Из эпохи зарождения христианства. Свидетельства нехристианских писателей первого и второго веков о Господе нашем Иисусе Христе и христианах

Первый из названных писателей, как в хронологическом порядке, так и по значению его свидетельств, является еврейский историк Иосиф Флавий. Подробности его жизни известны из сохранившейся его автобиографии на греческом языке. Он родился в Иерусалиме в 37-м году. Отец его происходил из знатной иepeйской семьи, а мать из известного рода Асмонеев, к которому принадлежали братья Маккавеи. Иосиф получил блестящее образование. Он говорит, что в поисках за истиной он отправился к отшельнику – мудрецу Баносу, у которого пробыл три года. Вернувшись в Иерусалим, Иосиф вступил в секту фарисеев. Будучи 23-х лет от роду (т. е. в 60-м году), он отправился в Рим, чтобы заступиться перед Нероном за одного священнослужителя, которого правитель Иудеи, Феликс (тот самый, который упоминается в Деяниях) заключил в темницу. По возвращении на родину, Иосиф нашел своих сограждан в сильном возбуждении против римских властей. Сначала он старался их успокоить, но, увидев тщетность своих усилий, сам к ним присоединился и даже стал во главе движения. Вспыхнуло открытое восстание. В 67-м году римский полководец Веспасиан с войском вступил в Иудею, осадил город, в котором укрепился Иосиф и, после 47-дневной осады, взял его. Тут Иосиф рассказывает эпизод, не делающий ему чести. Иосиф с сорока воинами укрылся в подземелье. Веспасиан потребовал, чтобы они положили оружие, обещая им жизнь. Хотя сам Иосиф готов был принять это условие, однако, товарищи его предпочли покончить с собой самоубийством. Когда же они, по совету Иосифа, вместо самоубийства, по очереди умертвили друг друга, то оставшиеся в живых последними Иосиф и один из его спутников сдались на милость победителей. Веспасиан намеревался отправить Иосифа в Рим к императору Нерону, но Иосиф предсказал ему, что он, Веспасиан, сам сделается императором, и предложил ему остаться у него заложником, до наступления этого момента. Через 2 года (69-й год) предсказание Иосифа сбылось, и Тит, сын Веспасиана, вступивший в командование римским войском в Иудее, освободил Иосифа. Он остался при Тите и находился при нем при взятии Иерусалима, в 70-м году. Из огромной добычи, доставшейся победителям, Иосиф присвоил себе, как он утверждает, лишь религиозные книги. Иосиф прибыл в Рим в свите Тита, был радушно принят Веспасианом, получил права римского гражданства, пенсию и помещение во дворце.

До нас дошло несколько его трудов, главными из которых, кроме уже упомянутой автобиографии, являются История Иудейской войны (peri tou Joudaikou роtemou) в семи книгах, и Иудейская археология (Jodaikê Arhaiologia) в 20-ти книгах. Первое сочинение, кончающееся описанием взятия Иерусалима (70), было сперва написано Иосифом на Иудейско-арамейском диалекте, а потом им же переведено на греческий язык и поднесено императору Веспасиану (69–79). Второе, повествующие об истории евреев с сотворение Mиpa до их восстания против римлян, было написано на греческом языке и было закончено на 13-м году царствования Домициана, т. е. в 94-м году. Сочинения Иосифа пользовались известностью среди образованных римлян, греков и жителей востока. Хотя они и проникнуты чисто еврейским миросозерцанием, но облечены в греко-латинскую литературную форму. Иосиф даже был прозван греческим Титом-Ливием. Для изучения истории еврейского народа труды Иосифа являются, после Священного Писания, самым важным, быть может, источником.

С точки зрения интересующего нас вопроса, его сочинения заключают в себе несколько любопытных и ценных отрывков: в одном говорится об Иоанне Крестителе, в другом – о смерти Якова-брата Господня, и в двух – о жизни самого Спасителя. Хотя в 1-м отрывке Иосиф, говоря об Иоанне Крестителе, не связывает его имени и учение с именем и учением Христа, тем не менее, я полагаю, что этот отрывок входит в предмет настоящего исследования, как относящийся к историческому лицу, стоящему на рубеже истории Ветхого и Нового Завета, после встречи с которым на берегу Иордана, Христос приступил к своей деятельности, как Мессия.

Отрывок этот извлечен из главы 18-ой Иудейской Археологии И. Флавия.³ В означенном месте речь идет о войне, которую царь Ирод Антипа вёл против Ареты, царя Петры (в Аравии) и в которой войска Ирода потерпели поражение. Война была вызвана тем, известным нам из Евангелия, фактом, что Ирод решил развестись со своей женой, дочерью Ареты, чтобы вступить в брак с Иродиадой, женой своего брата Ирода Филиппа. Отвергнутая-же дочь Ареты удалилась в крепость Махерунт. «Некоторым Иудеям казалось, говорит Иосиф Флавий, что виновником гибели Иродова войска был сам Бог, справедливо карающий за смерть Иоанна, называемого Крестителем. Ибо Ирод умертвил этого праведного мужа, призывавшего евреев, отличавшихся добродетелью, справедливостью и благочестием, принять крещение; Иоанну казалось, что крещение полезно не для искупления каких-либо грехов, а для очищения тела, после того, как душа уже очистилась праведною жизнью. И так как к Иоанну обращались и другие и приходили в возбуждение от его пылких речей, то Ирод, боясь, чтобы Иоанн своим внушением не вызвал в народе восстания (mê epi apostasei tini pheroi) и видя, что последователи Иоанна готовы ему беспрекословно повиноваться, счел наилучшим, в предупреждение грозящей опасности и пока обстоятельства позволяют, схватить Иоанна и предать его смерти. И вот, Иоанн был арестован по приказанию подозрительного Ирода и отправлен в вышеуказанную крепость Махерунт, где и был убит. Иудеи же были убеждены, что гибель Иродова войска была Божьим наказанием за смерть Иоанна». (Иуд. Арх.18:5).

Этот отрывок заслуживает интереса в некоторых отношениях. Во-первых, Иосиф Флавий единственный нехристианский писатель, упоминающий об Иоанне Крестителе, и этого достаточно для опровержения предположения некоторых исследователей, что Иоанн – личность легендарная, долженствовавшая оправдать пророчества о том, что приходу Мессии будет предшествовать появление Предтечи. Во-вторых, заключение в темницу и казнь Иоанна объясняются не тем, что он обличал Ирода в преступном браке, как у синоптиков⁴, а мотивами чисто политическими: опасением Ирода, что проповедь Иоанна приведет народ к восстанию (apostasis) против римского владычества (мы увидим далее, что такой-же политически характер придает Иосиф и проповеди Христа). В-третьих, Иосиф Флавий указывает на крепость Махерупт (лежащую на восток от Мертвого моря), как на то место, где были казнен Иоанн Креститель. Евангелисты Матфей и Марк, сообщая об обстоятельствах, при которых были казнен Иоанн Креститель, об этой крепости не упоминают. Но, так как они не говорят вообще, где собственно это событие произошло, то ничто не мешает нам, приняв указание Иосифа Флавия, допустить, что сцена пиршества в день рождения Ирода Антипы и пляски дочери Иродиады, равно как само обезглавление Иоанна Крестителя, имели место именно в Махерунте, где у Ирода, как мы узнаем из другого места Иосифа Флавия, был роскошный дворец, построенный его отцом Иродом Великим⁵.

Второй отрывок относится к личности самого Спасителя и содержится в той-же Иудейской Археологии. Вот его дословный перевод: «Появляется около этого времени Иисус, человек мудрый, если его должно называть человеком. Он творил чудеса, учил тех, кто с радостью приемлют истину, и увлек за собой многих иудеев и многих из Эллинов. Это был Христос. И после того, как Пилат, по доносу старейшины нашего народа, присудил его к распятию, те, которые вначале его полюбили, не перестали его (чтить), ибо он им явился на третий день (после смерти) снова живым, согласно предсказаниям божественных пророков, предвестивших как это (чудо), так и многое другое относительно него, достойное удивления. Еще поныне не прекратилась секта христиан, названных так по его имени». (Иуд. Арх.18, 18:3).

Некоторые выражения этого отрывка дали повод заподозрить его подлинность. Во-первых, слова: «если должно называть его человеком», во-вторых выражение – «это был Христос», (ho Christos outos ên), и, в третьих указание на чудеса и на явления Христа после смерти не могли, по мнению большинства исследователей, исходить от правоверного Иудея-фарисея, каким был Иосиф Флавий. Поэтому Drews, Heitmuller, Norden и другие признают весь отрывок подложным и вставленным христианским переписчиком рукописи Иосифа Флавия. Другие же ученые, как Th. Reinach, Harnack, Renan. Lehmann-Haupt, не отвергая отрывка в целом, полагают, что лишь некоторые его выражения принадлежат перу христианского редактора. Так, Th. Reinach, в журнале Etudes Juives⁶ попытался, путем устранения и, отчасти, исправления упомянутых выражений, восстановить текст отрывка в его первоначальной редакции, т. е. в том виде, как он мог быть написан Иосифом Флавием. В этом восстановленном и сокращенном виде текст принимает такую форму:

«Появляется около этого времени Иисус, называемый Христом, муж мудрый, ибо он творил чудеса, учил тех, кто с радостью приемлют все новое, и увлек за собой многих Иудеев и многих из Эллинов. И после того, как Пилат, по доносу старейшин нашего народа, присудил его к распятию, те, которые вначале его полюбили, не переставали его чтить, и еще поныне не прекратилась секта христиан, названная так по его имени». (Etudes Juives, t. 35:1897).

Конечно, такая реставрация текста Иосифа Флавия имеет несколько произвольный характер, но все-же она вытекает из соображений, которым нельзя отказать в известной логике. Гораздо труднее согласиться с мнением тех ученых, которые признали весь отрывок вставкой христианского редактора. Было-бы совершенно неправдоподобно, справедливо замечает Reinach, чтоб такое, исключительное по своим последствиям, событие, как осуждение Иисуса Христа и зарождение новой религии, было совершенно обойдено молчанием столь добросовестным, историком своего народа, каким был Иосиф Флавий. И в самом деле, если Иосиф говорит в других местах об убийстве Иоанна Крестителя и о мученической смерти Апостола Якова, мог ли он умолчать о крестной смерти Спасителя, которая ему – фарисею, родившемуся и долго жившему в Иерусалиме, не могла не быть известна. Укажу еще на заключительную фразу отрывка: «еще до сих пор не прекратилась секта (to phylon) его последователей, называемых по его имени христианами». Едва-ли такую фразу написал-бы христианин, верующий, что учению Христа суждено победоносно распространиться по всему Миру. Равным образом, христианский редактор не написал-бы, что Христос «обратил многих Иудеев и многих Эллинов» ибо мы знаем из книг Нового Завета, что сам Спаситель наставлял лишь Иудеев и что первые обращения язычников были плодом деятельности Апостолов. Таким образом, предположение, что отрывок в целом принадлежит перу христианского редактора, не выдерживает, казалось бы, критики. Следует так же заметить, что указанные строки Иосифа Флавия были хорошо известны многим древним христианским писателям, считавшим их автентичными. Так, их цитируют в таком именно виде, в каком они дошли до нас, Евсевий, (и притом в двух своих трудах: «Церковной Истории⁷» и «Евангельском Откровении»⁸ ) Св. Иероним (в De Viris Illustribus)⁹, и позднее, Свида;¹⁰ ссылку на тот же отрывок мы находим и в хронографии Иоанна Aнтиoxийскогo (Малалы), историка 6-гo века¹¹. Очевидно, названные писатели не сомневались в его подлинности.

Обращаюсь к третьему отрывку, самому, быть может, любопытному, и недавно лишь обнаруженному бывшим профессором Юрьевского университета Берендтом. Как было уже упомянуто, от Иосифа Флавия осталось, кроме «Иудейской Археологии», еще историческое сочинение, написанное по-гречески и посвященное описанию Гудейской войны, в начале которой он сам принимал участие и окончившейся разрушением Иерусалима, в 70-м году. Во 2-ой части этой книги упоминается о правлении Понтия Пилата, но об И. Христе ничего не говорится. Проф. Берендт, как мы узнаем из доклада д-ра Eisler’a 55-му конгрессу германских филологов (в Эрлангене) в сентябре 1925-го года, открыл древнеславянский перевод «Истории Иудейской Войны», вторая книга которой заключает в себе отрывок, посвященный личности Спасителя, и вовсе не содержащейся в греческом тексте этой истории. За неимением древнеславянского текста, я перевожу этот отрывок с немецкого его перевода, напечатанного профессором Lehmann-Haupt в «Frankfurter Zeitung» от 13-го декабря 1925-го года. (Французский перевод помещен в бельгийском журнале «Revue Catolique» от 22-го января 1926-го года). Отрывок начинается почти с тех же самых слов, что и предыдущий, выписанный из «Иудейской Археологии». Вот он.

«Тогда появился один человек, если его можно назвать человеком. Его природа и внешний вид были человеческими, но его появление было сверхчеловеческое. Он делал чудеса посредством невидимой силы. Одни говорили, что это наш первый законодатель, воскресший из мертвых и творящий много исцелений и чудес. Другие думали, что он был послан Богом. Но судя по его деяниям, я бы не назвал его Божьим посланцем. Ибо во многом он действовал не согласно с законом и не соблюдал субботы, по обычаю наших предков. Впрочем, он не делал ничего постыдного или преступного действуя только своим словом. Многие из народа последовали за ним, и приняли его учение, другие же колебались, (хотя) и верили, что через, него еврейский народ может освободиться от римлян. Он имел обыкновение удаляться из города на Оливковую гору и там производил исцеления. Полтораста рабов собралось вокруг него, а также много простого народа. Видя его силу, видя, что он своим словом делает все, что хочет, они требовали, чтобы он восшёл в город, свергнул Пилата и римских воинов и царствовал над ними. Но он это отклонил. Когда еврейские старейшины обо всем узнали, первосвященники собрались и сказали: «Мы слишком слабы и немощны, чтобы сопротивляться Римлянам; но лук уже натянут; пойдем к Пилату и расскажем ему, что мы слышали, тогда нас нельзя будет ни в чем обвинить; если же он узнает это через других, то лишит нас нашего имущества, мы будем уничтожены и дети Израиля будут развеяны». И они пошли сообщить Пилату. А он послал своих людей и много народу погибло. Чудотворца же Пилат повелел привести к себе. После допроса, Римляне его схватили и распяли по их отеческому обычаю». (Иуд. Война, 2:9:3).

В приведенной выдержке, прежде всего, обращает на себя внимание то обстоятельство, что Спаситель в ней вовсе не назван. Нет, конечно, никаких оснований считать этот пропуск умышленным. Вероятно, он должен быть приписан переписчику, или переводчику. Во всяком случае, он не может служить поводом считать отрывок вставкой христианского редактора, который, конечно, не пропустил бы намеренно имени Спасителя. Он не написал бы также слов: «с своей стороны, я не назову его Божиим посланцем». Как проф. Lehmann-Haupt, так и Dr Eisler, признают отрывок подлинным, написанным Иосифом Флавием, за исключением, разве, таких выражений, как: «если его можно назвать человеком», или: «его природа и внешний вид были человеческие, его появление сверхчеловеческое». Но мы уже видели, что предыдущая выдержка из Иудейской Археологии, содержит выражение: «если его можно назвать человеком». Если там эти слова были вставлены христианским редактором, то как объяснить, что они дословно появляются в славянском переводе Иудейской Войны? Не правдоподобнее ли допустить, что в обоих случаях мы встречаемся с выражением самого автора? Оно указало бы лишь на то, какое глубокое впечатление оставили рассказы о жизни Спасителя в уме даже тех образованных евреев, которые не приняли Его учение.

Иосиф Флавий, как мы видели, приписывал Христу политическую роль, которою и объясняет вынесенный Ему приговор. «Многие из народа – говорит Иосиф, – требовали, чтобы Христос вошел в Иерусалим, сверг Пилата и стал править страной». Хотя в повествованиях Евангелистов о жизни Спасителя, до предания Его суду, политическому моменту отводится лишь незначительное место, однако одиночные указания на него встречаются и у Евангелистов.

Так, из Евангелия мы узнаем, что после чуда насыщения 5000 человек, народ хотел провозгласить Иисуса царем (Ин.6:15). При вступлении Иисуса в Иерусалим, Его сопровождали криками: «благословен Царь, грядущий во имя Господне» (Лк.19:38). После воскрешения Лазаря, первосвященники и Иудеи рассуждали следующим образом: «Что нам делать? Этот человек много чудес творит. Если оставим его так, то все уверуют в него, и придут Римляне и овладеют местом нашим и народом». (Ин.11:47). С той же минуты, как Спасителя приводят в преторий, политический характер предъявляемых к нему обвинений, выступает и у Евангелистов весьма ярко: «Мы, нашли, говорят Иудеи Пилату, что он развращает народ наш и запрещает давать подать Кесарю, называя себя Христом Царем». (Лк.23:2.), и, несмотря на то, что, на вопрос Пилата: «Ты Царь Иудейский?» И. Христос ответил: «царство Мое не от Mиpa сего» (Ин.18:36), Иудеи угрожают Пилату словами: «если отпустишь Его, ты не друг кесарю, ибо всякий, делающий себя царем, противник кесарю» (Ин.19:12). Такими же политическими мотивами объясняется и надпись, помещенная Пилатом на кресте Спасителя. Я хотел этими ссылками лишь отметить тот факт, что указания Иосифа Флавия на политическую роль, присваиваемую Христу Иудеями, находит себе подтверждение и в свидетельствах Евангелистов. Наоборот, указание Иосифа на то, что при аресте Христа посланными Пилатом воинами «погибло много народа», как известно, не подтверждается.

Но, спрашивается, каким образом в славянском переводе Истории Иудейской Войны мог оказаться отрывок, которого нет в дошедшем до нас греческом тексте? На вопрос этот проф. Lehmann-Haupt дает следующий ответ. «История Иудейской Войны» была написана Иосифом Флавием сперва на языке арамейском, как мы узнаем из вступления к этой «истории», и потом им же была переведена по-гречески. Оригинал, до нас не дошедший и, вероятно, более полный, чем перевод, был предназначен для евреев и вообще для жителей ближнего Востока, где арамейский диалект был вообще в большом употреблении. Этот арамейский текст мог, через евреев-выходцев, проникнуть в Армению и Персию, а оттуда к населявшим наши южные степи Хазарам, которые в 9-м веке приняли Иудейское вероисповедание, и находились в оживленных торговых сношениях с соседними славянами. Во второй половине 10-го века Хазары были покорены киевскими великими князьями и обращены в христианство. Рукопись, содержащая сочинение Иосифа Флавия, могла быть переведена на старорусский язык каким-нибудь раввином, знавшим оба языка.

В славянском переводе «Истории Иудейской Войны», а именно в 5-ой книге, где описывается Иерусалимский храм, имеется, как сообщает Lehmann-Haupt, другое любопытное дополнение к греческому тексту. Здесь говорится о таблицах, помещавшихся на стене, отделявшей внутренний двор храма от самого святилища, с надписями на еврейском, греческом и латинском языках, коими инородцам воспрещался вход в святилище. Славянская версия в этом месте прибавляет, что над упомянутыми таблицами помещалась еще четвертая, с надписью на тех же языках, гласящею, что Иисус «был распят Иудеями за то, что предвещал разрушение города и уничтожение храма».

Наконец, Lehmann-Haupt приводит содержание еще одной выдержки из Иосифа Флавия, которую Dr Eisler нашел у Иоанна Александрийского (7 в.) и в которой говорится о Спасителе. В ней сообщается, что Иисус, имея 33 года от роду, был обвинен евреями в желании уничтожить их веру и заменить ее новою; в Иерусалиме вспыхнуло восстание; Иисус был ночью арестован и предан Пилату, который либо под внушением страха, либо будучи подкуплен, приказал его распять, хотя и не нашел в нем никакой вины.¹² Указание на то, что Христос был арестован ночью, не встречающееся в других отрывках Иосифа Флавия, соответствует, как известно, рассказу Евангелистов.¹³

Мне остается еще привести из «Иудейской Археологии» Иосифа Флавия тот отрывок, где говорится об умерщвлении Апостола Якова, которого Апостол Павел называет в послании к Галатам (1:19), братом Господним. В этом отрывке сообщается, что после смерти правителя Иудеи Феста (62 г.) на его место был назначен Албин, а в первосвященники был поставлен Аннан, человек энергичный и решительный.

«Этот Аннан, говорит Иосиф, пользуясь тем для него благоприятным обстоятельством, что Фест умер, а Албин еще не прибыл в Иудею, собрал синедрион и, приведя на его суд брата Иисуса, называемого Христом, по имени Якова, и некоторых других, как нарушителей закона, предал их избиению камнями». (20:9:1).¹⁴

Нельзя не заметить, что выражение: «брат Иисуса, называемого Христом» могло быть понятно читателям Археологии лишь в связи с предшествовавшим, нами цитированном, местом этого труда, где Иосиф Флавий объясняет, кто именно был Христос, и может поэтому служить новым аргументом в подтверждение того, что означенное место находилось в оригинале.

Перехожу теперь к свидетельствам, принадлежащим перу римских писателей: Тацита, Светония и Плиния Младшего.

Тацит родился в 60-х годах 1-го столетия.

Расцвет его деятельности, как историка, относится к царствованиям Домициана, Нервы и Траяна (81–117 г.г.). Он занимал место сенатора, а после смерти Виргиния Руфа был возведен в консульское достоинство. Самые обширные труды его были: «Анналы», обнимающие время от смерти Августа до смерти Нерона (т. е. с 14-го г. до Р. X., по 68-ой г. по Р. X.) в 6-ти книгах, из коих сохранилось неполных девять, и «История», описывающая события со смерти Нерона до смерти Домицана (т. е. с 68-го г. по 96-ой год) в 14-ти книгах, из коих сохранились лишь первые четыре. По богатству исторического материала, стройности изложения и красоте слога, Тацит занимает едва ли не первое место в ряду римских историков. Не следует, однако, забывать, что в его времена исторической критики, в современном значении этого выражения, собственно говоря, не существовало. Тацит с возможною полнотою отмечал те сведения, которые он мог собрать о данной эпохе из официальных источников, как например, из Актов Сената (Acta Senatus), из Acta diurna, представлявших из себя краткие бюллетени современных событий и правительственных распоряжений, или из исторических сочинений, до нас не дошедших, как история царствования Нерона Клувия Руфа, а также из частных сообщений. Но, подобно другим историкам, его предшественникам и современникам, он не ссылается на источники, которыми пользовался, и не подвергает их надлежащей критике. Повествуя в 15-й книге «Анналов», написанных около 115-го года, о гонении, которому христиане подверглись в царствование Нерона, Тацит слепо верит тем нелепым слухам, которые уже в его время распространялись о христианах, как о вредных и преступных фанатиках и непримиримых врагах общественного строя. Гонение это явилось последствием вспыхнувшего в Риме в 64-м году страшного пожара, от которого сгорела большая часть города и возникновение которого молва приписывала самому Нерону, пожелавшему уничтожить бедные кварталы Рима, а также и полюбоваться зрелищем города, объятого пламенем. Хотя содержание этого рассказа общеизвестно, тем не менее я позволяю себе возобновить его в памяти читателей, представляя его дословный перевод.

Описав пожар и меры, принятия для его тушения, Тацит говорит:

Но ни помощь, оказанная (посланными Нероном) людьми, ни щедроты самого Кесаря, ни религиозные церемонии не могли остановить позорных (для Нерона) слухов о том, что пожар возник по его приказанию, и, вот, чтобы рассеять эти слухи, Нерон объявил виновниками пожара так называемых христиан, возбуждавших своими пороками общую к себе ненависть, и предал их изысканным карам. Тот, от которого произошло это название, Христос, был при Императоре Тиберии предан смерти (supplicio). Временно (после этого) подавленное, пагубное суеверие стало снова распространяться, и не только по Иудеи, где оно возникло, но и в самом Риме, где самые возмутительные и постыдные заблуждения, приносимым отовсюду, встречают горячих поклонников. Итак, сначала были схвачены те, которые сами сознавались (в принадлежности в этой секте), а потом, по их указаниям, огромное множество (их единомышленников) все они были обличены не столько в поджоге города, сколько в ненависти к человеческому роду. Казнь их сопровождалась издевательствами: одних, покрытых шкурами диких зверей, отдавали на растерзание псам, других распинали на крестах, третьих, обреченных на сожжение, обращали, при наступлении темноты, в горящие ночные факелы. Для этого зрелища Нерон предоставил свои сады и давал представления в цирке, то находясь среди толпы, одетый возницей, то сам управляя колесницей. Поэтому эти люди, хотя и преступные, и заслуживающие примерного наказания, возбуждали чувство жалости, как гибнущие не ради общественной пользы, а для удовлетворения дикой прихоти одного человека». (Анн.15:44).

Так выражается о христианах знаменитый историк императорского Рима. Хотя христиане мученики и возбуждают в нем сожаление, но, тем не менее, он считает их людьми преступными (sontes) и их учение гибельным суеверием (exitiabilis supersti-tio). Но какие преступления ставит он в вину христианам? В чем выражалась их ненависть к человеческому роду (odium humani generis), о которой он говорит? На этот вопрос Тацит ответа не дает. Он остается для нас загадкой, разрешение которой следует искать, не столько в приписываемых христианами действиях, выступлениях или обрядах, сколько в общем настроении римского общества, по существу весьма консервативного и относившегося a priori крайне враждебно ко всему, что казалось ему способным поколебать вековые устои древнего Рима. Не следует упускать из виду, что, хотя в 1-м веке нашей эры уже начинают обнаруживаться признаки упадка греко-римского культа, однако, с внешней, по крайней мере, стороны, он еще держится в Риме очень прочно. У римских историков, как например, у Светония, появляются на каждом шагу указания на то, как высоко еще стоял в то время престиж официального культа. Императоры один за другим строят богам храмы, воздвигают им статуи, совершают торжественный жертвоприношения. Самим Кесарям воздаются божеские почести не только после их смерти, но даже и при жизни. Тиберий сооружает храм императору Августу, Веспасиан-императору Клавдию, Домицан-императорам дома Флавеев. Перед изображением царствующего Кесаря, как перед статуями богов, совершаются возлияния и курения фимиамом. Отправляясь в поход, или готовясь к битве, полководцы обращаются к оракулам или к авгурам, распознающим волю богов по движению внутренностей жертвенных животных, по колебании пламени на жертвенниках, по полету птиц, или по другим приметам. Появление кометы, падающая звезда, раскаты грома, блеск молнии, крики животных, галлюцинации, сновидения, все это служит для благочестивого римлянина знамениями (omina), посредством которых боги предостерегают людей, в случае грозящей им опасности, или обещают им успех в их предприятиях. Вот, в этом глубоком контрасте между мировоззрением правоверного римлянина, проникнутого уважением к религиозным традициям языческого Рима с одной стороны и разрушительными, с его точки зрения, идеалами новой секты, отвергавшей все, чему он верил и пред чем преклонялся, с другой, надлежит, прежде всего, искать причину резкого предубеждения римского общества против последователей нового учения, в которых оно видело опасных революционеров и безбожников. Так глубоко было заблуждение даже самых просвещенных людей того времени!

Говоря о Таците, нельзя обойти молчанием еще и другое место его «Анналов», в котором обыкновенно видят указание на обратившуюся в христианство знатную римлянку. Здесь речь идет о жене полководца Плавия, вернувшегося при Нероне в Рим после одержанной им победы над Бриттами. Место это гласит следующее: «Помпония Грецина, знатная женщина, жена Плавия, который с почестями возвратился из Британии, и обвиненная в чужестранном суеверии (supers-titionis exeternae rea) была предана суду своего мужа. Он же, произведя, по древнему обычаю, в присутствии близких, расследование, от которого зависит её жизнь и доброе имя, признал ее невиновною. Долгие годы прожила потом Помпония, неизменно погруженная в печаль». (Анн.13:32).

В этом трогательном образе Помпонии следует, вероятно, признать одну из тех римских патрицианок, посредством которых христианство начало проникать в высшие слои римского общества и даже в среду, близкую к императорскому дому, где уже при жизни Апостола Павла числились последователи нового учения, как это видно из заключительных слов послания к Филиппинцам: «Приветствуют вас все святые, а наипаче из кесарева дома». (Фил.4:22).

Весьма краткие сведения о христианах встречаются у другого римского историка, современника Тацита, Светония.

Он родился в 65-м году. Отец его был военным трибуном. Молодой Светоний, получив хорошее образование, посвятил себя научно-литературной деятельности и написал несколько трактатов, которые, однако, до нас не дошли. Император Адриан в начале своего царствования сделал его своим секретарем, но вскоре уволил его за непочтительное отношение к императрице Сабине. После постигшей его опалы, он написал известное жизнеописание 12-ти цезарей (De Vita 12 Caesarum). Пребывание при дворе дало ему возможность близко ознакомиться с интимной жизнью императоров и пользоваться материалами, для многих недоступными. С равной объективностью он передает, как все хорошее, так и все дурное, что ему известно о каждом кесаре, то вдаваясь в самые интимные, часто скабрезные, подробности их жизни, то ограничиваясь сухим перечнем правительственных актов и современных событий. В числе этих событий указано два, на которых нам следует остановиться. Первое имело место в царствовании императора Клавдия (41–54 г.г.) и отмечено следующим образом: «Judaeos, impulsore Chresto assidue tu-miltuantes, Roma expulit», (Claud, 25), t. e. Иудеев, под влиянием Христа, упорно волновавшихся, он (т. е. Клавдий) изгнали из Рима».

Единственное современное свидетельство, подтверждающее факт изгнания евреев из Рима в царствование Клавдия, содержится в 18 главе Деяний Апостолов, где мы читаем, что Апостол Павел, прибыв во второе свое путешествие в Коринф, остановился у Иудея Акилы, незадолго до того пришедшего с женою своею Прискиллой из Италии, так как «Клавдий повелел всем Иудеям удалиться из Рима» (18:2). В числе этих евреев были, без сомнения, и последователи нового учения, как упомянутые Акила и Прискилла. Правда, мы не имеем прямых указаний современников на то, что вовремя Клавдия, умершего в 54-м году, между поселившимися в Риме евреями уже были лица, исповедующие Христа. Но из выше приведенного свидетельства Тацита о том, что при преемнике Клавдия Нероне число христиан, подвергшихся гонению, было очень велико (multitudo ingens), следует заключить, что уже при Клавдии в Риме было не мало евреев, принявших христианство.

Но как объяснить слова Светония, что волнение в Риме произошло по внушению или по почину Хреста (impulsore Ghresto)? Выражение это понимается различно. Одни исследователи полагают, что Светонний говорил не о Христе, а о жившем в Риме еврее или греке-прозелите, т. е. принявшем Иудейскую религию, называвшемся Хрестом и вызывавшему волнения среди своих единоверцев. Такое предположение не основано, впрочем, на каких-либо документах, а лишь на том соображении, что имя Chrestos было довольно распространено и этимологически происходит от другого корня, чем Christos, означающее «помазанник».

Другие же исследователи в слове Chresto предполагают неточное начертание наименования Спасителя, в подтверждение чего ссылаются на Тертулиана, который в одном из своих сочинений упрекает римлян в неправильном произношении слова christianus через букву «е»¹⁵, а также на тот факт, что в древне-христианских надписях встречается то и другое начертание этого слова, т.е. Christianos и Chrêstianos¹⁶. Светоний, плохо разбиравшийся, подобно большинству своих сограждан, в религиозных вопросах, волновавших еврейские колонии в Риме и других местах еврейского рассеяния, куда только проникло христианство, и знавших о распространении новой секты, легко мог приписать именно ей и её основателю волнения, возникшие среди римских евреев.

Другое упоминание о христианах встречается у Светония в главе 16-ой биографии Нерона (54–68). Там, перечисляя некоторые полезные меры, принятые в царствование этого кесаря, Светоний, между прочим говорит: «Afflicti suppliciis Christiani, genus hominum superstitionis novae ac maleficae» (Nero 16), t. e. «были подвергнуты мукам Христиане, люди, исповедующие новое и зловредное суеверие».

Без сомнения, Светоний, писавший немного позднее Тацита (около 120-го года), имел в виду то самое гонение на христиан, о котором говорит Тацит, однако он не приписывает, подобно последнему, это гонение желанию Нерона переложить на христиан ответственность за пожар Рима и этим оправдать себя в глазах народа. Тем не менее, подобно Тациту, он считает новую секту зловредной, не объясняя, однако, на чем основано его суждение.

Более вдумчивое отношение к возводимым на христиан обвинениям, неуверенность в целесообразности огульного их преследования и сознание в необходимости разобраться в их действительной виновности встречаем мы у современника и ровесника Тацита и Светония-Плиния Младшего.

Он родился около 62-го г. и был усыновлен своим дядей, известным натуралистом, Плинием Старшим, братом его матери. Воспитателем его был полководец, а потом консул, Виргивний Руф, а учителем философии стоик Евфраст. В своих письмах он подробно рассказывает о гибели своего дяди при извержении Везувия в 79-м году, когда погибли Геркуланум и Помпея. Вступив в общественную жизнь в качестве оратора и адвоката, он быстро достиг должности претора, а потом и консула. В 113-м году он был назначен пропретором Понта и Вифинии, лежавших на южном берегу Черного моря, и оставался в этой должности два года (113–115 г.г.).

От него остались Панегерик Императора Траяна и сборник писем в 10-ти книгах. Последняя книга сборника содержит письма или донесения, посланные им императору Траяну во время своего управления Понтийскою провинцией, а также и ответы Траяна. Письмо за № 97 касается вопроса о христианах, число которых быстро росло в управляемых Плинием областях и, особенно в Вифинии, лежавшей вблизи тех местностей, где 55 лет перед тем проповедовал ап. Павел¹⁷. Враждебное отношение христиан к государственной религии возбуждало в римских кругах. большую тревогу. Конечно, она обуславливалась не столько религиозным чувством, как политическими соображениями. Поклонение богам, религиозный культ, воздаваемый императорам, считались, так сказать, признаком политической благонадежности. Римские правители со всею строгостью применяли декреты, воспрещавшие нелегальные сообщества (гетерии) и жестоко преследовали нарушителей. Таким же образом поступали Плиний во вверенной ему провинции. Встретив там многочисленных последователей нового учения, с которыми ему перед этим не приходилось, как он признается, иметь дело, он сначала прибегает по отношению к ним к самым суровым мерам, не останавливаясь ни перед пытками, ни перед смертной казнью. Но так как эти меры в чем он скоро убедился оставались малодействительными, то в нем зарождается сомнение в правильности проводимой им политики, и, вот, он обращается за инструкциями к самому императору. Привожу перевод этого письма полностью.

«Считаю своим священным долгом, Государь, докладывать тебе обо всем, в чем я сомневаюсь, ибо чем можно лучше устранить мои колебания или рассеять мое невежество? Я никогда не участвовал в процессе над христианами, и потому не знаю, какие их действия, и в какой степени, подлежат немедленному наказанию и какие требуют расследования. И не мало я колебался, спрашивая себя надлежит ли принимать во внимание возраст обвиняемого, или должно одинаково относиться к юноше и старцу; надлежит ли простить раскаявшегося, или следует считать, что тот, кто раз сделался христианином, отречением искупить вины уже не может; наконец, что именно требует наказания: само ли название христианина, даже при отсутствии преступления, или только преступления, присущие названию? А тем временем я придерживался по отношению к тем, которых ко мне приводили в качестве христиан, следующего образа действия: я спрашивал их самих: христиане ли они? Признавшихся расспрашивал во второй и третий раз, угрожая им муками; упорствующих приказывал казнить. Ибо я не сомневался в том, что каковы бы не были их признания, уже самые их упорство и упрямство подлежат во всяком случае, наказанию. Других, одержимых таким же безумием, но состоящих римскими гражданами, я предназначил к отправке в столицу. Вскоре, с распространением преступной секты, её проявления, как это обыкновенно бывает, сделались разнообразны. Появилась анонимная книжка, содержащая имена многих причастных к христианству; но (допрошенные) они это отрицали, заявляя, что никогда не были христианами и, следуя моему примеру, призывали богов и чтили твое изображение (которое я по этому случаю велел принести вместе со статуями богов) курением фимиама и возлиянием вина; при этом они злословили Христа, к чему, как говорят, никак нельзя принудить тех, кто на самом деле христиане. Поэтому я счел возможным их освободить. Некоторые, указанные доносчиками и сперва признавшие себя христианами, стали после утверждать, что они перестали быть таковыми, кто за три или более лет, кто даже за 20 лет перед этим. Все они преклонились перед твоим изображением и статуями богов и отвергли Христа. Впрочем, они утверждали, что вся их вина, все их заблуждение заключались лишь в том, что в назначенный день, на рассвете, они сходились, поочередно обращались с молитвами к Христу, как к Богу, и не только не делали чего-либо преступного, но, наоборот, давали обет не присваивать себе чужого, не предаваться блуду, не обманывать, не злоупотреблять чьим-либо доверием. После этого они расходились, и потом снова собирались для принятия пищи, общей для всех и самой простой. Они уверяли, что и от этого отказались после моего эдикта, которым, согласно твоему приказанию, я воспретил всякие сборища. Однако, я счел необходимым подвергнуть пытке двух служанок, о которых мне донесли как о церковнослужительницах, чтобы узнать от них всю правду. Но я ничего нового не узнал: их показания лишь утвердили во мне убеждение в зловредности и чрезмерности этого суеверия. Поэтому, отложив дальнейшие рассуждения, я решил обратиться за указаниями к тебе. Дело это требует, как мне кажется, всестороннего обсуждения, особенно в виду опасности, которая угрожает и будет угрожать весьма многим, независимо от возраста, состояния и пола, так как означенное суеверие, подобно заразительной болезни, распространяется не только в городах, но и в деревнях. Впрочем, возможно еще, казалось бы, с этой, заразой бороться и ее приостановить, ибо не подлежит сомнению, что храмы, почти было опустевшиe, теперь стали опять наполняться молящимися, что торжественные жертвоприношения, давно уже не совершавшиеся, начали снова привлекать народ, что отовсюду стали вновь приводить жертвенных животных, на которых в последнее время весьма редко встречались покупатели. Из сего можно заключить, что люди и в массах способны исправиться, если только дать им возможность раскаяться». (Epist. 10:97.).

Хотя выражение Плиния: « superstitio prava et immodica» не менее резко, чем выражения Тацита: «superstitio exitiabilis; и Светония: «superstitio malefica», однако, в вопросах, которые Плиний ставит Траяну, просвечивает надежда получить от последнего разрешение впредь относиться к христианам с большей объективностью. В средние века даже было распространено поверие, ни на чем, впрочем, не основанное, что Плиний сам тайно принял христианство. Заслуживает внимания тот факт, что Плиний говорит о христианах, как о сообществе, уже императору хорошо известном: он не считает нужным сообщать Траяну о происхождении этой секты и о том, кто был её основателем. Как явствует из письма Плиния, христиане, в управляемых им областях, составляли уже организованные общества и церкви: они собирались в определенные дни, либо для общей молитвы и покаяния, либо для совместного принятия пищи, а из 1-го послания к Коринфянам мы узнаем, что во время таких собраний совершалось таинство Евхаристии (1Кор.11:20–34). Плиний говорит также о двух церковнослужительницах (так я перевожу слово «ministrae»), которых он подверг пыткам: вероятно, они были диаконисами местных церквей, подобно Фиве, диаконисии церкви Кенхрейской, о которой упоминает апостол Павел в послании к Римлянам (Рим.16:2). Следует, однако, заметить, что христианские церковные общины, руководимые пресвитерами, существовали в Понте и в Вифинии еще во времена Апостолов, как это можно заключить из некоторых указаний 1-го послания Св. Петра. (1Пет.1:1, 5:1–13). Последние строки письма, находящиеся в противоречии с остальным его содержанием и в которых указывается на признаки возрождения упавшего было под влиянием христианства языческого культа, были, вероятно, прибавлены Плинием лишь с целью закончить свое донесение приятной для Траяна властью.

Сохранился также и любопытный ответ Траяна на письмо Плиния.

«Ты держался правильного образа действий, любезный Секунд, при расследовании виновности тех, о которых тебе доносили, как о христианах. Ибо по отношению к этим людям нельзя руководствоваться какими-либо твердо установленными правилами. Подробные расследования излишни: если донос подтверждается, наказание обязательно, но с тем, однако, чтобы, тот, кто отречется и докажет на деле молитвенным обращением к нашим богам, что он не христианин, мог раскаянием заслужить прощение, какие-бы на нем не лежали подозрения в прошлом. На основании же лишь одних анонимных доносов никого осуждать отнюдь не следует, ибо это служило бы весьма дурным примером и не отвечало бы духу нашего века».

Несмотря на то, что Траян принадлежал к числу наилучших римских кесарей, и не взирая на умеренный тон его ответа, он, как мы видим из его письма, разрешает Плинию миловать лишь тех христиан, которые публично отрекутся от своей веры и сделаются, таким образом, ренегатами. Целых два столетия должны были пройти, прежде чем принцип веротерпимости, с изданием Миланского Эдикта Константином Великим (313 г.), не получил в отношении христиан официального признания.

Теперь следует еще остановиться на двух писателях философах 2-го века, убежденных противниках христианства: Лукиане и Цельсе. Труды их (написанные по-гречески) относятся ко второй половине 2-го века, когда христианство уже широкой волной распространялось в народных массах Сирии и Малой Азии, когда рассказы о жизни и учении Спасителя, передававшиеся сначала устно или в так называемых logoi, кратких изречениях или памятках, приняли более определенную форму в повествованиях Евангелистов, когда начали определяться и сами догматы христианского вероучения, получившие окончательную формулировку на вселенских соборах. Лукиан и Цельс относятся к проявлениям христианства, как мыслители-философы, с любопытством наблюдающие за новыми течениями религиозной и философской мысли и считающие своим правом подвергать их критике, подчас даже и очень резкой.

Лукиан, живший между 130-м и 200-м годами, был родом из города Самосаты на берегу Евфрата. Он дает о себе некоторые биографические сведения в диалоге «О Сновидении». Сначала он поступил в ученики к своему дяде, скульптору в Самосате, но, будучи им подвергнут суровому наказанию за разбитую мраморную доску, бросил скульптуру и, изучив юридические и словесные науки, сделался ритором-адвокатом и поселился в Антиохии. Он объехал Малую Азию, Македонию, Грецию, Италию, Галлию, останавливаясь в городах и выступая в качестве оратора. Но вскоре и ораторское искусство показалось ему суетным. Он обратился к философии и посвятил себя борьбе с пороками, невежеством и суеверием. В своих сочинениях он бичует нравы и предрассудки современного ему общества, начиная с простого народа и кончая высшими классами, не щадя ни приверженцев официального культа, ни некоторых из своих собратий философов. Его любимое оружие – ирония, сатира, сарказм, и он владеет им в совершенстве. В диалоге «Любитель лжи» (Philopseudês) в котором он осмеивает веру в привидения и чудеса, упоминается сириец из Палестины, изгоняющий демонов и исцеляющий эпилептиков. (Philops., 16). В рассказе «О смерти Перегрина» (Peri tês Peregri-nou teieutês), он прямо говорит о христианах и основателе их вероучения.

В лице Перегрина изображен человек честолюбивый, лицемерный и меняющий свои убеждения так же легко, как мифический Протей менял свой внешний вид. Обращаясь в Палестине среди христианских иереев и книжников, он изучает их религию, становится их последователем, толкует его книги и даже пишет в их духе. Вскоре, он становится предметом особого почитания среди христиан. Они провозглашают его своим законодателем, предводителем и пророком и «почитают его, как бога». «Так до сего времени, поясняет Лукиан, они чтут того великого мужа, который был распят в Палестине за то, что ввел в жизнь этот новый культ». Местные власти сажают Перегрина в тюрьму, но это только увеличивает в глазах христиан его авторитет. Попытавшись и потеряв надежду его освободить, они всячески стараются ему услужить. Вдовы и сироты стекаются к тюрьме с утра, а те, кто поважнее, подкупив стражу, проникают в тюремное здание и проводят с ним ночи. Из разных концов Азии приходят посланцы от христиан, чтобы ему помочь и его утешить. Его поклонники говорят проповеди, приносят всякие яства, а равно и деньги, так, что Перегрин, прибавляет Лукиан, благодаря своим узам, составляет себе немалый доход. Далее Лукиан так характеризует христиан:

«Эти безумцы, говорит он, убеждены, что они бессмертны, что будут жить вечно. Поэтому они презирают смерть и идут на нее добровольно. Их первый законодатель им внушил, что все они друг для друга братья, с тех пор, как они отреклись от эллинских богов. Они обожают своего распятого мудреца (sophistên) и живут по его закону. Они с презрением смотрят на земные блага и считают их общим достоянием. Но это учение ни на чем не основано. Достаточно какому-нибудь обманщику, желающему использовать положение, прийти к ним (и объявить себя христианином), чтобы сразу разбогатеть, что нисколько не мешает ему смеяться в глаза этим простакам». (§ 13).

Освобожденный из заключения правителем Сирии и окруженный заботами христиан, Перегрин объезжает Египет, Италию, Грецию (где пытается вызвать возмущение против римлян). Кончается рассказ тем, что Перегрин, жаждущий мученической смерти, но лишь для того, чтобы прославиться в глазах толпы, бросается в горящий костер во время Олимпийских игр.

В этой сатире отмечу только то, что христиане считали материальные блага общим достоянием, что отвечает словам «Деяний»: «Никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее». (4:32).

У Лукиана есть еще одно любопытное место, где упоминаются христиане. Оно содержится в рассказе «Александр или Лжепророк», героем которого является Александр родом из Абонотиха (на южном берегу Черного моря), человек крайне порочный, воспитанник врача-шарлатана из семьи знаменитого Аполлониа Тианского. Этот Аполлоний, живший в первом веке нашей эры, слыл за мудреца, пророка и чудотворца. Как видно из его биографии, составленной около 180-го года Филостратом, ему приписывались разные чудеса, между прочим воскрешение умершей девушки-невесты (4:45). Сочинение Филострата, в котором подробно описываются странствования Аполлония по всему, известному древнему, Миру, от Атлантического океана до Индии и порогов Нила, представляет из себя один из любопытнейших памятников общественной жизни и быта того времени. Александр Лукиана, подражая Аполлонию желает, чтобы его также считали человеком необыкновенным, обладающим даром прорицания и находящимся в сношениях с небожителями (он утверждает, например, что матерью его дочери была богиня Луны (§ 34). Но, тогда как Аполлоний в изображении Филострата действительно является мудрецом и как бы сверхчеловеком, Лжепророк Лукиана лишь самозванец и обманщик. Он вводит для своих последователей особый религиозный ритуал, сопровождаемый мистериями и оргиями. Описывая их, Лукиан говорит дословно следующее:

«В первый же день (мистерий) давалось такое приказание: – «если какой-либо атеист или христианин, или эпикуреец придет смотреть на оргии, то должен быть изгнан; всякий же верующий в Бога пусть будет радушно принят и посвящен». Не медленно первых прогоняли: «Долой христиан!» – провозглашал Лжепророк. «Долой эпикурейцев!» – подхватывала. толпа» (§ 38).

В этой выдержке любопытно, что христиане приравниваются к атеистам¹⁸ и эпикурийцам. Как тем, так и другим, противопоставляются люди «верующие в Бога» (термин «Бог» в собирательном смысле вместо «боги» встречается у Филострата, Цельса и др.). Впрочем, надо заметить, что в данном месте Лукиан говорит не от своего имени, а лишь приводит изречения Лжепророка.

Современником и другом Лукиана был философ Цельс, которому Лукиан посвятил вышеуказанный рассказ «Лжепророк». Об его жизни мы ничего не знаем, и ни один из его трудов не сохранился. Однако, из книги знаменитого Оригена (185–230 г.г.) «Против Цельса» нам известно, что Цельс в своем труде «Правдивое слово» (Alêthês Logos) резко нападал на христианское вероучение. Ориген, возражая Цельсу, приводит многочисленные и, местами пространные, выдержки из его труда, из которых явствует, что Цельсу были хорошо известны евангельские повествования о жизни, страданиях, воскресении и явлениях Спасителя. Полемизируя с христианами, он отвергает учение о Богочеловеке, отрицает в жизни Христа все чудесное, противопоставляя Ему мудрецов и подвижников древнего Mиpa, указывая на превосходство греческой философии над христианством и т. д. Он обвинял даже христианских редакторов в умышленном искажении истины, говоря, что они «по три, по четыре и больше раз переделывали первоначальный евангельский текст (metaharattein ek tês protês graphês to evaggelion kai metaplattein) для того, чтобы иметь оружие для возражения своим оппонентам» (Orig. contra Cels. 2:27).

Но, как бы враждебно ни относился Цельс к христианскому вероучению, он, в отличие от других названных мною писателей, видимо, старался изучить его по письменным источникам, хотя он понимал это учение лишь формально, не уяснив себе ни его морального содержания, ни его общечеловеческого значения. Во всяком случае, из того обстоятельства, что Ориген посвятил опровержению Цельса объёмистый труд в восьми книгах, можно заключить, что христианские богословы считали Цельса серьезным противником.

К сожалению, в приводимых Оригеном цитатах из Цельса почти не встречается интересующих нас сведений об образе жизни христиан, об их обычаях или о терпимых ими гонениях. Укажу лишь на две цитаты, в которых Цельс, основываясь, по-видимому, на собственных наблюдениях, иронизирует над христианскими проповедниками, ведущими пропаганду в народе и отдельным семьям.

В одной цитате Цельс приписывает проповедникам такие выражения, в которых нельзя не усмотреть либо полного непонимания, либо умышленного искажения им слов. Вот этот отрывок: «Многие анонимные проповедники, пользуясь каждыми удобным случаем, учат в храмах, или вне, храмов, без малейшего стеснения. Другие обходят города и места расположения войск, собирают пожертвования и говорят толпе, делая телодвижения, как бы одержимые духом пророчества (kinountai dêthen ôs thespizontes). Они обыкновенно выражаются так: «Я Бог», или «Я сын Божий, или «Я Божественный Дух». «Я прихожу, ибо Миру суждено погибнуть, и вы, люди, погибнете из-за своих грехов. Но я желаю вас спасти, и вы снова меня увидите, возвращающимся с небесными силами. Блажен, кто теперь меня чтит; всех же других я ввергну в вечный огонь с их странами и городами. Тщетно станут раскаиваться и стонать те, кто не верит в ожидания их кары, но я сохраню на век тех, кто мне верит». К таким заманчивым обещаниям, (продолжает Цельс), они присоединяют и другие непонятные, фантастические, таинственные и до того безрассудные, что даже ученый не мог бы найти в них смысла. Но они открывают широкий простор произвольным и лицемерным толкованиям любого глупца или обманщика». (с. Celsum, 7:9).

В другом месте Цельс рисует, не менее тенденциозно, проникновение христианского учения в среду зажиточной языческой семьи. Он особенно негодует на то, что проводниками нового учения являются люди невежественные н грубые, большею частью простые ремесленники и рабочие. Привожу это место в передаче Юригена: «В частных домах можно встретить чесальщиков шерсти, кожевников, валяльщиков, людей невежественных и невоспитанных, которые в присутствии домохозяина, человека опытного и рассудительного, не смогут пикнуть ни слова. Но когда им удается застать одних детей или женщин, у которых не более ума, чем у них самих, то они начинают рассказывать им всякие небылицы. «Не следует слушать, говорят они, ни отца, ни наставников, им одним следует верить. Отец, наставники не в здравом уме, заняты пустыми бреднями и не способны ни на что хорошее». Лишь они одни (т. е. проповедники) знают, как надо жить; поверив им, дети и себе и всей семье принесут счастье. Но появись только, пока они так говорят, один из наставников, кто поумней, или сам отец, то робкие сейчас же умолкают; более же дерзкие продолжают на ухо убеждать детей сбросить с себя иго, нашептывая им, что в присутствии родителей или наставников они не могут, да и не желают, их чему-либо учить, боясь подвергнуться расправе этих грубых и погруженных в пороки людей. Если же дети хотят знать правду, пусть бросят отца и наставников и придут в женскую половину, или в лавки кожевника, или валяльщика: там их научат всему, что надо, чтобы достигнуть совершенства.

Вот к каким приемам убеждения прибегают эти люди» (с. Cels, 3:55).

До какого абсурда доходили нападки на христиан, можно усмотреть из отзыва латинского писателя второй половины 2-го и начала 3-го веков Минуция Феликса, христианина, который в рассказе «Октавий» воспроизводит религиозно-философский спор между двумя его учеными друзьями, язычником Цецилием и христианином Октавием. Цецилий, веря всем нелепым слухам, ходившим о христианах, их нравах и обрядах, ссылается, между прочим, на свидетельство римского оратора Корнелия Фронтона о тайных собраниях христиан; сопровождавшихся развратом. (гл. 9–3). Этот Фронтон, родом из Цирты в Нумидии, которого Цецилий называет Cirtensis nos ter» (гл. 9), был воспитателем Марка Аврелия и известен был своим красноречием. От него сохранились сборники писем к импер. Антонину Пию, Марку Аврелия и другим лицам, а также некоторые отрывки, но текст его речи, на которую ссылается Цецилий, до нас не дошел. Я не привожу здесь обвинений Фронтона, в виду их нецензурного содержания; скажу только, что они весьма сходны с теми обвинениями в коллективном разврате, которые в наше время предъявляются к некоторым русским сектантам. Мало того, Цецилий приписывает также христианам и ритуальные убийства детей, подробно описывая, как совершается этот преступный обряд.¹⁹. С своей стороны, Октавий, возражая Цецилию, доказывает всю нелепость распространяемых о христианах басней, после чего Цецилий, убежденный словами Октавия, становится Христинином.

К числу суждении нехристиан 2 века о христианах могут быть отнесены также мысли, выраженные в письме имп. Адриана к проконсулу Азии Минуцию фундану (прил. 1) и в заметке имп. Марка Аврелия о готовности к смерти (прил. 2). Я не буду останавливаться ни на донесении, якобы раскаявшегося Пилата Императору Тиберии, на которое, по-видимому, ссылаются Евсевий (Hist Eccl.2:2) и Тертуллиан (Ап.21), ни на так называемых Aсta Pillati²⁰, ходивших по рукам в двух версиях: одной, до нас не дошедшей, враждебной христианству, которую уже Евсевий считал подложной (Н. Е. 1 9, 9:5) и другой, апологетической, сохранившейся в апокрифическом Евангелии Никодима и представляющей из себя подробный рассказ о суде над Спасителем (на эту последнюю версию, по-видимому, ссылаются Святой Юстин²¹и Св. Епифаний²², – так как перечисленные произведения признаны теперь апокрифическими и написанными гораздо позднее. По той же причине не останавливаюсь ни па переписке между Сенекой и Ап. Павлом, о которой упоминает Св. Иероним (4 в) и которая побудила последнего отнести Сенеку к числу христианских авторов, ни на письме Лентула Римскому Сенату, содержащем oпиcaниe наружности Спасителя и которое, по-видимому, относится к 13-му столетию. Но и подлинных свидетельств достаточно, чтобы раскрыть всю несостоятельность теоретических построений некоторых современных исследователей, как Drews, Sweitzer, Ebert и других, отрицающих историчность, если так можно выразиться, личности Спасителя. Отвергая a priori все сверхъестественное и не признавая за Евангелием значения исторических документов, эти исследователи пытаются присвоить повествованиям о земной жизни Спасителя характер какого-то мифа, выросшего на почве Иудаизма под влиянием пророчеств о Мессии и внушенного потребностью заменить этику и идеалы Ветхого Завета другими, более высокими, отвечающими новым духовным запросам человечества. Однако, эти исследователи обнаруживают полное бессилие, когда стараются опорочить подлинность тех свидетельств о Христе, как исторической личности, которую мы встречаем у нехристианских писателей того времени, оставшихся верными религиозному мировоззрению своих предков и относившихся к христианству либо с равнодушием, как Иосиф Флавий, либо с враждебностью, как Тацит и даже Плиний, либо, наконец, с презрительной иронией, как Лукиан и Цельс. С этой точки зрения свидетельства названных писателей также заслуживают особого внимания историков христианства.

(Св. Юстин Ап.1:68–69 и Евсевий Церк. Ист.4:8–9)

Я получил письмо от славного Серения Граниана, твоего предшественника.²³ Дело, как мне представляется, не может остаться без расследования, дабы не смущать невинных и не давать широкого простора клеветникам. Если среди жителей управляемой тобой области есть люди, которые имеют серьезное основание обвинять христиан пред судом, то пусть они только к суду и обращаются, воздерживаясь от пустых жалоб и выкриков. Было бы гораздо лучше, чтобы в таких случаях ты сам разобрал дело. Если кто обвиняет христиан и докажет, что они нарушили законы, то карай их соразмерно тяжести их преступления. Но, во имя Геракла! Если кто сделает умышленно ложный донос, то произведи основательное расследование и подвергни доносчика наказанию, соответственно злостности его умысла.

В этом месте Марк Аврелий, говоря о настроении души, «всегда готовой отделиться от тела, чтоб погаснуть, рассеяться, либо продолжать жить», замечает: «Я разумею готовность, вытекающую из собственного убеждения, а не только из желания быть в оппозиции, как у христиан; надо, чтоб это был поступок обдуманный, серьезный, способный убедить других, без примеси ненужного трагизма».

Такое же осуждение жажды мученичества мы находим у Эпиктета (Appian Epict. Dissert 6, 7:6) и у Элия Аристида (Orat. XLVI), а также в вышеприведенном рассказе Лукиана «О смерти Перегрина» (стр. 33).