История Суздальской духовной семинарии: (1723–88 гг.)

Из трёх семинарий, существовавших в XVIII в. на территории нынешней Владимирской епархии, Суздальская духовная семинария получила свое начало раньше других. Она была открыта в 1723 г. при епископе Суздальском и Юрьевском Валааме Левицком в силу присланного в ноябре месяце этого года из Св. Синода указа.

К сожалению, сведения о жизни Суздальской семинарии в начальный период ея существования скудны и отрывочны. Главнейшим источником, откуда почерпаются сведения о Суздальской семинарии за это время, является доклад в Св. Синоде Тихона, епископа Суздальского, вызванный особым синодальным распоряжением дать сведения об училищах Суздальской епархии. Доклад епископа Тихона даёт нам право смотреть на первые годы существования училища, как на годы упорной борьбы с материальной нуждой, – борьбы, неблагоприятно отразившейся в жизни заведения. Касаясь этого периода, приходится говорить о попытках возобновить и наладить прерывающееся постоянно, за недостатком средств, обучение.

Учрежденная в конце 1723 г. в Суздальском архиерейском доме семинария существовала по 1726 г. К 1726 г. число учеников достигало 109 человек. Обучение не шло дальше грамматики. В 1726 году в Суздале был неурожай, и за не собранием с церквей и монастырей положенного на пропитание семинаристов хлеба, пришлось отпустить учеников по домам. Отпуск состоялся в октябре. 30 октября послано было доношение об отпуске в Си, Синод.

В 1736 г., по распоряжению Афанасия, еп. Суздальского, семинария снова была открыта в составе сорока учеников. В 1736 г. и следующем шло обучение букварям, а в конце 1737 года пришлось вторично нарушить занятия и отпустить учеников в дома их родителей. Причина отпуска была та же, что и в 1728 году.

Синодальным указом от 24 марта 1740 г. велено было Симону, епископу Суздальскому, позаботиться об открытии вновь в своей епархии семинарии. В том же 1740 г. для заведения ея прислан был из Св. Синода иеромонах Киево-Печерского монастыря Иустин Илляшевич, который 16 апреля 1740 года и начал свои занятия. Школа помещалась в Спасо-Евфимиевом монастыре.

Но и в этот раз не удалось организовать жизнь заведения на прочных началах и обеспечить его дальнейшее существование. В начале 1744 года иеромонах Иустин, согласно его просьбе, уволен был на обещание, и 7 февраля этого года оставил Суздальскую школу. За неимением в Суздале учителя, семинария еще раз упразднилась.³

В Синодальном архиве хранится доклад Суздальского казённого приказа от 9 февраля 1744 г.⁴ Доклад этот касается количества учеников Суздальской семинарии, их возраста, успехов, отношения к школьному обучению. На основании его можно составить некоторое представление о Суздальской школе времени Иеромонаха Иустина.

Из него видно, что в начале 1744 г. Суздальская семинария заключала в себе только 28 человек. Из них семь обучалось в пиитическом классе. Эти семь человек, вероятно, были питомцы прежней Суздальской школы, закрытой в 1787 г., так как трудно допустить, чтобы в какие-нибудь 3–4 года они достигли пиитического класса при тех условиях, в какие была поставлена тогда Суздальская семинария. В синтаксеме обучалось 4 человека, в грамматике 5, инфиме 3, фаре 4, а 4 лишь готовились приняться за букварь.

Набор новых учеников, насколько можно видеть из списка, приложенного к докладу⁵, шёл туго; а набранные оставляли семинарию, не достигнув высших классов. В течении трёх лить выбыло, напр., из семинарии 18 человек, из коих 10 уволены в дома родителей «за непонятностью», 6 бежали самовольно и не были сысканы, один «за скорбью» отпущен в дом отца и 1 «отпущен по делу за некоторым подозрением».

Как бы то ни было, в начале 1744 года и эта школа перестала существовать. Перерыв в учении продолжался на этот раз целых одиннадцать лет.

В 1755 году епископом Суздальским Порфирием Каирским произведен был новый набор учеников, «дабы восстановить оное упавшее совсем училище¹¹. Набор не оправдал ожиданий, и число учеников восстановленной семинарии на первых порах было очень незначительно. Принимая во внимание ограниченность состава учащихся и желая иметь непосредственный надзор над учениками, епископ Порфирий отвёл место училищу не в Спасо-Евфимиевом монастыре, где оно было раньше, а в своём архиерейском доме.

К 1762 г. некоторые из учеников этой архиерейской школы достигли наук философских. Общее количество учащихся значительно возросло; потребовалось разделить их на классы, и вместе с темь увеличить комплект учащих. Архиерейский дом становился для духовной школы и тесным, и неудобным.

В 1762 г. Геннадий (Драницын), еп. Суздальский, по вступлении на Суздальскую кафедру⁶, и задумал перевести семинарию на ея прежнее место. Упомянув в своём указе о том, насколько расширилось и возросло благословением Божиим столь полезное дело, и сославшись на 19-й пункт об училищах Духовного Регламента, где повелевалось устроятъ семинарию не в городе, но в стороне на весёлом месте, где несть народного шума, ниже частые оказии, преосв. Геннадий потребовал осмотреть прежде бывшие семинарские покои, описать их и возобновить ветхости, если таковые окажутся.

При осмотре помещений прежде бывшей семинарии в Спасо-Евфимиевом монастыре, члены консистории нашли за соборною церковью одиннадцать покоев. Покои эти, по расчёту членов консистории, могли вместить, кроме ректора и учителей, около полутораста семинаристов. Все покои по осмотре оказались ветхими. Вот что, напр., доносили члены консистории о двух покоях, расположенных с левой стороны по входе в сени.

«В них по четыре чулана брусчатых, на обе стороны по пяти окон, а оконниц, печей и лавок не имеется; потолок – деревянный ветхий, пол кирпичный в худости. В оный покой и на огород из саней – дверь, а вверху лестницы нет, да из монастыря в те сени дверь неспособна».

В своём докладе еп. Геннадию консистория проектирует несколько строений возвести вновь (погреб, кухню, трапезу), другие переделать и худости все исправить. Ремонт помещений предположено было сдать с торгов охочим людям, для чего постановлено в ближайшие торговые дни на Суздальской площади сделать публикацию с барабанным боем.

В течении трёх торговых дней Суздальская площадь оглашалась барабанным боем, но принять подряд на ремонт семинарских зданий охочих людей не нашлось, вследствие чего в 1762 г. переход семинарии из архиерейского дома в Спасо-Евфимиев монастырь не состоялся.⁷

Только в следующем году 1-го сентября явилась возможность открыть занятия на более просторном и удобном месте. С этого именно года и числа в Суздальской духовной семинарии начались учебные занятия, организованные применительно к порядкам, существовавшим в других местах. С этого года и в архиве сохранилось более сведений о Суздальской школе.

До 1765 года Суздальская семинария, как и другие, содержалась в счёт денежных и хлебных сборов с священно-церковнослужителей, в размере 1/20 доли с монастырей и 1/30 с церквей. Сборы эти несомненно носили такой же принудительный характер и вызывали столько же решительных протестов, как и во Владимирской семинарии. Суздальский архив не сохранил нам на этот счёт каких-нибудь обстоятельных сведений; но самый факт двукратного закрытия школы из-за не собрания указных долей хлеба с священно церковнослужителей говорит достаточно за то, что такой источник обеспечения училища был в высшей степени неустойчив и ненадёжен.

Хлебные и денежные взносы стали взиматься с большею настойчивостью и поступать более правильно со времени еп. Порфирия и его преемников. Это обстоятельство обеспечило успех и будущность восстановленной им школе.

В 1763 г., при переходе семинарии из архиерейского дома в Спасо-Евфимиев монастырь, еп. Геннадий подвергнут был пересмотру весь продовольственный строй расширившейся школы и намечен целый ряд мероприятий, имевших целью поставить жизнь учащих и учащихся в лучшие условия.

Для заведывания экономическою частью назначено было еп. Геннадием особое лицо с именем комиссара. Функции и права комиссара совпадают с правами нашего эконома. С ведома начальника школы, он расходовал семинарские суммы, распоряжался служителями, смотрел за сохранностью и целостью семинарского имущества и пр. Более частным образом обязанности комиссара сводились к следующему.

I) Он заведовал выдачею жалованья и трактамента учащим. На основании распоряжения еп. Геннадия от 3 сентября 1763 г. то и другое должно было производиться в таких размерах. Префекту и учителю философии, который в то время правил и ректорскую должность, положено было выдавать в год по 120 руб. Сверх этого жалованья, на покупку мяса, рыбы и прочего велено производить ему каждую треть года по 10 руб. Кроме того из съестных семинарских припасов ему выдавалось: капусты, бураков, огурцов, хрена, печеного хлеба, луку, крупы, снетков, постного и коровьего масла, уксусу и квасу, сколько ему потребно было. Все это должно было производиться ему, как сказано в указе, «без оскудения и без излишества». Пива и полпива ставилось ему в год по полвары. Наконец, с конюшни Спасо-Евфимиева монастыря префекту определён был постоянный «поезд». Кроме префекта в начале 1763 г. числилось в Суздальской семинарии два информатора. Первому еп. Геннадий велел выдавать по 17 руб. на год, а второму по 15 руб. Кормовые полагались те же, что и префекту. Кроме квартиры и съестных припасов, учащай персонал в 1703 г. получил таким образом (120 руб. + 30 руб.+32 руб.+60 руб.) 242 руб. Если принять во внимание стоимость денег в половине XVIII столетия и дешевизну жизни, то должно признать, что обеспечение учащих, особенно префекта, было сравнительно достаточно.⁸

2) Комиссар ведал содержанием казённокоштных учеников. До 1763 г. на пропитание всех казённокоштных воспитанников, кроме хлеба и квасу, отпускалось ежедневно в постные дни по две копейки и в скоромные на мясо по пяти копеек. По словам еп. Геннадия, сумма эта была не вполне достаточна, и скудость пропитания вызывала неудовольствие. Преосв. Геннадий велел новоназначенному комиссару содержать на казённом коште не более 50 учеников и на пищу им производить в постные дни по десяти копеек (204 постные дня = 20 рублей 40 копеек), в скоромные по двадцати копеек (120 скоромныхъ дней =

24 руб.), в двунадесятые праздники и прочие высокоторжественные дни по 25 коп. (41 день = 10 руб.25коп.). По расчёту еп. Геннадия все это будет стоить в течении года 54 руб., 65 коп.

Стоимость других припасов, необходимых для семинаристов и учителей, исчислена еп. Геннадием в инструкции, данной комиссару, в таком виде. На покупку 50 пудов соли –

20 руб., хлеба ржи (60 четвертей) – 45 руб., 50 коп, трёх четвертей гречневых круп и двух четвертей просяных– 8 руб. 90 коп. 500 возов дров для топления печей, считая по 15 коп. воз, 75 руб., 20 пудов сальных свечей – 33 руб., 15 стоп бумаги разных номеров – 15 руб., деревянной и всякой посуды – 5 руб., овса 30 четвертей –18 руб., за помол семинарского хлеба – 1 руб. 80 коп,, пяти работникам, считая по три рубля каждому – 15 руб.

Всего на содержание учеников и трактамент учителей – 291 руб. 85 коп.

Свечи, по распоряжению преосв. Геннадия, комиссар должен был выдавать не только казённокоштным, но н всем учащимся. То же распоряжение дано и в отношении писчей бумаги. Во избежание злоупотреблений в пользовании этими предметами даровой выдачи, префекту семинарии предписывалось точно установить время, с какого и по какой час ночью семинаристы могут сидеть со свечами в занятных комнатах. Бумага выдавалась ученикам также согласно засвидетельствованию и показанию префекта. Комиссар при этом должен был требовать, чтобы вся исписанная бумага хранилась в целости. Только таким путём ему возможно было произвести проверку и удостовериться, что выданная бумага «изошла и употреблена для дела».

3. Комиссару принадлежал и надзор над истопниками, «дабы они в те печи клали дрова со всякою осмотрительностью и бережливостью и от их небрежения не могло последовать печам повреждения», – за поварами, чтобы они готовили все чисто и исправно, и за семинаристами во время стола, чтобы те соблюдали благоприличный порядок. Остатки от стола комиссар обязан был хранить до вечера, а от вечерней трапезы до другого дня.

4. Комиссару поручался, наконец, надзор за казенными столами, скамьями, окнами, дверями н проч. О виновных в повреждении всех этих вещей комиссар должен был доносить немедленно префекту; самому же ему запрещалось иметь над учениками управу.

За все это комиссару выдавалось в год: по пяти рублей деньгами, по пяти четвертей хлеба ржи и по стольку же овса. Все произведенные расходы комиссар заносил в особую шнурозапечатанную приходо-расходную книгу⁹.

Инструкция, данная еп. Геннадием комиссару, имеет весьма важное значение в истории Суздальской духовной семинарии, вследствие чего и приведена нами сравнительно подробно. Она определяет довольно точно сумму тех денежных сборов с епархии, которыми располагал казенный архиерейский приказ для содержания семинарии. Подсчитав цифры приведённые выше, получим 538 руб. 85 коп. Но в это число не вошла стоимость ржи и овса, которые получал комиссар в придачу к своему жалованью, и некоторые друге экстраординарные расходы, особенно, м. б., но содержанию трактаментом учителей. Включив расходы по этим статьям, получим цифру около 600 руб.

Цифра 600 руб. и будет, кажется, величиною, близко определяющую сумму ежегодных епархиальных поступлений на содержание Суздальской духовной семинарии. Впрочем, возможно, что цифра эта была и несколько больше, так как к 1705 г. в казённом приказе образовался довольно солидный остаток семинарских денег в размере 1278 руб. 62½ коп. Хотя, с другой стороны, остаток этот мог образоваться и другим путём, – посредством экономии и без того небогатых семинарских средств, – экономии, вызвавшей то всеобщее неудовольствие, о котором упоминает при назначении комиссара еп. Геннадий.

Если Владимирская духовная семинария, при более значительных средствах, в первые годы своего существования видела мало хороших дней, – то трудно допустить, чтобы дело обстояло лучше в Суздале. К сожалению, архив даёт мало сведений на этот счёт, и единственным подтверждением сказанного являются слова преосв. Геннадия.

В 1784 году получен был Высочайший указ, в котором говорилось об определении на духовные училища «знатной повсягодной суммы». Разорительные сборы денег с духовенства на училища отменялись. Указ этот возбудил много надежд и не в одной только Суздальской семинарии. Но уже в следующем году пришлось значительно разочароваться.

В июне месяце 1765 года затребованы были из архиерейского казённого приказа сведения об остатках семинарской суммы, с тем, чтобы остатки эти могли быть зачислены в счёт предполагаемой будущей ассигновки штатных сумм. Из того же указа в Суздале узнали, что на их семинарию ассигновано немногим больше того, что собиралось с епархии и что было слишком недостаточно, именно 816 руб. 93¾ коп.¹⁰

Чрез месяц Суздальское епархиальное начальство уведомлено было, что и на получение этой суммы надеяться можно нескоро. В августе 1765 г. предписывалось

оставить семинарию на прежнем положении впредь до ассигновки соответствующих сумм из государственной коллегии экономии.¹¹

Сборы с епархии были между тем уже прекращены в силу Высочайшего указа и если Суздальская семинария не прекратила вместе с ними в 1765 г. и своего существования, то только благодаря тому, что в ея распоряжении имелся указанный выше остаток скопленным ценою тяжёлых ограничений.

В первый раз штатный оклад Суздальская семинария получила на январскую треть 1767 года – прислано было 272 руб. 31¼ коп. Но прошла январская треть, окончилась майская, а денег на вторую треть 1767 года из коллегии экономии не получалось. 23 августа 1767 года консистория вошла с доношением в коллегию экономии о высылке семинарских денег, следуемых за майскую и сентябрьскую треть 1767 г. Но ответа на это доношение не последовало. Семинария оставалась без всяких средств к содержанию, и семинаристы, по словам консистории, «оставив учение, принуждены были скитаться по миру».

17 сентября консистория вынуждена была обратиться к владыке с просьбою приказать домовому казенному приказу выдать из своих средств сумму в размере третного содержания семинарии, с тем, чтобы впоследствии, когда семинарские деньги присланы будут из коллегии экономии, сумма эта, данная заимообразно, возвращена была в архиерейский казенный приказ. Архиерей дал требуемое распоряжение, и учебная жизнь приняла снова обычное течение, хотя будущее и не могло не внушать серьёзных опасений. Призрак ожидаемого голода, за израсходованием занятой суммы, витал над молодой школой.

Лишь в половине октября семинария получила уведомление об ассигновке следуемых по штату на майскую и сентябрьскую трети 1767 года денег. Одновременно с этим указана была и причина, благодаря которой вышло замедление в ассигновке штатной суммы. Именно, коллегии экономии не был представлен надлежащий отчёт в расходовании ассигнованных на январскую треть 1767 года денег, и коллегия экономии, не будучи уведомлена о величине остатка, не знала, сколько ей надобно еще дослать денежных сумм, дабы получилась штатная третная цифра в 272 руб. 31¼. В ответ на этот упрёк консистория от имени семинарии вполне основательно ответила, что при 136 учащихся, трудно даже и предполагать возможность каких-нибудь остатков из небольшой штатной суммы.¹² С 1768 года штатная сумма стала высылаться исправно.

Со времени назначения штатного оклада, деньги, ассигнуемые на содержание семинарии, стали распределяться приблизительно с таким расчётом.

Резолюцией преосв. Геннадия от 13 июня 1767 г. ректору за управление семинарией и за преподавание философии и догматического богословия велено было выдавать в год по 150 р., учителю риторики и поэзии – по 90 руб., информатору грамматики и синтаксимы – 75 руб., информатору школы инфимы, аналогии и французского языка – 60 р. Всего учительскому персоналу положено было, таким образом, 375 руб. в год.

Со времени появления в семинарской администрации кроме ректора еще и префекта с особыми самостоятельными полномочиями, преосв. Геннадий повелел производить жалованье по несколько иному исчислению. Ректору и префекту назначено было по 100 руб. в год, учителям по 80 руб. Согласно этому расчету в 1771 году приходилось издержать на жалованье учителям 360 руб. (200 руб. ректору и префекту и двум учителям 160 руб.)¹³

Из учеников на жаловании положено было содержать до 50 человек из самых бедных сирот и тех, кои не могут получить себе пропитания». Казеннокоштные жили, по-видимому в

зданиях семинарии, но содержались в счёт денежных средств, выдаваемых им на руки. На основании распоряжения еп. Геннадия, каждый из учеников получал в год по 9 руб. В 1767 году жалованье получили 46 человек всего 414 руб.

Как и учителя, так и ученики получали сполна жалованье лишь под тем условием, если они безотлучно пребывали в семинарии. В случае отлучки, бегов, они подвергались соответствующему вычету. Такой вычет, являясь средством к поддержанию в равновесии семинарского баланса, в то же время служил и некоторою дисциплинарною карательною мерою за игнорирование учебными обязанностями. 7 марта 1771 года префект семинарии

Семен Быстрицкий отослан был в Суздальскую провинциальную канцелярию для следствия по корчемному делу и оставался там до конца мая. За первую треть жалованье получено им лишь по 7 марта. Вычету подверглись в эту треть и все ученики, не явившиеся в срок из каникулярного отпуска и учинившие побег. За каждый прогульный день с них вычтено было по 5 денег.¹⁴ Удержанные деньги, из которых составлялась в некоторые годы порядочная сумма, шли на другие самонужнейшие семинарские расходы, а иногда раздавались в вознаграждение сверх штатного жалованья обучающимся прилежно и безотлучно.¹⁵

Кроме жалованья, как учителя, так и ученики со временя перехода семинарии на штатные суммы пользовались некоторыми вспомогательными источниками доходов. Учителя, состоящие в монашеском звании, числились обычно в штате Спасо-евфимиева монастыря и пользовались от обители квартирой и монашеской порцией.¹⁶ До 1766 гола информаторы семинарии производили экзамен ставленникам в дьячки и пономари и пользовались за это соответствующим ставленническим доходом. С 1776 года экзамены эти и доходы переданы были в ведение старших учеников семинарии, изучающих богословие.¹⁷ Наконец, как за учителями, так и за учениками утверждались священно-церковно служительские места. В 1769 году, напр., в Суздальской семинарии числилось 164 ученика; из них 15 человек пользовались дьячковским доходом, а 22 пономарским.¹⁸ Во Владимирской семинарии при еп. Иерониме точно была нормирована плата, которую обязывались вносить на содержание ученика лица, замещающие утвержденное за ним место.¹⁹ В Суздале этого не видим. Плата, вносимая ученику с места, определялась каждый раз по взаимосоглашению между ним и его заместителем. Такой порядок давал повод ко всяким злоупотреблениям, и архив Суздальской консистории 1760–80 годов наполнен делами по жалобам учеников на священно церковнослужителей, утаивавших или удерживавших церковные доходы.²⁰

Жалованье как учителям, так и ученикам выдавалось по окончании трети, В исключительных случаях положенный денежный оклад производился и авансом. Так, напр., в 1780 г., с разрешения преосв. Тихона, за январскую треть учителям жалованье было выдано в начале февраля, в виду того, что «в этих именно числах, по словам учащих, обыкновенно по удобности цены заготовлялись в год всякие касающиеся до домашней экономии запасы».²¹ В 1731 году в мае месяце выдано было жалованье за майскую треть учителю священнику Никифору Пигмееву, «который, по немалому своему семейству, в домашней экономии чувствовал немалую нужду».²²

Нет надобности, кажется, говорить о том, что штатное содержание учителей, так в особенности учеников было в высшей степени недостаточно.

На каких ни будь 3 коп. в день трудно было прокормиться и одеться даже в половине XVIII в. Суздальская семинария, как и дореформенная Владимирская, видела, таким образом, немало голодных дней. Помимо того, содержание учащихся путём выдачи им на руки известного количества денег предполагало вполне разумное пользование этими деньгами со стороны несовершеннолетних питомцев, чего в действительности, конечно, не могло быть. Благодаря такому порядку, незначительная сама по себе сумма казённого денежного, вспомоществования становилась еще более малоценной. С этой точки зрения бурса, существовавшая в Суздале до введения штатного оклада, организована была на началах более совершенных. К сожалению, только, скудость штатного оклада и все более и более увеличивавшееся количество злящихся не позволяли начальству удержать старый порядок, и оно, как и в других семинариях (напр. Владимирской), стало пользовать казённокоштных учеников только жалованьем.

Кроме учителей и учеников, на жалованье состоял семинарский сторож; ему полагалось в год по 6 рублей. Положение учеников было настолько бедственным, что по временам исправление этой должности они брали на себя. «С прошлого 1774 г., писал в консисторию в 1775 г. студент философии Семен Талицкий, отправлял я именованный в семинарии сторожевскую должность. А ныне, поскольку я именованный, нахожусь при окончании школьного учения, оной сторожевской должности отправлять не желаю; вместо же меня, с дозволения ректора семинарии архимандрита Соломона, вступает в отправление оныя философии же студент Лев Морозов».²³

За вычетом жалованья учителям, ученикам и сторожам, остальные деньги штатного оклада шли частью на отопление, частью на ремонт и приобретение новых нужных в семинарском обиходе вещей. Но все это делалось и закупалось в очень ограниченных размерах, так как на этот предмет, за вычетом других неизбежных расходов, оставалось обычно в год не свыше 25 руб. В. виду этого дрова покупались лишь для отопления семинарских школь. Для отопления квартир ректора и учителей еп. Геннадием велено было дров казённых не давать.²⁴ По той же причине ремонт и покупка новых вещей были явлением в общем очень редким и допускались только после длинной переписки и продолжительных изысканий, касающихся источника, откуда могли быть почерпнуты нужные средства.

В 1768 году, напр., из штатной суммы, кроме выдачи жалованья, употреблено было в расход всего 17 руб. 10 коп., именно, за ремонт печей – 15 руб.,, за вставку стекол – 30 коп, и за |4 воза дров – 1 руб., 80 коп. В 1769 году в счёт остающихся, за выдачею жалованья, денег приобретено было 10 грамматик французского языка на сумму 10 руб. 30 коп., заплачено за починку семинарского крыльца 8 руб. 11½ коп. и за дрова 12 руб. 76 коп..²⁵

В 1780 году издержки по этим статьям оказались более значительными и превысили норму.

Так, за писчую бумагу заплачено было 5 р. 15 к., за дрова – 59 руб. 10 коп,, переплетчику за книги – 10 руб., за чистку печных труб и за починку печей – 6 руб., за тес для семинарской кровли, совершенно обветшавшей, – 34 руб. 87 коп. и кроме того певчему за обучение семинаристов нотному пению – 5 руб. 33¼ коп. Перерасход по статьям, относящимся главным образом к содержанию семинарского дома, покрыт быль уменьшением расходов по выдаче жалованья. Учащие и учащиеся получили в этом году почти на 100 рублей менее обычного, именно 90 руб. 49¾ коп..²⁶

Условия материального обеспечения Суздальской семинарии насколько изменились с 1784 года. С 1 января этого года штатная сумма была увеличена с 817 руб. до 2000 руб. в год.²⁷

Насколько можно судить по приходорасходным книгам восьмидесятых годов, увеличение штатного оклада не отразилось особенно резко на денежных окладах, которые получали до сох пор начальствующие и учащие семинарии. Цифра их жалованья, хотя повысилась, но сравнительно немного. Так в 1780 г., напр., ректор семинарии Гервасий получил жалованья 100 руб., префект и учитель философии – 140 руб., учитель риторики и французского языка– 130 руб., поэзии и синтаксимы – 70 р., грамматики и греческого языка – 70 руб. и учитель пения 30 руб.²⁸.

Но, с другой стороны, мало улучшилось материальное положение отдельных лиц и из числа учащихся. В 1784 преосв. Тихон издал указ, который начинался следующими словами: «Рассуждая о семинарии нашей семинаристов пользе и в учении успехе по причине, что при нынешнем разборе и экзамене из них многие оказались неисправными, думаю, не потому сие произошло, чтобы они были неспособными, но потому, что они способных мест к учению не имели и время напрасно теряли без всякого призрения». Переходя к более частному обсуждению причин неуспешности учеников, преосв. Тихон в числе их указывает то обстоятельство, что «ученики стояли на постоялых дворах в одной с хозяином и его домашними избе, куда и проезжающее и торговые люди квартировать везжают, где им место и способности к обучению урокам вовсе не оставалось». В силу сего преосв. Тихон определил, чтобы «впредь все семинаристы, на своём и государственном коште обучающиеся, жительство имели при семинарии в монастыре в бурсе, а пищу и питие получали бы от трактирщиков, которые могут и сами приносить нужнопотребное, если того всего, то есть пищи и квасу, в бурсе приготовлять невозможно». Выход учеников из бурсы еп. Тихон обставил большими стеснениями. «Не отпущать их из монастыря, говорилось в указе, без учителя или надежнейшего пристава никуда, а к Троице на берег, на Ивановское и на другие соблазнительные места и ни под каким видом, ибо примечены от многих там бывающие и пьянствующие».²⁹

Таким образом, ко времени возвышения штатного оклада все семинаристы должны были оставить частные квартиры и переселиться в помещения Спасо-Евфимиева монастыря. С переполнением монастырских зданий семинарскими жильцами естественно потребовалось увеличить сумму, опускающуюся по сих пор на ремонт помещений.³⁰ А затем сам собою возник и вопрос об увеличении числа тех лиц, которые пользовались семинарским жалованьем. После того как все семинаристы были собраны и поселились в семинарском дворе, их вопиющие нужды бросались в глаза семинарскому начальству с большею силою и в более неприглядном свете и понуждали его расширить круг лиц, им вспомоществуемых. Увеличенный в сравнении с прежним оклад давал к этому средства. И действительно, в 1780 г. цифра казённокоштных с 50 человек возрастает до 100, в следующем поднимается еще выше.

Понятно, что при таких условиях количество денег, опускавшихся каждому отдельному ученику, не пришлось увеличить. В 1780 г. жалованье ученикам колебалось между 10 и 3 рублями в год³¹. Произошло то, что можно наблюдать и в истории Владимирской духовной семинарии. Число лиц, которым стало оказываться вспомоществование, увеличилось, а цифра вспомоществования каждому в отдельности осталась та же, а в отношении к некоторым даже понизилась.

Более заметным образом сказалось возвышение штатного оклада на положении семинарской библиотеки. До 1784 года книг в семинарскую библиотеку приобреталось очень мало, приобретались по преимуществу учебные. С 1781 года явилась возможность ассигновать на этот важный для учебного дела предмет более солидную сумму и положить начало таким способом библиотеке для чтения. В 1786 году, напр., на библиотеку ассигнован был весь остаток из штатной суммы, в размере 93 руб.86 коп.³²

Наконец, с 1784 г. в приходо-расходных книгах встречается упоминание о таких предметах, которые, хотя и нельзя назвать предметами роскоши, но которые тем не менее не приобретались совершенно после 1707 г. Разумею – сальные свечи.

Суздальская духовная семинария, как и другие семинарии половины XVIII века, находилась в ближайшем распоряжения и ведении епархиального архиерея. По его воле она открывалась и закрывалась; все дела ея решались им или лично, или чрез консисторию, которая являлась посредствующей инстанцией в его сношениях с семинарией. Суздальские архиереи назначали по своему усмотрению, выбору и начальствующих семинарией, точно определяя в нужных случаях их права и обязанности.

Суздальская семинария во весь период своего существования находилась в зависимости и направлялась в течении своей учебно-воспитательной жизни главным образом двумя архиереями: еп. Геннадием (Дряницыным) 1761–1775 и Тихоном (Якубовским) 1775–1786 г. Оба они с одинаковою участливостью относились к интересам своей школы и входили во все отправления ея жизнедеятельности. Такая внимательность к семинарской жизни отчасти вызывалась и поддерживалась недостаточно корректным поведением начальников семинарии, с которыми Суздальским владыкам пришлось иметь много хлопать и от которых они перенесли немало огорчений.

Первым начальником Суздальской семинарии после Иустина Илляшевича, выход которого из семинарии в 1744 году сопровождался временным закрытием ея, был иеромонах Димитрий (Грозинский). Им организована была Суздальская школа по учреждении ея в 1755 г. и доведена до высших классов. 15 июля 1759 года иеромонах Димитрий произведен был в игумены Спасокукоцкого монастыря и в том же году указом Св. Синода потребован был в Московскую славяно-греко-латинскую академию в проповедники. Так как с уходом Димитрия семинарии грозило новое закрытие, то его удержали до февраля 1760 г., в надежде, что к этому времени объявится в Суздале учитель, способный обучать учеников риторике³³. В феврале Димитрий был отпущен в Москву, но, кажется, вскоре возвратился и принялся за старое оставленное, в силу высшего распоряжения, дело.

23 апреля 1762 года преосв. Геннадий, возводя игумена Димитрия в архимандриты Николо-шартомскаго монастыря, отзывался о нём в самых лестных словах. «А как довольно нами усмотрено, что находящейся при доме нашем пречестный игумен Димитрий по призыве его еще антецессором нашим преосвящ. Порфирием, еп. Суздальским, сначала самого в семинарии учения с 1755 года в преподавании оного даже по сие время полагал беспрерывные с превеликим учащихся во учениях успехах труды, ибо от самого низшего класса грамматического начал обучать семинаристов, довёл их даже до высокой науки философической; того ради за благо судили мы произвести его в реченный Николаевский Шартомский монастырь в архимандрита... А дабы начатое им архимандритом учение в желаемом порядке и с пользою церкви святой продолжалось, для того, по примру прочих семинарий, определяем его архимандрита быть в оной семинарии ректором и ему по должности своей, в силу Духовного Регламента, как над учителями в преподавании ими учения, так и над учащимися иметь неослабное смотрение и что только касается до семинарии и принадлежать может, оное все иметь в своей дирекции и наблюдательстве. А притом ему же впредь до рассмотрения в реченной семинарии преподавать учение тоясь, что и поныне преподавал, с получением жалованья по 125 рублев в год». Сверх того, еп. Геннадий определил архимандрита Димитрия присутствующим духовной консистории, так как наличный составь членов был неудовлетворительный и, по словам преосв. Геннадия, «в подаваемых ему консисторских докладах он многократно усматривал, что в выписку вносятся правила, вовсе к тому не относящаяся, что ни от чего другого происходить, как только от простоты присутствующих».³⁴

В декабре того же года архимандрит Димитрий был назначен настоятелем Юрьевского Архангельского монастыря, а в сентябре следующего года по прошению освобождён от обязанностей ректора семинарии. «Понеже Архангельского что в Юрьеве, монастыря архимандрит и домовой нашей семинарии ректор, писал еп, Геннадий, в учительстве, обучении и присмотре разных школь не мало потрудился, почему и оные его многолетние труды в свое возмездие совершенно того достойны, чтобы предписанному трудннку дать заслуженное отдохновение и упокоение от тех школьных трудов: чего ради оного архимандрита как от учительства, так и от правления семинарии уволить, а вместо его определить префекта Николая Субботинскаго как к преподаянию философии, так и к правлению всей семинариею нашей, коему между прочим продолжать и преподавание риторики впредь до рассмотрения, а наипаче до прибытия из Московской академии учителя иеродиакона Гедеона»³⁵. В жалованье новому ректору положено было по 120 руб., да сверх того по 10 руб. в каждую треть на мясо и рыбу и достаточный съестной трактамент.³⁶

Николай Андреевич Субботинский – второй начальник Суздальской семинарии, был уроженец Владимирской епархии и обучался во Владимирской духовной семинарии. В 1759 г. он отправлен был из Владимира в Троицко-Лаврскую школу и, по выслушании там богословского курса, в сентябре месяце 1761 года занял место учителя в родной Владимирской семинарии.

Пребывание во Владимире Н. Субботинского было недолговременным и оставило в нем неприятные воспоминания. С первых же шагов своей деятельности молодому учителю пришлось вступить в борьбу с влиятельным протопопом Андреем Стефановым, тратившим в соучастии с консисторскими приказными семинарскую казну и державшим учеников впроголодь. Столкновение вышло для Н. Субботинского неудачным. Архиепископ Антоний (грузин по происхождению) держал сторону Стефанова и перевёл Субботинского за противодействие протопопу в учителя низших классов³⁷.

Добровольно ли, или по принуждению, но Н. Субботинский вследствие этого столкновения оставил Владимирскую духовную семинарию и с одобрительным отпускным аттестатом, который даль ему на прошение архиеп. Антоний, обратился к преосв. Геннадию с просьбою об определении его учителем Суздальской школы. Еп. Геннадий принял Н. Субботинского очень радушно. Резолюцией от 2-го декабря 1762 года он дал в его заведывание школу риторики и назначил в год по 100 р, т. е. на 50 рублей больше того, что он получал во Владимире. Трактамент еп. Геннадий велел производить Н. Суботинскому от собственной кельи³⁸. 14 марта следующего года Субботинский определён был префектом семинарии, а с уходом архимандрита Димитрия, ему вверено было правление всей семинарией³⁹.

Но Н. Субботинский не оправдал возлагавшихся на него надежд. В его учительство и управление семинарией Суздальская школа сделалась ареною всякого рода бесчинств, дебошей и неустройства по своему характеру близко напоминающих то, что творилось на первых порах во Владимирской семинарии. Пройдя школу при порядках и условиях которые являются маловероятными в школьном деле, он и здесь в Суздале, сделавшись сперва учителем, а потом и начальником, постарался воспроизвести тот режим и те самоуправства, свидетелем которых был сам на школьной скамье, – и Суздальская школа пролила из за него не мало слез.

В июне месяце 1766 года ученики богословия и философии подали преосвящ. Геннадию коллективную жалобу на своего начальника, наполненную тяжкими обвинениями.

«Состоящая под особенною Вашего Высокопреосвященства дирекциею епархиальная семинария с нынешнего 1766 года мая 28 дня пришла в крайнее безпорядочество: понеже префект наш Николай Субботинский от самаго показаннаго числа, оставя все принадлежащия до классов дела, ни в чем другом обращается, как только в одних побоях, которые он без всяких правильных причин из своих рук налагает на своих учеников бесчеловечным образомъ».

Жестоко издеваясь над вверенными ему учениками, он, по их словам, повторяет одно: «то- де вас изымет из руку моею?»

Переходя к обоснованию высказанных жалоб, ученики ссылаются на следующие факты. «Забыв христианство, пишут семинаристы, он всех учеников мучил таким образом. 29 мая Дмитрия Богдановскаго бил кулаками в голову и, повала, за волосы волочил, а потом его же жестоко лозами наказывал и это без всякой правильной причины». Когда присутствовавшие при этом товарищи Богдановскаго стали указывать префекту на неправильный образ его действий, он и их сталь сечь лозами и бил в голову кулаками. В числе пострадавших были: Иван Померанцев, Кирилл Рябинин, Пётр Щукин. Все это происходило в кельи Н. Субботинского.

Учинив экзекуцию в кельи, префект немедленно после этого пришёл в семинарию и бил жестоко пылкою: Феодора Величковскаго, Петра Назарецкаго, Алексея Полозова, Александра Зернова и вообще всякого, кто попадался ему по дороге. Побои и издевательства продолжались до полуночи.

На следующий день 30 мая, после обедни, Субботинский приказал ученикам просить у него рекреации. Предложение это оказалось уловкой. Лишь только пришли к нему семинаристы, как он сталь бить их, начиная с малых ребят, и продолжал побои до трёх часов ночи. Из больших учеников в этот день были истязаемы им следующие. Ивана Белявского он бил рукой по щекам и сек лозами, Ивана Быкова бил в церкви за обедней по щекам и таскал за волосы, – из опасения, чтобы не пошла кровь, он выслал его вонь из церкви, а несколько позже колотил палкой. Во время обеда бил по лицу руною Ивана

Карпинского за то только, что тот состоит регентом; повалив Карпинского на землю, Субботинский бил его сапожным каблуком, при том так сильно, что тот и теперь, по словам учеников, чувствует болезнь. Иван Орфановский был бит за то, что состоит информатором в архиерейском доме. Его Н. Субботинский публично высек лозами. Иван Померанцев был без милости два раза высечен лозами. Во время экзекуции Померанцев просил лишь об одном – не бить его против сердца. Феодор Величковский и Афанасий Скабовский были биты палками.

Не оставил своего тиранства, по словам учеников, Н. Субботинский и в последующие дни. В праздник Вознесенья Господня за всенощной он перебил многих учеников. В самый праздник Вознесенья всех почти семинаристов чрез весь день мучил смертельно, свидетелями чего могут быть настоятель Спасо-евфимиева монастыря Ефрем и прочая монашествующая братия, которые, «увидевши семинарские беспорядки, пришли в страх и, услышавши, что оный префект приготовил на нынешний день, т. е. на 2-е июня, множество лоз и палок, придя в ужас, от оныя семинарии отлучились».

В заключение своей жалобы студенты богословия просили преосв. Геннадия сделать их свободными от оной его семинарии, понеже от преподавания богословия префект Субботинский отказался и резон тому положил такой: «я де за такой класс особеннаго награждения не получаю». Студенты философии просили „отменить Субботинского и на место его поставить другого».

Спрашивается, как смотреть на все эти жестокости и чем объяснить их? Трудно допустить, чтобы человек в здравом состоянии мог решиться на такого рода бесчинства и бесчеловечные истязания. Последующая история Н. Субботинского даёт ключ к объяснению этого странного явления. Как видно из последующего, Субботинский страдал пороком нетрезвенности, который к 1766 г. возрос до размеров болезни со всеми ея печальными последствиями. В дни тяжких проявлений этой болезни он становился невменяем, и тогда плохо приходилось всем тем лицам, над которыми он имел возможность проявить свою власть.

Вероятно, и в более раннее время до подачи жалобы ученики терпли от него не мало. Но в конце мая издевательства над ними Н. Субботинского переполнили чашу их терпения, и они обратились с просьбою о защите к еп. Геннадию, Совет в этом смысл мог дать им соборный диакон Семен Доброгорский, которого по учительству сменил Субботинский и который вследствие этого не мог не чувствовать к Субботинскому некоторой неприязни. В том же направлении могли действовать и информаторы, выступившие впоследствии против Субботинского открыто.

Преосв. Геннадий близко принял к сердцу интересы учеников. В тот же день наложена была резолюция: «По сему доношению консистории нашей немедленно исследовать и что по следствию окажется для разсмотрения и резолюции нам доложить. А в пресечение нынешнего причинявшегося замешательства н дабы по школам в учении не последовало крайней остановки, надзирателем или суперинтендентом над семинариею определить

соборного диакона Симеона, у коего в полной команде и во всяком повиновении быть как префекту Николаю Субботинскому, так и прочим информаторам со всеми семинаристами. И дабы от помянутого префекта семь доносителям не причинено было за их донос какого отмшения, как студентов богословия и философии, так и прочих классов учеников отныне оному префекту самому не наказывать, но по приключившимся винам на них докладывать главному командиру, тоже суперинтенденту, а суперинтендант, смотря по винам, имеет наказать или простить винного».

3-го июня Н. Субботинский позван был в консисторию для допроса и расследования. Выслушан донос и резолюцию еп. Геннадия, он просил дать ему некоторое время для письменного ответа и сослался при этом на семинарские беспорядки, которые не дают ему возможности сосредоточиться и в точности припомнить все происшедшее. Но последовавшие события сделали излишним со стороны префекта Субботинского письменный ответ на донос от 2-го июня.

9-го июня информаторы семинарии Василий Магницкий, Матвей Мидовский, Семен Быстрицкий и ученики философии вступили к суперинтенденту с новой жалобой на Субботинского. Воспользовавшись отсутствием в семинарии, по случаю воскресного дня, Семена Доброгорского, Н. Субботинский произвёл 8 июня целый ряд дебошей.

Информаторы в донесении заявили, что и прежде префект Субботинский чинил им всякого рода обиды и поносил всякими ругательствами, называя их при учениках начальниками всякого зла, отдавшимися под чужую команду; вчерашней же день

(8 июня) пред вечерней, гуляя по крыльцу, вслух присутствующих учеников ругал их развратниками, Ночью в два часа, придя с фонарём в их келью, с великим гневом кричал, называя их плутами, канальями, развратными и др.скверными именами. Суперинтенданта поносил именем шпиона и канальи.

Ученики писали, что 8 июня префект Субботинский послал к информаторам письмо с требованием прислать к нему певчих. Информаторы объявили, что певчие находятся в доме Его Преосвященства. Тогда Субботинский призвал философов Петра Назарецкого, Ивана Флерова, Петра Постникова, Антона Цветкова и велел следовать за ним. Философы отговаривались тем, что идти без приказания суперинтендента они не могут. Но Субботинский осердился на них и грубо закричал: «Я вам командир! А если будете ослушны, то у меня на вас есть палка!» Философам после этого оставалось только повиноваться. В кельи Субботинского они пели очень долго, а Субботннский в это время всячески поносил высшее начальство, в особенности суперинтендента... Не мало досталось поносительных слов и на долю Спасского архимандрита. – Обо всем этом прискорбном инциденте философы подробно доложили суперинтенденту, а тот владыке.

Наряжено было вторичное следствие над Субботинским. 13-го июня в его келью послан был из консистории приставь с тем, чтобы забрать его к допросу. Но Н. Субботинский сослался на болезнь, которую он будто бы чувствовал во всем корпусе и из-за которой не может явиться в консисторию. Вследствие этого заявления ему дали

отсрочку до 15 июня, дабы он мог «исправиться от объявленной им слабости». Но Субботинский не явился и 15 июня. Вместе с тем он совершенно игнорировал свои учебные обязанности. 23 июня Семен Доброгорский заявил владыке о систематическом непосещении Субботинским вверенных ему классов. Наконец, все это разрешилось, так называемым, «чрезвычайным поступком», глубоко взволновавшим весь Спасский монастырь.

С 4-го на 5-е июля Субботинский, по словам сениора, ученика школы философии Петра Постникова, целую ночь не спал, а в самую полночь зажёг прядь образом фунт восковых свечей. Свечи, неискусно поставленные пред иконою, стали падать на лавку и подожгли ее. Субботинский в это время пел на весь монастырь и на огне жёг свою грудь, рубашку и портки... Келья и соседние с нею помещения наполнились дымом. Первым из учеников пробудился Постников. Когда Постников вошёл в келью Субботинского, тот сталь благословлять его и просил позвать остальных учеников, «чтобы они пришли ради исцеления, так как будто бы ему Бог купину явил, от которой происходят исцеления». Постников позволь других учеников, и они общими силами залили пожарь. Н. Субботинский не дозволял им тушить огня, все время кощунствовал и богохульствовал.

О случившемся доложено было еп. Геннадию, и дело имело принять серьезный оборот.

На другой день Субботинский пришёл в себя и понял, какая опасность ему угрожает. Надеяться на оправдание по суду он, конечно, после всего происшедшего не мог, вследствие чего и решил во всех своих преступлениях повиниться пред преосв. Геннадием и испросить его архипастырское прощение.

«В происходящих в нынешнем 1766 году в минувшем июне и текущем июле месяцах от приключившегося многоразмышляемого мнения мною учинённых известных Вашему Высокопреосвященству погрешностях, припав к стопам Вашего Высокопреосвященства, всерабски прошу архипастырское во всем этом подать мне всенижайшему рабу милосердное прощение. При сем же паки Вашему Высокопреосвященству всепокорнейшее объявляю, что я... по прежде имеемому моему в бытность в семинарии Троицкая Лавры обещанию ныне возымел намерение пострищись в монашеский образ, о чем всенижайшее Вашего Высокопреосвященства прошу пострижение мне в монашеский образ учинить, где Ваше Высокопреосвященство соблаговолите».

Еп. Геннадий принял раскаяние префекта Н. Субботинского за чистосердечное и смягчился. Быть может, не оказалось без действия и данное префектом обещание принять монашеский образ. «О непристойных префектовских поступках, написал преосв. Геннадий на докладе Н. Субботинского, начатое следствие оставить и более не производить и в учинённых оным префектом погрешениях архипастырское прощение наше префекту объявить с запускаю, и дабы впредь таковых непристойных поступков не чинил, обязать в силу указов подпискою. А о пострижении его в монашество выписать из правил Св. Отец, Духовного Регламента, с Высочайших указов, с приложением своего мнения доложить нам к разсмотрению и учинению надлежащей резолюции. Студентов же семинарии нашей оному префекту в команду не отдавать впредь до рассмотрения, а состоят ему со всеми семинаристами в команде у определённого суперинтендента диакона Симеона Доброгорского».⁴⁰

Как и следовало ожидать, осуществить свои добрые намерения и обещания Н. Субботинский оказался не в силах, В начале следующего учебного года еп. Геннадий совершенно устранил его от семинарии и, чтобы не остаться ему без всяких средств к существованию, определил его епархиальным экзаменатором, 3 сентября 1767 г. Н. Субботинский, согласно прошению, был рукоположен в протопопы соборной Кинешемской церкви⁴¹. 17 мая следующего года попал под следствие, в результат которого был перевод его 3 июня 1769 г. в г. Юрьев к соборной церкви.

Но и на новом месте протопоп Н, Субботинский причинил преосв. Геннадию не мало хлопот и огорчений.

В конце июня того же года на него подана была уже жалоба от воеводы г. Юрьева Михаила Макарова, в которой Макаров просил преосв. Геннадия защитить его от крайне обидных и огорчительных против него, Макарова, и его фамилии поступков Субботинского и заставить Субботинского исполнять узаконенные установления. Против протопопа Субботинского Макарова выставил следующие серьёзные обвинения.

28 июня 1769 года был высокоторжественный день. После литургии и молебна, согласно принятому в Юрьеве обычаю, все духовные и светские чины сошлись в воеводский дом для принесения поздравлений и провозглашения многолетия. Во время многолетия во дворе воеводы барабанщик бил в барабан. Не пришёл к воеводе один протопоп Н. Субботинский. Мало того. Потребовав к себе барабанщика, он сурово выговаривал ему: «для чего он барабанщик не бил прежде в барабан у собора, у него протопопа».

По случаю царского дня на соборной колокольне полагался целодневный звон. Но Н. Субботинский после полудня вскочил сам на соборную колокольню, разогнал звонивших там людей и сам звонил в колокола «необычайным образом, как будто в набат». Один малый колокол он при этом разбил. Окончив необычный звон, протопоп Субботинский запер колокольню на замок н ушёл домой. Воевода, которому донесли обо всем соборные священники, послал к протопопу поручика Юрьевской команды с требованием отпереть колокольню, с тем, чтобы в городе быль узаконенный в торжественные дни колокольный звон. Но протопоп объяснялся с поручиком крайне грубо, «Какой чин имеет твой воевода?» спросил он поручика, «Наш воевода, ответил поручик, статский советник бригадирского чина». «Я сам лучше бригадира», возразил протопоп и с бранью прогнал поручика со двора.

За вечерним богослужением в тот же день секретарь Юрьевской провинциальной канцелярии Михаил Апрянин и вышеупомянутый поручик Григорьев стояли за левым клиросом у столба. Место это в счёт складочных с горожан денег было обито красным сукном. Протопоп Н. Субботинский, явившись к всенощному бдению, по видимому, тоже в пьяном образе, сталь сгонять Апрянина и Григорьева с занятых ими масть, называя это место протопопским. Те не послушались и остались стоять у столба. Началось всенощное бдение. Протопоп вышел для каждения на средину церкви, остановился пред Апряниным и Григорьевым и кадил пред ними до тех пор, пока те, видя «его протопопа непристойность», не вышли из церкви.

На другой день протопоп Н, Субботинский сознал, что зашёл слишком далеко и после литургии испросил прощение у воеводы. Тем не менее воевода донёс о всем случившемся преосв. Геннадию.

Из консистории послали в г. Юрьев за протопопом Н. Субботинский пристава, но протопоп «по своей ослушности» отказался ехать с ним в Суздаль и явился лишь в ноябре месяце.

На допросе Н. Субботинский не отрицал того, что был на колокольне и звонил в колокола 28 июня; но объяснял это желанием испробовать новоприобретённый колокол в 80 пудов. Колокольня заперта была им, по его словам, незадолго во вечернего благовеста и заперта из за того, что кто-то из звонивших раньше разбил небольшой колокол.

Хотя показания Юрьевских соборных священо-церковнослужителей были неблагоприятны для Субботинского, но дело его, вероятно, по желанию еп. Геннадия, оставлено без последствий.⁴²

Прошло еще два года, и здоровье Юрьевского протопопа совершенно расшаталось. В феврале 1772 года Юрьевские соборные священнослужители донесли в консисторию о происшествии, которое знаменовало для Субботинского начало конца.

9-го февраля, писали они, протопоп Н. Субботинский призвал нас повестками к себе в дом. При входе к протопопу, мы увидали, что волосы на голове и бороде его были совершенно обрезаны. Встретив своих сослужителей и подчинённых, Субботинский прямо объявил о своём недостоинстве носить священный сан, в виду чего он и обрезал волосы, и сказал, что об этом своем недостоинстве он сам объявит Его Высокопреосвященству.

Действительно, доклад Н. Субботинского не замедлил последовать. Доклад написан человеком в больном состоянии и изложен в высшей степени спутанно. Основная мысль такова. У него, Субботинского, давно уже явился помысл к отложению священного сана. Но он отгонял этот помысл, сомневаясь, от Бога-ли он. 7 февраля 1772 года этот помысла сделался непреоборимым.

«И, хотя, пишет Н. Субботинский, я и не знал от Бога-ли он, потому что я с того самого, времени, как во мне в бытность мою в семинарии случилась перемена, о которой небезызвестно и Вашему Преосвященству, терплю частые нападения от бесов, а наипаче от хульного баса, но, убоявшись суда Божия праведного, многих ради падежей совести моея, остриг власы брады и головы своея, почему и ныне признаю себя ни к какой должности неспособным».

Протопоп Н. Субботинский после такого доклада помещён быль, в силу распоряжения еп. Геннадия, в Юрьевский Архангельский монастырь, где его велено было содержать за надлежащим караулом неисходно. На содержание его и семьи шли доходы с Юрьевского протопопского места.⁴³ Настоятель Архангельского монастыря каждую треть должен был рапортовать о поведении и здоровье заключённого.

Рапорты Архангельского настоятеля долгое время заключали малоутешительные сведения и носили однообразный характер. «Означенный протопоп в церковь Божию ни к какому молитвословию хождения не имел и положенного на него послушания – чтения псалмов и канонов не исправлял и на себе никакого платья, как рубашки и портов, так и верхней одежды не имеет и находится совсем наг». Только с майской трети 1774 года протопоп Субботинский сталь вести себя «добропорядочно» и надел ряску и

полукафтанье.⁴⁴ Это было просветление пред смертью.

24 сентября 1775 года протопоп Н. Субботинский окончил свою многомятежную и печальную жизнь, оставив после себя жену и четырёхлетнюю дочь. По стечению разного рода обстоятельств г. Юрьев после его смерти целый год оставался без протопопа.⁴⁵

Так погибла эта несомненно даровитая и многообещающая личность, – судя по его службе во Владимире и по тому снисхождению, каким он пользовался у еп. Геннадия, –

но вследствие разного рода неблагоприятных условий жизни давшая лишь богатый материал для консисторских расследований и всякого рода жалоб.

Как сказано было выше, Н. Субботинский оставался начальником семинарии до июля месяца 1766 г. а потом определён был экзаменатором. С началом 1766–67 учебного года еп. Геннадий решил призвать к исполнению ректорской должности прежнего ректора семинарии Димитрия, архимандрита Архангельского Юрьевского монастыря. Резолюцией от 1 сентября 1766 г. архимандрит Димитрий назначался по-прежнему семинарии ректором н учителем философских наук. За исполнение этих должностей ему положено было по 150 рублей в год.⁴⁶

Архимандрит Димитрий на этот раз оставался ректором недолго. 11 декабря того же года последовало назначение его в Троицкую Петергофскую пустынь.⁴⁷ В 1770 году состоялся перевод Димитрия в Новгород-Северский монастырь, где в начале 1771 года он, кажется, и скончался.⁴⁸

Место архимандрита Димитрия занял префект Тверской семинарии игумен Иосиф (Быков), Иосиф получил образование, по-видимому, в Тверской семинарии, где выслушал философию и богословие. В 1757 году пострижен в монашество в Желтиковом монастыре и, по пострижении в монашество, назначен учителем Тверской семинарии и преподавал богословие и философию, а по воскресным дням изъяснял Павловы послания, 1761 года произведён в игумены Иванишского монастыря Тверской епархии и определён префектом Тверской семинарии. Состоя префектом, он продолжал преподавать философию. В 1703 году за Иосифом оставили одно преподавание философии и освободили от обязанностей префекта. Впрочем, ненадолго. Чрез год, по упразднении Иванишскаго монастыря, Иосиф опять вступает в исправление обязанностей префекта. Указом Св. Синода от 12 декабря 1766 года Иосиф переведен был в Юрьевский Архангельский монастырь, а с 1 мая 1767 года назначен ректором семинарии. Состоя ректором, он преподавал философию и богословие.⁴⁹

Деятельность Иосифа во Владимирской семинарии была непродолжительна и заметных следов не оставила. 16 апреля 1769 года он переведен был в Переславский Данилов монастырь в сан архимандрита, В марте 1785 г. состоялся перевод Иосифа в Спасский Андроников монастырь; 22 февраля 1788 г. он увалень на покой в Троицкую Лавру. С 23 мая 1793 г. архимандрит Иосиф состоял настоятелем Ростовского Богоявленского монастыря. Умер 9 января 1798 года.⁵⁰

После Иосифа некоторое время семинария оставалась без ректора и получила его лишь в конце 1770 года. Ректором Суздальской семинарии на этот раз сделан был префект ея Семен Васильевич Доброгорский, в монашестве Соломон.

Ко времени определения в Суздальскую семинарию Николая Субботинского мы уже застаём здесь Семена Доброгорского учителем риторики. По всей вероятности, он был из питомцев Суздальской семинарии, вследствие чего и должен был уступить место более образованному Н. Субботинскому, выслушавшему курс в Лаврской семинарии. Назначая Субботинского учителем риторики, епископ Геннадий устранил Семена Доброгорского от семинарии и предложил ему место диакона в соборной церкви.⁵¹ Доброгорский принял предложение и в ближайшем будущем ему не пришлось в этом раскаиваться. Служебные обязанности соборного диакона поставили его близко к преосв. Геннадию, и он заслужил его полное доверие.

Когда в 1766 году учениками была принесена на Субботинского жалоба в истязании их побоями, Геннадий главным надзирателем семинарии или супер-интендантом назначил соборного диакона Семена Доброгорского. Ему вручена была высшая команда над семинарией⁵², хотя на этот раз и ненадолго.

По назначении начальником семинарии вторично архимандрита Димитрия, Семен Доброгорский занял, кажется, префектовскую должность, по крайней мере в 1769 г. он числился префектом. Распоряжением еп. Геннадия от 9 июля 1769 года Семен Доброгорский произведен был в протопопа к Покровскому девичьему монастырю. Резолюция Геннадия, касающаяся производства Доброгорского в протопопа, говорить за то, что Доброгорский по-прежнему пользовался большим расположением владыки.

«Хотя при девичьем Покровском монастыре, писал еп. Геннадий, по штату протопопа не положено, но понеже тамошние священнослужители с церковниками, не имя над собою особенного надзирателя, чинят многократные своевольныя от церквей и должностей своих отлучки: того ради во отвращение показанного своевольства к лучшему между ними благочинию и порядку во объявленный монастырь к производству в протопресвитера представить епаршеской семинарии нашей префекта соборного диакона Симеона Доброгорского, которому по его в протопопа производстве повсягодное жалование производить в год по сорока рублев из тамошней прибавочной денежной 400-ной суммы, доход же церковный оному протопопу делить по равным частям без всякого против священников излишества».

13-го августа Доброгорский рукоположен в протопопа⁵³, а чрез год протопопа Семена Доброгорского, префекта и философии профессора, встречаем в сане иеромонаха с именем Соломона.

25 декабря 1770 года Соломон определён был на праздное игуменское место в Николо-шартомский монастырь с назначением ректором Суздальской семинарии. За исправление должности ректора и преподавание философии еп. Геннадий положил по 100 рублей в год. 12 августа 1771 г. преосв. Геннадий распорядился уволить Соломона от преподавания философии в семинарии «для заслуженного от трудов семинарских отдохновения». Ему поручено было лишь правление семинарией и ставленническое экзаменаторство.⁵⁴ Жить он остался по-прежнему при семинарии; для этой цели отведены были старые архимандричьи покои в Спасо-евфимиевом монастыре⁵⁵. В 1772 году игумен Соломон Доброгорский переведен был из Шартомского в Московский Угрешский монастырь и службу при семинарии оставил. Но он скоро возвратился снова в Суздаль. Указом Св. Синода от 20 июля 1774 гола Соломон произведен в архимандриты Спасо-Евфимиева монастыря, а преосв. Геннадием определен ректором Суздальской семинарии.⁵⁶

С того времени в жизни архим. Соломона и в отношениях к нему высшей духовной власти совершается крутой поворот. История управления им семинарией во многом напоминает времена Н. Субботинского, Ему суждено было повторить то, из-за чего был унижен никогда пред ним Юрьевский протопоп. Трудно сказать на основании архивных данных, в чем кроется причина этой странной метаморфозы, – была ли она следствием высокого административного положения, занятого Соломоном, может быть, не совсем по праву, или же результатом непосильной борьбы с требованиями принятых на себя обетов новой жизни. Вероятно, не осталось без влияния как то, так и другое.

Преосв. Геннадию, так благоволившему к Соломону и возвысившему его, не пришлось, к счастью, быть свидетелем и судьей его падения. Геннадий скончался 11 апр. в 9 часов пополудни 1775 г.⁵⁷ Разбирать и судить проступки Соломона выпало на долю преемника Геннадия преосв. Тихона.

Как и у Субботинского, у архимандрита Соломона неисправности и беспорядки по службе начались, по-видимому, с нетрезвости. 12 марта 1771 г. еп. Тихон нашёл нужным устранить его от консистории, хотя и сделал это в форме в высшей степени мягкой. «Уважая возложенную в возобновлении Спасоевфимиева монастыря на настоятеля того ж монастыря архимандрита и ректора семинарии Соломона должность, из-за которой ему отлучаться от монастыря небезопасно, дабы во время отлучки его в деле не воспоследовало от работных людей каковой неисправности, притом и другие его труды, около семинарии подъемлемые, а особенно его припадки болезненные и частые, увольняем его от заседания в нашей консистории».

В тот же самый день архимандрит Соломон вошёл к преосв. Тихону с прошением об отпуске в Москву для лечения болезни. Прошение написано в решительном и требовательном тоне, «Я занемог и мне неизвестною болезнью. Полковой лекарь и подлекарь пользовали; но примечательно, не зная моей болезни, оставльше, бежаша. Жизнь всякому нужна, а особливо, кто имеет малых птенцов. Я казённого ничего не возьму, а оставляю своих сундуков в ризнице восемь за казенною печатью. В них вещей и денег имеется на несколько тысяч, тому вся братия свидетели. Чтобы несколько уврачевать себя, нужен искусный доктор; здесь его нет. Для того всенижайше прошу уволить меня в Москву на 29 дней».

Еп. Тихон распорядился забрать справки н расспросить у врача, какую он нашёл столь жестокую болезнь в архимандрите Соломоне, что не только не мог уврачевать ее, но и бежал от больного. Такую же справку велено было забрать у наставников семинарии и братии монастыря.

Полковой Суздальский врач в письменном рапорте на имя консистории признал в архимандрите «гипохондрическую болезнь». «Что касается отпуска в Москву, заключил он свой рапорт, то о сем предается консистории на рассмотрение». В устной беседе с Тихоном врач был более откровенен и рассказал, что Соломон имеется в большой меланхолии, отчего де и бывает в уме его помешательство и что ему ныне ехать в Москву опасно, разве де с надежными людьми. Ответ наставников сводился к тому, что они давно примчали в Соломоне от усиливающейся на левом боку его раны меланхолическую болезнь, в которой будучи, он делал некоторые «необыкновенные поступки». Братия написала, что архимандрит Соломон «признательно имеется в замешательстве ума».

Получив такие отзывы, еп. Тихон не нашёл возможным дать Соломону, просимый им пашепорт для путешествия в Москву. Но в конце апреля изменил свое решение, «Сего числа, написал Тихон 22 апреля, в вечерь был у меня о, архимандрит и как по его словам, так и по его лицу и по всему видно, что он весьма слаб здоровьем, так что к священнодействию приступить не в состоянии оказывается, – записать и при деле о нём по его болезни хранить, а для лучшего достоверия и от лекаря потребовать о его болезни известия».

Вторично обратились к врачу, на этот раз к городовому Суздальскому. Врач нашёл в Соломоне водяную болезнь, и 2 мая состоялось в консистории определение об отпуске архимандрита Спасского монастыря для излечения болезни в Москву.

Но Соломон предупредил официальное разрешение. 3-мая братия монастыря донесла в консисторию, что архимандрит Соломон назад тому два дня на семи лошадях съехал из монастыря, а куда неизвестно. После того монастырь поручень был ведению вице префекта семинарии иеромонаха Антония, а о месте пребывания Спасского архимандрита приказано было забрать точные справки.⁵⁸

Отпуск в Москву Соломону еп. Тихон и консистория дали не по одному только тому, что он действительно был болен и что городовой врач засвидетельствовал в нём наличие водяной болезни. Последние дни пребывания Соломона в Суздале ознаменованы были целым рядом поступков, делающих его дальнейшее присутствие в монастыре не терпимым.

Первая по времени жалоба занесена была 25 апреля служителями Спасо-Евфимиева монастыря в количестве 14 человек. Они прямо заявили, что дальше при таких условиях существовать в монастыре невозможно. Архимандрит Соломон наряжает их, по их словам, на монастырские и свои собственные работы не только в будние дни, но в воскресные, праздничные и высокоторжественные. Они должны по его приказанию содержать ночной караул при монастыре и сельце Липицах. В ночное время многократно собирал их для

езды по реке Нерли и Каменке. Все эти работы довели их до крайнего изнеможения. И при всем том он бьёт их из своих рун тростью смертным боем, от каковых побои и болезни приключались, – а он похваляется и впредь их бить смертно. Монастырские служители, изложив терпимые ими притеснения, просили о защищении их от обид и о препоручении команды над ними кому-нибудь другому.

Получив такую жалобу, консистория передала служителей в команду вице префекта Антония, а от Соломона потребовала ответа. Но он не счёл нужным ответить на этот запрос, и 1 мая, как говорилось, уехал неизвестно куда. Ответ дан был им лишь в октябре. В нём, по словам консистории, Соломон учинил запирательство.⁵⁹

28 апреля поодаль жалобу вице-префект семинарии Антоний. «Показанной семинарии учитель инфимы Иоасаф Карпинский объявил мне, что семинарии ректор Спасоевфимиевский архимандрит Соломон сего апреля 25 дня 1776 года, ходя по семинарии прежде начатия учения, во время самого сбора учеников был в его школе и жестоко пересёк всех учеников, которые тогда уже собрались, без всякой их винности; а на другой день с тем же по прочим школам ходить обещался».

Еп. Тихон распорядился: «послать указ, дабы он, Соломон, по школам одень не ходил, но с вице-префектом и в назначенные часы, т. е. когда в школах есть учители, и учеников как в школах, так и в кельи без учителей их не штрафовать отнюдь».⁶⁰

В конце мая, когда архимандрит Соломон возвратился из отлучки, он письменно сообщил в консисторию, что иеромонах Антоний по данным на него доношением «обнес его напрасно», но опровергнуть фактически доклад вице префекта Антония не мог.

30 апреля поступила новая жалоба на Соломона, наполненная еще более тяжкими обвинениями, от монашествующих Спасо-Евфимиева монастыря. Монашествующие заявили, что они еще с марта месяца терпят от настоятеля Соломона «пренесносные притеснения». Именно, Соломон «в необыкновенное полуночное время производил почасту пушечную и ружейную пальбу», вследствие которой монашествующие боялись ходить в церковь к утреннему пению. Затем, в монастыре архимандрит Соломон завел большую собаку, с тем, как видно, писали монахи, по его нападкам и угрожениям, чтобы оная собака язвила нас, когда ходим по монастырю. Наконец, архимандрит не стеснялся и бить монахов, как бил он штатных служителей. Именно, казначея Иринея, призвав в келью, приказал бить палками, отчего тот с трудом ушёл из кельи. Палкою был бит и ризничий Филарет. Диакон Димитрий и иеродиакон Павел были биты поленом. Павла кроме того Соломон хотел заколоть тесаком. Пономаря Ивана Васильева архимандрит сёк прутьями немилостиво и т. д.

Но резолюции еп. Тихона монашествующая братия перешла в ведение вице префекта Антония. Орудия великие и малые были отобраны и положены в особом месте. Собака была прогнана из монастыря. Допрос, произведенный по поводу жалобы монахов, подтвердил ея справедливость, обнаружив много подробностей из отношений Соломона к братии далеко не в его пользу.⁶¹

18 мая архимандрит Соломон возвратился в Суздаль. Как оказалось, он был в Москве. Но, по словам вице префекта Антония, в Москве он не только не поправил своего прежнего состояния, но впал «в худшие безпорядочества».

По приезде из Москвы он постарался расправиться прежде всего с теми лицами, которые входили на него с жалобами к преосв. Тихону. Больше всего досталось казначею монастыря Иринею. 24 мая он призвал его в свою келью, всячески ругал и затем принялся бить. Ириней, защищаясь, оказал противодействие. Тогда архимандрит Соломон выбежал на крыльцо и закричал «караул». Когда арестантские солдаты, услышав крик архимандрита, вошли в келью, то он приказал Иринея ловить, заковать в кандалы и посадить вместе с арестантами, чего солдаты, видя его, Соломона, «беспорядочное поведение», однако не исполнили.

Штатных служителей монастыря Соломон и по приезде продолжал бить и истязать, заставляя выполнять «всякие непристойные работы». Так, напр., кузнецу Алексею Корепову он приказывал распиливать привезенный им из Москвы камень, который он оценивал в громадную сумму. Другому служителю велел рассаживать доставленный из сельца Липовиц былинник и пр.⁶²

Сам архимандрит Соломон, конечно, не считал себя больным. Того же 24 мая на имя преосв. Тихона подано было им прошение, где он просил возвратить ему отнятую у него над монастырём и над семинарией власть, так как от прежней болезни он получил исцеление.⁶³

Но еще прежде, чем это прошение было рассмотрено Тихоном, Соломон нашёл возможным вступить в отправление функций начальника. В частности, он принял поданную на его имя жалобу учителя инфимы Иоасафа Карпинского и при рапорте с своей стороны, как ректор семинарии, отослал эту жалобу преосв. Тихону. Жалоба касалась вице префекта семинарии Антония, Антонием, как вступившим по резолюции Тихона в исправление должности начальника монастыря и семинарии, Соломон был особенно недоволен; теперь он с нескрываемым удовольствием и не без некоторой поспешности дал ход делу, направленному против неприятного для него лично человека. Дело касалось обид и побоев, нанесённых вице-префектом Антонием учителю Иоасафу Карпинскому, В докладе Карпинского этот скорбный инцидент представляется в таком виде.

18 мая в семинарии устроена была рекреация. Местом для гулянья избрано сельцо Липицы, отстоящее от Суздаля в четырёх вёрстах. Здесь в загородном доме, принадлежащем Спасо-Евфимиеву монастырю, происходили некоторые «увеселительные забавы для утешности как учителей, так и учеников». В самый разгар веселия иеромонах Антоний взял лучших певчих и ввёл их в кельи Спасского архимандрита; от этих келий у него имелись ключи. В кельях ученикам приказано было путь как псалмы, так и плясовые песни. Вскоре началась и самая пляска. Иеродиакон Иоасаф при этом присутствовал, хотя веселья не разделял. По окончании пляски, учители и ученики вышли для прогулки на луг. Антоний велел ученикам стащить в реку Нерль казенную лодку и пригласил как учащих, так и учащихся с ним покататься по реке. Антоний был, кажется, насколько в возбуждённом состоянии, вследствие чего Иоасаф благоразумно от увеселительной прогулки по реке отказался, «потому что знал, что дорога на суше безопаснее». Вице префект Антоний, учитель Семен Быстрицкий с отборными учениками из певчих между тем выехали на реку, «по которой ездивши и непристойные действия производя, в реку попадали». Все участники речной экскурсии выплыли на берег совершенно мокрыми, чем, по словам Иоасафа, произвели большой соблазн среди собравшихся на берегу учеников. Антоний тут же подошёл к Иоасафу и стал упрекать его, зачем де тот не принял участия в их прогулке. Несколько обсушившись, Антоний, Семен Быстрицкий с певчими вошли снова в кельи архимандрита. Приглашён был сюда и Иоасаф. Певчим приказано было снова петь и плясать. Поигравши в волю, Антоний и Семен Быстрицкий сказали ученикам закрыть стеклянные двери, схватили Иоасафа, и Антоний стал бить его смертным боем. Иоасаф спасся из Липиц на нанятой лошади и, возвратившись в семинарию, замертво слег в своей келье. В 3 часа ночи прибыл в семинарию префект и учитель Семен Быстрицкий. Не заходя в свои комнаты, они прямо направились к Иоасафу. Семен Быстрицкий стал в передней, а вице-префект Антоний вошёл в самую келью и стал бить палкою Иоасафа, приговаривая «чтобы он против него, аки командира стоял». «Почему,

пишет Иоасаф Карпинский, оную палку нею изломал, свитку и порты мои все изодрал, власов из головы моей немалое число выдрал и, хотя я во время моих побоев и призывал на вспомоществование как монашествующих, так и в бурсе живущих учеников, однако они, хотя и слышали, но за страхом для избавления моего не пошли, почему остался я совсем беспомощным». В прошении, поданном на имя Соломона, Иоасаф просил Спасского архимандрита, «избавить его от вице-префектовских рук, так и от Быстрицковых».

Жалоба иеродиакона Иоасафа не достигла своей цели. Еп. Тихон на докладе Иоасафа прямо написал: «читано с удивлением», а самое дело передал на рассмотрение консистории. Консистория же нашла, что прошение подано не сходственно принятым формам, что архимандриту Соломону, как не состоящему начальником семинарии, не следовало принимать от Иоасафа жалоб. В результате же последовал лишь выговор Соломону, дабы он впредь «от недельных в консисторию представлений удерживался».⁶⁴

Неудача постигла архимандрита Соломона и по первой его просьбе, о возвращении ему по-прежнему команды над монастырём и семинарией. По поводу такой просьбы ему припомнили все прежние его грехи и сделали строгое внушение. В резолюции, обобщенной Соломону консисторией, преосв. Тихон предписал ему нижеследующее.

«Как видно, что вы, архимандрит, находитесь в монастыре своём и для того консистории взять у вас против поданных на вас доношениев от монахов и от слуг, также и от семинарского вице префекта рапорта надлежащая по наложенным резолюциям изъяснения; да и впредь вам, архимандриту, наикрепчайше подтвердить, дабы вы, архимандрит, никому никакого озлобления не чинили, а означенному вице префекту иеромонаху Антонию надлежащее смотрение как за монахами, так и за слугами иметь,–сверх того, пабы паки куда без пашепорта вы, архимандрит, не отлучались, слугам в таком случае подтвердил, дабы с вами, архимандрит, не доложась, никуда не ездили и лошадей в кареты не закладывали и далее бы не ездили, как версты за три или четыре; сверх того консистории при нарочном канцеляристе консисторском с братиею означенному вице префекту от вас, архимандрита, всю арматуру большую, а паче малую и пистолеты карманные отобрать и в подлежащее место положить и запечатать, дабы вы и впредь не начали такая же пальбы производить, как производили вы до вашего отбытия в Москву».⁶⁵

Консистория и Тихон строго сладили за выполнением этого своего распоряжения о невыезде архимандрита Соломона из монастыря. 19 июня, напр., архимандрит Соломон погребал младенца секретаря Суздальской провинции и затем не представил по этому поводу никаких объяснений. В силу резолюции еп. Тихона, консистория 20 июня обратилась снова к Соломону и внушила ему строгий выговор:

«Чрез все это Владыка усмотрел, говорилось в указе, вашу архимандричъю ко власти своей гордость, или продолжающуюся в вас приобретённую от пьянства задумчивость... к устранению чего и посылается нам указ, дабы вы впредь, кроме монастыря своего, ни в каком епархии Его Преосвященства церкви не служили и никаких без благословения Его Преосвященства треб не исправляли».⁶⁶

После всех этих определений, наказов, разбирательств последовал снова непрерывный ряд жалоб, инсинуаций, свидетельствующий о том, что раздражённые друг против друга лица сводили свои личные счеты, мало думая, как о монастыре так и о семинарии. На всех их подробно нет надобности останавливаться. Мы отметим здесь лишь наиболее важное для характеристики враждующих сторон.

В июне месяце вице префект иеромонах Антоний постарался отплатить архимандриту Соломону и Иоасафу Карпинскому за донесение о рекреации. В первых числах июня он поодаль с своей стороны доклад, свидетельствующий о том, что Иоасаф едва ли был безвинен в истории 18 мая в такой степени, как он изобразил это в жалобе. Антоний начинает доклад с заявления, что вследствие полномочий, данных ему преосв. Тихоном, он, Антоний, не допускает Соломона чинить другим обиды, а тот, злобясь за это, всячески старается клеветать.

«А сне мною примечено из следующего, пишет Антоний. 21 мая по утру, как я пошёл за нуждою до кельи оного архимандрита, то усмотрел в келье его спящего пьяного учителя иеродиакона Иоасафа, который тоже злобится на меня в том, что я стараюсь воздерживать его от шалостей, известных и Вашему Преосвященству. В сенях архимандрита я встретил двух учеников – Ивана Лаврова и Льва Морозова, кои скрылись внутри кельи, в келье архимандрита они и ночевали. На столе архимандрита я приметил поданные на меня неправильные «объявления», которые, видимо, были представлены ночевавшими у архимандрита учениками».

Еп. Тихон принял сторону иеромонаха Антония и окончательно передал в его ведение семинарию.

«Известно всем, написал Тихон, в коликую архимандрит Соломон впал слабость и учеников инфимы пересек лозами не в указные часы и не резонно; то дабы и других причин по семинарии не учинилось, отказать ему от ректорства, а поручить полную дирекцию семинарии вице префекту иеромонаху Антонию. Иоасафа послать в Шартомский монастырь на пребывание, а школу инфимы до вакации поручить надежному философу».⁶⁷

Прошёл месяц после этого определения, и бесчинства Спасо-евфимиева настоятеля завершены были таким проступком, который обратил на себя внимание граждан всего Суздаля.

Был канун 4-го июля – дня, в который отправляется празднество обретения мощей преп. Евфимия. В монастырской церкви отслужена была малая вечерня, и братия стала ожидать прибытия для отправления молебна архимандрита Соломона. По приказу архимандрита звонили во все колокола, но сам он не шёл. Так продолжалось около часу времени. Наконец, у выхода из кельи увидели Соломона в мантии, но бесчувственно пьяного, в таком состоянии, в каком еще никогда его не видали. Архимандрита вели под руки диакон, иподиакон и келейные служители. Когда они сошли с лестницы, архимандрит, «одолевши всех служителей, сел, и они с трудом потащили его дальше. На полдороге он снова их одолел и опять сел. Тогда с него сняли мантию и потащили в келью уже бесчувственного. Народ, собравшийся к молебну, вышел из церкви и «производил большой смех и глумление». Утром архимандрит Соломон, несмотря на то, что у вечернего и всенощного бдения не был, совершал литургию.

Архимандрит Соломон, оправдываясь, назвал все эти обвинения напрасными. «Еще с средних чисел февраля сего года, говорил он, одержим я внутреннею болезнью, именуемою апостема, коя, продолжаясь, временами в чрезвычайную меня приводила слабость». Дорогою из кельи в монастырь он и почувствовал припадок этой болезни, благодаря которой и вынужден был садиться, а потом и совсем возвратиться в келью. Келейные служители Соломона на допросе подтвердили такое объяснение странного поведения их архимандрита накануне 4-го июля. Монашествующие Спасской обители были против Соломона.

Дальнейший и более обстоятельный разбор этого дела служил лишь «к вящему бесславию монашествующих Спасо-Евфимиевой обители», и преосв. Тихон решил прекратить производство по нему расследования совсем, особенно в виду болезненности Соломона. «Почитать оное дело рушенным, написал он в заключение всех допросов, справок свою резолюцию, и как оно ни к чьему интересу или обиде неприкосновенно,

а воспоследовало от его крайней болезни к его собственному несчастию, то и не мешать его с прочими делами, а оставить его забвенным и нигде не упоминать».⁶⁸

Такой же исход имели и все последующие жалобы, поступавшие на Соломона, а от него на других, а таких жалоб было еще не мало.

18-го июля, напр, Соломон подавал доклад на Иеромонаха Антония в консисторию. Секретарь консистории доклада не принял, и Соломон представил его владыке. В докладе Соломон обвинял Антония в издевательстве, в брани и особенно в том, что Антоний совместно с Семёном Быстрицким и новым учителем (Никифором Рязанцевым) дразнили его, Соломона, «козлиным голосом». Соломон просил преосв. Тихона отпустить его в Петербург для исходатайствованная себе другого места или пенсиона.⁶⁹

Болезненное состояние архимандрита Соломона со всеми его пагубными последствиями тянулось в течении всего лета 1776 года. Лишь к осени он пришёл в себя, и тогда же указом консистории от 12 октября 1776 года ему возвращено было управление монастырём,⁷⁰ 17 октября того же года ему возвращена была и ректура в семинарии.⁷¹ Период всяких неустройств, соблазнов и жалоб окончился, и семинария зажила спокойно, избавившись от необходимости быть свидетельницею и участницею явлений, едва ли способствовавших правильному течению воспитательного дела.

По выздоровлении (если только оно действительно состоялось) архимандриту Соломону не суждено было долго править Суздальскою семинарией. Вскоре его перевели на другое место. Указом Св. Синода от 14 июля 1777 года архимандрит Соломон был переведён в Лужецкий монастырь Московской епархии.⁷² В этом монастыре он нашёл вскоре и свою кончину.⁷³

Место Соломона в Спасском монастыре и семинарии занял архимандрит Лужецкого Московского монастыря Гервасий (Линцевский). И по нравственным качествам, и по образованию новый настоятель Спасо-Евфимиева монастыря был несравненно выше своего предшественника Соломона, вследствие чего Суздальская семинария должна была достигнуть при нём значительного роста, особенно в учебном отношении. К сожалению, он стоял в близких отношениях к семинарии сравнительно короткое время.

Гервасий Линцевский был сын священника Малороссийского Киевского полка с. Иванюкова, родился в 1720 г. По окончании курса в Киевской духовной академии был учителем в Перяславской коллегии. В 1740 году пострижен в монашество. 7 ноября 1758 г. назначен настоятелем и архимандритом Белгородского Николаевского монастыря; в 1764 г.

– Акатова Алексеевского; 24 марта 1768 г – Андроникова Троицкого; в 1773 г. – Великолуцкаго Троицко-Сергиева; 23 ноября 1775 г. – Старорусского Спасского; 13 мая 1776 г. – Пыскорского Спасо-преображенского и затем в Можайский Лужецкий.⁷⁴

После перевода в 1777 г. в Суздальский монастырь архимандрит Гервасий не сразу определён был ректором. Должность начальника заведения в течении трёх лет, по прежнему исправлялась вице префектом Антонием. Только в 1780 г. ел. Тихон поручил Гервасию заведывание семинарией. 22 января этого года преосв. Тихон повелел отпускать ежегодно за труды по семинарии по 100 р., «дабы он за учащимися охотнее смотрение имел».⁷⁵

С 1784 года, в силу указа Св. Синода, при Владимирской семинарии был открыть богословский класс. Преподавание на первых порах поручено было иеромонаху Антонию, который, как и во время Соломона, по-видимому, оставался ближайшим и непосредственным начальником семинарии. Гервасию принадлежал лишь общий надзор за течением семинарской жизни. Вследствие перемен в личном составе семинарской корпорации преподавание богословии шло с большими перерывами и со смертью Тихона, еп. Суздальского⁷⁶, совершенно приостановилось. Префектом семинарии был уже в то время Пётр Лебедев, занятый, кроме преподавания философии, еще и греческим языком. Архимандрит Гервасий по собственному почину взял на себя труд чтения лекций по богословию впредь до назначения нового архиерея и уведомил об этом консисторию, чтобы она не заботилась в виду этого о новом распределении учителей по школам.⁷⁷

Гервасий прочитал полтора курса по богословию и, с вступлением на Суздальскую кафедру еп. Виктора (Онисимова), подал прошение об увольнении его от чтения лекций и от ректорства. В оправдание своей просьбы Гервасий ссылался на «свое труднейшее наложенное в силу Высочайшего имяннаго повеления по Тайной экспедиции послушание». Было-ли причиною отказа действительно это труднейшее возложенное на него послушание, или же Гервасию непосильны были хлопоты и заботы по надсмотру над многолюдною составившеюся из трёх отдельных школ семинарией (Суздальская, Переславская и Владимирская), но только еп. Виктор признал выставленную им причину основательною. Для чтения ученикам богословия определён был Переславскаго Никитского монастыря игумен Никандр.⁷⁸

Освобождение архимандрита Гервасия от обязанностей ректора и учителя богословии последовало 12 октября 1788 г., а указом Св. Синода от 27 того же года октября Гервасий переведен был в настоятели Бизюкова Крестовоздвиженского монастыря.⁷⁹ 6 мая 1795 года Гервасий сделан был настоятелем Новгородского Юрьевского монастыря, а 29 мая 1796 г. хиротонисован в епископа Феодосийского. Вскоре после этого (8 янв. 1798 г.) Гервасий скончался.

Архимандрит Гервасий был последним ректором Суздальской семинарии до соединения ея с Владимирскою и Переславскою в 1788 г.

Префекты. Префекты в дореформенной семинарии исполняли обязанности и пользовались правами, близко напоминающими права и обязанности нашего инспектора. В Суздальской семинарии, где ректором назначался Спасо-евфимиевский архимандрит, обремененный многочисленными обязанностями по управлению монастырём и не имевший вследствие этого возможности принимать активного участия в ведении семинарских даль, префекты приобретали громадное значение и на практике являлись главными начальниками семинарии. О деятельности некоторых из них говорилось уже раньше, когда речь шла о представителях высшей семинарской власти – ректорах.

Первым префектом, как уже известно, был Николай Субботинский, назначенный на эту должность 14 марта 1763 года. С сентября 1763 г., с увольнением от ректорства Димитрия, он стал править семинарией с полномочиями ректора.

С сентября 1766 года по 1770 г. префектом состоял Семен Доброгорский, в конце 1770 г. занявший место ректора семинарии.

После С. Доброгорского некоторое время префектом состоял Семен Иванович Быстрицкий, определённый на это место 25 декабря 1770 г.

Семён Быстрицкий 8 марта 1755 года поступил в Суздальскую духовную семинарию, где прослушал курс до богословия включительно. 28 сент. 1763 г. Быстрицкого определили информатором одного из низших классов родной ему семинарии. Октября 4-го 1770 г. распоряжением ей. Геннадия ему препоручена была семинарская библиотека.⁸⁰ В декабре того же года Быстрицкий назначен на должность префекта, а в августе 1771 г. отрешён от этой должности и оставлен при одной должности учителя риторики.

Отрешение С. Быстрицкого от должности префекта вызвано было одним кляузным делом, в котором ему пришлось защищаться от обвинения, набрасывающего на него немалую тень со стороны нравственной правоспособности быть воспитателем и образцом для юношей.

19 февраля 1771 г. ректор семинарии игумен Соломон вечером при везде в монастырь заметил сани с лошадью, в которых по освидетельствовании оказался бочонок с вином, ведра в три. У саней стояли ученики риторики Николай Лесновский и Иван Медведев. Ректор Соломон, не входя в подробное разбирательство дела, учеников, сани и бочонок с вином предъявил в консисторию. Консистория, основываясь на законе от 15 декабря 1749 г., по которому «ежели кто за кем усмотрит корчемство, тех людей с корчемными питиями, имея, приводить в команды, а из тех всех команд оных людей и с корчемными же питиями для следствия в Москве п Петербурге отсылать в камер-коллегию и той коллегии в контору, а в прочих великороссийских городах в губернские провинциальные и городовые воеводские канцелярии», отослала с своей стороны учеников с вином в Суздальскую провинциальную канцелярию. В канцелярии задержанных подвергли допросу, и оба они согласно дали довольно правдоподобное объяснение происшедшего.

По их словам, оба они 16 февраля отправились в с. Фетиньино к отцу Лесновскаго, чтобы взять тем хлеба и рубаху. На обратном пути в пяти вёрстах от г. Юрьева в роще, называемом Куминской, ими были усмотрены сани с бочонком вина. Захватив с собою сани, они приехали в Спасо-Евфимиев монастырь, с тем, чтобы вино представить по команде, т. е. своему префекту Семену Быстрицкому.

На этом показании учеников, вероятно, все и покончилось бы, тем более, что ученики твердо стояли на своём объяснении. Но дело неожиданно приняло другой обороть вследствие нового доклада ректора Соломона.

24 февраля им подано было в провинциальную канцелярию сообщение, начинавшееся с того, что ученики Медведев и Лесновский якобы «чинят похвальбы поклепать напрасно на невинных в этом деле людей команды его, игумена Соломона». Для предотвращения такого нежелательного исхода дела он и решил представить поданное ему объявление учителя Андрея Изографова и сениора Афанасия Великосельского, из которого явствует, что Лесновский и Медведев были посылаемы за вином в Юрьевский уезд префектом семинарии Семёном Быстрицким. Впоследствии Соломон не мог указать, откуда шли эти слухи касательно похвальбы Лесновского и Медведева, Возможно, что все это им было придумано для оправдания своего доноса.

Как бы то ни было, дело после этого осложнилось до крайности. Допросили сначала в канцелярии Изографова и Великосельского. Тн сослались в подтверждение истинности своего показания на слова пономаря с. Абакумлева Алексея Алексеева. Арестовали пономаря и Семена Быстрицкого. Префект отрицал за собою вину и утверждал, что Изографов и Великосельский показывают на него ложно. Даже более, он утверждал, что Великосельский принудил двоих учеников риторики дать показание, будто бы они слышали от пономаря Алексея Алексеева о посылке Быстрицким своих питомцев за покупкой вина.

Таким образом, запутаны были новые лица. В канцелярию вызвали к допросу восемь учеников риторики и продержали их до Пасхи и прядь Пасхой выпустили только потому, что негде было содержать колодников. Ученики показали не в пользу Быстрицкого.

«Прошедшего февраля 23 дня призвал нас префект семинарии Семён Быстрицкий и начал поить вином, а, напоивши, принуждал подать объявление на Изографова, и мы тогда, остерегая себя, отговаривались от такой подписки, но он, устрашая нас, говорил, что нынешний ректор в скорости отрешён будет от семинарии, я ему большая команда над семинарией будет поручена н тогда мы от него никакой милости, чтобы не ждали. Устрашившись таковых угроз, мы дали ему на оного Изографова сочиненное чрез него же Быстрицкого с нашими руками ложное объявление».

В июне месяце в провинциальной канцелярии состоялось распоряжение передать дело на рассмотрение в Московскую губернскую канцелярию, до окончания дела Лесновского и Медведева содержать под караулом, а Быстрицкого отослать в консисторию с тем, чтобы она имела его в своём ведомстве, ректору семинарии Соломону выдать за

правый его донос, согласно устану о винокурении, 1 руб. 19 ½ коп. Консистория нашла промеморию провинциальной канцелярии недостаточно ясною. И начала с канцелярией длинную переписку, так что С. Быстрицкий был выпущен из под ареста лишь в августе, когда и последовало распоряжение еп. Геннадия об отрешении его от должности префекта впредь до окончания дела.⁸¹

Вновь получить префектовскую должность в Суздале Быстрицкому не пришлось. Наоборот, некоторые его дебоши в Липицах уронили его еще больше в глазах высшего начальства семинарии.⁸² Так что, когда в 1776 году в конце августа собором св. Троицкой Лавры сделан был запрос во Владимирскую консисторию, нет-ли каких-нибудь препятствий к принятию С. Быстрицкого в Лавру «в надежду монашества», в Суздале отпустили его без особенного сожаления.⁸³

Преемником С. Быстрицкого был Андрей Никитич Изографов, в монашестве Арсений. Место обучения его неизвестно. В 1770 году видим Андрея Изографова магистром инфимы, аналогии и французского языка в Суздальской семинарии.⁸⁴ Указомъ еп. Геннадия от 12 авг. 1771 года А. Изографову «по старшинству» поручено было отправлять префектовскую должность и преподавать философию.⁸⁵

25 ноября 1772 года А. Изографов подал еп. Геннадию прошение такого содержания. «По долговременному моему в семинариях, находящихся при монастырях пребыванию, снискал я привычку к уединенному житию и положил непременное желание восприять на себя чин монашеский, к восприятию коего имею и от родителей моих данное мне благословение и лета правильные. Того ради прошу доношение мое принять и меня именованного постричь в монахи». В конце того же года Изографов, согласно просьбе, облечён был в монашеское звание с наречением имени Арсений.⁸⁶ В 1772 году Арсений возведен был в игумены Николо-шартомского монастыря, а в 1773-мъ последовала на него жалоба огнь учеников, свидетельствующая, что и он не чужд был той нетрезвости и соединённого с ней произвола в обращении с учениками, которыми страдали многие из начальников Суздальской семинарии.

«Сего 1778 года октября 25 дня, писали ученики философии, семинарии Вашего Высокопреосвященства префект Шартомский игумен Арсений Изографов, будучи под немалым куражом, призвав как нас именованных, так и других наших соучеников (выключая Ивана Взорновского, Якова Мякотина, Михайла Побединского, Филиппа Михалева, которые, не хотя видеть на себе столь несносных побой безвинно, ушли), в прихожую свою келью, будто за каким-нибудь делом, приказал штатным служителям своим (хотя они много отговаривались) сечь плетьми по обнажённым нашим телам без всяких наших винностей, в чем мы ему противиться не могли, хотя и не имели достойных такового наказания проступоков. А при наказании нас, особливо меня, Ивана Виноградова, приговаривал совсем странное. Мне же Виноградову кроме того другие, весьма непристойные в отношении моего малолетства, чинить нападения, что Вашему Высокопреосвященству изъяснить почитаю за непристойное».

Ученики просили в заключение выдать им паспорт для поездки в Москву и для поступления в Московскую академию. Под прошением подписался ученик философии Иван Виноградов и Алексей Дмитриев.

Еп. Геннадий на прошении учеников наложил резолюцию: «Против сего доношения исследовать и что окажется по следствию доложить. А дабы напрасных побой семинаристам не чинено было, наблюдать присутствующим консистории и секретарю».

Когда консистория, в силу этой резолюции, потребовала объяснений от игумена Арсения, последнему пришлось войти к преосв. Геннадию с извинительным всенижайшим доношением. В доношении он отрицал тот факт, будто бы он был 25 октября под куражом, но соглашался с тем, что ученики действительно были наказаны им плетьми, хотя и не по обнажённым частям тела, а по одежде. По его словам, такая мера вызвана была беспорядками, произведенными этими учениками на уроке французского языка у учителя Шиповского. Когда, по жалобе Шиповского, Дмитриев, Виноградов и др. были вызваны им для допроса, они не только не хотели сознаться в проступке, но ответствовали ему префекту дерзостно, не как командиру, а как своему товарищу. Приведенный в огорчение, префект велел им принести лозы, но они не послушались. Тогда префект наказал их плетьми, по 4–6 ударов.

Еп. Геннадий оставил в силе свою прежнюю резолюцию, и консистории передан был высший дисциплинарный надзор в семинарии.⁸⁷ С того времени, если префект Арсений хотел кого-нибудь подвергнуть телесному наказанию, то предварительно должен был сноситься с консисторией и ожидать ея распоряжений.

12 мая 1774 года скончался архимандрит Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря Ефрем. Преосв. Геннадий рекомендовал на его место двух кандидатов – Соломона, игумена Угрешского монастыря, и префекта Арсения. Указом Св. Синода от 20 июля того же года в Суздаль переведен был Соломон, а на освободившееся место в Угрешском монастыре назначен Арсений.⁸⁸ 6 марта 1774 года Арсений был переведен в сан архимандрита в Архангельский Устюжский монастырь, в 1780 г. в Можайский Лужецкий; в 1794 году перешёл в Саввин Сторожевский, где, кажется, и скончался.

Через два года по выходе из Суздальской семинарии Арсения место префекта в Суздальской семинарии было предоставлено Антонию, в миру Афанасию Семеновичу Великосельскому, питомцу Суздальской семинарии. В 1771 году Афанасия Великосельского встречаем в звании сениора Суздальской семинарии. В этом именно звании он фигурирует в упомянутом выше деле С. Быстрицкого по обвинению его в провозе корчемного вина. В 1772 году А. Великосельский послан был для окончания образования в Московскую славяно-греко- латинскую академию. В июле 1774 г., по окончании образования, возвращен в Суздаль⁸⁹, принял в октябре монашество с именем Антония и назначен учителем синтаксимы. В 1775 г. Антоний произведён в иеромонахи.⁹⁰ В апреле месяце 1776 г. когда ректор семинарии Соломон заявил себя целым рядом проступков, обнаруживших его болезненное состояние, иеромонах Антоний назначен был вице-префектом семинарии, а чрез некоторое время и префектом.

До выздоровления Соломона в руках Антония сосредоточено было управление всей семинарией. Видную роль Антоний продолжал играть и по выздоровлении Соломона. После перевода Соломона в Лужицкий монастырь Антоний в течении трёх лет стоял во главе семинарии, управляя ею со всеми полномочиями ректора.

Назначение ректором семинарии Гервасия на первых порах также мало отразилось на полномочиях и престиже Антония. По крайней мере в 1783 г. ему поручено было преподавание богословия, хотя обычно класс этот поручался главному начальнику семинарии ректору. Архимандрит Гервасий этим распоряжением еп, Тихона остался недоволен и в следующем году в особом докладе Тихону писал так.

«А как отцу префекту звании определены: первое-учить богословию, второе – присутствовать в консистории, третье – управление Васильевского монастыря, то наплевательство над учениками семинарии не может иметь надлежащей ферулы, чего ради не соблаговолите-ль Ваше Преосвященство префектуру поручить, как и везде водится, философии учителю» ...

Еп. Тихон с этим не согласился, но не мог не признать справедливости замечания Гервасия и назначил в помощники Антонию вице префекта Петра Лебедева, при чем Владыка таким образом формулировал права и обязанности этих трёх лиц, начальствующих в семинарии.

«Ректору за всеми учителями должно смотреть обще с префектом, чтобы они свои должности исправляли как наирачительнейше, а буде кто тому станет чинить противное, о том, не упуская времени, мне докладывать. Для познания же их рачительности отец ректор обще с префектом к вице-префектом должен дважды в неделю классы обойти и об успехах спросить, а в случае оплошности мне доложить сначала словесно, а потом и письменно».

Об обязанностях и отношении вице префекта к префекту преосв. Тихон писал так: «Вице префекту наблюдать за учениками, чтобы они соблюдали себя в трезвости и чистоте и прилежали бы всякий своему учению и в присутствии префекта префектовских учеников, и своих, сам собою, а прочих школь в присутствии одного их учителя штрафовал бы за непостоянства благопристойно, дабы все было постоянно и честно».⁹¹

Иеромонах Антоний оставался префектом семинарии до 1 января 1785 года, когда произведен был в игумена Николаевского Луховского Тихоновой пустыни монастыря⁹² где вскоре по назначении он и скончался.⁹³

Пётр Ефимович Лебедев, уроженец с. Ново-Флоровского, Кержацкой округи. В 1773 году октября 09-го принят в Троицкую Лаврскую семинарию, где выслушал учение с низших классов до богословия включительно. В 1783 г. он вместе с другими обратился с просьбой к преосв. Тихону о возложении на него должности, какую Его Преосвященству угодно будет. Еп. Тихон дал распоряжение составить совет ректору, префекту совместно с секретарём консистории н определить, кого из наличных учителей можно уволить, а просителей на их место назначить. После этого совещания Пётр Лебедев определён был учителем пиитического класса и греческого языка.⁹⁴

Указом от 2 октября 1781 года Лебедеву поручен был философский класс н исправление вице-префектовской должности, созданной, при существовании префекта, для облегчения многочисленных и сложных трудов префекта Антония.⁹⁵ В том же году греческий класс разделён был на две части, и II. Лебедеву вверено было преподавание высшего грамматического класса.⁹⁶ В конце 1785 г. (или начале 1786 г.) он определён был, за выходом иеромонаха Антония, префектом семинарии. С 20 января 1786 года в его ведении находилась и богословская школа.⁹⁷

П. Лебедев оставался в Суздальской семинарии и после соединения с ней Владимирской и Переславской. Своею небрежностью и беспечностью он поодаль повод к возникновению многочисленных даль, доставивших много хлопот Владимиро-Суздальской консистории.⁹⁸ П. Лебедев скончался в монашестве с именем Платона.

Учителя семинарии. Учителя Суздальской семинарии набирались из ея же питомцев, достигших высших классов. Впоследствии семинария для этой цели командировала своих лучших учеников в Славяно-греко-латинскую академию или Троице-Сергиеву школу.

Назначение учителей на места совершалось на основании резолюции Суздальских архиереев. Архиереи назначали и жалованье определяемым на учительскую службу. В награду за ревностное прохождение вверенной должности учители были повышаемы из класса в класс, соответственно, чему увеличивалось н жалованье. Нерачительные наказывались уменьшением денежного оклада и изгнанием со службы на какое-нибудь священническое место.

В обучении Суздальские учителя, как и учителя других Семинарий, пользовались услугами и содействием со стороны старших и более успевавших учеников, которым давались соответствовавшие звания: сениоров, авдиторов и др.

Кроме учителей, сделавшихся начальниками семинарии и вследствие этого поименованных выше, в Суздале учительствовали следующие лица.

Игумен Венедикт, воспитанник Киевской академии, из малороссов, 2 марта 1757 года пострижен в монашество в домовой архиерейской церкви г. Суздаля и, вероятно, с того же времени стал отправлять, совместно с Димитрием Грозинским, должность учителя в Суздальской семинарии. В его ведении находились низшие классы; он воль обучение, начиная с класса аналогии и оканчивая пиитикой. 15 декабря 1762 г. иеромонах Венедикт определён был игуменом Николо-шартомского монастыря.⁹⁹ Умер 24 дек. 1769.¹⁰⁰

Егор Васильевич Руфицкий назначен информатором (учителем низшей школы) из воспитанников Суздальской семинарии. В 1764 году он обучал синтаксический класс, а в 1767 году риторику и пиитику. В этом году ректор семинарии Иосиф в своём докладе, поданном еп. Геннадию, указывал «на несчастную склонность Руфицкого к хмельному питию, вследствие которой в своей должности Руфицкий оказывается неисправным и неуспешным, так что в школьном учении бывают частые остановки, что усмотрено и им ректором». На основании этого Иосиф просил отставить Руфицкого от учительской должности. На докладе Иосифа преосв. Геннадий написал строгую и решительную резолюцию. «Показанного магистра Руфицкого за пьянство, о котором и прежний ректор неоднократно словесно и письменно нам докладывал и об отменении просил, от должности учительской отставить» В 1769 г. Руфицкий определён свяш. в с. Воскресенское, Шуйск. у.».¹⁰¹

Василий Степанович Магницкий обучался в Суздальской семинарии. В 1759 году определён к Петропавловской церкви г. Суздаля в дьячка.

В 1762 году уволен от дьячковской должности и назначен информатором в семинарии, в каковой должности состоял по 1768 год. В июле месяце 1768 г. определён священником к Покровской церкви с, Иванова.¹⁰²

Яков Смоленский из Суздальской семинарии, где слушал учение до школы философии включительно. С 1764 года – информатор низшего класса в Суздальской семинарии. Я. Смоленский учительствовал недолго. С 7 декабря 1765 года его сменил Матвей Миловский.

Матвей Михайлович Миловский, товарищ по учению Я. Смоленского. Информатором в Суздальской семинарии М. Миловский оставался несколько более Смоленского, но особыми дарованиями также не отличался. Еп. Геннадий 21 августа 1770 г. распорядился удалить Миловского из семинарии «за его малую, а не таковую, каковая в достойном учителе требуется, способность к сложению проповедей». 19 февраля 1771 г. М. Миловский был рукоположен в с. Пестяки, Решемской десятины, в священника.¹⁰³

Антон Андреевич Цветков, из питомцев Суздальской семинарии. Поступил в семинарию в 1762 г. 3 сентября 1770 года определён информатором в низший грамматический класс. В 1773г. обучал в синтаксиме. В начале этого года он был рукоположен во священника в Холуйскую слободу.¹⁰⁴

Григорий Иванович Шиповский, ученик Суздальской семинарии, по курсу ниже Цветкова. В 1771 г. состоял уже учителем низшего грамматического класса и французского языка. По должности наставника французского языка дал повод к возникновению упомянутого раньше дела о наказании иеромонахом Арсением учеников плетьми. С выходом в 1773 году А. Цветкова из семинарии, Г. Шиповский повышен был в учители синтаксимы. В 1776 году Г. ІІІиповского уже не было в Суздальской семинарии; он поступил в Московскую славяне-греко-латинскую академию, по окончании которой сделался воспитателем детей князя А. Хованского.¹⁰⁵

Иеромонах Иоасаф, в миру Иван Яковлевич Карпинский, обучался в Суздальской семинарии. В 1763 году о нём префект семинарии и профессор философии Н. Субботинский в ведомости об успехах и поведении учеников отзывался так: „Fructus studiorum fert, quodvero vitam spectat, non adeo. Emendatio sperari potest».¹⁰⁶

В 1766 г. из класса философии И. Карпинский назначен был диаконом Гавриловой непашенной слободы, где в 1771 году овдовел. 28 марта 1773 г., по выходе из семинарии А. Цветкова, И. Карпинский определён был учителем школы инфимы и аналогии. Определению этому предшествовала его просьба о пострижении в монашество. В 1774 г. просьба была повторена, и Карпинский был пострижен в монахи с именем Иоасафа.¹⁰⁷

В 1776 году, как уже известно, иеродиакон Иоасаф выступил с жалобой на вице префекта Антония и учителя семинарии С. Быстрицкого в оскорблении его во время загородного гулянья действием. Жалоба эта не имела успеха. Наоборот, она повлекла для Иоасафа неприятные последствия. Вскоре после ея иеромонах Антоний поодаль преосв. Тихону доношение, в котором не пощадил красок для обрисовки некоторых вольностей в поведении иеродиакона Иоасафа.

«Ходя по школьным классам, усмотрел я, что учитель школы инфимы иеродиакон Иоасаф весьма часто в своём классе не бывает по причине своего пьянства, и сверх того частократные имеет от монастыря отлучки не только в дневное, но и в ночное время. Так, против 6 мая 1776 года Иоасаф прошёл чрез монастырскую стану в исходе 4-го по русским часу, в чем и сам он, Иоасаф, мне признался, извиняя тем свое медление за монастырём, что он был н. питейном доме, называемом «Семик»; бывший же при нём ученик объявил мне, что он из того питейного дома вышел не более, как во втором часу, а далее, где он Иоасаф был, о том ученик тот не знает. Против 16 сего мая оный Иоасаф пришёл также к проломанной той стене в 3-м часу ночи, усиливался, как показал штатный служитель Фёдор Теплухин, в тот монастырь пройти сперва с бранью, а потом с обещанием денег. Но как показанный штатный служитель его не пропустил, то где он ночевал неизвестно. С 20-го же мая, неизвестно, по каким причинам, он, Иоасаф, всегдашнее почти имеет пребывание в архимандричьей келье, оставя семинарскую должность, и часто оттуда выходит пьяный, каковым и сам я его усмотрел мая 20 дня по утру в прихожей архимандрической кельи спящего и раздетого».¹⁰⁸

Через несколько дней вице-префект подал второй доклад, также неблагоприятный для Иоасафа. «21 мая, доносил иеромонах Антоний еп. Тихону, по утру, как я пошёл за нуждою до кельи архимандрита Соломона, то усмотрел в келье его спящего пьяного учителя иеродиакона Иоасаф, который тоже злобится на меня в том, что я стараюсь воздерживать его от шалостей, известных и Вашему Преосвященству, за что он взошел теперь со мною в брань и обидел меня публично».

Иеродиакона Иоасаф позвали в консисторию для оправданий. Оправдания его были слабы. «Я, иеродиакон Иоасаф, в классе всегда бываю, точно 19–20 в школу не входил по болезни моей, причиненной мне того мая 18 дня от побой вице-префекта, о чем мною объявлено письменно... Мая 5-го с прочими учителями и учениками я был на гуляньи в отстоящей от г. Суздаля вёрстах в трёх роще, где мне перебил, играя, учитель Семьинский шаром ногу, от которой болезни я, не будучи в силах идти в монастырь пешком, выпросил чрез своего ученика в с. Яневе у священника лошадь и на оной в Суздаль приехал в часа три ночи, а по тракту остановился у питейного дома, называемого «Семик», и, не входя в оный, на улице выпил вынесенного бывшим со мной тоя семинарии школы грамматики учеником Василием Беляевским на мои собственные деньги вина копеек на пять». «С 20 мая я, иеродиакон Иоасаф, всегдашнее пребывание имею в архнмандричъей келье, потому что меня, как выше объявлено, 18 мая, пришедши в келью, вице префект Антоний бель смертельно пылкою и изодрал на мне рубаху и порты, почему и жить в своей келье, дабы и еще префект не чинил побои, а паче убийства, имею крайнее опасение».¹⁰⁹

Преосв. Тихон не поверил таким оправданиям и распорядился послать Иоасафа в Шартомский монастырь, а инфиму до вакации поручить надежному философу.¹¹⁰ Надежный философ найден был в лице Ивана Назимова, который и заведовал инфимой почти до конца учебного года.¹¹¹ 5 июля 1776 г. исправление должности учителя инфимы было поручено Предтеченскому диакону Никифору Васильевичу Рязанцеву.¹¹²

В 1777 году Иоасаф снова появляется в семинарии. 1 февраля этого года ректор Соломон доложил еп. Тихону об отлучке Иоасаф с 28 января неведомо куда – без разрешения начальства. Отыскали Иоасафа в Непашенной слободе в гостях у шурина. Терпению преосв. Тихона предложено было сильное испытание. Но Тихон еще раз пощадил Іоасафа.

«За оную самовольную и совсем недельную отлучку, написал он, и нерезонную оговорку следовало его вовсе уже отлучить от его должности, но, хотя несносно нам, еще оставлено время ему к очувствованию, оставляю и вину с темь, что, если впредь хотя малейшим пьянством будет обличён, невозвратно уже будет изгнан из семинарии с безчестием, т, е. с лишением иеродиаконскаго сана, о чем и послать в семинарию указ, который при собрании учителей у о. ректора объявить ему с чувствительным выговором. В оном же указе подтвердить, дабы за ним, иеродиаконом, накрепко смотреть, дабы трезво себя вел, а в случае его слабости и невоздержания, ни малейшего времени не упуская, доносили бы мне письменно».¹¹³

Воздержание и трезвость Иоасафа продолжались недолго. Через год его видим на смирении в Юрьевском Архангельском монастыре. Из Архангельского монастыря Иоасаф был извлечён, благодаря участливому отношению к его судьбе нового архимандрита Суздальского монастыря Гервасия. По приезде Гервасия в Суздаль, Иоасаф сперва переведён был на штатное место в Спасо-Евфимиев монастырь¹¹⁴, а потом 6 октября 1778 года определён наставником пиитики. Чтобы дать место Иоасафу при семинарии, постарались выделить пиитический класс из риторики.¹¹⁵

Но архимандриту Гервасию скоро пришлось раскаяться в своих благожелательных чувствах в отношении к Иоасафу. В 1779 году Иоасаф Карпинский сослан был по резолюции владыки в Николаевскую Тихонову пустынь. Ехать туда ему страшно не хотелось, и он решил склонить к себе на милость еще раз преосв. Тихона.

«Как я послушание в должности учительства всеревностно исполнял, писал он в всенижайшем прошении, а притом и проповеди при присутствии Вашего Высокопреосвященства народу предлагал и в награждение оных подвигов Ваши Архипастырская милости получал, тο из оных великих милостей ныне единыя прошу: дабы благоволено было меня нижайшаго уволить в царствующий град Москву для приискания себе места у преосв. архиепископа Платона».

«Как сему просителю, написал еп, Тихон, других средств не нахожу, кроме моих бывших снисхождений к исправлению его, то дать ему пашепорт на 20 дней».¹¹⁶

В Москва иеродиакон Иоасаф Карпинский принять был в Донской ставропигиальный монастырь.¹¹⁷

Гавриил Яковлевич Семьинский. В ноябре 1772 г. из Суздальской семинарии вместе с другими послан был в Московскую славяно-греко латинскую академию для окончания философского и богословского курса. В июле месяце 1774 года, по выслушании положенного учения, возвращён был в распоряжение еп, Суздальского и назначен учителем философии Суздальской духовной семинарии.¹¹⁸ Жалованья за службу ему положено было по 100 руб. в год; сверх сего за ним зачислено было место священника при Суздальской Рождественской церкви. В 1775 году, со вступлением на кафедру еп. Тихона, Г. Семьинский просил уволить его от священнического места, с которого получал доход и которое за ним числилось, находя неудобным для себя в будущем совмещение обязанностей учителя н священника, и ходатайствовал об увеличении ему взамен этого содержания на 30 руб. Просьба его была удовлетворена.¹¹⁹

В декабре 1778 года Г. Семьинский оставил семинарию и перешёл на службу во Владимирское наместничество. Согласно его просьбе, ему выдан был одобрительный аттестат за подписью еп. Тихона и консисторскою печатью. В 1781 году Семьинский занимал уже место секретаря Суздальского уездного суда.¹²⁰

Михаил Иванович Новосельский, товарищ по семинарии Афанасия Великосельского, кажется слушал богословский курс, как и Великосельский, в Московской славяно-греко-латинской академии. В начале 1774 года Новосельский состоял уже учителем инфимы. В конце 1785 года произведён во священника в с. Лежнено, Ковровского уезда.¹²¹

Алексей Иванович Глебов. Из Суздальской семинарии для окончания богословского образования поступил в славяно-греко-латинскую академию. В 1774 году вместе с Семьинским и Велнкосельским возвращён в Суздаль и назначен учителем синтаксимы, Вскоре же после этого произведен был священником Покровского монастыря. Учительское жалованье стал получать лишь с 1778 г. по 75 руб. в год.¹²² В 1788 г., свящ. А. Глебов преподавал риторику. Августа 31 этого года он уволен от учительства при семинарии «к безостановочному исполнению священнической должности при монастыре». Увольнение Глебова вызвано было появлением в Суздале новых кандидатов на учительскую должность, окончивших Троицкую семинарию.¹²³

Никифор Иванович Пигмеев, обучался в Суздальской семинарии. Из философского класса определён был в 1771 г. диаконом, а затем священником с. Кохмы и состоял учителем инфимы и аналогии в Суздальской семинарии.¹²⁴

В 1781 голу прихожане с. Кохмы, по словам еп. Тихона, «стужали ему и доложили ему, что им быть без попа невозможно, и просили на место Пигмеева другого назначить, или возвратить Пигмеева». Жалобой прихожан воспользовался Дмитрий Метлов, воспитанник Суздальской семинарии, подавший на имя преосв. Тихона следующее витиеватое прошение:

«При респекте Вашего Святительства обучался я нижайший в здешней семинарии, учение философское окончил и насколько, по благости Всевышнего, в латинском языке и в правилах расположений навык. Но как еще против сверстник моих, получивших места, в искательстве для себя пристанища в какой-либо чин вступить не изобрёл, то поразсудилось, если Вашего Преосвященства последует мне милость и благоволение, потрудиться мне в семинарии в учительстве аналогии и инфимы, что и представит мне ту пользу, которая поспешествует сугубому учению..»

Еп. Тихон поручил ректору Гервасию проэкзаменовать Пигмеева и Метлова н, которым из них окажется более способным к прохождению учительской должности, того и определить. Для испытания Метлову дано было для перевода ex Sancti Cypriani epistola ad Donatum; перевод быль сделан Метловым безупречно. Экзаменовать Никифора Пигмеева архимандрит Гервасий особым докладом, подданным на имя Тихона, совершенно отказался... «Понеже по заобыклой его необузданности языка, доносил Гервасий, немало я стороною надругательства понес. Да и лучшии по скоморошеству его подсмеиваемы бывают. Потому и приступить к узнанию его остроты я не в состоянии, а прошу Вашего Преосвященства иному сию комиссию препоручить. Однако признаю, что одни худые его нравы по Регламенту не могут сделать добрым и честным учителем».

Никифор Пигмеев после доклада архимандрита Гервасия был отпущен на иерейское место в с. Кохму.¹²⁵

Дмитрий Метлов определён был учителем инфимы и аналогии после приведенного выше доклада архимандрита Гервасия 25 июля 1781 года. Сверх сего Метлову поручен был впоследствии и греческий язык.¹²⁶ 4 декабря 1785 года Д. Метлов определен был в Суздальский Спасский монастырь на монашескую вакансию с сохранением места в семинарии. В конце 1787 года Метлов просил уволить его в Луховскую Тихонову пустынь для принятия монашеского сана. Но мест вакантных в пустыне не оказалось. В течение

1788 года Метловым сделано было еще несколько попыток перейти на штатное место в какой-нибудь монастырь, но, за отсутствием вакансий, попытки не увенчивались успехом, пока Метлова не согласился взять к себе в Крестовоздвиженский Бизюков монастырь архимандрит Гервасий, бывший ректором Суздальской семинарии, покровительствовавший Д. Метлову еще при определении его на учительскую службу.¹²⁷

Дмитрий Родионович Тихомиров, сын дьячка с. Фетиньиня, Киржачской округи, ученик Троицкой семинарии, куда поступил в 1773 году, В Троицкой семинарии Тихомиров прослушал курс до богословии включительно и 28 августа 1783 г. вместе с с другими подал прошение еп. Тихону о предоставлении ему должности по благоусмотрению. Ближайшим следствием этого прошения было увольнение Алексея Глебова от учительства при семинарии. Тихомирову поручены были ученики синтаксимы и грамматики и вверено преподавание французского языка. Жалованья назначили по 80 руб. в год.¹²⁸ С 1784 года Тихомирова освободили от преподавания грамматики, но передали ему пиитический класс.¹²⁹ В ноябре 1785 г. Тихомиров был призван к преподаванию риторики и французского языка.¹³⁰ В Суздальской семинарии Тихомиров оставался до 1737 года, когда вышел из семинарии и подал прошение о пострижении в монашество.¹³¹

Алексей Иванович Введенский, сын священника Юрьевского Введенского монастыря. В 1776 г. поступил в Троицкую семинарию, в которой с низших школ дошёл до богословия. 10 ноября 1785 г. назначен был в Суздальскую семинарию преподавателем латинской грамматики «к облегчению Дмитрию Метлову». Сверх грамматики он должен был преподавать начатки греческого языка и обучать арифметике. За все это было положено ему по 70 руб. в год.¹³² В следующем году им подано было в консисторию прошение, в котором Введенский прямо заявлял, что на эти деньги он содержать себя не может. Консистория не обнаружила особенного сочувствия к материальному положению Тихомирова; его жалованье было увеличено лишь на пять рублей в год.¹³³ Но и эту прибавку у него скоро отняли. С 1787 года вследствие перемен, происшедших в распределении классов между наставниками, ему пришлось перейти снова на 70 рублевый оклад. По жалобе, поданной на этот раз еп. Виктору, его оклад был увеличен до 80 руб.¹³⁴ В феврале 1789 г. А. Введенский по прошению был уволен в Москву для производства во священника к церкви св. Афанасия и Кирилла, что на Сивцевом вражке.¹³⁵

Иван Ефимович Лебедев. С 1776 года обучался в Троицкой семинарии, где выслушал курс до богословия. Вместе с Введенским назначен быль в Суздальскую семинарию учителем пиитического и синтаксического класса, при жалованье по 70 руб. в год.¹³⁶ В 1786 году, как и Введенский, он поодаль в консисторию прошение о прибавке ему оклада и при этом ссылался на то, что ему приходится заниматься в высших классах. Оклад Лебедева быль увеличен на десять рублей.¹³⁷ Время выхода его из семинарии неизвестно.

Алексей Дмитриевич Володский. Сентября 6-го 1786 года префектом семинарии Петром Лебедевым подан быль доклад в консисторию, в котором он, ссылаясь на практику других семинарий, просил учредить и при Суздальской должность информатора, т. е. учителю «новопринимающихся отроков», в помощь учителю низшего класса. На это место он рекомендовал обучающего латинскому языку при архиерейском доме малых певчих иподиакона Володского. В 60-хъ годах Суздальская семинария пользовалась услугами информаторов; проект Лебедева не заключал в себе, таким образом, ничего нового, и предложение его было принято. После этого малые певчие для обучения были отправлены в семинарию и распределены по соответствующим классам; с них взята была только подписка неощутительно в воскресные и праздничные дни посещать для пения Кафедральный собор. А. Володский утверждён был информатором Суздальской семинарии¹³⁸ и переведён, как он выражался впоследствии, из «приватной в публичную семинарию». Жалованье ему было положено по 30 руб. в год. С 1787 г. Володский по прошению получил прибавку к жалованью в 10 рублей.¹³⁹ В том же году он был отрешён от учительской должности по неизвестной причине.¹⁴⁰ На место его определили ученика богословии Михаила Селецкого, занимавшего эту должность, по-видимому, временно.¹⁴¹

Учебное дело в Суздальской семинарии покоилось на началах общих с семинарией Владимирской. До восьмидесятых годов Суздальская семинария представляла типичный образ дореформенной школы со всеми ея недостатками и крайностями. С 80-хъ годов, со времени новых Екатерининских течений в учебно-воспитательном деле, и в жизни Суздальской семинарии можно наблюдать некоторые перемены, говорящие о попытках, если не реформировать старые порядки, то по крайней мере приспособить их к новым требованиям, поставленным на очередь самою жизнью.

Для обучения в семинарию принимались только дети священно-церковнослужителей Суздальской епархии. Набор их производился не ежегодно, а чрез известные промежутки времени соответственно тому, как освобождались места в низших классах, за переходом учеников в высшие. Набору предшествовало обыкновенно составление ведомостей о детях священно-церковнослужителей, которые заготовлялись в консистории. В ведомости вносились все мальчики от девяти до четырнадцати лет. К назначенному времени родители зарегестрованных детей должны были представить их в Суздаль, где они подвергались экзамену. Экзамен производился большею частью ректором. Умеющие читать и писать определялись в низшие классы семинарии, а неграмотных отпускали в дома родителей, предварительно обязав отцов их подписками, чтобы они чрез известное время, обучив детей своих грамоте, представили их в консисторию для отсылки в семинарию. В противном случае им угрожали карой закона и жестоким штрафованием.¹⁴² Из числа принятых в семинарию некоторые обладающие хорошими голосами отбирались в архиерейский хорь и поступали под наблюдение особого учителя.¹⁴³

Отцы детей, признанных годными для обучения в семинарии, всячески старались освободить своих питомцев от тяжелой учебной повинности. Подавались на имя архиерея прошения, где измышлялись разные причины, по которым мальчики оказывались к изучению наук непригодными. Но все эти просьбы, объяснения признавались «недельными отговорками» и во внимание не принимались.

В 1780 г. преосв. Тихон при обзоре епархии наметил к определению в семинарию насколько мальчиков, в числе которых был сын священника с. Бородина. Священнику дано было распоряжение чрез консисторию представить немедленно сына в Суздаль. Но отцу не хотелось расстаться с ребёнком, и он подал Тихону всепокорнейший доклад. «Понеже оный сын мой Димитрий находится ныне в. болезни таковой, что на обеих его руках имеется чесотка, а паче сего одержим младенческою болезнью, того ради всепокорно прошу сына моего Димитрия от посылки в семинарию уволить».

«Чесотка не мешает учению, написал еп. Тихон на прошении, и как будет учиться, а не дома нежиться, то чесотка пропадёт. Не смотря на пустые отговорки взять и мне представить».¹⁴⁴

Случаи, когда отцы сами обращались с прошениями о принятии их детей в семинарию, бывали весьма редко. По большей части они обусловливались сторонними соображениями отцов, ничего общего с наукой не имеющими. Так, в 1770 г. обратился к преосв, Геннадию с просьбою о принятии его сына в семинарию дьячок с. Введенского, Шуйского узда. По наведенным справкам обнаружилось, что просьба эта вызывалась тяжёлым материальным положением отца, которому не на что было пропитывать шесть человек своих детей и который надеялся, что сын его будет принят на казенный счёт. Кроме того, сын дьячка оказался уродом – со сросшимися пальцами на правой руке, неспособным совершено обучаться письму.¹⁴⁵

Но за то в тех редких случаях, коша просьба о принятии в семинарию вытекала из более чистых побуждений, Суздальские архиереи относились с особенною благожелательностью к просителям. «Принять в семинарию благословляем пастырский, написал еп. Тихон на одном из таких прошений, и желаем благопоспешества в начале и в продолжении учения».¹⁴⁶

После принятия в семинарию ученик поступал в один из низших грамматических классов. В 1763 году, в год открытия в Суздальской школе правильных занятий, в ней считалось четыре грамматических класса. Самым низшим, где обучались латинской азбуке и русскому чтению, именовался первым, самый высший – четвертым. В 1760 году каждый из этих четырёх грамматических классов именовался уже тем именем, какое было принято для него в других семинариях; именно, первый – аналогией, второй – инфимой, третий – грамматикой и четвертый – синтаксимой.¹⁴⁷

За синтаксимой следовала риторика, которая долгое время объединялась с пиитикой. Окончательное выделение пиитики в самостоятельный класс обусловливалось желанием начальства дать место Иоасафу Карпинскому, что и было достигнуто. Пиитический класс остался самостоятельным п после ухода Карпинского.¹⁴⁸

Философский класс открыт был в Суздальской духовной семинарии в 1762 году. С того времени преподавание философии не прекращалось в Суздале до уничтожения Суздальской семинарии.

Философский класс долгое время оставался самым высшим. Обучение богословии началось в Суздальской семинарии не скоро. Правда, в 1767 – 1768 г. ректор Иосиф преподавал догматику.¹⁴⁹ Преподавал ее, по-видимому, и Николай Субботинский в бытность префектом семинарии.¹⁵⁰ Но преподавание это носило временный, отрывочный характер. Более серьезная попытка сделана была в 1777 году.

4 октября этого года преосв. Тихоном дано было приказание консистории взять от учеников, окончивших философию, известие, кто из них и где желает занять священническое место, а до определения их на места велено им слушать богословию. Учителем богословии временно назначен был преподававший риторику иеромонах Антоний. Ему положено было преподавать богословию со второго школьного звонка до шестого, после чего полагалось идти в риторику. «Дабы же, говорилось в указе, оставшееся время до финиса оные слушатели богословии не были праздны, назначать им с того же самого, что будет прочитано, выучивать что нужнейшее наизусть». Помимо того слушатели богословии обязаны были слагать проповеди и говорить за архиерейской службой.

6 октября послан был в семинарию указ, и занятия по богословию начались. Всех слушателей окончивших полный философский курс, оказалось 8 человек. Но в январе месяц два из них были уволены в приказный чин, в мае один поступил в диаконы, в июне один во священники, другой в диаконы и три перешло в Новгородскую епархию. После этого богословие осталось без учеников, и «богословское учение, преподаваемое тем ученикам, было оставлено».¹⁵¹

В декабре месяц 1783 года на имя Тихона, еп. Суздальского, послан был указ из Св., Синода. В указе говорилось, что по справкам, наведенным в ведомостях о Суздальской семинарии за 1782 г., оказалось, что в ней преподается только философское учение; между тем на содержание Суздальской семинарии «особливая положена сумма», в виду чего и постановлено подтвердить указом еп. Тихону «о непременном учреждении в означенной семинарии школы богословии».

Распоряжением преосв. Тихона от 10 февраля 1784 года в Суздале открыт был постоянный богословский класс, хотя на первых порах для него и трудно было набрать учеников, так что в 1784 году приходилось одновременно одним и тем же ученикам преподавать начала философии и богословия.¹⁵²

Поименованные классы назывались ординарными, главными. Кроме них, в курсе Суздальской семинарии, особенно с 80-хъ годов, когда усилились просветительные ваяния Екатерининской эпохи, появляется насколько предметов, размаривавшихся, как второстепенные, не особенно важные, но тем не мене занявших прочное место. Таковы французский и греческий языки и арифметика.

О преподавании французского языка в Суздальской семинарии встречаем упоминание еще в 60-х гг. Устойчивое положение этот предмет вместе с греческим языком получил в 1783 г. Этому содействовало появление в Суздале подготовленных к преподаванию языков учителей. В августе 1783 года Пётр Лебедев и Дмитрий Тихомиров, обучавшиеся в Троицкой семинарии, подали прошение о зачислении их в Суздальские учители. В прошении просители упоминали о своих занятиях в Лаврской семинарии по французскому и греческому языку. Еп. Тихон определил Лебедева учителем пиитического класса с тем, чтобы он обучал «тоя же школы и прочих способных учеников греческому языку», а Тихомирова – синтаксимы и грамматики, а вместе и французского языка для тех, кто окажется к тому способным.¹⁵³ Впоследствии класс греческого языка и французского подвергся подразделению: на низший (начатки) и высший.

Классы греческого и французского языков не совпадали с обычным учебным временем. Французский язык преподавался до уроков, а греческий после обеда по окончании ординарных классов. Зимой занятия по этим предметам производились при свечах.¹⁵⁴

В каком году введено было в Суздале обучение арифметике, из архивных даль не видно. Известно только, что в 1785 году арифметика уже преподавалась.¹⁵⁵

Церковное пение в качестве самостоятельного предмета в Суздальской школе не существовало. Обучение мальчиков пению происходило таким образом. Из числа набранных в семинарию учеников отделялись более способные петь, определялись в певческий хорт, и поручались наблюдению особого учителя «вокальной музыки». В 70-х годах, напр., таким учителем и регентом архиерейского хора был Пётр Тумский.¹⁵⁶ Певчие обычно не ходили в класс и для обучения их латинской грамматике определялся особый наставник из семинаристов. Так, в 1770 году для этой цели поставлен был Пётр Агарев и Иван Кованцев.¹⁵⁷

В 1776 году была сделана попытка привлечь к обучению партесному пению не только певчих, состоявших в хоре, но и других семинаристов. 20 октября этого года «къ наставлению семинаристов нотному пению» определён был означенный выше Пётр Тумский и Андрей Коровницкий. Первому назначено было за труды 12 руб. в год, другому – 8. Но попытка не имела успеха. В марте 1780 года префект Антоний сообщил особым докладом, что и в прежнее время оба они ходили в семинарию в редкость, а в последнюю треть Тумский был всего два раза, а Коровницкий три. Вместо их семинаристов обучал пению их же товарищ Алексей Володский. Резолюцией владыки к обучению семинаристов пению приставлен был Володский с жалованьем 10 рублей в год.¹⁵⁸ В 1782 г. Володский был уже иподиаконом и обучал латинскому диалекту архиерейских певчих. На место его 14 января 1784 г. определили ученика философии Ивана Афинова.¹⁵⁹

В 1786 году руководству семинарского учителя пения вверены были и архиерейские певчие. Дело произошло так. В 1782 г. семинарские учители Михаил Новосельский и Дмитрий Метлов, по распоряжению владыки, производили экзамен ученикам певческого хора. На основании поданного рапорта о результатах экзаменов, еп. Тихон мог убедиться, во-первых, в значительном количестве состоящих в обучении певчих и, во вторых, вью разнообразии их учебной подготовки. По степени подготовки певчие могли быть распределены на четыре класса. После того в помощь Володскому определён был ученик философии Михаил Глоарский.¹⁶⁰ Но, конечно, и содействие Глоарского мало подвинуло дело. Вопрос был не в количестве учителей, а в их качестве. Интересы партесного пения и науки были трудно совместимы. Вследствие этого в сентябре 1766 года А. Володский перешёл в семинарию, где сделан был информатором низшего класса, а певчие были отправлены для обучения в семинарию и распределены по классам соответственно их успехам и способностям, С А. Володского и певчих взяли подписки в том, что они будут являться в воскресные и праздничные дни для пения в Кафедральный собор.¹⁶¹

Но такой оборот дела не замедлил обнаружиться на состоянии архиерейского хора. Регент его Пётр Тумский в том же месяце жаловался в консисторию на то, что «певческий хорь без альтов и дишкантов стал быть обнажённым» и что певчие «без науки и употребления партесного пения» теряют самую мелодию и всю красоту в пении. Последовало новое распоряжение консистории, и ученики певчие стали увольняться из семинарии для спевок в послеобеденное время по вторникам, четвергам и субботам.¹⁶²

Таков был состав курсов и предметов, которым обучались Суздальские семинаристы. Характер и методы обучения были, несомненно, те же, какие господствовали в то время в других семинариях. Кроме устных разъяснений и опросов, большую роль в обучении играли письменные работы, К сожалению, до нашего времени не дошло никаких образчиков школьного творчества Суздальских семинаристов этой эпохи. Не имеем также сведений о школьных диспутах. Есть, впрочем, некоторые основания думать, что происходили они очень редко, а публичные, вероятно, и совсем не практиковались. Только со времени соединения трёх семинарий в одну в Суздале стало устраиваться ежегодно по три публичных диспута и то вследствие особого распоряжения на то еп. Виктора.¹⁶³

Переход учеников из низших школь в высшие совершался в Суздальской семинарии, как и в других семинариях, по экзамену. Переводные экзамены происходили обыкновенно в конце года, когда составлялась подробная ведомость об успехах учеников. Мало успевшие ученики оставались в одном и том же классе до тех пор, пока не делались по успехам годными к переводу в высшие классы.

Исключение из семинарии по малоуспешности было явлением очень редким. Обыкновенно оно производилось в силу распоряжения высшей епархиальной власти. Так, в 1769 году, вследствие распоряжения еп. Геннадия, были выключены из семинарии 6 малопонятных учеников и присланы в консисторию для определения на церковнические места.¹⁶⁴ В 1779 г. на основании резолюции еп. Тихона, назначены были к отсылке во Владимирское наместническое правление три непонятных и малоуспешных ученика, которые ходили на уроки только в тех случаях, когда их приводили туда насильно.¹⁶⁵ 25 января 1788 года, в силу приказа еп. Виктора, представлена была ему из Суздаля ведомость о всех, особливо о малоуспевших учениках. На ведомости последовала такая резолюция. «Тупых и непонятных, да и посредственных, которые долговременно в семинарии находились и впредь в успехах их не предвидится успеха исключить из семинарии и велеть им приискивать места». Такого рода учеников оказалось после окончательного подсчета 24 человека. Были между ними и такие, которые, обучаясь одиннадцать лет, дошли лишь до класса синтаксимы, достигнув при этом почтенного двадцатилетнего возраста. Было несколько и таких, которые в течении четырёх лет не могли одолеть первой самой низшей школы. После увольнения всех этих безнадёжных для семинарской науки элементов Суздальская школа сберегла для своего скромного бюджета 144 рубля, расходовавшиеся раньше в жалованье уволенным.¹⁶⁶

Прибегая к исключению из своего состава учеников непонятных и ленивых только в редких случаях, дореформенная Суздальская семинария часто и переводила учеников в высшие классы, применяя к их познаниям довольно снисходительную оценку.

«2 сего октября (1775 г.), писал в своём указе в семинарию преосв. Тихон вскоре по вступлении на Суздальскую кафедру, ученик философии Семен Миловидов, явясь ко мне, просил пономарского места при Покровском девичьем монастыре. Будучи по его малолетству спрошен, когда введен в философию, объявил, что прошедшего сентября сего года. Но, когда я ему даль из латинской книги прочесть и он прочёл одень небольшой период, то, первое, читал тупо, а второе, по-русски перевёл только «іn mundo», сказав «в свете», а более ни одного слова не мог сказать. Для того его из философии вывести обратно в риторику и, если подобные ему имеются, то и их, и впредь таковых отнюдь не дерзать в высшие школы переводить из низших».¹⁶⁷

Правильных периодических выпусков, подобных нынешним, дореформенная семинария не знала. Ученик оставался в семинарии до тех пор, пока его не определяли на какое-нибудь священно-церковнослужителькое место или же сам не уходил в светское звание. Ученикам часто приходилось считаться в составе семинарии даже по выслушании всего семинарского курса. Такой элемент действовал деморализующим образом на остальных учащихся. В класс они не ходили. С учителями низших классов чувствовали себя на равной ноге, дискредитируя их значение в глазах младших. К действиям надзирающих и воспитывающих относились не без критики.

С 80-х годов установилась практика посылать ученикам высших классов из консистории сведения о праздных священнических и диаконских местах, и затем места эти, по желанию и выбору учеников, за ними и утверждались. Если консистория медлила почему-либо сообщением, окончившие вступали с жалобой.¹⁶⁸

Несмотря на такие дореформенные порядки в выпуске оканчивающих и удалении из семинарских стань малоуспешных, Суздальская семинария не отличалась богатым наплывом учащихся. Видную роль при этом играли несомненно экономические факторы, побуждавшие семинарию действовать с особенною осторожностью при наборах новых учеников. В 1736 году в Суздальской семинарии числилось 109 мальчиков. Но цифра эта была слишком высока для молодой школы и, за недостатком средств к содержанию такого числа учеников, школу пришлось скоро закрыть. При последующих наборах такой урок был принять во внимание, и в 1744 г., при закрытии семинарии вследствие ухода иеромонаха Иустина, в ней считалось всего 28 человек. В 1762 г. Суздальская семинария, начав правильное и устойчивое существование, опять значительно увеличилась в своём составе. В 1766 году, напр., в ней считалось 134 ученика. Переход семинарии на скромный штатный оклад отразился самым невыгодным образом на количестве учащихся. В 1781 году в ней училось всего лишь 85 человек. В 1784 году был увеличен штатный оклад и вместе с тем стало увеличиваться число учеников. К концу самостоятельного существования Суздальской семинарии в 1788 г. она насчитывала в своём составе свыше 215 питомцев.¹⁶⁹

Некоторые из учеников Суздальской семинарии не ограничивались курсом наук, проходимых в родной школе, а искали восполнения образования в других заведениях. В ряду таких учебных заведений Суздальская семинария ранее и более всего снабжала своими питомцами Троицко-лаврскую семинарию. Сюда посылались из Суздальской епархии дети, обученные грамот, еще до времени прочного основания Суздальской семинарии. У Троицы-Сергия питомцы Суздальской школы искали довершения богословского и философского образования и после того, как в Суздале стала правильно функционировать местная школа, так как высший класс в ней открылся сравнительно поздно.

С семидесятых годов лучшие ученики Суздальской школы стали посылаться для довершения образования в Московскую славяно-греко-латинскую академию. Так, в 1772 году для окончания философского и богословского образования были посланы Гавриил Семьинский, Афанасий Великосельский и Алексей Глебов. Они окончили полный курс академии в 1771 году и сделались впоследствии наставниками Суздальской семинарии.¹⁷⁰ В том же 1772 году с тою же целью послан был в Москву Алексей Никитский.¹⁷¹ В 1778 году намечены были к отправлению в Московскую академию Пётр Поспелов, Дмитрий Метлов и Ив. Быков.¹⁷²

Московский университет тоже неоднократно видел в своих стенах учеников Суздальской семинарии. К сожалению, точные списки Суздальцев, поступивших в Московский университет, восстановить нельзя за недостатком данных. Но известно, напр., что в 1778 году уволились из семинарии для поступления в университет студенты философии Дмитрий Тростин и Лев Шиповский.

В 1787 г. семинаристам было объявлено в силу Высочайшего указа о праве свободного перехода ученикам риторики, философии и богословии в ведомство медицинской коллеги для обучения медико-хирургическим наукам. Но в Суздале, как докладывал ректор семинарии архимандрит Гервасий, желающих поступить в лекарские ученики не оказалось.¹⁷³

В 1785 голу было вызвано из Суздальской семинарии для обучения в нормальной школе в Петербурге пять учеников – из философии Алексей Щедрицкий и из риторики: Иван Тумский, Василий Новосельский, Иван Скабовский и Дмитрий Семеновский. Согласно основной задаче нормальной Петербургской школы, их имели в виду приготовить в учители народных школ Владимирской губернии.¹⁷⁴ В 1788 г. студент Дмитрий Семеновский быль прислан в г. Суздаль, где, согласно положению о народных школах, открылось малое народное училище. По этому поводу от всех Суздальских священников отобрали подписку в том, чтобы с открытием училища «в домах их бывшаго до ныне по прежним обыкновениям учения детей отнюдь производимо не было».¹⁷⁵

Свободным от обучения временем считались каникулы летние, пасхальные и рождественские. Летние каникулы продолжались с 15 июля по 1 сентября. На практике они обыкновенно удлинялись, так как семинарскому начальству трудно было после лета собрать своих вкусивших сладость вольного деревенского воздуха питомцев. В Суздальском архиве сохранилось много даль, заключающих в себе переписку семинарского начальства с консисторией о водворении в семинарию неявившихся с каникул учеников. По временам их доставляли в консисторию вместе с отцами¹⁷⁶ и тут же чинили провинившимся жестокую экзекуцию.

Во избежание лишних хлопать, на рождественские и пасхальные каникулы учеников, хотя и освобождали от занятий, но отпускали домой с неохотою, по преимуществу лишь ближайших и благонадежнейших. Но и в таких случаях не обходилось без неприятностей.

«Нынешнего 1774 года апреля 12 дня, доносила семинария консистории 2(3 мая, по обыкновению прежних годов уволены были ученики всех школ от своего учения на страстную неделю и на Святую Пасху, с темь, чтобы они в здешнем городе имели свободу, а в домы не отлучались, а особливо в дальнем расстоянии находящаяся села никто уезжать не дерзал. Однако же некоторые ученики, а именно школы пиитики Осыпь Острецов, школы грамматики Фёдор Монтанов, Иван Луховский, школы инфимы и аналогии Пётр Макатовский, Василий Жарковский и до сох пор в школу не являются и где ныне находятся, неизвестно.»

В консистории приказали – «Объявленных семинарских учеников чрез нарочную посылку в консисторию сыскать и по сыску, за долговременную их в семинарию неявку, на страх прочим наказав в консистории розгами, отослать в семинарию к префекту. А дабы впредь тоя семинарии ученики без ведома консистории и без письменных с них о возвращении на срок обязательств отпускаемы не были, об оном к упомянутому префекту послать указ».¹⁷⁷

Окончательно семинаристы лишены были отпусков рождественских и пасхальных с 1784 г. Преосв. Тихон, присутствуя на экзаменах вью этом году, нашёл учебное дело в семинарии в большом упадке. Стараясь объяснить это явление, владыка в числе других причин признал и ту, что семинаристы отпущаются на два праздника Рождества и Воскресения Христова и живут в домах ПО три и более недели во всякий праздник без учения в одном гуляньи». В виду таких соображений им было определено:

«Отселе на праздники Рождества и Воскресения Христова не отпускать ни одного, хотя бы они были из Суздаля града урожденные, кроме певчих (коих отпущать к родителям только по праздникам и по возвращении примчать, не пьяны ли они); почему родителям и сродникам дать знать, чтобы они нужное им привозили сами в свое время.

С этого же года для семинаристов ограничена была свобода пользования и летним вакатом. По словам еп. Тихона, «семинаристы, на вакации живучи, не в чтении книг, но или в крестьянской работ или наипаче в одном гулянии время провождали», вследствие чего Тихоном велено было, «на вакации от пущая, назначать им уроки и но возвращении их строго спрашивать об уроках».¹⁷⁸

В 1771 году семинаристы пользовались экстренным отпуском. В виду обнаружившихся в Суздале заболеваний от моровой язвы, семинаристы отпущены были 4 ноября. Отпуск продолжался до прекращения болезни в Суздале. 1 февраля 1772 г. открылись занятия.¹⁷⁹

Библиотека. Библиотека всегда является лучшим подспорьем учебного дела и, при хорошем составе, иметь громадное просветительное влияние на учащихся. К сожалению, в наших дореформенных семинариях она никогда не отличалась богатством книг. Скудные штатные оклады дозволяли семинарскому начальству только в качестве роскоши, допускаемой далеко не ежегодно, восполнять семинарскую библиотеку новыми книжными приобретениями. За книгами, добываемыми с таким трудом, сладили чрезвычайно внимательно и держали их от рук ученических возможно подальше. Библиотека находилась в заведывании одного из семинарских учителей.

Вскоре после открытия – в 1783 г. семинарская библиотека заключала 27 названий. Именно в ней находились: 1) Лексикон Василия Фабра, 2) Симфония на послания апостола Павла, 3) Симфония на псалмы, 4) Четьи-Минеи круглый год, 5) Библия Московской печати, в) Толкования на Новый Завет Авраама Колония, 7) Дионисия Ареопагита о чинах Ангелов Божиих, 8) Дионисия Ареопагита о таинственном богословии, 9) Иоанна Зонары монаха на каноны святых апостолов и св. соборов вселенских и поместных изъяснения, 10) Лексикон трехъязычный, 11)Градус стихотворческий, 12) Альвары (104 экземп.), 13) Элементари (25 экз.), 14) География, 15) Все действия Цицероновы, 10) Грамматика латинская Герасима Шмидта, 17) Разговоры на четырёх языках, 18) Проповедническая книга Ангела Остророг, 19) Оракулы Сибиллины, 20) Корнелий Непот, 21) Овидия Тrisita, 22) Меdula Тheologiae Филлиппа Фридлиба, 23) Св. Иоанна Златоуста о священстве, 24) Речи риторические Николая Аванциана, 25) Авгерия Гисления о делах и странах Турских, 26) Рассуждение о состоянии Империи Германо-римской, 27) Риторика рукописная. Всего 130 книг.¹⁸⁰

К 1770 году число книг семинарской библиотеки значительно увеличилось. К этому году одних латинских книг имелось 304, русских 20 названий. Кром того, библиотека располагала 89 экземплярами латинских азбук, 106 Альварами (латинская начальная книга) и 110 экземплярами элементарей.¹⁸¹

В 1776 году Суздальская семинария пополнила свою библиотеку книгами, доставшимися ей после преосв. Геннадия, еп. Суздальского. По смерти Геннадия, его библиотека была поделена между Московской академией и Суздальской семинарией. К сожалению, нить сведений относительно того, какие именно из книг Геннадия попали после этого раздела в Суздаль.¹⁸²

В 1777 году преосв, Тихон, желая облегчить труды учеников, которым для занятий богословием и философией приходилось списывать лекции, велел командировать кого-нибудь из учителей в Москву для покупки печатных философий Баумейстера и богословии Ф. Прокоповича. В силу этого распоряжения был послан в Москву Михаил Новосельский, который в счёт данных ему 30 руб. купил 2 тома Баумейстера в четырёх экземплярах, 5-й том Ф. Прокоповича Christiana Orthodoxa Theologia в четырёх экземплярах и по одному экземпляру 6 и 7 тома его же.¹⁸³

Вы 1785 году Суздальская семинария получила крупный дар от Московского Дружеского учёного общества, которое препроводило в семинарию разного рода «учебных и полезных книг» на 300 руб., с тем, чтобы некоторые из них были розданы бедным питомцам, а другие по усмотрению даны в награду за успехи и поведение более отличившимся ученикам. Дар был настолько ценный и неожиданный, что еп. Тихон вначале не поверил его бескорыстию и в ответном письме благодарил Новикова за любезность, но просил не посылать книг в том случае, если за них придется платить деньги, Новиков успокоил владыку и заявил, что «единственная уплата, которой Общество ожидает, есть только та, чтобы дар сей принёс плоды, сходные с желанием нашим».

О количестве присланных Обществом книг можно судить потому, что один переплыть их обошелся семинарии в 47 руб. 42 коп.¹⁸⁴

К концу периода случаи приобретения семинарией книг являются все более и более частыми. Для этой цели командировался обыкновенно кто-нибудь из наставников семинарии в Москву. Командированному выдавались соответствующие прогоны и кормовые, рассчитанные, впрочем, по очень скромной таксе. Некоторые книги стали высылаться из Синодальной типографии. За них семинария обязана была вносить из своих штатных сумм соответствующую плату.

Крупным недостатком в воспитательной системе нашей дореформенной школы был взгляд на учеников ей как на питомцев, воспитанников, а как на полноправных граждан, караемых за свои проступки, подобно взрослым, по всей строгости существовавших законов.¹⁸⁵ Начальники были не воспитателями, отечески пекущимися об исправлении своих питомцев, а командирами, требующими к себе должного респекта со стороны подчинённых, строго карающими их за провинности и в горделивом самопревозношении доходившими иногда до всевластного: «кто изымет нас от руку моею?».

Формально-юридические отношения между начальствующими и учащимися не могли, конечно, содействовать выработке истинно-нравственных устоев вследствие чего строй семинарской дореформенной жизни страдал крупными недочетами. Недочеты эти заметно сказывались и в тех мерах дисциплинарного воздействия, к каким прибегало начальство для пресечения преступлений, и в характере ученических проступков, о которых нам сообщают только отрывочные сведения дела Суздальского архива.

Наиболее распространённым пороком дореформенной семинарии, с которым чаще всего приходилось считаться семинарскому начальству, является безмерное пьянство.

Плохой пример в этом отношении, насколько можно видеть из изложенного выше, подавали начальствующе и учащие заведения. Пристрастие к вину губило лучшие педагогические силы Суздальской школы. Их примру следовали питомцы, отыскивая в вине забвение царящей кругом нищеты и сурового школьного режима. Соблазн, производимый начальствующими и учащими в этом отношении, быль темь более силен, что они не старались даже прикрыть своих увлечений мазкою внешних благоприличий, а наоборот в состоянии невменяемости открывали целый ряд предосудительных проступков, при расследовании которых приходилось в конце концов обращаться к содействию высшей семинарской власти в лице епархиальных архиереев. История управления семинарией Н. Субботинского и архимандрита Соломона даёт поразительные, хотя и печальные примеры таких безобразий. Бывали случаи, когда воспитатели делали учеников и соучастниками своего увлечения «пьянственною страстью». В 1771 году в Суздальской провинциальной канцелярии при разборе корчемного дела, в котором замешан был префект семинарии Семен Быстрицкий, установлено было, что префект Быстрицкий посылал двоих учеников Николая Лесновского и Ив. Медведева за покупкой трехвёдерного бочонка вина.¹⁸⁶ Когда дело приняло неблагоприятный обороть для С. Быстрицкого, он пошёл еще дальше. В марте 1771 года ученики школы риторики Дмитрий Альбицкий, Дмитрий Нарваринский, Пётр Елисеев подали ректору Соломону такое донесение: «Сего 1771 года прошедшего февраля 28 дня призвал нас префект семинарии С. Быстрицкий и начал поить вином, а напоивши, принуждал нас к тому, чтобы мы дали ему подписку», ... Подписка, которой домогался префект и которую он действительно от учеников получил, имела в виду скомпрометировать Андрея Изографова, так как донесения последнего носили для С. Быстрицкого неблагоприятный характер.¹⁸⁷

Но особенно тяжелыми последствиями отражалось на нравственности учеников влияние, идущее со стороны тех лиц, с которыми ученики соприкасались в их домашней, внешкольной жизни. По недостатку денежных средств, ученикам приходилось ютиться в разного рода харчевнях, постоялых дворах, вместе с чернорабочим людом¹⁸⁸, где соблазн разгульной нетрезвой жизни был слишком силен для того, чтобы ему могли противостоять лишенные воспитательного надзора юноши.

При таких условиях неудивительно, что трезвость не принадлежала к числу добродетелей, которыми были украшены питомцы Суздальской школы. Обстоятельство это в свое время не мало печалило предстоятелей Суздальской епархии, и они по временам выступали с грозными указами, имевшими в виду ограничить господствовавшее пьянство. Особенно в этом отношении был настойчив преосв. Тихон.

«Особым указом предписать, распорядился он 24 января 1780 года, дабы наистрожайше учители за учениками наблюдали, чтобы в питейныя дома и в блинныя избы не входили они и, как часто самолично я видел, у лавок, где винная продажа имеется, яко то у Шершеневой, Лукиной и у прочих, никогда не останавливались и у них ничего не едали и не пивали, а потребно нужное брали бы на свои квартиры, и отнюдь бы по улицам и по другим домам не волочились, а шли бы только с квартиры прямо в школы и из школ в квартиры свои. О чем учители всякий день при школы ученикам своим напоминали бы с крепчайшим угрожением».

Для ослабления зла Тихон рекомендует учителям призвать себе в помощь лучших учеников и учредить из них особых фискалов услугами которых не брезговала старая педагогия. «Да учредили бы с честнейших учеников фискалов, дабы присматривали бы и верно бы о шалунах и бродягах и у лавок стоящих доносили учителям, а учители бы неослабно истязывали и штрафовали».

Кроме сего еп. Тихон рекомендовал учителям строгий контроль и ревизию над денежными операциями учеников. «Особым указом предписать, чтобы чрез постоянного ученика испробовали учители, особливо школь философии и риторики, нет ли за их учениками долгов по лавкам и харчевням и где только винная продажа горячего и виноградных вынь имеется – и, если что проведают, то о том и мне рапортом представили бы для рассмотрения».¹⁸⁹

Через два года преосв. Тихон нашёл нужным повторить свои предостережения, воспользовавшись, как поводом, синодальным указом, в котором велено было священно-церковнослужителей обязать подписками, дабы они воздерживались ось гнусной, подозрительной и пьянственной страсти,

«А как, писал Тихон по поводу этого указа в семинарии нашей обучаются священно-церковнослужительские дети с намерением получения священства, то дабы они об оном указе вдали н себя от пьянстве ной страсти оберегали, послать в семинарию оного указа копию и велеть учителям, особливо философии и риторики, ученикам объявить в собрании с подписками, которые и прислать мне в свое время при рапорте, А сверх того часто и на словах, и в оккупациях, и в экзерцициях, и морально, и исторически им напоминать, сколь много славных мужей от оной страсти пьянстве ной погибло. А ежели из семинаристов кто в оной страсти будет примечен, то, ни малейше не укрывая, тотчас мне об этом рапортовать и отнюдь не укрывать, опасаясь штрафа неупустительно».¹⁹⁰

В силу приведенного указа со всех учеников философии и риторики сняты были подписки воздерживаться от пьянственной страсти.

Но все эти указы и подписки мало достигали своей цели. По крайней мере в 1784 г. еп. Тихону пришлось обратиться в семинарию опять с суровым предписанием.

«Послать из консистории, распорядился он, указ с предписанием, чтобы семинаристы по харчевням не волочились и у лавок купеческих не стояли бы, а когда кому что купить необходимо нужно, то, подкупив, немедленно на квартиру шли бы и прилежали бы своему учению, на что как префекту, так и учителям, если имеют благонадёжных учеников, не пьющих, смиренномудренныхъ и честных, учредить фискалов, которые бы подавали им записки во всякое время, как скоро приметят бродяг, волочащихся со своими товарищами безвременно, и по оным заметкам штрафовали бы и в штрафную книгу записывали и оную книгу или тетрадь мне присылали бы по третям года, а в случае не исправляющихся, дерзновенных учеников, о них особым рапортом представляли».¹⁹¹

Распоряжение это является повторением указа 1780 года. Большая надежда в нём возлагается на фискалов. Конечно, разведочная деятельность этих надсмотрщиков из среды учеников должна была ограничивать крайние проявления ученической распущенности; но, с другой стороны, сама она вносила в воспитание элементы нездоровые, педагогией не оправдываемые, поселяя в ученической среде превозношение, взаимное недоверие, вражду, приучая с детского возраста к наушничанью, шпионству.

Не чужды были питомцы Суздальской шкоды и другого грубого порока – воровства, каравшегося, впрочем, очень строго, В консисторском архиве о нём встречаются лишь краткие упоминания, но есть несколько случаев, когда, благодаря осложнениям, проступок этот давал повод к пространным волокитам, обрисовывающим прядь нами внутренний быть тогдашней семинарии и характер тех дисциплинарных взысканий, посредством которых, семинарское начальство старалось обуздывать порочные инстинкты своих питомцев. Более интересным в этом отношении является дело «о покраже учеником школы синтаксимы Егором Юрьевским из чулана разных вещей»¹⁹², дело, закончившееся очень трагично для мальчика, которого судили и наказывали не как ученика, а как взрослого, полноправного, ответственного за свои проступки гражданина.

1 мая 1769 года в духовную консисторию был подан рапорт от префекта семинарии профессора Семена Доброгорского.

13 апреля, доносил он, по приказанию Его Преосвященства, ученики отпущены были из семинарии в свои домы на праздник Св. Пасхи. Те из них, которые жили в бурсе, оставили свою одежду и ларцы с разного рода ученическими принадлежностями в семинарском чулане. Ларцы были заперты на замки. По приезде с пасхальных каникул ученики нашли в чулане полный разгром. Дна ларца были разбиты; в остальных все перевернуто и перебито. По осмотре не оказалось следующих вещей: гребенки костяной, платка белого утирального, платка пёстрого красного, медной пряжки, двух чернильниц медных с трубкою и цепочкою медною, кошелька, шитого серебром и шёлком, и трубки перовой черной. По обнаружении такой кражи началось расследование. В виду того, что в пасхальные каникулы оставался в семинарии одень только ученик синтаксимы Егор Юрьевский, сын бывшего попа Юрьевского Введенского монастыря Сидора, то его прежде всего и потребовали к допросу. По словам префекта, его допрашивали при учителях с угрозами наказания. Подозреваемый вначале запирался, а потом повинился во всем. В запертый чулан, по его собственным словам, он пробрался из другого чулана, выставив топором два доски. Все вещи, украденные он хранил в поварне, откуда после признания и принёс. Раскаяние Юрьевского было, по-видимому, настолько искренним, что он тут же повинился и в других кражах, учинённых им раньше. Именно, он объявил, что незадолго

прядь темь украл из кельи ризничего иеромонаха Филарета пряжки, платок шелковый и трубку зрительную, что в Вербное воскресенье, подобрав к чулану магистра Матфея Мидовского ключ, вошёл туда в его отсутствие и оставался там некоторое время с огнём.

Обо всем этом префект сообщил консистории и просил рассмотреть, что с оным Юрьевским чинить повелено будет. В консистории постановили «взять Юрьевского из семинарии и, учиня ему засим в присутствии довольное о показании истины увещание, подробно допросить».

Допрос консисторский мало прибавил к семинарскому расследованию, Кроме сказанного раньше, Юрьевский в консистории заявил, что в чулане магистра М. Мидовского он ничего не нашёл к похищению и в виду этого, «усмотрев в том чулане лежавшие там медные деньги три копейки, унёс их с собою». «Больше же сего я, Юрьевский, добавил он в заключение допроса, похищения не чинивал и в объявленном к похищению означенных вещей умысле товарищей у меня никого не было, также на татьбах и разбоях я никогда не бывал и с воровскими людьми не знаюсь и об оных ни от кого не слыхивал».

Выслушав допрос, в консистории приказали: «сделав в повыте по надлежащему выписку с привнесением в оную приличествующих Св. Отец правил, Духовного Регламента, Государственных правь и Высочайших указов, приложить к докладу немедленно, а объявленного семинариста, доколе о нём надлежащее решительное определение последует, держать в здешней консистории в

ножных железах безвыпускно, коего для такого содержания отдать под карауль консисторским дневальным сторожам с роспиской».

Таким образом, 16 летний мальчик, уличенный в воровстве, был судим как взрослый преступник и до окончательного решения о нём дела попал на железа.

Навели в семинарии справки о его прошлом. Оказалось, что Е. Юрьевский поступил в семинарию в 1763 г., обучался средственно, никаких подозрительных дел за ним до Пасхи 1769 г. не числилось.

Справились в канонических правилах и гражданских законах. Эти справки оказались неблагоприятными для Юрьевского. В 189 артикуле Военного Регламента было напечатано: «Если кто на воровстве пойман будет, и число краденного более 20 рублев не превзойдёт, то надлежит вора впервые шестью сквозь строй прогнать шпицрутены, в другой ряд – двенадцатью, а в третий отрезать нос и уши и сослать на каторгу, а украденное от него отобрать». В пункте 6 указа от 12 октября 1737 года было написано: «Непонятных в науках долго в школах отнюдь не держать, но отсылать их к гражданским управителям для определения в военную службу, дабы на таких глупых и ленивых людей напрасного расходу и другим трудолюбивым людям в тех науках препятствия от них не было».

Благоприятным был для Юрьевского лишь Высочайший указ от 10 февраля 1763 года. Он гласил: «Ворам, которые с первых своих допросов во всем на них показываемом покажут справедливо, год таковым, не чиня не только пытки, ниже пристрастных расспросов, решить дело по закону».

В консистории выслушали справки и приняв во внимание чистосердечность раскаяния Юрьевского, хороший отзыв о нём семинарии, постановили: «На страх прочим учинить ему в семинарии при собрании семинарских учеников наказание плетьми и потом посадить его на два месяца для покаяния в особливое уединенное при той семинарии, по усмотрению префекта, место на хлябь и воду, а как он двухмесячное время пройдёт, выпусти его из того места, дабы он впредь таковых в пренебрегомость законов проступков не чинил, обязать подписками с рукоприложением».

30 июня 1769 года префект семинарии уведомил консисторию, что указ им получен и исполнение по нему имеет быть чинено. После этого Юрьевский, подвергшись жестокой экзекуции в присутствии учеников на семинарском дворе, дли покаяния посажен был на два месяца в уединенный семинарский чулан. Для наблюдения за ним приставили семинарского сторожа Александра Зернова.

В силу ли данных инструкций, или же может быть вследствие личной грубости и жестокости, Зернов обращался с узником далеко не мягкосердечно. Дело дошло до того, напр., что с 5-го по 7-е августа Юрьевский не получал даже определённого ему на пропитание хлеба и воды. Закрыв своего узника на ключ, Зернов в эти дни нашёл возможным совершенно не посещать его. Томимый голодом и жаждой, Юрьевский седьмого числа ночью подпилил у чулана ножиком оконную решётку и вылез из своей темницы на волю. В монастыре он вскоре усмотрел незапертою одну келью, куда поспешно и вошёл. Келья оказалась принадлежащею иеродиакону Гедеону; Гедеон в то время спал. Напившись воды, Юрьевский, благодаря лунной ночи, усмотрел на полке нотную книгу «Стихиры и славники двунадесятых праздников». Будучи любителем пения, он захватил книгу с собою, с тем, чтобы пением разгонять тоску одиночного заключения, и возвратился прежним ходом в своп чулан.

В чулане его ожидало неприятное открытие. Книга оказалась, судя по надписи, не собственностью Гедеона, а казенною. Надобно было ждать строгого розыска. Юрьевский дли предотвращения грозившей ему опасности, подчистил надпись ножиком и положил книгу на полке в соседнем чулане.

Но на другой день все было раскрыто. Сперва его заставил признаться в этом сторож А. Зернов, а потом он сам чистосердечно раскаялся библиотекарю магистру Мидовскому. Товарищи, когда до них дошло известие о происшедшем, стали Юрьевского стращать ужасами военной службы, которую ему будто бы теперь неизбежно надобно было ожидать, и Юрьевский решился бежать,..

17 августа, подпилив вторично ножом железную решётку, часа в три ночи он ушёл из чулана, пролез монастырской подворотней и направился в дом матери своей в г. Юрьев. Мать вдова приняла беглеца со слезами и, узнав о его побеге, принудила возвратиться обратно в Суздаль. У матери он оставался всего одни сутки, но не сдержал своего обещания и, вместо Суздаля, оказался сперва в Троицкой Лавре, а затем в

Москве, где поселился в доме своего родного дяди, Московского купца Алексея Ефремова, и у него прожил недели две.

Дядя, как и мать, не одобрил его побега, так что Е. Юрьевский volens-nolens решил возвратиться в Суздаль и подвергнуться ожидавшей его там тяжелой участи.

Префект семинарии протопоп Семен Доброгорский, к которому явился Юрьевский, после краткого допроса отправил его в школу к товарищам. Товарищи нарисовали прядь юным беглецом картину ожидающих его наказаний в таком мрачном светt, что Юрьевский, забыв невзгоды недавнего странствования, задумал вторичный побег, который немедленно н осуществил.

На этот раз избран был уже другой маршрут. Беглец отправился в Ростов, из него в Ярославль, а оттуда в Юрьевец Подольский. В Юрьевце, переночевав на постоялом дворе одну ночь, сел на судно с каким-то жителем Решемской слободы и поплыл по Волге. Своего спутника и благодетеля он обманул, уверив его, что направляется в Нижний для обучения в Нижегородской семинарии.

В Нижнем Юрьевский оставался дней шесть, ночевал на разных постоялых дворах, а потом с каким-то Казанским купцом Фёдором поплыл Волгой в Казань. За провозь купцу он дал семь копеек.

Здесь то и начались важнейшие злосчастия малолетнего бегуна. О них в допросе он впоследствии рассказывал так,

«По приезде в Казань дня три я находился на постоялом дворе, у кого не упомню, а потом, сшед с онаго постоялаго двора (ибо стал того двора хозяин меня спрашивать, откуда я и есть-ли у меня пашепорт), убоясь, чтобы не взяли меня без пашепорта, скитался по тому городу по миру, ночевку же имел в имеющемся в том город Казани на улице, называемой Замошной Решетке, шалаш, в котором в то время лежало сено. И по случаю тогда великого мороза ознобил я свои ноги и, озноба оныя, пришел 10-го минувшаго октября 1769 гола к заутрени в теплый того города Казанский Петропавловский собор и для отогрения ознобленных ног, а ни для какого умысла, залез в топленную в том соборе церковную печь, в какой и заснул. А как оное заутреннее пение окончилось, тогда оного собора дьячок, усмотрев меня, Егора, в той печи, разбудил и стал спрашивать, кто я таков и для чего зашёл, Я ему ответствовал, что я солдатский сын, а потом признался и сказал, что я, Егор, Суздальской семинарии беглый студент и залез в оную печь отогреть своп озноблённые ноги».

Соборный дьячок отвёл Е. Юрьевского в Казанскую консисторию, а из консистории, по учинении допроса, отослали беглеца на Казанскую губернскую канцелярию. Из канцелярии «без всякого наказания» Юрьевский отправлен был под караулом в Суздаль в консисторию.

В консистории передали Юрьевского приставам под распиской, что они будут крепкое смотрение и наблюдательство над ним иметь и, дабы он, сын Сидоров, не мог учинить утечки, содержать навсегда закованным в ножных железках, а к осторожности на ночь накладывать на него цепь, запирая оную замком.

Начались опять допросы, пошли справки. Положение Юрьевского было теперь несравненно хуже, чем раньше в мае месяце. Теперь он являлся не только вором, но и бегуном, не отбывшим положенного наказания.

Консистория признала Е. Юрьевского к учению вовсе безнадёжным и, как такового, подлежащим к исключению из числа церковно-служительских детей. Но дабы он, за учиненное воровство, так и бегство не оставался без надлежащего штрафования, в консистории постановили отослать его в Суздальскую провинциальную канцелярию при указе немедленно.

В канцелярии с малолетним преступником поступили по законам: секли плетьми и отослали в военную службу.

Так трагически закончилась для Е. Юрьевского попытка завладеть несколькими малоценными предметами ученического обихода, хранившимися в семинарских ларцах.

Более серьезный случай воровства, хотя и с одинаковыми последствиями, произошёл в 1771 г.

Ночью с 22 на 23 октябри этого года Пётр Теплов, Ефим Глазов, Иван Семеновский, Гавриил Ключарев, условившись с Петром Нарбековым, квартировавшим в доме церковника Суздальского Покровского женского монастыря Михаила Иванова, украли стоявший в сенях у церковника сундук с пожитками. Сундук отнесен был к Царицыному пруду, находящемуся за Покровским монастырём, здесь разбит, а пожитки перенесены частью в квартиру Глазова, а частью в баню. Затем, взяв из пожитков гризету зеленого кусок, жемчужную нитку и серебряный перстень с хрусталём, все вместе направились в отстоящий на небольшом расстоянии питейный дом к целовальнику Емельяну. Емельян из принесённых пожитков ничего не взял, а сбегал в питейный дом, называемый «Малах», и привёл оттуда целовальника Дениса. Последний согласился принять принесённые вещи, после того как ученики объявили, что вещи эти взяты ими у «бл...» и выдал в залог 10 рублей. Вечером 23 числа двое из малолетних воров Глазов и Теплов усмотрены были сотским г. Суздаля Афанасием Бириным в харчевне с кое-какими из украденных пожитков и представлены в провинциальную канцелярию. Они, конечно, оговорили сейчас же остальных. Но те бежали из семинарии и, несмотря на принятые меры к разысканию их, не могли быть сысканы нигде,

Глазова и Теплова долго держали в заключении и допрашивали с пристрастием «под плетьми», в виду того, что украденные вещи не оказались в тех местах, где уличенные в воровстве их указывали; а таких вещей было много, и общая стоимость их достигала солидной сумы. Только в марте 1773 года состоялось определение:

«Семинаристам Петру Теплову и Ефиму Глазову за учиненную ими из дому Суздальского Покровского девичьего монастыря церковника Михаила Иванова пожитков кражу учинить прядь здешнею канцелярией, в рассуждении молодых лить (17 л.) и что они в военную службу годны быть не могут, нещадное наказание вместо кнута

плетьми и по учинении этого наказания из под караула освободить и отдать на добрые поруки,.. А как они, Теплов и Глазов, за вышеписанным подозрением, ни в каком церковном чине быть не могут, то, чтобы они праздны в своей воле не проживали, обязать их с крепким подтверждением подписками, чтобы они для положения их в подушный оклад приискали себе надлежащее место и об этом в Суздальскую канцелярию подали желательные челобитья».¹⁹³

В 1774 году были представлены в провинциальную канцелярию и три остальных преступника, которые, при первом известии о поимке Теплова и Глазова, бежали. Ключарев и Семеновский, участвовавшие в проступке, подверглись такому же наказанию, как и их товарищи Теплов и Глазов, именно, сечению плетьми и исключению из церковного чина. Что же касается Ивана Нарбекова, знавшего о воровстве и попустившего его, но не участвовавшего в самом действии, то в отношении к нему допущено было послабление: его высекли плетьми прядь провинциальною канцелярией, но по малолетству его постановили за ним подозрения не считать. В силу этого Нарбеков снова был принят в семинарию.¹⁹⁴

Из других проступков, с которыми очень часто приходилось иметь дело начальству дореформенной семинарии, должно указать на частые случаи манкирования со стороны учащихся своими уроками. Особенно повинны были в этом отношении архиерейские певчие, которые, пользуясь своим привилегированным положением, являлись в семинарию лишь изредка. Любопытный и характерный материал в этом отношении даст дело, разбиравшееся в конце 1783 г.

За неисправное посещение лекций преосв. Тихон дал распоряжение ризничему высечь в присутствии учителя Алексея Володского учеников, состоявших певчими: Марка Смирнова, Григория Трагина и Фёдора Безсонова. По окончании экзекуции ризничий со слов владыки передал Володскому распоряжение, чтобы тот рапортовал о последующем поведении наказанных ежемесячно, В силу такого распоряжения 1-го ноября Волоски вступил с рапортом, в котором заявлял, что в октябре месяце Марк Смирнов ходил в класс всего лишь десять дней, Григорий Трагин четыре дня и Фёдор Безсонов – восемь дней. Иван Благовестов в течении целого месяца совсем в класс не являлся. Получив донесение, преосв. Тихон в пылу негодования распорядился было отослать всех наказанных учеников, «как самовольников и к учению неспособных», во Владимирское наместническое правление к определению, куда угодны окажутся. Но ученики вступили с извинительным и оправдательным всепокорнейшим прошением и, кажется, все по-прежнему оставлены были в семинарии.¹⁹⁵

Вообще же за подобные проступки семинарское начальство наказывало легко, иначе обстояло дело, когда ученики, уклоняясь от уроков, оставляли семинарию и бежали к родным или же в какие-нибудь далекие и неизвестные места, лишь бы только избыть книжного учения. Это, так называемые, бегуны. К отысканию их принимались самые решительные меры и, если только беглеца ловили, наказывали жестоко, «в страх другим». Но такие застращивания оказывались недостаточными. Суровый дореформенный режим до такой степени действовал угнетающе, что призрак публичных истязаний бледнел пред заманчивой перспективой свободы и независимости, и всегда находились новые смельчаки, неудачно повторявшие опыты своих пострадавших товарищей.

Дела о бегунах в. консисторском архиве уменьшаются по мере приближения к последней четверти XVIII столетия, соответственно общему возвышению учебно-воспитательного дела. Но особенно много бегунов дала семинария в шестидесятых и семидесятых годах, в. период господства сурового режима и жестоких марь дисциплинарного воздействия.

В 1764 году представлен был еп. Геннадию список учеников с краткой характеристикой их успехов и поведения. Всех учеников в. семинарии числилось 168 человек. Насколько бегунство было распространено в. то время, можно видеть из того, что из этих 168 учеников 15 отмечены, как состоящие в. бегах или же не явившиеся из отпуска (дело происходило в октябре).

О некоторых прямо замечено: «весьма часто бегает» или «всегда бегает».¹⁹⁶

В том же 1764 году пойман был одень из самых упорных бегунов, достигший высшего класса, но не перестававший мечтать об избавлении от семинарской науки. К нему применили самую высшую дисциплинарную кару.

Именно, 29 сентября прислан был в. казенный приказ ученик философии Гавриил Волицкий при доношении архимандрита Архангельского Юрьевского монастыря. Архимандрит доносит, что 28 сентября Волицкий явился в. Архангельский монастырь без всякого вида и при допросе объявил, что он отлучился из семинарии без ведома своей команды и хочет бежать в. Москву для определения в другую должность. Архимандрит велел арестовать его и отправил в Суздальский казенный приказ. В приказе Волицкий не запирался, а рассказал, что против 28 числа ночным временем, в часа 4 ночи, он в одной рубашке пролез в большие проезжие ворота и учинил самовольно побег. Снеслись с семинарией и запросили справок у префекта Н. Субботинского. Тот дал отзыв такого содержания:

«Студент Гавриил Волицкий обучался философии и элоквенции понятно, а временем и прилежно, жите же имел недобро порядочное, которое сказалось в нём чрез частое пьянство и непослушание, склонность к клеветам и возмущению, от которых пороков желая его отвратить, чрез весь текущей год употреблял я увещания и жестокая наказания, однако больше в нём приметил непобедимой злобы, нежели исправления. К тому же он, Волицкий, не хотя честным уставам семинарским и здравым наставлениям повиноваться, третичное уже из семинарии учинял побеги, первый имел в прошлом 1757 году, второй учинил сего 1764 г. сентября 21-го дня, а третий того же сентября 26-го числа».

Волицкого заключили в консистории под стражу и начали расследование дела. На основании Духовного Регламента и Высочайших указов его из семинарии, конечно, исключили, исключили и из церковного чина, лишив, таким образом, права, поступить в церковный причт. Согласно действовавшей практик, в таких случаях осужденные отсылались в провинциальную канцелярию для определения в военную службу или куда годны окажутся, Но в отношении к Волицкому такая кара найдена была слабой.

«Если ему, Волицкому, рассуждали в консистории, для того определения в военную службу отсылку учинить в здешнюю провинциальную канцелярию, то по неимению здесь, а также в близости таких полков, оной канцелярии определить его вскоре будет некуда, почему он, оставаясь довольное время в праздности, может обучающимся семинаристам подать к нерадению и своевольству повод».

Для предотвращения такого соблазна консистория постановила немедленно при трёх караульных отослать Волицкого в Московскую военную контору для определения в солдаты, Постановление консистории было в точности выполнено.¹⁹⁷

Но бывало и иначе: сами бегуны заявляли желание поступить в военную службу, лишь бы только избыть ожидающих за побег телесных наказаний,

10 ноября 1769 года ученик синтаксимы Иван Семеновский бежал из семинарии. Начался тщательный розыск. Тогда Семеновский, убедившись, что ему не избежать публичного наказания розгами, явился в Суздальскую провинциальную канцелярию с просьбой о приёме его в рекруты. Просьба Семёновского в провинциальной канцелярии была принята, и канцелярия потребовала от консистории уведомления, что означенный семинарист к определению в военную службу консисторией увольняется. Когда об этом услышал префект семинарии Семен Доброгорский, то разослал семинаристов по г. Суздалю с тем, чтобы они поймали беглеца и привели в семинарию. Поиски оказались удачными, и Семеновский водворен был на прежнее место. Приступили к разбору дела.

Префект аттестовал Семёновского, как способного к учению, и уведомил даже о том, что Семеновский раскаялся и взял свое необдуманное слово назад. Консистория после этого нашла образ действия провинциальной канцелярии совершенно незаконным и, определив оставить бегуна по-прежнему в семинарии, к этому прибавила:

«А чтобы оная провинциальная канцелярия впредь от принятия подобных вышеописанному доношению удержалась и поступала бы не иначе, как за силу законов, и таковыми, как ныне, доношениями здешней консистории затруднения, а в делах замешательства не чинила, то ежели впредь сие последует, об оном представлено будет, куда по команде надлежит непременно, и Суздальская провинциальная канцелярия учинит по сему Ея Императорскаго Величества указу».¹⁹⁸

Но, очевидно, раскаяние, обнаруженное Семёновским, было вызвано принудительными мерами, так как 25 января следующего гола он вторично бежал из семинарии. Послали из консистории пристава в с. Семьинское к отцу беглеца, дабы пристав захватил сына, а буде сына не окажется, взял вместо его отца и привез в консисторию к допросу. Был-ли в силу этого определения приведён в консисторию отец бежавшего, неизвестно, так как марта 18-го Семеновский возвратился опять в семинарию из бегов и, по словам префекта, за таковой побег жестоко наказан.

В приведённом деле мы первый раз встречаемся с случаем, когда за побег сына привлекали к допросу и ответственности отца. Между тем в 60-хъ годах такие случаи бывали, судя по делам, далеко не редко и принимали по временам чрезвычайно резкий и суровый характер. Обстоятельство это обусловливалось в значительной степени широким распространением в дореформенной семинарии бегунства и трудностью, какую испытывало семинарское начальство при ведении борьбы с ним.

17 ноября 1765 г. представлен был Геннадию, епископу Суздальскому, список семинаристов, «обращающихся в бегах и пребывающих в домах отцов их под укрывательством». Преосв. Геннадий велел сыскать укрывающихся и представить вместе с отцами в казенный приказ, из которого они имели быть затем переданы префекту семинарии Н. Субботинскому. Последнему еп. Геннадий поручал произвести генеральный разбор.

«И ежели оные ученики к учению явятся способны, то ему их в ту семинарию к учению принять по-прежнему, и при том в оной семинарии показанным отцам их, при собрании семинаристов всех, под колокольцем, учинить наказание в две плети, чтобы они впредь оным детям своим ниже малого укрывательства отнюдь не чинили. И при том же наказании оным отцам их объявить, что ежели отныне впредь они детей своих от школьного учения укрывать будут, то отрешены будут от мест своих неотменно, а на их места определены будут другие. Ежели же при разобрании префектом из показанных учеников к учению в семинарию принять явятся неудобны, то и оным семинаристам учинить тут же под колокольцем беспощадное в две плети наказание, объявя им при собрании всех семинаристов, что они в церковный причт определёнными никогда не будут, а определены быть имеют, в силу указов, в таковую школу, в которой ученики обучаются военной экзерциции, чтобы на то смотря другим ученикам таких побегов и нерадении чинить было неповадно».¹⁹⁹

В том же ноябре месяце распоряжение еп.. Геннадия с неумолимою строгостью приведено было в исполнение. Из дел архива известно, напр., что 23 ноября был представлен в семинарию попью с. Нижнего Ландеха Диомид Иванов и его сын Макар Диомидов, укрывавшийся у отца. По усмотрению префекта Н. Субботинского, Макар Диомидов к продолжению учения оказался «весьма неудобен, ибо понятность в обращении своих побегов к тому учению всю потерял». В силу этого как ученика Макара Диомидова, так и отца его свящ. Диомида Иванова, при собрании всех учеников, под колокольцем, наказали в две плети. Макар Диомидов сверх сего был изгнан из семинарии.²⁰⁰

Впрочем, такие решительные и крутые меры в отношении к отцам бегунов продолжались, невидимому, недолго. К концу 60хъ годов отцов, не представивших своих детей, отлучившихся из семинарии, карали, главным образом денежными штрафами.

Напр., в апреле 1769 года бежал из семинарии ученик аналогии, Кинешемского уезда, с. Меры попа Димитрия сын Александр Новский. Беглеца не могли сыскать. Не мог указать местопребывания его и вызванный в консисторию отец. Тогда консистория постановила взыскать с попа Димитрия эта непредставление сына два рубля. 15 марта 1770 г. Новский явился в Суздаль. Его наказали в страх другим; но и с отца взыскали определённый раньше штраф в размере двух рублей.²⁰¹ Впоследствии А. Новский снова бежал.

Но и привлечение к ответственности отцов за проступки детей не положило конца попыткам бегать от книжного учения. В октябре 1774 года ректор семинарии Соломон вступил в консисторию, напр., с таким докладом:

«Из уволенных на вакации учеников, – а именно, из школы инфимы Николай Флавенский, Иван Заборский и поныне в семинарию не являются, також находящиеся в бегах от прошлых годов а именно ученики из школы синтаксисмы – Пётр Кузнецов, из школы грамматики – Ефим Низов, из школы аналогии -Иван Крылов, Василий Жарновский, Игнатий Сорокин, Дмитрий Марайский, Федор Телпин, Андрей Порецкий, Стефан Попов, Козьма Гуляев, Андрей Чихачев, Александр Новский, Яков Козлов, Алексей Кандауров, Иван Волгин, Иван Ячменев, Алексей Слезкин, Николай Потехин, Иван Гарин, Николай Пенкин, Василий Петровский – итого 21 человек ипоныне не сысканы. Для того благоволила бы консистория о сыску как неявившихся после вакации, так и находящихся в бегах учеников употребить средство».²⁰²

Только в восьмидесятых годах, когда из семинарии так или иначе дали чувствовать себя веяния Екатерининской эпохи с ея просветительными гуманными начинаниями, число бегунов значительно сократилось,

Таковы главнейшие ученические погрешности, с которыми приходилось вести борьбу Суздальскому семинарскому начальству в дореформенной семинарии.

Кром их, консисторский архив сохранил сведения о двух исключительных проступках, не лишённых тоже интереса с точки зрения господствовавших в то время воззрений и порядков.

4 февраля 1775 года ректор семинарии архимандрит Соломон донёс в консисторию о бегстве из семинарии ученика риторики Андрея Ежева, который, как передавали ректору, без всякого дозволения от своей команды вступил в брачное сочетание и хочет бежать в Москву. Забранные справки подтвердили верность этих слухов. Ежев быль венчан священником с, Кидекши Григорьевым Михаилом, после венчания некоторое время жил в доме своего отца, а 4-го февраля уехал в Москву. Отец Ежева, призванный к допросу, оправдывался темь, что, хотя он и чинил воспрещение, но сын его не послушал, и

он вынужден был дать браковенчанным благословение, Ежев за побегом в Москву так и не мог быть сыскан. Оставалось наказать священника, венчавшего Ежева без надлежащего обыска. Консистория определила: сослать его в Борковскую пустынь в монастырские труды без священнослужения на полгода. Но и это наказание не было к нему применено вследствие ходатайства одного видного светского лица.²⁰³

В 1776 году к преосв. Тихону был представлен ученик риторики Алексей Левашев с таким доношением вице префекта Антония:

«Сего 1776 года июля 15-го во время отправления мною по окончании годичного учения в соборной Спасо-Евфимиева монастыря церкви благодарного молебна показанной семинарии ученик школы риторики Алексей Левашев по восклицании многолетия за высочайшее здравие Ея Императорского Величества запел по ошибке «вечная память», но в ту же самую минуту, узнав свою ошибку, пел с прочими «многая лета»..

Приступили к подробному расследованию дела. Левашев оправдывался тем, что он запел «вечная память» вследствие необычайной задумчивости, без всякого умыслу, и «оных речей он, Левашев, не окончил и в туже минуту, узнав свою ошибку, зачал и пропел с прочими «многая лета». В том же роде дали показание регент и певчие товарищи.

Если бы это произошло несколько лить раньше, Левашеву не миновать бы Тайной канцелярии со всеми ея ужасами. Но теперь время политических розысков прошло, и консистория ограничилась сравнительно скромным наказанием,

«Дабы он, Левашев, впредь при всех церковных служениях и процессиях, а паче в таковых н подобных вышеозначенному случаях поступал осторожно и содержал бы в уме своём то точно, что должно читать или петь, его, Левашева, при собрании всех его сотоварищей, высечь в семинарии розгами».²⁰⁴

На основании приведенных примеров можно составить представление и о характере тех дисциплинарных взысканий, к каким прибегали в дореформенной Суздальской семинарии в возмездие за совершенные проступки и для предотвращения новых. Это было время самого широкого применения телесных наказаний. «Штрафование лозами» считалось обычным возмездием за ученические погрешности как лёгкого, так и серьёзного свойства. В более важных случаях обращались и к плети. А было иногда и так, что секли плетьми и за маловажные проступки, свидетельствующие не столько об испорченности, сколько о мальчишестве, именно, когда проступки подвергались обсуждению со стороны слишком возбуждённого педагога. Так, напр, было в 1773 г., когда префект Арсений (Изографов), «будучи под немалым куражом», высек плетьми ученика философии.

Насколько жестокий характер носили по временам телесные внушения, чинимые «в страх другим», достаточно видно из приведенных выше примеров. Примеры эти можно восполнить следующим сообщением ученика поэзии Ивана Ширяева. В своём прошении преосв. Геннадию об определении на место он пишет:

«В 1773 году просил же я именованный (об определении на должность) с прописанием моея погрешности, которую единственно учинил с глупости, а именно учителя Григория Шиновскаго избранил чрез бумажку, которую намарал, шаливши, пером, и я в оной признался в то же время и за тую погрешность наказан три раза, от которых наказаний две недели был в немощи».²⁰⁵

О том, чем и как жили семинаристы вне школьных занятий, чем развлекались в минуты отдыха от латинского диалекта н суровых порядков семинарского режима, в архиве, к сожалению, подробных сведений не сохранилось. Были, несомненно, свои особые развлечения, существовали летнин рекреации (в с. Липнцах), во время которых учащиеся вступали в близкая отношения с учащими и начальствующими, но обо всем этом даются лишь отрывочные известия, попавшие случайно, вследствие опять таки какого-нибудь дебоша и непорядка.

В 1778 году Суздальская семинария объединялась с Владимирскою и Перяславскою; последние две переведены были в Суздаль. С этого года начинается новый период в жизни Суздальской школы, который с большею основательностью должен быль введен в Историю семинарии Владимирской.

Алфавитный указатель личных имен.

Агарев Пётр, ученик, 99.

Алексеев Алексей, пономарь. 69.

Альбицкий Дмитрий, ученик 114.

Анна Ивановна, императрица. 3.

Антоний, археип. Владимирский. 30.

Антоний, иеромонах, вицепрефект (в миру Афанасий Великосельский). 61, 52, 53, 54, 55, 56, 58, 59, 60, 62, 64, 68, 69, 73–75, 76, 80, 81, 82, 88, 86, 96, 99, 105, 138.

Апряннн Михаил, секретарь Юрьев. провинц. канцелярии. 40, 41.

Арсений, игумен, префект (в миру Андрей Изографов).

68, 69, 70–73, 80, 114, 139.

Афанасий, епископ Суздальский. 6.

Афинов Иван, ученик. 99.

Безсонов Фёдор, ученик, 129.

Бирин Афанасий, сотский. 127.

Благовестов Иван, ученик. 129.

Богдановский Дмитрий, ученик. 32.

Быков Иван, ученик. 32.

Быков Иван, ученик. 105.

Быстрицкий Семен, префект, 18, 35, 56, 57, 62, 66–70, 73, 81, 114.

Беляевский Василий, ученик. 82.

Беляевский Иван, ученик. 32.

Варваринский Дмитрий, ученик. 114

Варлаам (Леницкий), епископ Суздальский. 5

Васильев Иван, пономарь. 58.

Введенский Алексей, учитель. 89–99 и в конце книги дополнение.

Великосельский Афанасий, см. иеромонах Антоний.

Величковский Фёдор, ученик. 32, 33.

Венедикт, игумен, учитель. 77–78.

Взорновский Иван, ученик. 71.

Виктор (Онисимов), епископ Владимирский и Суздальский. 85, 90. 101, 102.

Виноградов Иван, ученик. 71, 72,

Волгин Иван, ученик. 137.

Волицкий Гавриил, ученик. 131–32.

Володский Алексей, учитель. 91–92, 99, 190, 129.

Гарин Иван, ученик. 187.

Гедеон, иеродиакон. 29.

Гедеон, иеродиакон Суздальского монастыря. 123.

Геннадий (Драницын), епископ Суздальский. 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 17, 18, 20 прим. 2, 22, 27, 23, 29, 39, 31, 33, 34, 35, 37, 38, 39, 41, 43, 44, 46, 47, 43, 06, 70, 7 2, 73, 78, 79, 94, 102, ПО, 111, 130, 134, 135, 149.

Гервасий (Линцевский), архимандрит, ректор. 23, 26, 63–66, 74, 75, 84, 88, 89, 106.

Глазов Ефим, ученик. 126–28.

Глоарский Михаил, ученик. 100.

Глебов Алексей, учитель. 86–87, 89, 105.

Григорьев, поручик. 40, 41.

Григорьев Михаил, священник. 137.

Гуляев Козьма, ученик. 130.

Денис, целовальник. 127.

Димитрий, диакон. 53.

Димитрий, поп. 136.

Димитрий, сын священ, с. Бородина. 94.

Димитрий (Грозинский), архимандрит, ректор. 26, 27–29, 31, 44, 40, 06, 78.

Диомидов Макар, ученик. 135.

Дмитриев Алексей, ученик. 72.

Доброгорский Семен (в монашестве Соломон), ректор. 21, 20, 34, 35, 37, 39, 45–63, 64, 60, 67, 68, 69, 73, 74, 82, 83, 114, 119, 121, 133, 136, 137.

Ежев Андрей, ученик. 187.

Елизавета Петровна, императрица. 3.

Елисеев Пётр, ученик, 114.

Емельян, целовальник. 127.

Ефремов Алексей, купец. 124.

Ефрем, архимандрит Спасоевфимиева монастыря. 33, 73.

Жарковский Василий, ученик. 136.

Заборский Иван, ученик, 130.

Зернов Александр, ученик, сторож. 32, 122.

Иванов Диомид, священник. 135.

Иванов Михаил, церковник. 120.

Изографов Андрей, см. Арсений, игумен,

Ириней, иеромонах, казначей. 53, 54.

Иероним, епископ Владимирский. 19.

Иоасаф (в миру Иван Карпинский), иеродиакон, учитель.

33, 52, 55, 50, 57, 59, 80–85, 95.

Иосиф (Быков), архимандрит, ректор. 26, 41–45, 78,90.

Иустин (Илляшевич), иеромонах, учитель. 5, 6, 7, 27, 101.

Кандауров Алексей, ученик. 136.

Карпинский Иван, см. иеродиакон Иоасаф.

Ключарев Гавриил, ученик. 120–28.

Кованцев Иван, ученик. 99.

Козлов Яков, ученик. 136.

Корепов Алексей, кузнец. 54.

Коровницкий Андрей, учитель пения. 99.

Крылов Иван, ученик. 130.

Кузнецов Пётр, ученик. 136.

Лавров Иван, ученик. 60.

Лебедев Иван, учитель. 90–91.

Лебедев Пётр (в монашестве Платон), префект. 064, 75, 76–77, 91, 98.

Левашов Алексей, ученик. 138–39.

Луховский Иван, ученик. 107.

Лесновский Николай, ученик. 67, 68, 69, 112 прим. 2, 114.

Магницкий Василий, информатор. 35, 78–79.

Макаров Михаил, воевода. 39

Макатовский Пётр, ученик. 108

Марайский Дмитрий, ученик. 136.

Медведев Иван, ученик. 67, 68, 69, 112 прим.2, 114

Метлов Дмитрий, учитель. 87, 88–89, 90, 99, 105.

Миловидов Семен, ученик. 103.

Миловский Матфей, информатор. 35, 79, 120, 123.

Михалев Филипп, ученик. 71.

Монтанов Фёдор, ученик. 107.

Морозов Лев, ученик. 22, 60.

Мякотин Яков, ученик. 71.

Надеждин К. Ф, преподаватель, 3.

Назарецкий Пётр, ученик. 32.

Назимов Иван, ученик. 83

Нарбеков Пётр, ученик. 126–28.

Низов Ефим, ученик, 136.

Никандр, игумен Никитского монастыря. 65.

Никитский Алексей, ученик. 105.

Новиков. 111.

Новосельский Василий, ученик. 106.

Новосельский Михаил, учитель, 86, 99, 111.

Новский Александр, ученик 136.

Орфановский Иван, ученик. 33

Острецов Осип, ученик. 107.

Павел, иеродиакон. 63.

Пенкин Николай, ученик. 137.

Петровский Василий, ученик, 137.

Петр Великий, император. 3.

Пигмеев Никифор, священник, учитель. 20, 87–88.

Платон, иеромонах, см. Пётр Лебедев.

Платон, митрополит Московский. 85.

Побединский Михаилъ, ученик. 71.

Полозов Алексей, ученик. 32.

Померанцев Иван, ученик, 32, 33.

Попов Стефан, ученик. 136.

Порфирий (Крайский), епископ Суздальский, 8, 10, 28.

Порецкий Андрей, ученик, 136.

Поспелов Пётр, ученик, 105.

Постников Пётр, ученик. 36, 37.

Потехин Николай, ученик. 137.

Руфицкий Егоръ, учитель. 78.

Рябинин Кирилл, ученик. 32.

Рязанцев Никифор, учитель. 62, 83.

Седецкий Михаил, учитель. 02.

Семеновский Дмитрий, ученик. 100.

Семеновский Иван, ученик. 120–28, 132–34. (Одно, вероятно, лицо).

Семьинский Гавриил, учитель. 82, 85–86, 105.

Сидор, поп. 119.

Симон, епископ Суздальский. 6.

Скабовский Афанасий, ученик. 33.

Скабовский Иван, ученик. 106.

Слезкин Алексей, ученик. 137.

Смирнов Марк, ученик. 129.

Смоленский Яков, информатор. 79.

Соломон, архимандрит, ректор, см. Доброгорский Семен.

Сорокин Игнатий, ученик. 130.

Стефанов Андрей, прот. 30.

Субботинский Николай, начальник семинарии, протопоп. 20, 29, 29–44, 40, 48, 49, 00, 80, 90, 114, 131, 134, 135.

Талицкий Семен, ученик. 21.

Теплов Пётр, ученик. 120–28.

Теплухин Фёдор, служитель. 81.

Тихомиров Дмитрий, учитель. 89, 98.

Тихон (Якубовский), епископ Суздальский. 5, 20, 24, 25 пр. 1, 27, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 57, 58, 59, 00, 01, 02» 04, 74, 75, 70, 81, 82, 83, 84, 85, 87, 88, 89, 93, 94, 95, 90, 97, 98, 100, 102, 103, 108, 109, 111, 115, 110,117, 129,138.

Трагин Григорий, ученик. 129.

Тростин Дмитрий, ученик. 106.

Тумский Иван, ученик. 106.

Тумский Пётр, регент. 99, 100.

Телипин Фёдор, ученик 136.

Филарет, иеромонах, ризничий, 53, 120.

Флавенский Николай, ученик. 136.

Флеров Иван, ученик. 30.

Хованский А., князь. 80.

Цветков Антон, ученик, 36; учитель, 79, 80.

Чихачев Андрей, ученик. 130.

Шиповский Григорий, учитель. 72, 80, 140.

Шиповский Лев, ученик. 106.

Ширяев Иван, ученик. 140.

Щедрицкий Алексей, ученик. 106.

Щукин Пётр, ученик. 32.

Фёдор, купец. 124.

Списки учеников Суздальской духовной семинарии 1744 – 1788.

Списки учеников Суздальской семинарии не сохранились полностью. Самый ранний список относится к 1744 г., ко времени закрытия Суздальской школы за выездом из Суздаля иеромонаха Иустина. Список этот хранится в делах Синодального архива. Он приведён мною отдельно, на первом месте, в том виде, в каком его представила семинария в Св. Синод. Из последующего времени в моем распоряжении имелись полные списки: за 1763г. (Арх. Сузд. дух консист., № 284), 1761 г. (Там же, №218), 1766 г. (Там же, № 161), 1760 г. (Там же, № 37), 1781 г. (Там же, № 55) и 1788 г. (Там же, № 66), п неполные: за 1771 г. (Там же, № 242, Дело об отпуске учеников по случаю моровой язвы), 1777 г. (Там же, № 22. Дело о выдаче жалованья казённокоштным ученикам), 1785 г. (Там же, № 106. Приходо-расходная семинарская книга) и 1786 г. (Там же, №397. Дело о выдаче жалованья казённокоштным ученикам). При таких условиях я лишён был возможности дать подробный погодный перечень всех без исключения учившихся в Суздальской семинарии, что будет вполне понятно, если принять во внимание кратковременность пребывания в семинарии некоторых из учеников, остававшихся здесь по поступлении гота 2–3 и затем выходивших для занятия открывающихся церковнослужительских вакансий. Вместо этого я ограничился составлением алфавитного перечня учившихся в Суздальской семинарии, начиная с 1755 г. по 1788 г. В основу этого перечня легли указанные выше списки и затем те сведения об учениках Суздальской семинарии, которые я мог добыть на основании разного рода архивных дел. В алфавитном перечне учившихся я по мере возможности старался сообщать и краткие сведения о служебном положении учеников по выходе их из семинарии. Нужные для этого материалы черпались из Суздальского консисторского архива. Сообщая соответствующие биографические сведения о данном ученике, я вместе с тем цитировал №№ архивных дел, из которых эти сведения мною заимствованы. Делалось это в тех видах, чтобы дать возможность интересующимся известным лицом, в случае надобности, собрать об этом лице сведения более подробные и обстоятельные, чем те, которые приведены мною в алфавитном перечне.

Н. В. Малицкий

1744 год.²⁰⁶

Ведомость о школе и учениках Суждальской епархии в

Спасоевфимивом монастыре обретающихся прошлого 1740 апреля с 16 числа по нынешний 1744 год.

Школы славенолатинской.

1. Суждальскаго архиерейского дому певческой сын Феодор Михайлов сын Троицкой. 15 лет. Поступил 1740 г апреля 16. Изучал фару, инфиму, грамматику, синтаксиму. Изучает поэтику. Понятен.

2. Суждальской епархии с. Коровников попов сын Иван Иларионов. 13 лет. Поступил 1740 г. 16 апреля. Поэтику. Понятен.

3. С. Сельца дьячков сын Иван Дмитриев. 12 лет. Поступил 1740 г. Апреля 16. Поэтику. Понятен.

4. С. Подольца попов сын Иван Иванов, 17 лет. Поступ. того же года июня 4. Поэтику. Понятен.

б. Дмитриевского погосту попов сын Феодор Иванов. 17 лет. Поступ., того же года июня 14. Поэтику. Понятен.

6. С. Городища дьячков сын Фёдор Григорьев. 21 г. Поступ. в 1740 г. июня 14. Поэтику. Понятен.

7. Города Юрьева Польского Введенского девичья монастыря диаконов сын Стефан Васильев. 15 л. Поступ. 1740 г. июня 14. Поэтику. Понятен.

8. Юрьева же церкви Космы и Дамиана поповы сын Иван Семенов. 17 л. Поступ., 1740 г. июня 14. Изучает синтаксисму. Понятен.

9. С. Радованья попов сын Григорий Михайлов. 16 лет. Поступил тогда же. Синтаксиму. Понятен.

10. С. Гостева попов сын ь Михаил Фёдоров 14 л. Поступил тогда же. Синтаксиму. Понятен.

¹1. Того же села дьячков сын Алексей Семенов. 16 лет. ІІоступ. тогда же. Синтаксиму, Понятен.

12. Города Суждаля церкви великомученика Дмитрия попов сын Никита Иванов. 14 л. Поступ. 1740г.апр. 16 числа. Синтаксиму. Непонятен. В 1743 году сентября 12 дня за непонятностью отпущен к произведению тоя же церкви в дьячка.

13. Суждаля же церкви Смоленской Пресв. Богородицы попов сын Стефан Андреев. 15 л. Поступ. апр. 16 1740 г. Синтаксиму. Понятен. В 1743 г. сентября 6 бежал и по побеге не сыскан.

14. С. Скомова диаконов сына. Пётр Григорьев. 18 лет, Поступ. 1740 г. 14 июня. Синтаксисму, Непонятен. 1743г. Сентября6 числа за непонятностью отпущен в дом

отца его.

1э, С. Кибола дьячков синь Василий Матвеев. 16 л. Поступ. 1740 г. июня 6. Научает грамматику. Посредствен.

16. С. Богородицкого дьячков сын Андрей Иванов 16 л. Поступ. 13 июня 1740 г. Грамматику, Посредствен. В 1743 г. сент. 12 за непонятностью отпущен в дом отца.

17. С. Козьмодемьянскаго дьячков сын Илья Спиридонов. 16 лет. Поступил тогда же. Грамматику. Непонятен. 12 сент, 1743 г. отпущен за непонятностью в дом отца.

18. С. Сарыева дьячков сын Михаил Дмитриев. 14 лет. Поступил 1741 г.авг. 11. Грамматику, Понятен.

19. С. Санина попов сын Иван Яковлев. 16 л. Поступ. 1741 г. сент, 6 числа. Грамматику. Понятен.

20. С. Тюгаева попов сын Михайло Акинфеев. 14 л. Поступ, тогда же, Грамматику. Понятен.

21. С. Крапивного диаконов сын Михайло Тимофеев 14 л. Поступ, того же года 12 сент, Грамматику. Понятен.

22, С. Судогды попов сын Никита Матвеев. 18 л, Поступ. 1741г. окт. 12. Грамматику, Понятен.

23, С. Богородицкого диаконов сын Семен Васильев. 19 л. Поступ. 1740 г. 6 июля. Обучается инфиме. Непонятен. В 1743 г. сент. 6 за непонятностью отпущен в дом отца его.

24. С. Головина попов сын Иван Петров. 18 л. Поступ.1740г. 13 июля. Инфнме. Посредствен. 1743 г. 21 числа бежал и не сыскан.

25. С. Хрепелева дьячков сын Василий Петров. 18 л, ІІоступ. 1740 г. 14 июля. Инфиме, Посредствен. 1743 г. 21 сент. бежал и не сыскан.

26. Города Юрьева Польского Введенского девичья монастыря поповы сын Дмитрий Дмитриев. 13 л. ІІоступ.1741г, сент. 20 дня. Инфиме. Понятен, В 1743 г. окт. 15 числа за скорбью отпущен в дом отца его.

27. С. Смердова пономарев сын Антон Михайлов. 14 л. Поступ. 1742 г. окт. 18. Инфиме. Понятен.

23. С. Игрищ попов сын Алексей Петров. 15 л, Поступ. 1742 г. 18 ноября. Инфиме. Понятен.

29. С. Большаго Городища попов сын Алексей Ананьин. 13 л. Поступ. 1743 г. янв. 18 числа. Инфиме. Посредствен.

30. С. Кувезина попов сын Пётр Тихонов. 16 л. Поступ.1740 г. 6 июня. Фаре. Посредствен.

31. С. Новаго дьячков сын Егор Никитин. 16 л. ІІоступ.1740 г. июня 11. Фаре. Посредствен.

32. С. Симы дьячков сын Прохор Фёдоров. 15 л. Поступ. 1741 г. сент, 20. Фаре. Непонятен. Отпущен по делу за некоторым подозрением в январе 1743 г.

33. Мстерской слободы церкви св. Иоанна Милостивого диаконов сын Семен Васильев. 19 лет. Поступ. 1741 г. окт. 12. Фаре. Понятен. В 1743 г. сентября 9 числа бежал и поныне не сыскан.

34. С. Баранова пономарев сын Семен Сергеев. 15 лет. Поступил 1741 г. ноября 3 числа. Фаре. Непонятен, В 1743 г. сентября 9 за непонятностью отпущен в дом его.

35. С. Иванова дьячков сын Григорий Алексеев, 15 лет. Поступил 1741 г. декабря 5 числа. Фаре. Непонятен,1743г. сентября 9 числа бежал и не сыскан.

36. Города Суждаля церкви Лазаря Праведного попов сын Косьма Андреев. 15 лет. Поступил 1742 г. июня 16 числа. Фаре. Непонятен. 1743 г. окт. 10 дня бежал.

37. Города Шуи соборной церкви пономарев сын Яков Максимов. 13 л Поступ. 1741 г. окт. 18 числа. Фаре. Непонятен. В 1743 г. июля 10 за непонятностью отпущен в дом отца его.

38. С. Никольского попов сын Стефан Сидоров. 16 лет. Поступ. 1742 г. ноября 18. Фаре. Непонятен. В 1743 г. авг. 5 числа за непонятностью отпущен в дом отца его.

39. С. Юрькова попов сын Василий Петров. 14 л. Поступ. 1743 г. мая 9. Фаре, Посредствен.

40. С. Тюгаева пономарев сын Михаил Петров. 14 лет. Поступ. 1743 г. декабря 19 числа. Фаре. Посредствен.

41. С. Нижнего Ландеха дьячков сын Пётр Андреев. 13 л. Поступ. 1743 г. декабря 19 числа. Фаре. Непонятен. В нынешнем 1744 г. января 25 числа за непонятностью отпущен в дом отца его.

Итого в тех школах в обучении в наличии имеется; в поэтической 7, синтаксимы 4, грамматике 6, инфиме 3, фаре 4, итого 24 человека. Затем из этих школь за непонятностью за скорбью²⁰⁷ и за побегом выбыло 17 человек.

Ведомость о школе и об учениках Суждалъской епархии, в Спасоевфимиевом монастыре обретающихся нынешнего 1744 г. с января по февраль месяц.²⁰⁸

1. С. Михайловского попов сын Иван Михайлов. 11 л. Поступ. 1744 г. янв. 12. Фаре. Посредствен.

2. Того же села дьячков сын Матфей Григорьев. 11 лет. Поступ, тогда же. Фаре. Посредствен.

3. С. Тейкова попов сын Иван Степанов. 12 л. Поступ. 1744 г. янв. 19. Фаре. Посредствен.

4. С. Георгиевского диаконов сын Стефан Данилов 15 л. Поступ. 1744. янв. 19 числа. Фаре. Непонятен. В нынешнем 1744 г. янв., 25 за непонятностью отпущен в дом его.

5. Села Афанасьева попов сын Семен Данилов. 15 лет. Поступ. 1744 г. 27 числа. Фаре. Посредствен.

/

1755–1788 гг.