло его; все это и было удалено и сожжено вне Иерусалима (4Цар.24:4). Далее следовало очищение от «мерзостей языческих» Иерусалима и его окрестностей. По повелению царя и в его присутствии были разрушены жертвенники Ваала; статуи, резные и литые кумиры чужих богов были разбиты в прах и рассыпаны на гробах тех, кто приносил им жертвы; посвященные языческим богам дубравы были вырублены и кости жрецов сожжены (2Пар.34:4–6); общей участи идольских жертвенников подвергся и знаменитый своей древностью жертвенник вефильский (4Цар.23:15). Теперь идолослужение внешним образом было уничтожено, и благочестивому царю предстояло закрепить в сознании и жизни своего народа положительные начала истинной религии. С этой целью он приступает к обновлению народного религиозного очага. Важное само по себе, это предприятие сделалось еще более важным вследствие того, что при обновлении храма найдена была «книга закона Господня, данная рукой Моисея» (2Пар.34:14). Чтение ее произвело потрясающее впечатление на благочестивого царя: ясно было, как далеко зашел в своем уклонении от Иеговы Его избранный народ и чего следует ожидать от этого впереди. В ужасе царь разодрал свои одежды и отправил посольство, с Хелкией во главе, к пророчице Олдане: «пойдите, вопросите Господа за меня и за оставшихся у Израиля и за Иуду о словах сей найденной книги» (2Пар.36:19–22). Что иудеи своим нечестием заслужили страшный гнев Божий, это для благочестивого царя стояло теперь, под живым впечатлением от прочитанного, выше всякого сомнения; но ужели правда Божия, всегда соединявшаяся в истории избранного народа с милостью и долготерпением, на сей раз потребует немедленной кары? Ответа на этот вопрос и молитвенного ходатайства пред Богом и ищет царь у пророчицы. «Я приложу тебя к отцам твоим, и положен будешь в гробницу твою в мире, и не увидят глаза твои всего того бедствия, которое Я наведу на место сие и на жителей его» (2Пар.34:28). Ответ был ясен, определения Божии непреложны, но время их исполнения еще не настало... К чувству благочестивой ревности, отличавшей Иосию, присоединилось теперь чувство горячей благодарности к Богу за Его милость к нему. Свое личное чувство он желает сделать общим, всенародным, желает, так сказать, перелить свои чувства в сердца своих подданных. С этой целью он назначает общенародное собрание, на котором торжественно совершается чтение найденной книги и заключается «завет пред лицем Господа, последовать Господу и соблюдать заповеди Его и откровения Его» (2Пар.34:31). И следовавшая затем пасха совершена была с такой торжественностью и законной строгостию, каких не было «от дней Самуила пророка» (2Пар.35:18). Вся последующая деятельность благочестивого царя была направлена к тому «чтобы утвердить слова закона, написанные в книге, которую нашел Хелкия, священник, в доме Господнем» (2Пар.35:20). Обращая внимание на характер деятельности Иосии, нельзя не заметить той отличительной черты ее, что Иосия не только желает уничтожить идолослужение, но, что особенно важно, унизить, опорочить и осмеять его в глазах его адептов: он не только уничтожает идольские жертвенники и статуи, но разрушает и разбивает их в прах и пепел, сожигает даже кости жрецов этих чуждых богов и тем ясно и фактически-красноречиво подтверждает речи пророков о ничтожестве богов языческих и суетности служения им.

Смертью Иосии оканчиваются последние светлые страницы летописей царства иудейского: подобный ему уже не восстал среди его преемников, последних царей этого царства. И мрачную картину представляет собой религиозно-нравственное состояние иудеев последних дней Иерусалима и царства!... Решительные и энергичные меры Иосии против идолослужения сломили на время эту разрушительную для царства силу. В немой покорности народ теперь служит Иегове, как приказывает царь. Но легче было разрушить жертвенники, разбить в прах идолов, стереть все языческое с лица земли, чем вырвать корни его из глубины души прежних ярых адептов его. Это, скрытое в тайниках души, унаследованное сынами от отцов и отцами от предков, языческое направление не могло умереть там и ожидало только смерти своего врага, чтобы снова появиться на жизненной арене и вознаградить себя за долгое, невольное стеснение. И, действительно, со смертью Иосии, оно воскресло в новой силе, чтобы погубить и своих приверженцев, и своих противников. В ближайших исторических обстоятельствах эта темная и разрушительная сила находила себе лишь новую поддержку. Ревностный почитатель и верный служитель Иеговы пал, и то «нечто доброе», что еще оставалось в Иуде, лишилось своего могучего и властного поборника. Он пал в битве с язычником Нехао – не ясный ли это знак победы богов Египта над Богом Иосии, обещавшим ему мирную кончину? Тридцать лет народ служил Иегове и с таким усердием, как никогда прежде; он мог, потому, ожидать – и действительно ожидал – «времени исцеления... И вот ужасы» (Иер.14:19): египтяне господствуют над народом, и, как погребальный звон, разносятся над царством грозные речи пророков о скорой и непреложной каре небесного суда и правды. «Разве ты совсем отверг Иуду? Разве душе Твоей опротивел Сион? Для чего поразил нас так, что нет нам исцеления?». Такие и подобные вопросы, естественно, неслись с поля битвы мегиддонской и жгучей болью терзали даже лучшие умы и сердца, доживавших последние дни царства (Иер.14:19). И в мрачном величии возникал теперь для многих ужасный и роковой вопрос: «где твой Бог, Иуда?». А в связи с ним стоял и тот ложный вывод, к которому пришло большинство иудеев того времени: будем «кадить богине неба и возливать ей возлияния..., потому что тогда мы были сыты и счастливы, и беды не видали» (Иер.44:17). На престоле славного Иосии теперь данник фараона, служитель его богов – это ли опора слабой истины в неравной борьбе с ложью? Единственная опора ее – пророки Аввакум и Иеремия; но в их власти слово убеждения, а не сила царя. Смело возвышают они свой голос против пороков царя и народа, против почти всеобщей неправды и нравственной порчи; но тщетно: те, к кому были обращены эти слова истины и вразумления, «лица свои сделали... крепче камня, не хотят обратиться» (Иер.5:3). «Лукавое» с неимоверной силой разлилось по всему царству и в своих диких оргиях торжествовало победу над «добрым». Идолы из серебра и золота, дерева и камня стали на место единого Иеговы; по числу городов иудейских было число богов языческих, по числу путей иерусалимских – число жертвенников их (Иер.2:28); высоты холмов курились от идольских жертв; тенистые рощи были свидетелями позорных сцен разврата в честь богини разврата, а в долине еннонской раздавались дикие крики безумцев, приносивших детей своих в жертву Молоху; в самом храме Иеговы стояли священные животные – боги покровителя Иоакима, Нехао, и им приносили жертвы идолопоклоннические руки; у северных врат храма раздавался неистовый вопль беcстыдных женщин об исчезновении Адониса, чтобы, отыскав его, предаться наглому распутству в честь его, а во внутреннем дворе жрецы, обратившись лицом к востоку, боготворили восходящее солнце – своего бога Ваала (Иез.6:4, 6, 8). «Священники не говорили: где Господь? и учители закона не знали Меня, и пастыри отпали от Меня, и пророки пророчествовали во имя Ваала, и ходили во след тех, которые не помогают» (Иер.2:8). «Изумительное и ужасное совершается в сей земле: пророки пророчествуют ложь, и священники господствуют при посредстве их, и народ Мой любит это» (Иер.5:30–31). Цари его начинают и оканчивают свои царствование тем, что с настойчивостью «делают неугодное в очах Господа» (2Пар.36); преступная деятельность руководителей его – «князей» доходит до того, что сами цари оказываются беcсильными в борьбе с ней (Иер. 37 и 38); судьи его допускают несправедливость на суде, притесняют слабых и проливают кровь неповинных, а сам народ... «дети собирают дрова, а отцы разводят огонь, и женщины месят тесто, чтобы делать пирожки для богини неба и совершать возлияние иным богам» (Иер.7:18), «крадет и убивает, прелюбодействует и клянется во лжи» (Иер.7:9). «Походите по улицам Иерусалима, и поищите на площадях его, не найдете ли человека, нет ли соблюдающего правду, ищущего истины? Я пощадил бы Иерусалим» (Иер.5:1)127. На молитвенное ходатайство пророка пред Богом за народ он получает скорбный, но решительный ответ: «Ты не проси за этот народ, и не возноси за них молитвы и прошения, и не ходатайствуй предо Мной: ибо Я не услышу тебя» (Иер.7:16). «Хотя бы предстали пред лице Мое Моисей и Самуил, душа Моя не приклонится к народу сему; отгони их от лица Моего, пусть они отойдут... кто обречен на смерть, иди на смерть; и кто под меч, под меч: и кто в плен, в плен» (Иер.15:1–2)...

Народ, дошедший до последней степени деморализации, сам собой уже не мог долее существовать в качестве самостоятельного политического организма, а животворящая помощь свыше была удалена от него его крайним нечестием: для продолжения и сохранения его избранничества требовались особые, не человечески-мощные меры наказания, исправления и спасения... И сбылось над ними грозное слово пророческое: «ме́чь вы́ поя́ст» (Ис.1:20)

Глава 2

Более ста лет прошло с того времени, как грозный суд Божий совершился над царством израильским, и, однако, доселе дети осужденного дома Ефремова еще не получили желанной и даже обещанной им свободы (Ис.11:11–13, 27:12–13, 41:1–17, 43:1–16, 49)128: доселе еще живут они изгнанниками в странах им чуждых и пленниками могущественных ассиро-вавилонян, усиливающееся могущество которых убивало и последнюю надежду на желанную свободу. Истратившее все свои силы в постоянной борьбе политической, принесшее все возвышенные и благородные элементы своей природы в жертву грубым, чувственным инстинктам, низким страстям и порокам, в жертву иным, чуждым богам, – царство это умерло и еще доселе не было призвано всемогущей волей Божией к продолжению своей исторической жизни, к продолжению своей миссии избранничества в «собственный» народ Божий. Во всей ужасающей силе своей разразился теперь гнев Божий и над царством иудейским: древняя и священная столица его и священнейший храм лежат в развалинах, и зловещее пламя пожирает то, что оставила ему в добычу рука раздраженного врага; последний потомок царского дома Давида с князьями и старейшинами народа, со священниками и левитами уведен в плен в провинции величайшей и могущественнейшей монархии и там, как бы, погребен среди подобных ему пленников ассиро-вавилонского оружия; вслед за царем своим с пленническим ярмом на вые пошел и народ, и единственными обитателями некогда славного и многолюдного города остались жертвы огня, меча и язвы – трупы умерших и умирающих защитников царства и его столицы. Много поразительно-сходного было во всей истории этих двух царств одного и того же народа, много – и в последнем, только что совершившемся, факте ее: подобно первому теперь заживо погребалось и последнее – оставалась ли какая-либо надежда на светлое воскресение в новой силе и величии здесь, у осужденных чад дома Иудина? Оставалось ли еще в нем то «нечто доброе», ради чего пощаженная столько раз в предшествовавшей истории, жизнь его могла бы быть продолжена и после этой ужасной катастрофы? Данных для положительного ответа на эти вопросы мало, но они есть, и на основании их должно сказать, что было в Иуде это «нечто доброе», это основание всех чаяний и всякого благополучия и теперь, хотя оно было ослаблено и подавлено широким потоком почти общей религиозно-нравственной порчи. Еще так недавно раздавался здесь мощный голос прор. Аввакума, будивший совесть преступного народа. Жил еще великий своим словом, делом и, без сомнения, влиянием прор. Иеремия; грозное и мощное слово его более 20 лет раздавалось «о уши Ерусалиму» и всему царству и не могло, конечно, остаться совершенно бесплодным129. При Иеремии мы видим его ученика и помощника – Варуха, которого любовь и послушание своему великому учителю и святая ревность к его делу не боятся прямо и смело смотреть в лицо опасности для собственной жизни (Иер.36). Среди князей своего народа они имеют до некоторой степени расположенных к ним (Иер.36:19). Были еще те, хотя, быть может, и немногие, которые свои бедствия приписывали карающей деснице Иеговы и от Него ожидали «времени исцеления» (Иер.19:19). Точное исполнение слов пророческих, совершившееся для всех наглядно в падении царства и Иерусалима, естественно должно было возбудить и укрепить веру в Того, Кому служили эти пророки и именем Кого они пророчествовали, а среди пленников мы видим Иезекииля, Даниила и его товарищей130. Мог и сам народ надеяться на свое воскресение. Вестники суда божественного и наказание были всегда и вестниками прощения и милостей; таков же был и грозный вестник плена. Уводимые в плен, предсказанный им, слышали также от него и радостную весть прощения и новых благ: «вот возвращу плен шатров Иакова, и селения его помилую; и город опять будет построен на холме своем, и храм устроится по-прежнему. И вознесутся из них благодарение и голос веселящихся; и Я умножу их, и не будут умаляться, и прославлю их, и не будут унижены» (Иер.30:18–19)131; плен этот продолжится только 70 лет, и залогом несомненного возвращения из плена и нового обладания Палестиной служит символ – покупка пророком участка земли (Иер.32). И, хотя ложные, речи лжепророков относительно более скорого возвращения из плена ясно говорят о существовании этой надежды как у них самих, так и у тех, кто верил им. Итак, как водя по пустыне, десница Иеговы наказывала и благословляла избранный народ, так и то же самое делает она теперь, вводя его, заслужившего наказания, но еще достойного помилования, в страну его пленения. И как та пустыня, по Божественному строительству, была необходимым путем в страну прежних обетований, так и этот плен должен стать для избранного народа неизбежным путем в страну прежнего местожительства, но уже новых обетований.

В ста географических милях выше общего устья Тигра и Евфрата, там, где эти реки близко подходят одна к другой и перешеек между ними соприкасается с, так называемой, «мидийской стеной», Месопотамия становится широкой равниной с тучным черноземом. Эта низменность, знаменитая своим необыкновенным плодородием, и есть Вавилония. Бездождная, как Египет, она под солнечным зноем превратилась бы в песчаную пустыню, если бы благодетельный Евфрат, труд и искусство человека не восполняли ее существенного недостатка со стороны орошения. Спокойное и тихое течение Евфрата, при отлогости берегов его, во время весеннего разлива далеко захватывало соседние поля и, подобно нильскому, обогащало их плодородным илом, а труд и искусство посредством каналов проводили это оплодотворяющее орошение и в те местности, которые по своей отдаленности не были захватываемы естественным разливом благодетельной реки. Природа и искусство достигали, наконец, того, что эта страна была «отчизной роскошной культуры и в ней развилась цивилизация, возраждавшаяся, как феникс, из всех, постигавших ее разрушений»132. Геродот, описывая естественные произведения этой страны и восторгаясь богатством и роскошью их, опасается, что его описания покажутся невероятными. Он говорит: «Сколько я знаю, Вавилония из всех стран самая лучшая для хлебопашества; жатва там всегда приносит в двести раз больше посеянного, а в хорошие годы и в триста раз. Листья пшеницы и ячменя – продолжает он – часто бывают там в четыре пальца ширины, а до какой вышины вырастают там просо и кунжут, мне тоже известно, но лучше будет не говорить этого, потому что я хорошо знаю: кто не был в Вавилонии, не поверит уж и тому, что я сказал о ее плодородии»133. А Ксенофонт удивляется обилию и особенной доброкачественности ее фиников134.

Богатство естественных произведений страны обуславливало собой ту широкую промышленность и торговлю, которыми она была слишком известна всему древнему миру. Морская и сухопутная торговля вавилонян, увеличивавшая и без того богатые материалы обрабатывающей промышленности и открывавшая широкий простор сбыту всех продуктов страны, была очень деятельна и шла по всем известным тогда направлениям. Бассейн Инда давал вавилонянам золото, слоновую кость, дорогие камни и краску для их тканей. По Евфрату к ним шли произведения армянской земли, а по торговым дорогам через Каркезий и Дамаск, Тапсак и Тадмор огромные караваны везли их собственные товары в Сирию и финикийские города и там обменивали их на различные продукты богатого запада. Но главным путем вавилонской торговли был Персидский залив. На арабском берегу его, против Багрейнских островов, лежал богатый и торговый город Герра, куда доставлялись и откуда через Вавилон развозились по всему древнему миру ладан и мирра и другие произведения счастливой Аравии и соседних ей стран, а у самых островов были удобные места для ловли жемчужных раковин, привлекавшие отважных финикиян и вавилонян; местность, где впоследствии возник знаменитый Ормус, был с древнейших времен складочным пунктом индийских и арабских товаров – корицы, слоновой кости, хлопка, сандала, черного дерева, железа и других драгоценных продуктов дальнего востока. О громадном значении вавилонян в древнем торговом мире ясно говорит то, что вавилонская система монеты, меры и веса была принята сирийцами, персами, финикиянами, даже греками и римлянами135. Неудивительно, поэтому, что прор. Иезекииль всю Вавилонию называет «городом торговцев» (Иез.17:4). А ясным свидетельством высокого состояния обрабатывающей промышленности вавилонян служат массы резных камней, стеклянных и бронзовых вещей, уборов и колец и т.п., находимые при раскопках погребенного величия Вавилонии.

По своему государственному устройству Вавилония, как и другие царства древней Азии, представляла собой деспотию – известный истории тип государств с неограниченной властью царя, имевшего наследственное право. По отношению к такому единовластителю-деспоту весь народ находится в состоянии рабства. Царь – единственный и полный владыка жизни и смерти и собственности своих подданных; его воля, каприз и прихоть – закон для них. Обширность государства и разнообразие функций его власти, естественно, не позволяют ему всегда и везде исполнять все обязанности правителя, военачальника и судьи, поэтому он передает исполнение этих обязанностей своим сановникам, у которых, однако, точно так же нет прочных прав, как и у массы остальных подданных. Этот царский наместник, создание и выбор прихоти царя-деспота, имеет полную власть над всей, вверенной его управлению, провинцией и управляет ей так же деспотически, как и его повелитель всем царством; но в сознании своей бесправности держит себя перед царем, как раб – иначе, при передаче власти деспотом его наместникам не происходит разделение обязанностей, а уменьшается лишь район, на котором действует та же деспотическая власть136. Как сам царь «и́хже хотя́ше убива́ше, и и́хже хотя́ше бия́ше, и и́хже хотя́ше возвыша́ше, и и́хже хотя́ше, то́й смиря́ше» (Дан.5:19), так, вероятно, поступали и его наместники, и наместники этих наместников, в необеспеченности своего временного и случайного положения находившие вполне достаточный повод к всестороннему проявлению своей власти и своих инстинктов. Деспотизм «без границ и узды», как справедливо называет его Ленорман, царил на всем пространстве этой обширной монархии137, предоставляя право правящим и бесправие подчиненным.

Из разнообразных сторон внутренней жизни вавилонян отметим лишь общее состояние их культуры и вообще просвещение и их религиозность. Описывая величие Вавилона, Геродот говорит, что этот колосс труда и искусства своим великолепием превосходил все города на земле. Двести пятьдесят башен поднимались над высокой и толстой стеной города, обведенного на протяжении 360 стадий глубоким и широким рвом. Сто богато украшенных ворот с медными косяками, дверями и порогами вели в город и на реку. Река была обложена кирпичными набережными и по обоим берегам ее шли стены, делившие город на две крепости, а на концах улиц возвышались медные ворота138. Роскошные царские дворцы и не менее великолепные храмы богов гордо поднимали свои вершины к облакам, а в угоду царице, уроженке горной и тенистой Мидии, богатство, труд и искусство создали чудо древнего мира, так называемые, «висячие сады». Достаточно краткого описания их, чтобы видеть силу искусства строителей их. Занимая поверхность в 400 кв. фут., они поднимались выше башен дворца, имевших 150 фут. вышины; поддерживавшие их платформы из кирпича были подперты через каждые 10 фут каменными устоями в 22 фут толщины; на кирпичные платформы настланы были каменные плиты, толстые слои тростника, асфальта и гипса, покрытые, для предохранение от сырости, толстыми свинцовыми листами; на этой свинцовой обшивке был уже насыпан слой земли такой толщины, что на нем свободно могли расти высокие деревья; внутри этой постройки (садов) были проведены насосы, поднимавшие воду из Евфрата до самой верхней террасы, откуда посредством каналов и проводов она разливалась по остальным террасам, служа искусственным орошением искусственных садов139. Не меньшую славу и гордость искусства вавилонян составляли также и многочисленные величественные храмы многочисленных богов вавилонских. Особенно замечателен в этом отношении был великолепнейший храм главного вавилонского божества Бела. Он представлял собой построенную уступами пирамиду в 600 фут. ширины и высоты140. На вершине этого храма стояли три вылитые из золота статуи – Бела, Милитты и Юноны; первая из них весила 1000 вавилонск. талантов; вторая, посаженная на золотой колеснице, имела тот же вес; третья, державшая в правой руке змею, а в левой скипетр, украшенный драгоценными каменьями, весила 800 тал. Для этих трех божеств на верху храма стоял общий золотой стол в 40 фут. длины и 15 фут. ширины, весом в 500 тал., на нем стояли два золотых бокала весом в 30 тал., две золотые же кадильницы – каждая в 300 тал. и три чаши, из которых принадлежавшая Белу весила 1200 тал., а каждая из остальных двух, принадлежавших названным богиням, по 600 тал. золота. Вне этого храма стояли два, принадлежащие ему, жертвенника; на меньшем из них приносились в жертву молодые животные, а на другом большом – взрослые; на нем же курился благовонный фимиам, тысячи фунтов которого сожигались вдруг в каждый праздник Бела. Геродот и Диодор Сицилийский упоминают и еще о двух роскошных статуях, помещавшихся в этом же колоссе; одна из них в 12 локтей вышины, другая в сорок фут. – обе из чистаго золота141. Великолепию и художественной отделке общественных зданий Вавилона соответствовало как устройство частных домов зажиточных вавилонян, так и одежды их. Дома их были украшаемы роскошными по выделке коврами, резными и лепными фигурами различных фантастических животных, птиц и растений. Из любви к изяществу и роскоши они даже в жарком своем климате носили тройную одежду, все тело намазывали миррами, носили длинные волосы, перевязывая их широкими лентами с развивающимися концами, на пальцах дорогие перстни с печатями, в руках палки, покрытые искусной резьбой, с головкой в виде яблока, розы, лилии, орла или другой какой-либо резной фигурой142. Есть также вполне достаточные свидетельства о высоком состоянии просвещения вообще и широком развитии научных сведений в области физики, астрономии и математики. А чтобы убедиться в глубокой религиозности вавилонян, достаточно взглянуть на длинный список богов и богинь – главных и второстепенных, общепризнанных и местных, измышленных этим по-своему религиозным народом для почитания, поклонения и прославления, – и на самый способ служения им. Во главе этого иерархического списка божеств стоит первая верховная триада: Илу – верховный бог, Ану – «первородный, древний между богами, отец богов, владыка мрака», и Бел – создатель небесного мира, указывающий звездам путь их; у каждого из них есть богиня-супруга. За этой триадой следует и из нее происходит вторая: Син, бог луны, сын Бела, «светящий, охраняющий и согревающий землю»; Бин или Раман, бог атмосферы и происходящих в ней явлений – дождя, грома и молний, и Самос – бог солнца «владыка неба», сын Сина. За ними в иерархическом порядке, по своему достоинству следуют пять божеств-планет: Адар (Сатурн), Мардук (Юпитер), Нергал (Марс), Истар (Венера) и Небо (Меркурий); Адар, Мардук, Нергал и Небо – боги и у каждого из них есть богини-супруги; Истар – богиня, супруг ее – Дузи (Адонис). Эти две триады богов, пять божеств планет и Белит – супруга Бела, мать «великих богов» составляют цикл двенадцати богов, занимающих высшую ступень в иерархии халдейских божеств, часто перечисляемых оффициальным образом в качестве первоклассных божеств143. За этими высшими божествами следовал целый сонм богов низших, богов местных, созданных для поклонения и прославления и требовавших себе этого со стороны глубоко-религиозного по-своему народа. Натуралистический политеизм, расчленившийся с течением времени до бесконечного множества божественных единиц, широким потоком разливался по обширному царству вавилонскому и в нем утопало религиозное сознание этого народа, посвящавшего своим богам всю свою жизнь, ожидавшего только от них своего политического благосостояния и самое это благосостояние объяснявшего благосклонностью и покровительством к нему сонма его богов. Каждый день недели был посвящен особому богу-планете, имевшему власть над всем этим днем и право на особое почтение к нему144. В честь сонма этих богов выстраивались храмы, курился фимиам, приносились обильные жертвы, совершались торжественные, часто общенародные, религиозные процессии. Не ограничиваясь этим, религиозный фанатизм шел дальше и в жертву Белите, или Милитте, приносил женскую невинность145. Самые войны, необходимо вносившие перерыв в мирное почитание божеств, начинались только в дни и месяцы благополучия, покровительства богов, и достаточно было какого-либо неблагоприятного предзнаменования, чтобы вынудить поспешное возвращение войска, уже выступавшего в поход146. Самые строгие законы были направлены именно против богохульников и самые жестокие наказания выпадали именно на долю этих последних или даже тех, кто, по клевете врагов, только подозревался в этом преступлении (Дан.3:1–22). И примеры подобных наказаний очень нередки, так на стенах одного дворца есть барельеф, изображающий Ассурбанипала, позволяющего еще при жизни содрать кожу с двух мужчин и вытянуть им языки; надпись, объясняющая этот барельеф, говорит, что так наказаны они за безбожие и богохульство; таких религиозных преступников сожигали также в пещах147.

Такова в общих чертах та страна, в которую мощная рука Навуходоносора ввела пленников-иудеев148.

Природа, с одной стороны, труд и искусство человека, с другой, создали славу Вавилонии в промышленном и торговом отношении; своей же славой политической и могуществом она обязана сыну Набополассара, Навуходоносору. Пророк Иеремия сравнивает его со львом, уничтожающим всех своих противников, и орлом, быстро и безошибочно настигающим свою добычу (Иер.49:19 и др.; Иер.48:40 и др.). Иосиф Флавий называет его «остроумным и благополучнейшим из всех до него бывших царей»149. Нибур в своей «Истории Ассирии и Вавилонии» называет его могущественнейшим царем, поднявшим силу и блеск вавилонского царства до такой степени, какой оно не достигало никогда со времен мифических150. А Вигуру, быть может, несколько преувеличенно называет его славнейшим из царей, когда-либо носивших корону151. В виду того бесспорно громадного значения, которое имел вообще царь в деспотическом царстве, и этого именно царя – в жизни иудеев-пленников, на время правления которого падает почти целая половина эпохи плена, считаем необходимым ближе ознакомиться с личностью Навуходоносора, его характером и деятельностью объясняется многое в темной эпохе плена, а значение его для иудеев увеличивается еще и оттого, что, стоя в начале этой эпохи, он, несомненно, имел определяющее значение и на дальнейшее течение ее152. Еще будучи наследником вавилонского престола, он разбил Нехао при Кархимисе и фактически сделался повелителем Сирии и Месопотамии; сделавшись же, по смерти Набополассара, «царем царей» (Иез.26:7) еще в пору юношеской свежести сил, он, кажется, ставит своей задачей покорить господству Вавилона все страны, прежде входившие в состав ассирийской монархии, и расширить это господство до пределов тогда известного мира. После битвы при Кархимисе он идет осаждать Газу, вероятно, направляясь к границам Египта; предпринимает походы против царства иудейского, аммонитского и моавитского; осаждает могущественный Тир и идет в Египет. Полагают, что из 43 или 44-летнего своего правления он более 30 лет провел в войнах153, – факт, достаточно красноречиво говорящий за воинственность этого царя. На основании некоторых данных можно приблизительно определить и самый характер этих завоевательных стремлений. Они предпринимались не ради только военной славы, удовлетворяющей честолюбию и грубому разрушительному инстинкту, а преследовали и более существенную цель – на развалинах покоренных царств создать мировое владычество Вавилона. Средством к этому служили – плен правителей покоренных стран и вообще представительных и влиятельных классов, от которых возможно было ожидать восстания, и, где было то возможно, выселение жителей завоеванных стран в самую Вавилонию. Что та и другая мера практиковались Навуходоносором, видно из того, что, по свидетельству кн. Цар., престол пленного Иехонии был поставлен выше престолов других царей, подобно ему плененных и живших в Вавилоне (4Цар.25:28), и из того, что, по свидетельству Бероза, после битвы при Кархемисе, вместе с обозом и войском, были отправлены в Вавилон и пленники: иудеи, финикияне, сирияне и египтяне154. Не зная иных средств к большему сплочению своих мировых царств, древние завоеватели не без основания видели в подобных мерах средства, с одной стороны, к уничтожению национальности покоренных народов155, а с другой – к развитию искусства и промышленности своей страны, так как в переселяемых ремесленниках они приобретали деятельное, искусное и в то же время служебно-обязанное ремесленное население156.

Грозный и мощный завоеватель был в то же время, по свидетельству Бероза, великим строителем и покровителем искусств157. Покоряя народы, до которых простиралась мощная рука его, принося в Вавилон богатства их и приводя с собой рабочие руки, Навуходоносор увековечивал свое имя внутри своего царства и ближе всего в самом Вавилоне, сделав, в конце-концов, свою столицу достойной славы своего обширного царства. Выстроенные им новые стены Вавилона обнимали собой пространство в 513 кв. килом., а другие, внутренние – площадь в 290 кв. килом.158; против царского дворца, в котором жил его отец, он выстроил на противоположном (западном) берегу Евфрата новый великолепный дворец, соединив его с первым подземным ходом и украсив окрестности его известными «висячими садами»; а для предохранения города от разлива Евфрата, протекавшего среди города, он приказал отвести его воды в особые каналы, идущие по разным направлениям. Одно позднейшее халдейское известие, сохраненное в отрывках Мегасфена и Бероза, называет его строителем даже и всего Вавилона159; но если даже и не так, то все же с правом он мог сказать: «Это ли не величественный Вавилон, который построил я в дом царства силой моего могущества и в славу моего величия!» (Дан.4:27). Не менее известны и его гидравлические сооружения, вызванные интересами земледелия. К прежним сооружениям, отвечавшим целям искусственного орошения, он присоединил новый резервуар (около г. Сипиары), имевший 420 стад. (10 1/2 географ. м.) в окружности и 35 ф. глубины, отпиравшийся и запиравшийся шлюзами и обложенный камнем. По Геродоту, Навуходоносор и его жена делали и другие подобные сооружения, из которых одни находились в связи с сипиарским резервуаром, как напр. судоходный Ардериккский канал, предназначенный для оживления торговли и для орошения северной части Вавилонии, другие служили для осушения болот и предотвращения наводнений, как напр. каналы, прорытые в болотистой южной Халдее, и плотины, возведенные в низовьях Евфрата и Тигра. Ему же, наконец, принадлежит начало постройки знаменитой «мидийской стены», предназначавшейся для защиты Вавилона с севера160.

Грозный и великий завоеватель, бесконтрольный владыка и повелитель многих народов и стран, Навуходоносор был в то же время смиренным слугой своих богов-покровителей и ярым проповедником их величия и могущества. Все свои завоевания он приписывал не себе, а своим богам, и все свои победы считал не плодом мужества и искусства своих войск, а даром богов, своих покровителей; его боги побеждают богов враждебных ему народов и им, потому, слава и честь161. И, по свидетельству Бероза, большую часть своих несметных богатств он употреблял на сооружение и украшение именно священных зданий. Сам он в одной из своих надписей рассказывает о себе, что он покрыл чистым, тяжеловесным золотом алтарь для одной вавилонской статуи и покрыл блестящим золотом внутренность верхнего святилища пирамиды в Борсиппе, и сам же он отмечает в своих надписях те дни года, в которые он и его подданные совершали торжественные процессии в честь своих богов162. Впрочем, достаточно прочесть третью главу кн. прор. Даниила, чтобы видеть, как Навуходоносор почитал своих богов и чего он требовал в этом отношении от своих подданных: здесь обращает на себя внимание и колоссальность дорогой статуи, и торжественность, которой было обставлено это религиозное празднество, и та, ни пред чем не останавливающаяся, ревность в прославлении своих богов.

Нельзя, наконец, не отметить и следующих черт его характера: он был горд, своенравен и жесток. Мы уже видели, с какой гордостью он любуется величием и красотой своего детища – Вавилона (Дан.4:27); в том же горделивом сознании своего величия и славы он рассказывает о себе в одной из своих надписей: «Вавилон и Борсиппа – величайшие города моего царства, мной основанные. Я тщательно собирал богатства для украшение моего дворца. Я совершенно устроил и украсил его, как царское жилище... Этот дом, который должен быть предметом удивления, я построил»163; то же сознание своего величия и могущества резко звучит и в его словах, обращенных по известному поводу к трем друзьям Даниила, – «какой Бог избавит вас от руки моей?» (Дан.3:15). Из ответа еврейских юношей он не мог не узнать, что тот Бог, которому служат они, есть тот самый, которого сам же он когда-то называл Богом богов и Царем царей (Дан.2:47) и пред одним из служителей которого он преклонился до земли (Дан.2:46), и, однако, это не останавливает гордого своим могуществом царя от исполнения казни над другими служителями того же Бога (Дан.3:19–24). Свидетельства о его своенравии мы находим на страницах кн. прор. Даниила (Дан.5:19), а свидетельства о его жестокости – на последних страницах летописей разрушенного им царства иудейского (Иер.52:31, 39:6; 4Цар.25:7, 20). Это была широкая натура, в которой лучшие и худшие свойства души уживались одно подле другого и в многочисленных подданных-рабах находили достаточное место для своего обнаружения.

Сведения собственно о переселениях иудеев этим царем находим в 4 Царств, кн. пророка Иеремии и 2 Паралипоменон. По первой из них, переселение эти начались со времени Иехонии, в 8-й год правления Навуходоносора. В это время Навуходоносор взял Иерусалим, разграбил сокровища храма и царского дворца, самого же царя, его семейство и двор, высший класс иерусалимлян и класс ремесленников – всего в количестве 10 т. – взял в плен и отправил в Вавилон (4Цар.24:10–17). В одиннадцатый год Седекии войска Навуходоносора снова осадили Иерусалим; бежавший из города Седекия был схвачен со всем его семейством и представлен Навуходоносору в Ривлу, откуда, ослепленный и закованный в цепи, отправлен в Вавилон (4Цар.25:1–8).

Окончательное разрушение Иерусалима было сделано Навузарданом, им же окончено было и переселение Иудеев в Вавилонию; в числе пленников на этот раз был первосвященник Серайя, священник Цефания, храмовые служители, семь человек придворных и 60 граждан (4Цар.25:18–19). Краткое повествование 2 кн. Пар. вообще о последних днях Иерусалима и царства не дает в частности подробных сведений и о переселении иудеев в страну их плена. Но здесь должно отметить следующие две особенности, сравнительно с повествованием кн. Царств: во 1-х, начало переселений здесь, согласно с Даниила (Дан.1:2), относится ко времени Иоакима (2Пар.36:6), при чем и сам Иоаким представляется пленником царя вавилонского, во 2-х, переселение, после окончательного падения царства, распространяется на всех, «оставшихся от меча» иудеев (2Пар.35:17–22) и признается полное «запустение» страны в дни «празднования суббот» ее. Наконец, по свидетельству кн. прор. Иеремии, переселение иудеев при Навуходоносоре совершилось в следующем порядке: в 7-й год правления Навуходоносора было отведено в плен 3023 человека, в 18-й год – 832 человека и в 23-й год – 745 челов. (Иер.52:28–31). Если летосчисление прор. Иеремии, ведущего его по годам царствования Навуходоносора, перевести на летосчисление по годам правления царей иудейских, то указанные переселения будут соответствовать следующим годам и царствованиям царей иудейских: первый год правления Навуходоносора соответствует четвертому году Иоакима (Иер.25:1), след., седьмой год правления Навуходоносора соответствует одиннадцатому году правления Иоакима или последнему году его правления (4Цар.23:36); 18-й год правление Навуходоносора соответствует 11-му году Седекии, году разрушения Иерусалима (4Цар.25:2 и др.), и 23-й год Навуходоносора – пятому году по разрушении Иерусалима. Сравнивая все эти свидетельства между собой, нельзя не заметить довольно очевидной разницы между ними. Так, в кн. Царств нет речи о переселении иудеев в царствование Иоакима, о чем говорит кн. прор. Иеремии, а в этой последней ничего не говорится о переселении их при Иехонии, о чем свидетельствует первая; о переселении иудеев при разрушении Иерусалима обе книги говорят согласно (4Цар.25:18 срав. Иер.52:24–25), но в кн. Царств нет речи о последнем переселении иудеев, спустя пять лет по разрушении Иерусалима; наконец, та и другая книга не говорит о пленении самого Иоакима, о чем говорит 2 Пар. Но было бы слишком поспешно и неосновательно видеть здесь какое-либо существенное разногласие или противоречие и на основании этого отрицать историческую достоверность всех этих свидетельств или какого-либо одного из них. Там, где они говорят об одном и том же факте, они совершенно согласны; что же касается неполноты этих исторических записей, открывающей возможность одному священному писателю дополнять другого, то от безыскусственных и безхитростных повествований невозможно требовать полноты и обстоятельности научных исторических курсов и исторических монографий. А потому считаем себя в праве признать их восполняющими одно другое и на основании этих данных начало переселений отнести к четвертому году правления Иоакима, а самый порядок переселений представить в следующем виде. В четвертый год Иоакима Навуходоносор впервые явился под стенами Иерусалима, завоевал город, разграбил храм, самого же царя с лучшими представителями его царства взял в плен. Сколько было этих пленных, ответить на это нет данных; но что факт пленения был и в этот раз, в этом не может быть никакого сомнения, как в виду двух свидетельств, говорящих за его историческую достоверность (Дан.1:1–3; 2Пар.36:6), так и в виду того, что было уже сказано выше о характере завоеваний Навуходоносора164. В последний год правление Иоакима были отведены в плен те 3023 человека, о которых говорит кн. прор. Иеремии, а вместе с Иехонией те 10 т., о которых говорит 4Царств.; при разрушении Иерусалима отведено было 832 чел., а спустя 5 лет и остальные 745 человек165.

Если, таким образом, взять общий итог переселенных в Вавилонию при Навуходоносоре, то он, как видно, не будет превышат и 15 т., – сумма незначительная даже и для маленького царства, особенно если принять во внимание неоднократные пророчества Иеремии и Иезекииля о совершенном запустении царства (Иер.24:10, 25:9–11, 29:16–18, 35:29–31; Иез.5, 15, 33 и др.), свидетельство о точном исполнении этих пророчеств в указанном уже месте 2 Пар. и свидетельства о том же древних историков166. Сопоставление этого незначительного количества пленных иудеев со свидетельствами о полном запустении их страны необходимо ведет к тому заключению, что царство иудейское совершенно опустело после того, как из него выведены были эти несколько тысяч человек. Невероятность такого вывода, естественно, наводит на вопрос: как понимать это числовое показание пленных – так ли, что оно есть общая сумма всех пленников, или же только какая-либо часть ее? Есть мнение, желающее видеть в этом числе (по этому мнению, 11600 чел.) общую сумму пленников167. Самим автором мнение это ничем не обосновывается, хотя некоторым образом может иметь для себя основание в пророчестве Иезекииля (Иез.5:12). По этому пророчеству, весь народ иудейский самим Богом, как бы, разделен на три равные (–1) части, из коих одна «умрет от язвы и погибнет от голода», другая «падет от меча» и третья будет развеяна «по всем ветрам». Правда, последнее выражение употребляется у священных писателей для обозначения пленения очень нередко; но, во-первых, сам пророк не указывает числа пленников, а говорит вообще, что часть осужденного народа подвергнется плену, и ни откуда не видно, чтобы он, говоря вообще, имел в виду эти 11 или 15 т. человек; а во-вторых, определяя одну из равных частей иудейского народа 11 или 15 т., общий итог его пришлось бы определить в 35–45 т. человек, тогда как при Ахазе это царство теряет более 120 т. (2Пар.28:5–6) и еще продолжает свое самостоятельное существование.

Есть и другое мнение по тому же вопросу, хотя и не прямо отвечающее на него, мнение это принадлежит немецкому ученому Генгстенбергу. Признавая, с одной стороны, полное запустение царства иудейского после разгрома его войсками Навуходоносора, а с другой, вероятно, имея в виду незначительное количество пленников, он полагает, что в плен были уводимы иудеи не без разбора, а по выбору. Это свое положение о выборе (εκλογή) для плена между жителями завоеванного царства и именно лучших из них он развивает таким образом. Позволительно думать, – говорит он, – что «безбожные» из иудеев, смеявшиеся над пророками и их угрозами относительно падения царства и ожидавшие помощи от Египта, сами старались получить дозволение остаться в отечестве; между тем «боящиеся Бoгa», узнавшие из постоянно повторявшихся пророчеств Иеремии о неизбежном падении царства и города добровольно и охотно отдавались на волю победителей. Сами победители в этих последних видели носителей теократических принципов и потому старались именно их захватить в плен, хорошо зная, что с удалением их необходимо связывается уничтожение самой нации. Чтобы возвести это предположение на степень несомненного, он ссылается на 29:1 кн. прор. Иеремии и на числовое отношение возвратившихся из плена священников к общему числу возвратившихся иудеев. Таким образом, – заключает он, – не остается думать ничего другого, как то, что халдеи при выборе уводимых в плен руководились взглядами на теократическое настроение их168. Устраняя очевидное затруднение в решении данного вопроса, предположение это нужно названному ученому еще и для того, чтобы сказать, что действительное основание перемены в религиозном сознании и жизни после пленных иудеев лежало в том, что был выбор народа, отведенного в плен169. Если бы согласиться с указанным предположением, то вопрос о несоответствии количества пленных с полным запустением царства решался бы просто и естественно: тогда в этих нескольких тысячах пленных можно было бы видеть не общую сумму их, а лишь часть ее, зарегистрованных, так сказать, в силу их исключительного положения, как наиболее пригодных для пленения и уничтожения завоеванного царства и покоренной нации, за каковой могла следовать и ей, так сказать, затеняться и другая, такая или иная по своему количеству часть отведенных в плен. Но не говоря уже о полном произволе этого предположение о бывшем, будто-бы, выборе иудеев для пленения, о чем у священных писателей нет ни прямых, ни косвенных свидетельств, – предположение это маловероятно по существу дела, не лишено существенных противоречий само в себе, излишне по своей цели и шатко в своих основаниях. Отрицать действительное существование в народе иудейском двух частей его – людей худших и лучших, «безбожных» и «боящихся Бога» мы не в праве: существование этих двух половин и их взаимоотношение мы проследили на пространстве не одного столетия и отметили существование их и во время падения царства; несомненно также и то, что лучшие люди своего времени, убежденные в неизбежности совершавшегося, если и не «охотно и добровольно», то во всяком случае без всякого сопротивления и смиренно подчинились воле Иеговы. Но, во-первых, ни откуда не видно, чтобы другая половина народа – несравненно большая – предпринимала какие-либо ходатайства о дозволении остаться на родине и действительно была оставлена там в силу этого ходатайства. Правда, 4Цар. замечает, что «несколько (только несколько!) из бедного народа земли оставил начальник телохранителей (Навузардан) работниками в виноградниках и землепашцами» (4Цар.25:12, 24:14); но само же свидетельство это дает ясно понять, что оно говорит только о «нескольких» оставшихся иудеях, а не о целой половине этого народа – вдобавок, как мы видели170, большей половине его; прямое же свидетельство кн. Пар. о запустении страны решительно не допускает такого предположения. Во-вторых, слишком маловероятным представляется оно и по существу дела. В самом деле, лишь только вавилоняне силой своего оружия проложили себе путь в Иерусалим, они сразу, каким-то чудом, увидали за стенами его людей двух совершенно противоположных категорий – носителей теократических принципов и противников их; думается, что если вообще трудно сразу ориентироваться в какой-либо среде и разделить членов ее на категории, хотя бы и по внешним признакам их различия, то тем труднее сделать это относительно целого народа и относительно мировоззрения отдельных единиц его; тем труднее сделать это во время не спокойного наблюдения и логических выводов, а во время горячих боевых схваток и борьбы на жизнь и смерть. Чудо это повторяется и при последующих погромах Иерусалима и царства, в период все усиливающагося ожесточения и в высшей степени интенсивной борьбы всякий раз делается эта сортировка и всякий раз находятся представители той и другой группы, из которых лучшие люди уводятся в плен, худшие – оставляются на их родине. Но, совершая эти чудеса прозорливости, вавилоняне не грешат против самых элементарных требований здравого смысла: имея в виду разгром ненавистного царства и уничтожения постоянно возмущающейся против них нации, они не раз громят столицу этого царства, но всякий раз ограничиваются захватом в плен лишь самого незначительного процента этой нации оставляя на месте и предоставляя самой себе большую часть ее, оставляя тогда, когда в пределах Вавилонии и покоренных уже царств нашлось бы достаточно места для поселение и не иудеев только, – оставляя такую именно часть их, которая, по словам самого названного ученого, еще питала надежду на лучшее для себя и была готова на вооруженное возмущение при каждом удобном случае. Правда, в плену мы видим и действительно лучших людей этого народа – Иезекииля, Даниила с его друзьями и, вероятно, иных многих; но на ряду с ними мы видим самих царей, князей и старейшин народа, которых религиозно-нравственные воззрения нам уже известны и которых считать истинными носителями истинных теократических принципов было бы очень рискованно; видим там даже лже-пророков – этих постоянных бунтарей и возмутителей покорного им народа: очевидно, рука победителей налагала пленническое ярмо на выи не одних только лучших людей покоряемого народа; и бесспорно гораздо справедливее смотрят на эту обычную в древнем мире меру покорения народов те, которые полагают, что при покорении того или другого народа завоеватели старались захватывать в плен высшие и представительные классы их, – руководителей народов, а не носителей тех или иных принципов. Не свободно оно, как мы уже сказали, и от существенных противоречий само в себе Так, не говоря уже о том, что выбор для плена лучшей части народа – всегда и везде меньшей (и бесспорно значительно меньшей в народе иудейском) – прямо противоречит признаваемому самим же автором полному запустению страны, – к числу этих, избранных, будто-бы, людей лучших, носителей теократических принципов и «боящихся Бога» нужно отнести прежде всего и главным образом царей, начиная с Иоакима, их советников – князей, священников и старейшин, так как именно их мы видим во главе списков взятых в плен, а к числу «безбожных», нарочито, будто-бы, оставляемых на родине, пришлось бы отнести имена тех истинных почитателей Иеговы, кои, за немногими исключениями, совсем не упоминаются в этих списках. Излишне оно и по своей цели, ибо, если этого предполагаемого выбора не было и вместе с худшими элементами отведены были в плен и лучшие элементы этого народа, благотворное влияние последних на других пленников могло, конечно, сказаться и в таком случае. Шатко, наконец, оно и в своих основаниях. Из ближайшего рассмотрения 29 гл. кн. прор. Иеремии, на 1-ый ст. которой Генгстенберг ссылается для подтверждение своего предположения о выборе лучшей в нравственном отношении части народа для пленения, оказывается, что отведенных в плен, вместе с Иехонией, иудеев волновали тамошние лже-пророки своими предсказаниями о скором падении вавилонского могущества и возвращении пленников в отечество (8–11); чтобы успокоить умы пленников, пророк и отправляет к ним свое послание, сущность которого выражается в ст. 4–7 рассматриваемой главы; послание это, по 1-му стиху, было отправлено «к остатку старейшин между переселенцами» (так как сам Иехония был в темнице), «и к священникам, и к пророкам, и ко всему народу, которых Навуходоносор вывел из Иерусалима в Вавилон». Где же здесь хотя бы даже намек на то, что в плен были отведены по выбору только лучшие члены покоренного народа? Если этот намек видеть в указании на то, что послание свое пророк адресует «священникам», то ведь, во-первых, не одним им, – во-вторых, предполагать нравственную безупречность всех их тоже не основательно, да наконец к числу этих избранных, будто-бы, лучших членов народа теперь нужно уже отнести и лжепророков, и гадателей, и различных сновидцев (–8). Не более говорит в пользу этого предположения и другое основание, указываемое автором его. При выходе из плена, – говорит он, – священники составляли десятую часть всего народа; объясняет это он тем, что и в плен отведены были преимущественно священники171.

Но из библейских свидетельств о составе пленных ни откуда не видно того, чтобы в плен были отведены преимущественно священники, да если бы даже и так было, то и в этом случае ссылка на количественное отношение возвратившихся священников к общему числу возвратившихся из плена иудеев имела бы значение только тогда, когда было бы доказано, что священство и левитство и вообще служители храма ко времени плена действительно представляли собой истинных носителей строгой теократии. Числовое же отношение возвратившихся из плена священников и остальных иудеев, по нашему мнению, объясняется совершенно иначе. Класс священников и других служителей храма был всегда многочисленным и этого требовало храмовое служение (1Пар.23:3–6 и др.; 1Пар.25); отделение десяти колен, значительно уменьшившее общее количество населения царства иудейского, увеличило вместе с тем процент этот класса, оставшегося верным дому Давида; его же увеличивают потом священники, перешедшие от Иеровоама к Ровоаму неудивительно поэтому, что священников оказалось значительное число и ко времени плена, и в самом плену. Указ Кира давал возможность возвратиться из плена на родину всем и каждому из иудеев, и как храмовые служители, неразрывно связанные с храмом и священным Иерусалимом они, естественно, должны были отозваться готовностью на призыв освободителя возвратиться туда, и в то время, как многие из остальных пленников по своим рассчетам могли еще оставаться в стране плена, священники считали себя нравственно обязанными поспешить к священным развалинам храма и города, чему, конечно, способствовало очистительное значение тяжелой и скорбной эпохи плена. Так, кажется, и было, по крайней мере из Неем.8:15 видно, что при втором переселении иудеев в Иерусалим священников было уже очень мало, а левитов, готовых отправиться в путь, и совсем не оказалось. В подтверждение предполагаемого выбора для плена лучшей части народа можно-бы, пожалуй, указать еще на одно свидетельство прор. Иеремии – на сравнение отведенных в плен при Иехонии и вместе с ним со «смоквами весьма хорошими» и оставшихся в Иерусалиме со смоквами «весьма худыми, так что их нельзя есть; потому что они очень нехороши» (Иер.24:2). Но, видно, слабость этого довода понимал и сам Генгстенберг, если для подтверждения нужного ему предположение не воспользовался им. И действительно, из ближайшего рассмотрения указанной главы открывается, что это сравнение относится не к нравственной оценке плененных и еще оставшихся на родине иудеев, а к их внешней судьбе: как хороши смоквы в одной из корзин, показанных пророку, так хорошо будет тем, которые теперь уже в плену и уже избежали ужасов и бедствий последних дней Иерусалима и царства, – и как плохи смоквы в другой корзине, так скорбна участь еще оставшихся в Иерусалиме, обреченных Богом «на озлобление и на злострадание... в поругание, в притчу, в посмеяние и проклятие», в жертву огню, мечу, голоду и моровой язве (Иер.24:9 и др.).

В виду всего сказанного мы не находим возможным признать, как то, что указанное количество пленников было общей суммой их, так и то, что это – количество лишь избранных самими завоевателями носителей теократических принципов. Кажется, естественнее и ближе к истине будет видеть в этом количестве плененных преимущественно жителей Иерусалима. Не трудно заметить, что священные летописи последних дней царства всецело и исключительно связаны с последними днями Иерусалима и что падение Иерусалима, по их представлению, есть вместе с тем и конец существования самого царства. Такая точка зрения для библейских писателей вполне естественна: Иерусалим – центр политической жизни, храм иерусалимский – очаг религиозной жизни, в Иерусалиме престол Давида, к дому которого относятся все лучшие обетования и с которым неразрывно связана в народном представлении жизнь народа, как самостоятельного народного организма. Падение Иерусалима есть вместе с тем падение царства и с обще-исторической точки зрения: Иерусалим – единственный пункт, где еще кипит жизнь умирающего царства, здесь идет смена царей, совершается внутренняя борьба политических и религиозных партий и внешняя ожесточенная борьба с врагами; он – единственный оплот этой борьбы и дальнейшего политического существования народа, укрывающегося за его довольно крепкими стенами172; на него, потому, и направляются главным образом удары неприятельских таранов и вся сила неприятельского оружия. Естественно думать, что и числовое показание количества пленников относится к нему-же. Подтверждением такого именно мнения служит, кроме сказанного, и самый состав пленников: здесь мы видим царей с их семействами и двором, первосвященника с служебным персоналом храма, аристократию и ремесленников. Последние два класса могли, конечно, жить и по другим городам царства, но главный контингент их был, несомненно, в столице царства, как это всегда и всюду обычно. С большой натяжкой, в виду свидетельств 4 кн. Царств (4Цар.24:14, 25:12), можно допустить и выбор иудеев для плена, но только не носителей теократических принципов, а членов представительного класса, как руководителей покоряемого народа, и ремесленников – нужных великому строителю Навуходоносору, как рабочие руки при его многочисленных постройках.

Не зная общего числа жителей Иерусалима, мы, конечно, не можем сказать, все ли они были отведены в плен, или часть их была оставлена «работниками в виноградниках и землепашцами» (4Цар.25:12); но указанные выше пророчества о совершенном запустении Иерусалима и царства и свидетельства об исполнении этих пророчеств располагают думать, что если не все они были пленены, то во всяком случае остаток их был весьма незначителен173. Это и естественно. Припомним, что окончательному падению Иерусалима предшествовали неоднократные нападения на него с разных сторон его соседей-врагов и, наконец, самих вавилонян, продолжительная осада ими города с ужасами голода, меча и моровой язвы, припомним, что основной чертой характера завоеваний Навуходоносора было, по возможности, полное уничтожение покоряемых наций, путем переселений и меча и что эта мера сделалась необходимой после убийства Годолии, каковой факт с точки зрение завоевателя мог быть рассматриваем, как дерзкое, вероломное и ничем неизвиняемое возмущение все еще непокорных рабов. Опустошения, которым подвергался Иерусалим за последние годы своего существования, захватывали, без сомнения, и другие города разрушаемого царства (См. напр. 4Цар.25:20–21). По суду Иеговы все города этого вероломного царства и вообще вся страна должны были разделить горькую участь своей недостойной столицы, а народ оказавшийся временно недостойным благих обетований, должен был на время лишиться и своего права на обладание самой страной обетований; нужно было, чтобы для нового (послепленнаго) народа был создан новый храм и новый Иерусалим, чтобы и сама земля путем «субботствования своих суббот» очистилась от мерзостей своих владельцев. Начало переселений вообще иудеев в чуждые им страны Ассирии и Вавилонии с полной вероятностью можно возводить еще ко временам Ахаза и Езекии. Очень возможно, что услуга Феглаффелассара ассирийского была куплена не одним только золотом, а если верить надписям Сеннахирима, то при Езекии царство иудейское потеряло более 200 т. человек, ставших пленниками Ассирии174. Уведен был в плен и Манассия и, без сомнения, не один. Когда же над Иерусалимом уже висел меч Навуходоносора и для более трезвых жителей разрушаемой столицы и царства гибель этого последнего была очевидна, советы пророка Иеремии добровольно отдаться на волю победителя едва ли могли остаться без последователей175: если они не все верили его слову, как слову пророческому, то могли верить ему, как слову более дальнозоркого политика. Последним же звеном этой длинной цепи переселений было то, которое последовало в пятый год по разрушении Иерусалима, когда со стороны завоевателя потребовалась последняя мера к прекращению мятежных вспышек умиравшего в своих жалких остатках покоренного народа. Были переселения – отчасти невольные, отчасти добровольные – и в другие соседние страны. Начало их историки относят почти к тому же времени, а как на места поселений указывают на берега Средиземного моря и Египет176. В Египет же стремится и остаток иудеев, справедливо опасавшихся кары со стороны Навуходоносора за убийство его наместника, Годолии. Но успех вавилонского оружия здесь и в других соседних странах, вероятно, многих из этих беглецов, вместе с народами, принявшими их, перевел в страну общего народного плена177. Отселе Вавилония с вошедшей в ее владение прежней Ассирией должна была сделаться новой отчизной всего избранного народа еврейского, ее столица – стать его столицей, ее царь – его владыкой, ее благоденствие – его благоденствием; на ее обширных равнинах должны были теперь встретиться новые переселенцы с обжившимися уже там и Иуда с Израилем, разделять общую участь пленников Вавилонии, общую дальнейшую судьбу избранного народа. Священные летописи иудейского народа не указывают на своих кратких страницах мест поселения новых временных обитателей могущественной Вавилонии: как бы, с глубокой грустью спешат они окончить печальную повесть о днях тяжких испытаний и бедствий, чтобы с радостью отметить новые благодеяния своего Иеговы (4Цар.25; 2Пар.36). Очень возможно, как и предполагают178, что большая часть новых переселенцев жила в самом Вавилоне. Переселения эти, как мы уже видели, главным образом относятся к 7–23 годам правления Навуходоносора. К тому времени, когда он успел уже расширить и обеспечить внешние границы своего царства и мог спокойно заняться внутренним благоустройством его и созданием блеска и великолепия своей столицы. По свидетельству Бероза подтверждаемому и Библией (Дан.4:27), он не только возобновил древний Вавилон, но и пристроил к нему другой, новый город чтобы воспрепятствовать неприятелям, в случае осады, отвести течение Евфрата и его руслом воспользоваться для вторжения в самый город179. Для заселения этого предместья ему нужны были жители и ими всего удобнее и могли быть пленники вообще, так как этим путем коренное население избавлялось от переселений, а пленники поставлялись под постоянный надзор за ними, и иудеи в частности так как среди них было много способных рабочих рук – плотников, каменщиков и кузнецов. Остальные же, вместе со своими предшественниками по изгнанию из страны обетований, были рассеяны «по всему царству» вавилонскому (1Ездр.1:1, 4): в Ниневии (Тов.1:3, 10 и др.), Сузах (Дан.8:2 и др.; Есф.1:1, 4:16, 9:15 и др.), Экбатанах (Тов.6:18, 14:12), Рагах Индийских (Тов.1:14, 4:1) и на реке Ховаре, в местности Тель-Авив (Иез.1:3, 3:15).

Разбитая оружием озлобленных врагов, ослабленная до последнего minimum’а бедствиями осады, голода и моровой язвы, эта нация, казалось, теперь навсегда потонула в волнах чуждых ей народностей. Но этого быть не могло, ибо этот народ был избранником Бога всемогущего, и миссия его среди современных ему народов не была еще им окончена. И всемогущая десница Иеговы пророчественно уже воздвигала помазанника своего, Кира-освободителя; на горизонте печальной действительности уже алела заря лучшей будущности, отделенной от настоящего лишь 70-ю годами. Вестник недалекого падения царства был и первым вестником лучшего будущего для своего народа. В четвертый год царствования Иоакима впервые раздалась эта грозная, но вместе с тем и обещающая спасение, весть. Оружие Навуходоносора положит конец Иерусалиму и царству, иудеи будут рабами царя вавилонского, но это рабство продолжится только «семьдесят лет» (Иер.25:11). То же предсказание было повторено народу и после того, как грозная часть его уже исполнилась и остатки народа жили уже в Вавилонии: «когда исполнится вам в Вавилоне семьдесят лет, тогда Я посещу вас, и исполню доброе слово Мое о вас» (Иер.29:10). Именно семьюдесятью годами определяется продолжительность плена во 2 Пар. (2Пар.36:21), у прор. Даниила (Дан.9:2) и Захарии (Зах.1:12) и 1 Ездры (1Ездр.1:1).

Казалось бы, что этих столь определенных свидетельств вполне достаточно для решения вопроса о продолжительности плена; казалось бы, что в виду их и самый вопрос этот неуместен и нескромен, как вопрос праздного любопытства и скептицизма, на самом же деле это далеко не так, и вопрос этот библейскими исследователями нередко возбуждался и возбуждается, и решается далеко не одинаково. Рассматривая указанные свидетельства ближе и внимательнее, нельзя не заметить того, что все они, говоря о 70 годах плена, или совсем не определяют крайних пунктов этого промежутка, или же определяют только один из них, допуская при этом некоторое разногласие между собой. Так напрасно стали бы мы искать указаний на эти пункты прежде всего у самого же прор. Иеремии. Правда, Генгстенберг старается приписать ему определение одного из этих terminus а quo180; но его доводы в этом случае допускают слишком веские возражения. В самом деле, едва ли возможно, вместе с Генгстенбергом, думать, что первым стих. 25 гл. сам пророк желал точно-хронологически определить начало предсказываемого им 70-летнего пленения народа иудейского и запустения его страны; напротив, можно думать, что он, как-бы, избегает такого точного определения: о 70 годах говорит он в четвертый год Иоакима, о 70 же годах говорит он и спустя 7–8 лет (Иер.29:10), а стих 11 (Иер.25:11) позволяет даже думать, что начало этого семидесятилетия совпадает с началом «запустения» страны и что, след., этот terminus а quo – не четвертый год Иоакима, а или год окончательного разрушения Иерусалима и падения царства, или даже пятый год по разрушении Иерусалима. Нужно думать, что, если бы прор. Иеремия действительно желал точно определить начало и конец 70-летия, то, без сомнения, мог бы сделать это точнее и яснее. Но его цель не в том, чтобы указывать предельные годы – их укажут обстоятельства, а в том, чтобы факт падения царства и пленения народа осветить истинным светом. С этой именно целью он прежде всего указывает на то, что имеющий совершиться факт – всецело акт Божественной воли, что причина его лежит в богоотступничестве самого народа (Иер.25:3–10) и что следствием именно этого богоотступничества будет семидесятилетнее пленение народа и запустение всей страны (Иер.25:10–12). Тоже в существе дела следует сказать об определяющем (начало 70-летия) значении и 10 ст. 29 гл. Генгстенберг справедливо видит в указанном стихе повторение первого пророчества181. Но таково же и определяющее значение его. По поводу толков между пленниками о скором падении царства вавилонского пророк говорит им, что их надежды на это напрасны, что Бог уже определил время продолжительности своего гнева и что только тогда, когда пройдут эти определенные 70 лет, Он, Иегова, снова посетит свой народ и исполнит тогда свои благия обетования ему. Пророк ясно видел ту опасность, какой могут подвергнуть себя пленники, если увлекутся толками лжепророков до открытого восстания против своих поработителей, поэтому прямо и решительно заповедует им терпеливо и спокойно ожидать окончания, определенного Богом, времени порабощения. Как видно, цель пророка и в этом случае лежала вне каких-либо хронологических указаний; своей же цели он достигал уже и тем, что с новой силой и решительностью подтверждал непреложность определений Бога. Таким образом, ясно, что сам пророк Иеремия ни в том, ни в этом случае не определяет крайнего пункта относительно исполнения его пророчества182. Несколько более определяющего значения имеет свидетельство 2 Пар. (2Пар.36:21); но ясно оно отмечает только конец пленного периода, который последовал, по нему, «в первый год Кира, царя персидского» (2Пар.36:22); что же касается начала этого периода, то оно не отмечается с достаточной ясностью и потому определить его не совсем легко. «Дни запустения», в течение которых земля иудеев должна была «субботствовать свои субботы», это свидетельство начинает «переселением оставшихся в Вавилоне». Но этих переселений, как мы уже знаем, было не одно. Но связи 20 ст. с предыдущими, начиная с 17, здесь нужно было бы видеть указание на то переселение иудеев, которое последовало при разрушении Иерусалима и храма, в 11-ый год Седекии и 18-й Навуходоносора. Но есть некоторые данные отчасти и в самом этом стихе, по которым его нужно ставить в более тесную связь не с предыдущими указанными стихами, а с последующим – именно с 21 и видеть в нем указание на последнее переселение иудеев, спустя пять лет по разрушении Иерусалима. В ст. 21, очевидно, имеется в виду пророчество Иеремии не о падении только Иерусалима и царства, но и о запустении страны; запустение это связывается с переселением «оставшихся от меча в Вавилон», причем оно рассматривается, очевидно, как последнее в ряду всех переселений, постепенно подготовлявших это запустение, так как после него уже не говорится ни о каком другом переселении; переселение же иудеев в год разрушения Иерусалима и храма, о котором говорят ст. 17–20, не было последним. Далее, поставляя в непосредственную связь 20 ст. с указанными предыдущими стихами, мы будем вынуждены произвольно сократить летописные показания 2 Пар. на пять лет и, что особенно важно, предположить, что, желая определить последнее звено в цепи переселений, подговоривших запустение страны, писатель этой книги почему-то остановился на предпоследнем из них. Гораздо естественнее, кажется, предположить, что писатель, хорошо знавший пророчество о семидесятилетнем запустении своей страны, знавший последовательный ряд переселений своего народа, предшествовавших этому запустению, знавший, наконец, последний год этого запустения, не мог не отметить и начала его, т.е. последнего переселения, непосредственно начинавшего собой запустение, что он и делает в 20 ст. указанием на переселение последних иудеев, «оставшихся от меча». При таком понимании рассматриваемого стиха возможно, конечно, возражение, почему же писатель обходит молчанием то переселение, которое следовало за разрушением Иерусалима, в 11-й год Седекии? Но, во-первых, переселение при разрушении Иерусалима предполагалось само собой после того, как он отметил их при каждом из предшествовавших нападений Навуходоносора (2Пар.36:6, 9–11), а во-вторых, при этой катастрофе важнее было отметить разрушение города и храма, чем повторять об известном уже и само собой предполагаемом факте пленения еще нескольких иудеев. Таким образом, на основании сказанного относительно рассматриваемого свидетельства мы приходим к следующему выводу: определенно и решительно оно указывает только конец пленного периода, который и полагается в первом году Кира: с меньшей ясностью и определенностью отмечает и начало его, которое, надо думать, полагается в пятом году по разрушении Иерусалима и храма, в 23-м году правления Навуходоносора. Ограничиваемый такими предельными пунктами, промежуток этот равняется только 47 годам183, между тем само же свидетельство это говорит о 70 годах его. Но это на первый взгляд внутреннее противоречие легко объясняется самим характером писателя и его книги. Более летописец своего народа, чем историк его, он по порядку, год за годом, отмечает на страницах своей летописи все важнейшие события из жизни своего народа и потому для него важнее и естественнее было указать на то, что после разрушения Иерусалима и храма было еще одно нашествие врагов и пленение остатков его народа, чем решать вопрос, когда именно начался и окончился этот семидесятилетний период, предсказанный, как он знал, «устами Иеремии». Итак, окончанием 70-летнего пленного периода свидетельство это считает первый год Кира, царя персидского, 533184 или 536 год до Рож. Христ.185. Возвращаясь от этого года последовательно по годам правления вавилонских царей на 70 лет назад186, получим и первый год этого 70-летия: он будет совпадать с 603 – 606 г. до Р. Хр., с 4-м годом правления Иоакима и 1-м Навуходоносора. Тот и другой из этих ограничивающих пунктов и могут быть действительно признаны за таковые указом Кира, последовавшим непосредственно за вступлением его на вавилонский престол, давалась возможность всем иудеям-пленникам оставить страну рабства для свободной жизни в отечестве, и более 42 т. из них действительно возвратились туда, если же возвратились туда не все иудеи, то это случилось уже не по вине их освободителя; равно и первый поход Навуходоносора на Иерусалим был уже началом вавилонского плена по крайней мере для части иудеев, важен он был еще и потому, что с этого именно времени теократическое царство иудейское потеряло свою независимость и в истории избранного народа начинается новый период, существенный характер которого выражается в господстве над слугами Иеговы государств современного им мира. Такое именно летосчисление пленного периода, как вполне согласное с библейскими свидетельствами и историческим ходом событий, и принимается большинством исследователей библейской истории.

Также определяется окончание, а след. и начало пленного периода и в 1 Ездры (1Ездр.1:1); но иначе определяется окончание этого 70 летия у прор. Захарии (Зах.1:1, 12) и Даниила (Дан.9:1–2), относящих его к первым годам правления Дария Гистаспа: еще во второй год Дария, спустя 16 лет после указа Кира об освобождении пленных иудеев, пророк Захария молит Бога о прекращении гнева Его на Иуду, на которого гневается Он «вот уж семьдесят лет», и только в ответ на свою молитву слышит «глаголы добры и словеса истинна» (Зах.1:13). На первый взгляд представляется не понятным, каким образом и почему прор. Захария, живший среди освобожденного уже народа и на священной земле Иерусалима, считает гнев Божий еще продолжающимся своим «семидесятым летом» во второй год Дария, преемника Кира-освободителя. Но это недоумение легко объясняется, если принять во внимание события современной ему истории послепленных иудеев. В указе Кира об освобождении иудеев говорилось: «Так говорит Кир, царь персидский: все царства земли дал мне Господь, Бог небесный; и Он повелел мне построить Ему дом в Иерусалиме, что в Иудее. Кто есть из вас, из всего народа Его, – да будет Бог его с ним, – и пусть он идет в Иерусалим, что в Иудее, и строит дом Господа, Бога Израилева» (1Ездр.1:2–3). В силу этого указа часть пленников действительно возвратилась, и на развалинах древнего Иерусалима мало-помалу стал возвышаться новый Иерусалим; но дело построения храма встретило затруднения и препятствия, а по проискам самарян было совершенно прекращено. Лишившаяся, по смерти Кира, своего сильного покровителя, окруженная неприязнью и происками своих соседей врагов, незначительная по своему количеству новая колония в опустошенной и одичавшей стране, естественно, переживала тяжелые времена; тяжесть этого положения усиливалась еще и тем, что на развалинах прежнего храма стояли в существе дела развалины же нового (1Ездр.4). Понятно после этого, как должен был смотреть на такое положение своего народа прор. Захария, к тому же священник по происхождению187: в нем он, естественно, видел продолжения гнева Иеговы на Иерусалим и его новых граждан, предсказанного устами прор. Иеремии; понятно также и то, как должен был он смотреть на указ Дария о построении храма и на само создание этого храма, будущую славу и величие которого он предвидел так ясно: в создании этого храма он, естественно, видел прекращение гнева Иеговы и залог исполнения славных и великих Его обетований. Таковы, нам кажется, были субъективные мотивы у прор. Захарии к тому, чтобы концом 70-летия гнева Иеговы считать второй год Дария, как год издания указа о беспрепятственном продолжении начатой постройки храма, или же шестой год его правления, когда храм был окончен своей постройкой (1Ездр.6:15). Но и помимо этих субъективных мотивов к такому именно ограничению 70-летия гнева Божия, первые года которого, очевидно, падут на 18-й или 23-й год Навуходоносора, можно указать и другие общеисторические основания. Если, с одной стороны, первым завоевательным движением Навуходоносора было положено начало плена вавилонского, то походы 18 и 23 годов его правления окончили это пленение и положили начало запустению страны. Если, с другой стороны, указ Кира давал возможность пленникам возвратиться на родину и начать уже внепленную жизнь и был фактическим окончанием плена для 42 т. иудеев, то указ Дария и следовавшее за ним создание храма полагали фактическое начало самостоятельной жизни религиозной, завершали действительное создание города, который – сильный помощью Иеговы – мог бы теперь существовать и без стен. Трудно сказать, определяя так 70-летие гнев Божий на иудеев, имел ли в виду прор. Захария свидетельство о том же 2Пар.; но если от указанных годов Дария Гистаспа взять 70 лет назад, то получим для начала этого периода именно года – 18 или 23 Навуходоносора, которые считаются начальными годами его и 2 Паралипоменон. Итак, указанное свидетельство прор. Захарии и согласное с ним свидетельство прор. Даниила в связи с указанным уже свидетельством 2 Пар. устанавливают новые пункты рассматриваемого 70-летнего периода: 18–23 г. Навуходоносора, и 2–6 г. Дария Гистаспа.

И нужно сказать, что та и другая хронология этого периода твердо стоит на исторической почве, а потому нам представляются неосновательными попытками как то, чтобы из этих двух хронологий считать какую-либо единственной для рассматриваемого периода, так и то, чтобы в определенном количестве 70 лет видеть указание вообще на довольно продолжительный промежуток времени – равный одной человеческой жизни. Принимать одну из этих двух хронологий и отвергать другую было бы необходимо только в том случае, если бы какая-либо из них оказалась неверной общему и действительному ходу исторических событий, но утверждать это относительно какой-либо из данных хронологий нет ни малейших оснований. Нет также оснований и к тому, чтобы одну хронологию предпочитать другой: обе они совершенно самостоятельны одинаково согласны с исторической действительностью и равны по своему достоинству; различие их обусловливается лишь выбором ограничивающих пунктов, что вполне возможно при неопределенности относительно ограничивающих пунктов самого пророчества о 70 годах плена и запустения, которое, очевидно, имеется в виду всеми указанными свидетельствами. Еще менее основательны попытки второго рода, одну из которых предпринимает между прочим немецкий ученый Зейнеке, стараясь доказать именно то, что эти 70 лет следует понимать не как определенное количество лет, а видеть в них вообще довольно продолжительный период времени – равный одной человеческой жизни. Заметим кстати, что свою аргументацию этого положения он строит на одном из тех двух свидетельств кн. прор. Иеремии, на котором Генгстенберг желал обосновать свое мнение о том, что сам пророк точно хронологически отмечает начало предсказываемого им 70-летия. Сама аргументация Зейнеке такова. Из двух свидетельств кн. прор. Иеремии – Иер.25:11–14 и Иер.29:10 – первое он считает неловкой вставкой, внесенной в эту главу из 29 гл., а потому, совершенно игнорируя его, останавливается своим вниманием только на последнем с его контекстом. Таким приемом он сразу достигает двух целей: с одной стороны, сокращает количество библейских свидетельств по данному вопросу, а с другой, пользуясь благоприятным ему контекстом 10 ст. 29 гл., он, по-видимому, достигает и своей последней цели. Анализируя указанный стих в его контексте, он говорит: лжепророки обещали иудеям, уже пленникам, скорое падение вавилонского могущества и возвращение их на родину, а один из этих лжепророков утверждал даже, что только два года отделяет тяжелое настоящее от желанного освобождения; напротив, прор. Иеремия от имени Иеговы объявляет, что это не случится так скоро, как обещают лжепророки; что освобождение пленников последует – это несомненно, это неизменная воля Иеговы, но оно еще далеко в будущем. Таким образом, заключает Зейнеке, здесь речь не об определенной продолжительности данного периода, а о том, короче или продолжительнее будет плен; и вот пророк, отвечая на этот вопрос, говорит, что пройдет время целой человеческой жизни (70 лет) прежде, чем иудеи пленники будут свободны188. Что сам по себе рассматриваемый стих не определяет точных пунктов для начала и конца 70-летия, это мы уже видели: что контекст его допускает и такое понимание его, с этим нельзя не согласиться; прибавим даже от себя и то, что 70 лет в рассматриваемое время могли собой обозначать именно продолжительность жизни человеческой (3Цар.19:35–38; Ис.23:15; Пс.89:10); но из всего этого далеко не следует то, что должно следовать по Зейнеке, что, будто бы, уже совершенно напрасный труд доказывать полное 70-летие пленного периода189. Такой вывод возможен только в том случае, если станем игнорировать все другие свидетельства Библии по данному вопросу и брать из них только то, что нам нужно для своих целей, как то произвольно делает Зейнеке; но и в этом случае такой вывод возможен лишь до некоторой степени и отнюдь не исключает противоположного ему. В самом деле, из цели послания прор. Иеремии отнюдь не вытекала необходимость точного определения пунктов, ограничивающих подтверждаемое им 70-летие, этим и объясняется их отсутствие; но если пророк говорит о 70 именно годах и говорит это в виду лже-пророчества о двух годах плена, то, очевидно, он желает определить не просто и вообще большую продолжительность этого периода, что он мог бы выразить как-либо иначе и действительно выражает ст. 5–8, а точно обозначить количество лет его. Для опровержения лже-пророчеств вообще о скором падении Вавилона и освобождении пленников ему досталочно было сказать и того, что он сказал ст. 5–8; но, когда ему говорили, а как же Анания пророчествует, что это случится через два год, ему уже необходимо было сказать определенно и решительно, что это последует только тогда, когда пройдут, определенные Богом, 70 лет. Далее, если 70 лет и могли в то время служить образным выражением для определения продолжительности человеческой жизни, то отсюда еще не следует, что и в данном случае это определенно количество лет обозначает собой какой-то неопределенный промежуток времени; ведь в таком случае, немудрено, придется и другие числовые данные Библии понимать метафорически и по произволу каждого исследователя. Наконец, нежелание буквального понимания данного свидетельства и вообще свидетельств Библии в таком случае будет опираться лишь на предположении невозможности чрезвычайного откровение и его сообщения. Кажется, и сам Зейнеке не удовлетворяется тем основанием, которое полагает сам же в качестве такового для своего взгляда по данному вопросу, а потому ищет и других, по-видимому, более прочных. С этой целью он указывает на то, что пророчество Иеремии об этих 70 годах последовало раньше разрушения Иерусалима, с какового именно момента и следует, по его мнению, считать начало плена: если же начало этого 70-летия – разрушение Иерусалима при Седекии или даже завоевание его при Иехонии, а конец – первый год Кира, то очевидно о 70 годах не может быть и речи, – так как даже в последнем случае промежуток этот будет обнимать собой только 60 лет190, – и пророчество это лишь общее и неопределенное указание на сравнительно долгий промежуток времени. Ограниченный такими пределами, этот период, бесспорно не будет равняться 70 годам, о которых говорит пророк; но дело в том, что сам то пророк не ограничивает своего 70-летия никакими пунктами вообще, ни теми, какие указывает Зейнеке в частности: по мысли пророка, эти пункты укажут сами обстоятельства, а он от имени Иеговы говорит только, что плен продолжился не два года, как лже-пророчествовал Анания, а 70 лет, как то определил Иегова. По мнению Зейнеке, то была уже вина позднейших писателей, если они из неопределенного указания на продолжительность плена «сделали» именно 70 лет191; нам же кажется, что сам Зейнеке, не желая понимать данные Библии буквально и ограничивая 70-летний период произвольно, делает из 70 лет 60, а отсюда уже – и дальнейший нужный ему вывод при истолковании хронологии кн. прор. Даниила192.

Итак, не два года, как лже-пророчествовал Анания, и не шестьдесять или даже значительно менее лет, как полагает Зейнеке, а именно в течение 70 лет пленники-иудеи должны были ожидать своего освободителя на равнинах широкой Вавилонии, среди массы победителей и их рабов, разделяя горькую участь последних. Выше мы уже видели, в каких условиях оказались теперь иудеи. С естественно-исторической точки зрения условия эти были очень благоприятны: Иудей-ремесленник, земледелец и торговец мог найти здесь полный простор для своих занятий и соединенных с ними материальных заработков; для класса людей зажиточных страна изгнания и особенно ее великолепнейшая столица могла доставить столько и такие удовольствия, о которых эти, жаждавшие удовольствий, богачи едва ли могли себе составить даже приблизительно верные представления, оставаясь на своей родине; а высокое состояние культуры и просвещения могли удовлетворить и более возвышенным и благородным стремлениям желавших того. Как бы напутствием в эту страну изгнания служили пленникам благожелание – совет прор. Иеремии: "в мире их (победителей-вавилонян) будет мир вам» (Иер.29:7). Иначе, отселе они, иудеи, по мысли пророка, входят небольшим членом в состав великого тогда политического организма вавилонского царства, и их интересы, и благополучие, исключая специально и единственно им, как избранникам и служителям Иеговы, принадлежащих, тысячью нитей самых разнообразных и прочных связывались с интересами и благополучием их временных владык. Не Гессем – за чертой столицы гордых фараонов, а сам великолепный Вавилон и другие города великого царства вавилонского были местами поселения для большинства пленников; не Иосиф только, а целый ряд их соотечественников и лучших сынов народа стояли теперь вблизи кормила правления; не чуждый язык, естественно изолирующий, а родственный, естественно объединяющий победителей и побежденных, господствовал на всем пространстве этой страны изгнания; много и для многих было общего и в привычках, склонностях, стремлениях и идеалах. Конечно, речь – совет пророка не значил и не должен был значить того, что иудеи должны слиться с составными членами этого великого организма до потери своей национальной особенности и целости, до забвения своего исключительного призвания и назначения. Но это значило лишь то, что воля Иеговы отдает свой народ, за его преступления, во власть царей мира, что эти избранники Иеговы и исполнители Его суда над вероломным народом призваны и потому вправе и обязаны наложить свое иго на непокорную выю его, что покорность победителям есть вместе с тем и покорность воле Иеговы, что, служа им, иудеи могут пользоваться и всеми выгодами той страны, куда ввела их рука Иеговы; но за всем тем они должны твердо помнить и ясно сознавать, что над владычеством вавилонян возвышается владычество Иеговы и что они, временные слуги царей вавилонских, по-прежнему должны оставаться слугами их Бога, единого Владыки всей земли, всех царей и царств. Короче, из слуг только Иеговы и свободных распорядителей собственными историческими судьбами они теперь должны стать и слугами владык мира, и русло их дальнейшей внешней истории должно стать в зависимость и от воли тех, кого избрал для того Иегова. Но само собой понятно, что страна изгнания, что бы и в какой бы мере ни обещала, для естественного человеческого чувства и сознания остается страной чуждой, страной неволи, и плен – пленом, рабством, несчастием, тяжесть которого до некоторой степени умеряется лишь временем. Конечно, несчастие, постигшее теперь иудеев, было заслужено ими, его подлинный смысл и значение были выяснены истинными вестниками и истолкователями воли Иеговы; но возвыситься над фактическим тяжелым положением вещей с тем, чтобы за пределами его искать для себя примирение и утешение, в состоянии были далеко немногие; большинство же в настоящем видело только тяжесть его. Неудивительно поэтому, если в самом же начале пленного периода мы встречаем тот грустный факт, который так встревожил прор. Иеремию и вызвал известное его послание.

Истории не безызвестны примеры того, как отражается сила и влияние победителей на побежденных. Сила первых, беcсилие и беспомощность последних открывают широкий доступ влияниям восторжествовавшей нации; разливаясь широким потоком и глубоко проникая во все сферы жизни побежденных, эти влияния, с течением времени, переходят в привычки для них и служат основой ассимиляции побежденных со своими победителями; не требуется для этого и особенно продолжительного времени. Опасность такого слияния и даже поглощение массой победителей стояли теперь во всей своей ужасающей наготе пред взором каждого иудея-пленника, не желавшего закрывать глаз на свое опасное положение и не желавшего отказаться от всего национального своего быта и своего положения, как единственного народа Иеговы. Предшествовавшая история с неумолимой логикой доказывала каждому из них, что иудеи всегда, а особенно в царский период, радушно открывали у себя доступ почти каждому стороннему влиянию, что языческие, принципы и развратная, ничем не регулируемая, жизнь находили для себя в духе и жизни иудеев того времени родную и благодарную почву; к тому же печальному выводу, без сомнения, приводил многих из пленников и собственный опыт, собственный анализ пережитого и перечувствованного при совершившейся катастрофе. К этому следует добавить еще и то, что в данном случае побежденная нация была в плену и сравнительно небольшими группами рассеяна среди массы победителей. Все, что могло бы спасти эту небольшую горсть рассеянного народа от поглощения чуждыми ей народностями, естественно, сводилось к твердому и ясному сознанию своей национальной особенности и единства, к вере в свое исключительное призвание и нерушимой преданности своим вековым и спасительным традициям. Но выражаемая в резкой форме отчуждения и презрения к господствующему народному элементу, эта спасительная сила легко могла стать источником многих и серьезных столкновений, и неприятностей для побежденных. Не безызвестны также примеры и другого рода отношений победителей и побежденных, – когда последние, подчиняясь внешней силе первых, торжествовали над ними силой своей культуры и моральных принципов, когда эти главнейшие факторы исторической жизни побежденных в существе дела господствовали и предписывали законы течению жизни самих победителей. Но такое обратное явление редко и в качестве основы для себя требует сравнительно низкой ступени культуры у победителей и высокого и цветущего состояния ее у побежденных, чего не было в данном случае. Правда, на стороне пленников было несомненное превосходство моральных принципов; но до сознания их превосходства не мог еще возвыситься дух победителей, темно было это сознание и у самих иудеев, а потому, чтобы господствовать над вавилонянами в силу этих именно принципов, самим иудеям нужно еще было возвыситься до этого сознания и до свободного, не стесняемого страстями и пороками, проведения этих принципов в жизнь.

В каком же отношении оказались рассеянные сыны избранного народа к своим победителям и каково было положение их, как пленников. Наше время, как известно, с неподдельным и напряженным интересом усиливается заглянуть в седую старину колыбели человечества, и усилия эти, нужно сказать, не остаются бесплодными. Рукой ученых труженников уже сдернута часть покрывала с колоссальной статуи древнего мира. Из-под развалин и груды мусора встает мало-помалу между прочим и древний величественный Вавилон – с бытом, воззрениями, идеалами, характером и культурой его жителей. Но, вероятно, далеко еще то время, когда пред взором науки явится полное facsimile этого мертвеца: летопись его кипучей, многосторонней жизни далеко еще не полна; каменные страницы ее перенумерованы далеко еще не все; пробелы между ними восполняются пока только еще догадками и предположениями... Немного данных для решения интересующих нас вопросов встречаем и в Библии. В стране плена трости свящ. летописцев избранного народа остаются так же праздны, как и сладкозвучные арфы вдохновенных песнопевцев, висящие теперь на прибрежных вербах чуждой Вавилонии. Правда, голос пророков неукоснительно раздается и здесь, и пророки пленного периода – Иезекииль и Даниил оставили нам свои священные письмена; но миссия этих пророков стояла в связи со специальной задачей плена и имела свою особенную цель: плен должен был воспитать избранный народ для служения планам Иеговы; выяснить эту его цель и было задачей пророков пленного периода. Очевидно, задача эта лежала вне истории. Если пророки и указывают своим современникам на различные явления их жизни – темные ли то, или светлые, то делают это с особенной специальной целью выяснить сущность этих явлений и их подлинный, воспитательный смысл, чтобы тем возбудить и укрепить в сознании народа чувство его виновности пред Иеговой и необходимости покаянного обращения к Нему. Соответственно этому, внимание пророков останавливают на себе преимущественно такие факты в жизни народа, которые более всего отвечают их цели и служат, так сказать, наглядными комментариями истинности их воззрений. Таковой именно представляется книга прор. Иезекииля. Несколько иным характером отличается книга прор. Даниила, особенно в исторической ее части (1–7); но напрасно стали бы мы искать в ней ответы на все вопросы, возбуждаемые темной эпохой плена, видеть в ней полную историю избранного народа за это время. Несколько фактов, отмеченных пророками, некоторые псалмы, отчасти характеризующие эту эпоху, – вот все, что мы имеем в качестве библейских данных для суждения о 70-летнем периоде. Неудивительно, поэтому, что при исследовании этой темной эпохи что ни шаг, то вопрос, и что ни решение, то догадка – более или менее основательная, более или менее приближающаяся к истине и действительности. Неудивительно, поэтому, также и то, что и по интересующим нас в данном случае вопросам в современной нам библейско-исторической литературе встречаются взгляды слишком разнообразные и далеко не согласные между собой. Вот что, напр., говорит о состоянии пленных иудеев Грэтц: часть пленников-иудеев переселена была во вновь выстроенный Вавилон, где она и пользовалась особенной внимательностью и предупредительностью; поселенные здесь были свободны, сами имели рабов, их фамильные права и обычаи оставались неприкосновенными, потомки царского дома и другие знатные фамилии имели самоуправление по фамильным традициям; экономическое положение их было очень хорошее; сближению их со своими победителями способствовала родственность языков. Положение пленников, продолжает он, стало еще лучше при преемнике Навуходоносора, Евильмеродахе; он освободил Иехонию из темницы и, быть может, если бы смерть не помешала, Евильмеродах отпустил бы пленников в их отечество193. А вот и воззрение Эвальда на это состояние пленников: если бесконечная горечь и невыразимая скорбь этого времени не могли быть пережиты и перечувствованы целым обществом, то тем с большей силой и тяжестью они должны были пасть на отдельных лиц, которые остались от этого народа. Едва ли, продолжает он, можно составить себе достаточно правильное представление о тяжести этих страданий194. И эти воззрения высказываются не дилетантами в области библейской истории, а людьми, изучившими свой предмет и много потрудившимися – если и не специально в сфере данного вопроса, то вообще в области библейской истории.

Оставляя на время подробный разбор только что приведенных мнений и других мнений по тому же вопросу, считаем необходимым указать на следующие обстоятельства, как выдающиеся факторы, в жизни пленных иудеев. Последним ударом над Иерусалимом было совершенно разрушено все, что доселе составляло славу и гордость, убежище и силу народа; все внешние святилища, все укрепления и оборонительные средства были уничтожены, сравнены с землей, обращены в груды развалин и мусора; сам народ, как отдельный народ, уничтожен. Плененные раньше этой последней катастрофы должны были разочароваться в волновавших их мечтах и надеждах, современники ее не могли даже и иметь их. Правда, недавняя катастрофа ниневийская до некоторой степени говорила о непрочности всемирных монархий; но ожидать подобной катастрофы для Вавилона не было оснований: меч его был грозен для всех его соседей и гордо царил он над покоренными уже и покоряемыми еще народами и царствами; обновленный и усиленный притоком свежих сил, Вавилон был еще далек и от внутреннего саморазложения, а на престоле славного Набополассара сидел еще более славный преемник его, Навуходоносор, соединявший в себе таланты грозного завоевателя и опытного правителя с почти юношеской еще свежестью сил и энергий. На «великой реке» еще покоился самодовольный и гордый «крокодил», но эта призрачная опора сама уже почувствовала силу вавилонского оружия, да и интересы ее были обращены в сторону от интересов рассеянного народа195. Над остальными же народами, к которым мог бы обратиться за помощью и от которых мог бы чаять своего освобождения этот уничтоженный народ, тяготела та же мощная рука Вавилона, да и, кроме того, старая вражда соседних народов этих в совершающейся катастрофе над царством иудейским увидела для себя случай обнаружиться с нестареющейся силой и упорством. Внешняя беспомощность – трагическая, полная, угнетающая! Мало было опоры и внутренней, моральной в самом народе: пал Иерусалим, разрушен храм, осквернена святая гора Сион, с самобытным существованием которых связывались лучшие чаяния народа и, дошедшее до суеверия, представление о их вечном безопасном существовании; в плену же, вместе с народом, и царственные потомки излюбленного Богом дома Давидова, единственные цари царства иудейского, без которых, по народному представлению, не могло существовать и самое царство. Правда, от разрушенного царства еще осталось то, что и не могло быть разрушено усилиями даже всего мира – последнее его основание, вечно святое, развивавшееся и утверждавшееся на земле в течение тысячелетий история; но эта сила, – бесспорно довлеющая, могла служить нравственной опорой только для тех, кто слезами истинного раскаяния «плакал на реках» чуждой Вавилонии. А между тем этой, разбитой и рассеянной беспомощной совне и со слабой опорой в самой себе, нации предстояло испытать всю тяжесть плена и рабства, считаться с серьезными опасностями, порождаемыми различными сторонами жизни Вавилона и вавилонян, их государственного быта и строя.

С государственным строем Вавилонии мы уже знакомы196. Конечно, не изменились эти вековые устои государственного быта и теперь, когда в этот политический организм введена была небольшая горсть пленников иудеев: а отсюда становится понятным и то, что рабами же, рабами по преимуществу оказались они теперь, и их жизнь и смерть была всецело в руках царей-деспотов и их наместников. Если фараоны Египта в своих мероприятиях относительно евреев дошли до того, что «делали жизнь их горькой от тяжкой работы над глиной и кирпичами, и от всякой работы полевой, от всякой работы, к которой принуждали их с жестокостью», окончив ряд этих истязаний бесчеловечным эдиктом умерщвлять еврейских младенцев мужеского пола (Исх.1:10–16), то что могло удержать от подобных мер жестокости царя-деспота, который «кого хотел, убивал, и кого хотел, оставлял в живых»? (Дан.5:19). И если руками евреев созданы были Египту Пифом и Раамсес, Он-Илиополь (Исх.1:11), то оставлены ли были эти руки в покое при создании величия Вавилона, при громадных и разнообразных сооружениях вавилонских царей-строителей?197 По крайней мере прор. Исаия состояние иудеев в плену называет состоянием скорби, страха и тяжкого рабства (Ис.14:3), а прор. Иеремия в следующих чертах представляет это состояние: «прежде объедал его (т.е. народ еврейский вообще) царь ассирийский, а сей последний, Навуходоносор, царь вавилонский, и кости его сокрушил» (Иер.50:17). «Пожирал меня, и грыз меня Навуходоносор, царь вавилонский; сделал меня пустым сосудом; поглощал меня, как дракон; наполнял чрево свое сластями моими, извергал меня. Обида моя и плоть моя на Вавилоне, скажет обитательница Сиона, и кровь моя на жителях Халдеи, скажет Иерусалим» (Иер.51:34–35). И не без причины же и не от довольства и благополучия пленники плакали при реках вавилонских и из глубины наболевшей души восклицали: «Дочь Вавилона, опустошительница! Блажен; кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмет, и разобьет младенцев твоих о камень!» (Пс.136:1, 8–9). И не без основания же новозаветные писатели и позднейшие иудеи, не находя более поносного и ненавистного имени для Рима, сокрушившего наконец Иудей и рассеявшего остатки жителей ее по всему лицу земному, назвали его Вавилоном.198

Но не от одних только царей-деспотов и их наместников могли страдать пленники. Воля Навуходоносора указала пленникам места для поселения, покорная воля его подданных должна была признать за ними право на владение этими местами; с теми или другими местами связывались такие или иные занятия, промыслы и соединенные с ними выгоды, и конечно, в интересах правительства было привлечь к этим занятиям и промыслам и пленников. Но если туземное население могло охотно делиться с пленниками трудом, охотно уступая им даже несравненно большую часть его, то едва ли также охотно могло делиться оно с пленниками своими выгодами, – особенно, если принять во внимание характер этого населения. Ассиро-вавилоняне не были народом мирного труда, народом гуманным: это был народ войны, привыкший побеждать и жестоко расправляться с побежденными. «Они были одним из тех народов, которых Провидение, по-видимому, создает для того, чтобы подчинить их игу на некоторое время другие нации и сделать их орудием своих наказаний»199. Это был народ в высшей степени жестокий, жаждавший крови и грабежа, безмерно гордый и ставивший себя выше всех остальных народов; рука его не дрожала, вонзая кинжал или меч в грудь пленника, сажая его на кол, отрубая ему голову или ведя его к своему начальнику на веревках, продетых в нос и губы200. Много насилий и жестокостей могло причинить пленникам господство такого народа! Его воинственность чуждалась мирного труда, его гордость видела в побежденных слепое орудие своих прихотей, а его природная жестокость развязывала ему руки на все ужасы кровожадного инстинкта.... А сколько соблазнов, сколько моральных опасностей порождал сам Вавилон и жизнь его обитателей? Подобно мелкой, ядовитой пыли наполняли они окружающую атмосферу, проникали через все поры и заражали смертоносным ядом восприимчивую кровь. Могущество, величие и блеск Вавилона без слов, но громко, говорили сознанию каждого пленника-иудея, что боги этого города и этого царства могущественны, сильнее богов других народов и благожелательны, и щедры к почитающим их вавилонянам. Всюду, куда ни обращался взор пленника, он встречал это великолепие, богатство и роскошь, эти ясные знаки покровительства могущественнейших богов; и этот контраст между довольством, благополучием, богатством и роскошью язычников, отвергнутых Иеговой, и печальным положением их, иудеев, избранников Иеговы, способен был вызвать сомнение, недоумение, а в худшем случае – даже отчаяние. Прибавим к этому и то, что, живя в Вавилоне, пленники-иудеи в первое время своего пленения могли сами видеть новые и новые победы вавилонского оружия, новые толпы пленников и новых пленников–богов201. Словом, та моральная атмосфера, в которой жили иудеи-пленники, была, как справедливо замечает Вигуру, отравляющим воздухом, яд которого проникал внутрь через глаза и уши. Политеизм, продолжает тот же исследователь, как он понимался народами востока, был особенно опасен для иудеев. Халдеи не говорили – «Иегова не есть Бог», но говорили – «наши боги Бел, Меродах и Небо сильнее вашего, который не может соперничать с нашими» (Срав. речь Рабсака, Ис.37:12–13); они не отрицали у Иеговы имя Бога, но умаляли Его силу в глазах тех, которые сами под влиянием предшествовавших бедствий задавались вопросами: их Иегова – единственный ли Бог, не имеют ли и халдеи таких же богов, как Иегова, и не могущественнее ли эти вавилонские боги их Бога иерусалимского? (Срав. 2Пар.25:14). По общему верованию народов передней Азии, каждый народ имеет своего бога-покровителя, и если какой-либо народ был побежден другим, то это значило, что боги победившего народа сильнее богов народа побежденнаго202. По такой идее, боги вавилонские – боги могущественнейшие между всеми, и доказательство этому на лицо: входит пленник-иудей в любой из многочисленных храмов вавилонских и его взор не только цепенеет пред величием и великолепием постройки, пред колоссальными статуями из золота и серебра, но и горько смущается при виде скромно стоящих здесь богов побежденных народов-пленников богов вавилонских203. Мало того, по тому же верованию, и боги, как цари земные, имеют свои царства на земле, замкнутые в известные границы, и каждый народ должен был почитать своего бога; но если политические бедствия доводили какое-либо царство до падения, то жители этого царства считали нужным соединить почитание своих богов с почитанием богов покровителей возобладавшего народа и его страны, аналогичный пример чему видим на тех племенах, которые были переселены Саргоном в пределы разрушенного царства израильского и которые, будучи поражаемы бедствиями, нашли себя вынужденными почитать на ряду со своими племенными богами и Иегову – Бога страны той. Сомнение и отчаяние легко могли сделаться путеводителями по этому пагубному пути204.

После этих общих замечаний относительно состояния пленников-иудеев считаем возможным обратиться к более подробному решению данного вопроса и разбору мнений, существующих по этому вопросу. С мнением Грэтца мы уже знакомы. Развивая свой взгляд так подробно, названный ученый, к сожалению, не обосновывает его так же подробно: единственным основанием его служит лишь ссылка на 106 псалом, происхождение которого, по его мнению, принадлежит именно пленной эпохе205. Общее содержание этого псалма действительно говорит о полном благосостоянии народа Божия, побуждающем его к благодарению и хвале своего Господа. Но и это единственное основание слишком легко колеблется. Один исследователь Псалтири, специально посвятивший обширный и ученый труд вопросу о происхождении этой книги, вот что говорит об этом псалме: «Содержание псалма 106-го не оставляет никакого сомнение в том, что это хвалебно-благодарственная песнь возвратившихся из плена, которых избавил Господь от угнетения и рабства от руки врага и собрал от стран, от востока и запада, от севера и моря» (Пс.106:2, 3, 10–14), – вероятно воспетая ими вскоре по возвращении в отечество, – может быть, при первом же народном собрании (Пс.106:32) в Иерусалиме в праздник новолетия»206. И ближайший анализ содержания его вполне подтверждает этот взгляд на время его происхождения: здесь говорится о минувших уже днях рабства в странах чуждых, о разрешении от этих тяжелых уз и возвращении к новой жизни после угрожавшей смертной опасности, о возсоздании Иерусалима и восстановлении мира и благоденствия после продолжительных, тяготевших над ними, бедствий. Все эти мысли далеко не гармонируют с обстоятельствами того времени, к которому относит происхождение этого псалма Грэтц. Напротив, то, что может быть отнесено к этой именно эпохе, говорит совсем не в пользу взгляда этого ученого (особенно ст. 10, 14 и 18). Однако, есть некоторые данные, говорящие если и не прямо в пользу взгляда Грэтца, то вообще в пользу предположения о благосостоянии пленников-иудеев. Так, Бероз прямо говорит, что Навуходоносор прежде всего озаботился отвести для новоприведенных пленников неподалеку от Вавилона выгодные места для поселения207. Что поселение пленников в столице или ее предместьях могло быть для них выгодно, это понятно само собой: здесь они были прочно защищены от нападения внешних врагов; находясь постоянно на глазах правительства, они могли быть гарантированы и от вполне возможных вспышек ненависти и свирепой незаконной расправы с ними грубой черни; наконец, столица или ее предместья могли дать поселенным здесь все удобства, которые представляет обыкновенно столица: для любителей всевозможных наслаждений и удовольствий – наслаждение и удовольствия, для рабочих – заработки, для торговцев – барыши. Но размещая пленников в Вавилоне и поблизости к нему, он помещал их и в других городах своего обширного царства, а помещая в Вавилоне именно и его предместьях, имел ли в виду Навуходоносор предоставить иудеям эти выгоды? Едва ли. Цель поселение пленников именно в этих местах могла быть совершенно другая: ими он легко и удобно мог заселить выстроенную или еще выстраиваемую новую часть своей столицы и, вместе с туземным населением, образовать из них передовую охранную, на случай внешних вторжений, линию для самого города; здесь легче и удобнее было наблюдать за их политической благонамеренностью; наконец, плотники, каменщики и вообще ремесленники могли быть полезны при колоссальных сооружениях Навуходоносора, если даже не сами по себе, то как рабочие руки под руководством опытных мастеров. Что же касается выгод для пленников, предоставляемых самими местами их поселения, то их могло быть столько же, если не меньше, сколько и невыгод: могущественному Вавилону еще нечего было опасаться внешних враждебных вторжений, а если бы они случились, то ведь жители его предместий первыми должны были бы испытать на себе силу неприятельского оружия; в таком городе, как обширный Вавилон, величина которого равнялась семи нынешним Парижам208, легко могли найти себе место и вспышки ненависти и жестокости со стороны грубых и жестоких победителей, не обращая на себя внимание правительства и особенно самого Навуходоносора, занятого своим делом, поглощенного своими интересами; наконец, все эти возможные выгоды, которые дает обыкновенно столица, могли быть достигаемы собственным трудом поселенных здесь, могли быть доступны только тем, кто и из невыгодного положения умел извлекать выгоды, и во всяком случае – под условием свободы или равноправности пленников с туземцами.

Оставляя пока вопрос о равноправности иудеев с туземным населением, отметим еще несколько фактов, предполагающих собой благосостояние пленников-иудеев. Здесь можно было бы указать, во-первых, на то, как это и делают209, что после завоевания Иерусалима при Седекии, Навуходоносор делает правителем над оставшимися немногими иудеями иудея же Годолию и этим, как бы, выражает свое благосклонное и снисходительное отношение к нации, покорение которой стоило ему немалых трудов. Но факт этот, как само собой очевидно, мало касается пленников и только косвенно может говорить за то, что и к плененной части этого народа Навуходоносор мог относиться до некоторой степени благосклонно; ближе же всего этот поступок Навуходоносора касается покоренной им страны и еще оставленных здесь иудеев и объясняется вполне естественно без особенных каких-либо предположений о его благосклонности к иудеям.

По своему географическому положению Иудея была важным в стратегическом отношении пунктом в возможной борьбе Вавилонии с Египтом, поэтому удержать ее за собой и иметь здесь покорный авангард своей армии против Египта было не бесполезно для Навуходоносора. Ожидать от этих жалких остатков каких-либо возмущений против себя было мало оснований; сами эти возмущения не могли представляться опасными; а между тем к правителю-иудею доверчивее могли отнестись разбежавшиеся при катастрофе иудеи и, собравшись около него, служить дальнейшим целям Навуходоносора. Нужно думать, что и здесь Навуходоносор преследовал свои цели, а потому, хотя и назначил правителем иудеев иудея же, однако, обложил их данью (4Цар.25:24; Иер.40:9), а то, что случилось здесь спустя пять лет, могло вызвать в Навуходоносоре только ненависть и желание строгой кары. Нельзя также не отметить здесь и еще двух обстоятельств, которые бесспорно могли иметь благодетельное влияние на положение пленников: это положение при дворе Навуходоносора прор. Даниила и трех его друзей и нередкие случаи в жизни самого Навуходоносора, вынуждавшие его признавать над собой силу и власть Бога Даниила и его друзей. Нельзя не предположить, чтобы Даниил и его друзья, занимая столь высокий пост, ничего не предпринимали в интересах своего народа и для блага своих соотечественников; равно как нельзя не предполагать, чтобы и сам Навуходоносор, склоняясь пред могуществом Иеговы, ничего не делал для благосостояния Его народа. Но Библия не дает никаких оснований для таких предположений, а сами пленники, как мы уже видели, считали эпоху плена тяжелым и даже весьма тяжелым временем для себя. Да это и понятно. Прор. Даниил и его друзья были пришельцами среди придворных Навуходоносора и уже по одному этому не могли находить себе расположение и поддержки среди остальных придворных, естественно охранявших строго и деятельно свое положение, и свои интересы. Выдвинутые на видные места случаем, Даниил и его друзья могли вызывать к себе со стороны обойденных только нерасположение и ненависть, и эти обойденные не могли, конечно, оставаться равнодушными к славе и могуществу чуждых им пришельцев (Дан.3:8–13)210. Ничего поэтому нет удивительного в том, что их влияние на Навуходоносора было тщательно парализуемо, а за их поступками и распоряжениями в подвластных им провинциях зорко следили и, по мере надобности, доносили с различными прибавлениями и толкованиями. Сила этих избранников из плененного народа могла опираться лишь на постоянном расположении к ним Навуходоносора, но допустить возможность такого постоянного отношения Навуходоносора к трем иудеям не позволяет его своенравие и гордость. С другой стороны, из краткой летописи царствования Навуходоносора, как оно представлено в кн. прор. Даниила, легко можно видеть, как долго помнил он особые проявление могущества Иеговы и насколько уважал это могущество (Дан.3). Вне всякого сомнения, стоит то, что обратить свое внимание на Даниила и его друзей вынудили Навуходоносора исключительные обстоятельства, стоявшие в зависимости от особой на то воли Божией; этой исключительной основы их, конечно, не видел сам Навуходоносор, не видели и его придворные, а потому в Навуходоносоре эти обстоятельства вызвали лишь мимолетное удивление и еще более мимолетное, под влиянием придворных интриг, уважение к силе, их производившей, а в придворных – пожалуй недоумение и во всяком случае усиленную зависть и ненависть к своим счастливым соперникам. Этим, по вашему мнению, естественно и вполне достаточно объясняется отсутствие библейских свидетельств о каком-либо прямом благодетельном влиянии пр. Даниила и его друзей на участь своих плененных соотечественников. Поставленный над всей страной вавилонской и князем над воеводами и мудрецами вавилонскими Даниил, без сомнения, заботился, насколько то было возможно для него о благе своих соотечественников; то же, без сомнения, старались делать по своему положению и по мере возможности и его друзья. Но их деятельность в этом направлении встречала сильное препятствие со стороны интриг правителей-халдеев и резкий протест в бесконтрольном и безграничном деспотизме и своенравии Навуходоносора. Итак, то, что, по мнению Грэтца, говорит за благосостояние пленников-иудеев и что, по нашему мнению, могло бы говорить за это и заблагосклонное отношение к ним Навуходоносора, в существе дела или совсем не говорит ничего, или же говорит слишком мало. Особенно благосклонным к пленникам-иудеям, по Грэтцу, представляется преемник Навуходоносора, Евильмеродах, будто-бы, имевший в виду даже освободить пленников. Но, несмотря на все усилия ученых, время от смерти Навуходоносора до падения вавилонского царства включительно остается еще очень темной эпохой во многих отношениях. Для характеристики сведений, относящихся к этому периоду достаточно указать хотя бы на то, что еще и теперь спорят о преемниках Навуходоносора на вавилонском престоле. Такая недостаточность сведений, само собой понятно, дает слишком мало оснований сказать что-либо определенно и об отношениях преемников Навуходоносора к пленникам-иудеям. Библейские писатели называют только двух преемников Навуходоносора – Евильмеродаха и Валтасара и сообщают из жизни каждого лишь по одному факту, позволяющему судить об отношениях этих царей к пленникам-иудеям. Флавий называет четырех царей вавилонских, последовательно занимавших престол Навуходоносора; но по интересующему нас вопросу не говорит ничего нового сравнительно с библейскими писателями211. По свидетельству 4 кн. Царст. (4Цар.25:27–30) и кн. прор. Иеремии (Иер.52:31–34), Евильмеродах в первый год своего царствования освободил из темницы томившегося там Иехонию, приблизил его к своему двору и, как говорит Флавий, оказывал ему «многие милости», разделяя с ним даже свою царскую трапезу. Факт этот уже сам по себе много говорит за благосклонность нового правителя Вавилонии к пленному царю иудейскому и, быть может, к пленникам-иудеям вообще; еще более позволяет он делать различные предположения. Но краткость библейских повествований об этом факте и полное молчание их о каких-либо последствиях его вынуждают быть очень осторожными в выводах из него. Одно раввинское предание, сохраненное блаж. Иеронимом, объясняет это освобождение Иехонии следующим образом. Во время известной семилетней болезни Навуходоносора делами царства управлял Евильмеродах, будущий преемник Навуходоносора; но управлял так неблагоразумно, что Навуходоносор, по выздоровлении, в пылу негодования, заключил самого Евильмеродаха в ту же темницу, в которой был и пленник Иехония; этот случай и познакомил Евильмеродаха с Иехонией; а заняв, по смерти Навуходоносора, престол вавилонский, Евильмеродах и освободил Иехонию212. По этому преданию оказывается, что Евильмеродах освободил Иехонию просто потому, что он был товарищем его горькой участи; если же так, то и факт этот, как исключительный по обстоятельствам и частный по своему характеру, едва ли может служить свидетельством общего направления деятельности Евильмеродаха по отношению к пленным иудеям и его отношения к ним, а тем более – основанием к таким выводам, каковы выводы Грэтца. Конечно, предание, записанное в 5 в. нашей эры – не современное факту свидетельство и потому не может стоять с ним наравне по своему значению; но записанное в 5 в., это предание могло восходить по своему устному началу к глубокой древности; в виду отсутствия более достоверных данных, его нельзя игнорировать; а в виду того, что факт, с которым оно связывается (продолжительная болезнь Навуходоносора и управление Вавилонияй не им), вполне исторический, и в виду того, что в характере Навуходоносора оно встречает только подтверждение себе, ему нельзя отказать и в правдоподобности.

В самом деле, что могло бы вынудить гордого преемника Навуходоносора, человека, по Берозу, попиравшего всякий закон и совершенно необузданного213, так приблизить к себе забытого в темничном заключении царя иудейского? От ступеней царского трона до порога тюрьмы слишком далеко, и Евильмеродах едва ли имел бы нужду и охоту спускаться туда, чтобы узнать и впоследствии вывести оттуда Иехонию, если бы в жизни его не случилось чего-либо особенного, исключительного. Возможно, конечно, объяснять эту перемену в судьбе Иехонии влиянием на Евильмеродаха прор. Даниила. Но нельзя также упускать из вида и того, что ревнивые к своей силе и положению придворные-вавилоняне не могли без борьбы допустить приближение к престолу еще одного еврея, прежнего царя иудейского. Если же, несмотря на это, Иехония был действительно приближен ко двору, то это несомненный знак того, что влияние прор. Даниила, благодаря чему-то, восторжествовало над интригами придворных, что силу его влияния в этом случае не могли смиренно не признать, как сам Евильмеродах, так и его придворные, что эта сила опиралась в данном случае на особенном проявлении высшей, божественной силы, которой по временам не мог не признавать и отец Евильмеродаха. Эти особенные проявления силы Иеговы были и были необходимы для пленников-иудеев, как средства, напоминавшие им о своем Боге и питавшие веру их в Него и в Его благие обетования; могло, конечно, быть их и больше, чем сколько указывают их нам краткие библейские повествования пленной эпохи... Не настаивая на полной достоверности объяснение рассматриваемого факта указанным раввинским преданием, мы, однако, полагаем, что вне предположения чего-либо исключительного в жизни Евильмеродаха – было ли оно то, о чем говорит предание, или что-либо другое – все равно, – нет достаточного объяснения факта освобождения Иехонии. А сближение неизвестного нам обстоятельства в жизни Евильмеродаха, как повода к освобождению Иехонии, по его исключительному характеру с известными обстоятельствами в жизни Навуходоносора, служившими поводами к некоторым важным обстоятельствам в жизни прор. Даниила и его друзей, естественно ведет к тому заключению, что какое-либо исключительное обстоятельство побудило Евильмеродаха к исключительной же мере относительно Иехонии, его именно имела в виду эта мера, на нем же она и окончилась, не повлекши за собой каких-либо положительных мер к изменению тяжелой участи пленников-иудеев214.

Факт, сообщаемый 5 гл. кн. прор. Даниила, позволяет судить об отношениях к пленникам-иудеямь и последнего вавилонского царя пленной эпохи. В роковую ночь падения Вавилона молодой царь его беспечно пировал в своем роскошном дворце среди вельмож, жен и наложниц. На этот, оказавшийся тризной, пир царь приказал принести те золотые и серебряные сосуды, которые Навуходоносор взял из храма иерусалимского, и «пили из них царь и вельможи его, жены и наложницы его; пили вино и славили богов» (Дан.5:3–4), богохульственно противопоставляя могущество их беcсилию Бoгa иудейского. Без сомнения, в сокровищницах царя достало бы сосудов для пирующих, без сомнения, эти сосуды по своей ценности и роскоши значительно превосходили сосуды храма иерусалимского и более соответствовали великолепию и блеску пира; но царю хотелось теперь видеть и иметь для низкого употребление именно эти сосуды, эти победные трофеи своих богов, и Флавий прав, называя Валтасара «дерзновеннее» Навуходоносора, не смевшего употреблять их для себя и положившего их в храме своего бога215. Нация, с точки зрения религиозных по-своему вавилонян, оставленная своим национальным Богом-покровителем, отверженная Им и безбожная, естественно, не могла вызывать к себе симпатий со стороны своих владык, и только особенные явления силы Иеговы вынуждали вавилонских деспотов на время склонять свои гордые выи пред этим Богом, видеть в пленниках народ, покровительствуемый Им, признавать за ними человеческое достоинство. Теперь и эта сила, этот Бог торжественно осмеивается и над Ним богохульственно ругается царь и его придворные. Трудно, поэтому, от такого царя ожидать благосклонности к пленникам. Нельзя также упускать из вида и еще одного обстоятельства в рассматриваемом повествовании, замеченного в свое время Флавием: ко времени Валтасара прор. Даниил был уже забыт при дворе, и его помнит лишь старая царица. Из самого повествования видно, что пророк, как и прежде, жил еще при дворе, за что говорит та поспешность, с которой он является в залу пиршества, чтобы произнести грозный приговор суда Божия над Вавилоном; но царь его уже не знает: за объяснением таинственных знаков он обращается к мудрецам вавилонским, а не к прославленному мудростью Даниилу; его он призывает тогда, когда царица-мать сказала смущенному и встревоженному царю, что в его царстве есть такой мудрец, который, вероятно, объяснит эту тайну; встречая пророка, царь спрашивает, он ли тот прославленный мудрец, который может объяснять тайны и о котором он слышал так. О возможном благодетельном для своих соотечественников влиянии пророка на деспотов вавилонских здесь уже не может быть и речи. Факт этот важный по отношению к рассматриваемому времени, говорит и за время, предшествовавшее царствованию Валтасара, ибо он не мог, конечно, совершиться вдруг216.

Если, таким образом, в Навуходоносоре и его преемниках пленники-иудеи не находили для себя благосклонных правителей, то не пользовались ли они какими-либо правами, утвержденными за пленниками вообще обычаями страны? Как бы отвечая на этот вопрос, один исследователь пленной эпохи говорит, между прочим. Во всех тех местах, где поселены были пленники-иудеи, они жили, как свободные колонисты, пользовались покровительством законов и обычаев страны, если только неограниченный деспотизм восточной политики и личный произвол правителей не нарушал этих законов и обычаев. По крайней мере, продолжает он, наряду с историческими сведениями о внутренней политике халдеев, представлявшей пленным колонистам полную автономию и свободу в делах религии и самоуправления, из священных еврейских книг мы знаем о свободной торговле и обороте капиталов между пленными евреями (см. кн. Товит), – о сановниках и приближенных к царскому двору, что много говорит в пользу независимого, нестесняемого и даже равноправного с остальным населением во всех отношениях положения пленных, – о судьях, старейшинах и князьях, носивших эти звания и отправлявших, конечно, соответственные обязанности (Дан.13:5 и дал.; Иез.14:1 и мн. др.).217 В существенных чертах взгляд этот, очевидно, близко подходит к указанному уже взгляду Грэтца218, но с той существенной разницей, что здесь равноправность пленников с коренным населением объясняется не благосклонностью правителей и не особыми какими-либо мерами их, а утвердившимся обычаем страны; не лишена также весьма важного значения и делаемая здесь оговорка: если неограниченный деспотизм восточной политики и личный произвол правителей не нарушал этого обычая. Само собой, понятно, что проверка этого взгляда на положение пленников-иудеев в Вавилонии и решение вопроса о их равноправности с коренным неселением вводит нас глубже во внутренний строй социальной жизни древней Ассиро-Вавилонии. Выше мы уже видели, как характеризует этот строй известный знаток древнего востока, Ленорман. Продолжим эту авторитетную характеристику «там, говорит он, царствовало общественное равенство, но то было равенство, установленное деспотизмом и излюбленное им, потому что оно облегчало его действия, – равенство, где общий уровень сложился под ярмом, висевшим над всеми, и где нет между людьми другой иерархии, кроме иерархии должностей, к которым они призываются бесконтрольной волей господина и часто лишь по его капризу».219 Весьма немаловажное значение в этом, уравнивающем всех, отношении имела также и разноплеменность населения этого обширного царства. На равнинах Месопотамии сталкивались и за обладание ей с незапамятных времен энергично боролись самые разнообразные национальности. В частности, о Вавилонии Бероз говорит: «в Вавилоне жили люди различного происхождения; они колонизировали собой Халдею»220, а по свидетельству кн. Бытия, именно «тамо смеси Господь устна всея земли» (Быт.11:9), чем и было положено начало отдельным народным единицам. Века, протекшие по этим славным своим плодородием равнинам, оставляли на их почве все новые и новые элементы народного осадка и разнообразили национальную пестроту населения, а завоевательные движение великих царей месопотамских монархий увеличивали ее еще более. Результатом этой вековой работы, естественно, являлось то, что разноплеменное население мало-помалу сближалось между собой, смешивалось и в конце концов теряло чувство национальности. Отсюда для нас становится совершенно понятным то, что в этих царствах не было постоянного и резкого различия даже между населением туземным и побежденными народами, если они пленниками входили в состав этих царств и путем ассимиляции приростали новыми членами к этим народным организмам, и что представителя этих народов по воле царей-деспотов занимали важные государственные посты, связанные с участием в верховном управлении. Каждый из побежденных народов в этом случае входил, как составной член, в этот политический организм; подобно всем остальным его членам подчинялся воле – закону деспота; потеря же, или по крайней мере ослабление чувства национальности у этих остальных членов организма позволяла им и делала естественным видеть и в новых членах себе подобных, если только эти новые члены сами не вызывали против себя чем-либо ненависти и вражды. Но само собой понятно, что практическое осуществление принципов равноправности возможно лишь под условием времени и ассимиляции побежденных и победителей. Первое необходимо потому, что, как бы ни мала была интенсивность чувства национальности у победителей, они во всяком случае отличали себя на первых порах от побежденных, и если с юридической точки зрения должны были смотреть на них как на равноправных себе, то в практической сфере легко и естественно могли отступать от такой точки зрения. Второе необходимо потому, что вне этого условия народ побежденный, сколько бы ни жил среди победителей, все-таки оставался бы для победителей народом чуждым; потеря или ослабление национального самосознания могла способствовать лишь более скорому практическому признанию за побежденными их равноправности и смягчению до некоторой степени отчужденности победителей от побежденных на первых порах их общей социальной и политической жизни. Таким образом, нужно думать, что и за иудеями, как за пленниками вообще, обычай страны не препятствовал признавать их равноправность с тем населением, в которое они введены были сильной рукой Навуходоносора. Но этого, как мы уже сказали, было мало для полного практического осуществления этого теоретического принципа; нужно было еще полное и безмолвное признание его со стороны тех именно, чьи интересы могли так или иначе сталкиваться с интересами пленников и от такого столкновения терпеть ущерб; в противном случае для более сильного и терпящего ущерб в своих интересах всегда остается возможность употребить в дело силу, если нет права. А предполагать возможность такого именно отношения со стороны коренного населения Вавилонии к пленникам-иудеям представляется в данном случае вполне вероятным как в виду данной уже характеристики вавилонян221, так и в виду указанных уже библейских свидетельств о тяжести плена, так, наконец, и в виду прямого свидетельства псалма 105-го о ненависти вавилонян к пленникам-иудеям. И очень возможно, что эта ненависть не оставалась только скрытым и затаенным в глубине души чувством, а всплывала наружу и обнаруживалась в деле. Да это и вполне понятно: в первое время плена иудеи естественно были элементом чуждым для вавилонян и потому не могли вызывать симпатий к себе с их стороны, а тем более готовности жертвовать своими интересами в пользу пленников; в силу же того, что иудеи, как народ Иеговы, не могли и не должны были ассимилироваться с другим каким-либо народом, они таким же чуждым элементом среди победителей должны были оставаться и на все последующее время своего пленения. И библия, при всей краткости в повествовании о пленном периоде, отмечает не один факт насильственного вторжения в права пленников, признававшиеся и освящавшиеся обычаем страны (Дан.3, 5, 6). Хотя Генгстенберг и справедливо замечает, что вообще преследование в сфере религиозной были чужды вавилонянам, однако 3 гл. кн. прор. Даниила ясно свидетельствует, что халдейская веротерпимость оставалась в своих границах лишь до тех пор, пока строгая религиозная замкнутость иудеев-пленников не выступала против этой веротерпимости; а как скоро случалось это, языческое сознание уже не могло долее мириться с иудейской исключительностью, и являлись случаи, где иудеям-пленникам предстоял выбор между мученичеством или отречением от своего Бога и религии222. И, быть может, вполне прав Евальд, утверждая, что некоторые из пленников и даже не немногие должны были испить чашу страданий до дна: терпеть заключение в темницах, подвергаться всякого рода бесчестиям и даже самой смерти223. Припомним здесь, что самые жестокие наказания были именно карой за безбожие: с преступников этого рода с живых сдирали кожу, им вытягивали языки, их сжигали в плавильных печах224; а чем иным, как не безбожниками, могли казаться религиозным, по-своему, вавилонянам иудеи, оставленные своим Богом-покровителем и не желавшие признавать богов вавилонских? Но если факты подобного рода были редки и исключительны, то грубые насмешки и издевательства над пленниками могли быть явлением более частым и обычным. Насмешки эти при Валтасаре, как известно, дошли до дерзкого святотатственного поругания над священными сосудами Иеговы и над Ним самим; они касались и целого народа, как побежденного и оставленного тем Богом, которому верен этот народ, и отдельных членов его, когда в силу естественной необходимости начались более тесные соприкосновения их с язычниками. Гордые своим могуществом и славой, они с дерзкой иронией и нестесняемой настойчивостью требовали от пленников «песней сионских». Правда, отмечаемые Библией, факты насильственного вторжение в права пленников, признаваемые обычаем страны, касаются сферы религиозно-нравственной, а не сферы практических интересов; но, во-первых, именно эта сфера должна была быть главнейшей в жизни пленников, а во-вторых, если это насилие и попрание обычая страны не оставляло такой отвлеченной сферы, то не могло ли оно свободно практиковаться в сфере более реальной и близкой сердцу, в сфере практических интересов? И если это попрание обычая страны шло сверху, от блюстителей обычаев, то что могло связывать руки массе? А потому решать вопрос о равноправности пленников-иудеев с коренным населением Вавилонии категорически, а тем более указан. границы этой равноправности и делать отсюда гадательные выводы слишком поспешно и рискованно.

Обращаясь к библейским свидетельствам, касающимся нашего вопроса, мы, однако, видим, что Товит занимается торговлей, делает большие материальные затраты для своих соотечественников и даже находит возможность ссудить 10-ью талант. серебра Гаваила (Тов.1:13, 16, 17, 14), а все это говорит за то, что этот пленник имель значительную собственность, приобретенную торговлей, и свободно распоряжался ей; что советом прор. Иеремии пленникам было между прочим – «согради́те хра́мины и всели́теся, и насади́те вертогра́ды и яди́те плоды́ и́х» (Иер.29:5 и дал.), а это предполагает возможность для пленников заниматься земледелием и садоводством, приобретать собственность и пользоваться трудами рук своих; что возвращающиеся из плена имеют в значительном количестве лошадей, ослов, верблюдов и мулов (1Ездр.2:66–67), что предполагает возможность занятия скотоводством; присутствие прор. Даниила и его друзей в придворной школе предполагает доступ к высшему образованию и для других знатных по происхождению и выдающихся по своим личным качествам юношей; упоминание о старейшинах (Иез.8:1, 14:1, 20:1, 3 и др.), судьях (Дан.5:41), князьях (1Ездр.1:5, 2:68, 3:12 и др.), священниках и левитах (1Ездр.1:5, 2:70 и др.) предполагает неприкосновенность и сохранность прежнего внутреннего строя жизни пленников: все эти свидетельства, по-видимому, ясно говорят за широкое пользование пленниками благами страны своего плена и полную свободу во внутреннем строе жизни их. Но нельзя также не заметить и того, что одни из указанных фактов касаются лишь отдельных личностей и потому от этих частных фактов до положительного признания общего благоденствия пленников и их равноправности с коренным населением – шаг слитком большой, – а другие из них допускают и иные объяснения, кроме тех, которые им даются, и что все они больше предполагают, чем свидетельствуют, и потому для вытекающих из них предположений требуют новых подтверждений. Так, что касается свидетельств о Товите, прор. Данииле и его друзьях, то частный, личный характер их очевиден сам собой: кроме этих немногих пленников, еще не говорится ни о ком; что касается упоминания о старейшинах, судьях и князьях, священниках и левитах, то сохранение и существование этих классов еще не говорит за существование и действительное отправление функций, соединенных с их званием: в народе оставались эти звания и классы, как оставались и фамильные, землевладельческие записи, но исполнение связанных с этими званиями обязанностей могло и не быть, что вполне можно утверждать относительно, например, священников и левитов, главные обязанности которых связывались исключительно с храмовым богослужением; что же касается, наконец, свидетельств кн. прор. Иеремии и 1 Ездры (1Ездр.2:66–69), то первое из них, как известно, имевшее свою определенную цель, в данном случае лишь неопределенно говорит о том, что под условием полной покорности своим поработителям пленники будут иметь возможность удовлетворять и своим жизненным потребностям: для пророка в данном случае важно было убедить пленников покорно подчиниться совершающейся воле Иеговы относительно их, а не указывать их правовые отношения и материальные выгоды; нельзя также считать особенным богатством и делать отсюда широкие выводы, если на 42360 человек, кроме 7337 рабов, людей неимущих, приходилось немного более 8 тыс. голов скота, да и то при сторонней помощи (1Ездр.2:64–68 ср. 1Ездр.1:4). А потому в виду всего сказанного относительно состояния иудеев в плену мы приходим к следующим выводам: во-первых, пленники не имели за собой каких-либо определенных законами прав, а пользовались лишь теми правами, которые давал им утвердившийся обычай страны; во-вторых, и эти неопределенные права их нередко попирались деспотами и, очень вероятно, весьма нередко их подданными – областными правителями и самим враждебным иудеям населением; в-третьих, наконец, положение пленников вообще было очень тяжелым и скорбным, что вполне отвечало идее плена, как наказания, а не милости Иеговы225.

Итак, если бесконтрольная власть царей-деспотов безапелляционно могла вторгаться силой в жизнь иудеев-пленников, не делая различие между сферами жизни гражданской и жизни религиозной, оставляя для пленников выбор лишь между мученичеством и смертью, с одной стороны, и отречением от своего Бога и своего народа – с другой; если моральная сфера, которой дышал каждый иудей, была насыщена отравляющим ядом, проникавшим через все его поры и оставлявшим для пленников выбор лишь между ассимиляцией с презираемыми язычниками или оскорбительными насмешками и грубыми выходками со стороны ненавидевших их вавилонян, в юридической бесправности пленников и в заразительных примерах деспотов, находивших для себя основание для свободного обнаружение своих грубых инстинктов; если насмешкам поработителей без слов, но внятно и громко, вторили могущество и слава царства вавилонского, богатство, великолепие и роскошь его столицы, оставляя пленникам сознание своей полной беспомощности и вызывая горький вопль отчаяния, то что же оставалось у пленников для борьбы со всеми этими, враждебно направленными против них, силами? Осталось одно то, скажем приведенными уже словами Евальда, что не могло быть ни отнято какими-либо внешними силами врагов, ни разрушено с падением царства, Иерусалима и даже храма, – осталось нерушимое, последнее основание, вечно-святое, развивавшееся и утверждавшееся на земле в течение тысячелетий истории: это – вера в Иегову, своего Бога, в свое исключительное, на почве завета, отношение к Нему и вера в Его домостроительство, совершавшееся в исторических судьбах их, иудеев, и всего мира. Эта сила была хорошо им известна и на пространстве их вековой истории не раз спасала их в критические моменты, и от самих уже иудеев зависело снова прибегнуть к этой силе или же удалить ее от себя и тем произнести над собой ужасный, роковой приговор. Следовательно, и среди этой глубокой пучины беспомощности и отчаяния у рассеянных сынов только внешне уничтоженного народа оставалась еще мощная поддержка и спасительная сила в трудной борьбе, следовательно, и в мрачные часы этой долгой ночи они могли еще видеть проблески светлой надежды. Разрушено царство, уничтожена самостоятельность, в развалинах Иерусалим и храм, но не разрушен еще завет Иеговы с избранником Его, Авраамом, и его потомством. Плен, как и более ранние несчастья, постигавшие этот, избранный для особых целей, народ, был только временной мерой со стороны Избравшего, новой фазой в развитии. Его строительства на земле, среди человечества. Так смотрели на совершившийся факт пророки и так они объясняли истинный смысл его своим современникам. Они ясно и громко говорили, что разрушение царства и рассеяние народа, решительно уклонявшегося от своего высшего призвания, необходимо; но вместе с тем указывали и на то, что через это обнаружение божественного правосудия иудеи должны очиститься от проникавшей их нравственной порчи, возвратиться к целям и обязанностям своего призвания, чтобы великое и вечное дело Божие тем беспрепятственнее совершилось в них и через них на новых, чистых началах. Рассеяние среди чуждых народов и, следовательно, уничтожение политической самостоятельности народа и именно, как следствие уклонение его от высших целей своего призвания, было предсказано еще Моисеем (Втор.4:25–28, 30); по поводу известного посольства Меродаха Валадана к Езекии голос пророка впервые назвал вавилонян – теперь еще друзей, приносящих дары, – врагами и поработителями иудеев (Ис.29). Но вместе с тем, тот же пророк созерцает сам и рисует взгляду своих современников картину победоносного шествия на Вавилон избранника Иеговы, Кира (Ис.45 и 13). Ужасы ближайшего будущего не закрывали собой светлых чаяний более отдаленного будущего, и в истории своего народа и народов, сменяющих друг друга, он видит и указывает дальнейшее и неуклонное направление жизни избранного народа к определенной ему цели. Еще ярче и подробнее рисует картину этого ближайшего и более отдаленного будущего в жизни своего народа современник последней катастрофы, прор. Иеремия. В течение многих лет своей пророческой деятельности он неукоснительно и безбоязненно, во-ушию всего народа и его царей говорил о близости неизбежного наказания, как следствие уклонения народа от целей своего избрания; но он же настойчиво указывает и на временный характер совершившегося бедствия. И если слова прор. Исаии временем и обстоятельствами могли быть вытеснены из памяти народа в смутное время, предшествовавшее последней катастрофе, то слова прор. Иеремии были напутствием уже пленникам; если ложные надежды и недоверие к слову пророческому затемняли народное сознание в этот предшествовавший период, то разразившийся удар сразу мог разогнать эти густые тени и просветленному сознанию представить настоящее положение дел в истинном свете. Теперь с поражающей точностью осуществилась первая грозная половина предсказаний пророческих, и если пленники еще не имели ясного понятия о характере и духе этого неоконченного дела Божия на земле, то всетаки свет второй половины пророчеств освещал им пока еще туманную даль будущего, и точное исполнение первой половины пророчеств давало несомненную надежду на исполнение и последней. Теперь народное сознание должно было понять, что основа его благоденствия не в созданном им порядке жизни по примеру «прочих народов», а в неуклонном соответствии его жизни с его высшим призванием, и что не Иерусалим и храм сами по себе были спасительными оплотами, а именно то, что освящало и этот Иерусалим, и этот храм. Следовательно, вопрос не в том, была ли какая сила у пленников для предстоящей им борьбы и какая именно эта сила, а в том, у всех ли пленников она была и чем она могла быть подкрепляема в этой продолжительной борьбе.

При обозрении религиозно-нравственного состояния иудеев предпленного времени мы видели, что в этом отношении они делились на две далеко неравные половины: меньшую – лучших людей своего времени и большую – людей худших; последняя из них была в то же время и более влиятельной, имея во главе у себя царей и придворную партию. Без сомнения, страшное несчастие, постигшее теперь обе эти половины народа, отрезвило сознание и у многих людей худших; но несомненно также и то, что это несчастие оказало неодинаковое влияние на обе эти половины, как и всегда несчастие оказывает различное влияние, смотря по различию характеров и личным особенностям тех, над кем обрушивается. Одни из иудеев могли увидеть в нем несомненное подтверждение тому, что истинные пророки в своих предсказаниях относительно судьбы их, иудеев, и их царства говорили только истину, что Иегова, говоривший устами этих рабов своих, верен своим обетованиям и карает за грехи отцов не только детей, но и детей этих детей; в самом несчастии они могли видеть начало исполнения и новых благих обетований Иеговы. Но совершенно иначе могли толковать тот же факт другие. Если бы Иегова действительно был могущественнее богов языческих, как то утверждали пророки, то Он спас бы свой народ и свое жилище – храм и Иерусалим, – если и не ради самого народа, то ради своего имени, ради своей чести, ибо, по понятиям того времени, сила каждого национального бога прямо пропорциональна могуществу его народа; естественным выводом из такого понимания иерусалимской катастрофы, конечно, мог быть только тот, который подсказывала некогда Иову его жена: «рцы глагол некий ко Господу, и умри» (Иов.2:9). Во всяком случае не все и, быть может, далеко не все пленники располагали нужным им оружием для предстоящей неизбежной борьбы. Останавливаясь на свидетельствах пророков пленного периода, подтверждающих эту мысль, Генгстенберг говорит: мы можем доказать, что и в плену было достаточно грешных израильтян и вздохов о них истинных служителей Иеговы; даже чело Иезекииля Бог должен был сделать, как алмаз, и тверже, чем утес, чтобы он не страшился пред народом, ибо этот народ был народом непокорным (Иез.3:9), так что между язычниками дошло до того, что святое имя Иеговы порицалось, и о пленниках говорили: ужели это народ Божий? (Иез.36:20–21). Даже беcчиние лжепророков не ограничились только Иерусалимом и временем его существования, а находили для себя почву и среди пленников226. За отсутствием положительных данных нет возможности определить числовое отношение между этими, и теперь еще не слившимися, двумя половинами народа; но самый факт существованиz их выше всякого сомнения.

Отвечая на второй из поставленных вопросов, следует указать, с одной стороны, на деятельность пророков, направленную к поддержанию нравственной силы народа в его борьбе, и на те средства, с другой стороны, которыми сам народ мог укреплять себя в тяжелое время своих испытаний. Открывая свое могущество в предшествовавшей истории избранного народа целым рядом чудес, Бог являет теперь свою силу и свою попечительность о наказуемом народе посольством к нему исключительных вестников своей воли и руководителей нравственным сознанием народа – пророков. Из четырех великих пророков три – Иеремия, Иезекииль и Даниил принадлежат именно этому тяжелому времени, да и первый из них, Исаия, хотя жил раньше этого времени, своими вдохновенными речами содействовал тому же, что было целью и трех названных пророков пленной эпохи; вторая часть его пророчеств (40–66) исключительно относится к плену и имеет в виду утешить и поддержать пленников в годы их страданий. Иеремия же, Иезекииль и Даниил сами вкусили горькой чаши гнева Божия, живя среди изгнанников и пленников и именно там, где имелась наибольшая нужда в их исключительной деятельности.

В первые десять или двенадцать самых тяжелых лет, говорит Евальд, выступает пророк еще прошлого периода, старец Иеремия, выступает со своими строгими речами на все прошедшее и настоящее, со своей глубокой скорбью, со своей крепкой уверенностью в высшем назначении избранного народа и с предсказанием нового завета, со своей неутомимой ревностью и мудрыми советами относительно тяжелой запутанности нового положения. Его проницательность была слишком велика и его правильный взгляд на будущее слишком остр, чтобы он не советовал народу полной преданности посланной от Бога судьбе и спокойного подчинения халдейскому господству, которое продолжится только 70 лет. Только от далекого будущего, только от совершенно изменившегося к лучшему израиля через очистительное действие долгих несчастных лет ожидал спасения этот последний великий пророк прежнего периода. Но этого будущего спасения и окончание начатаго в израиле дела Божия он ожидал постоянно даже и при самых тяжких препятствиях, с уверенностью и в полном соответствии с ней поступал, как гражданин своего времени, во всех делах и решениях своей жизни, которые, как от него исходящие, носили в себе высшее, пророческое значение (Иер.32). Собственной своей деятельностью, силой своей веры он увлекал сознание народа от прошлого времени к новому и, будучи поставлен на рубеже двух эпох в жизни народа, был охраной и защитой для израиля новой эпохи, для отдаленного будущего, которое он носил в своем духе и чувстве горячей любви, особенно богато последствиями его глубокое изречение об имеющем последовать новом завете, когда слова божественных заповедей будут запечатлены на самом сердце освобожденного от греха человека, когда требование божественной воли не будут выступать пред человеком, как нечто внешнее и принудительное, а будут действовать из внутри самого человеческого сердца (Иер.31:31–34). В этом изречении заключается как высший результат всей прошлой истории Израиля, так и высшая задача для ее развивающегося будущего; отсюда, к этому изречению привязываются (Иез.11:19, 18:31, 25–28 ср. Иез.16:60, 37:26) все лучшие чувства, все решительные стремления и требования всех глубоких душ общества, и оно постоянно и живо сохраняется во все последующия времена, как непреходящее требование, как светлая истина до тех пор, пока оно не было исполнено при конце этого великого поворота истории227.

Собственно, пророками плена были Иезекииль и Даниил. Как неутомимый труженик-пророк первой и самой тяжелой половины пленного периода, Иезекииль занимает особое место в развитии этого переходного времени. Когда через семь лет после начала его пророческой деятельности Иерусалим был окончательно разрушен, он устремил свой мыслящий дух на представление о том, как будущий Израиль, очищенный и просветленный, должен восстать для действительной жизни, утвердиться и снова развиваться. Среди железных тисков халдейского господства он с непоколебимой уверенностью говорит уже о последней победе будущего Иерусалима (Иез.38) и в то время, как храм и священный город лежали в развалинах, он уже начертывает с величайшей живостью и подробностью картину их восстановления (Иез.40–48). Всюду мы видим его окруженным слушателями, и его пророческий голос раздается в слух представителей народа (Иез.8:1, 11:25, 14:1, 33:31). Его книга имела большое значение для того, чтобы раздуть в те холодные дни священный жар во многих местах и поддержать угаснувший, по-видимому, огонь на алтаре вечного святилища228.

Если прор. Иеремия не жил среди пленников вавилонских, если прор. Иезекииль жил в этой именно среде, то прор. Даниил жил при самом дворе царей вавилонских, чтобы и оттуда нагляднейшим образом представить пред взором страдавшего под тяжелым гнетом народа могущество и величие его Бога. Для этой именно цели Бог избрал и поставил его около трона Навуходоносора, как некогда Моисея при дворе египетского фараона. Ему было угодно, чтобы этот избранник Его изучил всю мудрость халдейскую и через свое знание приобрел уважение и почтение в стране плена. Он сделал из него истолкователя таинственных видений, как снотолкователя из Иосифа, и в стране, где эти видения играли большую роль, Господь сделал их средствами для достижения указанной цели. Он не совершил никакого чуда и не освободил своего народа из плена, как Моисей; не был он узником и не спас Халдеи от голода, как Иосиф: коротко, не смотря на сходство, которое критики отрицательного направление стараются еще усиливать, чтобы легче отвергнуть подлинность его книги, остается большая разница между историей Даниила, с одной стороны, и историей Моисея и Иосифа, с другой. Иная была его жизнь, иная была его миссия. Подобно прор. Иезекиилю, он должен был охранять неизменной истину единобожия среди тех пленников, которым особенно сильно грозила опасность потерять или исказить эту основную истину своей религии, слив служение единому истинному Богу со служением ложным богам своих поработителей; он должен был, далее, показать, что закон, данный Богом, во всех своих предписаниях даже и вне Палестины имеет свою силу, пока не придет новый Законодатель, так как содержание истинной религии тесно связано с этим законом; он должен был, наконец, утешать и поддерживать этот наказуемый и страдающий народ возбуждением надежды на недалекое пришествие Мессии. Его книга представляет собой полное фактическое доказательство того, что Бог иудеев-пленников есть истинный Бог, что Он никогда не забывает тех, кто верно сохраняет Его закон, что этот Бог есть Бог живый (Дан.2:47, 3:32, 4:34 и др.), особенной помощью и величайшими чудесами охраняющий тех, кто верен Его закону, и строго наказывающий тех, кто оскорбляет Его святыню (Дан.1:8–17, 3:17–18, 4:10–11, 20–22, 6:24). К той же цели направляются и его пророчества (Дан.7–12), где величие истинного Бога открывает себя в том, что от Него не скрыты никакие тайны будущего и Он заранее открывает то, что Он имеет сделать ко благу своего народа через Мессию.

Каждый из этих великих пророков имел свою специальную задачу, но все они сходились в одной общей, направляя свою деятельность к охранению и утверждению основной религиозной идеи – строгого единобожия, и они часто повторяют ее, чтобы лишенные отечества пленники твердо хранили ее в своем сознании и памяти. Если они, пленники, из уст своих пророков постоянно слышали, что Бог израилев есть единый Бог, то естественным выводом отсюда должно было быть то, что все другие боги, носившие это название, не суть боги, смертны и беcсильны; а все то, что язычники приписывали своим богам, все это дело единого Иеговы. В виду этого прор. Иезекииль часто повторяет: «и узнаете»... «и узнают племена... Я Господь» (Иез.6:7, 10, 14, 37:28 и др.), а из исторических эпизодов первой части книги прор. Даниила (Дан.1–6) пять ясно доказывают, что Иегова есть единый Бог, которого даже сами язычники исповедуют по временам Богом богов, Господом господей и Царем царей (Дан.2:47, 3:44–45, 4:21, 31–34, 5:18). В противоположность Ему все языческие боги – ничто, и о их торжественном почитании язычниками прор. Иеремия говорит с величайшим презрением (Посл. Иеремии). Но если есть только один Бог – Иегова, а остальные боги – ничто, то для пленников сам собой возникал вопрос: если наш Бог единый, сильный и живый, то что же значит рабство наше пред народом, почитающим богов иных? И этот мрачный вопрос сомнения не оставался без ясного и определенного ответа со стороны пророков. Они отвечали, что завоевание Навуходоносора и бедствия народа – дело Иеговы же, а не тех лжебогов, которым служат халдеи, что Иегова же избрал Навуходоносора орудием своего правосудия и кары за нечестие Его народа, а падение Иерусалима и царства – лишь должное наказание за это нечестие, что могущество, богатство и слава Навуходоносора – дар того же Иеговы за исполнение им Его воли, что, если народ в эти дни своего очищения исправится, Иегова снова возвратит ему свое благоволение. И нужно думать, что деятельность пророков приносила свои добрые плоды, так как Сион остается предметом глубокой и постоянной любви пленников, вспоминавших о нем с грустью на реках вавилонских, и, вероятно, не мало было таких, которые в тяжелые минуты сомнения и невзгод свои взоры и помыслы обращали к Иерусалиму (Пс.137)229. Ближайшим и вместе с тем сильнейшим желанием времени, замечает Евальд, служит теперь желание возврата к древним и вечным истинам и силам, которые некогда создали общество, во все времена испытаний давали спасение народу и которые, хотя весьма часто забывались и пренебрегались, всегда, однако, признавались единственными, могущими дать спасение. Пророки уже в течение столетий призывали народ к этим силам, благочестивые цари делали все, чтобы облегчить народу это возвращение и закрепить этот поворот в сознании и жизни; но, очевидно, для этого нужно было прежде всего путем очистительных страданий освободить сердце народа от глубоко проникшей в него нравственной порчи. Теперь пленники ясно видели фактическое исполнение угроз пророческих и потому не могли уже относиться к их речам с прежним легкомыслием, недоверием и насмешками; теперь они видели и с горечью чувствовали последствия своих преступлений, от которых отвращали их пророки и лучшие цари, и дух народа, воспитанный и воспитываемый пророками, начал искать вину в собственном сердце; тяжелые удары пришли навстречу давно уже чувствовавшейся потребности покаяния и плача. Все то, что у пленников было еще неразрушено и что теперь начинало стремиться к дальнейшей жизни и развитию, удалилось от мира и углубилось в себя, соединилось около крепкого центра и составило зачаток новой жизни230...

Не был совершенно беспомощным этот народ и сам в себе: в молитве, как самом близком общении со своим Богом, мог находить необходимую для себя нравственную поддержку каждый нуждавшийся в ней пленник. Пока существовал храм, вся религиозная жизнь народа была сконцентрирована в его притворах и его святилище, и на его жертвенниках ежедневно, в определенные часы, курились жертвы покаяния, очищения, обетов, веры и надежды; символом постоянного отношения избранного народа к своему Богу был тот священный огонь, который так тщательно сохраняли и поддерживали служители храма. Теперь, к глубокой скорби народа, у него отнят был этот заветный центр, этот постоянно пылающий очаг, согревавший своим святым пламенем душу каждого благочестивого иудея, а вместе с ним отнята была и возможность жертвоприношений; кроме того, храм должен быть только в Иерусалиме и потому не мог быть создан где-либо в стране плена и изгнания. Тем более было теперь побуждений сосредоточиться на том одном, что было возможно и вдали от храма, и в стране изгнания. И мы видим, что ревность к молитве у некоторых пленников была велика и не боялась смотреть прямо в глаза опасности для жизни (Дан.6); она совершалась ежедневно утром, в полдень и вечером, Иерусалим – то место, где стоял храм, – обращал к себе лицо молящихся (Дан.6:10), а ее общее содержание составляли покаяние, исповедание могущества, правды и милости Божией и просьба о помиловании (Дан.9:15–16)231.

В связи с молитвой стояло, как тоническое выражение ее, псалмопение. На реках чуждой Вавилонии грустно сидели пленники иудейские и горько плакали, повесив свои арфы на прибрежных ивах, вспоминая сионские песни. Эти святые песни, аккомпанируемые музыкальными инструментами, оглашавшие некогда слух их в утраченном отечестве, теперь получают в их глазах особенно высокую цену и, вместе с пророчествами, становятся наилучшим средством утешения и ободрения. Если они не могли и не желали петь их по требованию своих поработителей и для их удовольствия и праздного любопытства, то, без сомнения, пели их вдали от дерзких поработителей, в своих сонмищах и для своего утешения и назидания. При этом из скорбной души вдохновенных певцов, вслед за сионскими песнями, изливались и собственные их молитвы к Богу о помощи и избавлении, выражение живого упования на эту помощь и это избавление или слова утешения и вразумления для пленных соотечественников232.

Как лишение возможности жертвоприношений возбуждало в пленниках ревность к молитве, так пробудившееся стремление к чистоте и святости побуждало к сохранению священных дней и субботы, пренебрежение которыми прор. Иезекииль весьма часто называет одной из причин, вызвавших бедствия на Иерусалим (См. напр. Иез.20:12, 22:8 и др.). Из многих свидетельств той же книги можно заключать, что были среди пленников и общественные собрания для слушания пророческих откровений, а Генгстенберг находит возможным предполагать и другие общественные религиозные собрания, заменявшие собой собрания для храмового богослужения233.

Зарождавшееся возвращение к более глубокой и более постоянной жизни в Боге естественно должно было вызвать такое отвращение от всего языческого, как никогда прежде. Отдельные члены рассеянного народа теперь находились в постоянных и самых тесных сношениях с окружавшим их язычеством и пред каждым из них стоял теперь решительный вопрос: подчиниться ли этому напору окружающего со всех сторон язычества или же решительно отвергнуть его, как недостойное. Это ближайшее соприкосновение и полное ознакомление с язычеством во всей его неприглядной наготе должно было вызвать в людях глубокомысленных и в самих себе начинавших карать языческие инстинкты, послужившие причиной переживаемых бедствий, именно отвращение, самое полное и решительное, как от нечистаго, мерзкого и в самом себе носящего зародыш несчастия. Отвращение это тем сильней должно было сказаться относительно «окаянной дщери вавилонской», язычество которой, хотя и маскировалось искусством и наукой, однако, в жизни выражалось крайней развращенностью. С более глубоким сознанием вечных истин естественно развивалось теперь отрицание всего языческого до крайних насмешек над мнимым величием последнего, и все смешное и беcсмысленное в нем никогда еще, как теперь, не преследовалось и не отвергалось234.

Следует также указать здесь и еще на некоторые обстоятельства, несомненно имевшие свое значение в тяжелом положении боровшихся с внешними невзгодами пленников: во время плена не была уничтожена преемственность власти, хотя и по имени только, первосвященника и царя; можно даже предполагать и продолжаемость национального образования. Последним первосвященником пред пленом был Сераия, его сын Иосадок был отведен в плен (1Пар.6:14–15), а сын Иосадока, Иисус, возвратился вместе с Зоровавелем и был первым первосвященником в возвращенной отчизне (1Ездр.2:2; Зах.3:1). Сыном последнего иудейского царя, Иехонии, был Салафиил (Мф.1:12) сын Салафииля был Фадаия (1Пар.3:17–18), а сын этого последнего, Зоровавель (1Пар.3:19), был предводителем возвратившихся из плена при Кире (1Ездр.2:2). Предположение же существования национального образования опирается на тот факт, что пленник Ездра, по признанию его современников, был глубоким знатоком закона (1Ездр.7:6, 10–14; Неем.8:1). Строго сохранялась также преемственность священства и левитства (1Ездр.2:62–63) и поземельные родословные записи (1Ездр.2:1, 59–60, 70). В этом продолжающемся потомстве царей и первосвященников, священников и левитов, в продолжающемся еще национальном образовании народное сознание находило для себя твердую опору и надежды народа приобретали прочное ручательство за исполнение их. Все эти факты ясно говорили за то, что, жив еще и сам народ, цел еще и его национальный строй жизни, некоторым сторонам которого предстояло еще долго развиваться на почве утраченной и вновь полученной отчизны. Следовательно, народ, плененный и рассеянный, и в самом себе мог находить достаточную силу для противодействия подавляющему влиянию своих поработителей, для продолжения той борьбы, срок которой, по суду Божию, был определен только 70-ью годами.

Глава 3

Когда прежнее единство между халдейским и индийским царствами рушилось и в Азии выступила для всемирных завоеваний новая могущественная монархия – мидо-персидская, совершился новый, великий переворот в истории всех западных стран Передней Азии. Не обошел он своим влиянием и истории иудеев, вызвав их к новой жизни на почве родной Палестины... Будто бы, виденное некогда во сне Астиагом дерево, тенью своей имевшее покрыть всю Азию, действительно, выросло, возмужало и, действительно, готово было подчинить себе всю Азию: воле Кира подчинилась уже Мидия и Персия, и от его проницательного взгляда, искавшего новых побед и новых границ могущества и славы, не могло долго укрываться расстройство и внутренняя слабость царства вавилонского при последних преемниках его великого основателя, Навуходоносора235. Но прежде чем выступить против этого, пошатнувшегося уже, но еще стоявшего колосса, он желал подчинить своей власти царство лидийское и греческие города Малой Азии236. Эти завоевания, с одной стороны, увеличивали быстро растущее могущество новой монархии, с другой – подготовляли падение уже отжившей свой век вавилонской, так как обе они, как претендовавшие на всемирное господство, не могли существовать одновременно и совместно. Наконец, в девятнадцатый год своего правления Кир явился под стенами Вавилона237, и гордое величие создание Навуходоносора пало под ударом мощной руки нового завоевателя.

С падением царства вавилонского и освобождением иудеев Киром тесно связываются следующие два вопроса, искать ответы, на которые продолжают еще и в наше время: кто был последним царем вавилонским и что побудило Кира к той благосклонности по отношению к иудеям, какую он оказал им? Было время, когда библейским ответам на эти вопросы не верили и потому искали решение их у Бероза, Геродота и Ксенофонта. С появлением в ряду наук молодой еще ассириологии, привлекли к решению интересующих вопросов и ее; ответы ей были даны, но на первых порах далеко несогласные с библейскими. Наше же время, пользуясь результатами предшествовавших работ и новыми данными той же ассириологии, стремится – и далеко не безуспешно – сообщить историческую объективность именно библейским ответам.

По свидетельству книги прор. Даниила, взятие Вавилона последовало при Валтасаре (Дан.5); он был сыном Навуходоносора (Дан.5:2, 11, 13), царствовал более двух лет (Дан.8:1), в ночь падения Вавилона беспечно пировал в своем дворце, где и был убит (Дан.5:1, 30). Но между преемниками Навуходоносора, как они перечисляются у Бероза, нет Валтасара238; сыном-преемником Навуходоносора он называет только Евильмеродаха, а завоевание Вавилона персами помещает в 17-м году царствования неизвестного пророку Даниилу Набонеда. Об этом событии он рассказывает так: «В семнадцатый год Набонеда пришел из Персии Кир с большим войском и, покорив всю остальную Азию, двинулся на Вавилон. Услышав о его нападении, Набонед выступил с войском против него; подвергшись тяжелому поражению, с не многими воинами убежал в Борсиппу и был осажден в ней. Кир пришел к Вавилону, велел разрушить стены города; но нашедши, что горожане очень искусны в войне и что трудно покорить город, возвратился к Борсиппе, чтобы принудить Набонеда сдаться. Набонед не выдержал осады и сдался Киру. Кир принял его милостиво и выслал его из Вавилонии, назначив ему жить в Кармании. Набонед провел остальное время своей жизни в этой стране, там и умер»239. Из сообщения о том же событии Геродота для нас существенно важно лишь то, что он, как бы сливает свидетельства о последнем вавилонском царе книги прор. Даниила и Бероза, называя его «Лабинетом», что, очевидно, близко подходит к «Набонеду» Бероза, и «сыном Навуходоносора»240, что стоит в согласии с книгой прор. Даниила. При таком очевидном разногласии двух основных свидетельств естественно оставалось одно из двух: или отвергнуть какое-либо из них, как ложное, или же искать какого-либо примирения их, при чем достигнуть этого последнего представлялось всего естественнее и проще путем отождествления «Валтасара» книги прор. Даниила с каким-либо преемником Навуходоносора, упоминаемым Берозом. И первую попытку, именно в этом последнем направлении, можно, кажется, видеть еще у Флавия, по словам которого последним царем вавилонским был «Валтасар, Навоанидом от вавилонян называемый»241. Того же приема держался в свое время и знаменитый Нибур, утверждая, что имя «Валтасар» не собственное, а почетный титул Набонеда, каковым титулом этот царь и назван у пророка Даниила242.

Такой прием в примирении двух указанных свидетельств нашел себе многих подражателей, причем одни отождествляли Валтасара с Набонедом, другие с Евильмеродахом, третьи, наконец, с Дарием Мидянином243. По поводу всех этих попыток отождествления Валтасара с каким-либо из царей вавилонских, упоминаемых Берозом, Генгстенберг замечает: против всех этих попыток и для того, чтобы отождествить Валтасара с Набонедом достаточно того соображения, что смерть Валтасара и разделение его царства между персами и мидянами представляются у Даниила (Дан.5:28) неразрывно связанными между собой, что становится понятным только тогда, если Валтасар, как Набонед, был последним царем халдейским. Основания, приводимые против отождествления Валтасара с Набонедом, продолжает он, имеют очень мало значения: если указывают на то, что Валтасар Даниила – царской крови, а о принадлежности Набонеда к ней Бероз не говорит, то он не говорит и противного244. Очевидно, таким образом, что и сам названный ученый примирение свидетельства книги прор. Даниила и Бероза по данному вопросу находит возможным только путем отождествления Валтасара с Набонедом. Но кроме ссылки на приведенные уже слова Нибура и только что приведенной критики других попыток отождествления, Генгстенберг ничего не делает в пользу собственной попытки. Неудивительно поэтому как то, что и сам он не скрывает гипотетического характера своего решения данного вопроса, говоря только, что Набонед без сомнения есть Валтасар книги Даниила245, так и то, что его решением не удовлетворились другие исследователи библейской истории. Да и в самом деле, трудно было согласиться с таким решением. О двойном имени, под которым, будто бы, был известен последний царь вавилонский, говорит только Флавий, но не говорят об этом ни прор. Даниил, ни Бероз. В списке (Бероза) преемников Навуходоносора нет ни одного, который бы носил двойное имя, и если бы последний из них, действительно, носил двойное имя, то, несомненно, Бероз упомянул бы об этом, как обстоятельстве исключительном. Возможно также предположить, что и Флавий, говоря о последнем царе вавилонском, что он был Валтасар, а вавилонянами назывался «Навоанидом», имел в виду примирить свидетельства прор. Даниила и Бероза. Далее, сам Генгстенберг считает мнение Нибура, которому он следует, только вероятным, а то, что он говорит для усиления собственного мнения, одинаково относится к последнему царю вавилонскому, – был ли он Валтасар или Набонед. Наконец, что особенно важно, за тождеством имени, если его допустить, все-таки остается несомненное различие исторической судьбы Валтасара и Набонеда, как она представляется прор. Даниилом и Берозом.

Со взглядом Генгстенберга в существе дела согласен и Эвальд, с той только разницей, что, по его мнению, действительное имя последнего царя вавилонского было Валтасар, Набонедом же он назывался только иногда. В клинообразных надписях, говорит он, это имя встречается как Belshassar, так оно и было произносимо; если же 70 передают его как Βαλτάζαρ, то они смешивают его с именем Даниила (Дан.1:7). О завоевании Вавилона Киром, продолжает он, в Ветхом Завете не сохранилось никакого древнего рассказа, в более же поздней книге Даниила (5) факт этот рассказывается под влиянием национальных тенденций, тем не менее нет никакого основания сомневаться в том, что последний вавилонский царь, который иногда назывался Набонедом, здесь назван своим действительным именем246. Не считая нужным повторять сказанного уже по поводу этой теории отождествления Валтасара с Набонедом и доказывать доказанное – подлинность свидетельств книги прор. Даниила, – заметим только в частности по поводу взгляда Эвальда, что, если прор. Даниил называет последнего царя вавилонского Валтасаром, как более известным и употребительным его именем вместо иногда только употреблявшегося имени Набонеда, то становится непонятным, почему же Бероз и Геродот не делают того же; предполагать же, что Геродот в данном случае повторяет Бероза, нет оснований, так как его собственный рассказ о взятии Вавилона расходится с рассказом Бероза247 и своего «Лабинета» он называет «сыном Навуходоносора». Привлеченная к решению вопроса о личности последнего царя вавилонского ассириология поставила этот вопрос совершенно на иную почву: вместо отождествления Валтасара с Набонедом, она выдвинула предположение о раздельном и самостоятельном существовании этих двух личностей. Найдены были надписи, несомненная принадлежность которых, именно, Набонеду доказывается тем, что сам Набонед называет себя этим именем и титулует себя «царем вавилонским»; в одной из этих надписей он молитвенно просит своего верховного бога о продолжении его милостей к себе и о продлении жизни своей и жизни «Валтасара» (Bel-sar-ussur’a), своего первенца248; в другой надписи он же «Набунагид, царь вавилонский», просит своего бога пощадить жизнь «отрасли сердца» его, старшего сына Белсар-уссура249.

Новое решение данного вопроса скоро нашло сторонников, вызвало новые предположения и комбинации, создало много доказательств в пользу их. В 1855 году Раулинсон, на основании найденных и прочитанных надписей Набонеда, доносил из своей командировки в Месопотамию: «Старший сын Набонеда назван Бель-шаретзаром, – именем, которое сокращено в книге Даниила в имя Бельзатзара (Валтасара), подобно тому, как имя Нергаль-шар-етзара обратилось у греков в Нериглиссара. Есть надписи – продолжает он, – которые ограничиваются одной только молитвой о спасении этого Бельшаретзара, и так как такое упоминание о царском принце, вместо самого царя, есть в настоящем случае дело совершенно беспримерное, то невозможно объяснить его иначе, как предположением, что Бельшаретзар принимал участие в правлении своего отца при жизни его. Это предположение допускает, а если два царя царствовали в Вавилоне в одно время, то и легко примиряет сказание Бероза с сказанием Даниила»250. Свое предположение о совместном царствовании Валтасара и Набонеда Раулинсон развивает след. образом: после своего поражения в битве с персами Набонед был заключен в крепость, а Валтасар ожидал врагов в Вавилоне, где он и погиб, не пережив падения Вавилона. Если сам Раулинсон в настоящем случае и не задавался целью примирять «сказание Бероза с сказанием Даниила», то он уже наметил путь к этому для других и его предположение о тождестве Валтасара надписей Набонеда с Валтасаром книги прор. Даниила и соправительстве Валтасара Набонеду легло в основу дальнейших попыток, специально направленных именно к примирению свидетельства прор. Даниила и Бероза.

Спустя два года такая попытка и была сделана Оберленом251. Отвечая на одно из возражений против подлинности книги прор. Даниила, состоящее в том, что имена двух упоминаемых в ней царей – Валтасара и Дария – не встречаются у светских историков, он говорит «в первом издании нашей книги мы сказали, что подождем открытия какой-нибудь надписи, чтобы осветить этот до сих пор еще темный исторический пункт, и наше ожидание уже начинает сбываться»252. Делая затем ссылку на приведенные слова Раулинсона, он продолжает: «мы понимаем, что равлинзоновское чтение и истолкование надписей должно принимать с известной осмотрительностью, но что касается имени Валтасара, то это подтверждается также Брандизом»253. На вопрос, почему же в таком случае прор. Даниил называет Валтасара сыном Навуходоносора, он отвечает так: если у прор. Даниила Валтасар назван сыном Навуходоносора, то это по силе того же самого словоупотребления, по которому царь израильский Ииуй назван в ассирийских надписях сыном Амврия; Амврий, как основатель Самарии, играет здесь ту же роль, как и Навуходоносор, основатель могущества вавилонского; это также подобно тому, как во всех ассирийских надписях Саргон говорит о «царях своих отцах»254. Сомневаясь в полной безошибочности чтения и толкование надписей, сделанного Раулинсоном, Оберлен тем не менее вопрос о Валтасаре, как последнем царе вавилонском, считает уже решенным: «итак, – заключает он – самое загадочное место в повествованиях Даниила, которое служило до сих пор доказательством их недостоверности или было защищаемо рядом гипотез, теперь совершенно выяснено, благодаря недавно открытым надписям»255. Та очевидная поспешность, с которой сделал свой заключительный вывод Оберлен, вполне понятна. Цель его названного труда состояла между прочим и в том, чтобы устранить возражение против доказываемой им подлинности книги прор. Даниила. Вне той почвы, которую указывала ассириология, он не находил достаточных данных для ответа на поставленное ему возражение, а потому в первом издании своего труда (в 1854 г.) он оставил вопрос этот открытым, ожидая каких-либо результатов со стороны, трудившейся над освещением темных эпох древнего мира ассириологии. Нужные ему данные скоро и появились в представленном уже отчете Раулинсона о своей месопотамской командировке, ими-то и поспешил воспользоваться Оберлен для второго издания своего труда. Цель Оберлена была отчасти им достигнута: Валтасар, упоминаемый книгой прор. Даниила и не упоминаемый светскими историками, известен вавилонским надписям и известен, как старший сын, упоминаемого Берозом, Набонеда. Но, очевидно, что сами по себе надписи еще не давали права на тот вывод относительно Валтасара, какой сделан был Оберленом. Они говорят только, что у Набонеда был, действительно, сын Валтасар, что он был старшим сыном Набонеда и потому принципиально имел право на царский титул и престол; но ничего не говорят ни о «царе» Валтасаре, занимавшем вавилонский престол более двух лет, о чем говорит книга прор. Даниила, ни о его судьбе, ни тем менее о его соправительстве своему отцу, что лишь предположительно подсказывает Раулинсон. За этими короткими открытиями о личности Валтасара и вполне правдоподобным объяснением название его «сыном Навуходоносора» оставалось еще много серьезных вопросов о его судьбе, а предположение Раулинсона требовало еще точной проверки и подтверждений. Тем не менее услуга, оказанная ассириологией в деле примирения сказаний книги прор. Даниила и Бероза, не могла быть оставлена без должного к ней внимания со стороны исследователей библейской истории, и от нее начали требовать ответов на все возникавшие недоумения и вопросы. И с дальнейшей и более тщательной разработкой ассириологического материала, на родной почве ассириологии (на западе) чаще и чаще стали появляться попытки в указанном направлении примирения.

Не чужда их была и наша отечественная литература; одну из них и самую последнюю по времени сделал у нас г. Юнгеров256. В пятой главе, говорит он, прор. Даниил повествует о пире Валтасара, чудесном явлении пишущей руки и падении вавилонского царства. В этом повествовании долгое время возбуждало сомнение имя последнего вавилонского царя – Валтасара, так как, по свидетельству греческих историков, последним царем был Лавинит, а по Берозу и Авидену – Набонид. В настоящее же время, при развитии ассириологии, эти сомнение должны рассеяться; новейшие открытия в вавилонских памятниках поясняют свидетельство светских историков и примиряют его с повествованием прор. Даниила о том, что в Вавилоне в момент его падения был правителем Валтасар. Приводя затем вышеуказанные надписи Набонеда, он продолжает: имя сына Набонедова Бел-саруссур вполне тождественно с еврейским названием его у прор. Даниила Валтасар. Этот любимый сын Набонеда, как видно из вавилонских памятников, был поставлен наместником своего отца для защиты Вавилона от Кира, тогда как сам Набонед занимался укреплением других вавилонских городов и предводительствовал вавилонскими войсками в походе против Кира. Когда армия Набонеда была разбита Киром и сам Набонед заперся в Борсиппе, Валтасар объявлен был соправителем царя с верховной властью над Вавилоном; на время этого-то краткого правления Валтасара и падает событие, описываемое у прор. Даниила. Из повествования прор. Даниила видно, что Валтасар не был верховным царем в царстве вавилонском, потому что он обещает пророку за разъяснение таинственных письмен чудесной руки сделать его третьим в царстве вавилонском, что и приводит в исполнение. Цари египетские и персидские за подобные выдающиеся услуги делали своих избранников вторыми в своих царствах; Валтасар же, при жизни верховного царя вавилонского Набонеда, сам был только вторым лицом в царстве, а потому и пророку обещает только третье место, непосредственно за собой. «Так, заключает г. Юнгеров, повествование Даниила и вавилонских памятников находятся в полном согласии»257. Но действительно ли так? Справедливость требует заметить, что надпись, приводимая г. Юнгеровым, говорит только об имени старшего и любимого сына Набонедова, – его, действительно, надпись называет тем именем, которое носил последний царь вавилонский, по свидетельству книги прор. Даниила. Далее, мы не знаем тех «вавилонских памятников», которые имеет в виду названный исследователь и из которых, будто-бы, видно, что именно этот Валтасар был поставлен наместником своего отца для защиты Вавилона, когда сам Набонед занимался укреплением других городов своего царства и предводительствовал вавилонскими войсками; но если иметь в виду те надписи, которые приведены в Die Bibel und die neueren Entdekungen... Вигуру258, то нужно сказать, что там сын царя, стоящий во главе вавилонского войска в момент падения столицы, не назван по имени259 и что поэтому видеть в этом «сыне царя» именно Валтасара книги прор. Даниила можно только предположительно. Само по себе предположение это вполне естественно: сын царя, за отсутствием своего отца, стоит во главе войска и столицы, а старшим сыном Набонеда был Валтасар; но надписи не говорят, что во главе войска стоит старший сын царя, именно Валтасар, а прор. Даниил говорит, что Валтасар в последнюю ночь Вавилона беспечно пировал со своими вельможами, женами и наложницами. Возможно предположить, что у Набонеда были и другие сыновья, кроме Валтасара, каждый из которых мог быть по праву назван в надписях «сыном царя»; возможно также, что во главе войска оставленной царем столицы стоял не любимейший, а способнейший из них. Конечно, такой ответственный и важный пост мог занимать не юноша и тем менее дитя, а старший сын Набонеда, но, без сомнения, нашему автору известно предположение того же Вигуру, что Валтасар был старшим сыном Набонеда от его брака с одной из родственниц Навуходоносора, на которой он женился по политическим соображениям незадолго до вступления на престол или же вскоре после этого. Мог быть Набонед женат и раньше и от этого брака, также иметь сына, который, по вступлении отца его на престол, также мог быть назван «сыном царя», а по отношению к Валтасару он был бы даже старше его; возможно, наконец, и то, что один из этих сыновей от первого брака в критическую минуту для столицы поставлен был Набонедом во главе войска, защищавшего Вавилон, а любимый его сын и «старший» (только относительно, в существе же дела еще молодой) мог спокойно праздновать свой последний праздник, описываемый у прор. Даниила. Такие и подобные им предположения также естественны, и потому прежде, чем заключать о «полном согласии» повествований прор. Даниила и надписей, их нужно устранить. По-видимому, автор и делает это, говоря на основании тех же «вавилонских памятников» о наместничестве Валтасара, за отсутствием его отца, в каковой «короткий» промежуток времени и случилось событие, описываемое в пятой главе книги прор. Даниила. Но мы уже видели на что дают право эти документы, а с другой стороны – как же тогда понимать: «третье лето» «царя Валтасара» (Дан.8:1)? Единственным подтверждением предполагаемого соправительства, наместничества Валтасара своему отцу г. Юнгеров считает то, что Валтасар обещает прор. Даниилу сделать его «третьим» в своем царстве. Но, во-первых, книга прор. Даниила не знает этого соправительства или наместничества, а знает «царя» Валтасара, царствовавшего более двух лет, а, во-вторых, указываемый факт может, конечно, находить себе и другие какие-либо объяснения. Возможно, на пример, что у молодого царя был какой-либо фаворит, стоявший всюду около царя, – в роде известного Амана260; возможно, что и царица-мать была очень близка к своему молодому сыну; а почтить пророка за его услугу так или иначе было, конечно, всецело в воле царя. Факт этот только тогда будет говорить о соправительстве Валтасара своему отцу и его наместничестве, когда это мы наперед предположим и когда это соправительство, хотя бы и в качестве предположения, будет стоять прочно.

Более обстоятельный и полный ответ на интересующий нас вопрос находим у Вигуру261. Книга Даниила, говорит он, сообщает что не Набонед, а Валтасар управлял Вавилоном в то время, когда Кир взял его. Она называет Валтасара царем и сыном Навуходоносора, не сообщая, однако, никаких сведений о его происхождении и царствовании. Некоторые вавилонские памятники говорят, что сын Набонеда стоял во главе халдейского войска, но не называют его имени; никакой также светский историк не говорит о Валтасаре. Хотя мы не имеем никаких обстоятельных сведений о Валтасаре, однако, имеем право утверждать, что рассказ пророка совершенно согласен с действительностью. Набонед был узурпатором, поэтому его сын от дочери Навуходоносора имел более прав на корону, чем он сам. Это, без сомнения, и было главной причиной того, что Набонед сделал его своим соправителем еще в ранние его годы, подобно тому, как некогда и по тем же побуждениям Сети 1-ый сделал своим соправителем сына своего Рамзеса 2-го. Что Набонед был узурпатором, это доказывается так. Предшественником Набонеда на вавилонском престоле был Лабоссорах, рано обнаруживший свои дурные наклонности; это имело своим последствием то, что его лишили престола и умертвили. Со смертью этого последнего потомка Навуходоносора, корона, принадлежавшая доселе его дому, перешла в руки одного из заговорщиков, – это и был Набонед. Его отец был rab-mag, и сам Набонед не был связан с домом Навуходоносора никаким родством; чтобы упрочить за собой права на престол, он женился теперь на родственнице Навуходоносора, как это и теперь еще делают восточные узурпаторы. А что Валтасар был соправителем своего отца, это доказывается уже известным фактом возвышения прор. Даниила до степени третьего лица в вавилонском царстве. Таким образом, заключает он, благодаря надписям Набонеда мы узнаем, что его старший сын назывался Валтасаром; благодаря сообщениям Ксенофонта нам известно, что Набонед после неудачного сражения с Киром возвратился не в Вавилон, а убежал в Борсиппу; из свидетельств прор. Даниила открывается, что в это время Валтасар был правителем Вавилона в качестве второго лица в царстве. Останавливаясь частнее на вопросе о соправительстве Валтасара своему отцу, Вигуру замечает, что текст Кирова цилиндра представляет Валтасара если не как царя, то, по меньшей мере, как вице-царя: он стоит во главе войска, окруженный высшими сановниками, в крепостях страны аккадской262, между тем, как его отец в течение нескольких лет добровольно удаляется от дел правления. Валтасар был любим своим народом, тогда как отец его за свое безбожие был наказан богами. Недовольство народа Набонедом завершилось, наконец, открытым восстанием против него, и естественно предположить, что Валтасар должен был взять правление в свои руки; а после того, как Набонед сделался пленником персов, Валтасар в течение, по крайней мере, нескольких недель был, действительно, царем. Если же прор. Даниил увеличивает время его царствования, то это по той простой причине, что он и раньше нес царские обязанности, а с другой стороны, называет же он и Навуходоносора царем еще раньше смерти его отца (Дан.1:1). Не оставляет он без внимания и некоторых подробностей в повествовании прор. Даниила о последнем празднике Валтасара и Вавилона. Ярко выступающая беспечность пирующего в критическую минуту царства царя находит, по мнению Вигуру, достаточное объяснение, с одной стороны, в молодости и неопытности Валтасара, а с другой – в прочности и почти недоступности вавилонских стен. В момент падения Вавилона Валтасару было, по Вигуру, 16–17 лет; а что Вавилон был крепко защищен, это видно из свидетельства Геродота, который говорит, что Кир сомневался взять Вавилон силой и потому прибегнул к хитрости. По причине той же молодости он находился под руководством своей матери, о чем говорит кн. прор. Даниила; а что «царица», о которой идет речь у пророка, была мать Валтасара, а не жена, следует из того, что она говорит, как дочь Навуходоносора, и что жены Валтасара уже присутствовали на пиру, когда туда является эта «царица».

Здесь считаем возможным остановиться, чтобы так или иначе ответить на вопрос, кто же именно был последним царем вавилонским. Из короткого исторического очерка его мы уже видели, что вопрос этот не новый, имел свою судьбу в старое и новое время начался с предположений, не успел освободиться от них еще и теперь. До сообщений ассириологии вопрос этот решался на основании, с одной стороны, свидетельства прор. Даниила, с другой – Бероза и греческих писателей. Разногласие этих свидетельств естественно повело к предположению с целью их примирения; это было первое предположение начало остальных. Состояло оно, как уже известно, в отождествлении библейского Валтасара с одним из преемников Навуходоносора, называемых Берозом. Испытав в своей истории несколько изменений, оно, наконец, получило ту форму, какую мы видели у Генгстенберга. Достоинство этого предположения и основанного на нем ответа по данному вопросу то, что этот ответ стремится строго держаться на почве авторизованных уже исторических документов и в строго фактическую науку-историю не вносит новых, еще гадательных фактов. Но в этой же постановке решения вопроса и его существенный недостаток: при отрывочности и недостаточности тех данных, на которые оно опирается, оно, естественно, страдает недостаточностью и неполнотой научной аргументации. В самом деле, в последней своей форме оно опирается на то, что некоторые цари ассиро-вавилонские известны нам под двумя именами. Но если бы и так, то само собой понятно, что «некоторые» еще далеко не «все», а, во-вторых, что касается того, что одно из имен последнего вавилонского царя было только его титулом и именем малоупотребительным, то разногласие по этому поводу Генгстенберга и Эвальда нам уже известно; и во всяком случае при таком предположении пришлось бы допустить, что в одном из свидетельств – библейском или светских историков – последний царь вавилонский почему-то назван только своим титулом, вместо собственного имени, или именем малоупотребительным, вместо более употребительного, более известного... Между разбросанными, испорченными и трудно читаемыми страницами каменной летописи Вавилона ученые нашли и такие, где прочли имя Bel-sar-ussur. Не Валтасар ли это кн. прор. Даниила? Это был первый вопрос, с течением времени разросшийся в строго научное предположение, какое мы видели у Вигуру. Количество данных для решения нашего вопроса увеличилось, а с тем вместе явилась возможность более обстоятельного и возможно правильного решения самого вопроса. Но в основе и этого нового решения опять-таки легло предположение, а гипотетичность самого решения увеличивалась еще и тем, что это решение давалось еще юной и потому еще несовершенной ассириологией. Новизна науки вела ее представителей к крайностям увлечения, а это увлечение весьма опасно там, где является необходимость восполнить пробел в истории. В большем сравнительно количестве данных для решения вопроса – его сравнительно и большее достоинство, в несовершенстве нового источника – его главный недостаток. Несовершенство этого источника зависит вообще, как оттого, что еще не весь ассириологический материал собран и, следовательно, возможно еще его пополнение, так и оттого, что собранное доселе не все еще одинаково прочитано и истолковано и, следовательно, возможно еще исправление. Хотя чтение клинообразных письмен идет успешно, совершенствуется и гарантирует тем самым делаемые на основании его выводы, однако, еще не редки случаи, когда одни ассириологи читают одно, другие – иное, и это в двух-трех строках одной какой-либо глиняной таблички. Как видно, каждый из представленных ответов не лишен недостатка, и речь, следовательно, может быть не о том, который из них абсолютно верен, а лишь о том, который из них следует признать более вероятным. Что же касается этого последнего, то колебание в выборе не может быть продолжительно, и в виду того, что чтение надписей Набонеда, как видно, установилось уже, смело можно отдать преимущество последнему пред первым; к тому же побуждает и то, что этот ответ ближе стоит к свидетельствам прор. Даниила и легче примиряет эти свидетельства и свидетельства светских историков. Правда, книга прор. Даниила не знает ни узурпаторства Набонеда, ни даже его самого, ни соправительства Валтасара. Но что касается самого Набонеда, то она не называет его по той же самой причине, по какой не называет и некоторых других царей вавилонских, как не имевших непосредственно важного значения в жизни пленников-иудеев; что же касается предполагаемого узурпаторства Набонеда и соправительства ему Валтасара, то это вполне возможно, очень вероятно и нисколько не противоречит свидетельству кн. прор. Даниила. Прецедент такого придворного переворота, когда насилие открывало заговорщикам доступ к престолу, нам хорошо известен из истории вавилонского же царства: именно таким путем достиг престола Нериглиссор263. То же легко могло случиться и в царствование дитяти – Лаборосордаха, к тому же рано обнаружившего свои дурные наклонности264. И если вообще кровавые революции часто и легко находили себе место в царствах деспотических265, то в данном случае достаточно было лишь смелого инициатора. Им и был в настоящем случае Набонед. Был ли он еще до этого времени связан узами родства с домом Навуходоносора, или же нет, сказать трудно. Бероз, как мы уже знаем, вообще ничего не говорит ни за, ни против его родственных связей с домом основателя вавилонского могущества. Но родственные связи Валтасара с этим домом ясно указываются книгой прор. Даниила (Дан.5:2, 11, 13), а потому эти связи и его отца с домом Навуходоносора не могут быть оспариваемы. Мать Валтасара, как родственница Навуходоносора, и связывала своего мужа Набонеда родственными узами с домом своего великого предка, и, кажется, вернее будет предположить, что ко времени захвата им вавилонского престола он уже был женат на этой родственнице Навуходоносора. Вигуру считает одинаково возможным предположить этот брак Набонеда и до вступления его на престол, и вскоре по вступлении; если же отдает предпочтение второму предположению, то только потому, что оно, будто бы, от этого окажется в большем согласии с свидетельством прор. Даниила о беспечности и молодости Валтасара266. Но это согласие не нарушится, если предположить, что незадолго до вступления на престол Набонед уже был женат на родственнице Навуходоносора. Такое предположение считаем более вероятным потому, что оно, не противоречит Библии, гораздо удобнее объясняет положение Набонеда во главе заговора против Лаборосордаха и его вступление затем на престол. Муж родственницы Навуходоносора – он естественно стоял близко ко двору; это давало ему более возможности действовать в своих интересах относительно свержения недостойного Лаборосордаха и подготовить партию симпатизирующих ему в задуманном деле; как более заинтересованный, он и вел это дело, а когда оно окончилось желательным для него и его партии образом, он, как родственник Навуходоносора, естественно становился первым претендентом на освободившийся престол. Заняв престол и не имея на него прав, сам Набонед на первых порах прикрывался, вероятно, правами своей супруги. Конечно, de facto это еще не гарантировало ему полной безопасности нового положения, но de jure и как обычай267 оно уже обеспечивало ему эту безопасность, пока для него не стало возможным более прочно опереться на права его малютки-сына; неудивительно поэтому, что он так горячо молит своего великого бога Сина о своем любимом первенце – Валтасаре268. Очень возможно, что от имени этого, относительно законного наследника престола и действовал Набонед, пока тот, за малолетством, не был способен к делам правления; когда же он подрос и наступили тяжелые обстоятельства последних лет царства, отец легко и охотно привлек к делу и своего юного сына. Эти тяжелые обстоятельства, наступившие для царства в виду завоевательных движений Кира, и союз Набонеда с Крезом лидийским269 естественно отвлекали Набонеда от его столицы к границам Вавилонии, а Валтасару помогали и делали даже необходимым для него из царя de jure стать царем de facto, каким его и знает книга прор. Даниила. При таких обстоятельствах переход власти над Вавилоном в руки Валтасара, нам кажется, совершился вполне естественно и для объяснения его нет нужды прибегать к предположению бывшего, будто-бы, возмущения против Набонеда, как то делает Вигуру. Результатом этого возмущения было бы без сомнения возведение на престол нового царя, хотя бы и Валтасара, и имя этого царя должно было бы занять свое место в списке царей вавилонских у Бероза и других историков. Таким образом, шаткое положение Набонеда на престоле вынуждало его поспешить прикрыться правами своего первенца, и этот последний, вероятно, был официально объявлен царем еще со времени своего рождения. Но когда же последовало действительное участие его в делах царства?

Самый верный и согласный с действительностью ответ на это дает книга прор. Даниила. Она, как известно, говорит о третьем годе правления Валтасара; этот год был вместе с тем и годом падения вавилонского царства, – согласно со свидетельствами Бероза и других историков, 17–18 год правления Набонеда. Возвращаясь на три – точнее на два с небольшим – года назад, получим 15–16 год правления Набонеда; если же Валтасар рожден был в первый или второй год его правления, то к этому времени ему было около 15 лет, и он по самому возрасту мог уже принимать участие в делах правления – особенно, когда требовали того обстоятельства270. Близко к этому времени подходят, кажется, и те обстоятельства, которые вынуждали Набонеда отвлекаться от своей столицы. Ход завоевательных движений Кира Шлоссер представляет так. Прежде всего Кир покорил Бактрию, затем направил свое оружие против царств М. Азии, которые почти все признавали тогда власть Креза лидийского; ему же подчинялись тогда и греческие колонии – Эолия, Ионие и др., которые также были завоеваны Киром. Само собой, понятно, что покорение этих царств требовало времени, борьба с могущественным царем лидийским – также; и только после подчинения себе лидийского царства Кир выступил против союзного ему вавилонского271. Таким образом, конец своего царствования и, быть может, именно те два-три года, о которых кн. прор. Даниила говорит, как о годах царствование Валтасара, – Набонед должен был провести в постоянном отсутствии из Вавилона – сначала, как союзник Креза, затем уже, охраняя собственные интересы и собственную страну на ее границах. Итак, в виду всего сказанного по нашему вопросу, мы, не колеблясь, можем сказать, что последним царем вавилонским был сын Набонеда Валтасар, царствовавший в Вавилоне более двух лет. По-видимому, против такого вывода стоит прежде всего то соображение, что если бы Валтасар действительно был царем в течение указанного времени, то Бероз внес бы его имя в список царей вавилонских. Но для Бероза, естественно, царем вавилонским был тот, кто занял престол после низвержения Лаборосордаха, действительно правил делами царства и оставался царем до последнего несчастного сражения с Киром. Это сражение положило конец правлению Набонеда, решило вместе с тем и судьбу царства и таким образом Набонед оказывался для Бероза, действительно, последним царем вавилонским; короткий же промежуток единоличного правления Валтасара, когда, быть может, был еще жив пленный Набонед, – конечно, легко мог быть и не отмечен им в качестве особого царствования. Но если, с другой стороны, за исключением последних лет Вавилона, царем вавилонским был Набонед, то не противоречит ли вашему выводу молчание о нем книги прор. Даниила? Отвечаем решительно, что нет. Не противоречит потому, что она знает в данном случае только эти последние годы Вавилона, когда Набонеда здесь не было, а делами правления заведывал Валтасар; он, как царь de jure и действительно стоявший во главе правления делами царства, за отсутствием своего отца. – для прор. Даниила, естественно, оказывался царем и царем последним, с падением Вавилона лишившимся престола и царства. Что же касается встречаемого у прор. Даниила название Валтасара сыном Навуходоносора, то, как мы уже видели, вопрос этот решается легко и вполне правдоподобно272. Прибавим к этому только, что Валтасар, происходя от родственницы Навуходоносора, имел более права называться сыном Навуходоносора, чем Ииуй называться сыном Амврия.

Праздничный пир Валтасара был последним в жизни некогда великого и роскошного Вавилова, в истории могущественнейшего когда-то царства вавилонского. В эту роковую ночь вавилоняне во главе со своим молодым царем справляли, сами того не зная, тризну по своем величии, могуществе и самостоятельности; заря нового дня для них была грозной вестницей падения и запустения их царства. Завоевав Вавилон, но не окончив всех своих завоеваний, Кир, естественно, не мог остаться здесь, а потому для управления этой вновь покоренной страной он должен был оставить здесь своего наместника. Этим наместником с правами царя был, по свидетельству книги прор. Даниила, Дарий Мидянин (Дан.5:31), а по свидетельству надписей, Угбару273. Что это была за личность, вопрос еще весьма темный; «его личность», скажем словами Вигуру, «окружена еще большим мраком, чем личность Валтасара»274. Оставляя, поэтому, вопрос этот открытым, скажем несколько слов о продолжительности его правления, что поможет нам ответить точнее на другой и для нас более важный вопрос, когда именно последовало освобождение иудеев из плена вавилонского. В книге прор. Даниила ясно отмечается только первый год правления этого Дария Мидянина (Дан.9:1–2), и те немногие факты, которые связаны с его именем (Дан.6), могли, конечно, найти себе место в течение одного года. Но на основании этой же книги можно считать его правление продолжавшимся более года: этот первый год Дария был только близким к последнему году семидесятилетнего плена вавилонского, предсказанного прор. Иеремией, а не последним, и прор. Даниил молит еще Бога о помиловании Его народа, еще страдающего в чужой стране (Дан.9:1–19). На основании же клинообразных надписей этому наместнику Кира можно с решительностью приписать двухлетнее правление. В некоторых вавилонских документах, открытых и прочитанных Ленорманом, Кир, называвший себя «царем наций», только в третий год, по завоевании Вавилона, впервые называет себя и «царем вавилонским»275, т. е. непосредственным правителем этой, покоренной им, страны. Если же так, то «первый год Кира царя персидского», о котором, как о годе освобождения иудеев из плена, говорит 1 Ездры (1Ездр.1:1), будет совпадать не с годом завоевания Вавилона, а с третьим годом по завоевании его, что вполне и естественно: цель похода Кира на Вавилон была, конечно, завоевание Вавилона, а не освобождение горсти пленных иудеев, и это последнее он сделал уже несколько позже, именно когда осуществил до некоторой степени свои завоевательные замыслы и ближе стал к покоренным им странам. А если завоевание Вавилона последовало в 540 г. до Р. Хр.276, то годом освобождения иудеев из плена вавилонского будет 538–537 год277.

Итак, в 538–537 году до Р. Хр., Кир, «царь нации» и «царь вавилонский», произнес, наконец, давно ожидаемое пленниками-иудеями мощное слово: идите в Иерусалим и стройте дом Богу вашему, Богу иерусалимскому. Самый указ Кира, дозволявший пленникам возвратиться на родину, и подробные сведения об обстоятельствах освобождения, последовавшего за обнародованием этого указа и в силу его, читаем в первой главе 1 Ездры. Сущность этого повествования кратко можно представить так. Когда исполнилось 70 лет плена, предсказанного прор. Иеремией, Господь побудил Кира отпустить в отчизну Его избранный народ. Покорный воле Иеговы, Кир действительно издал указ, в котором говорилось: Господь Бог небесный, вручивший мне власть над всеми земными царствами, повелел создать Ему храм в Иерусалиме; поэтому все, кто принадлежит к Его народу, пусть возвращаются в свою отчизну и строят храм Ему в Иерусалиме; те же, которые пожелают остаться на занимаемых ими местах, пусть остаются, но да помогут своим возвращающимся соотечественникам, чем кто может, в предстоящем им деле сооружения храма. Сам Кир возвратил при этом священные сосуды храма и утварь, захваченные Навуходоносором при разрушении храма, и сам же он определяет размеры нового храма, имеющего создаться по его позволению и приказанию, с его же помощью при производстве работ (1Ездр.6:2–5). Еще с большей подробностью говорит об обстоятельствах освобождения И. Флавий. В первый год царствования Кира, повествует этот иудейский историк, который был семидесятым годом от начала переселения нашего народа в Вавилон, Бог умилосердился над несчастьем иудеев, так долго страдавших в плену. И как еще ранее плена Он предсказал через прор. Иеремию, что они, поработав Навуходоносору и его преемникам в течение 70 лет, будут возвращены в отчизну и построят храм в Иерусалиме, так и исполнил. Он возбудил дух Кира к тому, что этот последний обнародовал во всей подвластной ему Азии указ следующего содержания: «Царь Кир всем подданным своим: Всемогущий Бог благоволил мне вручити вся царства земная; и я верую, что Он есть Тот, которому поклоняется народ израильский. Ибо Он предъявил имя мое через пророков и предрек, что я созижду Ему храм во Иерусалиме, в земле Иудейской». «О сем, – замечает Флавий, – без сомнения уведал Кир из книги пророчества Исаиина». Итак, прочитав относящееся к нему пророчество и, удивившись Божией премудрости (он) возжелал исполнить сие пророчество». Призвав к себе знатнейших иудеев, живших в Вавилоне, Кир сказал им, «что он дарует им позволение возвратиться в их отечество и воздвигнуть паки град и храм Иерусалимский. Я сам, говорил (он), буду вспомоществовать вам в сем строении и отпишу нарочно к вождям и наместникам, находящимся неподалеку от Иудеи, чтобы пускали они злато и сребро на сооружение храма и присылали скотов для жертвоприношений». Возвращая при этом священные сосуды и храмовую утварь своему казначею (Ездре), он повелел, «чтобы сей отдал их на соблюдение Авассару, долженствовавшему оные хранить до самого окончания строения храма: по окончании же оного надлежало ему вручить их священникам и старейшинам народа для поставление оных в новосозданном храме». Указ, отправленный с возвращавшимися на имя правителей Сирии Сисиние и Саравасана, гласил: находящимся в нашем владении иудеям мы дали позволение возвратиться в их отечество, возобновить город и создать храм на прежнем его месте; казначей наш, Мифрадат, и князь иудейский, Зоровавель, должны положить основание храму, который должен иметь 60 локтей вышины и столько же ширины, «полагая в три разделения вылощенный камень и древо, в областях той страны растущее»; они же должны сооружить алтарь для совершения на нем жертвоприношений; нужные на постройку деньги повелеваем выдавать из нашей казны, при том позволяем им пользоваться теми же выгодами, какими пользовались их предки; из собираемых в Самарии податей повелеваем выдать им 5500 драхм на покупку скота, вина и елея и 20500 мер муки; «священники будут приносить сии жертвы во Иерусалиме с предписанными от Моисея обрядами и будут молить Бога о здравии царя и чад его и о благосостоянии Персидского царства», «но которые – заключает этот указ, – презрев сие наше повеление, не восхотят исполнити по оному, те будут осуждены на пригвождение ко кресту, и имение их в государственную казну будет отписано»278.

Читая приведенные свидетельства, нельзя не заметить той особенной благосклонности, заботливости и предусмотрительности, какими Кир окружает освобождаемых им иудейских пленников. Не удивительно поэтому, что эти свидетельства некоторым исследователям внушают недоверие к своей исторической действительности и приводят их к отрицанию самой подлинности279. Но если возможно сомневаться относительно частных деталей в сообщении Флавия, то не должно быть сомнения относительно достоверности свидетельства книги Ездры. А если сравним свидетельство Флавия с 1 и 6 гл. названной книги, то в повествовании иудейского историка найдем немного лишнего280. И потому не отрицания, а глубокого внимания и уважения к себе заслуживают они. Если они, взятые отдельно, представляются скептическому взору отрицательных критиков маловероятными, то в связи с другими данными совершенно теряют этот характер и вполне достаточно решают довольно трудный вопрос о мотивах со стороны Кира к освобождению пленных иудеев и к той благосклонности, которую он при этом оказал им.

Итак, каковы же эти мотивы? В решении этого вопроса легко заметить несколько различных направлений. Так одни, строго держась свидетельства кн. Ездры, полагают, что мотивы, руководившие Киром в его отношениях к иудеям, были чисто-религиозного характера (Генгстенберг). Другие, не доверяя этому свидетельству, объясняют факт освобождения – или просьбой об этом самих, неизвестных нам по имени, иудеев (Эвальд), или же политическими соображениями самого Кира (Зейнеке). Есть направление, объединяющее первые два (Грэтц); есть направление, объясняющее это обычаем Кира, которого строго держался он по отношению к пленникам покоренных им народов (Вигуру); есть, наконец, мнение, которое объясняет освобождение иудеев и благосклонность к ним Кира платой с его стороны за услугу, оказанную ему пленниками при взятии Вавилона (Тумасов).

Отвечая на поставленный выше вопрос, Генгстенберг говорит: предлагают различные гипотезы относительно причины поступка Кира с иудеями; но на истинный след нападем мы через рассмотрение содержания его указа. Оно сообщается в 1Ездры (1Ездр.1:1–4), а что это сообщение верно, вытекает из 1Ездр.6:1–5. Тот факт, что известное пророчество Исаии имело такое влияние на Кира, объясняется тем, что он еще прежде приобрел некоторое познание об истинном Боге и что это пророчество получил он из надежных рук. Здесь все приводит нас к Даниилу, превосходнейшему слуге – прежде царства халдейского, теперь мидо-персидского. Уже халдейских повелителей он привел к тому сознанию, что Бог израилев есть Господь и Бог над всеми богами; Дарий Мидянин, благодаря ему, в оффициальном эдикте выразил признание Бога израилева: что может быть естественнее, как не то, что он же побудил и Кира к изданию его указа? А Кир, частью из уважения к личности пророка, частью же благодаря показанному ему пророком известному пророчеству, которому по силе авторитета прор. Даниила он поверил, – действительно, и издал свой указ. Благодаря пророку и пророчеству, в Боге израиля Кир увидел Виновника своих побед и, благодарный Ему, освободил Его народ281.

Коротко, взгляд Генгстенберга сводится, как он и резюмирует, к деятельности и влиянию прор. Даниила и к личной подготовленности Кира к восприятию и этой деятельности, и этого влияния пророка. Что пророк дожил до времен Кира, это несомненно, по свидетельству его книги, он был еще жив даже в третьем году царствования самого Кира (Дан.10:1). В это время ему могло быть лет около 90282. Что сам пророк видел в Кире слугу Иеговы и освободителя его пленных соотечественников, это также не может подлежать какому-либо сомнению: если он ведет точное летоисчисление 70 годов плена, предсказанного прор. Иеремией (Дан.9:2), то он знал, без сомнения, и другие пророчества, относящиеся к плену, – знал, без сомнения, и пророчество Исаии о Кире-освободителе. Вполне вероятно, что и лично он был известен Киру: завоевание Вавилона сделало его из слуги царей халдейских слугой царей персидских; но не изменило его высокого положения при дворе, ибо "с первого (же) года Дария Мидянина (он) стал ему подпорой и подкреплением», и «царь помышлял уже поставить его над всем царством» (Дан.11:1, 6:3); «благоуспевал (он) и в царствование Кира Персидского» (Дан.6:22), вероятно, занимая при нем свое прежнее высокое положение (Дан.14:2 ср. Дан.6:22). Если же так, то возможно допустить, что и Киру он мог говорить так же, как говорил об истинном Боге Навуходоносору, Валтасару и Дарию; мог и ему он указывать на то, что все его победы – дар этого истинного Бога, Бога иудейского, что сам он, Кир, – слуга этого Бога, еще задолго ранее избравшего его на служение Своим целям, что на нем лежит обязанность довести до конца дело своего избранничества. Но если величие и могущество истинного Бога пророк возвещал и предшественникам Кира, начиная с Навуходоносора; если это величие и это могущество Его было признаваемо ими и, однако, не только не последовало за этим признанием освобождение иудеев из плена, но даже и какого-либо существенного изменения в их печальном положении, то, следовательно, не здесь нужно искать причины к поступку Кира283. Проповедь пророка, если допустить ее, в данном случае была силой содействующей, а не производящей, которая лежала всецело в личности самого Кира. И по ясному свидетельству 1 Ездры, Кир отпускает иудеев в первый же год своего царствования и возможно даже, – что не в конце или середине его, а в начале, следовательно, – тогда, когда пророк не имел времени и возможности настолько подготовить Кира к его деятельности относительно иудеев; отпускает потому, что к этому побуждает «дух его» Господь, – следовательно, потому, что в самой личности его были основания к тому. Как бы устраняя такое возражение и делая понятным исключительное влияние пророка на Кира, Генгстенберг указывает на то, что Кир уже раньше был подготовлен в Боге израиля увидеть Виновника своих побед и своего благополучия. Но действительно ли так? Правда-ли, что еще прежде знакомства с иудеями и особенно с пророком Даниилом Кир уже имел такие сведения об истинном Боге, что мог узнать в Нем своего Покровителя сразу, как только ему назвали Его? Эти сведения могли сообщить ему, конечно, только иудеи; но ни откуда не видно, что до завоевания Вавилона Кир имел какие-либо сношения с иудеями, пленниками царства вавилонского: вполне вероятно, что их не было, да и быть не могло. Его жизнь и деятельность до этого времени нам известна: вся она прошла в войнах в Бактрии, греческих колониях и Лидии, в стороне от Вавилона и вне сношений с народами, входившими в состав этого царства. Завоевание Вавилона и покорение областей этого царства, конечно, поставило его ближе и к иудеям, как его подданным; но утверждать, что еще во время правления Дария он ознакомился с иудеями и особенно с прор. Даниилом, опять-таки нет прямых оснований: завоевав Вавилон и оставив здесь своего наместника с правами царя, он удаляется отсюда и становится в более близкие отношения к иудеям уже после Дария, когда называет себя «царем вавилонским» и когда последовал сам факт освобождения. А раз не было более ранних сношений с иудеями, не было, конечно, и возможности получить истинные понятия об истинном Боге. И напрасно Генгстенберг утверждает, что, будто бы, даже в священной истории Кир представляется таким, который старается глубже познать Бога израилева и который существенно отличается от Навуходоносора, Валтасара и Дария Мидянина: священная история, за исключением известного пророчества Исаии (Ис.45), совсем не знает Кира ранее факта освобождения им иудейских пленников, а сам прор. Исаия не раз от лица Иеговы говорит Киру: «ты не знал Меня» (Ис.45:4–5). Не лишним также считаем заметить, что и другим пленникам царства вавилонского, как увидим ниже, Кир оказал милости, совершенно подобные тем, какие оказал он и пленникам-иудеям. Вообще же по поводу решения нашего вопроса Генгсгенбергом следует заметить, что факт освобождения иудеев из плена с сопровождавшими его обстоятельствами он объясняет тем, что Кир был подготовлен к этому, а эту подготовку доказывает тем, что он освободил иудеев.

Иное решение вопроса предлагается исследователями, отрицательно относящимися к свидетельствам Библии и Флавия. Приведши известное место из 1Ездры (1Ездр.1:1–4), говорящее об освобождении иудеев из плена по указу Кира, Эвальд говорит: так рассказывает дееписатель; еще дальше идет позднейший писатель, эллинистический рассказчик персидско-еврейской истории, слова которого мы находим у И. Флавия: он рассказывает, что Кир прочитал относящееся к нему предсказание Исаии; этим был склонен к своему решению и даже в своей публичной грамоте объявил это пророчество, как главное основание своего поступка относительно иудеев. Но этот царский указ об освобождении, позволение постройки храма и обещание поддержки даже и в простом повествовании хроники представляются не в настоящем виде. Правда, персидские клинообразные надписи говорят о том, что цари персидские охотно начинали свои указы упоминанием о Творце и громко признавали, что Он дал им силу и царство на земле. Но иной вопрос, называл ли Кир этого Творца Иеговой; и вообще этот указ, как мы его читаем теперь, окрашен колоритом и языком, свойственным хронисту284. Не отказывается он и от труда объяснить происхождение этого колорита и этого языка, каковое объяснение сводится к тому, что освобожденные иудеи приписали факт своего освобождения силе истинного Бога, действовавшей через Кира, не будучи вместе с тем неблагодарны и к этому последнему285. Само собой, однако, очевидно, что такими рассуждениями факт освобождения еще не объяснялся, его еще нужно было как-либо объяснить. Это он и делает таким образом прежде разрушения Вавилона, говорит Эвальд, в последние годы его около развалин Иерусалима могли собраться некоторые иудеи – частью убежавшие из великого города, прежде чем он был еще более стеснен войсками Навуходоносора, частью возвратившиеся из других стран, когда падение Вавилона казалось уже несомненным; они-то и задумали смелое дело – восстановить город и храм. Но без позволения нового персидского властелина город не мог быть возобновлен даже и в самых скромных границах. Теперь, заключает Эвальд, мы не знаем точно, как все это происходило, и какие мужи наиболее ходатайствовали о получении от Кира милостивого разрешения на возобновление Иерусалима и возвращение пленников286; тем не менее он не сомневается, что это было именно так, как предполагает. Т.е., ко времени падения Вавилона на развалинах Иерусалима собралась из разных стран небольшая горсть пришельцев и беглецов-иудеев; они-то и задались мечтой (по истине для них фантастической) возобновить город и храм; но для этого им нужно было позволение нового персидского властелина, и с этой целью, нужно думать, к Киру было отправлено посольство, так как, насколько известно, Кир никогда не был ни в Иерусалиме, ни около него; оно-то и склонило Кира не только разрешить им постройку города и храма, но даже освободить и их пленных соотечественников.

Была ли в это время на развалинах Иерусалима нужная Эвальду горсть иудеев с такими грандиозными замыслами, мы не знаем, так как имеющиеся исторические документы этой эпохи ничего не говорят о ее присутствии в разоренной и опустошенной стране; как эта горсть до невозможности предприимчивых иудеев достигла своей цели, не знает и сам Эвальд. Вообще же смеем думать, что если бы в таких чертах факт освобождения был представлен Библией или И. Флавием, то Эвальд первый же и, быть может, с едкой иронией даже отверг бы такое наивное объяснение крупного исторического факта, а если бы не был уверен в действительности самого факта, то заподозрил бы даже и самую возможность его. Во всяком случае решение это, построенное на одних лишь предполагаемых возможностях, подчас даже не совсем возможных, обращает на себя внимание только потому, что предложено таким солидным исследователем библейской истории, как Эвальд, и как таковое не может не быть отмечено.

На почве отрицания свидетельств Библии и Флавия, подобно Эвальду, стоит и Зейнеке. Отвечая на поставленный себе вопрос, что побудило Кира сделаться столь расположенным к иудеям, он говорит, что судить об этом у нас нет достаточных данных, ибо сохранившиеся от хронистов записи, которые Кир позволил вести о своем царстве, не подлинны и сочинены самими хронистами. Но что Кир не имел при этом никаких религиозных мотивов, это понятно само собой; он был подвигнут к этому шагу исключительно политическими соображениями. Именно, когда сын и преемник Кира, Камбиз, желал покорить себе Египет, то был в затруднении относительно того, как пройти через безводную пустыню между Газой и Пелузиумом; из этого затруднения вывел его некто Фанес, уроженец Галикарнаса, сначала бежавший к Амазису египетскому, а потом передавшийся персам; он явился к Камбизу и посоветовал ему через посольство просить царя арабского, т.е. едомского, о свободном пропуске персов через его владения, так как там был настоящий проход в Египет. Спрашивается, почему же не мог иметь в виду для своих завоевательных стремлений этого прохода и Кир? А если так, то иудеи и их страна были для него весьма полезны. Соображения, какими руководился впоследствии сын, могли, конечно, быть еще раньше у его отца287.

Останавливаясь на этом взгляде Зейнеке, нельзя не сознаться, что в нем много правдоподобного и подкупающего в свою пользу. В самом деле завоевательные стремления Кира, подобно стремлениям многих ассиро-вавилонских царей, желавших быть повелителями всего известного им мира, могли и не ограничиваться одной только Передней Азией; по пути своих предшественников на всемирно-завоевательном поприще Кир легко мог думать и о походе в Египет, куда каждый почти из этих предшественников направлял свой взор и покорные им войска несли свое оружие. Правда, насколько известно, Кир не предпринимал похода в Египет; но отсюда нельзя заключать к тому, что он и не мог думать об этом походе. И Шлоссер прямо говорит, что, «кажется, Кир думал также и о походе в Египет»288, а один из новейших историков полагает, что Амазис египетский был участником союза Набонеда и Креза против Кира289 и, следовательно, сам давал повод к войне персов с египтянами. Если же так, то иудеи, или точнее их страна, действительно, могли быть полезны Киру. Но само собой понятно, что аналогия между поступком Камбиза и только еще предполагаемым поступком Кира – не доказательство и тем менее основание к дальнейшим гадательным выводам из нее. Далее мог, конечно, Кир так или иначе обдумывать свой поход в Египет, но мог и не думать о нем и, насколько известно, не в эту сторону были направлены его завоевательные стремление и не там печально окончились они. Наконец, если бы даже и, действительно, Кир имел в виду поход против Египта, то ведь, конечно, ему нужен был бы свободный путь туда, а уж никак не иудеи с их разрушенным Иерусалимом и с их ненужным ему храмом: по свободной территории ему было бы идти еще свободней, а войск для борьбы с Египтом у него было совершенно достаточно и без нескольких тысяч иудеев. Для чего же было бы освобождать иудеев и из рабов делать их только зависимыми, обособлять целый политический организм с предоставлением ему возможности в будущем политических комбинаций, совершенно нежелательных для него же, Кира?290

Отказываясь дать какой-либо определенный ответ на вопрос о мотивах со стороны Кира к освобождению иудеев, Грэтц тем не менее считает возможным допустить существование у него мотивов и политических, и религиозных. Факт освобождения он представляет так.

По завоевании Вавилона, придворные слуги Набонеда стали слугами Кира; между ними находились также придворные и из царской фамилии иудейской; они-то, вместе с Зоровавелем, и ходатайствовали пред Киром об освобождении. Но что побудило самого Кира дать свое согласие на

освобождение пленников и возобновление Иерусалима и храма? Было ли это решение результатом настроение духа в данную минуту, или же результатом его равнодушия к тому клочку земли, об имени которого он, быть может, даже не знал и историческое значение которого во всяком случае было ему чуждо? Или им руководило в данном случае политическое соображение – иметь на враждебных границах Египта и безводной пустыни расположенный к себе народ на случай возможного похода в Египет против Амазиса, который был союзником Набонеда и Креза? Сообщил ли ему какой-либо иудей-придворный относящееся к нему известное пророчество? Или же, наконец, иудейское учение, о котором он получил сведения, и его исповедники, ради него (учения) претерпевшие преследование и жестокие притеснения, так сильно импонировали на него, что он увидел в том и другом нечто божественное и ради этого отдал им (пленникам) такое предпочтение?291

Очевидно, сделав со своей стороны несколько предположений, и считая их одинаково возможными и вероятными, Грэтц тем не менее не решается отдать предпочтение какому-либо одному из них и после слабой попытки решить вопрос оставляет его открытым...

Падение Вавилона, которое было предсказано прор. Даниилом и свидетелем которого был сам пророк, было моментом исполнения божественного определения об освобождении иудейского народа. Кир, завоеватель Халдеи, как уже раньше Бог возвестил, позволил иудеям возвратиться в свое отечество... Ассириологические открытия подтверждают то, что сообщает нам об этом царе и его поступке священное писание. Так начинает свои рассуждения по интересующему нас вопросу Вигуру. До 1879 г., продолжает он, мы имели только две и притом очень краткие надписи Кира; но весной 1879 г. в развалинах Вавилона арабами был найден новый документ; это был цилиндр, наподобие бочки, из обожженой глины. Вот что говорит в нем Кир от своего собственного лица: «Я, Кир, величайший владыка, великий царь, могущественные царь, господин Вавилона, господин Сумира и Аккада, царь всех четырех стран света, сын Камбиза, великий царь: царь города Анзана, правнук Teispes, великого царя, царя города Анзана. Древняя царская фамилия, которую Бел и Небо, в благоволении их сердец, удерживали на царстве, прекратилась, когда я победоносно вступил в Вавилон. С большим удовольствием и ликованием поставил я в царском дворце престол моего владычества. Мардук, великий бог, древнее убежище сынов Вавилона... Мое господство мирно направлено было на Вавилон и населенные области Сумира и Аккада. Их хорошее устройство не было нарушено. Укрепленные места Вавилона и другие их крепости я содержал в хорошем состоянии. Я постарался восстановить святилище великого бога. Мне, Киру, и Камбизу, моему сыну и любимцу моего сердца, и моему верному войску обещал Мардук свою милость и благоволение, и нам удалось восстановить его святилище в его первоначальном совершенстве». Перечислив далее покоренные им народы, Кир продолжает: «богов, которые обитали между ними, я поместил снова на их места и определил им постоянное жилище. Я собрал весь их народ и предоставил их стране прежнее ее благосостояние. Богам Сумира и Аккада, которых Набонед в крепость владыки богов в Кал-Анне, по повелению великого бога Мардука, собрал, я дал почетное место в их святилищах, как и всем прочим богам – каждому в их собственных городах. И все дни просил я Бела и Небо, чтобы они продлили мои дни и увеличили мое благополучие, и чтобы они Мардуку, моему Господину, повторяли, что твой почитатель, Кир царь и его сын Камбиз...» Этот документ представляет нам религиозный характер Кира в новом свете, и мы не имеем никаких достаточных данных сомневаться в его точности. Правда, записи эти произошли не от Кира и персов, которые не были в состоянии писать по-ассирийски, а от жрецов вавилонских, и такое происхождение их могло бы вызвать подозрение. Но халдейские составители не изменили сущности дела; они могли бы привнести что-либо в изображении благосклонности Кира к вавилонской религии: но невозможно, чтобы они могли наговорить на Кира, будто бы он выстроил снова храм и богам каждой страны воздавал особенную честь, если бы это не соответствовало действительности: они, конечно, не могли рисковать за обман, который, без сомнения, царь открыл бы и жестоко наказал бы. Доселе представляли Кира ревностным монотеистом, разрушителем кумиров, верным последователем Зороастра; теперь же мы видим, что у него политика стояла выше религии и религиозной ревности. Из вновь открытых надписей видно, что он не только не был гонителем идолослужителей, но что и сам, по крайней мере, в значительной степени, принимал их культы и усвоял себе их идеи. Слова прор. Исаии (Ис.46:1–2) и Иеремии (Иер.50:2, 51:52) должны быть объясняемы не в том смысле, что, будто бы, политеизму вавилонской религии, благодаря Киру, нанесен был удар зороастризмом и еще менее возможно здесь видеть материальное разрушение статуй богов; но их следует понимать единственно в смысле унижение вавилонских богов, на которых жители Халдеи возлагали все свои надежды. Халдеи и вообще все народы востока, включая сюда и иудеев, приписывали свои победы и поражения могуществу или беcсилию их богов. Оставался какой-либо из них, народов, победителем, это значило, что его боги сильнее богов другого народа – побежденнаго; оставался ли он побежденным, это значило, что его боги – не владыки богов сильного врага. «Слуги царя сирийского сказали ему Бог их есть Бог гор (а не Бог долин), поэтому они одолели нас. Если же мы сразимся с ними на равнине, то, верно, одолеем их» (3Цар.20:23). Сирийцы думали, что боги дамасские могли побеждать только в равнинах. Вследствие такой веры цари Ассиро-Вавилонии после своих победоносных походов уводили в плен побежденных богов вместе с их побежденными почитателями и ставили статуи их в храмах своих богов, как сделали то, напр., филистимляне с ковчегом завета, поставив его в храме бога своего Дагона. «И взяли филистимляне ковчег Божий и внесли его в храм Дагона, и поставили его подле Дагона»; а когда увидели поражение своего бога, то говорили: «да не останется ковчег Бога израилева у нас; ибо тяжка рука Его и для нас, и для Дагона, бога нашего... и отправили ковчег Бога израилева в Геф» (1Цар.5:2, 7–8, 6). Сыном своего времени и воззрений был, без сомнения, и Кир; характеристическая черта язычества в том и состоит, что в его религиозных системах боги каждой страны дружественно уживаются один подле другого. Можно сказать, заключает свои рассуждения названный исследователь, что наша надпись, по крайней мере в общем, подтверждает библейское повествование о Кире и о его поступке относительно иудеев: она прямо говорит, что богов побежденных им народов он позволял снова уносить на места их почитания, а этим народам и их странам предоставлял их прежнее благосостояние. Противники священных книг недоумевают, каким образом последователь Зороастра, каким был Кир, мог приписывать свои победы Богу чужого народа? Каким образом поклонник Ормузда мог признать божество Иеговы и приказать возобновить Ему храм? Ответить на эти вопросы после сказанного не трудно. Признавал же он божество Бела, Небо, Мардука и др. богов Сумира и Аккада, тем более мог признать он божество Иеговы, которому Агурамазда, которого он признавал, как перс, во многих отношениях был подобен. Если он в вавилонских надписях утверждает, что получил приказание от Мардука, то совершенно также в своем указе иудеям он мог сказать, что имеет повеление от Иеговы. Этот поступок станет для нас еще более понятным, если мы примем во внимание иудейскую традицию о том, что Киру были показаны относящиеся к нему пророчества. Наконец, если Кир возобновил храм Саггата и Цидда, если он украсил храмы Вавилона и Халдеи, то что же удивительного в том, что он повелел возобновить и храм иерусалимский?292

Итак, Кир освободил иудеев потому, что таков был его обычай религиозный или политический – относительно побежденных им народов, при чем то, что он сделал в данном случае относительно иудеев, по свидетельству Библии, отнюдь не выходило из пределов этого усвоенного им обычая.

Оставляя в стороне детальное рассмотрение предложенного решения, остановимся на главном и существенном. Как видно, в основу его положены скрытно свидетельства Библии, объясняют и подтверждают его открытия ассириологии. В своем месте мы уже указали достоинства и недостатки подобного решения библейских вопросов; здесь же заметим только, что в данном случае сообщение ассириологии заслуживают большей вероятности и внимания, как потому, что они не вносят в историю какого-либо нового факта, а лишь объясняют его, так и потому, что тот обычай, о котором говорят они, мы встречаем и не у одного только Кира. Правда, вавилонское происхождение приведенной надписи набрасывает некоторую тень подозрения на правдивость ее сообщений; но, как справедливо замечает Вигуру, не доверять ей можно было бы тогда, если бы сообщение ее касались исключительно благосклонности Кира относительно вавилонской религии и вавилонских божеств с их храмами; в данном же случае сообщения эти совершенно объективны и, наряду с уважением Кира к вавилонской религии, отмечают такое же отношение его к религиям и других народов. Следовательно, не доверять им только потому, что они вавилонского происхождения, нет достаточного основания; напротив, нам кажется, что именно такое происхождение их внушает к ним большее доверие, чем те надписи, в которых сами цари ассирийские или их историки, по их приказанию, говоря о событиях своего времени, прикрашивают удачи и скрывают неудачи...

Но что же сообщает эта надпись? Сообщает о Кире то, что по отношению к иудеям подробнее сообщает о нем и Библия, и И. Флавий, – сообщает о нем то, что практиковалось и другими подобными ему завоевателями древнего мира. Обращаясь к свидетельствам истории, мы видим, наприм., что вопрошение дельфийского оракула практиковалось в затруднительных случаях не одними только греками, а и другими народами, и у греческих писателей есть упоминание о богатых вкладах этому оракулу, в благодарность за данные им ответы, царей лидийских (напр. Креза) и римлян293, что богам каждого из племен, через земли которых лежал победоносный путь македонцев при Александре, были принесены жертвы294. Свидетельства о признании в той или другой мере могущества и значимости богов чуждых народов встречаем и на страницах Библии; к примерам, приведенным Вигуру, прибавим со своей стороны указание на то же 2Пар.28:22–26 и 4Цар.18:17–36. Не беспримерны также и отношение Кира к побежденным им народам. «Сделавшись повелителем обширного царства, обнимавшего, кроме Македонии и Греции, почти всю переднюю Азию, Александр (Македонский) старался по возможности сблизить греков и македонян с азиатцами и слить разнородные части своего государства в одно целое. Оставив неприкосновенными религию, обычаи и законы покоренных народов, он старался мягким и справедливым управлением привязать их к себе. Он раздавал знатным персам высокие места, стал учиться персидскому языку, поощрял греков и македонян вступать в брак с персиянками»295...

Сравнение поступка Кира с приведенными фактами не прибавит, очевидно, ничего исключительного, ничего беспримернрго. А потому и в ряду сказанного считаем вполне возможным признать, как правдивость сообщений приведенной надписи, так и правдивость основанного на них объяснения факта освобождения иудеев и сопровождавших его обстоятельств. Не где-либо вне и не в случайных комбинациях политических, а в самом «духе» Кира лежали основы к совершению этого великого факта в истории избранного народа и, тесно связанного с ним, всего человечества, и достаточно было малейшего импульса со стороны божественного Промысла, чтобы он совершил то, что ему было предначертано. И если не прав Генгстенберг, утверждая, что священная история представляет нам Кира существенно отличным от Навуходоносора, Валтасара и Дария Мидянина, то совершенно прав он, делая такую характеристику Кира от себя. Здесь для божественной воли не было нужды прибегать к исключительным мерам божественного всемогущества: здесь для достижения целей Промысла не было нужды в казнях, поражавших фараона и египтян; не было нужды в ужасной казни, смирившей гордость Навуходоносора; не было нужды в чудесной руке, обуздавшей дерзость Валтасара; не было, наконец, нужды в чуде вообще, подобном повергнувшему в трепет Дария... Библия не открывает нам именно только этого импульса, нет нужды своевольно и предполагать его, – факт понятен и без этого предположения, – если основы его в «духе» Кира296.

Освобожденные и возвратившиеся из чуждой Вавилонии на родную почву обетованной Палестины и священного Иерусалима, иудеи могли теперь начать свою новую религиозно-национальную жизнь, а в силу непрерывности исторического течение жизни – развивать те начала и зародыши, которые появились и сложились в эпоху плена и под ее непосредственным влиянием. Каковы были эти начала, как они выразились в строе жизни послепленных иудеев, иначе – каково было значение плена для иудеев: таков последний вопрос нашего исследования. Но прежде, чем ответить на этот вопрос, необходимо решить еще один – предварительный: каковы были те народные элементы, из которых сложился этот новый народный организм, не вошли ли в состав его какие-либо иные элементы, не стоявшие под непосредственным влиянием 70-летнего плена вавилонского?

В указе Кира об освобождении пленников мы читаем «Кто есть из вас, из всего народа Его, – да будет Бог его с ним, – и пусть он идет в Иерусалим, что в Иудее, и строит дом Господа, Бога Израилева, того Бога, который в Иерусалиме. А все оставшиеся, во всех местах, где бы тот ни жил, пусть помогут ему жители места того серебром и золотом, и иным имуществом, и скотом с доброхотным даянием для дома Божия, что в Иерусалиме» (1Ездр.1:3–4). Следовательно, указ этот давал возможность всем сынам народа Иеговы, рассеянным по всему прежде вавилонскому и ассирийскому, теперь персидскому царству, по их желанию возвратиться в отчизну или остаться в стране бывшего плена; обязательным в нем было лишь то, чтобы каждый из оставшихся сынов этого народа, по мере сил и возможности, помог возвращающимся в возобновлении храма. В силу этого указа «поднялись главы поколений Иудиных и Вениаминовых, и священники, и левиты, всякий, в ком возбудил Бог дух его, чтобы пойти строить дом Господень, который в Иерусалиме» (1Ездр.1:5). Если при этом принять во внимание те весьма многие пророчества, которые говорят о возвращении из плена и десяти колен297, то нужно было бы думать, что из Ассирии и Вавилонии, вместе с иудеями собственно, возвратились, в силу указа Кира, и жители прежнего десятиколенного царства – израильтяне, не стоявшие под непосредственным влиянием плена вавилонского. Но что касается пророчеств, то, во 1-х, нужно заметить, что они, если даже понимать их в буквальном смысле, говорят лишь о том, что израильтяне будут иметь возможность возвратиться, если того пожелают, но еще не говорят того, что они непременно должны возвратиться и именно по указу Кира; тем менее они могут говорить о том, что израильтяне действительно воспользовались указом Кира и примкнули к возвращавшимся иудеям. Во 2-х, пророчества эти могут быть относимы к тем израильтянам, которые еще до плена смешались с коленами Иуды и Вениамина и вместе с ними испытывали общую судьбу (2Пар.11:16, 15:9, 34:9, 35:18 и др.). И в 3-х, этим пророчествам можно противопоставить и другие, говорящие о совершенном отвержении израиля Богом и окончательном уничтожении его царства. Но что всего важнее, так это то, что пророчества эти по самому содержанию своему могут, а некоторые даже должны быть, понимаемы не в буквальном смысле и относимы ко временам царства благодатного. Так в них говорится, напр., о едином Царе из дома Давидова, чего в послепленной истории не было, о Царе и Пастыре вечном, о новом и вечном завете, о том, что израильтяне более уж не будут грешить и осквернять себя нечестием. Обращаясь же к свидетельствам собственно историческим, мы видим, что данным позволением возвратиться в отчизну воспользовались прежде всего и, главным образом, «главы поколений Иудиных и Вениаминовых, священники и левиты» (1Ездр.1:5), следовательно, жители разрушенного Навуходоносором царства иудейского; во второй главе той же книги (1Ездр.2:2–59) делается перечисление возвратившихся по фамилиям и местам жительства в земле отечественной и стране плена, и все они называются пленниками, «которых Навуходоносор, царь вавилонский, отвел в Вавилон» (1Ездр.2:1); в шестой главе той же книги опять упоминается только о двух коленах – иудином и Вениаминовом (1Ездр.6:1 – ?). Правда, в 17 ст. 6 гл. говорится, что по освящении нового храма принесены были «двенадцать козлов в жертву за грех всего Израиля, по числу колен Израилевых»; но, как жертва за грех всего народа при освящении по принципу общенародного святилища, эта жертва по числу колен всего народа могла быть принесена даже и тогда, когда прочих колен, кроме Иудова и Вениаминова, здесь и не было298; и, действительно, прор. Захария, живший в это время, еще пророчествовал о возвращении десяти колен (Зах.10:7–12). Следовательно, если выражение «всякий, в ком возбудил Бог дух его» даже распространить на весь народ еврейский, то во всяком случае главный и почти исключительный контингент возвратившихся с Зоровавелем состоял из иудеев, собственно. При Ездре, как известно, последовало второе возвращение пленных. В 1Ездр.7:7 его книги не делается замечаний относительно принадлежности возвратившихся к тому или другому колену, но в других местах той же книги говорится опять только о коленах Иуды и Вениамина (1Ездр.10:9). А Флавий прямо говорит об этом возвращении: с Ездрой прибыло «великое число» священников, левитов, придверников, псалмопевцев и рабов церковных; «прочее же множество израильтян не хотели оставить жилища своего, и для того ныне два токмо колена, живущие в Азии и Европе, находятся под властью римлян; другие же десять колен обитают и до днесь за Евфратом, коих множества не можно исчислить»299. Спустя 13 лет приходил в Иерусалим Неемия; но один ли он приходил, или с своими соотечественниками, неизвестно; неизвестно также и других каких-либо переселений. Итак, возвратились из разрушенного царства вавилонского и начали новую жизнь на восстановленных развалинах Иерусалима почти исключительно те, кто пережил тяжелую эпоху именно плена вавилонского.

«То, чего мало могли достигнуть все лучшие цари и пророки, было выполнено теперь без особенной помощи людей, в короткое время этих (т.е. пленных) страданий»: так между прочим кратко определяет значение плена для последующей истории иудеев Эвальд300. И если взгляд этот не вполне очерчивает значение плена, так как касается только одной стороны жизни послепленных иудеев – религиозно-нравственной; если и в этом отношении с ним нельзя согласиться вполне, так как эти лучшие цари и пророки желали, конечно, сделать иудеев не такими, какими они оказались вскоре же после плена и особенно ко времени пришествия на землю обетованного им Мессии, то во всяком случае нужно признать, что 70-летняя эпоха плена действительно оказала такое влияние во внутренней жизни иудеев, какого не могли оказать никакие реформы лучших царей, имевшие лишь временное значение и отнюдь не способствовавшие выработке какого-либо нового направления в жизни иудеев, – ни тем менее грозные речи пророков, которых мало слушали и которыми еще менее руководились. Эта грозная эпоха в корне потрясла весь народный организм и наложила свою неизгладимую печать на всю последующую его историю. Она убила многое из того, что прежде было прочно и жизненно, вызвала к жизни многое такое, чего доселе не было. Но было бы крайностью думать, что из плена народ возвратился совершенно иным, чем он был до плена. Подобно тому, как на развалинах древнего Иерусалима и отчасти из прежнего же материала созидался и создался новый послепленный Иерусалим, так и на основах отчасти прежних жизненных принципов, отчасти зародившихся в эпоху плена и под ее непосредственным влиянием, слагалась и сложилась новая народная жизнь, развивался и развился новый народный организм. Общий контур этого нового народного организма с достаточной полнотой и рельефностью обрисуется пред нами, если мы взглянем на него со следующих трех главных сторон: политической, религиозно-нравственной и со стороны просвещения.

В политическом отношении плен прежде всего имел то роковое значение для иудеев, что уже навсегда положил конец их царству и независимости. «Не имамы царя, токмо кесаря», говорили по известному поводу и с известной целью иудеи римскому правителю (Ин.19:15). Это же, только в более общих чертах, они должны были сказать себе, уходя в плен, на равнины чуждой им Вавилонии. Вместе с народом был уведен в плен и последний царь царства иудейского, и возвращение народа из плена не было уже возвращением к тому строю политической жизни, которого он так настойчиво требовал при священнике-пророке Самуиле. Правда, царственное потомство Давида, с которым только иудеи связывали судьбу своего царства и даже его существование, в плену не прекратилось, и один из этих потомков шел во главе освобожденных. Но над домом Давида уже совершился суд Божий, произнесенный устами прор. Иеремии (Иер.22:30): земное царское достоинство уже не возвратилось к этому дому, а этот царственный потомок, шедший во главе освобожденного народа, возвратился лишь одним из правителей подвластной Персии иудейской провинции. Родословные таблицы потомков великого дома Давидова, справедливо замечает один исследователь, тщательно веденные и в последующее время, не представляют уже нам ни одного знаменитого имени301, и даже достоинство правителей не осталось за этой некогда славной фамилией: Зоровавель был первым и последним правителем из потомков ее302. По своим правам Зоровавель не был подчинен какому-либо сатрапу персидского царства, но он не был и вполне независим; он был только «областеначальником» (Шешбацар, 1Ездр.1:8, 5:14), одним из таких царских чиновников, которые были независимы только во внутреннем управлении своей области, вне же этого района стояли всецело в зависимости от царя и в списке царских чиновников стояли ниже царских наместников303. Обозревая историю своего народа, И. Флавий говорит между прочим, что, начиная со времени Дария Гистаспа, «и во все время до той поры, как Асмонеи приняли царское достоинство, предстоятелями народа были первосвященники»304. В героическую эпоху Асмонеев иудеи имели одно время своего «царя», но до этого времени они прожили под властью «кесарей» более 400 лет и имели этого царя на самое короткое время. Итак, прежде независимое царство иудейское теперь становится Иудеею, одной из провинций сначала царства персидского, затем сменившего его царства греческого с его разветвлениями и, наконец, римского, в последний раз внесшего свои победоносные орлы в стены священного города. Стремившееся когда-то играть самостоятельную роль на миро-исторической сцене, царство это, теперь разрушенная и ослабленная Иудея, то пассивно подчиняется сменяющемуся над ней чуждому господству, то с мечем в руках борется за свою независимость и религию. Эта борьба, стоившая многих кровавых жертв, оканчивается лишь кратковременной, скорее призрачной, чем действительной, самостоятельностью второго царства иудейского (в период Маккавеев); а это пассивное подчинение нередко оканчивалось все чаще и чаще повторяющимся «рассеянием», вестником последнего рассеяния по всему лицу земного шара.

Не «расти», а «молиться» предлежало теперь этому народу, многовековая и полная трагических событий история которого медленно, но верно близилась к своему роковому концу. В стране плена был погребен последний царь иудейский, там же, вместе с ним, погребены были царство и независимость, ослаблены были некогда довольно мощные силы народа. Но не эти только чисто внешние условия в связи с часто менявшимся чужим господством подготовили то явление в послетленной истории иудеев, которое известно под именем «рассеяния», и не этими только чисто внешними фактами ограничивалось значение пленной эпохи: в самом народе она уже убивала то чувство горячей привязанности к священной почве Палестины и Иерусалима, которое вызывало у многих представителей его вопль – «дщи Вавилоня окаянная» и делало невозможным забвение Иерусалима. Можно думать, что уже из плена иудеи возвратились не все. По крайней мере И. Флавий передает, что когда Александр Македонский прибыл по пути своих завоевательных движении в Иерусалим и оказал большое расположение к иудеям, то эти последние просили его, чтобы он позволил и их братьям, живущим в Мидии и Вавилоне, пользоваться отечественными законами305. А один исследователь истории иудеев в период образования Талмуда говорит между прочим следующее: «Прежде чем мы перейдем к изображению внутренней жизни иудейства в описываемый период, мы должны бросить беглый взгляд на страну, которая в ветхом завете была землей проклятия, но которая в настоящий период сделалась вторым иудейским отечеством, и по численности иудейского народонаселения и религиозному значению едва ли не превосходила Палестину. Мы говорим о Вавилоне. Иудеи, оставшиеся при Кире и его преемниках в земле переселения, образовали небольшие общины с некоторой автономией, под верховной властью благосклонных к ним царей персидских, которые на верность их полагались больше, чем на верность прежней халдейской аристократии. В то время, когда вавилонское иудейство выходит из глубокого мрака, покрывавшего первые времена его истории, мы видим его под управлением верховной наследственной власти – resch-galuta – главы переселения, который был иудейского происхождения и которому персидские цари давали известное полномочие. Парфянская империя удержала эту организацию. Главы или князья переселенных, долгое время ограничиваемые в своих действиях, мало-помалу достигли наконец самодержавной власти, по крайней мере значение вице-королей. Эти вавилонские иудеи даже находили для себя возможным хвалиться пред иудеями палестинскими, что в них кровь чище, так как они не вступали никогда в брак с иноземными женщинами, что часто делали иудеи палестинские; они думали также, что обладают более древними преданиями, более прямым путем проистекавшими от древнего израиля до плена, чем какие имеют иудеи палестинские, которые не могли собрать верных преданий в Иудее, где нить этих преданий долгое время была порвана. И нужно заметить, что палестинские иудеи не отрицали совершенно подобных уверений и гораздо охотнее подчинялись влиянию вавилонских, чем других, напр., александрийских, иудеев, которые по праву могли рассчитывать на интеллектуальный авторитет между ними. А некоторые раввины думали даже, что переселение израиля в Халдей при Навуходоносоре было событием, устроенным Промыслом ко благу иудеев, что стремление восстановить царство иудейское при Кире было ошибкой и что истинный израиль с того времени оставался только на берегах Евфрата306. Печальный вывод относительно весьма слабой степени того горячего чувства привязанности к родной почве Палестины, которым всецело был проникнут допленный иудей, следует сам собой... Собственно же периодом рассеяния было время, следовавшее за падением персидского господства и началом сменившего его греческого, и история этого продолжительного периода полна свидетельств о рассеянии иудеев по всему известному тогда лицу земному. И. Флавий передает речь Агриппы, в которой этот царь убеждает иудеев не восставать против римлян и между другими убеждениями представляет и то, что им не от кого ожидать помощи, хотя «быть может кто-нибудь из вас (и) простирает свои надежды за Евфрат и думает, что соотечественники его доставят ему помощь из Адиабены» и, хотя «во всем свете нет народа, в котором бы вас сколько-нибудь не было»307. То же говорят римский географ Страбон: «едва ли можно найти такое место на земле, где бы не было этого племени»308 и александрийский иудей, писатель Филон: «иудеи, не как другие народы, заперты в границах своей страны: они обитают по всему миру и расселились по всем материкам и островам»309. Известны также свидетельства об этом и из священных летописей первых дней нового израиля (Деян.2:9–11)...

Падение единоличного царского правления отдавало народ в руки того коллективного правительства, которое с течением времени перешло в новые социально-религиозные институты послепленных иудеев – Великую Синагогу и Синедрион, в руки тех «седящих на седалище Моисеевом» и «законников», с которыми встречаемся мы на страницах Евангелия; а ослабление чувства привязанности к родной почве и чувства национального единства и замкнутости в нем мало-помалу вытесняло из сознание народа ту идею, по которой прежде его религия ограничивалась отдельной страной, как Ханаан или Иудея, и даже отдельным народом, как израиль, заменяя ее новой идеей, что жизнь в истинной религии возможна для каждого из них даже и между язычниками, без их национальной замкнутости и национального святилища, что высшим и конечным назначением ее должно быть то, чтобы она сделалась достоянием всех людей, – открывало широкий доступ в среду этого народа элементам инородным, служило основанием к тому широкому развитию прозилитизма, с которым встречаемся мы на страницах книги Деяний. Указать начало этих новых институтов, а также проследить постепенные градации в их формировании и этого нового явления в жизни послепленных иудеев весьма трудно; но с несомненными и плодотворными зародышами их встречаемся мы открыто именно в начале послепленной истории. Так, с именами «старейшин», «судей» и «князей отечеств» мы встречаемся еще в плену; не были они совершенно новым явлением и здесь; но здесь, за отсутствием царской власти, эти старейшины, судьи и князья отечеств естественно становились во главе своего народа, направляя и регулируя его общественную и частную жизнь. В числе освобожденных они являются и на развалинах древнего Иерусалима (1Ездр.2:68, 1:5, 5:2 и др.), причем, нося свое звание и отправляя свои специальные обязанности, они с первых же дней нового Иерусалима в важных случаях народной жизни являются советниками правителя освобожденных, Зоровавеля (1Ездр.4:2–3 и др.); с течением времени они приобретают все большие и большие права и значение – и уже прямо называются «начальниками» народа, «воеводами» его (Неем.2:16, 5:7, 17 и др.). При тех широких полномочиях, какими пользовались Зоровавель, Ездра и Неемия, трудно предполагать особенно широкое развитие этих зародышей коллективного правительства; но такое развитие их становилось вполне возможным и естественным в последовавший затем период первосвященнического правления. В это-то время, вероятно, и сложились окончательно названные институты310. Так, равным образом, еще во времена Давида в среде избранного народа мы уже видим «пришельцев» (geim, προσηλύτους, 1Пар.22:2). Если число этих пришельцев могло увеличиться с того времени, как этот народ развился в сильный и самостоятельный политический организм и вошел в политические и торговые отношения с соседними народами, то оно еще более должно было возрасти со времени плена, когда, с уничтожением границ географических, были весьма сильно поколеблены и границы национальной замкнутости, в которых было народное сознание в первые столетия жизни этого народа. Теперь уже не существовало более тех границ, за которыми скрывалась от взора язычества внутренняя жизнь этого единственного и исключительного среди современного ему человечества народа, и это язычество, находящееся уже в периоде своего религиозного разложения, легко могло искать того спасения, которого не давали и не могли дать ему его идолы и его культы311. Теперь уже ослабело и в народном сознании то воззрение, по которому истинная религия должна была ограничиваться только Палестиной и только им, этим народом, единственным пока носителем ее. Израиль, Иерусалим, Сион и другие имена, которые были доселе единственными сосудами истинной религии, получали теперь высшее значение и святость и должны были погибнуть в их прежнем ограниченном смысле312. Теперь уже не существовало более границ внешних, не существовало и границ внутренних, и эта религия, доселе национальная и даже местная, свободно стала переходить ко всем народам без различия и усвоиться ими в той или другой мере. Никакой чужестранец, пожелавший подчиниться высшим требованиям этой религии, не получал отказа в ее благах; мало того, среди членов самого народа, для которого оставалась единственная надежда на продолжение своего существование именно на почве этой религии, который был единственным доселе носителем ее и один только пользовался исключительными благами ее, должна была возгореться ревность воздать благодарность за эти блага ее Виновнику возвещением имени Его между всеми людьми313. Этим новым стремлением иудейства в связи с историческими обстоятельствами, переживаемыми как самими иудеями, так и язычеством вообще, и объясняется то значительное количество δεόμενος или φοβούμενος τὸν θεὸν (Деян.10:2, 13:50, 16:14), προσήλυτον (Деян.2:10, 6:5) или δεόμενος προσήλυτον (Деян.13:43), которое мы застаем пред временем пришествия Христа Спасителя на землю и во время Его земной жизни, и одна часть которого ограничивалась лишь посещением богослужения синагогального, другая же через обрезание принимала действительно религию Моисееву314.

Не менее глубоки и существенны следствия плена и в сфере религиозно-нравственной. Время после Ездры и Неемии, говорит Грэтц, – время образование «иудейства», при чем этим именем обозначается уже не национальность, а религиозное направление, к сущности которого относится прежде всего признание единого Бога – Творца неба и земли и признание закона, как непосредственного откровения этого Бога315. Ездре и Неемии обязано своим происхождением иудейство, говорит и Иост316 находя возможным отнести начало его к деятельности именно этих мужей. Но будет гораздо справедливее, если начало этого нового направления религиозно-нравственной жизни иудеев мы отнесем еще ко времени самого плена. Именно тогда и там скажем словами Эвальда, все то в израиле, что было еще не разрушено и не истощено и что со всей силой стремилось к дальнейшей жизни и развитию, удалилось от мира и углубилось в себя, соединилось около крепкого центра и составило зачаток новой жизни. Именно тогда и там пагубные ошибки, и заблуждение прошлых веков, волнение диких страстей, заглушавшие часто благородные стремление израиля в дни его самостоятельной жизни, были сознаны и до некоторой степени уже оставлены, а то беcсмертное и вечное в израиле резче отделилось от всего ему чуждого, тверже и исключительнее возвратилось в себя. Именно тогда и там было сознано, что те простые отношения, в которых израиль жил раньше, теперь уже не существовали, и всеми глубокими умами чувствовалась недостаточность многого старого и обнаруживалось стремление создать нечто новое, что должно было восполнить старое и удовлетворить неисполненные желания. Именно тогда и там сильнейшим желанием времени становится возвращение к древним вечным истинам и силам, которые некогда создали общество, во все времена доставляли спасение народу и, если часто оставлялись и пренебрегались, всегда, однако, признавались единственно-могущими доставить спасение, и когда, с более глубоким сознанием вечных истин религии Иеговы, развивалось отрицание всего языческого до крайних насмешек над ним, когда все смешное и беcсмысленное, что заключалось в идолослужении, с особенной силой преследовалось и отвергалось. Именно к этому, только что образовавшемуся, поколению обращается воззвание: не заблуждайтесь так, как заблуждались ваши отцы. Решительное отвращение от всего языческого и обращение к древнему Богу израиля, зарождавшееся здесь и в это время, – вот тот якорь, на котором желает утверждаться вся последующая жизнь этого народа. Ни Ездра, ни Неемия не сделали бы того, что они действительно сделали, если бы внутреннее изменение не проникло весь народ, простираясь на каждого, кто среди язычников не сделался язычником сам. Это направление духовной жизни народа зарождается и продолжается в плену, развивается и завершается после него, делаясь новым важным шагом к новому завету317. Нужно сознаться, что в приведенных словах Эвальда многое преувеличено и нет оснований, вместе с ним, в зарождавшихся в пленную эпоху началах религиозно-нравственных видеть только одни хорошие и в самом слагавшемся здесь направлении видеть новый важный шаг к новому завету, потому что на этих же самых началах появились те «гробы повапленые», о которых мы слышим из уст Христа Спасителя, и это же самое иудейство идет по следам Апостола языков, стараясь всеми мерами мешать успеху нового завета318; но нет оснований не соглашаться с тем, что начало того направления, которое сложилось в жизни послепленных иудеев и с течением времени окрасилось в колорит иудейства, кроется именно во мраке пленной эпохи.

Когда какое-либо несчастье грозной тучей пронесется над головой человека и глубоко потрясет его душу, оно, – уже и прошедшее, не исчезает для него без следа: на далеком и ясном уже горизонте долго еще видит испуганный взор его – ломаные очертания грозовой тучи. Из беспечного он делается осторожным и боязливым; с ужасом думает он, что обратный ветер снова может принести эту страшную грозу. Всюду и особенно тщательно ищет он причины своего несчастья, а нашедши их, всеми силами, хотя часто и чисто внешним образом, старается удалить их. С другой стороны, зная хорошо эту причину и по возможности устраняя ее, он считает себя в праве надеяться, что это несчастье с ним уже не повторится. Так бывает с отдельными индивидуумами, так бывает и с целыми обществами и даже народами; тоже было теперь и с освобожденным из плена народом иудейским. Над ним только что пронеслась страшная гроза плена; в период долгих страданий плена он – если и не весь, то лучшая часть его, – сознал причину своего несчастья, сознал также и то, что от возможного повторения его могло спасти этот народ удаление причины бедствия – разнообразного нарушение заповедей Иеговы. Отсюда закон, как непосредственное откровение воли Иеговы, должен был сделаться основой развития всего общественного и частного жизненного строя; он должен был стать единственным критерием всех действий иудеев и иудея; ему одному должно повиноваться и по его указаниям устроять всю свою жизнь: коротко, «почивание на законе», понимаемом иногда внешне и неправильно, исполняемом часто только формально, должно было сделаться привычкой послепленного иудея. И так, не только должно или могло быть, но и действительно первым делом возвратившихся было создание жертвенника и отправление жертвенных церемоний; не успев достаточно колонизовать опустошенную страну, они приступают к возобновлению храма, причем отказывают в участии в этом деле самарянам (1Ездр.3–4); по слову Ездры они расторгают дорогие узы брака с женами-иноплеменницами и, не смотря на стужу и ненастье, целые дни слушают закон Иеговы, готовые дни радости и торжества превратить в дни плача и покаяния (1Ездр.10); строго понятый и точно исполненный закон (о субботнем покое) стал причиной даже смерти не для одного десятка храбрых и нужных защитников отечества и отечественной религии (1Мак.2:34–38; Древн.12; 6:2). И прав был И. Флавий, говоря в конце истории своего народа: «Если бы мы были лишены богатства, городов и других благ, то у нас все-таки на веки остается закон; никакой иудей, как бы далеко он ни находился от отечества и какого бы свирепого владыку он ни имел, никогда не убоится этого последнего более, чем закона»319. Уже часто многие из пленников терпели пытки и все роды смерти в театрах, чтобы только не произнести слова против закона и других священных писаний»320. Правы были и те со своей точки зрения, кто с гордостью говорили о себе: «Мы Моисеовы есмы ученицы» (Ин.9:28).

Повторяем, правы были они со своей точки зрения; но какова эта точка зрения и каково было нравственное достоинство этих горделивых «Моисеевых учеников?». Характеризуя именно это достоинство и именно этих людей, один исследователь не без оснований замечает: «Вместо того, чтобы от души провозглашать нравственные заповеди закона, они обращали их в чистые вопросы права, окружали их исключениями, дробили их в тонкостях, и прежде чем слово их успевало оказывать какое-нибудь влияние на дух, сердце уже имело время оледенеть и сделаться нечувствительным»321. Страх пред возможностью повторения катастрофы, подобной плену, вызвал господство закона; но это явление далеко не было исполнением пророчества Иеремии о том, что настанет время, когда слова Божественных заповедей будут напечатлены на сердце человека (Иер.31:31–34); напротив, если, когда, то именно теперь начинался тот исторический процесс, который в конце концов поставил закон совершенно вне этого сердца, как чуждый ему и совершенно внешний категорический императив. Плен осязательнейшим образом доказывал сознанию иудеев, что внешнее благополучие их возможно единственно на почве строго-законных отношений к своему Иегове; он воочию доказывал, что за исполнение закона Бог награждает, за нарушение его карает. Иудею, следовательно, в собственных же его интересах оставалось соблюдать законные предписания и исполнять их со всей точностью; он это и делал. Но почему? Именно потому, что это было в его интересах, – потому, что он знал: раз закон нарушен – его (иудея) ожидает кара; раз он исполнен – все равно, как бы ни был исполнен – он (иудей) считал себя в праве ожидать награды. Закон – это договор Бога с своим народом, в котором, как договоре, каждая сторона, предъявляя свои требования, в то же время принимает и на себя известные обязательства: Бог потому и для того и дал столько заповедей и предписаний своему народу, говорили талмудисты, – чтобы давать ему больше наград322. По силе такой идеи внутренняя, нравственная основа известного поступка сравнивалась, очевидно, с чисто внешней законосообразностью его, и Божественный закон с высоты внутреннего жизненного начала низводился на степень внешнего юридического кодекса. Отметить начало такого именно чисто внешнего отношения к закону на первых же порах послепленной истории довольно трудно, но возможно. Вот с какими фактами встречаемся мы в книге прор. Малахии: народ приносит, установленные законом и требуемые им, жертвы, но приносит хлеб нечистый, животных – слепых и хромых, оставляя лучшее у себя (Мал.1:8); жрецы совершают свое законное служение; но не устраняют таких жертв, – мало того, они прямо говорят, что «трапеза Господня не стоит уважения» (Мал.1:7). Факты эти не требуют для себя особого комментария и сами собой дают знать, что народ и даже его представители и руководители считают совершенно достаточным одного внешнего и формального исполнение закона. Не без основания также отмечают много чисто внешних предписаний и требований в содержании той грамоты, которую во дни Ездры утвердили своими печатями народ, священники и левиты323.

Зарождавшееся требование и желание строгой законосообразности всей жизни и отдельных поступков в связи с той боязливостью которую воспитала в иудеях грозная эпоха плена, вызывали настоятельнейшую потребность в знании этого закона со стороны всего народа, в более точной и подробной регламентации требований его со стороны руководителей народа, – иначе, требовалось соответствующее времени и обстоятельствам просвещение. Навстречу этому запросу шли и исторические обстоятельства жизни послепленных иудеев, лежавшие как в них самих, так и вне их. С одной стороны, с первых же дней жизни возвратившихся иудеев становилось очевидным, что народ желает жить теперь по закону (1Ездр.3;4;10); но не менее очевидны были и нарушения его в это первое время религиозного воодушевления, истинные причины которого, казалось, скрывались в незнании этого закона. Так, напр., рост, запрещенный законом, получил вскоре такую силу, что довел значительную часть население до ужасов крайней бедности (Неем.5), а браки с иноплеменницами были заключаемы даже членами священнических фамилий (1Ездр.10; Неем.13); решительным же подтверждением того, что это не было сознательным нарушением закона, была та готовность и поспешность, с которыми народ отказывался от указанных нарушений закона, благодаря деятельности Ездры и Неемии. С другой стороны, со времени плена язык еврейский в устах народа потерпел значительные изменения от влияния языка арамейского и по мере того, как этот последний более и более приобретал себе право гражданства в Палестине, язык священных книг становился все менее и менее понятным для большинства народа; рассеяние иудеев среди язычников, зависимость самой Палестины от власти иноземных правителей приводили иудеев в постоянные и близкие соприкосновения с язычеством, а на руководителей народа налагали обязанность дать ему такую подробную регламентацию требований закона, которая с возможной полнотой определяла бы каждый шаг иудея в его новом положении. Особенно же это становилось необходимым в период греческого господства, когда Палестина по самому географическому положению своему стала поприщем борьбы между египетскими и сирийскими царями, а в эллинизме народу открывались новые, дотоле неведомые ему, стороны язычества. Религия греков была гораздо утонченнее всех тех культов языческих, с которыми доселе встречались иудеи; наука и искусство их открывали иудеям совершенно новый заманчивый мир; то и другое поражало и влекло к себе иудеев своей новизной и своими изящными формами...

Этой-то потребности и старается удовлетворить прежде всех Ездра, а затем и его, к сожалению, невсегда достойные преемники. Глубоким знатоком закона приходит он в своё отечество и на проведение этого закона в сознание народа он направляет всю свою деятельность. Он много раз читает закон народу и сам следит за тем, чтобы читаемое было понятно слушающим (Неем.8; 9 и др.), и предание иудейское ему же приписывает установление постоянных чтений закона в субботы и праздники: ему, вероятно, принадлежит организация класса читающих и объясняющих закон (Неем.8:1–9, 9:1–6); его первого священное писание называет «книжником», конечно, в благороднейшем смысле этого слова (софер – 1Ездр.7:11–12, 21; Неем.8:1, 4, 13), и с его же времени в народе стали отличать людей «знающих», «ученых», «книжников», которые вместе с тем были и учителями народа324. Но окончилась деятельность великого учителя, Ездры, прекратился и тот длинный ряд боговдохновенных пророков учителей, а вместе с тем – и тот небесный голос, божественной силой которого основано было общество этого народа в самом его начале и руководимо было во все, а особенно в трудные, времена его многовековой истории, и... народ остался под руководством именно этих новых учителей своих. Нет сомнения, что они понимали свою задачу и стояли на высоте своего положения и времени; но, не возвысившись до понимания духа закона, они, естественно, остановились на одной его внешности, и самая деятельность их первоучителя была ими сужена и была понята ими с одной лишь внешней и формальной стороны ее. Оставаясь верными стремлениям Ездры – удалить от народа все чуждое, иноземное и устроить жизнь его на началах закона Моисеева, они думали удовлетворить нужды времени и обстоятельств одними лишь внешними предписаниями, составившими впоследствии пресловутую «ограду» вокруг закона. Это стремление – до малейших подробностей определить то, что, сообразно с законом, пораждало с течением времени постоянно усиливающийся наплыв новых определений и постановлений, при чем этим измышлениям тонких диалектиков не трудно было приобрести как в теории, так и в практике авторитет, равный с самим законом, так как многие из этих новых положений были выводимы из закона же, а многие были отнесены в целях их авторизации к устному преданию, идущему от Моисея. Неудивительно поэтому, что в своем стремлении дать народу возможно полную регламентацию нравственных поступков они сами нередко своими заповедями «устраняли» заповеди Божии (Мф.15:6), в сознании народа воспитывали пагубное представление о существовании другого, кроме закона Божия, закона и становились, по слову Христа Спасителя, слепыми вождями слепых (Мф.15:14)325. Каким же путем шло воспитание народа в законе и где получали свое образование сами учители и руководители его? «Моисей... от родов древних... в сонмищих по вся субботы чтомый» (Деян.15:21) – вероятно и был тем путем, которым шло воспитание в нем народа и в первое время послепленной эпохи. Не вдаваясь в решение спорного еще вопроса о начале этих синагогальных чтений закона, считаем возможным присоединиться к тому мнению, которое отводит место их началу ко времени, близко следовавшему за временем Ездры326. Поданный им пример чтений закона, входя с течением времени в обычай, необходимо приводил мысль руководителей народа к вопросу и об определенных местах этих чтений. Явившись же, быть может, вскоре после Ездры, эти синагоги размножились по всей Палестине и другим местам иудейской оседлости и, по свидетельству позднейших иудейских ученых, находились во всех тех местах, где было не менее десяти свободных иудеев. Сюда-тο и собирался народ для слушания чтений и объяснений закона, и дни субботние и праздничные, как дни, исключительно посвященные Богу и свободные от житейских забот и трудов, сделались определенными днями для синагогальных собраний; впоследствии к этим дням были присоединены еще 2 и 5 дни недели327. Главное же и руководящее значение в ряду всех синагог палестинских предание иудейское приписывает «великой синагоге» иерусалимской, в круг прав и обязанностей членов которой входило: образование книжников, наблюдение за их деятельностью, обучение народа, сохранение текста писания, окончательное решение всех вопросов, касавшихся Писания и его толкования, и решение вообще всех вопросов, касавшихся религии и нравственности328. Синагогальное изучение закона считалось для народа вполне достаточным; но оно не было достаточно для учителей народа. От них требовалось не только общее и поверхностное знание предписаний закона, но и основательное знание священного языка, умение читать и писать и знание преданий, – коротко, от них требовалось уже образование почти школьное. Но начало иудейских школ принадлежит уже позднейшему времени329; а как велось дело образования книжников-учителей народа до возникновения школ, определенно сказать нет данных. По иудейскому преданию, «собирайте около себя многих учеников» было одним из руководительных правил мужей великой синагоги. Эти-то собрания учеников у ног какого-либо знаменитого «ученого», «мудрого», вероятно, и были рассадниками учителей народа. Думают, что такие собрание могли происходить в частных домах и в домах этих самих членов великой синагоги, или же при синагогах, а в Иерусалиме – и при храме (Срав. Лк.2:46)330.

Таково в общих чертах то просвещение, которое получали послепленные иудеи, и таковы были руководители этого просвещения. Вызванное обстоятельствами исключительными – потребностями строгой, хотя и внешней формальной, сообразности всей жизни с требованиями закона, оно и само приняло направление, исключительное, а, делаясь одной из жизненных сил народа, проводило теоретические принципы своего направления в сферу практической деятельности, выражаясь здесь по большей части в строгом формальном исполнении мелочных предписаний закона и предания касательно соблюдения суббот и праздников, касательно чистого и нечистого, молитвы и постов и вообще всей внешней стороны религии и нравственности. Неудивительно, поэтому, что «слепые вожди слепых» и сами дошли, и руководимых ими с течением времени довели до жалкого уподобления «гробо́м пова́пленым, и́же внеу́ду у́бо явля́ются красны́, внутрьу́ду же по́лни су́ть косте́й ме́ртвых и вся́кие нечистоты́» (Мф.15:14 ср. Мф.23:27).

Не могла остаться без существенных последствий и та отчасти ревность, отчасти свобода, с которой относились к словам Божественного закона эти учители народа и которой руководились они в своей просветительной деятельности. В самом деле, если буква закона, как слово Божие, неприкосновенна и нерушима, то иное дело понимание и толкование ее, и если для народа некнижного слово «книжника» имело всю силу непререкаемого авторитета и святости, то такого авторитета и непогрешимости оно могло не иметь для другого «книжника» же, считавшего и себя в праве понимать и толковать по своему усмотрению слова Божественного закона, низведенного на степень обычного юридического кодекса. Разделение между самими «книжниками» и их последователями становилось явлением естественным и необходимым, и оно не заставило долго ожидать себя: И. Флавий уже говорит ясно о трех, сложившихся «ἒχ τοῖ πανν ύῥχῖον», иудейских сектах331. Как обычно бывает, крайность одного направления вызывала крайности другого и, благодаря этому, «в одних явилось отрицание и неверие, в других – мистицизм, соединенный с отступлением от закона и его духа»332.

Итак, падение политической самостоятельности и замена единоличного, царского правления коллегиальными учреждениями – Великой Синагоги и Синедриона, ослабление чувства национальной исключительности и замкнутости, «рассеяние» и прозилитизм, образование «иудейства» и внешне-формальное законоведение и законоучение были ближайшими и существеннейшими следствиями 70-летней эпохи плена вавилонского в истории народа иудейского.

Заканчивая этим исследование нашего вопроса, считаем необходимым для большей полноты этого исследования решить еще один вопрос, именно: в каком отношении оказались освобожденные иудеи к той идее, которая составляла, так сказать, душу всей истории избранного народа и ради осуществления которой из среды всего человечества был избран народ еврейский в «собственный» народ Иеговы, – к идее мессианской?

Что эта идея не чужда была уму и сердцу лучшей части иудеев предпленной эпохи, в этом не может быть никакого сомнения: голос пророческий, особенно мощный голос ветхозаветного апостола, прор. Исаии, с поразительной ясностью начертывал великий образ грядущего Мессии и часто обращал к нему духовные взоры людей, среди печальной действительности чаявших отрады и утешения от грядущего будущего. И если скорбные обстоятельства времени разрушения царства и пленения могли затенять собой этот светлый духовный образ, то точное исполнение угроз пророческих относительно суда Божия не могло не вызвать в лучших умах и сердцах пленников твердого упования и относительно такого же точного и непременного обетованного помилования. И эта идея о грядущем Избавителе, наряду с идеей о нерушимости завета Иеговы с Его народом, несомненно была унесена этой частью пленников в страну плена и там являлась одной из сил самозащиты и самообороны против окружавшего и сильно импонировавшего язычества. Что эта идея была жизненна в сознании уже пленников, с полной очевидностью следует из речей последнего пророка пленной эпохи, Даниила, ясно и точно определявшего уже самое время пришествия Чаемаго333, и нужно думать, что чем яснее было это пророчество, чем ближе становилось время его исполнения, тем чаще и напряженнее останавливались взоры страдавших на образе Утешителя своих скорбей. Ясным же свидетельством того, что эта идея была присуща сознанию иудеев, уже освобожденных и возвратившихся из плена, служат речи пророков Захарии и Малахии334. Следовательно, и пленение с его тяжелыми историческими обстоятельствами, и сама пленная эпоха, не смотря на ее относительную продолжительность, тяжесть и моральную опасность, не вытеснили из сознания пленников этой великой идеи.

Но не изменили ли они ее содержания? Обетование о «семени жены», данное родоначальнику всего человечества, Адаму, с течением времени и переменой исторических судеб в жизни человечества перешло в обетование «потомства», данное «отцу верующих», Аврааму, – «Князя от Иуды» – одному из родоначальников уже народа еврейского и царственного потомка – одному из первых царей этого народа. И с этого момента до самого того времени, когда уже апостолы, в конце земного служения Мессии, «вопроша́ху его́, глаго́люще: Го́споди, а́ще в лето сие́ устроя́еши ца́рствие Изра́илево?» (Деян.1:6), Мессия-Царь. Привносятся сюда и более частные черты, открываемые словом пророческим или воззрениями и желаниями ожидавших этого грядущего Царя; но основное воззрение на Мессию, как на царя остается непоколебимым.

Но если пленная эпоха не изменила существенного содержания мессианской идеи, если речи пророческие точнее и подробнее начертывали образ этого великого Царя, одухотворяя его, то не такова была деятельность другого из указанных факторов, и здесь уже нельзя не видеть сильного влияния пережитаго времени плена. Почти вслед за окончанием плена оканчивается и цикл пророческий и этот истинный, отечески руководственный голос умолкает с пророчеством об Ангеле завета, которого чаял освобожденный народ и который имеет придти в созидаемый храм Иерусалимский335. Народ остается без царя и пророка, не смеет и думать о прежней политической самостоятельности и, находясь под властью языческих царей, то пользуется их покровительством и милостями, то подвергается их нападениям и притеснениям, одно из которых оканчивается временным полным торжеством язычества и поставлением на алтарь Божий статуи Юпитера Олимпийского. Между тем ожидание Мессии-Царя так велико и обще, что в конце маккавейских войн народ и правители вручают верховную власть первосвященнику «до́ндеже воста́нет проро́к верен» (1Макк.14:41), как бы это ожидаемое отделялось от настоящего лишь несколькими годами. К этому-то вожделенному будущему и обращались теперь гонимые скорбью настоящего сердца народа и к этому-то Чаемому устремлялись теперь молитвы, упование и желание его. И нельзя сказать, что эта шестивековая эпоха ожиданий была бесплодна: «а́з посла́х вы́ жа́ти, идеже вы́ не труди́стеся» (Ин.4:38); эти века ожидания имели в истории Божественного домостроительства такое же значение, какое имеет время созревания для будущей жатвы...

Но кого же ожидал в своих чаяниях народ: Мессию-ли, образ которого был начертан пророками, Мессию-ли, образ которого создавали возрение и желание сердца каждого? Ответа на эти вопросы не дает современность той эпохи, и данные для решения их мы находим уже на страницах истории евангельской. А здесь, с одной стороны, мы видим, что простая женщина и некнижные рыбари галилейские знают самые возвышенные пророчества о Мессии, каковых понятий о лице Его не находили пророки в свое время даже и в царях и вельможах иудейских (Иер.5:5), – что Марфа и Нафанаил исповедуют в Иисусе Христе Сына Божия (Ин.11:27, 1:49), – что Андрей и Филипп признают в нем того, о котором говорят Моисей и пророки (Ин.1:45), – что простая самарянка знает, что придет Мессия и научит людей спасению (Ин.4:25) – что жители Сихаря не колеблются признать, «что Он истинно Спаситель мира, Христос» (Ин.4:42), – что и не отдельные только личности говорили: «это истинно тот пророк, которому должно прийти в мир» (Ин.6:14). С другой стороны, здесь же мы находим свидетельства того полного и решительного отвержения действительно пришедшего Мессии в пользу образа Его, созданного желаниями грубых сердец, которое стало роковым для большей части этого народа. Ясно, что все те, кто в своих чаяниях Грядущего путеводился звездой речей пророческих, подобно Андрею и Филиппу и многим другим, нашли в явившемся из Назарета Христа – пророка; а те, кто в своих чаяниях шел иным путем и ведом был иными вождями, скептически вопрошали: «не Иисус ли это, сын Иосифов, которого отца и мать мы знаем?» (Ин.6:42), «Разве из Галилеи Христос приидет» (Ин.7:41), «из Назарета может ли быть что доброе?» (Ин.1:46). И бесповоротно решили, «что из Галилеи не приходит пророк» (Ин.7:52). Эти последние решительно отвергли Христа – царя царства «не от мира сего» и доныне остались в слепом ожидании Христа-царя, подобного великим царям – завоевателям римским и греческим, персидским и, быть может, даже вавилонским...

Объясняя именно это последнее явление, один исследователь первых дней евангельской истории вполне справедливо замечает: «Смотря потому, как те древние пророчества, которые относились до сего лица, более или менее были исследываемы, и образный язык, которым они выражены, более или менее был понимаем, были и сии ожидания более или менее справедливы. Но как часто бывает с человеческими ожиданиями, что люди, наперед составив себе образ желаемой вещи, украшают его по своему вкусу дотоле, доколе он не будет соответствовать вполне их желанию; а потом смотрят вокруг себя, где бы найти что-нибудь подобное своему образу, – и от того самую вещь, хотя бы она действительно явилась, не примечают: так случилось и с этим народом, даже с лучшей его частью при ожидании Мессии. Среди непрестанных волнений и переворотов, в споре интересов враждующих партий, иудеи составили себе понятие о Великом Царе, которое совмещало в себе именно то и ничего другого, кроме того, чего требовали нужды государственные, а эти нужды требовали освободителя от римского ига и от туземных угнетателей. Это было одно из самых сильных желаний, в особенности у иудеев, живших в Палестине; и, хотя встречались по местам люди, которые привязаны были сердечно к религии, потому и Мессию представляли себе не только как освободителя от угнетений, но и как исправителя религии; но кто был слишком чувственен для того, чтобы желать и ожидать исправление нравов и религии, тому царство Мессии представлялось только как царство чувственного наслаждения или в смысле саддукеев, т.е. без отношения к будущей жизни, или в смысле фарисеев, т.е. так, что понятие об этом царстве, хотя и обнимало собой будущее состояние, но притом более ласкало народной гордости, нежели было сообразно с истинными его потребностями, это царство должно было быть только для Израиля. Коротко: «для каждого царство Мессии значило то, что было всего согласнее с его потребностями и желаниями»336. При этом необходимо иметь ввиду что, если и возможны исключения в виде отдельных личностей, хотя бы и многих, масса – простая и увлекающаяся часто слепо следует за своими вождями даже и в своих воззрениях, и в своих желаниях, а этими вождями в данном случае являлись, как известно, те же «книжники» – люди, стоявшие и выше по своему положению, и ближе к источнику всех знаний относительно вопросов религии, жизни и морали.

С характером их просветительной деятельности мы уже знакомы, полную же и всестороннюю характеристику этих вождей народа дают нам страницы евангельской истории337. К сказанному выше считаем нужным прибавить немногое. То уважение, которое послепленные иудеи питали к закону, в известной мере естественно переносилось и на людей, знавших его и изъяснявших его. Народ благоговел пред ними, и в его сознании простой «книжник» стоял выше некнижного первосвященника. Во времена Сираха они занимали место посреди вельмож338, на них смотрели, как на пророков и их влияние было сильнее, чем влияние первосвященника339. Такое уважение к ним со стороны народа дало им возможность подчинить своему влиянию всю жизнь народа, и они, глубокоуважаемые народом, единственные его наставники и руководители, первые лица в синагогах и правительственных собраниях, неограниченно господствовали над умами народа, над его понятиями, воззрениями и направлениями, и само собой понятно, что воззрение руководивших и руководимых не могли существенно разниться между собой. Не без основания, поэтому, замечают, что язычники, не ослепленные фарисейскими страстями и личной ненавистью к Мессии, легче и скорее, нежели фарисеи и следовавшие их водительству иудеи, могли отрешиться от чувственных понятий и возвыситься к духовному разумению царства Христова, когда проповедники евангелия объясняли им истинное значение его; для ума светлого и беспристрастного не трудно восхождение от чувственного образа к его духовному значению, такое восхождение было трудно для фарисеев, потому что к чувственным понятиям о Мессии они были прикованы непобедимой силой своих страстей340. Правда, евангельская история представляет нам эти воззрения вождей народа уже целостными и законченными, какими, конечно, не могли быть тотчас же после плена; но та нива, на которую в качестве жнецов посылал своих апостолов Христос и на которой вместе с колосьями тучной и чистой пшеницы были и плевелы, созревала постепенно и последовательно.

Итак, если пленная эпоха сама по себе и не внесла каких-либо существенных изменений в содержание мессианской идеи, то во всяком случае под ее посредственным и непосредственным влиянием к образу ожидаемого Мессии многими привнесено было достаточно черт таких, которые для этих ожидавших сделали неузнаваемым действительно явившегося Христа. В данном случае, как и вообще нередко бывает, одно и тоже бедствие, соответственно различным направлениям духовной жизни подвергнувшихся этому бедствию, произвело и различные последствия. Одни из освобожденных иудеев, под влиянием уцеломудривающей, недавно окончившейся, эпохи бедствий, чутко и сердечно отнеслись к речам пророческим, в них увидели истинное освещение минувших скорбных событий, от них же ждали указания и руководства в своих чаяниях светлого будущего, и когда же, как не в эту именно пору, естественнее было вспыхнуть тому святому и одушевляющему пламени, которое согревало сердца современников и, как священный завет, было передано, хотя и немногим, достойным их потомкам? Другие же, под влиянием тех же обстоятельств, но неправильно истолковав себе смысл и значение их, оставшись без должного руководства в смутных событиях последующей истории, и в своих чаяниях искали ответов на свои жгучие вопросы или у себя же, или у своих «слепых» вождей, и когда же, как не в эту именно пору, естественнее было начертывать идеалы собственного лучшего будущего по образу идеалов, только что сошедших с поля зрения, но глубоко хранимых в памяти? Вызванные к жизни столь глубокими историческими причинами, поддерживаемые и укрепляемые всей совокупностью последующих исторических обстоятельств, эти различные воззрения и направления уже не могли иметь характера временного и случайного, становились жизненными силами для людей, однажды принявших то или другое из них, и чем ближе становилось время их осуществления, тем сознательнее, интенсивнее и обособленнее становились они сами.

С достаточным основанием можно также утверждать, что и про зилитизм, точнее – проповедь иудеев среди окружавшего их язычества о грядущем Мессии, принявшая столь широкие размеры ко времени пришествия Христа Спасителя и во время Его земной жизни (Мф.23:15), своим началом в значительной мере была обязана той же эпохе. При объяснении этого явления, с первого взгляда не совсем понятного и даже противоречащего строгой иудейской замкнутости национальной и религиозной, кроме вышеуказанных соображений341, необходимо также иметь в виду обычные последствия вообще общенародных бедствий, каковым в данном случае был для иудеев плен вавилонский. Указывая последствия подобных бедствий вообще и именно плена вавилонского в частности, один исследователь судеб человечества, справедливо и психологически верно между прочим замечает: «Цель наказания», чем и было пленение, – «пробуждение в беззаконниках сознание своей вины, раскаяние в беззакониях, скорби о добродетели и стремление примириться с ней, поруганной и оскорбленной беззаконием. Цель эта особенно достигается, если благо, отнимаемое наказанием, дорого человеку, хотя бы, обладая им, он был равнодушен к сему благу. Такую уцеломудривающую и вразумляющую силу имеют особенно наказание общественные, которые потрясают самые основания народного благоденствия и ставят насильственные ограничения истинным правам и стремлениям народа, даже и в таком случае, если бы права, отнимаемые наказанием, прежде и мало уважал народ, и стремления, стесняемые бедствием, были доселе ослаблены и подавлены. Такие бедствия, как лишение гражданской свободы, плен, стеснение свободы вероисповедания, – при полном сознании истинности преследуемой веры, с одной стороны, возбуждают в народе раскаяние и отвращение к тем преступлениям, в которых опомнившееся сознание народа указывает тайную причину наказаний или бедствий, а с другой стороны – возбуждают в народе горячность к благу, отнимаемому и отнятому наказанием, готовность на все жертвы для его сохранения или возвращения»342; в сфере политической они рождают героев, в сфере религиозной – исповедников и мучеников. Отношение религиозных по-своему вавилонян к пленникам-иудеям нам уже известны, известны и отдельные случаи насильственного вторжения царей вавилонских в религиозную сферу пленников343. «Хотя сии случаи и послужили только к славе религии еврейской, однако же, столь грубые притязания язычества не могли не возмутить религиозное чувство пленников и не пробудить в них отвращение к идолопоклонству»344 и горячность к вере своих отцов и собственной. Могли ли они оставаться холодными, равнодушными тогда, когда величие и могущество их Бога вслух исповедывали в своих указах цари-идолопоклонники? Могли ли они оставаться безмолвными, когда, уже освобожденные, сами воочию убедились в этом величии и могуществе своего Бога и свободно могли проповедывать Его любовь к ним во времена минувших бедствий и еще большую – в грядущие времена благих обетований? И эти проповедники величия и могущества своего Бога, Его попечительности и любви к ним явились – явились, вероятно, в эпоху же освобождения, когда побудительной причиной был самый факт освобождения, и несомненно во времена, ближайшие к ней и последующие, когда к этой причине присоединились другие исторические причины345. Причем одни из них являлись подобными евангельскому самарянину и «воздавали славу Богу» (Лк.17:16, 18); другие же эту проповедь величия Божия горделиво связывали с проповедью собственного достоинства, как народа, избранного и возлюбленного своим Богом, и соответственно тем воззрениям, носителями и проповедниками которых они являлись, одни из них входили в царство Мессии сами и подготовляли сынов этого царства, другие отвращались от него сами и подготовляли «сынов геенны» (Мф.23:15).

Здесь наш вопрос уже выступает из пределов принятой нами на себя задачи, органически связываясь с другим, более общим вопросом – о значении плена вавилонского в истории всего человечества. Не желая выступать из пределов собственной задачи, считаем, однако, уместным ответить еще на один вопрос: согласны ли рассмотренные нами судьбы народа еврейского и частнее иудейского с Божиими обетованиями, ему данными, и исполнил ли этот народ свою миссию, назначенную ему в плане Божественного домостроительства? Народ этот был только, по справедливому замечанию одного глубокомысленного исследователя, орудием премудрости Божией, и как ни слабо было это орудие, всесильная премудрость Божия вполне достигла им своей цели. На этот народ возложено было промыслом служение всему человечеству – сохранение веры в Бога истинного, принятие и сохранение обетования об Искупителе. И он исполняет это свое великое служение: сохраняет для мира и веру, и обетование; принимает Мессию, хотя и не узнавая Его; устрояет Ему крест – спасительный для мира, хотя и не думая исполнять этим Божественного предопределения о страданиях Спасителя; и когда не желает вступить в устрояемое среди него царство Христово, отвергается Богом; но и самым отвержением своим открывает в него вход всем народам земли. Все, данные ему и сохраненные им обетования он, отказываясь участвовать в них сам, передает иным, – более достойным этого; в этом смысле и объясняет печальную судьбу некогда избранного, этого народа Божия ап. Павел: «прегреше́ние и́х бога́тство мира, и отпаде́ние и́х бога́тство язы́ков» (Рим.11:12)346

Приложение

Наш скромный труд был уже закончен, когда нам пришлось встретиться с обильной научными аргументами и блестящей глубиной всесторонней эрудиции статьей покойного профессора С.-Петербургской духовной Академии В. В. Болотова347. В виду того, что в основных своих выводах статья эта касается некоторых из тех вопросов, которые решаются и в нашем исследовании, мы не смеем не остановиться своим вниманием и на ней; в виду же того, что самые вопросы, решаемые в этой статье, не имеют для нас принципиального значения, свои замечания по поводу этой статьи помещаем не в самом тексте своего исследования, а в нижеследующем приложении. Считаем также необходимым заметить, что наша задача в настоящем случае – не подробный разбор названной статьи, а лишь выяснение нашего собственного отношения к взглядам почтенного профессора и доказательство возможности существования и даже, смеем добавить, равноправности на это существование и других взглядов, – взглядов, принятых нами.

Сущность своей статьи почтенный автор сводит к следующим основным положениям. Упоминаемый у прор. Даниила (Дан.5:1–30, 7:1, 8:1) царь Валтасар был сыном (а не потомком или преемником по престолу) Навуходоносора и совершенно самостоятельная личность, которую нельзя отождествлять ни с Амиль-Мардуком (Евильмеродахом), ни с Набунаидом (Набонидом), ни с сыном этого последнего. Вследствие не выясненных еще историей причин он не наследовал Навуходоносору на вавилонском престоле, а признанный царем вавилонским только частью населения («халдейскими легитимистами»), царствовал, с 559 по 555 г., в Сузах, а не в Вавилоне. Не признанный в Вавилоне, он, естественно, казался вавилонским историкам только узурпатором, а потому его имени и нет между именами царей вавилонских, – подобно тому, как и у прор. Даниила нет имен Нериглиссара и Набонида, также узурпаторов с его точки зрения; в Сузах же, после 3-х или 4-х-летнего царствования, неизвестная рука поразила насмерть этого царя. Упоминаемый же у прор. Даниила (Дан.9:1, 5:31, 6:1, 28) Дарий Мидянин – никто другой, как Астиат, царий мидийский, признанный также халдейсними легитимистами и в Вавилоне также не царствовавший; царствование его падает на 554–550 годы по летосчислению еламскому или на 542–536 годы по счислению вавилонскому. В Сузах же скончался и прор. Даниил, последовавший сюда за Валтасаром, причем пир этого последнего, о котором упоминает прор. Даниил, откровение о седьминах, ввержение пророка в львиный ров – события сузские, а не вавилонские348...

Детально разработанный и обоснованный массой данных – исторических, географических, хронологических и филологических, взгляд этот представляется весьма правдоподобным и сильно подкупает в свой пользу; тем не менее, и он не вполне удовлетворяет всем запросам законной пытливости и требованиям строгой беспристрастности. Сравнение его со взглядом, принятым нами349, ясно намечает пункты существенных разногласий между ними...

Итак, Валтасар – сын ли, или только потомок Навуходоносора? В 5 гл. кн. прор. Даниила, говорит почтенный автор, Навуходоносор шесть раз назван отцом царя Валтасара и этот последний – однажды сыном Навуходоносора, и верная гипотеза должна признать это показание за факт и не пытаться толковать «сына» в смысле «потомка», а «отца» представлять чуть не «прадедом»350. Но почему же именно такова должна быть единственно верная гипотеза относительно личности Валтасара? Ужели только это обстоятельство сообщает такой гипотезе достоинство единственно верной? Выше мы уже видели, на что дают право такие выражения древних писателей, как «сын» и «отец»351; подобное же словоупотребление не чуждо и библейским писателям: термины – родити, рождение, сын и дщерь и у них далеко невсегда обозначают происхождение одного лица от другого именно путем естественного рождения (Мф.1:8, 1:16 срав. Лк. 3:23; Мф.3:7; Ин.17:12; Быт.4:2; 2Пар.25:14; Пс.136:8 и мн. др.). Возможно, следовательно, предположить, что и здесь указанные названия «отец» и «сын» употреблены также в смысле несобственном, что у библейских писателей весьма обычно: а в таком случае это шестикратное название Навуходоносора «отцом» Валтасара указывает лишь на общность и устойчивость обычного словоупотребления библейских писателей. Широко пользуясь услугами филологии в других случаях, почтенный профессор не находит возможным обратиться к ним в данном случае, хотя установить в данном случае на основании филологии, в собственном ли смысле в указанном месте употреблены термины «отец» и «сын», было бы для него весьма важно, и он не преминул бы воспользоваться этими данными, если бы таковые были возможны. А потому утверждать, что в указанных местах кн. прор. Даниила Навуходоносор называется «отцом» Валтасара и этот последний – «сыном» Навуходоносора в собственном смысле, нет достаточных оснований. Правда, здесь возможно то возражение, что если Ииуй, наприм., ассирийскими писателями назван «сыном» Амврия по незнанию его действительной родословной, то этого нельзя допустить по отношению к прор. Даниилу, жившему в Вавилоне и даже близко стоявшему ко двору царей вавилонских. Конечно, в виду последнего обстоятельства весьма возможно предположение, что пророк знал подлинно родословную Валтасара; но это знание отнюдь еще не обязывало его пользоваться этими сведениями в своей книге: оставаясь хорошо осведомленным придворным, он легко мог оставаться352 и библейским писателем – с особенным воззрением на историю вообще и на историю своего народа в частности, с особенным, близким и понятным его современникам, способом выражения. А с этой точки зрения для него, бесспорно, было важнее указать своим современникам на то, что этот Валтасар, царь вавилонский, последний в ряду преемников Навуходоносора поработителя, со смертью которого связывается и падение царства вавилонского, чем на то, что он находится в такой или иной степени родства с Навуходоносором. Как видно, представленный довод почтенного профессора еще не говорит за абсолютную необходимость признания предложенного им взгляда на личность Валтасара за единственно верный и исключающий возможность и основательность других предположении и взглядов.

Не более говорит в пользу предложенного взгляда и другое библейское свидетельство, на которое ссылается также проф. Болотов; свидетельство это находится в Вар.1:11, 12. Здесь Валтасар также называется «сыном» Навуходоносора; причем, соответственно особенной цели послания, из которого заимствуется это свидетельство, иудеям, оставшимся после завоевание их царства в Иерусалиме, заповедуется молиться о жизни и благополучии Навуходоносора, царя вавилонского, и Валтасара, сына его, чтобы уже плененным иудеям под их покровительством возможно было жить безопасно и спокойно... Но само собой очевидно, что и это свидетельство, сравнительно с указанным выше, не вносит ровно ничего нового в решение вопроса о личности Валтасара: как и у прор. Даниила, он называется только «сыном» Навуходоносора; но в смысле ли собственном, или не собственном, опять вопрос открытый. Мало того, ссылка на это свидетельство, нам кажется, не только не усиливает предложенной почтенным автором гипотезы, а, напротив, сильно колеблет ее в самом основании. В самом деле. По поводу этого свидетельства сам же почтенный профессор говорит следующее: «Здесь имя Валтасара поставлено после имени Навуходоносора так же, как в «цилиндре Кира» имя Камбиза – подле имени Кира. Между деловым стилем того документа неоспоримой подлинности и этого библейского неканонического памятника – полная аналогия. Очевидно, в 583 г. Валтасар, сын Навуходоносора, был всеми признанный наследник вавилонского престола»353. И только при том предположении, добавим от себя, что этот Валтасар – несомненно будущий царь вавилонский, становятся понятными просьбы-советы плененных иудеев, обращенные к иудеям иерусалимским, молиться о жизни и благоденствии именно его, а не другого какого-либо сына Навуходоносора, хотя бы того же Евильмеродаха. А если так, то, конечно, естественнее и основательнее полагать, на что имеются несомненные данные в свидетельствах кн. прор. Даниила, что он же, Валтасар, и был действительно царем вавилонским, чем предполагать, да еще «по не выясненным историей причинам» его царствование в Сузах. Далее, если для подтверждения своего предположение о том, что Валтасар был сыном Навуходоносора, почтенный автор, вопреки рекомендуемому им самим совету – chaldeos nе consulito, находит возможным для себя ссылаться на аналогию приведенного библейского свидетельства и «цилиндра Кира», то ведь те же свидетельства «неоспоримой подлинности» говорят, как мы знаем, и о Валтасаре, сыне Набонида, а не Навуходоносора354. Наконец, если для почтенного автора важно в этой аналогии рассматриваемых памятников только поставление имени Валтасара подле и после имени Навуходоносора, то не важнее ли в этой аналогии памятников – указанного библейского и летописей Набонида – известная нам молитва этого последнего о жизни и благоденствии сына его Валтасара?355

По-видимому, против признания Валтасара сыном Набонида решительно стоит то греческое свидетельство, на которое также ссылается проф. Болотов и по которому Набонид был родом вавилонянин и «ни в родстве, ни в свойстве с династией Набополассара не состоял»356, а потому и сын его не имел права называться «сыном» Навуходоносора. Но, во-1-х, свидетельство это, даже при признании полной в этом отношении компетенции его автора, что, однако, не так легко, при частой смене царей вавилонских, следовавших за смертью Навуходоносора, и их темных родственных отношениях между собой, – относительно родословной именно Набонида, вследствие своей неопределенности, оставляет без всякого решения важные в данном случае вопросы: кого именно оно разумеет под «прежним царем» и в какой именно степени оно отрицает принадлежность Набонида к фамилии Набополассара? А, во-2-х, даже не будучи связан с этим домом узами родства по происхождению, он мог вступить с ним в родство посредством женитьбы на одной из родственниц Навуходоносора; примером для него могла служить в этом случае подобная же женитьба одного из его предшественников на вавилонском престоле, а мотивами – политические соображения и комбинации, легче открывавшие ему доступ к вавилонскому престолу и прочнее обеспечивавшие его на этом престоле357. Таковы доводы почтенного профессора в пользу признания предложенного им решения вопроса о личности Валтасара и «ео ipso» его сравнительное достоинство среди существующих.

Дальнейшая судьба Валтасара, по рассматриваемой гипотезе, переносит нас в Сузы. Тот «факт, что Бельшар-усур-Валтасар был сыном Навуходоносора и некогда был признан наследником престола и обратил на это «mar sari» взоры всех легитимистов в 560 г.: они провозгласили Валтасара царем вавилонским. Но в самом Вавилоне и – видимо – в Шумере партия Нергальшарусура была сильнее легитимистов. Зато обширная провинция Елам примкнула к халдеям, и «в Сузах, престольном городе в области еламской» Бальшарусура признали царем, по годам его царствования вели летосчисление»358. Приведем также и то, что несколько выше почтенный историк говорит относительно исторических сведений, касающихся последних лет вавилонского царства, и да будет это памятно при последующем! «Относительно последних лет вавилонского царства – говорит он здесь – ученые склонны поддаваться странной иллюзии: они воображают, что – в существенном – история этого времени им хорошо известна. На деле же наши источники и скудны, и односторонни»359; иначе, наши сведения об этих годах крайне недостаточны. И, говоря так, почтенный историк прав безусловно.

Итак, есть ли какие-либо данные, на основании которых можно было бы с достаточной решительностью и убедительностью предполагать это 4-х-летнее царствование Валтасара в Сузах? Главным для почтенного профессора и только косвенным на наш взгляд основанием предположения о том, что Валтасар не царствовал в самом Вавилоне и в последние годы этого царства даже и не был в Вавилоне, служит отсутствие его имени в исторических и коммерческих (контракты Егиби сыновей) памятниках вавилонских и в летописи самого Набонида, касающейся завоевания Вавилона Киром. Но что касается этого довода, то попытку объяснения такого умолчания о Валтасаре со стороны исторических памятников вавилонских мы уже представили выше360; тем же обстоятельством, по нашему мнению, легко объясняется отсутствие имени Валтасара и в других документах (напр. в названных контрактах): все эти оффициальные документы, естественно, и должны знать только действительно царствующего государя до времени его смерти или низложение и упоминание в них имени Валтасара при жизни царствовавшего еще Набонида было бы более странным и непонятным, чем умолчание. Что же касается летописи Набонида, относящейся к моменту завоевания Вавилона, то и она, как эпизодическая, умалчивает о Валтасаре, вероятно, потому, что не было ни повода, ни основания называть его; остальные же летописи Набонида, как мы уже видели, знают и упоминают его сына Валтасара. И не в те ли критические моменты для Набонида и его царства, когда начавшаяся война с персами отвлекала его от столицы к границам, вылились эти мольбы Набонида о сохранении жизни и благоденствии «отрасли его сердца»? Не было ли это даже актом со стороны покидавшего столицу Набонида подобным тому, какой почтенный профессор усматривает в отношении Кира к Камбизу361, т.е. оффициальным объявлением Валтасара наследником вавилонского престола? А если бы так, то как легко и естественно объяснялось бы свидетельство прор. Даниила о свыше-двухлетнем царствовании Валтасара, царя вавилонского (Дан.8:1)?! Недостаток сведений о данной эпохе не позволяет нам идти далее по пути лишь вероятных предположений; но во всяком случай следует-заметить, что если оффициальные памятники вивилонские хранят глубокое молчание о Валтасаре, царе вавилонском, то не менее глубоко их молчание и о Валтасаре, царе халдейском, еламском или сузском.

Таким образом, решающее значение в вопросе о месте и времени царствования Валтасара следует признать не за этими, ничего не говорящими, памятниками, а именно за свидетельством кн. прор. Даниила (5). Почтенный профессор справедливо замечает по поводу этого свидетельства, что здесь совсем нет речи о Вавилоне; однако, справедливость требует заметить, что здесь нет также речи и о Сузах, хотя упомянуть об этом для пророка было-бы, конечно, и легко, и, пожалуй, даже необходимо в виду того, что все предыдущие события, описанные в его книге, – события вавилонские: ведь отмечает же он свое временное отсутствие из Вавилона (Дан.8:2, 10:4). Но если нет прямых указаний на место события, описанного в 5 гл. кн. прор. Даниила, что по самому существу дела являлось излишним в виду того, что оно совершилось там же, где имели место и предыдущие, то нельзя отрицать присутствия довольно ясных намеков на место совершения этого события как в самом повествовании о явлении, пишущей судьбы царя и царства, руки, так и в речи пророка по этому поводу; а в виду недостатка положительных данных, не следует упускать из вида и намеков. Смеем думать, что не будет ни извращением, ни даже свободным толкованием этой речи пророческой, если мы представим ее в следующем перифразе: «О, Царь! Пусть будет ведомо тебе, что именно здесь, в центре величия и могущества обширнейшего царства, куда внешние враги не только не могли простирать своей дерзкой и губительной руки, но даже и своего жадного взора, – именно здесь всемогущая десница Божия совершила великое чудо над одним из твоих предшественников, царей вавилонских. Он возгордился, оскорбил величие небесного Царя – и был осужден и наказан... Теперь то же делаешь и ты, и суд Божий не замедлит своим исполнением над тобой и твоим царством. Ты уже найден в очах Божиих недостойным и будешь лишен престола твоего славного предка, а твое и его царство будет передано другим избранникам Божиим – мидянам и персам». И утро наступившего дня оповестило, как известно, миру оправдание этого пророчества... Кажется, иной была бы эта речь пророка (Дан.5:18–30), если бы он говорил о событии (наказании Навуходоносора), удаленном от него и царя не только временем, но и пространством: указание на то, что даже в Вавилоне – могущественнейшем и укрепленнейшем из городов царства мощная рука Божия наказала гордость царя, а не в Сузах – одном из областных городов, было бы весьма уместно и естественно, если бы действительно событие совершилось не в Вавилоне, а в Сузах или другом каком-либо городе царства вавилонского.

Бесспорно, прав также почтенный профессор, говоря, что ст. 2, 3 и 7 указанной главы отнюдь еще не доказывают, что местом описываемого события был Вавилон. Но если сами по себе они и не доказывают этого, то во всяком случае и не отрицают; даже мало того, для человека, не следующего какой-либо предвзятой гипотезе, они скорее дадут уверенность в том, что местом описываемого события был именно Вавилон, где эти «сосуды» и эти «мудрецы» действительно были, а не Сузы, где они только могли быть, но могли и не быть... Вообще же по поводу рассматриваемого свидетельства кн. прор. Даниила следует заметить, что та торжественность и необычайность, которыми обставлено описываемое событие и которые звучат в каждом слове пророка, что и естественно и для писателя, связывающего со смертью этого Валтасара падение царства, и для события, имевшего столь важные последствия в истории, далеко не соответствовало бы описанию события, случившегося в одном из областных городов и имевшего своим последствием коварное убийство какого-то не признанного царя кем-то из разочаровавшихся в нем.

Если, таким образом, отсутствие в рассматриваемом свидетельстве более точных указаний на Вавилон, как на место описываемого события, в виду указанных соображений вполне естественно и понятно, то, с другой стороны, отсутствие подобных указании на Сузы возможно объяснить только при том предположении, что последние годы своей жизни пророк провел именно там. И мы видели, что по гипотезе проф. Болотова, последние годы жизни пророка действительно связываются с судьбой избранника его сердца, Валтасара «Иудейская лояльность пророка совпадала с лояльностью халдейской»: говорит почтенный профессор362, и когда единственно-законный для него царь, Валтасар, был признан только халдейскими легитимистами и должен был удалиться в Сузы, туда же последовал за ним и пророк, там он окончил дни свои, и местное предание указывает даже гробницу его около Суз363.

Но напрасно мы стали бы искать каких-либо подтверждений этого предположения в самой книге пророка; предположение это – лишь одно из звеньев в общей гипотезе почтенного профессора, вместе с ней оно крепко, вместе с ней и падает... Все, что нам положительно известно о жизни пророка, сводится к следующему немногому. Вместе с другими пленниками-иудеями и его друзьями, он был приведен Навуходоносором в Вавилон (Дан.1:1–8); здесь он, наряду с другими отроками знатного происхождения, получает особенное образование и назначение (Дан.1:3–4) и в то время, как его остальные друзья получают назначение «над делами страны Вавилонской» (Дан.2:49) и, вероятно, отдельные области в управление, сам он остается «при дворе царя», где и живет «до первого года царя Кира» (Дан.2:49, 1:21) и, след., там же, в Вавилоне, переживает и вавилонскую катастрофу. Постоянное же пребывание пророка именно в Вавилоне склонен признать и сам проф. Болотов: «не забудем, – говорит он, – что Даниил, как евнух, был по всей вероятности – предназначен к тому, чтобы провести всю свою жизнь «при дворе царя», чтобы служить там без отставки»364. Что же касается свидетельств его кн. 8:2 и 10:4, то, если даже признать их за даты действительных фактов, а не «видений», – они говорят только о том, что пророк временно был там; был, но не жил. – был, может быть, «по делам страны», как царский уполномоченный, и в 10:4 можно, кажется, усматривать дату именно подобного, так сказать, путевого дневника его. То же в существе дела следует сказать и относительно предания о смерти и погребении пророка в Сузах: даже если придать ему полную достоверность, оно отнюдь не требует предположения о продолжительности и постоянной жизни пророка в Сузах, – смерть эта могла, конечно, последовать и в какое-либо кратковременное пребывание его там и даже во время какого-либо путешествия его туда по «делам страны Вавилонской».

Заканчивая этим свои замечания по поводу статьи почтенного профессора, считаем возможным указать на то, что эта – блестящая остроумием, эрудицией и авторитетностью гипотеза могла возникнуть только на почве, не скрываемой самим автором, широкой «вивисекции».

Источники

Источниками при составлении нашего труда нам служили Библия и сочинение И. Флавия (русский перев. свящ. М. Самуйлова. С.Петербург. 1781 г.), а пособиями:

Т. Vigouroux. Die Bibel und nеuеrеn Entdekungen in Palastina, in Agypten und in Assyrien. Перевод с франц. Ibach’a. Майнц. 1886 г.

Graetz. Geschichte der israeliten von Tode des Konigs Salamo bis zum Tode des luda Makkabi Leipzig. 1876 г.

Hengstenberg Geschichte des Reiches Gottes unter dem Alten Bunden. Berlin 1871 г.

E. Schrader Die Keilinschriften und das Alte Testament. Giessen. 1883 г.

Jost. Geschichte des iudentums und seiner Secten. Leipzig. 1857 г.

Seineke. Geschichte des Volkes Israel. Gottingen. 1884 г.

Ewald. Geschichte des Volkes Israel.

Начертание церковно-библейской истории Арх. Филарета. Москва. 1866 г.

А. Лопухин. Руководство к библейск. истории В. Зав. С.-Петербург. 1888 г.

Свящ. Д. Лебедянский Священная библейско-историческая география. Моршанск. 1883 г.

Д-р Гейки. Святая земля и библия. Пересказ с анг. С.-Петербург. 1894 г.

Вебер. Всеобщая история. Перев. Андреева. Москва. 1885 г.

Ленорман. Руководство к древней истории востока.

Оскар Иегер. Всеобщая история изд. Маркуса. С.-Петербург. 1894 г.

Тумасов. Курс истории древнего мира.

Шлоссер. Всеобщая история.

Гуревич. история Греции и Рима. С.-Петербург. 1880 г.

Спасский. Хронологические таблицы.

Оберлен. Пророк Даниил и Апокалипсис св. Иоанна. Перев. протоиер. Романова. Тула. 1882 г.

Кейль. Руководство к библейской археологии. Перевод с нем. Киев. 1871 г.

Н. Зайцев. Очерк быта древних евреев. Киев. 1869 г.

Вейс. Внешний быт народов с древних до наших времен. Перевод Чаева и другие, на ряду со статьями различных духовных журналов, указанные в своем месте в подстрочных примечаниях.

* * *

1

Из речи прот. М. Хитрова См. Церков. Ведомости. 1899 г. № 9. Стр. 359–360.

2

«Ты, Израиль, раб Мой, Иаков которого Я избрал семя Авраама, друга Моего. Ты, которого Я взял от концов земли и призвал от краев ее, и сказал тебе: ты Мой раб. Я избрал тебя» (Ис.41:8–9) «Этот народ Я образовал для Себя; он будет возвещать славу Мою» (Ис. 43:21).

3

Ис.1:19, 20. См. также Втор.28 и др.

4

См. Священная библейско-историческ. география. Свящ. Д. Лебедянского. Моршанск 1883 г. Стр. 41.

5

Очерки быта древних евреев. Н. Зайцева. Киев. 1869 г. Стр 4.

6

По Спангейму, от Дана до Вирсавии около 67 часов пути или 268 вер., а от Средиземного м. до Иордана около 17–18 часов или 68–72 вер. Но сам же он полагает занятую евреями страну между 31°–33° сев. широты, что согласно с картами Степанова (1832 г.) и Норова (1835 г.), а это составит 30–32 геогр. м. Итак полагая ширину занятой евреями страны в 17–20 геогр. м., получим 32х17=544 кв. м. или 32х20=640 кв. м. См. ст. А Познышева в Смоленск. Епарх Вед. стр. 6, примеч. 38. (Год цитируемой брошюры на ней не обозначен). См. также Святая земля и библия д-ра Гейки. Пересказ с английск. Т 1. С-Петербург. 1891 г. Стр. 345

7

Свящ. библейск.-история география. Стр. 41.

8

Там же. Стр. 15.

9

Там же. Стр. 50.

10

Там же.

11

Там же. Стр. 52.

12

Там же. Стр. 55.

13

Свящ. библейск.-истории, геогр. Стр. 42. Тот же автор говоря о «пустынях» Палестины, делает след. замечание: «При изучении событий Св. Истории, мы часто встречаем под именем пустынь совсем не те формы поверхностей суши, какие разумеют географы. Пустынями в библейских событиях называются места, только не заселенные, хотя бы они были хорошо орошены и изобиловали растительностью, а иногда одни и те же места назывались то пустынями, то долинами». Там же. Стр. 52 См. также назв. статью А Познышева. Стр. 18 и Св. земля. Гейки. Стр. 212–213.

14

Кейль. Руководство к библейск. археологии. Часть 1. Перевод с немецкого. Киев. 1871 г. Стр. 58–60. Гейки. Свят. земля. Т. 2. Стр. 1063–1064.

15

Гейки. Свят. земля и библия. Т. 2. Стр. 901 и 902.

16

См. также Лк.4:25, 27.

17

Кейль. Руководство к библейск. археологии. Часть 1. Стр. 26–27.

18

Зайцев. Очерки быта древних евреев. Стр. 181.

19

Такую именно постановку этому вопросу даем по следующим осноманиям: по невозможности, в виду изменчивости и непостоянства границ точного географического определения их и по скудости данных к оценке их с указанной точки зрения, а также и по разногласию по данному вопросу, существующему в современной библейской литературе.

20

Названные города с их областями действительно и были некоторое время во власти этого колена (Суд.1:18).

21

Но если под «сидонами» (по русск. тексту), о которых упоминается в кн. Судей (Суд.14:12–13) разуметь одежды, получившие свое название по месту их приготовления (Сидон) или особенно широкого употребления, то начало мирно-торговых сношений между этими соседними народами следует отнести к более раннему времени, чем даже к тому, когда жил судья еврейского народа Сампсон.

22

См. выше. Стр. 14–16.

23

Зайцев. Очерки быта древних евреев. Стр. 182 и 183.

24

А. Лопухин. Руководство к библейской истории Ветхаго Завета. С.-Петербург. 1888 г. Стр. 180, 181. Из существующих по данному вопросу взглядов подробно останавливаемся на приведенном в виду того, что он представляет собою нечто целостное и законченное, и в виду того, что до последнего времени опустить этот взгляд предлагается, как взгляд учебника по библейской истории.

25

Там же.

26

Оскар Иегер. Всеобщая история. Изд. Маркса. С.-Петербург 1894 г. Выпуск 1-ый, стр. 27.

27

Кейль. Руководство к библейской археологии. Стр. 26–27.

28

Там же.

29

Свящ. Лебедянский. Свящ. библ.-историч. геогр. Стр 15. Познышев, Стр 12.

30

Вигуру Die Bibel und die neueren Entdek. Vierte Band. Перевод c французского. Ibacha. Майнц 1886 г. Стр. 31. Лопухин. Стр. 357.

31

Свящ. Лебедянский. Свящ. библейско-историч. география. Стр. 52.

32

Там же. Стр 103, 104 и 107.

33

Там же. Стр. 53.

34

Что касается «глубокой Иорданской долины», то она, как делившая Палестину на две части – по-иорданскую и за-иорданскою, конечно, не может считаться внешней границей самой Палестины.

35

Свящ. Лебедянский. Свящ библейско-историч. геогр. Стр 92, 97–98.

36

Зайцев. Очерки быта древних евреев. Стр. 3.

37

По поводу этой речи Иосифа сам же на названный автор прямо говорит что «Египет постоянно должен был опасаться неприятельского нападения с северо-востока» и должен был искусственно защищать эту пограничную линию. Стр. 71, 81 и 89.

38

Иегер. Всеобщая Ист. Вып. 1-й Стр. 8 и 17.

39

Свящ. Лебедянский. Свящ. библейско-историч. география. Стр. 100, 103, 111 и 123. Познышев. Стр. 33. При суждении об этой границе не следует также забывать и того, что она отделяла Палестину от Европы, вторжение которой в историческую жизнь передней Азии последовало, как известно, значительно позднее той эпохи, которая имеется в виду настоящим изследованием. Вполне естественно, что и это море у библейских писателей того времени считается «последним», «крайним».

40

Святая земля и библия. Д-ра Гейки. Пересказ с английского. С.-Петербург. 1894 г. т. 2. Стр. 1036–1042.

41

См. выше. Стр. 6–7.

42

Кейль. См. Труд Киевск. дух. Академии. 1876 г. т. 2. стр. 283 и дал.

44

Из Сихема, где произнесена была приведенная клятва народа.

45

Кейль. См. Труд. Киевск. дух. Академии. 1876 г. т. 2. Стр. 293–299.

46

В виду несомненно высоконравственного характера пророка-первосвященника было бы дерзко и неосновательно заподозревать в данном случае чистоту его воззрений и безкорыстие действий, хотя избрание царя, конечно, ограничивало власть и его самого, и его детей, будущих носителей его обязанностей и прав на избрание кого-либо из которых в цари он не мог надеяться. (1Цар.2:12–18, 22–26).

47

См. летосчисление периода судей в Начертании Церковно-библейск. истории Арт. Филарета. Москва. 1866 г.

48

См. напр. 1Цар.28:3, 9; 2Цар.6, 7; 3Цар.6–9, 11 и мн. др.

49

Чтение в Обществе любит. дух. просвещ. 1878г. Февр. Стр. 185–187.

50

2Цар.11,24. Не были ли и эти факты подражанием примеру царей тех же «прочих народов»?

51

Что касается естественных границ, которые отделяли царство иудейское от израильского и точное определение которых не совсем легко, то факт векового нераздельного существования общееврейского царства и факт постоянных взаимоотношений между разделившимися царствами ясно свидетельствует об их непрочности и доступности внешней силе.

52

Грэтц. Geschicht. der Israeliten von Tode des Konigs Salamo... Leipzig 1876 г. 2 Bund. 2 Halft S.7.

53

Вебер. Всеобщ. история Т. 1. Перев. Андреева. Москва. 1885 г. Стр. 183.

54

Иегер. Всеобщ. ист. Вып. 1. Стр. 17, 36–37.

55

Грэтц полагает, что Иеровоам был женат на старшей сестре жены фараона. Geschicht. Стр. 7.

56

Вигуру. Die Bibel. Стр 8,9 и 36.

57

Вигуру. Die Bibel. Стр. 5 и 6.

58

Вигуру. Die Bibel. Стр. 10 и 11. Грэтц. Geschicht. Стр. 8.

59

См. у Вигуру. Стр. 18.

60

Грэтц. Geschiсht. Стр. 18.

61

«Начерт. церковно-библейск. истории» Арх. Филарета. Стр. 233.

62

См. у Грэтца. Стр. 18, примеч. 2.

63

См. у Вигуру Стр. 18, примеч.

64

См. у Вебера Стр. 185.

65

Грэтц Geschiсht. Стр. 18.

66

Грэтц Geschiсht. Стр. 9 и примеч.

67

Как это предполагает Грэтц. Geschicht. Стр. 38.

68

Нам представляется слишком невероятным предположение, что «когда добрый Иосафат для своего сына и наследника брал жену из дома Амвриева, он не предчувствовал какое несчастие принесет в дом его дочь Ахава, Гофолия». Душ. чт. 1873 г. Октябрь. Стр. 171.

69

Как предполагает г. Лопухин. Руководство к библейск. ист. Стр. 312.

70

Подобным же образом оканчивается и царствование Амасии. Этому, низверженному и убитому, царю наследует его же сын.

71

Некоторые изследователи полагают даже, что и самый вопрос этот был возбужден Амасией и иудеями, как возможный и основательный предлог к объявлению войны Иоасу, в случае его отказа. Грэтц. Geschichit. Стр. 70

72

См. Душеполезное чтение. 1874 г. Январь. Стр. 100.

73

4Цар.15:17–20; 1Пар.5:26. См. также Шрадер. Стр. 193, 196, 208, 223 и 238–240. Вигуру. Стр. 36, 40–42, 59–62 и 76–82. Православное обозр. 1878 г. Т. 3. Стр. 425–442.

74

Вебер. Всеобщ. ист. Стр. 448 и 449.

75

Год его смерти Вигуру относит к 1100 г. до Р. Хр. Die Bibel. Стр. 31.

76

См. Жур. Мин. Народн. Просвещ. 1879 г. Июнь. Стр 173. Один из его походов был предпринять и в Палестину, время его Шрадер и Вигуру (стр. 31) относят ко времени Самуила. О походе в Палестину царя месопотамского говорит и кн. Судей (3:8).

77

Журн. Мин. Народн. Просвещ. 1879 г. Июнь. Стр. 175–176.

78

К этому времени Вигуру относит основание царства у евреев и расширение границ его при Давиде. Die Bibel... Стр. 31.

79

Вебер. Всеобщ. Ист. Стр. 449. Вигуру. Die Bibel... Стр. 31.

80

Журн. Мин. Народн. Просвещ. 1879 г. Июнь. Стр. 176.

81

Журн. Минист. Народн. Просвещ. 1879 г. Июнь. Стр. 182.

82

Там же. Стр. 183 и 184.

83

В этом поступательном движении Ассирии для нас важна не эпизодическая сторона его, а именно общее направление внешней политики Ассирии относительно Палестины и Египта.

84

Вигуру, Die Bibel... Стр. 97.

85

Вигуру. Die Bibel... Стр. 98–105.

86

По Шрадеру, в 724 г. Die Keilinschrift. und. Alt. Test. Giessen 1883 г. Стр. 475.

87

Ibid.

88

Ibid. Стр. 476.

89

Вигуру. Die Bibel. Стр. 166–168. Подробнее о личности Меродаха Валадана см. у Вигуру, стр. 162–168, у Шрадера, стр 338–353 и в Православн. Обозрении 1878 г., т. 3, стр. 460–464.

90

Шрадер. Die Keilinschrift. Стр. 344.

91

Вигуру. Стр. 178. Шрадер. Стр 305.

92

Вигуру. Стр. 178. Шрадер. Стр. 305.

93

Вигуру. Стр. 178–179. Шрадер. Стр 305.

94

Вигуру. Стр. 179.

95

Шрадер решительно утверждает что эта победа была «победой Пирра» (Die Keilinschrift. Стр. 306). А. Вебер весь рассказ надписей о битве при Альтаку считает «оффициальной утайкой того, что оне (Сеннахирим) был разбит в ней». Всеобщ. ист. Стр. 467.

96

Шрадер. Die Keilinschrift. Стр. 302–304 и 293. Вигуру. Die Bibel Стр. 193.

97

Шрадер. Стр. 307–308.

98

Вебер. Всеобщ. ист. Стр. 476.

99

Там же.

100

Душеполезное чт. 1874 г. Февраль. Стр. 167–168.

101

Вебер. Всеобщ. ист. Стр. 468.

102

Вебер. Стр. 468 и Опперт у Вигуру. Die Bibel. Стр. 219.

103

Вебер. Там же.

104

Там же.

105

Шрадер. Die Keilinschrift. Стр. 478–479.

106

Осада Иерусалима, по канону (Шрадер. Стр. 477), последовала в 701 г.; библия отмечает этот факт 14-м годом правления Езекии (4Цар. 18:13); всех лет его правления она считает 29; таким образом вступление на престол Манассии, случившееся 15 лет спустя, соответствует 686 г. канона; сам Манассия царствовал 55 лет; он очевидно, и был современником этих походов Ассирии против Египта.

107

Шрадер. Стр. 479 и 354–355. Вигуру. Стр. 220–221.

108

Шрадер. Стр. 368. Вигуру. Стр. 235.

109

Шрадер. Стр. 479.

110

Шрадер. Стр. 371–372. Вигуру. Стр. 241 Начерт.Церк.-биб.ист.Стр.265.

111

Душеп. чт. 1874 г. Февраль. Стр. 173.

112

Вебер. Стр. 472.

113

Там же. Стр. 471.

114

Иегер. Всеобщ. ист. Вып. 1. Стр. 51

115

Там же. Стр. 52.

116

Вебер. Стр. 195–196.

117

См. выше. Стр. 38–41.

118

См. выше. Стр. 46–50.

119

Высоты, или возвышенные места, не были исключительно местами языческих культов (Начерт. Церк.-биб. ист. Стр. 233. Разделение еврейск. царства на два. Проф. Покровского Стр. 3–4); но, как удалявшие евреев от их единственно-законного религиозного очага, храма, и, при склонности евреев к увлечению языческими культами, могущие служить для них удобным и незаметным переходом к этим последним были запрещены законом.

120

Точнее 17 лет: 14 последних лет царствования Ровоама и 3 года царствования Авии.

121

2Пар.15:10 указывает 15-й год этой деятельности Асы.

122

4Цар.15:34, 35; 2Пар.27:2, 3. По поводу последнего свидетельства автор Начертания замечает: «Слова сии обоюдны; но их должно разуметь относительно к поступку Озии, т.е. он не вошел во святилище для каждения», подобно Озии. Стр. 446, прим. 1.

123

См. Разделение еврейск. царства, проф. Покровского Стр. 85.

124

Грэтц. Gesсhicht. d Israelit. Стр. 61.

125

Хотя, как увидим несколько ниже, речи пророка, касающияся этого предмета, ясно дают понять, что домашние боги в самых разнообразных видах были и у иудеев в большом употреблении, если не представляли собою явления общего и обычного.

126

Святая земля и библия. Стр. 445–450. Т. 1. С.-Петербург. 1894 г.

128

См. также Ос. 11:8–12; Ам.9:8 и далее.

129

Предполагать это тем более возможно, что упадку религии и нравственности последних дней царства предшествовала продолжительная и ревностная деятельность Иосии.

130

«Времена храма Соломонова, часто мрачные нечестием и суеверием никогда, однако, не имели недостатка в людях, сиявших Божественным просвещением и святостью». «Начерт.» Стр. 274.

131

См также Иер. 31 и все пророчества о судьбе Вавилона.

132

Вебер. Стр. 422–423.

133

Там же.

134

Там же.

135

Там же.

136

Вебер. Стр. 20–21.

137

Руковод. к древ. ист. востока. Т. 1. Выпуск 2-ой. Стр. 310.

138

Вебер. Стр. 477.

139

Вейс. Внешний быт народов с древн. до наших врем. Перев. Чаева. Том 1, ч. 1. Стр. 170–171.

140

Вебер. Стр. 476.

141

См. Христианск. Чт. 1839 г. Ч. 3.

142

Вебер. Стр. 434–435, а подробнее об этом см. у Вейса в назв. соч. Стр. 167–173 и 175–186.

143

Вебер. Стр. 437–440.

144

Там же. Стр. 442.

145

Там же. Стр. 438–439.

146

Там же. Стр. 442.

147

Вигуру. Стр. 420–423.

148

Конечно, внутренний строй жизни ее не изменился существенно вследствие поселения в ней нескольких тысяч пленных иудеев.

149

Древности. Перев. свящ. Самуйлова. Стр. 162.

150

См. у Генгстенберга. Geschiсht. 2. Р. S. 270.

151

Die Bibel... S. 279.

152

Евальд. Geschiсht Vierte Bard. S.5.

153

Тумасов. Курс Ист. Стр. 346.

154

У Флавия. Древност. кн. 10, гл. 11.

155

Вебер. Стр. 758.

156

Вейс. Стр. 175.

157

См. ст. Юнгерова. Стр. 22. Православный Собесед. 1888 г. Январь.

158

Вигуру. Стр. 289.

159

Христ. Чт. 1839 г. Ч. 3.

160

Вебер. Стр. 475–476.

161

Вигуру. Стр. 294.

162

Юнгеров. Стр. 20–22.

163

Там же. Стр. 35.

164

Вероятно, основываясь на указанных свидетельствах блаж. Иероним утверждал даже, что Иоаким и умер в Вавилоне (см. «Начерт. Церк.-биб. ист.», стр. 270), хотя свидетельство 2 Пар. о том что Иоаким был погребен с отцами своими, не позволяет согласиться с этим мнением; напротив на основании этого последнего свидетельства, нужно признать, что плененный Иоаким получил свободу и царство; указать время этого события мы не можем но отрицать его не имеем права, особенно в виду аналогичных фактов с Нехао и Манассией. Пленение и освобождение его признается и в «Начерт.». Стр. 269.

165

В «Начертании» насчитывается шесть переселений (стр. 269–274); но четвертое и пятое переселения нельзя строго разграничивать, так как в короткий промежуток между ними пленники не могли быть отправлены в Вавилонию порознь.

166

Бероз у Флавия. «Против Апиона» 1:19. Полное же запустение страны признают и некоторые библейские историки. См. наприм. Генгстенберга. Стр. 310.

167

Душеполезное Чтение 1874 г. Апрель. Стр. 466.

168

Gesсhicht. 2 Р. SS. 278–279.

169

Ibid. S.281.

170

См. выше. Глава 1. Стр. 110–112.

171

Geschicht. 2 Period. S. 278.

172

Здесь же ищут спасения и жители др. местностей разрушаемого царства (см. напр. Иер. 35:11).

173

Бероз прямо говорит что Навуходоносор «жителей города Иерусадима всех до единого перевел в Вавилон». У Флавия Прот. Aпп. 1:19.

174

Шрадер. Стр. 293.

175

Грэтц. Geschicht... 2. В. 2 Н. S. 2.

176

Подробнее об этом см. у Эвальда. Стр 5–8.

177

Все это дает твердое основание предполагать, что общее количество пленников было значительнее и, быть может даже гораздо значительнее того, которое указывается Библией; а это последнее дает право признать вывод известной уже статьи Душеполезного Чтения (Апрель 1874 г. Стр. 466), что, будто бы, «иудеи в плену Вавилонском в один человеческий век размножились более, чем втрое», слишком поспешным. Основание и ошибка его именно в том, что он в этих 10 т. видит общую сумму пленников, а в числе возвратившихся с Ездрою – только их именно потомков.

178

Грэтц Geschicht. 2. В. 2 Н. S. 2. Зейнеке. Geschicht d. Volkes Israel 2 Theil. S. 80.

179

У Флавия. Древн. 10:11,1.

180

Geschicht. S. 267.

181

Geschicht. SS. 267–268.

182

Этим мы отнюдь не отрицаем определяющего значения указанных свидетельств в вопросе о начале пленного периода, но только хотим сказать, что сам пророк не определяет здесь этого terminus а quo, как полагает Генгстенберг.

183

См. Хронологические таблицы Спасского.

184

Хронологич. таб. Спасского.

185

По принятому исчислению.

186

Там же. Стр. 134 «Начерт.». Стр. 300.

187

Душеполез. Чт. 1874 г. Май. Стр. 48–49.

188

Seineke. Geschicht d. Volkes Israel. Zweit. Theil. Getting. 1884 г. SS. 73–74.

189

Ibid.

190

Ibid. S. 74.

191

Ibid. SS. 74–76.

192

Подобное же – совершенно точное указание лет находим и у других пророков. См. Ис.7:8; Иез.29:11–13; Дан.9:24–27.

193

Geschicht. 2 В 2 Н. SS. 2–6.

194

Geschicht. Viert. Band S. 3.

195

Эвальд. Ibid S. 5–6.

196

См. выше. Стр. 117.

197

«И если в Псалмах читаем что Иудеи, находясь в Вавилонии, стенали и проливали слезы над реками ее, то при имени сих рек уже приходят на мысль каналы и озера, которые были копаемы в Вавилонии по повелению Навуходоносора и Нитокриды». Христ. Чтен. 1839 г. ч. 3.

198

См. там же.

199

Ленорман. Руковод. к истории древ. вост. Т. 1. Вып. 2 Стр. 328.

200

Вебер. Всеобщ. Ист. Т. 1. Стр. 462–463. См. также. Ис.5:26–30; Иер.5:15 и др. Иер.6:22–25; Иез.30:10, 11; Вигуру. Стр. 239.

201

Если, как полагают из 43–44 л. своего царствования Навуходоносор 35 л. провел в войнах (см. выше. стр. 121), то и после окончательного падения царства пленники-иудеи могли еще видеть успехи его оружия.

202

К этому прибавим что не только передняя Азия, но и Рим в лице Цицерона смеялся над безсилием Бога иудейского, имевшего только один и столь слабый народ. У Зейнеке. Geschicht. Zweit. Theil. S. 79.

203

По общему обычаю востока, Навуходоносор как трофеи побед своих богов помещал и статуи богов побежденных народов в храмах своих богов. См. Вигуру.

204

Вигуру. Стр. 298–300.

205

Geschicht. 2 В. 2 Н. S. 3, примеч. 1.

206

О происхождении Псалтири. Свящ. Вишняков. Стр. 471–472.

207

См. Флавия. Древн. Кн. 10. гл. 11:1 и Прот. Аппиона 1:19.

208

По вычислению Опперта. См. у Юнгерова. Стр. 34.

209

Наприм. Зейнеке.

210

Еще Флавий справедливо заметил что «на тех обыкновенно неспокойным взирают оком которые в большей пред другими у государей находятся милости». Древ. Перев. свящ. Самуилова. Стр. 166.

211

Древн. Кн. 10, гл. 11.

212

См. Христ. Чт. 1839 г. Часть 3.

213

См. у Флавия Прот. Aпп.1:20. В виду этого, нам кажется, что Ленорман (Руков. Т. 1, вып. 2, стр. 411) напрасно думает что «священная история говорит о нем как о человеке гуманном»; священная история отмечает только факт, но не освещает его в указанном Ленорманом, смысле. Ужели и фараон в силу необходимости отпустивший евреев был гуманен?

214

Генгстенберг находит возможным именно ко времени Евильмеродаха отнести происхождение 105 псалма, где вавилоняне прямо называются «ненавидящими» (41) иудеев. Geschicht. 2 Per. S. 272.

215

Древ. Кн. 10. Гл. 11:2.

216

Очень возможно, что насильственная смерть Евильмеродаха (Бероз у Флавия. Прот. Aпп. 1:20), бывшая делом и торжеством придворной партии, была началом падения ненавистного ей прор. Даниила.

217

Чт. в общ. люб. дух. просв. 1878 г. Июль Стр. 60–61.

218

Близок он и к взгляду Генгстенберга Geschicht. 2 Per. SS. 272–273.

219

Руководство к древ. ист. востока. Т. 1. Вып. 2. Стр. 324.

220

См. у Тумасова Курс ист. древнего мира. Стр. 333.

221

См. выше. Стр. 145.

222

Geschicht. 2 Per. S. 276.

223

Geschicht. Viert. Band. S. 11.

224

Bигypy. Die Bibel. SS. 420–423.

225

Начерт. церковно-библ. истории. Арх. Филарета. Москва, 1866. Стр. 291.

226

Geschicht. 2 Per. S. 286. См. также Начерт. церк.-библейск. ист. Стр. 291.

227

Ewald's, Geschicht. Viert. Band. SS. 16–18.

228

Евальд. Там же. Стр. 21.

229

Вигуру. Стр. 303–308.

230

Geschicht. S. 27.

231

Подробнее об этом см. у Генгстенберга Geschicht... SS. 292–293.

232

Свящ. Вишняков. О происхождении псалтири. Стр. 80–81.

233

Генгстенберг. Geschicht... SS. 293–294.

234

Даже в простой разговорной речи боги язычников у иудеев носят теперь названия: «отвращение», «мерзость». Евальд. Geschicht... Viert. Band. SS. 34–35.

235

Ближайшим поводом к войне с вавилонянами был союз их с лидийцами. Вигуру. Стр 436–439.

236

Вебер. Стр. 478.

237

Там же. Стр. 479.

238

См. у Флавия. Contr. Аррiоn. 1, 20.

239

См. у Вебера. Стр. 480.

240

См. у Генгстенберга. Стр. 272.

241

Древности. Перевод свящ. Самуилова. Стр. 163–164.

242

См. у Генгстенберга. Стр. 271.

243

См. там же. Стр. 271.

244

Там же. Стр. 271–272.

245

Там же. Стр. 271.

246

Эвальд. Geschicht. SS. 67–69.

247

Тот и другой рассказ см. у Вебера. Стр. 480, 481–482.

248

См. у Вигуру. Стр. 446–447.

249

См. у Юнгерова. Стр. 40.

250

См. у Оберлена. Прор. Даниил и Апокалипсис Св. Иоанна. Перев. прот. Романова. Тула. 1882 г. Стр. 20.

251

Во втором издании назв. труда.

252

Там      же. Стр. 20.

253

Там      же. Стр. 21.

254

Там же. Стр. 21–22.

255

Там же. Стр. 22.

256

См. Православный Собеседник. Январь 1888 г. «Внебиблейския свидет. о событиях, описываемых в книге прор. Даниила».

257

Стp. 39–41.

258

А этот труд стоит у автора в ряду первых пособий. См. стр. 12, примеч. 2.

259

См. Вигуру. Стр. 439–442.

260

См. также стат. в Христ. Чт. 1896 г. Сентябрь–Октябрь. Стр. 306. прим. 45.

261

Die Bibel. SS. 435–452.

262

По Шрадеру, страна аккадская – северная, верхняя часть Вавилонии Die Keilinschrift. SS. 30 и 120.

263

Флав. Прот. Аппиона. 1:20.

264

Геродот у Вигуру. Стр. 434.

265

Ленорман. Руковод. Т. 1. Вып. 2. Стр. 316.

266

Вигуру. Стр 451.

267

Об этом обычае, ссылаясь на Геродота и Флавия, говорит Вигуру. Стр 436.

268

См. вышеприведенные надписи. Стр. 183.

269

Вигуру. Стр. 439. Шлоссер. Всеобщ. ист. Т. 1. Стр. 131.

270

Припомним, что он остается в это время в крепко защищенном Вавилоне и под руководством своей матери, жены Набонеда.

271

Всемирная ист. Т. 1. Стр. 127–131.

272

См. выше. Стр. 184.

273

См. у Bигypу. Стр. 463.

274

Там же. Стр. 462.

275

См. у Вигуру. Стр. 464.

276

См. там же. Стр. 448.

277

По принятому летоисчислению 536 г. до Р. Хр. Такое летоисчисление будет вполне точным если признать, что, как полагают, Кир вступил в Вавилон 28 октября 539 года. См. Христ. Чт. 1896 г. Сентябрь–Октябрь. Стр 289.

278

Древности. Перев. свящ. Самуилова. Стр. 173–175.

279

Из всего того, что говорится в приведенных свидетельствах Зейнеке, напр., считает возможным признать за правду лишь то, что Кир возвратил пленникам золотые и серебряные сосуды храма, чего, по мнению этого исследователя, требовала от Кира справедливость. Seineke Geschicht Zweit. Theil, S. 84. Там же (стр. 83–85) см. и общий отрицательный взгляд его на эти свидетельства. Таков же в существе дела взгляд на них и Эвальда. Geschicht. Viert. Band. SS. 63–65.

280

Правда, послание Сисинию и Саравасану, которое Флавий приписывает Киру, по содержанию своему весьма близко стоит к указу Дария Гистаспа (1Ездр.6:6–12), а не Кира; но если Дарий в своем указе, очевидно, желал следовать Киру, на что указывает его справка о постановлении по данному вопросу Кира (1Ездр.6:1), то можно думать, что и указ Кира был приблизительно такого же содержания. Но, как мы увидим, не это возбуждает недоверие отрицательных критиков и не одно только свидетельство Флавия ими отрицается.

281

Geschicht. Zweit. Period. SS. 298–302.

282

70 лет плена, два года правления Дария, три – Кира и лет 15 до плена (Дан.1:4, 7).

283

См. также стат. В. Болотова в Христ. Чт. за 1896 г. Сентябрь-Октябрь. Стр. 282–285, где участие пророка в деле освобождения отрицается на основании отсутствия библейск. свидетельств об этом.

284

Geschicht... SS. 63–65.

285

Ibid. S. 67.

286

Ibid. S. 65–66.

287

Geschicht. 2 Theil SS. 82–83.

288

Всемирная ист. Т. 1. Стр. 131.

289

Грэтц. Geschicht. 2 В. SS. 72–73.

290

Сравн. Ездр. 4:11–23.

291

Geschicht. 2 В. 2 H. SS. 72–73.

292

Die Bibel. SS. 488–499.

293

См. Ист. Греции и Рима. Гуревич. С.-Петербург. 1880 г. Стр. 31. Иегер. Стр. 62. Вып. 1. См. также Свят. земля и библия. Гейки. Т. 1. Стр.132.

294

См. там же. Стр. 141 Иегер. Вып. 1. Стр 232–233.

295

Там же. Стр. 142. Иегер Стр. 65. Весьма характеристичен в этом отношении следующий факт из греко-персидских войн: когда усмирено было возстание ионян часть военнопленных была казнена, другая отправлена в ссылку, святилища греков были сожжены; как бы оправдывая себя, персы при этом говорили, что «так поступать они научились у греков». Иегер. Стр. 111.

296

Есть, как мы уже сказали, и еще одно мнение по данному вопросу, объясняющее факт освобождения тем что иудеи вошли, будто-бы, в сношения с Киром, которые Киру дали Вавилон, а пленникам – свободу (Тумасов. Курс ист. древ. мира. Стр. 445). Но, как мало вероятное само по себе и не развитое самим автором оно не может подлежать подробному разбору.

298

Аналогичный этому пример встречаем и в предшествовавшей истории иудеев (2Пар.29:24).

299

Древн. Перев. свящ. Самуилова. Стр. 191.

300

Geschicht. S. 30.

301

См. Душеп. Чт. 1874 г. Май. Стр. 55.

302

Генгстенберг. Стр. 307.

303

См. Смоленск. Еп. Вед. 1867 г. №9. Такими же по своим правам были Ездра и Неемия. См. там же.

304

См. Душеп. Чт. 1874 г. Май. Стр. 55–56.

305

Древн. 11; 8:5.

306

Труд. Киевск. дух. Акад. 1868 г. Т. 1. Стр. 241–244.

307

О войне иудейск. 2, 16:4.

308

См. у Лопухина. Руков. к библ. ист. Стр. 394.

309

См. там же.

310

Иост. Geschicht. d. Indentums... S. 41. Генгстенберг. Geschicht. 2 P. SS. 393–394.

311

Кейль. Руков. к библейск. арх. Ч. 1. Стр. 397–398.

312

Эвальд. Стр. 36–37. И сам народ ясно свидетельствует о сем пристраивая ко второму храму «двор языков».

313

См. там же.

314

Кейль. Стр. 398

315

Geschicht. d. Israel. 2 В. 2 Н. S. 175.

316

Geschicht d. Iudentums and sein. Secten. S. 29.

317

Geschicht. d. Volk. Isr. Viert. В. SS. 27, 29–30, 31 и 34–36.

318

Сравн. Генгстенберг. Geschicht SS. 324–325. Отжило свой век идолопоклонство, но была еще жива и действительна сила прежних пороков и страстей. См. 1Ездр.9:1, 2 и дал.; Неем.5:1–9, 13; Мал.1; Мал.2:8, 11, 17, 3:13–16.

319

Прот. Aпп. 2:38.

320

Там же. 1:8.

321

См. Чтение в общ. люб. дух. просвещ. 1877 г. Авг. Стр. 272.

322

См. там же Стр. 271.

323

См. Иоста. Geschicht. d. Indent. und sein. Sect. SS. 35–36.

324

Труд. Киевск. дух. Акад. 1865 г. Т. 2. Стр. 396.

325

Насколько велика была сила этих новых постановлений и заповедей, видно из того, что талмудисты прямо уже говорили, что «изречения со ферим более достойны внимания, чем изречения писания», что «они важнее закона» и что «более важности имеет проступок того, кто поступает вопреки изречениям соферим чем того, кто поступает вопреки закону». См. Труд. Киевск. дух. Акад. 1865 г. Т. 2. Стр 410.

326

См. Там же. Стр. 402–404 и у Кейля. Руков. к библ. Арх. Ч. 1. Стр. 192.

327

См. Труд. Киевск. дух. Акад. 1865 г. Т. 2. Стр. 405.

328

См. Труд. Киевск. дух. Акад. 1865 г. Т. 2. Стр. 407–408.

329

Предание иудейское относит начало их ко времени Иисуса, сына, упоминаемого в Новом Завете Гамалиила. См. там же. Стр. 408.

330

См. там же. Стр. 408–409. Насколько это образование было широко, сказать трудно; но получившие его горделиво отличают себя от народа (Мф. 23:6, 7) и не позволяют безнаказанно подрывать свой авторитет (Ин. 9:34).

331

Древн. 18:1, 2, 3, 4, 5.

332

Труд. Киев. дух. Акад. 1865 г. Т. 2. Стр. 433.

333

Дан.9:24 и д.

336

История еванг. и церкви апостольск. Горского. Москва. 1883 года, Стр. 2–3.

337

Мф. 23; Лк. 11:39 и д. и др.

339

Древн. 17:2, 4; 7:10, 5. И это свидетельство иудейского историка не вызовет к себе недоверия, если припомним что они не были безучастны в том, что «Архиере́е же и ста́рцы наусти́ша наро́ды, да испро́сят ва́равву, Иису́са же погубя́т.» (Мф.27:20).

340

См. Премудрость и благость Божия в судьбах мира и человека. С-Петербург. 1894 г. Изд. Тузова. Стр. 320.

341

См. выше. Стр. 218–219.

342

См. Премудрость и благость Божия в судьбах мира и человека. Стр. 254 и д.

343

См. выше. Стр. 164–165.

344

См. Премудр. и благость Божия... Там же.

345

См. выше. Стр. 218–219 и 215–217.

346

См. Премудр. и благ. Божия в судьбах мира и человека. Стр. 278–279.

347

Валтасар и Дарий Мидянин. Христ. Чт. 1896 г. Сентябрь–Октябрь. Тогда же сделаны были нами и некоторые ссылки на нее в примечаниях нашего изследования.

348

Стр. 324–325.

349

См. выше. Стр. 190–195.

350

Назв. ст. Стр. 284–285.

351

См. выше. Стр. 184–195. Также Шрадер 190 и Вигуру. Стр 37 и 62.

352

И действительно остается таковым. См. выше. Стр. 173–174.

353

Назв. ст. Стр. 317.

354

См. выше. Стр. 183.

355

См. выше. Стр. 183.

356

Назв. ст. Стр. 313. Ναβοννΐύω τινί ex Βαβυλωνος δντι... προβήxοντα οΐ (прежнему царю) ouδev.

357

См. выше. Стр. 189, 192–193.

358

Назв. ст. Стр. 317.

359

Там же. Стр. 309–310.

360

См. выше. Стр. 194–195.

361

Назв. ст. Стр. 308.

362

По поводу этого положения считаем возможным заметить, что слишком смело и рискованно судить о политических убеждениях пророка, если даже внешние факты жизни его исчерпываются несколькими отдельными эпизодами.

363

Назв. ст. Стр. 317 и 284.

364

Назв. cт. Стр. 311.


Источник: Плен вавилонский и его значение в истории иудеев / Е. Благонравов. Москва, типо-литография "Русского товарищества печатного и издательского дела", 1902 г. 247 с.

Комментарии для сайта Cackle