О постепенном развитии идеи брака в Древнем мире

Primi ex omnibus philosophis a natura tributum esse docuerunt, ut ii qui procreati essent a procrеatoribus amarentur, et id quod temporum ordine antiquius, ut conjugia virorum et uxorum, natura conjuncta esse dicerent: qua ex slirpe orirentur amicitiae cognationum: atque ab his initiis profecti, omnium virtutum et originem et progressionem persecuti sunt.

Cicero de fin. bonor. et mal. L. IV.

При исследовании постановлений о браке y различных народов, в различные времена, нас поражает бездна разнообразных элементов, и с первого взгляда кажется, что, в этом хаосе положительных учреждений, нет ни конца, ни начала, нет ни связи, ни единства, и что все положительные правила, имеющие предметом устроить быт семейственный, суть или следствия превратного случая, или произвольное изобретение еще более превратной политики законодателей. Взгляд этот однако же противоречит коренному основанию человеческого духа, который ищет везде единства и связи, и для которого история есть картина бытия, совершившегося по законам постепенного развития. В самом деле: при большем внимании, легко заметить в этом хаосе прошедшего неразрывную связь, один общий порыв во всеобщем движении, одно общее стремление, хотя и различными путями, к одной общей цели; и историк, объясняющий эту общую связь в событиях человеческого рода, уподобляется естествоиспытателю, который, рассматривая слои земли, из положения их, отгадывает течение всемирного потопа.

Общая связь истории, ее стремление, заключается в постепенном развитии сознания человеческого духа, a цель ее состоит в утверждении совершенной его свободы, торжестве над материею. На этом бесконечном пути видны известные эпохи. Имея в виду главные повороты исторического пути, всю историю можно разделить на две большие половины, раздельною, чертою коих будет появление Христианства. На этой точке гений человечества обновился, поглядел на развалины совершившегося бытия и пошел в дальний путь новыми стезями. Первую половину назовем древнею историею, вторую новою.

Характер древнего мира есть погружение духа во внешнюю природу; отличительная же черта нового есть углубление его в самого себя, сознание собственного своего достоинства, или выражаясь словами новейших философов, в древней истории преобладало объективное начало, – необходимость; в новой, субъективное, – свобода. Характер этот выразился в трех главных фактах, понятиях, обнимающих всю жизнь человечества: в понятиях о Всевышнем Существе и отношении к нему человека (Религии); в понятиях об источнике нравственности и законов;·наконец в идее брака, основании семейственного союза, и образе ее осуществления. Займемся преимущественно раскрытием последней идеи.

Идея брака и отеческой власти, в древнем мире находится еще в пеленах и развивается совершенно односторонним образом. Только половина ее просветляется, другая же половина находится в совершенной темноте. И это очень естественно: пока человек не сознавал еще вполне собственной своей личности, пока источником личности его был положительный закон, a не разумная природа духа, то каким образом мог он признать личность в других? От этого произошло то, что все права в древнем мире находились на стороне мужа и отца; жена и дети имели только обязанности в отношении к нему и служили ему совершенным средством (res). Муж и отец располагал не только силами, свободою, но даже жизнью жены и детей. Идея единства брака существовала у древних, но это единство, большею частью, сосредотачивалось не в нравственном лице – супружестве, но в физической неделимости мужа; даже не разрываемость брака и супружеская верность обязывали только женский пол; напротив того муж во всякое время, иногда даже без причины, мог расторгнуть узы брака и оставить жену; он обвинялся в нарушении верности только тогда (adulterium committebat), когда имел сношение с чужою женою; содержание же наложниц и многоженство составляло существенную часть прав мужа. Особенно объективный характер выразился в предварительных действиях ко вступлению в брак. Не по свободному выбору, не по влечению сердца, соединялись лица в древности брачными узами; добрачная любовь там не существовала, жених и невеста не знали друг друга. Все устраивалось по воле родителей, или родственников, так что дети даже семи лет и моложе были соединяемы браком; и обыкновенно мужчина-господин искал себе жены-рабыни, и покупал ее; женщина же выжидала мужа, который заплатил бы за нее достаточную сумму. Так было по большей части до Христианства, которое дало совершенно другой ход делу. Христианская религия дает женщине полные права личности. Брак является в единстве лиц духовном и материальном и обязанности разделяются на обе стороны. Соединение лиц основывается на полном свободном согласии вступающих в брак; союз их освящается благодатию Божиею. И яже Бог сочета, человек дa не разлучает (Мф.19:6). Расторжение брака может произойти только из того же центра, из которого произошло соединение, – именно из субъективности сторон. Разрушение духовного союза не только внешним поступком, но даже мыслию, есть зло (adulterium) и разрушает единство брака.

Не должно однако же думать, чтобы эти два отдела истории – древнего и нового мира – разделялись математическою линиею; история не любит скачков и она есть ряд постепенного развития, при самой строгой последовательности. В течение тысячелетий, род человеческий приготовлялся к такому перелому; в течение других тысячелетий развивалось и развивается новое начало. Следовательно здесь ни день, ни год, a столетия составляют граничную черту и на этом промежутке сливаются обе эпохи и переходят одна в другую так незаметно, как непостижимо сливаются между собою цветы небесной радуги. Сверх того, это разделение истории не столько основывается на категории времени и пространства, сколько на степени сознания духа; оно обнимает ход человечества вообще, a не известных только народов. Поэтому к древней истории должно отнести, не только народы, существовавшие до Рождества Христова, не только народы Азии и Европы, но вообще все народы и ныне существующие, которые находятся на той же степени сознания, на которой находились все древние. В этом смысле ход истории человечества можно сравнить приблизительно с ходом воинства, которого отдельные отряды могут блуждать в лесах и крейсировать в различных направлениях, вопреки даже главному велению вождя; но масса вообще, не смотря на все преграды, идет вперед, постепенно приближаясь к цели. Корабль по водам океана движется ветром, рассекает воду и оставляет струю за собою; вокруг него скользят по влажной поверхности мелкие ялики и ладьи; но кит, руководимый инстинктом, оставляет их и следит за главною браздою корабля, чтобы найти себе пищу. Так должен делать и историк; не за изчезшими без следов народами, или существующими без влияния на других, он должен следить: ему напротив предстоит труд узнать главный путь корабля человечества, a направление яликов само собою объяснится.

Философия истории, углубляясь в тайны прошедшего, старается открыть непреложные законы бытия в немых фактах; она следит за ходом гения человечества, и подмечает его следы во всех движениях и формах. Первый результат ее исследований есть: «духовное солнце истории, так как и физическое, шествует с востока на запад¹». Востоком в отношении Европы называется Азия, a Европа лежит в восточной стороне в отношении к Америке. Азия следовательно образует колыбель человеческого рода и там посеяны, в первый раз, рукою Провидения, первые семена образования. И это образование переселялось постепенно по умеренному поясу, параллельно экватору, с востока на запад; в Европе пустило новые корни и проявилось в новой одежде. Следовательно древняя история состоит из двух различных элементов: Азиатского и Европейского, которые постепенно развиваются, вступают между собою в борьбу², и наконец соединяются на минуту в одно целое³, чтобы опять разложиться и произвести новую форму бытия. Рассмотрим в отдельности эти элементы со стороны развития идеи брака.

Мир восточный обнимает: Китай, Индию, Персию, восточные берега средиземного моря, Египет и Иудею. В этих странах дух человеческий приходит постепенно к сознанию, постепенно утверждает свое владычество над внешнею природою, сколько это было возможно в древней истории. Однако же это развитие духа совершается более в пространстве, нежели во времени, и потому история Азии удобнее может быть разделена на народы, нежели на периоды. Всякий народ, записавший свое бытие в скрижали истории, составляет здесь необходимое звено в цепи постепенного развития. В отношении брака, многоженство современное⁴ есть главный характер Азиатского элемента. Эта восточная черта, будучи следствием полусознания духа, всего ярче обозначает степень развития духовной свободы и личности на Востоке; так как естественные произведения, результаты сокровенных сил земли, всего удобнее определяют климат страны. Многоженство и рабство идут рука об руку в истории. Эту дивную связь двух различных фактов давно уже заметили исследователи истории, и производили их друг от друга⁵; между тем как они оба происходят от одного источника, – полусознания идеи человека, и прекращаются только там, где является свет сознания личности. Чтобы точнее определить исторический путь во всех его оттенках, рассмотрим его от начала до конца, укажем черты каждого древнего народа на Востоке вообще, и определим место им занимаемое в беспрерывной цепи развития человечества. Наше внимание преимущественно будет обращено на проявление идеи брачного союза в положительных законах главнейших народов:

А. Первое место на этом пути может занимать Индия. Раскидываясь на большем, дышащем роскошью и негою, полуострове Индийского океана, она, отделенная от Средней Азии твердынями Гималайских гор, высочайших на земном шаре, удаленная от сообщения с Малою Азиею песчаною плоскою возвышенностью Ирана, углубилась сама в себя и составляла в древности край поэтических очарований для отдаленных Европейцев. Природа физическая здесь так богата и так щедра, что человеку не нужно много трудов и искусства, чтобы найти продовольствие, – довольно нагнуться и брать дары природы. Индия представляет все удобства для первоначальной, чуждой промышленности, жизни, и потому населена одним из древнейших народов. По мифическому преданию Индийцев⁶, составляющему главный артикул их верования, касты произошли по физическому закону рождения от различных членов Брамы (мужеского рода, для отличия от Брамы, выражающего единство мира, который есть среднего рода⁷, общего начала органической жизни. Следовательно их устройство также неизменно, как неизменны законы рождения. Это общее объективное начало, находящееся вне произвола человека, отражается и в устройстве семейственного союза. Идея брака, основание общества, является здесь на самой низшей степени сознания; ибо нераздельное единство двух полов является здесь не как цель семейственной жизни, но как средство продолжения существования Каст, и орудие физического наслаждения. Поэтому нераздельность брака и брачные обязанности падают только на одну сторону, слабейшую в обществе, на пол женский. Женщина, по учению Вед и уложению Мену, есть существо несовершенное, не имеющее и не могущее иметь самостоятельности; поэтому жена есть совершенное орудие мужа, она есть его раба. Она даже не одна; их есть много. Как стадо y пастыря, так жены y Брамина. Они не могут с ним ни пить, ни есть; они прикованы к нему, как лодки к кораблю, несутся в след за ним по океану жизни, и гибель его есть гибель их. После смерти престарелого Брамина, все жены его, еще в цвете лет, или по крайней мере некоторые из них, должны добровольно погибнуть на костре. Даже в отношении к детям мать не имеет ни каких прав и собственный сын может обижать ее безнаказанно. Таковы обязанности женщины-супруги; они простираются даже за предел жизни мужа⁸. Следовательно в женщине выразилась физическим образом идея неразрывности брака y Индийцев; но эта идея не действует на мужа, который, во всякое время, может оставить жену, даже не объявляя тому причины, и сделать ее жертвою всеобщей ненависти, и презрения. Следовательно в нем в свою очередь обнаруживается материально начало произвола и субъективного раздробления. Не должно однако же думать, чтобы женщина добровольно подвергала себя тяжестям брака и такому произволу мужа. Напротив того, вступление в брак, и выбор лиц не только не свободны в Индии, но даже предопределены законом рождения. Только лица одинакового происхождения, одной касты, могут соединяться брачными узами; и дети, рожденные только в таком браке, принадлежат к касте родителей⁹. Брак мужчины высшей касты, с женщиною низшей, хотя и не воспрещается, но потомство, происшедшее от него, образует новую касту. Лицам же мужского пола каст низших, с лицами женского пола высших, не только запрещается законом Мену¹⁰ вступать в брак, но даже связь подобная влечет уголовное наказание, a дети происшедшие от такого союза образуют касту нечистую (parias), и подвергаются всеобщему презрению народа. Единоженство признается необходимым в Касте Судра, a в прочих высших дозволяется полигамия¹¹. Вообще произвольный выбор и непринужденное согласие сторон, в брак вступающих, не имеет здесь места: это решается родителями или родственниками по вызову мужчины, который большею частью покупает себе жену, соразмеряя цену с ее физическими качествами. Брак y Индийцев, так как и вообще общественное устройство, носить на себе печать религиозную, что выражается при совершении его в обрядах и благословении Брамина, но сверх того в особенном роде брака (per sapindas) подобном левирату по Моисееву праву.

Б. Второе место в цепи истории Востока занимает Китай, страна, лежащая на восточном скате плоской возвышенности Средней Азии и одним только рубежом прикасающаяся к Восточному океану. На этой необозримой равнине, с севера, запада и юга отделенной хребтами гор от влияния прочих Азиатских стран, по берегам реки Янг-цу-Киянг, во времена доисторические, поселился народ и составил огромную Империю, удивляющую весь мир прочностью устройства своего. В самом деле, прошло много веков, и сущность Китайской Империи не изменилась. В этой Империи, как несется предание Китайцев, за XXIX веков до Рожд. Христова, некто Фоги, начинающий ряд Китайских Императоров, соединил во одно рассеянные племена, учредил брак¹², научил земледелию, и положил основание государственному устройству. Он основал его на семейственном союзе. Следовательно брак получил здесь высшее значение нежели в Индии; он признан началом общежития. На этой точке зиждется вся история Китая. Религия Будды, вероятно реформованный Брамизм, привившаяся всего более в Китае, изглаживает различие каст, и открывает браку более обширное поприще: лица различных состояний могут соединяться брачными узами. В этом заключается успех Китая против Индии, один шаг общества вперед. Многоженство остается и здесь в своей силе, но закон, предпочитая первую жену, предписывает мужу любить ее более всех прочих. В этом выражается восточный характер, по которому положительный закон считается источником нравственности и определяет внутренние чувствования человека. Права матери-супруги более проясняются, нежели в Индии и дети обязаны ей величайшим почтением. Macartney¹³ уверяет, что сам Император ежедневно утром отправлялся к своей матери с поздравлением и этим начинал исполнение своих царских обязанностей. Брак основывается в Китае на договоре купли и продажи, заключенном между женихом и родителями, или родственниками невесты¹⁴, и потому имеет все последствия этого договора. Брак совершается посредством торжественного введения невесты в дом жениха. Ее несут в лектике, вручают ключ мужу, который отпирает дверь, вводит жену в свой дом, где она поклоняется домашнему божеству и откуда более не выходит и не видит других мужчин кроме мужа, за исключением родных и то только в чрезвычайных случаях. Жена обязана безусловною верностью и повиновением мужу, и составляет его собственность, которою он может распоряжаться, и даже продать другому. Поэтому развод зависит совершенно от произвола мужа, который во всякое время может совершить его, ежели не будут положены ограничения в брачном договоре.

Такое же положение дел встречаем мы и в Японии, за исключением только того, что для совершения брака, здесь необходимо благословение Бонцы, в храме Фо; посему брак в Японии уже принимает характер религиозный.

В. Плоская возвышенность Персии и берега Средиземного моря.

Как в географическом отношении эта часть Азии составляет переход к Европе, так в историческом она представляет театр, на котором сражались и сражаются элементы восточный с западным. Потому эта страна имеет двоякое отношение: к востоку и к западу. Рассмотрим оба эти отношения: первое преимущественно выразилось в Персии, второе в Иудее.

Иран, Сирия и вообще берега Средиземного моря в Азии, стоя на высшей степени развития, нежели Индия и Китай, определяют новый успех духа в борьбе его со внешнею природою. Этот успех преимущественно выражается в учении Зороастра о нравственном назначении человека, и о семейственных его связях. Элемент Азиатский не теряет здесь своей силы, но является в совершенно новой форме. Брачный союз признается необходимым условием для нравственного усовершенствования человека, для достижения вечного блаженства в царстве Ормузда. Брачное состояние есть жертвоприношение Божеству, богоугодное дело, и потому все по возможности должны жить в браке. На стороне мужчины находится право выбирать себе спутницу жизни, следовательно женщина должна выжидать такого выбора. Красота ее и телесные качества служат важною приманкою для мужчин и определяют выбор их. При таком положении, женщины, обиженные природою оставались бы вне брака, и для избежания этого неудобства, древний обычай в странах по берегам Средиземного моря определил, чтобы красивые женщины были продаваемы, и вырученная сумма назначалась бы в приданное менее красивым. Таким образом сопряженные с браком обязанности воспитания детей, устрашающие бедных жителей от брачных связей, были облегчаемы¹⁵. – Впрочем древний Азиатский характер остался вполне: вступление в брак зависело от произвола родителей, и дети 9 лет и раньше нередко были соединяемы браком. Многоженство было в употреблении, и жена всегда находилась в строгой подчиненности мужа и зависела от его произвола. Исторические предания доказывают, что жены были запираемы в гаремах, откуда никогда не выходили, и только в определенное время по особенному позволению, жена могла видеть супруга и беседовать с ним.

Наконец мы приступаем к Евреям, народу избранному, руководимому самим Богом среди волн бурного океана жизни. История этого народа есть единственное явление в мире. В ней заключается как История всего Востока, так вместе выражается в ней высшая степень развития человечества в древности, и, наконец, скрываются в ней семена будущности, семена нового мира.

История избранного народа Божия излагается в книгах св. Писания: эта история – предмет возвышенный; она проливает свет на судьбы не только Востока, но и всего человечества. Мы не касаясь сего важного предмета, займемся здесь только раскрытием идеи брака в том духе, как она изложена в книгах Моисея и других Священных Бытописателей. Повествуя о чудесах сотворения мира и первых человеков, Богодухновенный Бытописатель Моисей показывает, что брак установлен самим Богом в раю, когда первозданные человеки только вышли из рук Творца и находились в блаженном состоянии невинности. И благослови их (мужа и жену) Бог, глаголя: раститеся и множитеся, и наполните землю и господствуйте ею¹⁶. Сам Бог изрекает и коренной, всеобщий закон о браке: Оставит человек отца своего и матерь и прилепится к жене своей: и будети два в плоть едину¹⁷. Выражения эти должны быть приняты за определение брака, в котором идея супружеского союза в первый раз выразилась ясно и полно. До сих пор во всех законодательствах мы встречали только отрывистые постановления, относящиеся более к обрядам, нежели к сущности брака; здесь же находим общее понятие, из которого как из общего начала, могут быть развиты все частные случаи. По сущности этого определения, брак состоит в моногамии, и не допускает полигамии (многоженства) и своевольного расторжения брачных уз; он есть союз, в котором два лица различного пола, две физические неделимости, пополняют друг друга и образуют нравственное лице, – супружество, одно стройное целое; этот союз неразрывнее союза между родителями и детьми. Обе стороны – и муж и жена одинаково важны, одинаково необходимы друг для друга, и потому равны в своих правах и обязанностях; они образуют такое целое, как члены в организме; и имея, каждый свое назначение, в совокупности составляют неделимость нравственную. Таков основный закон о супружестве, по учению Пророка Моисея. Но люди, преданные чувственности, еще в допотопном мире, нарушали этот закон брака. Еще в допотопном мире Ламех, потомок Каина, первый из людей нарушил закон о супружестве: он первый, по сказанию Священного Бытописателя, взя себе две жены¹⁸. Здесь мы видим, как женщина, – существо немощное, теряет свои права и подчинятся опеке. Нашел ли Ламех подражателей себе в допотопном мире? – Положительно не знаем. Можно думать, что его пример не остался без подражателей. Нет сомнения в том, что допотопное человечество весьма глубоко впало в чувственность. He имать Дух Мой пребывати в человецех сих, – говорит сам Бог; зане суть плоть¹⁹. Этот глубоко развращенный род человеческий смыт был с лица земли всемирным потопом. Заметить должно, что в ковчеге Ноя, как в нем самом, так и в трех сынах его, ненарушимо сохранился первоначальный закон единобрачия. Но с вторичным размножением людей повторилось нечестие, повреждение нравов и уклонение от коренного закона о брачном союзе. Это уклонение с особенною силою отразилось в язычестве, – в народах, удалившихся от союза с Церковью, и в духе общего обычая, касалось иногда и самых членов Церкви. Повсеместные обыкновения и пороки времен иногда, или затмевали свет первоначального закона о браке в очах членов Церкви, или поставляли в необходимость – несколько уклониться от него. Вот почему многоженство являлось иногда даже y Патриархов. Во дни Моисея непосредственным действием самого Бога, совершилось преобразование Церкви; теперь дано было новое направление, ежели не всему человечеству, то по крайней мере избранному народу Божию, от которого надлежало произойти преобразованию всего человечества. Искоренить вдруг все то, что накопилось в течение веков, было невозможно; и в законодательстве, данном Богом посредством Моисея, снова повторен и уяснен первоначальный закон единобрачия, – хотя чувственный народ, по своему жестокосердию, часто уклонялся от сего закона. Составляя общий очерк узаконений о браке y Евреев, мы прежде изложим главнейшие факты, a потом сделаем общее заключение.

Благословение Всевышняго, данное первозданной чете²⁰ и повторенное Отцу верующих – Аврааму²¹, почивало и над избранным народом Божием и выражалось в удивительном его умножении²². Но рождение должно, происходить только в законном брачном союзе. Законодательство Моисеево – строго преследует связи незаконные, и наказание падает даже на потомство: все незаконнорожденные силою закона, удалены от участия в правах гражданства²³. Призвание к браку Талмудисты растолковали необходимостью, и каждого достигнувшего 18 лет, считали преступником, ежели он не вступил в брачное состояние²⁴ 5). Требование это простиралось и на женский пол и девственное состояние считалось тягостью. Дочь Иеффая победителя Аммонитян, носит траур и плачет в течение двух месяцев по причине обета отца – оставить ее вне брака²⁵.

Многоженство составляет отличительный характер брака на Востоке; оно, как зло закоренелое, терпимо было и y Евреев²⁶. По духу законодательства Моисеева брак должен быть союзом одного мужа с женою, заключенным вне известных степеней родства²⁷. Хотя Евреи нередко имели многих жен и наложниц; но законодательство нигде не предписывает многоженства и не одобряет его. Снисходя к жестоковыйности народа, закон оказывает только терпимость к этому злу, уполномоченному повсеместным, закоренелым обычаем. Первосвященнику, который в Богослужении по многим отношениям был представителем всего народа, – закон повелевал иметь одну жену²⁸. В случае двоебрачия закон возбранял Евреям нарушать права жены нелюбимой и рожденных от нее детей²⁹. Раба, сделавшаяся женою господина, была обязана повиновением первой супруге, и связь с нею прекращалась только разводом³⁰. Брак между рабами зависел от воли господина³¹. И ежели господин дал жену рабу своему; то не только он, но жена и дети его находились во власти господина до субботнего года; в это время мог раб освободиться, оставляя во власти господина жену свою и детей; ежели же он, по любви к господину, к своей жене и детям, не хотел отойти свободным, то это свидетельствовалось пред Судом, и тогда он, оставался в рабстве до наступления юбилея³².

Право на вступление в брак имел каждый Израильтянин; но самое заключение брака совершалось по согласию родителей и ближайших родственников³³. Самый выбор супруги совершался по воле родителей, как этому много находим примеров в книге Бытия. Законодательство Моисеево ограничило это право родителей тем, что отец не мог отказать в супруге дочери своей совершеннолетней, (то есть достигнувшей 12 лет, шести месяцев с одним днем), без явных причин. Власть родителей была так сильна, что даже ошибка в лице, коль скоро было их согласие, не уничтожала брака³⁴. Женщина никогда не имела права избирать себе супруга; девица не показывалась мужчинам, и потому называлась alma т. е. закрытая.

Брачные связи были так священны, что муж на первом году после заключения брака освобождался от военных обязанностей³⁵. Этим правом пользовались и обрученные³⁶. Во всяком случае для воспользования этим преимуществом требовалось, чтобы жена, или невеста, была девица, a не вдова, или разведенная.

Браку всегда предшествовало обручение, которое заключалось в условии отца и родных братьев невесты с отцом жениха, в присутствии свидетелей, утверждалось иногда клятвою (Притч.2:67; Иез.16:8; Мал.2:14.) и, по сказанию Иосифа Флавия (Archaeolg. IV. 8. 23), жертвоприношениями. Оно совершалось посредством задатка (nummulo dato), и письменного договора (pactionis libello)³⁷. В Пятикнижии Моисея почти ничего не находим о первом способе³⁸; следовательно остается только сказать о договоре. Договор обручения заключал непременно: согласие сторон, дары и вено (pretium sponsae), обеспеченные движимым и недвижимым имением жениха, обещание в определенное время вступить в брак³⁹, и наконец подпись трех свидетелей. Вероятно и в первом способе обручения те же требовались условия. На счет согласия сторон, то оно главным образом принадлежало родителям обручающихся требовалось так же согласие жениха и невесты, впрочем вообще оно уже предполагалось, как в детях, покорных во всем воле родителей⁴⁰. Однако же и отец не мог обручить совершеннолетней дочери при явном ее несогласии; несовершеннолетнюю он обручал по своему усмотрению, и обручившаяся без его согласия не могла вступить в брак даже и тогда, ежели бы в последствии отец согласился⁴¹. По учению Мишны право заключать условия обручения переходило на мать и братьев невесты после смерти отца⁴²; но невеста в этом случае обрученная в несовершеннолетии, по достижении его могла уничтожить договор обручения, пред свидетелями. Договор обручения признавался священным; и невеста, хотя бы она даже и слова не говорила с женихом своим, называлась уже его женою; если же после того жених не хотел вступать с нею в брак; то он обязан был развестись с нею (libellum repudii mittere)⁴³, и исполнить условия договора, которые исполнялись даже в случае его смерти⁴⁴. Невеста была обязана супружескою верностью, и за нарушение ее подвергалась побиению камнями⁴⁵. Вследствие обручения жених приобретал право на лице невесты, но имение ее оставалось свободным⁴⁶. Священники обручались только с девицами, или вдовами священников⁴⁷. Промежуток времени между обручением и браком не был определен законом. Обыкновенно чрез 10 или 12 месяцев после обручения заключали брак, хотя он мог воспоследовать и через несколько лет, или даже через несколько часов.

Вступление в брак совершалось посредством исполнения брачного договора, в силу которого муж, покупал себе жену, уплачивал за нее отцу и братьям ее⁴⁸ вено (pretium sponsae)⁴⁹. Особенный род брачного договора заключался по праву ужичества (ex jure leviratus), происхождение которого весьма древнее: право ужичества y Евреев признавалось на равнее с договором обручения, в силу которого брак заключался⁵⁰. В договоре брака назначался день свадьбы, которая совершалась на четвертом дне недели с девицею и на пятом со вдовою⁵¹, посредством благословения отца⁵².

Объяснив дух первоначального закона о браке, законодательство Моисеево строго требовало правильности супружества и запретило брак между некоторыми лицами. Нарушение этого запрещения влекло за собою уголовное наказание. К таким запрещенным бракам относится: 1) брак в близких степенях родства и свойства⁵³. 2) Закон запрещал брак с разноверными, потому что такие браки опасны были для истинной Веры и чистоты нравов⁵⁴. 3) Запрещено было выходить замуж в другое колено дочери наследнице, чтобы не передать в чужое колено поземельной собственности⁵⁵. 4) Сверх того Первосвященник и Священники обязаны были вступать в брак с девами из своего только рода⁵⁶. 5) Брак с незаконнорожденными подвергал уголовному наказанию; но незаконнорожденный мог жениться на невольнице и прозелитке. В последнем случае произошедшие от них дети исключались из гражданства до 10 поколения⁵⁷.

Последствия брака обнаруживались в отношении новобрачных к Государству, и в отношениях их семейственных.

По законодательству Моисееву каждый Израильтянин со вступлением в брачный союз получал новое значение в государстве: на его смотрел закон, как на источник будущих граждан, и потому он освобождался от военных обязанностей на целый год после вступления в брак. Этим же преимуществом пользовался и новообрученный⁵⁸.

Брак также был источником семейственных связей, обнаруживающихся в отношении супругов между собою, в отношении родителей к детям, и наконец в отношении двух родов между собою, – свойстве.

Касательно отношений супругов между собою, муж должен был исполнять свято обязанности супружеские⁵⁹, заботиться о продовольствии жены, ее здоровье, свободе, похоронах в случае ее смерти, и о содержании незамужних дочерей ее⁶⁰. Все эти обязанности он должен исполнять свято, не смотря на степень любви или нелюбви его к жене⁶¹. Жена с своей стороны обязана была беспрекословным повиновением мужу и должна была исправлять все домашние хозяйственные обязанности. Сверх того она была обязана совершенною супружескою верностью и уклонение от этой обязанности подвергало жену побиению камнями, или сожжению; a самое подозрение в неверности влекло за собою испытание посредством воды обличения⁶². Жена наконец принимала фамилию мужа⁶³.

Отношения по имуществу были следующие: жена имела свою собственность, которая состояла:

а) в приданом:

аа) со стороны мужа, под названием cetuba,

бб) со стороны мужа и родственников nedunnia;

б) в Bona depilationis, т. е. в имении дошедшем жене после замужства. Кетуба платима была мужем жене при заключении брака и она была двух родов, смотря потому была ли жена девица, или нет. Девице муж платил от 30 до 50 сиклей серебра под названием вена – цены невесты (pretium sponsae). Невеста вдова и разведенная получала только половину вышеупомянутой суммы. Такую же долю получала вольноотпущенная (liberta) и прозелитка. Кетуба имела весьма древнее происхождение, как обычай покупать себе жену; и в законодательстве Моисея положительно определено количество платы, из которого должно состоять вено; но повысить эту цену имел право новобрачный⁶⁴. Не требовалось однако же необходимо платить наличными деньгами; труд, вещи различные, скот, могли заступить их место. Впоследствии даже требовалось только, чтобы муж был в состоянии уплатить эту сумму, и как символ действительной уплаты, жених давал невесте только золотое кольцо при обручении, каковой обычай перешел и к нам, хотя получил другое значение. – Но муж мог подарить больше жене, нежели требовал закон; да сверх того дарили ей ее родственники при обручении, и при самой свадьбе; и эти подарки и назывались nedunnia. Кетуба и Недунниа вместе составляли приданое жены (dos), a в отношении и права собственности ее, назывались имением железным (bona pecoris ferrei) потому, что количество и качество их не могли измениться: все приращение, или уменьшение этого приданого происходило на счет мужа. Муж пользовался вполне этим имуществом, и после смерти жены наследовал в нем; в случае же развода, жена получала свою собственность и могла ею распоряжаться, за исключением доли для детей. Вообще, покамест существовал брак, муж считался распорядителем имения жены, которая не имела права в это время владеть и распоряжаться своею собственностью⁶⁵.

В отношении к детям, права отеческой власти заключались преимущественно в руках отца⁶⁶; a после смерти отца, мать пользовалась властью над детьми своими, но ограниченно; потому что несовершеннолетняя дочь, обрученная матерью, имела право, по достижении совершеннолетия, отказаться от супружества. Брак также давал начало связям двух фамилий, под названием свойства, которое имело влияние на заключение новых браков⁶⁷.

Из постановлений законодательства Моисеева о браке, особенно важны законы о разводе. Право давать развод закон предоставляет только мужу⁶⁸, хотя в последствии и женщины присвоили себе его. Так Саломея, сестра Ирода, взяла развод с Костобаром; и много, других таких примеров встречаем в истории Евреев⁶⁹. Жена по закону Моисееву могла только требовать разлуки на случай заразительной болезни мужа. Муж во всякое время мог дать развод жене, по уважительным причинам, хотя определение этих причин предоставлено частному произволу, потому, что закон выражает эти причины под общим именем срамнаго дела⁷⁰ Были однако же случаи, когда муж не мог развестись с женою, и это именно тогда, когда жена ему была отдана насильно, без добровольного ее согласия; когда он ее обольстил, похитил, или обвинил несправедливо в потере девства⁷¹. Вообще законодательство увещевает мужей, весьма редко и только в крайних случаях прибегать к разводу. Были однако же случаи необходимого развода: так муж должен был, отправляясь на войну, оставить разводное письмо жене, чтобы она была свободна на случай его плена. С бездетною женою муж также имел право развестись⁷². Развод совершался составлением по определенной форме разводного письма – (книги отпущения), при свидетелях, и вручением его жене. Разводом пресекались совершенно брачные личные связи; и последствия его преимущественно обнаруживались в разделении имущества. Разведенная делалась обладательницею своей собственности, ежели не была умышленным поводом к разводу. В последнем случае имение доставалось мужу, a жена подвергалась уголовному наказанию. Ежели преступление жены было менее важное, не подлежащее уголовному наказанию, то жена подвергалась только пени.

Ежели сообразить это краткое историческое очертание законодательства Моисеева и представить его в одной картине; то ясно можно видеть, что главною целью его постановлений о супружестве было развитие и утверждение домашнего и общественного благоденствия народа на началах чистой нравственности.

Постановления о воспитании детей служили средством к устранению поводов к разврату и поселяли в юных сердцах любовь к нравственности; законы о распределении недвижимой собственности, и о наследстве, обеспечивали существование семейств; a учреждения о браке должны были скреплять общежитие, устраивать семейственный союз на началах чистой нравственности и развивать домашнее и общественное благополучие жителей. Единобрачие, составляло сущность семейственного союза. Многоженство в законодательстве Моисея составляет исключение из общего правила, допускается только, как временное зло, укоренившееся издревле в обычаях Евреев. Оно ограничено было различными постановлениями, напр. возложением обязанности на мужей платить женам приданное и содержать их.

Законодательство дозволило расторжение брака разводом, без сомнения потому, что по древнему обычаю, между Евреями давно существовало разлука в браке. Право требовать развода предоставлено той стороне, которая лучше и справедливее могла оценить его причины, и которая более могла господствовать над страстями. Эти качества преобладали в мужеском поле, и потому закон предоставил мужу право давать развод. Меру эту однако же законодатель дозволял употреблять только в крайних случаях. Развод затруднялся еще более юридическими формами, введенными впоследствии.

При дозволении развода и предоставлении права одной стороне – давать разводное письмо, легко мог открыться случай, в котором, разведенная жена, даже без явных, и, могущих ей вмениться в вину, причин, осталась бы без средств содержания, без приюта и всякого пособия. Это могло бы, или совратить ее с нравственного пути, или лишить даже возможности существования. Во избежание таких жалких последствий, для обеспечения судьбы добродетельных женщин, и удержания мужей от безрассудного развода, законодательство в этом случае наделило жен собственностью. Оно учредило приданое, которое поступало в распоряжение жены после развода. С другой стороны, чтобы желание – иметь собственность, пользоваться ею неограниченно и таким образом сделаться совершенно независимою и самостоятельною, не увлекало женщин и не побуждало их давать нарочно повод к разводу, преступная жена не только теряла часть приданного, по мере вины, но в более тяжких преступлениях подвергалась уголовному наказанию. Наконец закон для расширения семейственного благоденствия, освободил новообрученных и новобрачных, в течение года, от военных обязанностей, которые могли бы лишить их счастья наслаждаться тихою и мирною жизнью. Все прочие постановления Моисеева законодательства о браке имели такие же важные побудительные свои причины. Так запрещение вступать в брак в близких степенях родства и свойства могло иметь целью не только устранить соблазн, но и расширить общежитие, соединить родственною связью чуждые себе роды и размножить население бодрое и сильное; запрещение вступать в брак с иностранцами охраняло народ от идолопоклонства и всего иноземного; утверждение наконец права ужичества (Левирата) сохраняло род от пресечения и поддерживало право наследства.

Вот дух учреждений о браке в Моисеевом законодательстве!

Куда отнести Египет по его историческому характеру? составляет ли он продолжение истории Востока, или образует самостоятельное целое? По географическому положению, древние причисляли Египет к странам Азиатским туда относят его и новейшие писатели по историческому значению⁷³. – Без сомнения дух истории Египта носит на себе характер Восточного образования, но на пути развития сознания, он может занимать только первоначальную ступень наравне с Индиею. Сходство между двумя этими странами чрезвычайно велико и оно преимущественно выразилось в религии, в образовании Каст, архитектуре и промышленности. Это сходство дало повод многим писателям производить Египетское образование от почитателей Брамы; но недостаток исторических доказательств, географическое положение страны, и предания о происхождении Египетского населения, заставляют думать что Египет не обязан своим образованием Индии, развивался самостоятельно и образовал такой первоначальный пункт для Африки, как окрестности Евфрата и Инда для Азии, с тою только разницею, что песчаные пустыни Африки не дозволили двинуться Египтянам к западу и образовать такую цепь истории в Африке, какую мы видели от Индии до берегов Средиземного моря. Сходство Египта с Индиею объясняется сходством условий при которых человек развивался в той и другой стране. Там и здесь человек начинал историческое поприще под влиянием внешней природы, действия которой служили общим возбуждением усыпленных способностей духа, и следовательно от сходства причин произошло сходство и в последствиях.

Весьма мало осталось памятников исторических, чтобы можно было дать точное суждение о Египте. Из дошедших до нас сведений видно только, что история Египта изображала борьбу двух противоположных начал: духовного и материального. Эта двойственность отражается в памятниках религии, законодательстве, образе домашней жизни и самой науке. В семейственном союзе явилась таже двойственность: женщина являлась здесь, и как повелительница, как высшее свободное существо (богиня Изис), и в тоже время как рабыня, лишенная не только прав политических и религиозных, но обремененная самыми тяжкими работами вне дома, как ныне y диких Американцев и Самоедов; между тем как мужчина занимался внутренним хозяйством дома. В отношении к родителям, дочь имела более трудные обязанности, нежели сын: она должна была продовольствовать их в случае нужды; между тем как сын к тому не принуждался. В брачном союзе дозволена была полигамия и в тоже время, по сказанию Геродота, господствовала и моногамия. Левират был и здесь принят, так как и вообще на Востоке. Родство не мешало браку⁷⁴. О разводе не осталось следов в истории древнего Египта.

История фактами не разрешила еще этой двойственности в жизни Египтян; a Гегель объясняет ее борьбою духа с материею, полусознанием нравственной свободы. В самом деле, человек в истории Египта не является еще как лице – чисто нравственное, свободное, но как смесь физического с свободным, инстинктивного с разумным: словом, как Сфинкс: в половину человек, в половину животное.

Европейский элемент, заключая в себе противоположность Азиатскому духу, представляет собою, и высокую степень развития человека, и отпечаток высокого сознания личности. Две главные причины содействовали большему успеху Европы против Азии и Африки: географическое положение и история.

По географическому положению Европа отличается совершенно от прочих частей света древнего мира. Так Азия, занимая пространство, в пять раз превышающее величину Европы, разделена грядами гор на три участка: Сибирь, Среднюю и Южную Азию, отделенные естественными стенами, и не имеющие никакого друг с другом сношения. На севере может скитаться только зверолов, в средине номад, a на юге, богатом роскошью и негою, человек делается праздным Индийцем.

Оттого Азиатские народы погружены сами в себя, живут безо всяких друг с другом сношении, и остаются неподвижными в своих формах, как Египетские мумии. В Африке, раскаленные песчаные пустыни не представляют никакой возможности населения, и берега ее, усеянные различными племенами, более способны быть колониями, нежели образовать сильные державы. Не то мы видим в Европе. Она лежит в умеренном поясе и чужда с одной стороны полярных ветров Сибири, с другой нестерпимых жаров Африки: в ней нет необозримых степей Средней Азии, нет песчаных пустынь Сахары. Европа не имеет Индийской роскоши в произведениях, но за то мало в ней и тундровых пространств, на которых развитие человека делается почти вовсе не возможным. Правда, природа здесь богата произведениями, особенно в южных частях, но не до такой степени, чтобы доставлять все нужное человеку и подавить его деятельность; напротив здесь необходим труд, необходимо непосредственное участие человека в деле производства для снискания продовольствия, потому что природа заключает в себе только условия производительности, a сама собою производит мало. Простое добывание даров ее в Европе недостаточно и необходимо должно быть пополняемо трудом промышленным. Таким образом сама природа побуждает Европейца к деятельности, к беспрерывному движению. Но коль скоро человек начнет действовать на нее положительным образом, начнет изменять ее, и почувствует, что он более обязан самому себе, нежели внешнему случаю; тогда он не может уже остановиться на одной точке; мысль пробуждается, противополагает себя всему физическому и открывает путь победам духа над внешнею природою. В развитии человека успех необходимо следует за успехом; начавшись однажды оно не останавливается, потому что дух бессмертен, идеи не умирают. Такой прогрессии содействует преимущественно общежитие, т. е. тесная связь людей между собою и взаимная, гармоническая, не уничтожающая самостоятельности лица зависимость их друг от друга. Она хотя и основывается на природе человека, но развивается преимущественно на опыте вследствие зависимости экономической, которая в свою очередь происходит от географического положения земли и разнообразия произведений. Европа в этом отношении имеет чрезвычайные преимущества пред прочими частями света, известными древнему миру. Не только по климату, по произведениям, она οбразует одно целое и различные ее части пополняют друг друга, но самая наружная ее форма и отношение суши к морям, чрезвычайно содействуют сообщению различных частей и развитию общежития. Образуя в целости огромный полуостров, прикованный к громадному материку Азии, двумя хребтами гор, Уралом и Кавказом, она раздробляется на второстепенные полуострова, направленные к юго-западу: Скандинавский, Пиренейский, Апенинский и Балканский. Берега ее изрезаны морями, a внутренняя поверхность покрыта сетью рек, образующих устьями своими естественные порты, из которых открыт путь ко всем берегам прочих частей света. Каждый из упомянутых полуостровов имеет особенный географический характер, и, находясь в тесной связи с центром материка, каждый из них играл особенную роль в истории Европейских народов. Полуостров Балканский образует переход из Европы в Азию, как по климату и произведениям своим, так по положению своему, представляя Архипелагом, звено соединения; – в тоже время Итальянский соединяет ее с Африкою чрез Сицилию и мелкие острова, рассеянные по Средиземному морю. От того оба они имели важное значение и в истории развития народов: они образовали преддверие к истории Европы, переход от древнего мира к новому. – В свою очередь Пиренейский полуостров, покрытый вулканическою почвою, принял Аравийское образование и передал его Европе. Не без влияния наконец остался и Скандинавский полуостров.

Таким образом все части Европы, составляя полное географическое единство, пополняя друг друга по произведениям своим, необходимо рождают экономическое единство между народами, их населяющими; вследствие его произошло единство политическое; a тесная связь с Азиею и Африкою, должна была подать повод к переселению их образования на новую почву. Таким образом мы незаметно переходим к другому важному влиянию на Европейского человека, к влиянию истории. Европеец есть младший член исторического семейства: он не обязан был с самой низшей точки начинать образование; – ему предстояло только продолжать тот путь, который начали старшие его братья, – воспитанники Востока. Азия и Африка трудились для Европы, приготовляли для нее все, и ей надлежало только принять, усвоить и дать новые формы Восточному образованию. Древнее положение Европы в отношении Азии и Африки, можно сравнить с настоящим положением Америки в отношении к Европе. Так как Европейцы, которых понятия выходили уже из сферы Европейского духа и не вмещались в рамки общего ее образования, вытесненные переворотами из родины, положили начало Американской жизни: так выходцы Египта и Малой Азии перенесли ветвь образования на Европейскую почву, где она, питаясь новыми соками, принесла и новые плоды, чуждые родному Востоку. Европейцы все так себе усвоили, так изменили и переродили, что только глубокие археологические исследования могут открыть и указать нам, что и они не сами себе обязаны всем, что и их колыбель находится на Востоке. В деле образования человека столь же необходимо переселение для большего успеха, сколь необходимо для успеха садоводства пересаживание дерев из одной почвы на другую. Так природные Американцы, начиная свою историю с самой низшей точки, не далеко ушли на пути развития; и только с переселением Европейского образования, с примесью нового, высшего элемента, они сделали такой быстрый шаг, что едва ли не опередили и самой метрополии. Явление это объясняется тем, что силы духовные, пробуждаются и приводятся в самодеятельность преимущественно духовными же силами. Так было и с Европою в древнем мире. Выходцы из Египта, Финикии, и Малой Азии соединили к одному очагу племена рассеянные по узкому, как лист дубовый изрезанному, Пелопонесскому полуострову и начали поэтическую жизнь Греции. В тоже время на другом полуострове, в Италии, вероятно Египтяне положили начало Этрусскому образованию, из которого впоследствии развилась жизнь Рима, – тяжелая проза в истории. Развитие этих двух начал, взаимное их влияние друг на друга и слияние в одно целое составляет историю древнего Европейского мира, которая резко отличается от истории Востока. Главный ее характер состоит в том, что она более совершается во времени, нежели в пространстве, и потому в ней не только каждый народ есть выражение новой идеи в отношении к другому, но сверх того один и тот же, в различные времена, пробегает различные стадии совершенства. Каждый из них прошел весь путь, назначенный для древней истории; так как каждый человек, начиная свое воспитание, проходит разные степени совершенства, покамест не уравнится с общею массою образования, или не подвинется даже одним шагом вперед. Сознание духа прояснялось более и более y этих народов, и объективное начало уступало постепенно место субъективному, – с утверждением которого наконец и Греция и Рим прекратили свое существование.

В отношении брака, Запад отличается от Востока тем, что в нем преобладает моногамия, как следствие высшей степени сознания духа. Идея единобрачия так глубоко укоренилась в Европейском духе, что даже впоследствии, когда в Риме совершилось слияние различных национальностей, слияние Востока с Западом, когда власть Римских Императоров сделалась беспредельною, даже и тогда покушения ввести многобрачие остались без успеха. Сверх того, так как в истории Европы вообще мы видим больший успех на пути образования, чем на Востоке, так и в отношениях супругов заметна здесь постепенная прогрессия. Женщина из совершенной рабыни делается наконец свободною; и так как переход из одного состояния в другое нередко обозначается порывами своеволия, то и эмансипация женщин, при падении древнего Рима ознаменовалась злоупотреблением свободы. При всеобщем развращении нравов, естественном следствии прежнего насильственного состояния Рима, женский пол, более склонный к крайностям, опередил мужчин во всех родах порока. Разводы сделались часты, произвольны, и женщины начали считать лета свои числом браков.

Мир Греции есть период юношеского возраста истории. Поэтический юноша Ахилл, говорит Гегель, начинает историю Греции; действительный юноша Александр закрывает мечем своим последнюю ее страницу. Оба они прославились борьбою с Азиею победами над Восточным элементом. Греция, находясь еще в пеленах, объявила войну Азии и вступила с нею в борьбу на жизнь и смерть. И какой повод к непримиримой вражде отделенных между собою волнами Геллеспонта народов? Не страсть к завоеваниям, как утверждают некоторые, не желание прославить имя свое успехами оружия, как полагают другие, соединили Греков под предводительство Агамемнона; месть за нарушение прав, ненависть к необузданному своеволию, разрушили Трою до основания. Троянский царевич Парис, не умевший управлять собственными страстями, нарушил право гостеприимства в Греции, оскорбил честь пенатов семейного Спартанца, и этим порывом восточного своеволия, вооружил Греков и погубил Трою. В этом поэтическом предании выражается весь дух древней Греции: сознание прав свободного человека, почитание уз брачного союза. Греки, не по велению власти, но внутренним чувством и сознанием прав своих, соединенные на ничтожных ладьях, через волны морские, понесли гибель державе сильной на Востоке. Твердостью характера в течение десяти лет они достигли желанной цели: разрушили Трою, но не завладели ее остовом, потому что не завоевание было предметом похода. Они доказали только, что дух Европейский, дух свободы, выше Азиатского погружения во внешнюю природу, и тем начертали план будущей судьбе Востока. Александр, исполняя этот план впоследствии, разрушил Персидскую державу, утвердил господство Европейского элемента на Востоке, расширил круг понятий и деятельности Азиатцев, но не упрочил там Греческой власти. Азия и Европа могут иметь влияние друг на друга, и этим влиянием производить новые явления в истории, но останутся навсегда самостоятельными. И Римляне и Крестоносцы не могли тоже упрочить своей власти в Азии, как равно Азия никогда не могла утвердиться в Европе. Попытки Персов, Аравитян, Турков остались тщетными.

Что же такое дух Греческий и какой степени сознания достигнул человек на Пелопонесской почве? Занимая середину в сознании между Азиатским элементом и новым Христианским миром, мысль Греции разрешает темные задачи Востока. Так Эдип, отвечая на Египетскую загадку, что такое человек, низвергнул с Тебанского утеса Сфинкса, этот Символ Египетского духа⁷⁵. Вообще Греки не останавливаются на внешности предмета, на одной пленительной игре случаев, но стараются всему отыскать причину, найти внутренний смысл в самых по видимому бессвязных явлениях природы. Потому исследования свои они начинают с наружных явлений, и отгадав душу материи, воплощают ее опять в материальные формы. Оттого-то вся жизнь Греции есть пластическое творчество, – изящная поэзия. Весь мир духовный, Олимп, является y них в материальной одежде, в плодах искусства. В философских исследованиях они не достигнули еще до всеобщности духовной; они понимали только отдельные идеи, и выразили их в отдельных божествах, в неделимых лицах. Общую же связь, господствующую над этими божествами, они поместили в книге судеб, ἀνάγϰη⁷⁶, бессознательном, несвободном единстве. Не свободное сознание, a роковая необходимость, управляла миром и богами по их понятию. Из этого общего начала произошли все главнейшие явления Греческой истории. Понятие права (jus) y них не развилось и только закон (νομος), как воля богов, подчиненных Судьбе, управлял нравственною и политическою жизнью. У них еще не развилась самоопределительная воля; ее место заступал оракул – решитель бессознательный. Следовательно характер древней истории вообще выразился вполне и в Греции. При всем том однако же, представлять Грецию в неподвижной форме, на одной степени сознания, было бы весьма несправедливо. Божество Греции было источником закона и покровителем его, но не самым законом, как на Востоке. Оттого в Греции все живет и движется. Начиная с семи мудрецов, как непосредственного практического выражения сознания духа до самого Платона и Аристотеля, представителей теоретического анализа духа и материи, вся история Греции есть постепенный успех, постепенное утверждение самосознания. Анаксагор указал на νοῦς, субъективное начало, управляющее миром, Сократ применил эту мысль к практической жизни. Такой переворот в развитии человека не мог совершиться тихо и без влияния на самое политическое бытие Государства. Софисты, увлеченные учением Сократа, но не имевшие твердости его характера, стали только развивать отрицательную сторону сознания и разрушили внутренний порядок Государства, бывший до них неприкосновенным, как святыня. Напрасно Платон и Аристотель усиливались согласить древнее начало с новым; жизнь народов нуждалась, в новом основании. И Греция, как выражение древнего начала, должна была пасть, завещая с одной стороны свое образование Востоку, с другой, политическое значение новому организму – Риму.

Указав общий характер Греческого мира, приступим теперь к исследованию идеи брака, и от фактов, сохранившихся в источниках, перейдем к общему заключению о значении брака в Греции и отношении его к Востоку.

Прежде всего должно заметить, что отношение полов в Греции явилось в совершенно другом виде, нежели на Востоке. Правда, что женщины воспитывались отдельно, но общество мужчин им не запрещалось: они даже посещали публичные собрания⁷⁷. Впрочем это можно сказать только о девицах; самое любострастие (fornicatio) их считалось в древности любовью богов⁷⁸. Вследствие этого добрачное знакомство и любовь могли иметь место в Греции, как об этом свидетельствуют два примера в сочинении Геродота⁷⁹. Но не смотря на то, отец искал обыкновенно невесты для сына⁸⁰ и общая форма вступления в брак была первоначально покупка невесты⁸¹ так как и на Востоке; a иногда даже похищение. Этот последний обычай сохранялся и впоследствии, по уверению Плутарха, y Дорического племени⁸². С развитием гражданственной жизни, особенно в Аттике, эта форма заменилась договором обручения (εγγύη) с родителями или родственниками невесты, или фраторами, при чем не требовалось согласия ее⁸³. Сущность этого договора состояла в уверении со стороны родственников невесты, что она действительно αστή, то есть и по матери и по отцу аттического происхождения⁸⁴. Вследствие этого законный брак y Греков существовал только между гражданином и гражданкою. Брак иностранца с гражданкою и обратно, признавался не только незаконным (ϰαϰογαμιον), но даже подвергал наказанию, и против него существовала публичная жалоба (γραφὴ ξενίας) в суде Тесмотетов⁸⁵. Этот обычай имел весьма древнее происхождение. Зародыш его находится в стремлении древних родов, соединенных Кекропсом, к сохранению чистоты крови, по которому только родственники вступали между собою в брачные связи⁸⁶. С успехами общежития, Солон обратил этот обычай в закон и перенес его из круга родства в сферу гражданства. Дальнейшие успехи гражданственности раздвинули и этот предел и труды Перикла и Архонта Евклейда о восстановлении устаревшего закона доказывают о частом нарушении его⁸⁷. Жены славнейших Греков, Милькияда, Мегакла и других, были иностранки⁸⁸. Гораздо строже по уверению Мюллера, этот закон сохранялся в Дорическом племени, где вообще менее было движения в успехах гражданственной жизни⁸⁹. По смыслу его не только вступившие в брак, но даже содействовавшие оному, подвергались наказанию. Так родственники невесты, уверявшие ложно, что она гражданка (ἀστή)подвергались лишению прав и конфискации имущества (ἀτιμία)⁹⁰. За то без согласия их, или без согласия фраторов, заступающих их место, брак не мог быть заключен⁹¹ *). Желание сохранить род от прекращения и в чистоте, особенно выразилось в законе, обязывающем ближайшего боковой линии агната жениться на дочери-наследнице (ἐπίϰληρος) оставшейся после умершего без сыновей⁹². Однако же в последствии и этот закон ослаблен был в силе, и достаточно было отказаться от наследства, чтобы избежать такого брака. В таком случае на родственниках лежала священная обязанность выдать оставшуюся сироту за муж; и в случае ее бедности, дать ей приданное, определенное законом, соразмерно состоянию агната. К исполнению этой обязанности побуждал Архонт под опасением взыскания 1000 драхм в пользу храма Юноны⁹³. Часто агнаты выдавали таких родственниц за рабов своих, которые в этом случае получали название ἐπευναϰτεν⁹⁴.

Вступление в брак было обязанностью греческого гражданина и старые холостяки подвергались показанию (ἀτιμια). Αγαμιον называлось холостое состояние⁹⁵. Жалкое было положение старых не замужних женщин⁹⁶. Время вступления в брак было довольно позднее; для мужчин, оно назначалось 30-летним возрастом, для женщины достижением полнолетия (ἀνϑεστηριαδες) по уверению Гезиода, Платона и Аристотеля. Брак поздний назывался ὀψιγαμιων. Целью брака полагалось прижитие детей и не столько заботились о числе их, сколько о здоровье, крепости и красоте. Родившихся с недостатками умственными или физическими, убивали⁹⁷. Излишняя плодовитость брака давала право на развод; и вторичные браки, ежели были дети от первого, охуждались⁹⁸.

Единоженство, введенное Кекропсом, осталось в полной силе, и преимущественно в Спарте. Предание, утверждающее что в Афинах в последствии дозволено было двуженство, признают новейшие писатели не основательным⁹⁹; и ежели Анаксандрид имел две жены современно, то только в виде изъятия из общего правила, по политическим причинам. Эта однако же светлая сторона брака, в последствии затмилась конкубинатом. Наложницы были двух родов: παλλαϰις и έταιρα; связь с ними не запрещалась законом, но дети, рожденные от них, были незаконны (νόϑοι), не наследовали, не допускались к семейным обрядам и вероятно не могли вступать в законный брак¹⁰⁰. Παρϑενίαι назывались дети, рожденные до введения жены в дом отца мужа, и не получали клеров в наследство. Это могло случаться часто y Греков, потому что муж, похитивший себе жену, иногда и долго укрывал ее пред родителями, a до публичного ее введения в дом отца, брак не имел полной законности.

Хотя не замужние женщины и наложницы не исключались из общества мужчин, беседовали с ними публично, и иногда имели решительное влияние на дела политические; но самые жены были заточены в глубине дома и никого не знали кроме мужа. Законная жена пользовалась уважением мужа и получала от него почетное название δέσποινα. В личных отношениях она была обязана беспредельною верностью и за уклонение от этой обязанности подвергалась наказанию; сам муж наказывался, ежели продолжал жить с неверною супругою. Прелюбодеяние наказывалось различно; и замечательнее всего дозволение мужу убить пойманного в преступлении. В отношении имущества, жена имела свою собственность в приданом, которое составляло необходимое условие брака, но никогда не могла распоряжаться ею; потому что, и в случае развода или смерти мужа, она получала только содержание, a собственность ее переходила, или к детям, или к родственникам. Самая дочь-наследница не могла распоряжаться наследованным имением, управление им принадлежало мужу, a собственность детям ее. Потому что, по выражению Платона, собственность не есть принадлежность настоящего поколения, но будущего. Еще более зависимость супруги выразилась в праве мужа уступить ее другому на время, или завещать в случае смерти своей. Муж имел неограниченное право развестись с женою или отправить ее из дому; и только обязывался дать ей содержание, ежели она была бедна и не имела родственников. Жена имела тоже право требовать дозволения оставить своего мужа, но только публично в суде и то лично; a дочь-наследница могла даже требовать от мужа исполнения супружеских обязанностей¹⁰¹.

Из этого краткого очертания фактической стороны брака в Греции, легко заключить о сущности его и отношении понятий Греков о браке, к понятиям восточных народов.

Брак в Греции есть чисто-политическое учреждение и не имеет основной цели сам в себе, a служит только орудием высшей государственной цели; так как и вообще человек в Греции теряется в гражданине. Он является здесь свободным существом; но источником этой свободы не есть разумная его воля, a положительный закон государства: Грек потому свободен, что он член республики; с лишением прав гражданства, лишается он и свободы. Этот общий характер Греческого сознания отразился и в брачных связях. Не для домашней семейственной жизни, не для взаимного пополнения двух различных полов и образования нравственного единства, заключался брак в Греции; но для рождения сильных, здоровых и красивых граждан, чисто-греческой крови, без малейшей примеси иностранной. Не только сохранить Греческую кровь в чистоте, но даже устранить смешение родов, имели целью Греческие законодатели: оттого понятие о кровосмешении простиралось y них только на родственников, восходящей и нисходящей линии; в боковых же линиях, преимущественно мужского колена, брачные связи не только предпочитались прочим, но даже брак агната с дочерью-наследницею признавался священною обязанностью¹⁰². Из этого же политического источника, произошло и единобрачие в Греции. Причины этого явления должно искать не в сознании разумной личности в человеке вообще, не в признании женщине равного достоинства с мужчиною, как полагает Ганс, но в публичном праве Греции. Здесь в первый раз человек сознал достоинство гражданина и из этого сознания произошли все Греческие учреждения, a в числе их и единоженство. Не потому Грек избирал себе одну спутницу жизни, что этого требует сознание разумной личности в женщине, но потому, что ему надобно было иметь сына гражданина, члена фратрии, который бы заступил его вполне и поддержал бы его достоинство в будущности. Это доказывают следующие обстоятельства:

а) Разность понятий о населении в Греции, с понятиями существовавшими на Востоке. На необозримых плодоносных равнинах Азии человек желал умножаться до беспредельности, чтобы заселить необитаемые пространства, чтобы утвердить свой род пред всеми прочими. Вследствие этого Азиатец, набирал себе жен как можно более, и в недостатке их в своем роде, покупал их, или похищал насильно y других народов. История наполнена такими примерами, они повторяются еще и теперь в Азии и y народов необразованных других частей света. При многоженстве необходима была неограниченная власть мужа. Старший сын признавался цветком сил отца и непосредственным его наследником во власти и имуществе. Совершенно не то мы встречаем, в Греции. В этой стране, раздробленной на мелкие части по своему географическому положению, и разделенной в политическом отношении на малые государства, родилось совершенно другое понятие о населении. Здесь качеством хотели заменить количество и потому не умножение населения, a образование его составляло предмет желания и попечений Греков. Число граждан, по их идее, должно быть определено в государстве, и каждое излишнее увеличение их, составляло зло, от которого Греки спасались только колонизациею. Дети, рожденные в законном браке, получали все права гражданства, имели законные притязания на клеры, a при большем количестве детей, наделить их такими клерами было невозможно¹⁰³. Поэтому y них не только многобрачие современное, но даже вторичные браки, ежели были дети от первых, считались предосудительными. Право первородства тоже в Греции не явилось; оно сделалось излишним при единобрачии и гражданском равенстве населения.

б) Что только политические причины, a не сознание прав личности в женщине, побудили Греков к моногамии, доказывает и то, что y них, кроме брака, существовал конкубинат, как пополнение его. Палляки и Гетари были дозволены законом. Дети, рожденные от них, хотя и были законными, но не получали прав гражданства, и составляли предмет колонизации; с ними наравне признавались и дети рожденные от законной супруги, не имевшей приданного, следовательно не обеспечившей содержания их; сюда причислялись и дети, рожденные до окончания форм брака, то есть до введения жены в Фратрию или до принятия ее матерью мужа в дом свой¹⁰⁴.

в) Права находились на стороне мужа, a обязанности брака – на стороне жены. Она не по свободному выбору и добровольному согласию получала мужа, и не по своему произволу избирала себе род занятий: в первом случае, она повиновалась воле родственников или фраторов, во втором, слепою необходимостью была заточена в глубину дома и удалена от общества. Даже она, в некотором смысле, считалась вещью, которую можно было уступать по произволу другому и завещать на случай смерти. Из такого положения супруги, явно, что не личность ее дала повод к единоженству в Греции.

г) Наконец предание о народном постановлении, дозволяющем иметь две и даже более жен, может служить подкреплением предыдущих доказательств. Это постановление воспоследовало тогда, когда вследствие войн и моровой язвы, народонаселение чрезвычайно оскудело в Греции. Для приращения его, закон дозволил эту всеобщую Азиатскую меру. Плятнер и другие старались доказать ложность этого предания, но оно не противоречит Греческому духу, и ежели выдумано, то очень удачно. Сверх того Анаксандрид женился на другой жене, при жизни еще первой, чтобы иметь наследника.

Эти обстоятельства: перемена понятий о населении, конкубинат, зависимость супруги и право иметь две жены, кажется объясняют достаточно источник моногамии в Греции и бросают много света на другие явления. Принимая источником моногамии государство, a не сознание разумной личности в Греции, мы находимся в согласии с ходом древней истории вообще и можем объяснить многие частные явления Греческой жизни, представляющиеся Гансу непонятными с его точки зрения. Он находится напр. в затруднении, когда говорит о состоянии жен в Греции; не знает как объяснить рабскую их зависимость от мужей и уподобление вещам; между тем, как по принятому им началу, – сознанию личности неделимого, женщина должна быть совершенно свободною, и как гражданка – пользоваться политическими правами. Чтобы не противоречить самому себе, он не останавливается долго на этом предмете и говоря о праве мужа – завещать и уступать другому на время жену свою, предполагает, что этому предшествовало вероятно обоюдное согласие и что это право более означало заботливость и попечение мужа о судьбе жены, нежели власть его над нею. Но и такое предположение не ослабляет нашего мнения; потому что и в таком случае, значит женщина не могла пещись о себе и управлять собою, когда умирающий муж должен был назначить ей опекуна, как малолетнему сыну. Назначение мужем в завещании будущего супруга вдове походит на римскую tutelam testamentariam, которая устраняла tutores legitimos, но не самую опеку. И такое положение вещей было по понятию Греков весьма естественно. Ежели человек вообще получал y них вес и значение, как составной член государства, как гражданин, то женщина, не участвовавшая в делах государственных, не могла пользоваться такими правами, как мужчина, иначе, как чрез посредство мужа. С другой же стороны, как мать гражданина и как обязанная быть матерью, она не могла быть лишена всех прав, подобно рабу; она пользовалась приличным уважением, почетным названием хозяйки дома (δέσποινα) и в некоторых случаях могла даже приносить жалобу на мужа, именно: или, как дочь-наследница, за неисполнение супружеских обязанностей; потому что ей необходимо было иметь сына наследника, который бы поддержал угасающий род; или как жена вообще, она могла требовать развода, вероятно только в случае непобедимых препятствий, представляющихся ей со стороны мужа, сделаться матерью¹⁰⁵.

Касательно имущества, хотя приданное составляло необходимое условие при заключении законного брака, но жена никогда им не владела; оно находилось в полном владении супруга, как обязанного содержать жену и наделять детей своих клерами. Однако же действительная собственность приданного принадлежала не мужу, a потомству и потому муж не мог уменьшить его в количестве: и оно y Греков походило на bonum pecoris ferrei Евреев. Но так как мужья часто употребляли во зло данную им доверенность, то впоследствии образовались в Греческом праве для обеспечения приданного bona antipherna. Супруг, предлагающий в залог bona antiferna, соответствующие ценою приданному, мог уже распоряжаться приданным, как своею собственностью. В случае смерти мужа, законные дети наследовали приданное, a мать получала приличное содержание. На случай же развода, когда жена возвращалась к своим родственникам, то и приданное ее поступало к ним в собственность, ежели детей не было. Из этого следует, что жена не имела своей собственности, и что с нею только, как с источником граждан, сопряжена была их собственность. Там только, где влияние государства прекращалось, женщина получала другое значение, пользовалась уважением Греков и некоторого рода самостоятельностью. Гетари украшали общество, содействовали развитию изящных искусств, и некоторые из них, как Аспазия, имели даже влияние на дела государства. В них собственно выразилась свободная сторона Греческой женщины.

Другой полуостров южной Европы, служащий продолжением Альпийского узла гор, по своему географическому положению, назначен судьбою к соединению трех составных частей древнего мира. Он с одной стороны узкою полосою, разрезанною Тарентским заливом, протянулся к образованной Греции, с другой, посредством островов, рассеянных по Средиземному морю, подходит к плодоносным берегам Африки и классической стране древнего образования – Египту. Это географическое положение может отчасти объяснить, при недостатке исторических доказательств, источник Этрусского образования, которого неоспоримые следы остались в первобытной гражданственности Рима¹⁰⁶. Близость Греции осталась тоже не без влияния: жизнь Греческая в полной красоте своей разлилась по южным частям полуострова и упрочилась на острове Сицилии. Покорение этих стран, равно как и Карфагена, придало новую энергию новому политическому организму – Риму. Отсюда Римляне перенесли свое оружие и политику не только на Греческий полуостров, но распространили влияние свое до берегов Евфрата и истоков Нила. Таким образом весь древний исторический мир очутился во власти города-государства и средоточием его жизненных сил, центром движения, сделался Капитолий. Так осуществилась в древности универсальная держава, в которой совокупились в одно целое все древние элементы: религия, законы, образ жизни, и средства продовольствия.

Таково было назначение Рима в цепи событий истории. Грозный повелитель всех народов древности, господствуя вокруг, и, считая все средством своей политики, был сам ничтожным средством в руках Провидения. Существование его было условно.

Касательно характера внутренней жизни Рима, он является в беспрерывной борьбе двух могучих элементов: Патрициев и Плебеев, выражающих борьбу начала объективного с субъективным. Таким образом, объективное начало, господствующее на Востоке, встретило свободу гражданина в Греции, и вступило в борьбу с свободою лица в Риме. Из этого внутреннего значения Рима и отношения его к Востоку и Западу, легко уже заключить, какое значение имело Римское право в истории и каковы были отношения его к правам Востока. По ходу истории оно должно было сосредоточить в себе все элементы древнего права и приспособить их к новому преобразованию. В самом деле, ежели только вглядеться в историю Римского права, то сей час можно заметить, как два противоборствующие начала, объективное и субъективное, проникают всю историю его. В начале это появление двух элементов бессознательно, но в последствии оно выражается в сознании Римских юристов, разделяющих право на две системы: strictum jus, которого источник находится в древних узаконениях, следовательно во внешней необходимости, независящей от произвола человека; и arbitrium¹⁰⁷ или jus boni ас aequi, которого источник заключается в сознании настоящего поколения, в его понятии о добре и зле, след. в произволе человека. Эти два элемента права соответствуют вполне двум элементам Римского народа, Патрициям и Плебеям, и находятся в такой же борьбе и противоположности между собою. Как Патриции основывали все свои права и преимущества на древности родов и знаменитом происхождении, образовали партию сильную, неподвижную и противоположную волнующейся и беспрестанно изменяющейся партии Плебеев, так система juris stricti развивалась из исторической необходимости, была неподвижна и закована в строгие формы, основана на древних обычаях, имеющих источник свой в воле богов-законодателей. Она строго противополагалась системе арбитральной (boni et aequi), развивающейся из самой жизни народа, из его произвола и образующей движущееся, беспрестанно изменяющееся, так как сам plebs, начало Римскаго права. Правда, хотя с одной стороны эти начала, как замечает справедливо Ганс, проявляются вполне только в последствии, при конце Республики, и исчезают в постановлениях Императоров (Constitutiones principum), особенно в компиляции Юстиниана (corpus juris Justiniaпеi); с другой, это разделение права может иметь философское значение и получить применение ко всякому праву; но при всем том, оно остается не менее того Римским, на чистой Италийской почве возросшим и зародыш его восходит гораздо выше, нежели самое название. С этим согласны все главнейшие школы, исследовавшие жизнь древнего Рима. Так представитель критической школы Нибур¹⁰⁸, глубокими рассуждениями доказывает, что в самом уже зародыше Рима образовались две партии, происходящие из различных племен, и что каждая из них имела свое право. Глава исторической школы Савиньи в своих сочинениях держится того же мнения и преимущественно в записках истории Римского права. Наконец гениальный Гегель¹⁰⁹, колосс философии, отвергая мнение Нибура о мистическом происхождении Рима, не менее того утверждает, что сущность жизни Римской состоит в противоположности и борьбе двух элементов, аристократического и демократического, и что оба они имели каждый свое особенное начало в праве. Гораздо яснее и точнее развивает мысль эту, последователь его Ганс в своем сочинении о праве наследства (Erbrecht). Недовольствуясь приведением положительных фактов и сбором исторических доказательств, он старается вывести per deductionem необходимость этого дуализма из сущности истории Рима и связи ее с историею предшествовавших и современных ему народов. Кроме новейших писателей, самые источники Римского права, и древние юристы, выражают туже мысль, хотя не в такой степени ясности, и то потому что современники никогда не могут иметь такого полного сознания собственной своей жизни, как последующие поколения. Сообразив все это, нельзя не согласиться, что различие juris stricli от jus boni ас aequi возымело свое начало с самым Римом, и что оно развивалось впоследствии и испытало всю судьбу Римского народа. В отношении связи этого разделения Римского права по его источнику, с историею Востока, должно заметить, что jus strictum носит на себе печать Восточного языческого законодательства. Источник его, в отдаленной древности сливается с законодательством ложных богов. Право это неизменно, непоколебимо не потому, чтобы оно вполне выражало идею правды и справедливости, a потому, что постановления его принадлежат происхождению весьма древнему; след. элемент Восточный, неподвижный, основанный на внешней необходимости, выразился здесь вполне, только в большей степени ясности и с большею энергиею, потому что он должен был вступить в борьбу с новым субъективным началом, jus boni ас aequi. Оно в свою очередь есть продолжение и развитие Греческого элемента, – Греческой субъективности. В Греции дух человеческий достигнул самосознания и противоположил себя внешней физической природе, и вообще всему внешнему. Из этого противоположения произошло то убеждение, что идея добра не заключается вполне в законе; или выражаясь точнее: положительный закон не есть источник идеи правды и справедливости, и следовательно есть правда выше Греческого закона, и справедливость выше Греческой. Эта высшая правда и справедливость заключаются в основных законах духа человека, и следовательно каждый человек носит в себе идею безусловной правды. Это субъективное начало есть цвет Греческого образования и оно в первый раз точно и ясно выразилось в Сократе. Но не каждый Грек был Сократ! Не каждый Грек сознавал так ясно законы и силы духа, как он. Масса населения находилась на степени полусознания и колебалась. Оттого идея эта, переходя в практическую жизнь, превратилась в софистику т. е. разрушение существующих оснований общества, поругание надо всем, что до сих пор почиталось; между тем как новые начала жизни еще не утвердились. – Родился эгоизм – и своекорыстие овладело душею Греков: цветущая Греция пала. Но с падением царств не погибают родившиеся в них идеи и то, что было причиною гибели Греции, поддержало жизненную пружину Рима в продолжении тысячелетия. Система arbitrii или juris boni ас aequi развивалась в последовательной стройности в Риме, и образовала с самого основания Рима, грозное начало, противоположное строгой системе juris stricti. Πротивоположность этих двух начал, субъективного и объективного, доведена в Риме до крайности, и выразилась в двух противоборствующих партиях народа. Примирение их невозможно до тех пор, пока дух не восторжествует над физическою природою, и не сознает в самом себе объективных начал; следовательно тогда только, когда воля сделается разумною и свободною. В Риме же этого не было; там был только один произвол, противоположный внешней необходимости. И непримиримая борьба двух партий кончилась, не взаимным признанием самостоятельности, a общим разслаблением и слиянием в одном начале, чуждом одной и другой партии. Разделение права на jus strictum et jus boni ac aequi изгладилось тоже в постановлениях императоров.

Но Рим существовал не один: многие народы находились с ним в сношениях и даже мало-помалу подчинились его власти. Оттого дуализм права обнаружился не только во внутреннем составе Рима, но и в отношениях его к другим народам. Таким образом родилось разделение права на jus civile et jus gentium¹¹⁰. Jus gentium est, quo omnes gentes utuntur. Следовательно в нем заключаются все те постановления и учреждения, которые существуют y всех народов, общие всему человечеству. Эта общность доказывает, что они основаны на природе человека; ибо то, что свойственно целому роду существ, не может быть случайно и привито из вне, a должно происходить из самой сущности неделимого, должно заключаться в его природе. Следовательно jus gentium, то есть система права, свойственного всем народам, заключает в себе основания, происходящие из разумной природы человека, из его сознания, и походит на систему juris boni ас aequi, которая тоже основывается на сознании доброго и справедливого. Напрасно однако же было бы думать, что в этой системе juris gentium заключаются все философские начала права. Дух действует во времени и постепенно проясняет сознание самого себя. Потому каждый период времени носит на себе особую печать; выражает особенную степень развития духа. Так и Римское jus gentium выражает в себе ту степень сознания духа, до которой род человеческий достигнул в то время¹¹¹. Оно образовалось практически, аналитическим способом и есть снимок положительного права, общий¹¹² для всех народов, тогда существовавших. Следовательно оно выражает в себе общий характер древнего мира¹¹³. Таким образом пределы этой системы права незаметно сливаютея с системою juris stricti, и с этой точки зрения право народов (jus gentium) есть посредствующий термин между правом строгим и правом произвола (inter jus strictum et jus arbitrii), примиряющий их вражду между собою. – Все эти три системы права отражаются во всех деяниях Рима, и проникают всю жизнь Римского народа. Рассмотрим действие их в одном из важнейших общежительных учреждений – в браке.

О древнем состоянии брачного союза y Римлян остались самые неполные и отрывистые сведения. Они заключаются в сочинениях Дионисия Галикарнасского, Плутарха и Тита Ливия; но эти писатели жили уже в поздние времена Рима и писали только по преданиям. Так как слова Дионисия и Плутарха служат главным источником, то мы приведем самый текст их. Дионисий говорит¹¹⁴: «Ромул не дозволил никаких тяжб мужьям с женами, ни женам с мужьями; ничего не определил в отношении получения и возврата приданного и проч. и только издал закон, который должен был поддерживать нравственность и воздержание женщин. Он определил именно; что жена, при совершении известных священных обрядов, вошедшая во власть мужа, участвует во всем его имуществе и жертвоприношениях. Эти священные обряды называли Римляне confarreatio (φἀρρἄϰια) по причине обыкновенного употребления Far, называемого y Греков ζεάν… Чрез это рождалась неразрывная связь между супругами, в следствие которой жены должны были во всем подчиняться воле своих мужей, a мужья обязывались признавать своих жен необходимыми своими вещами, неразлучно с ними соединенными. Нравственная и покорная жена была госпожа дома, равно как и муж, и наследовала ему, как дочь. В случае преступления, обиженный супруг был ее судьею и от его произвола зависела степень наказания. В суде с мужем заседали и родственники. Из числа преступлений жены, Ромул строже всего велел наказывать прелюбодеяние и употребление вина; и в течение веков наказывались эти преступления y Римлян с неумолимою строгостью».

Плутарх в жизнеописании Ромула¹¹⁵ изъясняет: «Ромул издал многие законы, в числе которых и закон, запрещающий жене оставить мужа, и дозволяющий мужу отвергнуть свою жену за покушение отравить, за отравление плода в чреве, расточительность¹¹⁶ и прелюбодеяние. Кто по другим причинам разлучится с женою, того половина имения отдается жене, другая посвящается Церере. Кто продаст¹¹⁷ (ἀπδιδόναι) жену, тот да будет посвящен богам подземелья».

В сказаниях этих двух писателей заключается многое, из чего можно судить о сущности брака y древних Римлян, и прежде всего попадается в глаза то, что Ромул не был установителем брака: брак существовал уже издревле и законодатель определял только отношения супругов между собою. Следовательно исторические источники y Римлян не объясняют нам начала брака; и они говорят о нем, как об учреждении, которое существовало уже давно, и только развивалось постепенно. Везде брак раньше гражданского закона. Закон приводит только в сознание то, что давно уже существовало само собою. Сверх того Дионисий упоминает о форме законного брака, о которой Плутарх ничего не говорит, и повествует как о заключении брака, так и продолжении брачного состояния; Плутарх рассказывает о расторжении и прекращении его; и таким образом они пополняют друг друга и потому мы их привели вместе. Многие другие древние писатели упоминают о различных родах брака и основывают их различие на форме заключения; поэтому, прежде нежели приступим к объяснению сущности Римского брака, мы должны рассмотреть различные формы его; и это тем более необходимо, что y Римлян зависело все от формы и обрядов, и в самых обрядах они видели сущность предмета. Там, где прекращалась законная форма, исчезали и все законные последствия. Эта мысль отражается во всем Римском законодательстве.

У Римлян существовали три различные формы брака: confarreatio, usus, coëmptio; каждая из них имела особенный свой характер и образовала законный брак (matrimonium legitimum). Рассмотрим исторически каждую в отдельности.

1) Брак, сопряженный с религиозными обрядами, matrimonium per confarreationem initum. Об нем говорить Дионисий, как о самом древнем, и Тацит называет его заветом угрюмой древности (ex horrida antiquitate¹¹⁸). Ульпиян и Гай¹¹⁹ объясняют самый обряд совершения этого рода брака, но объяснения их не полны и не ясны; видно что они и сами не понимали уже этих обрядов. Таким образом из отрывков их сочинений, видно, что конфарреация, как древний обряд, была не понятна современникам. Certis verbis et solemni sacrificio заключался брак, – говорит Ulpianus; с ним соглашается Гай, a Плиний¹²⁰ повествует только, что не было ничего священнее этого обряда, произошедшего ex horrida antiquitate, по словам Тацита. Эта неясность Римских писателей наводит на мысль, что брак per confarreationem не был Римскаго происхождения, и что начало его скрывается во мраке истории древних Италийских народов. Что касается до названия: confaireatio, то оно не есть древнее: в законах Ромула этот брак назывался: ex sacratis legibus in manum mariti conventio, a y Нумы: mulier, quae ex legibus рагticeps sit et sacrorum et bonorum. Слово же confarreatio употребил в первый раз Дионисий Галикарнасский, производя его от far, a потом уже и другие писатели. Впрочем far не составляла главного в браке, потому что она употреблялась и в других жертвоприношениях¹²¹. Вообще в confarreatio входили как обряды исключительно ей принадлежащие, так и общие другим жертвоприношениям¹²². – Соображая сказания Дионисия Галикарнасского, Цицерона¹²³, Тацита, и Гая, должно предположить, что эта форма брака была исключительно свойственна Патрициям, хотя Боэтий утверждает, что она принадлежала только жрецам (solis pontificibus conveniebat¹²⁴). В силу этого брака жена вступала во власть мужа (in manum) и считалась его дочерью (filiae loco), – и связь их была неразрывна; и только совершение со стороны жены известных преступлений, поименованных в законе, разрушало ее. В таком случае расторжение брака совершалось с торжественными и ужасными обрядами per differreationem. Рожденные от этого брака назывались при жизни родителей Patrimi, Matrimi¹²⁵. Вообще о последствиях его будем говорить после; теперь только заметим что форма его признавалась самою высшею и священною в Риме, как это видно из слов Плиния: in sacris nihil religiosius confarreationis vinculo eral, и что она, сохранялась весьма долго. О происхождении конфарреации, мы заметили уже прежде, что начало ее теряется в истории. Вероятно этот брак был ранее Рима, и следовательно вне Рима имел свой источник. Вахсмут¹²⁶, Крейцер¹²⁷ 3), Шлегель и Ланци указывают на Этрурию, как колыбель Римского образования, a Вехтер, воспользовавшись их исследованиями, и Римскими источниками, доказывает неоспоримо влияние Этруских обрядов на брак per confarreationem. Нибур в бессмертном своем сочинении¹²⁸ производит племя Патрициев из Этрурии, и как брак per confarreationem принадлежал собственно им, то вероятно они его принесли с собою из Этрурии в новое государство. Как бы то ни было, этот брак был слишком изыскан и обряды его слишком многосложны, так что он не мог сделаться общим для всего, грубого еще народа. Он мог быть в употреблении только y высшего сословия, или еще вероятнее в классе жрецов, как образованнейших из всего народа; масса же населения не могла вдруг, при первом появлении брака, подчиниться таким многосложным обрядам. Да ни в одном первоначальном народе, как мы видели, не начинается брак формами многосложными. – Почему же бы Рим составлял исключение в этом отношении? Не все Римляне происходили из образованного народа, следовательно не все имели одинаковые обычаи и привычки. Уже этот один взгляд на историю первоначальных народов заставляет предположить, что в Риме могла существовать и другая форма брака, как y народа, находящегося на заре общежития. И в самом деле юридические источники открывают нам другую форму, – брак per usum.

2) Брак чрез употребление (matrimonium per usum initum) принадлежит к самым древним в Риме, хотя в первый раз упоминается о нем в XII таблицах¹²⁹: «жена остающаяся весь год при своем муже в супружестве, и не отлучавшаяся на три ночи в течение этого времени, чрез употребление входит во власть мужа (in manum)». Слова эти находятся в сочинениях Геллия и из них должно заключить: а) что был род брака y Римлян, заключаемый без всяких юридических и религиозных обрядов, и жена, находящаяся в таком браке, не подвергалась власти мужа; б) что этот брак переменялся в строгий, коль скоро жена не отлучалась на трое суток из дому своего супруга, в течение года: тогда уже она подчинялась власти мужа и рождался новый брак per usum, в котором муж приобретал власть над женою per usucapionem, на подобие собственности. Об этом последнем виде брака говорит Цицерон¹³⁰, при вычислении видов in manum conventionis: «in manum, inquit, convenerat Nunc audio. Sed quaero: usu, an coemptione?» И тут же указывает, что необходимым условием при этом браке поставлялось согласие законных опекунов женщины: «usu non potuit: nihil enim potest de tutela legitima sine omnium tutorum auctoritate deminui». – Геллий вычисляет еще другие условия: и особенно точно определяет время отсутствия жены, достаточное для действительного нарушения права давности (usurpatio¹³¹). Кроме Цицерона и Геллия упоминают еще и другие писатели об этой форме брака. К ним должно причислить Гая, Сервия и Боэтия¹³²). Таким образом, мы видим, что y Римлян существовал особенный род брака per usum. Это был способ приобретения во власть жены чрез купножительство в течение года. Ежели жена в течение года отлучалась на трое суток, тогда наступала usurpatio, и брак продолжался, но жена не поступала во власть мужа, и имение ее, после смерти без завещания, переходило к ее родственникам, по закону¹³³. Следовательно matrimonium per usum, есть брак cum conventione in manum mariti и имеет одинаковые последствия с браком per confarreationem.

Когда возникла эта форма брака в Риме? На этот вопрос трудно отвечать положительным образом, потому, что нет древних источников, из которых можно было бы почерпнуть удовлетворительные сведения. Дорн Сейфен¹³⁴ утверждает, что брак чрез употребление есть самый древний. Конечно, он по простоте своей и немногосложности соответствует первобытным временам народа; однако же нельзя положиться на это без исторических доказательств. Юридические свидетельства не восходят раньше XII таблиц, и то дошли к нам только в предании. Вот почему Вехтер¹³⁵ и многие другие признают эту форму брака изобретением XII таблиц для примирения двух партий Патрициев и Плебеев и думают, что он образует переход от свободного брака (a uxore tantum), о котором мы будем говорить после, к браку cum conventione in manum mariti. Быть может однако же, что брак per usum существовал и прежде, но только, как обычай свойственный части населения, – plebi. Со времен же XII таблиц то, что было до сих пор частностью, сделалось общим; и вероятно с этих пор Патриции и Плебеи могли заключать брак per usum, только каждый в своем кругу, потому что connubium между двумя партиями, или право на вступление в брак, было строго запрещено. Это предположение тем вероятнее, что с одной стороны Плебеи, не пользуясь confarreatione, желали сообщить свою форму брака, чисто гражданскую Патрициям, и таким образом сделать шаг к достижению connubium с ними, что наконец и совершилось Каннулейским законом (445 до P. X.); с другой стороны Патриции, не смотря на приверженность к древним своим обрядам, чувствовали неудобства confarreationis, заставившие их наконец, по уверению Тацита, пренебречь этою формою, и искать лучшей, более удобной, и такой, которая не уронила бы древних преимуществ их и не оскорбила бы их благородного происхождения. Вследствие чего они согласились на брак реr usum, но строго запретили положительным законом смешение крови с Плебеями. Connubium Patrum cum plebe строго запрещено законом в XII. таблицах¹³⁶. Оно и прежде было невозможно, но только по различию племен и обычаев¹³⁷. Теперь положительным законом выражено то, что существовало издревле случайным образом, и то из опасения Патрициев унизить знатную породу свою смешением крови с Плебеями. Но Патриции обманулись в своих ожиданиях: принимая Плебейскую форму брака, они сделали нечувствительный шаг к сближению с ними. Представитель народа Каннулей (Tribunus plebis Canulejus) предложил вскоре закон об общности браков между Патрициями и Плебеями; этот закон был принят, и Плебеи восторжествовали¹³⁸. Таким образом брак per usum можно считать сближением Патрициев с Плебеями; он родился в борьбе двух партий и в самом зародыше носил причины своего падения. Гай говорит, что эта форма брака выведена из употребления новыми законами, отчасти новыми обычаями; и в его время она уже не существовала¹³⁹.

3) Кроме рассмотренных двух форм брака (confarreationis et usus), существовала y Римлян еще третья, – coëmptio. Цицерон прежде всех упоминает о ней точно и ясно и из слов его должно заключить, что это был брак cum in manum conventione¹⁴⁰. Слова его служат главным источником в этом случае и подтверждаются в сочинениях Гая и Ульпияна¹⁴¹. Другие писатели, менее важны и служат только подкреплением первых. Так Фестус ссылается только на слова Галла Элия¹⁴²; a Арнобий только упоминает, что между прочими формами брака была и coëmptio¹⁴³. Сервий Грамматик в комментариях Енеиды и Георгиков, хотя описывает подробно обряд совершения брака per coëmptionem, но 1) он не был юрист и следовательно не заслуживает полной доверенности, и 2) мнение его, что жена и муж взаимно себя (se invicem) покупали противоречит понятию de manu; может быть, как Группен замечает, слова его списаны из сочинений Боэтия и кем либо из новейших подложно вставлены¹⁴⁴. Впрочем слова Боэтия¹⁴⁵ основаны на институтах Ульпияна и выражение sese invicem еmеге не значит еще mutuam coëmptionem venditionemque facere, как это заключил Исидор¹⁴⁶: «nam antiquitus nuptiarum erat ritus quod se maritus et uxor invicem emebant, ne videretur ancilla uxor sicut habemus in jure;» напротив под выражением этим, сообщенным нам Боэтием, можно понимать продажу со стороны жены и куплю со стороны мужа; a в словах: utrum vir sibi paterfamilias esse vellet заключается только вопрос: хочет ли муж купить жену и быть ее супругом-господином? Это явствует из слов: et erat mulier materfamilias, viro filiae loco.

Из выше приведенных слов Цицерона и других Писателей должно заключить, что coëmptio совершалась с согласия отца, или опекунов невесты, в присутствии пяти свидетелей и весодержателя (Libripens). Тут было в полном смысле mancipatio¹⁴⁷ и жена продавала сама себя; вследствие чего coëmptionem facere относится всегда к жене и значит тоже что жениться¹⁴⁸. Coëmptionator было классическое название мужа, по сказанию Ульпияна. Из речи Цицерона pro Muraena, выше приведенной, видно, что было рода два coëmptionis: a) matrimonii causa, б) fiduciae causa. Последний был как бы насмешкою над законом, и в заключение его, помещались уже условия развода. Он заключался в том случае, ежели женщина была наследницею имения, обремененного повинностью жертвоприношений (sacra); во избежание их, с упадком духа религиозности, наследница обыкновенно выходила замуж per coëmtionem за старика, близкого к кончине, с условием, чтобы он тотчас после замужества, эмансипировал ее, с возвратом по частям полученного имения, оставаясь сам наследником, по имени, целого (universitatis). С кончиною старца прекращались sacra, лежавшие на имении. Старцы такие назывались senes coëmptionales.

Когда явился брак per coëmptionem y Римлян, – решить еще труднее, чем о начале брака per usum; потому что первое известие о нем мы встречаем поздно, y Цицерона. Однако же по свойству его должно предположить, что он весьма древнего происхождения: y всех древних народов существовала покупка жены; по аналогии должно тоже заключить и о Римлянах. По-крайней мере начало этого брака не позже появления mancipationis и следовательно не позже издания XII. таблиц¹⁴⁹; хотя по всему вероятию он существовал и прежде. И ежели согласиться с Шрадером, что mancipatio был способ приобретения имущества, свойственный Плебеям, то и брак per соëmptionem имел Плебейский источник, и служил в последствии средством примирения разнородных обычаев двух противоборствующих партий. Но могло быть, что эта форма брака была обща в самом уже начале всем Римлянам. По-крайней мере впоследствии брак этот был самым любимым y Патрициев и существовал долее, нежели confarreatio и usus. Во время Цицерона особенно, употреблялась весьма часто coëmptio fiduciae causa. По словам Диона и Веллея¹⁵⁰ Нерон жил в браке per coëmptionem с Ливиею и по желанию Августа, эмансипировал ее. Таким образом Август женился на разведенной супруге Тиберия Нерона. Во времена императоров и преимущественно с появлением Христианства, эта форма брака прекратилась совершенно.

Все три формы брака: confaiteatio, usus et coëmptio образовали род брака cum conventione in manum mariti¹⁵¹, или по выражению новейших писателей брак строгий. Главным последствием его было то, что жена находилась во власти мужа, не имела самостоятельности и личность ее поглощалась личностью мужа. Потому ежели муж находился in potestate, то вместе с ним подвергалась ей и жена. Из этого общего правила проистекли все последствия, определяющие в частности личные отношения супругов между собою, к детям и имуществу.

1) В личных отношениях супругов муж был неограниченным господином своей жены; она считалась вещью, необходимо ему принадлежащею. Право на жену простиралось до такой степени, что муж в случае преступления, был неограниченным ее судьею, и определял решением своим меру наказания, простиравшегося по древнему закону (ex legibus sacratis) до самой смертной казни (jus occidendi). Только исследование преступления (judicium quo ad factum) он разделял с родственниками. В этом праве убеждают слова Дионисия, которые мы упомянули прежде, и здесь приведем в латинском переводе¹⁵². «Si qua in re deliquisset, ipsum qui injuriam passus erat, judicem habebat, qui poenae magnitudinis erat arbiter. De his vero cognoscebant ipsi cognati cum yiro ubi violata pudicitia fuisset et si quam mulierem vinum bibisse constitisset. Romulus enim hoc utrumque, ut muliebrium delictorum gravissimum puniri jussit, quia stuprum dementiae, ebrietatem vero stupri originem esse judicavit. Et diu duravit hoc utrumque apud Romanos ita, ut inexorabilis esset ira. Впрочем не в одном строгом браке за нарушение супружеской верности муж имел право убить жену, – оно простиралось и на брак вольный (matrimonium tantum). Это особенно явствует из Юлийского закона (Lex Julia de Aduiteriis¹⁵³), прекратившего эту ужасную власть мужа и передавшего право наказания отцу, который судил не только подвластную дочь преступницу, но и жену сына¹⁵⁴.

Таким образом супружеская верность так дорого ценилась y Римлян, что нарушение ее влекло за собою смертную казнь; но эта обязанность падала только на одну сторону брачного союза, – на женщину. Муж в отношении к жене не обязывался сохранять верности и за нарушение ее не подвергался наказанию¹⁵⁵.

Право продать жену, ежели верить словам Плутарха¹⁵⁶, было строго запрещено еще в постановлениях Ромула. В самом деле продажа жены противоречит понятию о неразрывности брака, строго сохраняемой y древних Римлян и не согласна с выражением Дионисия, что жена есть вещь необходимо с мужем соединенная¹⁵⁷. И ежели говорится в источниках о продаже жены, то вероятно это значит venditio imaginaria, употребляемая необходимо при эмансипации жены. Однако же хотя муж не мог продать жену из своекорыстия, за деньги, он мог уступить ее на время другому. По-крайней мере поступок Катона Утиценского¹⁵⁸ с женою уверяет в этом и по словам Страбона¹⁵⁹ это было древний Римский обычай, прекратившийся в последствии¹⁶⁰.

2) В отношении родителей к детям, мать называлась materfamilias, matrona, но это было только почетное ее название и с ним не сопрягалось участие в отцовской власти (in majestate paterna); так как и с названием хозяйки дома (ϰυρία¹⁶¹) не было соединено обладание собственостью. И могло ли быть иначе, когда супруга считалась дочерью мужа (filiae Loco)? Власть мужа по закону уравнивала ее с детьми: она была сестрою своих дочерей. Liberi patrem sequuntur гласит правило Римских юристов. Это юридическое состояние жены не исключало однако же нравственных отношений детей к матери и Римская история, особенно древняя, представляет много примеров любви, преданности и глубокого уважения сыновей к матерям.

3) В отношении к имуществу, брак cum manu по Римскому праву был способом приобретения имущества. Не только все то, что жена имела, что могла получить в будущности, делалось достоянием мужа, но и она сама, в некотором смысле, считалась вещью, составною частью его имения. Жена была представительницею личности мужа и приобретала все в его пользу; – не имела ничего собственного; не могла ничем распоряжаться и ни малейшей доли не могла подвергнуть отчуждению. Все принадлежало мужу; в случае не самостоятельности его, – тому, в чьей власти он находился. Это неограниченное право на имение жены муж приобретал не в силу брака, a вследствие отеческой власти (manus), которую он имел над нею; потому никакого спора о имении не могло быть между супругами и actio mariti cum uxore, по Римским законам, не существовало. Это соблюдалось так строго, что даже перешло и в брак свободный (matrimonium tantum), и дальнейшим последствием имело то обстоятельство, что жена не могла распоряжаться имением и на случай своей смерти, – не имела testamenti factionem activam. В случае смерти мужа, она наследовала ему вместе с дочерьми (filiae loco). Наконец жена, вступая в брак, оставляла sacra своих родителей и принимала sacra мужа; вследствие чего она имела и общее с мужем jus sepulcrorum¹⁶².

Все эти права, условия и последствия брака cum manu прекрасно выражены в словах Модестина: matrimonium est consortium omnis vitae: divini atque humani juris communicatio¹⁶³. Это определение, и в особенности последние слова его относятся преимущественно к браку cum manu. Из него можно было бы вывести синтетическим образом все те последствия, которые мы указали посредством анализа фактов. Остается теперь сказать несколько слов о прекращении брака cum manu посредством развода, в котором заключается окончательный взгляд Римлян на прочность и святость этого союза.

Судя по словам Дионисия и Плутарха, приведенным в начале, древние Римляне в браке cum manu развода не знали: y них было только прекращение брачного союза преступлением жены. В таком случае развода не было нужно, потому что смерть преступницы разрушала брак. Плутарх даже упоминает о жестоком наказании, постигавшем мужа, дерзнувшего произвольно удалить, или продать свою супругу: часть его имения посвящалась Церере, a он сам богам подземным. Actiones rei uxoriae были не нужны, потому, что, при таком расторжении брака, с имением поступали по закону. Так было до 520 года от основания Рима, в котором, по сказанию Дионисия¹⁶⁴, случился первый развод в собственном смысле. Плутарх¹⁶⁵ думает также, и слова его весьма замечательны: «до 230 года ни один муж не дерзнул отлучиться от своей жены и ни одна жена не посмела оставить своего мужа; и как Греки умеют назвать первого отцеубийцу, так Римляне единогласно повествуют, что первый Спурий Карвилий разлучился с своею женою, подавая причину такой разлуки бездетность ее». Но, не смотря на одинаковый рассказ события, они не согласны во времени. Геллий упоминает в одном месте 520, в другом 519 год. Валерий Максимус относит это событие тоже к 520 году. Но сии известия основаны на преданиях и заслуживают одинаковую степень достоверности. В таких случаях важно само событие, a не год, в котором оно случилось. Довольно того, что первоначально в Риме не было ни cautiones, ни actiones rei uxoriae. Первый Спурий Карвилий, знатного рода Римлянин, решился развестись с женою, и вероятно из своекорыстных видов, потому, что иначе на него проклятие народа не полобы. Главная причина развода, было желание освободиться от жены, и остаться обладателем ее имущества; a поводом к разводу, чтобы обойти закон, он объявил бездетность супруги, поклявшись цензору, что он имеет жену только liberorum quaerendorum gratia. Вероятно народ угадал тайную причину, но не могши не согласиться на юридическое требование Карвилия, предал его проклятию и презрению¹⁶⁶. С этих пор, по словам Геллия, начались actiones rei uxoriae, потому, что сделалось необходимым – обеспечить добродетельную жену от произвола и своекорыстия мужа. Но в то же время преимущественно стал развиваться брак вольный (matrimonium tantum) и в нем преимущественно развились эти actiones. Браки строгие расторгались реже, и большею частью переходили в брак вольный. Так в браке заключенном usu, обыкновенно жена употребляла usurpationem, и оставаясь супругою, освобождалась от власти. Самая coëmptio превращалась в брак sine manu посредством remancipationis sine repudio misso¹⁶⁷. Remancipalio состояла в том, что муж освобождал жену от своей власти, не давая ей развода; когда же объявлял при реманципации, что впредь не хочет жить с женою, тогда это объявление воли супруга составляло развод (repudium). Быть может, что и diffareatio¹⁶⁸ сопровождаемая ужасными обрядами, и принимаемая обыкновенно за форму развода в браке per confarreationem, была только превращением брака cum manu in matrimomum tantum. Но ежели при diffareatio муж и repudium mittebat, тогда брак совершенно прекращался, и муж оставался господином детей и имения полученного за женою. Жена выходила из sacris мужа, теряла право погребения с ним (jus sepulcrorum) и не наследовала ему. Особенных причин развода не требовалось и это подтверждается преимущественно браком богатых наследниц cum senibus coëmptionalibus, который тотчас расторгался после заключения. Муж имел право развестись с женою, и жена в этой привилегии во все не участвовала в строгом браке. Разводы при конце республики и в Монархии сделались весьма часты; но тогда преимущественно существовал брак sine manu и потому мы теперь к нему обратимся.

Брак вольный (matrimonium tantum) существовал y Римлян вместе с браком строгим и был не менее его законным (matrimonium justum). Он имел те же последствия, только жена в нем не находилась под властью мужа, имела свою собственность и пользовалась некоторого рода личностью. Следы этого брака мы заметили еще в XII. таблицах, когда говорили о браке per usum. В законе сказано, что: «жена не отлучавшаяся на трое суток от мужа в течение года, оставалась в его власти». Следовательно до того времени, пока не прекратился срок давности, и после него, когда воспоследовала usurpatio, брак существовал и имел законные последствия, только жена не подчинялась власти мужа и не делалась ему filiae loco. Об этом браке говорит Цицерон в Топиках¹⁶⁹, объясняя понятие о супруге так : genus est enim uxor: ejus duae formae, una matrumfamilias, earum quae in manum convenerant, altera earum, quae tantummodo uxores habentur». И речь ero pro Flacco служит подтверждением того, что кроме брака cum manu, существовал брак sine manu и вместе с тем указывает, что имение в таком браке находилось под распоряжением жены и в случае смерти ее без завещания поступало к законным ее наследникам. Еще яснее Геллий¹⁷⁰ отделяет matronam от matrisfamilias. Юридические писатели¹⁷¹ отличают тоже uxorem sine in manum conventione от uxor, quae in manu est. Следовательно нельзя сомневаться, что брак sine manu, matrimonium tantum, существовал тем более, что в собрании законов Юстиниана, он существует один. Но когда явилась эта форма брака y Римлян, решить трудно. По всему вероятно она имеет не менее древнее происхождение, как и брак cum manu. По-крайней мере она древнее XII. таблиц, потому что в них уже находится переход от брака вольного к строгому чрез usum. Вероятно, эта форма брака была свойственна массе населения и развивалась вместе с развитием plebis¹⁷². Так как plebs противоборствовала Патрициям и постепенно присваивала себе права и преимущества их, так и брак sine manu развивался на счет строгого брака и наконец сделался единственным во время Юстиниана.

Брак этот совершался per solemnem uxoris in domum mariti deduclionem, которой предшествовало обоюдное согласие (mutuus consensus¹⁷³) и обручение (sponsalia). Сущность его состояла в том, что жена не входила во власть мужа и не была в его фамилии. Конечно между супругами существовала нравственная связь и общность жизни (individua vitae consuetudo), но в юридическом отношении, обе стороны, в отношениях друг к другу, были вполне самостоятельны. При всем том жена не имела ни каких прав на детей, которые по общему правилу (liberi patrem sequuntur) подвергались власти мужа, потому, что брак этот был ex jure Quiritium, – matrimonium justum. За то жена имела отдельную собственность (bona parapherna ), которая вовсе не зависела от власти мужа. Самое приданное (dos), которое в строгом браке обнимало все имущество жены, в браке sine manu заключало только часть этого имущества, назначенную ad onera matrimonii ferenda, и разделилось в последствии на приданное со стороны отца (dos profecticia) и приданное со стороны матери и других (dos adventicia). Этим приданным пользовался муж в продолжение брака, и в обеспечение его должен был дать donationem propter nuptias супруге, равную по цене приданному. Ежели он дал эту donationem, то мог распоряжаться приданным как своею собственностью. Жена однако же не могла прикасаться к приданному во время брака; a на случай прекращения его, приданное обращалось, или к приданно-дателю, или к жене, или к наследникам жены, или к мужу, смотря потому как прекращался брак и какое было приданное: profecticia или adventicia.

Так как обе стороны брака вольного были вполне самостоятельны в отношении друг к другу, то между ними могли быть совершаемы все роды договоров, за исключением договора дарения. Donatio между супругами было запрещено и причину этого запрещения находят Римские юристы в сущности брака: именно, чтобы материальными этими побуждениями не разрушалась нравственная связь между супругами. Ганс однако же оспаривает эти нравственные побуждения y Римлян к запрещению дарения, и выводит его из других причин¹⁷⁴.

Но нигде более не выразилась самостоятельность обеих сторон вольного брака, как в расторжении его разводом¹⁷⁵. Развод divortium, discidium¹⁷⁶, renunciatio¹⁷⁷, repudium¹⁷⁸ и вообще matrimonii dissolutio¹⁷⁹ есть действительное и совершенное, законное расторжение брака, сопровождаемое юридическими последствиями, и различное от временной разлуки (frigusculum ѵ jurgium). Учение о разводе развилось в последние времена Рима и преимущественно во времена императоров; но основание этого учения находилось гораздо ранее и можно даже отнести начало его к началу брака. В самом деле, при рассматривании брака cum manu, мы заметили, что еще во времена Ромула были определены законом случаи, при которых разрывалась брачная связь супругов; и этими случаями были преступления матери-супруги. Ежели такого расторжения брака нельзя назвать разводом в строгом смысле, потому что обыкновенно за ним следовало в древности смертное наказание преступной стороны и следовательно брак расторгался смертью, a не разводом; однако же так как в законе предоставлено было воле обиженного супруга, вместе с родственниками, судить и налагать наказание на преступницу, то этим самым закон незаметно полагал основание разводу в случае, когда жену-преступницу оставит муж при жизни. По-крайней мере закон не определял положительно, что в таком случае брак остается не нарушаемым и следовательно положительно не отвергал развода. Есть многие даже практические случаи, сохранившиеся в истории, которые побудили Вехтера¹⁸⁰ заключить, что в древности дозволено было в строгом браке развестись с женою, по усмотрению мужа, a в вольном, по обоюдному согласию супругов. С этим однако же мнением нельзя вполне согласиться: во-первых потому, что нет следов закона, дозволяющего положительно развод, и во-вторых потому, что приводимые примеры писателями не представляют чистого развода. Так оставление жены Кариоланом не есть развод, a воспоследовало чрез mediam capitis diminutionem, как справедливо замечает Гуго¹⁸¹. Дозволение Римлян, по сказанию Дионисия¹⁸², отправляющихся на поле сражения в 258 году, женам своим, Латинского происхождения, оставить их и удалиться в отечество, не носит на себе характера развода. Надежда верной гибели побудила Римлян к такому великодушию и это был чрезвычайный случай, который произошел не вследствие закона, a вследствие отчаянной решимости народа. Публичное денежное наказание жен за безпорядочное поведение, о котором упоминает Ливий¹⁸³, не доказывает тоже, что развод был дозволен положительным образом и в определенных формах. Напротив того из этих примеров видно, что y древних Римлян не было точных и определительных понятий о разводе, и были только основания развода, которые развивались постепенно и в первый раз ясно выразились в упомянутом выше поступке Карвилия. Все древние писатели, упоминающие об этом поступке, соглашаются, что в нем был первый пример развода в Риме; и свидетельства их отвергать невозможно. Оно убеждает нас в том, что действительный развод явился в Риме около начала VI. столетия от основания города. При том должно заметить, что с этих пор стал преимущественно распространяться брак sine manu, следовательно и развод был преимущественно ему свойствен. Первоначально однако же мы не встречаем положительных законов, определяющих случаи и формы развода; и во времена еще Цицерона действовал один обычай, постепенно утвердившийся, a не закон. По-крайней мере положительных законов нам не осталось; и из слов Цицерона¹⁸⁴: «quid, quod usu venit» должно заключить, что действовал сам обычай. Этот обычай развился в положительное законодательство во времена императоров и принял новые видоизменения в законодательстве Юстиниана, где уже явно действует новый элемент, – Христианский¹⁸⁵. По смыслу этого обычая, заменившегося в закон, можно отчасти указать условия развода, так в отношении лиц, имеющих на него право, как формы развода и его последствий. Все эти условия происходили из сущности брака sine manu, и были следующие¹⁸⁶:

а) право совершить развод принадлежало обеим сторонам брака и не только муж мог удалить свою жену от управления домашним хозяйством, и жена оставить дом своего супруга, но и patres familias, той и другой стороны, могли тоже сделать, вопреки даже желанию подвластных им супругов. Так отец жены, во власти которого она оставалась, мог расторгнуть брак ее против ее воли; отец мужа мог тоже сделать. Право это простиралось так далеко, что pater familias пользовался им и тогда, когда по его согласию брак был заключен¹⁸⁷.

б) Особенных причин для расторжения брака не требовалось и достаточно было внутренних побуждений той или другой стороны, без всяких внешних доказательств. Примером этому может послужить развод Эмилия Павла с женою его Папириею¹⁸⁸. Эмилий развелся с своею женою, не приводя тому никаких побудительных причин, и когда друзья его упрекали, говоря: «не добродетельна ли, не красива, или не плодовита ли была его супруга?» Он им отвечал, показывая свой башмак «не красив ли он и не нов ли? но никто из вас не знает, как он жмет меня!» В этом наивном ответе выразился характер брака y язычников вообще, и сущность Римского развода в особенности. Ежели брак, по понятиям Римских юристов, есть нравственно-юридическое учреждение, основанное на нравственной связи и преданности взаимной супругов, то определение этой связи преимущественно принадлежит духовному миру; и должно быть предоставлено сознанию супругов своих обязанностей. Римляне предоставили определение причин развода в браке sine manu, произволу супругов. Следовательно не только по определенным законом причинам (нарушению супружеской верности со стороны жены, пьянству, отравлению плода, расточительности, бесплодию), но и по другим побуждениям, важность которых определялась совестью и обоюдным согласием супругов, дозволялся развод в Риме¹⁸⁹. Вообще право супругов на развод было обширно и оно только отчасти ограничивалось нравами и цензурою¹⁹⁰.

в) Касательно формы развода, она была чрезвычайно проста: не было никакого учреждения, которое разбирало бы споры супругов и повод к разводу; даже призвание родственников, необходимое при разбирательстве дел о разводе в строгом браке, здесь хотя и употреблялось, но не считалось необходимостью. Довольно было соблюсти некоторые обряды, введенные обычаем, и произнести определенные торжественные слова, изустно, или на письме, чтобы брак прекратился. К обрядам таким должно отнести уничтожение договора о браке (tabulae nuptiales), отнятие ключей и проч., a к торжественным словам упомянутую Гайем формулу¹⁹¹: «tuas res tibi habeto; tuas res tibi agito;» или как справедливее читают Шрадер и другие в Digest. Vetus: «tuas res tibi, abeo; tuas res tibi, ago¹⁹²». Первые слова произносила жена, вторые муж¹⁹³. Обширность права на развод и простота форм развода дали повод впоследствии, при всеобщей испорченности нравов, ко многим злоупотреблениям. Так сам Цицерон развелся с первою женою, чтобы жениться на другой, гораздо богаче; вторую оставил потому, что она не довольно горевала о кончине дочери. Ограничение развода, заключавшееся прежде в нравах, пало с умножением порока; прежние празднества (Charistia¹⁹⁴), имеющие целью водворить тишину и спокойствие в семейном быту, потеряли свою силу, и даже самая цензура не в состоянии была удержать умножение разводов. От такого умножения разводов и от недостатка постоянных и гласных форм развода, дошло до того в Риме, что невозможно было решить: кто был в браке, кто развелся с женою, кто вдовствует или находится в холостом состоянии. Все писатели¹⁹⁵ соглашаются, что количество разводов было неимоверно: непостоянство сделалось модою и женский пол опередил мужчин в охоте переменять брачные связи¹⁹⁶. Так по сказанию Сенеки знатнейшие женщины считали лета свои не по числу консульств, a по числу мужей. Но что значат эти общие выражения философа-стоика, в сравнении с теми подробностями, которые мы находим y Светония, Диона Кассия и вообще apud scriptores historiae Augustae?

Римляне ужаснулись пред таким наводнением семейных беспорядков и оскудением населения¹⁹⁷, потому и самые развратные из них старались стеснить разврат в других. Мерою достижения этой цели признали Римляне с одной стороны ободрения ко вступлению в брак, с другой, ограничение права на развод. Им казалось, что этими средствами успеют укротить то зло, которое разрушало внутренний состав общества. Таким образом появились в Риме законы ободряющие ко вступлению в брак, поощряющие умножение населения и стесняющие свободу в отношениях супругов между собою, особенно при разводе. Начало этих законов должно отнести к тому времени, когда изнуренные партии Патрициев и Плебеев, упали духом, потеряли внутреннюю силу и уснули сном непробудным в единовластии Августа.

Будучи сам выражением нравственного состояния Рима и развратный в высокой степени¹⁹⁸ Август старался однако же ограничить разврат в других и не только преследовал свою супругу и дочь, но обратил взор свой и на целое население. Богатые Римляне пренебрегали брачным союзом и предпочитали пользоваться временем в холостом состоянии. Количество браков уменьшилось, a вместе с ним оскудело и народонаселение, тем более, что средства продовольствия, скопленные в руках не многих, лишали возможности беднейших граждан предаваться семейной жизни и пополнять убыток в населении, причиненный сверх того междоусобиями. Август опасался за население и не знал как пособить угрожающей опасности. Он думал, что умножение браков подействует благодетельно на приращение населения и потому в 737 году (a. и. с.) предложил закон под названием Lex Julia de maritandis ordinibus, имеющий целью ограничить холостое состояние и поощрить браки. Это казалось необходимым по расчетам Августа; но предложение его не имело успеха. Слишком много было причин, проистекающих отчасти из нравственного, отчасти из хозяйственного состояния Рима, которые устрашали Римлян от брачных связей; надо было предварительно устранить эти причины; и Август надеялся достигнуть этой цели посредством новых узаконений. В том же году издал он закон Lex Julia de Adulteriis coërcendis, в котором преследовал жестоко нарушение супружеской верности и наказаниями надеялся устранить нравственное зло и восстановить чистоту брачного союза. Потом в 757 году предложил вторично закон de maritandis ordinibus, который теперь был принят и в 762 году, под названием Lex Julia et Papia Рорраеа еще более распространен и отчасти изменен. Сущность этого закона состоит в том, что он преследует с одной стороны холостое состояние, с другой поощряет браки и преимущественно плодовитые. Но так как кроме нравственных причин, препятствовали вступлению в брак и хозяйственные, то Август надеялся устранить сии последние новым учреждением, – конкубинатом. Конкубинат существовал с древних времен, но как исключение из общего правила; теперь же он получил законное существование и, как узаконенный сын, присоединился к семейству брака. Кто не хотел жить, из хозяйственных расчетов, in justo matrimonio, тот мог жить in concubinatu. Как эти меры, предпринятые Августом, подействовали на жизнь Рима и достигли ли своей цели, объясняет история; они были тщетны и напрасны, излечали наружным только образом, но искореняя яду, который разрушал постепенно организм Рима и довел его до жалкой кончины. Законы эти важны только тем, что они выражают характер того времени и в них собственно положено начало ограничениям беспредельной свободы в отношениях супругов, соединенных браком sine manu.

Ограничения начались с формы развода, которая до сих пор была очень проста и правительство вовсе не вмешивалось во взаимные дела супругов. Август определил, что развод тогда только признается законным, когда одна из сторон брака объявит другой свое намерение чрез вольноотпущенника, в присутствии семи свидетелей, Римских граждан¹⁹⁹. Форма эта сходствует с употребляемою при эмансипации, и употребляема была может быть и прежде, но только в силу обычая, a не закона и потому не составляла необходимости; теперь же она сделалась условием необходимым и развод, без соблюдения ее, считался ничтожным и не имел никаких законных последствий. Вольноотпущенник произносил торжественные слова, упомянутые выше. Сверх того, вероятно теперь, повелено было вносить развод в книгу присутственного места (in acta publica²⁰⁰).

Касательно лиц, имеющих право дать развод, воспоследовали тоже ограничения. Муж не имел права развестись с женою, коль скоро он находился в сумасшествии; жена тоже²⁰¹. Вольноотпущенная, вышедшая за своего патрона, лишалась права требовать развода²⁰². Право patrisfamilias развести своих детей подверглось тоже ограничению, но по другим причинам: в нем обнаружилось ослабление отеческой власти²⁰³.

Вообще, по обоюдному согласию брак разрушался беспрекословно²⁰⁴; но при одностороннем требовании необходимо было не только представить законные причины развода²⁰⁵; но и коль скоро эти причины происходили по вине одного из супругов, то виновная сторона подвергалась наказанию. Наказания падали на лицо и на имущество виновной стороны²⁰⁶, и преимущественно обнаруживались в последствиях развода; потому здесь место об них упомянуть.

Последствиями развода признавались:

а) расторжение нравственной и гражданской связи между супругами: обе стороны брака делались независимыми друг от друга и общность жизни между ними прекращалась. Это последствие, проистекающее из самой сущности развода, оставалось во все времена неизменным.

б) Имущество супругов, так как оно, уже в браке sine manu, находилось в раздельности, то еще более разделялось при разводе: жена получала свое, a муж свое; и это очень ясно доказывается самою формою развода: «возьми себе свое и ступай прочь; вот тебе твое, я ухожу». Так было с имением жены сверхприданным (bona paraferna et реculia, в последствии образовавшимися); но как поступали с приданым (dos) в древности, решить трудно, тем более, что самое понятие dos было первоначально не определено. По предположению Вехтера, в древности все имение жены назывались приданным и составляло общую собственность²⁰⁷. Только со времен развода Карвилия, но словам Геллия, явились особенные обеспечительные договоры (rei ихоriae cauliones) для ограничения корыстолюбия мужей, и особенные иски об имуществе жены (rei uxoriae actiones). С этих пор часть только имения жены, назначенная ad onera matrimonii ferenda, называлась приданым (dos); и муж должен был возвратить ее на случай развода²⁰⁸. Быть может однако же что муж не всегда обязывался возвращать приданое жене; и из слов Гелия²⁰⁹ и Цицерона²¹⁰ можно заключить, что были случаи, когда муж удерживал часть, a иногда и целое приданое. Случаи эти открывались в преступлениях жены, и произвольном ее требовании развода. Никакого однако же определения в законах об удержании (retentio dotis) мы не встречаем до времен Августа, и ежели оно было, то вероятно определялось по усмотрению судьи. Только со времен Августа стало развиваться учение об удержании (de retentione), как средстве ограничения разводов. Оно выразилось в постановлениях многих императоров, о которых извещают нас древние писатели²¹¹ и перешло в свод законов Юстиниана. По смыслу этих узаконений два рода было удержания: а) ob liberos; б) ob mores. Retentio dotis ob liberos имело место тогда, когда жена находящаяся in justo matrimonio, требовала развода. Муж имел право в таком случае удержать по 1/6 приданого на каждого ребенка, ежели их было трое или менее; ежели более, то 1/2 на всех, как это видно из слов Ульнияна. Против этого удержания нельзя было заключить предварительного договора и stipupulatio ne propter liberos deductio fiat считалось ничтожным. Это был род наказания жены за самовольное требование развода, потому что оно имело место только тогда, когда муж не дал повода к разводу²¹². Ежели муж требовал развода без законной причины, то лишался права на удержание. В случае же законной причины, происходящей из нарушения нравственного единства брака непозволительным поступком жены, муж имел право на другой род удержания: retentio ob mores. При mores gruviores удерживалась 1/6 приданого; при leviores, 1/8 доля. На случай вины мужа, он не только лишался права на удержание, но обязывался к скорейшей уплате приданного: ob mores graviores должен был возвратить тотчас то приданное, для которого обыкновенный срок был трехгодичный или иной (annua, bima, trima die); a то, которое обыкновенно возвращалось сейчас, с уплатою четырехлетних плодов; ob mores leviores первое возвращал в течение 6 месяцев, a последнее как и прежде²¹³ Иск об этом назывался actio de moribus, принадлежал обеим сторонам и не переходил к наследникам. Два эти рода удержания никогда не совпадали вместе: и кто получил ob liberos, тот не мог требовать ob mores. Для решения этого рода дел существовал особенный суд: judicium morum, уничтоженный Юстинианом²¹⁴. Все прочие роды удержания как то: propter impensas, res amotas, res donatas и проч. происходили из других источников и потому сюда не относятся.

Как особенные последствия развода, падающие на лицо жены, можно заметить: запрещение продавать или отпускать на волю рабов в течение 60 дней после развода²¹⁵ запрещение вступать в брак в течение одного года с половиною²¹⁶. И inspectio ventris, установленное Stusconsulto Planciano²¹⁷.

Два эти рода брака: matrimonium cum conventione in manum mariti et matrimonium sine conventione in manum, или, как новейшие называют, брак строгий и брак вольный образовали, по Римскому праву, законный брак, matrimonium justum, v. nuptiae Iegitimae. Отличительный характер этого брака, не обращая внимания на самую форму заключения, состоял:

а) в особенных условиях при заключении его,

б) в ему только свойственных последствиях.

Как особенное условие при заключении брака требовалось иметь право на заключение его, jus connubii, или как новейшие писатели называют uxoris jure ducendae facultas. Jure здесь значит то же, что jure civili. Первоначально connubium имели только Римские граждане, одинаково родового происхождения: то есть Патриции между собою, a Плебеи между собою; следовательно до издания Каннулейского закона matrimonium justum между Патрициями и Плебеями не существовало. Каннулейский закон уравнял обе партии в этом отношении и connubium сделалось общим для всех граждан. Право это служило главным основанием гражданства и кто получал jus connubii, тот делался гражданином, низшего разряда (cives non optimo jure²¹⁸·).

Свойственное только законному браку последствие состояло в том, что дети следовали состоянию отца (liberi patrem sequuntur²¹⁹), считалиеь законными (legitime concepti), находились во власти отца (in patria potestate), сопряжены с ним были гражданским родством, и потому наследовали ему по закону. Законность детей начиналась с минуты начатия; и следовательно беременная женщина, ежели попадала в рабство, то рожденное ею дитя было свободно и поступало во власть отца²²⁰. Но так как мать всегда известна (mater semper certa est), a доказательство отцовства трудно, то Римляне рассекли эту трудность положительным законом, и брак служил признаком и доказательством его (pater est quem nuptiae demonstrant).

В противоположность законному браку существовал y Римлян брак незаконный (matrimonium injustum, nuptiae) то есть брак не основанный на гражданском праве; но не противный праву народов (jus gentium) и происходящий из него. Этот брак не менее прежнего признавался священным и достойным, но не имел одинаковых с ним последствий и различался самыми условиями при заключении его. Для этого брака не требовалось jus сопnubii, и дети, рожденные в нем, признавались незаконными, следовали состоянию матери (partus sequitur ventrem), не находилось во власти отца, не сопряжены с ним гражданским родством и потому не имели права на наследство по закону. Состояние детей определялось в этом браке не минутою начатия, a рождением. В браке таком могли жить Патриции и Плебеи, до издания Каннулейского закона, между собою; граждане с негражданами (Latini et Italici) подвластными Риму, и иностранцами (Peregrini), находящимися в дружелюбных сношениях с Римом неграждане и Peregrini между собою. Все же иностранцы, находящиеся во вражде с Римом (barbari), равно как и рабы, не имели права на брак, и жили, хотя в позволительной связи, называемой особенным именем: contubernium, но не в браке. Не только рабы между собою, но и с лицами свободного состояния не могли вступать в брачные связи, и брак такой подвергал наказанию. Так Senatus-Consulto Claudiano. (802. a. u. c. ct 49. post. Ch. N.) определено, чтобы женщина, вступившая в связи с рабом вопреки троекратному предостережению господина, делалась его рабынею; ежели же он не предостерегал, или дал явное на то согласие, то она считалась бы его вольноотпущенною (liberta²²¹). Прежде подобного закона не существовало, и Юстиниан его уничтожил. Средний термин между matrimonium justum et injustum образовал со времен Августа concubinatus.

Но и лица, имеющие право на брак вообще, не всегда могли вступать в брак между собою; потому, что по закону часто встречались тому препятствия (impedimenta matrimonii). Новейшие разделяют их на impedimenta dirimentia et impedimenta tantum; но в источниках встречаются только dirimentia. Некоторые из них препятствовали вступлению в брак безусловно напр. сам брак, не совершеннолетие и проч.; другие только с некоторыми лицами напр. близкое родство и свойство. Учение о препятствиях развивалось вместе с учением о браке, и основывалось, то на гражданском праве, то на праве народов. Брак, заключенный против гражданского права, был matrimonium injustum; заключенный же против права народов matrimoninm nullum. Подробное изложение препятствий к браку принадлежит к догматическому изложению узаконений о браке; и потому мы на этом остановимся, и сделаем общее заключение о Римском браке.

Брак Римский, matrimonium justum, основывался на Римском гражданском праве (jus civile) и происходил из древних обычаев Римских (ex jure Quiritium). И так как самые граждане разделялись на две партии (Patres et Plebs) и право на jus strictum el arbitrii, так и законный брак, выражая вполне характер народа, разделялся на matrimonium cum manu, et matrimonium tantum. Первый, закованный в строгие формы, непонятные для самих Римлян, проистекая из глубокой древности, образовал таинственное учреждение, не зависящее от произвола человека, и следовательно соответствовал системе строгого права, и неподвижной партии Патрициев В нем выражался объективный элемент семейства таким же образом, каким Патриции представляли объективную сторону народа. Поэтому брак строгий носит на себе полный характер древнего брака вообще, и жена в этом браке была рабынею своего мужа, сестрою дочерей своих. В браке этом первоначально не было развода; так как не может быть произвольного расторжения родственных связей. Он был так неподвижный и неизменный, как то фатум, которое управляло молниею Юпитера и судьбою народа. Напротив того, брак sine manu, не имея твердой, определенной формы, соответствовал системе права boni ас aequi, применялся ко всем движениям народа, и выражал субъективный элемент права, волнующуюся партию Плебеев. Основываясь на произволе сторон, он сохранял полную самостоятельность лиц, вступивших в брачные связи; и расторгался по взаимному их согласию. Брак этот служил продолжением субъективной свободы, родившейся в Греции.

Общая судьба Римского народа ожидала и брак Римский. Как две противоположные партии Патрициев и Плебеев, находясь в борьбе непримиримой, слабели постепенно, упадали духом, перерождались и наконец слились в ничтожную массу, без сил и жизни, напитанную эгоизмом и в высшей степени развратную; как система строгого права и jus boni ас aequi, подрывали друг друга и наконец слились в хаосе постановлений по падении республики; так брак строгий и вольный, противоположны прежде друг другу, перерождались постепенно, теряли свою силу и важность, распрягались своевольным разводом и наконец дали начало конкубинату, при падении республики. Вообще творческий гений Рима, направленный к соединению всех элементов древней жизни, продолжал свой полет только до падения республики, и Рим, соединив все народы и стихии в монархии, достигнул, кажется своего назначения, и потерял свой характер: он расстроил все и привел в ужасное брожение стихии. Этот необозримый хаос разнородных стихий, ожидал духа-зиждителя, который воодушевил бы все безжизненное; – и Всевышний, по бесконечной любви к роду человеческому, ниспослал единородного Сына Своего для восстановления, обновления и спасения мира. Солнце духовной свободы воссияло над Палестиной.

I. Основание брака заключается в нравственной природе человека; положительное же гражданское законодательство развивает только идею брака и не есть ее источник.

II. Единство брака в древности выражалось в лице мужа, и потому жена не имела ни каких прав в отношении к мужу.

III. Многоженство произошло от недостатка развития сознания личности в женщине.

IV. По духу законодательства Моисеева, брак есть Моногамия.

V. Брак в Греции служил средством государственной цели; и единобрачие произошло из сознания личности гражданина, a не из развития сознания личности в женщине.

VI. Развод в Риме принадлежит преимущественно браку sine manu, и есть необходимое следствие понятия об этом браке.