Из истории христианской церкви на родине и за рубежом в XX столетии

Эта книга, по замыслу ее издателей, должна не только познакомить читателя с малоизвестными страницами истории Русской Православной Церкви в XX столетия, но и дать повод для размышления над судьбой Русского Православия в нынешнем веке.

Революция и падение монархии в России открыли новую эпоху в жизни Русской Церкви. Закончился тяжкий период ее «вавилонского пленения» абсолютистско-бюрократическим государством, время «ведомства православного исповедания», как именовалась она на языке государственного закона. Русская Церковь обрела, по выражению А. В. Карташева «мученическую свободу от государственного угнетения»¹. Эта свобода стала самым ценным даром Церкви, своеобразным результатом ее усилий, направленных на восстановление ее канонического строя.

Свобода Церкви в условиях нового безбожного государства, среди тяжелейшего гонения, унижения, неслыханного насилия? Да разве возможно такое? Ведь именно советская власть объявила своей задачей скорейшее уничтожение веры, стремилась к лишению Церкви самостоятельности, создала специальное учреждение для ее подчинения, установила тотальную слежку за инакомыслящими и преследовала верующих за их религиозные убеждения, уничтожала и закрывала храмы и монастыри. Напротив, дореволюционная Россия (Синодального периода) сияла многочисленными золотыми куполами, славилась красотой и благолепием своих храмов, имела десятки духовных семинарий и академий, издавалось множество религиозных журналов, газет и книг. Какую же свободу получила Церковь после падения самодержавного государства?

Действительно, с внешней точки зрения условия существования Церкви в послереволюционной России стали несравненно худшими. Однако большевистское государство, несмотря на все свои ухищрения, так никогда и не сумело подчинить себе Русскую Церковь. Вплоть да самого падения коммунистической власти Церковь реально воспринималась массами как единственная легально существующая «оппозиционная сила». Церковные люди никогда в своей массе не принимали безбожного строя. Несмотря на внешнее подчинение они чувствовали себя внутренне свободными от большевистского «рая», верили в конечное торжество Истины и Справедливости, Правды Христовой, в победу Спасителя над велиаром. Эта вера становилась смыслом их существования, укрепляла в застенках и концентрационных лагерях мучеников в их стоянии за Православие, в обстановке чудовищного сталинского террора.

Царство кесаря, объявляя себя покровителем Церкви, оказывало ей мощную материальную поддержку, но взамен ее требовало от нее служения своим чисто человеческим, утилитарным интересам и даже оправдания социальной несправедливости. Насилие над Церковью заключалось в лишении ее свободы, то есть соборности управления, подчинении власти светского чиновничества, ограничении се самостоятельности, а также приспособлении веры для нужд государственной идеологии. По свидетельству современников это была эпоха, «когда христианство было приспособлено к царству кесаря своего времени. Было сделано открытие, что христианство не есть только истина, (...) но что оно может быть социально полезно для устроения царства кесаря. (...) Сделаны были ложные выводы из учения о первородном грехе, оправдывающие всякое существующее зло и несправедливость. Страдания и стеснения были признаны полезными для спасения души и это было применено главным образом к классам угнетенным, обреченным на страдания и стеснения, но почему-то не применено к угнетателям и насильникам. Христианское смирение было ложно истолковано и этим истолкованием пользовались для отрицания человеческого достоинства, для требования покорности всякому социальному злу. Христианством пользовались для оправдания приниженности человека, для защиты гнета»².

Видный русский богослов XX в. о. Сергий Булгаков писал в связи с этим: «связывать православие, которое есть религия свободы, с реакционными политическими или классовыми стремлениями, представляет собой вопиющее противоречие, которое находит для себя объяснение в истории, но не в догматике православия. Разумеется, в течение долгих веков православие было связано с монархией, которая оказывала незаменимые услуги Церкви, хотя и наносила ей тяжелые раны. «Христианская» государственность, обеспечивавшая «господствующее» положение православной Церкви, оказывалась для нее и оковами, задерживавшими ее свободное развитие, и многое в исторической трагедии православия, как в падении Византии, так и в современной России, объясняется именно этим нарушением равновесия в отношениях Церкви и государства. И неправильно эту историю, со всеми светлыми и мрачными сторонами, превращать в Апокалипсис и видеть в прошлом потерянный рай, царствие Божие на земле. Революция страшною ценой неисчислимых жертв навсегда (надо думать) ОСВОБОДИЛА православие от чрезмерной связи с монархической государственностью»³.

После падения монархии стал возможен созыв Поместного Собора Русской Православной Церкви. Об обстоятельствах этого созыва и о взаимоотношениях Церкви с первым постреволюционным правительством рассказывает в своей (вошедшей в состав нашего сборника) статье проф. А. В. Карташев, видный историк и церковно-общественный деятель русского зарубежья.

На заседаниях Собора, проходивших в Москве в 1917– 18 гг., ставилась важнейшая для Церкви задача – «положить начало восстановлению в жизни нашей Церкви и нашего Отечества исповедуемой нами в 9-м члене Символа веры, но в жизни пренебреженной и подавленной СОБОРНОСТИ. (...) Только при ней возможно осуществление истинной христианской свободы и равенства и братства людей и народов»⁴. Принятые Собором решения призваны были стать ориентиром для Русской Церкви в последующие годы.

Однако исторические реалии времени не способствовали дальнейшему устроению церковного бытия. В чрезвычайных обстоятельствах неслыханного на Руси гонения на веру учрежденная Собором Высшая Церковная Власть вынуждена была предпринимать шаги, направленные на сохранение церковной организации. Речь шла не о «спасении Церкви», которую, по обетованию Спасителя, не одолеют адовы врата, а о сохранении церковной организации, то есть создании условий, при которых всероссийская паства не потеряла бы возможность открыто исповедывать свою веру, прибегать к спасительным церковным таинствам, свободно участвовать в евхаристической жизни. Лишить верующих такой возможности из-за политических разногласий с существующей властью, отдать храмы живоцерковникам и уйти в «катакомбы» церковная власть посчитала для себя невозможным. Отсюда становится понятной последовательная линия Святейшего Патриарха Тихона, Митрополита Петра (Полянского) и Митрополита Сергия (Страгородского). Отсюда понятны мотивы, по которым появились в свет «Завещание» Патриарха Тихона и «Декларация» Митрополита Сергия и его Синода 1927 г.

Критики «Завещания» Патриарха и «Декларации» Митр. Сергия в прошлом и настоящем, на родине и за рубежом, чаще всего не желали учитывать тех исключительных условий, в которых писались эти документы и целей, ради которых они составлялись. Особенной недобросовестностью отличаются исследователи ориентации т. н. русской зарубежной церкви (Карловацкий раскол), передергивающие содержание «Декларации» Митрополита Сергия, приписывая ему фразу о том, что он считает радости безбожного государства – радостями Церкви и, значит, своими радостями тоже. На действия м. Сергия стараются приклеить ярлык предательства, опять-таки приписывая ему то, что он не говорил. Много пишущий в последнее время по этой теме литератор М. Назаров утверждает, например, что Декларация была направлена на «поддержку советской власти»⁵. Печально, что карловацкая идеология находит поддержку в некоторых церковных и околоцерковных кругах в современной России. Чаще всего это происходит из-за нашего слабого знания новейшей церковной истории.

Критиковать «Декларацию» и осуждать «Завещание» Патриарха с позиций сегодняшнего дня, в пылу политического задора, становится очень просто. Не с меньшей легкостью можно было выступать с подобными осуждениями и в прошлые годы, находясь далеко за пределами своей Родины, в безопасном Белграде, Мюнхене или Джорданвилле. Гораздо труднее было понять подлинные мотивы, которым руководствовалась Московская Высшая Церковная Власть в те, поистине лихие годы. Несомненно, что сделать это могли лишь чуткие и проникновенные люди, добросовестно стремящиеся уяснить для себя смысл происходивших в России церковных событий. К их числу относятся Митрополит Литовский Елевферий (Богоявленский) и профессор И. А. Стратонов.

Их работы, публикуемые в настоящем сборнике, требуют вдумчивого осмысления историками нашего времени, да и всеми церковными людьми, потому что авторы искренне, болезновали о родной им Церкви, имея при этом ясное церковное сознание и способность трезво оценивать события, современниками которых они являлись.

Профессор Иринарх Александрович Стратонов окончил историко-филологический факультет Казанского университета. Тема его диссертации была посвящена земским соборам. По окончании университета он остался преподавателем русской истории. После революции покинул Россию и поселился в Берлине. Здесь он продолжал заниматься научной деятельностью и живо интересовался церковно-общественными вопросами. В 1927 г. в Берлине вышла его книга «Документы Всероссийской Патриаршей Церкви», на следующий год в Германии же «Развитие церковной смуты» и в 1932 г. ныне впервые публикуемая в России книга «Русская церковная смута 1921–1931 гг.». Незадолго до того, в 1931 г. проф. Стратонов вместе с берлинским протоиереем Григорием Прозоровым вышел из юрисдикции Митрополита Евлогия (Георгиевского), оставшись верным Московской Патриархии. В 1933 г. в Париже вышла еще одна его работа – «Происхождение современного устройства Патриаршей Церкви».

В 1941 г. профессор Иринарх Александрович Стратонов был арестован Гестапо. В 1942 г. – он погиб в фашистском концентрационном лагере.

Митрополит Литовский и Виленский Елевферий (в миру Дмитрий Яковлевич Богоявленский) родился в 1870 г. в Курской губернии в семье священника. Девятнадцати лет от роду окончил Курскую духовную семинарию и в следующем году был рукоположен во священника. После смерти жены в 1900 г. поступил в СПб Духовную Академию. По окончании ее в 1904 г. проходил службу по духовно-учебному ведомству. В 1909 г. назначен ректором Смоленской духовной семинарии, в 1911 – хиротонисан во епископа Ковенского, викария Литовской епархии. Принимал участие в работах Поместного Собора 1917–18 годов, исполняя должность управляющего Литовской епархией. В 1931 году, после разрыва Митр. Евлогия (Георгиевского) с Митр. Сергием (Страгородским), Митр. Елевферий был назначен управляющим русскими приходами в Западной Европе, находящимися в юрисдикции Московской Патриархии. Скончался 31 декабря 1940 г. в Вильно.

Митрополит Елевферий оставил нам несколько церковно-исторических и богословских сочинений. Его книги имели в свое время широкий резонанс. Известный ученый и активный эмигрантский церковно-общественный деятель профессор-протоиерей Василий Зеньковский в своем отклике на вышедшую в Париже работу «Соборность Церкви» упрекал автора в односторонности и некоторой несправедливости суждений в отношении митр. Евлогия (Георгиевского), но, тем не менее признавал, что эта «гневная и суровая книга Митрополита Елевферия очень ценна острой и четкой постановкой канонической проблемы (...). Когда Церковь будет свободной, каноническая проблема вновь станет на очередь, – и тогда весь этот материал, которым оперирует Митрополит Елевферий, получит первостепенное значение. Мимо книги митрополита Елевферия нельзя будет пройти, – ее без преувеличений можно будет назвать историческим документом»⁶. То же можно сказать и о книге митр. Елевферия «Неделя в Патриархии».

«По милости Божией, только этому, одному из самых выдающихся русских иерархов за границей, оказалось под силу так глубоко вникнуть и понять истинный духовный смысл происходящих на нашей Родине величайших церковно-исторических событий, осознав их благое значение для Русской Православной Церкви (...)», – писал в парижском религиозно-философском журнале «Путь» Д. Ишимский. «...Мне кажется, что для подавляющего большинства из нас, «разучившихся жить и мыслить истинно церковно», слова Владыки-Митрополита должны прозвучать как бы подлинным откровением и, хочется верить, заставят многих и многих из нас вновь призадуматься над судьбами нашей Родины и сделать давно благовременную переоценку наших эмигрантских взглядов на существо происходящих там великих потрясений...»⁷. По прошествии 60 лет со времени написания этих строк мы можем присоединиться к ним с полным основанием.

Илья СОЛОВЬЕВ

I.

Эпоха Временного Правительства России 1917 г. была только прологом ко всем ужасам большевизма, терзающим Россию вот уже второе десятилетие. Поэтому очень многие русские рассматривают эти быстро промелькнувшие 8 месяцев первого революционного правительства исключительно в мрачном свете и не хотят признать в них ничего положительного, ничего светлого. Величайшие страдания Родины от революции и острые личные страдания лишают людей всякого беспристрастия. А между тем нечто положительное и светлое в деяниях Временного Правительства должно быть признано и, конечно, будет признано спокойным и объективным судом истории. И это положительное относится по преимуществу к судьбе русской церкви.

Все другие деяния Временного Правительства погибли и рассеялись как дым. И только одно его дело: внутреннего освобождения церкви, даже под внешним порабощением большевиков, устояло. Под эгидой Временного Правительства и с его помощью Русская Православная Церковь верну л а себе присущее ей по природе право самоуправления по ее каноническим нормам. Государственное Учредительное собрание не удалось и было разогнано большевиками. А Церковное Учредительное Собрание (т. е. первый поместный Собор), благодаря сочувствию Временного Правительства, успело собраться и сделать свое главное дело: восстановить канонический строй церковного самоуправления с патриархом во главе. Для всякого учреждения существенно важен его правомерный строй. В правомерности его формальное здоровье, обеспечивающее правильность его функций. Для церкви ее канонический строй есть сугубая ценность. Он не только гарантирует ее внешнюю и внутреннюю свободу, но и силу ее мистических действий. Нарушение канонического строя причиняет глубокие страдания совести членов церкви, ибо порождает сомнения, подлинна ли, истинна ли, спасительна ли в мистическом смысле та видимая церковь, к которой принадлежат данные, может быть самые религиозно добросовестные лица. Этих страданий не поймут люди внецерковные. Они понятны лишь изнутри церкви.

Но канонический строй свободного, соборного самоуправления, в данную историческую минуту, для русской церкви имел и чрезвычайное утилитарное значение. Он ее спас, насколько это возможно было среди наступившей катастрофы, от грозившего ей глубокого и внешнего и внутреннего распада. Если бы не новая конституция церкви, данная ей собором 1917 г., т. е. создание заново до тех пор не существовавшей основной единицы самоуправляющегося церковного прихода, затем образования выборных органов епархиального управления, выборного епископата, таких же высших органов управления, возглавляемых соборно избранным пожизненным патриархом под контролем периодически собираемого собора, – если бы не все это – то гонение, воздвигнутое на церковь коммунизмом, кроме тех внешних потрясений, которые отсюда произошли, грозило бы и внутренно свести ее почти на нет, как организацию. Вся предшествующая история русской церкви, как церкви национально-государственной и особенно ее синодального периода, делала ее организационно беззащитной в борьбе за свое существование. Бюрократический строй Духовного Регламента Петра Великого отрывал иерархию от народа и народ от дел церкви. Распыленный и формально бесправный в церковной организации народ (в параллель со своим политическим бесправием при самодержавном строе) был совершенно не подготовлен к организационной борьбе за церковь. Еще более, чем народ, была к этому не подготовлена и даже совершенно беспомощна небольшая группа иерархов в 100–150 человек, всецело зависевшая от назначившей ее государственной власти и потерявшая вместе с падением этой власти всякую опору⁸.

Данные собором 1917 года формы приходской организации и выборности духовенства и епископата в другое спокойное время могли бы может быть и не войти так глубоко в жизнь, как это случилось в настоящее героическое время в России. Приходы, например, почти чудесно разрешили ту материальную задачу, пред которой русское правительство два столетия стояло, как пред неразрешимой проблемой. Под бичами и скорпионами большевизма новорожденные приходы, в голодающей и нищей стране, после ограбления всех церковных ценностей, сумели обеспечить культовую жизнь церкви и дать содержание духовенству. Коммунистические законы воспретили нормальное функционирование центральных и епархиальных органов управления, обезглавили церковь, не говоря уже об арестах и ссылках иерархии и всяческом поддерживании конкурирующих раскольнических формаций (живая церковь). Несмотря на это, молекулярная интенсивная жизнь церкви бьет живым ключом в скромных приходских ячейках.

Конечно, внутренняя духовная живучесть Русской Церкви, проявленный ею бесспорный героизм мученичества и исповедничества не могли быть даны ей никакой внешней силой и никакими внешними формами со стороны. Как не мог отнять и окончательно угасить этих внутренних духовных возможностей и стеснявший ее свободу старый синодальный строй. Тут проявилась неумирающая сила Христовой веры вообще во все времена и у всех народов, в частности и у религиозно-одаренного русского народа. Но историк обязан с благодарностью признать и учесть, что реформа церкви 1917 г., ничего не прибавляя к внутренним благодатным силам Русской Церкви, дала ей несомненно великую помощь и внешнее подкрепление в ее теперешнем тяжелом положении.

Велико значение, помимо всяких утилитарных соображений, устройства церкви на правильных канонических началах, даже если внешнее большевисткое насилие и не позволяет их вполне воплотить в конкретных открытых формах. Великую невесомую ценность для Русской Церкви в ее нынешнем героическом подвиге составляет ее внутреннее сознание своей канонической непорочности и, наоборот, порочности и греховности всех тех единиц, групп и целых частей Русской Церкви, которые, самочинно и беззаконно, не по установленным канонами правилам, отпадали от ее законной центральной власти. Даже не имея во главе своего патриарха, из-за внешнего препятствия со стороны коммунистической власти, Русская Православная Церковь имеет его в своем сердце и в своем добром намерении избрать и вместе с тем развернуть всю полноту своей канонической организованности в первую же минуту внешнего освобождения. Если можно так выразиться, с момента своего восстановления на соборе 1917 года Русская Церковь полна внутреннего духовного здоровья, полна чувством своей канонической праведности и святости. Это сознание воодушевляет ее и заставляет забыть о всех внешних привилегиях прошлого синодального периода, когда лучшие русские иерархи и высоко культурные члены церкви непрестанно воздыхали в тяжких объятиях государственного плена и чувствовали себя очень смущенными под ударами злой критики римско-католиков, упрекавших их в предательстве свободы церкви. Равным образом Русская Церковь, отныне безупречная с точки зрения канонических норм, чувствует себя морально сильной и в неразрешенном еще каноническом вопросе о закономерности процесса отделения от нее ее бывших частей. Как Церковь-мать, она имеет бесспорное право произнести окончательный, ей по канонам принадлежащий суд над этими отделениями и дать всем неправильностям в нужных случаях любовную амнистию. Прежняя, неправильно устроенная и несвободная, Русская Церковь старого режима этого суда морально не в силах была бы произнести.

Есть ли, однако, во всех этих благих последствиях для церкви какая-нибудь действительная заслуга Временного правительства, прямая или косвенная? Несомненно есть. Ломка старого церковно-правительственного строя и замена его новым, если бы она совершилась даже и вне политической катастрофы, все равно должна была бы причинить немало боли иерархическим лицам, занимавшим привилегированные посты в прежнем административном аппарате Церкви. К этому при революции присоединился еще взрыв веками накопленного недовольства низших клириков против высших. Все эти неприятные переживания некоторых элементов Церкви проистекали из переворота, как такового, а не из программы, намерений и воли Временного Правительства.

Программа Временного Правительства в отношении Церкви была и не могла не быть – отражением широких либеральных течений общественного мнения, ибо этими средними элементами Государственной Думы и было выдвинуто это правительство. В ней не было ничего нового и радикального. От повторений в течение двух-трех предыдущих десятилетий эта программа стала прямо шаблонной и общеизвестной. А именно: а) свобода религиозной совести для всех исповеданий (со включением и свободы пропаганды), б) свобода соборного самоуправления для Православной Церкви, в) упразднение государственной опеки обер-прокуроpa над Церковью, но, конечно, упразднение и некоторых привилегий Православия в смысле его полицейской защиты от сторонней пропаганды. Эти идеи и положения были давно уже сформулированы самими церковными кругами, даже высшими правящими кругами, напр., митрополитом СПБ Антонием в начале 1905 г. и д а ж е самим св. Синодом (вопреки желанию обер-прокурора Победоносцева), когда, под давлением первой революции, Государь Николай II соглашался было немедленно собрать собор. Если бы Великий князь Михаил Александрович не совершил 3 марта 1917 г. акта отречения от трона, то и данная церковная программа осуществлена была бы и передана с печатью царского авторитета на утверждение Учредительного Собрания. Но царская власть сама ушла с горизонта политической борьбы. Исчезла та форма государственной власти, которую Русская Церковь, согласно своим византийским традициям, помазывала св. миром при короновании и допускала в качестве уже не светской, а освященной Церковью силы, к соучастию во внутреннем управлении церковными делами совместно с иерархией. Новое революционное правительство, не миропомазанное Церковью (т. е. уже не «Милостию Божиею», а «волею народа»), не могло и не должно было оставаться в прежних конфессионально тесных отношениях к Православной Церкви. Оно обязано было мыслить себя как власть только светскую, принципиально вневероисповедную. И лишь как правительство русское, национальное, оно должно было отнестись к Православной Церкви, как к исторически-первенствующей среди других исповеданий в русском государстве. Иная правовая точка зрения ему просто не приличествовала. Так себя Временное Правительство сознавало и так себя и вело.

II.

Достаточно ли сознательно и тактически твердо вело свою линию Временное Правительство? Приходится признать, что нет, особенно вначале. Революции не делаются по плану. Застигнутые революцией врасплох члены думских партийных фракций выдвинули в правительство своих наиболее представительных политически или наиболее активных по специальностям членов. Председателем думской комиссии по церковным делам в то время состоял член партии октябристов В. Н. Львов. Он, как «церковник», почти автоматически и взят был в правительство для управления делами Православной Церкви по программе вышеуказанной и общеизвестной. Человек хотя и бурного темперамента В. Н. Львов все-таки консервативно смотрел на формы своей деятельности. Принадлежа к помещичьему классу, он имел основания издавна мечтать сделаться обер-прокурором Св. Синода. Когда эта мечта внезапно осуществилась, В. Н. Львов не имел достаточно политического воображения и политического радикализма, чтобы расстаться с вожделенным титулом обер-прокурора и его подавляющей властью над архиереями. А расстаться с этим титулом и с этой властью было нужно. Сохранение этого титула и его полномочий было недосмотром и тактической ошибкой Временного правительства. Ненавистная и прежде фигура обер-прокурора потому только и принималась иерархами и церковным мнением, что она была личным органом царской власти, самой же церковью миропомазанной и признанной к церковным делам. Обер-прокурор, назначающий и изгоняющий епископов и самый Св. Синод, в качестве органа светского, внеконфессионального правительства – это nonsens и каноническая обида для Церкви. И этот nonsens был допущен. Лично В. Н. Львов к этому еще прибавил остроту своей вражды к епископам – друзьям Распутина. Он их с шумом арестовал и изгонял, задевая тем больно самолюбие епископата и прежнего, еще царского состава Св. Синода, с которым он бесплодно проработал полтора месяца, до половины апреля, находясь в самых натянутых отношениях, после чего все-таки вынужден был его распустить и пригласить новый состав Св. Синода.

Когда в конце марта В. Н. Львов пригласил в качестве товарища обер-прокурора пишущего эти строки на основании моей либеральной репутации, как председателя СПБ религиозно-философского общества и публициста по церковным вопросам, я начал развивать перед ним свой тактический план, который сводился к следующему.

С момента отречения Императора и упразднения императорской власти, в России принципиально упразднились и все основные законы и все учреждения, созданные волеизъявлением исчезнувшей верховной власти. Вся верховная конститутивная власть на время до Учредительного Собрания перешла к Временному Правительству, которое своими декретами вынуждено неограниченно творить законы, учреждения и акты управления. Все старые законы и учреждения существуют лишь по инерции, до момента, пока Временное Правительство не объявит их замененными новыми. В прямых интересах новой власти, ради ее престижа и популярности, декларировать исполнение издавна формулированных общественным мнением политических и культурных стремлений различных классов населения. И она декларировала и в общей форме и по конкретным поводам все демократические свободы: веры, слова, печати, собраний, союзов. Декларировала полную государственную независимость Польши, восстановление конституции Финляндии, автокефалии грузинской Церкви. Недоставало аналогичной торжественной декларации в отношении Православной Церкви. Из заявлений обер-прокурора все знали, что Церковь отныне призвана готовиться к собору и свободному каноническому самоопределению. Но нужно было бы в первые дни переворота и именно торжественно и expressis verbis декларировать то, что само собою разумелось, но большинством не сознавалось, т. е. что вместе с самодержавной властью пал и созданный ею Духовный Регламент Петра I – этот символ порабощения Церкви государством – а за ним еще более тяжелый символ того же порабощения – синодская обер-прокуратура. Это прозвучало бы для Русской Церкви пасхальным благовестом и сердца многих приверженцев старины привлекло бы на сторону нового грядущего порядка. Это было бы обязательно убедительным доказательством благожелательности к Церкви новой власти, что было неясно для масс. И во имя этой ясно засвидетельствованной благожелательности и иерархи и ревнители старого положения Церкви легче бы перенесли ту «каноническую обиду», которую они чувствовали от присутствия в церковных делах властной руки нецерковного Правительства. Между тем не присутствовать здесь рука новой власти не могла. Революция потому и есть революция, что по чьей-то вине потеряна возможность эволюционного перехода от старого к новому и создался неизбежный прерыв легальности. В доброй воле людей лишь смягчить его. Светская «немиропомазанная» власть не имела морального права сразу бросить Церковь и уйти из нее из того положения, в котором с некоторым каноническим правом находилась власть царская. Во имя помощи и облегчения самой Церкви в переходе ее от подневольно-государственного положения к свободному выборному строю Временному Правительству нужно было как бы «нелегально» остаться на время внутри церковно-правящего аппарата и продлением по существу прежних обер-прокурорских полномочий акушерски помочь рождению соборной реформы Церкви. Ибо только такой «хирургией» можно было ускорить ликвидацию тяжелого наследия старого строя. Этим наследием было умонастроение епископов-ставленников обер-прокурорской власти, в большинстве враждебных соборности и неспособных к ней. А потому необходимо было, вслед за декларированием конца синодального и обер-прокурорского строя, тотчас же назвать представителя Государства в Церкви новым именем «Высокого комиссара по делам Православной Церкви» или «Министра Исповеданий». Новый министр должен был бы по телеграфу объявить, что созданное не Церковью, а павшей государственной властью, церковное правительство, перестало существовать, и на его место самой Церковью, через собор, должно быть создано чисто церковное правительство. Пока же для подготовки к собору должен быть создан голосами одних епископов «Временный Священный (не «Святейший» – это титул патриарший) Синод», в параллель «Временному Правительству». Епископы должны были телеграфно указать семь имен из черного и белого духовенства в члены Временного Синода. Срочный ответ исключил бы возможность саботажа или срыва, и, на основании хотя бы половины полученных ответов, церковный министр мог бы подобрать и вызвать для заседаний, вместо распущенного старого, новый временный орган управления. Так была бы смягчена неизбежная доля нелегальности в акте Временного Правительства и устранена «каноническая обида» иерархии, в значительной мере лицемерно-искусственная или наивная, ибо распускаемый Св. Синод был не церковным учреждением. Государственная власть создала его; она же имела право и упразднить его. И это уже вина самой иерархии, что она беззаботно поверила в вечность назначившей ее государственной власти, и не подготовила никакой чисто-церковной базы для своего правящего органа. Этим бездействием она вынудила новую светскую власть к некоторым необходимым действиям во внутреннем ходе церковных дел. Все это не было сделано в первые, самые благоприятные для нового творчества, дни переворота. Но еще не поздно было это сделать и месяц и два спустя.

В. Н. Львов, не входя в интерес и во вкус моих мыслей, но и не отрицая их, порекомендовал мне убедить в этом главу Временного Правительства, князя Г. Е. Львова и его помощников по министерству внутренних дел. Но ни князь Львов, ни его товарищи Д. М. Щепкин и Г. А. Алексеев, подавленные до утомления тревогами их бурного министерства, не вняли моим советам. Кн. Львов откровенно признался, что он боится в этой области всякого нового творчества, чтобы не увеличить и без того распускаемых врагами клевет будто Временное Правительство «насилует Церковь». Я подал все-таки об этом письменный меморандум; может быть он и сохранился где-нибудь в архивах эпохи Временного Правительства. От этой инертности положение Временного Правительства перед Церковью однако не улучшилось, а ухудшилось. Старый Синод под председательством консервативного митрополита Киевского Владимира не хотел работать вместе с обер-прокурором Львовым по подготовке и ускорению Собора и срывал все его предложения. Между тем широкое церковно-общественное движение шло навстречу планам обер-прокурора и подозревало в данном составе старого Синода негласный орган старорежимной иерархии, враждебной собору. Учитывая все это, В. Н. Львов решил, наконец, в начале апреля с запозданием сделать то, что следовало сделать в первую же горячую минуту. Он распустил прежний состав Синода и вызвал новый из епископов и протоиереев, готовый работать на ускорение и созыв собора из всех элементов Церкви, включая и мирян. Председательство в новом составе принадлежало экзарху Грузии Платону, ныне митрополиту русских церквей в Северной Америке. Новый Синод по-прежнему носил название Святейшего, по-прежнему молчаливо признавался как бы действительным Духовный Регламент и по-прежнему эти перемены были произведены в рамках прежних полномочий царского обер-прокурора. Но без царской власти все эти акты носили острый привкус «нелегальности», которую не сумел свести до минимума консерватизм обер-прокурора В. Н. Львова и Председателя Временного правительства кн. Г. Е. Львова. Старомонархические и обиженные в иерархии элементы за это громко, хотя и неубедительно, провозглашали В. Н. Львова «гонителем Церкви». Фальшь и политическая психология этих обвинений отчасти изобличалась непрерывной волной съездов духовенства и мирян по всем епархиям, урегулированных новым Синодом в правильные епархиальные съезды. На них раздавались единодушные приветствия программе революционного обер-прокурора, и именно в нем видело церковное общество защитника собора и обновления строя церковного, а не в своих иерархах. Многие из епархиальных епископов были дезавуированы своими съездами, и новому Синоду пришлось признать необходимым или переводить их, или совсем убирать с кафедр. Новые кафедры объявлены по правилам, декретированным новым Синодом, подлежащими замещению по выборам голосами клира и мирян. Так в новом выборном порядке возведены были в июне 1917 г. на кафедры Петербургскую и Московскую новые митрополиты-избранники: незабвенный священномученник Вениамин (расстрелян 12 августа 1922 г.) и незабвенный исповедник Тихон, вскоре первый патриарх Всероссийский.

С первых же дней новому Синоду В. Н. Львовым предложено было в помощь по подготовке собора совещание из компетентных и просвещенных сил Церкови по подобию уже двух созывавшихся в 1906–1912 гг. «Предсоборного Присутствия» и «Предсоборного Совещания». Теперь оно названо, по моему предложению, «Предсоборным Советом». В его состав вошел цвет богословской образованности в рясах и без ряс, упорно работавший два месяца, иногда под грохот пулеметов на революционных улицах Петербурга, для подготовки собора.

В виде некоторой как бы репетиции собора, в начале июня в Москве отшумел очень многолюдный «Всероссийский съезд духовенства и мирян». На нем было до 1200 делегатов-добровольцев, желавших манифестировать в пользу готовящейся под покровительством Временного Правительства освободительной реформы Церкви и осуждавших неподвижность иерархов старого закала.

Но в эту гармонию церковного мнения и программы Временного Правительства врывались и диссонансы. Так в июне 1917 г. Временное Правительство передало в ведение министерства народного просвещения все школы, содержимые на государственные средства, в том числе и школы церк.-приходские. Это было встречено и в либеральных церковных кругах всеобщим неодобрением и огорчением. Даже новый Синод хлопотал о сохранении церк.-приходских школ или по крайней мере их зданий в ведении Церкви. Но Правительство в этом вопросе не могло поступить иначе. Это был один из вопросов, безвозвратно решенных русским общественным мнением. Школы эти созданы были не в чисто церковных, а в политических целях, и не Церковью, а государством и не на церковные, а на государственные ассигнования. Правда, со временем и духовенство, неохотно встретившее это правительственное начинание, постепенно начало привязываться к нему и затрачивать на школы часть церковных средств. Но светское внеконфессиональное правительство не могло впредь ассигновать очень крупных сумм на эти школы, предоставляя Церкви свободу создавать заново свои чисто церковные, без политических целей. Правительство в этом вопросе не уступило и несколько позднее, когда явилась к нему делегация самого открывшегося в августе собора, квалифицируя весь этот вопрос, как чисто политический и только по недоразумению воспринимаемый духовенством, как вопрос будто бы религиозный.

III.

Отказ в ассигнованиях на приходские школы старого типа был только частичным осуществлением принципа новых отношений светского вневероисповедного правительства и Церкви. Новая власть через свою обер-прокуратуру предупреждала церковное общество, что впредь отношения государства к православной церкви и другим исповеданиям будут строиться под руководством начала отделения церкви и государства, хотя бы и не в его чистой абстрактной форме. Ежегодные ассигнования в смету св. Синода из государственного казначейства в количестве 55 миллионов рублей (половина бюджета церковного ведомства) должны почитаться временными. Церкви выгоднее для защиты своих позиций и независимости в Учредительном Собрании теперь же, с момента Собора, переходить на собственные средства. Поэтому все издержки по собору были спроектированы новым синодом всецело из сумм синодальной казны. В дополнение к этому Временное Правительство выдало на организацию собора лишь скромную сумму в один миллион рублей в том же порядке, как оно выдавало пособия и на другие съезды, напр., на съезд учителей.

Новая система отношений Церкви к Государству и общественному мнению и подавляющему большинству деятелей Предсоборного Совета мыслилась давно желанным освобождением церкви от унизительной и дух убивающей синодско-консисторской формы зависимости от светской власти. Но радикальное проведение отделения церкви от государства также мыслилось с церковной стороны неприменимым к России, несоответствующим исторической роли православия и вредным для общественной морали. Комиссия Предсоборного Совета, обсуждавшая этот коренной вопрос, состояла из выдающихся русских канонистов (теоретиков и практиков) и профессоров государственного права. Некоторые из них принадлежали к партии конституционно-демократической и большинство ей сочувствовало. Неудивительно поэтому, что и в программу этой культурнейшей партии, пересмотренную на партийном съезде в Москве (июль 1917 г.), были внесены вновь разработанные пункты о взаимоотношениях церкви и государства, по существу и даже букве совпадавшие с тем, что сформулировано было и на Предсоборном Совете в С.-Петербурге. Проф. С. А. Котляревский, член партии к.-д., работал над вопросом в Предсоборном Совете и сообщал о результатах сочлену по партии проф. П. И. Новгородцеву, человеку церковно-настроенному, работавшему на съезде в Москве. П. И. Новгородцеву с его авторитетом и принадлежит создание этого совпадения либеральной политической мысли с законопроектом церковных кругов;

Вот проект основных положений по данному вопросу, принятый Предсоборным Советом 13 июля 1917 г. Он еще должен был поступить на рассмотрение Собора и уже в исправленном виде быть внесенным в Учредительное Собрание.

«В русском государстве Православная Церковь должна занимать первое, среди других религиозных вероисповеданий, наиболее благоприятствуемое в государстве, публично-правовое положение, приличествующее ей, как величайшей народной святыне, исключительной исторической и культурной ценности, а также религии большинства населения. В соответствии с признанной в новом государственном строе России свободе религиозной совести и вероисповеданий, Православная Церковь должна обладать этой свободой во всей ее полноте. Эти основные начала должны быть выражены в следующих положениях: 1) Православная церковь в России в делах своего устройства, законодательства, управления, суда, учения веры и нравственности, богослужения, внутренней церковной дисциплины и внешних сношений с другими церквами независима от государственной власти (автономна). 2) Постановления, издаваемые для себя Православною Церковью в установленном ею самою порядке, со стороны государства признаются нормами права, имеющими со времени опубликования их церковной властью обязательное значение для всех лиц и установлений, принадлежащих к Православной Российской Церкви, находящихся как в России, так и заграницей. 3) Действия органов Православной Церкви подлежат надзору государства исключительно в отношении их соответствия законам государства; при чем эти органы ответственны перед государством только в судебном порядке... ...10) Двунадесятые праздники, воскресные и особо чтимые Православною Церковью дни признаются государственною властью неприсутственными днями. 11) Глава русского государства и министр исповеданий должны быть православными. 12) Во всех случаях государственной жизни, в которых государство обращается к религии, преимуществом пользуется Православная Церковь... ...17) Православная Церковь получает из средств государственного казначейства ежегодные ассигнования в пределах ее действительных потребностей, под условием отчетности в полученных суммах на общем основании».

Это, конечно не система «отделения» церкви от государства, а лишь система «отдаления» двух сторон друг от друга на такое расстояние, которое давало бы и Церкви свободу и Государству позволяло бы светским, а не односторонне конфессиональным. Разумеется этот проект мог еще несколько «клерикализироваться» на Соборе и значительно «секуляризироваться» в Учредительном Собрании, но в основе своих идей он все же оставался бы системой взаимной независимости соборной Церкви и правового Государства при их моральном культурном сотрудничестве. Система, о которой ранее не думало русское освободительное и революционное движение, устами и либералов и социалистов провозглашавшее голый лозунг «отделения Церкви и Государства», без попытки его раскрытия.

Этот идеал не был односторонним мечтательством церковно-общественной среды. Ему навстречу шло и текущее законодательство других полномочных органов Временного Правительства, проводивших в жизнь ту же идеологию. И это понятно даже с точки зрения личных влияний. Во главе Департамента духовных дел инославных исповеданий в министерстве внутренних дел стоял член Предсоборного совета проф. С. А. Котляревский. Под его руководством здесь шло реформирование всего религиозно-гражданского законодательства. Отсюда вышел радикальный закон Временного Правительства 14 июля 1917 г. о снятии всяких гражданских ограничений и преимуществ в связи с вероисповедным состоянием, т. е. закон о свободе перехода из одного исповедания в другое и о выходе из всякого исповедания, или о свободе веры и неверия, с узаконением впервые в России вневероисповедного гражданского состояния. С другой стороны отсюда же в начале июля 1917 г. вышел сравнительно консервативный законопроект, применявший уже указанный принцип культурного сотрудничества Государства и Церкви ко всей сфере вероисповедных отношений. Законопроект гласил:

1) «Каждая признанная государством церковь пользуется полною свободою и самостоятельностью во всех своих делах, управляясь по собственным своим нормам, без всякого прямого или косвенного воздействия или вмешательства государства. 2) Органы церкви находятся под надзором государственной власти лишь постольку, поскольку они осуществляют акты, соприкасающиеся с областью гражданских или государственных правоотношений, каковы: метрикация, бракосочетание, развод и т. п. 3) По делам этого рода надзор государственной власти ограничивается исключительно закономерностью действий органов церкви. 4) Органом такого надзора является министерство исповеданий. Окончательное разрешение дел о незакономерности действий церковных органов принадлежит правительствующему Сенату, как высшему органу административной юстиции. 5) Государство участвует ассигнованием средств на содержание церквей, их органов и установлений. Средства эти передаются прямо церкви. Отчет по израсходованию этих средств сообщается соответствующему государственному установлению».

Ясно отсюда, что Временное Правительство шло в Учредительное Собрание с системой не отделения, а сотрудничества Церкви и Государства.

В половине июля Временное Правительство подверглось реконструкции. Оно полевело. Во главе его встал социалист А. Ф. Керенский, и из него должны были выйти члены партии «октябристов», в числе их и В. Н. Львов. На его место в состав правительства приглашен был пишущий эти строки по признаку принадлежности к партии ка-де. До сих пор беспартийный, я только что в июне месяце был, по настойчивой просьбе членов этой партии, записан в нее ради выборов в Учредительное Собрание, как специалист по церковным вопросам. Министерство наше составилось 25-го июля. Я вошел с проектом упразднения обер-прокуратуры Синода и создания общего Министерства Исповеданий. 12 дней я еще носил столь памятное в истории Русской Церкви имя обер-прокурора и, наконец, безболезненно похоронил его, превратившись в министра исповеданий. Положение об учреждении министерства исповеданий было вчерне спроектировано по моему заданию в Синоде опытными чиновниками П. В. Гурьевым и С. Г. Рункевичем, преимущественно последним. Но когда я его лично привез в Мариинский дворец в нашу законодательную лабораторию, в так называемое «Юридическое совещание» при Временном Правительстве, где сидели такие наши блистательные юристы, как В. Д. Набоков и барон Б. Э. Нольде, то проект принял следующий сжатый и дельный вид:

«Для заведывания делами всех вероисповеданий учреждается министерство исповеданий. 2) В это министерство передаются: а) дела, касающиеся ведомства православного исповедания, временно в том объеме, в каком они подлежат, по действующим законам, компетенции обер-прокурора св. Синода, и б) дела инославных и иноверных исповеданий, составляющие, по закону, предмет ведения министерства внутренних дел по департаменту духовных дел иностранных исповеданий. 3) Должности обер-прокурора св. Синода и товарища обер-прокурора упраздняются. В составе министерства учреждаются: министр исповеданий и два товарища министра. 5) Министр исповеданий в отношении дел, предусмотренных статьею 2-ю, соединяет в своем лице временно всю полноту власти обер-прокурора и министра внутренних дел по принадлежности, впредь до утверждения, в законодательном порядке, выработанных всероссийским поместным собором реформ церковного управления и коренного пересмотра отношений русской государственной власти к исповеданиям при новом строе».

Помню, как в Малахитовой зале Зимнего Дворца, где происходили тогда заседания Правительства, числа 1 или 2 августа я поднес на подпись министру внутренних дел Н. Д. Авксентьеву бумагу о передаче из его ведомства «департамента духовных дел инославных исповеданий» в новое министерство исповеданий и как он охотно подписал ее, со словами: «пожалуйста, берите, с полным удовольствием!»

В таком преображенном виде власть Временного Правительства предстала пред великим и долгожданным событием в Русской Церкви, пред открывшимся в Москве 15 августа 1917 г. Всероссийским Собором. На торжественном богослужении в Успенском соборе присутствовали, кроме министра исповеданий, еще министр внутренних дел Н. Д. Авксентьев и премьер-министр А. Ф. Керенский, который затем шел по Кремлю вслед за крестным ходом среди давки толпы, символизировавшей этим беспорядком полицейское безвластие Временного Правительства. Все это было манифестации благожелательности Временного Правительства к Православной Церкви.

На первом парадном заседании Собора в обширном Храме Христа Спасителя от лица Правительства, в роли министра исповеданий, я принес нижеследующее приветствие-декларацию, в которой старался выяснить и принципиальную и деловую благожелательность новой власти к делам церкви, приглашаемой к законодательному творчеству и совместному с Временным Правительством преобразованию конституции России:

«Временное Правительство поручило мне заявить освященному Собору, что оно гордо сознанием – видеть открытие сего церковного торжества под его сенью и защитой. То, чего не могла дать русской национальной церкви власть старого порядка, с легкостью и радостью предоставляет новое правительство, обязанное насадить и укрепить в России истинную свободу. Временное Правительство видит в настоящем Соборе не обычный съезд частного сообщества, каких теперь несчетное число; оно видит в Соборе Русской Православной Церкви полномочный орган церковного законодательства, имеющий право авторитетного представления на уважение Временного Правительства законопроектов о новом образе церковно-правительственных учреждений и о видоизменении отношений церкви к государству. Временное Правительство сознает себя, впредь до выработки Учредительным Собранием новых основных законов, стоящим в тесной близости к делам и интересам Православной Церкви. В своем составе оно до сих пор имело обер-прокурора св. Синода Русской Православной Церкви (а не иных каких-либо исповеданий). И если недавно упразднена эта должность (но не упразднены до времени ее права и обязанности), то только потому, что, в виду Церковного Собора, правительство не желало, ради символики утверждаемой им свободы церкви, сохранять это имя, ставшее, по мнению церковного общества, синонимом тяжкой зависимости церкви от государства. Временное Правительство ждет той минуты, когда Собор представит ему новый план церковного управления, и тогда оно с готовностью упразднит в круге полномочий своего министра исповеданий, его обер-прокурорские права и обязанности по делам внутреннего церковного управления, оставив за ним более внешний надзор за закономерностью. Ожидая от Собора законодательных предположений, касающихся преобразований церковного управления. Временное Правительство полагает, что впредь до принятия им этих предположений все прежние правящие установления русской церкви, к учреждению коих государственная власть приложила печать своей санкции, остаются в полной силе их действия и не могут быть поколеблены без внесения в область управления церковно-государственных отношений беспорядка и анархии. Не желая этого ни Церкви, ни Государству и утверждая публично-правовые полномочия Собора, Временное Правительство 11-го сего августа приняло следующее постановление в двух пунктах: 1) Предоставить открывающемуся 15-го сего августа в Москве Поместному Собору Всероссийской Церкви выработать и внести на уважение Временного Правительства законопроект о новом порядке свободного самоуправления Русской Церкви. 2) Сохранить впредь до принятия государственной властью нового устройства высшего церковного управления все дела внутреннего церковного управления в ведении Св. Правительствующего Синода и состоящих при нем установлений».

Через эту декларацию Временное Правительство вновь подчеркивало, что оно идет на суд Учредительного Собрания не только с идеей Кавура – libera chiesa in stato libera, но и с дополнением ее идеей культурного сотрудничества государства и церкви.

Тогда же от лица нового, выдвинутого революцией, муниципального управления Москвы выступал с приветствием Собору Городской Голова В. В. Руднев. Высказывая горячие пожелания успеха в предстоящем Собору деле устроения отныне свободной церкви, В. В. Руднев сказал между прочим: «источники религиозного одушевления вечны... и пока жив русский народ, жива будет в нем и вера православная». Целый фонтан озлобленных ругательств по адресу этого «социал-предателя» был извергнут на другой день московской большевистской газетой за столь «реакционное» слово на столь «реакционном» собрании.

Подземный вулкан большевистского варварства уже клокотал, готовый взорваться и похоронить под развалинами всеобщего разгрома все идеалистические планы Временного Правительства и Церкви. 25-го октября 1917 г. Временное Правительство уже заключено было в казематы Петропавловской крепости, а Собор продолжал еще работать и закреплять новый строй Церкви до 8 сентября 1919 г. Но собор под властью большевиков потерял уже всякую почву для какого либо законопроекта о взаимоотношениях церкви и государства. Наступил режим гонений, и нужно было думать только от случая к случаю о мерах защиты церкви.

Интересно было отношение патриарха Тихона к похороненному большевиками законопроекту. По освобождении из большевистской тюрьмы, я жил конспиративно в Москве летом 1918-го года. Состоя избранным членом Высшего Церковного совета при патриархе, я одновременно работал в антибольшевистской политической организации так называемого «левого центра». Между прочим мы разрабатывали программы и законопроекты для декларативного и делового употребления в Южной России, находившейся под управлением генерала Деникина, а также на случай появления национального правительства и в самой Москве. Программа положения православной церкви в русском государстве была по существу повторением уже изложенной выше системы взаимной свободы при взаимном сотрудничестве обеих сторон. Пред тайной отсылкой программы на юг России, мы с другим общественным деятелем, ныне еще живым, отправились к святейшему патриарху за советом и критикой. В начале сентября 1918 г. патр. Тихон принял нас в своем Троицком подворье как всегда очень ласково, за стаканом чая и даже с самоварчиком. Дослушав до конца внимательно и грустно, он вдруг снисходительно засмеялся над нашими «хорошими словами», как мудрый старец смеется над идеализмом мечтательных юношей. «Хорошо! Уж очень все хорошо! Да только когда все это будет? Конечно, не теперь!» Как сын народа, патриарх Тихон тогда уже инстинктом чувствовал силу и длительность народного увлечения большевизмом, не верил в возможность скорой победы белого движения и не был согласен с нами в политических расчетах.

Действительно, история к нашему времени актиквировала этот план эпохи Временного Правительства. Он был продиктован эволюционными взглядами на положение вещей. Мыслилась наличность исторической инерции, непотрясенность основ старого строя государства и церкви. Теперь от них не осталось камня на камне. Революция спалила последние остатки каких то опор церкви в государстве. В гонениях и мученичестве от государства церковь приобрела полнейшую самоопору и свободу, которыми должна дорожить и обратно их не сдавать ни за какую чечевичную похлебку обманчивых привилегий. Сегодня государство друг, а завтра враг. При текучести и неустойчивости режимов для так трагически освободившейся церкви наилучше блюсти свою свободу, независимость и соединенную с ними моральную силу в отделении от государства и не подвергать себя новому риску связи с неверным союзником.

Будущий режим свободной России для нас теперь – уравнение со многими неизвестными. Абстрактно мыслима однако и такая комбинация, когда вновь встал бы вопрос о некотором культурном сотрудничестве государства с церковью. Но форма и подход к нему были бы уже обратными эпохе Временного Правительства: не от дурного союза к благодетельному разводу, а от принципиального и ценного разделения к свободной кооперации двух независимых величин.

А. Карташев

Священной памяти

в Бозе почившего

ВЕЛИКОГО ГОСПОДИНА И ОТЦА,

СВЯТЕЙШЕГО ТИХОНА,

ПАТРИАРХА МОСКОВСКОГО

И ВСЕЯ РОССИИ

посвящает нижеследующие строки

Его духовный сын и послушник.

25.111. – 7.IV. 1932.

I

Исходный момент церковной смуты (1921 г.).

«А наемник бежит, яко наемник есть, и нерадит о овцах»

(Иоанн X, 13).

«Бывшим братиям нашим, ныне же не ведаем

как и назвать вас, понеже в ум наш не вмещается

сотворенная вами, ни слухи наши никогда же

таковых не прияша, ни в летописях видехом, каковая

невместимое человеческому уму содеяшаяся вами»

(Из грамоты Св. Патриарха Гермогена)

Русская Церковь, несмотря на многосторонний рост в XVIII и XIX столетиях, обладала в это время целым рядом внутренних недостатков. К числу таких недостатков прежде всего должна быть отнесена утрата ею канонического возглавления. Как известно, Петровская реформа уничтожила в Русской церкви патриаршую власть из боязни, что патриарх может явиться как бы «вторым государем, самодержцу равным и больше его». Таким образом, основным руководящим мотивом церковной реформы Петра Великого был мотив политический, не вытекавший из потребностей самой церковной организации. Петр Великий не был, однако, инициатором внесения политики в эту область. Инициатива в этом отношении принадлежала выдающемуся церковному деятелю XVII века: патриарху Никону. Попытка патриарха Никона была еще хорошо памятна во времена Петра, так как имела место всего только при его отце. Патриарх Никон открыто претендовал не только на руководящую роль в государстве, но и на первенство церковной власти перед государевой, называя царскую власть луной, заимствующей свой свет от солнца – архиерейской власти. Известно, что эта точка зрения не получила опоры в церковно-правовом сознании восточных церквей. Однако, нет никакого сомнения, что патриарх Никон поставил этот роковой, не столько церковный, сколько политический вопрос. Ни царь Алексей Михайлович, ни его ближайший преемник не имели возможности разрешить этот вопрос в сторону исключительного преобладания государственной власти над церковною. Когда-же верховная власть окрепла, а носителем ее стал человек, знакомый с протестантскими взглядами на этот вопрос, он и разрубил этот гордиев узел внутренней политики Московского государства в интересах государственной власти.

Подводя все отрасли государственного управления под один «коллегиальный» фасад, Петр создал для управления церковными делами Духовный Коллегиум или Синод. Это сразу устраняло вопрос о самостоятельном значении церковной власти. Синод с самого начала своего существования делается учреждением государственным «по делам духовным» и мечтает иметь в духовных делах такую власть, какую Сенат имел в мирских. Последующее время было свидетелем того, как Синод был сведен на положение второстепенного учреждения даже среди государственных установлений Империи: Синод получал указы из того же Сената, Верховного Тайного Совета и Кабинета Министров. Так, постановка патриархом Никоном политического вопроса, чуждого сознанию большинства русского общества, привела в конце концов к умалению самой духовной власти даже в делах церковных. Пройдя через ряд изменений, Синод, в конце концов, стал на степень учреждения духовного ведомства, которое находилось в заведывании обер-прокурора Синода, занявшего в государственном строе положение «главноуправляющего» этим ведомством. Все церковные учреждения, как-то: Духовно-учебное Управление, Хозяйственное Управление, Управление духовных дел греко-российского исповедания, равно Управление греко-униатских дел были присоединены к канцелярии обер-прокурора, ставшей, таким образом, как бы главным управлением. Сам обер-прокурор из органа государственного надзора за Синодом превратился в ответственного перед верховной властью руководителя этого ведомства. Этот факт находил себе до известной степени оправдание в том положении, какое государь занимал в Русской церкви. Являясь, по закону, защитником и хранителем догматов, блюстителем правоверия и всякого порядка в церкви, он был как бы главою церкви. Поэтому, законодательная, административная и судебная власть в церкви принадлежали, по закону, государю. С его утверждения издавались законы, учреждения и положения, касавшиеся церкви, им назначались епископы, ему же принадлежал и окончательный суд над иерархами. Синод, т. е. его присутствие, не имело никакого самостоятельного значения еще и потому, что верховная власть назначала, как постоянных членов Синода, так и вызывала их из епархий для временного присутствия. В это время, опираясь на положение обер-прокурора в составе высших должностных лиц империи, Синод приобрел огромную принудительную власть не только над подчиненными ему учреждениями и лицами, но и над светскими учреждениями, так как все решения Синода приводились в исполнение обер-прокурором. До превращения обер-прокурора в главноуправляющего, распоряжения Синода далеко не всегда принимались к исполнению учреждениями и лицами, стоящими гораздо ниже Синода на государственной лестнице. Благодаря этому сама собой воспитывалась мысль о подчинении не церковной власти и ее духовному авторитету, а органу, приводившему в исполнение решения высшего церковного учреждения.

В силу продолжительности действия такого порядка эта мысль укоренилась в сознании русского общества. Это обстоятельство не могло не иметь печальных последствий в то время, когда за церковной властью не стало уже более влиятельного представителя государственной власти. Опасности были двоякого рода. Опека государственной власти делала собственно церковную организацию мало приспособленной к житейской борьбе, атрофировала самодеятельность церковного общества; с другой стороны недейственность морального авторитета церковной власти, при известных условиях, могла питать внутри церкви анархические настроения. Преодолеть этот коренной дефект было делом не легким для церковного общества, особенно в то время, когда, после революции, церковно-правовые основания власти обер-прокурора в значительной степени ослабли. Правда, первый обер-прокурор временного правительства пробовал поддержать исторически сложившееся значение этого института, но беспочвенность этих усилий была сама собою очевидна. В виду всего этого необходимо было найти новый источник церковной власти. Таким источником и стал Московский Поместный Собор 1917–18 гг., восстановивший каноническое возглавление и создавший новые органы церковного управления⁹. Восстановив патриаршую власть и создав Священный Синод и Высший Церковный Совет, Поместный Собор вдохнул и новые творческие силы в церковное общество, и создал не только более соответствующую каноническим началам церковную власть, но и более приспособленную для данного исторического момента. В этом безусловно огромное значение деятельности Собора 1917–18 гг.

Собор между прочим вручил высшим церковным учреждениям, то есть соединенному собранию Священного Синода и Высшего Церковного Совета, не только судебно-административную власть, но и предоставил им некоторые законодательные функции, хотя бы в форме разрешения вопросов, порожденных неполнотою церковного законодательства. Таким образом, в случае перерыва деятельности Собора или невозможности созыва нового, неотложные нужды церкви могли быть разрешены совместно высшими церковными установлениями.

Последующие обстоятельства выдвинули вопрос о еще большем сужении церковно-правительственного круга. И тогда особым постановлением высших церковных учреждений в ноябре 1920 года было предписано местным церковным властям: «В случае, если Священный Синод и Высший Церковный Совет по каким либо причинам прекратят свою церковно-административную деятельность, епархиальные архиереи за руководящими по службе указаниями и за разрешением дел, по правилам восходящим к высшему церковному управлению, обращаются непосредственно к Святейшему Патриарху или тому лицу или учреждению, которое будет Святейшим Патриархом для этого указано». Концентрация власти в руках Святейшего Патриарха в переживаемый момент церковной жизни оказалась необыкновенно целесообразной, придавши всей организации известное единство.

1.

Поместный Московский Собор дал Русской церкви каноническое возглавление, создал скелет церковно-правительственного аппарата. Наполнить содержанием этот остов, приспособить его к потребностям церковной жизни, а самую церковную жизнь ввести в эти формы было делом нелегким, которое требовало продолжительной повседневной работы. На этом пути перед церковной властью стоял целый ряд препятствий: 1) Русская церковь в лице своих руководителей не была подготовлена к самостоятельному существованию или вернее, за два предшествующих столетия отвыкла от всякой самодеятельности; 2) падение власти обер-прокурора и умаление за два столетия авторитета церковной власти способны были питать внутри самой церковной организации анархические стремления; 3) перерождение церковной организации и сознание церковного общества совпали с великими потрясениями в сфере социально-политических отношений, что не могло не отразиться и на самой церкви. Я бы сказал, что вновь избранному Патриарху и созданным органам церковного управления предстояло более сложная и трудная работа, чем самому Поместному Собору, создавшему новый строй Русской Церкви. Исключительная личность первого, по восстановлении, Патриарха поставила церковную власть на необыкновенную высоту в сознании церковного общества. Благодаря этому очень скоро произошла замена внешне-принудительной обер-прокурорской власти высшим авторитетом носителя самой церковной власти. Не имея возможности вдаваться в сколько нибудь подробное изложение этого процесса, я не могу не упомянуть о его результатах, свидетельствовавших о колоссальном росте церковного сознания русского общества в ближайшие годы после прекращения деятельности Поместного Собора.

Русское общество в 1918, 1919 и 1920 гг. представляло собою взбаламученное море. Волны этого моря с разных сторон плескали на корабль Русской церкви, но он оказался достаточно сильным, чтобы преодолеть натиск разбушевавшейся стихии, в значительной степени благодаря реорганизации церковного управления и мудрому руководству со стороны носителя церковной власти. Новые условия церковной и государственно-общественной жизни поставили новые задачи перед церковной властью и церковным обществом. Даже иерархи не сразу смогли понять эти новые условия. Высшая церковная власть в этом отношении достигла поразительно быстрых результатов, стараясь внушить и иерархам свои достижения. Клирики восстали на своих архипастырей. Общая расхлябанность достигла в первое время того, что псаломщики в некоторых епархиях потребовали себе прав, прежде всего суда равных, т. е. представителей «их сословия». Это вызвало необходимость вмешательства со стороны высших церковных органов для поддержания авторитета иерархов на местах. Бесчисленные конфликты между священнослужителями и прихожанами ставили невероятно трудные задачи для местной церковной власти. В этих взаимных столкновениях клира и мирян все были виноваты: священнослужители не хотели лишиться своего прежнего исключительного положения в приходе, прихожане были слишком склонны расширять свои права в управлении приходами. Разумная и благожелательная церковная власть и в этом отношении преодолела все трудности и к 1920 году в центре и на местах в церковных организациях водворился порядок и даже получилась какая-то внутренняя спайка.

Церковь за эти годы понесла персонально в силу общих политических условий тягчайшие жертвы, но церковная организация, как таковая, без сомнения окрепла. Св. Патриарх Тихон в 1919 году обратился к церковному обществу с призывом о невнесении политики в церковь. Церковная власть поняла, что вне этого условия бесплодными будут все организационные усилия, да и само течение церковной жизни будет находиться под постоянным ударом. Имевшие место до этого политические выступления церковных деятелей с этого момента совершенно прекращаются. Это требование Патриарха с замечательной последовательностью было выполнено всем церковным "обществом. Иерархия и клир вообще отошли от политики, отдавши все силы церковному служению, которое в это время требовало крайнего напряжения. Миряне как-то добровольно размежевались без всякого сговора: политики отошли от церковно-общественной работы, церковники перестали быть активными в политике. Разойдясь в общественном делании, те и другие продолжали быть более преданными церкви, чем раньше, и сохранять между собою самые искренние и добрые отношения.

Многие из заключенных епископов в 1920 году вернулись в свои епархии. Местная церковная жизнь стала устраиваться. Рос и креп авторитет церковной власти, установленные Поместным Собором органы, как центральные, так и местные, начали действовать вполне нормально, и между ними установились известные взаимоотношения, предусмотренные последним церковным законодательством.

Нельзя не отметить и общерелигиозного подъема в массах. Храмы наполнились молящимися, при этом среди молящихся не было того преобладания женского пола, которое замечалось до революции. Исповедь получила особое значение, стала развиваться и эпитимийная практика. Сами верующие требовали этого и с замечательным послушанием выполняли все, чему их подвергали их духовные руководители. Церковные праздники привлекали колоссальное количество народа. Церковная жизнь к 1920 году восстановилась полностью, а может быть даже превзошла старую, дореволюционную. Вне всякого сомнения, что внутренний рост церковного самосознания верующего русского общества достиг такой высоты, равной которой не было за последние два столетия в русской церковной жизни. Церковная власть в церковном обществе, которое в значительной степени она церковно воспитала, встала на недосягаемую высоту. Если Собор 1917–18 гт. дал форму и внешность новой церковной организации, то внутреннее содержание было создано дружными усилиями Патриарха, высших церковных органов, иерархов и всего русского церковного общества.

Небо и в это время, однако, не было безоблачным, но раскаты грома слышались где-то вдали и сзади, и казалось, что наступило время в церковной жизни, когда при едином пастыре создалось и единство стада. В конце 1921 года удар по Русской церкви неожиданно был нанесен с другой стороны, чем с какой его привыкли ожидать. Поэтому, он, на первых порах, вызвал известную растерянность, но сомнений в последствиях этого удара не было ни у кого из лиц, стоявших в то время, хотя сколько нибудь, в курсе церковных событий.

2.

В 1918–19 гг. в России кипела жестокая междоусобная война. Страна была разделена фронтами на несколько частей. В двух из них, на юге России и в Сибири, были попытки организовать высшие, чем епархиальные, церковные органы для согласования управления несколькими епархиями, оказавшимися недосягаемыми непосредственному управлению Святейшего Патриарха. Сибирское Управление более или менее безболезненно прекратило свое существование. Временное Церковное Управление, возникшее на юге России, оказалось трагическим в судьбах самой Русской Православной Церкви. Возникло это управление в городе Ставрополь-Кавказском, в мае 1919 года. Вначале в ведении этого управления оказалось значительное количество епархий. Но к исходу первой четверти 1920 года в руках белых остался только Крымский полуостров, который в иерархическом отношении был подчинен местному епархиальному епископу, возглавившему, в силу своего канонического положения, и Крымское Церковное Управление. В этом случае организация Крымского Управления совпала с теми указаниями, которые были даны высшей церковной властью в ноябрьском указе 1920 года. С уходом белых из Крыма, члены управления, за исключением местного епархиального архиерея, эвакуировались в Константинополь. Еще в период деятельности Ставропольского Управления, «жизнь понемногу, как говорит автор Записки Подготовительной Комиссии, вовлекла Управление в сотрудничество с русскими людьми, боровшимися с советской властью». В виду этого с сокращением территории, занятой белыми армиями, многие из епархий оказались вне сферы влияния Южного Управления и своих епархиальных архиереев, покинувших пределы своих церковных областей. В это самое время эти епархии вошли в сферу управления Св. Патриарха, и тогда уже совершенно стало очевидным, какой громадный вред был нанесен этим епархиям отходом их архипастырей, нерешившихся разделить общей участи со своими паствами.

Органы высшей церковной власти еще гораздо раньше отхода белых армий предвидели весь вред вовлечения церковных учреждений в политическую борьбу. Мудрая предусмотрительность Св. Патриарха Тихона еще в 1918 году заставила его проводить в жизнь ту точку зрения, что участие церкви в политической борьбе вредно для нее. Когда целый ряд епархий оказался под управлением Патриарха, но без епископов, с епархиальными органами находившимися в совершенно хаотическом состоянии, тогда Св. Патриарх, в сентябре 1919 года, обратился с известным посланием, призывая пастырей и паству воздержаться от внесения политики в Церковь. Нужно, однако, сказать, что удар, нанесенный целому ряду епархий, был, в конце концов, изжит, за исключением разве только Киевской епархии, где возник вскоре раскол «самосвятов». Пока политические выступления представителей церкви наносили ей ущерб только на местах, дело оказывалось, хотя и небезболезненным, но все же поправимым.

После эвакуации Крыма, в Константинополе оказались четверо епископов из числа членов Ставропольского и Крымского Церковных Управлений. Двое членов Крымского Управления, мирянин и клирик, не задерживаясь в Константинополе, проследовали дальше. Четверо епископов кооптировали еще одного епископа, и, таким образом, создали в Константинополе епископский Синод. Вскоре, однако, двое епископов также покинули Константинополь. Здесь было выработано «Положение о Высшем Русском Церковном Управлении за границей». Выработанное положение было представлено во Вселенскую Патриархию и было ею утверждено с некоторым изменением. Высшее Церковное Управление в Константинополе возникло вне зависимости от предшествовавших ему церковных управлений Юга России; по крайней мере, никаким актом эта преемственность не была засвидетельствована. Обстоятельства возникновения Управления в Константинополе заставляют считать его вновь возникшим и на иных основаниях. Поэтому, утверждения автора предисловия к «Деяниям Карловацкого Собора 1921 года»¹⁰ едва ли правильны, что заграничное Церковное Управление является правопреемником Церковного Управления, возникшего на Юго-Востоке России. Не вполне точным, на наш взгляд, является и другое его утверждение, что это управление признано Московским Патриархом. Ссылка на патриарший указ от 8 апреля 1921 года № 424¹¹ мало доказательна: означенный указ Св. Патриарха Тихона касался частного вопроса об утверждении арх. Евлогия управляющим приходами в Западной Европе. Самое постановление Церковного Управления об этом состоялось еще тогда, когда Управление находилось в России. Патриарший же указ был вызван запросом Финляндского арх. Серафима, сделанным им по поводу сомнений протоиерея, Якова Смирнова, относительно назначения арх. Евлогия. Дело в том, что Высшее Церковное Управление Юга России не имело никакого отношения к русским западноевропейским церквам, так как эти церкви состояли в каноническом подчинении Петроградскому Митрополиту, который сам не имел никакого отношения к Высшему Церковному Управлению Юга России и не передавал власти над этими церквами. Поэтому, совершенно естественны были сомнения о. протоиерея Смирнова. По-видимому, эти сомнения разделял тогда и арх. Серафим, который и решился обратиться по этому поводу к Св. Патриарху. Во избежание возможной церковной смуты или замешательства, а также в виду затруднительности для Петроградского Митрополита управлять этими церквами, при создавшихся условиях, Всероссийские церковные органы согласились на такую меру, как временную. Таким образом, митр. Евлогий, тогда еще архиепископ, получил в управление эти церкви от Всероссийской церковной власти, хотя самый вопрос о подчинении ему этих церквей был поставлен Церковным Управлением Юга России. Все это показывает, что, как преемственность Заграничного Церковного Управления от церковных управлений Юга, так и признание его со стороны св. Патриарха Тихона являются далеко не безусловными. По крайней мере, св. Патриарх в своем послании 1923 года открыто заявил, что Заграничное Церковное Управление возникло помимо него, лишь с благословения Константинопольского Патриарха.

Недостаточность церковно-правовых полномочий и сомнительность преемственности его от церковных управлений Юга России на первых же порах заставили церковных деятелей в Константинополе обратиться за поддержкой во Вселенскую Патриархию. Местоблюститель Патриаршего Константинопольского Престола 2-го декабря 1920 года ответил на имя Митрополита Антония: «что в целях управления множества и в целях более действительного предохранения и укрепления их Ваше Высокопреосвященство и прочие архиереи составили бы, под высшим покровительством Патриархии, Временное Церковное Управление, обязанное наблюдать и руководить церковной жизнью как находящихся за границей в неправославных странах русских общин, так и русских воинов и беженцев, пребывающих в странах православных». При этом самое положение о Церковном Управлении было признано патриархией с ограничениями. Ограничение это состояло в том, что церковно-судебные вопросы были изъяты из ведения Заграничного Церковного Управления и сохранены за патриархией. Итак, Константинопольская Патриархия дала согласие на деятельность не существовавшему органу, а вновь возникшему, а в выработанном статуте сделала изменения. Отсюда ясно, что патриархия смотрела на возникшее в Константинополе Церковное Управление, как на зависимое от нее учреждение, что и выражено в словах: «под высшим покровительством Патриархии». Канонически эта точка зрения патриархии опиралась на известное понимание ею правила 28 IV Вселенского Собора, якобы предоставляющего Константинопольскому Патриарху юрисдикцию над православными во всех варварских странах. Русские епископы, обратившиеся с таким ходатайством к Константинопольской патриархии и признавшие соответствующий акт, естественно, как бы соглашались с таким пониманием указанного канона. Однако, с таким пониманием дела не могла согласиться Всероссийская церковная власть, которая в течение столетия имела свои учреждения в Зап. Европе, Америке, Азии. В начале 1921 года Всероссийская церковная власть заявила себя компетентной в делах русских общин за границей и издала указ, которым предписывалось считать православные русские церкви в Зап. Европе находящимися в управлении арх. Евлогия, и в последующем продолжала считать его и русские западноевропейские церкви находящимися в подчинении Русскому Патриаршему Престолу, а не Константинопольскому. Впрочем, вскоре отошло от первоначальной точки зрения и Заграничное Церковное Управление, а именно, с того момента, когда перебралось из Константинополя в Сербию. Во всяком случае, вначале оно искало какого-то учредительного акта от Вселенской Патриархии и получило его. Стеснительной зависимостью от Константинопольской патриархии, по-видимому, объясняются поиски нового места для пребывания Заграничного Церковного Управления. Итак, отправным пунктом деятельности Заграничного Церковного Управления следует считать акт константинопольской патриархии, от 2 декабря 1920 года, а не преемственность его от церковных управлений Юга России, которая, с правовой точки зрения, вызывает большие сомнения. Признание Заграничного Церковного Управления со стороны Св. Патриарха Тихона было весьма условным. Последующие события показали, что Карловацкие деятели готовы зачислять в свой актив решительно все, что в какой либо степени можно истолковать в смысле признания Заграничного Управления. Когда же последовал определенный указ о закрытии этою управления, тогда к велениям церковной власти они оказались недостаточно восприимчивыми.

Независимо от вопроса о преемственности власти, соорганизовавшееся Церковное Управление могло получить, если не правовое, то большое практическое значение, основываясь не столько на формальном, сколько на моральном моменте. Западная Европа была наводнена беженцами из России, православными по вере, нуждавшимися в духовном руководстве. Первые шаги этого Управления, как будто, давали надежду, что оно сумеет сделать нечто для удовлетворения духовных нужд беженства. Этим самым было бы оправдано и самое существование Управления. Под влиянием обращения со стороны верующих создается целый план объединения, урегулирования и оживления церковной жизни. Для предварительной разработки этих вопросов организуются две комиссии: Подготовительная и Просветительная. Первая должна заняться более общими вопросами, касающимися созыва общецерковного собрания, а вторая – вопросами, относящимися к области церковного просвещения. Было решено собрать сначала местные церковные собрания в Константинополе и других местах с тем, чтобы потом организовать уже общецерковное собрание. Все эти собрания должны состоять из епископов, клириков и мирян. Начало было положено правильное, но в это церковное русло скоро вторгнулись иные тенденции, и источник церковной работы замутился, и вместо чистого, принял вид грязного, взбаламученного безответственным политиканством. Местом деятельности общецерковного собрания стал город Сремские Карловцы в Сербии, а не Константинополь. Поэтому, авторы докладной записки Подготовительной комиссии замечают: «ин есть сеяй, и ин жняй»¹². Нужно сказать, что те иные, которые приступили к жатве уже отчасти повеянного в Константинополе, успели и сами нечто всеять, и потому пожали, кажется, в большом изобилии плевелы.

Мы уже говорили, что, оставаясь в Константинополе, Заграничное Церковное Управление, может быть, не совсем добровольно находилось во власти Вселенской патриархии. Переехав в Сербию, оно приобрело большую самостоятельность, так как уже не искало от местной церковной власти никакого учредительного акта, испросив лишь благословение на пребывание в Сербии и на продолжение деятельности уже существовавшего учреждения. Это в значительной степени развязало руки деятелям Заграничного Церковного Управления.

Общецерковное заграничное собрание было открыто 20 ноября (н. ст.) 1921 года митр. Антонием, как председателем Заграничного Церковного Управления. Он же председательствовал и на самом церковном собрании. Одним из основных вопросов, касающихся всякого собрания, является вопрос о его составе. В этом отношении прежде всего нужно отметить отсутствие единого принципа пополнения этого Собрания. Здесь мы встречаем лиц, участвовавших «по положению», «по выбору», основанному на разных принципах и просто «по приглашению». Члены Собрания, независимо от способа проникновения на собрание, имели право решающего голоса. Это обстоятельство существенно ослабляло значение решений, принятых большинством голосов такого собрания, где выбор и подбор имели почти одинаковое значение при формировании его.

Мы не имеем возможности проследить всю деятельность Карловацкого Собрания, да едва ли это нужно, так как результаты его остались мало действенными. Организация церковного управления, созданная этим Собранием, оказалась нежизнеспособной: полностью никогда не была осуществлена, и отмерла, отчасти по велению высшей Всероссийской церковной власти, не просуществовав и одного года. Независимо от роспуска, органы заграничного церковного управления были совершенно неприспособлены к условиям беженской действительности. Они были просто скопированы с центральных учреждений и не были под силу создавшему их церковному обществу. В период Ставропольского Церковного Управления, объединившего значительное число епархий, церковные органы были более простыми по своему составу, чем Заграничное Церковное Управление. В таких громоздких учреждениях не было и нужды, а материально они совершенно не были по силам беженским церковным общинам, которые прислали своих представителей на организационное собрание. Нежизненность, а отсюда и недейственность и жизненная незначимость всей положительной работы этого собрания была очевидна сама по себе. Нужно сказать, что немного требовалось и усилий, чтобы создать этот сколок с Всероссийского церковного управления. И все это делалось, якобы в соответствии с постановлениями Всероссийского Поместного Собора, который, конечно, не мог предусмотреть подобного рода учреждений. Ясно, что это было простым подражанием, а не исполнением соборных постановлений. Действительные потребности сосредоточившегося в Зап. Европе беженства вполне могли быть удовлетворены церковной организацией, соответствующей епархиальным организациям. Наличность в беженстве значительного числа епископов не могла, сама по себе, служить основанием для организации соответствующего числа церковных управлений, подобных епархиальным. Это было просто невозможно. Средний путь, который выбрало Заграничное Церковное Управление, организовав каких-то пять округов для управления беженскими общинами; Сербии, Греции, Константинополя, Болгарии и, наконец, других стран Западной Европы, был решением половинчатым, так как не устраивал всех епископов-беженцев, а церковные возможности и потребности беженства значительно превышал. Если до войны всеми русскими западно-европейскими церквами, в том числе и балканскими, управлял один викарий, или даже просто Петроградская епархия, то, даже при наплыве беженцев, вполне достаточно было создать одно управление вроде епархиального. Епископы, не занявшие церковно-правительственного положения, легко могли быть устроены в отдельных приходах. Вообще же приспособлять управление к лицам, претендующим на руководящую роль, едва ли было делом, с церковной, и всякой деловой, точки зрения, стоящим. Несколько епископских округов были нужны только для того, чтобы оправдать существование самого Заграничного Церковного Управления. В многосложности органов церковного управления, созданных Карловацким Собранием, и заключался недостаток его организационной работы. В лучшем случае все эти учреждения были лишены действительной повседневной работы и фактически церковно распыляли само беженство. Этого распыления не могло предотвратить Заграничное Церковное Управление. Действительность же была еще более суровой, чем можно было это ожидать. Зачатки этой печальной действительности уже заключались в деятельности самого Карловацкого Собрания.

При самом открытии собрания оказалась довольно компактная группа, которая решила испробовать свои силы на одном частном случае. В качестве действительного члена, как член Всероссийского Церковного Собора, на собрание прибыл М. В. Родзянко. На первом же заседании, 22 ноября, открытом митр. Антонием, после пения молитвы «Днесь Благодать Святого Духа нас собра», тотчас за всякого рода приветствиями и оглашением списков членов собрания, А. Ф. Трепов сделал возражение против внесения в список членов церковного собрания М. В. Родзянко. На это ничего другого не нашелся ответить председатель собрания, как указать, что это заявление несвоевременно, предполагая, очевидно, что принципиально оно возможно. В заседании 23 ноября, т. е. на следующий день, председатель огласил заявление М. В. Родзянко, что он «в виду наростаюшего недовольства среди членов церковного собрания его присутствием среди них, из глубокого уважения к Владыке председателю и святости церковного собрания отказывается от присутствия в церковном собрании и выбывает из числа членов его». Еп. Вениамин, по-видимому, возбужденный этим фактом, заявил, что он желает сделать сообщение в связи с заявлением М. В. Родзянко. Тотчас поднялся граф Апраксин и заявил, что, в таком случае, и он оставляет за собой право слова. Ясно, что это могло закончиться, на самых же первых порах деятельности собрания, скандалом. Также нет никакого сомнения в том, что нарастающее возбуждение среди членов группы Трепова и Апраксина исходило не из церковных настроений, а политических тенденций, которые стали, таким образом, движущей силой собрания с первого момента его открытия. Независимо от оценки роли М. В. Родзянко в событиях русской революции, едва ли эта оценка в какой либо степени могла повлиять на такое выступление со стороны названных лиц. Нельзя упускать из виду и того, что М. В. Родзянко был выбран в члены Поместного Собора после революции и участвовал в его деятельности. После этого политически М. В. Родзянко нигде не выступал. Маневр был необходим для пробы, а М. В. Родзянко стал лишь жертвой этого маневра. Нужно признать, что маневр удался при попустительстве председательствующего, не нашедшего в себе достаточно силы для ограждения достоинства самого собрания. Тактически группа выиграла, но морально собрание и группа сильно проиграли от этого инцидента и уже конечно не «Благодать Святого Духа» подвигнула группу на подобное выступление; но это было только пробой.

Настоящее моральное насилие над членами собрания было произведено в одном из отделов и на общем заседании 30 ноября, когда собрание окончательно было увлечено на путь политиканства. Этот путь, всегда недопустимый для церковного собрания, при данных условиях, когда большинство церковного общества и сама церковная власть не только не присутствовала на этом собрании, но даже не знали о нем, становился преступным. Незначительное и притом безответственное меньшинство решилось принять политическую резолюцию, которая, очевидно, не могла пройти безболезненно, как для Всероссийской церковной власти, так и вообще для всей церкви в России.

Прежде чем перейти к существу этого вопроса, я должен вернуться несколько назад. Мне кажется уместным сейчас вспомнить, как сами инициаторы церковного собрания представляли себе задачу его. В указе Заграничного Церковного Управления на имя Севастопольского епископа Вениамина, совершенно определенно говорится, что собрание это созывается для объединения, урегулирования и оживления церковной деятельности. Авторы записки Подготовительной комиссии видят задачи момента в создании церковной организации для беженцев. Правда, их творческий порыв превосходил тогда уже их церковно-правовое положение: они говорили даже о возможности появления новых канонов в связи с беженством. Основными вопросами, подлежащими решению церковного собрания, должны быть, по мнению комиссии, просветительный, благотворительный, заботы о монашестве, и, наконец, о строении русской души на подобие того, как строится душа русского народа на родине, чтобы не отстать от остального русского церковного общества, и все это должно разрешить церковное собрание, по условиям реальной действительности собираемое всего на несколько дней. Нужно ли говорить о беспредельности и непосильности этих задач для работы собрания. Однако, следует отдать должное Подготовительной комиссии, что она в своих предположениях оставалась все же в сфере беженской среды. Положение о созыве заграничного собрания российских церквей было утверждено Заграничным Церковным Управлением 25 июля 1921 г., когда оно находилось уже в Сербии. В этом «Положении» цели собрания определяются еще в духе Подготовительной комиссии. Положение определенно подчеркивает, что собрание признает над собою полную во всех отношениях архипастырскую власть Патриарха Московского, а в четвертом пункте этого Положения говорится, что все постановления собрания поступают на утверждение Патриарха и только в нужных случаях приводятся в исполнение до утверждения, как временная мера. Казалось, все обстоит благополучно, но это было в самом начале работ Заграничного Церковного Управления после его переезда в Карловцы. Чем ближе ко времени собрания, тем все более и более появлялись зловещие признаки. Наказ для собрания был выработан значительно позднее, и организаторы собрания в нем заявили гораздо большие претензии, чем то было предусмотрено самым положением. В пункте 7 этого наказа говорится об организации особого седьмого отдела собрания, который должен заняться вопросом о духовном возрождении России. (Наказ утвержден заграничным церковным собранием 29 ноября 1921 г.). Авторы записки Подготовительной комиссии свидетельствовали о развитии церковной и вообще духовной жизни в России на началах истинной соборности, а Заграничное Церковное Управление в Карловцах собиралось духовно возрождать Россию. Как бы ни была тяжела жизнь в России в это время, там осталась подавляющая часть церковного общества, и подлинная высшая церковная власть. На скорбном пути труда и подвига, которым жила церковь внутри России, она возрождалась сама темпом совершенно недоступным церковно прозябавшему в это время беженству. Царствие Божие нудится, по слову Св. Писания, и в России оно, действительно, нудилось и «нужницы» восхищали его в большей степени, чем беженцы. Люди, не испытавшие скорбного пути, не могут даже и понять ту очистительную силу, которую имеет страдание. Духовное возрождение нужно для всех, а в это время оно в большей степени было нужно для беженства. Духовное возрождение даже беженства не создашь на церковном собрании: для этого нужны внутренние силы с повседневным действием и глубокое духовное устремление, которое также не приходит со стороны. Если духовное возрождение беженства не могло быть делом, доступным для собрания, то духовное возрождение России – задача совершенно утопическая для него. Что может быть более гибельным, если слепой повезет прозревшего. Этого, в действительности, и быть не может, но такую нереальную задачу поставило для собрания Заграничное Церковное Управление, и тем с очевидностью показало, что время прозрения и для самого Управления еще не наступило. Как будто даже в общем ходе событий намечалось обратное движение. Не желание учиться, а претензии учить отдаляли духовных руководителей беженства этого времени от их собственного возрождения. Этим учительством и желанием говорить от лица Русской церкви в собрание были брошены семена внутреннего разложения, но вполне пагубные следствия такой эволюции выяснились тогда, когда вместе с этими семенами гордыни были обильно посеяны и плевелы политиканства.

Обратимся теперь к изложению того, как обсуждался на церковном собрании вопрос о духовном возрождении России. Для предварительного обсуждения этого вопроса был создан особый отдел. Председателем этого отдела был избран архиеп. Анастасий. Работа отдела нам известна только из тех речей, которые были сказаны на общем собрании членами этого отдела. На собрании от отдела выступали: председатель архиеп. Анастасий, еп. Вениамин и Н. Е. Марков. Первый говорил об общем положении, создавшемся в отделе, последние были представителями двух точек зрения, примирить которые не удалось отделу. Из речей архиеп. Анастасия совершенно ясно, что линия разделения в отделе прошла по вопросу об уместности или неуместности принятия резолюций, в которых бы заключалась политическая тенденция. Архиеп. Анастасий образно это изобразил в виде борьбы, которая происходила в душе пастырей, полагавших, что «устроение града земного не должно мешать устроению града небесного». При этом архиеп. Анастасий свидетельствовал, что в самом начале вопрос о восстановлении монархии в России встал во всей остроте перед членами отдела. Сразу же некоторых, по преимуществу священнослужителей, этот вопрос напугал. Им казалось, говорит архиеп. Анастасий, что церковное собрание совсем не должно касаться этого предмета. Определенно было заявлено, что церковные соборы на Руси в прошлом не касались этих вопросов. Было указано также, что ответственность за подобные решения «в большей или меньшей степени ляжет на общего святейшего отца и духовного вождя, Патриарха Тихона». Архиеп. Анастасий отмечает и тот факт, что многие из возражавших против постановки такого вопроса, принципиально были единодушны со сторонниками принятия подобной резолюции и возражали, лишь боясь поколебать авторитет церкви, около которой объединился сейчас русский народ. Итак, точка зрения противников внесения политических вопросов на обсуждение Церковного Собрания была достаточно определенно формулирована, однако, большинство оказало моральное давление на возражавших и добилось внесения в той или другой форме резолюции по этому вопросу. Против такого морального насилия устоял только один из членов собрания – проф. А. Н. Яницкий, подавший мотивированный отказ от дальнейшего участия в работах собрания. Председатель собрания не нашел для себя обязательным даже огласить это заявление, просто сообщив о заявлении проф. А. Н. Яницкого, что он просит не считать его более членом Собрания. Остальные члены отдела, испытав на себе всю тяжесть давления организованного большинства, пошли на довольно скользкий путь компромисса, тем более ненужного, что в существе дела ничего реального в этом компромиссе и не было. Безупречная позиция невнесения политических вопросов на суждение церковного собрания была сдана. Дальнейшие дебаты об упоминании или неупоминании династии были вопросами, с принципиальной точки зрения, безразличными. Предложенный отделом текст обращения к чадам, в рассеянии сущим, даже с упоминанием о восстановлении монархии, не удовлетворял политиканствующее большинство не потому, что он был недостаточно определенным, а потому, что этому большинству нужно было вне собрания поднять авторитет своей группы. Проект послания был принят большинством 58 голосов против 31. Таким образом в отделе принимало участие 89 человек, т. е. весь наличный состав собрания. После обсуждения этого вопроса на общем собрании, расхождение обнаружилось еще явственнее. Группа в 34 человека подала особую мотивированную записку и воздержалась от голосования. В состав этой группы вошли: 6 епископов, в том числе и сербский епископ Максимилиан, единственный из сербов, принимавший участие в работах собрания; 14 священников и 14 мирян. После этого послание было принято единогласно. Нельзя упустить из вида, что компромиссная точка зрения была выдвинута из желания сохранить единство собрания, и все же раскол произошел, напрасно представители меньшинства доказывали, что внесение политических вопросов вредно для самого собрания и для Русской церкви в целом. Политиканствующая группа почувствовала силу, не нуждалась более в компромиссе и настояла на своей точке зрения. Только тогда, довольно поздно, меньшинство обратилось к средству, единственно доступному в подобных условиях. Элементы насилия были совершенно ясны. Решение вопроса о восстановлении монархии в России ни в какой степени не входило в задачи собрания, как они формулированы в п.п. 1–3 Положения о самом собрании. Явившиеся на собрание менее всего были подготовлены к решению подобных вопросов. В общем собрании этот вопрос проходил так, что меньшинство (в 34 голоса), подав особое мнение, воздержалось от голосования. В поданном этой группой заявлении сказано, что оно воздерживается от голосования в виду того, что «постановка вопроса о монархии с упоминанием при том и династии носит политический характер и обсуждению собрания не подлежит». Председатель собрания заявил, однако, что он считает этот вопрос церковным, так как он моральный. Послание было принято 51 голосом, в том числе за послание голосовали: 6 епископов, 7 священников и 38 мирян. Таким образом, голоса епископов разделились пополам, из священников за послание голосовала только одна треть, а две трети воздержались; из мирян воздержалось 14 человек и голосовало за послание 38, в том числе 14 чел., принимавших участие в соборе по приглашению. Ясно, что послание прошло голосами мирян. Церковное собрание раскололось. Настоявшее на своем большинство руководилось не церковными интересами беженства, в противном случае сохранение единства было дороже эфемерной победы в 17 голосов по столь кардинальному вопросу. В общем собрании при обсуждении этого вопроса участвовало всего 85 человек, тогда как в отделе принимало участие 89. При этом большинство в общем собрании потеряло 7 голосов, а меньшинство приобрело 3–4 голоса. Отсюда ясна тенденция сдвига в пользу аполитичности церковного собрания, созванного для объединения и урегулирования и оживления церковной деятельности. На самом же деле это собрание разделило самих участников собрания, урегулировать ничего не смогло, так как в текущую церковную жизнь ничего не внесло; хотя самое собрание и оживилось, но не на церковной работе, а политическими страстями, внесенными определенной группой. Заметим между прочим, что лица, создавшие и активно выступавшие в инциденте с г. Родзянко, все голосовали за послание.

Самое место послания, возбудившее такое страстное к нему отношение, читается следующим образом: «Да вернет (Господь Бог) на Всероссийский престол Помазанника, сильного любовью народа, законного православного царя из Дома Романовых». По словам этого же самого послания на Руси остался один светоч: Церковь Православная. Это послание стало величайшим испытанием для этого светоча и оторвало от него часть членов, незначительную по сравнению с массой верных, но все же значительно большую, чем все беженцы вместе. Таким образом, результаты деятельности церковного собрания, поскольку они выразились в принятии этого послания, были вредными для беженской церковной среды, а для матери Церкви прямо стали трагическими. Едва ли на протяжении всей церковной истории можно указать другое подобное злополучное явление.

Чего же собственно достигла политиканствующая группа? Достижения ее были, конечно, не церковными, а политическими, и даже не политическими, а узкопартийными. Опираясь на настроение усталых, отчаявшихся в исходе борьбы беженских масс, политиканствующая группа, до сих пор игравшая второстепенную роль в политических и вооруженных столкновениях, в момент, когда борьба казалась более или менее законченной, открыла новый фронт против советской власти – церковный, и этим привлекала к себе беженцев. Вновь открытый фронт был тем удобен для руководителей, что он не требовал никаких жертв с их стороны. Конечно, он не сулил и никаких успехов, кроме партийной выгоды, как ловкий ход внутри самого беженства. О Русской церкви в этот момент менее всего думали политиканствующие; оказалось, к сожалению, что также мало думали о Русской церкви и руководители собрания из числа зарубежных иерархов.

После этого большинство собрания стало действовать, как группа внутри самого собрания и провела в Церковный Совет всех членов из своей среды. Это было занятием политиканствующей группой постоянных позиций в Заграничном Церковном Управлении.

Но этим еще не была исчерпана вся политиканствующая сторона деятельности собрания. Церковное Собрание, подталкиваемое теми же лицами, незаметно, а отчасти и несознательно, шло к настоящему церковному перевороту. В конце самых работ Собрания на заседании 1 декабря митр. Антоний, указав «в кратком слове на значение настоящего собрания, – как говорится в протоколе этого заседания, – предлагает, согласно данному уже Его Святейшеством, Святейшим Патриархом Сербским Димитрием, настоящему церковному собранию наименование и в виду ходатайства многих членов его, именовать это собрание собором». Предложение это было принято единогласно. Я нарочно привел эту выписку целиком, чтобы показать, как просто изложен, хотя в довольно запутанной форме, происшедший церковный переворот в протоколе самого собрания. Меньшинство, подавленное большинством, может быть, не подозревало, что принятие такой резолюции означало церковный переворот. Неудивительно, если Сербский Патриарх или другой кто-либо из сербов назвал это собрание собором, так как с их точки зрения всякое собрание, а особенно церковное, есть собор. Заграничное Церковное Управление дало настоящему церковному съезду название Церковного Собрания, желая, очевидно, подчеркнуть его церковную неполноправность, и, во всяком случае, неравнозначимость с собором, как органом церковной власти (см. п. 3 Положения). Многие лица, добивавшиеся перемены названия, добивались этого не с целью простой перемены термина, что не имело никакого значения. Наоборот, они считали, что наименование собором сразу выводило это собрание на большую дорогу церковной жизни. Постановления же, получившие названия соборных, приобретали иное значение, или вернее, их можно было иначе трактовать. Самые же послания от имени собора звучали более авторитетно, а послания эти, как мы видели, были приняты в духе определенной группы, ее политическими устремлениями были продиктованы. Таким образом, церковный переворот, совершенный политиканствующей группой, имел целью возвысить значение принятых решений, а, следовательно, еще больше укрепить позицию руководителей собрания.

Но и этим не были исчерпаны все антицерковные выступления Карловацкого Собрания. Собрание поручило Заграничному Церковному Управлению выработать обращение к Генуезской конференции о недопущении на эту конференцию представителей советской власти. Обращение было выработано и за подписью митр. Антония отправлено, куда следует. Как средство политической борьбы оно было неуместным для церкви, а «лучше – говорится между прочим в этом обращении – помогите честным русским гражданам. Дайте им оружие в руки, дайте им своих добровольцев и помогите изгнать большевиков». Теперь хорошо известно, что это обращение не имело никаких реальных результатов в деле борьбы с советской властью, но для Русской церкви, вместе с посланием, оно сыграло роль молота и наковальни. Этим можно сказать исчерпывается деятельность Карловацкого собрания 1921 года, которое стало не только исходным моментом зарубежного церковного разделения, но и перекинуло церковную смуту внутрь России.

В записке Подготовительной комиссии были процитированы верные, без сомнения, соображения неизвестного нам профессора истории. Этот профессор считал невозможным политическое объединение русской эмиграции в виду сильного расхождения отдельных политических группировок. Такое объединение, по его мнению, было возможно лишь около церкви, которая принципиально должна быть чужда политики. Цели политического руководства эмиграцией, как мы видели, были главными для руководителей церковного собрания; и что же вышло из этого? Церковное собрание само было захвачено политическими вопросами, и потому не могло объединить не только ближайших церковных работников, но и вообще эмиграцию.

История, говорят, повторяется. Поэтому, вероятно, деятели Карловацкого собрания пытались искать в нашем прошлом прецедентов для оправдания своих политических выступлений. Архиеп. Анастасий прямо указал, что «в нас заговорили заветы древних строителей Русской земли, святителей Петра и Алексия и преподобного Сергия Радонежского; перед нами особенно ярко предстал образ адаманта православия, Святителя Гермогена, и побудил нас именно, как церковный орган, сказать свое слово о необходимости восстановления царской власти в России» (Деяния, стр. 121). Полномочный секретарь Карловацкого Церковного Управления, Е. И. Махараблидзе, также поддержал эту историческую справку и писал в введении к деяниям Собора: «Здесь, в этом вопросе, на церковном собрании заговорил великий дух древних святителей и строителей Российского Государства» (Деяния, стр. 5). Нельзя сказать, чтоб параллели были скромными, особенно в том случае, когда они делались самими участниками этого собрания. Теперь, когда результаты деятельности Карловацкого собрания в достаточной степени выяснились, можно смело сказать, что они были совершенно противоположны тем, какие имела деятельность строителей Русского государства. Да и пути, которыми шли древние святители и Карловацкие деятели, были совершенно различны. Строители Русского государства находились в среде своего народа, делили суровую действительность своего времени со своей паствой. Они прежде всего занимались внутренним строением Русского народа, вызывали к деятельности его созидательные силы и совсем не писали крикливых посланий. До нас дошли послания святителей Петра и Алексия, и, когда сравнишь эти послания с посланиями карловацкими, ясна будет огромная разница не только между этими посланиями, но и всем уклоном настроения их авторов. Святитель Гермоген оставался на своем посту до самой мученической кончины, и если возвышал свой голос в делах государственных, то он к этому был подвигнут своим положением в государстве, которого он не покинул. А последствия своих выступлений не сваливал на головы других, сам принял весь удар на себя. Полное несходство общеполитических условий того и нашего времени еще менее дает право в какой либо степени сравнивать подвиги строителей Русской земли и ее великих святителей с карловацкими выступлениями.

В русской истории может быть трудно найти другие столь безответственные выступления, как выступления Церковного Собрания в Карловцах. По общему результату этих выступлений их всего скорее можно было бы сравнивать с выступлением Патриарха Никона. Как тогда политические выступления его стали причиной крушения канонического возглавления Русской церкви, так и теперь карловацкие выступления подвергли всю церковную организацию величайшим испытаниям. И в данном случае, однако, параллели не идут далее этого. Патриарх Никон был законным представителем Церкви в ее целом. Он мог делать верные или ошибочные шаги, но он на это имел право. Карловацкие иерархи никакого права не имели выступать от лица Церкви. Патриарх Никон принял удар за свои выступления прежде всего на себя лично; Заграничное Церковное Управление вызвало удары на чужую голову. Карловацкие деятели, на примере патриарха Никона, должны были понять, что постановка политических вопросов от лица Церкви есть обоюдоострая вещь; если они этого не учли, то тем большую моральную ответственность они взяли на себя.

В церковной среде в России выступления Карловацкого Собрания сразу получили определенную оценку, и притом совершенно одинаковую со стороны всех церковных деятелей. Первые неясные сведения о постановлениях Карловацкого собрания стали поступать с самого начала 1922 года. Св. Патриарх и высшие церковные органы, понимая всю тяжесть ответственности, какую возлагали на церковную организацию эти выступления, уволили беженцев архиереев с их кафедр, с тем, чтобы 1) дать этим епархиям новых полноправных руководителей, а 2) чтобы лишить карловацких епископов и тени церковно-правительственной власти, и этим побудить их быть осторожнее в будущем. Послания и постановления Карловацкого собрания прежде всего, конечно, стали известны гражданской власти, и уже в феврале месяце Св. Патриарх и некоторые иерархи были допрошены по существу вопросов, затронутых в «послании к чадам, в рассеянии сущим». В марте месяце были получены номера «Нового Времени», в которых были напечатаны, как названное послание, так и обращение к Генуэзской конференции. По поводу этих актов произошел письменный обмен мнений между св. Патриархом и наиболее видными иерархами. Все отзывы преосвященных об указанных актах были совершенно отрицательного характера. В этот же раз некоторыми владыками был поставлен вопрос о необходимости принятия решительных мер против Заграничного Церковного Управления с привлечением к судебной ответственности Карловацких иерархов. Эти вопросы были поставлены Св. Патриархом на решение соединенного собрания Св. Синода и Высшего Церковного Совета. Соединенное собрание признало, что ни послание, ни обращение Карловацкого Собора не выражают голоса Русской церкви, и вынесло категорическое постановление о закрытии Заграничного Церковного Управления, подтвердив, что управление всеми заграничными церквами в Зап. Европе поручается митр. Евлогию. Вопрос о личной ответственности некоторых иерархов в судебном порядке требовал некоторых условий, которых в этот момент не было налицо. Поэтому, было решено этот вопрос отложить. О состоявшихся решениях посланы были указы митрополитам: Евлогию и Антонию.

Карловацкие выступления 1921 года представляли собою первый случай присвоения себе группой русских иерархов высшей церковной власти. Этот момент и следует считать началом русской церковной смуты последнего времени. Выступления эти были противоцерковны, так как канонически и Карловацкие иерархи были обязаны послушанием своему главе, Московскому Патриарху. Об этом определенно было сказано и в постановлениях последнего Поместного Собора. В стадии первоначальных подготовительных работ это признавалось и самими карловацкими деятелями: в положении о церковном собрании определенно было сказано, что собрание во всех отношениях признает над собою полную власть Патриарха Московского. Самая форма послания к верующим, в какую облекли свои политические выступления карловацкие деятели, предвосхищала права главы русских епископов, Патриарха, которому одному только было предоставлено право обращаться с посланиями к церкви и от лица церкви. Заявление от имени церкви об отношении ее к тем или иным событиям, без сомнения, требовали авторитета высшей церковной власти. 34-ое правило Апостольское и 9-ое правило Антиохийского Собора совершенно ясно говорят, что епископы не могут предпринимать ничего важного помимо своего митрополита или патриарха, а сфера деятельности епископов ограничивается только пределами их собственных областей. Нужно ли говорить, что вопросы, затронутые карловацким собранием 1921 года, касались всей Русской Церкви в ее целом и ни в какой мере не могли почитаться вопросами, связанными с областями беженских епископов, которых они при том же и не имели. Отсюда ясно, какую страшную ответственность взяли на себя епископы, участвовавшие на Карловацком собрании и поддерживавшие его решения. Авторитет единодушного выступления со стороны епископов против политических резолюций был бы вполне достаточным для того, чтобы удержать все собрание от подобного рода актов. Как же могло произойти то, что заграничные епископы в значительном числе пошли против церковных правил и допустили решение вопросов, требовавших авторитета Св. Патриарха? Это может быть объяснено только отсталостью церковного сознания значительного числа зарубежных архиереев, до сих пор еще нуждавшихся в наличности церковной власти, способной к внешнему принуждению. Такой властью, как мы видели, была в XIX веке, власть обер-прокурора Синода. С уничтожением этой власти психика иерархов возвращалась к положению XVIII столетия, когда даже церковные установления не слушались Св. Синода. Последующий рост авторитета церковной власти, в лице Св. Патриарха Тихона, епископов-беженцев, утративших общение с ним еще в 1918 году, не затронул. Поэтому церковное собрание, на которое авторы записки возлагали надежду, что оно станет фактором роста церковного сознания беженства и тем не даст ему отстать от строения души основной церковной массы, на самом деле только выявило эту отсталость и как бы даже укрепило ее. К деятелям этого собрания, и прежде всего, конечно, к иерархам приложимы слова послания Св. Патриарха Гермогена, направленные к «бывшим братиям», для которых этот великий святитель не находил уже другого более подходящего названия, потому что, как он писал, «в ум наш не вмещается сделанное вами, и слух наш никогда ничего подобного не воспринимал, и в летописях не встречали подобного тому, что, невместимое для человеческого ума, совершено вами».

II

Развитие церковной смуты после первого Карловацкого собора (1922 г.)

«Поражу пастыря и рассеятся овцы стала. (Зал.

XIII, 7). Впрочем Сын Человеческий идет по пред-

назначению, но горе тому человеку, которым Он

предается» (Лук. XII, 22).

Мы уже говорили об одном крупном недостатке в русской церковной организации, который извратил церковное сознание русского общества. В настоящий раз мы должны указать и другое обстоятельство, которое также изживалось с большим трудом. Если указанный ранее нами недостаток создался на почве утраты канонического возглавления церкви и касался организации центральной церковной власти, то второй недостаток питался противоречиями, существовавшими на местах.

Местные церковные учреждения к исходу XIX века получили законченный сословный характер. При этом руководящим сословием на местах было белое духовенство, главным образом – священники. Миряне почти были устранены от участия в делах приходского и епархиального управления, являясь только объектом их. Приходские общины были лишены прав юридического лица, в приходе отсутствовали общественные органы управления. Избираемый приходом представитель его, церковный староста, стал простым приказчиком, все функции которого были заключены в свечном ящике. Если в приходе и бывали собрания прихожан, то это было пережитком давно прошедшего времени.

Приходы принимали участие в содержании епархиальных учреждений, так как казенных средств, отпускаемых по старым штатам, далеко не хватало на содержание даже административных органов епархии. А между тем за последнее столетие возникли новые потребности, особенно просветительные, которые приходилось удовлетворять за счет средств поступавших от приходов в виде прямого или косвенного обложения. Заведывание этими средствами было предоставлено епархиальному собранию, состоявшему из представителей белого духовенства.

Самые просветительные нужды приняли особое направление. Удовлетворение потребностей церкви в просвещенных пастырях было подчинено обучению детей духовного звания. Само число обучавшихся в духовных учебных заведениях в значительной степени превышало потребности церкви в пастырях. Несмотря на это, все же духовные учебные заведения не удовлетворяли всех церковных нужд, так как значительное число лиц, получавших образование в этих учебных заведениях, в последующем отходило от церковной работы. Доступ светских лиц в духовно-учебные заведения до известной степени был затруднен. Отсюда ясно, что духовные школы не столько удовлетворяли потребностям церкви, сколько духовного сословия. Содержание духовно-учебных заведений поглощало значительную часть епархиального бюджета. Таким образом, этот бюджет служил интересам духовенства, хотя средства приходские и епархиальные создавались, конечно, мирянами и приносились ими в храм на нужды церкви, а не на дополнительное вознаграждение клира.

Столь влиятельное фактическое положение белого духовенства и зависимое церковно-правовое положение его от власти местного епархиального архиерея, который не был из среды местного духовенства, а иногда и не сочувствовал сословным устремлениям своего клира, питало в среде белого духовенства стремление оформить свое руководящее положение на местах. Отсюда стремление белого духовенства к ограничению власти епархиального архиерея и даже прямо к белому епископату.

В виду всего этого мы вовсе не склонны устремления белого духовенства объяснить честолюбием отдельных лиц, хотя бы и из среды столичных батюшек. В петроградском духовенстве, может быть, это сознание было более обостренным, но оно было свойственно значительному числу вообще белого духовенства.

Законодательство Поместного Собора 1917–18 гг. не только не пошло навстречу этим сословным чаяниям, но, привлекши в значительном числе к церковной работе мирской элемент в приходах, в епархиальных и центральных учреждениях и на самом Соборе, сразу вывело Русскую церковь из сферы сословных интересов на путь широкой самодеятельности всего церковного общества. Созданное Поместным Собором положение в данное время было единственно возможным, так как общий экономический кризис в стране и утрата казенных ассигнований требовали значительно больших финансовых жертв со стороны мирян. Эти жертвы стали возможны при дружном взаимодействии всего церковного общества. Все принуждало признать новое положение вещей, но это далеко не всех из клира примиряло с этим положением. Общеполитические условия этого времени не могли поддерживать сословных стремлений; пробуждение церковного сознания среди старого клира и вступление в него новых идейных элементов заставляли предполагать, что этот недостаток сознания некоторых церковных кругов изживался и что он будет изжит до конца.

Однако, в ближайшее время появились такие общеполитические условия, которые разбередили и эти старые раны.

1.

Мы старались выяснить причину возникновения церковной смуты в России, или вернее, восприятия церковной массой, находившейся в России, церковной смуты, зародившейся за рубежом. Исходным фактом, с которого начинают развиваться события в России, явился голод. 1921 и 1922 гг. – время исключительных испытаний для России. Огромные пространства Поволжья были поражены голодом. Вторая половина 1921 года была ужасна. Из многих селений население ушло: села и деревни превратились в места бывших поселений. Страдания голодного люда в начале 1922 года превзошли самые мрачные предположения. Беспощадная смерть преследовала свои жертвы всюду. Население гибло дома, на дорогах, на улицах городов. Людоедство стало не полудостоверным преданием прошлых веков, а подлинной действительностью этого ужасного времени. Люди, не испытывавшие непосредственно в это время голода, находились в состоянии тягчайших моральных переживаний и в каком-то общем напряжении.

В то же самое время голод возбудил среди русской эмиграции надежды на скорое падение большевиков, так как казалось, что власть в России не справится с этим бедствием, а следовательно, его не переживет. В статье о. протопр. Г. Шавельского¹³ очень ярко изображены эти ожидания. Они связывались с личностью Святейшего Патриарха, который якобы в ближайшее время возьмет власть в свои руки, чтобы передать ее им же самим указанному, законному носителю этой власти. На деле же мечтания в известных политиканствующих кружках шли гораздо дальше, и даже указывалось не без исторических справок, что монастырские и храмовые сокровища для этого переходного времени могут иметь крупное финансовое значение. Эти настроения имели бы мало отношения к нашей задаче, если бы ими не были продиктованы постановления Карловацкого Церковного Собрания. В момент тягчайшего бедствия, которое могло быть преодолено только дружными усилиями всех, зарубежные церковные деятели стремились поставить церковь против советской власти. Церковь не могла остаться равнодушной к этому ужасному голодному бедствию. Сравнительно рано, когда еще только выяснилась картина этого бедствия, Святейший Патриарх обратился с пламенным посланием о помощи ко всем верующим людям в России и заграницей. И мы знаем, что голос его не был голосом, вопиющим в мировой пустыне.

Привлечение к помощи голодающему населению общественных деятелей было совершено самой гражданской властью. Поэтому, естественно, что и церковная помощь, как общественная, должна была быть координирована с деятельностью Общественного Комитета Помощи голодающим. К этому церковная организация побуждалась еще и тем, что сам Общественный Комитет обратился к Святейшему Патриарху за поддержкой. Создан был и особый Церковный комитет помощи. Вскоре последовало закрытие Общественного Комитета, что повлекло за собою ликвидацию и Церковного. С ликвидацией, его средства были переданы правительственным органам помощи голодающим.

Однако, сбор средств церковными организациями не был прекращен. В декабре месяце 1921 года само правительство просило усилить сбор через церковные установления, начиная с Священного Синода и кончая приходскими советами.

С самого начала 1922 года в России стали появляться зловещие известия о деятельности Карловацкого Церковного Собрания. Для Святейшего Патриарха и других ответственных руководителей церкви было ясно уже к началу февраля, что им придется расхлебывать кашу, заваренную за рубежом безответственными политиканами, не только помимо воли высшей церковной власти, но даже вопреки ей.

К этому времени относится постановка в правительственных кругах РСФСР вопроса об изъятии церковных ценностей для нужд голодающего населения. В самом начале февраля в «Правде» появляется первая довольно резкая статья, посвященная этому вопросу. Нужно сказать, что «Правда» в этом вопросе отражала настроение более крайних течений в правящей среде. 11-го февраля в этой же газете появилось сообщение, что президиум ВЦИК постановил изъять церковные ценности; однако, на другой же день, в официальном органе, в «Известиях», появилось официальное, за подписью секретаря, опровержение этого сообщения «Правды» с указанием, что наркомюсту Курскому поручено лишь подготовить этот вопрос к ближайшему заседанию¹⁴. В том же номере «Известий» была помещена беседа корреспондента с представителем Свят. Патриарха в Центральном Комитете помощи голодающим, прот. Н. В. Цветковым, которым была изложена точка зрения церковной власти на этот вопрос, нашедшая себе более полное выражение в последующем патриаршем послании. 16-го февраля состоялось самое постановление президиума ВЦИК-а об изъятии церковных ценностей, «поскольку изъятие ценностей не может затронуть интересы самого культа». 19-го февраля было издано Св. Патриархом упомянутое выше послание.

Этим воззванием церковным общинам разрешалось жертвовать на нужды голодающих церковные украшения, отдельные вещи, не имеющие богослужебного значения. Воззвание это с разрешения властей было отпечатано и распространено среди населения¹⁵.

В храме Христа Спасителя было во второй раз совершено Св. Патриархом всенародное моление о спасении погибающих от голода, оглашено было здесь и послание, а архиеп. Илларионом было сказано пламенное слово о помощи. Громадный, переполненный народом храм, казалось, слился в общей молитве и жертвенном порыве. Но это едва ли была не последняя служба, совершенная здесь Св. Патриархом.

Только 26-го февраля ВЦИК-ом была утверждена инструкция по изъятию церковных ценностей, которая уже говорила об изъятии ценностей, независимо от их богослужебного назначения. Так, не без колебаний и трений в самих правящих кругах, к концу февраля вопрос об изъятии церковных ценностей продвинулся к такому концу, которым думали одновременно разрешить голодную проблему и лишить церковь тех материальных ресурсов, которые за рубежом возбуждали столь несоответствующие надежды.

В это время Заграничное Церковное Управление закончило составление своего обращения к Генуэзской конференции.

Св. Патриарх особым посланием принужден был указать на имеющиеся церковные установления, касающиеся церковных предметов¹⁶.

В начале марта в Москве состоялся митинг, который был посвящен одновременно вопросу о голоде, церковных ценностях и деятельности Карловацкого Собрания. Еще 15-го марта в «Известиях» было напечатано интервью с Св. Патриархом без каких либо особых выпадов против той точки зрения, которая развивалась Патриархом Тихоном. В номере газеты «Новое Время» от 1-го марта было напечатано обращение Карловацкого Высшего Церковного Управления к Геэнуэзской конференции о недопущении представителей советской власти на конференцию и о снабжении противников этой власти оружием. Этот номер «Нового Времени» в России был получен в самом начале второй половины марта месяца. Между 17 и 25 марта приступлено было к изъятию церковных ценностей. В некоторых местах, – (Шуя, Москва, С.-Петербург, Смоленск и др.) – это вызвало неорганизованные народные выступления против изымавших. Однако, в подавляющем числе случаев изъятие прошло без сопротивления. В «Известиях», от 28 марта встречаем первую резкую статью против церкви под заголовком «Святейшая контрреволюция». Статья эта посвящена деятельности Карловацкого Церковного Собрания, а в связи с этим припоминались и вообще выступления против советской власти со стороны отдельных иерархов, относившиеся к давно прошедшему времени.

Столкновения, происшедшие на почве изъятия церковных ценностей, дали формальный повод к организации судебных процессов (в Москве, Смоленске, Иваново-Вознесенске, С.-Петербурге и др. местах) против представителей церкви. На всех этих процессах ярко выявилось то нервное настроение, с которым власть относилась к самому изъятию. В руководящей статье, предшествовавшей этим процессам, прямо подчеркивался политический момент их. Власть только защищается – писалось в этой статье, – кто же ведет нападение? Зарубежные враги этой власти. Карловацкий Собор выявил заинтересованность церкви в том, чтобы «костлявая рука голода» задушила советскую власть.

Каким же образом ответственность за деяния этого Собрания могла быть перенесена на представителей Русской церкви, находившихся в России. «Митрополит Антоний, – писали в Известиях, – передал от имени Патриарха благословение на соборные труды». В виду важности такого заявления следует несколько остановиться на нем. Обращаясь к деяниям Собора, мы там не найдем прямого ответа на поставленный вопрос, так как Деяния не воспроизводят речи митрополита Антония, которой он открыл само собрание, ссылаясь на то, что эта речь была произнесена экспромтом и записи ее не сохранилось. Можно даже предполагать, что прямого заявления о благословении Св. Патриарха Тихона и не было. Однако, в Положении о самом Собрании есть статья, которая ясно говорит о необходимости утверждения Св. Патриархом постановлений этого собрания и только некоторые мероприятия могут быть проводимы в жизнь, как временная мера до утверждения их Московским Патриархом. Одним из самых важных прав церковной власти является право обращения с посланиями. Поэтому, если требовали утверждения какие либо постановления Собрания со стороны Патриарха, то послания от имени Церкви могли издаваться только с предварительного согласия на это главы русских епископов. Только в этом случае Собрание, признающее над собою полную каноническую власть Московского Патриарха, могло обратиться с соответствующим заявлением от лица церкви. Каково было содержание послания и обращения, мы уже говорили. Благословение Св. Патриарха, если даже не передавалось Собранию митрополитом Антонием, то наличность его предполагалась некоторыми даже из участников собрания. Возможно, что они находились в заблуждении. Это в данном случае не имеет большого значения. Важен лишь сам факт существования такого убеждения среди членов Собрания. Отсюда, по существу, неправильное утверждение «Известий» получает как бы некоторое основание и делает Св. Патриарха в глазах советской власти ответственным за просьбу, обращенную к Генуэзской конференции, дать оружие для свержения советской власти. Отсутствие улик лично против Патриарха лишь внушало мысль о хорошо налаженных конспиративных связях. На Московском процессе прокурор в своей речи прямо заявил: «Мы судим не церковь, а лиц, которые воспользовались легализованными формами церковного аппарата в целях подпольного нападения на советскую власть». И далее: указав на церковную дисциплину, на которую ссылались подсудимые, он сказал: «Это лишний раз свидетельствует о прочности подпольной организации».

Св. Патриарх, вызванный на процесс московских церковных деятелей в качестве свидетеля, отрицал какую либо свою предварительную осведомленность о деятельности Карловацкого Собрания.

Таким образом, изъятие церковных ценностей и деятельность Карловацкого Собрания 1921 года в глазах советской власти составляли, как бы факты, связанные между собою самым теснейшим образом. Вот почему на всех диспутах этого времени обычной является тема «Голод, церковные ценности, Карловацкий собор». Названный процесс; московских церковных деятелей имел еще один результат: состоялось постановление Московского трибунала о привлечении к ответственности самого Патриарха и управлявшего тогда московской епархией архиеп, Никандра.

Нужно сказать, что решение по делу московских церковных деятелей было вынесено не без борьбы в самом трибунале. Только после 14-часового совещания было принято решение, в силу которого одиннадцать лиц подлежали смертной казни, а остальные – заключению от 1 года до 5 лет. Однако, колебания и тут не кончились. Защитники подали ходатайство о смягчении приговора в Центральный Исполнительный Комитет. И президиум его тотчас же предписал приостановить исполнение этого приговора. Не без борьбы в президиуме ЦИКа было решено привести в исполнение постановление Московского трибунала.

Итак, выступления Карловацкого собрания и Высшего Церковного Управления заграницей стоили только в Москве одиннадцати человеческих жизней! Но это было далеко не единственное следствие этих выступлений.

Убеждение гражданской власти, что Св. Патриарх и его ближайшие сотрудники стремятся использовать церковную организацию против советской власти и аналогичное предположение части клира сближали эту часть с настроениями правящей среды. Власть искала в это время случая, чтобы доказать, что она ведет борьбу не с церковью, как таковой, а с лицами, которые хотят использовать эту организацию против гражданской власти. Таким образом, был перекинут мост между властью и теми элементами клира, которые составили в будущем ядро живой церкви. Однако, возможность открытого выступления живоцерковники получили не сразу. Еп. Антонин оказался в это время, по своим настроениям, особенно близким лицом к руководящим правительственным кругам.

Время шло, и вопрос о привлечении к суду самого Патриарха постепенно, не без колебаний, продвигался к тому, чтобы посадить на скамью подсудимых и его. Только в середине мая этот вопрос получил свое окончательное решение. В связи с этим решением стояла и изоляция Св. Патриарха. Таким образом, он ходом событий устранялся от управления церковью. Этим моментом и воспользовалась живоцерковная группа для захвата церковной власти.

12-го мая эта группа впервые посетила Св. Патриарха и имела с ним беседу по поводу направления церковных дел. Возможно, что в связи с этой беседой, а более вынужденный создавшимся положением Св. Патриарх 16-го мая передал управление Русской церковью Митрополиту Ярославскому Агафангелу, прося его немедленно прибыть в Москву, на что имелось согласие гражданской власти.

Инициаторы живоцерковного движения не успокоились на этом, и уже 14-го мая поместили в «Известиях» свое обращение к верующим. Эта группа обвиняла церковные верхи в попытке устроить государственный переворот и обещала прекратить войну церкви против гражданской власти и сообщала, что лица, подписавшие воззвание, уже обратились к государственной власти «о предоставлении нам (т. е. авторам воззвания) возможности скорейшего созыва собора для суда над виновниками и решения вопроса об управлении церковью». Воззвание это было подписано еп. Антонином, священниками: Калиновским, Красницким, Введенским, Белковым, псаломщиком Стадником и, по-видимому, присоединившимися к ним московскими священниками: Борисовым, Быковым, из Саратова протоиереем Руссаковым и протоиреем Ледовским, т. е. 10 лицами. Отсюда ясно, что названные лица присвоили себе церковную власть тотчас после первого посвящения ими Св. Патриарха. Обращение к гражданской власти по поводу созыва собора, обращение к верующим – все это акты, которые не оставляют сомнения, что авторы их считали себя уже руководящим органом церкви.

Наиболее активные из этой группы: Введенский, Белков, Калиновский посетили Патриарха еще раз 18-го мая и подали ходатайство о разрешении возобновить функционирование канцелярии Св. Синода и просили в связи с этим передать им синодальные дела с той целью, чтобы они в свою очередь передали их заместителю Св. Патриарха. Патриарх Тихон в это время уже был лишен свободы и не знал названного выше обращения этой группы. Он согласился на их ходатайство. В резолюции Святейшего определенно указывалось, что названным священникам поручается принять дела для передачи их митр. Агафангелу.

Управление Московской епархией было возложено на Иннокентия, епископа Клинского, а до его приезда было поручено Леониду, епископу Вернинскому. Намерения явившихся священников были далеки от желания помочь более правильному течению дел. «Сыновне испрашивая» благословения Святейшего на передачу дел, они на самом деле решили захватить церковный аппарат, так как понимали, что провозглашение себя Высшим Церковным Управлением дает им еще слишком мало возможностей. Захватив церковный аппарат, они менее всего склонны были выпускать его из своих рук, так как это обеспечивало им огромные преимущества: дела шли в центр со всей России, и они, таким образом, оказались в курсе всего церковного управления. Получив условно в свои руки делопроизводство, они сочли возможным говорить о передаче им власти Патриархом. Скоро к первоначальным деятелям живой церкви примкнул епископ Вернинский Леонид. Таким образом и московский епархиальный аппарат оказался в руках живоцерковников.

Насильственный характер захвата власти живоцерковниками несомненен даже для Титлинова¹⁷, несмотря на то, что обновленчество, представителем которого и является проф. Титлинов, получило эту власть от живоцерковников. Проф. Титлинов, однако, допускает существенную неточность по отношению к этому времени. Он говорит об отречении Патриарха. Обращаясь к тексту грамоты, которой было передано управление Митрополиту Агафангелу, мы не найдем ни слова об отречении. Возможно, что Патриарх и предполагал отречься от власти в случае, если бы собрался Поместный Собор, но до этого Собора Патриарх не мог этого сделать и не сделал этого раньше, не сделал и в этот момент. Таким образом, говорить об отречении Патриарха так же неправильно, как и утверждать, что власть была передана В.Ц.У.

Патриарх устранился от управления церковью, так как был лишен свободы и привлечен к гражданскому суду. Мит. Агафангел был поставлен во главе управления только до собора, от которого и зависело сохранить временную организацию власти или избрать нового Патриарха, так как Св. Тихону, действительно, была не чужда мысль о сложении с себя патриаршей власти. Освобождение же от гражданского суда и заключения возвращало и самое управление в руки Патриарха Тихона без всякого особого акта со стороны заместителя его, митр. Агафангела. Но эта возможность, конечно, всего менее тогда могла учитываться, как сколько нибудь реальная.

Таким образом, около 12-го мая живоцерковники захватили власть благодаря тому, что Св. Патриарх был лишен свободы и высшее церковное управление перестало функционировать. 18-го мая некоторые из живоцерковников захватили обманным путем аппарат церковного управления. Митр. Агафангел не прибыл в Москву тотчас, как того требовал указ Св. Патриарха. Чем больше уходило время, тем приезд его делался все более и более сомнительным. Этим временем воспользовалась живоцерковная группа для организации своего учредительного собрания. 29-го мая, т. е. через две недели с небольшим после захвата власти, живоцерковники оказались в состоянии созвать это собрание, где, наряду с выработкой своей групповой программы, они организовали В.Ц.У.

Каковы же были устремления этой группы? В организации церковного управления живая церковь поставила своею целью преобразовать епископат: 1) из монашеского сделать его белым, 2) свести епархиального архиерея на степень почетного представителя церкви. Руководящую роль в управлении должны играть пресвитеры. Форма церковного управления должна быть коллегиальной, и большинство мест в коллегии должно принадлежать пресвитерам. Сверх того, живая церковь стремилась оградить белое духовенство от влияния, мирского элемента в приходе, освободив его от зависимости со стороны приходских советов. Живая церковь усиленно подчеркивала свою не только лояльность к советской власти, но и свое сочувствие, как к самому перевороту, так и всему делу социалистического строительства. Оставаясь в области церковно-организационных вопросов, легко усмотреть сословный уклон в смысле полного удовлетворения сословных чаяний белого клира.

Что-же из себя собственно представляла «живая церковь»? Она была как бы церковной партией, но в то же время захватившей церковную власть. Живая церковь немедленно приступила к проведению в жизнь своей программы, помимо собора и всех канонически правильных форм церковного законодательства. Проф. Титлинов в своей брошюре, стараясь определить существо живоцерковного движения, приходит к следующему выводу: «Но, если новое церковное движение нельзя назвать реформационным, то его можно и должно назвать революционным. Так его называют сами деятели движения и такое определение представляется нам наиболее подходящим»¹⁸. Итак, «живая церковь» – революция в церкви. Что касается методов действия, то это определение, до известной степени, правильно, и они могут быть названы революционными, в виду того, что власть получили путем захвата. Но при этом самый захват произошел путем обмана Патриарха и церковного общества, которому старались внушить мысль о том, что Патриарх передал власть представителям живой церкви. Значит, и в этом отношении нет ни открытой борьбы, ни дерзновения. Обращаясь же к существу дела и главным устремлениям живой церкви, мы видим, что все эти устремления носят ярко выраженный сословный характер. Они совсем не прогрессивного свойства, и я бы сказал, не носят в себе и разумного церковного консерватизма, но ярко выраженную «поповскую реакцию» против реформ, созданных законодательством Поместного Собора 1917–18 гг. За революционными выкриками и истерией самая черная реакция, стремящаяся превратить церковь в привилегию белого клира: управлять, эксплуатировать остальное церковное общество. Реакционным это движение оказалось и в деле организации церковной власти, возвращая ее по существу к синодальным формам управления.

По окончании собрания живоцерковная делегация посетила митрополита Агафангела в Ярославле. После отказа его следовать указаниям живой церкви, ему нельзя было и думать выехать в Москву. Но зато эта делегация вывела митр. Агафангела из состояния бездеятельности, и он по поводу всех происшедших событий обратился с особым посланием к церковному обществу¹⁹. Одновременно с этим посланием было разослано постановление Патриаршего Синода по поводу недоуменных вопросов, возникших в среде верующих в связи с происходившими событиями. Эти два документа сыграли большую роль в организации верных сынов Патриаршей Церкви.

Своим посланием митр. Агафангел призывал верующих хранить единение веры и строго держаться церковного предания, осуждая усилия новых людей, стремящихся антиканоническим путем ввести преобразования в церкви. Митр. Агафангел призвал архипастырей к самостоятельному управлению епархиями, и только в сомнительных случаях просил обращаться к нему. Сущность этого послания совершенно ясна. Осуждение живоцерковников и призыв к единению.

Совершенно неосновательны утверждения тех, которые на основании этого послания делают заключение о том, что митр. Агафангел дал автокефальные права всем епархиям. Административно-судебная самостоятельность епархий далеко не может почитаться автокефалией. Несправедливо и то, что это было мероприятием митр. Агафангела. Митр. Агафангел подтвердил лишь то положение, которое было создано еще указами Св. Патриарха. Ни указы Святейшего, ни самое послание мит. Агафангела не рассыпали однако Русской Церкви на бесчисленное множество несвязанных между собою церковных новообразований. Если указы и послания создавали нечто новое, то это может быть названо административно-судебной автономией епархий и только. Из послания ясно, что все эти мероприятия имеют характер временный; едва ли можно вводить временную автокефалию? Каким образом и каким органом может быть ликвидирована автокефалия, если она вводится на время?

Более конкретные вопросы разрешало постановление Священного Синода. Оно касалось трех вопросов: 1) Живоцерковники особенно настаивали на соборном характере своей церковной организации и предполагалось, что в ближайшее время они соберут собор. Среди многих сторонников Патриаршей церкви было предположение идти на собор и подавить живоцерковников своей численностью. На этот вопрос был дан в постановлениях Патриаршего Синода совершенно определенный ответ: идти на собор, созываемый захватчиками, нельзя, так как это лже-собор; настоящим собором может быть почитаем только собор, созданный Патриархом или его заместителем. 2) Для многих приходских общин являлся очень трудным вопрос о том, как быть со священнослужителями, перешедшими в живую церковь. Синод предупреждал: не разделять с ними общей молитвы и, по возможности, удалять их из своих храмов, следя, чтобы они не уносили из церкви церковных предметов, в том числе и антиминсов. 3) В случае ухода священников в «живую церковь», предлагалось просить немедленно нового священника у местного епископа, а если и он ушел в живую церковь, то у ближайшего, оставшегося верным, направляя к нему кандидатов для рукоположения. Этими постановлениями приходским общинам были развязаны руки и стало возможным сопротивление, а не механический переход в раскол вместе с членами причта.

До июля месяца «живая церковь», главным образом, организуется в Москве и Петрограде, и только в июле ее агенты стали появляться в провинции и, конечно, успеха не имели в широких слоях церковного общества. В первой половине августа состоялся съезд «живой церкви» в Москве в общерусском масштабе. На этом съезде московская группа «живой церкви» явилась руководящей. Главную свою задачу съезд видел в борьбе с монашеским епископатом и мирским засилием. В средствах борьбы решено было не стесняться: высылка несогласных из епархий, роспуск приходских советов, лишение активных прав мирян, несочувствующих живой церкви. Центральное управление было организовано в виде коллегии из епископов, клириков и мирян с епископским меньшинством: епархиальное управление поручалось коллегии из четырех священников, одного более низшего клирика и мирянина, под председательством епископа, однако, не пользующегося никакой властью. Для окончательной победы над монашествующим епископатом открыт был немедленный доступ к епископскому сану не только вдовым, но и женатым священникам. Одним словом, съезд санкционировал все предложения московской группы. Многие из участников съезда не выдержали и покинули съезд до его окончания, в том числе был и сам епископ Антонин. Кроме этих организационных постановлений съезд принял особую декларацию, с которой обратился к верующим. Здесь между прочим писали про зарубежную иерархию: «В довершение всего истекшей зимою они собрались заграницей в гор. Карловцах... Они подготовляли народное волнение и новую гражданскую войну под предлогом защиты церковных ценностей, предназначенных на спасение умирающих от голода. Архипастыри наши, во главе с Патриархом Тихоном, ради сохранения в православных храмах золота, серебра и драгоценностей превратно истолковали каноны, смутили паству, вызвали волнения, местные бунты и кровопролитие». Таким образом, обращение Патриарха Тихона по поводу изъятия церковных ценностей ставилось в один ряд с действиями зарубежных иерархов. Одни стремятся вызвать народные волнения, а Патриарх как бы осуществляет этот замысел. Нужно ли говорить, что это ни в какой степени не соответствовало действительности, но тогда в различных кругах России события воспринимались так, как они изображены живоцерковниками. В глазах власти Патриарх Тихон и его церковная организация стремилась к тому-же, к чему стремились и карловацкие деятели. Только заграничные архиереи рассказали то, что скрытно подготовлялось внутри России. Съезд заявил себя лояльным по отношению к гражданской власти, что уже давно было сделано Св. Патриархом, а в последнее время его заместителем, мит. Агафангелом, писавшим в своем послании: «Повинуйтесь с доброю совестью, просвещенною христианским светом, государственной власти, несите в духе мира и любви свои гражданские обязанности». Живоцерковники должны были положить нечто большее на весы своей политической благонадежности, чем лояльность, и они заявляют о необходимости пересмотра канонов и даже догматов, желая привести их в соответствие с новым политическим и социальным строем. Все это необходимо было для живоцерковников, чтобы привлечь к себе расположение правительственных кругов и, опираясь на их содействие, ликвидировать совершенно «Тихоновскую контрреволюционную церковь». Однако, правительство не могло и не оказало поддержки живой церкви в таких размерах, в каких она нуждалась в ней. Были произведены аресты епископов, частично мирян, неугодных живой церкви, но разогнать тихоновские приходы и их советы не удалось, а выслать мирян вообще было возможно в очень ограниченном числе. Нужно, однако, сказать, что живоцерковники правильно предчувствовали, где таилась для них опасность. Миряне, сорганизованные в приходы и выдвинувшие из своей среды приходские советы, стали оплотом старой церкви. С началом сентября месяца замечается усиленная их работа. Приходы отказываются от услуг живоцерковного клира, иногда с физическим насилием изгоняют живцов из храмов и почти совершенно не привлекают их к требоисправлениям. Обнаружилась поразительная картина: там, где созданные Поместным Собором приходские учреждения получили надлежащее развитие, живоцерковники встретили решительный отпор; там-же, где эти учреждения еще не получили соответствующего развития, живоцерковники оказались господами положения. Приходы объединялись между собою, привлекали верных Патриаршей церкви священников к работе, выходившей за пределы их собственных церковных общин, представляли кандидатов для рукоположения, стойких и убежденных сторонников старой церковной организации. К средине сентября в Москве и в провинциальных центрах можно было уже насчитать целый ряд приходов, сравнительно благополучно существовавших и непризнавших живоцерковного В.Ц.У. Общая тенденция была к увеличению числа этих приходов. Но что особенно следует отметить, так это то, что Тихоновские храмы были переполнены молящимися, а живоцерковные пустовали уже тогда.

Живоцерковный съезд имел еще одно важное следствие: он расколол самих живоцерковников, от которых стали отслаиваться: обновленцы, содац и пр. В связи с этим разделением началась и взаимная критика. Это окончательно подорвало существовавшее мнение о «живой церкви», как организации, способной поддержать церковное единство, усилило отход от нее и пастырей.

Хотя перелом и совершился в положении «живой церкви» в сентябре и октябре месяцах, она все же была в это время значительной силой, овладевшей церковным аппаратом в центре и в большинстве случаев на местах.

2.

Мы познакомились с событиями, имевшими место в церковной жизни в России. Что-же происходило в это время за рубежом, в этом очаге, где впервые появилось пламя церковной смуты? Мы видели, что Карловацкое Церковное Собрание раскололо зарубежное церковное общество; хотя тогда открытого разделения и не произошло, но трещина образовалась глубокая. Новые явления церковной смуты за рубежом обнаружились в связи с изживанием последствий деятельности этого Собрания. Мы уже говорили, что высшая церковная власть отозвалась на деятельность этого Собрания указом 5 мая 1922 г.²⁰. В этом указе приведено постановление соединенного собрания Св. Синода и Высшего Церковного Совета. Соединенное собрание признало: послание и обращение Карловацкого Собора не выражающими голоса Русской Православной церкви, а самые документы – чисто политическими актами, не имеющими никакого церковно-канонического значения. Самое Заграничное Церковное Управление было постановлено упразднить, а для суждения о церковной ответственности некоторых лиц озаботиться получением необходимых материалов, самое же суждение иметь по восстановлении нормальной деятельности Синода при полном числе его членов. Соединенное собрание отметило в своем постановлении и то обстоятельство, что после того, как заграничные русские церкви были поручены управлению мит. Евлогия, «для В.Ц.У. там не остается уже области, в которой оно могло бы проявлять свою деятельность». Итак, указ не оставлял никакого сомнения в том, что заграничное В.Ц.У. должно быть ликвидировано, и что самые постановления Карловацкого Собрания, признававшего над собою полную власть Всероссийского Патриарха, объявлены не имеющими никакого церковно-канонического значения.

Формально вопрос этот был разрешен всеми инстанциями русской церковной власти: Св. Патриархом, Соединенным Собранием Св. Синода и Высшего Церковного Совета, т. е. органами, которым, по постановлению Поместного Собора, принадлежала вся полнота высшей церковно-административной власти. Для всякого верующего члена Русской церкви, при создавшемся положении, был только один выход, независимо от его личных мнений и настроений: полное подчинение этому указу и принятие его, как следствие допущенных отступлений от церковной точки зрения бывшим Карловацким Собранием и самим заграничным В.Ц.У. Не так, однако, обстояло дело в Сремских Карловцах.

Заграничное В.Ц.У. получив указ, собрало зарубежных архиереев на совещание, которое должно было состояться 2-го сентября 1922 года, т. е. через две недели после того, как в Москве состоялся живоцерковный съезд, после которого и наступили наиболее тяжкие времена для верных сынов патриаршей церкви. Рискуя быть устраненными и даже заключенными, верные сыны Церкви Российской с замечательным напряжением ловили в это время всякий намек со стороны Св. Патриарха и его Синода, чтобы с ними согласовать свое поведение, чтобы проявить максимум послушания и преданности, больше тяготились отсутствием указаний, чем их исполнением. Отпали от церковной власти только враги ее – живоцерковники. В это самое время в спокойной обстановке в маленьком городке Сербии собралось для заслушания названного выше указа совещание заграничных архиереев.

Предварительно, однако, этот указ был заслушан в заседании заграничного В.Ц.У. Это имело место 1-го сентября. На заседании В.Ц.У. присутствовали: председатель В.Ц.У., члены Синода, т. е. пять архиереев и члены Церковного Совета: 1 священник и 1 мирянин. Кроме того на собрании приняли участие еще пять епископов, прибывших на епископское совещание. Таким образом, всего присутствовало 13 человек и еще полномочный секретарь В.Ц.У., Е. И. Махараблидзе. Не можем не отметить одной детали: в протоколе сказано, что В.Ц.У. слушало названный указ «по благословению Св. Патриарха Всероссийского». По заслушании указа был объявлен 15-минутный перерыв: после перерыва в первую очередь был заслушан доклад члена Церковного Совета, генерала Батюшина. Ген. Батюшин в своем докладе старался доказать подложность патриаршего указа; однако, по-видимому, тогда никто этой точки зрения не разделил. После генерала Батюшина с докладом выступил г. Е. И. Махараблидзе; сущность его доклада из протокола не ясна; только известно, что в конце оживленных прений собрание разделило основные доводы этого доклада и постановило: принять указ об упразднении В.Ц.У., к исполнению, выразив, «полную покорность и сыновнюю преданность». Казалось, далее следовало бы поставить точку и перейти к осуществлению этого указа. На самом же деле последовали всякие «но», которые уже совершенно не свидетельствовали ни о «сыновней преданности, ни о покорности», но обнаружили открытое противление Всероссийской церковной власти со стороны заграничного В.Ц.У. Эти «но» заключаются: якобы в неясности указа, в невозможности оставить русскую заграничную церковь без высшей церковной власти, дезорганизации власти в России и, наконец, в уверенности членов собрания в том, что указ «написан под давлением большевиков». Из всего этого был сделан один вывод, что указ следует привести в исполнение по восстановлении церковной власти в России и освобождении Патриарха; так как последнее исключалось из числа возможного, то оказывается, что В.Ц.У. оставалось существовать на неопределенное время.

Однако, вопрос о временном продолжении действия В.Ц.У. был принят большинством 11 голосов против двух (Мит. Евлогия и Еп. Вениамина), которые высказывались за немедленное упразднение этого учреждения, после чего съехавшиеся епископы должны обсудить вопрос об организации временной церковной власти; и лишь один еп. Вениамин настаивал на точном и немедленном исполнении указа, т. е. на передаче власти мит. Евлогию. Так закончился первый акт с указом Всероссийской церковной власти. Можно ли себе представить, что либо более фальшивое, чем это постановление Карловацкого В.Ц.У., которое по благословению Св. Патриарха, решило не исполнять его указа.

Следующий акт состоялся на другой день уже на совещании епископов. На этом совещании не присутствовали ни прот. Востоков, ни ген. Батюшин, но прибыл арх. Анастасий. Таким образом, изменение в составе участников произошло частичное и едва ли способное изменить существо решения: арх. Феофану, а вслед за ним и всем более младшим архиереям пришлось сесть пониже на одну ступень и только. Всего на заседании присутствовало 12 епископов, и секретарь В.Ц.У., Е. И. Махараблидзе.

Повторив, как заученный урок, фразу о полном подчинении и сыновнем послушании Св. Патриарху, совещание решило: В.Ц.У. упразднить, и вместо него учредить Временный Архиерейский Синод, т. е., в действительности, не приглашать на заседание впредь: ни протоирея Востокова, ни генерала Батюшина, и, таким образом, ликвидировать выбранный Карловацким Собранием 1921 года Церковный Совет. Число членов, по сравнению с предшествующим составом Синода, было сокрашено на 1 лицо. Едва ли кто будет утверждать, что перемены произведены сколько нибудь существенные. Епископское совещание не только не улучшило положения дел, но проявило, можно сказать, еще большее крючкотворство и совершенно противоречило и буквальному смыслу и духу указа.

Это же совещание обнаружило и некоторые новые тенденции. Временный синод учреждался, между прочим, «в целях сохранения преемства церковной власти» в виду нарушения деятельности Всероссийской церковной власти. Таким образом, это новое учреждение, возникшее вопреки ясно выраженной воле Св. Патриарха, потенциально воспринимало на себя функции Всероссийских высших церковных установлений. Стараясь придать этому какое-либо формальное основание, извлекли на свет Божий патриарший указ, от 20 ноября 1920 года, который касался обстоятельств, имевших место на территории России, и предоставлял известные функции епархиальным архиереям, находившимся в своих епархиях, и совершенно не имел в виду зарубежные церковные дела. На основании старого, не относившегося к загранице указа нарушалось прямое, ясное и категорическое требование высшей церковной Всероссийской власти и притом изданное специально по поводу заграничных дел. Св. Патриарх и многие другие иерархи русские, лишенные в это время уже свободы, мужественно переносившие свое заключение, были заподозрены зарубежными архиереями в действии «под давлением». Нет никакого сомнения, что подобное утверждение бросало тень на личность Святейшего и его сотрудников. Так поступали люди, которые на словах выражали полное подчинение и сыновнее послушание. В то время, когда Русская Церковь ждала от своих зарубежных братьев добросовестного исполнения патриаршего указа и ликвидации заграничного В.Ц.У., что могло бы облегчить положение Тихоновской церкви в России, зарубежными иерархами была брошена мысль о присвоении им всероссийской церковной власти. Все это свидетельствовало о продолжавшем развиваться помутнении церковного сознания у архиереев беженцев. Результатом этого помутнения явилось дальнейшее развитие церковной смуты за рубежом.

Основным фактом событий 1922 года является арест Св. Патриарха Тихона. За этим последовал откол части церкви и как-бы еще раз сбылись пророческие слова Захария: поражен был верховный пастырь Русской Церкви, и с этого момента начинается церковное рассеяние русского православного стада. Самому факту ареста предшествовал довольно запутанный клубок событий, часть которых имела место внутри России, а часть их происходила за рубежом. При этом событии зарубежные предшествовали внутренним и послужили исходным моментом всей церковной смуты, которая своего наибольшего развития достигла в мае и сентябре месяцах 1922 года.

Деятельность Карловацкого собрания 1921 года необыкновенно обострила отношение между Церковью и существующей в России властью. Величайшее бедствие, поразившее Россию в 1921 г. – голод – придало течению событий необыкновенно бурный характер. События этого смутного времени питались и более общими причинами: отсталостью церковного сознания у части русской иерархии, церковно-анархически настроенной и давшей себя увлечь в область политиканства, а также настроениями значительной части белого клира, неизжившего сословных устремлений прошлого. Если зарубежные иерархи примкнули к крайне правому лагерю, то представители белого клира, живоцерковники, пошли на сближение с господствующим в России социально-политическом уклоном. Те и другие, став игрушкой политических страстей, в равной степени забыли свой долг перед церковью: долг послушания церковной власти. В этом основное сходство между Карловацким движением и живоцерковным, и как бы ни были политически далеки эти два течения, церковно в них гораздо более общего, чем можно предполагать это с первого взгляда.

Существует, однако, одно различие в процессе развития этих течений. Живоцерковная смута развивалась необыкновенно быстро, зарубежное движение имело более замедленный темп. Скорость развития зависела от внешних окружающих условий: за рубежом эти условия не могли форсировать ход событий, тогда как в России они форсировали его. Но это различие скорости развивавшихся процессов нисколько не делает их разными по существу и по конечным целям. Живоцерковники в два месяца стали раскольниками, Карловацкие отщепенцы совершают это путь в 5 лет. Для лиц, которые наблюдали ход церковной жизни за рубежом, как он направлялся Карловацким В.Ц.У., была совершенно ясна конечная пристань, к которой, может быть, не всегда сознательно, руководители зарубежной церкви направляли бег своего корабля. Те и другие вступили на путь человекоугодничества и, утратив моральную связь с церковной властью, неизбежно влеклись к церковному расколу.

Карловацкое собрание, в ноябре 1921 года, не имея никаких церковных полномочий, организует заграничное В.Ц.У.; живоцерковное учредительное собрание, в мае 1922 года, организует для внутренних отщепенцев аналогичное В.Ц.У. Последнее захватывает власть и церковный аппарат, первое присваивает себе власть, не принадлежащую ему, не только помимо какого либо акта, но вопреки патриаршему указу. Деятельность Московского В.Ц.У. раскалывает церковное общество в России, Карловацкое В.Ц.У. создает трещину в настроении зарубежных церковных деятелей. Оба эти В.Ц.У. делаются источником величайших испытаний для верных сынов Русской церкви в России. Параллели эти могли бы быть продолжены и значительно далее, но и из этого совершенно ясно, что одни и те же причины привели отщепенцев зарубежных и внутренних к одним и тем же следствиям. Правда, зарубежные любили говорить о своем полном подчинении и сыновнем послушании Св. Патриарху, будучи на деле чуждыми того и другого. Они долго продолжали себя выдавать за членов Патриаршей церкви, живоцерковники скоро отошли от церкви и образовали живоцерковный раскол. Однако, было время, когда и живоцерковники, захватив уже власть, письменно сыновне испрашивали благословения Святейшего. Так, в этих случаях слова служили не к выявлению настроений и мыслей, а к сокрытию их. Какая в существе разница между политиканствующим карловацким архиереем, пишущим о сыновнем послушании и неисполняющим велений высшей церковной власти, и «живоцерковным попом», обманно просящим благословения у того же Патриарха. Какая существенная разница между живоцерковником, возводящим на Патриарха вину в политической контрреволюции, и представителем Карловацкого толка, порочащим честь главы русских епископов перед западноевропейским обществом своим утверждением, что он действует под давлением. Разницы, по существу, между этими двумя течениями нет и не может быть, так как исходный пункт того и другого отщепенства один и тот же: преобладание политических устремлений над церковным сознанием. Политическое различие этих течений не делает их, с церковной точки зрения, разными: окрасятся ли они в красный цвет или в черный, или в какой либо другой, – одно несомненно, что они стараются тщательно стереть с себя цвета Русской церкви, а все остальное имеет значение политическое, а не церковное.

Огромной ошибкой было бы думать, что этими фактами церковной смуты исчерпывалось все содержание жизни Русской церкви в 1922 году, и что все русское церковное общество превратилось в изменников и отщепенцев. Наряду с этими мрачными пятнами на фоне русской церкви появились в это время и яркие звезды. Это были люди с противоположной церковной настроенностью, которые с каким-то особым рвением охраняли в это время единство церкви. Именно, в это время значительная часть русского церковного общества особенно сильно почувствовала, как ей близка церковь и как ей дорого церковное единство. Ни смерть, ни заключение, ни невероятно тяжелые переживания на свободе не заставили этих людей изменить церковной власти. В числе верных сынов Русской церкви оказались: 1) подавляющее число церковного народа, 2) огромная часть иерархии 3) и, увы, в первое время, лишь ничтожная часть белого клира. В эти трудные моменты церковной жизни особенно как-то почувствовалось все величие исповедничества, когда люди без фразы и позы принимали суровую действительность, как ниспосланные испытания. В этом настроении была великая сила, которая не только облегчала испытания, но и примиряла с ними. Безгранично более мучительно, по сравнению с личными переживаниями, было видеть разрушение церковной организации, безрассудно преданной зарубежными политиканами и внутренними изменниками. Сын Человеческий шел на вольную страсть «по предназначению», но и Он сказал: «горе тому человеку, которым Он предается!» Мужественно перенося исключительные испытания, исповедники этого времени повторяли, в иных, может быть, выражениях смысл этой фразы, и относили ее, как к живо-церковным отщепенцам, так и к зарубежным политиканам.

III

Кризис церковной смуты в России и ее дальнейший рост за рубежом (1923 г.)

«Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне и Я

в Тебе, так и они да будут в Нас едино, да уверует

мир, что Ты послал Меня» (Ио. XVII, 21).

«Ибо так будет единомыслие и прославится Бог

о Господе во Св. Дусе, Отец и Сын и Св. Дух»

(Апост. Правило, 34).

Единство верующих есть главный завет Основателя церкви и, следовательно, основной закон ее, как общества верующих во Христа. Единство это достигается «единомыслием» церковного общества. 34-ое Апостольское правило указывает и средство для достижения такого единомыслия. Оно достигается канонически установленными взаимоотношениями в церкви. Тоже правило выдвигает два основных принципа этих взаимоотношений: 1) все епископы данного народа должны знать первого среди них и признавать его, как своего главу; без его рассмотрения они не должны предпринимать ничего, превышающего их власть, которая простирается лишь на вверенную каждому из них область или епископию. 2) Первый епископ должен все делать с рассуждения его собратий – епископов. Первые епископы за время существования церкви в различных частях ее носили и носят разные титулы: примасов, архиепископов, митрополитов и патриархов. Независимо от титула, они обладают канонически одной и той-же церковной властью. Эта власть выражается в установленных формах подчинения всех епископов данной церкви их главе, первому епископу. Прежде всего все епископы обязаны возносить его имя за богослужением и этим свидетельствовать свое единение с ним и признание над собою его власти. Эти два момента: повиновение первому епископу и признание его власти неотделимы один от другого. Требование церковных канонов, чтобы епископы возносили имя своего первого епископа за богослужением, вовсе не есть простая форма, а является необходимым и постоянным утверждением своего подчинения ему. Поэтому, с точки зрения церковной было бы невозможным такое положение, когда епископ поминал бы своего первого епископа, а себя поставил вне его власти, т. е. «отступил от него». Подобный случай, если бы когда нибудь имел место в действительности, свидетельствовал бы не больше, как об открытом лицемерии этого епископа. Согрешивший по существу, но соблюдающий форму, подлежал бы также ответственности, как нарушивший форму и существо. За внешней формой скрывается известная сущность. Утрата этой сущности не искупается соблюдением одной формы.

Уже ко времени Двукратного Собора (861 г.), повидимому, бывали случаи, когда отдельные епископы выходили из подчинения своему главе, ссылаясь на какую нибудь вину первого епископа. Этим они нарушали единство данной церкви и тем как бы отделяли себя от остальной церкви, увлекая за собой народ, который часто не разбирался во всей сложности- церковных отношений. Поэтому, названный Собор определил: даже в том случае, если первый епископ в чем либо виновен, но еще не был осужден собором, то и сама вина его не может служить причиной отделения. И только в одном случае допускается подобное отделение, когда первый епископ открыто впал в ересь, уже осужденную собором: неправильно сам верует и так учит народ. В этом случае уже не было бы отпадения, так как отпавшим явился первый епископ. Во всех остальных случаях всякий епископ, отделившийся от своего главы, согласно 14 и 15 правилам Двукратного Собора, подлежит «низложению». Так строго охраняется церковное единство.

Митрополиту принадлежит право утверждения епископов и поставления их совместно с другими епископами. Он один может в известных случаях вмешиваться в дела, подведомственной ему епископии: брать из епархии клириков и проч. Одним словом, митрополит есть настоящая власть для всех епископов данной области или народа, хотя, по своему священному сану, он равен всем остальным епископам. Епископ, прекративший поминовение первого епископа, т. е. вышедший из его подчинения, трактуется церковными правилами как «учинитель раскола», поэтому подлежит строгому взысканию.

Утвердив таким образом власть первого епископа, церковные правила придают огромное значение и собору, как органу, на котором первый епископ рассуждает с прочими о делах, касающихся нескольких епархий или целой церкви.

Слово собор (concilium) означает само по себе всякое собрание, сходку, съезд, совещание и проч. В славянском переводе творений Григория Назианзина, в рукописи XI века, встречается такое выражение: «На соборех и на сходех». Этот термин из сферы церковной перенесен был в область гражданских отношений. В Ипатьевской летописи читаем: «И бе собор велик, сшедшуся народу со всех сторон». Собрания представителей разных чинов Московского государства для решения государственных дел получили название Земских Соборов, тогда как собраниям представителей церкви усваивалось название «Освященного Собора». Следовательно, древнерусское (церковнославянское) слово «собор» не связано непосредственно с какой либо определенной формой собрания. Собором может быть названо собрание иерархов, клириков и мирян, независимо от степени полномочий того или иного совещания. Коллегия монахов, руководящая монастырем в хозяйственном и административном отношениях, носит название собора. Собрания духовных лиц в пределах епархии иногда назывались соборами. В 1458 году такое собрание было созвано Ростовским архиепископом Феодором, который писал: «И того ради сотворяю и сбираю собор в городе, на Белом озере, в церкви Св. Василия с архимандриты и с игумены, попы и диаконы»²¹. Каноны также знают соборы, т. е. собрания вообще, и «совершенные соборы».

Слово «совершенный» в церковно-славянском языке, а также и в древнерусском, встречается не только в соединении со словом «собор». Сопоставление употребления слова «совершенный» в разных случаях вполне уясняет его смысл. В славянском переводе Пандект Антиоха читаем: «Иже бо иметь свершенну любовь, то себе меньше творит». В славянском переводе Богословия Иоанна Дамаскина, сделанном Иоанном Болгарским, встречается следующая фраза: «От святые Марии и Богородица Девы родился Св. Духом и Человек свершенный от Нее бысть». В «Повести временных лет» под 6479 годом читаем: «Хочу имети любовь совершенну». Мит. Никифор в своем послании к великому князю, Владимиру Мономаху, писал: «Христос бо не предал есть того, иже совершати тайну... опреснокы, но хлебом совершенным и кислым». Из этих примеров ясно, что церковно-славянское слово «совершенный» соответствует нашему понятию: истинный, настоящий, действительный. Итак, церковные правила знают соборы вообще или совещания и действительные соборы, обладающие церковной властью. Епископ, не имеющий епархии, не может сам даже по просьбе народа занять свободную кафедру и подлежит, в противном случае, «отвержению», если он сделал это без решения «совершенного собора» (Ант. Соб. 16). Епископ, не желающий идти в епархию, для которой он рукоположен, отлучается от церковного общения до тех пор, пока не исполнит своего долга или пока не постановит о нем решения совершенный собор (Ант. Соб. 17). Такое огромное значение придается только настоящему собору, обладающему полнотой церковной власти, т. е. полномочному. Какой же собор может считаться действительным, полномочным носителем церковной власти? То же 16-ое правило Антиохийского Собора требует для того, чтобы собор был совершенным или действительным, присутствие на нем митрополита области (или первого епископа). Таким образом, ясно, что важно не только собрание, но и присутствие на нем митрополита. Без этого условия самый собор не может почитаться действительным, обладающим силой и значением церковной власти. Из сопоставления этого правила с 34 Апостольским правилом ясно, какое огромное значение придается митрополиту области или первому епископу отдельного народа. И только он один может созвать действительный, полномочный собор. В этом состоит видимое единство поместной церкви; наличность главы епископов придает единство воли и целость всей церковной организации. Церковь, утратившая такое единство, не смогла бы поддержать в своей среде «единомыслие», т. е. осуществить ее внутреннее призвание и в еще меньшей степени могла бы выполнить свою миссию в мире, которая так определенно формулирована Спасителем: «Да уверует мир, что Ты Меня послал». Вот какое огромное значение имеет единство церкви. Поэтому, всякие отщепенские группировки, как бы они ни формулировали целесообразность своего отделения, они всегда неправы: из-за второстепенного, временного и переходящего они нарушают вечное начало – единство церкви, положенное в основу ее самим Основателем. Этот великий грех заставляет мятущиеся души отщепенцев часто искать подтверждения правильности своего поведения в видимом исполнении формы. Поэтому отщепенцы и раскольники всех времен стремились и стремятся соблюсти видимость соборности, но почти всегда утрачивают церковное возглавление. Поэтому, сама соборность приобретает характер случайный, лишенный основания в действиях главы епископов, и из общества, из организованного целого, превращается в хаос, тогда и самый собор перестает быть органом церковной власти, а делается «беззаконным скопищем».

Так одно и то же учреждение при одних условиях является органом церковной власти, блюдующим и утверждающим единство данной церкви, а при других условиях превращается в орудие разделения и вражды. Утрата сути церковного устройства не может искупаться видимой правильностью формы.

1.

Познакомившись в самых общих чертах с основами церковного строя, мы должны теперь перейти к рассмотрению конкретных явлений церковной смуты 1923 года. Мы уже констатировали тот факт, что живоцерковная смута к концу 1922 года пошла на убыль; во всяком случае она к этому времени изжила свою поступательную силу и начала склоняться «долу». События 1923 года с еще большей очевидностью свидетельствуют об этом.

Живоцерковники в своем первом воззвании, еще до захвата церковного аппарата, заявили себя горячими сторонниками соборности и до принятия синодальных дел обратились к гражданской власти с просьбой о разрешении собрать церковный собор по неотложным церковным вопросам. Однако, в ближайшее время осуществить это им не удалось, да, по-видимому, они и сами не особенно торопились с этим после захвата власти. Первый живоцерковный собор собрался только 2-го мая 1923 года, т. е. почти через год после того, как они захватили власть.

На собор явились только живоцерковники и их союзники, представители родственных им церковных группировок (СОДАЦ и Возрождения). Произошло это по целому ряду причин. Прежде всего мы знаем, что Патриарший Синод, в полном соответствии с церковной практикой, высказался против участия верных членов Патриаршей церкви на этом соборе, как лже-соборе, собираемом помимо церковной власти захватчиками, полномочия которых, с церковной точки зрения, едва ли превышали значение архивариусов и делопроизводителей, да и то временны, которым Св. Патриархом, как мы видели, было поручено принять синодальные дела для передачи их заместителю. Однако, были случаи участия на избирательных собраниях членов патриаршей церкви. На некоторых из собраний они даже составляли большинство, но при том бесцеремонном отношении и насилии, с какими руководители вели эти собрания, было ясно, что на собор будут допущены только элементы желательные для тогдашних фактических руководителей церковного аппарата. Фильтр был необходим, так как живоцерковники ясно видели, что при сколько нибудь объективном ведении дела они не смогут опереться на собор: они даже боялись голоса церкви. Подбор членов собора был вопросом их бытия, как организации; выпустить же из рук церковную власть во имя соборности было столь же неприемлемым для захватчиков, как и наложить на себя руки. Собор созывался не для того, чтобы сдать власть, а укрепить пошатнувшееся к этому времени положение руководителей «живой церкви». Естественно, что при таких условиях живоцерковный собор стал орудием соответствующих группировок. Выбирая членов президиума уже на самом соборе, лица, предлагавшие тех или других кандидатов, всегда мотивировали свое предложение заслугами лица перед «живой церковью». Ясно, что это собрание ничем не отличалось от живоцерковного съезда.

Деятельность этого собора связана с выявлением отношения живоцерковников к находившемуся тогда в заключении Патриарху Тихону. Политический подход к делу Патриарха Тихона ясен из самой постановки вопроса. На втором заседании, 3-го мая, был заслушан доклад А. И. Введенского, посвященный одновременно вопросам: о Православной церкви, социальной революции, советской власти и Патриархе Тихоне. Организация русской церкви, как мы видели, не была чужда крупных недостатков, но А. И. Введенский готов на дореволюционную церковность возложить ответственность за промахи отдельных лиц. Подобная постановка вопроса могла быть достойна только такого собрания, каким явился Живоцерковный собор. Можно разно расценивать тот или другой государственный и общественный строй, но ставить знак равенства между христианством и социализмом не значит ли смешивать человеческое с Божеским. После подобных утверждений оставалось только одно, что и выполнил соратник А. И. Введенского, Калиновский, сделавшись противорелигиозным агитатором. На такой шаг, однако, не решился докладчик. С исключительной злобой напал А. И. Введенский и на Поместный собор 1917–18 гг., главным образом, за восстановление патриаршества; но только в вопросе о патриархе Тихоне злоба докладчика достигла своего наибольшего напряжения. Главное обвинение А. Введенского сводилось к тому, что Патриарх непримиримый и активный враг советской власти. Для доказательства этого собраны все штрихи, а крупные факты противоположного характера (напр., послание Патриарха от сентября 1919 года) совершенно опущены. Речь А. И. Введенского – это не обвинительный акт и не речь прокурора, а самая беззастенчивая агитация. Выступал по этому вопросу и Красницкий. В заключение была оглашена резолюция: «епископского собора», происходившего под председательством живоцерковного мит. Антонина. Из нескольких слов председателя этого собора, предпосланных им оглашению самой резолюции, ясно, что в основу резолюции были положены предложения председателя архиерейского совещания. Не постеснялся председатель в этот момент упомянуть о тех утеснениях, которые он лично перетерпел от Патриарха. Можно ли после этого сомневаться, что на решение собора живоцерковных епископов оказала влияние нечеловеческая злоба председательствовавшего. А. И. Введенский и В. Д. Красницкий требуют лишения сана, – какого, они, правда, не договаривают, но так как речь идет о патриархе, то можно предполагать, что патриаршего. Собор епископов постановил лишить патриарха Тихона сана (епископского) и звания патриарха. В резолюции общего собрания говорится о лишении сана, монашества и о возвращении в первобытное мирское состояние, несмотря на то, что подобного предложения никем не было сделано. Кроме того принимается особая резолюция, отменяющая патриаршество: «отныне церковь должна управляться соборно»²². И это делается в то время, когда бывший еп. Антонин уже именуется Митрополитом Московским и всея Руси. Какая разница между митрополитом всея Руси и патриархом – составляет неразгаданную тайну живоцерковников, если, конечно, этот титул не пустое название, не имеющее никакого отношения ко всея Руси.

Небезинтересно отметить некоторые подробности происшедшего голосования. Председатель собора, живоцерковный митрополит Петр, после оглашения резолюции спрашивает разрешения поставить ее на голосование. В это время послышался голос: «Разрешите слово». В протоколе отмечен только этот возглас, но из дальнейшей реплики председателя ясно, что это лицо пыталось говорить с места, так как никому, кроме докладчиков, не было предоставлено право слова. Председатель, сославшись на регламент, что с места нельзя говорить, остановил оратора. Отметим еще одну, не лишенную интереса деталь. После доклада А. И. Введенского раздались голоса, требовавшие перерыва, который, однако, не был дан «до принятия резолюции», как равно и не последовало приглашения председательствующего высказаться по поводу заслушанных докладов. Результаты голосования получились следующие: один голос против резолюции, 5 человек воздержались, остальные голосовали за резолюцию, однако, протокол не указывает их числа, как и вообще в протоколе нет указаний на число лиц, участвовавших в заседании. Сопоставляя все эти детали, легко понять, под каким прессом выжималась угодная для В.Ц.У. резолюция даже в среде отборных живоцерковников. Нужно ли после всего этого говорить о нарушении элементарных условий справедливости: не только не было допущено слово в защиту, но и сам обвиняемый не был спрошен по существу предъявленных обвинений. Игнорирование требований церковных канонов и элементарной справедливости, само по себе, свидетельствует о ничтожности решения, продиктованного исключительной злобой руководителей «живой церкви» против Св. Патриарха Тихона.

Мы уже говорили, что сословные устремления белого клира явились движущей силой живоцерковного раскола. Теперь руководители решили пойти навстречу белому клиру и вторым вопросом поставили вопрос о второбрачии священнослужителей. И этот вопрос встретил, хотя слабую, но все же оппозицию среди членов даже этого собрания. С докладом по этому вопросу вступил проф. прот. Н. Г. Попов²³. Доклад этот, полный казуистики, произвел удручающее впечатление. Первый оппонент, протоиерей Иоаннов, сразу поставил вопрос на определенно принципиальную позицию. Два случая второбрачия духовенства в Византии, приведенных докладчиком, скорее опровергали, чем подтверждали основную мысль доклада. Вдовство священнослужителя, хотя и тяжкая вещь, но, как заявил оппонент, должно быть лечимо другим способом. Неудачный второй брак был бы еще большим несчастьем для детей священника и для него самого. Разрешение священнослужителям вступать во второй брак не исключало совершенно вдовства.

На голосование было поставлено два вопроса: 1) разрешить второбрачие священнослужителям с благословения епископской власти, 2) допустить к священнослужению тех, кто оставил его лишь вследствие вступления во второй брак. За резолюцию голосовало большинство. Против голосовало: 16 и 7 воздержалось, т. е. были тоже против; следовательно, всего против резолюции было 23 человека. Для такого собрания уже и эта цифра довольно знаменательна. После голосования председательствующий начинает оглашать поправку «епископского совещания». Произошел общий переполох, и поднялся невероятный шум. С места кричат: «это дело собора, а не епископского совещания». Председатель некоторое время безуспешно пытается водворить тишину, и только заявление его, что поправка касается только епископов, водворяет некоторое спокойствие. Священнослужители, получившие только что компенсацию за резолюцию, принятую по делу Патриарха, очевидно, испугались, что епископское совещание хочет своей поправкой ограничить бесстыдно полученное вознаграждение. После некоторого успокоения председатель разъяснил, что второбрачие разрешается священнослужителям, кроме епископов. Мотивируется последняя поправка «серьезностью условий, в которых находится обновленческое движение». В защиту этой поправки выступил прот. А. И. Боярский, который мотивировал свое предложение просьбой «не навязывать епископам того, чего они не хотят». Члены собора, уяснивши себя, что эта поправка не касается большинства, облегченно вздохнули и голосовали за поправку. Только 14 человек выдержали принципиальную точку зрения о возможности второбрачия для всего клира. Это еще больше подчеркнуло непринципиальность постановки этого вопроса, как он решался на живоцерковном соборе. Епископам не было дано этого права только потому, что они не хотят этого; следовательно, большинство белого клира получило разрешение на второбрачие, так как это соответствовало его желанию, я бы сказал – социальным устремлениям его, не удовлетворить которых не могли руководители, только что вырвавшие у большинства членов того же собрания беззаконное осуждение Патриарха.

Следующим моментом в деятельности живоцерковного собора должно быть отмечено создание нового органа управления, В.Ц.У. заменялось Высшим Церковным Советом. Живоцерковники поняли, с какой неприязнью относилась масса верующих к В.Ц.У. Это и послужило основанием для создания Высшего Церковного Совета. Этот орган был составлен на коалиционных началах, т. е. в нем были представлены три обновленческие группы, сообразно их значению на соборе: «живая церковь» получила 10 мест, «союз древнеапостольских церквей» – 6, и «Возрождение» – 2. Это до известной степени согласуется с составом живоцерковного собора, как он был указан в «Известиях». Беспартийная группа членов собора (45 человек» в порядке работы примкнула, по-видимому, к группе Возрождения, и тем дала возможность этой группе провести двух представителей в Совете, тогда как сама группа по своему составу (10 человек) едва ли могла претендовать и на одно место. Таким образом, «живая церковь» сохранила за собой руководящую роль, ей принадлежало 10 мест из 18. Союз Древне-апостольских Церквей считался более радикальной группой, чем сама «живая церковь», а союз Возрождения был более умеренным²⁴. Отсюда ясно, что направление дел живоцерковного собора 1923 года определялось более радикальными течениями внутри этого движения.

Собор 1923 года должен был, как мы уже сказали, восстановить пошатнувшееся к этому времени положение «живой церкви». На самом соборе прямо говорили о тяжелом положении, о серьезности положения обновленческого движения. Полоса массовых возвращений в старую церковную организацию прошла еще в конце 1922 года, и это движение не прекращалось за все время вплоть до открытия живоцерковного собора 1923 года.

Деятельность его убедила даже представителей гражданской власти, что все это движение уже не что иное, «как палое и зяблое дерево». В начале мая состоялся живоцерковный собор, а в середине этого месяца уже пошли слухи о предстоящем освобождении Патриарха. 25 июня состоялось определение распорядительного заседания Верховного Суда об освобождении Патриарха Тихона. 26-го июня он уже был на свободе, 28-го июня обратился с посланием «к архипастырям, пастырям и пасомым Православной церкви»²⁵. Это первое послание имело огромное значение. Св. Патриарх Тихон в нем прежде всего касается живоцерковного суда над собою. Св. Патриарх заявляет, что он не признал предъявленного ему приговора живоцерковного собора по двум основаниям: 1) формально – Патриарх не был позван на суд и даже не был извещен об этом суде, поэтому и самый приговор не может иметь силы; 2) по существу – обвинение в политической контрреволюции неосновательно: с 1919 г. Патриарх дал определенные указания о невмешательстве церкви в политику. «Конечно, я не выдавал себя, – говорится в патриаршем послании, – за такого поклонника советской власти, какими объявляют себя церковные обновленцы». Но однако, когда ему стали известны постановления Карловацкого собора, то он склонился к мнению меньшинства. После обращения Карловацкого В.Ц.У. к Генуэзской Конференции Патриарх закрыл и самое Карловацкое Церковное Управление, возникшее помимо него, с благословения Константинопольского Патриарха. «Отсюда видно, что я, как пишет Патриарх, – уж не такой враг советской власти и не такой контрреволюционер, каким меня представляет собор». Отмечает послание случайный и даже противоканонический состав собора в отношении к архиереям, которым принадлежат судебные функции, а, именно, – из 67 живоцерковных епископов только 10 или 15 являлись архиереями старого посвящения, остальные беззаконно поставлены уже обновленцами. Переходя к вопросу о будущем направлении церковной политики, Патриарх заявляет: «Отныне я определенно заявляю всем тем, (кто будет пытаться восстановить его против советской власти) что их усердие будет совершенно напрасным и бесплодным, ибо я решительно осуждаю всякое посягательство на советскую власть, откуда бы оно ни исходило». Это послание Святейшего воспроизводит в значительной степени его показания, сделанные им во время заключения, и заявление, появившееся в связи с ходатайством об освобождении.

Живоцерковники особенно настаивали на том, что Патриарх и его церковные организации контрреволюционны, что они в своей деятельности инспирируются контрреволюционерами из числа Карловацких деятелей и, следовательно, опасны для существующей власти, как таковой. Св. Патриарх, как мы знаем, давно занял лояльную позицию по отношению к советской власти, теперь же ему пришлось более детально формулировать свое отношение под влиянием тех обвинений, которые были ему предъявлены гражданской властью, поддерживались живоцерковниками и вызваны были безрасссудным политиканством Карловацкого собрания 1921 года и Карловацкого В.Ц.У. Заявления, сделанные на следствии, обязывали главу русских епископов повторить их и открыто, и это было сделано Св. Патриархом с величайшим мужеством с единственной целью достигнуть возможного блага для церкви. Положение последней в это время, несмотря на провал живоцерковников в крупных городских центрах, было ужасно. Патриарх 26 июня был освобожден, а 28-го уже выпустил свое первое послание, отвечающее на мучительный для многих верующих вопрос об осуждении его живоцерковным собором. С 26-го июня Св. Патриарх вступил фактически в управление Русской церковью.

В зарубежных кругах карловацкого уклона очень часто подчеркивается, что Св. Патриарх после его освобождения взял в свои руки управление церковью с согласия православного епископата, как сказано в его послании к Сербскому Патриарху. Я боюсь, что этому выражению придается какое-то церковно-правовое значение. Если это так, то нужно сказать, что дело обстояло совершенно иначе. То, что Св. Патриарх скромно называет согласием епископата, на самом деле был «многоболезненный вопль» всех верных чад церкви, в том числе и епископов. Это было не основание для восприятия власти, а самый сильный мотив для этого. Не церковно-правовое значение имело это согласие, а стало моральным побуждением к немедленному вступлению в дела управления, так как фактически никакого центрального Патриаршего управления в это время не существовало. Святейшему с первых же шагов пришлось все создавать снова. Дела и помещение были захвачены живоцерковниками, не было на лицо епископов, членов последнего состава Священного Синода. Тем не менее Святейший 15-го июля имел уже возможность обратиться с новым посланием к церкви²⁶. В этом послании раскрывается захватный характер присвоения «живой церковью» церковной власти и церковного аппарата. Смутные и противоречивые слухи, ходившие в это время в России о событиях, имевших место в мае 1922 года, получили в этом послании определенное разъяснение. Последнее подчеркивает безблагодатность живоцерковного клира и предупреждает мирян от участия в их грехе, входя в молитвенное общение с безблагодатными епископами и священниками. Каково должно было, быть настроение Донского узника, когда он оставался в заключении и сознавал всю тяжесть ответственности, которая лежала на нем, за этих совращенных и несознательно отпавших миллионов людей, из этих миллионов тысячи, а, может быть, и десятки тысяч были принуждены обращаться за требами к отщепенцам. При таких обстоятельствах только один Патриарх мог вывести церковь из этого ужасного положения, не потому, что усиливалась «живая церковь», а потому, что патриаршая церковная организация была совершенно разрушена, а также прекратилась и «каноническая преемственность церковной власти»: мит. Агафангел, как мы знаем, был арестован и заместителя себе не оставил. Освобождение Св. Патриарха сразу разрешало все эти вопросы. Св. Патриарх возвращался к управлению не в силу согласия епископов, а под влиянием вопля всей церкви, который прорывался к нему и через массивные стены его заключения.

«Вместе с тем мы призываем всех епископов и иереев и верных чад церкви, которые в сознании своего долга мужественно стояли за Богоустановленный порядок церковной жизни, и просим их оказать нам содействие в деле умиротворения церкви... Тех-же, которые волею или неволею, или неведением поползнулись в настоящем веке лукавствия и, признав незаконную власть, отпали от церковного единства и благодати Божией, умоляем сознать свой грех, очистить себя покаянием и возвратиться в спасительное лоно Единой Вселенской Церкви». Так заканчивалось второе послание Святейшего Патриарха. Какая разница в отношении живоцерковников к Патриарху – с одной стороны, и Патриарха к ушедшим «в живую церковь», – с другой.

Освобождение Св. Патриарха было встречено верными, как избавление. В Москве и других крупных центрах как бы вторично справляли в этом году Пасху: такая была радость. Патриаршее служение, служения верных Патриарху епископов сопровождались огромным стечением народа и таким духовным подъемом, который был величайшим утешением и ободрением для верных, исстрадавшихся за год заключения Патриарха.

Живоцерковники были потрясены в самых своих основаниях. Многие из епископов, совершив грех отпадения, принесли и «достойные плоды покаяния», были любовно приняты в церковное общение Святейшим и восстановлены во всех своих правах. В числе первых из покаявшихся был и мит. Сергий, занимавший тогда Владимирскую кафедру. В это время Русская церковь изобиловала исповедниками, а теперь в ее среде появились и великие, в своем покаянии, сыны без всяких условий и сговоров принесшие это покаяние. Священнослужители в значительном числе стали возвращаться в Патриаршую церковь.

Не мог бесследно пройти факт освобождения Патриарха и для живоцерковной организации в целом. Под давлением всех этих обстоятельств живоцерковники созвали свой съезд в августе месяце этого года. Этот съезд произвел внутренний переворот в самой «живой церкви». Был ликвидирован Церковный Совет и на его место создан новый орган – Священный Синод. Сама церковная организация присвоила себе новое наименование «Православной Российской Церкви». Радикальные решения собора 1923 года были приостановлены в их исполнении «по тактическим соображениям». Живоцерковство заменялось обновленчеством. Радикальные элементы отошли на второй план или изменили своему радикализму и руководство оказалось в руках более умеренных элементов, располагавших, как мы видели, на майском соборе ничтожным количеством голосов. Если живоцерковный переворот 1922 года проф. Титлинов считает церковной революцией, то перемены, произведенные августовским съездом 1923 г., с гораздо большим основанием могут быть названы внутренней обновленческой контрреволюцией.

Придавая огромное значение церковному единомыслию, Св. Патриарх уже в июле 1923 года собрал совещание верных епископов. Это совещание признало обновленцев раскольниками и в связи с выраженным Патриархом желанием удалиться от дел, обратилось к Святейшему Тихону с просьбой «быть кормчим до того момента, когда Господу Богу угодно будет даровать мир церкви голосом Всероссийского Поместного Собора». Единодушие среди русского епископата послужило прочным фундаментом для дальнейшей организационной работы.

2.

1923-й год в жизни зарубежных церковных кругов был связан с деятельностью второго совещания епископов-беженцев в Карловцах. Мы уже видели, что совещание 1922 года не выполнило патриаршего указа, и даже заронило искру церковного переворота, поднявши вопрос о присвоении себе «церковной власти». Доведя дело до закрытия высшего церковного управления в России и заключения Св. Патриарха, Карловацкое совещание решило не закрываться с целью «сохранения преемства церковной власти», которая никогда и никем не была сообщена Карловацкому В.Ц.У. В 1922 году был создан Временный Синод, так как в случае освобождения Св. Патриарха предполагалось исполнить его указ в целом. Во второй половине мая 1923 года, т. е. всего через 8 с половиной месяцев после совещания 1922 года, было созвано второе совещание епископов, которому усвоили наименование собора. На это совещание явились все те же 12 епископов-беженцев, уже давно уволенных высшей церковной властью с их кафедр и в этот момент не имевших никаких служебно-правительственных полномочий, за исключением мит. Евлогия, постановленного Св. Патриархом во главе управления русскими церквами в Западной Европе. Главными вопросами, подлежащими рассмотрению этого совещания, были: 1) вопрос об организации высшей русской заграничной церковной власти, 2) – об архиерейском соборе, 3) – о синоде в Карловцах, и 4) – об автономии Западно-Европейского Митрополичьего округа²⁷.

Переходя к рассмотрению существа принятых решений по первому вопросу, нужно ответить, что под этим вопросом подразумевалось рассмотрение мнений некоторых преосвященных и мирян о необходимости «присвоения Архиерейскому Синоду Русской Православной Церкви заграницей функции Всероссийской церковной власти» до освобождения Св. Патриарха. Итак, мысль, вскользь брошенная в 1922 году, на совещании 1923 года стала центральным пунктом суждения всего совещания. Инициатива в этом отношении принадлежала не только преосвященным, но и мирянам. Имена ни тех, ни других не указаны в протоколе. Что касается мирян, то легко догадаться, какой группой продиктованы эти предложения. С ликвидацией Церковного Совета в Карловцах, созданного собранием 1921 года, группа крайних правых лишилась своего избранного представительства в Карловацком церковном управлении и с тем большей настойчивостью готова была диктовать свою волю руководителям церковной жизни за рубежом. Эти епископы и миряне не учли всех обстоятельств дела и, форсируя события, не встретили сочувствия в такой открытой постановке этого вопроса. Было принято решение, что ни отдельные заграничные иерархи, ни собор их «не представляют собою власти, которой принадлежали бы права, коими во всей полноте обладает всероссийская церковь в лице ее законной иерархии». Русские приходы и храмы были признаны неразрывной частью Московского патриархата, возглавляемого Св. Тихоном. Простодушный читатель, а может быть, и участник совещания, настроенный несогласно с обсуждавшимися мнениями преосвященных и мирян, предположил, что здравый смысл и церковная дисциплина восторжествовали на этом совещании. Дело обстояло далеко не так.

Как только перешли к обсуждению конкретных вопросов, то тотчас же и совершенно отступили от принятых ранее теоретических решений. Под заголовком вторым встречаем уже постановление, которое существенно противоречит только что указанным решениям. Во первых, оказалось, что существует «заграничная православная русская церковь», а не неразрывная часть Русской церкви. Поэтому съезд создает высший орган управления в виде собора епископов, и собору заграничных иерархов присваивается значение церковной власти, что, конечно, тоже находится в полном противоречии с только что принятым решением. Что собору, действительно, усваивается власть, видно из следующего: он замещает вакантные кафедры и судит епископов, т. е. наделяется функциями высшей власти, какая только существует в церкви. Ведению этого собора передаются вопросы веро- и нравоучения. Невольно возникает сомнение, осталось ли что на долю Всероссийской церковной власти. Нам кажется, что функции этой власти полностью перенесены на Карловацкий собор.

Если к этому присоединить постановление, значущееся под пунктом третьим и предоставляющее Синоду в гор. Карловцах право вести сношения от лица «русской заграничной церкви» с автокефальными церквами, а также с иностранными государствами, то можно сказать, что в дальнейшем существовании Всероссийской церковной власти более не встречалось никакой нужды.

Итак, преосвященные и миряне, вошедшие в собор с мнениями, которые казались отвергнутыми при обсуждении пункта 1-го, могли себя теперь чувствовать вполне удовлетворенными. Было ли согласие Всероссийской церкви и ее представителя на отделение заграничных приходов? Было ли согласие главы русских епископов на постановку подобных вопросов и принятие столь важных решений заграничными епископами-беженцами? Все это вопросы, без положительного ответа на которые никакие решения, принятые на этом совещании, не имеют церковно-правового значения:

Если к этому еще присоединить, что Западно-Европейскому Митрополичьему округу была предоставлена, хотя и куцая, автономия, то ясно, что Карловацкому собору усвоялись автокефальные права. Только этого страшного слова не хотели произнести, и, очевидно, тоже «по тактическим соображениям». Можно подумать, что о существовании патриаршего указа о закрытии Карловацкого В.Ц.У. на совещании забыли, и без всяких оговорок создавали новые органы, с властью может быть большей, чем само карловацкое В.Ц.У. Если принять во внимание, что всем русским епархиям и епископам с соответствующей властью еще Св. Патриархом, а затем его заместителем, мит. Агафангелом, была дана полная автономия, то нужно признать, что совещание урезало права мит. Евлогия; следовательно, оно считало себя, если не выше, то, по крайней мере, равным Св. Патриарху и его заместителю.

Все происшедшее на этом совещании подтверждает, что углубление церковной смуты за рубежом продолжалось. Чем же однако объясняется столь противоречивое решение этого совещания? Объяснения этого нужно искать в наличии той трещины в церковной зарубежной среде, начало которой было положено, как мы знаем, еще на собрании 1921 года. Одна часть совещания отстояла принципиально правильную точку зрения при обсуждении первого вопроса повестки, другая часть в вопросах конкретных провела свои мнения. Обе стороны, если не были удовлетворены работами совещания, то считали, что пока «плохой мир лучше доброй ссоры» и что все с течением времени образуется. Нужно ли говорить, что сохранение мира путем нарушения воли высшей церковной власти и в будущем не сулило прочного мира за рубежом. Все эти решения должны были быть представлены Всероссийской церковной власти. На это очень легко пошли, так как обстоятельства, имевшие место в России в этот момент, исключали возможность рассмотрения подобных вопросов и ответа на них: Св. Патриарх находился в заключении, Патриаршего Высшего Церковного управления вообще не существовало. Действия новых учреждений вводились явочным порядком и сейчас же.

Едва закончило свою работу Карловацкое совещание, Святейший получил свободу. В первое время неотложные вопросы церковной жизни в Москве и в России отвлекали внимание Св. Патриарха от зарубежных церковных дел, но уже в ноябре месяце 1923 года, как мы знаем теперь, Патриарший Синод проявил интерес и к зарубежным церковным делам и постановил запросить, на каком основании существует Карловацкий Синод.

***

Итак, при рассмотрении событий 1923 года мы констатировали наличность глубокого кризиса в среде «живой церкви», тогда как зарубежная церковная смута, хотя и медленно, продолжала развиваться. 1923-й год можно назвать годом соборов, т. е. совещаний всех церковных течений. Верные Патриаршей церкви епископы собрались совместно с Патриархом в июле месяце этого года к скромно назвали его совещанием, лишь выразив надежду, что при более благоприятных обстоятельствах соберется и Поместный Собор.

Живоцерковники и Карловацкие церковники заявили себя горячими сторонниками «соборности». В связи с этим живоцерковниками был созван свой собор в мае 1923 года. Ко второй половине мая и началу июня относится деятельность собора в Карловцах. Мы уже видели, что древнерусское (церковно-славянское) слово «собор» не имеет строго определенного значения, поэтому все эти собрания могут в известном смысле быть названы соборами, т. е. съездами, совещаниями, собраниями.

Не в этом, однако, смысле употребляют этот термин живоцерковники и Карловацкие деятели. Они склонны своим совещаниям придавать значение полномочных органов церковной власти, т. е. считать их по древне-русской терминологии «совершенными соборами».

В этом отношении те и другие одинаково неправы. Основным условием для того, чтобы церковное собрание получило церковно-правительственное значение, нужно, чтобы на нем присутствовал «первый епископ»; по крайней мере, необходимо, чтобы собрание было созвано им, и план работ им был одобрен, так как каждый отдельный епископ, каким бы он ни был по счету, – вторым, третьим или десятым, – «без рассуждения» первого епископа не может принимать никаких решений, выходящих за пределы его епархиальной власти. Нужно ли говорить, что вопросы, обсуждавшиеся на живоцерковном соборе 1923 года и на Карловацком съезде, выходили за пределы полномочий отдельных архиереев. При этом значительное число епископов, участников этих совещаний, в это время не имело никаких церковно-правительственных полномочий, или потому, что были уволены Св. Патриархом на покой (Карловацкие епископы), или потому, что вообще не имели кафедр, будучи только викариями (часть карловацких и живоцерковных епископов), или даже были рукоположены помимо главы русских епископов (живоцерковники), без утверждения которого не может быть поставлен ни один русский епископ.

Все это лишало и живоцерковный и Карловацкий собор понятия «действительных соборов», полномочных органов церковной власти, а, следовательно, поскольку к ним может быть приложимо название собора, оно обозначает не более, как совещание. Это понимали и сами живоцерковцы, когда их августовский съезд приостановил и изменил решение их майского собора, т. е. они усваивали одинаковое значение собору, имевшему место в мае, и своему съезду, бывшему в августе. Было время, когда и зарубежные архиереи вполне отчетливо сознавали это, когда они церковному съезду, сыгравшему столь трагическую роль в жизни Русской церкви, дали название церковного собрания.

Всего более к понятию «совершенного собора» подходило совещание епископов при Патриархе. На этом совещании присутствовал сам глава русских епископов, он созвал это совещание, число участников этого совещания в несколько раз превышало число членов Карловацкого собора, все они были канонически правильного рукоположения, и только потому, что не все епархии могли быть представлены на этом совещании своими правящими епископами, участники этого собрания именуют его совещанием. Независимо от названия оно имело огромное значение в деле организации верных и констатировало единомыслие верного епископата в России.

Ничего подобного не было ни на Карловацком совещании, ни на живоцерковных собраниях. Созванные помимо воли первого епископа Карловацкое и живоцерковные совещания внесли новые моменты разъединения в русскую церковную среду и, что особенно замечательно, каждое из этих совещаний внесло дальнейшее разделение даже в ту ограниченную группу, собранием которой оно являлось.

Допустив ничтожное, как казалось руководителям, отступление от церковного порядка, два последние течения, неожиданно для себя, оказались вне завета самого Основателя церкви, завещавшего Своим последователям единение. Так тесно связаны между собою соблюдение установленного строя церкви и служение основной задаче существования церкви на земле. Поэтому, блюдение правильности церковного строя есть первостепенная задача для всего церковного общества, и в этом отношении никакие мотивы временной целесообразности не должны иметь значения.

IV

Выступления церковных отщепенцев против

Главы русских епископов (1924 г.)

«Кто не дверью входит во двор овчий, но пре-

лазит инде, тот тать и разбойник» (Ио., X. 1).

«Не удивляйтесь, возлюбленные о Господе,

если пастыри по виду хуже волков бывают... вы

же, возлюбленные, не прельщайтесь злодейством и

лукавством их. Но как приняли святое крещение от

Соборной Апостольской Христовой Церкви, так от

нее же научились иметь единого первосвятителя и,

как научились, так и сохраните до конца веков»

(Из грамоты мит. Фотия нач. XV в.).

Мы знаем, какое важное значение имеет «митрополит области» или «первый епископ» каждого народа. Церковные правила называют митрополита «начальствующим» в митрополии.

Исключительное положение митрополитов в России подтверждается многочисленными фактами нашего прошлого. Митрополит Леонтий, в конце X века, организует первые русские епархии. В XI столетии русский переводчик церковных правил «первого епископа» называет «старейшиною» епископов. Митрополит Иоанн II в своих ответах черноризцу Иакову говорит, что митрополит должен епископов «зле творящая поучати отеческим наказанием».

Даже тогда, когда рукоположение было совершенно в Константинополе, епископ обязан был испросить благословение у Русского митрополита на свою деятельность. Во второй половине XII века ясно определилось политическое преобладание с.-в. Руси. Кн. Андрей Боголюбский с далекого севера распоряжался Киевским столом и держал на нем князей в своей воле. Политическое преобладание с.-в. Руси внушило мысль этому князю завести во Владимире, его стольном городе, митрополита. Он отправил ходатайство в Константинополь об этом, а затем, для рукоположения некоего Феодора. Патриарх отказал в этой просьбе князю, ссылаясь на то, что противно канонам разрывать единство Русской митрополии и посвятил Феодора только во епископа г. Владимира. Еп. Феодор, гордый своим поставлением в Константинополе, чувствовал себя свободным от подчинения Русскому митрополиту и не поехал в Киев за благословением. Тогда митрополит послал грамоту во Владимир с увещанием: не признавать Феодора. Население г. Владимира подчинилось распоряжению митрополита. Феодор пришел в такую ярость, что затворил во Владимире все церкви и принялся преследовать своих противников. Не смотря на свое политическое могущество, Андрей Боголюбский также подчинился распоряжению и выдал самого Феодора митрополиту Константину. Еп. Феодор был обвинен и заточен на Песий остров. Так реагировали и так охраняли единство Русской церкви патриарх, митрополит, князь и народ.

С перенесением митрополии на север не только сохранилось, но и усилилось значение митрополитов. В «настольных грамотах» епископы обязывались во всем повиноваться «первосвятителю», являться к нему на суд и на собор, величали его «отцем».

С конца XVI в., когда русская церковь стала вполне самостоятельной и глава ее получил титул патриарха, власть «начальствующего епископа» не только не умалилась, но еще более возросла. В конце XVII столетия проектировалось создать митрополичьи округа и подчинить епископов еще власти окружных митрополитов, о чем в наше время так мечтают отщепенцы разных толков. Однако, собор русских епископов, в 1682 году, отверг это предложение из боязни, чтобы «в архиерейском чине распрей и превозношений не явилось». Члены этого собора, без сомнения, оказались дальновиднее, чем многие из современных нам церковных реформаторов. Итак, русские епископы были и остались в подчинении только одному патриарху.

В начале XVIII века с заменой патриарха «духовной коллегией» значение высшей церковной власти перешло к Святейшему Синоду. Все русские епископы перед хиротонией давали клятву о полном подчинении этому учреждению: в противном случае, как говорилось в присяге, лишались благодатных даров, сообщаемых в таинстве хиротонии, т. е. переставали быть священнослужителями.

С восстановлением патриаршества в Русской церкви снова появляется «первый епископ», которому и усваивается титул «Святейшества, Великого Господина и Отца». Постановлениями Собора 1917–18 гг., может быть, не вполне выпукло, но все же достаточно определенно очерчены роль и значение «первоиерарха» Русской церкви. Являясь равным всем епископам по сану архиерейства, он один называется «первоиерархом», т. е. по древне-русской терминологии «первосвятителем», что вполне соответствует понятию «первого епископа».

Патриарх один созывает соборы, председательствует на них, сносится с автокефальными церквами, как от имени собора, так и своего собственного, имеет право помилования и сокращения сроков церковных наказаний. Ему одному предоставлено право обращения ко всей Русской церкви с учительными и пастырскими посланиями и право подачи советов всем архиереям по поводу их личной жизни и исполнения ими архипастырских обязанностей. Патриарх имеет право посещения епархий, он принимает жалобы на архиереев, дает им ход и заботится о своевременном замещении кафедр. Решения дел в самых высших органах происходят не иначе, как по благословению патриарха. Одним словом патриарху усвояется власть в объеме «главы русских епископов».

Исключительные обстоятельства переживаемого времени вызвали, как мы знаем, в конце октября 1920 г. постановление соединенного собрания Св. Синода и Высш. Церковного Совета, согласно которому патриарху было предоставлено право лично решать дела, относящиеся к компетенциям этих учреждений, и даже указывает учреждения и лиц, которым патриарх передает решения подобных дел. Благодаря этому постановлению Патриарх получил исключительные полномочия.

Патриарх, являясь символом церковного единства, стал носителем всей полноты церковной власти. Его распоряжения должны были приниматься к исполнению всем русским церковным обществом. Это так и было воспринято всеми верными в России. Не все иерархи и миряне, может быть, были согласны со всеми распоряжениями и заявлениями Св. Патриарха Тихона, но, по долгу, сыновнего послушания, все безусловно подчинялись этим распоряжениям. Иначе обстояло дело в среде живоцерковников и зарубежных архиереев. Как те, так и другие, стремились себя поставить на место Всероссийской церковной власти и тем отделяли себя, часть клира и мирян от единства Русской церкви.

1.

Живая церковь и обновленческая, как преемница живой, оказались ко второй половине 1923 года в очень затруднительном положении. Св. Патриарх Тихон и совещание верных епископов твердо установили точку зрения на живоцерковников, как на раскольников, отделившихся от церковного единства в силу выхода их из подчинения Русскому первосвятителю. В послании патриаршем содержался призыв живоцерковников к покаянию, как единственному средству возвращения в лоно церкви. Этот призыв не остался праздным. Однако он далеко не всеми -отпавшими был услышан.

За время заключения Патриарха, еще до акта о прещениях против живоцерковников и после него был рукоположен ряд епископов, некоторые архиереи старого рукоположения успели получить высшие звания и новые места, а сами вдохновители живой церкви стали руководителями церковной жизни. Принести покаяние и возвратиться в первобытное состояние было делом внутреннего подвига, тем менее доступным для отпавших иерархов и клириков, чем большие ими были сделаны приобретения в расколе. И, конечно, это было всего труднее для самих руководителей живой церкви.

С другой стороны игнорировать совершенно патриаршие указы также было нельзя, т. к. для верующих, даже совращенных живоцерковниками, вопрос о единении оставался вопросом самой веры: очутиться в составе раскольничьего объединения означало утратить самый смысл церковной жизни. В период заключения Св. Патриарха живая церковь могла казаться единственной церковной организацией, существовавшей в это время. Подобная точка зрения после освобождения Святейшего была уже невозможна. Массовые возвращения в Патриаршую церковь с очевидностию свидетельствовали об этом.

Руководители живой церкви, подталкиваемые мирянами, сами подняли вопрос о соединении с Патриаршей церковью. Патриарх не имел основания уклониться от обсуждения этого вопроса, т. е. дело шло о спасении многих, отторгнутых от церковного единства, настаивая только на каноническом порядке присоединения. В виду этого члены Патриаршего Синода: архиеп. Илларион, архиеп. Серафим Тверской и архиеп. Тихон Уральский вошли в сношения по этому вопросу с живоцерковниками. С августа 1923 г. по ноябрь тянулись эти переговоры, из которых стало ясно, что руководители живой церкви на вопрос соединения смотрят, главным образом, с точки зрения сохранения своих личных преимуществ. 10 ноября представители Патриарха уведомили живоцерковного митрополита Евдокима, что они прекращают дальнейшие переговоры.

В виду разрыва переговоров руководители обновленчества решили испробовать другое средство, которое, как они внушали своим последователям, должно засвидетельствовать их единение с Вселенской церковью. Провал своей организации, а равно и неудачу переговоров, живоцерковники не без основания приписывали личности Святейшего, авторитет которого в глазах самой живоцерковной паствы возрастал с поразительной быстротой. Целый ряд деятелей живой церкви принес покаяние и даже сам Красницкий, учитывая настроение паствы обратился с посланием и писал в нем: «ради церковного мира и единения всех в единой вере православной, мы должны объединиться около Патриарха Тихона, как главы нашей церкви, предоставив все спорные вопросы программы нашей на мирное и согласное решение очередного Поместного Собора». Многие живоцерковные священники служили благодарственные молебны по поводу принесения раскаяния живой церковью перед Патриархом Тихоном. Одиннадцатого июня собралось обновленческое совещание²⁸, которое они назвали «великим предсоборным совещанием». Часть членов его внесла предложение о возвращении Св. Тихону звания патриарха и предоставления ему пожизненного поста председателя Синода. Все это несомненно свидетельствует, в каком настроении находились даже участники совещания.

Однако, главные руководители обновленчества, как то: обновленческий митрополит Евдоким и женатый архиепископ Александр Введенский сумели настоять на совершенно противоположной точке зрения. Было составлено «Обращение к верным Православной церкви». В этом обращении Патриарх именуется уже: «авантюристом, сектантом-раскольником, преступником» и т. д.

Сами главари обновленчества понимали, что такой отпиской нельзя успокоить паству. Они в своей среде стали усиленно распространять слух, что Вселенский Константинопольский Патриарх прервал общение с Патриархом. Тихоном и вступил в общение с Обновленческим Синодом. Действительно, названный Синод обратился к Константинопольскому Патриарху, Григорию VII, еще в январе с просьбой о вмешательстве в русские церковные дела. Константинопольский Синод в четырех заседаниях обсуждал этот вопроси решил послать в Россию комиссию, уполномоченную «изучить положение на месте и действовать согласно инструкции». В этой инструкции одним из важных пунктов было предписание склонить Патриарха Тихона «ради единения расколовшихся и ради паствы пожертвовать собой», т. е. уйти от управления церковью, а равно, хотя бы на время упразднить и самое патриаршество, «родившееся всецело в ненормальных условиях, в начале гражданской войны и как считающееся препятствием к восстановлению мира и единения». Подобная точка зрения могла быть внушена домогательствами обновленцев и показывала, как трудно разбирались на берегах Босфора в существе происходивших в России событий.

Точка зрения Константинопольской Патриархии получила достойное разъяснение со стороны Патриарха Тихона²⁹. Указав на канонически недопустимое вмешательство со стороны Константинопольского Патриарха в дела другой автокефальной церкви и на неправильное понимание возникновения патриаршества в России в 1917 г., которое в это время было только восстановлено, Св. Патриарх Тихон подчеркивает захватный характер Обновленческого Синода и раскольничий – всего этого движения и констатирует единомыслие всего верного епископата. Без всякого сомнения, правильна и та мысль ответа, что подобное вмешательство со стороны Вселенской Патриархии могло еще более увеличить смуту в Русской церкви, но ни в коем случае не могло привести к единению. Соглашаясь сообщить все необходимые материалы, Патриарх Тихон выражает уверенность, что на основании их в Константинополе вполне убедятся, что истина на стороне его и верных ему членов Русской церкви, а не на стороне церковных отщепенцев разных наименований.

Таким образом, основным явлением русской церковной жизни в России в это время было широкое стремление верующих, в том числе и совращенных в живую церковь, к единению и только усилия живоцерковных руководителей направляли это движение по ложному пути: через соглашение или вмешательство Константинопольского Патриарха, в целях сохранения личных достижений, сделанных ими уже за время раскола.

2.

Гораздо сложнее обстояло дело за рубежом в это же время. 1924 год в деле развития смуты следует считать годом окончательного выявления отщепенческих тенденций и при том в такой форме, что даже лица, стремившиеся путем разных компромиссов сохранить единство зарубежных русских церковников, поняли, что все их подобные усилия остаются тщетными. Однако, только события этого года смогли убедить в этом лиц, искавших в компромиссе церковного единства.

Всякий компромисс есть сделка между сторонами. И пока эта сделка касается вопросов внешнего порядка, она, при добром желании сторон, может послужить базой более мирного сожительства, но устранить возникшие противоречия компромисс не может. Как только компромисс распространяется в сферу духовных отношений он теряет всякое значение. Особая несостоятельность компромисса в сфере церковно-правовых отношений подчеркивается тем фактом, что всякий компромисс требует уступок с обеих сторон. Уступчивость стороны, отстаивающей полномочия Всероссийской церковной власти, недопустима, т. к. это означало бы нарушение полномочий этой власти и тем подрывало бы принципиальность этой позиции. Сторона эта отошла бы от строгого понимания своих собственных обязанностей перед высшей властью. Несостоятельность компромисса особенно подчеркивается еще тем, что другая сторона склонна всегда в уступчивости видеть слабость первой. Отход от строгого блюдения прав высшей церковной власти ее зарубежными сторонниками внушил мысль о возможности увлечь компромиссно-настроенных к еще большему нарушению прав центральной власти и тем, в конце концов, сделать невозможным сохранение единства с Русской церковью и для тех, которые сами не считали возможным отойти от нее. Наблюдая ход церковных событий за рубежом, нельзя сказать, чтобы подобная задача совершенно не удалась Карловацким руководителям, но она все же не привела к тем результатам, которых они ожидали от своей тактики.

Послания Св. Патриарха Тихона 1923 г.³⁰ и его интервью этого же времени с очевидностью выявили его отношения: 1) к гражданской власти в России, 2) к Карловацким действиям за рубежом. Зарубежные политиканы, стремившиеся вовлечь церковь в политическую борьбу и использовать ее в целях этой борьбы, получили столь сильный удар, что готовы были метать против Св. Патриарха громы и молнии. Зарубежники, боровшиеся вооруженно с советской властью, должны были также пережить серьезные моральные испытания, только отчасти уясняя себе причину подобных категорических заявлений со стороны Всероссийской церковной власти. Мы понимаем, что нужен был подвиг некоторого самоотрешения для этой части эмиграции. Церковная власть в России имела право на такой подвиг со стороны зарубежников, т. к. сама несла подвиг безмерно больший названных переживаний. Однако, правые из Высшего Монархического Совета решили использовать столь благоприятную для них политическую ситуацию.

Представители их были, как мы знаем, исключены в 1922 г. из Карловацких церковных органов. Однако, они далеко не отказались от своих стремлений влиять на ход церковных событий за границей: церковь оставалась единственной отдушиной их политической, или вернее политиканской, деятельности.

Неожидавшие убийственного для них оборота дела с постановлениями Карловацкого собора 1921 г., зарубежные политиканы были крайне подавлены и на первых порах прибегли к известному нам выходу из создавшегося положения: объявили акты высшей церковной власти подложными. Нашлись среди них и ученые исследователи, которые доказывали, что послания Св. Патриарха не могли быть написаны им самим.

Эта точка зрения настолько наивна, что ее было трудно принять. Нужно было взглянуть на дело глубже. Последнее и нашло свое выражение: в послании мит. Евлогия к пастве и разъяснениях мит. Антония³¹. Первое появилось в общей зарубежной прессе, а второе было напечатано в органе Карловацкого Синода. Мит. Антоний, пишущий охотно и по всякому поводу послания, которые обыкновенно печатаются на первых страницах, на этот раз по вопросу, волновавшему зарубежье, выступил только с разъяснениями, помещенными на девятой странице № 13–14 «Ведомостей», под заголовком: «Не надо смущаться». Это разъяснение как бы представляет личное заявление мит. Антония и притом по второстепенному вопросу. Однако содержание этого разъяснения весьма интересно. Мит. Антоний прямо заявляет, что «послание Св. Патриарха Тихона ничего нового не представляет» в отношении признания советской власти, так как все эти положения уже были изложены в патриаршем послании 1919 г. Исповеднический подвиг «даже до смерти» был бы обязателен только при одном условии, если бы от него (Патриарха) потребовали отречения от истин Христовой веры, а так как этого не было, то требовать от представителя церкви нарочитого стремления к мученичеству, и при том не только своей собственной личности, но и без малого почти всей православной России – незаконно». Далее мит. Антоний приводит ряд примеров, когда великие деятели церкви (Св. Патриарх Тарасий) поступали подобным образом. На этом мы, к сожалению, не можем останавливаться дольше, да основная точка зрения мит. Антония совершенно ясна из приведенной выдержки. Так или иначе, но мит. Антоний и мит. Евлогий в этот момент выполнили свой долг перед Русской церковью. Так обстояло дело только в первый момент после получения послания Святейшего. Закулисно же, в секретном заседании, Карловацкий Синод обсуждал вопрос о возможности издания Патриархом указа «роняющего достоинство зарубежной церкви, о чем у нас будет речь впереди»³².

Карловацкое Церковное Управление довольно рано стало проектировать насаждение в неправославной Зап. Европе, удержанной мит. Евлогием в своем управлении, целого ряда викариатств. С момента расхождения мит. Евлогия с большинством Карловацкого Собора учреждение викариатств получает не только значение отвлеченной логической возможности для Карловацких руководителей, но и существенного средства для воздействия на мит. Евлогия, если он и в дальнейшем будет себя вести самостоятельно.

С церковно-правовой точки зрения учреждение викариатств в условиях временности всей церковной организации, созданной патриаршими указами 1921–1922 гг., на территории Зап. Европы, которая совсем не была в территориальном отношении епархией, было неправомерным: раз нет епархии, не может быть и викариатств. Мит. Евлогий, конечно, мог привлекать отдельных епископов в помощь себе к делам управления отдельными церквами и их объединениями с теми или иными полномочиями. Но от этого они не делались викариями, так как сам мит. Евлогий не занимал кафедры и из подведомственных ему церквей не было образовано в строгом смысле слова епархии.

Временность полномочий самого мит. Евлогия удерживала его от подобного «революционного» строительства, пока, наконец, под давлением Карловацких кругов он не решил учредить викариатство в Берлине, да еще с хиротонией архимандрита Тихона, настоятеля Берлинского прихода, во епископа Берлинского. Это последнее обстоятельство совершенно не соответствовало ни канонам, ни практике Русской церкви. По постановлению Карловацкого Синода беззаконно было возводить архимандрита Тихона в сан епископа, так как это означало признать за этим Синодом власть, равную власти «начальствующего митрополита», т. е. такую, которая принадлежала Св. Патриарху Тихону, в это время уже находившимуся на свободе, управлявшему Русской церковью, потребовавшему в свое управление Финляндскую и Польскую церкви и признавшему, что исключительные обстоятельства, в силу которых эти церкви временно перешли в управление Константинопольского Патриарха миновали. В России в это время с величайшей пунктуальностью относились к архиерейским хиротониям, памятуя живоцерковные хиротонии, которые в первое время после ареста Патриарха Тихона совершались еще епископами, неотделенными от церкви никаким актом, но оне совершались без «соизволения патриарха». Поэтому, эти хиротонии и не были признаваемы за действительные: как рукоположенные помимо воли главы епископов живоцерковники попадали под действие шестого правила I Вселенского Собора, а потому «не должны быть епископами». В последующее время эта точка зрения получает особенно ясное подтверждение в послании временного Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, арх. Серафима Углицкого³³. Подтверждая широкую самостоятельность епархиальных архиереев, данную им патриаршими указами и распоряжением Местоблюстителя, мит. Агафангела, арх. Серафим требует, чтобы все дела решались на местах, «кроме принципиальных и общецерковных, как то: например, избрание и хиротония во епископа». Подобная хиротония Николая Соловья, восторженно принятого частью эмиграции, не была признана и самим Карловацким Синодом.

Присвоение новому заграничному епископу титула: «епископа Берлинского» было покушением на права других автокефальных церквей, что отлично понимал старый Святейший Синод. По этой же причине Св. Патриарх в 1921 г. не присвоил мит. Евлогию титула: ни Берлинского, ни Парижского, ни Западноевропейского. Наконец, рукоположение нового епископа не вызывалось и церковной необходимостью: в Сербии на покое жило в этот момент значительное число епископов, еще способных к активной работе. Без Берлинской хиротонии можно было обойтись. Самая хиротония протекала в условиях, совершенно несоответствующих столь важному событию церковной жизни. Итак, под давлением лиц и обстоятельств и из желания найти какой-то модус мирного сожительства с Карловацкой группой русских епископов, мит. Евлогий пошел на этот компромисс. Последующие события вполне выявили не только бесполезность этого шага, но и крайний церковный вред его. Если насаждение викариатств было направлено к изоляции мит. Евлогия от его паствы, то эта хиротония имела огромное значение, но только в интересах не церковных, и не мит. Евлогия, а групп, недовольных самим мит. Евлогием. Эту хиротонию нужно считать значительным моментом в развитии церковной смуты за рубежом.

Нужно сказать, что самое продвижение архимандрита Тихона совершилось не без содействия Высшего Монархического Совета, члены которого в Берлинском приходе составляли довольно значительную и при том компактную группу. Достижения в этой области окрылили это учреждение на дальнейшие шаги. В конце июня 1924 г. В. М. С. обратился к мит. Евлогию с собой бумагой, в которой прямо говорилось, что задачей момента является «установление автокефалии Русской Православной Заграничной Церкви». Для этого необходимо созвать в «скорейшем времени» собор на началах Московского Поместного Собора 1918 г., т. е. с выборными представителями от приходов. Ясно, насколько превратно понимались те начала, на которых был созван Поместный собор. Представительство приходов и особенно Берлинского было необходимо В.М.С. в целях проведения на этот собор своих людей. Дело заглохло летом. С наступлением осени настойчивость В.М.С. пробудилась снова: 5 сентября в этом Совете состоялась беседа о положении русской церкви за границей, затем «Заключения»³⁴ этого совещания были приняты В.М.Советом: к руководству и исполнению». В чем состояли эти «заключения и как их мог исполнить В.М.С.?

Прежде всего совещание признало, что наступил момент, когда заграничные епископы могут действовать «самостоятельно» на основании патриаршего указа 1920 года. Заключение это совершенно неправильно. Указ организацию органов «высшего, чем епархиального управления» возлагал на епархиального архиерея или старшего из епархиальных, находящихся в своих епархиях, при условии: 1) прекращения деятельности высшего церковного управления во главе с патриархом или 2) если епархия окажется вне общения с центральным управлением и 3) все подобные мероприятия должны быть представлены на утверждение Всероссийской церковной власти. Нужно сказать, что этот указ не получил на территории России соответствующего применения. Им пытались воспользоваться живоцерковники. Менее всего был применим этот указ в 1924 г. Деятельность Св. Патриарха была восстановлена. Возникшее со ссылкой на этот указ заграничное В.Ц.У. было закрыто специальным распоряжением высших церковных органов и даже было указано, что подобное учреждение не нужно, так как оно «не имеет области (сферы), в которой могло бы проявить свою деятельность». Последующие указы настолько расширили компетенцию епархиальных архиереев, что в предусмотренных указом 1920 г. органах не было никакой нужды.

Возможность получения новых указов от Патриарха, конечно, и послужила мотивом для создания автокефалии за рубежом, так как, по мнению В.М.С., русской заграничной церкви грозит сейчас опасность отречения ее Московским собором и уничтожения ее теперешней законной организации». Из процитированной фразы ясно, что ссылка на указ Патриарха была сделана не для того, чтобы церковные дела устроять, а чтобы оказать сопротивление Всероссийской церковной власти. Ноябрьский указ не только был неправильно понят с формальной стороны, но им хотели воспользоваться против той власти, которая его издала, забывая все последующие распоряжения той же власти.

Далее в «Заключениях» идет речь о компетенции существующих за границей Собора и Синода и мнимых правах мит. Антония, в это время уже уволенного на покой. Но особенно интересен п. 5, где прямо говорится, что «в случае поступления за границу указов находящегося в большевистской неволе Патриарха Тихона... Архиерейский Синод в исполнение не приводит, в .чем даст отчет, после падения советской власти, Верховному Церковному Собору». Итак, В.М.С. поставил себя выше Св. Патриарха: он освободил Арх. Синод от обязанности исполнения патриарших указов, он же, по-видимому, соберет неизвестный церковный практике какой-то Верховный Собор.

В этих же «заключениях», принятых к руководству и исполнению, находится требование созыва «всезаграничного собора с участием законно избранных мирян и, наконец, сюда включено и требование об учреждении в Германии самостоятельной епархии.

Итак, в «Заключениях» дана полная программа церковной работы, санкционированная В.М.С.! При этом Синод и Собор в Карловцах трактуются, как пленные и находящиеся в «неволе» у В.М.С. Так даже безбожники не третировали патриаршего управления, как третируются этим постановлением Карловацкие учреждения. Можно подумать, что мы живем не в XX веке, а двести лет назад: только тогда Верховный Тайный Совет принимал подобные постановления и направлял их к исполнению в Синод. Разница между Верховным Советом и Высшим, несмотря на большое созвучие их названий, весьма существенна: первый был высшим учреждением в Российском Государстве, а второй является партийным органом, не объединяющим даже всех монархистов за рубежом. Времена меняются, а люди ничему не научаются. Все это, может быть, было бы и смешным, если бы не наступили в связи с этими выступлениями В.М.С. события, горькие даже до слез.

Я имею в виду деятельность Карловацкого епископского совещания 1924 года. Собралось оно в октябре. На втором заседании его, 18 октября, заслушано было секретное определение Карловацкого Синода, о котором мы уже говорили. Это определение гласит: «В случае появления и в будущем времени каких либо распоряжений Его Святейшества, касающихся Заграничной православной Церкви, роняющих ее достоинство и при том носящих столь же явные следы насильственного давления на совесть Св. Патриарха со стороны врагов христовых, таковых распоряжений не исполнять, как исходящих не от Его Святительской воли, а от воли чуждой: но в тоже время сохранить полное уважение и преданность к личности невинного страдальца – Св. Патриарха и всегдашнюю готовность исполнить все распоряжения Его Святейшества, имеющие характер свободного Его волеизлияния». После обмена мнений была принята резолюция уже самим совещанием, в которой говорится о распоряжениях, «смущающих совесть иерархов и противоречащих интересам церкви, вследствие невозможности Св. Патриарху иметь правильную информацию о жизни церкви за границей, или по каким либо другим причинам, таковые распоряжения передавать на обсуждения и принятия их Архиерейским Синодом с участием в оном, по возможности, других правящих епископов, а, в исключительных случаях, и Архиерейским Собором».

Нет никакого сомнения, что по существу эти резолюции сходны между собой, но все же между ними есть и разница. Нужно ли говорить, что Архиерейский Синод совершенно запутался: постановляя не исполнять распоряжений, он в то же время свидетельствует готовность исполнить все распоряжения. Дело оказывается только в том, что одни распоряжения исходят от святительской воли, а другие от воли чуждой. Кто и каким способом может определить, от чьей воли исходит данное конкретное распоряжение? Карловацкие епископы, конечно, лишены возможности иметь достаточную информацию по каждому вопросу. Вопрос до известной степени проясняется резолюцией самого совещания: суждения эти передаются Архиерийскому Синоду и правящим архиереям. Совершенно ясно, что инстанция указана недостаточная. До сих пор не было случая, чтобы Св. Патриарх издавал распоряжения по вопросам, по которым он не мог бы иметь достаточных данных для суждения. Несомненно также и то, что в суждениях о распоряжениях, касающихся Карловацких Собора, Синода и составляющих их архиереев, эти учреждения едва ли могли бы быть достаточно правомочными и совершенно беспристрастными. Подчинение же главе, господину и отцу обязательно для всех членов данной церкви и, конечно, для монашествующих и имеющих священный сан в особенности. Нужно иметь в виду, что постановление Синода состоялось в июне месяце, а резолюция совещания принимались в октябре. Совещание, приняв во внимание известные его членам «Заключение», предложенные к руководству и исполнению В.М.С., пошло, именно, этой дорогой: п. 5 «заключений» требовал исследования патриарших указов Архиерейским Синодом, но здесь не было указано способов исследования, не нашло их и совещание. Дело обстояло гораздо проще: в том и другом случаях шла речь просто о неисполнении патриарших распоряжений и больше ничего; доброго для себя ничего не могли ожидать: ни автокефальные иерархи, ни верховники из Монархического Совета.

Нужно однако отметить, что степень дерзости, которую проявил Синод, превосходит все, имевшее место до сих пор и стоит в ряду тех выступлений против личности Святейшего, которые допускали живоцерковники. Какое имел основание Синод предполагать со стороны Патриарха Тихона указы, которые роняли бы достоинство «зарубежной церкви», и что значит обособление в достоинстве и чести зарубежных политиканов и карловацких синодалов от остальной Русской Церкви, достоинство которой стояло на недосягаемой высоте. Первым и главным строителем этого достоинства был «начальствующий епископ» всей Русской церкви, которого главы автокефальных церквей почитали «за исповедника». В это самое время Карловацкие архиереи усомнились даже в простой порядочности Святейшего. Как можно серьезно говорить после этого об уважении и преданности? Возможно ли уважать и быть преданным тому, кто способен уронить «достоинство». Ясно, что последние абзацы обеих резолюций есть голая дипломатия, направленная к тому, чтобы затушевать свое истинное настроение, прорвавшееся столь бурным и грязным потоком.

На обсуждение епископов был поставлен также вопрос об изменениях в организации высшей церковной власти за границей. Сущность синодального доклада по этому вопросу сводилась к тому, что автономия, предоставленная Западно-Европейскому митрополичьему округу, отменялась, оказавшись, по мнению Синода, вредной в том отношении, что служит к разделению русских заграничных общин, порождая двоевластие. Второе обстоятельство, побудившее Синод поставить этот вопрос, заключалось в хозяйственной самостоятельности этого округа. Синод предлагает возвратиться к старой системе, т. е. более широкой рукой черпать из средств Западно-Европейских и Американских церквей на нужды самого Синода. В этих целях и предлагается отменить автономию.

Выделив специальную комиссию по финансовому вопросу, совещание большинством 8 против 4 голосов, при 2 воздержавшихся, решило: упразднить названную автономию. После этого мит. Евлогий заявил, что это противоречит указаниям высшей церковной власти, и покинул заседание. Положение создалось на заседании ужасное: единственный из епископов, имеющий поручение от Всероссийской церковной власти, покинул совещание. Совещание в этот момент утратило всякое значение, т. к. все остальные епископы официально не имели никакого отношения к церковным делам в Западной Европе. Оставшиеся на совещании члены его дрогнули и стали искать выхода из создавшегося положения. Нельзя не отметить, что пункт 3 известных нам и принятых к руководству «Заключений» говорил о том, что «поставленный Собором епископов Синод за границей надзирает и руководит епархиями заграничными, не исключая и Северо-Американской, назначая, смещая, поощряя и наказывая всех лиц духовного сана, пребывающих за границей». Одним словом, данная В.М.С. директива проводилась с замечательной последовательностью. Св. Патриарх предоставил всем правящим архиереям самую широкую самостоятельность. В.М.С. потребовал ее отмены. Епископское совещание пошло за В.М.С. Последний, по-видимому, более блюл достоинство заграничной церкви. Св. Патриарх поручил все русские общины в Западной Европе управлению мит. Евлогия. Мало того, что беззаконно были созданы какие то управляющие общинами в Константинополе, Болгарии, Сербии и Греции, теперь совещание в большинстве заштатных епископов стремится и в неправославной Европе умалить власть лица, поставленного для управления всеми европейскими церквами, находящимися вне границ России. Конечно, мит. Евлогий допустил много такого, что не только не вытекало из патриарших указов, но противоречило им и церковной практике. Все же штурм мит. Евлогия Карловацким епископским совещанием 1924 г. представляется исключительным по своей дерзости и напоминает первые времена «живоцерковных натисков» на епархиальных архиереев. Штурм в данном случае не удался, и штурмующие оказались в очень трудном положении. Выход из него был найден, но такой выход, который свидетельствовал о полной капитуляции в данный момент Карловацких соборян. Совещание в отсутствии мит. Евлогия постановило: 1) представить все дело на окончательное решение Св. Патриарха, до его решения все оставить в положении Status quo. 2) Сохранить Архиерейский Синод. 3) Включить в постоянные члены Синода мит. Платона «и просить Св. Тихона, Патриарха Московского, соизволение на это». Кто мог ожидать, что в результате столь задорного синодального доклада последует столь смиренная резолюция? Кто мог предвидеть, что совещание будет просить патриаршего соизволения на включение в состав Синода одного члена дополнительно, тогда как самый Синод действовал без благословения и даже вопреки патриаршему указу? Не могло быть сомнений, что Св. Патриарх изменит установленный в 1923 г. статус, но, конечно, не в том направлении, в каком желали изменить его Карловацкие руководители.

При создавшемся положении трудно было обсуждать вопрос об автокефалии, поставленный на повестку совещания совсем при других ауспициях. Оставалось одно возможное решение, которое и было принято совещанием: «Архиерейский Собор имел суждение о необходимости и возможности в виду происходящих в России событий присвоить Архиерейскому Синоду или Собору, под председательством мит. Антония, права и функции Всероссийской церковной власти. На основании бывших суждений постановили: означенный вопрос отклонить, как не вызываемый необходимостью». Какая же необходимость заставила поставить его на обсуждение? Как гром разряжает тяжелую, давящую атмосферу, так и решительный шаг мит. Евлогия вернул на путь некоторого отрезвление и это совещание. Несомненно и то, что Карловацкие органы находились в гораздо большем пленении у В.М.С., чем Св. Патриарх у гражданской власти. Карловацкие Синод и епископское совещание слепо следовали указаниям В.М.С.

Таким образом, бессмысленное политиканство в 1924 году снова стало движущей силой реформированного Карловацкого В.Ц.У. и только решительный шаг мит. Евлогия вернул это Ц.У. к порядку на некоторое время.

***

Признаки церковного разбоя и татьбы ясно указаны в Евангелии от Иоанна. Отличительными признаками лиц, идущих этим путем, является «хождение» не дверью, а искание ими окольных путей «инде».

В 1924 году обновленцы оказались в очень трудном положении. Вопрос о восстановлении единения с церковью стал для значительного числа лиц, увлеченных в живую церковь, вопросом насущным. Это не могло не оказать влияние и на руководителей обновленчества. Указанный патриаршим посланием путь воссоединения с церковью через покаяние, путь прямой, оказался недоступным для них. Личные и групповые соображения, поставленные выше церковных интересов, удерживали руководителей от этого пути. Но с другой стороны упорствовать и оставаться на прежней точке зрения было нельзя. Как естественное следствие создавшегося положения явилась попытка найти обходные дороги. Переговоры с представителями Патриаршей церкви и обращение к Константинопольскому Патриарху, по существу, были такими дорогами и заключали в себе обман: желание усыпить бдительность патриаршей организации, и, в случае неудачи переговоров, свалить вину на эту организацию, лживой информацией желали склонить на свою сторону Царьград, а самым фактом обращения туда внушить своим поколебавшимся последователям наличность единства с вселенской церковью. Все эти ухищрения были настолько элементарными, что вскрыли только внутреннюю сущность этого движения. Сущность же его была исполнена татьбы и разбоя.

Хотя и не столь явно выступают эти качества в другом отщепенческом движении, однако, при некотором анализе событий, имевших место за рубежом в 1924 г., с достаточной отчетливостью выявляются те же самые черты и в Карловацком течении.

По толкованию митр. Фотия под дверью нужно разуметь «церковные и священные правила». Только тот входит в церковь дверью, кто блюдет сущность и форму установленного этими правилами порядка. Всякое самочиние и противление церковной власти есть путь, лежащий «инде». Мы уже видели суть устремлений Карловацких иерархов. Если в 1921 году было допущено самочиние, а в 1922 и 1923 гг. мы столкнулись уже с открытым неподчинением велениям Всероссийской церковной власти, то 1924 г. принес нечто новое: автокефалистические стремления и переход в наступление на эту самую власть явились движущими силами событий этого года. Автокефальные верховники открыто об этом заговорили, а Карловацкие синодалы, хотя и не решались назвать вещи их именами, своими действиями вполне это подтверждали. Сущность, конечно, не в словах, а в делах!

Что же влекло часть зарубежных церковников на путь самочинной автокефалии? Страх перед прещениями со стороны церковной власти, о чем Св. Патриархом было заявлено открыто. О боязни отрешения ясно говорится в «Заключениях», принятых В.М.С. к руководству и исполнению. Провозглашение автокефалии и требование апробации патриарших указов Карловацким Синодом вели к одному и тому же: к фактической автокефалии. Декларативная часть автокефалии была несущественна – это во первых, а во вторых, на пути к ней было встречено значительное препятствие в поведении единственного полномочного в Зап. Европе русского епископа: мит. Евлогия. Штурм его не удался, решили испробовать обходное движение, а пока повременить с объявлением своей собственной автокефалии.

Отчужденность Карловацкой группы архиереев особенно сильно выявилась в безрассудно-дерзком по отношению к Св. Патриарху, и совершенно несправедливом, по существу, утверждении Карловацкого Синода, предположившего со стороны первоиерарха действия, роняющие достоинство церкви. Ясно, что моральные связи в это время были утрачены. Св. Патриарх Тихон перестал для них быть «господином и отцом», а они уже больше не имели к нему сыновнего послушания.

Идя путем заговора вплоть до присвоения себе функций Всероссийской власти, Карловацкие архиереи стремились обеспечить себя от мер воздействия со стороны иерарха, начальствующего в Русской церкви.

Оставляя в стороне вопрос о возможности установления зарубежной автокефалии, мы с особой силой должны подчеркнуть беззаконность путей, которыми шли к автокефалии и преступность целей, ради которых к ней стремились. Все это вскрывает наличность элементов татьбы и разбоя в поведении явных и тайных автокефалистов.

Поэтому, в наши дни имеет полный смысл призыв мит. Фотия, обращаемый некогда к части русской паствы. «Научились от нее (Христовой церкви), писал названный святитель, иметь единого первосвятителя, и как научились, так и сохраните это до конца веков»³⁵. Тот же святитель внушает верным не удивляться, если «пастыри по виду бывают хуже волков» и проникают во двор овчий не дверью священных правил, а путем необычным «по своему желанию». Нужно ли после всего, что мы наблюдали в церковной жизни 1924 г. за рубежом, доказывать, что Карловацкие руководители и их вдохновители шли необычным путем и, конечно, по своему желанию. А потому призыв мит. Фотия «не прельщаться злодейством и лукавством их» обращен и к нам, переживающим тяжелые годы церковной смуты.

V

Смерть Св. Патриарха Тихона и преемство церковной власти (1925 г.)

«Поминайте наставников ваших, которые проповедовали

вам слово Божие, взирая на кончину их жизни,

подражайте вере их» (Евр. XIII, 7).

«Его же ты благословил в свое место, тому

рады есмы в повиновении быти» (Из грамоты XV

века).

Одним из самых трудных вопросов церковного устройства является вопрос о преемстве церковной власти в условиях, когда нормальная жизнь церкви нарушена или внешними какими либо обстоятельствами или внутренними смутами в церкви. Церковные правила знают порядок поставления митрополитов и вообще начальствующих епископов. При всяком вдовстве той или другой церкви приходит известный промежуток времени прежде, чем церковь получит нового первосвятителя. В условиях мирного течения церковной жизни этот промежуток, обыкновенно, бывает не особенно значительным. При обстоятельствах смутных такой промежуточный период совершенно не может быть предвиден. В переходное время в управление церковью обыкновенно вступает местоблюститель. Местоблюститель может быть указан или особым актом или определенным законоположением о местоблюстителе.

Во времена церковных смут бывает почти также трудно избрать временного местоблюстителя, как и постоянного первосвятителя. В подобных случаях очень часто приходится прибегать к какой либо иной форме передачи власти, доступной для данного момента. Но самое преемство власти неминуемо предполагается в той или иной форме, так как в противном случае, при наличии смутных обстоятельств, возможен захват церковной власти, как отдельным лицом, так и группой лиц и даже несколькими лицами и группами сразу. Это обстоятельство неминуемо повело бы к еще большему усилению смуты и затем к утрате церковного единства. В жизни Русской церкви бывали случаи, когда не только временное местоблюстительство, но и постоянное возглавление основывалось на акте или благословении предшественника.

Еще мит. Феогност (1328–1353 гг.) проявил большую заботу о преемстве церковной власти и постепенно подготовлял себе преемника. Заместитель его мит. Алексий, еще при жизни мит. Феогноста был избран на митрополию. Святитель Алексий склонял преподобного Сергия быть ему заместителем. Смиренный Радонежский подвижник отклонил от себя столь высокое служение. После этого, мит. Алексий уже не успел при себе разрешить этого вопроса и, после его кончины, последовали смуты, связанные с замещением митрополичьей кафедры.

После истории с Флорентийским собором и бегством мит. Исидора, русские митрополиты стали избираться и опставляться русскими епископами. Первым митрополитом поставленным после этого был мит. Иона. Желая обеспечить преемство церковной власти, вел. кн. Василий Васильевич еще при жизни мит. Ионы, «познав отца своего митрополита немощь», созвал русских епископов для избрания митрополита-заместителя. Из грамоты об избрании мы узнаем, что самым активным лицом в избрании являлся сам мит. Иона, о чем в грамоте отмечено в следующих словах: «И господин наш и отец Иона, митрополит Киевский и всея Руси, рассудив по Божественным правилам и обговорив с вел. кн. Василием Васильевичем да с нами со своими богомольцы, избрал и благословил на тот превеликий степень святительства» Феодосия, арх. Ростовского. Однако и этот первосвятитель недолго управлял Русской церковью и в 1464 году принужден был оставить митрополию «ради тяжкого своего недуга». Он также «поговоря с князем и княгинею» благословил на свое место еп. Филиппа. По этому поводу Новгородский арх. Иона писал мит. Феодосию: «мы же со своею братиею в едином совете пребываем неподвижно, и его же ты благословил в свое место, тому рады есмы в повиновении быти»³⁶. Нельзя не отметить того обстоятельства, что современники этих актов придают огромное значение факту «благословения» преемника его предшественником. Нет никакого сомнения, что в тогдашних условиях это лучше обеспечивало преемство церковной власти и, когда по тем или другим обстоятельствам, такого благословения не было, возможность смуты была более угрожаемой.

Уже в патриаршее время мы сталкиваемся с институтом «местоблюстительства». К концу 1612 года не стало в живых Патриарха Гермогена. Собравшееся в Ярославле ополчение не считало возможным поставить в Ярославле патриарха, однако просило старейшего в то время иерарха, Казанского митрополита Ефрема, поставить митрополита «на Крутицы». С конца 1613 года управление Русской церковью перешло к вновь поставленному Крутицкому митрополиту Ионе, управлявшему ею вплоть до возвращения из польского плена мит. Филарета и его поставления в патриархи (июнь 1619 г.). Таким образом, мит. Иона управлял Русскою церковью почти пять с половиной лет на правах местоблюстителя. Патриарх Никон в 1658 году, уезжая из Москвы в Воскресенский монастырь, настаивая на скорейшем избрании нового патриарха, передал управление митрополиту Крутицкому Питириму, который управлял церковью до 1664 года, когда он был перемещен на Новгородскую кафедру, а местоблюстительство было возложено на Ростовского митрополита Иону, которого в этом звании сменил новый Крутицкий митрополит Павел, управлявший церковью до 1667 года, т. е. церковь девять лет управлялась «местоблюстителями». Со смертью патриарха Адриана до учреждения Св. Синода, т. е. в течение 20 лет Русская церковь управлялась местоблюстителем, Рязанским митрополитом Стефаном. В 1721 году был открыт Св. Синод, к которому и перешло высшее церковное управление в России. Таким образом, за время от учреждения патриаршества до открытия Синода, т. е. за 132 года на местоблюстительское управление падает 34 года. На протяжении XVII века и последнего десятилетия XVI столетия, т. е. за 110 лет местоблюстители управляли Русской церковью 14 лет. Хотя институт местоблюстительства был институтом исключительным, однако функционировал он, как мы видели, довольно часто. Таким образом, местоблюстительство являлось, хотя и временным, но институтом, сохранявшим преемство церковной власти. Насколько важное значение придавалось в 17 веке «благословению» предшественника видно из того, что сам Патриарх Никон назначил митрополита Питирима местоблюстителем, когда оставил управление церковью, и позднее настаивал на своем праве поставить себе постоянного заместителя, т. е. нового патриарха.

Одним словом, русская церковная практика за время с момента ослабления зависимости от Константинополя до учреждения Св. Синода, т. е. за четыре века, свидетельствует о том, что одним из важных моментов сохранения преемства церковной власти являлось «благословение» предшественника, независимо от того касалось ли это временного замещения или постоянного.

Нельзя не отметить еще одного обстоятельства: местоблюстительство в практике XVII века в большинстве случаев возлагалось на Крутицкого митрополита, как ближайшего помощника Московского Патриарха по управлению Московской епархией и ближайшего советника в делах общецерковных. Такая практика была усвоена несмотря на то, что «по чести» своей кафедры Крутицкий митрополит занимал четвертое место, уступая первенство чести митрополитам: Новгородскому, Казанскому и Ростовскому.

Главнейшие выводы из всего сказанного выше могут быть сведены к следующим двум положениям: 1) в русской церковной жизни придавалось огромное значение «благословению» предшественником преемника. 2) сложился и институт «местоблюстительства», как временной формы церковной власти.

За время существования Св. Правительствующего Синода, когда вообще отсутствовал епископ, «начальствующий» в Русской церкви, вопрос о преемстве власти потерял то значение, которое он имел в предшествующее время.

С восстановлением патриаршества этот вопрос приобретает снова значение. Он был разрешен до известной степени законодательством Большого Московского Собора 1918 года. Этим законодательством было предусмотрено «местоблюстительство», при чем оно не переходило автоматически к старшему из иерархов, но выборы местоблюстителя составляли обязанность высших церковных органов: Священного Синода и Высшего Церковного Совета. Ясное дело, что такой порядок мог иметь место только при условии правильного функционирования этих учреждений.

Обстоятельства русской жизни были таковы, что функции названных учреждений всецело были переданы лично Патриарху еще в октябре 1920 года.

Арест Св. Патриарха и обстоятельства, последовавшие за этим арестом, с несомненностью убедили Патриарха, его сотрудников и все русское церковное общество, что эта передача функций высших учреждений Св. Патриарху имеет огромное значение для церкви.

На основании этой передачи, Св. Патриархом было составлено два акта о назначении местоблюстителей. Первый из них был составлен тотчас по освобождении: в 1923 году. В январе 1925 года, в отмену акта 1923 года, была составлена новая грамота³⁷, которая, в порядке последовательности, указывала трех лиц, коим поручалось местоблюстительство на случай смерти Св. Патриарха впредь до законного избрания нового патриарха. Этими лицами были: мит. Кирилл, мит. Агафангел и Петр, мит. Крутицкий. При этом было предусмотрено, что в случае невозможности управлять церковью для первого, местоблюстительство переходит ко второму, а в случае, если и второй не будет в состоянии фактически нести эти обязанности, то в патриаршие права и обязанности вступает третий. Таким образом, в наличных условиях вопрос о преемстве власти был разрешен безусловно авторитетным велением Св. Патриарха Тихона, действовавшим на основании имевшихся у него полномочий.

1.

Последний акт Св. Патриархом Тихоном был подписан в день Рождества Христова. Он был вызван двумя обстоятельствами: 1) изменениями, происшедшими к началу 1925 года в составе русской иерархии, 2) состоянием здоровья Патриарха, которое в это время уже могло внушать опасения за жизнь Святейшего.

Тяжкие внешние условия жизни и еще более тяжкие внутренние переживания подорвали жизненные силы его, и уже, к началу 1925 года, Св. Патриарх Тихон находился в состоянии крайнего переутомления, выражавшегося в ослаблении сердечной деятельности, осложненного грудной жабой. В начале января было решено поместить его в больницу. Больницей, приютившей «главу русских епископов», оказалась больница Бакуниных на Остоженке. По прибытии больного, в больнице был созван консилиум.

Консилиум пришел к единодушному решению, что больной нуждается в строгом режиме и полном удалении от дел. Две первые недели Святейший провел в относительном покое: все время оставался под наблюдением врача, никуда не выходил, много читал и в том числе русских классиков. Больной однако и в это время не знал полного удаления от дел. Его навещали разные лица и особенно часто мит. Петр, который по своим обязанностям нуждался в указаниях Св. Патриарха.

Через две недели наступило заметное улучшение в состоянии здоровья больного, и он стал выезжать по праздничным и воскресным дням для совершения богослужений. На все возражения докторов Св. Патриарх отвечал, что служение его долг и что уклоняться от него он не может. Наконец, вошел и в более активную работу по управлению: стал посещать и заседания. Протесты против этого со стороны медицинского персонала не имели никакого успеха.

Между тем, церковные дела вызывали все новые и новые волнения: отношения внутри России далеко не были приведены к тому положению, к которому стремился Св. Патриарх, из заграницы шли также не утешительные вести, которые еще более осложняли и без того нелегкое положение. Св. Патриарх знал, что его заподозрили «в действиях под давлением». Все это вынуждало его на такие заявления, которые, если и делались им до сих пор, то далеко не в столь категорических выражения. Святейший подготовлял новое послание, которое он хотел связать с моментом своего вступления в управление после перерыва, связанного с переездом в больницу.

Общее положение Св. Патриарха ухудшилось в связи с болезнью зубов. Он стал плохо спать. Начали вспрыскивать морфий, хотя и в минимальных дозах. Сначала было решено зубов не трогать, но в виду появления опухоли пришлось удалить три зуба и вычистить челюсть. Эта болезнь была ликвидирована совершенно. В связи с наступившей снова общей слабостью, доктора потребовали прекращения выездов, чего в этот раз Святейший не выполнил. 25-го марта (ст. ст.), к вечеру, Св. Патриарх объявил, что, по обстоятельствам, нетерпящим отлагательства, он вынужден поехать в город. Св. Патриарх поехал на очень важное заседание Синода и возвратился около 10 часов вечера страшно утомленным. Состояние больного взволновало администрацию больницы. К больному был вызван врач, который лечил Святейшего до больницы, навещал его и здесь. Когда прибыл врач, было решено вспрыснуть небольшую дозу морфия, после чего наступило некоторое успокоение. Вызванный доктор около 11 часов покинул больницу. Около 12 часов ночи начался снова припадок. Спешно позвали больничного врача, который и констатировал смерть от четвертого припадка грудной жабы. Так ушел из этой жизни Святейший Патриарх Тихон, около которого, как главы, объединились все верные чада Русской церкви; он своим авторитетом положил начало несколько особым путям, по которым было суждено идти отныне Русской Церкви.

Ночью же весть о смерти Святейшего разнеслась по Москве и в 7 часов утра Остоженка была запружена народом. Тело почившего Патриарха было перенесено в Донской монастырь и здесь было выставлено на поклонение верующим. Рабочие бывш. Прохоровской Мануфактуры взяли на себя украшение монастырского собора, в котором на кафедре возвышался гроб почившего Русского Первосвятителя. Масса верных устремилась поклониться Его праху.

30 марта / 12 апреля состоялось отпевание. Москва никогда такой массы народа не видела, какая собралась на погребение. Богослужение продолжалось с 10 часов утра до 6 часов вечера. Вся масса народа оставалась до самого конца. Так проводил верующий русский народ первого, по восстановлении, Патриарха Русской Церкви, к месту его вечного упокоения.

Бесспорно основным фактом церковных событий 1925 года является кончина Святейшего Патриарха: все последующие события исходят из этого факта, или имеют к нему то или иное отношение. В этом отношении и события церковной смуты не составляют исключения.

В присутствии сонма архипастырей был оглашен акт от 25 декабря (7 января), о котором мы уже говорили. На этом совещании присутствовало до 60 верных Патриаршей церкви архипастырей. Совещание констатировало: 1) подлинность акта, 2) тот факт, что «почивший Патриарх не имел иного пути ... для сохранения преемства власти», 3) что за отсутствием митрополитов: Кирилла и Агафангела, митрополит Петр «не может уклониться от данного ему послушания и во исполнение воли почившего Патриарха должен вступить в обязанности патриаршего местоблюстителя»³⁸. 12 апреля мнение этого совещания и заявление самого митрополита Петра о вступлении его в исполнение возложенных волей Святого Отца обязанностей были распубликованы.

14 апреля, т. е. через два дня после опубликования акта, епископского совещания и заявления митрополита Петра о согласии вступить в исполнение обязанностей местоблюстителя, Местоблюститель и член Патриаршего Синода, Тихон, митрополит Уральский, обратились с письмом в редакцию «Известий»³⁹ в котором и просили напечатать приложенное к письму послание почившего Патриарха. Послание это было подписано перед смертию, но написано несколько раньше, когда Святейший, почувствовал себя лучше после двух недель пребывания в больнице, решил вступить в управление церковными делами. Стремясь снять с церковной организации какое либо подозрение в политическом заговоре и агитации против существующей власти призвал церковные органы, вплоть до приходских советов, воздержаться от всякой политической деятельности. В этом послании еще раз осуждаются политические выступления зарубежных церковников и заявляется о назначении особой комиссии для расследования противной интересам церкви деятельности пребывающих за рубежом архиереев и священников. В послании выражается надежда, что в силу лояльного отношения церковной организации, ей будет предоставлена возможность преподавания Закона Божьего, заведения духовных школ и издания книг и журналов в защиту православия. Это послание, не увидевшее света при жизни почившего первосвятителя, важно, как наказ для направления церковных дел в последующее время. Так поняли это послание Местоблюститель и член Синода, обратившиеся в «Известия» с просьбой о напечатании этого послания.

Смерть Патриарха оживила среди живоцерковников надежды на удержание своих позиций, приобретенных ими за время заключения Патриарха и очень поколебленных за время после освобождения Святейшего. Расценивая смерть Патриарха Тихона, как фактор чрезвычайно благоприятный для себя в смысле ослабления положения патриаршей церковной организации, живоцерковники стали снова искать путей для соединения. Это искание завершается деятельностью Обновленческого собора 1925 года, состоявшегося в конце октября. На этот собор обновленцы решили допустить и староцерковников, как они называли представителей патриаршей церковной организации. Конечно, эта провокация не удалась. Если в 1923 году возникал вопрос об участии на Живоцерковном соборе, то теперь соблазн собором не имел никакого значения. На собор явились только одни обновленцы. Они не пустили на него и некоторых своих бывших союзников, как то: Союз Церковного Возрождения и других. Желая по возможности устранить принципиальные расхождения с Патриаршей церковью, на этом соборе, особенно была подчеркнута необходимость более осмотрительной тактики и, особенно, в вопросах второбрачия духовенства и брачности епископата.

Попытка договориться непосредственно с Местоблюстителем была сделана обновленцами и, конечно, ни к чему не привела по тем же самым причинам, по каким она не могла состояться и при жизни Св. Патриарха. Путь покаяния для обновленческих верхов не был доступен, а всякий другой был путем противным церкви. Мит. Петр в связи с этими попытками, а также в связи с подготовкой нового Обновленческого собора, обратился с посланием 28 июля 1925 года. Указывая на величайшие испытания, ниспосланные Русской церкви, призывал верных свято хранить канонически законное единство церкви. Канонично и законно в церкви то, что совершается, по словам послания, «с благословения Богоучрежденной церковной власти, преемственно сохраняющейся от времен апостольских. Все же самочинное, что совершалось без соизволения в Бозе почившего Св. Патриарха и все, что совершается теперь без благословения нашей мерности, Местоблюстителя Патриаршего Престола, не имеет силы по канонам Святой Церкви (Ап. Правила: 34, 39), ибо истинная церковь едина и едина пребывающая в ней благодать Всесвятого Духа: не может быть двух церквей и двух благодатей: «Едино Тело и един Дух, яко же и звани бысте на едином уповании звании вашего. Един Господь, едина вера, едино крещение, един Бог и Отец всех (Ефес. IV, 4–5)»⁴⁰. Послание подчеркивает те церковные преступления, которые совершены живоцерковниками. Хорошо известны и те живоцерковные доносы, которыми они старались дискредитировать патриаршую церковную организацию в глазах гражданской власти. Ответом на эти доносы служит предпоследний абзац послания, где митрополит Петр указывает на трудность переживаемых обстоятельств и обращается к верным с следующим призывом «будем пребывать в союзе мира и любви между собою, будем все едино (Иоан. X, XVII, 22–23), помогая друг другу охранять нашу православную веру, являя везде и всюду пример доброй жизни и любви, кротости, смирения и повиновения существующей гражданской власти в согласии с заповедями Божьими (Марк. XII, 17; Рим. XIII, 1; Деян. IV, 18–19); дабы последняя видела это и Дух Божий возглаголал бы благая о Церкви Святой (Деян. I, Петр. XI, 12–14)». После этого обновленцы начинают обращаться с соответствующими предложениями к отдельным епископам, желая хотя бы частично достигнуть того, чего им не удалось достигнуть по отношению к центральной организации, но и в этих попытках они не имели большого успеха. Тогда осталось только одна возможность попытаться искать прозелитов среди мирян. Но для успеха этого предприятия необходима была та тактическая осторожность, о которой мы уже говорили. Кроме того необходимо было устранить с пути патриаршую организацию и ее возглавителя мит. Петра. Хорошо было известно, что Местоблюститель, еще при жизни Святейшего, являлся ближайшим сотрудником его а, следовательно, и нес ответственность за политику своего предшественника. В связи с этим и в целях дискредитировать мит. Петра, А. И. Введенский огласил документ, якобы обличающий Патриаршую организацию в политических интригах за рубежом против советской власти. Документ этот, по-видимому, говорил о сношениях с великим князем Кириллом Владимировичем. Не может быть сомнения, что документ был подложным. Однако, за рубежом имело место следующее обстоятельство: мнимый епископ, Николай Соловей, прибывший за границу в качестве легата Обновленческого Синода, выразил свою верность Св. Патриарху заграницей, затем обратился с письмом к названному великому князю; и это обстоятельство послужило в глазах власти подтверждением сношений, о которых говорил на соборе А. Введенский.

Донос достиг своей цели, и мит. Петр был арестован, а для Патриаршей церкви снова наступили более тяжкие времена.

Итак, усилия живоцерковников достигли ближайшей цели, и даже послужили причиной нового откола от церкви, но изменить общего положения в лучшую сторону для обновленцев не могли. Живая церковь, начавшая свое существование политическим доносами, и, в лице своих преемников-обновленцев, стремилась таким же доносом на нового возглавителя Патриаршей организации упрочить свое пошатнувшееся положение.

Патриаршая церковь не была в этот раз застигнута врасплох: мит. Петр успел назначить себе заместителей. Заместителями в порядке очереди были назначены⁴¹: Сергий, митрополит Нижегородский, экзарх Украины мит. Михаил, и Иосиф, Архиепископ Ростовский. После ареста мит. Петра в управление вступил мит. Сергий, как первый из заместителей, на котором и до сих пор лежит этот не тяжелый, а, прямо, тяжкий крест.

Власть мит. Сергия, таким образом, в порядке преемства является вполне законной, хотя и временной.

Итак, исходным моментом церковных событий в России в 1925 году явилась смерть Св. Патриарха Тихона. При отсутствии нормальных условий церковной жизни это событие имело чрезвычайно тяжкие последствия. Однако, и в этом тяжком испытании верный в России епископат, а также и народ, без всяких суждений и пересудов признали для себя обязательной и даже священной волю почившего первосвятителя, выраженную в акте 7 января 1925 года. Перед святительским совещанием в Москве ни на минуту не возникало вопроса о законности этого акта. Они сочли своим долгом только свидетельствовать его подлинность, констатировать, что путь, избранный Св. Патриархом, был единственным для сохранения преемства церковной власти и указать мит. Петру, что пришла очередь его служения. Так, в первый момент после смерти Патриарха сомкнулись ряды русского епископата перед тяжестью нового, ниспосланного Русской церкви испытания. Смерть Святейшего пробудила новые надежды среди обновленцев, они добились обычным приемом устранения мит. Петра, но не были в состоянии использовать до конца, в своих интересах, тяжелого положения Патриаршей организации. Ясно было уже и в это время, что живая церковь умерла, а ее преемница-обновленческая, не успевши расцвести, увядала.

2.

Смерть Св. Патриарха оказала влияние и на церковную жизнь за рубежом. В среде Карловацких иерархов эта смерть пробудила также надежды в отношении обособления и «присвоения церковной власти».

Внешне был соблюден полагающийся в таких случаях декорум: очередной номер «Церковных Ведомостей», органа Карловацкого Синода⁴²), вышел в траурной раме; было предписано совершать заупокойные богослужения. Но при всем этом не могли удержать своих истинных чувств. На панихиде по Святейшем в Белграде имел место следующий случай весьма характерный для Карловацких настроений. Панихиду служил епископ Михаил, митрополит Антоний на ней присутствовал. Совершавший служение епископ, как полагается в таких случаях, говорил слово, которое не столько касалось памяти почившего, сколько было посвящено характеристике мит. Антония, который может заместить патриарха. Эта речь внесла смущение в души слушателей и в то же время была программной для Карловацкого Синода. Мы уже знаем, что в 1923 и 1924 годах вопрос о присвоении Карловацкому Синоду или Собору высшей власти обсуждался в Карловцах. Двойственность позиции карловчан проявилась еще более в акте, которым Карловацкий Синод объявлял о патриаршей кончине. В этом акте мы встречаем безымянную формулу поминовения местоблюстителя и срочный запрос к зарубежным архиереям в связи с только что полученным мнением арх. Иннокентия, начальника миссии в Китае. Факт смерти Святейшего, как свидетельствует примечание г. Махараблидзе, напечатанное вместе с объявлением о кончине, проверяли через Сербское Министерство Иностранных Дел. Неужели вместе с этим или несколько позднее не могли тем же путем выяснить, кем управляется церковь в России? По-видимому, этот вопрос мало интересовал Карловацких церковных деятелей, так как весь интерес был сосредоточен на присвоении власти.

В чем же состояло предложение арх. Иннокентия? Сущность его прямо революционна с церковно-правовой точки зрения. Он предлагает мит. Антонию возглавить Русскую церковь, в качестве заместителя патриарха, так как по сведениям этого Китайского архиерея, Патриарх Тихон «совершенно лишен всякой свободы (предложение было сделано еще до смерти Святейшего) и его именем может всякий злоупотреблять». В Синоде это письмо слушалось в день получения известия о смерти русского первосвятителя. Может быть и случайное, но характерное совпадение! Перечисляя все заслуги мит. Антония и забыв, что уже с 1923 года он находится на покое, Синод предполагает «предоставить председателю Архиерейского Синода с правами временного, до созыва Всероссийского Священного Собора, заместителя патриарха представительствовать Всероссийскую Православную Церковь и, насколько позволят условия и обстоятельства, руководить церковною жизнью и церковью не только вне России, но и в России»⁴³. По поводу этих предложений испрашивались мнения заграничных архиереев и им предлагалось дать письменные отзывы, «предварив их телеграфным ответом». Очевидно торопились с присвоением власти! Мы не знаем этих ответов, но, несомненно, надеялись, что мит. Антоний станет заместителем патриарха по телеграфу. Этого однако не случилось: возможно, что не все ответы были благоприятны при столь значительной скорости.

Синод снова вернулся к этому вопросу 16 сентября⁴⁴. Оказывается Синод не нашел возможным принять во внимание напечатанные в газетах акты о назначении местоблюстителя и свидетельствовании его почти шестьюдесятью епископами, а проверять не захотел на этот раз. Это обстоятельство дало повод по формальным основаниям отложить вопрос о местоблюстителе с замечательным дополнением: «вопрос о признании Митрополита Крутицкого Местоблюстителем Всероссийского Патриаршего Престола, как касающийся всей Российской Церкви в России и за границей, представить на решение Собора архиереев Русской Православной Церкви заграницей, имеющего быть созванным в ближайшее время». Самая постановка вопроса о признании является актом, свидетельствующим о смутном, если не прямо мятежном, настроении в Карловацких кругах, так как предполагает возможность непризнания. Какое спрашивается имеет значение мнение, хотя бы и тридцати иерархов, из которых к тому же больше половины заштатные, по вопросу, решенному волей почившего первосвятителя, имевшего на то несомненные полномочия. Даже на собрании шестидесяти иерархов в Москве вопрос не шел о признании, а только о констатировании подлинности акта и обстоятельств, при которых должен был вступить в обязанности местоблюстителя мит. Петр.

Уверенные в том, что церковная власть в России находится в полном расстройстве и неспособна обеспечить «каноническое преемство», Карловацкие архиереи, уже предвкушавшие власть, были разочарованы тем, что узнали из неожиданных для них документов. Очень интересный комментарий ко всему происходившему в Карловцах дает беседа мит. Антония, имевшая место в Берлине, с сотрудником «Руля», С. И. Левиным. В этом интервью есть замечательное место, которое мы и приводим полностью: «Согласно канонам и уставам собора 1917 года местоблюститель патриаршего престола избирается соединенным собранием св. Синода, старейших иерархов и старейших членов Высшего Церковного Совета, а этих учреждений более двух лет не существует. Уже по этому одному, Петр, митрополит Крутицкий, не может быть патриаршим правопреемником тем более, что в монашестве он пребывает совсем недавно. Если бы более или менее серьезное учреждение, хотя бы случайный собор епископов... выбрал Петра, митрополита Крутицкого, которому якобы предуказано завещанием патриарха быть местоблюстителем патриаршего престола, таковым, конечно, мы принуждены будем признать его главой православной церкви». Из других заявлений мит. Антония выясняется и вина самого митрополита Петра, состоящая только в том, что мит. Антоний предполагал, что заместитель пойдет на Живоцерковный собор, созывавшийся на конец 1925 года. Разве не мит. Петр был сотрудником почившего первоиерарха за последнее время, разве не мит. Петр разорвал переговоры с живоцерковниками? Все это было хорошо известно за рубежом. Если же делались подобные предположения, то это только свидетельствовало о том, что факты не соответствовали целям лиц, высказавших столь несоответствовавшие действительности предположения. Условием признания митрополита был поставлен такой факт, который с точки зрения говорившего не мог иметь места в России, а, следовательно, было безопасно высказать соответствующее условие признания. Но и в этом скоро пришлось разочароваться!

Только в середине ноября Карловацкий Синод признал местоблюстители и предписал возносить его имя за богослужением. Однако самый текст этого постановления весьма интересен: «Оставаясь при прежнем решении при том, чтобы окончательное признание митрополита Петра было отложено до Священного Собора Архиереев Русской Православной Церкви и в виду того, что срок ссылки указанных Св. Патриархом кандидатов в местоблюстители Патриаршего Престола митрополитов: Кирилла и Агафангела, уже окончился и они возвращаются в Москву, а с другой стороны в виду того, что срок созыва Архиерейского Собора затягивается, Архиерейский Синод определяет: со своей стороны временно признать Высокопреосвященного Митрополита Петра местоблюстителем Патриаршего Престола Всероссийской Православной Церкви»⁴⁵. Тут все интересно: и временность признания, и самая мотивировка. Вся эта история с признанием есть ни что иное, как сплошная церковная анархия, что совершенно ясно из сопоставления с тем совещанием епископов в Москве, которое ни одного из этих вопросов не ставило.

Высказался по этому вопросу и секретарь Карловацкого Синода, г. Махараблидзе. В статье: «К вопросу о признании Местоблюстителя»⁴⁶, он заявляет, что самый порядок назначения не соответствует священным канонам и установленным в Русской Церкви правилам, вызвал большое сомнение. По священным канонам никакой епископ, а тем более патриарх, не может назначить себе преемника и сослался на 23 правило Антиохийского Собора и на 34 Апостольское правило. Нужно сказать, что каноны вообще не знают подобного института местоблюстительства, а, поэтому, ровно ничего об этом не говорят. Что касается постановлений Московского Собора 1918 года, то ими предусматривался нормальный порядок отношений, которого в момент смерти Св. Патриарха не существовало. При назначении, однако, местоблюстителя был соблюден, если не буква, то дух этих постановлений. Мы уже знаем, что Св. Патриарху Тихону высшими церковными органами, на обязанности которых лежало избрание местоблюстителя, было передано право единолично указывать учреждения и лиц, к которым переходят права высшей церковной власти. Кроме того, не нужно забывать и того, что местоблюститель не есть преемник вообще, а только носитель первосвятительской власти на время. Мы уже видели, что в прошлом Русской церкви соответствующие случаи бывали, и никто на этом основании, в том числе и Карловацкие епископы, не станут утверждать, что каноническая преемственность власти прекратилась в Русской церкви. Тот способ передачи власти, к которому прибег Св. Патриарх Тихон, более обеспечивал преемство в условиях данного момента. Признание или даже выбор местоблюстителя зарубежными иерархами ни в каком отношении не могли служить сохранением этого преемства или что либо прибавить к церковным полномочиям ближайшего преемника почившего первосвятителя. В постановлениях Карловацкого Синода, от 12 сентября 1925 года, совершенно отсутствовал этот мотив и, по-видимому, он был надуман только к ноябрю. Это показывает, что не мотив определял постановление, а для определившегося настроения подыскивались соответствующие аргументы. Смущены были не фактом, лишенным церковно-правового значения, а поражены обстоятельствами, растраивавшими планы, сводившиеся к «присвоению власти». Мит. Антоний, читавший в Берлине летом этого года лекцию о патриархе Никоне, высоко отзывался о личности этого иерарха. Между тем, мы уже знаем, что, именно, патриарх Никон, оставив Москву, передал управление Русской церковью Митрополиту Крутицкому Питириму, занимавшему в то время, далеко не первое место в составе русской иерархии. Поэтому, соображения митрополита Антония о том, что мит. Петр является викарием патриарха, не умаляют его прав на местоблюстительство: в момент отсутствия патриарха, Крутицкий митрополит является, по должности, правящим епископом Московской епархии.

Смута, поднятая Карловацкими иерархами, в это время, не стала общей для всего зарубежья, митрополит Евлогий, получив указанные акты, обратился с посланием к своей пастве: «Таким образом, писал он, всяким толкам о создании какой то независимой заграничной церкви положен конец... Мы же до конца останемся верными нашей истинной православной Русской церкви, возглавлявшеся Св. Патриархом Тихоном, а ныне возглавляемой его законным правопреемником Высокопреосвященным митрополитом Петром, памятуя завет Господа: буди мне верен до смерти и дам тебе венец жизни»⁴⁷. Вместе с этим посланием, Мит. Евлогий, в данном случае верный долгу архиерийской присяги, тотчас же и издал распоряжение по подведомственным ему церквам о поминовении за богослужениями мит. Петра еще в то время, когда Карловацкий Синод находился в состоянии «до временного признания» местоблюстителя. И это, впоследствии, было поставлено в вину мит. Евлогию, хотя он в данном случае не совершил никакого преступления, а, наоборот, исполнил только свой долг перед церковью.

Подводя итоги событиям этого печального года, нельзя не отметить, что в этом году последовали один за другим два удара по Русской церкви: главнейший удар – смерть Св. Патриарха Тихона, следующий тоже тяжкий – арест мит. Петра. Испытания, таким образом, следовали одно за другим.

Однако, нельзя упускать из вида и того обстоятельства, что действие этих ударов в значительной степени было ослаблено актом почившего Патриарха, от 7 января 1925 года, состоявшим в назначении местоблюстителей. Издание этого акта произошло ровно за одиннадцать дней до того, как осведомитель Карловацкого Синода, арх. Инокентий писал о том, что Патриарх Тихон лишен свободы действия и его именем может злоупотреблять всякий. На наш взгляд, дело обстояло совершенно обратно. Св. Патриарх назначил первыми кандидатами на местоблюстительство двоих ссыльных иерархов и тем доказал, что в тех случаях, когда было нужно действовать, он действовал совершенно независимо даже в трудных обстоятельствах, что менее всего можно сказать про зарубежных иерархов. Если же они были недовольны действиями почившего первосвятителя, то это объясняется исключительно тем, что их поведение, столь вредное для целей, которые себе ставила высшая церковная власть, нашло в заявлениях Св. Патриарха Тихона категорическое осуждение и поставило карловацких иерархов под угрозу суда.

Все отщепенские группировки со смертью Св. Патриарха связывали достижение своих целей: обновленцы желали использовать создавшееся положение в целях упрочения своего пошатнувшегося положения, карловацкие иерархи – в целях присвоения себе власти, к чему они стремились уже в течение ряда лет. Ни те, ни другие однако не имели успеха в этих своих устремлениях. Единству Русской церкви в это время не было нанесено нового удара. Св. Патриарх Тихон более всего охранял единство, завещал и нам его сохранить при всех обстоятельствах, как бы последние не были лично или общественно тяжелы. Он являлся, действительно, проповедником «Слова Божия», ставящим церковное единство во главу взаимоотношений членов церковного общества. Проповедь Св. Патриарха была подкреплена и его делами, как истинного пастыря и действительного наставника, стоявшего на своем посту до самого последнего издыхания. Земное его существование пресеклось между 11 и 1 ночи с 7 на 8 апреля, а в 8 часов вечера Святейший председательствовал еще на чрезвычайно ответственном заседании Синода. Нельзя сказать, чтобы последствия такого невнимания к своему собственному здоровью были неожиданными для почившего. И, однако, сознание своего долга было выше возможных личных последствий. На такое служение способен только человек, вера которого была исключительной. Наш долг прежде всего констатировать исключительность этой веры. Она дала возможность Святейшему на многое, может быть, весьма ценное с житейской точки зрения, а главное привычное, взглянуть несколько иначе. Вот – тот вывод, к которому приходишь, наблюдая кончину жизни Патриарха Тихона.

Соблюдение церковного единства есть настоящее и подлинное проявление веры, тогда как всякое церковное разделение, какими бы возвышенными целями оно не оправдывалось, есть признак оскудения любви, неотделимого свойства веры и ее выявления в церковном обществе.

Поэтому, если подражание его вере, хотя бы и «в мале», составляет долг духовных чад, то повиновение преемнику, которого почивший первосвятитель благословил на свое место, есть непременная обязанность верных сынов Русской церкви. Исполняющие эту обязанность пребывают в духовном единении не только с преемником Патриарха и наличными членами Русской церкви, но и с самим первосвятителем и всеми теми, кто с таким трудом созидали наше церковное единство и «с радостью» его охраняли в течение веков.

VI

Крушение обновленчества и оформление раскола за рубежом (1926 г.)

«Умоляю вас, братие, остерегайтесь производящих

разделения и соблазны вопреки учению, которому

вы научились от нас» (Рим. XVI, 17).

«Правила Св. Апостол и Божественных Отцев

повелели каждой митрополии и епископии целой и

ненарушимой держать свои права» (Послание

Константинопольского Патриарха Луки Хрисоверга).

Поместная церковь состоит из совокупности епархий или епископий, из которых каждая предоставляет из себя «малую или частную церковь», обладающую всеми степенями церковной иерархии. Во главе такой церкви стоит епископ, который может носить разные титулы (митрополита, архиепископа и епископа) независимо от этого все правящие епископы обладают одинаковой властью в пределах своей епархии и в делах, касающихся этой епархии.

Одной из главных обязанностей епископа, как главы местной церкви, является охрана ее прав и целости: будет ли это касаться, составляющих данную церковь отдельных личностей или местностей, входящих в ее состав. Обладая канонически властью огромного значения, епископ пользуется ею только в интересах целого – епархии. Поэтому, охрана ее целости составляет не только его право, но и обязанность.

Развитие внутренней жизни в данной епископии или даже целой поместной церкви требует иногда усложнения состава этой церкви, тогда возникает вопрос об образовании новой епархии или об осложнении управления старой. В этом случае возникает вопрос уже не местный, а более общий, касающийся всей поместной церкви, так как образование новой епархии не только отделяет часть приходов от старой, но осложняет и состав поместной церкви. Образование, поэтому, новых епархий обставлено известными условиями. Эти условия имеют одну цель предотвратить дробление старых организаций без очевидной и назревшей потребности в этом. В виду этого образование новых епископив составляет компетенцию высшей церковной власти в данной поместной церкви. А. так как образование новой епархии связано с выделением приходов из старых и разрывает старые церковные отношения, то епископы этих старых епархий имеют право на то, чтобы подобные выделения происходили с их ведома и даже согласия. Эта основная мысль церковных канонов вполне отразилась и в постановлениях Русского Поместного Собора 1917–18 гг., который образование новых епархий предоставил только компетенции самого собора и только организацию их, т. е. приведение в исполнение уже состоявшихся решений, возложил на органы высшего церковного управления.

Епископ и епархия неотделимые друг от друга части, составляющие целое – малую церковь. Никто так хорошо не формулировал эти взаимоотношения, как св. Киприан Карфагенский, который писал: «Епископ в церкви и церковь в епископе, кто не с епископом, тот вне церкви». Вполне понятно, что епископ, столь тесно связанный со своей епархией, пребывает на ней пожизненно. Это постановление последнего Русского Поместного Собора было направлено, главным образом, против укоренившегося в Русской церкви обычая перемещения архиереев с кафедры на кафедру в порядке повышения. Конечно, это не означает полной несменяемости епископов, что ясно из постановлений того же самого Собора, которые предусматривают увольнения по суду и увольнения и перемещения по распоряжению высшей церковной власти, хотя и ограничивают это исключительными и чрезвычайными случаями.

Епископ осуществляет свою власть с помощью установленных органов, носящих общественный характер. Тот же Святитель так характеризовал свое отношение к этому вопросу: «С самого начала епископства я положил за правило не делать по одному моему усмотрению без совета вашего и согласия народа». В полном соответствии с такой точкой зрения находится и постановление нашего последнего Собора, которое так формулирует положение епископа и принцип управления епархией: «Епархиальный епископ, по преемству от святых апостолов, есть предстоятель местной церкви, управляющий епархию при соборном содействии клира и мирян». Несмотря на то, что в епархиях бывают еще викарные епископы, это нисколько не меняет существа дела: один правящий епископ продолжает оставаться предстоятелем своей церкви. Даже митрополит Крутицкий, несмотря на свое высокое положение, не нарушает иерархических прав Патриарха, являющегося Московским епархиальным архиереем.

Поместный Собор так определил понятие епархии: «Епархией именуется часть Православной Российской Церкви, канонически управляемая епархиальным архиереем», границы которой определяются высшей церковной властью. Из такого понимания вытекают два вывода: 1) что вне территории Русской церкви не может существовать русской епархии, 2) и что она должна управляться канонически, т. е. прежде всего каноническим архиереем и на основании канонов.

В связи с таким пониманием находится вопрос о возможности существования русской епархии в Западной Европе. Еще в девяностых годах прошлого столетия один из выдающихся русских иерархов, Антоний арх. Финляндский (вп. мит. Петербургский) посветивший некоторые русские церкви в Зап. Европе, пришел к заключению о необходимости для заграничных церквей общего руководства. Поэтому, когда русский посол в Риме, В. Н. Муравьев, поднял вопрос об учреждении русской кафедры в Зап. Европе, сам вопрос не был новым для Св. Синода. Он получил следующее разрешение: 1) было решено учредить четвертое викариатство в Петербургской епархии с усвоением этому четвертому викарию титула – Кронштадтского, 2) поручить ему управление русскими церквами в Зап. Европе за исключением церквей в Константинополе и Афинах, как находящихся в местах пребывания глав автокефальных церквей. Это постановление Синода подчеркивало разницу между этими церквами и церквами, находящимися в пределах собственно Петербургской епархии. Поэтому, епископу, проживающему в Риме, усваивается титул города, находящегося на основной территории Петербургской митрополии. С увольнением мит. Евлогия с Волынской кафедры ему не усвояется никакого титула, так как и патриаршее управление не считало возможным дать титул по месту его пребывания. По этой же причине нельзя было в свое время рукополагать и во епископа Берлинского.

1.

После этих самых общих замечаний мы должны перейти к обзору церковных событий 1926 года в России. Мы уже увидели, что живая церковь преобразовалась в обновленческую с высшим органом управления во главе: Священным Синодом. Ярые противники синодального периода в истории Русской церкви, они в ходе событий восстановили для своего раскола как раз эту форму управления.

Рассмотрение фактов, касающихся обновленческого раскола с неоспоримой очевидностью свидетельствует, что дела обновленчества шли также плохо, как сменного им живоцерковства и произведенная метаморфоза нисколько не была способна, хотя бы задержать положение на том уровне, на котором оно находилось в момент этого превращения. Для суждения об этом мы располагаем исключительно ценным материалом: отчетом Обновленческого Синода о состоянии их раскола к началу 1927 года⁴⁸. Прошло три года, как более умеренное меньшинство взяло в свои руки руководство делами. Большинство пошло на это, рассчитывая, что умеренные хотя бы стабилизируют положение.

Данные, заключающиеся в этом отчете, касаются только Великороссии и окраин, не касаясь Украины и Белоруссии, где существовали автокефальные обновленческие объединения. Обновленцы от своих предшественников получили третью часть приходов, вообще существовавших на территории, которой касается отчет. Таким образом, результаты освобождения Св. Патриарха были значительны. К концу 1922 года живая церковь численностью своих приходов преобладала над патриаршей. За время от освобождения Патриарха до его кончины и ареста мит. Петра она потеряла более половины приходов. Естественно предполагать, что в последующее время процесс не будет столь стремительным, так как элементы колеблющиеся отпали в первое же время. Однако, 1926 год был временем крушения и обновленчества, при том почти такого же стремительного, как и в предшествующие годы. В этом году обновленцы потеряли еще одну треть приходов из того числа, которое они считали на январь месяц 1926 года. Сам собой возникал вопрос можно ли после столь значительного сокращения обновленческих приходов с такой стремительной быстротой предполагать, что обновленчество способно будет оправиться. Нужно принять во внимание еще и то обстоятельство, что падение числа приходов было только одной стороной более общего явления крушения «новой церкви». Другая сторона этого же процесса состояла в сокращении обновленческой паствы. Этот процесс был, может быть, даже более значительным. Указание на эту сторону процесса дает тот же самый отчет. Здесь указана, как одна из причин сокращения числа приходов, их бедность по сравнению с патриаршими. Бедность была обусловлена отливом молящихся от обновленческих церквей. Этот процесс в начале наблюдался в городах и других более населенных пунктах, где было несколько церквей или несколько священников, где можно было выбирать церковь. В сельских местностях он совершался несколько иначе и начало его относится к более позднему времени.

Об этом свидетельствует нижеследующий факт. Он относится к одной из епархий, относительно которой значится в обновленческом отчете, что в этой епархии отпало в 1926 году более 200 приходов. Случай этот имел место тоже в этом году. По сравнению с городами села долго не могли разобраться в разнице между живой и патриаршей церквами, а во многих местах и не слыхали даже о самом разделении, и жили, руководясь поговоркой, «что ни поп, так батька». К концу 1924 года, однако и здесь начинается движение против новой церкви. Хотя батюшки и старались не смущать совести своих прихожан и не посвящали их в переживаемые обстоятельства, однако смущение проникало все дальше в глухие места и порождало активность. В целях выяснения положения начались из сел паломничества в города по церквам патриаршим, где поминают патриарха; тут само собой и раскрывалась картина, как она есть. От священников стали требовать, чтобы их принадлежность к Патриаршей церкви удостоверил «тихоновский» архиерей⁴⁹. Батюшка должен был ехать в город, иногда под присмотром особой делегации от прихода. Если батюшка направлял делегацию на ложный след, его оставляли в городе на произвол судьбы. Озаботившись получением другого, возвращались обратно. Таким способом, приход становился патриаршим.

С каким напряжением переживалось сельскими жителями это искание правильного в каноническом отношении священства, свидетельствует один факт, не лишенный интереса. Село отстояло от города, местопребывания архиерея, в ста верстах. Батюшка съездил в город и привез требуемое удостоверение. Его долго рассматривали, оно ходило и по рукам прихожан. Один старик заявил сомнение в подлинности: печать без глаза (Всевидящего Ока). Этого было достаточно, чтобы на следующий день снарядить делегацию в город. В данном случае, все обошлось благополучно.

Процесс развития церковного сознания в значительной степени зависел от степени крепости патриаршей организации в данной местности и удаленности ее от церковного центра. Что же касается обновленческих приходов в соседних с Московской епархиях, то он совершенно назначителен: в Нижегородской, Тверской обновленцам всего принадлежало 1,5% приходов, в Рязанской – 1,6%,. Ярославской, Костромской и Курской менее 5%, в Пензенской, Иванововознесенской, Владимирской, Московской, Калужской, Самарской, Ульяновской (Симбирской) менее 10%, в остальных епархиях процент живоцерковных приходов колебался от 10 до 40, и только в Джетысуйской, Ташкентской, Акмолинской, Семипалатинской, Кустанайской, Сталинградской и Тульской процент обновленческих приходов равнялся 60% и выше, достигая в первых двух 80% с лишним. Таким образом, старый церковный центр выдержал испытание с честью за незначительным исключением. Все эти епархии находились в ведении центрального церковного управления, кроме которого существовали еще семь управлений. Если мы обратим внимание на епархии, находившиеся в ведении Северо-Западного управления, то высказанное нами положение также будет соответствовать действительности: в Новгородской епархии всего 2,4% обновленческих приходов, в Псковской – 6% и только в Карельской 34,7%. Наибольший процент живоцерковных приходов был на Дальнем Востоке, где он по району этого управления достигал 61% на Северном Кавказе и в Закавказье – 58%, в Крымском, Сибирском и Уральском – выше 34%. Общий же процент по центральному управлению падал до 16, а по Северо-Западной области до 17,2%. Из общего числа приходов: 28 743, находившихся на территории, которой касается отчет, обновленцы располагали к концу 1926 года 6245 приходами и потеряли в 1926 году: 2794. Таким образом, центр, с.-з. край, среднее Поволжье почти были сплошь староцерковными за небольшим исключением и только на окраинах обновленцы удерживали за собой значительное количество приходов.

Интересны и самые объяснения, которые дают обновленцы этому явлению. В отчете дано несколько таких объяснений. Между прочим указаны и тревожные политические слухи, экономический кризис, распри в партии (Коммунистической?) и ожидание войны, опасность наказания от новой власти. Нет сомнения, в отдельных случаях каждое из указанных обстоятельств могло иметь значение, однако были и более общие причины отпадений уже церковного характера: в числе епархий, в которых в этом году произошло наибольшее число отпадений, указаны: Иванововознесенская, Казанская, Красноярская, Воронежская, Владимирская, Орловская, Ульяновская и Смоленская. Если ожидание войны в Смоленской могло иметь известное действие, то в Казанской или Красноярской подобные соображения не могли иметь какого либо значения. В отчете указаны причины и другого характера. Так, отчет свидетельствует, что многие держались обновленчества в ожидании, что собор 1925 года принесет примирение с Патриаршей церковью, и, когда этого не последовало, стали переходить в порядке покаяния. Не меньшее значение имело возвращение из ссылок канонически законных епископов. В отчете указано более 10 епархий, в которых отпало в этом году более, чем по сто приходов, и в пяти случаях имело место возвращение патриарших архиереев. Не менее важным фактором являлось непосредственное воздействие на причт прихожан: составитель отчета горько жалуется на зависимость пастырей от прихожан и приходских советов. Таким образом, церковный народ был движущей силой церковного объединения. Меньшее значение имели отсутствие массовой работы и пропаганды со стороны обновленцев, так как в этом отношении патриархисты имели еще менее возможностей. Наиболее твердые в патриаршем настроении епархии подвергались даже специальным туда нашествиям со стороны обновленцев. Такие агитационные поездки указаны в отчете: в Тверь, Рязань и Ярославль. Из отчета видно, что патриаршие архиереи этих епархий имеют наибольшее право сказать, что они соблюли свою паству в наибольшей целости. Ясно, что обновленчество быстро шло к своему концу.

Даже в тех местностях, где число обновленческих приходов держалось на значительной высоте: например на Дальнем Востоке (61 %) обновленцы несли огромные потери в числе прихожан. Во Владивостоке все храмы были в руках обновленцев. Патриархисты принуждены были собираться для молитвы в гараже. Гараж был переполнен, а обновленческие церкви пустовали. То, что так ярко подчеркнуто во Владивостоке, было в большей или меньшей степени явлением повсеместным. Поэтому, необходимо допустить ту мысль, что приведенные в отчете цифры, свидетельствующие о катастрофичности положения обновленчества в это время, далеко не дают понятия о имевшем тогда место развале этого раскольнического общества.

Все это ясно свидетельствовало о правильности позиции, занятой Св. Патриархом, проводившейся мит. Петром и его Заместителем, который и управлял Русской церковью в течение 1926 года. Этому в значительной степени содействовал и факт примирения с существующим режимом: был поставлен вопрос и о легализации Патриаршего управления. Однако, в этом направлении еще не было достигнуто положительных результатов.

Стремление во что бы то ни стало добиться в этом направлении возможно быстрых результатов послужило причиной нового раскола, известного под именем «григорьевщины» по имени главного деятеля. В момент ареста мит. Петра, эта группа решила действовать в этом направлении самостоятельно. Она добилась легализации их самочинного органа и получила от мит. Петра, уже находившегося в заключении, благословение на то, чтобы составить коллегию для ведения текущих дел высшего церковного управления, при этом решение принципиальных и общецерковных вопросов Местоблюститель сохранил за собою. Кроме того, эта резолюция была дана в условной форме: если правильно изложены в докладе арх. Григория создавшиеся условия, что ни один из заместителей не в состоянии исполнять своих обязанностей.

И, только митрополит Сергий в этих тяжелых условиях нашел в себе достаточно мужества и сил для борьбы с захватчиками церковной власти. Прежде всего нужно выяснить, каковы же были полномочия самого мит. Сергия. Особым актом митрополит Петр назначил троих заместителей (Указ 6 декабря 1925 года)⁵⁰ на случай невозможности по каким либо обстоятельствам исполнять обязанности Местоблюстителя. В последовательном порядке были указаны: Мит. Сергий, Мит. Михаил и арх. Иосиф. Митрополит Петр обусловил в этом акте только обязательность возношения его имени за богослужением. Следовательно, все права и обязанности первоиерарха переходили к тому заместителю, который оказывался у власти в данный момент. При таких обстоятельствах экстренное вмешательство в дела управления и самого Местоблюстителя могло вызвать только смуту. Важно еще отметить, что власть заместителей имела временный характер и в двух отношениях: 1) в случае освобождения митрополита Петра он автоматически вступал в исполнение своих обязанностей, 2) в случае созыва Собора, последний имел полную возможность организовать постоянное управление, и тогда сами собой падали полномочия не только Заместителей, но и самого Местоблюстителя. Не считая себя в праве уклониться от тяжелых обязанностей, мит. Сергий принужден был вступить в борьбу с похитителями церковной власти.

Захватный характер вновь созданного самочинного Высшего Церковного Совета, был ясен с самого начала. Начавши действовать прежде, чем получили на это благословение от Местоблюстителя, они не думали организовать ту коллегию, которая была указана в резолюции мит. Петра, в которую должны были войти: Николай, арх. Владимирский, Дмитрий, арх. Томский и Григорий, арх. Екатеринбургский с предоставлением права пригласить к сотрудничеству и других архипастырей. Между тем, В.Ц.С. сам стал управлять: уволил от управления Московской епархией епископа Петра, временно управлявшего ею, и сообщил митрополиту Сергию об освобождении последнего от исполнения обязанностей Заместителя. В этот новый раскол было увлечено всего только около десятка епископов, часть которых скоро покаялась. Первым покаялся еп. Дамиан и обратился с призывом к остальным последовать его примеру. Таким образом, сразу стало два церковных правительства: одно в Н. Новгороде – законное и в Москве – самочинное. Наступил новый момент в русской церковной смуте.

Теперь постараемся проследить ход событий 1926 года. Начало их относится еще к концу 1925 года, а заключительный момент – послание митрополита Петра – датировано началом следующего, 1927 года. Общий характер этого года можно определить, как борьбу за преемство церковной власти. Сначала эта борьба идет между митрополитом Сергием и григорьевцами, а затем в нее вступает митрополит Агафангел, вернувшийся в это время из ссылки.

После Живоцерковного собора 1925 года положение Местоблюстителя стало очень трудным. Особенно положение обострилось к ноябрю. В это время, выяснилось, что мит. Петру угрожает арест. Неудача с легализацией делала атмосферу еще более напряженной. Мит. Петр, хотя и не отказывался от мысли добиться легализации, но осуществить это было очень трудно. Мы уже говорили, что этот вопрос на очередь был поставлен еще при Патриархе, а ближайшим сотрудником его в последнее время, был мит. Петр. Мит. Петр и сам в послании выразил лояльность советскому правительству. Впоследствии, одним из главных соображений, почему он решился передать власть коллегии, было заверение арх. Григория, что им уже получена легализация. Таким образом, у Местоблюстителя не было принципиальных соображений против легализации. Если же ее не удалось добиться, то это в значительной степени объясняется доносами обновленцев, которые не останавливались и перед подлогами. 5 декабря, в ожидании своей участи, митрополитом Петром был подписан акт, о котором мы уже говорили. 10 декабря произошел самый арест, а 14 декабря в исполнение обязанностей Местоблюстителя вступил митрополит Сергий. 12 декабря арх. Григорием было созвано совещание епископов, разрешения на которое он добивался от мит. Петра еще до его ареста, но такового не получил. Участники совещания не все знали о существовании распоряжения Местоблюстителя о передаче власти. Из уклончивого ответа арх. Григория на поставленный об этом вопрос видно, что он это знал. Из девяти присутствовавших на совещании епископов семь были выбраны в состав В.Ц.С., а именно: Арх. Григорий, арх. Константин (бывший Могилевский), еп. Борис Можайский, еп. Виссарион Ульянковский, еп. Дамиан Переяславский, еп. Иннокентий Каменский и еп. Тихон Усть-Медведицкий. Второго января эта группа зарегистрировала свой Совет в Комиссариате Внутренних Дел.

По поводу всех этих беззаконных действий мит. Сергий прислал арх. Григорию запрос⁵¹, но удовлетворительного ответа от него не получил. 27 февраля В.Ц.С. телеграфировал мит. Сергию: «Испросив Вам разрешение выезда братски просим Вас приехать». После этого для мит. Сергия стало ясно, что захватчики не сдаются. Мотивированным актом мит. Сергий запретил в священнослужении названных архиереев и предал их суду.

В это самое время В.Ц.С., был составлен доклад на имя мит. Петра о положении церковных дел с указанием, что назначенные им заместители не могут прибыть в Москву, а, следовательно, и вести дела церковного управления. На этот доклад и последовала уже известная нам резолюция мит. Петра. Получив такую резолюцию, В.Ц.С. сообщил мит. Сергию, что мит. Петр освободил его от исполнения обязанностей местоблюстителя. Вот тут то поколебался и сам мит. Сергий и был готов уступить домогательству григорьевцев. Однако, сопоставив резолюцию мит. Петра с сообщением о ней В.Ц.С, Заместитель легко убедился, что митрополит Петр введен в заблуждение, что управление передано коллегии епископов, которая еще не организована, и что В.Ц.С. по резолюции никаких функций не передано. Вся же инициатива исходила от арх. Григория, указанного только третьим в составе коллегии. Вскоре мит. Сергий был арестован и доставлен в Москву в ГПУ, откуда в середине марта отправил мит. Петру подробное донесение. В этом донесении мит. Сергий уже имел возможность сообщить, что часть «григорьевцев» покаялась и принята им в общение: епископ Дамиан, епископ Виссарион, епископ Вассиан, епископ Иоаникий, архиепископ Владимир (бывш. Екатеринбургский) и еп. Ириней Елабужский. В этом же письме мит. Сергий выдвигает проект образования Синода с привлечением в него митрополитов: Арсения и Агафангела. В него могли бы войти и некоторые из В.Ц.С. после покаяния. Однако, из этого проекта ничего не вышло.

В то самое время, когда «григорьевцы» были ликвидированы мужеством мит. Сергия, возник новый вопрос. Мит. Агафангел, возвращаясь из ссылки, ссылаясь на свои права в силу актов почившего Патриарха, объявил себя вступившим в отправление обязанностей Местоблюстителя. Мит. Агафангел, по-видимому, знал о событиях, имевших место в Москве: проезжая по местностям, где григорьевцы имели сторонников, создал себе представление о положении дел, которое теперь не соответствовало действительности. Мит. Агафангел особым письмом на имя Заместителя сообщил о принятии на себя обязанностей Местоблюстителя. Положение чрезвычайно осложнилось. Возникал вопрос, имеет ли право мит. Сергий исполнить требование мит. Агафангела. Ему были переданы полномочия на определенных условиях, мог ли он их изменить? Ссылка на распоряжения Святейшего не имела значения, потому что этими распоряжениями не было предусмотрена возможность и обязанность существующего Местоблюстителя каждый раз возвращаться к исходному положению, которое имелось в виду только в первый момент после смерти Патриарха. Мит. Сергий ответил подробно мотивированным письмом, а затем вскоре состоялось и личное свидание митрополитов, на котором пришли к определенному соглашению. Вопрос был оставлен в его настоящем положении до освобождения мит. Петра или осуждения его гражданским судом. Наконец, после еще нескольких писем мит. Сергия, мит. Агафангел телеграфировал: «Продолжайте управлять церковью. Я воздержусь от всяких выступлений. Распоряжение о поминовении мит. Петра сделаю, так как предполагаю ради мира церковного отказаться от местоблюстительства». Телеграмма эта была датирована 27 мая 1926 года⁵².

Между тем, мит. Петр, извещенный мит. Сергием о выступлениях мит. Агафангела, письмом на имя последнего выразил принципиальное согласие на передачу ему местоблюстительства, а 9 июня уже формальным актом осуществил это принципиальное решение, но с условием, что, если мит. Агафангел почему либо не осуществит этого, то местоблюстительство возвращается к нему, мит. Петру, а заместительство к мит. Сергию. Но, как мы знаем, вся переписка мит. Петра была запоздавшей. Мит. Агафангел ответил Местоблюстителю отказом «по преклонности лет и расстроенному здоровью». Все эти обстоятельства нашли отражение в послании мит. Петра, от 1 января 1927 года. Послание это заканчивается следующими словами: «Этим отказом – не моими усилиями... а волею Божиею – свободным решением мит. Агафангела вопрос о местоблюстительстве отпадает само собою. И посему подвергнутся строгому суду – осуждению те, кто прикрываясь благом церкви, станут употреблять усилия выдвинуть старца Божия на местоблюстительский пост: они будут чинить тяжкое преступление перед Св. Церковью»⁵³.

Однако, течение церковной жизни было осложнено новым арестом мит. Сергия. Заместительство в конце концов перешло к арх. Серафиму Угличскому, который и оповестил об этом верующих особым посланием⁵⁴. Подтверждая расширенные права епархиальных архиереев, арх. Серафим по делам общецерковным просит обращаться к нему и указывает по каким делам необходимо обращение к Заместителю: избрание и хиротония во епископа, награждение митрой и т. п.

Все эти события в жизни Патриаршей церкви доставили много радости живоцерковникам и никто не вызывал с их стороны столь жестоких нападок, как мит. Сергий. Но, пока все это обновленцы переживали, веселились, а когда в конце года подсчитали свой баланс, пришлось и прослезиться.

К началу 1927 года заместительство оказалось в руках одного из младших епископов Русской церкви, но единство было сохранено. Этим церковь была обязана исключительному мужеству мит. Сергия и тому его церковно-правовому сознанию, которое за время этой разносторонней борьбы неизменно уточнялось. Мит. Сергий оказался в заключении тогда, когда церковное единство было обеспечено. У григорьевщины не было ровно никакой основы. Если живоцерковство находило опору в сословных устремлениях белого клира, то григорьевщина и этого не имела и к концу года была уже на ущербе.

2.

1926 год и в жизни церкви за рубежом был тяжелым. С ним связано окончательное расхождение двух церковных группировок, наметившееся еще, как мы видели, в 1921 году.

Осью событий этого года сделались церковные обстоятельства, сложившиеся не без участия мит. Евлогия. Мы уже говорили, что епархией называется часть церковной территории. Так как южная и западная Европа никогда не были частью Русской Поместной Церкви, то здесь никогда и не было ни русской епархии, ни русской кафедры. Мы знаем, что подобный вопрос возникал еще при старом правительстве, когда внешний авторитет Русской церкви стоял очень высоко. И тогда этот вопрос был решен в точном соответствии с изложенным пониманием и в духе любви, которая не позволила нарушить права и других православных церквей, имевших свои интересы и в Западной Европе. Также поступили и другие автокефальные церкви несмотря даже на то, что претендовали на исключительное руководство церковными делами на этой территории.

Хорошо известно, что, когда люди действуют под влиянием страсти или предвзятых идей, то право перестает быть сдерживающим регулятором в обществе. Особенно часто это случается, если за нормами права не стоит физической силы. Тогда начинается революционное правотворчество. В условиях такого правотворчества и развивались события этого года.

Мы уже видели, что на архиерийском собрании в Карловцах, в 1924 году, положение сильно осложнилось. В 1925 году архиерийского собрания не состоялось. По-видимому, у мит. Евлогия не было желания еще раз попасть в такое неловкое положение, в каком он оказался в Карловцах в предыдущем году. Вся обстановка складывалась так, что мит. Евлогию нельзя было далее участвовать в этих собраниях и в то же время оставаться в положении управляющего русскими церквами за границей, получившего свои полномочия от Всероссийской церковной власти. Последовательное проведение подобающей полномочному представителю центральной власти точки зрения только предохранило бы зарубежные церкви от того взрыва, который неминуемо должен был произойти, как только встретились бы Карловацкие иерархи и мит. Евлогий. Это тем более делалось ясным, что подготовка производилась последовательно и открыто.

Высший Монархический Совет осудил мит. Евлогия за то, что он признал мит. Петра, т. е. выполнил свой долг. Предстоящее архиерейское совещание в Карловцах, по мысли этого учреждения, изберет «из среды своей достойнейшего и честного архипастыря для временного замещения ныне в пусте пребывающего Места Патриаршего». Подвергся мит. Евлогий нападкам и за то, что запретил приходам участвовать в выборах на Зарубежный Съезд. Итак, В.М.С. предлагал не мало не много выборы Местоблюстителя, так как «поступать по канонам теперь в Москве нельзя»⁵⁵. Неизвестно, на основании каких канонов можно было заштатным архиереям выбирать Московского Патриаршего Местоблюстителя в Сремских Карловцах. Но, так как в 1925 году архиерийское совещание не состоялось, то с полным правом можно было предполагать, что все эти вопросы, может быть еще, в более острой форме, возникнут на совещании в 1926 году, что, действительно, и имело место. Непокорность же мит. Евлогия сделала актуальным вопрос об устройстве самостоятельной кафедры где либо в Зап. Европе. В.М.С. еще в 1924 году проектировал учредить такую кафедру в Германии.

Деятельно этим вопросом занялся и сам претендент на эту кафедру, еп. Тихон. Хорошо известно, что православные приходы в Германии, чтобы получить права юридического лица, должны зарегистрироваться в качестве ферейна. Епархиальную же организацию всего лучше оформить, как союз таких ферейнов. Таким положением и решил воспользоваться еп. Тихон, стремясь создать союз германских приходов, чтобы подготовить юридическую форму, церковные сущность должна была быть вложена в эту форму уже Карловацким совещанием. Вынесена была соответствующая резолюция и Берлинским приходом. Это должно было изображать желания церковного народа. Уже на первых совещаниях обнаружилось, что Карловацкий Синод снова и снова ставит вопрос о «высшей власти», уже давно решенный для мит. Евлогия, как и для всего верного епископата Русской церкви. Принять участие в таком совещании значило для мит. Евлогия нарушить свой долг перед церковной властью. Оставался один выход, которым и воспользовался он: покинуть это совещание. Тогда сразу же вопреки всему церковно-правовому сознанию совещанием было прокламировано выделение Германии в самостоятельную епархию. Еп. Тихон достиг своей цели.

Вопросам, связанным с этим актом, посвящена обширная литература архипастырских посланий, не лишенная и грубых личных выпадов. Одно время могло даже показаться, что в зарубежной русской литературе появился новый вид литературных произведений. Нет нужды входить в рассмотрение их. Эта грустная страница зарубежной печати еще хорошо памятна. Но и будущий историк литературы или другой исследователь не остановят на них своего внимания.

Итак, давно подготовлявшийся за рубежом раскол в половине июля 1926 года, был окончательно оформлен. Последовали прещения. Был запрещен в священнослужении еп. Тихон за то, что, будучи устраненным от настоятельства в Берлинском приходе, не только не сдал должности, но приступил к организации группы своих сторонников, что было уже посягательством на непринадлежавшую ему более паству и открытым бунтом против своего законного епископа. К этой группе пока и свелась вся епархия еп. Тихона. Конечно, прещению не подчинились, да и не для этого стремились к учреждению епархии. Хорошо известно, что в большинстве случаев никакого раскольника прещением не запугаешь. Самое постановление заштатных епископов об учреждении новой епархии не только вопреки поле митрополита Евлогия, но даже без уведомления его, с церковно-правовой точки зрения было сплошным беззаконием. Миряне, клирики и епископы, не порвавшие общения после прещения с еп. Тихоном, оказались в положении запрещенных и раскольников. Прекратилось совершение и таинств. Карловчане оказались в положении обновленцев и григорьевцев. Так как мит. Евлогий был законным носителем в это время церковной власти, то более и не требовалось никаких актов со стороны высшей церковной власти. Подтверждение этой мысли мы находим в статье мит. Сергия об обществах, отделившихся от церкви, помещенной в целом ряде номеров Журнала Московской Патриархии⁵⁶.

Само собой понятно, что встречные прещения Карловацкого Синода против мит. Евлогия были актами ничтожными, как и учреждение Германской епархии.

Если 1926 год за рубежом был ознаменован формальным утверждением Карловацкого раскола, то следующий 1927 год прошел в борьбе с этим расколом.

Подведем итоги всему, что мы наблюдали за этот год в жизни церкви в России и за рубежом. Этот год был годом крушения обновленчества. Однако церковная смута продолжала раздирать хитон Русской церкви. В России появился новый откол: «григорьевщина». Зарубежные церковные расхождения завершились в этом году образованием Карловацкого раскола.

Все раскольничьи образования имеют одно общее между собою, будет ли то живоцерковство или григорьевщина или карловацкое согласие: они все порвали общение с Русской церковью и, через это, порвали связь с церковью вообще. Как обновленцы не стали в церкви от того, что с ними вошел в общение Константинопольский Патриарх, так же точно и общение с Сербскою Церковью ничего не может изменить в отношении к карловчанам. Скорее, наоборот, общающийся с раскольником делается сам таковым. Поэтому, всего правильнее считать, что всякое общение раскольников с какою либо иною автокефальную церковью с момента отпадения перестает носить характер церковного общения. Русской церкви в отношении ее чад принадлежит последнее и окончательное суждение по вопросам церковной дисциплины и никакое вмешательство другой православной организации ничего изменить не может.

Нельзя не почувствовать и некоторую и даже немалую разницу в борьбе мит. Сергия с внутренними церковными отщепенцами и мит. Евлогия с зарубежными. В бесконечно более трудных условиях пришлось вести мит. Сергию борьбу с легализованными расколами: обновленцев и григорьевцев. Митрополит Евлогий вел эту борьбу, оставаясь в тех гражданских условиях, что и его противники. Мит. Сергий за время этой борьбы дважды был лишен свободы, мит. Евлогию в этом отношении ничто не угрожало. Читая последовательно послания и письма мит. Сергия за это время, вы чувствуете не только, как утончается формулировка отдельных положений, но как углубляется проникновенность в самую суть затрагиваемых вопросов. Может быть, иногда мит. Евлогий и проявлял в этой борьбе решительность, и даже излишнюю, но общая линия поведения была исполнена обывательского благодушия, которое только осложняло эту борьбу.

Во всяком случае, мит. Сергий и мит. Евлогий, в полном сознании своего долга – охранять целость церкви от «производящих разделения», вступили в борьбу с отщепенцами и в той или другой степени обеспечили эту целость.

VII

Последние отпадения (1927–1931 гг.)

«Будьте мудры, как змии и просты как голуби»

(Мат. X, 16).

«Когда наступит для него (христианина) стеснительное

и трудное время, когда он будет гоним и уязвляем,

тогда пускай отдаст все свое золото, серебро,

тело свое попускает быть израненным... веру

же Христову блюдет с великим опасением»

(Из послания миг. Киприана).

В течение существования Христовой церкви на земле, отношения ее к гражданской власти складывались далеко неодинаково. Эти разнообразные фактические отношения, зависели от преходящего характера государственно-правовых явлений. Принципиальная же точка зрения церкви на этот вопрос была установлена совершенно определенно с самых первых времен существования ее на земле. Эта точка зрения вытекала из различия задач или целей существования государства, как естественного политического союза, и церкви, как благодатного общества, все устремления которого направлены в иной мир. Первое призвано строить земное существование с его материальными и внешними отношениями. Вторая создавать внутренние, духовные основы спасения. Если царство Христово не от мира сего, то казалось земным правителям нечего бояться христианства. Ведь правители смертны, а формы государственного устройства преходящи, т. е. связаны с временным человеческим существованием, и никакая власть не претендует на руководство своими гражданами за пределами этого бренного существования.

В этом различии задач церковь и видит для себя возможность существования в любом государстве. Государственная же власть с самого начала существования церкви на земле готова была заподозрить ее в государственной измене. Однако, ужасы гонения не поколебали принципиальных точек зрения церкви. Церковь не ввязалась в борьбу в целях создания обособленной территории или захвата государственной власти. В этом отношении христианство не оправдало ни опасений римских императоров, ни надежд иудейства, ожидавшего от Мессии свержения римского ига.

При всей явной -несправедливости иудейских начальников и представителей римской государственности по отношению к Христу, Он, однако, признает их земной государственной авторитет: и не только предстает на суд, но и свидетельствует на суде, что власть им дана свыше. Таково же отношение и апостолов. Когда апостолы были приведены к первосвященнику, то Петр, «исполнися Духа Св. сказал: начальники народа и старейшины Израильские». Итак, апостолы называют начальниками даже убивших Христа. Однако, из дальнейшего ясно, что власть их не безгранична. Когда начальники запретили апостолам проповедывать Христа, то Петр и Иоанн сказали: «Справедливо ли вас слушать более, нежели Бога». Признания земных властей в области человеческих отношений, с одной стороны, и исполнение Божьего повеления с другой, вот-та позиция, которая была определена тотчас по выступлении их на проповедь.

Этот случай сделался определяющим для всего последующего отношения христианства к государственной власти, так как соответствовал самому существу христианского миропонимания. Мученичество для первых христиан было неизбежным. И не простое страдание, как, скажем, страдание воина, политического борца, которые тоже страдают и жертвуют своей жизнью. Но, принося в жертву ценнейший дар свою жизнь, они покушаются на жизнь и благосостояние других и сами. Такие страдания можно назвать до известной степени справедливыми. И, если они эти страдания переносят мужественно, то они – уже герои. Христианство внушает иную точку зрения: страданий невинных и только в них видит угождение Богу. Поэтому, христианство не могло встать на точку зрения создания обособленного государства или завоевания мира мечем на подобие ислама.

Дело церкви Христовой созидалось совершенно другим путем: кровь мучеников была семенем, которое дало плод, многократно превышающий всякое человеческое представление об урожае. И это случилось только потому, что первые христиане страдали не в качестве соперников или свергателей римской власти, а только подозреваемые в этом. Результатом этого было не свержение власти, а христианизация ее, т. е. усвоение ею христианства и проникновение этой власти задачами церкви. Процесс христианизации Рима был самым грандиозным в этом отношении, но не единственным.

Христианство, ставшее основой правопорядка Римской империи, носителей государственной власти возвысило на степень «защитников церкви, блюстителей в ней порядка». Эти понятия были перенесены и на Русь. Однако, церковь не сразу распространила его на русских князей, остававшихся для нее долгое время просто ценными чадами, значение которых долгое время не совпадало с положением в христианстве Византийского императора.

Прежде чем возвысить значение в церкви носителей русской государственной власти, Русской церкви пришлось пережить период зависимости от иноверной и при том вначале жестокой власти татарских ханов. Хваленая татарская терпимость создалась в конкретных русских условиях существования, была результатом их, а не предшествовала им. Современный событиям летописец, изображая ужасы татарского погрома, говорит, что татары шли «секуще людей, аки траву» и что «земля вся русская пуста от восток до запада и от севера до юга учинилась». Не с меньшим ужасом вспоминали первое нашествие татар и соседи русских, Волжские болгары, назвавшие год появления татар годом угнетения. В условиях разгрома и всеобщего смятения, Русской церкви пришлось определить свои отношения к татарам. Не сразу установилось единообразное отношение, но была всеобщей уверенность, что эта «злочестивая власть» существует «попущением Божьим».

Как известно, татары во второй свой приход сначала обрушились на Северо-Восточную Русь. Владимирский епископ Митрофан, призывая свою паству к борьбе, сам разделил участь павших в этой борьбе. Митрополит Русский Петр, при нападении татар на Киев, ушел на запад и первый принес туда известие о страшном татарском погроме. Об этом митрополите мы имеем сведения только из западных источников. Русские летописцы упорно о нем молчат, его имени не найдете в них. Забвение – лучшее, что могло ожидать предстоятеля Русской церкви, не решившегося разделить участь своей паствы. Но нашелся еще один представитель нашей церкви – Ростовский архиепископ Кирилл, кафедра которого была старейшей в С.-в. Руси. Арх. Кирилл, уже после битвы на Сити, возвращаясь в Ростов из Белоозера, подобрал останки великого князя Юрия и в Ростове предал их погребению, тогда же он похоронил и своего Ростовского князя, Василия Константиновича. Арх. Кирилл посетил и далекий Сарай, местопребывание татарских ханов. Здесь привлек к христианству племянника хана Берке, царевича Петра, строителя монастыря около Ростова. Когда на Русь прибыл новый митрополит Кирилл, то, в сотрудничестве с Ростовским арх. Кириллом, намечается и основная линия отношения к татарам со стороны Русской церкви. Это отношение характеризуется признанием ханской власти и стремлением ханскими ярлыками оградить положение церкви на Руси. Таким образом, поведение великого кн. Ярослава и его сына, Александра Невского, определилось отношением к ханам руководителей церкви и той неизбежной необходимостью, которая была следствием «Божьего попущения». Даже мученик, кн. Черниговский Михаил, власти хана не отрицал, отказался лишь исполнить языческий обряд. Таким образом, умер не за политическое выступление, а за исповедание «Христова имени». Летописец, говоря о разной участи, постигшей князей, с удовлетворением отмечает; «иным князем Бог повелел жити человеколюбием Своим в Русской земле христианского ради языка, дабы не оскудела до конца вера христианская».

Отношения, определившиеся в сороковых годах XIII века, сохранили свою силу до конца господства татар. В этом отношении очень интересно послание мит. Киприана, 1380 года, к в. кн. Дмитрию. Настаивая на смиренной мудрости, с которой все должно делать христианину, мит. Киприан, сославшись на приведенный нами в начале евангельский текст, говорит далее, что змея все свое тело отдает «на язвы и биение» и стремится только сохранить голову. Так должен поступать и всякий христианин. Когда наступит для него тяжелое время ... то пускай отдаст все свое вплоть до язв на теле, «главу же свою, еже есть Христос и вера в Него христианская, блюдет со всяким опасением». Итак, для христианина один подвиг обязателен: соблюдение христовой веры. Этим, конечно, не исключаются и другие подвиги. Но для лиц, посвятивших себя служению Богу, христианский подвиг есть главный и обязательный. Все остальное, поскольку оно затрудняет выполнение основного подвига, должно быть оставлено. После освобождения Руси от татар вопрос этот стал более простым, хотя в другом отношении, может быть, не всегда соответствовал интересам церкви, как организации.

С революцией этот вопрос до чрезвычайности осложнился. Однако, вопрос об отношении церкви к государственной власти ставился и до революции. Поскольку он тогда был академическим и совершенно неактуальным, нужно и предполагать известную объективность в его формулировке в научных трудах. Если основной задачей является охрана веры (т. е. вероучения, нравоучения и таинств), то в сфере внешних отношений область ведения церкви весьма ограничена: организация церковной власти, дисциплина над духовенством и мирянами, суд и управление над членами церкви в пределах церковных отношений, употребление церковного имущества, как частной собственности, и только. «Таким образом, заканчивает проф. Павлов, гражданское и политическое положение духовных лиц, способы и условия приобретения церковного имущества, гражданское и политическое действие церковных законов – все это вполне и всецело зависит от государства»⁵⁷.

Если эта формула была ясна для исследователя, то для широких слоев русского общества начала XX века она не вытекала из существовавших тогда отношений, поскольку они не исследовались, а воспринимались непосредственно. Поэтому, вполне естественно, что потребовался значительный период времени для изживания обычных представлений и тяжкие испытания, которые заставили во многом изменить точку зрения и даже в существенном, но все же внешнем, лишь бы сохранить две основы: чистоту веры и христианскую любовь в церковном обществе. Вопрос именно был поставлен во всей его остроте и жгучей настойчивости. К власти пришла партия – чуждая церкви и даже ей враждебная. Свобода атеистической пропаганды быстро стала завоевывать адептов между прочим и потому, что кадры безбожников были уже готовыми, созданные еще до революции, но неимевшие тогда возможности себя обнаружить. Чем дольше сохранялось такое положение, тем сильнее был натиск на церковь. Нет никакого сомнения, что безбожие на Руси старше советской власти. Далеко не одни безбожники стремились воспользоваться новым положением вещей: усилилась в первое время существования советской власти католическая пропаганда и сектанская также. Это все были такие силы, которые при старом строе не могли развернуться, а теперь старались использовать открывшиеся возможности. Православная Русская Церковь, одним словом, вступила в многостороннюю борьбу. Это была ее задача, главная и исключительная.

Одновременно с этим в России шла другая борьба в области политической и социальной. Чем труднее была борьба в сфере церковной, тем бессмысленнее было участие церкви в других формах борьбы. Церковь стала терять такие элементы, которые не могли или не хотели участвовать в политической и социальной борьбе, между тем не хотели рвать и с верой. В значительной степени этим объяснялись успехи сектантской пропаганды. При таких условиях главная задача церкви требовала от нее устранения от всех видов борьбы кроме главного: борьбы за целость своего стада. Всякое дальнейшее удержание ее в состоянии разносторонней борьбы было бы забвением главных задач церкви и принесением их в жертву политике.

Среди многих предрассудков существует и такой, что будто человеческая личность представляет из себя нечто монолитное, что не меняется на протяжении всей, по крайней мере, сознательной жизни. Верность раз принятому направлению даже в вопросах конкретных, якобы, есть нечто такое, чем определяется качество, как деятельности, так и самой личности. Будучи до известной степени справедливым, последнее положение, в применении к конкретным условиям, является безусловно узким. Сама человеческая личность продолжает развиваться вообще в течение всей жизни. Поэтому, нет ничего удивительного, если ее внутреннее содержание меняется. Кроме того и обстановка, в которой приходится действовать, меняется. Разумный учет реальных условий всегда является отличительной чертой исторически чутких людей. Чем исключительнее время, тем оно обусловливает большее изменение установившихся точек зрения и путей достижения. Нужно ли говорить, что события, происходящие в России, исключительны во всех отношениях, а в отношении церкви эта исключительность удесятеряется. Поэтому, нет ничего удивительного, если в конкретных условиях современной русской действительности и руководителям Русской церкви пришлось пересмотреть некоторые вопросы церковной политики и изменить самое направление ее. Нужно было большое напряжение мысли а, может быть, и всех остальных духовных сил человеческого существа, чтобы отделить начала вечные, которые не могут быть изменены, от условий временных и преходящих. Еще больше потребовалось силы воли для того, чтобы провести в жизнь эти изменения. На это мог решиться деятель, который все это глубоко выстрадал и который, действительно, был убежден в неизбежности такой перемены.

1.

Патриарх Тихон был позван в иные обители в то время, когда дело Русской Церкви не было упрочено, не была достигнута и легализация патриаршего управления, но уже была определена линия дальнейшего отношения к существующей в России власти. И это нисколько не уронило авторитета почившего среди верующих. Имя патриарха стало символом единства церкви, а конкретные решения его – прецедентами для всех возникающих вопросов в церковной жизни. Верующее население Москвы до сих пор называет почившего «великим господином и отцем», как бы продолжая числить за ним Московскую кафедру.

В отношении к советской власти аналогичные заявления были сделаны и его преемником мит. Петром. Однако, получить легализацию патриаршего управления ему не удалось. Может быть это и послужило основанием думать, что Местоблюститель отверг предложенную ему легализацию. Подобное предположение противоречит даже и тем немногим фактам, которые нам известны. Мит. Петр был одним из немногих сотрудников почившего Патриарха. Отношение, занятое почившим к советской власти, разделялось и митрополитом Петром. За подписью митрополита Петра было доставлено в редакцию «Известий» для напечатания последнее патриаршее послание, которое имело в виду оформление положения патриаршего управления и некоторые другие акты со стороны гражданской власти. Кроме того, позднее сам мит. Петр писал, что передача управления коллегии состоялось потому, что «правительство как мне заявили, готово легализировать его (новое управление)»⁵⁸.

Не мог от этой точки зрения отойти и Заместитель, поскольку он считал себя не только преемником власти Местоблюстителя, но и продолжателем дела почившего Патриарха.

Однако, чтобы понять последующие события, нужно несколько остановиться на тех течениях среди староцерковников, которые существовали и раньше, и только дали себя сильнее почувствовать при мит. Сергии. Одно такое течение уже проявило себя в лице арх. Григория и его единомышленников. Едва ли было бы вполне правильным назвать это течение левым. Такое определение только в очень условном смысле было бы возможным. Не забудем, что даже в живую церковь вошло вовсе не только «прогрессивное духовенство», но и крайне-правые. Поэтому, всякое определение левого или правого течения в церковной среде этого времени является относительным и не исчерпывает всего содержания. С такими оговорками «григорьевщину» можно назвать левым течением. Следовательно, противоположные течения могли бы быть определены, как правые в таком условном смысле.

Если Григорьевцы, предупреждая события, и решения церковной власти, стремились возможно скорее получить легализацию, то они этим преследовали двоякую цель: 1) получение легализации облегчало им получить власть; 2) это разрешало назревшую проблему.

Однако, церковное общество в России к этому времени уже получило некоторое церковное воспитание, в связи с первым расколом живоцерковства, и даже церковно дисциплинировалось. Поэтому, его не сбило с правильного пути даже факт легализации, который мит. Петру в его заключении показался таким крупным успехом, что он даже решил изменить свой более ранний указ о передаче церковной власти. Но церковная политика самого Патриарха с 1922 года, даже раньше, вызвала некоторое несочувствие справа, в незначительной группе даже оппозицию. Эта оппозиция сказалась еще во время изъятия церковных ценностей. Воспользовавшись письмом одного из авторитетных иерархов, написанном ранее изъятия в частном порядке, эта группа старалась противопоставить его позиции, занятой церковной властью. Впоследствии, это письмо послужило главным обличительным материалом против этого иерарха. Оно и не соответствовало его настроению в самый момент изъятия, что видно хотя бы из того, что изъятие церковных ценностей в епархии этого архиерея прошло совершенно спокойно. Сам же он был возмущен образом действия этой группы.

Изредка печатались и в рукописном виде распространялись листки, направленные в той или иной мере против Патриарха. Самое освобождение Святейшего, вызвавшее такой подъем среди верующей массы, дало повод к открытому выступлению этой группы. В Москве скончался один почтенный батюшка и отдать ему последний долг явился и сам Патриарх Тихон. Тогда указанная группа демонстративно удалилась с погребения. Эта оппозиционно настроенная группа вполне усвоила себе идею катакомбного существования церкви в условиях нового государственного существования. Этой идеей в 1920–22 годах увлекались многие. С середины 1922 года с совершенной очевидностью выяснилось вся непригодность этой идеи, так как не было лучшей почвы для появления лжепопов и архиереев сомнительного рукоположения, не говоря уже о том, что для массы верующих вообще невозможен был переход на катакомбное положение. Не смогла стать катакомбной и сама оппозиция, но подпольной она стала, составляя прокламации против той же самой церковной власти, которая с таким трудом преодолевая всевозможные затруднения, несла тяжкий крест церковного правления.

В ином положении находилась более умеренное течение. Его главным отличием было то, что к нему принадлежали некоторые иерархи. Представители этого течения, конечно, не позволяли себе никакой подпольной работы, даже осуждали деятельность первой группы, но своим брюзжанием, недоговоренными упреками отделяли себя от руководящего течения в Патриаршей церкви. Эта группа, состоящая, главным образом, из епископов, находившихся на покое, уклонялась от всяких конкретных послушаний, но все это делалось в формах допустимых, хотя, по существу, было дезертирством со стороны этой группы уклоняться от церковно-общественной работы. Если в этой группе были заметны уклоны в сторону эсхатологических ожиданий, то первая группа была ультра общественная, можно сказать рвалась в бой с церковной властью, что, конечно, исключало наличность ожидания скорого конца мира. Едва ли не эта группа приложила старания к выступлениям мит. Агафангела? Намек на это мы имеем в том же послании мит. Петра, которое нам уже приходилось цитировать. В последнем абзаце этого послания читаем: «А посему подвергнутся строгому суду – осуждению те, кто, прикрываясь благом церкви, станут употреблять усилия выдвинуть старца Божия (мит. Агафангела) на местоблюстительский пост, они будут чинить тяжкое преступление перед Св. Церковью»⁵⁹. Ясно, что мит. Петр угрожает церковным осуждением не обновленцам и не агентам гражданской власти, для которых это не имело бы никакого значения. Итак, церковные течения, кроме основной группы, определились с одной стороны григорьевцами, а с другой двумя группами, по существу и образу действия, различными, что однако не мешало иногда активистам использовать силы умеренных в своих целях.

Теперь вернемся к оставленному нами вопросу о легализации. Св. Патриарх в своем последнем послании, которое и было написано в целях легализации, всемерно осуждая выступления зарубежных иерархов и призывая быть искренними по отношению к существующей власти, писал: «Вместе с тем мы выражаем твердую уверенность, что власть отнесется к нам с полным доверием и предоставит возможность: преподавать Закон Божий детям, иметь духовные учебные заведения и начать издательскую деятельность»⁶⁰. Ясно, что предполагалась легализация, кому же иначе могла власть разрешить открытие учебных заведений и издательскую деятельность. Так обстояло дело в момент смерти Патриарха.

В 1926 году стремление к легализации приобретает более широкий церковно-общественный характер. Записка арх. Иллариона в этом отношении была одним из крупных фактов. В ней автор считает необходимом создание органа, который взял бы на себя созыв собора и подготовку к нему. Ясно, что столь широкие задачи могли быть удовлетворительно выполнены только учреждением, легально существующим. А все это возможно при одном непременном условии: лояльного отношения к советской власти. Поэтому, собор по мысли арх. Иллариона, должен: «доказать полную непричастность и несолидарность со всеми политическими неблагонадежными тенденциями». Если к этому присоединить еще проект декларации к советскому правительству, составленный в Соловках для руководящего органа Патриаршей Церкви, с которой тот должен обратиться, то все это показывает, как была настоятельна эта потребность. Вот заключительные слова этого проекта: «Если предложения церкви будут признаны приемлемыми, она возрадует о правде тех, от кого это будет зависеть»⁶¹. В этом проекте находим наиболее обстоятельное раскрытие понятие лояльности. Люди, разделенные колоссальными пространствами от средней Волги до берегов Студеного моря напряженно жили одними и теми же чувствами и мыслями.

Остановимся еще на одном факте. В г. Барнауле, между 15 и 18 февраля, состоялся съезд староцерковников, воспользовавшихся полученной арх. Григорием легализацией. На этом собрании между прочими выступал, по замечанию Обновленческого Вестника⁶², матерый сторонник Патриаршей Церкви, он выявил весь тот разброд, который существовал на местах. Он сказал «Высший Церковный Совет, возглавляемый арх. Григорием, неканоничен, потому, что сей совет самочинно захватил власть. Констатируя этот печальный факт, все же склоняюсь больше в сторону признания высшим церковным органом Высший Церковный Совет, как легальную организацию, имеющую возможность созвать Поместный Собор, тем самым ввести жизнь в каноническое и здоровое русло». И это говорил человек, который устоял от всех соблазнов живоцерковства. Полное расстройство сношений с центром служило немаловажной причиной, которая настоятельно требовала легализации. Настоятельная необходимость ее ощущались повсюду. Поэтому уклониться от этого вопроса церковная власть не могла.

Как происходили переговоры и долго ли они велись мит. Сергием, все это сокрыто от нас. Только заключительный момент нам известен, когда мит. Сергий представил мотивированное ходатайство и проект декларации, с которой предполагал обратиться к пастве в случае удовлетворения его ходатайства. Это было 10 июня 1927 года. Митрополит Сергий направил свое ходатайство в Комиссариат Внутренних Дел из Н. Новгорода⁶³. Ходатайство содержит четыре пункта: 1) просьбу о регистрации его, мит. Сергия, как временно исполняющего обязанности Патриаршего Местоблюстителя и о разрешении организовать канцелярию, которую он имел бы право перенести в Москву, 2) дать распоряжение на места о регистрации там органов Патриаршей церкви в целях восстановления местных органов, дабы иметь возможность через выборы и организацию на местах приступить к подготовке созыва Поместного Собора для избрания патриарха и восстановления уже постоянных органов церковного управления; 3) впредь до созыва собора разрешить созывать съезды архиереев от 5 до 15 человек, 4) разрешить издание печатного органа и разрешить организацию духовно-учебных заведений.

К ходатайству был приложен, как уже было сказано, проект декларации, принятый мит. Сергием и «единомышленными православными архиереями». Самое ходатайство и этот проект стоят в тесной связи с соловецким проектом и запиской арх. Иллариона. Подчеркивая разницу мировоззрений существующей власти и церкви, авторы не отказываются от церковной точки зрения, но политически обязуются быть лояльными. Нельзя не отметить, что по вопросу о заграничном духовенстве был найден более мягкий выход, чем тот, который был намечен последним патриаршим посланием. Мит. Сергий предполагал исключить их из клира Русской церкви и тем снять ответственность с нее за них.

29 июля сорганизованный мит. Сергием Синод обратился с посланием. Это послание стоит на тех же принципиальных точках зрения, что и проект, но переработано в связи с теми новыми обстоятельствами, которые имели место в это время. Верность всему церковному укладу в ней, пожалуй, еще более подчеркнута: «оставаясь приверженцами православия, для которых оно дорого, как истинная жизнь, со всеми его догматами, преданием и со всем богослужебным и каноническим укладом, церковь принимает на себя обязательство быть лояльным перед существующим строем»⁶⁴. Вот как оценивал московский корреспондент одно из эмигрантских органов создавшееся положение в России. «Но мит. Сергий, пойдя на легализацию Русской Церкви, остался до конца верен ее догматам и канонам, не поступился ни в чем своим убеждением о необходимости полной независимости церкви в ее внутренней жизни. И потому церковное сознание, осудившее обновленцев, не осудило мит. Сергия, несмотря на большое число лиц, считающих его политику вредной и ошибочной»⁶⁵. Одно дело быть того или другого мнения о политике мит. Сергия и совершенно другое – отделяться от него или осуждать его. Во всяком случае, такой факт не мог быть всеми и сразу оценен по достоинству.

Только люди, несшие ответственность за судьбы церкви и осознавшие эту ответственность, могли решиться на такой шаг. Не напрасно же св. Патриарх писал еще в 1925 году: «Пора понять верующим христианскую точку зрения, что судьбы народов от Господа устроются и принять все происшедшее, как выражение воли Божией. Не погрешая против нашей веры и церкви, не переделывая что либо в них, словом не допуская никаких компромиссов или уступок в области веры, в гражданском отношении мы должны быть искренними по отношению к советской власти»⁶⁶. Могли ли преемники уклониться от этой точки зрения? Конечно нет: было невозможно в другой плоскости найти решения насущных вопросов современной церковной жизни. Естественно, что последующие действия Временного Патриаршего Синода, после его образования, исходили из этих же принципиальных соображений.

Это и предопределило резкое выступление крайней группы, которая сама по себе, сделать ничего не могла, кроме распространения подпольных листков. Этими подпольными выступлениями однако оказала некоторое действие на более умеренные элементы церковного общества, смущенные уже последующими постановлениями того же Синода о восстановлении или единообразии молитв за властей и о поминовении самого мит. Сергия. Нужно сказать, что в первом случае Синод руководился имевшимся распоряжением почившего Патриарха, а во втором тем соображением, что, проходя трудное служение, мит. Сергий нуждается в молитвах всей церкви. Конечно, поминовение мит. Петра было сохранено, так что никакого нарушения распоряжения Местоблюстителя в этом постановлении не было. Мит. Петра поминали и григорьевцы; поминовением мит. Сергия, Синод хотел подчеркнуть принадлежность к патриаршему законному священоначалию. Кроме того, такое поминовение соответствовало и каноническому положению его в это время. На этой почве и велась агитация против мит. Сергия и, главным образом, против его Синода.

В Москве она, кроме некоторого возбуждения, никаких последствий не имела. Благоприятной оказалась для нее почва в Ярославской епархии, так как эта агитация, по-видимому, представляла из себя ничто иное, как продолжение попыток вызвать мит. Агафангела на сепаратные выступления, которые уже получили такое осуждение со стороны мит. Петра.

К этой общей атмосфере присоединился еще один конкретный случай. Иосиф, арх. Ростовский, викарий Ярославской епархии, при мит. Сергии получил назначение на Ленинградскую кафедру с возведением в сан митрополита. Пробыв недолго в своей епархии, был выслан оттуда (возможно, что в связи с заместительством, во время ареста мит. Сергия) и разрешения на возвращение в Ленинград не получал, проживал в пределах Ярославской епархии и едва ли не в своем любимом Ростове, где он столько времени был викарием. Представилась возможность его направить в Одессу. Мит. Иосиф отказался туда ехать, прося его оставить в покое. Тогда Синод его уволил совершенно на покой. Мит. Иосиф встал на точку зрения канонической несменяемости. Ленинградская паства, хотя и хорошо приняла его, однако была связана с ним самое короткое время. Эта епархия особенно была трудной в связи с отсутствием долгое время (с 1922 года) здесь правящего епископа. Оставлять ее снова фактически в прежнем положении было не целесообразно. Да, и в Одессе нужен был правящий архиерей, так как этот город был тоже оплотом обновленчества, а, при недостатке опытных епископов, приходилось во имя блага церкви использовать каждую представляющуюся возможность. Ростовское викариатство было уже замещено.

Это создало известное возбуждение, после чего агитация получила уже почву. Противно всяким канонам епископы, проживающие в Ярославской епархии, отделились от мит. Сергия и образовали самостоятельную церковную область. Это была новая форма церковного разделения. Увлечен был в это предприятие и мит. Агафангел. С заявлением к мит. Сергию обратилось пять епископов, но не все проживавшие и в этой области. Сверх того, мит. Иосиф обратился с особым посланием к Ленинградской пастве. Арх. Серафим также написал письмо к мит. Сергию⁶⁷. Кроме мер прещения, эти обстоятельства вызвали со стороны мит. Сергия особое обращение к Ленинградской пастве, а со стороны Синода к всем верующим по поводу Ярославских событий. Все это относится к февралю 1928 года. Если это движение не захватило всей Ярославской епархии, то оно не отторгнуло от мит. Сергия и Ленинграда: здесь за мит. Иосифом пошли два викария и небольшое число клириков. В аналогичное положение к мит. Сергию встало еще несколько викарных епископов в других епархиях.

Таким образом, в первый раз произошел откол справа. Оппозиционное настроение с этой стороны существовало еще, как мы говорили, и ранее при почившем Патриархе. Теперь это настроение привело к отпадению. Соглашаясь или критикуя отдельные акты мит. Сергия и его Синода, все эти епископы подчинялись ему. Арх. Серафим даже сдал мит. Сергию заместительство. Казалось, что старый спор мит. Агафангела с Заместителем изжит, а к данному случаю и его пристегнули. Мит. Сергию, таким образом, пришлось иметь дело с новым отколом.

И на этот раз он обнаружил непреклонное сознание своего долга. Повел дело против отпавших также мужественно, стараясь успокоить колеблющихся и смущенных. Результаты такого поведения мит. Сергия сказались скоро. Мит. Агафангел примирился с Заместителем, и тем самым отпадение Ярославской епархии было ликвидировано. После смерти мит. Агафангела эта епархия находится в управлении арх. Павла, состоящего членом Временного Патриаршего Синода. Народ его принял и клир ему подчинился. Арх. Серафим покаялся и получил кафедру в Западном крае. Раскол этот, таким образом, теперь исключительно связан с именем мит. Иосифа. Поэтому, последователи его и получили название «иосифлян». После непродолжительного управления Ленинградской епархией мит. Сергием туда был назначен мит. Серафим (Чичагов). Принятый клиром и народом он управляет ей и до настоящего времени.

Мы напрасно подумали бы, что оппозиционные архиереи в вопросе об отношении к советской власти стояли на иной позиции, чем мит. Сергий. В обращении к мит. Сергию Ярославские архиереи между прочим писали: «Чадам церкви и прежде всего епископам вы вменили в обязанность лояльное отношение к советской власти, приветствуем это требование и свидетельствуем, что мы всегда были и есть, и будем лояльными и послушными гражданами». Мит. Иосиф в послании к пастве писал: «Смиренно повинуясь гражданской власти, ненаходящей пока возможным допустить меня недостойного до молитвенного общения с верной мне паствой». Таким образом, крайнее течение создало новый церковный откол, менее значительный, чем даже григорьевцы, но не было в состоянии увлечь умеренную оппозицию на выступление против гражданской власти. Все дело свелось к раздиранию Христова хитона, что едва ли составляло цель агитации. Последнее обстоятельство (неудача крайних) только подчеркивает необходимость и правильность позиции, занятой в этом вопросе мит. Сергием. Тогда еще большая злоба обрушилась на мит. Сергия со стороны неудачников и толкнула их на такие выпады против Заместителя в подпольной литературе, что фразеология отщепенцев из Карловацкого лагеря кажется совершенно детской. Злоба сама по себе показывает, что правда не на стороне этой группы.

Итак, церковь в России пережила новое отпадение. Отличительной особенностью этого отпадения прежде всего было то, что оно исходило с другой и противоположной стороны, по сравнению с имевшими место расколами до сих пор. Это движение в общем не имело того размаха, какой в первый момент был присущ даже григорьевцам, что само по себе свидетельствовало о озживании церковным обществом того настроения, которое питало до сих пор смуту. Не поэтому ли иосифлянский откол был последним и уже в течение трех лет не вызывал подражания.

2.

Что же происходило за рубежом? Приход к церковной власти мит. Сергия в Карловацких кругах пробудил надежду, которой они не питали при мит. Петре. Появилось стремление в борьбе с мит. Евлогием опереться на Заместителя. Уже с весны 1926 года начались со стороны карловчан попытки получить от митрополита Сергия санкцию на руководящую роль Карловацкого Синода за рубежом. Снестись с мит. Сергием долго не удавалось, а между тем, произошел уже открытый разрыв. После продолжительных усилий, однако, они осведомили мит. Сергия о событиях за рубежом. Мит. Сергий в это время безвыездно пребывал в Н. Новгороде и не имел доступа к патриаршему делопроизводству, находившемуся в Москве и захваченному григорьевцами. Однако, Заместитель ответил частным письмом. Отказываясь быть судьей в деле, которого он не знает, мит. Сергий советует: в случае невозможности сохранить единство, проживающим в православных странах подчиниться местной церковной власти, церковным общинам, находящимся в неправославных странах, устраиваться самостоятельно. Это письмо мит. Сергия от 18 августа⁶⁸, было получено за рубежом только поздней осенью. Нужно думать, что это письмо не удовлетворило карловчан, хотя они и пытались истолковать его в свою пользу.

Мит. Евлогий не мог не поставить в известность Патриархию о том, что произошло за рубежом. К этому времени мит. Сергий уже получил возможность перенести церковный центр в Москву и ознакомиться с материалами, касающимися заграничных церковных дел и относящимися еще ко времени управления Русской церковью почившим Патриархом. Состоявшаяся легализация дала возможность прислать подробно мотивированный по этому поводу указ, который уже совершенно не соответствовал видам Карловацкой группы. Указ мит. Сергия и состоящего при нем Синода, от 14 июня 1927 года, подтвердил факт закрытия Карловацкого Церковного Управления и того недоумения, которое создалось в центре, еще при Патриархе, когда там узнали о существовании за границей архиерейского Синода. Одновременно с таким разъяснением была затребована от заграничного духовенства и подписка о лояльном его отношении к советской власти. Если неодновременно, то вскоре же была получена и декларация-послание Заместителя и его Синода, появившееся в связи с легализацией Патриаршего Управления гражданской властью.

Первый указ определил отношение Карловацких иерархов и к требованию мит. Сергию о подписке и к его декларации. Поэтому, они, несмотря на свою собственную апелляцию к мит. Сергию, не подчинялись ни его указаниям относительно их Синода, ни распоряжению о подписке, а декларацию сочли за измену вере. Последнее было им необходимо для того, чтобы оправдать свое неподчинение. В то же самое время они, воспринявшие церковную власть на себя, продолжали считать себя в составе Русской церкви. Вся нелепость подобной позиции до очевидности ясна и основывалась на преценденте, имевшем место с григорьевцами.

Иное отношение к распоряжению мит. Сергия в это время проявил мит. Евлогий. В ответ на указ мит. Сергия, возражая против термина лояльности, как законопослушности советской власти, писал: «Я был бы бесконечно счастлив, если бы это мое заявление было признано удовлетворительным для Вас и состоящего при Вас Синода, так как нам бесконечно дорого каноническое единение с Матерью-Церковью». При этом давалось обещание: «твердо стоять на установившемся у нас, согласно заветам Св. Патриарха Тихона, положении о невмешательстве церкви в политическую жизнь и не допускать, чтобы в подведомственных мне храмах церковный амвон обращался в политическую трибуну»⁶⁹. В ответ на такое ходатайство мит. Сергий дал следующее разъяснение и уточнение вопроса. Прежде всего «термин лояльности не может означать послушания советским законам» писал Заместитель, но и воздержание от политических выступлений должно относиться «не только к церковному амвону, но и ко всей церковно-общественной пастырской деятельности». По поводу этого разъяснения мит. Евлогий дал интервью сотруднику «Возрождения», не лишенное интереса, в котором заявил по поводу последнего разъяснения мит. Сергия: «Быть может здесь есть доля моей вины – я недостаточно ясно ответил на этот пункт, но должен сказать, что весь смысл моего ответа говорит не только о церковном амвоне, а о пастырско-общественной работе, так что тут между мит. Сергием и мной расхождения нет». В своем же послании, от 25 июня 1926 года, тот же мит. Евлогий писал: «Для нашей зарубежной церкви нет другого пути, как неуклонно идти за ним (мит. Сергием), как носителем этой власти, если мы только, действительно, считаем себя неразрывной частью Русской Православной Церкви, если мы дорожим этим единством с нею и не хотим отрываться от нее, а через нее и от всей Вселенской Церкви»⁷⁰. Итак, все заявления сделаны самые определенные, не допускающие кривотолков.

Наступивший штиль был, однако, перед грозой. Усиленное давление атмосферы чувствовалось уже ранее, чем наступила самая гроза. Решительность заявлений не соответствовала решимости самого мит. Евлогия. Были некоторые обстоятельства, которые сделали возможным последующие события. Мит. Евлогий не мог уяснить себе своего положения в Зап. Европе: которое было чрезвычайно ответственным, как единственного полномочного представителя Московской Патриархии и вместе с тем не обладавшего всей полнотой иерархической власти на территории Западной Европы, так как таковой и всей Русской церкви, в ее целом, не принадлежало.

Положение мит. Евлогия в Зап. Европе патриаршим указом о возведении его в сан митрополита было признано «высоким». Такое признание последовало не в силу того, что в его управлении находилось 50 приходов, управление такой «совокупностью» было бы под стать и просто викарному епископу. Но эти приходы находились в Зап. Европе и мит. Евлогий был единственным из русских епископов, имевшим полномочия от центральной церковной власти. Таким образом, он не только управлял приходами, но и представлял русскую церковную власть здесь. Так понимали это положение и внешние и иное понимание было невозможно. В качестве представителя Русской церкви он был приглашен в Лондон на торжества, связанные с празднованием тысячи шестисот лет со времени Первого Вселенского Собора.

Первый съезд мирян и духовенства, имевший место в июле 1927 года в Париже, прошел в общем благополучно, подчеркнув нерасторжимость связи с матерью-Церковью. Но на нем была проявлена известная обывательщина в вопросе об усвоении Парижскому церковному управлению названия епархиального, хотя в самой объяснительной записке сказано, что под словом епархия понимается «совокупность приходов», т. е. не определенная территория или часть Русской церковной территории, а только приходы, находящиеся в Зап. Европе, территориально не связанные и объединенные только в порядке их административного управления. Если этой совокупности не решились усвоить наименование митрополичьего округа, то эта совокупность имела очень малое приближение и к понятию епархии, как оно формулировано в постановлениях последнего Поместного Собора.

Однако, упорное настаивание на этом названии, как оказалось впоследствии, вовсе не было невинной ошибкой невдумчивого автора этой записки, а тенденцией, которая не была оставлена даже после авторитетного разъяснения мит. Сергия. Тенденция заключалась в том, что якобы эта совокупность может в некоторый момент встать в положение, предусмотренное патриаршим указом от 20 ноября 1920 года, дававшим возможность для старых епархий со сложившейся внутренней церковной жизнью, упрочившимися органами управления и епископом, обладавшим полнотою иерархических прав, самостоятельного управления на время отрыва епархии от церковного центра. Не может быть никакого сомнения, что этот указ ни в какой степени не касался русских церквей в Зап. Европе и уже ни в коем случае не стеснял прав церковной власти. Да и все акты, изданные Св. Патриархом Тихоном, специально касавшиеся устройства управления заграничными церквами, относятся к более позднему времени и исключают всякую возможность ссылки на упомянутый указ. Таким образом, в постановлениях уже первого Парижского съезда была заложена известная двойственность отношения к высшей церковной власти. Прокламируя неразрывную связь, подготовляли фикцию, на которую можно было бы опереться в случае каких либо осложнений. Как всякой фикцией, так и этой, невозможно прикрыть никакого акта самочиния.

В составе паствы мит. Евлогия всегда были элементы раздорнические и политиканствующие, которым всего скорее приличествовало примкнуть еще к Карловацкому расколу. Личные мотивы и разница политических идеалов, по сравнению с основным настроением карловацкой массы, тогда удержали их от этого шага. Но разница политических устремлений нисколько не делала их отличными в церковном настроении: церковь использовать в своих политических видах старались те и другие. На этой почве и выявился церковный анархизм и среди пасомых мит. Евлогия. Проф. Карташев⁷¹ позволил себе невозможный с церковной точки зрения и морально предосудительный акт: писания и печатания в зарубежной прессе открытых писем фактическому возглавителю Русской церкви и даже формулировал отношение к Заместителю, чуть ли не всей паствы мит. Евлогия, как «состояние в тяжбе с мит. Сергием». Некий «прихожанин» в газете «Возрождение» определил настроение самого мит. Евлогия, как аналогичное внутренней оппозиции мит. Сергию, то есть иосифлянскому расколу. Правда, сам мит. Евлогий опровергал это. Но и это утверждение прихожанина на чем то было основано. Таким образом, уже в 1928 году настроение некоторых, а может быть, и влиятельных кругов среди паствы мит. Евлогия было явно раздорническим. Оставалось только неясным, как и при каких обстоятельствах это настроение создаст новый откол, который внутренне уже существовал.

С конца 1929 года за границей началось движение протеста против религиозных гонений в СССР. Положение карловчан в этом вопросе было несравненно более легким, так как они уже были в расколе и на попытку мит. Сергия вернуть их в церковь ответили отказом.

В этом отношении гораздо труднее было положение мит. Евлогия, как давшего подписку о неучастии в противо-советских выступлениях. Независимо от подписки, в силу своего исключительного положения в Зап. Европе мит. Евлогий, по существу и по требованиям церковных канонов, не мог в данном случае действовать только по своему усмотрению. Не допустимо было его участие и по соображениям моральным, так как за него церковная власть несла ответственность перед гражданской властью в России. С другой стороны безответственные элементы его паствы поддержали и даже требовали от мит. Евлогия участия в молениях – протестах. Противники мит. Евлогия учли всю сложность положения и повели работу со своей стороны. По-видимому, мит. Евлогий в этих трудных обстоятельствах не без колебаний поддался двойному давлению: со стороны части его паствы и его церковных противников. На трудном экзамене на верность Русской церкви, как ее до сих пор понимал сам мит. Евлогий, он испытания не выдержал. Приняв участие в молениях протестах, он подводил Высшее Церковное Управление под ответственность, не зависимо от того, признавал ли он лично ту власть, перед которой церковная власть была ответственна за своего представителя.

Участие мит. Евлогия в протестах необыкновенно осложняло положение Патриаршего Управления в Москве, бросало на последнее подозрение в неискренности и даже интригах за границей и способно было достигнуть как раз обратных результатов. Уже новогоднее послание мит. Евлогия, на 1930 год, свидетельствовало о переломе в настроении его и скорее походило, и по содержанию и по стилю, на документ политического свойства, чем архипастырское обращение к своей пастве⁷². Последующие его шаги не оставляли никакого сомнения в решении следовать по пути карловчан. В таких условиях мит. Сергию и его Синоду не оставалось иного выхода из положения, как резко подчеркнуть свое расхождение с мит. Евлогием. Эту задачу и преследовали две беседы мит. Сергия с советскими и иностранными корреспондентами.

И тут мит. Евлогий не понял ошибочности своих выступлений и продолжал осложнять положение. В связи с указанными беседами мит. Сергия, он опубликовал два документа: «осведомительное сообщение», новая форма литературных трудов, и послание. То и другое произведения свидетельствовали о таком психическом состоянии их автора, которое может быть названо раскольничьим. В первом мит. Евлогий писал: «Если бы православный архипастырь оказался способным дать такую беседу, он тем самым разорвал бы свою связь с паствой и самоупразднился в своих иерархических правах»⁷³. Таким образом, с того момента, когда мит. Евлогий убедился в подлинности бесед мит. Сергия он и формально должен был бы разорвать свою связь с первым. На это не хватило духу, а, может быть, и сознавалась вся нелепость высказанного в запальчивости положения. Самый же приговор над мит. Сергием и его Синодом был произнесен преждевременно не только потому, что в данный момент мит. Евлогий не был убежден в подлинности этих бесед, но и потому, что ему не были известны все обстоятельства дела. Подчеркнув свою несолидарность с протестами, мит. Сергий в особой записке, поданной во ВЦИК, определенно заявил о нуждах церкви. Итак, не сокрытие истинного положения дела, а сознание бесполезности и даже вредности протеста руководило мит. Сергием во всем этом деле. Если так преждевременно и неосновательно вынес осуждение мит. Сергию его представитель в Зап. Европе, на что он не имел никакого и права, то совершенно иначе действовал сам мит. Сергий.

Узнав из номера «Известий», от 18 марта⁷⁴, что в газете «Морнинг Пост» появилось сообщение об участии мит. Евлогия в молениях протестах в Лондоне, Патриарший Синод вовсе не спешит произнести свое суждение о поступке мит. Евлогия и о нецелесообразности дальнейшего пребывания мит. Евлогия на его ответственном посту, а старается выяснить все обстоятельства дела и прежде всего запрашивает самого мит. Евлогия о правильности самого сообщения «Морнинг Пост». Когда сам мит. Евлогий подтвердил самый факт, только тогда, уже 11 июня⁷⁵, Заместитель и Синод освободили мит. Евлогия от временного заведывания заграничными приходами и сообщили о передаче этого управления, тоже временно, арх. Владимиру с просьбой, если последний почему либо не может взять на себя управление, то, чтобы указал другого епископа, которому Патриархия могла бы передать управление. Несмотря на это, мит. Евлогий и его сторонники решились утверждать, что мит. Сергий, в данном случае, действовал под давлением ГПУ. В связи с этим появились самые нелепые слухи и прежде всего сочли арх. Владимира за агента ГПУ, наделенного столь большими полномочиями и даже привезшего с собой из Москвы этот указ. Определенно утверждали, что его видели в Берлине – в поезде: он был даже в красном клобуке. После таких сведений уже не могло быть сомнений. Как ни нелепы слухи о арх. Владимире, но они не далеко ушли от тех утверждений, которые распространяли вполне солидные люди, игнорируя фактическую обстановку увольнения мит. Евлогия. Преждевременность же суждений самого мит. Евлогия всего вероятнее была им проявлена под чьим то давлением.

Нужно было демонстрировать солидарность клира и мирян с мит. Евлогием. Поэтому, собрали в Париже съезд представителей приходов и духовенства. Еще гораздо ранее получения указа об увольнении на повестку собрания был поставлен вопрос, наличность которого, по заявлению самого мит. Евлогия, заставила его покинуть совещание епископов в Карловцах в 1926 году. Теперь тот же самый вопрос стоял на повестке предстоящего съезда: об отношении к Патриархии. Кто возьмет на себя задачу доказать неуместность этого вопроса на епископском совещании и законность его обсуждения на Парижском съезде? Самая постановка его свидетельствовала о предрешении вопроса об отпадении от Патриархии. При этом предположении все остальное делается понятным. Съезд не обманул ожиданий, но все же в сообщениях о съезде были допущены неправильности. Большинство рвало связи с Патриархией, но были и противники этого, для затуманивания вопроса утверждали, что разрыв с мит. Сергием не означает еще разрыва с Русской церковью. Очевидно, некогда высказанная самим же мит. Евлогием мысль, что только подчинение власти законных правопреемников служит связью заграничных приходов с Русской и вообще церковью, была теперь не ко времени. С этой точки зрения вопрос, предложенный съезду в сущности сводился к дилемме: или с церковью или с мит. Евлогием в расколе. Уже из самой дилеммы ясно видно, что, собственно, церковным выходом был только первый, второй же не был церковным, так как выводил и стадо, и пастыря за церковную ограду. Однако, в это время уже намечался и третий путь, который лежал тоже «инде», т. е. вне церковных правил. Об этом пути во время съезда еще неудобно было говорить, так как могло вызвать нежелательную потребность детальнее разобраться во всем вопросе.

Вопрос об отношении к Патриархии после указа 11 июня превратился в вопрос о подчинении или неподчинении распоряжениям высшей церковной власти. Если в вопросе о назначении епархиального архиерея голос епархии и имел бы известное значение, то в вопросе об увольнении этот голос не может играть ровно никакой роли, так как архиереи увольняются или по суду или по распоряжению высшей церковной власти. Назначение же епископов в заграничные миссии производится исключительно постановлением Синода. Следовательно, тем же порядком совершается и увольнение их. В таком порядке был назначен и сам мит. Евлогий, да еще временно. Правда в указе о назначении было сказано: «впредь до восстановления беспрепятственных сношений с Петроградом». Но это в данном случае не имеет значения, так как церковная власть всегда имеет право изменить условия, ею же и поставленные, но это вполне ясно показывает, что Св. Патриарх и Синод в 1921 году вовсе не считали мит. Евлогия несменяемым, хотя бы даже в том условном смысле, как всякого епархиального архиерея, пребывающего на кафедре «пожизненно». Не было учреждено и кафедры. Временный характер всего поручения мит. Евлогию совершенно очевиден.

Вопрос был осложнен самым существом постановления съезда, формулированного к тому же в ультимативной форме:, если мит. Сергий не отменит своего указа, то выйти из подчинения Московской Патриархии, но сохранит поминование мит. Петра. После всего, что имело в жизни Русской церкви до этого, подобная добавка казалась ни от чего не гарантирующей: не так ли поступили карловчане, григорьевцы и иосифляне. Мит. Евлогий, допуская постановку этого вопроса на рассмотрению своего съезда, совершал служебное преступление. А председательство на съезде самого мит. Евлогия не соответствовало элементарной объективности. После подобного постановления евлогиане, по силе статей 14 и 15 постановлений Двукратного Собора, делались формальными раскольниками.

Однако, и после этого высшая церковная власть не дала места гневу или силы какому либо закулисному влиянию. Мит. Сергий даже выразил согласие пересмотреть вопрос об увольнении мит. Евлогия, но при трех условиях: 1) обещании со стороны мит. Евлогия не нарушать данного обязательства относительно политических выступлений, 2) признать свою поездку в Лондон ошибкой, 3) осудить постановления своего съезда. Ответ мит. Евлогия и некоторые другие обстоятельства (обязательство перед Константинопольским Патриархом о невнесении политики в церковь) показывают, что для него неприемлемым оказалось только осуждение постановлений июльского съезда 1930 года. Беззаконность этих постановлений между тем является самым бесспорным во всем, что имело место за последнее время в жизни заграничных приходов. Отсюда ясно, что отделение от Русской церкви или раскол соответствовал видам руководящих групп в «евлогианстве».

После этого не было для мит. Сергия и Патриаршего Синода иного выхода, как подтвердить увольнение мит. Евлогия и даже наложить на него прещения. Прещения были наложены на мит. Евлогия только частично, но с преданием его суду, чего требовал и сам мит. Евлогий. Если сопоставить ход событий, связанных с делом мит. Евлогия, с обстоятельствами раскола григорьевцев, то нельзя не заметить, что мит. Сергий действовал против последних гораздо решительнее и быстрее, а между тем григорьевцы были легализованы гражданской властью. В самом начале января оформился Высший Церковный Совет арх. Григория, а 29 января сам арх. Григорий и его единомышленники мит. Сергием были уже запрещены в священнослужении. В отношении григорьевцев мит. Сергию приходилось действовать, по преимуществу, одному, и лишь потом выясняя мнение епископата частным путем. В деле ...т. Евлогия официально приняли участие до двадцати епископов, так как, по-видимому, оно обсуждалось последовательно в трех сессиях Временного Патриаршего Синода. Принимая все это во внимание, нужно сказать, что высшей церковной властью в деле мит. Евлогия было проявлены и сдержанность, и строгая объективность в ведении всего этого дела. Указ (повторный) об устранении мит. Евлогия датирован 26 декабря 1930 года, но опубликован был Парижским управлением только в конце января. С этого момента начинается усиленная подготовка к третьему столь же беззаконному выходу из создавшегося положения. Очевидно, те основания, которые до сих пор выдвигались в защиту возможности самостоятельного существования совокупности евлогианских приходов, плохо удовлетворяли и самих сторонников этой мысли. В этом случае, не обошлось без затушевывания тех стремлений, которые раньше существовали у руководителей евлогианства. Говорили о том, что будут ходатайствовать о покровительстве, а привезла из Константинополя юрисдикцию и титул экзарха. Это означало просто подчинение Константинопольскому Патриарху. Беззаконность этого акта нисколько не уменьшается от того, что в нем принял участие Константинопольский Патриарх. История знает, когда на этом престоле сидели и еретики. Сам мит. Евлогий в связи с любовным отношением Константинопольского Патриарха к Русской церкви, протестовал против подобных выражений любви и писал по этому поводу: 18 мая 1926 года мит. Дионисию: «Обращение же к Константинопольскому патриарху и участие последнего в этом деле (учреждение автокефалии в Польше) я признаю, при всем моем глубоком уважении к высокому положению этого первоиерарха, неправильным и вижу в этом неоправданный канонами акт вмешательства его в дела автокефальной Русской церкви»⁷⁶. Русская церковь за время с 1926 года по 1931 год не потеряла своей автокефалии и, поэтому, оценка, данная мит. Евлогием действиям Константинополя в польских делах, вполне приложима и к ее деяниям по вопросу мит. Евлогия. Случаев проявления любви к Русской церкви со стороны названной патриархии было несколько: они связаны или с растаскиванием русского церковного достояния или поддержкой церковных отщепенцев вплоть до требования от почившего Патриарха сложить с себя власть в пользу живоцерковного Синода. Мит. Евлогий своим обращением в Константинополь не только встал в аналогичное положение с обновленцами и пр., но и морально принял на себя ответственность за все, что было совершено его новой патриархией по отношению к Русской церкви. Мало того, он покусился на автокефалию Русской церкви и поддерживает точку зрения Константинополя, которая сводит автокефалию других православных церквей к такой то полуавтокефалии. Принятие же в свою юрисдикцию Константинопольским патриархом находящегося под частичным запрещением иерарха, уже отданного под суд, есть деяние, нарушающее не только отдельные церковные правила, но совершенно противоречащее самым основным принципам церковной дисциплины. Поэтому, это вмешательство не может ничего изменить в деле мит. Евлогия и вообще «евлогианства». Хорошо известно, что утопающий хватается за соломинку, но так же хорошо известно, что соломинка не в состоянии его спасти. В положении такого утопающего и очутились «евлогиане».

Когда люди, находятся в панике, граничащей с отчаянием, то они способны на такие шаги, которые ничего не могут изменить в их собственном положении, но увеличивают сумму зла в мире. Так и мит. Евлогий, в целях беззаконной самообороны, стремится вызвать конфликт между Русской и Константинопольской церквами. На долю Русской церкви уже раз выпала задача защиты самого православия вопреки Константинопольскому Патриарху, что нашло тогда отзвук и в верующей массе елленского народа. Теперь на долю нашей церкви выпала защита основ церковной дисциплины и вековой своей автокефалии, на которую покушаются уже с помощью русского иерарха. Какой иронией звучат теперь слова и уверения о следовании заветам в Бозе почившего Патриарха Тихона, который в свое время дал такой мужественный отпор домогательствам Константинополя.

Противный всякой церковной дисциплине переход мит. Евлогия в юрисдикцию Константинопольского патриархата не только не мог остановить дела, но вызвал окончательное запрещение самого мит. Евлогия и солидарного с ним клира. Продолжая совершать таинства после запрещения, евлогиане уже оказались в положении бесправных в том отношении, что потеряли даже право на апелляцию. Этим упростили задачу предстоящего суда, которому остается только констатировать факт раскола.

Указ мит. Сергия от 20 мая 1931 года, запрещавший полностью священнослужение мит. Евлогию и солидарному с ним клиру, оставлял возможность выхода для раскаявшихся, поручив мит. Елевферию, отныне представителю Русской Патриархии в Западной Европе, право не только принимать отколовшихся в церковное общение, но и разрешать им и священнослужение, не исключая мит. Евлогия⁷⁷.

Конечно, психическое настроение мит. Евлогия и увлеченного в раскол клира в этот момент не соответствовало указанному выходу. Если Патриархия протягивала руку помощи, то отколовшиеся скорее готовы были раздувать, если не мировой пожар, то раскол во вселенском масштабе.

Нам не раз приходилось отмечать, что процессы, совершавшиеся в России и за рубежом, сходные между собою по существу, отличались друг от друга темпом их развития. Это вполне подтверждается событиями только что изученного нами времени (1927 до 1931 гг.). В России последнее отпадание относится к первым годам этого времени (1927–1928 гг.), а за рубежом последнее отпадание произошло в самом конце. В то время, как в России «иосифлянский раскол» шел к своему естественному концу, почти в тех же условиях возник за рубежом новый раскол, последний по времени, – «евлогианский». Этим и завершилась русская церковная смута.

***

Когда мы говорим о завершении, смуты, мы вовсе не хотим утверждать, что русское церковное общество достигло желанного единения и что больше уже ничто не угрожает миру церкви. Под завершением церковной смуты мы разумеем то, что она, достигнув максимума в своем развитии, как бы переломилась и пошла на убыль. Если волны еще бороздят поверхность Русского моря, то это волнение происходит по инерции: движущая сила смуты изжита русским церковным обществом.

Несмотря на большое число всяких отколов, из которых самым значительным, по размерам, было живоцерковство, Русская церковь сохранила основную массу верующих и сейчас насчитывает не менее ста миллионов своих членов. Таким образом, и в настоящее время более двух третей всего православного населения земного шара принадлежит к Русской церкви. Существенный урон, понесенный ею, не изменил ее положения в православном мире. Внешние испытания в этом отношении менее значительны. Это тем более верно, что, по словам поэта «тяжелый млат, дробя стекло, кует булат».

Внешние испытания и явились тем тяжелым млатом, который, несколько сокращая объем, выковывал булат, и придавал Русской церкви монолитность, большое сцепление образующим ее частицам, увеличивал ее удельный вес. Расколы же отделяли частицы изнутри. Правда удаление стеклообразных элементов тоже делало остальную массу более целостной. Но, в процессе этого внутреннего выделения возможно увлечены и церковно ценные частицы. Этим прежде всего расколы и вредны. Они отрывают от церковного тела элементы верующие и даже церковно настроенные, но только смущенные внешним положением церкви и агитацией расколоначальников. Тяжкая вина раскола не может пройти бесследно для отпавших в раскол. Значительная часть раскольников ожесточается против церкви и в этом ожесточении отходит все дальше и дальше от нее. Кто может сказать, где предел этим внецерковным мытарствам и не ведут ли эти блуждания прямо или косвенно к утрате всякой веры?

И при всем том, имеются случаи противоположные. Нет такого раскола, из которого не было возвращения в церковь. В этом отношении особенно ярки примеры в России. Последнее является весьма показательным. Церковь, создающая свое единство, является притягательной силой. Все это дает основание спокойно смотреть на будущее. Будущее Русской церкви не будет менее значительным в судьбах православия и даже, наоборот, в грозе и буре, создающиеся духовные ценности в среде русского церковного общества, увеличат ее значение.

В силу этих же соображений можно утверждать, что всякие попытки, с чьей бы стороны оне ни исходили, решить какие либо обще-церковные вопросы, или специально касающиеся Русской церкви, помимо ее, принесут инициаторам этих решений только разочарование.

До сих пор в течение десяти лет в жизни Русской церкви господствующим был процесс разделения. Но уже при изучении событий этого десятилетия мы наблюдали явления и противоположные этому. Происшедший перелом в развитии церковной смуты есть начало ее конца. Поэтому, вполне естественно сделать тот вывод, что параллельно изживанию смуты будет приобретать все большее значение обратный процесс церковного соединения. Об этом уже и сейчас свидетельствуют некоторые факты. Изучение их составляет задачу иную, посвященную уже выяснению вопроса о начале собирания Русской церкви.

Однако, и сейчас не потерял значения призыв Св. Патриарха Тихона, когда то обращенный к русскому церковному обществу, раздираемому живоцерковным расколом. В настоящее время число расколов еще умножилось. Хотя они, все вместе, по числу увлеченных в них и не равны живоцерковству, все же отторгают многих. Поэтому, все также настоятельно звучит призыв почившего Первосвятителя к единению. Услышавшие его и последовавшие ему исполнять и завет апостола языков, некогда выраженный в послании к Римлянам (Рим. XV, 5).

Смотреть на российскую смуту, в центре которой стоит большевистская власть, только как на результат не соответствующих жизни политических, экономических условий государства последнего мирного времени, или как на последствие мировой войны, огромною тяжестью легшей на русский народ, а на большевистское порабощение страны, как на ловкое использование группою накопивших в подполье в себе революционную силу лиц для захвата во взбаламученном народе власти, – мне представляется неисчерпывающим существа дела. Несомненно, политическое положение и быть может, отсталая экономическая жизнь России, и мировая война почти в центре которой была она, – факты исторические, но о них в вопросе о смуте можно сказать то, что сказал Христос Никодиму в отношении всех явлений, которые с внешней своей стороны нами наблюдаются, ощущаются, переживаются, но в глубинных истоках своих не опознаются: «дух⁷⁸ дышет, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит» (Ин.3:8). Если все жизненные явления нельзя серьезно понимать вне Божественного Домостроительства, особенно в христианском мире, то тем непременнее это нужно утверждать в отношении великой российской смуты, которая, как ни стараются это замалчивать, стоит уже в центре мировой жизни, осложняя и запутывая ее во всех странах и государствах, хотя и в неодинаковой степени.

«Дана мне всякая власть на небе и на земле; итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се Я с вами во все дни до скончания века. Аминь» (Мф.28:18–20). Это торжественное благовестие Христос сказал Своим апостолам, возносясь на небо, после совершения Им искупления мира Голгофскою Жертвою. Вся суть этого благовестия в том, что Искупитель, как Богочеловек, получил от Бога всякую власть исключительно для проведения в мире, усвоения миром спасительного Его дела. Пока оно не совершено, власть над спасаемым миром неизменно и неотъемлемо будет принадлежать Ему (1Кор.15:20,28). И Он, по недоведомым не только для людей, но и ангелов спасительным планам, впрочем при открываемым, и в нужную меру для спасения уразумеваемым, лучше – в исторической уже перспективе, в его истинной Церкви, применяет соответствующие тому меры при сохранении свободы человеческой. Этого последнего земного благовестия Христова никогда и ни как нельзя забывать христианам. Забыть его, не придавать ему центрального значения в мировой жизни – значит в сторону уклоняться от Христа, терять действительную свободу (Ин.8:31–36), порабощаться достижениями стихийных сил обольщаясь, что тут свобода. Здесь неизбежны потрясения⁷⁹. Но при них и чрез них все же Небесный Кормчий постепенно направляет греховный мир на должный путь. В познание нами одного из спасительных путей Христос чрез своего величайшего апостола Павла подтвердил открытую Богом еще в Ветхом Завете непреложную Истину: «Несть власть, аще не от Бога» (Рим.13:1–4). Колебать абсолютность этой Божественной воли, которая должна быть фактом христианской веры, ограничивать ее какими бы то ни было человеческими соображениями, значило бы только свидетельствовать о своем невхождении сознанием в эту Божественную волю, которая совершается верою и духовным подвигом подчинения себя Богооткровенной Истине вообще. С высоты этой Истины, какая бы ни была власть, часто вопреки своим намерениям, она в домостроительных путях Христовых содействует спасению мира.

Итак, христианское миропонимание нудит нас со всею несомненностью, признать, что в центре мировой жизни лежит совершающийся факт спасения мира, и все разнообразные проявления ее в этом отношении похожи на волны океана, жизнь которого совершается по недоступному для человеческого наблюдения закону, положенному Творцом в глубине его.

Спасительный процесс в разных стадиях своего продвижения происходит во всем мире, однако, самое спасение совершается только во «единой, святой, соборной, стоящей в истине, апостольской церкви», каковою, по твердому убеждению нас православных, является православная церковь. В составе этого богочеловеческого мистического Тела самую видную часть Его представляет русская церковь, видную не по огромному только числу членов своих, но по сравнительному превосходству раскрытия разнообразных сторон своей жизни пред другими автокефальными православными церквами. В этом смысле она является центром православия. Естественно, что на нее больше, чем на другую церковь обращались религиозные взоры в разных направлениях и с различными целями других христианских вероисповеданий. Ей, как видимому православному центру, надлежало бы жить полною жизнью в христианской свободе, являющейся дыханием церкви, чтобы всесторонне раскрывать и выявлять внутреннее богатство истинного христианства. Но в этой свободе, к сожалению, она была стеснена православною же государственною властью. При христианской свободе неизбежны соблазны (Мф.18:7) и ереси (1Кор.11:19) Истинной церкви Христовой они не страшны. При живой соборности и при некоторой в известных отношениях поддержке православной государственной власти, в меру нужного живого духовного напряжения, она сама справлялась бы со своими врагами. Но главная сила Ее – соборность была связана государственной властью, которая не довольствуясь положением внешнего опекуна над церковью, во вред ей взяла себе и контроль над жизнью ее. В течение двухвекового периода, оставаясь в существе православною, в ущерб внутренней своей жизни, она сжилась со своим подчиненным положением. Создалось ненормальное, греховное соотношение церкви и государства, и как всякая ненормальность, вредная для той и другой стороны. Внешняя для церкви, как внемирного Божественного установления для спасения мира, государственная власть, естественно содействовала раскрытию и обогащению церкви преимущественно во внешнем ее ритуале, а во внутреннем своем росте она увядала, беднела. Владея чистою спасительною истиною, она не могла в потребную меру благотворно влиять этою силою на мир, в частности на западно-христианский. Между тем последний, отпав от «Единой», потому истинной (Истина вообще одна) церкви, вынужденный естественным следствием этого развивать материализованное христианство, так сказать, плотскую сторону его, достигнув в этом гиперболических размеров, сам в своих духовных глубинах осознавал нужду в приобщении к благодатной истине, подойти к которой в Русской церкви много претило ему несвободное положение ее в Русском государстве. Требовался какой то путь сближения. Началом этого сближения была великая европейская война. Воевали не армии только, но целые нации. В необычном обилии смешивалась кровь, а ведь по слову Божию, в крови душа человека, т. е. жизнь, проявление ее. В недрах человечества, в духовных глубинах его чрез проливавшуюся кровь происходила встреча душ человеческих; со спасительной точки зрения здесь была встреча Истины с заблуждением вне всяких земных преграждений. Только здесь война вообще, в особенности христианских наций находит свое оправдание, чтобы не оставаться враждебным и в конце концов бессмысленным взаимным самоистреблением людей. Россия в жертву Истине принесла больше, чем какое либо другое государство. Это и понятно: для своего торжества Истина должна жертвовать многим.

Начавшись за земною гранью человеческой жизни, спасительная мировая Истина должна была жертвенностью выявиться в церкви земной, первее всего в церкви русской, как центрально православной. По воле Божией пришло время ей быть свободной, и, к сожалению, она получила эту свободу не от родной ей государственной власти, а от жестокой, беспощадной революции, от величайшей русской смуты, которая всесокрушающим ударом большевистской власти, смела прежние государственные устои, обнажив церковь от долговременной господствовавшей над нею государственной связи, поставив ее в непривычное для нее в этом смысле одиночество. Тогда сказалось, насколько было крепким установившееся ненормальное соотношение церкви и государства. Среди всеобщего развала, пред лицом враждебно настроенной к церкви власти, свобода для нее без внешней опоры показалась тяжелым бременем. Встало большое искушение: власть есть, не опереться ли на нее, заняв прежнее положение в отношении к ней? Известно, как раскололо церковь это искушение, когда живоцерковники, обновленцы и т. п., поддавшись ему, мутными волнами распространились по всей русской земле. Своими каноническими бесчиниями они выявили, насколько ослабело каноническое сознание в церкви без действительного выражения канонической «соборности» ее, а некоторые вероучительные уродства, высказанные отдельными представителями этих болезненных церковных течений, показали, что и в догматическую область, святое – святых бытия церкви, стали проникать4, хотя в виде отдельных мнений, лжеучения вплоть до еретических, хотя публично в мирное время не высказанных, но все же существовавших: «ничтоже бо есть покровенно, еже не откроется, и тайно, еже не уведено будет» (Мф.10:26). И это подтверждало, насколько вредно для Церкви фактическое молчание ее свободного соборного разума..

Оставшейся верной Истине Патриаршей Церкви, чтобы без боязни пребывать в истинной свободе, надлежало, как ни тяжело было это сделать, покончить всякую опору в виде государственной власти и видеть ее только в невидимом, но несомненном, твердом Небесном Кормчем, во Христе. Это и сделало гонение на Церковь. Под тяжестью его Ей оставалось одно: войти в себя и быть со Христом; с Ним Она будет жива, а тюрьмы, ссылки и всякие другие угнетения – это тяжкий, страдный, неизменный исторический путь к выявлению Ее истинной сущности, утверждению и славе Ее.

Так я обсуждал, взвешивал, расценивал всю изумительную трагедию Русской Церкви, веруя, что эти мученические годы Ее – воля Божия, в конце концов благая, спасительная, «что сия болезнь несть к смерти, но к славе Божией, да прославится Сын Божий ее ради (Ин.11:4). Свидетельство уже совершающейся в Ней славы Божией являет собою чудесный сонм священномучеников, мучеников, мучениц, со смирением, «как отцы заколения», принявших смерть за веру. В крови их слава Христова, а для земной Церкви – новая непобедимая сила, на крови она создалась, на крови растет, укрепляется, кровию восходит от славы в славу. Потому, все мрачные слухи, печатные известия о бедственном положении нашей Церкви не только от внешних гонений на Нее, но и от внутренних раздоров, разделений, конечно, не могли не ударять болезненно по сердцу иерарха Ее, но они никогда не приводили меня в уныние; я светло смотрел на будущее своей Матери, помня утешительные слова св. Ап. Павла: «вас постигло искушение не иное, как человеческое; и верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести» (1Кор.10:13). Внутренно я чувствовал, что наша русская Церковь обновляется, восстановляется. Восстановление это должно свидетельствоваться не подъемом религиозности, молитвенности вообще, ибо гонения и в сектах могут создавать возбуждение молитвенного духа даже до экстатичности. Истинная спасительная религиозность может быть только в «Единой Святой» Церкви, которая должна быть и «Соборной», содержащею не только истинное верование, но и устроенною на Истине канонической. В опубликованных в заграничной печати актах Высшей Церковной Власти, начиная с приснопамятного Святейшего Патриарха и оканчивая Заместителем Местоблюстителя м. Сергием, отсюда, из-за границы не легко было не только проследить процесс восстановления церковной каноничности, «соборности, но даже признать это просто как факт в известной мере.

Все наши Первосвятители признавали советскую власть, Богом данную, конечно, не в общем нормальном порядке, но в домостроительной, спасительной цели и не проявляли с своей стороны никакой активной против нее враждебности, между тем как советская власть, не имея никаких реальных оснований, считала их фактически контрреволюционерами, если не считать таковым мотивом к тому самое Православие. Хаос, в которой советская власть обратила внешнее бытие Церкви, для простого мирского взгляда, можно сказать, исключал по крайней мере близкую возможность восстановления в какой либо степени канонической «соборности». Можно было не без основания повторить восклицание св. Василия Великого, произнесенное в разгар арианства: «вера и Церковь гибнут». Но вера Первосвятителей в «несть власть аще не от Бога», как богооткровенный закон, должна была вселять убеждение, что и советская власть, безмерно жестокая, но данная Богом для исключительно высокой цели, не угасит окончательно канонический свет в Церкви, но как-то, против своего желания тяжкими мерами она будет усиливать его вплоть до выявления пред взорами всех. С точки зрения этой веры, несомненно, что и в самые темные безотрадные годы жизни Церкви как бы из пепла должна была возрождаться каноническая соборность, расти, шириться и укрепляться вопреки всякому беспросветному чисто мирскому мышлению: «Мои мысли не ваши мысли, ни ваши пути – Мои пути», говорит Господь. «Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших и мысли Мои выше мыслей ваших» (Ис.55:8–9).

Однако, усмотреть это нарастание церковной соборности, осознать процесс его отсюда было бы трудно, почти невозможно без личного соприкосновения, вхождения в самую жизнь Патриаршей Церкви, и то при известном условии, особенно для хотя некоторого понимания, того, как безбожная власть, ведущая борьбу с религией вообще, содействует домостроительному Божию плану, воссозданию соборности в Истинной нашей Церкви.

Сверх всякого ожидания Господь судил мне побыть в Патриархии всего неделю и в это краткое время приобщиться благодатной жизни, духовно возрождаемой Христом Церкви. Меня не интересовала политическая жизнь России, не интересовала не потому, чтобы она была далека моему сердцу, – кто может забыть родину, святую родину и народ свой, особенно во дни его бедствий – но потому, что она достаточно известна всему миру и особенно нам русским. Я был захвачен более существенною мыслию, высшим желанием: узнать, душою ощутить – возвращается ли и насколько православный русский народ к устроению христианской жизни на Евангельском начале: «ищите прежде Царствия Божия и правды Его и сия вся приложатся вам» (Мф.6:33), так как перемещение этих жизненных христианских принципов в обратное соотношение было главнейшею причиною постигших его величайших бедствий. Для меня – несомненно: будет искание Царства Божия, – будет тверда Церковь на канонических началах, будет и великая Россия. Последняя приложится первому. Я непосредственно входил в различные проявления церковной жизни, знакомился с ней по актам Патриархии, расспрашивал о ней живых носителей и свидетелей ее. Однако, нужно сказать, что когда совершается великое Божие дело, переживающими его, оно только духовно ощущается и лишь несколько осмысливается в своей активности, но во всем своем процессе оно едва ли охватывается сознанием их. Это, мне кажется, нужно сказать и о великом Божием деле в России – возрождении ее Церкви. Тем неуловимее там процесс этого возрождения, что он совершается при исключительно труднейших внешних условиях, которые своею силою ежедневно ударяют по сознанию или держат его в напряженном ожидании новых проявлений, не давая возможности остановиться вниманием на нем, быть может для того, чтобы надолго в сознании запечатлелось благовестие Христа: «дадеся Мне всякая власть на небеси и на земли»; от верующих требуется: «блюсти вся, елика заповедах вам», и тогда: «Я с вами есмь до скончания века». Для осмысления процесса нужна как бы некоторая историческая перспективность его, представление его, как совершившегося факта, созерцание его уже в результатах. Неделя – времени немного, чтобы обстоятельно ознакомиться с пульсом новой церковной жизни, но вполне достаточно для того, чтобы внутренно восчувствовать благодатность ее, твердо установившуюся каноническую соборность Церкви. По возвращении в свою епархию, при обычных условиях жизни, я разобрался в полученных от личного соприкосновения с жизнью нашей Матери впечатлениях и, когда все пережитое там стало для меня в близкую отдаленность, и я стал вновь перечитывать все известные всему нашему зарубежью изданные в России нашими Первоиерархами церковные акты, тогда я усмотрел в них иной смысл, и, на сколько мог, уяснил себе болезненный, последовательно – наступательный процесс восстановления именно канонической соборности Церкви; в этом, вопреки своим безбожным целям и расчетам, немало содействовала советская власть, подобно тому, как гонения на христиан римских императоров споспешествовали расширению и укреплению Церкви Христовой и обогащали небесные обители святыми насельниками, новыми усердными молитвенниками за страждущих на земле своих братьев. Это уже – дело Божие.

Чтобы не только поделиться своими сведениями о внешней стороне жизни дорогой нам Русской Церкви, что теперь является быть может уже запоздалым, но главным образом познакомить зарубежных русских братьев с внутренней стороной ее, с величайшим фактом чудесно возрождающейся в ней, но еще незавершенной канонической соборности, к чему уже не может быть непреодолимых внешних препятствий, ибо это – дело Божие, я и предпринял этот малый труд.

1930 г. 18–XII

Когда я возвратился из Московской Патриархии (2-го декабря 1928 года), то, естественно, некоторые заграничные иерархи, священники, а больше знакомые миряне письменно просили меня уведомить их о действительном положении Патриаршей церкви на родине. Многие из них придавали моей поездке общецерковный характер. А профессор Н. Н. Глубоковский в виду того, что различные церковные течения не одинаково смотрели на мое пребывание в Патриархии, рекомендовал мне, не замедляя временем, дать как бы «отчет» о нем для зарубежной нашей церкви. Сам я не смотрел и не смотрю на свою поездку туда с точки зрения только личной, но почти исключительно общецерковной. Не говоря о горячности личных чувств к нашей церкви и родине, весьма понятных для православных русских, я и на момент не могу отрешиться от сознания того, что я иерарх русской церкви, причастник той русской – иерархической соборности, возглавляющей мирян ее, которой Бог поручил в меру ее не только хранить истину, пребывать в ней, но исповедывать, возвещать ее. Тем настойчивее ощущается этот долг, что внутренняя смута, не улегшаяся и доселе в центре нашей церкви, как пламень перебросилась и в заграничную церковную жизнь и питается внутренним церковным расколом. С целью внести хотя малую долю в дело примирения не по братски живущих двух сторон заграничной церковной жизни, я счел первым долгом по возвращении из Патриархии, как собрат, обратиться со своими письмами к некоторым иерархам так называемой «Карловацкой партии». Стараясь по возможности всесторонне хотя в главных чертах представить каждому из них действительное состояние Матери Церкви в России, я просил их принять все возможные меры для погашения церковного раздора, предлагая им со своей стороны, если появится у них какое-либо недоразумение, или покажется недоговоренность в моих письмах, написать мне о том, обещая немедленно ответить и разъяснить. Это взяло у меня много времени. Но к сожалению в ответ я получит только от одного иерарха краткое письмо, в котором он всецело разделяет мою скорбь о церковном раздоре, ни мало не поддерживает действий Карловацких иерархов и готов по возможности помочь в восстановлении мира. Думаю, что и другие иерархи не могут отнестись безразлично к представленным мною им сведениям о матери Церкви. По крайней мере они не могут не задуматься над учиненным в церковном зарубежье расколом, который по св. Иоанну Златоусту тягчее ереси. Если мирянин, по недостаточному знанию сущности дела, еще может держаться ошибочного положения в церковной жизни и вносить в нее политическую сторону, придавая здесь ей первенствующее значение, то иерарху, хранителю церковной истины, это не соответствует ни в малой степени.

Теперь я могу более подробно сообщить русским православным о своем недельном пребывании в Московской Патриархии.

17 октября 1928 года я получил от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя м. Сергия официальное письмо следующего содержания: «Высокопреосвященнейший Владыко. По газетным сведениям Митрополит Варшавский Дионисий созывает Собор для окончательного оформления автокефалии Православной Церкви в Польше не взирая на то, что я в своем письме от 4 января 1928 года, за № 29, с совершенной решительностью разъяснил ему, что Московская Патриархия не признает этой автокефалии до тех пор, пока она не будет дарована польской церкви поместным собором ее матери церкви русской, и что, поэтому он – Митрополит Дионисий канонически обязан впредь до указанного Собора приостановить дело с автокефалией и по прежнему возносить за Богослужением имя своего Кириарха, в настоящее время – Местоблюстителя нашего Патриаршего Престола.

Предполагая, что Вашему Высокопреосвященству ближе получить верные сведения о происходящем в Польской Православной Церкви, прошу Вас сообщить мне, насколько верны вышеизложенные сведения, и если дело оформления автокефалии грозит идти экстренным порядком, заявить с своей стороны протест, со ссылкою на вышеупомянутое мое письмо, от 4 янв. за № 29, и с увещанием приостановить дело до получения ответа нашей Патриархии.

В виду чрезвычайной важности Польского вопроса, а также и вообще того, что у нас начинает налаживаться церковно-организационная работа не только для Союза, но и для заграницы, я бы крайне нуждался в личных переговорах с Вашим Высокопреосвященством, и потому решаюсь утруждать Вас просьбою ответить мне, – не можете ли Вы лично прибыть в Москву для доклада в Патриархии о польских церковных делах в возможно непродолжительном времени. К сему считаю долгом присовокупить, что мною уже сделаны сношения с гражданскою властью относительно дня Вашего приезда сюда и выезда отсюда, и отказа со стороны гражданской власти в визе не последует».

Чего угодно другого можно было ожидать, только не этого приглашения. Казалось, что между Патриархией и зарубежною церковью лежит такая непроходимая пропасть, что о каком-либо личном общении нельзя и думать. Нам, зарубежным оставалось довольствоваться только случайными разнообразными вестями, цену которым, быть может, немногие давали применительно к своим убеждениям, чаще всего доверяли им.

В тяжелые годы страданий нашей матери Церкви, когда она, омываясь мученическою кровью, на небе обогащалась новыми молитвенниками за нас пред Богом, а здесь на земле, согреваясь и укрепляясь воздыханиями узников и изгнанников за веру, когда, не мы русские православные, а инославные церкви, воздавая должное духовным подвигам ее, сблизив ее с первенствующею церковью, назвав ее мученическую страду одиннадцатым гонением на Церковь Христову, – и во мне росло все выше и выше чувство благоговения перед страдалицей; где-то в тайниках сердечных нет-нет появится казавшаяся неосуществимою мечта: хотя бы ступить на край родной земли и с поцелуем ее послать глубокий поклон матери – страдалице, а с ним для немногих понятный привет: «Светися, светися, новый Иерусалиме, слава бо Господня на Тебе возсия», а потом, если будет на то воля Божия, можно сказать себе: «ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко». В земных условиях приобщился Матери Святой, а больше что? Не пустая мечта. Конечно, ни границы, ни пространство не могут преградить духовного общения детей с матерью, но все же хочется большого. Иерусалим не весь освящен стопами Христа и Голгофа не вся орошена Пречистою Его Кровию, но когда паломник вступает в святой город, и всходит на св. гору, где было совершено искупление мира, то он уже как бы в некоторой реальности входит в общение с великими событиями спасения мира.

Разразилась заграничная церковная смута: одна сторона с ненужною быстротою наносила тяжелые удары другой, в изнеможении защищавшейся от них, и обе стороны старались оправдать свои действия актами воли своей Матери; новая духовная страда, но уже вызванная не внешним гонением, а внутренними погрешностями; не легко она переживалась. А тут, за рубежом неизвестно, знает ли Матерь о ней, и как Она смотрит на нее? Вот бы поехать кому-нибудь туда, обо всем рассказать и обо всем узнать. И вдруг я получаю приглашение приехать в Патриархат. Радость и страх сменяли друг друга. Несказанно хотелось побыть в самом сердце нашей церкви, посмотреть исповедников веры, обо всем расспросить, обменяться взаимными рассказами; но неизвестность того, что может ожидать меня там, немного устрашали; однако, это было недолго. Нужно ехать, решил я. Воля Божия. Рубикон воли перейден. Но нужно было обо всем сообщить своему Литовскому Правительству. Я лично дал г. Премьеру проф. Вольдемарасу прочесть письмо Митрополита Сергия. «Если Вы желаете поехать, то Правительство с своей стороны окажет Вам всякое содействие», сказал тот, прочтя письмо. Я поблагодарил его, выразив свое согласие исполнить предложение М. Сергия. Министерство Иностранных Дел взяло на себя труд, без малейшего моего участия, в сношении чрез своего посланника в Москве с Советским Правительством в получении для меня визы. В Москве не сразу решились дать ее. Долго шли прения по этому делу. Наконец, недели чрез три по возбуждении вопроса наше Министерство меня уведомило, что разрешение на въезд мне в Москву дано. Дальнейшее затруднение представлялось в моем выборе спутника. Я хотел иметь при себе местного протоиерея, но в Москве не согласились, чтобы сопровождающим меня было лицо в духовном сане. Пришлось остановиться на нашем церковном старосте, Члене Литовского Епархиального Совета А. С. Соколове, которому при хорошем отзыве о нем Литовского Посланника в Москве была выдана проездная виза.

21 ноября н. ст. с ночным скорым поездом, сопутствуемые благожеланиями собравшихся прихожан, мы отправились исполнить волю Божию. На следующий день утром уже в Риге мы пересели на московский поезд Рига – Москва. С немалым волнением мы ожидали ст. Бигосовой, на которой производится осмотр вещей пассажиров. Около 2-х ч. дня мы подъехали к ней. Взяли у нас паспорта. Кондуктор предложил вещи нести в помещение осмотра. Вошел неторопливо носильщик с предложением услуг. Носильщики там – на артельном начале, с оплатою за труд за каждую вещь, – будь то хоть палка, – 30 к. Станция Бигосово, по-видимому, новая, специально устроенная, как пограничная, для контроля проезжающих иностранцев. Помещение для осмотра – довольно просторное. Посредине длинный глаголем прилавок для осматриваемых вещей. Тут же недалеко вправо меняльная касса. Валюту меняют на советские деньги по номинальной ее стоимости и сколько угодно. На обратном пути советские деньги, если кто пожелает получить за них иностранную валюту, оплачиваются по той же стоимости. Пассажиров ехало в Россию человек 15. Не сразу приступили к осмотру. Пришлось томительно обождать около получаса. Осмотр делали два чиновника, один осматривал вещи, а другой провозимые книги, письма, или какие либо писанные акты. Наши вещи лежали в средине вещей других пассажиров, так что нам возможно было понаблюдать, в каком порядке происходит контрольный экзамен, трудно ли спрашивают экзаменаторы, придираются ли, или снисходительны. Осмотр был не особенно тщательный, но по существу основательный. Видимо, ревизоры были люди достаточного в этом опыта и привычным глазом определяли пассажиров. Несколько больше задержались они над небольшими чемоданчиками одного, по-видимому, еврея: нашли липшие новые перчатки и еще какую-то незначительную вещь, отложили в сторону, записали в протокол: «на обратном пути получите». Подошли к нам. Мы раскрыли чемоданы и корзину с продуктами. Корзину даже нисколько не осматривали; да нам еще в Ковне сказали, что провианта можно везти сколько угодно. Поверхностно осмотрели содержимое чемодана, сняли газетную обертку с некоторых вещей; были там Новый Завет и некоторые нужные для ежедневного пользования богослужебные книги, их не осматривали. В портфеле было несколько документов церковного характера, церковный календарь, записные книжки. Несколько заинтересовались документами; медленно перелистав и перебрав их, все оставили при мне. В портфеле случайно лежал № «день русской культуры о Толстом». «Разрешите оставить его», обратился ко мне контролер, и не дождавшись ответа, бросил его под прилавок. «Сколько денег при Вас». «Столько-то и таких-то» и я хотел было вынуть все из бумажника для проверки. «Не надо, мы верим». Количество денег было отмечено в паспорте. Осмотр кончен. Мы свободны. Я пошел пройтись по платформе. Два-три рабочих прошли мимо, один снял шапку и я ему ответил тем же. Около 4-х ч. два звонка уведомили, что поезд вот вот отойдет. Мы уже сидели в отдельном купе «мягкого» вагона. Мы уже «на том свете». Что-то будет там? Теперь можно спокойнее хотя в окно вагона смотреть на родную землю – та-ли она, что прежде? «Равнодушная природа как будто не изменилась: те же поля, луга, те же при линии мелкие кустарники, те же виднеются сельские хатки с кое-где уже вечерним дымком из труб, те же блестят скромные огоньки в окнах. Нет-нет да покажется вдали с зеленым куполом и желтым крестом маленькая сельская церковь. Вид ее трогает теплые родные чувства. Поезд шел вполне удовлетворительно. Проезжались станции, а народу на них почти никого. Впрочем было ночное время. Утром 23-го на совершенно чистом безоблачном небе взошло яркое солнце и послало нам в окно родной привет – свои поздней осени теплые лучи. Вот-вот близится Москва. Было уже около 10 ч. утра. «Вот и Москва», улыбаясь сказал проводник. Вещи были уже готовы к выносу. Поезд остановился. Москва. Александровский вокзал. Входит носильщик. «Вас ожидает архиерей», сказал он, обращаясь ко мне. Мне показалось, что я не расслышал его слов. «Что он сказал?» спросил я своего спутника. «Вас ожидает архиерей». Не мало меня смутило это; не привык я к таким встречам. Он, вероятно, мелькнула у меня мысль, в каком-либо архиерейском отличии, а я в теплой рясе, обычной, осенней шляпе, без посоха, с зонтом в руке. Нужно торопиться выходить. Смотрю, и с немалым, нескрывшимся от владыки, удивлением, против двери вагона стоит в меховой с бобровым воротником рясе, в клобуке и с архиерейским посохом в руках Архиеп. Алексий, член Патриаршего Синода. Поприветствовали друг друга принятым порядком. «М. Сергий просил меня Вас встретить и сам ожидает Вас у себя на квартире. Такси для Вас у вокзала. Пожалуйте». «Покорнейше благодарю».

Медленно мы шли к выходу, ведя обычные, почти всегда забываемые разговоры. Неожиданная встреча отняла у меня внимание к наблюдению вокзальной обстановки и публики. Не без труда, кое-как рассовали в такси свои вещи и вчетвером заняли места. «А Вы, Владыко, видимо, удивились, видя меня в рясе, в клобуке и с посохом. Вы, вероятно, думали, что мы, архиереи, здесь ходим с бритыми бородами, стрижеными волосами и, конечно, без клобуков и посохов, в светских костюмах», обратился ко мне Архиеп. Алексий. «Да почти что так». «Как видите, мы все сохранили у себя и всюду являемся в прежнем виде». «Ну, слава Богу. Это очень хорошо!»

Патриаршее помещение находится в Сокольниках, теперь на улице Короленко. Конец не малый. Пришлось ехать с полчаса. Вот завиделся священный Кремль со своими златоглавыми храмами. Смотрю на него, осеняя себя крестным знамением. Снаружи почти тот же самый. Там Василий блаженный. Прежняя оживленная Москва. Ходят переполненные народом в разных направлениях трамваи. Пробегают автомобили, извозчики с пассажирами. На тротуарах много торопливо снующего туда-сюда народа. Мне показалось, что будто улицы немного грязнее, чем раньше. Но все же порядок в езде и хождении наблюдается надлежащий. Вот и Патриархия, д. № 9. С внешней стороны – это дачный барский дом с небольшой надстройкой на основном помещении. Расположен внутри двора. К нему ведет проложенная от ворот, на случай грязи, в четыре доски дорожка. За домом – фруктовый сад. В передней встретили нас с неподдельной радостью сам Заместитель Патриаршего Местоблюстителя, Высокопреосвященнейший М. Сергий, А. Филипп, управляющий Московской епархией, Волоколамский еп. Питирим, правитель дел Патриаршего Синода. Тотчас мне показали приготовленную для меня комнату и через 5–10 м. пригласили в келлию высокого хозяина, М. Сергия на чай. Комната в два окна, при самой простой обстановке – при входе направо кровать, налево письменный стол, в святом углу небольшой киот с различными иконами, тут же недалеко от стены стоит скромного размера книжный шкафчик, а на противоположной стене висит телефон. На стене у письменного стола – портрет Святейшего Патриарха Тихона. Сели за чайный стол, на этот исключительный раз здесь приготовленный. Кроме хозяина и нас, сидели за столом встретившие нас иерархи. Вскоре подошел М. Тверской, а теперь Саратовский Серафим (Александров). В сердце ширилось, росло чувство радости от неожиданной встречи. Мысли растворялись в чувстве. Беседа пока не вязалась. Обменивались чаще всего в подобных случаях неоставляющими впечатлительного следа расспросами. Больше смотрели молча друг на друга и радостно улыбались: ведь я на «том свете» и они видят пришельца с «того света». Мне приятно было смотреть на Высокопреосвященнейшего Сергия и хотя мысленно разоблачать ту недоброжелательную выдумку о нем, пришедшую из России, н несомненно от враждебных к Патриаршей церкви лиц, и помещенную в заграничной нашей прессе, что М. Сергий так тюремными заключениями физически разбит, что едва движется, с трясущейся головою и руками. Передо мною сидел несколько поседевший и немного пополневший Владыка, фактический глава Патриаршей церкви; по-прежнему он – полный физических сил и энергии; те же умные, добрые, ласкающие глаза, ни тени в них ни душевной усталости, ни скорби; тот же грудной, приятный с басовым тембром голос, та же приятная улыбка, по временам сменяющаяся знакомым добродушным громким смехом. Четырехкратное тюремное заключение внешне не отразилось на нем в худую сторону – Господь щадит Своих рабов – а духовно, пожалуй обогатило его, о чем ниже. Стали подходить иерархи, члены Синода, так как на этот день назначено его заседание.

Поблагодарив за чай, я в полголоса обратился к Первоиерарху с просьбой освободить меня на этот раз от участия в заседании Синода.

«Почему?» – улыбаясь спросил он.

«Так как же? – с дороги, да прямо к делу? Пожалуй скажете, чтобы еще делал доклад о церковных делах?»

«Эка важная беда, что прямо с дороги! Пожалуйте, пожалуйте: сегодня же непременно мы ждем Вашего доклада». – «Слушаю, ко прошу много не взыскать».

Около 12 ч. члены Синода вместе с Председателем были в зале заседаний. Небольшая продолговатая комната в 4 окна. В св. углу с теплеющеюся лампадкой висит образ Божией Матери. Вдоль посреди комнаты стоит длинный для 12 членов Синода покрытый зеленым сукном стол, при нем 12 стульев, при входе вправо у стены мягкий диван, влево при двух окнах два небольших столика со стульями при них. За одним в известные часы принимает посетителей Управляющий Московскою епархией А. Филипп. Тут же шкафик с его делами, а за другим занимается Правитель дел Синода, у которого здесь же своя конторка с синодальными делами. Все так скучено, стеснено, что с трудом, чтобы не обеспокоить заседающих иерархов, возможно пройти кому либо из одной комнаты в другую. От входа на левой стене висит довольно хорошо исполненный портрет Святейшего Патриарха Тихона. Заседание открывается обычно общим пением «Царю небесный». Мне Председателем было предложено приступить к докладу о положении церковного дела за границею, частнее и главнее всего в Польше. Всех их особенно интересовал живой рассказ мой, как одного из иерархов, свидетеля учреждения в Польской православной церкви неканоничной автокефалии. В общих чертах история ее была уже известна Синоду. Мне пришлось только дополнять ее многими фактическими деталями. Доклад продолжался около полтора ч. Им закончилось первое для меня заседание вр. Патриаршего Синода. Доклад о современном состоянии церкви в Польше был отложен до следующего заседания. Около 3-х ч. был обед. Видимо, Патриархия все имеет для полного радушия в приеме гостей. Своими средствами она не обладает, да и откуда их взять? Но находятся добрые люди, которые жертвуют не только все необходимое для стола, но и то, что можно отнести к некоторой роскоши при современных условиях жизни, – жертвуют не только москвичи, но и из других городов, – русское радушие, русская любовь к тем, кто явился в тяжелое время исповедниками веры и кто готов во всякое время пойти на тот же подвиг.

– «Завтра у нас память блаженного Максима Московского. Сегодня в храме блаженного Максима будет совершено архиерейским служением всенощное бдение. Будет служить любимец москвичей, новый протодиакон М. М. Не угодно ли Вам помолиться за богослужением и посмотреть как у нас празднуются праздники?» сказал обратившись ко мне любезнейший хозяин.

– «С удовольствием», ответил я.

– «Служба обычно начинается в 6 ч. В таком случае в пять с половиной ч. будет приготовлено для Вас такси».

Такси, по обыкновению опоздал приехать, и мы прибыли к храму с значительным замедлением. Храм достаточно просторный. Народ двумя противоположными волнами двигался в храм и из храма, и вместе с тем храм был до тесноты переполнен: люди шли хотя бы приложиться к изображению на раке святого, мощи которого находятся под спудом, и немного помолиться во время богослужения. Трудно было пройти в храм, тем более в алтарь. В просторной паперти, в которую можно было войти легко, в две шеренги стояли нищие, среди которых несколько в рясах с крестами на груди. Один из них, посматривая на моего спутника, одетого в приличную шубу, сказал: «скоро-скоро снимем с тебя шубу-то». В Патриархии потом пояснили, что это вероятнее всего живоцерковнические священники, которые, вынужденные прихожанами оставить приход, в Москве собирают достаточно, чтобы просодержать себя и семью. Медленно двигаясь в колонне, идущей в храм, мы кое-как протискались до средины его. Дальше я уже не мог идти, никак не раздвинуть толпу. Наконец, два моих спутника с большим усилием провели меня до солеи, а в алтарь уже я прошел без затруднений. В алтаре было много липшего народа, своим по временам шептанием друг с другом нарушавшего требуемое святостью места должное благоговейное настроение. Служил А. Филипп с протодиаконом М. М. Пел, повидимому, любительский приходской хор значительный по составу, с достаточною силою, но со строем среднего достоинства. Шестопсалмие и канон были прочитаны хорошо – четко, внятно, громко и со смыслом. Что мне не понравилось, это произношение протодиаконом на распев великой эктении: непривычное для слуха, оно отнимает молитвенное настроение. Новостью для меня было видеть в приходском храме прислуживающую монахиню. Исполняла свою обязанность она довольно хорошо. Служба окончилась около 10 ч. Народ наполнял храм до конца ее. Возвращались мы на трамваях с пересадками. Трамваи всегда переполнены народом, так что иногда с трудом приходится стоять в нем не говоря уже о сиденье. Кондуктор не ходит по вагонам с билетами для пассажиров, а, по заведенному строгому порядку, последние сами чрез других передавали ему деньги, а он билеты. Около 11 ч. мы были в Патриархии. «Как Вы нашли у нас богослужения?» обратился ко мне с вопросом Высокопреосвященнейший М. Сергий. «Хорошо; не спешно, чинно. А особенно утешило меня множество молящихся – не пройти, не протискаться сквозь его толщу».

– «Это ведь только сегодня на всенощном бдении, а завтра будет совсем мало народу».

– «Почему?» удивленно спросил я. «В самые праздники, да мало молящихся?»

– «Да, да, ведь завтра будничный день, и все ныне молившиеся будут на работах, на службе».

– «И это приятно, хотя по другим соображениям: значит, рабочие и служащие – люди не безрелигиозные, а и в трудовые дни находят время, хотя немного помолиться в храме, освятиться душею, подышать церковного благодатью. А у нас, заграницей неодинаковые представления о рабочем классе в религиозном отношении, чаще всего не в пользу их».

– «А вот увидите, сколько будет молящихся в огромном храме в воскресенье, где мы будем служить литургию. А как Вы находите голос и служение нашего Протодиакона?»

– «Особенного ничего я в нем не нашел».

«А вот услышите его в воскресенье на нашей службе».

«Все же далеко ему до Розова».

«Ну, да, конечно, конечно. Розов был во всех отношениях своего рода unicus. По нашему времени и этот – хорош, любим москвичами, да и недавно он здесь, еще не успел вполне войти в свою роль».

24-го в субботу в заседании Синода я не делал доклада. Синод занимался недолго не особой важности делами, готовилось наречение иеромонаха Иоанна во епископа, викария Вятской епархии. Нареченный – сын бедного сельского псаломщика, с академическим образованием, участвовал по призыву в Великой Европейской войне, был в Германии в плену, где сам испытал все горести его. Наречение происходило в зале заседаний по полному положенному чину. Новонареченный произнес речь, в основу которой положил Евангельское повествование о просьбе апп. Иакова и Иоанна ко Христу, чтобы Он посадил их в Своем царстве одного по правую, а другого по левую руку. А Христос спросил их: «Можете ли пить чашу, которую Я пью и креститься крещением, которым Я крещусь?» «Можем» ответили они. «Крещением, которым Я крещусь, будете вы креститься, и чашу, которую Я пью, вы будете пить; но сесть одному по правую руку, а другому по левую не в Моей власти, а кому уготовано Отцем Моим».

«В мирное время среди подвижников иерархов были и такие, которые искали в епископстве почет и славу и находили их; а теперь иерархи призываются к великому подвигу – быть впереди всех в страде церковной».

«Свв. Апостолы, когда выражали свою готовность пить Христову чашу и креститься Его крещением, не вполне понимали сущность этих слов, а мы теперь понимаем их, знаем, ибо видим, как они в действительности переживаются иерархами и идем на тот же подвиг; посему, слыша Вашу волю о своем избрании во епископа, я с дерзновением сказал: приемлю, и ничтоже вопреки глаголю, ибо в мирное время отказ от сего избрания был бы принят за глубокое смирение, а теперь может быть сочтен за боязнь пить чашу Христову и креститься Его крещением. Впереди на пути своем я вижу шипы и терния, но верую во всемогущую благодать архиерейства, которую Вы, Святители, по воле Пастыреначальника Христа низведете в мое недостойное сердце. Прошу Ваших Святительских молитв, да действием их шире и глубже раскроется мое греховное сердце и исполненный благодати Архиерейства, стану и я с Вами на стражу церковную, чтобы благовествовать спасительную истину без земного страха, но в благодатной силе, а свершив земное служение, и мне получить хотя малую обитель в дому Отца Нашего Небесного».

Наречением окончилось заседание Синода. Всенощное бдение мне посоветовали отстоять в Богоявленском храме, где по найму всегда поет хор Нестерева, помощника регента придворной капеллы. В промежутке времени мне захотелось осмотреть все помещение Патриархии. В нижней части дома четыре комнаты, разделенные небольшим коридором и передняя с двумя дверями, одна из которых ведет в коридор, откуда -вход в зал заседаний Синода. Он же при мне был и столовой, и рядом из него же вход в келлию м. Сергия. Вправо из передней – дверь в комнату, где члены Синода принимают посетителей, ожидающих приема в передней. Иерархи для приема размещаются по углам, где стоят маленькие столики, при каждом стул. До моего приезда сюда, здесь ожидали очереди посетители, а прием их происходил в следующей соседней комнате, которую на время заняли управляющий делами Синода, в части, отделенной ширмою, уступивший свою комнату для меня, и мой спутник. В конце коридора под прямым углом к келлии м. Сергия, выделено из него маленькое помещение для буфета, где имеет беспокойный приют келейник м. Сергия, иеродиакон Афанасий, из Валаамских иноков, очень симпатичный, добродушный, приветливый, услужливый, всегда занятый каким-либо хозяйственным делом. На нем, и почтенных лет из Нижегородского женского монастыря монахине, лежат все по дому экономические обязанности. Нужно отдать им должное: несложные хозяйственные дела они ведут образцово хорошо, со смирением, охотно, во всем и везде успевая, без тени выражения усталости, которая для них, кажется, не существует. В верхнюю надстройку из зала заседаний ведет извилистая лестница на маленькую площадку, из которой три двери – одна в комнату в три окна Правителя дел Синода, еп. Питирима, вр. предоставленную мне, другая – в маленький уголок для исполняющего различные поручения административного характера, каковым является кандидат богословия, бывший на юге России епархиальным миссионером и третья – в скромную ризницу. Помещение для Патриархии, конечно, очень мало, зато наполнено уютом. Все оно живет свежим, тщательно оберегаемым преданием. Оно было заарендовано еще при жизни Святейшего Патриарха Тихона. Он Сам осматривал его, оно понравилось ему, и он в нем переночевал одну ночь. А после него некоторое время здесь жил Местоблюститель Патриаршего Престола М. Петр. Крепкий дух веры исповедников ее оставил свои следы в стенах Патриархии и живущие в ней дышат им. М. Сергий живет именно в той комнате, где проживали наши Первоиерархи. С любовию он указывал в киоте с образами иконы, принадлежащие приснопамятному нашему Патриарху, место, где стояла его койка, портрет его. С особым почтением к покойному и м. Сергий и члены Синода рассказывали некоторые факты из жизни покойного. Все это сливает живую Патриархию с умершим, но и живущим во Христе, близким русской Церкви столпом Ее, Святейшим Тихоном, и делает ее воспринявшею от него церковное дело не только в существе, но и в духе почившего. Правда, Патриархия находится вдали от центра Москвы, почти в пригороде ее, и это представляет большое неудобство для посетителей. Но для живущих оно имеет свои выгоды: дачное место, вдали от городского шума, при доме достаточный по размерам фруктовый сад с небольшим огородом. Есть где пройтись и подышать чистым воздухом. При мне уже поговаривали о переходе в другое помещение поближе к центру. Жалко было бы оставить без особой нужды в своем роде исторический домик. Но по имеющимся оттуда у меня сведениям Патриархия осталась на прежнем месте⁸⁰. Хорошо было бы, собравшись со средствами, купить этот домик, который был бы дачей для Патриарха, тем более, что с ним связано большое церковно-историческое событие: здесь открылось законное организационное Церковное Управление, здесь Патриархия начала устроение Патриаршей Церкви на канонических началах, сюда являлись возвращающиеся из Соловков, тюрем, ссылки в Сибирь иерархи – исповедники и своим присутствием уже освящали стены дома, отсюда получали они назначения на церковный труд; сюда устремляются взоры и сердца иерархов и всех деятелей живущих церковною жизнью. Здесь – центр церковной жизни, и забыть это едва ли было бы желательным.

Такси опять опоздал приехать; вообще то их там приходится отыскивать с большим трудом, так как для Москвы их очень мало. Все же мы прибыли ко всенощной в храм Богоявления без большого опоздания. Огромный трехпрестольный храм; молящихся было много, но пройти в алтарь можно было совершенно свободно. Служба совершалась чинно. Пел хор Нестерова в половинном составе – 35 человек. Чудный хор, как по голосовым силам, так и по редкому строю, внимательному выполнению всех тонкостей хоровой музыки. При всем том, что особенно ценно, все пение его проникнуто церковностью, церковным духом. Плата ему от церкви всего 200 р. в месяц. В Патриархию мы возвращались в трамвае. Так как движение трамвая недалеко от храма, то нам было возможно прийти в вагон одними их первых и занять места. Против меня сидел на вид рабочий, тоже бывший на всенощном бдении.

– «Вы, батюшка, откуда, из какой церкви? обратился он ко мне.

– «Я не здешний, из заграницы».

– Из заграницы? Откуда же!

– Из Литвы.

– Как, понравился Вам наш храм, служба, пение?

– «Все хорошо, прекрасный храм, чинная служба, но всего лучше пение».

– «Да, да, хор здесь очень хороший. Я сам, живу далеко, за Кремлем, а на праздничные Богослужения всегда приезжаю сюда, люблю пение. Это еще не полный хор, а когда бывает полный, прямо заслушаешься. Храм хороший, стоит, как видели, в ограде, а ограда в прямую линию с домами улицы, значит никому не мешает, а вот поговаривают, что его хотят снести».

– «Почему?»

– «А вот, пойди с ними», кивнул головою в сторону.

– «А может быть и не тронут», сказал я.

– «Дай то Бог».

С тех пор я тщательно слежу по газетам за этим храмом. Доселе, слава Богу, он стоит благополучно.

– «Как Вы нашли службу, пение? был первый вопрос ко мне м. Сергия, когда мы возвратились в Патриархию. «Все хорошо, но особенно меня радовало чудное пение: это выше моей похвалы, оно превзошло мои ожидания», – сказал я.

– «И я очень доволен тем, что Вы нашли у нас то, чем мы и заграницу можем удивить. А завтра Вы будете, конечно, участвовать в нашем церковном торжестве и увидите много другого, что скажет Вам о нашей жизни».

25-го в воскресенье в 9 ч. 35 м. в поданный такси сели два митрополита – Сергий и Серафим, я и иеродиакон Афанасий. Ровно в 10 ч. мы были у ограды храма Воскресения. При торжественном трезвоне м. Сергий в сопровождении нашем направился в храм, где при мощном пении «от восток до запад» был встречен длинными рядами духовенства, протодиаконом и диаконами, а мы по боковой стороне прошли в алтарь, в котором уже находились почти все готовящиеся служить иерархи. Полились тихие мелодичные звуки пения входного «достойно есть». Не знаю, имели ли иерархи свое облачение, или достают его в подобных случаях где либо в Москве, но я-то не имел с собою ничего и мне подали все уже приготовленное на месте. Храм огромный, вместимостью, как говорят, тысяч 7–8. Народ был оповещен о готовящейся епископской хиротонии. Уже к началу литургии молящихся собралось много. «Посмотрите, сколько народу», приоткрыв немного занавес Царских дверей, обратясь ко мне, сказал А. Алексий. Видимо ему самому было приятно похвалиться растущим духовным богатством. Уже стояло море голов, но вместительный храм принимал в себя все новые волны верующих. Несомненно, исключительное торжество Церкви влекло их сюда. Заканчивалось чтение часов. Открылись Царские врата и попарно стали выходить иерархи, а за ними духовенство к Архиерейской кафедре для принятия всею Церковью исповедания веры и благочестия от готовящегося принять иерархическую благодать. На широкой архиерейской кафедре было приготовлено для 12 иерархов седалище. Начинается великое дело Церкви Христовой. «Не Вы Меня избрали... но Я избрал вас от мира». «А как вы (уже) не от мира, сего ради ненавидит вас мир». (Ин.15:16–19).

Выводится из алтаря избранный Духом Божиим нареченный во епископа Иоанн, как бы выявляется всей церкви, да видит она в своем собрании того, кто поставляется на свещнике ее, да светится свет его пред человеки и да прославит добрыми делами Отца нашего, иже на небесех, поставляется на орлец⁸¹, символ надмирности, и на троекратные вопросы Первенствующего Иерарха: «како веруещи... рцы нам пространнее»... хиротонисуемый громко произнес исповедание православной веры и свв. канонов. К ряду анафематствовании различных ересей и отвержения церковных постановлений прибавлена анафема на автокефалистов, т. е. на самочинно отделяющих от Матери Церкви и, вопреки ее воле, устрояющих свою, независимую от нее, церковь и упорствующих в этом самочинии. Я не спросил, с какого времени существует в чине эта прибавка; но уже потому, что она не вызывает ни удивления, ни разговоров, можно думать, что она – не новость последнего времени, а, вероятно, введена еще при Патриархе Тихоне, когда пошли самочинные отложения в церкви в лице живоцерковников, обновленцев, самосвятов и др. Поэтому-то, полагаю, еще при нем и принимались отпадшие от церкви по особому чину чрез всецерковное покаяние и отвержение всех самочинств, каким чином принимались отлученные от церкви. Окончилась исповедь. Начинается Божественная литургия. Все внимание забегает вперед, к таинственному акту. Взор ничего не наблюдает, ни замечает, смолкает рассудочная мысль, и уступает свое первенство сердцу. А оно хочет только молиться, и молится о церкви, о мире в ней и о мире всего мира, о иеромонахе Иоанне, да придет на него благодать Всесвятого Духа. Слышу: «о богохранимой стране нашей, о властех ее, да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте», и сердце не волнуется этим прошением, не встает против него: заповедь Апостольская, Христова, Духа Божия. Малый вход, все иерархи вошли в алтарь; наступают моменты церковного торжества, возжигания нового церковного светильника. Вот подвели его к святому Престолу, и он преклонив колена, забыл все, кроме своего ничтожества, почти несущности (1Кор.4:7) в трепете телесном раскрывает свое сердце для принятия благодати. Первоиерарх, раскрыв Святое Евангелие, символ вечного служения Христу и твердого благовестия Его неизменной истины, положил его словами вниз на голову хиротонисуемого, поддерживая рукою. Простерли все иерархи свои десницы к лежащему на главе Св. Евангелию, и держа его, готовятся низвести Св. Духа на просящего благодати. Происходит тайносовершение. Первоиерарх читает тайносовершительную молитву, читает отчетливо, громко, да слышит вся церковь и молится об Иоанне: Волнуется сердце, чувствую, как вздрагивает держащая Св. Евангелие моя десница, подступают слезы, увлажняются глаза, мысль замолкла, только сердце без слов говорит: «да приидет на него благодать Всесвятого Духа, да приидет на него благодать Всесвятого Духа»...

Таинство совершено. Новый иерарх встал и облеченный в иерархические одежды, при братском лобзании со взаимными приветствиями – «Христос посреди нас! Есть и будет» – принят в иерархическое общение и стал в сонм иерархов для совершения мироспасительного таинства св. Евхаристии. Местный диакон, среднего роста, худенький, резковатым басом громко и четко прочел Апостол, а протодиакон более мягким и более полным басом прочел из Евангелия притчу о «Милосердном самарянине». Теперь с горного места спокойно можно было посмотреть на наполнившую храм ниву Христову: стоят в чинном порядке, как будто ни движений, ни разговора. Могучий хор пел хорошо, но все же нет в нем строя и гармонии Нестеровского хора. Новому иерарху Иоанну Первоиерархом было поручено посвятить во диакона сирийца. Проповедь говорил Настоятель храма, еще не старый митрофорный протоиерей с академическим образованием. Редкий у него голос для проповедей. Говорил он, по-видимому, без напряжений, то так звучно отчетливо, что, думается, слова его были слышны во всем храме. Пред заамвонной молитвой новопосвященный диакон говорил на своем сирийском языке ектению, а несколько сирийцев, стоявших на клиросе, по своему пели. Прошений у них здесь больше числом, чем у нас. Пели в унисон, непривычным для нашего уха плаксивым распевом. Тяжелый образ жизни под мусульманским игом отобразился и здесь.

По окончании литургии, разоблачившись и надевши мантии, с посохами в руках, все попарно вышли на архиерейскую кафедру на средину храма, чтобы во главе с Первоиерархом совручить новохиротонисанному архиерейский жезл и принести ему братское приветствие с принятием архиерейской благодати. Все иерархи сели на седалища; вышел из алтаря еп. Иоанн и сделав глубокий поклон иерархам, стал у подножия кафедры. Первоиерарх встав, а с ним все прочие иерархи, держа в руке посох, обратился к новому иерарху с простой, но задушевной речью, предварив ее братским приветствием со вступлением его в сан иерархов Русской Церкви, а чрез Нее и всей Единой, Святой, Соборной и Апостольской. Епископское служение, говорил он, есть надмирное служение в Его земной Церкви. Мир ищет радостей земных, плотских удовольствий, а мы должны утверждать их призрачность и видеть ценность в вечной жизни в Боге, которая приобретается борьбою со грехом, доселе царствующим в мире.

Вручив новопосвященному иерарху посох, Первоиерарх повелел ему благословлять ожидавший архиерейского благословения народ.

Войдя в алтарь, мы иерархи сняли мантии, а м. Сергий, сделав общее осенение, в мантии последовал к выходным дверям. Народ прямо толпой бросился к нему за благословением. «Ну, думаю себе, надолго задержат его». Медленно он продвигался вперед, а я с м. Серафимом пошли по боковой стороне храма. Люди, увидя нас, стали подходить к нам под благословение. Только и слышишь: «Владыко, благословите, Владыко, благословите». Так сильна духовная потребность в архиерейском благословении.

Около 3-х часов мы были уже в Патриархии, где в зале заседания был приготовлен для праздничного обеда стол. Скоро явился и новопосвящённый иерарх. Пропев хором «Отче наш», сели за трапезу – все участвовавшие в службе иерархи, настоятель храма, протодиакон и еще 4–5 человек. Думалось, что трапеза пройдет без обычных речей. Однако без них не обошлось. М. Сергий, едва заметно, кивком головы, сделал знак хозяину, управляющему Московской еп., А. Филиппу, и тот встав, с полным благодушием в лице, обратился ко мне с таким, насколько я запомнил приветствием:

«Мне как-то пришлось быть в женской Дивеевской обители (устроенной Препод. Серафимом Саровским). День шел в обычных монашеских занятиях по послушанию; все было тихо, мирно. Слышу, монашенки засуетились, забегали, все пришло в движение. «Что такое?» спрашиваю я. «Ксения, Ксения едет», и почти все поспешили ей на встречу. Нечто подобное пережили и мы здесь третьего дня. Мы ожидали к себе заграничного гостя. Слушали, когда подкатит посланный за ним такси. Слышим такси остановился. «Елевферий, Елевферий приехал», и все приготовились его встретить. Вот он вошел, и все с радостным чувством взаимно приветствовали, лобзаясь друг с другом. Теперь он с нами, в нашей среде. Позвольте же от лица всех здесь присутствующих иерархов принести Вашему Высокопреосвященству глубокую благодарность за Ваше посещение нас, устанавливающее живую связь со церковным Зарубежьем; выразить чувство нашей радости по случаю соучастия Вашего в нашем церковном торжестве и пожелать Вам крепости, сил и здоровья на многие лета».

Испросивши позволения у возглавляющего трапезу первоиерарха м. Сергия, встал и я с ответом на приветствие хозяина. Я уже обратился ко всем иерархам.

«Святители Христовы. Я очень тронут неожиданным для себя приветствием Высокопреосвященнейшего Филиппа. Не смею сомневаться в действительности Вашего радостного чувства от взаимной нашей встречи ибо и сам без меры преисполнен им, а подобное познается подобным. Я формально не уполномочен выразить пред Вами общие чувства церковного зарубежья, но зная их, смею сказать, что телом оторванные современными условиями человеческого существования, все православные зарубежные и иерархи, и миряне в душе живут благоговейными чувствами к своей Матери Патриаршей Церкви. Дальше я буду говорить от себя. В жизни каждого бывают иногда смелые планы, предположения, пожелания. Но если бы кто либо еще этим летом сказал мне: – «хорошо бы было Вам поехать в Патриархию и узнать там о положении нашей Церкви», то я не иначе отнесся бы к этому предложению как с тою улыбкою, с какою слушают праздные мечты...

«С первых моментов, как только Господь призвал к величайшей духовной страде нашу родную церковь, я весь отдался душой ей. Я жадно следил за всеми переживаниями, движениями ее. Мученическая страница ее живо напомнила мне первенствующую церковь. В Римском Государстве не было тех усовершенствованных способов взаимоосведомления, какие существуют теперь. Поэтому, когда подымались на церковь гонения, то о жертвах их верующие узнавали по слухам, по передаче друг другу. «Говорят, что в Иерусалиме иудеи камнями побили архидиакона Стефана. А как он мужественно встретил смерть: стоя на коленях, просил Бога принять его дух, а побивающим его не поставить это в грех. Слышно, что Ирод убил ап. Иакова, а Петра всадил в темницу, но его ангел вывел оттуда. А. Павел!? Сколько он обратил язычников ко Христу! А в Листре его побили камнями; но он остался жив. Теперь слышно, он в темнице. Слышно, что Петр и Павел умерщвлены; Петр распят на Кресте, а Павел усечен мечем... Игнатия, Антиохийского еп., ведут в Рим на растерзание зверям. А с каким восторгом он стремится к этой смерти... Мы хотели освободить его когда он будет у нас, а он нам пишет с пути: «оставьте меня быть пищею зверей и посредством их достигнуть Бога. Я – пшеница Божия: пусть измелют меня зубы зверей, чтобы я сделался чистым хлебом Христовым». А вот и Поликарп Смирнский, приветствовший Игнатия на пути в Рим, сожжен... А в Риме-то!? С какою радостью наши идут на смерть, чтобы вечно жить со Христом». Живыми волнами переливались вести ко всем христианским общинам о подвигах верующих, делавших всю церковь одним живым телом, всегда готовым на всякую жертву, чтобы жить и возвещать в мире благодатную жизнь. В таком почти виде я издали, из зарубежа, созерцал жизнь Матери-Церкви в годы ее земного лихолетья. Способы внутреннего взаимообращения для церкви прекращены Страда развивается Идут с разных близких и дальних сторон великой России то неясные, то определенные слухи: расстрелян еп. Лаврентий; расстрелян А. Андроник после тяжких унижений; пропал без вести А. Василий; увезен из Смоленска и расстрелян еп. Макарий; спокойно встретил смерть, осужденный на расстрел М. Вениамин; Патриарх отстранен от управления церковью, и заточен в Донском монастыре; м. Сергий взят в тюрьму; Агафангел, Кирилл отправлены в ссылку; в тюрьме: м. Арсений, еп. Феодор. Все это из уст в уста, из конца в конец передавалось страждущей церкви. Были ли ликования от приближения мученической смерти, Игнатии Богоносцы. Бог знает, ибо Ему только ведомы тайники сердечные, но несомненно все истинные члены церкви и иерархи, священники, монахи и миряне – все «вменили себя, яко овцы заколения», все думали: не моя ли очередь отойти от мира, и не близки ли ко мне слова Христа к апостолам: «когда Я пойду и приготовлю Вам место, приду опять и возьму к Себе, чтобы и вы были, где Я» (Ин.14:3). Покоившаяся земным миром наша церковь зажглась благодатным огнем, огнем духовного обновления.

Два почти противоположных чувства все время теснились тогда в моем сердце: с одной стороны – страх, боязнь, жуть, как у всякого еще не обстрелянного на войне солдата; это на поверхности души, плотское, восчувствование телом плотских страданий, нервное сострадание; а с другой, – в глубинах духа таилась какая-то духовная радость, которая нет-нет, да и озарит собою содержимое страхом сознание: сколько новых праведников, украсивших чертог небесный. Сколько новых молитвенников за эту страждущую Церковь, верою вымывших свои одежды в Крови Христовой. Церковь наша жива, и невидимо для Себя украшается духовными звездами. Вся Церковь наша представлялась мне в едином духовном подвиге исповедничества и выявления истины и величия Православия. Я не смел и думать о том, чтобы пришлось вообще-то видеть и исповедников дорогой мне церкви, говорить и даже разделять трапезу. «Краем» моих пожеланий было – невидимкою только переступить границу Зарубежья, поцеловать орошенную кровию, прославленную подвигами исповедничества, родную землю и в земном поклоне послать своей Матери и вам, ее возглавителям, свой сыновний горячий привет и пожелать скорейшего мира и выявления миру ее великого нового духовного богатства. Как вдруг я получаю от Вашего Высокопреосвященства официальное приглашение приехать к Вам в Патриархию после предварительных Ваших переговоров с советскою властию, обещавшею дать мне визу на въезд в Москву. И вот, с милостию Божиею, я среди Вас святители-исповедники; смотрю на Вас радуюсь, беседую, а ныне имел неожиданное для себя духовное утешение, участвуя в хиротонии нового иерарха; а сейчас разделяю с Вами велико-праздничную трапезу. Думаю, что все Вы, святители, понимаете мое духовное ликование от соучастия с Вами, которое нельзя выразить в словах, но только почувствовать сердцем. Вам, Первоиерарху нашей церкви, свидетельствую свой искренний низкий поклон, коим выражаю Вам свою глубокую благодарность за предоставление мне этой приятной радости видеть Вас и всю во Христе здесь нашу высокую братию. Да подаст Вам всем Господь, во главе с Высокопреосвященнейшим М. Сергием, потребные мудрость и силу право править слово истины и сохранить Вас на многие лета».

Встал наш Первоиерарх и обратился ко мне с краткою речью:

«От лица всех здесь присутствующих иерархов, дорогой гость, свидетельствую, что мы очень рады видеть Вас у себя в Патриархии, и благодарю Вас за прибытие к нам. Волею Божиею мы телесно разъединены с нашими зарубежными чадами, хотя духом вместе.

«Пока мы на земле, молитвенное общение, как бы оно ни было сильно и действенно, все же не умаляет потребности личного свидания, личной беседы. Нам церковная жизнь в зарубежье почти не известна, редко-редко доходят слухи о ней, кроме, конечно, официальных донесений. А все же хочется, да и нужно знать, какая она там. Вот теперь мы имеем приятную возможность подробно поговорить с вами о ней. Да и вы можете свободно ознакомиться с нашею церковною жизнью и рассказать о ней всей зарубежной братии, когда возвратитесь к себе. Как видите, мы, по милости Божией живем, в меру воли Божией действуем и, стоя на страже Истины, кое-что созидаем в нашей церкви.

Нас печалит и очень печалит ваша заграничная церковная, так называемая Карловацкая смута. Еще-еще, если бы были к ней серьезные поводы. А то ведь они слишком малоценны по переживаемому времени; а между тем она взволновала всю церковную жизнь. Передайте от нас зарубежным иерархам наш братский привет, наше горькое чувство по поводу смуты, нашу просьбу возможно скорее погасить ее и восстановить на канонической основе желанный мир, помня слова Псалмопевца: «что добро и что красно, но еже жити братии вкупе». Желаем вам здравия и желанного успеха в вашей части общего церковного дела».

– «Позвольте мне, Ваше Высокопреосвященство, сказать несколько слов вам и всем святителям по затронутому вами вопросу о Карловацкой смуте и в связи с ним об отношении в его существе заграничной Русской Православной Церкви к своей Матери в лице ее возглавителей.

Когда церковь наша была под опекою Государственной власти, то, хотя она и не утратила истинной свободы в ее существе, ибо, оставаясь православною, она всегда хранила чистоту Православия, но, опираясь на внешнюю власть, она не находила повелительных поводов к жизненному выявлению истинной свободы, а иногда даже и вынуждалась к такому неполезному молчанию. А при таких условиях даже в области серьезнейшей, касающейся вероучительной или канонической стороны Православия, началом, определяющим наклоном мышления и убеждения, даже в иерархической среде, является не столько искание Истины, не столько выявление истинной свободы, сколько следование за авторитетом, будет ли он ученым, или иным каким либо, который, как личность, не всегда бывает истинно свободным, т. е. пребывающим в истине, внешним к ней, которая одна только человека делает свободным. Опека пала, и в Русской Церкви, даже в иерархической среде произошло то деление по личностям, которое св. Ал. Павел еще в Коринфской церкви назвал выявлением «плотяности», а не духовности души: «я Павлов, я Кифин, я Аполосов, а я Христов». Духовное ядро-то осталось, хотя и не во всем объеме и в Коринфской церкви, но сильное Истиною, оно должно было после апостольского укора свободно привлечь к себе и тех, которые по плотяности души временно пошли за внешними авторитетами и произвели греховное разделение в церкви Христова, Церковь, стоящая в истинной свободе, осталась в России, стоит твердо, а многие отпали от нее, по разным мотивам, уйдя за внешним авторитетом личности. Это произошло и с Карловцами. Группа эта, следуя за крупною личностью, вместе с нею отошла от Истины и ушиблась о виденный авторитет ее. Говоря так, я не хочу умалять значение авторитета личности в принципе. И ап. Павел защищал свой апостольский авторитет – да еще как, когда это требовалось существом апостольского дела. Но личность тогда только приобретает действительный авторитет, авторитет духа, когда она стоит в Истине, не примрачая ее никакими компромиссами, что бы они ни обещали из земной выгоды. Большинство зарубежной паствы, хотя и с меньшинством иерархического лика, в частности и я, идем за вашим Высокопреосвященством, признаем вас фактическим каноническим главою Патриаршей церкви; но мы держимся вас не как личности, крупнейшего во всех отношениях иерарха мирного времени, а как стоящего в истине, истинно свободного, засвидетельствовавшего свою истинную свободу подвигами исповедничества. Будем молитвенно надеяться, что вы и впредь, стоя на страже церковной истины, будете до ревности оберегать ее. Тогда вашими молитвами и временно ослабевшие в ней зарубежные иерархи со своими сторонниками благодатною силою истины привлекутся к ней и восстановится в зарубежьи церковный мир».

Говорили потом два-три иерарха краткие общего характера речи. Торжественная задушевная трапеза закончилась общим пением благодарственной Богу молитвы. Гости стали расходиться. Поднялся и я в свою тихую комнату. Здесь наедине, когда утомленное чувство, нуждаясь в отдыхе, стало затихать, смирявшийся доселе разум стал выступать со своим анализом всего пережитого. Когда совершается великое Божие дело и до ощутимости его видишь и сознаешь, тогда разум в богоговении смолкает, да и не так ли должно?, ибо «разум кичит», надмевает и своим надмеванием не воспрепятствовал ли бы он сердце во смирении ощутить дело Божие? Тут место и время действовать сердцу, чувству с его верою.

А разуме – после, когда дело совершилось, и он уже рассматривает все полученное от него сердцем, все упорядочивает, осмысливает. На происшедшую архиерейскую хиротонию можно, конечно, кому это угодно, смотреть, как на обычай, хотя сравнительно и редко совершаемый таинственный церковно-богослужебный акт. Так может быть и я посмотрел бы на это в мирное время. Но теперь, когда наша церковь живет в исключительных условиях, когда земная человеческая опора у нее отнята, когда скорлупа житейской обыденщины разбита, и ей по воле Божией приходится всецело опираться Духом Святым на основателя ее, чтобы свидетельствовать Истину его слов о неодолимости ее и вратами ада, архиерейская хиротония вырастает в подобающее ей великое дело Божие, а мое личное участие в нем дало мне великую честь и столь же великое утешение.

Не без нарочитой цели я остановился с некоторыми подробностями на церковно-богослужебной стороне жизни Матери-Церкви и особенно архиерейской хиротонии. Мы зарубежники уже привыкли представлять себе церковную жизнь там в таких условиях, при которых о торжественных богослужениях, величественных хиротониях нельзя и говорить. Если церковь наша переживает одиннадцатое гонение, то и службы Божии совершаются там под большим страхом и хиротонии с большею опасностью? Иным вестям как поверить? Не мало в нашем зарубежье и таких, которые и не хотят верить в какой-либо просвет в жизни нашей церкви. Им кажется лучшим, если бы она была распята на Кресте, в страданиях, без видимых признаков восстановления к новой жизни. И не замечают, да и едва ли захотят понять то, что такое настроение духа свидетельствует об опасности потери веры во Христа и Его дело. Им хочется видеть прежде всего величие России, родины, а потом... и церковь с ее внешним блеском. А Христу нужно внутреннее величие церкви, Его духовное богатство среди земной нищеты, которое копится исканием Царства Божия и правды его: только в том порядке жизни и Он обещает «все приложить».

Теперь я, как иерарх нашей церкви, свидетельствую, что там, на родине, совершается великое дело Божие, духовный рост нашей церкви, среди почти безнадежных условий с точки зрения человеческой. Свидетелем этого Божия дела и является архиерейская хиротония. Кто такие иерархи? Это преемники свв. Апостолов, соработники Богу, духовные камни Христовой церкви, которые полагаются рядом с Апостолами, легшими на Христа, краеугольный Камень Церкви, чтобы вместе с ними и верующие в свободе Христовой созидали во Христе свое спасение. И вот там, на родине, при господстве безбожной власти, где условия земной человеческой жизни с каждым годом становится тяжелее и тяжелее, безотрадные думы не о будущем уже, а только о настоящем дает все больше и больше, обновляемая церковь наша в духовном торжестве полагает новый камень на Краеугольный, Христа, полагает в то время, когда еще некоторые иерархи исповедники находятся в отдаленных местах Сибири, и Соловках, и новый «камень» свидетельствует о своей готовности креститься крещением Христовым и испить его чашу, не отстать в духовном подвиге, если то потребуется, от исповедников нашей церкви. Полагали «камень» не иерархи одни, а с клиром и мирянами, вся церковь в своем единодушии, истинной соборности. Многотысячная толпа людей представляла из себя не любопытных зрителей, а действительную ниву Христову, «побелевшую и поспевшую к жатве» (Ин.4:35)». Это – живые члены церкви Христовой своим молитвенным стоянием, благодатно объединяясь со своими иерархами, содействовали им в великом деле возжения светильника в церкви своей; ибо что, как не это единодушие свободно удерживало их в храме Божием от начала до конца совершения продолжительного Богослужения? И как иначе смотреть на то похвально – настойчивое рвение их получить после Богослужения архиерейское благословение, как не на проявление того, что они живут в единомыслии с иерархами, и, получив благодать, желают пребывать в нем. Это действительное торжество церкви, величественное свидетельство внутренней духовной жизни, действительного присутствия в ней Пастыреначальника Христа, соблюдающего православную и нашу церковь. Смею сказать, торжество большее, чем обновление икон, куполов, ибо обновляются иконы для того, чтобы расположить людей к обновлению своих душ, и совершаются чудеса для того чтобы ради них произошло чудесное, благодатное спасение людей. Так я осмыслил, понял это церковное торжество.

А для себя лично я в нем получил нечто в своем роде другое.

Я иерарх мирного времени. О внутренних недостатках и духовных немощах нашей церкви много писали и открыто говорили. В сознании уже созревала нужда в исправлении их. Но одному Христу, небесному Кормчему церкви, ведомы времена и полезные пути к этому спасительному делу. В самом начале величайшей трагедии русского народа Господь вложил руководителям церкви твердую мысль о необходимости создания Всероссийского Собора. Как-то не верилось в возможность этого великого события. В течение более двухсотлетнего пребывания Русской Церкви в полном распоряжении у гражданской власти дух церковной свободы был так умален, что мысль о восстановлении в ней фактической соборности представлялась не только невероятною, но для некоторых даже угрожающего существованию церкви. Это – естественный результат власти мира над тем, что выше мира, хотя и в мире. Когда подготовка к Собору стала несомненным фактом, то для меня побыть на нем – казалось высшим духовным счастьем. Он мне представлялся «Вифездою» Русской Церкви. О программной работе, о плодах ее, я не думал. Я думал только об одном – со всею церковью в лице Собора погрузиться в благодатную купель Св. Духа, всем обновиться в ней. А потом уже, о том, что он будет делать. Собор скажет в свою меру: «изволися Духу Святому и нам». В молитвенном акте открытия собора я внутренно и переживал это духовное настроение. Казавшееся невозможным – осуществилось, немыслимое сделалось событием, событием, обновившим церковь, укрепившим ее. Кто знает, выдержала ли бы она одиннадцатое небывалое по силе гонение, если бы не была подсилена благодатию особоровавшего ее Святого Духа?

Нечто подобное я получил от участия в иерархической хиротонии... С немалым духовным страхом я ехал в недра Матери Церкви, боясь увидеть там то горе, ту неурядицу в ней, о которых постоянно писали известного направления журналы и газеты. И вот мне пришлось не только видеть чинные церковные богослужения, но и участвовать в высшем акте церковной жизни, в хиротонии иерарха. Ее совершали Христовы исповедники, живущие только «днесь». Ее восполнял единодушный со иерархами верующий, твердо отстаивающий вечное спасение народ. Это – торжественное свидетельство благодатной силы нашей церкви, здесь – залог ее победы. Св. ап. Иоанн Богослов сквозь видения гонения на церковь и восстания на нее внутренних вратов еретиков, видел ее уже победительницею, и силу ее победы усматривал в «вере нашей». Не в праве ли и мы представляя это великое церковное дело, с чувством духовного удовлетворения сказать: Церковь наша жива, крепнет и врата адовы сокрушатся о нее. Уже есть искание Царства Божия и Правды. Верим, что в усмотренное время и все остальное приложится нам Богом.

В понедельник 28 Ноября в заседании Синода я несколько продолжил свой доклад, а в 12 ч. дня со своим спутником отправился к Литовскому послу для представления. Он нам дал от себя на всякий случай удостоверения о личности, которые особой гарантии нам не давали, но все-таки были не лишними. В этот же день отправили наши паспорта для прописки в Г. П. У., исполняющий в данном случае обязанности прежнего полицейского участка. Нам их тотчас же не возвратили, а оставили у себя. Это обстоятельство немного нас смутило, так как еще дома мы слышали от бывших в России, что для обратного получения паспорта на выезд нужно потратить много времени.

Во вторник с утра мы намеревались поехать на могилу Святейшего Патриарха Тихона, побыть в храме Донского монастыря, а также и в Даниловом монастыре. Накануне вечером по телефону в Патриархию м. Сергием были приглашены настоятель Донского монастыря, еп. Иннокентий и Наместник Данилова монастыря иеромонах Сергий, с академическим образованием (настоятель еп. Феодор живет где-то в Самарской или Саратовской губ. с запрещением ему въезда в Москву). Еп. Иннокентий сообщил, что панихиду на могиле Патриарха Тихона нужно окончить к 11 ч., так как затем для храмов монастыря наступает по вторникам и четвергам музейное время, т. е. время, когда храмы в течение дня бывают открыты для желающих посетить их для осмотра. В 9¹/₂ ч. у. мы уже ехали в такси чрез всю Москву в Донской монастырь. Кроме моего спутника со мною ехал еп. Питирим. Для меня лично эта ставропигиальная обитель имела в некотором смысле особое значение. После падения Ковны и моего выезда оттуда в Россию, я здесь прожил целый год, в течение которого во все праздники совершал службы. Поэтому, мне она уже была близка, в своем роде родная. Не без волнения я проезжал по тем знакомым, прилегающим к обители улицам, по которым много раз ездил из монастыря в Москву и обратно. Все было по-прежнему. Особый сердечный трепет заволновал меня, когда мы приблизились к монастырю: нетронутые красные, наверху зубчатые, стены, а за ними уже виден красный собор, главный монастырский храм. Все остальное еще закрывалось высокими с башнями стенами, а в сознании уже встают исторические картины церковной жизни. За стеною обители, в трех-четырех небольших, с низкими потолками, комнатах, с выходом на монастырскую стену, почти у главных ворот, принудительно изолированный от паствы жил наш Святейший Патриарх Тихон после того, как живоцерковники захватили церковные дела в свои руки. Это – начальное узничество. Сюда к стене монастыря, собирались толпы народа в ожидании, когда появится Святейший узник и хотя издали преподаст им свое благословение. Отсюда он был взят в помещение предварительного заключения; здесь, по возвращении оттуда, он принял вновь управление Церковью, постепенно возвращая расхищенное живоцерковниками и обновленцами церковное стадо. Здесь он положил свою церковно историческую резолюцию на докладе представителей живоцерковнического Синода о лишении его живоцерковным Собором 1924 г. не только Патриаршества, но и монашества, и одним словом: «незаконно» – обратил в ничто паутинную ткань против него этого «Собора», и этим духовным каноническим ударом положил начало распадению самочинных церковных отделений. Здесь он скончался от астмы, свершив свой исповеднический жизненный подвиг.

Въезжаем в Святые ворота. С внешней стороны обитель как будто та же. Но жизнь в ней не та. Два главных храма находятся в ведении монастыря, ключи от них у монахов, но монахов-то в обители нет: все они выселены из монастырских келлий, живут кто где за стенами обители, а монастырские здания взяты под какие-то большевистские учреждения. То же тело, но нет души. Мрак безбожия наложил на обитель свою давящую тень. Во дворе не видно монахов, да и вообще не видно было никого; на дальней дорожке еле тащились два каких-то нищих. Подъехали к каменной лестнице, ведущей в главный храм Собора. Резкий осенний ветер встретил нас, и густой мелкий неприятный дождь стал поливать нас, когда мы вышли из такси и стали подыматься к дверям храма. Я немножко остановился посмотреть на его внешность. Помню, как я когда-то не раз в летние вечерние сумерки сперва с удивлением, а потом с мистическим чувством смотрел на этот чудный храм; казалось, он весь был живым, дышал, дрожал и рвался в небеса. «Смотрите, мне кажется, что храм весь дрожит», обратился я однажды к гуляющему со мною образованному монаху. «Как вы находите?».

– «Да, действительно, стены дрожат».

– «В них живет дух верующего строителя, – сказал я. – «Все стены наполнены никогда не умирающими молитвенными чувствами и воздыханиями верующих душ».

Смотрю теперь на него; храм тот же, но прежнего внутреннего чувства я в себе не нахожу. Я не ощущал встречной знакомой церковной атмосферы.

Немного пришлось нам подождать, пока явился в обычном монастырском одеянии молодой, выше среднего роста, худой с неприветливым видом послушник; отворил нам храм; потом пришел к нам уже в храм знакомый мне еще по мирному времени иеромонах, сопровождавший нас в храме. Первое впечатление такое, как будто в храме уже совсем не совершается Богослужений, заметна некоторая обобранность, нет прежнего блеска от риз на иконах, храм как будто запущенный; да и неудивительно: монахов осталось мало, живут они вне монастыря и не в силах поддержать надлежащую чистоту в имеющихся в их распоряжении храмах. Но самое главное – не почувствовалось той храмовой благодатной теплоты, которая обычно охватывает в входе во храм. Как будто, наоборот, душою ощущалась и здесь власть безбожников: да это и естественно, так как хотя от храма ключи находятся у монахов, но они в известные дни должны предоставлять их, по распоряжению властей, для музейного назначения. Место молитвы, место святое, делается общественным зданием для посещения праздно любопытствующих. Думается, что если бы даже из таких никто не посещал храма, то уже одно деловое отношение власти к нему налагает свой соответствующий отпечаток. Прежде всего мы приложились к Чудотворному Донскому Образу Богоматери. Он находится на прежнем месте в металлической ризе.

Тот же просторный алтарь с престолом, но не духовного уюта. В конце у правого клироса со времени эвакуации Вильны до перенесения их в музей, стояли мощи свв. Виленских Мучеников; теперь на этом месте икона их, а самые мощи находятся в небольшом музейном помещении Нескучного дворца. У левого клироса стоит чудотворный Виленский образ Богоматери Одигитрии. Образ без драгоценной ризы; но в таком виде он больше влияет на душу, чем в ризе. Я долго смотрел на него. Никогда я не видел его в натуральном виде. Здесь переживалась некоторая близость общения души с ним. Он – собственность Виленского Троцкого монастыря, в моем каноническом ведении; отсюда понятна духовная близость моя к нему. Больше в храме смотреть было нечего. Отправились в теплый зимний храм монастыря, где погребен наш Первоиерарх, Святейший Тихон. К нашему приходу только что окончилась литургия. В храме 5–6 богомольцев. Вправо, диагонально от входа, у стены – гробница Святейшего. К ней мы и подошли первее всего, молитвенно приветствуя почившего. Гробница содержится в достаточной чистоте. На ступеньке с трех сторон гробницы стояли живые цветы; на верху ее – Патриаршая митра, около которой горит лампада. У гробницы чувствуется легко, молитвенно. Облачившись в алтаре, мы вышли в сопровождении сослуживших нам двух иеромонахов и двух иеродиаконов отслужить панихиду. Три послушника – певцы. Панихиду служили в совершенной полноте с чтением всего канона. Молящихся новых не было. Ощущалось благодатное общение с почившим Святейшим. Общее впечатление от пребывания в этом храме то же самое: мало благодатного уюта, так как и он – с тем же назначением в определенные дни.

Из Донского монастыря мы поехали в Данилов. Братия этой обители еще жила в своих келлиях; но уже тогда ходили упорные слухи, что ее выселят за стены монастыря, а здания возьмут для общественных нужд. Мы прошли в главный храм, где находятся в полной сохранности св. мощи В. К. Даниила. Служба уже окончилась. В храме мы не встретили ни одного монаха. Монахиня опилками чистила и подметала пол. Она открыла нам часть свв. мощей для лобызания. Здесь переживалось лучшее, чем в Донском, настроение. Храм сохранил еще свою молитвенную атмосферу. Несколько минут постояли у гробницы. Так и встают в сознании молитвенные вопросы к Благоверному Великому Князю: «видишь ли Ты, что сделалось с Русскою землею и ее столицею, Москвой? Слышишь ли скорбь и воздыхание русского народа? Вознеси о нем пред Престолом Божиим свои горячие молитвы». Обратно мы ехали мимо священного Кремля, Лобного места, Василия Блаженного. Погода все время крайне неприветливая; но народу на улицах, снующего взад и вперед, много. Около трех часов мы были уже в Патриархии. Здесь относивший в Г. П. У. наши паспорта на словах сообщил нам, что срок нашего пребывания в России по 1-е Декабря. Мне показалось это мало вероятным, так как заграничный паспорт, данный мне Литовским правительством, с положенною на нем визою от Советского Представительства, был месячный.

Я попросил проверить это возможно раньше. На следующий день 28-го утром нам были возвращены паспорта, на которых, действительно, был указан срок нашего отбытия из России к 1 декабря. На вопрос – нельзя ли продолжить, в Г. П. У. ответили отрицательно, мотивируясь тем, что это общий порядок для всех приезжающих сюда иностранцев, а если мы будем добиваться продолжения, что конечно, возможно, то потеряем надежду в будущем на вторичное посещение Патриархии. Мы подчинились.

В заседании Синода 28-го я закончил свою миссию докладом о так называемой Карловацкой церковной смуте, с существом которой члены были уже осведомлены. Все отнеслись совершенно отрицательно к действию Карловацких Соборов и Синода, не признавая за ними никакого канонического основания; все сожалели по поводу этой церковной неурядицы, не видя к появлению никакой уважительной причины и недоумевали, как это м. Антоний, виднейший иерарх Русской Церкви, всегда в речах ратовавший за незыблемость и действенность в Церкви свв. Канонов, сам мог соступить с этой почвы и возглавить явно неканоническое дело. Что касается Польской автокефалии, то мои доклады ничего не прибавили к твердости осуждения ее, как дела сознательного самовольного отделения от Матери-Церкви, которое воспринято Синодом и всею Церковью еще от Патриарха Тихона; они только выяснили ту церковно-жизненную неурядицу, в которой находится Православная Церковь в Польше, и то взаимное недоверие между автокефальной иерархией с одной стороны и нежелавшими антиканонической автокефалии клиром и верующим народом, которое является неизбежным следствием столкновения правды с неправдой, – с другой. Заседание Синода закончилось предложением Председателя, м. Сергия, возвести меня в сан Митрополита, каковое Синодом было принято единогласно и утверждено трижды пропетым «аксиос». Так как в Синоде стало известным, что мой отъезд из Патриархии состоится 30-го, то было высказано общее желание здесь же в Патриархии всем сняться на фотографии для запечатления единения «двух иерархических светов», разделенных непроходимою пропастью.

Неожиданное для меня скорое отбытие из Патриархии во многом расстроило мои планы делового пребывания в ней. В свободное время днем и вечером я занимался чтением различных дел Синода для ознакомления с жизнию Церкви. Со многих актов я хотел снять копии, но за спешностью отъезда не успел этого сделать, а оставил еп. Питириму только перечень того, копии чего мне нужны; он обещал мне их прислать в Литву в ближайшем будущем, но к сожалению и доселе я почти ничего не получил. Многое требовало для меня пояснения, и его давал мне в частных взаимных беседах м. Сергий и другие иерархи.

Моим горячим желанием было добиться возвращения свв. Виленских Мучеников в Литву, для вр. пребывания их в Ковне, Чудотворного Виленского Образа Богоматери и церковного архива, вывезенных во время Великой войны из Виленской епархии в Москву; но для этого серьезного дела недельное время – ничто. Видимо на то пока не было воли Божией, и вся моя поездка ограничилась с фактической стороны главным образом одними моими докладами о положении церкви заграницей, для какой цели я, собственно, и был приглашен в Патриархию м. Сергием.

29-го заседания Синода не было. Около 12 ч. собрались все члены для фотографической съемки. Погода была крайне неблагоприятная для того. На дворе было дождливо и сыро. Для усиленного электрического освещения фотограф привез с собою достаточное количество различных по размеру электрических ламп и неприглядность погоды не могла отразиться на качестве работы. Снимались вместе все члены Синода, и в разных отдельных группировках и единично. Я попросил, если возможно, приготовить для меня по одной фотографии в крайнем случае к вечеру следующего дня, к моему отъезду. Фотограф обещал это сделать и, действительно, представил. Возник вопрос – можно ли будет благополучно провести чрез границу эти фотографии. При осмотре вещей могут отнестись к ним подозрительно и оставить их у себя при сделанном протоколе. Но я все-таки решил взять их с собою.

30-го было синодское заседание, но без моего участия. Мне хотелось все свободное время этого дня употребить на чтение синодских дел, скопирование некоторых из них и приготовление к отъезду. К концу заседания я вошел попрощаться со Святителями и пожелать им бодрости и сил для продолжения огромной важности дела, – созидания нашей Церкви в неизменной верности Ее канонам. Поезд, с которым мы должны были отъезжать, отходил в 9 ч. в. Трогательно нас провожали. К 7-ми ч. прибыли в Патриархию Архпы Алексий и Филипп, и все присутствовавшие здесь во главе с м. Сергием сели за последнюю предложенную трапезу. Как это обычно бывает в таких случаях разговоры мало вязались. К 8-ми часам был подан такси. Помолившись, облобызали друг друга при слове «до свидания», а в душе, по крайней мере у меня, звучало: а не «прощайте» ли? Все вышли проводить нас до такси и ожидали, пока мы двинулись. С нами поехал проводить А. Алексий в клобуке, с архиерейским посохом, как и встречал нас. В 8 часов мы были уже на Александровском вокзале. Так как до отхода поезда было еще полчаса, то мы пошли посидеть в зале. Тут я увидел демократическую обстановку зала: по за стенами стоят небольшие, человека на четыре, простые деревянные накрашенные диваны, и не везде при них такие же круглые столики. Серовато-грязноватые стены и потолок. Народу – никого. От всего веет угрюмостью. «Повезд подан» – уведомил нас носильщик. Мы отправились. В четырехместном купэ мягкого вагона, в котором были наши нумерованные места, уже сидели двое военных, по-видимому офицеры, ехавшие в Витебск. Хотелось бы остаться в одиночестве, но что же делать? Нужно мириться и с этим. «Мы, батюшка, курим, – обратился ко мне один из них, и купэ, – для курящих. Не будем ли вас беспокоить этим? Впрочем, когда будем курить, мы будем выходить из купэ». Такое обращение сразу устраняло у меня предубеждение против красных военных, сложившееся под влиянием слухов об отношении их к священнослужителям в революционное время; хотя нужно сказать, что мне приходилось ездить по железным дорогам в самый разгар революции, быть среди военных. Правда, я не видел со стороны их проявления никакого внимания к себе, но я не только не помню каких-либо обидных для себя действий, но даже не слышал и оскорбительных слов. Теперь я почувствовал, что духовная отчужденность во мне сразу пала, я увидел уже в них не «красных» военных, а русских, православных, у которых живет русская душа, религиозное чувство, а с ним вместе и надлежащее уважение к представителям церкви.

Между тем мой спутник, А. С. Соколов, успел переговорить с проводником вагона – нельзя ли нам занять отдельное купэ. Тот любезно обещал это устроить, как только двинется в путь поезд, когда выяснятся свободные места. Вероятно, и самим военным не хотелось и нас стеснять и себя нашим присутствием в одном купэ. По-видимому и они о том поговорили с проводником. А. Алексий, оказывая чрезмерную любезность, не смотря на мою просьбу не утруждать себя и ехать в Патриархию, все время до отхода поезда стоял на перроне против окна нашего купэ. Поезд двинулся. Братским взаимным поклоном мы простились друг с другом. Военные, взяв свои вещи, пожелав нам благополучного пути, пересели в другое купэ, и мы остались вдвоем. Скорый поезд надлежащим ходом все дальше и дальше уносил нас от Москвы, сердца России, от гостеприимной Патриархии, от исповедников Церкви Христовой и устроителей Русской Церкви. Без громких слов, тем менее без каких-либо демонстративных действий, совершенно несвойственных истинным Христовым служителям, тихо, предавшись воле Божией, живя во всех смыслах только «днесь», в полном смирении, они совершают, великое Божие дело, которому всегда приличествует таинственная тишина, – дело воссоздания, духовного обновления родной нашей Церкви. О них, как и обо всех иерархах Патриаршей Церкви – все они ходят теми же путями в служении Христу – можно сказать то же, что св. ап. Павел сказал о Моисее: «Он отказался называться сыном дочери Фараоновой, лучше захотел страдать с народом Божиим, нежели иметь временное греховное наслаждение, и поношение Христово почел большим для себя богатством, нежели Египетские сокровища, ибо он взирал на воздаяние» (Евр.11:24–26).

И их хотел «сатана сеять, как пшеницу» (Лук), и они могли легко совратиться в живоцерковничество, чтобы служить лжи во всех смыслах; но они, хранимые силою Божиею, предпочли всему Истину, и за верность Ей, если Богу угодно, идти в тюрьму и ссылку, дабы Она святилась и свидетельствовалась пред людьми, любящими Ее.

Не всему Русскому православному Зарубежью это видно и понятно. Чтобы ощутить эту совершаемую в глубине церковной жизни работу, нужно реально соприкоснуться с нею: «прииди и виждь». Или по крайней мере нужно дать надлежащее место в сердце каждому из двух предметов нашего верования и ожидания, чтобы приобщиться к тому духовному подвигу и внести хотя малую долю своего участия в него. «Ищите прежде Царства Божия и Правды Его (оправдания, очищения от грехов, покаянного настроения) и все остальное приложится вам». Это основной закон христианской жизни, вечной и временной. Если этот основной закон разрушается, и на первое место ставится «все остальное», земная жизнь с ее плотскими удобствами, плотская культура, а исканию Царства Божия отводится в душе едва заметный уголок, в котором можно побыть мимолетно, и то не по влечению сердца, а по живущей в нем еще традиции, для перемены настроения, и то внешнего, то, конечно, в христианском государстве жизнь должна прийти в разрушение, пока не восстановится спасительный основной закон Христовой воли. Русская православная эмиграция, Зарубежье, именно и страдает этим духовным недугом. Она носит на себе еще яркие следы того почти общего духовного настроения всего русского народа мирного времени, когда искание Царства Божия и Правды Его не было внутреннею двигательною жизненною силою дающею и национальному гению надлежащее всестороннее направление, нормально и в славе раскрывающего народные жизненные силы; когда культурные люди не хотели знать, что такое Евангелие, жили задачами и потребностями плотской, душевной жизни, религиозную церковную стихию отодвигали от себя в удел духовенства, монастырей, да еще простого народа, и таким образом, отстраняли себя от той всеосвящающей и всепобеждающей, единственной спасительной в мире силы, которою является Православие, Христова Истина, и чрез то ослабляли в себе национальное чувство. Жизнь того времени в отношении основного христианского закона была почти в таком соответствии, в каком находился бы дом в отношении к строительному закону, если бы его перевернуть крышею вниз, а основанием с полом вверх. Жизнь рухнула и своим падением слишком больно ударила нас, впрочем не так по душе, как по плоти; и то не сразу это восчувствовали, а постепенно. Там уже идет разборка разобранного дома, идет духовный подбор материала для воссоздания того же дома, но на основе искания прежде всего Царства Божия и Правды Его, чтобы на нее опирались и ею проникались и стены с крышею, совершается в личном смирении при сознании только «днесь», но с силою Божиею, не снявшею еще со строителей безбожных «Фараонов». Но из Зарубежья часто несется крик к строителям-исповедникам: «кто вас поставил строителями Церкви?» (Исх.2:14).

«Не так вы строите, стройте по нашему указанию». Конечно, работа от этих криков не остановится, дом созидается, настанет время войти в него, уже освященный действительно до кровавого пота великими трудами, но нужно и эмиграции приложить к тому свой труд, чтобы быть духовно не чуждым в новом доме православной Церкви. Доселе, кажется, если я не ошибаюсь, многие и очень многие из наших зарубежников мечтают прежде всего воссоздать на родине «все прочее», а при нем «искание Царства Божия и Правды Его», восстановление России и на нем величие Православия, а не наоборот. Такое не только понимание задачи, но главным образом в соответствии с этим настроение душ не отдалит ли вожделенное время, вступление в обетованную землю? Ведь Христос желает и ищет в нас спасения душ, а потом уже обещает Он и земное благополучие. Извращение его воли не будет ли противление-ми Духу Святому? Правда, в огромной созидательной духовно земной работе невозможно расположить две стороны ее в хронологической последовательности, так чтобы сперва создать одно, а потом другое; труд воссоздания совершается совместно, но все же наибольший действительный, а не показной наклон душ строителей должен быть в сторону «искания Царствия Божия и правды Его», ибо «невозможно одинаково работать Богу и мамоне» (Мф.6:24).

Я слишком уклонился в сторону от описания «Недели в Патриархии». Но ведь духовная жизнь не всегда подчиняется строгой последовательности.

Мы остались в купэ вдвоем. Ночь. В окно ничего не видно. Я отдался себе. Мысль моя то возвращалась в только что оставленную Патриархию, то забегала вперед, в предъощущаемую Ковну, в зарубежье. Возвращаюсь я с «того света», со многими новыми крупными фактами из жизни Матери. Меня забросают вопросами: что и как там? Все скажу. Фактам поверят, в этом я не сомневался, ибо я иерарх и не стану измышлять их, как это делают враги нашей Патриаршей Церкви. Но восприимут ли их в том освещении, в каком они восприняты мною чрез личное вхождение во внутреннюю жизнь тамошней Церкви, путем личных бесед, в которых всегда отображается непосредственность жизни, чтением актов, в которых представлена действительная история ее. Это гораздо труднее задача. Прежнее воззрение на соотношения церковной жизни и государственной в русской эмиграции не совсем изжито. И не потому ли еще доселе ощущаются почти свежими нанесенные революцией разного рода раны? А ведь «у кого что болит, тот о том и говорит». Все другое мало входит в нашу душу. В таком настроении часто и слушая, воспринимаешь по своему, по иному, и читая, усвояешь не то, что написано. Мне тогда вспомнилась одна из многих бесед с м. Сергием. Речь шла об его известной декларации 1927 г.

– «Что особенно взволновало русскую эмиграцию в ваше? декларации – это ваши слова: «радости и успехи власти, – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи». Вы не можете себе представить, какое негодование возбудили в ней эти слова против вас», – сказал я ему, прохаживаясь с ним в его келии. Он остановился, вскинул на меня свой пристальный взгляд и с едва заметной на лице улыбкой, спросил меня:

– «А вы читали мою декларацию?»

– «А как же? Читал».

– «Там ведь нет тех слов, какие вы мне приписываете. Там есть: «радости и успехи нашей родины – наши радости и успехи, неудачи ее – наши неудачи». Если будет в нашей родине не урожай, голод, повальные болезни, кровавая междоусобица, ослабляющие наш народ, то, конечно, этому народному горю мы не будем радоваться. А если под управлением Советской власти страна наша будет преуспевать, богатеть, улучшаться то мы этими успехами нашей страны не будем огорчаться, как радуются и огорчаются враги Советской Республики. Но, разумеется, если в стране нашей станет увеличиваться неверие, Церковь будет преследоваться, мы не можем этому радоваться, как об этом заявлено мною в письме от 1/14 Марта 1928 года. В своих верованиях и чаяниях мы стоим твердо. И не у вас только по своему заграницей прочли это место декларации, нашлись такие и здесь, у нас. Ко мне обращались они с вопросами: – что это значит? Пришлось им выяснить письменно».

Я немного смутился. Хотя я лично не придавал существенного значения этим словам декларации, если бы они и были выражены в редакции, усвоенной эмиграцией, потому что я и сам их так воспринял, но невольно подумал: что же это? Или в заграничной печатной декларации неверно передано это место, или сам м. Сергий старается истолковать в примирительном смысле неудачно сказанное?

– «А так ли это, простите, Владыко?» – спросил я.

– «Прочтите сами, если сомневаетесь». И он достал печатную декларацию, нашел то место: «читайте!»

Действительно: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи»...

Тогда это несколько изменяет дело.

Вспоминается мне и другой разговор с м. Сергием о «лояльности» заграничного клира к Советской власти. Я лично никогда не придавал предложению м. Сергия особого нежелательного для церковного дела смысла, а просто видел в нем одно желание Митрополита, чтобы эмигрантский клир ни в церковных, ни в других публичных выступлениях не затрагивал большевиков, как политическую власть, дабы не дать им повода подымать и без того сильно восчувствованные Патриаршею Церковью против Нее репрессии. Да и без этого предложения к такому бережному отношению в отношении Церкви должна была обязывать эмигрантский клир любовь к ней, раз было засвидетельствовано, что иное отношение к Матери наносит Ей только одно горе. Не запрещают ли детям крик в присутствии больной матери, если он ей вредит? Тем более это распоряжение м. Сергия следовало бы принять за границей sine ira, что оно нисколько не стесняло в этом отношении свободы мирян. Последнее обстоятельство должно было подсказать руководителям жизнию эмиграции, что то желание возглавителя нашей Церкви не навязано требованием большевиков, а подсказано его личною и искреннею заботою о той Церкви.

Их, насколько я мог заключить по личным наблюдениям, мало или почти не беспокоит сама по себе политическая деятельность эмигрантской Церкви. Она интересует разве безбожный коммунизм в борьбе с Церковью, как религиозною, сокрушительною для безбожия силою, и в этом смысле для него выгоднее иметь больше поводов к нападению на Церковь. М. Сергий своим распоряжением о «лояльности» хотел пресечь всякие желанные для безбожия основания к нападению на Церковь. Но ведь всякое слово есть семя, из которого вырастает не один ствол дерева, но и разнообразные ветви с различными по форме и величине листьями. Не представлявшееся лично для меня слово «лояльность» в ином смысле, кроме самого обыденного, непосредственного, какую, однако, оно подняло в эмиграции бурю страстей?! Вот-вот она готова была завершиться обособлением от м. Сергия и разрывом с Матерью Церковью! Если это было естественным выходом для известной остро оппозиционной в отношении м. Сергия части эмиграции, то для другой – оно было временным искушением, подсказанным только неприязненным чувством к большевикам. Теперь эта буря, кажется, милостию Божиею улеглась, оставив по себе неприятный след тревожного, хотя в общей жизни и небольшого церковно-исторического факта. Но в свое время вопрос о «лояльности» был настолько велик для умиротворения эмиграции, что я преднаметил его одним из первых для беседы с м. Сергием.

– «Вы не можете себе представить, Ваше Высокопреосвященство какое волнение в церковных кругах эмиграции произвело ваше предложение церковному ее клиру дать вам подписку о «лояльности» его к Советской власти, – обратился я с выяснением «лояльности» к м. Сергию. – «Суждения о смысле «лояльности» пошли так далеко, что некоторые в вашем предложении увидели требование от клира признать себя Советским подданным, а вместе с ним признать себя подданными и всем их прихожанам, – чуть ли не воспрещение служить молебны и панихиды (даже Божественные Литургии) – по просьбам эмигрантов антисоветского настроения. Там едва ли не все были убеждены, что Вы в данном случае действовали под давлением Советской власти. Подогреваемые печатью страсти настолько разгорелись, что иногда подсказывались крайне греховные шаги порвать с Вами каноническую связь, но, слава Богу, этого не произошло, мирное настроение превозмогло. Я хотел бы знать, чего Вы сами хотели от эмигрантского клира, предлагая ему дать расписки о «лояльности»? Как Вы сами понимаете эту лояльность?

– «Ничего более как только, чтобы священнослужители вели себя прилично (подлинное его выражение) в отношении Советской власти, не затрагивали ее в своих публичных выступлениях. Всякое выступление эмигрантского клира, вроде известного карловацкого, как это и выяснено в синодском постановлении, будем говорить кратко, о «лояльности», так или иначе печально может отражаться, как это было прежде, на Патриаршей Церкви. Нас заподозривают в нелегальном сношении с эмиграцией, нам не доверяют; а ведь нам нужно устраивать церковную жизнь. Мы хотим оградить свою немаловажную работу от всякой нами же создавшейся помехи. Что же, разве для эмигрантской Церкви было бы лучше, если бы церковные дела были в расстройстве? Нужно только поставить этот вопрос, чтобы всякий страх и подозрение в отношении нас по поводу нашего постановления отпали». Кажется тут все прямо и ясно. Но когда в обсуждение простого факта вносится противоположное чувство, тогда и ясный сам по себе факт, находясь под несродным ему освещением, делается трудным для правильного своего восприятия...»

Так, думал я, многие могут отнестись и к моему описанию и пониманию церковной жизни в России. Когда стоишь на неправильном пути, имеешь неправильное на что либо воззрение, то оставить его, воспринять истину – нужен подвиг души, выпрямление ее. Да и вообще – то истина воспринимается усилием духа.

Не даром св. ап. Павел писал Коринфянам: «Если бы кто, пришел, начал проповедывать другого Иисуса, Которого мы не проповедывали, или если бы вы получили иного Духа, которого не получили, или иное благовестие, которого не принимали, то вы были бы очень снисходительны к тому» (2Кор.11:4). Но все же истину нужно свидетельствовать...

Поезд катит; в окнах мелькают железнодорожные фонари; – проезжаем большие и малые станции; мысль бежит вперед и останавливается на ст. Бигасово, где будет последний экзамен, осмотр вещей и документов, может быть на этот раз тщательней и строже.

1-го декабря около 3 часов дня мы подъехали к контрольной станции. Та же процедура. Взяли паспорта и отнесли вещи в залу вокзала. Пассажиров с нами было меньше, чем когда ехали туда. На этот раз нам пришлось ждать осмотра несколько дольше, чем в первый раз. Мой спутник подошел к разменной кассе, обменять советские деньги на доллары.

– «Что-же вы так мало погостили у нас? – обратился кассир к нему.

– «Дольше не дозволили», – ответил тот. Деньги обменяли по номинальной их стоимости. Раскрыли чемоданы, корзину, почти наполненную купленными в Москве различными съестными продуктами. Контролеры даже и не поинтересовались ею. Чемоданы тоже почти не осматривали. Несколько заинтересовались моим портфелем, в котором были копии с некоторых синодских дел, акафист в честь Божией Матери «Умиление», в стихах, написанный м. Сергием, фотографические карточки и проч. Особенно остановились на копиях: контролер старался просмотреть все, хотя поверхностно читал, перелистывал их, посмотрел фотографии и, храня полное молчание, все возвратил мне.

– «Сколько и каких денег?» – спросил другой.

– «Только-то...» и я хотел было вынуть денежный бумажник.

– «Не надо, мы верим вам».

Издали представлявшееся грозным окончилось мягко. Возвратили нам паспорта и мы в преднесении наших вещей отправились в свое купэ, чтобы переехать заповедную границу и низким поклоном проститься с родным, но все же «тем светом»... Страна всяких случайностей... Естественно, перевал за границу отбросил всякое напряженное ожидание чего-либо нежелательного. Наступило обычное настроение едущих в поезде пассажиров. В Риге пришлось обождать около 2-х часов пересадочного скорого поезда, а 2-го Декабря в Воскресенье в 9 ч. у. мы уже были в Ковне. Оповещенный накануне о нашем возвращении православный народ собрался в достаточном количестве к Божественной Литургии, совершенной мною, после которой я впервые свидетельствовал ему, хотя в общих чертах, о состоянии Патриаршей Церкви в России.

Такова внешне фактическая сторона моей поездки в Патриархию и недельного в ней пребывания. Но для общецерковного дела гораздо важнее свидетельство о внутреннем состоянии Патриаршей Церкви, возглавляемой м. Сергием, деятельность которого, независимо от него, для лиц с известным именем, ищущих повода для достижения своих особого рода вожделений, не без влияния на тех, кто, при кружащем их жизненном вихре не может каноническою оценкою разобраться в церковных событиях, – является пререкаемою и не столько в России, как здесь, за границею, в эмигрантской среде. Если даже в большей ее части, признающей для себя в церковном отношении законность главенства м. Сергия, есть такие, которые, не совсем оправдывая достижения м. Сергием законного существования Патриаршей Церкви при признании им в гражданском смысле Советской власти, из-за этого относятся к нему снисходительно, как бы прощают ему это ради только того, чтобы чрез него, как неоспоримого канонического возглавителя Церкви быть в благодатном общении с Матерью Церковью, а чрез Нее и со Вселенскою, то что же сказать о другой части, которая относится к нему с нескрываемою одиозностью? Тут чуть ли не завершился уже такой взгляд на Церковь в России, что истинная Церковь там – в тюрьмах, ссылках, видимых страданиях от коммунистической власти, а всякое другое положение Ее мыслится рабским служением безбожной власти, отступлением от веры и канонов. При таком воззрении на состояние Церкви, естественно, – скорбные вести о Церкви здесь приветствуются, им верят, как действительным фактам, не допуская мысли, что они могут идти из враждебной Ей стороны, а всякие добрые сообщения о Ней представляются вымыслом, ложью, идущими если не из коммунистической, то примиренческо-компромиссной церковной среды. В основе такого воззрения на Церковь, мне кажется, лежит с одной стороны еще живая сила образа Церкви, с которым мы сжились в мирное время, к которому невольно тянется душа, когда представляешь себе тот лик Ее, теперь обрызганный кровью и грязью в революции безбожников сов. властью, а в зависимости с этим с другой – духовное бессилие подняться до мысли, что и при господстве безбожного коммунизма может сохраняться, или вновь создаться такое положение Церкви, в котором могут действовать канонически организованные спасительные пути. Это в идейном смысле. А в более близком к сознанию эмигранта, лишившегося отечества, а с ним и всех условий прежней жизни, в смысле более ощутимом, – в таком воззрении на Церковь и Ее состояние сильнее всего говорит политическая рана, доходящая у иных до распятия и едва теплится вера в Божий спасительный Промысл, первее всего охраняющий Свою Церковь, укрепляющий Ее, а потом уже устроящий и политическое бытие Ее членов. Я и хочу свидетельствовать пред всеми эмигрантами, родными мне по вере и крови, что там на родине, на «том свете», спасительное дело Божие, незримо для всех начавшееся при крушении внешней культуры и православных святынь совершавшееся не только безбожниками, но и временно обезумевшими, еще не совсем потерявшими веру и совесть, заболевшими духовным тифом людьми, – теперь выявляется до духовного осязания.

Вот, что я видел, наблюдал, о чем слышал в случайных разговорах и в нарочитых беседах с м. Сергием, членами Свящ. Синода, другими иерархами, бывшими Соловецкими узниками, возвращавшимися из ссылок и приехавшими из епархий по делам в Патриархию, почти всеми исповедниками, частными лицами; что исследовал по документам синодского делопроизводства, – к чему я пришел после всесторонних обсуждений и размышлений о нашей Матери Русской Православной Церкви, так называемой Патриаршей, фактически возглавляемой ныне м. Сергием.

До легализации Патриаршая Церковь была фактически гонимою, незаконною организациею, если только о ней можно сколько-нибудь говорить после закрытия Советской властью Высших Церковных Учреждений. Святейший Патриарх сознавал всю серьезность и опасность нового положения Церкви и потому хотел хотя высшему возглавлению Ее придать канонический законный характер; поэтому, когда по проискам живоцерковников власти удалили его от управления Церковью и предали гражданскому суду, то, желая получить от Советской власти хотя согласие своему преемнику на воспринятие власти, обратился к В.Ц.И.К. с просьбою: «В виду затруднительности в церковном управлении, возникшей по привлечении меня к гражданскому суду, считаю полезным, для блага Церкви, поставить временно, до созыва Собора, во главе Церковного Управления Митрополита Ярославского Агафангела или Петроградского Митрополита Вениамина: 12 Мая – 29 Апреля 1922 г.» На это получилось согласие от В.Ц.И.К., о чем Святейший Патриарх уведомил Протопресвитера Успенского собора Любимова для приема им м. Агафангела и предоставления ему жительства в Донском монастыре. Известно, как Советская власть поступила с м. Агафангелом после того, как он, вступив в управление Церковью, обратился с посланием к ней, имеющим всецело мирный церковный характер. Ссылка м. Агафангела в далекую Сибирь, казалось, дала полную победу живоцерковникам. Прикрывшись обманом, – будто им передал Высшую Церковную власть сам Патриарх, со всею стремительностью во всех епархиях, кроме Новгородской, захватили кафедральные соборы, – центры церковно-религиозной жизни, и много других храмов; церковная жизнь, около трех сот лет шедшая без практически осознаваемой церковной свободы, без сознательного руководительства соборным началом, каноническою Истиною, данною Церкви по принципу: «Изволися Духу Святому и нам», пришла в замешательство.

Под внешним и сильным ударом по Церкви отступили от соборности многие иерархи; по свойственной иногда слабости и сильным личностям, не устоял пред искушением и нынешний возглавитель Церкви, м. Сергий. А простые миряне едва ли сначала заметили и поняли ворвавшийся в Церковь соблазн. Живя церковною жизнью почти только по традиции, они и расценивали церковные явления просто: облачившийся в архиерейские или священнические одежды и совершающий знакомые для них церковные службы, есть архиерей или священник. Наступило время, когда потребовалось свободное церковное осознание и каноническая расценка совершаемого. В эпоху Вселенских Соборов поддержанные императорами еретики очень часто захватывали господствующее положение, и истинная Церковь казалась побежденною ложью; между тем в этом видимом поражении только начиналась победа Истины, ибо в Ней только, в Истине, – действительная сила и свобода. Сознательно и свободно сохраненная в борьбе с еретиками даже в меньшинстве душ, вероучительная Истина, здесь укреплялась, жила благодатною силою и готовилась к торжеству над ложью. Вселенские Соборы, на которых силою Духа Святого Она торжественно выявлялась, открывали победный путь для Истины, пред которою ереси постепенно замолкали. Истина особорывалась, сознательно воспринималась, как благодатно объединяющее начало всех на спасительном пути, что в деле искания спасения особенно ценно.

Удаление Святейшего Патриарха и м. Агафангела, господство живоцерковников, были призывом Духа Божия к верующим – начинать духовную жизнь сознательно, не по традиции только. Истинная Церковь сохранилась; она только внешне умалилась; еще остались верными Ей и иерархи, особенно в столицах, почти в каждом городе в малом-ли большом-ли количестве, как духовная закваска; были и священники, и миряне, иногда имевшие один и то малый храм. Наступило время свободного осознания Истины; Она в меньшинстве, но тем больший подвиг, когда Она ищется не под ложным давлением силы только большинства, но опознается сама в себе, в малой закваске.

Хотя отступники от Истины, возобладав над Нею, как обычное явление, скоро проявляют во вне свою безблагодатность, но все-таки, чтобы осознать Истину, ощутить Ее, придти к Ней, с Нею воссоединиться, нужен духовный опыт, переживания спасительного действия Духа Божия. Это там в России и совершалось.

Одна, жившая в то время в Петрограде интеллигентная женщина, рассказала мне о себе следующее: «Я, как и многие другие, при появлении живоцерковников не делала различия между ними и тихоновцами. С внешней стороны все как будто было по-прежнему. Однажды в будний день я вошла в храм побыть на Литургии. Вошла, и никакой, как прежде, не ощутила сердечной теплоты. Наоборот, как будто окружил меня холод. Подхожу к иконам, лобызаю и не чувствую никакого благодатного отзвука. Что такое, думаю себе? Быть может, я вошла в храм с рассеянною душою, без надлежащего настроения? Хоть уходи, нет потребности молиться. Вспомнила, что этот храм – у живоцерковников, но значения этому почти не придала. Вышла и пошла в храм православный, «тихоновский». Тут сразу меня обвеяла церковная теплота, молитвенное настроение, я простояла службу до конца и вышла удовлетворенною. Тут я поняла разницу между Православною Церковью и живоцерковною».

Каноническая Истина, «соборность» Церкви, свободно воспринималась первее всего в церковных центрах. Насильственное удаление Патриарха от управления Церковью в действительности не лишило его канонического на то права и благодатного возглавления им Церкви. И св. ап. Павел неоднократно был заключаем в тюрьму, но ни он, ни основанные им Церкви не прекращали установившихся взаимных отношений. Причем, св. ап. называл себя узником ради духовного блага не только христиан, но и язычников. Правда, ап. Павел поддерживал свое духовное руководительство посланиями к Церквам. Но здесь, в России, живым посланием Патриарха к Церкви были совести верующих, которые читали в них то главнейшее, что Патриарх – узник за Истину Христову, чтобы она крепко жила в сердцах верующих (2Кор.3:2–3). Откликом этого живого послания было то, что в Москве⁸² к месту удаления Патриарха собирались толпы верующих и ожидали его благословения. Здесь уже зарождалось действительное поражение живоцерковничества. Надлежало на время удалить видимого возглавителя Церкви, чтобы осиротевшая паства с верными Истине пастырями опытно восчувствовали потребность в «соборности», в свободном духовном единении с каноническим Главою, сами руководимые Духом Истины твердо стали на каноническую почву. Из центра тем же благодатным действием «соборность» распространялась дальше. Тогда уже все «Соборы» живоцерковников, с их грозными постановлениями, все усилия их закрепить за собою похищенную власть, обрекались на ничто. Достаточно было явиться Патриарху, воплотителю церковной «соборности» выйти из заключения, как потянулись к нему взоры и сердца верных Истине, чтобы в нем и с ним вместе стоят в Истине, действительной «соборности» и оберегаться ею. Высказанное Патриархом желание, как акт общечеловеческой слабости и некоторой усталости от борьбы с враждебною силою, сложить с себя Патриаршие полномочия без достаточного на то канонического основания, только ярче выразило живую силу Церкви Истинной, подлинную, уже могучую «соборность» и посыпавшиеся отовсюду к нему просьбы не думать о том и не губить Церкви, приняли уже «многоболезненный вопль» страждущей Матери.

Сила церковной соборности разрасталась. В 1926 г. мне писали из К. епархии, что вся она была захваченная живоцерковниками, теперь стала очищаться от них; сами крестьяне стали выгонять их из приходов и восстановлять надлежащий канонический строй со старыми церковными порядками.

Вместе с выявлением и свободным восприятием подлинной «соборности», живой канонической Истины, действительной благодатной силы шло, хотя и медленно, по тернистому пути, осознание во всей полноте Божественного начала: «несть власть, еще не от Бога, сущия же власти от Бога учинены суть» (Рим.13:1).

В мирное время, когда государственная власть, соответственно своему назначению, заботясь о внешнем благосостоянии граждан, имела внешнее попечение о Церкви, церковной иерархии не трудно было своим сознанием, не проникая в существо Божественной заповеди о Власти вообще, признавать эту власть, власть мирного времени, данную Богом, если даже не говорить о том, что нередко, а может быть и часто говорилось на темы этого рода не по сознанию важности во всей его глубине принципа о Власти, а отчасти по страху пред «предержащими», а отчасти в цели поддержать в простом народе благоговейное отношение к власти, сознание чего едва ли было у самих властей, тем менее у интеллигенции, которая часто позволяла себе кощунственно повторять эти слова Духа Божия. При таком одностороннем, земно эгоистическом понимании заповеди о Власти застала нас великая революция, приведшая в полный развал все прежнее благополучие: храмы осквернены, святыни поруганы, семья разрушена, нравы одичали, грязные страсти разнуздались, злодейство торжествует, вероломство и предательство ширятся, добродетель считается пороком, порок – добродетелью; и все это не в хаосе, не в анархии происходило, а исходило от ставшей в православном русском народе безбожной власти. Легко ли было нашему Первоиерарху, Святейшему Тихону, взойти на такую всепроникающую высоту духа видя как все дорогое воспринятое трехсотлетнею почти мирною государственною жизнию, с чем он сжился всем своим существом, не представляя себе на земле ничего иного лучшего, сказать в полном сознании глубины истинности: если «несть власть аще не от Бога», то значит эта власть от Него. Человеческих сил было мало; тут требовалась помощь и озарение свыше, оно все же дается при подготовке к тому духа. Нужна была высота духа ап. Павла, который и в лютейшее гонение им. Нерона на христиан, находившего в том в себе наслаждение, сказал на все времена заповедь о власти, сказал не по страху пред гонителем, ибо он всегда духом ощущал приближение к себе спекулятора с мечем, но движимый Духом Истины. Говоря по человечески, ап. Павлу было легче постигнуть эту Истину, ибо он и родился и вырос при господстве над Иудеею Римской власти, которая на троне узурпаторски сменялась и утверждалась, ни разу не проявляя никакого справедливого отношения к христианам, в чем еще большую энергию проявляли к ним Иудейские власти. А тут? Пред Патриархом стояла головокружительная духовная высота, на которую ему судил Бог взойти постепенно. Всероссийский Московский Собор 1917–18 гг. в одобренном тексте молитвы о спасении родины и Церкви, как это и приличествовало ему, в общем выражении высказал свой правильный взгляд на безбожную, только что взявшую в свои руки управление страною власть: «Вразуми и укрепи всех, иже во власти, и возглаголи в них благая о Церкви Твоей и о всех людях Твоих».

Воплотить же его в жизни, выявлять его в действительности – уже самым существом дела возлагалось на только что восприявшего Высшую Церковную Власть Святейшего Патриарха Тихона. Но на такой духовный подвиг он мог найти себе силы только в истинной «соборности» Церкви, когда православный народ с иерархами восчувствует духовную потребность в объединении каноническою Истиною, соединяющею его с Вселенскою Церковью, и будет искать Ее в живом носителе Ее, каноническом Патриархе. Этого, как уже сказано, сперва не было. Поэтому и Патриарх Тихон в своем первом послании (1918 г. 19 янв.) явился не выразителем церковного взгляда на власть, – он ее не коснулся, при виде величайшего смятения и разрушения Церкви и родины «явными и тайными их врагами», но выявителем болезненно-горького чувства, крика пораженного небывалым горем своего сердца и благомыслящей части народа. «Властию данною нам от Бога запрещаем вам приступать к тайнам Христовым, анафематствуем вас, если вы только носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной», – со всею решительностию объявлял он всем в своем послании к Церкви. Однако этот удар, не касаясь власти по существу, не затрагивал и прав Ее церковных, ибо во главе Ее стояли или безбожники или бывшие христиане, ставшие безбожниками. Анафема относилась к вр. забывшим совесть и разум русским православным, но и здесь она теряла свою силу, будучи безличною, общею. Скорее всего она явилась предохранительным средством для людей еще не потерявших страха Божия. Такого же характера были и последующие его послания, напр. по поводу заключения большевиками Брест-Литовского мира, Совету народных комиссаров (25 окт. 1918 г.). Как обращенные к безбожникам, они в прямом смысле не были Архипастырскими посланиями, а скорее с обезглавлением государства, воплем к Богу печальника Русской земли, а вместе с тем громким откликом потрясенных душ благоразумной части народа, в котором она могла найти своему горю хотя некоторое успокоение: «есть наша совесть – это Патриарх; пусть его не послушают, но он говорит и еще скажет за нас». Только при господстве чувства и могли вылиться такие неопределенные слова касательно важнейшего предмета: «не наше дело судить о земной власти; всякая власть, от Бога допущенная привлекла бы на себя наше благословение, если бы она воистину явилась «Божией слугой» на благо подчиненных и была «страшная не для добрых дел, а для злых». Конечно, Патриаршего благословения на дела беззакония не могло быть, но и беззаконнующая власть все же Божие попущение. Впрочем, этот оборот речи у Святейшего был не столько выразителем существа Истины, сколько моральным аргументом для обращения к комиссарам с увещанием: «ныне же к вам, употребляющим власть на преследование ближних и истребление невинных, простираем мы наше слово увещания: отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения стеснения веры; обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности, дайте народу желанный и заслуженный отдых от междуусобной брани»... Сказать тогда народу с полным убеждением: «несть власти, еще не от Бога»... было бы ослепительным светом, от силы которого он мог пожалуй отвратить в сторону еще свой не готовый к тому духовный взор, а от Патриарха, невольно охваченного силою чувства, при наличии окружающих условий, потребовалось бы необычайное величие духа: необходимы были подготовка для первого и личный подвиг для второго. То и другое сделали узы нашего Первосвятителя. Появление живоцерковников и других канонических отщепенцев дали толчок к кристаллизации в народе «соборности», свободного чрез личный опыт при воздействии Духа Божия, опознания канонического возглавления, канонической Истины, важнейшего условия для восприятия и Истины вероучительной, как бы она ни была высока, ибо и каноническая и вероучительная Истина – от одного и того же Духа Истины, руководящего к спасению. А невинные узы за Истину Христову только углубили ум Патриарха в постижении Ее и укрепили в ней его волю.

Патриаршие узы легли гранью между прежнею его церковною деятельностью и будущею, между взглядом его на советскую власть прежним и созревшим в заключении. Открывалась борьба не с внешнею властью, хотя бы даже в форме протеста Великого Отца вместо народа против бесчинств ее, или в форме обличений, а борьба за Церковь, за Ее канонические и вероучительные устрои, под которые стали подкапываться при содействии советской власти разные церковные отщепенцы, сперва поломавшие каноническую ограду Церкви, а потом, в неизбежной последовательности, коснувшиеся и догматической Ее стороны.

Митрополит Агафангел, за насильственным отстранением Святейшего Тихона от управления Церковью, приняв от него заместительство, в виду всесторонней разрухи жизни, а может быть и предвидя свое заточение, в своем послании от 5– 18 июля. 1922 г. дал иерархам почти полное право на самостоятельное управление, «соображаясь с Писанием, священными канонами впредь до восстановления Высшей Церковной Власти». Это право должно было выявить каждого иерарха кто он? останется ли в истинной церковной свободе, в «соборности», в указанной ограде, или уклонится в самочиние, личный рационализм? Начиналось свободное осознание себя, очищение соборного иерархического лика. К выходу из заключения Патриарха в достаточной степени выявилась как факт, «соборность» народа, по крайней мере в столицах и других крупных центрах народной жизни и иерархического сословия. Освобожденный из уз Патриарх приступил на этой церковной, свободой созданной основе к собиранию Церкви, приведению Ее не к компромиссному соединению разнообразных новых образований, но к единству на основе канонического возглавления и проистекавших оттуда последствий, при надлежащем разграничении того, что «кесарево», и что «Божие».

Как Великий Господин Российской Церкви, в котором, вследствие уничтожения большевистскою властию Свящ. Синода, по воле Всероссийского Собора и существу первосвятительского служения, сосредоточилась вся Высшая Церковная Власть, в своей краткой грамоте к Церкви, данной еще из узилища Донского Монастыря (6 дек: 1922 г.), назвав «Высшее Церковное управление» антихристовым учреждением, анафематствует его, а выйдя из заключения, уже в своем послании (15 Июля 1923 г.) он называет его и всю его иерархию безблагодатными, оставшихся верными «Богоустановленному порядку церковной жизни призывает оказать ему содействие в деле умиротворения Церкви», а «поползнувшихся в настоящем веке лукавствия и чрез признание незаконной власти, волею или неволею, или неведением, отпавших от церковного единства и благодати Божией, умоляет сознать свой грех, очистить себя покаянием и возвратиться в спасающее лоно Единой Вселенской Церкви».

Здесь, таким образом, каноническим Кормчим Церкви торжественно провозглашено, где спасающая Матерь Церковь и где безблагодатная пустыня, всем указано начало истинной «соборности», соединяющее со вселенскою Церковью. Начиналось свободное осознание спасительного, но тернистого пути. «Царствие Божие нудится и нуждницы восхищают е». Открылась полная духовных подвигов чистка пшеницы от плевел, чистка длительная, но с надлежащей твердостью отделяющая действительно верных Христу от друзей грешного мира.

Что касается отношения к Советской власти, то сущность его была выражена еще м. Агафангелом в своем, как заместителя Патриарха, послании, – это признание ее, как уже власти установившейся: «Повинуйтесь с доброю совестью, просвещенною Христовым светом государственной власти, несите в духе мира и любви свои гражданские обязанности, памятуя завет Христов: Воздадите кесарево кесарю и Божие Богови». Тот же взгляд в отношении советской власти созрел в душе Патриарха во время его темничного заключения. «Отныне я определенно заявляю всем тем, кто будет пытаться восстановить его против советской власти, что их усердие будет совершенно напрасным и бесплодным, ибо я решительно осуждаю всякое посягательство на советскую власть, откуда бы оно ни исходило», писал он в своем послании уже на свободе (28 Июля 1923 г.)⁸³.

Нельзя согласиться с общераспространенным в эмиграции мнением, что это послание написано не самим Патриархом, а заранее заготовленное большевистскою властию только подписано им, как вынужденная уступка тому условию, под которым он мог получить свободу, крайне необходимую, по личному сознанию его, для Церкви. Мне лично не пришлось говорить в Патриархии по этому вопросу; да и не мог он прийти на память при совершающейся там церковной жизни, так реальность этой жизни не чувствовала его.

Но психологически это мнение трудно и, прямо скажу, едва ли допустимо. Я не стою за формулировку этого послания, но говорю о сущности его, о признании Патриархом Тихоном Советской власти; мне думается, что он сделал это не под внешним только насилием, в душе оставаясь против власти, как власти, но придя к тому свободно в своих Первосвятительских советах и разуме. Иное мнение, это – точка зрения чисто мирская, подсказываемая политическим чувством, для которого закон христианской жизни «ищите прежде Царствия Божия и Правды Его, и это (остальное) приложится вас» (Мф.6:33), не имеет первосущественного центрально-основного значения; для него этот закон, пожалуй, приемлем только в обратной перестановке двух его существенных предметов. Для Первоиерарха же Исповедника Христова это недопустимо. Уже то обстоятельство, с каким достоинством и неустрашимостью он держал себя на суде над ним, жертвенно защищая собою всех бывших с ним на суде священников («они не виновны, ибо они исполняли мое предписание» (Ин.18:8), свидетельствует о том, что Первоиерарх наш был не из тех, чтобы по важнейшему вопросу из-за страха уз поступить вопреки своему внутреннему убеждению. Узы он принял за Истину Христову, а в таких узах дух исповедника не ослабевает, но вызвышается, поддерживаясь и укрепляясь Духом Святым. В святом заключении иерарх может лучше постигать волю Божию в ее надлежащей полноте, если она в мирной жизни примрачалась обычными условиями суетливой жизни.

Св. Ал. Павел из уз написал возвышенное послание к Ефесянам, в котором говорит, что ему в узах дано Духом Святым глубочайшее постижение сокровенной от вечности, но открытой теперь, неведомой и ангелам тайны всеобъемлемости спасающей Церкви Христовой, созданной Им на Своей крови, что узы его сами по себе благоветствуют о Христе, так что это благовестие уже достигло кесарева дома, и с этой стороны они являются не скорбью для Церкви, но славою Ее (Еф.3).

Нужно полагать, что и для Первоиерарха темничное заключение было тем добрым подвигом за Истину, который поднял его понимание заповеди Божией: «несть власть, аще не от Бога»... до безусловности ее, и определил его дальнейшую церковную деятельность, при известном отношении к гражданской власти, в соответственном заповеди направлении. Иная точка зрения только без всякого серьезного основания лишить его насильственно церковную изоляцию цены доброго исповедничества и представить его политическою личностью.

В дальнейшем психологическом ходе, последнее послание Патриарха Тихона от 7 апреля 1925 г., по содержанию своему представляющее более подробное, обоснованное Словом Божиим, раскрытие уже неизменно твердого воззрения на сущность церковной жизни и управления ею, а также и на отношение его самого к советской власти, было бы обычным, естественным и не вызвало бы нигде ни спора, ни подозрения подлинной принадлежности его Патриарху, если бы продолжилась жизнь его. Но к сожалению оно явилось как бы предсмертным завещанием, хотя ни сам Патриарх не думал о том, ни само послание не носит ни малейших следов такого акта. Жизнь Святейшего, казалось для людей отдаленных от Москвы, прекратилась неожиданно, хотя для близких к нему эта неожиданность по роду его болезни, не исключалась: он был болен астмою. Естественно, за границею, а может быть и в России вдали от центра, появились различные толки о насильственной смерти Патриарха, и фальсификации якобы его последнего послания. И я так думал. Но в Москве ни в Патриархии ни от частных лиц я не слышал даже и намека на подтверждение наших заграничных слухов. Ни в естественности его смерти, ни в принадлежности ему послания там нет сомнений. В одной из частных бесед в присутствии м. Сергия и двух-трех иерархов, членов Синода, м. Серафим, рассказывая об обстоятельствах смерти, погребения Патриарха и о признании, согласно воли почившего, Местоблюстителем м. Петра, коснулся и последнего послания Патриарха. Рассказ собственно был для меня, а остальные хорошо знали обо всем. Часов в 7 вечера перед смертию были у Патриарха, проживавшего в лечебнице, некоторые иерархи. Обычная беседа со Святейшим не предвещала скорой развязки его со скорбною земною жизнию. Может быть в личном предчувствии смерти, он передал два пакета м. Петру – один о местоблюстительстве, а другой неизвестно о чем. После погребения, в присутствии всех участвовавших в отпевании умершего иерархов, был вскрыт пакет о Местоблюстительстве. Не мало было разговоров, как быть, как исполнить волю почившего, так как первые два кандидата – м.м. Кирилл и Агафангел были в ссылке, а налицо – третий, м. Петр. Благоразумие выяснило, что, согласно воли Патриарха, Местоблюстителем должен быть тот, кто может сейчас же, без внешних затруднений, восприять эту власть; таковым и был м. Петр, который не смотря на отказ, упрошенный иерархами, а главным образом, в силу видимой необходимости, и принял на себя бремя местоблюстительства. Время было уже позднее; утомленные и служением и обсуждением иерархи подписали составленный акт о местоблюстительстве и разошлись; а м. Петр, естественно взволнованный всем происшедшим, совсем забыл про другой пакет Патриарха, и вспомнил о нем уже через неделю. Пригласил к себе м.м. Тихона Уральского и Серафима Тверского и в присутствии их вскрыл пакет. Это было Патриаршее послание к Церкви. Они решили сообщить о том Тучкову; тот прочел и сказал им: что же Вы медлили с этим важным для Вас же документом? и отдал его им для напечатания.

Если и есть в этом Патриаршем послании отдельные слова, некоторые выражения, которые без ущерба для сущности послания по иному мнению могли бы быть опущенными, то для Патриарха они оправдывались желанием «установить чистые искренние отношения» между Церковью и Советскою властию, чтобы тем, – как он говорит в последних строках послания, – «побудить нашу власть относиться к нам с полным доверием и дать нам возможность преподать детям наших пасомых Закон Божий, иметь Богословские школы для подготовки пастырей, издавать в защиту православной веры книги и журналы». В общем же, если вчитаться в послание без предубеждения, то ни по содержанию, ни по стилю, ни тем более по духу, оно ни в коем случае не может быть признано произведением безбожного ума. И морально и психологически не под силу написать его гордому богоборному уму. И следует ли отрицающим подлинность Патриаршего послания, в противоречие своему взгляду на советскую власть, давать ей неподобающую честь, приписывая ей авторство послания?

Советская власть могла с торжеством сказать о победе своей над Патриархом и возглавляемою им Церковью. Иного отношения и вывода нельзя было и ожидать от власти, признающей одну только физическую силу. А Патриарх мыслил иначе. Не раболепно склонился он пред тяжелою рукою безбожной власти, а как верный служитель Христа, узами свидетельствовавший Истину Его, он только возвещал непреложную волю Божию о власти, и отношении своем к ней. Думаю, ему легче было бы умереть, чем рабским лицемерием вводить в заблуждение врученную ему для водительства к вечному спасению паству. Не легко было ему писать это послание, зная, что не все надлежаще поймут его, ибо не все духовно взрослы, и некоторые осудят его. Но долг святой выше ложного страха. Стоя в Истине, «в сознании лежащей на нем обязанности блюсти чистоту жизни Церкви, первее всего ищущей спасения людей и осуществления в жизни вечных Божественных начал», он засвидетельствовал: «Кесарева кесарю, Божия Богу». В области первой – мы подчинены, в области последней, безмерно высшей, в конце концов побеждающей первую – свободны. В области Божией – Православная вера и незыблемость свв. канонов, как ограда истинной Церкви; здесь нет и не может быть ни изменений, ни уступок.

Только в таком сознании можно написать: «Наши враги стремясь разлучить нас с возлюбленными чадами, вверенными Богом нам, пастырям, распространяют ложные слухи о том, что мы на Патриаршем посту не свободны в распоряжении словом нашим и даже совестью, что мы засилены мнимыми врагами народа и лишены возможности общения с паствою, нами водимою. Мы объявляем за ложь и соблазны все измышления о несвободе нашей, поскольку нет на земле власти, которая могла бы связать нашу святительскую совесть, и наше Патриаршее слово». Не безбожному сердцу, тем менее уму, засвидетельствовать эту исключительную по силе исповедь сердца: «на земле нет власти...» Внешняя власть может опять взять в узы за благовестие Истины, но заставить подменить ее, отречься от Нее, она бессильна. Здесь уже слышатся завещательные слова предсмертного послания ап. Павла к Тимофею: «Помни Господа Иисуса Христа от семени Давидова, воскресшего из мертвых, по благовествованию моему, за которое я страдаю даже до уз как злодей; но для Слова Божия нет уз» (2Тим.2:8–9). Только с такой духовной высоты могли быть сказаны утешительные предсмертные слова: «Небоязненно и с великим упованием взирая на грядущие пути святого Православия (может ли так говорить безбожник?), мы смиренно просим вас, возлюбленные чада наша, блюсти дело Божие, да ничтоже успеют сыны беззакония». Отсюда вполне естественно и понятно: «призывая на архипастырей и пастырей и верных чад благословение Божие, молим вас со спокойной совестию без боязни погрешить против Святой веры, подчиняться советской власти не за страх, а за совесть, памятуя слова Апостола: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо несть власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены» (Рим,13:7). Только в верности Истине, и твердом стоянии в Ней – всепобеждающая Божия сила: «сия есть победа, победившая мир, вера наша» (1Ин.5:4).

Это послание Патриарха сделалось как бы основным для деятельности восприемников его власти м. м. Петра и Сергия.

Местоблюститель, м. Петр, в своем первом, вступительном послании, со всею определенностью свидетельствует о каноническом соборном начале, осуществлявшем в лице Патриарха Тихона, а теперь канонически преемственно воспринятом им, находящимся в единении со всею православною законною иерерхией, в соответствии с чем все, самочинно отпадшее от единения с носителем соборного начала, является вне церковным, безблагодатным. А о своем понимании существа гражданской власти он высказывается не менее определенно, чем Патриарх, только в более сильном выражении: обращаясь к архипастырям, пастырям и всем православным, он говорит: «будем пребывать в союзе мира и любви между собою, будем все едино (Ин.17:22–23), помогая друг другу охранять нашу православную веру, являя везде и всюду примеры доброй жизни... смирения, повиновения существующей гражданской власти» не безусловно во всем, «а в согласии с заповедями Божиим и (Мр.12:17; Рим.13:1; Деян.4:18–19), дабы последняя видела это и Дух Божий возглаголал бы чрез нее благая о Церкви Святой (1Пет.2:12–14).

Свое фактическое признание советской власти он засвидетельствовал, находясь уже в тюрьме, в подвиге Исповедничества Истины, в резолюции об учреждении особой комиссии по управлению церковными делами: «означенная коллегия по соглашению с властями, пользуется правом пригласить...». Если бы кто подумал, что во взгляде на существо гражданской советской власти больше выражено лести и страха чем Истины, то мы скажем, что для безбожной власти все равно – признает ли глава Церкви и народ ее Богом данною, или нет, лишь бы повиновались ей; а главное укажем на то, с каким достоинством носитель Высшей Церковной Власти, еще находясь на свободе, отстранил все запугивания, какими хотел устранить его инициатор новой смуты, – А. Григорий (Яцковский) со своими единомысленными иерархами; отстранил, готовясь принять за Истину темничные узы. Когда в ноябре 1925 г. в советских газетах поднялась травля м. Петра, взводившая на него разные обвинения, то будущие его предатели, А. Григорий с другими немногими епископами, предложили м: Петру оправдаться в советской печати и созвать Собор из находившихся в Москве епископов. Тот сперва было согласился на то и другое, а потом отказался от обещания. И правильно поступил, в особенности в отношении созыва Собора из Московских иерархов, так как такое собрание не было бы Собором, а между тем церковные мятежники могли поставить на нем вопрос о самом Местоблюстителе и употребить все меры к тому, чтобы вынести решение против него; тогда ликвидация Местоблюстителем этого самочинного решения могла бы быть большим вредом для мира Церкви, а его самого положение, конечно, ни мало не улучшилось бы. Поэтому, он заявил, что ответственным лицом за Церковь является он; о действиях же его будет судить Господь и Всероссийский канонический Собор. В таком полном достоинства ответе Господь ему судил лучший выход – подвиг исповедничества. На другой день он был взят в тюрьму. А Заместителем себя, еще ранее заготовленным письменным актом, он назначил митрополита Сергия.

Признание нашими первоиерархами советской власти, как власти Богом данной, было свидетельством долга и верности воле Божией. Но это само по себе, в прямом смысле, нисколько не могло побуждать советскую власть к легализации Православной Церкви, хотя и могло казаться, что главнейшим тормозом для того было недоверие в лояльности к ней церковной иерархии вообще. Безбожная власть уже по самому существу своему не может быть равнодушной, лояльной к Церкви Христовой, видя в Ней всегдашнего непримиримого врага себе; и это вполне естественно: дело ведь не в штыковой схватке двух враждующих сторон, а в неизбежном, глубоком и непримиримом внутреннем духовном антагонизме. Не признавая последнего, советская власть своим внутренним существом вынуждалась быть враждебною к Церкви, делая и позволяя в отношении Ее все, что могло ослаблять и расстраивать Ее внутреннюю и внешнюю жизнь. Конечно, о легализации Церкви, без какой-либо вынужденности к тому, не могло быть и речи. Открытое, действительное, нелицемерное признание Первоиерархами советской власти, как власти данной Богом, естественно, для самой власти показалось полною победою ее над Церковью, капитуляцией Ее. Однако, здесь-то и полагалась основа для концентрации духовной силы Церкви, при надлежащем подчинении Ее «кесарю». Церковь Христова только тогда бывает непобедимою страшною духовною силою для врагов Ее, когда Она облачается в волю Христову, делается послушною Ему и подвигом исповедничества является свидетельницею верности Ему. Вера народа крепла, истинная «соборность» ширилась, концентрируя народ около канонической церковной власти; вырастала такая духовная мощь, которая не могла быть не ощущаема властью, как сила ей опасная, если она не даст ей надлежащего течения. Постепенно выявилась нужда дать легализацию Церкви. Бог судил получить ее м. Сергию.

Высокопреосвященнейший м. Сергий – крупнейший иерарх мирного времени, иерарх незаурядного ума, учености, известный в широких кругах просвещенного русского общества. Не будучи членом Синода по положению, он, однако, почти неизменно заседал в нем. Это положение почти невольно и незаметно увлекало в политиканство, качество тогда считавшееся и в иерархе чуть ли не достоинством, порождавшее ненужную гибкость в деятельности и ослаблявшее прирожденную силу воли. Некоторые иерархи, вероятно, помня его совместную работу в Синоде, доселе считают м. Сергия человеком слабой воли. Но едва ли это так. Там была скорее обычная для многих того времени жизненная приспособляемость, и только, но не выявление природной воли. В мирное время эта гибкость могла проходить благополучно. Но в церковной смуте она нанесла ему сильный удар, от которого он, переживя бурю глубокого душевного потрясения, поднялся в надлежащем достоинстве, в присущей ему духовной красоте. Патриарх удален от церковного Управления. Основатели живоцерковничества, худшие из церковного клира, самочинно объявившие во всей Церкви себя Высшим Церковным Управлением, будто свободно переданным им Патриархом, потоком устремились к захвату в свои руки всей Церкви.

С борьбою ли, без борьбы ли, волею ли, или неволию, ведением ли, или неведением, – кто знает? но попущением Божиим был увлечен сюда и м. Сергий. Его присутствие здесь, несомненно, придало живоцерковничеству огромную моральную силу и, быть может, некоторые чрез него и преткнулись о камень соблазна, перейдя в живоцерковный раскол. Но думается, что сам он своим светлым умом, более чуткою совестью, скоро почувствовал и уразумел силу падения. Но пред кем покаяться? Кто исцелит душу? Патриарх заключен. Целый год пришлось ему быть с самим собою, нося в себе свое падение, омывая его воздыханиями, а может быть и слезами. Освобожденный Патриарх обратился ко всей Церкви с посланием, в котором всех отступивших в живую Церковь иерархов назвал, по праву апостольского преемства, безблагодатными. Восчувствовал правду эту м. Сергий, и один из первых, если не первый, предстал пред Патриархом и всею Церковью с сокрушенным покаянием, снявши все иерархические одежды, как символ иерархической благодати и высокого сана, оставшись в положении простого инока. Потребовал ли от него такого покаяния Патриарх, или он сам предложил Святейшему свою искреннюю просьбу о том, только появление кающегося выдающегося иерарха пред лицом Первосвятителя с сонмом иерархов и духовенства, среди переполнившего собор народа, не говоря о произведенном на всех огромном впечатлении, свидетельствовало о таком глубоком сознании своего падения, пред которым в ничто обращались ложный стыд и все взоры и разговоры внешнего мира, лишь бы быть в единении с Матерью Церковью, а чрез Нее и со Вселенскою, в которой одной достигается спасение. От лица всей Церкви Патриарх принял покаяние, восстановил его в Митрополичьем достоинстве и поставил его сослужить ему в Божественной Литургии первым после себя. М. Сергий встал в подобающей ему высоте и природном достоинстве, величии духа. О слабости воли в нем тут уже говорить нельзя. Дальнейшие четырехкратные темничные узы для него были такими, о которых он рассказывает всегда с приятною на лице улыбкою. Ни тени огорчения или укора кому-либо. Кажется он желал их, чтобы с избытком, если только можно говорить здесь о духовной мере, покрыть свое грустное прошлое, и возрастать духовно⁸⁴. Ни разу даже он не обмолвился мне о тяжести тюремного заключения, как будто ее он и не чувствовал. Это от того, что день и вечер он расположил для богослужебного и, так сказать, келейного молитвенного подвига, применительно к тем часам дня и вечера, когда он выполняется на свободе. Ему приходилось почти всегда жить в одиночной камере, в которой находилась койка, стол и стул. В определенное время доставлялся обед, восполнявшийся в достаточном количестве приношениями православных, кипяток при выдаче определенной порции чая и сахара. Для обеда и чая требовалось немного времени, а остальное он так располагал: утром по приведении себя в порядок от сна, прочитывал все положенные утренние молитвы; затем, после малого перерыва, становился для отправления утреннего богослужения, вычитывая положенные псалмы, а на кафизмах хорошо знакомые эктении, песнопения отдельные песни знакомого канона и первый час. Часов около 9-ти читал 3 и 6 часы, пел так называемую «обедницу» и песнопения литургийные; вечером совершал вечерню и вычитывал полностью молитвы «на сон грядущим». Никогда, говорил он мне, на свободе не приходилось на память вычитывать, положим, часы, шестопсалмие, и я думал, что не смогу прочесть; а потом постепенно все вспомнилось, так что уже впоследствии все это выполнялось без особого напряжения памяти. В промежутках времени отдавался религиозному размышлению: св. Евангелие знал, много раньше читал. Так духовно наполнялся весь день, все время отдавалось духовному деланию; потому проходило оно сравнительно незаметно; а главное, в душе не было ни раздражения, ни озлобления, а всегдашнее сознание – за истину Христову. Поэтому, я не удивляюсь, что четырехкратные узы Первосвятителя нисколько не умалили в нем врожденного благодушия ко всем и всему, но даже как будто прибавили.

Кажется после третьего заключения он был отправлен в один из монастырей Нижнего Новгорода без права выхода за стены обители.

Там, совершая ежедневно обычные духовные занятия, в свободное время он стал размышлять о составлении акафиста Божией Матери. «Никогда мне и в голову не приходило писать стихи, – рассказывал он, а тут вдруг акафист стал выливаться в стихотворной форме, и я написал акафист в честь Богоматери, именуемой Боголюбской и Умиления». Последний и я имею от него. Такое настроение в узнике – дело Божие. Бог и в темнице верным Своим посылает утешение.

Ему то Господь и поручил устроение церковной жизни на канонических началах при полученной им легализации Православной Церкви.

Но не сразу он приступил к этому важнейшему в нашей новой церковно-исторической жизни делу. Ему Бог судил ярче выявить основное для каждой самостоятельной Церкви начало о праве и власти первоиерарха Церкви, при том с новой, выдвинутой у нас смутною жизнию, стороны раскрытием данного Главе Церкви Всероссийским Москов. Собором права на случай угрозы смерти или заключения в тюрьму назначать своего заместителя или местоблюстителя.

В неожиданном для себя устранении от Управления Церковью Святейший Патриарх только частично осуществил данное ему Собором право: вместо трех кандидатов в заместителя себе он назначил только одного. М. Агафангела, вероятно, в надежде, что и тот в свою очередь сделает то же самое. Но м. Агафангел и этим не воспользовался, а, отправляясь в ссылку в Сибирь, оставил иерархов согласно своему посланию самим себе, своей совести, при свободном руководстве ее Св. Писанием и св. Канонами. В то время, как мы указывали, в церковно-практическом отношении это имело большое значение. Широкое право, данное м. Агафангелом, конечно, имело в виду не автономию каждого иерарха, а оно шло к иерархической совести с вопросом – кто ты? в каноническом ли ты сознании, или почтешь это право за повод к бесчинию? Как ты отнесешься к 34 ап. прав., требующему признавать первого иерарха, как главу, и без его воли ничего не делать, кроме дел, касающихся твоей епархии? Патриарх в узах; его заместитель – в ссылке, оказавшись в внешнем положении одинаковым с положением Патриарха и потому потерявшим переданные ему Патриархом права на управление. Наступили ли вынудительные обстоятельства каждому идти своим путем, или, при отсутствии на свободе главы, пришло время осознать особую важность начала, указанного 34 ап. пр. и возможность, совершая в Церкви свое служение, духовно возглавляться узником, руководясь ранее сделанными им указаниями, а потом исшедшим от него из уз анафематствованием верховодителей «Живой Церкви»?

Здесь, с внешней стороны самом тяжелом положении Церкви, в глубине Ее жизни создавалась каноническая основа для широкого практического применения восприятия Церковью указанного Соборного начала о Заместительстве Главы Церкви. Мы знаем, что однажды, после ссылки в Сибирь м. Петра и всаждения в тюрьму назначенного им себе заместителя м. Сергия, прошел целый ряд сменяющих по разным причинам один другого Заместителей, пока не закончилась эта смена Архиеп. Угличским Серафимом, также спокойно принятым Церковью как и м. Сергий. Но на долю последнего выпало крупное дело отстаивать каноничность Заместительства, как единоличного возглавителя Церкви по прямому преемству от Патриарха, внутреннюю свободу Церкви и выяснить, как я сказал, размер канонических прав Заместителя, когда он на свободе и когда он лишен ее. Все это раскрылось в процессе борьбы м. Сергия с новым церковным расколом, «Григорьевщинью», в котором, в целях помочь церковному делу, приняли такое или иное участие м.м. Петр и Агафангел.

Когда со взятием в тюрьму м. Петра, Архиеп. Григорий из числа 10-ти единомышленных себе иерархов самочинно, без ведома узника Местоблюстителя, создал Высший Церковный Совет (В.Ц.С.) и, с допущения народного комиссариата внутренних дел, приступил к управлению церковными делами, то митрополиту Сергию, получившему от м. Петра право заместителя его по возглавлению Церкви, хотя он, проживая в Нижнем Новгороде, не пользовался полною свободою, не трудно было показать надлежащую цену составу этого самочинного учреждения, назвав их не «смелыми ревнителями» о благе Церкви, но «дерзкими похитителями» не принадлежащих им прав и потому «подлежащих наказанию по правилам Церкви, ибо это было грубым повторением узурпаторства «Живой Церкви», учредители которой уже анафематствованы Патриархом, разве с тем только различием, что учредители В.Ц.С. старались прикрыть свое самочиние обещанием, при сохранении в целости догматов и канонов Церкви, удерживать у себя Высшее управление только временно, впредь до созыва второго Всерос. Церковного Собора. Он без затруднения, в сознании за собою полноты прав, как Первоиерарх, всех членов В.Ц.С. лишил занимаемых ими кафедр и запретил в священнослужении, когда они не согласились на его предложение оставить свою затею. Как ни защищены были, по-видимому, в своих действиях дозволением на то Советской власти, однако, члены В.Ц.С. почувствовали силу канонического запрещения. Проникнув в темницу к Местоблюстителю и представив ему письменный доклад о положении Церкви в таком виде, что м. Сергий, не имея права выехать из Нижнего Новгорода, не может прибыть в Москву и принять церковное строительство, да ему будто и отказано в этом правительством, хотя он и назначает, посвящает и делает разные распоряжения, между тем, как вследствие того в Церкви появляются новые разделения, новые расколы, пытались убедить м. Петра аннулировать заместительство м. Сергия и передать им управление Церковью. Местоблюститель, вероятно, не придавая особого значения явному противоречию о м. Сергии, будто он, не получив разрешения на управление, все-таки действует как заместитель, всецело объятый скорбью о Церкви, в полном расстройстве физических сил, но все же, как он сказал о себе, не оставленный Богом, не утверждает В.Ц.С, а назначает для управления Церковью новую коллегию из трех иерархов, в состав которой третьим вошел и А. Григорий, назначает, однако, условно, «если это требуется для успокоения верующих и для блага Церкви». А. Григорий, всецело поглощенный личною заинтересованностью в получении власти, не заметив в резолюции на его докладе м. Петру ни условности ее, в которой вся суть дела, ни учреждения особой коллегии вместо В.Ц.С, известил телеграфно м. Сергия о том, что он Местоблюстителем освобожден от заместительства и, оставляя в силе В.Ц.С, выступил с своими распоряжениями не как председатель коллегии, которая в действительности и не составилась еще, а как председатель самочинного В.Ц.С, и вместе с тем послал к м. Сергию депутацию с заверенною им самим резолюцией м. Петра. Дело осложнилось и м. Сергий, имея в виду телеграмму А. Григория, решил было сложить с себя обязанности местоблюстителя, заготовив о том и письмо А. Григорию. А когда прочел привезенную депутатами копию резолюции м. Петра, то в своем ответном послании А. Григорию он заявил, что не только не может почему либо, но и не вправе устраниться от заместительства, ибо резолюция допускает учреждение коллегии только в том случае, если это «признается полезным в интересах мира и единения церковного», тогда как, при наличии церковной жизни, именно устроение этой коллегии и внесет новый раздор и смуту в Церковь, так как назначение его заместителем всеми принято спокойно, и исполнение условной воли местоблюстителя будет только непониманием «советодателя» и заслужить не похвалу исполнителю, а наказание. Стоя на этой твердой позиции, м. Сергий, тонко разобрав все измышленные post factum А. Григорием основания к стремлению получить неканоничным путем высшую власть, канонически заградил ему все пути к приличному отступлению, указав ему особую огромность вины в том, что он, прося у м. Петра передачи В.Ц.С. власти, скрыл от него запрещение м. Сергием всех членов его и тем усугубил для себя каноническое наказание.

Но все же еще оставалось невыясненным отношение самого м. Петра к факту удержания м. Сергием прав заместителя и неисполнения хотя и условной его резолюции. Судя по письму м. Сергия к местоблюстителю, можно полагать, что члены В.Ц.С. осветили по своему отношения м. Сергия к м. Петру, представив его непокорным его воле и виновником разгорающейся церковной смуты; не забыли доложить ему и о том, что заместитель незаконно подверг их запрещению. Трудно сказать (я не спрашивал об этом), по просьбе ли Местоблюстителя, или заместителя, но, думается, менее всего по желанию А. Григория, м. Сергий под арестом был привезен в Москву и в Г.П.У. написал м. Петру объяснение, почему он не исполнил условную его резолюцию. Правилами свв. канонов, а также ссылкою на недавнюю законную практику Патриарха и самого местоблюстителя м. Сергий вполне доказал правоту своих действий, так что м. Петр в своей резолюции на письме м. Сергия аннулировал резолюцию об учреждении «коллегии», санкционировал действия его, подписавшись под нею: «кающийся м. Петр».

Отстаивая каноническую твердость восстановленного Всероссийским Московским Собором Патриаршего возглавления Церкви в преемственности его в местоблюстительстве, м. Сергий ходом дела в своих письменных актах вынуждается ограждать свободу Церкви, в умалении, а м. б. даже в потере которой без всякого на то основания стараются его упрекать некоторые в Россия, а многие за границей, не вдумываясь в действия тех которые сознательно или ненамеренно колеблют ее. В своем послании к Ар. Григорию от 16–29 янв. 1926 г. с сокрушительною критикою ответа последнего на первое свое к нему послание, м. Сергий пишет: «Св. Церковь повелевает «лишить не только общения, но и достоинства тех, кто помимо митрополита и епископов области обратится с церковным делом к гражданской власти» (Ант.11), как это сделали Вы, подав заявление о регистрации В.Ц.С. для управления русской Церковью, без ведома и согласия этой Церкви и Ее иерархии» (Цер. Вед. 1926 г. № 5–6).

А в письме к находившемуся в тюрьме м. Петру он выясняет, что в единоличном возглавлении Церкви и есть залог сохранения свободы Ее: «Второе сомнение, вызываемое учреждаемой Вами коллегией (как выразительницей Ваших полномочий), состоит в том, что ею колеблется и самое основание церковного строя, восстановленного Собором 1917–1918 гг. Вы знаете, что коллегией заменил единоличное возглавление Церкви Петр Великий, пытавшийся присвоить себе это возглавление.

«Коллегия» – символ отказа от своей свободы и всего менее приемлема теперь, при отделении Церкви от Государства. Никто из ревнителей Православия не согласится возвратиться назад к Петровским порядкам, от которых, благодаря революции, мы избавились. Боюсь, что даже Ваше имя не сделает приемлемой эту коллегию, и она останется подобно В.Ц.У. без паствы» (Церков. Вед. 1926 г. № 11–12).

Защищает церковную свободу, не пользуясь личною свободою.

Здесь уже м. Сергий не скрывается за приспособляемость, а выступает в надлежащем достоинстве Первоиерарха, твердо стоящего на канонической почве и не засматривающего в свое лично ближайшее, что будет? Для него главное – сохранение Церкви в восстановленном ее достоинстве. Административное выступление из темницы м. Петра в учреждении им особой «коллегии» для управления Церковью в то время, как права на то уже были формально переданы им заместителю, м. Сергию от которого не получив никакого уведомления о состоянии церковной жизни, а поверив неправильной информации А. Григория, о бесчинстве которого он еще не знал, поставило на очередь каноническому сознанию вопрос: вправе ли Первоиерарх, будучи не на свободе – в темнице ли, в ссылке ли – делать свои распоряжения по управлению, в то время, как на свободе есть им же назначенный Заместитель? М. Сергий сперва решил этот вопрос в утвердительном смысле. На телеграмму А. Григория о том, что м. Петр освободил его от Заместительства, м. Сергий уже было счел себя освобожденным от Первоиераршеских прав, о чем было и приготовил А. Григорию письмо. На этот раз спасла церковное дело условная резолюция м. Петра.

М. Агафангел, возвращаясь из ссылки, из Перми от 18 апр. 1926 г. обратился с посланием ко всей Церкви, и к М. Сергию, как Заместителю, при частном письме, в котором, опираясь на свое заместительство, переданное ему еще Патриархом при удалении его от управления Церковью, и на завещание Святейшего о местоблюстительстве, в котором он был указан вторым кандидатом, объявил себя Местоблюстителем Патриаршего Престола. М. Сергий, получив от м. Петра ответ на свое уведомление о выступлении м. Агафангел я, в своем письме к нему пишет, что м. Петр «совершенно определенно заявил, что он считает обязательным для себя оставаться Местоблюстителем, хотя бы был не на свободе, а назначенный им Заместитель несет свои обязанности до окончания дела м. Петра». Взгляд м. Петра на дело был правильный, ибо основания, на которые опирался м. Агафангел в объявлении себя Местоблюстителем, имели свое значение только в определенное и на определенное время: первое – после удаления Патриарха от дел Церкви и совсем теряло свою силу с восприятием церковной власти Святейшим после освобождения из темницы, а второе – непосредственно после смерти Патриарха и до восприятия прав умершего Местоблюстителем Петром. Но м. Сергий, в принципе, можно думать, согласный с мнением м. Петра, вероятно, боясь как бы поспешным шагом не произвести нового церковного настроения, особенно, имея в виду почтеннейшую личность старейшего иерарха, м. Агафангела⁸⁵, уже увенчанного изрядным подвигом исповедничества, счел для себя неудобным заявить м. Агафангелу о твердости своих прав, сославшись на м. Петра, а наоборот, пишет ему, что он, не смотря на нежелание м. Петра, ни минуты не колебался бы передать ему управление Церковью, если бы указанные им права на то были бесспорными и предлагает вопрос этот разрешить Собором архиереев. Здесь уже выявляется иное отношение м. Сергия, как Заместителя к воле Местоблюстителя, выраженной из тюрьмы. Если в своем первом письме к А. Григорию м. Сергий, желая указать основание, почему он не может сложить с себя обязанности Заместителя, имея в виду условность резолюции м. Петра об учреждении «коллегии», писал, что «резолюция Патриаршего Местоблюстителя не имеет такого характера, той безусловности и решительности, какие обычны для всех начальственных распоряжений, требующих от подчиненных точного исполнения», то теперь по делу м. Агафангела, он, уже имея у себя волю Местоблюстителя не условную, а безусловную и решительную, однако не находит для себя необходимым неуклонно следовать ей, а желает услышать голос епископата, конечно не всякого такого собрания, но только возглавляемого им, каноническим Первоиерархом Церкви. Таким образом, каноническая Истина стала выясняться с другой стороны, чем казалось ему прежде. Скоро потом, опираясь на голос епископата, м. Сергий уведомил м. Агафангела, что каноническое право его на местоблюстительство он считает утратившим силу. 22-го мая, вероятно, осведомленный односторонне, а может быть и лицами оппозиционно настроенными к м. Сергию Местоблюститель в своем письме из Перми к м. Агафангелу «просил его для блага Церкви и для устранения раздоров в Ней принять на себя исполнение обязанностей Патриаршего Местоблюстителя», а в письме оттуда же от 9 июня подтвердил ему свою просьбу (послание Местоблюстит. 1 Янв. 1927 г. Пермь). М. Агафангел, во исполнение воли м. Петра, снова выступил в роли Местоблюстителя. Но м. Сергий, опираясь на епископат, счел себя не вправе передавать Церковное Управление. И здесь нельзя отрицать правильности действий м. Сергия. Всероссийский Московский Собор не предоставил Патриарху права назначать в известных случаях Патриарха вместо себя, а только – при жизни своей – Заместителя, а на случай смерти – Местоблюстителя. В виду этого и Местоблюститель, м. Петр едва ли был прав, хотя будучи в ссылке, отказываться от местоблюстительства, воспринятого им канонически, в пользу м. Агафангела только потому, что он был назначен Патриархом первым его Заместителем еще в 1922 г., имея уже действующего на свободе своего законного Заместителя, м. Сергия, ни от которого, ни от епископата не было донесений ему о желательности перемены возглавителя Церкви в виду крайней нужды того в Ней. Поэтому, м. Сергий, на предложение м. Агафангела сдать ему дела управления, отказал ему в том. А когда м. Агафангел настаивал на своем предложении, то м. Сергий в своем последнем ему ответе, как ultima ratio своих действий, указал на то, что Местоблюститель, находясь в тюрьме или ссылке, является только титулярным Местоблюстителем, и не может делать распоряжений по управлению Церковью, иначе им будет вноситься в церковную жизнь только хаотическое начало, и предупредил его, что если он не отменит своего распоряжения о вступлении в Местоблюстительство и не сделает должного указания о поминовения в своей епархии Местоблюстителя м. Петра, то он вынужден будет применить к нему канонические меры прощения. М. Агафангел отказался исполнить волю м. Петра и уведомил о том м. Сергия телеграммою, а Местоблюстителя письмом от 12 июня 1926 г.

Было бы ошибочным видеть в этом процессе какую либо борьбу за власть. Когда Церковь в опасности, тут- не до греховной борьбы. Да и первоиераршество там – тяжесть и великий подвиг. Все три иерарха были исполнены искреннею болезнию сердца за благо и мир страждущей Церкви. Местоблюстителю, м. Петру, первее всего приходилось переживать душевную тугу за Церковь. Надломленный тяжелою болезнию расстройства нервов, он особенно должен был чувствовать тяжесть ответственности на себе за Церковь, так как он, хотя и в темнице, но все же Местоблюститель. Тут понятны колебания его в действиях: то настаивает он на своих правах местоблюстительства, то готов передать их другому, находя для того призрачное основание, чтобы только без ущерба для Церкви освободить себя от тяжелого бремени, – ведь м. Агафангел – старейший иерарх, известный всей Церкви, как самим Патриархом назначенный первым Заместителем Патриарха, а потом стяжавший славу великими лишениями за Церковь Христову? Кому же как не ему приличнее снять с него бремя и взять на себя, укрепленного уже исповедничеством, управление Церковью? – мог думать м. Петр.

И м. Агафангелу весьма естественно и со всею искренностью было думать, что именно ему-то и надлежит, как бы ни было то тяжело, принять руль церковного корабля. Высказанные им в послании основания к тому могли казаться ему вескими особенно если находились хотя не многие сторонники того. Старейшему всех иерархов в Церкви, физически ослабленному долгим пребыванием в ссылке, не под силу было вникать в канонические тонкости, выдвинутые осложнившеюся церковною жизнию. И он выступил в положении Местоблюстителя. Если что и могло показаться ему, как человеку и старейшему иерарху, в этом деле обидным, то предупреждение м. Сергия об угрозе прещением.

Не менее затруднительным и ответственным пред Церковью было положение в этом процессе и м. Сергия. Он – Заместитель канонический, следов., в меру эту – благодатный. Достаточно вспомнить, с какою прямотою, решительностью и углубленностью ума он выступил против бесчиний «григорьевщины», с какою смелостью он отстаивал свободу Церкви, чтобы отбросить всякую мысль о борьбе в личных интересах, если даже не знать его личного благородства. «Я не имею права слагать с себя послушания, какие бы удобства ни обещало мне сложение» – писал он А. Григорию. В данном случае пред нами, – не А. Григорий с единомышленными иерархами, против которых он сразу выступил со всею строгостью канонов, а почтеннейшие иерархи – исповедники Церкви, сам Местоблюститель и старейший всех м. Агафангел. Но все же на нем в данное время и канонически и фактически лежала вся тяжесть церковного управления. Как бы ни не хотелось того, но именно ему, фактическому возглавителю Церкви, в содействии право канонически мыслящих иерархов, надлежало решить новый во весь рост современной нужды выдвинутый церковною жизнию вопрос об отношении к церковному управлению не только м. Агафангела и подобных ему иерархов, имеющих в действительности мнимое основание к церковному возглавительству, но и канонического Главы Церкви, когда он находится не на свободе. М. Сергий стоял фактически в центре церковной жизни; ему она была виднее, чем кому-либо другому; в его расценке действительности правильнее всего могла выявляться каноническая истина, по крайней мере ad hoc. И он его решил, и в конце концов заявил о том в решительном тоне как того в последнем действии требует каноническая истина.

Всем ходом дела создавалась повышенная духовная атмосфера, продолжительно державшийся подъем нравственных сил. В таких случаях чаще всего бывает возможность впасть в крайность, которая в применении к конкретному факту еще может быть понятна и оправдана, но как общий принцип не может быть принята. Что противоречивое, ничем серьезно не обоснованное выступление из несвободы м. Петра в деле Церковного Управления, при активном Заместителе, для Церкви не могло быть полезным – это верно. Но утверждать, как принцип, что Местоблюститель, будучи не на свободе, не может вмешиваться в церковные дела вообще, при каких бы то ни было обстоятельствах, потому что он в таком положении является только «титулярным», едва ли правильно.

Титулярными иерархами у нас принято называть живущих на покое, не имеющих области, где бы приложить им свое административное право. Насильственное лишение свободы Местоблюстителя не есть, конечно, удаление его на покой, освобождение его во всех смыслах от фактического местоблюстительства. Он только временно передает свои права своему Заместителю, оставаясь Местоблюстителем, которому приличествует, насколько это возможно при условиях его жизни, в известном смысле наблюдение за ходом церковной жизни, совершающейся под непосредственным ведением его Заместителя. Конечно, он не может из темницы, или из ссылки по личному усмотрению, даже при некоторой осведомленности о положении церковных дел, переменять своего Заместителя. Всероссийский Московский Собор дал право Патриарху, а вместе с тем вообще возглавителю Церкви в крайне нужных случаях назначать Заместителя себе, но только тогда, когда сами возглавители на свободе, стоят еще в центре церковной жизни, видят ее, знают преданных Церкви иерархов и свободно, без всякого внешнего давления, могут достойному вр. передать свое высшее административное право; но достаточно предположить возможность того, если бы его Заместитель сошел с канонического пути, и стал бы уже не Заместителем его в точном смысле, а самочинником, или если бы личность Заместителя оказалась настолько не авторитетною, что в Церкви открылись бы разногласия, пререкания, возбуждающие церковную смуту, – чтобы глубже понять волю Собора и признать в таких случаях необходимость проявления своей власти и узником.

Церковная жизнь в указанных случаях представлялась бы аналогичною той, какая создалась при всаждении в узы Патриарха и появлении в Церкви живоцерковничества. Однако, Патриарх, находясь в узах Донского монастыря, не остался лишь пассивным зрителем церковного разложения, но виновников его предал анафем. И поступил правильно, ибо этим актом он указал канонический путь церковной жизни для ищущих его.

Для такого необходимого выступления несвободного Первоиерарха требуется такая всесторонняя осведомленность его о положении церковной жизни, которая бы приближалась к той, если бы он был на свободе. Она возможна.

Лишенному свободы Первоиерарху несомненно известны если не все, то большинство, по крайней мере ближайшие к нему иерархи, а также другие лица из церковного клира, своею верностью соборному началу, т. е. вероучительной и канонической истине, твердостью, мужеством в защите ее. От них узнику надлежит ожидать доклада о положении церковной жизни. Если бы такого доклада от них не было, а Местоблюститель осведомлялся бы превратно и односторонне, то надлежит самому Местоблюстителю запросил их, а по получении ответа предложить и Заместителю представить свой отчет о состоянии Церкви. В таком случае дело освещается в возможной полноте и всесторонности, и первоиерарх, после серьезной оценки всех данных должен сказать со всею обоснованностью свою волю вплоть до передачи другому прав заместительства. Иначе как же может быть удален самочинный или не соответствующий делу Заместитель и быть погашена смута? Собором иерархов? Но Собор каноничен только тот, который собирается Высшею Властию, а, при действительном отсутствии ее, старейшим иерархом. А здесь на лицо канонический Заместитель, который может и не созывать Собора. Здесь воля узника Первоиерарха не может не быть принятою Церковью, как акт канонический, который будет не в противность воле Всероссийского Собора, а только исполнением ее, ибо воля Собора и акт несвободного Первоиерарха имеют одну благую цель: мир Церкви.

Да и сам м. Сергий, будучи уже Заместителем, признавал за узником Местоблюстителем и это право, когда в ограждение свободы Церкви, вместо ошибочно назначенной им коллегии, рекомендовал никого не назначать Заместителем, а учредить при себе Свящ. Патриарший Синод и быть его Председателем.

«Единственно канонически-правильным и в то же время обеспечивающим нашей Церкви возможность легального существования выходом, писал он, является просто не назначать Вам Заместителя ни единоличного, ни коллективного, а оставить полномочие Местоблюстителя, впредь до избрания нового Местоблюстителя, (в случае Вашей кончины, отказа и под.) за Вами и образовать при Вас постоянно действующее собрание иерархов, которому присвоить по праву принадлежащее и более церковное название: «Патриарший (в отличие от обновленческого) Священный Синод». В состав его войдут намеченные Вами и, следовательно, одобренные гражданской властью архипастыри. Председателем Синода остались бы Вы, а в Ваше отсутствие – заместитель Председателя по Вашему назначению или по избранию Синода. Этому Синоду, когда он сорганизуется и соберется, я с радостью передам свои полномочия, потому что я убежден, что такой Синод спокойно будет принят и Православным Церковным обществом».

Во всем процессе борьбы с «Григорьевщиною», с одной стороны, и выяснения во взаимной переписке с Местоблюстителем и м. Агафангелом канонических прав Заместителя, с другой, м. Сергий имел в виду дать канонически прочное основание волнуемой всякими самочиниями церковной жизни, но вместе с тем, не зная, что ему самому вскоре предстоит тюремное заключение, определял сущность отношения к себе тех, кому он передаст заместительство, и также как бы устанавливал некоторый контроль над своею церковной деятельностью по выходе из тюрьмы, в связи с пребыванием в ней, что имеет не маловажное значение там, внутри самой Церкви, и не должно быть пройдено вниманием здесь, заграницею, при оценке деятельности Заместителя м. Сергия.

К этому времени, можно полагать, уже смягчалась прежняя острота враждебных отношений Советской власти к Православной Церкви. В процессе борьбы м. Сергия с А. Григорием не видно прямого, активного участия, в смысле поддержки ею последнего. На письменной просьбе о регистрации самочинно созданного А. Григорием В.Ц.С., поданной Комиссару Внут. Дел, была положена резолюция только о том, что к открытию деятельности Временного Совета, впредь до утверждения такового, препятствий не встречается. И в дальнейшем она не препятствовала еще не пользовавшемуся свободою м. Сергию публиковать свои А. Григорию послания, до конца уничтожающие всякое основание к деятельности его В.Ц.С. Позволила м. Сергию, хотя под арестом, съездить в Москву и из Г.П.У. написал оправдывающее его действия письмо к м. Петру, после чего, отправленный обратно в Нижний Новгород, он получил свободу и вступил в управление Церковью.

Мало того, в письме своем к м. Петру, как о том уже сказано выше рекомендуя ему в ограждение канонического принципа единоличного церковного возглавления учредить при себе Синод, м. Сергий, очевидно, мыслил возможным существование такого Синода, который бы действовал на свободе хотя бы под председательством Заместителя Председателя-Местоблюстителя, без передачи однако ему последним своих по управлению Церковью прав. Мыслится возможность докладов о постановлениях и деятельности вообще Синода узнику-Местоблюстителю иначе, в каком же бы смысле он мог быть председателем? Значит здесь этот раскол – дело если не одного греховного честолюбия, то вместе с ним отсутствия канонического сознания только отдельных иерархов, которые в окончательной оценке «хотя и вышли от нас, но не были наши» (1Ин.2:19).

Смягчение отношений Советской власти к Патриаршей Церкви, конечно, не означало того, что безбожная власть изменила свой взгляд на Нее, перестала видеть в Ней нежелательный институт для создания безбожного государства – это не мыслимо по коренному различию существа их, – но она видела Ее надлежащую покорность ей в гражданском отношении, и в то же время чувствовала в Ней какую-то не малую силу, хотя, разумеется, не сознавала, да и не могла сознать, в чем эта сила. Безбожной власти естественно видеть ее в простой физической сплоченности народной массы, а церковно-религиозному сознанию приличнее отнести ее первее и главнее всего к Церковной «Соборности», к духовному объединению народа православным вероучением и канонически церковным началом, указанным Вселенскою Церковью и примененным к жизни нашим Всеросс. Собором, действовавшим в свою меру по вероучительному принципу: «изволися Духу Святому и нам». Когда это внемирное начало воспринимается верующими, а искание его ими обострилось разными бесчинными по существу маложизненными отложениями от Церкви, – тогда, в меру восприемлемости ими этого начала и чрез мирное настроение верующих, действует Божия сила, разрушительная для безбожной власти, только раздражающая ее и возбуждающая в ней внутренний разлад.

В общем все, – признание Церковью Советской власти, лояльность к ней и перемена отношений власти к Церкви, – приблизили к осуществлению то, чего желали, но не могли достигнуть Патриарх и Местоблюститель, но что Бог судил получить Заместителю, м. Сергию законное существование Патриаршей Церкви.

О легализации Советскою властию Патриаршей Церкви м. Сергием было опубликовано посланием от 16–29 июня 1927 г. вслед за выходом его из четвертого темничного заключения.

Ничто так сильно и долго, кажется, не волновало зарубежную Русскую Церковь, как этот акт. Не самое признание гражданскою властию законного существования Церкви огорчило ее, этого конечно, не могли не желать эмигранты, но привело их в раздражение в различной степени против м. Сергия и его Свящ. Синода признание ими в гражданском смысле законною над собою и Церковью Советской безбожной власти. Если бы эмигрантская церковь принимала во всей ее безусловной непреложности волю Божию – «несть власти, аще не от Бога», то, конечно, послание м. Сергия было бы принято спокойно. Если кто, то заграничные иерархи, руководящие церковною жизнию эмиграции, бывшие все время на Всероссийском Московском Соборе, должны были бы вспомнить содержание принятой Собором к употреблению за Богослужением в церквах молитвы «о спасении державы Российской и утолении в ней раздоров и нестроений», принятой как раз в дни утверждения большевистского ига над Россией»⁸⁶. А в ней Собор, говоривший в свою меру от Духа Божия, признает все, происходившее тогда в России, делом Божиим и, обращаясь к Богу, молит: «вразуми и укрепи всех, иже во власти суть, и возглаголи в них благая о Церкви Твоей и о всех людех Твоих». Со всею прямотою и мужеством духа сочли бы они действительными фактами признание Советской власти Патриархом Тихоном с бывшим при нем Синодом и Местоблюстителем м. Петром, и ничего не нашли бы несоответствующего Православной Церкви в стремлении их получить для Нее законное существование, хотя в известной степени ограждавшее Ее от прямого преследования, как общества, организации незаконной. Тогда достижение м. Сергием легализации Церкви, при уже ранее выраженном Первосвятителями условии представилось бы только желательным достижением того, чего домогались последние. Тогда детали послания, как бы они ни были ярки по своему выражению, теряли бы свою силу, ибо суть-то не в них, а в получении гражданского права на открытое устроение церковной жизни на канонических началах. Разве могла бы тогда показаться с какой-либо стороны обидною для православного сознания просьба м. Сергия ко всей Патриаршей в России Церкви вознести «благодарственные молитвы ко Господу, тако благоволившему о святой нашей Церкви». Ведь в получении легализации дано Богом Церкви, хотя частично, в известной доле, в меру нужды Ее, то, о чем молился Всероссийский Собор. Неужели лучше, получив некоторый дар от Бога, пройти его молчанием, чем выразить Ему благодарность? Не нашлось бы тогда ничего недостойного ни для м. Сергия, ни его Синода, ни всей иерархии Патриаршей Церкви, в единомыслии с которою действовал м. Сергий, в том, что он пригласил всю Патриаршую Церковь «выразить всенародно благодарность Советскому правительству за такое внимание к нуждам православного населения». Разве для Церкви лучше гонение, чем свобода от него, хотя отчасти и формальная? С открытою совестью, sine ira, нужно стать пред этими вопросами. Но оценка, отсюда и отношение к содержанию послания м. Сергия, к факту признания Советской власти, шла не сверху, не из принципа Божественной воли, но из личного чувства тяжелой политической обиды, потери, подчинивших себе разум и поставивших его критерием не в раскрытии ясно выраженной воли Божией, но в обсуждении ее в том смысле – истинно ли общепринятое понимание Церковью этой воли, нельзя ли ограничить безусловность ее и подыскать чрез то какое-либо основание для подсказываемого болезнию сердца первенствующего положения политической жизни над церковно-религиозной. Безусловная воля Божия рационализирована. Для рационализма нет безусловности, все в конце концов условно. Истина скрывается, затеняется; в предмете веры воспринимается не сущность его, а те детали, которые так или иначе отвечают личному чувству. Отсюда естественная возможность аберрации зрительного восприятия читаемого, как это и было у всей эмиграции при чтении места послания: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи». Отсюда заподазривания не только м. Сергия и его Синода, но и всего единомысленного с ним епископата в том, – признанием советской власти не поколебались ли канонические устои нашей Матери-Церкви и не помрачилась ли чистота Православия? Эти более или менее общие заподазривания у некоторых эмигрантов-иерархов уже перешли в прямое обвинение их в том, вылившееся в ни с чем несообразном признании иерархов либеллатиками, т. е. официально у Советской власти числящимися отрекшимися от христианской веры, а внутри себя держащимися ее⁸⁷.

Церковная заграничная смута – тягостное явление. Но она, быть может, предупредила общее заграницей увлечение такими крайне неправильными воззрениями и предохранила большую часть эмигрантской Церкви от откола от Матери Церкви. Ведь до смуты весь почти интеллигентный круг эмиграции жил преимущественно политическою жизнию, не вникая сознанием в область каноническую, на которой должна устрояться внешняя сторона жизни Церкви, чтобы чрез то быть Ей в единении со Вселенскою. Смута заставила хотя отдельных лиц и в известной степени познакомиться со свв. канонами и своим печатным голосом указывать должное направление заграничной церковной жизни. Так по крайней мере могут быть восприняты и поняты достойные крайнего сожаления факты.

Считаю немаловажным для общего дела представить вниманию эмиграции то, как в России Патриаршею Церковью было принято теперь уже историческое послание м. Сергия о совершившемся факте официального признания им и единомысленным с ним епископатом Советской власти и легализации его Патриаршей Церкви.

Нужно хотя несколько представить себе состояние Патриаршей Церкви, тот внутренний развал Ее, к которому приложили все усердие не столько Советская власть своим гонением на Церковь, могшим только содействовать религиозному подъему в Ней, сколько внутренние разделения с различными самочинными организациями, из которых каждая хотела называться и называлась истинною Церковью, чтобы понять какую трудную и вместе с тем существенно необходимую задачу при существующих там условиях принял на себя м. Сергий, выступая с делом воссоздания церковной организации на канонических началах. «Господь возложил на нас великое и чрезвычайно ответственное дело править кораблем нашей Церкви в такое время, – писал он в своем послании от 18–31 дек. 1927 г., – когда расстройство церковных дел дошло, казалось, до последнего предела, и церковный корабль почти не имел управления. Центр был мало осведомлен о жизни епархий и даже приходы, которые, блуждая как бы ощупью среди неосведомленности, жили отдельною жизнию и часто не знали, за кем идти, чтобы сохранить Православие. Какая благоприятная почва для распространения всяких басен, намеренных обманов и пагубных заблуждений; какое обширное поле для всяких самочиний. Можем не обинуясь исповедать, что только сознание служебного долга пред Святою Церковью не позволяло нам, подобно другим, уклониться от выпадавшего на нашу долю столь тяжелого жребия. И только вера во всесильную помощь Божию и надежда, что небесный Пастыреначальник в трудную минуту не оставит «нас сирых», поддерживают нашу решимость нести наш крест до конца».

Приступая к осуществлению душевных желаний своих предшественников по возглавлению Церкви, которые при них оставались только мечтами, м. Сергий, предварительно заручившись словесным согласием Советской власти дать Патриаршей Церкви права законного существования и представив ей проект просьбы с перечнем всех нужд для организационной церковной жизни и сознавая, сколь ответственный он делает шаг, разослал это проект всем иерархам с пояснением, что церковная жизнь будет устроиться на твердом основании Православия, с совершенным отграничением от безбожного коммунизма, между которым и Православием во всем существе того и другого лежит непроходимая пропасть. С извещением же о получении для Церкви законного права на каноническое устроение жизни ему Бог судил обратиться ко всей Церкви в послании от 16–29 июля 1927 г. после освобождения из четвертого тюремного заключения.

«Одною из забот почившего Святейшего отца нашего Патриарха Тихона пред его кончиной было поставить нашу Православную Русскую Церковь в правильные отношения к Советскому Правительству и тем дать Церкви возможность вполне законного и мирного существования. Умирая Святейший говорил: «Нужно бы пожить еще годика три», – так начал свое послание м. Сергий. Указать на преемственную связь начинаемого великого дела с деятельностью Святейшего Патриарха представлялось нужным не для того только, чтобы опереться на твердо живущий в сознании верующих авторитет почившего, но и показать каноничность, отсюда и внутреннюю силу начинания. Выступала Высшая церковная власть не конспиративно, а публично, опираясь на данное ей государственное право выявить свой долг в приведении в должный порядок церковной жизни на канонических началах. В этом вся суть, здесь благодатная устрояющая сила, направляющая жизнь по пути, указанному Духом Святым. Здесь вера в успех предпринимаемого подвига, хотя бы этот подвиг, в силу духовным опытом опознанной воли Божией, что всякое доброе в христианском смысле дело совершается большими трудами, встречал на пути своем разнообразные и большие препятствия. «Ныне жребий быть временным Заместителем Первосвятителя нашей церкви, опять пал на меня, недостойного м. Сергия, а вместе с жребием пал на меня и долг продолжать дело почившего и всемерно стремиться к мирному устроению наших церковных дел. Усилия мои в этом направлении, разделяемые со мною и православными архипастырями, как будто не остаются бесплодными: с учреждением при мне Временного Патриаршего Священного Синода укрепляется надежда на приведение всего нашего церковного управления в должный строй и порядок, возрастает и уверенность в возможность мирной жизни и деятельности нашей в пределах закона» (там же).

Было бы непонятным, если бы новое положение Церкви не вызвало ярых выступлений и нападок на возглавителя Ее со стороны разнообразных врагов – в виде плоских насмешек над признанием церковью Советской власти безбожников-коммунистов, лжи и клеветы от живоцерковников, обновленцев и т. д., бессильных в существе против Истины, только своими выпадами содействующих поступательному обнаружению силы Ее. Поэтому, ни о предупреждении верующих касательно их, ни тем менее о духовном попечении о них не могло быть и речи в послании.

Твердое, неотступное каноническое дело, при молчании в сторону их, делало постепенною победою над ними. Но забота была о других. М. Сергий знал, что среди верных Церкви есть не мало таких, которые еще не изжили усвоенное в мирное время неправильное воззрение на отношение церкви к государству, по которому не только духовный рост, но и самое бытие Ее обусловливалось известною политическою формою, так что признание Церковью Советской власти равнялось уничтожению Ее, отступлению от Православия. Церковь может жить и без признания над собою безбожной государственной власти, хотя Ей и придется, пока существует эта власть, быть в гонении, всегда подозреваемой властью в противодействии себе, если бы даже она активно и не выступала против нее. Им трудно изменить свои привычные воззрения. Не живя никогда в мирное время серьезно церковною жизнию, будучи связаны с нею только традициями, всецело отдаваясь мирской жизни, люди такого порядка в тяжелое безгодье русского народа только и могут отдыхать душою в прошлом, не имея духовной силы подняться к вечности. Отсюда им почти не по силам понять Церковь, как надмирное бытие, хотя и пребывающее в мире, распростертое в постепенно осуществляющейся идее над всеми народами с их разнообразными формами правления, независимое от них ни в цели, ни в средствах сущностного своего бытия, хотя в известном смысле и подминающееся последним. Им трудно оставить свой внутренний мирок. Изменить их взгляд на отношение Церкви к государству может только время и реальная жизнь благодатной Церкви.

«Такое настроение известных церковных кругов, выражавшееся, конечно, и в словах, и в делах и навлекавшее подозрение Советской власти, тормозило и усилия Святейшего Патриарха установить мирные отношения Церкви с Советским правительством, – говорит Заместитель. Недаром, ведь, апостол внушает нам, что «тихо и безмятежно жить» по своему благочестию мы; можем лишь повинуясь законной власти» (1Тим.2:2) или должны уйти из общества. Только кабинетные мечтатели могут думать, что такое огромное общество, как наша Православная Церковь со всей Ее организацией, может существовать в государстве, закрывшись от власти. Теперь, когда наша Патриархия, исполняя волю почившего Патриарха, решительно и бесповоротно становится на путь лояльности, людям указанного настроения придется или переломить себя и, оставив свои политические симпатии дома, приносить в церковь только веру и работать с нами только во имя веры, или, если переломить себя они сразу не смогут по крайней мере, не мешать нам, устранившись временно от дела. Мы уверены, что они опять и очень скоро возвратятся работать с нами, убедившись, что изменилось лишь отношение к власти, а вера и православно-христианская жизнь остаются незыблемыми».

Выступление Церкви в новом положении среди почти жизненного хаоса, при враждебном настроении к себе недругов с одной стороны, и излишней подозрительности хотя некоторой части своих с другой, – должно было в своем организационном деле встретить трудности и трения. И это почти неизбежно там, где в жизнь полагается начало свободного творчества. Церковь входила в жизнь почти новою закваскою, которой надлежало постепенно заквасить свободное тесто. Обычному человеку легче идти по пути мало замечаемой им неправды. А восприятие Истины, особорование в Ней, объединение Ею, – подвиг. Царство Божие, устроемое на Истине, берется подвигом, и только употребляющие усилие достигают Его. В Истине – свобода и сила, но при свободе людской для одних она – «на всстание», для других – «на падение», преткновение о Нее. Активное свойство Истины – производить здоровое брожение в среде, где она действует. Только в таком брожении и возможно свободное осознание Ее и вхождение в Нее, или восприятие Ее в себя. Посему нет ничего удивительного в том, если выступление церкви в легальном Ее положении возбудило в верующей среде особое оживление, свободное брожение, даже недоверчивое отношение к Высшим руководителям Ее.

Брожение, даже всякая добросовестная подозрительность, которую можно назвать крайнею осторожностью, не опасны для Истины. Для Нее опасно только преднамеренное упорство. А оно чаще всего поддерживается ложью и даже клеветою на Истину, богато сочиняющимися врагами Ее. Если бы не было мощной церковной закваски, в существовании которой нельзя сомневаться, ибо она была опознана и ощущена еще Патриархом Тихоном, то, разумеется, м. Сергий едва ли бы счел своевременным выступать со строго обдуманным им делом. Ее составляли подавляющее число епископата, клира и мирян, особенно в центрах. Но это не исключало и оппозиции, которая, однако, не должна была задерживать выступление церкви в жизнь с Ее Истиною.

«Церковная разруха все же велика и нужны, может быть, несколько лет совокупных усилий всех нас: и Синода, и Архипастырей, и клира, и мирян, чтобы разрушенное восстановить, собрать рассеянное, обманутых убедить, заблудших вразумить и все это, если Господь примет наши покаянные молитвы и увенчает наши старания успехом, – писал он во втором послании от 18–31 дек. 1927. – К таким молитвам, к такой совместной и единодушной деятельности мы призывали Вас, возлюбленные отцы, братие и сестры, нашим первым посланием, призываем и теперь. Но чтобы наша совместная деятельность имела успех, необходимо между нами взаимное доверие, а его то именно и стараются всячески подорвать некоторые, – кто злонамеренно, кто по недомыслию, не желая понять, что они работают на разрушение церкви. И вот нам, временным управителям церковного корабля, хочется сказать Вам: «Да не смущается сердце ваше». Будьте уверены, что мы действует в ясном сознании всей ответственности нашей пред Богом и церковью. Мы не забываем, что при всем нашем недостоинстве, мы служим тем канонически бесспорным звеном (подчерк, наше), которым наша Русская Православная иерархия в данный момент соединяется со Вселенскою, чрез Нее – с Апостолами, а чрез них – с Самим Основоположителем Церкви Господом Нашим Иисусом Христом».

«От домостроителей же (строителей Церкви) требуется, чтобы каждый оказался верным» (1Кор.4:1–2), говорит ап. Павел. От устроителей Русской Церкви нужно твердое, неподступное для заблуждения, стояние в Истине, быть чуждыми всяких компромиссов как бы они ни казались заманчивыми, обещающими какие либо выгоды. Истина, стоя на своем высоком пьедестале, может склоняться до земли, чтобы приподнять к Себе заблудшего, но никогда не должна сходить с своей высоты, примешиваясь к какой-либо неправде. От церковных руководителей в наше, полное духовных опасностей время, требуется всегдашняя бодрость, осторожность и подсказываемая Истиною прямота в слове и деле.

Посему, м. Сергий с Священ. Синодом со всею определенностью и твердостью заявляет всей Церкви: «Мы более, чем кто-либо другой, должны быть стражами и блюстителями чистоты нашей святой веры, правил и преданий церковных; уже в первом своем послании мы ясно и определенно выразили нашу волю «быть православными» и от этого своего решения мы ни на иоту не отступили и, Богу содействующу, не отступим и впредь. Всякие толки о нашем якобы сочувствии или даже сближении с каким-нибудь из раздорнических церковных движений, вроде обновленчества, григорьевщины или (на Украине) самосвятства, лубенцев и тому под., всякие такие толки суть или злостный вымысел с целью уловления неопытных, или плод напуганного воображения. Мы уверены, что все это со временем будет ясно и всем вам, «смущающий же вас понесет грех, кто бы он ни был» (Гал.5:10)... Забота о спасении души естественно порождает во всех нас боязнь, как бы не утратить союза со Христом, как бы не оказаться вне спасительного ковчега – Св. Его Церкви. Эта боязнь внушает нам особую осторожность при встрече со всяким новым церковным явлением – осторожность, нужно сказать, вполне оправдываемую всем тем, что происходит у нас на глазах в церковной жизни за последнее время. Но благоразумная осторожность христианина – совсем не враждебная подозрительность фанатика или фарисея, который уже заранее готов всех, кроме себя, считать предателями... Боязнь потерять Христа побуждает христианина не бежать куда-то в сторону от законного священноначалия, а наоборот крепче за него держаться и от него неустанно искать разъяснений по всем недоумениям, смущающим совесть.

Вот почему каноны нашей Св. Церкви оправдывают разрыв со своим законным епископом или Патриархом только в одном случае: когда он уже осужден Собором, или когда начнет про поведывать заведомую ересь, тоже уже осужденную Собором. Во всех же остальных случаях скорее спасется тот, кто останется в союзе с законной церковной властью, ожидая разрешения своих недоумений на Соборе, чем тот кто, восхитив себе соборный суд, объявит эту власть безблагодатной и порвет общение с нею (Двукр. пр. 15 и мн. др.)».

Приведенные выдержки из посланий м. Сергия и его Синода, в которых вылилась искренность души и благовейное серьезное отношение к делу, свидетельствуют не о стремлении их к власти, и не об угодливости пред Советскою властию из-за страха за себя – перенесшему четырехкратное темничное заключение не страшно испытать его и пятый раз за Церковь Христову, если будет на то воля Божия, а о великой жертвенности их ради своей страдалицы Церкви. У нас заграницею нет других официальных данных, в которых был бы хотя какой-либо намек на иные намерения, на иные цели, иные пути высших руководителей церковной жизни в России; нет фактов, которые бы бросали тень на несоответствие их деятельности с их открытым заявлением не только перед верующими, но и перед Богом – быть навсегда православными, потому что в действительности нет этих фактов там. «К глубокому прискорбию моему, пишет в послании к своей пастве от 1–14 дек. 1927 г. Вятский Ар. Павел член Патриаршего Синода, находятся недобрые люди, стремящиеся во чтобы то ни стало подорвать доверие ваше к м. Сергию, ко мне и всему вообще составу Св. Синода распространением ложных провокационных слухов, что будто... мы и неправославны (не указывая, однако, конкретно, в чем выразилось наше неправославие и не приводя в подтверждение сего ни документов, ни фактов, ибо ни тех, ни других нет)». А если так, то кто же из эмиграции, за ответственностью перед Богом и совестию, может бросить туда, вдаль, где совершается благодатное горение духа, а в горении воссозидается блеск нашей родной Церкви, обвинение нашим подвижникам в том, что они отступают от Истины? Могут только разве те, кто ищет только повода, чтобы обособиться от Матери-Церкви. А кто ищет Истины и спасительного пути в единении со всею Вселенскою Церковью, тому достаточно и этих актов от Матери-Церкви и искренних размышлений, чтобы без колебаний признать, что канонически связующим звеном нашей Церкви со Вселенскою является фактический возглавитель Ее вр. Заместитель Местоблюстителя м. Петра, с Свящ. Синодом при нем.

В изложенном я имел в виду представить вниманию православной русской эмиграции теперь уже исторический процесс внутренней жизни нашей Страдалицы-Церкви в тяжелые годы Ее величайшей духовной страды, в котором Она всеми сторонами Своей жизни стремилась охранять каноничность своего внешнего бытия и постепенно подготовлялась высказать устами своих первоиерархов ту непререкаемую Истину, что во всем происшедшем с Отечеством и Церковью – воля Божия, и через то приближалась к получению законного права на существование, к вступлению в новую эру своей внешней жизни, открыть первую страницу которой Бог повелел м. Сергию. Здесь я пользовался исключительно теми официальными данными, которые разновременно печатались в Карловацких «Церков. Ведомостях» и других печатных органах, не придавая значения ни праздным слухам, в обилии существовавшим в нашей загранице, ни тем выводам, которые делались в печатных органах, помещавших у себя те официальные акты.

Я остановился на посланиях м. Сергия и его Синода, в которых, при кратком, но красочном изображении тяжелого внутреннего состояния нашей Церкви, намечались исходные пути к устроению Ее на канонических началах. Но для всякого православного русского не безразличного к Церкви, тем более болеющего с нею думаю, весьма желательно знать, в чем и как фактически осуществляется новое положение Церкви, какова жизнь Ее, сумели ли Ее руководители достигнуть чего либо из того, о чем они возвестили, как о pia desideria, в своих посланиях, стоя на пороге новой жизни. Об этом я теперь и буду говорить, насколько я ознакомился о том расспросами и наблюдениями в течение недели в Патриархии. Я прибыл в Патриархию спустя 1 г. 4 м. после опубликования первого послания к церкви м. Сергием и Синодом, – время, кажется, достаточное для выяснения основного течения в глубине и на поверхности церковной жизни. Особенно в данном случае ценно настроение верующих и отношение их к Первосвятителю в центре церковной жизни, в столице.

В Москве м. Сергий, как возглавитель церкви, пользуется неоспоримым авторитетом и личным уважением. У него нет кафедрального Собора; храм Христа Спасителя находится у живоцерковников. По праздникам он служит в различных приходских храмах, служит по приглашениям, которые делаются заблаговременно, чтобы не получить отказа за еще ранее данным им обещанием служить в другом храме. Храмы бывают многолюдны; а как относятся верующие к его иерархическому достоинству, я уже имел приятный случай говорить обо этом в речи о хиротонии нового иерарха, – как к нему стремительно после службы верующие бросились получить благословение. Никаких разделений и разногласий, связанных с его возглавлением, о которых ранее писали, вероятнее всего, враги Церкви, там нет. Может быть и есть отдельные личности, даже в каждом сословии, которые не смогли переломить себя, свои личные воззрения на отношение Церкви к власти, но оне ни в чем себя не проявляют, делаясь незаметными в общей верующей массе.

При нем – Патриарший Священный Синод из 12 иерархов, возглавляемых самим Заместителем. «Патриаршим» он назвал Синод не только в отличие от обновленческого, но и для того, чтобы в церковном сознании не угасала идея восстановленного патриаршества, как единоличного канонического возглавительства Церкви, которым обусловливается свобода Ее. В охранение именно этой свободы, при учреждении своего Синода, он определенно подчеркнул, что организуемый им Синод ни в коем случае не может стать коллегией, заменяющей в нужных случаях самого Заместителя, – он только – при нем; с уходом его с Заместительства и Синод прекращает свою деятельность.

Хотя Патриарший Синод составлен не по правилам Всерос. Моск. Собора 1917–1918 гг., могущим быть примененными в этом деле только при свободной возможности созыва Поместного Собора, о чем пока не время думать, но он по своему составу каноничен, как состоящий из канонически правящих епархиями иерархов, значит, ведающих частями церковного тела и приглашаемых к управлению церковью на полных правах для того Высшею каноническою Церковною Властию.

Да и самый организационный способ Синода не может быть назван вполне неканоничным. Правила Вселенских Соборов, даже и для мирного времени, разрешают в составленный на известных началах Поместной Церкви при Патриархе Малый Собор (Синод) приглашать в состав его на полных правах «прилунившихся» правящих иерархов. А для нашего исключительного безвременья для такой организации Высшего Церковного Органа, если только она даже возможна, выражена воля Всер. Моск. Собором implicite в том праве, по которому, в случае прекращения деятельности Высших Церковных Учреждений по требованию гражданской власти, Патриарх или Местоблюститель назначают себе Заместителя не только для преемственности, но и для управления Церковью. По этому праву и Святейший Патриарх, по освобождении из заключения, организовал при себе Свящ. Синод.

До легализации Патриаршей Церкви Высшая Власть Ее н могла без риска репрессий сноситься ни с предстоятелями Автокефальных Церквей, ни тем менее с иерархами Церквей заграничных, чтобы поддерживать их каноническое единение с Собою, или по крайней мере определять, выяснять их отношения к Себе. Если бы была возможность действительного общения Высшей Власти с заграницей, то едва ли произошла так называемая «Карловацкая» смута. Едва ли и появились бы тогда самые попытки к организации канонически беспочвенной Высшей заграничной Церковной Власти. А в противном случае Высшая каноническая Власть своевременно остановила бы их, и каноническое сознание епископата восторжествовало бы во смирении. Но видимо Богу угодно было, чтобы каждый из заграничных иерархов выявил себя, как он, при отсутствии канонической принудительности, или отеческого фактического попечения, понял каноническую свободу и при каких условиях он осуществил свое понимание ее.

С получением же легализации церкви м. Сергий получил возможность снестись с Восточными Патриархами, уведомив их о своем возглавительстве Русской Церкви, полученном от канонического Местоблюстителя м. Петра. Это сношение имело исключительно братский характер, только известительный, с полным сознанием достоинства возглавителя великой братской Русской Церкви. Были получены им и ответные грамоты; копии некоторых из них были присланы мне уже по возвращении из Патриархии.

Общие церковные неурядицы нисколько не умалили в сознании м. Сергия величия Патриаршей Русской Церкви, достоинство Которой он всемерно старался ограждать. Был такой факт. Приснопамятный, недавно умерший, Константинопольский Патриарх Василий, приветствуя м. Сергия с праздником св. Пасхи, прислал такое же приветствие и живоцерковному митр. Вениамину, именуя его Московским. Представитель Константинопольской Патриархии явился к м. Сергию с вопросом – не будет ли ответа и предложил свои услуги к переводу его. М. Сергий ответил: Его Святейшеству известно, что титул «Московского» принадлежит только Всероссийскому Патриарху и Патриархия не знает никакого Московского Митрополита. А если Его Святейшество наравне с каноническим Заместителем признает еще какого-то «Московского» митрополита, то какой же может быть от меня ответ?

Через официальное сношение с заграничными церквами м. Сергий уяснил себе каноническое отношение каждой из них к возглавляемой им Матери-Церкви. Отношение это наших, находящихся в Европе церквей, к Патриаршей Церкви всем, живущим церковного жизнию эмигрантам, более или менее известно, и излишне о нем говорить; однако, считаю полезным упомянуть об этом отношении Предстоятеля нашей Церкви в Японии, А. Сергия, к м. Сергию. В делах Патриаршего Синода я читал его письмо к последнему, в котором он, признавая каноническим церковное возглавительство м. Сергия и осведомляя его о делах своей церкви, вместе с тем братски сожалел до укора о неосновательном разрыве Карловацких иерархов с ним.

М. Сергий и Патриарший Священный Синод при нем признаются Высшим Церковным Органом всею Патриаршею Церковью, а Патриаршую Церковь составляют не осколки Ее от разрыва Ее живоцерковниками, обновленцами, григорьевщиною, украинским самосвятством и т. п., и не какую либо сектантскую общину, «Сергиевскую Церковь», как думают, к счастью, только отдельные лица заграницей, на основании каких-то, вероятнее всего идущих из враждебных церкви сектантских, раскольнических общин, желающих клеветою ослабить подлинную силу Патриаршей Церкви, но, наоборот, огромное большинство православного русского народа, почти во всех прежних епархиях, возглавляемых иерархами, среди которого, как меньшинство, живут и указанные отколы от Нее, которые, к радости нашей, постепенно идут к упразднению за оставлением народом своих прежних вождей.

Этот постоянный рост Патриаршей Церкви обусловлен в огромной мере легализацией Ее. Прежде, когда Она не признавалась властью в законном Своем существовании и не допускалась Ее внешняя организация, то на перифериях Ее некоторые епархии оставались без епископов, а имевшие их, без церковного центра, жили разобщенно; естественно, там господствовали организованные живоцерковники и др. А теперь. Заместитель с Синодом более или менее осведомлены о церковной жизни повсюду и могут исправлять недостатки ее; сюда в Синод отовсюду иерархами присылаются письменные доклады, некоторые приезжают с ними лично сами; сюда направляются возвращающиеся из Соловков, из Сибири, из тюрем отбывшие правительственную опалу иерархи, отсюда идут благодатные токи по всему огромному телу Русской Церкви для восстановления Ее в обновленном строе.

Появление в епархиях иерархов Патриаршей Церкви повсеместно производит свободное доброе брожение среди новых раскольников и возвращение их к Истинной. Так в Киеве, за ссылкою м. Михаила, долго не было возглавителя митрополии и разные отщепенцы господствовали там. Приехал м. Михаил (теперь уже умерший) и картина изменилась, народ постепенно оставлял своих самочинных вождей и слушал своего возглавителя Патриаршей Церкви. В г. Одессе тоже, за долгим неназначением архиепископа, почти всю власть в епархии захватил живоцерковный архиеп. Ювеналий⁸⁸. Прибытие туда назначенного Синодом А. Анатолия (Грисюка, бывшего ректором Казанской Дух. Академии), с которым я виделся в Патриархии, так изменило дело, что даже в газете «Безбожник» появилась заметка, что в Одессе народ почти весь оставил живоцерковного Ювеналия и устремился к Анатолию.

Настолько пошла созидательная церковная работа в епархиях, что коммунистические газеты отмечают, что в Православной Церкви появилось 50.000 приходских Советов с 500.000 членов. Это сделала легализация Церкви, создавшая в ней канонически – административный центр, и пока он будет, нужно верить, что Патриаршая Церковь будет шириться и крепнуть.

В заграничных оппозиционных к м. Сергию кругах существует убеждение, что ни Местоблюститель м. Петр, ни м. Кирилл, назначенный Патриархом Тихоном первым кандидатом в Местоблюстители, ни Соловецкие узники – иерархи, не согласны с деятельностью м. Сергия, не одобряют, и даже прямо порицают признание им Советской власти и за то безбожной властью доселе держатся в заточении. Иначе, как же понять последнее обстоятельство, если произошло соглашение, в смысле примирения Церкви с Советской властью? А некоторые более простодушные идут дальше: узники могли бы быть освобождены м. Сергием, если бы они нашли правильным все его дело, но они, как истинные исповедники веры, не могли этого сделать, потому и несут дальше свой подвиг; значит, м. Сергий вошел с большевиками в какой-то ущербный для Истины Христовой компромисс.

Это ошибочное убеждение части эмиграции с крайними греховными выводами обусловливается неправильным представлением того, – в чем сущность соглашения м. Сергия с Советскою властию для регистрации Церкви. Ни о каком примирении не могло быть и речи, так как Православная Русская Церковь никогда активно не выступала против Советской власти. Она была просто гонима безбожною властию, как Церковь Христова самая могучая, притом жившая совместно с прежней государственной властью и через то ставшая для Советской власти в безосновательное подозрение существования в ней к себе враждебных действий. В действительности не совершено никакого вредного Церкви компромисса. А просто М. Сергий просил Сов. власть признать Патриаршую Церковь законно существующею религиозною общиною внутренно управляемою по своим правилам, свящ. канонам, и с своей стороны дал обязательство, что возглавляемая им Церковь ни явно, ни тайно не будет выступать против Советской власти. Последняя согласилась зарегистрировать ее на принятом для всех религиозных общин законном основании. Для Советской власти и теперь нет ни Церкви, как таковой, ни Синода, как церковного органа, ни митрополитов, ни епископов, ни священников, а есть только советские граждане, обязанные подчиняться гражданским законам, перед которыми все они ответственны наравне с прочими гражданами. И после регистрации Церкви контроль над членами ее нисколько не уменьшился и всегда возможно каждому попасть под всякой меры ответственность. Вот факт, подтверждающий это.

Заграницей существует убеждение, что м. Сергий свое первое послание составил в темнице, во время четвертого заключения, под давлением большевиков, приняв в него в готовой их формулировке некоторые их пожелания, за что и получил свободу. А в действительности со слов мне самого м. Сергия было так.

Соглашение со властями о легализации Церкви уже состоялось, послание было уже заготовлено, как вдруг его вызывают в Г.П.У. Там ему предъявили обвинение в нелегальном письменном сношении с эмигрантскими иерархами и в доказательство показали ему фотографию его частного письма, пересланного в частном порядке одному иерарху, впоследствии сделавшегося известным почти во всей заграничной церковной среде, и за это его, Заместителя Председателя Синода, Митрополита, посадили в тюрьму, где он просидел назначенное ему время и уже по выходе опубликовал свою ранее заготовленную декларацию.

Инициатива просьбы, след., исходила не от большевиков, а от м. Сергия, и вся просьба была о легализации Церкви. Как же можно было говорить при этой просьбе об освобождении иерархов-узников, которых большевики считают политическими преступниками, тем более настаивать на том? Если бы инициатива переговора была от Советской власти, тогда иное дело. Им всем приходится отбывать назначенный властью срок пребывания в опальной ссылке. Этим и объясняется то, что сама по себе легализация Церкви никому из ее деятелей не дала амнистии и никто из них в связи с нею не возвратился на место. Отсутствие каких-либо обязательств в этом отношении со стороны Советской власти, конечно, не исключало права ходатайства м. Сергия перед властию за узников. Мне лично не пришлось спросить м. Сергия, сделано ли что-либо по этому делу; но в послании к своей пастве член Патриаршего Синода, Вятский Архиеп. Павел, говоря о деятельности Синода, между прочим отмечает, что Синод «ходатайствовал об облегчении участи лиц, осужденных в административном порядке по гражданско-церковным делам». Вышло ли что-либо желательное из ходатайства, я не знаю. Но относительно церковной чистоты в «соглашении» этот же Архипастырь говорит: «Перед Богом и святыми ангелами Его свидетельствую вам, что мы доселе ни в чем не отступали от Истины Православия, ни в чем не погрешили против вселенской канонической правды».

Об отношении Местоблюстителя, м. Петра, к вопросу о признании Советской власти я уже имел случай говорить выше.

В частности, какого мнения м. Петр о декларации м. Сергия, мы имеем более или менее достоверное сведение. С содержанием ее он познакомился по «Известиям», в котором она была напечатана полностью. Вполне понятно, что, по положению ссыльного, лично самому из ссылки писать свой отзыв о ней невозможно. Молчание его и дало между прочим повод к толкам о недовольстве его этой декларацией. Но при мне в Патриархии был еп. Василий, викарий Рязанской епархии, который, возвращаясь из ссылки из отдаленной Сибири на пути зашел к м. Петру, и пробыл у него две недели. Вместе с братским приветствием м. Сергию и Синоду м. Петр просил передать им, что, по его мнению, это воззвание появилось в свет вполне своевременно, как подсказанное необходимостью современного момента исторического бытия родной нашей Православной Церкви. Это и засвидетельствовал еп. Василий в личном письменном рапорте, поданном Патриаршему Синоду.

Что касается м. Кирилла, то о нем в Патриархии известно, что он живет в далекой Сибири, здравствует, пользуясь услугами одной старицы монахини, которая, желая послужить иерарху-исповеднику, из Москвы отправилась туда. Ни в Патриархию, ни лично м. Сергию он не писал ничего, по своему положению ссыльного. Но говорили, что кое-кому из частных лиц в Москве он писал краткие письма. Ни о таком, или ином отношении его к м. Сергию и его деятельности я в Москве ни от кого ничего не слышал. Если бы что либо он писал неодобрительное по адресу Заместителя, как активного возглавителя Церкви, то об этом говорили бы в Москве. Лично я допускаю возможность чего либо в этом роде в сердце м. Кирилла; но это, могущее быть, лишено канонической принципиальности, а скорее может быть личным чувством, вызываемым положением ссыльного преклонных лет.

Один, возвратившийся из Соловков, узник-иерарх между прочим говорил мне о такого рода переживаниях тамошних узников.

«Когда освободили из темницы Патриарха Тихона, говорил он, то мы этому обрадовались и надеялись, что скоро и нас освободят. Нас не освободили и мы были уже недовольны на Патриарха, будто забывшего про нас. Вступил в местоблюстительство м. Петр, мы опять воспрянули духом, – не исходатайствует ли он и нам свободу. Этого не случилось, и мы говорили: «плохой Местоблюститель». Освободили из тюрьмы Заместителя, м. Сергия, мы снова ожили надеждою, – не будет ли и нам дана свобода по соглашению его с властями, что нам казалось вполне естественным и должным. И тут наши ожидания оказались напрасными. «Плохой и м. Сергий», – говорили мы себе в личном разочаровании. Тоже самое возможно допустить и в душе м. Кирилла, у которого могли быть и лично созданные поводы быть недовольным на м. Сергия. В одно время в Заместительство м. Сергия, как об этом было слышно и заграницей, когда м. Кирилл был уже вблизи Казани, некоторые чрезмерные церковные ревнители, не могущие разбираться в окружающей их атмосфере, пустили в ход агитацию за избрание в Патриарха м. Кирилла. Об этом, конечно, скоро узнали власти и выслали его в отдаленный край Сибири. Старцу-узнику естественно было подумать, как это м. Сергий допустил такую неразумную агитацию, подвергшую его суровой опале? Да вообще-то психология узников понятна: всякий день ожидать себе облегчения участи; ее нет, вот и думается, что они забыты, а может быть забываются намеренно по каким-либо чисто греховным соображениям. Враг силен навевать и такие мысли, чтобы усиливать скорбное чувство и вызывать невольное раздражение иногда против ни в чем неповинных».

Да если бы даже допустить, что м. Кирилл действительно не согласен с деятельностью м. Сергия, то что из этого? Его личный взгляд не голос Церкви, а только мнение одного, хотя и видного иерарха. А Церковь-то Патриаршая признает м. Сергия своим врем. главою и действует в созидание себе. Цепляться за всякие неверные слухи, и на них раздувать свое недовольство против м. Сергия, как канонического Главы Матери-Церкви, не значит ли стараться расшатывать Ее, когда Она Божиею милостию созидается? Не думают ли те, которые распространяют никем и ничем не удостоверные слухи о принципиальных трениях между м.м. Петром и Кириллом с одной стороны и м. Сергием с другой, нанося ущерб Матери-Церкви, «что они службу совершают Богу?» (Ин.16:2).

Несколько слов скажу о Соловецких узниках – иерархах, подвиг которых воспринимается верующими эмигрантами в богоговейном чувстве. С некоторыми из них, возвратившимися оттуда, я виделся и беседовал. Все они по виду и в беседах благодушны. Не знаю, благодушие это есть ли естественная человеческая радость, что они на свободе, или дар Божий за подвиг веры? Скорее всего то и другое. Конечно, тюрьма есть тюрьма, ссылка есть ссылка, да еще в Соловки, с условиями жизни в которых эмигранты достаточно знакомы с описаниями их бежавшими оттуда, и сомневаться в действительности которых нет оснований. Но я от них не слышал ничего об ужасах тамошней жизни. Сами они не говорили, а расспрашивать при их благодушии не являлось желания.⁸⁹

Некоторые из них, когда, подъезжали к Соловкам, говорили в себе: «ну, теперь конец, отсюда не выбраться». Когда сопоставишь это личное чувство безнадежности с благополучным возвращением их оттуда, то невольно вспоминаешь слова св. ап. Павла, тоже в Асии перенесшего такую скорбь, которая казалась ему «сверх силы, так что он не надеялся остаться в живых. Но сам в себе имел приговор к смерти, – говорит он, – для того, чтобы надеяться не на самих себя, но на Бога, воскрешающего мертвых, Который и избавил нас от столь близкой смерти, и избавляет, и на Которого надеемся, что и еще избавит» (2Кор.1:8–11). Предстоящие ужасы всегда почти так угнетают душу, что оттесняют мысль о вездеприсутствии Божием. Ведь и в тюрьме, и в ссылке присутствует Бог и промышляет о всех. Иосиф за правду был брошен в тюрьму, но Бог его поставил там надзирателем за узниками, а потом возвысил его до положения второго после царя. И наши иерархи – исповедники за Истину Христову. В тюрьме ли, в ссылке ли они, конечно, то и другое тяжело, – но что для силы Христовой эти узы, если бы свобода их была нужна для блага Его Церкви? Прочтите об узах св. ап. Петра (Деян.12). Как был уверен царь Ирод, что он доставит великую радость ненавидевшим апостола за проповедь о Христе иудеям, убив его чрез некоторое время, когда заключил его в темницу, сковав его двумя цепями и приставив к дверям темницы вернейшую стражу. Но все это оказалось слабее тонкой паутины. Ангел вывел его из темницы, в то время, как бодрствующие стражи стояли, казалось им, при закрытых дверях, ничего не слыша, никого не видя, и провел его в город, или об узах св. ап. Павла (Деян.16:23–40). Жизнь их нужна была для Церкви и до известного времени ничего им люди не сделали. Я не собираюсь говорить о чем-либо чудесном, что было бы с нашими исповедниками в Соловках. Ничего в этом роде я от них не слышал. Но несомненно, не без воли Пастыреначальника Христа и они явились туда и пожили там исповедниками веры, и не для того ли, чтобы в верующих возбуждать чувство благоговения к подвигу твердости в вере, и самим им духовным взором усматривать вездеприсутствие любви Христовой. Жизнь их там протекает при обычных для человеческого наблюдения условиях. Не знаю, приходилось ли им исполнять простые, черные, тяжелые работы? Да в том, может быть, и не было крайней необходимости. В мирное время Соловки с точки зрения экономической представляли огромное с различными хозяйственными отраслями учреждение. Когда большевики закрывали монастырь, и выселяли оттуда монахов, то оставили из них нужных по разным хозяйственным специальностям 60 человек. Потом они наполнили монастырь огромным числом ссыльных, которых распределяли на разные работы. Тут нужны были кроме рабочих и люди просвещенные, честные, способные хорошо выполнять и канцелярский труд, быть надсмотрщиками над артелями, расходчиками, выполнителями вообще работы высшего порядка, чем непосредственно тяжелый труд. Кому поручить ответственный труд, чтобы и начальнику быть спокойным за честное выполнение его, как не епископам, священникам, и им подобным, которые будут нести его не за страх, а за совесть? Они и несут его там, и, конечно, кроме естественного доверия ничего другого не могут вызывать к себе со стороны начальствующих. Не слышно, чтобы кто-либо из них пытался на побег оттуда. Все они несут подвиг, как волю Божию. Л сколько морального воздействия в разнонастроенную массу идет от них! Тамошние жильцы представляются у большевистской власти самыми тяжелыми преступниками. Как бы ни были превратны эти представления о преступниках, все таки среди них есть действительно преступники, большинство почти или совсем безрелигиозные. Но все же все они люди и со сколько-нибудь открытою душею для восприятия хорошего влияния. Узники – иерархи это, конечно, ни в каком смысле – не преступники, а люди незаурядного напряжения духа, твердой веры, готовые, по силе Христовой, «вменити вся в уметы быти, да Христа приобрящут» (Флп.3:8); у таких во всем – в словах, делах, отношениях, движениях чувствуется религиозная и нравственная сила, согревающая теплотою и хладные души. Это – те духовные очаги, около которых возможно отдохнуть, погреться и озлобленной жизнию душе. Подвиг исповедничества тут уже может переходить в подвиг духовного отца, брата, миссионера. Много такого доброго там делает А. Илларион, авторитет которого среди ссыльных, говорят, огромный. Хочется верить, что не одна душа, отравленная неверием в мире, хоть сколько-нибудь излечилась, оживилась там у духовных очагов. Быть может многие во всю жизнь потом будут свято носить в сердцах своих имена узников – иерархов, которые в союзничестве с ними во всем и всем проповедывали Христа.

Для оставленных в монастыре специалистов монахов предоставлен один храм. В нем совершают наши исповедники с монахами по возможности уставно подпраздничные и праздничные Богослужения. Есть свои певчие. В большие праздники служат два-три иерарха. Облачения им доставили из России. Приходят на богослужение и миряне. Много-ли, мало-ли их бывает, это в данном случае и при тамошних жизненных условиях – не первосущественно. Заграницею православные эмигранты – на свободе, но много ли посещают из них свой храм даже в праздничные дни? Но все таки они чувствуют себя православными, имеют свой храм, есть свой священник, который совершает божественную службу «о всех и за все», хотя иногда этот пастырь, к великому сожалению, за неимением средств для жизни, вынуждается в будничные дни становиться за рабочий станок рядом со своими духовными детьми. А храм в Соловках и Божественная служба в нем сами по себе – важнейшее дело. Это свет во тьме, необъемлемый тьмою. Пусть утомленные изнурительным трудом и тяжкими душевными переживаниями не пойдут в храм, но все же они сознают, что тут, невдалеке от них, совершается великая служба, – Божественная Литургия, приносится Бескровная Жертва и за них обремененных и за весь мир. Нет-нет да донесутся к некоторым, а через них и к другим, церковные о них молитвы: «Господи помилуй». Если чье сердце еще не совсем утратило чувствительность к Богу, то в тяжелые минуты жизни может скорее отдохнуть, будет ли оно в храме, или вблизи, перенесясь в него. Может быть редкая, но все же есть возможность в напутствие в загробный мир приобщиться св. Таин. Есть там эта святыня! Труждающимся и обремененным есть кое-какая возможность скорее придти ко Христу и упокоиться в Нем.

Для обычного человеческого взгляда здесь нет ничего чудесного, все обычно. Но для него и существование Церкви на земле – дело едва замечаемое. А между тем Церковь Христова – величайшее чудо. А Она основана не на чудесах Христовых, а на смерти Его: и распространилась Она не столько чудесами, сколько кровию свв. мучеников и трудами исповедников веры.

С этой стороны жизнь в Соловках узников – иерархов, как воля и дело Божие, есть не воспринимаемое внешним глазом, но действуемое в глубинах сердец многих страдальцев, чудо, ибо чрез них хотя в малой степени поддерживается в них вера во Христа, а с нею и пребывание их в Церкви Его.

Было бы непонятным, если бы Соловецкие узники не ощущали духом всей глубины совершающегося святого дела в страдалице своей, – Матери-Патриаршей Церкви, и как-либо отделялись от него. Отсюда, для меня не было ничего неожиданного, когда мне бывшие узники – иерархи сообщали, что там на Соловках, все исповедники, за печальным исключением трех, не имеющих силы и значения, из которых одного знаю я, стоят с м. Сергием и его Синодом. Особенно горячим поборником его является все тот же А. Илларион.

Сделавшееся известным заграницею так называемое послание Соловецких узников, в действительности, написано единолично одним протоиереем и распространялось в России без подписи иерархов.

Несколько нашумевший там, и соблазнительно подействовавший здесь заграницей, откол от м. Сергия Ярославских иерархов, возглавлявшихся покойным м. Агафангелом, не имел в себе ничего принципиального, а всецело возник на личной почве по инициативе м. Иосифа, бывшего А. Ростовского. Группу этих иерархов составляли: м. Агафангел, А. Серафим Угличский, викарий Ярославской иепархии, быв. Заместитель Патриаршего Местоблюстителя, м. Иосиф, третий из указанных Патриаршим Местоблюстителем Заместитель; А. Варлаам (бывший Псковский, вр. управляющий Любимским викариатством), смиренный Евгений, Епископ Ростовский, викарий Ярославской епархии. Так они подписались под своим постановлением об отделении от м. Сергия. Историю этого откола М. Сергий мне выяснил в таком виде.

В Петрограде долго не было Митрополита; управлявшие епархией викарные не имели надлежащего объединяющего влияния, так что церковная жизнь там распадалась на партии. М. Сергий с Синодом для восстаноления церковного единства назначил туда Ростовского Архиепископа Иосифа, возведя его в сан Митрополита. Это назначение состоялось незадолго до 30 авг., праздника св. Александру Невскому. Ко дню этого праздника власть возвратила православным Александро-Невскую Лавру. Радостная весть об этом быстро охватила весь Петроград. Народ двинулся на праздник в Лавру со всех сторон и не только заполнил храмы и лаврский двор, но и прилегающие к Лавре места. Как раз к этому дню приехал в Лавру новый Митрополит Иосиф. Когда народ увидел в службе митрополита, то его ликование как бы перешло свои границы. К сожалению, м. Иосиф огромное народное стечение и радость его связал с своею личностью, отнес все к себе. Народное торжество оказалось не по вкусу власти. Но это все было бы ничего, все улеглось бы мирно и жизнь приняла свой нормальный порядок, если бы м. Иосиф оставался безвыездно, хотя некоторое время, в Петрограде, пока уляжется ликование. Но он вздумал вскоре после праздника поехать в Ростов проститься со своею паствою. Обратно власти не пустили его из Ростова. Петроград опять остался без митрополита. В то время долго вдовствовала Одесская кафедра. Немалая забота была о ней, так как там укрепились живоцерковники. М. Сергий с Синодом для пользы церковного дела перевели в Одессу м. Иосифа. Этот перевод он счел для себя обидою, унижением, не подчинился м. Сергию, заявив ему, что в Одессу он не поедет, а останется Петроградским, ибо там вся паства считает его своим. С этого и начался церковный откол. Его протест поддержали два петроградских викария со своими сторонниками. Не трудно было м. Иосифу⁹⁰ подсилить свою оппозицию Ярославльскими викариями, ибо два из них едва ли были с надлежащими чувствами в отношении м. Сергия и до этой истории: А. Угличский Серафим, бывший во время последнего тюремного заключения м. Сергия, Заместителем Местоблюстителя, и освобожденный от сего м. Сергием по возвращении из тюрьмы последнего. Не могу утверждать, но только не без греховной опасности могу допустить, что в таких взаимных отношениях, хотя и нормальных и канонически правильных, у А. Серафима могло залечь нечто греховное, которое могло побуждать его зорче надлежащего следить за деятельностью м. Сергия и правильное действие последнего счесть за неправильное, поставить ему в вину, а при созданных м. Иосифом обстоятельствах побудить примкнуть к его оппозиции, хотя не в полной силе. Другой викарий – Евгений, переведенный из Мурома в Ростов на место назначенного в Петроград м. Иосифа. О нем мне рассказали: он был назначен и хиротонисан Муромским. После хиротонии он вдруг заявил м. Сергию, что он в Муром не поедет, а желает остаться в Москве. «Зачем же Вы принимали назначение, наречение и хиротонию в Муромского, если не хотите ехать туда?» – сказал ему серьезно м. Сергий. – «За нарушение присяги Вас нужно сейчас же лишить архиерейства». Тот смирился и поехал. Естественно, что в сердце его осталось чувство некоторой обиды на м. Сергия, и не невозможным было для него впасть в грех оппозиции последнему. Об А. Варлааме ничего не слышно с этой стороны.

Не трудно было этим иерархам воздействовать в греховном смысле и на главу митрополии М. Агафангела, перенесшего к тому времени два удара, притупивших в нем чуткость сразу узнавать в сложных делах каноническую сторону, особенно когда противники м. Сергия указали ему на неправильность действий м. Сергия, ибо и сам м. Агафангел, как известно, в свое время ошибочно считал себя обиженным м. Сергием, будто бы незаконно воспринявшим права Местоблюстителя, принадлежавшие ему.

Да простят мне эти иерархи, что я позволил себе своим личным суждением войти в интимную область их жизни. Это я сделал в единственной цели выяснить верующей эмиграции каноническую Истину, знать которую они, несомненно, желают. А когда не видишь принципиального обоснования известного морального факта, то для объяснения его нельзя обходить вниманием психологических мотивов, даже в виде обычных человеческих слабостей, если есть для них хотя и вероятные соображения. Ныне такое время, когда Истина вообще всячески затеняется часто будучи прикрываема именно человеческими немощами. А когда Церковь воссозидается, а воссоздать Она может и должна на Истине, то долг выявить эту Истину лежит прежде всего на Архипастырях.

Столкнутый с канонического пути, м. Агафангел, под влиянием переписки с м. Сергием, выяснившим ему всю ошибочность его откола, скоро сам восчувствовал ее. Официально эта группа епископов заявила м. Сергию о своем отколе от него 24 января (6 февр.) 1928 г., а уже в марте он просил м. Сергия пересмотреть его дело. Последний ответил ему согласием на то и выразил свою надежду на его возвращение, т. е. подчинение канонической власти. Но, обычно, падение совершается легко, а восстание медленно, требуя подвига смирения, которое доростает до нужной силы духовным трудом и помощию Божией.

Тем более затрудняется это духовное восстание, если окружающая живая духовная атмосфера сдерживает его. А около Ярославльского Первоиерарха, кажется, это и было. Член Патриаршего Синода, А. Павел, после погребения митрополита, разбирая дела его личной канцелярии, нашел одно дело, привезенное им в Синод, представляющее в себе официальную просьбу группы православных г. Екатеринбурга к м. Агафангелу, в которой они пишут ему: «у нас есть А. Иоаким Член Моск. Синода, григорьевщина; а тут еще еп. Виктор, Вятский викарий (сторонник м. Иосифа) завет к себе; где же Истинная Церковь?, кого нам держаться?» М. Агафангел на этом прошении от 17 сент. 1928 г. положил резолюцию: «рекомендую держаться А. Иоакима». Однако, резолюция из канцелярии не была отправлена просителям.

Но все же с м. Агафангелом был большой его духовный- подвиг, его лишения за Церковь, приобретавшие для него большую моральную ценность от его преклонных лет. В них он нашел себе благовременную помощь свыше (Евр. 6, 9, 10), чтобы, стряхнув временное искушение, подняться на высоту спасительной Истины. За несколько времени до смерти он формально заявил Синоду о своей ошибке и просил принять его в общение с Церковью; был принят и умер умиротворенным. О смерти м. Агафангела уведомил м. Сергия А. Варлаам, прося его указаний о погребении, совершить которое и послан был член Синода, А Павел, ныне управляющий Ярославльскою епархиею. Он же там в 40-й день совершал заупокойную литургию, при мне возвратился оттуда и дополнительно о нужном доложил Синоду. За м. Агафангелом, как передавали мне, присоединились А. Серафим и еп. Евгений, хотя и высланные властью из Ярославльской митрополии. Впрочем, о первом я здесь уже слышу, что будто он опять выступил с посланием (к кому?), ставшим известным заграницей, против м. Сергия. Возможно и то, если только это его послание, ибо восстание совершается духовным подвигом. Не примиренным из «Ярославльской» группы иерархов, как мне точно известно, остался один м. Иосиф. С ним стоят в оппозиции м. Сергию два Петроградских викария, еп. Виктор, Вятский викарий, и вр. управляющий Воронежской епархией, еп. Алексий, как-то в переживаемое смутное время из простых келейников прошедший во епископы, переменивший несколько викариатств и состоя потом Воронежским викарием, за смертию правящего, был назначен вр. управляющим епархией. Полагают: зная, что его не могут сделать правящим Воронежским, чтобы остаться в этом положении, он откололся от м. Сергия.

В храмах на ектениях так молятся о властях: «о богохранимой стране нашей, и о властях ее, да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте». Никого в храме это поминовение не смущает; может быть и есть отдельные лица недовольные в душе и этим надлежащим, согласно, по ап. Павлу, воли Духа Святого, поминовением. Но это недовольство было бы и неразумным и греховным, ибо молитва за властей, даже гонителей, для указанного результата нужна не столько для последних, сколько для гонимых христиан, силою молитвы которых, по милосердию Божию, притупляется и вражеский меч, а проклятие только острит его против проклинающих (Рим.1;, 14; 19–21) и на дольше задерживает удары по ним.

Сами большевики, думаю, этим не интересуются и, конечно, как безбожники, не могли и намекать м. Сергию на издание распоряжения о молитве за них, ибо это было бы подрывом не только атеистического их принципа, но и явным показателем их боязни народа, обнаружения чего они, кажется, всемерно избегают. Им приличнее всего в данном деле в ослеплении безбожием только глумиться над исполнением Церковью воли Божией, как это они и делали, и не препятствовать тому, как явному выражению, по их мнению, рабской боязни пред ними. Это распоряжение о молитве, конечно, – распоряжение м. Сергия и Патриаршего Синода, как канонической власти. Пусть кому угодно думать (но я стою за принцип и на принципе), что оно было подсказано неким страхом или даже угодливостью; я скажу, что и это хорошо, ибо, хотя под действием этих, с обывательской точки зрения, невысоких качеств, там стали на христианский путь, указанный Духом Святым, а не на путь греховного проклятия, которым только усиливаются гонители Церкви. Не силою ли тех молитв там ненависть врагов Церкви уменьшилась, и Церковь постепенно укрепляется, и не силою ли осуждения в эмиграции этого святого дела растет здесь взаимная вражда и разделения? Еще не понята и опытом не пережита здесь спасительная сила молитвы за врагов. Поэтому, можно судить, из каких кругов исходят оттуда, если только они идут из России, язвительные сарказмы над молитвою за властей, врагов Церкви, и с каким ненужным, даже греховным чувством повторяются они здесь, заграницей? Писали в газетах, что в России в церквах, по распоряжению м. Сергия, молятся: «О властях наших за тихое и безмолвное житие». Не от враждебных ли Церкви лиц идут эти кощунственные вести и не повторяются ли оне здесь политиканствующими лицами, потерявшими всякое, даже малое, уважение и доверие к Российской исповеднической иерархии? Ведь поверить этой вести, значит, допустить, что составитель этого прошения эктении, м. Сергий и одобрившие его иерархи Патриаршего Синода, – ибо м. Сергий все делает с общего согласия, – кощунственно относятся не только к молитве, но и к слову Божию.⁹¹

В Патриархии о политике вообще не говорят ни слова, по крайней мере так было при мне. Мне казалось неловким предложить кому-либо хотя бы один какой-либо вопрос из этой области. Пусть в этом видится страх всегда устрашаемых политическим сыском. Но я хочу взглянуть на это и с другой стороны. Представителям Церкви, иерархам, в это исключительно тяжелое время для Церкви и государства нужно всецело сосредоточивать все свои силы на том, что нужно первее всего, – на утверждении Церкви.

Когда в мирное время казалось, что всем нужно служить исключительно для государства, хотя это служение понималось различно, вплоть до революции, когда этой же цели греховно подчинили и Церковь, призвав Ее не к доброму содействию, а к рабскому услужению, когда вследствие этого и иерархи, взявшись за духовный плуг, больше озирались назад и по сторонам, делая себя неуправленными в Царствии Божием, – то этим, унижая дело Божие, ослабляя Церковь, постепенно подготовлялся и развал государства. А теперь Бог повелевает, пусть через внешний страх, первее и непременнее всего созидать первую, чтобы потом воссоздалось на Ней и второе. Конечно, политиканам это может показаться смешным; но что же? Через этот смех приходится долго плакать.

В личных беседах с м. Сергием мы неоднократно возвращались к Карловацкой смуте. Я уже говорил о том, как смотрит Патриарший Синод на нее и на виновников ее. Здесь несколько добавлю. Виновниками этой распри там считали и считают Карловацкий Собор и Синод, без всякого канонического основания воспринявшие себе права Высшего Церковного Управления над всеми заграничными церквами. В.Ц.У. закрыто еще Патриархом Тихоном, и возникновение нового Синода признается самовольным, неканоническим учреждением; м. Евлогий – канонически управляющим Зап. Европейскими приходами, со включением и германских, все постановления Собора и Синода до распри, равно как и все мероприятия их против м. Евлогия – не имеющими канонической силы.

Иерархи – эмигранты еще Патриархом отчислены от своих кафедр, а занимающие их кафедры считаются не временными, а действительными, полноправными церковными управителями.

М. Сергий с искреннею скорбию не раз упоминал в разговорах о нашей заграничной смуте. И когда он говорил мне: «Я не понимаю, из-за чего разыгралась вся эта заграничная история? Из-за чего спор? Из-за власти? Но ее там нет и не должно быть», – то я вполне понимал его. Ему, как и другим подобным ему иерархам, всегда жертвенно живущим в Истине, перенесшим узы и изгнания за Истину, положение эмигрантов представляется спокойною жизнию и всякие необоснованные трения – только греховными. Вся суть – в ряде ошибочных положений и действий, приведших в тупик, и больше ничего. А для возвращения на путь церковной Истины требуется не малый подвиг духовного мужества в смирении. М. Сергий говорил, что если уже Карловацкая группа иерархов не может братски жить с м. Евлогием, признавая его известные канонические права, то самое лучшее – подчиниться временно той Автокефальной Церкви, в территориальных пределах которой они живут.

Разговор о заграничной церковной распре сам собою в моем сознании подсказывал вопрос м. Сергию – свободен ли он в своих действиях и распоряжениях в отношении заграничной Церкви? Заграницей этого вопроса, кажется, не существует. Все почти так или иначе убеждены, что м. Сергий в своих сношениях действует под непосредственным давлением Советской власти, он здесь не свободен. До поездки своей в Патриархию и я предполагал, если не полное стеснение, то значительную эту зависимость: однако, в действиях м. Сергия и его Синода я не видел ничего неканоничного. Придавая серьезное значение этому вопросу, я поставил его м. Сергию со всею определенностью. «Заграницею, сказал я ему, существует уверенность, что Вы первое свое послание написали в тюрьме под давлением власти, внеся в него отдельные выражения, ею продиктованные; мне бы очень хотелось узнать действительность».

«В моей полной свободе в этом акте, ответил он, можно убедиться, проверив даты: – поставленную на заготовленном уже мною послании пред всаждением в тюрьму и дату освобождения меня из тюрьмы. Это можно узнать в нашем Синодальном архиве». Это было сказано с такою определенностью, которая не оставляла ни малейшего в том сомнения.

«А вообще то в своих актах по сношению с заграничного Церковью Вы свободны?»

«Полной свободы, конечно, здесь нет. Составленные определения по делам заграницы мы представляем власти для прочтения и сведения, и только после того отправляем».

«Это-то понятно в заграничных сношениях, сказал я; но не вставляет ли власть в текст Вашего акта чего-либо от себя, чтобы Вы приняли это за свое?»

Не-е-ет, и это «нет» сказано им в таком тоне, в котором едва-едва слышался отголосок душевной обиды, но спокойном и настолько твердом, что я не ощутил никакого сомнения в сказанном.

«Конечно, – заговорил м. Сергий, – в представляемых власти, так сказать для цензуры, предназначенных для заграницы наших официальных определениях власть может вычеркнуть себе неугодное, но. добавлять в текст что-либо от себя, – этого не бывает. С этой стороны мы внутренно свободны. Точно также, когда мы кого-либо из иерархов перемещаем с кафедры на кафедру, или командируем кого-либо для известной цели, то мы спрашиваем: не будет ли препятствий в пропуске для него? Если там не согласятся дать пропуск указанному лицу, мы назначаем кого-либо другого, нам подходящего; но от власти не бывает давления за известную личность. И здесь, с внутренней, канонической стороны мы свободны, так как все же выбираем иерархов из своей среды».

В этом разъяснении весьма важного вопроса для заграничной церковной жизни я нашел для себя вполне достаточное удовлетворение. Для меня теперь несомненно, что все касающиеся заграничной церковной жизни акты, исходящие от Патриарха, от Заместителя, м. Сергия и его Патриаршего Синода – акты свободного канонического волеизъявления; вот почему в них и раньше я не находил ничего неканонического. Если раньше, до выяснения мною этого серьезнейшего вопроса, были возможны утверждения или сомнения касательно несвободы актов, то теперь, о чем я и свидетельствую, оставаться в неправильном убеждении и утверждать его, значило бы без всякого основания говорить против Истины и свои суждения о том подчинять цели, совершенно чуждой церковной жизни. Здесь было бы нечто подобное тому, как если бы кто-либо касательно подлинной принадлежности сочинения автору, стал бы голословно говорить, что она подложная.

Да и так подумать. Ведь наши первоиерархи, руководители церковною жизнию, начиная с приснопамятного Святейшего Патриарха Тихона, были в тюрьмах, в изгнаниях из-за чего? Не из-за того ли, чтобы быть свободными в Истине, и тем сохранить Церковь, утверждающуюся на Истине. А разве есть какие-либо факты, чтобы утверждать, что теперешние руководители утратили эту жертвенность за свою и церковную свободу?

«Пред Богом и святыми ангелами Его свидетельствую вам, писал в своем послании к своей Вятской пастве член Синода А. Павел, что мы доселе ни в чем не отступили от Истины православия, ни в чем не погрешили против вселенской канонической правды».

Не без основания можно думать, что Советская власть мало интересуется церковными делами заграницы. Конечно, церковная смута здесь ей может быть и приятна, но едва ли она оттуда принимала какие-либо меры вообще для усиления ее, не говоря уже о каком-либо насилии через м. Сергия и его Синод.

Когда в Патриаршем Синоде я закончил свой доклад о нашей заграничной смуте, то председатель м. Сергий, обратившись ко мне спросил: «а Вы как думаете, какие нужно бы принять меры для погашения смуты?»

«По моему мнению применять к карловацким иерархам какие либо репрессии, тем более крутые, было бы неполезным для Церкви, так как, насколько мне известно, они, по крайней мере теперь стоят на такой твердо непримиримой, хотя и ничем необоснованной, оппозиции к Матери-Церкви, возглавляемой Вами с Синодом, что это только бы больше их укрепило в ней и создало им среди их сторонников неподходящий для них эпитет защитников канонической правды; а это в свою очередь могло бы произвести более широкое брожение.

Время будет действовать за Истину. Быть может они сами осознают свою ошибку разрыва с Матерью-Церковью и возвратятся к Истине. Во всяком случае их дело – чисто человеческое и оно не должно устоять».

Возражений не было; можно полагать, что этом мнение было принято во внимание. С тех пор прошел уже год. Если бы Советская власть была активно заинтересована в заграничной распре и насилием через Синод содействовала развалу церковной жизни заграницей то, конечно, мы были бы уже свидетелями применения м. Сергием самых крайних мер в отношении виновников Карловацкой смуты, – запрещения в священнослужении, исключения из состава клира Патриаршей Церкви – мер, о которых Синод говорил в еще раннейшем известном своем постановлении и которые намеревался он применить к карловацким иерархам, если они не откажутся от занятой ими незаконной позиции и не дадут известной подписки о «лояльности» их к Советской власти. О действительности этих мер пока ничего не слышно.

Кратко скажу о состоянии живоцерковничества, каким именем я назову все вообще раннейшие самочинные отложения от Церкви.

В Москве у них 5–6 храмов, но мало посещаемых православными. Об отношении последних к живоцерковникам самым лучшим свидетельством может служить то, что в мирное время всегда переполнявшиеся молящимися часовни икон Иверской Богоматери⁹² и св. великом. Пантелеимона, теперь почти пустуют. В них можно видеть от 5–10 человек молящихся. Это сообщил мне мой спутник, побывавший в той и другой.

На время оставлены притоком молитвенного чувства эти церковно-народные святыни, чтобы реальными жертвами не питать лжи, не поддерживать раскола и не затягивать духовной болезни. Для верующих величайшая Святыня – Истинная Церковь, исполненная спасительной благодати в Таинствах и обрядах, в Которой каждый образ может чудодействовать. Чудеса истекают не от образов самих по себе, а через образы от Первообразов, от живых существ небесного мира, лики которых изображены на иконах. Для Богоматери и св. великом. Пантелеимона, благодатно живущих в истинной Церкви, не одинаковы в достоинстве – Истинная Церковь и самочинно отколовшаяся от Нее людская община, своим отколом только скорбь наносящая им и первее всего Христу. Неугодно им будет изливать благодатные свои милости через свои образы, хотя и прославленные чудесами, но находящиеся в пользовании тех, кто делает церковный раскол, который, по Златоусту, тяжелее ереси. Если бы эти святыни находились в среде безбожников или язычников, то там скорее могли быть проявлены святыми чудеса через свои образы для обращения их ко Христу, подобно тому, как Ковчег Завета, находясь у филистимлян, взявших его в плен, производил силою Божиею поразительные для язычников чудеса, или как сам Христос совершил чудеса среди неверующих иудеев, для возбуждения в них веры в Себя, как Посланника Божия, или как свв. Апостолы, являясь в языческую среду, силою Христовою совершали многие знамения, привлекавшие язычников к вере во Христа. При всех этих совершавшихся чудесах не было спора или вопроса о том, где Истина, ибо Она была явно у тех, кто, проповедуя Ее, подтверждал действительность Ее чудесами. А в отношениях Патриаршей, истинной Церкви и живоцерковных отложений вся суть – где Истина? И живоцерковники отложились от Истины во имя какой-то истины и подменили Истину ложью. Посему, Богоматерь и св. Пантелеймон, пребывающие в Истине Христовой, а следов, в Церкви, утверждающейся на этой Истине, не пожелают благодатно пребывать в своих образах, оставят их, чтобы слабые верующие, не имеющие духовного опыта отличать Истину от неправды, при всяких случаях принимать первую и отвращаться второй, видя чудеса, совершающиеся в церковном расколе, не «заменили бы Божию Истину ложью» (Рим.1:21–33).

В смутное время церковной жизни для выявления Истины благодать Божия действует особым образом. Эта-то благодать, пребывающая в глубинах сердец, ищущих Истины, спасения, б. м. мало осознаваемая, и удерживает народные массы от молитвенного посещения церковных святынь в местах живоцерковных, где оие не могут ощущать истинного благодатного действия. Святыни, чрез которые видимо проявлялась благодать, в сердцах народа не потеряли своего значения; в духовных глубинах своих он чтит их, но не идет туда выражать свои глубинные стремления, а духовно – бурным потоком устремится опять к ним тогда, когда оне возвратятся в Истинную Церковь, где оне и прославлялись и опять прославятся благодатными проявлениями. Все это – для возвеличения Истины и свободно-сознательного восприятия Ее верующими.

В других губернских городах живоцерковники держатся несколько крепче, благодаря тому, что им пришлось с самого начала везде, кроме Новгорода, захватить кафедральные соборы и много других храмов, в которые народ идет по привычке, не разбираясь в разностях истинной Церкви и живоцерковной. Но теперь, когда представилась возможность на законном основании организовать епархиальную жизнь, можно надеяться, что живоцерковничество скорее пойдет на убыль. Несколько тверже оно держится на юге России, в Малороссии, где оно лучше организовано.

На перифериях оно часто поддерживается местными властями в противовес Патриаршей Церкви по принципу третьей стороны к двум враждующим – поддерживать слабого, чтобы обессилить крепкого. Хотя местные власти не препятствуют приезду назначенных Патриаршим Синодом епископов в губернские города, но нередко не разрешают им объезд своих епархий; в таких случаях иногда Синод для этой цели в качестве помощника правящему командирует другого иерарха. Живоцерковные иерархи этого стеснения не имеют.

Что касается «Григорьевщины», то она осталась мертвою затеей. Сам А. Григорий с еп. Борисом живут в Донском монастыре в том помещении, где жил Святейший Патриарх Тихон. Им в Москве принадлежит один какой-то храм, который совершенно православными не посещается, так что еп. Борису, чаще всего служащему там, приходится самому читать, петь и прислуживать. У А. Григория есть немного последователей в Екатеринбурге, бывшем его кафедральном городе, и в Донской епархии, где доселе живет глубокий старец м. Митрофан, один из шести основателей «Григорьевщины». А ведь этот откол, как и м. Иосифа, признает каноническою главою Церкви Meстоблюстителя м. Петра и поминает его на богослужении. А сам-то м. Петр, осведомленный м. Сергием о бесчинии А. Григория, когда явился к нему последний, не принял его, как бесчинника и сказал ему, что он вне церковного общения. По-видимому, чего бы вернее, как не за ними идти и епископату и народу Патриаршей Церкви, раз они возглавляются каноническим исповедником. А они оставлены с маленькою горсточкою своих приверженцев, все от них отвернулись, – почему? потому, что нельзя утверждать свои канонические отступления и увлекать на этот путь других, лицемерно прикрываясь авторитетом главы Церкви, не могущего управлять Ею, и противиться тому, кому он сам вручил это великое дело. Определенность, хотя и лживая, всегда более или менее увлекает за собою других, бедных духовным опытом, не могущих находить Истину, или ищущих моральных послаблений для жизни. В такой дерзкой определенности явились все «живоцерковники», которые, отбросив всякие канонические преграды, будучи сами рабами греха, объявили церковно-религиозную беспринципную свободу и без особого труда нашли сперва не мало последователей, даже среди образованного класса, не имевших в себе здоровых принципов православной веры и морали. Живоцерковничество в церковной области было некоторою параллелью той распущенности во всех видах, которую объявил большевизм для всех не только позволенною, но и желательною.

А «Григорьевщина» и «Иосифовщина»? Ведь они далеки от живоцерковничества. Они стоят у самых дверей Матери-Церкви стоят с опущенными вниз глазами, только не имея достаточного смирения, некогда при помощи Божией найденного в себе м. Сергием, чтобы покаянно войти в лоно Ее и пребывать в Ней в прежнем достоинстве. Они стоят на пороге церковном, потому и остаются почти одинокими, нищими, ибо Господь не попускает им укрепляться в неправде числом сторонников; они не служители греховной свободы, но подчинились греху противления власти. Это в каноническом смысле «полу-ариане», которым при своем «да и нет» пришлось в конце концов или пристать к арианам или восприять Истину в Православной Церкви.

Трудно думать, чтобы Патриаршая Церковь скоро смогла воссоединить с собою все церковные отколы. Пока в России власть коммунистическая, безбожная и в принципе желающая победы безбожию над христианством, она всегда в общем будет так или иначе препятствовать правильному и повсюдному устроению Патриаршей Церкви; но этим особенно смущаться нельзя: «Царствие Божие благовествуется, и всякий усилием входит в Него» (Лук.16:16). Истинная Церковь там есть, это – Патриаршая, имеющая канонический центр, возглавляемая каноническим лицом, всем своим существом возвещающая спасительную Истину, указывающая в себе для всех спасительный путь и, потому, всякий ищущий Истины послушает гласа Ее (Ин.18:37). Воссоединение с Нею требует духовного подвига, опознания Истины, отказа от заблуждения, не малой личной ломки. А это и ценно; это уже будет не трость, ветром колеблемая, не ищущий мирских выгод, а духовный камень, легший на Христа, в Котором было сокрушившийся опять восстает (Мф.21:42–44).

Возглавителям Патриаршей Церкви, – м. Сергию и Синоду, нужно твердо, неподступно стоять в Истине, не склоняясь ни к каким компромиссам, имеющим повсюдный ход в мирской жизни и обладающим обольстительной временной приманкой. Церковь – постоянна, вечна, а таковою Она может быть только пребывая в Истине, ибо только Истина вечна. Только в Истине развивается благодатная сила, сила притягательная; поэтому, к Ней идут и всегда будут идти, хотя этот путь «берется усилием».

Патриаршая Церковь милостию Божиею стоит твердо в Истине. Естественно, что к Ней тянутся и будут тянуться все, кто хотя сколько-нибудь «от Истины» (Ин.18:37), а таких, может быть, не мало в разных отколах от Церкви, этой, хочется верить, временной, хотя и тяжелой болезни Ее. Потому Ей и нужно знать, кого и как принимать к Себе. Согласно установившейся еще при Патриархе Тихоне практике, иерархов старого посвящения принимают, в каком бы расколе они ни находились, через покаяние, отвержение всех заблуждений и сложение с себя всех иерархических отличий, приобретенных ими вне Патриаршей Церкви, а иерархов, посвященных уже в расколе, считают бесблагодатными.

«Слухи о нашем объединении с обновленцами – чистейший вымысел и вздор», – пишет в своем послании Ар. Павел. «Обновленцы, григориане и им подобные раздорники попирают каноны Церкви, а мы свято их охраняем и соблюдаем. Ни с обновленцами, ни с григорианами, и ни с какими другими современными раскольниками и отщепенцами ни Священный Патриарший Синод в полном своем составе за все истекшее время его существования, ни я, не имели и не имеем никакого молитвенного общения, и даже чуждаемся каких бы то ни было обычных деловых сношений с ним. Твердо, уверенно, и во всеуслышание я подтверждаю (в единомыслии с м. Сергием и прочими членами Синода), что для обновленцев, григориан и иных современных раздорников – отщепенцев и похитителей церковной власти единственный путь воссоединения их с Православной Церковью это – искреннее и чистосердечное раскаяние их пред св. Церковью, и Ее законным Священноначалием, твердое обещание быть верными Православию и канонам Церкви, всецело подчиняться законно церковной власти и впредь не только не разорять вселенского Дома Божия Церкви Христовой, но, наоборот, со всемерною тщательностию блюсти и поддерживать единство благодатного тела церковного в единомыслии Православной веры и любви Божией.

Всестороннее же и в церковном масштабе суждение и высоко авторитетное решение об обновленчестве, григорианстве и иных современных раскольнических течениях, о путях к изжитию и прекращению их и о мерах к водворению в родной нашей Церкви общего, давно всеми нами ожидаемого церковного мира и порядка, произнесет грядущий законно составленный второй Всероссийский Церковный Собор, о котором сказано в воззвании от 16–29 июля с. г.».

В частных расспросах о знакомых мне иерархах я узнал, что бывший Белорусский Минский митрополит – живоцерковник Мельхиседек, после покаяния в Москве пред Патриаршею Церковью и сложения с себя звания митрополита и архиепископа, был принят в Церковь и теперь управляет одною из Сибирских епархий, возведенный м. Сергием и Синодом в Архиепископа. Приезжали к м. Сергию живоцерковные – м. Саратовский Анатолий и Ар. Василий с просьбою принять их в Патриаршую Церковь. Но когда м. Сергий предложил им сложить с себя иерархические отличия, полученные в живоцерковничестве, они, промолчав, отправились обратно, оставаясь доселе в расколе. Многие, вероятно, ожидают Всероссийского Собора, в надежде, что он к ним отнесется более снисходительно. Может быть и так. Ведь Поместный Собор, это – Поместная Церковь, своего рода благодатная купель разностороннего обновления, но все-таки в Истине. А пока он состоится, всем, чающим его, придется, подобно блудному сыну, питаться вне Церкви «рожками» (Лук.15:16), чтобы сильнее восчувствовать свой духовный голод и, покаявшись, потом твердо всем существом жить в Истинной Церкви.

Будущий наш Всероссийский Собор будет не только духовным врачеванием всех болезней, причиненных Церкви великою смутою Русской Земли, но и выявителем славы церковной. Представляя всю Церковь, он духовно ощутит соприсутствие в себе всех возлюбивших Христа до смерти и положивших за Него свои души, сонма невыявленных священно мучеников и мучеников, восчувствует силу и величие Православия, единственной «соборной» Истины, и, кто знает, не прославит ли он по внушению Духа Св. хотя некоторых из своих страстотерпцев? Но к сему светлому торжеству наша Церковь, по воле Божией, должна еще идти, украшаясь подвигами тяжелой духовной страды.

Она живет только «днесь», по слову Христа (Мф.6:11), не засматривая человеческим беспокойством, что будет «завтра», веруя, что и «завтра» у Христа.

А пока «днесь» Патриаршая Церковь действует, не раздираясь новыми внутренними распрями. Имея право на законное существование, будучи внутренно свободною, опираясь только на Истину, Она выступает все смелее, численно растет все больше и больше, восполняясь членами, покидающими свои временные от Нее отпадения. Сила в Истине, и Истина победит.

Облеченные каноническим правом теперешние церковные руководители, если Бог благословит им остаться в живых, предстанут грядущему Собору с нелегким бременем исполненных трудов и, сложив свои полномочия, скажут ему: «мы рабы, ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать» (Лук.17:10).

Я окончил.

Свой малый труд я посвящаю всем заграничным православным русским. Верные нашей Матери, Русской Церкви, – не найдут ли здесь хотя что-либо в подкрепление своего подвига веры в Нее, как свободно стоящую в Истине и являющую в Себе путь спасения; а смотрящих на Нее с подозрением – не подам-ли повода серьезнее просмотреть свое напрасное недоверие к Ней, возглавляемой ныне м. Сергием с его Синодом, и не возвратятся-ли хотя немногие из них к Матери, оставив свой греховный откол? Здесь я бы ощутил душою, что не напрасно было и для них мое пребывание в Патриархии.

А если бы этого доброго плода и не было, то все же со мною останется мое личное сознание: для Истины я сделал, что мог.

ЕЛЕВФЕРИЙ, Митрополит Литовский и Виленский.

1929 г. 8 ноября.

«Неделя в Патриархии» написана мною четыре года назад. За это время мы видим много новых обнаружений в церковной жизни там, в России, и здесь, заграницей. Новы они не по сущностям своим, а по выявлениям, плодам тех различных духовных сил, направлений, с которыми выступали видные ответственные деятели на ниве Христовой.

В России Патриаршая Церковь, израненная, почти истерзанная многими разнообразными расколами, получив законное для Себя существование, возглавляемая Патриаршим Заместителем, м. Сергием, став твердо на живой и оживляющий благодатный путь свв. Канонов, в сознании, при внешних, окружающих условиях, своего сиротства, при виде и надежде на особую близость к такому сиротствующему положению Главы Своей, Пастыреначальника Христа (Ин.14:18), под воздействием Его живительной благодати, стала с неослабною и неуклонною постепенностию оправляться от своих немощей. Без шума и излишней суетливости, без греховного самовосхваления, зорко оберегая себя на спасительном каноническом пути, Она выявляла и выявляет Истину, а в Истине такую силу, пред которой почти незаметно раскинутые греховные сети в виде церковных расколов рвались и рвались и запутывавшиеся было в них чада Ее с любовию возвращались и возвращаются в лоно покинутой своей Матери.

Истина, пребывающая в Боге и исходящая от Него, в своем существе есть сила, могущая «ниспровергнуть замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия, и пленять всякое помышление в послушание Христу» (2Кор.10:4–5); но она побеждающе и спасительно действует тогда, когда верующие, особенно церковные руководители проявляют свободное, церковное «послушание» Ей (6 ст.). Этим послушанием теперь живет, и сильна, и действует там Патриаршая Церковь, возглавляемая Патриаршим Заместителем м. Сергием, свято храня в себе вероучительную и каноническую Истину, как спасительную волю Божию и освещая Ею путь своей многотрудной деятельности в воссоздании Великой Русской Церкви, на время ослабленной самими же чадами Ее, в своих враждебных к Ней действиях не уразумевших тонких умыслов сатаны (2Кор.2:11), врага нашего спасения.

Теперь уже о плодах побеждающей Истины свидетельствуют сами враги Патриаршей Церкви в своих почти официальных отчетах. Они, разумеется, говорят о силе Ее в своих агитационно-враждебных целях; а мы в этом свидетельстве читаем благовестие Христово о силе Его Истины, подобное тому, как император Юлиан отступник, умирая возвестил о Ней Христианству и язычеству: «Ты победил, Галилеянин»... Нищая материально, без нарочитой миссии среди отпадших от Нее самочиний, лишенная возможности даже печатно говорить о Себе и своих путях, и с этой чисто человеческой стороны слабая, угнетенная, однако богатая и обогащающаяся духовно через стояние в Истине, Патриаршая Церковь, как бы стоя на месте, незримо для людей мира сего неудержимо все больше и больше развивает свою благодатную силу, шире и шире с радостию раскрывая свои материнские объятия для принятия блудных своих детей. Там теперь, по свидетельству безбожников, Патриаршая Церковь бесспорно занимает господствующее положение. Как выступившие из рек весенние грязные волны, совершив свой бурный разлив, оставляя на пути своего возвращения пригодный для хозяйственных целей ил, опять вливаются в свой исток, так там все раскольнические самочиния бурно, с самовосхвалением разгулявшиеся было по России, под действием спасительной благодати, оставшейся в Матери-Церкви, стали постепенно возвращаться к Ней, свидетельствуя об истинности Ее своим прежним вне Ее греховным существованием. И сектанты, обычно подкупом привлекающие к себе сторонников, пред силою спасающей Истины смолкают, теряя своих обманом отторгнутых членов, возвращающихся в спасительное Православие.

Там совершается воистину дело Божие. Русская Православная Церковь, Невеста Христова, разоблаченная разнообразными ударами во внешнем своем прежнем величии, оставаясь верною православию, одевается в внутреннюю благодатно-каноническую красоту и силу, чувствуемые теми, кто живет в Ней, любит Ее, кому Она и открывается во внутреннем своем великолепии. Деятели Ее могли бы о себе сказать с ап. Павлом: «Мы во всем являем себя, как служители Божии, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах в тесных обстоятельствах, под ударами, в темницах, в изгнаниях, в трудах, в бдениях, в постах, в чистоте, в благоразумии, в великодушии, в Духе Святом, в нелицемерной любви, в слове Истины, в силе Божией, с оружием правды в правой и левой руке, в чести и бесчестии, при порицаниях и похвалах; нас почитают обманщиками, но мы верны; нас почитают умершими (заграницей), но, вот, мы живы; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, а многих обогащаем, мы ничего не имеем, но всем обладаем» (2Кор.6:3–10). В дальнейших словах обращения св. ап. к Коринфянам не грешно будет видеть аналогичное обращение нашего Патриаршего Заместителя с Синодом к зарубежным нашим братьям, отвернувшимся от Патриаршей Церкви: «Уста наша отверсты к вам, Коринфяне, сердце наше расширено. Вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно. В равное возмездие, – говорю, – как детям – распространитесь и вы... Вместите нас: мы никого не обидели, никому не повредили, ни от кого не искали корысти. Не в осуждение говорю; ибо я прежде сказал, что вы – в сердцах наших, так – чтобы умереть и жить» (11–13, ст.; 7:2–3).

Но что же наше православное зарубежье, два церковных самочинных отделения от Матери, Патриаршей Церкви?

Когда я писал «Неделя в Патриархии», Карловацкий отрыв уже разделился; м. Евлогий, выйдя из него, возвратился к Матери-Церкви, под юрисдикцию Патриаршего Заместителя, м. Сергия, получившего с признанием за Церковью законного существования возможность официального сношения с заграничными иерархами.

Мне казалось, что исходною причиною появления заграничной церковной смуты было совершенное разобщение заграничных иерархов с Центральною Церковною властию; я не допускал мысли, чтобы при существовании такого канонического взаимообщения, наши виднейшие заграничные иерархи, всегда говорившие о церковных канонах, как единственных благодатных началах для устроения церковной жизни, могли пойти даже на что-либо похожее на противление Высшей Власти, тем менее на раскол; во всяком случае я верил, что если бы и наметилось что-либо в заграничной жизни, как начало обособления, под действием различных местных условий и обстоятельств, то Высшая Церковная Власть своевременно могла бы принять нужные канонические меры и, таким образом, остановить нарождающийся церковный грех, при господстве в иерархах канонического сознания. Поэтому, когда м. Евлогий возвратился в Патриаршую Церковь и вступил в лице м. Сергия в официальное взаимообщение с Высшею Церковною Властию, то мне и думалось, что за ним вот-вот пойдет к Матери-Церкви и Карловацкое обособление, ибо ведь канонических оснований такому печальному существованию я не видел никаких, да их и нет; а самостности, так сказать «физической возможности настоять на своем» не хотел допускать в них. Все это подсказывалось единственным желанием, чтобы русская церковная эмиграция, во главе иерархии, в каноническом сознании оберегала единство Русской Церкви, а через то и Вселенской, что имело бы особую церковно-историческую цену, когда первая в центре своего существования поставлена в неимоверно трудные условия, отягчаемые тем, что свои же, прикрываясь ложною свободою, бросились растаскивать Ее внешнее величие и раскалывать Ее каноническое единство.

С тех пор прошло четыре года. И что же? Не долго пробыл в благодатном общении с Матерью м. Евлогий. Как только потребовалось послушание Высшей Власти для блага самой Церкви, то его и не нашлось у него. Незаконно не только сам он ушел от Нее, но и увлек с собою принадлежащую не ему, а Русской Церкви, паству в юрисдикцию Константинопольской Патриархии и тем осложнил условия к взаимному некоторому охлаждению братских отношений двух церквей.

Не сделали и Карловцы движения вперед на призывы Высшей Власти и Патриаршей Церкви к возвращению к Ней. Неизменное стремление печатно подорвать авторитет и достоинство Ее, к сожалению, говорит об обратном.

Патриаршая Церковь продолжает звать отпадшие к воссоединению с собою, изыскивает все меры к тому.

М. Евлогий, отдавшись воле Константинопольского Патриарха, теперь уже как будто сам возвратиться в дом Матери не может, как об этом заявил на июльском Парижском церковном съезде один из светских руководителей церковной жизни, (хотя исправить покаянием свою, неоправданную принятием его другою юрисдикциею, ошибку разве грешно?). Патриарший Заместитель, М. Сергий, уже три раза обращался к Константинопольскому Патриарху с просьбою восстановить каноническое положение Евлогианского отделения. Не слышно, чтобы был оттуда какой-либо ответ возглавителю Великой Русской Церкви. В той же цели облегчения возвращения в лоно Патриаршей Церкви Карловацкого течения он же, Патриарший Заместитель, обратился с письменною просьбою к Святейшему Сербскому Патриарху Варнаве о посредничестве в этом не малом печальном церковном деле. Я не знаю, сделано ли что-либо Его Святейшеством в этом направлении. Но сами-то руководители церковных отпадений, судя по газетной и журнальной их печати, стараются с достойною всякого сожаления энергией закреплять поддержанный в своем появлении церковный раскол. В разных странах и государствах русского рассеяния, хотя и не в большом количестве издаются русские газеты и журналы. Я ни разу не читал (кроме журналов Патриаршей Церкви, которых эмиграция боится взять в руки, тем более прочесть), и не слышал, чтобы в них было хоть краткое упоминание о благодатном росте нашей Матери Патриаршей Церкви. Враги Ее, гонители, об этом свидетельствуют в печати, значит, всему миру; а наши русские православные эмигранты, считающие себя руководителями простой народной массы, пользуясь созданными ими печатными органами, этим великим орудием для проведения в народную толщу своих воззрений, намеренно закрывают свои глаза, с негодованием отворачиваются от благодатного лика своей Церкви, тщательно ищут в деятельности Ее иерархических представителей чего либо такого, чем возможно бы укорить их, дать им такое название, которое привело бы в страх в простодушии доверяющую печати народную толпу и отпугнуло бы ее от Истины.

Вероятно, сознавая полную беспочвенность с канонической стороны своих самочинных церковных отщеплений, если только добросовестно отнестись к разбору оснований высказанных представителями последних, данному м. Сергием в своих посланиях, и желая всемерно удержать в греховном расколе простой, все же, хочется верить, искренно ищущий правды народ, сотрудники печати вынимают уже было сложенные в церковно-исторический архив слова с данными им комментариями, которыми своевременно сумели восстановить его против Патриаршей Церкви, чтобы в своих статьях по поводу их обновить в сердцах народа враждебные чувства к последней. Я имею здесь слово «лояльность». Сколько раз печатно разъяснялся подлинный смысл, вложенный в него самим дателем, м. Сергием, ничего не заключающий в себе, кроме предупредительной заботы от причинения вреда Матери-Церкви; и все таки это забывается, и воскрешается ошибочный смысл его, пугающий простое чувство народа. Не так ли это? И к чему это?

Перепечатывают когда-то сказанные речи Святейшим Патриархом Варнавою в благожелательном смысле к карловацким учреждениям, как бы подсказывая ему некий долг быть верным сказанному, хотя сами знают, что Патриарх уже узнал Истину в страждущей Русской Церкви и принял от Предстоятеля Патриаршей Церкви, м. Сергия, святую миссию быть посредником в прекращении карловацкого греховного дела; как-будто не знают, что и Патриарху, погруженному в громаду своих церковных дел и не имеющему достаточно времени вдуматься в смуту Русской Церкви, было естественно ошибиться, и что достоинство всякого человека, тем более Первоиерарха Церкви не в том, чтобы оставаться в осознанной ошибке, а в том, чтобы сознавать ее и, восприняв Истину, стать в Ней во весь свой рост и всемерно содействовать распространению Ее.

Воскресили тридцать лет тому поднесенный студентами Казанской Духовной Академии адрес Митрополиту, тогда еше епископу Антонию, отправлявшемуся с академической ректуры на Уфимскую самостоятельную кафедру, воскресили, чтобы польстить маститому старцу иерарху, уже вот-вот готовящемуся предстать с отчетом о жизни Христу, Который есть «Путь, Истина и Живот» и через то помешать ему даже мысленно сделать шаг вперед к примирению с Матерью-Церковью и задержать его в церковном расколе. «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам; ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете» (Мф.23:13).

Если эмигрантская народная наша масса верит всему тому, что говорит печать о Матери-Церкви, если она проникается искренно такими убеждениями и думает, что тут Истина, а не там, в Патриаршей Церкви, страдным путем ставшей в Ней и своими страданиями укрепляющейся в Ней, то мы стоим перед страшным событием – укореняющимся расколом на лицо, с такою же нетерпимостью к Истине, с какою относились к Ней расколы первых веков христианства, для изжития каковой болезни, жизни вне спасительной Церкви, требовались целые столетия. Страшно подумать за наших родных русских, рассеянных по белому свету, терпящих нужду, горе, всякие лишения и из-за внушенного им страха не могущих поднять своих глаз на светящийся благодатию, хотя еще и в страдании, лик Матери, Патриаршей Церкви и верящих, что закрытием глаз на Нее «они служат Богу» (Ин.16:2).

Хочется подыскать основание к надежде, что древняя затяжная история раскола у нас не повторится, что наш раскол не будет долговечен. Есть некоторое различие в самых условиях появления расколов древне-церковных и наших. Там причинами появления их были исключительно церковные события, без прямой примеси политических условий; а у нас наоборот, раскол произошел на национально-политической почве, только лишь закрашенной церковностию. Израненное, оскорбленное национально-политическое чувство покинувших родину русских, на чужбине только находивших облегчение ему в одиозных статьях и речах по адресу Советской власти, не захотело помириться с предложением церковному клиру оставить политические выступления, наносившие большой вред там, в России. Патриаршей Церкви и отдаться церковному воспитанию вверенной ему паствы, отказалось от подчинения Высшей Церковной Власти, впало в противление Ей и закончило его расколом. Переменится на родине политическая жизнь, вероятно так думают эмигранты, возвратимся домой и окончится заграничная смута.

Может быть и будет так. А когда будет? знает это один Бог. Да и жизнь вне церковной благодати идет своим путем. А между тем какая будет духовная цена такого погашения смуты? Войти, незаметно смешаться церковно с теми, кого чуждались, злословили и быть как ни в чем не бывало с ними, которые великим подвигом терпения и смирения охраняли восчувствованное ими единство Церкви, ограждая его подчинением свв. канонам? Примирение с Церковью чрез свободное покаяние, только оно высоко и религиозно ценно; оно очищает сердце, возвышает душу, делает ее достойною войти в сынов-ном положении в дом Матери и пользоваться в нем в свою меру от обилия благодати, воспринятой от Христа через страдания, уничижение через путь, которым и Сам Он, Глава Ее, вошел в подобающую Ему вечную славу.

Если такое примирение по своей высоте теперь еще затруднительно, хотя, конечно, и возможно, то полезно приближать себя к нему осознанием вреда, пагубности церковного раскола с бытовой, национальной, если угодно, даже политической стороны. Жизнь России, русского народа, создается там, на родине, совершенно обособленно от остального мира, от всякого влияния его. Русский народ в своей насильственной изоляции, под сильною энергией советской власти, вынуждается сосредоточиться только на самом себе, на своих национальных силах, найти их в себе, восчувствовать, осознать их. Этому, несомненно, всею своею мощию содействовала советская власть. Она перевернула всю жизнь и общественную и частную семейную, не говоря о политической. Пусть многое из проводимого в жизнь ею чувствуется там, как принудительное, навязанное под страхом ответственности, едва терпимое до времени, когда представится первая возможность с радостью сбросить с себя; но бесспорно и то, что столь же многое там принято свободно, усвоено, сделалось своим, народным. За шестнадцать лет Советы успели в воздействии на хотя бы в известной мере перемену воззрений во всех областях русской жизни; новые воззрения создали новые понятия, в некотором роде новый язык, пусть для заграницы отвратный, но там уже свой; заложены новые жизненные устои, на них создается новый быт; там, заграницей, на родине уже как бы другой свет, другая жизнь, правда, теперь горькая, полная всякого изнурения, но все же в своих началах чуждая всему остальному миру, непонятная для него, и не только для него, но и для русской эмиграции. Не даром, те, которым удалось отсюда побывать в России, среди новых условий жизни, чувствовали себя как бы чужими.

С другой стороны русская эмиграция, волею Божиею рассеянная по всему миру, унеся с собою русский быт, русскую культуру, теперь уже стоит пред грозною опасностью, под воздействием сильных, окружающих ее разнообразных условий, приютивших их у себя народов, если еще пока не совсем потерять свое национальное, русскость, то в разной степени, б. м. до неузнаваемости ослабить ее, внеся в нее чуждородное ей. Искусственные меры, вроде дня «Русской культуры», для сохранения своих русских, бытовых начал, уже сами по себе подтверждают всю горечь правды сказанного.

А за этим постепенно входит разобщенность в духе. Последнего особенно питает и укрепляет мечтательно политическая жизнь эмиграции, свойственная вообще людям в таком положении и принимающая особый характер у русских, как нации богато одаренной, талантливой, могущей и любящей давать, но от себя и лично, как свое. Отсюда бесконечное дробление на партии, каждая из которых носит в себе начала дальнейшего разделения; при отсутствии крупной возвышающейся личности, почти каждый предлагает свое и настаивает на нем. При таком наличии о русском единомыслии в эмиграции не может быть и речи; а оно-то в существе своем представляет духовную силу и является прочною основою национального быта. Скорее его можно ожидать там, в России, ибо единомыслие, как духовный монолит, при исключительных национальных особенностях русского народа, создается под тяжелым прессом. Это, несомненно, будет так, но отсюда не видно ни того, что и как там происходит, тем менее, когда это будет.

Но вот открывается так напряженно ожидаемая возможность покончить с скитальчеством и возвратиться в родную землю. С чем явится туда ослабевший национально, духовно распыленный по миру в незначительной своей части русский народ? Что принесет он от себя в духовную силу народа? А ведь представители эмиграции, кажется, думают играть там доминирующую роль. Подарить ему воспринятый политический опыт европейских государств? Если бы даже в этой области и была устойчивость, то мечтать о сильном воздействии с этой стороны горсточки русских на скрепленный гнетом русский народ, значит не больше, чем думать, что вошедшая во Францию русская эмиграция своею культурою, в общем, конечно, сильною, оригинальною, изменит культуру французов. Принесут ли экономические, технические и других практических областей знания? Но без духовного единомыслия все эти привнесения малым чем будут отличаться от деятельности тех специалистов иностранцев, которые с желанием будут предлагать свой труд в духовно обновленном народе. Это единомыслие теперь может быть только одно – религиозно-церковное. Всякое другое общение эмиграции с русским народом теперь закрыто; открыто одно, именно религиозно-церковное. Это великое дело Божие, залог будущего всестороннего величия русского народа. Трагедия православного русского народа и выросла на ослабленном почти до пассивности религиозно-церковном начале. Носителю евангельской Истины, православному русскому народу, теперь именно нужно осознать всю особую близость к себе благовестия Христова: «Ищите прежде Царствия Божия и Правды Его и это все приложится вам» (Мф.6:3). Нужна не только религиозная, но и церковная активность, свободное, настойчивое искание прежде всего Царствия Божия и Правды Его, а потом все остальное будет прилагаться Богом, будет расти на нем, как плод первейшей задачи человечества вообще, православного народа в частности, и первым плодом ее будет крепкое национальное начало, как корень национальной жизни и цветения ее. В основе искания Царствия Божия лежит спасительная Истина, как Она благовествуется Христом, самосущею Истиною, хранится и возвышается православною Церковью. Это есть не только вселенская Истина, но и вечная, охватывающая, проникающая всю Церковь, видимую и невидимую, хранящая Ее в единстве через единомыслие до единосущия. Но Христу, нашему Искупителю, благоугодно было составить вселенскую Церковь из частных, национальных Церквей. Св. ап. Павел благовествует, что Бог от одной крови произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и не далеко от каждого из нас» (Деян.17:26–27).

Каждый народ, соответственно своим природным началам, ищет одного и того же Бога. Искупителя; восприняв чрез благовестие спасительную Истину, он в некотором своеобразии исповедует Ее, ни в малой степени не изменяя Истины. Как солнце, в своих свете и теплоте преломляясь в каждом земном существе, усвояется им разнообразно соответственно различным началам каждого, через что мир приобретает свою красоту и величие, так спасительная Истина, будучи одною и единственною, воспринимаясь каждым народом, как собирательною личностью преломляется разнообразно, расцветиваясь в своем величии и красоте. Не одинаково Православие выражается у русских, греков, сербов, румын и т. д. Православие не насилует народных жизненных начал. Восприняв их и погрузив в себя, оно в благодатной силе дает им спасительный рост в особом религиозном единстве, составляющем национальную Церковь. Русскому православному близка, дорога своя Церковь, греку – своя, сербу – своя. Но это не делает церковного разъединения, а представляет только сосуществование их при восприятии общей всем вечной спасительной Истины, что дает красоту и ценность Православию, как дает ее цветнику разнообразие цветов, саду – разнообразие фруктовых деревьев, лесу – разнообразие его пород. Изменять своему, родному Православию, своей Церкви, значит свидетельствовать о неверности в малом: «Вереный в малом, и во многом верен, а неверный в малом, неверен и во многом» (Лук.16:10). Сколько бы ни говорили отпавшие от Русской Церкви, что они через абсолютное Православие находятся в Ней, в действительности они не живут в Ней, они прозябают в Православии, мало им интересуются, живя другими интересами. Солнце не тем доказывает свое живительное действие в растениях, что оно дает общие свет и теплоту; зерно, упавшее на каменистую почву, под действием лучей его, скорее увядает и умирает; а тем, что самые растения в своем здоровом росте выявляют их живительную силу, и постепенно развиваясь в нем, все больше и больше принимают свет и теплоту, вершинами своими направляясь к солнцу, и находясь с ним в свою меру в единении. Благодатное пребывание в Единой Вселенско-Православной Церкви, при существовании в Ней национальных Церквей, в своем благодатном союзе составляющих Ее, обусловливается пребыванием в единомыслии со своей национальною Церковью. Отсюда начинается благодатный рост и развивается, питаясь Вселенским Православием. Кто не любит своей Церкви, будет ли любить последнее? Кому не дорого свое, тот будет ли дорожить общественным? Это единомыслие выражается в подчинении каждым своей воли воле Церкви, Которая живя в воле Вселенской Церкви, отображенной в вероучительной Истине и свв. Канонах, в соответствии с последними и не противореча им, создает и свои поместные церковные благодатно-жизненные правила.

Наша Русская Церковь в мирное время, оставаясь верною вероучительному Православию, под властию «Кесарева», утратила единоличное возглавление и через то ущербила «Божие», что повело к потере внутреннего благодатного единомыслия, указываемого 37 ап. пр., данным Духом Святым: «Епископам всякого народа подобает знати первого в них, и признавати его, яко главу, и ничего превышающего их власти не творити без его рассуждения: творити же каждому только то, что касается до его епархии и до мест к ней принадлежащих. Но и первый ничего да не творит без рассуждения всех. Ибо тако будет единомыслие и прославится Бог о Господе во Святом Духе: Отец, Сын и Святой Дух».

Отсюда произошел государственно-церковный развал: Кесарево уничтожено, Божие – в великом потрясении, которое оказалось не к смерти, а к славе Божией. В великой смуте Церковь наша, Христовым воздействием, возвратила Себе отнятое «Божие», восстановила у себя единоличное возглавление, восприняла, т. о. путь к единомыслию через воссоздание своей жизни на канонических началах. Там, в России, это теперь есть. По долгу своего Первосвятительства м. Сергий и принимает все отеческие канонические меры к приобщению к этому русско-церковному благодатному единомыслию и всю русскую эмиграцию. Там это единомыслие восстановилось и восстановляется укрепляется тяжелым, страдным путем, при человеческой неуверенности в «днесь», тем более «завтра», которое давалось и охранялось Христом. Которому «дана всякая власть на небеси и на земли». А эмиграция призывается только войти в выстраданное единомыслие и быть в нем без всяких особых духовных страд, восприняв только свободное покаяние перед Матерью-Церковью и за свое противление Ее единомыслию, выражаемому в лице Ее Первоиерарха, Патриаршего Заместителя, м. Сергия. Теперь это церковное единомыслие – единственное для русского народа. Путь к нему открыт, Первоиерарх зовет к нему. Восчувствует ли наша эмиграция эту спасительную для себя Истину? Пойдет ли она к Ней? Пойдет, – тогда в этом церковном единомыслии, став на спасительный путь в своей родной Матери-Церкви, разделенная пространством, она войдет в духовное единство русского страждущего и в своем страдании, верим, обретающего свой подлинный лик православного народа, имеющего в этом мировые задачи; в благодатном единении найдет общий язык и силу для сохранения в себе национального быта; а когда окончится скитальчество, возвратится не в положении наемника, но в равных сыновних благодатных правах для устроения на церковном благодатном единомыслии своей, верим, величественной государственной жизни.

Уклонится от движения на зов Первосвятителя – а уклонение это только возможно от духовного бессилия, от слабости духа, она, вдали от родного единомыслия, оставляемая чрез противление Церкви благодатию, будет больше слабеть и раздробляться, духовно замирать, а возвратясь домой, без покаяния, она не приобщится к церковному единомыслию и не приобретет высокого права на участие в церковном и государственном строительстве, оставаясь на положении наемного работника.

«Ищите Царствия Божия и Правды Его и это все приложится (Христом) вам».

МИТРОПОЛИТ ЕЛЕВФЕРИЙ

1933 г. 18–31.VIII.

Не столько в России, сколько здесь, заграницей, много говорили об отделении от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя мит. Сергия группы ярославских иерархов, возглавлявшихся правящим старейшим иерархом мит. Агафангелом. Там, несмотря на видную в иерархическом мире личность мит. Агафангела, отделение это не произвело широкого движения. Оно произошло в начале февраля 1928 г., а в мое пребывание в Патриархии (10–17 ноября) уже мало говорили о нем, а заговорили лишь в связи с недавнею смертию примирившегося с Патриаршей Церковью Ярославского Первоиерарха, со дня которой в то время только исполнилось 40 дней. Да и за границей, не будь здесь своей церковной смуты, если бы и говорили об ярославском печальном факте, то только бы с сожалением, и, конечно, подвергнув тщательному разбору самое постановление об отделении. А вследствие здешней церковной распри сторона, осужденная мит. Сергием и его Синодом, ставшая в оппозиции ему, естественно, как бы приветствовала ярославский откол, находя в нем себе некоторую поддержку, а другая насторожилась, боясь за свою каноническую позицию. Между тем последней надлежало оценить самое деяние ярославской группы, чтобы показать всю каноническую беспочвенность их греховного дела. Да и за границей уже было замолчали о нем. Но в «Царском Вестнике», издающемся в Белграде (№ 46 от 30 июня) появилось послание будто бы арх. Серафима Угличского, бывшего Заместителем Патриаршего Местоблюстителя, без хронологической даты, из Буйничского монастыря г. Могилева, которое вновь несколько подогрело улегшееся было движение. Если даже это послание и подлинно арх. Серафима, то оно в России не произвело ни малейшего впечатления, ибо если бы были там живые следы его, то, конечно, здесь знали бы о том и оживленно бы говорили. Поэтому не следовало бы теперь и говорить о нем. Но я остановлюсь на нем в исключительной цели – только уяснения канонической Истины, на которой твердо стоит Патриаршая Церковь.

В своем месте я уже говорил о личной подкладке бывшего ярославского откола, а теперь я хочу подтвердить это тем, что ничего канонически принципиального нет в сем акте об отделении.

Нужно сказать, что помимо личности ярославского Первоиерарха, запечатлевшего свое служение Церкви исповедничеством, и все остальные иерархи ярославской группы – с личными достоинствами и добрыми качествами. Но все это лично хорошее в наше тяжкое время Церкви внутреннее укрепляется подвигом исповедничества, которое, если оно совершается со смирением, очищает любовь к Истине, к Истинной Церкви от всего личного. Уверяли апостолы Христа в своей преданности Ему и готовности умереть за Него, тогда как Сам Спаситель говорил им: «Все вы соблазнитесь в эту ночь, ибо написано: «поражу пастыря и рассеются овцы стада» (Мф.26:31). Это-то ошибочная самоуверенность, лишенная смирения, отдающего сердце в волю Божию, создавала ту неосознаваемую ими душевную почву, с которой сатана «просил, чтобы сеять их, как пшеницу» (Лук.33:31) и в меру этой слабости временно рассеял их (Мф.29:56). Были ли прочие иерархи этой группы в подвиге исповедничества, я не знаю, но мит. Иосиф, кажется, старался всячески избегать ответственного положения, с которым чаще всего соединялся этот подвиг. Местоблюститель мит. Петр в своем послании говорит, что арх. Иосиф отказался от Заместительства по той причине, что он «властям неизвестен». Это было, вероятно, в то время, когда мит. Петр находился в тюрьме. Заместительство его воспринял мит. Сергий, будучи в Нижнем Новгороде еще не на свободе, а арх. Григорий, домогаясь сам стать во главе правления, доносил Местоблюстителю, что Церковь, за невозможностью мит. Сергия воспринять Заместительство, остается без возглавления. Тогда-то мит. Петр, можно думать, поверив арх. Григорию, обратился к следующим двум кандидатам в Заместители: мит. Михаилу Киевскому и арх. Иосифу Ростовскому с просьбою принять власть и получил от обоих различно мотивированные отказы. Он «неизвестен властям»? Да ведь путь к знакомству с ними уже определился – тюрьма или ссылка и реже всего ни то, ни другое, как это и было с Угличским арх. Серафимом. Ведь не убоялся же мит. Сергий, находясь еще не на свободе, бороться с арх. Григорием за канонические -*пава Заместителя, не будучи уверен, что ему за это не придется в четвертый раз знакомиться с властями через тюрьму.

Весьма вероятно, что арх. Иосифу и не пришлось бы фактически быть Заместителем мит. Петра. Нужно было только мит. Сергию выяснить все интриги и неправду арх. Григория в деле Заместительства, чтобы сама по себе отпала кандидатура на него арх. Иосифа. Но от него требовалось в известный момент на Зов Местоблюстителя дать свое согласие, высказать свою готовность на подвиг в тяжелое время для власти вручить себя со смирением воле Божией; для этого волевого принципа у него не нашлось силы; он отказался; с этого и началось его падение. Молитвенный постник, добрый иерарх предпочел свой личный покой церковной нужде и не заметил, как враг истинного подвига подстерегал его в саможалении и поймал его в свои сети. У него было и мужество, и духовные силы. – без них не выступить противником церковной истины, – но он отдал их на служение не истине, а неправде, отдал с энергией, достойной лучшего применения, а защиту своих личных вожделений.

Сам мит. Иосиф, подписывал постановление Ярославских иерархов об отложении от митрополита Сергия, в своем обращении к петроградской пастве говорил, что он только принял участие в том и своею подписью скрепил тот акт. Но с уверенностью можно сказать, что вдохновителем всего был он сам. В то время, когда в Ярославле составлялось постановление, в Петрограде уже был откол от мит. Сергия, созданный двумя викариями, сторонниками мит. Иосифа и, конечно, не без руководства их самих мит. Иосифом. Этот уже начавшийся раскол и побудил мит. Сергия сперва запретить бесчинников в священнодействии, а потом, когда они не образумились, выступить с посланием к петроградской пастве, в котором называл их «ослепленными своею мнимою праведностью, не способными внимать голосу благоразумия, ни указаниям пастырского долга», свидетельствует об увольнении их от викариатств, а паству призывает к повиновению законной канонической власти. Это послание было от 17–30 января 1928 г., а Ярославское постановление от 24 января – 6 февраля 1928 г. Уже отсюда видно, что последнее было не самодовлеющим церковным актом, а ответом на действия мит. Сергия в отношении петроградских бесчинников, сторонников мит. Иосифа. Оно стоит в связи с Петроградскою смутою, исключительно вышедшею из личного чувства мит. Иосифа, что прозрачно отображено в Ярославском постановлении. А когда правда подменяется неправдой, тогда основатели ее, особенно если она касается церковной жизни, во всех своих деяниях почти всегда не только выявляют эту неправду, но сами над собою произносят церковный приговор. Это мы и имеем в официальном акте ярославских иерархов об отделении от мит. Сергия.

Мит. Иосиф в обращении к Петроградской пастве пишет: «Архипастыри ярославской церковной области (? наш вопрос)... особым актом объявили о своем отделении от мит. Сергия и самостоятельном от него управлении вверенными им от Бога паствами. Акт, подписанный 24 января 1929 года, настолько вызывается обстоятельствами времени и настроением верующих масс народа и настолько обстоятельно обосновывает означенное отделение, что и я, проживающий в Ярославской церковной области, принял в нем участие и скрепил своею подписью» (Ц. В. 1928, № 7–8).

Посмотрим, обстоятельно ли обоснован акт этого отделения.

«Хотя ни церковные каноны, ни практика Кафолической Церкви Православной, ни постановления Всероссийского Церковного Собора 1917–1918 гг. далеко не оправдывают Вашего стояния у кормила высшего церковного управления нашею отечественною Церковью, мы, нижеподписавшиеся епископы ярославской церковной области, ради блага и мира церковного считали долгом своей совести быть в единении с Вами и иерархическом Вам подчинении. Мы ободряли и утешали себя молитвенным упованием, что Вы, с Божией помощью и при содействии мудрейших и авторитетнейших из собратий наших во Христе – епископов, охраните Церковный Корабль от грозящих ему со всех сторон, в переживаемое нам трудное для Церкви Христовой время опасностей и приведете его неповрежденным к спасительной пристани – Собору, который уврачует живое и жизнеспособное тело церковное от постигающих его, по попущению Промысла Божия, недугов и восстановит надлежащий канонический порядок церковной жизни и управления.

Заветные чаяния и надежды наши не сбылись. Мало того,, мы видим и убеждаемся, что Ваша деятельность по управлению Церковью чем дальше, тем в большей степени вызывает недовольство и осуждение со стороны многих представителей православного епископата, смущение, осуждение и ропот з среде клира и широких кругов мирян.

Сознавая всю незаконность своего единоличного управления Церковью, – управления никаким соборным актом не санкционированного, Вы организуете при себе «Патриарший Синод». Но ни порядок организации этого Синода, Вами единолично учрежденного и от Вас получающего свои полномочия, ни личный состав его из людей случайных, доверием епископата не пользующихся, в значительной части проявивших далее неустойчивость своих православно-церковных убеждений (отпадение в обновленчество и (один) вбеглопоповство), не могут быть квалифицированы иначе, как только явления определенно противоканонический».

Эта первая половина обвинительного против мит. Сергия акта принципиального характера, не имеющая никакой зависящей связи с обращением последнего от 16–29, VII 1927 г. Ясно, что с точки зрения ярославских иерархов мит. Сергий – неканонический глава Патриаршей Церкви, самочинник. Самочинна и Церковь, признающая его своим фактическим высшим руководителем. В полном каноническом пребывании находились ярославские иерархи.

А какие же церковные каноны или какая церковная практика или постановления Всероссийского Собора дозволяли этим иерархам, образующим Истинную Церковь, быть не только в единении, но и подчинении возглавителю церковного раскола, мит. Сергию? Разве они не знали, что истинная Церковь, согласно свв. канонов и Вселенской практике, всегда церковных, раздорников с их паствами считала вне себя, вне благодати и не имела с ними никакого общения? Разве Патриарх Тихон и Местоблюститель мит. Петр, именами которых лицемерно прикрываются эти иерархи, входили в общение с откольными от Церкви иерархами? Ведь Святейший Тихон анафематствовал живоцерковников и из них вышедших обновленческих иерархов и объявил их в своем послании бесблагодатными. А мит. Петр, узнав от мит. Сергия, что родственный по духу этим ярославским иерархам арх. Григорий за церковные бесчиния им запрещен, когда этот явился к нему в тюрьму, не приняв его, назвал бесчинником и объявил его находящимся вне церковного общения. Разве им не было известно из свв. канонов, что входящие в единение с церковными раздорниками сами через то приобщаются их раздору и подлежат церковному суду?

Если мит. Сергий неканонический возглавитель Церкви, то как же мог принять от него заместительство арх. Серафим и считать себя каноническим, подписываясь во всех своих актах – «бывший Заместитель Патриаршего Местоблюстителя»? Правда, в последнем своем послании из Буйничского монастыря он говорит, что он принял заместительство от арх. Иосифа (Иосиф тогда не был митрополитом). Но арх. Иосиф ни разу не был фактическим Заместителем: иначе он подписал бы Ярославский акт об отделении как бывший Заместитель, как об этом свидетельствовал в своей подписи деяния арх. Серафим: он подписался – «третий из указанных Патриаршим Местоблюстителем Заместитель», хотя он, как я говорил выше, и тогда отказался от восприятия связанной с этим званием власти. А если арх. Иосиф отказался вторично от власти Заместителя, то как же он ее мог передать арх. Серафиму? Правильнее можно полагать, что арх. Серафим получил заместительство не от арх. Иосифа, а от предшественника своего, мит. Сергия, который, отправляясь в четвертый раз в тюрьму, пользуясь правом Всероссийского Собора, передал свое заместительство трем намеченным им кандидатам. Пусть даже среди этих кандидатов не было мало кому известного арх. Серафима, викария Ярославской епархии, но сам-то арх. Серафим, чтобы не поставить под сомнение каноничность своего заместительства, должен считать себя преемником мит. Сергия, ибо в Церкви он первый, после всаждения мит. Сергия в тюрьму, заявил себя заместителем. Впрочем, для существа дела неважно то, получил ли арх. Серафим заместительство непосредственно от мит. Сергия, или через какое-то посредство. В принципе на заместительство дано право Всероссийским Московским Собором, которым, как каноническим, устанавливая преемственность единоличного церковного главенства, пользовались Патриарх Тихон, Местоблюститель мит. Петр и мит. Сергий, получивший это право от последнего. Сказать, что какой-то Заместитель после мит. Сергия получил в принципе преемство не от него, а иного источника, это значит объявить перерыв канонической преемственности и установить самочинную власть. Не думаю, чтобы такой правильный вывод был приемлем для арх. Серафима.

Может быть, ярославские иерархи называют неканоническим стояние у власти мит. Сергия по выходе его из последнего темничного заключения? Об этом как будто свидетельствует арх. Серафим в своем личном обращении к мит. Сергию: «До слез больно сознавать, что Вы, так мудро и твердо державший знамя Православия в первый период своего заместительства, теперь свернули с прямого пути и пошли по дороге компромиссов, противных Истине... С какой радостью я передавал Вам свои права заместительства, веря, что Ваша мудрость и опытность будут содействовать Вам в управлении Церковью» (Церков. Вед. 1928 г. № 5–6 без даты).

С этим как-то мало согласуется высказываемое арх. Серафимом в этом же обращении и повторенное в «послании» сожаление о том, что он «поспешно» безоговорочно передал ему права заместительства. Следовало бы сказать не о передаче, а о возвращении мит. Сергию прав заместительства по принадлежности, полученных им от Местоблюстителя мит. Петра. А в таком случае о какой поспешности или оговорке можно здесь говорить? Пусть это будет формальная сторона. Но и по существу дела о них нельзя было и думать арх. Серафиму. Если мит. Сергий до тюремного заключения твердо держал знамя Православия, то ведь тюрьма явилась только лучшим подвигом исповедания этой твердости. Какие же оговорки мог предъявить к исповеднику истины временный его Заместитель? Можно ли допустить, чтобы мит. Агафангел, которому Патриарх временно передал свое заместительство, по выходе Патриарха из темницы при возвращении ему власти стал предъявлять ему какие-то «оговорки», или мит. Сергий мит. Петру, когда тот прибыл бы из ссылки? Наоборот, мит. Сергий мог потребовать некоторого ответа у арх. Серафима за время пребывания его у власти. Вероятно, это сожаление о «безоговорочной передаче» заместительства у арх. Серафима появилось уже спустя полгода, когда назревала у ярославских иерархов мысль об отделении от мит. Сергия. Впрочем, это не столь важно; вся суть в том, какие же деяния усмотрели ярославские иерархи за Заместителем мит. Сергием, за которые «ни церковные каноны, ни практика Кафолической Церкви Православной, ни постановления Всероссийского Церковного Собора 1917 и 1918 гг. далеко не оправдывают его стояния к кормила высшего церковного управления...»?

1) Они ожидали, что мит. Сергий церковный корабль охранит и приведет к Собору для врачевания Церкви. Но если в том вина мит. Сергия, то нужно уже большую вину за то возложить на Святейшего Патриарха, который в послании говорил о созыве Собора, но не созвал его, хотя по выходе из темницы он управлял Церковью около двух лет, тогда как мит. Сергий до отделения от него ярославских иерархов, по освобождении из тюрьмы, стоял у кормила правления только полгода.

К тому же немаловажный вопрос: благовременно ли при существующих условиях в России созывать Собор, если бы даже власти дали разрешение на то?

2) Мит. Сергий, как единоличный управитель Церкви, – не законный, ибо единоличное управление никаким соборным актом не санкционировано.

Да, мит. Сергий в существе – единоличный правитель Церкви; Патриарший Синод – только при нем; с уходом его от заместительства Синод прекращает свое существование.

А разве ярославские иерархи забыли, что Всероссийский Московский Собор, предвидя возможность не только прикрытия большевиками Священного Синода и Церковного Совета, выбранных Собором, но лишения свободы, даже и жизни. Патриарха, дал последнему полномочие назначать себе Заместителей и Местоблюстителей, умалчивая, конечно, о правильно избираемых при них Синоде и Церковном Совете, как деле немыслимом? Разве это полномочие не есть соборная санкция на единоличное управление Церковью, вызванное беспримерно-исключительными условиями существования Церкви при враждебно относившейся к Ней власти? Не по силе ли этой санкции единолично управлял Церковью Святейший Патриарх и Местоблюститель мит. Петр? А арх. Серафим в пору своего заместительства, разве он управлял Церковью при существовании при нем указанных Московским Собором 1917–1918 гг. церковных учреждений, избранных Собором? Разве он не более единолично управлял, чем мит. Сергий, при котором все же есть Патриарший Синод. А в послании своем из Буйкичского монастыря арх. Серафим, «единомысленный» с мит. Иосифом, как бывший Заместитель, и потому без всякого права призывающий архипастырей, пастырей и мирян к развалу Патриаршей Церкви, рекомендуя им в нужных делах обращаться к мит. Иосифу, находящемуся «в ссыльном положении», очевидно мысля его как Главу Церкви – не утверждает ли этим единоличия в управлении, которое сам же отрицал в «Ярославском деянии»? Разве мит. Иосиф «в ссыльном положении» имеет при себе правильно избранный Собором Синод? Притом нужно было бы ему знать, что Собор не давал права Главе Церкви управлять Ею из темницы. Поэтому ни Патриарх, ни мит. Агафангел, ни Заместитель его мит. Сергий не управляли Церковью, когда были в заключениях. Уже по одному этому призыв тот мит. Серафима, не говоря уже о том, что он идет от откола от Церкви, есть само по себе церковное бесчиние, не находящее себе ни малейшего оправдания в деятельности тех Первосвятителей, именами которых прикрываются ярославские иерархи.

Не признавать каноничности в единоличии управления мит. Сергия не значит ли считать таковыми же и деятельность в этой церковной области Святейшего Патриарха, Местоблюстителя и даже волю Всероссийского Собора, давшего на то свою санкцию, а себя ставить в безвыходное contradicio in ad-jecto? Всероссийский Собор, движимый в свою меру Духом Святым, давая указанную санкцию, имел в виду при вероятной невозможности удержаться всему организованному им церковному управлению сохранить хотя реализованною идею единоличного возглавления Церкви, а при благоприятных условиях вновь преемственно чрез эту единоличную власть раскрыть ее в полноте учрежденных им церковных органов. Отрицать каноничность этой воплощенной в Первоиерархе идеи, значит не только не возвращать Церковь к прежнему коллегиальному церковному строю, – он отменен Всероссийским Собором, – но ввергать Церковь в анархию. Но Пастыреначальник Христос, силою Духа Святого, явно отметает все бесчинные поползновения и хранит Свою церковь в каноническом строе.

3) Мит. Сергий организовал при себе в порядке «Положения» «Патриарший Синод», лично учрежденный и от него получающий свои полномочия, что «иначе не может быть квалифицировано, как только явление определенно противоканоническое».

Дело, конечно, не в наименовании мит. Сергием соправительного учреждения «Патриаршим Синодом», каковое название ярославскими иерархами взято в кавычки, хотя и самое название имеет свой глубокий смысл, а в самом учреждении. А разве Поместный Собор, давая свою санкцию на единоличное управление, выражал свою волю на то, чтобы это последнее исключительно и во всех смыслах проявлялось только одним лицом, и воспрещал Первоиерарху, если то возможно, приглашать к соуправлению полноправных иерархов, давая от себя им полномочия, и в них выражать свое свободное самоограничение, идею которого всегда имел в виду Всероссийский Собор, учреждая Патриаршество? Ведь, по соборному положению о Патриаршестве, Патриарх – первый старейший собрат между иерархами Церкви. Если по этому положению абсолютизм единоличия ограничивался избираемыми Собором Священным Синодом и Церковным Советом, с каноническим значением которых Патриарх volens nolens должен считаться, то при созданных революциею условиях церковной жизни «собратство» Первоиерарха, как идея ограничения, находит свое высокое выражение в свободном самоограничении, проявляемом в организации соправительствующего с известными полномочиями органа. Не говоря о вполне понятной естественности, уже в силу этой идеи самоограничения, Implidte вложенной в статут о Патриаршестве, Святейший Патриарх Тихон, по выходе из тюрьмы имел при себе («управление, в котором были митрополиты и архиепископы, кажется, называвшееся «Церковным Советом». Такое название было вполне приличествующим соуправительственному органу при Патриархе. Когда Патриарх есть налицо, то, понятно, нормальным во всех отношениях по Положению при нем должен быть «Священный Синод». Это название, с которым связывается известная идея Собора, думаю, неудобно было бы приложить к организованному самим Патриархом, в силу независимых от него обстоятельств, в «травление церковному учреждению, в которое вкладывалась та же, но несколько утонченная идея. В данном случае учреждению, созданному при себе Патриархом, в котором, в силу соборной санкции, сосредоточилась полнота канонической власти, вполне подходило именоваться Церковным Советом, что каждому, осмысливающему знамения времени, напоминало бы о ненормальном с внешней стороны положении Церкви. Кто же упрекал Патриарха в том, что он, имея при себе этот орган, действовал «противоканонично»?

Точно не знаю, были ли соправители у Местоблюстителя мит. Петра. Думаю, что остались те же, что и при Патриархе, если только они уцелели от ссылки и всаждения в тюрьмы. Но несомненно, что мит. Петр в принципе допускал существование при Первоиерархе такого органа и не считал его «противоканоническим». Известно, что он даже условно благословил учреждение церковно-административной коллегии (григорианской) с правами, равными себе, что было немалою ошибкою, сделанною им в тюрьме, где он, находясь в болезненном состоянии, естественно, не мог серьезно вдумываться в существо дела, будучи всецело поглощен одною мыслию – не допускать до анархии Русскую Церковь. От осуществления этой ошибки его оградил мит. Сергий. Он же, чтобы не допустить подобной ошибки со стороны Местоблюстителя и впредь, до правильного и легального существования Церкви, предложил ему проект учредить при себе Синод, с присвоением более приличествующего церковного названия «Патриарший» (в отличие от обновленческого) Священный Синод, и быть его председателем, а если это не всегда возможно, назначить по председательствованию временного заместителя себе. Мит. Петр не находил в этом проекте ничего противоканонического, и если не воспользовался им, то вернее всего потому, что из этой же переписки с ним мит. Сергия он узнал все бесчинные интриги арх. Григория, а также и то, что мит. Сергий воспринял врученное им ему заместительство и скоро получил гражданскую свободу для церковной деятельности.

Об этом прекрасно знали ярославские иерархи, но в нужное время забыли или не придали ему значения. Обычно, когда греховная мысль овладевает человеком, то она устраняет из сознания почти все, что может противостоять ей. А между тем Заместитель, мит. Сергий, как раз осуществил то, о чем говорил в проекте мит. Петру, только в масштабе, совпадающем с нормою, что ему не трудно было сделать, получив легализацию Патриаршей Церкви. Он и создал под своим председательствованием Синод из 12 полноправных, правящих епархиями, частями Русской Церкви, иерархов и назвал его «Патриарший Священный Синод». Наименование Синода «Патриаршим» не только было видным отличием его от обновленческого, но и имело и другой, более глубокий, отвечавший моменту жизни Церкви смысл. Если при жизни Патриарха исправительному церковному органу не подходило название «Патриаршего» Синода, то теперь, когда трон патриарший временно вдовствует, преемникам только патриарших полномочий, но не самого великого титула, надлежало всячески сохранять в себе живую идею Патриаршества и удерживать, даже углубляя ее в сознании церковного народа. А это могло делать и делает слово «Патриарший», применяемое и к титулу Местоблюстителя и его Заместителя, к Синоду и ко всем исходящим от него деяниям.

И если Ярославские иерархи, слово «Патриарший Синод» взяв в кавычки, тем хотели подчеркнуть противоканоничность его, то в действительности они проявили только не всестороннее осознание всей сущности дела: Патриарший Священный Синод есть Высшее Церковное учреждение, продолжающее церковную практику, начатую Святейшим Патриархом, вполне отвечающую духу воли Всероссийского Московского Собора и своим наименованием наилучше отвечающее современному состоянию и потребностям нашей Церкви. После сего порочить Заместителя, мит. Сергия, как противоканонического церковного деятеля за то, что он организовал при себе Патриарший Священный Синод не в порядке, указанном «Положением», не избранием полного Церковного Собора, не значит ли порочить церковные труды исповедников Святейшего Патриарха Тихона, Местоблюстителя и волю Всероссийского Собора, а отсюда и всю Церковь, Которую те исповедники, а также и мит. Сергий, внимая воле Собора, всемерно, в чистоте совести, старались и стараются оградить от внутренних, грозящих анархией потрясений?

4) Мит. Сергий составил Синод «из людей случайных, доверием епископата не пользующихся, в значительной части проявивших неустойчивость своих православно-церковных убеждений (отпадение в обновленчество и (одного) в раскол беглопоповства»...

Насколько мне известно, члены Патриаршего Синода – все правящие епархиями иерархи. Если им вручены Церковью для управления части церковного тела, а ведь всем известна практика, по которой прежде, чем быть правящим, нужно немало времени быть викарием, то разве можно назвать их случайными людьми? Все они, разве за исключением двух, на которых намекали ярославские иерархи, были твердыми в Православии, а некоторые из них засвидетельствовали свою твердость в нем подвигом сидения за него в тюрьмах. Что же еще нужно от иерарха, чтобы пользоваться доверием епископата?

Лично мне и раньше, до поездки в Патриархию, по газетным сообщениям было известно, что член Синода, когда он еще был викарием в Петрограде, а потом временно Управляющий Петроградскою епархией арх. Алексий, ныне Хутынский, впал в обновленчество. Слышал я также и о том, что кто-то из состава Синода был в беглопоповстве, но кто именно, я и не спросил в Патриархии. Да и важны ли лица? В данном случае важен факт присутствия в Синоде двух, бывших некогда вне спасающей Церкви, проявивших в свое время греховное малодушие, иерархов.

Об арх. Алексии мне известно, о чем мне говорил и мит. Сергий, что действительно он впал в обновленчество, именно, когда оно еще только появилось; но был недолго в нем, скоро осознал свою ошибку и, управляя Петроградской епархией, потом так круто повернул вправо, а такую решительную оппозицию стал обновленчеству, что последнее постаралось отправить его в ссылку в Сибирь, где он, заглаживав свою бывшую ошибку, пробыл 3 года, и о жизни своей в ссылке в разговоре со мною он вспоминал с большим благодушием, как о некотором, скажу от себя, церковном подвиге, ибо он оставил там немало духовного добра тем, среди которых жил, просвещая их христианским учением. И другой иерарх, быть может, бывший в беглопоповстве и не иерархом – не знаю, – несомненно, возвращаясь в спасительную Церковь, принес надлежащее покаяние. Разве глубокое покаяние и подвиги не изглаживают пропитые ошибки и не просветляют лики некогда падших? Разве падение ап. Петра и восстановление его в апостольстве Христом как-либо помрачило лик апостольский, как Апостолов Христовых? А ведь он так превознесен Христом, что между ним и ап. Павлом, Христос как бы поделил для проповеди всю вселенную: Петру среди обрезанных, а Павлу среди необрезанных (Гал.2:7–8).

Если Ярославскими иерархами забыто это по времени отдаленное, но по существу и своей благодатной яркости долженствующее всегда быть близким к нашему сознанию церковное событие, то не надлежало бы им забывать совсем к нам близкого и имеющего непосредственное отношение к некоторым из этих иерархов факта. Заместитель, мит. Сергий, тоже был когда-то в живоцерковничестве. А через глубокое, по своей силе напоминавшее практику первенствующей Церкви покаяние. Святейший Патриарх его, оставившего все, кроме положения простого послушника, облек опять в достоинство Митрополита, со всеми прежними отличиями, и Местоблюститель, мит. Петр вверил ему свое заместительство. А ведь от этого Первоиерарха, Председателя Патриаршего Священного Синода, получили хиротонию – еп. Ростовский Евгений, заместительство – арх. Серафим, Петроградскую епархию и титул митрополита – арх. Иосиф. Надлежало бы им, прежде чем составлять и подписывать свое постановление о противоканоничности церковных действий мит. Сергия, вывести из указанных фактов неизбежные и всякому понятные выводы.

Настолько несерьезна, неосновательна, без содержания принципиальная половина обвинительного «деяния» против Заместителя, мит. Сергия и его Синода.

Во второй половине Ярославского акта указываются «противоканонические» деяния мит. Сергия и при нем Патриаршего Синода как естественные следствия его неканонического стояния у церковного кормила.

1) «В своем обращении к чадам Православной Церкви, от 29, VII. 1927 года Вы в категорической форме объявляете такую программу Вашей будущей деятельности, осуществление которой неминуемо принесло бы Церкви новые бедствия и усугубило бы обдержащие Ее недуги и страдания. По Вашей программе, начало духовное и божественное в домостроительстве церковном всецело подчиняется началу мирскому и земному, во главе полагается не всемерное попечение об ограждении истинной веры и христианского благочестия, а никому и ничему не нужное угодничество «внешним» не оставляющее места для важнейшего условия устроения внутренней церковной жизни по заветам Христа и Евангелия, – свободы, дарованной Церкви Ее небесным Основателем, присущей самой природе Ее (Церкви)».

Как будто составители этих строк имели в своих руках другое обращение мит. Сергия от 16–29 VII, чем какое мы читали за границей и какое а получил в Патриархии. Гае же там не только речь, но даже и намеки на подчинение небесного, Божественного начала земному, мирскому началу? Разве мит. Сергий извещает в нем Церковь, что ради получения легального ее существования он согласился принимать распоряжения советской власти, касающиеся области православной веры, – на Отмену, или изменения догматов, свв. Таинств, на запрет проповедовать Слово Божие, на замену в проповедях вечной жизни временною, призывая в них православных к замене доброй христианской жизни строем жизни, близким к безбожно-развратному коммунистическому, что в общем составляет на земле Божественное начало? Или он дал обещание той власти на отступление Церкви от канонов, от освященных церковными веками различий праздничных дней от будних, на отмену свв. постов, старого для церковного обихода стиля, что организовывало и организует внешний строй церковной жизни? Ничего подобного там нет. Послание мит. Сергия от 16–29 VII по своему содержанию не есть обычное обращение к чадам Церкви с увещанием быть твердыми в вере и лучшими в жизни, а оповещение Церкви, что советскою властию дано Патриаршей Церкви право на легальное существование вместо доселе гонительного, при условии лояльного отношения Церкви к гражданской власти, впрочем, без ручательства за всех мирян, – ибо оно по существу невозможно и было бы пустым словом, а с обещанием лояльности прежде всего со стороны представителей Патриархии – себя и Синода, а потом с выражением твердой надежды, что и все представители Церкви последуют этому призыву ради устроения церковной жизни на канонических началах и будут к тому располагать верных Церкви чад. Вот самое яркое место послания, много смутившее наше заграницу: «Приступив с благословения Божия, к нашей синодальной работе⁹⁴, мы ясно сознаем величину задачи, предстоящей как нам, так и вообще представителям Церкви. Нам нужно не на словах, а на деле показать, что верными гражданами Советского Союза, лояльными к Советской власти, могут быть не только равнодушные к Православию люди, не только изменники Ему, но и самые ревностные приверженцы его, для которых оно дорого, как истина и жизнь, со всеми его догматами и преданиями, со всем его каноническим и богослужебным укладом. Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской Родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи... Изменилось лишь отношение к власти, а вера и православно-христианская жизнь остаются незыблемыми». Говоря о важной для себя задаче приготовления к созыву Собора и самого созыва его, мит. Сергий выражает «твердое убеждение, что наш будущий Собор... своим соборным разумом и голосом даст окончательное одобрение к предпринятому (им) делу установления правильных отношений нашей Церкви к Советскому правительству».

После этого можно ли говорить о попрании намеченною в обращении 16–29, VII, программою церковной деятельности высшей христианской свободы, дарованной Христом Церкви, которою пользовались гонимые христиане первенствующей Церкви, храня в себе Божественное учение, как путь к вечной жизни, не имея права на организацию внешней своей жизни? Мит. Сергий заявляет, что при сохранении православия во всем Его объеме, с получением для Церкви легализации. Она, с учреждением Патриаршего Синода, имеет не только каноническое, но и по гражданским законам вполне легальное центральное управление: «мы надеемся, говорит он, что легализация постепенно распространится и на низшее наше церковное управление: епархиальное, уездное и т. д.», об осуществлении чего он уже уведомляет Церковь в другом послании от 18–31, XII. 1927 г. Устроение церковной жизни на канонах не есть ли выявление церковной свободы в канонической ее области? Да и можно ли упрекать мит. Сергия в попрании в каком-либо смысле церковной свободы, когда он всемерно стремился и.стремится быть в ней и защищать ее? Не во имя ли этой свободы, чтобы жить в ней, он всецерковно сбросил с себя узы живоцерковничества, снял с себя все величие сана и в образе кающегося послушника припал к ногам Первосвятителя, чтобы, получив прощение и будучи воспринят в свободу тогда еще гонимой Церкви, остаться навсегда верным этой свободе? Не он ли единственно защищал ее в борьбе с архиепископом Григорием и в переписке с Местоблюстителем, когда еще не пользовался сам гражданскою свободою, не будучи убежден, что этою борьбою он не отягчит свою неволю? Ведь он не только укорил, но, сославшись на св. канон Церкви, пригрозил арх. Григорию большим прещением Церкви за то, что тот покусился поколебать церковную свободу, обратившись к «внешним» властям за получением регистрации самочинно созданного им В.Ц.У., для управления Церковью без ведома и согласия этой Церкви и Бе иерархии. Он выяснил мит. Петру, согласившемуся было на учреждение Коллегии, как выразительницы его полномочий по управлению Церковью, что «Коллегия» есть символ отказа Церкви от своей свободы, которую отнял у Нее Петр I, учредив коллегию вместо Патриарха, но которую с Божиею помощью восстановил Всероссийский Московский Собор, так что создаваемою им Коллегией колеблется весь церковный строй, возобновленный нашим Собором.

Он больше, чем кто другой, всемерно оберегает единоличное возглавление Церкви, а при существующих условиях и сосредоточение в нем всей высшей церковной власти, с которым связана свобода Церкви. В ограждение именно этой свободы он не дал созданному им Патриаршему Синоду прав, могущих заменить единоличие власти, с которым Синод являлся бы тою же «Коллегией», а назвал его «Патриаршим»; этим он хочет охранять и поддерживать в сознании народа идею восстановленного Патриаршества, с которым соединена свобода Церкви. Я не знаю фактов, в которых бы проявилось сознательное подчинение им «внешним» не только Божественного начала, по существу не могущего никогда и никому быть подчиненным и всегда стоящего не только вне всякого подчинения, но и выше всякой тварной свободы (Исаии. 55, 8–10), но не знаю, чтобы это подчинение выявлялось даже в актах устроения внешней церковной жизни. Конечно, «внешние» могут стеснять внешние выявления, акты этой свободы в деятельности мит. Сергия, это их дело; но это нисколько не говорит о том, чтобы в этих актах сознательно подчинялась Первоиерархом «внешним» церковная свобода- Если бы во внешних актах деятельности Первоиерархом выражалась внутренняя ломка свободной его церковной воли, церковных убеждений под насилием «внешних», – тогда так; а ведь в предполагаемых случаях не ломалась бы внешней силой свобода Церкви, а задерживалась бы ею, и только. Ведь во имя-то сохранения этой церковной свободы и идут иерархи в тюрьмы и ссылки, не меняя ее на внешнюю свободу. Просто становится обидным не за мит. Сергия, а за ярославских иерархов, которые, ссылаясь на послание 16–29 VII, в котором нет никаких оснований к тому, возводят на Первоиерарха тяжкую вину порабощения «внешним» Божественного начала и величайшего блага церковной свободы.

И для чего это? Неужели во имя Истины Христовой?

2) Посмотрим далее, какая истина возвещается творцами Ярославского акта и какова свобода ее?

«Чадам Церкви и прежде всего, конечно, епископату Вы вменяете в обязанность лояльное отношение к гражданской власти. Мы приветствуем это требование и свидетельствуем, что мы всегда были, есть и будем честными и добросовестными гражданами нашей родной страны; но это, полагаем, не имеет ничего общего с навязываемым вами политиканством и заигрыванием и не обязывает чад Церкви к добровольному отказу от прав свободного устроения внутренней религиозной жизни церковного общества, которые даны ему самою гражданскою властию (избрание общинами верующих духовных руководителей себе)».

Не прибавляй они последних слов о даровании советской властию «чадам Церкви» «права свободного устроения внутренне религиозной жизни церковного общества» в выборе себе духовных руководителей, еще можно было бы читать те строки с доверием к искренности составителей их. Тут изнутри смотрит и страх, страх естественный пред дателями церковных прав, и тонкое, но большее политиканство, чем то, если бы кто-либо хотел найти таковое в послании мит. Сергия. Об этом я не буду говорить, ибо не в этом дело. Но неужели эти иерархи, выражая не совсем прикрытую своеобразною формою благодарность за права свободы, не сознавали того, что эти права – лукавый прием для разрушения истинной свободы Церкви. Ведь давая это право малым религиозным организациям до автономных размеров, советская власть всемерно старалась уничтожить канонический центр Церкви: взяла в тюрьму Патриарха, сослала в Сибирь его Заместителя, мит. Агафангела, сослала туда же Местоблюстителя мит. Петра, сперва подорвав его силы содержанием в тюрьмах. Если советские деятели действовали в развале церковном по политическому опыту, то вам-то нужно было бы помнить слова Христовы: «Поражу пастыря, и рассеются овцы стада». По 34 ап. пр. церковное единомыслие достигается тем, когда епископы народа знают своего первого епископа и почитают его, как главу, и не делают ничего превышающего их власть без его рассуждения, равно как и первый ничего не делает без рассуждения всех, и тогда «прославится Бог о Господе во Св. Духе, Отец, Сын и Дух Святый». В том же единомыслии и заключается источник и проявление истинной свободы Церкви. Богоборная власть, инстинктивно чувствуя, в чем сила Христовой Церкви, сделала сильнейший удар по видимому носителю церковной свободы, Первоиерарху, главе иерархов, лишив его легальной возможности проявлять свои права; и, давая указанные права религиозным общинам, она наилучшим образом содействовала греховной свободе в развале Церкви: пошли каждый по пути, по какому хотел. Хорошая свобода! А живоцерковники и обновленцы, надевши узы рабства, имея у себя свои центры, потоком устремились по всем направлениям обезглавленной нашей Церкви и соблазнили многих иерархов, не говоря о священниках и мирянах, и вот-вот надеялись господствовать над наследием Божиим. Если ярославские иерархи за этим церковным кошмаром забыли, что обеспечивает церковную свободу и что ее губит, то достаточно было бы посмотреть им на политическое состояние России, которая, при дарованной самостоятельности всякой иноверческой группочке, замененная бесчисленным множеством взаимно враждующих особностей, обратилась в ничто, чтобы уразуметь, сколько зла причинило Русской Церкви то, по существу, хорошее право, но, при отсутствии канонического центра и главы Церкви, постепенно приучавшее к обособленной жизни периферий от центра, убившее в сознании святую тягу к церковному единомыслию, породившее столько бесчинных автокефалий и удерживавшее в развале церковную жизнь.

«Господь возложил на нас великое и чрезвычайно ответственное дело править кораблем нашей Церкви в такое время, – говорит в своем послании мит. Сергий от 16–29 дек. 1927 г., – когда расстройство церковных дел дошло, казалось, до последнего предела, и церковный корабль наш не имел управления. Центр, если о нем можно было говорить, скажу от себя, был мало осведомлен о жизни епархий, а епархии – часто лишь по слухам знали о центре. Были епархии и даже приходы, которые, блуждая как бы ощупью среди неосведомленности, жили отдельною жизнию и часто не знали, за кем идти, чтобы сохранить Православие. Какая благоприятная почва для всяких басен, намеренных обманов и пагубных заблуждений, самое обширное поле для всяких самочинии. Можем не обинуясь исповедать, что только сознание служебного долга пред святою Церковью не позволило нам уклониться, подобно другим, от выпавшего на нашу долю столь тяжкого жребия. И только вера во всесильную помощь Божию и надежда, что Небесный Пастыреначальник в трудную минуту «не оставит нас сирых», поддержала и поддерживает нашу решимость нести наш Крест до конца. Вот каковы плоды данного советскою властию права на свободное устроение церковной жизни.

И вот когда, Божией милостию, по получении легализации Церкви создан канонический центр с единоличным каноническим возглавлением, когда нужно бы всем иерархам потрясенной Патриаршей Церкви с светлыми надеждами устремлять туда свой пристальный взор с готовностью не только слушать, но и исполнять его распоряжения, клонящиеся к единственной святой цели восстановления Церкви, как бы иногда в редких случаях ни были больны для греховного самолюбия эти распоряжения, ярославские иерархи выступают с оппозицией во имя того права греховной свободы, напоминая о нем мало сознающей сущность дела народной массе, заранее как бы одобряя твердое отстаивание ими этого права: оставляюет путь истинной церковной свободы и отлаются в рабство греховному произволу. Такое стремление к пользованию дарованным советскою властию правом невольно приходится уподобить тому библейскому факту, когда евреи, освобожденные от египетского рабства, стесненные некоторыми лишениями в пустыне, решительно выражали желание возвратиться к покинутому рабству, лишь бы иметь у себя котлы, которых не было в пустыне, хотя эта пустыня была богата Божиими чудесами.

Скажут, что такую свободу дал Церкви еще не отмененным по содержанию своим посланием июля м. 1922 г. мит. Агафангел как заместитель Патриарха, за которым последовала его ссылка, к чему и призывает всех архипастырей, пастырей и мирян в своем послании теперь Угличский арх. Серафим. Да, это верно; он дал такую свободу. Но нужно бы спросить у самого почтеннейшего иерарха мит. Агафангела: как он, строгий ревнитель церковного порядка, сам смотрел на даваемую им Церкви ту свободу. Зная его, едва ли ошибусь, если скажу, что этому вынужденному церковным горем посланию предшествовал поистине «Иеремиин плач», охвативший все существо любившего Церковь иерарха, когда уже в духовные окна Русской Церкви смотрело церковное потрясение и нужно было избрать меньшее зло, которое тогда представлялось некоторым благом, чтобы как-либо спасти Церковь от окончательного развала. Но нужно помнить, что наименьшее зло – есть все-таки зло.

По каким же конкретным поводам ярославские иерархи стали в греховную оппозицию к каноническому Первоиерарху, мит. Сергию?

«На место возвещенной Христом внутренней церковной свободы, Вами широко применяется административный произвол, от которого много терпела Церковь и раньше. По личному своему усмотрению Вы практикуете бесцельное, ничем не оправдываемое перемещение епископов, часто вопреки желанию их самих и их паствы, назначаете викариев без ведома епархиальных архиереев, запрещаете неугодных Вам епископов в священнослужении и т. д.».

Конкретизация обобщенных указаний якобы неканонических деяний мит. Сергия, вероятнее всего, имела место только в Ярославской и Петроградской епархиях в связи с назначением арх. Иосифа Петроградским митрополитом, ибо действия мит. Сергия и Синода в этой области в отношении других епархий, за отсутствием специального осведомительного о них органа, едва ли были известны ярославским иерархам. Эти факты: назначение мит. Сергием и Синодом Иосифа, арх. Ростовского на вдовствовавшую с мученической смерти мит. Вениамина Петроградскую кафедру с возведением в сан митрополита, а на место его перемещение Евгения, еп. Муромского; воспрещение советскою властию переезда мит. Иосифа из Ростова в Петроград на постоянное пребывание, что было причиною перемещения его мит. Сергием и Синодом для пользы Церкви на вдовствующую кафедру Одесскую; неподчинение мит. Иосифа этому распоряжению мит. Сергия, заявление его, что он остается Петроградским, открытая поддержка его в этом неподчинении двумя петроградскими викариями, склонившими на свою часть петроградских православных жителей; обращение к ним мит. Сергия оставить греховное дело и подчиниться законной церковной власти; упорное нежелание подчиниться и запрещение викарных епископов мит. Сергием в священнослужении. Вот все, что было сделано мит. Сергием и Синодом для водворения церковного порядка, давшее повод ярославским иерархам сделать обобщение с целью усилить свое беспочвенное обвинение Первоиерарха. Это между прочим. А насколько в принципе состоятельно это обвинение? Неоспоримо, что сравнительно частое не только не для блага, а даже в прямой вред для Церкви перемещение иерархов в мирное время было крупным недостатком в административном отношении, дай Бог навсегда отошедшего в область истории Святейшего Синода. В порабощении церковной свободы было забыто воззрение Церкви на отношение иерарха к епархии, священника к приходу, по которому эта благодатная связь есть духовный брак. Без всякой иногда серьезной нужды разрывались благодатные браки, а в дальнейшем устанавливались только формальные отношения, в большинстве случаев административно-требоисполнительные. Это внутренне ослабляло Церковь и, конечно, было во вред государству, чего не могли, по установившейся традиции, а может быть, и не хотели заметить государственные деятели, не допускавшие Церковь увидеть, восчувствовать свое «единомыслие»⁹⁵, обрести в нем свою истинную свободу, в которой только и возможно не только замечать свои недостатки, но и братски-благодатно исправлять их. Об этом только с грустью нужно говорить. Но Бог посетил нас, «скинию Давидову», чтобы «то, что в ней разрушено, воссоздать и исправить ее» (Деян.15:16).

Что же, тот недостаток колеблет ли самый принцип, умаляет ли самое право перемещать и назначать иерархов Первоиерарха с высшим при нем церковным административным органом? Нисколько. Наоборот, в нужных для Церкви случаях, в пору вопиющей Бе потребности должно этим правом пользоваться во всем объеме и широте. А эта потребность именно теперь всею силою церковной растерзанной жизни говорит о себе неумолкаемо. «Церковная разруха все же велика, пишет в том же послании мит. Сергий, спустя полгода после начала легализованной деятельности центра, и нужны, может быть, несколько лет совокупных усилий всех нас: и Синода, и Архипастырей, и клира, и мирян, чтобы разрушенное восстановить, собрать рассеянное, обманутых убедить, заблудших вразумить, и все это, если Господь примет наши покаянные молитвы и увенчает успехом наши старания».

Открылось великое дело восстановления нашей родной Церкви, притом в разгар церковной войны: кругом и внутри бесчисленное множество злостных врагов. Приходится Церкви всячески духовно вооружаться и действовать своим духовным опытом, а больше Божественным воздействием во всех отношениях, всюду в опасных местах ставя надежных борцов за Истину Христову. В мирное время военные полки стоят почти всегда в определенных постоянных местах. А в военное время их по соображениям стратегии перебрасывают с места на место и опытным командирам поручают самые ответственные должности. Не в этом ли нуждается теперь и наша церковная жизнь? Иерархов мирного времени, умудренных опытом, твердых в надлежащем сознании и проявлении его, вероятно, там осталось немного. Они – с авторитетом. Их-то, пока есть силы у них, и нужно посылать в уязвляемые врагами церковные кафедры. В этой цели мит. Сергий с Синодом и послал арх. Иосифа на виднейшую кафедру Петрограда, прославленную мученическою смертию последнего ее мит. Вениамина, пострадавшего за твердое стояние в Истине Христовой. В этом посольстве – внимание и доверие мит. Сергия к арх. Иосифу, ибо хотя он был уже архиепископом и с личными достоинствами, но в иерархическом церковном служении он все же был викарием Ярославского мит. Агафангела. Не вина была мит. Сергия в том, что сам мит. Иосиф, уже побывавший в Петрограде, вздумал на краткое время съездить в Ростов проститься с паствою, чтобы навсегда отбыть на свою кафедру, и был советскою властью задержан в Ростове. Силою неожиданно сложившихся условий, а лучше волею Божиею мит. Иосиф оказался не у дел, ибо его прежнее место было уже занято еп. Евгением. Что же? Разве можно было ему оставаться без дела, ожидая дозволения отправиться в Петроград, когда «жатвы много, а делателей мало»? Его-то, как надежного «делателя», и послали в Одессу, где овцы стада Христова были совращены с истинного пути живоцерковниками. Нужно бы ему восчувствовать великую нужду в делателях Церкви и во спасение воспринять подвиг, но тут, взысканный вниманием Первоиерарха и возвеличенный в церковной чести, он впал в большое искушение, уклонившись от спасительного подвига: отказался от Одессы, пожелав остаться в Петрограде, опираясь на право, данное советской властью выбирать религиозному обществу своих духовных руководителей, забыв то, что он-то и не был избран паствою на Петроградскую кафедру, а был назначен туда мит. Сергием. Если мит. Сергий, как Заместитель, как фактический Глава Церкви, неканоничен и не вправе был перемещать иерархов, то зачем было и принимать ему назначение в Петроград, да еще с получением от него же достоинства митрополита? Произвел горестный раскол, поддержанный в том двумя петроградскими викариями.

Мит. Сергий «запрещает неугодных ему епископов в священнослужении»? А что же бы должен сделать мит. Сергий не с «неугодными ему епископами», а с впавшими в раскол противления высшей церковной власти? Пройти молчанием, чтобы раскол этим попустительством ширился в Петроградской епархии? Не вправе ли бы был Местоблюститель и будущий Собор тогда обвинить мит. Сергия в- греховном бездействии власти? Он должен был сделать то, что сделал, и тем призвал к здравомыслию петроградскую паству, по возможности оградив ее от нечаянного увлечения грехом.

Чувствуется какое-то греховное удовлетворение мит. Иосифа в обращении им к Петроградской, называемой им своею пастве после того, как ему удалось склонить – в какой степени проявил здесь свое участие – не знаю – Ярославских иерархов, не имевших для того никаких реальных данных, кроме возможного прежнего морального осадка к выступлению против мит. Сергия. Сказав о том, что он принял участие и скрепил своею подписью Ярославское постановление, мит. Иосиф в том своем обращении пишет: «Таким образом, все распоряжения мит. Сергия отныне не имеют для нас никакой силы. (Какая связь в данном выступлении ярославских иерархов с петроградскою паствою? Не служит ли здесь связующим звеном сам мит. Иосиф?) Это дает мне основание вновь опротестовать свое незаконное удаление от ленинградской паствы, требовать канонически правильного решения этого вопроса надлежащим судом епископов, а до такого решения я считаю себя не вправе представить вверенную (кем?) мне паству (по смыслу 16 правила Двукратного Собора) произволу не пользующихся нашим (только?) доверием церковных администраторов и пред Богом и своею приемлю долг принять меры к умиротворению смущенной и взволнованной моей паствы. Для сего призываю прежде всего моих верных епископов (уже запрещенных) к мирному согласию и единомысленному со мною служению ленинградской пастве. Преосвященному епископу Гдовскому Димитрию поручаю временно управление Ленинградской епархией. Преосвященного епископа Григория прошу также продолжать служение святой Александро-Невской Лавре в звании ее единомысленного со мною Наместника.

Пастырей и всех верующих, призывая на них Божие благословение, прошу и молю довериться моему архипастырскому руководству и попечению и мирно и тихо продолжать дело молитвы, душевного спасения и богоугождения.

Смиренно повинуясь гражданской власти, не находящей пока возможным допустить мое недостоинство до непосредственного молитвенного общения со вверенной мне паствою, буду находиться и вдали в постоянной молитвенной памяти и попечении о ней, прося возносить мое имя за Богослужениями по установленному порядку.

Да услышит Господь наши общие стоны и да благословит миром и тишиною многострадальную Церковь. Аминь».

Сколько правды заключается в этом обращении мит. Иосифа, уже, кажется, считающего себя главою Церкви, если под нею он не разумеет только Ярославскую и Петроградскую епархии, пусть каждый читатель чувствует сам, а я не могу вскрывать того, что само прозрачно говорит под поверхностью тех строк.

Я целиком привел этот документ и в деталях рассмотрел все мотивы, высказанные ярославскими иерархами в своем акте, чтобы каждому, живущему общим церковным горем, было видно, насколько ничтожны те и канонические и моральные основания, на которые опирается резолютивная часть Ярославского постановления. Вот эта резолютивная часть:

«Все это и многое другое в области Вашего управления Церковью, являясь, по нашему глубокому убеждению, явным нарушением канонических определений Вселенских и Поместных Соборов (?) и постановлений Всероссийского Собора 1917–1918 гг. и усиливая все более и более нестроения и разруху в церковной жизни, вынуждает нас заявить Вашему Высокопреосвященству: мы, епископы Ярославской церковной области, сознавая лежащую на нас ответственность пред Богом за вверенных нашему руководству духовных чад наших и почитая священным долгом своим всемерно охранять чистоту св. православной веры и завещенную Христом свободу устроения внутренней религиозно-церковной жизни, в целях успокоения смущенной совести верующих, за неимением иного выхода из создавшегося рокового для Церкви положения отныне отделяемся от Вас и отказываемся признавать за Вами и за Вашим «Синодом» право на высшее управление Церковью. При этом добавляем, что мы остаемся во всем верными и послушными чадами Церкви, неизменно пребывая в иерархическом подчинении Местоблюстителю Патриаршего Престола Высокопреосвященному Петру, Митрополиту Крутицкому, а через него сохраняем каноническое общение со всеми восточными Православными Церквами...»

Они остаются «во всем верными и послушными чадами Церкви, неизменно пребывая в подчинении... Местоблюстителю мит. Петру»? В чем же это выражается неизменное подчинение тому, кто живет в ссылке, никаких не делает распоряжений по управлению Церковью, передав это дело своему Заместителю? Не верно ли это? Уж не в том ли сказывается это подчинение, что они поминают за Богослужениями его имя? Но ведь и арх. Григорий как раз в том же уверял всех и возносил имя Местоблюстителя? Но сам-то мит. Петр за неподчинение его Заместителю, мит. Сергию, сказал ему определенно, что он находится вне церковного общения. Об отношении мит. Петра к деятельности мит. Сергия есть свидетельство, привезенное от него еп. Василием, одобряющее эту деятельность. А что бы он сказал ярославским иерархам, отделившимся от его Заместителя, если бы они представили ему на рассмотрение свое самочиние? Не то же ли, что и арх. Григорию? А правильно указывая канонический путь к общению с восточными Православными Церквами через подчинение своей высшей церковной власти, не объявляют ли себя этим отсеченными от этого общения чрез самочинный разрыв с поставленным Местоблюстителем его Заместителем, мит. Сергием, и не ставят ли они себя под этот грозный приговор будущего нашего Всероссийского Собора, если к тому времени не оставят своего самочиния и с покаянием не возвратятся к подчинению действующей Высшей Церковной Власти?

«Ваша деятельность по управлению Церковью чем дальше, тем в большей степени вызывает недовольство и осуждение со стороны многих и многих представителей православного епископата, смущение, осуждение и ропот в среде клира и широких кругов мирян». Возможно, что, быть может, многие иерархи были смущены Декларацией мит. Сергия 16–29 Июля 1927 г.; даже, быть может, шел от некоторых иерархов глухой ропот. Но это все же не есть еще каноническое преступление. Здесь только можно усматривать неподготовленность их к восприятию нового промыслительного Божия действия касательно Церкви Христовой. Гонительское положение Церкви, огромная церковная смута с многими самочинными отпадениями от Истины при разнообразных уклонениях от нее в истинных пастырях Церкви, естественно, создает особую духовную настороженность ко всякому новому явлению и в сознании вызывает пугливый вопрос – не новый ли откол от Церкви с потерею пути ко спасению, с разрывом союза с Христом? Эта осторожность во имя Истины Христовой и только ее одной, чуждая всего личного, похвальна, но она, силою Духа Божия, не пойдет дальше этой осторожности, не пойдет на разрыв с Истиною же, ими оберегаемою, но только некоторое время не опознанною. Немного нужно внимания, углубления в дело, – и смущение уступит опознанной Истине.

Возможно, что распространившиеся слухи о неподчинении мит. Сергию мит. Иосифа с викариями несколько усилили в некоторых иерархах эту настороженность. Быть может даже некоторые иерархи входили в переписку с мит. Иосифом, чтобы узнать – в чем суть дела. Быть может, под влиянием ложного освещения мит. Иосифом этого дела, обвинения им мит. Сергия и Синода в обновленчестве, некоторые иерархи высказали свою готовность отложиться от мит. Сергия к мит. Иосифу⁹⁶ и арх. Серафиму⁹⁷, но достаточно было мит. Сергию с Синодом обратиться ко всей Церкви с новым от 6–19 Декабря 1927 г. посланием, в котором свидетельствовал, что они «уже и в первом своем послании ясно и определенно выразили свою волю быть православными, и от этого своего решения они ни на йоту не отступили и, Богу поспешествующу, не отступят и впредь; что всякие толки об их якобы сочувствии или даже сближении с какими-нибудь из раздорнических церковных движений, вроде обновленчества, григорьевщины или (на Украине) самосвятства, лубенцев и под... всякие такие толки суть или злостный вымысел, с целью уловления неопытных, или плод напуганного воображения», как все смущения у дорожащих Истиною архипастырей рассеялись и церковная жизнь приняла нормальное направление в отношении мит. Сергия и его Синода.

Уже к моему приезду в Патриархию не только не было отложившихся от мит. Сергия епархиальных иерархов, но даже инициативная ярославская группа их, с примирением мит. Агафангела, в своей оппозиции распалась: арх. Варлаам сам уведомил мит. Сергия о смерти мит. Агафангела и от него и Синода ожидал распоряжений; погребение его совершил посланный Синодом член его арх. Павел; в. Патриархии же мне говорили о примирении еп. Евгения и арх. Серафима, и, если бы не появившееся в «Царском Вестнике» будто бы его послание, я бы и доселе не сомневался в его мирном состоянии.

Остались непримиренными – два Петроградских викарных, викарный Вятский еп. Виктор, управлявший Воронежской епархией еп. Алексий с частью паствы г. Воронежа и возглавитель этого церковного откола мит. Иосиф, доселе почему-то называющий себя митрополитом Ленинградским, хотя там уже есть возглавитель епархии мит. Серафим, объединивший епархию. Было бы более последовательным, если бы мит. Иосиф, пребывая в неповиновении Заместителю и Синоду, сложил с себя сан митрополита и отказался бы от Петроградской епархии, полученной от неканоничных мит. Сергия и Синода; удерживая то и другое, он сам себя обвиняет в церковной смуте. Где же те «широкие круги мирян», о которых говорили ярославские иерархи, для успокоения совести которых они решили отколоться от канонического церковного центра? До смерти мит. Агафангела была одна не отколовшаяся, а отколотая ярославскими иерархами ярославская паства, но и та в огромной своей массе примиренно участвовала в совершенном членом Синода погребении мит. Агафангела, а ныне спокойно управляется тем же иерархом, арх. Павлом.

После всего сказанного странным представляется послание арх. Серафима, если только оно не подложное. Если первое его, вероятно, открытое письмо к мит. Сергию подкупало своей искренностью и новым для заграницы содержанием, то это послание носит один только агитационный характер. По какому праву он обращается с посланием ко всей Церкви? По праву иерарха Церкви? Если это право есть, то следовало бы и подписаться под посланием только «арх. Серафим», а если как «бывший Заместитель», то, очевидно, для придания большей силы в народе своему «посланию»; в действительности же эта подпись только обессиливает самое послание и его составителя, ибо если он только «бывший Заместитель», а Церковь – не в анархии, о чем свидетельствует действительность, то, значит, есть налицо канонический Заместитель, которому с послушанием подчиняются Патриархи, пастыри и миряне. Не говорит он в послании о новых отложениях от мит. Сергия, а старых было немного, из которых ярославский центр теперь ликвидирован. К каким же он обращается архипастырям и пастырям, находящимся под прещениями мит Сергия, которое он объявляет недействительными? Одно только можно предположить, что арх. Серафим находится, не замечая того, под большим воздействием врагов Патриаршей Церкви, письменным сообщениям которых ov придает надлежащую цену, полагая, что все те сведения идут от архипастырей и пастырей; а в действительности от желающих одной церковной смуты и ставящих его ответственным пред Христом и Его Церковью. Только враги Церкви могут своими клеветническими нашептываниями возбуждать слишком чувствительного к своему бывшему высокому положению, теперь заточника, если только это верно, к такому греховному выступлению. Разве можно назвать истинным сыном Православной Русской Церкви, «ревнителем Православия», как подписался под припиской к посланию, распространитель этого послания, приславший его заграницу?

Желая возвеличить арх. Серафима и ссылку его в монастырь, будто по навету мит. Сергия, приравнять к подвигу исповедничества Священномученика нашего Патриарха Гермогена⁹⁸, «ревнитель Православия», сам не замечая, впадает в противоречие посланию, уничижает арх. Серафима и возвеличивает мит. Сергия. Говоря, что за написание послания арх. Серафим был арестован 17 Февраля 1929 г., «ревнитель Православия» этим утверждает, что арх. Серафим написал и стал распространять его, еше будучи на свободе; а между тем сам составитель в послании своем свидетельствует, что он пишет его из ссылки, именно из Буйничского монастыря г. Могилева. Чему верить?

«Ревнитель Православия» говорит, что арх. Серафим сослан в монастырь именно за это послание. Но ведь неоспоримо, что самым ярким актом восстания арх. Серафима, как видного участника, подписавшего вслед за мит. Агафангелом, было постановление ярославских иерархов об отколе от Заместителя, ярким потому, что оно все-таки произвело некоторое впечатление и плоды, если даже ограничить все это Ярославской епархией, частью Петроградской и Воронежской. Если бы ссылка арх. Серафима и еп. Алексия Воронежского были делом мит. Сергия, то, естественнее всего, Заместителю тогда же бы расправиться со всеми ими, как это, вероятно, делали живоцерковники и обновленцы. А между тем в самый острый тот момент все отколовшиеся Ярославские, Петроградские, Воронежский и Вятский викарии остались на своих местах. Разве это не свидетельствует о том, что мит. Сергий и в тот печальный момент церковной жизни оберегал церковную свободу и в силу этого принципа не позволял себе делать даже мысленных движений прибегать к греховному содействию безбожных «внешних». Теперь ли, к 17-му февр. 1929 г., спустя больше года после Ярославского акта, когда откол почти распался, мит. Сергию принимать несоответствующие ни положению, ни принципу, ни его личности меры к отделившемуся от него и не имеющему паствы арх. Серафиму, из-за того только, что тот обратился к Церкви с посланием, которое и по содержанию ничего из себя не представляет, кроме тяжелого самообвинения, и по цели ничего не могло обещать? Не только в применении к мит. Сергию, но даже и объективно это недопустимо и психологически.

Я говорю о тяжелом самообвинении посланием арх. Серафима. Он обвиняет мит. Сергия в тяжелом грехе «увлечения малодушных и немощных братий наших в новообновленчество». Обновленчество ли, новообновленчество ли – эти два однородные понятия указывают на одну и ту же сущность – уклон от Православия, от Истины.

Я уже говорил, что слухи о впадении мит. Сергия и его Синода то в обновленчество, то в другие раздорнические отделения от Церкви еще до появления Ярославского акта распространялись среди верующих врагами Ее, вероятнее всего, теми же обновленцами и членами других отделений, чтобы только сеять в Церкви смуту к производить новые в Ней деления. Это, между прочим, и побудило мит. Сергия с Синодом обратиться с посланием ко всей Церкви от 19–31 дек. 1927 г. В нем святители открыто и определенно свидетельствуют: «Мы более, чем кто-либо другой, должны быть стражами и блюстителями чистоты нашей веры, правил и преданий церковных; уже в первом своем послании мы ясно и определенно выразили нашу волю быть православными, и от этого своего решения мы ни на йоту не отступили и. Богу поспешествующу, не отступим и впредь. Всякие толки о нашем якобы соучастии или даже сближении с какими-нибудь из раздорнических церковных движений, вроде обновленчества, григорьевщины или (на Украине) самосвятства, лубенцев и под., всякие такие толки суть или злостный вымысел с целью уловления неопытных, или плод напуганного воображения. Мы уверены, что все это со временем будет ясно и всем вам, «смущающий же вас – грех понесет, кто бы он ни был» (Гал.5:10). Итак, братие возлюбленные, «будьте тверды и непоколебимы» (1Кор.15:18), «огребаясь от всех творящих разделение» (Рим.16:17).

А арх. Вятский Павел⁹⁹ в послании к своей пастве, о котором я уже говорил, еще сильнее говорит: «Пред Богом и святыми ангелами его свидетельствую Вам, что мы доселе ни в чем не отступили от Истины Православия, ни d чем не погрешили против Вселенской канонической правды...

Слухи о нашем объединении с обновленцами – чистейший вымысел и вздор. Обновленцы, григориане и им подобные раздорники .опирают каноны Церкви, а мы свято их храним и соблюдаем. Пи с обновленцами, ни с григорианами и ни с какими другими современными раскольниками и отщепенцами ни Священный Патриарший Синод в полном своем составе за истекшее время его существования, ни я не имели и не имеем никакого молитвенного канонического общения и даже чуждаемся каких бы то ни было обычных деловых сношений с ними. Я подписал воззвание мит. Сергия и Временного Священного Патриаршего Синода от 16–29 Июля сего года с тем, чтобы, не поступаясь нимало Православием и канонами церковными, создать во вверенной мне Вятской епархии вполне легализованное гражданскою властию управление, а верному мне духовенству, – обстановку мирного пастырского труда и подвига во спасение духовных чад верных нам православных патриарших приходов».

Эти обращения иерархов ко всей Церкви являются не только исповеданием пред Нею своей чистоты в отношении верности их Православию и свв. канонам, но и свидетельством пред Церковью – «повеждь Церкви» – о том тяжком грехе пред ними тех, если только они не вышли из ограды Патриаршей Церкви, кто взводит на них большее обвинение. Несомненно, арх. Серафим, еще находясь в Ярославской епархии, читал эти послания, и что же? Не внял им, не поверил? Но это недоверие и непослушание относятся уже не к одному мит. Сергию и его Синоду, в руководительстве которых находится Церковь, но и к самой Церкви. О последнем знал арх. Серафим, ибо ни о каких новых отделениях в Церкви от мит. Сергия нет ни речи, ни слухов. И если, несмотря на все это, уже спустя более года с тех пор он снова в своем послании взводит на Заместителя и его Синод то же обвинение, то за этим тяжким грехом уже следует приговор Спасителя: «Аще Церковь преслушает, буди тебе, якоже язычник и мытарь» (Мф. 18, 17). Страшно говорит об этом, но нужно сделать неизбежный вывод из содержания, если только оно принадлежит ему.

Из-за страха пред таким последствием я очень хочу верить, что это послание – не арх. Серафима, а подложное. –

Митрополит ЕЛЕВФЕРИЙ

1929 г. 26 Ноября – 9 Декабря