Мурманский инок архимандрит Ионафан

Посвящается памяти архимандрита Ионафана

Не перевелся у простого люда русского, православного, старый обычай: тяжкий недуг, лихая напасть посетят дом верующего человека, и несутся горячие молитвы к небесным заступникам, даются зароки и обещания послужить Богу за чудесную помощь в беде. Разнедужился, обмер у матери любимый ребенок, и готова она отдать его на служение богоугодное в далекую честную обитель, лишь бы жив остался. Идут паломники по обещанию своему в отдаленные монастыри, ведут и посылают туда выздоровевших детей своих, будущих трудников монастырских. Грех большой не исполнить данного святителям обета...

Таковы обстоятельства, которые привели семнадцатилетнего юношу Ивана Федоровича Баранова в Соловецкий монастырь, пользующейся осо­бенно большою известностью у жителей северных русских губерний.

Иван Федорович, будущий архимандрит Ионафан, родился в 1850 году в крестьянской семье Боровичского уезда, Новгородской губ. Не успев окончить курса низшей лесной школы, он по обету матери оказался в числе «годовиков» монастыря, постепенно сжился с ним и принял в нем впоследствии пострижение (1880 г.).

Монастырская жизнь, монашеской уклад довершили воспитание о. Ионафана и в соединении с суровыми условиями трудовой жизни на Севере выработали из юноши стойкого деятеля, не боявшегося ни физического труда, ни напряжения воли.

Незаурядные способности молодого иеромонаха выдвинули его из прочей монастырской братии, и в 1890 году он был назначен на от­ветственный пост настоятеля – устроителя самого северного на земном шаре Трифоно – Печенгского монастыря.

Жизнь о. Ионафана так тесно связана с развитием этого мона­стыря, являющегося ныне единственным очагом культуры на нашем далеком Мурмане, что трудно себе представить этот неизбалованный природою и заботами правительства край без крупной личности о. Ионафана. Утрата такого деятеля, каким был о. Ионафан, для государства должна быть весьма ощутительна.

Быть может – и дай Бог, – Трифоно – Печенгский монастырь и впредь будет высоко держать знамя культуры и не утратит государственного значения, какого он достиг при покойном своем архимандрите – настоятеле, но для этого уже не потребуется столько энергии и уменья, которые были проявлены о. Ионафаном.

Перед туристом, совершающим путь на пароходе из Архангельска вдоль Мурмана, открываются суровые картины арктической природы. Пустынный берег загроможден высокими, угрюмыми горами, заметно тронутыми процессом выветривания. Иногда горы принимают вид набросанных какой-то гигантскою рукою друг на друга колоссальных кубов и параллелепипедов, изборожденных трещинами. Кое – где горы прерыва­ются следами ледников в виде широких каменистых донных морен, похожих издали на гигантские, нарочно устроенные к морю спуски, вы­мощенные булыжником.

По мере приближения парохода к нашей границе, с Норвегией, бе­реговой пейзаж несколько смягчается, но все – таки унынием веет от него на туриста, располагающего полным комфортом на пароходе. Наконец судно вступает в воды, обогреваемые теплым Гольфстримом, и только здесь можно заметить на берегу проблески растительной жизни.

Паутина горных речек и сеть озер хотя и заболачивают почву, но на тонком торфяном слое позволяют расти низкорослым деревьям и кустарникам. В одной из таких местностей лопарской тундры, не­далеко сравнительно от норвежской границы, приютился Печенгский мо­настырь.

Мурманский берег имеет очень мало оседлого населения. Оживляется он несколько летом, когда на морские промыслы являются поморы промышлять треску. Приходят они главным образом с Кемского бе­рега Белаго моря, т. е. из внутренних частей Архангельской губернии, рассыпаются на житье в облюбованных прибрежных становищах и уходят по окончании лова на зиму домой.

Как живут в заброшенном краю эти «труженики моря», мне довелось увидеть несколько лет тому назад. Это было в одном из крупных Мурманских становищ – Гаврилове.

Грязный, ненадежный с виду рыбачий карбас, с затопленным во­дою дном, принял меня с парохода и доставил к груде скользких от воды прибрежных валунов, по которым предстояло добраться до берега. Налипшие массами на мокрых камнях фукусы, ycoногие рачки, «морские блюдечки» и съедобные ракушки мешали уверенности в движениях по валунам. Но, вот и берег, неровный, скалистый, кое-где поросший чахлою травою. На берегу беспорядочно разбросаны жалкие рыбачьи жилища, похожие на хижины дикарей. Одну стену хижины образует скала, другую стену заменяет бок разбитой лодки. Крыша – днище старого карбаса. Между лачугами развешаны рыболовные снасти. На жердях нанизана для сушки треска, распространяющая нестерпимую вонь. Кругом на земле догнивали брошенные внутренности и головы выпотрошенной рыбы. Тут же нечистоты...

Единственным признаком культуры являлась расположившаяся на видном месте, в хорошо сколоченном доме, блаженной памяти казен­ная винная лавка. Какая, однако, это была культура, и как ею пользо­валось население, было видно по валявшимся кое – где на камнях трупам охмелевших до бесчувствия рыбаков.

Только старые поморы да мальчишки «зуйки» работали над наживлением бесконечных ярусов¹.

Пьяные крики пропивающих свой заработок гуляк, заунывные звуки доносившейся откуда-то песни и аккомпанирующая им резкие стенания многочисленных чаек на фон безотрадной декорации наводили тоску.

Чувствовалось, что здесь на севере человек не тот царь природы который создает вокруг себя уют...

Не без удовольствия удалился я от этой печальной обстановки на свой пароход, казавшийся мне после испытанного идеальным носителем культуры на полярном круг.

Неудивительно, что это посещение берега сильно понизило у меня охоту к экскурсиям с парохода в другие населенные пункты Мурмана, обстановка которых могла быть только несколько лучше или еще хуже.

Поэтому, когда мне на дальнейшем пути предложили в компании с другими пассажирами парохода осмотреть Печенгский монастырь, первою мыслью моею было отказаться. Только нежелание остаться на пароходе в одиночестве побудило меня принять предложение, и я отправился, не ожидая ничего нового от такой прогулки.

Посещение Печенгского монастыря и глубокие впечатления, вынесенные из него, описаны мною в очерке «Полярная обитель» в январском – номере «Исторического Вестника» за 1907 год.

В детстве мы все увлекаемся чтением повестей о приключениях на суше и на море, в которых авторы ставят своих героев в труд­нейшее положения. Нас манят в этих рассказах энергия, изобрета­тельность, талант, действующих лиц, позволяющие им выходить побе­дителями из таких условий, которые гибельны для рядовых людей.

Кто не волновался в свое время, переживая вместе с «Робинзоном» или каким-нибудь «Следопытом» в девственной прерии удары судьбы и удачное разрешение ими всех затруднений. Ощущения эти притупляются у нас с возрастом. Простое сомнение, да живут ли в действительности такие сильные люди, уже позволяют прежним впечатлениям «порасти травой забвения». Жизненный опыт внушает мысль о том, что борьба с суровыми условиями природы невозможна и почти всегда кончается печально для человека.

Посещение Печенгского монастыря не только воскрешает давно за­бытые бодрящие ощущения юности, но открывает реальный факт благополучного и целесообразного существования людей в суровой полярной обстановке и укрепляет веру в разум, терпеже и находчивость человека.

Не в канцеляриях, заседаниях и комиссиях, а здесь, на далеком Мурмане, в полярной обители, можно воочию видеть, как делается «го­сударево дело» и в чем оно состоит. Здесь становится понятною исто­рическая роль наших монастырей, как рассадников культуры.

Говорить о роли монастырей, как и о роли всякой общественной организации, – это, значить, говорить об отдельных лицах, являющихся в них главными двигателями. Значение каждой организации придает лицо или группа лиц, стоящих во главе. Уходит светлая личность в область истории, и роль монастыря прерывается до того времени, пока ушедшему не подыщется достойный преемник.

Печенгскии монастырь встал твердо на ноги только при о. Ионафане. Покойный архимандрит быть тою главною осью, на которой основано выдающееся значение этого монастыря для Мурмана.

Толчок к возобновлению Печенгского монастыря дало празднование в 1886 году в Архангельской губернии 300 – летия со дня кончины преп. Трифона.

К тому времени в Лопарской тундре, на реке Печенге, верстах в 20 от моря сохранилась от бывшего когда-то монастыря полуразва­лившаяся церковка, в которой почивали мощи преподобного, избравшего целью жизни просвещение лопарей. Древний монастырь, собственно, был расположен на берегу залива при впадении р. Печенги в море, но был сравнен с землею еще в конце XVI века при нападении разбойничьей шайки, поголовно перебившей монахов. Около уцелевшего остатка, цер­ковки, и предположено было начать возобновление монастыря. Св. Синод с своим обер-прокурором, К. П. Победоносцевыми решили поставить это дело на прочную почву. Возобновляемый монастырь был приписан к Соловецкому монастырю, который обязывался выдавать ему ежегодную субсидию в 9 500 р. и выделить из своей среды часть монашеской братии для подчиненного ему монастыря.

Несмотря однако на известные хозяйственные и административные качества этого северного культурного центра, дело с новым монастырем несколько лет не могло наладиться. Приехали на Печенгу 11 соловецких монахов с настоятелем, о. Никандром, принялись горячо за работу, но энергии их не хватило на преодоление всех затруднений, какие ставила им суровая, девственная полярная обстановка. Некоторая пассивность руководителей ставила дело возобновления монастыря в опас­ное положение.

Место, где стояла старая церковь, оказалось сильно заболоченным. Цинга, лихорадка угрожали монахами, отрезанными от внешнего мира топкою тундрою и трудно проходимыми горными тропками. Денежные ресурсы быстро иссякали на приобретение необходимого для жизни. В мона­стырской кассе начали образовываться дефициты, а за ними долги.

Проекту возобновления монастыря угрожал провал. Но тут случай выдвинул о. Ионафана. Он, будучи назначен в 1890 году настоятелем Печенгского монастыря, сразу повел дело широко, сумели вдохнуть энергию в души приунывшей братии и с помощью ее и приходивших в новый монастырь богомольцев – трудников достиг больших успехов.

О. Ионафан, благодаря ясности своего ума и богато развитым административно-хозяйственным способностям, понял, каким путем надо идти к поставленной цели. Само понимание этой цели у него, по-видимому, было гораздо шире, чем у инициаторов возобновления обители. Судя по его деятельности, о. Ионафан не ограничил свои планы узкими пределами церковных достижений, но стремился создать действительный зародыш русской культуры на Мурмане.

Созданный им форпост русской оседлой жизни на дальнем се­вере Европы заставляет нас относиться к этому заброшенному краю с глубокими чувством собственника и сознательно дорожить им.

С прибытием о. Ионафана на Печенгу закипела работа. Прежде всего, после обеспечения себя жильем, монахи принялись за осушение тундры. Даже необходимость отведения русла реки в новое ложе не испу­гала монахов. Работы в этом направлении закончены блестяще. Устроен водопровод. Быстрота горной речки использована для устройства двигателя.

Рассчитывать на большой приток богомольцев, представляющих для большинства наших монастырей крупный источники дохода, о. Ионафан не мог. Немногочисленные паломники на Печенгу, число коих, включая туристов и иностранцев, немногим боле 1000 человек в год, это не те многие десятки тысяч богомольцев, которые уже благо­даря своей численности обогащают другие монастыри, располагающие к тому же во всякое время более удобными, чем на Печенгу, путями сообщения. Нельзя было ожидать и больших пожертвований на новый, почти никому неведомый монастырь.

Ясно представляя себе все это, о. Ионафан решает организовать широкое натуральное хозяйство для самостоятельного обеспечения всех почти жизненных потребностей монастыря. Мало того, по мер возмож­ности он расширяет это хозяйство, совершенствует его и, достигнув, для обители полного культурного благополучия, выделяет избыток мона­стырских фабрикатов на рынок и этим накопляет в монастырской кассе денежную наличность, как хороший хозяин.

Велико восхищение туриста, который после посещения какого-нибудь еще не попавшего в сферу влияния монастыря становища, в роде вышеописанного Гаврилова, и даже сонной Мурманской столицы, г. Александровска, попадает на территорию Печенгского монастыря.

Первое, что бросается в глаза – это великолепная грунтовая дорога, для устройства которой монахам потребовалось прорывать многосажен­ными глубокими траншеями толстый тундровый и глинистый слой, чтобы обнажить водопроницаемые слои, куда могла бы быть спущена влага.

В современных условиях площадь монастырских владений дости­гает свыше 12 000 десятин, включая принадлежащие монастырю в 30 верстах от берега Айновы острова. Вся почти эта площадь умело исполь­зована монастырем. За время настоятельства о. Ионафана построено 3 церкви (деревянных), часовня, 45 жилых зданий, 35 нежилых построек, сложено всего 128 печей разного типа.

В числе построек сооружены лесопилка, три завода: кирпичный, гончарный и смолокуренный, на котором, кроме смолы и угля, добывается скипидар. Монастырь имеешь мастерские: столярную, слесарную, кузнеч­ную, сапожную, портняжную, переплетную, шорную, каретную, малярную, судовую и серебрильную. Все мастерские хорошо оборудованы машинами, станками и необходимыми инструментами. Лесопилка, много машин и станков приводятся в движете передачею от водяного двигателя. Тот же двигатель питает динамо, освещающую часть монастырских зданий.

Обитель владеет собственною сооруженною монахами телефонною линию протяжением в 14 верст. Сеть грунтовых дорог во владениях монастыря составляешь свыше 20 верст.

Монахам пришлось превратиться в плотников, столяров, кузнецов, горшечников, слесарей, кожевников, переплетчиков, маляров, портных, шорников, судовых рабочих, механиков, монтеров и электротехников².

Труд и молитва – вот главное правило полярной обители.

Между братиею оказалось несколько русских самородков-изобре­тателей. Один из них устроил универсальный винторезно-токарный станок, другой конструировал водяной двигатель и кроме того оказался превосходным электротехником. Изобретены глиномятные машины. Даже свои часовщики имеются в монастыре, производящие сложные починки тонких часовых механизмов.

Все дорожные и гидротехнические сооружения, электрические и механические установки сделаны монахами под непосредственным наблюдением о. Ионафана. Природный ум русского человека позволил монастырю обойтись без помощи инженеров-специалистов. Работы в мастерских производятся также без приглашенных со стороны мастеров. Между тем издания многих мастерских монастыря приобрели известность на Мурмане и охотно раскупаются на сторону.

Это ли не торжество русского духа, вызванное из небытия о. Ионафаном?

Не меньше восхищения у туриста вызываете и усадебное хозяйство, заведенное на Печенге о. Ионафаном.

В этой области обработки земли и извлечения из нее максимума выгоды, быть может, юношеские годы ученья и крестьянские навыки самого о. Ионафана нашли непосредственное приложение. По крайней мере, я вспоминаю, с какой особенной интонацией покойный архимандрит задерживал внимание туриста на монастырском огороде – этом невиданном явлении нашего Дальнего Севера.

На полярном круге, конечно, приходится ценить возможность получать свежую растительную пищу. Такая возможность достигнута монастырем. Огород дает достаточно картофеля, зеленого луку и некоторое количе­ство других овощей. Но не на это обращалось внимание туриста, а на достижение положительных результатов, даже в огородной культуре в том краю, который в представлении большинства нашей публики мало на что годен. Казалось, что о. Ионафан, демонстрируя свой огород, хочет указать, что и здесь любовное отношение к исконной кормилице русской – земле – вознаграждает труды работника.

Обширные пространства осушенной тундры дали возможность о. Ионафану завести на Печенге травосеяние и луговодство. Собираемое с поко­сов превосходное сено до 30 000 пудов в год позволило монастырю иметь большой скотный двор и организовать молочное хозяйство. Коровы колоссальной холмогорской породы числом до 40 голов давали удои свыше 3 000 ведер в год. Избыток молочных продуктов пускался монастырем в продажу. Близок был к разрешению вопрос о сыроварении. Приплод рогатого скота составлял крупную статью дохода в монастырском бюджете.

Кроме двух с половиной десятков рабочих лошадей, содержи­мых монастырем, о. Ионафан развел и большие стада крупнопородных оленей (до 1 500 голов). Скотоводство монастыря может иметь блестя­щую будущность. Шкуры, кожи, клей, как продукты скотоводческого хозяйства, уже 5 лет тому назад превысили потребность в них са­мого монастыря и шли в продажу.

Живя в прибрежной полосе, близь изобилующего рыбою Северного Ледовитого океана, о. Ионафан не мог не обратить внимания на рыбо­ловный промысел. Ловля в реках семги и в море трески, палтуса, камбалы не только дает монастырской братии обильную пищу, но и слу­жит для монастыря источником дохода.

Зоркий хозяйственный глаз о. Ионафана не проглядел даже того обстоятельства, что монастырь может извлекать пользу из морошки, покрывающей в изобилии земельные владения монастыря. В 1908 году морошки, имеющей на Севере значение противоцинготного средства, монастырем продано на 1 500 руб., да еще оставлено для монастырских нужд.

Наконец, в сферу хозяйственной эксплуатации Печенгского мона­стыря попала полярная гага, пух которой ценится очень высоко на рынках. Добывание этого пуха из гнезд развито в северной Норвегии; у нас же в России первая попытка добывания пуха сделана о. Ионафаном, до которого гага подвергалась очти полному истреблению на Мурмане. По отзывам специалистов охрана гаги в монастырских владениях и дело гагачьего промысла монастырем поставлены блестяще.

Итак во всем Печенгский монастырь, под твердым, методичным управлением о. Ионафана, делал широкие шаги, не боясь новых путей и не только обеспечивая себя необходимым для жизни, но создавая и открывая для других культурные ценности, казавшиеся ране недостижи­мыми на Дальнем Севере.

Поэтому совершенно естественно, что поглядеть на возникший монастырь, познакомиться с русскою культурною жизнью и, пожалуй, поучиться на примере приезжали на Печенгу англичане, соседние норвежцы – учителя, пасторы и даже епископ из Тромзё. Наезжали в монастырь и отдельные представители русской науки и власти...

Бюджет монастыри при о. Ионафане скрыт. Несмотря на уменьшение субсидий от Соловецкого монастыря с 9 500 р. до 3 000 р., о. Ионафан не только погасил, старые долги, но довел ежегодный доход, главным образом продажею монастырских изделий и продуктов, до 8 000 р. в год и более. Уже в 1909 году монастырь имел некоторую небольшую запасную наличность в процентных бумагах.

Нельзя сказать, чтобы почитатели монастыря обходили его в своих пожертвованиях. Но сам о. Ионафан особенно ценил пожертвования в виде необходимых для монастыря практических предметов и услуг, которые способны были расширить поле применения рабочей силы мона­стырской братии.

В этом отношении ценными для монастыря являлись Высочайше пожалованные две динамомашины для освещения, в котором, на севере большая потребность в долгую полярную зиму, и принесенные монастырю в дар, в целях развития рыболовства, шлюпка с керосиновым двигателем от эскадры корабельных гардемарин, посетившей Мурман в 1906 году. Много помогло монастырю Товарищество Архангельско-Мурманского пароходства, доставляя на Печенгу лесные материалы бесплатно, а прочие грузы по представленному тарифу.

Однако деятельность монастыря при о. Ионафане не замкнулась в область накопления материальных благ и создания личного комфорта. Покойный архимандрит обратил серьезное внимание на духовно-просве­тительную задачу монастыря.

Кроме переданного монастырем в ведение министерства народного просвещения начального училища, монастырь открыл приходскую школу для детей инородцев с пансионом, в которой учатся дети окрестных лопарей, а также зырян, карелов и финнов-колонистов. В монастыре устраиваются чтения для народа, иллюстрируемые проекционным фонарем. Монастырь обучаете юношей – трудников ремеслам, устраиваете беседы, сопровождаемые хоровым пением под пианино и демонстрациею в грам­мофоне церковных напевов. Монастырь располагаете небольшою духовно­-нравственною, историческою и популярною библиотекою. Благотворительная поддержка окрестному населенно монастырем организована весьма широко. При монастыре имеется небольшая больница под управлением фельдшера. Словом, обитель дает все, что можете, для немногочисленных местных жителей, а из зимнего досуга монахов и трудников – мирян совер­шенно изгоняет праздность.

Девизом о. Ионафана с братиею было: монастырь для народа, а не народ для монастыря. Можно сказать, что покойный архимандрит в этом, отношении не разошелся с заветами преп. Грифона, своего пред­шественника по созданию монастыря на Печенге.

Судьба не слишком благоволит вообще к северо – европейской окраине нашего отечества. Не вызывает к себе этот край широкого интереса со стороны общества и не привлекает пристального внимания правительственной власти, несмотря на то, что богатые ресурсы этой окраины в настоящее время уже достаточно выяснены. Было время, когда возник было к Мурману интерес благодаря энергии некоторых прозорливых, государственных деятелей. Но сошли эти деятели со сцены (М. И. Кази, А. П. Энгельгардт), и интерес потух. К несчастью для Мурмана явился еще конкурент в виде Дальнего Востока, стремление на который в результате не оправдало ожиданий. Если бы столько же денег было затрачено на оживаете Мурмана, сколько понадобилось для Дальнего Востока, какие плоды принесло бы это в последующее время! Ведь Мурман–это естественный порть России, всегда открытый и незамерзающий. К стыду нашему, небогатая Норвегия не пренебрегает своими северными провинциями, граничащими с нашим Мурманом. Напротив того, на сколько ей ценен каждый фиорд на Ледовитом Океане, можно судить по возникающим в Норвегии по временам опасениям, как бы могучая северная соседка не потребовала возврата прилегающих к Мурману заливов, составлявших некогда собственность Московского Государства, но, по недоразумению, не так сравнительно еще давно оказавшихся во владении Норвегии.

О. Ионафан оставался последним из могикан-пропагандистов севера. Захваченный идеею важности для отечества Мурмана, о. Ионафан не только осуществлял эту идею в своей практической деятельности, но и распространял ее при случае в печати во время своих наездов в Петроград. Мне лично припоминается его статья в «России» за 1907 г. под, названием «Порт на Мурмане». Но главным образом он был энергичный местный деятель-практик, и в этом его исключительная заслуга перед родиною.

О. Ионафан был невысокого роста, худощавый, закаленного здо­ровья, с чисто русским обликом. В своих деловых зимних разъездах по краю не раз он подвергался риску замерзнуть. Неутомимый работника, в пору короткого полярного лета, когда монастырь особенно нуждался в хозяйском глазе и руководстве настоятеля, он мог поль­зоваться отпуском лишь осенью и зимой. В это время он изредка и совершал поездки в Петроград. В такое время года путешествие с Печенги на оленях в Архангельск, а раньше и до Вологды, требует от путешественника большой выносливости. Крошечный, для одного чело­века, полярный экипажик в виде корыта без полозьев – балок, запряженный пятеркою оленей, на ухабах опрокидывается. Сидящий плотно на дне балка ездок валится вместе с экипажем набок и волочится по снегу, пока ему на ходу не удастся поставить корыто дном на снег или остановить оленей.

Такие неудобства тысячеверстной поездки не останавливали архимандрита Ионафана, когда ему требовалось ехать в столицу по делам монастыря, испытывавшего нередкие трения со стороны губернской и соловецкой властей.

Игнорирование собственных удобств и самоограничение о. Ионафана доходили до того, что раз, когда он приехал в Петроград зимою, его слишком легкая верхняя одежда обратила на себя внимание посторонних людей; были собраны деньги, и куплена ему меховая теплая ряса.

Немногочисленных летних туристов, попадавших лишь к вечеру на Печенгу, о. Ионафан, несмотря на физическую усталость после своих дневных трудов, встречал всегда радушно и радостно. Обыкновенно он сам руководил осмотром монастыря, давал подробнейшие объяснения и готов был провести ночь без сна, сопровождая путешественников сна­чала в тарантасе, а потом в монастырской шлюпке, обратно на рейд, где останавливаются пароходы Архангельско – Мурманского Общества, поджидающие под утро возвращения туристов.

О. Ионафан не делал никакой разницы между туристами, не спра­влялся об их религии и общественном положении. По-видимому, ему все посетители были милы уже потому, что он видел с их сторон инте­рес к любимым его детищам – обители и Мурману. В его обращении с посетителям монастыря не было ничего напускного и ничего, что да­вало бы чувствовать, что вы попали в монастырь, где обязаны соответ­ственно настроить себя. Он давал полную свободу в выборе настроения.

Начиная осмотр с церкви монастыря и его священных реликвий, турист видела в о. Ионафане достойного представителя духовной иерархии. Переходя затем к монастырским мастерским, к огороду и т. и., посетитель чувствовал в покойном архимандрите выдающегося хозяина благоустроенного имения или профессора, показывающего чудеса своей лаборатории.

Чуждый даже тени хвастовства и рекламы, в обычной монашеской рабочей одежде, скромный, он стремился даже от случайных посети­телей извлечь новые полезные для монастыря сведения по части различ­ных усовершенствований и производил на собеседника обаятельное впечатление.

Мне помнится, как оживился взгляд его серых спокойных глаз, когда он узнал, что среди посетившей монастырь компании туристов оказался инженер, с которым он мог поговорить по техническим вопросам.

Не у одного, вероятно, меня шевелился тревожный вопроса, в начале нынешней войны, когда появился, слух о посылке германской крейсерской эскадры в северный воды, не случилось бы чего с Печенгским монастырем. К счастью этот слух не оправдался. Но зная решительный характера, о. Ионафана, я успокаивался на томе, что в случае боевого столкновения судьба монастыря будет счастливее, чем при нападении на него в XVI веке разбойничьей банды. Я помню, как о. Ионафан при мне, еще за 9 лет до нынешней войны, на заданный ему кем-то вопрос, не задумываясь ответил, что в случае нужды монастырь сам сумеет отлить для защиты пушки.

Теперь, кажется, снова вспомнили про Мурман, снова заговорили (в который раз?!) о проведении на Мурман железной дороги, даже, как будто, что-то начали делать в этом направлении. И вот, при таких-то обстоятельствах смерть о. Ионафана кажется особенно обид­ною. Не обремененный еще годами (67 лет), о. Ионафан мог бы дожить до осуществления его главных упований на железную дорогу в тот край, которому он отдал лучшую половину своей полезной жизни. Как бы пригодился в этом вопросе его опыт местного деятеля!

Судьба решила иначе. Мир его праху!

Faciant meliora potentes, но то, что сделано для Мурмана о. Ионафаном, ставит его на видное место среди замечательных русских людей – богатырей дела³.