Письма патриарху Алексия (Симанского) своему духовнику

17 апреля 2000 года исполняется тридцать лет со дня блаженной кончины Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия I (Симанского). Его архиерейское служение проходило в чрезвычайно сложное время. Россию потрясали трагические события: первая мировая война, падение самодержавия, революция 1917 года, расколы и нестроения в Церкви 20-х годов, гонения на Церковь, Великая Отечественная война.

Патриаршество Святейшего Патриарха Алексия I началось, когда подходила к концу одна из самых страшных войн, пережитых человечеством, оставившая за собой десятки тысяч разрушенных городов и селений, скосившая миллионы жизней, опустошившая множество душ, искалечившая огромное число человеческих судеб. На Первоиерарха Русской Церкви, всегда разделявшего с народом все его испытания, ложилось бремя великих забот. Необходимость преодолеть и исцелить зло, принесённое войной, предотвратить её повторение в ещё более губительных масштабах – стало заботой и задачей Предстоятеля Русской Церкви в первые годы его патриаршества. У Церкви свои пути и средства: она стремится укоренить братство на месте недоверия и духом любви преодолеть дух ненависти. «Если мы, православные архипастыри и пастыри, теперь же не встанем все вместе и дружно на охранение жизни наших словесных овец, это будет означать, что мы сами потеряли веру в истинность слова Божия и в действенность силы этого слова», – говорил Патриарх Алексий I.

В своём первом патриаршем послании архипастырям, пастырям и верным чадам Русской Православной Церкви Святейший Алексий определил основы своего предстоящего служения.

«Долг Патриарха,» – говорилось в Послании, – «хранить неизменность и неприкосновенность церковного учения, священных канонов и преданий церковных; охранять вверенную ему Поместную Церковь от разделений и расколов; насаждать доброе житие в своей пастве; иных “страхом спасать”, иных по апостолу “обличать”, “запрещать”, “да всяко некие спасутся”. Великое обетование Христово: “Созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют её” (Мф. 16, 18) – относится к Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви. Поместная же Церковь, по словам одного древнего писателя, иногда возносится к Небу, иногда опускается в бездну, иногда Христовою управляется силою, иногда колеблется страхом, иногда покрывается волнами страстей, иногда всплывает на веслах исповедания. Охранять её от падения, возносить дух её горе, поддерживать в ней горение духа – всё это лежит на Патриархе и требует от него непрестанного бодрствования, “не давая сна очима и веждома дремания”, принося Богу в жертву все способности и силы, весь труд и покой, и утешения, и скорби, и самою жизнь, должен он нести до конца принятый им подвиг, “внимая себе и всему стаду” ради Церкви Господа Бога, “юже стяжа Христос кровию Своею”».

Первые годы служения Святейшего Патриарха Алексия принесли Русской Церкви успокоение и мир. Личные качества души Предстоятеля – спокойствие, терпеливость и умеренность – в большой мере способствовали необходимому взаимопониманию.

Ко всем заблудшим и отделившимся Патриарх продолжал проявлять свойственную ему терпеливую снисходительность. Отступникам, дерзавшим поносить его и родную Церковь, он мог ответить словами псалмопевца: «Не враг поносит меня – это я перенёс бы…, но ты, который был для меня то же, что я; друг мой и близкий мой, с которым мы разделяли искренние беседы и ходили вместе в дом Божий» (Пс. 54,13–15).

Твёрдое стояние Святейшего Патриарха Алексия в неповреждённой апостольской и святоотеческой вере и несокрушимое упование на промыслительную помощь Божию передавались всей его пастве. В важнейших для Церкви вероучительных вопросах преемник русских святителей являл непреклонность, которая служила гарантией сохранения Православия.

Многое пришлось пережить Предстоятелю Русской Церкви за двадцать пять лет патриаршества. Но цель, которой отдавал Патриарх все свои силы, всегда была одной: сохранить Церковь в условиях тоталитарного атеистического режима, сохранить во что бы то ни стало. Так, начавшиеся по его благословению экуменические контакты в то время были порой единственным способом противостоять гонениям на Церковь.

Всю свою жизнь Святейший Патриарх Алексий строго следовал наставлению, а точнее сказать, завещанию, которое митрополит Арсений (Стадницкий) дал своему любимому духовному сыну при вручении архиерейского жезла. «Помни, что епископство прежде всего и более всего не мирская слава, почесть и власть, – как это представляется иному легкомыслию, обращающему внимание на одну показную, внешнюю сторону этого служения, – не отдых, успокоение, услада жизни, но труд, подвиг, забота, и часто тяжкое огорчение, напряжённая борьба за святое дело, указанное Церкви Пастыреначальником Христом, за её исключительное право управлять высшими духовными отправлениями жизни человеческой, вести людей к нравственному совершенству, за её достоинство, свободу и самостоятельность». Силы для этого подвига Патриарх Алексий черпал в молитве. Подобно своему наставнику, владыке Арсению, Святейший прославился особой благоговейно-величественной простотой при совершении богослужений.

Отношение Патриарха к окружавшей его действительности было основано на смиренном преклонении перед неисповедимыми путями Промысла Божия. Святейший Патриарх Алексий определял Божественный Промысл как всеблагой, всегда для нас спасительный, благодетельный и действующий благовременно. И отсюда – его покорность воле Божией, которая редко в ком достигала такой полноты, смирения и силы. В конце своего четвертьвекового первосвятительского служения Святейший Патриарх Алексий I писал: «Патриарх есть живой образ Христа, делом и словом в себе самом наглядно выражающий Истину. Задачею его является сохранение в благочестии и святости тех, кого он принял от Бога. Цель его – спасать вверенные ему души. Подвиг его – жить во Христе и для мира быть распятым».

Теперь, через тридцать лет после кончины Святейшего Патриарха Алексия, мы можем с уверенностью сказать, что этот подвиг он совершил до конца.

Патриарх Московский и всея Руси

Патриарх Московский и всея Руси Алексий I

Государственный архив

Российской Федерации (ГАРФ),

ф. 550, опись 1, д. 551, лл. 3–4

1917. Янв[аря] 19. Новгород

Ваше Высокопреосвященство, досточтимейший и дорогой Владыко!

Приношу Вам самое сердечное поздравление с днём рождения, при усердном молитвенном пожелании Вам многих лет бодрой и деятельной жизни во славу Святой Церкви Христовой.

Все мои гости разъехались, и с сегодняшнего дня я один. Преосвященный Иувеналий¹ уехал 11-го днём. Вчера вечером уехал мой отец. Сестра ему нашла помещение на Надеждинской 11, кв. 18, на один месяц, в течение которого он надеется найти себе номер в Европейской гостинице, где и предполагает пробыть до весны. На днях он собирается ехать в Москву. С 12-го я недомогал, была инфлюэнца, чувствовал ломоту в теле, жар и головную боль. Со вчерашнего дня, кажется, поправился. Молебен по случаю выборов прошёл весьма хорошо, я сказал небольшую речь дворянам. Хотя слёз и тому подобного не проливали, однако, остались довольны. Все дворяне после молебна заходили ко мне, несколько дольше беседовали потом с Μ. В. Родзянкой², у которого весьма пессимистические взгляды на будущее. Итак, выбрали малосимпатичною Буткевича³, который пошёл лишь на полгода. Резолюцию читал, составлена в довольно общих выражениях, особенно глубоких и новых мыслей в себе не заключает, есть место довольно резкое по отношению к высшей власти, например, выражение: «Вас окружают лукавые советники», и др. Конечно, никакого значения подобные выступления иметь не могут.

Неожиданные слухи о перемещении Вас в Москву, а сюда – арх[иепископа] Варнавы⁴ теперь как-то замолкли, а то об этом здесь все говорили. Также говорили много и о каком-то новом назначении Михаила Владимировича⁵, и это даже беспокоило его, т. к. эти сведения были привезены из Петрограда некоторыми дворянами.

В воскресенье вечером у нас был Ваш племянник Коля, и мы втроём много беседовали по самым разнообразным вопросам. Он был более спокоен, чем тогда, и мы очень приятно провели время. Он у меня ужинал и ушёл лишь тогда, когда надо было ему уже на поезд в Трубичино.

Как неожиданно и как будто преждевременно скончался Романцев!⁶ Вчера, провожая отца, я видел на вокзале тёщу, О. А. Сметанину, которая ехала за телом. Когда будет погребение, ещё не известно, слышал, что хотят отпевать в Никольском соборе, а хоронить – в Антониевом монастыре.

Вероятно, придётся мне выходить на отпевание. А обедню, пожалуй, будет служить пр[еосвященный] Варсонофий⁷, его хороший знакомый. Пр[еосвященный]Варсонофий служил 10-го раннюю в Иоанновской церкви, в четверг акафист читал я в соборе, а сегодня он, в воскресенье он служил в соборе, а я болел. В это воскресенье мы оба служили: он в Знаменском соборе, а я в Софийском. Теперь он уже освоился и служит совсем уверенно. В пятницу, то есть завтра, будет заседание Совета Братства святой Софии⁸, и мы ему поднесём икону святой Софии Премудрости Божией на память о его долголетней миссионерской деятельности.

Мне говорил о. Тихон⁹, что Вы собираетесь приехать на Сретение.

Сие весьма приятно. Конечно, необходимо Вам приехать на этот прекрасный праздник, когда поются такие чудные стихиры и припевы, которые Вы к тому же особенно любите.

Итак, до свидания. Желаю Вам благополучно и с утешением съездить в Тихвин.

Прошу святых молитв Ваших.

Ваш усердный послушник Е. Алексий.

Лл. 5–5 об.

Ваше Высокопреосвященство, дорогой Владыко!

Сегодня в 4 ч. скончалась Мария Михайловна¹⁰. Я составил телеграмму о сём Вам срочную, которую м[ать] игумения послала в 9 часов. Посоветовавшись сам с собою, решил не посылать от монастыря телеграммы Государыне, а просить Вас известить её о кончине старицы. Вам там ближе и виднее, как это сделать. М[ария] Мих[айловна] прямо заснула. Последние дни она была до того слаба, что еле могла выговорить слово, хотя была в полной памяти. Я был у неё на днях. Похороны предполагает матушка в среду. Вы к тому времени будете уже здесь и, наверно, будете сами отпевать её. Пишу Вам эти строки не уверенный, что они Вас застанут в Петрограде.

Михаил Владимирович всё нервничает по случаю газетных о нём вестей и ничего не знает, насколько вероятны слухи. Теперь всего можно ожидать. Жаль, что о. Петра не пришлось закрепить в (нрзб.), он, кажется, уже считал это за «верное».

Счастливы видеть Вас скоро.

Благословите. Любящий и преданный

Е. Алексий.

29 янв[аря] 1917 г.

Лл. 6–7

27 февраля 1917 г.

Ваше Высокопреосвященство, дорогой Владыко!

Вчера получил Ваше письмо от 24-го февраля. И вчера же занялся составлением ответа на письмо обер-прокурора. Сегодня, вместе с этим письмом, они Вам высылаются. Я, вызывая к себе сегодня м[ать] Людмилу¹¹, говорил с ней по этому делу, которое вообще её очень волнует, читая ей проект ответа, и она его вполне одобрила. Конечно, «сослуживец» будет искать других путей. По вопросу об аренде участка земли для нужд соборян: ещё до получения от Вас письма, было решено, что о. ключарь пойдёт к «барабанщику» и передаст ему бумагу за подписью всех членов соборного клира. Сегодня он это сделал, и, таким образом, дело сдвинуто с мёртвой точки. Прилагаю копию, данную мне о. Екатеринским¹², составителем бумаги. О[тца] Рождественского¹³ вызывал по делу о субсидиях, поставляемым церквам, и дело будет готово к Вашему приезду.

Всё это время я был не очень здоров – кашель, хрипота и несколько повышенная температура. Однако в пятницу в Крестовой церкви рукоположил Весловского во диаконы, а вчера в соборе – во священника. Но вечерни вчера и акафиста не служил из-за кашля. Никого за последние дни не видел, но, кажется, всё существует и на местах.

Сейчас у меня был А. А. Соловьёв; просил, яко староста, совершить в среду отпевание умершего вчера прот. Земляницына¹⁴, 80-летнего старца. Надо будет исполнить этот долг по отношению к старейшему представителю новгородского клира, хотя и заштатному. Но дело осложняется царской панихидой, которая имеет быть в этот день после литургии в соборе. Надо будет по этому вопросу иметь colloquium¹⁵ с о. ключарём.

Что-то неладное по слухам творится в Петрограде; газет нет; поезда сюда неимоверно запаздывают.

Очень печально, что преосвященный Леонтий¹⁶ увеличивает собою кадры скандальных деятелей и этим кладёт пятно на сословие, к которому принадлежал до монашества, вызывая у многих подозрение, что и другие «выходцы» из этого сословия таковы же. При твёрдой власти этого бы ничего не было. Сейчас звонил мне Мих[аил] Вл[адимирович]. Он не едет на съезд, как хотел, из-за нужды и из-за беспокойного состояния в Петрограде. Просит меня сделать распоряжение об охране колоколен, чтобы никто не мог туда проникнуть для каких-либо злоумышлений – (набат и т. д.). – Как всё это беспокойно и неприятно, и опять как будто застаёт всегда «врасплох"…

Не знаю, как дойдёт до Вас настоящая посылка.

Желаю Вам здоровья и всего лучшего; заранее приветствую с днём Ангела; в этот день буду служить в соборе литургию и молебен.

Приезжайте 3-го. Очень ждём.

Прошу святых молитв.

Благословите преданнейшего послушника

Е. Алексия.

А г-жа Безроднова, как видно из её письма Раеву, собирается серьёзно просить у него удовлетворения. Вот будет «дуэль»!

Лл. 8–9

Дорогой Владыко!

Дайте весть о себе. Мы болеем душою, не зная о Вас и не имея от Вас ничего. И вы, конечно, о нас тоже думаете с заботой. Здесь идёт то, что в Петрограде, кажется, уже кончилось. Читаем в телеграммах вести, которые меня, в частности, ужасают; и горько до боли и до слёз. А между тем я должен быть во всеоружии спокойствия и здравого рассуждения. Очень тягостно. Ник[олай] Виктор[ович] Пятн[ицкий] и все его подчинённые арестованы. Кажется, тоже Мих[аил] Вл[адимирович] и Ив[ан] Вас[ильевич]¹⁷. М[арфа] Валерьевна]¹⁸ и дети – не в своём доме, который подвергся насилию. Боюсь за наш дом, хотя пока нас не беспокоили. О. ректор меня держит в курсе событий в семинарии. Там, как и в младших классах, относительно сложно. Я служу и молюсь. Сейчас служил акафист в Знаменском соборе. Поминали, как всегда. Так я говорил делать всем батюшкам, которых видел, – до официальных и формальных вестей. Настроение у меня убийственное; Господь да поможет бедной России и да изведёт её из бездны. У меня нет светлого взгляда на будущее. Сегодня думали, Вы приедете. Посланный на словах передаст Вам подробности о том, как здесь живётся. Слухи самые невероятные. Послал Вам дела из канцелярии в последний раз в субботу вечером. Тогда же я и письмо послал Вам. А 1-го вечером телеграмму.

Благословите. Помолитесь.

Сердечно чтущий Вас

Е. Алексий.

3 марта [1917]

Здесь власть в руках военных, – именно генерала Тремблинского. Есть милиция (семинаристы, гимназисты и пр.). Можете себе представить. Магазины с утра закрыты.

Лл. 10–11

11 марта 1917г.

Дорогой Владыко!

Благодарю Вас, что среди треволнений и суеты неимоверной, в какой Вы находитесь в эти кошмарные дни, Вы нашли время для написания мне подробных писем с таким ярким изображением всего переживаемого. Меня очень поддерживает в моём одиноком и трудном положении то, что Вы одобряете принятые мною меры. Ваше письмо от 8-го марта, посланное через [нрзб.], я получил 9-го, когда в храме-усыпальнице совершал Преждеосвященную литургию и панихиду по случаю сорока дней Марии Михайловны; был и Лукиллиан, отрешённый теперь от дела. А вчера в прилагаемом конверте, с разрушенной печатью и во вскрытом виде, я получил по почте и предыдущее письмо от 6-го марта. Вся неделя прошла здесь в напряжённом состоянии. Слухи, слухи и слухи. И всё так же чувствуется власть толпы. Комитет составляет единственную власть, более или менее организованную, но и она как раздробленная, а не единая – весьма слаба, и очень чувствуется, как она сама боится за своё существование. Милиция – это ученики разных средних и низших учебных заведений; ну что они могут представлять из себя как силу? У нас – своя милиция, все ученики псаломщичьих курсов, которые составляют охрану или, скорее, наше око в смысле охраны собора и дома. Вот образец «силы» власти: вчера в течение целого дня были манифестации, вечером банда солдат, евреев и всяких проходимцев ворвалась в епархиальный лазарет; в общем налёт обошёлся благополучно: кричали «ура», говорили какие-то речи. Я сообщил по телефону в Комитет о том, что в толпе кричали: «К Алексию!», и просил принять меры против безобразий в ограде святой Софии. Мне отвечали: «Не беспокойтесь, по всей вероятности, толпа не ворвется к Вам в дом, а вызовет (!) Вас вниз; ну и поговорите с ней, и она уйдёт». – Я сказал: «Имейте в виду, что у нас в десятом часу (теперь раньше, чем прежде) запирают ворота; что если толпа станет громить?» Было отвечено: «Может быть, Ваше Преосвященство найдёте возможным во избежание чего-либо приказать позднее (!) запирать ворота?» Вот как сильна власть. А сегодня, когда я просил по телефону прислать ко мне члена Комитета для установления известного порядка в смысле охраны нашего двора от возможности вторжения в него толпы, и когда явился ко мне член Комитета (стекольщик Голованов), то он «успокоил» меня, что нет никаких оснований бояться, чтобы толпа позволила себе какое-нибудь бесчиние, так как она, например, вчера была под надёжным и «авторитетным» водительством прапорщика Устьинского (я его помню по семинарии – тупой, с хулиганскими наклонностями). Видно, что сама власть до смерти боится толпы и старается её не раздражать никакими стеснениями. А между тем на почве такой свободы происходит то, что вчера на плацу среди солдат раздавались крики: «Арестовать Алексия». Да и сам А. А. Лутовинов¹⁹ вчера в присутствии о. ключаря говорил мне, что против меня ведётся какая-то агитация за якобы мою «погромную» речь в соборе 5-го марта²⁰. На всё воля Божия, и я не беспокоюсь. В ночь на 10-е мне звонили из Комитета с просьбой экстренно распорядиться по церквам, чтобы везде 10-го были совершены панихиды по жертвам революции. Я решительно отказал в этом, сказав, что не желаю делать из церковной службы демонстрацию политическую; что странно и нелепо молиться официально за тех, кого хотят хоронить гражданским порядком; что Церковь не должна служить политическим целям и т. д. – ещё раз просили по телефону, в 12 часов ночи, чтобы я распорядился, и даже просили разрешения приехать сейчас же ко мне для переговоров. Я решительно отказался и отказал им в их желании приехать ко мне ночью. Тогда стали в Комитете обсуждать вопрос, как быть, и решили просить меня отслужить всенародно на площади собора (у наместника) панихиду по воинам и всем павшим во время междоусобной брани и затем – молебен о многолетии нового правительства. Так как я раз уже отказался служить, то и на сей раз сказал, что поручу соборному причту совершить это служение; а я-де из-за нездоровья не могу служить на воздухе. Лутовинов попросил о. кафедрального сказать в своём слове, что я не служу по нездоровью, и так удачно сформулировал это: преосвященный Алексий по слабости здоровья не может сам… Могли подумать, что я в летах приблизительно арх[иепископа] Гурия!²¹ В общем, служение было совершено, и все удовлетворились. Но вот из этих примеров Вы можете усмотреть, дорогой Владыка, как мы живём здесь и какая здесь слабая власть. Я предполагаю созвать в понедельник всё духовенство (в моём епархиальном доме) и обсудить с ним всякие вопросы. Мне думается, что духовенству следовало бы выбрать из своей среды представителя в Комитет, а то теперь оно стоит в стороне от правящей толпы. Необходимо, чтобы и мы так или иначе участвовали в текущих делах не в качестве сторонних зрителей, а в качестве непосредственных деятелей. Нужно это сделать непременно. Я думаю, Вы против этого не будете ничего иметь. Вам уже писал о. ключарь и, кажется, о. Тихон, что какие-то личности хотят Вам причинить неприятность (на современном жаргоне говорят «арестовать») и якобы выходят к поездам. Об этом мне говорил и о. ректор со слов прапорщика Николаева, бывшего семинариста, имеющего эти сведения от военных. Я думаю, этому придавать серьёзного значения не следует. Я говорил об этих слухах вчера Лутовинову, и, конечно, будут приняты все меры к надлежащему ограждению Вашей особы от всякой попытки сделать неприятность.

Как-то разрешился вопрос о синодских попечениях? Необходимо настоять, чтобы на митрополии избирали все епархии или даже все действующие архиереи. Эта процедура может занять не более нескольких дней (по телефону, например). А нельзя допускать, чтобы митрополита назначало правительство или чтобы его избирало епархиальное духовенство.

Будем надеяться, что теперешнее безвременье минует и наступит больший порядок и закон во всех делах. Трудно этого ожидать и надеяться на это, особенно в ближайшее время, в особенности ввиду опасности со стороны германского вторжения, когда может только разрушиться вся власть теперешняя, – а также ввиду того, более чем холодного, отношения к религии и к Церкви, какое изъявляет настоящее правительство. Но, может быть, ради неизвестных нам, а Богу видимых праведников, мы будем пощажены Богом. Тяжело читать всё, что пишут в газетах. Что-то ещё будет с теми, кто вчера ещё были для нас священны и дороги? Вот поистине несчастье же нам! Я просил о. ректора писать Вам о семинарии. С ним я имею постепенное сближение. В семинарии настроение хорошее, слава Богу.

Простите за нескладное писание. Теперь плохое настроение, и не можешь сосредоточиться и спокойно, объективно относиться к событиям. Как было бы нам всем во много раз спокойнее и отраднее, если бы Вы в эти дни были с нами!

Да поможет Господь Вам и Вашим собратьям-архипастырям самоотверженно выполнять долг защитников Церкви.

Помолитесь и благословите.

Сердечно почитающий и любящий

Епископ Алексий.

Р.S. Иславиным я послал заказное письмо по адресу Юлии Михайловны. Мне жаль очень, что я не знал о дне их отъезда. Почему-то и Булатов и Лутовинов всячески ломали мои попытки заехать к ним в кафедральную Софию. А Ив[ана] Вас[ильевича] снова арестовали, но теперь он дома; будто бы по требованию солдат. Ваш негласный староста Смирнов тоже арестован. Я ничего не знаю о том, как мой отец и сестра с мужем. Наверно, страха и беспокойства им было немало.

В случае затруднения в печатании резолюции по делам законоучит[елей] в гражданских школах я сказал повременить с печатанием их.

Лл. 12–13

13 марта 1917 г.

Дорогой Владыко!

Честь и слава самоотверженному выступлению членов Св[ятейшего] Синода в защиту свободы и независимости Церкви²². Конечно, новый состав будет неканоничен. Но какое до этого дело правительству, которое, по-видимому, само находится под крепким давлением Совета рабочих депутатов? Печально то, что может создаться новый раскол в Церкви, ибо, к сожалению, могут найтись такие иерархи, которые пойдут в Синод по зову обер-прокурора и будут вершить дела Церкви. Тогда нам нужно пойти дальше и уходить на покой, дабы не участвовать в чужих делах. Выходит, что принесена несвобода Святой Церкви, а совершено или готовится совершиться разбойное нападение на Церковь, разгон Церкви. Я Вам послал большое письмо в субботу, 11-го марта, а Ваше от 9-го – получил вчера. Здесь всё идёт по-прежнему, вчера, слава Богу, не было никаких манифестаций в городе. За литургией была полна церковь солдатами. Грустно и как-то стыдно видеть на шинели почтенного генерала Александрова красный бант. Конечно, это – «страха ради» делается, но как это печально!

Известие об отставке Великого Князя Михаила Александровича, я уверен, произведёт самое скверное впечатление на фронте, и это в тот момент, когда необходимо дальше напряжение сил и твёрдое руководство армиями. – Что-то будет?

Значит, можно на днях ожидать Вас. С меня снимается огромная тяжесть. Желаю Вам бодрости духа, дорогой Владыка, помолитесь и благословите сердечно Вас почитающего послушника

Е. Алексия.

Лл. 14–15

16 марта 1917 г.,

Новгород

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Сейчас получил Ваше письмо от 15-го марта. Очень благодарю Вас. Ваши письма меня очень поддерживают, так как являются свидетельством живой связи между нами. Мне по-прежнему очень тягостно, и какое-то давящее чувство не покидает меня. Находишься под каким-то террором. Этот «комитет»²³ меня изводит…

Третьего дня приехал генерал Александров просить меня, чтобы я привёл к присяге войска. Я отказался по многим причинам, а официально потому, что на плацу неудобно облачаться и т. д., и т. д. Решено было, что после присяги войска будут приведены на площадь соборную и здесь я отслужу молебен о даровании победы. Так и было; служил, говорил слово, но многое коробило, начиная с вида войск, с разными флагами, знаменами, на которых были написаны «да здравствует республика», «земля и воля» и т. д. Войска с закатками красными на офицерах и на солдатах носили какой-то бутафорский характер. Пришлось, скрепя сердце, чтобы не делать скандала, согласиться и на то, чтобы в присутствии их сиятельство Булатов²⁴ вручил знамя (красное) полку от граждан Новгорода, причём оркестр играл «Марсельезу"… Теперь я боюсь, что будут ещё раз просить служить панихиду по тем, кого завтра будут хоронить гражданским обрядом. Собрание духовенства прошло мирно. Делились впечатлением от ныне переживаемых событий. Выбрали в Комитет двух представителей от духовенства: священника о. Виноградского²⁵ и псаломщика Полетаева. Но пока я не говорил об этом с Булатовым, и выбранные лица не «функционируют». Пусть пока они считаются кандидатами. Когда Вы приедете, тогда нужно будет обсудить вопрос об их обязанностях и дать им инструкции. Я слышал, что было вчера какое-то собрание духовенства (части духовенства) где-то в (нрзб.). Но подробностей не знаю. Надо объединять духовенство, но я положительно не умею действовать в новом духе, и это, конечно, все чувствуют.

Госпожа Дмитриева, что из Тареева, вчера уехала. Я слышал, что из-за неё могли сделать неприятности монастырю и ей также. И просил о. Никодима²⁶ её немедленно сплавить. Теперь с этой стороны спокойно. Уехала, по-видимому, совершенно мирно. Комитет во всё вмешивается; я уже Вам писал об обысках в Антониевом монастыре. Между прочим, в числе обыскивающих был еврей Черлинг. Вчера нечто подобное было в Юрьеве. Причём высказано было пожелание, чтобы все ценности были пожертвованы на нужды войны… О[тец] Никодим мне об этом сегодня телефонировал, но подробности мне ещё не известны. Заявление членов Синода и постановление можно лишь от всей души приветствовать. Весьма мудро, с достоинством и вместе с тем осторожно поступлено. Если бы члены Синода забастовали, то вскоре на законном основании пришлось бы обер-прокурору набрать самолично новый состав. А теперь дело поставлено на каноническую и на согласную с современными условиями почву. Новый состав должен быть избран. И правительству непременно придётся с этим требованием считаться. Но какой развал и в самой Церкви! Епископ Андрей²⁷ разъезжает по фронту, на каком основании? А что делается в Уфе, где и викария нет? Разве ему не нужно быть там в это время? Епископ Леонтий будто бы накажет своего епархиального деятеля. Представители московского духовенства и паствы идут убеждать митрополита Макария²⁸ уйти на покой. Нижегородская дума и граждане просят об увольнении «нехристианского пастыря» а[рхиепископа] Иоакима²⁹. Кажется, то же и в Рязани. Кто будет приводить всё это в порядок? А в Синоде, если в нём будут заседать на правах членов оо. Смирновы и Филоненки и, пожалуй, Востоковы, – тоже не будет единства.

(Окончание письма отсутствует.)

Лл. 16–17

Дорогой Владыко!

Письмо Ваше меня успокоило относительно Вас. Да, переживаем «исторические события». Но каково их переживать! Я, по крайней мере, исстрадался душою от всего переживаемого. Мы же не можем примириться со случившимся. Руки опускаются, а действовать необходимо, т. к. на меня выпала тяжёлая доля в это время как раз очутиться одному здесь и на меня возлагают своё упование священнослужители. Но тяжело быть среди такого хаоса и убеждаться, что нет ничего святого у русского человека. Вчера я читал манифест и говорил речь в соборе. Она вылилась у меня в форму резкую, революционную по нынешнему масштабу. Однако не было эксцессов; видать, я ещё совестью своею чист, что будто бы исповедовал верноподданнические свои верования и не оказался хамом, ругающимся над наготою своего отца. Но печатать речь в подлиннике не нашёл возможным разрешить здешний Комитет общественной безопасности, и составлен объективный текст сообщения о вчерашнем богослужении. Я с здешним Комитетом вошёл в деловые сношения. Там Лутовинов, Булатов (был у меня и оказался весьма умным, предупредительным, главное – благородным и т.д.).

До известной степени гарантирована безопасность наших великих святынь и дома. Но слухи, коих теперь бездна, готовят население против духовенства. Например, вчера перепугался – обыскивали звонницу, т. к. пущен был слух, что там пулемёт. Говорят о запасах съестных – зарытых во дворе для детского дома. Вообще теперь власть толпы, порядка нет – чернь господствует и ни за что ручаться нельзя. У меня было собрание духовенства, я составил воззвание, которое раздавалось во всех церквах за всенощной 4-го и литургией 5-го марта. Делаю соответствующие распоряжения и разъяснения, но силы и энергия, перед лицом ужасающего настоящего, изнемогают. Если выразить конкретное моё душевное состояние, то могу сказать, что всё совершающееся «коробит душу», делается противным видеть, до чего хам – русский человек. Вы пишете, читаете в газетах, что обер-прокурор объявил свободу Церкви. Но тут же он предлагает м[итрополиту] Макарию уход на покой. А в некоей редакции всё предаётся теперь печати! Обер-прокурор «уволил» м[итрополита] Панкратия, Макария, е[пископа] Иоасафа (?) на покой. – А кто так скороспело назначил е[пископа] Андрея? Разве всё это не вносит больше раскола в Церкви, чем было прежде? Нас смущал цезарепапизм, но разве лучше демопапизм или, видите, охлопапизм, т. е. засилье черни в делах Церкви? Даю Вам слово, что я уже ушёл бы на покой, если бы был на месте первоприсутствующего. Да и вообще-то, есть ли хотя малейшее основание надеяться на то, что Церковь будет свободной?! От всяких злодеев, от всякого влияния, вот это – несомненно.

Мне ужасно больно и трудно – за принцип, я мучаюсь. Ведь Вы знаете, какие начала впитались в мою плоть и кровь! И нет мне здесь поддержки нравственной ниоткуда; наоборот, от меня ждут поддержки. Я мечтаю, что Вы приедете сюда. Но, конечно, Вам это теперь сделать трудно. И должен сказать, что там Вы не меньше нужны, т. к. нужно будет отстаивать высшие интересы Церкви, а частные дела легче наладить. В провинции ходят слухи о погромах, о беспорядках в церквах и т. д. Последнее в известной мере следует приписать отсутствию соображения у батюшек. Например, вчера, уже после манифеста, мне кочевицкий священник присылает письмо, в котором спрашивает разъяснить, как поминать Государя «ввиду его отречения» – и на этой почве там были беспорядки. Где же была голова у этого священника? И так, очевидно, во многих случаях. Кому придётся принять крест управления Московской Церковью? Не Вам ли? Это будет подлинно крест. Пока Вы здесь – Вы спокойны, что назначены закономерным, традиционным способом и утверждены Помазанником Божиим. А теперь? Издают рескрипт и дают клобук от исполнительного Комитета (?) Совета рабочих депутатов? Всё перепуталось, и, заметьте, как все забыли Бога! Ведь о Нём нет упоминания нигде из уст нового правительства. Армия! – Один ужас! Простите меня за такое беспорядочное нагромождение мыслей. Но я ужасно болею душою.

Благословите. Помолитесь о сердечно чтущем и

любящем Вас А.

6 апреля 1917 г.

Лл. 18–19

20 апреля 1917 г.

Дорогой Владыко!

Сегодня передали мне Ваше письмо от 17-го апреля. Благодарю Вас за весточку. Все эти дни поджидал, не приедете ли. Ужасно сознавать, что Церковь находится под игом правительства. Где же возвещенная ей свобода? Что теперь будет делать новый Синод³⁰, и как прежний состав отнесётся к беззаконному действию правительства? Особенно странно положение архиепископа Сергия…³¹

Святитель Алексий, митрополит Московский. Икона XIX в.

Подробное письмо о моём пребывании в Старой Руссе я Вам послал 15-го числа вместе с посылкою из канцелярии. В воскресенье, 16-го, было пастырское собрание в консистории. По-моему, оно было хуже по настроению – прежних… и в дерзких тонах был возбуждён о. Б[абкиным]³² вопрос о библиотечном зале, при хамских одобрениях нашего Совета рабочих депутатов-псаломщиков.

В числе вопросов, подлежащих обсуждению съезда, при ужасно бестактных и обидных комментариях со стороны того же Б[абкина], – был вставлен, несмотря на мои доводы и протесты, вопрос о средствах для детского дома и о порядке их ревизии. Совдепы, по-видимому, левое крыло организуют вовсю; а «правые» мало активны. Причём есть надежда, что новый «Союз объединения»³³ может кое-что сделать. Сегодня там собрание, и я хочу пойти. Следующее пастырское собрание имеет быть в понедельник 24-го. В семинарии, как Вам уже известно из телеграммы о. ректора, воспитанники предложили инспектору³⁴ уйти. Этого следовало ожидать. Но правление, по-моему, приняло не совсем надёжную позицию. Оно частным порядком обсуждало этот инцидент и, главным образом, оберегало свою шкуру, т. к. и в отношении отдельных преподавателей также возможны в будущем подобные шаги со стороны воспитанников, – решило поддерживать инспектора и убедило его не сдаваться. Мы знаем по опыту отношение учеников к инспектору и знаем также, выражаясь деликатно, недальновидность последнего, и можно сказать, что такая позиция в данном случае едва ли приведёт к хорошему. Воспитанники ссылаются на пример курсов в своём выступлении. У инспектора, по-видимому, ложное самолюбие; хуже будет, если над ним будет произведено какое-либо насилие. По-моему, ему следовало бы теперь же взять отпуск, а он хочет продолжать и свои уроки, и свои обязанности…

Сегодня отвратительная статья А. Л. Не думаете ли, что следовало бы на это реагировать со стороны пастырского собрания? Я бы полагал, что да.

У бедного Стягова³⁵ новое горе! Сын умер от ран. Сегодня мы молились за панихидой в соборе.

До свидания. Благословите.

Прошу святых молитв.

Сердечно любящий Е. А.

Курсы опустели, осталась одна смена. Да несколько не получивших ещё денег на дорогу.

Лл. 22–24

Ваше Высокопреосвященство, дорогой Владыко!

Не мог я во весь день, который особенно короток в Петрограде, побывать у Вас ещё раз. Миссию свою я исполнил: приобщил умирающего, который в полном согласии, с большим благоговением и, так сказать, душевным трепетом молился и приобщался. Он не говел чуть ли не сорок лет, называл себя безобрядцем. Святые Дары я взял у о. Тренского на Леушинском подворье, где отстоял всю обедню. Виделся я в этот день только, разумеется, с родными, которые, кстати, живут в одном районе – Басков-Шпалерная. С большим трудом добрался до Новгорода. В купе, правда, было тихо, сидело, кроме меня, ещё четыре человека (плюс два лежавших наверху), и эти непривычные условия были, конечно, весьма тягостны. Кроме того, пришлось в Чудове пересаживаться в другой вагон, II класса, так как I класса, где я был, не шёл на Волхов. На переезде было несколько лучше, но и там, разумеется, спать не пришлось; так что я полумёртвый приехал в Хутынь и целый день ходил как в тумане. Здесь ходили тревожные слухи о том, что в воскресенье готовится чуть ли не погром в Новгороде. На час дня был назначен сбор на Софийскую площадь против Дворянского собрания для манифестантов. Я постарался отслужить к этому времени литургию и около часа выехал в Хутынь, причём встретилась одна процессия с плакатами и прочими нелепейшими аксессуарами теперешних «торжеств», которые своею пошлостью, отсутствием изящества и какой-либо красоты давно уже всем опротивели. Ну что может быть художественного и красивого, например, в Кончубове, который в чесучёвой рубашке, с видом не то банщика, не то полотера идёт впереди целой банды с какой-то толстейшей палкой в руке?! Не знаю, как прошёл вчерашний день в городе. Думается, что всё обошлось менее страшно, чем как это рисовалось пылкому воображению Π. М. Кост[ливцевой]³⁶, которая, кстати, передала мне, что преосвященный Андроник³⁷ хотел отказаться в случае избрания его членом Предсоборного совета. Съезд у него прошёл весьма хорошо. Его просили быть почётным председателем съезда; выбрали везде лиц очень хороших; действовали по его указаниям и так далее. Вчера и сегодня в Хутыни особенно хорошо. Погода не жаркая, а сегодня даже дождик шёл, но это придаёт особую уютность. Я наслаждаюсь полнейшим уединением, которое я всегда любил больше всего. Итак, если Бог благословит, в субботу позвольте к Вам зайти между поездами.

Благословите и помолитесь о сердечно чтущем

послушнике Вашем.

Е. Алексий.

19   апреля 1917 г.,

Хутынский монастырь

Р. S. Мой отец получил мою телеграмму лишь днём 16-го, т. е. через сутки после отправления из (нрзб.).

Лл. 26–27

2 июля 1917 г.

Дорогой и досточтимый Владыко!

Только что возвратился с крестного хода и спешу написать Вам несколько слов, чтобы послать их Вам с Ив[аном] Ив[ановичем], возвращающимся сегодня к Вам в Ставку. Нужно ли было сомневаться, что преосвященный Димитрий³⁸ приедет на 30 июня – 2 июля в Новгород? Он, конечно, здесь, и мы с преосвященным Варсонофием служили с ним и в Антониевом монастыре 30-го, и сегодня в Софийском соборе. И там, и здесь всё совершилось благолепно; но духовенства было мало как там, так и здесь. Объясняют это оо. благочинные тем, что многие в отпуске…

Сегодня «революционные» члены консистории – новые – отсутствовали in corpore³⁹; а священник Тихомиров даже у церкви своей не встречал крестного хода. Говорят, болен. Сегодня крестный ход был очень удачен, пыли не было, не было очень жарко; эти дни были дожди, и воздух был освежён. Заметно было отсутствие полковника Игнатовича… На протоиерея Семёновского возложена сегодня палица. Формуляры Вам посланы были 27-го или 28-го числа, и, кажется, всё было сделано так, как Вы говорили. О[тца] Виноградского я вызывал и беседовал с ним по делам миссионерским. Он, между прочим, мне сказал, что не может проситься в Полтавскую епархию миссионером, так как там-де есть какая-то прибавка на дороговизну. Я его поддержал в этом стремлении, предлагая ему на месте служить год; и, наоборот, он говорил это намеренно: он «ставит свою кандидатуру» на место к Флоровской церкви, которое ещё и не вакантно, и неизвестно, когда оно освободится. Он опасается, что Вы будете его удерживать здесь и не пустите в Полтаву; я же ему сказал, что, хотя Вы и цените его труды, но не будете препятствовать идти туда, где ему выгоднее…

Здесь как-то тихо и не чувствуется так остро переживаемое. Слышно, будто о. ректора не изберут в ректоры в случае перевыборов; а знаете, кого хотят избрать?! – протоиерея Семёновского. Это сообщает из народа – антоновских и семинарских – преосвященный Варсонофий. – Преосвященный Димитрий теперь «ладит» на крестный ход – 8 июля в Старую Руссу. Словно он теперь будет епархиальным крестоходным архиереем – новый тип викария.

Молитвенно желаю Вам, дорогой Владыка, в бодрости духа и крепости телесе нести тяжёлый подвиг стояния за Церковь Христову.

Прошу молитв и благословения.

Душевно почитающий и любящий Вас

послушник Е. А.

Лл. 28–29

Дорогой и досточтимый Владыко!

Пишу немного, без особой надежды, что письмо дойдёт до Вас до пятницы. Благодарю Вас за весточку от 3-го июля. Я только что возвратился из Сергиевой церкви, где вчера всенощную, а сегодня литургию служил в приснопамятный и дорогой для нас день преподобного Сергия. Только в Церкви, в общении духовном с верующим и молящимся народом, себя чувствуешь вне современных ужасающих условий жизни. По-видимому, в Петрограде вторая революция; история с неумолимой последовательностью делает своё дело. Но к чему приведёт Россию социалистическое правительство, если и прежнее, более умеренное, достигло одного только разрушения по всем частям? Впрочем, всего этого следовало ожидать с самого 1 марта…⁴⁰

Иеромонах Алексий с игуменией Леонидой (своей двоюродной бабушкой) и братом Филаретом Владимировичем. 1905 г.

О[тцу] эконому сказал; я к этому времени тоже уехал из Хутыни. 8-го на съезде необходимо будет обсудить некоторые вопросы, связанные с настоящим положением, и, в частности, вопрос о необходимости иметь в консистории члена – монашествующего.

Здесь всё тихо, милостью Божией; говорят об уходе всего полка кадетского на защиту Петрограда; это, во-первых, разгрузит Новгород от лишних ртов и, во-вторых, несколько оздоровит атмосферу выборов в Думу.

Эти дни имел удовольствие не видеть наших дурных большевиков; не знаю, каковы их мысли и чаяния и что думают они о промедлении их утверждения в должностях членов консистории.

До свидания.

Прошу Ваших святых молитв.

Душевно почитающий и преданный послушник

Е. Алексий.

Лл. 30–31

Дорогой Владыка!

Очень и очень сожалел я, что Вы не приехали, как хотели; так часто приходят разные мысли и разные вопросы, по которым необходимо сговариваться и которые потом под влиянием текущих переживаний забываются. Преосвященный Варсонофий передаст Вам личные впечатления от Новгорода и здешнего жития, а я скажу, что всё-таки Ваше отсутствие ощутительно и все чувствуют себя овцами без пастыря. Между прочим, он расскажет Вам и о съезде монашеском здесь, и о выборах, и о сообщении архимандрита Серафима⁴¹ о Старой Руссе.

Сейчас был в консистории, где вместе с оо. членами читал и штудировал только что мною полученный номер Ц.О.В.⁴² с Положением о съезде. Необходимо детально разработать план епархиальных Соборов, чтобы это не был базар, и чтобы всё было строго, чинно и благообразно, и закономерно и так далее.

Здесь настроение в общем тревожное, в связи с полной анархией в войсках. Мы не обеспечены, может быть нападение и на ценности святой Софии. В некоторых монастырях были обыски и, пока, – перепись запасов. Этим путём знакомятся с топографией монастырей и прочее. Вчера служил всенощную в Деревяницах⁴³. Очень хорошо; но народа немного; вероятно, масса собирается на сегодня к обедне.

Было бы весьма желательно, чтобы Вы пожаловали «обновлять» консисторию. Что-то слышал о Бабкине, будто он уехал в Оптину пустынь (!).

Какое печальное положение на фронте, да и в тылу. Полное разложение России. Я с самого 1 марта настроен пессимистически, но за последнее время совсем отчаялся в том, что мы можем подняться из той бездны, куда нас кинула революция. В этом чувстве есть тот плюс, что уже ничего не боишься и ничто в земном смысле ценное не имеет для меня значения: все земные ценности утратили свою привлекательность.

Желаю Вам молитвенно многих сил для работы при таких бедственных условиях в Петрограде.

Прошу святых молитв.

Душевно почитающий и любящий Вас Е. А.

10 июля 1917 г.

Лл. 32–33

Дорогой Владыко!

Посылаю Вам составленные мною проекты: общие – порядка выборов в новгородское епархиальное собрание и частный – выборов 8-го августа.

Размышляя о необходимости строгого порядка в этом деле, я пришёл к заключению, что весьма полезно выработать канву для установления порядка в деле выборов. Хотелось им придать законный характер, который бы обеспечивал сам по себе должное отношение к делу. Средства на канцелярские нужды я думаю взять в Братстве святой Софии, их немного надо будет, но всё же необходимо, так как надо заранее заказать бланки для записей кандидатов и так далее, и так далее.

Я думаю официально написать трём благочинным Новгорода, чтобы по окончании и выяснении результатов выборов 30-го июня они сообщили выбранным выборщикам, чтобы те явились ко мне 1-го августа, и тогда мы начнём организовывать дело.

Как-то скверно чувствуется из-за окончательной разрухи на фронте и в тылу. Что должны Вы были вновь перечувствовать в дни новой революции в Петрограде! Само дело показывает, что революция терпит полнейший крах, и теперь приходится давать отбой по всем линиям. Вновь вводится смертная казнь, уничтожение нас навсегда аршинными буквами возвещалось в течение целой недели всеми газетами; ограничена свобода печати, собраний и так далее, словом, вожди народные (который уже состав?) видят сами, что за элементы представляет собою та масса, которая под влиянием безумных руководителей взяла власть в свои руки, превратив начальников в свиту приказчиков на отчёты… Опять эвакуации, беженцы, в перспективе и прочее, что во времена более или менее порядка было ещё преодолеваемо, но что теперь должно быть источником новых осложнений.

Кажется, о. Леонид появился на Вашем горизонте. Очень ему кланяюсь, с любовью приветствую и был бы весьма рад, если бы он приехал сюда погостить ко мне.

Здесь тихо, но эта тишина мало говорит, общее положение весьма далеко от спокойствия. Благодарю Вас за о. Никиту и Иннокентия.

Прошу Ваших святых молитв и надеюсь, что Вы

всё же когда-нибудь приедете сюда.

Сердечно чтущий и любящий Е. Алексий.

14 июля 1917 г.

Лл. 34–34 об.

30 июля 1917 г.

Дорогой Владыко!

Тщетны были ожидания: вчера вечером П[расковья] М[атвеевна] К[остливцева] прислала мне письмо с извещением, что преосвященный Андроник не приедет, он ей телеграфировал об этом. Сообщаю Вам о сём, дабы Вы были в курсе тяжёлых переживаний К[остливцевых]. Тем не менее, чтобы развеять горе, он приедет в Хутынь к обедне. Вместе погорюем. А я думаю приехать в город, отслужив акафист преподобному после вечерни, то есть примерно около 9 часов вечера. К этому времени, пожалуй, будет уже известно, попал ли в число выборщиков наш местный diavolus primus⁴⁴.

Благословите, Владыко.

Покорнейший послушник Е. Алексий.

Хутынский монастырь

Лл. 35–36

Авг[уста] 22, 1917 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

От отца диакона узнал я, что Вы поселились в епархиальном доме. Желаю Вам в нём пожить в добром здравии и с душевным удовлетворением творить великое и священное дело, к которому Вы призваны как член Собора и как Товарищ председателя. Слежу за деятельностью Собора по газетам и утешаюсь, что на первых порах, там, по-видимому, царит доброе настроение. Неожиданно и странно поспешное назначение митрополитами трёх архиереев сегодня, почти накануне открытия Собора. Несколько странно постановление правительства о незыблемости нынешних церковных учреждений и представлении соборных постановлений на уложение Временного правительства. И ещё многое вызывает недоумение, но об этом слишком долго было бы писать. С 18-го у меня гостил о. архимандрит Леонид. Мы с ним служили в соборе. Много беседуем с ним; он, по-видимому, хорошо себя чувствует у меня; Хутынь ему весьма нравится, и я сам с ним отвожу душу и весьма утешен возможностью предоставлять ему некоторый отдых после петроградских всяких треволнений. Убеждаюсь, что и о. Сергий, и о. Алексий Кушневский в суждениях о нём глубоко неправы, хотя, разумеется, об этих суждениях я даже не намекаю о. Леониду.

Архимандрит Алексий – ректор Тульской Духовной семинарии. 1906 г.

Дела, согласно Вашему распоряжению, все поступили ко мне. Разрешаю их по мере разумения. Ничего существенного и вызывающего недоумение за это время не поступало. Я поручил о. Тихону сделать – и, надеюсь, это будет делаться – выписку наиболее важных дел и резолюций на них. Эта выписка, а также некоторые необходимые бумаги будут Вам посланы на днях.

Весьма тревожны вести о Риге, но этого следовало ожидать, равно как можно ожидать и дальнейших бедствий. Архимандрит-беженец (Серафим Кургинский) сидит у меня с 12-го числа. Он поселён в гостинице со своей матерью. Оба – люди скромные и хорошие. Беспокойства от него пока никакого нет. На зиму он предполагает поселиться в гостинице Десятинного монастыря. (Нрзб.) мне телеграфировала о том, что кн[язь] собирается приехать в Новгород и «пожить в каком-либо монастыре, например, Хутыни». Я ответил, что меня там скоро не будет, так как я перееду в город, и что вообще здесь в монастырях вряд ли ему будет удобно. Но, кажется, он всё-таки к ним приедет. Могут сказать, что это – «контрреволюция"…

Буду ещё Вам писать, а сейчас хотел только сказать Вам, что мы здесь пока живы и здоровы и по возможности делаем наше дело.

Прошу Ваших молитв обо мне у святителей Московских.

Мы же молимся у святителей Новгородских.

Сердечно почитающий Е. А.

Место жительства Вами избрано весьма удобное, и во всех отношениях это практично.

Умер бедный Штюрмер. Замучили его «гуманные» меры нового правительства, которое держало его без суда и следствия в течение пяти с половиной месяцев в тюрьме. Кажется, уже пора сказать всем этим правителям, что Россия не игрушка и нельзя ею шутить и браться управлять ею кому вздумалось. Надо послушать Пуришкевича⁴⁵.

Лл. 37–38

23 августа 1917 г.

Глубокочтимый и дорогой Владыко!

Сегодня, ещё до получения Вашего письма от 20-го августа, я послал Вам заказное письмо по адресу епархиального дома. Наверно, получите его на днях. Сейчас мы с о. ректором говорили о разных возможностях и затруднениях в связи с нашими неудачами на фронте. Он согласен ехать в Москву к Вам за необходимыми личными разъяснениями не только по семинарии, но и по общим делам. Я полагаю, что это будет лучше и скорее, чем писать. Он Вам кроме того везёт некоторые бумаги, требующие Вашего личного рассмотрения, а также частные письма. Я лично не считаю даже возможным делать по нынешним обстоятельствам, когда власти нет и когда нельзя добиться нигде толку, эвакуацию святынь и ценностей – потерявши голову, по волосам не плачут, – но многие смущаются различными газетными сообщениями и по тем, неплохим, имеют определённые и категорические директивы. Погруженные в бездну несчастий и роковых неожиданностей, мы теперь ничему не удивляемся и ко всему готовы, и даже как-то притупилось чувство страха и опасений пред грядущими бедами. Но всё же необходимо быть на уровне событий, подняться до понимания и вовремя ориентироваться в эти положения.

Кажется, действительно, наступление на Собор унизительное и рыкание сумасшедшего, с цепи сорвавшегося зверя находит надлежащую оценку. Читая о Соборе и о единении братском епископов, на нём присутствующих; об одном сожалеешь, что находишься не там, среди вас, в эти единственные исторические мгновения, но утешаешь себя мыслию, что Промысл Божий определяет каждому во всякое время надлежащее место и что ничто без особого Промышления Божия не творится. Как-то тревожно себя чувствуешь пред лицом надвигающейся неизвестности. Помните, как говорили: Ригу уже не возьмут ни в каком случае… То же самое теперь, слышно, говорят о Петрограде, Пскове, Новгороде и так далее. И всё может неожиданно в два-три дня рухнуть, как неожиданно рухнула Рига.

Прошу Ваших молитв и надеюсь получить от Вас непосредственно через о. Тихона вести и указания руководящие. Благословите.

Преданнейший Е. А.

Р. S. Остановился на о. Тихоне как на лице наиболее свободном в настоящее время и не требующем «прогонов». Надеюсь, он окажется надлежаще толковым.

Лл. 39–43 об.

Август 25, 26, 28 – 1917 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Каждый день несёт свои заботы и положения. Сегодня утром был у меня В. О. Гуров, состоящий теперь во Пскове в управлении Красного Креста (Северокрест), в ведении главноуполномоченного А. Д. Зиновьева. Он приехал по поручению главноуполномоченного для того, чтобы найти помещения для эвакуированных из Пскова и с передовой линии госпиталей Кр[асного] Кр[еста]. Конечно, прежде всего он остановился на церковных и самых лучших: епархиальный дом, духовное училище. По осмотре этих помещений, а также свободного помещения Лихудовского корпуса он, разумеется, нашёл их превосходными и вошёл с ходатайством о представлении этих помещений Кр[асному] Кр[есту]. По этому поводу у меня сегодня же было экстренное собрание Комитета, на коем был подвергнут обсуждению этот вопрос. Заседание бурное: «бурлили» о. кафедральный, доктор, и особенно Спасский. В результате решено по целому ряду (весьма сложных) соображений отклонить просьбу Кр[асного] Кр[еста] и не отдавать помещения епархиального лазарета. Я же, наоборот, принимая во внимание всякие соображения, о коих скажу ниже, отстаивая ту точку зрения, что нам необходимо весьма осторожными быть в этом вопросе и не рисковать брать на себя более, чем при нынешних обстоятельствах мы можем понести, и не ставить епархиальный дом в опасность быть занятым чем-либо другим в порядке реквизиции, ввиду того что мы в таких громадных палатах содержим только семьдесят человек. А развернуть лазарет на большее число коек, к чему может нас принудить власть, мы не можем по разным хозяйственным соображениям. Я подпишу журнал с особым заключением своим. Этот журнал будет послан Вам для беспристрастного решения вопроса. Я знаю, что я этим Вас затрудняю, но иначе нельзя поступить, так как трения мои с членами (главным образом с болтуном Спасским) имели весьма острый характер и необходимо в данном случае третье авторитетное лицо. Мои соображения сводятся к следующему: 1) мы стоим перед всякого рода кризисами: продовольственным, отопительным, стиральным и тому подобное. Что мы будем делать, если лазарет наш будет наполнен, а питать раненых будет нечем? А говорят, что через несколько дней мы будем лишены всяких продуктов. 2) нас могут без всякого предупреждения завалить ранеными; что мы будем делать, когда у нас и продукты, и всё прочее рассчитано на определённое, минимальное для нашего большого помещения, количество? 3) сегодня в семинарию являлись военные власти для осмотра помещения в целях реквизиции. Возможно, что армия или какая другая военная организация явятся и займут помещение лазарета; к сему последнему тревожит выселение, например, в свободный Лихудовский корпус. Не посмотрит военное начальство, конечно, и на то, что библиотечный зал у нас занят «под митинги» разных союзов и братств, и его как свободное помещение тоже займёт. Во всех этих случаях можно ожидать немного помощи от безответственных членов Комитета, вроде о. кафедрального и Спасского…

По этим данным я решительно держусь того мнения, что нам благонадёжнее всего отдать помещения и епархиального дома, и Лихудовского корпуса такой благонадёжной организации, как Северокрест, возглавленной таким почтенным лицом, как Ваш бывший сочлен по Государственному совету А. Д. Зиновьев⁴⁶. Этим мы гарантируем себя от возможности хозяйничанья у нас каких-либо комитетов и других, хотя и модных, но не очень приятных организаций. Осложняется вопрос и с библиотечной залой. Учреждениям, пользующимся ею, нет никакого дела до того, как она отапливается, как освещается, как убирается, кем запирается, кто хранит одежду «ораторов» и слушателей; словом, они считают весьма законным являться туда во всякое время, ругаться, ругать архиереев, судить и рядить вкривь и вкось и пользоваться всеми удобствами, о коих должен якобы заботиться архиерейский дом. Я считаю это ненормальным и по настоящем времени непомерным для архиерейского дома, который при обычных условиях залы и запасной половины не отоплял бы и не освещал, ввиду и дороговизны, и ради экономии наличных запасов дров и так далее. Требуется этим организациям войти в обсуждение этих вопросов с о. экономом. На этой почве возможны всякие осложнения и неприятности. И, по-моему, лучше было бы во много раз, если бы это запасное помещение, включая и залу, было занято канцелярией Кр[асного] Кр[еста], так как Кр[асный] Кр[ест] берёт на себя все расходы и по отоплению, и по освещению, и по ремонту помещений. Вот мои соображения, а кроме того, мы здесь составляем теперь ближайший тыл, возможно в ближайшее время заполнение всех свободных помещений войсками, военными учреждениями и т. д. Так не лучше ли обеспечить себя от всяких искушений предоставлением у себя приюта лазаретам Кр[асного] Кр[еста] – учреждениям, в которых ещё соблюдается полный порядок, дисциплина и т. д., и который представляет из себя солидную и уважаемую, даже товарищами, организацию, находящуюся притом в руках порядочных людей?

Таким образом, прошу Вас, Владыко, по получении упомянутою журнала, независимо от резолюции на нём, прислать мне телеграмму, согласны ли Вы или не согласны предоставить просимое помещение Северокресту, и не замедлите присылкою журнала с резолюцией, лучше бы казённым заказным. Доктор и, вероятно за его спиной, сёстры распинаются по шкурным соображениям, да и всем жалко прерывать дело, которое так хорошо налажено, но ведь не надо забывать, что мы теперь в исключительных условиях благодаря несчастьям последних дней.

О[тец] Леонид уехал вчера вечером из опасения, что скоро нельзя будет попасть в Петроград, и желая скорее из него приехать в Москву; мы с ним очень тепло сошлись за эти дни его гощения у меня. Ожидаю приезда о. ректора с непосредственными вестями от Вас. Когда я, указывая на возможность реквизиции в виду экстренных обстоятельств – помещений епархиального и архиерейского дома военными властями, то о. кафедральный и Спасский заявляли, что это отдать лучше, чем уступать помещение Кр[асному] Кр[есту]. Я не знаю, чем это лучше, по-моему, гораздо хуже.

26 августа.

Сегодня я надумал послать к Вам с журналами и ещё кое-какими делами о. Никифоровского⁴⁷. Он Вам и лично доложит о наших делах. Сегодня уже начались предполагавшиеся мною «искушения». Во время всенощной явился какой-то господин в наш лазарет и заявил м[атушке] Александре, что ввиду того что у нас много свободных помещений, им будет поставлена на ночлег партия беженцев, «не спавших пять ночей». Когда ему стала м[атушка] Александра доказывать, что это невозможно, он заявил, что отправится «к солдатам». Я вызвал доктора для расследования этого дела, и в результате сейчас у нас ночует в лазарете вооруженный патруль из милиции (опасная и, в особенности, малонадёжная охрана). И я опасаюсь, что много будет ещё подобных испытаний, до которых, конечно, нет никакого дела всем нашим членам, как-то Спасским и т. д.

Духовное училище постановило предоставить своё помещение Кр[асному] Кр[есту], но оно просит Лихудовский корпус, где хочет организовать уроки для приходящих учеников – местных. Общежитие же оно, во всяком случае, закрывает из-за недостатка продовольствия… Надо обсудить этот вопрос и обдумать.

Посылается Вам журнал и доклад училищного совета. Я того мнения, что нет оснований освобождать выбранный съездом новый состав. Что же делать, что нам выпало дело ликвидации школ. Очевидно, съезд нашёл в них людей, более сносных к делу, чем прежний состав, и кроме того, по прежнему смыслу определения Св[ятейшего] Синода состав епархиального совета должен быть выборным. Зачем Вам облегчать их бремя, в то же время навлекая на себя обвинения в том, что Вы идёте против съезда. Следует отменить их ходатайство и ввиду того, что съездом не избран председатель, предложить им выбрать такового из своей среды и недостающего члена заместить кандидатом.

Сегодня служил в Сырковом монастыре. На 30-е приехали приглашать в Любань. Если ничего не произойдёт особенного, обещал быть. Оттуда о. Никифоровский поедет прямо в Москву.

Посылается и рапорт благочинного Сердюкова о выборе священника к Флоровской церкви. Я полагаю, пока на нём резолюции не надо полагать, следует выждать организацию экзаменационной комиссии и произвести испытания для не имеющих ценза, о чём сегодня мною утверждён журнал. Так что этот рапорт Вы не держите у себя, а пришлите обратно по ознакомлении. Выбрал я типичное «заявление» Нименского⁴⁸. Как теперь приходится распинаться «кандидатам» или, вернее, выставляющим свою кандидатуру?

28 августа. Кажется, назревают новые события. У нас пока всё спокойно. О. Ан[атолий] Никифоровский Вам на словах расскажет и доложит то, что не уместится никак в письме.

Благословите. Сердечно почитающий Вас

послушник Е. А.

Лл. 45–46

5 сентября 1917 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Сейчас мне сказал секретарь, что ждёт какая-то посланная из Савво-Вишерского монастыря, и я воспользуюсь случаем написать Вам несколько строк.

Алексий, епископ Тихвинский, викарий Новгородской епархии. 1913 г.

Благодарю Вас очень за Ваши письма, через о. Тихона и о. Анатолия Никифоровского полученные, а также и за разрешение дел, посланных Вам. Ещё не знаю, как в консистории отразилось разрешение вопроса о содержании. Думаю, однако, что кризиса это не вызовет. Нужно сказать, что консистория решает медленно и несовершенно, а главное – медленно. По этому поводу я имел отдельные конференции с членами, а в самой консистории ещё не был. Меня издёргивает вопрос о реквизиции помещений, каждый день слышишь, что то тут, то там отобрано помещение. Пока удаётся отстаивать нашу «усадьбу». Но пугает, что возможны на неё и серьёзные покушения. Вопрос о лазарете пока разрешён в смысле оставления за нами лазарета. Пришлось это сделать в целях охранения всего помещения епархиального дома плюс Ваша запасная половина от захвата её военными властями, от чего мы не были бы гарантированы, если бы передали лазарет в ведение Кр[асного] Кр[еста], который может не сразу занять помещения; например, в семинарию Зиновьев сообщил телеграммою, что «в скором времени» Кр[асный] Кр[ест] займёт предоставленное ему помещение. Так что в целях прямо самосохранения приходится удерживать за собою лазарет, пока это возможно. Вы можете себе представить, как трудно бороться с разными назойливыми и дерзкими требованиями, не имея никакой поддержки извне. Завтра на собрании духовенства я сообщу, что зал библиотечный отдан под лазарет, его предполагается занять канцелярией нашей лазаретной, но я очень опасаюсь, что это не охранит его от захвата, т. к. у военных совсем другая мерка относительно вместимости помещений лазаретных, и там, где мы находим возможным поместить десять коек, они рассчитывают поместить двадцать пять коек, и всё в таком масштабе.

Очень много вопросов есть, о чём следовало бы с Вами переговорить, и каждый день приносит новые недоумения. Очень заботит тот вопрос, о котором Вы мне писали с о. Тихоном, тем более что он возник и на благочинническом собрании здесь и что есть сторонники немедленного его разрешения. Наш представительный съезд под моим председательством кое-что решил, но ещё надо много подумать и сообразить.

Буду Вам ещё писать, а пока прошу благословения и молитвенно желаю Вам неустанной бодрости в Ваших трудах и помощи Божией.

Душевно почитающий Е. А.

Мих[аил] Влад[имирович] Ислав[ин] писал мне по просьбе Д. Т. Нейдгарта о том, нельзя ли найти где-либо в монастырях помещения для склада одежды организации Марии Павловны. Я ещё не наводил справок об этом. Он пишет, что ничего не нашёл в Петрограде и 12-го едет обратно в Пятигорск. Какое у нас вообще отчаянное положение во всех смыслах. И какие беззакония и насилия творятся, хотя бы с провозглашением демократической республики.

Лл. 47–50

8 сентября 1917 г.

Ваше Высокопреосвященство, дорогой и досточтимый Владыко!

Все эти дни были полны забот об охране наших помещений и о лучшем выходе из создавшегося здесь положения, в силу которого городское управление вместе с военною властью реквизирует все мало-мальски свободные углы. В настоящее время более или менее определилось положение. Весь Лихудовский корпус, а также монастырскую конюшню и сарай пришлось отдать в распоряжение 128-го эвакуационного пункта, переведённого в Новгород. И это слава Богу, так как таким образом мы обеспечены, что нам не поставят «строевой части». Во главе этого пункта здесь стоит весьма симпатичный господин, некто Чулкевич, который состоит секретарём канцелярии Св[ятейшего] Синода. Благодаря ему в здании Лихудовского корпуса помещён элемент спокойный и благонадёжный: тридцать пять человек нижних чинов, но все они не молодые, он с ними работает 3 года и очень их хвалит; несколько сестёр милосердия, доктор семейный (жена и девочка); кроме того, у них инвентарь разный находится в сарае и в подвалах. Это было уже оформлено, и конторою будет выдаваться городом установленная плата. Из многократных возможных зол, это – наименьшее, т. к. надо сказать, что комиссия распределительная действует без всякого плана, без системы, и мы могли быть награждены Бог знает какими постояльцами. Очень озабочены мы теперь ограждением нашего лазарета. Библиотечный зал мозолит всем глаза, но до сего времени все меры приняты к тому, чтобы его отстоять. Я писал Дьякову (полковнику) о том, чтобы наш лазарет не беспокоили, и я надеюсь, что с этой стороны мы гарантированы.

В семинарии идёт борьба: военная власть наседает и требует помещения там своих госпиталей, а правление, опираясь на мою резолюцию, стоит за передачу части зданий Красного Креста.

О[тец] р[ектор] меня ежедневно посвящает во все перипетии переговоров. Инспектор играет странную роль, направляя дело к тому, чтобы подольше оттянуть занятия. Но обо всём писать слишком было бы долго.

Необходимо по разным делам епархиальным и, в частности, по вопросу, близкому, кафедрального собора мне лично с Вами повидаться и переговорить. И вот сему представляется случай. Преосвященный Тульский⁴⁹ усиленно зовет на хиротонию своего викария Корнилия⁵⁰. Хотя теперь и очень трудно путешествовать, и это составляет прямо подвиг, особенно для тех, кто не привык к теперешним условиям путешествий, однако, если ничего непредвиденного не случится, я думал бы поехать и в Тулу, и в Москву, тем более, что, как мне телеграфировал вчера преосвященный Тульский, и Вы одобряете поездку. Но т. к. 14-го – день всенародного моления⁵¹ (о чём, кстати, а также о днях 11–13 у меня было совещание и в Комитете объединённого духовенства, и в собрании оо. настоятелей, несмотря на отсутствие синодальных распоряжений), то вряд ли мне удастся выехать из Новгорода раньше 14-го вечера, и, таким образом, я могу попасть в Тулу либо 16-го, либо в ночь на 16-е. А в этот день уже и наречение. Так что к Вам я могу быть лишь на обратном пути, возможно, числа 18-го или 19-го. Тогда нужно будет обо всём спокойно переговорить и для этого иметь минимум часа два-три совершенно свободных. Я надеялся, что, быть может, Вы приедете сюда числа 10-го на три-четыре дня. Но по ходу дел на Соборе вряд ли теперь можно на это рассчитывать.

9 сентября. Сегодня был нажим со стороны Кр[асного] Кр[еста] на наш лазарет, и опять зал библиотечный является соблазном. Я решительно сказал, что это – частное Ваше помещение, на которое мы не можем простирать власти без Вашего разрешения, и вопрос о его занятии может быть решён только после моих личных переговоров с Вами, которые состоятся после 15-го сентября. Вообще, надо быть готовыми и к тому, чтобы залезли и в наши частные квартиры, как это уже сделано в городе: например, к О. М. Полубояриновой⁵² поместили двух офицеров. Военные власти действуют без всякого толку, и на них надеяться никак нельзя. Положение осложняется тем, что Вас самих нет здесь и что никаких поэтому комбинаций нельзя делать, а между тем, все видят пустые помещения.

Итак, благословите, до личного свидания. Тогда обо всём недоуменном переговорим.

Молитвенно желаю Вам милости Божией.

С любовью Ваш усердный послушник Е. А.

Р. S. Кос[тливцев]ы едут в Пермь, спасаясь от голода и воображаемого нашествия. Вчера служили весьма благочинно в Десятинном монастыре. Вчера одна старая и очень почтенная дама была у меня и горько жаловалась на развал Старорусского монастыря. Кажется, там действительно очень плохо, и надо бы принять меры к скорейшему назначению туда настоятеля.

Лл. 51–54

28 сентября 1917 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Новгород. Софийский собор – место архиерейской хиротонии Патриарха Алексия

С грехом пополам добрались мы до Новгорода в прошлую пятницу, 22-го сентября вечером. Почтовый наш поезд, конечно, опоздал в Чудово; на утренний поэтому мы не поспели, и пришлось на станции Чудово ждать с 5 утра до 2-х дня. Дождь шёл целое утро, а потому всё время пришлось просидеть на станции. В Новгороде без меня была тревога по случаю поползновения занять наши помещения. Этим объясняется и посылка Вам срочной телеграммы. Теперь всё налажено, и нет, по моему мнению, никаких оснований бояться военных и насильственных захватов. Дело обстоит так, что, возможно, придётся вместо лазарета Екатерининской общины, которому мы предлагали отвести большой зал епархиального дома, предоставить это помещение управлению Кр[асного] Кр[еста] (Зиновьеву), а наш лазарет будет помещаться в «запасной половине». Приходится и мне, во избежание занятая моего помещения, отдавать некоторые комнаты и кухню под офицерские палаты Венденскому лазарету Кр[асного] Кр[еста]. Им же отдаём мы и нижнее помещение, где живёт о. Яковлев, и – даже переехали – помещения, где находятся семинаристы (над баней). Но пока ни одно помещение не занято. А мне придётся сократиться до минимума в трёх комнатах, которые будут совершенно изолированы от остального помещения, и вход ко мне будет через паперть Сергиевской церкви. Утешаюсь, что офицерский лазарет всегда будет пуст, а между тем это будет нас ограждать от военных властей. Ваше личное помещение останется неприкосновенным уже потому, что дано знать в распределительную комиссию, что часть Ваших личных покоев отдана под лазарет (запасная половина и библиотечный зал). Дошло здесь до того, что самого генерала Александрова выселили из его квартиры для помещения каких-то штабных канцелярий. Всю эту неделю я был нездоров – желудком и лихорадкой, так что с трудом служил в Сергиев день; 26-го я уже не служил, и только сегодня вышел служить Успенский молебен. Из-за сокращения певчих теперь акафист не поётся, а читается. Посылаю Вам прошение об освобождении меня Синодом от должности председателя Училищного совета. А то теперь приходится подписываться председателем и вместе утверждать журналы. А то, что я председательствовал на последнем заседании епархиального церковного совета, вызвало даже протест и особое мнение со стороны Пятницкого⁵³.

Посылается Вам и прошение диакона Клопского монастыря Карпова. Я думаю, его можно оставить на этом месте ввиду ухода Борисова в Флоровскую церковь. Борисова я перевёл вчера из церкви Чудово, о нём был и приговор, было и его прошение, я поспешил перевести его, во-первых, чтобы избавить монастырь от него, а во-вторых, потому что этот ловкач Суворов успел уже съездить во Флорово, отслужить гам 17-го сентября, получить приговор крестьян и подать прошение о перемещении его в (нрзб.). На приговоре крестьян о Суворове и на его прошении я написал соответствующую резолюцию и поспешил перевести Борисова. Но вот Вам образчик того, какую цену имеют эти приговоры крестьян и как легко их сбить с их позиции. Теперь здесь во Власьевском приходе возбуждено дело об изгнании «Кирилыча» из Власьевской церкви. Он на днях оскорбил отца Алексия Успенского, тот воззвал к приходу, и приход стал на его сторону. Давно пора убрать эту мразь. Пока дело это ещё не поступало ко мне.

1-го числа, если Бог благословит, начну служить в Саввиновом монастыре. Погода всё время была дождливая, и вряд ли можно будет, как у них принято, крестным ходом обойти обитель.

В семинарии учения предполагаются с 5-го октября. Ударные батальоны обещают к тому времени вывести, и теперь правление семинарии хлопочет о том, чтобы передать часть зданий земскому союзу, что было бы много лучше, чем отдавать его под заразные лазареты.

Нового у нас здесь ничего нет, погода ужасная, и наступает самая настоящая, мрачная и промозглая, северная осень. Впрочем, вероятно и у Вас не лучше и не светлее, хотя Вам за «кипучей» работой и не так это заметно. Соловьёвы уехали на Урал. Приезжали прощаться во время моего отъезда в Москву. Костливцевы также на днях уезжают, а их дом занимает Зиновьев.

О делах Собора мало сведений, да и «Вестник» что-то последние дни не получается. Весьма интересен исход вопроса о Патриархе и о том, кто будет избран. Вы, конечно, пишите, что и Вас называют…

Пока кончаю. Прошу Ваших святительских молите у московских святынь.

Душевно почитающий Вас Е. Алексий.

Царство Небесное старице, почтенной Евфимии Борисовне. Теперь, вероятно, Параскева Петровна не замедлит покончить счёты с епархиальным училищем и водворится под кров обители.

Лл. 55–56

3 октября 1917 г.

Дорогой и досточтимый Владыко!

Пользуюсь поездкой в Москву о. архимандрита Серафима, чтобы Вам написать несколько слов. Всё у нас пока милостью Божией благополучно. 1-го октября я служил в Савво-Вишерском монастыре, причём по обстоятельствам времени нельзя было ничем отметить 500-летний (впрочем, сомнительный) юбилей. Служба была обычная, причём крестного хода нельзя было сделать из-за непролазной грязи. Относительно перевозки наиболее ценных вещей из ризницы Софийского собора и Юрьева монастыря о. кафедральный Вам писал. Трудно решиться и рисковать отвезти эти вещи в Кириллов или в Москву, так как в пути кроме грабежей могут быть, как оказывается, и «закономерные» осмотры…

Вчера было у нас заседание по вопросам, связанным с возможностью необходимости вывоза ценных церковных предметов из Новгорода. Вам о нём подробно доложит участник собрания архимандрит Серафим. Дела епархиальные идут своим чередом, без особых затруднений, но ищущие могут весьма досаждать – вроде Суворова, диакона Яковцевского и других. У меня в одной комнате поставлены кровати и у входа флаг красноцветный. На сём пока дело остановилось, и что-то, слава Богу, замолкли толки о занятии наших помещений, так что и в лазарете тревоги с этой стороны нет, а библиотечный зал Ваш «свободнее, чем когда-либо»; но и в нём «для устрашения» стоят койки. Шкафы на своих местах. Очень мало слышно о Соборе. Как-то дело о патриаршестве? Погода у нас убийственная, и я безвыходно сижу дома.

8-го октября 50-летний юбилей протоиерея Рождественского, Никитинской церкви. Меня просили служить в этот день там литургию, юбиляру поднесут икону. Я скажу юбиляру, что Вам выпал этот юбилей и что Вы благословляете и молитвенно приветствуете старца. 8-го в соборе открываются акафисты и беседы, а акафисты четверговые уже начались, их было уже два. О[тец] Серафим (Курганский) живёт со своей матерью в гостинице Десятинного монастыря. Он постоянно служит при архиерейских служениях в соборе. Ждёт у моря погоды.

О[тец] Бабкин где-то прислужился по тюремной части в Новгороде, о. Белин по сему случаю поспешил от консистории сделать запрос настоятелю Знаменского собора, совместима ли эта служба с должностью соборного священника. Вот какой он блюститель законности. А ведь теперь по новому положению не бывает сношений с духовным начальством при определении куда-либо на службу священнослужителей. В отношении продовольствия становится всё труднее и труднее. Дороговизна ужасающая.

Благословите, дорогой Владыко.

Сердечно Вас почитающий

Е. Алексий.

Сегодня служил всенощную по случаю завтрашнего дня св. кн. Владимира, а завтра служу литургию.

Лл. 57–59

6 октября 1917 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Посылаю Вам журнал епархиального училищного совета за № 53. Из него усмотрите, что надо Вам назначить председателя. Вопрос – кого? Я полагал бы – о. протоиерея Семёновского. Я с ним об этом говорил, и он соглашается, хотя при откровенном разговоре и высказал, что было бы весьма для него желательным, если бы епархиальный училищный совет нашёл возможным ему определить известное вознаграждение, так как его обстоятельства весьма плохи. Я думаю, что при наличии в настоящее время свободных средств у нас в Совете, – это вполне возможно, например, двести рублей к Рождеству в виде единовременного пособия. Назначение прот. Семёновского было бы и юридически закономерно, т. к. он съездом был выбран членом. Затем – представление о замещении одной должности члена Совета. Желательно – для пользы дела – протоиерея Яковцевского.

Вчера я наведался в семинарию, как там обстоит дело с «начальным учением». Застаю картину: в гостиной инспектора топчется человек сто пятьдесят семинаристов; тут же их сундучки; грязь, залитый чаем пол; какая-то баба разливает чай, – словом, нечто ужасное. В это время правление заседало и обсуждало вопрос о «казённом содержании» и т. д. Я направился в правление, выяснил там вопрос о размещении воспитанников. Оказывается, в то время, как вся семинария занята ударными батальонами (превратившими её в грязнейшую казарму), из больницы никак не могут выселить шестерых докторов военного госпиталя, которые дали слово очистить больницу к приезду воспитанников. Тогда я решил сам действовать энергично, немедленно поехал к генералу Александрову, взял его в свой экипаж и привёз в семинарию, показав положение воспитанников, повёл в правление, которое всё ещё заседало, потом пошли мы вместе с ним, ректором и другими в больницу и там настояли на том, чтобы немедленно было очищено всё здание больницы для учеников. Обещают, что и ударные батальоны будут удалены на днях, и тогда возможно будет мало-мальски вести занятия, причём жить будут в семинарии сто пятьдесят человек, остальные – на квартирах, а неимеющие средств платить за квартиру – дома. В связи с новыми нашими неудачами на фронте и на море опять стали угрожать притеснением Новгорода всякими частями; и завтра ожидается комиссия, которая будет осматривать помещения лазаретов, т. к. их, по слухам, предполагается вывести из Новгорода. Но это ещё пока – разговоры.

Как мы, однако, «спасая революцию», идём безнадёжно к гибели и порабощению! Что же делать, раз опыт ясно и наглядно показывает, что мы не можем управляться собственными силами. Нам тяжела была власть родного Царя – Бог посылает нам во владыки царя чужого, который поистине будет править жезлом железным, а мы будем тем, что мы есть на самом деле, – рабами.

Что делается на Соборе, знаем только отрывочно из «Нового Времени». Так там было кратко сообщено о скандале, происшедшем при обсуждении вопроса о «Вестнике» и Титлинове. Последнего, ввиду его явно антицерковной деятельности, следовало бы исключить из числа членов Собора, тем более что он из числа «назначенных» членов. Сомневаюсь, чтобы вопрос о церковно-приходских школах был решён правительством в духе Соборного постановления, в особенности ввиду выступления какого-то «союза учащих в церковно-приходских школах».

Мой отец писал мне, что был как-то на пленарном заседании Собора; впечатления – как от парламента, а не Собора в церковном смысле.

Слышал, что будто бы архиепископ Назарий⁵⁴ идёт на покой. Вот место для митрополита Платона⁵⁵.

Теперь я ожидаю выступления воспитанников семинарии по поводу того, что м[онах] Антоний продолжает инспекторствовать…

Прошу Ваших архипастырских молитв и благословения.

Душевно почитающий Вас Е. А.

Лл. 60–65

10 октября 1917 г.

Благодарю Вас, дорогой и глубокочтимый Владыко, за Ваше письмо, пространное и интересное, от 6-го октября, переданное мне о. Серафимом.

Он был у меня сегодня утром. Сегодня же была у меня м. Сергия, предполагающая поехать сегодня же днём с м. Иоанной в Москву. Я ей передал короткое письмо, в котором были вложены и деньги. Оказалось потом, что они отсрочили свой отъезд до завтра, и, таким образом, я имею возможность Вам послать ещё письмо. Весьма досаден случай похищения у Вас, и притом ещё казённой, суммы денег. После этого всегда остаётся неприятный осадок и чувство какого-то недоверия к себе. Вот какими мы окружены негодяями. Возможно, что та же рука, которая у Вас совершила кражу, только что получила Ваше благословение…

Вопрос о вывозе ценностей и для меня является тяжёлым, трудно разрешимым, почти кошмарным вопросом. Дело в том, что можно было бы отобрать, как мы говорим, наиболее ценные вещи и перевезти их в Кириллов или в Москву с собою в вагоне, под видом багажа ручного; туда бы вошли золотые предметы, а также драгоценные камни, панагии и прочее. Но никто по нынешним временам не решается ехать с таким багажом не только в Кириллов, но и в Москву ввиду необходимости пересадки в Чудове и риска целую ночь стоять в коридоре. Да и как решиться на то, чтобы отправить эти ценности на свой страх? Постепенно убирать вещи ещё можно, но дело в том, что рисковать и создавать панику и всякие толки, если начать упаковывать, например, раки, иконы и другие предметы, которые находятся на виду. Собрание археологического общества я устрою на ближайших днях, и мы обсудим этот вопрос, но, конечно, встретимся с обычными в таких случаях затруднениями. Сегодня мне передал о. Тихон то, о чём он Вам писал. Ужасное дело. Завтра же будем говорить об этом с о. Конкординым⁵⁶, разумеется, лишь втроём. Наш собор, конечно, охраняется, но эта охрана мало надёжна, т. к. против силы она беспомощна. Над входом в «угольник» горит электрическая лампочка, которую, конечно, ничего не стоит сбить. Во всяком случае, теперь все мы сознаем опасность ввиду полного отсутствия власти и бдим, сколько есть возможности; главная же надежда – на помощь Божию.

Ещё. Если начать, как мы это отчасти уже делали, перебирать, что необходимо вывезти, то прямо глаза разбегаются, т. к. за что почти ни возьмёшься – всё ценно, редкостно и дорого. «Горе богатым» и в данном случае.

Как, по-видимому, тяжело делать дело церковное на Соборе! Сколько трений всякого рода! Сколько вреда приносят львовцы – «растлиновцы» и их споспешники, вольные и невольные! Как прекрасно разоблачает их Р. П. и как, по-видимому, верно характеризует он Собор в последней своей статье 8-го октября! Как жаль, если действительно верно, что члены Собора начинают раздражаться: «Тако ли не возможете единаго часа побдети со Мною?» Ведь это же в самом деле может быть убийственным для дела, в смысле решения того или иного вопроса в надлежащем церковном духе.

Итак, Владимир Путята⁵⁷ принял достойное воздаяние за свои злохудожества. И не жаль его. Можно всё понять и извинить, но нечистой жизни, нарушения монашеского подвига обетного извинить нельзя; ведь это всецело во власти самого человека и зависит от того, как человек себя направляет и как блюдет себя. И долг Церкви – очищать епископат от подобных нечестивцев, дерзающих попирать величайшую благодать. Но как он сам теперь уложится в рамки рядового монаха, в уединённой обители? Помоги ему Бог не пасть духом.

Весьма было бы интересно мне узнать, кто именно из архиереев по жребию попал в число двенадцати членов следственной комиссии. Если будет случай, во время одной из скучных речей на заседании на бумажке напишите эти двенадцать имен и суньте в посылку, отправляемую в Новгород.

Я думаю, Вам приятно было посетить академию. Орлов – мой товарищ. Всегда был хорошим и степенным человеком. Не представляю его себе теперь. Я думаю, корпорация академическая принципиально не избрала монаха, осуществляя в первый раз своё право избрания ректора, хотя в данном случае и имели даже подходящего для себя и по взглядам ректора, в лице отца Иллариона⁵⁸. И он, может быть, не без цели либеральничавший в последнее время и агитировавший против преосвященного Феодора⁵⁹, с треском провалился, против собственного ожидания.

Видели Вы, значит, и о. Звёздкина, о. Рождественского и других. А Успенского не видели, конечно, т. к. он здесь и, кажется, не уезжал даже в академию. «Неприятный человек» – всюду себя впихивает, что-то по законоучительству промышляет, и я слышал даже, что пробирается в законоучители в Державинскую гимназию на место о. Устьинского. Такой пролаза! Если все студенты-священники таковы, то наука может быть покойна: её шевелить не очень-то будут.

Бедный преосвященный Никон⁶⁰ – умирающий! Может быть, если бы его пригласили на Собор, он сразу бы ожил, в особенности, если бы попал в Ваше общество в Чудов монастырь!

О. Серафим мне передавал, что Вы ещё собирались ехать в лавру, чуть ли не на сегодняшнее число. Опять в академию? Переводить о. Серафима из Вяжищ не следовало бы никуда пока. Его там, по его словам, очень любят, он приносит пользу, держит монастырь хорошо, и слава Богу, тем более, что туда и не найдёшь подходящею человека. А в Старорусский, может, какого-нибудь архиерея Вы могли бы найти и кроме преосвященного Димитрия? Впрочем, говорю это, а сам знаю, что это почти невозможно, – некого. А между тем, необходимо туда поскорее назначить человека. И в конце концов, может быть, придётся взяться за о. Серафима Вяжищского, а туда перевести какого-нибудь игумена. О. Серафим Кургинский, конечно, устроился бы в каком-нибудь монастыре в качестве рядового монаха, но у него на попечении старуха мать, а это его очень стесняет, а братья его на войне, и таким образом, он, – единственный её охранитель. Я с ним ещё поговорю по этому поводу. Спросите, каков он у преосвященного Евлогия⁶¹. Сегодня ко мне явились «квартиранты» Кр[асного] Кр[еста] из Пскова. Ищут помещение для своих складов, т. к. все краснокрестные эвакуируются из Пскова. Сведения у них главным образом о помещениях в монастырях, между прочим, и о Хутыни. Чтобы они не копались в Хутынском монастыре без меня, я предложил им немедленно со мною поехать туда. Сел с ними в их автомобиль, и меньше чем в час времени мы съездили туда, осмотрели тамошние помещения и вернулись. Возможно, что придётся отдать под их ящики некоторые свободные помещения в моём корпусе и в других. Как и где разместятся огромный штаб снабжения Ставки фронта, учреждений Кр[асного] Кр[еста] и прочие организации, переводимые сюда из Пскова, я недоумеваю.

Монастыри положительно грабят, например, наш монастырь, Хутынский, должен уплатить подоходного налога шесть тысяч рублей, кроме того двадцать процентов сбора – около двух тысяч, да ещё всякие повышенные налоги земские и другие. Прямо не знаешь, что делать. Свободных сумм, конечно, нет, продавать бумаги невыгодно, закладывать их – не знаю, законно ли, а кто это будет делать?

По вопросу о «голодных Нименских» деньгах полагаю, что их следует ему разрешить, хотя бы условно до будущего съезда, на том основании, что якобы августовский съезд, очевидно, не имел в виду возможности периодических прибавок к основному жалованью… Мне это было неудобно сделать, т. к. Вы утверждали постановление съезда. Скоро к Вам придёт ещё одно недоуменное дело: правление Старорусского духовного училища, вопреки моей резолюции (или, вернее, не дождавшись моей резолюции, которая оказалась отрицательной), провело электричество в здание училища, затратив на это, вопреки закону, деньги, определённые на другие потребы. Я дело это направил к Вам чрез правление училища, которое, в силу моей новой резолюции, должно Вам представить по сему вопросу доклад. Мне кажется, правление просто рассчитывало на то, что я недосмотрю. А я вник в вопрос и навёл справки о компетенции правления училища в расходовании сумм казённых и местных.

В воскресенье служил в Никитинской церкви, и справляли юбилей о. Рождественского. Скромно. Потом начали акафисты и беседы в соборе. Духовенство в массе отсутствовало, несмотря на обычное приглашение. Я потребовал через благочинных объяснений от неявившихся. Ужасный народ, требующий над собою жезла. У меня в квартире стоят кровати в зале, но этим пока всё дело ограничивается, но, по крайней мере, теперь никто не посягает на моё помещение.

Кажется, пока все.

Усердно прошу Ваших святых молитв о моём

недостоинстве, глубоко

Вам преданный и чтущий Е. А.

Лл. 66–71 об.

28 октября 1917г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Благодарю Вас за письмо Ваше от 21-го октября. Я его получил 26-го, а вчера и матушки были у меня и передавали свои впечатления московские. Настоящая несчастнейшая полоса в жизни России то и дело ставит нас перед кризисами, и опасностями, и ужасами, а в настоящее время мы более, чем когда-либо «накануне» всяких новых испытаний. Здесь внешне спокойно, и это показывает, насколько народ исстрадался, что ему уже почти безразлично, кто держит власть в России. Да и по правде сказать, не всё ли равно – Ленин⁶² или Керенский⁶³? Первый открыто объявляет себя захватчиком и врагом всего доброго, а второй – такой же авантюрист, но под внешней формой государственного деятеля. Я так много думаю и говорю (может быть, и излишне откровенно) о всем совершающемся, что прямо делается тяжко и безнадёжно. Есть, конечно, надежда на милость Божию к русскому народу, но достоин ли он, мы все, этой милости, раз на нас лежит великое преступление – свержение единственно законной, Богом поставленной власти…

И одно из двух: или под тяжкими испытаниями искупить это преступление – или же исправить содеянное, а как – это должно быть понятно. Кажется, и здесь «власть» в лице комиссара колеблется и, вероятно, мы будем в распоряжении «советов». Теперь уже разные Екат[еринские], Виноград[ские], говорят мне, что я прав был, когда предсказывал крушение – им любезной, а мне всегда отвратительной «революции"…

Весьма тяжело было 20-го и 22-го, когда ожидали каких-то выступлений и здесь. О. М. Полуб[ояринова] мне передавала, якобы из самых верных источников, а каких – долго было бы писать, что готовится ограбление «буржуев». Тем не менее, я 20-го служил в соборе соборне панихиду по императору Александру III – едва ли не единственный архиерей в России, и слава Богу, не было ничего, хотя, как мне потом передавал прапорщик Тыкин, в полку был разговор 19-го о том, что-де предполагается панихида по Александру III, и к этому относились там весьма отрицательно. В случае каких-либо эксцессов – страшно за наши святыни и ценности, которые нет никакой возможности по теперешним условиям вывезти. У нас в архиерейском доме есть солдаты – теперь уже не эвакуационного пункта, а склада аптечного Став[ки] фронта. Есть и караул – восемь человек при имуществе склада. Всё-таки кое-какая гарантия, что есть защита, но всюду на солдат надежда плохая, особенно когда грабителями окажутся такие же солдаты. Дела епархиальные идут не без труда и неприятностей в некоторых случаях, но всё же сносно. Вы посылаете выписку наиболее важных дел, приходится писать большие резолюции – не из скриптомании, а, по-моему, всякий раз из-за пользы дела. И, кажется, «тон» моих распоряжений и указаний в общем верный. Во всяком случае, можно быть уверенным, что я не допускаю развала, что очень легко сделать в настоящее время. Ректор Вам послал, по его словам, длинное письмо, а в семинарии, кажется, опять не ладно, мне сегодня говорил о. Яковцевский со слов сына, а это самый верный источник, что там опять идёт агитация против инспектора, были сходки, дошло даже до того, что 14-й класс предложил преподавателю Никольскому быть инспектором… Однако о. ректор мне ещё пока ничего не сообщал об агитации против инспектора, хотя я его видел дня два назад, когда он мне наконец привёз составленную комиссией краткую программу испытаний. Я её сдал в консисторию, и скоро она войдёт в действие как «временная».

Флоровский диакон, говорят, колеблется, дерзать ли ему на экзамены или же отказаться от искания места… Там, во Флоровской школе, был непорядок в деле законоучительства, я его разрешил, назначив туда учителя Яковцевского, а школьная комиссия избрала о. Серпухова по его настоянию; не знаю, чем инцидент разрешится. Вообще в деле назначений законоучителей большая путаница, ввиду того что штат Земской управы ведает этим делом. Присылаются какие-то клочки, долженствующие являться отношениями к архиерею, просят зачастую назначить преподавателем законоучительниц – я отказываю, были случаи, что назначал вопреки управам священников, а сам не знаю, как на самом деле на местах обстоит дело. Следовало бы Синоду внести некоторый порядок в это дело, иначе архиерей не знает, как поступать в этом вопросе, а ведь для нас не безразлично, кто даст детям в школах основы вероучения. Ещё вопрос, требующий упорядочения со стороны Синода. Представляют благочиннические советы к наградам, очень много представлений ввиду сокращения количества наград, к протоиереям представляют весьма рано (например, Самаринский Виталий представлен к протоиерейству). Следовало бы несколько увеличить сроки и сделать так, например, как в военном ведомстве было доселе, что в генералы можно было быть произведённым лишь после известного количества лет службы. Я представление сдаю в консисторию – «к наградным делам». А как затем это дело будет теперь обстоять – не знаю. Ни Екат[еринский], ни Бабкин – не представлены…

Не знаю, Владыко, насколько практически будет осуществима Ваша поездка в Новгород на 27-е, но я полагаю, что она была бы весьма и весьма желательна. И для нас, и для Вас самих. Хорошо было бы 27-го вечером устроить у Вас пастырское собрание (одних священников) и поделиться тем множеством переживаний, которые есть у всякого, а для духовенства было бы с Вашей стороны знаком величайшего внимания, если бы Вы сообщили о деятельности Собора. Неужели преосвященный Антоний⁶⁴, если не митрополит Тихон⁶⁵, не могут дня 4–5 председательствовать за Вас? Так что я бы очень просил Вас в случае малейшей возможности приехать, тем более что 26-е – воскресенье. Главное до Чудова, а там уже Вы у себя, могут Вас и встретить там.

Благословите написать преосвященному Димитрию и просить его приехать к 27-му. И ему будет приятно, да и мне, если Вы не соберётесь, будет с кем побеседовать и поделиться мыслями, а то чувствуешь большое одиночество – не с кем по душе поговорить; одни дела и служебные заботы, которые теперь гораздо сложнее, чем были прежде. Из Тихвина получил приглашение на 5-е – день изнесения иконы Божией Матери. Ответил, что не могу быть, ибо это – канун памяти преподобного Варлаама. Сегодня получил телеграмму, что торжество отложено, а на какой день назначено будет – о том известят. Знаю, и Вас просили пожаловать. Лазарет наш посещаю по мере возможности, хотя не могу этого делать часто и аккуратно, в общем солдаты ничего, но, кажется, есть и «большевики».

Костливцевы уехали. Решительно никого здесь не осталось. В моей квартире всё по-старому, хотя кровати стоят и флаг висит.

Получил на днях известие, что имение Урусовых, Тульской губернии, Лапотково – разорено и сожжено, новая церковь-усыпальница разрушена, тело Мих[аила] Александровича] – героя настоящей войны – вырыто и раздето догола… Княгиня, княжна Антон[ина] Ал[ександровна] и Ек[атерина] Ал[ександровна] Шеина как были, выехали и приехали в Петроград. Какой ужас! И это сделали свои же крестьяне, с которыми они всегда жили в мире. Последнее время спорю с о. Никодимом. Представьте себе: дав лично мне и о. Серафиму (Курганскому) полное согласие на то, чтобы он был зачислен в братство Юрьева монастыря, вследствие чего и было о. архимандриту подано прошение и послано Вам в Москву, он потом, очевидно под натиском пискуна, подал два рапорта, в коих, якобы по обсуждении вопроса о принятии о. архимандритом – с «собором» – пришёл к заключению, что он не может быть принят, что и келлии нет, и кровати нет, и ожидаются какие-то из бывших на войне иеромонахи и т. д. и т. д. Я на первом рапорте написал резолюцию, которую Вам послали в № 4, а на втором, аналогичном, рапорте написал просто: «Поздно уже!» По-моему, весьма желательно оказать в данном случае противодействие грязным – прямо надо сказать – действиям Никодима. Ему и, может быть, Александру не желательно иметь у себя интеллигентного монаха, и он старается отбояриться от него. Далее в нескольких рапортах Никодима я вижу подпись в числе других членов «собора» – «благочинный иеромонах Варлаам». Конечно, обратил внимание и заметил, что мне неизвестно, с какого времени только что посвящённый Варлаам занимает должность благочинного и на каком основании без ведома архиерея он назначен на эту должность. В рапорте он тогда объясняет, что-де Варлаам избран собором и что де собор имеет право выбирать на должность благочинного и без утверждения архиерея. И между прочим, всё в том же оригинальном стиле Александра, пишет, что-де должность благочинною, как церковно-келейно-ходячая (sic!), требует молодого иеромонаха… Просто о. Никодим впадает в детство.

Слежу, насколько это возможно по газетам, за деятельностью Собора. Дай Бог, чтобы вопрос о патриаршестве разрешился в благоприятном смысле на пользу святой Церкви.

Вчера я вступил в сорок первый год своей жизни. Идёт уже пятый десяток.

Прошу святых молитв Ваших, дорогой Владыко, и весьма надеюсь, что Вы всё же приедете помолиться с Вашей новгородской паствой в день Вашего новгородскою великого праздника. Было бы это во всех отношениях весьма желательно и полезно. Благословите.

Глубоко чтущий и любящий

Е. А.

Лл. 72 – 73 об.

11 ноября 1917 г.

Дорогой и сердечно чтимый Владыко!

Вы себе можете представить, как болела душа моя всё это время из-за того ужаса, который совершался в родной и святой Москве, в самом сердце её. Так скудны были вести и так богато всякими предположениями – одно страшнее другого – воображение! Больно и страшно было подумать того, что могло статься с родными и бесконечно дорогими святынями кремлевскими, и страшно было за Вас, преклоняющею главу в том же родном Кремле⁶⁶. Несколько успокоился теперь, когда по тем же скудным газетным известиям оказывается, что слухи были преувеличены, что Кремль цел, святыни не тронуты и Вы живы. Не знаю, как пережили бедственные дни мои родители; имею письмо от моего отца от 27-го, пришедшее только вчера. Моё последнее к Вам письмо, довольно обширное, было от 28-го октября. Получили ли Вы его? Оно было послано заказным. Всё это время здесь, в Новгороде, было милостью угодников Божиих внешне тихо, но слухи волновали, а главное – события московские не давали покоя сердцу. Вчера пришли от Вас бумаги в конверте с штемпелем митрополита Московского.

Вчера же – почтой пришла и Ваша телеграмма об избрании Патриархом митрополита Тихона. Отсюда же депеши ни в Москву, ни в Петроград не принимаются.

Итак, Патриарх у нас есть. Да поможет Господь владыке Тихону нести тягчайшее бремя служения Церкви Божией. Видно, это дело Божие, если жребий указал быть ему на этом свещнике. Знаю из газет, что и Вы, получивший наибольшее число голосов, были кандидатом. Нужно благодарить Бога, что Он избавил Вас от тяжёлой чаши и труднейшего, прямо крестного в наши дни, подвига. Теперь, надо ожидать, будут продолжены, в связи с патриаршеством, реформы церковного управления. Но в настоящие дни – возможно ли вообще какое-либо строительство?! Руки опускаются при виде всего того, что совершается как естественное и неизбежное следствие и развитие мартовского мятежа против священной власти. И как не видели всего этого и не предусмотрели всех грядущих последствий «строители» новой жизни, возглавившие революцию Родзянки и прочие?! Мы должны быть прежде всего им за всё благодарны. Не могу больше углубляться в этот предмет. Не знаю, как Вы, а я большую часть писем получаю просмотренными цензурой…

Дела делаю, но вижу много затруднений в выборном начале, и особенно неприятны дела законоучительские. Консистория работает исправно, но замечается в ней (Нименский, Бел[ин],) стремление спорить. Я ей не очень уступаю. На 8-е ездил служить в с[еле] Подгощи по усиленной просьбе священника Розанова. Прекрасный дом и удивительно хорошее настроение прихода, который, видимо, очень любит своего пастыря.

Благословите Вашего усерднейшего

и преданнейшего послушника.

Сердечно любящий Вас Е. А.

Лл. 74–77 об.

15 ноября 1917г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Весьма был обрадован и утешен Вашим дорогим письмом от 10-го ноября. Слава Богу, что Вы хотя бы физически здоровы и не перестаёте работать. Я не могу опомниться от ужаса разгрома нашего дивного Кремля. Ваше описание так ярко рисует всю страшную картину бедственных переживаний. Что будет дальше? Чувствуешь, что находишься всецело во власти разбойников, и знаешь, что нигде не можешь найти помощи и защиты. Конечно, Вам лично, с Вашей точки зрения, следует благодарить Господа, что Вас миновала чаша злострадания, которую неизбежно придётся испить до дна новому Патриарху, которому предстоит вести корабль церковный в самую мучительную и тяжёлую переходную эпоху церковной жизни в России. Но, по-человечески рассуждая, мало можно ожидать от митрополита Тихона ввиду свойств его характера. Конечно, он будет опираться на Синод. Постепенно в состав нового Синода и Вы будете избраны, и таким образом фактически и на Вас будет лежать большая, если не наибольшая, доля труда, и испытаний, и ответственности…

По всему видно, что святая Церковь наша вступает в полосу тягчайших бедствий и злостраданий, и что нам, архипастырям и пастырям, предстоит много скорбей и лишений, и страданий, быть может. Тому, кто верует, что, по слову Божию, Церковь Христова неодолима и что нынешняя, земная, жизнь каждого человека есть лишь скорбная и неизбежная малая частица вечного бытия, можно этим утешаться, и надо только просить у Господа до конца остаться Ему верным и не изнемочь под тяжестью Креста.

Чудотворная икона Божией Матери «Знамение» – небесная покровительница Новгородской земли. Эту икону особенно почитал Патриарх Алексий I.

Здесь мы теперь в большой тревоге относительно нашего лазарета. От начальника санитарной части Сев[ерного] фронта получена срочная телеграмма, требующая занятия нашего лазарета и представлений всех его помещений под управление Сев[ерным] фронтом. Такие же ультимативные требования очистить в недельный срок получены 13-го числа и от городской головы. Я ответил категорическим отказом исполнить предписание, ссылаясь на неоднократные решения епархиального комитета не прекращать своей деятельности. Не знаю, как принято будет моё письмо. Написал полуофициально и Зиновьеву, просил защиты нашего лазарета. Этим Комитетом само собою написано и в Кр[асный] Кр[ест], и начальнику санитарной части, которому кроме того от меня послана срочная депеша. Послали с письмами в Псков о. прот[оиерея] Бойка. Главное – будем бороться за Вашу запасную половину, куда, быть может, придётся перевести наш лазарет, сократив его до пятидесяти коек, а то и ещё меньше. Вы не можете себе представить, до чего бесцеремонны и упорны военные власти. ещё громадное беспокойство вызывает во мне то обстоятельство, что и здесь военно-революционный Комитет объявил себя главною властью и в связи с этим назначает комиссаров. Между прочим, и нам в духовное ведомство таким комиссаром назначен священник Громцев… Если он явится в консисторию, то чиновники, связанные решением союза чиновников, объявят забастовку. Члены консистории заявили, что и им придётся в таком случае сложить полномочия… Остановится машина. А дела поступать будут. Пока Громцев не являлся, но мы находимся под угрозой… Беспокойно и то, что всё не улаживается вопрос об епархиальном училищном совете. Ещё нет известия о назначении представителя. Весьма необходимо подвигнуть вопрос о настоятеле в Старую Руссу. Словом, всё идёт так, что энергия падает. Однако я борюсь и стараюсь не поддаваться унынию. Уже была под моим председательством комиссия, испытательная, мы экзаменовали одного устюжской церкви псаломщика, выбранного на место отца священником в бедный Сергиевский приход. Диакон Флоровской церкви Георгиевский подал заявление, что он отказывается от места священника. Он был у меня предварительно, и результатом наших переговоров было то, что он подал своё прошение. Слышно, что приход будет просить за Успенского-сына. Но придётся, вероятно, назначить новые выборы. Если и на выборах пройдёт Успенский, то затруднением к его назначению будет Ваша резолюция, что «приходская служба не может быть совмещена с прохождением академического курса». А между тем весьма нежелательно, чтобы вопрос затянулся, так как и без того церковь без настоятеля столько времени. Есть, по-видимому, пишущие в свою пользу претенденты – Нименский, Виноградский; протоиерей Серпухов – человек мира сего – кажется, тоже ратует за Нименского, т. к. в этом случае он останется законоучителем в железнодорожном училище, где Нименский не сможет давать уроки… Всё это так надоело, что, думается, можно было бы даже и Успенского назначить, тем более что у них год окончится 1-го декабря, он перейдёт на 4-й курс, а на будущий год неизвестно ещё, как сложится учебное время.

Я стеснён в своём помещении, так как лазарет уже действует. Много неудобства, но зато не отберут помещения. Нижние приёмные комнаты в Вашем корпусе гарантированы от захвата тем, что в них я официально принимаю, ввиду того что мои приёмы мне не принадлежат.

Преосвященный Димитрий хотел писать и пригласить на Знаменье, но слышу, что протоиерей Конкордин не хочет, чтобы он у него служил…(?!) Поэтому не пишу, а если он сам приедет, буду очень рад. Отец ключарь собирается ехать в Москву по Вашему благословению, думает выехать 19-го, в воскресенье. 18-го я назначил в Юрьеве монастыре торжественное заупокойное богослужение по случаю 50-летия [кончины] митрополита Филарета. Предполагаю, если Бог поможет, служить. Ведь он там был 4 года настоятелем. Очень бы хотелось, чтобы Вы приехали на Знаменье. Надеюсь, что Господь Вам поможет это осуществить. Ожидаю Вашего приезда с особым нетерпением.

Благословите.

Сердечно почитающий Вас и любящий усердный

послушник Е. Алексий.

Сейчас читал в «Церковно-общественном вестнике» подробное описание избрания Патриарха 5-го ноября. Как умилительно! А раньше мне об этом рассказывал бывший в Москве и в храме Христа Спасителя 5-го ноября священник Суворов… Получили ли Вы моё письмо, посланное Вам 11-го ноября? Телеграмма Ваша получена сейчас, 15-го ноября.

От отца не имею известий.

Лл. 78–79 об.

18 ноября 1917 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Пользуюсь оказией, чтобы написать Вам несколько строк в дополнение к письму, посланному 15-го ноября. Надеюсь, что Вы всё-таки приедете к Знаменью. Было бы весьма необходимо подвинуть некоторые вопросы, которые могут быть разрешены путём устного доклада. Например, отец Антоний Тихвинский пишет о неладах в обители. Отказываются от должностей наместник и ризничий. Очевидно, что-то там неладно. У о. Конона тоже какие-то непорядки. Какие-то Марфы-коровницы фигурируют… на него тоже жалуется о. Антоний. В Старорусском монастыре дела неважны, и настоятельно требуется назначение архимандрита. И вообще, было бы очень желательно, чтобы Вы дали указание относительно разных дел, которые я задерживаю до личного свидания с Вами. Вопрос о лазарете нашем, кажется, разрешается в благоприятном смысле. Сегодня у меня был исполняющий должность начальника санитарной части ставки фронта и обещал своё содействие. Также Зиновьев писал успокоительно. Сегодня служил заупокойную обедню по митрополиту Филарету в Юрьевом монастыре. А после всенощной – панихиду в соборе. Распоряжение Синода относительно поминовения митрополита Филарета 19-го числа какое-то неосновательное, нельзя в воскресный день совершать заупокойные службы. Мы с о. ключарём решили молиться после всенощной, и вышло очень хорошо. Заболел о. кафедральный, что-то похоже на паралич…

Пока живём, по милости угодников, спокойно. Пугают большевиками, демобилизацией, комиссарами, красногвардейцами, голодом и так далее. Но до сей поры – тихо.

Надеюсь, письмо от 15-го получили. Приехала моя сестра поговеть и сегодня приобщалась в Дровн[ицах]. Просит меня передать Вам её усердный поклон и просьбу о благословении. Очень прошу, на всякий случай, если бы Вы увидели Комаровских 24-го, не отказать передать от меня поздравления и пожелания. Теперь письма как-то с трудом пишутся.

До желательного свидания, дорогой Владыко!

Прошу Ваших молитв.

Душою преданный и почитающий послушник Е. А.

Лучше бы всего было, если бы Вы прислали сюда телеграмму заблаговременно о дне прибытия, не дожидаясь дня выезда, иначе, по опыту знаю, Ваша депеша придёт после Вас. Затем – лучше не брать почтового поезда из Москвы, так как он обычно опаздывает к утреннему новгородскому, а ехать с более ранним, отходящим из Москвы в 2 часа с минутами.

Лл. 80–83 об.

27-XI-17 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Сегодня скромно, однако при очень большом стечении народа, отпраздновали мы праздник Владычицы. В своём слове пред молебном я сказал о том, что Вы глубоко скорбите о невозможности быть в этот день вместе с Вашей паствой и молиться с нею пред чудотворным образом Владычицы Небесной.., что Вы сердцем и душою участвуете в наших молитвах и вместе с тем надеетесь, что паства Ваша, знающая, какие труды Вы несёте, самым деятельным образом участвуя в великом деле строительства церковного, особенно усердно помолится о Вас в этот знаменательный для Новгорода день праздника Матери Божией… и т. д. и т. д. в этом роде. Преосвященный Димитрий так и не приехал, не знаю, почему. Благодарю Вас за письмо, привезённое мне о. ключарём. Он мне рассказал коротко о торжестве настолования (тяжёлое слово) Патриарха, о свидании с Вами, о Соборе и т. д. Сегодня я прочитал, и даже не прочитал, а проштудировал, описание торжества в «Церковно-общественном вестнике». Но о. ключарь прибавил весьма ценный штрих, именно о присутствии на торжестве – Аксёнова. Непременно вотрётся всюду: где – по праву землячества, а где – по особенной способности проникать во все щели.

Всё, по-видимому, было очень стильно и великолепно. Прекрасны, по-моему, все речи. Но при каких чрезвычайных обстоятельствах совершилось у нас возрождение патриаршества и какой поистине крест воздвиг на свои рамена новый Патриарх! Теперь надо ждать скорейшего осуществления прочих церковных реформ, вытекающих из патриаршества, а то в епархиальной хотя бы деятельности приходится действовать ощупью и сообразоваться со случайными обстоятельствами. По-видимому, теперь идёт вопрос о литургических округах и попутно о цвете клобуков окружных митрополитов. Вероятно, я заключаю из телеграммы, полученной сегодня о. ключарём от новгородцев – членов Собора, видимо, хлопочущих о белом клобуке для новгородского архипастыря, как издревле принадлежавшем по праву новгородским владыкам. По-моему, о. Николай слишком рано делится этими сведениями «по секрету», и притом он себе рисует дело неправильно, вроде того, что якобы Вас хотят назначить за прекрасное ведение заседания, причём тут припутывается и а[рхиепископ] Антоний, которому-де в случае, если бы Вам дали титул митрополита, харьковцы стали бы хлопотать о том же титуле. Словом – какая-то путаница, которая на деле объясняется весьма просто. Я сразу, мне думается, понял, в чём дело, и о. Николай согласился с этим толкованием. Дай Бог увидеть Вас митрополитом и в белом новгородском клобуке. 21-го числа служил в новой церкви женской гимназии. Церковь очень хорошая, вспоминались Иславины, которые так горячо вели дело устроения храма. В женской гимназии чувствуется в общем порядок, не то в мужской. Служил я там 23-го. Младшие классы в храме, а старшие представлены десятком или полтора разгильдяев в самых разнообразных костюмах и позах вдоль задней стенки… Акт тоже имеет в общем унылый вид. «Дорогой Нестор» тянул свою волынку, из которой, однако, яснее всего было видно не то, что гимназия процветает, а то, что ученики за прошлый год всем чем угодно занимались, но только не учением. В прилагаемой вырезке увидите, что здесь образовалась новая власть, и Булатов, так и оставшийся там неведомым, устранён. Пока худого не видим ничего, но возможно, что увидим скоро своим комиссаром Громцева… Дом Ваш, по-видимому, окончательно освобождён от вторжения варваров, но мы до сих пор не можем получить официальной о сём бумаги. Лазарет в моей квартире действует, офицеров восемь, люди всё попались очень спокойные и хорошие, чистота соблюдается, но, конечно, для меня лично неудобств много: главное то, что я сижу узником в своих внутренних комнатах и негде разойтись, что в нашем положении является не роскошью, а необходимостью. Но при тех условиях, в каких теперь все находятся, и даже архиереи, например, на Соборе, стыдно говорить о подобных стеснениях.

28-XI- 17 г.

Сейчас служил в соборе молебен в виду origormus⁶⁷ (на самом деле есть слух, что оно «отложено») Учредительного собрания. Я решил, что неудобно в этот день не молиться нам, пастырям; и кроме того, в самую последнюю минуту обратились ко мне с просьбой о молебствии чины штаба снабжения фронта, что я даже отложил на полчаса начало молебна, чтобы дать им возможность собраться. Собор был полон.

Есть дела, требующие Вашего разъяснения и указаний, но о них в следующий раз, в ближайшие дни, так как спешу сдать письма.

Прошу святых молитв Ваших.

Ваш усердный послушник Е. А.

Р.S. Сестра уехала в четверг, а из Москвы я не имею вестей от своих с конца октября. По газетам видно, что и в Сергиевом Посаде – шайки хулиганов грабят. Там у нас целая квартира – закрытая и полная имущества, в общем весьма крупной ценности не только в материальном, но и в семейном, архивном⁶⁸ и художественном отношении. И вдруг всё это разграблено.

Лл. 84–85 об.

1 декабря 1917 г.

Ваше Высокопреосвященство, дорогой и глубокочтимый Владыко!

Вчера перед самым акафистом получил я от членов Собора – новгородцев – телеграмму с извещением, что Вы – митрополит Новгородский. Я доставил себе радость первым возгласить Вас митрополитом в молитве на акафисте. Сегодня же получил Вашу депешу с новым титулом. Радуюсь и от всей души приветствую Вас, моля Бога дать Вам новые силы к несению трудного служения Святой Церкви. Хотелось бы учинить Вам здесь подобающую встречу, а посему весьма важно знать, каким поездом Вы приедете 11-го. Опыт показывает, что к утреннему поезду трудно попасть из Москвы, и, таким образом, вероятнее всего Вам удастся приехать 11-го с вечерним. Но всё же лучше об этом знать точно.

Позвольте побеспокоить делами. Необходимо скорее решить дело о председателе епархиального училищного совета. Я писал Вам о протоиерее Семёновском, следовало бы его представить, а то теперь нет председателя и дела стоят. Также по Тихвинскому духовному училищу необходимо выяснить вопрос о Яковлеве. Вы мне говорили в Москве, что Вам обещали его перевести, но до сих пор он там, и, как увидите из прилагаемых бумаг, от этого происходит путаница.

Варвары до сих пор не оставляют епархиальный дом в покое. Поступила просьба от ветеринарного комитета разрешить ста тридцати ветеринарам, собирающимся на съезд в середине декабря, поселиться на время съезда в помещении лазарета. Представителю комитета, явившемуся ко мне, я категорически отказал в просьбе и теперь жалею, весьма резко с ним говорил. Он крайне, по-видимому, обозленный и раздражённый, как мне потом передавали, хотел жаловаться на меня в военно-революционный комитет.

Митрополит Новгородский и Старорусский Арсений (Стадницкий)

Надо всегда спокойно говорить с такими господами и не давать им оружие в руки против себя. Здесь какой-то разрыв между Думой и военно-революционным комитетом. Вообще, живешь на вулкане, и нервы портятся.

Итак, до свидания. Прошу святых молитв Ваших.

Душевно почитающий и преданный послушник

Е. Алексий.

27-го послал Вам письмо. Насчёт Учредительного собрания что-то не совсем ладно. Как жаль, что нет никаких сведений о ходе соборных работ, в настоящее время особенно важных и интересных.

Лл. 86–87 об.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Вчера получил Ваше письмо от 2-го декабря. Моё же последнее послание к Вам было от 1-го, уже оно митрополиту. Ещё раз от всей души приветствую Ваше возвышение. Думаем учинить Вам встречу для того, чтобы всё духовенство могло Вас поздравить в соборе. И, конечно, удобнее всего было бы, если бы Вы приехали в Новгород вечером. Кажется, это единственно и возможно, принимая во внимание, что московские поезда не соответствуют утреннему поезду из Чудова. Но на всякий случай выедем Вас встретить и на утренний поезд, и в таком случае в соборе встретит Вас одно соборное духовенство, а городскому Вы уже назначите особое время. Вчера же получил и указ о Вашем возведении. Очень приятно, что Вам и крест дан на митру. Но из Вашего письма видно, что есть и ещё митрополиты кроме Вас двух. Что-то уже много. Неужели и преосвященный Анастасий митрополитом стал? Как неприятно теперь находиться без свежих вестей о Соборе. Ведь в теперешних газетах ничего не пишут о церковных делах. С нетерпением ожидаю свидания и беседы с Вами.

Преосвященный Димитрий пишет, что с 24-го ноября он уже в Руссе. Собирается приехать в Новгород на Рождество. Жаль митрополита Владимира⁶⁹. Несомненно, ему придётся идти на покой. Он как-то «сошёл на нет» так же спокойно и безразлично, как в общем безразлична и спокойна была вся его служебная деятельность. Было много моментов в его столь в общем продолжительной службе на высших постах, когда он мог проявить себя более ярко и более активно, но этого, к сожалению, не было. Поэтому и на Соборе так незаметна и бесцветна была его деятельность, и он, естественно, не оказался в числе иерархов, на которых возлагались надежды. А вместе с тем по душе он такой хороший и чистый человек.

Итак, ожидаем Вас, дорогой Владыко, с нетерпением.

Желаю Вам благополучного и нетрудного пути. Я уже говорил здесь, что необходимо двум-трём хоругвеносцам быть на вокзале, а то из-за приезда как утреннего, так и вечернего поездов вокзал неимоверно набит товарищами, и проходить чрезвычайно трудно. До свидания.

Благословите.

Преданный и усердный послушник

Е. Алексий.

5 декабря 1917 г.

Фонд 550, опись 1, дело 551, лл. 1–2

[22 января 1918 г.]⁷⁰

Ваше Высокопреосвященство, дорогой и глубокочтимый Владыко!

Пишу Вам в день Вашего рождения, с которым от всей души Вас приветствую, молитвенно желая Вам многих милостей Господних на многие лета. От о. ключаря слышал, что посадка в Петрограде была для Вас неудачна. И мы надеемся, что хотя в дороге Вам удалось удобнее поместиться. Что за несчастное время, когда нельзя даже себе найти угла сносного и безопасного, и что за порядки на железных дорогах! С самого Вашего отъезда я недомогаю, думаю, что простудил желудок, т. к. не вижу других причин тех болей, какие мне с неделю не дают покоя ни днём, ни ночью. Сегодня в первый день несколько лучше. Тем не менее я вчера служил и обедню, и акафист и в четверг, 18-го, хотя и не без труда, совершил службу в малом Кирилловом монастыре и проповедовал. В. П. Зубова в этот день в первый раз надела подрясник. Видимо, ей пока чувствуется очень мирно и отдохновительно в обители. И действительно, матушки умеют себя обставить умело и хорошо. После холода и неприятности о. Анатолию там теперь очень приглядно и хорошо.

Магазин-склад всё ещё у нас на шее. Я опять имел беседу с Ив[аном] Ив[ановичем]. Теперь он согласен на лодку, и, кроме того, ему дано обещание предоставить ему помещение, занимаемое Снабсевом в здании реального училища. Оно освободится через неделю, и тогда они передадут. Но пока картина прежняя, Вам знакомая. Я два раза пытался «нащупать» по телефону Кондрашёва⁷¹, но никак не мог до него добраться; кажется, он уехал в Псков. В. В. Аничков тоже был у меня, и лодка, по его словам, почти уже готова принять ящики. На этой неделе, если буду себя чувствовать лучше, я усилю хлопоты, которые так неприятны и так бесплодны с этим народом.

А лазарет, по-видимому, нам удалось отстоять. От Кони⁷² на заседании был один из докторов Кр[асного] Кр[еста], который пришёл в восторг от помещения, было постановлено обратиться за содействием к Кр[асному] Кр[есту], и во вторник была послана от нас соответствующая бумага. Теперь в лазарете более ста человек.

Какие события в Александро-Невской лавре!⁷³ Судя по газетным сообщениям, богомольцы отстояли лаврские помещения и с ними, как с силою, считаются, и крестный ход, по-видимому, разрешён. Как-то он прошёл?

Послание⁷⁴ Патриарха написано решительно, но произведёт ли оно надлежащее впечатление на прожжённую совесть насильников и не ожесточит ли их, вместо того чтобы образумить?

Здесь городская Дума заменена уже каким-то выборным Советом, комиссар Окинчиц⁷⁵ устранён, кто на его место, не знаю. В городе спокойно, но во многих монастырях забирают скот. И в скиту также. В Хутыни народ отстоял и не дал отнять коров, а было «предписано» представить десять голов.

Благословите, Владыко.

Душевно почитающий Вас послушник

Епископ Алексий.

Ф. 550, дело 552, лл. 1–6 об.

27, 28 января 1918 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Епископ Алексий (четвёртый слева во втором ряду) среди братии Тихвинского монастыря. 1913 г.

Сегодня утром о. Беляев мне доставил Ваше письмо от 24-го января. Сердечно благодарю Вас. Сам я писал Вам в день Вашего рождения и послал заказным. Надеюсь, оно дошло до Вас. Кажется, могу Вас теперь поздравить относительно освобождения двора и Лихудовского корпуса. Я опять «запрашивал» Н. Н. Он был у меня третьего дня и заявил, что ими получен целый освободившийся корпус во дворе штаба дивизии, куда главным образом будет переведён склад. Менее важные ящики будут убраны в лодку⁷⁶, а пустые ящики на завод Грихелес⁷⁷. По-видимому, на сей раз дело настоящим образом подвинется, хотя я всё ещё боюсь слишком этому верить. Но, по крайней мере, заявление мне было сделано в самой категоричной форме. В понедельник, 29-го, я назначил общее собрание объединённого духовенства и мирян для обсуждения вопроса об охранении наших святынь и ценностей, а также о защите наших церковных интересов. Буду призывать к тому, чтобы каждый приход крепко сплотился и считал бы своим долгом охранение своего дома и защиту своего пастыря и т. д. Я уже говорил с отдельными лицами из духовенства, и мы наметали план действий. Представьте, и я и многие другие из духовенства – больше всего опасаемся своих же лжебратий. Я уже имею данные судить о до известной степени провокаторской роли о. Бабкина, которому, по-видимому, хочется наделать побольше шуму: он кричит о том, что хотят взять ризу с иконы Знамения, что намечены ко взятию золотые сосуды Саровского собора, что все эти денные предметы всем и каждому известны, что нужно устроить грандиозный крестный ход с речами и т. д. И вот я думаю, что он всё это проделывает не из желания принести пользу общему делу, а из присущего ему чувства агитаторства. На собрании, где будет находиться масса лиц, пришедших из одного любопытства, надо быть особенно осторожным в речах, и я предполагаю не давать говорить о частностях, например, о тех или иных ценностях: надо говорить о вопросах принципиальных и, главным образом, стремиться к одному – к тесному объединению и решимости общими усилиями защищать то же народное достояние – наши святыни. Нового в городе нет ничего пока, но благодаря всем этим декретам чувствуется, что мы все, служители Церкви, находимся под занесённым над нами мечом. Сегодня я получил от протоиерея Смелкова телеграмму: «Члены демократического исполнительного комитета насильственно заняли часть моей квартиры, невзирая на мой протест и на то, что в городе несколько не занятых никем квартир и домов. Прошу защиты, ограждения меня, семьи от насилия. Прот[оиерей] Смелков». Хотя, в сущности, довольно наивно со стороны протоиерея Смелкова было думать, что я отсюда могу чем-нибудь ему помочь и, хотя этим захватом затрагивались лишь его частные интересы, а не церковные, однако я попытался ему помочь. Так как мне в 4 часа надо было выехать на панихиду по М. В. Масловой в Десятинный монастырь, то я, за походом, возвращаясь домой, заехал к «приятелю» – Валентину… На сей раз впечатление от посещения у меня осталось неприятное. Прежде всего меня заставили подождать в том хлеве, какой представляет из себя заплеванная, загаженная, прокуренная комната пред «кабинетом». Правда, недолго, минут семь, и затем я был принят. Кроме В[ален- тина] в кабинете был ещё какой-то препротивный гонец-солдат: сидит с наглой физиономией. Когда я изложил суть дела и показал телеграмму, мне было отвечено, что на реквизицию помещения священника – очевидно, церковного – «в силу декрета» исполнительный комитет имел полное право, и мне многих усилий стоило втолковать, что это частная квартира священника, за которую он платит и т. д. И только после долгих переговоров В[алентин] согласился послать телеграмму с запросом об обстоятельствах занятая помещений протоиерея Смелкова. Я не хотел себя расстраивать, по правде сказать, и не спросил, имеют ли право занять, например, мою квартиру и т. д., ибо я уверен был, что ответ мог быть только положительный – «в силу декрета». Итак, мы все под страхом захвата наших помещений. Вообще, должен сказать, что, несмотря на внешнее спокойствие здесь, чувствуется мне очень беспокойно и жутко, ввиду того что я совершенно один, все от меня ждут помощи и указаний, а что я могу сделать при данных условиях? Одно могу сказать, что я всегда на страже и готов, не жалея себя, действовать. Но этого ещё мало для того, чтобы достигать благих результатов. Члены консистории – или безответны, как оо. Знаменский и Фаворский, или с шутовскими приёмами и пошлы, как Дылин, или подозрительны относительно честности и чистоты приёмов, как Нименский, и от них не помощь, а одна помеха… На днях (24-го) они, сирые, были у меня с охами и ахами по случаю прекращения жалованья канцелярским писцам, с вопросами, как быть в случае отказа канцеляристов работать, по вопросу о сборах и т. п. недоуменным делам. Причём с их стороны не видно желания самим подумать или хотя бы помочь мне думать за них. Я им дал известные указания, предложил им составить доклад и т. д. Тогда казалось, что загорелось и нужно было действовать в ту же минуту, а на деле и до сих пор доклада нет… Кстати, вчера поступило прошение прихожан капецкого прихода; в нём очень решительно выражается протест против оставления о. Нименского на приходе, выражается ему полное недоверие и т. д. и т. д., и представляется категорическая просьба удовлетворить прошение прихожан об утверждении избранного ими на капецкий приход священника Пограницкого. Я написал резолюцию, чтобы консистория не замедлила обсудить это дело без участия заинтересованного в деле священника Нименского, и чтобы мне представили упоминаемый приговор о священнике Пограницком. Новое сенсационное дело! О[тцу] Нименскому всё как-то меньше и меньше доверяешь. По делу священника Успенского Власьевской церкви мне тоже пришлось изменить решение консистории, составленное с явным наклоном ему сделать гадость и взять под свою защиту – косвенно – негодяя диакона. Успенский-сын слетал уже в академию и привёз свидетельство. Ввиду этого его надо будет утвердить.

28 января. Продолжаю письмо сегодня. Как я уже упомянул, 26-го, в пятницу, утром скончалась М. В. Маслова. Накануне её смерти только уехал её сын, Мих[аил] Евг[еньевич], приехавший с женой на несколько дней к больной матери. Сегодня я её отпевал в монастыре Кирилловом, где её и похоронили за холодной церковью. Приехал Мих[аил] Евг[еньевич] с женою. Она скончалась тихо, ежедневно приобщалась, сознание её не покидало почти до самой кончины. Завтра буду служить в Десятинном монастыре по случаю годовщины Марии Михайловны. Из Тихвина получил телеграмму с просьбой приехать на 2-е, когда будет изнесение иконы Божией Матери. Думаю, что не погрешил, что отказался. Во-первых, в праздник и здесь надо быть, и, кроме того, теперь нельзя рассчитывать на поезда. Сегодня получил две телеграммы из Тихвина же, из коих вижу, что туда ожидается преосвященный Варсонофий. Получил письмо от преосвященного Серафима⁷⁸ – скорбное, описывает изгнание своё из Твери. Негодует на Патриарха, который «смеялся и балагурил», когда тот ему докладывал о положении дела. Его очень жаль, хотя нельзя не признать, что больше всего себе вредит и повредил и в данном деле он сам. Пишет, что в материальном отношении его положение плохое, т. к. все свои сбережения он истратил на храмы и монастыри. И кончает он письмо очень трагически: «Молитесь за меня – истинно мученика, кончающего свою жизнь в таких испытаниях!»

Из Минска брат мне пишет, что 24-го января большевики заняли караулом архиерейский дом, оба монастыря, дом соборян и консисторию; предъявлены требования о выселении в 24 часа всех живущих в этих помещениях… Неужели же так будет и везде? Из вчерашнего разговора с Валент[ином] я вынес впечатление, что они понимают декрет именно таким образом. Насколько мне спокойно при Вас, Владыко, настолько же без Вас жутко, и постоянно тревожит мысль о той беспомощности, в какой мы находимся. А помощники – Вы знаете, какие; один, пожалуй, о. ключарь является толковым и верным выполнителем и помощником в трудные минуты. Его приходится отпустить дня на два во Псков за лекарствами для нашего лазарета, он едет туда по новому пути на Лугу, который оказывается очень удобным. В лазарете у нас более ста больных, есть два совсем умирающих.

Пока кончаю. Прошу Ваших святых молитв.

Благословите сердечно Вас почитающего

послушника Е. А.

Слава Богу, теперь я чувствую себя хорошо в смысле здоровья, помогли лекарства Ольги Матвеевны…

Лл. 7–8 об.

30 января 1918 г.

Пользуюсь любезностью дочери Марии Васильевны Масловой, чтобы написать Вам, хотя несколько слов, дорогой Владыко. Последнее письмо я Вам послал в пакете из канцелярии 29-го числа, а предыдущее – 22-го, заказным. Вчера было большое собрание духовенства и мирян. Оно началось в консистории, но ввиду огромного количества народа пришлось уступить просьбам и перенести его в Софийский собор. Принято единодушное решение защищать святыни и ценности церковные, положено начало братству охранения святынь и священных древностей Новгорода, решено собраться по приходам и обсудить детально вопрос об охране приходских храмов и святынь. Я полагаю, это собрание имеет большое значение в смысле объединения. Священник Бабкин был как в воду опущенный, т. к. ему почти что не давали говорить. Я же в своей речи указывал на печальное разделение, которое у нас имело место, и вообще весьма решительно говорил в духе, весьма отличном от бабкинского. Так что кроме неудачною выступления Бабкина – прочие обновленцы не дерзали выступать.

Вчера скончался А. В. Божерянов. Я служил сегодня у его гроба панихиду: вчера с ним случился удар, и он через несколько часов скончался. У него меня торжественно встречал старик, поющий особенно одушевленно в соборе, со словами: «Amicus mortus est; calamitas maxima!»⁷⁹ Он, при всех своих возможных дефектах, был искренно верующий и церковный человек. Я думаю его отпевать 1-го числа.

Сегодня меня очень обеспокоило одно сообщение, сделанное мне Кашкаровым, именно, что, по имеющимся у него сведениям, было в совете обсуждение о секвестре помещений архиерейского дома и что в связи с этим ожидать надо обыска у нас, и у меня в частности. Я думаю, что это – начало осуществления декрета. Сегодня отправил в ризницу собора святительские митры, а также панагии во избежание возможных осложнений в случае обыска. Так всё это тяжело и неприятно, и, главное, чувствуешь себя совершенно беспомощным и беззащитным.

В Сыркове у монастыря неприятности с крестьянами, из Хутыни тоже тревожные вести сегодня, хотя не от монахов ещё, что будто там был налёт красногвардейцев; в семинарии денег нет для удовлетворения преподавательского состава, консистория накануне краха, т. к. чиновники канцелярии не будут получать ни копейки. Всё это денно и нощно грызёт и не даёт покоя.

Из склада вещи постепенно вывозят. Но, по-моему, медленно ещё. Может быть, с освобождением лодки (галеры) дело пойдёт скорее. Был у меня сегодня Качеровский, по-видимому, очень хорошо настроен, но я как-то не совсем ему верю… Поднятый было вчера вопрос о крестном ходе я отклонил… Но сегодня читал, что в Москве он прошёл хорошо…

Благословите, дорогой Владыко, прошу Ваших

святых молитв. Любящий и преданный Е. А.

Сейчас вернулся от всенощной по случаю завтрашней памяти святителя Никиты. Народу очень много.

Лл. 9–10 об.

3 февраля 1918 г.

Дорогой Владыко!

Пишу Вам под ужасным впечатлением от кошмарного известия, прочитанного сейчас. Убит митрополит Владимир, подробностей пока нет, но они, вероятно, ужасны, судя по тому, что его ограбили, раздели, вывели из города и убили. Вот где нашёл он свою поистине Голгофу! Царство ему Небесное и вечный покой. Он имеет, конечно, теперь и то и другое, но как ужасно, что такое злодеяние могло совершиться и что никто его не защитил. Только об этом теперь и думаешь, и картины ужасные – подробности убийства – рисуются в воображении. Страшно и подумать, какие муки вынес бедный, теперь счастливый Владыка. Пишу эти строки, пользуясь поездкой в Москву чиновника консистории Соловьёва. Он везёт журнал о жаловании чиновникам. Положение действительно критическое. Конечно, как я говорил и членам, Вы лично не можете помочь делу при данных условиях, но, по крайней мере, хотя можете в Синоде посоветоваться с сочленами. А здесь это трудно решать. Конечно, приходится разрешать тратить деньги, какие есть и какие всё равно отнимут, не считаясь ни с чем. Да и сам Соловьёв разузнает там, в каком положении вопрос о чиновниках, а то здесь чиновники консистории, светские и духовные, подняли вопль. В Сыркове дело неладно. Там монахини разделились. Часть их под руководством какой-то рясофорной послушницы Глебовой Марии 30-го восстала против игумении, привлекла на помощь себе местный крестьянский комитет, избрала самочинно какой-то хозяйственный комитет, и теперь она распоряжается всем в монастыре. Я послал отца Никодима разобрать это дело, и сегодня он мне представил доклад. Думаю сам поехать в понедельник. Пока игумения покорилась насильному вторжению в хозяйственные дела. Нас здесь пока не беспокоят, но, по-видимому, это лишь до поры до времени. В Хутынь приехали 1-го числа двадцать семь вооруженных солдат, и даже, как говорил казначей, с пулемётом, и отобрали коров – пока пять из тринадцати, денег не заплатили, а крестьяне, которые были храбры, когда приезжало пять-шесть солдат, теперь ничего не могли сделать. Казначей с крестьянами ездил к Валентину. Но тот ему сказал, что они были вправе, что деньги вряд ли дадут монастырю и что вообще скоро монахам придётся из монастырей выселяться… Завтра собрание духовенства и выборных от приходских советов. Думаю, всё-таки крестный ход сделать 11-го из Софийского собора после литургии к Знамению провожать икону и в Никольский собор. Об этом я пока лишь с ключарём говорил и с кафедральным. Чувствую себя одиноким, и мне мысль пришла, не просить ли преосвященного Варсонофия приехать сюда. Всё будет, с кем разделить труды. А то положительно всё приходится думать и передумывать и решать одному. А сегодняшнее известие меня совсем убило. Я как-то всегда чувствовал к митрополиту Владимиру особое уважение и любовь ещё со времени моего студенчества в Москве. Как Вы думаете, дорогой Владыко, относительно преосвященного Варсонофия? Напишите мне, пожалуйста. Уверяю Вас, что он здесь нужнее, чем там. Я всё это время служил: 27-го память бабушки – в Крестовой; 28-го – хоронил М. В. Маслову в Кирилловом монастыре; 29-го – в Десятинном – по Марии Михайловне, 31-го – святителя Никиты; 1-го – хоронил А. В. Божерянова в Десятинном монастыре, 2-го – в соборе; сегодня – в Зверине монастыре. Завтра – в соборе. Завтра буду служить панихиду после литургии (хотя это и воскресенье) – по убиенном митрополите Владимире. Когда и как его похоронили?

Прошу Ваших святых молитв, дорогой Владыко.

Благословите сердечно чтущего Вас Е. А.

Последнее моё письмо к Вам было от 31-го января через О. Е. (дочь М. В. Масловой), а предпоследнее – от 29-го, в пакете из канцелярии, а предыдущее – первое – от 22-го января – заказное.

Лл. 11–12 об.

Пишу Вам лишь несколько слов, дорогой и досточтимый Владыко, совершенно не надеясь, что это письмо дойдёт до Вас. Итак, мы в ожидании немцев. Не сомневаюсь, что их приход не несёт нам никаких ужасов. Но эти дни ожидания – тревожны. Ожидаю со стороны большевиков напоследок всякие безобразия. Крестный ход 11-го прошёл удивительно хорошо, и величественно и внушительно. Весь Новгород в нём участвовал. Но что пришлось пережить в предшествовавшие дни! Мне лично было не страшно, и я готовился к этому служению 11-го как к последнему, и приготовился вернуться домой – или раненым, или убитым… Нет возможности описать все перипетии, но надо сказать, что только чудом милости Божией можно объяснить то, что крестный ход прошёл без всяких эксцессов. Ваше письмо через Соловьёва я получил. Благодарю Вас. Всё, что Вас тревожит, меня также беспокоит, и я ежедневно имел совещание с разными вызываемыми мною лицами различных учреждений по тем или иным вопросам. В частности, вопрос о житии находящихся в архиерейском доме – вопрос весьма острый. Если обстоятельства не изменятся, то он почти неразрешим. Я вчера совещался с о. диаконом, кафедральным и о. ключарём. У нас явился известный план, но без Вашего личного участия дело не подвинется. Весьма было бы необходимо Вам приехать на 1-й седмице и тогда разработать вопрос окончательно. Думаю предоставить Вам проект. Склад не то уезжает, не то остаётся, в связи с этим возможно, что наиболее ценные предметы будут вывезены, а остальное будет предоставлено нам уничтожить самим. Соловьёв уехал, казначейство и другие учреждения тоже. Слышал, что Кондрашёв арестован.

У нас в лазарете умирает бедная Ангелина Алекс. [неуст.]. У неё менингит. Её положение опасно. Очень слабая надежда на выздоровление. Она простудилась, заразилась, переутомилась. Жаль её, она такая тихая и хорошая.

Настроение здесь выжидательное; ожидают падения большевиков. Что делается на железной дороге, говорят- нечто неописуемое! Мы все, разумеется, спокойно сидим на месте и желаем лишь ускорения развязки.

Пока кончаю, надо отправлять пакет. Благословите, дорогой Владыко, и будьте здоровы.

Прошу Ваших святых молитв. Сердечно

чтущий Вас и любящий послушник Е. Алексий.

13 февраля 1918 г.

Очень благодарю Вас за память о дне Ангела, вспоминаю мирное и благодатное время это шестнадцать лет назад. Сейчас у меня пастырское собрание для обсуждения различных вопросов.

Лл. 13–17 об.

19 февраля 1918 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыка!

Посылается к Вам о. Вячеслав Немов. На основании данных мне соображений о. кафедральным и о. диаконом и на основании наших совещаний между мною, указанными лицами и о. ключарём я составил препровождаемый Вам доклад по складу и архиерейскому дому. Выводы весьма неутешительны, а по словам о. диакона, положение дел таково, что такое или иное разрешение вопроса не терпит отлагательства, т. к. на 1-е марта осталось лишь три тысячи девятьсот пятьдесят два рубля семьдесят одна копейка, а при настоящем штате, по его словам, день обходится до трёхсот рублей, так что в начале марта придётся ликвидировать хозяйство. Без Вас ничего предпринять нельзя, а Вы приехать вряд ли сможете, приходится поэтому прибегать к неудобному, особенно в настоящее время, письменному способу переговоров. Во что бы то ни стало, для того чтобы сохранить status quo⁸⁰ хотя бы до 1-го мая, необходимо устроить выдачу арендаторами московскими заимообразно вперёд известной суммы, иначе надо будет распустить хор, братию, служащих, а это сделать – особенно служащих – при настоящих обстоятельствах весьма затруднительно, т. к. они в силу новых условий обставлены всякими гарантиями… Положение во всех отношениях крайне затруднительное, в особенности ввиду того что здесь нет налицо хозяина.

Мы здесь находимся пред лицом многих опасностей, главнейшая из них – возможность очутиться пред лицом и во власти полнейшей анархии. Сегодня я об этом говорил с генералом Махровым, который является начальником главным всех частей 11-й армии. Он говорит, что положение безнадёжное: войска нет, всё продано, огромнейшей ценности имущество оставлено и брошено, и дело доходит до того, что пулемёты на рынке продаются по семь рублей, не говоря уже о лошадях и прочем имуществе. Я всячески добиваюсь того, чтобы склад был вывезен поскорее. Ведь это приманка для грабителей и опасность громадная в случае возникновения погромов в городе, чего особенно боятся в настоящее время. Кондрашёв, по-видимому, делает, что можно в этом направлении, и склад вывозится, но на лошадях; при всём старании это делается очень медленным темпом.

Настроение и тревожное, и тяжёлое, меня хотели арестовать за какие-то речи в соборе: везде, очевидно, есть шпионы. Но, как мне передавали, военная власть не утвердила этого ордера. Тяжело действовать в такое время, особенно при наличии горького чувства, что какие-то мерзавцы могут с тобою сделать что угодно и что судьбами России управляют проходимцы. Из Москвы никаких вестей не получаю. Вам послал письмо в ответ на Ваше от 8-го (через Соловьёва присланное) в пакете из канцелярии. От своих из Москвы с Рождества не имею вестей. Наверно, уже писали к 12-му, но я ничего не получил. Газет нет никаких. Новгород объявлен в осадном положении. О[тец] Немов Вам сообщит, как мы здесь живём и действуем.

С[естра] Ангелина умирает, агония со вчерашнего дня, она без памяти и только благодаря здоровому сердцу, по-видимому, не кончается; с часу на час, однако, ожидается развязка.

20-го февраля 1918 г.

Скончалась с. Ангелина сегодня в 11 ч. 20 м. вечера. Жаль смотреть на её мать, которая теряет единственною своего ребенка.

Епископ Алексий вскоре после возвращения из ссылки. 1926 г.

Сегодня после долгих ожиданий получил из Москвы от 2-го февраля письмо от родителей. Их беспокоит их положение – при полном отсутствии возможности получить проценты и даже при невозможности продавать ценные вещи, т. к. при осмотре сейфа наиболее ценные золотые вещи были описаны… Но всё в руках Божиих, и всё может измениться так, что «аннулированы» будут как раз те, кто в настоящее время спешит «аннулировать» всех и вся… Мой отец пишет, что он Вам ещё писал… Так что у Вас теперь постепенно образуется целый ряд изречений из творений митрополита Филарета.

Итак, мир, по-видимому, подписан⁸¹; как бы он ни был позорен, всё же это есть шаг вперёд в смысле выяснения положения. Может быть, Господь пошлёт на нас тяжёлую, но твёрдую руку немцев для приведения в порядок в конец расстроенной России.

Сегодня я видел в лазарете госпожу N. Но она какая-то рассеянная, и я не мог от неё толком добиться сведений о Вас. От представленного доклада и от множества писем, идущих к Вам отсюда, я боюсь, что у Вас голова пойдёт кругом. Думаю, что для разрешения настоящею вопроса о положении архиерейского дома следует во что бы то ни стало добиться получения от арендаторов тысяч десять-двенадцать авансом. Тогда до мая можно будет дотянуть без перемен.

Игумения Филарета осаждает телеграммами. Теперь едет туда разобраться в этом деле о. Серафим Вяжищский. Говорят, Филарета – ненормальная.

Благословите, дорогой Владыка, и помолитесь;

очень трудно здесь без Вас, то и дело

нагромождаются неразрешимые вопросы.

Ваш усердный послушник Е. Алексий.

Р.S. 21 февраля 1918 г.

Пожалуй, ко 2-му марта не придётся послать Вам письма, дорогой Владыка. Примите мой усердный привет с днём Вашего Ангела, который да хранит в мире и благополучии Вашу святыню. Будет очень прискорбно, если Вы не соберётесь на 1-ю седмицу сюда. Это было бы удобное время для разрешения насущных вопросов.

Склад аптечный – это какой-то роковой, заколдованный круг. Эти дни усиленно вывозили со двора всякий хлам, вроде разбитых ящиков. А сегодня слышно, что ввиду окончательной демобилизации вывозка приостановлена и опять сюда будут привозить товар.

Мой отец пишет, что в Ялте во время беспорядков скончался Π. П. Извольский…⁸² Так постепенно сходят с жизненной сцены бывшие видные деятели. На почве ассигнования Советом рабочих депутатов чиновникам консистории дополнительных прибавок – разыгрываются инциденты: сейчас мне о. Нименский показал подлинное, добытое им каким-то путём из Совета письмо о. Белина (анонимное) – Валентинову, которого он в письме несколько раз называет «товарищ». В этом письме он выражает протест против того, что членам консистории протоиереям не дано прибавок, пишет о том, что он сочувствует работе Совета, готов сотрудничать с ними, упоминает о том, что он по проискам чёрной сотни был Вами уволен «за прогрессивные взгляды» от должности благочинного и т. д. и в заключении просит отменить уже для всех прибавки, раз они ему, такому человеку, не даны.

Вот до чего может дойти подлость людская. Не знаю, каков будет для о. Белина результат этого его шага. На последнем пастырском собрании (одних священников) было о. Белину выражено порицание за его отсутствие на крестном ходе 11-го и за его отношение к этому крестному ходу, который он в записке на имя благочинного Беляева назвал демонстрацией. Теперешнее его выступление – посерьёзнее того. Вот всё это, вся эта окружающая гадость и подлость и делает всякую работу при нынешних условиях особенно трудною.

Ещё раз прошу Ваших святых молитв. Чувствуется уже дыхание весны, солнце греет сильнее, но снега очень много, и он тает не особенно быстро.

Лл. 18–21 об.

1 марта 1918 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Благодарю Вас за Ваше большое письмо, переданное мне о. Вячеславом. Я прямо поражаюсь, как Вы успеваете и как Вы справляетесь с силами своими – так много писать нам и душою входить во все здешние дела и тревоги, будучи обременены до последней степени делами соборными, синодскими и другими. Ведь нельзя же думать, что писание нам составляет для Вас отдых… Молю Бога, да не оскудевают силы Ваши на церковную и общую пользу. Завтра будем молиться о Вас по случаю дня Вашего Ангела, с коим ещё раз я от всей души Вас приветствую. Продолжаем быть в неизвестности относительно общего положения: газет нет никаких, слухов зато всяких очень много. Пока большевики по-прежнему властвуют. 22-го февраля утром ко мне наверх явились четыре вооруженных винтовками солдата и с ними один «товарищ рабочий» – с ордером – «реквизировать принадлежащее архиерею и духовенству имущество – мягкую мебель и прочее (sic)"… Я позвонил в Совет р[абочих] и выразил протест против такого грабежа. Мне ответили, что это не грабеж, а на законном основании они постановили взять для своих надобностей то, что у нас является лишним, а для них необходимым… После дальнейших неприятных разговоров по телефону и с самим «товарищем Строговым» – реквизитором – дело было улажено тем, что он получил какой-то стол и несколько стульев из имущества псаломщичьих курсов, а начал он с того, что потребовал мой письменный стол. Большевики праздновали 27-го годовщину революции. Из окна епархиального лазарета я видел «манифестацию»: жалкое зрелище, какие-то беспорядочные ряды растерзанных, грязных, длинноволосых, с папиросами в зубах солдат, мальчишки, подозрительные женщины, всё это с разными кричащими подержанными знаменами и плакатами под жидкие звуки «оркестра» тянулось какой-то печальной процессией от Смольного на торговую сторону. Картина печальная, живое изображение развала России. Меня, по правде сказать, очень тяготит вопрос о ликвидации архиерейского дома. Неприятно иметь дело с экономом. Он какой-то несговорчивый, упорный, держит власть в своих руках бесконтрольно и, одним словом, делает что ему угодно. Вчера было у меня совещание – о. эконом, о. ключарь, о. кафедральный. И вот эконом «ломался» насчёт хора, и никак нельзя было его уломать, чтобы из шестнадцати оставить до 1-го мая хотя бы четырёх мальчиков на содержании в архиерейском доме. Мы были в роли каких-то жалких просителей, а он, как «кулак-хозяин», был неумолим. И вообще самая ликвидация, с продажей хотя бы лошадей и коров, – мне представляется делом тёмным, где эконом может поступать и, конечно, будет поступать совершенно бесконтрольно, а я меньше всего могу себя чувствовать хозяином, т. к. не в курсе дел, по которым он обращается ко мне только тогда, когда это ему нужно и выгодно. Но делать нечего, надо мириться с настоящим положением, но нельзя не признать, что привыкший «экономить» в большом масштабе, при больших средствах, он вёл дело не к пользе вверенной ему казны, а в своё спокойствие и удовольствие.

Из дел епархиальных много беспокойств даёт монастырь Званский, там нелады и внутренние, и внешние: внутренние на почве разделения сестёр, внешние благодаря вмешательству в дела монастырских крестьян. Я вызывал знаменитую Журавлёву; не могу сказать, чтобы она произвела на меня дурное впечатление, но, несомненно, она упорная и знает, что чувствует под собою почву. Благочинный по своему обычному легкомыслию отделался лишь на свойственном ему (A-у) полуинтеллигентном языке написанным пошлым докладом, и дело остаётся запутанным и неясным; смещена казначея, пробывшая в должности только полгода и восхваленная в своё время тем же о. Никодимом, избрали какой-то полуграмотный «собор» – и в общем ничего не сделали. Наряду с этим консистория (конечно, под давлением о. Белина) по какому-то полуанонимному доносу назначает следствие над игуменией, отстраняет её от должности… Я, конечно, не дал хода этому журналу и думаю поручить протоиерею Судакову на месте произвести обследование создавшегося положения и осветить совершенно беспристрастно это положение. Тоже с рдейской игуменией не легко. Она была у меня, энергии много, но монашеского мало. Не знаю, каков будет доклад о. Серафима, отправленного в пустынь, и каково дальнейшее заключение консистории. Вообще, по епархии в связи с настоящей разрухой много трудных вопросов, и священники с мест привозят печальные вести. Здесь у нас организовалось сестричество при соборе. Теперь у меня мысль есть: из записавшихся в члены Братства при святой Софии образовать комитет из светских лиц, который бы взял на себя задачи просветительные, благотворительные, охранительно- археологические и т. д. И этим путём, быть может, Бог поможет сохранить за собою и помещения и оградить святыни и древности, и таким образом осуществить и Ваши предложения о коллективе. Всё же мне труднее действовать, чем это было бы для Вас, если бы Вы здесь были, у меня и энергии мало, и, главное, умения.

Дай Бог, чтобы вопрос о выборном начале получил должное разрешение, с существующей в настоящее время постановкой дела нельзя мириться. Духовное училище передают большевикам, журнал об этом я не утвердил и предложил по этому вопросу войти к Вам с особым докладом и с ходатайством внести дело на обсуждение Св[ященного] Синода. А сегодня в семинарии во исполнение предписания Сов[ета] р[абочих]… идут выборы коллегии для управления семинарией, и это делается явным порядком. В выборах участвуют и представители низших служащих – служителей и семинаристов. И всё это делается к тому, что надо чем-нибудь существовать, а большевики дают большие оклады. Не знаю, чем дело кончится, но я, конечно, журнал не утвержу.

Как печально то, что Вы пишите о положении Киевской Церкви! Неужели же она отпадет от единства с Православной Русской Церковью? 3-го марта я, конечно, буду служить в соборе, поминая митрополита Владимира. Трудно отрешиться от постоянной гнетущей мысли о чудовищном преступлении, над ним совершённом.

Значит, в Одессу выбран а[рхиепископ] Платон, если он туда назначен. А как же с Кавказом? Царство Небесное своеобразному, но по существу очень хорошему преосвященному Антонию. Я его знал ещё, когда был студентом.

Анафематствование по исправленному тексту будем производить⁸³. Я сначала хотел служить молебен об обращении заблудших, не имея никаких указаний. Но раз есть применительно к обстоятельствам составленный новый текст – нужно для внушительности и для вразумления служить по полному чину Православия.

Склад не вывезен пока, как говорят сии заправилы, исключительно за неимением достаточного количества воинов, а у нас нет никакой возможности заставить их вывезти все ящики в другое помещение. Всё же он постепенно ликвидируется, и обещают вывезти при ближайшей возможности, т. к. это предписано. То ещё хорошо, что живёт здесь страж – очень толковый и интеллигентный – латыш с женой; он охраняет, и с толком. А теперь работает уже не офицерская артель, а пленные австрийцы.

Молитвенно желаю Вам, дорогой Владыко, вступить в спасительную Четыредесятницу в мире и провести её с душевной пользой. Благословите и нас на подвиг покаяния и молитвы.

Простите и не оставьте в Ваших святых

молитвах душою Вам усердного и любящего

послушника Е. А. –

Сегодня служил панихиду в соборе, поминали Государя Императора Александра II, архиепископа Гурия и убиенного митрополита Владимира.

Сегодня звонила госпожа N. и спрашивала о Вас.

Лл. 22–27 об.

14 марта 1918 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Почта действует так медленно, что обмен письмами может происходить через большие промежутки. В последний раз я Вам писал 2-го марта, а сам последнее письмо от Вас получил через о. Немова. Теперь более чем когда-либо необходимо было бы нам иметь постоянное общение с Вами, но это по обстоятельствам так затруднительно! Более всего меня тревожит, беспокоит, нервирует и ставит в крайне ложное и неприятное положение ликвидация хозяйства архиерейского дома. О. эконом со свойственной ему грубостью пристаёт со всякими ультиматумами, наряду с этим действует совершенно независимо от меня и самостоятельно там, где это ему удобно, а меня стремится привлечь к тому, что хочет снять со своей ответственности. Я же, не являясь хозяином хозяйства архиерейского дома, не могу на себя взять этой роли, в особенности в том направлении, в каком было бы о. эконому желательна эта моя роль: на мне ответственность, за ним все права и безответственность предо мною. На днях, в понедельник 12-го, я собрал братию, именно о. казначея, о. Гавриила, о. Арсения, секретаря о. Тихона, диакона, о. кафедрального, о. ключаря, о. Немова, для обсуждения положения. И мне противно было наблюдать, так сказать, «мещанское» отношение к делу со стороны эконома, казначея, которые сводили личные счёты и грызлись, как кухарки. А эконом гнул в сторону сокращения «штата» в том смысле, чтобы уволить певчих из общежития, «снять со счёта» секретаря (личная неприязнь), уволить казначея и о. Арсения, как будто бы всё это помогло делу… Между тем, по его же словам, он может содержать наличный состав не более недели, а затем у него не будет никаких средств. Только моя выдержка и спокойствие при подобных противных дебатах вводила в рамки сражающихся. Эконом держится за Немова, как за какой-то фетиш, а тот жеманничает и для вида становится на сторону певчих. Словом, я уверен, что Вы, зная лиц действующих, совершенно ясно себе представляете картину. И вот я не знаю, что делать. Когда это ему нужно, эконом говорит, что я как «управляющей епархией» должен распоряжаться и взять на себя ответственность и по архиерейскому дому. А я ему на это возражаю, что распоряжение в архиерейском доме является принадлежностью не «управляющего епархией», а, так сказать, настоятеля этого дома, который является хозяином дома. И кроме того, говорю я ему, ведь Вы мне не подчинитесь, если я Вас поставлю в роли лица, подчинённого мне и подотчётного комиссии ликвидационной, которую я бы составил по своему личному усмотрению и без разрешения которой Вы бы не могли шагу ступить, ничего продать и т. д., и которой Вы бы обязаны были давать отчёт в каждой расходуемой копейке? Он заявил, что не подчинялся бы. Что же тогда трактовать о каком-то моём хозяйском положении в данном деле? Я не привык и не могу быть в такой двусмысленной роли подчинения о. эконому, который за моей спиной обделывал бы свои дела. Поэтому я избрал такой путь: я не обостряю отношений, даю указания, или, вернее сказать, вхожу в положение своими советами, но стараюсь тянуть дело и отстаивать по возможности status quo, чтобы не дать повода эконому, которому я решительно не доверяю, как-нибудь испортить дело. В нём, к сожалению, я не усматриваю доброжелательства по отношению к архиерейскому дому, доброй воли к тому, чтобы безболезненно и по возможности без особенного ущерба проводить сокращение бюджета; это свойство всех невысоких натур, которые, когда видят, что хозяева в затруднительном положении, не входя в их положение, бросают их хамски, несмотря на то, что в своё время здорово от них поживились. Это чувствуется в экономе, которого надо, однако, терпеть до полного выяснения положения… Было бы по данным условиям весьма желательно, чтобы, как например Иванов, дал десять т[ысяч] (включая уже данные пять т[ысяч]) в счёт аренды или вообще в долг архиерейскому дому, чтобы можно было дотянуть до мая, сохраняя status quo. Я уверен, что можно было бы и с меньшей суммой обойтись, но о. эконом этого не сделает, а мы все настолько не понимаем в этом деле, что смотрим из его рук. Иначе эконом грозится, что придётся продать Ваших лошадей, дрова и т. д. На что же Вы вернётесь? Видите, дорогой Владыко, как всё это тяжело, и как мне мучительно трудно всё это переживать здесь одному. Трудно потому, что я ради Вас хочу, чтобы возможно безболезненнее совершилась развязка этого гордиева узла. Не будь этого моего личного чувства к Вам, я бы взял иную позицию – или полного безразличия к делу ввиду отношения эконома, или же формально санкционировал эти мероприятия, которые были бы продолжены экономом, хотя бы и в ущерб делу. Но я не могу так поступить, потому что Ваши интересы для меня не менее, если не более, дороги, чем собственные. По вопросу о певчих дело налаживается благодаря созданному «Союзу во имя св. Софии». Кажется, этот союз имеет будущее… Образован уже совет союза. Вчера было собрание, полное сочувствия; председателем совета – Кутейников, тов[арищ] председателя – Фиников⁸⁴. Вчера уже собрали небольшую сумму – около четырёхсот р[ублей]. Постепенно захватим широкую область, будем защищать и арх[иерейский] дом, и епарх[иальный] дом. Скоро Вам пришлём проект устава. Наконец, двор и корпус Лихудовский очищается, грузят ежедневно воинов по восемь, и теперь уже двор значительно опустел. Потом будем просить о том, чтобы корпус не замещали чем-либо неприятным для нас. Из епархии сообщения, терзающие нервы. Расстрелян священник Павел Кушников. Об этом убийстве донёс благочинный; я потребовал подробного донесения об обстоятельствах и о том, что было сделано приходом и благочин[ническим] советом к предотвращению этого ужасного убийства. Идут сведения об арестах, о захватах. Наряду с этим и здесь жить становится всё труднее и тягостнее, налоги на землю, на которой построены дома, требования относительно прислуги, предполагаемый ежемесячный подоходный налог и т. д. А поступлений никаких. Я лично с 1-го января ничего не покупаю… Вероятно, Вам сообщено, что с[ело] Никитинское взято на учёт и там всё реквизировано… И никакие противодействия не имеют успеха. Мы совершенно беззащитны. Предвижу, что то же будет и с подворьем Хутынского монастыря, я уже не говорю о том, что теперь каждый воз сена вывозится из монастыря под контролем местных крестьян. Словом, «народ-богоносец» даёт себя чувствовать во всех областях.

Торжество Православия прошло у нас очень хорошо, народу было очень много. Первая седмица прошла в службах очень молитвенно, я в первый раз в эти дни служил в соборе, и мне очень понравились службы, и пение очень умилительное. Народу на канон и на Преждеосвященную литургию ходило довольно много, особенно на канон. Что делается во внешнем мире – об этом мало сведений, а какие есть – то весьма неутешительны. Переживаем момент полного развенчания и разрушения нашей несчастной, неумной, дряблой и по грехам нашим Богом как будто отвергнутой Родины. И как мало вразумляются всем этим многие! Здесь, например, говорят, в течение первой недели все кинематографы и парки были полны народу… И всё это приходится наблюдать в самые тяжёлые для России времена, когда надо напрячь все силы для спасения…

О деятельности Собора нигде не пишется. А наши «Епархиальные ведомости» принуждены ещё более сократиться, т. к. с 1-го марта [стоимость] печати в типографии, как говорил мне Вл[адимир] Ник[олаевич], увеличена на семьдесят пять процентов.

По делам семинарским пишет Вам о. ректор.

Надеюсь, что Вы здоровы, дорогой Владыко. Скоро, как Вы писали, и конец соборным занятиям. Надеюсь, что на 6-й неделе Вы уже и приедете сюда.

Прошу Ваших святых молитв и благословений нам

всем, труждающимся, обременённым, милости

Божией и помощи требующим…

Душевно почитающий и любящий Вас Е. Алексий.

Р.S. Посылаю о. ректора в Москву, но он не решается пока ехать из-за условий пути.

Лл. 28–31 об.

19 марта 1918 г.

Ваше Высокопреосвященство, дорогой и досточтимый Владыко!

Ещё случай представляется Вам послать весточку, и я хочу им воспользоваться. Чтобы напомнить Вам, сообщаю, что последние мои письма Вам были от 2-го и 14-го марта. От Вас же последнее письмо – через о. Немова.

Двор и корпус Лихудовский почти что очищены. Это утешительно, что ещё осталось, то, по словам Козлова (уже уехавшего), будет увезено на этой неделе; можно надеяться, что Вы больше уже ничего из склада не застанете. Но забота – как бы использовать здание. Мне мысль приходит, не предложить ли его занять рабочей артели мат. Аристотелевой, а там, где она теперь работает, может расположиться та часть «сестричества», которая занимается чинкою облачения. Желательно было бы в целях сохранения Вашего библиотечного зала и прилегающих к нему комнат занять их древлехранилищем, а туда переселить епархиальные учреждения; но без Вас как-то не решаешься приступить к делу, а только всё копишь в голове. Лазарет ещё действует, но я чувствую, что скоро придётся его ликвидировать.

Из епархии ежедневно поступают «на архипастырское благоверение» сообщения о реквизициях в монастырях, об арестах прикосновенных к церковной работе лиц, даже священников; являются «представители» прихода с ультимативными требованиями, безместные военные священники с просьбой назначения и т. д. и т. д. Разобраться во всём этом не легко. Я теперь прибегаю к такому способу. Посылаю жалобщиков или лиц, являющихся от прихода с требованиями, – в присутствие консистории, которой предлагаю их выслушать в связи с имеющимися по делу материалами, а то у просителей, когда это им выгодно, одно слово: «От Вас всё зависит». А когда им нужно на своём настоять, то они говорят, что теперь «власть народа"… Каждый день – или собрание, или служба, или какой-нибудь комитет. В связи с постом и соответствующим маслом, при весьма тяжёлом хлебе, я себя чувствую в желудочном отношении по обычаю довольно плохо, а терпеть приходится.

Пр[еосвященный] Ростовцев говорил здесь, будто Вы в письме к пр[еосвященному] Димитрию обещали приехать к 25-му марта. Я обрадовался, думая, что, как писали в газетах, Собор окончил свои занятая на этой неделе и Вы возьмёте отпуск до и после Пасхи. Это было бы так кстати и так необходимо для дела. Но дни идут, и от Вас нет вестей, а Собор как будто не распускается ещё. И мы опять обречены, по-видимому, на то, чтобы быть без хозяина на долгое время. Ваше присутствие многое бы здесь разрешило, наладило и подняло. А то, хотя и делаешь кое-что, но идёшь как-то ощупью и неуверенно, что весьма вредно для дела и неприятно для самочувствия действующего.

Алексий, митрополит Ленинградский. 1938 г.

Сегодня состоялось собрание духовенства и мирян для выбора «Совета городских приходских организаций». Избрано шесть священников: оо. Войк, Яковцевский, Екатеринский, Бабкин, Успенский (Флоровский) и Нименский, и шесть мирян: Кондрашёв (председатель), Могутов, Моисеев, Кулин, Богданов, Драницын. В общем, состав «так себе». Но так как его задача будет состоять в том, чтобы быть, так сказать, авангардом духовенства и вообще Церкви и отстаивать церковные интересы, то дело не в составе. На собрании сегодня же священник Борисов сообщил неприятную весть, будто бы завтра на собрании исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов будет обсуждение вопроса о занятии «епархиального дома, митрополичьих покоев и других помещений архиерейского дома». Это он передавал со слов жены священника Громцева, и что будто бы священник Громцев отстаивал неприкосновенность указанных помещений. После того как Громцев себя показал в деле захвата Никитинского, нельзя поверить, что он будет стоять за наши помещения… Прямо руки опускаются от того нахальства и наглости, с какими действуют эти господа. Завтра у нас будет собрание совета Союза во имя святой Софии. Обсудим и этот вопрос. У меня явилась мысль, перевести лазарет в запасные покои, а в зале немедленно назначить собрание духовенства и мирян, которым и предложить взять его под свою защиту… Но тогда – другое опасение, что в свободные дни будут требовать зал под митинги и т. д. Вообще, живём как среди разбойников и грабителей, и не знаем, что ещё придумают эти негодяи для того, чтобы уязвить Церковь… Слава Богу, что хоть замечается под влиянием общей опасности единение между верующими и духовенством и работа идёт более дружно, чем это замечалось в начале революции, когда иные из «отцов» мечтали сыграть на разрухе. Теперь, кажется, все их мечты рассеялись как дым, и они поджали хвосты…

Часто выступает на собраниях Аничков и всё больше убеждает всех, что при всех своих достоинствах он, несомненно, глуп… Лучше всех из мирян Кутейников, и я очень рад, что он оказался во главе нашего совета Союза во имя святой Софии. Его же выбрали и председателем Совета городских приходских организаций, но он решительно отказался. И это хорошо, т. к. он был бы между двух течений, ибо замечается некоторое отрицательное отношение духовенства к нашему Союзу.

Вот и всё, что имел я Вам сообщить, дорогой Владыко. Будем ожидать Вас с большим нетерпением. Помолитесь, чтобы Господь помог нам отстаивать здесь наш дом от покушений на него.

Прошу Ваших святых молитв.

Душою преданный и любящий Вас Е. Алексий.

Лл. 32–33 об.

22 марта 1918 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Вчера был у меня прот. Ленчуков, я его принимал на одре болезни, т. к. чувствовал себя ужасно плохо из-за болей желудка и из-за повышенной температуры. И сегодня подобное состояние продолжается, и я очень боюсь не поправиться к Благовещению… Думаю, что кроме физических причин здесь есть и доля нервного, т. к. за эти дни пришлось сильно поволноваться из-за упорных слухов о немедленном и безоговорочном занятии всех помещений а[рхиерейского] д[ома], с закрытием лазаретов, с определением архиереям по одной комнате и т. д. Решено-де поместить здесь гор[одской] ломбард, Сиротский суд, городской штаб и ещё какие-то учреждения. Слухи эти идут через разных лиц и сходятся. Вчера по этому делу депутация от совета Союза св. Софии в лице Кутейникова, Финикова и Кондрашёва с особым письменным протестом была в городском совете, но там дали успокоительные разъяснения, что дело-де это нерешённое и т. д. Приняли протест, а также заявление Кондрашёва о необходимости сохранения лазаретов и т. д. Но вчера же, в другом месте, именно в Совете рабочих депутатов, нас опять смутили в этом отношении. После долгих переговоров было разрешено нашему епархиальному комитету разменять имеющиеся в билетах займа суммы. Всё было оформлено, и доктор Чагов вчера явился в Совет для окончательной получки документа в банк. Но там ему сказали, что теперь разрешение это не будет дано, т. к. лазарет решено закрыть… И теперь мы все, и я в частности, в большом волнении, что же предпримут эти господа, имеющие, очевидно, главною целью – издевательство над Церковью. Ведь как хотите, изгонять архиереев из их квартир для городских ломбардов – это верх хамства…

И вот даже жить мне нельзя спокойно: ежедневно и ежечасно новые волнения, дела срочные и важные. Союз святой Софии начал работу энергично, в полном единении, по крайней мере в вопросе об охранении святынь и помещений церковных, с вновь образованным на днях, о чём я Вам писал, советом городских приходских организаций; он надеется отстаивать наше право, чтобы считались неприкосновенными и не подлежащими ведению и распоряжению городских Советов и Советов рабочих депутатов храмы и здания, имеющие отношение к Церкви и составляющие собственность приходских коллективов.

E. H. Погожев сообщает мне ужасную весть о том, что в имении Данковского уезда Рязанской губернии расстреляна его бывшая жена Наталия Яковлевна Грот, там же подверглись той же участи (об этом и в газете было) князь и княжна Шаховские. Между прочим, князь этот – или тот, что был с Патриархом у нас, или его брат.

Пока до следующего раза. 20-го числа я Вам послал письмо через Расторгуева, а предыдущее было от 14-го марта.

Прошу Ваших святых молитв, дорогой Владыко.

Любящий Е. А.

Лл. 34–35 об.

27 марта 1918 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Едет в Москву «сам» Кондрашёв, и является поэтому новая возможность обменяться вестями. Он доложит Вам о здешних делах, о создавшемся положении, он везёт устав Союза во имя святой Софии, постановление за подписью членов Совета и моею, в коем Вас просят принять звание почётного председателя Союза и испрашивается Ваше благословение на деятельность Союза. Я посылаю Вам акафист преподобному Арсению. Несколько раз я вносил в него те или иные поправки, он вылеживался у меня, снова пересматривался, и теперь я ничего не могу в него внести нового, приспело время пустить его в люд. Помню, Вы несколько возражали против последнего «радуйся» – «теплый» молитвенниче… Но это слово я часто встречал в молитвословиях церковных, например, в известном песнопении, обращенном к Богородице, мы читаем: «Моление теплое и стена необоримая, милости источниче…» и т. д. Было бы весьма желательно, чтобы акафист не залеживался где-нибудь в цензурном комитете. Вы бы, конечно, могли, прочитав его, сказать, что в нём нет ничего еретического, и тогда бы Синод ускоренным образом его пропустил. Матушки очень хотели бы иметь возможность после Пасхи его уже читать в церкви.

Переживаем тревожные дни. Дело в том, что хотя лазареты – Венденский и епархиальный – и удалось отстоять, однако у «власти» есть определённая тенденция захватить все помещения архиерейского дома. Теперь у них какие-то трения с городским Советом, и благодаря этому в настоящее время им не до того, но возможно, что, когда они вновь укрепятся, они и проведут своё предположение. Конечно, им будет оказано противодействие, но в момент захвата, возможно, что они употребят и вооруженную силу. Что тогда поделаешь?

В епархиальном лазарете есть очень скверные элементы среди солдат; дело доходит до того, что эти лица подслушивают разговоры на заседаниях в библиотечной комнате и по телефону вызывают из Совета рабочих депутатов. Так было в Благовещенье.

Посылаю Вам вывешенное со вчерашнего дня на улицах объявление. Оно лживо от начала до конца. В силу военного положения собрание не допускается, я назначил на среду, 28-го, собрание пастырей, на котором между прочими вопросами предполагая обсудить вопрос об объявлении Пятницкого, принимающею активное участие в осуществлении декрета о Церкви, лишённым права приобщения, что я хотел сделать сначала единолично, но потом решил посоветоваться с пастырями. Приходится собрание отменить, а там были и другие важные вопросы. О[тец] эконом умолк и больше не говорит о ликвидации, сам что-то продаёт и вообще действует, когда я ему не нужен для осуществления его целей, нисколько не осведомляя меня ни о чём.

Здоровье моё несколько поправилось, но всё ещё чувствую себя не совсем хорошо. Тяжело жить без известий о деятельности Собора и вообще церковной власти. Какая прекрасная проповедь протоиерея Восторгова о Суде Божием, в которой он подводит итоги революционного года. Как верно всё отображено!

До свидания. Прошу Ваших святых молитв.

Любящий Е. А.

С протоиереем Ленчуковым я Вам послал письмо 22-го числа.

Лл. 36–37 об.

Дорогой Владыко!

Петербург. Собор во имя святителя Николая – место служения митрополита Алексия в 1933–1944 г.

Вчера получил Ваше письмо от 24-го марта. Сегодня послал на имя Патриарха телеграмму, о которой теперь же официально Вам доношу на тот случай, если бы эта телеграмма каким-нибудь образом не попала на место, что по нынешним временам не невозможно. Собрать какое-либо собрание для выработки текста не было возможности, т. к. у нас военное положение и все собрания запрещены. Надеюсь, письмо мое, посланное с Кондрашёвым 27-го числа, Вы получили. У нас теперь есть свой комиссар по зданиям, и я надеюсь, что мы отстоим их в случае покушения на их захват. Он человек дельный и опытный в деле борьбы с большевиками. Фамилия – Богданов, профессия его мне не известна, вид – «товарищеский». Показал себя ревнителем церковных интересов в деле борьбы с большевиками за внутренние помещения Духова монастыря. Относительно переноса музея я поговорю с экономом и Никифоровским, но ввиду того что в настоящий момент непосредственной опасности нет, я думаю, не следует с этим делом слишком торопиться. Разбойник Громцев продолжает свои действия против архиерейского достояния. Вчера реквизировал мотор. Не знаю, чем дело окончится ввиду заявленного протеста. О[тец] Ник[олай] Попов тоже очень подозрителен. Я слышал, будто он нанимается в Никитинское заведовать там чем-то.

Преосвященному Кириллу⁸⁵ позолотили или, вернее, побелили пилюлю. Ехать теперь на Кавказ, это значит обрекать себя на большие испытания. Куда же девался Серафим Иркутский, выбранный и назначенный в Витебск? Как печально положение Церкви в Малороссии. Ведь там неминуемо будет введена уния. А у нас в Великороссии будет, несомненно, огромная пропаганда сектантства, совершенно открыто будут действовать сектантские миссионеры, а наши Виноградские будут заниматься большевизмом и идти против своей церковной власти. Полное разложение. У нас весна чувствуется, но снега ещё много, а грязи и того больше.

Кажется, я не писал Вам, что здесь скончался б[ывший] председатель Управы Прокофьев. Теперь все понемножку переходят к большевикам. Читаю сегодня в «Известиях», что Довмонт Сосницкий – заведующий подотделом призрения, Кашкаров – секретарём там же. Вчера у меня был N., который состоит в Тихвинском «Совдепе» членом (!). Он говорил, что в Тихвинском духовном училище были выборы, причём председателем совета избран Скородумов⁸⁶, помощником – Титов, а о. «Каину» предоставлены уроки… Официального извещения ещё не получаюсь.

Благословите.

Сейчас иду на акафист и спешу письмо сдать.

Вашего Высокопреосвященства покорный послушник

Е. Алексий.

Думаю, что в телеграмме непременно что-нибудь да исказят.

29 марта 1918 г.

Лл. 38–39 об.

7 мая 1918г.

Дорогой Владыко!

Ваше письмо, переданное мне о. экономом, положительно повергло меня в уныние. Невозможность для Вас провести епархиальное собрание, перспектива Вашего возможного перемещения в Киев – всё это для меня лично крайне тяжело, тем более что мой пессимизм говорит мне, что именно Вы из всех кандидатов, как наиболее приемлемый для всех партий, будете избраны. И в таком случае на мне будет лежать вся тяжесть управления до нового Владыки, который явится лишь тогда, когда всё самое острое и трудное пройдёт… А у меня тоже, хотя я ещё и не стерплю, быть может, падает энергия под влиянием всех переживаемых треволнений и, в частности, вследствие невозможности мне хотя бы несколько обновиться духом в новой обстановке, что и при нормальных условиях признается необходимым, и чего я решительно не имею в самое трудное и сложное для работы моей время. Но, видно, такова воля Божия, и благодарю Господа за то, что до сего времени Он мне давал силы и умудрял не впадать в какие-либо ошибки служебные; надо молиться, чтобы Он и в будущем всё направил ко благу общему.

За эти дни ничего особенного не случилось. Лукил[лиан] Трофим[ович] был у меня и со свойственным ему упорством нажимал на то, чтобы во что бы то ни стало совершить освящение нижнего придела на хуторе. Я дал предложение о. Никодиму совместно с о. ключарём произвести осмотр и представить мне свои заключения. Этот осмотр будет произведён в пятницу 11-го мая, и к этому дню, по уверению Л[укиллиана] Т[рофимовича], всё будет готово до последней мелочи. Увидим. В субботу 5-го у меня был доктор Цур-Мюлен с с[естрой] Еленой с сообщением, что на собрании общества врачей снова был поднят вопрос о закрытии нашего лазарета в связи отчасти с увольнением доктора Такилева (он подал прошение, и я согласился «с большим сожалением») и с отказом принять больных китайцев. По ходу дела ожидалась необходимость мне иметь переговоры с председателем общества врачей доктором Куркутовым⁸⁷, который и был у меня 5-го вечером вместе с секретарём общества доктором Калашниковым⁸⁸ по моему вызову. Дело оказалось не таким страшным, но всё же весьма обострило отношение к лазарету то обстоятельство, что было отказано в приёме китайцев. Как бы то ни было, теперь мы снова успокоились до нового наступления на нас. Кажется, сегодня от Совдепа был какой-то «товарищ» – «ревизовавший» до нас и помещение лазарета, также и Венденского… Вчера мы открыли воскресные собеседования в Входо-Иерусалимском соборе. Говорили я, В. Н. Фиников и о[тец] Екатер[инский]. Дело пойдёт, по-видимому, только надо, чтобы шло не на клиросе, а в среде самого народа. Завтра и 9-го служу в Никитском соборе. У (нрзб.) был вместе с о. Тихоном – секретарём, который был доволен побывать «у таких высоких лиц», которые к тому же его «приглашали побывать у них"…

Вот и все новости. Народа, действительно, чересчур много, совсем неладно. Обидно для пр[еосвященного] Георгия не получить архи[епископа], в то время как Анастасий имеет уже крест…

Благословите, дорогой Владыко. Буду молиться за Вас, чтобы Господь изрек о Вас Свою благую волю на истинную пользу Вам. А Вы за нас помолитесь.

Душевно чтущий и любящий Е. А.

Лл. 40–43 об.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Оказия даёт мне возможности скоро ответить на Ваше письмо от 12-го мая, за которое приношу Вам благодарность. Поручение Ваше известить членов Собора об открытии соборных занятий 15-го июня исполнено вчера. Скородумову, появившемуся в Новгороде, письмо соответствующее передано лично, он же взялся отправить таковые же Надёжину⁸⁹, пр[еосвященному] Димитрию, завтра повезёт письмо «Никаноровичу», а св[ященникам] Щукину⁹⁰ и Миклашевскому⁹¹ письма будут отправлены сегодня. С Е. В. Скородумовым я говорил о желательности присутствия членов Собора на епархиальном собрании; из всех членов новгородцев, конечно, он был бы единственно полезным. И ради этого, тем более что он, как возглавляющий теперь Тихвинское духовное училище, весьма заинтересован в том или ином решении собрания относительно духовных школ, он мог бы и пропустить начало соборной сессии. Но как это оформить, ввиду того, что в положении нет упоминания о членах Собора? Может быть, Вы нашли бы возможным прислать предложение предсоборной комиссии пригласить членов Собора на епархиальное собрание? А, несомненно, от этого была бы только польза. Странно такое упорное желание Святейшего Патриарха стоять на 15-м числе, как будто две недели могут составить разницу хотя бы в экономическом отношении. А между тем к 17-му июня окончились бы епархиальные собрания, и притом везде архиереи могли бы на них присутствовать. А теперь получится разделение. Слава Богу, что киевский вопрос разрешился в благоприятном смысле. А пр[еосвященный] Анастасий всюду постарается… Провожу эти дни с пр[еосвященным] Димитрием, приехавшим на монашеское благочинническое собрание по приглашению о. Никодима. Вчера это собрание состоялось. О[тец] Никодим по обычаю допустил много путаницы и пошлости в вопросе об оказании помощи архиерейскому дому. Он поставил дело так, что приглашал монастыри «выяснить, какую вещественную или денежную помощь они могут оказать Владыке митрополиту…» Результатом этого было то, что, с одной стороны, например, о. архимандрит Вяжищский «от себя вносил десять р[ублей], а от братии пятьдесят р[ублей]», а казначей Сковородского монастыря кричал у себя на весь монастырь: «Я архиерею ничего не дам, это кровопийцы», и т. д. Матушка Рижская, бывшая у меня до собрания, возмущалась постановкой дела и просила его поставить на надлежащий путь. Мне удалось поставить дело по-надлежащему, и в результате монастыри благочинно вчера, в качестве единовременного пособия архиерейскому дому, дали с лишним пять т[ысяч] р[ублей]. Эта сумма плюс то, что дадут другие монастыри, поможет архиерейскому дому протянуть до того времени, когда епархиальное собрание так или иначе определит и примет смету по архиерейскому дому. Сегодня будет ещё собрание, на котором изберём представителя от благочиния на епархиальное собрание. Конечно, никаких записок не будет, и пройдёт пр[еосвященный] Димитрий. Сегодня он служит литургию в соборе по случаю Преполовения и совершит крестный ход. 13-го я освятил придел на хуторе Десятинного монастыря. 11-го по моему предложению письменному ездила туда комиссия в составе арх[имандрита] Никодима, о. ключаря и игумении, для выяснения того, насколько придел готов к освящению и возможно ли ввиду того, что работы по дому ещё будут продолжаться, теперь освятить придел. Мне представили акт, что всё готово и т. д. И действительно, всё оказалось совершенно готовым и исправным и никакого неудобства не предвидится, т. к. освящённый теперь нижний придел совершенно изолирован от соседнего придела стеной, а от верхнего храма и тем более. Мне понравилась местность и храм, и всё торжество вышло прекрасным. О[тец] ключарь в понедельник 14-го уехал дней на десять в Дымский монастырь. Не совсем удобно было его отпускать теперь, ввиду Преполовения, и вообще, ввиду того, что хор у нас требует более опытного руководителя, чем о. Немов, с которым, я слышал, в воскресенье хор пел неузнаваемо плохо; но он представил мне непреложимый аргумент, что Вы его уже отпустили, и мне, конечно, нельзя было его удерживать.

Музей уже перенесён и теперь устраивается. Китайцы в лазарете у нас имеются, несмотря на всю энергию доктора Ц[ур]-М[юлена], но пока покушения на дом больше не было. Энергия и упорство доктора Ц[ур]-М[юлена] имеют и оборотную сторону. Елена Петровна Вам расскажет, в чём дело. С вопросом о подготовительных работах по устройству в зале храма санчасти, по-моему, пока повременить, во всяком случае – до Вашего приезда, когда, быть может, выяснится дальнейшее положение лазарета. А теперь что-либо предпринимать в этом отношении неудобно. Тяжёлая кара положена на Владимира. Как-то он отнесётся к этому? Это его озлобит ещё более. Не хотел бы я быть на месте пр[еосвященного] Иоанна⁹²!

Пр[еосвященный] Димитрий по обычаю с азартом повествует мне о рязанских делах. Он находит крайне несвоевременным награждение арх[иепископа] Иоанна⁹³ бриллиантовым крестом ввиду того сообщения, какое производит в Рязани его попустительство по отношению к смутьянам церковным. И это верно, как верно и то, что вообще в настоящее время награды совсем неуместны.

Прошу, дорогой Владыка, Ваших святых молитв.

С любовью о Христе Ваш усердный послушник

Е. Алексий.

16 мая 1918 г.

Р.S. Виноградский подал прошение об увольнении от должности миссионера и о назначении в тюремную церковь.

Состоялось собрание монашеское, и представителем этого благочиния избран пр[еосвященный] Димитрий.

Лл. 44–45 об.

Дорогой и глубокочтимый Владыка!

С радостью приветствую Ваше скорое прибытие в Новгород. Слава Богу, что удалось так устроить. Эконому передано о Вашем приезде, и он или о. ключарь, как сговорятся, выедет в Чудов и привезёт Вам белый клобук.

В дни блокады

Лазарет всё даёт мне работы. Доктор Ц[ур]-М[юлен] желает во всё вникать, а Никиф[оровский] судорожно цепляется за свои права как заведующий хозяйством. Сегодня он с о. Иоанном меня мучили в течение целого часа. Ц[ур]-М[юлен] желает осмотреть кладовые и запасы, а эта двоица считает, что это недопустимо, т. к. якобы могут быть крупные неприятности ввиду того, что продукты из склада лазаретского выдавались и на сторону. Я меньше всего умею лавировать в таких обстоятельствах и нахожу, что никакой нужды нет что-то скрывать, чего-то бояться и т. д. А такой переполох из-за того, что доктор Ц[ур]-М[юлен] желает во всё входить, в частности и в хозяйственную сторону лазарета, прямо неприличен. Вы можете себе представить, какие две противные стороны: Ц[ур]-М[юлен] и Никифоровский…

В Руссу Вам съездить было бы очень благовременно теперь, и преосвященный] Димитрий был бы весьма рад, конечно. И воскресенье, 3-го июня, для сего самый удобный день. Председатель ком[иссии] работает, вчера я был на его заседании. Рассматривалась смета арх[иерейского] дома. В общем, многие доводы для комиссии нашли весьма приемлемыми. Неизвестно, разумеется, как будет рассматриваться смета самого собрания. По всей епархии, включая духовно-учебные заведения, смета составлена на один миллион триста тысяч рублей!!

Вчера были у меня Масловы. Они наняли на лето мансарду Сперанского и будут там жить. По-видимому, им нелегко переживать настоящую разруху.

Относительно Нименского я говорил эконому. Он отзывается, что дело было лишь в определении цены за квартиру, и в этом смысле он не брал на себя решить окончательно вопрос…

Итак, до скорого, Бог даст, свидания.

Прошу Ваших святых молитв.

Ваш усердный послушник Е. А.

19 мая 1918 г.

По газетам видно, что м[итрополит] Антоний⁹⁴ не принимает назначения в Киев и что оттуда идут протесты. Сколько осложнений в каждом деле!

Лл. 46–47 об.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Вчера с Еленой Петровной получил Ваше письмо от 20-го мая. Надеюсь, что и моё последнее, от 19-го, через Шарашкина, племянника нашего старосты, Вами получено. Теперь пишу лишь несколько строк, в надежде скоро иметь утешение личного с Вами свидания. До сего времени я не получал ни письменного, ни устного зова в Боровичи. Но я склонен отказаться ехать теперь. Зачем им двух архиереев? И кроме того, я раньше среды вечера и не мог бы выехать, т. к. во вторник у нас пасхальная всенощная и отдание Пасхи. И выйдет ни то ни сё, т. к. неизвестно ещё, как поезд приходит в Боровичи. Поэтому я всячески буду отказываться.

С епархиальным домом у нас опять искушения. Во вторник, 22-го мая, утром явилась ко мне комиссия: Великосельцев, Громцев и ещё два каких-то субъекта, причём предварительно передали через келейника два ордера; в одном было прописано, что «на основании декрета… вследствие просьбы отдела народною образования, президиум исполнительною комитета постановил: здание Арсеньевского епархиального дома передаётся в ведение отдела народною образования для культурно-просветительских целей». А в другом, что той же участи подвергнуты здания духовной семинарии и духовною училища. Я не знал ещё, какая комиссия явилась ко мне, велел вызвать того, кто передавал эти ордера. Явился Великосельцев. Я с ним беседовал с полчаса – решительно и откровенно, причём, конечно, заявил ему, что здание епархиального дома принадлежит Союзу св. Софии. Ввиду того что он всё же человек интеллигентный, с ним можно было говорить, но, разумеется, наши точки зрения оказались диаметрально противоположными. Потом эта комиссия рассматривала все здания, причём, кроме хулигана Громцева, все, по словам о. Никифоровского, держали себя прилично. Мною сразу были мобилизованы все силы. Вызвал я Кутейникова, устроено было в тот же день собрание правления Союза св. Софии, на которое были приглашены и члены совета приходских организаций; а вчера было общее собрание Союза св. Софии, завтра будет соединённое собрание Союза и церковно-приходских организаций. Павлов, Кутейников⁹⁵ и Казанский (лжебольшевик) уже были у Великосельцева, хотя результаты посещения их не удовлетворили. Доктор Михель от больничных масс тоже посылает энергичный протест. Потерять это здание – значит потерять нам велию возможность что-либо делать для народа. Что касается семинарии и духовного училища, то и о них также будет возбуждён протест, но корпорации как будто не склонны противиться устройству в семинарии учительского института, а в духовном училище – высшего начального училища.

Итак, до скорого свидания. Там у Вас – одни тяготы, здесь – другие. Но всё же лучше и спокойнее быть у себя, на месте, в настоящее время предстоящей борьбы.

Благословите.

Ваш усердный послушник Е. Алексий.

24 мая 1918 г.

Богослужения у нас идут по старому времени, иначе всенощную пришлось бы править в два ч[аса]!

Епархиальное собрание, по всей вероятности, придётся вести в епархиальном училище, т. к. вся семинария занята Красной Армией.

Лл. 49–50 об.

4 июля 1918 г.

Новгород.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Ожидалась вчера оказия – о. Беляев, с которым я предполагал послать Вам весточку, но он отложил свой отъезд на неделю, и приходится воспользоваться самым ненадёжный способом – почтою. Вчера вечером получена Ваша телеграмма об утверждении членов Совета. Я немедленно распорядился, чтобы весь состав ко мне явился сегодня в половине одиннадцатого утра и одновременно дал предложение консистории сдать все дела избранному составу епархиального совета. Таким образом, сегодня должна состояться сдача и приём дел. Слава Богу, что развязались с той консисторией, которая носила на себе отпечаток разнузданности прошлогоднего майского съезда. Нужно надеяться, что епархиальный совет будет на высоте положения, гарантией этого служит его прекрасный состав.

Приехал я из Тихвина – Петрограда в пятницу, 29-го, с утренним поездом. Из Тихвина же в Петроград я приехал 27-го поздно вечером и предположил переночевать у Комарницких, выехать в Новгород 28-го утром, чтобы с вечерним проходным приехать в Новгород. Но оказалось, что утренних поездов не было, а был лишь дневной, в три часа, который приходит в Чудово около семи, так что в Чудове всё равно надо ждать до утреннего поезда в Новгород… Если бы я знал, что Вы в этот день выезжаете из Москвы, то, конечно, было бы очень удобно мне приехать в Чудово, с Вами пробыть до прихода Вашего поезда, затем сесть в Ваш вагон и ехать в нём до Новгорода. В Чудове я увидел проводника, который мне предложил пересесть в вагончик новгородский, что я и сделал очень охотно, т. к. в общем вагоне 1-го класса я мог только сидеть. Он мне и рассказал о Вашем путешествии, и я догадался, что с Вами был протоиерей Яковцевский.

В Тихвине службы прошли прекрасно; народу сравнительно с прежними годами было много меньше. С о. Антонием я говорил о положении вопроса о Тихвинском монастыре на съезде. Этот вопрос, по-видимому, всё время его мучает, т. к. ему, конечно, не безызвестно было решение тихвинцев. Он готов на то, чтобы Тихвинский монастырь взял на себя содержание епископа Тихвинского в Новгороде, и вообще готов, так сказать, откупиться деньгами, лишь бы его не трогали и не смещали из настоятелей в наместники: этого, по его словам, он не вынесет и принужден будет уйти на покой. Кроме того, это, несомненно, отразится вредом на самом деле, т. к. в монастыре будет, в сущности, безначалие. Я предполагаю Вам по этому вопросу послать особый доклад – для того, чтобы положение дела яснее было при разрешении вопроса в Синоде. Кроме личных удобств и обеспечения, надо иметь прежде всего в виду пользу обители, которая не может оставаться без постоянного и авторитетного начальника, находящегося в монастыре безотлучно.

Дела по Псковской епархии падают дождём, а я недоумеваю, какое нам давать движение, например, назначениям, как их производить?

Лл. 51–52 об.

7 июля 1918 г.

Пользуюсь случаем, чтобы в дополнение к письму моему, отправленному Вам, дорогой Владыка, 4-го числа, послать Вам ещё несколько строк. Всё известное нам о ранении арх[имандрита] Иосифа я просил Вам написать о. Тихона, устно мне передавали приехавшие по другим делам из Валдая, что его положение серьёзное. Ожидают, что даст девятый день, пока у него, кажется, вынуто два ребра… Вот как не знаешь, когда и от кого получишь беду.

Епархиальный совет довольно торжественно провели мы 5-го числа, в четверг. К половине второго дня была готова сдача денежных сумм прежними членами, и тогда начался в моём присутствии в зале заседаний консистории молебен Спасителю и Божией Матери с присоединением прошений из иерейского молитвослова. Служили члены епархиального совета. Перед молебном о. кафедральный сказал небольшое слово. Пели – канцелярские. Затем зал принял официальный вид, члены епархиального совета заняли места. Канцелярские все были тут же. Я обратился к членам с подобающей случаю речью. Мне ответил о. кафедральный. Я что-то ему тоже сказал, и затем началось закрытое для посторонних заседание. Из бывших членов на «торжестве» присутствовали оо. Фаворский и Знаменский. Прочие мгновенно испарились… Сегодня избрали секретарём Смирнова. Я в избрании не принимал участия, и даже не был в это время в Совете. О[тец] Немов отказывается от места. Я не взял от него прошения, которое он, таким образом, направит непосредственно Вам. С ним ещё будет возня. Он не оценил в своё время громадной милости, ему оказанной Вами, несмотря на все его бесчинства в области секретарства, а теперь обижается на якобы несправедливое «изгнание». Таких людей надо гнать вон с самого начала, иначе они становятся нахальными.

Матушка Деревяницкая пригласила служить на 10-е. В праздник преподобного Арсения меня тоже звала м. Иоанна послужить; по многим причинам литургию служить там довольно затруднительно, и я буду только читать акафист преподобному накануне. Нас пока милостью Божиею не трогают и дом не отбирают, но я боюсь такого затишья. Вести внешние удручают. Просвета не видится всё ещё. Вероятно, и Вам там нелегко живётся.

Праздник в Антонове прошёл хорошо, но он не был многолюден. Преосвященный Димитрий приезжал, сегодня он уехал. Но Бабкин расстроил. Он снова навязался говорить, ссылаясь на своё проповедническое благоповедение в день крестного хода 1-го июня. Я его ограничил двадцатью минутами, причём точно указал границы его темы. Начал он хорошо, но потом сбился на митинговый пошиб и говорил дольше двадцати минут. Теперь это будет для меня основанием не давать ему больше говорить. Лукавый он и противный человек.

Станкевич скончался 5-го в половине шестого дня. Вчера я служил панихиду. Сегодня его хоронили.

Благословите, дорогой Владыко. Желаю Вам от всей души мирного пребывания.

Любящий Е. А.

Лл. 53–53 об.

10 июля 1918 г.

Посылаю Вам, дорогой Владыка, это письмо о. «Звёздкина»⁹⁶. Выходит, пожалуй, что мы забыли его включить в число награждаемых. Может быть, Вы нашли бы возможным его теперь вне очереди представить. Одновременно посылается и три представления от Вашего имени. Не знаю, правильно ли написаны эти представления. Что касается представления, касающегося Орнатского и Тихвинского монастырей, я нахожу, что оно составлено плохо. Я всё ещё не могу приступить к писанию доклада по этому вопросу, о чём я писал Вам уже. Как-то трудно даются мне всякие финансовые выкладки. Я бы думал, следовало бы не спешить с этим представлением и нам бы ещё переговорить об этом деле в августе месяце. Вчера получил письмо от о. Антония, он всё беспокоится о своём положении. Я его успокоил, написав, что епархиальное собрание не признало необходимым, а лишь выразило пожелание, чтобы епископ Тихвинский был настоятелем Тихвинского монастыря. И оказывается, я соврал невольно. Чувствуется, что это дело решено слишком поспешно.

Благословите, спешу сдать о. Тихону бумаги.

Ваш усердный послушник Е. Алексий.

Лл. 55–56 об.

16 июля 1918 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Это письмо опустит в Москве госпожа Доброва, предлагающая свои почтовые услуги. Это особенно удобно по обстоятельствам текущего момента. Здесь почему-то среди бывшей тишины вдруг сделалось тревожно. Осадное положение, вчера ряд арестов, арестован, между прочим, Аничков, какие-то генералы; кажется, и протоиерей Устьинский с сыновьями. Телефоны частные не действуют, говорят, идут усиленные обыски. Следят за перепиской. Билетов вчера не давали даже до ближайшей станции. Не понимаю, что всё это значит. Но настроение от этого особенно нервное и подавленное.

И письмо через о. Б[абкина], и телеграмму получил. Очень рад утверждению Смирнова. Я понимал требования относительно возраста, только касающимся членов совета, т. к. образовательный ценз является вполне достаточной гарантией для секретаря. Теперь, слава Богу, дело наладится. Канцелярия осталась в прежнем составе, но слышно, что не всеми работниками её довольны. В частности, те лица, о которых Вы пишите, будто бы не удовлетворяются требованиям дела. Есть стремление поставить канцелярское дело на надлежащую высоту, оказалось много запрещённого, но тут коллизия: надо войти в положение. Что касается Сп. [неуст.], то его кандидатура совершенно отвергается, и я думаю, трудно будет его устроить.

13-го я по усиленной просьбе леохновских прихожан ездил туда. Народу было много, и всё прошло хорошо.

Думаю, что Собор работает без одушевления, т. к., в сущности, теперь все чувствуют себя накануне чего-то страшного и окончательного, и это сознание притупляет все чувства. Сюда прибыли участники ярославского разгрома, и некоторые из них лежат в епархиальном лазарете; говорят, привезено ими много денег и ценных вещей. Какое чувство ужасное должно быть у м[итрополита] Агафангела⁹⁷ ввиду такого разгрома святынь и такой страшной участи священнослужителей! Страшно за Москву, за Вас ввиду тех ужасов, какие там действительно могут иметь место ввиду развертывающихся событий. И здесь, на севере, всё возможно, и под лозунгом «пан или пропал» весьма вероятны жестокие расправы с теми, кто почитается контрреволюционерами. Такое положение ужасно. Но в высшем духовном отношении оно удивительно очищает душу и создаёт настроение полной преданности воле Божией и готовности предстать суду Божию. Здесь очень обеспокоены судьбою п[реосвященного] Ан[дроника]. От 6-го июня имеются вести из П[ерми], что и там относительно его нет никаких сведений: будто бы увезён куда-то. Простите, дорогой Владыка, за беспорядочное писание, пишу отрывочно, т. к. не вполне уверен даже, что письмо дойдёт до Вас. Очень благодарю Вас за Ваше столь интересное и подробное письмо. Будем усердно молиться, да мимо идёт нас чаша трудных испытаний и да не поколеблется ни при каких обстоятельствах наша вера, наша верность Христу и готовность служить Ему даже до крови. Благословите нас и помолитесь о нас.

N.В. Духовное училище в Новгороде, кажется, от нас уплывает окончательно. Был у меня смотритель и сообщил, что здание осматривала какая-то комиссия и что оно предназначено для какого-то учреждения, кажется, даже не учебного характера. Вопрос о пастырской школе меня очень беспокоит: негде её открыть.

Лл. 57–59 об.

[17 июля 1918 г.]

Сегодня был у меня диакон тирецкой церкви Царьков, который был отпущен в Пермь ради поисков хлеба и отчасти чтобы найти себе там место, ввиду его знакомства с преосвященным Андроником. Он мне сообщил некоторые сведения о пр[еосвященном] Андронике. Я ему их велел изложить письменно. Пользуюсь случаем их послать Вам, как показания очевидца они могут иметь значение. Ужас, ужас, что творится. Здесь снова покушение на дом. Вообще, тревоги, волнение – без конца. Кошмарное время.

Ко мне приехал брат Андрей погостить. Не гости теперь. В самый день моего приезда в Новгород я узнал о новом покушении на епархиальный дом, который в «совете» делится уже на «западные» и тому подобные стороны. Вечером было соединённое заседание Союза святой Софии, приходских организаций, членов епархиального совета, рабочей артели и т. д. Была избрана особая комиссия, которой было поручено в субботу, 30-го, войти в личные переговоры с Целик. [неуст.] и отстоять дом. Миссия увенчалась пока успехом: Ц. принял во внимание доводы, обещал пересмотреть вопрос и сказал, что всякая срочность во всяком случае отпадает. Так что – пока нас не тревожат. Крестный ход 17-го июля прошёл хорошо; служили мы с преосвященным Варсонофием. Я разрешил Бабкину в Деревяницком монастыре сказать слово; он сказал на тему о покаянии – довольно хорошо. А я говорил при остановке у Десятинного монастыря, где мы молились об избавлении от губительной болезни. Вернулись домой в исходе четвёртого. Преосвященный Варсонофий уехал 2-го с вечерним поездом на Петроград. Билетов на Череповец не дают, равно как и груз туда не принимают; таково было распоряжение по всем дорогам – прекратить выдачу билетов на северные дороги… Одновременно с Вашей телеграммой из Валдая от наместника Иверского Валдайского монастыря получена депеша: «Утром понедельник после реквизиции хлеба в монастыре случайно ранен во время перестрелки отец архимандрит Иосиф, ехавший в лодке с представителями милиции в Валдай для успокоения взволнованного происшествием народа. Иверского монастыря наместник иеромонах Аркадий». Очевидно, там было что-нибудь серьёзное, если была перестрелка, и если надо было ехать успокаивать народ… Умирает Станкевич в нашем лазарете; я его вчера навестил, сегодня его соборуют. Вряд ли доживёт до вечера, так мне говорили сёстры. Завтра Сергиев день. Сегодня я буду служить всенощную в Ивановской церкви, а завтра утром – одна литургия, при пении о. Никифоровского, без молящихся человеков, но уповаю, при соприсутствующих Ангелах; совершу литургию в крестовой Сергиевской церкви. Завтра обещался приехать к Антониеву дню преосвященный Димитрий. Вот все наши новости. Как-то идут занятия Собора? В Петрограде я узнал о кончине преосвященного Анастасия⁹⁸. Видел только Комарницких. Сестра моя в Москве. В Петрограде – голод, страх холеры, настроение подавленное. Здесь ещё благодаря Бога холеры нет, но нет и никаких оснований надеяться, что её не будет.

Митрополиты Сергий и Алексий на соборе епископов.

8 сентября 1943 г., Москва

Благословите, дорогой Владыко, прошу Ваших святых молитв.

Любящий Е. Алексий.

Р. S. Успокойте Ивана Ивановича: он забыл свои калоши в вагоне; их передал проводник Данилин, и таким образом, они в целости и сохранности. По теперешним временам это ведь целый капитал.

Приложение 1

Л. 48

Копия телеграммы.

Новгород Епископу Алексию из Валдая.

Утром понедельника после реквизиции хлеба в монастыре случайно ранен во время перестрелки отец архимандрит Иосиф ехавший в лодке с представителями милиции в Валдай для успокоения взволнованного происшествием народа Иверского монастыря.

Наместник иеромонах Аркадий.

По поводу этой телеграммы сделан телеграфом такой запрос:

Валдай. Протоиерею Никольскому.

Донесите происшедшем Иверском монастыре положение архимандрита

Епископ Алексий.

С почты получен такой ответ телеграммою:

(копия). Для сведения епископу Алексию:

Поданная Вами телеграмма 18/7 за № 422

Валдай протоиерею Никольскому

задержана военно-революционным штабом.

Приложение 2

Л. 48 об.

Сегодня, в субботу 7-го июля, получен следующий рапорт братии валдайского Иверского монастыря:

Имеем честь смиреннейше донести Вашему Преосвященству, что 2-го июля в четыре часа утра (по ст. ст.) в обитель нашу прибыла советская власть для реквизиции хлеба. Взяв хлеб, они пригласили о. настоятеля сопровождать хлеб в г. Валдай по озеру на лодке, и близ берега у г. Валдая гражданами была открыта оружейная стрельба, во время которой о. настоятель ранен пулей в левый бок, ниже сердца. Положение больного признано врачами серьёзным, и находится он в настоящее время в больнице в г. Валдае.

Наместник Валдайского Иверского монастыря

иеромонах Аркадий.

4 июля 1918 г.

Лл. 60–62 об.

24 июля 1918 г.

Дорогой и глубокочтимый

Владыко!

Получил вчера Ваше письмо через диакона Воронова и сам пользуюсь тоже оказией, чтобы Вам послать сии строки. Епархиальный дом теперь в таком положении: очищается низ, где происходили заседания Союза во имя святой Софии, а также все помещения епархиального склада. Епархиальные учреждения (епархиальная касса, попечительство] и проч.) переведены в одну из свободных комнат Лихудовского корпуса, а епархиальному складу предоставлено помещение бывшей библиотеки в земском музее. Оставление помещений епархиального совета – вот всё, что можно было выторговать у Отдела народного образования, где я, Кондрашёв и Кутейников были 19-го июля. Об этом посещении по его обстановке мне тяжело и вспоминать, и трудно было бы сохранить объективность, которая нужна на бумаге по нынешним временам. Запугивание, внешняя бесцеремонность (курение лежавшего в кресле Громцева) – и прочее (Пятницкий имел вид высеченной собачки) создавали такую обстановку, что я чувствовал себя совершенно разбитым и беспомощным. Но всё же, слава Богу, епархиальный совет остался нетронутым, а помещения, взятые отделом, будут заняты: низ – губернской чертёжной и архивной комиссией (Муравьев), а помещение епархиального склада – каким-то показательным учебным музеем и складом учебных пособий. Помещённые у нас учреждения, как видите, довольно приемлемы, но не обидно ли, что нас выгоняют из нашего здания на том основании, что оно якобы составляет государственную собственность и невозможно в нём оставлять частные учреждения, какими являются церковные учреждения. Тогда же выяснилось, что нет никакой надежды на представление нам здания духовного училища. И я не думаю, чтобы попытка Алтаева увенчалась успехом. Духовная семинария тоже отошла от нас совершенно, и положительно не находишь места, куда бы приютить пастырскую школу. Деревяницы очень бы подходили для этой цели, если бы была возможность куда-нибудь переселить монашествующих, но это не так легко. Там бы пастырская школа могла поместиться даже вместе с псаломщической школой, но всё это, конечно, при данных условиях невыполнимо. Теперь новое покушение со стороны отдела – занять один или два корпуса причта Софийского собора. А наши церковные организации и Союз совершенно бессильны: с ними теперь совсем не считаются, что касается «народа», то на него совсем нельзя положиться, да и невозможно при воинственном настроении красноармейцев, вернувшихся после ярославских ужасов, рисковать вызывать малейшие эксцессы, которые могут окончиться не иначе как бойней. По поводу реквизиции домов причта был у Екатер[инского] священник Громцев. Невольно вспоминается, как год назад сам Екат[еринский] натравливая «реквизиторов» на архиерейский дом. Настроение и здесь подавленное, выжидательное: все, как куры пред грозой, ищут поддержки друг у друга, но вместо поддержки взаимно друг друга расстраивают разными слухами и предположениями. Поистине, нервы еле выдерживают. Ризница действительно вышла удачной, я в неё погрузил и личный архив весь, так что с этой стороны успокоился. Рвать корреспонденцию решительно не хватает духа.

Посылается Вам доклад о наших настоятельствах. После долгих размышлений я пришёл к убеждению, что это единственно возможный выход, как временное положение. Хутынский монастырь едва ли сможет и мне давать продукты в прежнем размере; что же было бы, если бы эконом, например, вытягивал из него нужные продовольственные вещи для архиерейского дома? А при моём проекте, правда, для меня лично гораздо менее выгодном, так сказать, в материальном отношении, т. к. отпадает вся ассигновка денежная на стол, можно ещё будет тянуть с грехом пополам. Мне лично было бы и спокойнее отстраниться в такое трудное время от настоятельства в Хутынском монастыре, т. к. оно доставляет мне много хлопот, и теперь оттуда идут одни неприятности, в которые приходится входить: то картофель по ночам вырывают, то срезают колосья, то монахи не знают, как снять с полей хлеб, – и опасаться того, что могут сжечь амбары из мести, что монахи, дежуря по ночам, ловят воров на огороде и т. д. и т. д. Но всё же польза дела требует именно в настоящий момент повременить с логикой. И я думаю, что выход, мною указываемый, до некоторой степени разрешит трудность положения. Я полагал бы, чтобы моего доклада лучше не пускать в официальное обращение, он может быть Вами использован как материал для постановления синодального, иначе здешние отстаиватели проекта епархиального собрания (протоиерей Яковцевский) могут понять это как нарушения с нашей стороны постановления епархиального собрания. Что касается того, что пособие от Хутынского монастыря продуктами архиерейскому дому учтено при составлении сметы архиерейского дома, то, т. к. это главным образом касается личного содержания митрополита, на что, собственно, и можно только рассчитывать со стороны Хутынского монастыря, такой проект и этот вопрос разрешает. Во всяком случае Вы сами, Владыко, рассудите, как лучше поступить.

Закрывается Венденский лазарет. И моё помещение становится под опасность занятия его. Новая тревога. Я очень надеюсь на Ваше прибытие к Успению, а то одному обо всём думать и всё решать уж очень тягостно. Собрания придётся теперь делать в Благовещенской церкви, так же, как и воскресные беседы, т. к. Входо-Иерусалимский храм заполняется, по крайней мере временно, шкафами епархиальной библиотеки. Какой ужас Вы передаёте о Троицкой лавре!⁹⁹ Неужели мы лишимся этой святыни, и никто не сможет её защитить? Также и кремлевские святыни, в какой они опасности! Несомненно, это есть Божие страшное наказание.

Диакон Воронов во чтобы то ни стало добивается священства, но я ему предлагаю диаконское место, я его давно знаю за упорного и настаиваю, он большой пройдоха, при многих, быть может, и хороших качествах.

Посылаю Вам вырезку из газеты «Наш Вестник». Может быть, Вам не пришлось видеть этот номер. Очень хорошее описание Собора.

Здесь гостит уже с неделю, перебираясь из Десятинного в Саввин, из Саввина в Кириллов монастырь, Е. А. Шеина, наслаждающаяся благодатью, веющей от новгородских святынь. После Петрограда ей здесь всё кажется раем. Я ездил на два с половиной дня с братом в Хутынь, там, конечно, лучше, чем в городе, и я очень сожалею, что не могу там жить, да и находясь там всё время, беспокоишься о том, что делается здесь. Хотелось мне всё как-нибудь поехать на пароходе в Старую Руссу на денёк – приглашал и преосвященный Димитрий навестить его, но пока нет возможности.

Псковские дела дают много забот. Епархиальный совет налаживает эти дела, но всё же трудность большая. В епархиальном совете я часто, почти ежедневно, бываю, но не участвую в решении дел, которые по-прежнему мне представляются в журналах. Работа идёт так гораздо основательнее, чем при недавнем составе консистории. Жаль, что секретарь ещё не приехал, да и указа о нём нет ещё. Закрыты «Церковные Ведомости», и таким образом, мы ничего не будем знать о распоряжениях церковной власти. И наши епархиальные «Ведомости» еле тянут. А ещё с 1-го августа, кажется, требуется обязательно печатать по новой орфографии…

Получились сегодня бумаги через священника Весского. В их числе и указ об увольнении Виноградского. У меня лежит его прошение о назначении к тюремной церкви. Назначат ли его туда? Как Вы распорядитесь? Из Десятинного монастыря на днях уехала знаменитая казначея Александра и, как говорит матушка игумения, с каким-то «большевиком». Ей сорок пять лет, а ему тридцать. Вот дура, с позволения сказать! Исполняющую должность казначеи матушка игумения просит назначить монахиню Варсонофию, ризничную.

Гр[афиня] Толстая меня изводит невыполнимыми просьбами об устройстве её то в одном, то в другом месте. Кроме того, она голодает и постоянно посылает мне письма жалобные. Теперь она ухватилась за Е. А. Шеину…

Вчера организовался епархиальный миссионерский совет. Но пока нет миссионеров. Просится Верещагин на должность противосектантского миссионера. Ещё не рассматривали этого вопроса. Пока до свидания, дорогой Владыко. Тяжело сознавать Вас в постоянной работе, тревоге, и даже опасности, при больших неудобствах жизни. И нам здесь без Вас очень одиноко и как-то беспомощно. Нервы сильно утомились от долгого напряжения, как в котле кипишь. Прошу святых молитв.

Благословите, любящий Вас Е. А.

Лл. 63–64

26 июля 1918 г.

Посылаю, дорогой Владыка, это письмо о. Б[абкина]. Вот судьбы Господни! Но я думаю, что это до некоторой степени «поза» в духе Б[абкина]. Лично я полагаю, что на «заместительство» можно согласиться лишь с определением срока, не более месяца, хочу переговорить с прот[оиереем] К.

Как Вам нравится его теперешняя «деятельность» – хождения по деревням и проповедование на современные темы? Мне она кажется не соответствующей пользе дела и вряд ли приятной для местных священников.

Благословите, дорогой Владыко.

Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий

Прошу уничтожить письмо Б[абкина]. Я записал его адрес, но сам ничего не буду писать, а лишь предложу пр[отоиерею] Конкордину подать рапорт об его отсутствии и на нём, по соглашению с ним, и, быть может, проведу дело и через епархиальный совет, укажу срок заместительства. Я думаю, так будет лучше. Может быть, о. Конкордин его известит тогда о решении. Хотел послать пакет вчера с Вагулиным, который едет в Москву и даже остановится на Воздвиженке № 17, но отложил свой отъезд, и я пользуюсь братом – в надежде, что его форма офицера не послужит препятствием к благополучному перевозу пакета.

Л. 65 об.

Посылаю Вам, дорогой Владыко, копию полученной мною сегодня бумаги. Об этом ввиду слухов у нас уже было совещание в епархиальном совете. Не знаю, что и делать. Думаю, завтра лично съездить в совет и к Великосельцеву. Но так всё это безнадёжно. Нас гонят самым наглым образом. Так новый выпад меня очень волнует. Теперь, очевидно, они совсем не желают считаться с общественным мнением.

Благословите, тороплюсь сдать священнику] Весскому, дело которого не из приятных. Прот[оиерея] Игнатова в миссионерский Спасский приход не приняли.

Приложение

Л. 65

Копия отношения Отдела народного

образования, 31 июля 1918 г., № 1854.

Старорусскому викарному епископу Алексию.

Отдел предлагает в трёхдневный срок освободить помещения бывшего епархиального дома, занимаемые епархиальным советом, правлением эмеритальной кассы, попечительством о бедных духовного звания, иконно-книжным складом и библиотекой.

Отдел сообщает, что для размещения выселяемых учреждений представляются здания бывшего епархиального училища, находящегося в Деревяницком женском монастыре, а для склада и библиотеки может быть использован Лихудовский корпус.

Ходатайство об отводе этих помещений Отделом возбуждается перед губернским Исполнительным комитетом одновременно с настоящим предложением.

Председатель Отдела Великосельцев

Член Отдела В. Громцев

Секретарь М. Пятницкий.

Лл. 66–67 об.

5 августа 1918 г.

Сегодня утром получил я через Головина пакет от Вас, дорогой Владыко, с бумагами и письмо; и, пользуясь неожиданно подвернувшейся оказией, спешу кратко ответить, кратко, потому что времени для письма мне даётся очень мало. Сейчас вернулся от всенощной, которую служил в соборе, а завтра буду служить литургию в Хутынском монастыре. По вопросу о трёхдневном молении я пока дал полученные материалы на предварительное рассмотрение о. ключарю с о. кафедральным. Думаю, что 13, 14, 15 августа будут для сего подходящими днями, но великопостной службы, вероятно, совершать не будем. Да, ввиду будничных дней, я полагаю, народу будет не особенно много. Это моление имеет значение и смысл для личного утешения и поддержания каждого верующего, а как средство к подъему всеобщей народной веры оно вряд ли сможет служить, особенно здесь, в Новгороде, где пресыщены крестными хождениями и службами торжественными. Да притом народ так занят, так подавлен, что, кажется, его ничем не поднять теперь…

По-видимому, никакие наши церковные организации не смогут отвоевать для нужд пастырской школы здание духовного училища. В епархиальном совете возникла мысль использовать для сей цели Юрьев монастырь. И я думаю, что, пожалуй, это – единственное, что более или менее возможно при настоящих условиях. Тогда можно снять даже о. ректора – переместить туда, а в Антониев монастырь – о. Никодима. Но это пока моя личная мысль, никому, конечно, не открываемая. Я ещё не вчитался в положение о пастырской школе, но затруднение сразу видится в том, что не указано, кому же поручается организовать это дело. Может быть, придётся это дело передать в епархиальный совет, который наметит план. Не дадите ли Вы на сей предмет указаний? Я думаю, нечего пока стесняться настоятельством о. ректора. Там видно будет, как придётся с этим вопросом решить, а пока он единственное лицо свободное и могущее в этом деле разобраться.

По поводу о. Б[абкина] мною сделано так, как я писал, а кроме того дано ещё предложение епархиальному совету относительно лиц, ходящих по сёлам и деревням и беседующих на «современные темы».

Тюремный вопрос – без движения. Но о. Виноградский там уже фактически утвердился и получает, кажется, четыреста рублей в месяц, но не за церковь, а за библиотекарство и чтение с тюремными чинами. Так что настоятельство само по себе не даёт ничего. О[тец] Нименский устроился где-то в Старой Руссе в кооператив, который ему даёт до пятисот рублей. Дело Весского на прежней точке, а о. Игнатов возвращён на прежнее место. Теперь назревает, кажется, вопрос об изгнании из соборных домов соборян. И поговаривают о якобы очищении и всех наших (и личных даже) помещений. Вот будет испытание! Моя квартира очищена от лазарета, и я боюсь, что могут чем-нибудь её занять. Вот пока всё наиболее существенное. Спешу кончить.

Благословите, дорогой Владыко. Очень жаль, что Вы не можете быть к 15-му. Это было бы необходимо для разрешения некоторых вопросов, в частности и вопроса о наших монастырях, а то неопределённость в связи с полной почти неплатежеспособностью Хутынского монастыря, при страшной дороговизне содержания, делает положение затруднительным. Живём как-то по инерции.

Сердечно почитающий Вас Е. А.

Яковцев был бы годен и, по моему мнению, для Кирилловской пастырской школы. Я его не вижу, его здесь нет, а потому не могу ему сказать официально. «Документ» о. Никодиму изготовлен.

Лл. 68–69 об.

16 августа 1918 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Был обрадован неожиданным получением от Вас весточки. Слава Богу, что Вы здоровы и относительно благополучны. Весьма сожалели мы, что Вас не было на празднике в Успеньев день. Дни покаянные прошли, по-моему, малозаметно, может быть, оттого что не было возможности оповестить о них широко, однако и говеющих было, как говорят, немало, и вчерашний крестный ход кругом Кремля, можно сказать, удался. После литургии – молебен на площади с пением канона «Помощник и Покровитель» с некоторым изменением текста применительно к местным угодникам, затем обхождение Кремля. Будем уповать, что этим молитвенным обхождением мы оградили Кремль с его святынями от бед и напастей. Но я не спокоен ни за один день, и только привычка к ожиданию испытаний даёт возможность жить внешне спокойно. Относительно здания духовного училища я лично после разговора с Великосельцевым думаю, что ничего из наших хлопот не выйдет, хотя приходские организации и поручили Кондрашёву по всем инстанциям вести борьбу за его получение в наше ведение (здания). Но раз там уже предположена ихняя школа, то вряд ли эти хлопоты увенчаются успехом. По вопросу о законе Божием в школах тоже теперь предпринято выяснение того, как родительские организации решат этот вопрос, и об этом тоже состоялось постановление совета приходских организаций с целью побудить приходские советы что-либо сделать в каждом приходе. Но при виде той силы, какую изъявляют большевики в своих мероприятиях, руки опускаются, так как заранее предвидишь неуспех. О пастырской школе Вам посылается доклад. Временно в Юрьевом монастыре можно устроить школу, но при настоящих условиях – это будет то же, что мы видим относительно организации воинских частей: есть штабы, канцелярии, офицерский состав, а самого тела – солдат – нет; так будет и здесь, ибо содержать общежитие теперь немыслимо.

О[тец] эконом и мне мимоходом постоянно жалуется на отсутствие средств, но дело в том, что для того чтобы так или иначе радикально помочь делу, необходимо детально и по существу иметь известный контроль над расходованием и вообще над хозяйственной стороной, а до этого они не допускают и действуют бесконтрольно. Хутынский монастырь сам теперь ещё не выяснил своего имущественного положения, он мне доставляет известные продукты, но в очень ограниченном количестве, и лошадь у меня теперь одна, и та на сене, а об овсе и думать нельзя. Когда мы окончательно разрешим вопрос о настоятельстве, тогда видно будет, что можно сократить, а пока – ни архиерейский дом не может, например, сократить положенное дело, ни Хутынский монастырь не решается этого сделать. Если бы архиерейский дом слился с Хутынским монастырем, то это могло бы принести известную пользу архиерейскому дому, но тогда были бы неизбежны трения, если же вести хозяйство совершенно особо, то необходимо точно выяснить обязательство Хутынского монастыря по отношению к архиерейскому дому. Вообще, этот вопрос надо решить при личном свидании.

Авг[уста] 17-е. Посылаю только что полученное через госпожу Юреневу письмо пр[еосященного] Иувеналия. Трудное там положение, но у него дух бодр. Ему не говорите, что послал Вам его письмо.

Лл. 70–71 об.

Дорогой Владыко!

Е. Юзефович, двоюродный брат А. П. Храповицкого, вызвался передать Вам письмо; ввиду сего пользуюсь случаем послать Вам сии строки. Из посылаемых здешних «известий» усмотрите, какие творятся здесь ужасы: расстрелы, аресты. Вчера объявлено осадное положение, и в связи со множеством слухов настроение очень подавленное. Я не сомневаюсь почти, что буду арестован, что очередь дойдёт и до меня. Спокойно смотрю на будущее, и даже не страшусь расстрела, рассуждая, что пуля – это есть ключ, отверзающий двери рая. Никаких выступлений ни я, ни духовенство, правда, не делали в смысле противодействия советской власти, но взять меня в качестве заложника – им это легко может прийти в мысль, а население… Я уверен, так же пассивно к этому отнесётся, как оно относится к тому, что теперь совершается. Ежедневно думаю, ложась спать, что это – моя последняя ночь дома, но забота моя лишь о том, чтобы сохранить спокойствие духа, веру, упование на Господа, и чтобы с чистою совестью предстать суду Божию, который один страшен для человека.

Третьего дня приходила какая-то комиссия – солдаты и чиновники – осматривать Ваше помещение, в комнаты не пустили их, сказав, что ключи у Вас. Все ушли, кажется, найдя то, что им не развернуться в этом корпусе. Я надеюсь, что к тому времени, когда Вам можно будет приехать, общее положение здесь умиротворится, и Ваш приезд не вызовет никаких осложнений. А в настоящее время он был бы рискован. Об этом говорили в епархиальном совете, и мне вчера о сём сообщал Вл. Ник. Фиников.

Богоявленский кафедральный собор – место служения Патриарха Алексия в 1945–1970 г.

Сегодня от священника Кедрова из Любани получил официальное уведомление, что он «с сего 25-го августа слагает с себя сан священника» и что его решение – бесповоротно, ибо иного выхода нет. Не понимаю смысла последней фразы и ужасаюсь самому факту. Он, казалось, пылал ревностью о славе Божией, был такой церковник и так много подавал надежд. Как Вы правы, относясь с некоторым недоверием к такому подчеркнутому благочестию в иных людях! Но всё же, как все эти знамения времени тяжело нам переносить! Я чувствую себя эти дни нездоровым, простудившись, по всей вероятности, в холодном и сыром Юрьевском соборе. И погода здесь дождливая и холодная.

Храни Вас Господь. Благословите и молитвенно поминайте нас, здесь о Вас присно молящихся.

Преданный и любящий Вас Е. А.

23 августа 1918 г.

Простите за лаконичность: она, конечно, объясняется настоящими условиями.

Фонд 550, опись I, дело 553

Лл. 1–2 об.

29 марта 1921 г.

Дорогой и досточтимый Владыко!

Милостью Божиею удалось мне исключительно хорошо выехать и доехать до Петрограда. Простившись с Вами и побывав у м. игумении, я всё время до девяти часов был осаждаем людьми, так что устал до последней степени, тем более что приходилось доканчивать уборку вещей. На вокзал мне прислали двух служащих железнодорожных, которые взяли багаж и повезли его сдавать. А ручные чемоданы, которых оказалось десять штук, поехали в девять часов. За мною приехала из Хутыни пролетка, на которой я и поехал через Чуднискую улицу к Полещуку. Там у него, в его прекрасной квартире, за чаем сидели мы до одиннадцати часов, когда прибыл поезд. Через какие-то «междопутки» провели меня к вагону, в который я сел не со стороны платформы, и таким образом избежал задержки и всяких беспорядков в связи с непониманием обстоятельств со стороны толпы, которая, говорят, собралась очень порядочная. Удивительно милы и предупредительны инженеры. Не знаю, как их и благодарить за их внимание. Со мною в большом купе ехали: Даниил, о. Иаков, Голубятников, комиссар станции и служащий, посланный Полещуком для получения моего багажа. Прекрасно доехали. В Петрограде встретили меня Сонетов с вахтером Казанского собора. И общими силами, что было нетрудно ввиду изрядного количества «работоспособных» спутников, вынесли ручной багаж на перрон вокзала, а через несколько времени на двух тележках привезли и три багажных места. Часть пошла на Казанскую № 15, в кв[артиру] Сонетова, часть к Комарницкому. Вопрос с квартирой моей обстоит так. Из лавры сюда метит на старое пепелище о. Кронид, так что едва ли для меня будет место на Троицком. Вернее всего, что мне устроит Сонетов помещение в доме Казанского собора на Казанской улице. Был сегодня в Казанском соборе, а завтра – к Владыке митрополиту в два часа, как он мне назначил через Сонетова, который был у меня вечером с о. Либиным.

Здесь совершенно спокойно, в частности, слух об аресте священника в Исаакиевском соборе был неверен. В Казанском тоже арестов никаких не было.

Мне было грустно расставаться с Вами после стольких лет совместной службы. Но всё, что имеет начало, имеет и конец, и в данном случае разлука внешняя не может влиять на сердечность отношений, которые, я уверен, у нас будут всегда, как и были, – отеческие с одной стороны и сыновние с другой.

В. Ин. [неуст.] уехал в Москву – Великие Луки, приедет домой, вероятно, на этой неделе. В среду собралась и консистория.

Март 30-е. Пишу настоящие строки у митрополита¹⁰⁰, который заканчивает приём. Будем обедать втроём: митрополит, преосвященный Венедикт¹⁰¹ и я. Владыке передал Ваш привет. Взаимно приветствуем.

31 марта. Был у Кони. Горький¹⁰² ещё не вернулся; когда Кони ему написал большое письмо, то получил от него ответ, что он всё это дело лично сообщит Ленину и всё сделает, чтобы оно было ликвидировано. Как только Кони переговорит с Горьким, он мне сообщит. Если соберётесь написать мне два-три слова, адресуйте: Разъезжая, 16, кв. 12 Б. Был сегодня на Казанской № 15, где мне может быть устроено помещение. Это – квартира, вернее, склад превосходной мебели Сонетова. Выбрал себе комнату, её теперь моют и чистят под наблюдением о. Макова. Есть комната и для келейника. Сон[етов] проявляет внимание и готовность сделать что угодно. Митрополита я просил дать мне официальное предложение с поручением тех-то и тех-то дел.

Пока – вот все новости. Есть слухи, что арестованные архиереи в Москве освобождены, но это лишь слухи.

Благословите сердечнопочитающего А.

Лл. 3–6 об.

2 апреля 1921 г.

Дорогой Владыко!

Пишу Вам в надежде, что завтра будет оказия в Новгород в лице молодого человека Любынского, подошедшего ко мне сегодня после службы в соборе и взявшегося доставить письмо в Новгород. Сегодня я служил в соборе по случаю Похвалы. Меня встретило всё духовенство обычной для архиерейской встречей с кратким молебствием. Затем началась служба, и я выходил на акафист. Во время первого часа мне представлены были члены соборного совета. Всё по чину и благообразно. Во время благословения народа о. настоятель находился при мне и сопровождал меня до выхода. Порядок при благословении наблюдал один из членов совета. Служба шла в общем чинно, и, видно, есть желание уставить богослужение торжественно и осмысленно. Уже это одно хорошо, и если так будет и в дальнейшем, то слава Богу. Главное, что инициатива всего исходит от самого причта и совета, и мне приходится лишь санкционировать то или другое мероприятие, клонящееся к установлению торжественности, что неизбежно соединено и с надлежащим отношением к лицу, возглавляющему собор, так что мне самому было бы, особенно на первых порах, неудобно предъявлять по отношению ко мне те или иные требования. А раз это делается ради благолепия церковного, то и слава Богу. Пели хорошо и благоговейно. На первых порах впечатление хорошее. На следующей неделе, Бог даст, перейду в свою келлию в квартире Сонетова на Казанской; её эти дни чистили и устанавливали мебель, которая у Сонетова превосходна. Так что у меня будет очень уютно. А то тяжело не иметь своего угла. Видел Мих[аила] Владимировича] Ислав[ина] в числе членов совета, он говорил, что и М[арфа] Валерьевна], и дети были в церкви, но я их не видал. Письмо Ваше ими получено. Видал и Аксёнова, который начал с того, что со свойственной ему напыщенностью сказал мне: «Какое великое самоотвержение Вы изволили проявить, предпочтя Петроградское викариатство Пензе, где Вас все так ждали…» И еще: «Тяжело констатировать, что Вы изволили похудеть…»

В воскресенье буду служить литургию в соборе, затем все службы Страстной, начиная с Вербного, – кроме литургии в Великую Субботу, которую, Бог даст, совершу в единоверческой церкви. В первый день Пасхи – в Казанском соборе. На второй мы все служим в Новодевичьем монастыре, на третьей тоже все в Иоанновском. Относительно остальных дней ещё не знаю, а в Фомино воскресенье предполагается большой крестный ход из лавры в Казанский собор после литургии, причём ход из Казанского к Исаакиевскому к литургии я приведу. Здесь в этом отношении наблюдается большой порядок, всё, касающееся служб, времени их совершения, проповеди и т. д., решается в совете приходов и принимается всеми к исполнению. Утреня пасхальная будет в три часа ночи. Звон в половине третьего.

Был я у прот[оиерея] Чукова¹⁰³, и он был у меня. Очень исполнительный, тактичный и усердный к службе Божией. В среду вечером буду у него на каком-то собрании, на котором о. Чекурин будет читать какой-то доклад.

Мысль моя постоянно возвращается к Вам, и я хотел бы знать, нет ли каких утешающих и верных известий из Москвы. Быть может, в Москве увидится с Горьким револ[юционер] Рум[янцев], который вернётся оттуда во вторник; я от него узнаю, где Горький и нельзя ли его повидать. Ведь он взял с собою большое, как мне говорил Кони, письмо последнего, в котором было подробно и очевидно выпукло изображено всё Ваше дело, и в надлежащем освещении; он хотел его показать и дать Ленину. Не может быть, чтобы это не имело надлежащего действия. Во всяком случае я всеми силами постараюсь Горького так или иначе повидать и лично от него узнать о результатах его демаршей.

Как А. Макарьевна? Успокоилась ли в своём на меня негодовании? Среди забот об своём устроении и среди множества людей, которые на первых порах меня здесь осаждают, я ещё не испытываю того чувства одиночества среди многолюдства и чужих людей, которое несомненно придёт, когда жизнь наладится и когда в своей келлии я буду чувствовать, как мне близок Новгород с его тихим укладом. Теперь я чувствую главным образом утешение.

Оказывается, фактором по делу о водворении меня на Троицкое подворье и в связи с этим о представлении всего подворья с его храмом в ведение Богословского института является тот же Аксёнов. Патриарх писал ему ли или митрополиту, – я не совсем ясно себе представляю из слов прот[оиерея] Чукова, – что о. Кронид, о коем хлопотал местный наместник, отказывается ехать в П-д [Петроград], вероятно, пришлют другого. Отдавать подворье в ведение Богословского института Патриарх как будто не желает, т. к. это значило бы передавать его в ведение Петроградской епархии. Я не совсем понимаю этой логики, т. к. дело идёт о сохранении подворья, и притом Патриарх как начальник всех епархий может в любой момент изменить положение.

Комарницкие просят Вашего благословения и очень надеются, что, когда приедете в Петроград, Вы их посетите. Надеюсь и я, что Вы приедете, как предполагали, после Пасхи посоветоваться с здешними врачами.

До свидания, благословите сердечно чтущего

Вас А.

Лл. 7–9 об.

6/19 апреля 1921 г.

Ваше Высокопреосвященство, дорогой и досточтимый Владыко!

Рад был получить Ваше письмо № 1 через неожиданную оказию. Я всё ещё не могу переехать в свою келлию, которая ещё не совсем готова для принятая меня. Думаю это сделать завтра или послезавтра. Завтра же отправляется и о. Иаков, отсутствие коего для меня будет очень чувствительно, т. к. от Голубятникова я ожидаю очень мало проку. В воскресенье, 4-го августа, я служил в первый раз литургию в Казанском соборе и говорил слово. Пели удивительно хорошо, хор огромен, гибкий в руках Фатеева, и исполнение прямо художественное, словно инструмент (хор стоит полтора миллиона в месяц…), кроме того, песнопения все были строго церковною характера. С этой стороны ничего лучшею желать нельзя. Есть некоторые мелкие недочёты в службе, но они легко устранимы, например, когда архиерей в мантии выходит после литургии, весь амвон наполнен народом, который без всякого порядка бросается на тебя, и мне пришлось благословлять, стоя чуть ли не у самых царских врат. Большое для меня неудобство заключается в пешехождении по городу. Из собора пришлось мне идти домой под довольно сильным дождём. Это ужасно портит настроение. На второй день Пасхи, например, мне придётся пешком путешествовать в Новодевичий монастырь. А может быть дождь! С непривычки это меня очень утомляет. Был я на заседании благочинных города. Настроение их мне понравилось и отношение к делу сердечное. Заняты теперь устранением разных нововведений, вкравшихся в богослужебную практику. Я пришёл с о. кафедральным в средине заседания. Преосвященный Венедикт представил мне оо. благочинных. О[тец] кафедральный сказал мне несколько слов приветствия. Я ответил. Пропели «испола», и заседание продолжилось. При мне огласили список наград к Пасхе, список вчера пришёл от Патриарха. После этого я ушёл, и заседание продолжилось под председательством преосвященного Венедикта. Здесь наблюдается большая, так сказать, «тонность» и церемониальность, чем в провинции, и это, пока что не утрировано, мне нравится. Ваш корреспондент карандашный, о. Салафиил, по словам митрополита Вениамина, проходимец и ненормальный человек. Он состоит в братстве Феодоровского подворья. Его постриг пр[еосвященный] Пётр. Мятется и не знает сам, чего ищет. Сущий крест для всякого, кто бы пожелал его себе навязать. Рукописание его я уничтожил. Вчера был в единоверческой церкви, чтобы условиться с о. Алексием Шеляпиным относительно деталей моего служения там в Великую Субботу. Обратил внимание на одну особенно интересную древнюю икону «Похвалы Божией Матери», и о. Алексий поведал мне о ней следующую историю: она была местною в древнем храме Похвалы Божией Матери в новгородском Кремле. Храм был упразднён, и икона долгое время находилась неизменно на жертвеннике в Софийском соборе. При м[итрополите] Феогносте её сдали, как говорит о. Алексий, в музей, а я думаю, прямо убрали где-нибудь в ризнице. Отсюда какими-то неведомыми путями она оказалась во владении известного Передольского, который ею очень дорожит. Он её дал на минувшую субботу в храм единоверческий под особую ответственность Ухтомского. Вот какова судьба иных ценнейших исторических церковных памятников! Митрополит мне говорил, что получил некоторые известия из московских церковных сфер. В Константинополе свой Синод Русской Церкви (сколько этих Синодов теперь!). И сей Синод назначил а[рхиепископа] Евлогия¹⁰⁴ ведать заграничными церквами. Патриарх утвердил сие. Арестован келейник Патриарха, известный (не помню его имени и отчества). Добираются до так называемых иоаннитов¹⁰⁵, и сюда приезжал агент из М[осквы] и изъял, или искал только и не нашёл, дело об иоаннитах в синодальном архиве. К 1 Мая обещают, как будто освободить всех архиереев, находящихся в узах в Москве.

«Се приступаю к Божественному Причащению»

Сейчас, в семь часов вечера, был у меня митрополит Вениамин. Сообщил, что заведующим Троицким подворьем назначен о. В. П. Шеин¹⁰⁶, принявший, кажется, уже монашество. Думаю, что можно будет с ним как-нибудь сговориться относительно жительства на Троицком. Надеюсь, моё письмо № 2 через Любынского Вы получили.

Дай Бог Вам в мире встретить грядущие великие дни. Помолитесь о сердечно чтущем Вас А.

Лл. 10–11 об.

7 апреля [1921 г.]

Сегодня получил от Салафиила письмо, просит моего содействия в деле устроения его архиереем. Пишет, что он хороший проповедник, и предлагает свой дебют в моём присутствии в Казанском соборе. Несчастный человек, от которого следует быть подальше. С Голубятниковым у меня произошёл разрыв. Настаивает, чтобы его посвятить в диакона к Пасхе, и чуть не говорит мне в лицо, что я его обманул, обещая ему диаконство. Если я и обещал посодействовать исполнению его желания, то это не значит, что я обязан это сделать срочно. Я ему в немногих, но определённых словах пояснил всю нелепость и даже греховность его притязаний, и мы расстались. Быть может это и к лучшему, т. к., очевидно, целью его было использовать меня в желательном для него смысле, а не служить мне.

Мне совестно, что о. Иаков до сих пор ещё не в Новгороде. Я в сущности теперь могу и без него обойтись, хотя, конечно, он был бы очень мне нужен. Но дело в том, что он не может выехать иначе как с Евг[ением] Сем[ёновичем], т. к. у него нет документа, на основании коего: 1) ему могли бы дать пропуск и 2) который бы служил ему в дороге. А в вагоне Евг[ения] Сем[ёновича] подобного документа не спросят. Евг[ений] Сем[ёнович] должен ехать сегодня, но это не наверно. Во всяком случае, он обещал мне взять его с собою, когда поедет в Новгород. Конечно, если бы была какая-либо возможность со временем отпустить его ко мне, я был бы очень рад и благодарен. У него есть незаменимое качество – кротость и бесконечное послушание.

Сейчас о. Иаков ходил к Евг[ению] Сем[ёновичу], который едет в Новгород, но не может его сегодня взять с собою. У него, по словам о. Иакова, много народа, и очевидно, едет с ним компания, к коей о. Иаков не подходит. Мне крайне неприятно, что Вы можете подумать, будто я его искусственно задерживаю. Поверьте, это не так, и как бы мне ни был он нужен, я всё равно его к Вам прислал бы, раз так между нами договорено. Звонил к Евг[ению] Сем[ёновичу], но не дозвонился. Вероятно, по приезде его в пятницу выяснится вопрос о способе доставления в Новгород о. Иакова. Ради Бога не считайте меня обманщиком.

Дл.12–13 об.

9/22 апр[еля] 1921 г.

Пятница.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Сегодня получил Ваше письмо от 6–8 апреля. Надеюсь, письмо через Гликерию тоже Вами получено. Я сегодня перебрался наконец окончательно на Казанскую, 15, кв. 7. Удобно относительно, конечно, уютно, даже красиво, т. к. мебель кабинетная очень солидная и дорогая. Но чувствую себя очень одиноко. О[тца] Макова отпускать мне и грустно, и тяжело, даже как-то жутко. Но что же делать? Он и Вам нужен, хотя, быть может, мне в данных условиях больше. Я с ним расстаюсь, как с родным. Спаси его Господи, за его службу и за то, что терпеливо переносил мои странности и, быть может, мою мелочность. Итак, доминирующее чувство моё теперь это – чувство одиночества. Один среди чужих. Быть может, это чувство пройдёт или во всяком случае ослабнет, но теперь оно очень остро.

Удивляюсь преосвященному Димитрию. Как младенец. С такими лицами надо уметь разговаривать, не давая им возможности быть слишком цинично-откровенными. Как тяжела неизвестность, в которой Вы всё ещё находитесь! Я писал Кони, и он мне ответил, что Г[орького] пока ещё нет, а сегодня я наводил справки, и мне сказали, хотя не совсем достоверно, что Г[орький] уехал с женой в Ригу по какой-то командировке. Быть может, М-на привезёт какие-нибудь реальные утешительные вести.

Е[вгений] Сем[ёнович] как одержимый мечется, сегодня у него был о. Маков и застал его в большой ажитации: он не взял в вагон какой-то очень важный для него отчёт по охране памятников. От этого, конечно, осложняются сношения с ним.

Здешние расстояния меня изводят. Я не имею сил делать два выхода в день. До сего дня ходил утром с Разъезжей на Казанскую и возвращался домой к половине пятого. И больше уже никуда не ходил.

И на богословском собрании у прот. Чукова в среду не был. Таким образом, кроме сестры, изредка, да своих Комарницких, я никого и не видел, да и не стараюсь видеть. Сегодня у меня служил о. настоятель молебен перед принесённою копией чудотворного образа Казанского. Я с о. Н. Либиным пел.

Жду с большой любовью, когда Вы приедете сюда и несколько отвлечётесь от новгородских стихий. А я согреюсь и утешусь общением с Вами. С праздником собора Вашего Вас поздравляю. Он теплее чувствуется у Вас, чем здесь, в громаде Казанской, где народ, чуждый тебе, созерцает с любопытством пышное служение и где души мало чувствуется. Пойдём мы с Вами, Бог даст, в единоверческий храм ко всенощному бдению и там окунёмся в древлецерковную атмосферу. Я рад служить там в Великую Субботу и готовлюсь к служению по старопечатному чиновнику!

Да принесёт Вам Пасха Христова освобождение, дорогой Владыко! А с ним да снимет Господь тяжесть этой скорби, столь длительной. Надеюсь, будет ещё случай написать Вам до Пасхи, а потому буду Вас поздравлять с праздником особо.

Да будет и с нами всеми благодать Господня, охраняющая и направляющая ко спасению стези наши.

Любящий и почитающий Вас Е. А.

Из Новгорода имею вести от О[льги] Михайловны] и от Даниила. Сегодня получил стихи от г-жи «Пенснэ». Не столько складные, сколько с чувством написанные.

Лл. 14–15 об.

12 апреля 1921 г.

Дорогой и сердечночтимый Владыко!

Вероятно, Евгения Васильевна Симон Вам уже передала моё письмо № 4. Тем не менее, не желая упустить случая, пишу ещё, через Данилу. Он мне сказал, что Вы вчера служили. Слава Богу. Но вы не посвятили во иеромонаха о. Иоанникия. Я ставлю это в связь с переездом о. Макова, и это меня сугубо тяготит. Вообще, этот вопрос меня очень смущающий: с одной стороны, мне бы хотелось ради Ваших интересов, чтобы он смог поскорее уехать, с другой – я не могу не сказать, что его присутствие здесь меня очень выручает, т. к. иначе я был бы совершенно беспомощен. И как разрешить этот вопрос? И Евгения Васильевна, и Даниил Вам скажут, что здесь делается в смысле отъезда. Нечто невероятное. Куда Яков ни сунется, везде один ответ или уклончивые всякие слова, огромные очереди.

Живу, внешне уже устроившись более или менее, но ещё в каком-то хаосе внутреннем, т. к. главное – отсутствие надёжного лица при себе (Якова я не могу спокойно считать своим, т. к. он Вам нужен) – даёт мне чувство постоянною беспокойства.

Здесь на службы архиерейские большой спрос. Получил приглашение и на Смоленское кладбище на 4-й день, и в храм царицы Александры на 23-е, и в Царское, и в театральную церковь. Очень осложняет вопрос с продвижением. Много ставленников. Вчера было очень торжественно в соборе, много народа. Я говорил проповедь. Составлено по примеру новгородскому подробнейшее расписание архиерейских служб и обязанностей каждою за этими службами на Страстную неделю. О[тец] Чуков на это большой мастер. Зато наш о[тец] Димитрий Рождественский – вроде Калинина.

Думаю, Вам было отрадно вновь вступить в молитвенно-богослужебное общение с паствой.

Благословите, дорогой Владыко, и помолитесь о

глубоко Вас чтущем и любящем послушнике,

Е. А.

Да будет Святая Пасха для Вас светлой и радостной, несущей мир душе.

Лл. 16–17 об.

16 апреля 1921 г.

Дорогой и сердечночтимый Владыко!

Сейчас получил я через инженера Соловьёва Ваше письмо № 3 от 4 апреля. Благодарю Вас за него. Это сняло большую тяжесть с моей души. Из нескольких слов, присланных мне Евг[енией] Вас[ильевной] Симон, видавшейся с Вами, вероятно, во Вторник Великий, 13-го апреля, я мог уловить, что Вы прямо расстроены неприездом о. Иакова, и даже сердитесь на меня. Теперь мне легче, услыхав из Ваших собственных уст слово. Конечно, я бы и раньше не посмотрел на те трудности, которые лично на меня обрушатся с отъездом о. Иакова, и прислал бы его, если была [бы] возможность его «посадить». А то ведь мало пользы было бы, если бы он здесь сел без билета, как только и мне сесть, и вместо Новгорода очутился бы на рельсах, высаженный где-нибудь в Любани или на другой станции. То, что Вы отмечаете, что письмо моё № 5, посланное через Данилу, получено Вами лишь 15-го числа, меня обеспокоивает относительно последнего, который тоже как-то нелегально выехал отсюда в понедельник, рассчитывая на какую-то протекцию со стороны боевого генерала, имеющего обязанностью принимать «снимаемых» с поездов. В течение Светлой недели, как только что можно будет получить билет, о. Иаков двинется отсюда. Эти дни я служил всё в Казанском соборе. Служба здесь – я не сказал бы торжественнее наших новгородских, она обстановочная, но эта обстановочность сама по себе не даёт настроения, какое даёт согласованность действий, благоговейная торжественность и уставность. Здесь что хорошо, это – протодиакон со стороны художественности исполнения, а также хор. Вчерашняя служба 12-ти Евангелий прошла очень хорошо, без пропусков, с прекрасным, можно сказать исключительным по выполнению, чтением и пением антифонов. «Разбойника» тоже пели изумительно; три раза разными напевами, причём не было театральности, Вам бы понравилось. Я всё измеряю именно этим мерилом: понравилось ли бы или нет то и другое Вам – крестному судии всему церковно-художественному. Я всю Страстную знаю лишь храм и келлию, в среду приглашал к себе случайного духовника, ближайшего иеромонаха Вениамина из часовни Спасителя, что на Невском, против Михайловской. На праздниках предстоит суета с служениями в разных местах, при неорганизованности способов передвижения. Извините, например, ехать на трамвае на Смоленское кладбище на 4-й день, или 23-го на Охту, – причём попасть в трамвай нелегко. Всё это неспособно создать собранность в настроении архиерея. Для меня, по крайней мере, эти мелочи, к сожалению, имеют прямое значение в смысле настроения. Домашний уклад у меня устроился более или менее сносно. Вопрос питания обстоит так, что меня питают Сонетовы, равно как и о. Иакова. Мне кое-какие приносят продукты, всё это поступает в общее пользование. На каких основаниях, почему именно Сон[етов] взял на себя обязанность меня кормить – я не знаю; он говорил лишь одно, что он всецело это берёт на себя и больше ни о чём не хочет разговаривать. Это меня облегчает, конечно, в общежитейском отношении, но затрудняет в смысле содержания отца, когда он приедет (а приехать он всё стремится, и поскорее). Ведь нельзя же мне с собою тащить и семейство на прокормление при таких местных условиях. А как возмещать эти траты? Ведь он и не согласится, вероятно, оценить содержание, хотя бы отца, деньгами, да и трудно это сделать, раз продукты большей частью им привозятся из деревни. Митрополит мне передал на днях сто тысяч рублей, мне причитающиеся, как и почему – я не мог добиться толку, расписаться нигде не надо было, очевидно, это дело поставлено здесь упрощенно. Причём Владыка сказал, что, если мне нужно и сколько нужно, он во всякое время может мне дать. Но я, конечно, не буду к нему за этим обращаться, тем более что особой нужды не имею, да и есть у меня свои деньги. Но всё же такая постановка не очень удобная. Вчера получил от о. прот. Стягова и приходского соборного совета за несколькими подписями официальное приглашение приехать ко дню святого Никиты в Новгород. Ответил вчера же о. протоиерею заказным письмом. Сомневаюсь, чтобы мне удалось это сделать, но, конечно, приятно бы мне было этот день быть у Вас.

Завтра служу в единоверческой церкви. Это меня несколько волнует, так как надо приготовиться к их обычаям и знать некоторые возгласы наизусть: например, «призри с небесе» в различных комбинациях говорится три раза, причём каждый раз на каждую сторону особый возглас. Это надо заучить наизусть.

Кроме того, будет ещё ставленник. За каждой литургией, которую мне пришлось здесь совершить, было по ставленнику, и это – у всех, то есть у митрополита, у меня и у преосвященного Венедикта. Все диаконы на псаломщичьих вакансиях. Вчера видал Мих[аила] Влад[имировича] Иславина в соборе. Он говорил мне, что Марфа Валер[ьевна] сильно захворала. Какие-то ужасные боли в голове, доводящие её до кошмара. Был ли у Вас «Коня»? Я его видел в каком-то безумии метавшегося по вокзалу в понедельник, т. к. у него не было чего-то – не то пропуска, не то билета, а второй звонок уже пробил. Потом в ужасающей сутолоке, царившей на вокзале, я его упустил из виду и не знаю, попал ли он в Новгород. Это письмо пишу на всякий случай, быть может, окажется возможность его послать с оказией в Новгород. Хотела зайти какая-то знакомая Е[вгении] Вас[ильевны] Симон, едущая в Новгород.

Благословите. Дай Бог Вам встретить светлый праздник в мире и душевной радости.

Лл. 18–18 об.

А. М-на [нрзб.], судя по тому, что Вы пишите о её похождениях в Москве, сделала немало. Ведь, в сущности, только этого, т. е. более или менее вероятных слухов из первоисточника, и может добиться всякое частное лицо, хлопочущее о деле в официальных инстанциях. Результаты, коих она добилась, всё же, по-моему, утешительны. На 1-е Мая обещают какие-то важные облегчительные декреты и широкую амнистию. Кони мне ничего не даёт знать, несмотря на его обещание. Я эти дни его не беспокоил, хотя ему и писал в последний раз, извинялся за то, что стужаю ему и лично, и письменно так: «Заботясь и хлопоча об этом деле, мы, каждый по мере своей, делаем доброе христианское дело, а потому личные беспокойства не должны иметь для нас слишком большого значения. Эти соображения и дают мне дерзновение утруждать Вас, быть может, и сверх меры». В ближайшее время я к нему буду опять стучаться. Послал письмо Патриарху по почте заказным. Не знаю, дойдёт ли? Был у меня на днях племянник митрополита Кирилла, некто Зенкевич¹⁰⁷, староста церкви Смоленского кладбища. Митрополит Кирилл ему пишет, причём последние известия от него таковы, что его выселение в Соловки ограничено пятью годами, но он рассчитывает на амнистию.

Сейчас у меня был Коля Ваш. Передал письмо от О[льги] Мих[айловны], у которой сильно больна мать. Итак, сегодня – две оказии из Новгорода. Можно наладить очень частые сношения, которые, конечно, не могут, однако, заменить непосредственных. Надеюсь, что Вы постараетесь приехать сюда после праздника св. Никиты. Это было бы и для Вас приятным отвлечением от новгородского однообразия. Очень рассчитываю на это, могли бы послужить вместе в Казанском соборе. Сейчас, после двенадцатичасового промежутка, присаживаюсь кончать это письмо.

Четыре с половиной часа утра. Иду совершать утреню Великой Субботы, которая в соборе начинается в пять часов. Благословите. Мысленно нахожусь с Вами в молитвенном общении. Как мне говорил о. Валентин, здесь всё напечатанное красным шрифтом поётся без пропусков. Но едва ли будет так хорошо, как у нас бывало, особенно когда о. Павловский пел известные стихи в трио…

Когда получите эти строки – будет благовременно сказать Вам:

«Христос Воскресе!

Воистину Воскресе!»

17 апреля 1921 г.

Лл. 19–22

Ваше Святейшество, Милостивейший Отец и Архипастырь!¹⁰⁸

Три Патриарха XX века

Бывший архиепископ Пензенский Владимир был у меня в Великую Субботу и принёс весть о состоявшемся будто бы назначении моём епископом Пензенским. Это известие, столь для меня неожиданное после недавнего моего перемещения сюда и после Вашего письма ко мне, является для меня крайне тяжёлым и прискорбным. И самые условия, при коих, согласно слов о. Владимира, состоялось это назначение, и условия прохождения служения в Пензе, картину коего с достаточной откровенностью мне обрисовал о. Владимир, – всё это заставляет меня усиленно и неотступно просить Ваше Святейшество, как Отца, отменить это назначение, если оно состоялось, и не возлагать на меня столь непосильного бремени. Меня в Пензе никто не знает; о. Владимир меня, можно сказать, тоже совсем не знает (я его видел один раз всего и то двенадцать или более лет назад), а между тем выходит, что именно он рекомендовал меня на эту кафедру… Мотивы этой рекомендации, как это не скрывает и сам о. Владимир, ясны. Ему представляется, что я, в отличие от других иерархов, буду мягким и послушным орудием в его руках и буду «принимать его советы…»

Он высказал желание сопроводить меня в Пензу, водворить там, организовать крестный ход в составе нескольких епископов, даёт мне гарантии спокойного там пребывания, если я буду «в контакте» с ним, а чрез него и с местными властями и т. д. Словом, видно, что он предполагает по своём восстановлении в епископском достоинстве расширить и развить свою деятельность в Пензенской епархии, с которой у него, по его словам, останется самая тесная духовная связь. Эти условия, при коих будущий епископ Пензенский будет не более как орудие в руках о. Владимира и будет постоянно находиться под угрозой каких-либо осложнений и неприятностей в случае расхождения с ним, не могут быть мною приемлемы, и против коих самым решительным образом протестует мой дух.

Приглашение меня в Москву я понимаю в том смысле, что Вы, в Вашей отеческой участливости, пожелали лично со мною говорить предварительно окончательного и официального назначения, которое едва ли, как я уверен, ещё и состоялось, иначе о. Владимир не преминул бы привезти с собою указ.

Участие моё в заседании, имеющем задачей восстановить о. Владимира в епископском сане, едва ли может иметь какое-либо значение, как это само собою понятно, ибо не титул же Пензенского тут важен, в особенности принимая во внимание, что нет налицо того особенно авторитетного в данном деле епископа, каким является архиепископ Иоанн, который бы один мог с надлежащим авторитетом засвидетельствовать о деятельности о. Владимира в Пензе в послеархиерейском времени и о том, при каких условиях ему приходилось вести своё архипастырское дело во время присутствия с ним в одном городе б[ывшего] архиепископа Владимира. О невозможности для меня прибыть в настоящее время в Москву ввиду праздничных неотложных служений докладывает Вашему Святейшеству Владыка митрополит Вениамин. Ещё раз усиленно прошу и молю Ваше Святейшество не осуществлять моего назначения в Пензу. Я утомлён до последней степени всем тем, что мне пришлось пережить в Новгороде, и Вы сами изволили отметить, что Вы понимаете мои переживания и моё желание несколько успокоиться, как Вы писали на «менее почётном», но «более спокойном» месте. Не отнимайте же теперь у меня этой возможности и поверьте, что, особенно в настоящее время, я совершенно не в силах разобраться в том хаосе церковном и разрухе, и соблазне, которые, несомненно, царят в Пензенской епархии.

Ожидаю с надеждою милостивого решения Вашего Святейшества.

Ваш епископ Алексий.

20 апреля 1921 г.

Петроград.

Лл. 23–23 об.

3.IV-20.ИV-21 г.

Дорогой Владыко!

Вчера весь день тщетно разыскивал Вас по поручению (Вам, наверно, известному) Владыки митрополита. Наконец сегодня нахожу Вас, но видеться не придётся, так как я не хочу отрывать Вас от дела. Прилагая билет на сегодняшний поезд, прошу Вас пожаловать на Николаевский вокзал к шести часам – времени отхода единственного поезда. Около четырёх часов постараюсь по дороге зайти к Вам и за Вами; Владыка митрополит вчера сказал, что он посетит Вас около пяти часов, но ввиду Вашего отъезда он наверно согласится пожаловать часом раньше. Пишу ему одновременно с Вами, прося написать о причинах, по которым он не может приехать, и об упоминании Вас – действовать от его имени. Хорошо, если бы он написал кроме Патриарха ещё Владыке Сергию.

До скорого свидания.

С любовью о Христе, Владимир, архиепископ Пензенский.

Пензы не бойтесь: там всё подготовлено.

Лл. 24–27 об.

Христос Воскресе!

Дорогой и досточтимый Владыко!

Я рассчитывал на оказию в Великую Субботу и приготовил Вам письмо. Но оказии не оказалось, и письмо осталось. Посылаю Вам его теперь, не распечатывая, а сейчас пишу эти строки. В прилагаемых материалах видите, что меня постигло. Вкратце вот история происшедшего. В Великую Субботу возвращаюсь от длинного служения в Никольской единоверческой церкви и застаю у себя б[ывшего] архиепископа Владимира, который известным Вам своим тоном начинает мне докладывать следующее: он от Патриарха, в этот день только приехал из Москвы. Был уже у митрополита Вениамина, которому привёз от Патриарха письмо с приглашением прибыть в Москву, к четвергу на пасхальных днях, вместе со мною, «вновь назначенным епископом Пензенским», для участия в экстренном заседании Синода, на коем будет решаться вопрос о возвращении епископского сана Владимиру, который принят уже в церковное общение. Я был ошеломлён известием и сказал, что буду просить Патриарха меня освободить от назначения, для меня совсем непонятного после письма Патриарха и после того, как только что состоялось моё перемещение сюда по мотивам, хорошо видимым и признаваемым самим Святейшим. Владимир усиленно просил всё же приехать для участия в заседании, просил участливо отнестись к его судьбе и т. д. Между прочим, речь коснулась и Вас, и я ему сказал, что в своё время Вы были не на стороне того мнения, которое требовало и достигло своего – суровых мер по отношению к нему. Мы расстались дружелюбно с тем, чтобы окончательно решить вопрос в понедельник. В понедельник я виделся с митрополитом в Новодевичьем, и он мне показывал официальную бумагу Святейшего Патриарха, очевидно, составленную самим «о. Владимиром», как он именуется в этой бумаге, и подписанную Патриархом. Я знал, что Владимир от митрополита, у которого он имел быть в этот день в пять часов, приедет ко мне (между прочим, Владимир ездил здесь на автомобиле и в пролетке, что установлено, с Гороховой…) и намеренно из монастыря приехал не домой, а к сестре и Комарницким и задержался, так что он меня не застал. Ему сказали, что, быть может, я буду ночевать в Иоанновском монастыре, куда он и поехал от меня; не застав меня там, он приехал снова к митрополиту. Митрополит заявил ему, что он не может ехать в Москву из-за службы, не может и меня туда послать за себя, т. к. и я имею служения уже объявленные, но что он не может и удержать меня, если я найду возможным и нужным уехать в Москву. И дал ему письмо к Патриарху, в коем он, между прочим, высказывал и недоумение, и скорбь по поводу моего неожиданного и непонятного назначения.

Сегодня мы служили в Иоанновском монастыре. Во время обеда приезжает Владимир. Я его принял в особой комнате и сказал ему, что я написал письмо Святейшему Патриарху с просьбой об освобождении меня от Пензы, письмо, которое посылается с оказией, и что, таким образом, моя поездка в Москву излишня и не имеет смысла. А он мне привёз уже и билет, и пропуск. Письмо им написано было на случай, если бы он не мог меня видеть. Потом вышел и митрополит, и мы втроём братски беседовали, причём я ему откровенно высказал свои взгляды, но также и то, что я искренно желаю, чтобы, если он окажет смирение и послушание, снято было с него и отлучение и запрещение. Он произвёл и на меня, и на митрополита тяжёлое впечатление, и нам его было, особенно сегодня, жалко. В конце концов мы мирно расстались. Быть может, отложат заседание, и нам всё же придётся ехать, быть может, пришлют нам сюда на заключение или на подпись акт; но мне крайне не хотелось бы, равно и митрополиту, прилагать руки к подобному роду документов, и мне не хотелось бы ни на минуту считать себя и подписываться Пензенским, хотя бы для того, чтобы не считаться впоследствии «б[ывшим] Пензенским"… Думаю, что Патриарх примет во внимание мою просьбу и попросту не пришлёт указа о назначении, аннулировав это назначение. Во всяком случае, если будет неудача, соберётся депутация отсюда, и т. д. и т. д. Как о. Владимир мне ни рисовал «заманчивых» перспектив, что Патриарх и Синод оценят то, что я приму назначение и что это для меня выразится в награждениях и т. д., ничто меня не может соблазнить, и я готов остаться без титула, фактически оставаясь здесь тем, что я есмь. Но думаю, что до этого дело не дойдёт. Я поминаюсь, конечно, Ямбургским. А билет и пропуск так и остались втуне… Не дай Бог входить в эту ужасную Пензенскую атмосферу.

Не знаю, куда метит Владимир; он говорил, что архиепископ Никандр перемещён в Астрахань, на его место – архиепископ Серафим из Костромы. В Кострому – ещё никто… Он-де взят на поруки митрополитом Сергием (об этом мне говорил преосвященный Варнава, которому Патриарх писал, что м[итрополит] С[ергий] отпущен на свободу, но «увы, – на поруки Владимира Путяты…») Что же это – услуга за услугу? Вообще – много непонятного и таинственного. Мы все служим. Завтра я опять иду служить в Иоанновский монастырь – отпевать сына протоиерея Давидовича, которого я знал лично. Везде очень торжественные службы. Сегодня вечером мы – митрополит, я и преосвященный Венедикт служили в Казанском соборе. Конечно, и Вы служите к утешению паствы. Дал бы Бог скорее Вам освободиться от архангельского дамоклова меча¹¹⁰. Вероятно, это будет теперь же известно и сообщено. Ждём Вас сюда. Я чувствую себя крайне утомлённым. И дома не дают покоя, и приходится ходить много. Быть может, на Фоминой будет легче. А у Владыки митрополита до Вознесения все дни расписаны.

Очень сожалею об отъезде о. Иакова. Не знаю, как и обойдусь я без келейника.

Письмо не перечитываю, и, вероятно, много в нём путаницы и lapsus¹¹¹, т. к. глаза слипаются, уже третий час ночи.

Благословите и помолитесь о

любящем Вас А.

20 апреля 1921 г.

21 апр[еля]

Р.S. Это письмо должно было быть Вам вручено о. Иаковым, который со мною уже распростился вчера, взял свой багаж, прослезились мы с ним и т. д. И он пошёл к Евг[ению] Сем[ёновичу] получить документы и пропуск и даже билет, как ему было обещано самим Евг[ением] Сем[ёновичем]. Но оказалось, что Евг[ений] Сем[ёнович] надул или забыл, а сам вчера уехал на несколько дней в Москву, причём не оставил ни пропуска, ни билета. И о. Маков, к моему ужасу, снова вернулся сюда со своими пожитками. Хочу найти другой ход и отправить его.

Поздравляю о. Иоанникия с саном иеромонаха. Да будет он и в сём сане ещё более верным Вам послушником.

Лл. 28–31 об.

27 апреля 1921 г.

Петроград.

Дорогой и досточтимый Владыко!

Вы, конечно, уже получили мои письма №№ 6 и 7, посланные через инженера Соловьёва, в которых была подробно изложена история моей встречи и беседы с Владимиром Путятой. Теперь хочу несколько дополнить. На днях племянник митрополита Кирилла говорил мне, что он только что получил письмо от своего дяди, который пишет ему, что у него был в его «больнице» Владимир, предлагал ему освобождение по примеру митрополита Сергия, но с условием, что он будет за восстановление его в епископском сане; митрополит Кирилл отклонил такие условия, тогда тот ему сказал: «В таком случае Вы посидите».

Визит Владимира так повлиял на митрополита Кирилла, что последний как-то даже занемог от нервного напряжения и не то приобщался, не то даже соборовался, ища в таинстве облегчения своего утерянного морального состояния. Интересно, что на вопрос мой о том (в связи с разговором о митрополите Сергии), освобождены ли митрополит Кирилл и архиепископ Никандр, Владимир, не говоря мне о своём посещении митрополита Кирилла, ответил, что и тот, и другой не имеют шансов на скорое освобождение. Это ещё не все: А. Ф. Кони, у которого я был сегодня, говорил мне, что на первый день Пасхи у него был… Владимир и рассказывал ему о своих преобразовательных планах, о том, что он проектирует пересмотр и изменение чина литургии, уничтожение преград, отделяющих нас от иных вероисповеданий, от раскола и сект и т. д., говорил о том, что в четверг на Светлой предстоит восстановление его в епископском сане, которого он был лишён «юридически неправильно», и что Святейший Патриарх уже выразил готовность назначить его в Казань, где он и предполагает развить свою реформаторскую деятельность… Даже говорил он и о том, что Казань будет центральным пунктом целого церковного округа, в который будут входить епархии Вятская, Пермская, Пензенская и т. д, и что сфера его деятельности будет широкая. Все эти сведения взяты из первоисточников, и нет оснований им не доверять. Кажется, дальше идти некуда, и хорош бы я был, если бы приложил руку свою к этому акту о его восстановлении. Кони с ужасом и с большим пониманием существа дела выслушал мой рассказ о Владимире, о Пензе, о том, как и епископов втравляют во всю эту историю. Думаю, что Вы одобряете и мою просьбу к Патриарху об освобождении меня от назначения в Пензу, и мою твёрдую решимость не дать себя втравить в это дело. Но какие тяжёлые последствия для Церкви могут быть от этого неосторожного шага Синода! Какое осуждение навлекает на себя этим и Святейший Патриарх. Я всё же не хочу верить, что это так просто сделается, хотя многое уже сделано – хотя бы то, что так скомкан первый акт – принятие Владимира в церковное общение, что должно было иметь место именно в Пензе, а не там, где это случилось, келейно, на Валаамском подворье за ранней литургией, когда митрополит Сергий его приобщил Святых Тайн по чину мирян… Каким соблазном в самой Церкви мы являемся свидетелями, и что это за ужас! Кони говорил, что он по телефону беседовал с Горьким, который ему сказал, что в Москве он сделал всё обещанное, говорил по Вашему делу с кем нужно и уверен, что это будет иметь свои последствия. Горького бросила жена, и это обстоятельство на него сильно подействовало, что делает дальнейшие сношения с ним затруднительными, да они и бесполезны, т. к. Горький уже выполнил свою миссию. А амнистии 1-го Мая как будто не было, ожидается она в какой-то другой день. Имеются ли у Вас какие-либо утешительные новые вести из Москвы?

Святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский. В день памяти святителя Филарета Патриарх Алексий всегда посещал Духовную Академию и благословлял в этот день устраивать академические вечера.

У нас был грандиозный, небывалый по количеству народа крестный ход в Неделю Фомину. Я привёл крестные ходы из часовни Спасителя, Исаакиевского и Казанского соборов в лавру, там служил литургию с митрополитом и преосвященным Венедиктом, и оттуда втроём мы шли из Казанского собора. Разоблачились в седьмом часу. Сегодня я слышал, в «Правде» есть ругательная статья по поводу крестного хода. Вчера у меня была А. Д. Пангулидзева, она хотела Вам писать. Мих[аил] Влад[имирович] Иславин сообщил мне, что Варв[ара] Мих[айловна] – дочь их – в Москве и невеста младшего сына Эйлеров. Они очень рады этому браку. Был у меня И. В. Аничков, примазавшийся к какой-то экскурсии и пробывший здесь дня три. Также Геннадий Як[овлевич] Воскресенский, бывший секретарь Новгородской консистории, которого будете иметь удовольствие и Вы видеть скоро, т. к. он намеревается приехать в Новгород. Вот, кажется, и все новости. Я начинаю несколько отходить от утомления страстного и пасхального. О[тца] Иакова предполагаю иметь возможность отправить в субботу, т. к. к тому времени Е[вгений] Сем[ёнович] вернётся из Москвы и выправит ему документ, который он сам (о. Иаков), оказывается, по глупости аннулировал, не указав в суматохе у билетной кассы, что на нём значится, что он едет в Новгород по выполнению командировки. А кассир указал ему, что ему следует представить ещё документ о выполнении командировки, не дал ему билета и не стал разговаривать; о[тцу] Макову надо было лишь указать, что это всё имеется в тех же документах, но он этого не сделал, иначе он был бы у Вас во вторник Светлой недели.

О[тец] Василий Шеин ещё не приехал сюда. По слухам, исходящим от самого Патриарха, он только временно переводится в Петроград, скоро предстоит его хиротония и назначение на место митрополита Крутицкого; митрополит Евсевий уходит на покой. А здесь кто-то распространяет слухи, что я предназначаюсь в Харьков. Конечно, это праздный слух, но вообще я буду твёрдо держаться позиции: по возможности уклоняться от «высоких» и, как Патриарх мне писал, «более почётных» назначений. Седалище епископа Ямбургского при тех условиях, какие я имею здесь, мне довлеет, и почестей вышняго звания мне не надо. Если бы меня назначили и архиепископом Пензенским, я бы писал то же, что написал Патриарху теперь…

Завтра восемь лет моей хиротонии. Буду служить в Казанском соборе. Сначала было хотел служить скромно, но пришлось согласиться служить торжественно, т. к. мои сослужители захотели принять участие в служении со мною в этот день. Вспоминаю радостные патриаршие дни в 1913 году в Новгороде… В этот день я в особенности духом с Вами и всегда помню и переживаю Вашу великую любовь. В день св. Никиты я не смогу быть в Новгороде. Нет соответствующих мандатов. Но молитвенно буду, конечно, у святителя Никиты. Хотелось бы и служить в этот день, дабы и мне быть с Вами причастником Божественной трапезы, но служить келейно, так сказать, я ещё не знаю, где бы мог, а беспокоить всех неудобно. Я вообще противник всяких реклам, а они здесь в моде. Сегодня случайно увидел, что и завтрашнее моё служение оповещено, и это мне не нравится.

Благословите, дорогой Владыко. Желал бы очень, чтобы Вы осуществили Ваше намерение приехать сюда.

Любящий Вас А.

Лл. 32–32 об.

Копия письма ко мне Святейшего Патриарха.

Воистину Воскресе Христос!

Взаимно приветствую Вас, преосвященный Владыко, со Светлым Христовым Воскресением и молитвенно желаю Вам от воскресшего Господа мира, радости и благополучия. Пишу Вам с оказией. От Пензы Вас освобождаем. Это всё спешил о. Владимир Путята, чтобы ликвидировать и самому поскорее восстановиться в сане архиерейском. Но Синод признал себя некомпетентным в восстановлении его в сане, представляя это тем, которые и лишили его архиерейства. Посему стал запрашивать отзывы архиереев, если его покаяние и обращение искренни.

Архиепископа Иоанна всё просят в Латвию, и мы кого-либо подыщем в Пензу, а Вы работайте с Богом в Петрограде. Так скажите и Владыке митрополиту.

Прошу Ваших святых молитв и с братскою

любовью остаюсь Ваш покорнейший послушник

Патриарх Тихон.

2/15 мая 1921.

Лл. 33–36 об.

Ново-Афонское подворье.

Уг. Забалкан. пр. и 2-й роты в С.-Петербурге.

9/22 мая 1921 г.

Христос Воскресе!

Дорогой и досточтимый Владыко!

Чтение Святого Евангелия

Пишу Вам, как видите, сидя на подворье, куда приехал служить всенощную и завтра литургию. А сегодня служил я литургию на Чёрной речке в чудном храме святителя Николая, где вчера же совершал и всенощное бдение. Там среди других служил со мною некто протоиерей Михаил Троицкий, который некогда был ректором Ярославской семинарии. О Ярославле мне всегда говорит о. Михаил Юрьевич, и я спросил у о. протоиерея, знал ли он его. Оказалось, что хорошо знал, а также знает и Вас. Просил меня передать Вам его почтение и просьбу о благословении. Он теперь получил митру, и в своё время его за что-то уволили из ректоров. Даже не хотели принимать на службу в Петроград.

Встретил я ещё одного Вашего знакомого, протоиерея Дурнева, у которого даже ночевал, т. к. 4-го всенощную, а 5-го – литургию служил в его храме Благовещения на Васильевском острове. Вы заходили к нему чай пить после отпевания пр[еосвященного] Киприана¹¹². Здесь очень много архиерейских служб, и все батюшки стараются перещеголять друг друга в торжественности. Как раз 5-го числа, в другой день, я служил с преосвященным Венедиктом и семнадцатью иереями литургию, а накануне служил всенощную митрополит и мы оба. Но все эти пышные служения лишены теплоты и лично мне дают очень немного; наоборот, приходится нередко возмущаться и расстраиваться многими несообразностями. Сейчас от всенощной. Имел честь служить с архимандритом Феодосием (бывший Старорусский настоятель), который теперь где-то здесь привитает. Он совсем седой, с короткими волосами и бородой, и вообще вид его мало презентабельный. Служба здесь идёт хорошо, по-монастырски, с канонархом, и как-то ещё держится здесь братия – до двадцати человек. И помещения все в их распоряжении. Наконец приехал мой отец, сначала налегке, с тем, чтобы через несколько времени собраться сюда и окончательно. При сложности жизни вообще и при тех условиях, в каких я живу, именно при необходимости чуть ли не ежедневно отлучаться для служения, мне несомненно прибавляется работы с его пребыванием у меня. Но ничего не поделать. К сожалению, у человека есть свойство очень быстро забывать трудности жизни и так же быстро втягиваться в удобства жизненные. И мой отец, попав сюда, в смысле ухода и условий, в неизмеримо лучшее положение, чем в Москве, и притом ещё ограждаемый от всего в доме, т. к. и у сестры он имеет прибежище, когда я уезжаю с ночёвкой, сразу же как-то вошёл во вкус этих условий и уже предъявляет известные требования, причём по темпу видно, что они будут возрастать…

Я всё ожидал от Вас письма, мне почему-то кажется, что Вы передали письмо для меня Соловьёву, но он до сих пор или не приехал сюда, или же письма не привёз; во всяком случае, известия я от Вас не имею. Вести из Новгорода, по большей части ничего нового в себе не заключающие, я имею нередко от лиц, приезжающих оттуда и считающих своим долгом меня навестить. А вчера от Ант[онины] Алекс[еевны] Урусовой, которую, по близости к той церкви, где я служил, я навестил в Георгиевской общине, я услыхал весть, будто у матушек в Кириллове был обыск с вызовом в ЧК и т. д. Как это печально! Впрочем, матушка Иоанна, по словам Антонины Алекс[еевны], относится к этому делу очень спокойно, равно как и прочие в монастыре. 8-го числа получил указ из Синода о назначении меня в Пензу. Этот указ (от 14/27 апреля) меня бы обеспокоил, если бы днём или двумя раньше я не получил письма от Святейшего, копию чего я Вам при сём посылаю. Таким образом, это обстоятельство, по-видимому, ликвидировано. Замечательно, что и сам Святейший свидетельствует, что всё дело здесь в Путяте. Заседание в четверг на Святой было, и в числе присутствовавших на нём был и архиепископ Серафим Варшавский¹¹³, горячо возражавший против восстановления Владимира. В связи ли с такой его позицией или же независимо от этого, но на следующий день у него был обыск, и он говорил моему отцу, что не исключена возможность и его ареста. Каким образом могли сделаться известными его речи Владимиру? Опять и здесь не митрополит ли Сергий?.. Вот какой дух царит в высшей иерархии, и как хорошо быть далеко от всего этого. Мне рассказывала госпожа Фёдорова, та самая, которая в «пунсэ» (транскрипция матушки игумении Нины) ходит постоянно в собор, что Вы гуляете на огородах. Я лишён возможности даже видеть зелень, а потому, когда я вчера попал на Чёрную речку, где совершенно дачный вид, т. к. напротив – Аптекарский остров и дальше Ботанический сад, и где много зелени и воды, я прямо наслаждался и воздухом и тишиною.

Что же всё нет никакого успокоения из Москвы для Вас? Главное беспокойство заключается в том, что Вы не можете осуществлять никаких планов относительно поездки в Тихвин ли или в другое место. Ужасная система держания людей в постоянном напряжении! Завтра акт в Богословском институте, а предварительно литургия, которую совершает митрополит со мною и преосвященным Венедиктом.

Вернулся домой после служения и узнал, что был без меня Соловьёв, но письма он не привез от Вас, значит, моё предположение было неверно. А очень бы хотелось иметь от Вас весточку и знать о Ваших предположениях. На Тихвинскую едва ли не придётся мне ехать в Ямбургский приход, а хотелось бы сберечь этот день для Тихвина, тем более что, как я слышал, с 1-го июня будет дачное сообщение до Тихвина без пропуска, т. к. Тихвин уже как будто присоединён к Петербургской губернии.

Я уже не повторяю того, что говорил раньше о том, насколько мне был бы здесь необходим о. Маков. Если бы была какая возможность, Вы бы мне его уступили, конечно.

Благословите и помолитесь о сердечно Вас

чтущем и любящем послушнике Е. А.

Лл. 37–42

14/27 мая 1921 г.

Дорогой и досточтимый Владыко!

Сегодня получил Ваше письмо через Петровского, сегодня же есть оказия в Москву, в лице моего отца, который туда едет и который завтра же передаст письмо Ваше одной монахине, имеющей его доставить Святейшему в воскресенье. Он просит Вам засвидетельствовать своё глубокое почитание и просит благословения Вашего. Вернуться сюда на окончательное жительство он думает к Троице. Е[вгений] Сем[ёнович] ему способствует во многом.

Очень жаль, если хиротония будет 30-го. Ведь это – праздник в Исаакиевском соборе. Его предположено обставить особенно велелепно, и я уже давно числюсь в составе служащих в этот день там. Мне было бы крайне неудобно отлучиться отсюда именно на этот день. Получается в данном случае то же, что было с хиротонией преосвященного Венедикта, на которую я не смог выехать из-за 15-го августа – праздника в Софийском соборе. Если бы можно было хиротонию перенести на 13-е июня, то заблаговременно я бы мог отпроситься на неделю и захватить и хутынский праздник. На Пятидесятницу, на день Святого Духа и ещё на некоторые дни уже расписаны богослужения в разных местах. Если 13-го торжество в Макарьевской пустыни, то и на 20-е можно перенести хиротонию. Я думаю, не сам ли о. Серафим виною в распространении молвы о его архиерействе. Дело в том, что я случайно ещё в Новгороде слышал о том, что он, по крайней мере в Вяжищской пустыни, говорил о том, что он будет епископом и будет жить в Вяжищах по-прежнему. Я же никому не передавал Ваших предположений.

О Путяте дело замолкло что-то, но, вероятно, он продолжает действовать, и в том же террористическом духе. Да, вероятно, он ещё немало бед причинит Церкви Христовой, особенно при такой неустойчивости «стражей».

Я жду на сих днях приезда племянника митрополита Кирилла, С. Ив. Зенкевича, с которым я посылая письмо Святейшему Патриарху. Вероятно, он расскажет московские новости церковные. Как тяжело Ваше положение! И ничего нельзя сделать! Быть может, Толмачёвские могли бы что-нибудь узнать о ходе дела. Неужели и они ничего не пишут? Я не замечаю, как день бежит за днём – в служениях и хождениях. Если у меня нет какого-либо дела служебного, я сижу дома, т. к. бесцельная ходьба по здешним расстояниям ужасно утомляет. Так и у Иславиных я ещё не был с самого моего приезда, не был и у такой усердной приглашательницы, как Е. А. Шеина. Был я на акте в Богословском институте. Сначала была литургия на Троицком подворье, которую мы втроём совершали с огромным числом сослужащих, так что приобщалось нас тридцать человек. Потом был акт, оставивший самое хорошее впечатление. Проректор Верков прочел не сухой, а очень жизненно составленный отчёт, а Мироносицкий¹¹⁴ – в высшей степени содержательный доклад по вопросу о богослужебном языке, где очень ясно и интересно, с множеством типичных примеров, провёл мысль о несообразности самого предположения перевести богослужение с славянского на русский язык. Жаль, что и доклад Веркова, и речь Мироносицкого не могут быть напечатаны для широкого распространения, первый как руководство к образованию и ведению, хотя бы в сокращенном масштабе, курсов богословских, второй – как рассуждение, всецело исчерпывающее злободневный вопрос. На акте я виделся с профессором Платоновым, который на следующий день (12/25 мая) ехал в Новгород и хотел быть у Вас. Был ли и рассказывал ли об акте?

12-го числа я был на акте после окончания занятий законом Божиим в церкви Экспедиции заготовления гос[ударственных] бум[аг]¹¹⁵. Огромное дело там делается в этом отношении. Девятнадцать учащих. Ежедневно девятьсот человек детей обучается в разных помещениях, по группам. Преподавание поставлено очень интересно. Бывают специальные чтения о разных событиях евангельской истории, с световыми картинами; пение поставлено Мироносицким очень хорошо и т. д. и т. д. Настроение создано особенно тёплое и хорошее. В пятницу 21-го будет акт там же по случаю окончания занятий на богословских курсах для взрослых. Я заведую всеми этими курсами, а потому постепенно знакомлюсь с их постановкой в разных пунктах и радуюсь большому, несомненно успеху их и тому размаху, который дан здесь этому делу. Об этом и мечтать в провинции не приходится. Здесь всё-таки много сил, которые с большой ревностью отдаются служению Святой Церкви. Сейчас вернулся с заседаний в Богословском институте. Рассматривали учёные планы на предстоящий учебный год, который начнется с ближайшего понедельника, разбирались «курикуллумы» vitae¹¹⁶ подавших прошения о приёме и т. д. Там тоже наблюдается большая сплоченность, серьёзное отношение к делу, полное отсутствие того, что прежде наблюдалось в семинарских и даже академических корпорациях, – это дешёвый либерализм и противодействие ради удовольствия. Нужно сказать, что митрополит Вениамин держит в своих руках все нити управления, и от него, с одной стороны, исходит инициатива различных начинаний, с другой – сильная поддержка тех, кто трудится на том или ином поприще. Он всё знает, что у него делается, а также кто и как делает своё дело, и он умеет показать и своё одобрение, и своё неудовольствие. Он прекрасно учёл и понял, в чём заключается при настоящих условиях и в таком городе, как Петроград, сила архипастыря – в возможно частом и тесном общении с народом, и он и себя лично, и своих викариев направляет к тому, чтобы всё более и более расширять круг своего молитвенного общения с верующим народом. И это ему удаётся в большой мере. У меня был благочинный Ямбурга и уезда (всего там два благочинных) и приглашал посетить уезд – всего там двадцать одна церковь, но я, переговорив с митрополитом, решил отложить поездку до осени – первого санного пути приблизительно, если Бог благословит. Здесь так много служений и так трудно ориентироваться иногда в множестве приглашений, так что иной раз бывает на один день несколько приглашений, что по моему предложению теперь принят такой способ удовлетворения просьб. Все приглашения и я и преосвященный Венедикт направляем к Владыке митрополиту, который и назначает кому и где служить; это и проще, и корректнее, и удобнее во всех отношениях.

В будущее воскресенье, 23-го мая, если Бог поможет, я буду служить в Лесном, в Князе-Владимирской церкви, так называемой Новосильцевской, построенной в 30-х годах двоюродной сестрой графа Орлова-Чесменского Новосильцевой на месте смертельного ранения её сына на дуэли. Церковь, говорят, удивительно художественная во всех отношениях. О госпоже Новосильцевой я давно имею понятие по её переписке с митрополитом Филаретом, к коему она питала особенные чувства любви и преданности. Эта переписка издана Арсеньевыми в 90-х годах. Там же, в Лесном, есть и Холмский монастырь и Арзамасское подворье женского монастыря. Поеду туда 22-го, в субботу, а вернусь 24-го, в понедельник. Ожидаю к себе в келейники, по рекомендации Данилы, Михаила, б[ывшего] пономаря в архиерейском доме. Он мне представляется более или менее подходящим. Все являвшиеся здесь кандидаты мне не понравились. Конечно, лучше всего был бы для меня о. Иаков, но раз он нужен Вам – я уступаю и сдаюсь. Если откроется возможность, я уверен, Вы мне его дадите. Относительно ковров я пишу Даниле, чтобы он их передал о. Иоанникию, не знаю, почему он этого и без моего указания не сделал. Но, кажется, один какой-то ковер мне посылается с некоторыми вещами. Если он окажется из числа Ваших, я его при случае перешлю к Вам.

16 мая. Сегодня удосужился пройти к Иславиным. Они живут теперь на Жуковской, д. 24, кв. 9. Варвара Михайловна тоже с ними. Она невеста младшею сына Эйлеров – Сергея, который кончает так называемый университет московский. Свадьба предполагается в Москве в июле. Все этим очень довольны.

На балконе патриарших покоев. Троице-Сергиева лавра

Слышали ли Вы о том, о чём мне пришлось слышать из разных уст, именно, что митрополит Антоний Киевский является первым кандидатом на место недавно умершего Константинопольского Патриарха Германа? Но этот слух, кажется, неверный. Митрополит Антоний находится в Белграде, откуда не так давно Патриарх от него получил письмо. Был у меня Зенкевич, вернувшийся из Москвы. Привёз письмо от Нумерова. Его я Вам присылаю. Передавал он некоторые подробности заседания четвергового, длившегося с восьми часов вечера до четырёх часов утра. Оказался неожиданным для всех, самым ревностным, энергичным отстаивателем надлежащей точки зрения на Владимирский вопрос митрополит Евсевий¹¹⁷, выступивший с часовой речью и резко выговаривающий митрополиту Сергию за его прямо незакономерные действия по отношению к вопросу о принятии Владимира. Причём он заявил даже, что теперь ещё не время, а впоследствии собор епископов его самого (Сергия) будет судить за многие его деяния, и, в частности, отношение его к данному вопросу есть одна из тёмных страниц его деятельности. В результате вопрос был сорван главным образом благодаря энергии Евсевия и поддержке его со стороны а[рхиепископа] Серафима [Чичагова]. А митрополит Сергий, дабы не попадаться на глаза Владимиру, которого он заверил, что дело его будет решено в положительном смысле, должен был уйти чёрным ходом. Как всё это трагикомично. И Сергию, как видно, не повезло, и его высылают, но я не понимаю, как это Нижний избран местом ссылки. Что касается Архангельска, то туда ссылка вообще отложена: дело в том, что Архангельск и часть Вологодской губернии переходят к англичанам и из Архангельска предложено выехать всем, кто там живёт менее шести лет. В связи с этим недавно в Таганской тюрьме получено предписание, что высылка в Соловки митрополита Кирилла отменяется и он имеет числиться за Таганской тюрьмой. Относительно моего заместителя по Пензенской кафедре думаю, что он будет доволен, отделается от а[рхиепископа] Евдокима¹¹⁸, с которым он воюет, получит самостоятельную кафедру, что ему любо как человеку, для которого «карьера» имеет значение; что касается стороны моральной, то он в лучших условиях, чем я, т. к. в деле его назначения Путята не ждал, по-видимому, такой роли, как в моём. Патриарх прямо сказал Зенкевичу, что он предвидел моё нежелание ехать в Пензу, но что это назначение последовало под давлением Путяты, который им всем, и в частности ему, прямо жить не даёт. Митрополит Кирилл сидит в одной камере с преосвященным Феодором и преосвященным Гурием¹¹⁹. У них чисто, много им посылают, так что со стороны внешней они обставлены хорошо. Надежды на Казань у него нет, в смысле возвращения туда. Патриарх хочет в случае его освобождения, о чём хлопочут его благодетели, назначить его в Киев, где, по словам Патриарха, происходит нечто невообразимое в смысле церковною хаоса: архиереи друг друга предают анафеме – полная разруха. Но митрополит Кирилл не желал бы этого назначения, это значило бы ехать на верную смерть, по его словам.

Очевидно, а[рхиепископ] Серафим уже назначен Крестецким. Меня смущает вопрос о том, смогу ли я приехать на его хиротонию. 30-го во всяком случае это невозможно. На Троицу тоже. Если Вы отложите, то мне будет время и устроиться относительно выезда туда, и подумать о том, как бы обеспечить себе разрешение на выезд оттуда, что тоже мудрено.

Вот Вам и все новости, которые, быть может, Вам и без того более или менее видны из сообщений из московских тех или иных источников. Как бы хорошо было Вам наконец освободиться от архангельского гнёта! Хотелось бы мне побывать в Новгороде и с Вами утешиться беседою. Вот только как сочетать и совместить всё несочетаемое и несовместимое?

Благословите и помолитесь о глубоко Вас

чтущем и любящем усердном послушнике Е. А.

17 мая 1921 г.

Лл. 43–44 об.

26 мая 1921 г. – половина седьмого утра

Дорогой и досточтимый Владыко!

В.П.И.

НАСТОЯТЕЛЬ

ВВЕДЕНСКОЙ

на Петербургской стороне

церкви

Гор.С.П.Бурга.

1921 года,

мая месяца

26 дня

Как видите, пишу это письмо у настоятеля Введенской церкви, где в ночь на сегодня я ночевал. Вчера всенощную и сегодня литургию мы совершаем здесь втроём: митрополит, преосвященный Венедикт и я. Церковь прекрасная, огромнейшая, настоятель почтенный и усердный старец. Собор духовенства очень большой, несколько митрофорных протоиереев во главе с о. Дерновым, а всего священников больше двадцати. Такое торжество не связано ни с каким особенным местным праздником, а просто, как сказал бы преосвященный Димитрий, «здорово живешь». Получил я наконец указ о своём освобождении от Пензы, вот его текст: «По благословению Святейшего Патриарха и Священного Синода слушали: ходатайство Вашего Преосвященства, изложенное в письме к Святейшему Патриарху от 20-го апреля сего года об освобождении Вас от данного Вам назначения на Пензенскую архиерейскую кафедру, ввиду крайней утомлённости Вас (?!) от пережитых до сего времени событий в Новгороде и непосильности бремени служения в Пензенской епархии, переживающей в настоящее время тяжёлые дни. Постановлено: во внимание к ходатайству Вашего Преосвященства, освободить Вас от данного Вам постановлением от 5/18 апреля сего года назначения на Пензенскую архиерейскую кафедру. О чём и уведомить Вас.

Мая 14/27 дня 1921 г. № 698. Член Св. Синода митрополит Евсевий».

Не находите ли Вы, что указ грешит многословием и похож по изложению на ту запись архиерейских писем in extenso¹²⁰, какую вёл какой-то анекдотический секретарь, формулируя однажды текст письма архиерея к губернатору так: «Ибо архиерейский (нрзб.) и радости свидания».

Прерываю письмо, ибо звонят к литургии, которой начало в семь часов утра. Очевидно, моему письму Патриарху, текст копии я Вам в своё время послал, – дан официальный ход. Если бы я знал сие заранее, я был бы в нём более объективен.

В патриаршей резиденции в Переделкине. Конец 60-х г.

Из Москвы пришли следующие вести из церковных сфер. Новый состав Синода – митрополит Сергий, Евсевий, архиепископ Михаил, епископ Андрей, архиепископ Иннокентий Полоцкий, епископ Тверской Серафим; последние архиереи от округов… Конечно, под большим сомнением, что все они смогут собраться. Преосвященный Сергий должен отправиться в Нижний и находиться там под опасением попасть в концентрационный лагерь, если кто-либо из его викариев во Владимире сделает что-либо незаконное. Слышно, будто преосвященного Петра¹²¹ из Нижнего привезли в Москву арестованным, а также преосвященного Филиппа¹²² из Смоленска. Словом, всё та же политика. И у нас здесь есть арестованные по тем или иным причинам священники. О том, что та же участь постигла и Е. С. Р. Р[неуст.], Вам более подробно расскажет О[льга] М[ихайловна]. Это обстоятельство осложняет для меня возможность приехать в Новгород, к чему я стремлюсь, если хиротония будет приурочена ко времени, когда бы я мог отсюда отлучиться. Мой отец, уехавший в Москву 14-го мая и предполагавший вернуться сюда «на зимние квартиры» к Троице, пишет, что у него там опять неприятности, до обыска включительно. Как всё это тяжело и невыносимо! Был я в минувшее воскресенье в Лесном и на подворье Радочницкого Холмского монастыря у матушки игумении Афанасии. Там у них очень мирно и хорошо, т. к. природа дачная; так было приятно пройтись по лесу после улиц Петрограда! Если бы Вы приехали сюда, мы бы туда с Вами поехали.

К сожалению, больше писать некогда.

Прошу Вашего благословения. Помолитесь о

любящем Вас сердечно и преданнейшем

послушнике Е. А.

Р. S. Недавно встретил А. Я. Ген., он хотел зайти на минуту.

Лл. 45–46 об.

29 мая 1921 г.

Дорогой и досточтимый Владыко!

Я Вам писал от 26-го числа через О[льгу] М[ихайловну]. Теперь пишу два слова через сестру Голубеву. Была у меня В. Л. Траубенберг, мы с ней говорили о способе приезда моего в Новгород. Было бы необходимо иметь от Вас официальное приглашение по тому или иному церковному делу. Леванд. [неуст.] должен бы был засвидетельствовать от ц. п. [неуст.] 1-го отдела. На основании этой бумаги мне бы здесь можно было выхлопотать пропуск, нужно указать срок, т. к. бессрочно не выдают пропуска. Всё это необходимо ввиду «острого» недомогания того лица, которое всё подобное может устраивать более упрощенным способом. И всё это может иметь значение, если Вы хиротонию назначите в Неделю Всех святых, т. к. на Троицу я не могу приехать, ввиду того что, кроме служения в этот день, и на Духов день у меня есть служение для всех детей округа в церкви Николы Морского; это служение было давно уже назначено, все оповещены и готовятся к пению литургии Мироносицким. Вообще мы здесь все в тисках служения, уже теперь расписаны у нас служения на Петров день на 15-е июля и т. д. В Неделю святых Российских – большое торжество в Князе-Владимирском соборе, в Духов же день – молебен для детей (такой же молебен для детей нашего округа – в Троицу в Казанском соборе в шесть часов вечера) и в церкви Киевского подворья, который я совершаю, и об этом уже оповещен весь округ Василеостровский, т. к. всё духовенство округа участвует здесь так же, как у Николы Морского весь тамошний округ.

Положение Евг[ения] Сем[ёновича] всё то же, когда дело касается столпов, то оно гораздо сложнее и опаснее. Не знаю, как он выйдет из этого искушения. Его квартира до сего недоступна. У меня всё нет келейника. Обхожусь в смысле домашних услуг, для меня лично очень несложных, отчасти собственными силами, отчасти одной старушки-богаделки, которая приходит дежурить в квартиру; что касается обеда и чая, то это – вне моей заботы и идёт правильно, своим чередом.

Как послужили Вы в Валдайском монастыре? Дай Бог, чтобы это было началом Вашего раскрепощения вообще.

В. Леон[неуст.] мне привезла очень художественную Мадонну в дар от знакомых новгородских. Я оказываю ей протекцию в деле присутствия её на общем собрании советов приходов, которое состоится в понедельник на Троицком подворье. В Вознесенье был у Л. Д. Аксёнова на заседании комиссии богослужебной, постоянно действующей как отделение правления общества приходов. Есть комиссии вероисповедная и др. Словом, и это дело налажено здесь хорошо.

Благословите, дорогой Владыко, и помолитесь

о сердечно чтущем Вас Е. Алексии.

Лл. 47–48

2/15 июня 1921 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Ваше письмо я получил в самый день его написания, возвратившись от всенощной из Исаакиевского собора. Благодарю Вас. Слава Богу, что Вы ездите и служите… сам себе верен, смешивая в одну кучу внешнюю церковность с нынешним направлением, которому они служат «куса» ради. На днях, после Духова дня, мне представляется неожиданная возможность побывать в Москве дня три-четыре. В Макарьевской я не смогу быть, а на хиротонию приехать употреблю все усилия, хотя без протекции и придётся, вероятно, встретиться с немалыми трудностями. Наш приятель всё ещё болен, несмотря на все врачебные пособия. Перемещён в другую больницу, и когда выпишется оттуда, совершенно неизвестно. Дезинфекция его квартиры окончена. В Москву я, Бог даст, выеду во вторник, 8-го июня вечером. Если бы у Вас явилась возможность мне к этому времени прислать письма Толмачёвским ли или митрополиту Кириллу, я бы всё доставил. Возможно, что я смогу оказать и моему отцу содействие в переезде в Петроград. Я Вам писал уже о желательности получения от Вас официальной бумаги с приглашением меня на хиротонию, с соответствующим удостоверением Л-мя [неуст.]. Это мне послужит основанием для хлопот о получении пропуска. В Духов день я буду целый день в служении; в Троицу тоже кроме праздничною служения у меня есть ещё молебен для детей. Все мы всё время пребываем в богослужении и в служении слову. Это утешительно и утомительно. Завтра еду с митрополитом в Пулково, и будем обозревать небо. А в четверг – освящение храма в близлежащем селе.

Сегодня был у меня приехавший из Новгорода Михаил – бывший пономарь Крестовой церкви. Колеблется приезжать сюда из-за хозяйственных соображений: какая-то у него там телушка, куры и т. д., и он не хочет упустить своего хозяйства. Впрочем, хочет ещё подумать. Но я думаю, что в конце концов он не сможет расстаться с своим обиходом. Здесь, на «каменистой почве», трудно прививаются сельские произрастания. Часто видаюсь с Л. Д. Аксёновым, который, на мой взгляд, стал как-то симпатичнее под советским солнцем.

Благословите. Надеюсь, до скорого свидания.

Любящий А.

В. Л. Траубенберг привезла мне Мадонну. Много участвовавших в подписке. Всё больше – незнакомых фамилий.

№ 12 Вам послан через с[естру] Голубеву.

Лл. 49–50

6/19 июня 1921 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Вчера вечером, после всенощной, получил Ваш № 6 от 4/17 июня, а сегодня перед литургией ответствую Вам в надежде, что это письмо моё дойдёт до Вас на ближайших днях через посредство В. Л. Траубенберг, которая всё ещё здесь пребывает и будет у меня сегодня после обедни. Если документ, который Вы пришлёте мне, будет снабжён штемпелем ц[неуст.] п/отдела [неуст.], то, я полагаю, он будет достаточно силён, чтобы мне по нему получить пропуск в Новгород, тем более, что у меня здесь есть «рука» в кругах железнодорожных, «рука», между прочим, очень церковная и очень ко мне расположенная. Жалею и я, что не придётся мне быть в Макарьевской пустыни. Митрополит Вениамин туда собирается, а также и многие из Царского, Колпина и других мест Петроградской епархии. Я же, вероятно, проведу воскресенье ещё в Москве и, как мне говорили, выеду оттуда в понедельник. Так как вагон прицепляется к самым разнообразным поездам, то я не могу в точности знать, когда я буду в Петрограде, вернее – во вторник вечером. Во всяком случае надеюсь успеть всё сделать, чтобы быть вовремя в Новгороде. В Москве сделаю всё, о чём Вы просите. Если смогу, то постараюсь и лично повидать митрополита Кирилла.

Не знаю, где мне остановиться в Москве. У отца моего – каморка вроде купе вагонного, в Новодевичьем монастыре – уплотнена; можно в вагоне, но это и далеко, да и неудобно мне в моём виде мозолить глаза железнодорожной администрации и привлекать её внимание к нашему вагону. Думаю, что на месте как-нибудь это выяснится. Со мною едет и староста наш, К. М. Сонетов. Наш больной всё ещё не выздоравливает. И говорят, что эта болезнь его открывает в нём множество язв; обращаются к знаменитостям, но и они что-то очень неутешительны. Все ему глубоко сочувствуют, но и только.

Надеюсь, дорогой Владыко, до скорого свидания. Хорошо было бы Вам проездом в Тихвин побывать в Петрограде. В Тихвине, говорили мне, заболел о. Измаил. Верно ли это? Туда мне едва ли придётся ехать, т. к. предположена уже моя поездка в Гдовский уезд, где в Тихвинскую – большой праздник, а на 29-е – в Вырицу, где идёт, между прочим, сильная работа «чуриковцев»¹²³.

Итак, Бог даст, во вторник, 8-го июня вечером, я выезжаю в Москву. Туда приезжаю вечером в среду, 9-го. Там – четверг, пятница, суббота, воскресенье и понедельник. Во вторник – в Петроград. Хлопоты о проезде в Новгород. И в Новгороде – в четверг или в крайнем случае – в пятницу. Если приеду на пароходе, что было бы для меня удобнее всего, а пароход приходит поздно вечером, то остановлюсь для ночлега у о. протоиерея Стягова, а наутро приду к Вам. Хорошо было бы бумагу мне прислать так, чтобы я её нашёл здесь по возвращении из Москвы. Здесь я устрою так, чтобы знали, куда сдавать пакеты и письма. А быть может, Вы её лично передадите митрополиту Вениамину, который мне её и вручит, когда я приеду из Москвы.

Благословите мой путь, или, вернее, пути мои, и помолитесь о сердечно Вас чтущем и любящем послушнике

Е. А.

Р.S. Скородумову я дал все надлежащие указания и рекомендации. Видел я его лишь один раз и то недолго, т. к. мне надо было спешить на поезд в Пулково. После службы днём были у меня Иславины. Просили Вам кланяться, только на немного заехали в Петроград по пути в Тихвин.

Лл. 51–52

3 июля 1921 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Я неожиданно для себя всё время нахожусь в путешествии. Только вчера приехал я в Петроград после недельного странствия по Ямбургскому и Гдовскому уездам. Приехав из Новгорода 23-го числа вечером, я застал у себя ожидавшего меня в течение двух дней посланного, диакона того прихода, о котором я говорил Вам, что должен был туда поехать на Тихвинскую, с приговорами, постановлениями и т. д. Обстоятельства так складывались, что «без меня меня женили», и составлен был целый план посещения мною ряда сёл. Усмотрев в сём указание Божие, я решил ехать. И наутро 24-го июня, в половине девятого утра, отправился по Варшавской дороге до станции Преображенская с целыми пятью человеками свиты. От станции Преображенская был налажен пароход по реке Луге, привезший нас в самую глубь уездов Ямбургско-Гдовского. Служил в трёх сёлах и одном женском монастыре. Всё было организовано хорошо, и в общем я поездкой остался доволен. Даже как будто поздоровел и освежился на чистом воздухе. Некоторые храмы, особенно один, поразили меня своим благолепием. Один храм, именно в с. Пенине Гдовского уезда – это такое великолепие, что может быть украшением любого города. Весь расписан по образцу киевского Владимирского собора, с чудным иконостасом, утварью и прочее. Женский монастырь «на Козьей горе» в удивительно красивой местности на высокой горе, оттуда открывается вид на громадное пространство. Там я служил 29-го и 30-го. Теперь предстоят служения здесь: на Троицком подворье 4/5 июля, 8-го – в Казанском соборе, 10-го и 11-го – в Холмском монастыре в Лесном, 14-го – в Иоанновском, 15-го – в Князе-Владимирском соборе, а на 20-е, быть может, опять выезд в уезд. Митрополита я ещё не видел, быть может, у него есть ещё какие-нибудь на меня виды. В смысле «продуктивности», как говорят в Ямбургском уезде, меня снабдили всякими деревенскими припасами – маслом, яйцами, хлебом – в достаточном количестве. Но здесь, с отсутствием келейника, с какими-то осложнениями в богадельне, где Сонетов черпал старух для некоторых самоварных и обеденных услуг, – у меня как-то не налаживается хозяйственная сторона. Например, сегодня я не имел возможности пить чай утром, т. к. ни я, ни мой отец не можем приспособиться поставить сами самовар, а кроме нас нет никого в квартире, и мы удовольствовались вкушением хлеба с маслом. Сейчас два часа, и мы не знаем, принесут ли нам обедать или нет. Сам Сонетов нездоров и лежит в своей комнате в богадельне. Необходим приезд Данилы, без коего я пропадаю. О[тец] Сергий Шеин собирается в Новгород по приглашению семьи Нумеровых. Я ему передал от Вас благословение. Ещё раз приношу Вам, дорогой Владыко, благодарность мою за Ваше доброе и сердечное гостеприимство и прошу Ваших святых молитв. Мой отец Вам усердно кланяется и просит благословения.

Келья Патриарха Алексия, в которой он скончался 17 апреля 1970 года. Патриаршая резиденция в Переделкине

Завтра у Вас крестный ход, а я служу в Казанском соборе. В течение всего моего путешествия погода мне благоприятствовала: когда нужно было – светило солнце, а ночью или днём, когда можно было находится дома, – шёл дождь.

Благословите любящего Вас А.

Лл. 53–53 об.

5 июля 1921 г.

Сейчас я от служения в Троицком подворье. Служил я там вчера всенощную и сегодня литургию, а митрополит служит акафист вечером. Служба была очень торжественная, и мне чрезвычайно дорого было, что я служить мог в уделе преподобного.

Получил я письмо от преосвященного Ювеналия, в коем приложено было письмо и преосвященному Серафиму. Если благоволите, передайте ему сие послание.

Слыхали ли Вы о Послании Патриарха к иностранным державам о помощи голодающим России¹²⁴, посланном будто бы по просьбе властей наших, обращавшихся к нему через посредство Горького? Какой высокий теперь тариф! Как будут язвить батюшки и псаломщики? Ещё больше замрёт жизнь.

Ещё раз прошу Вашего себе благословения.

Сердечно чтущий Вас Е. А.

Лл. 54–55

12 июля 1921 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Через А. Мард. [неуст.] я не мог Вам послать письмо, т. к. она была у меня один раз. Делаю это теперь. Всё время почти отсутствую из дома. 9/10-го и 10/11-го служил я в Холмском монастыре, где два с половиной дня и три ночи услаждался безмолвием пустыни. Сегодня ночую дома, а завтра еду в Иоанновский монастырь, где 14-го служу раннюю литургию отчасти ставленников ради, отчасти по случаю поминовения дедушки, которому в этот день память. А 14/15-го я буду служить в Князе-Владимирском соборе. С приездом моего отца расстроились здесь условия жизни. Чем это объяснить – я не знаю, но факт тот, что за моё отсутствие в Новгороде и в Ямбургском уезде произошло какое-то недоразумение у моего отца с Сонетовым, и теперь Сонетов решительно не желает, чтобы мой отец жил здесь, тем более что и вообще-то у нас хозяйственная сторона не налажена, и попечение его о мне имело характер персональный в силу его личных ко мне отношений. В связи с этим я говорил с митрополитом, и мы пришли к заключению, что мне удобнее переселиться в лавру, где к тому же я буду вблизи церковного центра. А моего отца устроить надо куда-нибудь поближе к сестре, где бы он имел стол. Я предвидел все эти осложнения, но тем не менее они на меня очень действуют, и я чувствую себя расстроенным. «Сродники – душевные разбойники», – говорил преподобный Серафим, и это очень верно. В лавре я буду тоже беспомощным бобылем, т. к. у меня всё ещё нет келейника, но я думаю, всё же можно там будет со временем устроиться, а главное – я буду духом спокойнее, т. к. мой отец имеет какую-то способность и свойство действовать на нервы.

Нового относительно письма Патриарха архиепископу Кентерберийскому и в Америку я ничего не слыхал. Слышал, что архиепископ Михаил¹²⁵ назначен в Киев экзархом, с саном митрополита. А в Одессу – архиепископ Феодосий¹²⁶, бывший Смоленский, без титула Одесского. Не думаю, чтобы архиепископ Михаил мог что-нибудь сделать полезного в Киеве. Но своего – белого клобука – он достиг.

Не знаю, как переправить Вам рясы (одна чёрная атласная, другая верхняя серая и коричневый шёлковый подрясник). Теперь ещё больше затруднён проезд. Они у меня завернуты и связаны и в любой момент могут быть препровождены к Вам. Ждал всё время Данилу, но он всё не едет.

Помолитесь, дорогой Владыко, чтобы Господь устроил всё как надо.

Молитвенно и Вам желаю мира и всего самого лучшего.

Любящий Вас А.

Лл. 56–56 об.

16 июля 1921 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Два слова, пользуясь оказией. Нового есть то, что сегодня вызывали Владыку митрополита Вениамина на Гороховую¹²⁷. Не знаю ещё, чем дело кончилось, завтра узнаю. Он боится, не потребовали бы его в Москву… Завтра узнаю.

На днях, думаю, переезжать в лавру. Приехал ко мне Кочубинский – приятель Данилы, хороший человек и для временного у меня пребывания полезный.

Ожидаю и Данилу для устройства моих дел. В лавре займу, вероятно, бывшую квартиру митрополита Вениамина или же Вашу над которой – какая окажется для меня более удобной.

Посылаю Вам сегодня полученное мною прошение, оно пропутешествовало в Новгород и пришло ко мне сегодня.

Благословите. Любящий А.

Р. S. Послал Вам через господина Иванова рясы и подрясник.

Надеюсь, Господь хранит Вас в мире и добром здравии.

Лл. 57–58

19.VII – 21

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Ничего нового не могу Вам сообщить. Вызов митрополита на Гороховую имел ту цель, чтобы допросить его по целому ряду вопросов, большей частью касающихся внутреннего церковного управления. Всё-таки имеется целое большое дело, обещали ещё вызвать, а пока взяли подписку о невыезде. Он в общем весьма благодушен и спокойно относится ко всему этому. Я осмотрел квартиру, отводимую мне в лавре. Та, в которой жил митрополит Вениамин. Вы её, наверное, знаете. Удобная и чистая, но несколько изолированная от жилищ монахов. Думаю, с Божией помощью устроюсь в ней. А моему отцу ищем комнату где-либо в центре. Надеюсь, и этот вопрос наладится. Из Москвы не имею никаких сведений, кажется, там нет никаких перемен. Когда же у Вас будет хиротония, на которую мне, конечно, не придётся приехать, т. к. для этого надо иметь целый капитал? Скоро и письма посылать по почте будет недоступно.

Пока никуда не предполагаю выезжать из Петрограда, было предположение ехать в Ямбург и в уезд, но в ближайшее время оно не осуществится.

Благословите, Владыко святый, любящего Вас А.

Лл. 59–63 об.

22 июля 1921 г.

Дорогой и сердечно чтимый Владыко!

«Блажен путь, воньже идеши днесь, душе, яко уготовася тебе место упокоения».

Вчера Н. П. передала мне Ваше письмо от 19-го июля (не 18, как Вы написали, а № 7). Благодарю Вас. Совершенно согласен с Вами, что необходимо было изменить условия жизни, независимо от тех внешних побуждений, которые понуждают к более энергичным действиям в этом отношении. Но я обычно держусь правила не насиловать естественного течения жизненных обстоятельств и терпеливо ожидать, что речет Господь. Так и в данном случае, внутренно сознавая большую целесообразность и соответственность жизни в лавре, я, подчиняясь обстоятельствам и словам митрополита Вениамина, не противоречил тем условиям, которые были для меня здесь подготовлены, и в общем не раскаиваюсь в этом, т. к., с одной стороны, это дало мне возможность до известной степени утвердиться в сферах Казанского собора, который, в силу создавшихся моих близких к нему отношений, в лице и клира и прихода теперь вполне считает меня своим и признает мой авторитет в делах своих, с другой стороны – вторжение моё в лавру является не насильственным, вопреки первоначальным планам митрополита Вениамина, а вполне естественным, вытекающим из обстоятельств, и таким образом, я вступаю во второй фазис моего петроградскою служения, который да благословит Господь Вашими святыми молитвами. Я желал занять именно Вашу квартиру, но она занята о. Гурием и ещё кем-то из их братии, и там собирается их братство. Квартира, мне представляемая, правда, несколько велика, но на зиму я заключусь в задней комнате. Преосвященный Артемий¹²⁸, который до сей поры занимая эту квартиру, просит дать ему возможность здесь же останавливаться на случай своих редких приездов из Луги. Конечно, это меня нисколько не стесняет, и ему отделяется одна комната, которая совершенно изолирована от прочих помещений. Надеюсь, что с помощью Божией всё устроится там хорошо, и во всяком случае, большой плюс будет уже в том, что я буду чувствовать себя в свойственной моему духу атмосфере. Относительно питания там тоже проще, чем где-либо. Были бы лишь продукты, а готовить есть кому: внизу живёт о. ризничий, хороший монах; у него старушка мать, которая может и мне оказывать кулинарные услуги. Кочубинский в смысле келлейническом меня удовлетворяет своей щепетильной чистотой, экономией и… умением ставить самовар… А там, быть может, и Даниил что-нибудь придумает. Кажется, уже довольно о таких земных и мелких попечениях.

Вчера удалось найти через знакомых очень удобное помещение для моего отца – угол Невского и Екат[ерининского] кан[ала], в квартире одних очень благочестивых прихожан Казанского собора. Там он будет обставлен с большими удобствами. А совместное житие слишком близко родственных элементов не всегда способствует укреплению между ними духовной и сердечной связи. Это верно, что «друзья» весьма часто неправильно оценивают положение, не знаю, откуда их «слёзы» и тому подобное о моём якобы бедственном положении. В этом отношении и я, быть может, бываю виноватым своей непосредственностью и крайней откровенностью; нужна и полезна в жизни всегда некоторая «резервация». Митрополит Вениамин, не привыкший, очевидно, в противоположность нам к такому отношению властей, именно к порядкам допросо-протокольно-следственным, сопровождаемым требованием разных подписок о невыезде и т. д., выглядит как-то растерянным, и, судя по его описанию разговора его с ЧК и ответов, он не мог произвести на них импонирующего впечатления. И теперь он как-то потерял равновесие и линию поведения и, по-моему, допустил большой промах, передав в своей проповеди, сказанной, кажется, под Ильин день где-то, разговор свой в ЧК и обстоятельства его вызова туда. Мне передавали содержание этой «проповеди», и это совпало с тем, что он сам мне рассказывал. По-моему, всё это не к пользе дела вообще.

Относительно Любани разговора у него в ЧК не было. Думаем и мы здесь, что в Москву ему ехать не придётся, но во всяком случае он и сам не отрицает, что под него усиленно подкапываются. О[тец] Боярский, действительно, «засыпан», он со мною служил 10-го числа в Холмском монастыре и оттуда должен был ехать в Колпино, где 8-го у него был обыск, причём было арестовано в Колпино тогда же много лиц. По приезде его арестовали, и теперь он на Гороховой. Ему ставят в вину участие якобы в агитации среди рабочих. Комитет помощи голодающим и здесь организован, но никто не ожидает от него серьёзной помощи. Видел недавно профессора Димитриевского¹²⁹, который похудел и пожелтел. Он жил и профессорствовал в Астрахани и теперь переезжает сюда. Тоже ужасный вид имеет Глубоковский¹³⁰. Всё это – люди, потерявшие почву и ищущие применения своих духовных сил и дарований. В Москве 29-го была хиротония нового епископа Пензенского, Бориса¹³¹, старца лет семидесяти, бывшего протоиерея кафедрального пензенского собора. Как он справится с тамошнею разрухою? Люди, его знающие, говорят, что от него вряд ли можно ожидать силы. Назначен епископом Сергиево-Посадским архимандрит Варфоломей (Ремов)¹³²; затем протоиерей Добронравов¹³³, бывший законоучитель военного Александровского училища, назначен епископом Звенигородским. 5-го июня была хиротония какого-то епископа Павла¹³⁴ викарием, кажется, Симбирским; 27-го июня тоже была в Москве хиротония викария какой-то епархии. Архимандрит Вассиан¹³⁵, довольно известный в Посаде, назначен епископом, куда – не знаю. Словом, всё продолжается печение архиереев, к пользе ли церковного дела? А у нас здесь едва ли не за каждой службой рукоположения во диакона, их назначают сверх штата без числа.

О[тец] Сергий Шеин собирается в Москву на две недели. Хвалит здешнее своё положение, но почему-то уже заговаривает о возможности назначения сюда «пресловутого» архимандрита Феодосия (Алмазова), который здесь пребывает где-то на гражданской службе, состоя одновременно и священником в церкви на скотобойне¹³⁶ (неправда ли, это как-то ему подходит?). Он иногда служит со мною. Вид его ужасен, и, к довершению безобразия, у него волосы (седые) подстрижены под скобку и борода «клинышком» а Иа Генрих IV. Можете себе представить эту фигуру в солдатской рубахе защитного цвета и соответствующего «строения» штанах и обмотках и в ужасных «американских» желтых башмаках, сверху всего – короткая уталенная и обесцвеченная ряса, а на главе круглая соломенная ниццкого курортного образца шляпа с цветной полинялой лентой. При этом, особенно после письма, недавно написанного им Патриарху, он считает себя кандидатом на святительскую кафедру! Не знаю, как доберётся и собирается ли вообще добираться до Киева митрополит Михаил, и не удовольствуется ли он возложением на себя белого клобука в Москве и сидением тут в Синоде? Вообще, теперь вопрос с назначением архиереев на епархии осложнился. Откуда найти для переезда капиталы?

23 июля. Был у меня один господин из Тихвина. Передал весть, мною и раньше слышанную, будто бы преосвященный Тихон¹³⁷ был арестован после 26-го июня на пароходе проездом в Леушино и будто бы обвиняется в спекуляции (!) солью, которой у него нашли пять фунтов! Неизвестно, освобождён ли он теперь. Приехал из Новгорода Сонетов и говорил, что виделся с Вами. Я его видел только мельком и не успел подробно расспросить.

24 июля. Вчера совершенно случайно узнал, что есть на свете некий ведомый Вам иеромонах (сейчас имя его из памяти ускользает) и что он имеет какие-то способы видеться с сильными мира, а также, что у него для Вас есть интересная и важная корреспонденция. Я просил его вызвать ко мне, и он был у меня. Прилагаемые два письма от Погона препровождаю Вам. В них, как мне говорил этот симпатичный и ласковый иеромонах, заключаются утешительные и важные сообщения по Вашему делу. Дай Господь, чтобы это было так; и я в таком случае бесконечно рад, что через мои руки проходят к Вам эти утешительные вести, хотя думаю, что, если есть что-либо действительно новое и радостное, то оно уже достигло до Вас через московских друзей. Сегодня обещала быть у меня в час дня Н. П[неуст.], и я думаю, что это будет наивозможнейшая оказия. Вчера я был на чтении о. Н. Чепурина в зале русско-эстонской церкви о Библии и науке. Обычный его стиль и тон. Видел его жену и детей, которых не видел с Нового года. Из малышей дети превратились во взрослых барышень, а мальчик в юношу.

Сегодня иду в Иоанновский монастырь, где завтра имею служить позднюю литургию. Почему-то там периодически обязательно совершаются архиерейские служения; в четверг 22-го служил там преосвященный Венедикт, 25-го – я имею служить и т. д.

Вспомнил имя иеромонаха: его зовут Мартиниан.

Сейчас пришла Н. П., и пока она беседует с моим отцом, я заканчиваю сии строчки, прося Ваших святых молитв.

Благословите сердечно Вас чтущего и любящего

послушника Е. А.

24 июля 1921 г.

Лл. 64–67 об.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Оказия даёт мне вновь неожиданный случай написать Вам сии строки. Благодарю Вас за письмо № 8 от 29-го июня. Царство Небесное доброму Ивану Васильевичу. Я молюсь за него, несколько виня себя в том, что иной раз позволял себе с критикой относиться к его личности, хотя в общем мы с ним были всегда в хороших отношениях. Я понимаю то чувство, именно жалости, которое он возбудил к себе в последнее ваше свидание. Именно он иногда бывал жалок. Мне кажется, что в нём было то, что является залогом спасения вечного, именно – вера, чистота душевная и простота духа. Я его видал в последний раз на пристани в Волхове, когда я ездил в Новгород, а он – в Боровичи за смертию… И мы тогда с ним дружески побеседовали. Думаю, что он будет счастливее там, чем здесь. К сожалению, я не знаю ни адреса, ни имени его жены, а то бы я ей написал слово утешения.

Погона я не знаю и не видел его; интересный, вероятно, человек; его не знает и Алекс[ей] Емельян[ович], с которым я недавно виделся на Троицком подворье, именно 26-го числа, когда я звал читать акафист Пантелеймону. Потом мы были на приходе у о. Сергия, и там был ещё Ваш земляк, некто Николаев, приятель о. Сергия и деятельный член местного церковного совета. А[лексей] Ем[ельянович] хотел Вам писать и обещал побывать у меня в лавре. Он всё ещё перебирается с квартиры на квартиру; был очень интересен и с свойственный ему «brиo»¹³⁸ рассказывал всякие занимательные вещи, овладев всеобщим вниманием. Наконец нашёл я помещение для моего отца, который в общем оказывается очень капризным; в квартире прекрасной, у бывшего директора 2-й гимназии (уг[ол] Казанской и Демидова), в казённом здании, не подлежащем уплотнению. Квартира большая, а живёт в ней он один, вдовец, и дочь взрослая барышня, у них старушка-эстонка прислугой. Условия прекрасные, но мой отец и тут придумывает всякие штуки, говорит, что он переедет лишь тогда, когда предварительно мы ему добудем куб дров. А для этого надо прежде всего достать около миллиона денег, разыскать дров, возчиков, пильщиков и т. д. На этой почве я вчера поневоле имел с ним неприятную конфиденцию. Ведь можно дрова заготовить и сидя на месте, а то ведь это задерживает и мой переезд в лавру, где всё уже готово. Я удивляюсь, как люди, попадая в лучшие условия, сразу как-то распускаются и предъявляют всё большие и большие требования к тем, кто взялся о них иметь попечение. Это по меньшей мере нелогично. Я с нетерпением жду времени, когда вздохну свободно в атмосфере «традиции и стиля».

Бедный Евг[ений] Сем[ёнович] ещё болеет.

Жаль преосвященного Тихона. Конечно, те сообщения, которые имеются у Вас о результатах обыска, очевидно – из газет. Воображаю, какие письма «от женщин» у него нашли! Вероятно, письма от Марии Волтовской, «припадавшей к стопам», и подобные и ещё, пожалуй, от «тёти Кукушкиной», как называют госпожу Лазину Нат[алью] Павл[овну] большевики. Что касается десяти пар ряс, то, очевидно, они считают рясу за «пару», как «пиджачную пару», и сваливают в одну кучу и рясы и подрясники, и верхние и зимние и т. д. Типичное отношение о. Анастасия к делу.

Погребение Святейшего Патриарха Московскою и всея Руси Алексия I. Троице-Сергиева лавра. 21 апреля 1970 г.

Сегодня я ездил в лавру, где ещё рассматривал своё помещение. Очень удобное, теперь его почистили, и оно имеет хороший вид, а когда я, Бог даст, перееду, устроится и уют. Думаю, если Бог благословит, туда переехать после Преображения. Сегодня и завтра служу в Казанском соборе, а завтра и 2-го – в церкви Скорбящей Божией Матери на Петроградской стороне. А на 15-е меня приглашали на Зверинское подворье – на литургию и на всенощную в самый день праздника, с чином погребения Божией Матери. Но т. к. 15-го меня звали и в храм святого Иоанна Милостивого справлять юбилей местного протоиерея, то, вероятно, придётся мне всенощную под праздник служить в Казанском соборе. Литургию 15-го у Иоанна Милостивого, а всенощную 15-го в храме Зверинского монастыря.

Да, действительно, уже чувствуется приближение осени, но нужно ждать не непогоды по всем признакам, а наоборот, очень ясных дней; так по крайней мере пророчествуют природоведы. Дай Бог, а то дожди и летом надоели…

Вспоминаю, как прекрасно в Новгороде «у нас» поют «Крест начертав». Будет мне прискорбно, если здесь будут «откалывать» простым напевом, а вероятно, будет так. Я рад, что Данила приехал ко мне дней на десять. Он меня перевезёт и наладит все. А Вы благословите мой переезд и помолитесь, чтобы Господь дал мне мир и благополучие, потребное для человека. Послал Святейшему Патриарху по оказии письмо с заблаговременным поздравлением с днём Ангела. Он писал м. Ангелине, что в этот день будет в Подольске служить. Ей же писала одна её московская знакомая, близкая к высоким церковным кругам, что Святейший Патриарх был не так давно в Кремле по делу о помощи голодающим и там трапезовал. Когда он отказался от мяса, ему моментально подали рыбу, и были с ним очень любезны.

В здешний комитет, возглавляемый М. Горьким, здесь, между прочим писал митрополиту весьма вежливо, включены и представители от нашего епархиального комитета. Между прочим, рассказывают, что этот петроградский комитет прежде всего начал свою работу с того, что выхлопотал всем своим членам американский паёк, говорят, очень обильный… Это ведь тоже «помощь голодающим».

Благословите сердечно Вас чтущего и любящего послушника Е. А.

31 июля 1921 г.

День Ангела преосвященного Евдокима.

Лл. 68–69

10/23 августа 1921 г.

Дорогой и глубокочтимый Владыко!

Пишу Вам уже из лавры, куда переселился вчера. Бог помог перевезти вещи довольно удобно. Вчера, по любезности одного знакомого мне инженера, приехала утром большая платформа, на которую погрузили пятнадцать мест моего отца – разные сундуки, чемоданы и прочее, и перевезли в его новое обиталище, угол Демидова и Казанской, здание 2-й гимназии, где у бывшего директора он занимает комнату; через час подвода вернулась, и на неё поставили мои вещи; заехали на Невский к о. Либину, который мне пожаловал два шкафа – для платья и для книг, и поехали в лавру. На вещи воссели Даниил, Голубятников, курьер от инженера и рабочий и поехали в лавру, куда я отправился на трамвае. Одновременно туда приехали, и в два часа дня все вещи были уже поставлены куда следуют. Кочубинский принёс с Казанской обед, и мы закусили по-братски.

Здесь чувствуешь себя в атмосфере прошлого, что действует успокоительно на душу. Голубятников оказывается весьма опытным по домоводству: умеет готовить, мастер на всякие домашние поделки вроде исправления часов, дверей и т. п.; он будет пока пребывать у меня, и я надеюсь, что Господь пошлёт нам мирное, насколько это возможно в настоящее время, житие. Мой отец тоже, слава Богу, попал в среду, подходящую для него. Бывший директор 2-й гимназии, Н. М. Дюков, вдовец, очень серьёзный и религиозный человек, может составить ему подходящее общество, есть у него и старушка эстонка, которая готовит, так что условия вполне культурные; и всего три человека на 8–9 комнат директорской квартиры. Дочь Дюкова, взрослая барышня, больна туберкулёзом и находится в санатории на Преображенской даче митрополита Петроградского. Квартира не подлежит уплотнению, на что имеется ордер.

В пятницу, 13-го, мы все торжественно служим в лавре. На случай моих приездов в город мне будет устроена комната в доме Казанского собора – № 1, угол Невского и Казанской, а пока я буду иметь пребывание у гостеприимного о. Либина, который занимает очень удобную квартиру в доме графа Строганова на Невском. В жизни всё не сразу устраивается, а должно всё пережить известные стадии.

Из Москвы есть весть, что преосвященный Никандр¹³⁹ освобождён за три месяца до окончания срока. А здесь, несмотря на хлопоты, всё ещё сидит преосвященный Пётр. Есть и священники болеющие, в числе их – о. Боярский.

Живём среди слухов всякого рода, они, несомненно, и у Вас циркулируют. Газет я не вижу, кроме стенных, а потому Вы, читающий газеты, конечно, больше моего можете ориентироваться в этих слухах. 6-го я служил в Смольном вечерню и акафист. Чудный храм, певчие в шёлковых синих кафтанах, всё было очень пышно, но не обошлось и без инцидента: одного из моих иподиаконов задержали на час в местной комендатуре, так что он явился лишь ко входу на вечерне. Вчера владыка митрополит получил телеграмму из Уфы, что «18-го августа злоумышленниками убит епископ Симон¹⁴⁰; подробности почтою». Подписано «благочинный». Думал ли он, что, поехав в Уфу за жизнью, т. к. здесь ему было голодно, он там обретёт смерть? Узнал я, что здесь, когда – неизвестно, умер в одной из больниц архидиакон Юрьева монастыря Георгий, не доехавший до Валаама.

Благословите, дорогой Владыко, и помолитесь о

сердечно Вас чтущем Е. А.

«Поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их» (Евр. 13, 7).

Исполнилось тридцать лет со дня кончины Первоиерарха Русской Православной Церкви, Святейшего Патриарха Алексия I. Время не стирает памяти о таких великих людях, истинных служителях Христовых. С именем Патриарха Алексия связана целая эпоха в жизни нашей Церкви: его патриаршество было самым продолжительным в русской истории – 25 лет 2 месяца и 12 дней. Своим беззаветным и преданным служением Богу и своему народу Святейший Патриарх Алексий снискал любовь всей Русской Церкви. У государственных и общественных деятелей, у инославных верующих он пользовался большим авторитетом. Все отдавали должное не только величию его сана, но и его высоким личным качествам. Пленяли его приветливость, обаяние, деликатность в отношении ко всем, скромность и простота. Приняв на себя нелёгкий жребий патриаршего служения, он с великим упованием на помощь Божию достойно совершил его. Это были годы неустанного предстояния перед Богом, годы великого служения Церкви, Родине и людям. Почти 93 года прожил старец-Патриарх, из которых – 68 лет в иночестве и 57 лет нёс епископское служение. Не каждому даётся в удел такой библейский возраст. Несомненно, это было благословением и особой милостью Божией не только к самому Святейшему Патриарху Алексию, но и к Русской Церкви, которую он окормлял. «Господь наградил Святейшего Патриарха Алексия,» – говорил Патриарх Пимен, – «Своей особой милостью. Невольно, когда думаешь о долголетнем иераршем пути Святейшего Патриарха, вспоминается пятая заповедь, которая гласит: “Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, и да долголетен будеши на земли”». Жизнь Святейшего Патриарха Алексия свидетельствует, что он с огромной любовью исполнил эту заповедь. Он оказывал особое почитание своей родной матери; он с любовью, усердно служил Матери-Церкви и Матери-Родине. Святейший Патриарх Алексий, при его редких духовных дарованиях и особых качествах, был живым, подлинным носителем церковного предания. С юных лет посвятив свою жизнь Церкви, святому Православию, он преемственно донёс до наших дней духовное богатство, благочестие, опыт и великую церковную культуру наших предков. Святейший Патриарх Пимен отмечал: «Говоря о Святейшем

Патриархе Алексии, я хочу привести слова из тропаря первосвятителям Московским: “Первопрестольницы Российстии, истиннии хранителие апостольских преданий, столпи непоколебимии, Православия наставницы…”». Таким непоколебимым столпом был и Патриарх Алексий, который твёрдо стоял на страже святого Православия, оберегая церковные каноны и отеческие предания, свято храня церковные традиции, обычаи и заветы своих предшественников. В отношении церковной дисциплины он был твёрд, но эта твёрдость проявлялась с присущей ему мудростью и деликатностью. Он особо охранял чистоту церковною богослужения от всяких чуждых православному духу нововведений, руководствуясь при этом назиданием преподобного Серафима: «Служите так, как служили до вас, но, если кто-нибудь что-либо прибавит к сему или убавит, – горе тому будет».

Гробница Святейшего Патриарха Алексия I в крипте Успенского собора Троице-Сергиевой лавры

Когда в памяти знавших Святейшего Патриарха Алексия воскресает его облик, то прежде всего является перед глазами образ его в храме во время богослужения. Служение его неизменно производило глубочайшее впечатление. В связи с двадцатипятилетием патриаршества Святейшего Патриарха Алексия митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим писал: «Теперь уже всем известно, что Святейший Патриарх обладает особой харизмой богослужения, особым благодатным даром службы. Это духовное дарование отмечено всем христианским миром… О службе Святейшего Патриарха можно говорить много и всё же не сказать главного. И пересказать её невозможно, видимо потому, что “не мерою даёт Бог духа”. Простота и величие, собранность и духовный простор, какая-то, я бы сказал, особая бережность к святыне, строгость соблюдения духа церковных традиций и легкость полной внутренней свободы, высочайшее благоговение и непосредственность общения с благодатным миром. Как однажды употребил выражение Святейший, “жажда вечной жизни”».

В храмах, больших и малых, внешний облик Святейшего, несмотря на невысокий рост, поражал безмятежной и спокойной величественностью. Внимательный взгляд его больших глаз редкого, как бы фиолетового цвета, – глаз лучистых до последних лет глубокой уже старости – всегда был устремлён вперёд, и у каждого из бесчисленных молящихся, толпившихся перед ним, создавалось впечатление, что Патриарх смотрит на него. Благообразные черты лица, манера всегда держаться прямо, естественность неторопливых движений – всё во внешности Патриарха располагало к почтительному отношению и способствовало созданию вокруг него атмосферы торжественности. И если общее ощущение этой торжественности усугублялось окружающей обстановкой или видимыми атрибутами патриаршего достоинства, то всё же впечатление благородства одновременно со скромностью и простотой, столь типичными для Патриарха Алексия, исходило, как бы излучалось, из самой его личности. Один из современников Святейшего писал: «Лик библейский. На нём не улыбка, а как бы сияние. Вообще вся личность производит чарующее впечатление».

Митрополит Сурожский Антоний оставил интересные воспоминания о своей первой встрече со Святейшим. «Крестовая церковь Патриарха; краткое ожидание и внезапно – его присутствие: старец, тонкий, даже хрупкий, невысокого роста, но который нигде не мог бы пройти незамеченным. Очень сдержанный в обращении, очень простой, по внешности – чистый монах, держащийся в тени, он выделялся из своего окружения, приковывал к себе взор и как бы требовал к себе внимания своим спокойным величием, излучаемой им уверенностью: “Всё от Бога, всё в руке Божией, поэтому всё без исключения может быть, должно быть поводом, ниспосланным Господом, для христианского делания, для дела Божия”». При разговоре со Святейшим казалось, что его ровный и мягкий баритон не может быть слышен под сводами обширных храмов. И только стоя возле него и слушая его возгласы или чтение в соборах, можно было не без удивления убеждаться, что тот же голос его и в той же мягкой и ровной тональности слышится всеми в храме. Конечно, в этом сказывалась безупречность дикции – произношения и интонации, усвоенной ещё некогда в Московской Духовной академии при служении иеродиаконом и иеромонахом под бдительным взором и слухом такого учителя церковною благолепия, каким и в духовной школе, и на архиерейской кафедре, был «авва» Святейшего Патриарха – преосвященный Арсений (Стадницкий).

Профессор Московской Духовной академии К. Е. Скурат вспоминал: «Какое бы богослужение ни совершалось – всё оно, от начала до конца, совершалось с большим благоговением. В алтарях сохранялись тишина и порядок, поистине как в доме Божием. Самые малейшие нарушения тут же замечались и исправлялись Его Святейшеством». К. Е. Скурат отмечал замечательную черту Патриарха – его удивительную пунктуальность. Патриарх никогда не опаздывал к службе и приезжал всегда точно в одно и то же время: с боем соборных часов. В служениях Святейшего Патриарха Алексия не было внешней аффектации религиозных чувств, отсутствовала поза. В нём всё было проникнуто высокой церковной простотой, пастырской молитвенностью и неподдельным благоговением и смирением. Каждое слово церковной молитвы произносилось Его Святейшеством чётко, внятно, проникновенно. Патриарх уделял немало внимания и состоянию церковного облачения, церковной утвари, икон и всему внутреннему и внешнему устройству храмов, чтобы везде и всюду были чистота, порядок, аккуратность, благолепие. «В храме, – писал Святейший Патриарх Алексий, – этом месте не только общей молитвы, но и особого присутствия Самого Бога, всё должно быть продуманно, всё предусмотрено и устроено для создания особого настроения у молящихся, всё должно служить одной цели – возбуждению молитвенного духа, назиданию и укреплению в вере. Всё здесь должно дышать благоговением, возвышенный чувством, духовной красотой, умилять душу, назидать её, возносить к Небу…».

Патриарх Алексий родился 9 ноября 1877 года в старинной дворянской семье Владимира Андреевича и Ольги Александровны Симанских в Москве. «Фамилии Симанских многие Российскому Престолу служили разная дворянския службы и жалованы были в 1654 и других годах поместьями. Всё сие доказывается жалованною на поместья грамотою и родословною Симанских», – записано в «Гербовнике». Род Симанских принадлежал к псковскому дворянству.

Отец Святейшего Патриарха Владимир Андреевич (1853–1929) был по образованию юристом, пробыл на государственной службе в Москве пятнадцать лет. В 1876 году женился на Ольге Александровне Пороховщиковой, дочери капитана в отставке лейб-гвардии Семёновского полка, москвича. В 1878 году В. А. Симанский был пожалован званием камер-юнкера императорского дворца. Выйдя в 1891 году в отставку, он получил звание камергера и был пожизненно прикомандирован к канцелярии Святейшего Правительствующего Синода. Родители будущего Патриарха жили в квартире в бельэтаже дома Куманина на Мясницкой улице в Москве. В этой же квартире над новорожденным старшим сыном Симанских было совершено протоиереем Александром Войновым, настоятелем соседнего приходского Никольского храма на Мясницкой улице, таинство крещения с наречением ему имени Сергий.

Первоначальное образование, по программе начальных классов средних школ, Сергей получил дома, куда приглашались учителя, тщательно отобранные его отцом. Языки он изучал с гувернантками. Законоучитель Николаевского института протоиерей Николай Протопопов давал ему первые уроки Закона Божия. В семье Симанских отец сам следил за домашней молитвой детей, за их регулярным и частым посещением храмов, соблюдением постов и вообще прививал им церковные навыки. Кроме того, он поддерживал близкое и дружественное знакомство со многими представителями церковной иерархии и учёного духовенства Москвы, так что старший сын в собственной семье уже привык к общению со священнослужителями и к беседам на церковные и религиозно-философские темы. И отец первым приучил сына к почитанию преподобного Сергия Радонежского, он же совершил с ним первое для Сергея паломничество к мощам великого русского святого. В дальнейшем поездки в Троице-Сергиеву лавру совершались всей семьей.

Осенью 1888 года Сергей Симанский поступил в первый класс гимназического отделения Лазаревского института. За три года, проведённых в институте, Сергей Симанский показал себя способным и дисциплинированным учеником. В 1891 году он был переведён в Императорский лицей памяти цесаревича Николая, который окончил в 1896 году. Из лицейских университетских классов в выпуске Сергея Симанского около десяти человек записалось на юридический факультет, в числе которых был и будущий Патриарх. По признанию самого Сергея, он тяготел больше к философскому факультету, но был связан данным отцу обещанием получить высшее юридическое образование. Научным руководителем Сергея Симанского в университете был профессор граф Л. А. Камаровский, занимавший в то время в Москве кафедру международного права. Он считал Сергея Симанского весьма одарённым молодым человеком, и установил с ним тем более тесное сотрудничество, что и сам признавал религиозное начало самой глубокой и прочной основой для развитая идеи международного мира. Профессор Камаровский предложил Сергею Симанскому написать диссертацию на тему: «Комбатанты и некомбатанты во время войны» (то есть сражающиеся и мирные жители в военное время). Патриарх Алексий впоследствии говорил, что изрядно помучался над диссертацией, которая в конце прошлого столетия казалась лишённой актуального значения и самого его мало интересовала. Но уже через пятнадцать лет правовое положение сражающихся и не сражающихся граждан большинства европейских стран стало актуальнейшей проблемой, а ещё через четверть века попрание немцами всех основ международного права на оккупированных ими территориях, порабощение и истребление громадных масс мирного населения превзошли всё, когда-либо случавшееся в истории.

Получив 4 августа 1899 года университетский диплом, Сергей Симанский поступил на военную службу, так как его положение старшего из четырёх сыновей в семье по закону обязывало к отбыванию воинской повинности. Вместе с тем образовательный ценз предоставлял ему возможность получения льгот при прохождении воинской службы – прежде всего в отношении срока. Он поступил вольноопределяющимся в 7-й гренадёрский Самогитский генерала Тотлебена полк. В полку Сергей Симанский прослужил год. Военная служба его не тяготила, но и не привлекала. В 1900 году Сергей Симанский, отбыв свою службу, был уволен в запас в чине прапорщика. Осенью того же года он был принят студентом в Московскую Духовную академию. О тех далёких, минувших годах Святейший Патриарх рассказывал с сердечной теплотой: «Лавра преподобного Сергия является колыбелью моей жизни как до монашества, так и в последующее время монашества. Уже самое имя, которое мне было дано при рождении и крещении, – имя преподобного Сергия, – свидетельствует о том, что мои родители отдавали меня под покров молитв и благословение преподобного. Я вспоминаю с особенным чувством наши семейные поездки в лавру к мощам преподобного Сергия в дни моего детства и юношества. А когда я уже подрос, то я и сам предпринимая такие поездки в знаменательные дни моей жизни и всегда находил утешение у мощей преподобного». Особо почитался в семье Симанских митрополит Московский Филарет (Дроздов). В день Ангела святителя Филарета Патриарх Алексий всегда посещал Духовную академию, и благословил в этот день устраивать академические вечера. Эта традиция сохранилась и в наши дни. Святейший Патриарх с любовью и благодарностью вспоминал своего законоучителя и духовника по лицею, магистра богословия протоиерея Иоанна Соловьёва, который много рассказывал о Московской Духовной академии и её знаменитых профессорах. «Уже поступая в Академию,» – вспоминал Святейший, – «я имел намерение, о чём говорил и ректору, преосвященному Арсению, принять монашество. На это преосвященный мне сказал, что надо войти в церковную жизнь Академии, освоиться с условиями тамошней студенческой жизни и тогда уже осуществить своё намерение».

9 февраля 1902 года в тихом Гефсиманском скиту лавры был совершён постриг студента II курса Академии Сергея Симанского. Он был наречен во имя святого митрополита Алексия – святителя Московскою, которому он подражал в жизни и трудах. Патриарх Алексий считал себя послушником епископа Арсения, воле которого он предавал себя во всём. И все рукоположения он получал от того же преосвященного Арсения, в епархиях которого – Псковской и, главным образом, Новгородской – он восемнадцать лет выполнял своё служение иеромонахом, архимандритом и викарным епископом. Духовный руководитель Святейшего Патриарха преосвященный Арсений был одарённейшим человеком, одним из самых выдающихся иерархов своего времени.

Владыка Арсений (в миру Авксентий Георгиевич Стадницкий) был молдаванином по национальности. Родился 22 января 1862 года в семье бедного бессарабскою священника. Окончил Кишинёвскую Духовную семинарию в 1880 году и Киевскую Духовную академию в 1885 году. В 1895 году он был назначен инспектором Новгородской Духовной семинарии и защитил магистерскую диссертацию «Гавриил Банулеско-Бодони, Экзарх Молдавии и митрополит Кишинёвский». В 1897 году его перевели инспектором в Московскую академию, где он стал профессором библейской истории. В 1898 году он был назначен ректором Московской Духовной академии. 28 февраля 1899 года состоялась архиерейская хиротония архимандрита Арсения во епископа Волоколамского, третьего викария Московской епархии. По природе великодушный и самоотверженный, он был взыскательным начальником, когда надо – непреклонным и суровым. По глубокому духовному и идейному влечению святитель Арсений с ранней молодости вступил на путь служения Церкви и вскоре превратился в исключительного церковного администратора и педагога. Сила его влияния и воздействия на учеников, сотрудников и пасомых снискала ему авторитет и во всём русском епископате, сделав его имя одним из самых уважаемых в иерархии Русской Церкви. И редки были архипастыри, которые могли соперничать с ним по кругозору и работоспособности. Московская Академия оставалась под управлением епископа Арсения до декабря 1903 года. Вскоре он был назначен епископом Псковским и Порховским. В 1907 году возведён в сан архиепископа, а 10 сентября 1910 года получил одну из главных и обширнейших русских кафедр – историческую Новогородскую. 3 января 1903 года епископ Арсений совершил в последний раз богослужение в Троицком соборе лавры. Здесь, возле мощей преподобного Сергия, состоялось рукоположение иеродиакона Алексия в сан иеромонаха. Первое иерейское служение отца Алексия состоялось в Чудовом монастыре (в Московском Кремле) у мощей другого великого святого, имя которого он носил, – митрополита Алексия. Отец Алексий прибыл из лавры провожать своего дорогого владыку во Псков, куда тот отправлялся на кафедру.

21 июня 1904 года иеромонах Алексий окончил Московскую Духовную академию с дипломом кандидата богословия. Его кандидатская работа «Господствующие в современном нравственно-правовом сознании понятия перед судом митрополита Филарета» – была оценена как отличная.

В августе 1904 года отец Алексий был назначен на вакантную должность инспектора Псковской Духовной семинарии. «Должность инспектора семинарии довольно сложная и беспокойная,» – говорил Патриарх, – «в сущности говоря, на нём лежит вся хозяйственная и воспитательная сторона. Ему приходится ежедневно с самого раннего утра (утренняя молитва воспитанников, совершаемая в церкви, бывает около восьми часов утра) и до позднего вечера, когда семинаристы отправляются на ночлег, быть на ногах». Кроме того, он являлся преподавателем Священного Писания Нового Завета в V классе, так что приходилось по вечерам, когда семинаристы уже отходили ко сну, заниматься подготовкой к урокам. Инспектором семинарии иеромонах Алексий оставался два года. 16 сентября 1906 года он был назначен на должность ректора Тульской Духовной семинарии с возведением в сан архимандрита. 18 сентября епископ Псковский и Порховский Арсений совершил чин возведения иеромонаха Алексия в сан архимандрита в Троицком кафедральном соборе Пскова. Покидая Псков 20 сентября 1906 года, отец Алексий в прощальном слове сказал: «Я не знаю, что меня ожидает в будущем, как я понесу возложенное на меня Промыслом Божиим новое трудное послушание. Но я хорошо знаю, что путь, на котором стою я, есть путь нарочито крестный».

В Туле архимандриту Алексию суждено было пробыть пять лет. Сам Святейший говорил впоследствии, что после скромного опыта в Псковской семинарии продолжительный период ректорства в Туле вооружил его неизмеримо большим знанием человеческой души и человеческих отношений, руководства людьми и подхода к ним. За время, проведенное отцом Алексием в Туле, его прежний руководитель епископ Арсений был возведён в сан архиепископа, затем переведён в Новгород и привлечён к делам центрального церковного управления – работе Святейшего Синода и его административных органов. Ему пришлось возглавить Учебный комитет Синода, но, главное, он участвовал в подготовке материалов по преобразованию высшего церковного управления Русской Церкви. Предвидя значительную поглощённость этой работой, архиепископ Арсений спешил привлечь к руководящему участию в жизни своей Новгородской епархии архимандрита Алексия Симанского. 6 октября 1911 года, согласно определению Синода, ректор Тульской Духовной семинарии архимандрит Алексий перемещался на «таковую же должность в Новгородскую Духовную семинарию», и назначался настоятелем монастыря преподобною Антония Римлянина. Перед отъездом архимандрит Алексий был приглашён на собрание, устроенное для его проводов учащимися семинарии. Обращаясь к отцу Алексию, семинарист Вениамин Глаголев сказал: «Ваше отношение к нам было всегда только хорошим, добрым, сердечным. В своих отношениях к нам Вы были прежде всего человеком, а не начальником и учителем, почему между нами не чувствовалось той преграды, которая так часто разделяет учащихся и учащих и создаёт атмосферу взаимного недоверия, тормозящую – если не более – дело воспитания. Ваше отношение к нам было простым и добрым, а потому и деятельность – плодотворною. За это человеческое отношение к нам мы и благодарим Вас здесь теперь, в прощальный час. Кланяемся уму, кланяемся сердцу, кланяемся человеку, прежде всего, и более всего – человеку».

В Новгороде Святейший Патриарх провёл (с некоторым перерывом) около двадцати лет своей жизни. Прибыв из Тулы, архимандрит Алексий вновь оказался под омофором архиепископа Арсения, который готовил своего любимого ученика себе в викарии. В начале 1913 года епископ Тихвинский Андроник (Никольский), первый викарий Новгородской епархии, получил назначение на Омскую кафедру и в марте отбыл из Новгорода на место своего нового служения. Указом Синода от 28 марта 1913 года определялось «бытие ректора Новгородской Духовной семинарии архимандрита Алексия епископом Тихвинским, вторым викарием Новгородской епархии». Хиротония была назначена на 28 апреля, в Неделю жён-мироносиц. На это церковное торжество новгородский святитель пригласил прибывшею в тот год в Россию Блаженнейшего Григория IV, Патриарха Антиохийского, с которым владыка Арсений познакомился во время своего паломничества в Святую Землю. Архиепископ Арсений не скрывал от прибывших архиереев, что эту хиротонию своего ученика он хотел превратить в «великое торжество Великого Новгорода». Божественную литургию 28 апреля вместе с Патриархом Григорием IV совершали пять русских архиереев, двенадцать архимандритов, протоиереев и иереев. Архиерейская молитва «Призри с небесе, Боже» возглашалась трижды: по-арабски, по-славянски и по-гречески. Когда рукоположенный новый епископ Церкви встал, он был весь в слезах… В слезах стояли и многие из духовенства и верующих, переполнившие в тот день древний собор. Вместо запричастного стиха в тот день торжественно читалось «Деяние Святейшего Синода», прославлявшее Святейшего Патриарха Гермогена и провозглашавшее причисление его к лику святых Православной Церкви. Присутствовавшие на богослужении не могли и предположить, что узнали о канонизации третьего Патриарха Московскою сразу после архиерейской хиротонии тринадцатою Патриарха…

Бог судил епископу Алексию стать иерархом Русской Церкви в такой исторический момент, когда началось разрушение православной России. Через год разразилась кровопролитная мировая война. Епископу Тихвинскому сразу пришлось выступать, действовать и решать многие вопросы за своего правящею архиепископа, которого происходящие события удерживали в столице. К 1917 году фронт проходил вблизи Новгородской губернии, которая находилась на военном положении. К административной стороне управления епархией прибавилась значительная нагрузка по военно-санитарной части – по руководству и обслуживанию многочисленных госпиталей, лазаретов, эвакуационных центров, продовольственных и снабженческих пунктов, складов всякого рода. В первые дни после февральской революции связь провинции со столицей почти прервалась. В Новгород из Петербурга поступали лишь скудные и отрывочные сведения. Епископ Алексий, замещавший правящего архиепископа, не имел никакой связи ни с ним, ни со Святейшим Синодом. Известия о происшедших чрезвычайных событиях поступали к епископу первоначально лишь от военного коменданта города, в распоряжении которого находилась телеграфная связь с Петроградом и Псковом (где находился штаб Северо-западного фронта). Об отречении императора Николая II и его брата вся страна была уведомлена в срочном порядке. Относительно образования новой власти стали известны лишь главные факты. Губернатор был тотчас же отрешён от управления губернией. Губернский комиссар Временного правительства появился не сразу, и для поддержания порядка и снабжения в городе и губернии возник местный комитет общественного спокойствия. Все эти переживаемые драматические события нашли отражение в письмах епископа Алексия к владыке Арсению.

11 марта 1917 года он писал: «Будем надеяться, что теперешнее безвременье минует и наступит больший порядок и закон во всех делах. Трудно этого ожидать и надеяться на это, особенно в ближайшее время, в особенности ввиду опасности со стороны германского вторжения, когда может только разрушиться вся власть теперешняя, – а также ввиду того, более чем холодного, отношения к религии и к Церкви, какое изъявляет настоящее правительство. Но может быть ради неизвестных нам, а Богу видимых праведников, мы будем пощажены Богом». Во второй половине марта 1917 года в Новгороде уже стали появляться признаки брожения и в церковных кругах. Это брожение, которое Патриарх Алексий впоследствии назвал «керенщиной в ограде Церкви», было направлено против церковной дисциплины и канонической иерархии. Инициатором оказался один из священников новгородского Знаменского собора Николай Бабкин, который и в дальнейшем был, до конца обновленческого раскола, его глашатаем в Новгороде, окружив себя численно ничтожной, но упорной и шумной кучкой единомышленников. (Знаменский собор был за всё время церковной смуты единственным храмом, захваченным в Новгороде обновленцами.)

Весь 1917 год епископ Тихвинский Алексий вновь провёл в управлении Новгородской епархией, так как архиепископ Арсений был полностью вовлечён в работу по подготовке Поместного Собора. Как викарный епископ преосвященный Алексий не принимал участия в Соборе. В письме от 10 июля 1917 года он писал владыке Арсению: «Ваше отсутствие ощутительно и все чувствуют себя овцами без пастыря… Здесь настроение в общем тревожное, в связи с полной анархией в войсках. Мы не обеспечены, что может быть нападение и на ценности святой Софии. В некоторых монастырях были обыски и, пока, – перепись запасов… Какое печальное положение на фронте, да и в тылу. Полное разложение России. Я с самого 1 марта настроен пессимистически, но за последнее время совсем отчаялся в том, что мы можем подняться из той бездны, куда нас кинула революция. В этом чувстве есть тот плюс, что уже ничего не боишься и ничто в земном смысле ценное не имеет для меня значения: все земные ценности утратили свою привлекательность».

15 августа 1917 года начал работу Поместный Собор Православной Российской Церкви, главным деянием которого стало восстановление Патриаршества. Митрополит Тихон (Белавин) стал одиннадцатым Патриархом Московским и всея Руси. Владыка Арсений по числу поданных за него голосов занял второе место. Владыка Алексий, правильно оценивающий происходящее в России, тяжело переживал за судьбу Церкви. 15 ноября 1917 года он писал владыке Арсению: «Следует благодарить Господа, что Вас миновала чаша злострадания, которую неизбежно придётся испить до дна новому Патриарху, которому предстоит вести корабль церковный в самую мучительную и тяжёлую переходную эпоху церковной жизни в России… По всему видно, что святая Церковь наша вступает в полосу тягчайших бедствий и злостраданий, и что нам, архипастырям и пастырям, предстоит много скорбей и лишений, и страданий, быть может. Тому, кто верует, что, по слову Божию, Церковь Христова неодолима и что нынешняя, земная, жизнь каждого человека есть лишь скорбная и неизбежная малая частица вечного бытия, можно этим утешаться, и надо только просить у Господа до конца остаться Ему верным и не изнемочь под тяжестью Креста». Владыка Алексий предвидел дальнейший ход истории. Представители утверждавшейся советской власти стали принимать меры, чтобы обезопасить создавшийся после Октябрьской революции строй от выглядевших неблагонадёжными «церковников». Церковная иерархия рассматривалась как элемент, новому строю не только чуждый, но и опасный. Наступали самые сложные и болезненные годы для Русской Православной Церкви. 23 августа 1918 года епископ Алексий писал: «Я не сомневаюсь почти, что буду арестован, что очередь дойдёт и до меня. Спокойно смотрю на будущее, и даже не страшусь расстрела, рассуждая, что пуля – это есть ключ, отверзающий двери рая».

21 февраля 1921 года преосвященный Алексий был назначен помощником митрополита Петроградского Вениамина (Казанского), первым викарием епархии с титулом епископа Ямбургского. Церковный Петроград бурлил, объятый смятением из-за нестроений, вызванных «обновленческим» и «живоцерковным» расколом, принимавшим в тот момент самые бурные формы. В такой момент епископ Алексий был призван в беспокойный Петроград из своего тихого Новгорода. О своём новом правящем архиерее, будущем священномученике, епископ Алексий писал владыке Арсению в письме от 14 мая 1921 года: «Митрополит Вениамин держит в своих руках все нити управления, и от него, с одной стороны, исходит инициатива различных начинаний, с другой – сильная поддержка тех, кто трудится на том или ином поприще. Он всё знает, что у него делается, а также кто и как делает своё дело, и он умеет показать и своё одобрение, и своё неудовольствие. Он прекрасно учёл и понял, в чём заключается при настоящих условиях и в таком городе, как Петроград, сила архипастыря – в возможно частом и тесном общении с народом, и он и себя лично, и своих викариев направляет к тому, чтобы всё более и более расширять круг своего молитвенного общения с верующим народом. И это ему удаётся в большой мере». 28 мая 1922 года митрополит Вениамин обратился к пастве с посланием, направленным против возникшего в Москве обновленческого раскола, а на следующий день 29 мая был арестован. После ареста митрополита Вениамина епископу Алексию пришлось временно принять управление Петроградской епархией. В ночь с 12 на 13 августа митрополит Вениамин вместе с архимандритом Сергием (Шеиным), Юрием Новицким и Иоанном Ковшаровым был расстрелян.

Патриарх Алексий, известный осторожностью своих суждений, относительно обновленцев высказывался категорично: «Обновленчество как таковое по существу не ересь и даже не раскол, как мы понимаем этот термин во всём его объёме. Оно не более как рабское следование путём ветхозаветного Хама и новозаветного Иуды». Обновленцы добивались, чтобы епископ Алексий присоединился к расколу и согласился возглавить его в Петроградской епархии. Получив ультимативный документ из Москвы от Высшего Церковного Управления (ВЦУ), согласно которому он должен был немедленно признать власть ВЦУ или покинуть Петроградскую епархию, епископ Алексий не колебался. Он тут же составил следующее заявление: «В Высшее Церковное Управление. Ввиду настоящих условий признаю для себя невозможным дальнейшее управление Петроградской епархией, каковые обязанности с сего числа с себя слагаю. Алексий, епископ Ямбургский. 24/11 июня 1922 г.». В октябре 1922 года епископ Алексий был выслан из Петрограда в Казахстан, а его любимый владыка Арсений находился в ссылке в Средней Азии.

7 апреля 1925 года, в день Благовещения Пресвятой Богородицы, преставился Святейший Патриарх Тихон. Местоблюстителем патриаршего престола по завещанию Патриарха Тихона стал митрополит Крутицкий и Коломенский Пётр (Полянский). Советское государство лишило Русскую Православную Церковь самостоятельности в решении внутренних проблем. Для избрания нового Патриарха был необходим созыв Поместного Собора Русской Православной Церкви. Этот важный вопрос упирался в проблему легализации Церкви и её канонической власти. Этой проблемы митрополит Пётр не успел разрешить. 9 декабря 1925 года он был арестован. 6 декабря 1925 года митрополит Пётр составил завещание о назначении трёх кандидатов на должность временно исполняющего обязанности Патриаршего Местоблюстителя на случай невозможности дальнейшего возглавления Церкви. В 1926 году преосвященный Алексий вернулся из ссылки и был назначен митрополитом Сергием (Страгородским), заместителем Патриаршего Местоблюстителя, управлять Новгородской епархией с титулом архиепископа, сначала Тихвинского, позднее Хутынского. За митрополитом Новгородским Арсением, так и не вернувшимся из Средней Азии, заместитель Местоблюстителя сохранял и епархию, и её титул.

В 1927 году было опубликовано «Послание к пастырям и пастве» Временного Патриаршего Синода, известное под названием Декларации митрополита Сергия. Деятельность митрополита Сергия вызывала и вызывает резкую критику многих историков, особенно в среде российских эмигрантов. Однако время показало, что другого выбора у владыки Сергия в то время не было. Шантажируемый ОГПУ угрозой ареста всей православной иерархии, в обмен на легализацию Патриархии митрополит Сергий согласился выполнить основные требования властей. Вспоминая о подписании этого документа, Патриарх Алексий говорил: «Когда Преосвященный Сергий принял на себя управление Церковью, он подошёл эмпирически к положению Церкви в окружающем мире и исходил тогда из существующей действительности, и я был совершенно согласен с ним. Все мы, окружавшие его архиереи, были с ним согласны. Мы всем Временным Синодом подписали с ним декларацию 27-го года в полном убеждении, что выполняем свой долг перед Церковью и её паствой. Уже тогда, задолго до войны, наступившей в 1941 году, мы сознавали, что наше государство готовит оборону Отечества, и это уже обязывало нас подчиниться ему и его законам. Линия преосвященного Сергия с 1927 года возвратила нам внутренний мир, который позволил нам в войну сразу встать и призвать пасомых на путь выполнения долга перед Родиной».

18 мая 1932 года архиепископ Алексий был возведён в сан митрополита с титулом Старорусского, а 11 августа того же года получил титул той епархии, которой он управлял уже столько лет (в связи с назначением его любимого учителя, 70-летнего митрополита Арсения, на Ташкентскую кафедру), и стал именоваться Новгородским и Старорусским. 5 октября 1933 года митрополит Алексий был переведён на Ленинградскую кафедру. С этого времени он занял по старшинству чести второе место в иерархии Русской Православной Церкви после митрополита Сергия. Патриарх Алексий признавал с благодарностью, что восемнадцать лет постоянного и тесного сотрудничества с митрополитом, впоследствии Патриархом, Сергием были самым значительным, самым ценным и самым поучительным периодом в его жизни. Большим и весьма важным «утешением», как любил выражаться Патриарх Алексий, было для него в ту пору сознание, что церковная линия, которой держался митрополит Сергий, вполне совпадала с настроенностью и убеждением его дорого митрополита Арсения. Владыка Арсений скончался в 1936 году в Ташкенте, сохраняя полное единомыслие со своим бывшим учеником, которому суждено было стать Патриархом всея Руси.

Второе в жизни митрополита Алексия германское нашествие вновь застало его во главе епархий, расположенных на северо-западе. И это второе нашествие повело уже ко вторжению беспощадного, лютого врага в самые пределы обеих его епархий – Новгородской и Ленинградской. Все 900 дней блокады Ленинграда владыка Алексий находился со своей паствой. Митрополит Алексий не прекращал совершать богослужения, утешал и ободрял изнемогающих в страданиях. Проповеди преосвященного Алексия в дни войны и блокады были проникнуты чувством того горячего, беззаветного патриотизма, который, по его словам, особенно свойственен русскому человеку. «Все мы должны крепко помнить, что как тогда, во время ли святых Александра Невского или Димитрия Донского, на льду Чудского озера, на берегах Дона и на поле Куликовом, решался великий спор правды и неправды, так и теперь – в другой обстановке, в непомерно более грозном столкновении – у нас решается спор наступающего германизма против защищающегося славянского мира, и значение его лично для нас, русских людей, расширяется и вырастает до мировых судеб нашего народа и нашего Отечества. Это должен понять каждый из нас, русских патриотов, и стать выше тех сравнительно малых лишений и личных бедствий, которые приходится переживать в это бурное время», – отмечал владыка Алексий в Пасхальном послании 1942 года.

4 сентября 1943 года глава советского правительства И. В. Сталин принял Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия в сопровождении митрополита Ленинградского Алексия и митрополита Николая (Ярушевича), бывшего тогда экзархом Украины. Во время беседы митрополит Сергий довёл до сведения Сталина, что в ближайшем будущем предполагается Собор епископов Церкви для избрания Патриарха Московского и всея Руси. Был также обсуждён вопрос об открытии ряда духовных учебных заведений для подготовки пастырей Церкви. 8 сентября 1943 года, в день Сретения в Москве Владимирской иконы Божией Матери, состоялся Архиерейский Собор Русской Православной Церкви, избравший Блаженнейшего митрополита Сергия Патриархом. В Соборе приняли участие девятнадцать уцелевших от репрессий епископов. 12 сентября 1943 года в Богоявленском кафедральном соборе Москвы, который с этого дня стал патриаршим, состоялась торжественная интронизация двенадцатого Патриарха Московского и всея Руси Сергия.

Январь 1944 года ознаменовался окончанием блокады Ленинграда. Как правящий епископ преосвященный Алексий уделял много внимания организации церковной жизни на освобождённых от фашистов территориях Ленинградской и Новгородской епархий. Митрополит Алексий командировал представителей духовенства своей митрополии в комиссию по расследованию военных преступлений. В храмах епархии, как и в дни блокады, не прекращался сбор средств на оборону, на помощь раненым и сиротам. Всего же было собрано в 1941–1944 годах более тринадцати миллионов рублей. За организацию патриотической деятельности в храмах города в период блокады митрополит Алексий с группой духовенства был удостоен государственной награды – медали «За оборону Ленинграда».

Святейший Патриарх Сергий пробыл на московском патриаршем престоле восемь месяцев и три дня. Его патриаршество было самым коротким в истории Русской Православной Церкви. Испытание самой страшной из войн близилось к концу. И Патриарх Сергий это знал. Веру в конечную победу он сумел внушить всем своим сотрудникам и близким. Но напряжение всех сил, казавшихся неистощимыми, духовно исполинской личности, какой всю свою жизнь был владыка Сергий, в военные годы подточило его здоровье. 15 мая 1944 года Святейший Патриарх Сергий почил в Бозе на 78-м году жизни. В присутствии членов Священного Синода было вскрыто завещательное распоряжение усопшего Патриарха (составленное в самое тяжёлое время Отечественной войны – 12 октября 1941 года), в первом пункте которого говорилось: «В случае моей смерти или невозможности исполнять должность Патриаршего Местоблюстителя, эта должность во всём объёме присвоенных ей патриарших прав и обязанностей переходит к преосвященному митрополиту Алексию (Симанскому)». Вслед за оглашением этого текста состоялось заседание Священного Синода, на котором митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий, согласно воле покойного и как старший по хиротонии в русском епископате, был объявлен Местоблюстителем Патриаршего престола. К концу 1944 года епископат Русской Православной Церкви приступил к приготовлениям Поместного Собора для избрания преемника почившего Патриарха Сергия. С 21 по 23 ноября 1944 года в Москве заседал Собор епископов, который одобрил программу созываемою в начале 1945 года Поместного Собора, порядок избрания нового Патриарха всея Руси и чин интронизации.

Поместный Собор Русской Православной Церкви открылся 31 января 1945 года в храме Воскресения Христова в Сокольниках в Москве. На Соборе от имени семи автокефальных Православных Церквей присутствовали три Патриарха, четыре митрополита, один архиепископ и четыре епископа в сопровождении более 20 клириков и мирян. В состав Собора 1945 года входили 204 участника, из которых 46 иерархов Русской Православной Церкви – 4 митрополита, 13 архиепископов и 29 епископов, 87 клириков и 38 мирян. 4 февраля 1945 года состоялось торжество интронизации митрополита Ленинградского, и с этого дня он стал известен всему миру как Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий.

10 апреля 1945 года у Председателя Совнаркома СССР Сталина состоялась встреча и беседа по делам Православной Церкви с Патриархом Алексием, митрополитом Крутицким Николаем и протопресвитером Николаем Колчицким. 22 августа 1945 года Совет Народных Комиссаров СССР вынес постановление о предоставлении церковным органам – Патриархии, епархиальным, приходским общинам и монастырям – юридических прав на приобретение транспортных средств, производство церковной утвари и т. д. Этим же постановлением местным советским органам предлагалось не препятствовать церковным общинам производить колокольный звон. Продолжали открываться храмы, восстанавливаться архиерейские кафедры. В 1945 году произошло восстановление административно-канонических связей с Московской Патриархией ряда русских епархий и приходов за рубежом. Некоторые из оставшихся тогда в живых иерархов и клириков, бывших в оппозиции к митрополиту Сергию, сочли возможный признать Святейшего Патриарха Алексия и вступили с ним в молитвенное общение. Это объясняется тем, что с именем митрополита Алексия стали связывать позитивные перемены, происходившие в церковной жизни в середине сороковых годов.

Земной путь Святейшего Патриарха Алексия поражает прежде всего тем, что это было беспрестанное чередование событий чрезвычайных. Две мировые войны. Революция, по своим последствиям и историческому значению превзошедшая все перевороты, какие совершались в жизни великих народов. Социальные и национальные преобразования, перекройка географической карты и психологические переоценки во всемирном масштабе, колоссальнейшие человеческие потери. Среди этих лет – пятидесятые и шестидесятые годы, когда антирелигиозная кампания достигла угрожающих размеров. Трагизм гонений в этот период заключался в их полной неожиданности. Особенно если вспомнить благожелательное отношение государства к Церкви в годы Великой Отечественной войны и в послевоенные годы. Протесты Святейшего Патриарха практически не давали результатов: закрывались монастыри и семинарии, увольнялись епископы, снова прокатилась волна арестов духовенства. Глава правительства Н. С. Хрущев обещал в скором времени «показать последнего попа по телевизору». Под угрозой закрытая была Киево-Печерская лавра. В эти дни Патриарх, забыв о всякой осторожности, категорически отверг возможность закрытая монастыря, заявив о возможном уходе на покой в знак протеста. Большим делом Патриарха Алексия явилось развитие связей с Автокефальными Церквами-сёстрами и активное участие нашей Церкви в общеправославной жизни, а также дарование автокефалии и автономии дочерним Церквам в других странах. Всё это – в пределах времён и сроков, положенных Промыслом Божиим для земного странствования человека, отмеченного великим патриаршим служением.

17 апреля 1970 года, в канун Лазаревой субботы, тринадцатый Патриарх Московский и всея Руси Алексий отошёл в вечность. Святейший неоднократно выражал заветное желание по своей кончине быть погребённым в лавре. Преподобный Сергий исполнил желание сердца своего неустанного почитателя. 21 апреля 1970 года в лавре, в крипте Успенского собора (ныне храм Всех святых, в земле Российской просиявших. – Прим. ред.), было совершено погребение блаженнопочившего Первоиерарха Русской Церкви. В своём завещании Патриарх Алексий писал: «Самая главная просьба ко всем, с кем мне приходилось иметь общение, это просьба о молитве за меня, да примет Господь дух мой в Свои светлые обители, простив мне вольные и невольные грехи Своим Божественным милосердием. Сам я, расставаясь с этой временной жизнью и отходя в жизнь вечную, в которую во все периоды моей жизни я глубоко веровал, ни на кого не имею обиды или недоброжелательства, а если кого-либо обидел, прошу меня простить и покрыть любовью и молитвою о душе моей… Паству, вверенную мне Господом в этой жизни, знаемых и незнаемых рабов Божиих, да хранит Господь в мире и благополучии. Верую, что духовное общение наше не прекратится, а по общей нашей молитве усилится и по отшествии моём в вечность».