Азбука веры Православная библиотека История Церкви История Византии Очерки византийской культуры по данным греческой агиографии
А.П. Рудаков

Очерки византийской культуры по данным греческой агиографии

Источник

Содержание

Предисловие Введение Глава I. Народонаселение Империи Глава II. Городской быт Глава III. Константинополь Глава IV. Ремесло и торговля Глава V. Деревня и поместье Глава VI. Социальные классы Глава VII. Византийская провинция Приложение. Алфавитный перечень агиографической литературы  

 

Предисловие

Выпуская в свет своё исследование, я должен признаться, что уже сам хорошо вижу его главнейшие недостатки, обусловленные как новизной и обширностью темы, так и хаотическим состоянием материала, послужившего для её разработки. Нива агиографии слишком обширна для слабых сил одного делателя. Как ни старался я возможно полнее исчерпать культурно-исторические данные более чем двухсот агиографических произведений, многие детали, конечно, должны были ускользнуть от моего, порой переутомлённого внимания. Ещё более трудным представлялся для ограниченных сил одного исследователя тот тщательный обзор всех изданных произведений прочей византийской письменности, который должен был дать ряд подтверждений и пояснений к бытовым информациям агиографии. Правда, наиболее видные из сочинений известнейших византийских авторов были обследованы мною, но от всестороннего использования этой огромной, хотя в отдельном и мало содержательной литературы, пришлось отказаться, так как для подобного колоссального труда у меня совершенно не хватило бы сил.

Самое время моей работы совпало, к несчастью, с тяжёлыми годами мировой войны. Это обстоятельство лишило меня возможности познакомиться, как с целым рядом старых и новых агиографических публикаций, так и с некоторыми (преимущественно, новейшими) исследованиями в области византинологии, которых, к большому моему сожалению, сплошь да рядом, не оказывалось ни в одной из русских библиотек, и отсутствие которых досадно шло вразрез с моим стремлением к исчерпывающему знакомству с результатами последних научных изысканий относительно византийской и эллинистической культуры.

Наконец, необходимость, так или иначе опубликовать свою работу, чтобы представить её строгому суду компетентных специалистов, и снисходительному вниманию столь живо интересующейся культурно-историческими проблемами образованной публики, заставила меня при невозможности издать книгу с помощью учёных учреждений, напечатать её за свой счёт, и, принимая во внимание всё возрастающую, почти непосильную, дороговизну типографской работы, ограничить и внешние, и внутренние размеры первоначально весьма обширно задуманного труда.

Скрепя сердце, мне пришлось перерабатывать уже наполовину написанное сочинение, и писать крайне сжато, нередко заменяя соответствующей ссылкой буквальное цитирование или пересказ целого места источника. Весьма понятно, что это не могло не отразиться невыгодным образом на литературной внешности книги, и лишить её известной доли красочности, которая, в подобного рода культурно-исторических исследованиях, никогда не является лишней или чрезмерной.

Затем пришлось ограничиться обработкой только половины того бытового материала, который скопился в моем портфеле в результате предварительного обследования агиографической литературы. Настоящая книга, поэтому, рисует лишь социальную среду и общественную культуру византинизма. Другая половина собранных мною агиографических данных, характеризующая семью, образование, религию и нравственность Византии, предназначена послужить материалом для другого исследования, ныне подготавливаемого мною к печати.

В заключение мне остаётся выразить мою глубокую благодарность всем тем лицам и учреждениям, которые своими указаниями и содействием столь помогали мне в моей работе. Их дружеское внимание и их любезная готовность сопровождали меня на всём протяжении моего долгого труда, и ныне, выпуская его в свет, я с тёплым чувством признательности вспоминаю то время, когда в тиши библиотек и вечернем уюте кабинетов я пытался оживить перед своим умственным взором подлинную жизнь великой исчезнувшей цивилизации.

Введение

I.

Предлагаемая работа задаётся целью собрать, сгруппировать и посильно использовать тот в высокой степени богатый и важный материал для истории византийской культуры, который заключается в изданных произведениях греческой православной агиографии.

История культуры, иначе говоря, изучение различных сторон материального и духовного быта прошлого, в их органическом взаимно-определяющем сплетении друг с другом, может быть названа самым тонким, но в то же время, и самым трудным, наиболее ценным в гуманитарном отношении, но и наименее разработанным типом исторического исследования.

Специальные монографии по отдельным вопросам из истории хозяйства, права, администрации, политики, религии, литературы и искусства, на которые как бы распыляется современная историография, далеко не исчерпывают содержания культурной истории, и не всегда продиктованы пониманием её задач. Эти монографии в большинстве случаев являются лишь подготовительным материалом для творчества историка-мыслителя, они лишь облегчают создание таких завершающих историографическую работу chef-d᾽oeuvre᾽ов, каким, например, является «Kulturgeschichte der italienischen Renaissance» Якова Буркгардта.

Конечно, создание подобных мастерских вещей доступно лишь гению, и в этом секрет необычайной их редкости. Лишь гениальной интуиции историка-мыслителя, историка-художника доступен тот всесторонний зоркий захват, тот тонкий анализ, то художественное выделение существенного, которые выявляют своеобразный характер и стиль данной культуры.

На остальных, более скромных работниках на том же поприще культурной истории, лежит более простая, хотя всё же весьма нелёгкая задача – собрать материал для творчества будущего гения. Им приходится угадывать, какой именно материал наиболее пригодится для его построений. Они обязаны, избежав столь распространённых ныне теорий о социологическом смысле истории, и первенствующей роли экономических факторов в ней, позаботиться, чтобы собранный ими материал был более конкретен и красочен, чем требуется для социологических обобщений, и более равномерно захватывал все стороны человеческой жизни, чем это угодно экономическому направлению.

Такой именно подготовительной работой в области истории византийской культуры стремится быть предлагаемое исследование. Однако как ни хотелось его автору ограничиться ролью простого регистратора фактов, ему, по необходимости, пришлось делать те или иные, может быть и слишком преждевременные и слишком смелые заключения о различных сторонах византийского быта. Изучение византийской культуры, которое в настоящее время является очередной задачей византинологии, тем не менее, до такой степени лишено определённой программы, что работа, пытающаяся удовлетворить потребности в первоначальной ориентировке, силой вещей была приведена к большей, чем было посильно автору, широте захвата, и к большей, чем это следовало бы, определённости суждений.

В том, что изучение византийской культуры является насущнейшей задачей византинологии, едва ли можно сомневаться. Наоборот, кажется, можно утверждать, что культурно-историческое исследование должно, по преимуществу, занимать византиниста. Есть исторические единицы, существование которых лишено как значительных проявлений национального или политического развития (подобного эволюции государств новой Европы), так и ярких вспышек массовой духовной жизни (подобно Крестовым походам, реформам или революции), как великих мировых идей, так и всеохватывающих, определяющих всё мировоззрение настроений (подобно средневековому аскетизму и теократии, подобно гуманизму или просвещению). Государственная народная и идейная жизнь этих исторических целых, как бы коснеет в известной многовековой завершённости, как бы покоится, в раз и навсегда, достигнутом состоянии своеобразного совершенства, из которого некуда идти, кроме как по пути медленного, но неизбежного вырождения. Эти исторические единицы, для которых как бы исключена возможность нового идейного общественного и политического творчества, которые как бы не имеют своей исторической динамики, могут возбуждать интерес лишь своей статистикой, своей установившейся культурой, всем укладом своей законченной самодовлеющей жизни. Тысячелетние, до тонкости разработанные, доведённые до высшего совершенства цельности и стиля культуры этих исторических образований, формируют из своих носителей совершенно определённый психологический тип. В глазах историка они являются как бы некими призмами, в которых своеобразно преломляется и выявляет своё содержание гибкая природа человека. Всемирно-исторический интерес по отношению к ним носит характер интереса культурно-типологического.

К числу подобных исторических единиц должна быть отнесена и Византия. За ней не числится ни богатого и поучительного политического развития, ни могучих проявлений духовной жизни масс, ни плодотворного участия в созидании общечеловеческих идей. Термин «византинизм» по справедливости получил значение косности, однообразия, старческой дряхлости и духовно-нравственного бессилия. Вся мировая политика Византии исчерпывается историей непрерывной борьбы с окружающим варварством. Вся государственная жизнь в лучшем случае сводится к организации обороны, всё внутреннее политическое развитие не идёт дальше борьбы претендентов и династических смут. Единственная великая идея Византии – древняя восточная идея религиозно-обоснованного мирового «царства» и «царственного града», унаследованная ею от предшествующих монархий, носила, по необходимости, строго-консервативный облик. Являясь религиозно-культурным устоем византинизма, она свято хранилась целые века, по существу, не способная стать источником новых выводов. Жизнь общества протекала в слишком глубоком русле веками разработанного порядка. Самые чувства и запросы людей невольно отливались в слишком привычные формы, чтобы можно было ждать от Византии каких-нибудь имеющих всемирно-исторический интерес внутренних подъёмов. Единственные бури империи – ожесточённые бури ересей, улёгшиеся лишь к середине IX в., как бы подчёркивают отсутствие в византинизме живых ростков религиозной эволюции, и, свидетельствуя о странно-жгучем внимании к букве и форме, словно указывают на глубокую, уже мельчающую старость культуры. Ни литература, ни искусство Византии не внесли в мир свежих жизненных настроений, или способных к богатому развитию форм. И та, и другая двигались в традиционных, хотя бы и прекрасных схемах античных приобретений, лишь до крайности утончая и стилизуя способ выражения, при ограниченном однообразии содержания.

И всё же эта старая, вырождающаяся, порой до извращённости рафинированная культура, неотразимо привлекает глаз историка и археолога. Чувствуется, что её стиль не был чем-то случайным и внешним, что «византинизм» возник как логический результат долгого культурного развития, и был подлинной мощно преломляющей средой, в которой человеческая личность искажалась в определённый культурно-исторический тип, что нельзя не отнестись с самым глубоким вниманием к этому цельному, не повторённому нигде, представляющему всемирно-исторический интерес типу.

Ещё несколько обстоятельств повышают важность культурно-исторических исследований в области византинологии. Помимо интереса к самому типу, историка влечёт интерес и к его поразительной исторической судьбе. Можно утверждать, что византинизм складывался веками, ещё задолго до политического образования самой Восточно-Римской империи. Вопрос о происхождении византийской культуры, это вопрос о причинах и формах многовекового синкретизма, слившего культурные элементы древней персидской монархии и эллинистических государств передней Азии с позднейшими влияниями романизации. В византинизме отложилась тысячелетняя культурная работа богатейших и просвящённейших стран древнего мира. Эта культура со своей иератической монархией и строго-бюрократическим управлением, со своей богатой и благоустроенной жизнью городов-«полисов», со своими классическими традициями в литературе и ориентализированным искусстве, культура, вдвинутая как странный анахронизм в хронологические пределы варварского средневековья до самой эпохи Ренессанса, удерживала эллинистический облик и свято хранила сумму культурных ценностей античного мира. Выяснить долю участия в образовании византинизма каждой из предшествующих культур, взвесить причины его тысячелетней устойчивости, оценить всемирно-историческую роль Византии, как монархии, самой своей косностью хранившей для человечества высшие религиозные, политические, социальные, образовательные и эстетические достижения древности, представляет важную и насущную потребность исторической науки.

Не менее любопытна, наконец, и сама живучесть этой византийской культуры, давшая ей возможность найти почву для своего дальнейшего существования даже тогда, когда давно умерло и разложилось питавшее её политическое тело. Византийский церковный обряд, византийская литература, византийское искусство (а нередко и само византийское право) целыми веками господствовали в культуре Грузии, Армении, Италии и славянских земель. Как это ни странно, но культура, являвшаяся синкретизмом Востока, эллинизма и Рима, привилась, наконец, среди гиперборейских степей и лесов, легла в основу национальной веры и мысли в России. Византинизмом в его лучшем смысле, взращены обе вековые ценности русского народа – православная церковь и самодержавие. Византинизмом окрашены и моральные заветы, и эстетические и литературные вкусы русской старины. Чисто византийское пристрастие к стилизации и красочности, сквозит в певучих линиях и гармоничных тонах старорусских икон. Чисто византийская любовь к плавному ритму слов, заставляла русский народ высоко ценить и любить поэзию церковных песнопений, чисто византийское благочестие влекло старинного книжника к вдохновенной риторике Златоуста и трогательным повествованиям житий. Чисто византийский кодекс морали и религиозности лежит в нравственной строгости старорусского Домостроя, в теплоте любви к нищим и убогим, в полумистическом влечении к монашескому подвигу...

Всем этим обусловливается особая важность изучения культурной истории Византии именно в России. Понимание цельной гармоничной старорусской культуры, проникновение в её особый благообразно-прекрасный стиль немыслимо без знания её прототипа. Изучая «византинизм» мы, русские, всё время как бы чувствуем себя дома, как бы углубляем своё самопознание, как бы восходим к истокам своих родных ключей...

К сожалению, несмотря на указанную важность культурно-исторического изучения в византинологии, приходится отметить чрезвычайную редкость трудов, посвящённых византийской культуре. Как это ни странно, но первое место в работах современных византинистов по-прежнему отведено событиям политической, военной и церковной истории империи. В подавляющей численности подобных исследований тонут и общие популярные очерки византийской цивилизации1, и те краткие обзоры социальной и умственной жизни, которые прерывают изложение событий в трудах общего характера2, и те немногие монографии и статьи по отдельным вопросам административного, юридического и хозяйственного быта, которые частично используя случайный материал, скорее намечают, чем разрешают вопросы3. Относительно некоторых, преимущественно показных, парадных сторон византийского быта мы осведомлены сравнительно недурно4, относительно других существуют, хотя и прочно установившиеся, но далеко не обоснованные и не проверенные всею массой источников мнения5, относительно большинства остальных не существует почти никаких представлений. Есть целые громадные области культурной жизни, которых, по-видимому, ни разу не касалось исследование. Что сделано, например, до сих пор по изучению византийской семьи и народного образования? Что знаем мы о столь интересной жизни византийского города и села? Какие представления, кроме самых общих, имеем о нравах и обычаях общества, об его вкусах и взглядах, добродетелях и пороках? А, между тем, всё это – элементы культуры, представляющие основной интерес для историка. Только признание самых мелких будничных подробностей, обстановки и быта, станет понятнее культурно-исторический тип византинизма. Только тогда получится возможность нарисовать, в достаточной степени, верные «византийские портреты», издавна столь занимающие французских историков и поэтов, но до сих пор (при пользовании исключительно биографическими источниками) являющиеся лишь довольно рискованным переодеванием страстей и чувств современного человека, в мало подходящие к ним византийские костюмы6.

Эти попытки психологического подхода к культурно-историческому типу, помимо изучения обстановки и быта, нуждаются и в более глубоком проникновении в дух и характер византийского литературного и художественного творчества.

Византийская литература до сих пор не понята и не оценена. Она для нас пока – запечатлённый ключ. Мы ещё не способны ни почувствовать её своеобразные красоты, взращённые совершенно чуждыми нам эстетическими запросами, ни уловить в её несколько однообразной стилизованной риторике духовную физиономию византийского человека. История этой богатой, пышной и цветистой литературы ещё не вышла из стадии простой регистрации памятников, или общей характеристики содержания и формы, словом, того, что можно назвать лишь внешней историей литературных произведений7. Историку византийской культуры в его попытках подойти ближе к вкусам и миросозерцанию изучаемого общества, приходится наталкиваться на непреодолимое препятствие почти полной неуяснённости внутреннего содержания и психологических особенностей византийской литературы8.

Едва ли в лучшем положении находится он и в сфере художественного творчества. История византийского искусства важна не только сама по себе. Как история эволюции художественных форм и художественной техники, она часто является также единственным средством определить то или иное культурное влияние, зафиксированное лишь переносом этих форм этой техники. Ещё более она важна для нас как один из самых интимных подходов к душе византийского человека, как способ, путём изучения его эстетических запросов, угадать особое отношение к миру, особую манеру идеализировать действительность. Но эта история ещё не написана. Правда, в данной области, кроме отдельных очень ценных монографий, уже имеются и общие обзоры9, правда, поставлен целый ряд интереснейших вопросов, и сделано немало блестящих догадок10, но как раз самое обилие последних, при их несходстве и часто противоречии между собой, заставляет думать, что до более или менее объективной и строго фактической разработки чрезвычайно обильного материала, ещё далеко. И если в гораздо глубже изученных отделах истории искусства существует немало нерешённого и спорного, то в сфере искусства византийского, историк культуры принуждён довольствоваться лишь самыми основными представлениями.

Вообще, следует признать, что проблемы византийской культуры до сих пор ещё не интересовали настолько византинистов, чтобы им было посвящено больше внимания; чтобы их требования вызвали или соответствующие разработки нового материала, или пересмотр уже установленных фактов под особым культурно-историческим углом зрения. Чувствуется потребность как в общей ориентировке, в намечании основных черт и разделов византийской культуры, так и в накоплении достаточного материала для конкретной характеристики отдельных сторон её. При этом последняя необходимость ещё важнее, чем первая. Общие представления о сущности византинизма мы всё же имеем. Наиболее глубокие и широко начитанные знатоки Византии выносили и выносят, хотя бы и неполные, но всё же, достаточно убедительные воззрения на типичные особенности византинизма. Об этом свидетельствуют, например, немногие, но блестящие и насыщенные идеями и меткими характеристиками страницы, написанные немецкими знатоками Византии – Крумбахером, Гельцером, Нейманном и Гейзенбергом, которые, кажется, представляют лучшее, что было когда-либо сказано о византийской культуре11. Но, читая их в то же время, испытываешь чувство какой-то скудности, какой-то случайности фактического обоснования столь подкупающих своей глубиной взглядов; чувствуешь досадное отсутствие конкретного содержания, которое иллюстрировало бы или доказывало иное предположение, порой наталкиваешься на бьющую в глаза зависимость автора от шаблонных представлений, и его неспособность возвыситься над ними исключительно в силу недостатка материала.

Сознание столь значительных пробелов в византинологии даёт автору предлагаемого опыта возможность льстить себя надеждой, что его исследование будет и своевременно, и не бесполезно. Его задачей являлось отыскание такого материала по истории византийской культуры, который, освещая различные стороны этой последней, в то же время не представлял бы произвольного и субъективного подбора фактов из разнохарактерных, то более, то менее интенсивно использованных источников, но являлся бы однородным отражением всего ensemble’a византийского быта, в определённом круге литературных произведений. Автору казалось, что детальному изучению отдельных сторон культуры до́лжно предшествовать составление определённого воззрения на взаимоотношение её частей, при посредстве источника, способного воспроизвести жизнь прошлого «так, как она была».

Поэтому, в стремлении собрать по возможности богатый материал для истории византийской культуры, следовало найти источник, всесторонне правдиво и жизненно отразивший быт византийского общества. Этим источником не могли быть ни произведения исторической литературы Византии с их пристрастием к узкому кругу придворных, военных и церковных событий, ни законодательные памятники, говорящие о системе абстрактных норм, а не о сложной, живой, неподдающейся нормами действительности, ни византийские юридические акты, освещающие специальные вопросы экономической жизни эпохи Комненов и Палеологов, ни сигиллы и надписи, столь пригодные для изучения византийской администрации. Не могли быть такими источником и византийская эпистолография, с её по большей части бессодержательной риторикой и порой трудно понимаемыми содержанием12, и византийская изящная литература романа, сатиры и эпиграммы, за немногими исключениями13 повторяющие сюжеты и форму своих классических образцов, и византийское красноречие, в котором столь редки такие насыщенные жизнью эпитафии, как надгробные речи Феодора Студита и Михаила Пселла своими матерями. Исключив перечисленные разряды литературных памятников, увидим, что источниками, которые лучше всего удовлетворяли бы предъявленным требованиям, могли бы быть или биографии отдельных лиц византийского общества из самых разнообразных его слоёв, или какие-нибудь рассказы и повести из византийской жизни, подобные нашим бытовым повестям. К счастью, такие источники, совмещающие и биографию, и бытовую повесть, зараз, имеются. Ими являются произведения греческой агиографии – византийские жития святых.

II.

Сознание важности агиографической литературы, как исторического источника, не ново. Оно разделялось и разделяется всеми византинологами, которыми, по тому или иному поводу, приходилось прибегать к её свидетельствам. Подобно западноевропейским средневековым житиям, византийская агиография не раз выручала историка там, где отсутствовали показания других источников. Так, некогда Tafel извлёк ценные факты для истории Солуни в VI и VII вв. из собрания чудес вмч. Димитрия Солунского14. Так, в своё время Hopf дал очерк внутренней истории Пелопоннеса, анализируя жития преп. Луки Элладского и Никона Метаноите15. Так, В.Г. Васильевский не раз обращался к изучению памятников византийской агиографии и находил интереснейшие подробности, касающиеся внешней и внутренней истории Византии в житиях Стефана Сурожского, Георгия Амастридского и Мелетия Нового16. Не перечисляя все отдельные факты пользования житиями в различных трудах, посвящённых событиям церковной истории Империи17, укажу на попытки зараз использовать целые отделы агиографической литературы, или путём извлечения из неё всех известий, могущих служить историческим материалом, или путём критического анализа определённой группы житий, как исторического источника. Работой первого рода являются две книги французского историка церкви A. Tougard’а, в которых сделан свод известий политической и бытовой истории, из вышедших до 1874 года томов Acta Sanctorum, и которые до сих пор служат ценными пособиями для византинологов, избавляя их от необходимости перелистывать внушительные фолианты болландистов18. Как работу второго рода следует отметить большое, хотя и мало интенсивное исследование о житиях VIII и IX вв., сделанное русскими знатоком житийной литературы, X.М. Лопаревым19.

Таким образом, мы видим, что важность греческой агиографии, как источника для политической и церковной истории Византии, является общепризнанным и неоспоримым фактом. То же самое можно сказать и относительно её значения в качестве культурно-исторического материала. Послушаем, что говорят об этом самые авторитетные из византинистов последних десятилетий. «Новых подробностей или даже новых откровений для познания византийской жизни, – пишет В.Г. Васильевский, – мы можем ожидать именно от расширения нашего знакомства с агиографической литературой. Именно повествования о чудесах святых, не столько самые жития их, сколько чудеса, представляют в средневековой литературе наиболее обильный запас бытовых, да и фактических данных»20. Bury вместе с Finlay видят в агиографии прямой источник для истории византийской культуры и называют жития святых огромным, ещё не разработанным запасом бытовых известий. «For Kulturgeschichte (the legends of the Saints) are a direct source. Finlay observed, that the Acta Sanctorum contain an unexplored mine for the social, life of the Eastern Empire»21. В своей истории поздней римской империи Bury на примере показал важность агиографии, как культурно-исторического источника, когда желая ввести читателя в блестящую и пышную обстановку двора Аркадия, воспользовался бесхитростным, полным наивного тщеславия рассказом диакона Марка из жития преп. Порфирия Газского о пребывании святого при дворе22. Лучший немецкий знаток греческой агиографии Ehrhard называет её произведения «wertvolle Quellen für die Klöster – Kirchen, und Kulturgeschichte der byzantinischen Zeit»23. To же самое утверждает Diehl. «Peu de livres sont plus intéressants que les vies de saints byzantins;.. elles fournissent pour l’histoire, pour cela des moeurs surtout et de la civilization une foule de prе́cieux renseignements»24. Наконец, Gelzer, столь прекрасно издавший знаменитое житие Иоанна Милостивого, написанное Леонтием Неапольским, видит в произведениях этого последнего «eine ausserordentlich reiche kulturgeschichtliche Quelle», во всей жизненной яркости и свежести, воскрешающий быт эллинистических городов Египта и Сирии VI века25.

Эта высокая оценка агиографии, как культурно-исторического источника, согласно сделанная самыми выдающимися византинистами, даёт нам право видеть в византийских житиях основной материал для культурно-исторического изучения Византии. Подобно житиям Леонтия Неапольского, другие жития заставляют оживать перед историком другие уголки византийского мира, другие стороны византийского быта. Представляя собой обильное собрание драгоценных бытовых рассказов, агиография воскрешает перед нами многочисленные персонажи из разнообразнейших слоёв общества. Повествуя о жизни, подвигах и чудесах святых, она невольно вводит нас в жизненную обстановку византийских масс, знакомит с различными жизненными типами и всевозможными житейскими обстоятельствами, с которыми, так или иначе, приходилось соприкасаться святому. Своим конкретным реализмом агиография вскрывает такие стороны византийской культуры, которые, будучи чужды искусственно ограниченному кругозору других источников, навсегда ускользнули бы от внимания историка. Отражая повседневную, будничную жизнь народа, она показывает, какие явления византийского быта следует считать основными и характернейшими в сравнении с явлениями, односторонне подчёркнутыми в литературных произведениях официального происхождения или содержания.

Ценность византийской агиографии, как культурно-исторического материала, в значительной степени повышается благодаря многочисленности её произведений, благодаря, если можно так выразиться, массовому характеру её документов. Каталог житий, легенд и собраний чудес, напечатанных до 1909 года, изданный болландистами, под названием «Bibliotheca hagiographica graeca», представляет целую книгу. Выделяя из всей массы перечисленных в нём агиографических произведений те, содержание которых заключается в хронологических рамках собственно византийского периода, насчитаем более двухсот памятников. Количество ещё неизданных житий, о котором дают понятие каталоги греческих манускриптов, не поддаётся точному учёту, но есть все основания думать, что в рукописных собраниях Афона, Ватикана, Лувра и Мадрида таится ещё немало сокровищ агиографии. В приложении к настоящей книге читатель найдёт перечень и краткий критический обзор тех изданных в подлинниках, переводах или изложениях житий, легенд и собраний чудес, которые послужили материалом для предлагаемого исследования. Пока же следует характеризовать этот материал лишь в общих чертах, сделав попытку его классификации, и указав на ту степень достоверности, которую можно вообще придавать различным произведениям агиографии.

Почти все уголки византийского мира имели своих местных святых, в житиях которых отразились культурные особенности этих районов. В житиях популярных константинопольских святых: преп. Даниила Столпника, Дия, Вара, Патапия, Андрея Юродивого и Василия Нового, в константинопольских собраниях чудес мучч. Артемия, Косьмы и Дамиана, Фанурия и Ферапонта Кипрского, в биографиях знаменитых основателей и основательниц столичных монастырей: преп. Александра и Маркелла Акимитов, Исаакия и Далмата, Феодора Хорского, Иоанна Психаита и Иоанна Постника, преп. Домвики, Матроны, Евфросинии и Ирины, перед нами встаёт шумная оживлённая жизнь миллионной столицы, и быт различных слоёв её населения. Читая жития преп. Варвара, Афанасия Мефонского, Петра Аргивского, Луки Элладского, Никона Метаноите, Марфы Монемвасийской и Мелетия Нового, мы переносимся в пустеющую, разоряемую арабскими и славянскими нашествиями захолустную провинцию Эллады и Пелопоннеса. Жития преп. Давида Солунского, Григория Декаполита, Иосифа Песнописца, Феодоры Солунской и Фотия Фессалийского, равно как и замечательные повествования о чудесах вмч. Димитрия Солунского, знакомят нас с бытом второго по величине и богатству европейского города империи – Солуни. Быт полуварварской Македонии и Фракии отразился в житиях преп. Германа Козинитского, монаха Власия, Марии Новой, Евоимия Мадитского, Дорофея Фракийского и Кирилла Филеота. Жизнь раннего Афона рисуют жития преп. Петра и Афанасия Афонских, Павла Ксиропотамского, Ефимия Иверского и Ефимия Нового. Запустение и одичание островов Архипелага в эпоху арабских набегов и хозяйничанья пиратов нашли себе выражение в житиях преп. Андрея Критского, Давида, Симеона и Георгия Митиленских, Даниила Фасосского, Афанасии Эгинской, Феоктисты Лесбийской, Христодула Патмоского и Григория, еп. Ассийского, в собрании чудес муч. Фанурия и в рассказе о перенесении мощей вмч. Ефимии Всехвальной. Несколько подробностей из быта Южной России – отдалённой провинции империи, сообщают жития святителей: Василия и Капитона Херсонских, Стефана Сурожского и Иоанна Готейского.

Особенно значительный агиографический материал выставила главная и богатейшая область византийской культуры – Малая Азия. Отсюда мы имеем вифинские жития преп. Авксенция, Вендимиана, Ипатия Руфинианского, Авраамия Кратейского, Луки Столпника и Михаила Малеина, жития подвижников Олимпа: преп. Евстратия Авгаровского, Иоанникия Великого и Антония Нового, житие галатийского святого Феодора Сикеота и фригийское житие Агапита Синадского. Мизия представлена житиями преп. Парфения Лампсакского, Афанасия Адрамиттийского и Филофея Опсикианского. Юго-западное побережье М. Азии дало жития преп. Николая Мирликийского и Николая Сионита, Павла Латрского, Никифора Милетского и Лазаря Галезийского. Быт Пафлагонии отражён в житиях преп. Ипатия Гангрского, Евсевии Эвхаитской, Алипия Столпника, Георгия Амастридского и Филарета Милостивого. Северное побережье полуострова дало легенды о преп. Фоке Синопском и повесть о замученном турками Феодоре Гаврском. Отдалённая Каппадокия представлена житием преп. Евдокима.

Менее числены, чем следовало бы ожидать, имея в виду значительную роль Сирии в культурной жизни V и VI столетий, греческие жития сирийских святых. Помимо сборника преп. Феодорита, сохранившего краткие биографии сирийских подвижников IV и V вв., мы имеем из Сирии лишь жития обоих Симеонов Столпников, и матери младшего из них – преп. Марфы, краткое сказание о преп. Ефреме Сирине, легенду о пресвитерах Павле и Иоанне и знаменитую биографию Симеона юродивого из Эмесы, написанную еп. Леонтием Неапольским. Эта сравнительная малочисленность греческих житий сирийских святых объясняется двояко. С одной стороны, греческий язык, несмотря на долгую эллинистическую культуру, был (как увидим ниже) сравнительно слабо распространён в народных кругах Сирии, а с другой, Сирия рано откололась от православного целого империи и вошла в круг монофизитского вероисповедания с его специальными святыми и написанными по-сирийски житиями.

Наоборот, несколько любопытных агиографических произведений, рисующих быт острова на протяжении семи столетий, дал соседний с Сирией Кипр. Отсюда мы имеем: жития кипрских святителей Спиридона и Епифания, легенды о преп. Тихоне Амафунтском, житие преп. Димитриана и жития-похвалы кипрских угодников, составленные в конце ХІІ века Нефитом.

Многочисленны, хотя и не столь важны в отношении бытового содержания, жития Палестинских святых, повествующие главным образом об аскетической практике раннего монашества. В ряде житий, написанных знаменитым агиографом VI века Кириллом Скифопольским, житий преп. Ефимия Великого, Герасима Иорданского, Феодосия Великого, Саввы Освященного, Кириака, Иоанна Молчальника и Феогния Витилийского, в греческой переработке Иеронимова жития Иллариона Великого, в житиях подвижников: Харитона, Мартиниана, Малха, Анины, Досифея, Иакова Постника и Георгия Хозевита, отражается поэтичная обстановка и аскетические подвиги палестинских обителей, скитов и пустынь. Легенды об Иерусалимском патриархе Модесте, мученичество вмч. Анастасия Перса и особенно биография преп. Порфирия еп. Газского, написанная его учеником диаконом Марком, вместе с соответствующими местами житий преп. Саввы и Иллариона, знакомят нас с городскими бытом Палестины в ІV–VІІ вв. Наконец, опасности монашеской жизни в синайских скитах, в непосредственном соседстве с дикими кочевниками пустыни изображают рассказы об избиении монахов-синаитов в IV и V вв., а также житие великого синайского аскета Иоанна Лествичника.

Обращаясь к византийскому Египту, прежде всего, встречаем аналогичный палестинским, аскетические жития подвижников Антония Великого, Пахомия Великого, Онуфрия В., Макария, Паисия В., Павла Фивейского, Марка Афинского, Арсения В., Пимена, Виссариона и Синклитикии, рисующие одинокие подвиги борьбы с плотью и глубокое аскетическое миросозерцание этих бесстрашных обитателей пустынь. Наоборот, другой ряд агиографических произведений: собрание александрийских чудес вмч. Мины, хроника чудесных исцелений мучч. Кира и Иоанна, и выше упоминавшаяся биография александрийского патриарха свт. Иоанна Милостивого, написанная Леонтием Неапольским, воскрешает перед нами пёстрое население и кипучую шумную жизнь великой эллинистической столицы Египта в V и VI вв.

Целый ряд святых и написанных по-гречески их житий, выставили византийские Сицилия и Южная Италия. Тут следует отметить жития преп. Льва Катанского, Григория Агригентского, Илии Младшего, Илии Спелиота, Луки Корлеонского, Луки Армонтского, Виталия Сицилийского, Нила Гроттаферратскаго, Христофора Саввы и Макария Сицилийских, Варфоломея Криптоферратского, Филарета Калабрийского, Иоанна Фериста и Варфоломея Потирского. Все эти жития чрезвычайно важны для изучения быта и культуры средневековой Южной Италии и Сицилии, наводнённых византийским влиянием. Гораздо меньшее значение имеют они для исследования самой византийской культуры, нераздельно связанной с возрастившей её эллинистической почвой, и потому в настоящей работе, не желающей выходить за пределы собственно византийского мира. Эти жития оставлены в стороне.

Зато в круг изучаемого материала пришлось включить жития, возникшие в областях этого мира, захваченных Исламом. Многое из византийской жизни ещё уцелело здесь, многие стороны быта, выработанные ещё в эпоху эллинизма, должны были остаться не изменёнными в течение первых двух столетий, последовавших за арабскими завоеваниями. Городская культура Сирии и Палестины имела за собой слишком большую давность, чтобы она могла быть изменена одними фактом торжества Ислама, и скорее сама ассимилировала быт недавних пустынных кочевников, чем испытала заметное влияние этого последнего. Оттого жития святых, подвизавшихся в Сирии и Палестине в первые столетия Халифата, рассматриваемые как культурно-исторический источник, могут быть поставлены рядом с чисто византийскими житиями, и способны доставить несколько интересных данных для ретроспективной характеристики культуры византинизма в этих областях. Таковы жития преп. Иоанна Дамаскина, Косьмы Майюмского, Стефана Савваита и Феодора Эдесского; таковы мученичества Илии Нового, монахов Савваитов, 60-ти иерусалимских и 42-х аморийских мучеников26.

Наконец, имеют свою ценность и жития святых, подвизавшихся на далёкой восточной окраине империи, в областях, смежных с Персией и Арменией. Жития преп. Маруфы, епископа Софанинского и муч. Голиндухи, переселившейся из Персии в Византию, прекрасно рисуют разные стороны, того религиозного и культурного синкретизма, который вопреки ожесточённой политической борьбе обеих монархий незаметно объединяли их пограничное население.

Так, значительно количество агиографических произведений, которые возникнув в определённом районе, и отражая не столько общие всей империи, сколько местные бытовые явления, с удобством могут быть классифицированы на основании географического принципа. Но есть также много житий, собраний чудес и благочестивых легенд, которые по разным соображениям удобнее классифицировать на основании их содержания. Это те жития, чудеса и легенды, в которых мы имеем дело со средой и бытом, одинаково общими всем византийским областями, или которые, странствуя по всей империи в массе вариантов и пересказов, утратили местный и приобрели общевизантийский колорит.

Сюда относятся, прежде всего, мученичества из эпохи гонения императора Юлиана, являющиеся подобно всем другими рассказам о мучениях, риторической обработкой сухих протоколов допроса и казни, и почти нет содержания культурно-исторических данных. Таковы мученичества Евсигния, Артемия, Дометия, Варвара, Василия Анкирского; Емилиана, Кириака, еп. Иерусалимского, Мануила, Савела и Измаила, Патермуния и Коприя, Феодорита и муч. Тивериапольских.

Далее, к отделу агиографических произведений, классифицируемых по их содержанию, следует отнести жития всех тех знаменитых церковных деятелей, биографии которых изобилуют не столько общебытовыми, сколько специально церковно-историческими подробностями. Это будут жития святителей IV и V вв. преп. Афанасия Александрийского, Василия Великого, Григория Богослова, Амфилохия Иконийского Мирона Критского, Маркелла Апамейского, Акакия Мелитинского. Затем биографии константинопольских патриархов: преп. Павла, Иоанна Златоуста, Анатолия, Евтихия, Мины, Иоанна Постника, Каллиника, Германа, Павла, Тарасия, Никифора, Мефодия, Игнатия, Антония Кавлея и Евфимия. Далее, жития исповедников VII, VIII и IX вв. (из эпохи монофелитства и иконоборства): преп. Максима, Феофана Сигрианского, Платона, Феодора и Николая Студитов, Феофана и Федора Начертанных, Никиты Мидикийского, Феофилакта Никомидийского, Синкелла и Макария Пеликитского. Наконец мученичества пострадавших при иконоборстве: мучч. Константинопольских, Феодосии, Стефана Нового и Андрея ἐν Кρίσει.

В третью группу следует отнести жития святых из круга высшего византийского общества, дающие ценный материал для характеристики его быта и нравов. Любопытнейшие подробности из жизни знатных девушек IX века сообщают жития императриц: Феодоры, восстановительницы иконопочитания, и Феофано, одной из супруг императора Льва VI. Для понимания экзальтированного благочестия знатных византиек V столетия, имеют большое значение жития преп. Мелании Младшей, Евсевии или Ксении Миласской, Евпраксии Фиваидской и Олимпиады диакониссы. Деятельную религиозность, церковное строительство и широкую филантропию византийских аристократов V и VI вв. рисуют жития преп. Маркиона эконома и Самсона Ксенодоха, редакция Г. сказания об Аморийских мучч. важна своим подробным описанием учебной, придворной и военной карьеры знатного юноши – Каллиста. Наконец, эпитафии-панегирики IV в., принадлежавшие перу великих церковных ораторов эпохи, дают возможность нарисовать обще-византийский идеал семейных, общественных, религиозно-нравственных добродетелей выдающихся по социальному положению лиц. Сюда относятся надгробные слова Григория Богослова своему отцу Григорию Низианзину, брату Кесарию, сестре Горгонии и святителю Григорию Нисскому, панегирики Григория Нисского Макрине, сестре Василия Великого и Мелетию Антиохийскому, похвалы Иоанна Златоуста свв. Евстафию и Филогонию Антиохийским.

Особенный отдел агиографии составляют те жития и чудеса легендарного характера, которые может быть вовсе не имеют исторического значения в обычном смысле этого слова, но представляют собой или благочестивые рассказы, прикреплённые к имени некогда живших праведников, или повествования о чудесах прославленного святого, почему-либо особенно дорогих народному сознанию, и как таковые возведённые в общий повторяющийся тип чуда. Эти легенды являются особенно ценными в глазах историка культуры. Очень популярные, они странствовали целыми веками по всей империи. Они дошли до нас в многочисленных редакциях, среди которых почти нет возможности выделить основную. Их бытовой фон, создававшийся и закреплявшийся в процессе такого странствования, отражает уже не единичные бытовые явления, a общие, сознаваемые рассказчиком, как типичные черты быта и культуры всего византийского мира. Эти легенды, разрабатывая своего рода национально-литературные мотивы, воспроизводят те житейские скорби и нужды, те религиозно-нравственные идеалы, которые волновали, трогали и одушевляли все византийское общество из века в век.

Литература благочестивых сказаний может быть разделена на следующие группы. Первое место займут рассказы о популярнейшем византийском угоднике и святителе Николае Чудотворце, в массе редакций и вариантов, излагающие несколькие основные чудеса, особенно дорогие византийскому народу. Все эти рассказы о спасении утопающего, о чудесном возвращении мальчика или священника из агарянского плена, о спасении невинно осуждённых сановников, об избавлении дочерей бедняка от необходимости стать блудницами, о заступничестве за безвинно страдающего раба, представляют необычайную ценность для историка, желающего вникнуть в скорби и идеалы византийских масс. Лежат ли в основе этих, постоянно варьирующих рассказов, какие-нибудь действительные факты или нет, не важно. Гораздо важнее для нас то обстоятельство, что сами рассказы были чрезвычайно популярны и до́роги византийцам, которые с любовью украшали их схемы всё новыми и новыми бытовыми подробностями, создавали для них всё более и более живой реалистический фон.

Рядом с чудесами Николая Угодника, следует поставить чудеса некоторых прославленных икон, тоже дошедшие до нас в многочисленных редакциях, и нередко сообщающие любопытные бытовые факты. Таковы чудеса иконы Богородицы Римской, таковы легенды о двух иконах Спасителя – Бейрутском и Нерукотворном Эдесском Образе.

Вслед за рассказами о чудесах, следует поставить собственно благочестивые сказания, эту излюбленную литературу всех слоёв византийского общества. В первую группу их можно соединить сказания о девушках и женщинах, покинувших отцов и мужей, и подвизающихся в мужских скитах под видом евнухов. Это рассказы о преп. Евфросинии и Феодоре Александрийских, о препп. Аполлинарии, Анастасии и Патрикии и Марии, прозванной Марином. Ко второй рубрике следует отнести легенды о покаявшихся блудницах: о препп. Таисии Марии Египетской, Пелагии Антиохийской и Марии, племяннице Авраамия Затворника. Третья категория заключает сказания о сыновьях, покинувших родителей, а потом вернувшихся и живших при отчем доме в качестве неузнанных, всеми презираемых нищих, т. е. рассказы об Алексее – человеке Божьем и преп. Иоанне Кущнике. Четвёртую группу составляют столь любопытные для истории сатанизма в средневековой литературе, легенды о покаянии великих грешников, дерзнувших заключить союз с Сатаной. Таковы легенды о Феофиле Аданском, церковном экономе, о Марии Антиохийской и её поклоннике, о преп. Нифонте, некогда развратном константинопольском юноше, а потом Кипрском епископе. В пятую категорию следует отнести рассказы о столичных сановниках, добровольно, или вследствие несчастия, сменяющих своё высокое положение на монашество, или бедную трудовую жизнь. Это рассказы о препп. Феодуле Столпнике и Евлогии Камнетёсе. Наконец шестую группу образуют сказания о целых семьях, приведённых Божьим смотрением к иноческому подвигу, о родителях и детях, муже и жене, разлучившихся в миру и вновь сошедшихся друг с другом уже в монашеском облике. Таковы легенды о препп. Андронике и Афанасии и препп. Ксенофонте и Марии с их детьми.

Ведя свою классификацию на основе разных принципов, мы обозрели все отдельные произведения византийской агиографии, способные служить культурно-историческим материалом. Указав ещё на некоторые церковно-исторические сказания, способные доставить отдельные бытовые подробности, например, на чудесные биографии царей Константина и Елены, на рассказы о многократных обретениях Главы Иоанна Предтечи, на легенды о Кресте Господнем, на предания о знаменитом Чуде Богородицы при осаде Константинополя аварами, мы перейдём теперь к обзору тех агиографических сборников, которые, в силу своего пёстрого содержания, могут быть классифицированы исключительно на основании литературной формы, т. е. к богатой, ещё мало изданной и менее того обследованной литературе синаксарей, прологов и патериков.

На первом месте следует поставить собрания синаксарей – кратких житий, предназначенных для чтения во время богослужений. Составленные или на основании более подробных житий, или по уцелевшим воспоминаниям о некогда жившем святом, синаксари важны и в том, и в другом случае. В первом, потому что, представляя сокращение нередко более древних редакций житий, чем дошедшие до нас, они сохраняют в более подлинном виде те или иные факты из жизни святого. Во втором, потому что даже своими краткими сведениями о святых, иначе оставшихся бы неизвестными, они расширяют объём нашей, так сказать, благочестивой просопографии византийского общества, и значительно увеличивают число культурно-исторических данных. Древнейшая редакция синаксарей, изданная H. Delehaye на основании сирмондовой рукописи и снабжённая дополнениями по более новым редакциям, являлась одним из самых ценных источников для предлагаемой работы27. В синаксарях, особенно младших редакций, кроме кратких биографий святых встречаются также различные прологи, или благочестивые сказания с назидательной тенденцией, которые, выхватывая свои типы и ситуации непосредственно из самой действительности, представляют особенно ценный материал для историка культуры. В них мы читаем о купцах, разорённых кораблекрушениями, о должниках, засаженных в темницы и спасаемых самоотверженными жёнами, о честных крестьянах и благочестивых тружениках-ремесленниках, о блудницах, спасённых подвигами добра, и т. д. Все эти поучительные рассказы, своей краткой безыскусственной формой, представляют чрезвычайно приятные контрасты со скучной, безвкусной и многословной риторикой, нередко портящей наиболее содержательные произведения агиографии, и производят поистине отрадное, освежающее впечатление.

То же самое следует сказать о древних патериках, сборниках повествований о прославленных подвижниках Египта и Сирии IV–VI вв., составлявших любимое чтение благочестивых византийцев, и дошедших до нас в массе вариантов и рукописей. Одни из этих патериков представляют «изречения отцов» (ἀποφϑέγματα), собранные или в алфавитном порядке, по именам этих последних28, или систематически – по содержанию29, другие, наоборот, являются собраниями рассказов о самих аскетах, рассказов весьма богатых культурно-историческим содержанием. К разряду последнего рода патериков могут быть отнесены, во-первых, уже упомянутая выше «Религиозная история» преп. Феодорита, епископa Киррского, написанная в середине V в.30. Во-вторых, очень популярная на Западе и Востоке книга Палладия, еп. Еленопольского, под заглавием «Лавсаик» («Historia Lausiaca»), составленная около 420 года31. В-третьих, знаменитый «Духовный луг» или «Лимонарь» (Λειμών), написанный в начале VII века много странствовавшим палестинским монахом Иоанном Мосхом32. Целью Феодорита было собрать рассказы о подвижниках Сирии и Месопотамии, чтобы «передать потомству об их доблестях, подобно тому, как поэты и трагики запечатлевают подвиги героев и людей, добровольно переносящие страдания»33. Палладий написал ряд кратких, но необычайно ярких заметок об египетских подвижниках и некоторых других лицах конца IV, начала V веков, прославившихся своей религиозностью, с которыми ему приходилось встречаться (как, например, с преп. Меланией Младшей) или рассказы, которые он слышал. Иоанн Мосх, изъездивший вместе со своим, другом софистом Софронием около 600 года Египет, Синай, Сирию, Малую Азию и Кипр, собрал массу насыщенных реализмом рассказов об аскетических, религиозных и филантропических добродетелях выдающихся праведников, посещённых им стран. Книга Иоанна Мосха является культурно-историческим документом первостепенной важности и в ряду источников, доставивших материал для настоящего исследования, она занимает весьма почётное место наравне с наиболее реалистическими житиями.

Указанием на синаксарную и патериковую литературу исчерпывается каталогизация византийской агиографии. Как мы видим, нет ни одного уголка византийского мира, ни одного района византийской культуры, ни одного слоя византийского общества, который бы не оставил следов своего быта в тех или иных житиях, собраниях чудес или благочестивых легендах. Попробуем теперь расположить перечисленные произведения агиографии хронологически, какие периоды византийской жизни особенно полно отражены в столь богатом агиографическом материале.

За хронологические пределы собственно византийской культуры можно принять IV и XII столетия. С одной стороны, соображения Крумбахера34 о том, что именно IV, а не VI век (как это полагали раньше) является начальными столетием византинизма, представляются неоспоримыми. С другой стороны, чрезвычайное уменьшение территории византийской культуры при последних Комнинах, и насыщение этой культуры западноевропейскими и турецкими элементами, особенно возросшее после 1204 года, заставляет видеть в византинизме Палеологов уже своего рода искусственную реставрацию, скорее Ренессанс византинизма, чем самый старый византинизм.

В указанные рамки 900-летнего периода, более или менее чистой самодовлеющей византийской культуры, укладываются в то же время почти все произведения греческой агиографии, представляющие историко-культурный интерес. Жития святых и рассказы о чудесах, способные доставить те или иные бытовые подробности, начинают появляться лишь с IV века. Лишь с победой христианства стало возможно мирное существование святых, оставляющее у потомков богатое фактами воспоминание. Яркость момента мученической кончины перестала заслонять в памяти верующих долгий подвиг предыдущей жизни праведника. Всё то, что византийская агиография унаследовала от эпохи, предшествующей Константину, все эти много раз перелагавшиеся и разукрашивавшиеся рассказы о страданиях твёрдо исповедовавших Христа мучеников, по большей части совершенно лишены бытового содержания. Они представляют однообразные протоколы судебных допросов, пыток и казней, богато расцвеченные пылкой религиозной фантазией и конфессиональной риторикой агиографа или его «метафраста»35. Точно такой же характер носят и мученичества эпохи Юлиана и рассказы о мучениях готских или персидских христиан V и VI вв. Все эти произведения агиографии, по существу, не способны дать нам какие-либо интересные бытовые подробности. Византийская агиография становится культурно-историческим источником только тогда, когда мученичество превращается в житие, когда с ІV-го века появляются настоящие биографии святых, повествующие об их подвигах веры и любви при жизни, об их чудесах и исцелениях после кончины.

С другой стороны, в XII веке эта обильная, культурно-историческим содержанием, византийская агиография заканчивает свой 900-летний цикл36. Даже XI и XII столетия представлены главным образом житиями сицилийских и калабрийских, а не собственно византийских святых. Что же касается XIII, XIV и XV веков, то они правда имеют и своих святых, и свои жития, но эти святые тесно замыкаются в обителях Афона, а их жития отражают или однообразный монастырский быт, или бедную жизнь полуславянского, одичавшего уголка Македонии, столь мало похожую на прежнюю эллинистически-римскую культуру Византии. Византия Палеологов, свёдшаяся к жалкому куску Фракии, с полуразрушенным Константинополем, почти не дала сколько-нибудь важных агиографических произведений, рисующих жизнь умирающей столицы37. Латинские погромы и турецкие опустошения как будто умертвили некогда столь деятельный дух гибнущей культуры и сделали невозможным появление новых святых, и их прославление. Кроме того, если бы мы и хотели воспользоваться для каких-нибудь целей житиями афонских святых XIII, XIV вв., то натолкнулись бы на почти полную неизвестность их в печати38, и были бы принуждены довольствоваться краткими пересказами, сделанными по-новогречески в Μέγας σοναξαρίστης Дукакиса.

Таким образом, хронологические пределы византийской культуры довольно близко совпадают с хронологическими пределами агиографии, являющейся источником для её изучения. В течение этих 900 лет агиографическое творчество шло далеко неравномерно. Детальное хронологическое обозрение вышеперечисленных житий, чудес и легенд, даст картину весьма не одинакового распределения их по столетиям. Как ни утомителен, может быть, будет для читателя этот новый хронологический обзор, но он должен быть сделан нами, как для более ясного представления об эволюции агиографического творчества, в связи с общим движением культуры, так и потому, что подобный перечень сам по себе является интересной культурной справкой, наглядно, по числу агиографических произведений, позволяя проследить своего рода кривую византийской религиозности, с её повышениями и понижениями по отдельным столетиям.

Кроме нескольких благочестивых легенд и житий, кроме некоторых собраний чудес, составлявшихся целыми веками (таковы жития Кипрских святых, написанные Неофитом, жития препп. Нифонта, Афанасия Адрамиттийского, Павла и Иоанна пресвитеров, Модеста, еп. Иерусалимского и Марии Антиохийской; собрание чудес мучч. Косьмы и Дамиана; легенды об обретениях главы Иоанна Предтечи, о Кресте Господнем и о чудесах икон Спасителя и Богородицы), содержание, а стало быть, и возникновение остальных агиографических памятников легко укладывается в определённые хронологические пределы.

Так, к IV веку, кроме мученичеств Юлианова гонения, относятся жития святителей: Афанасия Александрийского, Василия Великого, Григория Богослова, Амфилохия Иконийского, Мирона Критского и Маркелла Апамейского, житие константинопольского патриарха Павла, жития-панегерики, произнесённые Григорием Богословом, Григорием Нисским и Иоанном Златоустом, малоазийские жития препп. Ипатия Гангрского, Фоки Синопского, Парфения Лампсакского, Николая Мирликийского, Агапита Синадского, Евсевии Евхаитской и Маруфы Софанинского, жития херсонских епп. Василия и Капитона; сирийско-кипрские жития препп. Ефрема Сирина, Епифания Кипрского, Спиридона Тримифунтского и Тихона Амафунтского, палестинско-синайские жития препп. Илариона В., Харитона, Мартиниана, Малха и монахов-синаитов; египетские жития препп. Антония, Пахомия, Онуфрия, Макария, Павла Фивейского, Марка Афинского и Синклитикии Александрийской, наконец, египетская легенда о Таисии и александрийские чудеса муч. Мины. Просматривая этот перечень, убеждаемся в сильном преобладании в религиозной жизни IV века Сирии и Египта, давших наибольшее число житий. Это преобладание названных областей в агиографии не только иллюстрирует бо́льшую интенсивность религиозного чувства на пылком и фанатичном Востоке в сравнении с европейскими частями ранневизантийского мира, где ещё господствовала старая эллинская вера, но отмечает и решающее влияние восточных элементов религиозного настроения – отшельничества и аскетизма, на дальнейший характер всей византийской религиозности и агиографии. Эта последняя за всё время своего существования, почти не выходит за пределы описания монастырского подвига. Почти все её герои, как и в IV веке, принадлежат к монашескому кругу. Исключение составляют лишь жития столичных патриархов и таких чрезвычайно редких святых из числа мирян, какими являются Филарет Милостивый, Мария Новая, царицы Феодора и Феофано.

Преобладание Востока в ранней византийской агиографии подтверждает и перечень житий V века. К этому столетию относятся: сирийские жития препп. Симеона Столпника, Андроника и Афанасии, Пелагии Антиохийской, палестинские жития препп. Порфирия Газского, Евфимия В., Герасима Иорданского, Анины и мучч. синаитов, египетские жития препп. Паисия, Пимена, Арсения, Виссариона, Евфросинии, Аполлинарии, Евпраксии Фиваидской и Феодоры Александрийской, малоазийские жития препп. Ипатия Руфинианского, Авксентия, Вендиамина и Акакия Мелитинского, далее, жития западных благочестивых аристократок препп. Мелании и Евсевии, константинопольская легенда о Феодуле Столпнике и константинопольские жития: патриархов Иоанна Златоуста и Анатолия, препп. Даниила Столпника, Исаакия, Далмата, Александра и Маркела Акимитов, Маркиана эконома, Олимпиады диакониссы, Матроны Пергской, Домники, Иоанна Кущника и Дия. Данный перечень не только указывает на преобладающее значение в византийской религиозности V в. Палестины и Египта, но также выясняет и значительную роль самой столицы, как нового центра благочестия. Основываются знаменитые константинопольские монастыри: восточные подвижники (Даниил, Дий, Матрона, Александр, Исаакий и Далмат) переселяются в Константинополь. Всё предвещает и грядущую славу «царственного града», как средоточия византийских святынь, и знаменательное передвижение центра тяжести культуры из восточных областей империи на берега Босфора, и централизацию византинизма в его столице.

К IV столетию относятся: константинопольские жития патриархов Мины, Евтихия и Иоанна Постника, препп. Симпсона Ксенодоха, Вара, Патапия и Феодора Хорского; константинопольские легенды о препп. Ксенофонте и Марии, Евлогии Камнетёсе и Анастасии Патрикии, солунское житие преп. Давида, малоазийские жития препп. Феодора Сикеота, Авраамия Кратейского и муч. Голиндухи, легенды о Марии-Марине и Феофиле экономе; сирийские жития препп. Симеона Столпника Дивногорца, его матери Марфы и Симеона Юродивого из Эмесы, легенда об Авраамии и Марии; палестинские жития препп. Саввы Освященного, Феодосия В., Феогния Витилийского, Иоанна Молчальника, Кириака, Иакова Постника и Досифея, александрийское собрание чудес мучч. Кира и Иоанна и аскетическая легенда о Марии Египетской.

Этот перечень агиографических произведений VI века, указывает, помимо выдающейся роли столицы в религиозной жизни и сосредоточия восточного благочестия в Палестине, также и на первое выступление в агиологии Балканского полуострова, с его житием преп. Давида Солунского.

В VII столетии агиография переживает эпоху упадка. Утрата Сирии, Палестины и Египта, тяжёлое смутное время в столице, славянские погромы на Балканском полуострове – всё как будто ослабляют византийскую религиозность. В обществе, занятом внешними опасностями и внутренними бедствиями, как бы умирает прежний интерес к религиозной жизни, искание и интерес к подвигу, влечение к аскезе и монашеству, прославление выдающихся подвижников. Трулльский собор отмечает глубокое нравственное и религиозное падение империи и возврат к язычеству, ещё уцелевшему в жизни и обычаях народных масс. Самый грядущий рационализм иконоборчества в значительной степени объясняется этим падением высокой религиозности, которая ознаменовывалась в предшествующие столетия своими полумистическими влечениями, своим тяготением к монастырю, своей жаждой самоотречения, своим прославлением лиц, воплотивших идеалы умерщвления плоти и любви к ближнему. Седьмой век, точнее даже одна только первая половина его, представлен в агиографии лишь житиями препп. Максима Исповедника, Алипия Столпника, Анастасия Перса, Георгия Хозевита, Иоанна Лествичника и Иоанна Милостивого, константинопольскими чудесами вмч. Артемия, солунскими чудесами вмч. Димитрия, и константинопольской легендой о чуде Богородицы при осаде Константинополя аварами.

К VIII веку относятся жития патриархов Германа и Павла, константинопольское собрание чудес муч. Фанурия и Ферапонта Кипрского, критское житие преп. Андрея, афонская легенда о преп. Петре, черноморские жития препп. Стефана Сурожского, Георгия Амастридского и Иоанна Готфийского, пафлагонское житие преп. Филарета Милостивого, сирийские жития препп. Иоанна Дамаскина, Стефана Савваита и Космы Майумского, мученичества 60 мучч. иерусалимских, Илии Нового, Вакха и монахов Савваитов. Наконец, жития исповедников, претерпевших гонения за иконы: мучч. константинопольских, муч. Феодосии, Андрея ἐν Κρίσει, Стефана Нового и Павла Кайумского. Из этого перечня явствует, что в VIII веке византийская религиозность и почитание святых переживают новый подъём. Завоевание Святой Земли безбожными агарянами, гонения на христиан от калифов, а ещё более, иконоборческое гонение на православных внутри империи, пробудили давно забытую жажду мученичества и массовое прославление исповедников, стяжавших мученические венцы. Этим объясняется, как самый значительный прирост агиографии в VIII и последующем столетиях, так и одностороннее конфессиональное содержание большинства исповеднических житий, делающее их менее интересными, чем следовало бы ожидать, не только в бытовом, но даже и в церковно-историческом отношении.

К этим житиям в IX веке принадлежат: биографии патриархов Тарасия и Никифора; житие царицы Феодоры, жития препп. Феофана Исповедника, Феодора, Платона и Николая Студитов, Михаила Синкелла, Феофана и Феодора Начертанных, Давида, Симеона и Георгия Митиленских, Никиты Мидикийского, Макария Пеликитского и Феофилакта Никомидийского. Остальные жития – второй половины IX столетия открывают новую эру в агиографии и по важности своего культурно-исторического содержания стоят наравне с житиями X века. Чувствуется, что после долгих политических и религиозных замешательств наступило, наконец, известное успокоение и обусловленный им расцвет культуры и мирной религиозности. Место житий, наполненных бурными сценами иконоборческого периода, вероисповедными тирадами и богословскими диспутами, за которыми исчезал бытовой фон и интерес к житейской обстановке святого, заступают жития праведников, долго и мирно совершавшись свой смиренный подвиг веры и любви, и оставивших твёрдую память о массе чисто будничных, повседневных проявлений своих добродетелей.

К числу таких житий принадлежат: биографии императрицы Феофано и патриархов Мефодия, Игнатия и Антония Кавлея, житие константинопольского игумена Иоанна Психаита, жития пелопонесских святых: препп. Варвара и Афанасия Мефонского, солунских святых пр. Феодоры, Иосифа Песнописца и Григория Декаполита. Далее идут афонские жития препп. Павла Ксиропотамского и Евфимия Нового; фракийские, преп. Германа Козинитского и Власия Мниха, островные, преп. Афанасии Эгинской, Даниила Фасосского, Феоктисты Лесбийской, Иоанникия В., Евстратия Авгаровского, Антония Нового, Евдокима и мучч. Аморийских, сирийское житие преп. Феодора Эдесского, рассказ о перенесении мощей муч. Евфимии.

Значительный численный перевес житий пелопонесских, солунских и островных, над житиями Малой Азии, подтверждает важный факт упадка культурной жизни в этой области, подверженной постоянной арабской опасности, и говорит о не передвижении центра византийской жизни, в относительно более спокойные, хотя и менее населённые и богатые, европейской части империи.

Равным образом агиография Х и последующих столетий, за исключением легендарного жития Димитриана Кипрского и мученичества Феодора Трапузентского, сосредоточивается исключительно в столице, Пелепоннесе, Элладе, Македонии, Фракии, Архипелаге и западном побережье Малой Азии. Таковы столичные жития Х века: препп. патриарха Евфимия, Андрея Юродивого, Василия Нового, Ирины игуменьи и Евфросинии Новой, жития пелопонесских святых: препп. Петра Аргивского, Луки Элладского, Марфы Монемвасийской, Никона Метаноите; македонское житие Фотия Фессалийского, афонские жития преп. Афанасия Афонского и Евфимия Иверского; фракийские – Марии Новой и Евфимия Мадитского, малоазийские – преп. Луки Столпника, Михаила Малеина, Павла Латрского и Никифора Милетского. Точно такой же район охватывают и немногочисленные произведения агиографии XI и XII вв.: жития: препп. Симеона Нового Богослова, Иоанна Постника, Дорофея Фракийского, Лазаря Галесийского, Мелетия Нового, Кирилла Филеота, Григория Ассийского и Христодула Патмосского. Затем, как мы уже говорили, византийская агиография, за исключением чисто афонской, замирает, как бы свидетельствуя о том, что её зарождение, развитие, процветание и упадок самым жизненным образом связаны с процветанием и упадком всей византийской культуры.

Так можно сгруппировать географически и хронологически агиографический материал, использованный в данной работе. Перейдём теперь к общему уяснению условий бытовой содержательности отдельных агиографических произведений и степени достоверности сообщаемых ими культурно-исторических фактов.

Прежде всего, следует отметить, что самое состояние изданных агиографических текстов во многих случаях оказывается неудовлетворительным. За исключением критических изданий, сделанных или болландистами (особенно Delehaye и Van den Gheyn’oм) в последних, сравнительно недавно появившихся томах «Acta Sanctorum»39 и периодическом сборнике «Analecta Bollandiana»40, или русскими и иностранными филологами-византинистами: Васильевским41, Помяловским42 Пападопуло-Керамевсом43, Лопаревым44, Латышевым45, Курцем46, Гельцером47, Узенером48, De-Boor’ом49, L. Petit’oм50, Van den Ven’ом51 и Vogt’ом52; значительное большинство остальных житий мы имеем или в старинных публикациях по случайно доступному тексту, принадлежащих богословам XVII и XVIII вв.53, или, что ещё досаднее, в одних латинских переводах, которыми довольствовались первые болландисты, и которые далеко не все пополнены изданием своих греческих подлинников в приложениях к позднейшим перепечаткам соответствующих томов «Acta Sanctorum»54. Далее следует отнести к разряду малоудовлетворительных все издания и перепечатки житий в Патрологии Миня, преследовавшей цели возможно скорейшего полного издания богословской литературы, без особенного внимания к качеству самих текстов55. Наконец, значительных и существенных исправлений могут потребовать жития, изданные, так сказать, спешно, с намерением поскорее познакомить учёную публику с неизвестными дотоле сокровищами агиографии, причём не было возможности принять во внимание разночтения других рукописей и произвести более или менее серьёзную критику текста. К таким изданиям относятся: сборники «Mνημεῖα ἁγιολογικὰ» Феофила Иоанну, жития Феодоры Солунской и Евфимия Мадитского, изданные арх. Арсением, жития Христодула Патмосского, изданные Сакеллионом и др.

Малоисправное состояние агиографических текстов иногда представляет серьёзные затруднения при пользовании ими. Конечно, если понимание фактов, сообщаемых житием, зависит не от отдельных слов, то ошибочное чтение этих последних мало значит в общей вразумительности контекста. Но иногда исследователю приходится наталкиваться и на такие места источника, где одно слово может значить всё, и где это слово, – какой-нибудь terminus technicus, – как раз явно искажено и изменено до неузнаваемости. Тогда становится ясным, как может обесценивать даже очень важный агиографический материал его поверхностное чтение и небрежное издание, и ощущается настоятельная потребность в критической обработке, по крайней мере, наиболее важных памятников агиографии, обработке, которая бы предоставила исследователю все средства самостоятельно разбираться в запутанных местах текста.

Но как бы ни плохо обстояло иногда дело с изданными греческими житиями, особенное затруднение ждёт историка, когда ему приходится пользоваться не самими подлинниками, пока ещё неизданными или неизвестными вовсе, a заменяющими их переводами и изложениями. В этом случае совершенно невозможно доверять каждому слову источника и остаётся брать лишь общий смысл сообщаемого, жертвуя яркостью выражений оригинала, с трудом угадываемых по переводу. Так, в данном исследовании пришлось ограничиться славянскими переводами житий препп. Алипия Столпника, Нифонта, Спиридона Тримифунтского56, Власия мниха, Акакия Мелитинского и Петра Афонского57; латинскими переводами житий препп. Аполлинарии, Александра Акимита и Афанасии Эгинской, старинной латинской версией рассказа о перенесении мощей муч. Анастасия Перса; извлечениями из житий препп. Марии Новой и Кирилла Филеота, новогреческими пересказами (у Дукакиса) житий препп. Евфимия Иверского, Даниила Фасосского и Григория Ассийского.

И всё же, как ни досадно это плохое состояние значительной части изданных агиографических текстов, оно не должно считаться препятствием, которое делало бы культурно-исторический анализ агиографии преждевременным. Надо считаться с тем, что изучение агиографической литературы находится ещё в столь зачаточной стадии. Её обильные культурно-исторические данные ещё до такой степени не затронуты и не привлечены в качестве исторического материала, что было бы странным лишать себя долее этого столь важного источника единственно вследствие, если можно так выразиться, филологической придирчивости. Мы знаем о Византии ещё слишком мало, нуждаемся ещё в слишком общем абрисе её быта, чтобы ставить свои, по необходимости, предварительные и общие построения, в зависимость от безукоризненного чтения отдельных мест источника. Нужно принять во внимание самый массовый характер этого последнего, нужно доверять ему в его целом, памятуя, что отдельные случайные ошибки с избытком покрываются общей убедительностью впечатления, выносимого из чтения всей житийной литературы. Современные византинисты находятся приблизительно в положении филологов XVII и XVIII вв., которые, обладая порою самыми примитивными изданиями классических писателей, с большим искусством пользовались ими и сумели создать основы науки о классических древностях. На них лежит обязанность не оставлять долее втуне богатое, хотя бы и несовершенное собрание изданной византийской агиографии. Они имеют полную возможность на основании её произведений, построить начала науки о византийских древностях и византийской культуре, предоставляя будущему, как излишнюю пока роскошь, и более тщательные издания памятников, и более кропотливые исследования различных деталей.

Коснувшись состояния агиографических текстов, послуживших материалом для предлагаемой работы, перейдём к характеристике содержания и формы самих агиографических произведений с целью очертить общие условия их содержательности в качестве культурно-исторических источников.

Исключая надгробные панегирики, представляющие ряд непосредственных воспоминаний об усопшем, разукрашенных риторикой58, исключая собрания чудес записывавшихся или современниками59, или позднейшими собирателями письменных и устных преданий о чудесах60, исключая благочестивые сказания, о генезисе которых говорилось выше, весь прочий агиографический материал может быть расчленён на три основные группы. Первую составят собственно жития (βίoι καὶ πoλιτείαι), более или менее обширные биографии святых, написанные с известными агиографическими приёмами и предназначенные для поучительного чтения. Вторую образуют синаксари, краткие биографии, с указанием основных подвигов и заслуг святых, читаемые во время служб этим последним. В третью войдут жития-похвалы или энкомии, произносившиеся в церквах во время особенно торжественных празднований святому. Главную массу агиографии составляют собственно жития, которых можно насчитать до 160. В то же время они являются и основой всех остальных агиографических произведений. Синаксари обычно можно рассматривать как сокращения известных нам или же недошедших до нас житий; похвалы-энкомии тоже черпают свои факты или непосредственно из житий, или, в случае их утраты, из заменяющих их синаксарей.

Но, являясь основным источником культурно-исторических известий, доставляемых нам агиографией, собственно жития представляются далеко не однородными произведениями с далеко не одинаковой степенью ценности. Наибольшей содержательностью и достоверностью, конечно, обладают жития, написанные непосредственно учеником или преемником святого, бывшими личными свидетелями его жизни, и слышавшими рассказы о ней непосредственно от учителя. Важнейшими из таких житий, которых можно насчитать до 15, являются жития препп. Порфирия Газского, Даниила Столпника, Епифания Кипрского, патриарха Евтихия, Феодора Сикеота, Иосифа Песнописца, Никиты Мидикийского, Евфимия Нового, Иоанникия Великого, Афанасия Афонского, Михаила Малеина, Андрея Юродивого, Василия Нового, Никона Метаноите и Лазаря Галесийского.

Почти столь же ценны жития, составленные, если не учеником, то, по крайней мере, младшим современником святого, много и живо помнившим о нём, имевшим возможность слышать рассказы людей, близко стоявших к нему, или, наконец, пользовавшимся записями отдельных эпизодов его жизни и совершенных им чудес. Таких житий мы имеем 75, причём самыми выдающимися из них являются жития: препп. Илариона В., Мелании Младшей, Василия В., Авксентия, Кириака Отшельника, Матроны Пергской, Евфимия В., Саввы Освященного, Николая Чудотворца-Сионита, Симеона Столпника Дивногорца, Симеона Юродивого, Иоанна Милостивого, Стефана Нового, Филарета Милостивого, патриархов Тарасия, Никифора, Мефодия, Игнатия, Антония Кавлея и Евфимия, препп. Феодора Студита, Давида, Симеона и Георгия Митиленских, Георгия Амастридского, Григория Декаполита, Иоанна Психаита, Евстратия Авгаровского, Афанасии Эгинской, Феодоры Солунской, Антония Нового, цариц – Феодоры и Феофано, препп. Марии Новой, Луки Столпника, Павла Латрского, Никифора Милетского, Луки Элладского, Мелетия Нового, Христодула Патмосского и Кирилла Филеота.

Третье место по своей содержательности и достоверности займут жития несовременные, составленные значительное время спустя после кончины святого на основании письменных или устных традиций о нём. Несовременные жития распадаются в свою очередь на две группы. В первую из них должны быть отнесены те, числом до 30, которые представляют лишь простую переделку, простой пересказ – метафразу старинных современных житий, сделанную с литературными целями. Сюда относятся: житие преп. Ипатия Руфинианского, житие Симеона Столпника Дивногорца, составленное Никифором Магистром, житие Евфросинии Новой, написанное Никифором Ксанфопулом, а главное все те «метафразы» старинных мученичеств и житий в риторическом стиле X века, которые частью действительно принадлежат, частью приписываются перу знаменитого Симеона Метафраста61.

Сравнивая переработки Метафраста с дошедшими до нас оригиналами, мы убеждаемся, что «метафраза» касалась почти исключительно формы изложения и не затрагивала содержания жития. Содержание обыкновенно очень точно передано в новой редакции, и это обстоятельство достаточно определённо решает в положительном смысле вопрос о достоверности известий не только метафрастовых, но по аналогии с ними, и других несовременных житий, являющихся литературной обработкой недошедших до нас оригиналов.

В другую группу до́лжно отнести несовременные жития, заново составленные значительное время спустя после святого, на основании письменных источников или устной традиции. Подобных житий мы имеем около 40. Как и следует ожидать, большинство их чрезвычайно бедно биографическими фактами, и, в сущности, приближается к типу кратких синаксарных известий, лишь богато разукрашенных многословной, прославляющей святого, риторикой. Только немногие из этих житий основаны на более или менее богатой местной традиции преданий и легенд о глубоко запавшем в народную память праведнике, и ещё меньшая часть имеет в числе своих источников какие-нибудь древние записи. К подобным житиям принадлежит, например, биография преп. Спиридона, еп. Тримифунтского, современника императора Констанция, написанная почти три века спустя в эпоху персидского нападения на Египет, Феодором еп. Пафосским. В основе её лежит краткое древнее житие, составленное учеником святого. К этому первоначальному ядру, которое, вероятно, сообщало только самые общие факты из жизни св. Спиридона, Феодор присоединил ряд преданий, которые он узнал в Тримифунте, «прилежно вопрошая о святом некоего древнего старца, который, в свою очередь, слышал эти рассказы от прежде живших стариков». Далее, автор воспользовался сообщением церковной истории Сократа Схоластика и александрийским преданием о посещении преподобным египетской столицы, а в заключение присоединил повествования о чудесах, совершенных св. Спиридоном уже в недавнее время62. Мы нарочно остановились на житии преп. Спиридона, чтобы показать, как могли составляться поздние, несовременные, но достаточно осведомлённые жития, возникшие путём распространения добавочными сообщениями основного краткого сказания. В этом отношении к житию преп. Спиридона следует приравнять: биографию преп. Сампсона Ксенодоха, составленную Симеоном Метафрастом 400 лет спустя после святого по краткому древнему житию и рассказам о чудесах современных автору63, a затем жития препп. Агапита Синадского, Олимпиады диакониссы, Герасима Иорданского, Маркелла Акимита, и Маркиана Эконома. Наконец, к этому же разряду житий, представляющих позднюю запись богатой устной традиции о святом, следует отнести и те из энкомий-похвал, которые по богатству содержания отличаются от обычного типа бессодержательных энкомий. Таковы похвала Евстафия Солунского преп. Филофею Опсикианскому, анонимная энкомия преп. Фотию Фессалийскому, похвала Георгия Кипрского преп. Евфимию еп. Мадитскому, и столь ценная для истории Константинопольского монашества, энкомия патриарха Каллиста преп. Иоанну Постнику, игумену монастыря Петры.

Однако, лишь меньшая часть несовременных житий, не представляющих из себя «метафраз», является закреплением более или менее достоверных преданий о святом. Большинство имеет содержание или очень скудное, или легендарное. Так, в основе весьма риторичных житий мучеников при Юлиане лежат, как уже говорилось выше, очень краткие протоколы допроса и казни или же общие церковно-исторические воспоминания. Так, в биографии Константинопольского патриарха IV в. Павла, написанной пять столетий спустя, и в житиях игуменов Исаакия и Далмата, скудные биографические данные обильно возмещены подробными рассказами из церковной истории их времени. Так, вследствие краткости устного или письменного предания, жития некоторых исповедников из эпохи иконоборства (мучч. константинопольских, муч. Феодосии, муч. Андрея ἐν Κρίσει и Павла Кайюмского, преп. Феофилакта Никомидийского), превращаются в риторичный рассказ о «звероименитых царях» и их богопротивной ереси, против которой святые произносят длинные филиппики. Прочие несовременные жития или заключают всего несколько данных о святом (таковы, например, жития препп. Домники игуменьи, Германа Козинитского, Николая Студита, Андрея Критского, Марфы Монемвасийской и Ирины игуменьи), или же имеют в основе какое-нибудь полупредание, полулегенду, сильно видоизменённую позднейшими наслоениями (таковы, например: жития препп. Ипатия Гангрского, Мартиниана Палестинского, Тихона Амафунтского, Давида Солунского, Модеста еп. Иерусалимского и Иоанна Дамаскина). При всей своей ценности для характеристики какой-нибудь стороны быта, они уже почти не могут считаться житиями-биографиями и очень сближаются с теми благочестивыми легендами, которые мы выделили выше в особый разряд агиографии.

Обозрев различные формы житий в собственном смысле слова, мы лишь вкратце можем коснуться синаксарей и энкомий. Фактическое содержание и тех, и других приблизительно одинаково, и синаксари и энкомии сообщают только о самых важных событиях из жизни святого, о самых ярких проявлениях его добродетелей. Но, в то время как синаксари, являясь по большей части сокращением подробных житий, так сказать, концентрируют содержание этих последних, удерживают нередко очень живые бытовые чёрточки оригинала, и своей беспритязательной краткой формой выявляют, хотя бы отчасти, индивидуальный облик святого. Энкомии-похвалы, наоборот, избегают всего слишком реалистического, и обезличивают своего героя применением шаблонной агиографической схемы и цветистой агиографической риторики. Авторы энкомий обычно так мало знают о святых, похвалы которым они произносят, что по необходимости должны говорить слишком обще и многоречиво единственно ради того, чтобы сказать что-нибудь, чтобы как-нибудь заполнить установленный агиографический трафарет. Таковыми риторичными и почти бессодержательными, как в собственно историческом, так и в бытовом отношении, похвалами являются: похвала преп. Патапия, составленная Андреем Критским, похвалы Иоанна Евхаитского препп. Евсевии Евхаитской и Вару константинопольскому и похвальные слова Константина Акрополита препп. Афанасию Адрамиттийскому, Феодосии Константинопольской и Варвару Этолийскому.

Из всего сказанного явствует, что первым условием, определяющим бо́льшую или меньшую содержательность житий в качестве культурно-исторического источника, является бо́льшая или меньшая современность жития. Чем время его написания ближе ко времени жизни святого, тем оно осведомлённее, тем более сохраняет фактов из жизни последнего, тем подлиннее выявляет его облик на фоне различных житейских отношений. Самыми содержательными и богатыми бытовыми подробностями могут быть названы жития, написанные учениками и сподвижниками святых. За ними следуют жития, составленные младшими современниками. Далее идут жития-метафразы. Наконец, уже должны быть названы жития и похвалы, составленные целые столетия спустя после святого и обычно знающие лишь самые основные события из его жизни. В этих житиях, принуждённых возмещать недостающий материал сочинительством и риторикой, и проявляется главным образом влияние тех агиографических схем и шаблонов, которые столь хорошо и последовательно изображены в исследовании X.M. Лопарева. Здесь обычно расцветает во всём блеске и пышности та, если так можно выразиться, агиографическая бутафория, которая превращает индивидуальный образ в агиологический тип. Здесь, с обычным многословием, выхваляется и родина святого, и знатность и добродетели его родителей, и чудесное предвозвещение рождения, и детские проявления будущей святости, и подвиги юноши, отмеченного Божьим перстом, и его искушения, и его бесповоротное вступление на путь спасения под влиянием известных слов Св. Писания.

Конечно, следы агиографических приёмов можно проследить и в самых достоверных житиях. Укажу, например, на чудесное предсказание рождения святого в житиях Симеона Столпника и Стефана Нового, на особенные дивные способности мальчика к учению в житиях Феодора Сикеота и Феодора Эдесского, на решение преп. Кириака оставить мир, когда он услышал соответственные слова Евангелия и т. д. Но во всех этих житиях, написанных под впечатлением ещё памятной действительности, влияние агиографического шаблона не может идти далеко, и ограничивается лишь малоизвестными юными годами святого, уступая место самым реальным подробностям, когда изложение достигает его позднейшей жизни. То же самое следует сказать и о рассказах о различных чудесных видениях, откровениях и пророчествах, которые играют столь видную роль в составе тех или иных житий. Эти рассказы являются лишь эпизодами, мало влияющими на общий реалистический характер таких произведений, как, например: жития Андрея Юродивого или Василия Нового. Их можно рассматривать как своего рода уступку определённой литературной форме, и если подозрительный скептицизм современного исследователя пытается на основании их делать заключения о фантастичности содержания самих житий, то подобные заключения говорят лишь о неспособности понять особенности агиографической формы, равнявшей в глазах агиографа и его читателей благочестивое Dichtung с реалистической Wahrheit.

Итак, первым условием, определяющим бо́льшую или меньшую бытовую содержательность жития, является его современность эпохе, в которую жил святой. Второе условие заключается в характере деятельности святого. Жития, герои которых были выдающимися деятелями церковной истории, например, столичными патриархами или мучениками вероисповедных гонений, при всей их важности для истории церковных событий, имеют гораздо меньшую культурно-историческую ценность, чем жития подвижников, не облечённых важным саном и не украшенных мученическим венцом. В биографиях видных церковных деятелей главную роль по необходимости играет официальная сторона религиозной жизни, а сами биографии нередко пропитаны фимиамом пристрастия и лести. В житиях исповедников, главное место занимает рассказ о страданиях за веру, и изложение чересчур загромождено конфессиональной риторикой. И те, и другие мало интересуются обычным будничным фоном жизни, который как раз и дорог для историка культуры и быта64.

Иное представляют жития, героем которых является скромный провинциальный иерарх или смиренный подвижник, стремившийся где-нибудь, в отдалённом углу империи, или в простонародных кругах общества выполнять своё Божье дело. Его известность и слава создавались постепенно, подвигом целой жизни. Рассказы окружающих, народная молва и память потомства хранили многочисленные мелкие, так сказать, будничные проявления добродетелей святого, из которых понемногу складывались его известность и его прославление. Оттого жития подобных святых так богаты рассказами, ярко рисующими среду и быт, в которых подвизались эти святые. Оттого они содержат упоминания о многочисленных лицах, с которыми сталкивались их герои. Оттого каждое из этих лиц выступает перед ними со своими житейскими горем и радостями, со своими нуждами и заботами, словом, со своей определённой социально-бытовой физиономией. Таковы, жития преп. Ипатия Руфинианского, Спиридона Тримифунтского, Авксентия, Александра Акимита, Даниила Столпника, Феодора Сикеота, Иоанна Милостивого, Евстратия Авгаровского, Иоанникия В., Луки Элладского, Никона Метаноите, Андрея и Симеона Юродивых, Василия Нового, Лазаря Галесийского, Христодула Патмосского и других, если можно так выразиться, народных святых Византии. Многие места из этих житий, a некоторые жития и все целиком, как, например, знаменитое житие Филарета Милостивого, являются настоящими бытовыми повестями, почти заменяющими отсутствие специальных произведений этого рода в византийской культуре.

В ряд с ними могут быть поставлены лишь благочестивые сказания, патериковые рассказы и собрания чудес популярнейших византийских святых. Не повторяя сказанного выше о первых двух из названных форм агиографии, отметим лишь то, что рассказы о различного рода исцелениях, совершённых мощами мучч. Мины, Кира и Иоанна, Артемия, Космы и Дамиана, представляют первоклассный источник для познания обстановки и быта различных слоёв византийского общества.

Третьим условием, определяющим культурно-историческую ценность житий, является литературный приём агиографа и стиль, в котором выдержано житие. Как отметил уже Ehrhard, риторические жития IX и X вв., представляющие искусственные литературные произведения, вышедшие из-под пера риторически и стилистически образованных авторов, для удовлетворения требованиям образованного общества с его классическими вкусами, имеют меньшую культурно-историческую ценность, чем жития народные. В них по преимуществу господствуют агиографические схемы, и их герои, говоря словами Ehrhard’а «erstrahlen in einem himmlischen Glanz, der den historischen Hintergrund nicht bloss verklärt, sondern sogar ganz verwischt»65. Всё характерное, всё типично индивидуальное, всё, не укладывающееся в рамки общепринятого трафарета, устранено. Нигде ничего шероховатого и жизненного! Всё выглажено и как бы обезличено. Святой теряет свою индивидуальность и превращается в условный агиографический тип; всё, что приходит в соприкосновение с ним, становится безжизненной стереотипной декорацией религиозного подвижничества. Многословие, фигуральные описания и безудержный эвфемизм почти уничтожают всякий местный и временный колорит и оставляют лишь самые общие очертания от той действительности, в которой жил и подвизался святой. Типичнейшим примером подобных риторических житий являются жития патриарха Игнатия, преп. Евдокима и Георгия, еп. Амастридского, написанные знаменитым ритором конца XI века – Никитой-Давидом Пафлагонским, затем, жития патриархов Тарасия и Никифора, с их чисто-классическим стилем, принадлежащие перу диакона Игнатия, воспитанника классической школы в Константинополе66.

Иным характером отличаются жития народные, написанные для чтения и понимания широких народных масс: «Sie sind einfach und schlicht geschrieben, – говорит Ehrhardt, – und gefallen sich besonders in der Erzählung von Wundergeschichten... In der Regel stammen sie jedoch nicht aus den Volkskreisen selbst; sie wurden auch von Gebildeten geschrieben, die aber einen offenen Sin für die Bedürfnisse des Volkes hatten»67. Самым ярким примером этих житий являются биографии Симеона Юродивого из Эмесы и Иоанна Милостивого, патриарха Александрийского, написанные Леонтием, еп. Неапольским, на Кипре.

Автор имел в виду написать поучительные рассказы о святых, которые бы мог читать с интересом простой грамотный народ. Нигде в его житиях мы не встречаемся с пустой и утомительной риторикой, которою щеголяли перед своими читателями изысканные агиографы-стилисты. Нигде не наталкиваемся на голословные поучения и назидания, на схематизированные по агиографическому трафарету и обесцвеченные добродетели. Герои житий Леонтия выступают перед нами, как определённые живые характеры, которые, помимо своих достоинств, имеют и свои, непонятные с обычной точки зрения странности, например, юродства св. Симеона на улицах Эмесы. Образы святых не тонут среди моря общих пышных фраз, прославляющих их подвиги; наоборот, всё время святые окружены шумом и суетою кипучей народной жизни. Их добродетели всё время иллюстрируются рассказами или анекдотами о том или ином случае из житейской практики; они постоянно приходят в соприкосновение с многочисленными лицами, очерченными вполне реалистическими чертами. Народные жития Леонтия полны самым ярким, иногда даже довольно рискованным реализмом и неустрашимо рисуют все подробности действительности. Так, в житии преп. Симеона Юродивого мастерски набросана картина восточного города с его банями, ипподромом, театрами, лавками, кабачками, школами и мастерскими, с его ремесленниками, трактирщиками, актёрами, нищими и проститутками. Тонкое чутье подсказало автору, что этот реализм не только не ослабит ореола святости, окружающего его героев, но, наоборот, особенно жизненно оттенит значение святых, или как мирских печальников и народных заступников (Иоанн Милостивый), или как бедняков, сознательно разделяющих нужду и скорбь убогого народного существования (Симеон Юродивый).

Самый язык Леонтиевых житий выгодно отличается от вылощенного, классически безупречного и стереотипно бесцветного стиля риторизирующей агиографии. Этот язык, как замечает Gelzer, есть, «Vulgargriechische der damaligen Ungangsspraclie». Он содержит многочисленные варварские и латинские слова – verba castrensia, столь сближающие жития Леонтия с другим драгоценным народно-литературным памятником раннего византинизма – хроникой Малалы68. Этими же достоинствами в различной степени обладают и другие жития, авторы которых имели в виду не читателя, прошедшего школу классического стиля и агиографической риторики, a широкие слои грамотного и читающего византийского общества. Таковы, во-первых, все благочестивые легенды, все синаксарные и патериковые сказания, нередко представляющие из себя, как уже указано выше, прекрасные нравоучительные новеллы, сюжеты которых выхвачены, прямо из жизни и рассказаны простым и лаконичным языком. Таковы, во-вторых, жития препп. Андрея Юродивого и Василия Нового, запечатлённые резким натурализмом и ярко рисующие быт миллионной византийской столицы с её рынками, улицами, лавками, мастерскими, кабачками и даже публичными домами. Авторы этих житий не брезгуют самой пошлой действительностью, чтобы на её фоне выявить образ святого. С видимой любовью, разделяя народную наблюдательность и вкус к реализму, они рисуют все детали этой действительности, собирая, таким образом, неоценимый материал для историка византийской культуры. Равным образом, простым и общедоступным языком повествует писатель жития преп. Филарета Милостивого о крестьянском житии-бытии обедневшего пафлагонского помещика, и его убогих односельчан. Вместо общих и тусклых фраз о бесконечном милосердии святого, без которых не обошёлся бы образованный агиограф стилист, мы имеем перед собою беспритязательный рассказ о конкретных проявлениях этого милосердия, и вычитываем из жития массу драгоценных бытовых подробностей, изложенных простым народным языком.

Говоря о большей или меньшей ценности агиографических памятников, как культурно-исторических источников, и поставив богатство их бытового содержания в зависимость от трёх условий: современности жития, неофициального характера деятельности святого, и чуждого агиографической риторики, изложения, мы до сих пор ещё не ставили вопроса о самой достоверности фактов, сообщаемых агиографической литературой. Дело в том, что, когда идёт речь об оценке литературного произведения в качестве материала для характеристики изображённых в нём среды и быта, то вопрос о достоверности источника имеет совсем другой смысл, чем обычно. Как культурно-исторический источник всякое, даже вполне фантастичное по своей фабуле, произведение может иметь, говоря словами Буркгардта, «primum gradum certitudinis». Бытовые черты житийного повествования стоят вне круга намеренного и сознательного того, что автор жития мог исказить, о чём он мог бы предумышленно умолчать. Они являются основными, невольными и неизбежными элементами рассказа; они вкраплены в изложение в силу своей повседневности, будничности и обычности в той среде, где жил герой жития и где житие писалось. Нам нет дела до того, был или нет в действительности случай, о котором рассказывает агиограф. Для нас важно лишь то, что в представлении последнего этот случай является обычным жизненным явлением, который вполне мог иметь место. Бытовой фон житий по необходимости складывается из обломков действительности, такой, какою она бывала, и задачей исследователя является извлечение этих обломков из агиографического рассказа, для создания которого они были применены. Вообще говоря, доказывать, что литературные произведения вроде даже совершенно фантастических по фабуле повестей, рассказов и новелл, герои и обстановка которых взяты из определённой среды, могут являться культурно-историческим источником, было бы трюизмом. Onus probandi лежит на том, кто стал бы утверждать противное, кто захотел бы спорить против очевидности, забывая, что целые культуры древности и средневековья изучались и изучаются на основании одних поэтических произведений, имеющих несравненно более скудную историческую подкладку, чем иные из византийских житий и легенд.

Вопрос о культурно-исторической достоверности агиографии может иметь место лишь по отношению к тем житиям, которые или представляют метафразу более древних житий, или написаны значительное время спустя после жизни святого. Но и в данном случае это не столько вопрос о достоверности, сколько проблема о разделении культурно-исторических наслоений, об отграничении бытовых черт основного предания, основного житья от бытовых подробностей, внесённых составителем или метафрастом.

В общем смысле эта проблема не может быть разрешена. Каждый отдельный бытовой факт позднего жития или метафразы может возбуждать вполне законные сомнения у исследователя, желающего приурочить его к определённому хронологическому моменту. Но есть все основания полагать, что мы не много сделаем ошибок в своей культурно-исторической характеристике, даже и не производя детального хронологического приурочения бытовых подробностей агиографического рассказа.

Византийские метафрасты, обрабатывая старые тексты, касались не столько содержания, сколько самой словесной формы, на которую они стремились наложить известный литературный стиль. Бытовой фон жития, лежавший вне интересов как самого автора, так и метафраста, удерживался в общих чертах и в метафразе, a вместе с тем, сохранялись и его бытовые подробности, особенно, если сохранение их не зависело от отдельных слов и специальных терминов, могущих быть изменёнными в процессе метафразы.

С житиями, написанными значительное время спустя после эпохи жизни святого, дело обстоит несколько иначе. Бытовой фон этих житий может быть всецело современен составителю. До него могли дойти лишь самые общие предания о каком-либо случае из жизни святого, о каком-либо чуде, происшедшем в стародавние времена, излагая которые, он мог воспользоваться живыми чертами современной ему обстановки и таким образом создать целый бытовой эпизод по скудной легендарной фабуле основного предания. Поэтому при пользовании позднейшими житиями, которые, тем не менее, обладают ярким бытовым фоном, следует быть особенно осторожным и не идти далеко в интенсивности анализа бытовых известий, могущих представлять результата последовательных наслоений.

Впрочем, одна важная особенность византийской культуры даёт нам основание думать, что даже при полной невозможности приурочить хронологически происхождение того или иного культурно-исторического известия, мы можем рассчитывать на известную пригодность его при характеристике византийской культуры в её целом.

Как уже отмечалось выше, византийская культура принадлежит к числу необычайно устойчивыми, веками сложившихся, и на целые века застывших в своём своеобразном совершенстве, культур. Византия, представляющая исчерпывающий синтез высоких античных цивилизаций, из которых каждая издавна органически срослась с неизменными географическими, этническими и бытовыми условиями. Византия – наследница высших культурных приобретений Востока, эллинизма и Рима, стояла со своей разработанной и утончённой культурой самодовлеюще одиноко среди окружающего варварского мира. Византия была столь застрахована от возможности каких бы то ни было коренных воздействий со стороны более высокой цивилизации, что к ней почти не применимы те представления о непрерывной культурной эволюции, к каким приучает нас гибкость современных экономических, социальных и международных отношений. Византийская культура не эволюционировала, в обычном смысле этого слова, так как не имела для этого ни внутренних творческих сил, ни внешних культурных влияний и воздействий. Этот запоздалый анахронизм эллинистически-римской цивилизации медленно умирал, утрачивая член за членом, но по-прежнему до самой смерти храня и в политике, и в быте, и в литературе, и в искусстве свои старинные принципы и традиции. Вчитываясь в литературные памятники Византии, мы выносим впечатление глубокой органической цельности византинизма на протяжении целых веков и невольно склоняемся к убеждению в возможности рисовать общую картину этого устойчивого культурно-исторического типа на основании известий с различными хронологическими датами. Поэтому, соблюдая вышеуказанную предосторожность, мы с полным правом можем пользоваться даже теми поздними житиями и метафразами, в которых, несомненно, имеется известное наслоение бытовых подробностей и не отказывать им в степени достоверности, вполне достаточной для общей характеристики византинизма.

Чтобы окончательно решать основные методологические вопросы предлагаемого исследования, следует сказать несколько слов о самом порядке использования культурно-исторического материала агиографии.

Изучение бытовых известий, доставляемых ею, удобнее всего производить в систематическом порядке, соответственно различным сторонам византийской культуры. Ни хронологическое использование житийной литературы, ни изучение бытовых известий в пределах отдельных житий, не могут быть применены с тем же успехом. С одной стороны, тождественность материала, характеризующего культуру, в существенном неизменную в течение целых веков, заставила бы нас, желающих проверить и уяснить его свидетельствами других источников, прибегать при подобном хронологическом обзоре к частым и ненужным повторениям, а с другой стороны, данные житий, относящиеся к какой-нибудь одной стороне быта, взаимно уясняющие и подкрепляющие друг друга при их систематическом сопоставлении, оказались бы, в противном случае, разъединёнными, и потеряли значительную долю своей убедительности. Мы ещё слишком мало знаем о византийской культуре, чтобы с самого начала затруднять себя её периодизацией, и слишком ещё нуждаемся в уяснении её идеального типа, чтобы ослаблять яркость своей характеристики, следя за его реальными вариациями по столетиям. Предложение Diehl’а, изучать внутреннюю историю Византии в рамках отдельных царствований69, должно неизбежно привести к опасности утратить понимание целого, так как невозможно составить правильных воззрений на какую-либо сторону культурной жизни, искусственно отграничивая себя изучением её проявлений в определённый узкий период, и забывая, что самая неподвижность византийского «milieu», даёт прекрасный случай пополнять показания одного источника сообщениями другого, хотя бы и несовременного ему.

Исходя из подобных соображений и располагая культурно-исторический материал агиографии по определённым систематическим рубрикам, мы будем иметь удовольствие видеть, что внутри этих рубрик данные отдельных произведений агиографической литературы складываются в цельную, определённую и убедительную картину. Проверенные и пополненные показаниями других источников, эти картины различных сторон византийской культуры неоспоримо свидетельствуют о высокой ценности агиографии в качестве бытового материала и являются в то же время наилучшим ответом на возражения, которые могли бы быть предъявлены к ней. Конечно, наше использование агиографических данных нельзя назвать не вполне исчерпывающим, ни достаточно интенсивным. Более внимательное чтение житийной литературы может открыть не одно известие, почему-либо ускользнувшее от внимания теперь. Новые точки зрения способны сделать ясными те или иные показания, которые как сомнительные оставлены пока в стороне. Наконец, привлечённые известия, по мере того, как будут умножаться наши познания о Византии, могут быть истолкованы с других сторон. В настоящем исследовании приняты во внимание лишь те культурно-исторические данные агиографии, которые, так сказать, сами бросаются в глаза исследователю, и ясно и бесспорно воссоздают отдельные черты богатой византийской цивилизации, не требуя никаких сложных и спорных комбинаций и конъюнктур. Более интенсивное использование всякого источника, перекрёстные допросы его, чтение между строк, вообще говоря, возможны лишь тогда, когда уже произведено экстенсивное изучение предмета, когда сущность явления известна достаточно определённо, чтобы мы могли ставить свои перекрёстные допросы и вести исследование окольным путём, не боясь увлечься погоней за созданиями собственного воображения.

А главное, это интенсивное использование немыслимо без более детального критического обследования самой агиографической литературы. Как бы ни кратки и общи показались читателю указания, относительно происхождения и характера агиографических произведений, которые он найдёт в приложении к настоящей книге, не следует забывать, что они, в сущности, исчерпывают всё, что мы знаем об историко-литературной стороне византийской агиографии. И вот, в ожидании, пока специалисты филологи дадут в руки историка более или менее полную литературную историю житийного материала, приходится пока довольствоваться экстенсивной разработкой огромных, но ещё непочатых культурно-исторических сокровищ агиографии. Пусть некоторые из результатов подобного культурно-исторического исследования окажутся проблематичными, как построенные на памятниках сомнительной оригинальности и неопределённой хронологии. Эта проблематичность с избытком искупается достоверностью других выводов, полученных из неоспоримых, насыщенных яркою жизненностью данных.

Более того, избегая непроизводительной траты сил, детальным историко-литературным анализом агиографии можно и до́лжно заниматься лишь тогда, когда путём такого предварительного экстенсивного использования будет установлена различная ценность её произведений. Так поступают со всяким историческим источником, так следует поступать и в данном случае. В настоящее время насущной задачей является ознакомление византинистов с культурно-исторической ценностью греческой агиографии. Выделение и сопоставление, заключающихся в ней бытовых данных, представит в наши руки целую массу фактов культурной истории, взаимно контролирующих друг друга, укажет, какие из этих фактов, равно как и содержащих их житий, должны подвергнуться дальнейшему анализу, и тем самым проложить путь уже более интенсивному исследованию, где изучение памятника будет поставлено в более тесную связь с изучением извлекаемых из него данных, чем это можно сделать теперь.

Глава I. Народонаселение Империи

Подобно великим монархиям Востока и эллинизма с одной стороны, и мировому государству Рима с другой, Византия представляла собой скорее политическое и культурное, чем национальное целое. Всё, что нам известно об этнографическом составе и культурной жизни государств передней Азии, начиная с персидской монархии и кончая восточной Римской империей, заставляет видеть в них космополитические образования, внутри которых, на основе политического объединения, развивался всеобъемлющий культурный синкретизм, медленно, но неуклонно спаивавший быт отдельных народностей в единую всемирную цивилизацию, благами которой поистине могла гордиться поздняя античность. То же самое следует сказать и о Византии, этой последней преемнице и наследнице великих восточных монархий. О каком-либо национальном единстве в Византии говорить не приходится. Если со времён Finlay и привыкли утверждать, что приблизительно с половины VII века начинается существование национального византийского государства, то этот взгляд приемлем, поскольку он констатирует утрату Византией двух крупнейших обособленных этнографически областей – Сирии и Египта, и окончательную ликвидацию романизма, представлявшего, в сущности, лишь слабое и внешнее следствие римского господства на греческом востоке. Но в своей основе византинизм не есть какая-либо национальная культура. Византинизм – это тот же интернациональный космополитически эллинизм, то же слияние национальностей и местных форм в единое русло могучей культуры, которая воспитывала во всех народностях передней Азии гордое сознание принадлежности к великому целому, обеспечивающему им мир, благосостояние и высшие ценности христианской веры и эллинского просвещения. Подобно монархиям Кира, Александра и Августа, самодержавная Византия представляла одну из самых ярких иллюстраций идеи, что глубокая подлинная общечеловеческая культура не нуждается в существовании национальных государств. Подобно этим монархиям и Византия стремилась сознательно осуществить идеал единого стада и единого пастыря, который в глазах Основателя Царства Божия является conditio sine qua non мирового спасения. Если мыслящий византиец с гордостью сознавал себя «ромэем», то он имел при этом в виду не свою национальность и не свой греческий язык, ибо странно же было бы греку, сирийцу или малазийцу гордиться именем «римлянина». Он указывал этим названием на свою принадлежность к величайшей космополитичной монархии, собравшей под скипетром православного василевса весь подлинно цивилизованный мир, все народы и племена, так или иначе причастные к благам унаследованной от древности цивилизации.

В самом деле, этнографический состав населения византийской империи был очень пёстр. Уже с самого начала Византия включала десятки народностей. За время же своего долгого существования она вобрала и ассимилировала ещё целый ряд других этнических элементов. Немыслимо говорить о какой-нибудь господствующей национальности в Византии, возникшей, как конечный итог многовекового синкретизма национальностей. Господствующим был, да и то не везде, только греческий язык. Общим являлась лишь веками взращённая и высокая государственная, экономическая, социальная, религиозная, умственная и художественная культура.

Просматривая данные агиографии, мы наталкиваемся на массу фактов, подтверждающих это воззрение на Византию, как космополитический агрегат народностей, сплочённый эллинистическо-римской культурой.

Начать с того, что Сирия и Египет продолжали сохранять свои национальные особенности и в византийское время. Можно даже сказать, что Сирия в V и VI веках, накануне персидских погромов и арабского завоевания, переживала апогей национального творчества, и являлась передовой культурной областью империи. Сирия выдвинула таких писателей, как Иоанн Эфесский, Захария ритор, Прокопий, Кирилл Скифопольский, Малала и Евагрий. Сирия создала свой особый архитектурный стиль, столь повлиявший на развитие византийского зодчества. И всё же этот замечательный центр, и во многих отношениях даже источник византинизма, этнографически и лингвистически имел очень мало общего с прочими областями византийского мира. Нечего и говорить, что в Сирии латинский язык, наследие романизации, был очень слабо распространён. В агиографической литературе мы только один раз встречаем указание на латинскую речь на соседнем с Сирией о. Кипре, но и то, в данном случае, говорит жена римского воина, причём, чтобы понять её преп. Спиридон Тримифунтский нуждается в переводчике70. По-видимому, как на Кипре, так и в Сирии, по-латыни говорили лишь иностранцы-римляне, и их язык не выходил за пределы официальных правительственных учреждений с присланными из столицы чиновниками. Даже греческий язык, несмотря на целые века эллинизирующего влияния, не был общим языком сирийского населения, которое продолжало говорить по-сирийски. Агиография вскрывает этот очень важный факт целым рядом примеров. Так, преп. Равула изъяснялся на сирийском языке71, преп. Ефрем Сирин не знал по-гречески72, преп. Симеон Юродивый и его друг Иоанн, несмотря на то, что они были сыновьями богатых родителей и изучали греческий язык и литературу, между собой говорили на более привычном сирийском языке73. То же житие преп. Симеона не раз указывает на общее употребление сирийского языка. На нём говорят и сам святой74, и Эмесский протокомит75, и крестьянин из окрестностей Эмесы76.

Сирийский язык в качестве туземного наречия, был распространён также и в Палестине, давно разучившейся говорить и по-еврейски и по-арамейски. Когда преп. Иларион В. спрашивал демона, вселившегося в кандидата, на туземном палестинском языке (κατὰ τὴν τῶν ἐγχωρίων), то демон отвечал святому по-сирийски77. Сам преп. Иларион тоже употреблял иногда сирийский язык78. По-сирийски приветствовали святого сарацины, собравшиеся на свой языческий праздник в одном палестинском местечке79. Равным образом и житие преп. Даниила Столпника указывает, что в Палестине говорили на «сирийском наречии» (σύρα διαλέκτῳ)80, которым пользовался сам святой – уроженец Месопотамии81. Можно думать, что сирийский язык господствовал, главным образом, в деревнях, вдали от городов, где эллинизация была, несомненно, была более интенсивной. На это намекают некоторые примеры из «Религиозной истории» преп. Феодорита, где читаем, что свв. Авраам и Македоний происходившие от необразованных крестьян, не знали по-гречески82, между тем как преп. Афраат родом перс, подвизавшийся в городе (Эмесе), старался объясняться на ломаном греческом языке83. Тем не менее, сирийская речь звучала и в городах. Для доказательства этого, кроме вышеприведённых примеров из жития Симеона Юродивого, можно сослаться на житие преп. Александра Акимита, сообщающее, что в Эдессе существовали школы сирийской грамоты, куда отдавали своих детей даже «vіrі principes atque alii locupletes»84.

Таким образом, если судить на основании лингвистических данных, Сирия в IV, V и VI вв. являлась этнографически обособленной частью империи, которая всё же тянула к обще-византийскому миру, благодаря общности политических и культурных начал своей жизни. Эта политическая и культурная связь с византийским целым не порвалась даже и тогда, когда монофизитство, официально гонимая «Севирова ересь», дала Сирии в некотором роде своё особенное вероисповедание. С распространением этой ереси в различных кругах населения, с влиятельностью этого особенного вероисповедания нас очень хорошо знакомит агиография. Севировой ереси придерживаются и «фускарий», хозяин распивочной в Эмесе, у которого жил в качестве слуги преп. Симеон Юродивый85, и богатый купец86, и жена патрикия87, и дука Палестины88, и сирийский монах89, и даже константинопольская диакониса, живущая в Палестине90. Когда преп. Голиндуха шла из Персии в Иерусалим, то на севере Сирии она натолкнулась на целый монастырь, в котором царила монофизитская ересь, и где святая наотрез отказалась принять св. Причастие91.

Однако, несмотря на рознь языка и даже вероисповедания, Сирия продолжала участвовать в общей культурной жизни империи. Непрестанный экономический, идейный и художественный обмен продолжал сплачивать её с остальным византийским миром, медленно, но неуклонно двигая процесс эллинизации, начатый ещё монархией Селевкидов. Лишь арабское завоевание, чисто механически отсёкшее Сирию от Византии, остановило этот процесс, и с тех пор греческий язык, и даже само христианство, стали быстро исчезать в стране, лишённой политической и культурной связи с империей.

Кроме богослужения в православных монастырях Палестины, кроме памятников православной сирийской агиографии, греческий язык исчез из обихода. Житие преп. Феодора Эдесского рассказывает характерный факт, что хотя сам святой в равной степени владел греческим, сирийским и арабским языками, но крестив царя Моавию, он преподал ему Символ веры, Трисвятую песнь и Молитву Господню по-сирийски92.

Тем не менее, даже и во время арабского владычества, оставшееся православное население Сирии не утратило ни чувство духовного религиозного родства с Византией, ни постоянного тяготения к этой империи, воплощавшей для него идею мирового православного царства и хранительницы высшей земной культуры среди варварства «поганых». На это указывает не только существование таких общепризнанных в Византии сирийских и палестинских святых, как Иоанн Дамаскин, Косма Майюмский, Стефан Савваит, Илия Новый и Феодор Эдесский, канонизируя которых византийская церковь старалась подчеркнуть, что она смотрит на Сирию и Палестину как на области в сущности византийские, только временно отторгнутые от империи владычеством агарян, но и факты постоянной эмиграции из Сирии в византийские пределы, которые засвидетельствованы житием преп. Антония Нового, убежавшего со многими другими христианами из халифата в «Романию» (Ρωμανίαν)93, и житиями сирийских и палестинских выходцев: свв. Михаила Синкелла, Феодора и Феофана Начертанных.

Таким образом, агиография, подобно другим источникам, создаёт определённое представление о лингвистической и конфессиональной обособленности Сирии, при наличности, тем не менее, политической и культурной связи её с византийским целым, в цивилизацию которого она в это время внесла немало своих элементов. Ту же национальную обособленность в отношении языка вскрывает агиография и в византийском Египте, подтверждая со своей стороны уже достаточно освещённый колоссальным материалом папирологии факт слабой эллинизации, и ещё меньшей романизации нильской страны. Житие пр. Пахомия В. рассказывает, что этот святой, вышедший из народа, не понимал греческую речь монаха римлянина, который происходил из служебной знати и как таковой хорошо знал по-гречески94. Преп. Антоний тоже не знал греческого языка, и в «Лавзаике» Палладия мы читаем, что подвижник Кроний служил ему переводчиком95. Из предисловия Иоанна Пресвитера к переведённой им с египетского текста, написанного демотическими буквами, повести монаха Аммония об избиении иноков синаитов, видно, что туземный египетский язык был не только разговорным языком народной массы, но что на нём также создавались и произведения местной агиографии96. Неудивительно поэтому, что среди населения, в громадном большинстве состоящем из туземцев, и упорно сохранявшем свой национальный язык, самая греческая речь с течением времени должна была получить своеобразный местный акцент. В чудесах вмч. Артемия рассказывается об одном забавнике-шуте, приехавшем в средине VII в. в Константинополь, который создал особый род шуток, пользуясь своим александрийским произношением97.

Если, таким образом, самая яркая национальная особенность Сирии и Египта – народный язык, засвидетельствована непосредственно, то об этнической пестроте населения Малой Азии говорит сохранение известных племенных обозначений в византийское время. Несмотря на все административные разделения малоазийской территории, византийцы предпочитали употреблять древние названия областей и их населения, основанные на старых племенных различиях. Агиография VI века знает ликийцев, галатов, киликийцев, понтийцев98; в житии преп. Никона Метаноите из X века упоминается пафлагонец99. Даже в житии преп. Лазаря Галезийского из конца XI века сохранены старые названия: Лидия, Фригия, Мизия и Пафлагония100. Что дело идёт при этом не об одних только названиях местностей, показывает существование в X в. военных отрядов федератов, пополнявшихся из особых племён Писидийцев и Ликаонцев101. Особенно многочисленны в агиографии упоминания о жителях Каппадокии, которые, может быть, сильнее других, сохранили свои старые прославленные национальные черты и резче бросались в глаза наблюдателю. Каппадокийцев несколько раз называют: Палладий102, Иоанн Мосх103, жития: Саввы Освященного104, Симеона Столпника Дивногорца105, Евфимия В.106 и Иоанна Молчальника107. Вместе с каппадокийцами в той же области жило полудикое горное племя исаврян, поставлявшее особенно пригодный материал в византийское войско108.

Приведённые факты, как бы осторожно ни толковать их, несомненно, указывают на определённые этнические различия среди малоазийского населения. Иной вопрос, насколько далеко шли эти различия, и можно ли полагать, что где-нибудь в горной глуши полуострова ещё сохранялись старинные до-греческие наречия. Кажется наоборот, что Малая Азия была эллинизирована настолько, что греческий язык, хотя бы и очень сильно искажённый по отдельным местностям, являлся единственным языком населения. По крайней мере, в «Религиозной истории» преп. Феодорита мы читаем, что одно из самых диких малоазийских племён – киликийцы, в конце IV века говорили по-гречески109.

Переходя теперь к Балканскому полуострову, мы извлекаем из агиографии ценнейшие указания относительно славянизации его населения. В чудесах вмч. Димитрия Солунского находится рассказ, как в 581 году авары в союзе со славянами, опустошили почти весь Иллирик и Фракию вплоть до большой столичной стены, и увели пленное население в Паннонию. Прожив здесь около 60 лет и смешавшись с болгарами и аварами, пленники в 645 году, воспользовавшись войной Византии со славянами, вернулись на полузабытую родину и поселились в окрестностях Солуни, в качестве союзного войска110. Этот любопытный рассказ об одном из случаев славянизации фракийско-македонского населения даёт яркую иллюстрацию к издавна установившемуся мнению, что четырёхвековые погромы Балканского полуострова славянами не прошли бесследно, и что в результате их значительное число славянских отрядов и шаек так или иначе слились с коренным населением. Конечно, вопрос о том, справедливо ли знаменитое выражение Константина Порфирородного о славянизации всей Греции, и какую цену можно придавать ламентациям Михаила Акомината о варварском скифском диалекте Аттики111. Вопрос не только выясненный, но скорее запутанный пристрастными воззрениями Фалльмерайера и Папарригопуло, может быть разрешён лишь точными лингвистическими и антропологическими исследованиями среди современного населения Фракии, Македонии и Греции. Но нельзя не отметить, что агиография, со своей стороны, даёт два указания на наличность славянских поселений на севере полуострова. Во-первых, в житии преп. Германа Козинитского (VIII–IX вв.) мы читаем, что на границе Фракии и Македонии находилась деревня, называвшаяся на «местном наречии» (ἐπιχωρίως) Черница, (т. е. чисто по-славянски)112. Во-вторых, житие преп. Григория Декаполита (IX в.) сообщает, что этот святой, идя однажды по фракийскому побережью из Эно в Христополь, попал в руки славянских разбойников113. Таким образом, агиография иллюстрирует то известие о смешанном полуварварвском населении Фракии, которое находится у писателя XI века Михаила Аталлиата114.

До сих пор мы касались этнической обособленности отдельных географических слагаемых византийского мира. Теперь обратимся к тому, что даёт агиографический материал для понимания этнографического синкретизма на всём пространстве империи, обусловленного оживлённым культурным обменом между отдельными областями.

Агиография IV, V и VI вв. вскрывает чрезвычайно важный факт обширной сирийской диаспоры, которая уже была отмечена в исторической литературе как один из могучих факторов распространения переднеазиатских культов в римском обществе II и III вв.115. О сирийской диаспоре прежде всего свидетельствует сирийское происхождение целого ряда святых, живших и подвизавшихся в разных местах империи. Из Сирии происходили препп.: Авксентий, Авраамий Кратейский, Андрей Критский, Вар и Дий Константинопольские, Даниил Столпник, Иаков Постник, Иоанн Златоуст, Малх инок, Маркелл Акимит, Равула Самосатский, Роман сладкопевец, Серапион Милостивый, Стефан игумен (Χηνολάκκου), Иоанн игумен кафарийский, Феофан и Пансемна116. Затем идут сообщения самой агиографии о сирийцах, живших вне Сирии. Так, мы читаем, что Парфений Лампсакский исцелил сирийца в своём городе117. Редактор жития преп. Ипатия Руфинианского пишет, что основной текст жития принадлежал ученику святого – сирийцу118. Житие преп. Маркиана эконома рассказывает, что святой купил в Константинополе дом у вдовы чиновника Нико, которая происходила из Антиохии и после смерти мужа хотела возвратиться на родину119. В житии преп. Даниила Столпника встречаемся с придворным Геланием, который был «сиро-перс» из Месопотамии и объяснялся со святым по-сирийски120. В «Лимонаре» Иоанна Мосха есть рассказ о двух братьях-ювелирах, сирийцах по национальности, которые, составив в Константинополе состояние, решают вернуться на родину и наследовать отеческий дом121. У него же читаем о сирийском монахе, проживающем в Александрии122. Даже в XI в. агиография засвидетельствовала иммиграцию сирийцев в Грецию, сообщая в житии преп. Мелетия Нового о Барде, знатном поселенце в Фивах, явившемся туда из Сирии123. Наконец, к данным агиографии можно прибавить показания других источников. Агафия, рассказывающего о сирийце Урании, философе-шарлатане, морочившем жителей столицы своими мнимыми познаниями124, Феофана, сообщающего о массовых насильственных переселениях сирийцев-монофизитов в Европейскую Грецию при Константине125; «Устава эпарха», называющего сирийских купцов в Константинополе126, и Кедрина, говорящего о сирийских торговцах в поселениях на северо-восточной границы империи127.

Вслед за сирийцами, весьма видным восточным элементом среди населения империи являлись евреи. Несмотря на очень неблагоприятное отношение к ним законодательства, еврейские общины, как и в новозаветное время, продолжали процветать по всем византийским городам. Лучшие из византийских врачей были евреи. Житие преп. Василия В. говорит о знаменитом враче Иосифе, искусству которого завидовали все неокесарийские медики и философы128. В житии Симеона Дивногорца рассказывается о тщетных попытках святого отклонить императора Юстина I от лечения у врача-еврея129. Славу выдающихся врачей евреи сохранили в Византии вплоть до XII в., когда, по рассказу Вениамина Тудельского, врач Мануила Комнена – Соломон, за своё искусство пользовался чрезвычайным уважением императора130.

Особенно часты показания агиографии о евреях как ремесленниках и купцах. Житие Андрея Юродивого называет евреев-купцов в Константинополе131. «Устав эпарха» предусматривает особенную склонность евреев производить запрещённую законом продажу шёлка-сырца вне города132. Житие преп. Евфимия Иверского сообщает о многочисленности евреев в Солуни X века133. То же самое подтверждают Евстафий Солунский и Вениамин Тудельский в XII столетии134. Ещё многочисленнее были евреи-ремесленники в Спарте и Фивах. Житие преп. Никона Метаноите из X в. упоминает о прекращении чумы в Спарте, после того как по совету святого была выселена за город вся еврейская община. Однако такая крутая мера вызвала нарекания на преп. Никона. Евреи, жившие в Спарте, были искусными ткачами шёлковых материй, которыми особенно славился Пелопоннес. Поэтому, один из противников святого, даже навлекая на себя его гнев, разрешил жить в городе еврею, специалисту по глажению тканей135. Эти сообщения агиографии находят себе подтверждения в словах Вениамина Тудельского о двухтысячной еврейской общине в Фивах, среди которой были «peritissimi sericarii purpuraeque artifices», и о 2.500 евреях в Константинополе, из которых многие были «artifices sericarum vestium»136.

Относительно евреев в азиатских областях империи и Египте, мы не располагаем столь определёнными указаниями, но несомненно, что число их здесь было гораздо значительнее. Житие преп. Паисия В. не раз упоминает о египетских евреях, совращавших христиан и даже монахов в иудейскую веру137. В чудесах муч. Мины тоже есть рассказы об александрийских евреях138, причём, выясняется, что отношение к ним со стороны христианских купцов было не только не враждебное, но порою и прямо дружественное. Так, например, в одном чуде еврей-купец, отправляясь в плавание, поручает свой капитал другу-христианину, который, как потом оказалось, не заслуживал такого доверия139. В «Лимонаре» Иоанна Мосха повествуется о некоем александрийском еврее, который был замешан в одном из столь частых в Александрии уличных бунтов, и, спасая жизнь и свободу, вместе с товарищами бежал в Палестину140. Переходя к Сирии и о. Кипру, отметим следующие упоминания евреев в агиографии. Житие преп. Епифания Кипрского рассказывает, как будучи мальчиком, святой, посланный матерью на ярмарку продать пару волов, встретился с барышником-евреем...141 В житии преп. Симеона Юродивого читаем об эмесских евреях – торговцах и ремесленниках, один из которых, например, был стеклянщиком и выдувал стеклянную посуду около своего горна142. Житие преп. Александра Акимита рисует Пальмиру, как город, заселённый почти исключительно евреями, которые, видя приближающаяся святого с его многочисленными иноками, заперли перед ними городские ворота143. Очень распространённая в Византии легенда о поругании евреями Образа Спасителя в Бейруте, говорит, что в этом городе жило великое множество иудеев, и рисует шумное и наглое, уверенное в себе издевательство их над заподозренным в христианстве собратом, чертами, чрезвычайно типичными для большого еврейского кагала144. Что касается Малой Азии, то агиография не даёт указаний на здешнее еврейство, но имея в виду слова Продолжателя Феофана, что около Амории жила масса евреев, следует допустить значительное количество их и в других крупных малоазийских городах145.

Следующее место среди восточных элементов в населении империи после сирийцев и евреев, принадлежало персам, армянам и грузинам. Наличность персидской иммиграции в VI и первой половине VII в. засвидетельствована житиями мучч. Анастасия Перса и Голиндухи, как известно, бывшими персидскими выходцами, и чудесами вмч. Артемия, где упомянут врач-персиянин, живший в Константинополе146. Равным образом, армяне и грузины, игравшие всегда видную роль и в византийском войске, и при византийском дворе, не раз встречаются в агиографии. Так, чудеса муч. Ферапонта упоминают армянских солдат в Константинополе VIII века147, a жития препп. Евфимия Мадитского и Лазаря Галесийского рассказывают о насилиях, чинимых туземному населению со стороны армянских отрядов148. Житие преп. Марии Новой даёт интереснейшие сведения о знатных армянских выходцах в империи, и о существовании целой армянской колонии во Фракии. В царствование Василия Македонянина, читаем мы149, из Армении Великой в Константинополь переселилось несколько вельмож, которые, представившись царю, получили от него большие чины и подарки. У одного из этих вельмож были две дочери, которые обе вышли замуж за богатых фракийских помещиков-армян, владевших неподалёку друг от друга деревнями. Младшая из дочерей была преп. Мария, а её муж Никифор, служил в византийском войске, имел чин турмарха Фракии и не раз сражался с болгарами, нападавшими на империю.

Не менее интересные подробности можно извлечь из агиографического материала и относительно грузинской иммиграции. Кроме указания жития патриарха Евтихия (VІ в.), что в восточных областях около Амасии жили многочисленные грузины150, в данном отношении имеют особенную цену жития препп. Иллариона Грузинского и Евфимия Ивера. Преп. Илларион родился в Грузии, подвизался в Палестине, потом жил на г. Олимпе в Вифинии, где основал монастырь из трёх соотечественников, затем посетил Константинополь и Рим, и умер в Солуни. После кончины святого император Василий I перевёл в столицу с Олимпа его маленькую общину. Можно думать, что к концу IX века в Константинополе существовала значительная грузинская колония, для которой и было составлено грузинское житие преп. Илариона, принадлежащее перу грузина Василия Философа, по-видимому, служившего в императорской канцелярии переводчиком151. Другое житие, Евфимия Ивера, сообщает, что отец святого был знатный и богатый грузин, который переселился в византийскую столицу и здесь постригся в монахи. Сам святой подростком был отвезён дедом в Константинополь к отцу, который поместил мальчика в монастырскую школу, а потом убедил принять пострижение152.

Познакомившись с армянской и грузинской иммиграцией, переходим к указаниям агиографии на различные варварские элементы, спорадически примешанные к коренному населению империи, или вследствие варварских нашествий, или в качестве военных поселений варваров для защиты границы государства. Так, в результате каких-то народных передвижений в IV в. в северо-западном углу Малой Азии осели остатки варварских племён, из которых происходил слуга преп. Авксентия, сообщивший автору жития святого биографические подробности о нём153. На какие-то готские нашествия на северные острова Архипелага указывает интересное название местности на Лесбосе (Γοτϑαγροικία) уцелевшее до IX века, и встречающееся в житии препп. Давида, Симеона и Георгия Митиленских154.

Относительно поселений мирных варваров внутри империи, много интересного сообщают жития препп. Павла Латрского, Никона Метаноите, Лазаря Галесийского и Афанасия Афонского. По соседству с горой Латром (около Милета) жили какие-то Mαῦροι, славившиеся по всей окрестности, как обидчики и разбойники, и притеснявшие соседних бедняков, арендаторов царских доменов. Когда протоспафарий, управитель этих последних, увидел, что никакие увещания не помогают, то он собрал людей и произвёл побоище среди «мавров». Побитые обратились с жалобой к царю Константину Порфирородному, и протоспафарий за превышение власти был присуждён к смертной казни, от которой его спасли только молитвы преп. Павла155. Кто такие были эти «мавры», и почему так внимательно отнеслось правительство к их жалобе, трудно решить. Возможно лишь догадываться, что это были какие-нибудь отряды африканских арабов, поселённые в данной приморской местности с целью поставлять искусных матросов в византийский флот. В житии преп. Никона Метаноите мы тоже встречаемся с упоминанием целой местности, заселённой варварами, в окрестностях Спарты. Во главе их стоял некто Антиох, который по выражению агиографа, имел «власть дуки над землёй варваров»156, выражение, позволяющее заключить о военном характере начальства над людьми, обязанными военной повинностью. На следы поселений болгар в Малой Азии указывает житие преп. Лазаря Галесийского, которое сообщает, что около монастыря этого святого (в окрестностях Милета) находилась деревня, называвшаяся «Болгарской» (τò Βουλγάριον)157. Наконец, в житии преп. Афанасия Афонского есть указания на испомещение во Фракии в 70-х годах Х века «мирных, подданных великому царю» турок158. Однако эти турки и вели себя далеко не так, как приличествует подданным, и когда, например, к ним в руки попали монахи, отправившиеся сухим путём с Афона в Константинополь, то турки, ограбив и раздев иноков, бросили их на дороге.

Чтобы покончить с агиографическими данными о различных варварских племенах, живших среди населения империи, отметим, что агиографии не остались неизвестными и те загадочные «Афинганы», в которых пытались видеть племя, родственное современным цыганам159. В житии преп. Афанасии Эгинской рассказывается, что во время голода святая кормила не только христианское население острова, но также и тех, «qui Athingani appellabantur»160. Это указание тем более ценно, что оно вскрывает распространённость афинган в IX в. в европейской Греции (по крайней мере, на соседних островах), тогда как другие источники знают их только во Фригии (около Амории) и Ликаонии161. Но если это так, то не теми же ли афинганами являются ефсалийские «валахи», о которых говорят историки эпохи Комнинов, и симпатии которых к иудейской религии, засвидетельствованные Вениамином Тудельским162, соответствуют иудейству малоазийских афинган? Не есть ли, в конце концов, эти афингане и валахи только ответвление одной из павликианских, манихейских сект, ересь которых, по свидетельству жития Павла Латрского и редакции Г. жития Аморийских мучеников, процветала во всей Малой Азии?163 Всё это вопросы первостепенной важности, но, к сожалению, они совершенно неразрешимы с помощью доступных нам источников, и нам приходится ограничиваться только тем, что мы можем с большим или меньшим основанием ставить их.

Зато агиография чрезвычайно отчётливо изображает синкретизм народностей на мало определённой, и постоянно передвигавшейся восточной границе византийского государства, где, несмотря на непримиримую вражду империи с царством Сассанидок, всё же существовали и торговые, и даже родственные связи между пограничными населениями, которые описаны Прокопием164. Житие преп. Маруфы Софанинского представляет яркую иллюстрацию к его словам, и в то же время даёт ценную картину эллинизации пограничного варварского племени. В этом житии мы читаем о столкновении двух пограничных топархов IV века: Софанинского – язычника и Раонского – христианина, столкновении, возникшем из-за отказа последнего выдать свою дочь замуж за неверного. Однако Софанинский топарх смиряется, принимает христианство от соседнего епископа, и вступает в желаемый брак. У него рождается сын Маруфа, будущий святой. Возмужав, Маруфа становится епископом и крестит не только всю Софанинскую землю, но и соседние персидские племена, после чего пользуется среди них большим влиянием, и вследствие этого посылается императором Феодосием В. с дипломатическими поручениями к персидскому царю.

Так незаметно, под шум военных столкновений обеих монархий, распространялись среди полудиких пограничных князьков и их племён византийская вера, a вместе с ней и византийская культура. Подобные же явления имели место и на сирийско-месопотамской границе империи. Очень может быть, что если бы не взрыв дикой энергии Ислама, не этот новый поток аравийских семитов, то византийская культура подчинила себе все страны передней Азии и довершила их эллинизацию, только временно прерванную ростом новоперсидского царства. Агиография полна необычайно ценных, отсутствующих в других источниках указаний на этот тихий, но могучий процесс эллинизации соседних с империей пустынь. Правда жития сирийских и палестинских подвижников, доставляющие нам эти указания, по-видимому, больше говорят об обратном – о постоянных опасностях, которым подвергалось пограничное население со стороны кочевников-бедуинов. Таковы повести о нападения сарацин на синайские скиты, такова легенда об иноке Малхе, попавшем в плен к сарацинским шайкам вместе со всем караваном, которыми только и можно было странствовать по пустынным дорогам. Таковы рассказы о неоднократных погромах палестинских и египетских монастырей165, такова повесть о плене аввы Даниила166.

Когда отношения с Персией обострялись, к этим набегам мелких бедуинских шаек присоединялись и более опасные нападения арабских «филархов» – начальников, колен, находившихся на службе у персов. Жития препп. Дивногорца и Иоанна Молчальника передают нам об особенной жестокости некоего филарха Алмундара, который получил от персов даже титул сарацинского царя167.

Но отрицательное значение подобных явлений не следует преувеличивать. Они не были в силах помешать медленному стихийному процессу захвата пустыни культурным миром. Варварский плен был довольно мягким. Кочевники охотно соглашались на выкуп пленных, которые в противном случае легко могли убежать, как это и удалось преп. Малху и авве Даниилу. Цена выкупа была не особенно высокой – от 24 до 85 номисм, смотря по знатности пленника168. Самый процесс выкупа был порою обставлен довольно наивно, и кочевники, очевидно, полагаясь на известные взаимные традиции своеобразной честности, сами приводили пленников в небольшие города, и торговались с выкупавшими169.

Далее, целый ряд известий говорит нам, что кочевники испытывали сильное культурное воздействие со стороны империи. Кроме филархов враждебных были другие, состоявшие на службе у византийского государства. О набегах вышеупомянутого Алмундара, палестинское население своевременно извещается со стороны сарацинских князьков, «обязанных охранять пустынную границу во главе своих племён»170. Житие преп. Евфимия В. сообщает о переходе на византийскую службу филарха Аспевета, обвинённого персами в потворстве христианам, причём стратиг Востока торжественно принимает его племя в союз с Ромеями, и поручает Аспевету «филархию над аравийскими сарацинами, подданными Ромеев»171. Во время таких союзных отношений, сарацинские племена зачастую разбивали своё кочевье вблизи соседних с пустынями монастырей172, и вступали в торговые сделки с иноками. В житии преп. Саввы Освященного мы, например, читаем, что эконом его монастыря, закупив в Махерунте (у Мёртвого моря) пшеницу, нанял для её перевозки в обитель сарацин с их верблюдами173. Приходя в соприкосновение с эллинизированным населением, кочевники выучивались греческому языку174, и нередко принимали христианство175. Очень видную роль в приобщении сынов пустыни к христианской вере и культуре, играли палестинские подвижники. Кочевники-семиты всегда были склонны уважать и чтить великие добродетели, и аскетические подвиги всякого рода отшельников, подвижников, святых и дервишей. Преп. Савва при жизни пользовался горячей преданностью варваров, которых он некогда спас от голодной смерти176, a после кончины святого один язычник-сарацин молился угоднику об исцелении павшего верблюда, и в благодарность за это исцеление ежегодно ходил в Лавру на поклонение гробу преп. Саввы, принося монастырскому эконому третью часть своего дохода177. С аналогичными явлениями встречаемся в житиях преп. Евфимия В. и Симеона Столпника. После исцеления преп. Евфимием сарацинского филарха многие из варваров обратились в христианство. Целые толпы их приходили креститься и после, пока, наконец, всё племя не переселилось из пустыни к монастырю, заменив прежние палатки настоящими жилищами, и построив церковь посреди своего посёлка178. Ещё поразительнее это цивилизирующее влияние святого выступает в житии преп. Симеона. «Религиозная история» Феодорита сообщает, что толпы исмаилитов, численностью до нескольких сотен, приходили к святому, принимали крещение и расставались не только со своим культом Афродиты, но и с самыми «отеческими обычаями» пустынного скотоводства179. Целые колена неверных сарацин прибывали к великому угоднику за благословением для своих филархов, приезжали и сами филархи. Однажды к преп. Симеону явилась даже царица исмаилитов, прося молитв о даровании сына180. Культ святого среди экспансивных язычников-номадов доходил до того, что после его кончины отряды сарацин с оружием в руках и на верблюдах собрались к обители, чтобы отбить и увезти с собой тело угодника181.

Великая культурная роль палестинских монастырей продолжалась в течение V (и VI вв. до тех пор, пока нашествие Ислама не опрокинуло этот процесс эллинизации и не создало на Востоке империи опасную, постоянно опустошаемую, совершенно неблагоприятную для культурной жизни, зону. Но вместе с тем, новое соседство с арабским государством, новые военные и мирные отношения с арабами, внесли в население империи новый, довольно заметный, этнический элемент.

Писатель XIII века Константин Акрополит в своей похвале популярному в Греции ещё в X веке182 этолийскому святому – Варвару, записал народное предание о бывшем некогда (вероятно в IX в.) набеге агарян на Этолию, во время которого они разграбили Никополь и Амвракию, но зато были разбиты сами, и частью перебиты, частью бежали. Один из агарян спрятался и долгое время жил как разбойник, пока, наконец, не раскаялся и за своё покаяние не стал святым «Варваром». Потом он принял мученическую смерть от ошибочного выстрела никопольского охотника, и был канонизирован в этом городе. Какую бы историческую цену не придавать данной легенде, она важна для нас благодаря своей бытовой вероятности, как закрепление в народной памяти, в чертах несколько фантастического рассказа, одного из многочисленных фактов оседания в Греции части арабских корсаров во время их набегов IX в. Прекрасное подтверждение этой легенды представляет житие преп. Петра Аргивского, сообщающее, что некоторые из арабов, нападавших на Пелопоннес, из уважения к высокой личности св. Петра, крестились и бросили свои дикие нравы183.

Другие показания агиографии говорят, наоборот, о мирной иммиграции арабов в империю и даже в самый Константинополь. Житие преп. Андрея Юродивого повествует, что Епифанию, ученику святого, однажды явился сатана в виде агарянского купца (каких, вероятно, привыкли нередко встречать в столице)184. В легенде о чудесах Иконы Богородицы Римской читаем, что при царе Василии, один столичный спафарокандидат затеял спор о веке с двумя булочниками-агарянами185. Прочие агиографические произведения называют агарян в качестве дворцовой гвардии, сановников и временщиков. В житии препп. Феодора и Феофана Начертанных, в качестве мучителей этих исповедников упомянуты «сарацины»186; синаксарное житие преп. Анны Левкатской рассказывает об агарянине, недавно прибывшем в царство Ромеев, который так понравился царю Василию I, что тот порешил выдать за него молодую, богатую и знатную сироту Анну187. В житии преп. Василия Нового встречаемся с агарянином Самоной, паракимоменом царей Льва и Александра, который пользовался у них огромным влиянием. Этому Самоне цари поручают пытать заподозренного в шпионаже преподобного, причём все присутствующие негодуют на зверство агарянина. Автор жития, отражая общую ненависть византийцев к подобным выскочкам-варварам, с удовольствием обличает (устами Василия) жестокого агарянина в содомии и несколько раз называет его тираном188.

Чтобы покончить с этническим синкретизмом византийской империи, поскольку он отразился в агиографии, остаётся отметить немногие, но ценные указания последней на западные элементы в византийском населении. Как мы увидим ниже, в IV, V и VI вв., под влиянием опасностей, которым подвергался Западный мир, происходила сильная иммиграция в Византию из Италии и других областей Западной римской империи. Потом, в VII столетии, с варваризацией бывшей империи Гонория, этот приток значительно ослабел, но всё же, связи Запада с Востоком не прекращались. Дипломатия, торговля и паломничества постоянно приводили в Византию выходцев средневековой Европы, благодаря которым эта последняя приобщалась к высокой культуре империи и создавала сказочно-прекрасные легенды о пышном граде Константина.

Агиография вскрывает постоянную наличность западноевропейцев в Византии в VIII–X вв. Чудеса муч. Ферапонта сообщают об исцелении некоего Флорина, родом итальянца, жившего во Влахернах, где обычно селился всякий торговый люд189. Житие преп. Луки Столпника определённо говорит о западных купцах, живших в Константинополе, и настолько освоившихся в нём, что рисковавших даже воровать статуи с форума190. Что итальянские купцы в X в. посещали не только византийскую столицу, но также и Пелопоннес, где, как мы имели случай заметить, сосредоточивалась шёлковая индустрия, показывает необычайно важное для историка культуры сообщение жития Никона Метаноите о двух братьях-латинянах родом из Аквилеи, которые ради торговых операций поселились в области Спарты191.

Двумя столетиями позже, в эпоху Крестовых походов, по Византии то и дело передвигались отряды итальянских, и вообще западных, полупаломников, полувоинов. Весьма интересные подробности относительно этого движения представляет житие преп. Мелетия Нового, святого XII века. Однажды в Афинах, читаем мы, с моря появились толпы «римских» странников, которые на корабле направлялись в Иерусалим, но, отнесённые неблагоприятным ветром к Эгине, пристали в Пирее. Правитель Афин (афинарх) заподозрил прибывших в каких-то враждебных намерениях против императора и задержал их, не позволяя плыть дальше. Проводя время в Афинах, подозрительные паломники посетили преп. Мелетия, который гостеприимно отнёсся к ним и убедил афинарха отпустить странников из Аттики, выдав им пропуски. После этого, узнав о доброте святого, многие другие паломники, ежегодно отрядами в 50–60 человек отправлявшиеся в Иерусалим, заезжали в Аттику и всегда находили приём и привет в монастыре святого, отличавшегося столь необычной для византийца терпимость к латинянам-схизматикам192.

Этим известием исчерпываются непосредственные указания агиографии на этнический состав населения империи в разные эпохи её существования. Другой ряд известий вскрывает самый процесс движения населения в византийском мире, и показывает в силу каких причин в великом культурном круге, объединившем столько областей и национальностей, происходит постоянный демографический обмен между его отдельными частями.

Прежде всего, агиография указывает на одну, чисто внешнюю, но, тем не менее, очень важную причину, которая в значительной степени содействовала внутреннему уплотнению византинизма, скучиванию и ассимиляции его элементов, вдвинутых в более тесные географические пределы. Этой причиной является давление окружающей варварской среды, заставлявшей население в течение целых столетий стягиваться от окраин к центру империи. В ІV–VІ вв. процесс конгломерации византийского мира выразился в уже упомянутой иммиграции с римского Запада, разоряемого передвижениями варваров, на более спокойный, богатый и культурный византийский Восток. Синаксарное житие преп. Зотика рассказывает, как при Константине (очевидно в связи с переносом столицы на Босфор) переселились в Константинополь римские вельможи: Зотик, Павлины, Оливрий, Вер, Север, Мариан, Анфим, Урбиний, Исидор, Каллистрат, Флорентий, Евбул, Сампсон Студий, имена которых сохранили построенные ими публичные и частные здания193. Житие преп. Мелании Римлянки рисует, как спешно старалась римская знать ликвидировать своё имущество, чтобы уйти от надвигающейся готской опасности. Очень может быть, что первый толчок к распродаже всего имения Меланией и её супругом Апианом исходил от религиозных побуждений, но самое стремление, как можно скорее развязаться с недвижимостями в Италии и западных провинциях, несомненно, стоит в связи с предчувствием гибели Рима. Отсюда этот поспешный перевод римских доменов на деньги, которые частью раздаются церквам, частью берутся с собою в Африку, куда незадолго перед погромом Алариха отбывают супруги. Прожив семь лет в Африке, преп. Мелания так и не вернулась в Рим, сожжённый готами, но отправилась на Восток – в Египет и Палестину, где прожила до самой смерти, издерживая остатки состояния на церковную благотворительность194. Подобно св. Мелании, её дядя, знатный и богатый римский эпарх Волусиан, оставил обречённый варварам Вечный Город и переселился во «второй Рим» на службу к царице Евдоксии195. Надо сказать, что падение Рима в 410 г. поразило не только западный мир, где оно послужило толчком к всемирно-историческому философствованию блж. Августина, но и весь Восток. Оно отразилось даже в отделённых Фиваидских скитах, где глубокий аскет преп. Арсений, бывший римский вельможа, не мог удержаться от слёз, говоря о гибели великого города196.

После 410 года, поток переселенцев из Рима в Византийскую империю стал непрерывным. В Константинополь переселяются: пр. Максимиан, будущий патриарх197, родители пр. Маркиана эконома198, пр. Сампсон Ксенодох199, пр. Евстолия200 и Домника201, все знатные и богатые люди, имевшие возможность уйти от варварской опасности, грозившей Италии и Африке. На Восток же стремились и все те, которые, проникнутые жаждой тихой религиозной жизни и аскетических подвигов не считали возможным найти подходящее убежище в Италии, волнуемой постоянными нашествиями202.

Второй эпохой особенно значительной конгломерации византийского мира и стягивания пределов византийской культуры являются три столетия непрерывной арабской опасности с VII по X век. Завоевание Египта персами и арабами вызвало отлив греческого населения из нильской страны. Житие пр. Иоанна Милостивого, патриарха александрийского, рассказывает о бегстве его самого, эпарха Никиты и многих александрийцев на Кипр203. Сравнительно частое упоминание о лицах александрийского происхождения в константинопольских чудесах вмч. Артемия из средины VII в. указывает на значительную иммиграцию александрийцев в Константинополь после этого рокового события204. Но главной эпохой массового передвижения населения под страхом арабских нашествий являются VIII и особенно IX века. В рассказе о перенесении и чудесах мощей муч. Ферапонта Кипрского из VIII столетия мы читаем, как сам святой, при появлении грозовых симптомов арабского завоевания, в сонном видении повелевает жителям острова как можно скорее спасать его мощи и спасаться самим205. В IX столетии, когда арабы особенно агрессивно надвигались на империю, население её окраин в паническом страхе бросало родные места и бежало в более центральные области. Агиография даёт несколько ярких примеров выселений из Ю. Италии и Сицилии. Так, преп. Фантин во время сарацинских набегов оставил отечество Калаврию и уехал в Пелопоннес, a после скитальчески жил в Афинах, Лариссе и Солуни206. Житие Иосифа Песнописца повествует, как родители преподобного вместе с уцелевшими от погрома жителями, «без отечества, без имущества, без друзей и родных», в самом жалком виде тоже спаслись на Пелопоннесе207. Семья преп. Афанасия Мефонского после опустошения Сицилии арабами, переселилась из Катаны в Патры208.

Как жестоко отражались набеги арабов на другом конце византийского мира, показывает житие преп. Филарета Милостивого, пафлагонского помещика, разорённого нашествием агарян209. Как далеко, вплоть до центра Империи, случалось докатываться опустошительной волне этих набегов, явствует из жития преп. Феодора Студита, принуждённого вместе с братией покинуть вифинский монастырь Саккудион и переселиться в Константинополь210.

Если мы обратимся к европейской Греции, то увидим ту же картину. Арабские нашествия заставляли население южных окраин Греции и прилегающих островов уходить в более безопасные северные области Балканского полуострова. В Житии преп. Николая Студита рассказывается, что его брат Тит, спасшись от гибели во время завоевания Крита арабами, бежал в Константинополь и явился в Студийский монастырь, рассказывая «о взятии острова и плене родителей»211. В житии Феодоры Солунской повествуется, что, когда сарацинские пираты напали на о. Эгину, где жили родители и родные преподобной, и частью перебили, частью увели в плен его жителей, то Феодора вместе с мужем, отцом и тремя малолетними детьми бежала с Эгины в Солунь212. Равным образом, житие преп. Луки Элладского сообщает, что предки святого жили на Эгине, откуда вследствие постоянных агарянских набегов, они, подобно всем другим жителям острова, переселились в материковую Грецию. Беженцы устроились в разных городах, одни в Афинах, другие в Фивах, третьи на Пелопоннесе, четвёртые, например, предки преп. Луки, даже в Фокиде213. Однако опустошительные набеги арабских корсаров докатывались даже сюда. «Владычествующие над морем сыновья Исмаила» нападали на все заливы, мысы и бухты Эллады, и деду Луки пришлось, оставив прибрежную местность, в которой он было поселился, перебраться внутрь страны214.

Так, рядом живых, ярких образов, агиография знакомит нас с чрезвычайно важным фактом массового передвижения византийского населения с окраин к центру под давлением арабских нашествий с суши и с моря. Агиография подтверждает те догадки, которые могли бы существовать на этот счёт, и иллюстрирует те, чересчур общие и краткие указания, которые мы нашли бы у историков и хронистов. Первостепенное значение арабской опасности в деле скучиванья населения и его уплотнения в центральных областях Империи может считаться отныне вполне доказанным. Вместе с тем, будущему исследователю даётся вполне обоснованное положение, исходя из которого, можно будет объяснить очень многое в той конденсации и нивелировке византийской культуры, которые, несомненно, наблюдаются со времени иконоборческих династий.

Не менее многочисленны указания агиографии на постоянное передвижение населения внутри империи, под влиянием различных бытовых условий: семейных связей, надобностей ремесла, торговли или службы, религиозных исканий и т. д. Выше мы уже познакомились с некоторыми из этих указаний. Так, в житии преп. Маркиана нам пришлось читать об антиохийке, вышедшей замуж за чиновника и вместе с ним переселившейся в столицу215. Так у Иоанна Мосха мы встретились с двумя братьями сирийцами, проживавшими в Константинополе, ради своего ремесла ювелиров216; так мы знаем, что торговля и ремесло приводили в византийскую столицу даже самих агарян217. Пойдём далее и отметим ещё ряд других фактов. Житие преп. Павла Латрского рассказывает, что, когда умер отец этого святого, который в качестве комита флота жил в прибрежном пергамском городке Элее, то вдова с двумя малолетними сыновьями переселились в родную деревню на границе Вифинии и Фригии, откуда она, очевидно, была взята замуж218. В чудесах мучч. Космы и Дамиана, упоминается один офицер, который ради своей службы выехал из Константинополя в Лаодикию и, женившись там, потом вернулся с женой в столицу219. Так семейные связи заставляли жителей одних областей империи переселяться в другие, и, будучи вызваны широким культурным обменом между провинциями, в свою очередь содействовали этническому сближению их населения.

Далее идут показания агиографии о передвижениях ради нужд ремесла. Житие преп. Симеона Столпника Дивногорца сообщает, что дед этого святого, который был ювелиром, переселился из Эдессы в Антиохию220. Житие-легенда о преп. Фоке рассказывает, что его отец, искусный памфилийский мореход, переселился в Гераклею на берег Чёрного моря и женился здесь на уроженке «страны Амасинцев»221. Наконец, житие преп. Иоанна Психаита повествует, что отец святого, бывший каменщиком («строителем домов и храмов»), покинул Галатийскую область фемы Вукелляриев и переселился в одну никомидийскую деревню, так как в этой местности можно было иметь больше работы222.

Целый ряд свидетельств вскрывает перед нами то значительное притягательное влияние, которое во все века оказывала византийская столица на население империи. Торговля, ремесла, служба, образование, умственная деятельность и религиозная жизнь постоянно привлекали в Константинополь провинциалов, жаждущих составить ту или иную карьеру. В прелестном синаксарном рассказе о честном пафлагонском крестьянине, мы читаем, как один сельский юноша, отправленный родителями в столицу, стал здесь патрикием и паракимоменом223. О преп. Никите Исповеднике узнаём, что он в возрасте 17 лет прибыл из Пафлагонии в Константинополь и скоро выдвинулся при дворе224. Преп. Власий вслед за своим братом прибыл в столицу, причём оба скоро стали клириками Великой Церкви225. Патриарх Мефодий, сын знатных и богатых родителей, приехал в столицу из Сиракуз, желая поступить в придворную службу226. Преп. Кесарий, брат Григория Богослова, получив медицинское образование в Александрии, стремится в Константинополь, где делается придворным врачом227. Преп. Александр Акимит, сын знатных родителей, из Азии прибывает в столицу и зачисляется в придворную гвардию228. Патриарх Евтихий отроком был прислан в Константинополь для получения образования229. С этой же целью направлены сюда родителями сын восточного вельможи, один из аморийских мучеников – св. Каллист230, преп. Никифор Милетский231 и преп. Нифонт232. Юный Афанасий Афонский сам страстно стремится в Константинополь, чтобы здесь докончить своё обучение233. В Константинополь же выписывает сына солунского друнгария Константина – будущего св. Кирилла, покровительствующий его отцу столичный логофет234.

В столицу стремилась как вся провинциальная знать Византии, жаждавшая видной и блестящей жизни, например, отец преп. Феофана, богатый восточный вельможа235, отец патриарха Антония Кавлея, видный императорский чиновник236, преп. Евфросиния Новая, дочь пелопонесского стратига, посланная в Константинополь родителями, для составления приличествующей партии237, так и все провинциальные неудачники, все бродячие элементы населения, рассчитывающие так или иначе выдвинуться в богатой и пышной жизни миллионного центра. Чудеса мучч. Космы и Дамиана сообщают о бедной женщине, переселившейся в Константинополь с Востока238, и о бедном благочестивом провинциале, который, разорившись, переехал в столицу в надежде найти здесь применение своим педагогическим познаниям239. Житие преп. Даниила Столпника рассказывает о некоей шикарной восточной куртизанке, которая прибыла в Константинополь, рассчитывая пробрести здесь более широкий и выгодный круг поклонников240. Параллельно с этими известями, агиографии следует поставить не которые сообщения других источников. Так, про бунтовщика Фому (при Михаиле II) известно, что он происходил из М. Азии, но вследствие бедности переехал в Константинополь241. Император Василий Македонянин, бывший адрианопольский помещик, бросил земледелие, как малодоходное и «неблагородное» занятие, и уехал в столицу, «зная, – рассуждает хронист, – что в великих царственных градах находят себе признание и блестящую будущность всякие выдающиеся способности»242. Вероятно, в этом же роде рассуждал и тот провинциальный пролетариат, который в столь значительном количестве стекался в столицу уже в VI веке, и который, как элемент весьма опасный для общественного спокойствия, предписывает всеми силами выселять из города (80 новелла Юстиниана)243.

Теперь мы должны перейти к тем случаям передвижения населения, которые вызывались всякого рода религиозными побуждениями, и потому особенно ярко отражены в нашем агиографическом материале. Свидетельствуя с одной стороны, об оживлённом культурном обмене между различными областями империи, эти передвижения с другой стороны, будучи весьма нередкими, вследствие необычайной интенсивности византийского благочестия, являлись далеко не малозначащим фактором этнического и особенно лингвистического синкретизма.

В первые века византинизма в IV, V и VI столетиях наблюдается чрезвычайно сильное стремление религиозно и аскетически настроенных людей на Восток, в египетские пустыни и палестинские обители. Препп. Арсений В., Евпраксия Фиваидская, Аполлинария, Анастасия Патрикия и Марк Афинский являются типичными представителями эмиграции в Египет, пустыни и скиты которого, по-видимому, особенно привлекали подвижников, происходивших из высшего столичного общества. В палестинские монастыри, наоборот, шли лица, принадлежавшие к самым разнообразным слоям населения. Таковы преп. Авраамий и Мария из Антиохии, Георгий Хозевит с Кипра, Герасим Иорданский из Ликии, Евфимий В. из армянских Мелитин, Иаков Постник из Сидона, Иоанн Молчальник из Никополя (в Армении), Кириак из Коринфа, Ксенофонт и Мария из Константинополя, Мелания из Рима, Порфирий Газский из Солуни, Савва Освященный, Феогний Витилийский и Феодосий В. из Каппадокии. Сирия, хотя и в значительно меньшей степени, но тоже была центром религиозной иммиграции, в качестве примеров которой являются препп. Симеон, Столпник из Киликии, подвизавшийся около Антиохии, и Павел и Иоанн из Атталии, поселившиеся в Эдессе.

В результате подобного стремления, со всех концов империи в обители и пустыни Востока, в этих последних царила настоящая смесь племён, языков и наречий. Житие Евфимия В. сообщает, что пресвитер иерусалимской церкви Воскресения, должен был выучиться говорить и писать на языках греческом, латинском и сирийском, которые, очевидно, господствовали среди пёстрой массы монахов и паломников, стекавшихся в Святой Град244. По рассказу Иоанна Мосха видно, что он встречал в числе египетских и палестинских подвижников римлян, понтийцев, арабов, каппадокийцев, мессинцев, мелитинцев и галатийцев245. К преп. Симеону Дивногорцу приходили каппадокийцы, персы, ассирийцы и иверы246. Палладий в своём «Лавзаике» упоминает в Палестине жителей Каппадокии и Тарса247. Житие преп. Евфимия В. рассказывает, что в монастыре святого жили каппадокийцы, антиохийцы, мелитинцы, раиецы, римляне, ликийцы, аравийцы, киликийцы и галатийцы248. В палестинских монастырях Пассариона, Феоктиста и преп. Саввы Освященного в числе монахов были каппадокийцы, александрийцы, исавряне, константинопольцы и армяне249. Эти последние нередко приходили в Палестину целыми группами250. В лавре преп. Феодосия В. часть братии говорила и совершала службу по-гречески, а часть по-армянски251. Блаж. Феодорит сообщает, что в евфратском монастыре преп. Пуплия последовательно были игуменами грек, сириец и армянин, из которых каждый, очевидно, являлся представителем трёх этнографических групп, на которые распадалась братия252. Что это разделение внутри монастырей существовало действительно, показывает, наконец, и известие, читаемое в житии преп. Александра Акимита, что монахи его монастыря делились на восемь хоров, составленных из четырёх национальностей, и говоривших по-латыни, по-гречески, по-сирийски и по-египетски253.

После Египта и Палестины важнейшим притягательным центром религиозного подвижничества во все века начиная с V, являлась сама столица. Многочисленные и знаменитые монастыри Константинополя (числом до 150) привлекали иноков со всех концов Империи, и, например, в одном монастыре преп. Александра Акимита насчитывалось до 300 монахов греков, латинян и сирийцев, которых святой, следуя своей сирийской практике, разделил по национальности на шесть хоров254. Агиология насчитывает немало святых, пришедших подвизаться в столицу. Таковы преп. Далмат, воин-схоларий, оставивший на Востоке жену, дочь и имущество; преп. Вассиан, тоже происходивший «из восточных областей»255; преп. Даниил Столпник, получивший в видении указание идти подвизаться не в Палестину, а во «второй Иерусалим» Константинополь256, преп. Авраамий Кратейский, оставивший Эмесу после набега измаелитов, египетские подвижники препп. Патапий и Вар, антиохийский аскет преп. Дий, памфилийка преп. Матрона Пергская; сирийцы препп. Александры и Маркелл Акимиты, восточный воин преп. Исаакий: преп. Михаилы Синкелл и братья-исповедники Феодор и Феофан Начертанные, амориец преп. Власий; восточный выходец преп. Василий Новый; никомидиец преп. Иоанн Психаит, и каппадокийцы препп. Иоанн Постник Игумен и Мелетий Новый257.

Другими центрами, где сосредоточивались подвижники из разных мест империи, являлись монастыри г. Олимпа в Вифинии, обители Афона, и милетские лавры Латра и Галесии. Агиография сообщает, что к пр. Евстратию Авгарскому (на Олимпе) приходили люди «с Востока»258. Преп. Антоний Новый, подвизавшейся на Олимпе, происходил из Палестины. В афонских обителях жили пришельцы из М. Азии (например, Евфимий Новый) Иверии, (Евфимий Иверский), Армении и Италии259. В монастыре преп. Лазаря Галесийского подвизались выходцы из Лидии и Армении260.

Не менее многочисленны указания агиографической литературы на то, что некоторые святые много раз меняли место своего подвижничества, переходя иногда при этом из одного конца империи в другой, и тем свидетельствуя об оживлённом идейном культурном и этническом обмене между её областями. Помимо таких ярких примеров, как странствования преп. Серапиона261, преп. Илариона В. (жившего подолгу в Египте, Сицилии, Эпидавре и Крите), преп. Мартиниана (обошедшего в два года 164 города) и Никона Метаноите, можно указать на передвижение целого ряда других святых. Преп. Авксентий, происходивший из Сирии, подвизался в окрестностях Халкидона; каппадокиец преп. Агапит прославился около Синада во Фригии; преп. Андрей еп. Критский происходил из Дамаска; преп. Афанасий Афонский, трапезунтец по происхождению, учился в Константинополе и подвизался на Афоне; преп. Герман Козинитский пришёл во Фракию из Палестины; преп. Григорий, происходивший из Декаполии (ю-в. угол M. Азии), подвизался в Солуни и Константинополе; преп. Давид Солунский прибыл в этот город из М. Азии; преп. Дорофей Фракийский происходил из Трапезунта; Епифаний еп. Кипрский родился в Финикии; преп. Евфимий Новый, бывший воин из Галатии, сначала подвизался на Олимпе, а потом на Афоне; преп. Ипатий Руфинианский прибыл в Вифинию из Фригии; преп. Иосиф Песнописец, уроженец Сицилии, жил в Пелопоннесе, Солуни и Константинополе; преп. Лука Столпник, подвизавшийся около Халкидона, происходил из Фригии; вифинский игумен преп. Михаил Малеин был уроженец Каппадокии; преп. Павел Латрский родился в Пергаме и подвизался сначала на Олимпе; преп. Парфений Лампсакский прибыл в этот город из Мелитополя; преп. Стефан еп. Сурожский происходил из Каппадокии; преп. Христодул Патмосский, уроженец Никеи, несколько раз менял место подвигов под давлением турецкой опасности и жил в Палестине, на Латре, на островах Косе и Патмосе; наконец, преп. Феофил епископ и исповедник Никомидийский происходил с Востока262.

Так многочисленны указания агиографии на самые видные передвижения её героев по империи. Характерно то, что, рассказывая о них, авторы житий не считают эти передвижения чем-то из ряда вон выходящим, и отмечают их, как вполне обычное явление для окружающего быта. Единство культуры и государственности, а с VIII века и единство языка, чрезвычайно облегчали подобные сношения и переходы внутри византийского мира. Агиографическая литература рисует византийское население сравнительно весьма подвижным. Помимо внешней опасности, заставлявшей сдвигаться географические пределы империи и скучивавшей жителей окраин по направлению к центру, помимо могучего, почти современного притягательного действия столицы, следует особенно подчеркнуть эти постоянные, мелкие, так сказать, будничные причины непрестанного демографического обмена между отдельными областями империи. Административная централизация, торговый и промышленный обмен, религиозные и идейные искания, всё это объединяло население империи в один великий культурный круг, внутри которого постоянно происходил синкретизм и ассимиляция разнородных элементов. Вызываемые общностью культурной жизни, все эти незаметные переходы и переезды, о которых агиография, единственный из источников, даёт такое яркое и убедительное представление, в свою очередь являлись могучим фактором в дальнейшем культурном объединении той унаследованной от эллинизма и римской империи системы этнографических и культурных слагаемых, сумма которых определяется нами термином «византийский мир».

Глава II. Городской быт

Чтение агиографической литературы оставляет впечатление, что город, городское население, городской быт отражены в ней значительно чаще и ярче, чем жизнь села, деревни или поместья. Основной формой общественной жизни византийской империи, так, как она выступает перед нами из бытовых повествований агиографии, является город, и византийская культура представляется продуктом городской цивилизации тех многочисленных городских центров, из которых слагалась и на которые распадалась территория великой монархии. Подобно своим предшественницам – эллинистическим государствам Передней Азии – Византия может рассматриваться, как агрегат извечных городских общин – полисов, с незапамятных времён являвшихся господствующей формой поселений во всём греческом, да и во всём переднеазиатском мире. И если греческая культура издавна совершенно правильно характеризуется, как культура замкнутого полиса, то культуру эллинизма и его последней преемницы – Византии, мы с полным правом можем характеризовать, как культуру комплекса полисов, объединённых принудительной политической связью, которая, так или иначе, облегчала культурный обмен и синкретизм и между отдельными полисами, и между целыми областями в размерах, невозможных до этого объединения. Всё это, рассматриваемое вместе, представляет чрезвычайно резкий контраст со средневековой феодальной Европой, где, если исключить Италию и Ю. Францию, унаследовавшие развитой муниципальный быт римской империи, господствующей формой общественной жизни являлась бедная и изолированная жизнь крепостной деревни и феодального замка, где городской быт представлял продукт долгого и трудного социально-политического развития, а не являлся унаследованным с самого начала во всей полноте и интенсивности, как в Византии.

К сожалению, быт поздне-греческих и особенно восточных эллинистических городов до сих пор ещё мало обследован и понят. До сих пор ещё отсутствуют общие труды, посвящённые этой интереснейшей жизни сирийских, малоазиатских и египетских полисов как в эпоху эллинизма, так и в столетия римского владычества. Богатейший материал надписей и папирусов лишь частично использован по специальным, преимущественно публично-правовым вопросам муниципального быта, а результаты этих исследований или затеряны в дебрях специально-филологических журналов, или же выражаются лишь в форме сухих индексов, сопровождающих отдельные собрания надписей и папирусов. Ещё хуже обстоит дело с византийскими городами. Здесь мы не имеем даже и таких предварительных обзоров, даже таких облегчающих работу историка указателей. Самый материал по организации византийских городов до привлечения агиографической литературы, представлялся настолько неопределённым и скудным, что обычно характеризуя муниципальную жизнь в Византии, ограничивались указанием на ту знаменитую новеллу Льва VI, которая, устраняя городское самоуправление, как бы снимала и с историка обязанность изучения этого мнимо чахлого византийского города и его жизни. Поэтому лишённое всякого пособия, принуждённое всё время отправляться от сырого материала первоисточников, предлагаемое исследование агиографических указаний на городской строй и быт в Византии должно по необходимости страдать и крупными пробелами и важными ошибками. Составляющий предмет настоящей главы очерк городской жизни Византии может рассматриваться только как первая и потому естественно несовершенная попытка набросать цельную и связную картину этой жизни, отсутствие представлений о которой является одним из важнейших пробелов в современной византинологии.

Просматривая изданные в разные времена и с разной степенью тщательности византийские Notitia episcopatuum, мы поражаемся чрезвычайно большим числом епископств, на которые распадалась территория империи. Например, в VII в., когда эта территория сократилась почти наполовину, на ней считалось 33 митрополии, 356 епископств и 34 автокефальных архиепископств263. Подобные статистические данные церковной географии Византии имеют ту ценность, что они неоспоримо указывают на изначальную многочисленность и самодовлеемость городских центров-полисов, унаследованных империей через посредство Рима от эллинизма. Хорошей иллюстрацией к показаниям этой церковной статистики является уже приводимое выше свидетельство жития преп. Мартиниана Палестинского, который, подчиняясь Божественному голосу, совершал свои подвиги постоянных быстрых переходов из города в город, и в течение двух лет посетил 164 «полиса»264.

Византийский город являлся центром тянувшей к нему городской области, средние размеры которой не могли быть велики при многочисленности самих городов. Разделив территорию империи VII века на вышеуказанное число 390 городов, мы получим в среднем всего около 1.400 кв. км. Если произвести измерения по картам историко-географического атласа Шпрунера, то окажется, что расстояния византийских городов друг от друга тоже были очень не велики. Так, города по Зап. и Южн. побережьям М. Азии лежали друг от друга в среднем на расстоянии 20 км. Расстояние городов Эллады и Пелопоннеса измерялось 15−20 км. Приморские города Фракии и Македонии отстояли друг от друга на 10−30 км., города Сирии – на 20−30 км. Даже в пустынных местностях внутренней М. Азии, северной Македонии и придунайской Фракии расстояние соседних городов не превышало в среднем 50 километров. Эти, конечно, весьма круглые цифры всё же ясно показывают, что впечатление, выносимое из агиографии о Византии, как комплексе крупных и мелких городских центров, теснившихся друг к другу, правильно. Здесь, среди этих бесчисленных древних полисов, не оставалось достаточного простору, чтобы могла развернуться сколько-нибудь значительная чисто-сельская жизнь, чтобы, подобно средневековому Западу, здесь мог выработаться тип чисто-деревенской и поместной жизни целых огромных областей.

Агиография знакомит нас с разными типами византийского города. Помимо обычных πóλεις, помимо крупных столичных центров, или μεγαλοπóλεις, т. е. Константинополя, Александрии, Антиохии и Солуни265, она нередко называет и особые виды более мелких городов, тянувших (τελοῦντες) к соседнему главному городу. Таковы πολίχναι, своего рода уездные городки, или κάστρα – старинные укреплённые пункты, развившиеся до размеров городских посёлков. В качестве первых, агиография называет городок Кромнин, бывшей родиной свт. Георгия Амастридского266, и Мадит на Геллеспонте центр деятельности свт. Евфимия Мадитского267. В качестве последних можно отметить Верию, которое, как выражается житие преп. Феодоры Солунской «тянула под нашим великим градом Солунью»268. Особенно многочисленны были эти κάστρα на восточной границе империи, где они должны были являться оплотом против непрерывной персидской, а потом арабской опасности. Наконец, в житии преп. Луки Элладского, если только не считать его словоупотребления произвольным, мы имеем очень ценное указание на существование в центре Пелопоннеса в X веке какой-то особой формы поселений, средней между городом и деревней (κωμοπóλεις)269, известной, между прочим, ещё в древности Страбону270.

Число жителей в византийских городах может быть установлено только более или менее правдоподобными догадками. В этом отношении указания и агиографических и других источников чрезвычайно скудны. В «Истории египетских старцев» мы читаем, что Оскиринх, считавшийся «величайшим городом», имел 12 церквей, 10.000 монахов и 20.000 монахинь, общее число которых, по мнению автора, чуть ли не превышало число мирян271, так что, если бы было можно положиться на эти, конечно, весьма преувеличенные показания, то число жителей в данном городе равнялось бы 60.000. Следует заметить, что число жителей в величайшем городе византийского Востока – Антиохии, согласно показанию хроники Малалы о числе погибших во время землетрясения 525 г., должно было составлять 200.000−300.000272.

Переходя к изображению городского строя и быта по данным агиографии, мы, прежде всего, должны остановиться на замечательном месте жития Григория Богослова, которое ярко рисует – какая картина городской жизни возникала в представлении византийца всякий раз, как он хотел набросать отличительные черты города. Григорий, автор жития Святителя, пишет, что последний, утомлённый городской суетой, решил оставить города с их площадями, театрами, софистами, магистратами, судьями и тяжущимися, риторами и ворами, купцами и трактирщиками, богачами и беднотой. Оставить всю городскую жизнь с её роскошью и славой, с её пышными одеждами, золотыми и серебряными сосудами, с её палатами, разукрашенными живописью или обложенными мраморами и драгоценными камнями273. В этом перечне весьма отчётливо обрисована та сложная пышная и богатая противоречиями городская жизнь, которая столь характерна для всей культуры византинизма. Развивая слова Григория с помощью других показаний источников, мы получим возможность обозреть все стороны этой городской жизни и дать по возможности, исчерпывающий анализ её.

Начнём с того, что в представлении византийца каждый город, прежде всего, отличается от прочих форм поселения тем, что имеет укреплённую городскую стену и различные, общественно-полезные здания. Хроника Малалы не раз сообщает, как, желая превратить данное поселение в город, императоры обводят его стенами, строят церкви, портики, публичные житницы, общественные бани, цистерны и т. д.274 Эта однообразно-типичная внешность византийского города необычайно ярко и прочно запечатлена для нас и в византийском искусстве. Архитектурные фоны мозаик и миниатюр, отдалённый, столь чуждый северу, южно-эллинистический отзвук которых мы имеем в «палатном письме» русской иконописи, постоянно воспроизводят перед нами эти города с их высокими зубчатыми стенами, с круглыми, конически покрытыми угловыми башнями, рядами бойниц и двухстворчатыми воротами. Внутри этих стен теснятся и лепятся друг на друга или одноэтажные с характерными мезонинами, или многоэтажные, узкие каменные дома, крытые красной или тёмной черепицей, с лишёнными переплётов, но снабжёнными драпировками окнами, с колоннами при входах, галереями, крытыми переходами и наружными лоджиями, которые, как и в Константинополе, по всей вероятности, служили торговыми помещениями275. Всматриваясь в эти стилизованно-условные изображения византийских городов, мы получаем возможность создать вполне реалистические декорации для столь живых рассказов агиографии, и, комбинируя таким путём художественные и литературные документы прошлого, делаемся способными воскресить его своеобразную красочную жизнь.

Городские стены укрывали от столь частых набегов неприятелей не одних жителей городов. В них искало спасения и окружающее сельское население. Жития патриарха Евтихия, Григория Амастридского, Луки Элладского и Кирилла Филеота не раз сообщают нам, как при первых известиях о приближении варваров всё окрестное население сбегается в ближайший город, предоставляя свои поля и жилища врагу276. И следует думать, что при сравнительной редкости населения и обилии городов, при постоянном тяготении деревень к городам, эти последние действительно могли служить убежищем для всей своей округи.

Что касается мирного времени, то жители окружающих деревень посещали города только для продажи продуктов своего хозяйства и закупки необходимых предметов, производимых городским ремеслом, и как это бывает всегда, византийские горожане любили противопоставлять себя в качестве культурной городской массы, грубой и необразованной «деревенщине»(ἀγροικία)277. Иногда горожане называются οἱ ἀστικοί, и тогда сельские жители, землепашцы и скотоводы противополагаются им как οἱ ἀγρóται)278. Но чаще всего и в агиографии, и в других источниках горожане обозначаются как люди, принадлежащие самоуправляющейся городской общине – полису, как ἄνϑρωποι πολιτευóμενοι πολίται, πολιτικοί или ἄνδρες πολίται, причём последнее из приведённых выражений – чисто классическое, было вполне ещё в употреблении в начале VІІ в., как видно из чудес вмч. Димитрия Солунского279. Среди «граждан» византийских городов ещё уцелели следы старинного деления на «димы». На это указывают и те обозначения городской толпы словами δῆμοι и δημοταί, которыми изобилуют наши источники280, и ещё более то странное, необъяснимое иначе распадение городского населения на цирковые партии «димы», которое наблюдается во всех значительных городах Византии. Как известно, до сих пор ещё и происхождение и организация византийских «димов» не объяснены исчерпывающим образом, но уже есть все основания думать, что в них следует видеть выродившийся пережиток древних политических подразделений населения греческих и эллинистических городов. Существование этого пережитка в виде беспокойных, но, тем не менее, из уважения к традиции, официально признанных группировок некоторых, особенно досужих и опасных элементов городского населения в качестве цирковых партий, цирк оставался единственным местом демократической вольности, лишний раз показывая к каким глубоким корням восходит городская культура Византии. К сожалению, агиография, отражающая, главным образом, мирный фон обыденной жизни, в силу этого сохранила чрезвычайно мало указаний на димы, особенно проявлявшие себя лишь в моменты мятежей и смут, и потому столь часто упоминаемые на страницах Малалы и Феофана. Во всей агиографической литературе димы названы всего два раза. В «Лимонаре» Иоанна Мосха рассказывается о преп. Маркеле, который в пример того, как демонам ненавистны славословия псалмов, приводил цирковую партию (τò μέρος τῶν δημοτῶν), которая после своей победы «славословит» царя (см. об этих славословиях соответствующие главы в «De ceremoniis aulae Byzantinae»), всячески задирает побежд»нную партию и вызывает этим смуту281. Затем, в чудесах вмч. Артемия, мы встречаемся с неким диаконом Великой Церкви Стефаном, который был «поэт партии Венетов», и Космой, служившим в качестве «диэкита Венетов», т. е. лица, ведавшего хозяйственную часть этого дима. Первая должность упоминается в официальном перечислении и служебного персонала димов у Константина Порфирородного282, что же касается второй, то вероятно она в то время, когда редактировалась книга о церемониях, носила другое название.

Для обозначения высших классов городского общества агиография употребляет несколько выражений, смотря по тому, отмечается ли просто выдающееся социальное положение известного лица, или же имеется в виду его значение в городском самоуправлении. В первом случае знатные горожане называются просто «эвпатридами» или «ктиторами» (т. е. крупными владельцами), во втором они именуются как «первенствующие» (πρωτεύοντες, πρώτοι). С названием «эвпатриды» встречаемся в чуд. Кира и Иоанна283, и рассказе о перенесении мощей Феодоры Солунской284. Равнозначащее ему, но более редкое выражение, οἱ τῆς πóλεως μεγιστάνες, находим в александрийской версии жития св. Николая Угодника285. С городскими «ктиторами» встречаемся в житиях Иоанна Златоуста, Иоанна Милостивого286 и Феодора Сикеота287, а главное в хронике Малалы и Новеллах Юстиниана, где ктиторы упоминаются очень часто. Причём видно, что эти крупные «владельцы» являлись, в то же время, весьма влиятельным элементом в среде городского самоуправления, наравне с членами городского сената решали важнейшие вопросы городской жизни и исправляли видные муниципальные должности288.

Но если термин «ктиторы» является лишь полуофициальным обозначением виднейших и богатейших представителей городской общины, кандидатов в её муниципальный совет (βουλευτήριον), то в «первенствующих», в «первых среди горожан» (πρωτεύοντες πρώτοι τῆς πóλεως), следует видеть, так сказать, первоприсутствующих членов городского совета. Это были те из βουλεὺταὶ, которые, по выражению Прокопия289, имели первое место (τὰ πρωτεῖα) в списке членов совета (τὰ βουλευτικòν λεύκωμα290 – curiale album западных римских муниципиев), и которые в эпоху римской империи носили название δεκάπρωτοι.

В VI в., во время издания юстиниановых Новелл, значение этих первых членов совета, и всегда являвшихся как бы представителями городского самоуправления перед центральной властью291, чрезвычайно возросло. Они выступают перед нами рядом с епископами в качестве высшей городской администрации, и играют роль каких-то городских голов, единолично или коллегиально правящих городом. К ним, по всей вероятности, и применялось, вообще то, название ἄρχοντες τῆς πóλεως, с которым мы встречаемся в агиографических и сфрагистических документах ІХ–Х и позднейших столетий, а именно: в житии Григория еп. Ассийского, говорящего об архонтах о. Митилены292, в хронике Продолжателя Феофана (архонты в Херсонесе)293, в многочисленных моливдовулах архонтов Афин, Элевсиса, Христополиса, Герании, Пании, Палермо и о. Хиоса294.

В качестве представителей муниципального самоуправления, πρωτεύοντες упоминаются в агиографии и других источниках постоянно, начиная с IV и вплоть до конца X столетия. Их называют: в Смирне – житие пр. Парфения Лампсакского295; в Порфиреоне в Палестине – житие преп. Иакова Постника296; в Кире на Евфрате и Антиохии – «Религиозная история» Феодорита297, в Газе – житие преп. Порфирия Газского, причём вместе с ними упоминаются и обычные члены совета – βουλευταί298, в Вавилоне и Никополе в Палестине – Патерики299; в Александрии – Лимонарь Иоанна Мосха300; в Эфесе – житие преп. Феодора Сикеота301; в Амастриде – житие преп. Георгия Амастридского302; в Трапезунте – житие пр. Афанасия Афонского303; на о. Самосе – житие пр. Павла Латрского304; в Спарте – Лавзаик Палладия305; в одном из городов Македонии – житие преп. Фотия Фессалийского306; наконец, в Херсонесе то замечательное место Продолжателя Феофана, которое повествует об уничтожении местного самоуправления при им. Феофиле307.

Рассказ Продолжателя Феофана показывает необычайную жизненность муниципального духа в отдалённой провинции Византии. Свободолюбивый город долго не мог примириться самоуничтожением своих архонтов πρωτεύοντες, и подчинением присылаемым из столицы стратегам. При Льве VI в Херсонесе произошло крупное восстание, во время которого был убит стратиг, а Константин Порфирородный в своих наставлениях «De administrando imperio» отмечает особенную склонность херсонесцев к бунтам308. Сопоставляя с этими единственными, в своём роде, известиями о живучести автономных традиций одного из византийских «полисов», вышеприведённые указания агиографии на несомненное существование в Византии вплоть до конца X века старинных муниципальных должностей, мы неизбежно придём к выводу, что существующее представление о крайнем захирении городского самоуправления в империи нуждается в значительных коррективах. Они вызваны чрезвычайно плохой осведомлённостью о внутренней жизни византийских городов между VI веком, когда нас покидают свидетельства о ней законодательных памятников, и X столетием, когда появилась много раз цитированная, но ещё недостаточно изученная, в связи с другими источниками, и потому может быть односторонне понятая, новелла Льва VI об уничтожении муниципального самоуправления в Византии. Принимая во внимание существование городских πρωτεύοντες вплоть до конца X века, можно допустить, что если эта новелла и уничтожала последние следы городских советов, фактически потерявших значение уже при Юстиниане, то она едва ли сильно задевала институт городских нотаблей, оставление которого могло даже в известном смысле быть выгодно для центральной власти. Эта последняя, по-видимому, только усилила свой непосредственный надзор за городскими делами и особенно городскими финансами, присылая в города своих «кураторов», «эпискептитов» и «диэкэтов», вроде тех, которые издавна ведали государственными имуществами. Существование этих органов правительственного надзора над городами, особенно диэкэтов, в достаточной степени засвидетельствовано моливдовулами309, историками310 и агиографией. Житие пр. Лазаря Галесийского сообщает о некоем Иоанне, диэкэте Эфеса, который в то же время ведал надзор за хлебопекарнями, а потом был послан эпискептитом в город Мирелэйон Фракисийской Фемы311. Сужение городской автономии в X в. через присылку в города диэкэтов и эпискептитов значительно облегчала издавна установившаяся практика ставить во главе управления всех значительных городов империи специального правительственного губернатора, подобно тому, как в Константинополе и Александрии существовали эпархи, в Газе – стратиги312, в Солуни – эпархи и стратиги313, так и в Фивах XII в. появляется дука314, в Афинах – афинарх315, в Адрианополе – претор316 и т. д.

Переходя к дальнейшим показаниям агиографии относительно городского быта в Византии, мы должны остановиться на видном значении высшего духовенства, особенно епископа, в городском самоуправлении. Если на Западе в IV, V и IV вв. епископ нередко единолично правил городом, заменяя собой в этом отношении defensores civitatuum, то на Востоке начиная с конца IV в., епископ, как представитель христианской церкви, политическое влияние которой было всегда очень велико в Византии, часто является тоже настоящим патроном и, если можно так выразиться, мэром города от которого во многих случаях зависит благосостояние последнего. В новеллах Юстиниана епископ всегда называется впереди прочих городских властей. Избрание епископа было важным актом городской жизни и муниципальной политики и, как таковое, нередко приводило к ожесточённым партийным распрям. Интересные сведения об этом мы извлекаем из жития св. Григория Назианзина, составленного его сыном св. Григорием Богословом. При им. Юлиане, рассказывает этот последний, в Кесарии произошло смятение по поводу избрания епископа. Междоусобие было очень сильно, потому что «города всегда особенно волнуются из-за этого». Наконец, народ при участии войска решает избрать епископом ещё некрещёного язычника (как бы подчёркивая этим преимущественно политическо-административное, а не религиозное значение епископата). Но этим дело не кончилось. Смуты возникали ещё не раз. Сам св. Григорий Назианзин немало хлопотал во время этой оживлённой избирательной кампании, применяя все меры к тому, чтобы выборы протекали с соблюдением канонических правил. Григорий Богослов замечает по этому поводу, как вредно влияют посторонние соображения на столь важное дело, и доказывает, что избрание высшего представителя городского духовенства должно принадлежать, поэтому, исключительно клиру, а не произволу влиятельных лиц или безумию бешеного народа317. Но доводы святителя, конечно, не имели практического значения. С одной стороны, ещё не умерло сознание, что дело избрания духовного пастыря должно принадлежать самой пастве, а с другой, чисто житейская необходимость поставить во главе городской церкви лицо, особенно способное быть полезным городу, ещё долго делала избрание епископа полусветским актом. Сам св. Григорий Богослов был выбран епископом Назианза на место своего отца по настоянию народа, естественно хотевшего видеть своим епископом представителя знатнейшей фамилии города, члены которой издавна являлись патронами Назианза318. Далее, житие преп. Порфирия Газского снова рассказывает о смутах среди христианской общины в Газе, причём одни хотели епископа из клириков, другие – из мирян319. Житие преп. Павла и Иоанна пресвитеров сообщает о насильственном рукоположении Павла в епископа Атталии, причём святой, видя, что смуты не прекращаются, тайно покинул город320. Народ выбирает епископом преп. Акакия Мелитинского321; народ же поднимает восстание в Севастии, не желая допустить на епископскую кафедру брата св. Василия В.322.

Если, таким образом, в IV в. избрание епископа составляло чрезвычайно важный акт городской жизни, способный разделить население на партии и вызвать бурные сцены в городе, то и в последующих столетиях епископское избрание продолжало являться не только церковным, но в значительной степени и светским делом. Преп. Феодор Сикеот был поставлен епископом Анастасиуполя по просьбе клириков и «ктиторов» города323; преп. Георгия Амастридского избирают епископом представители духовенства и городского самоуправления324.

Изображая избрание епископа важным событием, живо волнующими всё население города, агиография в то же время даёт определённое понятие о том, какую видную роль играл епископ в жизни города. Если мы читаем, что преп. Амфилохий Иконийский едет в Константинополь на собор на общественный счёт325, то это сообщение получает особенный смысл, когда мы вспоминаем о чрезвычайно важной роли соборов IV и V вв. не только как церковных съездов, но и как своеобразного представительства провинции в центре через наиболее видных членов местного духовенства, которые, конечно, могли не раз замолвить слово перед правительством о нуждах посылавших их городов326. Да и в других случаях важное значение епископа, или вообще самого видного по своим заслугам духовного лица, посылаемого городом в столицу, отчётливо выступает в показаниях агиографии. О преп. Порфирии еп. Газском читаем, что он был послан своей общиной к им. Аркадию с просьбой обуздать своеволие газских язычников327. Житие преп. Саввы Освященного повествует, что святой исхлопотал у им. Анастасия освобождение Иерусалима от особой подати328. Преп. Давид Солунский был послан клиром и войском к им. Юстиниану хлопотать о перенесении резиденции эпарха из Сирмия в Солунь329. Синаксарное житие преп. Павсикака еп. Синадского сообщает, что святой, исцелив им. Маврикия, выхлопотал у него хрисовул об освобождении города Апамеи от годичной подати330. Если коснуться даже гораздо более позднего времени, то и здесь мы натолкнёмся на ту же роль епископа, как печальника за провинциальное население, истощаемое податями и поборами чиновников. Знаменитым примером этого является афинский епископ XII в. Михаил Акоминат, написавший выразительную челобитную к царю, прося его сжалиться над участью Афин и их обывателей.

Но и на месте, в самих городах, епископ являлся важным и необходимым лицом, в значительной степени ведавшим вопросы городского благосостояния и муниципальной администрации. Так св. Василию В., бывшему епископом Кесарии, Юлиан предписал собрать контрибуцию, наложенную на этот провинившийся город, и святитель был вынужден собирать в церковной ризнице драгоценности, приносимые горожанами331. Житие преп. Саввы Освященного сообщает, что иерусалимский архиепископ во время засухи был озабочен отысканием воды для населения и приказывал рыть колодцы в разных местах332. Выяснение убытков от восстания самарян было поручено им. Юстинианом тому же иерусалимскому архиепископу совместно с епископами Пеллы и Аскалона, причём комиту Стефану предписано лишь содействовать духовным властям. Благодаря ходатайству этих иерархов, провинция Палестина первая была освобождена от 12 кентенариев ежегодной подати333. Ниже, говоря о фрументации городов, мы увидим важное значение местных епископов даже и в этом продовольственном вопросе. Теперь же пока остановимся на весьма видной административной и судебной роли александрийского патриарха, как она вскрывается леонтиевым житием свт. Иоанна Милостивого.

В конце VI и начале VII вв., накануне персидского завоевания, власть александрийского патриарха над столицей Египта была столь значительна, что делала его опасными конкурентом местного, присылаемого из столицы эпарха. Александрийский патриарх, через посредство своих экономов, канкелляриев и прочих церковных чиновников ведал διoίκησις города. Сам александрийский «иринарх» (начальник полиции) был подчинён ему334. Патриарх имел обширные права надзора за александрийским рынком, которым воспользовался св. Иоанн Милостивый, в первый же месяц своего правления произведя ревизию торговых мер и весов335. Патриарху принадлежали различные торговые пошлины, от которых Иоанн, например, освободил одного трактирщика336. Наконец, александрийский патриарх имел значительные судебные права, вплоть до суда по уголовным преступлениям. Зная, как «церковные судьи», «диэкэты» и «канкеллярии» притесняют просителей, свт. Иоанн, сам по четвергам и пятницам разбирал тяжбы, сидя перед церковью337. Видное значение патриарха в жизни Александрии ещё более возрастало, благодаря целой системе широкой и щедрой благотворительности, которую ему давали возможность производить колоссальные богатства патриархии, и которой так горячо отдавался св. Иоанн338. Немудрено поэтому, что имея такие обширные права над городом, патриарх часто должен был сталкиваться с представителем светской власти – эпархом, по поводу тех или иных общественных дел. Не избежал этих столкновений и св. Иоанн. Из-за одного вопроса относительно рыночных пошлин, между эпархом Никитой и им произошла долгая распря, причём, в конце концов, светская власть была вынуждена уступить духовной, побеждённая мудростью и твёрдостью святого339.

Чтобы полностью исчерпать известия агиографии, указывающие на большую роль духовенства в муниципальной жизни Византии, следует остановиться на интересном показании чудес муч. Ферапонта Кипрского. Из него видно, что в последнее время, перед самым арабским завоеванием, светской власти, как будто, уже не оказывается на Кипре. Инициатива и организация бегства христианского населения вместе с мощами мученика с угрожаемого острова принадлежит исключительно духовенству, которое при этом опирается на авторитете мученика, и полученные от него (в видении) указания340.

Переходим теперь к изложению дальнейших особенностей городского быта Византии. В собраниях чудес вмч. Димитрия Солунского, которые мы вправе вместе с Гельцером назвать настоящей муниципальной хроникой Солуни за VI и VII вв., особенно ярко выступает перед нами солунский культ св. Димитрия и его мощей, составлявший, как бы, палладиум этого города, во все века его существования. Анализируя названный источник, Гельцер делает, правда несколько далеко идущий, вывод, что в чрезвычайном почитании местного солунского святого следует видеть один из остатков языческой религиозности, а в св. Димитрии, как его представляли себе народные массы, черты старинного ϑεòς πολιοῦχος – «бога-защитника города»341. Действительно, в рассказе о его чудесах к вмч. Димитрию, часто прилагаются эпитеты, весьма характерные для языческих богов-патронов какой-нибудь местности: σωδίπατρις, φιλóπολις, σωσίπολις, φιλóπατρις, πολίτης καὶ προτάτης и т. д.342. На медных монетах, которые самостоятельно чеканила Солунь, св. Димитрий изображается в победоносном нимбе из лучей343. В годины бедствий он является своему народу «не в сонном видении, а в действительности»344. В 1041 году он разгромил войско болгар, явившись, как рассказывали пленные, впереди ромэев на белом коне345. Празднование памяти вмч. Димитрия 26 октября было настоящим праздником солунского полиса, и это трёхдневное, общемакедонское торжество, сопровождавшееся знаменитой ярмаркой, в диалоге Тимарион приравнено к древними Панафенеям и Паниониям346.

Почитание местного святого, как специального покровителя данного города, по-видимому, наблюдалось и в других местах. Не говоря уже о культе Богородицы в Афинах, Иоанна Богослова в Эфесе, Михаила Архангела в Хонах и т. д., укажем на почитание свт. Николая Чудотворца в Мирах Ликийских. Читая в его житии такие эпитеты великому Угоднику, как μέγας πολιοῦχος καὶ φροντιστής митрополии Мир Ликийских, мы, несомненно, наталкиваемся на глухие традиции древнего почитания местного бога покровителя.

Кроме интересных указаний на глубоко вкоренившуюся в народной массе идею о специальном патронате вмч. Димитрия над Солунью, мы выносим из повествований и его чудесах, представление об искреннем муниципальном патриотизме их составителей. Солунь именуется «нашими возлюбленными Христом городом», «богохранимое Фессалоникийской митрополией», «свято-хранимым градом», «богоизбавляемым градом» и т. д. Чувствуется, что в VII в. ещё не был утрачен жизненный дух древнегреческого «полиса», несколько узкий, но тем более убеждённый и глубокий обывательский патриотизм, заставлявший видеть в родном городе отечество по преимуществу. Недаром во время славянских набегов конца VI века, когда отсутствие регулярного войска заставляло граждан образовывать из себя регулярную городскую милицию (στρατός τῆς πόλεως), каждое появление неприятелей вызывает воистину классической клич: «к оружию, граждане, поднимайтесь за отечество (ὑπὲρ τῆς πατρίδος)»347. Интересны и указания Чудес на самую организацию городской милиции Солуни, в которой так соблазнительно видеть обновлённый необходимостью пережиток городских ополчений древнегреческих, эллинистических и даже восточно-римских полисов, на распространённость которого намекает упоминание в Дигестах каких-то στρατηγοὶ τῶν πóλεων348. Оказывается, что часть солунских граждан была записана в τò στρατιωτικòν – регулярную городскую милицию, другая же, состоявшая из бедняков и особенно окрестных сельчан, образовывала чрезвычайное ополчение τò παγανατικòν349. Мы читаем, как во время одного аваро-славянского нашествия это последнее не могло оказать помощи городу и осталось вне его стен, будучи занято летними полевыми работами.

Таковы те любопытные сведения о муниципальной организации крупного византийского города около 600 года, которые доставляют нам чудеса вмч. Димитрия Солунского. Несколько интересных черт этой организации сохранили и другие агиографические памятники, хотя, конечно, агиография, включая и мученические акты, едва ли может добавить что-нибудь новое к тому списку магистратур греческих и восточных городов, богатейший материал, для которого доставляют надписи и 50 книга Дигест350. В житии преп. Порфирия Газского упоминаются οἱ δημεκδικοί и εἰρηνάρχης, которые следят за соблюдением известных городских постановлений (οἱ νόμοι τῶν πατρίων) и запрещают вносить в город мёртвое тело351. Из этого же жития мы узнаём весьма важный факт, сильно ослабляющий чересчур одностороннее представление о якобы каторжной тягости повинности быть муниципальным магистратом в конце IV в. Мы читаем, что язычники Газы, всячески преследуя христиан, не позволяют им занимать гражданские должности (πολιτικὰ ὀφφίκια)352. Из жития патр. Анатолия видно, что в Александрии ещё продолжала держаться старинная римская практика посылать к императору в столицу почётные посольства, с одним из которых и прибыл в Константинополь знатный молодой человек, будущий цареградский патриарх353.

Как мы видели выше, городская жизнь в представлении византийца характеризовалась целым рядом культурных благ, удовлетворению потребности в которых служили определённые публичные учреждения городов. Эти последние, равно, как и самые общественно-полезные здания, те κτίσματα δημóσια, о восстановлении которых в Иерусалиме, например, по словам Иоанна Мосха, заботился комит Востока Ефрем354, – являлись в глазах византийца совершенно определённым и необходимым признаком всякого порядочного города. Когда Прокопий перечисляет все многочисленные постройки Юстиниана в различных городах империи, все эти церкви, портики, рынки, водоёмы, водопроводы, театры, бани, лавки, торговые ряды, присутственные места, гостиницы, приюты и т. д., то он обычно прибавляет в конце: «словом всё, что обнаруживает благополучие города», «что служит к украшению города», «что делает город счастливым»355. Сам Юстиниан, в предисловии к 149 новелле, приглашая к своевременному взносу податей, указывает, что исправное поступление их обеспечивает крепость городских стен, правильное функционирование бань и театров и «вообще всего, что служит интересам подданных». Наконец, тот же Прокопий ещё раз подчёркивает блага, которые население привыкло ожидать от городской жизни, обвиняя Юстиниана в том, что отобрав в казну специально городские доходы, он лишил города возможности возводить публичные постройки, поддерживать уличное освещение, содержать общественных врачей и учителей356. Как бы ни суживать с современной точки зрения размеры этих благ городской культуры Византии, которые были до такой степени распространены и обычны, что как мы видим, отсутствие их ощущается как настоящее лишение, мы всё же должны подчеркнуть резкий контраст этого культурного наследия эллинистическо-римской цивилизации, со слабыми начатками городского благоустройства в городах и бургах средневекового Запада.

Переходя к детальному ознакомлению с различными сторонами городской культуры, как они отражены в нашем агиографическом материале, посмотрим, насколько устойчиво в византийских городах, на протяжении целых столетий, держались те или иные общественно-полезные учреждения. Начнём с первого элемента городского благоустройства – публичных бань (βαλανεῖα, δημóσια λουτρὰ), унаследованных Византией от римских времён357. Антиохийские бани упоминаются в житии преп. Симеона Столпника Дивногорца358. Эмесские бани, одна из которых была мужская, а другая женская, стоявшая рядом с первой, называет житие преп. Симеона Юродивого359. Александрийские термы с горячими и холодными отделениями, весьма часто фигурируют в качестве средств исцеления в чудд. Кира и Иоанна360. В житии преп. Агапита Синадского читаем, что однажды святой был избит в публичной бане сановником, который принял его за бедняка, и почему-то остался им недоволен361. Чудеса Димитрия Солунского называют общественные бани в Солуни362; житие преп. Луки Элладского – в Фивах363; житие преп. Давида, Симеона и Георгия – в Митиленах364. Трактат Прокопия о постройках Юстиниана упоминает публичные бани почти во всех городах Востока365, и кроме того, сообщает о водопроводах и водоёмах, питавших их366. О столичных банях мы будем говорить в следующей главе, теперь же пока отметим, что агиография, поскольку можно судить на основании указанных мест, даёт право заключить, что этот важнейший элемент общественной гигиены, унаследованный Византией от античности, был удержан ею повсеместно во всё время своего существования.

Ту же устойчивость воспринятых от эллинистически-римской культуры черт быта, доказывают свидетельства агиографической литературы, касающиеся ипподромов и театров. Не говоря уже о столь известном ипподроме в Константинополе, не говоря о настоящей мании ипподрома, звериных травлей и театральных представлений, царившей, по словам жития преп. Иллариона В. и патериков, в Александрии IV и V вв.367, укажем, что даже в палестинской Газе, происходила ожесточённая борьба языческой и христианской партий ипподрома. То же житие преп. Илариона рассказывает, что стратиг Газы – христианин, устраивавший конские состязания, испытывал козни со стороны антистратига-язычника, дьявольскими средствами портившего отборных коней и жокеев, но, в конце концов, смирённого молитвою святого368. Что всего интереснее в этом рассказе, это объяснение стратига, что подобную языческую забаву он – христианин, устраивает не по своей доброй воле, но как известную публичную повинность (τέλος δημóσιον), которая по установлениям самих царей возлагается на знатнейших лиц в городах, т. е. является той «литургией» восточно-римских полисов, о которой говорят Дигесты369. Житие преп. Симеона Юродивого сообщает об ипподроме и двух его партиях (μέρη) в Эмесе370, повесть о преп. Феодуле Столпнике упоминает ипподром в Дамаске371. В Лимонаре Иоанна Мосха Авва Mapкел рассказывает о жокее (ἡνίοχος) из Апамеи, который дав однажды во время состязания промахи, был освистан и прогнан проигравшей на нём партией372. Ожесточение, с каким всюду враждовали эти партии, послужило даже мотивом к созданию символического рассказа, который мы встречаем потом с добавлениями и вариациями в житии преп. Андрея Юродивого. Мосх сообщает, что авва Феодосий имел однажды видение цирка, наполненного толпой, в котором состязалась партия мужей в белых одеяниях с партией чёрных эфиопов. При этом авве было указание, что белые, которые, в конце концов, при общих рукоплесканиях одержали победу, были ни кто иные, как сами ангелы, тогда как побеждённые чёрные люди являлись приспешниками сатаны373.

Особенно ценными указаниями, подтверждающими живучесть ипподрома не только в византийской столице, где он, как известно, существовал до XII в. включительно374, но и в византийской провинции, представляются слова Евстафия Солунского об ипподроме в Солуни375, и сообщение жития Лазаря Галесийского об ипподроме в Магнесии. Здесь, в этом небольшом городке M. Азии, в XI веке существовали настоящие дни конских состязаний, на которые не только сходилось светское население города, но от искушения взглянуть на которые не мог воздержаться даже прибывший в Магнесию монах, хотя и раскаивавшийся потом, что смотрел на «сатанинское позорище ипподрома»376.

Но и помимо ипподрома, всякого рода зрелища борьбы необычайно пленяли византийцев. Преп. Феодорит в своей «Религиозной Истории» рассказывает, что на гимнастические состязания, устроенные Юлианом, сбежалась вся Антиохия377. Интересные подробности о гимнастических играх на антиохийских праздниках конца IV в., рисующие крайнюю жадность византийской толпы до зрелищ и состязаний, сообщает палладиев диалог – житие Иоанна Златоуста. В нём описывается, как уже в христианское время в роще Дафнэ происходили раз в четыре года олимпийские игры в честь Геракла, и как на них собирались жители Антиохии вместе с толпами женщин, так что в этом предместье скучивалось всё население, а город и христианские церкви стояли пустыми378. Наконец, о гимнастическом στάδιον в Солуни VII в. сообщают чудеса вмч. Димитрия379.

Если обратиться к известиям агиографии о городских театрах, то можно указать следующие места. В житии преп. Симеона Юродивого говорится о представлениях мимов в эмесском театре380; в чудд. Димитрия Солунского назван городской театр, где давались трагедии в Солуни381. Лимонарь Мосха упоминает кощунственные представления мимов даже в одном из мелких городов Ливана382. Житие преп. Ипатия Руфинианского сообщает о борьбе духовенства против игрищ в театре Халкидона383. Житие преп. Авксентия говорит о проповеди святого против театра в этом же городе384.

Переходя от «зрелищ» к «хлебу», публичная забота о котором столь же входила эллинистическо-римские идеалы городского благоустройства, как и забота о развлечении масс385, до́лжно отметить нижеследующие места агиографической литературы, освещающие постановку продовольственного дела в Империи. В житии преп. Пахомия В. читаем, что во время голода монах, посланный купить хлеба в соседнем с монастырём египетском городке, встретил одного горожанина, который нёс государственную повинность по собиранию подати хлебом (ὁ πολιτευóμενος δημóσιον σίτον πεπίστευτο).Когда монах стал просить продать ему хлеб, то горожанин отказался, указывая, что хлеб, собираемый им, есть государственный, и что за него придётся отвечать перед архонтом. «Впрочем, – добавил он, – если ты будешь в состоянии возместить к сроку (отправки хлеба из Египта), то бери сколько хочешь». В конце концов, сделка состоялась, и монах купил у благочестивого горожанина государственный хлеб по цене в 2 3/5 раза дешевле стоявшей в то время386. Данное известие агиографии представляет особенный интерес, т. к. вводит нас в самую жизнь, и знакомит с одним из участников того сложного процесса, путём которого египетский хлеб поступил в виде подати в казну, и шёл на прокормление столичной толпы Рима и Константинополя. Самый этот процесс в достаточной степени известен благодаря прекрасной статье M.И. Ростовцева387, сводящей материал папирологии, и многочисленным указаниям Дигеста, Кодекса, Прокопия и Феофана388, но такие конкретные индивидуальные иллюстрации великой хлебной литургии Египта, как вышеприведённые, всегда имеют особую бытовую красочность и культурно-историческую ценность. Подобные же иллюстрации мы имеем и к последующим этапам пути египетского хлеба в Константинополь. В чуде Николая Угодника с навикуляриями, т. е. корабельщиками, перевозившими хлеб, рассказывается, как однажды, когда в Ликии был голод, хлебный александрийский флот, направляясь в столицу, пристал в гавани Андриаки, и как на просьбу св. Николая уступить хлеб голодной стране, навикулярии отвечали, что этот хлеб государственный (δημóσιον), и предназначается для «царственного града», т. е. они не имеют права продавать его389. Указания на дальнейший путь хлебного флота, a вместе с тем на то, что часть хлеба предназначалась для Солуни, содержится в чудд. вмч. Димитрия Солунского. Мы читаем, что когда Солунь была осаждена с суши славянами, то никто из «навклиров», вёзших хлеб, не решался плыть к ней и город терпел голод. И вот, один из навклиров, Стефан, когда собирался у о. Хиоса повернуть с пути к Солуни на путь в Константинополь, был чудесным образом направлен св. Димитрием к голодающему городу390. В другой раз, когда в Солуни тоже ощущался недостаток хлеба, чиновник на о. Хиосе, подчинённый абидосскому комиту, и вероятно имевший обязанностью распределять везомый на кораблях хлеб между различными городами, снова направил хлебные суда не в Константинополь, а в Солунь391. Кроме этих важных подробностей о перевозке египетского хлеба, чудеса св. Димитрия знакомят нас и с постановкой специально солуньского продовольственного вопроса. Мы узнаём, что нормально Солунь нуждалась в πέντε χιλιἀδων σίτον, привозимого из Египта, и что при невозможности получить хлеб оттуда, префект Иллирика распорядился однажды купить зерно в отдалённой Сицилии392.

Это известие вскрывает для нас настоятельную нужду всякого сколько-нибудь видного византийского города в регулярном подвозе пищевых продуктов, и объясняет, почему продовольственное дело в значительной мере было организовано публично. Города Византии жили исключительно привозными продуктами. Мы читаем в житии преп. Николая, что, например, Миры Ликийские были поставлены однажды в серьёзные затруднения, когда во время чумы «земледельцы перестали посещать город, и горожане не знали чем жить, не имея ни хлеба, ни вина, ни дров, ни вообще всего, что нужно для жизни, и что крестьяне обычно привозили в город»393, и, добавим мы, продавали на городских рынках, как это явствует из жития преп. Никона Метаконта394.

Итак, с одной стороны, условия менового денежного хозяйства, в которых жила Византия, а с другой, традиции эллинистическо-римских полисов, требовали рациональной постановки, городской фрументации и возлагали на городских магистратов серьёзную обязанность – заботиться о продовольствии своих горожан. Там, где большим авторитетом пользовалось высшее городское духовенство, эта обязанность, естественно, переходила на него. Мы, например, видим, что свт. Иоанн Милостивый, который как сказано выше, в качестве александрийского патриарха играл большую роль в местной администрации, во время голода был озабочен выпиской хлеба для Александрии из Сицилии395. Точно также о продовольствии голодающих Мир Ликийских заботится не городское самоуправление, a наиболее влиятельное лицо местного общества, представитель высшей духовной власти свят. Николай396.

С самой организацией фрументационных раздач агиография знакомит нас только косвенно, сообщая некоторые подробности лишь о столице, и позволяя судить о положении дела в других городах по аналогии. В житии преп. Олимпиады есть интересное сообщение, что эта святая – знатная и богатая девушка пожертвовала Великой Константинопольской церкви принадлежавшие ей «πολιτικοὶ ἄρτοι». Как известно, этим названием обозначались хлебные и, вообще, продовольственные пайки, раздача которых населению столицы была введена Константином В.397, опиравшимся, в данном случае, не только на предшествующую римскую, но и на чисто эллинистическую практику398. Однако не всё в сообщении жития преп. Олимпиады ясно, и мы наталкиваемся на вопрос, который не может быть решён с доступными нам данными, хотя решение его и осветило бы, быть может, интереснейшие подробности относительно каких-то группировок столичного населения около знатных лиц. В самом деле, что значит это пожертвование преп. Олимпиадой продовольственных пайков в значительном количестве, и какие права имела она, богатая патрицианка, на них? Не принадлежали ли ей πολιτικοὶ ἄρτοι всех тех многочисленных клиентов, которые постоянно окружали и римскую, и византийскую знать, не передала ли она эти ἄρτοι в ведение Церкви, вместе с пожертвованием домов, в которых жили её многочисленные квартиранты-клиенты? Всё это представляется в высокой степени неопределённым, и требует столь тщательного пересмотра всех многочисленных памятников IV–VI столетий, для какого у автора данного исследования нет ни времени, ни сил.

Что касается практики раздач продовольственных пайков, которые производились через предварительную выдачу специальных тессер399, то агиография сохранила на неё равным образом лишь косвенное указание. В житии патриарха Антония Кавлея из X в. мы читаем, что в константинопольской патриархии производилась раздача беднякам хлеба, причём получавшие имели в руках особые значки, раздававшиеся им раньше400. Таким образом, оказывается, что в X веке, когда уже ни один источник не говорит нам о дальнейшем существовании в Константинополе государственной фрументации, церковь в значительной степени приняла на себя старинную муниципальную обязанность продовольственной помощи беднейшему населению. Патриарх Антоний Кавлей, как гласит вышеприведённое место, кормил 1.000 человек; патр. Тарасий не только ежемесячно подавал милостыню массе лиц, внесённых в особые списки401, но организовал хоры добровольцев певчих, которые кормились на определённое жалованье, получаемое после каждого богослужения402. Эта обширная благотворительность, производимая церковью по евангельской заповеди, естественно привязывала к ней население, и в ущерб старинным представлениям об обязанности муниципия и государства прокармливать гражданина, плохо вязавшимся с общим строго-монархическим укладом жизни, развивала в массах взгляд на подобную помощь, как на милостыню. То же самое следует сказать и о тех дворцовых раздачах населению хлеба, мяса, одежды и т. д., которые производились правительством во время многочисленных придворных церемоний и тессеры которых в массе дошли до нас403.

Обозревши те стороны городской культуры Византии, в которых проявлялись унаследованные от эллинизма и Рима забота муниципальной администрации о гигиене, развлечениях и продовольствии горожан, обратимся теперь к остальным элементам городского благоустройства, к заботам городов о народном здравии, общественном призрении и народном образовании. Агиография, отчасти подкрепляемая свидетельствами других источников, позволяет довольно хорошо познакомиться с этими сторонами муниципальной культуры, которые, равным образом, коренятся в глубоких традициях античности, и делают византийскую цивилизацию, за исключением арабской, единственной в средневековом мире.

Как известно, ещё конституция Антонина Пия о городах Азии, распространённая потом и на все города Востока, предписывала, чтобы в каждом городе провинции, смотря по его величине, имелось от 5 до 10 муниципальных врачей, освобождаемых от городских «munera»404 и получавших от города жалованье405. Этих же городских врачей οἱ τῆς πóλεως ἰατροί, или ἀρχιατροί (смотря по их рангу) постоянно называют и собственно византийские источники. Мы уже говорили, что Прокопий обвинял Юстиниана в том, что, отобрав в казну городские доходы, он лишил города возможности содержать своих врачей и учителей. Житие преп. Феогния Витилийского упоминает городских врачей в Аскалоне406; городские врачи Антиохии встречаются в житии свт. Иоанна Златоуста407; константинопольские врачи не раз упоминаются в чудесах вмч. Артемия408 и свинцовых буллах, вплоть до XI века409; многочисленные указания о разного рода александрийских врачах, начиная от знаменитостей медицины, и кончая малоопытными учениками-медиками, содержат, если можно так выразиться, специально-медицинские чудеса мучч. Кира и Иоанна410. Синаксарный рассказ о преп. Павсикаке сообщает, что этот врач-безмездник, подобно знаменитым святым врачам-мученикам Пантелеймону, Косме и Дамиану, Киру и Иоанну, Диомиду, Ермолаю, Фалалею и Трифону, обходил города и веси, леча и исцеляя всех страждущих411.

Центром медицинского образования, и рассадником научной медицины до эпохи арабского завоевания являлась Александрия. Сюда стремились молодые люди, желавшие усовершенствоваться во врачебном искусстве, и получение врачом образования в Александрии являлось для него лучшей рекомендацией412. Кесарий, брат Григория Богослова, прослушав медицинский курс в Александрии, получил в Константинополе сан патрикия и сразу был зачислен в разряд придворных врачей413. Когда же Византия потеряла Александрию, то центром медицинского искусства стал Константинополь. Здесь в X в. врачи составляли своего рода корпорацию, драгоценные сведения о которой сообщает добавление к житью преп. Сампсона Ксенодоха, сделанное Симеоном Метафрастом. Метафраст рассказывает, что константинопольские врачи обычно празднуют 27 июня, день памяти преп. Сампсона, своего покровителя, тоже бывшего врачом, и для этого устраивают процессию в храм муч. Мокия, где покоились мощи преп. Сампсона414. Чудд. Космы и Дамиана называют главу константинопольских врачей, самого опытного из них – κóμης ἰατρῶν415. Ввиду обширности столицы и значительного количества врачей, каждый из них практиковал в определённой части города, имел определённый круг пациентов, и являлся для них своего рода обычным домашними врачом, как это явствует из жития преп. Василия Нового, автор которого, заболев, приглашает к себе τòν κατὰ συνηϑείαν ἰατρεύοντα416. Столичные врачи пользовались особой славой среди провинциалов. Несмотря на то, что в Греции в Афинах в эпоху Комников были свои врачебные знаменитости, подобные тому Феодосию, которого по рассказу жития Мелетия Нового, выписывали из Афин в Фивы417, то же самое житие сообщает, что один неизлечимо больной житель Эллады растратил почти всё своё состояние, посещая константинопольских медиков418. Среди многочисленных столичных врачей нередко попадались и разного рода шарлатаны. Чудеса вмч. Артемия сообщают, например, об одном Персиянине, специалисте по всем болезням, которого приводят к больной бедной женщине её друзья419, и о лекаре-шарлатане, который требует с другой, такой же бедной простолюдинки, 12 номисм, обещая тут же поставить на ноги её больного сына420.

В качестве медицинских знаменитостей, в Византии во все столетия выдавались евреи, лечиться у которых не брезговали и сами императоры. Житие Василия В. сообщает о знаменитом еврее Иосифе, который обладал искусством безошибочно предсказывать смерть или выздоровление421. Житие преп. Симеона Столпника Дивногорца рассказывает, что этот святой тщетно запрещал им. Юстину I лечиться у врача-еврея422. Наконец, спустя пятьсот лет Вениамин Тудельский пишет, что Мануил Комнин необычайно благоволит к своему врачу-еврею Соломону423.

Кроме врачей в Византии, конечно, существовали всякого рода лекари и лекарки низшего разряда, искусство которых особенно популярное в низших слоях народа, наполовину являлось знахарством, и которые в житии преп. Евфимия Мадитского называются ϑεραπευταὶ и ϑεραπεῖαι424.

Эти интересные сообщения агиографии о византийских врачах несколько уклонили нас в сторону от изучения городского быта. Возвращаясь к нему, мы наталкиваемся на вопросы, являлись ли все эти перечисленные медики важными муниципальными врачами, как это было в эпоху Дигеста и Кодексов, или же они практиковали как частные лица? Что касается Константинополя, то, как мы говорили, житие преп. Сампсона Ксенодоха, а ещё более существование специальных моливдовулов врачей, и стоявшего во главе их комита врачей, делает весьма вероятным предположение, что столичные медики были организованы в особую корпорацию и подчинялись правительственному контролю. Но насколько аналогичные порядки господствовали и в провинциальных городах, трудно судить, хотя большая устойчивость эллинистическо-римских порядков, замечаемая нами в разных сторонах городского быта Византии, позволяет думать, что и институт официальных муниципальных врачей надолго пережил VI в., когда его существование засвидетельствовано несомненно.

Обращаясь к следующему важному элементу городской культуры Византии, к разного рода благотворительным учреждениям, сосредоточенным в городах, следует, прежде всего, отметить, что являясь в значительнейшей степени продуктом новой христианской религии, все эти византийские богоугодные заведения – ξενοδοχεῖα, πτωχοτροφεῖα, ορφανοτροφεῖα, νοσοκομεῖα, βοεφοτροφεῖα, богадельни, приюты, больницы и воспитательные дома425, были в огромном большинстве церковного происхождения, и являлись великим вкладом православной церкви в окружающую муниципальную культуру. Они возникали, главным образом, при церквах и монастырях. Во главе их в VI веке стояли духовные лица. По крайней мере, законодательство Юстиниана о духовенстве всякий раз включает в перечисление клира также и лиц, являвшихся попечителями богоугодных заведений426. Церковь, начиная с IV в., естественно, сделалась органом публичной благотворительности. Само государство прибегало к её содействию, и пользовалось её знанием своей паствы в случае помощи населению. Известно, что Константин В. во время голода передал антиохийской церкви огромные запасы хлеба для раздачи беднякам, вдовам и сиротам427. Когда потом, в V и V вв., высшее общество Византии было охвачено своего рода горячкою благочестивой филантропии, то вновь создаваемые больницы, приюты и богадельни обыкновенно ставились под покровительство церквей, a существующие церковные щедро обеспечивались всякого рода дарениями.

Сведения о различных благотворительных учреждениях в городах империи в изобилии доставляются нам как агиографией, так и другими источниками. Палладий называет ксенодохии в Анкире428. Житие преп. Даниила Столпника сообщает о больнице при Анкирской же епископии429. Житие свт. Василия В. говорит, что святитель на средства и доходы, предоставленные им. Валентинианом, в сотрудничестве с Григорием Богословом, завёл больницы по всей Кесарийской епархии430. Преп. Феофилакт, будучи епископом Никомидийским, воздвиг в этом городе равным образом многочисленные больницы431, а преп. Акакий Мелитинский превратил свой бывший дом в богадельню432. Schlumberger указывает на свинцовые печати ксенодохов городка Лопадиона (в Вифинии) и Никеи от IX и X вв.433. Иоанн Мосх называет Ксенодохий в Александрии, находившийся около Фароса434, а фрагменты жития свт. Иоанна Милостивого рассказывают о постройке этим патриархом в Александрии богаделен, больниц, приютов и даже семи родильных домов для бедных женщин435. В Антиохии существовали многочисленные и обширные ксенодохии, упоминаемые в житии свт. Иоанна Златоуста и Малалой436. Первый из этих источников сообщает, что один исцелённый антиохийский вельможа пожертвовал в ксенодохий Иоанна 30 литр золота, а второй говорит о пожертвовании антиохийскому ксенодохию Юстинианом ежегодного дохода в 4.000 номисм.

Особенно подробно знакомит нас агиография с благотворительными учреждениями столицы, и в виду того, что эти последние являются типичными, и известны нам более других, мы коснёмся их организации теперь же, чтобы по аналогии с ними судить о провинциальных богоугодных домах. Как известно, число константинопольских богаделен, больниц и всякого рода приютов, достигало внушительной цифры 40437. Нижеследующие показания агиографии дают ценные сведения об их организации. Диалог Палладия, посвящённый жизнеописанию свт. Иоанна Златоуста, рассказывает, что святитель, прибыв в Константинополь, учредил здесь многочисленные больницы, во главе которых поставил двух священников, и которые снабдил штатом врачей, поваров и других слуг438. Как и в Антиохии, в один из его столичных ксенодохиев, пожертвовал всё своё имущество сановник Феодорит, спасённый Иоанном439. Интересная синаксарная легенда о преп. Зотике, рассказывает, как этот святой основал в окрестностях Константинополя лепрозорий, выпросив у им. Константина деньги на выкуп прокажённых из темниц440. В чудесах вмч. Артемия находим указания на порядки, существовавшие в ксенодохии Христодота (около церкви св. Анастасии и портиков Домнина). Во главе учреждения стоял ксенодох, которому были подчинены врачи, их помощники и слуги. Процесс приёма в богадельню был очень прост, и если ксенодох находил приём необходимым, как, например, это было с бедняком, которого он встретил однажды на улице, то последний происходил немедленно. Врачи, обслуживавшие ксенодохий, однако не жили при нём, и являлись в учреждение только на дежурство. Когда однажды, в праздничный день один из больных почувствовал себя плохо, то дежурному по ксенодохию пришлось бежать за врачом на его квартиру441. Другое важное место агиографии, касающееся организации ксенодохиев, находится в житии преп. Сампсона, написанном Симеоном Метапрастом. К ксенодохию, основанному преподобным, были приписаны многочисленные имения, на доходы с которых содержались врачи и призреваемые442, – порядок, установленный вообще для благотворительных учреждений в VII новелле Юстиниана. Служащий персонал ксенодохия набирался из духовенства, и состоял при нём, вероятно, пожизненно. Так, например, некто Генесий прослужил в описываемом учреждении 30 лет443. Высшее заведывание ῆντοῦ ξενῶνος προσταδία, однако, принадлежало светскому лицу, и в качестве таких патронов ксенодохия Сампсона в X в. Метафраст называет протоспафариев Льва и Варду444. Что касается состояния данного богоугодного заведения, то оно, как это, впрочем, всегда бывает с общественными учреждениями, лишёнными деятельного контроля, оставляло, к сожалению, желать очень многого. Несмотря на свои доходы, ксенодохий преп. Сампсона нередко не имел в достаточном количестве даже такого продукта, как оливковое масло445. Сами служащие, вроде названного Генесия, были сплошь да рядом небрежны и негодны, и святому из-за гроба приходилось вмешиваться в порядки своего любимого учреждения, наказывая нерадивых чиновников параличом446.

Относительно византийских больниц – носокомий, некоторые подробности находим в житиях преп. Луки Столпника и Феофилакта Никомидийского. Первое даёт понять, что в константинопольский носокомий Эвбула принимались не только больные из числа жителей столицы, но также подобранные в её окрестных пригородах, например, в Халкидоне447, а второе рассказывает, что создав при главной церкви Никомидии лечебницу (ἰατρεῖον), преп. Феофилакт завёл при ней врачей и штат прислуги и снабдил её кроватями и постелями448.

Любопытнейшее указание на существование в Константинополе специального убежища для психически ненормальных, или как думали тогда, для бесноватых людей, содержится в житии преп. Андрея Юродивого. Когда последний начал юродствовать, то его сострадательный хозяин, принимая юродство за умопомешательство, поместил своего слугу при храме муч. Анастасии, и дал присматривавшему за больными парамониту денег, с просьбой получше ухаживать за Андреем. Однако, согласно обычной практике, преподобного держали в качестве бесноватого в цепях, и по прошествии четырёх месяцев, видя, что его мнимые сумасбродства не прекращаются, выпустили на все четыре стороны, странным образом предоставляя «бесноватому» свободу среди миллионной столицы449.

Таковы данные наших агиографических источников относительно общественной медицины и благотворительности, которые, сосредоточиваясь в византийских городах, вносили в их культуру одну из самых отрадных черт. Мы видим, что жители городов были более или менее обеспечены медицинской помощью, со стороны городских врачей, применявших старо-греческие, вполне научные методы лечения450. Бедные больные, равно как беспомощные старики, брошенные дети и беременные женщины, находили приют в специальных богоугодных заведениях, устроенных по инициативе церкви, государства или частных лиц. В этой системе публичной благотворительности, помимо христианских начал милосердия, сказываются ещё и лучшие традиции античности, которая теснотой жизни в городах-полисах и оживлённым культурным обменом, приучала людей к чувству солидарности, и воспитывала в индивидууме сознание, что окружающая общественная организация является для него началом не только охраняющим, но также поддерживающим и оказывающим помощь.

То же самое следует сказать и относительно народного образования. Города Византии, опять-таки, унаследовали от эллинистическо-римских полисов заботу о грамотности и образовании своих граждан, заставлявшую их содержать на общественный счёт привилегированный класс грамматиков, риторов, софистов и философов. Кроме уже цитированной нами выше конституции Антонина Пия, с её подтверждением Константином451, и места из «Тайной истории» Прокопия, говорящих не только о городских врачах, но и о городских учителях, получавших содержание (σιτήσεις) от общественного управления (ἐκ τοῦ δημοσίου), богатый материал для истории общественного образования в Византии представляет агиография. Чтение агиографической литературы создаёт впечатление, что народное образование в империи стояло на поразительной высоте по сравнению со средневековым Западом. В средних классах населения, особенно в городах, грамотность была всеобщей. Жития называют неграмотными только сыновей крестьян, пр. Симеона Столпника и Иоанникия В.452, да бедную александрийскую гетеру пр. Марию Египетскую. Подавляющее же большинство святых, и притом не только мужчин, но и женщин453, выступает в агиографии, как умеющие читать и писать, как прошедшие одну из многочисленных городских или сельских начальных школ. Школа, школьное обучение являлось до такой степени обычным, до такой вошедшей в обиход культурной необходимостью, что почти во всех биографиях святых, мы прямо-таки, как некоторый стереотипный агиографический мотив, находим указания, что как только мальчик достигал возраста 7−10454, а иногда даже и 5 лет455, он отдавался в общественную школу.

Школы, τὰ τῶν παιδίων σχολία, παιδευτήρια, σχολία, παιδαγωγεῖα отдельно упоминаются агиографией в Эмесе, Солуни, Синопе и Кирене456. Даже небольшие уездные πολίχναι имели своё общественное училище457. Житие пр. Григория, просветителя Армении, отражая привычное представление византийцев о повсеместности городских школ, рассказывает, что этот святой завёл в каждом армянском городе училища и «мусеи» (μουσεῖα), и поставил во главе их воспитателей и учителей458. Относительно этих последних, указания агиографии особенно часты. Учителя школ: παιδαγωγοί, παιδοτρίβαι, παιδευταί, γραμματισταί и διδάσκαλοι называются в житиях: пр. Евдокима459, Георгия Амастридского460, Давида, Симеона и Георгия Митиленских461, Феодора Эдесского462, Афанасия Афонского463, Христодула Патмосского464, Феодора Сикеота465 и Михаила Синкелла466. Особенно ценны для понимания общественного характера византийской школы названия κοινòς κατηγητής и κοινòς παιδευτής, встречаемые в житиях пр. Николая Студита и Феодора Эдесского, причём последнее прилагает их к публичному софисту в Эдессе, учившему грамматике, риторике и философии467. Отсюда мы видим, что институт городских учителей-софистов и риторов, настолько тесно сросся с муниципальным бытом Византии, что уцелел даже в городе, уже почти два столетия бывшем отторгнутым от политического целого империи, вследствие арабского завоевания. Факт чрезвычайно важный для того, чтобы судить о жизненности института в самих византийских городах.

Кроме школ светских, содержавшихся городом, в Византии было немало учебных заведений, принадлежавших, так сказать, духовному ведомству. Житие пр. Стефана Нового называет этого святого Тιμоϑέου σύσκηνος, что, по объяснению, данному Никитиным в его замечаниях к тексту данного памятника, означает воспитанника школы при церкви ап. Тимофея468, В Константинополе были и другие школы, с преподаванием грамматики, риторики и философии, преподаватели которых назначались патриархом469. Общеизвестна организация превосходной патриаршей академии патр. Тарасием, где получил образование будущий патр. Никифор. Анна Комнина описывает школу при орфанотрофии церкви ап. Павла, где преподавались грамота, скоропись и логика470. Наконец, целый ряд указаний в житиях Феодора Студита471, Николая Студита472, Феодора Начертанного473, Павла Латрского474, Лазаря Галесийского475 и Фомы Дефуркина476, говорит о существовании монастырских школ, где мальчики учились грамоте, и получали по преимуществу духовное образование.

Обращаясь снова к городам, как центрам византийского просвещения, мы должны отметить, что если в VII и последующих веках, Константинополь как бы монополизирует высшее образование империи, то в IV–VI столетиях, когда арабские завоевания ещё не отторгли от Византии культурные области Востока, когда славянские нашествия не разоряли ещё Балканского полуострова, когда внутренние смуты и финансовое бремя не приводили в запустение города и области М. Азии, старинные эллинистическо-римские центры учёности продолжали процветать, и быть рассадниками высшей «эллинской мудрости». В IV в. существовали философские школы в Кизике, Анкире, Кесарии (где был м. п. учителем отец Василия В.), Пергаме, Эфесе и Сардахе, доставившие богатый материал преподавателей для создания константинопольской академии477. Несмотря на то, что учреждение этой последней привлекло в Константинополь лучшие научные силы, университеты Афин, Александрии, Антиохии и Бейрута продолжали высоко держать старинное знамя. Житие Григория Богослова сообщает, что святитель учился в Кесарии, Александрии и Афинах, и называет эти последние «матерью наук»478. Тот же эпитет прилагает к Афинам и житие Василия В., подтверждая своим рассказом факт, что в IV в. афинская Академия была центром высшего языческого образования479. Биография пр. Марка Афинского указывает, что этот святой, происходя из Афин, в совершенстве знал философию480, а легенда о пр. Ксенофонте и Марии даёт понять, что молодёжь, жаждавшая образования и интересной студенческой жизни, отовсюду устремлялась в Афины, т. к. в Афины, прежде всего, едут на поиски пропавших сыновей Ксенофонта слуги, посланные за ними в Бейрут и не нашедшие их здесь481.

Кроме своей славной древней Академии, Афины имели ещё высшую городскую школу, своего рода муниципальный университет, с профессорами философии, медицины, риторики и грамматики, оплачиваемыми городским советом. Организация этой школы, равно как и шумная студенческая жизнь её посетителей, сгруппированных в особые «землячества», исчерпывающе изображена Schemmel’ем482. Её существование может быть доказано вплоть до VIII века, т. е. на целых два столетия позже того, как Юстиниан закрыл афинскую Академию, справедливо видя в ней центр платонизирующего язычества. Западное житие св. Эгидия, просветителя Бельгии VII в., говорит, что он происходили из Афин, и изучал «свободные науки» в этом городе, который является «благороднейшим из всех греческих городов» и «cunctis nationum linguis tribuit totius flores eloquentiae»483. Когда в VIII в. в Афины прибыл уроженец Каппадокии пр. Стефан Сурожский, то он нашёл здесь «исконных в этом городе философов и риторов», в беседах с которыми докончил своё образование484.

В качестве сирийских центров просвещения, агиография отмечает Антиохию и Бейрут. Житие пр. Маркелла Акимита сообщает, что этот святой получил высшее эллинское образование в антиохийской академии485, той самой, где преподавал в IV в. Ливаний. Что же касается Бейрута, то ценный бытовой рассказ о двух слушателях его юридического лицея, мы имеем в легенде о пр. Ксенофонте и Марии, сыновья которых жили в Бейруте, изучая право486.

Значение Александрии в качестве центра греческой науки отмечено в житии пр. Кесария, написанном его братом Григорием Богословом, который называет этот город παντоίας παιδεύσεως ἐργαστήριον487. В Александрии Кесарий изучал геометрию, астрономию и медицину, т. е. те самые математические и естественные науки, разработкой которых издавна славился александрийский Музей. Выше мы уже видели, как высоко ставилось медицинское образование, получаемое в Александрии, и как оно служило лучшей рекомендацией для молодого врача, которым, как это и было с пр. Кесарием, оно открывало доступ даже к придворным должностями. Следует ещё упомянуть об одном сообщении «Лавсаика» Палладия, что египетские монастыри покупали лекарства в Александрии488, чтобы подчеркнуть значение этого города не только как центра научной медицины, но также и связанной с ней фармации. Впрочем, в Александрии процветало не одно естественнонаучное, но равным образом и вообще всякое образование. Житие пр. Илариона В., уроженца палестинской Газы, говорит, что этот святой был отправлен в Александрию своими родителями, с целью докончить там обучение разным наукам489.

Однако как ни велико было научное и образовательное значение Афин, Александрии, Антиохии, Бейрута и малоазийских городов, все они со временем были превзойдены Константинополем. В силу чисто внешних причин, указанных нами выше, Константинополь, начиная с VII в., становится чуть ли не единственным центром высшего просвещения в империи. Говоря о движении византийского населения и отмечая притягательную роль столицы в этом движении, мы имели случай указать, что получение образования являлось одним из важнейших побуждений, заставлявших устремляться в Константинополь молодёжь со всех концов государства. Провинциалам столица рисовалась, как город, где «находится великое множество учителей»490. Не говоря уже о школах средних и высших, упоминаемых в разного рода источниках491, мы находим специально в агиографии интереснейшие подробности о двух учебных заведениях Константинополя, которые нет возможности отождествить с какими-либо из известных до сих пор.

В житии пр. Никифора Милетского описано училище τò Mωσελλóν, по-видимому, что-то вроде духовной семинарии, в котором этот святой с 8 лет изучал Св. Писание, и кончив которое он был причислен к «царским клирикам». Это училище имело своих διδάσκαλοι, во главе его стоял магистр. Один из учеников заведовал какой-то школьной кассой (м. б. кассой общежития). Лучшие юноши, окончившие курс, оставлялись при школе в качестве помощников преподавателей492. Житие пр. Афанасия Афонского даёт ещё более любопытные указания на порядки, господствовавшие в высшей константинопольской школе, распадавшейся на отдельные παιδευτήρια, подчинённые надзору общего παιδευτής. В одном из этих колледжей учился молодой Афанасий, привлечённый необычайной жаждой знания из Трапезунда в Константинополь. За отличные успехи способный юноша вскоре был сделан помощником преподавателя в своём колледже, а потом, общим собранием преподавателей, поставлен διδάσκαλος᾿ом одного из παιδευτήρια и утверждён в этой должности императором. Дальнейший рассказ жития показывает, что между профессорами отдельных колледжей шла ожесточённая борьба и конкуренция. Старые преподаватели завидовали молодому, отвлекавшему от них слушателей, начались всякого рода козни. Дело дошло до апелляции к императору, и пр. Афанасий, хотя и был оправдан, но разочарованный в своей деятельности, бросил преподавание и удалился в монастырь493.

Эти подробности, которыми нельзя было не увлечься в виду новизны предмета, снова несколько уклонили наше внимание в сторону от изучения собственно византийского города. Тем не менее, их едва ли можно считать совершенно лишними, так как они чрезвычайно живо освещают значение византийских городов, и в том числе столицы, как подлинных центров образования и науки, и ещё лишний раз дают возможность подчеркнуть высоту городской культуры Византии в сравнении с полуфеодальными городами средневекового Запада.

До сих пор нами рассматривались различные стороны городского благоустройства в Византии. Мы останавливались на заботе городских управлений о гигиене, продовольствии, просвещении, лечении, призрении и удовольствии горожан. Теперь, чтобы окончательно исчерпать материал агиографии, касающийся городского быта, перейдём к тем известиям её, которые, так сказать, оживляют перед нами самую жизнь византийского города и вводят непосредственно в его уличный быт. В следующей главе, посвящённой специально столице, мы натолкнёмся на особенное обилие агиографических показаний об этой жизни, об этом быте, но и теперь, по отношению к прочим городам империи, агиография доставляет несколько ярких и живых подробностей, представляющих большую ценность для историка византийской культуры.

Как уже говорилось выше, замечательные народные жития, написанные Леонтием Неапольским, истинно художественно рисуют жизнь эллинистических городов Сирии и Египта накануне арабского завоевания. Житие пр. Симеона Юродивого прямо-таки воскрешает перед нами Эмесу VI века. Приближаясь вместе со святым к городу, мы видим бедных горожан, собственноручно полощущих белье в реке494. Войдя в город, встречаемся с толпой девочек, играющих на улице495, с виноторговцем, едущим за вином496, с партией бедных гетер, с которыми шутит юродивый497. Около церквей на площадях видим лотки пирожников, которые однажды пр. Симеон, выгнанный из храма за свои юродства, повалил и раскидал кругом498. Агиограф вводит нас в распивочную и закусочную лавку, которую содержит еретик-манихей и в которой служит преподобный, подавая посетителям вино и закуски и забавляя их своими проделками499. Далее мы входим в мастерскую еврея-стеклянщика, выдувающего сосуды в горне, около которого в зимнее время греются бедняки-граждане, собравшиеся поглазеть на хитрое ремесло500. Бродя вместе с юродивым, мы посещаем школы, и ведём разговоры с учителями и учениками501, посещаем театр, где присутствуем при сцене драки пр. Симеона с мимами, по обычаю злоупотреблявшими неприличными жестами502. Наконец, вместе со святым мы приходим в его бедную каморку, где всю обстановку составляет связка тростника для спанья503, и наглядно знакомимся, таким образом, с бытом беднейших обитателей города. Обратив внимание на реалистично описанные сценки чисто восточной антисанитарии (куча навоза с трупами дохлых животных у ворот города)504, и публичное удовлетворение естественных надобностей юродивым505, и побывав на специальном кладбище для бесприютных бродяг и нищих ξενοτὰφιον, где, в конце концов, похоронили преподобного506, мы таким путём завершим свою, правда, несколько беглую, но зато весьма полную экскурсию по Эмесе.

В других агиографических произведениях содержатся указания, дополняющие эту картину восточного города. Так, житие пр. Саввы Освященного, давая ещё одну черту антисанитарного состояния его улиц, сообщает о больной женщине в Скифополе, долгое время лежавшей у церковной ограды и издававшей ужасное зловоние507. Равным образом, в Патерике рассказывается об авве Агафоне, который подобрал на улице города валявшихся без призора прокажённых508, a Палладий повествует, что схоластик Евлогий нашёл на рынке прокажённого, лишённого рук и ног509. В Анкире, «как и во всяком другом большом городе» (по словам того же Палладия) больные бедняки всех родов ютились на крытой паперти церкви, выпрашивая себе милостыню у проходящих510. Здесь были и одинокие люди, и целые семьи. Однажды здесь зимою, среди ужасной обстановки, рожала женщина...

Интересные подробности о жителях квартала, соседнего с ипподромом в Дамаске, находим в легенде о Феодуле Столпнике, сообщающей, что святой встретил около ипподрома шута (πάνδουρος) Корнилия, который после прекращения конских состязаний (т. е. вечером) вышел на ночную работу в сопровождении обитавших по соседству гетер511. Относительно этих последних, агиография особенно богата указаниями. То мы читаем об отдельных проститутках, начиная от куртизанки высшего ранга, вроде преп. Пелагии, бывшей грешницы, которая прогуливалась по улицам Илиополя в сопровождении целой свиты прислуги, или преп. Панселены, бывшей антиохийской гетеры с платой по 10 литр золота за ночь512, и, кончая несчастными женщинами, впервые решившимся на торг собою513, или жалкими обитательницами городских трущоб514, то, наоборот, мы знакомимся с настоящими публичными домами (πανδοχεῖα, καταγώγια τῆς πορνείας)515, стоящими в кварталах, заселённых проститутками516. Вообще говоря, чтение агиографии создаёт впечатление необычайной распространённости проституции во всех византийских городах, а особенно в восточных, сирийских и египетских. Чувствуется, что перед нами вскрывается настоящая язва, которая сопровождала эту старую, утончённую и вырождающуюся культуру, с её пониженным моральным чувством, хотя порою и с экзальтированными порывами раскаяния, доходящего до аскетизма, столь типично засвидетельствованными агиографией в образах раскаявшихся блудницы, ставших потом святыми...

Довольно яркими чертами обрисована в агиографической литературе и жизнь рынка, до сих пор играющего такую видную роль в обиходе восточного города. На рынке (ἀγορά) вечно толпились и продавцы, и покупатели, и всякий досужий и любопытный люд. В Патерике рассказывается об авве Филагрии, который, придя в Иерусалим, стал на рынке, чтобы продавать своё монастырское рукоделие517. Житие Иоанна Дамаскина сообщает, как этот святой был послан из Палестинского монастыря в Дамаск продавать корзины, и как он был узнан на дамасском рынке прежними друзьями518. Житие Феодора Эдесского повествует, как инок Михаил, прибыв в Иерусалим, пошёл на рынок, ища покупателя привезённым на продажу сосудам519. В более мелких городах базарные дни, подобно ярмаркам, обычно приурочивались к каким-нибудь праздникам. В Тримифунте на о. Кипре один крестьянин, прибывший в город поклониться мощам преп. Спиридона (в день его памяти), кстати, идёт на торг (πανήγυριν), чтобы купить себе одежду520. Что же касается собственно торговых лавок в восточных городах, то в житии преп. Симеона Столпника Дивногорца рассказывается, как в оживлённой и бойкой части Антиохии, где, стало быть, сосредоточивались торговые помещения, один купец поместил изображение святого на дверях своего ἐργαστήριον521, а житие свт. Иоанна Златоуста сообщает, что когда этот великий антиохиец начинал свои проповеди-импровизации на улице родного города, то ремесленники и торговцы, работавшие в своих (выходивших на улицу) лавках-мастерских, бросали занятия и отовсюду спешили на площадь слушать Иоанна522. По этим же оживлённым торговым улицам, среди постоянной толпы народа ходили и показывали своё искусство всякого рода уличные артисты и монстры, подобно той киликийской великанше, которая по сообщению Малалы, собрала с каждой антиохийской лавки по оболу523.

Переходя от сирийских городов к византийскому Египту, мы равным образом, найдём в агиографии несколько данных для живописной характеристики уличной жизни его знаменитой столицы – Александрии, которую чудеса Кира и Иоанна называют «градом величайшим, прекрасным и любезным»524, а другие агиографические и исторические источники постоянно величают как μεγαλóπολις525. Читая эти агиографические произведения, мы как бы погружаемся на время в шумную разноплеменную толпу, оживлённо сновавшую по улицами крупнейшего из средиземноморских портов и центров морской торговли, как бы спускаясь в самые низы александрийского населения с его типичными представителями, постоянно встречавшимися на улицах города, где уживались рядом роскошь и нищета, высшая наука и невежественное суеверие, честный производительный труд купца и ремесленника и попрошайничество сбившегося с круга пролетария или жалкой проститутки526.

Вот проходит перед нами столь известный поныне в жарком африканском городе водонос в жалком рубище, с двумя сосудами воды на плечах527. Вот движется погребальная процессия, направляющаяся к кладбищу528, вот шумит ἀγορά или δρóμος (рынок-толкучка), где под прохладными портиками между колонн так любили проводить время разные люди, не имевшие уюта в своих бедных каморках, и где всегда была возможность узнать свежие новости, или вообще обменяться впечатлениями со встречным529. Здесь на рынке сосредоточивалось большинство распивочных и закусочных заведений (καπήλεια), где можно было выпить и закусить, и где с самого раннего утра утоляли голод рабочие, и сидели за вином трактирные завсегдатаи, вроде того сбившегося с пути монаха, о котором рассказывает Палладий530. Здесь же на рынке среди живой, шумной и впечатлительной восточной толпы так легко вспыхивали уличные бунты и мятежи, доставлявшее византийской Александрии столь печальную славу531.

Особенная наклонность александрийской толпы к восстаниям, помимо национального характера, объясняется ещё обилием в этом громадном городе всякого рода рабочего и нищего пролетариата. В Александрии процветали, упоминаемые ещё в письме Адриана, различные мануфактуры, где находил скудный заработок беднейший многочисленный класс населения, вечно полуголодный и вечно недовольный, вечно стоявший перед перспективой нищенства или разврата. Рассказы о том, как монах Виталий, трудясь целый день, зарабатывал всего 11 оболов532, как бедная гетера Мария Египетская, продававшая себя за гроши, всё же была должна прирабатывать на прядильном ремесле на пропитание533, достаточно ясно вскрывают наличность в Александрии настоящего пролетариата больших городов. С другой стороны, обилие этого пролетариата объясняет чрезвычайную многочисленность александрийских нищих, столь хорошо засвидетельствованную агиографией. Житие пр. Иоанна Милостивого сообщает, что, когда святой, желая правильнее организовать раздачу милостыни в Александрии, приказал экономам патриархии переписать александрийских нищих, то последних оказалось более 7.500534. Ими кишели все площади и улицы огромного города. Они преследовали приличных прохожих просьбами о подаянии535. В рассказах аввы Даниила читаем об александрийском нищем, который, ночуя в загородном монастыре св. Марка, днём сидел почти нагишом на рынке, выкрикивая: δóτε, ἐγέατε536. Другие нищие, юродствуя, бегали по рынку, воруя съестное537. Третьи, всевозможные больные и особенно прокажённые, валялись на виду у всех, и выставляя отвратительные язвы, старались возбудить сострадание у проходящих538. Так или иначе, но нищенствуя, в Александрии можно было добыть гораздо больше, чем честным трудом подёнщика. В то время как пр. Виталий зарабатывала всего 11 оболов, нищий Марк набирал в день до 100 оболов, из которых он всего 10 тратил на дневное пропитание539.

Менее всего подробностей сохранила нам агиография о городах М. Азии и Балканского полуострова. Малоазийская житийная литература, если не считать некоторых использованных выше указаний, почти не содержит материала для живой характеристики внешнего городского быта, a агиография Эллады, Пелопоннеса, Македонии и Фракии, надо сказать, весьма малочисленная, содержит только разрозненные данные. Более других городов в ней отражены Солунь, Фивы, Афины и Спарта, которые с тех пор, как окончились Славянские погромы VI и VII вв., до известной степени смогли вернуть себе прежнее видное значение. Впрочем, чудд. вмч. Димитрия Солунского говорит, что даже около 600 года Солунь, эта «Богом хранимая митрополия» превосходила все города Фракии и Иллирика богатством, пышностью, зажиточностью и благочестием своего населения540. При этом мы находим интересное указание, что в Солуни значительная часть жителей сохранила тесную связь с пригородными местностями, частью в виде помещиков, летом навещавших свои имения (κάσας = casas), где трудились их φαμίλιαι (рабов), частью даже прямо в качестве земледельцев, уходящих на поля во время жатвы541.

После эпохи нашествий, в IX и XI вв., значение Солуни чрезвычайно возросло. Она величается как μεγαλóπολις542, «город великий и обширный»543, город, «знаменитый среди городов»544 и т. д. Обилие моливдовулов солунских коммеркиариев из IX–XII вв.545, красноречиво говорит об огромных торговых оборотах города, являвшегося центром балканской торговли. Великолепное описание знаменитой Солунской ярмарки, привлекавшей ежегодно в октябре в Солунь купцов со всего средиземноморского района, находимое в известном диалоге Тимарион, содержит в то же время изображение блеска и пышности, с каким появлялся перед народом Солунский эпарх, мало в чём уступавший градоначальнику столицы546.

Фивы, второй по величине город европейской Греции, где, по словам Вениамина Тудельского и Цецы (см. главу IV), в XI–XII вв. процветала шёлковая индустрия, рисуется в агиографии, как резиденция стратига547, и средоточие местной воинской знати548. В то же время житие пр. Мелетия Нового показывает, что Фивы, подобно Солуни VII в. (и, по-видимому, подобно всем другим городам Греции), были наполовину земледельческим городом, или, по крайней мере, городом, жившим в тесной связи с окрестным крестьянским населением. Мы читаем, что засуха, плохое состояние местных посевов, грозят голодом Фивам, и фивинцы устраивают, поэтому, крестный ход вокруг города с молитвами о ниспослании дождя549.

Что касается Афин, то этот город в X и последующих веках является преимущественно центром паломничества в местный храм Пр. Богородицы, и славится своим благочестием550. Затем мы читаем, что местная знать застраивает Афины новыми церквами551, одной из которых является знаменитый в истории византийского искусства храм в Дафне. Всё это заставляет несколько критически относиться к известным ламентациям избалованного классика и туриста Михаила Акомината, который готов считать Афины варварским городом только потому, что в них уже не слышится древняя аттическая речь, что их великие античные памятники стоят в запустении и разрушении.

Наоборот, как Афины, так и другие города в X–XII столетиях, следует представлять себе, повторяем, скорее переживающими эпоху некоторого расцвета, как экономического, так и духовного. Помимо вышеприведённых свидетельств на религиозный подъём европейской Греции с X в., в значительной степени указывает появление в греческих городах своих местных святых, которым строятся храмы, которым составляются жития и т. д., явление, не известное за всё смутное время VII–IX столетий. К этим местным святым принадлежат: пр. Варвар Этолийский, Афанасия Эгинская, Пётр Аргосский, Марфа Монемвасийская, Афанасий Мефонский, Лука Элладский, Никон Метаноит, Мелетий Новый и Павел Коринфский.

Возрождение испытывали не только приморские портовые города, как Коринф, Патры, Армилон и Эврип552, но и такие захолустные полугорода, полудеревни, как древние κωμοπóλεις на границе Спарты и Аркадии – Мефона и Корона, и такие внутренне города, как Аргос и Спарта. В житии пр. Никона Метаноита содержатся любопытнейшие подробности относительно этой последней. В Спарте X в. процветает первоклассная шёлковая индустрия, которую особенно культивирует здешняя еврейская община. В Спарте живёт стратиг Пелопоннеса, и знаменитый своей учёностью по всей Греции богатый вельможа Иоанн Малакин. Пр. Никон строит в Спарте великолепный храм в честь Спасителя, Богородицы и вмч. Кириаки. Население Спарты имеет достаточно довольства и досуга, чтобы устраивать по субботам в центре города народные игры-состязания (γυμνάδια и ἀγῶνες), в которых нельзя не видеть позднего отголоска знаменитых спартанских палестр, и на которые с великим увлечением сходится весь город и сам стратиг, забывая, что рядом в церкви совершается всенощная, и что приветственные рукоплескания победителю в сильной степени мешают богослужению553.

Обзором некоторых черт быта городов европейской Греции мы можем закончить главу о городской культуре Византии. Богатый материал, касающийся жизни самой столицы, во многом конечно аналогичной жизни провинциальных городов, сгруппирован нами в следующей главе. Теперь же остаётся только в нескольких словах подвести итог всему вышесказанному.

Кажется, можно утверждать, что византийский город и в своей муниципальной организации, и в своём быте вполне сохранил черты эллинистического и восточно-римского полиса, издавна являвшегося главным носителем всей культурной жизни Греции и Передней Азии. Если в византийском городе и наблюдается известное отличие от города эллинистического и римского, то оно является результатом общего понижения культуры под влиянием обеднения и запустения империи, общей, если так можно выразиться, дисперсии культуры во времени, и постепенного отмирания её элементов, но отнюдь не результатом какой-либо эволюции, создавшей новые жизненные формы городского быта в Византии. Гибель городской автономии, которую, как мы видели, следует представлять с известными оговорками, вполне объясняется этим процессом объединения и умирания, а между тем она является, в сущности, единственным крупным событием в публично-правовой жизни византийского города. Но, как это всегда бывает с правовой и административной организацией, указанная перемена мало видоизменила общий характер быта и культуры византийских полисов, во всё время своего существования, вплоть до XII столетия, сохранивших все элементы античного городского благоустройства. Как это ещё более станет убедительным в следующей главе, Византия сохранила вплоть до латинского завоевания античные бани, античные ипподромы, античные школы, античную медицину, словом, всё то, что делало такой высокой её городскую культуру в сравнении с культурой западного средневековья. Косность и инертность византинизма показывает себя с самой выгодной стороны при взгляде на византийские города, где почти целую тысячу лет были сохранены для цивилизованного мира высшие блага античной цивилизации, поскольку они были самым тесным образом связаны и в своём возникновении и в своём существовании с оживлённой, богатой и пышной жизнью эллинистическо-римских полисов.

Глава III. Константинополь

Бесчисленны те эпитеты, которыми византийские писатели, и в частности агиографы, наделяют столицу своей великой империи, те хвалебные наименования, которые они расточают ей, свидетельствуя о подлинной тёплой любви к городу, ставшему преемником Рима в мировой истории и средоточием высшей эллинско-христианской культуры. Пышный язык Юстинианова законодательства не иначе называет Константинополь, как «царственный град», «счастливый, великий, славный город»; последующие столетия утвердили за ним гордое прозвище «новый, второй Рим», «столица городов», «благословенная и превознесённая митрополия Востока»554. Обращаясь к собственно агиографии, мы встречаемся как с этими, так и с другими эпитетами. В константинопольских чудесах вмч. Артемия (VII в.) столица именуется «всеблаженным царственным градом»555; в константинопольском житии пр. Василия Нового она величается «богохранимой, богооберегаемой царицей городов»556. В биографии блаженной царицы Феофано Константинополь прославляется как «счастливый царственный град, в коем цари царствуют, и скипетры ромэйской власти самодержавно содержат»557. Когда агиограф Игнатий заставляет своего героя патриарха Никифора, уходящего в изгнание, прощаться с незабвенной столицей, то он вкладывает ему в уста восклицание: «прощай и ты великий град Божий!»558. Автор жития пр. Петра Аргивского характеризует Константинополь, как «великий, превознесённый над всеми городами град», как «солнце всего царства, сияющее богатством и славой», как город, выдающийся «преславным синклитом и множеством мудрых мужей», где процветают «состязания наук и образцы всех добродетелей, величие и красота храмов, драгоценность облачений и утвари и торжественность божественных служб»559. Идея, что царственный град, о котором возносит ежедневные моления церковь, является высшей опорой и средоточием православия, заставляла видеть в столице ромэйского царства, превосходившего все царства мира, как бы новый Иерусалим, которому не будет уже преемника, вплоть до конца света. В житии пр. Андрея Юродивого, излагающем, м. пр., эсхатологические беседы святого с учеником Епифанием, и его предсказания о втором пришествии, Константинополь за свои храмы, иконы, мощи, духовные книги и т. п., прямо назван новым Иерусалимом560. Роль столицы, как центра святынь и широчайшей арены благочестия, уже очень рано выступает в житии пр. Марии Пергской, приехавшей с мужем из провинции в Константинополь, и прямо-таки до самозабвения пленённой всеми его бесчисленными церквами и монастырями. Обилие этих последних Дюканж насчитывает в Константинополе до 268 церквей и 121 монастыря561, в значительной степени объясняется и то влечение подвижников со всех концов империи в столицу, о котором мы говорили в первой главе.

Прославление Константинополя, по мере отпадения византийских областей одна за другой, и как бы отождествления всего византийского мира с его столицей, становится особенно интенсивными в эпоху Комнинов и Палеологов. Поэт Манасси величает его «горделивыми градом, оком земли, украшением вселенной, блистательной звездой, светильником мира»562. В неизданном житии Иоанна Акакия содержится самое пышное и наиболее конкретное прославление Константинополя, этого «прекраснейшего и верховнейшего из всех городов». Во-первых, указывается на его значение в качестве центра культурного и политического тяготения всего византийского мира, для которого он источает всякую мудрость и справедливость. Далее прославляется несравненная внешняя красота столицы, столь богатой площадями, роскошными храмами, портиками и всем, что только способны создать природа и искусство. Затем восхваляются школы, благотворительные учреждения, церкви и монастыри Константинополя, его пышные празднества, его административные и судебные места, его мировая торговля, словом всё, что заставляет жителей провинций и обитателей стран и морей стремиться в царственный град, как некое κοινòν ἐργαστήριον, κοινòν ἐμπóριον или κοινòν καταγώγιον всей земли563. Наконец, патриарх Каллист (XIV в.) в Энкомии пр. Иоанну Постнику (игумену XI в.) останавливается на значении Константинополя, как высшего центра мирового православия, и, прославляя «великий и сильнейший град востока и запада», называет его ἐμπóριον κοινòν τῆς πίστεως (общей пристанью веры), из которой исходит всё прекраснейшее, всё спасительное и всё благое564.

Таким образом, прославление своей богатой, пышной и многолюдной столицы на Босфоре возвышается у византийских писателей до своего рода религиозного преклонения перед её величием, царственностью и святостью, как града, сосредоточившего, в конце концов, все высшие блага православной и древнеэллинской культуры. Несмотря на все теневые стороны её жизни, столь богатой тревогами и смутами, эта столица, эта βασιλεύουσα πóλις всегда представляется в идеализирующем свете. Она была дорога́ сознанию ромэев, как воплощение высшей мощи блеска и славы, которыми христианская православная цивилизация столь неотразимо импонировала бедному и тёмному средневековью. Оттого этот «царственный град» был в глазах византийцев и «богохранимым градом». Как его основание, сопряжённое с таинственными обрядами, было окутано различными суеверными легендами, упорно жившими среди населения565, как его судьба была отождествлена с судьбой всего ромэйского царства и христианского мира, так предчувствие его падения связывалось с убеждением в конце последнего, и сопровождалось всякого рода эсхатологическими чаяниями566.

В то же время византийское общество верило, что его столица стоит под непосредственным покровительством самой Богородицы, и осеняется Её омофором. Почитание Богородицы можно назвать по справедливости как бы специально-константинопольским культом. Ей было посвящено в этом городе до 50 храмов567. Она являлась как бы городским «numen’ом» Константинополя, и была его ὀδηγήτρια и πολιοῦχος568. В одной из многочисленных версий известного рассказа о чуде Богородицы, при осаде столицы аварами, царь, в мольбе к Пречистой, называет Константинополь «градом, который Ты вручила мне»569. По поводу другого чудесного избавления столицы от персов при Фоке, Богородица прославляется как προπολεμοῦσα τῆς ἰδίας πóλεως καὶ προασπίζουσα570. В житии преп. Нифонта рассказывается, как этот святой видел яростное бессилие муринов повредить Константинополю, который Дева Мария приняла под свою особенную охрану571.

Если таким глубоким религиозным чувством было проникнуто воззрение на свою столицу у византийцев, то в глазах окружающего варварского мира Константинополь, «Царьград», превратился в какую-то манящую город-сказку, город-видение, легендарный город на берегах Босфора, «как венком окружённый голубым морем и сияющей красотой рощ, окаймляющих береговые бухты»572. Если Иорнанд рассказывает, как остготский король Атанарих, с восхищением удивлявшийся красоте местоположения, высоте стен, толпам разноплеменного народа и караванам судов, виденным им в Константинополе, воскликнул, что император есть поистине земной бог, на которого никто не смеет поднять руку573, то это же наивное изумление разделяли восемь столетий спустя крестоносцы, пришедшие, чтобы овладеть, наконец, сказочной столицей. Виллегардуэн, с восторгом описывая Константинополь, говорит, что, «кто не видел его собственными глазами, не поверит, будто может существовать на свете столь богатый город, верховный над всеми», что «не может не затрепетать сердце человека», увидевшего его высокие стены, мощные башни, богатые дворцы и великолепные церкви574. Даже в описании более трезвого путешественника XII в., еврея Вениамина Тудельского, сквозит какой-то сказочный тон Тысячи и одной ночи, когда он изображает богатство и пышность Константинополя, куда съезжаются купцы из всех стран и со всех морей. «Ни один город, кроме арабского Багдада, не сравнится с ним», во всём свете не сыщется зрелищ, подобных его празднествам на ипподроме. Его жители, подобно каким-нибудь принцам, ходят в роскошных шёлковых одеждах, тканых золотом и осыпанных жемчугом575.

Познакомившись с впечатлениями, производимыми Константинополем как на самих византийцев, так и на народы средневекового Запада, обратимся теперь к дальнейшим свидетельствам агиографии, которые помогут нам проникнуть в самую внутреннюю обстановку и кипучую жизнь колоссального города на Босфоре.

Несколько особенностей быта, разделяемых Константинополем с двумя другими великими городами древности – Александрией и Римом, весьма сближают его жизнь с жизнью больших городов современности и резко отличают, наоборот, от тихого, замкнутого, узко-обывательского существования средневековых бургов и коммун. В главе о народонаселении империи, мы уже имели дело с данными агиографии, свидетельствующими о притягательном действии византийской столицы на провинциальное население. Выше мы только что привели восторженные отзывы о Константинополе, как великом мировом порте, «общей пристани или мастерской вселенной», куда вследствие торговых, административно-судебных, религиозных и образовательных побуждений стягивались массы пришлецов. Относительно этих временно прибывающих по делам провинциалов, интересные сведения находим у Прокопия, Продолжателя Фeoфана и в житии пр. Андрея Юродивого. Первый сообщает, что Юстиниан и Феодора выстроили огромные гостиницы-приюты для «массы всевозможных людей, влекомых со всех концов в столицу или делами, или надеждой, или судьбой»576. Продолжатель Феофана пишет, что Роман Лекапин воздвиг в Константинополе «странноприимный дом (ξενοδοχεῖον), имевший комнаты, службы и конюшни для помещения прибывающих по судебным делам в столицу провинциалов, их экипажей и свиты»577. Однако подобные гостиницы далеко не вмещали всех прибывающих, да и находить приют в них могли лишь только более или менее зажиточные люди. Беднота, приезжающая в столицу, должна была или останавливаться у знакомых, или же ютиться где попало. Житие пр. Андрея Юродивого рассказывает о старухе, которая, будто бы прибыв в Константинополь по судебному делу, не нашла пристанища, и была вынуждена проводить ночь с товарищами по несчастью в пустом театре578.

Вполне естественно, что в столь многолюдном городе, при столь интенсивном приливе населения, квартирный вопрос стоял довольно остро, а вместе с тем возникала тенденция использовать каждый кусок пространства для жилых помещений. Византийский Царьград был столь же тесно и беспорядочно застроен, как и современный Стамбул. Правда, в нём не редкость были такие особняки знати и богачей, которые имеет в виду житие пр. Василия Нового, упоминая в доме сановника Самона двор с внутренней галереей и аркадами, окружённый службами и выходящий воротами на улицу579, двор, настолько типичный, что он вошёл в идеальный архитектурный пейзаж миниатюр580, но большинство константинопольских домов отличалось иной формой. Это были чрезвычайно высокие, узкие, сравнительно со своей вышиной, дома, с десятками квартир и каморок, которые теснились по обеим сторонам многочисленных, узких и зловонных улиц, разделявших площадь города в 10 с небольшим кв. километров на 300 с лишними кварталов581. Тому обстоятельству, что столичные дома теснились и громоздились друг на друга, историк Агафий приписывает, как необычайную разрушительность константинопольских землетрясений, так и большое число погибающих в них582. Но землетрясения не останавливали предприимчивых строителей, и дома строились всё теснее и выше. Постановление им. Зинона и новелла Юстиниана, тщетно предписывают по возможности не строить дома выше 100 футов и ближе 12 футов друг к другу, сохраняя это расстояние вплоть до крыши, (т. е. не делая верхние этажи выступами на улицу)583. Цена на землю и земельная рента, были слишком высоки в Константинополе, и особенно в его центральных частях, чтобы выгода не заставляла нарушать строительные постановления. Когда пр. Маркиан задумал воздвигнуть храм вмч. Ирины (в Пeрама), то он лишь с большим трудом и издержками мог купить участок земли под доходным домом вблизи Золотого Рога, в самой оживлённой, населённой и торговой части столицы584. Богачиха-вдова, которой принадлежал этот дом, доставлявши ежегодно значительную арендную плату за сдаваемый в наём помещения, взяла за него 2.000 золотых, да ещё горевала потом, что продешевила при продаже. Чрезвычайной выгодностью этой арендной платы (στεγονομία или ἐνοίκικα) объясняется, как строительная горячка константинопольских собственников, так и высота домов. Внизу их находились обычно лавки и мастерские, снимаемые торговцами и ремесленниками, как это было, например, в домах, принадлежавших преп. Олимпиаде585, в верхних же этажах жили квартиранты, те οἰκοῦντες μιστωτικῶς, о которых говорит Зонара586, и которыми являлась, главным образом, столичная беднота587. Квартирный вопрос, как говорилось, принадлежал к наиболее больным вопросам в жизни этой последней, и облечение участи квартиронанимателей, не знавших пощады со стороны закона588, являлось одним из важных моментов в благотворительной деятельности Романа Лекапина, погасившего однажды, как известно, квартирные недоимки во всём Константинополе589.

Сравнительно тяжёлые условия квартирной платы и произвол домохозяев постоянно лишали известную часть столичного пролетариата определённого пристанища, и заставляли её влачить уличную жизнь нищих и босяков, скрывающихся во всевозможных углах трущобах великого города (ἀπóκρυφοι τóποι καὶρύμαι)590. Портики и крытые галереи Константинополя кишели этими нищими lazzaroni. В житии царицы Феофано читаем, как на едущего на коне человека, набросилась полупомешанная нищая, жившая в одной из грязных каморок крытого переулка Вона, настолько тёмного, что он постоянно озарялся лампами-фонарями591.

Для убежища этой бесприютной бедноты в зимнее время Роман Лекапин специально приспособил один портик, снабдив его кровлей и дверями592. Равным образом, Михаил VII устроил крытые помещения для безработных и бедняков столицы, ютившихся в портиках главной улицы593. Житие Василия Нового рассказывает, как спасённый дельфинами преподобный, не имея пристанища, проводит ночь за городом у Золотых Ворот594. Наконец, житие пр. Андрея Юродивого особенно подробно знакомит нас с тяжёлым бытом константинопольских бедняков, и страданиями нищей братии столицы зимой. Мы читаемы, что святой обычно ночует на паперти, или в каком-нибудь углу и портике города, так как другие нищие, имевшие свой особенный притон, не пускали к себе юродивого595. Летом это, конечно, было вполне возможно, и тёплый климат Царьграда весьма содействовал бедному существованию его нищих, но зимой и пр. Андрею, и другим его товарищам по несчастью, приходилось чрезвычайно плохо. Однажды, когда летние убежища были занесены снегом, когда сильная буря раскрыла тростниковые кровли константинопольских чердаков и мансард в «высоких и открытых отовсюду домах», то забившиеся в них бедняки едва не погибли от холода и подняли «вопли и стенания отчаяния»596.

Но квартирный вопрос являлся лишь первым в ряду других жизненных осложнений, которые должны были естественно возникать в городе с более чем полумиллионным населением. В предыдущей главе, говоря о публичной фрументации, мы уже касались подвоза хлеба в столицу и последних пережитков техники фрументационных раздач при помощи тессер. Отметим здесь лишь самую остроту продовольственного вопроса, постоянно волновавшего и нервировавшего константинопольские массы, и являвшегося нередко причиной уличных бунтов597. Несмотря на всю внимательность правительства к продовольственным нуждам Константинополя598, призрак голода, столь часто посещавшего Византию за время её долгого существования, постоянно стоял перед шумной, беспокойной и нервной толпой столицы. Каждый недород во Фракии, каждое замедление в подвозе, грозили облечь этот призрак в ужасающую реальность и вызвать восстание в полумиллионном, скученном, впечатлительном и подвижном населении599. Если даже посол западного императора, Лиутпранд жаловался на дороговизну жизни в Константинополе600, то легко понять, как трудно было перебиваться среднему и беднейшему населению столицы при своём ограниченном бюджете, который столь легко мог быть опрокинут непредвиденной дороговизной съестных припасов601.

Наряду с недостатком хлеба константинопольское население весьма часто беспокоил недостаток питьевой воды, которую столица, сама весьма бедная ею, получала из своих водопроводов, и наполнявшихся ими огромных цистерн602. Водопроводы Константинополя нередко отказывались служить, и тогда не только переставали функционировать общественные бани, один из первых элементов жизненного благоустройства в Византии, но даже не хватало и воды для питья603. Хроника Феофана не раз упоминает о кризисах в Константинополе, когда во время засухи или порчи водопровода около цистерны происходили настоящие побоища измученных жаждой людей604. Как во всяком южном городе, вода в Константинополе продавалась за деньги, и Лиутпранд, например, жалуется, как на нечто неслыханное, что дом, где было поселено посольство, «erat inaquosa», так что nec sitim saltem aqua extinguere quivimus, quam data pecunia emermus»605.

Если, как мы видели, византийская столица, аналогично с современными крупнейшими городскими центрами, питалась хлебом исключительно привозным издалека, если в Константинополе такую видную роль играли вопросы цен и земельной ренты, то вполне понятно, что в непосредственной близости к великому городу имели место явления, совершенно сходные с теми, какие наблюдаются около наших столиц. Есть все основания думать, что предместья и окрестности Константинополя, подобно предместьям и окрестностям древнего Рима, были заняты огородами и садами, позволявшими более интенсивную эксплуатацию земельных участков и повышавшими их доходность. Малала сообщает, что жена императора Валентиниана купила под Константинополем у одной женщины προάστειον ἔχον πρóδοδον, «доходный пригородный участок»606. В житии пр. Епифания Кипрского рассказывается, что когда у сановника Феогноста, оклеветанного перед царём, были конфискованы все имения, то у его жены остался лишь один προάστειον, доходом с которого она жила, и который был засажен виноградником, как наиболее выгодным родом земельной культуры607. В житии пр. Матроны Пергской читаем, что константинопольская богачка Афанасия имела около города προάστειον, где находился виноградник608. Наконец, в 64 новелле Юстиниана говорится, о целой коллегии константинопольских садоводов и огородников (σύστημα τῶν κηπουρῶν), которые снимали пригородные сады у столичных землевладельцев и возделывали в них фруктовые деревья и овощи, столь выгодно сбываемые на обширных рынках столицы. Вообще говоря, садами и огородами был окружён не один Константинополь, но и всякий другой, более или менее значительный византийский город. Огороды имелись, например, около Антиохии609, а сады и виноградники окружали Солунь610.

Переходя теперь к внутренней организации византийской столицы, мы должны отметить, что агиография, показания которой касаются, главным образом, самой жизни, а не администрации или публичного права, естественно сообщает нам лишь немногие подробности. Так, чудеса вмч. Артемия знакомят с организацией константинопольских судов по маловажным делам. Мы читаем, как «коментарисий» Дрос ведёт и вора, и обокраденного к «секретарию» соответственного трибунала – «секрета», как отсюда они попадают, наконец, в «преторий», где случайно находится сам эпарх столицы, пожелавший лично разобрать дело и начавший допрашивать о нём секретария. Так как по внушению вмч. Артемия, обокраденный отказался от обвинения, то он был принуждён заплатить, в качестве судебных издержек (ἐξάγραμμα), секретарию 9, a коментарисию 3 милиарисия611.

В житии и мученичестве пр. Максима Исповедника мы встречаемся с указанием на те ρεγεωνς – полицейские и судебные части города, во главе которых стояли ρεγιονάρχαι и γειτоνιάρχαι612. Житие пр. Андрея Юродивого конкретно знакомит нас с энергичными действиями константинопольской ночной стражи (βίγλαι и κέρχετα), которая однажды обходя город, встретила толпу молодых пьяниц-гуляк, возвращающихся из публичного дома, забрала их с собою, наказала плетьми, и лишь по усиленной просьбе родственников отпустила утром по домам вместо того, чтобы засадить безобразников под арест613. Вообще на ночной надзор за Константинополем обращалось большое внимание. Из жития пр. Феодора Эдесского мы узнаём, что ворота столицы на ночь запирались, так что открытой оставалось лишь небольшая калитка614, а житие пр. Василия Нового показывает, что ночью вообще нельзя было проникнуть в город, и что лица, почему-либо не попавшие в него до закрытия ворот, должны были ночевать около стен под открытым небом615. В связи с обходами улиц стражей, ночное время в Константинополе, как и в древнем Риме, считалось по «стражам» (φυλακαί).В том же житии пр. Андрея Юродивого мы встречаемся с такими выражениями, как «вторая или третья стража» ночи616.

Пожарное дело в Константинополе упоминают жития пр. Стефана Нового и Феодора Студита, указывая, что на столичных рынках в соседстве с разного рода складами товаров, постоянно стояли наготове пожарные трубы, a возле них лежали багры и шесты, столь необходимые при тушении пожаров в высоких константинопольских домах617.

Переходя к характеристике константинопольского населения и его быта, мы должны отметить, что в данном отношении показания агиографии находят весьма существенное дополнение и пояснения в свидетельствах других источников. Как ни мало внимания обращают византийские историки на народную жизнь, но уже самая близость последней в столице ко двору, самое непрерывное участие столичной толпы во всех политических переворотах, сделало то, что в Corpus Scriptorum Historiae Byzantinae мы встречаем нередко весьма интересные подробности о внутренней жизни Константинополя. Кроме того, три источника, специально имеющие в виду те или иные явления столичного быта – книга De ceremoniis aulae Byzantinae, Ἐπαρχικòν βιβλίον и различные трактаты, объединённые действительным или мнимым авторством Кодина, делают наше знакомство со столицей особенно полными, хотя и не всегда с тех сторон её жизни, которые наиболее интересны и важны в глазах историка культуры.

Начнём с того, что Константинополь являлся не только центром, где сосредоточивались высшая сановная знать, огромный контингент византийского чиновничества и многочисленное духовенство. Он был в то же время большим торговым и ремесленным центром, через который проходили пути черноморской, северо-балканской и малоазиатской торговли, где процветало развитое, искусное ремесло, обслуживавшее, как мы увидим ниже, не только самую столицу, но и в известной степени всю империю. В Константинополе жил, работал и торговал многолюдный торгово-промышленный класс, придававший весьма оживлённую физиономию городу, и занимавший видное место не только в его будничной жизни, но и во всех торжественных публичных событиях. Та обширная торговля, которую, как уже приходилось указывать, Вениамин Тудельский наблюдал в Константинополе в XII веке, процветала в нём во всё византийское время, и Прокопий ещё в VI в. картинно перечислял всех этих ἒμπоροι, ναύκληροι, ναύται, βάναυδοι τε καὶ χειρονάκται καὶ ἀγοραῖοι ἄνϑρωπоι, которыми кишел огромный город на Босфоре618. Распадаясь на профессиональные корпорации (σоστήματα, σωματεῖα, ἐπιστήμαι, ἑταιρεῖα), константинопольский торгово-промышленный класс играл заметную и признанную правительством роль в политической жизни столицы. Хроника Феофана ставит ἐργαστηριακοί возле συγκλητικοί, с одной стороны, и δημοτοί с другой, как один из «чинов» (ὀφφίκιον)619. Говоря о присяге, которую приносили сыну Льва IV жители империи, тот же источник рядом с фемами, сенатом и тагмами называет ἐργαστηριακοί, как своего рода официально признанное сословие620. Михаил Атталиат сообщает, что при своём воцарении Константин Дука держал речь к столичным σωματεῖα (торговым и промышленным корпорациям), а у Кедрина мы читаем, что к Исааку Комнину вместе с духовенством и патрикиями, примкнули также и старосты коллегий (οἱ τῶν ἑταιρείων πάντες ἄρχοντες)621. Во всех торжественных церковно-придворных церемониях, столь полно описанных в книге De Ceremoniis, эти πραγματευταί, ἐργαστηριακοί и вообще πὰν σύστημα, занимают вполне определённое, закреплённое традицией место, и тем наглядно свидетельствуют о важности торгово-промышленного элемента в общем аспекте константинопольской жизни622.

Обилие лавок и мастерских на Константинопольских улицах, оживлённых многочисленным покупающим, продающим и совершающим сделки людом, засвидетельствовано всеми нашими источниками. Ещё 43 Новелла Юстиниана говорит о πολλῶν ἐργαστηρίῶν ... ἐμπоρίας καὶ πραγματείας διαφóρου, о «многочисленных лавках для всякого рода торговли», громадное большинство которых сосредоточивалось в центральной старейшей части Константинополя. Здесь, около Св. Софии, на форумах и по главной улице, ведущей к Золотым Воротам, по преимуществу находились те портики, или крытые галереи ἒμβολοι, которыми изобиловала византийская столица, и в которых помещались лавки, сдаваемые в аренду государством623. Другие торговые помещения находились в домах, принадлежащих церкви, (как, например, те 1.100 ἐργαστήρια, которые были освобождены от общественных податей624. Третьи помещались в частновладельческих домах, подобно лавкам, находившимся в домах пр. Олимпиады625. Когда в центральной торговой части Константинополя случались пожары, то жертвой их, прежде всего, становились эти тянувшиеся непрерывными рядами магазины и лавки. В пожаре 562 года погорели все лавки в Кесарионе, вплоть до Воловьего форума, а в другое время жертвой огня стали все торговые и ремесленные заведения от Форума до Психэ626.

Помимо общих причин, вызывавших столь частые пожары в тесно и беспорядочно застроенном городе, эти пожары нередко возникали в самих мастерских, в которых приходилось постоянно иметь дело с огнём. Около Св. Софии, например, лепились лавки свечников, владельцы которых, пренебрегая постановлениями эпарха627, тут же, на глазах прохожих отливали свечи. Лавки других свечников находились в портике рядом с заведениями скорняков628. В портиках же стояли столы менял-трапезитов, взвешивавших золотые монеты и менявших их на мелочь. Эти трапезиты, насколько можно судить по словам жития преп. Маркиана, не прекращали своих операций до поздней ночи629. В портиках Домнина работали в своих кузницах и мастерских слесаря и кузнецы, с одним из которых нас знакомят чудеса вмч. Артемия630. От Халкэ до Милиэя были расположены в ряд (στоιχηδóν) витрины (ἀββάκια) парфюмеров и дрогистов, где наполняя воздух экзотическими благовониями, продавались нард, киннамон, алоэ, амбра, мускус, бальзам, ладан, мята, иссоп, смирна, и другие привозные пахучие и красящие вещества631. В определённом месте Портика располагались магазины торговцев шёлковыми тканями и лавки привозных сирийских материй632. Одно, к сожалению, трудно понимаемое место жития преп. Андрея Юродивого, рассказывает даже о каких-то женщинах, «так называемых πάτριαι», которые где-то около форумов продавали «драгоценные женские наряды»633.

Весьма типичным явлением в физиономии торгового Константинополя следует считать сосредоточение однородных лавок-мастерских в каком-нибудь одном квартале или торговом ряду. Кроме только что приведённых примеров на это весьма определённо указывает существование таких названий улиц и кварталов, как Халкопратия, Аргиропратия и Цангария, где сосредоточивались медники, ювелиры и башмачники634. Правда, отдельные лавки и ремесленные мастерские попадались также и по разным частям города, особенно, если их владельцы не отличались известностью. В чудесах вмч. Артемия рассказывается о некоем свечнике, снимавшем лавку в местности τὰ Iορδάνου635, а синаксарная легенда о видении Иоанна повествует, как бедный благочестивый кожевник жил и работал в σμικρóτατον οἴκημα, возле церкви муч. Юлиана636, но эти исключения, надо думать, не изменяли значительно общего правила, что торгово-промышленные заведения Константинополя группировались друг возле друга по специальностям в центральной части города.

Помимо мануфактурных, слесарных, ювелирных, парфюмерных и башмачных лавок, здесь же, как известно, были сосредоточены константинопольские площади-форумы, представлявшие огромные съестные рынки, на которых покупала своё пропитание великая столица. На специальном форуме, или лучше сказать, в специальных рядах Артополиона находились многочисленные пекарни и булочные (ἀρτωπολεῖα или μαγκίπια), расположенные, как сообщает житие преп. Андрея Юродивого, друг за другом, в своего рода, «калачный ряд»637. Здесь работали ἀρτοποιοί и μάγκιποι – хлебопёки, покупавшие зерно, размалывавшие его и выпекавшие хлеб, с получением строго определённого законом % барыша638. Агиография сообщает интереснейшую подробность, что в числе этих булочников в IX в. попадались и агаряне-арабы639, а из одного места Кедрина видно, что хлеб продавали также и женщины-торговки640. Кроме булочных, в Артополионе сосредоточивались и другие съестные лавки, торговавшие сыром, рыбой, овощами, плодами и горячими закусками (ϑέρμια). Житие преп. Андрея, рассказывает, как святому подавали на Артополионе милостыню всеми этими предметами бывшие здесь покупатели641, а славянская версия чудес Николая Угодника говорит, что на одном из константинопольских рынков продавалось всякое «брашно и вино»642.

Торговля различным мясом происходила и на специальных рынках. Говядину продавали μακελλάριοι – мясники ἐν τῶ Σρτατηρίῳ, бараниной и свининой торговали προβατέμποροι и χοιρέμποροι на форуме Быка643. Торговлю птицей производили на рынках ὀρνιϑοπῶλαι, торговки, называемые так в диалоге Тимарион644. Устав Эпарха весьма обстоятельно рисует процессы мясной торговли в Константинополе, сообщая как крестьяне пригоняют стада скота в город на рынки, как покупают их через особых посредников мясники, под надзором эпарховых чиновников для предотвращения спекуляции, как мясные туши распродаются по частям по цене себестоимости, причём в пользу мясников остаются ноги, голова и внутренности645. Особые сроки ограничивали торговлю теми или иными видами мяса по сезонам. Так, например, баранину в Константинополе продавали только с Пасхи до Пятидесятницы646. В посты мясо было запрещено продавать. Константинопольский народ очень строго соблюдал постные дни, и когда однажды имп. Юстиниан вздумал начать Великий Пост неделей позже, то хотя по его указу мясники и убивали скот, и выставляли мясо на продажу, но покупателей на него не находилось647.

Что касается самих константинопольских мясников, то некоторые подробности о них находим, помимо Устава эпарха, в диалоге Тимарион и чудесах вмч. Артемия. Первый в качестве типичных торговцев свининой называет пафлагонцев, а вторые рассказывают, как вмч. Артемий явился одному больному в виде макеллярия – мясника, имеющего при себе инструменты своего ремесла648. Все мясники сами убивали скот, который они покупали для продажи в особых бойнях, помещавшихся по соседству с рынками, и житие пр. Феодора Студита рассказывает о пожаре, случившемся однажды в свиных бойнях (χοροβολών)649.

Гораздо более значительную, чем мясо, роль играла в обиходе византийского простолюдина рыба, эта старинная классическая и весьма дешёвая пища грека. Ни одно изображение константинопольских рынков, на которых питался торговавший или слонявшийся люд, не обходится, поэтому, без упоминания торговцев рыбой. В рассказах о мучениях преп. Андрея ἐν Κρίσει и Стефана Нового, перед нами два раза выводятся продавцы рыбы, жарящие её утром на рынках на таганах650. Из Устава Эпарха видно, что специально рыбой торговали в т. наз. μεγίσταις καμάραις651. Привозились она в столицу со всего побережья Пропонтиды, с Геллеспонта и даже из более отдалённых мест на рыбацких лодках652. Целые округа кормились тем, что поставляли рыбу в Константинополь, и в житии преп. Парфения Лампсакского, отразившем жизнь побережий Геллеспонта, мы читаем о сыне диакона из Мелиты, ловившем рыбу и отправлявшем её в столицу653.

Кроме мясных и рыбных лавок, на рынках сосредоточивалась и торговля овощами и фруктами, в изобилии привозимыми в Константинополь, и составлявшими наравне с рыбой главную пищу византийского простонародья. В житии преп. Василия Нового есть интересная бытовая подробность, как святой, вместе с посетившими его бедняками, утоляет голод чесноком (σκóρδον)654, a житие пр. Андрея Юродивого знакомит нас с дневным бюджетом и меню одного из бедных жителей столицы, купившего на один обол овощей, а на другой «горячее» (ϑἐρμια), вероятно рыбу655. Овощи и фрукты продавались на рынках, на лотках или в лавках. То же житие Андрея рассказывает, как однажды осенью святой зашёл в лавку дремавшего торговца и наелся отборных плодов, красовавшихся на выставке в стеклянных вазах656.

На рынках и в прилегающих к ним переулках, было сосредоточено большинство константинопольских распивочных и закусочных (καταροπоτία), весьма охотно посещавшихся населением657. В житии преп. Василия Нового изображается одно такое заведение – ἐργαστήριον τοῦ καϑαροπώλου, с его бочками и амфорами вина, находящимися в отдельной кладовой (ἀποϑήκη)658. Кроме вина, в этих трактирах можно было покупать и закуски (τὰ ὄφα): хлеб, лепёшки (παξιμάτια) и рыбу, которые здесь же и съедались659. Частое упоминание распивочно-закусочных заведений в житии преп. Андрея Юродивого, столь реалистически воспроизводящем жизнь константинопольской улицы, создаёт впечатление, что подобные харчевни-кабачки (другое название их – φουσκάρια) были очень многочисленны, и являлись как бы клубами константинопольского простонародья, где любили проводить время не только пришедшие выпить и закусить, но и все праздношатающиеся люди. Недаром Устав Эпарха обращает особенное внимание на то, чтобы эти заведения были подчинены постоянному надзору, чтобы они в определённое время, во втором часу ночи, гасили огонь и запирали двери, для обеспечения ночного покоя обывателей от драк, и безобразия возвращающихся домой пьяных660. Несколько подробностей и картинок, почерпаемых из нашего агиографического источника, вполне оправдывают эти предусмотрительные предписания полиции. Так, однажды, толпа молодых гуляк затащила преп. Андрея в фускарий, купила вина и распивала его, забавляясь с юродивым, и нанося ему в виде злых шуток жестокие удары. Потом, просидев в кабачке целый день до вечера, компания вышла из него совершенно пьяной и отправилась в публичный дом, а оттуда, как уже мы видели выше, попала в немилосердные руки ночной стражи661.

Кроме обычного вина в константинопольских распивочных подавалось ещё вино, приправленное для аромата смирной (ἐσμυρνισμένον)662, а обычная восточная любезность и вежливость трактирщиков делали то, что весьма многие из граждан не приносили домой свою трудовую выручку. Однажды преп. Андрей пристыдил одного из находившихся в фускарии, прозрев, что он ушёл из дому с 7 оболами и, истратив два из них на пищу, остальные пять спрятал за пазуху, чтобы по бесовскому наущению пропить на вине663. Вероятно, многие из содержателей константинопольских трактиров были выходцами с Востока, еретиками или даже неверными. По крайней мере, житие Андрея обстоятельно замечает, что владелец только что описанного кабачка был христианин664.

Возвращаясь снова к рынку, мы видим, что кроме съестного на них продавались и всякие другие товары. Продолжатель Феофана сообщает, что имп. Феофил имел обыкновение прогуливаться на ἀγορά, расспрашивая о цене «не только съестных, но и всех вообще товаров, выставленных на рынке»665. Вероятно, эти товары продавались на прилавках и полка́х (κραββατίναι), о которых мы читаемы у Михаила Атталиата666, и торговля происходила под открытым небом. На рынке же толпились всевозможные разносчики (σαλδαμάριοι), посредники, уличные мастера, и подёнщики, словом весь тот ἀστικóς καὶ βάναυσος ὂχλος, который добывал здесь средства к жизни, и для которого Василий I и Роман Лекапин соорудили крытые портики, служившие защитой от зимних дождей и холодов667. Интересные подробности о константинопольских разносчиках сообщает Устав Эпарха. Мы видим, что им не позволялось ни открывать лавок (эргастерий), ни содержать прилавков и витрин (аввакий), но что они могли торговать только в базарные дни (ἡμέραι ἀϑροισμοῦ τοῦ φόρου), нося свои товары на плечах668.

На рынки, или, если так можно выразиться, константинопольскую толкучку, шли и все те, которые хотели продать или купить какую-нибудь подержанную вещь домашнего обихода. В славянской версии чудес Николая Угодника рассказывается об одном ремесленнике, который вышел на форум Константина продавать свой старый ковёр669. Между лавками, навесами и полками, загромождавшими рынки, проезжали запряжённые волами крестьянские телеги670 бродили многочисленные нищие, шалили мальчишки, пробирались пьяные, или удивляли окружающих своими проделками юродивые671. Кучи отбросов, навоза и нечистот, столь типичные для всех восточных городов, отравляли воздух зловонием, а примитивность нравов позволяла юродивому публично удовлетворять своим естественным надобностям672.

Кроме рынков, где сосредоточивалась торговля съестными припасами и всякого рода утварью, в Константинополе существовали специальные рынки для продажи животных. Кроме таких рынков упоминавшихся выше, следует отметить ещё форум Амастриана, где эта торговля производилась при участии официальных посредников (βóϑροι)673. Существовали также особые места для торговли рабами, и славянская версия чудес Николая Угодника, оригинал которой восходит, вероятно, к X в., определённо называет «торг, где же русские купцы приходяще челядь продают», и где богатый сановник Епифан купил однажды отрока674.

Такие выражения Устава Эпарха, как «установленные дни базара», «дни собрания форума» или πανηγύρεις675, во время которых заключаются торговые контракты, несомненно, указывают на существование в Константинополе определённых базарных дней, когда форумы и рынки жили особенно интенсивной торговой жизнью, когда на них съезжались особенно многочисленные толпы окрестных сельских жителей. При этом последнее из приведённых выражений, которое по общепринятому пониманию значит «ярмарка, происходящая в праздничные дни», указывает, что в столице, как и в других городах империи, съезд паломников из более или менее отдалённых местностей, привлечённых каким-нибудь празднованием, легко превращался в купеческий съезд, на котором заключались сделки и договоры.

Познакомившись с ремесленными и торговыми предприятиями столицы, и обозрев её деятельные рынки, попробуем теперь на основании нашего агиографического материала и показаний других источников, воскресить самую жизнь константинопольских улиц, с их шумною, пёстрой и экспансивной толпой. Насколько можно судить, такого изображения ещё не существует, а между тем оно является существенно необходимым для наиболее живого и адекватного представления об умершей культуре, для усвоения её специфического колорита. Византийская столица играла слишком большую роль в истории Империи, и её быт должен считаться типичнейшим для городского быта Византии, с некоторыми картинками которого мы имели возможность познакомиться в предыдущей главе. Сделав, если так можно выразиться, дополнительную экскурсию по улицам Царьграда в сопровождении специфически константинопольского святого – пр. Андрея Юродивого, мы, до известной степени, исчерпаем литературный материал по бытовой истории византийского города и его населения.

Начнём с того, что как это всегда имело и имеет место в южных и восточных городах, константинопольцы весьма охотно проводили время не дома, а на улице или на форумах, где было столько удобных и тенистых галерей и портиков, где было так приятно укрыться от горячего южного солнца, и в то же время послушать всевозможные новости или просто поглазеть на прохожих. Пристрастие к публичному времяпровождению досужий константинополец унаследовал от своего предка-грека, и оно становится особенно понятным, если принять во внимание, как тесны и неуютны были те углы, в которых жило большинство населения, и со скудной обстановкой которых нас знакомит описание кельи пр. Василия Нового676. Поэтому все так стремились на улицу или форум, где легче дышалось и легче говорилось, и весьма характерно, что бо́льшая часть душеспасительных бесед пр. Андрея с его молодыми другом Епифанием, протекала в публичной обстановке – ἐν δημоσίῳ677. Константинопольские улицы постоянно кишели народом. Они пустели только в полдень, в то время, когда большинство населения садилось за обед678. В остальное же время эти улицы представляли весьма много занимательного для взоров любопытного. В витринах красуются выставки (προβολαί) товаров679. Особенно сияют и сверкают изделия ювелиров, имевших обыкновение помещать у входов в свои лавки наиболее великолепные предметы680. Перед лавками сидят купцы, дожидаясь покупателей681. Некоторые из них, пригретые жарким ранним осенним солнцем, дремлют, опустив голову на колени, и вызывая насмешки собравшихся перед лавкой прохожих682. Между тем по улице несут похороны знатного вельможи («мегистана»). Идёт несметная толпа, несут восковые свечи и светильники (μανουάλια), кадят кадила, слышится пение псалмов и причитания близких683. Миновала эта процессия, как готово новое зрелище. Появляется юродивый, который чрезвычайно забавляет толпу, не отличавшуюся ни жалостью, ни мягкостью при виде человеческого унижения. Юродивый то притворяется пьяным, причём его всячески бьют толкаемые им встречные. То появляется на улице голым, сбросив своё единственное одеяние – короткий плащ, то позволяет уличным мальчишками бить и пачкать себя грязью, таскать на верёвке и т. д., то чудит на форуме, то говорит недурные остроты, то публично совершает естественные отправления или выделывает «нечто неприличное», приводящее в негодование даже невзыскательную публику рынка684. После юродивого, взоры толпы привлекают проезжающие на конях сановники685 или знатные патрицианки, отправляющиеся в сопровождении своей женской свиты в загородный монастырь для богомолья686. За ними проходит по улице интересная куртизанка, старающаяся привлечь всеобщее внимание вызывающими жестами и манерами687. Иногда на константинопольской улице появляется какой-нибудь заезжий фигляр с учёной собачкой, вроде того итальянца, который однажды при Юстиниане поразил всю рыночную толпу изумлением, смешанным с ужасом, или той великанши из Киликии, которая при Юстине странствовала по всем городами империи688.

Следуя за толпой по главной улице столицы (δημоσίᾳ ὁδῷ), мы приходим в центр города – к Царскому Портику. Здесь наше внимание останавливают книжные лавки. Историк Агафий даёт очень интересную картинку, характеризующую эти τὰ τῶν βιβλίων πολητήρια, как своего рода клубы константинопольских книжников и начётчиков. По вечерам здесь происходили настоящие диспуты, отдалённый отзвук афинских философских диалогов. Сюда приходили стяжать дешёвые лавры всякие заезжие шарлатаны-философы, подобные сирийцу Уранию, выдававшему себя за великого знатока Аристотеля, и с гордостью вызывавшего всякого спорить с собой689. Здесь же, около книжных лавок, постоянно толпились уличные адвокаты и поверенные, у которых заискивали их клиенты и истцы, слушая высокопарные юридические диспуты и напыщенные примерные судебные речи690. Рядом с книжными лавками помещались эргастерии каллиграфов, переписывавших книги, подобно тому Феодору, о котором читаем в актах VII собора691.

Вокруг на форуме, под ослепительным солнцем и синим небом, среди яркого блеска роскошных зданий, шумела и двигалась самая разноязычная толпа. Одни только варварские войска придворной гвардии наводняли Константинополь разнообразнейшими племенными элементами692. Затем шли торговцы и люди свободных профессий, среди которых были сирийцы, евреи, армяне, персы, грузины, итальянцы, арабы и славяне.

Евреи жили в Константинополе в особом квартале с тесными и грязными улицами, застроенными деревянными домами, который находился в местности от св. Пантелеймона до Стена в Пере693. Отсюда они ежедневно ездили на лодках в город для торговли, здесь помещались их мастерские, изготовлявшие шёлковые материи. По рассказу Вениамина Тудельского, в Пере, рядом с евреями, жили скорняки, которые всячески старались досадить этим, всеми ненавидимым иудеям, и спускали к их домам вонючую жидкость и грязные отбросы своего ремесла694.

От центра столицы отправимся к её гаваням, около которых сосредоточивалась портовая жизнь величайшего портового центра средневековья. В знаменитом труде Прокопия о постройках Юстиниана, находится масса интересных подробностей о многочисленных пристанях Константинополя, снабжённых молами, крытыми галереями, амбарами, торговыми складами, площадями и даже церквями695. При этом Золотой Рог восторженно изображается историком как одна сплошная пристань, на протяжении 40 стадий сплошь покрытая кораблями, вытянутыми носами на сушу, а кормами, оставленными в море. Около пристаней в северных рабочих кварталах столицы, жили многочисленные грузчики, крючники, матросы, корабельных дел мастера, иноземные купцы и т. п. деловой и рабочий люд, имевший то или иное отношение к торговому мореплаванию. Чудеса вмч. Артемия знакомят нас с неким александрийцем Миною, который работал в порту, грузя в корабли бочки с вином, а жил в Аргирополисе, т. е. на берегу Золотого Рога в северо-западной части Перы696. На противоположном берегу, во Влахернах тоже жило аналогичное население. Уже в средине IX века здесь существовало поселение итальянцев-торговцев, один из которых, как мы говорили в первой главе книги, упоминается в чудесах муч. Ферапонта697. Что же касается тех западных купцов, которые по рассказу жития пр. Луки Столпника, украли однажды ночью статую с ипподрома, то следует предположить, как наиболее вероятное, что они останавливались не во Влахернах или Пере, а в соседстве с самим ипподромом, около гавани Вуколеон, где, как сообщает житие пр. Льва Катанского, обычно приставали корабли, прибывавшие из Италии698.

Кроме торгового и рабочего населения во Влахернах и соседним с ним Гевдомоне, ютился всякий бедный люд. Как повествуют Патерики, здесь при имп. Феодосии, когда оба названные предместья ещё лежали за городской чертой, жили в своих хижинках авва Пимен и другие подвижники699. Здесь же, в каморке у Влахернской стены, поселился в VII в., эмигрировавший из Египта, нищий аскет пр. Патапий700.

Константинополь, это средоточие византинизма, который возвёл милостыню в один из высших видов добродетели, чрезвычайно изобиловал всякого рода нищими и попрошайками. Без них невозможно представить себе константинопольскую улицу. Нищие византийской столицы составляли как бы особую корпорацию, в которую они с трудом принимали новых сочленов, как это, например, было с Андреем Юродивым701. Дневной заработок их достигал до 20 и 36 лепт702, т. е. превосходил ту рабочую плату в 7−10 оболов, с которой мы встречались выше. Среди константинопольских нищих выделялись некоторые, стоявшие в каких-то отношениях к патриаршему двору, м. б., получавшие определённую постоянную милостыню во время тех раздач в патриархии, о которых говорилось в предыдущей главе. Эту категорию привилегированных нищих, житие пр. Андрея обозначает несколько ироническим названием «патриарших детей», и характеризует их, как πένητες ἅρπαγες – «хищные бедняки», рассказывая, как они ночью украли у преподобного последний плащ703. Мы уже имели случай отметить, что многие столичные нищие были принуждены прямо-таки жить на улице, ночуя где-нибудь в углу форума, в нишах зданий, под сводами крытых портиков, на церковных папертях и т. д. Нередко здесь же можно было встретить бедных больных, которые лёжа на принесённых с собою подстилках, старались разжалобить прохожих704. Всё это придавало весьма своеобразный, несколько романтический вид константинопольской улице, где между гордыми колоннами и великолепными статуями постоянно ютились полудикие фигуры lazzaroni, в своих живописных лохмотьях.

Самое санитарное состояние великой столицы составляло странный контраст с её пышностью. Узкие, тесные, застроенные высокими домами улицы, поскольку можно судить об этом на основании жития пр. Андрея, были покрыты отбросами, и заражены зловонием. Наличность в городе клоак мало помогала опрятности Константинополя, в виду чисто восточной неряшливости населения, которое заботилось лишь о чистоте своих жилищ и своего тела, игнорируя чистоту публичную. Погребение мертвецов, по-видимому, не сосредоточивалось исключительно на кладбищах или в пригородных склепах705, но богатые люди могли также позволить себе роскошь погребать близких людей на собственных усадьбах. Так было с дочерью одного примикирия, завещавшей похоронить себя в винограднике отца706. Примеру богачей могли следовать и бедняки, погребавшие покойников, где и как придётся. Но истинным рассадником антисанитарии являлись кладбища казнённые, которые, если судить по житию пр. Стефана Нового, представляли просто огромные ямы на окраинах города, куда бросались трупы, обречённые гниению под открытым небом707.

Это невнимание к публичной чистоплотности особенно удивительно рядом с чрезвычайной заботливостью государства о гигиене граждан, выразившейся в создании и поддержке многочисленных общественных бань, равно как и в вошедшей в обиход привычкой византийцев к частым омовениям тела, заставлявшей процветать ещё более многочисленные частные бани708. Агиография даёт нам интересный материал для суждения об этом важном элементе в культурной жизни византийской столицы, и чудеса вмч. Артемия довольно подробно вводят нас в банные порядки Константинополя. Мы, например, читаем, что одна женщина владела возле дворца Девтерон на западной окраине города двойными банями (δίδυμον λουτρόν), т. е. мужскими и женскими, называвшимися банями Ксенона или Пасхентия). Вместе со своим мужем она была постоянно занята хлопотами по баням, особенно в специально банные дни, так что не могла даже сходить в храм св. Артемия, чтобы вымолить исцеление от мучительной болезни. Но святой, снисходя к этому тяжёлому положению, сам явился несчастной во сне в весьма прозаичном, но столь привычном для неё виде сановника, посетившего её баню, причём пришедшего сопровождали его рабы, которые были обязаны нести с собою простыни и прочие принадлежности мытья709. В другой раз чудеса Артемия сообщают нам, что, когда диакон Стефан из-за болезни αἰδοῖα стеснялся мыться в присутствии народа, он старался посещать бани не днём, когда, как, оказывается, обычно мылись константинопольцы, а рано утром или поздно вечером, когда бани стояли пустыми710. Из жития пр. Феофано-царицы видно, что торговые бани столицы посещались не только бедняками и средним классом. Даже эта знатная девушка, подобно вышеназванному сановнику чудес Артемию, предпочитала домашним ваннам посещение роскошно обставленных публичных терм (δημόσιον λουτρόν), куда она ходила в сопровождении целого штата женской прислуги и провожатых711. Бани в Константинополе считались не только первоклассным гигиеническим средством, но они посещались также и с лечебными целями. Чудеса Космы и Дамиана называют даже особые врачебные бани в Сике (λουτρόν Ιαματικόν), где существовали тёплые и холодные ванны с опытными прислужниками712.

Возвращаясь к внешней жизни константинопольских улиц, следует ещё отметить несколько теневых сторон её. Вопрос о том, в какой степени был освещён Константинополь по ночам, остаётся открытым. Правда, Юстинианов Кодекс говорит о публичных luminaria, на которые шли доходы, получаемые от сдачи в аренду лавок в государственных портиках713. Правда, в VI в. существовали аналогичные расходы в других городах империи, но насколько эта забота об освещении столицы переходила в исполнение, мы не в силах сказать. Наоборот, от синаксарного рассказа о бедном кожевнике, который ночью пробирается по улицам Константинополя, неся в руках лампочку714, остаётся впечатление, что в бесчисленных узких и кривых переулках столицы в безлунные ночи господствовала тьма. Шайкам ночных грабителей представлялся полный простор для действия. Скопление же в столице всякого рода нищих, бродяг, безработных и воров, представляло богатый материал для пополнения этих шаек, с подвигами которых нас хорошо знакомит агиография. В житии пр. Андрея рассказывается, как диавол, искушая святого, принял вид старухи, ограбленной и избитой ночными грабителями715. Ночью же, с самого преподобного был стащен грабителями-нищими его плащ716. Только полная темнота могла позволить то смелое похищение медных статуй с ипподрома, которое в столице происходило не раз, и с одним примером которого нас знакомит житие пр. Луки Столпника717. Вышеприведённый рассказ жития Андрея Юродивого, о ночных безобразиях молодых пьяниц, возвращавшихся из весёлого дома и забранных случайно проходившей ночной стражей (обходы которой, как видно из только что приведённых случаев, мало достигали своей цели), пополняют картину константинопольских улиц ночью, а если к этому присоединить известие того же жития о многочисленности в столице бродячих собак718, то всё в общем довершит сходство ночного Царьграда с ночным Стамбулом.

Следующей теневой стороной Константинопольской жизни являлось чрезвычайное развитие в этом огромном городе проституции. Знаменитая XIV новелла Юстиниана, направленная против торговли девушками, говорит о необычайном изобилии публичных домов (καταγωγαί) в столице и её окрестностях, и называет, что раньше это зло сосредоточивалось только «в весьма немногих частях города», a ныне притоны разврата размножились повсюду, и даже в непосредственном соседстве с церквами. Несмотря на все предписания и заботы Юстиниану и Феодоре, конечно, не удалось пресечь публичный разврат в Константинополе, и мы знаем, что в IX веке в VI regio столицы существовал целый квартал проституток со статуей Афродиты посредине, который очистил им. Феофил, выгнав женщин из их помещений и построив на месте последних приют719. Другим приютом константинопольских гетер, был так называемый Кифи, превращённый потом Львом VI в убежище для стариков720.

Но конечно, эти случаи борьбы императоров со столичной проституцией не могли изменить ничего. Проститутки уходили в другие помещения и продолжали заниматься своим ремеслом. Житие пр. Андрея Юродивого позволяет заключать о весьма значительном количестве их в Константинополе X в. Оно называет публичные дома терминами καταγώγιον τῆς πορνείας, πορνοκαπήλιον и μιμάριον721, причём это последнее название, равно как и обозначение проституток «мимами», обязано своим происхождением общеизвестной близости ремесла актрисы и гетеры, как в древности, так и в Византии. Один пример уличной игры словами, приведёнными в житии пр. Андрея, подтверждает догадку Дюканжа о сосредоточении публичных домов около Анемодулия722, а любопытный в бытовом отношении рассказ о том, как преподобный, юродствуя, зашёл в «мимарий», где блудницы, стащив с него хитон, продали его за милиарисий и поделили между собою деньги по 2 лепты, знакомит нас и с числом обитательниц (двенадцать) этого притона, очевидно лежащего где-нибудь в бедном рабочем квартале, и с жалким размером платы проституткам, решившимся на воровство ради двух оболов723.

На уличную проституцию среди бела дня мы, опять-таки, встречаем указания в этом всеохватывающем житии, где читаем, как одна гетера идёт по улице, привлекая взоры прохожих бесстыдными жестами и телодвижениями724. Затем классическим местом является сообщение Прокопия о том, как им. Феодора старалась спасти для честной жизни тех несчастных блудниц, которые ради того, чтобы только жить, продают себя посреди площадей за три обола725, и построила для них специальное убежище.

Говоря о теневых сторонах константинопольской жизни, нельзя пройти молчанием ту постоянную пожарную опасность, под угрозой которой жила столица, со своими тесными, необычайно узкими улицами, загромождёнными весьма высокими домами, в значительной степени выстроенными из брёвен и досок726. Печей в константинопольских квартирах не было, и в зимнее время не только чердаки, где ютились бедняки, но даже и комнаты людей среднего достатка, согревались жаровнями с угольями. Так было, например, в той комнате, где жил ученик пр. Андрея, Епифаний, и где в качестве очага для приготовления пищи служила жаровня (ἄρоυλα), наполненная угольями727. Понятно, что при таких условиях пожары в Константинополе, несмотря на все приспособления для их тушения, бывали и очень часты, и нередко, очень опустошительны. Трудно даже сказать, что бывало большим бедствием для константинопольцев – землетрясения или пожары. Если с картиной бедствий после землетрясений нас великолепно знакомят знаменитые третья, четвёртая и пятая главы пятой книги истории Агафия, то бедствия столицы после пожаров едва ли не лучше всего обрисованы в житии пр. Даниила Столпника, современника великого пожара при Льве728. Мы читаем, что когда, по молитве святого, утихла разыгравшаяся стихия, то к пр. Даниилу стали сходиться несчастные погорельцы. Один жаловался, что от всего своего имущества он остался нагим, другой со слезами рассказывал, как пожар застал всю его семью мирно спавшей, и как в огне погибли жена и дети. Третий сообщил как, спасаясь от пожара, он во время бегства был ограблен ворами, столь обычными и при пожарах, и при землетрясениях729. Всё это – трагедии, истинный размер которых ныне, при условиях страхования домов и имущества, даже не может быть вполне представлен нами, а между тем понимание этого так важно для лучшего проникновения в психологию византийца, постоянно и вполне сознательно молившегося в церкви об избавлении от подобных бедствий.

Константинопольские пожары случались не от одной только неосторожности с огнём. Они обычно сопровождали и всякий мятеж столичной черни, которая в диком ослеплении поджигала город, не чувствуя, что рискует сжечь свои же собственные жилища. Эти мятежи и бунты, особенно частые в V и VI вв., когда ещё не было сломлено своеволие демоса, сплотившегося под знаменем цирковых партий в опасные, для общественного спокойствия, организации «димов», являлись настоящим бичом города. Константинопольский пролетариат был едва ли не худшим из всех пролетариатов. Всё время живя плохо обеспеченной жизнью, постоянно видя перед собою призрак голода, коснея в чисто восточной грязи и тесноте, не имея что терять, постоянно общаясь между собою на улице, где протекали три четверти её существования, постоянно стадно настроенная, с пылким южным темпераментом и дикими страстями, воспитанная ипподромом в жажде сильных ощущений, избалованная постоянным участием в беспрерывных династических смутах, вечно алкавшая убийств и грабежа, царьградская чернь почти всегда появляется перед нами лишь с отрицательными чертами. Лев Диакон хорошо отмечает опасность её самостоятельных выступлений во время династических переворотов, говоря, что «лентяи и пролетарии из народа имеют привычку во время подобных смут обращаться к грабежу имуществ, поджогу домов и убийству сограждан»730. Михаил Атталиат рассказывает, что после неудавшегося заговора против Константина Дуки, все порядочные люди поспешили в Св. Софию благодарить Бога за спасение своей жизни и имущества от возможного погрома черни731. Нет нужды обращаться к историкам и хронистам (например, общеизвестному описанию гибели Андроника Комнена), чтобы дать читателю пример, до какого зверства могли доходить стадные буйства константинопольского плебса. Достаточно воспользоваться теми свидетельствами агиографии, которые сообщают о живом и добровольном участии его в ужасных казнях иконоборческого гонения, в мученических кончинах пр. Андрея ἐν κρίσει и Стефана Нового. Жития этих последних, с ужасающими подробностями повествуют о медленном растерзании мучеников рыночной толпой, удовлетворявшей на них кровожадные инстинкты мучительства. Читая эти рассказы, мы как бы присутствуем холодным солнечным осенним утром на константинопольской толкучке, наполненной деловой толпой, как бы видим, как стражи с побоями и надругательствами, влекут мучеников из тюрьмы на главную улицу города, чтобы предать всенародной казни этих врагов официального вероисповедания. Грубые издевательства и хохот встречают их. Начинается омерзительная травля человека озверелыми людьми. В припадке бешенства один из негодяев, схватив пожарную дубину, разбивает святому голову и последний тут же испускает дух. Но это не останавливает толпу. Она с ещё большей яростью набрасывается на бездыханное тело и осыпает его ударами камней. Мостовая обагряется кровью и мозгом, покрывается исторгнутыми внутренностями, содранной кожей и оторванными членами. Всякий старается принять участие в опьяняющей потехе, и мужчины, и женщины, и даже дети, идущие в школы. Наконец, при криках торжества, остатки тела тащат к монастырю, где жила сестра преподобного, чтобы насладиться её мучениями, но, не найдя её, дотаскивают обезображенный труп до ямы, куда сваливали тела преступников, и бросают здесь732.

Как ни неприятно останавливаться на подобных моментах крови и ужаса, они имеют огромную ценность, как психологические документы, вскрывающие основную наклонность константинопольского плебса к жестокости и мучительству, разделяемую им с чернью всех больших городов древности. Более мягкими проявлениями этой жестокости является вкус к такого рода забавам, как позорные шествия осуждённых по городу на осле, сопровождавшиеся оскорблениями и увечьями, к такого рода зрелищам, как надругательства над побеждёнными в ипподроме, к такого рода украшениям, как выставленные в Милионе головы казнённых. Даже те побои и издевательства, которым подвергались на улицах столицы нищие и юродивые, подобные пр. Андрею, всё это одинаково убедительно говорит нам о первородной грубости константинопольского пролетариата, в котором постоянно дремали отвратительные инстинкты, разражавшиеся во время династических смут, бунтов или вероисповедных казней.

По счастью, подобные случаи представлялись не очень часто, и впечатление историка, больше имеющего дело с мирными или торжественными моментами в жизни византийской столицы, остаётся более светлым и отрадным. Чаще, чем буйствами и жестокостями, неунывающий, хотя и голодный, люд столицы, утешал себя в своих невзгодах остротами и насмешками, политическими маскарадами и двусмысленными куплетами733. Ещё чаще константинопольская беднота развлекалась блестящими даровыми зрелищами ипподрома734, придворных и церковных церемоний, ослепительных триумфов и публичных празднеств, сопровождавших династические, военные или гражданские события735. Перечислять все эти публичные празднества столицы, значило бы изложить содержание всего обширного свода византийских церковных и дворцовых церемоний, составленные Константином Порфирородным. Укажу лишь на замечательное место в житии пр. Порфирия Газского, которое знакомит нас с праздничным видом Константинополя, и служит в то же время интересным источником для познания придворного церемониала. Рассказывая о крещении новорождённого сына им. Аркадия, автор жития диакон Марк, бывший очевидцем события, подробно описывает убранство города шёлковыми и золотыми тканями, процессию клириков, патрикиев, иллюстриев и войсковых тагм со свечами, шумные приветствия выстроившейся по улицам толпы, и наконец, шествие царя и ребёнка (на руках вельможи)736. Читая этот бесхитростный рассказ, невольно чувствуешь всю торжественную красоту ликующего Царьграда, всю восточную пышность шёлка, золота и драгоценностей, которыми блещут главная улица и форумы столицы, отвечая потребности византийского глаза в красочности и богатстве цветовых гармоний. Недаром имп. Юстиниан, столь хорошо знавший обаятельную красоту золота и драгоценных камней, которыми он в изобилии украсил свою Софию, заботился, чтобы во время всякого рода торжеств, константинопольские ювелиры выставляли на улицы золотые, и серебряные предметы737. Золото и драгоценные камни являлись единственно достойными украшением для этого великого царственного града, который, несмотря на все свои недочёты, в течение тысячелетия был прекраснейшим городом вселенной, града, в котором сияли кресты десяти сороков церквей, теснились корабли десяти морей, высились сказочно пышные дворцы, торговали и работали миллионный людской муравейник, града, над которым могуче и легко возносили к вечной лазури южного неба свой вечный купол храм Премудрости Божьей.

Глава IV. Ремесло и торговля

Не рискуя слишком погрешить против истины, можно сказать, что вплоть до настоящего времени, изучение ремесла и торговли в Византии находилось и находится в совершенно зачаточном состоянии. Более или менее известна только внешняя торговля Империи с дальним Востоком и средневековым Западом738. Более или менее изучалась лишь формальная юридическая сторона организации столичных ремесленников и торговцев, поскольку исследователи нуждались в этом для комментария к Уставу константинопольского эпарха. Если не ошибаемся, самый вопрос о византийском ремесле и византийской внутренней торговле, был серьёзно поставлен лишь в связи с изданием этого замечательного источника, который, превосходно вскрывая юридическую сторону вопроса относительно столицы, оставлял нас в то же время в полном неведении относительно провинции. Увлечение названным источником при всей ценности комментариев к нему, сделанных и издателем и другими учёными739, послужило, однако, причиной того, что остались в тени другие источники, другие памятники, вскрывающие самые конкретные подробности византийского ремесла, и знакомящие нас с самим будничным бытом трудящихся классов в империи. То же самое следует отметить и относительно торговли. Анализ Космы Индикоплевса, изучение арабских географов, исследование грамот и договоров эпохи крестовых походов, как ни ценно для понимания роли Византии в мировой торговле, но совершенно недостаточно для ответа на вопросы, как был организован обмен внутри самой империи, насколько сильно было связано общественное хозяйство её с денежным обращением, что представлял из себя торговый и денежный класс, в руках которого сосредотачивались этот обмен и это обращение...

Думается, что наш основной материал по истории византийского быта, материал, вскрывающий мелкие будничные подробности частной и общественной жизни византийского общества, словом, наши агиографические источники, помогут нам в некотором заполнении этих важных пробелов в познании византийской культуры. Анализ агиографической литературы даёт нам в руки целый ряд интересных конкретных фактов относительно ремесленной и торговой деятельности в Византии, и поможет нарисовать если не исчерпывающую, то достаточно определённую и яркую картину её экономического строя.

Излагая быт византийского города и византийской столицы, мы уже не раз встречались с их ремесленным и торговым населением, и имели возможность наблюдать за его занятиями, поскольку эти последние пополняли общую картину городской жизни. Мы уже видели, какую важную роль в качестве официально признанного третьего сословия играли константинопольские ремесленники и торговцы, организованные в свои коллегии (σωματεῖα). Мы познакомились уже отчасти с общим мелкобуржуазным типом деятельности всех этих булочников, мясников, харчевников, трактирщиков, свечников, медников, парфюмеров и кожевников, лавки которых являлись в то же время и мастерскими, где хозяин сам, или с помощью мастеров, изготавливал продаваемый продукт. Мы уже знаем, что все эти и торговцы и производители зараз носили общее название ἐργαστηριακοί, подобно тому, как их лавки и мастерские обозначались одним термином ἐργαστήρια.

Точно такое же основное наблюдение можно сделать и относительно всех других отраслей византийского ремесла. Как мы увидим ниже, изучая показания агиографического и иного материала по отдельным специальностям, в Византии не существовало ни фабрик, ни мануфактур в том смысле слова, какой придан ему в хозяйственной истории Западной Европы начиная с XVI–XVII веков. Византия, как и античный мир, от которого она унаследовала все технические приёмы, знала только ремесло. Мануфактурная организация индустрии в большей или меньшей степени намечалась только в сфере государственно-монопольных производств шёлка и пурпура, но и здесь она не могла идти далеко, потому что тот рабский труд, которым располагала античность, был весьма редок в Византии, не ведшей крупной империалистической политики и потому лишённой обильных источников рабовладения. Мелкая домашняя промышленность, с работой самого хозяина, двух или трёх помощников и учеников, являлась господствующим типом промышленной деятельности во всех местностях и во все века византинизма. В то же время весьма характерным явлением следует считать связанное с домашне-ремесленным типом производства отсутствие торговца, как посредника между производителем и покупателем, отсутствие, за немногими исключением в византийских городах магазинов, и замена их теми лавками-мастерскими, где хозяин, приноровляясь к определённому спросу определённого круга населения, изготовлял и продавал определённое число предметов не зная ни конкуренции, ни перепроизводства. Византия, подобно эллинизму и Риму, не знала промышленного капитализма и фабрики. Она жила в тех же условиях, как и Западная Европа накануне крупного экономического переворота нового времени. Единственный капитализм в Византии, был капитализм торговый. Вся же прочая экономическая жизнь протекала в скромных рамках домашнего ремесла, удовлетворяющего потребностям городского населения, и соединяющего в одном лице и производителя, и торговца740.

В связи с этим стоит и та узкая регламентация ремесла и торговли, которую приводит Устав константинопольского эпарха. Правда, значение цехового, коллегиального начала в жизни византийского ремесленника, не следует преувеличивать. Иначе мы рискуем потерять различие между живущей на индивидуалистических началах античного права, и централизованной государственности Византией, и носителем общинного коллективного принципа – Средневековым Западом. Роль эллинистическо-византийской коллегии была скорее общественно-парадная, а сами коллегии представляли собой пережиток старинных городских организаций торгово-промышленного класса, утративших свой первоначальный муниципально-политический смысл741, но сохранивших право представительства на церковных и придворных церемониях, и использованных центральной властью для надзора за ремеслом. Устав Эпарха оставляет впечатление, что в X в. практическая цель существовавших коллегий сводилась к возможности более удобного правительственного надзора за различными отраслями ремесла и торговли, и более правильного распределения между мастерскими и лавками столицы сырого материала742, в виду ограниченности последнего, и для предотвращения общественно-вредных явлений спекуляции и конкуренции. Но помимо этого, коллегия не вмешивалась в жизнь отдельных эргастериев. Ремесленники могли работать и не будучи внесены в списки соответствующей σύστημα. Некоторые отрасли ремесла и вовсе не образовывали коллегий743. Агиография, столь чуткая ко всем явлениям, имеющим большое бытовое значение, ни разу не упоминает о них. Равным образом, не приходится говорить и о цеховом прикреплении в Византии. Перемена одной специальности на другую не представляла больших затруднений, и чудеса муч. Космы и Дамиана сообщают об одном обедневшем мяснике, который, по повелению угодников, изучает ремесло брадобрея, и остаётся им на всю жизнь744.

Но если, таким образом, принадлежность к известной коллегии в житейской практике отдельного торговца и ремесленника была весьма невелика, то всё же самый факт существования таких организаций, самый дух регламентаций, вносимый через посредство их в ремесло и торговлю, неопровержимо указывает на узкий и тихий мелкобуржуазный характер этих последних, на их замкнутость рамками тесного определённого городского рынка, на отсутствие в византийском ремесле и городской торговле духа свободы, предприимчивости, конкуренции и спекуляции, словом всего того, что связывается с представлением о капиталистической организации народного хозяйства.

Эти немногие замечания общего характера, по необходимости носящие, быть может, несколько субъективный оттенок, но в целом не идущие вразрез с установившимися за последнее время в науке воззрениями на мелкобуржуазный, «домануфактурный» характер экономической жизни в античном мире745, a, следовательно, и в Византии, облегчают нам понимание того материала, который даёт агиографическая литература по отдельным сторонам промышленно-торговой жизни империи.

Начнём с перечня различных специальностей византийского ремесла, перечня, для которого агиография после Устава Эпарха представляет значительнейший материал. При этом следует заметить, что в силу общего консерватизма, античного и средневекового экономического быта, а особенно вследствие традиционности унаследованных от античности технических условий труда, те или иные отрасли византийского ремесла сохранили и свои названия, и свою постановку неизменными в течение целых веков. Большая налаженность и выработанность существующих способов производства при отсутствии каких-либо новых изобретений, вносящих переворот в данную сферу техники, осуждает, как известно, целые отрасли индустрии на величайшее однообразие в продолжение неопределённого времени, и делает, например, приёмы современного восточного плетельщика или ткача, в высокой степени сходными с приёмами византийских, римских, эллинистических и даже древневосточных ткачей и плетельщиков.

Имея в виду это, обратимся к нашему материалу. Прежде всего, мы встречаемся в нем с византийскими мастерами строительного дела. Общим названием для них является τεχνῖται746, будут ли это плотники747, камнетёсы748, каменщики, кровельщики, изготовители черепицы749 или штукатуры750. Каждая из перечисленных специальностей, в качестве наиболее выдающихся мастеров, имела жителей определённых местностей, которые, объединённые в силу самих условий своего ремесла в более или менее крупные артели, странствовали по империи в поисках работы, и брали те или иные публичные или частные подряды751. Когда Константин V захотел восстановить акведук Валента, то он выписал целые тысячи и сотни каменщиков и штукатуров из Азии и с Понта, черепичников из Эллады и с островов, гончаров из Фракии и т. д.752. В Сирии V и VI вв. славились и работали каменщики из области исаврян и ассирийцев. Им пр. Симеон Столпник поручил постройку храма над мощами своей матери – пр. Марфы753, и церкви для своего монастыря754. Во главе этих артелей стояли подрядчики, названные по именам, а самые артели располагались во время работы целыми поселениями. Житие пр. Симеона сообщает, что трудясь над восстановлением городских стен Антиохии, камнетёсы-исавряне жили около неё настоящей деревней, солидарно друг с другом, и весьма заботливо ухаживали за товарищами, потерявшими силу и зрение во время тяжёлой работы755. В житии пр. Германа Козинитского рассказывается, как этот святой нанял за 100 золотых артель странствовавших мастеров, для построения небольшой церкви, и как, не имея чем заплатить им, подвергся оскорблениям сработавших даром каменщиков756.

Впрочем, не все каменщики искали заработка, или подряжались артелями, и последние не являлись какими-нибудь принудительными организациями, вне которых было немыслимо найти работу. Бывали случаи, что единичные каменщики переселялись из одного места империи в другое, на свой страх и риск рассчитывая найти более выгодные условия для применения своего труда. Нам уже приходилось упоминать, как отец пр. Иоанна Психаита, бывший каменщиком-строителем, переселился ради поисков работы с границ Галатии в окрестности Никомидии.

Кроме каменщиков-строителей, агиография в житии пр. Евлогия знакомит нас со специалистами-камнетесами. Этот святой жил в одной из египетских деревень, вероятно населённой подобными же ему собратьями по ремеслу, и по наследству занимался трудом камнетёса, работая целые дни с утра и до позднего вечера, и только к ночи возвращаясь домой к скудному обеду, бывшему в то же время и ужином. Заработок такого камнетёса-λάτομος’а составлял не более одного кератия, или 24 обола в день757.

Что касается мастеров по дереву, то они, в виду слабого распространения деревянных построек во всех областях византийского мира, очень редко выступали в роли наших плотников. Этих τεχνῖται, которые по выражению Палладиева Лавзаика и жития пр. Иоанникия758, звали τεκτονικὴν τεχνην, следовало бы скорее назвать столярами. Житие муч. Илии Нового прямо говорит, что данный святой, занимавшийся этим ремеслом, изготовлял разные среднего размера поделки из дерева (τὰ μέτρια τῶν ζυλῶν), например, сёдла для верблюдов, или деревянные остовы для плугов759. Плотниками, в настоящем смысле этого слова, скорее являются те корабельных дел мастера – ναυπηγοί, с одним из которых мы встречаемся в чудесах вмч. Артемия. Указанный источник сообщает, как живя в храме около мощей угодника, ναυπηγóς работал перила и ступни для раки, вмещавшей их, за что получил от явившегося во сне святого, плату в размере трёх номисм760.

Коснувшись сейчас жития Илии Нового, нельзя не отметить чрезвычайной важности его указаний на практику византийского ремесленного ученичества. То обстоятельство, что в житии муч. Илии отражён быт византийской Сирии уже при господстве Ислама, не умаляет ценности его сообщений, раз мы примем во внимание значительную устойчивость экономического быта, а, следовательно, и связанной с ней социальной организации ремесла, которую, конечно, не мог видоизменить такой, в сущности, внешний факт, как арабское завоевание. Мы читаем, что Илия Новый происходил из финикийского города Илиополиса, откуда он, вместе с матерью и старшими братьями, переселился в столицу арабской Сирии – «великий Дамаск». Достигнув двенадцатилетнего возраста, Илия был отдан своими старшими (ἐκμισϑοῦται) некоему сирийцу, в выучке ремеслу плотника-столяра, под условием определённой платы (μίσϑωμα)761. В этом положении, ἐμεμισϑώμενος τῇ τέχνῃ, (отмечаем все эти специальные термины, показывающие, что отдача в ученики сопровождалась каким-то контрактом), Илия прожил у сирийца два года. Ученику, конечно, приходилось всё это время являться также и даровым слугой своего хозяина. Мы читаем, как однажды, во время парадного обеда, мальчик прислуживал хозяйским гостям. Однако, когда ариец, у которого учился Илия, перешёл в Ислам, то родные, подозревая попытку хозяина посягнуть на веру ученика, взяли его домой, причём рассерженный сириец не отдал зажитой платы762. Таким образом, проучившись два года, в возрасте 14 лет, Илия вернулся в Илиополь, где начал уже самостоятельно выполнять заказы по городу и окрестностями, постепенно практикуясь в ремесле. Через шесть лет, чувствуя себя, вероятно, уже хорошими мастером, Илия снова отправился в Дамаск, и открыл здесь свою собственную мастерскую (ἐργαστήριον) для изготовления верблюжьих сёдел763. Узнав об этом, его прежний хозяин, недовольный новыми конкурентом, предложил молодому столяру вступить с ним в компанию в качестве κοινωνóς, а когда Илия отказался, то ренегат сириец постарался возбудить против него религиозный процесс, кончившейся мученической смертью святого.

Такова ценная картинка из жизни сирийского ремесленника, позволяющая нам, по аналогии с ней, судить об ученической карьере, и вступлении в число самостоятельных мастеров-ремесленников и чисто византийских областей. Ещё раз отмечаем, что в этом подробном описании того, как св. Илия стал самостоятельным дамасским столяром-плотником, нет указания на какие-либо отношения к соответствующей коллегии. Очень может быть, что эти последние исчезли в Сирии после арабского завоевания, но ещё более представляется вероятными, что они продолжали существовать, но не являлись сколько-нибудь существенным условием ремесленной правоспособности отдельных мастеров, а влачили своё существование в качестве, если можно так выразиться, профессионально-клубных организаций ремесленников.

Переходя к другим отраслями ремесла, отмеченным бытовыми повествованиями агиографической литературы, укажем, прежде всего, на то, что термин τεχνίτης, которым, как мы только что видели, обозначались, главными образом, строительные мастера, прилагался и к ремесленникам, которых мы назвали бы кузнецами или слесарями. Таков тот «славный мастер», которому иерусалимская вдова заказала сделать железный крест по указанию пр. Модеста764. Таковы те ремесленники, которых позвали взломать дверь у кельи пр. Авксентия765. Но более обычным, традиционным, освящённым ещё словоупотреблением Гомера, термином, обозначавшим мастера по металлу, будь это кузнец или слесарь, являлось χαλκεύς. В силу общности терминологии, трудно судить, насколько была проведена специализация между отдельными ремесленниками, обрабатывавшими металл. Можно только думать, что в деревнях, например, в Сикее, родине пр. Феодора Сикеота766, где встречалась нужда во всякого рода поделках, единственный деревенский χαλκεύς мог являться и кузнецом, и слесарем, и медником. Наоборот, в городах, где всякие ремесленники были весьма многочисленны, между ними, естественно, должно было установиться разделение труда, и появиться некоторая вариация терминологии, например, χαλκοτύπоς рядом с χαλκεύς. В чудесах вмч. Артемия мы встречаемся и с тем, и с другим обозначением767, причём χαλκεύς определённо рисуется кузнецом, который имеет кузницу с горном, мехами и молотом в портиках Домнина. Этот кузнец, родом киликиец, рассказывает про себя, что он ещё с детства был отдан в обучение «несчастному кузнечному мастерству», которым принуждён себя кормить всю жизнь, постоянно упорно трудясь и подвергаясь риску остаться без руки или глаза. Хαλκεύς’а и χαλκοτύπоς’а мы встречаем затем в житиях пр. Иоанна Психаита768 и Афанасия Афонского769, причём, однако, оба источника не позволяют точнее установить основания для этой разницы терминологии.

Подобно всем прочим видам византийского ремесла, и ремесло кузнечно-слесарное, не вырастало до размеров сколько-нибудь крупных промышленных предприятий. Только глухое упоминание Малалы об оружейных фабриках в Дамаске и Эдессе IV века770, да указание рассказа о перенесении мощей муч. Евфимии на то, что Лев III, секуляризовав храм святой, приказал устроить в нём мастерские оружия771, позволяют предполагать существование в Византии каких-то, если так можно выразиться, государственных оружейных мануфактур. При этом, конечно, отдельные оружейники нисколько не исключаются, и чудеса вмч. Артемия, например, повествуют нам об одном константинопольском специалисте по изготовлению луков772.

В качестве значительно дифференцированного ремесла является перед нами кожевенная индустрия. Кожевники распадались на βυρσοδεψαι или βυρσεῖς, обрабатывавших сырые кожи, λωροτóμοι – ременщиков или шорников, и μαλακαταρίοι – специалистов по выделке высших сортов кож773. Выделанная кожа поступала в распоряжение σκυτοτóμοι или σκυτεῖς – сапожников, или вообще ремесленников, выделывавших различные предметы из кожи. Одним из таких σκοτοτóμος, был некоторое время преп. Порфирий Газский. Житие пр. Пахомия В. рассказывает, что египетские σκυτεῖς выделывали сандалии и другие предметы из кожи774. Синаксарная легенда о бедном константинопольском сапожнике Захарии, рисует быт одного из этих бедных ремесленников, населявших трудовые кварталы столицы. Захария, σκυτοτóμος καὶ δερμάτων διαρραφεύς (заготовщик сапожного товара) жил в крошечном домике около церкви муч. Юлиана. Целые дни, и даже ночи, он трудился над своими кожами, что, однако, не мешало ему оставаться в крайней бедности. Единственным утешением бедного труженика являлось посещение церквей по ночам для одинокой горячей молитвы, которая была так угодна Богу, что Он даровал Захарии силу творить чудеса и одной молитвой открывать запертые церковные двери775.

Кроме σκυτοτóμοι в Византии существовал ещё какой-то особый вид ремесленников, изготовлявших обувь. Это были τζαγγάριοι, населявшие в Константинополе даже особый квартал. Житие пр. Иоанна Милостивого рассказывает о двух александрийских клириках, которые не брезговали ремеслом цангариев, и шили башмаки, кормя этим свои семьи776.

Переходя к дальнейшим отраслям византийского ремесла, следует отметить очень характерное молчание агиографии о специалистах по пряже и тканью. Прядение льна и тканье полотна, как известно, в значительной степени являлись домашним делом каждой среднего достатка семьи, которым занимались женщины777. О ткани на продажу наши источники умалчивают, хотя, конечно, оно должно было существовать и в Византии. Мы знаем, что в Египте, например, бедные женщины, подобные той девушке Пиамуне, о которой сообщает Палладий778, добывали себе средства к жизни, занимаясь пряжей льна на стороне.

Равным образом, странно молчание агиографии о ремесленниках, изготовлявших шерстяные ткани, хотя опять-таки до известной степени, оно объясняется тем, что потребность в этих последних удовлетворялась домашним рукоделием. Впрочем, указания житий пр. Марфы, матери Симеона Столпника, и пр. Никифора Милетского на σαγοπώλεις – фабрикантов шерстяных плащей, говорят нам о том, что изготовление наиболее важных предметов шерстяной одежды в Византии являлось специальностью особых ремесленников779.

Гораздо подробнее, чем о льняной или шерстяной индустрии, наши сведения о шёлковой и в частности, о пурпурной промышленности в империи. Здесь не место ни распространяться обо всём известном процессе зарождения и развития византийского шелководства, сделавшего Византию в средние века главной (если не единственной) поставщицей шёлковых тканей для западной Европы780, ни перечислить все различные специальности – этапы строго регламентированного шёлкового производства781. Посмотрим лишь, как агиография и прочие источники (за исключением Устава Эпарха) рисуют организацию и распространение в Византии этой шёлковой промышленности, составлявшей столь важный предмет забот и попечения со стороны государства, и являвшейся в известной степени (например, когда дело шло об изготовлении пурпура) даже государственной монополей.

В житии пр. Парфения Лампсакского (IV в.) есть рассказ о том, как святой избавил от диавольских козней красильщиков, работавших в τò ταμιακòν βαφεῖον, в казённых красильнях пурпура в Лампсаке. Эти красильщики, говоря словами жития, выполняли свою работу как «царское дело» (ἀποτελοῦσι τὸ βασιλικὸν ἔργον). В числе их были и свободные мастера, и рабы. За исправное выполнение красильной повинности отвечали не только сами мастера, но и всё городское управление (оἱ πολιτευόμενοι), которое в случае какого-либо ущерба подвергалось взысканию782. Если, таким образом, житие Парфения Лампсакского показывает нам целую ответственную, перед правительством, общину красильщиков пурпурных тканей, выделка которых составляла государственную монополию, то житие пр. Авксентия (V в.) ведёт нас в константинопольские мастерские шёлка, сосредоточенные в части города, называвшейся Βαττοπóλιον783. Перед нами уже не обширные мануфактуры, а скромный ремесленный труд мастеров шёлкового дела, вероятно, предшественников тех серикариев, о которых в X веке говорит Устав Эпарха, и которые работали в своих ἐργαλείοις с наёмными рабочими или рабами, образовывая особую коллегию, и выделывая только низшие сорта шёлковых тканей784. Подобно им, мастера, изображённые в житии Авксентия, работают в своих эргастериях с помощью наёмных подёнщиков, причём нередко страдают от безработицы до такой степени, что вынуждены закрывать мастерские.

Высшие сорта шёлковых тканей, и особенно пурпур, как в IV, так и в последующих столетиях, выделывались исключительно в царских мануфактурах. Житие патриарха Антония Кавлея из X в. называет нам одного из управляющих этими мануфактурами (τῆς βασιλείου τῶν σηρῶν ἱστουργίας)785, а в книге «De ceremoniis» не раз упоминаются «управляющие мастерскими» (ἄρχοντες τῶν ἐργοδοσίων)786, причём, несомненно, имеются в виду те самые царские монополии пурпура и шитых золотом тканей или парчи, о пожаре которых сообщает Феофан под 793 годом.

Другими центрами шёлковой индустрии, кроме Константинополя, являлись Пелопоннес и Фивы. Мы уже приводили замечательное место из жития пр. Никона Метаноите показывающее, что в Спарте в X в. существовала значительная еврейская община, члены которой являлись особенно искусными мастерами по отделке шёлковых тканей787. Диалог «Тимарион» указывает на ту видную роль среди товаров Солунской ярмарки, которую играли шёлковые ὑφάσματα из Виотии и Пелопоннеса788. Вениамин Тудельский, как мы уже говорили, пишет, что в Фивах жило до 2.000 опытнейших по всей Греции серикариев-евреев. Цеца восхваляет прозрачность, блеск и лёгкость фиванских тканей789. Оттон Фрейсингенский, в качестве центров шёлковой индустрии в Греции, кроме Фив, называет также Коринф и Афины790. Наконец, Михаил Акоминат сообщает интересные подробности о добывании пурпурных раковин на острове Кеос, куда за ними приезжали купцы из Халкиды, Афин и Каристы791.

Этими известиями, насколько мы можем судить, исчерпываются наши познания о текстильных промыслах в Византии. Чтобы покончить вообще с ремёслами, так или иначе относящимися к изготовлению одежды, следует отметить молчание и агиографических, и, кажется, всех прочих источников, касательно портняжного ремесла. Конечно, это молчание объясняется вполне случайными причинами. Портные и их эргастерии, несомненно, существовали в византийских городах, и сообщение Палладиева Лавзаика о том, как один «мирской портной» (ράπτης κοσμικός) приходит наниматься в женский монастырь792, является достаточно убедительным в этом отношении.

Зато, очень много известий даёт нам агиография относительно широкого распространения в ранневизантийских монастырях ремесла плетения корзин и циновок, которые, как известно, и поныне играют такую видную роль в обиходе народных масс на Востоке. Было бы излишне приводить все многочисленные указания Патериков и аскетических житий на это одинокое занятие старцев плетением в своих кельях. Сообщим только главнейшие из них, те, которые более или менее содержат интересные подробности.

В Патерике, изданном по-гречески у Миня, читаем, что Савва Лукий, выделывавший корзины из прутьев, зарабатывал в день около 16 νουμία (т. е. оболов)793. Затем читаем, что материал для своего ремесла – прутья, старцы покупали у специально разводивших гибкие кустарники садовников794. Выделанные корзины сами монахи несли продавать на рынок соседнего города795, но если оказывалось, что цены на этого рода изделия стояли здесь ниже обычных, то плетёные работы всего монастыря отправлялись с нарочным на базары более отдалённых городов. Так, пр. Иоанн Дамаскин был послан настоятелем монастыря продавать корзины в Дамаск, в виду того, что там на них оказывался более значительный спрос, чем в Иерусалиме796.

Относительно плетельного ремесла, вне ранневизантийских монастырей Египта и Палестины, единственное находимое в агиографии указание относится к X веку. Именно, житие пр. Луки Столпника сообщает, что этот святой исцелил одну бедную константинопольскую работницу Ирину, занимавшуюся изготовлением циновок и корзин из тростника797.

Коснувшись ремёсел, связанных с изготовлением предметов домашней утвари, нельзя пройти молчанием указаний агиографии на гончарное и стеклянное производство в Византии. К сожалению, все эти указания относятся к ранним векам, и исключительно к Сирии и Египту. Патерик сообщает, что многие из египетских аскетов, например, аввы Агафон, Амун и Исидор, продавали на городских базарах выделанные ими сосуды798. Легенда об обретениях Главы Иоанна Предтечи, выводя перед нами одного эмесского горшечника, который, «живя в союзе с неудачей, и имея сожительницей нужду», решает бросить своё занятие, рисует, таким образом, гончарное ремесло, как весьма малодоходное, а его представителей, как самых жалких среди ремесленников.

Едва ли лучшим можно было назвать и положение мастеров стеклянного дела, процветавшего в Сирии и Александрии. В житии пр. Симеона Юродивого находится очень реалистическая картинка, изображающая эмесского стеклянщика-еврея, который, окружённый любопытными бедняками, греющимися у его горна, выдувает стеклянные сосуды, причём эти последние часто тут же лопаются799. При всей трудности, обусловливаемой, конечно, плохим состоянием химической техники, ремесло стеклянщика было в то же время и очень опасным. В Лимонаре Иоанна Мосха мы читаем про одного александрийского выдувателя стекла, который потерял зрение от попавшей ему в глаза стеклянной массы, и с тех пор влачил печальное существование слепого нищего800.

Из других представителей химической промышленности следует упомянуть изготовителей восковых свечей (κηρουλάριοι) и парфюмеров, звавшихся в X в. μоρεψοί. Чудеса вмч. Артемия знакомят нас с лавкой константинопольского свечника, где продаются воск и свечи, и где свечник в то же время, отливает различные сорта их, или переливает разбитые свечи801. В житии же пр. Симеона Столпника Дивногорца, отец которого был «ремесленник (βάναυδος), составлявший и продававший благовония», мы знакомимся отчасти с бытом антиохийских парфюмеров VI века, читая, как однажды, вернувшись из церкви, мать Симеона застала мужа покойно сидящим дома за чтением книги религиозного содержания802.

Во главе всего ремесленно-торгового класса Византии стояли ювелиры – ἀρυροπράται и ἀργυροκóποι803 и χρυσοχόοι804, бывшие, в то же время, по свойству самого своего ремесла и крупнейшими денежными людьми, или банкирами империи. Коллегия, или «система» аргиропратов, о которой подробно трактуют 136 новелла Юстиниана и первые главы Устава Эпарха, стояла впереди всех остальных ремесленно-торговых коллегий, и рядом с коллегиями «трапезитов» и менял. В Книге о церемониях говорится, что аргиропраты, встречая императора, возвращающегося с триумфом в город, помещаются возле начальников государственных мастерских пурпура и чиновников эпарха805. Знаменитые временщики X века, Иоанн Орфанотроф и его брат, были по ремеслу ювелиры-менялы, и принадлежали к соответствующей коллегии806. Аргиропраты считали своё занятие как бы некоей официальной должностью, и подобно чиновникам, тщеславно стремились выставлять свой титул на свинцовых печатях. Так, от VI–VII вв. сохранился интересный моливдовул некоего Павла-диакона, бывшего в то же время и аргиропратом807.

Византийские ювелиры сосредоточивались, главным образом, в крупнейших городах империи, в Александрии, Антиохии и Константинополе. Многие источники показывают, что особенно Константинополь славился, как средоточие ювелирного искусства. Житие пр. Феодора Сикеота сообщает, что он, будучи епископом Анастасиуполя (в Галатии), посылал архидиакона в столицу за серебряным дискосом и потиром808. Синаксарь пр. Игнатия, игумена в восточной Фригии, рассказывает, что этот святой ездил в Константинополь для покупки священных сосудов, креста, евангелия и икон для вновь отстроенной церкви809. Историк Феофилакт Симокатта повествует об одном Ираклейском епископе, который приобрёл в столице серебряный сосуд для своего храма810. Наконец, чудеса вмч. Артемия называют нам известного в начале VII в. константинопольского ювелира Акакия811.

Житие пр. Андроника и Афанасии – богатых антиохийских ювелиров IV–V вв., рисует довольно определёнными чертами быт этой ремесленной аристократии Византии. Оказывается, что ювелиры образовывали как бы особое замкнутое сословие, стараясь, по возможности, родниться друг с другом, и сосредоточивая, таким образом, денежные капиталы внутри тесно ограниченного круга лиц. Юный антиохийский аргиропрат Андроник, унаследовавший ремесло своих родителей, женат на дочери антиохийского же ювелира – Афанасии. Они живут очень богато и благочестиво, почитаемые и уважаемые всеми согражданами. Андроник прилежно работает в своём «эргастерии» или ἀργυροπρατεῖον, питая благоговейное усердие к ремеслу, «наравне с прочими христолюбивыми серебряных дел мастерами». Афанасия же ведёт хозяйство, воспитывает детей и посещает храмы. Когда по Божьему Промыслу, у счастливых и милостивых к бедным супругов умирают сыновья-подростки, то горе родителей разделяет весь город, который вместе с клириками и даже патриархом принимает участие в погребении отроков на фамильном кладбище у церкви св. Юлиана, где были похоронены родители Андроника812.

Естественно, что ювелиры работали в своих мастерских не одни. Их окружали ученики, помощники-мастера и рабочие-рабы. Житие пр. Анастасия Перса повествует, как, убежав из персидского войска, святой поселился в Иераполе у перса христианина, по ремеслу ювелира, (отметим этот факт, важный для понимания восточных влияний в византийском искусстве VI–VII вв.), и стал его учеником и сотрудником813. Иоанн Мосх рассказывает об одном юноше, который сначала поступил учеником к некоему ювелиру, а потом, изучив в совершенстве его искусство, стал работать у хозяина уже в качестве мастера за известную плату814. Наконец, житие пр. Иоанна Милостивого сообщает, что один иерусалимский ювелир купил для надобностей своей мастерской способного раба за 30 номисм815.

Как высшие и богатейшие представители ремесленной аристократии, византийские ювелиры не только стремились к классовому единению в пределах одного города, но также постоянно поддерживали деловые и дружеские связи с ювелирами других местностей. Аргиропраты, приехавшие в Иерусалим из Африки, останавливаются у здешних коллег по ремеслу816, иерапольский ювелир, пр. Анастасий, прибыв в Иерусалим, тоже останавливается у здешнего ювелира, вероятно рекомендованный ему своим бывшим хозяином817.

Обращаясь к технической стороне искусства ювелиров, находим в агиографии и других источниках, некоторые интересные подробности. Оказывается, что аргиропраты иногда получали драгоценный материал от своего заказчика818, но гораздо чаще сами приобретали его в виде старой золотой и серебряной утвари819. В уставе константинопольского Эпарха эти приобретения обставлены целым рядом формальностей, с целью предупредить покупку воровских вещей (особенно украденных из храмов)820. С целью покупки драгоценностей или сбыта своих изделий, ювелиры нередко разъезжали по всей империи. В житии пр. Модеста Иерусалимского мы читаем об афинском золотых дел мастере, живущем по «торговым делам» в Севастии, откуда сыновья его с этой же целью ездят в Иерусалим и Египет821.

Кроме ювелиров в общем смысле этого слова, в Египте IV–VI вв. существовали ещё особые специалисты по драгоценным камням – λιϑουργοί или καβιδάριοι. Палладий рассказывает о пр. Макарии, что он, чтобы выманить у одной очень богатой и скупой александрийской девушки деньги на бедных, приходит к ней под видом такого λιϑουργός и просит 500 номисм, якобы на покупку для неё приглянувшихся ему смарагдов и гиакинфов, «относительно которых можно предполагать, что они воровские»822. О другом таком посреднике, или торговце драгоценными камнями и жемчугом, едущем со своими сокровищами на корабле, сообщает Лимонарь Иоанна Мосха823.

Вполне понятно, что имея постоянно дело с большими ценностями, византийские ювелиры (подобно своим античными предшественникам), должны были стать в окружающей среде крупнейшими представителями денежного капитала. За всякого рода ссудами, естественно, обращались к ним, и термин ἀργυροπράτης уже с самого начала стал синонимом банкира, ростовщика и менялы. В том же Лимонаре Иоанна Мосха есть рассказ, как найдя в пойманной рыбе огромный драгоценный камень, бедный рыбак относит его к «трапезиту» (эллинистический термин для кассира и денежного менялы), который в то же время был и аргиропратом, решившему воспользоваться незнанием рыбака, и давшему ему после долгого торга всего 300 милиарисиев824. Равным образом, у Феофана читаем, что однажды им. Феодора выкупила у аргиропратов и «залогопринимателей» (σημαδάριοι) долговые расписки и заклады и возвратила их должникам825.

Таким образом, действительность сглаживала переход от ювелиров-аргиропратов к специальным ростовщикам-симадариям, а от этих последних к официально признанным трапезитам и менялам (τραπεζίται и καταλλάκται), которых называет Устав Эпарха826. Для характеристики тех и других, находим интересные данные в чудесах вмч. Артемия и Метафрастовом житии пр. Маркиана Эконома. Чудеса Артемия рассказывают о сыне одного менялы и ростовщика залогопринимателя (χρυσοκαταλλάκτης καὶ σημαδάριος), которого родители старались приучить к своему делу «взвешивания и отвешивания» (τῶν τε ζυγίων καὶ ἐξαγίων). Но оказалось, что чуткий и религиозно настроенный мальчик, стыдится ремесла отца и его «жалкого позорного прибытка», получаемого путём обвешивания и безмерных процентов, выжимаемых с должника, и предпочитает стать церковным служителем827. Весь рассказ, таким образом, отражает неблагоприятный взгляд общества на предосудительное занятие ростовщика, и выражает моральное осуждение делу, запрещённому св. Писанием и церковью.

В житии пр. Маркиана содержится рассказ о том, как этот святой, во время своей тайной ночной милостыни константинопольским беднякам, как-то в полночь (!) зашёл к одному из столичных трапезитов, чтобы разменять золото на мелочь. Эта деятельность официального менялы, в столь неурочное время ещё не закрывшего своего «стола», заставляет подозревать его в каких-нибудь таинственных покупках воровских вещей или драгоценностей. Весьма характерным следует считать упоминание жития, что меняла, к которому обратился пр. Маркиан, оказался плутом, и, очевидно, видя в святом тоже человека, занятого сбыванием украденных монет, пытался обвесить его на фальшивых весах828.

Чтобы покончить с указаниями агиографии на занятия, связанные так или иначе с драгоценными металлами, следует упомянуть единственное в своём роде сообщение синаксаря пр. Иоанна Постника о том, что этот святой был по ремеслу χαράκτης (или, как переводит Дюкант данное слово латинским термином, monetarius)829. При этом, однако, остаётся неясным, был ли Иоанн рабочим государственного монетного двора или же его надсмотрщиком, подобно вышеназванным «фабрикисиям» царских пурпурных мануфактур.

* * *

От изучения агиографического материала, касающегося византийского ремесла, переходим к тем бытовым известиям агиографии, которые дают ценные указания для характеристики торгового обмена внутри империи, обмена почти совершенно не затронутого в существующем труде Гейда, касающегося, главным образом, лишь роли Византии в мировой торговле, и в частности, торговле на Леванте. В начале настоящей главы, мы уже имели случай слегка наметить характернейшие особенности мелкобуржуазного тесно-городского и домашне-ремесленного экономического быта византийского общества. Думается, что знакомство с византийской торговлей ещё более упрочит это воззрение, и поможет провести теснейшие аналогии между экономической жизнью Византии с одной стороны, и эллинизма Римской империи и Европы конца Средневековья и эпохи Ренессанса, с другой.

Мы видели, что торговый обмен, удовлетворявший потребностям городского населения империи, был настолько неотделим от мелкого ремесла, и представление о лавке настолько сливалось с представлением о мастерской, что один термин «эргастерий» прилагался одинаково и к той, и к другой. Насколько можно судить по нашим источникам, византийские города почти совершенно не знали ни магазинов, продававших продукты, скупаемые у ремесленников, ни специально торгового класса, как посредника между производителем и потребителем. Исключение составляли лишь те торговые предприятия, которые снабжали население привозными или иноземными товарами, приобретаемыми ими у купцов, ведших крупную внутреннюю и внешнюю торговлю. Таковы, например, были те лавки сирийских тканей и экзотических благовоний, с которыми мы встречались в Константинополе.

При этом опять-таки, следует подчеркнуть весьма характерную для той стадии тесно-городского, мелкобуржуазного хозяйства, на которой стояла Византия, строгую и придирчивую регламентацию её городской торговли. Как показывают нормы Устава Эпарха, эта последняя, до мелочей была проникнута духом недоверчивого надзора со стороны столичной администрации, и её рыночной полиции830. Запрещаются как слишком подозрительные, покупки и продажи на слишком большие суммы, и особенно иностранцам. Запрещается, как могущая повредить горожанину-потребителю, всякая спекуляция и конкуренция. Строго определяется место и время продажи того или иного товара. Производится заботливая развёрстка продукта между торговцами, постоянно проверяются меры и веса и т. д.831. На узкий размах и тихий темп городской торговли указывает и столь обычная на Востоке и поныне практика запроса, обмана, торга и клятв со стороны продающего и покупающего. Житие пр. Марфы, матери Симеона Столпника, весьма характерно замечает, что однажды святая в простоте сердца, без торга и клятв заплатила за купленную вещь столько, сколько запросил продавец, разумеется, обманувший её при этом.

Переходя от городов, в которых сосредоточивались ремесленно-торговые эргастерии, к деревням и сёлам, мы наталкиваемся на следующие проявления торгового обмена.

Не говоря уже о том, что окрестные поселяне постоянно привозили на базары и рынки соседних городов те или иные продукты сельского хозяйства832, мы встречаемся с прасолами или скупщиками, скупавшими эти продукты в большом количестве, и переправлявшими их потом в города. Так, в житии пр. Спиридона Тримифунтского, упомянут купец, скупающий у святого коз833, а в Религиозной истории Феодорита рассказывается о некоем скупщике кедровых орехов в ливанских деревнях, который временно поселяется с этой целью в одной из них834.

С другой стороны, большую роль в снабжении сельского населения продуктами городской индустрии или ввозной торговли, играли сельские или городские ярмарки, πανηγύρεις, приурочивавшиеся к каким-нибудь местным религиозным торжествам, и вызывавшие съезд купцов и скопление сельского населения. Ярмарки засвидетельствованы нашими источниками почти во всех областях империи. Феодорит сообщает о ярмарке в одной большой деревне на Евфрате835. Ярмарки в финикийских деревнях упоминаются в житии пр. Епифания Кипрского836; египетский патерик повествует о бедном крестьянине, плывущем по Нилу в своей лодке на ярмарку837; прелестный синаксарный рассказ о честном поселянине рисует перед нами сельские ярмарки в Пафлагонии838. Мы читаем в нём, как ежегодно, в день местного престольного праздника, происходит съезд купцов, надеющихся на выгодный сбыт, быть может несколько залежавшихся или вышедших из моды в городах товаров. Как прибывают на ярмарку окрестные крестьяне, везя в телегах продукты сельского хозяйства и изделия домашнего ремесла, как стекаются сюда же всякого рода барышники, подобные тому еврею, скупавшему скот, о котором повествует житие пр. Епифания839. Всё привезённое продаётся, или меняется на вещи, потребные в сельском обиходе, после чего купцы и крестьяне уезжают с ярмарки с кошельками, полными денег, подвергаясь опасности быть ограбленными или даже убитыми на глухих сельских дорогах.

В бо́льшем размере эти ярмарки происходили в городах, причём масштаб их определялся и торговым значением города и известностью праздника, к которому они приурочивались. Если житие пр. Спиридона Тримифунтского, говоря о крестьянине, прибывшем в Тримифунт в день памяти святого, чтобы поклониться его мощам и кстати купить одежду на праздничном торге840, отмечает, таким образом, узко местный характер ярмарки этого захолустного кипрского города, то другие источники знакомят нас с ярмарками, имевшими огромный торговый обороте или даже носившими интернациональный характер. Хроника Феофана сообщает, что на Эфесской ярмарке, связанной с празднованием Иоанну Богослову, собиралось торговых пошлин до 100 литр золотом841. Грандиозная же Солунская ярмарка Х–ХІ вв., столь ярко и живо изображённая в диалоге «Тимарион», поистине уподоблялась знаменитым общеевропейским foires XV в. в Шампани. На солунскую ярмарку, которая происходила в октябре, в дни празднования патрону города, вмч. Димитрию (26 числа), собирались купцы со всего Средиземного моря. Здесь среди длинных рядов палаток, расположенных за городом, выставлялись товары из Болгарии, с Дуная, из Скифии, Иверии, Греции, Пелопоннеса, Италии (особенно Южной), Галлии, Германии, Испании, Лузитании и Египта. Часть этих товаров привозилась сухим путём, часть (и притом бо́льшая) морем, на кораблях. Товары с Понта (в том числе и из Ю. России) шли сначала морем в Константинополь, а отсюда их караванами переправляли в Солунь константинопольские купцы842. Другие источники, например, Иоанн Камениата сообщают нам, что Солунь и помимо своих ярмарок, являлась колоссальным по тому времени центром транзитной торговли. Сюда постоянно стекались купцы и товары со всех концов мира. Здесь на великом торговом пути из Италии в Византию, постоянно изобиловали и золото, и серебро, и драгоценные камни, и шёлковые одежды, и медь, и железо, и свинец, и стеклянные изделия843.

Обозрев, таким образом, и городскую, и сельскую торговлю Византии, снабжавшую продуктом потребителя, мы подошли теперь к тому торговому обмену, который является уже торговлей в собственном смысле слова, который передвигал товары из одной области в другую, из одного конца империи в другой, из заграницы в пределы византийского мира. Нам приходится обозреть теперь наш бытовой материал, касающийся специального класса купцов, нам приходится иметь дело с экономической деятельностью, где единственно проявлялся в Византии капитализм, в той своеобразной форме хищнически-монопольного торгового капитализма, которая столь характерна для римского мира и Западной Европы, накануне и в начале нового времени.

Подобно купцам названных культурных эпох, византийский купец представлял собой своеобразный тип предприимчивого энергичного торговца, постоянно странствовавшего по империи с грузом различных товаров, которыми обменивались между собою провинции. Его помощниками, в этом трудном и опасном деле, бывали или сыновья844, или всякого рода приказчики и поверенные (πιστικοί)845. Как и купца римского времени, если ещё не больше, византийского купца, постоянно подстерегали всякого рода опасности, из которых кораблекрушение и грабежи пиратов были до того обычными, что считались неотъемлемым риском купеческого промысла. Значительная часть товаров делалась добычей моря или морских разбойников, и многие купцы возвращались из торговых рейсов, потеряв всё своё состояние. В житии пр. Иоанна Милостивого, столь живо отражающем быт торговой Александрии около 600 года, не раз повествуется о купцах, разорённых кораблекрушениями846. В Лимонаре Мосха мы читаем печальные рассказы о порядочной женщине, вынужденной стать проституткой, после того, как её муж, тирский купец, потерпел кораблекрушение, и за утрату чужого имущества был посажен кредиторами в долговую тюрьму; об аскалонском купце, засаженном из-за этого же в темницу, и об александрийском юноше, потерявшем во время кораблекрушения всё отцовское наследство847. Проложное сказание о купце Феодоре и еврее Абраме повествует, что Феодор два раза подряд терпел разорительные кораблекрушения848. Наконец, Палладий в своём Лавзаике рассказывает о том, что сыновья-наследники александрийского купца, торговавшего с Испанией, решили бросить отцовское дело, потому что оно было неразлучно с опасностями от морских разбойников и кораблекрушений849.

Зато, если купцу удавалось благополучно провести свой груз между всеми этими опасностями, нечего удивляться, что прибыль от проданного товара была так велика. Купец разом покрывал все случавшиеся или возможные в его практике убытки, являясь в своём роде монополистом, брал за имеющийся у него одного товар столько, сколько хотел. Тот же пролог о Феодоре-купце, даёт понять, что, занявши в третий раз у друга-еврея 1.000 литр и сделав благополучно торговый рейс, он не только сам получил хорошую прибыль, но даже мог отдать Абраму 4.000 литр вместо занятой тысячи850.

Попробуем теперь обозреть весь агиографический материал, касающийся византийского купечества, и на основании его составить более конкретное представление как об их деятельности, так и о торговых центрах и путях византийского мира. Прежде всего, житийская литература ІV–VIІ вв. вскрывает великое значение Александрии, как главного торгового центра не только для Леванта, но и для всего Средиземноморского района. В самой Александрии купечество, стоявшее во главе средиземноморской торговли, образовывало высший общественный слой, и являлось главной денежной знатью этого города. Лимонар Мосха рассказывает нам об одном александрийском юноше, который, происходя от одного из «первых лиц города», унаследовал огромное богатство, частью в виде денег, частью в виде торговых кораблей851. Среди александрийских купцов очень видную роль играли евреи. Чудеса муч. Мины повествуют нам, как один из них, бывший очень дружным с купцом-христианином (отметим этот факт, показывающий подобно прологу о Феодоре и Абраме, что вероисповедные различия в Византии ІV–Vвв. не мешали ни торговому доверию, ни даже дружбе с евреями), отплывая в торговую «экспедицию» (ταξίδιον), оставил другу христианину на хранение 3.000 номисм852.

Эти торговые экспедиции александрийских купцов, отличались и смелостью, и известной специализацией рейсов. Житие пр. Иоанна Милостивого выводит одного купца, который с грузом хлеба доплывал даже до Британии853. Рейсы в Испанию и Галлию были настолько обычны, что существовали даже особые термины – Σπανοδρóμοι и Гαλλοδρóμοι, которыми обозначались купцы, торговавшие с этими странами854. Особенно часты были, конечно, торговые сношения с восточной половиной средиземноморского района. Чудеса Мины упоминают в Александрии купца-исаврянина855, житие пр. Кириака отмечает торговые сношения Александрии с Палестиной856. Мосх говорит об александрийцах, плавающих в Константинополь857. Выше упоминавшийся купец Феодор, происходивший из столицы, изображается как ведущий торговлю с Александрией. О торговых судах, плавающих из Рима (Остии) в Александрию, читаем в житии пр. Евсевии или Ксении Миласской858.

Весьма характерным явлением византийской торговли, вполне понятным, если мы откажемся от современных нам представлений о быстроте торговых рейсов и многочисленности купцов, следует считать то, что как эти александрийские, так и вообще все византийские купцы, совершая свои редкие, продолжительные и опасные плавания, вели торговлю не одним каким-нибудь товаром, a всеми теми, которые удавалось приобретать и сбывать по пути. Купец, упоминаемый в житии пр. Иоанна Милостивого, заняв у патриарха корабль с грузом хлеба, едет с ним в Британию и выгодно сбывает его, наполовину за олово, которое на обратном пути с большой прибылью продаёт в Пентаполисе (Кирене)859. Купец Феодор, совершающий торговые рейсы по всему Средиземному морю, продаёт и покупает в разных местах то смолу, то олово, то медь, то пшеницу, то вино860. На то, как продолжительны иногда бывали подобные торговые экспедиции, время и направление которых зависели от случайности выгодных сделок по пути, указывает житие Спиридона Тримифунтского, где выведен кипрский купец, находившийся в торговом плавании целых два года861. Во время своих поездок византийские купцы обычно останавливались у знакомых товарищей по ремеслу, ввиду отсутствия удобных гостиниц, рассчитанных на более или менее долгое пребывание. В житии пр. Евфимия Мадитского мы встречаемся с купцом, который, приехав в Константинополь, остановился у своего знакомого богача «согласно обычаю торговли» (κατὰ τò τῆς ἐμπορίας ἒϑος)862. В чудесах м. Мины рассказывается об исаврийском купце, который останавливался в Александрии у знакомого «апотекария» – владельца торгового склада863. При этом следует отметить, что обычно хозяина и гостя связывали какие-нибудь деловые и денежные отношения, например, упоминавшийся выше александрийский купец распродавал британское олово в Кирене, пользуясь помощью своего старинного компаньона (συναλλάκτης), бывшего ему должным864.

Кредит играл огромную роль в торговой деятельности предприимчивых и охочих до риска византийских купцов-мореходов. Уже не раз приводимое нами житие пр. Иоанна Милостивого, рисует этого последнего, как весьма любезного кредитора, охотно ссужавшего под торговые обороты огромные богатства александрийской патриархии. Разорившиеся купцы нередко занимали у него и деньгами, по 5 по 10 литр золотом, и товарами, т. е. главным образом, хлебным зерном из колоссальных патриарших житниц865. Пр. Спиридон Тримифунтский тоже не раз ссужал знакомого купца-судовладельца золотом, принадлежащим епископии, которое купец уплачивал по возвращении из плавания866. Фигурирующий в Прологе Феодор, три раза занимал у знакомого еврея деньги для торговли. Наконец, сюда же следует отнести и те примеры купцов, засаженных в долговые тюрьмы кредиторами, после гибели всего оборотного капитала при кораблекрушениях, которые приводились нами выше.

После купцов александрийских весьма важную роль играли купцы островные, купцы Архипелага и Кипра, занимавшиеся по преимуществу транзитной торговлей. С кипрскими купцами IV в. нас знакомят выше цитированные места из жития пр. Спиридона Тримифунтского867. Купцы с островов Хиоса и Родоса, проживавшие по торговым делам в Константинополе в VII в., упоминаются в чудесах вмч. Артемия868. При этом особенно интересны указания относительно родосцев, которые ежегодно, одни или в сопровождении сыновей прибывали в столицу со своими кораблями, нагруженными закупленными товарами, и долгое время жили здесь, занятые их распродажей. Значение Родоса, как центра транзитной торговли и родины отважных купцов-мореходов, станет особенно ясным, если мы вспомним, что именно здесь в незапамятное время создалось то основное морское торговое право, которое в качестве lex Rhоdia знают ещё Дигесты869, и которое легло в основу труднопределимой хронологически византийской компиляции, известной в рукописях под именем νóμος ναυτιχòς τῶν Рωδίων. Кроме того, на видную роль Родоса в византийском торговом мореплавании, указывает целый ряд других агиографических памятников. Корабли Родосских моряков-купцов стояли во всех гаванях Средиземного моря. Пр. Николай Сионит ехал из Аскалона в Ликию на πλоῖον Ῥóδιον870. В Σταδιασμóς Средиземного моря Родоса является центральной станцией для кораблей, бороздящих Леванте. От него считаются расстояния до важнейших портов Греции, M. Азии, Сирии и Египта871. В Родосе остановился корабль, вёзший из Рима в Никомидию муч. Климента Анкирского, в Родосе же запасался съестными припасами и водой государственный дромон, на котором ехал пр. Порфирий Газский из Константинополя в Газу. То же самое было и с кораблём, вёзшим его ученика Марка из Газы в столицу и обратно872. Наконец, не случайно культ специально-Родосского святого муч. Фанурия был распространён в VIII в. на Крите, а вероятно, также и на всех островах Архипелага, входивших в круг торгового мореплавания873. Что эти острова, подобно Родосу, изобиловали специалистами-мореходами, являвшимися в роли полукупцов, полукапитанов, а может быть и полупиратов, показывает одно известие жития пр. Ирины-игуменьи о некоем ϑαλασσοπóρος, жителе острова Патмос, прибывшем в монастырь преподобной в Вифинии874. Особенно многочисленны должны были быть они на таких островах Архипелага, которые, как, например, о. Кос, лежали на самых торговых и пассажирских путях, и естественно, являлись станциями во время морских поездок875.

Заговорив о торговом мореплавании, мы должны, пользуясь случаем, коснуться византийского мореходства вообще. До такой степени оно было тесно связано с рейсами торговых судов, до такой степени все эти византийские ναύκληροι являлись, повторяем, зараз и смелыми капитанами, и предприимчивыми купцами. Ими изобиловали прибрежные города и местности, и мореходство составляло для них единственный источник жизни876. Кроме родосцев и жителей Архипелага, в качестве судовладельцев сохраняли свою старинную славу обитатели острова Эгины877. В роли крупных капитанов особенно выступали александрийцы и жители портовых городов Сирии. Легенды о пр. Фоке выводит александрийского навклира, зимующего в Гераклеи из-за дурной погоды, и лишь весной снова решающегося на плавание на своём корабле вместимостью в «семь мириад»878. У Мосха читаем любопытное известие, что около дома одного из «ктиторов» (домовладельцев) Селевкии лежала огромная мачта от корабля в «пять мириад» вместимости879. Тот же автор говорит нам о навклире одной киликийской гавани, корабль которого в «три с половиною мириад» спускали в море 300 рабочих880.

Рядом с этими крупными судовладельцами по морским берегам ютилась масса и более скромных корабельщиков или лодочников. Таковы были навклиры-перевозчики, один из которых, например, перевёз на своём πλοιάριον пр. Мартиниана на пустынную скалу около Палестины881. Таковы были навклиры, упоминаемые житием Луки Столпника в окрестностях Халкидона882, таков был навклир Димитрий, который со своими матросами (ναύται) ловил рыбу по побережью Фокиды883. Очень ценные известия о подобных скромных моряках поздне-римского и ранневизантийского времени, сохранили нам легенды о пр. Фоке Синопском, отец которого был чрезвычайно опытный «во всяком морском деле» ἐργαδιώτης ναυπηγóς (труженик моряк), и с самых ранних лет отдал сына учиться грамоте, с целью лучшего «познания морского искусства»884.

Судовладельцы и капитаны кораблей, если сами они не вели каких-либо торговых дел, обычно нанимались для всякого рода транспорта. Синаксар о перенесении мощей свмч. Стефана рассказывает, что для этой цели был нанят в Аскалоне πλοῖον за 50 золотых885. В чудесах иконы Богородицы Римской повествуется, между прочим, о купце, который идёт в гавань, с целью нанять корабль для торгового плавания886. Когда пр. Иоанн Кущник задумал бежать из отеческого дома, то он отправился на побережье Пропонтиды, нашёл там навклира, поджидающего погрузки корабля товаром или пассажирами, и нанял у него за 100 номисм судно для переезда через Мраморное море887.

Весьма интересные сведения почерпаем мы в агиографии и относительно самого византийского мореплавания. Как и мореходство античного мира, оно, лишённое наших путеводных средств, в значительной степени зависело от удачной случайности, и часто и сильно страдало от морских бурь. Только чрезвычайно удачными обстоятельствами объясняется такая, чисто баснословная, скорость переезда из Александрии в Британию в 20 дней, о которой мы читаем в житии Иоанна Милостивого888. Обычно византийцы плавали гораздо медленнее. Если пр. Николай Сионит при попутном ветре прошёл расстояние от Ликии до Аскалона в пять дней889, a Марк-диакон ехал в Аскалон из Солуни в течение 12 дней890, то пр. Никон Метаноите плыл с Крита до Эпидавра пять суток. Гераклид, о котором повествует житие пр. Льва Катанского, потратил на поездку из Константинополя в Сицилию 30 дней891. Пр. Мелания доплыла из Кесарии в Рим в 20 дней892, а пр. Епифаний добрался из Рима на Кипр только в 40 дней893. Обычно из Кесарии до Константинополя, как мы читаем в житии пр. Порфирия Газского, доплывали в 20 дней, причём Родос, где происходила остановка, оказывался как раз на средине пути894. Но бывали также удачные случаи, позволявшие сделать эту дорогу в 17, 12 или даже 10 суток895. Но случалось, и весьма нередко, что рейсы, вследствие неблагоприятной погоды, страшно затягивались. Так, например, однажды сирийский стратиг не мог дождаться из Константинополя своей свиты в течение целых 50 дней896.

Опасность морских поездок возрастала с их продолжительностью. На близких расстояниях византийцы, как и древние греки, весьма охотно и смело бороздили «влажную дорогу» моря, своими лодками-кораблями с высокой кормой и носом, большими широким парусом и рулевым веслом897. Пропонтида и Геллеспонт были полны этими πλοῖα или σκάφη898, которые отважно ныряли среди волн в виду берегов. Но далёкие поездки сильно осложнялись. Единственными путеводными знаками являлись звёзды, и недаром приступы многих житий стереотипно сравнивают святых с путеводными светилами, по которым плавают моряки. В далёких поездках грозили и недостаток пресной воды, вызывавший нередко возмущение экипажа899, и кораблекрушения, настолько обычные, что спасение от них составляло как бы особый мотив чудес Николая Угодника, и особенно морские разбойники. Пираты (πειραταί) постоянно подстерегали византийские суда, спрятавшись около каких-нибудь опасных мест. В житии пр. Илариона В. есть рассказ, как на корабль, вёзший святого из Далмации, у Малийского мыса напали морские разбойники, и как матросы и экипаж пробовали оказать им сопротивление900. Но хуже всего бывало, если сам капитан корабля, которому доверялись купцы и пассажиры, оказывался тайным пиратом. В житии пр. Нифонта повествуется об одном нивклире, который имел большой корабль (в пять хилиад) с 30 матросами, и занимался выгодными торговыми операциями, а при случае грабил и убивал богатых пассажиров, попавших к нему на борт901. Особенно многочисленны стали пираты во время войн с арабами в IX и X вв., когда к ним присоединились, основавшие свой приют на Крите, агарянские корсары. В житии пр. Григория Декаполита рассказывается, как святой, думавший отправиться из Иринополя в столицу морем, был вынужден отложить поездку из-за боязни «маврусийских варваров»; как коринфские моряки, опасаясь арабских корсаров, отказались плыть в Рим через Сицилию, как, в конце концов, выехав из Гидрунта, пр. Григорий попал в руки сарацин902. После этого приключения преподобный уже не позволял своим монахам ездить из Солуни в Константинополь морем. Они ездили только сухим путём и в свите стратига903. Житие пр. Иосифа Песнописца повествует о свирепости критских корсаров, которые, захватив плывшего из Рима святого, вместе с другими пленными путешественниками отвезли его на Крит, где подвергли мукам, с целью вынудить отречение от Христа904. Весь Крит, как сообщает Лев Диакон, кишел этими «пиратами и разбойниками», своими грабежами и пленением людей, скопивших в его городах массу богатства и рабов905. Морские сообщения по Средиземному морю и даже Архипелагу, стали столь опасными, что им или предпочитались неудобные сухопутные дороги, или плавание совершалось с вооружённым конвоем. Недаром мы читаем в житии пр. Луки Элладского, что стратиг Эллады едет из Константинополя на место службы и обратно, через Фессалию и Виотию906. Недаром житие пр. Никона Метаноите сообщает, что путешествуя по морю, «старались ехать на государственных триэрах, или присоединялись к царскому флоту»907.

Но и после очищения морей от арабских корсаров пираты не переставали стеснять торговые и пассажирские рейсы судов. Пираты-навклиры, как видно из жития пр. Лазаря Галесийского, продолжали уводить в рабство прибрежное население908. В XII же веке, в связи с осложнением международных отношений, и наводнения островов всяким сомнительным элементом909, эгейские пираты являются настоящими хозяевами моря, которые одних казнят, других, как, например, пр. Христодула Патмосского, милуют и даже почитают910.

Изучение роли островных мореходов-купцов в византийской торговле, несколько отклонило нас от её дальнейшего обзора. Но познакомившись с условиями и опасностями византийского мореплавания, мы лучше поймём типичные черты этой торговли, которую мы характеризовали, как хищнически-монопольное предприятие отважных купцов-авантюристов. Обращаемся к дальнейшему изучению важнейших торговых путей и торговых центров империи, поскольку позволяют нам это агиография и другие источники.

До VII века наиболее часто упоминаемыми портами Сирии являлись Аскалон, Иоппия, Кесария, Газа и Майум. Из Аскалона ходили корабли в Рим, Александрию, M. Азию и другие города911. Иоппия играла роль важнейшей гавани Палестины, в которой пассажиров ждали корабли, совершавшие рейсы по Средиземному морю912. То же, но в меньшей степени, представляла Кесария913, на торговое значение которой указывает наличность в ней сборщика таможенных пошлин, или коммеркиария914. Коммеркиария же имел и Тир, равным образом, продолжавший быть довольно видным торговым портом в течение VI века915. Газа и соседний с ней Майум не раз упоминаются в житии пр. Порфирия Газского, в качестве торговых центров916. Кроме того, важность Газы вскрывается следующим рассказом того же агиографического памятника. Когда пр. Порфирий стал просить им. Аркадия подавить язычество в этом городе, то император долго колебался, указывая, что после подобной экзекуции он лишится чрезвычайно больших доходов, получаемых с города917.

Арабское завоевание отняло у империи все эти видные торговые пункты, и свело торговлю с Сирией на второстепенные сухопутные операции. Отныне мы читаем лишь о сирийских купцах, которые привозят продавать в Константинополь арабские шёлковые ткани, и которые лишь с трудом могут жить в столице, исключая, совершенно натурализовавшихся и зачисленных в коллегию прандиопратов918.

О важной роли в транзитной торговле, которую играла в VII и последующих веках M. Азия, сохранены указания в моливдовулах и у историков. Schlumberger приводит целый ряд моливдовулов коммеркиариев из Никомидии, Селевкии, Каппадокии, Ликаонии и Писидии, Халдии, Армениакон, Галатии, Кипра и Атталии, относящихся к VII–XI вв.919. Все эти города лежали на великих торговых путях, шедших с Востока на Запад, и являвшихся главными руслами, по которым товары Передней Азии вливались на константинопольские и европейские рынки. Особенно важные пути этой торговли проходили через фему Халдию, где уже в X в. процветал κωμóπολις (старинный Феодосиуполис, нынешний Эрзерум), обладавший смешанным купеческим населением, с преобладанием сирийцев и армян920. Другим великим этапом малоазийской и черноморской торговли, являлся Трапезунт, через который, например, в Константинополе получалась восточная парфюмерия921. В агиографии мы дважды встречаемся с указаниями на таможенную администрацию Трапезунта. Житие Георгия Амастридского рассказывает, как преподобный заступился однажды за амастридских купцов, которые были схвачены в Трапезунте по обвинению в «государственном преступлении», очевидно, в вывозе запретных товаров за границу922, a житие пр. Афанасия Афонского повествует, что святой уехал из Трапезунта – своей родины – с тем, присланным сюда из столицы евнухом, который, в качестве πράκτωρ᾿а (или коммеркиария, поясняет житие), произвёл в этом городе взыскание государственных платежей, т. е. торговых пошлин923.

Обращаясь к Эгейскому морю и проливам, мы увидим, что здесь не прекращалось (если только не усилилось) постоянное курсирование торговых судов, имевшее место в античном мире. Прокопий в VI в. сообщает о таможнях τελωνεῖα, поджидавших эти суда на Босфоре и Геллеспонте924. Этими же таможнями были снабжены все видные порты, окаймлявшие Архипелаг, и моливдовулы их коммеркиариев в некоторых случаях дошли до нас. Schlumberger приводит сигиллы царских «коммеркиариев» «островов Эгейского моря», Крита, Христополиса, Абидоса, Галлиполи и Геллеспонта925.

Важнейшим торговым центром Балканского полуострова, как уже отмечалось не раз, являлась Солунь, славная своими ярмарками, на которые съезжались купцы не только всей Греции, но также со всех восточных и западных стран средиземноморского бассейна. Этому способствовало положение города на большом торговом пути между Востоком и Западом926. В IX в. через Солунь шёл путь из Константинополя на Рим, причём купцы и пассажиры, подобно пр. Григорию Декаполиту и его спутнику, сначала шли из Солуни в Коринф, где уже садились на корабли, отвозившие их в Италию927.

Боязнь арабских корсаров, приучала странствовать именно этим, несколько неудобным путём. Но самые подобные передвижения, вероятно, послужили одной из причин торгового расцвета Эллады и Пелопоннеса в X и последующих столетиях. О поездках из Рима на Восток и обратно, через Грецию, равным образом, имеется несколько сообщений в биографии пр. Луки Элладского928. Кроме того, в этом же житии есть указание и на то, что сообщение столицы с Африкой происходило через Грецию и Коринф929.

Ещё более значение Греции, как этапа пути между Западом и Востоком, возросло в эпоху Крестовых походов. Житие пр. Мелетия Нового достаточно убедительно доказывает это, сообщая, как нам приходилось уже отмечать о неоднократном проходе отрядов паломников из Италии через Аттику и Афины930. Классическим итинерарием по Греции является составленное в XII в. евреем Вениамином Тудельским описание его пути из Бари в Константинополь через Корфу, Ларту, Ахелой, Патры, Лепанто, Криссу, Коринф, Фивы, Эврип, Ламию, Армиру, Солунь, Канистро и Абидос.

В связи с этим оживлением морских и сухопутных путей, развивалось и торговое движение. Греция имела особых коммеркиариев, моливдовулы которых дошли до нас, начиная с VII в.931, и одного из которых упоминает житие пр. Луки Элладского в X в.932. Эта торговля достигла особенного расцвета в XII в., когда по словам того же Вениамина из Туделы в Греции, в качестве торговых городов, процветали Патры, Коринф, Фивы (славные своей шёлковой индустрией), Эврип на Эвбее, и особенно, Армилон в Фессалии, куда стремились корабли Венецианцев, Пизанцев и Генуэзцев933. Из картинного изображения Михаилом Акоминатом столицы, живущей за счёт провинций, видно, что в XII в. Греция являлась главной поставщицей Константинополя. Она отправляла сюда из Фессалии хлеб, с Эвбеи вино, из фиванских и коринфских мануфактур различные ткани934. Наконец, тот же писатель даёт понять, что Гардикия, лежавшая среди земледельческой Фессалии, славилась своими мастерскими сельскохозяйственных орудий, плугов и телег935.

Главнейшие известия о торговле Византии с балканскими придунайскими славянами, находятся в Уставе константинопольского Эпарха, где читаем, как болгары и другие ἔϑνη привозят в столицу мёд, лён и полотняные ткани, выменивая их здесь на дозволенные к экспорту худшие сорта шёлковых тканей и сирийские материи936. В связи с дунайско-черноморской торговлей, развивалось и речное судоходство по Дунаю, о котором находим сообщение в житии пр. Кирилла Филеота, три года прослужившего у купца-лодочника в качестве матроса937.

Об оживлённости торгового обмена на Чёрном море свидетельствуют кроме приводившихся данных относительно Трапезунта и Амастриды, моливдовулы коммеркиариев фракийских портов Весемврии и Девельта938. О торговле с Ю. Россией говорят сигиллы коммеркиариев Херсонеса939, и показания различных источников: Кедрина940, Евстафия Солунского941, Михаила Акомината942, и, особенно, начальной русской летописи.

Агиография, которая, как мы видим, молчит относительно северной торговли империи, даёт, однако, некоторые указания на торговлю Византии со средневековым Западом. В житии по Епифания Кипрского мы читаем о римских купцах и ювелирах, посещающих Кипр и Иерусалим по торговым делам943. Об александрийских купцах, торговавших в VІ–VІІ вв. с Галлией (γαλλδρώμοι), говорилось выше. О ввозе в Константинополь в X в. «галльского» мыла есть указания в Уставе Эпарха944. О торговле с империей амальфитанцев и венецианцев, контрабандой вывозивших из неё запретные шёлковые ткани, рассказывает Лиутпранд945. О двух «латинских» купцах из Аквилеи, скупавших шёлковые изделия на месте их производства в Спарте, читаем в житии пр. Никона Метаноите946. Наконец, стихотворное описание чудес св. Николая Угодника, составленное Никифором Ксанфопулом, повествует о фракийском юноше-купце, который плавал по торговым делам в сицилийскую Катану, и о константинопольце Иоанне, плававшем, с этой же целью, в Адриатическое море947.

Упомянув, что в житии пр. Фрументия, отец которого увёз юношу-сына с собой в «Индию» (Эфиопию, где Фрументий и был епископом-просветителем), отражаются торговые морские сношения ранней Византии с бассейном Красного моря948, и что в назывании чудесами вмч. Артемия, в числе прочих ересей, буддизма с его учением о метамисихозе949, мы имеем след торговых соприкосновений с Индией, мы исчерпаем известия наших агиографических источников о византийской торговле. Чтобы покончить теперь с изображением промышленно-торговой деятельности византийского мира, нам следует коснуться лишь вопроса о степени интенсивности как самого менового хозяйства, так и денежного обращения в Византии.

Разумеется, все соображения Бюхера и его предшественников о натуральном домашнем хозяйстве как античного мира, так и его эпигона Византии, следует считать неприемлемыми. Византийская империя, за исключением каких-нибудь самых глухих уголков, жила меновым и притом денежным хозяйством, подобным, по характеру и интенсивности, хозяйству Западной Европы в исходе средних веков. Как бы ни избегали мы всякой модернизации и преувеличений, но следует признать, что денежное обращение в Византии лежало в основе всего экономического строя её городов и сёл. Стоит только раскрыть последние страницы книги о церемониях, чтобы убедиться в поразительной разнице Византии и феодальной Европы, в полном несходстве системы денежного жалованья золотом с системой бенефициев и доходных статей. Обращаясь к будничной жизни общества, мы тоже увидим, что всё не исключая и предметов первой необходимости, покупается и продаётся. Между городом, селом, поместьем и монастырём идёт постоянный торговый обмен с помощью монеты, обмен, свидетельствующий, помимо всего прочего, и о сравнительной тесноте жизни, и вызванной ею специализации труда. Приведём несколько примеров из нашего неоценённого бытового источника – агиографии.

В «Религиозной истории» Феодорита описан один приморский монастырь в Киликии, который в избытке производя хлеб и изготовляя одежды, опахала и корзины, торгует этими предметами с прибывающими моряками, покупая у них, в свою очередь, необходимые ему продукты950. Лавра пр. Феодосия В. покупает для братии одежды951. Монастырь Пахомия В. на деньги, вырученные от продажи циновок, изготовляемых братией, покупает хлеб952. Монастырь, где подвизалась пр. Феодора Александрийская, тоже покупает хлеб и масло в соседнем городе953. Монастырь пр. Лазаря Галесийского производит закупку зерна в Лидии954. Пр. Мелетий Новый посылает своих монахов в соседнее село, чтобы купить вина955.

Эта торговля хлебом особенно важна для оценки вполне менового, денежного характера экономической жизни империи. Помимо продажи и покупки хлеба на тесном местном рынке, хлебная торговля, несмотря на все трудности сухопутья и мореплавания, связывала между собой отдалённейшие провинции, и являлась, в сущности, единственной, прочно-налаженной межобластной торговлей Византии, во все века её существования. Не будем повторять уже сказанного о хлебоснабжении столицы Египтом в IV–VI вв. Укажем лишь на другие пути и рынки хлебной торговли, отмеченные в наших источниках. Житие пр. Иоанна Милостивого показывает, что, вопреки общеизвестному мнению о гибели земледелия в Ю. Италии, Сицилия не переставала быть второй житницей империи и поставляла, при нужде, хлеб даже в Александрию956. О подвозе сицилийского хлеба в Солунь говорят чудеса вмч. Димитрия957. Южная Италия, равным образом, славилась своим хлебом, и в Калабрию за ним ходили суда даже с отдалённого Кипра958. О том, как египетский хлеб ввозился в Британию, мы говорили в другой связи. Для Палестины хлебной житницей являлись местности, лежавшие около Мёртвого моря, и в ближайших частях Счастливой Аравии. Отсюда, как свидетельствуют жития пр. Саввы Освященного и Герасима Иорданского, ввозился хлеб в палестинские монастыри959.

Когда империя утратила Египет и Сицилию, то снабжение византийской столицы хлебом легло на Элладу, в частности на Эвбею960, М. Азию961 и особенно Фракию. Отсюда правительство стремилось притянуть возможно большие запасы зерна, всякий раз как перед Константинополем вставали зловещие призраки голода962. У Михаила Атталиата находим интереснейшие подробности о хлебной торговле фракийских крестьян, которые на своих телегах везли зерно по монастырям и городам, где его покупали и горожане, и корабельщики, снабжавшие хлебом столицу, пока Михаил VII не завёл хлебной монополии и не устроил элеваторы (φоύνδακαι) в Редесте, куда крестьяне отныне были обязаны ссыпать своё зерно, и откуда его продавало с огромными барышом государство963.

Развитая торговля хлебом, естественно, вызывала существование особых хлеботорговцев (σιτοκάπηλοι), которые скупали хлеб у крестьян, и продавали его по городам или в столицу. При этом, разумеется, дело не обходилось без спекуляции, и жития пр. Спиридона Тримифунтского и Епифания Кипрского, типично отражая народное недовольство хлебными спекулянтами, повествуют о неких кипрских σιτοκάπηλοι, которые, скупив во время голода хлеб, и спрятав его в своих элеваторах, прижимают бедняков, пока не вразумляются чудом, сделанным святыми964. Продолжатель Феофана сообщает, что во время голода Роман II посылал в М. Азию чиновников следить, чтобы хлебные торговцы не припрятывали хлеб, а отправляли его в столицу965.

На известную интенсивность денежного хозяйства в Византии указывает тот замечательный факт, что население империи хорошо понимало связь хлебных цен с общей дороговизной или дешевизной. Михаил Атталиат, рассказавший о хлебной монополии Михаила VII, добавляет, что когда цена хлеба, произвольно установленная государством, стала чрезмерно высокой, то наступила всеобщая дороговизна (ἔνδεια), так как, говоря словами автора, вздорожание хлеба вызывает вздорожание всего остального, ибо хлебом определяется колебание цен товаров, а наёмные рабочие из-за дороговизны продуктов требуют и более высокую плату966.

В пользу соображений о господстве в византийской экономической жизни принципа обмена и денежного хозяйства говорит, помимо вышеуказанного, также значительное развитие всякого рода аренд и кредита. Арендуются (μισϑοῦνται) дома967, корабли968, рабочий скот969 и т. д. Мелкий и крупный кредит дают возможность выгодно помещать сбережения, и производить более или менее широкие торговые операции. В этом отношении весьма характерны: рассказ Мосха о бедной чете, вздумавшей ссудить кому-нибудь свои маленькие сбережения в 50 милиарисиев, чтобы иметь доход970, и повествование жития пр. Василия Нового о том, как святой посетил лавку виноторговца, всё предприятие которого было основано на занятом капитале, и едва-едва оправдывало проценты971. Наконец, о роли кредита в торговых операциях крупных византийских купцов мы уже имели случай говорить выше.

Конечно, и в данном случае, говоря о господстве денежного хозяйства в Византии, не следует ни преувеличивать, ни модернизировать. До́лжно постоянно помнить о более тихом и узком темпе византийской экономической жизни, стеснённой и слабым развитием техники, и редкостью населения, и постоянной опасностью извне, и невозможностью быстрых и верных сообщений. Деньги, несмотря на то, что на них строилось всё народное хозяйство, были в Византии далеко не дёшевы, и медленность их обращения, в связи с большим риском торговых операций, делало условия кредита далеко не лёгкими. Всюду в наших агиографических источниках мы наталкиваемся на чрезмерную высоту процента и тягость долговой кабалы. Из много раз цитированного нами рассказа о Феодоре и Абраме, видно, что даже между друзьями не считалось чем-то предосудительным брать по 33⅓ процента. В житии пр. Иоанна Милостивого встречаемся со сборщиком податей, который ищет, кто бы мог ссудить ему 50 литр золота, хотя бы по 100%972, и с бедняком Захарией, который за ссуду в один τριμίσιν, готов отслужить в качестве раба один или два месяца973.

О тяжести долгового права, унаследованного от римского законодательства, о видной роли в этом праве долговой тюрьмы агиография говорит постоянно. Это излюбленный мотив проложных и житийных сказаний. Легенда о Феодуле Столпнике рассказывает, в качестве эпизода, об одной знатной женщине, которая была вынуждена торговать собою, когда её разорившегося мужа кредиторы засадили в темницу974. В Лимонаре Мосха тоже находится печальная повесть о женщине, ставшей невольной проституткой, после того как её муж, потеряв всё имущество во время кораблекрушения, очутился в долговой тюрьме975. Наконец, в житии пр. Епифания Кипрского читаем о городском богаче, заключённом в оковы за несостоятельность976. Оттого одной из величайших милостей, оказываемых народу правительством, всегда являлись выкуп и уничтожение долговых обязательств. Это было сделано императрицей Феодорой977 и императором Романом Лекапином978, и эту же милость народу, будто бы оказанную обратившимся армянским царём, упоминает отражающее чисто византийские представления житие пр. Григория – просветителя Армении979.

Наконец, следует ещё упомянуть о двух-трёх явлениях, характерных для малоразвитого денежного обращения, и докапиталистической организации народного хозяйства. В Византии отсутствовали банки, в нашем смысле слова, которые бы брали на себя помещение и хранение капиталов. Денежные ценности, если не удавалось их ссудить частным, ростовщическим путём, приходилось беречь дома, подвергая их постоянной опасности от воров. Оттого бывали случаи, что вчерашние богачи после посещения грабителей оказывались чуть ли не нищими980. Далее, отсутствие современных нам средств обеспечения кредитора, выдвигало видную роль в кредитной практике поручителей и клятв, как своего рода ордалий, заменявшие векселя и форменные расписки. Интересную сценку клятвы перед мощами святого, к которой был принуждён евреем обманщик-христианин, мы находим в рассказах о чуд. муч. Мины981, а своеобразный пример поручительства предлагает нам пролог о Феодоре и Абраме, где христианин ручается ни кем иным, как самим Иисусом Христом. Наконец, большим неудобством, тормозившим денежное обращение, являлась столь обычная в Византии порча монеты, как самим правительством, так и частными лицами982. Оттого всякий крупный размен монеты сопровождался её взвешиванием у специалистов-трапезитов, что конечно сильно отражалось на быстроте и удобстве кредита и платежей.

В заключение этой главы, посвящённой сводке агиографического материала, касающегося промышленно-торговой жизни Византии, и, надеемся, достаточно выявившей основные черты хозяйственной культуры её городов, приводим несколько любопытных данных относительно меновой стоимости различных предметов в обиходе. Эти данные являются наилучшим средством уяснить себе бытовую ценность тех или иных вещей и продуктов, будучи накоплены в большом количестве, способны в то же время послужить ценнейшим материалом для экономической истории империи.

Как мы уже видели, плата подёнщика-рабочего колебалась от 12 до 100 оболов983. Заработок нищего составлял 20−100 оболов в день984. Дневное пропитание византийского простонародья (т. е. хлеб, овощи, рыба) стоили от 7 до 24 оболов985. Хитон Константинопольского бедняка ценился всего в 24 обола, или один милиарисий986. Простонародные плащи продавались в Александрии по 3 милиарисия, или 72 обола987. Богатый женский пояс ценился в 2 номисмы988, ковры стоили от 8 до 36 номисм989. Лучшие корзины, изготовляемые египетскими аскетами, продавались по 100−200 оболов990. Осла можно было купить за 3 номисмы991. Цена хорошего раба равнялась в VII веке 30 номисмам992.

Особенно часты указания агиографии на стоимость книг, переписывавшихся монахами и подвижниками. Так, отличный пергаментный экземпляр Нового Завета, стоил 3 номисмы993, а Ветхого Завета – 18 номисм994. Псалтири ценились по одной номисме995. Роскошное «издание» Евангелия, в золотом и шёлковом переплёте, украшенном драгоценными камнями, которое было заказано для пр. Иоанна Кущника его родителями, обошлось им будто бы в 500 номисм, но это конечно преувеличение, вызванное стремлением прославить богатство и знатность преподобного996.

К сожалению, менее всего осведомлены мы относительно хлебных цен. Почти все показания источников касаются только голодных годов, когда исключительная дороговизна хлеба заставляла заносить известие о ценах в летописные заметки. Так, житие пр. Пахомия В. сообщает, что в Египте хлеб продавался однажды по номисме за 5 артаб, и только «государственный хлеб» можно было достать по номисме за 13 артаб997. Во время голода на Кипре, спекулянты требовали номисму за три модия998. При Василии I, два медимна хлеба стоили номисму999. При Никифоре Фоке цена хлеба поднялась даже до номисмы за модий1000. При Романе II однажды хлеб продавался по номисме за 4 модия, но эта цена скоро упала до номисмы за 8 модиев1001. До введения хлебной монополии Михаилом VII за номисму можно было купить 18 модиев1002, a после неё цена доходила до номисмы за модий, и 3 номисм за медимн1003.

Все приведённые максимальные цены очень трудно сравнить между собой, как вследствие того, что нам плохо известны византийские меры вместимости, так и потому, что мы не знаем, идёт ли в том или другом случае речь о зерне или муке. Только сопоставляя все догадки, и делая приблизительные подсчёты, мы должны будем проблематично допустить, что если нормальная цена зерна или муки в Византии составляла номисму за 18 модиев, то на наш вес и деньги, считая номисму в 5 руб. золотом, это составит около 65 коп. за пуд. Вздорожание хлеба при Василии I подняло эту цену до 1 рубля, а при Романе II – до 1 руб. 25 к. и 2 р. 50 к. Что же касается цен в голодный год при Никифоре Фоке, и во время введения хлебной монополии при Михаиле VII, то они возросли до невероятной цифры – 10 руб. за пуд. Как бы ни гадательны были эти числа, но в целом они конкретно иллюстрируют те бедствия, которые должна была терпеть во время голода или отсутствия подвоза, столичная масса, и достаточно хорошо объясняют её, столь обычные в эти моменты, эксцессы и мятежи.

Глава V. Деревня и поместье

Скученности византийских городов, отвечала ещё бо́льшая скученность деревенских поселков, зависевших от них в том или другом отношении. Не отличаясь своей величиной, византийские сёла, деревни и хутора окружали города иногда столь частой сетью, что, например, крестный ход с молением о дожде, зараз обходил целый ряд их1004. В Сирии около Антиохии, в Галатии, около Анастасиуполя, в Ликии, около митрополии, сёла и деревни упоминаются целыми десятками1005. И если в пустынных местностях южной Палестины житие пр. Илариона В. называет деревню Фавата, где родился святой в пяти милях от Газы1006, то чудд. Кира и Иоанна говорят о кипрском посёлке Фана, находившемся всего в 50 стадиях от города1007.

Византийские сёла, деревни и хутора назывались или κωμαί, или χωρία. По-видимому, то или иное словоупотребление зависело исключительно от произвола пишущего, и не стояло в какой-либо связи с величиной поселения1008. Жития безразлично употребляют и то, и другое название, хотя можно заметить, что, например, жития Симеона Столпника Дивногорца, Николая Сионита, Луки Элладского и Мелетия Миупольского предпочитают выражение κώμη, жития Феодора Сикеота и Лазаря Галесийского чаще употребляют слово χωρίον, a житие Павла Латрского безразлично пользуется тем и другим. Весьма интересно, что в собственном имени ликийских деревень, упоминаемых в житии Николая Сионита, преобладает родительный падеж множественного числа – χώμη Πλακωμιτῶν, κ. Αρναβανσίων, κ. Σεροιατέων, κ. Κενδήμων и т. д.1009 как будто, указывающий на общее родовое происхождение всех членов сельской общины. Другим своеобразным явлением того же жития, следует считать упоминание каких-то сельских округов – ἐνоρία, в которых лежат те, или иные деревни1010.

В административном, финансовом и экономическом отношениях византийские деревни зависели от городов, вблизи которых они находились. Эта зависимость во все века, и во всех областях византийского мира, обозначалась типичным выражением, заимствованным из фискальной практики – τελεῖν ὑπò τὴν πóλιν1011, но только распространённым на все вообще житейские отношения деревни и города. Как известно, в город крестьяне везли свои сельскохозяйственные продукты1012, на городских рынках и ярмарках, они покупали предметы домашнего обихода1013, в города порой несли крестить своих детей1014. От города ждали и требовали помощи в голодные годы, причём бурно проявлялась обычная глухая вражда жителей деревень к горожанам1015. Феодорит в своей «Религиозной Истории» приводит курьёзный пример этой вражды, рассказывая, как соседние с Антиохией деревни, спорили с городом из-за права обладать мощами почившего угодника1016.

Византийские горожане, подобно горожанам всех времён, любили противополагать себя менее культурным, полудиким обитателям сёл. В их глазах все эти γεωργοί, γηπóνοι χωρῖται или χωρικοί, как назывались в Византии крестьяне, земледельцы были, прежде всего, ἄγροικοι, ἀγρóται – «мужики», люди, как бы, низшего ранга. Пр. Симеона Столпника в том монастыре, где он поселился, уйдя из родной деревни, величают не иначе, как ἄγροικος1017. Автор жития пр. Георгия Амастридского приводит нечто вроде общеизвестной пословицы, говоря, что ἀγρóτης сразу узнает ἀγρóτην по его родственному обличью1018. «Деревенщина» – πάσα ἡ ἀγροικία, несколько презрительно выражались жители византийского города, когда хотели обозначить сельскую толпу, или собрание окрестного деревенского населения1019. В своих рубищах (ρακενδύτης)1020, или коротких, перекинутых через плечо плащах (σινδών)1021, в убогих туниках и перевязанных крест-накрест сапогах – гетрах1022, составляющих их единственную одежду, со своими полудикими, варварскими нравами1023, крестьяне возбуждали в горожанах в лучшем случае лишь снисходительное пренебрежение1024. Деревня рисовалась городу как средоточие отсталости, некультурности и варварства. Подобно тому, как это было на западе, где прилагательное «paganus» даже стало синонимом язычника, многие из византийских деревень удерживали языческую веру и обычаи долгое время после того, как города отказались от них. Целые деревни, заселённые язычниками, упоминаются в житиях пр. Авраамия и Марии1025, Агапита Синадского1026, Порфирия Газского1027, Ипатия Руфинианского1028 и Симеона Дивногорца1029. Языческие праздники «календ», «вот», «врумалий», «неомений» и т. д., языческие обряды вакханалий, или Дионисий во время сбора винограда, удерживались в деревнях вплоть до конца VII в1030. Всевозможные ереси равным образом, гнездились в глухих посёлках М. Азии и Сирии1031, и мы читаем, что ещё в XI в., пр. Лазарю Галесийскому пришлось воссоединять с церковью одну еретическую деревню в горах близ Атталии1032.

Что касается до внутреннего строя византийских деревень, то их можно подразделить на свободные самоуправляющиеся общины крестьян собственников и на деревни, зависимые от крупных владельцев – магнатов, или даже прямо принадлежащие им. Агиографический материал неоспоримо доказывает наличность этих обоих видов во всё время существования империи, и позволяет отделаться, наконец, от одностороннего, и потому до самого последнего времени противоречиво решаемого вопроса о свободной сельской общине и форме крестьянского землевладения в Византии. Чересчур обобщающее, чисто юридическое и потому преувеличенное представление о закрепощении римского крестьянства в форме колоната, заставило в своё время Цахариэ фон-Лингенталя, желавшего так или иначе объяснить выступление свободного крестьянства в Земледельческом Законе, создать гипотезу свободной сельской общины, будто бы принесённой в Империю славянами, и зафиксированной в народническом законодательстве иконоборцев. Сильно льстя славянофильскому самолюбию, и не подвергнувшись, благодаря авторитету Цахариэ, проверке источникам, эта гипотеза была принята как факт, даже такими исследователями, как Васильевский и Успенский, и благодаря им как-то закрепилась в византинологии, вызвав критику лишь со стороны Панченко, который увлёкся в противоположную крайность.

Между тем, всё в этой теории ошибочно. Но говоря уже о том, что нет никаких оснований видеть в записи исконного аграрного права М. Азии или Балканского полуострова, каковою мы должны считать таинственный Νóμος γεωργικóς – законодательный памятник Льва и Константина1033; не говоря о том, что нельзя делать заключения об экономических и социальных отношениях в разнохарактерных областях империи на основании одного только обобщающего юридического материала, не говоря и о том, что славянская община могла повлиять на аграрные отношения только на севере Балканского полуострова. Крупной виной Цахариэ следует считать то, что он недостаточно оценил положительные свидетельства самого римского права, о существовании в империи IV–VI вв. свободных, самоуправляющихся общин крестьян. Между тем, эти «метрокомии», эти χωρία ἐλεύϑερα, эти «комитуры», упоминаются и в Кодексах, и в Новеллах Юстиниана, и в Василиках1034. Знаменитая речь Ливания περὶ τῶν πρоσταδιῶν, вся посвящена описанию избрания патрона этими общинами крестьян-хозяев, желающих избежать притеснений со стороны фиска и соседних магнатов. Папирология даёт колоссальный материал для изображения самоуправления египетских деревень, с их ὁμóλογοι γεωργοί (арендаторы-общинники), с их πρεσβύτεροι τῶν κώμων, κωμάρχαι, πρωτοκωμήται и γραμματεῖς1035. Но даже, если оставить в стороне Египет, то мы найдём в агиографии целый ряд свидетельств о свободных сельских общинах в Сирии и M. Азии, совершенно независимо от каких бы то ни было славянских влияний. Неоценённый бытовой материал благочестивых житий и сказаний впервые, и лучше всяких других источников знакомит нас с этой извечной формой сельской жизни в различных областях империи, в которой влияние римского права не было ни всеобщим, ни глубоким.

В «Религиозной истории» Феодорита названа одна сирийская κώμη, которая οὐκ εἶχεν δεσπóτην, и в которой сами же γεωργοί были и δέσποται1036. По примеру деревень, упоминаемых Ливанием, эта κώμη хочет избрать себе в προστάτης пр. Авраама, внёсшего за неё подать фиску1037. Одна из многочисленных сельских общин Галатии, упомянутых в житии пр. Феодора Сикеота, прямо названа как τò κοινòν τοῦ χωρίου1038, выражение тождественное с ἡ τοῦ χωρίου κοινóτης земледельческого закона. В житии пр. Марфы, матери Симеона Дивногорца, рассказывается об одной антиохийской κώμη, жители которой (οἱ ἀπò τῆς κώμης)1039, вместе со своим пресвитером (священником), образовали особый приход (παροικία)1040. Как члены самоуправляющейся общины, крестьяне свободных византийских деревень весьма неохотно принимали в свой круг новых присельников или παροίκους. Житие пр. Луки Элладского повествует, как родители святого, вздумавшие поселиться в одной фокидской деревне, были изгнаны её сельчанами, как «парики» и «чужаки», и только выхлопотав особую царскую грамоту, они, против воли общины, были водворены в излюбленную деревню местной администрацией1041. Всё это указывает на значительное развитие и устойчивость сельской общины в Византии с IV по X в., и нет никакой нужды в допущении славянского влияния, чтобы объяснять наличность тех свободных деревень с крестьянами-сонаследниками (αυγκληρονόμοι), охранять которые силятся знаменитые новеллы македонской династии.

Другие данные агиографии ещё более укрепляют это представление. Целый ряд известий относится к общинному самоуправлению византийских деревень. Лавзаик Палладия называет πρωτοκωμήτης’а египетской деревни1042. Жития пр. Евфимия В. и пр. Кириака упоминают протокомитов палестинских сёл1043. Те же деревенские старосты, только под другими именами – πρῶτοι τοῦ χωρίου, πρεσβύτεροι, πρεσβευταί и πρωτοπρεσβυτεροι, встречаются в житии Феодора Сикеота, отражающем быт Галатии1044. Житие пр. Филарета Милостивого засвидетельствовало существование в пафлагонских деревнях конца VIII в., πρῶτοι τῆς κώμης и πρωτεύοντες, в которых можно видеть не только крестьян, выдающихся по экономическому и социальному положению, но и настоящих официальных старост сёл1045. То же самое следует сказать о πρωτεύων в магнесийской деревне XI в., упоминаемом в житии пр. Лазаря Галесийского1046. Кроме старост в византийских деревнях существовали и другие должностные лица. Не говоря уже о κωμογραμματεῖς, постоянно фигурирующих в египетских папирусах вплоть до эпохи арабского завоевания, можно указать на φύλακες τῆς χώρας в сирийских деревнях1047, на είρηνοποιοί в галатийских χωρία1048, на ὑπηρεταί в пафлагонских κώμαι и VIII–IX вв.1049, и, вероятно, целый ряд других сельских должностей, с одинаковыми полицейскими функциями в прочих областях империи.

О том, как деревенские самоуправления IV–V вв. стремились избирать себе патрона – покровителя или простата, способного защитить их от жестокостей фиска или магната-соседа, мы уже говорили. Остановимся теперь на данных агиографии, свидетельствующих о других проявлениях общинной жизни византийских сёл и деревень. Как и следовало ожидать, почти каждое из этих селений имело свою церковь, или, по крайней мере, часовню1050, священнослужители которых избирались, согласно древним каноническим правилам, самою паствой. Интересное житие-похвала пр. Филофея Опсикианского (X в.) описывает, как односельчане (ἐγχωρίοι) единогласно избрали этого трудолюбивого, семейного крестьянина, отличавшегося добродетельной жизнью, своим священником1051. Других сельских «пресвитеров» мы встречаем в житиях свт. Василия В.1052, Димитриана Кипрского1053 и Иоанна Психаита1054, а также в Лавзаике Палладия1055 и «Религиозной истории» Феодорита1056, причём из последней видим, что несколько мелких антиохийских деревень имели одного пастыря. Все эти скромные сельские священнослужители, по большей части, вели тот же трудовой образ жизни, как и избравшие их крестьяне, от которых они, вероятно, мало отличались и умственным развитием. Священник, упоминаемый в житии Василия В., с утра до вечера работает в поле. Пр. Филофей Опсикианский, тоже собственноручно обрабатывает свою ниву. Наконец, отец пр. Иоанна Психаита, бывший иереем в значительной вукелларийской деревне, не считал постыдными зарабатывать в поте лица на хлеб, занимаясь строительным ремеслом.

Кроме церквей, некоторые, наиболее крупные из византийских деревень, имели также и школы, в которых крестьянским мальчикам преподавались грамота и псалтирь1057. Имели ли византийские деревни общественные мельницы, трудно решить. Земледельческий Закон говорит только о мельницах, построенных частными лицами, хотя в известных случаях и отчуждаемых в общинную пользу1058. В житии пр. Давида, Симеона и Георгия есть, правда, живая бытовая картинка, изображающая как пр. Георгий везёт на мельницу монастырское зерно, нагруженное на мула, но, к сожалению, ничего не говорится о местонахождении самой этой мельницы, обслуживавшей, надо полагать, целую округу1059. Зато агиография не раз говорит о занимаемых всей деревней общественных сторожах полей, в которые шли люди, не способные на другой труд, и положение которых было самое незавидное. Об одном из таких τηρηταί, мы читаем в греческом Патерике1060. Оказывается, что он живёт и спит в поле, ест сухой хлеб, только при случае приправляемый маленькой рыбкой, и вообще, испытывает участь, «по сравнению с которой жизнь аскета является отдыхом». В столь же большой нужде живут и деревенские пастухи1061, те наёмные ποιμένες μισϑωτοί или ἀγελάριοι βοῶν, о которых говорит Земледельческий Закон1062 и жития Евфимия В.1063, Модеста Иерусалимского1064, Луки Столпника1065 и Павла Латрского1066. Два последних источника сохранили интересные указания, что такими сельскими пастухами в М. Азии, которым поручались деревенские стада свиней, нередко бывали мальчики-сироты, и что нанимались пастухи за определённую денежную плату, к которой добавлялись харчи, получаемые с крестьян.

Роль сельской общины, как самоуправляющего целого, особенно выступает в разного рода общеполезных работах, сообща предпринимаемых крестьянами. Так, в житии пр. Николая Сионита читаем, как по просьбе преподобного вся деревня, в числе 75 человек, выворачивает из земли огромный камень1067. В житии пр. Феодора Сикеота, столь ценном вообще для понимания сельской жизни, в самом центре М. Азии есть рассказы, как жители одной деревни около Гратианополя в Галатии, сообща нанимают мастеров для постройки каменного моста через поток1068, как крестьяне сообща устраивают водоём из древнегреческого саркофага1069, как, наконец, «деревенская община» (τὸ κοινὸν τοῦ χωρίου) сообща убивает быка, и делит его мясо между своими сочленами, черта, воспроизводящая старинный сельский коммунизм ещё, м. б., эпохи Гомера1070.

Теснота сельской жизни, постоянная общность интересов и работ связывали жителей деревень в одно солидарное целое. Жатва или сбор винограда сопровождались обще-деревенскими праздниками. Радостные случаи в жизни отдельных поселян разделялись всей общиной, и в житии пр. Саввы мы читаем, например, как два брата-крестьянина, в память своего чудесного исцеления, во время виноградной страды ежегодно устраивают πάνδημον ἑορτήν – общенародное торжество1071. Все стояли друг за друга. Нападали ли разбойники, весь посёлок бросался преследовать их1072, поднимали ли ночью лай собаки, столь многочисленный во всех византийских деревнях1073, и всё село выходило с ножами отбиваться от хищных зверей, подбиравшихся к скоту1074. Во время стихийных бедствий, особенно засухи, деревни и сёла сообща устраивали крестные ходы, и горячо молились о ниспослании дождя на погибающие нивы1075. При этом забывалась та обычная вражда между отдельными сёлами, которая столь легко возникала из противоречия интересов или из взаимной зависти1076.

Что касается самого землевладения внутри византийских деревень, то агиографические источники, столь определённо устанавливающие наличность свободных самоуправляющихся сельских общин, не дают, однако, оснований заключать о сколько-нибудь общинном характере владения землёй. Правда, какие-то разделы земель, происходившие в сёлах, не могут быть отрицаемы. Земледельческий Закон слишком ясно говорит о μερίδες – участках-наделах, о μερισμóς – разделении земли бороздами, и о земле села, которая подвергается разделению1077. В агиографии мы не раз встречаемся с «геометрами», которые измеряют землю не только в целях фиска1078, но также и затем, чтобы «разделять её между земледельцами» (διανέμειν ἑκάστῳ τῶν γεωργεῖν εἰδóτων)1079. Но с другой стороны, и тот же Земледельческий Закон, и агиография, выставляют столько положительных свидетельств, что каждый крестьянин владел целые десятки лет своим участком, на праве полной и наследственной собственности, что в этих κοινòν τóπον τοῦ χορίου, γῆ τοῦ χωρίου, которые делит между своими сочленами ἡ τοῦ χωρίου κοινóτης – сельская община1080, нельзя видеть что-либо кроме общих луговых и пастбищных угодий села1081, подлежащих переходу под пашни, и для того разделяемых между отдельными хозяевами-пахарями в их собственность.

В самом деле, ни одно свидетельство источников, не говорит нам о каком-либо временном характере владения крестьян своими участками, или, ещё менее того, о переделах земли. Земледельческий Закон полон такими выражениями, как κύριоι, или αὐϑενταί τοῦ ἀγρоῦ, τῆς ὕλης, τῶν χωραφίων, как ἴδιος ἀγρоς ὕλη ἰδία, и т. д1082. Участки могут меняться, арендоваться и закладываться своими хозяевами1083. Если участок, занят виноградником, то он обыкновенно окружён рвом, и обнесён изгородью из кольев1084; некоторые из участков, при этом, обсажены по межам деревьями1085. Ещё более индивидуалистический характер земельной собственности выступает в свидетельствах агиографии. Крестьянские «аруры»1086, или крестьянские пахотные земли и «землицы» (γῆ, γῆ σπόριμα, γῇδιον)1087, составляют их собственность – κτήμα1088, и по отношению к ним они являются «господами» и «владельцами» (κύριοι, κτήτορες)1089, владеющими своими участками по наследству1090. В житии пр. Николая Сионита мы читаем о некоем ликийском крестьянине, который в течение 20 лет засевает свой участок 25 модиями зерна, но за эти годы, очевидно, так истощил почву, что урожай не получается и сам второй1091. Из рассказа Мосха видно, что палестинские крестьяне даже огораживали свои пашни прочными изгородями из колючих кольев, оставляя между заборами только узкие проходы1092.

Особенно это имело место, когда, как мы уже видели в Земледельческом Законе, участки были засажены виноградниками или плодовыми деревьями. Сирийская, египетская и малоазийская агиография изобилует указаниями на крестьян-виноградарей (αμπελουργοί)1093и садоводов, разводивших фруктовые деревья и маслины1094. Насколько важною отраслью византийского сельского хозяйства являлось культивирование виноградных лоз, показывает существование особых странствующих артелей рабочих-виноградарей, к которым присоединился при своём скитании пр. Полихроний, и с которыми он добрался с Кипра до Константинополя1095.

Весьма важным подспорьем в хозяйстве византийских крестьян являлось скотоводство, особенно разведение свиней и овец. Жития полны указаниями на то, как святые или их сверстники, будучи мальчиками и учась грамоте, в то же время пасли стада родителей1096. Кроме того, в агиографии есть намёки на специалистов скотоводов, всё достояние которых заключалось в их стадах. Таково сообщение Патерика о пр. Евхаристе1097, который, живя в деревне, целый день пасёт τὰ πρóβατα, унаследованные им от отца. Таковы рассказы жития пр. Евфимия В., о крестьянине-владельце десяти овец, и жития пр. Модеста о бедной женщине, обладавшей пятью парами упряжных волов1098. В западных горах М. Азии, никогда не переводились крупные стада скота, перегоняемых с пастбища на пастбище крестьянами-пастухами1099. Особенно интересны при этом указания жития пр. Павла Латрского, в котором читаем, как крестьяне – собственники стад, пасут их зимою и весною в горах, только летом уходя в равнины на полевые работы в своих деревнях1100.

Кроме скотоводства в малоазийских деревнях процветало разведение гусей1101 и пчеловодство. Интересные сведения о последнем почерпаем из житий пр. Лазаря Галесийского, где рассказывается о собирании крестьянами мёда в нагорных пещерах близ Атталии1102, и пр. Филарета Милостивого, пафлагонского помещика, обладавшего во время своего богатства целыми сотнями пчелиных ульев1103.

Упомянув, в заключение этого перечня занятий византийских крестьян, о крестьянах-рыболовах1104, дровосеках1105 и угольщиках1106, мы можем перейти к характеристике общего положения свободного крестьянства. Следует прямо признать, что это положение рисуется нам агиографией, чаще всего, очень мрачными красками, и что византийское крестьянство является в ней как класс, осуждённый, почти всегда, на безысходную нужду. Только в редких случаях попадаются изображения зажиточных крестьян (ἐν αὐταρκειᾳ βιούντων), подобных отцу пр. Евстратия1107, или крестьян, владевших, подобно пр. Антонию В., тремястами арур пашни1108, и обрабатывавших эти крупные участки с помощью наёмных рабочих1109 или крестьян, имевших даже рабов1110. Наоборот, изображение крестьянской бедности и оскудения есть основной тон агиографии всякий раз, как она принимается изображать сельский быт. Житие пр. Паисия В. говорит, что египетские деревни переполнены сиротами и вдовами1111. Леонтий Неапольский, этот агиограф-народник, весьма сочувственными чертами рисует честных земледельцев, которые в постоянном поте лица своего, еле-еле зарабатывают суточное пропитание1112. Подобные же выражения характеризуют в чудесах Николая Угодника трудную жизнь халкидского ἂγροικος᾽а1113. Житие пр. Макария Пеликитского изображает как некий вифинский крестьянин, живущий в крайней бедности, и обременённый многочисленным семейством, безнадёжно ковыряет свою землю1114. Наконец, о бедной вдове фокидского поселянина, агиограф пр. Луки Элладского прямо говорит, что её жизнь хуже смерти1115.

Малоземелье являлось первой причиной крестьянской нужды. Крестьянские участки порой были так малы, что называются не иначе, как γῄδιον1116. Утрата таких «землишек», обезземеливание крестьянства, было самым обычным явлением. Житие пр. Епифания Кипрского наглядно рисует разорение бедной крестьянской семьи в Палестине IV в. Когда умер отец святого, то его мать, занимавшаяся при муже пряжей льна, не знала, чем прокормиться. Сначала был продан рабочий скот, а потом дошла очередь и до того маленького клочка земли, с которого кормилась семья. Он был «отдан» (в аренду?) соседнему крестьянину, а сирота Епифаний пошёл в обучение ремеслу, чтобы иметь возможность содержать мать и сестру1117. В Земледельческом Законе, равным образом, мы встречаем указания на то, что запущенную землю крестьянина, утратившего рабочий скот, арендуют другие односельчане1118. Таким образом, перед нами выступает аренда, как показатель крайней нужды в земле, заставлявшей крестьян хвататься за каждый свободный клочок, иногда на самых невыгодных условиях1119. Этим объясняется, затем, чрезвычайное распространение эмфитевеиса, закон о котором, как известно, вошёл в самую популярную из византийских кодификаций – Эклогу1120.

В процессе обезземеливания крестьянства весьма большую роль играли задолженность крестьян помещику, и отобрание полей за неуплату процентов1121. Кроме того, нужно учитывать общий факт постоянных захватов византийскими богачами-магнатами собственности соседей бедняков. Новеллы Юстиниана и Македонской династии достаточно красноречиво свидетельствуют об этом1122. Даже сами общие места византийской морали, осуждающей захват вдовьих и сиротских земель богатыми, указывают на бытовую распространённость самого явления1123. В житии пр. Агапита Синадского, мы читаем, как этот святой возвращает чудесным образом бедняку его «землицу», захваченную бессовестным богачом1124. В Патерике есть рассказ, как никопольский πρωτεύων, с помощью подвластного земледельца, и, ссылаясь на какие-то наследственные права, хочет отнять участок земли у старца-аскета1125. Житие пр. Филарета Милостивого повествует, как запустевшие земли этого помещика были расхищены окружающими крупными собственниками1126.

Кроме обезземеливания, византийское крестьянство страдало также и от недостатка рабочего скота. Падёж одного из двух волов, впрягавшихся в ярмо традиционного плуга, ставило крестьянское хозяйство в безвыходное положение. Один из землепашцев монастыря пр. Евстратия Авгарского, со слезами умолял святого дать ему другого вола, взамен павшего, говоря, что иначе и он, и его семья, погибнут с голода1127. Утрата волов крестьянином, выведенным в житии пр. Филарета, повергает бедняка в полное отчаяние1128. Аренда (μὶσϑωσις) волов для пашни упоминается в Земледельческом Законе как вполне нормальное явление1129, примером которого можно назвать рассказанный в житии пр. Димитриана Кипрского случай, когда святой ссудил своего вола некоей бедной женщине1130.

Третьим бедствием крестьянского жития-бытия, следует считать задолженность соседнему помещику, монастырю, богатому горожанину или своему же богачу-соседу. Деньги, которые с таким трудом добывал даже торговый класс, ещё дороже доставались нуждавшемуся в них крестьянину, и долги, которые приходилось делать, закабаляли его на всю жизнь. По смерти матери, девочка-монахиня пр. Евпраксия Фиваидская, просила через императора, поверенных своего отца простить платежи (debita), которые несли крестьяне её огромных имений1131. Пр. Евстратий Авгарский встретил однажды на дороге изнемогшего бедняка, который, как оказалось, шёл умолять кредитора повременить с требованием уплаты десяти номисм долга1132. Мосх рассказывает, как однажды у аввы Иоанна, египетский крестьянин выпросил номисму, обещая уплатить её через месяц, но потом оказался не в состоянии выплатить свой небольшой долг и в течение двух лет. При этом несостоятельный должник предлагал старцу, когда тот позвал его, чтобы простить долг, отработать за занятую сумму, сколько потребуется, т. е., иначе говоря, стать временно кабальным человеком кредитора1133.

Особенно тяжелы были условия займа хлеба в голодные годы. В житии пр. Спиридона Тримифунтского повествуется, как кипрские бедные крестьяне приходили к богачам, скупившим хлеб, и просили его взаймы, обещая отдать во время жатвы вдвое1134. Голод, как одно из бедствий, ставившее разорённое варварскими нашествиями крестьянство в безвыходное положение, не раз упоминает вифинское житие пр. Ипатия Руфинианского1135. Общеизвестно, наконец, как возросла зависимость свободного крестьянства от земельных магнатов в X в. благодаря ссудам зерна и денег в ужасное голодное пятилетие 927−932 гг.

Последним бичом деревенского населения являлось тяжёлое податное бремя византийского государства, и безжалостные приёмы фиска, выколачивавшего недоимки с населения. В «Религиозной истории» Феодорита, мы наталкиваемся на сцену, как прибывшие в одну из сирийских деревень практоры – сборщики податей, правят на крестьянах налог, причём «одних они заключают в оковы, других подвергают ударам»1136. Тяжесть фиска и практика ἐπιβολή – раскладки на соседей взносов неплатёжеспособных, заставляла крестьянскую общину прибегать к своего рода нарушению принципа частной собственности, и обращать в пользу плательщиков поля и виноградники крестьян, искавших в бегстве спасения от всех невзгод и бедствий крестьянской жизни1137.

Что такой исход из трудностей крестьянской доли действительно был обычным, что деревни пустели благодаря тяжести социального положения крестьянства, показывает красноречивая жалоба того сельского пролетария, которого выводит знаменитое своими бытовыми подробностями житие Филарета Милостивого. «Когда крестьянин, – читаем мы, – увидел гибель своих волов, и подумал о неумолимости кредиторов и тяжести процентов, то он начал взывать к Богу: „Господи! ничего у меня не оставалось, кроме этой пары волов, и вот ужасная моя судьба лишает меня и их. Как прокормлю я теперь свою жену и девять несмысленных детей, как заплачу свой долг, откуда достану на царские подати? Ты ведаешь, Господи, что я купил этих волов на занятые деньги. Что я буду, делать, не знаю. Оставлю свой дом и убегу, куда глаза глядят, прежде чем должники узнают о моей потере и как дикие звери набросятся на меня!“»1138.

Куда собирался бежать этот крестьянин, неясно и для него самого. Но мы знаем, что, например, в VІ веке, разорённое крестьянство охотно шло в войско. Так, Прокопий рассказывает в своей Тайной истории, что им. Юстин, бывший некогда иллирийским крестьянином, не вытерпев домашней нужды, вместе с двумя сверстниками-юношами ушёл из Иллирии в столицу, чтобы зачислиться здесь в войско1139. Кроме того, есть все основания думать, что весьма многие из таких крестьян-беглецов от нужды, в припадке отчаяния, избирали опасную, но выгодную профессию разбойников, и примыкали к шайкам, грабившим на больших дорогах.

Однако далеко не все решались поступать так, как рассказывается о пафлагонском крестьянине. Громадное большинство обезземеленных, утративших рабочий скот и задолжавшихся крестьян, просто-напросто переходило в разряд сельского пролетариата, и образовывало тот класс сельских рабочих, с которым мы весьма часто встречаемся в агиографических рассказах. Они называются ἐργάται1140, ϑῆτες1141 или μίσϑιоι1142, и работают в имениях богачей на полях, пастбищах или в виноградниках за определённую плату (μίσϑιоς). Положение их весьма тяжёлое, если судить по рассказу того праведного наёмника (μίσϑιоς), которого описывает в своём Лимонаре Мосх, и который уже 15 лет работает у богатого и несправедливого хозяина, не только не дающего ему отдыха ни днём, ни ночью, но удерживая у себя и заработанную плату1143. Рядом с подобными, как бы полукрепостными рабочими, сжившимися с определённым имением, существовали артели странствующих подёнщиков. Так, нам уже приходилось упоминать выше о переходящих по всей империи работниках в виноградниках, которые ко времени сбора винограда направлялись с предложением своих рук к столице. Наконец, некоторые наиболее предприимчивые из крестьян, приобретали одного-двух мулов и занимались развозкой дров, угля и других сельскохозяйственных продуктов. Так, например, зарабатывал себе пропитание тот бедняк из окрестностей Прусы, которого упоминает житие пр. Евстратия Авгарского1144.

Вся надежда крестьянина на улучшение его положения, или, по крайней мере, на покой в старости, заключалась в детях. Оттого мужское потомство обычно горячо выпрашивается у Бога1145. Примеры того, как сыновья крестьянина могли выбиваться из своего положения и «становиться людьми», находим в житии пр. Власия, в рассказе Неофита о пр. Аркадии, сыне бедного кипрского крестьянина, посланного родителями учиться в столицу, и ставшего потом епископом на своей родине1146, в синаксарном рассказе о пафлагонском крестьянине и житии пр. Никиты Исповедника. Особенно интересны два последних источника, вскрывающих весьма своеобразные нравственные понятия византийского народа. Оказывается, что крестьяне сами оскопляли детей-мальчиков, чтобы приготовить из них столь ценимый столичными гинекеями служебный персонал, и послать их в Константинополь сделать евнушескую карьеру, на утешение родителям в старости. При этом к Богу воссылается откровенная молитва о даровании с этою целью детей-мальчиков, а по отношению к соседям, уже успевшим приготовить из сыновей евнухов, высказывается самая искренняя зависть1147.

В заключение обзора крестьянского быта в свободных деревнях следует отметить, что горькая доля византийского крестьянства, вообще, его изнемогание под бременем нужды и угнетения, его смиренное сознание невозможности каким бы то ни было образом улучшить свою участь, всё это находило себе некоторое утешение в религиозном чувстве, и выдвигало значение местных святых, деятельность которых насквозь проникнутая состраданием к бедному сельскому люду, может быть названо чисто народнической. Такими специально крестьянскими святыми, помогавшими своими молитвами и чудотворениями, главным образом, крестьянам, могут быть названы: пр. Ипатий Руфинианский1148, Модест Иерусалимский1149, Феодор Сикеот1150, Николай Сионит1151 и муч. Фанурий1152.

Переходим теперь к обозрению агиографического материала, несомненно, вскрывающего непрерывное существование в Византии, наряду со свободной, самоуправляющейся деревенской общинной, также и несвободного села-поместья, села, находившегося во владении крупного земельного собственника, села, население которого стояло к этому последнему, в отношениях полукрепостной зависимости. История возникновения колонатных отношений в Римской империи, и специально на её греческом Востоке, может объяснить происхождение этих несвободных сел, земля которых не принадлежала населяющим их крестьянам. В нашу задачу входит только изображение того, что застала уже Византия. Наша цель, как и во всей данной работе, заключается только в том, чтобы собрать разрозненный материал агиографии, и с помощью его установить ряд бытовых фактов, разработка и полное истолкование которых принадлежит будущему.

В житии пр. Епифания Кипрского, мы читаем об одном богатом елевтеропольском еврее – номодидаскале, который имел большие κτήσεις (владения) в деревне, где родился святой1153. Этот пример отчасти показывает, путём какого процесса могли возникать деревни-поместья, как вследствие роста крупной собственности, за счёт мелких крестьянских участков. Разорённая экономически χώμη, могла постепенно очутиться в одних руках, стать одной из тех χωρία ὁλóχληρα, с которыми мы встречаемся в Палестине VI в1154. Вообще, кажется, что в Сирии, эти деревни-имения были особенно многочисленны, что здесь свободные κωμαί особенно сильно были захвачены процессом концентрации в руках крупных собственников. Созомен1155 и Ливаний1156 определённо говорят о владельцах целых деревень, с зависимым от них населением. Феодорит в «Религиозной истории», рассказывает об одном антиохийском πρωτεύων, который был господином пригородной деревни, и чрезмерно отягощал земледельцев натуральными оброками1157. В Лимонаре Мосха есть целый ряд указаний на пригородные деревни, которые зовутся κτήματα, т. е. имения, и многие из которых настолько значительны, что имеют собственные церкви1158. Относительно подобных деревень в М. Азии, есть свидетельства в житиях св. Григория Богослова, который получил по наследству от отца каппадокийскую деревню Арианзу1159, Авксентия1160 и Феодора Сикеота1161. С кипрскими деревнями-имениями встречаемся в энкомиях Неофита, где, например, названа деревня Киссоптера, принадлежавшая епископу г. Пафоса1162, а с египетскими – в чудд. Кира и Иоанна, где не раз фигурирует значительная деревня-поместье в 14 стадиях от Александрии1163.

По отношению к деревням-имениям, их владельцы являлись настоящими «господами» (κύριοι)1164, которые имели над ними полную власть – ἐξουσὶαν1165. Зависимое население таких деревень не имеет, правда, специального названия в бытовых рассказах агиографии, но кажется, что термин «колоны», переводимый в Василиках греческим словом πάροικοι, может относиться только к нему1166. В агиографии термин «парик», по-видимому, встречается только, начиная с X века, или эпохи Василика. По крайней мере, первые употребления его мы имеем в житиях пр. Луки Элладского1167 и Никона Метаноите1168. По отношению к владельцу деревни, крестьяне-колоны обязаны всякого рода платежами, оброками и повинностями, которыми иногда сильно злоупотребляли помещики. В житии пр. Феодора Сикеота рассказывается об одном анастасиупольском магнате, прославившемся своей несправедливостью и притеснениями крестьян. Однажды, когда его требования превысили всякую меру, земледельцы просили пр. Феодора заступиться за них, но магнат-помещик, в свою очередь, принёс святому жалобу, что во время одного из своих объездов, он едва не был убит взбунтовавшимися крестьянами, так что для усмирения их пришлось потребовать помощи из города1169. В том же житии есть рассказ об экономе Илиупольской церкви в Галатии, посланном собирать оброки (πρόσοδον) с деревень (χωρία), принадлежавших клиру1170. В биографии пр. Порфирия Газского изложена целая история о том, как один клирик Газы, отправившись собирать установленные платежи (ἐκκλρσιαστικός κανών) с крестьян церковных деревень, был жестоко избит крестьянами-язычниками и выброшен из деревни полумёртвым1171. Всё это рисует отношения между владельцами деревень и их населением, как весьма обострённым. И надо думать, что так продолжалось во все столетия существования империи, тем более что процесс закрепощения и угнетения свободного крестьянства, как известно, шёл в ней всё время crescendo. В чудесах Космы и Дамиана, есть интересный, принадлежащий, кажется, эпохе Комнинов, рассказ, как один монастырский землепашец, избитый и выгнанный монахом, хочет в отчаянии сжечь монастырские житницы1172. При этом любопытно, что агиограф, очевидно отражая всеобщий пренебрежительный взгляд на крепостное крестьянство, говорит в объяснение такой мстительности: «как может рассуждать подобный мужик, холоп во всех своих чувствах, и являющийся ничем не лучше неразумного скота».

Впрочем, не всегда отношения между владельцем и крепостными сводились только к взысканиям и платежам. Агиография отмечает и факты иного порядка, свидетельствующие о том, что помещики являлись для крестьян также и естественными помощниками во время нужды или бедствий. Например, когда одному из крестьян кипрской епископии понадобился для пашни вол, то он отправился за ним к епископу Димитриану, и последний распорядился купить вола и ссудить крестьянину1173. В житии пр. Луки Столпника рассказывается о значительной помощи со стороны помещика крестьянам, во время голода, хлебом и фуражом1174. Житие пр. Давида, Симеона и Георгия Митиленских повествует о некоем благочестивом и добром патрикии, который имел обычай ежегодно устраивать в своём имении угощение беднейшим жителям села1175. Вполне естественно, что отношения крестьян к подобным владельцам было самым лучшим. Крестьяне привязывались к своим господам, и делили их радости и горе. В житии пр. Симеона Дивногорца, есть характерный рассказ о том, как один из крестьян, живший на земле богача – «Эллина», осуждённого за нечестие на сожжение, прибегает к святому, и добивается заступничества последнего перед магистратами1176.

* * *

Так, постепенно переходя от одного известия агиографии к другому, комбинируя их, то между собою, то с показаниями других источников, мы понемногу обозрели жизнь византийского села, в двух его главных типах. Теперь, чтобы покончить с картиной вне городских поселений, и вне городской, деревенской жизни Византии, нам следует воспользоваться известиями агиографической литературы относительно византийской крупной собственности, и сказать несколько слов о крупных имениях или поместьях имперской знати.

Начнём с того, что земельные домены, земельная недвижимость, составляли главную долю в богатстве византийской знати. Денежный капитал вне крупной торговли был и слишком редок, а главное слишком трудно сберегаем, при отсутствии каких-либо учреждений, подобных нашим банкам. Земельные угодья являлись наиболее удобным помещением приобретённого богатства, и оттого, в сущности, мы не знаем византийских богачей, которые бы, прежде всего, не были крупными земельными собственниками. В этом отношении весьма характерен рассказ Пролога о нищем, внезапно разбогатевшем от найденного клада, который начинает с того, что тратит деньги на сёла, виноградники, нивы, дворец, рабов и домашний скот1177. Равным образом, когда кесарийский ритор, о котором рассказывает Прокопий, скопил большие деньги, то он приобрёл много имений, и в том числе целую деревню Порфиреон1178. Обыкновенно, в этих имениях совмещались и пахотные поля, и виноградники, и пастбища. Лампсакский архидиакон Ипатиан, имел в своём κτήμα нивы – χώραι, с одной из которых он собирал 1.000 модиев хлеба, и виноградники, дававшие до 80 мер вина каждый1179. Очень ценно для понимания хозяйственной полноты, и экономической самодовлеемости крупных малоазиатских имений, описание богатств крупного пафлагонского помещика, пр. Филарета Милостивого, принадлежавшего к числу местных «династов» или «мегистанов». Мы читаем, что около его прекрасного и огромного наследственного дома расположены многочисленные нивы и луга, всего до 48 участков (πρоάστεια). На них пасутся 600 быков и коров, 100 пар яремных волов, 800 лошадей в табунах, 80 рабочих мулов и 12.000 овец. К этому следует ещё присоединить целые сотни пчелиных ульев и многочисленную толпу рабов и рабынь с их потомством1180. Как известно, в VIII и IX вв. Пафлагония, где были расположены домены пр. Филарета, по преимуществу, являлась областью крупной землевладельческой знати, поставившей невест царям Константину VI и Феофилу. Здесь было сосредоточено большинство тех κτήτορες τῶν ϑεμάτων1181, которые в X веке огромностью своих владений с полукрепостным населением, внушали справедливые опасения царям Иоанну Цимисхию и Василию II1182. Ещё пр. Олимпиада имела поместья в Галатии, Вифинии и Каппадокии1183. В житии пр. Василия Нового мы читаем, как один из константинопольских вельмож посылал в «восточные пределы», т. е. очевидно в свои имения, слугу, с какими-то хозяйственно-административными поручениями1184. Отрывок из жития пр. Феодора Гаврского, знакомит нас с настоящей феодализацией восточных провинций, с возникновением в них как бы местной власти влиятельных земельных магнатов, которые, подобно Феодору, облекались должностями стратигов, и снискивали огромную популярность среди привыкшего к ним населения1185. Всё это в значительной степени объясняет, почему М. Азия являлось для Византии очагом всяких восстаний, с вожаками-тиранами из местной знати, и почему она так скоро была утрачена империей, в эпоху турецких завоеваний, когда местные магнаты-феодалы один за другим переходили на сторону врага.

Кроме M. Азии страной крупного землевладения, является в агиографии византийский Египет. Мы читаем в житии пр. Евпраксии Фиваидской, что святая унаследовала от своего отца, богатого константинопольского сенатора, обширные имения по всему Египту вплоть до Фиваиды, которые она и посещает со своей матерью в сопровождении приказчиков и экономов1186. Что же касается крупной собственности в Греции и Пелопоннесе, то здесь агиография знает только имения монастырей. Относительно земельных владений светских магнатов и магнаток, подобных знаменитой покровительнице Василия В., пелопонесской богачихе Даниэлис, владевшей сотнями имений, и считавшей тысячами своих рабов1187, агиография указаний не сохранила. То же самое следует сказать и относительно имений в Македонии, где, например, находились обширные κτήματα будущего имп. Василия Македонянина1188.

Зато весьма многочисленны свидетельства житийной литературы, о пригородных и фракийских имениях константинопольской знати. Следует заметить, что общий обычай богатой аристократии византийских городов обзаводиться имениями под городом, был до такой степени распространён, что обозначение этих пригородных вилл – πρоάστεια, понемногу становится синонимом для земельного владения вообще1189. Особенно часты были эти πρоάστεια около Константинополя и в соседних местностях Фракии. Прокопий утверждает, что безграничная гордость и роскошь византийцев, побуждают их обзаводиться такими виллами, предназначенными исключительно для удовольствия1190, но подобный взгляд, конечно, является преувеличением. В главе о столице, мы имели случай указать, как подобные пригородные имения могли приносить значительную выгоду своей интенсивной земельной культурой винограда, овощей и плодов.

Агиография называет πρоάστεια константинопольских богачей: пр. Олимпиады1191, Сатурнина и Виктора – друзей пр. Исаакия1192, сенатора Феогноста1193, патрикии Афанасии1194, кастрисия Гелания1195 и Григория, автора жития пр. Василия Нового1196. По свидетельству последнего источника, вся Фракия около Редеста, покрыта этими πρоάστεια. В житии пр. Феодора Студита, мы встречаемся с поэтическим описанием одного из таких имений, именно местечка Саккудион в Вифинии, принадлежавшего святому, и избранного им для своего первоначального монастыря. Здесь находился лесок, серповидно окаймлявший всё владение; посредине его лежала плодородная равнина, обильно орошаемая источником, и покрытая различными фруктовыми деревьями; наконец, в центре имения, возвышался прекрасный храм во имя св. Иоанна Богослова1197. Читая это описание, продиктованное любовью к красотам природы, начинаешь понимать, что византийцы вовсе не были нечувствительны к очарованию загородной жизни, и тогда слова Прокопия теряют свой одиозный смысл. Чувствуется, что наоборот, влечение к деревне являлось не новой прихотью роскоши, а настоящим лекарством от пышного и тяжёлого стиля жизни в византийских городах1198. Правда, если взять описание переселения на виллу, которое мы находим в житии пр. Мелетия Нового, составленном Продромом1199, то, пожалуй, и сами эти переселения покажутся достаточно сложными и пышными, но настроение, которое вызывало их, гораздо лучше отражено в том месте Палладиева Лавзаика, где рассказывается, как анкирский богач с женой, соскучившись в городе с его гражданскими волнениями, удаляются в свои деревенские имения1200.

Иногда эти поездки за город совпадали со временем летних полевых работ и вызывались необходимостью хозяйского надзора за ними. Так, Григорий, автор жития Василия Нового, имевший πρоάστειоν во Фракии около Редеста, каждое лето во время жатвы, отправлялся в него из столицы, и несколько дней жил, наблюдая за работами своих μίσϑιοι1201. Очень характерна, для понимания слабого развития византийского рабовладения, эта обработка земель с помощью нанятого за плату сельского населения или барщины, полусвободных «мисфиев» – крестьян. Несмотря на то, что ни один богатый дом не обходился без целой толпы рабской челяди – οἰκέται1202, эти рабы предназначались почти всегда только для личных услуг. Лишь Кедрин да житие пр. Ипатия Руфинианского говорят нам о рабах, применяемых на работах в загородных имениях1203. В остальных случаях упоминаются лишь крестьяне, или те сельскохозяйственные пролетарки-рабочие, о которых мы говорили выше1204. Наконец, следует заметить и то, что большинство крупных византийских собственников не вело своего хозяйства, а ограничивалось лишь собиранием оброка с населения зависимых деревень1205.

То же самое можно сказать и относительно имений церковных и монастырских. Общеизвестно, какое значительное количество земельных богатств сосредоточивалось в руках византийского духовенства и монашества, и если земельные акты и хрисовулы дают достаточный материал для изучения земельных богатств того и другого в эпоху Комнинов и Палеологов, то агиографические свидетельства в известной степени заменяют эти источники для более ранних веков. Мы, например, читаем, что Александрийский храм св. Мины владел сёлами, пастбищами и стадами овец, свиней и верблюдов, которых пасли храмовые пастухи, и которыми ведали церковные экономы1206. Храм при мощах мучеников Кира и Иоанна, пользовался виноградинками, с которых обрабатывавшие их хозяева получали только определённую часть – ἀπóμοιραν1207. О деревнях, принадлежавших церквам в Газе и Илиополе (галатийском), мы уже говорили. Сёла и стада тримифунтской епископии на Кипре, называет житие пр. Спиридона1208. Житие пр. Агапита Синадского упоминает о земельном участке церкви, подаренной ей для огородов1209. Интересные подробности о финансовых мерах Никифора I, по отношению к парикам земель церковных и благотворительных учреждений, сообщает Феофан1210. О κτήματα Великой Константинопольской церкви по Стримону, говорят письма патриарха Николая Мистика1211. Любопытнейшие подробности о безуспешной борьбе пр. Никифора еп. Милетского, с чиновниками царей Никифора, Фоки и Иоанна Цимисхия, за возвращение церкви отнятых ими земель, находим в житии этого святого, который, потерпев неудачу, удалился в Латрский монастырь1212.

Ещё многочисленнее агиографические данные, относительно земельных владений византийских монастырей, которые, благодаря им, являлись настоящими благоустроенными поместьями, с весьма хорошо налаженной хозяйственной жизнью. Всякое основание монастыря сопровождалось «земельными дарениями» ему, причём, писалась грамота на «вечное и полное владение» жертвуемыми землями, и лежавшими на них платежами и повинностями1213. Особенно богато одарялись земельными угодьями монастыри, основанные благочестивыми царями и царицами1214, причём, они обычно наделяли эти монастыри, всякого рода, иммунитетами, изъятиями из общегосударственных налогов1215. Идея финансовая иммунитета монастыря и церкви, до такой степени была крепка в сознании духовенства и монашества, что всякое покушение на него рассматривалось, как тяжёлый грех. В Неофитовых житиях кипрских свв. есть интересный рассказ о том, как пр. Аркадий, из-за гроба, наказал нечестивых «геометров» и «зоометров», вздумавших ради целей фиска произвести измерение монастырской земли, и подсчёте монастырских стад1216.

Раз будучи основаны и снабжены земельными владениями, монастыри впоследствии всеми силами приумножали свои недвижимые богатства. С одной стороны, благочестивые окрестные землевладельцы массами жертвовали или отказывали по наследству монастырям земельные участки1217, с другой, сами монастыри не упускали случая округлить свои владения, покупкой того или иного поля, луга, виноградника или леса1218. В житии пр. Христодула Патмосского описан, наконец, случай мены монастырём владений, принадлежавших ему на о. Косе, на о. Патмос, выпрошенный Христодулом у им. Алексея Комнина1219.

Не удивительно, поэтому, что при значительной численности своего монашеского населения, доходившей порою до целых тысячей иноков1220, монастыри Византии, столь обильно обеспеченные землями, являлись порой или настоящими городками, или системами поселений-метохиев, группировавшихся около центральной обители1221. Во все времена византийские монастыри обносились стенами, делавшими из них своего рода крепостцы (καστέλλια), около которых ютилось окрестное население, и в которые оно спасалось во время варварских набегов1222. Внутри этой ограды находились церковь, кельи монахов, больницы, странноприимницы, водопровод и колодези (для пользования не только монастыря, но и всего окружающего населения), мельницы, пекарни, мастерские, хлева, сады, виноградники и т. д1223. В житии Афанасия Афонского есть любопытный рассказ, как более ригористически настроенная братия противилась этому превращению монастыря в благоустроенное поместье, к которому вели хозяйственные постройки, предпринятые преподобным, и его заботы о развитии земледелия и скотоводства, о разведении виноградников и садов1224. Монастыри представляли настоящие коммуны труда и потребления. В нитрийских обителях Пахомия В. были монахи-портные, кузнецы, слесаря, плотники, «камилярии» (ухаживавшие за верблюдами), свинопасы, садоводы, хлебопёки, плетельщики, сукновалы, кожевники и каллиграфы1225. Почти то же разделение труда находим на другом конце империи, в монастыре пр. Ипатия Руфинианского1226, и, надо думать, оно имело место также и во всех других крупных обителях1227.

Сельскохозяйственная жизнь монастыря-поместья, в значительной степени ложилась, однако, не на самих монахов, а на зависимое население тех сёл и метохиев, которые принадлежали монастырям, и тех «париков», которые в агиографии и монастырских актах являются, как бы, крепостными монастырей1228. Выше мы уже имели случай говорить об этом зависимом населении. Теперь отметим, что к нему следует причислить ещё и всех тех добровольных слуг, обители из окрестных сельчан, которые жили около её стен, и исполняли различные работы на монастырь, пользуясь в свою очередь его защитой или помощью. Так, рассказ о пр. Евфросине Поваре, рисует перед нами одного из простодушных ἀγροίκων, который прислуживал на монастырской кухне1229. Так, житие пр. Никона Метаноите, повествует о некоей крестьянке, явившей при монастыре и кормившейся печением хлеба1230. Наконец, следует отметить, что на собственно-монастырских нивах, в монастырских садах и монастырских виноградниках большую роль играли наёмные рабочие. С этими μισϑωτοί или μίσϑωσάμενоι, мы встречаемся в житиях пр. Ирины1231 и пр. Лазаря Галесийского1232, а также в позднем собрании чудес муч. Космы и Дамиана1233.

Земельные богатства, многочисленное зависимое население, и рациональное крупное хозяйство, делали из византийского монастыря (или епископии) большую сельскохозяйственную экономию, где в противоположность деревне и крестьянскому двору, никогда не переводились солидные запасы хлеба. Это видно, как из существования специальной церковно-монастырской должности «управителя житницами» (ὡριάριος)1234, так особенно из той помощи, которую оказывали монастыри и епископии сельскому населению во время голода. Мосх сообщает, что в житнице одного киликийского монастыря, испортилось однажды 5.000 модиев зерна1235. В Великую Пятницу этот монастырь ежегодно раздавал бедным хлеб, вино и мёд, причём, при величине пайка в пол-модия, израсходовалось до 500 модиев зерна1236. О кормлении монастырями окрестного населения во время голода или нашествия неприятеля, сообщают жития пр. Феодосия В.1237, патр. Евтихия1238, Феофана Исповедника1239, Давида, Симеона и Георгия1240, Лазаря Галесийского1241. Жития пр. Петра Аргивского1242 и пр. Евфимия Мадитского1243, повествуют о широкой благотворительности этих епископов, помогавших беднякам хлебом, принадлежавшим их церквам.

В заключение обзора византийского землевладения, поскольку оно освещается, главным образом, материалом греческой агиографии, следует упомянуть об аренде царских доменов1244 мелкими съёмщиками, с которыми мы, по-видимому, встречаемся в житии пр. Павла Латрского1245, a затем об интересных свидетельствах житийной литературы, относительно знаменитого военно-служилого землевладения крестьян и помещиков-стратиотов, которое играет такую видную роль в законодательстве македонской династии, и о гибели которого в Аттике горюет Михаил Акоминат1246. В житии пр. Филарета Милостивого есть прекрасный бытовой эпизод, повествующий о сборе в Пафлагонии, по царскому повелению, ополчения (τὸ ἀδνούμιον) в поход против агарян. Мы читаем, как стратиотам-крестьянам предписывается явиться на сбор с парой лошадей и телегами, и как некий бедный воин Мусулий, имевший только одного коня, да и то незадолго перед тем павшего, идёт к славившемуся милосердием святому выпрашивать себе лошадь, чтобы не быть избитому тысячником при явке безлошадным1247. Аналогичный рассказ о крестьянине-стратиоте, имеется и в житии пр. Евстратия Авгарского1248. Что же касается до более крупных воинов-помещиков, то прекрасные данные о них находим в житии пр. Евфимия Нового, происходившего из Галатии, из деревни в окрестностях Анкиры. Его родители были «эвпатриды», зачисленные в войска (στρατείᾳ καταλεγóμενοι), и обязанные наследственной военной повинностью. Когда умер отец семилетнего Евфимия, то мать не знала, кто будет нести службу, которой была обязана их земля, и как только подрос её единственный сын, она спешила занести его в стратиотские списки (κώδικες). Таким образом, Евфимий, не успев выучиться грамоте, служил в числе стратиотов, владея отцовскими конями, и вскоре женился на девушке из семьи таких же стратиотов-эвпатридов, которую ему подыскала мать1249. Всё в этом рассказе, является необычайно ценной бытовой картиной. Всё вполне определёнными чертами рисует строй и жизнь одной из военно-служилых деревень М. Азии, на которых покоилась мощь имперской сухопутной армии, творившей громкую и славную «византийскую эпопею» X–XI вв. В этом отношении с житием Евфимия может равняться только житие пр. Луки Столпника, происходившего из богатых вифанских помещиков-стратиотов, занимавшихся земледелием и зачисленных в στρατιωτικῆ κоυστοδία. Когда Лука достиг 18-летнего возраста его тоже приписали в войско, и он участвовал в несчастной битве при Ахелое, после чего постригся в иноки. Но даже ставши священником, пр. Лука не был вычеркнут из военных списков. Он жил в имении отца, и помогал его имуществом беднякам-стратиотам приобретать необходимую военную экипировку (τὰ πρὸς χορηγίαν προίκα). При этом как вполне зажиточный человек, сам Лука для того, чтобы отправлять лежавшую на нём воинскую повинность, не нуждался в оψώνιον или βασιλικòν σιτηρέσιον, которые как говорит агиограф, обычно получают стратиоты1250. При этом следует считать, хотя и не доказанным, но вполне вероятным, что свою повинность священник-воин нёс не лично, но через посредство нанятых охотников.

Анализом агиографических данных относительно военно-служивого землевладения в Византии мы можем кончить нашу главу, посвящённую аграрному быту империи. Как ни поспешны, и потому проблематичны, могли быть наши обобщения, но в целом, впечатление, оставляемое обозренными источниками, достаточно определённо. Это впечатление таково, что оно не позволяет укладывать аграрную жизнь великой, сложенной из самых разнообразных географических и национальных единиц империи, в одно Прокрустово ложе юридических обобщений, и говорит о единой аграрной эволюции, следить за которой, будто бы, позволяют исключительно юридические памятники. Можно считать доказанным, что при обращении к источникам бытового характера, главнейшим из которых является наша агиография, в Византии всех веков вскрывается существование и свободной самоуправляющейся деревни-общины, и помещичьего села, и свободной мелкой крестьянской собственности, и полукрепостного держания от крупного землевладельца или монастыря. Уже один этот результат можно считать немаловажными приобретением. Он приучает нас точнее, тоньше и реалистичнее ставить вопросы, связанные с византийской земельной собственностью и византийским крестьянством. Он в корне подрывает одностороннюю, хотя и льстящую славянофильскими слабостями, легенду Цахариэ, о решающей роли славянской колонизации в аграрном быте Византии.

Глава VI. Социальные классы

Говоря о византийской промышленности и торговле, излагая жизнь села и поместья, мы уже имели случай касаться таких классов византийского общества, как купцы, ремесленники и крестьяне. В настоящей главе, нам предстоит дать очерк остальных классов и социальных типов Византии, для характеристики которых агиография даёт яркий и богатый бытовой материал.

Начнём с придворных кругов. Жития пр. Филарета Милостивого, цариц Феодоры и Феофано, Ирины-игуменьи, сообщая ценнейшие подробности о византийском обряде избрания невест царю, из дочерей малоазийских магнатов, знакомят нас, в то же время, с грандиозным, если так можно выразиться, непотизмом, расцветавшим на этой почве. Каждая женитьба царя сопровождалась возвышением целого круга лиц, родственных молодой царице, которые довольно бесцеремонно становились наверху чиновной лестницы и обогащались за счёт казны. Когда повезли в Константинополь внучку пр. Филарета, то с нею отправились тридцать человек родственников, которые после свадьбы получили не только значительные денежные подарки, но и «великие дома возле царских палат»1251. Отец молодой был сделан спафарием, а сам Филарет, в силу своей скромности, удовольствовался титулом «ипатикия», и в чине его прожил 4 года во дворце1252. Десять других кандидаток в царские невесты, привезённые в столицу, тоже не остались без подарков и сделали блестящие партии. Братья имп. Феодоры получили чины стратигов1253. Когда избиралась невеста Михаилу III, и дочь знатного восточного вельможи пр. Ирина, вместе со своей сестрой посланная родителями в столицу, оказалась забракованной, то всё же руки́ этих кандидаток добивались многие придворные мегистаны. Правда, Ирина, в порыве оскорблённого самолюбия, удалилась в монастырь, но её сестра сделала блестящую партию, выйдя за кесаря Барду, а другие родственники получили титулы «иллюстриев»1254. Так происходил, своего рода, отбор среди провинциальной знати, и многие семьи, подобной семье Филарета, пользовались им, чтобы поправить и умножить своё разрушенное состояние.

Кроме придворного общества, агиография довольно часто выводит перед нами и различных представителей столичной чиновной знати вообще. Таковы пр. Ксенофонт и Мария, таков бывший константинопольский эпарх пр. Феодул Столпник, таков отец пр. Иоанна Кущника. Таковы «царский воспитатель» пр. Арсений В. и «царская патрикия» пр. Афанасия. Сюда же следует отнести многочисленные портреты сановных богачей столицы, иногда очень живо нарисованные авторами житий пр. Андрея Юродивого, Василия Нового, чудесами вмч. Артемия или муч. Космы и Дамиана. Все источники неизменно изображают великое богатство и высокие чины, всеобщее почитание и пышную обстановку жизни, гордость или благочестие этих высших представителей и столпов общества. Их палаты выходят на огромные дворы, обнесённые колоннадами и службами1255. На этих дворах ютится многочисленная челядь из рабов1256, или ставят свои конуры нищие и юродивые1257. Сами вельможи ежедневно отправляются во дворец на конях и в сопровождении свиты1258, причём их выхода дожидаются толпы нищих и клиентов1259. Они владеют в городе целыми кварталами1260. Огромное богатство их считается сотнями литр золота1261; их роскошь и разврат заставляют их воспитывать особых рабов, удовлетворяющих изысканным прихотям господина1262; их похороны превращаются в колоссальные процессы духовенства и плакальщиц1263; их милостыни церкви и бедным неисчислимы1264. Колоссальные наследства этих константинопольских патрикиев, вызывают особенное попечение царей, опасающихся, как бы богатства сирот-дочерей не отошли к церкви, и не вышли из службы государству. Дочь сенатора, родственника царя, пятилетняя сирота пр. Евпраксия, обручается императором богатому патрикию, и потом в возрасте 7−8 лет понуждается к насильственному браку1265. Пр. Олимпиаду, молодую вдову, начавшую раздавать огромное имущество церкви, им. Феодосий стремится выдать замуж, а когда это не удаётся, то отдаёт её состояние в опеку1266. Константин V будто бы издал указ, по которому богатая вдова пр. Афанасия Эгинская принуждена снова выйти замуж за служивого человека1267. Василий Македонянин насильно сватает богатую наследницу, пр. Анну Левкатскую, знатному агарянскому выходцу1268. Сами родители пр. Синклитикии, заинтересованы в подыскании ей знатного мужа, достойного стать преемником их богатства1269, а пр. Евфросиния посылается отцом в столицу, чтобы составить приличествующую их рангу партию1270. Вообще, знатные родители стремились как можно раньше озаботиться партиями своих дочерей, тем более, что Эклога позволяла обручение с семи лет. Пр. Феофан Исповедник был обручён с восьмилетней Мегало, пр. Феодора Солунская обручена знатному юноше, имея всего 7 лет. О раннем обручении и договоре относительно приданого сообщают и другие агиографические источники1271.

Всё это рисует нам византийскую аристократию, как замкнутый, гордый своим богатством, сановитостью и традициями класс, который во всём старается отделить себя от прочих сословий. Женщины-аристократы получают затворническое воспитание в тишине гинекеев, среди мамок и нянек, многочисленной женской прислуги и наперсниц1272. Они появляются на улице лишь изредка, и не иначе, как в сопровождении целой свиты рабынь и служанок1273; самые знатные из них странствуют в носилках1274, но обычно они проводят время в своих теремах за пряжей, тканьём и чтением Св. Писания1275. Несмотря на разорение и обеднение своей семьи, внучки Филарета Милостивого не желают выходить из дома, подобно простонародью. Они продолжают поддерживать своё достоинство, и сидеть в ревнивом затворничестве терема-кувуклия, куда к ним принуждены подниматься царские послы1276. Интереснейшие документы для понимания сословной гордости наследственной аристократии конца IV века, представляют «orationes funebres» св. Григория Богослова (отцу, брату и сестре), которые, помимо своей непосредственной цели, преследуют ещё задачу публичного восхваления знатного и почитаемого рода, подобно тем «elogia», которые в изобилии сохранены для нас надписями.

Рядом со столичной аристократией агиографическая литература выдвигает перед нами и провинциальную знать. Кроме вышеприведённых примеров следует отметить таких представителей малоазийской аристократии, как пр. Иоанн Молчальник, Евдоким, Михаил Малеин, Феодор Гаврский и Каллист, один из Аморейских мучеников. Иоанн Молчальник происходил из Никополя Армянского, от знатных и богатых родителей, выдвинувшихся военной и придворной службой. Его брат и племянник выдвинулись в качестве первых столичных сановников при Зиноне, Анастасии и Юстиниане. Его шурин правил армянской епархией; сам Иоанн построил в Никополе великолепный храм1277. Пр. Евдоким и пр. Феодор Гаврский в качестве местных магнатов правили высшие военные должности в своих родных областях – Каппадокии и Трапезунте. Пр. Михаил Малеин происходил от каппадокийского стратига. Дед его, по отцу, тоже был патрикием и стратигом. Дед по матери служил в качестве стратилата Востока, бабушка приходилась родней будущему имп. Роману I. На сестре Михаила женился кесарь Барда, а его брат унаследовал от отца и деда должность стратига Каппадокии1278. Перед нами целая генеалогическая картина, рисующая то огромное значение, какое приобретали в провинции знатные роды, из поколения в поколение выставлявшие местных стратигов, и мощно двигавшие процесс феодализации. В этом отношении интересно сопоставить известие жития пр. Евфросинии Младшей, что отец святой, происходившей из знатных пелопоннесцев, семь раз был здешним стратигом1279, или сообщение жития Феофана Исповедника, что преподобный ещё ребёнком унаследовал от отца титул стратига Эгейского моря1280, или, наконец, рассказ жития пр. Никона Метаноите о спартанском магнате Иоанне Малакине, обвинённом перед Василием II в попытке измены и отложения1281.

Рассказ мученичества 42-х аморийцев знакомит нас с типичным прохождением столичной карьеры, знатным малоазийским юношей Каллистом. Он прибывает в Константинополь с целью закончить образование, после чего зачисляется в придворную гвардию и скоро, благодаря «силе, красоте и родственным связям», делается комитом схол1282. Аналогична с этим карьера пр. Александра Акимита, сына малоазийского вельможи, который по окончании образования в столице зачисляется здесь в «militum praetorianorum classem»1283. Диалог Тимарион сообщает, что солунский дука, был сын фригийского стратига, который женился (очевидно, в столице) на дочери ипата, родственника царя, и таким образом, создал себе протекцию1284. Синаксарный рассказ о пр. Флоре повествует, что он, получив в юности блестящее эллинское и богословское образование, сначала служил в качестве царского ὑπογραφεύς᾽а, а потом получил сан патрикия, и приобрёл богатые имения в окрестностях Константинополя1285. Равным образом, сыновья знатных родителей, получившие блестящее образование, пр. Максим Исповедник и будущий патр. Никифор служили в юности царскими «ипографевсами»1286.

Рядом со старой служилой, столичной и провинциальной знатью, занимавшей высшие придворные и государственные должности, в Византии, как известно, большую роль играли всякого рода фавориты, авантюристы, parvenus и чужеземные выходцы, которых милость самодержавных василевсов, внезапно возносила на высокую степень знатности и богатства. Помимо тех громких имён, которые сохранили историки и хронисты, агиография знакомит нас с некоторыми менее видными личностями подобного рода. Мы уже говорили об агарянском выходце, за которого Василий I насильно сватал пр. Анну Левкатскую1287. Житие пр. Марии Новой знакомит нас с целой семьёй армянской знати, переселившейся при этом же царе в Византию, получившей от него чины и подарки, и основавшейся во Фракии в качестве военно-служилой знати1288. Более сомнительным авантюристом является тот ненавистный народу временщик-фаворит из бывших агарян, по имени Самона, которого выводит житие пр. Василия Нового1289. Ещё хуже обстояло дело, в случае получения высокого служебного места подкупом, а насколько подобного рода взяточничество можно считать типичным, свидетельствует легенда о пр. Евлогии, который будто бы из каменщиков стал эпархом Константинополя, употребив на взятку найденный клад1290. Наконец, в пр. Антонии Новом, мы имеем весьма редкий пример того, как в ряды служебной знати могли попадать и способные личности из скромных народных масс, случайно приглянувшиеся царю. Этот преподобный, убежавший из калифата в Атталею, был взят на службу здешним триэрархом, потом представлен им царю Михаилу, и получил важное назначение в Кивиррэотскую фему, причём одновременно пристроил на хорошие места и своих друзей, и родственников1291.

От придворной служебной знати, переходим теперь к скромной служебной бюрократии, ко всем тем бесчисленным чиновникам сложного механизма византийской государственности, которые медленно, но неуклонно, по мере выслуги, подвигаясь вверх по табели рангов1292, в то же время, несли на себе весь груз управления огромной империей. С некоторыми из них мы встречаемся в нашей агиографической литературе. Таков Афанасий, сын богача, служивший писцом в логофесии-казначействе1293. Таков «скриниарий» из канцелярии эпарха, с которым мы знакомимся в чудесах муч. Космы и Дамиана1294. Таков Георгий, хартулярий логофесии1295, или скорописец Мирон1296, или нотарий, увлечённый магом в волшебство1297, или, наконец, те чиновники в военной канцелярии друнгария, которых выводит Метафраст в рассказе о чудесах пр. Сампсона Ксенодоха1298. Сюда же следует присоединить многочисленный служебный персонал столичных судов1299, и тех, организованных в коллегию и контролируемых ею, публичных нотариусов-табуляриев, о которых мы читаем в Уставе константинопольского эпарха1300.

В громадном большинстве, весь этот люд был весьма скромного происхождения. Он добивался своего более или менее завидного для толпы положения, только тяжёлым искусом школьного обучения, и счастливым случаем протекции. Особенно учение являлось дверью в служебный мир, и подобно тому, как богатые родители Иоанна Кущника учили сына, чтобы открыть ему доступ к μεγάλαι ἀξίαι1301, так каждый простолюдин внушал своему сыну пользу учения аргументами, близкими к виршам Феодора Продрома, и указывающим на почёт, хорошую одежду и вкусную пищу человека учёного1302. Учение открывало перед бедняками, помимо чиновнической карьеры, профессию адвокатов и учителей – представителей свободного интеллигентного труда. Пройдя специально-юридический круг обучения, постигнув «латинскую мудрость»1303, можно было стать одним из тех νομικοί или δικολóγοι, судебных ораторов, с которыми мы знакомимся в житии пр. Даниила Столпника1304, чудд. Кира и Иоанна1305, или похвале пр. Филогонию, еп. Антиохийскому1306. Усвоив чисто гуманитарное образование, можно было сделаться библиотекарем патриархии, подобно пр. Константину Философу1307, или бродячим софистом, разглагольствующим об эллинской и богословской мудрости за столом знати1308, а главное, одним из тех учителей, которые или преподавали в общественных школах, или давали уроки частным образом. Нельзя сказать, чтобы положение этих византийских учёных было завидным. Рассказ Иоанна Мосха об александрийском Феодоре-философе, который не имел в своей комнатке ничего, кроме книг1309, или слова Михаила Акомината о неминуемой бедности филологов1310, не дают возможности особенно завидовать материальному благосостоянию учителей «схоластиков»1311. Но почётность профессии, сравнительная лёгкость её, слабая конкуренция и постоянная возможность добыть, таким образом, кусок хлеба1312, делали её таковой, что к ней охотно предназначали своих детей бедняки, иначе лишённые возможности возвысить их над своей средой.

Представителями интеллигентного труда, людьми свободной профессии, граничащей уже отчасти с ремеслом, следует считать и всех тех каллиграфов-переписчиков и изготовителей книг, которых столь часто упоминает агиография, и которые, в большинстве случаев, принадлежали к среде духовенства и монашества1313. Жития патр. Мефодия и пр. Афанасия Афонского, сохранили интересные указания, что опытные каллиграфы могли переписывать весь Псалтирь в семь дней, и таким образом, зарабатывать до одной номисмы в неделю1314. Рядом с каллиграфами, которым, как известно, приходилось, в то же время, бывать и миниатюристами, разукрашивавшими рукописи виньетками и изображениями, стояли живописцы, в тесном смысле слова. Они назывались ζώγραφοι, и к их ремеслу-искусству (τέχνη) обращались всякий раз, когда нужно было написать «иконы», Божественные Лики, образа святых или иконизированные портреты современных праведников. Ионизированные потому, что задачей византийского художника, являлась передача идеального типа, и он, как показывают жития пр. Феодора Сикеота, Марии Новой, Феодоры Солунской и Никона Метаноите, часто вовсе никогда не видал изображаемое лицо1315. Наконец в житии патр. Евтихия, мы встречаемся со специалистом по мозаике (ὁ μουσάρος), который разукрашивал священными изображениями бывший амасийский храм Афродиты, превращённый ревностью его владельца в христианскую церковь1316.

От представителей интеллигентного труда переходим теперь к духовенству. Нет нужды доказывать общеизвестную истину о многочисленности и влиятельности этого социального класса в Византии, столь обильной церквами, столь гордой своим пышным и фанатичным благочестием. Агиография даёт материал, позволяющий нам, главным образом, познакомиться с составом и пополнением этого класса. Она вводит нас, путём нескольких ярких примеров, в интимную жизнь духовенства, и даёт возможность проследить за карьерой церковнослужителей, начиная с патриарха и кончая церковным чтецом. Обычно всякий раз, как родители решали, по тем или иным основаниям, сделать своего сына клириком, его, ещё мальчиком, вверяли церкви и обратно, если молодой человек почему-либо проводил своё отрочество и юность при храме. Он уже тем самым предрешал своё будущее священнослужителя. При церкви или в монастырях воспитывались свт. Афанасий Александрийский1317, Акакий еп. Мелитинский1318, пр. Евфимий В.1319, пр. Феодосий В.1320, патр. Анатолий1321, пр. Фома Дефуркин1322, пр. Евфимий еп. Мадитский1323 и пр. Лазарь Галесийский1324. Одни из них стали потом монахами, другие же остались в белом духовенстве и достигли высших церковных должностей.

Особенно интересны для понимания этого процесса проникновения в высшее духовенство чисто светского общества, карьеры столичных и иных патриархов, в которых как бы воплощалось видное политическое значение церкви. За немногими исключениями (например, пр. Иоанне Постнике и пр. Евтихии), все они вышли из среды имперской знати. Александрийский патриарх Анатолий был сыном знатных родителей1325, константинопольские патриархи Герман и Тарасий были сыновьями патрикиев, и первоначально проходили видные административные должности. Патриарх Никифор начал с бюрократической карьеры ипографевса1326, патр. Мефодий происходил из сицилийской аристократии, и только переехав со всеми богатствами в Константинополь, принял здесь пострижение1327. Патр. Евфимий являлся представителем высшего придворного общества.

Равным образом, и на епископах первых столетий византинизма, отражается полуполитическое значение этой важной, как мы видели выше, муниципальной должности. Только потом, уже начиная с VII столетия, епископство становится завершением священнической деятельности, и в епископы выбирают наиболее выдающееся лицо местного клира или монашества1328. В IV, V и VI вв. нередко можно было встретить епископа, ничего не имевшего общего с духовенством, и лишь наскоро проведённого через предшествующие духовные степени. Мы уже знаем, как однажды в Назианзе в конце IV в., был избран епископом язычник, и как ни невероятен подобный факт, но его следует признать, тем более что он не единичный. Иоанн Мосх сообщает, что в Солуни в конце VI в., действительно епископствовал один язычествующий аристократ, деньгами и протекцией стяжавший это место1329. Житие патр. Евтихия рассказывает, как этого молодого светского человека, его столичные покровители сделали было епископом Лазихинским (около Амасии), как Евтихия наскоро посвящают в священники и везут в Амасию, и как совершенно случайно расстроилось предприятие, после чего неудавшийся епископ становится монахом1330. Житие пр. Даниила Столпника повествует о некоем «ипате и эпархе» Кире, который после всех своих светских чинов, занял должность епископа в фригийском городе Котиэе, а потом, по смерти поставившего его имп. Феодосия, отказался от неё, и снова вернулся в Константинополь ко двору им. Льва, и стал вести просто благочестивую жизнь1331.

Другие свидетельства агиографии, повествуют о епископах, назначаемых в митрополии из центра и в последующие столетия, но при этом уже избираемых из числа выдающихся представителей столичного духовенства и монашества. Таков пр. Стефан, еп. Сурожский, выдвинувшийся при патриархе Германе своим образованием, церковной службой и монашескими подвигами. Таков пр. Никифор, еп. Милетский, кончивший специальную духовную семинарию в Константинополе, служивший «царским клириком» и участвовавший в сицилийской экспедиции Никифора Фоки в качестве священника1332. Таков пр. Евфимий Иверский, афонский подвижник, не раз приглашавшийся имп. Романом занять кипрскую кафедру1333.

Упомянув о Никифоре Милетском, который стал в столице священником, пройдя специальное образование, следует отметить, что агиография даёт и другой пример того, как легко в Константинополе с его огромным количеством церквей и грандиозным клиром Великой Церкви, можно было вступить в ряды духовенства, и как стремились сюда провинциалы, желавшие сделать эту выгодную карьеру. В житии пр. Власия, мы читаем, как брат святого, будучи очень талантливым молодым человеком, переселяется из Амории в столицу и делается здесь «попом, великой церкви святой Премудрости», а потом выписывает к себе Власия, и выхлопатывает ему место «дьяка» при том же храме1334.

С духовенством, как наследственным классом, мы встречаемся в агиографии гораздо реже, и есть все основания думать, что, в общем, следует представлять себе его не как касту, а как открытый для всех слоёв населения профессиональный ранг, где родственные связи играли роль видную, но далеко не решающую. О семьях духовенства, где духовное или монашеское звание является известною традицией, мы читаем лишь в житии пр. Кириака, сына пресвитера коринфской церкви, и племянника (по матери) коринфского епископа, который сделал отрока чтецом при себе1335. Далее в житии пр. Георгия Амастридского, посвящённого в духовный сан своим дядей, архиепископом Амастриды1336. Затем, в житии пр. Димитриана Кипрского, ставшего, подобно отцу и после него, священником в родной деревне1337, и пр. Феодоры Солунской, дочери протопресвитера, и сестры диакона Эгинской церкви, вместе с сестрой принявшей монашество1338. Наконец, сюда же следует отнести синаксарные рассказы о пр. Анне, прозвавшейся Евфимианом, отец которой был диаконом Влахернской церкви, а дядя с отцовской стороны подвизался на г. Олимпе1339, и о пр. Стефане, который, подобно своему отцу, был сделан клириком Великой Церкви1340.

Обозрев существеннейшие данные агиографии, относящиеся к составу и пополнению класса духовенства, переходим к известиям, касающимся военного сословия Византии, особенно тех его элементов, которые не являются, определённо, служилыми крестьянами и помещиками, уже охарактеризованными в предыдущей главе. Так, житие муч. Евсигния, выводит перед нами в лице святого заслуженного антиохийского инвалида, пользующегося большим авторитетом и уважением среди горожан1341. В лице пр. Авксентия, мы встречаемся с сирийцем, служащими в четвёртой «схоле» придворной гвардии, и привлечённым в Константинополь примером его дяди, который тоже служил здесь в качестве воина1342. Житие патр. Евтихия знакомит нас с отцом преподобного, который выдвинулся службой в качестве схолярия под командой Велизария, был женат на дочери августопольского пресвитера, и жил в соседней с этим городом, фригийской деревне на покое1343. Любопытные подробности содержит рассказ о первых годах жизни пр. Феодора Сикеота, который был незаконным сыном одного, проехавшего через Сикеон, константинопольского придворного, и мать которого, очевидно, рассчитывая на протекцию бывшего любовника, готовит мальчику золотой пояс и дорогие одежды, намереваясь везти его в столицу, чтобы зачислить в придворную гвардию1344. Переходя к более позднему времени, мы опять-таки, наталкиваемся на агиографические примеры наследственности военного ремесла в определённом классе, и, не говоря уже о типичных воинах-помещиках вроде пр. Луки Столпника и Евфимия Нового, читаем в житии пр. Марии Новой, как её муж, боевой фракийский друнгарий, заботится о зачислении εἰς στρατιώτας одного из своих сыновей1345.

Византийские стратиоты были обеспечены как земельной собственностью, так и денежным жалованьем (ὀψώνιον или σιτηρέσιον) со стороны правительства. Однако нередко более зажиточные из воинов, отказывались от этого жалованья, очевидно в виду незначительности суммы, в то же время, вероятно, всё же налагавшей какие-нибудь стеснения. Так, жития пр. Луки Столпника1346 и Никона Метаноите1347 сообщают нам о стратиотах в М. Азии и Спарте, которые экипировались на собственный счёт, причём во втором случае следует, кажется, видеть богатого добровольца, ополчившегося на защиту Пелопоннеса от болгарских нашествий.

Относительно особенных племенных или чужестранных наёмных войск, имеются указания в житиях пр. Саввы Освященного, Даниила Столпника и мучеников Аморийских. Первое рассказывает о знаменитых воинах-«исаврянах», служивших в Александрии, к которым был причислен и, происходивший из каппадокийской деревни Муталаски, отец пр. Саввы. В высшей степени интересен при этом факт, что данные исавряне уже тогда, в конце V века, имели как бы «тотемное», тайное имя для своих начальников – Конон, которым, как известно, обладал потом знаменитый Лев III Исавр. Мы читаем, что ставши, благодаря своей силе и богатству, во главе отряда исаврян, отец Саввы – Иоанн, переменил своё прежнее имя, и с этих пор стал называться Кононом. Когда его посетил в Александрии сын, то он очень советовал этому последнему стать воином, и обещал ему первое место в своём отряде1348. Что касается до жития Даниила Столпника, то оно знакомит нас с галльским вождём Титом, который со своей дружиной (οἰκείοι) и варварами-наёмниками (βουκελλάριοι) был приглашён на службу имп. Львом I1349. Наконец, мученичество 42-х аморийцев, говоря о назначении Каллиста начальником отряда, «любезных имп. Феофилу эфиопов», с неудовольствием отмечает привязанность этого царя к чужеземным войскам, «которых он набирал от всех языков», за которых даже насильственно выдавал дочерей граждан (τῶν πολιτῶν), и которых селил в соседстве с городами, «ниспровергая честь ромэев и ввергая в опасность христиан»1350.

Особенно важны указания агиографии на принудительную вербовку населения в войска. Столь обычная в IV веке1351, эта вербовка снова появляется в VIII–IX столетиях, во время напряжённой борьбы с Исламом1352. Синаксар повествует, что пр. Пётр, уроженец Галатии, был, за свою видную наружность и силу, завербован при Феофиле в войско экскувиторов, из которого он потом бежал, чтобы поступить в монастырь1353. Житие пр. Иоанникия В., аналогичным образом сообщает, что этот рослый и сильный юноша-крестьянин был завербован в «восемнадцатую банду тагм экскувиторов», и совершил многочисленные подвиги во время войн Льва IV с болгарами1354.

Что же касается солдатского житья-бытья, то поскольку дело шло не о более или менее зажиточных стратиотах-помещиках, а о мелком служилом крестьянстве или навербованных воинах, то положение их может быть названо довольно жалким. Выше мы уже видели, каким бедствием являлась для солдата-пахаря утрата коня, с которым он должен был являться на службу1355. Целый ряд других известий рисует нам другие тяготы солдатчины, или бедную рваную одежду1356, или суровость дисциплины, заставлявшую провинившегося искать спасения в бегстве или дезертирстве1357, или, наконец, притеснения военачальников, яркий пример которых передаёт нам рассказ Продолжателя Феофана о стратиоте, погубленном стратигом из-за полюбившегося последнему коня1358.

Нисходя по ступеням социальной лестницы, мы приближаемся к настоящему византийскому пролетариату. Помимо презираемых профессий: публичных музыкантов (αὐληταί)1359, мимов, забавлявших зрителей неприличными сценами1360, актёров-борцов1361 или шутов, развлекавших скучающих, богачей1362, помимо всех городских проституток и нищих, сюда следует отнести многочисленный, не имеющий определённых занятий безработный люд, составлявший контингент подёнщиков, который ради насущного хлеба охотно брался за всякий труд, способный доставить ему несколько скудных оболов. В агиографии мы не раз встречаем этих ἐργάταί1363, φιλóπονοι1364, χειρоτέχναι1365 или χερνὶτιδες (когда речь шла о подёнщицах женщинах)1366, которые работают в качестве μισϑωταί или μισϑαρνοῦντες1367, с трудом сводят концы с концами, и безнадёжно голодают при всякой дороговизне съестных припасов1368. Часть их находит применение своей рабочей силы в эргастериях ремесленников1369, другие, наоборот, исполняют всякую чёрную работу по домашнему хозяйству, или же зарабатывают пропитание в качестве слуг. Мы читаем о преп. Авксентии, что, придя в Константинополь, он нанялся рабочим в одну из шёлковых мастерских Ваттополия, выговорив себе подённую плату только в три обола в день, на хозяйских харчах1370. Египетский камнетёс пр. Евлогий зарабатывал в течение долгого трудового дня всего лишь 12 оболов1371. Столько же получал и старец Виталий, нанимавшийся на разную подённую работу1372. Пр. Павел, будучи священником, но не зная никакого ремесла, нанимался в Эдессе подёнщиком за 100 оболов в день, с придачей одного «колюрия» хлеба1373. Он исполнял при этом различные домашние службы, а во время летнего сезона работал в садах, причём редкостью рабочих рук летом и объясняется, быть может, столь необычно высокая подённая плата. Лимонарь Иоанна Мосха рассказывает о «разумном брате», подённо нанимавшемся в городе на строительные работы для того, чтобы доставить средства на посещение увеселительных заведений «брату чувственному», и о некоем епископе, для смирения ходившем подёнщиком на постройку1374. В чудесах вмч. Артемия есть эпизод, повествующий нам об одном из тех многочисленных рабочих, которые трудились в кипевших торговой жизнью константинопольских портах. Работая над разгрузкой бочек с вином, этот рабочий сильно ушибся, и его хозяин, по-видимому, довольно гуманный человек, позвал на свой счёт врача, и выдал несчастному пролетарию «тримисий» на лекарство1375.

Наравне с мужчинами, агиографические источники упоминают, в качестве подёнщиц, также и женщин, не имеющих другой возможности снискать себе пропитание. Такова некая Юлиания в Александрии, исцеляемая мучч. Киром и Иоанном1376, такова знаменитая Мария Египетская, по временам принуждённая браться за прялку, чтобы не умереть с голоду, такова жена муч. Евстафия Плакиды и мать свмч. Климента, принуждённые после кораблекрушения добывать пищу дневным трудом1377. Такова, наконец, та «беднейшая женщина, трудом рук своих снискивавшая себе ежедневное пропитание», которая упоминается в житии патр. Антония Кавлея1378.

Что же касается пролетариев, принуждённых поступать в личное услужение, то хорошим примером их является пр. Симеон Юродивый, нанявшийся слугой к одному Эмесскому трактирщику, и подававший вино пьяным гостям, глумившимся над юродствами святого. Помимо этих своих непосредственных обязанностей Симеон должен был оказывать своему хозяину и его жене различные услуги по хозяйству (например, растапливать очаг). Что же касается до обращения с ним, то оно было крайне грубое и жестокое. Хозяин морил слугу голодом, всячески бранил его, наносил побои, и однажды так избил Симеона, что тот впал в обморок1379. Житие пр. Иоанна Милостивого рассказывает об одном александрийском бедняке, который был наёмным человеком (μίσϑιος) некоего богача, и занимался согреванием воды для ванн, получая за это всего три номисмы в год, т. е. по 2½ обола в день, на которые он должен был кормить жену и двух детей1380. Наконец, о свободных наёмных слугах сообщают и чудеса вмч. Артемия, называя их состояние ἡ ἐλευϑερική ὑπουργία1381.

Несказанная нужда проходила красной нитью через всё существование византийского пролетария. Говоря о нищей братии византийских городов, как она очерчена в народнических житиях пр. Симеона Юродивого, Андрея Юродивого и Василия Нового, мы уже описывали убогую обстановку их жилищ, ютившихся где-нибудь под крышей константинопольских небоскрёбов, или гнездившихся в зловонных, заражённых переулках столицы. Мы уже говорили о жалких хитонах и плащах, составлявших единственную их одежду. Мы отмечали, как всякое вздорожание съестных припасов, всякое резкое понижение температуры зимой, ввергало их в новый ряд страданий. Мы указывали, наконец, на печальную смерть этих париев, и убогое погребение на кладбищах бесприютной голытьбы. В чудесах свт. Николая Угодника, этого величайшего византийского святого-народника все деяния которого направлены на смягчение социальных несправедливостей, есть характерный знаменитый рассказ о тайной помощи бедняку, который, не имея возможности выдать своих дочерей замуж, сам придумывает, как бы отдать их в публичный дом, чтобы дочерним позором прокормить себя и остальных членов семьи1382.

И вот на этой подкладке ужасающих бедствий византийского пролетариата развивается глубоко-народническое настроение некоторых произведений агиографии. Леонтиевы жития пр. Сименона Юродивого и Иоанна Милостивого, жития Иоанна Кущника и Филарета, чудеса Николая Угодника, некоторые синаксарные рассказы, и особенно житие Андрея Юродивого, полны самой искренней симпатией к униженным и оскорблённым. Сама религия, с её заветами милосердия и милостыни, шла навстречу этой тенденции выставлять убогое смиренное существование бедняков, как своего рода приближение к идеалу Царства Божия, как предуготовление для будущей награды на небесах. И если, например, житие Симеона Юродивого наполняет читателя настроением резиньяции и примирения, возводя образ всеми гонимого юродивого до величайшей моральной высоты, если житие Филарета, и рассказ Синаксаря о благочестивом пафлагонском крестьянине, наивно заставляют читающего уверовать в воздаяние долготерпению здесь, на земле, то в житии пр. Андрея Юродивого уже прямо звучат нотки социального протеста, стремление устами бедняка осудить богатство, роскошь и знатность, жажда набросать социальный идеал, где нет места для вопиющего противоречия общественных состояний, тайное желание небесной мести всем гордым и сильным. Глухая ненависть к ним сквозит в рассказе жития о том, как ангел открывает Андрею грехи умершего богача, которого с таким благолепием и пышностью несут хоронить. Покойник должен, несмотря на все литании многочисленного духовенства, пойти в ад, потому что он обладал всеми пороками. Он был распутник и развратник, содомит, безжалостный, злопамятный человеконенавистник, корыстолюбивый клятвопреступник, жестокий по отношению к рабам, которых морил голодом, холодом и побоями, человек, наконец, осквернивший себя безудержной страстью к красивым отрокам и евнухам, триста из которых он погубил своей содомитской мерзостью и т. д1383. Всё это так характерно в устах нищего, который выступает как бы обвинителем от всего класса бедности, столько выстрадавшей от подобных представителей сановной знати, глубоко верившей в загробное воздаяние, и страстно алкавшей её, раз на земле для неё не было справедливости. А это, вложенное в уста Андрею, изображение последнего идеального царя, который, как земной Мессия, будет царить перед последним концом! Сколько в нём сквозит затаённой, долго лелеемой надежды на лучшие времена, которые успокоят всех трудящихся и обременённых, в которые будут унижены и попраны все богатые и знатные. При этом царе, читаем мы, не будет взиматься податей, не будет судов, не будет обижающих и обижаемых. Страх его заставит сынов человеческих быть разумными и справедливыми. Он смирит, и смертью казнит всех беззаконных «мегистанов». Тогда всё злато, скрываемое доселе, явится перед людьми, и разделится им. И будут богатые, как цари, a бедные как властители (ἄρχοντες)1384.

Такими идеалами утешала себя византийская беднота, в таких образах отливалось сочувствие к ней стороны народничествующего книжника, который в житии пр. Андрея Юродивого, закрепил литературно тип нищего-протестанта, нищего социалиста, нищего, проникнутого гордым сознанием своей избранности перед лицом Божиим, во имя его нищеты. Но, в том же житии пр. Андрея, есть места, где автор, устами своего героя, идёт ещё дальше, где он вступается и за низший класс византийского общества – за рабов, и объединяет этих последних, вместе с бедняками, в одном порыве ненависти к бесчинствующей знати.

Византийское рабовладение, как мы уже отмечали, едва ли было особенно сильно развито. Рабы, главным образом, являлись принадлежностью богатых домов, их служебной челядью, откуда и самый византийский термин οἰκέτης, по преимуществу, употребляемый в агиографии, и слово τò οἰκέτικòν, которым обозначается рабский персонал в доме знатного сановника, пр. Ксенофонта1385, и термин οἰκος, употребляемый для названия рабской челяди богатого дома в житии пр. Андрея Юродивого1386. Рабы являлись, прежде всего, принадлежностью горожан, и только в более редких случаях, во время какого-нибудь особенного наплыва рабов, как, например, было после завоевания Крита, рабский труд мог применяться и в сельском хозяйстве. Но даже и в городах рабство было скорее роскошью, чем необходимостью. Правда, как мы видели во главе, посвящённой ремёслам и торговле, крупные ремесленники пользовались в своих мастерских рабами, но большинство известий агиографии, говорящих об этом, относятся к ранним столетиям. В X в., о пользовании рабским трудом в торгово-промышленных эргастериях, говорит лишь Устав Эпарха1387, отражающий обстановку столицы, куда, конечно, по преимуществу, привозились партии рабов, и где они продавались на специальных рынках1388.

Остановимся на некоторых известиях агиографической литературы, освещающей быт рабской челяди знатного дома1389.

Так, в житии пр. Андрея Юродивого, мы читаем, что знатный константинопольский стратилат Анатолий имел многочисленных рабов (οἰκέτας), к которым он прикупил ещё целую партию, и в том числе скифа пр. Андрея. Андрей, за свою молодость и красоту, был выделен господином, и приближен им к себе. Вскоре, ещё плохо говорившего по-гречески юношу, хозяин стал учить грамоте, думая сделать из него секретаря-нотария, подарил ему свою одежду, и вообще, всячески ласкал молодого раба, который однако предпочёл избрать участь Христа ради юродивого1390. В других местах того же жития, мы читаем о рабах-поварах в доме этого стратилата1391, и о рабской челяди в доме богатого Епифания, которую Андрей, заботясь о её духовно-нравственном воспитании, собирает на ночную молитву как бы подчёркивая свою близость нищего к ней, и вместе с тем выступая с безмолвным протестом против равнодушия хозяев к душе своих рабов1392. Кроме рабов-скифов, называются рабы, говорящие по-сирийски1393, и, наконец, особенно резко отмечается наличность особых любимцев господина, евнухов-миньонов, женственно-изнеженных красавцев кувикуляриев, которых их господа специально воспитывают для удовлетворения содомитской похоти, столь обычной среди утончённой византийской знати1394. Верный своей роли революционера-обличителя пр. Андрей обращает к одному из таковых невольных развратников грозную и гневную речь, а по уходе его развивает целую теорию о том, что господа имеют право пользоваться рабами только для полезных услуг, а не для скотского распутства, и что рабы, которых господа принуждают к педерастии, должны лучше претерпеть муки и смерть по образу Христа, чем согласиться на грех1395.

Обращаясь к другим агиографическим произведениям, мы, прежде всего, познакомимся, в лице пр. Серапиона, с интересным фактом продажи самого себя в рабство за 20 номисм1396. Затем, мы прочитаем в житиях пр. Власия1397 и Павла Латрского1398, о заманивании и продаже в рабство доверчивых отроков и юношей бродячими иноками. Явление, если судить по словам сельчан в последнем житии, не желающих отпустить отрока Павла со странствующим монахом, из опасения, что перед ними один из таких негодяев, бывшее весьма распространённым, несмотря на тяжёлую кару за это1399. В житии пр. Иоанна Милостивого, мы встретим раба, служащего нотарием африканскому откупщику1400, а в житии пр. Нифонта прочитаем, как у одного столичного вельможи был «отрок» 18 лет, «художеством швец», которого его господин эксплуатировал, «отпуская на дела»1401. С распущенностью рабынь в богатом доме, знакомит нас рассказ о пр. Симеоне Юродивом, который, к удовольствию хозяев, проделывал с невольницами цинические шутки и ласки, и однажды даже заслужил общее подозрение в беременности одной из рабынь1402. С употреблением рабынь в качестве наложниц, встречаемся в житии пр. Василия Нового, которому в доме приютившего его богача, прислуживала старушка Феодора, некогда родившая своему господину двух детей, и оканчивающая теперь жизнь во всяком благочестии, в комнатке около ворот, столь плохо вознаграждённая за свою честность и верность1403. Наконец, в житии пр. Агапита Синадского, выведена никомидийская дама, живущая в связи со своим же рабом1404, несмотря на то, что имеет взрослую дочь.

Читая об этих фактах, выхваченных прямо из жизни, мы убеждаемся, что христианство и церковь мало что сделали, в смысле смягчения тяжёлого положения рабов, сравнительно с римским правом. Источники полны указаний на жестокости, по отношению к рабам. Не говоря уже о только что указанном принуждении рабов к разврату и педерастии, напомним, как житие пр. Андрея осуждает одного из вельмож за то, что он угнетал своих οἰκέτας голодом, жаждой, плетьми, отсутствием одежды в зимнее время, всякого рода побоями и мучениями1405. В чудесах муч. Мины есть рассказ, как один из рабов, боясь пыток за потерю дорогой чаши, бросается в море1406. Жена Велизария отрезает языки у рабов, донёсших на неё мужу, а самих их велит изрезать на куски и бросить в море1407. Свт. Николай Угодник чудесно избавляет раба, несправедливо избитого и брошенного в темницу его господином1408. Беглые рабы заключаются в колодки1409. Для поимки их по дорогам ходят целые отряды полицейских солдат, которые жестоко бьют и бросают в тюрьмы захваченных1410. Эклога, формулируя наиболее распространённые в быту нормы права, наказывает прелюбодеяние с рабой только штрафом в пользу её господина, и избавляет последнего от всякой ответственности за смерть раба, от побоев ремнями и розгами1411.

Церковь облегчала положение раба, только предоставляя ему известное право убежища в монастырях, пострижение в которых спасало от преследований господина. Пример такого бегства в монашество мы находим в житии пр. Ипатия Руфинианского, который отстоял четырёх рабов, постригшихся у него от требований возращения, предъявленных к обители со стороны хозяина1412. Сюда же относится указание на частые укрывательства беглых рабов монастырями, которое находится в седьмой Новелле Юстиниана1413, и на эту же боязнь монастыря принять беглого, намекает вопрос о личности, который предлагает пребывшему в обитель пр. Симеону Столпнику настоятель последней1414. Но более всего, конечно, сказывалось гуманное влияние церкви в том добром отношении к рабам, которое имело место у истинно благочестивых господ, в роде пр. царицы Феофано, величавшей даже рабов при обращении к ним «κύριоι!»1415. Ещё значительнее, это влияние религии, можно заметить в массовых освобождениях рабов знатью, решившей променять соблазны мира на молитвенное уединение монашеской кельи. Агиография полна указаниями на такого рода освобождения. Пр. Феодул Столпник1416, Феодор Эдесский1417, Феофан Исповедник1418, Платон и Феодор Студиты1419, Михаил Малеин1420 и другие представители благочестивой знати, уходя в монастыри, освобождали прямо, или через посредство легатов, всех своих рабов. Эклога предусматривает целый ряд освобождений рабов, по разного рода религиозным соображениям1421, a египетский патерик даёт пример одного из таких случаев, повествуя, как некая знатная александрийская семья, отпуская своего раба в скит, ео ipso делает его свободным1422.

Так, постепенно спускаясь по лестнице социальных рангов, мы обозрели различные слои византийского общества, поскольку они отражены в бытовых известиях агиографии. Общее впечатление, при этом, остаётся таково, что в Византии отсутствовала та замкнутость сословий и чинов, которая отличает средневековый запад. Общество империи было построено на более индивидуалистических основах. Все его социальные слои были перемешаны между собой. Во всех этих слоях замечается постоянное стремление и возможность подняться вверх к более почётному или доходному занятию, к более завидному социальному положению. Образование и выслуга открывали эту возможность. Сыновья крестьян делались духовными, чиновниками и офицерами. Простолюдин становился всеми уважаемым педагогом. Частые династические смуты или браки императоров предоставляли широкий доступ к высшим должностям и богатству всем удачникам и сильным характерам. Верная своим античным традициям, сильное государство над однородной массой граждан, Византия не признавала феодальных начал в жизни, и не придавляла индивидуума гнетом социальных подразделений и рамок. Поэтому-то, когда развитие провинциального крупного землевладения отдало судьбы империи во власть немногих магнатов, сумевших подчинить себе, на чисто феодальных крепостнических основах, окружающее население, Византия, как таковая, перестала существовать. Она распалась на массу феодальных владений. Она утратила то единство, которое достигалось могуществом государственного начала, при незначительности классового или сословного отчуждения. Она в действительности, а не только чисто внешне, через голый факт латинского завоевания, уподобилась раздробленной, политически сплочённой, сословной средневековой Европе.

Глава VII. Византийская провинция

В последней, заключительной главе настоящего сочинения, следует обозреть те данные агиографии, которые наглядно покажут нам, в pendant к прочим источникам, медленное, но неуклонное вырождение византийской провинции, под гнётом внешних опасностей и тяжестью централизованно-бюрократической системы византийской государственности. Византия, несмотря на всю социальную разруху IV века, унаследовала от Рима упорядоченную и благоустроенную провинцию. Римская система дорог, связывавшая все видные города Востока1423, уцелела, и была использована государством для нужд публичной почты – δημóσιον δρóμον. Описание этой почты у Прокопия1424, находит своё подтверждение в рассказе жития пр. Феодора Сикеота, который родился в одной из гостиниц, стоявших на δημоσία στράτα τοῦ βασιλικοῦ δρóμου в Галатии1425, и известии жития пр. Луки Столпника о царской дороге – βασιλικὴ λεωφóρος, и её почтовых станциях около Халкидона1426. Житие пр. Лазаря Галесийского из XI в., даёт наглядный пример того, как окрестные жители заботятся о прокладке удобной дороги в горах, разбивая скалы железными орудиями. Труд, немыслимый, вне общей заботы государства об удобстве, и распространённости путей сообщения1427. Целый ряд агиографических известий знакомит нас с важнейшими дорогами М. Азии, по которым скакали царские чиновники1428, или двигались толпы паломников, направляющихся в Палестину и обратно1429. Для кочёвок или отдыха всех этих пассажиров по дорогам стояли гостиницы корчмы (πανδοχεῖα)1430, в которых, естественно, собиралась публика всякого рода1431. Иногда содержательницы этих приютов довольно бесцеремонно торговали собой1432, а содержатели отличались опасными разбойническими наклонностями1433.

Но как бы то ни было, отрицать существование прекрасных путей сообщения в византийской провинции, не приходится. Эти артерии государства были отлично приспособлены, чтобы обслуживать торговое, пассажирское и административное движение, чтобы содействовать постоянному культурному обмену, чтобы поддерживать и развивать во всей империи общую цивилизацию, и приобщать все отдалённейшие углы её к богатству жизни, утончённости нравов, идейному просвещению и художественному вкусу.

К сожалению, варварские нашествия непрерывно задерживали этот процесс цивилизации, и осуждали Византию напрягать все свои живые силы исключительно на оборону провинции, предоставляя культуру медленному процессу вырождения и умирания. Агиография, подобно историкам и хронистам, полна указаний на опустошительность этих нашествий, поражавших ту или иную провинцию. Житие пр. Ипатия Руфинианского описывает набег гуннов на Фракию1434, чудеса вмч. Димитрия Солунского повествуют о погромах славян в Фессалии, Ахайе, Эпире, Иллирике, островах Архипелага и даже M. Азии, обезлюдивших массу городов и селений1435. Беспрерывные набеги арабских корсаров на острова и побережья всего Леванта, плен и массовую продажу жителей в рабство изображают: житие пр. Иоанна Дамаскина1436, Димитриана Кипрского1437, Диомида Нового1438, Афанасии Эгинской1439, Феодоры Солунской1440, Петра Аргивского1441, Павла Ксиропотамского1442, Афанасия Афонского1443, Евфимия Нового1444, муч. Варвара, затем чудеса мучч. Фанурия1445, Георгия1446 и свт. Николая Угодника1447. Особенно при этом свирепствовали Критские арабы, набеги которых столь часто упоминает Продолжатель Феофана1448, и с опустошительностью которых с их продолжительностью и жестокостью нас особенно хорошо знакомит житие Петра Аргивского, повествующее об уничтожении целых городов и деревень, о массовых убийствах, о выкупе, требуемом за пленных, о сокрушении надолго всего благосостояния прибрежных местностей Пелопоннеса.

Не успела кончиться опасность арабская, как начинаются погромы Балканского полуострова со стороны болгарского царства. Жития пр. Луки Элладского1449, Никона Метаноите1450 и Марии Новой1451, рассказывают о настоящем осадном положении, в каком нередко держали по целым годам болгарские войска и шайки города средней Греции, и особенно Фракии, со спасшимся в них населением. Только Пелопоннес, благодаря сильной охране Исема1452, остался неприкосновенным, и достиг того сравнительного расцвета жизни и культуры в своих городах, о котором мы читаем в житии пр. Никона Метаноите.

После уничтожения болгарского царства наступила пора тюркских племён, надвигавшихся на империю с Чёрного моря и из М. Азии. О набегах их читаем в житиях пр. Луки Элладского1453, Афанасия Афонского1454, Кирилла Филеота1455 и особенно Христодула Патмосского, который не раз менял место своего подвига, в связи с захватом турками юго-западного побережья М. Азии, пока, наконец, не остановился на о. Патмос, где, всё-таки, не был в безопасности от сарацинских пиратов1456.

В связи с постоянными набегами, избиением, уводом в плен или разбродом уцелевшего населения, стоит явление постоянного, постепенного запустения империи, о котором мы столько читаем в агиографии. Почти всюду мы наталкиваемся в ней на факты, доказывающие, что в более ранние времена, жизнь была богаче и многолюднее. Пр. Дометий поселяется в запущенном брошенном имении1457. Около Антиохии свирепствуют дикие звери1458. Малоазийская Гераклея превратилась в груду руин, которыми пользуются жители убогих деревушек1459. Около Магнесии в XI в. бродят стада диких коз1460. На Олимпе Анна Евфимия находит пустую церковь1461. Процесс запустения особенно коснулся островов Архипелага и Балканского полуострова, которые, как известно, и в ряду фем являлись самыми бедными и незначительными1462. Чудеса вмч. Димитрия Солунского говорят о брошенных и разрушающихся храмах на о. Скиафосе1463. Хиос, Самос и Лесбос, являлись местами для политической ссылки1464. На Самосе пр. Павел Латрский находит три пустые лавры, разорённые сарацинами1465. Пр. Христодул встречает на о. Патмос ἐρημίαν καὶ μóνωσιν да разваливающийся храм Артемиды1466. Знаменитое житие пр. Феоктисты Лесбийской, изображает пустынность о. Пароса, поросшая лесом и травой, безлюдная и посещаемого только охотниками с Эвбеи, ловящими здесь диких коз и оленей1467. В центре острова находится забытый храм Богородицы, при котором уже 35 лет живёт в полном одиночестве, завезённая сюда агарянами, святая Робинзон, пр. Феоктиста1468.

Обращаясь к Греции, читаем, что Пелопоннес, помимо арабских набегов, был в X в. сильно опустошаем голодом1469 и чумой1470. Аргивские церкви, в виду общего уменьшения и одичания населения, терроризированные в IX в. агарянами, стояли без священников1471. В Фокиде бродили дикие горные олени (ἔλαφοι)1472. В Ахайе и Виотии попадались заброшенные часовни1473. Автор жития пр. Фотия Фессалийского, говоря о приморских городах от Потидеи до Амфиполя, печально прибавляет, что ныне эти города ἀντ᾽ εὐκλεῶν κατέστησαν δυστυχεῖς1474.

Варварские набеги, помимо разорения и запустения целых областей, расстраивали всю культурную жизнь, и являлись для населения величайшим бедствием. Собор 691 года указывает, что эти набеги мешали правильности ежегодных провинциальных собраний епископов, и вызывали оставление клириками своих церквей1475. Богачи-помещики, подобно пр. Филарету Милостивому, разорялись после опустошения нив, и угона рабов и скота1476. Чтобы спасти что-нибудь, жители зарывали в землю деньги. И очень характерными явлением для этой эпохи смут и опасностей, следует считать отыскивание отцовского клада детьми1477. Но самым тяжёлым следствием агарянских погромов для населения, являлся, конечно, ужасный агарянский плен. Вчерашней свободный человек нынче становился рабом и угонялся в оковах в Сирию1478. Житие пр. Феоктисты Лесбийской повествует, как критские арабы, напав на Лесбос, ограбили деревни и угнали целые толпы пленных, которых затем сортировали для продажи на пустынном о. Парос1479. В сирийских и критских темницах томились сотни и тысячи пленённых греков1480, причём мальчики и отроки делались прислужниками во дворцах калифов и эмиров1481, a многие из пленников решались на ренегатство1482. Оттого-то выкуп пленных считался одним из величайших проявлений милосердия1483. Оттого церковь ежедневно возносила моления о «пленённых и их спасении». Оттого наиболее популярными чудесами свт. Николая Чудотворца, этого как бы типичного печальника за всех страдающих из народа, являлось молниеносное избавление несчастных от агарянского плена1484.

Помимо варварских нашествий провинции страдали и от внутренних разбоев. О морском пиратстве, сильно тормозившем торговое и пассажирское мореплавание, мы уже говорили в другой связи. Отметим теперь, что и сухопутные дороги изобиловали всякого рода отверженцами общества, грабившими и убивающими проезжих. Пр. Моисей Мурин в молодости являлся одним из таких разбойников, который раньше был рабом, а потом грабил скот у пастухов, и пропивал его в ближайших кабаках1485. Во время Симеона Столпника около Антиохии, свирепствовал «архиразбойник Антиох», на которого безуспешно высылались военные отряды1486. Киликия, Каппадокия и Антиохия, в конце IV в. страдали от набегов разбойничьих шаек Исаврян1487. В Палестине бродили банды из христиан, иудеев и самаритян1488. Около Милета в X в., грабили бродячие крестьяне1489, а близ Магнесии в XI столетии, убивали прохожих горные пастухи1490. На Кипре полудикие пастухи разгромили часовню пр. Феосвия1491. Около Спарты в X в. существовали целые разбойничьи деревни1492. Пр. Власий был ограблен на Дунайской границе, когда возвращался из болгарского плена1493. В М. Азии разбойники особенно охотно поджидали одиноких паломников1494, и жития пр. Агапита Синадского1495 и Даниила Столпника1496 содержат указание на убитых, или варварски изуродованных людей, брошенных на дорогах ограбившими их негодяями. Наконец в Египте грабежом и изнасилованием женщин занимались даже сами солдаты, посланные охранять дороги от разбойников1497.

На постоянно угрожаемое, таким образом, и извне, и изнутри, население, бремя грандиозной государственной машины империи должно было ложиться особенно тяжело. Агиография полна указаний на жестокость фискальных чиновников, выколачивавших подати и с отдельных бедняков1498, и с целых городов1499, и даже с изъятых от податей монастырей1500. Несмотря на то, что должность фискального чиновника была весьма ответственная, и они нередко или попадали под суд за растрату (подобно коммеркиарию, упоминаемому Мосхом)1501, или бывали вынуждены из своего кармана доплачивать недоимки (подобно откупщику податей в житии пр. Иоанна Милостивого)1502. Эта должность всё же была весьма выгодна, и наживание денег на ней не считалось чем-либо предосудительным. Пр. Феодор Студит пишет о своём дяде Платоне, что последний, имея чин царского казначея, собрал большое богатство, и стал завидным женихом1503. Поэтому народное мнение всегда отрицательно относилось к фискалам, и в житии пр. Иоанна Милостивого мы читаем, что, когда весьма богатый и неумолимый τελώνης, в видении перед смертью «отдавал отчёт» в своих делах перед Богом, то добрых дел у него не оказалось1504.

Но и помимо фискальных притеснений византийское население в сильной степени страдало от противозаконных действий хищной и властной бюрократии1505. Феодорит рассказывает, как один стратиг, желая овладеть красивой девушкой, сначала подверг пыткам её мать, а потом похитил её самую из монастыря, куда она укрылась1506. Житие свт. Иоанна Златоуста повествует, как александрийский стратилат вымогал деньги с вдовы навклира, которую он считал богатой1507. Пр. Пётр Аргивский, однажды спас от стратига красавицу-девушку, которой тот хотел овладеть как рабой1508. В житии пр. Антония Нового мы читаем, как сановник «при прошениях» (ὁ ἐπὶ τῶν δεήσεων), рассчитывая получить взятку со святого, держал его в тюрьме1509. Пр. Василий Новый и Кирилл Филеот, избиваются властями по одному только подозрению в возможности шпионажа1510. Наконец житие пр. Никона Метаноите сообщает, что провинциальные стратиги и дуки не ограничивались насилиями над одним беззащитным населением, но что от их беззаконных нападений не были защищены даже всесильные перед императорами монастыри1511.

Обилие чиновничества, и его частые смены, алчность новичков, стремившихся поскорее набить карман, и плохое разграничение функций и компетенций, делали положение населения безвыходно печальным. Только почитать обо всех этих стратигах, получавших несколько раз подряд полную власть (ἐξουσίαν) над Элладой и Пелопоннесом1512, обо всех этих диэкэтах1513, дасмологах1514, магистрианах1515, коммеркиариях, логофетах дрома, практорах, навтологах, преторах, апографевсах и анаграфевсах и т. д., «которых столица посылает в провинцию в бо́льшем числе, чем Бог некогда лягушек в Египет»1516; только перечислить все эти нескончаемые подати, повинности и поборы, для которых измышлялись сотни предлогов1517; только упомянуть о наездах сановников, требовавших, например, в Афинах, чисто царских приёмов для себя и своих многочисленных свит1518, и мы поймём, что государственная машина Византии была слишком громоздка, чтобы не действовать саморазрушающе, и не губить при этом провинции.

Военная сила и слава империи тоже слишком дорого стоили её обывателям. Войско, особенно его чужеземные, чуждые населению, элементы, смотрели на это последнее, как на жителей завоёванной страны. Агиография не раз сообщает о насилиях солдат над беззащитными горожанами и крестьянами1519. Более всего при этом приходилось терпеть со стороны армянских отрядов1520 или военных поселений варваров, вроде тех «Мавров» около Милета, которые всячески притесняли соседних бедняков крестьян1521.

И менее всего можно было добиться в Византии справедливости. Правда, агиография сохранила примеры того, как заподозренные или обвинённые областные чиновники вытребываются для расправы в Константинополь1522, но сама эта централизация суда1523, сама тяжесть судебной волокиты не только для бедняков, но и для знатного человека1524, постоянные взятки и подкупы в судах1525, делали правосудие в Византии недостижимым идеалом, и заставляли народ создавать золотые легенды о справедливости императора-иконоборца Феофила1526. Существовавшие суды и правосудие до такой степени представлялись неправыми, что на почве ненависти к ним выросли знаменитые легенды о чудесном спасении невинно осуждённых свт. Николаем Угодником, в которых все симпатии рассказчика на стороне подсудимых. Даже справедливый арест крестьян-разбойников, о котором мы читаем в житии пр. Павла Латрского, не вызывает поддержки со стороны населения, и агиограф заставляет святого спасать преступников от наказания1527. До такой степени дискредитировала себя власть и администрация в Византии, до такой степени внедрялось неуважение к ней, до такой степени население привыкло видеть в провинциальных чиновниках только насильников и «обжор»1528, до такой степени жаждало собственноручной расправы с ними1529.

Так, приблизительно, можно обрисовать положение византийской провинции и взаимоотношения государства и населения. Вполне естественен, поэтому, тот процесс внутреннего разложения империи, который привёл её к окончательной гибели в 1204 г. Византийское государство, объединившее на началах строго-римской централизации, все эллинистически-культурные области передней Азии и Греции, стало слишком тяжело для этих областей, когда медленное отмирание материальной культуры, высосанной заботами о внешней безопасности, превратило государственную машину в расшатанный и громоздкий анахронизм, сокрушавший свои же собственный основы. Глубокая старость и неподвижность византинизма, и изжитость сил у объединённого им под конец, чисто внешне, населения, не допускали никакого нового, освежающего политического и социального творчества. В то время как децентрализованный, варварский и феодальный Запад выращивал грандиозные начала местного самоуправления, обогащался местными источниками сил и культуры, централизованная тысячелетняя Византия, слишком обедневшая для того, чтобы по-прежнему жить единым огромным организмом, и бессильная стать совокупностью местных самоуправлений, утрачивала один за другим территориально отмиравшие члены. И в то же время, страдая неизлечимой культурной анемией, она всё ещё продолжала старчески-жадно вытягивать последние соки из обедневшей, разорённой и одичавшей провинции. Михаил Акоминат, писатель, стоявший на великой грани эпох, и вместе со своим братом, бывший свидетелем гибели последней подлинной Византии, с величайшей чуткостью отметил эту последнюю жалкую уродливость столь могучей некогда государственной централизации. Изобразив запустение, бедность, голод, разбой и насилия администрации в Греции1530, он переходит к грозной филиппике против алчной и пышной столицы. «Вы, – пишет он протосикриту Димитрию1531, – пышные граждане Константинополя, не желаете выглянуть из-за своих стен и ворот, не хотите посмотреть на древние окружающие вас города, ждущие от вас справедливости. Вы посылаете в них, один за другими, форологов, с их зубами звериными, говоря согласно Моисею, чтобы пожирать последние останки. Сами же вы остаётесь у себя, предаваясь покою и извлекая богатство из законов и суда. Города же опустошают негодные фискалы. Да и чего лишены вы? Разве плодородные равнины Македонии, Фракии и Фессалии не работают на вас хлеб? Разве не выжимают вам вино Эвбея, Птелерия, Хиос и Родос? Разве Фиванские и Коринфские пальцы не ткут вам одежды, разве не вливаются речки всех богатств в столицу, как в единое море? Чего вам ради в самом деле, идти куда-нибудь, менять привычное на чужое? Не лучше ли не знать ни дождя, ни солнца, а в полноте всех благ без труда, сидеть дома и пользоваться неомрачимой жизнью?».

Так, накануне гибели Византии, последний великий византиец, Михаил Акоминат, бичевал равнодушие Константиновой столицы, к питавшей её, из последних сил, провинции. Эти слова его лучше всего другого могут резюмировать причины падения грандиозной цивилизации, и ими мы вполне можем заключить наш труд, посвящённый изучению её различных сторон.

Приложение. Алфавитный перечень агиографической литературы

В качестве важнейших собраний греческой агиографической литературы следует назвать:

1) «Acta Sanctorum», изданные болландистами, цитируются как AASS, месяц, том и страницы последнего издания, 1863−1910 гг.

2) Migne, Patrologiae cursus completus, series graeca (цитируется как P.G.).

3) «Analecta Bollandiana», годы 1882−1913 (тт. с I по XXXII). Цитируется как «Anal. Boll.».

4) Пападопуло-Керамевс, Ανάλεκτα ἱερоσоλυμιτικῆς σταχυоλоγίας, тт. IV и V (цитируются, как «Аналекта»).

5) Θεоφίλоυ Ιωάννоυ, Mνημεῖα ἁγιоλоγικά, Венеция, 1884 г.

6) Пападопуло-Керамевс, Сборник сирийской и палестинской агиологии (57 вып. «Православного Палестинского Сборника», 1907 г.).

7) «Menologium anonymum saeculi X», изд. В. Латышев, 2 тт., 1911−1912 гг.

8) Δоυκάκης, Mέγας συναξαρίστης, Афины, 1889−1897, 14 тт.

9) Гεδεών, Βυζαντινòν Εоρτоλóγιоν, 1899 г.

Наиболее полезным обзором изданной агиографической литературы является каталог болландистов – «Bibliotheca hagiographica graeca», 2 изд. 1909 г. Из этого пособия заимствованы даты смерти святых, помещённые ниже и отмеченные словом «Болланд.». Там, где представлялось нужным, даты болландистов заменены хронологией, принятой арх. Сергием, в его «Полном месяцеслове Востока», 2 изд. Прочие даты принадлежат автору исследования. В качестве пособий по истории византийской агиографии, следует назвать обширные комментарии болландистов в AASS, очерки Ehrhard’а в «Byzantinische Literaturgeschichte» Крумбахера (2 изд.) и книгу X.M. Лопарева «Греческие жития свв. VIII и IX вв.» II. 1914.

Авксентий преп., современник Симеона Столпника, умер при имп. Льве I. Происходил из Сирии. При Феодосии II служил в войске, а потом удалился на гору в окрестностях Халкидона. Житие, написанное современником, по рассказам слуги преподобного (см. стр. 1428), издано у Migne, среди житий Метафраста (P.G., 114, 1374−1436). Другое житие в рукописи Синодальной библиотеки, № 390, л. 80−96. Память 14 февраля.

Авраамий и Мария, препп. По исследованию болландистов (AASS, март, II, 430−431), герои этой легенды жили в VI в. Авраамии. Сын богатых родителей, подвизался (согласно версии Метафраста) на Геллеспонте у Лампсака. Автор легенды по имени Ефрем, называет себя современником Авраамия (стр. 937). Напечатана в AASS март, II, 932−937. Метафрастова версия у Migne, P.G., 115, 44−77. Память 29 октября.

Авраамий Кратейский, свт., † 543−553 г. (Болланд.) Происходил из Эмесы; подвизался в Палестине. Потом был епископом Кратен в Вифинии. Житие, написанное вскоре по смерти Кириллом Скифопольским, издано в Nέα Σίων, 1906 г. и в «Revue de l’instruction publique en Belgique», 1906 г. стр. 283−286. Латинский перевод арабского текста, в Anal. Boll. XXIV, 349−356. Память 6 декабря.

Агапит Синадский, прп. Современник Константина В. Происходил из Каппадокии, и был сначала солдатом. Подвизался во Фригии. Позднее житие его (не раньше X в.) напечатано Пападопуло-Керамевсом в «Varia graeca sacra» (Зап. СПб. Унив. Ист. фил. Фак., 1910 г.), стр. 114−129. Память 18 февраля.

Ананий еп. Мелитинский, свт. Родился при им. Феодосии В., † при Феодосии II, присутствовал на Эфесском соборе. Происходил из Мелитины в Армении, где и был епископом. Житие издано в «Menologium anonymum saeculi X». В Минеях Макария есть перевод с неизвестного болландистам жития (Апрель, л. 162−170). Память 17 апреля.

Александр, пр. игумен обители Акимитов, † 430 г. (Сергий). Происходил из Азии, знатного рода. Житие написано учеником святого, иноком обители (житие, 303). Издано в латинском переводе в AASS. Январь, II, 302−311. Память 3 июля.

Алексий человек Божий, прп., † 417 г. (Сергий). Сирийский текст легенды, издал по рукописи VI века, Amiaud («La légénde syriaque de S. Alexis», 1889). Основной греческий текст неизвестен. Ближайшую к нему, сохранённую в многочисленных рукописях, редакцию, напечатал Pereira в Anal. Boll. XIX, 243−253. Некоторые поздние редакции издали Rösler («Wiener Beiträge zur Englishmen Philologie», 1905, 118−154) и Massmann Bibliothek der gesummten deutschen Nationalliteratur», 1843 г.). Неизданные варианты есть в синодальных рукописях № 381, № 395 и № 407. Память 17 марта.

Алипий столпник, преп. VII века. Подвизался в Пафлагонии. Неизданные греческие жития имеются в Синодальных рукописях № 384 (основная редакция) и № 361 (Метафрастова версия). Латинский перевод основной редакции издан у Липомана («Sanctorum priscorum patrum vitae», v. V, 188−194). Пересказ жития в Четьих Минеях св. Димитрия Ростовского. Память 26 ноября.

Амфилохий, еп. Иконийский, свт., † 394 г. (Сергий). Краткое, с характером патериковой легенды, житие напечатано у Migne, P.G., 39, 13−26. Метафрастова редакция – Migne, 116, 956−969. Память 23 ноября.

Анастасий Персянин, пмч., † 628 г. (Сергий). Происходил из Персии, подвизался в иерусалимском монастыре. Одним из братии последнего был составлен рассказ о мучении святого (житие, стр. 131, 132 и 133) вскоре после самого события (стр. 147). Он издан Пападопуло-Керамевсом в Аналектах, IV, 126−148. Риторическая обработка, сделанная патр. Софронием, напечатана у Migne, P.G., 92, 1680−1729. Метафрастова версия у Migne, P.G., 114, 773−812. Древний латинский перевод рассказа о перенесении мощей и чудесах, цитированного отцами VII вселенского собора, напечатан в AASS, январь, III, 50−54. Память 22 января.

Анастасия Патрикия, преп., † 567 г. (Сергий). «Первая патрикия» при дворе им. Юстиниана. Имеющее характер патериковой легенды, житие входило в рассказы аввы Даниила, составленные в конце VI в. Напечатано Clugnet в («Rev. de l’orient Chretien» V, 51−56). Краткий текст издан в Synax. Eecl. C-pol., 523−528. Память 10 марта.

Анатолий патр. Константинопольский, свт., † 458 г. (Болланд.). Анонимное, написанное классическим стилем житие, не свободное от заимствований из жития современника Анатолия – Даниила Столпника, напечатано в AASS, июль, I, 578−585. Память 3 июля.

Андрей ἐν κρίσει, прмч. † 767 г. (Болланд.). Происходил с Кипра. Пострадал в Константинополе при Константине V. Позднее, скудное биографическими деталями и полное риторики житие, не чуждое классического стиля (Например, ἡ ροδοδάκτυλος ἡμέρα, стр. 141), издано в AASS, октябрь, VIII, 135−142. Метафрастова переработка у Migne, 115, 1109−1128. Память 17 октября.

Андрей Юродивый, пр. Хронология жизни этого популярного Константинопольского блаженного, с образом которого слилась масса рассказов и преданий, чрезвычайно трудна, но большинство оснований заставляет понимать под царём Львом, не Льва Великого, а Льва VІ-го, и относит время написания жития к X веку, когда сложилось аналогичное житие Василия Нового. Житие пр. Андрея издано в AASS, май, VI, 4−102 и у Migne, P.G., 111, 625−888. Оно очень обширно, и является своеобразной народной книгой, энциклопедией, где рядом с живыми, чисто народными, порой грубо-реалистичными картинками Константинопольских нравов, встречаем длинные, вложенные в уста юродивому, беседы и поучения по различным вопросам богословия, космологии, физики, психологии, морали и политической эсхатологии. Особенно интересна, не чуждая чисто научному духу, космическая физика, которую преподаёт своему ученику Андрей, разъясняющий «недоуменные вопросы» о дожде, радуге, граде, громе и молнии. Далее любопытен ряд пророчеств о грядущей судьбе империи, окрашенных чисто народными упованиями на лучшее время, на своего рода золотой век перед последним концом. Житие является первостепенным источником для изучения не только столичной жизни и нравов, но всего религиозного, этического и научного мировоззрения византийского общества, и как таковое особенно нуждается в критическом издании текста, и бесспорном установлении своей хронологии. Попытку, сделанную в этом направлении, miss S. Murray («А study of the life of Andreos the Fool», 1908), следует считать неудачной. Память святого 2 октября.

Андроним и Афанасия, преп. современники Феодосия В., ювелиры из Антиохии. Основной рассказ из числа «Recits de l’аbbé Daniel» конца VI в., напечатан Clugnet (в «Rev. de l’Orient Chrétien», V, 370−375). Латинский перевод позднейшей версии издан y Migne, 115, 1049−1054. Память 9 октября.

Анина монах, прп. Жил при Неокесарийском епископе Патрикии. Житие-легенда, интересная для истории пустынничества, по-гречески не известна. Её старинный славянский перевод в Минеях Макария (март, 412−426 листы), использован в Четьих Минеях св. Димитрия Ростовского. Синаксарные сказания имеются в Synax. Eccles. C-polit., 539−544 и AASS под 16 марта. Поздняя риторическая энкомия Феодора Иртакена напечатана у Boissonade, Anecdota graeca, II, 409−453. Память 18 марта.

Антоний Великий, прп., † 356 г. (Болланд.), сын знатных и зажиточных родителей. Приписываемое Афанасию Александрийскому житие знаменитого аскета, наполненное рассказами об искушениях святого демонами и аскетическими поучениями, но содержащее небольшое, сравнительно с объёмом, количество бытовых подробностей, напечатано у Migne, P.G., 26, 837−976. Память 17 января.

Антоний Кавлей, свт. Константинопольский патриарх, † около 900 года (Болланд.). Происходил из Фригии или Фракии (житие, стр. 183). Полное риторических прикрас, но достоверное по фактам житие в форме эпитафии, (Лопарев, 148), написанное учеником патр. Фотия, ритором и классиком Никифором. Издано Пападопуло-Керамевсом в «Сборнике греческих и латинских памятников, касающихся Фотия патриарха» т. I, 1−25. Латинский перевод жития у Migne, P.G., 106, 181−200. Память 12 февраля.

Антоний Новый, преп., † 866 г. (Лопарев, 343). Происходил из Палестины. Переселившись в Византию, занимал видный государственный пост, потом подвизался на г. Олимп в Вифинии. Написанное вскоре по смерти святого одним из иноков его монастыря, житие (Лопарев, 332). Издано Пападопуло-Керамевсом в «Прав. Пал. Сборн.», 57, 186−216. Память 11 ноября.

Аполлинария преп., † 470 (Сергий). Дочь римского кесаря Анфемия. Поздняя обработка её жития в латинском переводе, издана в AASS янв. I, 258−261 или у Migne, 114, 321−28. Память 5 января.

Арсений Великий, пр. † 450 (Сергий). Сначала знатный Константинопольский сановник, потом Фиваидский аскет. Житие, составленное на основании патерикового материала в IX или X вв., издано Церетели в Зап. Ист. Фил. Фак. СПб. Унив., 1899, 1−33. Похвала Феодора Студита у Migne, P.G., 99, 849−881. Память 8 мая.

Артемий, вмч. † 363 (Болланд.). Знатной фамилии, пострадал при Юлиане. Житие, носящее характер церковной истории (интересна точная датировка по консулам), с длинными диспутами Артемия с Юлианом, важное для истории гонения, написано монахом Иоанном. Напечатано в AASS. Окт., VIII, 856−884 и у Migne, 26, 1251−1320. Чудеса вмч. Артемия (всего 45 чудес), живо рисующие к-польскую жизнь конца VІ-го и нач. VII-го веков, составленные при императоре Константине II (стр. 33 и 70) на основании рассказов ещё живых очевидцев (стр. 20−23). Напечатаны Пападопуло-Керамевсом в «Varia graeca Sacra», 1−76 стр. (Зап. СПб. Унив. Ист. Ф.Ф. 1910 г.). Память 20 октября.

Афанасий Адрамиттийский, преп., неопределимой хронологии. Происходил из Фракийского города Дерка, был епископом в Адрамитте. Поздняя энкомия Константина Акрополита (XIV в.), лишённая бытового интереса. Издана Пападопуло-Керамевсом в «Varia graeca sacra», 141−147.

Афанасий Александрийский, прп. † 373 г. (Болланд.). Происходил из Александрии. Три жития, представляющие скорее церковно-исторический, чем бытовой интерес, написанные на основании церковных историков и повторяющие друг друга, у Migne, P.G., 25 т., стр. CLXXXV – CCXLXVI. Память 18 января.

Афанасий Афонский, преп. † около 1000 г. (Болланд.). Происходил из Трапезунта, учился в Константинополе. Риторичное, но чрезвычайно важное для истории византийской школы и быта раннего Афона, житие, составленное учеником Афанасия (стр. 94). Издано И. Помяловским в «Зап. СПб. Унив. Ист. Фил. Фак.», 1895, 1−112. Другое житие, представляющее сокращение первого, в Anal. Boll, XXV, 12−87. Память 5 июля.

Афанасий, еп. Мефонский, свт. † 878 (Лопарев, 437−438). Происходил из Катаны в Сицилии. Переселился в Пелопоннес. Риторичная и малосодержательная эпитафия-житие, написанная Петром, еп. Аргосским. Изд. у Mai-Cozza-Luzi, Nova bibliotheca patrum IX, 3, 31−51. Память 31 января.

Афанасия Эгинская, прп., † 860 (Сергий). Местная Эгинская святая. Житие, написанное вскоре после смерти, издано по-латыни в AASS, август, III, 170−175. Память 12 апреля.

Богородицы чудо. Риторический рассказ о знаменитом чуде при осаде Константинополя аварами при Ираклии. Издан у Mai-Cozza-Luzi,. Nova patrum bibliotheca VI, 2, стр. 423−437. Другие версии у Migne, P.G., 92, 1348−1372 и 106, 1336−1353.

Богородицы Иконы Римской чудеса, из эпохи X–XI вв., собранный Dobschütz’ом в «Byz, Zeitsch», XII, 193−206, и в его «Christusbilder», 234* и сл., 266* и сл.

Вакх, муч. в 788 г. в Палестине, во время гонений калифов. Составленное современником мученичество, издано Комбефисом в «Christi martyrum lecta trias», 1666, Paris, стр. 61−126. Память 15 декабря.

Варвар, муч. при Юлиане. Компилятивная легенда, издана Delehaye в Anal. Boll. XXIX, 289−301. Память 6 мая.

Варвар, прп., популярный Пелопоннесский святой, по преданию один из агарян, сделавших набег на Этолию при Михаиле II. Поздняя запись легенды, сделанная посетившим храм святого Константином Акрополитом (XIV в.). Издана Пападопуло-Керамевсом в Аналектах, I, 405−420. Delehaye отождествляет этого святого с вышеназванным муч. Варваром, и полагает, что мы имеем дело с несколькими легендами, связанными с одним популярным именем. Память 6 мая.

Вар Константинопольский, прп. Жил при императоре Зиноне и Анастасии. Как и преп. Патапий происходил из Египта. Поздняя похвала этому популярному, но легендарному святому, написанная Иоанном Эвхаитским в XI в. Издана Пападопуло-Керамевсом в «Mαυρоγоρδάτειоς βιβλιοϑήκη, Ἀνέκδοτα ἐλληνικά», 1884 г. стр. 38−45.

Василий Аннирский, муч. при Юлиане. Позднее описание мучений в AASS март, III, 12*−15*. Другое житие, принадлежащее Иоанну Агиолиту (X в.), издано Крашенинниковым. (Юрьев, 1907 г.). Память 22 марта.

Василий Великий, свт. † 379. Происходил из Неокесарии Каппадокийской, сын знатных родителей. Очень содержательные и ценные в бытовом отношении житие и чудеса, написанные на основании рассказов современников (житие стр. 188 и 197) Амфилохием еп. Иконийским. Напечатаны в редком издании трудов прп. Амфилохия, Мефодия Патарского и Андрея Критского, сделанном Комбефисом (Париж 1644, стр. 155−225). Память 1 января.

Василий Новый прп., † 944 (Болланд.). Происходил из М. Азии, очень популярный, подобно Андрею Юродивому, Константинопольский святой, в житии которого имеется рассказ о хождении Феодоры по загробным мытарствам. Несколько редакций жития (греческих и славянских), издано С.Г. Вилинским в Зап. Новор. Унив. 1911 года, с обширным исследованием об их взаимоотношении. Напечатан там же в 1913 г1532. Вилинский основательно приходит к выводу, что основное житие действительно написано во второй половине X века, и может принадлежать ученику и другу Василия – Григорию, постоянно говорящему о самом себе. Во всяком случае, житие представляет первоклассный источник для понимания материального и духовного быта столицы в эпоху Македонской династии. Память 26 марта.

Василий, Капитон и дружина, свмчч. Херсонские. Современники Константина В. Их житие, представляющее немалый интерес для быта греческого города на юге России, и изданное Латышевым в Зап. Акад. Наук VIII, 3, 58−65, с подробным критическим анализом, представляет компиляцию на основании жития, составленного в Херсоне в VII в. (житие, стр. 12 и 16). Другое издание жития в «Памятнике Христианского Херсонеса» в. III, изд. П. Лаврова, стр. 154−158. Память 7 марта.

Вендимиан, преп., ученик прп. Авксентия. Жил в V в., происходил из Мизии. Известно лишь изложение его жития по-новогречески у Дукакиса (февраль, стр. 18−22). Память 1 февраля.

Виссарион постник, преп., современник Герасима Иорданского. Жил в V в., происходил из Египта. Неизданное житие его содержится в синодальной рук. № 345, 313−316, славянский перевод которого имеем в Минеях Макария, июнь, 109−111 листы, a изложение у св. Димитрия Ростовского. Память 6 июня.

Власий монах прп., жил во 2 половине IX в. Происходил из Амории, потом поселился в Константинополе. Отрывки жития, написанного учеником святого, издал W. Meyer («Gesammelte Abhandlungen zur mittelalterlichen Rhythmik», II, v.). Древний (XI–XII вв.) славянский перевод издал X.M. Лопарев (в «Памятниках древней письменности», 1887 г.). С житием Власия слито сказание о его соотечественнике, преп. Евфросине-поваре. Память 31 марта.

Георгий, еп. Амастридский, † 802−807. (Болланд.). Происходил из окрестностей Амастриды от зажиточных родителей. Очень многословное и риторичное житие, важное для быта Черноморского прибрежья М. Азии, составленное вскоре после смерти, не касается современного иконоборческого вопроса. Исходя из стилистических особенностей, В.Г. Васильевский, издавший это житие с подробнейшим комментарием (в «Летописях Занятий Археографии. Комиссии», 1893 г. стр. 1−73), считает возможным приписать его одному из агиографов-риторов ІХ в., диакону Игнатию или Никите Пафлагонскому (стр. ХС–СХV, но X.M. Лопарев (Op. cit., стр. 255) против этого предположения. Во всяком случае, в пользу достаточной древности жития свидетельствуют македонские названия месяцев (Δύστρος, стр. 63), которые встречаем также в хронике Феофана. Память 21 февр.

Георгий Хозевит, преп. † 625 г. (Болланд.). Происходил с Кипра. Подвизался вместе со своим братом в Палестине близ Иерихона. Житие, составленное его учеником Антонием, издано в Anal. Boll, VII, 97−114 и 336−359. Память 8 января.

Герасим Иорданский, прп. † 475 г. (Болланд.). Происходил из Ликии. Подвизался в Фиваиде и Палестине. Житие его, изданное Пападопуло-Керамевсом в Аналектах, IV, стр. 175−185, приписывается этим последним (на основании стилистических соображений) Кириллу Скифопольскому, но анализ текста, сделанный H. Grégoire в «Byz. Zeitsch». 1904, 114−135, опровергает это предположение. В житии приходится видеть произведение VI века, составленное в Лавре св. Герасима в подражание житиям Кирилла Скифопольского. Риторическая переработка жития Софронием, издана Пападопуло-Керамевсом в «Правосл. Палестин. Сборнике», 1907 г. Память 4 марта.

Герман Козинитский, пр. IX–X вв. (Болланд.). Происхождение неизвестно. Подвизался в Палестине и Козините на границе Фракии и Македонии. Житие позднейшего происхождения, написанное в Козинитском монастыре (Лопарев, Op. cit. 479−480), издано в AASS, май, III, 7−12. Память 12 мая.

Герман, патриарх Константинопольский, † 730 г. (Болланд.). Сын Константинопольского патрикия. Житие, написанное вскоре после смерти святого, (этим житием пользовался Феофан для своей хроники), издано Пападопуло-Керамевсом в «Mαυρоγоρδάτειоς βιβλιοϑήκη, Ἀνέκδοτα ἐλληνικά», стр. 3−17. Другое неизданное житие, в синодальной рукописи, 379, 240−247. Память 12 мая.

Голиндуха, преп. † 591 г. Персидская мученица, переселившаяся потом в восточные окраины Империи. Житие, написанное пресвитером Евстратием со слов современника святой, Дометиана еп. Мелитинского (см. житие, стр. 151, 169−173). Издано Пападопуло-Керамевсом в Аналектах IV, 149−174. Память 12 июля.

Горгония, прп. † 370 г. (Болланд.), сестра Григория Богослова. Очень ценная своими подробностями, относящимися к быту знатной семьи IV века, надгробная речь её брата издана у Migne, P.G., 35, 789−817. Память 23 февраля.

Григорий, просветитель Армении, † 330 г. (Болланд.). Житие Агафангела изд. в AASS, сент., VIII, 320−400. Метафрастова переработка у Migne, P.G., 115, 944−996. Память 30 сент.

Григорий еп. Ασσου (в Эфесской митрополии), жил в середине VII в. Происходил с острова Митилены, и был сыном одного из архонтов острова. Воспитывался в Константинополе. Житие в новогреческом изложении у Дукакиса (март, 43−50). Память 4 марта.

Григорий Богослов свт., † 389 г. Происходил из Назианза Каппадокийского. Житие, написанное его учеником, пресвитером Григорием, издано у Migne, P.G., 35, 244−304. Память 25 января.

Григорий Декаполит преп., † 842 г. (Болланд.). Происходил из Иринополя в Исаврии. Подвизался в Солуни. Житие, составленное Игнатием Диаконом со слов знавших святого (например, стр. 149), напечатано в Mνημεῖα ἁγιολογικὰ (стр. 129−164). Память 20 ноября.

Григорий Назианзин свт., отец Григория Богослова, † 373 г. (Болланд.). Надгробный панегирик сына, характерный в качестве публичного «elogium» лица, выдающегося семейными и общественными добродетелями, издан в творениях Григория Богослова у Migne, P.G., 35, 985−1044. Память 1 января.

Григорий, еп. Нисский, † 396 г. (Болланд.). Эпитафия-панегирики Григория Богослова у Migne, P.G., 35, 832−841. Неизданное по-гречески житие есть в славянском переводе в Минеях Макария, янв., листы 408−423. (напечатано в I вып. январского тома Миней). Память 10 января.

Давид Солунский, прп., † 540 г. (Латышев). Происходил из М. Азии, особенно прославился посольством к Юстиниану от г. Солуни. Житие, написанное, по мнению Латышева («О житиях преп. Давида Солунского» в «Записках Имп. Одесс. Общ. Истории и Древностей», 30 т. стр. 219−223), около 720 г., издали V. Rose, Leben des heil. David von Thessalonike, 1887, Berlin, 122 стр. Другие известия о святом находятся в сокращённом житии Cod. Ierosolym., изданном в «Menologium anonymum» Латышевым. Память 26 июня.

Давид, Симеон и Георгий преп. Митиленские братья, святые, культ которых сохранился только в Митилене. Происходили оттуда же от родителей крестьян. В юности подвизались на Олимпе. Хронология жизни, по исследованиям Van den Ghegn’а, следующая: Давид 716−793 гг., Симеон 763−844 гг., Георгий 764−843 гг. Интересное, особенно для истории иконоборства на Лесбосе, житие их, написанное духовным лицом (стр. 215 жития) на основании старых записей и рассказов людей, помнивших святых (стр. 213). Издано Van den Ghegn’ом в Anal. Boll., XVIII, 211−259. Память 7 апреля.

Далмат, преп. † 450 г. (Сергий). Константинопольский воин-аскет, происходивший с Востока, живший при патриархах Аттики, Сисиннии, Нестории, Максимиане и Прокле (житие, стр. 698, 699, 709:710), и принимавший видное участие в народной оппозиции против Нестория (700−703). Житие, представляющее интерес, главным образом, для церковной истории эпохи, издано у Banduri, Imperium Orientale, стр. 697−710. Отрывки другого жития у Гедеона В.Е. 145−148. Память 3 августа.

Даниил Столпник, преп., жил по исследованию Delehaye, в 409−493 гг. Происходил из Месопотамии. Подвизался около Константинополя. Чрезвычайно богатое бытовыми и церковно-историческими подробностями житие святого, написанное одним из его учеников на основании рассказов старших современников и личных воспоминаний (см. стр. 122, 133 и др.). Издал Delehaye в Anal. Boll. XXXII, 121−229. Другое житие, представляющее переработку первого, издано у Migne, 116, 969−1037. Память 11 декабря.

Даниил Фасосский, преп. современник Иоанникия В., подвизавшийся на Фасосе. Житие, написанное фасосцем (стр. 147 жития) значительное время спустя (145 стр.), известно лишь в новогреческом пересказе у Дукакиса, (сентябрь, 136−149). Память 12 сентября.

Дий преп. Современник им. Феодосия II, переселившийся из Антиохии в Константинополь. Очень поздно житие, составленное на основании скудных преданий, не издано по-гречески, и известно мне лишь в славянском переводе у Макария, и пересказе у св. Димитрия Ростовского. Память 19 июля.

Димитриан, еп. Кипрский, жил в конце IX и начале X в. (Болланд.). Происходил с Кипра же, где его отец был сельским священником. Житие святого, которое, по мнению болландистов, написано в средине X в., но которое Лопарев (стр. 369−370) считает (впрочем, без особенно убедительных оснований) подложным. Издано в AASS. Ноябрь III, 300−308. Память 6 ноября.

Димитрия вмч. Солунского чудеса. Источник чрезвычайной важности для внешней и внутренней истории Иллирика в VI и VII вв., представляющий в рамках повествования о чудесах святого, целую местную хронику Солуни и её области в эпоху славянских погромов Балканского полуострова, (в это «Heldenzeitalter der griechischen Nation», по меткому выражению Gelzer’а в его «Genesis der byzantin. Themenverfassung», 2 стр.). Все чудеса, напечатаны в AASS. Октябрь, IV, 104−160, и у Migne, P.G., 116, 1185−1396. Распадаются на три собрания, из которых первое принадлежит Иоанну, арх. Солунскому, VII века, второе анонимное, составлено в конце VII века, («ist geschichtlich noch wertvoller als die erste», ввиду того, что «schreibt der Verfasser wirklich vortrefflich mit eines anspruchslosen objektiven Kürze, wie etwa der hl. Tbeophanes... nur berichtet Tatsachen nur Tatsachen», ibidem, 42−43), и третье, анонимное же, но маловажное в сравнении с двумя первыми, в X веке. Память 26 октября.

Дометий, мученик при Юлиане, родом перс. Очень ригоричное житие, интересное, главным образом, для истории пограничной пропаганды в IV в. Издано в Anal. Boll. XIX, 286−317. Память 7 августа.

Домника, преп., современница им. Феодосия Великого (житие стр. 269 и 274). Происходила из Рима, подвизалась в Александрии, потом в Константинополе. Житие, написанное значительное время спустя, и знающее мало подробностей, издано в Mνημεῖα ἁγιολογικὰ, стр. 268−284. Память 8 января.

Дорофей Фракийский, преп., жил в начале I в. Происходил из Трапезунта от родителей патрикиев. Энкомия его младшего современника, Иоанна Евхаитского, издана Migne, P.G., 120, 1051−1074 стр. Память 5 июня.

Досифей Палестинский, преп. † 530 г. (Ehrhard-Krumbacher, Byz. Litteraturgesch. 187). Современное (Ehrhard, ibid., 187) житие напечатано в латинском переводе в AASS. Февраль, III. Память 19 февраля.

Евдоним, преп. Род. 807, † 840 (Лопарев, Греческие жития святых, 117 стр.). Происходил из знатного каппадокийского рода. Бедное содержанием, но очень риторичное, приписываемое Лопаревым ритору и философу Никите – Давиду Пафлагонскому (ibid., 517), и характеризируемое как риторическое упражнение на заданную тему, житие. Издано в «Извест. Русс. Археол. Института в Константинополе», 1908 г. Память 31 июля.

Евлогий ὁ λἁτομоς, преп., легендарный святой, временно сделавшийся из египетского камнетёса, Константинопольским эпархом. Очень популярный рассказ о нём из серии рассказов аввы Даниила конца VI века, напечатал Clugnet («Rev. de l’Orient Chretien», V т. 254−261). Память 11 марта или 27 апреля.

Евпраксия Фиваидская, преп., † 413 г. (Сергий). Дочь Константинопольского сенатора, царского рода по отцу и матери. Житие, с пополняющими лакуны греч. текста латинским переводом, напечатано в AASS. Март, II, 920−927. Память 25 июля.

Евсевия Евхаитская, IV в., царского рода из Рима. Весьма позднюю (XI в.) и очень риторичную энкомию этой святой, написанную Иоанном Евхаитским, издали De Lagarde («Abhandl. der. Gesellsch. der. Wissenschaften zu Göttingen», 1882 г. стр. 202−207.)

Евсевия или Ксения Миласская, преп. † 475 г. (Болланд.). Происходила из знатной римской семьи. Подвизалась около Карийского города Миласс. Одно житие издано по-латински в AASS. Январь, II, 113−116. Другое, представляющее метафразу первого, Migne, P.G., 114, 981−1000. Память 24 января.

Евсигний, муч. при Юлиане, происходивший из Антиохии и бывший заслуженным воином-инвалидом. Поздняя редакция жития-мученичества, составленного современником на основе судебного протокола, издана Латышевым, с обстоятельным комментарием в ЖМНП. 1915 г., № 2, стр. 65−84. Память 5 августа.

Евстафий, еп. Антиохийский, † 337 г. (Сергий). Житие-похвала Иоанна Златоуста, издано в творениях последнего у Migne, P.G., 50, 597−606. Память 21 февраля.

Евстратий Авгаровский, преп., † около 885 г. (в царствовании Василия I, стр. 368; ср. данные для хронологии на стр. 372 и 393). Происходил из фемы Оптиматов, подвизался на Олимпе. Житие, составленное на основании записей очевидцев (стр. 368), и очень важное по обилию бытовых подробностей. Издано Пападопуло-Керамевсом в Аналектах, IV, 367−400. Память 9 января.

Евтихий патриарх Константинопольский, † 582 г. (Болланд.). Происходил из Фригии от отца, служившего в войске Велизария. Очень риторичное, но и очень важное по церковно-историческим и бытовым сообщениям житие святого, составленное пресвитером Евстратием, учеником и другом Евтихия (житие стр. 2270). Напечатано у Migne, P.G., 86, 2273−2390. Память 6 апреля.

Евфросиния Александрийская, преп. † 470 г. (Сергий), знатного рода. Подвизалась в мужском скиту под видом евнуха. Житие, написанное до VIII в., когда оно было переведено по-латыни, напечатано в Anal. Boll. III, 196−205. Переработка его у Migne, P.G., 114, 305−321. Память 25 сентября.

Евфросиния Новая, преп. род. 854 г., † 922 г. (AASS. стр. 859.). Дочь пелопонесского стратига, посланная в Константинополь для замужества, удалилась, переодетая, в мужской монастырь. Потом основала свой монастырь, и пользовалась большим уважением царя Льва VI. Житие, напечатанное в AASS, ноябрь, III, 861−877. Написано Никифором Каллистом Ксанфопулом (около 1300 г.), и распадается на метафразу древнего жития (главы 1−37), и рассказ о чудесах святой в XIII в. (См. AASS. Ibid., 860−861). Память 8 ноября.

Евфимий В., преп. † 479 г. (Болланд.). Происходил из Мелитины Армянской от знатных родителей. Житие, написанное Кириллом Скифопольским в VI в., издано в «Analecta Graeca, ediderunt monachi Benedectini». Parisiis, 1687, стр. 1−99. Русский перевод, сделанный И. Помяловским в «Палестинском Патерике», вып. 2, пополняет опущенные в издании бенедентинцев (по сравнению с метафрастовой переработкой главы 71−80 Кириллова жития), по славянскому переводу. Метафрастова переработка издана у Migne, P.G., 114, 596−733. Память 20 января.

Евфимий Иверский, преп. Современник им. Никифора Фоки, Романа II и св. Афанасия Афонского. Происх. из Иверии от богатых и знатных родителей. Воспитывался в Константинополе, где его отец был монахом. Подвизался на Афоне в монастыре Афанасия. Житие известно в новогреческом сокращении у Дукакиса. Май, 217−223.

Евфимий, еп. Мадиатский. † около 990 г. (Болланд.). Происх. из Константинополя. Поздняя похвала Георгия Кипрского (XIII в.) издана Арсением в «Чтении в Общ. Ревнит. Дух. Просв.», 1889, III, 5−68, и Антониадисом в «Δελτίον» IV, 392−422. Память 5 мая.

Евфимий Новый, преп. † 898 г. (Болланд.). Происх. из Галатии от военно-служилого крестьянина, и сам служил в войске при Феофиле. Потом постригся на Олимпе, а с 865 г. подвизался на Афоне. Очень ценное, содержательное и точно датированное житие, написанное по рассказам самого святого (см. стр. жития 176) учеником Василием, впоследствии архиеп. Солунским. Издал L. Petit («Revue de l’Orient Chretien», 1903, стр. 168−205). Память 15 октября.

Евфимий патриарх, † 917 г. (Болланд.). Житие, составленное после 912 года одним из монахов, основанного Евфимием Псамафийского монастыря, и представляющее интересную придворную хронику из эпохи им. Льва VІ-го, написанную по личными воспоминаниям. Издано De Boor’ом (Vita Euthymii, 1888 г.). В глазах Лопарева (Греческие жития, 203), это даже не житие святого, а чисто исторические мемуары о событиях, где Евфимий играл видную роль. Память 5 августа.

Евфимия вмч. Описание перенесения её мощей по восстановлении иконопочитания Ириной, сделанное Тийским епископом Константином (в Пафлагонии) на основании личных воспоминаний (См. Лопарев. Греческие жития, 258−259). Издано в AASS., сентябрь, V, 274−283.

Емилиан, муч. при Юлиане. Апокрифичные акты мученичества изданы в AASS., июль, IV, 373−376. Память 18 июля.

Епифаний еп. Кипрский, † 403 г. (Болланд.). Происходил из финикийской деревни около Елевферополиса. Житие, составленное учениками Иоанном и Поливием, весьма интересное бытовыми подробностями, но содержащее целый ряд явных исторических измышлений (например, крещение Аркадия и Онория Епифанием, по исцелении их сестры, стр. 88) и заимствований из других житий, так, например, чудо с размытыми житницами богача (стр. 92), повторяет чудо Спиридона Тримифунтского. Напечатано у Migne, P.G., 41, 23−112 стр. Память 12 мая.

Ефрем Сирин, преп. † 378 г. (Болланд.). Происходил из Эдессы. Подробная обработка сказаний о нём, принадлежащая Метафрасту, издана у Migne, P.G., 114, 1253−1268. Память 28 января.

Игнатий патриарх Константинопольский, † 878 г. (Болланд.). Житие, написанное ритором Никитой Давидом Пафлагонским и содержащее подробный, враждебный Фотию, рассказ о придворно-церковных интригах эпохи. Издано у Mansi («Conciliorum amplissima collectio», XVI, 209−292) и Migne, P.G., 105, 488−574. Память 23 октября.

Иларион Великий, преп. † 371 г. (Болланд.). Происходил из Газы от зажиточных родителей. Древнее латинское житие блаж. Иеронима, издано в AASS, октябрь, IX, 43 и сл., и у Migne, P.L. 23. Греческая обработка жития, сделанная Софронием (по свидетельству самого Иеронима: Migne, P.L. 23, 755 стр.), издана Пападопуло-Керамевсом в Аналектах, V 82−137. Память, 21 октября.

Илия Новый, мученик, † 795 г. (Лопарев, Греческие жития, 406). Происходил из Илиополиса, жил в Дамаске. Интересное для истории византийской культуры в первые века по завоевании, житие, составленное в X в. (Лопарев, 407). Издано Пападопуло-Керамевсом в «Правосл. Пал. Сборнике», 1907, 42−59. Память, 1 февраля.

Ипатий еп. Гангрский, жил при имп. Константии. Происходил из Пафлагонии от бедных родителей. Позднее, риторичное, наполненное классическими реминисценциями, житие (стр. 258, 260:267), рассказывающие о давно ставших преданием чудесах Ипатия (м. пр. чудо с драконом), напечатано в Mνημεῖα ἁγιολογικὰ, 251−268. Память 31 марта.

Ипатий Руфинианский, прп. † 446 г. (Болланд.). Происходил из Фригии от отца схоластика. Подвизался в Вифинии в Руфинианском монастыре. Очень ценное житие, представляющее переделку и исправление (с орфографической стороны) монахом того же монастыря, ещё помнившими Ипатия, основного жития, написанного учеником святого, Каллиником (см. житие, стр. 247−248). Издано в AASS, июнь, IV, 247−282. Память 31 марта.

Ирина Игумения, прп. † 920 (Сергий). Происходила из Каппадокии от знатных родителей и предназначалась в жёны Михаилу III. После избрания последним другой невесты, ушла в монастырь на Олимпе. Потом основала монастырь в Константинополе для знатных девушек. Скудное подробностями, написанное в XI в. (автор говорит о 5 поколениях Македонской династии, стр. 616) житие издано в AASS, июль, VI, 602−634. Память 28 июля.

Исаакий, преп., современник им. Валента, Валентиниана и Феодосия, предшественник игумена Далмата. Происходил с Востока. Житие, написанное в VI–IX вв. (см. исследование, стр. 243), содержащее, главным образом, факты из церковной истории IV века, издано в AASS, май, VII, 247−253. Память 30 мая.

Иаков Постник, прп. VI века. Происходил из Порфиреона близ Сидона. Подвизался в Палестине. Житие, представляющее позднейшую переработку аскетических легенд, издано у Migne, P.G., 114, 1013−1224. Память 4 марта.

Иисус Христос, чудеса Икон Спасителя.

1) Повесть о Бейрутском Образе, одна из версий которой напечатана у Migne, P.G., 28, 797−812, а другая издана Dobschütz’ом (в «Zeitschrift für Wissenschaft Theologie», 1902 г., стр. 882−394).

2) Повесть об Эдесском Нерукотворном Образе и его перенесении, разные версии которых издали Dobschütz («Christusbilder», 39**–85** и 110*−114*).

3) Чудеса икон Спасителя и Богородицы по Мюнхенскому кодексу XIII в. (№ 108), издал он же (ibidem, 213−232).

Иоаникий Великий, преп. Род. 754, † 846 г. (Болланд.). Про интересные для истории монастырской жизни и иконоборчества в IX в. жития, составленные иноком агаврского монастыря Петром, писавшим по личным воспоминаниям и рассказам знавшего Иоанникия Евстратия и Саввою, писавшим по Петрову житию и своим воспоминаниям (см. Лопарев, Греческие жития, стр. 293−295). Изданы в AASS, ноябрь, II, 384−435 и 332−383. Метафрастова переработка жития Саввы (см. AASS, стр. 315) напечатана у Migne, P.G., 116, 36−92. Память 4 ноября.

Иоанн, еп. Готфийский, † 800 г. (Болланд.). Происходил из Тавроскифии. Житие, написанное современником (см. Ehrhard, у Krumbacher, Byz. Littgsch2:197), издано AASS, июнь, VII, 167−171. Память 19 мая.

Иоанн Дамаскин, прп. † 780 г. (Сергий). Сын знатного правителя Дамаска из христиан. Житие, переведённое высокообразованным Иоанном Иерусалимским (жившим по Le Quien, в X в., см. Migne, P.G., 94:429) с древнего арабского жития (см. ibid., стр. 489), причём он внёс в житие свои философско-педагогические взгляды (стр. 441−443). Издано у Migne, P.G., 94, 429−490. Другое житие, Иоанна Дамаскина и Космы, творца канонов, еп. Майумского (при патр. Тарасии, см. стр. 334), составленное Иерусалимским патриархом Иоанном Меркуропулом на основании первого жития, с добавлением подробностей о поэтической и епископской деятельности Космы. Издано Пападопуло-Керамевсом в Аналектах, IV, 303−350. Память 4 декабря.

Иоанн Златоуст, свт. † 407 (Болланд.). Происходил из Антиохии. Сын стратилата Сирии. Биографии Иоанна написаны:

1) Мартирием Антиохийским (издано у Migne, P.G., 47, XLIII–LII).

2) Феодором еп. Тримифунтским, около 680 года (см. Ehrhard, у Krumbacher2:191), содержащая, главным образом, рассказ об изгнании Иоанна, издана у Migne,

3) Палладием, еп. Еленопольском, написанная в форме диалога с Феодором, диаконом римским, и содержащая богатые подробности из церковной истории эпохи (издана у Migne, ibid. стр. 1−82).

4) Георгием патр. (напечатана в издании творений Иоанна Савилием. Также имеется в славянском переводе у Макария, ноябрь, л. 343−410). Метафрастова переработка житий издана у Migne, P.G., 114, 1045−1209. Память 13 ноября.

Иоанн Кущник, прп. V века. Сын Константинопольского стратилата Евтропия. Древнее житие, имеющееся в латинском переводе библиотекаря Анастасия I, X в. (издан в Anal. Boll. XV, 258−267). Издано у Migne, P.G., 114, 568−582. Метафрастова переработка по-латыни в AASS, январь, I, 1031−1035). Память 15 января.

Иоанн Лествичник, прп. † 600 г. (см. Ehrhard-Krumbacher, 143). Очень образованный Синайский подвижник. Житие, написанное на основе скудных известий Даниилом Раифским (из монастыря на берегу Красного моря), издано у Migne, P.G., 88, 596− 609. Память 30 марта.

Иоанн Милостивый, свт. † 619 г. (Болланд.). Происходил из Амафунта на Кипре от знатных родителей (житие стр. 108). В 611−618 был Александрийским патриархом, умер на Кипре. Житие, написанное Леонтием Неапольским († 668 г.) на основании личного знакомства со святым при посещении Александрии в форме рассказа Мины, Иоаннова эконома, с внесением поучительных эпизодов, рассказанных самим Иоанном. Издал с комментарием Gelzer («Leontios von Neopolis Leben des heiligen Johannes des barmherzigen» в «Sammlung ausgewählter Kirschenmund dogmengeschichtlichen Quellenschriften», 1893 г.). Отрывок из жития, составленного Иоанном Мосхом и Софронием, которым пользовался Метафраст, изд. Гельцером на стр. 108−112. Метафрастова переработка у Migne, P.G., 114, 896−965. Память 12 ноября.

Иоанн Молчальник, прп. † 558 г. (Болланд.). Происходил от знатного вельможи из Никополя Армянского. Был епископом Колонийским, потом ушёл в Палестину. Точное и прекрасное житие, написанное ещё при жизни святого Кириллом Скифопольским, на основании рассказов самого святого и его учеников (см. стр. 14* и 17*). Издано в AASS, май, III, 14*−18*. Память 3 декабря.

Иоанн Постник, прп., игумен монастыря Петры, основанного им в Константинополе при Алексее Комнине. Происх. из Каппадокии. Житие-энкомия, произнесённая на празднике монастыря патриархом Каллистом (XIV в.), и рисующая реформу монастырской жизни при Комнинах и Палеологах. Издано Gelzer’oм с комментарием в «Zeitschrift für Wissenschaft Theologie», 1886, 59−89.

Иоанн Постник, свт., патриарх Константинопольский, † 595 г. (Krumbacher, 1149). Отрывки современного жития, читанные на VII соборе, напечатаны у Mansi («Conciliorum ampl. collectio», ХІII, 80−85 ст.). Память 2 сентября.

Иоанн Предтеча. Обретение главы. Ряд преданий с трудно, или почти вовсе неопределимой хронологией (VIII–IX вв.). Издан в AASS, июль V, 615−631.

Иоанн Психаит, прп., † при Михаиле II около 820 г. (Болланд.). Сын сельского священника, из местности на границе фемы Вукелляриев и Галатии, игумен Исихаитской обители в Константинополе. Житие, составленное во 2 половине IX в. одним из иноков (Лопарев, Греческие жития, 231). Издано Van den Ven’ом (в «Museon», 1902 г. стр. 11−32). Память 26 мая.

Иосиф Песнописец, прп., † 883 г. (Болланд.). Происходил из Сицилии. Во время арабских нашествий переселился в Пелопоннес, а оттуда в Солунь. Житие, составленное учеником Иосифа Феофаном, издано Пападопуло-Керамевсом в «Monumenta graeca et latina ad historiam Photii pertinentia», т. 2, стр. 1−14. Другое житие, Иоанна диакона, напечатано у Migne, P.G., 105, 939−974. Память 4 апреля.

Каллинин, патриарх Константинопольский, † 705 г. (Сергий). Краткое житие издано в AASS, август, IV, 645−646. Память 23 августа.

Кесарий, преп., брат Григория Богослова, † 369 г. (Сергий). Интересная по своим бытовым подробностям надгробная речь его брата издана в собрании творений последнего у Migne, P.G., 34, 756−788. Память 9 марта.

Кипрские святые. Легенды о них неопределённой хронологии (но не раньше X–XI вв.), весьма риторично обработанные в конце XII в. кипрским игуменом Неофитом. Изданы H. Delehaye в его исследовании «Saints de Cypre» (Anal. Boll. XXV, 162−232).

Кирилл Филеот, преп., † 1110 г. (Болланд.). Происходил из деревни Филея во Фракии. Богатое бытовыми подробностями, представляющее форму автобиографического рассказа, житие святого, написанное его современником и земляком Николаем Катаскепином, не издано. Его содержание изложено X.М. Лопаревым в «Визант. Временн.», 1897 г. стр. 378−401, и у Дукакиса (декабрь, стр. 23−82). Отрывки напечатаны Гедеоном в В.Е. Память 2 декабря.

Кириак, еп. Иерусалимский, муч., при Юлиане. Легендарный рассказ о мученичестве, издал Пападопуло-Керамевс в «Прав. Пал. Сборн.», 1907, стр. 164−172. Память 28 октября.

Кириак Отшельник, прп., † 556 г. (Болланд.). Происходил из среды Коринфского духовенства. Подвизался в Палестине. Точное и обстоятельное житие, написанное Кириллом Скифопольским. Издано в AASS, сентябрь, VIII, 147−158. Память 29 сен.

Кир и Иоанн, мучч. Чудеса их мощей в Александрийском храме, куда стекались больные. Записаны в начале VII в. Софронием, палестинским монахом лавры Феодосия, сопровождавшим Иоанна Мосха при его странствованиях по Египту, и принадлежавшим к кругу друзей Иоанна Милостивого. (См. Ehrhard, у Крумбахера, стр. 188−189). Изданы в Spicilegium Romanum III, стр. 97−670, и у Migne, P.G., 87, 3424−3676. Представляют запись рассказов очевидцев и современников (см. стр. 129, 226, 327:445), и очень ценны как для истории медицины своими детальными описаниями болезней, и их лечения по рецептам, полученным путём инкубации (см. мнение скептика Гесия о научности рецептов святых, стр. 304−306), так особенно изображениями различных представителей александрийского общества и картинками александрийской жизни.

Климент, еп. Ахридский, † 916 г. (Болланд.). Житие, написанное в конце X в., и неправильно приписанное св. Феофилакту Болгарскому (Ehrhard, стр. 199). Издано у Migne, P.G., 126, 1194−1240. Память 27 июня.

Константин и Елена. Легенды о них с сюжетами, взятыми из церковной истории. Изданы в «Mνημεῖα ἁγιολογικὰ», 164−229, в «Rendiconti della Accademia dei Lincei», 1907, 306−340 и 637−680, и в «Studi e document di storia e diritto», 1897 г., 89−131. Память 21 мая.

Косма, еп. Майумский, песнописец, † 787 г. (Сергий), наставник Иоанна Дамаскина. Житие, изданное Пападопуло-Керамевсом в Аналектах, IV, 271−302. Сообщает ряд подробностей об Иоанне Дамаскине, которые идут вразрез с установившейся традицией. Так в этом житии, Иоанн является сыном дамасского эмира, агаряне подчинены ему. Его отец умирает некрещёным. Он подвергается преследованию персидского царя Хозроя по наущению Константина V (280−282) и др. Всё это заставляет видеть в житии пр. Космы совершенно спутанную запись популярных сирийских легенд об Иоанне и Косме. Тем не менее, точная хронология жизни Космы (стр. 301), и обстоятельные сведения о его поэтической деятельности, могут быть признаны вероятными, и как таковые представляют ценное пополнение краткого рассказа о Косме, брате Иоанна Дамаскина, который имеем в житии последнего, написанном Меркуропулом. Память 12 октября.

Косма и Дамиан, мучч. Чудеса их, имевшие место в Константинополе в разное время, и записанные в целом ряде сборников, вплоть до окончательной обработки диаконом Максимом около 1300 года. Изданы L. Deubner’ом («Kosmas und Damian», 1907 г. стр. 97−208). Представляют богатый материал для истории столичного быта, и особенно религиозного врачевания путём инкубации.

Креста обретение и воздвижение. Самая пространная редакция легенд, принадлежит Александру монаху, писавшему в V–VI вв. (ему ещё неизвестно пленение Св. Древа персами). Издана у Migne, P.G., 87, 4016−4076. Другие, более краткие изложения отдельных эпизодов о С. Кресте, имеющиеся в массе вариантов, изданы Olivrieri (в Anal. Boll. XVII, 414−420 и Nestle (в «Byz. Zeitsch.». 1895, стр. 319−345).

Ксенофонт и Мария, прп. Судя по рассказу о получении юридического образования в Бейтуте сыновьями Ксенофонта, легенда восходит к эпохе Юстиниана. Древнейшая версия её издана в Anal. Boll., XXII, 383−94. Метафрастова переработка у Migne, P.G., 114, 1014−1044. Память 26 января.

Лазарь Галесийский, прп. Род. 968, † 1054 г. (AASS. 507 р.). Происходил из окрестностей Магнезии от бедных родителей. Подвизался в Иерусалиме, а потом в своём монастыре в Галесии, около Милета. Очень важное для понимания внутренней жизни монастырей в XI в., и богатое всякими бытовыми подробностями огромное житие святого, написанное его учеником Григорием по рассказам самого святого и его современников. Издано в AASS ноябрь, III, 508−588. Память 7 ноября.

Лука Столпник, прп., род. 879, † 979 г. (Vanderstuyf, в «Echos d’Orient»,1909 г.). Происходил из Фригии от военно-служилых крестьян, и сам служил в войске. Потом подвизался на Олимпе и на столпе у Халкидона. Житие, написанное в форме панегирика, человеком, лично знавшим святого (см. §§ 1, 14:39). Издано Vogt’oм в Anal. Boll. XXVIII, 11−54. Память 11 декабря.

Лука Элладский, прп., род. 892, † 949 г. (см. Migne, 111, 449 и Anal. Boll., XIII, 120). Происходил из Фокиды от бедных крестьян. Необычайно богатое бытовыми подробностями, живо рисующее состояние провинции Эллады и Пелопоннеса во время арабских и болгарских нашествий, житие святого, написано со слов очевидцев (см. Anal. Boll. XIII, 87 и Migne, 111, 464 и 469).Издано в извлечениях у Migne, P.G., 111, 441−480, пополнено в Anal. Boll. XIII, 81−121. Память 7 февраля.

Макарий Пелекитский, прп., род. 780, † 842 г. (Anal. Boll, стр. 141). Происходил от Константинопольских сановников. Подвизался в Пелекитском монастыре в Вифинии. Очень риторичное житие святого, повествующее, главным образом, об иконоборческом гонении. Написано иноком Саввой, знавшим прп. Макария (ibid., стр. 140). Издано в Anal. Boll. XVI, 142−163. Память 1 апреля.

Макрина, сестра Василия Вел., † 380 г. (Сергий). Трогательно рисующий последние дни святой, очень важный для характеристики знатной и благочестивой византийки IV в., надгробный панегирик её другого брата, Григория Нисского. Издан у Migne, P.G., 46, 960−1000. Память 19 июля.

Макарий Египетский, прп., ученик св. Антония В. Краткое, основанное на патериковых рассказах житие святого. Издано в AASS, январь, II, 289−293. Память 19 января.

Максим Исповедник, прп. † 662 г. (Болланд.). Происходил из Константинополя от знатных родителей. При Ираклии служил главным ὑπоγραφεύς᾽ом в царской канцелярии. Известия современника Анастасия Апокрисиария, касающиеся роли Максима в борьбе с монофелитством и его процесса, изданные у Migne (P.G., 90, 110−129 и 136−195), использованы анонимным житием, изданным там же (стр. 67−110; см. Ehrhard у Krumbacher, 64). И то, и другое, к сожалению, имеет почти исключительно церковно-исторический интерес и содержит мало бытовых подробностей. Память 21 января.

Малх, прп. † 380 г. (Сергий). Происходит из Антиохийской деревни. Рассказ об этом палестинском подвижнике, известном историей плена у Сарацин, впервые записан блаж. Иеронимом (Migne, P.L., 23, 53−60). Греческую версию рассказа, издал Van den Ven («Museon», в 1900 г. стр. 22−38). Обширный синаксарный рассказ имеется в Synax. Eccles. C-polit., стр. 559−562. Память 26 марта.

Мануил, Савел, Измаил, мучч. при Юлиане, родом персы. Акты мученичества, почти не содержащие культурно-исторических подробностей, имеются в AASS, июнь, III, 290 и сл. Память 17 июня.

Мария Антиохийская, прп. Хронология неопределённа, но не позже VI в. Легенда о ней, содержанием которой, в сущности, является рассказ о впадении в магию и покаянии жениха Марии, Анфемия. Издана в AASS, май, VII, 49−56. Память 29 мая.

Мария Египетская, прп. † 522 г. (Сергий). Бедная александрийская куртизанка. Знаменитая легенда о её покаянии, генезис которой прослежен Dalmas’ом (в Anal. Boll. XXI, 101 и Echos d’Orient, 1901 г., 15−17), и которая восходит к рассказу о подвижнице Марии в Кирилловом житии преп. Кириака, в подробной и изобилующей бытовыми подробностями обработке патр. Софрония. Напечатана у Migne, P.G., 87, 3697−3726. Память 1 апр.

Марина-Марин, прп. Основной текст этой популярной византийской легенды о девушке, подвизающейся под видом евнуха в мужском скиту, входящий в «Рассказы аввы Даниила», издал Clugnet («Rev. de l’orient chrét». 1901, 575−577. Целое житие, посвящённое ей и её отцу Евгению, издано у Migne, P.G., 115, 348−353. Позднейшая переработка в «Menol. anonym.», II, 53−57. Память 12 февраля.

Мария Новая, прп. † 908 г. (Болланд.). Происходила от армянских вельмож, выходцев во Фракию. Была женой фракийского турмарха. Житие, написанное около половины X в. и содержащее интересный рассказ, как о добродетелях святой, так и о чудесах на её гробе при болгарских нашествиях 913−927 гг. Не издано. Анализ его содержания сделан Г. Баласчевым («Изв. Русс. Арх. Инст. в Константинополе», 1899, стр. 190−202), а отрывки из жития напечатаны у Гедеона, В.Е., стр. 296−301. Память 2 июня.

Маркелл, прп., игумен обители Акимитов. † 485 г. (Сергий). Происх. из Апамеи, подвизался в Антиохии, Ефесе и Константинополе. Обильное подробностями из монастырской жизни (стр. 720, 721, 732 и др.) житие, написанное по монастырскими преданиям о святом, издано у Migne, P.G., 116,705−745. Память 29 декабря.

Маркелл, еп. Апамейский. † 389 г. (Болланд.). Позднейшая энкомия этому святителю, известному по церковной истории Феодорита (V, 21), основанная на каком-то не сохранившемся житии, напечатана В. Латышевым в «Неизданных агиографич. текстах» («Зап. Акад. Hayк», 1914 г.). Там же исследование об её источниках (стр. XLIII–XLV).Память 14 августа.

Маркиан Эконом прп., † 473 г. (Сергий). Происходил от переселившихся в Константинополь римских вельмож. Прославился постройками церквей. Его житие очень интересное для истории византийской архитектуры, написанное значительно позднее жизни святого, но сохранившее много подробностей. Издано Пападопуло-Керамевсом в Аналектах, IV, стр. 258−270. Другое житие, приписываемое Метафрасту и изданное у Migne, P.G., 114, 429−456, содержит некоторые оригинальные детали, отсутствующие в первом (например, о покупке земли для храма за 2.000 золотых, стр. 433). Память 10 января.

Марк Афинский, прп., египетский аскет, происходивший из Афин, где получил философское воспитание. Рассказ о посещении его аввой Серапионом. Издан в AASS. Март, III, 33−35. Память 5 апреля.

Мартиниан Палестинский, прп., † 399 г. (Сергий). Происходил из Кесарии. Легенда о нём издана Пападопуло-Керамевсом в «Прав. Пал. Сборн.», 1907 г. стр. 85−103. Память 13 февраля.

Маруфа, еп. Софанинский. Точные сведения о его жизни имеем в церковной истории Созомена, VI, 18. Позднейшая обработка легендарного жития издана в Menolog. Anonymum, I, 154−157. Память 28 февраля.

Марфа, прп., мать Симеона Столпника Дивногорца, † 551 г. (Болланд.). Происходила из Антиохии. Житие, написанное одним из учеников Симеона, который видел лично перенесение её мощей, обильное ценными подробностями из быта благочестивой византийки VI века. Издано в AASS. Май, V, 399−425. Память 24 мая.

Марфа, Монемвасийская игумения, жила в конце IX в. Её житие, написанное архиеп. монемвасийским Павлом, братом Петра Аргосского, жившим в средине X в. (см. житие, стр. 425). Издано в AASS. Май, V, 425−426. Память 24 мая.

Матрона Пергская, прп., род. 420. † 524 г. (AASS стр. 789). Дочь богатых родителей из Памфилийского города Перг, подвизалась в своём монастыре в Константинополе. Житие, написанное на основании рассказов монахини Евлогии, помнившей святую, иноком Вассианова монастыря (ibid., стр. 812), издано в AASS. Ноябрь, III, 790−813. Метафрастова переработка у Migne, P.G., 116, 920−954. Память 9 ноября.

Мелания Римлянка младшая, прп. † 440 г. (Болланд.). Знатная римлянка, прославилась религиозною жизнью в Карфагене, Египте и Палестине. Её следует отличать от Мелании Старшей, её бабки, († 410 г.), о которой писал Палладий в «Historia Lausiaca» (гл. 46 и 54, изд. Butler). Житие Мелании младшей, очень близко воспроизводящее основной текст Греческие жития, написанного в половине V в., издал с комм. d’аiles в Anal. Boll. XXV. Память 31 декабря.

Мелетий Антиохийский, свт., † 381 г. (Болланд.). Надгробная речь Григория Нисского издана у Migne, P.G., 46, 852–864. Память 12 февраля.

Мелетий Новый, прп. † 1105 г. (Васильевский). Происходил из Каппадокии, подвизался в Аттике и Беотии. Потом был игуменом Миупольского монастыря. Два жития святого весьма важные для истории монашеского быта и культурного состояния Греции в XI в., написаны, первое – спустя 36 лет после его смерти Николаем Мефонским, (издано В.Г. Васильевским в «Прав. Палест. Сборн.», и 1886, 1−39 стр.). Второе, очень риторичное, но и в деталях и в чудесах совершенно не зависящее от первого, составлено поэтом Феодором Продромом, (издано там же, стр. 40−69). См. исследование Васильевского в предисловии к изданию.

Мефодий патриарх, † 847 г. (Болланд.). Происходил из Сиракуз от знатных и богатых родителей. Юношей переселился в Константинополь. Житие, составленное вскоре после его смерти, издано в AASS, июнь, III, 440−447 и у Migne, P.G., 100, 1244−1261. Память 14 июня.

Мина муч. Очень важные, в культурно-историческом отношении, чудеса мощей святого в Александрии, в IV в. (см. стр. 84, где описано чудо с сыном Порфирия, бывшего другом мученика), собранные и записанный Тимофеем, патр. Александрийским. Издан И. Помяловским («Зап. СПб. Унив. Ист. Фил. Фак.» 1900 г. стр. 62−89).

Мина, патриарх Константинопольский. † 552 г. (Болланд.). Краткое житие издано в AASS. Август, V, 169−170. Память 25 августа.

Мирон, еп. Критский, жил в средине IV в. (Болланд.). Краткое житие в AASS. Август, II, 342−346. Память 8 августа.

Михаил Малеин, род. 894. † 961 г. (см. L. Petit стр. 291−292). Происходил из Каппадокии от знатных патрикиев, родственников Романа I и Никифора Фоки. Подвизался в Вифинии, где был игуменом монастыря. Житие, написанное учеником святого Феофаном (см. L. Petit, стр. 545), издал L. Petit (Revue de l’Orient Chrétien, 1902 г. стр. 549−568). Память 12 июля.

Михаил Синкелл, † 846 г. (Болланд.). Происходил из Иерусалима, сын знатных родителей. Житие святого, составленное в третьей четверти IX в., по разным сведениям монахом Хорского монастыря (см. Шмит, стр. 24−27). Издан Ф. Шмитом («Извест. Русс. Инст. в Константинополе», 1906 г. стр. 227−259). Память 18 декабря.

Модест, архиеп. Иерусалимский. Время жизни неопределённо. Очень легендарное (Ehrhard у Krumbacher2, 165 видит в нём прямо апокриф), но не лишённое ярких бытовых черт житие, дошедшее в целом ряде редакций, основных кратких и позднейших, распространённых. Издано X.М. Лопаревым («Памятники древней письменности», 1892 г. стр. 15−54.). Память 18 декабря.

Мученики Аморийские, 845 года. Прекрасное издание главных редакций жития сделано Васильевским и Никитиным («Зап. Акад. Наук» 1905 года, т. 6, № 2, стр. 1−78). При издании находится исчерпывающее исследование взаимоотношения редакций (стр. 114−278), результаты которого, в общем, приняты и X.М. Лопаревым (Греческие жития, стр. 78−87). Основная редакция мученичества представляет благодаря своей точной хронологии очень важный исторический документ для истории осады и взятии Амории, лёгший в основу повествования Продолжателя Феофана, и была составлена вскоре после самого события. Прочие редакции, все, восходящие к ней, написаны в промежуток времени от 845 до 880 года и имеют лишь литературный интерес. Для наших целей из них важна только редакция Г., представляющая подробную биографию одного из мучеников – Каллиста придворного, а потом воина, гонимого им. Феофаном за иконопочитание. Память 6 марта.

Мученики Иерусалимские, пострадавшие в числе 60 в 724 г. (Болланд.) от арабов. Две редакции жития. Краткая, благоприятно относящаяся ко Льву III и являющаяся переводом с сирийского оригинала, написанного вскоре после события, издана Пападопуло-Керамевсом в «Прав. Пал. Сборн.» 1892 г., стр. 1−7, и обширная (по Лопареву, Греческие жития стр. 372, «Кесарийская»), представляющая риторическую, во враждебном к иконоборцу императору, духе, обработку первой. Издан им же в «Прав. Пал. Сборн.» 1907 г. Память 21 октября.

Мученики Константинопольские, при Льве III, пострадавшие за иконы в 729 году. Житие, изданное в AASS. Август, II, 434−447. Написано после обретения их мощей в 869 году. Оно интересно лишь своим рассказом об этом последнем событии. В остальном же представляет риторичную повесть об иконоборцах, наполненную вероисповедными речами мучеников. Память 9 августа.

Мученики Савваиты, убитые сарацинскими шайками в лавре св. Саввы в 796 году. Рассказ об этом событии, написанный современником Стефаном (см. о нём в житии Стефана Савваита, § 177), издан Пападопуло-Керамевсом в «Прав. Пал. Сборн.» 1907 г., стр. 1−41. Представляет известный интерес для истории монашеского быта в некогда византийских областях. Память 20 марта.

Мученики Синаиты, убитые арабскими шайками в ІV и V веках. Первое избиение описано монахом Аммонием, современником события (его рассказ издал Combefis в «Illustrium Christi martyrum lecti triumphi», Paris, 1660, стр. 88−132), а второе – монахом Нилом (издано у Migne, P.G., 79, 589−694). Память 14 января.

Мученики Тивериупольские (в Струмице в Македонии) при Юлиане. Позднее, имеющее значение лишь благодаря рассказам о чудесах и успехах христианства в Болгарии, житие Феофилакта Болгарского. Издано у Migne, P.G., 126, 152−221. Память 28 ноября.

Никита Мидикийский игумен, прп. † 824 г. (Болланд.). Происходил из Кесарии Вифинской, подвизался в Мидикийском монастыре. Житие его, интересное для истории второго периода иконоборства, написано учеником святого Феостериктом. Издано в AASS. Апреля, I, стр. XVIII–XXVII. Память 3 апреля.

Никифор, еп. Милетский, род. около 920 г. † около 980 г. (см. житие, стр. 136, 143, 144, 146 и 159). Происходил от зажиточных родителей из Вукелларийской фемы. Учился в семинарии Моселла в Константинополе. Был царским клириком при экспедиции в Сицилию в 964 г., после ушёл в Латрский монастырь около Милета. При Иоанне Цимисхии был милетским епископом. Житие, написанное человеком, близко знавшим святого (см. стр. 142 и 156). Издано в Anal. Boll. XIV, 133−161. Память 23 октября.

Никифор патриарх, † 815 г. (Болланд.), происходит из Константинополя от знатного придворного чиновника. Очень риторичное житие, написанное в классическом стиле диаконом и скевофилаксом Игнатием, вскоре после смерти святого (Лопарев, Греческие жития, стр. 109). Издано в AASS. Март, у Migne, Р.G., 100, 41−160, и De Boor’ом при издании Никифора в Bibliotheca teubneriana. Память 13 марта.

Николай Студит, прп. † 868 г. (Болланд.). Происх. с Крита до завоевания его арабами. Житие, написанное студийским монахом (см. Combefis, у Migne, стр. 889) много времени спустя после смерти святого (Лопарев, Греческие жития, 202), издано у Migne, P.G., 105, 863−925. В житие включён (стр. 893−897) популярный в агиографии рассказ о некоем участнике похода на болгар при царе Никифоре I, Киприане, который в награду за своё целомудрие получил предсказание о судьбе похода. Память 4 февраля.

Николай чудотворец, свт. После издания всех текстов, относящихся к св. Николаю, сделанного Anrich᾽ом («Hagios Nikolaos. Der heil. Nikolaos in der griechisch. Kirche», 1913 г.), мы имеем все основания различать двух Ликийских угодников IV века и VI в., отождествлённых благодаря одному имени в популярнейший образ агиологии. С одной стороны, это будет св. Николай, архимандрит монастыря «Сион», а в конце жизни – епископ города Пинареон, древнее житие которого издано у Anrich’а (стр. 2−52), и о котором (стр. 52) говорится, что он умер в 38 году царствования Юстиниана. С другой, мы имеем ряд необычайно популярных чудес святителя IV века Николая еп. Мирликийского, сказания о которых дошли до нас в массе вариантов. Таковы чудеса о трёх стратилатах при Константине (Anrich, 67−77), о подати, наложенной Константином на Миры (ibid., 98−102), о трёх девушках (ibid., 118 сл.), о торговцах хлебом (132 сл.), о спасении из агарянского плена отрока Василия (188 сл.), о спасении от кораблекрушения Димитрия (186−188), о Митиленском священнике в плену у арабов (171 сл.), о бедных супругах и плаще (стр. 286 и сл.) и т. д. Сюда же присоединяются чудеса из Минеи Макария, греческие подлинники которых доселе не найдены (Декабрь, листы 173 б, 174 б и 183 а). Одни из этих чудес представляют самостоятельные рассказы, встречающиеся в агиографических сборниках, другие включены в разные обработки жития Николая еп. Мирликийского (например, «Житие Михаила», Anrich 113−139; энкомия Мефодия, ibid., 153−182). Всё это указывает, что если в чудесах Николая Угодника следует видеть необычайно важный культурно-исторический источник, то всё же не следует забывать очень легендарную их основу, на которой в течение целых веков нарастали рассказы, столь богатые бытовым содержанием. Что же касается жития св. Николая Сионита из VI в., то оно гораздо ближе стоит к истории, и действительно является довольно правдивой биографией, содержащей свой ряд бытовых подробностей, и совершенно независимой от «чудес Николая Угодника». Слияние того и другого источника благодаря позднейшему отождествлению обоих святых, имеем, например, в житии Николая Чудотворца, составленном Метафрастом (Migne, P.G., 116, стр. 317−356). Память 6 декабря.

Никон Mετανоεῖτε прп. † 998 г. (Сергий). Происх. из фемы Армениакон от богатых помещиков. Подвизался в Пафлагонском монастыре, потом на Крите и, наконец, в Спарте. Необычайно важное для истории Пелопоннеса в X в. житие святого, написанное в классическом стиле (см., например, классические реминисценции на стр. 154, 155, 158, 161, 162, 164, 166, 215:217) некоторое время спустя по смерти его (см. ряд посмертных чудес, описанных по рассказам очевидцев, стр. 208) игуменом основанного Никоном монастыря (стр. 221). Издано Ламбросом («Νέος Ελληνоμνήμων», 1906 г. стр. 131−222). Память 26 ноября.

Нифонт, прп. Легенда, хронология которой не поддаётся определению, относит время жизни Нифонта к Константину В. (лист 499), и рассказывает о поставлении его епископом Кипрским от александрийского патриарха Александра «пятого по Петре», времён Диоклетиана (лист 517), за которым следовал патриарх Афанасий (л. 520). Эта обширная легенда, греческий текст которой имеется в особом кодексе Синодальной библиотеки (№ 401), издана лишь в славянском переводе в Минеях Макария (декабрь, листы 480−522). Память 23 декабря.

Олимпиада диакониса, прп. Умерла, пережив несколькими месяцами своего друга – Иоанна Златоуста, за несколько месяцев до смерти императора Аркадия (житие стр. 415 и 418). Богатая наследница Константинопольского вельможи, прославленная за свою широкую благотворительность церкви. Её хорошо осведомлённое житие, составленное на основании рассказа Палладия (см. Historia Lausiaca) и других источников до 532 г. (см. Delehaye, Anal. Boll., 404). Издано в Anal. Bolland. XV, 409−423. Рассказ Сергия о перенесении мощей св. Олимпиады напечатан в Anal. Boll. XVI, 44−51. Память 25 июля.

Онуфрий В., прп., подвизался в Египетской пустыне в конце IV в. Рассказ Аввы Пафнутия, о посещении им Онуфрия и душеспасительных наставлениях последнего. Издан в AASS, июнь, III, 2430. Память 12 июня.

Павел Кайумский, прп. Пострадал при Константине V за инокопочитание. Краткое и риторичное сообщение о нем издано Пападопуло-Керамевсом в Аналектах, IV, 247−251. Память 8 июня.

Павел Ксиропотамский, прп. Современник и родственник Романа Лекапина, подвизался на Афоне. Новогреческое изложение его жития имеем у Дукакиса, июль, 457−467. Память 28 июля.

Павел Латрский, прп., † 956 г. (житие стр. 164). Происходил из окрестностей Пергама, и был сыном одного из флотских командиров. Подвизался на горе Латре около Милета. Житие, написанное монахом Латрской обители, через 20 лет по смерти святого (Delehaye, Anal. Boll. стр. 12−13). Издано в Anal. Boll. XI, стр. 18−74 и 136−181. Оно имеет важное значение для изучения культуры юго-западного побережья М. Азии в X веке. Память 15 декабря.

Павел Новый, патриарх Константинопольский. † 784 г. (Болланд.). Житие, составленное при Антонии Кавлее в конце IX в. (см. Ehrhard у Krumbacher2:197), издано в латинском переводе в AASS, июль, II, 635−639. Память 30 августа.

Павел, патриарх Константинопольский. † 350 г. (Болланд.). Житие, написанное Фотием и содержащее лишь церковно-историч. подробности, издано у Migne, P.G., 194, 120−132. Метафрастова переработка – ibid., 116, 883−895. Память 6 ноября.

Павел Фивейский, прп., † 341 г. (Сергий). Знаменитый Фиваидский пустынник, несколько житий которого издано в Anal. Boll. II, 561−564, «Recueil de l’université de Hand», 1900, 2−32, и 1905, 46−60, и в AASS. Январь, 1, 602 сл. (житие написанное блаж. Иеронимом). Взаимоотношение этих житий, из которых древнейшая редакция возникла в 365−370 гг. Исследовано F. Nau (Anal. Bollandiana, XX, 130−157). Память 15 января.

Павел и Иоанн, пресвитеры, прпп. Хронология неопределённа, но святые жили до арабского завоевания. Происходили из Атталии в понтийской провинции, подвизались в Эдессе. Интересное по бытовым подробностям житие-легенда, издана Пападопуло-Керамевсом в Аналектах, V, 368−383. Память 30 июля.

Паисий Великий, прп. Египетский отшельник V века. Житие, написанное учеником и сподвижником святого, Иоанном Коловым. Издано И. Помяловским (Зап. Ист. Фил. Фак. СПб. Унив., 1900, 161.). Память 19 июня.

Парфений еп. Лампсакский, жил при Константине В. Происходил из Мелитополя и был сыном диакона. Очень важное по своим многочисленным чудесам житие святого, написанное Криспином. Издано у Migne, P.G., 114, 1348−1365. Память 7 февраля.

Патапий, прп. Жил в VI в., происходил из Египта, потом поселился в Константинополе. Очень риторичное житие-похвала и чудеса святого, составленные Андреем Критским. Изданы Combefis’oм в «Andreae Cretensis Opera», стр. 196−228. Метафрастова переработка жития у Migne, P.G., 116, 357−368. Память 8 декабря.

Патермууфий и Коприй, мученики при Юлиане. Житие в AASS, июль, II, 703−709. Память 9 июля.

Пахомий В. прп. † 348 г. (Сергий). Знаменитый Фиваидский пустынник. Житие его, написанное по рассказам очевидцев в конце IV века (см. житие, стр. 35), издано в AASSS. Май, II, 22−71. Память 15 мая.

Пелагия, прп., антиохийская куртизанка начала V в. Легенда об её покаянии, записанная во 2 четверти V века Иаковом диаконом Илиопольским, издана Usener’oм («Legenden der heiligen Pelagia», 1879). Очень близкая Метафрастова переработка напечатана у Migne, P.G., 116, 908−920. Память 8 октября.

Пётр, еп. Аргосский. † во второй четверти X в. (Болланд. и Ehrhard у Krumbacher2:196). Происх. из Константинополя от богатых родителей. Житие, написанное человеком, знавшим его (см. стр. 10, 13:14), м. б., преемником по кафедре. Издано у Маі-Cozza-Luzi, Nova Matrum bibliotheca, IX, 2 стр. 1−17. Память 3 мая.

Пётр Афонский, прп. «Ante saeculum VIII» (Болланд.). Неизданное житие имеем в синодальной рукописи № 387, 122−143. Перевод его в Минеях Макария (июнь, л. 177−186). Пересказ у Дукакиса (июнь, 110−131). Память 12 июня.

Пимен Великий, прп. † 450 г. (Сергий). Египетский аскет. Краткое и позднее житие, составленное калабрийским монахом Лаврентием по патерикам. Издано в AASS, август, VI, 30−32. Память 27 августа.

Платон Студит, прп. † 814 г. (Болланд), дядя Феодора Студита. Знатного происхождения, был царским казначеем при Константине V. Подвизался на Олимпе. Надгробное слово Феодора Студита издано у Migne, P.G., 99, 804−850. Оно же в AASS. Апрель, I, XXXIX–XLVI. Память 5 апреля.

Порфирий, еп. Газский, † 420 г. Происх. из Солуни, подвизался в Палестине. Посвящён в епископы 48 лет (стр. 176), в каковом сане прожил 25 лет (стр. 215). Обстоятельное и чрезвычайно важное для истории борьбы с язычеством житие святого, написанное в форме мемуаров учеником и сподвижником Порфирия, Марком. Издано Haupt᾽ом (Abhandl. Berl. Akad. 1874 г., стр. 171−215. Другое издание в «Bibliotheca teubneriana», 1895). Память 26 февраля.

Савва Освященный, прп. Род. 440, † 532 г. (Болланд.). Происх. из Каппадокии, сын воина. Основатель палестинской лавры св. Саввы. Житие, написанное через 15−20 лет после смерти святого, Кириллом Скифопольским. Издал Cotelerius («Ecclesiae Graecae Monumenta», v. III). Другое издание со славянским переводом из Миней Макария, сделано И. Помяловским («Житие Саввы Освященного», СПб. 1890). Память 5 декабря.

Сампсон Странноприимец, или ксенодох, преп. † 530 г. (Болланд.). Происходил из Рима от знатного и очень богатого рода. Потом переселился в Константинополь. Известен своими благотворительными учреждениями. Житие, написанное Симеоном Метафрастом в X в. на основании краткого жития и рассказа о чудесах, современных автору (стр. 280). Издано у Migne, P.G., 115, стр. 277−308, и в AASS, июнь, VII, 237−248. Память 27 июня.

Симеон Новый Богослов, прп. † 1042 г. (Болланд.). Происходил из Пафлагонии, сын придворного. Содержание жития, написанного Никитой Стифатой, имеется у Migne, ст. 152, стр. 260−270. Память 12 марта.

Симеон Столпник, прп. † 459 г. (Болланд.). Происходил из Киликии, сын бедных крестьян. Подвизался около Антиохии. Помимо рассказов историков церкви Феодорита и Эвагрия имеем сирийское житие (переведено у Lietzmann, стр. 80−180) и греческое – Антония, который кроме Феодорита и сирийского жития пользовался каким-то иным письменным или устным источником. Житие Антония издал Lietzmann («Das Leben des Heilig. Symeon Stylites», 1908 г., стр. 20−78) и Пападопуло-Керамевсом («Прав. Палес. Сборн.» 1907 г.). Метафрастову переработку имеем y Migne, P.G., 114, 336−392. Исследование об источниках житий у Lietsmann, стр. 201−225. Память 1 сентября.

Симеон Столпник, Дивногорец, прп., род. 521 г. † 596 г. (Migne, стр. 2975). Происходил из Антиохии, был современником и знакомым Эвагрия (см. Hist. Eccl. 521−623). Житие представляет переработку Никифором, магистром Антиохийским (жил при Василии II), основного жития Аркадия еп. Кипрского, которое было цитировано на VII соборе (Mansi, XIII, 73−80) и не издано до сих пор. Напечатано у Migne, P.G., 86, стр. 2987−3216 и в AASS, май, ad diem 24. Это житие ценно не только своими бытовыми картинками, но также и историческими подробностями о двух нашествиях персов на Антиохию и страшном землетрясении 532 года. Память 24 мая.

Симеон Юродивый, прп. † 590 г. (Сергий). Сириец, подвизавшийся в Палестине при Юстиниане (стр. 1673) и в Эмесе при Маврикии (стр. 1716). Житие его, написанное Леонтием Неапольским около 642−648 г., якобы со слов знавшего Симеона Иоанна, архидиакона Эмесского (стр. 1676, 1677:1713). Основательные возражения против этого выставил Gelzer в Kleine Schriften, стр. 10−12, и другим преданиям, представляет превосходный рассказ в народном духе о популярном юродивом и содержит массу бытовых подробностей, воскрешающих жизнь сирийского города VI века. Издано житие у Migne, P.G., 93, 1669−1748 и в AASS. Июль sub die. Память 21 июля.

Синклития Александрийская, прп. † 350 г. (Сергий). Родилась в Македонии от богатых и знатных родителей, вместе с которыми переселились в Александрию. Краткое житие, к которому присоединены многочисленные и пространные аскетические поучения святой, ошибочно приписываемое Афанасию Александрийскому, составлено вскоре по смерти её на основании устных рассказов (стр. 1488). Издано у Migne, Р.G. 2b, 1488−1557. Память 5 января.

Спиридон, еп. Тримифунтский. † 348 г. (Сергий). Происходил с Кипра. Его житие, составленное Феодором еп. Пафосским (VII в.) по краткому древнему житию, написанному учеником по тримифунтским преданиям и рассказам о чудесах (см. листы 258, 259:260), издано по-гречески Папагеоргием в Афинах 1901 г. («Ἀκολουϑία καὶ βίος τοῦ ἁγίοις πατρòς ἡμῶν Σπυρίδωνоς»). Славянский перевод жития имеется в Минеях Макария (декабрь, л. 248−261). Переработка Метафраста издана у Migne, P.G., 116, 417−468. Память 12 декабря.

Стефан Новый, мученик за иконы при Константине V (767 год). Происходил из Константинополя. Житие, представляющее важный первоисточник для истории иконоборства, написанное диаконом Стефаном в 807 г. (Лопарев, Греческие жития 119), и обнаруживающее зависимость от Кириллова жития, Евфимия В. (см. В. Никитин в Извест. Акад. Наук 1912 г., стр. 1099−1115). Издано в «Analecta Graeca, edid. monachi Benedectini». Paris, 1688, стр. 396−531, и y Migne, P.G., 100, 1069−1186. Память 28 ноября.

Стефан Савваит, прп. † 794 г. (Болланд.). Палестинский подвижник. Житие его, написанное Леонтием, учеником святого (стр. 549), вскоре после смерти святого и нападения на лавру сарацин в 796 г. (см. стр. 578), интересное для истории монашества в бывших византийских областях, и для истории религиозных исканий эпохи иконоборцев (см. рассказ Леонтия о своих сомнениях). Издано в AASS, июль III, 504−588. Память 13 июля.

Стефан, еп. Сурожский. † в конце VIII в. Сын знатных родителей из Каппадокии, учился в Константинополе. Краткое синаксарное житие позднего происхождения, написанное в Суроже. Издано В.Г. Васильевским («Лет. занятий Археогр. Комиссии», 1893 г. стр. 74−79). Обширное славяно-русское житие святого, написано в южной России в первой половине XV века, и не имеет значения, кроме рассказа о посмертных чудесах, восходящего к древнему греческому оригиналу (см. исследование Васильевского, стр. ССХХІІ –CCLVI). Память 15 декабря.

Таисия блудница, прп. † 340 г. (Сергий). Цикл сказаний о знаменитой александрийской куртизанке, собрал и издал Nau («Annales du Musée Guimet», v. XXX отд. 3. стр. 76−113). Основным ядром многочисленных легенд V–VI в. (греческих и сирийских) Nau считает патериковый рассказ IV–V века, напечатанный в «изречениях отцов» у Migne, P.G., 65, 413−416. Память 8 октября.

Тарасий, патриарх Константинопольский. † 806 г. (Болланд.). Сын Константинопольского патрикия. Очень риторичное житие, написанное в классическом стиле Игнатием, учеником и другом Тарасия, прошедшим литературную и риторическую патриаршую школу под руководством святого. Издано Heikel’ем («Acta Societatis Scientiarum Fennicae» 1891 г. стр. 395−423). Память 25 февраля.

Тихон, еп. Амафунтский (на Кипре). † 408 г. (Сергий). Сын кипрского булочника. Фрагменты риторичного, написанного ритмически жития-похвалы Иоанна Милостивого и краткое epitome, суммирующее это первое житие, и тоже приписанное Иоанну (стр. 154). Изданы Usener’oм («Sonderbare Heiligen», I в. стр. 11−154). Житие в поздней обработке Неофита, издано в Anal. Boll. XXVI, 229−232. Память 16 июня.

Фанурий мученик. Чудеса его на Родосе и Кипре, записанные в VIII веке, (стр. 685). Изданы в AASS. май, VI, 686−698. Они интересны своими подробностями из быта крестьян на островах Архипелага.

Филарет Милостивый, прп. Зажиточный пафлагонский помещик VIII в., на внучке которого был женат Константин VI. Житие святого, написанное его внуком и крестником Никитой на основании рассказов родителей и бедняков, которым помогал Филарет (если это признание Никиты не есть просто литературный приём, что довольно вероятно, так как по житию Никиты, Филарет перед смертью будто бы молил Бога о продлении Никите жизни, чтобы тот мог записать всё, сделанное Филаретом в воспоминание грядущим поколениям, черта довольно странная в святом). Его список найден X.М. Лопаревым в Генуе («Греческие жития», стр. 440−441). Составленная на основании этого жития повесть о Филарете Милостивом, напечатана А. Васильевым в («Извест. Русс. Арх. Института в Константинополе», 1900 г. стр. 64−86). Память 1 декабря.

Филогоний, еп. Антиохийский. † 386 г. (Болланд.). Энкомия Иоанна Златоуста, издана у Migne, P.G., 48, 747−756. Память 20 декабря.

Филофей Опсикианский, прп. X в. (Болланд.). Сельский священник из Опсикианской фемы. Поздняя похвала Евстафия Солунского. Издана у Migne, P.G., 136, 141−161. Память 15 сен.

Фока, прп. Собрание легенд об этом сыне синопского моряка, специальном морском святом (в некоторых легендах он назван мучеником при им. Траяне), издал Van de Vorst (Anal. Boll., XXX, 272−284). Память 22 сентября.

Фотий Фессалийский, прп. Современник царя Романа ІІ. Сын знатных «Фессалийцев» (из окрестностей Солуни). Поздняя энкомия святому издана арх. Арсением («Похвальное слово п. Фотию Фессалийскому», Новгород, 1897 г. стр. 5−35).

Харитон Палестинский, прп. † 350 г. (Болланд.). Метафрастова обработка его жития, содержащего почти исключительно аскетические подвиги поучения святого, издана у Migne, P.G., 115, стр. 900−917. Память 28 сентября.

Христодул, еп. Патмосский. † 1101 г. (Болланд.). Происходил из деревни близ Никеи. Подвизался на Олимпе в Палестине на г. Латре, островах Косе и Патмосе. Житие и чудеса святого, очень важное для истории постепенного захвата азиатских частей империи турками, и хорошо рисующие быт островов Эгейского моря в XI–XII в. Составлены Иоанном, митрополитом Родосским XII в., Афанасием, патриархом Антиохийским (XII в.) и анонимными авторами (XIII в.) на основании свежих преданий. Изданы Саккелионом в Афинах. («Ἀκολουϑία ἰερὰ τοῦ ὁσίου Хριστоδоύλоυ», 3 издание, 1884). Память 16 марта.

Феогний, еп. Витилийский. † 522 г. (Болланд.). Происходил из Каппадокии, подвизался в Палестине. Потом епископ в Витилии (Bethelоколо Газы). Жития святого написаны Павлом Элладиком и Кириллом Скифопольским на основании живых воспоминаний современников. Изданы Пападопуло-Керамевсом («Прав. Палест. Сборн.» 1891 г., стр. 1−21 и 22−24).

Феодора Александрийская, прп. † 480 г. (Сергий). Жена Александрийского эпарха, подвизавшаяся под видом евнуха в мужском монастыре. Легенда о святой, издана Wessely («Fünfzehnter Jahresbericht des Gymnasiums in Hernals», 1889 г., 25−44). Meтафрастова обработка у Migne, P.G., 115, 665−690. Память 11 сен.

Феодора Солунская, прп. † в 892 г. на 80 году жизни (житие, стр. 27). Происходила с Эгины из духовой среды, подвизалась в Солуни. Житие, написанное клириком Георгием, современником святой около 900 года, издано еп. Арсением («Житие и подвиги св. Феодоры Солунской», Юрьев 1899 г.). Георгием была написана и история перенесения мощей и чудес прп. Феодоры, изданная Е. Kurtz’ом («Зап. Академия Наук» VIII, серия VI, т. 1, стр. 37−49). Память 5 апреля.

Феодора императрица, прп., восстановительница иконопочитания, супруга Феофана, мать Михаила III, † 867 г. (Болланд.). Происходила из пафлагонской знати. Житие святой, написанное вскоре по смерти императрицы на основании воспоминаний о ней и послужившее источником для Георгия Амартола (см. Регель, стр. V, XIII и XVI). Издано Э. Регелем («Analecta byzantinorossica», 1891 г. стр. 1−19). Память 11 февраля.

Феодорит, мученик при Юлиане. Два жития в латинском переводе изданы в AASS. Октябрь, Х, 40−45. Память 8 марта.

Феодор Сикеот, прп. † 613 г. (см. житие, стр. 495). Происходил из Галатийской деревни Сикеи. Подвизался в её окрестностях, потом был епископом Анастасиупольским. Житие, написанное учеником Георгием по рассказам самого святого и знавших его лиц (см. 381 и 494), очень богатое бытовыми подробностями. Издано в Мνμη. ἀγιоλ., 321−495. Рассказ Никифора Скевофилакса о перенесении мощей Феодора при им. Ираклии, и судьбе его храма при Константане V, напечатан в Anal. Boll. XX, 252−272. Память 22 апреля.

Феодор Студит, прп. † 826 г. (Болланд.). Происходил из Константинополя от знатных родителей. Наиболее полное и точное (по А. Доброклонскому, Феодор исповедник и игумен Студийский, 1913 г. стр. 215) житие святого, написанное студийским монахом Михаилом во 2 половине IX в. (Лопарев. Греческие жития, 161). Издано у Migne, P.G., 99 стр. 233−328. Другие жития, произведшие характер, но с некоторыми самостоятельными подробностями, у Migne, ibid., 113−232, и в книге Доброклонского, приложение ХХІV–ХС. Память 11 ноября.

Феодор Трапезунтский, муч. Знатный и богатый военачальник, замученный агарянами в Феодосиуполе в 1098 г. (Ср. Anna Comnena II, 121 ed. Reifferscheid). Содержание его жития сообщил Пападопуло-Керамевс в «Виз. Временнике». 1906 г. стр. 135−136. Память 2 октября.

Феодор, игумен Хорский, прп., † 595 г. (Болланд.). Происходил из Константинополя и был дядя императрицы Феодоры. Житие, написанное в IX в. (см. Ф. Шмит в Изв. Константинополь. Инстит. 1906 г. стр. 9−10), по сбивчивым легендам о некоем Феодоре, игумене Хорского монастыря, и Феодоре военачальнике, постригшемся в монахи (ibid., 18−21). Издано X.М. Лопаревым («Записи Классич. Отдел. Импер. Археол. Общества» 1903 г., «De theodoro monacho hehumenoque Chorensi», стр. 1−26). Память 5 января.

Феодор Эдесский, прп., род. 793 г. † 860 г. (Лопарев, Греческие жития 431−432). Сын богатого эдесского горожанина, подвизался в Палестине. Известен легендой об обращении им в христианство вавилонского царя Мавии. Житие, написанное Василием, епископом Эмесским, племянником святого (стр. 1, 3:7), издано И. Помяловским («Зап. СПб. Унив. И. Факультета», 1892 г. стр. 1−220). Память 9 июля.

Феодосий Великий, прп., знаменитый палестинский подвижник. Происходил из Каппадокии, † в 529 г. (Болланд.). Житие, написанное современником святого, риторически образованным Феодором еп. Петрейским (Ehrhard у Krumbacher, 186). Издано Usener’ом (Der heilige Theodosios., 1890, стр. 3−101). Составленное по нему краткое житие Кирилла Скифопольского, ibid, стр. 105−113. Память 11 января.

Феодосия, мученица K-польская, пострадавшая за иконы при Льве III в 726 г. (Болланд.). Поздняя и очень риторичная, написанная на основании синаксарных данных, похвала Константина Акрополита XIII в., имеющая значение лишь рассказом о современных автору чудесах. Издана в AASS, май, VII, 67−82. Краткое житие святой имеем в «Menolog. Anonymum saeculi X», Sub die. Память 29 мая.

Феодул Столпник, прп., бывший Константинопольский эпарх при Феодосии Великом. Прекрасно написанная, богатая бытовыми известиями и нравоучительными соображениями, характерная для показания литературных вкусов эпохи, легенда-повесть о святом. Издана в AASS. Май, VI, 748−755. Память 3 декабря.

Феоктиста Лесбийская, прп. † 872 г. (Болланд.). Житие этой заброшенной на необитаемый о. Парос девушки, столь интересное для характеристики Архипелага в эпоху арабских набегов IX в., составлено Никитой Магистром в форме рассказа о путешествии на остров Парос с архонтом флота. Причём встреченный на Паросе отшельник, рассказывает Никите о прп. Феоктисте. Это житие, равно как и пересказ его, изданы в Мνμη. ἀγιоλ., 1−39. Память 9 ноября.

Феофания-Феофано, царица, супруга Льва VІ. † 893 г. (Болланд.). Происходила из Константинополя, от богатых и знатных родителей, переселившихся с Востока. Житие, написанное современником-придворным (стр. 18−20), лично знавшим святую, её отца и дядю (стр. 1 и 21), очень важное известиями о воспитании Феофано. Издано Е. Kurtz’ем (Зап. Имп. Акад. Наук. VIII, серия т. 2 1898 г., вып. 2, стр. 1−24). Память 16 декабря.

Феофан Исповедник, прп. † 918 г. (Болланд.). Происходил от знатных родителей (стратига Эгейского моря). От Льва IV получил сан патрикия. Древнейшее житие, написанное патр. Мефодием (Лопарев, Греческие жития, 92−93) и имеющееся в Синодальной рукописи № 320. Издано Д. Спиридоновым («Еκκλησιαστικòς Φάρος», 1913 г.). Путём сокращения многословной риторики этого жития, получилось житие, изданное в «Menologium anonymum», I, 221−229 (Лопарев, 96). Наконец, пересказ Мефодиева жития (Лопарев, 254−205), представляет житие Никифора Скевофилакса, изданное у De Boor при хронике Феофана (II, 13−27), и у Migne, P.G., 108, 18−45. Память 12 марта.

Феофан и Феодор Начертанные, происходившие из Иерусалима и пострадавшие при Феофиле, братья-исповедники. Умерли в 841 и 844 гг. (Болланд.) Метафрастово житие у Migne, 115, 653−684. Житие, написанное в XIII в. Феодорой Кантакузиной, издал Пападопуло-Керамевс в Аналектах, IV, 185−223. Память 27 декабря.

Феофилакт Никомидийский. † 842 (Сергий); происходил с Востока. Переселился в Константинополь при патр. Тарасии. Позднее житие, мало знающее о святом, и взамен этого распространяющееся об императорах-иконоборцах, не издано. Его содержание изложено X.М. Лопаревым (в «Виз. Врем.», 1897, стр. 354). Подробный синаксар в «Synax. Eccl. C-politanae» 519−521. Память 8 марта.

Феофил Киликийский, церковный эконом из Аданы, умер 538 г. (Сергий). Рассказ о впадении Феофила в магию, путём сближения с иудеем, и о прощении, благодаря заступничеству Богородицы, написанный его учеником Евтихианом. Издан в латинском переводе IX века в AASS., февраль, I, 489−492. Память 23 июля.

Ферапонт Кипрский, муч. Перенесение мощей в 790−806 гг. с Кипра в Константинополь, и чудеса, сопровождавшие его, записанные современником, дошли до нас в позднейшей редакции (см. Лопарев, Греческие жития, 74). Издан в AASS. Май, VI, 674−685.

* * *

1

Например, Diehl в его Etudes byzantinls; Grénier Empire byzantin; Hesseling, Byzantium.

2

Например, в историях Византии: Папарригопуло, Bury, Ф.И. Успенского; в монографиях об отдельных царствованиях: Рамбо, Скабалановича, Diehl’a и Vogt’a; в прибавлениях к русскому переводу книга Герцберга.

3

Таковы статьи по различным сторонам экономического и финансового быта В.Г. Васильевского и Ф.И. Успенского, главным образом, в «Ж.М.Н. Пр.» за разные годы, или монографии Гельцера, о фемах; Панченко, о крестьянской собственности; Stöckle, о ремесленных корпорациях; Рамбо, о цирке; Neumaun’a, о флоте и др.

4

Благодаря трудам и французских византинологов XVII века (особенно Дюканжа), комментарию Рейске к «De cerèmoniis», русскому исследованию Беляева и др.

5

Например, знаменитая теория Zachariae von Lingenthal о влиянии славянских иммиграций на развитие свободной сельской общины в Византии и Νόμος γεωργικός, как отразившем жизнь этой общины «социальном законодательстве иконоборцев», теория, особенно охотно принятая русскими, a вслед за ними и другими византинологами.

6

Например, Диль, Византийские портреты; Sardou, Théodora; P. Adam, Byzance; J. Lombar, Byzance и др.

7

Знаменитая книга Крумбахера и является такой «внешней историей» византийской литературы.

8

Отрадным исключением являются монографии: Крумбахера, о поэтессе Касии; Неймана, об историках ХІ века и M. Treu о филологах XIII–XIV вв.

9

Например, Millet, в « Histoire de l’art, éd. Michel, vol. I, II; Diehl, Manuel d’archéologie byzantine.

10

Таковы различные работы Стржиговского и книга Айналова «Эллинистические основы византийского искусства».

11

Krumbacher, во введении к истории византийской литературы (2 изд.); Gelzer, в «Byzantinische Kulturgeschichte»; Neumann, в «Weltstellung der byzantinischen Reichs» и «Byzantinische Kultur und Renaissance-kultur»; Heisenberg, в статье «Grundlagen der byzantinischen Kultur („Neue Jahrbücher für die Klassischen Philologie u. s. w.“)» 1909 г.

12

Исключения: письма Пселла и Михаила Акомината.

13

Например, диалог Тимарион и стихотворения Продрома.

14

Tafel. De thessalonica eiusque agro dissertatio.

15

Hopf, Griechische Geschichte в Энциклопедии Эрша и Груббера, т. 85.

16

См. его обширные комментарии к изданиям этих житий.

17

Таковы работы по истории монашества, ересей и соборов, всё время принуждённые пользоваться агиографическим материалом.

18

A. Tougard. De l’histoire profane dans les actes grecs des Bollondistes, и Quid ad profanos mores dignoscendos augendaque lexica conferunt AASS, greca Bollandina. Paris, 1874 г.

19

Лопарев. Греческие жития свв. VIII и IX вв. Опыт научной классификации памятников агиографии с обзором их с точки зрения исторической и историко-литературной. 1914 г.

20

В.Г. Васильевский. Жития Георгия Амастридского и Стефана Сурожского, стр. CXXI и CCXCI.

21

Слова Bury во введении к его изданию Гиббона, т. I, стр. XLIX.

22

Later Roman Empire, I, 200−205.

23

Krumbacher. Gesch. d. byz. Litteratur, 2 изд., стр. 180, 194.

24

Etudes byzantines, 50.

25

Gelzer. Kleine Schriften, 56, 57.

26

Впрочем, последнее из этих мученичеств даёт материал гораздо больше касающийся византийского быта непосредственно, чем его пережитков в халифате.

27

H. Delehaye, Synaxarium ecclesiae Constantinopolitanae, Bruxelles 1902 ( = Propylaeum ad AASS. Novembris).

28

Таков патерик, изданный по-гречески у Cotelerius Monumenta Ecclesiae Craeca III т. (Перепечатан у Migne, P.G., 65, 71−440). Русский перевод «Патерик древний».

29

Таковы сборники (по большей части повторяющие друг друга) изданные по латыни Розвейдой (перепечатаны у Migne, Р.L., 73, 739−1062). Часть этих патериков издана по-гречески F. Nau в «Rev. de l’erent chretien» (1907, 1908, 1909, 1912, 1913 гг.) под заглавием «Historie des solitaries egyptiens».

30

Φιλóϑεος ἱστоρια ἥ ἀσκητική πολιτεία» у Migne, P.G., 82, 1283−1946.

31

Сильно интерполированный позднейшими добавлениями текст Палладия, напечатан у Migne, P.G., v. 34. Критическое издание, которым пользовался автор, сделано С. Butler’ом («The Lausiac History of Palladius» Cambridge, 1904.).

32

Издан у Migne, P.G., 87, 2852−3112.

33

См. интересное место «Предисловия», Migne, 82, 1285.

34

См. его введение в «Byzantinische Litteraturgeschichtе», 2 издание.

35

См. Ehrhard у Krumbacher BLG2, 17. Подобные протоколы допросов и казней существовали ещё во время гонения Юлиана. В житии муч. Евсигния читаем, что царь запретил писать обычные ὑπομνήματα об его процессе, не желая, чтобы кто-нибудь из галилеян воспользовался ими для составления жития, и сам Евсигний просил близких лиц записать его мученичество (ЖМНП, 1915, № 2, 81−82). В самое последнее время г. Безобразов в своём, правда чересчур скептическом, исследовании о «Византийских сказаниях» («Византийское Обозрение», I т. 1915 г. стр. 117 сл.) пытался проследить «каким образом из документа протокола мученичества мог вырасти роман» (так г. Безобразов называет рассказы о мученичестве, к которым приплетено столько сказочных и романических подробностей, что они превращаются в интересную выдумку, пленявшую воображение и составлявшую любимое чтение византийского общества).

36

См. Ehrhard loc. cit. 180−181 и 203... eine Erscheinung, die sicher nicht bloss auf die unvollständige Heining des noch unedierten Materials zurückzuführen ist, sondern mit der Entwickelung der byzantinischen Kultur selbst zusammenhängt.

37

Исключение составляют жития двух Константинопольских патриархов XIV века с их церковно-историческим содержанием, изданные Пападопуло-Керамевсом и полубиография, полупамфлет политического характера: Βίος τοῦ ἀγίου Ιωάννου Βατὰτζα τοῦ Ελεήμονος (изд. Heisenberg в «Byz. Zeitsch. 1905, 193−233).

38

Кроме жития Григория Синаита († 1310 г.), изданного И. Помяловским в «Зап. СПб. Унив. Ист. Фил. Фак.» 1894 г.

39

Жития: Иоанникия В., Лазаря Галезийского, Матроны Пергской, Евфросинии Новой.

40

Жития: Даниила Столпника Макария Пеликитского, Давида, Симеона и Георгия Митиленских, Павла Латрского, Никифора Милетского, Олимпиады диакониссы.

41

Жития: Стефана Сурожского, Георгия Амастридского, Мелетия Нового.

43

Ряд житий в «Ανάλεκτα ἱεροσολιμιτικῆς σταχυολογιας, тт. IV и V; в «Сборнике сирийской и палестинской агиологии»; в «Varia graeca sacra».

44

Жития: Феодора Хорского и Евдокима.

45

Жития: Василия и Капитана Херсонских, и Льва Катанского.

46

Житие царицы Феофано.

47

Житие Иоанна Милостивого.

48

Жития: Феодосия В. и Тихона Амафунтского.

49

Жития патриархов Никифора и Евфимия.

50

Жития: Евфимия Нового и Михаила Малеина.

51

Житие Иоанна Психаита.

52

Житие Луки Столпника.

53

Жития: Евфимия В., Василия В., Стефана Нового, которые особенно нуждаются в научном издании.

54

Таковы жития: Аполлинарии, Александра Акимита, Афанасии Эгинской и Ксении Миласской.

55

Таково обширное собрание житий, приписанных Симеону Метафрасту в 114, 115 и 116 тт. Патрологии, таковы жития патр. Евтихия и Симеона Юродивого, не говоря о более мелких.

56

Хотя это житие издал Папагеоргиу в Афинах в 1901 г., но ввиду невозможности доставить подобные специальные публикации в Россию, мне пришлось довольствоваться переводом и метафразой.

57

Большую пользу в этих случаях оказывают замечательные Четьи Минеи св. Димитрия Ростовского.

58

Таковы панегирики IV века и надгробные речи Феодора Студита дяде Платону, Петра Аргосского Афанасию Мефонскому, Иоанна Эвхаитского Дорофею Фракийскому.

59

Чудеса мучч. Кира и Иоанна, вмч. Артемия и вмч. Димитрия Солунского.

60

Чудеса мучч. Космы и Дамиана, Мины, Фанурия и Ферапонта Кипрского.

61

О времени жизни Симеона Метафраста и действительно принадлежащих ему переработках житий есть целая литература. Самое ценное из неё представляют: исследование Еhrhardt’а в «Römische Quartalschrift», 1897 г. стр. 67−205 и исчерпывающие вопрос страницы, написанные Delehaye для «Bibliotheca hagiographica Graeca», стр. 275−292, под заглавием «Synopsis Metaphrastica». Открытие о. Кекелидзе записей о Метафрасте в грузинской рукописи следует считать очень проблематичным. См. «Труды Киевск. Дух. Акад.» 1910, № 2, стр. 172−191.

62

См. Минеи Макария, декабрь, л. 258, 259 и 260.

63

См. стр. 280.

64

Исключение представляют жития: Василия В., патриархов Евтихия, Антония Кавлея и Евфимия, из которых последнее есть скорее мемуары современника, касающиеся придворной жизни, чем житие.

65

Krumbacher, GBL2, 181.

66

Лопарев, Греч. жития свв., стр. 99 и 109.

67

Krumbacher, GBL2, 181.

68

Gelzer, Kleine Schriften, 13.

69

См. его Etudés byzantines, 101: «Се qu’il convient ici, à mon sens, de faire de préférence, ce cont des monographies sur le gouvernement interieur da tel ou tel prince... plutot que des études d’ensemble, suivant d’un bout à l’аutre de l’histoire byzantine l’évolution de telle ou telle institution».

70

Житие Спиридона Тримифунтского, стр. 254−255.

71

Synax. Eccl. C-pol., 475.

72

Житие Василия В., 202. Труды Ефрема были написаны по-сирийски.

73

Житие Симеона Юродивого, 1676.

74

Ibid., 1697.

75

Ibid., 1725.

76

Ibid., 1733.

77

Житие Илариона В., 101.

78

Ibid., 102 и др.

79

Ibid., 114.

80

Житие Даниила Столпника; 124 и 131.

81

Ibid., 134, 135, 137, 139.

82

Феодорит, стр. 1404 и 1424.

83

Ibid., 1368.

84

Житие Александра Акимита, 305.

85

Житие Симеона Юродивого, 1709.

86

Мосх, Луг духовный, 2936.

87

Ibid., 2904.

88

Ibid., 2905.

89

Ibid., 2965.

90

Житие Иоанна Молчальника, 18.

91

Житие пр. Голиндухи, 165−166.

93

Житие Антония Нового, 193.

94

Житие Пахомия, 50*. Иноческие правила Пахомия было написаны по-египетски.

95

Palladius, Hist. Laus., 69. Ср. Житие Антония, гл. 16, 45, 55; Иероним, De viris illustr. с. 88.

96

См. эту повесть, изд. Combefis, стр. 132.

97

Чудеса Артемия, 18.

98

Житие Герасима Иорданского, 175; Житие Георгия Хозевита, 114; Феодорит, Религиозная история, 1400 и 1488; Житие Евфимия В., гл. 77; Мосх, Луг, духовный, 2985 и 2957.

99

Стр. 191.

100

Житие Лазаря Галезийск. 536 и passim.

101

Кедрин, II, 546.

102

Historia Lausiaca, 142 и 143.

103

Луг, 2976.

104

Стр. 227.

105

Стр. 3033 и 3173.

106

Стр. 30, 31 и 69.

107

Стр. 18*.

108

См. житие Саввы Освященного, отец которого, родом каппадокиец, был причислен к отряду исаврян: гл. 3 и 25.

109

Феодорит, 1488.

110

Чудеса Димитрия, 1363−1364.

111

Сочинения, изд. Lambros, I, 125.

112

Житие Германа Козинитского, 8.

113

Стр. 140.

114

Михаил Атталиат, Bonn. 204.

115

См. Cuniont, Les réligions orientales dans le paganisme romain, введение.

116

Относительно последних семи святых см. Synax. Eccl. C-pol., 95, 475, 551, 592, 631, 743.

117

Житие Парфения, 1356.

118

Житие Ипатия, 248.

119

Стр. 433.

120

Стр. 148.

121

Мосх, 3065.

122

Ibid., 2965.

123

Житие, написанное Продромом, 68.

124

Agath., 127.

125

Theoph., 650.

126

Livre du préfet, 30.

127

Cedr. II, 577.

128

Стр. 220.

129

Стр. 3160.

130

Tafel, De Thessalonica, 506.

131

Стр. 681.

132

Livre du préfet, 33.

133

Стр. 221.

134

См. Евстафия «De Thessalonica capta», с. 113, и Tafel, De Thessalonica, 506. Вениамин считает в Солуни 500 евреев.

135

Житие Никона, 163−166.

136

Tafel, Op. cit. 506.

137

Стр. 34 и 43.

138

Например, об александрийской самаритянке, стр. 75.

139

Чудеса Мины, 70 сл.

140

Мосх, 3044.

141

Стр. 25.

142

Стр. 1724 и 1737.

143

Житие Александра Ак. 308. Оказывается, что многие из этих евреев наружно приняли христианство: «Judaei enim sunt, licet dicuntur Christiani».

144

«Zeitschr. f . wissenschaftl. theologie», 1902, 382−386.

145

Cont. Theoph., 42.

146

Чудеса Артемия, 32.

147

Стр. 682.

148

Житие Евфимия М., 41−42; Житие Лазаря Г. 513. Ср. сообщение Льва Диакона о бунте столичного населения против своевольничавших армянских солдат Никифора Фоки: стр. 64−65.

149

См. изложение этого, к сожалению, неизданного жития в «Извест. Русс. Константиноп. Института», 1899, 190 и сл.

150

Стр. 2344.

151

См. Anal. Boll. XXXII, 254, 255, 263 и 264.

152

См. житие у Дукакиса, 217−218.

153

Житие Авксентия, 1428.

154

Стр. 256.

155

Житие Павла Латрского, 139−140.

156

Житие Никона Метаноите, 194 «δουκακὴν ἀρχὴν τῆς τῶν ἐϑνικῶν χώρας.

157

Стр. 537.

158

Стр. 92−93.

159

Brehpol, Die Zigeuner im byzant. Reich, Archiv f. Ethno-graphie, 1911 г.

160

Житие Афанасии, 170.

161

Theoph., 759; Cont. Theoph., 42.

162

Tafel, De Thessalonica, 473.

163

Жития Аморийских мучч., изд. Никитин, 29; житие Павла Латрского, 156.

164

Procop., De aedific., 251.

165

Житие Арсения В., 20, 22, 28; Житии Евфимия В. гл. 76.; Мосх, Лимонарь, 2909, 2957, 3024. Из синаксарного сказания о пр. Коприи (Syn. Eccl. C-pol., 75) и жития Иоанна Молчальника (стр. 16) видим, что во время этих нападений кочевников сельское население искало спасения в стенах соседних монастырей.

166

Clugnet, Récits de l’аbbé Daniel, 27.

167

Житие Симеона Столпн., 3164; Житие Иоанна Молч., 16.

168

Мосх, 2977 и 2884.

169

Мосх, 2977.

170

Житие Иоанна Молч., 16.

171

Глава 18.

172

Житие Евфимия В., гл. 72.

173

Глава 81.

174

См. Мосх, 3024 о сарацинском филархе, говорящем с аввой Николаем по-гречески.

175

Мосх, 3000.

176

Житие Саввы Освящ., гл. 13.

177

Ibid., гл. 81.

178

Житие Евфимия, гл. 20, 26, 72.

179

Феодорит, 1476.

180

Ibid., 1476, 1477, 1480. Ср. также житие, написанное Антонием; 42, 44, 46, 56.

181

Житие, написанное Антонием, 68.

182

См. житие пр. Луки Элладского, 468.

183

Стр. 10.

184

Стр. 688.

185

«Byz. Zeitsch», 1903, 203.

186

Стр. 673 и 676.

187

Syn. Eccl. C-pol., 837.

188

Житие Василия Н. 285−288.

189

Чудеса Ферапонта, 679.

190

Стр. 39. Ср. с этим сообщение Лиутпранда об итальянцах – нищих в Константинополе X в.: «latinae linguae pauperes, qui me eleemosynarum gratia adierunt» (Leo Diaconus, Bonn., 363), в которых можно видеть или бедных паломников или неудачников авантюристов.

191

Житие Никона, 215. В тексте стоит Ακουιλίαν.

192

Житие пр. Мелетия, 32−33.

193

Syn. Eccl. C-pol., 359.

194

Житие Мелании, 13–20 и 25.

195

Ibid., 35–37.

196

Житие Арсения, 22.

197

Syn. Eccl. C-pol., 618.

198

Житие Маркиана, 259.

199

Житие, стр. 281.

200

Syn. Eccl. C-pol., 207.

201

Syn. Eccl. C-pol., 377.

202

Таковы пр. Алексий Человек Божий, Ксения Миласская и Аполлинария Римлянка.

203

Стр. 91.

204

Чудеса Артемия, 5, 17, 45.

205

Чудеса Ферапонта, 678.

206

Menologium Basilii, ed. Albani III v. p. 225.

207

Житие у Migne, 945.

208

Житие Афанасия Меф., 34−35.

209

Житие, 64−65.

210

Житие Феодора Ст., 260.

211

Житие Николая Ст., 876.

212

Стр. 4 и 5.

213

Житие Луки Э., 441 и 444.

214

Ibid., 444.

215

Житие Маркиана, 433.

216

Стр. 3065.

217

Житие Андрея Юр., 638, и «Byz. Zeitsch». 1903 г., 203.

218

Стр. 20−21.

219

Стр. 132−133.

220

Стр. 2989.

221

Anal. Boll., 30 v.; 272.

222

Житие, стр. 105.

223

Syn. Eccl. C-pol., 723.

224

Житие пр. Никиты, 448.

225

Житие Власия, 6−7.

226

Житие Мефодия, 441.

227

Migne, Р.G., 35, 764.

228

Житие Александра Ак., 303.

229

Житие Евтихия, 2285.

230

Жития мучч. Аморийских, 23.

231

Житие, 137.

232

Житие, лист 480.

233

Житие, 4.

234

Житие Кирилла и Мефодия у Макария Ноябрь, л. 979. Ср. с этими показаниями агиографии другие источники: Михаил Акоминат и его брат прибыли в Константинополь из Хон для обучения (Opera, Ed. Lambros, I, 347) Лев Диакон мальчиком жил в столице ради образования (Leo Diaconus, 65).

235

Житие Феофано, 2.

236

Житие Антония К., 183.

237

Житие Евфросинии Н., 863.

238

Чудеса Космы и Дамиана, 128.

239

Ibid., 147.

240

Стр. 155.

241

Cont. Theoph., 51.

242

Ibid., 221.

243

Novell. 80, praefatio: «мы обнаружили, что мало-помалу провинции лишаются своих жителей, а сей великий град наш наполнен великими толпами всякого рода людей и особенно землепашцев, покинувших свои дома, селения и земледелие». В качестве примера таких крестьян, м. б. названы те три иллирийские γεωργοι νεανίαι (одним из них был будущий император Юстин), которые, «одолеваемые дома бедностью», пришли в Византию и зачислились здесь в войско. См. Procoprus, Anecd. 43.

244

Житие, гл. 53.

245

Лимонарь, 2960, 2957, 2958, 2976, 2980, 2985.

246

Житие Симеона Ст. Дивногорца, 3033, 3173, 3057, 3076, 3081, 3125, 3132.

247

Ed. Butler, 142, 143, 130.

248

Гл. 26, 36, 59, 48, 75, 77.

249

Житие Саввы Освящ., 227, 230, 263, 279, 247, 264.

250

Житие Евфимия В. гл. 28.

251

Житие Феодосия, 45.

252

«Религиозная история», 1356.

253

Стр. 306.

254

Житие Александра Акимита, 309.

255

Synax. Eccl. C-pol., 127.

256

Житие, 132.

257

См. жития всех этих свв.

258

Стр. 385, сл.

260

Житие Лазаря Г., 536, 537, 558, 560.

261

Палладий, Лавзаик, 111−112, ed Butler.

262

См. жития этих свв.

263

См Н. Gelzer, Ungedruckte Texte der Notitiae episcopatuum («Abh. der bayerl. Akademie», III, 531−549) и Pargoire, L’eglise byzantine, 187−188.

264

См. его житие в «Прав. Пал. Сборн.», 1907 г.

265

Как Μεγαλοπολεις являются: столица (см. главу III); Солунь, чудд. вмч. Димитрия Сол., 1285; житие пр. Феодоры Сол., 33; перенесение её мощей, стр. 43; житие Евфимия Нов. 193, и др.; Александрия, чудд. Кира и Иоанна, 98; житие Иоанна Мил., passim; Эдикты Юстиниана, XI, 1; XIII, 2 и 13.

266

Житие Георгия Ам., 8.

267

Житие, 27.

268

Житие, 43; о многочисленных castella по восточной границе, см. житие Александра Акимита, 307; о спасении беглецов из агарянского плена в них; Syn. Eccl. C-pol., 561.

269

Стр. 452.

270

Strabo, XII, 537, 557.

271

Migne, P.G., 445−448.

272

Малала, 420.

273

См. его житие, Migne, P.G., 35 v. 257−260.

274

Малала, 399, 406.

275

См. Парижский Григорий Низианзин, Ватиканский Косма Индекоплевс и др. Великолепные копии этих и других миниатюр и мозаик, находящиеся в доселе неизданном вполне «Византийском Альбоме» графа А.С. Уварова, были весьма любезно предоставлены в распоряжение автора графиней П.С. Уваровой.

276

Спасение жителей в городах: житие Евтихия патриарха, 2344 (нашествие Хозроя в 572 г.) причём в Амасию спасаются не только жители деревень, но и мелких городов); житие Георгия Амастридского, 41 (во время набега агарян Георгий собирает в Амастриду «как пастырь овец» жителей соседних деревень); житие Луки Элладского, 449 (во время нашествия Симеона Болгарского одни жители укрываются «как в крепостях и замках» в городах, другие переселяются на Пелопоннес); житие Кирилла Филеота, 382 и 383 (во время набегов скифов на Фракию все жители прячутся в крепостях). Ср. Прокопий, De aedific., Bonn, 300: спасение окрестных жителей со своим имуществом во вновь основанном Юстинианом Редесте.

277

См. житие Епифания Кипрского, 112 и диалог Тимарион, гл. 7.

278

Например, Dobschüz, Csristusbilder, 221**.

279

Жития: Парфения Лампс., 1357; Пахомия В., 43* и 49*; чудеса Димитрия Сол. 1292 и 1276.

280

Например, житие Симеона Юродивого, 1737.

281

Лимонарь Мосха, 3020.

282

De ceremon., I, 798 и сл.

283

Чудеса Кира и Иоанна, 211.

284

Перенесение мощей Феодоры Сол., 44.

285

Ed. Anrich., 307.

286

Житие Иоанна Мил., 26 и 38.

287

Житие Феод. Сикеота, 414.

288

Малала, 205, 248, 249, 285,289, 369, 264, 265, 266, 290. Ср. Новеллы Юстиниана, 128, гл. 16.; 8, пред.; 149.

289

Procop. Anecd., 158.

290

Novell. 38, prooem., 3.

291

См. статью Seeck. decemprimat und Decaprotie, («Klio», 1901).

292

Стр. 44.

293

Стр. 123.

294

Schlumberger, Sigillograph 170, 114, 171, 215, 160, 196.

295

Стр. 1353.

296

Стр. 1220.

297

Стр. 1333 и 1413.

298

Стр. 183, 184 и 212.

299

Migne, P.G., 65, 153.

300

Стр. 3072.

301

Стр. 459.

302

Житие Георгия Амастр., 8.

303

Стр. 3.

304

Стр. 65.

305

См. Лавзаик, ed. Butler, 111−112.

306

Стр. 8.

307

Ed. Bonn., 123−124.

308

Cont. Theoph., 360 и De administer. imperio, 71.

309

Schlumberger, Sigill. 198, 276, 159, 496–499, 170, 196, 245, 253, 304.

310

Theophan., 562, 635. Georgius Monach., 908. Anna Comnena, Ed. Par., 205.

311

Житие Лазаря Галесий., 540.

312

Житие Илариона В., 96.

313

Schlumberger, Sigill., 103−104 и «Excerpta legationum», Ed. Bonn., 245.

314

Житие Мелетия Нов., 29.

315

Ibid., 32.

316

Schlumberger, Sigill., 111 и др.

317

Migne, P.G., 35, 1027−1033.

318

Migne, P.G., 35, 273.

319

Житие, 177.

320

Житие, 370.

321

Житие в изл. св. Димитрия Ростовского.

322

Житие Василия В., 211−212.

323

Житие, 414−415.

324

Житие, 27.

325

Житие, 960.

326

См. статью Gelzer’а о роли соборов, как парламентов Империи IV и V вв. («Kleine Schriften»).

327

Житие, 190.

328

Житие, 303.

329

Изложение жития В. Латышевым, 221.

330

Synax. Eccl. C-pol., 682.

331

Житие, 180−181.

332

Житие Саввы Освящ., 334.

333

Ibid., 345 и 352.

334

Житие, 8.

335

Ibid., 9−10.

336

Ibid., 34.

337

Ibid., 10−11.

338

Ibid., 13, 14, 26, 37, 57.

339

Ibid., 31.

340

Рассказ о перенесении мощей и чудесах Ферапонта Кипрского, 678.

341

См. Gelzer, Die byzantinische Themenverfassung: 53, 54, 55.

342

Чудеса, стр. 1353, 1321, 1344, 1392, 1333, 1329. В рассказе Георгия Акрополита о клятве солунцев именем св. Димитрия, он прямо назван πολιοῦχος (Bonn. 88). В поздние времена под этим названием выступает Богородица Одигитрия, в честь которой Солунь имела великолепный храм. См. Eusthathios, De Thessal. a Norm, capta, гл. 130.

343

Tafel, De Thessalonica, 136.

344

Чудд. стр. 1352, 1372.

345

Cedrenus, II, 532.

346

Глава 5.

347

Чудеса, 1276−1277.

348

Digesta, 37, 16, § 16.

349

Чудеса, 1280, 1292; Gelzer, Themenverfassung, 39.

350

В приложении к своей известной книге о городском строе в римской империи Liebenam сделал попытку каталогизировать эти магистратуры.

351

Стр. 183. С этими δημέκδικοί, которые по 15 новелле Юстиниана являются городскими нотариусами, судьями по маловажным делам и даже городскими старшинами, вероятно тождественны οἱ δικόλογοι, упоминаемые в чудд. Димитрия Сол. (1248).

352

Стр. 186.

353

Стр. 579.

354

Лимонарь, 2885.

355

De aedific, 241, 254, 302, 318.

356

Anecdota, 143.

357

См. особую муниципальную повинность, calefactio thermarum, в Dig. 50, 4, 1, 2, 18 и 5.

358

Стр. 3184, 3185.

359

Стр. 1713.

360

Стр. 148, 149, 551 и др.

361

Стр. 125. Этот факт говорит в пользу предположения, что в небольших провинциальных городах существовали единственные публичные бани, в которых знати поневоле приходилось мыться рядом с простонародьем.

362

Стр. 1304.

363

Стр. 102.

364

Стр. 213.

365

Например, стр. 227, 312, 332.

366

Стр. 206, 216, 222, 225, 235, 260, 271, 312, 333.

367

Житие Илариона В., 84 и Migne, P.G., 65, 184.

368

Стр. 96 и 97.

369

Digest., 50, 4, 1. equorum circcnsium spectacula ( = munus personale).

370

Стр. 1713, 1716.

371

Стр. 753.

372

Мосх, 3017.

373

Ibid., 2917.

374

См. статью Пападимитриу «Партии ипподрома и димы в XII ст.», в «Сборнике в честь Ю.А. Кулаковского», 1911, стр. 89−95.

375

De Thessalonica capta, гл. 90.

376

Стр. 580.

377

Стр. 1321.

378

Стр. 54.

379

Стр. 1304.

380

Стр. 1716.

381

Стр. 1296.

382

Стр. 2901.

383

Стр. 267−268.

384

Стр. 1408.

385

См. особые городские «munera». «frumenti comparandae», «arcae frumentariae», «annonae divisio», «annonae cura», «cura eméndi olei» и т. д. Dig. 50, 4, 1, 2 и 18, 5.

386

Житие Пахомия, 49*.

387

Rostowzew, Kornerhebung im hellenistisch – römischen Aegypten, «Archiv für Rapyrusforschung» 1902.

388

См. Digest., 50, 6, 5, 3–6; Cod. Just. XI, 2 (о навикуляриях, т. e. корабельщиках, перевозивших египетский хлеб в столицу); Edict. Justin. XIII 6 и 24 – (предписания эпарху Египта следить за своевременным отправлением хлеба осенью из Александрии в Константинополь); Procop. De aedif., 310–311 (описание огромных элеваторов на о. Тенедосе, где хлебный флот Египта несколько раз выгружал зерно и откуда оно потом по частям перевозилось в столицу); Theophanes, 165 (Александрия – центр хлебного экспорта).

389

Anrich, Heilige Nicolaos, 133.

390

Чудеса, стр. 1253.

391

Ibid., 1257.

392

Ibid., 1360 и 1260−1263.

393

Anrich. Оp. cit., 40 сл.

394

Стр. 217.

395

Житие Иоанна Мил. 28.

396

Anrich, Op. cit., 133.

397

Малала, 322.

398

См. сообщение Малалы о том, что при Комоде антиохийский «алитарх» Артавон подарил родному городу значительные суммы для обеспечения на вечные времена раздач народу πολιηχοὺς ἂρτους (стр. 289).

399

О продовольственных тессерах важное место в хронике Феофана под 5849 годом. Существование этих свинцовых тессер даже в эпоху Комнинов доказывают многочисленные находки их: см. Schlumberger, Sigillographie, 79.

400

Житие Антония Кавлея, § 28.

401

Житие Патр. Тарасия, 402.

402

Житие Георгия Амастридского, 31.

403

Chlumberger, loc. cit., 143.

404

Digest., 27, 1, 6, § 1.

405

Digest., 50, 9, 4. Ср. конституции 321 и 370 гг., говорящие о жалованье городским врачам, чтобы благодаря этому, они могли посещать не только богатых, но и бедных больных (Cod. just., X, 53:6).

406

Стр. 13.

407

Житие у Макария, лист 361а.

408

Стр. 2, 30, 31.

409

Schlumberger, Sigillogr., 441 односторонне видит в к- польских ἀρχιατροί только придворных врачей.

410

Стр. 538, 100, 136, 445 и др.

411

Synax. Eccl. C-pol. 682.

412

Ammian. Marsel., XXII, 16, 18.

413

Migne, 35, 768.

414

Migne, 115, 304.

415

Стр. 160.

416

Стр. 312.

417

Стр. 61.

418

Стр. 68–69.

419

Стр. 32.

420

Стр. 58.

421

Стр. 220 и сл.

422

Стр. 3160.

423

Tafel, De Thessalonica, 506.

424

Стр. 58 и 60.

425

Перечисление их не раз встречается в новеллах Юстиниана, например, VII.

426

Например, Cod. Just. I, 3.

427

Феофан, 43.

428

Historia Lausiaca, 163.

429

Стр. 202.

430

Житие Василия В., 187–188. Ср. житие Григория Богосл., стр. 275.

431

«Виз. времен.», 1897, стр. 354.

433

Sigillographie, 246, 250.

434

«Лимонарь», 2965.

435

Изданы Гельцером при житии Леонтия, стр. 111.

436

Житие И. Златоуста у Макария, лист 362 а; Малала, ed Bonn, 452.

437

См. Ducangins, C-polis Christiana, V, 113–116.

438

Стр. 20.

439

Житие Иоанна Златоуста у Макария, лист 370в.

440

Synax. Eccl. C-pol., 360.

441

См. чудеса Артемия, 28–30.

442

Житие Сампсона, 289.

443

Ibid., 300.

444

Ibid., 300, 301, 304. Ср. молевдулы ксенодохов Сампсона, VIII и IX вв. у Schlumberger, Sigill., 154. Антипаты и протоспафарии, заведовавшие орфанотрафиями, упоминаются в «De Ceremoniis» (I, 729 и 732, Ed. Bonn). Моливдовулы показывают, что во главе герокомия (приюта для стариков) Евгения стоял ипат; во главе ксенодохия Елевферия – вестарх, ипат и т. д. (Schlumberger, Op. cit., 154 и 155).

445

Житие Сампсона, 301.

446

Ibid., 300.

447

Житие Луки Столпника, 36.

448

«Виз. Врем.», 1897, 354.

449

Житие Андрея Юродивого, 640 и 648.

450

См. о климатическом лечении, Палладий, 105 и житие Феогния Витилийского, 84, об искусстве Константинопольских хирургов в чудесах Артемия 34, 36, 38, 41; богатейший материал для познания византийской медицины дают чудеса Кира и Иоанна и Космы и Дамиана.

451

Cod. Just., X, 53, 6: о содержании городом учителей и юристов, обучающих население.

452

Равным образом, им. Юстин, иллирийский крестьянин по происхождению, был неграмотен, Proc., Anecd., 44.

453

Правда, эти святые: муч. Евгения, пр. Апполинария, Евфросиния Алекс., Афанасия Эгинск., Феодора Солунск., царица Феофано, принадлежали к более или менее высшим слоям общества.

454

Свв. Николай Чудотворец, Василий В., Феодор Сикеот, Стефан Нов., Григорий Декад., Николай и Феодор Студ., Лазарь Галесийский.

455

Свв. Феодор Эдесский и Антоний Кавлей, Михаил Пселл (Σάϑας, Μες. βιβλ., V, 12) говорит, что дочь Стилиана обучалась с 6 лет.

456

См. жития: Симеона Юродивого, Григория Декаполита, 149, Фоки (Anal. Boll., 30:280); Лимонарь Мосха, 3077.

457

Житие Георгия Амастр., 15.

458

Migne, Р.G., 115, 992.

459

Стр. 201.

460

Стр. 15.

461

Стр. 214.

462

Стр. 6.

463

Стр. 4.

464

Стр. 13.

465

Стр. 365.

466

Стр. 228.

468

Migne, 100, 1081; См. Никитин, «Замечания к греч. тексту некот. житий свв.».

469

Сафа, Среднев. библиот. V, 420−421.

470

Alexias, XV, 7.

471

Стр. 273.

472

Стр. 869.

473

Стр. 657.

474

Стр. 21.

475

Стр. 510.

476

Synax. Eccles. C-pol. 297.

477

См. Schemmel, в «Neue Jahrbücher f. d. klassische Philologie etc.», 1908, 150–151.

478

Стр. 248.

479

Стр. 158.

480

Стр. 34*.

481

Стр. 389.

482

Schemmel, «Neue Jahrbüher f. d. klassiche Philologie», 1908 г.

483

См. Hopf в Erch-Gruber’s Encyclopadie, 86, 113 или указанную статью Sehemmel’a, стр. 513.

484

Житие Стефана Сур., 75.

485

Стр. 708.

486

Стр. 383 и 389.

487

Стр. 761.

488

Hist. Lausiaca, 36.

489

Стр. 84.

490

Житие Нифонта, л. 480.

491

Эти источники: относительно академии возле Халкопратии с преподавателями, получавшими δημοσίαι σιτήσεις, академии, будто бы сожжённой Львом III, Кедрин, I, 795 и Zonaras, 260; относительно академии, восстановленной при Феофиле и Михаиле III и её знаменитом профессоре Льве Магистре, Cont. Theoph., 185, 189, 192; о реорганизации её же при Константине VII, ibid., 446; об одном из к-польских учёных, занимавшем τὸν σοφιστικον ϑρόνον и щедро награждавшемся императором, – Феодоре Смирнском – Timarion, гл. 24 и 39; об учреждении юридического лицея при Константине Мономахе – Mich Attal., 21 и новелла о должности номофилакса; о подведомственной патриарху школе «св. Петра» во главе с магистром Никитой – Сафа, Среднев. библ. V, 87−96; о подчинённом патриарху же училище «Диакониссы» – ibid., 420; о патриаршей высшей школе, учреждённой Тарасием – в житии патр. Никифора.

492

Житие Никифора Мил., 137–141.

493

Житие Афанасия Аф., 5–7.

494

Стр. 1737.

495

Стр. 1728.

496

Стр. 1740.

497

Стр. 1724–1725.

498

Стр. 1709.

499

Стр. 1709–1712.

500

Стр. 1737.

501

Стр. 1708 и 1717.

502

Стр. 1716.

503

Стр. 1741.

504

Стр. 1708.

505

Стр. 1712.

506

Стр. 1744.

507

Гл. 62.

508

Migne P.G., 65, 116–117.

509

Hist. Laus. 64.

510

Ibid., 164.

511

Стр. 753.

512

Synax. Eccl. C-pol., 743.

513

См. рассказ Мосха о женщине, к которой на улицах Тира пристаёт с развратными предложениями идущий в баню чиновник (Лимонарь, 3061).

514

Житие Иакова Постника, 1216; Житие Ефрема Сирина, 1256 и 1257; житие Симеона Юродивого, 1724, 1725.

515

Например, Мосх, 2861, 2956.

516

См. о подобном квартале в Антиохии у Малалы, стр. 345.

517

Migne, 65, 436.

518

Стр. 457.

519

Стр. 18.

520

Житие у Макария, лист 260.

521

Стр. 3144.

522

Житие у Макария, л. 359b.

523

Стр. 412.

524

Стр. 98.

525

Житие Иоанна Мил., passim; житие патр. Евтихия. гл. 29; акты Соборов и эдикты Юстиниана (11 и 13).

526

Вроде той, какою была раньше пр. Мария Египетская.

527

Чудеса Кира и Иоанна, 108.

528

Ibid., 163.

529

Ibid., 181; Лимонарь Мосха, 2932 повествует, как зайдя в полдень отдохнуть под портик Тетрапиле Иоанн и Софроний нашли здесь трёх слепых, рассказывавших друг другу о своём прошлом.

530

Лавзаик, 82; см. чудд. Кира и Иоанна, 479−480; чуд. Мины, 72.

531

Edict. Iustiniani, 13, 2; Procop., De aedif., 331. Ср. Лимонарь, рассказывающий об одном уличном скандале молодёжи, участники которого бежали потом из Александрии (3044).

532

Житие Иоанна Мил., 70.

533

Житие Марии Египетской, 3709−3712.

534

Стр. 8−9.

535

Чудеса Кира и Иоанна, 216.

536

Ed. Clugnet, 15.

537

Ibid., 12.

538

Paladius, 64; Migne, P.L., 73, 1041.

539

Clugnet, 13.

540

Стр. 1285. Ср. аналогичное у Феодорита, Hist. eccles. V, 17.

541

Ibid., 1357 и 1292.

542

Theophan. (Bonn.), 714; житие Евфимия Нов., 193.

543

Ioannes Cameniata, De expugnat. Thess., гл. 3.

544

Никита Хонаит, De Andron., I, 7.

545

Schlumberger, Sigill., 105, 728, 729, 740.

546

Тимарион, гл. 5–7.

547

Жития: Феодоры Солун., 33 и Луки Эллад., 464.

548

Житие Луки Эллад., 100 и 106.

549

Стр. 13–14.

550

Жития: Никона Метан., 155; Мелетия Н., 43; Кедрин, II, 474; Михаил Акоминит, I, 139; II, 319, 325, 332, 308, 309.

551

См., например, житие Павла Ксиропотамского, 458.

552

О них см. Вениамин Тудельский; Tafel, De Thessal., 471–474.

553

Житие Никона Мет., 163–166, 177, 170, 172.

554

См. Например, Михаил Атталиат, ed Bonn., 10, 22, 24, 26, 62, 218, 269.

555

Стр. 3, 7, 9.

556

Стр. 305, 315, 341.

557

Стр. 2.

558

Стр. 915 (в AASS).

559

Стр. 4–5.

560

Стр. 853.

561

C-polis Christiana.

562

См. Georgius Acropolita, прим., стр. 205.

563

См. отрывки из этого жития, (время и место составления, к сожалению, не указаны в каталоге болландистов), в примечаниях Алляция к изданию Георгия Акрополита (205−207) и у Дюканжа в «Cpolis Christiana», passim.

564

Стр. 83–84.

565

См. целый ряд их у Codinus’а.

566

Андрея Юродивого, lос. cit.

567

Ducangius, C-pol. Christ.

568

Cedrenus, II, 413; Евстафий Солунский, De Thessalonica, гл. 3.

569

Mai-Cozza-Luzi, Nova patrum bibliotheca, VI, 2, 426.

570

Migne, P.G., 106, 1344.

571

Лист 513.

572

По прекрасному выражению Прокопия, De aedific, 192 (Bonn.).

573

Monum. Genn. Histor., Scriptores, V, 1, 95.

574

Villehardouin, 66.

575

Tafel, De Thessalonica, 504, 505.

576

Procop., De aedific., 208.

577

Стр. 430.

578

Стр. 680.

579

Стр. 296−297.

580

См., например, Schlumberger, Epopée, byzantine, II, 556.

581

См. Banduri, Imperium Orientale, I, 426. Число самих улиц и переулков было 400; ibid.

582

Agathias, V, 3.

583

Cod. Just., 8, 10, 12 и Novell., 63. И то, и другое представляют важный источник для характеристики к-польских домов и улиц в VI в. Равным образом весьма любопытны рассказы Агафия о том, как механик и инженер Анфемий отомстил ритору Зинону, произведя с помощью пара искусственное землетрясение в весьма тесно примыкавшем доме последнего (Agath., Hist., 291), и Симеона Магистра о вельможе Петроне при Феофиле, который своими высокими домами совершенно отнял свет у домика бедной вдовы: 627.

584

Житие Маркиана, 266, и у Метафраста, 433.

585

Житие, стр. 414.

586

Zonaras, III, 478.

587

Житие Андрея Юродивого, 888.

588

См. 88 новеллу Юстиниана о взыскании квартирной платы.

589

Cont. Theophan., 429.

590

Житие Андрея Юродивого, 708.

591

Стр. 17; см. ценные объяснения к этому месту Э. Курца, издателя жития.

592

Conth. Theoph., 417–418.

593

Михаил Атталиат, 276.

594

Стр. 289.

595

Житие Андрея, 712, 649, 656, 661.

596

Ibidem.

597

Procopius, Anecd., 125, 126; Malala, 488, 491.

598

См., например, сообщение Кедрина, что в 1037 г. хлеб для столицы покупался в Элладе и Пелопоннесе; II, 516.

599

Cedren., II, 373.

600

См. издание его при боннском Льве Диаконе, стр. 357.

601

См. рассказы о подъёме хлебных цен у Cedren., II. 108 и 373, 374; Symeon Magister, 759; Attaliates, 203.

602

См. об устройстве одной из цистерн Прокопия, De aedif., 206 и Forchheimer und Strzygowski, Die byzantinischen Wasserbehälter von Kpel, 1893 г.

603

См. Прокопий, Anecd., 146 и Феофан, 680 стр.

604

Годы 563, 564 и 766.

605

Издание при Льве Диаконе, 343.

606

Стр. 341.

607

Житие, 101.

608

Стр. 809.

609

Феофан, 84.

610

Иоанн Камениата, De excidio Thessal., 494 и 495.

611

Чудеса Артемия, 23.

612

Житие Максима Исповедника, гл. 33, называет их τμήματα.

613

Стр. 649.

614

Житие, § 78.

615

Житие, стр. 289.

616

Стр. 649, 704.

617

Жития: Стефана Нового, 524, Феодора Студита, 312. Что же касается самих пожарных, то те collegiati, подчинённые vicomagistris, которых упоминает Notitiae dignitatum (Banduri, Inperium Orientale, I, 429) вероятно существовали и в более позднее время.

618

Anecd., 145.

619

Стр. 578.

620

Ibid., 696.

621

Attaliat., 70. Эти προστάται τῶν συστημάτων упоминаются ещё в 43 новелле Юстиниана (гл. 1).

622

См., например, о встрече императора: De cerem. I, 498. О «negotiatorum multitudo copiosa на придворных парадах см. также у Liutprand’а (изд. при боннском Льве Диаконе, стр. 347).

623

Об освещении столицы на эти арендные доходы см. Cod. Just., VIII, 12, 19. Этот же доход упоминает Вениамин Тудельский 600 лет спустя (ст. 505).

624

Новеллы Юстина, 43, 59.

625

Loc. cit.

626

Феофан, 364 и 758; Cont. Theoph., 420.

627

Livre du Préfet, 43 и 44.

628

Cont. Theoph., 420.

629

Migne, 114, 449.

630

Стр. 37.

631

Livre du Préfet, 40.

632

Ibid., 28 и 30.

633

Стр. 748.

634

См. Byz. Zeitsch., IV, 619 и Феофан, 279.

635

Стр. 27.

636

Synax. Eccl. C-pol., 232. К числу лавок, разбросанных по всему Константинополю, следует отнести, прежде всего, те хлебопекарни, которые имелись в каждой из 14 частей города (их перечисление см. Banduri, Imper. Orient., I, 426:20 публичных и 120 частных), и те мелочные лавочки, торговавшие мясом, рыбой, мукой, сыром, мёдом, маслом, посудой, нитками и т. п., которые разрешает открывать разносчикам Устав Эпарха, 47 и 48 стр.

637

Стр. 657 и 708.

638

Livre du préfet, 54.

639

Легенды о чудесах Богородицы Римской, 203.

640

Cedr., 11, 374.

641

Loc. cit.

642

Макарий, Четьи Минеи, декабрь, 174 в.

643

Livre du Préfet, 50, 51.

644

Глава 46.

645

Livre du Préfet, 50−52.

646

Ibid., 51.

647

Малала, 482.

648

Тимарион, гл. 47; чудеса Артемия, 35.

649

Стр. 312.

650

Житие Андрея, ἐ. Κ., 141; житие Стефана H., 520.

651

Livre du Préfet., 52.

652

Ibid., 53.

653

Стр. 1348.

654

Стр. 312.

655

Стр. 656.

656

Стр. 713.

657

Житие Андрея, 656 и 708.

658

Стр. 313.

659

См. Livre du préf., 56 и житие Андрея, 717 и 657.

660

Livre du préfet, 56.

661

Стр. 648–649.

662

Житие Андрея, 656.

663

Ibid.

664

Стр. 660.

665

Стр. 87.

666

Стр. 14.

667

Cont. Theoph., 339.

668

Livre du préf., 41.

669

Макарий, Минеи, декабрь, 173в.

670

Житие Андрея Юродивого, 709.

671

Ibid., 708, 709, 712.

672

Ibidem.

673

Livre du préf., 58–59.

674

Макарий, Минеи, дек. 183а.

675

Стр. 23, 39, 41.

676

Житие Василия, 300.

677

Житие Андрея, 764.

678

Житие Нифонта, л. 518.

679

Уже приводимый пример: см. житие Андрея, 713; затем: Livre du préf., 52.

680

Феофилакт Симокатта, I, 11.

681

Житие Андрея, 792.

682

Ibid., 713.

683

Ibid., 724.

684

Ibid., 648–649, 656, 677, 696, 708, 748–749, 849.

685

Ibid., 649, ср. жития: им. Феофано, 17; Ксенофонта и Марии, 391, Евлогия Камнетёса, 34–35.

686

Житие Антония Кавлея, § 31.

687

Житие Андрея, 764.

688

Малала, 453 и 412.

689

Агафий, 127−130.

690

Прокопий, De aedific., I, 11.

691

Mansi, XI, 506.

692

Ср. Прокопий (Anecd., 132) о 70.000 варваров при Юстиниане.

693

Михаил Атталиат, 252, Вениамин Тудель, у Tafel, 506.

694

Ibidem.

695

Стр. 190 и 207. Ср. Малала, 491.

696

Ibid., 192.

697

Стр. 697.

698

Житие Льва К., 22.

699

Migne, P.L., 73, 749.

700

Migne, P.G., 116, 360.

701

Житие Андрея, 661.

702

Ibid., 656.

703

Ibid., 708.

704

Чудеса Артемия, 13.

705

О них у Феофано под 746 г.

706

Житие Андрея, 744.

707

Житие Стефана, 519.

708

В конце V в. в К-поле было 24 публичных 153 частных бани . (Banduri, Imper. Orient. I, 426).

709

Чуд. Артемия, 11, 12. На стр. 27 упоминается λουτρὸν Анфемия.

710

Стр. 26−28.

711

Житие 3.

712

Макарий, Минеи, ноябрь, 33.

713

Cod. VIII, II, 19.

714

Syn. Eccl. C-pol. 232.

715

Стр. 680.

716

Ibid 708.

717

Стр. 39–40.

718

Житие Андрея, 649.

719

Cont. Theoph., 95; Banduri, Imp. Orient., I, 34–35.

720

Cont. Тeoph., 370.

721

Стр., 649, 652, 776.

722

Ibid. 748; Ducangius, C-polis Chr., II, 16, 13.

723

Стр. 653.

724

Стр. 764.

725

Anecd., 101. 173.

726

Cod. Just., VIII, 10, 12, § 5; Агафий, V, 3.

727

Житие Андрея, 692.

728

Житие Даниила Ст., 160–163.

729

О грабежах и насилиях во время землетрясений, кроме указанного места Агафия, см. ещё Малала, 420–421 (описание антиохийского землетрясения).

730

Стр. 94.

731

Стр. 74.

732

Житие Стефана Н., 518–519.

733

Например, Феофан, 437 о пародии на имп. Маврикия.

734

См., например, замечательное описание народных празднеств и уличных представлений по поводу свадьбы Маврикия (Феофилакт Симокатта I, 10); описание триумфа Алексея Комнина, увековеченного народом в куплетах (Alexias, VIII, 6); новеллу Юстиниана (105) о празднествах, которые должен давать народу новый консул.

735

Безумная страсть к-польского населения к ипподрому, о которой много и интересно говорит Прокопий (Anecd., 144. De Bello Persico, passim.) отмечена также чудесами муч. Космы и Дамиана, рассказывающими, что понадобилось особое вмешательство угодников, чтобы избавить одного жителя столицы от чрезмерного пристрастия к ипподрому (стр. 122–126).

736

Стр. 193 и далее.

737

Малала, 492.

738

См. известную книгу Heyd’а по истории торговли на Леванте в средние века.

739

Таковы: статья Gehrig, Dat Zuuttwesen K-pels im X jahrh. («Hildebrands Iahrbücher», 1909) и монография Stöckle о позднеримских и византийских цехах (1911 г.).

740

К тому, что известно нам о столице, следует прибавить известия о трактирщиках в Эмесе (житие Симеона Юродивого, 1709) Анастасиуполе (житие Феодора Сикеота, 440) и Александры (житие Иоанна Мил., 6 и 33).

741

Сообщение хроники Малалы, что на антиохийских συστήματα лежала литургия (обязанность? Корр.) восстановления общественных зданий (стр. 246) даёт право на такой взгляд.

742

Например, льняные продукты и сирийские ткани: L. d. pr., 30 и 39.

743

Например, καταρτάριοι. Ibid., 34.

744

Стр. 186.

745

Salvioli, Le capitalisme dans le monde antique.

746

Livre du préf., 60; житие Иоанникия В., 407 и 410; Парфения Лампсакского, 1352; Иоанна Молчальника, 15; Даниила Столп., 146, 150, 161; Германа Козинит., 9*.

747

Житие патр. Евтихия, 2336.

748

Житие Евлогия, 30−37 и Симеона Дивногорца, 3169.

749

Жития: Симеона Дивногорца, 3076, 3168; Марфы, его матери, 416; Епифания Кипрск., 84; Иоанна Психаита,. 105; Модеста Иер., 21.

750

Феофан, 680 (Bonn.).

751

Житие Лазаря Галес., 537.

752

Феофан, 680.

753

Житие Марфы, 416.

754

Житие Симеона Дивногорца, 3076.

755

Ibid., 3168, 3172.

756

Стр. 9*.

757

Житие Евлогия, в рассказах аввы Даниила, 30−32.

758

Палладий, 100, житие Иоанникия, 407 и 410.

759

Стр. 45, 48, 56.

760

Стр. 39.

761

Житие Илии, 44.

762

Ibid., 47.

763

Ibid., 48.

764

См. его житие, 32.

765

См. житие последнего, 1397.

766

Житие его, стр. 386.

767

Стр. 37 и 72.

768

Стр. 119.

769

Стр. 84.

770

Стр. 307.

771

Стр. 276.

772

Стр. 41.

773

Livre du préf., 49.

774

Стр. 49.

775

Synax. Eccl. C-pol., 232−233.

776

Стр. 89.

777

См., например, житие Афанасии Эгинской, где святая изображается сидящей за тканьём (170).

778

Стр. 86.

779

Житие Марфы, 400; житие Никифора, 160.

780

См., например, рассказ Лиутпранда (изд. при Льве Диаконе, 366), и вообще Forrer, Römische und byzantinische Seidentextilien, 1891.

781

(Текст сноски отсутствует. Корр.)

782

Житие Парфения, 1357.

783

Стр. 1384. Название заимствовано от обозначения шёлковых тканей через βλαττία.

784

L. d. Pr., 35−38.

785

Житие, § 26.

786

Например, стр. 720 (Bonn.).

787

Стр. 166.

788

Гл. 6.

789

Chiliad., X hist., 331.

790

De gestis Frider. I, 33.

791

Сочинения, II, 275.

792

Стр. 97.

793

Migne, P.G., 65, 253.

794

Ibid., 437.

795

Ibid., 436, и житие Феодора Эд., 18.

796

Житие Иоанна Дам., 465.

797

Стр. 46.

798

Migne, P.G., 65, 113, 116, 117, 221.

799

Стр. 1737.

800

Стр. 2932.

801

Стр. 27.

802

Стр. 2993.

803

Житие Иоанна Мил., 44.

804

Мосх, 3088; житие Модеста, 62 и 67.

805

De Ceremon., I, 490.

806

Cedren., II, 504.

807

Schlumberger, Sigill., 440.

808

Стр. 399–400.

809

Syn. Eccl. C-pol., 84−85.

810

История, I, 11.

811

Стр. 10.

812

См. житие в рассказах аввы Даниила, 47–48.

813

Стр. 130.

814

Лимонарь, 3088.

815

Стр. 44, по Метафрастову житию Андроника, он, уходя в монастырь, отпустил на волю своих рабов (стр. 1051), о рабах к-польских ювелиров см. устав эпарха, 24.

816

Житие Иоанна Мил., 45.

817

Житие 131.

818

Чудеса Мины, 66.

819

См. Феофилакта Симокатта, I, 11.

820

Стр. 23–24.

821

Стр. 58–59.

822

Лавсаик, 23.

823

Стр. 3093.

824

Стр. 3061.

825

Стр. 374.

826

Стр. 25, 26, при Юстиниане они получали при размене денег 78 оболов на статир, т. е. 27% (Procop., Anecd., 140.

827

Стр. 61–62.

828

Житие Маркиана, 449.

829

Syn. Eccl. C-pol., 7.

830

Этих «агораномов» мы встречаем, например, у Мих. Аттилита, стр. 16.

831

Livre du préf., 24, 27, 28, 32, 34, 39, 42, 45, 47, 48, 55, 56, 57 и т. д.

832

См. примеры в чудесах Кира и Иоанна (стр. 283 – о торговце овощами в Александрии) и житиях Николая Угодника Синаита и Никона Метаноите (цитированы в главе о городском быте).

833

Житие у Макария, 225.

834

Стр. 1420.

835

Стр. 1365.

836

Стр. 25.

837

Migne, P.G., 65, 209.

838

Syn. Eccl. C-pol., 721–722.

839

Стр. 25.

840

Житие у Макария, 260.

841

Стр. 728.

842

Тимарион, гл. 5 и 6.

843

Ioann. Cameniata, De excidio Thessal., гл. 9, (стр. 500).

844

См. чудеса Артемия, 55.

845

Мосх, Лимонарь, 2936.

846

Стр. 18, 19, 55.

847

Стр. 3064.

848

Макарий, Минеи, октябрь, 2051−2053.

849

Стр. 37.

850

Loc. cit.

851

Cтр. 3072.

852

Стр. 70–71.

853

Стр. 20.

854

Палладий, 37 и житие Иоанна Мил., 68.

855

Стр. 63.

856

Стр. 148.

857

Стр. 2928.

858

Стр. 985.

859

Стр. 19–20.

860

Loc. cit.

861

Стр. 256.

862

Стр. 59.

863

Стр. 63.

864

Житие Иоанна Мил., 20.

865

Ibid.

866

Стр. 260.

867

Стр. 256 и 260.

868

Стр. 5, 9 и 55.

869

Digest. 14. 2. Авторитет этого L. R. h. de jactu был признан самим императором Антонином, приказавшим по нему чинить суд над грабителями во время кораблекрушений.

870

Стр. 30.

871

Müller, Geogr. Gr. minores I, 496–497.

872

Житие Порфирия Г., 184, 187, 196–197.

873

Чудеса Фанурия, 686–687.

874

Стр. 625.

875

См. Агафий, история, 99 и житие Евсевии-Ксении, которая из Александрии едет на о. Кос (985).

876

Говоря о прибрежных судовладельцах, Феофан замечает, что они никогда не занимались земледелием (757).

877

Эгинской корабль в Александрии (житие Григория Богослова, 248).

878

Стр. 274.

879

Стр. 3069.

880

Стр. 2940.

881

Житие, 95.

882

Стр. 45.

883

Житие Луки Эллад., 97.

884

Стр. 273 и 280.

885

Syn. Eccl. C-pol., 864.

886

Byz. Zeit., 1903, 199.

887

Стр. 572.

888

Стр. 19.

889

Anrich, 9.

890

Житие Порфирия Газ., 174.

891

Стр. 19.

892

Палладий, Лавзаик, 146.

893

Житие, 89.

894

Стр. 187.

895

Ibid., 196 и 184.

896

Феодорит, 1408.

897

См. многочисленные изображения на миниатюрах византийских рукописей: например, Schlumberger, Ерор. byz. III. 125.

898

См. рассказы о частых поездках свв. и др. лиц, например, житие Евстратия Авгар., 391 или рассказ о перенесении мощей Евфимии, 276.

899

См. случай, рассказанный Мосхом, 3041.

900

Стр. 132.

901

Лист 507.

902

Стр. 139, 141, 145.

903

Стр. 149−150.

904

Стр. 957−960.

905

Лев Диакон, 27.

906

Стр. 465 и 468.

907

Стр. 220.

908

Стр. 511.

909

Житие Христодула Патмосского знает на Архипелаге латинян, итальянцев, испанцев, французов, сицилийцев, океанийцев и варваров, стр. 176.

910

Ibid., 132.

911

Жития: Аполлинарии, 323; Порфирия Газского, 174; Николая Сионита, 9 и 23.

912

Жития: Епифания Кипр., 56; Евфимия В., 87; Марфы, матери Симеона Ст., 149.

913

Житие Епифания, 65.

914

Житие Анастасия Перса, 140.

915

Schlumberger, Sigillogr., 317–318.

916

Например, 197.

917

Стр. 190.

918

Livre du préf., 29–30.

919

Sigill., 246, 271, 279, 291, 296 302, 305.

920

Кедрин, II, 577.

921

L. d. préf. 42.

922

Стр. 43.

923

Стр. 5.

924

Anecd., 138–139.

925

Sigill., 195–6, 201, 114, 197.

926

Ioannes Camen. De excidio Thess., 500.

927

Житие Григория Дек., 141–142.

928

Стр. 87, 476 и 445.

929

Стр. 460.

930

Стр. 32, 33.

931

Schlumberger, Sigill., 169.

932

Стр. 115.

933

Tafel, De Thess., 471, сл.

934

Сочинения, II, 83.

935

Ibid., 69.

936

L. d. préf., 36, 39 и 40.

937

Стр. 308.

938

Schlumberger, 112–113.

939

Ibid., 237–238.

940

О русских купцах в К-поле в XI в. (II, 651).

941

Говорит о привозе с Азовского моря солёной икры (De vita monast., гл. 66).

942

Сообщает о привозе из России белых мехов (соч., II 356).

943

Стр. 69 и 81.

944

Стр. 46.

945

Изд. при Льве Диаконе, 366.

946

Стр. 215.

947

Пападопуло-Керамевс, Аналекты, IV, 363–364.

948

AASS. Oct., XII, 257.

949

Стр. 49–50.

950

Стр. 1389.

951

Житие Феодосия, 81.

952

Житие Пахомия, 27*.

953

Житие Феодосия, 672 и 677.

954

Житие пр. Лазаря, 536.

955

Житие, 57.

956

Стр. 28.

957

Стр. 1260–1263.

959

Стр. 181 и 182.

960

Житие Христодула, 151.

961

Житие Давида, Симеона, Георгия, 225.

962

Cont. Theoph. 479, Cedrenus, II, 516.

963

M. Attaliates, 201–202.

964

Житие Спиридона, 441; Епифания, стр. 89.

965

Стр. 479.

966

Стр. 204.

967

Например, Феодорит, 1420; житие Евсевии, 985; повесть о Бейрутском образе, 382.

968

Житие Епифания, 92.

969

Житие Димитриана 308.

970

Лимонарь 3060.

971

Стр. 313–314.

972

Стр. 62.

973

Стр. 6.

974

Стр. 754.

975

Стр. 3064.

976

Стр. 69.

977

Феофан, 374.

978

Cont. Theoph. 429.

979

Житие, Migne, 992.

980

Житие Иоанна Мил., 21.

981

Стр. 71.

982

О порче монеты торговцами см. запрещения устава Эпарха, стр. 25, 26, 40, 42, 45.

983

Житие Иоанна Мил., 70; Евлогия, 32; Павла и Иоанна, 370.

984

Житие Андрея Юродивого, 656; Рассказы Аввы Даниила, 13 и др.

985

Житие Андрея Юродивого, 656; Василия Нов., 316; Рассказы Аввы Даниила, 13; Мосх, 3060.

986

Житие Андрея Юродивого, 653.

987

Житие Иоанна M., 39.

988

Житие Василия H., 319.

989

Чуд. Николая Угодника: Макарий, Минеи, декабрь, 173 в.; житие Иоанна Мил., 38.

990

Migne, Р.L., 73, 1030.

991

Житие Герасима, 182.

992

Житие Иоанна М., 44.

993

Мосх, 2997.

994

Migne, Р.G., 65, 145.

995

Житие Лазаря Галесийского, 536.

996

Житие, 569.

997

Стр. 49*.

998

Житие Епифания Кипр., 89.

999

Cedren. II, 108.

1000

Ibid., 373.

1001

Symeon Mag. 759.

1002

Михаил Атталиат, 203.

1003

Ibid., 203 и 258.

1004

Житие Макария Пеликитского, 152; Павла Латрского, 53.

1005

Жития: Симеона Дивногорца, Феодора Сикеота, Николая Сионита.

1006

Стр. 84.

1007

Стр. 560.

1008

Число жителей в византийских деревнях весьма варьировало. Житие Николая Сионита называет κωμη с 75 человек мужчин (стр. 33); житие Авраамия и Марии говорит, что в огромной деревне на Геллеспонте насчитывалось до 1.000 человек (стр. 933).

1009

Стр. 12, 16, 48, 51 и др. Подобное явление встречаем и в житии Феодора Сикеота – χωρίον Συκεῶν, (363).

1010

Стр. 34 и 47.

1011

Феодорит, «Религ. ист.», 1313, 1360; жития: Саввы Осв., 222. Феодосия В., 105; Феодора Сикеота, 363; Филарета Мил., 64; Феодоры Сол., 33; Евфимия Нов., 170.

1012

Житие Николая Сионита, 40–41, и Никона Метаноите, 217.

1013

Цитир. выше пример из жития Епифания Кипр.

1014

Житие Марфы, матери Симеона. Ст., 400 и Мосх, 3032.

1015

Рассказ Феофана о разграблении окружающими крестьянами антиохийских житниц, 42.

1016

Стр. 1433 сл.

1017

Житие, у Lietzmann, 30.

1018

Стр. 23.

1019

Палладий, Лавзаик, 126; жития Епифания К., 112 и Ипатия Руф., 266.

1020

Syn. Eccl. C-pol., 723.

1021

Житие Симеона Дивногорца, изображающее дровосека, 3092.

1022

См. многочисленные изображения крестьян на миниатюрах.

1023

См. описание захолустного египетского крестьянина, «ничем не отличающегося от диких зверей», с варварским именем Пиамоф – в чудесах Кира и Иоанна, 509.

1024

Ср. описание «деревенского мужика, незлобного простеца» пр. Павла Препростого в Лавзаике Палладия, 69.

1025

Стр. 932.

1026

Стр. 124.

1027

Стр. 179.

1028

Стр. 265.

1029

Стр. 3173.

1030

Трулльский Собор, пр. 62 и 65.

1031

Житие Ипатия Гангр., 264–265; Феодорит, «Рел. Ист.», 1441, 1452.

1032

Житие, 512.

1033

Автор настоящего исследования убеждён, что даже сама Эклога только потом была приурочена (и притом с ошибочной датой индикта, по Феофану) к 741 г. и, что по существу она является неофициальной записью того «Volksrecht» M. Азии, которое никогда не умирало в народной практике, несмотря на господство в правительственных судах «Reichsrecht». В виде неофициальной кодификации Эклоги и крестьянского и морского законов это Volksrecht практически, в конце концов, восторжествовало над попытками реставрации римского права, в виде Василик, дошло до нас в массе рукописей и наложило печать даже на самые Прохирон и Эпанагогу.

1034

Cod. Theod., XI, 24; Novell. 38 и 89. Basilica, passim.

1035

См. замечательнаую монографию Zulueta, De patrociniis vicorum («Oxford Studies iu soc. and leg. history», ed. by P. Vinogradoff, 1909), и M. Gelzer, Altes und Neues aus der byzantinisch-ägyptisch. Verwaltung («Arch. f. Papyrusforsch.», 1911, 372−376).

1036

Последнее выражение очень характерно для понимания безусловного права собственности крестьян на землю. С ним следует сблизить обозначение крестьян в Галатии, как δικοδέσποται – домохозяева (житие Феодора Сик., 448, 461, 464, 465:467).

1037

Стр. 1421.

1038

Стр. 490.

1039

См. аналогичное выражение в житии Антония Вел., 844, 845, 856.

1040

Стр. 410.

1041

Стр. 83.

1042

Гл. 64.

1043

Стр. 25 и 151.

1044

Стр. 425, 459, 463, 474 и др.

1045

Стр. 64, 74 и 75.

1046

Стр. 527.

1047

Вышеуказанная речь Ливания, гл. 6.

1048

Житие Феодора Сикеота, 462.

1049

Житие Филарета, 74.

1050

Церкви в деревнях: см. жития: Парфения Лампс., 1357; Феодора Сикеота, 412, 424, 426; Евфимия Мадит., 35–36; Чудеса Николая Угодника, 188 и 360.

1051

Стр. 153.

1052

Стр. 198.

1053

Стр. 302, (рассказывается, как за свои добродетели пр. Димитриан был избран священником).

1054

Стр. 105.

1055

Стр. 45, 54, 87.

1056

Стр. 1461.

1057

Житие Феодора Сикеота, 365, 366, 386; Христодула Патм., 113.

1058

Ed. Ashburner, § 81.

1059

Стр. 224.

1060

Migne, P.G., 65, 388. Ср. рассказ о муч. Евстафии Плакиде.

1061

Тот же Патерик, 101.

1062

§§ 34 и 23.

1063

Гл. 79.

1064

Стр. 18.

1065

Стр. 21.

1066

Стр. 23.

1067

Стр. 33.

1068

Стр. 401.

1069

Стр. 467.

1070

Стр. 490.

1071

Стр. 357.

1072

Житие Никона Мет., 206.

1073

См. Migne, P.G., 65, 81; житие Евлогия, 31; чудеса Николая Угодника, 192.

1074

Житие Лазаря Гал., 517.

1075

Например, жития Павла Латрского, 53, и Макария Пеликитского, 152.

1076

Любопытный пример такой вражды, доведшей два египетских села до ожесточённой драки, из-за распределения орошения, имеем у Палладия (Лавзаик, 86).

1077

Ed. Ashburner, §§ 8, 31, 32, 78, 81, 82.

1078

Таковы, вероятно, геометры в чудесах Кира и Иоанна, (461) и житий-похвал кипрских святых (Anal. Boll., 26:205).

1079

Таков землемер, упоминаемый в чудесах Космы и Дамиана, (200), составленных, правда, не ранее XIII века.

1080

Земледельческий Закон, 81 и 82.

1081

Не была ли таким общим угодьем та местность на Лесбосе, принадлежавшая многим κύριοι, где поселился Григорий Ассийский? См. его житие, 48.

1082

§§ 1, 2, 20, 32; 56, 84 и др.

1083

§§ 4, 5, 11, 12, 16, 67.

1084

§§ 50, 51, 58.

1085

§ 31.

1086

Жития: Ипатия Гангр., 259; Лазаря Галес., 531; Феодора Сикеота, 404; Чуд. Богородицы Римской, 225*.

1087

Мосх, 2948; жития: Феодора Сик., 404; Агапита Синадск., 123, 125; Епифания Кипр., 28.

1088

Житие Авксентия, 1385; Николая Сионита, 12; Мосх, Лимонарь 3024, 3053, 3056.

1089

Мосх, 2869 и 3080; житие Феодора Сик., 421, 450. Ср. сноску № 1036: «Последнее выражение очень характерно...».

1090

Житие Михаила Мал., 563.

1091

Стр. 46.

1092

Лимонарь, 3052.

1093

Например, житие Симеона Дивногорца, 3149; житие Петра Ивера (пер. Марра в «Прав. Пал. Сбор.», 47:105); Палладий, Лавз., 27. Рассказ Палладия рисует очень симпатичными чертами жизнь праведного виноградаря (βαλσαμουργός) Амуна Нитрийского, который с утра до вечера с великим прилежанием трудится в винограднике, и только вечером, вернувшись домой, к своей девственной жене, имеет время поесть.

1094

Migne, P.G., 65, 148; Syn. Eccl. C-pol., 67 и 751; жития Феодора Сикеота, 450, и Михаила Малеина, 563.

1095

Syn. Eccl. C-pol., 117.

1096

Жития: Симеона Ст., 20; Полихрония (Anal. Boll., 26:175); Феосвия (ibid., 192); Григория Акритского (Syn. Eccl. C-pol., 372); Евстратия Авгарского, 384; Давида, Симеона и Георгия, 213; Иоанникия В., 83 и 333; Луки Элладск., 85.

1097

Migne, P.G., 65, 169.

1098

Житие Евфимия, 725, житие Модеста 29.

1099

Житие Иоанникия В., 341; Лазаря Галесийского, 517.

1100

Стр. 44 и 49.

1101

Так муч. Трифон мальчиком пас гусей у одного фригийского озера.

1102

Стр. 513.

1103

Стр. 73.

1104

Например, целая рыбачья деревня возле Александрии, в рассказах аввы Даниила (Clugnet, 17:18).

1105

Житие Симеона Дивногорца, 3092.

1106

Ibid., 3156.

1107

Житие, 369; ср. рассказ о крестьянине в Syn. Eccl. C-pol., 721.

1108

Житие, 844.

1109

Мосх, 3056.

1110

Жития: Ефвимия В., гл. 78; Ипатия Руфин., 264. О рабах у крестьян (а, может быть, у небольших помещиков) сообщает не раз Земледельческий Закон: §§ 71, 72, 45, 46, 47.

1111

Стр. 10–11.

1112

Житие Симеона Юродивого, 1741.

1113

Anrich, 354−356.

1114

Стр. 149.

1115

Стр. 88−89.

1116

Житие Епифания Кипр., 28: Агапита Синад., 123; Димитрия Сол. 1397.

1117

Loc. cit.

1118

§§ 11 и 12.

1119

О различных формах аренды земли, пашни и виноградников см. Земледельческий Закон; 16, 12, 13, 14, 10.

1120

Эклога XII, 2.

1121

Земледельческий Закон, 67.

1122

Nov. Iust. 24, 1–3; 17; 13−14; 30, 5; 65, 32.

1123

См., например, риторическое место Иоанна Камениата, De excid. Thess., 505.

1124

Стр. 123.

1125

P.G., 65, 148.

1126

Стр. 65.

1127

Житие Евстратия, 377.

1128

Стр. 66.

1129

§ 37.

1130

Стр. 308.

1131

Стр. 264. В виду того, что греческий текст в этом месте представляет лакуну, трудно точно решить – не представляют ли эти debita каких-нибудь оброков крестьян-колонов.

1132

Стр. 378.

1133

Лимонарь, 3057.

1134

Макарий, л. 250.

1135

Стр. 250 и 264.

1136

Стр. 1421.

1137

Земледельческий Закон, 18 и 19.

1138

Стр. 66.

1139

Стр. 43.

1140

Житие Паисия В., 31, Мосх, 3057; Syn. Eccl. C-pol., 751.

1141

Житие Филофея Опс. 156.

1142

Житие Василия В., 200 и Мосх, 3024.

1143

Стр. 3024. Впрочем, в византийских «мисфиях» следует видеть нечто вроде кабальных людей, безнадёжно задолжавших хозяину. См. Эклога, VIII, 6.

1144

Стр. 390.

1145

Syn. Eccl. C-pol., 721.

1146

Anal. Boll, 26, 198−201.

1147

Syn. Eccl. C-pol., 721; Житие Никиты 448.

1148

Его житие, стр. 271.

1149

Житие, passim.

1150

Житие, 448–449; 407−412; 462−465.

1151

Житие, passim.

1152

Чудеса, 689–690 (целый ряд чудес: исцеление домашних животных, спасение нив от наводнения, излечивание болезней у крестьян и т. д.).

1153

Стр. 28.

1154

Житие Саввы, 339 и 345.

1155

История, IX, 17.

1156

Речь о патроциниях, 507.

1157

Стр. 1413.

1158

Стр. 2873, 2876, 2944, 2969, 3017, 3024, 3032, 3080.

1159

Житие, 301.

1160

Стр. 1400 и 1436.

1161

Житие, 392 и 429; рассказ о перенесении мощей, Anal. Boll., 20, 270; ср. рассказ Прокопия (Anecd., 164) о кесарийском риторе, который купил за три кентенария приморскую деревню.

1162

Anal. Boll., 26, 224.

1163

Стр. 434, 470 и 474.

1164

Procopius, Anecd., 75 и 145.

1165

Anal. Boll., 20, 270.

1166

По рассказу бл. Иеронима, пр. Малх был сирийский «colonus» (житие, 54).

1167

Стр. 83.

1168

Стр. 196.

1169

Стр. 429.

1170

Стр. 392.

1171

Стр. 182.

1172

Стр. 201. О невыносимом гнёте монастырей и насильственном обезземелении ими крестьян см. Attaliates, 61.

1173

(Текст сноски отсутствует. Корр.)

1174

Житие Димитриана, 307.

1175

Стр. 236.

1176

Стр. 3149.

1177

Макарий, Минеи, окт., 1970–1971.

1178

Anecd., 164.

1179

Житие Парфения Лампс., 1311−1364.

1180

Житие Филарета, 64 и 73; «Визант. Врем.», 1897, 442.

1181

Феофан, 744.

1182

Кедрин, II, 414–415; 448; 535.

1183

Житие, 413–414.

1184

Стр. 317.

1185

«Визант. Врем.», 1906, 135−136.

1186

Стр. 921.

1187

Cont. Theoph., 227−228; 317−321.

1188

Ibid., 218, 228.

1189

Примеры в житиях: Феодора Эдесск., 60; Филарета Мил., 64, Никиты Испов., 449; Евстратия Авг., 381.

1190

De aedif., 297; Anecd., 95.

1191

Во Фракии, житие 414.

1192

Житие Исаакия, 251–252.

1193

Житие Епифания К., 101.

1194

Житие Матроны П., 809.

1195

Житие Даниила Ст., 146, 147.

1196

Житие Василия, 318.

1197

Житие Феодора Ст., 241.

1198

См. призыв Пселла «в поле!» V, 492.

1199

Стр. 43.

1200

Стр. 163.

1201

Loc. cit.; ср. о переселении в жатвенное время Василия I в свои имения Theop. Cont. 218. В «проастии» Григория были нивы и виноградники, посредине которых находилась часовня во имя ангела хозяина.

1202

Например, житие Феодора Эд., 7, 54 и 60; Procopius, Anecd., 14, 15, 16; житие Михаила Мал., 557; Феофана Исп., 223, и т. д.

1203

Кедрин, (о наводнении полей рабами-агарянами после завоевания Крита Никифором Фокой) II, 341; житие Ипатия, 270.

1204

См. ещё житие Тихона, 153; Syn. Eccl. C-pol., 751; житие Ипатия Руф., 250.

1205

См. выше.

1206

Чудеса Мины, 87, 89, 86, 81, 79, 85; чудеса Кира и Иоанна, 487.

1207

Чудеса Кира и Иоанна, 504.

1208

Стр. 255 и 258.

1209

Стр. 122.

1210

Стр. 756.

1211

Spicileg. Rom. X, 2, 307 и 308.

1212

Стр. 144–145.

1213

Жития: Матроны Пергской, 806; Исаакия Дал., 252.

1214

Syn. Eccl. C-pol., 851 (монаст., основан женой Константина V); житие патр. Евфимия, 17 (пожалование Львом VI виноградника); жит. Илариона Груз. (Anal. Boll. 32:264): пожалование полей, метохиев, лесов и лавок в К-поле Василием I монастырю Илариона; ж. Христодула Патм., 126 (пожалование владений на о. Косе и о. Лемносе Алексеем Комниным).

1215

Например, Никона Метоноите, 191; житие Кирилла Филеота, 311 (Хрисовул Алексея Комнина об иммунитете монастырю святого).

1216

Anal. Boll., 26, 205.

1217

Житие Афанасия Афонского 45; житие Кирилла Филеота («Виз. Врем.», 1897:384); жит. Ипатия Руфинианского, 257.

1218

Например, жития: Давида, Симеона и Георгия, 225; Феофана Исповед., 224.

1219

Стр. 126.

1220

Агиография даёт любопытнейшие цифры. В монастыре Илариона В. было 3.000 братий (житие, 116); в монастырях Пахомия В. – 7.000 (Палладий, 93); в других египетских монастырях от 400 до 5.000 (ibid., 24, 25, 52, 96, 151:153); в монастыре Евпраксии Фив. – 104 монахини (ж., 921); Евфросинии Алекс. – 350 (ж., 198); в Раифе – 43 чел. (Combefs, Ill. Chr. mart. lect. triumphi, 107); в Фракийском монастыре – 80 (житие Ипатия Руф., 251); в к-поль. монастыре Вассиана – 300 чел. (Syn. Eccl. C-pol., 127); в обители Марии-Марина – 40 монахов (Migne, 115:349); в монастыре около Эдессы – 40 мон. (ж. Феодора Эд., 65); в монастыре пр. Петра – 150 чел. (Syn. Eccl. C-pol., 123–124): Никифора Мил. – 70–80 чел. (ж. 150:151); на Афоне при пр. Афанасии – 3.000 чел. (ж. 103).

1221

Ср. метохии монастыря Евстратия Авгар.: житие, 376, 377, 383, 388, 397; метохии монастыря Мелетия Нов., занявшие постепенно всю гору, числом до 22 и общим населением в 200–300 чел., (житие Мелетия, 18, 19:21); метохий монастыря Никона Мет., (житие, 194–206).

1222

Таков Фракийский монастырь, упоминаемый в жит. Ипатия Руф., 251; стены около монастыря Лазаря Галесий. житие последнего, стр. 551; ср. жит. Феодора Эдесс., 65.

1223

См. Палладий, 25; жития: Симеона Дивногорца, 3076, 3077, 3080; Феодора Эдесс., 65; Матроны Перг., 792; Афанасия Аф., 32: Ипатия Руф., 273.

1224

Стр. 49.

1225

Палладий, 96. Особенно рационально было поставлено свиноводство (для продажи свиного мяса) и виноделие (стр. 26).

1226

Стр. 273.

1227

Особенно в обширных монастырях студийского устава и афонских лавр.

1228

См. житие Никона Мет., 196–197.

1229

Syn. Eccl. C-pol., 34.

1230

Стр. 212–213.

1231

Стр. 621.

1232

Стр. 522.

1233

Стр. 203.

1234

Моливдовулы: Schlumberger, Sigill., 734; Панченко, в «Изв. Русс. К-поль. Инст.» 1903, 230–231.

1235

Лимонарь, 2944.

1236

Ibid., 2941.

1237

Стр. 37.

1238

Стр. 2344.

1239

Menol. anonym., I, 225.

1240

Стр. 240.

1241

Стр. 572.

1242

Стр. 7–8.

1243

Стр. 46, 47, 48.

1244

О наличности царских доменов в М. Азии и Пелопоннесе свидетельствуют, например, моливдовулы их эпискептитов X–XII вв. (Schlumberger, 180, 250, 253, 283:301); во главе βασιλικῶν κτημάτων около Милета стоял протоспафарий: см. житие Павла Латр., 138.

1245

Здесь они названы «бедняками по границе царских владений» (стр. 139).

1246

Соч., I, 311.

1247

Житие Филарета, 70.

1248

Стр. 377.

1249

Житие, 170–173.

1250

Житие Луки, 16, 17, 18, 22.

1252

Ibid., 78, 80.

1253

Cont. Theoph., 179 и 226.

1254

Житие Ирины, 603, 604, 627.

1255

Житие Василия H., 297 сл. и миниатюры (например, Schlumherger, Ерор. byz. III, 101.

1256

Житие Андрея Юродивого, 632, 637, 640.

1257

Житие Иоанна Кущника.

1258

Житие Василия H., 296; Ксенофонта и Марии, 391.

1259

Житие Евлогия 34, 35.

1260

Житие Олимпиады 413–414.

1261

Жит. Феодула ст., 752.

1262

Жит. Андрея Юродивого, 696, 697.

1263

Ibid., 724.

1264

Житие пр. Маркиана и Сампсона Ксенодоха.

1265

Житие её, 921 сл.

1266

Житие, 412.

1267

Житие её, 170.

1268

Syn. Eccl. C-pol., 837.

1269

Житие Синкл., 1489.

1270

Житие, 863.

1271

Эклога I, 1; жития, Феофана, 222; Феодоры, 3; Давида, Симеона и Георгия 234; Мелетия Нового, 16; Макрины, сестры Василия В., 964.

1272

Михаил-Пселл, эпитафия дочери Стилиана, V, 64; ср. Иоанн Камениата, De excid. Thess., 541.

1273

Жития: Феофано, 3; Иоанна Психаита, 21.

1274

Жит. Авксентия, 1400; ср. Cont. Theoph., 317.

1275

Жит. Афанасии Эгин., 170.

1276

Жит. Фил., 76.

1277

Стр. 14.

1278

Житие, 550–551.

1279

Стр. 862.

1280

Житие, изд. Крумбахером, 390.

1281

Стр. 197.

1282

Жития, изд. Никитиным, 25.

1283

Житие, 303.

1284

Гл. 8.

1285

Syn. Eccl. C-pol., 324.

1286

Житие Максима 69−72; Никифора, § 7.

1287

Syn. Eccl. C-pol., 837.

1288

См. главу о населении.

1289

Житие.

1290

Расск. аввы Даниила, 33.

1291

Стр. 194 и 202.

1292

См. замечательное место у Прокопия, Anecd., 137–138, излагающее теорию чиновнической службы.

1293

Жит. Никиты Мидикий. XX.

1294

Стр. 147.

1295

Чудеса Артемия, 23.

1296

Житие Феофано, 17.

1297

Чудеса Богородицы Римской, 222**.

1298

Стр. 296.

1299

См., например, чудеса Артемия и диалог Тимарион, где столь живо описана сцена суда: гл. 32−41.

1300

Стр. 21 и сл.

1301

Житие, 568.

1302

Сочинения Михаила Акомината, II, 435, примеч.

1303

Агафий, 324; Михаил Пселл, V, 60, 148, 492.

1304

Стр. 149.

1305

Стр. 285.

1306

Стр. 747, 751. Выдающихся судебных ораторов-софистов выводят: Агафий, 291 и Тимарион, гл. 24, 27 и 39.

1307

Житие у Макария, Минеи, октябрь, 980.

1308

Житие Андрея Юродивого, 684; Агафий, 129.

1309

Лимонарь, 3037−3040.

1310

Соч. I, 18.

1311

Таково обычное название вольно-практикующих учителей: например, Палладий, 64; житие Ипатия Руф., 249, 265.

1312

Подобно тому образованному, но разорившемуся провинциалу, который кормился в К-поле, давая уроки сыну чиновника: см. чуд. Космы и Дамиана, 147.

1313

Жития: Епифания К., 29, 93, 93; Порфирия Газ., 173; Стефана H., 1097; Феодора Эдесск., 13; патр. Мефодия, 1253; Афанасия Аф., 22, 48; Mansi, Concil., XI, 596, называет лавку каллиграфа в К-поле, у церкви Иоанна Фоки. О занятиях каллиграфией в монастырях, см. Палладий, 36, 96, 120, 133; жития: Маркелла Акимита, 709; Феофана Исп., 224; Феодора Ст., 1740; Николая Ст., 872; Syn. Eccl. C-pol., 727.

1314

Так как псалтири продавались по номисме: житие Лазаря Галес., 536.

1315

Феодорит, 1285, 1381, 1496; чудеса Богородицы Римской, 237**; жития Феодоры Сол., 31; Никона Метаноите, 179; Лазаря Галес., 537; Феодора Сик., 481.

1316

Стр. 2336.

1317

Житие, CLXXXVII и CCXII.

1319

Житие, 9.

1320

Житие, 105.

1321

Житие, 579.

1322

Syn. Eccl. C-pol., 297.

1323

Житие, 11 и 13.

1324

Житие, 510.

1325

Житие, 579.

1326

Житие, § 7.

1327

Житие, 441.

1328

Таковы Феодор Сикеот еп. Анастасиуполя, Георгий еп. Амастридский, Димитриан еп. Кипрский, Георгий еп. Митилинский и Павел еп. Монемвасийский (житие Марфы).

1329

Лимонарь, 2897.

1330

Стр. 2288.

1331

Стр. 150 и 154.

1332

Житие, 140−143.

1333

Житие, 221.

1334

Стр. 6 и 7.

1335

Стр. 147.

1336

Стр. 17.

1337

Стр. 302.

1338

Стр. 2 и 4.

1339

Syn. Eccl. C-pol. 173.

1340

Ibid., 292.

1341

Стр. 81.

1342

Житие, 1380.

1343

Стр. 2281, 2284.

1344

Стр. 365.

1345

Стр. 297.

1346

Стр. 18.

1347

Стр. 211.

1348

Стр. 222, 230, 253.

1349

Стр. 179, 180, 183.

1350

Стр. 27.

1351

Когда, например, Агапит Синадский был завербован насильно в войска Ликинием, (жит. 116).

1352

Относящиеся сюда меры имп. Никифора I, вызвавшие всеобщее недовольство, см. у Зонары III, 506.

1353

Syn. Eccl. C-pol., 123.

1354

Стр. 334 и сл.; ср. 386.

1355

Житие Филарета Милостивого, 70.

1356

Палладий, 41.

1357

Жит. Ипатия Руф., 271; Павла Латрского, 63; ср. выселение отца Иоанна Готейского, кандофора в фему Армениакон, за Чёрное море в Тавроскифию (житие, 168).

1358

Theoph. Cont., 93.

1359

Упоминаются в житии Лазаря Галес. 540 и 545.

1360

Палладий, 109; житие Пахомия, 45*; чудд. Космы и Дамиана, 194.

1361

Житие Георгия Хозевита, 114.

1362

Чудеса Артемия, 18.

1363

Палладий, 52; чудеса Артемия, 8.

1364

Мосх. 3044; чудеса Кира и Иоанна, 117.

1365

Житие Евтихия, 2332.

1366

Чуд. Кира и Иоанна, 253.

1367

Attaliates, 204.

1368

Ibid.

1369

См. Устав Эпарха, 31, 37, 38.

1370

Житие, 1384.

1371

Житие, 32.

1372

Житие Иоанна Мил., 70.

1373

Житие Павла и Иоанна, 370, 373 и 381.

1374

Стр. 2956 и 2885.

1375

Стр. 45−47.

1376

Чудеса, 253.

1377

См. их жития у Метафраста.

1378

§ 23.

1379

Житие, 1709−1712.

1380

Стр. 5.

1381

Стр. 14.

1382

Anrich, 118.

1383

Стр. 724.

1384

Стр. 856.

1385

Житие, 1041.

1386

Стр. 640, 704. Термины δοῦλος и δουλίς употребляются лишь в чудесах Мины, 67; чудесах Кира и Иоанна, 495; житиях Феодора Сик., 444; Василия H., 300; Мелетия H., 28

1387

Например, 27, 38.

1388

Чудеса Николая Угодника, 183а. Ср. главу о столице.

1389

Напомним, что значительный бытовой материал доставляет Тайная История Прокопия, описывая в первых главах многочисленных рабов дома Велизария.

1390

Стр. 632, сл.

1391

Стр. 637; Ср. житие патр. Евфимия, XX, 4.

1392

Стр. 704.

1393

Стр. 701; ср. раб агарянин в житии пат. Евфимия, VIII, 15.

1394

Стр. 696 и 724.

1395

Стр. 700.

1396

Палладий, 109, 110.

1397

Стр. 8.

1398

Стр. 23.

1399

Похищение и продажа людей в рабство наказывается в Эклоге огрублением руки (XVII, 16). Большую роль в этом явлении играли, вероятно, пираты Архипелага, где в конце VIII в. процветали невольничьи рынки; см. Theophanes, 756–757.

1400

Стр. 43.

1401

Лист 507.

1402

Житие, 1717.

1403

Стр. 300–301.

1404

Стр. 119.

1405

Стр. 724.

1406

Стр. 67.

1407

Procopius, Anec., 16.

1408

Макарий, Минеи, декабрь, 183б.

1409

Житие Модеста Иерус., 49.

1410

Житие Луки Элладского, 86.

1411

Эклога, XVII, 22, 49.

1412

Стр. 260.

1413

§ 7, 2.

1414

Lietzmann, 23–24.

1415

Житие, 15.

1416

Житие, 752.

1417

Житие, 7.

1418

Житие, 223.

1419

Житие, 241, 245.

1420

Житие, 557.

1421

VIII, 1, 3, 4.

1422

Migne, Р.G., 65, 301.

1423

О ней см., например, Anderson, Road-System of Asia Minor, Journ. of. Hell. Stud., 1897.

1424

Anecd., 161, 162.

1425

Стр. 368 и 475.

1426

Стр. 42.

1427

Стр. 512.

1428

Житие Феодора Сик., 363 и 365.

1429

Житие Мелании, 35, 39, 40; чудеса Анастасия Перса, 51−53; Житие Афанасия Аф., 38; Лазаря Галесий., 516, 517, 518.

1430

Жития: Василия В., 169; Феодора Сик., 863−365 и 455; Феодора Эдесс., 75.

1431

О проститутке, остановившейся с молодыми людьми в киликийской гостинице; Мосх, 2880.

1432

Житие Феодора Сик. говорит, что мать и бабушка святого, содержавшие гостиницу, при этом были, и гетерами, 363; ср. Syn. Eccl. C-pol., 341, 342; житие Марии-Марина, 349.

1433

Рассказ чудес Мины (75) о гостиннике, хотевшем изнасиловать проезжающую.

1434

Стр. 281.

1435

Стр. 1325.

1436

Стр. 440.

1437

Стр. 307.

1438

Anal. Boll., 26, 213.

1439

Стр. 170.

1440

Стр. 4.

1441

Стр. 8, 10, 43.

1442

Стр. 459.

1443

Стр. 16.

1444

Стр. 189, 190.

1445

Стр. 687.

1446

Syn. Eccl. C-pol., 623.

1447

Например, Anrich, 188 и 343.

1448

Стр. 137, 196, 300, 302, 357, 364, 365.

1449

Стр. 449 и 453.

1450

Стр. 174.

1451

Стр. 193. (Нашествие Симеона на Визию, осада её в течение пяти лет, взятие и разгром).

1452

Житие Луки Элл., 449; Никона Мет., 174.

1453

Стр. 461.

1454

Стр. 92 и 108.

1455

«Виз. Врем.», 1897, 382 и 383.

1456

Стр. 118, 121, 129, 130.

1457

Anal. Boll., 308.

1458

Житие Симеона Дивногорца, 3040.

1459

Житие Павла Латр., 32, 33; ср. известие Прокопия о том, что Кесария и Птолемаида в VI в. были наполовину пустошами, De aedific., 317 и 332.

1460

Житие Лазаря Галес., 533.

1461

Syn. Eccl. C-pol., 176.

1462

Ср. слабость их административной переписки с центром, явствующую из незначительного числа моливдовулов: Schlumberger, Sigill., 195, 207.

1463

Стр. 1369.

1464

Кедрин II, 542, 543.

1465

Житие, 67.

1466

Житие, 145, 146, 126.

1467

Житие, 4, 5, 9, 12, 13.

1468

Ibid.

1469

Житие, Петра Аргивского, 8, 9.

1470

Житие, Никона Мет., 163 и сл.

1471

Житие Петра, 7.

1472

Житие Луки Эллад., 92. То же и во Фракии; см. житие патр. Евфимия I, 1.

1473

Ibid., 453 и житие Мелетия Н., 5–6.

1474

Стр. 14.

1475

Прав., 8, 18, 37.

1476

См. Эллад., 95.

1477

(Текст сноски отсутствует. Корр.)

1478

Житие Иоанникия В. 425.

1479

Стр. 11.

1480

Жития: Романа Нового, Anal. Boll. 32, 419; Иосифа Песноп., 957; Григория Декап., 162; чудеса Николая Угодника, 171, 354.

1481

Знаменитое чудо Николая Угодника с сыном крестьянина из Ликии, который был пленён вместе с другими молящимися во время всенощной прибрежной церкви напавшими корсарами, Anrich, 188. Аналогичный рассказ о плене в церкви содержит чудо св. Георгия: Syn. Eccl. C-pol., 623, 624.

1482

Житие Романа Нового, изд. Кекелидзе.

1483

Церковь и духовенство особенно помогали пленникам: Жития Далмата, 697; Маркела Акимита, 720; Иоанна Мил., 5. Письма Николая Мистика, Spicil. Rom., X, 2, 424.

1484

Anrich., 192 и 354.

1485

Палладий, 59−62.

1486

Житие Симеона, 48.

1487

Феодорит, 1392, 1397 1448.

1488

Мосх, 3032.

1489

Житие Павла Латрского, 179.

1490

Житие Лазаря Галес., 570.

1491

Anal. Boll., 26, 196.

1492

Житие Никона Мет., 190 и 201.

1493

Житие 9.

1494

Житие Кирилла Филеота («Виз. Врем.» 1897:381).

1495

Стр. 117.

1496

Стр. 201, 202.

1497

Чудеса Мины 69.

1498

Пример: заступничество свт. Василия В. за бедную вдову (житие, 177:178).

1499

Рассказ чудес Николая Угодника, как по приказу Константина чиновник с войском занимает Миры Ликийские и начинает мучить горожан; (Anrich, 98). Затем, о взыскании диэкэтом с бедняков городка Прус (житие Евстратия Авгар., 378).

1500

Жит. Никона Мет., 191−193.

1501

Лимонарь, 3061−3064.

1502

Стр. 62.

1503

Жит. Платона, XL.

1504

Стр. 41.

1505

Богатый материал для суждения об этом дают Новеллы Юстиниана, Прокопий, Агафий и Лид.

1506

Стр. 1385.

1507

Макарий, 376, б.

1508

Житие, 11.

1509

Стр. 209.

1510

Житие Василия, 286; житие Кирилла, 380.

1511

Стр. 194.

1512

Житие Мелетия H., 59.

1513

Житие патр. Евтихия, 2352; Евстратия Авт., 378.

1514

Житие Мелетия H, 49.

1515

Например, в житии Василия H. упоминаются магистрианы, посланные царём в Азию, стр. 285.

1516

Михаил Акоминат II, 105.

1517

Ibid., 106.

1518

Ibid., I, 307−311.

1519

Чудеса Мины, 87; чудеса Николая Угодника, 68, 69; чудеса Ферапонта, 683; житие Феодора Гаврского («Виз. Врем.», 1906:137); ср. Агафий, 203, 204 (о реквизиции скота и вымогательстве денег у населения под предлогом её.

1520

Жития: Евфимия Мад., 41, 42 и Лазаря Галес., 513.

1521

Житие Павла Латр., 139.

1522

Коммеркиарий за растрату собранных денег (Мосх, 3064), и протоспафарий, расправившийся с вышеупомянутыми Маврами (Павел Латр., 139).

1523

Примеры: жития Ипатия Руф., 253 (отец святого едет в столицу из Фригии ради своего процесса); Андрея Юродивого, 680 (старуха-вдова в К-поле по судебным делам).

1524

Житие Григория Богослова описывает, как его отец из-за этого отказался от наследования имуществу сына Кесария, 261.

1525

Житие Антония Нового, 209.

1526

Примеры этих рассказов см. Ceorgius Monach., 793 сл.

1527

Стр. 180.

1528

См. замечательное выражение Продрома в житии Мелетия Нового, где претор Эллады выведен обжорой по-антипатски (как подобает антипату), стр. об. ibid., II, 8.

1529

Убийство стратига в Навпакте (Кедрин, II, 482).

1530

Соч., II, 11, 12, 20, 27, 41, 44.

1531

Ibid., II, 83.

1532

К сожалению, издатель выпустил рассказ о хождении Феодоры из основной редакции, как уже напечатанном некогда А. Веселовским (в Зап. Академии Наук, 1886 г.).


Источник: Очерки византийской культуры по данным греческой агиографии / А.П. Рудаков, прив.-доц. Моск. ун-та. - Москва: т-во "Печ. С.П. Яковлева", 1917. - [2], II, 288 с.

Комментарии для сайта Cackle