В.Суханов

О даре языков в древней Церкви*

Источник

Параграф I * II

 

§ I.

Дар языков или, как обыкновенно говорят, глоссолалия, представляет собою чрезвычайное и исключительное, никогда после не повторявшееся в истории, но вместе с тем довольно распространенное явление в жизни верующих первых двух веков христианства. Пред Своим вознесением Спаситель обетовал, что этот дар, среди прочих знамений ( σημεῖα), будет сопутствовать искренней и глубокой вере в Него: уверовавшие в Него, обетовал Он, „языки возглаголют новы“ ( γλώσσαιζ αλήσουσιν καιναῖζ, – Мк. 16, 17). Действительно, на первых же страницах Апостольской истории мы читаем, что „не по мнозех днех“ после вознесения Господня, в течение которых ближайшие последователи Христа „единодушно пребывали в молитве и молении» (Деян. 1, 14) и с верою слову своего Учителя ждали облечься „силою свыше“, чтобы стать свидетелями о Христе „до последних земли“ (Лук. 24, 49. Деян. 1, 5. 8), в великий день Пятидесятницы пришел „иной Утешитель“ (Ин. 14:16–17, 26, 15:26, 16:7–14), юная Церковь Христова „исполнилась Духа Св.“ (Деян. 2, 1–4), и явление силы Его, начало особенного присутствия Его в ней открылось в том, что „вси (восприявшие от силы Его) начаша глаголати иными языки ( λαλεῖν ἑτέραις γλώσσαις), якоже Дух даяше им провещавати“ ( ἀποφθέγγεσθαι, – Деян. 2, 4). Позднее дарованием языков Корнилию и „многим собравшимся“ в доме его (Деян.10:44, срв. 27) Св. Дух указал, что и язычникам должна быть беспрепятственно открыта „дверь веры“ (Деян.14:27, 15:4): „верующие из обрезанных, рассказывает Дееписатель,... изумились, что дар Св. Духа излился и на язычников, ибо слышали их говорящих языками и величающих Бога“ ( λαλούντων γλώσσαις καὶ μεγαλυνόντων τὸν Θεόν, – Деян.10:45–46). Еще позднее, когда Св. Павел крестил в Ефесе учеников Иоанновых (Деян.19, 1–5), дар языков засвидетельствовал о безконечной разнице между крещением Иоанновым и крещением „во Христа Иисуса“: „когда Павел возложил на этих учеников руки, нисшел на них Дух Святый, и они стали говорить языками и пророчествовать“ (ἐλάλουν τε γλώσσαις καὶ ἐπροφήτευον, – Деян.19, 6). Наконец, Ап. Павел в своем первом послании к Коринфянам вопросу о даре языков посвящает почти целую главу (1Кор.14:1–28, 39–40), основная мысль которой та, что дар языков безполезен для „назидания“ Церкви, если он не соединяется с даром истолкования, и что, следовательно, напрасно, новообращенные коринфяне, с детским легкомыслием (срв. 1Кор. 14, 20), предпочитают его дару пророчества. Больше новозаветные писания не упоминают о даре языков. Но и указанные места говорят за то, что этот дар не редко посылался верующим. Он не иссякал в Церкви до дней Иринея Лионского , который пишет о себе и своих современниках: (Contr. haer. V, 6, 1. Cfr. Euseb. eccl. hist. V, 7) „мы слышим ( ἀκούομεν) многих братьев в Церкви, имеющих пророческиt дарования и чрез (Святого) Духа говорящих различными языками ( παντοδαπαῖς λαλούντων) и для общей пользы выводящих наружу сокровенное ( τὰ κρύφια) людей и изъясняющих тайны Божии ( μυστήριλ τοῦ Θεοῦ)“. Позднейшие церковные писатели не упоминают о глоссолалии, как современном им явлении, а Златоуст, приступая к объяснению отдела о духовных дарованиях (12 – 14 гл.) в первом послании к Коринфянам, замечает: „все это место очень неясно; неясность же производит незнание и отсутствие фактов, некогда случавшихся, а теперь не встречающихся ( οὐ γινομένων)“. Следовательно, в его время харисмы, в том числе и дар языков, уже оскудели в Церкви.

В чем же состояло явление глоссолалии в древней Церкви? Рассказ Св. Луки о событии в день Пятидесятницы настолько ясен, его выражение, что исполнившиеся Св. Духа галилеяне (Деян. 2:7) начали λαλεῖν ἑτέραις γλώσσαις (ст. 4) в связи с замечанием, что слушатели, собравшиеся со всех стран тогдашней Римской империи (стт. 7 – 11), слышали „кийждо свой язык ( τἰδί διαλέκτῳ), в немже родишася“ (ст. 8) и изумлялись, как мы „слышим глаголющих их нашими языки ( λαλούντων αὐτῶν ταῖς ἡμετέραις γλώσσαις) величия Божия“ (ст. 11), – настолько определенно, что, кажется, не может быть двух мнений в понимании повествования автора книги Деяний. Он ясно и определенно описывает глоссолалию галилеян, как дар глаголания на иностранных языках, „якоже Дух даяше им (галилеянам) провещавати“. Даже рационалисты, напр. Zeller, Spitta, не решаются перетолковывать раcсказ св. Луки и лишь отрицают его историческую достоверность. В двух других местах книги Деяний (Деян.10:46, 19:6), в Евангелии Марка (Мк.16, 17) и в послании Ап. Павла (1Кор. 12 – 14 глл.) ни одним словом прямо не упоминается об иностранном характере языка глоссолалов, но ничто и не противоречит пониманию глоссолалии именно как глаголания на иностранных языках. Сопоставляя повествование Деяний Апостольских с учением Ап. Павла и следуя основному положению церковного экзегезиса: „incerta de certis et obscura de manifestis praejudicari“ (Tertulliani de resurrect. carnis. cap. 21. Cfr. Adv. Prax., cap. 20. De public. c. 17), церковное предание, поскольку оно записано в творениях отцов и писателей Церкви,1 в Постановлениях Апостольских (VIII, 1), а также в песнопениях „святыя Пентикостии», утвердило то понимание, что дар языков в древней Церкви выражался в глаголании на иностранных, доселе неизвестных глоссолалам языках. Так понимает глоссолалию и большинство новейших экзегетов, в том числе все русские за исключением, поскольку нам известно, о. М. Фивейского (срв. еще о. Ил. Гумилевского).

Но в классическом месте о даре языков у Ап. Павла (1Кор. 12 – 14 глл.) ничто прямо, ясно и точно не указывает на глоссолалию, как речь на иностранных языках, и многое, наоборот, по видимому, решительным образом говорит против такого представления о ней, и прежде всего именно то, что Ап. Павел не мог бы, напр., воспользоваться выражением γένη φωνῶν в смысле „роди языков“ (1Кор. 14, 10 сл.), как аналогией для дара языков, если бы сама глоссолалия, по его пониманию, и была речью на языках разных народов, так как что могла бы тогда пояснить такая аналогия idem per idem? Далее, язык глоссолала не был бы непонятен в том случае, если бы за богослужением присутствовали знающие другие языки, между тем, по словам Апостола, всегда был необходим дар „истолкования“, чтобы сделать речь глоссолала понятной (1Кор. 14, 5, 6, 13); λαλεῖν γλώσσις, глаголанию языками у него противополагается не речь ἰδίδιαλέκτῳ, на родном языке, а или речь ἐν τῷ νοï или понятная речь... С другой стороны, возможно оспаривать понимание глоссолалии, как глаголания на разных языках, даже на основании текста книги Деяний, какую попытку и делает Wendt (срв. Feine). Наконец, если дар языков, что утверждают очень часто, сообщал постоянное знание иностранных языков, то такому утверждению противоречат некоторые исторические факты, напр.: а) что Апостолы пользовались истолкователями или толмачами (ἑρμηνευτής): Петр – Марком (Euseb. hist. eccles: III. 39; Irenäus Contr. haer. III, 10, 6 и др.), Павел – Титом (Hieronimi ep. 120 [al. 150] ad Hebidiam, 11); b) что Ап. Павел который „более других говорил языками“ (1Кор. 14, 18), однако, не понимал языка Ликаонцев (Деян. 14, 11 – 14); с) что греческий язык новозаветных писателей содержит много гебраизмов, следовательно, эти писатели владели им не в совершенстве. – Все эти соображения вызвали обширную литературу о даре языков, отголоском которой у нас является диссертация о. М. Фивейского „Духовныя дарования в первоначальной христианской церкви“ (Москва. 1907), – вызвали целый ряд гипотез и экзегетических теорий, различно объясняющих глоссолалию, но сходящихся в том, что она не была речью на иностранных языках.

§ II.

Исходный пункт всех этих разнообразных глоссолалических теорий и гипотез – термин γλῶσσα. Дар языков в новозаветных писаниях называется неодинаково: роды языков ( γένη γλωσσῶν, – 1Кор. 12:10, 28); языки ( γλῶσσαι, – 1Кор.13, 8); говорить языком ( λαλεῖν γλώσση, – 1Кор.14, 2, 4 еtс.), и это даже о многих говорящих (1Кор.14, 9); говорить языками ( λαλεῖν γλώσσαις, – 1Кор.12:30, 13:1, 14:5 etc.; Деян. 10:46, 19:6), даже когда речь об одном говорящем (1Кор.13:1, 14:5 и др.); говорить новыми языками (λαλεῖν καιναῖς γλώσσαις, – Мк.16:17); говорить иными языками (ἑτέραις γλώσσαις λαλεῖν, – Деян 2, 4). Общее во всех названиях – термин γλῶσσα, который преимущественно имеет три значения: 1) γλῶσσα = язык, как член тела (Мр. 7, 33. Лк. 16, 24. Иак. 3, 5 сл. 8. Апок. 16, 10), орган речи (Мк. 7, 35; Лк. 1, 64; Рим. 3, 13; 1Ин. 3, 18; Деян. 2, 26; Иак. 1, 26; 1Петр. 3, 10; Рим. 14, 11; Фил. 2, 11, срв. Деян. 2, 3); 2) метонимически γλῶσσα есть то, что мы говорим, самая речь, нем. Sprache, как средство общения людей, но так как у каждого народа свой особый Sprache, как средство такого общения, то γλῶσσα синоним с διάλεκτος, т. е., со Sprache, как образом выражения, свойственным каждому отдельному народу, в смысле язык еврейский, язык греческий и т. д. (Деян. 2, 11 = Деян.2:6, 8, срв. 1, 19); с таким значением γλῶσσα встречается у Ксенофонта, часто у Геродота: гебраизированное γλῶσσαι употребляется как синоним ἔθνη, λαοί, χλα, φυλαί (Апок. 5:9, 7:9, 10:11, 11:9, 13:7, 14:6, 17:15, срв. Ис. 66, 18. Дан. 3:4, 5, 19. Иудиф. 3, 8), – и 3) наконец, у позднейших писателей γλῶσσαι, γλωσσήματα, как terminus technicus, обозначают неупотребительные, поэтические, темные выражения, провинциализмы, идиотизмы.

Каждая теория и гипотеза глоссолалии примыкает к тому или иному значению слова γλῶσσα; поэтому, несмотря на вариации в частностях, есть собственно три теории или гипотезы глоссолалий, три попытки разрешить эту тайну сфинкса для о. Фивейского, которая „до настоящего времени не разрешена и не будет разрешена удовлетворительно, если только не будут открыты новые документы, проливающие свет и на данный предмет».

А. Когда слово γλῶσσα переводят немецким Zunge, то дар языков понимают, так сказать, физиологически, в том смысле, что γλώσση λαλεῖν есть речь только языком, причем νοῦς (или воля или центральная нервная система) в состоянии глоссолалии перестает функционировать, и исключительно только язык приводится в движение сверхъестественным воздействием Духа (lediglich die Zunge ist durch den übernatürlichen Motor des Geistes in Bewegung gesetzt; Дух пользуется человеком, именно языком человека, как безвольным органом, чтобы проявиться во вне (als wlillenloses Organ seiner Äusserungen benutzt). Впервые эту гипотезу глоссолалии предложил Bardili. После него её защищали Eichhorn, Neander, Wieseler, К. Schmidt, Меуеr, Schulz ets., в новейшее время Holsten. По существу ее же держится и Feine. Holsten утверждает: „если νοῦς не участвовал в глоссолалии, но πνεῦμα приводил в движение в человеке только механизм его речи, прежде всего язык, то справедливо такую речь называют γλώσση λαλεῖν, говорить языком, но не сознательно (mit Zunge, nicht mit Bewesstsein). В этой формуле прежде всего нашло свое ясное, характерное выражение различие безсознательной формы речи πνεῦμα (духа) от вполне сознательной. В таком смысле (undso) пользовался и определил выражение Павел “: „в церкви хощу пять словес умом моим ( τῷ νοï μου) глаголати... нежели тмы словес языком“ ( ἐν γλώσση, – 1Кор. 14, 19). Feine добавляет, что эта речь языком „была экстатической речью, которая от воздыханий, стонов, ликования, криков, лепетания могла переходить в безсвязные и необычные слова (в роде: авва, осанна, аллилуиа, маранафа) и в связную речь из странных восторженных слов (in seltsam klingenden jubelnden Worten), которые производили впечатление восторженной молитвы и псалмодического славословия Бога“. Совершенно естественно, что защитники такой теории глоссолалии находят явления и параллели „формально родственные“ дару языков и в Ветхом Завете, именно в явлениях, виновником которых был или Дух Божий, или злой дух (беснование, вдохновение) и которые выражались в экзальтированных, восторженных движениях и в экзальтированных экстатических речах (срв. Числ. 11, 25–30; 1Цар. 10:6, 10, 18:10, 19:19–24; Иер. 29:26; 4Цар. 9, 11: „неистовый“ о пророческом ученике. 1Цар. 18, 28 сл.; историю Валаама, Числ. 23, 5 слл. 16 слл. 24, 2 слл.), и в греко-римском мире, именно в Фракийском оргиастическом культе Диониса и чрез его посредство в Греции: глоссолал, оказывается, подобен дельфийской Пифии, которая, сидя на своем треножнике, в экстазе произносила никому непонятные слова и обрывки мыслей... А так как далее ни рассказ св. Луки, ни заключение евангелия Марка не укладываются в рамки γλῶσσα = Zunge, то вполне понятно, что, допустив такое отождествление, отвергают подлинность заключения евангелия Марка и считают легендой рассказ св. Луки, утверждая, что повествование автора книги Деяний о бывшем в Пятидесятницу в настоящей его редакции, в смысле чуда языков, есть позднейшая переработка и что будто бы первоначально Деяния о глоссолалии в Пятидесятницу сообщали не больше того, что мы знаем о ней от Ап. Павла.

В русской литературе видоизменение только что изложенной гипотезы глоссолалии дал свящ. М. Фивейский в упомянутой своей работе. О. Фивейский не отрицает подлинности заключения евангелия Марка, в повествовании св. Луки видит не легенду, а рассказ о событии, которое „носило на себе чудесный характер“; не признает состояние глоссолала экстатическим, но полагая, что „формулы γλώσσαις или γλώσση, ἐν γλώσση и проч. λαλεῖν означают просто – звучать при помощи языка, или какого-либо другого голосового органа“, „что для обозначения глоссолалических явлений ап. Павел пользуется музыкально – гимнологическими терминами“, а эти „термины могли прежде всего и служить для обозначения музыкально – гимнологических явлений“, он считает глоссолалию „одним из видов такого рода явлений“ и сущность этого дара св. Духа уясняет так. „Допустим, говорит он, что какую-нибудь философскую лекцию, прекрасно изложенную, хорошо произносимую и вполне понятную для нас, слушает какой-нибудь пятилетний ребенок. Для него эта лекция будет совершенно непонятна. Таким образом то, что для взрослых и получивших философскую подготовку людей не бывает глоссолалией, для малолетнего ребенка то же самое вполне глоссолалия.“ Латинское богослужение в римско-католической церкви, „вполне понятное для католических пасторов“, не будет для них глоссолалией, но непонятное для незнающих латинского языка присутствующих и молящихся в костеле оно „представляется вполне глоссолалией“. „Какой-нибудь из наших русских чтецов, читающий невнятно и плохо среди собравшегося в храме простого народа какие-нибудь незнакомые паремии или кафизмы“ – тоже глоссолал. Конечно, такое чтение да еще „незнакомых паремий или кафизм“ не принесет слушателям никакой пользы. Чтобы сделать свою речь понятной, следовательно и полезной для Церкви, глоссолал должен иметь еще дар истолкования, который, по Апостолу, необходим, чтобы передать, сделать понятной для слушателей речь глоссолала. „Священнослужитель“, продолжает наш автор, „который произносит возгласы или молитвы так, что никаких слов разобрать невозможно, есть в полном смысле и по отношению ко многим, присутствующим при богослужении, „говорящий языком”, – и ему нужно молиться, чтобы речь его сделалась понятною“. Необходимость дара истолкования при даре языков особенно очевидна, если вникнуть в смысле наставления Апостола: „если кто говорит на (незнакомом) языке, говорите двое, или много трое, и то порознь, а один изъясняй“ (1Кор. 14:27). „Вообразим, объясняет это наставление о. Фивейский, какой-нибудь парадный обед, где участвует множество разных лиц... Если (за этим обедом) говорят многие, так что поднимается общий шум, в котором нельзя расслышать или понять отдельных слов, то это будет глоссолалия. Но в скромных собраниях... обыкновенно… разговаривают только соседи, или же сидящие по сторонам одного лица двое или самое большее (?) трое людей переговариваются между собою, при чем если кто-нибудь чего-нибудь недослышит, то сидящий в середине повторяет или объясняет сказанное своим соседям. Вот к этому последнему случаю, по-видимому, с полною точностью и могли бы быть приложены слова Апостола: (говорите) „по двое или самое большее по трое“... Мы, конечно, не можем определить в точности, что именно и как происходило в коринфских собраниях и было ли тамошнее говорение похоже на то, которое происходит на наших парадных обедах... Однако, можем думать, что что-то такое подобное было и там“... Приведенных черт, кажется, более чем достаточно для обрисовки глоссолалической теории о. Фивейского. Мы не преувеличили, не сгустили красок. Слово принадлежало самому о. Фивейскому, и справедливость нашей характеристики его теории он сам подтверждает, когда замечает: „Мы обращаемся к сомнительным объяснениям глоссолалии при помощи иностранных языков или нелепых рассуждений об экстатическом состоянии глоссолалистов, об их бессмысленных выкрикиваниях разных отрывочных звуков, и при этом вовсе не замечаем, что глоссолалия, так сказать, разлита вокруг нас, и при том в самых широких размерах, составляет особенно в Церкви самое обычное явление, существовавшее в ней во все века”.

Вот как все просто и ясно... Правда, немного странно сначала заявить, что, „по несомненному свидетельству апостола“, дар языков и дар истолкования – чудесные и чрезвычайные дары Св. Духа, а потом объяснить, что чудесный дар языков лишь бормотание сельского дьячка, а чудесный дар истолкования – свыше, по особой молитве, даруемая священнослужителю способность „читать не так, как пономарь, а с чувством, с толком, с расстановкой“... Это, конечно, довольно своеобразное представление о Св. Духе и Его чрезвычайных дарах, но можно ведь увлечься и забыть, что пишешь о чудесных дарах Св. Духа...

Детальный разбор теории нашего автора не нужен: она так „оригинальна“, что per se свидетельствует о своей ценности. Существенные недостатки ее те же, что и физиологической теории глоссолалии. Если γλῶσσα только орган речи, то защитники этого взгляда слова Апостола: ἐὰν γὰρ προσεύχομαι γλώσση, τὸ πνεῦμὰ μου προσεύχεται (ибо если я молюсь языком, то дух мой молится, – 1Кор. 14, 14), должны бы перефразировать приблизительно так: „ ἐὰν γὰρ προσεύχομαι γλώσση, ἡ γλῶσσά μου προσεύχεται διὰ τοῦ πνεύματος“ (ибо если я молюсь языком, то язык мой молится силою духа), или в интерпретации о. Фивейского: „кто молится только языком, – у того говорят только уста, шевелятся только губы, дыхание его молится“... Но нужно слишком много фантазии, чтобы представить „язык“ или „дыхание“ в позе молящегося... Ясно далее, что при таком понимании слова γλῶσσα множ. ч. γλώσσαις при един. ч. субъекта ни в коем случае не может стоять: „глаголяй языки“ (1Кор. 14, 5), „паче всех вас языки глаголя“ (1Кор.14, 18, срв. 1Кор.13, 1). У одного человека не два или три органа слова, а один, об одном человеке, если γλῶσσα = Zunge, Апостол всегда должен был бы выражаться только γλώσση λαλεῖν или ἐν γλώσση λαλεῖν. Как затем должно быть объяснено выражение γένη γλωσσῶν, „роди языков“, которые, по 12, 10, даруются одному человеку. Что значит тогда замечание: „когда вы cходитеcь, и у каждого из вас есть язык“ (1Кор.14, 26)? Как будто, когда верующие не сходились в Церковь, у них не было и языков? Ничто в γλώσση λαλεῖν не указывает на лепетание, шёпот и прочие симптомы просто только невнятного и потому непонятного для слушателей движения языка. Наоборот, глоссолал произносил членораздельные λόγοι (1Кор.14, 19), которые несомненно были непонятны для слушателей, однако, всегда представляли из себя нечто в роде псалма, благословения или молитвы (срв. 1Кор.14, 14–17) и через толкование могли быть переведены на обычный язык собравшихся в церковь. Наконец, самое выражение γλώσση λαλεῖν лишено всякого смысла, если γλῶσσα только язык – орган слова: само собою понятно, что всякая речь, всякое слово произносится языком, а не ушами или ногами, – γλῶσσα – лишнее слово.

В. Другие, особенно Bleek, Heinrici, J. Weiss, принимают слово γλῶσσα в том значении, какое оно имело на языке школы, у грамматиков Г λῶσσαι = а) устарелые выражения (у Галена, Марка, Аврелия), b) выражения иностранные и необычные, не всякому понятные (у Аристотеля, Секста Эмпирика, Плутарха), е) избранные поэтические выражения (у Дионисия Галикарнасского, у Квинтилиана2. Общее в этих значениях то, что γλῶσσαι – необычные, без особого, смотря по обстоятельствам, истолкования непонятные выражения. Ап. Павел, когда пишет Коринфянам, харисму языков будто бы и называет собственно γλῶσσαι или γένη γλωσσῶν. У него не ветречается выражение γλωσσολαλία. В перечислении дарований Св. Духа (1Кор. 12:10, 28) стоит не γλώσσαις λαλεῖν, но γένη γλωσσῶν, в 13, 8 – γλῶσσαι рядом с προφητεῖαι и γνῶσις, в 14, 22 – αἱ γλῶσσαι противополагается προφητεία. Наименование дара языков словом γλῶσσαι Павел заимствовал из словоупотребления Коринфян, воспользовавшись выражением, непосредственно им понятным. Неоспоримо, что и сам Павел и Коринфяне понимали γλῶσσαι в обычном у греков значении, как terminus technicus. Отcюда Коринфяне харисму языков видели в том, что кто-либо cтановилcя cпоcобным говорить во многих или во вcех возможных родах глосс. Чудесность этой харисмы состояла в разнообразии и многосторонности, в возможности ἑτέραις, т. е. иностранными, и καιναῖς, т. е. неслыханными ранее, γλώσσαις λαλεῖν (Деян. 2:4. Мк. 16:17); в том, что кто-нибудь мог говорить новым способом, которым он до сих пор никогда не говорил. А так как эти γλῶσσαι употреблялись тогда, когда прославлялся Бог (Деян. 2:11, 10:46) или когда как бы говорили с Богом (1Кор. 14:2, 13 слл.), то это обстоятельство понятию γλῶσσαι придавало еще особый оттенок: γλῶσσαι суть образ выражения, которым говорят на небе с Богом, а чудо глоссолалии состоит в том, что глоссолалы мгновенно восхищались на небо и говорили „небесными словами“. Эти слова глоссолалов, смотря по обстоятельствам, имели очень различный звук (Klang), поэтому образовалось представление различных родов этой небесной речи... Так. обр., γλῶσσαι собственно суть „темные чудесные небесные слова“, а дар языков – способность говорить при помощи этих слов. Самое явление, довольно ясно описанное Павлом, будто бы возникло на почве эллинистического экстаза и мистики. Новое религиозное движение с его энтузиазмом, с его трансцендентными воззрениями, в особенности мистическое благовестие Павла на греческой почве будто бы вызвало оживление мистического экстаза, который в христианстве принял форму дара языков. Вполне естественно, что этот дар, как явление по существу родственное эллинистическому экстазу, от него получило и свое название. Оракулы часто давали ответы вопрошавшим глоссами. Это экстатическое глаголание глоссами стало теперь в христианстве особым даром...

Однако, против такого представления дара языков нужно сказать, что оно неверно уже в своем исходном пункте: γλῶσσαι, как term. techn., употреблялся только на языке школы, у грамматиков, а не у новозаветных писателей. Затем, совершенно невероятно, чтобы христианская Церковь в первое время своего существования, когда она наиболее резко отграничивала себя от язычества, признала в даре языков, хотя и осуществляемое Духом Божиим, но все же явление аналогичное древним оракулам, или, по крайней мере, назвала его термином, заимствованным из практики оракулов. Это настолько же невероятно, насколько недоказуемо то, что дар языков и древние оракулы с их экстазом – явления аналогичные по существу. Правда, аналогия между ними как будто есть и доказывается тем, что как Пифия, напр., часто давала ответы вопрошавшим глоссами, так и дар языков в древней Церкви выражался в γλώσση или γλώσσαις λαλεῖν, но и только. Против этой аналогии говорит прежде всего то, что γλῶσσαι оракулов и богов всегда – только отдельные слова и выражения, – при чем одни из них, ставшие неупотребительными, действительно, отличались от языка повседневной жизни, другие – были самыми обыкновенными и употребительными, но только в них влагался не тот смысл, какой они имели в обычном словоупотреблении, таким образом не вся речь оракула должна была производить впечатление неизвестного языка. Это была речь на обычном языке, но таинственная, темная и не понятная постольку, поскольку она была испещрена глоссами. Напротив – γλώσσαις λαλεῖν, по посланию Ап. Павла, была речь непонятная для собравшихся в Церковь, не в силу отдельных слов и выражений, но речь совершенно непонятная слушателям от начала до конца (1Кор. 14:2, 9, 16), поэтому она была речью не к людям, а к Богу, и служила к назиданию не Церкви, а только самого говорящего (1Кор.14:2, 4). Если бы, далее, особенность дара языков состояла лишь в том, что речь глоссолала была испещрена глоссами, то этот дар всегда назывался бы γλώσσαις λαλεῖν, но никогда γλῶσσα не стояло бы в числе единственном, между тем последняя конструкция встречается у Апостола нередко: ὁ λαλνῶ γλώσση, γλώσσαν ἔχει (1Кор.14:2, 4, 13, 14, 19, 26, 27). Но решительным образом против этой теории глоссолалии свидетельствует повествование св. Луки о чуде в Пятидесятницу (Деян. 2 гл. срв. Деян.10:46, 19:6) и заключение евангелия Марка (Мк.16, 17). Поэтому защитники этой теории дара языков отвергают подлинность заключения в евангелии Марка, а рассказ книги Деяний о бывшем в Пятидесятницу считают мифологическим наслоением на первоначальном повествовании в смысле Павлова свидетельства о глоссолалии или, как J.Weiss, утверждают, что автор Деяний γλῶσσαι в день Пятидесятницы, которые первоначально, у Павла, имеют смысл „чудесные небесные слова“, лишь ошибочно назвал „языками“. Повод к такой ошибке был, с одной стороны, в „эластичности слова γλῶσσα“, которое значит и язык, Sprache, а с другой стороны, в том, что у самого Ап. Павла есть некоторое колебание в понятии γλῶσσα (срв. 1Кор.12:10, 28, 13:1).

С. Третьи, наконец, принимают γλῶσσα в значении „язык“ – диалект, однако, они не хотят согласиться с тем, что языки глоссолалов были обычными языками современных им народов, язык у всех глоссолалов был один, но особый. Еще Григорий Богослов (слово 41-е) решал вопрос, от „одного гласа происходили многие“ в день Пятидесятницы, или действительно языки глоссолалов были „гласы иноязычные“. Очевидно, уже в его время высказывалось мнение, что Апостолы говорили на своем обычном языке, и только присутствующие слышали каждый свой язык. Григорий Богослов нашел, что такое толкование не оправдывается рассказом Деяний. Оно чудо языка превращает в чудо слуха, как будто Дух Св. сошел не на Апостолов, а на слушателей, между тем, по свидетельству Св. Луки, слушатели даже укоряли Апостолов в том, „что они пияны, из чего видно, что по действию Духа сами говорившие чудодействовали в произнесении гласов». Тем не менее это мнение было принято многими (Василием Селевкийским, Orat. XXXVII, Ernoldi († ок. 1170), Дионисием Картузианским, Эразмом, отчасти Бедой), а мысль его о единстве языка глоссолала до сих пор является основной во многих из глоссолалических теорий. Так, по мнению одних, глоссолалы говорили первобытным языком, который существовал до смешения языка строителей Вавилонской башни, или, по крайней мере, каким – то подобным первобытному, в котором были объединены основные начала ( τὰ στοιχεῖα) всех исторических языков (Billroth), который является матерью всех ныне существующих диалектов и заключает в себе корни их, – это был язык универсальный, а потому и понятный для всех народов (Oswald, Kaul, Bisping). По соображениям других, язык глоссолалов был вообще язык необыкновенный (nicht bräuchliche), который специально и нарочито (sonderlich und eigens) образовывался и затем подавался говорящему исключительно для выражения в слове того, что его побуждало говорить (Hofmann). По словам третьих, это был „язык новый, вполне чудесный, дарованный Духом Святым. Он имел то чудесное свойство, что все слушатели, откуда бы они ни происходили, понимали его непосредственно, именно полагая, что слышат свой собственный подлинный природный язык“ (Wendt). Дар языков был „харизматическою способностью прославлять Бога на языке нового мира», на языке „искупленных и блаженных“, – это был язык „небесный“ (wie man „im Himmel“ redet), он „производил впечатление универсальности“, и потому был родным для всех слушателей (Cremer). Таким образом, в день Пятидесятницы было собственно два чуда: чудо языка, поскольку Апостолы получили способность говорить или „первобытным языком“ или „новым, чудесным, небесным“, и чудо слуха, поскольку присутствующие полагали, что слышат каждый свой природный язык... Но и эту третью гипотезу глоссолалии нельзя принять. Прежде всего ни в Деяниях, ни у Ап. Павла нет никакого следа двойного чуда. Равным образом это представление дара языков мало соответствует и тем наименованиям, какими пользуются священные писатели для обозначения этого дара ( γλώσσαις – даже об одном лице, – καιναῖς, ἑτέραις γλώσσαις λαλεῖν, γένη γλωσσῶν, как дар, ниспосылаемый одному лицу и т. д.) и произвольно предполагает, что языки при строении Вавилонской башни были смешаны так, что первобытные корни остались во всех современных языках.

Так как Деяния до очевидности ясно описывают дар языков, как глаголание на обычных, но иностранных языках, то Wendt, чтобы отстоять свое положение о единстве языка глоссолалов, пытается оспаривать справедливость церковно-отеческого понимания повествования Св. Луки даже на почве самого текста книги Деяний.

1. Дееписатель, возражает Wendt, не отметил того, что один из вдохновенных (von den Begeisterten) говорил на одном языке, другой – на другом и слышал ли каждый из собравшихся около дома, где были глоссолалы, свой природный язык из уст одного или нескольких глоссолалов, а у других, т. е. у большинства воспринимал непонятное смешение языков, или скорее Дееписатель говорит вообще, т. е., что каждый из пришедших слышал и понимал глаголание всех глоссолалов, как речь на его родном языке. Это последнее представление, хотя и более верное по Wend’y, сам же Wendt считает несоединимым с другим, что собравшиеся в горнице говорили многими и различными языками чужих стран. – Совершенно верно, конечно, что глоссолалы говорили именно не своим природным языком, а языками иностранными. Но почему же Дееписатель непременно должен был отметить, что один глоссолал прославлял „величия Божия“ на одном языке, другой – на другом? ведь еще ни откуда не следует, что один глоссолал говорил на одном языке, другой – на другом.

Во 2-х, Wendt указывает, что среди прочих названий стран, откуда произошли слушатели глоссолалов, упоминается Иудея (Деян. 2, 9). Следовательно, те „провещававшие“, которые говорили на языке Иудеи, т. е., на их обычном природном языке, не получили участия в новом чудесном даре языков, и их речь сошедшимся иудеям не могла показаться странной. Но опять повторим, что рассказ Дееписателя не уполномочивает утверждать, что каждый или несколько глоссолалов говорили лишь на определенном языке.

3. Некоторые, продолжает Wendt, чудесную речь глоссолалов в день Пятидесятницы объяснили опьянением (Деян. 2, 13), но речь на иностранном языке только тогда можно счесть за речь пьяного, когда или сами слушатели не знают тех иностранных языков, на которых произносится речь, и потому ошибочно эту речь считают лишь безсмысленными звуками, или тогда, когда допускают, что говорящий вследствие своего опьянения заговорил теперь на иностранном языке, который ему был известен раньше, но которым он обычно не пользовался. Оба эти предположения, рассуждает Wendt, не соответствуют рассказу Деяний, где пришедшие, с одной стороны, правильно понимали слышанное, а с другой, – знали, что говорящим галилеянам иностранные языки ранее не были известны (Деян.2, 7). И, кроме того, способность говорить на иностранных языках, которых раньше не знали, никто не сочтет за следствие опьянения. – Но Wendt, выдвигая такое возражение, оставил без внимания замечание Св. Луки, что πάντες, все очевидцы чуда изумлялись и недоумевали, что это значит? (Деян.2, 12) слышавшие и понимавшие свой язык недоумевали потому, что видели, что „все говорящие галилеяне“, следовательно, они их языков не знали, а между тем говорили на них, но часть очевидцев понимала только еврейский язык и „в насмешку“ предложила гипотезу опьянения. А так как речь глоссолалов, как „порыв духовного восторга“, не была обращена ни к кому определенно, а верующие просто славили „величия Божия“, говорили „вси“ (Деян.2, 4) одновременно, б. м., даже жестикулировали, то повод для обвинения их в опьянении был достаточный.

4. О даре языков еще дважды упоминается в Деяниях – Деян.10:46 и Деян.19:6. В этих последних случаях, говорит Wendt, речь на иностранных языках не имела бы, судя по обстоятельствам, никакого смысла и цели, да здесь нет и никакого намека на чудо языков. Но смысл такого глаголания – быть знамением для верующих (Мк. 16, 17) и неверующих (1Кор. 14, 22), а намек на чудо языков есть: по словам Ап. Петра, Корнилий и другие уверовавшие получили Св. Духа точно так же, как они – Апостолы (Деян. 10, 47), а излияние Св. Духа на Апостолов сопровождалось несомненно чудом языков.

Таким образом, попытка Wendt‘a обосновать свою гипотезу глоссолалии на критике рассказа Деяний – не дает желательных результатов.

Новейшие глоссолалические теории с их противоречием друг другу и тексту новозаветных писаний не могут быть приняты, как решение вопроса о даре языков. Остается признать: id verius, quod prius, и хотя Schulz, а за ним о. Фивейский объявили, что „в настоящее время ни один безпристрастный или знакомый с делом человек не может говорить, будто дар языков заключался в глаголании на иностранных языках“, мы все же смеем утверждать, что церковно-отеческое понимание глоссолалии, именно как дара глаголания на иностранных языках, является единственно правильным, соответствующим не только ясному в этом отношении повествованию Св. Луки, но и посланию Ап. Павла.

Первое послание к Коринфянам написано значительно раньше Деяний Св. Луки3. Следовательно, утверждают, первоначальным и подлинным представлением о даре языков нужно считать то, которое слагается на основании послания Ап. Павла. Сказание Луки, будто бы, вносит в изображение глоссолалии новые черты, которых дар языков в действительности не имел. Поэтому рассказ Дееписателя не только не может служить масштабом для выяснения сущности харизмы, получить которую так стремились Коринфяне (I. Weiss), но эти новые черты указывают, что „дарование языков, благодаря которому апостольскую проповедь (?) в день сошествия Св. Духа могли понять люди разных национальностей, не имеет ничего общего с глоссолалией, описанной в первом послании Ап. Павла к Коринфянам“ (Л. Дюшен. История древней Церкви. Т. I. Москва 1912. Стр. 32. Срв. Felten). – Действительно, верно то, что послание к Коринфянам – „классическое место“ о глоссолалии. Принимаем, что оно – первая и верная редакция свидетельства о даре языков. Но верно также и то, что и Ап. Павел и Св. Лука говорят об одном и том же по существу явлении в древней Церкви.

То явление, которым сопровождалось восприятие Св. Духа учениками Иоанновыми, крещенными в Ефесе Ап. Павлом (Деян. 19, 1–6), Дееписатель обозначил выражением „ ἐλάλουν γλώσσαις“. ,,"E λάλουν γλώσσαις“ и Корнилий со „многими собравшимися“ в доме его, т. е. с ними было то же, что и с учениками Иоанновыми в Ефесе. „Верующие из обрезанных» увидели в этом глаголании дар Св. Духа, а Ап. Петр заметил, что эти говорящие языками, „как и мы, получили Св. Духа» (Деян.10, 45–47), несомненно подразумевая бывшее в Пятидесятницу (гл. 2). Таким образом, Св. Лука отождествляет, „λαλεῖν ἑτέραις γλώσσαις“ (2, 4) и λαλεῖν γλώσσαις (Деян.10:46, 19:6). Последним выражением часто называет дар языков и Ап. Павел. Из сопоставления названий дара языков у Ап. Павла и Св. Луки как будто ясно, что и Деяния и I-е послание к Коринфянам описывают одно и тоже по существу явление, – при чем некоторая разница в выражениях Ап. Павла и Св. Луки очень просто объясняется тем, что они писали не в одно время и с разною целью. Ап. Павел писал Коринфянам о хорошо известном им явлении с целью назидания, и ему не нужно было заботиться об особенной точности выражений. Историк Лука, когда он в первый раз говорил в своей книге о необыкновенном явлении, должен был быть по возможности точен и он безукоризненно точен, так что рассказ его не поддается перетолкованиям, если они не связаны с искажением текста его повествования. Когда затем он упоминал о чрезвычайном даре языков уже не в первый раз (Деян. 10:46, 19:6), так точным ему уже не нужно было быть, и он ограничивается кратким замечанием – „ ἐλάλουν γλώσσαις“: читатели знали, о чем он пишет. Так как и λαλεῖν καιναῖς γλώσσαις Марка (Мк.16, 17) не вносит никакой новой мысли сравнительно с λαλεῖν ἑτέραις γλώσσαις: говорит новыми языками = говорит иными языками, а, не природным, то можно думать, что Ап. Павел с γλώσσαις λαλεῖν соединял ту же мысль, какую Св. Лука – с λαλεῖν ἑτέραις γλώσσαις, а евангелист Марк с λαλεῖν καιναῖς γλώσσαις. Однако, этот вывод из сопоставления выражений Св. Ап. Павла, Луки и Марка не имеет обязательной силы, так как Павел о даре языков говорит и γένη γλωσσῶν, γλώσση λαλεῖν, γλῶσσαν ἔχει и просто γλῶσσαι. Поэтому необходимо обратиться к деталям учения Ап. Павла о харизме языков, чтобы на твердом фундаменте обосновать тождество между даром языков у Луки и глоссолалией у Ап. Павла.

Ап. Павел упомянув в 12-й гл. своего I-го послания к Коринфянам, что „дары различны, но Дух, (дающий их), один и тот же“ (ст. 4) и что всякое „проявление Духа дается на пользу“ (ст. 7), следовательно и сообщаемые „иному роди языков ( γένη γλωσσῶν)» (ст. 10, срв. 28), в 14-ой гл. уделяет особенное внимание дару языков, сравнивая его с даром пророчества, чтобы показать Коринфянам, что они совершенно неосновательно предпочитают первый последнему. Чтобы сделать для Коринфян неосновательность такого предпочтения очевидной, Апостол всесторонне доказывает мысль о бесполезности дара языков для назидания и созидания Церкви, если этот дар не соединяется с даром истолкования. Эта мысль – основная мысль всей 14-ой главы, и ее необходимо иметь в виду, чтобы правильно понять рассуждения Апостола.

Уже самое название χάρισμα, дарование, показывает, что дар языков – явление „закона естеств кроме“, что он не естественного происхождения, не вытекает из естественных сил и способностей человека, а есть нечто высшее, необычайное, чудесное. Действительно, и у Ап. Павла и у Св. Луки этот дар – следствие прямого воздействия Св. Духа на человеческую душу: Дух „действует“, все дарования „разделяя властию коемуждо якоже хощет“ (1Кор. 12, 11), и галилеяне в день Пятидесятницы „начаша глаголати иными языки, якоже Дух даяше им провещавати“ (Деян. 2, 4). Если источник описываемого Св. Лукою и Ап. Павлом явления в Духе Св., то принципиально, конечно, нельзя оспаривать того, что чудесный дар имел и чрезвычайную форму выражения, т. е. был глаголанием на иностранных, до тех пор неизвестных глоссолалам, языках. Правда, Ап. Павел прямо не говорит о такой форме выражения дара языков, но ведь ему не нужно было описывать, как проявлялся этот дар в Церкви. Это Коринфяне прекрасно знали. Апостол касается формы выражения дара языков лишь постольку, поскольку это способствовало уяснению его основной мысли о бесполезности глоссолалии для назидания Церкви, „аще не будет сказатель“ (1Кор. 14, 28). Однако, аргументация Апостола, его аналогии и терминология в этом случае, как нельзя лучше, укладываются в рамки того представления о даре языков, по которому он выражался в глаголании на иностранных языках.

Апостол бесполезность дара языков для назидания Церкви мотивирует тем, что говорящего в церковном собрании языком ( γλώσση) никто не слышит: „ οὐδεὶς γλρ ἀκούει” (1Кор. 14, 2). Не слышит, конечно, не „вследствие недостаточной отчетливости, раздельности“ (так о. Фивейский) речи глоссолала, не потому, что глоссолал говорит тихо или „blaesa voce“, – тогда Апостол не мог бы сравнить его с медью звенящей или с кимвалом звучащим (1Кор.13, 1), – никто не слышит, т. е. „не понимает“, как и передал русский переводчик, и передал совершенно верно: а) ἀκούω в смысле „понимать“ встречается и у классиков,4) и у LХХ (Быт. 11:7, 42:23; 4Цар. 18, 26), и в Новом Завете (Мф. 13, 13; Мк. 4, 33; срв. Мф. 11:15, 13:9. Мк. 8:18 и др.), а кроме того в) слышать и не понимать все равно, что не слышать. Именно, как непонятную, характеризует далее Апостол речь глоссолала в своей первой аналогии, которую он приводит в подтверждение своей мысли о бесполезности дара языков для назидания Церкви вне связи его с даром истолкования. Игра на свирели или гуслях, пишет Апостол, только тогда может захватить человека, вызвать в нем настроение радости или грусти, когда в ней есть διαστολὴ τοῖς φθόγγοις – „разделение звукам“, когда каждый звук имеет свою высоту и силу, когда между отдельными звуками есть определенные интервалы, т. е. когда эта игра бывает определенной мелодией радости или печали. Если же этого διαστολὴ τοῖς φθόγγοις не будет, то как узнает слушатель, что он слышит. Игра будет для него ничего не выражающим, „писканием и гудением“ (1Кор. 14, 7). И воин не станет готовиться к битве, если он услышит какой-то неопределенный ( ἄδηλον) звук трубы, а не сигнал, зовущий на брань (1Кор.14, 8, срв. Исх. 19:16, 19; Лев. 25, 9). Так и глоссолал, если его речь не „ ἔυςημος λόγος“ для слушателей, то он говорит на ветер (1Кор. 14, 9). Его речь – пустой звук, бесполезна для Церкви. E ὐςημος λόγος 5 – это речь ясная, bene significans, выразительная и вразумительная для слушателей, смысл которой легко может быть понят всяким, речь понятная, следовательно, и назидательная. Таким образом, то, что говорит глоссолал, само по себе было λόγος, нечто с определенной мыслью, с определенным содержанием, но для слушателей это нечто не было εὐςημος λόγος, т. е. было непонятной речью. Слушатель на благодарение глоссолала не мог отозваться своим „аминь“, так как он не знал ( οὐκ οῖδεν) что тот говорил ( τί λέγεις, – 1Кор.14, 16). „Незнающий или неверующий“, войдя в церковное собрание, легко мог принять глоссолалов за сумасшедших ( οὐκ ἐροῦσιν τι μαίνεσθὲ). 61Кор.14, 23), – настолько их речь казалась слушателям непонятной и бессмысленной. Поэтому Апостол и пишет, что, „говорящий языком“ назидает только себя (1Кор.14, 4) и, следовательно, не приносит пользы Церкви (1Кор.14:6, 14, 17, 19.); поэтому он утверждает, что пророчествующий „более“ ( μείζων), имеет большее значение в церковной жизни, чем „говорящий языками“ (1Кор.14, 5); поэтому „говорящих языками“ он призывает, с одной стороны, молиться о даре истолкования (1Кор.14, 13), чтобы свой дар языков сделать полезным для всей Церкви (1Кор.14:5, 6 срв. 27); а с другой, – молчать в церковном собрании, если нет на лицо истолкователя (1Кор.14, 23); поэтому, наконец, в перечислении дарований, дар языков он ставит рядом с даром истолкования и как бы связывает их воедино (1Кор.12, 10, срв. 30).

Однако, непонятность речи, невозможность уловить в ней смысл говорит лишь о том, что она была речью не на обычном языке слушателей, и только, – но еще не обязывает признать ее речью на иностранном языке, хотя и не противоречит такому признанию. Правда, по рассказу Св. Луки, речь на иностранных языках в день Пятидесятницы вовсе не была непонятной для слушателей. Наоборот, когда галелеяне начали „ λαλεῖν ἑτέραις γλώσσαις“ (Деян. 2, 4), то собравшиеся из разных стран Римской империи иудеи и прозелиты сразу услыхали ( κουον), что глоссолалы говорят их языками ( τἰδίδιαλέκτῳ – ст. 6. 8), и поняли, что этими языками они прославляют „величия Божия“ ( λαλούντων αὐτῶν ταῖς ἡμετέραις γλώσσαις τὰ μεγαλεῖα τοῦ Θεοῦ, – ст.11). Следовательно, из рассказа Луки, по-видимому, очевидно, что речь коринфских глассолалов, как совершенно непонятная для слушателей, не была глаголанием на иностранных языках: но это только по-видимому. И в день Пятидесятницы, во 1-х, нашлись „иные“, которые „насмехаясь говорили“ о глаголавших галилеянах: „они напились сладкого вина“ (Деян.2:13), на некоторых очевидцев чудо Пятидесятницы произвело впечатление, подобное тому, какое Ап. Павел предполагает в „незнающих или неверующих“ слушателях коринфских глоссолалов (1Кор. 14, 23), – впечатление речи для них необычной, непонятной и бессмысленной, которую можно услыхать лишь от пьяного или сумасшедшего. Во-2-х, Апостол, если глаголание коринфских глоссолалов действительно было глаголанием на языках разных народов, совершенно верно характеризует его, как совершенно непонятное слушателям без помощи дара истолкования: в день Пятидесятницы очевидцами чуда были люди со всех концов Римской империи, люди разных национальностей; вполне естественно, что они, когда услышали галилеян, глаголющих их языками, поняли, что те славословят „величия Божия“; но ведь Ап. Павел пишет послание Коринфянам, следовательно, только их предполагает, как членов коринфской церкви, имеет в виду выяснить сравнительное значение говорящих языками и пророчествующих в обычных молитвенных собраниях, участниками которых были те же Коринфяне, едва ли знавшие какой-либо другой язык, кроме своего греческого, – а так как коринфские глоссолалы говорили не на природном своем греческом языке, то ясно, что Коринфяне не понимали и не могли понимать их без „истолкователя“.

Но у Ап. Павла есть и ясные следы того, что глоссолалия в Коринфе выражалась в глаголании на иностранных языках. Св. Павел, для уяснения все той же основной своей мысли о бесполезности для Церкви дара языков без дара истолкования, приводит еще такую аналогию. Сколько, например (ἐι τ ύχοι7), говорит он, родов языков (γένη φωνῶν8), сколько разных языков в мире (ἐν κόςμῳ) и нет ни одного из них немого (καὶ οὐδὲν ἄφωνον, – 14, 10), ничего не выражающего, так что владеющие им не могли бы при его помощи передавать своих мыслей другим. Всякий язык передает мысли говорящего. Нужно только знать этот язык, чтобы понять выражаемые на нем мысли. Поэтому, если я не знаю значения языка ( τ ὴν δύναμιν τῆ ς φωνῆς), если я не понимаю, продолжает Апостол, языка, на котором говорят в данную минуту, то я буду β άρβαρος, буду чужестранцем для говорящего, а говорящий будет чужестранцем по отношению ко мне ( ν ἐμοὶ βάρβαρος, 14, 11), т. е., ясно, что мы не поймем друг друга и нам совершенно бесполезно продолжать беседу. Βάρβαρος у греков и у LXX вообще всякий, кто говорит на иностранном, чужеземном языке, так что говорящего не понимают слушатели, а говорящий – слушателей9. Вывод Апостола: так как вы, обращается он к Коринфянам, ищете духовных дарований, стараетесь получить их, то стремитесь обогатиться ими, но к назиданию Церкви (14, 12). Смысл аналогии ясен: вы из опыта повседневной жизни прекрасно знаете, убеждает Апостол Коринфян, что безполезно слушать чужестранца, если не знаешь его языка, – (а этот опыт Коринфине могли иметь постоянно: во время апостольской проповеди, Коринф вместе с Александрией и Фессалоникой овладел почти всей торговлей тогдашней Римской империи и сюда стекались купцы всех национальностей из всех концов этой обширной империи). Конечно, чужестранец на своем языке передает определенные мысли; его язык сам по себе, вне отношения к слушателям, полезен: он оправдывает свое назначение, – быть выразителем мысли. И глоссолал своим языком тоже выражает какую-нибудь мысль. Его дар сам по себе тоже полезен. Но какая польза от того, что он говорил, для других, когда он по отношению к этим другим – βάρβαρος, когда они его не понимают? Если вы из опыта обычной жизни знаете, что бесполезно слушать чужестранца, когда не знаешь его языка, то зачем же вы так стремитесь получить дар языков, пренебрегая другим даром, зачем стремитесь пользоваться им в церковном собрании? А если вы уж так заботитесь о духовных дарованиях, постарайтесь обогатиться ими к назиданию Церкви. Поэтому говорящий языком пусть молится о даре истолкования (14, 13). Смысл аналогии показывает, что Апостол воспользовался этой аналогией вовсе не для уяснения понятия о даре языков или того, как он выражался в Церкви. Это было известно. Апостол воспользовался ею как ярким доказательством бесполезности дара языков для назидания верующих, когда последние не понимают глаголания глоссолала. А этой цели Она достигает вполне, и она должна быть особенно убедительной для Коринфян, если и самый дар языков выражался в глаголании на иностранных языках. Если Коринфянам было ясно, что совершенно бесполезно слушать хотя бы перса, когда не знаешь персидского языка, потому что из этого слушания ничего не вынесешь кроме того, что слышишь иностранца, то указание на этот опыт жизни должно было, как 2 умноженное на 2 = 4, доказать им, что ведь то же самое получается, когда пользуются даром языков в Церкви без дара истолкования. Это не назидает верующих (14, 6. 19), а между тем всякое „явление Духа“ дается „на пользу“ всей Церкви (12, 7 слл.)... Эта аналогия, особенно термин βάρβαρος, который характеризует глоссолала по отношению к слушателям, как говорящего на иностранном, чужеземном языке, нам кажется, уже – достаточно веское основание, чтобы отождествить глоссолалию в Пятидесятницу и дар языков в Коринфе по их внешнему выражению.

Наконец, в послании к Коринфянам есть еще одно выражение, вполне подтверждающее справедливость указанного отождествления. Когда Св. Павел говорит о значении дара языков в жизни Церкви, он приводит слова Исаии (28, 11 – 12): „чрез иноязычных ( ἐν ἐτερογλώσσοις) 10 и иными устами буду говорить народу сему но и тогда не послушают Меня, говорит Господь“ (14, 21). Мы еще остановимся подробно на этом пророчестве. Пока для нас важно одно слово: ἐν ἐτερογλώσσοις – „чрез иноязычных“, т. е. чрез людей, говорящих иными или другими языками, не обычным природным языком. В древне-славянском переводе – „чрез иноязычник“. У LXX стоит не ἐν ἐτερογλώσσοις, а διὰ γλώσσης ἑτέρας. Следовательно, перифраз ἐν ἐτερογλώσσοις соответствовал подлинному представлению Павла и Коринфян о том, в чем обнаруживался дар языков. Если глоссолалы в Коринфе были ἐτερογλῶσσοι по отношению к слушателям, то это уже обязывает признать то, что и они, как галилеяне в день Пятидесятницы, ἐλάλουν ἑτέραις γλώσσαις, глаголали, как и те, на иностранных языках. Итак, и Св. Лука и Ап. Павел утверждают одно и тоже, что дар языков выражался в глаголании на иностранных языках.

Почему же теперь Ап. Павел дар языков называет то γένη γλωσσῶν, то λαλεῖν γλώσσαις, то λαλεῖν γλώσση? Несомненно не потому, что „существовали роды или виды „языков“, что в обнаружении дара глоссолалии было большое разнообразие и, между прочим, иногда верующий начинал выражаться на иноземном, незнакомом ему языке или даже на нескольких языках, но глоссолалия оставалась глоссолалией даже и в том случае, если верующий говорил на одном языке, γλώσση, и даже на своем природном“ (Ф. Мищенко). Если бы хоть иногда дар языков выражался на природном языке, то почему же обязателен для понимания глоссолалической речи дар истолкования? Где бы был критерий, чтобы отличить дар языков от псалма, откровения или пророчества? Нет, выражался этот дар всегда в глаголании на иностранных языках, отсюда и его название. Γένη γλωσσῶν это – то же самое, что и λαλεῖν γλώσσαις. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить 1Кор. 12:10, 28 и 1Кор.12:30. Γένη γλωσσῶν = роды языков или „разные языки“ (срв. „ παντοδαπαῖς γλώσσαις“ у Иринея), как в русском переводе. Когда Апостол говорит о даре языков только как о даре, который есть в Церкви, т. ск., о даре языков an Sich, он выражается γένη γλωσσῶν (1Кор. 12:10, 28), λαλεῖν γλώσσαις (1Кор.12:30, 14:5), γλῶσσαι (1Кор.13:8, 14:22), даже при единстве лица говорящего (1Кор.12:10, 13:1, 14:5, 18), и хочет этим сказать, что всякий глоссолал мог „всеми языки языков“ глаголати. А когда он пишет о даре языков уже in concreto, касается обнаружения этого дара в каждый определённый момент, то об одном лице говорит λαλεῖν γλσση (1Кор.14:1, 4, 9, 13, 14, 19, 26, 27; в 14, 6. Апостол не разумеет одного определённого момента) и только о многих – λαλεῖν γλώσσαις (1Кор.14:23, 39), так как в каждый определённый момент речь одного глоссолала несомненно была речью только на одном языке.

Дар языков без истолкования был непонятным для слушателей глаголанием на иностранных языках. Имел ли он в таком случае какое-нибудь значение в церковной жизни? Отцы Церкви (Златоуст, Феодорит, блаж. Феофилакт и мн. др.) и песнопения Св. Пентикостии11 утверждают, что дар языков был ниспослан Церкви, как орудие проповеди о Христе и таким образом был постоянным умением говорить на иностранных языках, умением, приобретённым чудесным образом. Однако, эта мысль, и теперь еще широко распространенная, глубоко ошибочна: ни в Деяниях, ни в I-м послании к Коринфянам, ни в заключении евангелия Марка, нигде не говорится о глоссолалии, как даре для христианской проповеди, а между тем эта мысль мешает правильному решению вопроса о том, что такое дар языков в древней Церкви.

Сами глоссолалы понимали-ли то, что они говорили языками? По мнению Кирилла Александрийского и Феодорита, глоссолалы сами понимали свои слова. В средние века Николай Лира (N. Lyranus), а за ним Дионисий Картузианский думали, что говорящий языками значение слов, которые произносил, понимал, но не понимал смысла речи. Почти то же высказывает блаж. Августин (de Fen. ad lit. XII, 8 sq.), если замечает, что фараон, когда рассказывал свои сны о колосьях и коровах Иосифу, „говорил языками“, а Иосиф, когда изъяснял эти сны, „пророчествовал“. В противоположность этому Златоуст утверждает: „ум глоссолалов не знал того, что говорится“ ( ὁ νοῦς δὲ οὐκ δει τὸ λαλούμενον καὶ ὁ νοῦς μὴ ἀγνοτὰ λεγόμενα, – срв. Дамаскин, Exposit. in ep. ad Corinth, с. XIV, v. 14. 15; Экумений, Comment. in ep I ad. Corinth, с. XIV, 12 14; блаж. Феофилакт), и для Амвросиаста „ясно, что душа наша (mens autem qui est animus) не ведает (того, что говорит), если говорит языком, которого она не знает, как обычно поют по-гречески латиняне, наслаждаясь звуком слов, однако, на зная, что говорят“ (Comment. in ep. Ad Corinthios I, c. XIV, v. 14. Migne P. I. t. 17, col. 255. Срв. Пелагий, Sedulius Scotus, Фома Аквинат). Теперь обычно утверждают, что и слушатели не понимали глоссолала, и он не понимал сам себя. Между тем, едва ли это справедливо.

Как представлять себе состояние глоссолала? По свидетельству Ап. Павла и Св. Луки, дар языков был „явлением“ Духа Святого в глаголавшем языками; глаголание глоссолала было чрезвычайной формой проявления, обнаружения особенного присутствия Св. Духа в говорившем. Следовательно, глаголавший языки в моменты глаголания жил не просто человеческой жизнью, но человеческой жизнью в присутствии Св. Духа, жизнью одухотворенной, вдохновением. В этом состоянии человек мог только своим духом ( πνεύματι) глаголать тайны (1Кор. 14, 2), только дух его ( πνεῦμά μου) мог молиться (1Кор.14, 14), а ум ( ὁ νοῦς) в этом глаголании, в этой молитве не участвовал (1Кор.14:19, 15). Очевидно, что в силу наития Св. Духа собственная душевная жизнь человека становилась пассивной, как бы замирала. Человек уже не сам силою своей мысли создавал содержание своей психической жизни. Ум – „этот домостроитель чувств и помыслов“ (Исаак Сириянин. Слова подвижнические. Сергиев Посад. 1911. Слово 16-е. Стр. 64) – бездействовал. В то же время πνεῦμα, дух человека возвышался до возможности воспринимать и переживать то, что „действовал“ в человеке Дух Святой. Вместе с тем человек получал чудесную способность выражать эти переживания на иностранных языках, которых доселе не знал. Причем самый характер речи глоссолала вполне соответствовал внутреннему состоянию. Речь его была настолько восторженной, возбужденной, что постороннему лицу говорящий мог показаться пьяным или сумасшедшим. Но несомненно, что глоссолал интуитивно сознавал то, что переживает, и понимал, но не умом, что говорит. Он скорее созерцал то, что говорит. Он именно во время самого произнесения своей речи назидал себя ею (1Кор.14, 4). Если бы он не понимал её, то как бы он назидал себя? Что бы это была за молитва (1Кор.14, 14), что за благословение и благодарение (1Кор.14:6, 17), если бы человек не знал, что его язык произносит, иными словами, если бы он был лишь механическим орудием глаголания Св. Духа? Молитва – общение человека с Богом, сознательное обращение его к Богу. Если нет сознания, то нет и молитвы. Это была бы молитва Св. Духа, но не человека, а между тем под πνεῦμά μου Апостол несомненно разумеет дух человеческий и противопоставляет ему именно νοῦς μου (14, 14). И верующий в состоянии глоссолалии действительно не был только простым орудием речей Св. Духа. Если бы было не так, то глоссолал volens-nolens должен был бы говорить, когда изливался на него дар языков. Однако, он мог говорить и не говорить, мог управлять своей вдохновенной речью, иначе Апостол не дал бы глоссолалам наставления говорить в церкви только „по двема, или множае по трием“, и то порознь (14, 27), а когда не будет истолкователя, так и совсем молчать, а говорить только себе и Богу (14, 28). Из этого последнего замечания ясно, что „себе и Богу“ глоссолал говорил всегда с пользой, получая такое назидание, какое другие имели только при помощи дара истолкования. А если он лично получал без помощи дара истолкования тоже самое назидание, какое вся Церковь при помощи последнего дара, то очевидно, сам он понимал, что говорил, – понимал не умом, но духом.

Но в таком случае особый дар истолкования, чтобы сделать речь глоссолала понятной для слушателей, был не нужен? Глоссолал понимал свою речь, следовательно, по-видимому, сам мог и передать ее слушателям. В том – то и дело, что не мог. „Апостол, замечает преосв. Феофан словами Златоуста, беседует о тех, которые знали, что говорили, – знали сами, но другим передать не могли“. Почему не могли? Ясно почему. Λαλεῖν γλώσσαις можно было только в состоянии вдохновения, одухотворенности. Переживания этого состояния одухотворенности глоссолал мог выразить только „якоже Дух даяше провещавати“ а силою Св. Духа он мог „провещавать“ только на иностранных языках. Когда же теперь он мог на понятном языке передать свою речь сдушателям? Во время глоссолалического вдохновения, очевидно, не мог: тогда он говорил только на иностранных языках. По окончании глаголания языки? Но прекращалось глаголание, прекращалось и состояние одухотворенности, то состояние, о котором человек не может сказать, „аще в теле“ оно, „аще ли кроме тела“, а вместе с тем прекращались и те переживания, которые были связаны с этим состоянием и источником которых был Дух Святой. Глоссолал становился обычным верующим, с обычной естественной психической жизнью. Теперь он говорил обычным, своим природным языком. Но что он мог бы передать этим языком из своей речи? Он мог бы только указывать на факт своего вдохновения и восторженной речи, и только – но не мог бы пересказать содержание этой речи, как Ап. Павел сказал о себе: „был восхищен в рай и слышал неизреченные слова“, но пересказать их не могу (2Кор. 12, 4). Не мог передать самую вдохновенную речь, потому что источник и содержание её в Духе Святом, а воздействие Св. Духа на душу верующего прекратилось. Даже по памяти глоссолал не мог передать своей речи, так как не мог её запомнить, ибо νοῦς его бездействовал в состоянии глоссолалии. Только новый дар, дар истолкования, т. е. то же наитие Св. Духа могло помочь глоссолалу передать свою речь другим. Конечно, если во время глаголания глоссолала в Церкви были знающие тот язык, на котором в данную минуту говорил глоссолал, дар истолкования был не нужен (пример Пятидесятницы, – Деян. 2, 11). Но когда таких знающих не было, дар истолкования был необходим. А так как этот дар далеко не всегда был в распоряжении глоссолала (1Кор. 14, 13, срв. 5) и, вероятно, чаще ниспосылался не тому же лицу, которое обладало даром языков (12, 10, 13), и так как поэтому речь глоссолала далеко не всегда могла быть передана присутствующим, то, следовательно, дар языков не мог служить делу проповеди о Христе.

Самое содержание глоссолалических речей подтверждает это положение. Они были молитвой (προσευχή , – срв. 1Кор.14:14, 15), псалмом (ψαλμὸς, – срв. 1Кор.14, 15), благословением – благодарением (ἐυλογίαεὐχαριστία, – срв. 1Кор.14:16, 17) или глаголанием „величий Божиих“ (Деян. 2, 11). Ясно, что и по содержанию своему они не были проповедью евангельской истины, а были прежде всего обращением к Богу (срв. 1Кор. 14:2, 28).

Помимо этого дар языков, чтобы служить орудием проповеди, должен был бы сообщать постоянное знание иностранных языков, способность λέγειν, φάναι ἀγορεύειν, ἐρεῖν на этих языках, т. е. способность высказывать, развивать на этих языках свои, мысли в логическом порядке ( λέγω), и даже в твердо определенной внешней форме ( φημί, επον, ἐρεῖν), во всякое время, какое глоссолал нашел бы удобным для проповеди. Однако, такой способности дар языков не сообщал. Глоссолал мог только λαλεῖν, ἀποφθέγγεσθαι теми языками, которые он получил от Св. Духа. В древности глаголом λαλέω обозначалась речь болтунов, детей, или такой разговор, который велся почти без всякой заботы о том, что говорится, т. е. имел значение – болтать, пустословить. У Аристотеля λαλέω выражает только физиологический акт говорения; в несобственном смысле λαλοῦσοι играющие на духовых музыкальных инструментах, птицы, обезьяны, эхо. На языке κοινλαλέω имеет уже значение латинского loquor, т. е. говорить. С этим значением λαλέω встречается более 800 раз у LXX и часто в Н. Завете12 и от λεγεῖν отличается тем, что значит – говорить сообразно времени, месту, обстоятельствам Sich ergebend aus Zeit, Ort, Umstanden), т. е. не при обычной обстановке, а при известных условиях, в данном случае при условии вдохновения, воздействия Св. Духа на дух глоссолала. Последнее подтверждается тем, что у Луки λαλεῖν синоним ἀποφθέγγεσθαι (Деян. 2, 4), а ἀποφθέγγεσθαι (от φθέγγομαι) ближайшим образом указывает на тон речи – с одной стороны, как на её forte или piano (als Klang), а с другой, – поскольку в этом тоне выражается аффективность речи (als Träger des Affekts). Отсюда ясно, что глоссолалы говорили в состоянии духовного аффекта, в состоянии экстаза, и это состояние отражалось в самом тоне речи. Следовательно, иностранными языками они могли пользоваться только в состоянии экстаза, значит, не постоянно. Опять, следовательно, дар языков не мог служить делу проповеди.

Наконец, сам Ап. Павел, рассматривая дар языков в деле христианской миссии только как „знамение“ для неверующих, показывает, что этот дар не был орудием проповеди. Что значит, что дар языков был „знамением“ для неверующих? Проф. Муретов этот вопрос решает так. „Языкоговорение“, пишет он: „Апостол несомненно ставит ниже пророчества, „более совершенного дара“, находя в первом знамение только для неверов и неверия, а во втором для веры и верующих... Для неверов и укрощения неверия языкоговорение является таинственно-устрашающим средством, заставляющим невольно остерегаться глумления и насилия над истиною и святостию“... Апостол впечатление от языкоговорения в „незнающих или неверующих“ ( ἰδιῶται ἄπιστοι) выразил вопросом: „ οὐκ ἐροῦσιν τι μαίνεσθε = не скажут ли, что вы безумствуете“? (1Кор. 14, 23). Но вопреки „всем древним переводам», вопреки словоупотреблению LХХ и Нового Завета, где μαίνομαι и μανία обозначают „именно безумство, умоисступление, сумасшествие (Прем. 5:4, 14, 23, 28; 2Мак.4:4, 7:5, 8:4, 10:13; Псал. 39, 5; Иер. 32:25, 16:36, 29:26; Ос. 9:7, 8; Деян. 12:15, 26:11, 24, 25), а также вопреки значению этого глагола, в обычном языке эпохи κοινη“ проф. Муретов путем тщательных филологических изысканий доказывает, что μαίνεσθε имеет еще религиозный, поэтический смысл, и, поскольку у Апостола речь идет о религиозных собраниях христиан, μαίνομαι в данном случае – специально-религиозный terminus technicus, так что μαίνεσθε „надо переводить вдохновляетесь (Богом), богодухновенны, боговдохновляетесь“. Смысл дара языков, как знамения для неверующих такой: „краткие, но таинственные изречения двух – трех глоссолалов, произнесенные восторженными звуками с вдохновенными взорами и жестами, и понятно разъясненные толкователями, захватывали и присутствовавших язычников, именно тех из них, которых Апостол называет ἰδιῶται, сообщая и им восторг глоссолала и его толкователя. Под влиянием этого, даже невольного, восторга язычник должен был видеть в языкоговорении христиан знамение их богодухновенности или той „божественной мании“, что сообщается, по языческим воззрениям, от богов, „ниспосылающих в ней людям своим „духов“ и свои „светы“. При дальнейшем знакомстве с христианством это знамение для язычника могло перейти в первую ступень его веры и бросить в его сердце первый луч Христова света“... Для упорных „неверов – язычников“ (ἄπιστοι), предубежденных, враждебно настроенных к христианству, значение дара языков сводилось к тому, что и они должны были признать в христианах присутствие божественной мании, которую они находили у почитаемых оракулов. Сознание присутствия какой-то таинственной божественной силы, быть может, какого-либо еще „неведомого бога“, вызывало у суеверного язычника, „невера“ невольный страх пред христианами и уважение к ним, вместо прежнего глумления, на основании заочных слухов о них“... Для верующих же дар языков значения не имел: для них „не требовалось внешнего знамения присутствия среди них божества, ибо они носили Бога и Христа внутри себя в своих умах, в чувствах и волях»... Однако, рассуждения авторитетного ученого требуют некоторых существенных corrigenda. У Ап. Павла мы читаем: „в законе (срв. Ин. 10:34, 12:34, 15:25; Рим. 3, 19) написано, что чрез иноязычных ( ἐν ἑτερογλώσσοις) и чрез уста других ( καὶ ἐν χείλεσιν ἑτέρων), буду говорить народу сему, и ни тако, и тогда ( καὶ οὐδ᾿ οὑτως), и все же (срв. Мк. 14:59; Иез. 16:28, 29), т. е. и при таком говорении не послушают Меня, говорит Господь“ (1Кор. 14, 21). Бог чрез пророка Исаию (гл. 28) угрожал, что Он за то, что народ израильский не был более верен Ему, перестал слушать увещания пророков и, оставив веру, лишь насмехался над их речами, Он пошлет на него народы, говорящие иными языками, и таким образом будет вразумлять его грозными событиями, но вместе с тем Бог предсказывает, что неверный народ израильский, не смотря на вразумление чрез этих чужеземцев, все таки не послушает Господа, не обратится к Нему. Этим предречение судьбы неверующего Израиля чрез Исаию, в перифраз, как типологическим пророчеством о даре языков, теперь и воспользовался Ап. Павел для уяснения значения дара языков по отношению к неверующим. Из слов Исаии он делает совершенно верное логически заключение: „следовательно13, языки ( αἱ γλῶσσαι) суть знамение ( ἐις σημεῖον) не для верующих, но неверующих (поскольку Иегова „ ἐν ἑτερογλώσσοις“ древле заговорил Израилю только тогда, когда тот перестал веровать в Него). Но из последних слов Исаии:„и все же не послушают Меня“, Апостол пока не делает вывода в приложении к дару языков. Он пока прерывает свое заключение и выводит прямо из слов Исаии не вытекающее заключение о даре пророчества: „пророчество же не для неверующих, но для верующих“ (1Кор. 14. 22), (ибо Иегова, пока народ израильский не отступал от Него обращался к Своему строптивому народу только через пророков). Сделав такой вывод, Апостол ставит точку. Но, приводя слова Исаии, он отнюдь не забывает своей основной мысли, которую всесторонне старается доказать Коринфянам. С самого начала 14-ой главы (стт. 1 – 19) Апостол доказывал преимущество пророчествующего пред глаголющим языками, на том основании, что дар языков без дара истолкования бесполезен для назидания Церкви, т. е. для верующих. Теперь ту же мысль он обосновывает с новой стороны, с точки зрения сравнительной пригодности дара языков и дара пророчества для обращения неверных, с точки зрения христианской миссии. Вывод Апостола из слов пророка о значении дара языков для неверующих читателям послания оставалось только дополнить такою мыслью: дар языков ценнее дара пророчества, ибо последнее бессильно в деле обращения неверных, а это обращение неверных в очах Божиих ценнее назидания верующих (срв. Иак. 5, 20; Лк. 5, 32; Мф. 9, 13; Мк. 2, 17; Лук. 15, 10; 1Тим. 1, 15), следовательно, говорящий языками, как миссионер, выше пророчествующего... Тем с большей убедительностью Апостол мог теперь указать Коринфянам на ошибочность этой мысли, которая неизбежно должна была мелькнуть в умах читателей. Он возвращается теперь к выводу, который, по отношению к дару языков, следует из последних слов Исаии, и которого он еще не сделал. Верно, по словам пророка, дар языков – „знамение» для неверных, но верно и то, что это „знамение“ не обратит неверных к вере, так как и это ведь предсказал тот же пророк: „и все же не послушают Меня, глаголет Господь“. Апостол и пишет: „Если теперь ( ον 14) вся Церковь сойдется в одно место ( ἐπὶ τὸ αὐτὸ) и все (глоссолалы коринфской церкви) будут говорить языками, войдут же незнающие ( ἰδιῶται), никогда не слыхавшие о существовании у вас такого сверхъестественного дара, или неверы ( ἄπιστοι), не признающие никаких сверхъестественных явлений, то не скажут ли они, что вы безумствуете?“ (1Кор. 14, 23). „Безумствуете“ – вот результат глаголания языками незнающим и неверам, когда оно не сопровождается даром истолкования, а вовсе не обращение их к вере во Христа, как и предсказано пророком. Совсем не то будет, если те же самые ἰδιῶται и ἄπιστοι услышат в церковном собрании христиан вполне понятную для них речь пророка. „Но если, продолжает Св. Павел, все будут пророчествовать, войдет же какой-нибудь неверующий или незнающий ( ἄπιστος ἰδιώτης), то он обличается всеми, всеми судится (14, 23), тайны сердца его обнаруживаются, как тайны Нафанаила и самарянки, и таким образом он, как те, пав ниц, поклонится Богу, возвещая, что истинно среди вас присутствует Бог ( τι ντως ὁ Θεός ἐν ὑμῖν ἐστιν, – 14, 25, срв. Ин. 1:45–49, 4:16–19), Итак, дар пророчества и в деле миссии приносит очевидный плод, несомненную пользу, следовательно, и в этом отношении „глаголющие языками“, имея очевидное знамение присутствия Св. Духа в себе, все таки не могли превозноситься пред пророками; их дар, если он не соединялся с даром истолкования, не приносил осязательной пользы не познавшим еще Христа. Доказать с новой точки зрения большую полезность дара пророчества сравнительно с даром языков и было целью разобранного отдела (1Кор. 14, 21–25). Этою целью определяется и весь смысл его, а этот смысл, как мы видели, за древний перевод μαίνεσθε и против „божественной мании“. Как, далее, „незнающие и неверы“ могли разделять „восторг“ глоссолала, когда они не понимали речи последнего: о толкователях у Апостола в данном месте ведь нет ни полслова? Причем „но“ ( δέ) у Апостола в ст. 24, когда Павел переходит к речи о пророчестве, если μαίνεσθε = „вдохновляетесь“, „богодухновенны“? – Это ведь то же самое, что и „истинно с вами Бог“. И впечатление от языкоговорения христиан и от их пророчества было не разное, как у проф. Муретова: одно у ἰδιῶται, другое – у ἄπιστοι. Где у Апостола намек на „глумления и насилия под истиною и святостью“, остановить которые и ниспослан был Церкви „дар языков“? Почему непременно настаивать на „устрашающем только“ влиянии глоссолалии на неверие ( ἄπιστοι)! Зачем утверждать, что пророческая речь могла озлоблять, „только злить и раздражать неверов ( ἄπιστοι), вызывая в них зверские влечения“, когда слова Апостола не дают для такого утверждения никакого права? По Апостолу и ἰδιῶται и ἄπιστοι совершенно одинаково, с одной стороны, говорят: „безумствуете“, с другой, – „истинно с вами Бог“.

Если незнающие и неверующие на речи глоссолалов отвечали: „безумствуете“, то какое же в этом знамение для них? Было знамение. Пусть по первому впечатлению, по неведению, или неверию, они не видели в глаголании языками силы Божией, а лишь говорили – „безумствуете“. Но и этого было вполне достаточно. Если они все таки сказали – „безумствуете“, а не прошли с молчанием мимо этого явления, то несомненно внезапное безумие глоссолалов, которое столь же внезапно кончалось, хоть на минуту остановило на себе их внимание, дало толчек хотя бы только их любопытству. Это последнее уже должно было поставить в их сознании вопрос: „Что это значит?“ А ответ на этот вопрос они могли найти только у христиан, и те, удовлетворяя их любопытству, конечно, не забывали сеять в сердцах язычников слово Божие. Таким образом, косвенно, дар языков служил и делу проповеди о Христе, но по существу своему не был предназначен для нее. Более того. Быть даже только знамением для неверных не первая и не главная цель ниспослания Церкви дара языков. Если бы „языкоговорение“ было знамением „только для неверов и неверия“, то глассолалы говорили бы лишь в присутствии неверных. Однако, по Апостолу, во время произнесения глоссолалической речи присутствие неверных совсем не обязательно (срв. 1Кор.14, 23: „если войдут“). И в день Пятидесятницы галилеяне начали „иными языками“ славословить „величия Божия“ тогда, когда их славословия еще некому было слушать (Деян. 2, 4, срв. 6). А когда настал момент бросить первое семя благовестия о Христе воскресшем в сердца собравшегося народа, то с проповедью выступили не все глаголавшие галилеяне, каждый на своем языке, а один Ап. Петр и, несомненно, на обычном арамейском языке (2, 14). Необязательное присутствие неверующих в качестве слушателей речей глоссолалов ясно свидетельствует о том, что эти речи имели значение прежде всего для самих верующих, и даже в том случае, когда дар языков не соединялся с даром истолкования. Правда, в последнем случае он был безполезен для всего собрания верующих, но он был полезен для верующей личности. Верующий, получивший этот дар, мог видеть в нем очевидное свидетельство неложности своей веры, он назидался своей речью (1Кор. 14, 4), он мог с помощью этого дара „добре благодарити“ (1Кор.14, 17). Вот почему христиане, слишком высоко ценя это яркое доказательство присутствия Св. Духа в верующем, стремились получить его. Вот почему и Ап. Павел, настаивая на том, что пророчествующий более говорящего языки, однако, всячески старается оттенить то, что дар языков сам по себе не „ниже“ пророчества. Как дар Св. Духа, он не менее ценен, чем всякий другой дар того же Св. Духа, и Апостол желает, „чтобы все говорили языками“ (1Кор.14. 5), благодарит Бога за то, что сам он „более всех“ Коринфян говорит языками (1Кор.14, 18); глоссолалам заповедует в церкви молчать, но „себе и Богу“ все таки говорить (1Кор.14, 28), а верующим пишет: „не запрещайте говорить и языками“ (1Кор.14, 39). Вот почему и сам Христос назвал дар языков „знамением для верующих“ (Мк. 16, 17).

Итак, дар языков и по Ап. Павлу, и по Св. Луке, – вдохновенная, чудесная молитвенная речь, изливавшаяся из уст верующего в силу непосредственного воздействия Св. Духа, на том языке, на каком давал провещавать ее Св. Дух, следовательно, глоссолал, поскольку это зависело от Св. Духа, мог „всеми языки языков“ глаголати. Но его речь прямо не служила делу проповеди о Христе, а была лишь знамением прежде всего для верующих, а затем и для неверующих, и, конечно, косвенно, как чудо, служила и делу христианской миссии.

После такого определения глоссолалии нет ничего удивительного в том, что Ап. Павел не касается вопроса, – на каких языках говорили каринфские глассолалы, а Св. Лука ничего не сообщает о том, какие глоссолалы и какому языку научились в Пятидесятницу. Да они при всем желании не могли этого указать: „иным языкам“ глоссолалы не научились, а лишь получали чудесную способность в одно время говорить на одном языке, в другое – на другом. Естественно после этого, что Апп. Петр и Павел пользовались толмачами, что новозаветные писатели не знали в совершенстве греческого языка и т. д.

Из всего вышеизложенного следует, что отрицать историческую достоверность рассказа Св. Луки во 2-ой главе Деяний на том основании, что Лука вносит в изображение дара языков такие черты, которых нет у Ап. Павла, нет смысла: Св. Лука и Ап. Павел только дополняют и уясняют друг друга, но ничуть не противоречат друг другу. А если Zeller, Spitta и др., отказав в исторической достоверности рассказу Св. Луки, источник его видят в иудейском предании, по которому Пятидесятница была праздником в воспоминание Синайского законодательства, то это еще и несправедливо. Тюбингенские критики утверждают, что „иудейство уже во время Иисуса рассматривало Синайское законодательство, как данное не только народу Израильскому, но и всем языческим народам именно при помощи чуда языков: звук Божественного голоса с Синая достигал до границ земли, чтобы слышали его и не присутствовавшие при Синае и чтобы им было также указано на закон. В этом смысле рассказывает о Синайском законодательстве Филон (De Septenario ed. Mangey II, 295. De Lecalogo § 9, ed. Sohn Wendland IV, 33; § II, – IV, 46). Это Филоновское представление Синайского законодательства (будто бы) – очевидная религиозно – историческая параллель к истории Пятидесятницы, как чуда языков, и иудейское предание, которое передает Филон, должно рассматриваться, как основа дальнейшего развития первоначального (= свидетельству Ап. Павла о даре языков) рассказа о Пятидесятнице в подобное чудо языков. Как законодательство на Синае, излияние Св. Духа должно быть понято, как Божественное свидетельство универсализма христианского благовестия. Этот рассказ есть доказательство того, что Лука христианскую религию ставит на место иудейской, именно, так как он несомненно выставляет ее характер как мировой религии“ (Feine). Но указывать на юдаистический источник повествования Луки совершенно неосновательно. Ветхозаветная Пятидесятница была праздником жатвы (Исх. 23, 16; Числ. 28, 26). В Библии ничего не говорится об отношении ее к Синайскому законодательству, она не была праздником в память его. Не говорят еще об этом ни Филон, ни Iосиф Флавий. Св. И. Златоуст прекрасно выясняет символически – образное значение Пятидесятницы также только, как праздника жатвы: „когда надобно было пустить в дело серп слова, когда нужно было собирать жатву, – тогда, как изощренный серп, прилетает Дух“. И Св. Лука ни единым словом, ни единым намеком не пытается установить связь Пятидесятницы с дарованием закона на Синае. Св. Лука даже не упоминает о Синае. Пятидесятницу, как праздник в память Синайского законодательства, стали рассматривать лишь раввины. Правда, раввинское объяснение принимают блаж. Iероним, Исидор Пелусиот, Севериан, еще шире развивает его Феофилакт. Но в нашей литературе уже прот. Полотебнов в своем комментарии на кн. Деяний указывал на отсутствие связи между Синайским законодательством и Пятидесятницей, и это вполне отвечает как В. Завету (ссылки на Исх. 19:1, 10, 11 и Исх.13, 3 – неубедительны), так и рассказу Дееписателя. Если позднейшие толкователи нашли связь между Синаем и Сионской горницей, то Св. Лука в этом неповинен. Следовательно, считать его повествование о дне Пятидесятницы лишь переделкой иудейского предания – неосновательно, да и не нужно: в этом повествовании, как сказано, нет ничего, что не оправдывалось бы свидетельством о глоссолалии Ап. Павла. Следовательно, по логике самой отрицательной критики, в этом повествовании нет и ничего невероятного, так как свидетельство Ап. Павла и для нее безусловно верно

* * *

1

Мы разумеем Иринея Лионскаго. Тертуллиана, Оригена, Кирилла Иерусалимскаго, Григория Назианзина, Григория Нисскаго, Златоуста, Иеронима, Августина, Кирилла Александрийского, Льва Великого, Григория Великого. Срв. мнения Филастрия, Максима Турского. Выдержки из творений указанных авторов собраны, напр., в сочинении Englmann`a Von. den Charismen im Allgemeinen und von dem Sprachen-Charisma im Besonderen. Regensburg. 1848. Ss. 296–302. Также думают блаж. Феодорит, Экумений, блажен. Феофилакт Болгарский и др.

2

Цитаты из сочинений указанных авторов см. у J. Weiss’a Der erste Korintherbrief, S. 336–337.

3

Первое послание к Коринфянам, по Th. Zahn‘у, написано в конце трехлетнего пребывания Ап. Павла в Ефесе, во время иудейской Пасхи 57 года (Einleitung in das Neue Testament. Erster Band. Leipzig. 1906. S. 185. 191–192, cf. 228). По Глубоковскому, „хронологическою датою для этого памятника будет самый конец 57-го или самое начало 58-го нашего январского года. „Литографированные лекции. Стр. 148“. Деяния Апостолов появились несомненно после 62-го года. Рассказ Деяний оканчивается упоминанием, что в римских узах Ап. Павел пробыл два года (28. 30). Конец этих двух лет падает на весну 62-го года, так как в римское заключение Павел прибыл весною 60-го года (Дата Рэмсея. Заимствуем ее у Н. Глубоковского. Хронология Нового Завета. Тр. Киев. Дух. Академии. Т. П за 1911 г. Стр. 375). Hо Zаhn‘у, Деяния Апостолов написаны около 75 года. Einleitung in das N. Т. В. H. Leipzig. 1907. S. 439–441.

4

У Лукиана, Плутарха (Schleusner, 1, р. 105), у Эсхила (Zorell, р. 24).

5

Δόγος – слово, изречение, или „разумное выражение, νοῦς ‘a“ (vernüftige Aeusserung des νοῦς), высказанное ( προφορικός, φώνη τῶν λόγων Дан. 7, 11) или невысказанное ( ἐνδιὰθ ετος) – безразлично, но так как оно коррелят разума, то λόγος – слово всегда с элементом разумности, речь, и может быть употреблено только о человеке, ангелах или Боге.

6

Русский перевод, «беснуетесь» не точен. Понятие беснования в новозаветном языке соединяется с δαιμονίζεσθαι и δαιμόνιον ἔχειν с значением, именно, καταδυναστεύεσθαι ὐπὸ τοῦ διαβόλου (Деян. 10, 38, срв. Иоан. 10, 20).

7

Е τύχοι соединено с τ οςαῦτα. По Hofmann’y, ι τ ύχοι, при определенном числе указывает на то, что это число взято наобум, а при неопределенном – на то, что не хотят заниматься тем, чтобы его определить (срв. Lucian. Jcarom. 6). У Cornely ἐι τύχοι­exempli dratia.

8

Большинство экзегетов считает γένη φωνῶν­ γένη γλωσσῶν, хотя и различно объясняют, почему Апостол одно выражение заменил другим.

9

Herodotus 2, 158: „египтяне называют варварами всех, говорящих на неодинаковом с ними языке“. Ovidius tristium 5, 10. 37: „я здесь варвар, потому что никому непонятен (quia non intelligor ulli)“. Пс. 113, 1. Срв. Ирииней Contr haer. III, 4, 2: „Многие племена варваров..., принявшие веру во Христа без письмени, суть варвары относительно нашего языка, но в отношении учения, нрава и и образа жизни они по вере своей весьма мудры и угождают Богу, живя во всякой правде, чистоте и мудрости” Migne. Р. G. Т. 7, col. 855.

10

А не „иными языками“, как в русском и славянском переводах.

11

„Языками инородных обновил еси, Христе, Твоя ученики, да теми Тя проповедят безсмертного Слова и Бога“ (Стихира на малой и великой вечерни). „Твоим учеником исполняя обещание Духа, Христе, сим послал еси, действо великих чудес дарующа, и языки огнезрачная дарствующа, да Твоего познания язык стада исполняет“ (Канон на повечерии). „В виде убо языков сниде Дух Святый..., яко апостоли научити и приводити языки, языком имеяху“ (Сунаксарий в понедельник по Пятидесятнице).

12

Срв. Н. Глубоковский. „Библейский греческий язык Ветхого и Нового Завета“ в Трудах Киевской Духовной Академии за 1912 г., Июнь, стр. 208–209: „ λαλεῖν ассимилировалось с λέγειν и εἰπεῖν“.

13

στε со след. indic. в логич. выводе = ergo, следовательно, посему, cрв. Мф. 12:12, 19:6, 23:31; Мк. 2:28, 10:8; Рим. 7:4, 12, 13:2; 1Кор. 3:7, 7:38, 11:27; 2Кор. 4:12, 5:16 сл. Гал. 3:9, 24, 4:7, 16, – русское «итак» -правильно, но недостаточно ясно оттеняет связь с предыдущим.

14

Это ον показывает, что Апостол возвратился к прерванному выводу из пророчества Исаии по отношению к дару пророчества. В данном случае, в речи Апостола можно видеть т. н. epanalepsis. Поэтому ον лат. ­ igitur, а нем. also или nun „теперь“, срв. Ин. 6:24, 19:24; 1Кор. 8:4, 11:20. Winer Crammatik des neutestamentlichen Sprachidioms Leipzig 1844. 1. 523. Zorell, р. 411.

*

Литература: Комментарии о.о. Церкви по Catenae Graecorum Patrum in Novum Testamentum I. A. Cramer’a. Oxonii. 1844. Tom. 3 и 5. Творения св. Иоанна Златоустаго, изд. С.-П.-Б. Дух. Акад.: Беседы на Деяния, на Ι-е послание к Коринфянам, первая и вторая беседы на св. Пятидесятницу. Блаж. Феодорит. Толкование на 1-е к Коринфянам. Творения. Ч. VII. Москва. 1861. Григорий Богослов. Слово 41-е. Творения. Ч. IV. Москва. 1889. Блаж. Феофилакт. Толкования па Новый Завет. Том 5, ч. Ι-ая; Т. 6-ой. Казань. 1906. Еп. Феофан. Толкование первого послания Св. ап. Павла к Коринфянам. Москва. 1893.-М. Барсов. Сборник статей по истолковательному и назидательному чтению Деяний св. Апостолов и Апокалипсиса. Симбирск. 1894. Проф. М. Голубев. Обозрение посланий св. ап. Павла к Коринфянам. Том I. Спб. 1861. Проф. Муретов. Пророчество и языкоговорение (глоссолалия) как знамения для верующих и неверующих, в Богосл. Вестнике за 1904. т. 2-ой. Ф. И. Мищенко. Речи св. ап. Петра в книге Деяний Апостольских. Киев. 1907. Свящ. М. Фивейский. Духовные дарования в первоначальной христианской Церкви. Москва. 1907. Краткие замечания о глоссолалии в статье Свящ. И. Гумилевского „Апостольское понимание богослужебного чина“. Богословский Вестник. 1913 г. Февраль.– Hofmann. Die heilige Schrift neuen Testaments. 2. Th., 2 Abth. Nördlingen. 1864. R. Cornely. Commentarius in S.Pauli Apostoli epistolas. II. Prior epistola ad Corinthios. Parisiis. 1890. Wendt. Die Apostelgeschichte. Göttingen. 1899. Feine. Zungenreden, – статья в 21-м томе Realencyklopädie für protestantische Theologie und Kirche herausg. A. Hauck. I. Weiss. Der erste Korintherbrief. Göttingen. 1910. Кроме того мы пользовались новозаветными лексиконами H. Cremer’a Biblisch-theologisches Wörterbuch der Neutestamentlichen Gräcität. Gotha. 1902; Schleusner’a Novum lexicon graeco-latinum in Novum Testamentum. T. 1 и 2.Lipsiae. 1819: F. Zorell’я Novi Testamenti lexicon graecum. Parisiis. 1911 и Synonimik des Neutestamentlichen Griechisch Gerhard’a Heine. Leipzig. R. 1898. Греческий текст Деяний и 1-го послания к Коринфянам приводится нами по Eberhard Nestle. Novum Testamentum Graece et latine. Editio tertia recognita. Stuttgart. 1910.


Источник: Извлечено из №№ 12 и 13 журн. „Вера и Жизнь“. 1914 год.

Комментарии для сайта Cackle