Очерк истории православной Церкви на Волыни

Начало христианства на Волыни некоторые, по догадкам, возводят ко временам просветителя славян, моравского apxиeпиcкoпa Мефодия. В акте, составленном по случаю присоединения к прагскому епископству моравского, указаны восточные границы последнего по рекам Богу и Зтиру. Один исследователь славянских древностей, основываясь на этом и на других летописях богемских, говорит, что страны, простиравшиеся до р. Буга и г. Луцка, близ которого протекает р. Стырь, некогда входили в общий состав мефодиевой епархии, и заключает, что эти страны получили из моравско-мефодиева архиепископства свет христианской веры². Такое мнение, по-видимому, находит для себя подтверждение и в другом древнем свидетельстве, что еще св. Кирилл и Meфодий посылали проповедников в Силезию, Польшу и соседственную Русь, т.е., ближе всего, в смежную с Польшей древнюю Волынь³. Неизлишне присовокупить, что распространению христианства в некоторых областях волынских, к концу IX в. могло способствовать и то, что царство моравское, постепенно приходившее в упадок, около этого времени (899–890) совершенно разрушилось. По разрушении же моравского царства толпы славян, исповедавших веру Христову, оставив Паннонию, рассеялись по соседственным землям. Часть этих беглецов укрылась и в ближайшей, соплеменной им русской стране, т.е. в некоторых южных областях древней Волыни⁴. Эти новые пришельцы, естественно, могли передавать семена святой веры коренным обитателям Волыни .

В конце Х в. находим уже прямые и достоверные свидетельства, что православная вера христианская озарила волынскую область во дни равноапостольного князя Владимира. Он, вскоре после крещения киевлян, желал сообщить всем подданным своим лучшую веру «и нача ставити по градам церкви и попы, и люди на крещенье приводити по всем градам и селам»⁵. Мы не знаем, какие города и села разумел здесь летописец, потому что он не называет их по именам, но с большей вероятностью можем отнести слова его к городам и местам, окружавшим Киев, – а в числе таких находятся и города древней Волыни.

По свидетельству летописи, св. Владимир основал (или правильнее – украсил и укрепил)⁶ в свое имя город на Волыни и учредил здесь епископию⁷. Основываясь даже на одном этом, надобно предположить, что пределы христианства на Волыни были уже так обширны, что требовали отдельного пастыря и епapхиального управления. Этому много способствовало: 1) самая близость некоторых областей Волыни к Киеву, куда так давно проникла уже спасительная вера, и о которой не могли, без сомнения, не слышать и не знать ближайшие соседи древней столицы нашей; 2) то, что Волынь (к которой принадлежала тогда и Галиция) примыкала к другим южным странам (Моравии, Польше), где давно уже господствовала христианская вера; 3) наконец и то, что еще до времен св. Владимира в некоторых областях юго-западной Волыни, вероятно, были уже христиане, принадлежавшие, как мы сказали, к ме фодиевой епархии.

К концу ХI в. на юге России уже и по деревням стояли христианские храмы, тогда как восток России мало еще знаком был с новою, божественною верою⁸. В частности, о многих городах волынских летописцы упоминают в это и последующее время как о городах христианских, в которых находилось уже немало храмов Божиих. Так, встречаем названия Луческа (Луцка), Владимира, Острога, Дубна, Чарторыйска и др. и в гражданах этих городов нередко видим истинно христианские свойства и действия⁹.

Но в то самое время, когда вера христианская, благодатною силою своею привлекая сердца людей, быстро распространялась между обитателями земли волынской, враги мира беспрестанно терзали ее опустошительными войнами, имевшими более или менее вредное влияние и на состояние юной церкви волын ской. Уже в 1000 г. для Волыни, как и для всей России, начался период бедствий от внутренних междоусобий, бывших необходимым следствием разделения Руси на уделы, которых немало пришлось и на долю Волыни¹⁰. Так, по смерти св. Владимира (1017 г.) первая междоусобная война между русскими князьями Ярославом новгородским и Святополком киевским произошла на землях волынских. Война эта была пагубна особенно тем, что открыла путь в эту страну польскому королю Болеславу Великому, который, победив Ярослава, «седяше в Киеве, а воинство его по градом окольным многия насилия людем творяху»; потом, на обратном пути в Польшу, он взял много городов червенских, волынских, оставленных беззащитными жителями. Эти завоевания сопровождаемы были также различными насилиями, даже разграблением храмов и хулою на православную веру¹¹. Среди внутренних почти беспрерывных междоусобий Волынь посетили новые бедствия, и новые христиане должны были понести бремя искушений тяжких и продолжительных. С одной стороны, везде свирепствовали голод, болезнь и мор¹², с другой – орды половцев, стекаясь со всех сторон, грабили, предавали огню беззащитные селения и умерщвляли жителей¹³. Волынский летописец на каждой почти странице упоминает о том или другом городе или селении, разоренном половцами¹⁴.

В 1099 г. Коломан, венгерский король, предполагая покорить своей власти Волынь, думал ввести здесь и римско-католическую веpy. Для этого взял с собою и епископов, которые готовы были обращать жителей в свою веру¹⁵. К счастию христиан волынских, предположения Коломана не сбылись, и православные жители ее избавились еще на некоторое время от влияния римских епископов¹⁶. Около 1136 г. Болеслав в отмщение за опустошение Вислицы (города сендомирского воеводства) вконец разорил и опустошил владимирскую область, причем много претерпели православные церкви г. Владимира и других близких к нему мест¹⁷. В XIII в. Волынь не переставала терпеть бедстия от опустошений со стороны половцев и поляков. В 1202 г. мужественный Роман Волынский победил половцев и доставил радость многим христианам, освободив значительное число пленных из неволи¹⁸, но в 1203 г. половцы опять наводнили волынскую землю и причинили ей такой вред, какого не испытывала она со времени крещения Руси¹⁹. В это же время (1202–1204 гг.) «придоша ляхове на Володымир и поплениша город весь», ограбили домы и цер кви²⁰; одна только церковь Пресвятой Богородицы с остатком людей, укрывшихся в ней, спасена была благоразумием и молитвою некоего Александра²¹. Далее (1207 г.), прибавляет летописец, «беда бе в земли володимерстей от завоевания литовскаго и ятвяжскаго»²².

Около этого времени папа Иннокентий III, слыша о силе и могуществе Романа Волынского, покушался убедить его отстать от православной веры и перейти к римскому закону. Велеречивый посол Иннокентия доказывал нашему князю превосходство латинского вероисповедания и, надеясь обольстить его честолюбиe, сказал, что папа можетъ наделить его городами и сделать великим королем посредством меча Пе трова. Известен ответ Романа: обнажив собственный меч свой, он сказал легату папскому: «Такой ли меч у папы? Доколе ношу его при бедре, не имею нужды в ином, и кровию покупаю города, следуя примеру наших дедов, возвеличивших землю русскую»²³. Затем Роман даже изгнал из Руси (подвластной ему – галицко-волынской) последователей римской веры²⁴. Скоро Роман умер (1205 или 1206 г.), и дела Волыни приняли другой оборот. Поляки и венгры уже опять свободно могли распоряжаться в ней, как в своей собственной земле²⁵, и позволяли себе делать всякие оскорбления православию²⁶.

С половины XIII в. начались новые бедствия для Волыни под игом татар. Батый, завоевав восточную Русь, обратил свое оружие на запад. Первый город, после Киева, испытавший всю тяжесть нашествия татар, был Житомир: церкви, домы, имущество истреблены пламенем, жители или гибли от меча, или скрывались в отдаленные леса, вскоре видны были груды пепла на месте прежних жилищ, и вид ужасающей пустыни предстал вместо прежнего многолюдного города²⁷. По взятии и истреблении Житомира татары устремились далее на Волынь и разорили города Колодежный, Владимир, Луцк, Кременец, Пересопницу и др., все истреблено было огнем и мечем. «Не бе на Володымыре не остал живый, – говорит волынский летописец, – церковь св. Богородицы исполнена трупья, иные церкви наполнени быша трупья и телес мертвых. Даниил скорбяше и моляшеся Богу о отчине своей»²⁸. Впрочем, покорив своей власти Волынь, татарские ханы не изменили ее законов и постановлений, и пока оставались язычниками, не касались и православной веры²⁹. В этом случае Волынь много обязана мужественному князю своему, Даниилу Романовичу, который, как известно, умел держать Батыя в страхе и не позволял татарам распоряжаться ни в гражданских, ни в церковных делах³⁰. В ярлыках, данных русским пастырям, ханы говорили: «Кто станет хулить веру рус скую, или ругаться над нею, тот не найдет себе извинения, а наказан будет смертию»³¹.

Бедствия, претерпеваемые от татар, усугубляемы были происками папы. В 1246 г. римские послы, отправлявшиеся к монгольскому хану, зашли по дороге во Владимир Волынский и предложили находившимся там русским епископам письма от папы с увещаниями присоединиться к римской церкви: «Вместе с Васильком, князем российским, – говорит один из этих послов, описывая свое путешествие, – приезжали мы из Мазовии в его столицу – Владимир Волынский, где, отдохнув, желали беседовать с русскими епископами и предложили им письма от папы, который убеждал их присоединиться к латинской церкви; но епископы и Василько ответствовали, что они ничего не могут сказать нам без князя Даниила»³². Скоро, впрочем, возвратился из орды Даниил и, посоветовавшись с духовенством и боярами, решился вступить с папою в сношения, надеясь найти в нем помощь против сильных и ненавистных врагов³³. Папа Иннокентий IV в первой своей грамоте к Даниилу писал: «Просьбы твои охотно слушаем и на моления твои преклоняемся, принимаем тебя и твое царство под покровительство блаженного Петра и наше». Другою грамотою извещал он Даниила, что посылает к нему доминиканцев – проповедников, которым дает такие же права, какие дал он отправленным к татарам; третьею буллою повелел последним поспешить в Россию (галицко-волынскую). Присланы были в то же время еще две грамоты: одна к Владимиру, племяннику Даниила Романовича, отличавшемуся особенным благочестием и любовию к духовному просвещению, другая ко всем христианам, живущим в России (подвластной Даниилу). Этими двумя грамотами Иннокентий увещевал юного племянника Даниилова и всех галицко-волынских христиан принять к себе прусского архиепископа и пользоваться его советом и помощию против татар³⁴. Очевидно, папа не хотел понять Даниила. Татары не переставали опустошать владения Данииловы, венгры и поляки также вторгались во владения волынского князя и производили в них опустошения; между тем папа вместо помощи против врагов прислал Даниилу своих монахов и епископа, которому дал полное право «созидать и разрушать, насаждать и исторгать»³⁵. И потому, желая объяснить папе дело и не теряя еще надежды на получение от него помощи, Даниил в 1247 г. послал к Иннокентию другое письмо. Папа в ответ на это письмо написал еще больше грамот, однако главного и, кажется, единственного желания князя не думал исполнить. В одной грамоте так он писал Даниилу, его брату и сыну: «Желая почтить вас, любезнейшие дети, особенным нашим благоволением и милостию, преклоняемся на ваши просьбы и принимаем под наше покровительство вас, ваше царство, ваше семейство, ваши владения, ваши все стяжания настоящие и будущие»³⁶. Другою грамотою Иннокентий уполномочивал Дании ла оружием возвращать себе земли и имения, отнятые у него князьями, не признающими над собою папской власти³⁷. В третьей грамоте написано было, что, по уважению к просьбам Даниила и по особенному к нему благоволению, папа дает ему право «не дозволять крестоносцам и другим духовным лицам римской церкви вторгаться в его владения и приобретать себе в них имения»³⁸. Еще одною грамотою на имя Даниила Иннокентий дозволял русским епископам и пресвитерам совершать литургию на квасном хлебе и соблюдать другие обряды, непротивные римско-католической церкви³⁹. Между тем, в то же время, Иннокентий уполномочивал своего легата, епископа прусского, «поставлять на свя щеннослужительские и епископские места людей без родных, даже преступных, только бы они были способны к этим местам и не происходили от кровосмешения и прелюбодеяния»⁴⁰. Таким образом, папа продолжал по-своему распоряжаться в землях галицко-волынских, а помощи против татар Даниил все еще не видел. Только спустя полгода, после второго письма Даниилова (1248 г.), папа новым письмом своим просил уже Даниила, чтобы он «давал знать рыцарям немецкого ордена, как только услышит об устремлении татарских полчищ в земли христианские»⁴¹. Пылкий Даниил не мог не досадовать на уклончивость и хитрость Иннокентия. Когда послы папские нечаянно застали его в Кракове и хотели там же предложить ему благословение от папы и сан королевский, – Даниил велел сказать им: «Мне как государю неприлично видеться с вами в чужой земле». Легат папский, архиепископ прусский, принес Даниилу королевский венец и в собственное его княжество, однако Даниил и тут не принял его: «Рать не престает зле живущи с нами, то како могу прияти венец без помощи папины?» Он даже приказал (1249 г.) папскому легату, нареченному епископом каменецким, выехать из России со всею своею свитою⁴².

Король венгерский Бела успел, впрочем, снова помирить Даниила с папою. Вследствие чего Инно кентий IV около 1252 г. установил русскую миссию из францисканов и доминиканов (под именем «societas peregrinantium», которые по некоторым местам построили римско-католические церкви и монастыри и положили основание эрекциям для будущих епископов в Луцке, Холме, Галиче, Перемышле и др.⁴³ Вскоре потом (1253 г.) папа написал воззвание к богемскому, моравскому, польскому, сербскому и другим народам, чтобы они вместе с россиянами (подвластными Даниилу) под знаменем креста ударили на монголов, дал обещание Даниилу созвать собор для рассуждения о правой вере и соединении церквей, предписал ляхам, чтобы они не порицали веры греческой – православной. Вследствие всего этого после долгих убеждений со стороны польских князей и вельмож новому уже папскому легату удалось возложить на Даниила королевский венец и заставить русского князя признать Иннокен тия своим отцом⁴⁴. Вопреки, однако ж, предписанию папы крестовый поход против татар не состоялся по причине разногласий западных королей. Иннокентий в 1255 г. скончался; вслед за тем и Даниил прекратил всякие сношения с Римом, и преемник Иннокентия Александр IV (1257 г.) писал уже к Даниилу, что он, «забыв духовные и временные благодеяния церкви, венчавшей его на царство, и не исполнив своих обетов, погибнет, если с новым раскаянием не обратится на путь истины», что «клятва церковная и булат мирской накажет неблагодарного»⁴⁵. Между тем епископам ольмюцкому и бреславскому дал приказание, чтобы они церковным проклятием и войсками заставили Даниила возвратиться к своему долгу, т.е. к повиновению папе⁴⁶.

После Даниила Романовича до половины XIV в. не было уже сколько-нибудь важных, а тем менее успешных сношений между папами и галицко-волынскими князьями. Около 1324 г. король польский Владислав Локетек с прискорбием извещает папу Иоанна XXII о кончине двух князей, внуков Дании ловых, однако называет их «схизматиками»⁴⁷. В 1372 г. папа Григорий XI наряжал из польских епископов коммиссию для исследования: существуют ли в южной России церкви (римско-католические) со борные, или только приходские? И к прискорбию своему узнал, что до того времени не было там «ни соборных, ни приходских церквей, в которых бы служили предстоятели латинские»⁴⁸.

Известия о волынской духовной иерархии этого периода очень скудны. Достоверно, что при первом учреждении русских епархий в 992 г. одна из них назначена во Владимире Волынском и тогда же послан был туда епископ Стефан⁴⁹. Довольно долгое время (992–1137 гг.) во всей Волыни и существовала одна владимирская епархия⁵⁰; к ней принадлежали все те места, которые в последствии времени вошли в состав прочих епархий на Волыни⁵¹. В конце XI в. или в начале XII в. учреждена на Волыни епископия угровская, которая в 1223 г. переведена в Холм⁵² и с этого времени известна у писателей под именем холмской. Во второй половине XII в. (1157–1165 гг.) открыта в волынской обла сти новая епископия – галицкая⁵³. В следующем (XIII) столетии число епархий волынской области увеличилось еще епархиями перемышльскою и луцкою⁵⁴. Иерархи, управлявшие епархиями волынской области в продолжение этого периода, все назывались епископами и поставляемы были на епископские кафедры митрополитами киевскими, от которых зависели также в важнейших делах церковного управления. К концу изображаемого периода митрополит киевский Максим оставил Киев и перенес свою кафедру во Владимир на Клязьме, в Киеве же поставил своего наместника⁵⁵. После сего бывшие владимирские и потом московские митрополиты, хотя именовались киевскими и всея России, но, как известно, не жили в Киеве; и даже редко, кроме Феогноста, посещали волынские и другие заднепровские области, и потому уже меньше прежнего имели влияния на епархии этих областей. Наместники митрополитов, уполномоченные на управление духовенством всей киевской митрополии, внесши положенные митрополиту дани, оставались уже почти независимыми в своих епархиях⁵⁶. Впрочем, до окончательного разделения русской митрополии на две волынские иерархи зависели всегда от митрополитов владимирских и московских, которые по временам, хотя и редко, приезжали обозревать волынские епархии, и даже довольно долго живали иногда во Владимире Волынском⁵⁷. Пользуясь удалением из Киева митрополитов, волынские удельные князья, особенно галицкие, присвоившие себе титло и великих князей киевских, думали учредить в Галиче особую митрополию и образовать в уделах волынских совершенно отдельное церковное управление⁵⁸. Поэтому, когда по кончине митрополита киевского Максима некто игумен Геронтий дерзнул восхитить сан святительский и отправился в Константинополь за благословением, князь волынский Георгий, внук Даниилов, тотчас же «задумал галицкую епископию в митрополию обратить, показывая вид, что не хочет терпеть Геронтиева высокоумия»⁵⁹. Он отправил игумена своей области Петра в Константинополь с просительною грамотою к патриарху посвятить Петра в митрополита галицкого⁶⁰. Патриарх Афанасий (1308 г.) посвятил Петра, но не в Галич и не для одних только волынских епархий, а в Киев для всей России. Спустя, впрочем, девять лет, а именно в октябре 1317 г., уже и в Константинополе назначили особую митрополию литовскую или волынскую⁶¹, хотя это назначение, кажется, еще долго не было исполнено на самом деле. Известно, что св. Петра погребал (1326 г.) в Москве Феодосий, епископ одной из волынских епархий, именно луцкой⁶²; следовательно, имел общение с покойным митрополитом и зависел от него. Преемник св. Петра, м. Феогност, поставлен был (1327 г.) митрополитом «Киеву и всей русской земле»⁶³, а в 1328 г. путешествовал в волынскую землю, в Галич и далее⁶⁴. В 1329 г. во Владимире Волынском он поставил епископа в Тверь, а в 1330 г. – архиепископа в Новгород; причем, по сло вам самой же летописи, было четыре епископа волынской области: Афанасий владимирский, Марк перемышльский, Иоанн холмский и Феодор галицкий⁶⁵. В 1347 г. константинопольский император, извещая волынского князя Димитрия-Любарта об уничтожении возникавшей тогда галицкой митрополии, называет ее учреждение новизною (καινοτομία)⁶⁶; и действительно, едва только в Галиче поставлен был особый митрополит, которому подчинены были епархии волынской области и всей малой России, митрополит Феогност в 1347 г. не замедлил отправить послов в Константпнополь и, представив императору и патриарху невыгоду и даже вред такого постановления, в то же самое время настоял на его уничтожении⁶⁷.

Правда, король польский Казимир, завладевший частию Волыни в половине XIV в., в 1371 г. представлял константинопольскому патриарху ряд митрополитов, бывших будто бы на престоле Галича: «От века веков, – говорит он в своем послании от лица новых своих подданных, – от века веков Галич славился во всех странах митрополиею и был престолом митрополитов. Первый митрополит нашего благочестия был Нифонт, вторым – Петр, третим – Гавриил, четвертым – Феодор. Bсе они были на престоле Галича»⁶⁸. Но кроме очевидных признаков преувеличения, замечаемых в словах Казимира, из других источников нам известно по крайней мере о двух лицах, им представляемых, что они вовсе не были митрополитами на престоле Галича. Так, св. Петр не был митрополитом на престоле Галича, хотя этого и хотелось волынскому князю⁶⁹. Так, Феодора наши летописцы называют не митрополитом галицким, а таким же владыкою, какими были и прочие епископы волынской области, и притом представляют его зависящим от митрополита Феогноста⁷⁰, и сам князь Георгий в грамоте своей к великим магистрам немецкого ордена, писанной в 1334 г., называет Феодора «галичским епископом», а не митрополитом⁷¹. Если уже допустить, что показание Казимира имело какое-нибудь основание, то разве только то, что епископы Галича как епископы столицы волынской земли (а иногда и всей малой России), как ближайшие советники князей волынских пользовались некоторым преимуществом пред прочими епископами, особенно в глазах князей или королей галицких. Могло быть также, что по пресечении рода галицко-волынских князей епископ галицкий Феодор наименован был митрополитом, так как в 1347 г. действительно является в Галиче особый митрополит, коего имя неизвестно⁷².

Таким образом, доколе Волынь находилась еще под властию русских князей, в Галиче не было особого митрополита – и все епархии волынские были подчинены митрополиту всероссийскому, коего местопребыванием был сперва Киев, потом Владимир на Клязьме, наконец Москва⁷³.

Кормчею книгою для церковного управления, как известно, принят в Poсcии тот самый номоканон, которым руководствовалась церковь греческая. На основании номоканона св. Владимиром и Ярославом составлены два особые устава, где предметы церковного управления представлены в более кратком и определенном виде. Без сомнений, этими же правилами и уставами пользовались в предметах церковного управления и иерархи волынские. Кроме того, киевские митрополиты составляли многие правила и уставы на поместных соборах, а иногда испрашивали разрешения некоторых вопросов у константинопольских патриархов. Всем этим руководствовались в делах церковных епархиальные епископы. В 1263 г. для лучшего соблюдения благочиния в Церкви и благоустроеннейшего управления церковного митрополит Кирилл позаботился достать из Болгарии от Святислава, наместника царя болгарского, список полных церковных правил с толкованием на них Зонары. Список этот переведен был на славянский язык со списка, полученного Святиславом от константинопольского патриарха⁷⁴. Волынский князь Владимир Василькович, муж благочестивый и просвещенный, позаботился переписать новопереведенную кормчую книгу⁷⁵. А князь Лев Даниилович, подражая примеру предков своих, признал за нужное подтвердить древнее право духовное и суды церковные⁷⁶.

Содержание церквей и духовенства на Волыни, как и везде в России, первоначально зависело от добровольных подаяний, к этому присоединились потом доходы с недвижимых имений. Священно- и церковнослужители приходские пользовались еще подворным с прихода ежегодным сбором денег, хлеба и других необходимых вещей, называвшихся «роковщиною»⁷⁷. Кроме того, источниками содержания собственно епископов главным образом служили: 1) десятина, которую князья уделяли из своего имения только на соборные церкви в своих уделах; 2) судные пошлины по духовным делам епархиальным; 3) ставленные пошлины; наконец 4) ежегодные приношения, известные под именем «кун»⁷⁸. Между тем время от времени поместные владения церквей и духовенства увеличивались от пожертво ваний благочестивых князей волынских. Так, о Владимире Васильковиче волынский летописец замечает, что он «любовь имяше ко всим, монастыре набдя, и многи созда, на весь церковный чин и на церковники отверзл ему бяшет Бог сердце и очи»⁷⁹; так, даже литовский князь Любарт Гедиминович, княживший некоторое время на Волыни, «православной луцкой епископии надал эрекциальною записью своею (1322 г. декабря 20), на вечныя времена, недвижимыя имения», состоявшие в девяти важных селениях в луцком и острожском уездах нынешней волынской губернии⁸⁰.

Первые храмы христианские воздвигнуты на Волыни св. Владимиром, который повелел ставить церкви по всем городам и селам⁸¹. Назначив епископскую кафедру во Владимире Волынском, равноапостольный князь в то же время соорудил здесь во имя Успения Божией Матери кафедральный каменный собор⁸². Едва ли не раньше еще построена здесь Владимиром же каменная церковь, которая по христианскому его имени названа и доселе называется Васильевскою⁸³. В селе Зимном (от г. Владимира в 4 верстах) и доселе существует древняя ка менная церковь, построенная, по свидетельству церковной описи⁸⁴, св. Владимиром. Еще известна на Волыни одна церковь, построенная святым просветителем земли русской, – это храм св. Василия в Овруче⁸⁵. Ближайшие потомки св. Владимира, благочестивые князья волынские, не менее ревностны были к святым храмам Божиим. Так, Мстислав Изъяславич, княживший около половины XII в., по словам летописи, «дивно украсил церковь во Владимире Волынском»⁸⁶, Ярослав Владимирович (1182–1199 гг.), «мудрый, богобоязненный, честный, к церковному чину сам приходил и устроял его добре»⁸⁷ и др. Усердие благочестивых князей к святыне храмов Божиих поддерживаемо было примером добрых пастырей волынских, которые заботились между прочим об умножении и благолепии церквей⁸⁸, особенно в тех городах, где учреждаемы были епископские кафедры. Особенное усердие князей к дому Божию, подобно как и святая ревность в этом деле волынских пастырей, самым ощутительным образом проявились после татарского опустошения. Так, о Данииле Романовиче летописец замечает: «созда грады многи и церкви постави, и украси я различными красотами»⁸⁹; также и его племяннике Владимире Васильковиче: «многи монастыри созда, созда же и церкви многи»⁹⁰. Но особенную ревность к церкви Божией и ее богослужению имел волынский князь Владимир Василькович. Он построил в Каменце церковь Благовещения, в Любомле – каменную церковь св. великомученика Христова Георгия, в Бресте – церковь св. Петра, во Владимире – монастырь св. Апостолов. Кроме того, многие церкви наделил иконами, дорогими книгами и сосудами⁹¹. По при сближении Волыни, особенно княжества галицкого, с западными государствами, при вторжении в ее области римских миссионеров, не вкрались ли в священнодействия православной церкви обряды, чуждые ей – не православные? С достоверностью можно сказать, что до конца рассматриваемого периода все, относящееся к церковному богослужению, оставалось неприкосновенным. Папа, усиливавшийся посредством Даниила Романовича подчинить себе жителей волынской области, дозволял им совершать литургию на квасном хлебе; соглашался также, чтобы и дpyгиe обряды русской Церкви православной оставались неизменными. Когда Даниил Романович построил в Холме новую церковь Пресвятой Богородицы, «блаженный епископ Иоанн», по словамъ летописца, «сотвори в ней от древа красна точень (купель) позлащен дне и вне, дивлению подобен»⁹². В грамоте Льва Данииловича освобождаются от различных повинностей, в числе прочих церковных лиц, и «проскурникове»⁹³. Из описания храмов, воздвигнутых галицко-волынскими князьями, видно, что по самому устройству своему они были греческие, православные⁹⁴.

Первыми учителями и распространителями духовного просвещения на Волыни, как и в других областях русских, без сомнения, были пастыри Церкви, которым оказывали необходимое со действие и просвещенные князья.

Известно, что еще при Владимире святом устрояе мы были при церквах приходские училища, где воспитывались дети под руководством местных священно- и церковнослужителей⁹⁵ и таким образом, по словам летописи, «бысть множество училищ книжных»⁹⁶. Одно из таких училищ заведено было и на Волыни в г. Владимире⁹⁷. Под 1097 г. летописец говорит о самом себе, что он «ездил во Владимир на Волыни смотрения ради училищ и наставления учителей»⁹⁸. Галицко-волынский князь Ярослав Владимирович (ум. в 1188 г.) «наученный многим языкам и наукам», ревнуя о благоустроении церковного клира, искоренении в народе суеверий и распространении правой веры, вменял черноризцам в обязанность обучать детей наукам и уделять на это часть монастырских доходов»⁹⁹. О дру гом князе волынском летописец говорит: «Володымер, разумея притче и темно слово и повестив со епископом много от книг, зане бысть книжник великий и философ, якоже не бысть по всей земли. Он со епископы и игумены снимаяся часто, со многим смирением беседоваше от книг о житии света сего тленнаго»¹⁰⁰. Этот мудрый и благочестивый князь, ревностно заботясь о распространении христианского учения между своими подданными, усердно старался приобретать различные священные, богослужебные книги и, по словам летописцев-современников, положил во владимирском монастыре св. Апостолов сборник великий отца своего¹⁰¹; многие священные книги он списывал собственноручно, как то: евангелие, апостол, молитвослов, служебник, жития святых, деяния мучеников и др.¹⁰² Приходским священникам поставлялось в обязанность учить малых детей в доме, а всех – во храме¹⁰³, что, без сомнения, много способствовало рас пространению духовного просвещения в народе.

Древнейшим письменным памятником духовного просвещения на Волыни служит описание некоторых волынских происшествий Василием – по мнению Карамзина¹⁰⁴, священником или монахом. Священнослужитель Василий, житель волынской области, около 1098 г. быль послан к ослепленному князю Васильку, и разговор свой с ним, равно как и весь свой рассказ о волынских событиях, включил в Несторову летопись¹⁰⁵. В XII в. встречаем писания Нифонта, игумена волынского, бывшего потом епископом новгородским. Он, по мнению Татищева, про должал Несторову летопись после Сильвестра (с 1116 по 1157 г.) и описывал по преимуществу происшествия волынские. Известны также ответы Нифонта на многие по делам церковным вопросы, которые предлагал ему некто Кирик¹⁰⁶. Кроме того, Нифонту приписываются и некоторые другие сочинения, остающиеся в рукописях¹⁰⁷. В XIII в. находим сочинения волынского игумена Петра, бывшего потом митрополитом киевским¹⁰⁸. Известно именно его поучение «игуменом, попом и диаконом»¹⁰⁹, в нем содержится увещание пастырям об их долге. Это поучение святителя не только исполнено высокой мудрости духовной, но и отличается ясностию, легкостию слога, стройностию в расположении мыслей, твердостию и убедительностию доводов¹¹⁰. Наконец, как памятник древнего просвещения на Волыни особенное внимание обращает на себя волынская летопись, известная под именем Ипатьевской¹¹¹. Летописец удивляет читателя знакомством с ученостию греческою, знанием св. Писания, творений св. Отцов греческих и отечественных, истории и прочего, также необыкновенною живостию и стройностию языка и живописностию изображения. Как поименованные памятники духовной литературы, так и известия, извлеченные из этих памятников, дают довольно достаточное свидетельство, что духовное просвещение на Волыни в рассматриваемый период находилось на значительной степени; из волынских обителей выходили высшие и просвещенные иepapxи, как то: св. Петр, Алексий – митрополиты киевские¹¹², Нифонт – епископ новгородский¹¹³. Заниматься духовными сочинениями любили не только лица духовные, но и князья, каков был, например, Василько Романович¹¹⁴.

Вера христианская распространилась на Волыни мирно и быстро, – и ни один летописец, ни одно предание не говорит о каком-нибудь сопротивлении волынян к принятию новой веры. Те же любовь и ycepдие, с которыми народ первоначально принял веpy Христову, не оскудевали в нем и в последующие времена: высокий, священный дар Неба всегда храним был свято и содержим народом твердо и постоянно¹¹⁵.

Дух набожности и благочестия древних волынян выразился как в сердечной их привязанности ко всему церковному и духовному¹¹⁶, так и в делах христианской любви и милосердия, также в некоторых благочестивых обычаях¹¹⁷. Этому много способствовал пример князей волынских, из которых многие отличались высоким благочестием, набожностию и ycердием к церкви. Волынский летописец нередко изображает христианские свойства и добродетели своих князей – Мстислава Изъяславича (1156 г.), Ярослава Владимировича (1182–1199 гг.) «мудраго, боголюбезнаго, честнаго», Мстислава Рома новича (1206–1228 гг.)¹¹⁸ и др.; некоторых из них представляет особенно правдолюбивыми и верными своему долгу и данному слову: «срам имам и грех не исполнити обета», говорил один сын Даниилов герцогу австрийскому, когда тот склонял Романа изменить в верности королю венгерскому, обещая за измену полземли немецкой и изъявляя готовность представить в свидетели папу и 12 своих бискупов¹¹⁹. Других князей волынских летописец прославляет за милосердие, иных за доброту сердечную, некоторых за братолюбие.

Из лиц, ознаменовавших себя особенною святостию и благочестием, известны:

Св. Стефан, епископ владимирский. С самого детства находясь под непосредственным руководством преподобного Феодосия Печерского и постоянно поль зуясь его наставлениями, святитель «добре извыче всякия добродетели искус». Снискав поэтому любовь всей братии киево-печерского монастыря, он был избран первоначально «доместиком», или строителем церковного устава, потом удостоен был звания учителя. По смерти же преп. Феодосия, бывшего игуменом обители, по единогласному избранию всей братии, занял место своего наставника. В новом звании св. Стефан ознаменовал себя новою ревностию к славе Божией и любовию к дому Господню: в самом непродолжительном времени он и «церковь (начатую преп. Феодосием) соверши и монастырь нов согради», поставив при этом правилом совершать в монастыре «божественную литургию за умершую братию и блаженных ктиторов»¹²⁰. Вскоре Стефан подвергся искушению: будучи лишен братиею не толь ко игуменства, но и всякого приюта в монастыре, он «великодушно встретил несчастие и с твердым упованием на Бога, вспомоществуемый благочестивыми людьми, вскоре построил новый монастырь на Клове и в нем каменную церковь во имя пр. Бо городицы. Верный своему призванию и в новой обители собравши братию, он продолжал святую, богоугодную жизнь и, как замечает патерик, «много на пользу правоверным исправления показав, идяше от силы в силу, яко и в далечайших странах, добродетельнаго ради жития, славиму быти ему и знаему многим»¹²¹. М. Иоанн, зная святую жизнь Сте фана, избрал и посвятил его во епископа Владимиру. На новом поприще служения св. Стефан был истинным пастырем словесного стада Христова, «образ бывая ему словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою»¹²². Высокое его благочестие и святость жизни засвидетельствованы были самим Богом при перенесении честных мощей преп. Феодосия, когда святитель сподобился видеть «свет божественныя славы от честных мощей отца и учителя своего». В немногие годы своего пастырского служения епископ Стефан, «многия добродетели не успех словесному си стаду сотвори, ихже ради обретеся достоин неувядаемаго славы венца»¹²³.

Высоким благочестием отличался также и полонинской обители игумен Григорий. Волынский летописец говорит о нем: «Григорий бяше человек свят, якоже не бысть пред ним и по нем не будет»¹²⁴. Его глубоко уважал, у него учился гра моте и иноческому житию благочестивый Воишелг, литовский князь¹²⁵.

Еще муж высокого благочестия – волынский князь Владимир Василькович. Никто из князей всей южной России не построил столько храмов, монастырей; никто более его не наделял церквей книгами, утварью, угодиями. Кроткий, незлобивый, правдивый, под старость он подвергся тяжкому искушению, которое четыре года переносил с терпением Иова. У него начала гнить нижняя губа; три года болезнь усиливалась и распространялась. Еще будучи в со стоянии заниматься делами, он раздал и разослал бедным все движимое свое имущество – дорогие одеж ды, драгоценные сосуды, серебро, золото, стада коней и пр. Между тем в исходе четвертого года болезнь Владимира (или Иоанна) достигла крайней степени. Благочестивый князь молился и ободрял себя словами Иова: благая восприях, злых ли не стерплю? Наконец, причастившись св. Тайн, 10 декабря 1288 г. с молитвою на устах предал дух свой Богу, оплаканный народом, боярами, иноземцами и самими жидами. Современный летописец, прилагая к сему князю слова святителя Илариона о равноапостольном князе Владимире, называет его «подобником великаго Константина, равно умным, равно христолюбивым, равно почтительным к служителям Божиим; той бо со святыми Отцы никейскаго Собора закон человеком полагаше; сей же со епископы и игумены снимаяся часто, со многим смирением много беседоваше от книг о житии света сего тленнаго»¹²⁶.

* * *

Из этого краткого очерка истории православной церкви на Волыни в период первый, видим, что вера христианская, проникшая в эту область в конце IХ или начале Х в., сделалась господствующею при св. Владимире в конце Х в. и распространилась по всей земле волынской быстро и мирно. Но вскоре эта юная церковь должна была испытать тяжкие бедствия, в особенности от монголов; как ни велики были, однако ж, раны, нанесенные ей руками монголов, – они быстро залечиваемы были деятельными пастырями и благочестивыми князьями волынскими.

Видим, что все старания римских первосвященников подчинить своей власти волынских россиян посредством князей галицко-волынских и литовских остались совершенно тщетными: князья признавали в церковных делах верховную власть константинопольского Патpиapxa и всероссийского Митрополита, а не римского папы и его епископов; богослужение и обряды церковные сохранились в волынской области во всей чистоте и неприкосновенности. Наконец, видим, что по самой вере – пламенной и живой, и доброй нравственности, волыняне достойно носили имя христиан православных.

В конце 1-й половины XIV в. (1336–1339 гг.) пресекся род галицко-волынских князей. Их государством овладели иноплеменники, большею частию поляки. С этого времени в землях волынских начало распространяться римско-католическое вероисповедание. Первый иноплеменный князь галицко-волынский до того простер свою ревность к папизму, что заплатил за нее своею жизнию¹²⁷. После долгого сопротивления жители южных городов волынских¹²⁸ согласились признать своим государем польского короля Казимира III, взяв с него обязательство не мешаться в дела веры, не вводить между ними латинства¹²⁹. Однако и Казимир не исполнил своего обязательства. Ободренный успехами¹³⁰, он начал открыто преследовать православную веру, везде между русскими поселял римско-католиков, делал разные притеснения духовенству волынскому и обращал церкви в латинские костелы¹³¹. Граждане стенали; утратив государственную независимость, они еще умели крепко стоять за веру отцов и отдавали честь терпимости литовского правительства. Глас народа единокровного отозвался в Москве, и великий князь Симеон Гордый принял сторону литовских князей; сам митрополит ревностно ходатайствовал за них, потому что они не мешали ему управлять и духовенством волынским, особенно же за Любарта, усердного сына православной Церкви. Таким образом, с помощию храброго союзника, в следующем же году (1350) Любарт выгнал латынян из Волыни и оставил в руках Казимира один только Львов¹³². С этого времени начался беспрерывный спор между монголами, венграми, поляками и литовцами за древнее достояние нашего отечества – обширную и изобильную Волынь!

В 1366 г. Казимир снова овладел Волынью и опять ревностно начал заботиться о распространении в новых владениях своих латинства¹³³. При его преемнике насилия умножились: Людовик венгерский (вступивший на польский престол в 1370 г.) хотел присоединить Волынь к Венгрии, а народ обратить к римской церкви. Для вернейшего успеха в своем предприятии король венгерский, а также и опольский князь Владислав испросили у папы Григория XI буллу на учреждение римско-католических епархий на Волыни; и в 1375 г. папа назначил уже своих епископов в Перемышль, Владимир¹³⁴, Холм, а в Галиче учредил митрополию; схизматических же епископов, т.е. православных, предписывал отрешать от их кафедр¹³⁵. Около этого же времени многие города древней Волыни наводнены были францисканскими и доминиканскими монахами, для которых построены были и монастыри¹³⁶. Со своей стороны, властители галицкие и некоторых городов нынешней волынской губернии (Кременца, Дубна и др.) очень ревностно старались споспешествовать латинству в завоеванных землях¹³⁷. Впрочем, летописцы наши, жалуясь на латынян за обращение православных храмов в костелы, не упрекают их в совращении в латинство народа; польские летописцы также не хвалятся своими успехами в обращении россиян. Вследствие этого и назначаемые папою в разные города волынской области епископы были почти все только титулярные, «номинаты», а не действительные. Так, о перемышльском епископе известно, что он не жил в Перемышле до самого 1390 г.¹³⁸ Еще с большею основательностию можно сказать это о епископах, назначенных папою во Владимир и Холм, потому что города эти более зависели от православных князей литовских, нежели римско-католических князей галицких.

Таково было состояние Церкви преимущественно в южных областях волынских, где владычествовали короли польские. На западе Волыни православная Церковь до самого почти конца ХIV в. свободна была от козней и явных насилий папистов; здесь большею частию владели князья литовские – xpистиане, которые дозволяли своим русским подданным свободно исповедывать веру предков и зависеть в делах церковных от православных российских митрополитов. В самой даже Литве до 1386 г. римские миссионеры не имели почти никаких ycпехов; тогда как православная веpa постепенно брала там явный перевес над язычеством¹³⁹. Но в 1386 г., сверх всякого ожидания, для римского духовенства открылся самый пространный вход в литовско-русские, волынские области. Незадолго пред этим великий князь литовский Ягелло, внук Гедимина, сделав жестокий набег на Польшу, требовал руки польской королевы Ядвиги. Для польских магнатов, а особенно для польского духовенства, ничего не могло быть благоприятнее этого предложения. Чрез брачный союз своей королевы с литовским князем польские паны и духовенство надеялись, во-первых, избавить свое государство от постоянных опустошительных нашествий самих литовцев, во-вторых и главным образом – сделаться спокойными распорядителями не только в южных областях волынских, в которых не могли доселе прочно утвердиться, именно по причине набегов литовских, но и в западной части Волыни, даже в самой Литве. Польские бискупы убедили Ядвигу отказаться от су пружества с герцогом австрийским и отправили в Литву послов с предложением Ягеллу руки королевы¹⁴⁰. Когда вследствие польского посольства литовский князь с некоторыми своими братьями прибыл в Краков, бискупы перекрестили их по своему обряду и клятвою обязали Ягелла ввести римскую веру в великое княжество литовское, к которому принадлежала в это время большая часть земли волынской¹⁴¹. Ягелло не нарушил своей клятвы. Возвратившись из Кракова, он приступил к обращению Литвы и волыно-литовских россиян в латинство, во многих местах выстроил костелы; равным образом, по примеру Казимира, обращал в костелы православные храмы; издал постановление, которым воспрещалось лицам различного исповедания вступать в брачный союз; если же вопреки запрещению случится такой брак, то не разлучать сочетавшихся, а принуждать только лицо православное к латинству, хотя бы и телесными наказаниями; издавал даже (в 1400 и 1413 гг.) по внушению польского духовенства постановления, которыми всех православных жителей земли волынской лишал гражданских прав и преимуществ, предоставляя последние только римско-католикам¹⁴². Супруга Ягелла Ядвига, со своей стороны, для утверждения в русских областях латинской веры делала все, что только могла. Она щедро награждала тех, которые обращались в латинство; наделяла костелы различными вкладами и богатыми украшениями; вызвала из Праги в Краков бенедиктинцев, отправлявших богослужение на славянском языке, с целию показать волынским россиянам, часто посещавшим Краков, что между латинскою верою и православием нет большого различия, что можно признавать папу главою христианства, не отрекаясь родного, славянского языка; наконец, основала даже (в Праге) бурсу, или коллегию для 12 литовских россиян, желавших слушать римское богословие¹⁴³. Епископы латинские (владимирсккий, холмский и др.) придумывали всякие средства, чтобы, по собственным их словам, «в землю русскую (находившуюся под властию Польши) как можно более стекался народ латинский и искоренял россиян и других схизматиков, живущих в Pocсии»¹⁴⁴.

Taкие насилия римского духовенства, конечно, не могли не возбудить в православных соответственно го противодействия. Лишь только Ягелло возвратился из Кракова и начал распространять в своем кня жестве римскую веру, многие знатные лица¹⁴⁵, испове довавшие православную веру (в том числе и мать короля, урожденная княжна тверская), тогда же восстали и требовали от Ягелла, чтобы православным «никто насилия в вере не чинил»¹⁴⁶. Ягелло не хотел умерить своей ревности к папизму, и потому россияне волынские, как и литовцы, спустя три года приняли сторону двоюродного брата его Витовта и объявили его своим великим князем. Этот князь, хотя дозволил окрестить себя в Кракове по обряду латинскому и, ласкаемый папою¹⁴⁷, не отказывался от римской веры, при всем том во все время своего правления (1392–1430 гг.) старался покровительствовать своим подданным и в 1396 г. дал слово великому князю Василию Дмитриевичу (при свидании с ним в Смоленске) не притеснять веры греческой и оставил митрополита Киприана главою духовенства в подвластных ему областях волынских¹⁴⁸. На сторону же поляков он преклонялся только тогда, когда находился или в опасности со стороны крестоносцев, или когда в союзе с поляками видел пользу своего княжества или какие-либо выгоды личные. Так, замыслив возложить на себя королевский венец, Витовт для достижения своей цели ласкал римское духовенство и в 1427 г. учредил в Луцке римско-католическую епископию¹⁴⁹. Но эта новая кафедра не долго на этот раз существовала в Луцке: избранный (1431–1432 гг.) в преемники Витовту брат его Свидригайло (в православии – Лев, а по перекрещении в Кракове – Болеслав) был страшным бичом папистов. Он разорил почти все костелы, воздвигнутые в областях волынских латинами, умертвил всех попавшихся ему римско-католических священнослужителей, выгнал из Луцка и других городов бискупов польских, взял их имения, так что епископство луцкое и другие, находившиеся в областях литовско-русского князя, сделались только пустыми титлами¹⁵⁰.

Впрочем, и сам Ягелло под старость (ум. в 1434 г.) умерил свою ревность к папизму и стал быть справедливее к православным своим единоземцам. В 1429 г. на известном съезде луцком¹⁵¹ цезарь римский Сигизмунд, беспрестанно беспокоимый чехами-гуситами, рассуждал с Ягеллом, Витовтом, князьями русскими и послами греческого императора между прочим о необходимости преобразовать римскую церковь и о соединении ее с церковию восточною кафолическою. А в 1432 г. Сбигнев Олесницкий, епископ краковский, бывший при Ягелле душою польского правления, уже упрекал короля в том, что он «не присутствует в надлежащее время при богослужении, не покровительствует и не украшает церквей и монастырей, простирает руки к духовным имениям» и пр.¹⁵² Проживая во Львове и желая загладить обиды, причиненные благочестию россиян волынских, Ягелло издал даже постановление, которым запрещал римским католикам разорять православные храмы и принуждать православных к римской вере¹⁵³. В то же время литовский князь Сигизмунд Кейстутьевич дал луцким гражданам охранную грамоту от притеснений и насилий па пистов и принуждения к латинской вере¹⁵⁴. При венчании на польский престол (1434 г.) Владислава (Варнского) сам счел уже нужным посоветовать новому королю издать постановление, которым русское дворянство сравнено было в правах с польским; «в вере же от отцев наследованной предоставлена была добрая воля и свобода»¹⁵⁵.

В конце первой половины ХV в. во Флоренции был созван собор, на котором рассуждали о соединении восточной церкви с западною. Последствия сего собора коснулись прежде и более всего русских, живших на Волыни, которые с прискорбием узна ли, что киевский митрополит, управлявший волынски ми епархиями¹⁵⁶, сделан от папы кардиналом как один из подписавших определения флорентийского собора. Доселе к обращению православных в латинство употребляемы были большею частию внушения и скрытные принуждения, а с этого времени начались открытые гонения на несоглашавшихся. Постановление Ягелла и Витовта о предоставлении прав на высшие гражданские должности только папистам подтверждаемо было всеми их преемниками: Казимиром, Александром, Сигизмундом¹⁵⁷. Каждый из этих королей старался и сам от себя сделать что-нибудь к расширению пределов церкви римской и к утеснению православной¹⁵⁸. Поэтому многие из православных для собственной безопасности начали переселяться в великую Россию, а некоторые принимали римско-католическое вероисповедание. Владислав III, король польский, для ободрения последних дал им привилегию на все выгоды и преимущества, которыми пользовались римско-католики¹⁵⁹. Казимир IV для притеснения православия издал около 1480 г. запрещение не только строить новые православные церкви, но и починять старые¹⁶⁰. Преемник Казимира Александр, желая угодить папе Александру VI, строил по городам костелы¹⁶¹ и дал виленскому бискупу Алберту полную волю обращать православных в латинство. Вследствие чего Алберт Табор с бернардинскими монахами ездил из города в город склонять духовенство, народ и князей к папизму. Между тем Александр, великий князь литовский, грозил насилием, повелевая употреблять меч против россиян, перекрещивать их в латинство, отнимая при этом жен от мужей, детей от родителей¹⁶²; а папа в красноречивой булле изъявлял свою радость, что еретики будто бы озаряются светом истины¹⁶³. Преемник Александра Сигизмунд I три раза возобновлял и подтверждал постановление, чтобы не давать высших гражданских должностей лицам, не принадлежащим к римской церкви¹⁶⁴.

Впрочем, польско-литовские короли давали православным своим грамоты и на неприкосновенность их прав и веры; только эти грамоты или заключали в ceбе какое-либо yсловиe, по которому не могли принесть никакой пользы православию, или были неточны и двусмысленны, или касались только некото рых частных городов¹⁶⁵. Так, Казимир IV в 1457 г. дал грамоту духовенству, дворянству, рыцарям и боярам о сравнении их в правах с поляками, но в этой грамоте, как и других подобных, нисколько не объяснено, какому духовенству и каким мирянам король давал свои привилегии – православным ли, или обратившимся и желающим обратиться в латинство. Из этой грамоты видно только, что король хотел оградить духовенство коренное русское от совместничества с духовенством чужеземным – польским¹⁶⁶. Иногда, впрочем, короли должны были писать «жалованные» грамоты православным ясно и без всякой обоюдности. Так, преемник Казимира Александр в привилегии, данной в 1499 г. духовенству православному и подтверждающей права Ярославова устава, писал: «Все епископы, состоящие под митрополитом киевским, имеют судить и рядить, и все дела духовные исправлять, и христианство греческого закона по правам, уложенным в списке Ярославове, на вечные времена; и повелеваем, чтобы князья и паны нашего римского закона, как духовные, так и мирские, обиды Церкви Божией и епископам не чинили, в доходы церковные и во все дела и суды их духовные не вступались»¹⁶⁷. Taкие же привилегии, и почти теми же словами, подтверждены Сигизмундом I грамотою, данною в 1511 г. на генеральном сейме брестском «митрополиту, епископам и всем людям восточной греческой веры на духовные права по привилегиям вел. князя Витовта, королей Казимира и Алексан дра»¹⁶⁸.

Таким образом, польско-литовские короли издавали грамоты и к утеснению в областях волынских православия, и к охранению его целости. Понятно, что в этом случае они действовали не столько по собственной воле, сколько по настойчивости, с одной стороны, пап и бискупов, а с другой – по непреклонному требованию православных. Потому-то все эти грамоты на деле имели весьма мало значения и силы. Многие знатные лица православного исповедания пользовались такими же правами, как и римско-католики; церкви греко-российские были устрояемы в то самое время, когда строго запрещаемо было даже починять старые¹⁶⁹; число православных по временам не только не уменьшалось, но «со дня на день увеличивалось»¹⁷⁰ и «в русскую веру крещаемы были даже ляхи»¹⁷¹. Словом, не королевская воля, а произвол действовал с обеих сторон – со стороны римских католиков и со стороны православных; или лучше, со стороны первых действовал произвол, а со стороны последних – священный долг охранения древней правой веры.

При таких обстоятельствах легко было реформатским сектам открыть себе вход в области земли волынской. Последователи Гуса еще при Ягелле проникли в соседственное литовское княжество; немцы из восточной Пруссии стали переселяться в литовско-pyccкие города волынские еще со времен Тройдена и Гедимина¹⁷². Гедимин, Ягелло и их преемники давали некоторым городам право магдебургское, немецкое, общинное, освобождавшее граждан от всякой власти высшей и уполномочивавшее их на все дела внутреннего городского управления, даже на управление делами церковными¹⁷³. Многие из дворян волынских, приняв латинство только из политических расчетов, потеряли должное уважение к православной церкви, но не много питали его и к римской¹⁷⁴. Некоторые из них путешествовали по западной Европе и получали образование в немецких протестантских школах. Между самыми римско-католиками-поляками и русскими возникали раздоры и вражда¹⁷⁵. Наконец, деспотизм пап и нестроения римской церкви, со дня на день возраставшие, невыносимы были для всех – и для поляков, и для русских, и для латин, и тем более для не-латин. Перемышльский каноник, Станислав Ореховский, постоянно живший на Волыни, в 1551 г. писал папе Юлию III: «Дело у нас доходит до того, что некоторые господство турок считают сноснейшим, нежели власть римскую. Турок, по крайней мере, не скрывает своей жестокости, не прикрывается маскою благочестия и смирения, а Рим с жесточайшим насилием соединяет самое злокозненное лицемеpиe. Ибо, имея власть, города, войско, полководцев, употребляет еще слововыражения христианского смирения, каковы: раб рабов (servus servorum), смиpeннейший и пр. Как справедливы эти титулы, доказательством тому служат войны, буйства, разорения народов и городов»¹⁷⁶. Таким образом, и об стоятельства и многие умы россиян волынских довольно уже расположены были в пользу недавно возникшей на западе и проникшей в Россию реформы. Поэтому реформация в разных сектах своих, пройдя чрез Польшу, явилась в Литве, в половине XVI в. (1540 г.), а вслед за тем распространилась на Волыни – и притом с такою же быстротою, с какою за два века пред тем распространялось здесь латинство. Покровителем всех сектантов явился сам великий князь литовский Сигизмунд Август¹⁷⁷, еще в молодости напитанный правилами, противными римской церкви. Ему посвятил Лютер свою немецкую библию, а Кальвин – свое толкование на Послание к Евреям¹⁷⁸. Из его богатой библиотеки, основанной в Вильне, ходили по рукам сочи нения Лютера, Меланхтона, Буцера, Кальвина и др. В самом дворце своем он держал реформатских проповедников, которым давал полную волю проповедывать народу новое учение. В 1563 г. он от менил подтвержденное всеми его предшественниками постановление Ягелла, по которому не-латины устранялись от всяких должностей, и положил, что «каждый дворянин или рыцарь в великом княжестве литовском должен пользоваться всеми правами на paвне с поляками, какую бы веру он ни исповедовал, римскую ли, или греческую, только бы христианскую»¹⁷⁹. Покровителем кальвинистов был Николай Черный Радзивил, воевода виленский, также Николай Pыжий Радзивил, брат королевы польской, великий гетман литовский; оба они имели обширные поместья на Волыни. Покровителем социниан, анабаптистов явился Иван Кишка, родственник Радзивилов, староста луцкий¹⁸⁰. Самыми ревностными распространителями кальвинизма на Волыни были духовник королевы Боны францисканец Лисманин и Иоанн Ласко¹⁸¹. Само собою разумеется, что при этом и православная церковь много терпела от распространителей нового учения. Князь Курбский (живший тогда на Волыни) писал к князю острожскому: «О беда, воистинну плачу достойна! В таковую дерзость и стултицию начальники христианские внидоша, иже не токмо тех ядовитых драконов в домех своих питати и ховати не стыдятся, но и за обронителей и помощников их ceбе мают! И что еще дивнейшаго: за духовных бесов духовную церковь Божию оброняти им разсказуют, и книги сопротив полуверных латинов писати им повелевают! Воистинну cиe не токмо предивнейше, но и тысячу крат горше – учеников Павла Самосатскаго и Фотинуса, древних еретиков, давно уже проклятых и попранных, Церкви Божией, во православных догматех сияющей, тако и так презлых, обронительми и защитниками поставляти!» Дальше Курбский замечает, что эти еретики распространяют свое учение «пред простейшими и глупыми нашими, аки бы то медом смертоносный яд помазующе, и неправду злости своей тощею их правдою покрывающе, яко на уде льщение рыбам рыболов полагает»¹⁸². Число новых сектантов на Волыни до того умножилось, что там созываем был даже собор (в г. Бресте, ныне литовском, а тогда принадлежавшем к епарxии владимиро-волынской), на котором сектанты рассуждали о благоустроении своего общества, об ограждении его от взаимных несогласий, о составлении однообразного исповедания.

Надобно заметить, что крайние несогласия, раздиравшие здесь реформатское общество, а особенно усиление социниан¹⁸³, не признававших ни крещения младенцев, ни догматов о св. Троице и Божестве Сына Божия – словом, ниспровергавших все откровенное учение, были главною, с их стороны, причиною недолгого торжества их в областях волынских. Другою же и более важною причиною, остановившею на Волыни быстрые успехи реформатских сектантов, был орден иезуитов. Утвердившись в Польше около 1566 г., иезуиты еще при жизни Сигизмунда (1569 г.) введены были в Вильну, столицу великого княжества литовского, откуда быстро распространились по всем почти областям русским, принадлежавшим к княжеству литовскому; скоро проникли они и на Волынь. Пользуясь особенным благоволением владетельных особ¹⁸⁴, иезуиты легко уже могли снискать уважение и других знатных лиц. Вельможи волынские¹⁸⁵, увлеченные иезуитами в латинство, в своей приязни к ним старались превзойти самих королей. Христофор Радзивил (Сиротка), руководимый иезуитом Скаргою, в 1584 г. основал для иезуитов коллегиум в Несвиже; бискуп Павел Волуцкий – в луцком замке, другие, по выражению одного польского историка¹⁸⁶, прельщаемые внешним образованием и мнимою ученостию иезуитов, с боя брали их к себе, так что в целом княжестве литовском не было уголка, где бы можно было не встретить их миссии. После этого стоит только представить ceбе характер иезуитов, чтобы понять, как они действовали для прекращения успехов новых еретиков и для совращения самых православных. Проникнув в литовско-русские владения, иезуиты первым долгом сочли завести там свои училища, особенно умножившиеся при Сигизмунде III, который сам был воспитанником иезуитов¹⁸⁷, и взялись преподавать науки не только духовные, но и так называемые свободные. Число учеников иезуитских на Волыни со дня на день увеличивалось с неимоверною быстротою¹⁸⁸; многие из провославных знатных лиц горько сознавали лукавство иезуитов, несмотря на то, уступая духу времени, отдавали им своих детей¹⁸⁹. Редкие из питомцев иезуитских пребыли непоколебимо верными правоверию отцов: известно, что и митрополит Михаил Рогоза быль воспитанник иезуитской школы. Не стараясь, впрочем, перечислить все те средства и козни, к коим прибегали иезуиты для своих целей, скажем только, что они употребляли для этого все: и проповедь и происки, и благословения и анафему, и ласки и насилия, и почести и имущества; действовали на все страсти человеческие; доходили, наконец, в своей ослепленной ревности до многого такого, о чем нельзя упомянуть без оскорбления нравственного чувства человеческого¹⁹⁰. Таким обра зом, при постоянной, самой напряженной деятельности иезуиты наконец взяли решительный перевес над сектами реформатскими, и большая часть последователей этих сект перешла на сторону иезуитов.

До половины XIV в. православные иерархи волынские подчинены были митрополитам всероссийским. В начале настоящего периода на юго-западе России родилось всеобщее желание иметь особого первосвятителя¹⁹¹; и это желание тем более усиливалось в православных христианах, что они, видя постепенное оскудение своих церквей от набегов татар, от насилий римских католиков, от происков иезуитов, должны были еще давать известные оброки наместникам митрополитов, живших в Москве.

Лишь только пресекся род галицко-волынских князей, в Галиче явился особый митрополит (имя его неизвестно), которому подчинены были православные епископы, жившие в прочих областях волынских. Скоро, впрочем, этот митрополит вызван был в Царьград¹⁹² , а к волынскому князю Димитрию-Любарту греческие император и патриарх писали, что только по причине смут, бывших в Константинополе, митрополиту галицкому подчинены епископы – владимирский, луцкий, холмский, перемышльский и туровский; теперь же, при новом патриархе (Каллисте), вся Россия приведена под власть одного митрополита киевского¹⁹³. При всем том желание иметь особого митрополита не только не ослабевало, но становилось еще сильнее и упорнее. И потому, «еще живу бывшу св. Феогносту, инок Феодорит от некоего самочиния предвари поставлен быти в митрополита Киеву патриархом терновским»¹⁹⁴; а в 1354 г. (когда патриарх Филофей уступил свою ка федру Каллисту) и в Константинополе уже поставлен был для Литвы и Волыни особый митрополит по имени Роман¹⁹⁵. Впрочем, по смерти Романа патриарх Филофей, снова вступивший на константинопольский престол по смерти Каллиста, составил определение (1362 г.), по которому земля волынская и литовская во все последующее время ни по каким причинам не должна быть отделяема от духовного правления митрополита всероссийского: потому что, писал Филофей, подобный случай уже произвел замешательство и много неуместностей¹⁹⁶. Однако лет девять спустя это определение должно было потерять свою силу.

В 1371 г. Казимир III, король польский, владевший многими областями волынскими, посылая к константинопольскому патриарху епископа Антония, писал: «Молим тебя, нашего архиерея. Вся земля (галицко-волынская) гибнет без закона, ибо закон исчезает. Мы с нашими князьями и боярами избрали человека достойного, доброго, честного поведения и смиренного сердца, преосвященного епископа Антония. На cиe нужно ваше благословение; и потому ради Бога, ради нас и св. церквей, да будет благословение ваше на сем человеке. Рукоположите его в митрополита, дабы закон руссов не погиб. А не будет милости Божией и благословения вашего сему человеку, не жалуйтесь на нас после, если придет печальная нужда крестить руссов в веру латинов, так как нет митрополита в России (подвластной Казимиру), а земля не может быть без закона»¹⁹⁷. Патриарх Филофей приведен был в крайнее затруднение¹⁹⁸, но должен был уступить необходимости – поставил Антония в митрополита и подчинил ему епархии галицкую (которую назначил быть митрополией), владимирскую, холмскую и перемышльскую; а епархия луцкая как неподвластная королю польскому оставалась в зависимости от святителя московского Алексия¹⁹⁹.

По смерти митрополита Антония по настоянию литовских князей посвящен был в Константинополе (1376 г.) Киприан, и ему подчинены были сначала епархии юго-западных областей России, в том числе и волынской, а с 1389 г. он управлял уже всею Российскою церковию. Дыша истинно евангельским миролюбием, он, со многими трудностями и редким терпением обтекая всю землю русскую, по целым месяцам и годам проживал в земле волынской; всегда старался извлечь пользу для церкви, утвердить общее благо, мир, порядок; снискал благоволение и князей литовских, и королей польских; и умел держать в зависимости и подчинении епархии волынской области даже в то время, когда между самими иерархами волынскими находились такиe, которые, не известно по каким видам, покушались отложиться от власти всероссийского митрополита²⁰⁰.

По смерти Киприана литовский князь Витовт, недовольный Фотием, приказал православным епископам своих областей посвятить особого митрополита – Григория Цимблака. И хотя в окружной грамоте Витовт, по-видимому, предоставлял своим подданным свободу признавать митрополитом Фотия или Григория²⁰¹, несмотря однако ж на это, Григорий оставался митрополитом юго-западных областей и от него зависели все епархии православные на Волыни до 1419 г., в котором Григорий скончался²⁰². В следующем году митрополит Фотий примирился с Витовтом и опять сделался верховным иерархoм во всех областях юго-западной России²⁰³. Посетив некоторые города литовские, Фотий отправился на Волынь, был во Львове, Владимире и других городах²⁰⁴. Слово архипастырской любви и назидания везде сопутствовало Фотию. В 1430 г. он снова ездил на Волынь. Там, в городе Луцке, на известном съезде государей различных держав рассуждаемо было между прочим о преобразовании церкви римской и о соединении ее с церковию восточною, кафолическою. Но в том же самом году престарелый Витовт скончался, а в следующем 1431 г. умер и святитель Фотий²⁰⁵.

Преемник Фотия, митрополит Исидор, вступивший на соборе во Флоренции в союз с церковию западною, как верховный иерарх всероссийский послал ко всей пастве своей воззвание, в котором извещал о соединении церквей. Воззвание это относилось, можно сказать, по преимуществу к православным, жившим в Литве и на Волыни; их-то во особенности увещевал Исидор ходить безразлично в храмы русские и латинские, исповедоваться у греческих и латинских священников, приобщаться евхаристии у тех или других, вообще блюсти мир и единение. Этих уве щаний, однако ж, не совсем слушались²⁰⁶: когда Исидор прибыл во Львов, свидетельствует один, даже римско-католический писатель²⁰⁷, и совершил литургию в латинском храме, «русины» даже не присутствовали на ней. В приходе Столпе (стоявшем на границе между Россиею и Польшею) священник Вавила показал расположенность к Исидору и унии, и мещане стали гнать Вавилу. Вследствиe чего Исидор писал «старостам, воеводам и всем православным жителям холмским, чтобы они не причиняли обид Вавиле», потому что «ляхи и русь равно православные христиане, и Бог устроил братство между христианами латинскими и русью»²⁰⁸. Владислав III, король польский и венгерский, радуясь происшедшей во Флоренции унии, в 1443 г. (марта 22) издал грамоту, которою русское духовенство галицко-волынской области сравнил с духовенством римско-католическим во всех древних правах²⁰⁹. При всем том православные пастыри волынской и других областей неохотно признавали верховную власть митрополита Исидора и управлялись сами собою, не смея уже относиться к митрополитам московским. Поэтому, когда святитель Иона, прибыв в волыно-литовскую землю, получил на управление киевскую митрополиею грамоту от имени Казимира и князей литовских, иерархи волынские, отвергнув власть Исидора вместе с униею, им проповеданною, беспрекословно подчинились власти святителя московского²¹⁰. Мы имеем «рукописание Даниила, епископа владимирского и берестийского», в котором он признает Исидора еретиком латинским, а митрополита Иону единственным законным первосвятителем церкви Российской²¹¹. На это обязательство св. Иона дал епископу разрешительную грамоту и отпустил его в свою епархию²¹². Мало-помалу заботливостию и попечением первосвятителя восстановлялось благоустройство в литовско-волынской иерархии, и сам святитель писал литовским и волынским боярам и панам: «Слышание наше, сынове, что, по великой вашей вере к Богу и к Церкви Божией, и к на шему смирению имеете великую веру; також и о всем нашем великом православии коликое попечениe имеете и стоите за христианство, слышим»²¹³.

Между тем Исидор, получив от папы титло константинопольского патриархa, представил вместо себя на митрополию ученика своего Григория Болга рина, который и посвящен (1458 г.) патриархом Григорием Маммою, жившим в Риме. Отправляя этого нового митрополита в Россию, папа Пий II (1458–1464 гг.) вручил ему буллу на имя короля польского, в которой поручил Казимиру принять присланного митрополита и подчинить ему 9 православных епар xий, состоящих в пределах польских и литовских (где находились все епархии волынские), а Иону, или кого другого из отщепенцев (т.е. православных) не допускать до управления ими, и если бы Иона приехал в Литву, то задержать его и посадить в темницу²¹⁴. Волыно-литовские епископы известили св. Иону об умыслах папы и его усердных сподвижников²¹⁵. Святитель отправил в волыно-литовскую Россию к епископам, князьям, панам и боярам послания и двух игуменов – троицкого Вассиана и кирилловского Кaccианa для наблюдений и укреп ления верных в православии²¹⁶. Православные князья волыно-литовские прислали с игуменом Вас сианом такой ответ: «О своем православии мы смо трим на Господа Бога и Его Пречистую Богоматерь, и на своего господина, в благочестии цветущего, пра вославного великого князя Василия Васильевича, и отцом себе и учителем держим господина, отца на шего Иону, митрополита киевского и всея Руси»²¹⁷. Присланы были грамоты от епископов волынской земли, в которых выражались, без сомнения, те же мысли, какие и в ответе князей волынских; иначе св. Иона не сообщил бы их епископам северных епархий с тем, чтобы они сообщили эти грамоты своим паствам²¹⁸. Собор великорусских еписко пов, со своей стороны, написал воззвание между прочим Мартиниану, епископу луцкому-волынскому, и всему духовенству с убеждением не принимать Григория и быть верными св. Ионе²¹⁹. То же повторял и св. Иона в особом послании своем к епископам, князьям и боярам волыно-литовским²²⁰.

Но в то же время Исидор и патриарх Григорий Мамма посылали грамоты за грамотами, одну другой обольстительнее, особенно для россиян волынских, окруженных латинским духовенством и властями, от которых терпели различные притеснения²²¹. Это одно могло уже поколебать умы; к этому присоединилось еще и другое обстоятельство. В 1447 г. последний великий князь литовский Казимир IV вопреки собственному желанию, а еще более желанию своих подданных, принял польскую корону²²². Соединив на своей главе корону великокняжескую с короною королевскою, Казимир вместе с тем подпал под непосредственную зависимость польского сената, польских магнатов, духовных и папы. Покорный их могущественному влиянию, он легко уже позволил себе нарушить собственное слово, данное вместе с грамотою в 1448 г. св. Ионе²²³, – и вследствие папской буллы принял Григория Болгарина и отдал ему киево-литовскую митрополию, к которой причислены были все епархии волынские²²⁴. Св. Иона отправил послания к волынским епископам – к каждому особо, напоминая об обещании, данном ими при поставлении, и предлагая: «Если кому будут делать насилие и принуждение относительно веры, прибегать к нему, в Москву; а кто вступит в общение с Григорием, – говорит святитель, – тот положит на себя великую и неизмолимую от Бога тягость церковную»²²⁵. Не сохранилось до нас никаких ответов от епископов волынских святителю московскому. Не будучи в состоянии воспротивиться королевским настояниям, они, по всей вероятности, довольствовались привилегиями, данными Казимиром в 1456 и 1457 гг., коими утверждалась неприкосновенность прав россиян волынских и равенство духовенства русского-православного с польским римско-католическим²²⁶. Впрочем, некоторые дошедшие до нас известия показывают, что все епископы южные признавали Григория митрополитом только по смерти св. Ионы (ум. в 1461 г.)²²⁷. Вообще надобно заметить, что до окончательного разделения Российской митрополии иерархи волынские, как и прочих южных епархий, не переставали быть в зависимости от митрополитов всероссийких, живших в Москве. По свидетельству Гваньини²²⁸, митрополит московский посещал волыно-литовскую Россию чрез каждые шесть лет и, вникая в устройство и состояние цер кви, наблюдал за чистотою ее учения и за сохранением ее древнего чина в совершении священнодействий.

В 1461 г., как известно, южная митрополия окончательно отделилась от северной, и с этого времени православные епископы волынские находились в непосредственной зависимости от митрополитов киевских; в то же время постоянно и довольно строго соблюдали они древнюю подчиненность константинопольскому патриарху. К этому понуждало епископов самое положение их самих и их паств: многие притеснения со стороны папистов, королей и всякой другой гражданской власти невольно заставляли пастырей искать помощи у патриарха: «Римской церкви епископы, на Руси и в Литве живущие, – писал митрополит Иосиф II к патриарху Нифонту, – тяжки для нас и принуждают нас к унии, во Флоренции определенной»²²⁹. Патриархи, со своей стороны, были в тесном общении со всею южною церковию. Особенное участие патриархов в делах церкви волынской обнаружилось в конце этого периода вследствие посещения областей волыно-литовских патриархами – антиохийским Иоакимом и константинопольским Иеремиею II. Патриарх явился разрешителем недоумений, например касательно того, какого календаря надобно держаться в совершении праздников, григорианского ли, или древнего, утвержденного 1-м Вселенским Собором²³⁰, – и писал по этому случаю грамоту к «маршалку» (правителю) волынскому, князю Констан тину Константиновичу Острожскому²³¹, обязывал (1587 г.) грамотою епископа Гедеона (Балабана), чтобы он не делал православному братству никаких притеснений²³² и т.п.

Число епархий на Волыни в этом периоде оставалось прежнее, все они управляемы были православными епископами²³³; одна только галицкая епископия в продолжение этого периода более ста лет находилась под верховным управлением латинян, именно со времен Ягелла (1388–1433) до 1540 г.²³⁴ При этом, естественно, возникает вопрос: в такой длинный период владычества латинян в галицкой епархии оставались ли тамошние россияне при своем древнем православии, или увлечены в унию? Основываясь на достоверных исторических свидетельствах, мы должны сказать, что галичане во все это время пребыли верными древнему православию. 1) Галицко-волынские россияне, с тех пор как лишились православного пастыря и подпали под власть латинян, употребили много стараний, понесли много убытков на разновременные дары королям и разным властям, всячески заботясь о том, чтобы освободить себя «от беды и неволи латинян». Когда митрополит киевский Макарий вопреки намерениям латинского архиепископа Бернарда Вильчка, утвердил (1539 г.) наместником галицкой епископии Макария Тучапского, галичане говорили, что этот муж «самим Богом послан на их остров заблужчий» и что они готовы пожертвовать за него «не только достоянием, но и самим горлом своим, ради св ятого их закона христианского»²³⁵. 2) Св. Иона, написавший много посланий к юго-западным россиянам и не скрывавший чувствований своего пламенного сердца, упрекавший даже некоторых западно-русских епи скопов в общении с Григорием, учеником Иси дора, нигде не выражает скорби о том, что руссы древнего Галича обращены в латинство; напротив, прося Казимира IV о присоединении церквей галичской митрополии к киевскому престолу, называет их «церквами Божиими»²³⁶. 3) Когда Исидор, согласившись на унию, прибыл в Галицию, руссы холодно его приняли, не зная даже еще, в чем состояла принятая им уния. 4) Король Сигизмунд I в 1509 г. утверждал за львовским латинским архиепископом право назначать наместника для галицкой митрополии с целию «удобнее чрез это привлечь схизматиков в веpy христианскую»²³⁷. 5) В сохранившихся до нас грамотах королей и одном письме латинского епископа, писанных в 1408, 1509, 1522, 1525, 1537 и 1549 гг., вера руссов ясно отличается латинянами от их веры и называется верою русс кою, старою, греческою; общество же исповедников этой веры – сектою русскою; священники их – попами (popones); церкви – синагогами; все – имена унизительные, коими паписты никогда не называли своих единоверцев²³⁸. 6) Утверждая наместников га лицкой митрополии, короли давали им «право чинить суд в духовных делах, управлять подведомственными им округами и производить все по правам и обычаям обряда русского»²³⁹. 7) Из королевских же грамот видно, что галицкие руссы за принятием священного сана, за решением в делах брачных обращались к архиереям других областей и стран²⁴⁰, что поставленный без благословения владыки православного «никак не мог оставаться в своей должности»²⁴¹ и что вследствие этих-то неудобств Сигизмунд I по просьбе руссов согласился на поставление для них православного епи скопа. Все это очевидно показывает, что в опи сываемый период не было никакой унии даже в той области волынской, которая всецело отдана была латинянам и в этом-то смысле православными своими обитателями названа была «островом заблуждшим» – несчастным, лишенным всякой помощи, защиты и путеводителей²⁴².

В управлении церковными делами епископы руководствовались по-прежнему правилами апостольскими, соборными, отеческими. Св. Киприан, подобно митрополиту Кириллу, занимался переводом церковных правил. Нет сомнения, что его трудами пользовались все юго-западные церкви, среди которых он жил почти столько же (14 лет), сколько и среди церквей северо-восточных (15 лет). В важных случаях епархиальные епископы обращались к практике русской церкви, обращались к «русским летописцам: к киевскому и к володимерскому и ко иным»²⁴³.

Отношения между архипастырями и польско-литовскими князьями, владевшими землею волынскою, в этом периоде уже не были так благоприятны, как в период прошедший, когда областями волынскими владели еще князья русские православные. Вот как рассуждал сам великий князь (Витовт) о своей власти над православною церковию: «Знайте, – писал он к своим православным подданным в окружной грамоте, – знайте: за неже мы есьмо не вашее веры, а коли быхмо хотели того, чтобы в нашей державе вера ваша меншалася и угыбала, а церкви ваше нестроены, и мы быхом о том не печаловалися, воля нам есть. Но, коли митрополита нет, или который владыка умер на которой епископьи, и мы быхом какова наместника держали по нашей воли, а доход церковный, митрополичий и епископский, себе быхом имали»²⁴⁴. С некоторыми церквами так уже было и поступлено. Так, все имения православного галицкого архиепископа Ягелло передал латинскому apxиепископу. В 1408 г. владел этими имениями галицкий староста Станислав Ходеч, и в том же году уступил их на откуп другому владельцу со всеми доходами, с судом даже над православными священниками²⁴⁵. В половине ХV в. польско-литовские государи в управлении православною церковию усвояли уже себе: 1) право утверждать епископов и настоятелей монастырей, иначе jus investiturae; 2) право отдавать монастыри и церкви в опе ку гражданским лицам, или «право подаванья» – jus patronatus; 3) право верховного суда над самими архипастырями в спорах их между собою, с клиром и с лицами светскими.

1) Право на участие в поставлении епископов и настоятелей монастырей как таких лиц, которые, вступая в свои должности, делались как бы гражданскими владельцами (потому что владели недвижи мыми имуществами, составлявшими собственность государственную), принадлежало самым первым князь ям волынским. Этим правом пользовались древние князья волынские-русские без всякого вреда для церк ви; не могло оно остаться безвредным для православной церкви в руках государей чуждых и иноверных. Хотя польские короли, подобно Витовту, твердили православным своим подданным на словах и на бумаге, что они хотят, чтобы «хвала Божия размножалась, а честь русская вся стояла на своей земли, чтобы русская вера не уменшала, не угыбала и церквам бы строение было»²⁴⁶, но не всегда исполняли слова свои на деле – да и не могли по многим разным обстоятельствам. Посему не всегда в точности соблюдали правила православной церкви при поставлении епископов, т.е. не только предоставляли себе утверждение избранных кандидатов на епископские кафедры, но усвояли и самое избрание их. При избрании же обращали внимание не столько на нравственные и умственные достоинства человека, сколько на услуги его государству или собственно королю, а по большей части на дары и деньги. Вследствие этого епископами были большею частию люди из светского сословия²⁴⁷ – люди, правда, нередко приносившие большую пользу Церкви своим высоким значением в народе и пред правительством, своим (преимущественным, сравнительно с бедным духовенством) просвещением, своими познаниями административными, но нередко много и вредившие церкви, восходя на святительские престолы с сердцем, не искушенным в подвигах благочестия, с сердцем, тщеславным и пристрастным к стяжаниям земным. А отсюда – тяжкий соблазн для паствы, споры о восседаниях и председаниях на сеймах, или соборах, постояннные тяжбы то с миром, то с клиром²⁴⁸. Еще более короли причиняли зла Церкви, назначая непосредственно от себя настоятелей монастырей. С одной стороны, они этим ослабляли или даже совершенно уничтожали зависимость настоятеля от епархиального архиерея и от митрополита, а чрез то, естественно, в святых обителях возникали всякого рода нестроения и беспорядки. С другой стороны, короли поставляли начальниками монастырей по большой части мирян, обязывая их вступить в монашество²⁴⁹, а иногда дозволяя даже оставаться в мире, только иметь викария, или наместника; мало того, делали иногда аввами православных монастырей светских людей вероисповедания латинского²⁵⁰. Так-то и законное в своем основании право было употребляемо беззаконно!

2) Право подаванья (jus patronatus) имело основанием благочестие и ycepдиe к церкви некоторых православных князей. Устрояя в своих поместьях монастыри и церкви, и наделяя их крестьянами и различными угодьями, они чрез то самое становились уже попечителями (patronus) основанных ими обителей и храмов. Вследствие пресечения многих родов княжеских и боярских, а иногда и вследствие других обстоятельств имения их, а вместе с тем находившиеся в них монастыри и церкви делались собственностию короля, который, конечно, имел право отдавать последние на попечительство лю дям благонамеренным по их просьбам. Вот начало и происхождение «права подаванья». Сущность его довольно определенно выразил Сигизмунд I в грамоте своей князю Василию Михайловичу Сангушке 1523 г.: «Бил нам челом князь Сангушко и сказал, что церковь св. Василия в г. Владимире опала, и просил, чтобы ту церковь дали ему в подаянье, на что изъявил согласие и володимерский владыко Иона. Мы ту церковь св. Василия дали ему в подаянье и оборону, и подтверждаем сим нашим листом, вечно, ему самому и его княгине, и их детям, со всим с тым, што к той церкви здавна прислухает: не мает он от той церкви Божьей пожитков ни которых себе имети, но мает тую церковь всякими речьми (вещами, потребностями) надавати и направляти, и ее в подаяньи и в обороне своей имети»²⁵¹. Если бы грамоты, даваемые королями разным лицам на право подаванья, были подобного рода – церкви и монастыри не только не потерпели бы вреда, но, может быть, получили бы и пользу. К прискорбию, большая часть королевских грамот была совершенно иного рода. Из них мы видим, что право подаванья: 1) даваемо было и без согласия владыки, а по ходатайству только панов польских; 2) даваемо было не как дело священное, не как средство людям благочестивым выказать свое усердие Богу и церкви – но иногда как мзда за одни мирские заслуги и поощрение к другим; след. 3) даваемо было не для поддержания церкви, но для ее, можно сказать, разграбления²⁵², и 4) монастырь или церковь чрез это право отдаваемы и передаваемы были не в оборону, но в аренду²⁵³. Гибельнейшим следствием такого употребления права подаянья, или обороны было то же, что от злоупотребления права назначать епископов и настоятелей монастырей, совершенно устраняя епархиальных архиереев от участия в делах церкви или обители – земских, экономических, а чрез это и в делах чисто духовных²⁵⁴, право подаванья отверзало путь крайнему злу и бедствию для церкви²⁵⁵.

3) Право верховного суда, которое усвояли ceбе польские государи над епископами, священнослужителями и клиром, основывалось на том, что эти государи считали себя полными правителями своих подданных во всех делах – и вместе на двух первых правах: если король мог поставить епископа или настоятеля, то к нему же можно было прибегнуть и за судом над епископом или настоятелем; и если церковь или монастырь считались собственностию – «подаяньем» короля или пана, то к ним же естественно было обращаться и за расправою в различных случаях. Какой ущерб мог отсюда происходить для суда святительского духовного, как могли возникать злоупотребления и беспорядки – это очень ясно.

Вообще надобно заметить, что состояние церковного управления в этом периоде представляется в довольно жалком виде. Главная причина та, что отношение между властию церковною и гражданскою было крайне неопределенно, а следствием этой неопределенности были самые частые и вместе самые пагубные столкновения одной власти с другою. Весьма благодетельны были для Церкви при этом правила виленского собора, бывшего в 1509 г. под председательством митрополита Солтана и имевшего главною целию прекратить беспорядки, возникшие в церквах юго-западной России, устроить церковное благочиние и защитить духовенство от притеснений²⁵⁶.

При таком положении дел, очень естественно, и средства содержания для православного духовенства на Волыни в этом периоде были скуднее, нежели в предыдущем. Это по преимуществу надобно сказать о духовенстве галицкой епархии, которое терпело почти постоянные оскорбления. Из дошедших до нас грамот (почти во все продолжение этого периода) нет ни одной, которою бы жалуемы были православным церквам галицким какие-либо новые угодья. Видим только, что тамошние пастыри выпрашивали у королей подтвердительные грамоты на те имения, которые принадлежали православным церквам при князьях русских: при Льве, при Георгии и др.²⁵⁷

Гораздо лучше, впрочем, была участь православной Церкви на западе Волыни, особенно при великих князьях литовских, которые давали православным церквам волынским жалованные грамоты «о не прикосновенности церковного имущества и доходов», повелевая властям гражданским «кривды (обиды) Церкви Божией и епископам не чинить и в доходы церковные, и во вси справы и суды духовные не вступаться»²⁵⁸. Равным образом многие право славные князья волынские²⁵⁹ богатыми вкладами и пожертвованиями наделяли православные монастыри и церкви, в особенности знаменитые, прославившиеся своим благочестием князья Острожские, которые вместе с тем были ревностными ходатаями у великих князей и королей о благоустройстве церковном, о благе православного духовенства и мирян всей, можно сказать, юго-западной России. Редкую грамоту можно встретить, которая бы относилась к улучшению участи православных россиян юго-западных – и в которой бы не было слов, подобных, например, следующим: «Биль нам челом владыка туровский и пиньский Иона, а быхмо мы то (неприкосновенность святительских прав и духовного суда) утвердили церкви Божьей, на вечность – как же и гетман наш, староста луцкий, маршалок волынской земли, к. Константин Иванович Острожский о том нас за ним жедал (ходатайствовал)... Ино мы, взглянувши на жеданье (ходатайство) князя Константина и на челобитье владычино, то есмо вчинили»²⁶⁰. Справедливость требует заметить, что и короли польские, как и великие князья литовские, грамотами подтверждали права на имения, принадлежавшие духовенству и церкви²⁶¹; но эти грамоты не всегда могли иметь настоящее свое значение и силу²⁶².

Много потерпели в предшествовавшем периоде православные храмы от нашествий татар; теперь они терпели от тех же татар и вместе от поляков-латинян. Редкое десятилетие происходило без того, чтобы татары не опустошали какого-либо города или селения в различных областях Волыни. В 1399 г. Тимур Кутлуй, напав на Киев и взяв окуп с печерской обители, «силу свою, – по словам летописца, – распустил воевати земли литовские, и ходи рать татарская, воююще даже до великаго Луческа (Луцка), и много градов поплениша, и пусто сотвориша»²⁶³. В продолжение следующего (ХV) столетия Волынь испытывала постоянные самые опустошительные набеги татар. Почти на каждой странице волынской летописи читаем: «татаре многия пакости по Волыню сотвориша», «без меры много зла сотвориша около Житомира, Кременца, Володымера», «без милости пакости сотвориша огнем и мечем на Подолю и Волыню»²⁶⁴; в 1491 г. «приходиша татарове завольскыи на волынскую землю: в Володимери церкви пожгли, и великую церковь Богоматери мурованую; а людей безчисленно посекли и полонили»; в 1495 г. «церковь и монастырь св. Николы в Жидычине (местечко Луцкого уезда) сожгоша»²⁶⁵. В начале XVI столетия (около 1519 г.) города волынские стояли среди усеянных пеплом степей, где скитались толпами бедные жители деревень, сожженных крымцами²⁶⁶.

Поляки – римско-католики не довольствовались тем, что святые храмы православные обращали в свои костелы, но поступали иногда со святынею подобно монголам. Казимир Великий в 1340 г., сделав нападение на Львов, как гласит предание, прежде всего зажег монастырь св. Георгия, чтобы, приведши жителей в ужас, тем удобнее овладеть городом²⁶⁷. По свидетельству Кромера, вскоре по смерти Витовта (1430–1431 г.) латыняне разрушили и сожгли все православные церкви волынские²⁶⁸; Сигизмунд, бывший тогда великим князем литовским, не старался защищать православных и в 1432 г. луцким только гражданам, как мы уже замечали, дал охранную грамоту от подобных разорений²⁶⁹. В то же время, когда храмы Божии были разоряемы, многие священные и драгоценные вещи переносимы были в костелы. Казимир III в 1340 г. со многими сокровищами церковными вывез из Львова два золотых креста. Один из них, в котором вло жена была часть Животворящего Древа Господня, Казимир пред смертию своею пожертвовал в краковский костел²⁷⁰. Впрочем, по свидетельству письменных памятников и отзывам иностранцев того времени, православных церквей на Волыни было несравненно больше, нежели латинских, – и весьма многие из них были каменные; в них находилась бо гатая утварь – вещи серебряные и золотые; богослужение совершалось с особенным великолепием²⁷¹.

Этому много способствовали благочестивые князья волынские: они строили в своих имениях новые православные церкви и монастыри и щедро наделяли их всем необходимым. Таковы во особенности были часто упоминаемые нами князья Острожские, имевшие весьма обширные поместья на Волыни²⁷². К большему благоустройству священнодействий послужили книгопечатание и учреждение в некоторых волынских городах типографий. К концу рассматриваемого периода напечатаны были уже почти все богослужебные книги (за исключением некоторых миней служебных), хотя, впрочем, не все книги для одной какой-либо церкви, а разные для разных²⁷³. При издании книг пастыри волынские заботились об исправлении ошибок и разностей в чинопоследованиях: «и прежде множае десяти лет – говорится в предисловии Гедеона Балабана, епископа галицкого, к Стрятинскому требнику, изд. 1606 г., – синоду сущу в Берестьи, ... многое от них (епископов) изыскание и смотрение о великом разноглаcии действий церковных бысть»²⁷⁴.

В этом периоде умножено число священных празднеств и песнопений. По благословению патриарха Филофея святитель Алексий установил праздновать память св. трех мучеников литовских: Иоанна, Антония и Евстафия. Это установление совершилось 1364 г. 14 апреля²⁷⁵. По свидетельству св. Димитрия Ростовского, митрополит Григорий Цимблак установил в своей митрополии праздновать память св. Параскевы Терновской 14 октября²⁷⁶.

Нельзя не упомянуть здесь о нововведении папы Григория XIII, бывшем причиною новых беспорядков и оскорблений православию. В 1582 г. Григорий изменил древний юлианский календарь, приказав прибавить к 1582 году 10 дней и впредь принимать за високосный год не каждый сотый, а только четырехсотый год. Это нововведение папы встретило сильные препятствия в некоторых государствах даже западной Европы. Между тем король Стефан Баторий предписал ввести новоисправленный календарь и в княжестве литовском, а следовательно, и в земле волынской, которая вся подвластна была королям и великим князьям литовским. Насилия православным со стороны папистов тотчас же открылись. Патриарх Иеремия II в окружном послании к русско-литовскому духовенству (1583 г. ноября 20) писал, что «употреблять насилия в делах духовных противно учению Христову»; в то же время представлял, что древняя пасхалия утверждена 1-м Вселенским Собором и долг православного хри стианина повиноваться св. Отцам; наконец, изложив условия для отыскания дня пасхальнаго, доказывал, что и нововведенный календарь не чужд погрешностей; к Константину же Острожскому прислал и таблицу, или ключ на обретение пасхи христианской и жидовской²⁷⁷. Но патриаршая грамота для римских католиков не имела большой важности. Сам король (1584 г. января 9) предписывал львовским городским властям, «чтобы россияне не смели нарушать празднеств римско-католической церкви исполнением своих обрядов по древнему календарю; а кто из православных в установленные по новому календарю праздничные дни будет заниматься работами или торговлею – того без всякого внимания наказывать лишением как сработанных вещей, так и вырученных за продажу товаров денег»²⁷⁸. Впрочем, тот же король спустя только 10 дней (января 19 1584 г.) в окружной грамотке писал, что, приказавши ввести в употребление новоисправленный календарь «для порядка и справ речи посполитой», он и в мысли не имел возбранять людям греческого закона отправлять свои празднества по старому календарю и что потому люди этого закона без соизволения старшего патриapxa своего не должны быть насильно принуждаемы к принятию нового календаря, из-за этого терпеть ругательства, убытки и грабежи²⁷⁹.

Таков характер весьма многих грамот королей польских! Почти всегда неточные, они явно противоречили одна другой. Неточности в предписаниях нередко допускались даже с намерением, а противоречия вытекали уже сами собою, неизбежно. От взаимно противоречащих предписаний нельзя было ожидать и хороших следствий. Почти в то же время, как Стефан Баторий издал «универсал», предписывавший, чтобы паписты не препятствовали православным праздновать святые дни по древней пасхалии, толпа шляхтичей, вооруженных саблями и ружьями, по приказанию львовского латинского apxиeпископа Яна-Дмитрия Соликовского накануне Рождества Христова напала на православные церкви и монастыри и произвела крайние оскорбления христианам и святыне: народ, собравшийся на богослужениe и приготовление к великому дню, был разогнан; священники, совершавшие литургию, были с величайшим бесчинием и насилием отвлекаемы от алтарей и отводимы в заключение; церкви запечатаны; колокола отданы в городской замок или проданы жидам; православным же под угрозою немедленной смерти приказано было не касаться печатей, не звонить в колокола и не собираться по древнему чиноположению во храмы на богослужение²⁸⁰. Львовские православные граждане подали жалобы королю, умоляли и митрополита Онисифора вступиться за них и унять своеволие папистов; целый год продолжалась тяжба между львовским православным епископом Гедеоном Балабаном и арцибискупом Соликовским. Наконец (февраля 15 1585 г.) Ян-Дмитрий Соликовский дал обязательство, что «до учинения согласия касательно нового календаря между патриархами греческого закона и папою римским он не будет делать православным никаких принуждений»²⁸¹. Гедеон вследствие этого прекратил судебный свой иск. Король Стефан Баторий спустя три месяца (1585 г. мая 18) также издал универсал, которым снова подтверждал латинянам, чтобы они не делали насилий православным, и дело о календаре предоставлял решению восточных православных патриархов и римского папы²⁸². Однако принуждения не прекращались, а открывались, напротив, и в других городах волынских²⁸³. Впрочем, и в этом периоде в обрядах православной церкви мы не видим еще нововведений и обычаев римской церкви. Мы имеем послания св. Фотия к церквам юго-западной России, но в этих посланиях не находится никаких обличений на отступление в обрядах от православия. Неприкосновенность православных обрядов в этом периоде резко подтверждают также сами паписты, писавшие до унии и доходившие нередко до больших крайностей и преувеличений в изображении различия между обрядами церкви православной и римско-католической²⁸⁴.

Рассматривая внешнее состояние православной Церкви, мы видели, что к концу этого периода ее окружили разного рода реформатские сектанты, а вслед за ними – иезуиты; что те и другие, стараясь привлечь себе последователей, учреждали свои школы, заводили типографии, издавали собственные переводы священных книг, также некоторые частные сочинения, противные духу православного учения²⁸⁵. Сильно колебались уже умы от разлива западного вольнодумства; враги православия были неутомимы; нестроения проникали в самое управление церковное, в устройство иерархии. При всем том были еще избранники Божии, мудро и ревностно, как истинные поборники православия, заботившиеся о святой вере и Церкви и употреблявшие средства к отражению неправоверия и неправомыслия.

И во-первых, для обучения юношества истинам святой веры и для приготовления достойных пастырей Церкви на Волыни открыты были высшие духовные училища. Первое из таких училищ во второй половине XVI столетия заведено было в Остроге знаменитым князем Константином Константиновичем Острожским. В 1581 г. иезуит Антоний Поссевин писал к папе: «Некоторые pyccкиe князья, каковы острожский, слуцкий, имеют свои училища, в коих питается их раскол»²⁸⁶. В 1586 г. патриархи Иepeмия константинопольский, Мелетий александрийский, Иоаким антиохийский, Софроний иерусалимский дали благословение и повелели славянам учиться греческому языку. Это позволение относилось преимущественно к россиянам, «на волынских землях жившим», коим паписты запрещали учиться греческому языку²⁸⁷. В то же время (1586 г.) по благословению антиохийского патриарха устроено было подобное училище во Львове. Из дошедших до нас памятников видно, что в львовском училище назначены были для преподавания языки славянский и греческий²⁸⁸. При этих училищах заведены были типографии, в которых печатались книги, много способствовавшие, с одной стороны, к защищению православия против папистов и разных сектантов реформатских, с другой – к большему утверждению его в сердцах греко-россиян²⁸⁹. О содержании училищ заботились или покровительствовавшие им князья, или братства тех церквей, при которых училища учреждались. Но кроме этого, ученики жили еще милостынею, которую сами себе выпрашивали у людей православного исповедания: это был общий удел православных духовных воспитанников не только на Волыни, но и на всем юго-западе России. При сильной неприязни латинян к православным, когда господствовало своеволие и самоуправство, несчастным воспитанникам православных училищ приходилось иногда терпеть самые тяжкие оскорбления от буйных школьников римско-католического вероисповедания. Случалось, что последние, подстрекаемые своими ректорами, с камнями и дреколием ночью нападали на первых, отнимали у них выпрошенную милостыню, силою увлекали в свои квартиры и там держали в цепях, секли, ранили и всячески мучили²⁹⁰.

Во-вторых, чтобы доставить чадам и пастырям православной Церкви возможность почерпать истины божественной веры из самых ее источников, сделаны были и изданы переводы священных книг. Так, во второй половине XVI в. (1556–1561 гг.) пересопницкий²⁹¹ архимандрит Григорий вместе с сыном протопопа Сяноцкого Михаилом Васильевичем, переложили с болгарского (церковного) на простой pyccкий язык четвероевангелие²⁹². Около 1570 г. в Москве переведен с еврейского на русско-славянский язык Ветхий Завет; наконец, в 1581 г. попечением Константина Константиновича Острожского совершено было исправление и новое издание всей Библии²⁹³. Как первые опыты, предпринятые при обстоятельствах неблагоприятных, эти переводы и издания священных книг, конечно, могли совершиться не без больших трудностей и некоторых недостатков²⁹⁴, тем не менее они служат прекрасным памятником просвещенного и самого живого благочестия православных россиян волынских.

Кроме переводов и изданий священных книг, на Волыни переводимы были писания знаменитейших Отцов и учителей Церкви. С особенною ревностию трудился на этом поприще бежавший из Москвы в Литву и почти всегда живший на Волыни князь Андрей Михайлович Курбский; великое усердие оказывал в этом деле и игумен Троицко-Сергиевой лавры Артемий, осужденный на московском соборе 1551 г. и впоследствии живший на Волыни, в г. Луцке²⁹⁵. Из писем Курбского видно, что частию им самим, а частию под его надзором переведены были некоторые части из творений Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста. К братьям Мамоничам обещал князь «поспешить с тремя свидетелями – Дионисием Ареопагитом, Иоанном Златоустом и Иоанном Дамаскиным, и со иными святыми древними учительми». Сделанный князем перевод богословия, диалектики, книги о ересях и нескольких слов Дамаскина уцелел и до нашего времени. Особенно старался Курбский перевести те места из писаний св. Отцов, в которых заключалось прямое опровержение мнений, проповедуемых латинами. Так, по просьбе львовского мещанина Семена Седларя представить ему толкование вселенского учителя касательно распространяемого учения о чистилище и невечности будущих мучений князь перевел и послал 9-ю беседу св. Златоуста на 1-е Послание к Коринфянам²⁹⁶.

Вслед за писаниями мужей богодухновенных и св. Отцов Церкви писаны были на Волыни и частные сочинения, то для утверждения верных в благочестии, то для посрамления неправоверных и суемудрствующих, то, выражаясь словами Курбского, «для прохлаждения духовного» – для подкрепления души, изнемогавшей под тяжким бременем искушений и бедствий тревожного тогдашнего времени. Острожский пресвитер Василий издал (1588 г.) сочинение, состоящее из следующих трактатов: 1) о единой истинной вере и церкви; 2) об исхождении Святого Духа от единого только Отца; 3) о первенстве римского епископа; 4) об опресноках, субботнем посте, литургии Великого поста, безженстве священников и чистилище, 5) о порядке праздников по древнему календарю, утвержденному патриархами; 6) о святых храмах и почитании святых икон²⁹⁷. Князь Курбский писал к различным лицам письма, в которых, изображая хитрости иезуитов и заблуждения их в делах веры, утверждал православных в древней вере и благочестии и требовал, чтобы эти послания передаваемы были из рук в руки, чтобы некоторые из них были прочитаны даже пред всем «собором» правоверующих в том или другом городе²⁹⁸.

К концу описываемого периода, как было уже замечено, появились в Литве, а вслед за тем и на Волыни различные реформатские сектанты – гуситы, лютеране, кальвинисты, социниане, и скоро нашли последователей своему учению. В то же время в Польше распространились антитринитарии: Симон Будный на Волыни проповедывал хульные мысли их устно и письменно²⁹⁹. Скоро проникли в Литву убежавшие из Москвы новые еретики – Игнатий и Феодосий Косой. Около 1575 г. они являются на Волыни в имения Чаплиев, в которых, к сожалению, нашли готовых слушателей³⁰⁰. Впрочем, проповедники различных заблуждений находили себе последователей почти в одних поляках, литовцах и в переселенных немцах, но мало – в православных русских, свято хранивших древнее учение веры предков; последним нравились только резкие отзывы сектантов о папизме³⁰¹. В учении новых сектантов со всею бессвязностию и шаткостию повторялись только древние ереси, давно отвергнутые и осужденные Церковию.

Уже и в первой половине этого периода являлись по временам люди, которые по различным побуждениям уступали искушениям, забывали святую веру отцов и передавались латинянам. Но в то же время, за исключением этих весьма немногих, все рoccияне волынские одушевлены были самою пламенною ревностию по вере святой, православной. Когда иноверный государь Казимир III употреблял все меры, чтобы подчинить себе подданных дома Даниила Романовича, они призывали к себе на помощь татар и лучше согласились признать над собою власть этих варваров, не вмешивавшихся в дела веры, нежели власть властолюбивых фанатиков³⁰². Когда господство поляков утвердилось и в западных областях Волыни, тамошние православные христиане для поддержания веры своих предков соглашалась держать сторону таких литовских князей, которые считались чудовищами, но не стесняли православной веры, например Кейстута, Витовта, Свидригайла³⁰³.

В частности, обращая внимание на людей высшего сословия, встречаем здесь картину смешанную и жалкую. Мудрость и легкомыслие, твердость и непостоянство, постоянно сменяясь в одном и том же обществе, в одних и тех же лицах, производят какое-то тяжелое впечатление на душу, ясно свидетельствуя, что чуждое владычество успело уже ослабить в русском сердце прежнее, самое глубокое и живое чувство – чувство преданности к святой вере предков и любовь к отечеству³⁰⁴. Если обратим внимание на высшие классы людей, и здесь поражает нас та же неопределенность: представляют их то легковерными и малодушными, готовыми по мановению своего властителя в один и тот же день несколько раз переменить свои верования, то столь твердыми и упорными, что совершенно невозможным представляется сколько-нибудь поколебать их в вере, то преданными всякого рода порокам, то строго соблюдающими уставы своей Церкви, то безгранично верными своим государям, то торжествующими победы своих врагов³⁰⁵. При всем том, однако ж, должны мы сказать, что усердиe к святыне, к благолепию храмов Божиих велико было и в этот период смятений и неустройств. Среди тягостных браней, среди беспрерывных преследований за веру домы Божии, мирные обители долженствовали быть вожделенным пристанищем для всякой души христианской. Поэтому и немногие уцелевшие памятники древности свидетельствуют, что между православными на Волыни много было ревностного, пламенного усердия к подвижничеству во Христе, много было иноческих обителей³⁰⁶. Многие волынские князья и вельможи сохраняли русскую набожность: они не только поступали в монашество, но бывали и пастырями православной Церкви³⁰⁷. Особенным благочестием прославился дом князей Острожских и родственный с ними дом князей Ольшанских-Дубровицких. Феодор Васильевич, князь Острожский, был ревностным православным христианином, строил, как мы видели, в разных местах церкви, наделял их богатыми имениями и вкладами. Когда Ягелло, великий князь литовский, преследуя и искореняя веру православную, начал стеснять древние права русских, князь Феодор принял сторону низверженного Свидригайла, разбивал несколько раз поляков, в 1432 г. взял г. Смотрич и едва не уничтожил польскую армию, в следующем году покорил Луцк и Каменец. Его победы вынудили оградить законом свободу православия и сравнять русское дворянство с польским в правах и преимуществах. Благочестивый князь почил в киевской лавре и прославлен нетлением³⁰⁸. Княгиня Анастасия Юрьевна Ольшанская, супруга князя Заславского, покровительствовала христианскому просвещению в половине XVI в.³⁰⁹, а ее сестра Юлиания Юрьевна, княжна Ольшанская, скончалась еще на 16-м году своей жизни и погребена (около 1550 г.) в приделе великой печерской церкви; в начале ХVII в. обретены нетленными мощи ее³¹⁰.

В этом периоде кроме многих обителей монастырских, или духовных, образовалось (в половине ХVI в.) во Львове братство из мирян, или людей светских. Основание этому братству, как и другим подобным, положено было магдебургским правом, дарованным многим городам и соединявшим различные сословия известного города в отдельные общества по делам судебным и правительственным. Святая вера и христианская любовь, одушевлявшие эти общества, соделали их братствами нравственно-религиозными и поставили для них целию «размножение хвалы Божией». Нравственные обязанности этого братства состояли в том, чтобы заботиться о благолепии Церкви и содержании духовенства, присутствовать в праздничные дни при богослужении, пособлять бедным, воспитывать сирот, помогать недужным, погребать умерших братий. Поэтому братство имело свое училище, типографию и больницу³¹¹.

* * *

Все сказанное о состоянии православной Церкви на Волыни во втором периоде коротко можно выразить так: состояние православной Церкви представляется гораздо печальнее, нежели в период предыдущий. Главные враги ее – паписты делались упрямее по мере того, как успевали утверждать на Волыни владычество польских королей и свое влияние на них. С другой стороны, открылись нестроения, бывшие следствием стеснения иерархии церковной и вмешательства в дела Церкви королей и панов польских. Самое богослужение с его священными местами и временами неоднократно подвергалось самоуправству папистов. В сохранении чистоты учения представляется со стороны православных деятельная ревность, но ревность, не превышающая опасностей, коими окружал православную Церковь орден иезуитов. Наконец, ослабленными и потрясенными представляются во многих сынах православия начала отечественной веры и отечественного благочестия.

В конце XVI столетия на польский престол вступил Сигизмунд III (1587–1632). Иезуиты под покровительством короля, всецело им преданного, начали действовать решительнее. Первым делом их было захватить в свои руки воспитание юношества – и это как нельзя лучше вело их к цели: обольщая родителей успехами детей, иезуиты хитро увлекали сердца своих питомцев, и с каждым годом, с каждым днем увеличивалось число отступников от древней веры предков³¹². Вместе с тем³¹³ разными льстивыми обещаниями и коварными советами иезуиты старались привлекать на свою сторону тех из православных жителей Волыни, которые могли иметь особенное влияние на народ³¹⁴. Mнoгиe отвергли предложения хитрых иезуитов, а некоторые по различным побуждениям склонились на их сторону: в числе последних был луцкий епископ Кирилл Терлецкий, первый зачинщик унии на Волыни³¹⁵. Убеждения иезуитов тем удобнее могли действовать на Кирилла, что различные, даже уголовные, преступления, явно ему приписываемые, заставляли его опасаться за собственную безопасность и благоденствие, а он был человек, в котором любовь к благам миpa сего превышала все другие чувства³¹⁶. Сперва митрополиту, а потом епископу владимирскому Мелетию Хребтовичу Богуринскому поручено было (патриархом Иеремиею) соборно рассмотреть поступки Кирилла и произнести над ним суд: происки и козни подсудимого не допустили быть собору³¹⁷. В 1590 г. Мелетий скончался, а по смерти его владимиро-брестская епархия сделалась «первым местом отступничества от православия». Кирилл как человек неученый, потерявший доверенность в народе, мало мог надеяться на себя в деле введения унии и потому убедил митрополита (Михаила Рагозу) посвятить на праздную епископскую кафедру владимирскую Ипатия Поцея, который известен был своею образованностию и в преданности которого Риму Кирилл не сомневался. Приобрев таким образом верного союзника, Кирилл начал действовать для собственного возвышения и для папы – и прежде всего старался сеять между православными, особенно епископами, недоверчивость к патриарху. Ипатий с первого года вступления своего на владимирскую кафедру начал действовать для унии; на брестском со боре (1590 г.) вместе с Кириллом предложил он православным «яко мы русь веры греческой и церкви наша многия пакости отъ ляхов поносят; ныне убо мы умыслихом просити короля и всего сената, дабы нас оставили при вольностях по правам нашим», и проч.³¹⁸ Эта хитрая выдумка доставила им подписи (на чистых листах) всех православных епископов, бывших на соборе, чем они коварно воспользовались впоследствии. После этого собора Кирилл и Ипатий согласились объездить не только волынские, но и все польские и литовские города и брали с духовенства и русской шляхты подписки на принятие унии³¹⁹ сообразно постановлению флорентинского собора. После таких приготовлений Ипатий созвал новый собор во Львове (1593 г.) и предложил присутствовавшим на соборе о введении унии, но предложение это не было принято. Потом в Луцке созвал он множество князей и дворян и различными обольстительными речами старался преклонить их к унии³²⁰; и эта попытка оставалась, однако ж, тщетною.

Весть о действиях Ипатия и Кирилла скоро дошла до патриарха; Иеремия прислал окружную грамоту и грозил отлучением от Церкви всякому, кто изменит православию. Но Сигизмунд III, ревностно старавшийся покорить русские церкви папе, дал еписко пам привилегию за себя и за своих преемников, что «если бы патриархом и самим митрополитом по какой-нибудь причине изречена была на них клятва, то она не действительна»³²¹. Ободренные содействием короля, поборники унии опять созвали собор в Бресте, где после жарких споров о преимуществах униатских пастырей 1594 г. декабря 2 написано определение о принятии унии. Ипатию и Кириллу поручено было представить определение собора королю и папе.

Еще не успели посланные возвратиться из Рима, как негодование против унии разлилось везде – и между духовными, и между светскими: народ проклинал отступников, духовные и знаменитые люди светские протестовали против унии. Львовский епископ Гедеон (1596 г. июля 1) во Владимире Волынском, при собрании многих знатных людей, представил письменный протест с жалобою, что посланные депутаты без ведома и согласия прочих духовных властей и народа отступили от константинопольского престола, коварно подчинили многие паствы православные папе и приняли все римское исповедание, оставив только для виду греческие обряды. Князь Острожский также письменно (1596 г. июля 25) протестовал, что он не приемлет унии и отвергает ее³²². Между тем в Риме Ипатий и Кирилл приняли все, что «определено тридентским собором, сверх содержащегося в никео-константинопольском символе», и оба дали присягу за себя и за прочих епископов. Климент VIII радовался и торжествовал, видя русских епископов волынских, повергающихся пред ним на землю и лобызающих его ногу³²³.

По возвращении из Рима отступники увидели всеобщее волнение и сильнейшее негодование против унии. Поцей, по словам его жизнеописателя³²⁴, «заметил даже в митрополите Рагозе немного бдительности и заботы об унии; а в Острожском и епископе Гедеоне Балабане увидел сильное упорство и заговор против унии, в народе же волнение». Униаты увидели необходимость объявить всенародно утвержденную уже папою унию; назначен был сейм в Бресте, куда прибыли приверженцы унии и многие православные. Ревностнейшим противником унии явился здесь князь Константин Константинович Острожский; торжественно – пред собором защищал он (вместе с православным духовенством) догматы православия против отступников – митрополита Рагозы и епископов Поцея Терлецкого, которые по личным выгодам и в угождение Сигизмунду III замыслили соединиться с римскою церковию. Голос благочестивого князя из племени св. Владимира был опасен для Рагозы и его сообщников, не менее опасен он был и для Сигизмунда. Король приказал князю Острожскому выехать из Бреста; волынский воевода повиновался, но остался непримиримым врагом унии³²⁵. Дела собора кончились тем, что 9 октября в православной церкви св. Николая с амвона прочтены были униатами папская булла и акт соединения, подписанный митрополитом и другими. Православные, отринутые униатами, открыли новый собор, на котором определили: а) не слушать ни в чем митрополита и прочих епископов-отступников, а считать их лишенными власти; б) не предпринимать ничего в отношении к вере без константинопольского патриapxa.

Так началась уния, в продолжение почти двух столетий служившая источником тяжких бедствий и страданий не для одной Волыни!

Действуя именем короля и закона, поборники унии в разных областях Волыни производили притеснения и насилия. Ипатий Поцей с вооруженными людьми нападал на православные церкви, собственноручно разрывал святые антиминсы, напрестольные одежды, остригал священникам бороды и головы и запрещал им священнодействовать³²⁶. Маршал коронного трибунала, староста галицкий Иосиф Потоцкий каждому из своих крестьян, отказывавшемуся от принятия унии, приказал платить штраф – «100 гривен кроме великого телесного наказания»³²⁷. Подобные гонения и насилия заставили православных Волыни на основании многих привилегий³²⁸ прибегнуть к правосудию и защите польских королей. Между тем в 1597 г. от 4 октября и 4 апреля присланы были грамоты Мелетия, патриарха александрийского и константинопольского, к князю Острожскому, коими дано право епископу Гедеону Балабану (нареченному тогда патриаршему экзарху православной митрополии киевской) «на место митрополита и епископов, принявших унию, поставить новых и весь правосл. чин церковный устроить»³²⁹. Ни эти грамоты, ни права, данные прежними королями, ни просьбы православных Сигизмундом III не уважены; напротив, король употребил вcе меры к защите отступников, издал повеление не впускать в пределы его государства послов константинопольского патриарха и запретил строить православные храмы³³⁰. Вскоре начались открытые грабежи и насилия: польские войска по повелению короля и магнатов принуждали народ преклонять колена в храме и бить себя в грудь по обычаю латинскому, читать символ веры с прибавлением и Сына, угрожая рубить саблями неповиновавшихся³³¹.

Усматривая в князьях Острожских могущественное противодействие и ясно сознавая силу влияния их на народ, иезуиты употребили все усилия обратить в унию этих непоколебимых поборников православия. Второй сын Константина Константиновича Януш отправлен был отцом ко двору немецкого императора Максимилиана для изучения ратного искусства. Там иезуиты опутали его своею сетью и расположили к римской вере. Действуя потом чрез короля, осыпавшего наградами и почестями Януша, и при посредстве молодой жены его они довершили свое торжество: Януш сделался папистом – и столько же усердным к своему новому вероисповеданию, сколько прежде предан был православию³³². Гораздо менее имели успеха ученики Лойолы в своем покушении отвлечь от православия старшего сына воеводы Константина, который увлекся было льстивыми речами иезуитов, но вскоре прогнал их от себя и сохранил в чистоте веру отцов своих³³³. Младший сын Константина-Василия Александр был отрадою престарелого отца. Он не внимал ни безотвязным просьбам своей жены, дочери сендомир ского воеводы, ни убеждениям ксендзов: вместе с отцом твердо противоборствовал насильственной пропаганде и умер в 1603 г. ревностным сыном православной Церкви³³⁴.

Употребляя различные средства к обращению в унию князей Острожских – и как главных поборников православной Церкви, и как знатных лиц государственных, – иезуиты и питомцы их униаты старались в то же время истреблять и православное духовенство, много препятствовавшее успехам унии. Между тем Ипатий, епископ владимирский, по привилегии короля и с дозволения папы посвящен на место Рагозы (ум. в 1599 или 1600 г.) в сан митрополита. Еще обширнее открылось ему теперь поприще для преследований и гонений. Он исходатайствовал у короля указ «не возводить на духовные начальства не учившихся в школах, но православным запретить обучаться в польских училищах». Львовский епископ Гедеон Балабан сильно воспротивился указу короля, так что Поцей, не могши ничего сделать сам, должен был прибегнуть к защите папы Климента VIII, который и сам писал об этом Сигизмунду, и поручил еще ходатайствовать у него своему унцию, рижскому епископу³³⁵. В то же время латынские монахи по всем волынским провинциям начали заводить свои монастыри, а орден доминиканских странников по булле папы Климента VIII открыл во Львове под именем «Иакинфовой русской провинции» главный капитул, которому подчинил 22 русских и литовских конвента, в том числе луцкий и владимирский на Волыни³³⁶.

Вскоре православная Церковь лишилась главнейших и сильнейших защитников своих, славных поборников православия – львовского епископа Гедеона Балабана (ум. в 1607 г.) и князя Константина-Василия Острожского (ум. в 1606 г.), со смертию которых упали три православных училища на Волыни, воспитавших многих защитников Церкви³³⁷. Отступничество Януша Константиновича по смерти доблестного отца имело сильное влияние на многие дворянские фамилии Волыни и увлекло их в унию или прямо в латинство. Действуя в духе нового вероисповедания, Януш начал строить костелы на землях острожских и изгонять русских священников из церквей, построенных его благочестивыми предками. Так, в 1610 г. он отнял у православных церковь св. Троицы, основанную его прадедом в Межириче (местечко близ самого Острога) и, пристроивши к ней «кляштор», отдал ксендзам францисканского ордена; выстроил в Старо-Константинове (уездный город волынской губернии) костел для доминиканов и назначил ксендзам мансионариям в Тарнове 500 злотых³³⁸ ежегодного жалованья. Словом, Януш действовал в духе нетерпимости к вере предков и щедро благотворил последователям церкви, которой сам недавно сделался членом³³⁹.

В 1612 г. скончался последний православный епископ на Волыни Михаил Копыстенский, сотрудник Гедеона. Обольщаемые сеймовыми и королевскими обещаниями свободы вероисповедания и в то же время везде стесняемые и преследуемые униатами, православные жители Волыни не знали уже, куда обратиться с просьбою о посвящении себе православных архипастырей. Между тем Ипатий³⁴⁰ и другие с конвоем солдат разгоняли собиравшихся во мраке ночи на молитву и запечатывали храмы то сами по себе, то по именной воле короля³⁴¹.

В 1620 г. патриарх иерусалимский Феофан, будучи в Киеве, восстановил киевскую митрополию и поставил епископов для епархии юго-западной России, в том числе и на Волынь³⁴². Это благодетельное распоряжение патриарха не вполне достигло своей цели и послужило, по проискам униатов, источником новых бедствий для православия. Вскоре по отъезде патриapxa униатские епископы подали королю донос, будто бы Феофан, бывший в Киеве, – патриарх-самозванец, присланный от султана шпионом в Малороссию; будто он всюду возмущает народ против польского правительства, что новопоставленные им епископы – его соумышленники, а следовательно, изменники и враги отечества. Те же клеветы взносили униаты нa всех и обо всем народе русском разглашали как об отступном, вероломном, бунтующем³⁴³. Преследования и гонения возобновились с большею силою³⁴⁴. Сеймы или не слушали жалоб на притеснения, или, если и определяли удерживать фанатиков от неистовств, определения эти не были исполняемы; и жестокости униатских епископов над православными простирались уже до того, что сами латынцы, подносившие освященные сабли военачальникам «на поганство, на русь, жебы их выкореняты»³⁴⁵, гнушаясь бесчеловечными поступками униa тов, делали им строгие выговоры, увещевая просить у Всевышнего «духа кротости и любви к ближнему»³⁴⁶. Вот что говорили православные в речи своей на сейме 1632 г.: «Се мы днесь уничижены паче всех живущих на земли; не имамы князя, ни вождя, ни пророка, ни жертв, ими же могли бы умилостивити благосердого Бога... Но какая тому причина? Что терзает утробы наши? То, что права наши нарушены и вольность попрана; священные храмы, издавна сооруженные, иные запустели, иные до ныне запечатаны, дабы возбранить нам в оные вход для поклонения единому в Троице Богу. Знаменитые наши особы изгнаны из правительства за то только, что они русские; и никто не защищает нас от сих и сим подобных бесчисленных обид и укоризн. Свидетели тому сея провинции земли; ея горькими прошениями и воплями наполнены сеймы…»³⁴⁷ Дополнение этой печальной картины находим в описании тогдашнего состояния самими польскими историками: «Люди невинные, – говорят они, – из магистратов и цехов изгоняемы и в подземные ратушные тюрьмы безвинно посаждаемы были; а если кто, по усердию своему, на церковь благочестивую (православную) духовным завещанием что-нибудь определял, cиe принимать запрещаемо было; церкви каменные строить на земле шляхецкой, по силе привилегий королевских, не допускаемо было; и прочие несносные угнетения и обиды разными способами наносимы были»³⁴⁸.

Владислав IV (1632–1648 гг.), преемник Сигизмунда III, был справедливее своего предшественника в отношении к православным русским своим подданным. При вступлении на престол он объявил всем свободу вероисповедания и подтвердил определение коронного сейма (1631 г.) «хранить мир и покой духовным и мирянам обоих исповеданий, наказывать и штрафовать делающих насильное завладение церковных маетностей греческого вероисповедания»³⁴⁹. Вскоре, на сейме 1632 г. 1 ноября, издал он статьи примирения между благочестивыми и униатами и дал присягу выполнить эти статьи или условия на деле³⁵⁰. Вследствие этого православные получили от Владислава диплом, коим между прочим подтверждено свободное исповедание веры, совершение таинств, позволение починять церкви и строить новые, заводить при церквах и монастырях братства, богадельни, школы, семинарии и типографии и свободно исправлять общественные должности; определено также возвратить православным епархии, отнятые униатами, все споры и распри о вере прекратить, и все приговоры прежних сеймов на диссидентов уничтожить, и всем жить в покое, без притеснения друг друга; дозволено всякому от унии переходить к православию и от православия в унию³⁵¹. Все эти постановления утверждены были целою «речью посполитою» на коронационном сейме (18 февраля 1633 г.), где Владислав возобновил акт, предоставлявший свободу православию. Наконец, на варшавском сейме 1635 г. состоялась конституция, которою утверждались статьи примирения и речь посполитая определила защищать благочестивых и униатов³⁵². Всеми этими привилегиями православные много обязаны были ревностному хранителю православия, сперва архимандриту, а потом митрополиту киевскому Петру Могиле, который всегда усердно ходатайствовал за православных пред королем и на сеймах³⁵³. Привилегии Владислава многократно подтверждаемы были на сеймах и его преемниками³⁵⁴ .

Так прочно, по-видимому, ограждаемо было состояние православных в Польше! Но, к сожалению, только на словах; на деле происходило совсем другое. Польские магнаты, мало помышлявшие о воле ко роля в других случаях, по наставлению латинского и униатского духовенства употребляли происки и насилия, чтобы остановить исполнение королевских и сеймовых определений. Лучшие монастыри, вотчины, принадлежавшие православным, оставались за униатами³⁵⁵. Хитрые иезуиты не упускали при этом случае обращать православных в унию или латинство, останавливаясь по преимуществу на лицах, владевших богатыми поместьями и имевших влияние на простой народ, твердо преданный древней вере. По смерти православных князей Острожских единственною наследницею все еще обширного имения осталась Анна Алоизия, дочь Александра Константиновича, вдова знаменитого гетмана Ходкевича. Эта княжна – добрая, но слабодушная – не могла по смерти отца и деда устоять против обаяния иезуитов, которые вскоре превратили ее в безусловно-покорное opyдие своей воли. Исполняя желание иезуитов, Анна выстроила для них в Остроге коллегиум, предоставила им воспитание юношества и распространение латинской веры в землях острожских. Щедро наделяя богатыми вкладами костелы, устроенные из православных церквей, она и сама заботилась об обращении своих подданных в унию и для лучшего достижения этой цели установила, чтобы в день празднования «Божиего тела» (Boże cialo) все крестьяне, даже из дальних сел и деревень, съезжались в Острог, где на расставленных по улицам богато украшенных алтарях ксендзы читали им евангелие на языке славянском, родном и понятном для них³⁵⁶. Анна, притеснявшая православных обывателей Острога, была предметом ненависти для подданных; и только латинское духовенство, в особенности иезуиты, ею облагодетельствованные, до небес превозносили мнимую святость княжны Острожской³⁵⁷. Ненависть народа скоро обнаружилась в действиях, и Анна принесла жалобу на своих подданных. Трибунал осудил многих острожских мещан на мучительную казнь. Анна объявила виновным пощаду и удовольствовалась тем, что по тому же приговору трибунала сорок православных священников были изгнаны из владений острожских. С этого времени бедные жители, лишенные пастырей, должны были поневоле расставаться с древнею верою своих предков³⁵⁸.

На защиту православия восстал храбрый гетман малороссийских казаков Зиновий-Богдан Михайлович Хмельницкий³⁵⁹. Частыми и сильными поражениями поляков Хмельницкий принудил короля Яна Казимира просить мира. Условия мира между прочим были следующие: 1) уничтожить навсегда в земле русской унию; 2) церквам православным оставаться при своих древних правах и имениях; 3) иезуитские училища по всем городам и селениям упразднить и перенести в другие места. Король грамотою подтвердил статьи договора и, с большею точностию определяя владения и права, принадлежавшие православию, ограничивал своеволие папизма³⁶⁰. Но все эти договоры и постановления оставались более на словах: духовенство польское и магнаты, с неудо вольствием смотревшие на привилегии, данные православным, не замедлили нанести новое оскорбление православию в лице его иерарха³⁶¹ – и вскоре опять начались жестокости ляхов на Волыни и во всей Малороссии. Глубоко соболезнуя о крайнем угнетении на рода русского, Хмельницкий снова возобновил неприятельские действия против поляков. Грозно было шествие этого «казацкого Тамерлана»³⁶²; но храбрый защитник святой веры и отчизны Богдан «свидетельствовался небом и землею и самим Богом всемогущим, что подъятое им оружие и пролитая им многая кровь христианская есть дело рук некоторых магнатов польских, противящихся власти короля и следующих тиранским своим наклонностям и вымыслам на пагубу народа русского. Они-то, – говорил он, – жаждали крови человеческой, они искали жертвы сей, законопреступной и варварской, – и пусть ею насытятся, а я умываю руки пред народом и всем светом, что ни мало не повинен есмь в крови сей христианской и единоплеменнической. Суд Божий на мою душу призываю, что не желаю и не ищу мести, постыдной христианству и человечеству»³⁶³.

Изуверы и после этого были слепы и глухи ко всему, что невольно побуждало их быть умереннее в своих жестокостях над православными. Волынь, остававшаяся еще под властью Польши, страдала по-прежнему. Напрасно царь Алексей Михайлович много раз требовал прекратить гонения, оскорблявшие и веру, и человечество³⁶⁴, напрасно также, при преемниках царя Алексея Михайловича до Императрицы Екатерины II Россия постоянно ходатайствовала, «чтобы в силу всех договоров православным церквам и народу не было чинимо никакого притеснения, разорения и принуждения ни к римскому закону, ни к унии»³⁶⁵, – Польша или обещала все, но не думала об исполнении обещанного, или, отказываясь от своих обещаний, не стыдилась утверждать, что «вера греческая никогда в Польше гонима не была»³⁶⁶, или, наконец, уклончиво отвечала на ходатайство России: «Не пристойно-де никому в дела чужого государства мешаться; довольно и того для старой русской веры, что король при коронации присягает никому никакой тяжести для веры не чинить», а православные жители русско-польских областей «иной ceбе защиты, кроме польского престола, искать не могут и не должны»³⁶⁷. Все, что оставалось еще православного на Волыни, терпело поругания и наглые оскорбления. Перемышльский униатский епископ, получивший от короля позволение судить противящихся унии, сделал такой приговор: «Дабы они (православные) впредь об унии упорства не чинили, казнить их смертию»³⁶⁸. Поборник веры Мелхиседек Значко-Яворский за отклонение народа от унии был схвачен в Радомысле и посажен в Дермане в тюрьму по повелению униатского митрополита Фелициана Володковича³⁶⁹. В 1712 г. один православный епископ волынский (Кирилл Шумянский) писал канцлеру, графу Головкину: «17 октября 1711 года от польского короля изданы во все воеводство волынское универсалы, чтобы его (Кирилла) никто не признавал епископом и ни в чем бы послушания к нему не имел»³⁷⁰. В 1717 г. сейм постановил уничтожать все церкви (не латинские) и полагать штраф на всех, не соглашавшихся на унию³⁷¹.

В этих несчастных обстоятельствах православные обратились с жалобами к Русскому Двору и просили защитить беззащитных. Государь Император Петр Великий послал грамоту к королю и речи посполитой, в которой, живо изобразив страдания православных от униатов, советовал пресечь зло, в противном случае грозил «оказать месть свою над утеснителями его единоверия»³⁷². Несмотря ни на что, униаты продолжали свое дело. В 1733 г. по определению нового сейма диссиденты устранены от всех общественных должностей. Все это делалось вследствие настояний папы и его епископов³⁷³. Король повелевал «не делать не-униатам никаких препятствий в отправлении веры по данным им на то правам», но бискупы «по тайной заповеди папы» действовали иначе, и повеления королей оставались без исполнения³⁷⁴. Наконец, на BceРоссийский Престол вступила Екатерина II, которой суждено было положить конец страданиям православия в Польше. В 1772 г. Белоруссия присоединена к России, и древнее православие восторжествовало. Волынь оставалась еще под властию Польши; чаша страданий ее еще не исполнилась! Но в 1793 г. (июля 11) созван был чрезвычайный сейм в Гродне, и заключенным здесь трактатом восстановлена в Польше тишина и спокойствие и возвращена к России та область, которая составила впоследствии губернии волынскую, минскую и подольскую³⁷⁵. С присоединением Волыни (нынешней) к Pocсии кончились здесь и страдания православных.

Известно, что православные иерархи волынские в важнейших делах церковного управления и благоустройства ближайшим образом зависели от митрополита киевского; теперь митрополит (Михаил Рагоза) был уже на стороне папы, и правослвие видело в нем не прежнего поборника и защитника своего, а явного противника. Ближайшими и главными правителями церквей волынских оставались епархиальные архиереи, но еще в самом начале этого периода Волынь лишилась многих пастырей, дерзнувших предать Церковь православную властолюбивому Риму. Владимирский епископ Ипатий Поцей, луцкий – Кирилл Терлецкий, холмский – Дионисий Збируйский вместе с другими, изменив древнему православию, решились подчинить папе и свои паствы. Православные предавали отступников анафеме, осуждали на извержение из сана, требовали отрешить их от епархий, а на их места избрать православных. Король не внимал справедливым требованиям своих русских подданных – и паствы оставались без пастырей в то время, когда последние совершенно необходимы были для защиты первых «от жадных волков запада, так нещадно расхищавших словесное стадо Христово»³⁷⁶!

Ввиду таких крайних опасностей для православия от запада православные теснее прежнего соединялись с константинопольским патриархом и вообще с востоком. Патриархи восточные писали к православному народу окружные грамоты, стараясь укрепить любовь к православию и поддержать ревность в подвигах за святую веру предков, а твердость восточных христиан, непреклонных среди бед, служила прекрасным примером подражания, внушая благоговение к востоку и недоверие к западу. В 1594 г. Мелетий Пига, патриарх александрийский, управлявший в это время и константинопольским патриаршим престолом, прислал несколько окружных увещательных посланий к православному народу, и особенно князю Константину Константиновичу Острожскому³⁷⁷. Taкие же грамоты «о исповедании и сохранении истинной веры» присылал и патриарх Тимофей³⁷⁸. В 1599 г. (15 октября), узнав, что главным поборником унии был владимирский епископ Ипатий Поцей, Мелетий прислал к нему увещательную грамоту, в которой опровергал «римские толки» и умолял его отстать от них и обратиться к православной Церкви, но напрасно: отступник дерзко смеялся над увещаниями патриарха и не хотел понять их³⁷⁹! Но таких было немного: народ с благоговением внимал голосу святейших наставников православия и грамоты их всюду принимаемы были с уважением и любовию. В то же время приснопамятный поборник православия князь Острожский заботился поселять на Волыни православных митрополитов и епископов других стран, которые поддерживали здесь порядок церковного устройства и благочестия в те смутные времена, когда весь юг Poссии оставался без верховного пастыря. В 1599 г. Константин водворил в степаньской обители³⁸⁰ митрополита Луку; он жил здесь около трех лет. Это был, без сомнения, тот белградский митрополит, который с князем защищал православных на брестском соборе³⁸¹. На место Луки в 1603 г. поступил Иеремия, митрополит пелагонский, в 1606 г. видим здесь православного епископа, которого имя неизвестно, – если это только не тот самый владыка мокачевский, который находился в степаньском монастыре в 1610 г.³⁸². Около 1616 г. православным иерархом волынским видим Леонтия Карповича. Он был воспитанник острожских школ, строитель и первый архимандрит виленского Свято-Духова монастыря, с 1616 г. епископ владимирский и бpecтский³⁸³. Этот доблестный пастырь церкви волынской, будучи сам ревностнейшим и непоколебимым поборником преследуемого православия, и в сердца своих пасомых умел пролить отраду и мужество. Леонтий управлял владимирскою паствою около 4 лет и скончался в 1620 г.³⁸⁴ В том же году преемником Леонтию поставлен был Иезекииль Курцевич; равным образом, восстановлены были и другие православные кафедры епископские на Волыни. Дело происходило так: иерусалимский патриарх Феофан, возвращаясь из Москвы, посетил церкви юго-западной России, в которых замечал различные неустройства и беспорядки от унии³⁸⁵. Он остановился в Киеве и здесь, по просьбе гетмана Сагайдачного, «також из разных стран шляхетства, исповедания греческого в великом числе придерживавшегося»³⁸⁶ – рукоположил православных епископов на юго-западные епархии, отнятые униатами, в том числе Исаию Копинского, игумена межигорского монастыря, в Перемышле; Паисия Иполитовича, строителя мелецкого монастыря, в Холме; Исаакия Чернчицкого, игумена чернчицкого монастыря, в Луцке³⁸⁷. Вскоре по проискам и клеветам униатов нoвопоставленные православные епископы принуждены были оставить свои кафедры и только с великим трудом могли укрыться от преследования в Малороссии³⁸⁸. Митрополит (Иов) в следующем году для оправдания как себя, так и епископов своей области отправил на сейм к королю владимирского епископа Иезекииля Курцевича. Король выслушал Иезекииля и приказал явиться к себе и прочим православным епископам. Но митрополит, опасаясь козней, за лучшее счел послать (1622 г. октября 6) к королю письменное оправдание – и себя, и своих епископов³⁸⁹. Сигизмунд признал свое гонение, воздвигнутое на епископов, посвященных Феофаном, несправедливым, напрасным³⁹⁰; но униаты, несмотря на то, продолжали рассеивать свои клеветы и притеснять православное духовенство, а вместе и народ³⁹¹. И потому православные епископы не могли жить в своих епархиях, – да и посещать их могли не иначе как тайным только образом, и притом изредка, для удовлетворения крайним нуждам своих злополучных паств³⁹².

Православные на Волыни, употребляя все возмож ные средства к защите православия, составили в 1621 г. собор, или «советование о благочестии». Пра вилами собора «внушалось столько же ревности к святому православию и твердости в вере отеческой, сколько святости и ума в деле с врагами веры». Между мерами к защите православия собор полагал евангельскую бдительность пастырей, общую чистоту жизни, мученическое терпение: «Пусть помнят, – говорил собор, – что веpa наша кровью утверждена и кровью от всех ересей защищалась». В то же время собор предписывал учреждать братства на помощь пастырям Церкви: «Пусть не будет стыда слушать меньших и от них научаться… – так рассуждали на соборе, – не следовать безбожному папскому правилу. Двор римский осмелился установить такое правило, что хотя бы папа тму людей влек за собою во ад, никто не должен ему сказать: стой! Что ты делаешь? Если архиереи и другие настоятели допустят делать замечания и будут исполнять все предписанное, то отцы в сынах, а сыны в отцах пребывать будут»³⁹³.

Владислав IV, преемник Сигизмунда, в 1623 г. на избирательном сейме по ходатайству православных, особенно по неотступному требованию поверенного митрополита Исаии, архимандрита Петра Могилы, возвратил некоторые епархии православным епископам, в том числе перемышльскую, львовскую и луцкую на Волыни³⁹⁴. При этом определено было возвратить православным архиерейским кафедрам принадлежавшие им монастыри с вотчинами; некоторым кафедрам назначено было королем годовое жалованье³⁹⁵. Подобные привилегии несколько раз подтверждаемы были как Владиславом, так и его преемниками³⁹⁶. В 1686 г. одною из статей вечного мира России с Польшею постановлено было навсегда оставить за православными епархии львовскую, луцкую, галицкую и перемышльскую на Волыни; однако ж это не препятствовало униатским епископам распоряжаться по-своему – и они всегда умели вести дела так, что православные епископы, хотя имели свои кафедры, но будучи лишаемы необходимых средств к содержанию, волею и неволею принуждены были оставлять епархии или передаваться даже на сторону униатов³⁹⁷. К началу ХVII столетия оставался только один православный епископ на Волыни, именно Кирилл Шумлянский, посвященный в 1711 г. на луцкую епархию. Но вскоре, несмотря на ходатайство о нем Государя Императора Петра I, разного рода несправедливости и гонения, которые он должен был терпеть от униатов, заставили его удалиться из своей паствы; польский король (1711 г. 17 октября) «во все воеводство волынское издал универсалы, дабы его (Кирилла) за епископа луцкого никто не признавал и ни в чем бы послушания к нему не имел. А хотя многие духовные и мирские воеводства волынского обыватели на избрание его во епископа подписались; но все сии подписи, по силе королевскаго универсала, теперь уничтожаются». Император Петр I требовал у короля возвращения Кириллу епархии со всеми правами, принадлежащими епископу, но напрасно. В том же году луцкий епископ принужден был уехать в Киев³⁹⁸.

После Кирилла Шумлянского уже не видим пра вославных епископов на Волыни: униаты успели завладеть здесь всем. Львовский епископ Иосиф с братом своим Афанасием, епископом луцким, отбирали антиминсы киевские и святое миро и раздавали свое, запрещали православным в молитвах поми нать киевского митрополита. Иосиф старался даже сделаться особым митрополитом галицким и под чинить ceбе все епархии, находившиеся в польских владениях³⁹⁹. По смерти митрополита Иоасафа Кроковского (1718 г.), когда киевская иерархия не имела своего пастыря около четырех лет, униатский митрополит Лев Кишка успел во всех русских провинциях, остававшихся под властию польских королей, собором, созванным в Замостье в 1720 г., открыто утвердить унию, уничтожить навсегда все православные епископства, занять униатским духовенством все православные монастыри в Польше – и все это успел уполномочить сеймовою конституциею⁴⁰⁰. Луцкий униатский епископ Стефан Рупиевский ревностно содействовал успешнейшему исполнению соборных определений своего владыки. «Жалобою своею весь город исполняют священники греческого закона, – писал к нему (Рупиевскому) папский нунций, архипископ Сантини, – и плачутся как об изгнании своем из епархий, так и о лишении имения своего по твоему, пречестнейший владыко, повелению», – и убеждал Рупиевского быть справедливее к православным, которые имеют защитника «в пресветлейшем царе» (русском). То же писал Рупиевскому и pyccкий министр, князь Долгоруков, находившийся в Варшаве⁴⁰¹. Чтобы эти предписания могли иметь больше силы и действия, Сантини обнародовал во всей Польше и Литве грамоту, в которой грозил проклятием «деляющим обиды православию» и налагал штраф на каждого «наруши теля мира и тишины»⁴⁰².

В 1747 г. епископы папские исходатайствовали у короля универсал не иначе поставлять православных священников, как по соизволению самого короля; а помещики давали одобрительные грамоты только соглашавшимся на унию⁴⁰³. Поэтому многие православные священники принуждены были оставлять свои места и удалялись в епархии киевскую и екатеринославскую⁴⁰⁴. Наконец, униаты задумали образовать в Польше отдельное, совершенно независимое управление православной Церкви. Поэтому в Варшаве определено было «для православных, в Польше живущих, поставить епископа и и викария неунитских, которые бы ни в чем не относились к заграничной духовной власти»⁴⁰⁵. Подобного рода учреждение, конечно, весьма благоприятствовало униатам, коих главною целию было истребление православия; но в этом случае им не суждено было воспользоваться плодами трудов своих, по крайней мере по отношению к православным Волыни. Преж де чем успели униаты привести к концу свой план, половина Волыни⁴⁰⁶ присоединена была к России, а вслед за тем церковное устройство и управление должны были здесь измениться.

Из того, что сказано было доселе о состоянии православной иерархии, само собою очевидно уже, что средства содержания православного духовенства были очень скудны и недостаточны. Все принадлежавшее по прежним правам и привилегиям православным пастырям волынским, теперь принадлежало уже униатам; единственным, можно сказать, источником содержания православного духовенства были добровольные пожертвования некоторых благочестивых князей и многих дворян, пребывших верными православию. Мало-помалу, впрочем, иссякал и этот источник: многие княжеские и дворянские фамилии, как мы видели, постепенно переходили на сторону униатов, и своим примером, а иногда и властию, увлекали и склоняли на сторону унии и простой народ. Следствием этого было изгнание православных священников из их приходов, после чего они лишались уже всяких средств к содержанию и принуждены были удаляться в соседние епархии, где права унии были слабее. Известно, что последний православный епископ удалился из Волыни потому, что лишался всяких средств к содержанию – у него отнят был униaтами «весь хлеб в замках»⁴⁰⁷.

В начале унии, доколе иезуиты не успели еще обольстить многих знатных владельцев волынских, последние ревностно заботились об умножении и украшении священных местъ богослужения. В этом отношении приснопамятны имена князей Острожских, Четвертинских, Радзивилов, Вишневецких, Збаражских и многих знаменитых «панов», долго пребывших верными древнему православию⁴⁰⁸.

Смерть многих поборников православия, особенно князя Константина Острожского, а вслед за тем отпадение от православной веры многих обывателей волынских открыли иезуитам полную возможность причинять всякие насилия и жестокости православным. Вскоре униаты присвоили себе лучшие монастыри и приходские церкви, многие церкви запечатывали; священники православные не могли уже свободно совершать таинств и церковных обрядов – их везде ловили и мучили. Уже в 1599 г., как мы видели, православные жаловались, что «церкви их, монастыри, храмы, соборы, иные постыдным разграблением, великим мучительством, пролитием крови, человекоубийством и неслыханным поруганием не только над живыми, но и над мертвыми, завладены, разорены и опустошены»⁴⁰⁹. В 1620 г. волынский депутат Древинский в речи своей пред сеймом, перечисляя различные насилия, претерпеваемые православными от униатов, представляет между прочим и то, что «в больших городах церкви запечатаны, имения церковные расхищены, в монастырях вместо монахов скот запирают, священники разогнаны, дети без крещения от сего света отходят, тела умерших без церковного обряда из городов вывозятся, народ без благословения браков в непотребстве живет, без исповеди, без приобщения святых тайн умирает»⁴¹⁰. В луцкой епархии бискуп Заленский насильно обратил в унию два монастыря (Зиминский и Нискинич) и всех монахов велел обрить по-римски; шляхтич Дульский и княжна Збаражская несколько православных церквей той же епархии отдали униатскому епископу холмскому⁴¹¹. К концу царствования Сигизмунда III уже не было православных церквей в Луцке (главном городе тогдашней Волыни); они сперва обращены были в питейные домы, а потом совершенно уничтожены – благородные обыватели Волыни, еще свято соблюдавшие чистоту древней веры, много должны были употребить усилий к построению храма, в котором могло бы совершаться богослужение по обрядам «старожитной, греческой религии»⁴¹². В Холме, Львове и других местах «публично ходить со святыми тайнами к больным и умерших христиан тела погребать запрещаемо было». В Бельске состоялось определение, что «если бы кто из мещан за крестным ходом из церкви в костел не пошел, таковой смертию казнен будет»⁴¹³.

Состояние священных мест богослужения становилось бедственнее по мере распространения польских кляшторов (монастырей) и костелов. Так, в одном Луцке явились уже кляшторы бернардинов, тринитариев, бонифратров, доминикан, кармелитов, бригидок и шариток (сестер милосердия); в других местах волынского воеводства основались кляшторы францисканов, реформатов, капуцинов, августинов, марианов, пиаров и др.⁴¹⁴ Между тем короли польские предписывали «не позволять православным ни строить храмов, ни избирать особых священников»⁴¹⁵. Ревностные исполнители воли короля делали более: не только не дозволяли устроять православных храмов, но и те, которые оставались еще православными, обращали в униатские. Иногда, впрочем, универсалы королевские не только разрешали строить православные храмы, но повелевали возвращать и некоторые из храмов, отнятых униатами, и вообще иметь православным такое число храмов, какого требовало количество самих православных⁴¹⁶. В исполнении подобных повелений короля прежняя ревность охладевала, и на место ее являлась иезуитская хитрость: исполнение королевских указов отлагаемо было на последующее время, до тех пор как иезуиты снова успевали расположить властителей в свою пользу, – и прежние указы, благоприятные для православия, отменяемы были новыми, дававшими полное право преследовать православных в их богослужении и обрядах⁴¹⁷. В этих тяжких обстоятельствах православные теснее прежнего соединялись для защиты веры и Церкви, следствием чего было умножение так называемых братств, явившихся еще в предыдущем периоде.

На Волыни особенно замечательно в настоящем периоде, кроме острожского и львовского, известных еще прежде, луцкое братство св. Креста. Первым ктитором его был (1617 г.) чернчицкий игумен, иеромонах Герасим (Микулич), в схиме нареченный Григорием. В 1618 г. (4 марта) братство получило королевскую привилегию на построение церкви, школы и больницы, а в 1620 г. новоучрежденный бpaтский монастырь получил от патриарха Феофана «благословительную грамоту с правом ставропигии». В том же году учреждена была при нем школа и больница, а потом (1635 г.) и типография. К луцкому братству кроме духовных особ принадлежали очень многие лица из княжеских и дворянских фамилий, многие запорожские казаки и других званий люди, стремившиеся к поддержанию отечественного православия на Волыни. При этом братстве, по примеру других, было и меньшее, или младенческое, существовавшее «под титулом великомученика Георгия». Оно первоначально состояло из луцких мещан, потом присоединились к нему Паисий Ипполитович, епископ холмский, Петр Могила, архимандрит печерский и другие духовные лица⁴¹⁸. Училище при луцком братстве, или «греко-латино-словенская школа», основано «советом и повелением Кирилла, патриapxa константинопольского, и благословением митрополита Иова Борецкого, … великим старанием и накладом, и пилностию (усердием) мещан луцких русского народу святого закону грецкого, и милостынями всех православных христиан, яко стану духовного, также особ княжеских, панских, шляхецких, и всего посполитого народу, даж и до убогих вдовиц»⁴¹⁹. Предметами учения были здесь живое знание греческого и славянского языков, грамматика с церковным уставом, риторика, диалектика, поэзия и история. В 1634 г. училище это испытало жестокое нападение изуверов: после праздничной процессии несколько принципалов и схоластиков иезуитской коллегии, собрав шайку до 100 человек, вооруженные напали на братство, опустошили церковь, школу, больницу, нещадно били и мучили игумена, монахов, учеников, старцев – «абы только был русин». Несмотря на то, братство и училище существовали и после того около 100 лет в духе православия, потом подавлены были иезуитами⁴²⁰. Типография при луцком братстве заведена была двумя иноками волынского Загоровского монастыря – иеромонахом Павлом (Лютковичем) и иеродиаконом Сильвестром, которые несколько времени имели свою типографию в м. Четвертне, у князя Григория Четвертинского⁴²¹.

Кроме типографии луцкого братства на Волыни производилось книгопечатание и в других местах. После типографий острожской и львовской, основанных прежде, в первые годы XVII столетия по воле князя Константина Острожского устроена типография в принадлежавшем князю дерманском Троицком монастыре, под ближайшим смотрением «пресвитера Дамиана»⁴²². Около этого же времени видим типографию в волынском местечке Рохманове, где в 1619 г. напечатал свои проповеди Кирилл Транквиллион-Ставровецкий. С 1638 г. книгопечатание производилось в г. Кременце⁴²³. Впрочем, эти типографии прекратили свое бытие и действие еще в 1-й половине XVII в. После того на Волыни была только одна славяно-русская типография – почаевская. Начало книгопечатания положено в Почаеве еще в 1618 г. помещицею Анною Гойскою, но по смерти ее типография пришла в совершенный упадок и возобновлена уже в 1730 г.⁴²⁴

Главною целью учреждения типографий было умножать число богослужебных книг как пособий православию. При этом просвещенные пастыри волынские, замечая многие погрешности в различных богослужебных книгах, ревностно заботились об их исправлении – сличая текст каждой назначаемой к печатанию книги с древними славянскими списками и с текстом греческим. Особенную ревность в этом деле показал Гедеон, епископ львовский: его старанием тщательно исправлены были и изданы ( в Стрятине) служебник и требник⁴²⁵. Следуя примеру досточтимого пастыря, львовское братство и после Гедеона не иначе издавало книги, как после предварительного сличения текста с подлинником и славянскими списками⁴²⁶. Братство острожских училищ не отставало от других в ревности о чистоте богослужебных книг. Изданный им в 1612 г. часослов поверен с греческим текстом и с древними славянскими списками, и разности между тем и другими отмечены знаками⁴²⁷.

Памятниками духовного просвещения на Волыни в период унии служат многие переводы отеческих писаний, равно как и собственные сочинения просвещенных пастырей и проповедников церковных. Один из самых достойных представителей православного просвещения на Волыни был отчасти уже известный нам владимирский епископ Леонтий Карпович. Православные пастыри, паны и шляхта, граждане и даже грамотные поселяне по всему княжеству литовско-русскому с особенным наслаждением читали всегда слова Леонтия и называли его «подобным Златоусту в витийстве»⁴²⁸.

Кроме Леонтия известны как проповедники и богословы: Лаврентий Зизаний, сперва воспитанник, а потом учитель львовского училища, впоследствии – «проповедник и протоиерей в г. Корце»⁴²⁹. Из сочинений его известен «Большой катихизис», писанный им на литовском наречии и напечатанный с некоторыми переменами в Москве в 1627 г. Им же составлена первая известная нам славянская грамматика, изданная в 1596 г. в Вильне⁴³⁰. Кирилл Транквилион, учитель и иеромонах львовского братства, с 1591 г. – проповедник слова Божия по благословению экзархов востока и своего епископа Иеремии. Он написал «Зерцало богословия» (издано в 1618 и 1679 гг. в Почаеве), «Учительное Евангелие» (издано в 1619 г. в Рохманове), т.е. поучения на дни воскресные и праздники всего года⁴³¹. Иоанникий Галятовский, настоятель волынского купятицкого монастыря, известен особенно своими сочинениями против иезуитов и униатов, издававших в половине XVII столетия разные сочинения против восточной Церкви; известен он также как проповедник; его «ключ разумения» содержит поучения на все великие праздники⁴³². Переводами отеческих писаний известен Дамиан пресвитер, издавший (в Остроге в 1607 г.) книгу «Лекарство на оспалый умысл». Книга эта состоит из двух слов св. Иоанна Златоycтого: l) к Феодору падшему, 2) на слова: обаче всуе мятется всяк человек живый – из завещания греческого царя Василия сыну своему Льву Философу⁴³³. Виталий, игумен дубенского монастыря, перевел с греческого на славянский язык книгу «Диоптра, альбо зерцало и выражение живота людскаго на сем свете»⁴³⁴.

Очевидным и лучшим свидетельством преданности и любви православных волынян к древней вере предков служат самые обстоятельства, сопровождавшие введение унии на Волыни. Со всеми усилиями паписты старались здесь обращать православных в унию или латинство; однако ж успехи их в этом деле незавидны были на Волыни, по крайней мере сравнительно с тем, что успели они сделать для папы в землях литовских и в Белоруссии⁴³⁵. На Волыни, как и во всей Малороссии, православные жестоко страдали, но терпение их не изнемогало и возвышалось над страданием. Когда митрополит Петр Могила восстановил киевскую митрополию и некоторые епархии на Волыни, его при ветствовали в Киеве следующими словами: «Если бы ты вздумал теперь отправиться до пределов русских (малороссийских) и литовских, с какою радостию тебя встретили бы те, которыми наполнены были темницы, суды и подземелья за непорочную веpy восточную, и проводили бы тебя до своего руководителя в терпении, предшественника в благочестии, подобного Златоусту в витийстве, Леонтия Карповича, за несколько лет пред сим скончавшегося, – чтобы ты, наглядевшись на нетленные его останки и на узы, претерпенные за веру, мог почувствовать, какое великое дело совершил ты для несчастного народа нашего! Тоже показали бы тебе и Перемышль, Луцк, Холм, Бельз и множество других городов»⁴³⁶. Многие отдавали жизнь злобе фанатиков, но не изменяли православной вере⁴³⁷. Храбрый гетман Наливайко, пламенный защитник прародительской веры и мученик за нее, был уроженец волынского города Острога. Иезуит Янчинский вот что говорит о ревности отца и братьев Наливайки к вере православной: «Отец его имел трех сыновей, отличавшихся своим наследственным нечестием (приверженностию к православию). Старший был соборным протопопом в острожском замке, и притом самый закоснелый схизматик; пред смертию своею он запретил хоронить себя при церкви, представляя тому такую причину: знаю, говорил он, что в Остроге водворится латинская вера, почему похороните меня в поле, чтобы и кости мои не сблизились с латинскою церковию. Меньший брат Наливайки не уступал старшему в нечестии»⁴³⁸.

Гонения на православие возбудили ревность к иночеству. Православные дворяне строили монастыри как надежнейшие твердыни для православия, как места духовной тишины для страдальцев времени⁴³⁹. В самых монастырях угнетаемые ненавистию и бедностию православные искали утешений небесных и цвели благочестием. Митрополит Петр Могила, представляя сравнительную картину монастырей и церквей, отнятых униатами и оставшихся у православных, говорил униату Кассиану Саковичу, архимандриту дубенского монастыря: «Посмотри на свою братию – униатов, что они делают с монастырями и церквами, которые наделены были имениями?.. Не говорю о других меньших монастырях, которые вашею униею до основания ниспровергнуты. Пойди только на Волынь: посмотри, что делается в древнем монастыре жидичинском, и скажи нам, сколько там монахов и какой чин содержится? Посмотри на древний монастырь дорогобужский. Не найдешь ли там только архимандрита с послушником? Посмотри и на мирские церкви: до чего доведены со времени управления ваших униатов?.. Но, с другой стороны, посмотри беспристрастно на наши православные убогие монастыри, угнетаемые различными бедствиями: посмотри на монастырь тригорский (в нескольких верстах от г. Житомира) общежительный, и там увидишь по крайней мере восемьдесят иноков, в великом смирении проходящих тесный путь евангельский. Посмотри на монастырь креховский (под Льво вом): там несколько десятков иноков без всякого имения благочестиво проводят жизнь. Взгляни еще на братства виленское, киевское, луцкое и многие другие в королевстве польском и княжестве литовском: как они по благодати Божией процветают в строгом благочестии! И согласись, что как было во времена Апостолов среди бедствий, нужд и всяких утеснений – так и у нас, православных русских, по слову Божию сила Божия в немощах совершается»⁴⁴⁰. Феофан, патриарх иерусалимский, в грамоте своей на сооружение в Луцке Крестовоздвиженской церкви писал, что находящиеся в епархии луцкой братия «рачительны и заботливы о милостыни». Об этом же свидетельствует и грамота Кирилла, патриарха константинопольского⁴⁴¹.

Высоким образцом подвижнической жизни служил блаженный Иов по прозванию Железо. Сделавшись известным по строгости жизни еще в молодых летах, он вызван был князем Острожским из угорского – червонорусского монастыря в дубенский монастырь Честнаго Креста и двадцать лет управлял бpaтиею последнего. Вельможи и народ питали к нему особенное уважение и приходили слушать его наставления. Убегая от почестей, тайно удалился он в почаевскую гору; здесь также из брали его в игумена, и он, видимо преуспев в духовной жизни, переселился в блаженную вечность в 1651 г. октября 18, по истечении столетней, многотрудной жизни своей. Мощи преподобного торжественно открыты киевским митрополитом Дионисием Балабаном и теперь открыто почивают в почаевской Успенской лавре⁴⁴².

Нетлением мощей прославлены также некоторые, положившие живот свой за православие. «К числу нетленно почивающих святых, – писал Георгий Конисский в утешение православию, – надобно отнесть преподобномученика нашей церкви Афанасия Филипповича, убиенного (около 1648 г.) папистами за веру в брестском православном монастыре загородном, уже больше полутора ста лет Божиею силою цело и невредимо почивающего»⁴⁴³. Точно так же пострадал св. преподобномученик Макарий, архимандрит овручского монастыря⁴⁴⁴.

С 1793 г. начался новый период состояния православной Церкви на Волыни –когда, освободясь от чуждой власти, она возвратилась под родной кров православных Русских Государей. Святая вера, проповеданная равноапостольным Владимиром, и основанная им православная Церковь, в продолжение нескольких веков гонимая и теснимая западом, наконец восторжествовали. С присоединением Волыни к России жителям вместе с правами гражданства возвращена свобода исповедания; вскоре затем православная Церковь волынская, получив самостоятельное управление в лице своего архипастыря, сравнена в правах с прочими епархиями, находящимися в Российской Империи.

В последней половине ХVIII в., как мы видели, уния распространилась по всем областям волынским, и большая часть жителей волею и неволею принадлежала уже к унии. Когда Волынь присоединена была к России, Императрица Екатерина II предоставила⁴⁴⁵ униатам и римским католикам «пользоваться свободным отправлением их закона, при всех правах, принадлежащих к свободному отправлению их богослужения и церковного порядка»⁴⁴⁶. Несмотря на это, весьма многие униаты, или правильнее – казавшиеся униатами только по крайней необходимости⁴⁴⁷, объявили желание присоединиться к православной Церкви. Вследствие этого, по Высочайшему повелению 16 мая 1794 г., Святейший Синод сделал распоряжение, по которому минскому архиепископу, управлявшему и волынскими церквами⁴⁴⁸, присланы были из соседних епархий духовного звания люди, способные к научению и обращению униатов; для православных и возвращенных от унии церквей прислано около 2500 антиминсов и довольный запас святого мира; на церковные ризницы Императрица пожаловала свой гардероб – и вскоре указом (1795 г. 12 апреля) Св. Синоду объявила, что уже более миллиона жителей новоприобретенных от Польши областей присоединено к православию; а по указу Св. Синода (от 4 июня) число возвращенных церквей простиралось до двух тысяч с половиною⁴⁴⁹.

В 1795 г. открыта кафедра в Житомире для вика pия минского; apхиерей именовался житомирским, а минскому архиепископу повелено именоваться минским и волынским. Для помещения преосвященного Варлаама, епископа житомирского, викария минского указом Св. Синода (от 24 мая того же года) назначен Преображенский монастырь; вместе с тем повелено было учредить особую консисторию с подведомством уездов – житомирского, острожского и др.⁴⁵⁰

Государь Император Павел I вскоре по вступлении своем на престол обратил попечительное внимание и на обращенных от унии к православию подданных своих в приобретенных от Польши областях. Узнавши, что духовенство и помещики римско-католического исповедания явным образом притесняют священнослужителей православной греко-Российской Церкви и всячески стараются по-прежнему обращать православных в унию, повелел, «чтобы пребывающие в присоединенных от Польши губерниях разных наименований и чинов духовенство, помещики и другого звания люди, римско-католическое исповедание содержащие, пользуясь сами свободою исповедания, не только не привлекали в оное тайно советами и внушениями, или же явно и насильственно всякого рода подданных, одну с нами православную веру исповедающих; но даже не стесняли бы свобо ды и тем, кои сами пожелают присоединиться к православной Церкви; не делали бы отнюдь и самомалейшего помешательства в правилах и священнослужении на алтарях сей Церкви, и не оскорбляли ничем священных и церковных ее служителей, под опасением наказания по всей строгости законов»⁴⁵¹. Вскоре потом, когда доведено было до сведения правительства, что многих удерживает в унии особенная привязанность и доверие к прежним своим священникам, скорая перемена некоторых униатских обрядов, крестных ходов и т.п., – Св. Синод, чтобы отвратить эти препятствия и затруднения, указом от 24 сентября 1797 г., преосвященному Варлааму, епископу житомирскому, предписал «дозволить некоторые обряды и крестные ходы, где они бывали, и даже допускать в оные униатских священников вместе с православными, удаляться распрей о вере и соблюдать христианскую любовь»⁴⁵².

Поборники папизма все еще не теряли надежды покорить папе жителей Волыни; и страсть западного духовенства к обращению иноверцев и распространении своей власти на чужие паствы скоро обнару жилась в обыкновенных своих действиях. Преосвященный Варлаам в 1798 и 1799 гг. доносил Св. Синоду, что «униатские епископы, священники и помещики убеждениями и разного рода насилиями не только препятствуют народу обращаться к православию, но и обращенных соблазняют и совращают; особенно священники, оставшиеся в прежних своих приходах среди православного народа, совершают свое богослужение в костелах, в часовнях и в помещичьих домах с подвижными антиминсами, продолжают исправлять и приходские требы, строят новые церкви, изгоняют православных священников, отнимают у них церковные земли и угодья, ругаются над православною Церковию и ее таинствами; а помещики обращают некоторые приходы пря мо в латинство, несмотря на буллу папы Венедикта XIV, запрещающую обращать униатов в римскую веру». Св. Синод по сношении с Правительствующим Сенатом принял надлежащие меры к прекращению такого самоуправства римских католиков и униатов. Государь Император издал строгое по веление «судить духовных, которые дерзнут совращать из господствующего исповедания в римско-католическое»; и поскольку подобным беспорядкам много содействовала верховная власть западной иерархии, то указом (17 марта 1799 г.) подтверждено римско- католическому митрополиту управлять своими церквами в России без всякого сообщения с заграничным начальством⁴⁵³. Таким образом, мало-помалу прекращены были беспорядки, происходившие от вмешательства в дела Церкви православной римского и униатского духовенства.

Наконец, указом Св. Синода от 16 октября 1799 г. учреждена волынская епархия самостоятельная, и житомирскому епископу, именовавшемуся викарием, повелено быть местным третьего класса и именоваться волынским-житомирским⁴⁵⁴. В том же году учреждена для воспитания духовного юношества семинария волынская-житомирская, и отделено было на содержание ее от минской семинарии 1000 р.; но в 1800 г. положена особенная сумма по 3000 р. в год⁴⁵⁵. Семинария помещена в том же острож ском монастыре, в котором жил епархиальный архиерей и где помещалась также консистория. В 1821 г. здание острожского монастыря истреблено было пожаром; вскоре после этого консистория и семинария переведены в м. Аннополь, где жил некоторое время и епархиальный архиерей. В 1831 г., после возвращения древнеправославной обители почаевской от униатов, владевших ею более столетия, обитель эта сделалась местопребываним епархиальных архиереев и консистории до 1840 г., когда последовал указ (от 22 октября) Св. Синода о перемещении епархиального архиерея с консисториею в губернский город Житомир. Семинария оставалась в Аннополе до 1836 г., в котором переведена в г. Кременец, где находится и доныне.

Еще в 1833 г. вследствие представления. Св. Синода Государь Император в 14 день месяца октября изволил повелеть «почаевской обители именоваться лаврою и занимать четвертое место в числе лавр, существующих в Российской Империи». Вместе с тем преосвященный Иннокентий, бывший тогда епископ волынский, пожалован в архиепископа и священно-архимандрита почаевской лавры⁴⁵⁶. Во время управления волынскою епархиею преосвященного Иннокентия число членов православной Церкви увеличилось на Волыни чрез воссоединение униатов, некогда отторгнутых от православия насилием, а теперь с радостию и любовию возвратившихся в недра единой истинной Церкви Христовой.

В 1841 г. учреждено волынское викариатство⁴⁵⁷. Преосвященному викарию волынскому усвоено наиме нование епископа острожского; для помещения как самого преосвященного, так и его свиты назначена почаевская лавра. Здесь жил преосвященный викарий до 1843 г. – когда преосвященному Никанору, бывшему тогда архиепископу волынскому-житомирскому, именным Высочайшим указом повелено быть «членом Святейшего Правительствующего Синода архиепископом варшавским и новогеоргиевским, священно-архимандритом почаевской лавры и управляющим волынскою епархиею»⁴⁵⁸. С этого времени преосвященные архиепископы варшавские, управляющие волынскою епарxиею, имеют своим местопребыванием г. Варшаву; а преосвященные викарии волынские живут в губернском городе Житомире, где находится и духовная консистория⁴⁵⁹.

* * *

Вот краткий очерк состояния православной Церкви волынской в последнем периоде! Волынь, долго томившаяся под бременем чуждой власти, наконец соединилась с родным своим отечеством – и нашла в русском государстве надежнейшие опоры для своего благоденствия. Под верховною властию русских Самодержцев быстро восстановлен был на Волыни порядок церковного благоустройства и благочиния, совершенно ниспровергнутых унией. Православная вера, святотатственно похищенная у древлеправославных жителей Волыни, возвращена им как священнейшее наследие предков и, сделавшись господствующею на Волыни, вместе с собою повсюду водворила правду, мир и любовь – залог всех благ, необходимых для истинного счастия народов!