История Киевской духовной академии, по преобразовании её в 1819 году

Русский Венценосец, спасший целость и свободу Европы и возведший народ свой на высшую степень величия и славы, между многими царственными заботами о внутреннем благоустройстве своего обширного наследия, положил дать училищам духовным новый, точный и совершеннейший вид. Возвысив с 1807 года сумму на содержание духовных училищ до 338,863 p., Государь Высочайшим указом от 29 ноября того же года повелел учредить комитет об усовершенствовании оных, назначив и утвердив членами людей, известных великими заслугами отечеству, глубокою учёностью и изведанной опытностью в деле народного просвещения. Это были: Амвросий, митрополит новгородский, Феофилакт, епископ калужский, Иоанн Семёнович Державин, обер-священник армии и флотов, князь Александр Николаевич Голицын, обер-прокурор св. синода и Михаил Михайлович Сперанский, статс-секретарь. Бывший тогда епископ старорусский (в последствии митрополит киевский) Евгений сочинил план об усовершенствовании духовных училищ, который и был представлен комитету. Не более как в один год комитет рассмотрел этот план, обозрел весь ход образования училищ в России с древнейших времён, исчислил суммы потребные на содержание, уже не одних учебных заведений, но и всего духовенства; определил источники, откуда заимствовать эти суммы, составил правила исные, точные и связные для преобразования училищ и поднёс Императору свой доклад вместе с Начертанием правил. С каким удовольствием Благословенный Монарх принял и одобрил сей доклад, – это можно видеть из трех Высочайших указов, данных 26 июня 1808 года, из коих в первом – св. Синоду – Государь утверждает все меры комитета во втором – государственному казначею – повелевает отпускать суммы па содержание духовенства, а в третьем – самому комитету – «изъявляет особенное своё благоволение и признательность, отдавая совершенную справедливость усердию и отличной деятельности его».

В следствие начертания и предположений комитета, образование духовных училищ получило такой вид и распорядок:

1) прежде всего учреждено особое управление, не зависящее от управления светских училищ и относящееся непосредственно к св. Синоду;

2) все вообще духовные училища разделены на четыре рода или порядка: на академии, семинарии, уездные и приходские училища.

Связь между ними, по части управления, установлена следующая; высшее правительственное место учебных заведений есть Комиссия духовных училищ. Она обнимает все роды и потребности их; к ней относятся с своими представлениями академии; к академиям – семинарии, к семинариям – уездные училища, а к уездным – приходские. Комиссия действует на училища предписаниями, которые поступают первоначально в академии, из академии – в семинарии, из семинарий, если дело касается низших училищ, в уездные и приходские училища. Таким порядком во всех делах и сношениях училищ установилось ясное и определительное единство.

Связь по части учебной.

1) Комиссия составляет подробные уставы академий, семинарий и прочих духовных училищ, определяет время их открытий, получает и рассматривает списки учащихся и конспекты учащих, неисправности замечает и исправляет.

2) Академии во всем пространстве преподают науки, сообразные цели духовного воспитания и приготовления воспитанников к высшим должностям духовного звания.

3) Семинарии приготовляют воспитанников для академий, священников для приходов и для медицинских академий, если бы того потребовало правительство.

4) Училища уездные, сближаясь по местным обстоятельствам с учением домашним и распространяя круг сведений, дают лучший способ родителям с меньшим иждивением наставлять детей в познаниях, приличных возрасту и назначению их, а также приготовляют воспитанников для поступления в семинарии.

5) Училища же приходские распространяют в самые села и деревни отрасли однообразного и методически – правильного учения; а отсюда рассеянное доселе под частным и весьма нередко недостаточным призрением юношество собирают и соединяют под общий, единообразный, постоянными правилами определенный надзор. Отсюда выходит, что корень воспитания священно-церковно-служительских детей, посаждаемый в домах родительских, получает ростки в приходских училищах, укрепляется в училищах уездных, приходит в развитие в семинариях, усовершенствование своё находит в академиях, а окончательное решение об успехах и определении себя на служение Церкви и Отечеству слышит от Комиссии духовных училищ.

Связь по части экономической.

1) Приходские училища представляют свои отчёты в уездные, уездные училища – в семинарии, семинарии – в окружные академии, а академии – в Комиссию. Суммы на содержание училищ назначаются Комиссией и переходят чрез академии в семинарии, и так далее по нисходящей линии.

Комитет предположил сохранить уже существовавшие тогда академии: Киевскую, Московскую, С. Петербургскую и Казанскую; семинарии разделить, по числу академий, на четыре Округа, назначив в каждой епархии по одной семинарии, по десяти уездных училищ, круглым и самым высшим числом, и по тридцати училищ приходских, тоже самым большим числом; таким образом, по предначертаниям Комитета, число всех вообще духовных училищ долженствовало возрасти до тысячи пятисот восьмидесяти; в следствие сего, число учащихся в этих училищах, по ведомости 1825 года, значилось сорок пят тысяч человек. Но надобно заметить, что сколько есть в России детей духовного звания мужеского пола от шести лет возраста и выше, – столько же есть и учащихся, с весьма небольшим исключением, ибо, по обычаям и законам нашей Церкви и Отечества всякий священно-церковно-служитель обязан обучать сына своего грамоте сначала сам, а потом уже представлять его в училище.

Примерный штат или сумма на содержание духовных училищ, по исчислению Комитета, определён был в следующем порядке.

На С. Петербургскую академию 67,000 p., на Киевскую, Московскую и Казанскую по 55,8800 р. – всего на четыре академии 234,400 р.

Все епархии, а потому и семинарии, за разностью цен и способов и; их содержанию, Комитет разделил на три разряда, назначив каждому особую сумму.

В первом разряде поставлено восемь семинарий; из них на С. Петербургскую положено 19,900 р. на прочие семь по 17,000, a на все вместе перворазрядные семинарии 138,900 р.

Ко второму разряду отнесено двенадцать семинарий. Содержания на каждую положено по 14,375 p., а на все 172,500 р.

Третий или низший разряд составлен из шестнадцати семинарий, из коих на каждую определено 12,850 р. значит, на шестнадцать семинарий 205,600 р. На все же вообще тридцать шесть семинарий причитается суммы 517,000 р.

Подобно сему и уездные училища разделены на три разряда:

В первом разряде положено восемьдесят уездных училищ; штат по С. Петербургской епархии – в самом Петербурге по 2,750 р. на каждое училище, и по 1,900 р. на другие училища в уездных городах той же епархии; в прочих семи перворазрядных губерниях по 1500 р. на училище. Всего на восемьдесят училищ уездных первого разряда 124,850 р.

В епархиях второго разряда предположено первоначально открыть сто двадцать уездных училищ, положив на каждое по 1200 p. а на все 144,000.

В третьем разряде сто шестьдесят уездных училищ; на каждое по 950 p. и того на всё 152,000; а вообще триста шестьдесят уездных училищ 420,850 р.

Приходских училищ в первом разряде по штату положено двести сорок; в Петербурге на каждое училище по 775 p. a в уездных городах этой епархии по 600 p.; в прочих же перворазрядных епархиях по 550. На все приходские училища этого разряда 134,200 р.

Второго разряда приходских училищ триста шестьдесят; каждому училищу 475 р. на все же вместе 171,000.

В третьем разряде четыреста восемьдесят училищ; содержание на каждое во 400 p. а на все 192,000; итак на тысячу восемьдесят приходских училищ 497,200 р.

Если возьмём суммы на все академии, семинарии, уездные и приходские училища и совокупим их вместе, – то количество оных будет простираться до 1,669,450 р. Какой переход от 180,000 рублей-суммы, которою содержались двадцать девять тысяч учащихся до 1807 года!

Само собою разумеется, что преобразование всех духовных училищ и приведение их в новый порядок, по начертаниям Комитета, не могло совершиться вдруг и в одно время; поэтому всё начало приходить в движение и раскрываться постепенно, исподволь. Таким образом прежде всего Высочайшим указом 26 июня 1808 года учреждена Комиссия Духовных Училищ. Вслед за сим 17 февраля 1809 года торжественно открыта, по новому образованию, С. Петербургская Духовная Академия. Первый курс академии определён в шесть лет, «время, как изъяснился Комитет, нужное, чтобы новый круг академического учения совершился». В течение этого времени образовались наставники преимущественно для С. Петербургского учебного Округа. Когда кончился первый академический курс, Государь в указе от 27 августа 1814 года писал, между прочим, первенствующему члену Комиссии Духовных Училищ, митрополиту Амвросию: «остаюсь уверенным, что сей вертоград наук даст в своё время плоды обильные, поколику принял семена благие и расцвёл под непосредственным влиянием искусных смотрителей. Слава и благодарение Всевышнему, тако благословившему намерения Мои доставить Церкви достойных пастырей!» В другом Высочайшем указе 30 августа того же года, данном Комиссии Духовных Училищ, Император «изъяснил ей свои намерения о воспитании духовного юношества. Первый учебный курс, писал Государь, Александро-Невской академии кончен, образовавший учителей для второго курса С. Петербургского Округа и открытия вновь Московского: то Я желаю, чтоб Комиссия обратила своё внимание как на сих новообразованных учителей, так и на самые училища, дабы устроить их в прямом смысл училищами истины. Просвещение, по своему значению, есть распространение света, и, конечно, должно быть того, который во тьме светится и тьма его не объят. Сего света держась во всех случаях, вести учащихся к истинным источникам и теми способами, коими Евангелие очень просто, но премудро учит: там «сказано, что Христос есть путь, истина и живот; следовательно, внутреннее образование юношей к деятельному христианству да будет единственною целью сих училищ. На сем основании можно будет созидать то учение, кое нужно им по их состоянию, не опасаясь злоупотреблений разума, который будет подчинён освящению Вышнему. Я удостоверен, что Комиссия Духовных Училищ, призвав Спасителя в помощь, употребить все свои усилия к достижению цели, без которой истинной пользы ожидать нельзя».

Преклонимся благоговейно пред мудрою прозорливостью и истинно-отеческой попечительностью Монарха-христианина, с какими Благословенный входил в дела, касавшиеся преобразований училищ духовных, сам приводя все в движение и всему указывая точные в прямые цела...

Слово Благословенного дало жизнь и душу тому Уставу, по которому образовались наши высшие, средние и низшие духовные училища. Вступительные положения, не смотря на специальность применения их к юношеству духовному, так близки к состоянию каждого из нас, и так верно характеризуют истинно необходимые нашему Отечеству училища, что знать их есть священный долг всякого истинного сына Церкви православной и верного слуги русского престола.

«Общая цель воспитания юношества, пишется в Уставе, есть образование нравственных и физических способностей, согласно с его предустановлением. Главное предустановление юношества духовного состоит в утверждения и распространении истинного благочестия. Начало премудрости страх Господень. Сей спасительный страх должен быть вперяем не словами только, коих частое повторение делается безплодным, – но наипаче утверждением и распространением между юношами здравых понятий о непрерывности отношений наших к Богу и о действиях Промысла Его на все мгновения жизни; понятия сии наипаче должны быть укрепляемы примером и богоязненностью наставников и смотрителей. Благочестие их есть краеугольный камень христианского воспитания. Все упражнения, располагающие к благочестию, а особенно молитва, должны быть свято сохраняемы. В училищах отсутствие или небрежность в положенных часах молитвы должно считать вячшим злом, нежели упущение важнейших уроков. Для духовных упражнений должны быть назначаемы юношам все удобности, чтоб не развлекались они в сие время другими предметами. После духовных упражнений ничто столько не укореняет начал христианской нравственности, как привычка к повиновению. Не может тот быть покорен Богу, кто строптив пред человеками. Посему все установления, утверждающие повиновение и уважение к начальству, должны быть, наипаче в духовных училищах, строго охраняемы. Нравственность юношей отлично назидается добрым употреблением времени и непрерывной деятельностью. Посему время учащихся так должно быть распределено, чтобы всякое понятие о праздности было от них удаляемо. Самые часы отдохновения должны иметь свой род занятий; самые прогулки должны быть поучительны. Во всех возрастах, особенно же в юности, добрые правила и добрые привычки должны быть охраняемы надзором. Посему учащиеся, во всех положениях их, должны быть окружены самым внимательным присмотром. Попечительное око надзирателей должно быть обращено на них в классах, следовать за ними вне классов и невидимо. Нет ничего тщетнее и слабее, как учёность, приобретённая наслышкою. Посему первое правило учебного управления есть стараться возбуждать собственные силы учащихся, давать им случай и удобность действовать. Лучший наставник есть не тот, кто блистательно сам говорит и изъясняет, но тот, кто заставляет учащихся размышлять и изъяснять. Посему все методы учения во всех духовных училищах должны быть основаны на собственных упражнениях юношества. Учитель должен только помогать развитию ума. Дело профессора не в том состоит, чтобы дать урок, но в том, чтоб урок был принят, чтоб он пустил, так сказать, свой корень в уме слушателей. Все уроки должны быть с отчётами, и следовательно, каждый из них, после надлежащего изъяснения, должен быть разрешаем на вопросы и ответы. Две части существенные составляют методу учения: урок в классах и домашние упражнения. Обе части сии должны быть сопровождаемы точными отчётами. Домашние упражнения состоят или в сочинении, или в чтении; тот или другой род упражнения требует, со стороны наставников, здравой критики и примечаний. Чтение не менее требует назначения и отчёта, как и сочинение: ибо ничто не может быть более вредно, как чтение произвольное, поверхностное, рассеянное, без точной цели и аналитического разбора. Оно напыщает ум, затмевает понятие, приучает к рассеянности мыслей и есть нечто другое, как пища праздности и пустое препровождение времени». Какие святые и возвышенные правила воспитания русского юношества! Как тверда и безопасна дорога, открываемая молодым людям таким христианским указателем! Как прочно образование, в основание которого полагается такой крепкий краеугольный камень, как страх Божий! Ясно зрится и слышится здесь оный древний завет св. Михаила митрополита, которым началось образование св. Руси, пошедшее от Киева...

Сообразно троякой цели установления духовных академий, то есть

1) образованию духовного юношества к высшим должностям,

2) распространению и поощрению учёности в духовенстве и

3) управлению духовных училищ, академиям подчинённых, и Устав академий разделён на три части, из коих первая заключила в себе правила внутреннего управления академий, «яко высших духовных училищ,» во второй изложены правила, долженствующие руководить академии в обязанности распространять и поощрять учёность в духовенстве вверенного им Округа, и в третьей – постановления, по коим академии должны действовать на управление училищ, им подведомственных.

Состав Внутреннего Правления Академий, по новому плану, слагается, под главным ведомством епархиального архиерея, из следующих лиц: ректора, как главноуправляющего всеми частями училища и непосредственного начальника всех учителей; ему же поручается наблюдение и над учебною частью; инспектора, как лица, заведывающего собственно надзором за нравственностью студентов с обязательством отправлять и профессорскую должность; эконома, имеющего в своих руках преимущественно хозяйственную часть, и секретаря, управляющего всей канцелярией.

Ректор, определяемый самою Комиссией Духовных Училищ и состоящий под непосредственным её влиянием, должен быть, во-первых, доктор Богословия; во вторых, архимандрит или игумен, или наконец протоиерей первоклассной церкви в том городе, где находится академия, и в третьих, по самому уже званию своему, Член Консистории, в которой однако ж присутствует только в свободное от других занятий время. Кроме ректорской должности, он может быть и профессором по классу богословских наук. Очевидно, что круг деятельности ректора весьма обширен. Он имеет право лично наблюдать за действованием всех лиц, служащих в академии, словесно требовать отчёта, делать распоряжения, наставления, увещания, замечания и выговоры, давать публичное одобрение искусству и деятельности по должностям. Усмотрев какой-либо недостаток или упущение по части нравственной или экономической, ректор входит в объяснения с инспектором или экономом, предлагает им необходимые советы, а в случае недействительности словесных внушений, входит запиской в Правление. Никакое частное дело не может быть внесено в Правление прежде словесного доклада о том ректору, который своею властью имеет право удовлетворять жалобам просителей, примирять несогласия, производить домашний суд, и разве уже по нужде и важности дела назначать формальное производство в Правлении. При открытии каждого курса. профессоры представляют ректору конспекты – каждый по своему предмету. Рассмотрев их предварительно домашним образом, ректор вносит конспекты в Правление, которое наблюдает, «чтобы нужнейшие части науки не были упущены, чтобы каждая из оных имела надлежащее пространство, и чтоб части менее существенные были проходимы только исторически, дабы не рассеять внимание студентов и не отвлечь их исследованиями тщетными от предметов важнейших; чтобы время, назначаемое для уроков каждой части, было сообразно целому, и чтобы весь круг совершался в данное время с стройностью и взаимным всех частей соответствием, чтоб авторы и учебные книги профессоров избираемы были в своём роде самые лучшие, в чтоб они всегда держались на одной линии с последними открытиями и успехами в каждой науке». Самые книги из академической библиотеки ни иначе могут быть отпускаемы студентам, как по запискам профессоров и с утверждения ректора, и только отличнейшие из воспитанников, по усмотрению его, могут получать ежемесячные билеты для посещения библиотеки, где, в присутствии библиотекаря или его помощника, позволяется им делать важные выписки или свои соображения. Ректор обязав непосредственно наблюдать как за методом преподавания, так и за успехами студентов. Для этого он посещает лекции, и малейшую неточность в учении или неисправность студентов следит неослабно, в то же самое время делая необходимые замечания. По окончании каждого месяца, профессоры представляют ректору лучшие сочинения студентов; рассмотрев их, он отдаёт с своими заметками Наставникам, или назначает приватное собрание для выслушивания сочинений от самих авторов. Частные и публичные испытания назначение учёных степеней окончившим курс студентам и определение их на службу – все это состоит под непосредственным ведением ректора, который вместе с тем аттестует и самих наставников в их способности к прохождению службы, прилежании и поведении.

Не менее обширны обязанности и инспектора. Кроме профессорской должности, он обязывается быть недремлющим блюстителем самой важнейшей стороны воспитываемого юношества; «попечительское око» его должно быть обращено на студентов в классах, следовать за ними вне классов и невидимо сопровождать их даже вне училища. Хотя надзор инспектора в первом случае и не может быть непосредственным, но нужных сведений о поведении студентов в классах он в праве требовать от профессоров и от старших. Те и другие непременно обязываются доносить ему о всяком уклонении от порядка или опущении уроков воспитанниками. Так как домашнее нахождение студентов может быть в храме Божием, в академических камерах с приличными времени и месту занятиями, и в столовой, – то и обязанности инспектора условливаются сими тремя обстоятельствами. В первом случае все студенты без изъятия в воскресные, праздничные и табельные дни непременно должны находиться при церковном богослужении. Перед выходом в церковь, инспектор должен осмотреть студентов, прилично ли они одеты. «Никакой проступок, говорится в Уставе, не может быть более предосудителен, как бесчиние или неблагопристойность в церкви. Вины сего рода должны быть строго наказываемы». Инспектор обязан наблюдать, чтобы все студенты без изъятия первую и последнюю неделю Великого Поста употребляли на очищение совести покаянием и приготовлялись бы к причащению св. Таин. Надзор за студентами в камерах весьма многоразличен, по многоразличию требований от благовоспитанного юноши. Таким образом, первый предмет инспекторского наблюдения состоит в том, чтобы все часы студентов располагаемы были по установленному назначению. Для сего воспитаннику полагается: а) в 6 часов вставать; b) седьмой – на одеяние, на молитву; с) восьмой – на приготовление к урокам; д) девятый, десятый, одиннадцатый и двенадцатый в классах; е) первый и второй – на обед, отдых и прогулку; f) третий и четвёртый часы в классах, кроме четверга; g) пятый – на отдых и прогулку, h) шестой, седьмой и восьмой – на домашние упражнения; i) девятый и десятый на ужин, домашние упражнения и на вечернюю молитву; к) в десять часов спать. Впрочем, инспектор может, с известным разбором, позволять студентам заниматься до одиннадцати часов; но в одиннадцать огонь непременно должен быть погашен. Для личного удостоверения в том, все ли студенты занимаются делом, свойственным известному времени, что они читают и как себя ведут, – инспектор обязан посещать камеры, и если увидит, что студент читает или пустую или вредную книгу, то немедленно отбирает её, и, сообщив о сем ректору, налагает наказание соразмерное вине. Во время стола инспектор или сам или чрез помощников своих наблюдает за тишиной и благочинием; тоже соблюдается и во время прогулок студентов по академическому двору. Посещения посторонних лиц хотя и не воспрещаются, но о всяком посетителе должен знать инспектор; а буде посещения такие слишком часты и особенно поздни, то принимаются меры для устранения такой помехи занятиям студентов. Вне училища надзор инспекторский является в следующих постановлениях: всякий студент, имеющий надобность отлучиться из академии, получает от инспектора билет, без которого привратник не должен пускать его со двора; в билете означается срок отпуска, который, однако ж никогда не может простираться на целую ночь, даже и на день дозволяется только самым благонравным и надёжным воспитанникам. По возвращении домой, студент должен предъявить билет свой непосредственно самому инспектору или помощнику его или старшему в камере. Для облегчения таких многотрудных занятий инспектора, назначаются ему помощники из бакалавров – один из имеющих прибывание в самом корпусе академическом, а другой вне оного. Кроме сего в каждую камеру поставляется старшие из благонравнейших и отличных студентов, которому, в особенное отличие, предоставляется право иметь особенное место при столе, предшествовать прочим студентам в собраниях и иметь в своём распоряжении комнатного служителя. Каждый день, в девять часов вечера, старшие доносят инспектору о поведении студентов и о проступках, ими замеченных; о происшествиях же, заслуживающих особенного внимания, докладывают ему без малейшего промедления. Но и этим ещё не ограничивается влияние инспектора на училище; он обязан наблюдать, чтобы все без изъятия профессоры и бакалавры приходили в классы и выходили из оных в назначенные им часы, и хотя лично, сам собою, он не входит в часть учебную, ни в экономическую; но о всяких недостатках или упущениях, в том или другом случае им замеченных, обязывается доносить Правлению. Ежемесячно он представляет списки поведения студентов, из коих благонравнейшие, в полном присутствии Правления, получают довлеющую похвалу, а замеченным в чём-либо предосудительном изъясняются их вины и делаются выговоры. Кроме таких поощрений к благонравию и успехам в науках, в распоряжении инспектора находятся: а) похвала и одобрение в камере перед студентами: b) причисление благонравного и успешнейшего студента к сословию старших, в звании почётного, с увольнением его от надзора своего товарища; с) представление к награде книгами. Что же касается до наказаний, установленных для неблагонравных и строптивых, то частью они состоят в непосредственном распоряжении инспектора, а частью назначаются определения Правления. К первому разряду относятся: а) увещание и выговор инспекторский в комнате перед студентами; b) назначение особого места за столом, ниже всех и отдельно от прочих; с) осуждение на хлеб и на воду от одного до семи дней. Ко второму разряду принадлежат: а) призыв и строгий выговор в Правлении; b) уединённое заключение в следствие чего заключаемый отсекается от всякого сообщения с кем бы то ни было, содержится на хлебе и на воде, лишается книг и всех способов к упражнению, оставляемый таким образом скуке и раскаянию. Впрочем уединённое заключение хотя и может быть повторяемо, но в один раз более недели продолжаться не должно. с) Исключение из академии и отсылка в гражданское ведомство: но это уже последняя мера наказания, предпринимаемого только тогда, когда все другие способы исправления остаются напрасными. Оно производится ни иначе, как с утверждения Комиссии Духовных Училищ.

Третий член Правления эконом, избираемый обыкновенно или из профессоров, или просто из особ монашествующих или из местных священников, и утверждаемый в сей должности епархиальным архиереем, имеет главнейшею обязанностью своею приём, хранение и употребление сумм по данным правилам. Выдача жалованья всем служащим при академии, заготовление разных вещей посредством подрядов, хозяйственного распоряжения и мелочных покупок; наблюдение над академическими зданиями и всем, что в них находится, освещение и отопление оных, чистый воздух и опрятность как в комнатах, так и в постелях студенческих, одежда, припасы письмоводства, стол, содержание больницы и спокойствие больных студентов, медицинская отчётность, смотрение за исправностью и поведением служителей – всё это лежит на прямой ответственности эконома. Впрочем сам собою он не в праве распоряжаться или вводить по своей части что либо новое против установленных правил, но о всех встречающихся надобностях, исключая мелочных закупок, относится в Правление, и поступает по его уже определениям.

Секретарь избирается самим Правлением и утверждается местным архиереем. Он бывает из профессоров или бакалавров и заведует всем производством дел по канцелярии. Письмоводители, назначаемые из студентов, также утверждаются архиереем, с производством положенного им жалованья. Дела входят в Академическое Правление от местного архиерея предложениями; от Консисторий – сообщениями; от Членов Правления – записками, от профессоров и студентов – рапортами или прошениями. Канцелярское делопроизводство во всём сходно с общим гражданским; те же формы разных книг и журналов; те же приёмы, при рассматривании и решении дел, и наконец, та же подача, при заседаниях, мнений, между коими ректорское имеет перевес и при равенстве противных голосов решает дело. Правление имеет большую и малую печати, из которых первая прилагается к дипломам и аттестатам, а последняя служит на прочие обыкновенные случаи.

Общие предметы действий Академического Правления суть:

1) определение профессоров и бакалавров в академии и наставников в семинарии и низшие духовные училища, и увольнение оных по разным встречающимся обстоятельствам.

2) Выдача аттестатов студентам по разрядным спискам и представление Комиссии сих списков с показанием успехов и поведения.

3) Попечение о внутреннем устройстве академии и вообще.

4) Исполнение и применение ко вновь открывающимся обстоятельствам правил Устава, с правом требования в таковых случаях разрешения от Комиссии Духовных Училищ.

«Добрая метода учения, сказано в Уставе, состоит в тои, чтобы способствовать к раскрытию собственных сил и деятельности разума в воспитанниках, а посему пространные изъяснения, где профессоры тщатся более показывать свой ум, нежели возбуждать ум слушателей, доброй методе противны. В добром учении необходимо нужно требовать в уроках самых строгих отчётов, и заставлять студентов самих изъяснять истины, ими открытые, вызывая их к тому задачами и вопросами, и выправляя тут же их погрешности. Собственное упражнение студентов в сочинениях есть одно из существенных правил доброй методы: но сочинения сии должны быть всегда сопровождаемы от профессоров здравой критикой. Указание лучших источников домашнего чтения и отчёт по временам в сем чтение принадлежать также к доброму учению». Так прост, ясен и точен взгляд на образование юношества, бросаемый не с высоты несбыточных умозрений, а как следствие ближайшего усмотрения нужд училищных. После таких начал, каковы страх Божий, полагаемый в основание человеческой премудрости и прямое понимание дела, немудрено, что дальнейшие правила просвещения явятся твёрдыми и ясными, и поведут науку тем путём, который единственно – потребен для истинно русских училищ. Таким образом, касаясь наук богословских, Устав училищный предписывает следующее: «Лучшая метода богословского учения. без сомнения, состоять должна в чтении св. Писания и испытании истинного смысла его, по оригинальному изложению и лучшим изъяснениям св. Отцов. Посему, после Богословия догматического, Герменевтика должна занимать первое место. Что принадлежит до части полемической, то хоть и нужно студентов с нею ознакомить, но бесполезно бы было слишком оною заниматься. Довольно дать понятие о главных вопросах, в споре обращающихся и о лучшем способе их разрешения, помня, впрочем, всегда, что слово Божие не состоит в прениях и умствованиях человеческих. Нравственная часть Богословии должна напротив, сколько можно, более быть усилена. В учении богословском, так как и во всех других, должно необходимо упражнять студентов в сочинении трактатов и рассуждений на данные им материи. Каноническое Право нашей Церкви требует особенного внимания профессора, тем более что доселе не приведено оно ещё в надлежащий порядок и должно быть поясняемо собственными его изысканиями. Между прочими упражнениями сочинение проповедей должно быть непрерывно. Учащие из духовных постараются доставить в сем деле учащимся живые примеры – училищу доброе мнение христианской публики, обществу – пользу и назидание».

Время преобразования духовных академий как раз совпадало с временем брожения философствовавших умов на западе Европы. Реформа, произведённая Кантом в области мышления, имела кровавые, разрушительные результаты, и все, что читалось потом в беллетрических изделиях Вольтера и последователей его безбожного и нелепого, что являлось у Овена, Стефенса и подобных им погибельного для благоустроенных обществ, – всё это существом своим опиралось на философии канта, доверившего критику всего существующего какому-то «чистому разуму». Правительства Франции, Пруссии в Австрии с ужасом отринула начала, которыми мнимые философы колебали алтари и троны; а в России министр народного просвещения князь Голицын открыто протестовал против богопротивного учения самого Шеллинга, во видимому, менее прочих опасного Православию и русской народности.

Не смотря на все это, Комиссия Духовных Училищ не убоялась ввести преподавание философии в преобразуемые школы: ибо знала, на каких основаниях утверждено там просвещение; опытно удостоверилась, что, при глубоко христианском направлении как преподавателей, так и самих слушателей, дело философствования не может принять там того опасного оборота, против которого с таким патриотическим жаром и благочестивою ревностью восставал умный блюститель народного просвещения. Притом нужно же была противопоставить какую-либо преграду вредоносному учению, проторгавшемуся на св. Русь чрез адептов европейского философствования.

«В толпе разнообразных человеческих мнений, писали составители Устава, есть нить, коей профессор необходимо должен держаться. Сия нить есть истина евангельская. Он должен быть внутренне уверен, что ни он, ни ученики его никогда не узрят света вышней философии, единой истинной, если не будут его искать в учении христианском; что те только теории основательны и справедливы, кои укоренены, так сказать, на истине евангельской. Ибо истина есть едина, а заблуждения бесчисленны. Но вообще да не будет никогда в духовных академиях слышимо то различие, которое, к соблазну веры и в укоризну даже простого доброго смысла, столь часто в школах было допускаемо, что одно и тоже предложение может быть справедливо в понятиях философских и ложно в понятиях христианских. Всё, что несогласно с истинным разумом Свящ. Писания, есть сущая ложь и заблуждение, и без всякой пощады должно быть отвергаемо. Сим, так сказать, расколом разума от веры вводится та ложная философия, о коей великий языков учитель говорит: блюдитеся, да никтоже вас будет прелщая философиею и тщетною лестию, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христе. Аще ли кто инако учит и не приступает к здравым словесем Господа нашею Иисуса Христа и учению, еже по благоверию, разгордесл, ничтоже ведый, но недугуяй о стязаниих и словопрениих лжеименнаго разума». Положив такое начало для христиански мудрствующего ума, составители Проекта указали профессору искать основательнейшего философского учения в писаниях Платона и в сочинениях лучших его последователей: но вместе с сим они предупреждали преподавателя, что он никогда не найдёт того учения в отрывках и кратких извлечениях, на разные его мысли изданных; «в них, замечают проектодатели, странным образом невежеством толкователей все обезображено. Истинной его системы должно искать прилежным и долговременным испытанием и упражнением в подлинных его сочинениях». Из новейших философов указано пользоваться теми, кои ближе держались Платона. Школьное преподавание философии разделено на две степени: одна, состоящая в передаче понятий о разных выражениях, определениях и словах, в философии употребляемых, что составит, так называемую, философскую терминологию, принадлежит собственно семинариям; другая, состоящая в том, чтоб изложением о каждом предмете мнений славнейших философов, сравнением их между собою, разрешением и приведением их к общему какому либо началу, дать воспитанникам понятие о истинном духе философии, приучить их самих к философским исследованиям и ознакомить с лучшим методом таковых изысканий – лежит на обязанности академий. «А посему, пишется в Уставе, профессор философских наук, пройдя кратко для возобновления в памяти студентов философскую терминологию, должен ввести их потом прямо к самым источникам философских мыслей и показывать им как первоначальные их основания, так и связь разных теорий между собою». Очевидно, что при таком методе преподавания История философских систем должна занимать первое место. «Чтение её, так как и вообще чтение философских теорий, должно быть сопровождаемо аналитическим разбором самих студентов и упражнениями собственного их разума в разных философских сочинениях, всегда здравою критикой профессора управляемых». Мудрое и прекрасное установление, лучше которого и желать не нужно для Руси православной!

Составители Устава, заметив, что в обыкновенном круге философских наук часть нравственная не всегда занимала свойственное ей важное место, положили, чтобы в академическом учении она составляла лучшую его половину: «ибо в ней сходятся и оканчиваются не только самые полезнейшие истины, но и самые труднейшие вопросы о устройстве гражданских обществ и основаниях прав и законов». После таких начал, какие положены в основании христианского философствования; после таких внушений, какими оглашены преподаватели академий, разумеется, не было никакой опасности вверить им науку свободного мышления о предметах, на которых зиждется благосостояние человеческих обществ.

Приступая к классу наук словесных, составители Устава рекомендуют преподавателям многих древних и некоторых новейших писателей, остерегая, однако ж, чтоб последними пользоваться «с прозорливою критикою, потому что некоторые дерзким и пагубным отвлечением отторгли изящное от истинного и доброго». Замечание, выродившееся от ближайшего усмотрения тех злоупотреблений, орудием которых сделалось слово с последних годах минувшего столетия, и тех начал, коими руководились большею частью германские эстетики. Разделив преподавание наук словесных на теоретическое и практическое, составители предписали почерпать теорию эстетики «из самых лучших источников, посредством правильных извлечений (analysis), кои профессор должен разделять с студентами, заставляя их самих упражняться в сих извлечениях,» и таким образом знакомя их ближе с самыми коренными началами сей науки. Объяснив теорию оной, наставник должен не того в ней искать, чтоб изложить просто и исторически её правила, но показать психологическое основание их, что и составит собственно Эстетику – науку, которая в таком случае будет нечто иное, как приложение философии к словесности. Продолжая идти этим путём, профессор встретит на неё разные философские изыскания о первоначальном образовании человеческого слова; а это приведёт его ко Всеобщей Грамматике или Аналитике слова. Само собою разумеется, что теоретическое знание наук словесных практическим образом получается изучением образцов. Первым и важнейшим из них должно быть свящ. Писание «во всех родах слога, говорится в Уставе, чтение пророков представляет самые сильные примеры». За сим писания св. Отцов и особенно Златоуста признаются лучшими источниками красноречия: не должны быть также выпускаемы из виду и разные сочинения французских духовных ораторов: Фенелона, Боссюэта, Массильона и других. Но главное, что может вспомоществовать воспитаннику русского училища в изучении родной речи, это – чтение бесед и поучений наших пастырей Церкви, которые, будучи свободны от постороннего влияния, умеют хранить чистоту и благородство русского языка, вырастающего у них в крепости и мужестве самосознательного достоинства. Чтение сих образцов должно быть предпринимаемо не иначе, как с аналитическим разбором, таким образом, «что бы дать почувствовать учащимся, каким способом и какими средствами мысль простая и первоначальная постепенно получает живость или возвышение, силу или особенную разительность». Но чтобы такого рода упражнения не оставались без осязательной пользы, то студенты должны быть занимаемы собственными сочинениями. Прекрасны и многоопытны правила, предписанные Уставом по этому делу.

1. «Никогда не дозволять сочинять без плана. Для сего должно приучать студентов на данные материи предварительно представлять свои планы и потом уже сочинять; сие особливо нужно в первых началах.

2. Не ограничивать сочинения одним каким либо родом: ибо сверх того, что сие наводит молодым людям скуку, надобно, чтоб разум их приспособился к разным родам словесности, дабы получить надлежащую свободу, гибкость и пространство.

3. Попустить молодых людей сочинять, не преследуя их здравою критикой и отчётом, есть нечто другое, как заставить их повторять сто раз одно и тоже заблуждение, и желать, чтоб оно привычкою укоренилось. Здравая критика есть важнейшая часть истинного красноречия.

4. Иначе всего и во всех родах словесных упражнений должно искать простоты и ясности и избегать всякого напыщения и пустого велеречения».

Преподавать Исторические науки предписывалось в двух отношениях, по двоякости цели их изучения. «Первая цель, пишется в Уставе, состоит в том, чтобы каждое происшествие, замечательное в бытиях мира, уметь отнести к своему времени и месту, и связать его с обстоятельствами современными». Вторая цель, высшая и несравненно полезнейшая, состоит в том, чтобы в связи происшествий открыть успехи нравственности, постепенное шествие человеческого разума и различные его заблуждения, образование и превращение гражданских обществ и коренные причины славы и падения государств, судьбу ложных религий и преуспеяние единой, истинной христианской. Все сии усмотрения в связи их составляют то, что называется собственно Философией Истории. «Как исторические науки в первом отношении составляют предмет нижних училищ: то в академическом учении и остаётся только кратко, и большею частью посредством синоптических таблиц повторить и осветить, так сказать, главнейшие эпохи изысканиями древности или Археологией. Истинный же предмет академического учения Истории должен быть философия Истории. Лучший образ учения Истории в сем последнем отношении состоит в том, чтоб заставлять студентов читать лучших древних историков с аналитическим отчётом. Весьма нужно также упражнять студентов сочинениями диссертаций на разные эпохи и происшествия исторические. Само собою разумеется, что в историческом учении История отечественная и в особенности История нашей Церкви должны занимать первое место».

Что касается математических наук, то поскольку метод преподавания их сам по себе не требует никаких особенных правил, то в Уставе делается одно только примечание, «чтоб преподавание сих уроков всегда было сопровождаемо усиленным повторением».

В классе языков особенное внимание обращено только па латинский, греческий и еврейский; новейшие же языки предписано доводить до той степени, чтоб студенты могли разуметь и переводить свободно.

В старинных конспектах Физика теоретическая и опытная относима была к сфере наук философских; в настоящее время предписывалось Уставом соединить её, для удобства, с науками математическими. Равно предоставлено было право образовать особую кафедру для Истории и Древностей Церковных, «по обширности сего предмета и важности его для духовных училищ».

Время оправдало достоинство этой училищной программы. Шествуя предписанным путём, наши академии довели до высокой степени совершенства те науки, которые положены в основание духовного образования. Дальнейшие исследования о ходе просвещения духовного откроют перед нами, как многообемлющ и проницателен был взгляд составителей приведённой нами программы и как верен был шаг последующих тружеников науки, цель и назначение которой указаны были так ясно п определённо, в таком истиннорусском и христианском духе.

Сообразно второй цели учреждения духовных академий, то есть, распространению и поощрению учёности в духовенстве, установлены, так называемые, академические конференции, состоящие из действительных и почётных членов, а также из корреспондентов. Действительными членами назначаются епархиальный архиерей, ректор академии и ординарные профессоры богословских, философских, словесных, исторических и математических наук, а также языков еврейского и греческого. Кроме их, от Комиссии Духовных Училищ избираются и определяются ещё десять особ из духовенства, известных ей со стороны просвещения, трудолюбия и готовности исполнять поручения, на них возлагаемые. Почётные же члены избираются как из духовных, так и светских особ, при чём Конференция обыкновенно имеет в виду или знаменитость особ, известнейших и любовью к паукам и ревностью по Вере, или учёность их, засвидетельствованную сочинениями и переводами по какой-либо из наук, преподаваемых в высших духовных училищах. Класс почётных членов, не стесняемых пребыванием в академии, может состоять из неопределённого числа особ: включением их в своё сословие Конференция имеет в виду или украсить себя высокими примерами христианского благочестия, или приобрести сподвижников в распространении и поощрении просвещения в духовенстве. Избрание такого члена происходит или по словесному предложению местного архиерея, или по письменному представлению трех действительных членов Конференции. В таком случае между присутствующими, как действительными, так и почётными, членами бывает балотировка, в следствие которой избранный большинством голосов, по предварительном о сем извещении его и по изъявлении им согласия, представляется, за подписанием всех присутствующих в Комиссию Духовных Училищ, и, по утверждении, новоизбранный член получает, за подписью архиерея и трёх действительных членов, диплом. Обязанность почётных членов состоит только в присутствовании при торжественных и общих собраниях Конференции. Точно такие же правила соблюдаются и при избрании корреспондентов, коими могут быть особы и духовного о светского звания. Цель назначения их состоит в том, чтобы получать чрез них полезные сведения о всех открытиях, относящихся к духовной учёности. При выборе их, Конференция принимает в соображение: а) местопребывание их, b) учёность, хоть и не столь обширную, какая требуется от почётных членов и с) чтобы наука, которою избираемый сделался известен, принадлежала к сфере духовного образования.

Собрания Конференции суть трех родов: торжественные, общие и частные. Первые бывают ежегодно в день состояния Высочайшего указа св. Синоду об открытии Комиссии Духовных Училищ. Они открываются приличным дню словом, которое произносит или сам ректор или кто-либо из профессоров. За тем студенты академии читают разные свои сочинения, предварительно рассмотренные профессором известного предмета и одобренные ректором. После сего секретарь читает отчёт о действиях Комиссии вообще и Конференции в частности за истекший год, исчисляет ново принятых членов, и об изменениях, последовавших в составе их, прочитывает имена студентов, удостоенных получения академических степеней и вызывает лучших из воспитанников к награждению книгами либо чем ни будь другим. Собрания сии обыкновенно оканчиваются благодарственною речью студента, обращаемою к членам Конференции и ко всем посетителям. Общие собрания назначаются при производстве публичных испытаний студентам академии, по окончании курса учения и при производстве в степени академические. К этим собраниям приглашаются заблаговременно как действительные, так и почётные члены. Частные же, состоящие только из действительных членов Конференции, происходят при производстве внутренних экзаменов в академии, в декабре месяце и в июне, среди учебного курса, и наконец при слушании предписаний Комиссии и всего, что может быть предложено на общее рассуждение от епархиального архиерея или представлено от академического Правления.

Так как между науками, входящими в состав академического учения, находятся такие, которые должен знать каждый из студентов и есть науки вспомогательные, которые предоставляются их собственному выбору и склонностям, – то и испытания – одни бывают общие для всех студентов, а другие частные, по предметам второго разряда. К наукам, необходимым для всякого воспитанника академии, относятся: а) богословие в полном своём составе; b) философия теоретическая и практическая; с) курс словесности: d) библейская, церковная и российская История и е) языки: латинский, греческий и еврейский. Предметы учения, предоставляемые собственному выбору студентов, состоят из двух отделений; к первому относятся: а) полный курс теоретической и опытной физики; б) полный курс высшей математики – чистой и прикладной, и с) языки: французский и немецкий; ко второму: а) всеобщая история и хронология; b) всеобщая статистика и география; с) статистика и география российского государства; d) древности греческие, римские и преимущественно русские и церковные. Чтобы безошибочно узнать и определить степень успехов студентов и правильнее разделить их на разряды¹, Конференция устанавливает два рода испытаний – предварительное и решительное. Первое производится самими профессорами, в присутствии двух или трех членов Конференции, и наряжаемых в качестве депутатов, для отвращения могущего случиться пристрастия со стороны профессора. Они непременно должны быть сведущи в тех предметах, в которых испытываются студенты; для этого и присутствование их при экзаменах распределяется соответственно тому, кто из них какою наукою больше занимался. В продолжении экзамена, каждый из отряжённых членов, повторяя отметки профессора по списку, у них имеющемуся, ответами студентов как на вопросы наставника, так и на их собственные, в праве делать и свои замечания о каждом студенте. Между словесными испытаниями тут же назначается студенту решить письменно две или три задачи из наук, общих для всех, на языках русском и латинском. По окончании экзамена по каждой науке порознь и с надлежащей подробностью, члены Конференции делают свод своих замечаний с отметками профессорскими, и, составив с общего согласия особые списки по двум разрядам, за надлежащим подписанием, вносят в Конференцию, с приложением диссертаций студенческих на заданные, при испытаниях, темы. Получив таковые списки по всем классам, Конференция приступает к решительному испытанию, приглашая к тому программою знатнейших особ как духовного, так и светского звания. Это испытание производится точно таким же порядком, как и предварительное, с той только разницей, что вопросы, предлагаемые студентам, касаются лишь важнейших предметов. При чем студенты имеют между собою состязание в логической форме о материях философских, отвечают на вопросы, неожиданно предлагаемые им членами Конференции и другими посетителями в наконец говорят с кафедры свои диссертации на русском и латинском языках.

В следствие ближайшего и совершенного усмотрения степени успехов в науках, Конференция приступает к производству воспитанников академии в учёные степени: студента, кандидата, магистра, и потом доктора богословия. При составлении, по сему случаю, списков наблюдается

а) чтобы студент, помещаемый в первый разряд, отличался не одними успехами в науках, но и примерным благонравием;

b) первого разряда не может быть удостоен тот, кто не оказал в богословии отличных, и прочих необходимых предметах – изрядных, а в предметах произвольного выбора по крайней мере достаточных успехов;

с) отличившийся в знании предметов свободного выбора, но не оказавший таковых же успехов в богословии и прочих необходимых предметах, не может быть причислен к первому разряду.

Звание студента для воспитанника академии есть степень самая низшая, ибо она нимало не возвышает его против того достоинства, какое он имел при поступлении в академию, как перворазрядный воспитанник семинарии². Значит, он не оказал дa же «довольных успехов» в богословия, и потому, при поступлении, например, в гражданскую службу может пользоваться правами только университетского студента. Поступая же в духовные училища, в звании наставника, студент, если имеет место в семинарии, числится в X классе, но получает соответственный чин не ранее, как по выслуге с одобрением двух лет.

Степень кандидата присваивается воспитанникам академии второго разряда и равняет их кандидатам университетским. При выпуске, они получают аттестаты и при определении на училищные должности имеют полное преимущество пред студентами академий и семинарий. Кандидат может быть оставлен и при академии, в звании наставника, и пользоваться правами бакалавра или адъюнкт-профессора; в таком случае состоя в IX классе, он утверждается в чине, соответствующем оному, не прежде, как по выслуге с одобрением четырёх лет и производится в следующий чин, по истечении такого же числа лет. В том же классе состоят кандидаты и при должности семинарской, с той только разницей, что они пользуются званием только учителей. Старшинство их в классах, порядок производства в дальнейшие чины и переименование их в общую гражданскую службу равномерно следуют тем же правилам, какие предписаны для бакалавров. Будучи же определены в низшие духовные училища и состоя в классе, присвоенном их степени учёной, кандидаты получают чины, по выслуге с одобрением четырёх лет; после чего снабжаются на оные патентами из герольдии. При поступлении в епархиальное ведомство, кандидаты преимуществуют во всем пред студентами академий и семинарий.

Звание магистра есть высшая степень, какою местная академическая Конференция имеет право награждать студента тотчас по окончании им курса наук. Сравнивая его в правах с университетскими магистрами, она даёт ему значительные преимущества пред всеми другими учёными степенями. Удостаиваемый магистерства, по утверждении Комиссией Духовных Училищ, получает на латинском языке диплом следующего содержания:

В БЛАГОПОЛУЧНЕЙШЕЕ ЦАРСТВОВАНИЕ

АВГУСТЕЙШЕГО И МОГУЩЕСТВЕННЕЙШЕГО ИМПЕРАТОРА

САМОДЕРЖЦА ВСЕРОСИЙСКОГО

«Конференция такой-то Духовной Академии, по власти, ей предоставленной, сим торжественным дипломом признаёт такого-то, за отличные успехи его в науках философских, словесных и преимущественно богословских, неоднократно как на частных так и публичных испытаниях дозванные, магистром богословских и словесных наук, торжественно свидетельствуя сим о даровании и присвоении ему сего достоинства и прав, с ним сопряжённых. (год, месяц и число)³.

За тем следуют подписи местного архиерея и членов Конференции и диплом скрепляется большой академической печатью.

Если студент, удостоенный степени магистра, остаётся в духовном звании и в сане священнослужительском, то он получает вместе с аттестатом и дипломом крест, с изображением Нерукотворного Образа, для ношения в петлице на золотой цепочке. Оставаясь в светском звании и определяемый к наставнической должности в академию, магистр получает название бакалавра, равняющееся званию адъюнкт-профессора при университетах, и зачисляется в VIII классе, в котором, по выслуге четырёхлетнего срока, и утверждается, с старшинством двух лет. Старшинство это остаётся при нём и тогда, когда бы он, не прослужив при академии, в звании бакалавра, узаконенного числа лет, перешёл потом в общую гражданскую службу и утверждён был в чине, соответствующем его учёной степени. Магистр, определённый в училищную службу при семинарии, именуется профессором, и по самой степени магистра, состоя в IX классе, получает следующий чин, по выслуге шести лет с одобрением. Находясь в какой-либо должности при низших духовных училищах, магистр пользуется тем классом, какой присвоен учёной его степени, и получает соответствующий чин, по выслуге с одобрением восьми лет.

Пред окончанием академического курса, Конференция, по составлении разрядных списков, берет от помещённых в первый разряд студентов расписки о решительном их намерении посвятить себя духовному званию, для предоставления им немедленно знака отличия. Буде же кто прямо объявит желание вступить в светское звание или окажет нерешимость в выборе состояния, Конференция представляет к степени магистра, без требования знака отличия. Производство в это звание происходит большинством голосов и утверждается Комиссией Духовных Училищ, в которую представляются курсовые сочинения воспитанников, удостаиваемых той или другой степени. Если же случится, что некоторые из, студентов, не сравнявшиеся по богословию с отличными, заслужат первые места по успехам в других необходимых науках: то Конференция в праве давать им степень магистра известных наук, с тем однако ж, чтоб удостаиваемые сего считались во втором разряде, и для достижения степени доктора держали бы предварительно новый экзамен по богословским наукам на звание полного магистра академии. Ищущий степени кандидата или магистра из монашествующих или белого духовенства, обучавшихся в семинарии, может явиться на экзамен вместе с студентами или особо; ему предлежит тот же искус, какой требуется от студента по предварительному испытанию, с той только разницей, что сказанный претендент освобождается от испытаний по части наук вспомогательных. Такое соискание может быть производимо во всякое время года; а мера знаний претендентов определяется теми же успехами, за которые действительные студенты академии удостаиваются степеней кандидата или магистра. Производимым в сии звания выдаются аттестаты или вместе с тем и дипломы.

Искание степени доктора предоставляется только магистрам; впрочем не возбраняется это и кандидатам, по предварительном получении ими степени магистра, и даже тем, кои не имеют никакой академической степени; за тож они, кроме известного капитального сочинения, подвергаются устному испытанию по всем предметам, требуемым от действительного студента академии. Утверждённый Конференцию магистр, для получения степени доктора, обязав представить на русском или латинском языке сочинение, которое должно состоять из ответа на какую либо из задач, предложенных Конференцией, или из открытия новых способов улучшить которую ни будь из наук, к духовной учёности относящихся, или из произвольно избранного сочинителем предложения, которое может иметь особенное значение для пользы Церкви. Пространство предложенного сочинения достаточным, а достоинство оного уважительным признается:

а) «когда сочинитель обдумал избранный им, или от Конференции назначенный ему предмет со всех возможных сторон;

b) когда столько написал об оном, сколько должно было написать;

с) когда таким точно слогом изъяснился, какой сроден сущности предмета».

Впрочем, за переводы, за сочинения, без особенного труда выбранные из других книг отечественных или иностранных, и за проповеди нельзя удостаивать степени доктора, разве уж кто в последнем отношении постоянным упражнением и частотою христианского учения особенно отличился в этом роде и приобрёл всеобщее уважение. Сочинения, представляемые на это звание, хоть и должны быть рассматриваемы всей Конференцией, но решительные голоса на избрание могут подавать те только, которые сами уже заслужили эту степень, и потому копию сочинения можно посылать на рассмотрение к докторам, имеющим пребывание и в иных городах. Пока не решилась судьба сочинения, имя автора по возможности должно быть сохраняемо в тайне, и потому никто не должен вскрывать поступающих в Конференцию пакетов, кроме ректора. При рассмотрении сочинения, принимается в уважение нравственность автора: «никакое совершенство сочинения, говорится в Уставе, не должно доставлять звания доктора тому, кто чистым и не укоризненным образом жизни не засвидетельствовал о себе вышнего звания быть учителем христианским». Если все правила, предписанные Уставом, как в отношении к сочинению, так а в отношении к личности автора, соблюдены, – то Конференция, или с общего согласия или по большинству голосов, удостаивает сочинителя искомой степени, вносит своё постановление на утверждение Комиссии Духовных Училищ, излагая при сем убедительные причины, по которым сочинение, удостаиваемое такой награды, заслуживает уважения. Вновь произведённый доктор получает подлежащий диплом за подписью епархиального архиерея и трех из присутствующих членов Конференции; если же он состоит в сане священнослужителя, то сверх того получает от Комиссии большой финифтяный крест с изображением по голубому полю Распятия для ношения на персях на золотой цепи. Впрочем степень доктора богословия иногда предоставляется, без соблюдения изложенных формальностей и без всяких экзаменов, знаменитым мужам, прославившимся духовными сочинениями, «дабы, как сказано в Уставе, больше уважалась сия степень от славы получающих оную».

Кроме всех, показанных выше, прав и преимуществ по службе, присвоенных воспитанникам академий, каждый из них, оставаясь в духовном ведомстве, пользуется известным окладом, соответственно той или другой учёной степени. Таким образом доктор получает ежегодно 500 рубл. ассигн; магистр 350, а кандидат 250. Но и этим ещё не ограничивается попечительное внимание высшего начальства к нуждам воспитанников. Все они, без различия степеней, при поступлении на службу, получают 100 рублей асс. (ныне 50 р. сер.) из остаточных академических сумм на первоначальное обзаведение.

При академии учреждается особый Цензурный Комитет, рассмотрению которого подлежат как духовные сочинения вообще, так и те, кои относятся собственно к духовным училищам. Он составляется из трёх действительных членов Конференции, утверждаемых Комиссией. Избрание их возобновляется через каждые три года; впрочем, если один кто-либо из них, или даже все трое изъявят согласие оставаться долее в этой должности, то, по усмотрению Комиссии, они оставляются членами Комитета. Право на это звание предоставляется только тому, кто сочинениями своими, одобренными или публикой или начальством, приобрёл себе некоторую известность в учёном мире. Правила, при рассматривании и решительном одобрении или неодобрении к напечатанию известной рукописи, суть те же самые, какие изложены в общем Цензурном Уставе.

С учреждением Округов необходимо должно было образоваться и внешнее академическое Правление, членами которого повелено быть ректору академии, двум членам внутреннего академического Правления и таковому же числу членов Конференции, избираемых и утверждаемых Комиссией Духовных Училищ. К ним присоединяется эконом, но только тогда, когда бывает из профессоров или имеет степень доктора или магистра. В противном случае, на место его вторым членом Комиссия назначает другого из действительных членов Конференции, по своему усмотрению или по представлению Конференции. Внешнее академическое Правление от Комиссии Духовных Училищ получает, предписания, от Конференции – предложения, от консисторий – сообщения, от членов Правления – записки, от семинарских правлений представления. Существенною обязанностью внешнего Правления есть наблюдение за строгим исполнением семинарского устава; в случае же каких либо отступлений оно немедленно представляет о том в Комиссию: но само по себе не может ни налагать штрафов на семинарские Правления, ни отрешать от должности кого либо из членов, без испрошения на то утверждения Комиссии; оно получает и рассматривает списки всех семинарий своего округа, заботится о библиотеках, кабинетах и прочих училищных пособиях; наблюдает за производством экзаменов в семинариях и отряжает на ревизию их членов академии; ходатайствует у епархиальных архиереев об определении докторов, магистров и кандидатов на соответственные их степеням и личным достоинствам места; смотрит, чтоб профессоры и учители семинарий, кроме необходимых случаев, не были перемещаемы слишком часто и увольняемы безвременно, дабы таким образом не расстроился порядок учения; назначает на убылые наставнические места новых учителей, – словом, наблюдает за всем, что способствует успешнейшему ходу просвещения в подведомственных академии училищах.

Время предуготовительного состояния академии киевской к будущему её преобразованию (с 14 августа 1817 по 28 сентября 1819 г.) прошло в приведении в порядок как внутренних, так и внешних дел по киевскому учебному округу. Согласно предписанию Комиссии Духовных Училищ, временное семинарское Правление, 28 апреля 1819 года, донесло, что архив бывшего академического Правления принят по прежним описям; при чём заметило, что дел, относящихся ко времени до 1800 года, находится очень мало, и нет в них пи полноты, ни порядка, ибо многие бумаги утрачены; а по 1811 год хоть и довольно таких дел, но после пожара остаются в беспорядке и многих бумаг не достаёт. Библиотека принята по описи, составленной библиотекарем бывшей академии, протоиереем Павлом Алышевским. Вещи, принадлежавшие Сиротскому Дому, находившемуся при академии, тоже приняты по описям, от бывшего суперинтенданта бурсы, учителя синтаксемы Георгия Августиновича и сеньора студента богословия Ильи Диевского. Здания академии, разные вещи, как принадлежащие училищу, так и конгрегационной церкви, приняты по описям, составленным ещё до пожара. Ясно из этого представления, что тогдашнему начальству предстояло не мало занятий по приведению в порядок всего того, что расстроено было страшным пожаром 1811 года, и по приготовлению к ожидаемому преобразованию училища.

А между тем учение в академии, временно низведённой на степень семинарии, шло своим порядком. Полный комплект наставников в 1817 и 1818 годах состоял из следующих лиц:

Моисеи, архимандрит второклассного киевобратского училищного монастыря, ректор и богословия профессор.

Леонтович Михаил, инспектор и профессор церковной истории и греческого языка.

Скворцов Иван, профессор философии и математики.

Максимович Александр, секретарь Правления, профессор всеобщей и российской истории и еврейского языка.

Кирилл, иеромонах, библиотекарь, учитель латинской и российской словесности и низшего класса греческого языка.

Пелехин Пётр, учитель французского и немецкого языков.

Из ведомости, представленной, в 1818 году, во внешнее Правление С. петербургской духовной академии по киевскому округу, явствует, что в течение минувшего учебного (1817) года прочитано было следующее:

1. По классу богословскому: богословие истолковательное, по кратким запискам профессора, составленным по классической книге Рамбахия, и богословие созерцательное, также по запискам профессора, составленным по Обозрению богословских наук, из данному по определению Комиссии Духовных Училищ.

2. По классу философскому: логика и метафизика, по классической книге Баумейстера, с письменными замечаниями профессора.

3. По классу Словесности: первая часть риторики, и из второй – о всеобщем изобретении и расположении речи по классической книге Бургия, с писанными замечаниями преподавателя, и правила стопосложения российского стихотворства по Пиитическим наставлениям Аполлоса, – стихотворства латинского, по наставлениям пиитическим Феофана Прокоповича.

4. По классу Церковной Истории: восемь периодов ветхозаветной Церкви по классической книге: Начертание Церковнобиблейской Истории.

5. По классу математическому: алгебра, геометрия, тригонометрия, по кратким запискам профессора, составленным преимущественно по классической книге Фусса.

6. По классу Всеобщей Истории·. древняя история, за неимением печатных книг, по кратким запискам профессора, составленным по классической книге Шрекка.

7. По классу языков читаны грамматики и упражнялись в переводах.

Отчёт этот, соответствующий программе только предуготовительного училища, в последствии времени, по мере приближения к эпохе преобразования высшей школы, становится более пространным и многообъемлющим. Так в 1819 году, кроме вышеписанных предметов, показывается прочитанным.

1. По классу Богословия: богословие деятельное, по запискам профессора, составленным преимущественно по классическому богословию Феофилакта de agendis, и богословие пастырское, преподанное слушателям по классической книге: «о должностях приходских пресвитеров».

2. По классу Философии прибавились: философия нравственная с писанными замечаниями по руководству Карпе; история древних и новых философов (сокращённо) по классической книге Бруккера.

3. В классе Словесности, по части русской поэзии, приняты в руководство, между прочим, записки Мерзлякова.

4. По классу Церковной Истории прочитана история, как библейская так и новозаветная.

5. По классу Математики, кроме вышесказанного, преподаны: дифференциальное и интегральное исчисления, преимущественно по сочинениям Гамалея и Гурьева; начала Статики во Франкеру, математическая география по Рубану; основания физики – по Стойковичу и Страхову; пасхалия по Ненарокомову и всеобщая хронология по Волфию.

6. В классе Всеобщей Истории преподаны древняя и новейшая всеобщая, а также российская история, по кратким запискам профессора.

7. Класс языков остался в прежнем положении.

При всей деятельности наличных профессоров, нельзя было высшему училищу оставаться при таком ограниченном числе их. Поэтому постановлением Правления С. петербургской духовной академии решено было послать в Киев ещё двух наставников из совершившегося в 1819 году третьего академического курса. В следствие сего, назначены были в будущую Киевскую академию магистр, Стефан Колеров бакалавром математики и немецкого языка, и другой магистр, Павел Соколов, бакалавром словесности.

Между тем Комиссия Духовных Училищ, сообразив прежние представления академического Правления, положило: академию, вопреки мнению вице-ректора Мелетия, с её классами и жительством учащих и учащихся, оставить по-прежнему в Братском монастыре. В следствие чего предписано было Правлению немедленно войти в соображение, «каким образом в существующих в Братском монастыре училищных зданиях расположить учебные и жилые для студентов имеющего открыться низшего отделения академии комнаты, а также и для профессоров, дабы нужные поправления и переделки могли быть сделаны ко времени открытия академии». Что касается семинарии, то Комиссия положила поместить её классами и жительством в здании, именуемом Бурсою. Таким образом академия киевская опять осталась на том месте, которое едва не упразднилось при Петре Могиле, чуть не сделалось приютом дряхлых инвалидов в конце минувшего столетия, а в последнее время назначалось для воспитанников первоначальных школ.

1819 года 17 июня последовало из Комиссии Духовных Училищ предписание С. петербургскому академическому Правлению о вызове из киевского учебного округа, состоявшего тогда из двенадцати семинарий, известного числа воспитанников, для образования низшего отделения академии. В следствие чего потребовано:

Из Кишинёвской семинарии не требовано, по малочисленности окончивших там курсов воспитанников

26 августа последовал из св. Правительствующего Синода указ митрополиту Серапиону немедленно приступить к открытию Киевской духовной академии, по новым правилам Высочайше утверждённого академического Устава.

28-е сентября 1819 года навсегда останется памятным в истории древнейшего в нашем отечестве училища. Юношеским веселием просиял старческий лик его; в крепости мужа и привычном сознании долга своего воспрянуло оно к жизни новой, указанной ему Венценосным покровителем просвещения.

Бесчисленные толпы парода покрывали все пространство, начиная от Братского монастыря до Киевоподольского Успенского собора, где божественную литургию совершал тогда сам первосвятитель киевский. Торжество открытия преобразовываемого училища почтили своим присутствием военный генерал-губернатор, знаменитый герой Бородина, Раевский, гражданский губернатор Черепанов, киевский войт Григоренко и другие важнейшие сановники города. По окончании литургии, среди рядов воспитанников семинарии и низших училищ, торжественная процессия, предшествуемая новыми академистами, двинулась с крестами и хоругвями к Братскому монастырю, и, по прибытии знатнейших посетителей в академическую залу, секретарь Правления и бакалавр Максимович прочитал предписание Комиссии об открытии академии, а ректор Моисей произнёс следующую речь:

«После того, как благочестивейший Монарх законоположением даровал новый вид и новые средства образованию воспитываемого для Церкви юношества; после того, как сие юношество в некоторых странах Отечества нашего озарилось уже светом сего счастливого преобразования; после того, как благодетельный луч сего света коснулся уже сего края, – ныне наконец луч сей должен ознаменовать не зарю только, но начало совершенного дня. Здесь воссозидается ныне высшее святилище наук для образования образователей юношества; здесь, – где под кровом сея обители благочестия была первая в Отечестве нашем обитель просвещения, откуда свет изошёл во всю омрачённую дотоль Россию, – здесь, откуда воссияли многие светильники Церкви, где образовались незабвенные покровители наук и строители блага общественного, на сем уже освящённом месте, на сем древнем основании Господь благоволил воздвигнуть ныне новую обитель высших знаний, во славу Бога разумов.

Священная обитель, освящаемая и охраняемая вместе с сим градом Ходатаицею всего мира! Возведи окрест очи твои и виждь, се приидоша к тебе новые чада от запада и севера и моря, и востока под кров твой просветит свой ум и сердце, дабы потом сей свет распространить и на востоке, и на западе, и на севере, и на мори, – виждь, и, одушевляясь благодатною надеждою, благослови Господа, посетившего тебя Своею милостью!

Возвеселись и ты, добрый пастырю стада Христова, попечительностью и мудростью коего устрояется сия обитель! Господь, ниспославый тебе силу к устроению, да ниспослёт тебе силу и к сохранению оной; да руководствует всех нас твоя, добрый пастырю, опытная мудрость на сем новом поприще.

Что сказать мне в ознаменование торжества сего пред вами, любители благочестивой мудрости, удостоившие нас своего посещения в день, толико для нас вожделенный? Возбуждать ли в Присутствии вашем к справедливой благодарности тех, на которых ныне возвеличена милость Благочестивейшего Государя? Но любовь к Отцу Отечества оскорбилась бы, если б мы подумали, что ей нужно предписать закон или представить убеждения. Она царствует в сердцах всех верных сынов Отечества, и сама изрекает и исполняет закон благодарности к Монарху – благодетелю, стремлением исполнять священную волю его непрестанным вместе с Церковью призыванием новых благословений на дни и деяния Благословенного. Изъяснять ли пользу нового учебного образования, о утверждении коего в сем месте приносим мы ныне Господу моления? Вам, достопочтенные посетители, известно, что просвещение нашего Отечества началось просвещением состояния духовного, и что в продолжении времени в обителях духовного просвещения образовались способные орудия не только для служения Церкви, но и Отечеству. Но вам известно и то, с какими сопряжено было трудностями образование духовного юношества. Многие юноши с лучшими способностями оставались без образования, по бедности родителей; другие, по сему самому, прерывали начатое образование себя; иные, при всей ревности и собственных способах к своему образованию, не достигали желаемой степени образования. Круг наук в большей части духовных училищ был слишком тесен для основательного образования. Каким, например, недостаткам по необходимости долженствовало быть подвержено главнейшее из познаний духовных – познание Свящ. Писания, тогда как изучение священного языка немногие начинали и останавливались при самом начале оного, а многие и совсем оного не начинали? Введённые науки имели слишком суровый учебный вид, который и приобретаемые познания делал малоупотребительными для общенародного наставления, и, обманывая полу учёность мнимою важностью, препятствовал углублению в основание учения. Дабы облегчить, распространить и усовершить образование духовного юношества, и чрез то умножить способных делателей в вертоград-Господнем, Благочестивейший Монарх обратил свой взор на духовные училища, и се – умножаются пособия для тех, которым бедность препятствовала проходить поприще высшего образования; пути звания расширяются в углаждаются; новые представляются побуждения для образующихся и образующих. Без сомнения, начальство и Отечество имеют право надеяться, что сие усиленное возделывание поля учения принесёт плоды обильнее прежних: но нам предлежит сию истину не рассуждением и словом изъяснять, но доказывать делом и опытом. Что же остаётся мне сказать ныне в присутствии вашем, достопочтенные посетители?

Для вас, избранные юноши, устрояется ныне здесь наук святилище. Вы причиною настоящей торжественности. Убо на вас преимущественно должно быть обращено внимание наше. Вы должны дать нам предмет к настоящему рассуждению. И так да будет позволено мне предложить вниманию вашему, достопочтеннейшие посетители, мысли и чувствования, с каковыми я желаю им вступить в новое поприще; позвольте мне показать им. цель, к которой должны быть устремлены все их мысли и желания.

Державная рука, начертав закон в руководство воспитателей и воспитанников духовного просвещения, прежде всего показывает нам цель сию в следующих словах изображённую: «внутреннее образование юношей к деятельному христианству да будет единственною целью сих училищ». Войдём в дух сего изречения и покажем, в чем состоит внутреннее образование юношей.

В веке, который гордится названием образованного и просвещённого, нельзя, кажется, жаловаться на недостаток образования. Во всех состояниях, и высших, и низших, изобретены способы к образованию юношей. Но, по различию цели и способов, образование бывает различно. Не будем говорить о том образовании, по которому некоторые, искусные в словах, приятные в обращении, присваивают себе наименование образованных, – и суетный мир нередко скучает суетностью и легкомысленностью таковых образованных; упомянем только об образовании всеобщем и, по мнению мира, совершеннейшем. Оно состоит в раскрытии и усовершенствовании познавательных сил человека, посредством рассматривания и исследования вещей видимого сего мира. Действительно, оно обогащает человека различными званиями, научает его познавать состав человеческий, разлагать стихии мира, взвешивать землю, измерять моря, наблюдать течение светил небесных, проникать в сокровенные таинства природы, которых обыкновенное око видеть не может; научает видеть, по словам Премудрого, всяческая сотворения, сотворенная под солнцем (Еккл.1:14) Без сомнения, познания человеческие, основанные на рассматривании видимого творения Божия, имеют своё достоинство, поколику они в творении Божием открывать могут присносущную силу Его и божество, – поколику они могут возносить дух ваш от сего видимого к невидимому, от чувственного к духовному, от тленного к вечному, – поколику они могут человека приближать к Богу. Может быть, таковые познания и были бы действительно надёжным и достаточным к сему средством, если бы человек пребыл в той с видимою природою связи, в которой он первоначально поставлен был Десницею Творческою. Но поскольку человек возжелал Божеского ведения, возжелал знать доброе и лукавое, возжелал, вместо источника премудрости – Бога, искать её в самом себе и в предметах, его окружающих, разорвав связь между миром вещественным и духовным: то с того времени вещественное сделалось недостаточно для того, чтоб возвести его к духовному и приблизить его к Богу. В сем повреждённом состоянии человека, а с ним и всея твари, мир духовный так заградился от вещественного, что люди, заимствующие свои познания от вещественного, или редко, или некогда не проникают глубоким взором в духовное. В сем состоянии внешними познаниями образуется в вас токмо человек внешний, гражданин мира сего. Все познания человека, находящегося в естественном состоянии, суть токмо телесное обучение, которое полезно вмале, (1Тим.4:8) на краткое время пребывания нашего на земле: ибо они доставляют пособие к изобретению и усовершенствованию выгод для жизни токмо временной, и вместе с стихиями мира, на которых они основываются, разорятся и прейдут. Самые глубокомысленные стихийные познания не нужны для другого мира, где представятся нам совершенно новые предметы, где будет и небо ново и земля нова. Притом, поскольку разум человеческий, по своему повреждённому естеству, и заблуждает и кичит, то следовавшие ему единому мудрые мира дошли до того, что их мудрость сделалась буйством пред истиною, и напротив, – истина, открывшаяся человекам в слове крестном, показалась им юродством. Все сие видев, исследовав и испытав, Премудрый восклицает: видех всяческая сотворения, сотворенная под солнцем, и се вся суетство и произволение духа, то есть, все обширные и высокие познания мудрствующего по стихиям мира, будучи непостоянны, лживы и кратковременны, не питают и не успокаивают, но токмо возмущают бессмертный дух человеческий, который успокаивается в едином Боге; все сие только суета и крушение духа.

Есть другой путь образования, по которому и вернее и надёжнее можно достигнуть просвещения, и притом истинного, и совершенного; есть другое училище духовное, в котором образуется дух наш внутренне.

Благочестивейший Монарх, желая сынов своего земного Отечества сделать сынами и отечества небесного, показал нам сей путь сими словами: «внутреннее образование к деятельному христианству да будет единственною целью духовных училищ,» то есть, образование внутреннего в нём человека должно быть особенным предметом вашей попечительности.

Следуя сему священному гласу, ты, желающий истинного просвещения, если ты образовал ум свой, по мнению мира, если ты собрал уже многие познания о стихийном мире, то, для собственного твоего спасения, освяти сии воззвания, посвятив их Господу с истинною, сердечною молитвою, да Господь обратит их в твоё спасение, да со делает их для тебя преддверием ко храму истинного просвещения. Если же и таким образом не образовал ты ума своего, то образуй его единственно для сей цели, для достижения истинного просвещения, для образования духовного, внутреннего, для образования сердца и духа. Здесь исходище живота, жилище святого Духа, работная храмина, где Бог – Отец, Бог – Сын, Бог – Дух Святой действуют для твоего спасения; здесь, на ниве сердца, ищи сокровища и бисера; из сего сокровища духовного верующие получили всю премудрость; оно сделало святыми пророков и апостолов; здесь истинное училище, в котором ты можешь научиться видеть свет истины. При самом намерении вступить в сие училище, ты, ищущий премудрости, сретишь Иисуса Христа, и прежде нежели изречёшь своё желание быть в сем училище, Он, яко единственный наставник в учении жизни, Сам огласит тебя: Аз есм путь, истина и живот; (Ин.14:6) сими словами как бы так приглашал Он тебя в своё училище: «без пути не приходят, без истины не познают, без жизни не живут. Я есмь путь, которым ты идти должен; Я есмь истина, которой ты веровать должен, и Я есмь жизвь, которою ты жить должен. Я един есмь путь верный, истина неложная, жизнь вечная. Ежели пребудешь на сем пути, то истина приведёт тебя к жизни вечной. Аз есмь путь, истина и живот!» Хотя Иисус Христос божественным вездесущием Своим всегда стоит при дверях сердца нашего и божественною силою Своею толцет, да услшим глас Его, отверзем двери и внидет к нам, (Апокал. XIII. I. Откр.3:20) хотя в душе каждого человека, как в образе и подобии Божием, находятся вечное слово Божие, которое ближе к вам, нежели мы сами к себе, и неумолчно глаголет к вам: но поскольку мы, или оглашаемые приятностями мира, или обуреваемые страстями, не слышим гласа сего, то первоначальное образование, получаемое в сем духовном училище, состоит в приуготовлении себя к услышанию гласа, внутрь нас глаголющего, в очищении своего сердца от страстей и прелестей мира, в отвержении всей своей собственности, при которой не творится в нас дело Божие. Таким образом, очищая себя постепенно, ищущий духовного просвещения восходит от силы в силу, дабы наконец прийти ему в меру возраста Христова. Впрочем, должно звать, что сколь ни совершенно училище Иисусово: но и в нём во все вступившие успевают до совершенства. И здесь есть учащиеся и мнящиеся разумети, но не возведённые на степень истинных учеников: ибо сия есть высшая степень в сем училище. Познание духовного языка сего училища, ведение тайн, раскрытие некоторых духовных сил и дарований, даже до дара чудес, которые Бог ниспосылает в сем только училище, не составляют ещё истинного совершенства христианского. Аще языки человеческими глаголю и ангельскими, любве же не имам, бых, яко медь звеняща или кимвал звяцаяй, и аще имам пророчество и вем тайны вся и весь разум, и аще имам всю веру, яко и горы преставляти, любве же не имам, ничтоже есмь. (1Кор.13:1–2) Любовь есть главное качество воспитанника духовного; любовь, которая больше и нашей веры во Иисуса Христа и надежды на его обетования; любовь к Богу, которая должна быть свидетельствована любовью к ближним; любовь истинная, бескорыстная, которая должна управлять всеми нашими действиями; любовь должна бить отличием, учеников того, который сам Любы есть. (1Ин.4:16) О сем да разумеют вси, говорит Христос, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою, (Ин.13:35) и ещё: имеяй заповеди Моя и соблюдай их, той ест любяй Мя; а любяй Мя возлюблен будет Отцем Моим, и Аз возлюблю его и явлюся ему Сам. (Ин.14:21) А сие явление творится чрез раскрытие разумения просвещением сердца, духом страха Божия, который по степеням возводит к храму премудрости и отверзает двери его, особливо чрез отверстие внутреннего ока, да духовно узрим и опытно познаем Христа. В сем состоянии душа человеческая делается вся светом; все душевные способности усовершаются, получают высшее, благороднейшее направление; тогда человек имеет новый разум, которой познаёт, что есть воля Божия благая, – новую волю, которая влечёт его к Богу, – новые чувства, которые услаждаются токмо вещами духовными, божественными. Тогда и на всё окружающее его он смотрит в Боге, то есть, все, что ни делает, что ни мыслить, относит к славе единого Бога и ничего не относит к своей собственной. Тогда и сам он пребывает в Боге, и Бог с ним пребывает(1Ин.4:16); – а где Бог, там истина и премудрость, благо и блаженство, там все!..

К сему училищу особенным званием призываетесь ныне вы, избранные юноши! Все, что услышите из уст ваших наставников, будет нечто иное, как токмо приуготовление ко вступлению в то высокое училище, где един Господь наставляет всех нас на всякую истину.

Соединимся убо все, в благоговейном стремлении желаний к единому Премудрому, да ниспошлёт Он на место сие духа истины, да ищем премудрости той токмо единой, которая выну приседит Престолу Божию; да будет место сие местом истинно-духовного училища, училища благочестия, училища Христова»…

Потом последовали ещё три речи, одна задругою, произнесённые профессором и инспектором Леонтовичем, бакалаврами Скворцовым и Соколовым Приводим одну из них, как выражение тех начал, какими Киевская академия намеревалась руководствоваться в деле преподавания такой шаткой и сомнительной науки, какою в то время была на западе философия. Сочинение это, принадлежавшее бакалавру Скворцову, имеет задачею разрешение вопроса о метафизическом начале философии.

«Чем важнее наука, тем важнее вопрос: имеет ли она и какое имеет начало или основание? Наука, не имеющая твёрдого основания, не есть и наука. Существо науки требует, чтобы истины её имели между собою неразрывную связь, имели главное начало, из которого бы, как из одного источника, все они проистекали. Сие тем более требуется от философии. Если она есть наука, от которой заимствуют свет и основание прочие, то нужно, чтобы она сама имела основание и свет в самой себе. Притом возможность, существование, необходимость, единство и сущность философии зависят от возможности, существования, необходимости, единства и сущности её главного начала.

Мы все желаем произведениям нашим дать сколько можно более прочности; в самом том мире, в котором все изменяется, течёт, всё непостоянно и нетвёрдо, стараемся оградить себя от разрушительных действий времени и везде ознаменовать действия бессмертного духа нашего. Здание самое великолепное и симметрическое лишается всего своего достоинства, если не имеет твёрдого и прочного основания; машина, остроумнейшим художником составленная, без той неподвижной точки, которая бы поддерживала весь механизм её, без главной пружины или силы, которая бы все части её приводила в движение, бесполезна. Какое величественное и прекрасное произведение духа нашего, какое удивительное и великолепное здание – философия! Сие произведение назначается не для удовлетворения одного любопытства, не для одного удовольствия, но преимущественно для достижения существенных целей бытия нашего, для удовлетворения существенных потребностям духа нашего; сие здание предназначено быть бессмертным храмом, в котором бы дух наш поклонялся достойно Существу Вечному, – тем святилищем, в котором истинные мудрецы, открывая тайны природы, открывали бы вместе собственное святилище сердца, и на скрижалях его читали вечный закон Высочайшей Премудрости и своё предопределение. Сие величественное здание, назначенное для столь великих действий и целей, ужели должно быть зданием, основанным не на твёрдом камене, но на песке, дабы ветры страстей наших, стремительные воды распрей и предрассудков, потопляющие мир весь, могли его колебать, ниспровергать, разрушать?

«Правда, бесконечные споры философов столь многие древние системы, различные и часто противные между собою, многие вновь изобретаемые системы и построенные на развалинах древних, подобно смертным памятникам, свидетельствуют о различных превращениях в лире знания человеческих, и, по-видимому, о непостоянстве и тленности высочайшего произведения ума – самой философии. Но не смотря на то, гений любомудрия не утомляется; он верит, он уверен, что есть истина и везде её ищет. Не истину, но сами себя разрушают заблуждения; среди их кипящих волн истина стоит непоколебимо. Многие различные системы философские изобретены, многие изобретаются вновь; всякому приятно разрушить систему другого и на месте оной поставить собственную – от чего? От того, что мы водимся не столько любовью к мудрости, сколько любовью к самим себе и проповедуем во любомудрие, но самолюбие. А где самолюбие, там нет истиной философии: истинная философия есть искренняя любовь истиной мудрости, а истинная Премудрость – одна: один есть путь, одна истинна и живот.

Да не оскорбятся философы, если мы, не доверяя всем их блистательным умоположениям, часто основанным на одних стихиях мира, всегда борющихся между собою и непостоянных, уверены, что в одной сокровищнице Откровения должно искать истинной мудрости, и начало истинной философии в Том, Который есть всего начало и конец.

Во-первых, изложим то начало философии, которое мы почитаем единственно истинным; потом сделаем приложение оного к главным частям философии, и наконец укажем в самом Откровенном учении те места, из которых начало сие или удобно можно вывести, или видеть, в приложении его к раскрытию некоторых истин.

Само собою разумеется, что дело идёт не о начале философии логическом, каковы: начало противоречия, начало довольной причины и другие сего рода. Хотя сих начал нельзя отвергать совершенно, но и не должно почитать их внутренними началами философии. Они суть верные признаки истины логической и дают общие правила, которые нужно наблюдать и действии суждения: но они не могут быть руководителями к истинам метафизическим, которые одни принадлежат к внутреннему святилищу философии. С моим началом: всё должно иметь довольную причину, могу ли я узнать самую довольную и последнюю причину какого либо действия? Начало противоречия: одна и таже вещь не может вместе быть и не быть – показывает ли мне, что такое сама в себе есть вещь и чем она не может и не должна быть? Начало, которого мы ищем, в отличие от сих начал логических, назовём метафизическим: оно есть такое начало, посредством коего могут быть разрешены все вопросы о внутренней и единственной возможности вещей, существе и истинном образе бытия их. Все предметы, находящиеся выше сферы опыта, все за горизонтом чувств наших и обыкновенного разума, принадлежит к области метафизики; истинное знание сих предметов должно быть выводимо, как из общего источника истин, – из высшего начала философии – метафизического.

Возможно ли таковое начало философии? Как увериться, что оно действительно есть и есть необходимо? Фихте рассуждает о высшем начале звания следующим образом: «если, говорит, философия есть наука систематическая, то необходимо она должна иметь некоторое верное и очевидное начало. Ибо нельзя представить системы, если не будет начала, на котором бы она основалась, и обратно: если высшее начало знания существует, то существует и система в наших знаниях.⁴» Но таким образом мы не можем выйти из круга логического: что возможно быть системе в наших познаниях, сие доказывается тем, что возможно и существует начало философии и обратно: возможность сего начала выводится из возможности и существования системы в наших познаниях.

В самом деле, сей круг неизбежен, доколе мы будем находиться в круге обыкновенного знания. Но представим себе такое знание, которое бы в дальнейшей причине и основании не имело нужды, которое само себе было бы началом и основанием; в идее его мы не найдём того круга, который неизбежен во всяком другом звании. В сем высшем звании круг сей сливается в одну точку, и затруднение исчезает. Очевидно, что таковое знание есть одно только знание все совершенное; ибо звание, относительно только совершенное, подлежит высшей некоторой идее, высшему некоторому началу. Возможно ли быть знанию все совершенному? Возможно; ибо все совершенное знание есть совокупность всех совершенств знания гармоническая, знание без всякого противоречия, само собою чистое и ясное: а где нет противоречия, там всегда есть возможность. Возможность сего знания предполагается существованием самого знания несовершенного. Все несовершенное ищет совершенного, и, совлекаясь несовершенств, восходит чрез бесконечный ряд совершенств к высочайшему совершенству. To, что невозможно когда либо достигнуть знания все совершенного, доказывает только, что сие знание должно быть непременно и вечно. Но из того, что есть отрицательное и недостаточное, всегда заключать можно к тому, что возможно его противное, – положительное и совершенное. И так не тщетная идея все совершенного и неограниченного знания, которое всегда само в себе вольно, само в себе достаточно, само собою держится, и к которому непрестанно более и более приближаются все конечные умы по бесконечным степеням совершенств. Сей бесконечный конец, к которому ум ваш действительно стремится, сие соединено всех совершенств знания гармоническое – отнюдь возможно. Что из сего заключить должно? Возможно также высшее начало всякого знания. Каким образом? Ибо всякое знание, дабы оно было твёрдо, выше всякого сомнения и недостатка, должно быть подобно знанию все совершенному, должно выражать его, как образ своё первообразное, должно иметь в нём существенное начало своё и основание. Звание все совершенное свойственно единому Уму Всесоворшенному или Богу, и так высшее начало знания не только возможно, но и действительно существует, ибо существует Бог или Ум Всесовершенный. Остаётся нам указать сие начало и выразить его ясною и определённою формулою.

«Как совершенное добро, так и совершенная истина в едином Боге. Поскольку ни одно существо сотворённое не может иметь того же образа познавать всегда, какой свойственен Уму не сотворённому: то ни один ум конечный не видел совершенной и самостоятельной истины. Совершенная истина есть то вечное солнце, вокруг которого в бесконечно-многих орбитах обращаются все конечные умы и от которого все, как тела сами по себе тёмные, заимствуют свет свой, но в котором вечно покоится Ум Божественный. И что есть, в высочайшем смысле Истина, как не Ум Божественный, испытующий вечные глубины Божества и в бесконечной ясности от вечности созерцающий идеи всех вещей? Выведем из сего следующее самостоятельное положение: «то только истинно, что таковым представляет себе Ум Божественный», или: «каждая вещь такова сама в себе, каковою её знает Бог». Пусть теперь докажут мне, что я точно также представляю какой-либо предмет, как представляет его себе Ум Божественный, и тогда я буду совершенно уверен, что вижу истину, и тогда никто не уверит меня в противном. Для схоластиков довольно было; для подтверждения своего мнения, сказать: ipse dixit, – но я но верю ни Аристотелю, ни Платону, ни самому себе; одной Всесовершенной Премудрости желал бы я верить; с ней одной может успокоиться дух мой. Без научения, без уверенности, что так, а не иначе представляется предмет в Уме Божественном, я самый несчастный скептик. Для меня нет истины во веки; я вечно слеп, вечно не узрю истинного света, ничего не знаю, не знаю и того, точно ли я ничего не знаю; я в вечной теме незнания и заблуждений. Мне показывают чудесный, блистательный храм познаний человеческих, но я с моим скептицизмом ничего здесь не вижу, кроме одной игры воображения и мечты. Истина, говорят философы, есть согласие представлений с самыми предметами: но кто меня уверить, что моё представление точно согласуется с предметом? По моему образу представления вещь такова: но из сего не следует, чтобы она была таковою же вообще для каждого человека. Положим, что весь род человеческий согласен со мною: я спрашиваю – так ли представляют сей предмет умы совершеннейшие нашего? Как представляет его Ум Всесовершенный? Сие превышает всякое наше знание опытное, знание, основанное на столь несовершенной организации, какова наша, и столь несовершенном рассудке, каков наш. Декарт сомневался во всём дотоле, пока не уверился, что есть Существо Всесовершенное, Вечная, Самосущная Истина⁵; я уверен, что есть Всесовершенное Существо и Совершенная Истина: во сие-то и заставляет меня сомневаться о всяком моем познании. Кажется, что, если мы останемся при одном найденном нами начале философии, то никогда не будем иметь философии; кажется, что оно уничтожает всякое наше знание и лишает нас навсегда истины.

Остаются два только возможные средства сохранить для нас философию. Или должно приписать Богу тот же образ представления, какой имеем мы, или в самом уме нашем должно показать образ представления высший обыкновенного, подобный образу представления, каковой свойственен Уму Божественному. Первый путь ведёт к очевидной нелепости: ибо здесь должно будет приписать Богу чувства, воображение и другие низшие способности. Если мы сии способности и в высочайшей степени совершенства припишем Богу: то и тогда Бог нечто иное будет, как только совершеннейший человек. Обратимся к другому пути: если Бог не может иметь познаний человеческих, то человек не может ни иметь знания божественного?

Природа есть зеркало или образ совершенств Божественных. От самой низшей её степени, от существ неодушевлённых, до самой высшей или существ умных, – везде Бесконечный изображает себя: но духовный мир являет в себе высший, совершеннейший образ Всесовершенного. Человек, соединяя в себе все роды тварей, низшею частью существа своего касается низших степеней природы, высшею же частью своею возвышается над всеми так, что ум его есть верх и венец всей природы, высшее и чистейшее зерцало, которое в низшей, так сказать, половине своей, обращённой к твари, изображает вселенную; высшею своею частью приемлет свет несотворенный и являет образ Ума Всесовершенного. Мыслящий дух наш не есть простая доска, назначенная быть картиною: но есть уже картина, правда, ещё слабая и неясная, во все уже имеющая образ своего первообразного, – образ, который, принимая более и более света, как бы выходит из мглы, и более и более являет в себе божественных черт Первообраза. Сей образ наиболее состоит в идее Существа Всесовершенного, сокрытой в глубине духа нашего и составляющей бесконечную сферу деятельности ума нашего. Кант доказал, что низшие познавательные способности, которых деятельность ограничивается сферою опыта, имеют природные свои формы, которыми облекаются в нас все предметы мира явлений: таковые формы для чувственности и воображения суть: пространство и время; рассудок снабжён категориями или чистыми первоначальными понятиями, к которым относят все прочие приобретаемые им понятия⁶. Но кроме сих способностей, человек – образ Всесовершенного, имеет высшую способность, которая есть ум: какую же форму высшую определим ему? Какими категориями вооружим его? Высочайший предмет высшей способности духа нашего – Существо самобытное, выше всякой формы, выше всякого понятия. Потому ни в Форме какой либо, ни в понятии (всегда ограниченном) изображает себя Бесконечный, но в идеи, которой сам ум не обнимает, которая самого его ужасает своим величием, которой созерцание есть вместе блаженная жизнь и любовь духа нашего. В сей высшей идеи сокрыт и весь созерцаемый мир, все божественные истины. Чем яснее делается нам сия первоначальная идея, тем ощутительнее уясняются все предметы умственного созерцания. Таким образом одна идея Божества осуществляет всю философию и её истины. Ибо мыслить сообразно уму значит мыслить сообразно идеи Существа Всесовершенного; а сие не иное что есть, как жить и познавать в Боге, в Боге, как выражается Малебранш, все созерцать, возвышаться непрестанно к высочайшему и совершеннейшему знанию. В сей-то наконец идеи заключается то высшее начало, из которого рождается всякое истинное знание, которое служит источником истиной, божественной философии; в сей идеи содержится то всеобщее правило, по которому разрешаются все вопросы метафизики, – тот ключ, который один отпирает тайны вечной премудрости.

Из сего открывается, как начало философии предлежательное в уме Всесовершенном переходит в начало подлежательное в уме нашем. В сем последнем виде оно может быть изображено следующим положением: «то истинно, что таковым видит и признаёт ум в идеи Ума Всесовершенного,» или: «всякая вещь такова, каковою она представляется в идеях ума нашего». И что может быть яснее той истины, которую ум непосредственно созерцает сам в себе? Что истиннее звания, которое имеет основанием своим самым Ум Божественный? Допуская сие начало, мы не лишаем ум собственной его деятельности, и не пресекаем действие Ума несотворенного на ум сотворённый. Человек достигает знания и истины чрез себя самого; Бог остаётся первоначальным и единственным источником истины. Философия не есть состав разнородных частей, не имеющих между собою никакой связи, но есть гармоническая система истин, которую ум, возбуждённый действием предметов внешних и одушевлённый идеей Божества, сам из себя производит.

Дабы в большей ясности представить найденное начало философии, приложим его к разрешению некоторых вопросов философских.

I. Какое отношение мира вещественного к миру духовному? Суть ли сии миры действительно противоположны так, как представляется в нашем понятии? Не доверяя нашему понятию, спросим себя: как представляет себе два сии мира Ум Всесовершенный? Может ли Он видеть между или ту противность, которую мы видим? Раскрывая идею Ума Всесовершенного, я, во-первых, усматриваю, что вселенная не иначе изображается в Уме Бесконечном, как в одной бесконечной идеи, всесовершенно ясной и полной. Если представим теперь, что сия идея слагается из двух противоположных представлений вещественного и духовного, то мы чрез сие необходимо её ограничим, разделим на две противные идеи, которые должны одна другую уничтожать. Таким образом ум тотчас видит, что вселенная необходимо есть одно целое, в котором все части между собою соединены неразрывно, гармонически.

II. Мы необходимо представляем всё в пространстве и времени: но что такое пространство и время сами в себе? Пространство есть нечто, что существует везде, ибо всё представляем в пространстве и не можем назначить ему пределов, – и нигде, ибо тому, что служить местом всему, не можем назначить другого места. Время есть нечто такое, что существует всегда, ибо ничего не можем представить вне времени, – и никогда, ибо времени другого времени назначить не можно, и оно составляется из таких частей, которых или нет, или представить не можно существующими. Прошедшего уже нет, будущего ещё нет; настоящее есть только мысленный предел между тем, чего уже нет и тем, чего ещё нет. Затруднение, при соглашении сих понятий, исчезает, если мы спросим самих себя: представляет ли что-либо в пространстве и времени Ум Божественный? Если представляет, то необходимо представляет и самые пространство и время. Но их идеи, сложенные из противоречащих, как мы видели, представлений, не могут иметь места в Уме Всесовершенном; следовательно, они находятся только в вас, или, как говорит Кант, они суть только формы наших представлений.

III. Мир существующий есть ли совершеннейший из всех миров возможных? Что мир, теперь существующий, есть усовершаемый только, а не вполне совершенный, сие известно по опытному разуму; что мир не мог быть создан всесовершенным, и сие всякому понятно; что он не мог быть неподвижно совершенным, то есть, лишённым средств к достижению больших совершенств, которых не имеет, и которые однако ж может иметь, в сем также мы уверены, ибо такового несовершевства не желали бы и мы в своих произведениях. И так мир может быть только усовершаемым. Почему предложенный вопрос должен иметь следующий смысл: средства к достижению высших концов и совершенств в мире, существующем суть ли самые лучшие и действительнейшие? И сей вопрос, приближённый к свету идеи Ума Всесовершенного, тотчас сам собою разрешается. Что касается до других миров возможных, они возможны только в нашем воображении⁷; в Уме же Божественном один тот мир возможен, который существует; те же, которые не существуют, все невозможны.

IV. Заметим наконец, что идея Существа Всесовершенного вполне уверяет нас и в истине бытия Божия. Сия идея, которой произвести самому уму нашему ещё более невозможно, нежели представить что-либо совсем отличное от существующего; сия идея, которая чем более её созерцаем, тем более являет величия, уже как образ предполагает бытие первообразного. Но ощутительнее делается истина бытия Божия, если приметим, что идея сия есть сама не иное что, как истина бытия Божия. Сия идея уверяет нас, что Существо Всесовершенное необходимо есть самобытное и вечное. И так сие Существо таково, что если его нет на самом деле, то оно совершенно невозможно. Если же оно невозможно, то невозможна и идея о нем: понятие о невозможном есть понятие само себе противоречащее, само себя уничтожающее. Но что прекраснее, что возвышеннее и согласнее, как идея Существа Всесовершенного? Следовательно, Всесовершенное Существо отнюдь возможно, а из сей возможности необходимо должно заключить, что Существо сие действительно существует, ибо если оно не существует, то и невозможно⁸.

Удобно показать в изложенном начале философии все условия и свойства высшего начала звания. Высшее начало знания должно быть одно: ибо если бы истина проистекала из различных начал, то истина вообще не была бы всегда одна и таже, всегда равна сама себе. Могут быть различные степени вероятности: но истина не имеет степеней. Что единственное начало истины есть Ум Божественный, кто в сем усомнится? Начало знания должно быть очевидно так, чтоб истина его была сама собою ощутительна. Начало же очевидно тогда, когда выражает некоторую тождественность⁹.

Но очевидно, что изложенное начало философии выражает тождество: ибо идея какой-либо вещи и её внутренняя возможность или сущность находятся во взаимном между собою равенстве. Идея в Уме Божественном исчерпывает весь предмет, и ему как бы совершенно и всецело равна. Впрочем, очевидность начала не требует, чтоб оно удобно могло быть прилагаемо ко всему, дабы все с равною удобностью могли им пользоваться. Каждый стоит на своей степени совершенства; стоящие на высшей степени имеют и обширнейший круг зрения, и потому видят то, чего другие, стоящие на низших степенях, видеть во могут. Первые дышат, так сказать, тончайшим, чистейшим воздухом, нежели последние; первые, подобно живущим на горах, давно уже наслаждаются светом солнца, между тем как последние вадят одну зарю или ещё сумрак утренний. В природе везде обнаруживает себя закон раскрытия и усовершаемости, и самый ум подлежит сему закону. Чем более возвышается он к идеи Божества, тем сам делается как бы светлее и прозрачнее, тем яснейший и живейший представляет в себе образ идей вечных. И так, по необходимости, приложение высшего начала философии для одних удобнее и обширнее, для других труднее и ограниченнее. Известно, что вопросов метафизических, удобно разрешаемых, у нас весьма ограниченное число: но сколько вопросов, на которые никто ещё не мог дать ответа удовлетворительного! От чего? От того, что вообще в человечестве ещё очень мало раскрыта идея Божества. Потому-то все вопросы метафизики, удобно разрешаемые из сей идеи, разрешены удовлетворительно; а при решении вопросов, которых мы ещё не умеем приложить к ней, довольствуемся одними вероятностями и предположениями. Но хотя бы ни один человек доселе не мыслил сообразно с идеей Божества: то и тогда б высшее начало знания совершенного нимало не теряло своей важности, и тогда б оно было единственным началом, непоколебимым, непременным, вечным, всеобщим. Оно непременно: ибо в Боге нет перемены; оно вечно и всеобще, ибо наука, которой учатся все существа разумные у одного Всемирного Учителя, – одна. Во всех бесконечно многих училищах вечности одно начало премудрости; а сия премудрость, сия высочайшая наука есть не иное что, как знание Бога, являющего себя во всей целости творения. Почему нет ни одного столь высокого ума, который бы не подлежал сему единому началу знания; все учатся у Одного и одному; все заимствуют один свет от одного вечного, самобытного Светила.

Начало, доселе изложенное, непосредственно служит основанием философии созерцательной. Может ли оно приложено быть и к философии деятельной? Сей вопрос требует особенного исследования.

Философия есть произведение одного ума. Почему в ней двух совершенно различных начал и быть не может. И так философия деятельная, как произведение того же ума, должна иметь начало в существе своём тоже самое, как и философия созерцательная. Правда, предметы сих наук различны: ибо предмет первой есть честное и доброе, а предмет последней – истинное и верное. Но различие сих предметов не есть существенное. Если будем смотреть на них оком ума и в идеи Божества, то найдём, что они находятся в совершенной между собою гармонии и единстве. Истина в Боге есть не иное что, как Его ум всесовершенный, и добро не иное что, как Его воля всесвятая. Но ум и воля в Боге суть одно: Божественное знание никогда не различно от Божественного хотения. Ни одно из сих действий не есть ни прежде, ни после другого. Все, что находится в идеи ума всесовершенного, все то есть истина и благо; все, чего хочет Бог, есть благо и истина.

«То только благо, чего хощет Бог». Если сие положение есть непреложная истина, то все начала нравственности, которые имеют предметом какую-либо пользу или удовольствие, нимало недостойны быть законами для ума нашего; все истуканы самолюбия, воздвигнутые философами в храме нравственности, должны пасть и сокрушиться. «То только благо, чего хощет Бог». Человек, ищущий своей пользы и удовольствия, желает ли того, чего хочет Бог? Нет. Он свою волю отделяет от воли Божией, и там, где все должно иметь средоточием и образцом волю Божественную, хочет сделать средоточием и образцом волю собственную. «To только благо, чего хощет Бог». Хочет ли Бог нашей пользы и удовольствия? Бог хочет только того, что есть благо истинное, совершенное. Всесовершенный может любить одно всесовершенное, Одного Самого Себя. Он любит Тварь, поколику видит в ней образ Самого Себя; желает, чтобы она была более и более счастливою, и совершенною, но счастливою и совершенною в Нем Едином. Отец природы в тварном существе нашем возжёг огнь, вечную жажду жизни и света, – огнь, который, не соединяясь со светом Божественным, пожигает и дотоле не оставит нас в покое, пока мы, блуждающие в стране далёкой, в области самолюбия нашего, перестанем искать счастия вне Бога и повергнемся в отеческие его объятия. «То только благо, чего хощет Бог». Если я уверен, что каковой либо закон есть точное предписание воли Божественной, то, хотя бы он противен был всей моей чувственности и самому тонкому моему самолюбию, хотя бы угрожал мне мучением и самою смертью, – я должен, не взирая ни на что, ему следовать; должен лучше потерять все и, как говорит Божественный Учитель, погубить самую душу, нежели отречься от строгой заповеди. По правилам самолюбия, нет беззаконнее Авраама, решившегося, в угодность воли Божией, заклать собственного сына: но по началу истинной нравственности, по началу любви Божией, ничего нет выше и чище сей Авраамовой готовности творить волю Божию.

«То только благо, чего хощет Бог, и в нас то только добро истинное, что хощет произвести Бог в нас и чрез нас». Тот, который исполняет не волю Божию, но волю собственную, следует страстям своим, корыстолюбию или честолюбию, – хотя бы деяния его были благодетельны для всего рода человеческого, чрезвычайны, велики, – не достоин не только имени великого, но даже имени доброго и честного мужа. Сам ангел тьмы не может ли облекаться в свет и величие? Напротив, вожди народа избранного, истребляющие огнём и мечом народы идолопоклоннические, – хотя бы подвиги их несогласны были ни с какими правилами нашей политики, ни с каким началом наших философов, суть истинно велики. Одно то, что они были одушевлены Духом Божиим, исполняли волю Божию, возвышает их вред всеми героями и великими мужами язычников. И ангел Божий не облекается ли иногда в бурю и ужас, не совлекаясь однако светлого естества своего, не переставая быть ангелом света?

Сие предлежательное начало нравственности обращается в подлежательное, если разделил волю нашу, подобно как разделили прежде способность познавательную. Кроме обыкновенного разумения и познания, основывающихся на опыте, мы имеем высший образ разумения, высшую познавательную способность – ум. Кроме воли нашей низшей, основанной на самолюбии, есть в нас воля высшая, управляемая одной идеей чистого закона нравственного, идеей воли Божественной. В нас есть высокое чувство, заставляющее нас любить добродетель бескорыстную, уважать тех, которые живут и умирают из одной любви к Богу. Сие чувство предполагает существование в нас Божественного закона и высшей воли, сему закону соответственной. Сия-то высшая воля, которая сама в себе есть не иное что, как сам ум, приложенный к деятельности, заключает в себе высшее, подлежательное начало нравственности, образ начала предлежательнаго, существующего в Боге. Желать сообразно с сею высшею волею – есть желать сообразно уму, сообразно первоначальной идеи честного, согласно с волею Божественной. И что может быть блаженнее сего образа деятельности? Следуя сей воле, человек живёт в Боге, выше всего земного и преходящего, возрождается Духом Божиим, делается новым человеком небесным, божественным.

Наконец, дабы все сие не показалось кому-либо более философским, нежели христианским, приложим здесь, так сказать, печать Откровенного учения. Иисус Христос есть единственный Учитель истины для всех существ разумных; вне Его нет света, нет истины. Слепа та философия, которая не признаёт сего; безумна та мудрость, которая отвергает учение Откровенное. Мы христиане, – и вам непростительно лучше любить философа, какого-либо Аристотеля или Платона, нежели философию Иисуса Христа. Приступим с благоговением к слову премудрости Божией, и в сей сокровищнице истин раскроем единое истинное начало единой истиной философии.

В высочайшем и божественном смысле сказал Иисус Христос: будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный (Мф.5:48). Будьте подобны Отцу вашему небесному, как чада Его, в которых сияет образ и дух Его; приближайтесь более и более к вашему первообразу. Вы должны быть совершенны во всем, по всему, должны подражать Всесовершенному и в знании, и в хотении и действии; да будет истина у вас таже, и тоже благо, как у Всесвятого Отца вашего. Нет ни одного существа толь высокого и святого в целом мире, которое бы могло быть совершенным образцом для вас: сам Бог есть ваш образец истинный... Возможно ли сие начало высшей деятельности христианской, если в духе нашем не положено, в основание образа Божественного, зерна, из которого, при содействии самого Первообраза, должно возрасти древо жизни истинной, божественной? Возможно ли достигать совершенства Божественного, если не существует в уме нашем величественная идея Всесовершенного? К сей идеи часто приводит нас Иисус Христос, изъясняя нам своё небесное учение. Защищая бессмертие души против Саддукеев, он отсылает их к идеи божества: Бог не есть Бог мёртвых, но живых: ибо у Него все живы (Лк.20:38) Описывая свойство чистейшего богопочтения, раскрывает туже идею Всесовершенного Духа: Бог есть Дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться духом и истиною (Ин.4:24). Возбуждая сердца наши к милосердию и чистейшей любви, возвышает дух наш к идеи любви вечной: да будете сынами Отца нашего небесного, потому что Он велит восходить солнцу Своему над злыми и добрыми, посылает дождь на праведных и неправедных (Мф.5:45), будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд есть (Лк.6:36). Есть многие другие места, объясняющие и утверждающие наше начало философии. Всё даже Свящ. Писание, сшедшее из идеи Бога, к ней же и возвращается. Все оно направлено к тому, чтобы возбудить в духе нашем искру божественного света и произвести в нас вечный пламень любви Божией.

И так с сими высшими началами будем мы поверять все наши понятия; к той главной цели, дабы более и более раскрывать в уме нашем идею Божества, будем направлять Философию. Не оставим в лабиринте мудрований человеческих руководительной нити учения Откровенного. Постараемся соделаться философами не языческими, а христианскими. Те начала, которых одни первые черты изобразили мы доселе, положим, как основание в глубине духа нашего, и на нем оснуём философию. А дабы достойно и неослабно продолжать и совершить сие дело, молим Господа сил и всякой премудрости, да ниспошлёт нам свет и силу, которых без Него никто не имеет»¹⁰.

Так согласно и нераздельно идут две великие науки, представляющиеся непросвещённым от света вечной истины умам противоположными себе, даже исключающими одна другую! В таком только виде возможна философия в её истинном значении; такой только можно обещать твёрдое, неколебимое существование и такую только должно желать Руси православной!...

Комиссия духовных училищ немедленно вслед за тем дала (13 октября) предписание академическому Правлению

1) потребовать от киевского семинарского Правления полную опись вещам, как церковным, так и хозяйственным, находящимся в наличности и поступившим туда, в следствие временного упразднения академии.

2) Правлению академическому вменялось в обязанность принять все вещи в своё владение и распоряжение, и за удовлетворением своих собственных потребностей, все излишки из вещей хозяйственных сдать в пользу семинарии и низших училищ.

3) При приёме вещей, составляющих недвижимую собственность академии, как то: дач и сенокосов, предписано обратить особенное внимание на документы, обеспечивающие владение оными.

Того же месяца (28 ч.) Комиссией ассигновано на постройки и переделки в зданиях академии с подведомственными ей училищами шестьдесят одна тысяча сто шестьдесят шесть рублей пятьдесят копеек.

Начался первый академический курс.

«Начало премудрости страх Господень, сказали мудрые учредители христианского просвещения. Сей спасительный страх должен быть вперяем не словами только, но наипаче утверждением и распространением между юношами здравых понятий о непрерывности отношений наших к Богу и о действиях Промысла Его на все мгновения жизни; понятия сии должны наипаче быть укрепляемы примером и богобоязненностью наставников и смотрителей». Следовательно, они поставлены деятельными блюстителями образования юношества; от них должно истекать всё, чем зиждется и процветает христиански-русское училище; о них, следовательно, и первая речь историка.

В течение четырёхлетнего академического курса много произошло перемен в составе начальствующих Киевской академии. Один только остался непременяем, – и это тот, которому суждено было обновить древнейшее в нашем отечестве училище, повести его к цели, указанной Высочайшею волею, это – ректор академии Моисей, поведения пречестнейшего; в должности всегда преисправный и преблагонадёжный. Высочайшая награда, последовавшая 4 августа 1820 года, причислением Моисея к ордену св. Анны 2 класса, свидетельствовала о Монаршем внимании к его отличной и усердной службе. Доселе остающиеся в живых воспитанники Моисея не могут без восторга вспомнить его одушевлённой речи, его смелых, светлых взглядов на науку, ясного метода изложения, свежести мыслей и лёгкости выражения. В 1822 году 30 июня Моисеи, за сочинение своё, под названием: уроки по классу чтения Свящ. Писания, возведён был в звание доктора богословия, продолжая блистательно трудиться на своём поприще. Достойный сподвижник его, инспектор академии и профессор Михаил Иванович Леонтович, приняв 11 февраля 1820 г. монашество в Киевобратском монастыре, с наречением имени Мелетия, в скором времени (9 августа 1821 г.) назначен был в могилевскую семинарию ректором и профессором богословских наук. Место его занял бакалавр С. петербургской академии, магистр Смарагд, с поручением ему наставнической должности по классу богословия. Бакалавр философии, Иван Михайлович Скворцов, рукоположенный (7 марта 1820 г.) во священника в Владимирской Киево-Печерской церкви и возведённый потом в сан протоиерея, продолжал с усиленною ревностью трудиться на предоставленной ему кафедре, уволившись от всех других должностей по академии. Искренний труженик науки, Скворцов не был забыт вниманием высшего начальства: в 1821 году Комиссией духовных училищ прибавлено было к его жалованью 400 р. за особенные, как сказано в предписании, труды по занимаемому им классу. Весь круг философских наук, – от логики до истории философских систем, лежал исключительно на нём одном. По прочим кафедрам также произошли значительные изменения: 26 января 1820 года профессор гражданской истории и французского языка кандидат Григорий Огиевский вступил в академическое Правление прошением об увольнении его от должности, по расстроенному здоровью, в следствие чего положено было уволить его, согласно прошению, a занимаемые им предметы разделить, до времени, между наличными бакалаврами. Таким образом кафедра гражданской истории была поручена бакалавру еврейского языка Александру Максимовичу, а преподавание языка французского – бакалавру математики Степану Колерову, бывший же за ним немецкий язык поручен бакалавру словесности Павлу Соколову. Комиссия духовных училищ, утвердив такое постановление академического Правления, предписала «в уважение отличной службы и в пособие к содержанию, при расстроенном здоровье и недостаточном положении Огиевского, выдать ему из экономических сумм академии полный оклад, по званию профессора, именно 1200 р. бакалаврам же, впредь до особого распоряжения, производить прибавочного жалованья по 400 р». В скором времени, однако ж кафедра гражданской истории перешла к бакалавру Николаю Соловьёву, который и занимал её до 9 августа 1821 года, когда, по поступлении в монашество, он получил кафедру церковной истории. Назначенный от Комиссии духовных училищ на класс гражданской истории магистр С. петербургской академии Яков Силевич, на пути следования своего в Киев, заболел в Великих Луках, где и скончался 16 августа того же года. Посему назначенная ему кафедра поручена была бакалавру Иоакиму Орлову, незадолго перед тем переведённому из новгородской семинарии на класс греческого и немецкого языков. Бакалавром словесных наук, с самого преобразования академии, определён был магистр Павел Соколов: но 1821 года 9 августа, согласно желанию своему, перемещён был в ярославскую семинарию, на вакансию второго профессора по классу словесности. После него кафедра словесных наук разделилась на два отделения: в первое вызван был инспектор подольской семинарии и профессор философии и математики, магистр Аверкий Пушнов в звании бакалавра, a во второе магистр Яков Крышинский, которому поручено и преподавание французского языка. Кафедра математики, бывшая за Колеровым, по переведении его в тверскую семинарию профессором того же предмета и еврейского языка, поручена была вновь определенному Комиссией, магистру Спиридону Гуляеву, с обязательством преподавать и язык еврейский, бывший за Максимовичем, в 1821 году переведённым в черниговскую семинарию. Греческий язык, в течение первого курса, преподавали преемственно: Максимович, Орлов, иеромонах Евгений Соловьёв, и Пушнов, во втором уже курсе; экономом во всё это время был, протоиерей Успенского собора Пётр Демьянович Максимович.

А где же девались прежние преподаватели, переступившие из древней академии во вновь образованную? Одних (П. П. Пелехин) выбыл в другое училище для усовершенствования себя в тех науках, начало которым положил он ещё в здешних школах. Мы уже вйдели его медиком, профессором и членом разных русских и иностранных учебных обществ; а другого скоро увидим, и скажется об нём тогда благодарное, правдивое слово.

Полная программа учебного академического курса сосредоточила в себе все науки, указанные проектом устава духовных училищ. Богословие, в основе которого было положено Чтение Свящ. Писания, получило полнейшее развитие в лекциях знаменитого профессора и деятельного сотрудника его. Теоретическое изложение истин и догматов Веры православной составляло первую и важнейшую часть богословствования, подкрепляемую указанием правил герменевтических, практическое применение которых было постоянным делом преподавателей по классу Чтения Свящ. Писания. Деятельное богословие, обнимая собою всё разнообразие нравственной жизни человека, вело воспитанников к строгому познанию как самих себя, так и будущих обязанностей своих, по званию служителей Церкви. Этим некоторым образом заменялось отсутствие пастырского богословия, как науки. Замечательно, что полемическая или обличительная часть богословия оставлена вовсе незначительною в тогдашний училищной программе; внешние обстоятельства, способствовавшие тишине и спокойствию Церкви православной, изменили вид дела, и та самая академия, которая в течение двух-векового своего существования беспрерывно ратовала против злонамеренных врагов евангельской истины, в настоящее время, сложив оружие, спокойно отдыхала под осенением Державного Покровителя просвещения.

Хотя Комиссией духовных училищ, предписанием от 8 сентября 1819 года, и предоставлено было усмотрению ректора чтение богословских лекций на латинском или российском языке: но все они, за исключением Чтения Свящ. Писания, преподаваемы были по латыни. Тоже самое было и в классе философском. Русский язык тогда ещё не выработался для передачи тех понятий, какие неизбежно встречались при уроках философии и особенно логики, доныне не установившей свою фразеологию, а пользоваться языком Велланского или Галича значило бы затемнять самые ясные понятия.

Курс наук философских отличался нарочитою обширностью. В течение академического курса прочитано было все, что входит в сферу философствования – от первых начал логики до системы последнего из современных мыслителей – Шеллинга. Согласно указанию Проекта Духовных Училищ, в преподавании этой науки обширнейшую долю заняла История философских систем, как критическое обозрение усилий ума человеческого, желавшего собственными средствами рассеять тот мрак, которым от века окружено падшее естество паше. Здесь испытующему взору молодых слушателей постепенно представали халдеи, персы, индийцы, египтяне, кельты и другие, так называемые, варварские пароды с своими мистико-детскими взглядами. За ними следовали философствующие греки с древними мудрецами, не отторгавшимися впрочем от земли и искавшими начала всего существующего вокруг себя, в предметах, не выходивших из узкого их горизонта; их сменили Сократ, Платон и Аристотель – этот блистательный триумвират древнего философствования, обнявший собою всю деятельность ума человеческого, начиная от самой высшей созерцательности, явившейся в учении Платона п тончайшего анализа рассудочных феноменов, произведённого Аристотелем, до практических уроков жизни, преподанных Сократом, который низвёл философию с мечтательного неба и сделал её наставницей людей. Движение, произведённое этими великими мыслителями, вызывает новые системы Пирронов, Епикуров, Зенонов и их последователей, которые наконец мельчают час от часу и исчезают в академиях, образовавшихся под влиянием разнородных учений. Внимание слушателей, утомлённых такими порывами ума человеческого, возлетающего на икаровых крыльях к Вечному Солнцу истины и постыдно падающего долу, успокаивается в религиозном философствовании Иудеев: но и то до тех пор, пока делание это не выходит из пределов, предписанных священными книгами. Являются Фарисеи, Саддукеи, Ессеи, Ферапевты, – и опять начинается кружение ума человеческого. Но воть среди мятущихся сынов мрака воссиевает Свет истинный, Которым вся быша, и без Него же ничтоже бысть, еже бысть. Ho в мире бе и мир Тем бысть, и мир Его не позна... Гностики, каббалисты, неоплатоники с своими – Плотином, Порфирием, Ямвлихом, Проклом, вооружаются против того света, которого никакая тьма объять не может, при сиянии которого любомудрствуют св. отцы Церкви и христианские философы: Иустин, Климент александрийский, Августин, Тертуллиан, Татиан, Ориген, Лактанций и многие другие. Наступает период схоластики, период брожения умов, потерявших ариаднину нить в этом дедаловом лабиринте и бродящих вокруг да около науки с пустыми лишь формами арестотелизма, не дополняемого созерцательным учением Платона и практическими уроками Сократа. Но уже самое это брожение даёт предчувствовать реформу: из него вырождается Бэкон (Bacon) и ведёт за собой Лейбница, Мальбранша, Берклея, Спинозу, Лэкка, Декарта, этих предтеч грозного переворота, совершенного Кантом, Фихте, Якоби и Шеллинг завершают эту обширную галерею умов философствующих.

Кто не видит, какое широкое, необъятное поприще предстояло христианину-профессору для исследований и критического обозрения учений, почти сплошь становившихся в противоречие с истиною, указанною пророками, явившеюся в достопоклоняемом лице Спасителя мира, проповеданною апостолами и утверждённою вселенскими соборами? Ясно указанный, верно понятый и свято удерживаемый метод преподавания философских наук сообщал воспитанникам «понятие о истинном духе философии, приучал их самих к философским исследованиям и, знакомя с лучшими методами таковых изысканий,» через ряд заблуждений ума человеческого вёл к вечному источнику всякой премудрости. Единому Истинному Богу – и Его же послал есть в мир – Иисусу Христу.

В пособие такому разумно-христианскому философствованию, питомцы духовного училища во всей обширности знакомились с Историей Церкви ветхозаветной, сохранившей в себе истинные начала любомудрия, заповеданные на Синае Самим Богом и разъясняемые время от времени как учениями пророков, так и самыми событиями богоизбранного народа. Приходит наконец сень законная, благодати пришедшей, и пред очами слушателей развивается длинный свиток сказаний о Церкви новозаветной, о её борьбе с язычеством, с остатками отжившей век свой стихийной философии, потом с властолюбием одного лица, предвосхитившего себе исключительное право суда и власти, никогда не бывших от мира сего, и наконец с учением мнимых защитников прав человечества, воспитанных лестчим духом той же философии, переодетой только в новую одежду скептицизма и неверия. Восстаёт в силе в красоте своей юный народ, к которому Вышний Промысл сполна переносит Православие, униженное на востоке и отринутое западом, – и ясно зрится юным умам в водовороте дел человеческих продолжение той вражды, начало которой положено ещё в раю преступлением Адама, – гибельная хитрость того же змия, ложно-радеющего о благосостоянии человечества и преуспеяние единой истиной идеи, осуществившейся в православной Христовой Вере. Что провидено и прочувствовано учредителями духовных училищ, то христиански исполнено поставленными от них делателями.

Церковное Красноречие, бывшее доселе делом более практического навыка, в настоящее время принимает вид строго организуемой науки и расширяется, сообразно многочисленным потребностям внешней и внутренней жизни человека, как гражданина отечества небесного и земного. Уроки Церковного Красноречия поведены сначала историческим путём; профессор, раскрыв перед своими слушателями существование проповедничества во времена патриархальные и подзаконные, переходит к Церкви новозаветной, начавшей бытие своё проповедью о покаянии. Нельзя без особенного любопытства следить даже за программой этих лекций, – что же сказать о том, когда они передаваемы были устно, в живом и одушевлённом слове! Не останавливаясь на теоретической части Церковного Красноречия, в главных очертаниях сходной с правилами общей словесности, прочитаем одну историческую часть программы.

1. История проповедников Церкви новозаветной, в коей представляется:

1. Глава их.

2. История проповедников первых лет христианства и

А. История апостолов, то есть:

a) понятие о них,

b) слушатели их,

c) предмет их проповеди,

d) образ,

e) произношение.

Б. История других проповедвиков иервых лег христианства, то есть:

a) роды их,

b) различие от апостолов.

В. Понятие о Красноречии Свящ. Писания, то есть:

a) свойства оного,

b) красоты,

c) различие красноречия пророков от красноречия апостолов.

d) причины сего различия.

3. История проповедников последующих времён христианства.

А. История проповеди мужей апостольских и Отцов Церкви, от начала II до VIII века, где представляется

a) причина наименования Отцов Церкви.

b) личные черты отличных из них и

а) славившихся во втором веке.

б) славившихся в третьем веке,

в) славившихся в четвёртом веке,

г) славившихся в пятом, шестом, и седьмом веке.

c) содержание их проповеди,

d) образ,

e) достоинство,

f) польза для нынешних проповедников,

g) обыкновения, наблюдавшиеся при произношении,

h) время и место оного,

i) слушатели.

Б) История проповеди Средних веков, то есть, от начала XVI века, в коей представляется

a) причина упадка Церковного Красноречия,

b) образ наставления в сии времена

а) от VIII века до XII,

б) от XII до XVI.

c) черты некоторых проповедников.

В) История проповеди новейших времён, в коей показывается

a) начала нового Церковного Красноречия,

b) понятие о нём и различие от красноречия Отцов Церкви

c) История Церковного Красноречия на западе

а) во Франции.

α) Причина успеха французов в Церковном Красноречии.

β) отличные проповедники,

γ) Мнение о них критиков.

б) В Испании и Италии.

α) проповедники испанские

β) причина малого успеха итальянцев в Церковном Красноречии и их проповедники.

в) в Германии и Англии.

α) Отличные проповедники немецкие и английские.

β) различие между проповедниками реформатскими и римскими.

d) История Церковного Красноречия на востоке

а) в Греции,

б) в России,

α) Начало проповеди в России.

β) проповедники, говорившие белорусским наречием.

γ) проповедники, говорившие наречием, близким к славянскому.

δ) проповедники, говорившие ныне употребительным наречием.

Не меньшею обширностью отличалось и преподавание математики. Начиная от оснований алгебры и начальной геометрии, все дальнейшие части наук математических вошли в академический курс: Тригонометрия, Основания дифференциального и интегрального исчислений, трансцендентальная Геометрия, Физика и Механика с своей Статикой и Динамикой. Но, к сожалению, не смотря па заботливость Комиссии о надлежащем преподавании сего предмета и неопытность профессора, – охотников до наук математических предоставленных, как мы видели, свободному избранию каждого, явилось в этом курсе очень мало, – всего пятнадцать человек.

В деле Всеобщей Словесности академия шла по тому пути, который был одинаков для всех высших училищах в России. Тогда ещё, так называемый, романтизм не вошёл в силу и не ниспровергал начал, упроченных давностью; тогда серьёзно рассуждали о слове человеческом, и в деле об изящном не держались беспутного правила: de gustibus non disputandum. С этой точки рассматриваемые конспекты первого академического курса показывают строго обдуманную и стройно изложенную систему словесности; в них всё подведено под правила и произволу не оставлено ничего. Не смотря на обширность программы, студенты академии не были оставлены при каком ни будь многоречивом введении, а доводимы до конца науки: ибо самим преподавателям внушено было, что «лучший наставник не тот, кто блистательно сам говорит и изъясняет, но тот, кто заставляет учащихся размышлять и изъяснять».

Таким же порядком ведены были и исторические науки. Имея в виду не исследования, не учёные изыскания, для которых собственно нет кафедры, а прямое образование юношей, наставник в двухгодичный срок проходил всю историю от древних до новейших времён, стремясь неуклонно к той цели, «чтобы в связи происшествий открыть успехи нравственности, постепенное шествие человеческого разума и различные его заблуждения, образование и превращение гражданских обществ и коренные причины славы и падения государств, судьбу ложных религий и преуспеяние единой истиной, христианской. Дабы удобнее исполнить это в определенное время, говорит профессор в своём конспекте, представленном на усмотрение Комиссии, – то предполагается

1) О тех обществах совершенно не говорить ничего, которые известны только или по одному имени, или по крайнему невежеству, грабительству, жестокостям и тому подобным обстоятельствам, например Алжирцы, Тунисцы и другие.

2) О тех обществах, упоминать со всевозможною краткостью, которые прославились или одним только воинскими подвигами, как Скифы, Кимвры, Тевтоны, Гунны и подобные им, или только долговременным существованием, как Китайцы, Индийцы, Японцы.

3) С особенным вниманием рассматривать и особенною полнотою излагать происшествия тех только гражданских обществ, которые знамениты, по своему гражданскому порядку, воинским доблестям, просвещению и отношениям к Церкви, как Египтяне, Вавилоняне, Ассириане, Персы, Мидяне, царство Александра Македонского, Греки и Римляне, также знаменитейшие гражданские общества христианского и магометанского вероисповеданий. Чудный гражданский порядок народа Божия, высокие понятия его о Боге и человеке, самое близкое отношение его к Церкви, назначают ему, продолжает профессор, первое место во внимании обучающего и обучающихся гражданской истории. Но поскольку все подробности истории сего народа, рассматриваемого даже в гражданском его состоянии, по причине неразрывной связи сего состояния у Евреев с состоянием Церкви, входят в историю церковную: то гражданская история не будет касаться происшествий сего народа, кроме тех случаев, где он имеет отношение к другим народам, входящим в состав её. Поскольку знание отечественной истории нужнее прочих: то она будет преподаваема отдельно. Различные причины, замечает наставник, внесли в истории самых знаменитых государств множество басен и лжи, а тщеславие обременило её такими подробностями, которые хотя и истинны, но не заключают в себе ничего полезного, a только обременяют память. Дабы же история не превратилась в источник заблуждений, и во множестве маловажных предметов не исчезло то, что в ней есть драгоценного, поставляется правилом: во всем искать истину и ограничиваться полезным, повествовать только о происшествиях великих и достопамятных по своим последствиям, произведших важные перемены в мире политическом или нравственном, преимущественно ο происшествиях, показывающих явные следы Промысла Божия о человеческом роде». Значит, стезя выровнена, нить в руках, цель указана, – оставалось спешно идти, не блуждая направо и налево по непроходимым, узким, заносящим далеко в сторону дорогам.

Древние языки, греческий и еврейский, поставленные в разряд предметов необходимых, были изучаемы с большою ревностью, чем языки новейшие, – раз потому, что последние предоставлялись свободному произволу воспитанников, а другое, что и наставников уже не было таких, какими изобиловала прежняя академия, не щадившая издержек, лишь бы только иметь преподавателями коренных иностранцев. Таким образом, по классу греческого языка, по отношению к выбору сочинений, для перевода учащимся оному, дано первое место церковным писателям, п это потому, как пишет профессор в своём проекте, что «церковные писатели, особенно первых четырёх веков, при довольной чистоте языка, отличаются и нравственным достоинством. Духовные воспитанники более знакомы с содержанием сих, нежели другого рода сочинений. Следовательно, здесь остаётся им обращать главным образом внимание на самый язык, а чрез сие они избавятся на первый раз половины трудностей. Впрочем, продолжает профессор, как по сей же самой известности им содержания церковных писателей и простоте изложения, особенно в нравственных сочинениях, они скоро навыкают свободно переводить их: то в остальное время можно с великою пользою для них читать лучшие творения светских писателей, наблюдая при сем правило постепенного восхождения от легчайшего к более трудному. Посему предполагается в первый год, при чтении грамматики, с разбором читать находящиеся в учебной книге греческого языка слова Василия Великого и Иоанна Златоустого, также избранные места из творений последнего, и если достанет времени, нечто из нравственных сочинений Ксенофонта, Платона и Плутарха; во второй год читать исторические отрывки из Ксенофонта и Геродота; в третий год – из истории Фукидида и речи Димосфена; четвёртый назначается для чтения стихотворческих сочинений. Сверх сих занятий, по окончании чтения некоторых лучших писателей, непосредственно должно быть задаваемо учащимся, для подражания, сочинение или перевод, близкий содержанием к читанному им, дабы они и красоты и выражения заимствовали из писателя, коему подражать предположено, и дабы таким образом познавали они не только идиотизмы языка, но и свойство диалектов и отличительные черты каждого писателя».

«Главная цель, пишет в своей программе профессор, преподавания языка еврейского в духовных училищах есть та, чтобы чрез обучение оному языку вести учащихся к точнейшему уразумению книг священных Ветхого Завета на подлинном их языке. Все оные книги писаны на языке еврейском, но в некоторых из них находятся отрывки, писанные на языке халдейском. Посему, для полного уразумения Свящ. Писания Ветхого Завета, не довольно ограничится познанием одного еврейского языка; необходимо ещё познать и язык халдейский. Для познания языка еврейского нужно, равно как и для познания другого какого либо языка, познать основания его – elementa, принимая слово сие в пространнейшем знаменовании, что можно назвать грамматикой, и особенные его свойства, – idiotismi, что можно назвать синтаксисом. Особенные свойства халдейского языка мало отличны от свойств языка еврейского, и то в выражениях, перешедших из языка сирского: но некоторые из оснований его довольно различествуют от оснований языка еврейского. Посему в науке языка халдейского следует познать только особенные его основания – грамматику. При чтении книг Ветхого Завета, встретятся различные роды писания на языке еврейском. Одни книги писаны языком историческим, другие языком поэзии, даже и в книгах исторических часто встречаются отступления от обыкновенного образа писания; после ясного, ровного и удобовразумительного слога нередко следует быстрота, краткость, возвышенность и неудовобразумительность. Посему, для уразумения как целых книг, так и отрывков Свящ. Писания Ветхого Завета, писанных языком поэзии, нужно познать наружный образ древней еврейской поэзии. Преподавание еврейского языка, заключает профессор, в духовных училищах, кроме выше означенной главной цели своей, может иметь ещё цель частную, в отношении к полемической части богословия. Любопытно и вместе необходимо богослову и пастырю Церкви знать правила, обыкновения, наипаче же коварные к испровержению христианства ухищрения новых иудеев. Книги, кои читать для сего, писаны на языке раввиническом, который есть нечто иное, как пополненный многими новыми словами древний язык еврейский. Для сего предполагается, в последние месяцы второго года, перевести с разбором некоторые замечательные места из Талмуда, при руководстве раввинических лексиконов Штоккия, Буксторфа и Зелинга». Очевидно, как широка программа, как многообъемлющ взгляд на такой, по-видимому, простой предмет, как, значит, много опытности, звания дела и любви к своей науке у преподавателя. Немудрено после этого, что из такой школы мог выйти такой знаток гебраизма, как Соловьёв, или такой филолог, как Шимкевич.

Усердие и деятельность наставников академии награждены были в скором времени. По засвидетельствованию митрополита Евгения, назначенного ревизором вновь образованного училища (27 августа 1823 г.) бакалавр философии, протоиерей Скворцов получил полный годовой оклад, а бакалавры: иеромонах Евгений, Пушнов и Орлов полугодовые; бакалавры же Крушинский и Гуляев удостоены одобрения Комиссии духовных училищ.

В 1820 году мая 22, утверждён был для киевской академии новый штат, по которому положено было жалованья:

Ректору……………………………………...1500 р.

Шести профессорам ……………………по 1500 всего 9000.

Двенадцати бакалаврам ………………. по 750 всего 9000.

Инспектору ……………..………………… 700 р.

Эконому …………………..………………. 750 р.

Секретарю ……………………..…………..500 р.

Библиотекарю ............................................. 500 р.

Помощнику его …………………..………. 300 р.

Лекарю…………………………………….. 700 р.

Трём письмоводителям при Правлепии по 300 р. всего 900.

Письмоводителю при экономе………….... 300 р.

На содержание каждого студента…….. по 300 p.–36000.¹¹

На библиотеку, классические книги и кабинеты

физический и натуральный………………. 2000 р.

На журналы и периодические издания……250 р.

На проезд ревизоров ……………………… 2500 р.

На канцелярские расходы………………… 700 р.

На больницу ................................................. 1000 р.

На содержание строений, отопление, освещение,

чистоту, прислугу и проч........................... 12,000 р.

Итого 78,600 р.

В 1821 году Комиссия духовных училищ, согласно представлению академического Правления, разрешила постройку бани для воспитанников, отпустив на этот предмет, по примерной смете, 12,873 р. 10 к. Правление, после нескольких безуспешных торгов на поставку необходимых к тому материалов, нашло выгоднейшим поручить производство всех работ киевскому купцу Михаилу Бубнову, который, 29 мая 1822, привёл их к окончанию за 10,985 р. Сверх того академия, чтоб не нуждаться в воде, устроила возле самой бани колодезь, стоивший 866 р. 58 к. В том же году окончены переделки и поправки в нижнем этаже большого академического корпуса, в котором помещались бакалавры; вновь построена каменная академическая кухня с погребами и новая деревянная больница на каменном фундаменте. На всё это, включительно с переделками по семинарии, из ассигнованной в 1819 году Комиссией суммы, в количестве 61,166 р. 50 κ., употреблено 51,174 р. 29 коп.

Но не смотря на переделки и пристройки, помещение для наставников представлялось все ещё довольно стеснительным. В следствие сего академическое Правление входило, ещё 1820 года, в Комиссию духовных училищ с представлением плана и испрошением разрешения на постройку по оному нового корпуса. Комиссия, рассмотрев означенный план, нашла его невыгодным, и в 1821 году прислала другой, составленный архитектором Шарлемани. В этом плане назначено было помещение для 13 человек чиновников и для 70 студентов, а также и для Правления и библиотеки. На построение всего здания с каменною оградою и службами, по смете, исчислено 303,959 p. 50 коп. Утвердив эту смету, Комиссия положила, с Высочайшего разрешения, означенную сумму отпустить из капиталов, рассрочив выдачу оной на три года. Таким образом академия, получив на первый раз 100,000 рублей, немедленно приступила к заготовлению нужных материалов для предполагаемой постройки.

Обстраиваясь внутри и снаружи, академия неусыпно заботилась и о приумножении учебных пособий, из коих главным во всяком училище справедливо почитается библиотека. Каждый из профессоров делал повременно свои представления о выписке тех или других книг по своему предмету; каждый раз цензурные комитеты, по установлению, высылали известное количество экземпляров вновь выходивших книг, и академическая библиотека незаметно становилась полнее. Не оскудевало училище и благородными благотворителями: в 1821 году оно получило от графа Николая Петровича Румянцева сочинение Льва диакона; это был, по благодарственному выражению академии, «самый лестный для неё подарок, особенно в первые годы обновляющейся её юности». Лейб-медик Двора Его Императорского Величества, статский советник Осип Каменецкий, препроводил в подарок сто шестнадцать книг различного содержания, прося при этом «оставить усердное его приношение безгласным, поскольку, писал он, не славы какой либо ищу, но желаю единственно пользы.¹²» Архимандрит московского Симонова монастыря Герасим прислал книгу: Церковный Словарь в пяти частях. В 1822 казанский университет, 23 марта. препроводил в дар один экземпляр журнала: Казанский Вестник, a 13 октября два экземпляра Таккиеддиновой истории о царях, калифах и шерифах Меккской империи на арабском языке, с замечаниями профессора Франца Эрдмана; в следующем году от него же получено два экземпляра на том же языке книги под названием: Arabsiaden ex noto ignoto Jbn Schonah.

Хотя академия, в настоящем своём составе, ограничивала действия свои, по части образования юношества, только определенным ей Округом: однако ж она не отказывалась принимать и тех, которые, по прежнему обыкновению, спешили в её аудитории из дальних краёв. Так, в 1820 году, молдавский митрополит Вениамин отнёсся чрез Гавриила, экзарха кишинёвского и охтинского, что он, «стараясь поддержать заведённое им духовное училище и имея в предмете преимущественно словесность и догматы православной греко-российской Веры, решился отправить в киевскую духовную академию одного приготовленного несколько в оном молдавском училище иеродиакона Иерофея с тем, дабы ан, навыкнувши сам, мог быть полезным чрез повторение в молдавском училище того, чему научится в киевской академии». При чём на содержание его определено было от митрополита Вениамина 300 р. асс. в год. По сношении с местным гражданским начальством, иеродиакон Иерофей был принят.

24 января 1822 года митрополит Серапион, согласно его прошению, всемилостивейше был уволен от управления епархией и Киево-Печерскою лаврой, с сохранением полного оклада жалованья и, получив дозволение иметь пребывание, где он найдёт для себя удобным, митрополит Серапион временно остался в Киеве, избрав себе уединённое место в частном доме за Софийском собором¹³. В 1824 году 14 сентября он окончил многополезную жизнь свою и погребён в общей усыпальнице киевских митрополитов, в киевософийском соборе.

В тоже время (30 января) именным указом повелено быть на месте Серапиона архиепископом киевским и галицким и Киево-Печерской лавры архимандритом псковскому архиепископу Евгению Болховитинову, a 16 марта он Высочайше пожалован митрополитом и членом св. Синода. Промыслу угодно было поставить такого пастыря на чреду высокого иерархического служения в стольном граде св. Владимира в самую нужную пору, когда влияние его могло иметь благотворнейшия последствия на то училище, которое преобразовалось, между прочим, и по его начертаниям. «Мне особенно приятно будет, писал в Высочайшим Рескрипте своём Венценосный покровитель наук, видеть знаменитую некогда академию киевскую, воспитавшую в течение веков достойных служителей алтарю Господню, при руководстве вашем, достигающею цели, ей предположенной. Я уверен, что просвещённая опытность ваша и учение в духе Веры принесут плод во время своё в пользу Церкви и отечества». Царственные ожидания Благословенного оправдались в полной мере. Вся Россия знает имя Евгения; во все пределы её разошлись достойные питомцы вверенной ему академии, и то, что сказал негде учёнейший архипастырь ο древней, – можно со всей справедливостью повторить и о новой, что отсюда вышли и выходят «знаменитые просвещением и добродетелями пастыри, государственные чиновники и во всех состояниях отличные граждане».

В 1823 году окончился первый курс киевской академии. По утверждении Комиссией студентов в присвоенных им степенях, 18 декабря состоялось полное собрание Конференции, где, в присутствии митрополита и прочих членов оной, сначала прочитаны были секретарём два отношения к высокопреосвященному Евгению от с. петербургского митрополита Серафима, из которых первым сообщаемо было, что звание почётных членов в новоучреждённой Конференции киевской духовной академии принимают на себя все члены Комиссии духовных училищ, именно: Серафим, митрополит новгородский и с. петербургский; Филарет, архиепископ московский и коломенский; Григорий, епископ ревельский, викарий с. петербургский; Павел Васильевич Криницкий, духовник придворный; Иван Семёнович Державин, обер-священник; князь Александр Николаевич Голицын; князь Пётр Сергеевич Мещерский и Павел Александрович Галахов. Вторым отношением сообщено, что, по представлению его высокопреосвященства, Комиссия духовных училищ утвердила в звании действительных членов Конференции: ректора академии, архимандрита Моисея; академии инспектора, иеромонаха Смарагда; семинарии ректора, соборного иеромонаха Кирилла; бакалавра Церковной истории иеромонаха Евгения; кафедрального протоиерея Димитрия Сигиревича; протоирея Стефана Семяновского, протоиерея Ивана Маньковского; бакалавра философии, протоиерея Ивана Скворцова и бакалавра греческого языка Аверкия Пушнова.

Вслед за сим прочитано было предписание Комиссии о производстве окончивших курс студентов в учения степени, в силу которого в степень магистра возведены:

В степени кандидата, с правом на степень магистра, по выслуге одного года в училищной службе, с одобрением местного начальства, утверждены следующие студенты второго разряда:

На степень кандидата, без упомянутого права, возведены студенты того же разряда:

По представлению академического Правления, в это же время Комиссией духовных училищ утверждены в должности бакалавров: Ставров Платон, по классу Церковного Красноречия; Грузин Карп, по классу философии; Михаилов Яков, по классу богословских паук; Орлов Василии, по классу французского и греческого языков в низшем отделении; Граников Андрей, по классу Гражданской Истории; Грузин Иван, по классу еврейского языка, а магистр, Борисов Иван вытребован в петербургскую духовную семинарию инспектором и профессором Церковной Истории. Таким образом, академия киевская стала наконец на ту степень, какая предназначена была ей в ряду других высших духовных училищ, и, наделяя свой Округ наставниками из собственных питомцев, начала занимать ими и у себя профессорские и бакалаврские места.

В продолжение сего курса, выбыли из академии или для поступления в училищные должности или в гражданскую службу и в епархиальное ведомство следующие студенты:

Оставлены в низшем отделении II курса:

Умерли:

В следствие представления академического Правления, от 8 мая 1821 года, о распоряжениях, по случаю приближавшегося времени к открытию высшего отделения, Комиссия духовных училищ предписала

1) для бакалавров, помещавшихся в академическом корпусе нанять временно один или два дома близ монастыря Братского, по усмотрению академического Правления, а занимаемый корпус предоставить студентам;

2) для составления низшего отделения академии истребовать тридцать человек из семинарий Киевского Округа в следующем количестве.

Но не суждено уже было этим воспитанникам слушать уроки знаменитого профессора и главного деятеля в эпоху преобразования академии. 31 декабря 1823 года, в день кончины великого благодетеля сего училища Петра Могилы, ректор Моисей был назначен епископом Старорусским, викарием Новгородским, и простился навсегда с Киевом, оставив по себе вечную память в училище, так много ему обязанном. Тут был самый трудный, а следовательно, и самый значительный пост его служения; тут же и должно вписаться имя его на вечные времена.

Моисей Антонов¹⁸ родился 1783 в селе Богдановском коломенского уезда московской губернии от тамошнего дьячка Михаила Антипова, и при крещении наречён был именем своего отца. Поступив в Троице-Сергиевскую семинарию, Антипов, достигши богословского класса и сам продолжая учение, преподавал между тем немецкий язык и начала языка латинского. В 1809 году оп назначен был в новооткрытую тогда С.-петербургскую духовную академию, и, по совершении высшего учебного курса, 1814 года 13 августа, возведён в степень магистра и определен в туже академию бакалавром словесных наук; 26 августа того же года Антипов пострижен в монашество в Александро-Невской Лавре; 28 посвящён во иеродиакона; 8 сентября в иеромонаха, а октября 3 утверждён в звании члена С. Петербургской академической конференции. В 1815 году июня 28 назначен присутствующим во внешнем академическом Правлении, a 3 июля определён библиотекарем; 1817 года июля 13 назначен ректором Киевской академии, существовавшей тогда под именем семинарии и профессором богословских наук; a 1 августа произведён в архимандриты Киево-братского училищного монастыря. С преобразования академии, до назначения Моисея епископом, многополезная деятельность его уже нам известна. В 1827 году он переведён был в Вологду, где удостоен причисления к ордену св. Анны 1 степ. – через три года был назначен епископом саратовским, а в 1832 году Высочайше пожалован экзархом Грузии. Но уроженец севера не мог свыкнуться с знойным климатом этой страны. Через два года неутомимой деятельности и архипастырских трудов, Моисей подвергся болезни, обыкновенной не только между коренными русскими, но и туземцами, страдающими там во время летних жаров. Сначала болезнь экзарха казалась неопасною: она состояла в слабости, сопровождаемой бессонницей. До двенадцати часов дня (13 июля) Моисей занимался делами, а через четыре часа обнаружилась в нем желчная горячка; в девять же часов вечера унылый звон соборного колокола разнёс по всему городу и окрестностям горестную весть, что светильник Церкви Грузинской угас, и город остался без любимого своего архипастыря. «Надлежало бы, говорит очевидец – сказатель, быть в день погребения его (15 июля 1834 г.) в Тифлисском Сионском соборе, чтобы иметь понятие о том, что такое был Моисей во мнении паствы своей, начиная с первой правительственной особы до последнего носильщика. Стяжать в два года такие искренние слезы от подчинённых, не осыпая их излишними милостями, такое непритворное сожаление высшего и среднего классов общества, и такую любовь у всего народа возможно только с душою и сердцем покойного. Люди и других исповеданий, как то: католики, армяне и лютеране приходили с сердечным умилением и даже со слезами на поклонение праху архипастыря. Когда в конце погребения произносима была над гробом речь, – рыдания предстоящих несколько раз останавливали и смущали произносившего. Одним словом, заключает красноречивый сказатель, надобно было бы видеть все это собственными глазами, чтобы после не удивляться и прямо верить быстроте и силе, с какими высокая и благородная душа вождей народа овладевает его сердцами». Экзарх Моисей скончался на 53 году своей жизни и погребён в склепе у северных дверей алтаря близ образа просветительницы Грузии, св. Нины¹⁹.

На упразднившееся в академии место, по отбытии Моисея, назначен был сотоварищ и сотрудник его по училищу, ректор и профессор псковской семинарии, архимандрит Мелетий. Того же года 22 ноября инспектор академии Смарагд произведён в архимандриты, a 21 марта, вместе с бакалавром Скворцовым, возведён в звание ординарного профессора. Бакалавр Яков Михайлов (22 февраля 1824 года) принял монашество и наречён Иустином, а бакалавры Иоаким Орлов и Аверкий Пушнов рукоположены в иереев – первый (октября 1) к Успенскому киевоподольскому собору, а последний (28 сентября) к Подольской Введенской церкви. По журналу академического Правления 6 ноября, бакалавр церковной истории, иеромонах Евгений, в следствие прошения, был уволен от училищной службы, а на кафедру, им занимаемую, назначен бакалавр Иоаким Орлов.

В ходе преподавания наук и в самом составе оных хотя и не последовало значительных перемен, но указанием руководств точнее определились учебные программы и устранился произвол наставников в выборе книг, при составлении уроков, и сверх того облегчены студенты в списывании оных. Комиссия духовных училищ заметила, что «некоторые из учащих в академиях, под предлогом недостаточности книг учебных, пишут собственные свои уроки и списыванием их много обременяют учащихся, вопреки училищному Уставу; а некоторые, избирая в руководство, по своему произволу, писателей иностранных, при изъяснении предметов богословских и философских, уклоняются в излишние умствования». В пресечение такого беспорядка и для соблюдения единообразия во всех училищах духовных, Комиссия признала необходимым положить известные пределы, из которых не должны выходить наставники и подтвердить им, чтобы, до составления впредь от Комиссии полнейшего круга учебных книг, более соответственных своей цели, учение преподавалось только по следующим книгам:

a) в классе богословском: для Чтения свящ. Писания употреблять Руководство преосвящ. митрополита Амвросия; для богословия и толковательного – Рамбахия; для богословия догматического и деятельного – преосвящ. Феофилакта Переяславского; для богословия обличительного – Иринея Фальковского; для богословия беседовательного – Руководство к церковному красноречию.

b) В классе философском. держаться Винклера и Бруккера, – Карпе исключается.

c) Для изучения языков, равно и по прочим наукам, оставить прежние учебные книги.

Следуя такому указанию, Киевская академия повела науки тем путём, который призван лучшим от высшего начальства. Но обстоятельства и особенный характер предписанных руководств неизбежно требовали от наставников самобытной разработки своего предмета, и потому-то, придерживаясь данной книги, каждый из них, по мере сил и возможности, подвигал вперёд свою науку. За всем тем богословие догматическое в этом курсе явилось теснее сжатым; особенностью преподавания этого предмета было то, что оно читалось на русском языке. Нравственное богословие отличилось замечательною обширностью, и обязанности христианина, во всех отношениях его духовного возраста, раскрыты с большею отчётливостью в так называемом Божественном правоведении (jurisprudentia divina). Герменевтика шла по указанию Рамбахия, Чтение свящ. Писания также не отступало от данного руководства: но Церковное красноречие не могло оставаться в тех границах, какие предписаны были ему классическою книгою. Профессор, не отступая от программы своего предшественника, и раскрыв, по указанию Руководства, общую часть Риторики, обратился за тем к церковному уставу; от этого у него явились трактаты о новых родах и видах собеседования, соответственно разным обстоятельствам членов Церкви и потребностям их домашнего, общественного и служебного быта. Чрез это Гомилетика начала принимать обличие чисто-русской, православной науки, почти во всём непохожей на красноречие западных ораторов, поставленных Руководством в образец церковного собеседования. Наконец и богословие обличительное в настоящем курсе составило отдельную и нарочито обширную часть. Поводом к этому, конечно, могло послужить то вредное и богопротивное учение, которое, во всей ужасающей наготе, обнаружено было запиской князя Голицына, и которое в тогдашнее время слыло под именем иллюминатизма, – те заразительные толки и умствования, которые скрывались в сочинениях Бёма, Штиллинга, Гион, Дютуа и подобных им распространителей религиозной реформы, к несчастью, проникнувших в наше отечество, подверглось справедливому преследованию законов. «Подобные книги, сказано в отношении г. министра народного просвещения к митрополиту Серафиму, в немалом количестве распространённые, успели уже послужить к порождению весьма вредных п заразительных умствований и толков, которые, разрушая священнейшие связи между Церковью, престолом и Отечеством, вводят в соблазны, развращают нравы и потрясают спокойствие, законы и благоденствие народное». В отвращение сих, воспрещаемых Верою и правительством нововведений, Высочайше повелено было «употребить неусыпный за сим надзор, истребляя и обличая всякие, рассеянные и книгах, или иначе внушаемые лжеучения». Очевидно, что, независимо от справедливых мер, принимаемых в таком важном деле правительством, духовные академии, как училища, в которых искони «вызнание веры непорушно и догмат св. вселенскими седьми соборами церкви восточной установленных неотменне» сохранялось, обязывались с своей стороны облещись во вся оружия Божия, к обличению и истреблению вредоносного учения против начал веры – сего краеугольного камня благоденствия народного. Таким образом самые обстоятельства указывали необходимость обличительного богословия во всей его обширности и силе, тем более что противники православия выходили на борьбу под щитом мнимой ревности о мнимой чистоте христианского вероисповедания: Бем изъяснял путь ко Христу; г-жа Гион дерзнула, в противность ясной заповеди апостола, толковать свящ. Писание; Дютуа писал Божественную философию. Очевидно, что тут было дело не нагого язычества, а, так называемого лжеучителями, очищенного христианства, которое в существе бесконечно хуже всякого язычества, ибо проповедники его второе распинали Сына Божия.

Опасение зловредного влияния на юные умы питомцев училищ было так велико, что Комиссия, в предписании своём о руководствах по предмету философии, исключило даже Карпе, менее прочих причастного тем заблуждениям, против которых восставал христиански благоразумный блюститель духовного просвещения. При всём том, программа философии не только не сократилась в киевской академии, но даже распространилась, как потому, что в пособие прежде бывшему преподавателю явился другой с свежими, кипящими силами, так и по вопиющей необходимости противодействовать тем разрушительным началам, которые, «прикрываясь темнотой слога и мнимым глубокомыслием понятий,» делали философов оракулами ложно направленного движения умов. Как прежде, так и теперь, История философских систем, или правильнее, история заблуждений ума человеческого заняла большую часть преподавательной программы, и разбираемая по нити ткань стихийного мудрования осязательно давала чувствовать ту великую истину христианского просвещения, что начало истинной премудрости есть страх Божий. Все остальные предметы не изменились ни в методе, ни в характере преподавания.

Единственною в это время типографией в Киеве было Лаврская, заведённая ещё в 1787 году при митрополите Самуиле, до указа Императрицы Екатерины II. Хотя целью её учреждения было собственно печатание сочинений киевской академии, и хотя для этого были отлиты в довольном количестве буквы русского, греческого, латинского, польского и немецкого шрифтов: но академия, как писал, в представлении своём св. Синоду, митрополит Евгений от 24 марта 1824 года, кроме поздравительных стихотворений и школьных конклюзий ничего там не печатала²⁰, и потому всё заведение, стоившее лавре замечательных издержек, оставалось без возврата капитала и доходов с оного. Чтобы предотвратить дальнейшие убытки на содержание типографии, митрополит ходатайствовал о дозволении печатать в оной всякие сочинения и переводы лиц посторонних, рассматриваемые и удостаиваемые одобрения как духовной, так и светской цензуры. В следствие сего разрешено было печатать «на партикулярный кошт книги духовные, нравственные, исторические и классические на всех языках, и первые, то есть, духовные и нравственные, пропускаемые только духовными цензурами, а одобряемые светскими, во избежание всякого сомнения, не принимать; последние же, то есть, исторические и классические, пропускаемые и духовными и светскими цензурами, печатать». Между тем и в самой академии началось литературное движение. Первою книгою, напечатанною ею, после преобразования, было сочинение, переведённое впрочем с польского: Совет молодому проповеднику (1824 г.), за которым последовало: Собрание опытов студентов академии первого курса²¹.

Благосостояние академии, со стороны внешнего обеспечения, во всё это время находилось в цветущем виде. Кроме ежегодно отпускаемой суммы на содержание, она имела и свои собственные капиталы, задолго пред сим внесённые в Сохранную Казну разными её благотворителями. Сберегаемые по всей строгости благоразумной экономии, они год от году увеличивались, и академия часто находила себя в возможности вносить значительные остатки, для приобщения к тем капиталам, которые оставались неприкосновенными; так что в 1825 году она имела своих собственных денег до четырёх сот тридцати восьми тысяч, семисот шестнадцати рублей семидесяти копеек ассигнациями, с которых получала узаконенные проценты двадцать одну тысячу девятьсот двадцать пять рублей восемьдесят три копейки.

Библиотека академическая также приумножалась время от времени теми же способами, как и прежде, Из числа жертвователей, в этот двухлетний период, особенно заслуживают благодарную память сыновья коллежского асессора Николая Михайловича Беличи, капитаны Сампсон и Лев и поручик Григорий Беличи, принёсшие академии в дар 103 книги на разных языках, как знак признательности за воспитание, полученное родителем их в древнейшем нашем училище. По случаю кончины преосвящ. Амвросия Келембета приобщены с академической библиотек 149 книг разного содержания. Между другими благотворителями примечательны: действительный статский советник Мартынов и тайный советник, граф Хвостов.

В октябре 1825 года совершенно окончен постройкою новый трёхэтажный корпус академический, под наблюдением городового архитектора Андрея Меленского, и в тоже время переведены туда Правление, наставники, студенты низшего отделения, и потом библиотека и физический кабинет. Постройка этого корпуса с внутреннею обделкою и с вещами, необходимыми для жительства, обошлась в 268,944 р. 21 коп. ассигнациями. За несколько же времени пред сим (14 декабря 1824 г.) торжественно совершено освящение обновлённого храма Благовещения Пресв. Богородицы, так называемого Конгрегационного. Сам первосвятитель Киевский, в присутствии духовенства из всех Киевоподольских церквей, совершил этот высокий обряд. Замечательно что крестный ход, пред началом освящения, имел торжественное шествие вне монастыря. Студенты академии, ученики семинарии и уездных училищ предшествовали духовенству, за которым следовал митрополит, нёсший на главе своей святые мощи. Процессия двинулась по левую сторону Богоявленской церкви чрез северные врата Киевобратского монастыря, улицею мимо старого академического корпуса и вошла в двор монастырский святыми вратами. На литургии ректор академии, архимандрит Мелетий произнёс приличное торжеству слово.

Более двухсот лет существовал при киевской академии певческий хор, пользовавшийся заслуженною славою. Но когда в 1823 году, по случаю окончания первого курса, студенты, составлявшие домашнюю капеллию, выбыли из академии, – хор певческий расстроился. Считая «неприличным, чтобы место, где воспитывается духовное юношество, не имело оного», ректор Мелетий 15 января 1825 года пошёл в академическое правление запиской, предлагая к восстановлению при академии по прежнему певческого хора следующие меры: выбрав из низших училищ шесть учеников, способных к тому из сирот или детей бедных родителей, поместить их на жительство в академическом или монастырском здании, содержать на процентную от пожертвованных капиталов сумму, полагая на каждого, соразмерно определённому в киевском округе бурсачному окладу, количество денег с тем, чтобы они продолжали школьное своё учение по прежнему. На все время пребывание своего в академическом хоре, принятые ученики будут состоять на казённом содержании, исключаются из числа казеннокоштных воспитанников бурсы: но по спадении с голоса, снова обращаются в оную, не теряя прежних прав своих. По утверждении митрополитом Евгением представления о сем от Правления, академия опять увидела у себя то, к чему она так привыкла, и что завещано ей первоначальными основателями училищ²².

В 1825 году окончился второй академический курс. Комиссия, рассмотрев представленный Конференцией разрядный список студентов и рукописные их сочинения, предписала

1) студентам, предназначаемых академической Конференцией к званию магистров и старших кандидатов; присвоить на первый раз только звание кандидатов, с правом получить магистерскую степень без нового испытания, ежели заслужат одобрение от местного начальство за усердное прохождение должностей и доброе поведение;

2) студентов, предназначенных к степени кандидатов, утвердить в оной;

3) о студентах, обращаемых в епархиальное ведомство, войти в рассмотрение после. Впрочем все, предназначенные к степени магистра по истечении назначенного срока, в следствие отличной аттестации местных начальств, получили магистерские дипломы.

Умер.

Для составления третьего академического курса истребованы были от окружных семинарий:

Перемены, произошедшие между наставниками, в этот курс были следующие: по журналу 29 декабря 1825 года, в следствие прошения бакалавров-немецкого языка священника Иоакима Орлова и греческого языка Василия Орлова, положено было уволить их от преподавания сих предметов, и на место первого определить окончившего курс наук кандидата Николая Савченкова, а на место второго – профессора семинарии по классу греческого и немецкого языков Алексея Колоколова. По случаю же увольнения, согласно прошениям, от училищной службы бакалавра философских наук Карпа Грузина и бакалавра еврейского языка Ивана Грузина, вместо первого назначен профессор полтавской семинарии Алексей Шокотов, а на место второго – окончивший курс, кандидат Степан Соловев. 18 декабря 1826 года состоялось Высочайшее повеление быть ректору академии Мелетию викарием Киевской митрополии. В следствие сего Комиссией духовных училищ назначен ему преемником по академии ректор семинарии Кирилл²⁶, а на место Кирилла определен инспектор академии, архимандрит Смарагд. Кроме преподаваемых доселе языков древних и новейших, открыт был, согласно Высочайшему повелению, класс языка польского, как соседственного и частью местного, первым бакалавром которого назначен был кандидат, иеромонах Анатолий; к концу сего курса, он, сверх своего предмета, читал ещё Изъяснение Свящ. Писания.

С указанием определённых учебников, науки не могли уже отклоняться от предписанного пути, и шли твёрдым и непогрешительным шагом к единственной цели, строгому и основательному воспитанию юношества. Впрочем, это не то значит, чтоб академический метод преподавания остановился на точке неподвижности; из представлений, очень часто деланных профессорами, каждым по своей части, о выписке тех или других вновь выходивших книг по всем отраслям просвещения, видно, что добросовестные труженики вели науку вперёд, с той только особенностью, что, имея в руках путеводительную нить, не позволяли себе теряться в лабиринте бесплодных умствований и бесполезного красноглаголания.

Высокие достоинства ближайшего протектора академии, огромное значение его в мире учёном и верность самого училища коренным началам народного образования, обращали на него постоянное внимание благородных покровителей просвещения. Действительный тайный советник Сергей Петрович Румянцев, в следствие завещания брата своего, Государственного Канцлера графа Николая Петровича, внёс в Сохранную Казну билет в три тысячи рублей с тем, чтобы проценты с сей суммы ежегодно выдаваемы были в награждение, «в честь и имя преосвященного Евгения,» тому из воспитанников, который лучше определит или объяснит какую-либо российскую древность, по указанию митрополита.

В следствие сего, 24 февраля 1827 года, предложена была студентам от самого протектора академии программа для исследования об Ильинской церкви, в коей присягали Игоревы Варяго-Руссы киевские в 945 году. Учёнейший архипастырь в программе своей указал всё, что могло облегчить молодых воспитанников в трудной работе исторических изысканий. Он определил все подробности этого дела, разъяснил предложение, цель, вводные обстоятельства и указал источники, которыми на первый раз можно пользоваться. Как свидетельство отеческого внимания и заботливости о вверенных попечению его питомцах, как памятник его обширной учёности, приводим сполна эту программу.

«В трактате Игоревом, пишет митрополит Евгений, заключённом с греческим императором Романом, именуемым Лeкапеном, в 945 или 944 году, находящемся в Несторовой летописи, в 14 статье сказано о Россиянах: «мы же Русь, елико «нас крестилися есмо, кляхомся церковью святого Илии в соборней церкви, пред лежащим чесным крестом и харатьею сею» и проч. – и ниже после трактата: «а христианскую Русь водиша роте в церкви св. Илии, яже есть над Ручаем конец Ποстничи Беседы в Козарех: се бо бе соборная церковь. Мнози бо беша Варязи христьяне». Один только Нестор сохранил нам сей любопытный трактат, а греческие историки не упоминают о нем, хотя и описывают войну Игоря с своею империей. Посему весьма справедливо мнение Карамзина о важности его. Любители отечественной истории много имеют в нем предметов к исследованию: но мы избираем предмет ближайший к нам. Цель предложения: разыскать и показать, где была та Ильинская церковь, в коей Варяго-Руссы присягали и какого была она исповедания? поскольку в вышеписанном предложении дважды упоминается Ильинская церковь, то исследовать и объяснить: одна ли и таже она, или две различные? Сие решить должно рассмотрением

1) где трактат писан – в Константинополе или Киеве и, следовательно, где была первая присяга, упоминаемая в трактате?

2) где была вторая присяга, упоминаемая после трактата? Если в Киеве, то отыскать и приурочить: где была сия Ильинская церковь и для кого построена – для Варяго-Руссов ли или для славян киевских или для приезжих купцов-греков? О Константинопольских Ильинских церквах должно справиться у византийских историков: Прокопия de aedificiis Justiniani, Бандурия Jmperium Orientale, Дюканона Constantinopolis Christiana и проч. A для отыскивания киевской Ильинской церкви, надобно обратить внимание на Несторово описание тогдашнего Киева в его летописи на стр. 45.

Вводные разыскания, могущие войти в диссертацию.

1. Нестор полагает сей трактат в 945 году с императорами Романом, Константином и Стефаном: объяснить, кто были Константин и Стефан, и верно ли летосчисление Несторово – 945? Здесь справиться с книгой академика Круза о Византийской хронологии, на немецком языке изданной, и со Стриттеровыми записками Византийскими.

2. О разных родах вероисповеданий, бывших тогда в Киеве. Сие можно видеть и из истории обращения св. равноапостольного князя Владимира, описанной у Нестора. Киев был город торговый, наполнявшийся разными народами. А о обратившихся уже тогда северных народах справиться с Церковною Историей.

3. Коснуться и разности присяг-русской или словенской и варяго-христианской. О древних присягах языческих у Варягов и других северных народов можно поискать у Далина в Шведской Истории и в Энциклопедическом Словаре древностей и юриспруденции, в статьях о присягах; а о русских присягах в Трудах Общества Истории и Древностей, Часть III.

4. Варяги-христиане не были ль католики, ибо прежде россиян обращены. (См. в Шведской Истории у Далина и в церковных историях.) Препод. Феодосий печерский в ответе своём великому князю Изяславу о варяжской вере разумеет оную католицкою. Впрочем, при Игоре не было ещё разделения церквей восточной от западной и Варяги христиане могли присягать в греческих церквах.

5. Заметить также, что в Киеве тогда не в уважении была христианская вера (см. у Нестора стр. 55), а от католицкой и Владимир отказался. (там же стр. 74) Ольга имела у себя священника втайне (там же стран. 59). Для лучшего разрешения все сии статьи должно наперёд обследовать порознь, и потом ужо составить из них диссертацию. Источниками для сего будут летопись Несторова и все другие, Степенная книга, Четь-Минея в житиях Ольги и Владимира, Истории Татищева, Щербатова, Эмина, Стриттера, Елагина, а особливо Шлецеров Нестор и Карамзина История; по указаниям их должно справляться с другими книгами. Срок решения задачи полагается целый 1827 текущий год. За наилучшую диссертацию обещается награды сто рублей, а за другую по ней пятьдесят сочинения представить в январе 1828 года в Правление Киевской академии».

Митрополит Серапион, за два года до обращения академии в семинарию, (21 июля 1815 г.) внёс в московский Опекунский совет билет в 2000 р. с тем, чтобы получаемые по оному проценты употребляемы были на содержание двух бедных учеников, под названием Серапионовых. При исполнении завещания, киевское губернское правление, при отношении от 15 марта 1827 года, препроводило в академическое Правление означенный билет для употребления по назначению: но академия, приняв его, немедленно отправила в киевскую семинарию, так как, по преобразовании высшего училища и возведении его в штатное положение, сумма эта уже не могла принадлежать академии, где все воспитанники-казённокоштные и частными пожертвованиями содержаться не имеют надобности.

Библиотека академическая в этот курс особенно приумножилась приношением статских советников Каэтана и Михаила Келембетов, которые, после покойного дяди своего преосвящ. Амвросия, архиепископа Тобольского и Сибирского, прислали 14 июня 1827 года четыреста восемьдесят девять книг различного содержания.

С окончанием академического курса, в степени магистров утверждены Комиссией духовных училищ следующие студенты:

В состав четвёртого курса, в 1825 году, окружные семинарии представили следующее число своих воспитанников:

Из числа наставников, доселе бывших, многие перешли в другие училищные места; иным судил Бог с честью окончить труженические дни свои в сем святом месте православного просвещения и остаться навсегда в поминальном синодике академии. Таким образом, 5 января 1827 года, бакалавр немецкого языка кандидат Савченков, согласно прошению, переведён Комиссией в Курскую семинарию на вакансию второго учителя философии. В том же году, 27 августа, и бакалавр Церковного Красноречия Платон Ставров испросил себе увольнение из академии, с перемещением на открывшееся в Воронежской семинарии место профессора философии. Там, в сане кафедрального протоиерея, он скончался 1833 года, заслужив от всех уважение обширной своей учёностью и примерною добротой души. По выбытии Савченкова и Ставрова, место первого занял магистр Фёдор Шимкевич, а на кафедру последнего определён окончивший курс магистр Степан Шипулинский. Бакалавр польского языка, иеромонах Анатолий назначен преподавателем Богословия, а на его место поступил магистр Николай Бельчанский. В помощь профессору физико-математических наук, утверждён Магистр Венедикт Чехович. 1828 года 19 марта, после кратковременной, семидневной болезни, скончался бакалавр французского языка Василий Орлов и погребён на общем щекавицком кладбище. Кафедру его загял, впред до распоряжения, бакалавр гражданской истории Андрей Граников, которому по сему случаю прибавлено было к годовому окладу жалованья 400 рублей. Июня 29 следующего года умер от долговременной болезни бакалавр греческого языка Алексей Колоколов; место его, по случаю наступивших каникулярных дней, оставлено праздным. Того же года 4 мая бакалавр Анатолий посвящён в архимандриты и назначен ректором Курской семинарии.

В быту служебном между наличными наставниками также произошли некоторые особенности. Бакалавр иеромонах Иустин, доселе исправлявший должность инспектора, утверждён в оной 11 апреля 1828 года. В тоже самое время (15 апреля), по представлению академической Конференции, бакалавры: Иоаким Орлов, Аверкий Пушнов, Гуляев и Крышинский, утверждены комиссией в звании ординарных профессоров. В 1829 году 12 апреля бакалавр Степан Шипулинский пострижен в монашество и наречён Рафаилом, а бакалавр Алексей Шокотов рукоположен 30 ноября того же года во священника к царёво-константиновской церкви.

Но важнейшая перемена, происшедшая в сем курсе, коснулась главного лица в училищной администрации. В 1828 году Высочайше повелено было ректору академии Кириллу быть викарием киевской митрополии, епископом Чигиринским. Таким образом академия простилась и с последним представителем своего минувшего времени, когда она стояла на чреде всеучилища, принимая в свои стены всех жаждавших просвещения, без различия состояний и условий быта общественного. Слишком двадцать лет прослужил новый архипастырь тому училищу, которое ему самому даровало твёрдое и полное образование. Сын священника села Гвоздова Киевской губернии, Киевского уезда, Куницкий, определённый в школу, прошёл все науки от первых начал до последнего богословского класса, и, как один из отличнейших воспитанников, сам потом сделался наставником в воспитавшей его школе. Мы уже видели всю его службу по училищу; не отказался он от неё и в ту пору, когда все почти сотоварищи его разошлись в разные стороны. С временною потерею веками заслуженного названия, старая академия видела прежнего своего деятеля на том же посту многополезного труженичества, и как бы желая долее удержать его при себе, она, уступив своё место новой, а сама преобразясь в семинарию, вела Куницкого по степеням служебным, вручив ему наконец посох архимандритский и ректуру. На короткое время Кирилл явился и в тех стенах, где протекли юные его лета; на короткое время явится он ещё раз ближайшим администратором дорогого его сердцу училища, и навсегда потом сойдёт с поприща, на котором он с честью подвизался так долго.

Комиссия духовных училищ, предписанием своим от 8 мая того же года, дала знать академическому Правлению, что на вакансию ректора и профессора богословских наук определяется ректор Вифанской семинарии, архимандрит Платон, а на его место ректор киевской семинарии, архимандрит Смарагд, замещаемый, по прежней своей должности, инспектором академии Иустином; на вакансию же инспектора повелено перевести из Черниговской семинарии инспектора же и профессора философии, иеромонаха Нила. Но Платон, следуя к новой своей должности, заболел в Калуге, прислав о сем в академию уведомление от 19 июня; не смотря однако ж на это, он прибыл в Киев 7 июля, и, по принятии присяги, вступил в отправление служебных своих обязанностей. Но расстроенное болезнью и частью путешествием здоровье не отвечало благородной ревности его. Напрасно лучшие врачи Киева истощали над умирающим свои усилия и медицинские пособия: ректор Платон скончался того же июля 23 дня в 11 часов по полуночи, a 25 погребён был викарием Кириллом в киевобратском училищном монастыре в Великой Богоявленской церкви²⁸.

Пока доведено было об этом до сведения Комиссии и пока сделано ею надлежащее распоряжение, – исправление ректорской должности, по резолюции митрополита Евгения, поручено было викарию Кириллу. Но вслед же за тем (6 октября) прибыл архимандрит Смарагд и, по определению комиссии, принял ректуру.

В 1829 году совершился и четвёртый учебный курс. С утверждения комиссии духовных училищ возведены па степень магистров следующие студенты:

Пятый курс предположено было составить из следующего числа выписанных из окружных семинарий студентов

Предписанием Комиссии духовых училищ, от 26 сентября 1829 года, определены бакалаврами по классу богословия магистр Михаил Переверзев, в монашестве Мелитон; на место помешавшегося в уме иеромонаха Рафаила Шипульского на кафедру Церковного Красноречия – Яков Амфитеатров, а на место бакалавра Бельчанского, назначенного, согласно прошению, в Подольскую семинарию профессором физико-математических наук, утверждён бакалавром польского языка магистр Давид Подгурский по классу же греческого языка в низшем отделении – магистр Иван Рклицкий, а на класс языка французского переведён бакалавром профессор киевской семинарии Василий Карпов.

В 1830 году последовало Высочайшее повеление о бытии епископом Пензенским тогдашнему ректору С. петербургской академии архимандриту Иоанну. Комиссия духовных училищ, в следствие сего, 27 августа того же года определила на его место перевести ректора киевской академии Смарагда, а на место Смарагда назначен инспектор С. петербургской академии, доктор богословия, архимандрит Иннокентий. Семь лет тому, как из скромных аудиторий старейшего, и по обновлении своём, училища вышел студент Иван Борисов, – и вот уже он возвращается в недра его с высшей учёной степенью, с властью управляющего и с знаком на груди Высочайшего к себе внимания. Конечно, радостно было знаменитому питомцу входить в родное ему училище: но ещё радостнее было училищу сретать такого питомца. Это была радость сына и счастливой матери, – чья больше, судить не станем...

Вместе с ректором Иннокентием прибыл, по назначению Комиссии, бакалавр С. Петербургской академии иеромонах Иеремия Соловев инспектором киевской, на место Нила, переведённого ректором в ярославскую семинарию.

В 1829 году 23 декабря от Комиссии духовных училищ последовало предложение лицам, занимающим при академиях философскую кафедру: не согласится ли кто из них принять на себя труд составить Историю философских систем, в замену преподаваемой доселе по Бруккеру, приспособив оную в особенности к преподаванию в высших учебных заведениях духовного ведомства. Профессор Скворцов нимало не медля изъявил полное своё согласие; но, замечает он в своём отзыве, в столь важном и многотрудном деле не доверяя ни собственным силам, ни руководству авторов, писавших Историю философии, Скворцов испрашивал дозволения представлять Комиссии сочинение своё не иначе, как по частям, и заниматься следующими тогда, когда будет одобрена или признана не бесполезною часть, прежде составленная. В непродолжительном времени (2 июля 1830 г.) Скворцов представил академическому правлению, для препровождения с Комиссию, шестнадцать лекции до Аристотеля включительно. Причём объяснил, что, при составлении своего сочинения, он положил себе правилом написать Историю философских систем менее третьей и, если можно, не более четвертой части Бруккера. Историю свою он разделил по урокам, но не с тем, чтоб это было постоянною мерою их в классе, a единственно для удобства. Комиссия духовных училищ, рассмотрев представленную часть лекций, предписала 19 ноября автору продолжать труд свой.

29 апреля 1830 года вышло из типографии Киево-Печерской лавры сочинение студента Ефима Остромыслипского – о древнейшей Киевской церкви св. Илии. Руководимый учёнейшим архипастырем, автор превосходно раскрыл и объяснил этот тёмный пункт нашей древнейшей летописи. Книжка Остромыслинского, разосланная во все академии, университеты, лицеи и семинарии, доставила автору добросовестно заслуженную благодарность, а воспитавшему его училищу полную честь. Согласно воле завещателя, графа Румянцева, Остромыслинский получил премию во сто рублей. В тоже время студент высшего отделения Николаи Соколов избрал для подобного же сочинения вопрос о времени крещения Российской Великой княгини Ольги. Между тем инспектор академии, архимандрит Иеремия напечатал два слова, говорённые им в день святителя Николая и тезоименитство Государя Императора Николая Павловича, и в день рождения Его Императорского Величества.

В следствие замеченных высокопреосв. Филаретом, митрополитом московским, некоторых ошибок в прежних переводах Бесед св. Иоанна Златоуста и по самой невразумительности старинного слога, указом св. Синода, 16 апреля 1830 года, повелено было, между прочим и киевской академии, заняться исправлением перевода Златоустовых Бесед на евангелиста Иоанна Богослова. Во исполнение сего, согласно резолюции митрополита Евгения, академическое правление назначило Комиссию из трех профессоров, которая в том же году и начала свои действия.

Что касается до наук, то с приумножением наставников и главные предметы академического курса получили гораздо большее и живейшее развитие. Одно богословие имело четырёх преподавателей, во главе которых стоял Иннокентий, а философия – трех наставников, из коих двое читали под руководством опытнейшего из профессоров Скворцова. Из ряду прочих предметов начала отделяться паука Церковного Красноречия, которой суждено было потом стать на высокой степени совершенства, под влиянием такого профессора, каким был Амфитеатров. Иннокентий все одушевлял, всему давал движение и жизнь...

Из окончивших в 1831 году академический курс студентов на степень магистров возведены следующие·

Умерли

Состав шестого академического курса, соответственно распоряжению Конференции, утверждённому Комиссией духовных училищ, долженствовал быть следующий:

В составе начальствующих лиц академии в этом курсе одни прибыли, другие повышены в достоинствах, а иные убыли. Таким образом, по предмету греческого языка, в низшее отделение назначен, 23 октября 1831 года, окончивший курс магистр Григорий Миткевич, незадолго перед тем (10 октября) принявший монашество; бакалавр французского языка Карпов переведён на класс философии, а на его место определен профессор черниговской семинарии Алексей Минервин, а бакалавру польского языка, сверх сего предмета, поручено преподавание физико-математических наук, в пособие Чеховичу. Того же года, апреля 9, возведены в звание экстраординарных профессоров бакалавры: инспектор архимандрит Иеремия, Граников Андрей и Шокотов Алексей. В следующем году профессор Крышинский и Граников удостоились за отлично-усердную службу свою получить, по определению Комиссии, в награждение из остатков академических сумм – первый 500, а второй 750 р. В то же время, согласно ходатайству ректора Иннокентия, награждены инспектор архимандрит Иеремия 500 p. а бакалавр богословских наук иеромонах Мелитон 300 р.

Академия в эту пору лишилась двух отличнейших наставников. Один из них пошёл туда, откуда уже не бывает возврата, а другой оставил родное ему училище, чтоб посвятить весь остаток своей жизни великому подвигу, увенчавшему его кровнозаслуженною славою... на одре смертном. Первым из них был профессор физико-математических наук Гуляев. Он заболел 19 апреля 1831 года припадками холеры: но мощная натура его с успехом боролась с этой губительной болезнью; на помощь ей явилась другая – и 18 мая Гуляева не стало, а 20-го воспитанники академии провожали уже на Щекавицу незабвенного своего наставника. Там, за алтарём·, на кресте, утверждённом на могиле его, доныне сохраняется прекрасное и многознаменательное надгробие:

Когда ни зрелый ум, ни знание паук

Не избавляют нас от хищных смерти рук:

Что ж делать нам, чтоб без смущенья

На смерть, когда она придёт, воззреть?

Жить с верою, и помнить смерть

В надежде воскресенья.

Другой оставивший в эту пору академию, был Шимкевич, знаменитый составитель Корнеслова. Вспомнил он об ней в последние минуты своей жизни; помнит и будет помнить и она его до последних минут своего существования.

Шимкевич Фёдор Спиридонович родился 16 февраля 1802 года в городе Могилеве, что на Днепре, где отец его был священником³⁰. В 1812 году, когда всё бежало от полчищ Наполеона, семейство Шимкевичей оставило родной Могилев, отыскивая себе более безопасное место. Прибыв в губернский город Воронеж, отец юного философа остался там священствовать, при церкви св. Иоанна Богослова.

Юный Феодор, начав учение под руководством своего родителя ещё в Могилеве, поступил потом в Воронежскую семинарию, откуда, по окончании курса наук, был отправлен в Киевскую академию, в числе других лучших сотоварищей своих. Тут-то впервые открылась в нём страсть к филологическим изысканиям. Изучив школьным образом языки греческий, латинский, еврейский, халдейский, французский, немецкий и польский он, между делом, усвоил себе итальянский и венгерский. Перед концом академического курса, Шимкевич, по существующему в духовных академиях постановлению, подал диссертацию на учёную степень о просвещении древних евреев или об их успехах в изящных искусствах и науках³¹. Митрополит Евгений, рассмотрев это сочинение, удивился необыкновенной начитанности и историческим познаниям автора, и, по утверждении Шимкевича в степени магистра богословия и словесных наук, назначил его на открывшуюся тогда вакансию бакалавра немецкого языка. Должность эта как нельзя более соответствовала желаниям Шимкевича; посвящая весьма немного времени – всего четыре часа в неделю – бакалаврским занятиям по предмету, не требовавшему от него ни малейшего труда, он свободно предался любимой своей филологии. Скоро Шимкевич был сделан помощником библиотекаря, и, получив таким образом возможность бывать во всякое время в библиотеке, почти не выходил из неё. Сообразив свои филологические познания и желая дать им общеполезное употребление, Шимкевич решился, разобрав ткань русского языка, так сказать, по нитям, и, отделив в нём чужеземную примесь, отыскать первоначальную основу, и таким образом определить количество заключающегося в нём собственно славянского элемента. Эта мысль положила основание Корнеслову русского языка. К составлению его было направлено всякое чтение Шимкевича; это было главным предметом его занятий, можно сказать, целью его жизни, и оно же безвременно истощило эту жизнь, обещавшую столько прекрасных надежд. Немного можно найти учёных, которые с таким неизменным, буквально беспрерывным постоянством изучали свой предмет. Весь отдавшись сухим, филологическим занятиям, не позволяя себе никаких развлечений, Шимкевич, не имея и 30 лет от роду, получил вид какого-то неизменного хладнокровия, человека, всегда погружённого в свои заветные, никому неизвестные думы. Ещё в пору студенческого быта часто видали его ходившим взад и вперёд по аллеям академического двора в глубокой задумчивости; на вопрос любопытствующего товарища он отвечал особенной, ему только свойственной, улыбкой и уходил подалее от общества беззаботной молодёжи. Все в академии знали страсть его к изучению языков: но о цели своих занятий, о задуманном уже им Корнеслове, он не говорил никому ни слова.

В 1830 году Вестник Европы, издаваемый в Москве Т. Каченовским, ожил юмористическими статьями воспитанника Московской духовной академии Н. И. Надеждина, и Шимкевич решился выступить на литературное поприще в этом журнале. Во второй части (№ 8) он напечатал Взгляд на российские летописи в филологическом отношении; по скромности, или, может быть, из опасения критики, естественного человеку, в первый раз являющемуся среди литературной братии, Шимкевич не открыл своего имени и подписался Фёдором Косицею. Неизвестный критик, обозначивший себя буквами C. С. тиснул в Вестнике Европы того же года (част. IV. № 13) возражения, под заглавием: Литературные привязки. Шимкевич отвечал ему тогда же (№ 16) замечаниями на литературные привязки, и начал печатать в том же журнале (№ 18) описание рукописей, находящихся в библиотеке Киевской академии. Но, к сожалению, продолжения этого многополезного труда не последовало по причинам, не зависевшим от автора.

В том же году Виленским университетом была объявлена программа сочинения для соискания кафедры греческой словесности, и Шимкевич занялся сочинением: dissertatio de fatis linguae Graecae ejusque cognitione: но и это сочинение осталось неоконченным, по случаю закрытия Виленского университета. Все однако ж эти занятия несколько отвлекали Шимкевича от главного труда, составления Корнеслова русского языка. Покинув их, он уже совершенно предался филологии славянской, и заметив, что русский язык имеет некоторые точки соприкосновения с немецким, стал глубже вникать в состав последнего, и в то же время принялся за изучение голландского и английского, а для облегчения себя в этом составил сравнительную таблицу сих трех языков. Но чем больше подвигался он в познаниях, тем живее стал чувствовать недостаточность их для составления Корнеслова, по созданному им идеалу. Переходя таким образом от языка к языку, Шимкевич изучал исландский, датский и шведский, и, сличив их между собою, составил опыт сравнения между собою шести языков германского происхождения, состоящий из двух частей; в первой сравниваются языки шведский, датский, голландский и английский с немецким, а в последней немецкий, датский, шведский и английский с исландским. Это сравнение языков Шимкевич признал необходимым пособием для объяснения некоторых коренных слов русского языка. При взгляде на одно заглавие этого сочинения, как не изумиться огромности и добросовестности труда, который, по сознанию самого автора, был только одним из средств к составлению Корнеслова, тогда как многие дерзают иметь притязание на бессмертие, изучив один какой ни будь язык, и одним почерком неискусного пера произносят опрометчивый приговор великому труду, составлявшему задачу целой жизни человека...

Для развлечения от заданных самому себе уроков, по предмету изучения более трудных языков, Шимкевич, в часы отдыха, занимался исследованием языков, более знакомых ему: польского, чешского и сербского. Для обыкновенного славянофила показалось бы довольно и этого, чтобы, на основании его, хлопотать потом о европейской известности: но Шимкевича все эти занятия привели только к тому крайне неприятному результату, что все его познания недостаточны, что надо узнать другие сродные языки. Но где взять пособий? Те, которые находились в библиотеке киевской академии, были уже употреблены в дело. Шимкевич решился ехать в Петербург, чтобы воспользоваться там обширнейшими библиотеками. Но здоровье его уже было расстроено; он страдал болью в груди и частым кровотечением из носа; притом удерживало его при академии и то опасение, чтобы не стали взыскивать с него денег, полученных им за четыре года, по званию магистра. Не смотря на всё это, он вступил прошением в академическое Правление об увольнении его от обязательства вступить в духовное звание о об исходатайствовании чина, соответствующего учёной его степени. При сем просил он не взыскивать с него классного оклада, приняв, как писал он, во внимание то, что он «содержит своё семейство, оставшееся беспомощным, по смерти отца, по причине недостаточного состояния». Академическое начальство, удовлетворив ходатайством своим желанию одного из лучших своих сотрудников, определило его, согласно прошению, профессором философии в Воронежскую семинарию: но в следующем же году Шимкевич испросил себе совершенное увольнение от всех училищных должностей: «не смотря на то, писал он 4 сентября из Воронежа, что в продолжении пяти месяцев я пользовался врачебными пособиями, после нескольких попыток заняться чем либо нужным для класса Философии, на который я желал поступить, классические занятия нахожу для себя крайне тягостными». Между тем Корнеслов не давал ему покоя. Получив семинарское жалованье за четыре месяца, – всего 200 р. 16½ коп. ассиг. Шимкевич 1834 года приехал в Петербург. Но хотя науки, по выражению самого Шимкевича, и питают юношей, возмужалых же могут заставить умереть с голоду, – поэтому Шимкевич, лишённый средств к содержанию себя, поступил на службу столоначальником в хозяйственный департамент министерства внутренних дел. В свободное же от службы время он посещал публичную библиотеку и Румянцевский музеум, пользовался книгами из других библиотек и беспрестанно увеличивая запас своих познаний, сверх усовершенствования в языках, ему ужо известных, занимался литовским, финским и тремя славянскими наречиями: краинским, славонским и верхне-лузацким.

Библиографическое известие в одной газете 1835 года сильно встревожило Шимкевича. Прочитав объявление о выходе в свет этимологического русско-французского словаря Рейфа, он почёл весь свой многолетний труд потерянным. Значит, другой уже сделал его дело и успел напечатать сочинение своё прежде его, – тяжёлая, убийственная мысль! Немедленно купив этот роковой Словарь, Шимкевич прочитал его и совершенно успокоился: у него другой план, другая мысль, другие сведения. "Некоторое время он порывался писать критику на Словарь Рейфа: но видя, что она потребует много времени, и притом заранее может обнаружить его собственную идею, он оставил это намерение, а только несколько изменил план своего Корнеслова, направив его против Словаря Рейфа, с которым он постоянно сравнивает свой труд в примечаниях, и в некоторых местах решился вставлять слова производные, тогда как по плану Корнеслова, в нем не должно было быть ни одного производного слова.

Но и Петербург наскучил Шимкевичу. Считая материалы для своего Корнеслова собранными, он в 1836 году перешёл на службу в Киев Непременным Членом Приказа Общественного Призрения: но через год опять явился в столице, и, не имея средств к содержанию, по-прежнему вступил в службу столоначальником на тоже место. При всем том филологические занятия, которые Шимкевич увеличивал с каждым днём, имея в виду уже не один Корнеслов, поставили его в невозможность совместить учёные труды с обязанностями службы, без ущерба одних на счёт других, и в июле 1838 года он вышел в отставку. Получив в пособие годовой оклад и увидев себя на некоторое время обеспеченным в содержании, Шимкевич, свободный от всех служебных занятий, вполне предался филологическим планам. В эту пору родилась у него мысль об учёном путешествии, за которую он хватился со всем жаром филолога и с детскою беспечностью на счёт средств, необходимых для осуществления такого, смело задуманного, плана. «Есть в России страна, писал он в своём проекте, которую путешественники проезжают без внимания будто степь в ненастное время. Между тем эта страна, по случившимся в ней событиям, известна в отечественной истории и должна быть незабвенна для вас по тому влиянию, какое имела в половине XVII века на образование русского языка и вообще на просвещение русского народа. До 1014 года она была местопребыванием кривичей, полочан, радимичей, дреговичей и литовцев; с того времени по 1320 год потомками Рюрика размежевалась на уделы под именем княжеств Полоцкого, Витебского, Минского, Мстиславского, Друцкого, Логожского и других до двадцати; с 1320 по 1569 год занимала значительную часть в составе великого княжества литовского; в 1569 по 1772 числилась между областями польскими, а с этого времени начала присоединяться к России, от которой была отторженной в продолжении 452 лет. Но не смотря па политическое отторжение от состава России, – эта страна, или, называя её определенно, литовская Русь никогда не отчуждалась от северных собратий своих по вере и языку. Фанатизм католического духовенства, дозволявшего себе всякие средства приобретения данников папе, встречал твёрдую устойчивость со стороны православных; только люди, увлечённые корыстными видами, отступили от веры отцов своих. Но эти имена исчезают пред блистательными примерами православия и даже мучеников, которые своим самоотвержением напоминали о первых временах христианства. Макарий, архимандрит овручский и Афанасий, игумен брестский убиты католиками за православную веру, первый в 1648, последний в 1753 г. и прославлены от Бога нетлением тела. (История Российск. Иерархии Том; III стран. 157 и 595). Путешественник должен обратить внимание на следующие предметы:

1) на слова, отличающиеся от великорусских, как своим составом, так и произношением;

2) на грамматическое образование языка;

3) на разность местных наречий;

4) на народные песни, пословицы, поговорки, загадки и проч.

5) на старинные памятники письменности, как то: на старинные рукописи, старопечатные книги, грамоты, деловые бумаги, частные письма, записки и проч. Сверх того можно замечать а) нравы, обычаи, поверья и проч.

6) достопамятности географические.

Продолжение времени, какое потребуется для пути, нельзя определить наперёд: но принимая в соображение, с одной стороны, многосложность предмета, для которого назначается путешествие, а с другой значительное пространство, которое предполагается объехать в разных направлениях, и притом с необходимыми остановками во многих местах, я, продолжает Шимкевич, считаю нужным употребить два года на исполнение рассматриваемого предприятия. Впрочем, опыт может быть лучшим указателем в этом случае. Предполагаемое путешествие не походит на те путешествия, которые сделаны Добровским для обозрения письменных памятников местного наречия; надобно обращаться к архивам присутственных мест в старинных городах, каковы Витебск, Полоцк, Орша, Мстиславль и другие, и к монастырским книгохранилищам: но как главный предмет путешествия состоит в исследовании живого или изустного наречия, то путешественник должен там оставаться долее, где представится ему больше удобства к наблюдениям, и где от тех наблюдений он может ожидать значительных успехов; a в этом прооположении необходимо направлять путь к местам отдалённым, как от городов, так и от больших дорог, ибо в таких местах язык остаётся свободным от постороннего влияния, а следовательно может иметь неизменную самобытность».

Но это был только проект, быстро создавшийся в горячем воображений неутомимого труженика науки. У нашего филолога не доставало уже средств не только для предполагаемого путешествия, но даже для скудного содержания себя. Надо было опасаться за то уже, чтоб не остановился многолетний и почти к концу приведённый труд его. Имея в виду Демидовскую премию, Шимкевич положил ускорить отделку Корнеслова, для представления Академии Наук; а чтоб иметь хоть какое ни будь пропитание, он исходатайствовал себе в марте 1840 года свидетельство на звание домашнего учителя, хоть и не имел случая воспользоваться этим. К поправлению своего положения, он сделал ещё несколько попыток, но и те не имели успеха. Шимкевич в крайнем огорчении уже готов был бросить навсегда филологический труд свой в опять поступить в гражданскую службу, чтоб иметь хоть какое ни будь содержание: но решился испытать последнее средство – обратиться к известному славянофилу A. X. Востокову, чтобы узнать: можно ли ему надеяться получить Демидовскую премию за свой Корнеслов? Филолог понял филолога. Востоков одобрил его труд, советовал продолжать занятия и изъявил готовность содействовать усовершению Корнеслова указанием пособий, какие имеются в публичной библиотеке. Для Шимкевича это обстоятельство было великим ободрением; оно возвратило его к труду, на который употребил он двенадцать лет: но оно же поставило его и в вовсе затруднение. В публичной библиотеке открылись пособия для изучения санскритского языка, который Шимкевичу не был известен: почти в тоже время попалась ему в руки книжка на новейшем болгарском языке. Санскритские слова в небольшом количестве употреблены была в Корнеслове, по указаниям Рейфова Словаря; по языку ново-болгарскому в Корнеслове был значительный пробел. Некоторое время Шимкевич не знал, что делать: приняться ли за изучение этих двух языков, или переписывать Корнеслов, как он есть, для представления в 1840 г. к соисканию Демидовской премии; первое требовало времени, последнее оставило бы Корнеслов без того совершенства, какое желал дать ему автор. Шимкевичу пришла счастливая мысль не принимать ни того ни другого, и таким образом безбедно пройти между Сциллой и Харибдой: он решился представить Академии Наук только план Корнеслова, предисловие и образец.

В прошении, поданном 31 октября 1840 г. Шимкевич представил Академии краткий очерк своих занятий вообще по славянской филологии и в частности по составлению Корнеслова, затруднения в отношении санскритского и ново-болгарского языков, и представляя при этом предисловие и образец Корнеслова, просил, если труд его будет признан заслуживающим Демидовскую премию, то

1) дать знать ему об изменениях или дополнениях, какие найдёт нужными;

2) дозволить пользоваться библиотекою академии для пополнения Корнеслова языками грузинским, армянским, татарским и другими, и

3) оказать денежное пособие или дать место при какой ни будь общественннй библиотеке.

«Теперь, писал он, зависит от Академии – подать ли средства к возращению начатков познаний в филологии до той степени, чтоб они могли принести плоды зрелые, или оставить их в настоящем, несовершенном виде. В последнем случае я буду вразумлён в том, что не понял своего признания, пустился по неверному направлению и сделал невознаградимую потерю времени».

Так скромно думал о себе честный, добросовестный п благородный труженик науки!

Но не так думало о нём сословие учёнейших мужей в России. Члены Академии Наук, прочитав план и образец Корнеслова, оказали самое лестное для автора внимание к труду его, и дали все средства к усовершенствованию Корнеслова. Императорская Российская Академия, с разрешения президента графа C. С. Уварова, предоставила Шимкевичу денежное пособие: ещё прежде того, тотчас по представлении в Академию образца Корнеслова, один из первостепенных наших учёных, по чистой любви к науке, оказал Шимкевичу значительное денежное пособие и вместе с тем, по благородной скромности, наложил на него обязанность молчання. Академия присудила автору Корнеслова половинную Демидовскую премию.

Таким образом долголетний труженик науки увидел исполненными лучшие свои надежды. Дополнив Корнеслов, по замечаниям академиков изучением новых языков, Шимкевич принялся за тяжёлый труд – за переписку. Наконец Корнеслов был напечатав в конце 1842 года: но он совершенно истощил силы автора. Подписав последний корректурный лист., Шимкевич слёг тяжкой болезнью.

«21 февраля 1843 года, пишет И. П. Боричевский, я зашёл к нему и застал его в крайнем борении с жизнью. Обрадовавшись моему приходу, Шимкевич с большим усилием встал и показал мне санскритский Корнеслов, в котором написаны санскритские слова, а против них выставлены одни только цифры, означающие указания источников, из которых нужно вставить объяснение. Он был так занят филологией, что смерть, уже стоявшая у его изголовья, и в мысль ему пе приходила. Он надеялся поправиться весною, и по наступлении теплого времени, ехать в Воронеж. Я просил его лечь. – «Ничего, отвечал он, но вот странно: посмотри, пожалуй, – у меня сзади высунулась «кость». – Ничего не понимая в медицине, я был изумлён, что у него на правой половине плечей кость действительно высунулась и как будто отделилась от тела. «Лечитесь ли вы? спросил я. – Лечусь, но не так, как бы следовало. Меня лечит школьный тооварищ Я... но бывает редко. Он очень занят, а я сам ездить к нему не могу». – He попросить ли к вам И. П. Сахарова? Сказал я. Это наш брат и по происхождению, и по любви к славянским изысканиям». Это было бы всего лучше, отвечал Шимкевич; мне следовало бы давно это сделать». – И. П. Сахаров, по моему извещению, тотчас отправился к Шимкевичу, и. увидевшись со мною в тот же день, сказал, «что истощение его достигло последней степени, и один только Всемогущий Бог может поднять его с смертного одра».

А между тем все журналы заговорили о небывалом явлении в русской литературе. Изумлялись огромному трудолюбию, огромной учёности автора, тонкости филологических исследований u соображений и поздравляли Россию с великим приобретением. Одно перечисление языков, которые в большей или меньшей мере должен был знать составитель Корнеслова, способно поставить в недоумение всякого читателя; вот одни только славянские наречия: богемское, болгарское, боснийское, верхнелузацкое, виндское, далматское, краинское, кроатское, литовско-русское, люненбургское, моравское, нижне-лузацкое, польское, рагузское, сербское, силезское, славонское, словацкое, украинское, церковное и штирийское; а вот иностранные языки: английский, арабский, армянский, англо-саксонский, валашский, валлийский, венгерский, голландский, готфский, греческий, грузинский, датский, еврейский, зендский. зырянский, исландский, испанский, итальянский, кельтический, лапландский, латинский, латышский, литовский в два его наречия: древнепрусское и самогитское, молдавский, нижне-саксонский, норвежский, немецкий, персидский, санскритский, татарский, тибетский, турецкий, финский, шведский, эстонский, не говоря уже о местных наречиях, существующих в разных губерниях и уездах нашей обширнейшей в свете империи.

Но ужо изочтены были дни знаменитого учёного. Промыслу угодно было усладить последние минуты страданий его самым высоким утешением, какое только может быть доступно Русскому – особенным вниманием и покровительством Его Императорского Величества Августейшего Государя Императора (тогда Наследника Всероссийского престола) АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА Его Величество, видя во всех газетах и журналах самые лестные отзывы о Корнеслове, изволил изъявить желание прочитать эту книгу. Состоявший в должности гофмаршала Двора Его Высочества Государя Наследника В. Д. Олсуфьев, узнав в книжном магазине, что Корнеслов ещё не продаётся, взял адрес Шимкевича и поехал сам к нему. Трудно себе представить, какими малыми удобствами довольствовался Шимкевич в своей квартире. Д. Ви. Олсуфьев, конечно, не надеялся застать трудолюбивого писателя в таком положении, в каком увидел. Ласково и внимательно расспросив страдальца об его обстоятельствах и взяв экземпляр Корнеслова, В Д. Олсуфьев поспешил к Государю Наследнику. Можно себе представить, как отрадно было Шимкевичу видеть у своего болезненного одра такого посетителя – и от кого ещё!..

Но это было только началом счастья, которое ожидало его, но которым смерть не дала вполне насладиться. Шимкевич ещё не успел успокоиться от первых порывов радости, как В. Д. Олсуфьев опять был уже у его постели с утешением, пособием и покровительством от Августейшего Цесаревича. Вместе с ним прибыл и другой гость, лейб-хирург И. В. Енохин, которому Его Высочество изволил поручить употребить все средства к излечению Шимкевича. Мысль о том, что должен был чувствовать при этом Шимкевич, да будет утешением для всех неизвестных тружеников науки…

Усилия искусного и опытного врача могли сделать только то, что было в силах человеческих, но возвратить к жизни человека, которому ужо пробил последний час, могло только небесное всемогущество. Почувствовав приближение смерти, Шимкевич пригласил к себе священника; пришёл И. С. Ладинский. Увидев на груди его магистерский крест, Шимкевич перенёсся мыслью в счастливое время своей молодости.

– И я, батюшка, магистр богословия, сказал он.

Достойный служитель алтаря употребил все средства к успокоению умиравшего, и после того приходил к нему несколько раз, как друг. Шимкевич просил написать духовное завещание. Смело можно сказать, что с той поры, как пишутся завещания, едва ли было подобное: все имущество состояло в небольшом количестве книг и в рукописях собственного его сочинения. Это было завещание гения филологии!..

3 Апреля 1843 года Шимкевич, на 43 году своей жизни, скончался мирно, в мыслях и чувствах успокоенный тем святым учением, которое влито было в ум и сердце его от училища, «уставленного на Вере Христовой, и на семи св. Вселенских Соборах Церкви Восточной». Прах его покоится в Александро-Невской лавре.

Академия киевская в эту пору едва не лишилась и ещё одного из знаменитых своих наставников. Бакалавр церковного красноречия, Яков Амфитеатров, 14 ноября 1832 года, вступил прошением в академическое правление об увольнении его от академической службы, «находя здешний климат крайне неблагоприятным для своего здоровья. К тому же, писал он, на родине моей, в Орловской губернии есть у меня бедный и престарелый отец с тремя дочерями, кои не имеют нужду в помощи и подкреплении. Желая успокоить старость родителя, a ещё более питая себя надеждою быть гораздо полезнее в другом месте, нежели в здешней академии», Амфитеатров просил иметь его в виду, при первой открывшейся вакансии в орловской семинарии. Но, благодаря Бога, начальство оставило это прошение без всякого действия, и таким образом сберегло знаменитого профессора для чести п славы первого училища в России.

В эту пору особенно начало обнаруживаться в академии литературное движение. Почти в одно и тоже время вышли в свет Опыты упражнений воспитанников V курса, где особенным интересом отличились два больших рассуждения – первое о духоборцах, принадлежащее Новицкому, и второе – об исхождении Св. Духа – сочинение Тихомирова, оба напечатанные потом отдельными книжками. В первом систематически разъяснено учение раскольников, известных в России под именем молоканов; во втором раскрыт со всей глубиной и отчётливостью догмат, пререкаемый западною церковью, в противность заповеданному от апостолов и св. отцов учению. Сочинение о времени крещения Великой Княгини Российской Ольги, удостоенное Румянцовской премии, также вышло в свет. Вопрос, слегка затронутый св. Димитрием Ростовским, занимавший Евгения Булгара, Тунмана, Шлецера, Круга и Геснера, решён был окончательно, при руководстве такого знаменитого историко-археолога, каким был митрополит Евгений. Профессор философии протоиерей Скворцов напечатал Собрание поучений своих на некоторые праздничные и высокоторжественные дни, произнесённых в разные времена. Таким образом академия Киевская, под влиянием знаменитого ректора своего, первая оживила ту деятельность, отсутствие которой вызвало замечание просвещённейшего из архипастырей русских.

В звание магистров возведены были следующие воспитанники этого курса:

Седьмой курс предположено было составить из следующего числа воспитанников семинарий:

И на этот раз последовали некоторые более или менее значительные перемены в составе преподавателей. Первою новостью, самою приятною для академии, было возведение деятельнейшего из её профессоров И. М. Скворцова на степень доктора богословия (13 ноября 1833 г.) Написав, собственно, по своей кафедре, Критическое обозрение Кантовой религии в пределах одного разума, Скворцов, как соискатель духовно-учёной степени, составил Записки па послание к Ефесеям. В том и другом сочинении явился он с своим крепким умом, с своими строгими приёмами мышления и с философским лаконизмом, – отличительною чертою всех более серьёзных его сочинений. Предписанием Комиссии от 14 октября того же года бакалавр иеромонах Григорий переведён инспектором и профессором богословских наук в Казанскую семинарию, а бакалавр Карпов в С. Петербургскую академию на кафедру философии. Место первого из них, по определению конференции, занял бакалавр Мелитон, а последнего – бакалавр Шокотов, который, впрочем, по поступлении 7 апреля 1834 года в монашество, переведён на класс богословия, а кафедра философии предоставлена была бакалавру Новицкому, с назначением ему особого жалованья, по занимаемому им в тоже время классу польского языка. Этою заменою академия вполне вознаграждена была за потерю такого отличного преподавателя, каким был Карпов. Образованный в школе Зацепина, знаменитого учёного профессора Воронежской семинарии и жаркого последователя Шеллингу, Карпов явился в академию, и под руководством Скворцова первоначально перешёл к Канту, но не полюбив теории его о законодательстве ума практического, обратился к древнему Платону, который с тех пор сделался любимым его философом. Как добросовестно изучал он этого великого мыслителя древности, и как полюбил его, – это доказывается, между прочим, тем, что, не довольствуясь употреблением его сочинений, собственно, для себя, он передал их во всеобщее сведение, – и русская литература, благодаря Карпову, обогатилась прекрасным и единственным переводом творений Платона. К числу преподавателей философии прибавился в настоящую пору ещё один из кончивших курс магистров Осип Михневич, а на класс немецкого языка определен Пётр Авсенев.

В 1833 году 28 августа, с увольнением, согласно прошению, бакалавра Рклицкого в епархиальное ведомство для поступления на протоиерейское место своего отца и для поддержания семейства, открылась вакансия преподавателя греческого языка в низшем отделении. На класс этот, по распоряжению Комиссии, определён был профессор Киевской семинарии Никита Дубницкий. В следующем же году уволился, по болезни, от профессорской должности священник Иоаким Орлов, которому начальство академическое исходатайствовало за пятнадцатилетнюю полезную службу его, по учебному ведомству, награждение бархатною Фиолетовою камилавкой, а занимаемая им кафедра Церковной Истории поручена была иеромонаху Мелитону. В том же году, 23 октября, Чехович утверждён Комиссией в звании ординарного профессора физико-математических наук. В следствие Высочайшего повеления о бытии ректору черниговской семинарии архимандриту Агапиту епископом Томским и Енисейским, Комиссия духовных училищ, 23 июня 1835 года, предписала вместо его быть ректором архимандриту Иустину, управлявшему киевской семинарией, а на сию вакансию определить инспектора академии архимандрита Иеремию·, исправление же инспекторской должности, по постановлению конференции, поручено экстраординарному профессору иеромонаху Антонию, с правом присутствовать во внутреннем академическом Правлении.

Возбуждая во всех наставниках ревность к своему делу, одушевляя всех собственным примером, ректор Иннокентий был неутомимым ходатаем их пред высшим начальством, входил в их семейные нужды, ободрял унывавших под тяжестью хлопот житейских, – и щедро сыпались на благородных тружеников науки разного рода награды. Некоторые из них, получив увольнение от обязательства вступать в духовное звание, производимы были в соответственные их учёным степеням и выслуге узаконенных лет чины, другие получали значительное пособие деньгами, иные благодарность или от Комиссии, или от академической конференции. За то и наставники с радостью увидели ближайшего своего начальника взысканным Монаршею милостью: 30 ноября 1835 года Иннокентий Всемилостивейше был сопричислен к ордену св. Владимира 2 степени.

Наконец Киев, два с половиною века видевший у себя одно только высшее училище, был в это время обрадован открытием и другого, равного ему по правам, но обширнейшего по влиянию, какое предоставлено было ему иметь на всю массу народонаселения и долженствовавшего быть деятельным «проводником идей, составлявших душу и жизнь просвещённой Европы» – 15 июля 1834 года, день празднования равноапостольного водворителя православия на св. Руси, вечно памятный для Киевлян, был назначен днём торжественного открытия Киевского университета. Издревле приобыкнув начинать дело просвещения молитвою к «Премудрости Наставнику и смысла Подателю» новые деятели образования юношества, предводимые попечителем университета Егором Фёдоровичем фон-Брадке, отправились в Печерскую Лавру для принесения горячайших молений об успехе дела, обещавшего неисчислимые блага православной России. По окончании литургии и молебствия по случаю памяти св. Владимира, прибыли в дом, назначенный для университета: митрополит Евгений, генерал-Фельдмаршал князь фон-дер-Остен-Сакен, генерал-губернатор граф Левашов, гражданский губернатор Переверзев, почётнейшее духовенство, главнейшие военные и гражданские чиновники и множество из окружных губерний дворян, прибывших по сему случаю в Киев. По совершении митрополитом молебствия с водоосвящением, и по прочтении Высочайших указов об учреждении университета св. Владимира, а также записки совета университетского относительно открытия сего высшего учебного заведения, по произнесении речей губернскими предводителями дворянства – киевским, графом Тышкевичем, – волынским, Ленкевичем и подольским – Раковским, «все на русском языке», по поднесении дипломов на звание почётных членов университета митрополиту Евгению, князю фон-дер-Остен-Сакену, и графу Левашову, престарелый генерал-фельдмаршал собственноручно роздал шпаги вновь принятым студентам. 16 июля университет давал обед, к коему приглашено было до 300 знатнейших дворян, а дворянство трёх западных губерний положило 18 июля дать бал в честь университета, к коему приглашено было до 1000 человек. «Живейшее участие», заключает корреспондент Северной Пчелы, «оказанное при сем случае дворянством и общая радость жителей Киева, подавали надежду, что сей рассадник наук, основанный под сенью Великого Владимира и в нескольких шагах от гробницы Ярослава, укрепится и будет процветать долго-долго, к вячшему усилению русского духа, к распространению здравых начал, полезных и необходимых познаний и к соединению всех верноподданных узами единства неразрывного³²». И прекрасные надежды мудрых ревнителей просвещения оправдались блистательно в самое непродолжительное время…

Древнейшее в нашем отечестве училище с радостью подало руку юному своему собрату. Академия снабдила новооткрытый университет двумя наставниками по предметам, выходившим из круга «европейских идей». «Озабочиваясь, писал попечитель округа фон-Брадке, снабдить вверенный его управлению университет св. Владимира достойными образователями юношества во всех родах», он просил протектора академии митрополита Евгения о назначении протоиерея Скворцова на вакантное при университете место профессора Богословия и Церковного права; другим же просительным письмом фон-Брадке ходатайствовал о разрешении бакалавру Новицкому преподавать в университете философские науки. Тот и другой, по определению Конференции, утверждённому митрополитом, и по снесении с Комиссией Духовных Училищ и с министром Народного Просвещения, немедленно вступили в отправление давно знакомых, но по месту служения новых, своих обязанностей. Таким образом, и новосозданное училище, к чести древнейшего своего собрата, могло повторить сказанное за несколько лет пред сим одним из учёных московского университета, что «Академия Киевская дала и ему на первый раз отличных профессоров».

Заботливый протектор академии, митрополит Евгений, неусыпно наблюдая за благосостоянием вверенного его попечениям училища, заметил, что воспитанники в самое непродолжительное время явились достойными соискателями Румянцовской премии. В следствие сего, 25 декабря 1833 года, он дал Правлению Киевской академии предложение, в котором изъяснил, что так как процентов с положенной графом Румянцевым суммы «ежегодно не достаёт на награды и на напечатание требуемых по положению сочинений:» то он с своей стороны жертвует ещё три тысячи рублей для той же цели, с тем, «чтобы задачи для сочинений преимущественно относились к предметам Российской церковной и государственной истории». Так благодетельствовали всегда и благодетельствуют доныне высокие преемники Петра Могилы, Рафаила Заборовского, Арсения Могилянского и Гавриила Кременецкого.

Не мудрено, что, при таком внимательном и просвещённейшем протекторе, академия в настоящую пору усилила литературное движение в свойственной ей сфере. В течение двухлетнего академического курса, кроме сочинений, представленных в цензуру, от посторонних лиц, пропущены ею к напечатанию и к выходу в свет следующие сочинения:

1) ректора академии, архимандрита Иннокентия:

а) Слово на день Воздвижения честнаго Креста Господня;

б) Три слова на восшествие на престол Государя Николая Павловича;

с) Два слова на коронацию Его Императорского Величества;

г) Собрание поучений и речей, произнесённых в Киевобратском монастыре;

д) Страстная Седмица;

е) Светлая Седмица.

2) Профессора и протоиерея Пушнова: Поучительные слова.

3) Профессора и протоиерея Скворцова: Ручная Пасхалия.

4) Студента Григорьева: Историческое обозрение богослужебных книг Греко-российской церкви и

5) Рассуждение о великих Господских и Богородичных праздниках.

6) Христианская наука, творение блаж. Августина, перевод с латинского.

В 1835 году окончился седьмой курс академический, имевший следующих магистров:

К приёмным экзаменам в 1833 году вытребовано следующее число студентов, из коих составился восьмой академический курс:

С окончанием предшествовавшего курса в звании бакалавров утверждены Комиссией магистры: Муретов Димитрий, по классу богословских наук, Кульчицкий Василий, по классу Чтения Свящ. Писания и польского языка и Макаров Димитрий, по предмету Церковной Истории. Вместе с сим один из воспитанников магистр иеромонах Евсевий Ильинский отправлен был бакалавром в С. Петербургскую академию, а Космин Иван в Московскую. В том же 1836 году 31 января бакалавр иеромонах Мелитон переведён в Харьковский Коллегиум профессором богословских наук в помощь тамошнему ректору Иоанну, уволенному, по расстроенному здоровью, от преподавания уроков и оставленному при одной ректорской должности. В июне, по случаю окончательного определения экстраорд. профессора академии Новицкаго в Киевский университет, и переведения на кафедру, им занимаемую, Петра Авсенева, на класс немецкого языка вызван был профессор Воронежской семинарии Василий Курковский, а на класс еврейского профессор семинарии Киевской Максимович Иван, поступивший на место Соловьёва, переведённого на кафедру Всеобщей Словесности. В следствие назначения, по предписанию Комиссии от 23 июля, инспектора академии, архимандрита Антония ректором Полтавской семинарии и профессором богословских наук, на его место определен инспектор Казанской семинарии иеромонах Григорий.

Но приобретая новых наставников, академия лишилась в эту пору одного из прежних своих педагогов, прослужившего ей целые пятнадцать лет. 21 февраля 1836 года скончался от продолжительной чахотки профессор Словесных наук Я. И. Крышинский. Кроме рукописной системы, по своему предмету, Крышинский не оставил печатнаго доказательства учёной и литературной своей деятельности, но за то из аудитории его вышли такие воспитанники, которые потом своею известностью в мире учёном и литературном принесли честь как училищу, так и незабвенному своему наставнику.

Крышинский Яков Иванович родился 1796 года в городе Сумах Слободско-Украинской (ныне Харьковской) губернии от тамошнего священника и по окончании учения в Харьковском Коллегиуме, в 1817 году поступил в С. Петербургскую духовную академию, для выслушания высшего курса паук. В 1821 году, по утверждении Комиссией духовных училищ в степени магистра, Крышинский был определен в Киевскую академию бакалавром Всеобщей Словесности и французского языка, от которого, впрочем, через два года уволился, по причине трудных занятий по разработке главнейшего своего предмета. В 1828 году 19 мая, по представлению академической конференции, Крышинский, во внимание к ревностной и усердной службе, возведён был в звание ординарного профессора Словесных наук и определен действительным членом академической Конференции. Внимательное начальство во всё продолжение службы Крышинского не оставляло без поощрения ревности такого неутомимого деятеля, с честью наконец, положившего жизнь свою па поприще науки. Не смотря на разрушительное действие страшной болезни, Крышинский до тех пор, пока мог двигаться, не оставлял своего благородного поста и являлся в аудиторию с своими глубоко-обдуманными уроками, с резким, определительным словом и с болезненно-иронической улыбкой. Редкий знаток словесности, внимательно следивший за ходом современной литературы, он терпеть не мог надутых, высокопарных выражений, которыми наполнялись тогда все беллетристские произведения подражателей Марлинского: но вместе с тем он нещадно смеялся и над подьяческим, по его выражению, слогом, убивающим живую, свежую мысль. Кипевшая тогда борьба романтизма с классицизмом была любимою темою резких заметок наблюдательного профессора, который последователей того и другого направления находил и среди слушателей своих: «и между вами, господа, говаривал он, есть своего рода классики и романтики; первых можно угадать в их сочинениях по длинным периодам, вылощенным под политуру и по любимым их словцам: сей, оный, таковый, подобный и вьшеозначенный; другие любят уноситься в туманную даль, плавать по безбрежному океану, разоблачать девственную природу». Горесть студентов при вести о кончине любимого своего профессора служит самым лучшим свидетельством тех достоинств, которые так преждевременно сошли с ним в могилу. Яков Иванович Крышинский погребён на Щекавице, недалеко от церкви.

По распоряжению академической Конференции, утверждённому митрополитом Евгением, кафедра Всеобщей Словесности, до определения на оную действительного наставника, поручена была экстраординарному профессору Церковного красноречия Амфитеатрову.

Главный двигатель академического образования ректор Иннокентий награждён был в это время отличием, доселе небывалым между управлявшими сим училищем. «Во внимание к отличным трудам, сказано было в указе Св. Синода от 27 января 1836 года, оказанным от него при прохождении возлагаемых на него епаршеских и училищных должностей, присвояется ему лично степень архимандрита первоклассного с первостоянием пред всеми прочими архимандритами первоклассных монастырей, находящихся в ведомстве Киевского учебнаго округа»; a 3 октября 1837 года Высочайше повелено было ему быть епископом Чигиринским, викарием Киевской митрополии, с оставлением при нём и ректорской должности. На время же отбытия и пребывания его в Петербурге, для наречения и посвящения в святительский сан, управление академии, по распоряжению Комиссии Духовных училищ поручено было ректору Киевской семинарии архимандриту Иеремии, а богословский класс инспектору академии, архимандриту Григорию.

Наука богословия возведена была в настоящую пору Киевской академией на высшую степень совершенства, что, впрочем, и неудивительно при таком профессоре, каким был Иннокентий. «Вместо христианского обычая, писал 28 марта 1833 года не менее знаменитый профессор Я. К. Амфитеатров к одному из своих родственников, дарить в светлое Христово воскресенье, красненьким яичком, посылаю тебе при сем письме давно тобою желаемые и давно же мною обещанные знаменитые лекции знаменитого нашего о. ректора. Читай их, друг мой, со вниманием». Но не смотря на то, что эта важнейшая часть академического образования, во всех высших средних духовных училищах, ведена была с замечательным успехом, – должного единообразия в преподавании её не было. Настояла вопиющая потребность общего руководства по классу богословия догматического, и 19 мая 1837 года состоялось определение Комиссии духовных училищ, которая, «имев рассуждение о том, чтобы, при возрастающем образовании и умножаемых способах образования, преподавание богословских наук в духовных училищах возводимо было к большему совершенству, систематической правильности и единообразному порядку, с ближайшим приспособлением не только к догматам, но и к преданиям и чиноположениям православно-кафолической восточной Церкви, признала за нужное сделать следующие распоряжения: 1) при Конференции С. Петербургской Духовной Академии составить Комитет, для рассмотрения классических и вспомогательных книг по всем частям богословского учения. 2) Комитету взять в рассмотрение все книги, употребляемые в богословском учении, в качестве классических и вспомогательных, и могущие быть употреблёнными, и по внимательном рассмотрении определить, какие из них могут оставаться в классическом или вспомогательном употреблении прежние, какие могут быть приняты вновь, какие требуют усовершения и по каким частям могут и должны быть составлены новые учебные книги». Для этого положено «от всех ректоров академии истребовать конспекты академического, а от ректоров семинарий или наставников, преподающих в некоторых семинариях богословие вместо ректоров, семинарского преподавания богословского учения. Но, замечала Комиссия, при составлении сих конспектов не держатся раболепно принятого порядка и способа учения; разрешалось сочинителям употребить собственные свои мысли и предположения к усовершению и облегчению учения, к устранению ненужных, излишних, любопытством или духом школы взысканных любопрений, к пополнению сведений о предметах нужных, полезных и употребительных в священном служении Церкви».

К сожалению, различные дела по должности, как епархиальной, так и училищной, попрепятствовали преосвящ. Иннокентию исполнить предположение Комиссии духовных училищ.

Философские науки в эту эпоху были доведены в академии до такого состояния, что, действительно, подобного преподавания оных едва ли можно было найти в самых лучших университетах Европы. Скворцов, Ловицкий, Михневич, Авсенев – вот тот кватрумвират, под руками которого возделывалось широкое поле философствования, согреваемого лучами Веры православной! К большему успеху в деле преподавания высших наук, язык латинский, доселе ещё владычествовавший во всех академиях и семинариях, в самом начале этого курса был устранён от участия в деле русского просвещения, и остался лишь вспомогательным средством к чтению и изучению древних сочинений, или вовсе не переведённых на живые европейские языки, или переведённых, но недобросовестно и неверно. Фихты, Шеллинги, Рейнгольды, Гегели и другие хитрецы немецкой мудрости ложились под меч русского слова с своими высокопарными и запутанными сказаниями о вещах самых простых п обыкновенных, и под ясными и точными выражениями языка крепкого, как сталь, и ясного как солнце Божие, разоблачалось их темноглаголание, – и видели юные возрастом, во возмужалые смыслом питомцы богохранимого училища, что у всех этих мнимо-великих гениев мышления, по русскому выражению, заходил лишь ум за разум.

В Уставе духовных академий сказано, что «каноническое право нашея церкви доселе не приведено в надлежащий порядок и должно быть поясняемо собственными изысканиями профессора». В ожидании классической книги по сему предмету, преподавание этой науки в академии Киевской доселе оставалось делом личного усмотрения того или другого наставника богословской кафедры: но полной и правильно организованной системы не было. С учреждением же при Киевском университете кафедры Церковного Права, и с назначением на оную профессора Скворцова, представилась возможность открыть этот класс и в том училище, которому он более всех был нужен. В следствие сего, согласно словесному предложению преосвящ. ректора академии и постановлению Конференции, журналом 1 февраля 1837 года положено ввести в преподавательную программу и науку Церковного Права, поручив её Скворцову, как уже занимающемуся сим предметом в другом высшем учебном заведении.

«Штаты духовных училищ, писала Комиссия в всеподданнейшем своём докладе от 23 мая 1836 года, при преобразовании оных в 1808 году составленные, чрез двенадцать потом лет пересмотренные и возвышенные, в течение пятнадцатилетнего времени вновь оказались требующими пересмотра и приспособления к потребностям, открываемым переменою обстоятельств и дальнейшими опытами.

«Недостаточность нынешних окладов по духовным училищам становится очевидною при сличении с окладами светских училищ. Низший оклад профессора университета составляет 4000 рублей, не включая 500 рублей на квартиру; тогда как низший оклад профессора духовной академии 1500 р. Старшему учителю гимназии в Киеве назначено жалованья 1625 p., а профессор Киевской семинарии получает ныне 600 р.

При назначении столь ограниченных окладов служащим при духовных училищах, предполагаемо было для них пособие жалованьем и доходами от мест, занимаемых по епархиальной службе; Опыт показал, что сим пособием пользоваться могут только немногие, а иногда даже старшие из них совсем не могут. Несколько из нынешних ректоров семинарий, и даже один ректор академии, не управляют монастырями, и следственно состоят на училищном только жалованье. Монастыри, более или менее отдалённые от епархиальных городов, управляемые ректорами академий и семинарий, и потому долго не пользующиеся присутствием и личным попечением настоятелей, нередко подвергаются от сего затруднениям и требуют особых наличных настоятелей. Из сего открывается необходимость привести училищные оклады в такое положение, чтобы ректоры имели потребное содержание и в том случае, когда не имеют в своём управлении монастырей; а буде имеют, то чтобы, по долгу бережливости, часть их училищного оклада оставалась в училищной экономии.

Оклады, назначенные на содержание училищных больных, сами по себе ограниченные, особенно оказались недостаточными с тех пор, как во внимание к бедному состоянию большей части белого духовенства, предписано семинариям оказывать врачебное пособие и своекоштным ученикам семинарий и состоящих при них уездных и приходских училищ.

Все сии обстоятельства и соображения побудили Комиссию духовных училищ неотлагательно приступить к возвышению окладов на следующих правилах.

1. Оклады жалованья возвысить вообще на половину против прежнего, по ближайшему приспособлению к обстоятельствам мест и должностей.

2. Оклады ректорам академий и семинарий, вновь определяемые, производить вполне, если они не пользуются жалованьем или доходами от управляемых монастырей; тогда от одной трети до половины оклада ректорского, по усмотрению начальства и с утверждения Комиссии духовных училищ, обращать в экономию училища.

3. Оклады на содержание училищных домов и больниц, по общим соображениям, для училищ не очень многолюдных, возвысить также на половину против прежнего, а для многолюдных удвоить.

4. Что касается до окладов на содержание студентов и учеников, и на некоторые другие расходы, пересмотр оных произвести впредь, когда потребные для того многосложные местные сведения доведены будут до полноты и точности удовлетворительной; при чем и оклады на содержание домов по необходимости подвергнутся дальнейшему приспособлению к пространству училищных домов и к числу казённокоштных воспитанников и пенсионеров».

Такое внимание Комиссии к нуждам истинных деятелей христиански-русского просвещения, удостоилось Всемилостивейшего утверждения. На подлинной всеподданнейшем докладе собственною Его Императорского Величества рукою написано было: быть по сему. Таким образом новыми штатами положено собственно для Киевской академии:

В числе разных пожертвований, сделанных в эту пору в пользу академии, особенно замечательны приношения митрополита Евгения, чиновника V класса Лохвицкого и курского помещика Анненкова. В 1836 году высокий протектор училища, к прежней сумме, пожертвованной им в добавление Румянцевской, приложил ещё до 4,000 рублей, с целью распространения между воспитанниками академии благородной ревности к историческим изысканиям. Лохвицкий в том же году пожертвовал довольно значительное количество минералов, в числе коих, по замечанию знатоков, находились и такие, которые могли бы послужить украшением всякому минералогическому кабинету. Это приношение известного нашего антиквария памятно ещё и в том отношении, что им положено начало минералогическому кабинету при Киевской академии. Через год помещик Анненков прислал сему училищу также несколько экземпляров камней и разных монет, из коих некоторые весьма замечательны своею древностью. Кирилл, архиепископ подольский, препроводил для конгрегационной церкви икону апостола Павла и партесные ноты литургии на греческом языке для академического хора.

В это время Киеву и академии суждено было проводить двух своих архипастырей, бывших хоть и не на одинаковом по степени посту, но равно драгоценных древнему граду и училищу, равно послуживших тому и другому. Ещё в 1834 году 18 апреля, во время обряда омовения ног, епископ Кирилл, викарий Киевской митрополии, поражён был апоплексическим ударом. С тех пор больной, почти лишённый движения и правильного употребления языка, Кирилл проживал на покое в Киево-Печерской Лавре. Прострадав таким образом ровно два года, он мирно скончался 16 апреля 1836 года и погребён в приделе большой церкви св. Иоанна Предтечи.

23 февраля 1837 года все Киевляне внезапно были поражены горестною вестью, что первосвятителя их не стало. Трудно было с первого раза поверить этому: ибо незначительная болезнь (лихорадка) вовсе не казалась столь опасною, чтоб могла так быстро прекратить дни знаменитого иерарха. Ещё за несколько минут до своей кончины, митрополит Евгений, не смотря на слабость сил, рассмотрел и подписал до двадцати восьми бумаг, а в пять минут девятого часа поутру его не стало. Везде записано славное имя его – и в истории Церкви, и в летописях отечественного просвещения, и в тех местах, в которых прошёл он многолетнее своё служение. С живейшею благодарностью вносит и История Киевской академии в скрижали свои священное имя одного из знаменитейших своих протекторов.

Евгений Болховитинов родился 18 декабря 1767 года в г. Воронеже от священника входо-иерусалимской церкви Алексия и при крещении наречён был Евфимием. Оставшись десяти лет, по кончине родителя, он поступил в архиерейский певческий хор, где между прочим и начал школьное учение; в 1778 году он перешёл в воронежскую семинарию, где и оставался до половины философского курса, а в 1784 году, по желанию своему и по избранию Тихона III, епископа Воронежского, отправлен был на семинарское иждивение в московские училища. Там сначала поступил он в духовную славяно-греко-латинскую академию, где выслушал полный курс философии и богословия, изучив в тоже время греческий и французский языки. Чтобы полнее воспользоваться благодеяниями своего покровителя, Болховитинов записался на лекции московского университета, в котором слушал курсы всеобщей и нравственной философии и политики у Шадена, опытной физики у Росса, французского красноречия у Бодуэна, а немецкого языка у Гейма. В 1789 г., по возвращении в Воронеж, Болховитинов 9 января определён был в тамошнюю семинарию учителем риторики и французского языка; кроме сего в том же риторическом классе он читал греческие и римские древности, и вскоре за тем назначен (20 августа) вицепрефектом семинарии и библиотекарем; в июне 1790 года определён преподавателем философии, a 5 сентября префектом семинарии и учителем богословия. Сверх того, в небытность ректоров, пять лет отправлял и ректорскую должность. С 14 августа 1791 года Болховитинов принял на себя преподавание Церковной Истории, герменевтики, языков эллинского, простого греческого и французского высшего класса. Десять лет проходил он эту училищную службу; десять лет трудился над воспитанием юношества, сам составляя для своих слушателей учебники, и в тоже время занимаясь печатанием разных исторических своих сочинений. В течение этого времени Болховитинов рукоположен был (1798 г. 25 марта) в протоиереи уездного города Павловска, с оставлением, впрочем, при всех семинарских должностях и с правом присутствования в Воронежской Консистории. Но не долго суждено было ему наслаждаться семейным счастием: через четыре года супружеской жизни Болховитинов остался вдовцом, и в 1799 году вытребован был новгородским митрополитом Амвросием в Петербург. Тотчас же, по прибытии в столицу, он занялся каноническим исследованием о папской власти в церкви христианской, по повелению Императорского Кабинета, для ответа на вопрос генерала иезуитов Грубера, предлагавшего в 1800 году проект о соединении церквей восточной и западной. В тоже время Болховитинов (3 марта) определён был в Александро-Невскую академию префектом и учителем высшего красноречия, a 9 марта принял монашество с наречением Евгением, и через два дни посвящён в архимандрита Зеленецкого мовастыря, а через три дня назначен присутствующим в с.-петербургской консистории. Hе смотря на такое разнообразие должностей и сопряжённых с ними занятий, Болховитинов с августа 1800 и во весь 1801 год исправлял чреду священнослужения и проповедования слова Божия. В это время, по случаю коронации императора Александра I, он был всемилостивейше пожалован алмазным наперстным крестом, a 27 января 1802 года переименовав архимандритом с.-петербургской Сергиевской пустыни, и 5 апреля определен учителем богословия в Александро-Невскую академию, с пожалованием в члены с.-петербургского комитета благодетельного общества, Высочайше учреждённого 10 мая 1802 года. Из учёных трудов Евгения, относящихся к этой эпохе, особенно замечательно историческое обозрение Грузии в историческом, церковном и учебном состоянии, с присовокуплением описания разных ордынских народов, окружающих Грузию и родословных таблиц князей трех грузинских царств – кахетинского, карталинского и имеретинского, напечат. 1802 г. Знаменитый Шлецер в следующем же году поместил в «Учёных Геттингенских Ведомостях» обстоятельное критическое рассмотрение этой книги, отозвавшись о ней с большою похвалою и дав обещание разобрать её ещё подробнее в «Новом Ганноверском Магазине», а доктор философии Фр. Шмидт тогда же перевёл её на немецкий язык и напечатал в Риге и Лейпциге. В это же время Евгений занимался составлением Церковного календаря или полного месяцеслова, с означением всего, что в какие дни совершается в православной Церкви, с присовокуплением разных статей, касающихся российской иерархии и исторического словаря российских государей, императоров, императриц, царей, цариц, великих князей, княгинь и княжон, в память коих установлены соборные панихиды и с месяцесловом их. В 1804 году 1 января Евгений был Высочайше пожалован, a 17 хиротонисан в епископа старорусского, викария новгородского. Мысль о преобразовании и усовершенствовании духовных училищ нашла в новом святителе многоопытного деятеля, осуществившего оную своим предначертанием, Монаршее благоволение к знаменитому архипастырю выразилось причислением его к ордену св. Анны 1 степ. в 1805 году; в тоже время московский университет поднёс бывшему своему воспитаннику диплом на почётного члена; а в 1806 году 24 ноября российская академия наук избрала его действительным своим членом. И точно, это был действительный и деятельнейший член учёного общества; из-под пера его то и дело выходили сочинения, полные всестороннего интереса. Руководствуя студентов александроневской академии в сочинениях по предмету исторических исследований, Евгений сам становился лицом к лицу против учёных знаменитостей просвещённой Европы и непобедимо разрушал их несправедливые толки и недальновидные убеждения. В 1803 году Ганке де-Ганкенштейн прислал в Россию рецензию свою на найденную им славянскую рукописную книгу, принадлежащую будто бы VIII веку; митрополит Амвросий, представив её св. Синоду, предложил Евгению рассмотреть достоинство как самой находки, так и разбора, сделанного учёным Моравом. Евгений в тоже время отвечал на это критическими примечаниями, напечатанными 1806 года в «Любителе Словесности». В 1803 году присланы были в Александро-Невскую лавру два тамбовских духоборца, главные начальники секты, незадолго перед тем возникшей в Екатеринославле. Евгений, после словесных увещаний упорных распространителей лжеучения, написал (1806 г.) Исследование духоборческой секты, в тоже время разрабатывая разного рода исторические вопросы, и украшая своими трудами выходившие тогда журналы и периодические издания. В 1808 году Евгений был переведён епископом же в Вологодскую епархию. Просвещоннейший из архипастырей, обращая строгое внимание на нравственность духовенства, явился истинным отцом для тамошней семинарии, которую не забывал и в последние дни своей достославной жизни, отказав оной часть своей библиотеки. Московская медикохирургическая академия поднесла ему 24 Февраля 1808 года диплом на звание почётного члена. Как бы не желая даром носить это звание, Евгений написал Пастырское увещание о прививании предохранительной коровьей оспы, обнаружив при этом случае, кроме ревности о благе человечества, глубокие познания дела медицинского. Сочинение это, напечатанное в 1811 году, по Высочайшему повелению, с объяснительными примечаниями самого автора, разослано было по всем церквам в России, с предписанием читать народу ежегодно по три раза. С.-петербургское Общество Любителей Наук, Словесности и Художеств, 14 мая 1810 г. включило просвещённого иерарха в свои почётные члены; в 1811 г. марта 9 тоже сделала с.-петербургская Беседа Любителей Русского Слова, a 1 мая избрало его соревнователем, а потом и почётным членом Общество Истории и Древностей российских, учреждённое при московском университете. Неутомимый труженик науки не оставлял ни одного из учёных обществ, почтившим его званием своего сочлена, без своих многодумных и многополезных сочинений; так в 1812 году он представил российской академии Исследование о славянском переводе свящ. Писания ветхого и новаго завета; обществу истории п древностей российских – Исследование о личных собственных именах у славяноруссов; Историю о славянорусских типографиях; о древностях вологодских и зырянских; о старинной славянорусской арифметике; историческое известие о Максиме греке; о митрополите Петре Могиле; две уставные и одна губная грамоты царя Ивана Васильевича IV. В 1813 году Евгений переведён был в калужскую епархию, только что отдохнувшую от ужасов войны, внесённой честолюбивым завоевателем Европы. Просвещённая деятельность знаменитого архипастыря удостоилась в это время блистательной награды: 30 августа 1814 года Евгений Всемилостивейше был пожалован орденом св. Владимира 2 степ. Но недолго калужане видели у себя сего великого из русских иерархов: 7 Февраля 1816 года Евгений переведён был в Псков с пожалованием в сан архиепископа. И здесь, как и в Калуге, первым предметом его заботливости стала семинария; и здесь, как и везде, он с любовью антиквария обратился к историческим исследованиям, плодом которых была вышедшая потом 1831 г. История княжества Псковского гражданская и церковная в 4 частях. А между тем учёные общества наперерыв спешили украсить себя именем и участием знаменитого архипастыря: 16 января 1812 года поднесен ему диплом на звание почётного члена Московского Общества Любителей Российской Словесности; 22 октября 1814 г от александроневской академии; 12 декабря от Казанского Общества Любителей Отечественной Словесности, учреждённого при университете; в декабре 1815 г. от Московского Общества врачебных и физических наук; 10 марта 1817 г. от харьковского университета, a 12 мая – от казанского; 1818 г. 21 января он был Высочайше назначен членом комиссии составления законов Российской империи, a 1 декабря того же года получил диплом на знание члена с.-петербургского Вольного Общества Любителей Российской Словесности.

Наконец знаменитый пастырь взошёл и на высшую степень иерархического служения. Пожалованный, 2 января 1822 года, архиепископом киевским, a 16 марта митрополитом и членом св. синода, Евгений прибыл в апреле месяце в древнепрестольный град великих князей российских. Здесь для неутомимой его деятельности, для обширного ума, для ревности архипастырской открылось такое поприще, подобного которому не могла представить ни одна страна пространнейшей в мире империи. Киево-Печерская лавра с своей святыней, академия с своей двухсотлетнею, обновлённою славой, самый город, весь исчерченный живыми буквами неумирающей жизни, целый край, с своими далеко ещё не всеми прочитанными летописями и преданиями минувшего, – вот та богатая жатва, на которую свыше был поставлен такой многоискусный и опытный делатель. Благоговейно склоняешься мыслью пред трудами сего великого архипастыря и учёнейшего мужа во всей России. Среди многотрудных занятий делами епархиальными, Евгений как бы отдыхает над учёными исследованиями, и едва ступив на святую землю Киева, уже пишет о древностях его, сочиняет Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина грекороссийской церкви (в 2 част.) описывает Киевософийский собор с его заветною святыней; рассказывает историю киевской иерархии и первый поднимает край завесы, скрывавшей судьбу древнейшего в нашем отечестве училища; исправляет и дополняет Историю российской иерархии издаёт Киевский синопсис с разными примечаниями и историческими статьями; начинает полную Историю российской церкви, полагает своим Словарём русских светских писателей, соотечественников и чужеземцев твёрдое основание истории русской и славяно-русской письменности, открывая пред очами учёного мира бесчисленное множество её сокровищ, дотоле совершенно неизвестное, и в то же время словом своим оглашает церковные кафедры. Нельзя без удивления помыслить, какую бездну перебрал он старинных рукописей и книг. Конечно, развлекаемый множеством дел епархиальных и разнообразием учёных занятий, Евгений мало имел времени думать об искусной обработке своих творений; но он искал не славы литератора, а общей пользы. За то не прошёл он мимо ни одного архива – ни гражданского, ни монастырского без того, чтоб не осмотреть его и не узнать содержание бумаг, относящихся к истории; выбирал такие предметы, за которые едва ли бы кто скоро взялся кроме его; прочитывал ветхие, едва понятные манускрипты, стараясь пролить на них должный свет, извлекал из забвения заброшенное и позабытое, словом – готовил все для того, чтобы облегчить впоследствии путь к изысканиям и созданию отечественной истории. Когда тут было заботиться о щеголеватой отделке предметов, требовавших огромного труда и времени только на то, чтоб собрать и перечитать все, до них касающееся, когда материалы, представляемые просто и так, как они попадались под руку гения старины, сами по себе полезны и необходимы! Много пройдёт времени, пока отечественная история наша дождётся такого усердного делателя на её необозримом поле, каков был митрополит Евгений!.. Имя его навсегда останется украшением дееписаний тех обществ, которые включали его в свои скрижали. Так в 1826 году поднесён ему диплом от виленского университета, и в то же время 29 декабря звание почётного члена академии наук; в 1827 декабря 12 Евгений был сделан почётным доктором философии дерптского университета; 24 мая 1829 года почётным членом с.-петербургского университета; 1834 г. июля 15 почётным членом Киевского св. Владимира университета; 30 октября членом королевского копенгагенского общества северных антиквариев; 1835 декабря 12 членом-корреспондентом статистического отделения совета министерства внутренних дел. Высочайшие награды знаменитому архипастырю быстро следовали одна за другою: 21 апреля 1823 г. Евгений был пожаловав орденом св. Александра Невского, а в 1824, по именному указу, состоявшемуся 19 декабря, вызван был для присутствования в св. Синод, и 25 февраля следующего же года определён членом Комиссии духовных училищ, a 14 марта членом секретного комитета о раскольниках. Был день, страшный для России, трепетавшей за своего Венценосца, – день безумного ослепления умов, образовавшихся под гибельным влиянием революционных идей – было 14 декабря 1825 года. Митрополит Евгений, с другим, таким же маститым, первосвятителем Церкви русской, бестрепетно явился перед толпами мятежников с пастырским словом убеждения, и признательный Монарх изъявил своё Высочайшее благоволение киевскому иерарху в следующем рескрипте: «Преосвященный митрополит Киевский Евгений! Обращая внимание Моё на служение ваше Церкви, престолу и отечеству, для которого вы подвизались ныне в 14 день декабря, когда, подвергая жизнь свою опасности, разделяли оную вместе с преосвященным митрополитом Новгородским Серафимом, справедливым почитаю изъявить вам за то мою признательность. В ознаменование оной жалую вам украшенную, драгоценными камнями панагию». И чрез несколько времени (26 августа 1826 г.) архипастырь киевский имел счастье приветствовать державного повелителя России с Вышним помазанием на царство, и в память этого великого события возложить на себя, по Высочайшему повелению, орден св. Андрея первозванного.

Митрополит Евгений, стяжавший себе славу учёнейшего бытописателя, никогда не забывал и важнейшей своей обязанности, по долгу пастыря и учителя Церкви. Живым доказательством сему служат четыре больших тома поучений его, изданных в Киеве 1834 г. «Читая сии поучения, говорит Я. К. Амфитеатров, в некоторых из них видишь, как бы осязаешь дух истинного христианства; видишь пастыря и учителя с ясным и верным взглядом на предметы веры и нравственности, с глубоким знанием дела проповедничества. Его слова во многих местах красноречивы и трогательны; в большей части весьма назидательны, а главное везде так ясны и общенародны, что самый простой слушатель легко может понимать их и помнить содержание».

И поживе второй ваш Нестор лета доволна, труждаяся в делех летописания. Бе светильник горя и света, и радовался древний Киев в час его светения. И угас этот светильник тихо, кротко, неожиданно; не стало Евгения, и к истории прибавилось ещё одно лицо историческое.

С 23 по 27 февраля 1837 г. киевляне всех званий, полов и состояний толпились вокруг Софийского собора, где предлежали бренные останки первосвятителя. В день погребения, с раннего утра, весь обширный соборный двор был буквально затоплен народом. Началась последняя для усопшего иерарха божественная литургия, совершённая викарием киевской митрополии, преосвященным Иннокентием; профессор Академии, протоиерей Скворцов в одушевлённом истиною и чувством слове изобразил многоразличные заслуги Евгения Церкви, престолу, отечеству и наукам; на погребении инспектор семинарии иеромонах Афанасий Борисович, ключарь собора протоиерей Тимофей Сухобрусов и один из студентов Академии Павел Бобин, каждый в качестве представителя от целого общества, выразили чувства искренней скорби о потере великого своего покровителя. В последний раз услышано было в эту пору и от почившего архипастырски христианское слово, но уже не устами его, смолкнувшими на век, произнесённое, а другим пастырем, скоро имевшим также сойти в могилу. Перед возглашением вечной памяти усопшему, пребывавший на покое в Киево-Печерской лавре Иосиф, епископ Смоленский, прочитал в сокращённом виде вслух всех завещание покойного, написанное им собственноручно. Вот что услышали киевляне в последний раз от незабвенного своего архипастыря:

«Во имя Отца п Сына и Св. Духа, аминь.

Ожидая часа смертного и воспоминая грехи мои пред Богом и человеками, обращаюсь, во-первых, к Спасителю моему с тёплым молением, да очистит Он благодатью Своею множество зол моих; и потом прошу всех, пред коими я согрешил и кого я чем-нибудь обидел и оскорбил, христиански простить мне и о мне грешном возносить свои молитвы. Взаимно и сам я прощаю всем, по человечеству чем ни будь оскорбившим меня; да тако, друг другу оставляя грехи, все совокупно, по благодати Христове и Евангельскому обетованию, примем оставление грехов от Отца небесного. Об имении моём, которое состоит более в книгах, нежели в вещах или деньгах, завещаю следующее:

1) указные книги отдать в консисторию управляемой мной епархии;

2) все рукописные, переплетённые книги и дипломы, данные мне от учёных обществ, отдать в библиотеку Софийского собора, а Высочайшие рескрипты в архиерейскую ризницу, где и рескрипты, данные предместникам моим, хранятся;

3) из книг печатных, коих нет в семинарии, отдать в оную, а кои есть в ней, те в библиотеку Киевософийского собора для соборян;

4) все ландкарты, атласы и эстампы в академическую библиотеку;

5) все письменные бумаги и записки не переплетённые отдать наследникам моим. Грешное моё тело прошу погребсти в Сретенском приделе Киевософийского собора, за правым клиросом, в стене Софийского собора. Господи Боже мой, в трёх ипостасях исповедуемый! Благодарю Тя за все милости, на меня недостойного во всю жизнь мою излаянные! Оставляя всё земное и суетное, к Тебе Единому, Вечному благу обращаюсь, и в руце Твои предаю дух мой».

За сим тело усопшего архипастыря обнесено было вокруг Софийского храма между множеством народа, при погребальном звоне колоколов старокиевских, и останки многодеятельного пастыря успокоились в лоне общей матери-земле, в том самом приделе собора, который означен в завещании, и на обновление которого незабвенный иерарх, незадолго до своей смерти, пожертвовал значительную сумму. Малый и тесный придел церковный служит теперь надгробным памятником тому, кто не довольствуясь умным деланием в настоящем, жил мыслью и думами с прошедшим, воскрешая забытую память отживших предков...

Всю жизнь свою деятельный, во всем образец, во многом неподражаемый, митрополит Евгений отличался некоторыми особенностями как в служебной, так и в домашней своей жизни. Он вставал обыкновенно в четыре часа утра, и после молитвы, немедленно принимался за дела, сам непосредственно рассматривая каждое из них, как бы оно ни было обширно и запутано; для этого от секретарей своих он строго требовал подробнейших выписок и мгновенно замечал опущение малейшего обстоятельства, относившегося к делу. Докладов не любил никаких, а сам читал бумагу и тут же полагал резолюцию, отличавшуюся необыкновенною точностью и ясностью. Часто вместо своих собственных слов, он употреблял в таких случаях или тексты свящ. Писания, приспособительно к рассматриваемому делу, или сентенции из древних писателей. Последнее бывало тогда, когда бумага поступала к митрополиту от кого-либо из учёных. В семь часов, подкрепившись чашкой чаю с просфорой, он выходил к просителям и принимал от них разные бумаги; на иные отвечал в тоже время, другие уносил с собою в кабинет и немедленно давал им надлежащий ход. К двенадцати часам он оканчивал свои занятия и садился за стол, состоявший из самых простых и неприхотливых блюд: но случись в эту пору какое-либо важное дело, Евгений тотчас же вставал из-за стола и не прежде садился продолжать обед свой, пока не прочитает поданной ему бумаги и не положит резолюцию. После обеда он ложился отдыхать, и спал часа два крепким сном, a проснувшись тотчас же принимался за учёные занятия: но в десять часов вечера непременно отходил на покой. Находясь в самых дружеских отношениях с покойным генерал-фельдмаршалом князем фон-дер-Остен-Сакеном, митрополит проводил с ним время в разговорах и воспоминаниях о славных деяниях, которыми так богата была жизнь престарелого вождя сил русских; других знакомств у него было немного. За то все знаменитые своею учёностью мужи более или менее были его друзьями. Он переписывался с Державиным, который, в литературной своей деятельности, охотно руководствовался его советами; безотказно разрешал тёмные исторические вопросы, по просьбе учёных, подобных барону Розенкампфу; указывал нашему историографу Карамзину на древности и замечательнейшие места из летописей, знакомых ему до последней буквы, и даже менее известным деятелям отечественного просвещения никогда не отказывал в советах, происходивших от его многолетней опытности и бескорыстной любви к науке. Объезжая епархию, Евгений после наблюдений над порядком и благочинием церковным, немедленно обращался к историческим памятникам, и чувствовал себя вполне вознаграждённым за труды официального путешествия, если находил где-нибудь или письменные остатки старины или умного рассказчика о делах давно минувших дней. С таким человеком, какого бы он ни был состояния, митрополит просиживал по целым часам, и внимательно выслушивал всё, что ни повествовал словоохотливый старожил. Случалось, что приезжая в какое ни будь имение, он не заставал там владельца, а между тем замечал устройство, порядок и обилие во всем; митрополит призывал к себе управляющего или эконома и расспрашивал его о хозяйственных распоряжениях и приёмах до малейшей подробности. Аккуратность, домохозяйство, согласная и семейная жизнь, тщательное воспитание детей – было у него самой лучшей аттестацией для священника или церковнослужителя.

При совершении богослужения, Евгений всегда наблюдал, чтобы все было благообразно, стройно и по чину; но и словом, ниже взглядом не показывал, если он оставался чем-либо недоволен; за то ж, после богослужения, осыпал виноватого строгими выговорами и замечаниями. Не терпя никакой пышности и избытка, он довольствовался самым малым, и тотчас же по прибытии своём в Киев, приказал уничтожить обширнейшую деревянную залу, устроенную в Киевософийском дворе для приёма многочисленных посетителей. Когда начальство Печерской лавры, ожидавшее приезда своего архипастыря, послало к перевозу через Днепр царскую, вызолоченную карету, – митрополит с неудовольствием принял такой знак почтительной предупредительности, и потребовал другой экипаж для отъезда в Софийский собор. При всей любви своей к занятиям, Евгений не чуждался общества, и среди близких к нему бывал необыкновенно приветлив, прост и радушен. Доныне ещё памятны анекдоты об нем, полные редкого остроумия, удивительной находчивости и чистого незлобия. Строгий к подчинённым, но чуждый гневного ригоризма, он снисходительно прощал сродные естеству человеческому слабости, и, преследуя закоренелый порок по всем его путям, всегда бывал готов к принятию искреннего раскаяния. «Все мы люди, все человеки» – говаривал он, видя в ком либо какой недостаток, и келейно делая выговоры и замечания, никогда не выводил виновного на позор и посрамление света. Поклонник науки, всю жизнь свою посвящавший утомительным изысканиям, Евгений был чужд всякого педантства; рассыпая в речах своих драгоценные заметки, он говорил так просто и обыкновенно, как будто в них не было ничего ни учёного, ни редкого. Ум его, настроенный самым положительным образом, отвращался от всяких трансцендентальных воззрений и высших взглядов, которые он преследовал ему одному свойственным сарказмом.

Митрополит Евгений был роста менее чем среднего, довольно полон, но в движениях жив и оборотлив; походку имел скорую, чело обнажённое и открытое, взгляд быстрый и проницательный, выговор твёрдый, но несколько шепелеватый.

В один из радостных дней Светлого Воскресения Христова воскресла и радость древнейшей в нашем отечестве иерархии, воскресло в силе и крепости своей вековечное училище Киева. Два месяца сиротствовала архипастырская кафедра св. Софии; наконец 18 апреля 1837 года Всемилостивейше повелено члену св. Синода, доктору богословия, архиепископу ярославскому Филарету Амфитеатрову быть митрополитом Киевским и Галицким и Киево-Печерской лавры священноархимандритом, с оставлением, по прежнему, в звании синодального члена и комиссии духовных училищ: «да будут, сказано в указе св. Синода от 28 апреля, как киевская епархиальная консистория, так и Киево-Печерская лавра и все киевской епархии духовного и мирского звания люди ему, преосвященному митрополиту, яко пастырю своему, послушны и подсудны». – «Да образует, изрёк в Высочайшем рескрипте своём Государь Император Николай Павлович, отпуская Филарета к новому месту высокого служения в звании пастыря и протектора Академии, – да образует сей древнейший в отечестве нашем вертограде наук смиренномудрых проповедников слова Господня». 26 июня преосвященный митрополит прибыл в Киев, a 27 храм Ярослава огласился впервые пастырским словом его. «Что реку аз, смиренный пастырь, вступая в общение с сею старейшею и знаменитою паствою, прославленною столь многими и столь великими чудесами святости служителей слова Божия? Как дерзну колебать воздух, благоухающий святынею нетленных останков столь многих здесь почивающих подвижников веры? Святое место сие, где древле взошла денница спасения русской земли, внушает сердцу моему благоговейный трепет, а не дерзновение слова... Многие столетия протекли со времени сооружения на горах сих апостолом Креста Христова. Слово крестное, посеянное рукою апостольскою, долго скрывалось в земле: но самая долговременность не только не умалила плодотворности сего божественного семени, а ещё более споспешествовала к скорому, единственному в летописях Церкви, преизобильному в своё время плодоприношению живой, истинной веры и добродетелей христианских. И без моего указания вы, возлюбленные, живо себе представляете благословенное время просвещения верою Христовою земли русской святым, равноапостольным, великим князем Владимиром. Как верен Господь в своих честных и великих обетованиях! Только бы мы верны были в истолковании спасительных его заповедей. Как драгоценно для нас святое место сие, на котором водружено животворящее древо креста, простёршее плодотворные ветви свои от конец до конец обширнейшего в свете Российского государства! Драгоценно, но вместе и назидательно. Апостол водрузил крест Христов на горах: водрузите, возлюбленные, и вы животворящее слово крестное в умах ваших истиною, живою верою в Господа Иисуса Христа, распятого за нас. Да будет оно единым светом, просвещающим и наставляющим нас на всяку истину. Без сего света истинного всё – тьма и заблуждение. Апостол водрузил крест Христов глубоко в землю: водрузите, братие, живоносное древо креста и вы во глубину сердец ваших». Так говорил пастырь добрый своим пасомым, положив себе тогда же и не изменив до конца жизни своей святому правилу быть им во всём примером.

Не замедлил высокий протектор Высочайше вверенного ему «вертограда наук», посетить и питомцев оного, с радостным нетерпением ожидавших его в той зале, которая напоминала пм одного из величайших благодетелей своих – Рафаила Заборовского. Мирен ли вход твой, святче Божий? – встретил архипастыря словом ветхого Писания один из студентов Академии, – и годы, многие годы ответили вопрошавшему от лица всех, что не только мирен, но и благодетелен был вход его в древнее святилище науки. Гений истории уже поднял трость скорописца, чтоб внести к неистребимые веками скрижали драгоценное имя Филарета, христиански мудрого покровителя христианского просвещения, издревле завещанного Академии её основателями...

А между тем учёная и духовно-литературная деятельность кипела в эту пору в нашем древнейшем училище. В короткий двухлетний срок из типографии Киево-Печерской лавры вышли в свет:

1) Страстная седмица – вторым изданием.

2) Проповедь бакалавра иеромонаха Мелитона, говорённая им при избрании судей в Киеве.

3) Обращение души к Богу, – перевод с немецкого.

4) Собрание слов, бесед и речей на разные дни и случаи, архимандрита и ректора академии Иннокентия том. 1.

5) Regulae vitae на латинском и греческом языке.

6) Собрание слов на высокоторжественные дни, ректора академии архимандрита Иннокентия.

7) Собрание слов, бесед и речей на разные дни и случаи, архимандрита Иннокентия том. 2.

8) Страстная седмица – третьим изданием.

9) Светлая седмица – вторым изданием.

10) Слово при вступлении на паству Киевскую, произнесённое 27 июня преосвящ. Филаретом, митрополитом Киевским и Галицким.

Но главное, что составляет особенную достопамятность сего академического курса, – это есть основание журнала: Воскресное Чтение. Ещё в 1836 году ректор академии Иннокентий, по соглашению с профессором Скворцовым, бакалавром богословия иеромонахом Димитрием, экстраординарным профессором Я. Амфитеатровым и бакалавром философии П. Авсеневым, задумал издание духовно-нравственного журнала. Академическое Правление, рассмотрев программу оного и находя цель такого предприятия полезною, с согласия покойного митрополита Евгения, 30 января 1837 года, вошло с представлением о том в Комиссию духовных училищ, испрашивая дозволение на издание предполагаемого журнала с недели св. Пасхи; при чём ходатайствовало и о предоставлении рассматривать статьи журнальные в учреждённой при академии духовной цензуре. Комиссия, рассмотрев журнальную программу и признавая предположение об издании Воскресного Чтения полезным, положила утвердить оное с тем, чтобы издание производилось под непосредственным руководством и наблюдением ректора академии, на точном основании программы, с предоставлением рассмотрения статей, предназначаемых в журнал цензурному комитету, находящемуся при Киевской академии. Но, не приводя предположения сего в исполнение, Комиссия признала необходимым предварительно испросить на оное Высочайшее соизволение Государя Императора. В следствие всеподданейшего доклада о сем, объявлено было 1 марта Комиссии духовных училищ, что 27 февраля Государь Император соизволил утвердить положение об издании Воскресного Чтения.

Программа сего журнала, в некоторых статьях исправленная Комиссией, доныне остаётся тою же самою, какою была за два десятилетия назад. «Свято проводить дни воскресные и праздничные, сказано в первоначальном проекте оной, есть обязанность всегда для христианина священная. Благочестивые христиане посвящают сии дни на слушание богослужения и слова Божия в церкви, на молитву, чтение и душеспасительные беседы в домах своих и на дела человеколюбия. Соображаясь с сею обязанностью христианскою, издатели Воскресного Чтения желают доставить своим соотечественникам христианам занятие в чтении, праздничным дням приличное, а потому предполагают помещать в своём журнале статьи, которые бы вели

I. К уразумению слова Божия,

как то:

a) Краткие выписки из Свящ. Писания, приводимые в один состав, по отношению к особенным дням и случаям.

b) Места из творений св. отцов, преимущественно в изъяснение дневных чтений из Евангелия и Апостола.

c) Краткие сведения о св. писателях.

d) Размышления на примечательнейшие тексты свящ. Писания.

e) Наставления, в каком духе и как должно слушать слово Божие.

II. К уразумению Богослужения и обрядов Православной Восточной Церкви,

а именно:

a) Исторические сведения о происхождении, и нравственные указания на дух и цель праздников, постов и священнодействий церковных.

b) Выписки из творений св. отцов касательно того же предмета.

c) Размышления о молитвах и священнодействиях церковных.

d) Обычаи древних христиан в тот или другой праздник или пост.

e) Слова и речи, произносимые при богослужении.

f) Наставления – в каком духе и как должно присутствовать при богослужении.

III. К утверждению в сердце веиры, любви и упования христианского,

например:

a) Приспособленное к уразумению народа изложение истин веры и обязанностей христианских.

b) Избранные места из творений св. отцов догматико-нравственного содержания.

c) Краткие размышления о Боге и Его Промысле, искуплении человеков и вечной жизни и т. п.

d) Опыты духовной жизни, преимущественно пути Промысла в обращении грешников.

Издатели обязывали себя принимать статьи; присылаемые для помещения в Воскресном Чтении и употреблять их, коль скоро они окажутся соответствующими цели издания. Журнал начал выходить с праздника св. Пасхи еженедельно листами в большую четверть; при чём издателям предоставлено было право делать по временам прибавления.

Таким образом и Киевская академия выступила на поприще духовно-журнальной деятельности, благочестиво содействуя распространению тех начал, которые хранятся в учении святой православной Церкви и которые, господствуя над просвещением европейским и обнимая его своей полнотою, должны дать ему высший смысл и последнее христианское развитие.

Для составления девятого курса представлено было

Кроме того, по собственному желанию, поступило несколько волонтёров, которые, по выдержании приёмных экзаменов, вошли в состав сего курса, на место уволенных, при самом начале оного.

Перемен, в составе наставников академии, в настоящем курсе было более, нежели когда либо: но важнейшею было увольнение ректора, преосвещ. Иннокентия, согласно его желанию, от занимаемой им профессорской должности. 6 сентября 1837 года последовало о сем предписание Комиссии, и девятый курс уже не слышал уроков знаменитого профессора. Раз только порадовал он воспитанников не в уряд проговорённой лекцией, и из памяти их никогда не выйдет 22 и 21 марта, когда, приготовляясь ко вступлению в великие дни Страстной Седмицы, они внимали глубоким размышлениям Иннокентия о цели страдании и смерти Господа Иисуса Христа. Это последнее его слово воспитавшей его академии, это был завет христианина наставника, который преподал он юношам на всегдашнее памятование, что слово крестное только погибающим юродство есть, а спасаемым сила Божия есть. Но все же этот курс находился под ректурою оставившего его профессора, и питомцы оного все ещё в праве говорить, что они – ученики Иннокентия.

На вакантное место профессора богословских наук тогда же определён был бакалавр иеромонах Димитрий, а в помощь ему назначен окончивший курс иеромонах Серафим Аретинский. По случаю переведения бакалавра Василия Кульчицкого в харьковский коллегиум инспектором и профессором богословских наук, кафедра по классу Чтения священ. Писания была поручена магистру Григорию Щиревскому, а класс польского языка магистру же Сильвестру Гогоцкому. В это же время, согласно представлению высокопреосв. митрополита Филарета, уволены от училищной службы профессор протоиерей Аверкий Пушнов и бакалавр священник Никита Дубницкий. Комиссия духовных училищ, в воздаяние их долговременной и усердной службы, назначила в единовременное награждение – первому 1125 p. а последнему 562 р. 50 к. асс. Оставшиеся после них кафедры греческого языка замещены – в высшем отделении магистром Иваном Бобровницким, а в низшем Николаем Проценко-Михайловым.

Менее существенные перемены случились, собственно, по отношению к служебным степеням некоторых из прежних наставников. Таким образом бакалавры иеромонахи Димитрий и Василий назначены присутствующими в Окружном Академическом Правлении; экстраорд. профессор Церковного Красноречия Я. К. Амфитеатров утверждён в звании ординарного, а инспектор академии Григорий, и бакалавр Соловьёв возведены на степень экстраординарных профессоров, с правом присутствования в конференции наравне с ординарными.

24 декабря 1837 года предписанием Комиссии духовных училищ инспектор академии архимандрит Григорий назначен в ярославскую семинарию на ректорскую и профессорскую, по классу богословия, должность; к исправлению же, вместо его, инспекторских обязанностей определен иеромонах Димитрий, утверждённый в сем звании 1 февраля 1838 года Комиссией и возведённый за тем 25 марта в сан архимандрита. Так как помощник инспектора бакалавр Авсенев, проживавший вне академического корпуса, не мог иметь ближайшего надзора за студентами: то вместо его, по определению Правления Киевской академии утверждены 1 апреля субинспекторами бакалавры Макаров и Щиревский. В том же году 26 августа переведён на должность бакалавра богословских наук инспектор Киевской семинарии иеромонах Афанасий Борисович, а сентября 25 бакалавр Григорий Щиревский принял монашество с именем Фотия.

Академия, снабжая таким образом себя наставниками из своих же собственных питомцев, никогда не отказывала и другим высшим училищам, как скоро они чувствовали нужду в преподавателях. 30 Ноября 1838 года совет университета св. Владимира уведомил Киевскую академию, что профессор оной, надворный советник, Чехович, уже преподающий в университете физику, изъявил желание занять там вакантную кафедру этой науки, и, по баллотировании на должность ординарного профессора означенного предмета, был единогласно избран советом университета. Но 31 мая 1833 г. академическое Правление было уведомлено, что, по случаю приостановления, по Высочайшему повелению, в Киевском университете чтения лекций, министр народного просвещения предложил состоящего при университете св. Владимира, в качестве временного преподавателя физики, профессора академии Чеховича, как не принадлежащего к числу штатных чиновников университета, уволить, объявив ему от имени г. министра благодарность. С открытием, однако ж лекций в университете, новым предложением министра от 17 августа опять разрешено допустить Чеховича к временному преподаванию физики и физической географии, впредь до приискания для сей кафедры постоянного преподавателя. Toгo же года июля 16, в следствие представления попечителя Киевского учебного округа, министр народного просвещения предложением от 23 июня разрешил допустить бакалавра академии Авсенева к преподаванию в университете св. Владимира лекции по части философии, «в виде опыта, по найму, с окладом жалованья, назначенного по штату адьюнкту». Впрочем, как Чехович так и Авсенев, состоя преподавателями в чуждом для них по воспитанию училищ, продолжали в тоже время служить и тому, которому сами они обязаны были окончательным своим образованием. В 1839 году г. министр народного просвещения отнёсся к обер-прокурору св. Синода графу Протасову о том, что попечитель Одесского учебного округа представил ему об определении профессором философии в Ришельевский лицей экстраординарного профессора академии Иосифа Михневича, согласно изъявленному им на то желанию. В следствие сего на отношение обер-прокурора к киевскому митрополиту Филарету, высокий протектор академии ответствовал, что так как к замещению Михневича во философской кафедре в подведомственном ему училище есть достаточное число весьма способных кандидатов и из наличных наставников и из оканчивающих курс студентов: то ни его высокопреосвященство, ни академия не находят с своей стороны никаких препятствий к перемещению Михневича. Таким образом и другое юное училище увидело у себя наставником питомца той школы, старше которой нет в России. На упразднившееся место в академии, по классу философии, был переведён бакалавр немецкого языка Курковский, a его кафедра предоставлена до времени бакалавру Гогоцкому.

Доселе академия, по части письмоводства, довольствовалась одним лишь секретарём: но год от году умножавшаяся переписка по внутреннему и особенно по внешнему управлению учебного округа требовала усиленных трудов и занятий, крайне обременительных для одного лица, занимающего при том и должность наставника. «При всей деятельности исправляющего оные, писало в представлении своём от 20 февраля 1834 года академическое Правление, совместить эти разнородные обязанности невозможно, так чтобы от этого не страдало своевременное производство и окончание дел, а особливо в некоторые времена года, когда поступают в академическое Правление разные срочные дела и отчёты по всем училищам Киевского округа, когда бывает производство экзаменов, выпуск и размещение к должностям оканчивающих курс воспитанников академии. При том, по малочисленности и малознанию канцелярских служителей, которые принимаются в сию должность большею частью из исключённых учеников семинарии, секретарь академии обязан сам непосредственно наблюдать за всем, относящимся к канцелярии, с ответственностью в службе какой-либо неисправности или злоупотребления». В следствие чего академическое Правление тогда же просило Комиссию духовных училищ, при составлении новых штатов, разделить секретарскую должность на двух, с ответственностью каждого из них за вверенную ему часть и с назначением помощнику секретаря академии особого штатного жалованья. Но со введением новых штатов проект этот не был принят во внимание, и только в 1837 году назначен помощником секретаря экстраординарный профессор Михневич, a по выбытии его в Ришельевский лицей должность эту занял бакалавр Давид Подгурский.

Кроме незначительных безмездных пожертвований, поступавших в училищную библиотеку, академия в настоящую пору приобрела собственными средствами от Императорского физико-механика Роспини значительное количество инструментов, для пополнения своего физического кабинета. Всей покупки было на 1096 р. 20 коп. асс.

Древнейшее в вашем отечестве училище в эту эпоху своего существования имело счастье видеть почётными членами своей Конференции лица, значительнейшие как в иерархическом, так и в гражданском быту. Имена их, как ревнителей истинно русского просвещения, достойны перейти к позднейшему потомству, и история Киевской академии с радостью вносит оные в свои скрижали. Вот эти знаменитые лица: преосвященный Серафим, митрополит Новгородский и С.-Петербургский, преосвященный Филарет, митрополит московский и коломенский; преосвященный Григорий архиепископ (потом митрополит С.-Петербургский) Тверской и Кашинский; преосвященный Мелетий, архиепископ Харьковский и Ахтырский; преосвященный Кирилл, архиепископ Подольский и Брацлавский; преосвященный Евгений, архиепископ Ярославский; преосвященный Антоний, архиепископ Воронежский и Задонский; преосвященный Гавриил, архиепископ Рязанский; преосвященный Смарагд, архиепископ Могилёвский; греческий пресвитер Константин Економос; князь Александр Николаевич Голицын; князь Пётр Сергеевич Мещерский; министр народного просвещения граф Сергей Семёнович Уваров·, обер-прокурор св. Синода граф Николай Александрович Протасов; тайный советник Павел Александрович Галахов; киевский военный, подольский и волынский генерал-губернатор Димитрии Гаврилович Бибиков. Корреспонденты: херсонской семинарии ректор, архимандрит Порфирий благочинный православных греко-российских церквей в царстве польском, протоиерей Феофил Маркович Новицкий.

В 1839 году, в именном Его Императорского Величества указе, данном св. Синоду 1 марта, за собственноручным Его Величества подписанием, изображено было следующее:

«Вникая в необходимость тесной связи между управлением Православной церкви и воспитанием юношества, приготовляемого на священное служение оной, Мы призвали за благо сосредоточить в св. Синоде, как в едином главном духовном правительстве империи Нашей, высшее заведывание духовно-учебною частью, которое доселе вверено было особой Комиссии духовных училищ, а надзор за повсеместным исполнением существующих по сей части законов вверить обер-прокурору св. Синода, учредив из канцелярии помянутой Комиссии такое при Синоде управление, которое несло бы на себе ответственность исполнительную по духовно-учебным делам, заведуя и духовно-учебным хозяйством, как заведует хозяйством Синода учреждённый при нём хозяйственный комитет.

С сею целью и в намерении вообще облегчить главному духовному управлению способы к успешному производству его дел правильным и взаимно соответственным образованием сих двух при св. Синоде мест, повелеваем:

1) Комиссию духовных училищ упразднить и все предметы высшего попечения по учебной и хозяйственной части её передать св. Синоду, усилив канцелярию двумя экспедициями.

2) Для исполнительного производства всех таковых дел, исключая контрольных, образовать при св. Синоде духовно-учебное управление.

3) Капиталам Комиссии духовных училищ именоваться отныне духовно-учебными капиталами, и быть им по-прежнему отдельными от прочих сумм духовного ведомства и в непосредственном заведывании духовно-учебного управления.

4) поскольку состоящий при св. Синоде хозяйственный комитет заведует контролем духовного ведомства; то передать в оный и контроль по суммам духовно-учебным.

5) Сей Комитет для большего удобства, и соответствия, преобразовать в хозяйственное управление при св. Синоде.

6) Передать в хозяйственное управление из канцелярии обер-прокурора св. Синода все делопроизводство по синодскому хозяйству.

7) Все права Комиссии духовных училищ передать по главным предметам св. Синоду, а прочим – духовно-учебному и хозяйственному управлениям, на основании утверждаемых Нами вместе с сим положений оных.

8) Предоставить также св. Синоду и назначение из духовно-учебных сумм пособий церковным причтам, потерпевшим разорение от пожаров и от других несчастных случаев.

За сим, утвердив и проекты штатов обеих управлений, a также новый проект штата канцелярии св. Синода, изображённый с вышеизложенными основаниями и повелевая, как помянутые положения, так и штаты принести в исполнение с 1 апреля сего года, Мы остаёмся в уверенности, что сие главное духовное правительство, с распространением круга его действий в предметах важных и с облегчением его в хозяйственных и других подробностях, получит тем более удобства к управлению дел святой Православной Церкви в отечестве нашем».

В следствие сего установились особые отношения духовных академий к духовно-учебному управлению, главным начальником которого Высочайше утверждён обер-прокурор св. Синода.

Литературная деятельность Киевской академии в настоящую пору особенно обнаруживалась в Воскресном Чтении. Ревность сотрудников и день ото дня увеличивающаяся занимательность помещаемых в оном статей были причиною быстрого распространения сего общеполезнейшего журнала, так что в конце сего курса он имел две тысячи, сто тридцать подписчиков. Независимо от сего академия с радостью видела, что достойные служители науки из среды её наставников неутомимо трудятся на благородном поприще литературы. Профессор Скворцов, по требованию духовно-учебного управления, представил уроки свои по предмету Логики, а профессор Амфитеатров изготовил уроки по Гомилетике, профессор Чехович напечатал переведённое им с немецкого сочинение И. Вебера: Наука вещественной природы или динамика вещества·, окончивший курс магистр Каневский написал Рассуждение о древнейшей киевской церкви св. Ирины, напечатанное на иждивение академии и удостоенное Румянцовской премии; а в конце сего курса вышло в свет Собрание сочинений студентов Киевской духовной академии.

На степень магистров возведены следующие воспитанники девятого академического курса.

Для составления десятого курса, по распоряжению местных. начальств, в Киевскую академию явилось следующее число воспитанников:

Пересчитывая семинарии, высылавшие в Киев своих воспитанников, нельзя не видеть, что академия здешняя курс от курса более и более видела в своих аудиториях уроженцев глубокого севера, не входящих в её учебный округ. В свою очередь и она отпускала молодых людей в другие духовные академии, братолюбно делясь таким образом цветущими летораслями единого вертограда, от древних лет существовавшего на Руси святой и напаяемого тою же живою водой, истекающею от присносущного источника вечной истины.

Действуя всегда в духе любви христианской и чуждая фанатической вражды против бывших некогда врагов своих, академия с готовностью простёрла открытые объятия свои к тем, которые, удалясь из под материнской сени Церкви православной, все ещё оставались её детьми, хоть и отошедшими на страну далече. В 1839 году октября 2 обер-прокурор св. Синода писал в предложении своём академии следующее. «Председательствующий в правительственной Комиссии внутренних и духовных дел и народного просвещения царства Польского, генерал-адъютант Шипов относился ко мне о предположении своём, согласно с волею его светлости наместника царства Польского, отправлять через каждые два года двух воспитанников из детей греко-униатского духовенства тамошнего края в Киевскую духовную академию для окончания в ней курса богословских наук». В следствие согласия на сие обер-прокурора, генерал-адъютант Шипов тогда же отнёсся к преосвященному Шумборскому, холмскому греко-униатскому епископу, об избрании двух воспитанников из тамошней семинарии, для немедленного отправления их в Киев. В тоже время (10 ноября) викарий буггского прихода священник Эдмунд Гонтковский, лично явясь к высокопреосвященному Филарету и предъявив ему свои документы, просил о присоединении его к Церкви православной и о включении в число воспитанников академии, для изучения русского языка и догматов православной веры. Тогда же, по записке митрополита, проситель допущен был к слушанию богословских уроков; a 13 июня 1840 года поступил в академию ксёндз реформатского ордена Николай Трембицкий, также изъявивший желание присоединиться к православной Церкви и принять монашество. Единоверная вам Молдавия выслала одного из своих воспитанников в то училище, которому будет вечно памятно славное имя её господаря Петра Могилы. Вениамин, митрополит Молдавский, вступил к Государю Императору прошением о дозволении поместить одного из лучших учеников богословия Ясской семинарии в духовно-учебное заведение в России. В следствие Высочайшего на то соизволения, обер-прокурор св. Синода признал удобнейшим поместить назначенного воспитанника в Киевскую академию, о чем в тоже время дано знать и митрополиту Вениамину. История древнейшего в нашем отечестве училища должна непременно внести в свои страницы замечательную переписку по сему случаю двух маститых первосвятителей православия – Молдавского Вениамина и Киевского Филарета. Percognito ео, писал первый из них, quod scientiae Theologicae sanctam nostram Ecclesiam Orientalem concernentes, in Ecclesiastica Academia Kioviensi sub a rclii pastorali Jllustritatis Vestrae inspectione ex asse, et ex principiis sanctissimorum nostrum dogmatum proponautur medio Inclyti Cousulatus Imperialis Russiae exoperati sumus, ut candidatus Tbeologiae juvenis, qui curs um scienliarum pbilosopliicarum in Academia nostra Jassiensi cum Laude terminavit, utpote nobilis Basilius Popescu-Scriban, in eandem Academiam Tlieologicam Kioviensem susciperetur fine semet iuformandi in principiis theolpgicis, et eadem cum tempore etiam tradendi in seminario hujate, quod hoc tempore erectum est in meliorem reformationem clericorum, postquam exoperationem idem I. Consulates nobis officiose communicavit, quod ubi nostra humillima petilio Ministcrio substrata fuissa, Sua Majestas Sacratissima Augustissimus Imperator et Moldaviae protector clementissime demandaverit, ut praefatus candidatus susciperetur in Academiam Tlieologicam Kioviensem, ad quam eatenus etiam despcctivi ordines missi sunt. Quando igilur ex una parte cordicitus gaudemus super clementissima ratilicatione nostri petiti, ex altera simul animitus speramus: beneficium, quod medio sacrosanctarum institutionum Kioviensium in patriam nostram redundabit, esse futurum, tanquam continuationein illius similis Adjutorii quo hacce provincia saeculo adhuc decimo-septimo gavisa est, dum scilicet illustrissimus metropolita Kioviensis Petrasco Mohila, noster eruditissimus compatriota, ad solicitain requisitionem felicis memoriae Principis Basilii eo tum hic regnantis Woewodae, ex Kiev transmiserat huc professores, non minus respectu eruditionis, quam etiam moralitatis selectissimos, et qui suae destinatione satisfaciendo, educationen atque excolitionem juventutis nostrae permultum promovere. Confisi igitur illi archipastorali sollicitudini atque propensioni, quam Jllustritas Vestra circa felicem progressum scientiarum salutem Cliristiani nostri Ovilis exoperantium jugita fovet, humanissime una ac humillime eandem Jllustritatem Vestram duximus exorandam, quatenus innata sibi benevolentia suprafatum nostrum juvenem ceu candidatum Theologiae sub alas potentis suae protectionis amplecti ad locum respectivuin conforniiter praeordinatis illocandum ordinare, et quo desideratissimi voti domnari valeat, gratiosissime curare atque disponere non dedignaretur. Pro quibus gratissimae nostrae recognitionis sensatione validissime afficiendi gloriabimur semper Nomen et Altum Jllustritatis Vestrae respectum posse in animo nostro gerare atque fovere; peculiariter autem Deum Omnipotentem exorarebaud cessabimus, quo coelitus concedere velit, ut in gloriam atque salutem sacri Ovilis Illustritati Vestrae per Spiritum Sanctum concrediti, eadem lllnstritas Vestra longissimam una ac sospitem, incolumem atque felicem vitam ducere queat. Queis fraternae in Christo dilectioni perquam oblatus jugiter persevero Illustritatis Vestrae reverendissimae addictus in Christo frater Beniamin Costake Archiepiscopus ac Metropolita Moldaviae et Sucsavae,

Eminentissime Metropolite, Frater in Christo, Salvatore nostro, reverendissime, ответствовал архипастырь киевский. Litteras Tuas, die XX-mo Iulii hujusce anni ad me datas, maxima cum voluptate nec non singulari reverentia accepi, easque legi, Tibi gratissimum meum animum manifestans ob lot ac tanta Tuae sinceritatis indicia, quibus me honoras. Missus a Te Kijoviam, ut se in nostra Ecclesiastica Academia studiis Theologicis solide informaret, Basilius Popescu-Scriban nostram urbem advenit, Theologiae studiosis, ut sanctissima totius Russiae Synodus ordinavit, iam adnumeratus, unaque ac hi, propter constautem sedem cum victu et amictu, in ipsa Academiae domo est collocatus. Mea autem benevolentia hunc juvenem sum protecturus, speroque, futurum esse, ut ille singulari adhibita diligentia, adferret uberrimos dulcissimosque fructus, quibus nostrae Orthodoxae Ecclesiae pastores iamdudum ad Dei Triuni gloriam fruuntur, ut hunc in modum Tuae sanctitatis desiderio sasisfaccret et educandam juvenlutem vestram, Deo adjuvante, futuris temporibus, permultum promoveret; nam professores Academiae, cujus sum protector, jure meritoque, milii persuasum habeo, quam maxime excolendis suorum alumnorum animis ac moribus esse aptos. Sint Tibi itaque omnia bona, praesertim quae ad animae salutem pertiuent; expleatnr imo voluntas Tua rei respectu, de qua adhuc Tecum sermonem habui. His dictis, Domine Reyerendissime, mi in Chisto Deo nostro Frater, toto ex animo Tibi devotissimus sum atque ero Philaretus, Metropolita Kiioviensis⁴².

Наконец академия Киевская рассталась в сем курсе с знаменитым своим ректором. 10 октября 1839 года последовало Высочайшее повеление об увольнении преосвященного Иннокентия, согласно его прошению, от ректорской должности; в следствие чего св. Синодом тогда же назначен на эту должность ректор киевской семинарии, архимандрит Иеремия, а на его место переведён бакалавр С. петербургской академии соборный иеромонах Евсевий (Ильинский). В 1841 году 8 марта Высочайше повелено быть архимандриту Иеремии викарием киевской митрополии, епископом Чигиринским, a 24 апреля утверждён св. Синодом в должности ректора академии архимандрит Димитрий; на вакансию же инспектора переведён инспектор же киевской семинарии иеромонах Иоанникий, с назначением его и бакалавром богословских наук. По случаю переведения бакалавра Проценко-Михайлова, по его собственному желанию, в Черниговскую семинарию профессором философии, на место его определен св. Синодом окончивший курс наук магистр Я. Г. Амфитеатров, в 1840 году принявший монашество с именем Антония; а за назначением Гогоцкого бакалавром немецкого языка, преподавателем языка польского утверждён магистр В. Аскоченский. С. Петербургская академия также получила наставника из сего курса, магистра Андрея Кречетова. В распределении прочих воспитанников некоторою особенностью можно почесть то, что несколько человек, по требованию светского начальства, поступили в гимназии на учительские должности. Академия, кроме законоучителей, снабдила в настоящую пору киевский учебный округ министерства народного просвещения следующими наставниками из своих питомцев: в Житомирскую гимназию назначив, по распоряжению академического начальства, Евсевский Павел, в Немировскую – Маковский Григорий, в Ровенскую – Епифанович Иван, в Каменец-подольскую – Гриелский Николай. Кроме сего св. Синод, по соображении важности, в кругу духовного образования, Библейской Истории и Священного Писания, а с другой действительно замеченного в некоторых семинариях недостатка преподавателей, по сравнению с числом учащихся и с самыми предметами учения, призвал полезным назначить в многолюднейшие семинарии, для преподавания Библейской Истории в среднем отделении и Чтения свящ. Писания во всех трёх отделениях, особых наставников, с производством положенного им по штату жалованья. Испросив на сие Высочайшее соизволение, Синод положил в киевском духовно-учебном округе открыть особые наставнические вакансии для преподавания двух вышесказанных предметов в семинариях Киевской, Волынской, Орловской, Полтавской, Черниговской, Подольской, Курской, Воронежской и Харьковском Коллегиуме.

Внимание высшего начальства к трудам наставников академии выразилось повышением одних в соответственных их должностям званиях и Высочайшими наградами других. Так 1839 г. ноября 14 бакалавр Авсенев «за отличное преподавание уроков» возведён в звание экстраординарного профессора; 5 октября 1840 г. утверждён в таковом же достоинстве бакалавр иеромонах Афанасий. В том же году 29 апреля ректор академии Иеремия был сопричислен к ордену св. Владимира 3 ст. a 28 мая, согласно удостоению св. Синода, инспектор архимандрит Димитрий Высочайше пожалован был золотым наперстным крестом; того же года профессор Граников, по Высочайше утверждённому 23 декабря докладу кавалерской думы, удостоен ордена св. Анны 3 степ. Это был первый пример, когда Киевская академия на одном из светских своих наставников увидела знак монаршего благоволения.

Киевская академия, уже отпустившая двух отличных своих преподавателей философии в светские училища, в настоящую пору едва не рассталась и с третьим, служившим ей с честью и великою пользою. В 1840 году профессор Авсенев изъявил согласие поступить в Московский университет на кафедру философии: но несогласие министра народного просвещения на определение его прямо в экстраординарные профессоры избавило академию от такой потери. Чтоб получить право на означенное звание, Авсеневу предложено было держать испытание на доктора философии. Не отказываясь от этого на будущее время, достойный питомец древнейшего училища отвечал между прочим в отзыве своём, что он «оказал бы неуважение к академии, если б, имея уже при ней звание экстраординарного профессора, стал бы особенным трудом искать того же самого звания при университете». Не то ожидало благородного подвижника науки; не та была цель его жизни, которую суждено было кончить ему вдали от родины и от любимого своего училища...

Благодаря заботливости и попечению правительства, служащие по духовно-училищному ведомству около этого времени увидели уравнение прав своих с правами чиновников светского звания. В предложении обер-прокурора от 30 декабря 1839 года изображено было следующее: «Высочайше утверждёнными 27 мая и 18 ноября, 1836 года правилами о производстве в чины наставников и учителей учебных заведений, по ведомствам военному и народного просвещения, предоставлено для них исключение из общего положения о гражданском чинопроизводстве в том отношении, что разрешено производить их не одним, но тремя чинами выше класса, присвоенного занимаемой ими должности. Мера сия призвана была нужною по тому уважению, что учители, по специальности своих занятии, будучи в необходимости оставаться постоянно при одной должности, не могли пользоваться приобретением, чрез переход к высшим должностям, прав на высшие чины; от чего они, оставляя учебные свои занятия, обращались к общей гражданской службе. В 1838 году подведены под те же правила и учители учреждений в Бозе почивающей Императрицы Марии Феодоровны. Но преимущества сии не распространены ещё на учителей духовно-учебных заведений, где они, кроме вышеизяснённого затруднения в чинопроизводстве, тем более нужны, что сама ограниченность содержания служит также поводом к переходу из духовно-училищного в другие ведомства. По сим причинам синодальный обер-прокурор ходатайствовал пред Государем Императором о Высочайшем разрешении, чтобы помянутые преимущества распространены были в той же самой мере и на должностных лиц светского звания, состоящих на службе при учебных заведениях духовно-православного ведомства». Всеподданнейший доклад по сему предмету Всемилостивейше утверждён 16 декабря 1839 года.

Согласно сим, Высочайше дарованным, преимуществам Киевская академия в настоящую пору между наставниками своими имела уже довольно чиновников в штаб-офицерских чинах. Профессор истории Андрей Граников состоял в звании коллежского советника и имел знак отличия беспорочной службы за XV лет. Профессор физико-математических наук Венедикт Чехович был тоже в чине коллежского советника; экстраординарный профессор философии Пётр Авсенев имел чип надворного советника; бакалавр математических наук Давид Подгурский был также в звании надворного советника.

Преподавательная программа не изменилась в настоящую пору нимало против прежнего, да и не было причины изменять хода наук, которым однажды навсегда указан был прямой и верный путь к вечной истине. Незначительные перемены в образе преподавания ограничились только чтением истории литератур, по классам изучения языков. Профессор Скворцов входил было в академическое правление запиской об особой кафедре для языка латинского по тому уважению, что предмет этот заметно слабеет в наших духовных училищах: но по предварительному словесному докладу о сем мнении главному протектору академии, представление это до времени оставлено без действия. Независимо от занятий наставников – каждого по своему предмету, – в настоящую пору они постоянно трудились над другими делами, по назначению высшего начальства. 18 ноября 1840 года Правление академии представило высокопреосвященному митрополиту Филарету перевод Бесед св. Иоанна Златоуста на Евангелие от Иоанна, сделанный наставниками и окончательно пересмотренный бывшим профессором греческого языка протоиереем Аверкием Пушновым 8 марта того же года, по определению св. Синода, академия киевская приступила к переводу доставшейся на её долю четвертой части рукописного богословия на греческом языке иерусалимского патриарха Анфима. По распоряжению академического правления, труд этот был разделён между бакалаврами – иеромонахом Фотием, Н. Бобровницким, Я.Г. Амфитеатровым и В. Аскоченским, которые, к 28 сентября, успели окончить его и тогда же представили академическому правлению для дальнейшего распоряжения. В 1841 году марта 3 высокопреосвященнейший Филарет, препровождая в академию копию с указа св. Синода, поручил составить сообразное тому предначертание об издании рассуждений догматических и нравственных на все воскресные и праздничные дни. Цель этого Сборника была доставить простому народу краткие и удобопонятные поучения, содержанием коих должны были служить рассуждения о догматических и нравственных предметах. Св. Синод предписывал расположить оные по числу воскресных и праздничных дней, руководствуясь в этом благочестивом занятии отцами Церкви и известнейшими русскими проповедниками. «Поручаю именем Господним, писал в резолюции своей высокопреосвящ. Филарет, заняться составлением рассуждений, под председательством о. ректора академии, архимандрита Иеремии, о. о. инспектору академии, архимандриту Димитрию, ректору семинарии архимандриту Евсевию, профессорам академии о. протоиерею Иоанну Скворцову и Якову Амфитеатрову, и сверх того пастырским словом приглашаю и прочих профессоров и бакалавров академии и наставников семинарии принять участие в богоугодном и весьма нужном и полезном для святой православной Церкви подвиге». Слово любимейшего архипастыря было всегда законом для чад духовной паствы его: во академия, имевшая в нём своего главнейшего протектора, тем более ревновала к исполнению всякого его желания; она тотчас же приступила к осуществлению богоугодного намерения, предначертанного св. Синодом и в самом непродолжительном времени представила первый том Сборника, по указанному ей плану. В тоже время она напечатала на процентную свою сумму сочинение студента Гогоцкаго: Критическое обозрение учения римской церкви о видимой главе Церкви.

Строго соблюдая то святое начало христианского просвещения, в основе которого древним мудрецом положен страх Божий, начальство академическое, как мы уже видели, усилило бдительный надзор за своими воспитанниками, назначив двух помощников инспектору из бакалавров академии: но доселе они не имели должных наставлений касательно своей должности. Инспектор академии, архимандрит Димитрий, по поручению Правления, составил инструкцию для субинспекторов, которая может служить образцовою для нравственного воспитания православно-образуемого юношества.

Так как при академиях, для надзора за поведением студентов, назначаются два инспекторских помощника – один из монашествующих, а другой из светских: то «особенные должности их, по приличию звания, суть следующие:

1) Помощник инспектора из монашествующих бакалавров

a) во всяком случае, личное присутствие инспектора внутри корпуса, но где не может он быть лично по каким-либо обстоятельствам (болезни, необходимой отлучке и проч.) занимает его должность. В таком случае комнатные старшие и все вообще студенты во всякой нужде обращаются и нему. Правила, которыми он руководствуется в таких случаях, суть те же самые, на основании которых действует инспектор и которые изображены в проекте устава духовных академий. Впрочем, такое замещение инспекторской должности не может продолжаться долее одного дня без ведома и особенного распоряжения Правления;

б) во всех прочих случаях действует по общим правилам, которые указаны ниже.

2. Второй помощник – светский:

а) преимущественно наблюдает за поведением студентов вне академического корпуса, в прогулках и в таких случаях, когда дозволяется некоторым из студентов отлучаться в праздничные дни, для посещения святых мест в Киеве. Равным образом осведомляется по возможности о поведении студентов, при посещении ими, с дозволения начальства, городских жителей;

б) при богослужении в академической церкви замечает не благовременно входящих и выходящих из церкви и наблюдает, чтобы студенты занимали в церкви своё место, становясь отдельно от народа и наблюдали должное благоговение.

Общие обоим помощникам обязанности состоят в поочерёдном посещении студентов в столовой и в комнатах, преимущественно во время вечерней и утренней молитвы. Для сего

а) дни седмицы могут быть разделены между инспектором и его помощниками так, что в три дня седмицы посещает студентов инспектор, а в остальные четыре его помощники;

б) замеченные при сем посещении неисправности (исключая проступков значительных, требующих строжайшего взыскания) помощник инспектора тут же исправляет приличным замечанием, внушением или выговорами;

в) все достойное замечания отмечают в своих частных записках, которые сообщают потом друг другу и инспектору. На основании сих частных заметок составляют месячные списки поведения, которые представляются Правлению, за общей подписью инспектора и его помощников.

г) О проступках, особенно важных, немедленно сообщают инспектору, который поступает в сем случае на основании правил, предписанных проектом устава духовных академий».

В настоящем курсе Киевская академия едва не лишилась лучшего украшения своего – академического, хора, существующего в ней более двухсот лет. На представлении Правления об экипировке учеников низших уездных училищ, содержимых при академии, высокопреосвященнейший митрополит положил такую резолюцию: «представить счёт, во сколько суммы обходится академии содержание певчих, с мнением: можно ли без хора сего обойтись и заменить оный пением самых студентов, по примеру московской и с. петербургской академий». Правление, сообщив его высокопреосвященству требуемые справки и порядок содержания певческого хора со времени преобразования сего училища, просило архипастыря, «во уважение давности певческого хора при академии и для поддержания в народе видимой ревности и усердия к посещению храма Киевобратского и к слушанию постоянно произносимых в нём поучений, разрешить оставить сей хор на дальнейшее время». Уважив такое представление академии, высокопреосвященнейший митрополит Филарет повелел «дабы в число певчих всегда поступали бедные и беспомощные ученики, и чтобы они нисколько не опущали классических занятий, а напротив, как пользующиеся лучшим содержанием в академическом хоре, выходили из оного отличными учениками». Таким образом опять сохранено было существование того хора, который ещё при Лазаре Барановиче был рассадником певцов по всей северо-восточной России.

Окончательный экзамен этого выпуска особенно памятен речью, которую произнёс окончивший курс уроженец Молдавии студент Попеску-Скрибан. Не лесть, не вымысел, а чистая, святая истина водила языком его, когда говорил он перед лицом высокого протектора академии.

«Я здесь чужеземец; мой род, моё отечество далеко отселе и язык у нас иной. Но здесь – в этой колыбели веры и просвещения величайшей в свете монархии, я принят как свой, и может быть более, чем свой. Два года провёл я здесь под твоим отеческим покровительством, под руководством добрых наставников, в приязни от всех меня окружающих, – и эти два года почитаю лучшими в жизни моей. Кто более меня обязан глубочайшею благодарностью к сему святилищу наук н особенно твоим, милостивейший архипастырь, попечениям и христианской любви? Мои товарищи по науке, братья по вере, други по душе и юношеской приязни, оспаривали у меня слово благодарения, но я сказал им: вы свои, вы имеете право на благодеяния, на благодарности; предоставьте мне страннику последнюю минуту и последнее слово благодарения, для излияния священных чувствий души глубокопризнательной». Они предоставили, и я почитаю себя вполне счастливым, что могу изречь пред тобою, милостивейший архипастырь и отец, те чувствования, с которыми оставляю сие незабвенное для меня место, где обрёл я сокровище истинной мудрости христианской и православного учения веры, которых не находил нигде. Если возвращусь на мою родину, и моё отечество спросит меня: познал ли ты истинную мудрость и благочестие христианское? Я скажу ему: не только познавал, но и видел их, – и укажу на тебя, иерарх благочестивый. Если соседний моему отечеству гордый мусульманин спросит у меня: чем твоя вера лучше других? Я скажу ему: христианскою, бескорыстною любовью, – и укажу на тебя, иерарх христолюбивый, на великодушие и гостеприимство великого народа русского, воспитанного в вере православной и видимо осеняемого благословением Вышнего. Если похваляющийся всезнанием европеец войдёт со мною в состязание, я скажу ему: может быть вы и всё знаете, но вы не видали Православной Церкви в древней чистоте её и благолепии, а я между вами не видал особ православных. Так, милостивейший архипастырь и отец, в твоей пастве и в твоей академии изучал я обширную науку веры Православной; здесь видел чин и устройство истинной Церкви Христовой; видел благолепие церковное во всей красоте и чистоте древней; при твоём священнослужении, молился в древнейших храмах Руси Православной, и все, что мог познать, мог видеть, – все понесу в мою любезную родину и все постараюсь обратить в назидание себе и моим соотечественникам Это мой святой обет, и кроме исполнения сего обета мее нечем возблагодарить тебя, милостивейший архипастырь. И у меня есть владыка, старец благоговейный и маститый: о, как будет радоваться дух его, когда я приду к нему и принесу ему твою любовь и твоё христианское лобзание! Как вожделенно будет и для целого моего отечества, когда принесу ему плоды христианского Просвещения из того самого вертограда, который насаждал один из сынов его, столь известный своею ревностью по вере православной. Милостивейший архипастырь и отец освяти мой обет и мои желания твоим святительским благословением!»

Кто слышал эту речь, тот не забудет и того впечатления, какое произвела она на его душу...

В десятом курсе выпущены, по утверждении духовно-учебным управлением св. Синода, магистрами следующие воспитанники:

Одиннадцатый курс, согласно распоряжению академического Правления, предположено было составить из следующего числа воспитанников:

Кроме волонтёров, поступивших, по испытанию, в число студентов, академия, с разрешения высшего начальства, допустила к слушанию уроков монаха из болгар Илариона Стояновича, проживавшего дотоле в Константинополе.

Из окончивших учение в предшествующем курсе студентов в должность наставников при академии назначены: иеромонах Макарий (Булгаков) по предмету богословских наук и Серафимов Серафим по классу греческого языка в низшем отделении. В 1842 году 27 ноября, согласно ходатайству высокопреосвященного митрополита Филарета, переведён в академию профессор киевской семинарии иеромонах Михаил (Монастырёв) бакалавром богословских наук. Но из числа сих наставников одному в скором времени суждено было явиться в другой академии достойнейшим представителем древнейшего в России училища. Это был иеромонах Макарий.

Перемены, произошедшие между прежними наставниками, уже послужившими училищу, были следующие: в 1841 г. бакалавр, соборный иеромонах Антоний переведён в киевскую семинарию инспектором и профессором богословских наук; 10 ноября 1841 года возведены звание экстраорд. профессоров инспектор академии Иоанникий и бакалавр Церковной Истории Димитрий Макаров; 19 июня 1842 года бакалавр Серафим назначен инспектором казанской академии и профессором богословских наук, с возведением в сан архимандрита; 10 августа 1843 года профессор Макаров пострижен в монашество и наречён Лаврентием·, соборный иеромонах экстраорд. профессор Афанасий 23 июля 1841 года назначен ректором вологодской семинарии, с возведением в сан архимандрита.

Труды и усердие наставников академии не оставались и в эту пору без вознаграждения. Согласно представлению высокопреосвящ. митрополита, обозревшего, по распоряжению св. Синода, в 1841 году академию, удостоены благословения Синода; ректор архимандрит Димитрий, ординарные профессоры: протоиерей Иоанн Скворцов, А. Граников, Я. Амфитеатров, В. Чехович; экстраординариые: С. Соловьёв, П. Авсенев и бакалавры: соборные иеромонахи Серафим и Фотий, А. Минервин, Д. Подгурский, Д. Макаров и В. Курковский, a 23 мая 1842 года ректор Димитрий Высочайше был пожалован орденом св. Анны 2 ст.; бакалавр В. Аскоченский, безмездно преподававший в течение 1841 г. Патрологию, взыскан был особенным вниманием начальства. «Принимая в рассуждение, писал в записке своей ректор академии, с одной стороны то, что означенный предмет и сам по себе и преимущественно по новости и по недостатку руководства требует особенных усиленных занятий и даже материальных средств для приобретения нужных пособий, с другой то, что не смотря на все затруднения, Аскоченский преподавал и преподаёт его с отличным успехом,» ближайший начальник училища ходатайствовал, первое, о приличном вознаграждении преподавателя за истекший год, и потом о назначении ему особенного жалованья наравне с другими предметами. Причём, согласно представлению Аскоченского, предположено было, для большего успеха студентов, к назначенным уже двум часам отделить ещё по два часа в неделю для преподавания Патрологии студентам низшего отделения, так чтобы они половину этой науки выслушивали к низшем, а другую в высшем отделении. Все это приведено было в исполнение в следующем же академическом курсе.

И ещё не стало одного из заслуженных наставников академии... 28 мая 1842 года скончался экстраорд. профессор Степан Фёдорович Соловьёв. Занимая в последнее время кафедру всеобщей словесности, он строгим взглядом на науку много способствовал к остепенению молодых писателей-студентов, иногда порывающихся в деле литературном в область безотчётной фантазии. Но справедливость требует сказать, что кафедра эта была не по характеру профессора: лингвист по страсти, гебраист по преимуществу, он был достойнейшим преемником учёного профессора Александра Максимовича и прямым сотоварищем, по предмету, знаменитому Шимкевичу. К сожалению, составленная Соловьёвым грамматика халдейского языка и одобренная Комиссией духовных училищ, осталась ненапечатанною, по недостаточности автора, которому предоставлено было распорядиться этим делом своими средствами. В декабре 1842 г. выбыл также из числа наставников бакалавр В. Курковский.

Занятия академии, по части учебной, продолжались по-прежнему. Досуги от классических трудов наставники посвящали «Воскресному Чтению» и составлению второй части Сборника поучений для простого народа. Между прочим, профессор академии протоиерей И. Скворцов напечатал свои Чтения из Церковной истории для детей, а также Историю Ветхозаветной Церкви и особо Историю Церкви Новозаветной: бакалавр И. Максимович издал составленный им Паломник Киевский, – книгу, полезнейшую для всех посещающих святыню Киева, а профессор Чехович, по благословению высокопреосвящ. митрополита, поступил преподавателем физики в киевский институт благородных девиц.

В 1843 году, с окончанием академического курса, выпущены были магистрами следующие воспитанники:

Внутреннее академическое Правление, в представлении своём обер-прокурору св. Синода об истребовании семинарских воспитанников, в состав двенадцатого курса предполагало назначить:

Но по соображению числа требуемых в с. петербургскую академию учеников, обер-прокурор предложением своим от 3 июня 1841 г. предписал не назначать учеников из семинарий: Волынской, Минской и Херсонской, а вытребовать.

Остальные за тем вакансии, против штатного положения, иметь в виду на случай поступления от волонтёров прошений о принятии их в академии. На основании сего, академическое Правление допустило к испытаниям.

Независимо от сего, в число воспитанников высшего отделения, согласно распоряжению обер-прокурора, поступили два студента с. петербургской академии, переместившиеся оттуда, по причине неблагоприятного климата, имевшего вредное влияние на их здоровье.

В продолжении сего курса, последовало очень довольно перемен между наставниками академии, как по случаю переведения некоторых на другие должности, так и по причине определения новых преподавателей из окончивших курс наук в предшествовавшие два года. Таким образом, на место бакалавра французского языка А. Минервина, перемещённого на кафедру Русской истории и истории Российской Церкви, определен воспитанник сей академии Колосов Алексей; на вакансию же бакалавра словесных наук назначен Трейеров Василий, a по классу немецкого языка утверждён преподавателем Капустин Андрей. 31 мая 1841 года, согласно представлению высокопреосвяиц. митрополита Филарета, назначен наместником Киево-Печерской лавры экстраорд. профессор академии иеромонах Лаврентий, с возведением в сан архимандрита, а на его место определён бакалавр Церковной Истории профессор волынской семинарии Kpaмарев Григорий. Бакалавр академии иеромонах Фотий, определением св. Синода от 31 августа, назначен профессором Церковного Красноречия в казанскую академию, а кафедра Чтения свящ. Писапия, до сего им занимаемая, по предписанию обер-прокурора, оставлена до времён без замещения действительным наставником. В 1845 году, согласно отношению высокопреосвящ. Гавриила, архиепископа Херсонского и Таврического, бакалавр Серафимов 20 февраля уволен от училищной должности для поступления в епархиальное ведомство; преподавание же греческого языка, до окончания академического курса, поручено бакалавру Капустину. 11 октября 1844 г. экстраорд. профессор академии, коллежский советник П. Авсенев пострижен в монашество и наречён Феофаном. С переменою звания он продолжал трудиться для воспитавшего его училища: но университет киевский, который также имел его в числе своих преподавателей, оставлен был на этот раз Авсеневым. Лишение такого профессора не могло быть нечувствительным для какого бы то ни было училища. Очень хорошо понимая это, попечитель киевского учебного округа, князь С. Давыдов относился к высокопреосвящ. Филарету о дозволении Авсеневу продолжать чтение лекций в университете св. Владимира, что и последовало, к удовольствию истинных любителей христианского просвещения. В то же время (15 февраля) бакалавр Гогоцкий избран был Комиссией для разбора древних актов, Высочайше учреждённою при киевском военном, подольском и волынском генерал-губернаторе в члены-сотрудники; а в следующем году, желая, кроме степени магистра богословия, приобретённой им при академии, иметь таковую же по предмету философии, он, с разрешения академической конференции, держал экзамен в киевском университете с полным и блистательным успехом. Остававшийся ещё при академии один из старых её профессоров, в должности библиотекаря, протоиерей Аверкии Пушнов скончался 6 апреля 1845 года, и место его, по определению внутреннего академического Правления, предоставлено «профессору Граникову, по старшинству его службы пред прочими лицами».

В настоящее время последовало несколько изменений и в академической преподавательской программе. В отзыве высокопреосвящ. митрополита Филарета, реквизировавшего академию за предшествовавший курс, между прочим, изъяснены были предположения касательно изменения в ходе некоторых наук, относящихся к духовному образованию, и введения новой науки, называемой Педагогикой. Внимательный попечитель академии, опытно зная обширность и особенную важность Церковной Истории для Факультета богословского, представил о разделении сего предмета в таком виде, чтобы история Церкви ветхозаветной была прочитываема в первом курсе (в низшем отделении) вместе с библейской археологией. «Чрез сие распоряжение, заключал высокопреосвященный архипастырь, преподаватель истории новозаветной, для прочтения которой употребляется доселе один только последний год, будет иметь возможность прочитать её с большею подробностью». Приняв за тем во внимание цель, для которой предназначаются учащиеся в академии, высокопреосвящ. митрополит полагал прочитывать к концу учебного курса, по крайней мере, главные начала Педагогики.

Вместе с сим последовало и другое представление высокопреосвещ. митрополита такого содержания:

1) класс польского языка, знание которого не может служить значительным пособием для православного богослова, и обучаться которому очень не многие изъявляют желание, закрыть, а преподавателя оного В. Аскоченского определить преподавателем одной Патрологии, которую он, по временному распоряжению Правления, читал уже в продолжение прошедшего курса «с отличным успехом», назначив для того не менее четырёх часов в неделю.

2) Для сохранения связи и единства между различными науками, преподаваемыми в течение четырёхгодичного курса и для ближайшего направления их к главной цели, прочитывать в начале курса, то есть, в низшем отделении, общее введение в богословие в обширном виде или энциклопедию богословскую, чрез что, по замечанию высокого проекто-составителя, «внимание учащихся в самом начале сосредоточится на главном предмете звания, к которому они должны направлять все свои занятия науками вспомогательными».

Из двух этих представлений только одна статья окончательно утверждена была к исполнению; именно, повелено закрыть в академии класс польского языка, а бакалавру Аскоченскому поручать преподавание одной Патрологии. Касательно же других статей предписано войти в особые соображения и представить оные на усмотрение духовно-учебного управления. В следствие сего академическое Правление поручило ректору академии Димитрию заняться этим делом с изъяснением способов, коими могут быть приведены в исполнение означенные в представлениях предположения. В самое непродолжительное время Правлению представлено было от ректора донесение следующего содержания:

1) Преподавание истории Церкви ветхозаветной в низшем отделении академии может быть введено удобно, если заимствовать для сего два часа в неделю от часов, назначаемых для общей словесности, для преподавания которой достаточно и двух классов или четырёх часов в неделю; a также два часа от греческого языка, который преподаётся в продолжение всего четырёхгодичного курса, и потому для преподавания его достаточно и по одному уроку в неделю в обоих отделениях. Преподавателем библейской истории в низшем отделении может быть один из наставников греческого языка, для преподавания которого довольно и одного наставника, тем более что один преподаватель удобнее может в течение всего курса держаться одного определённого плана в преподавании.

2) Что касается до преподавания студентам высшего отделения начал Педагогики: то время для оного может быть заимствовано от греческого языка, для которого и в высшем, как и в низшем отделении остаётся два часа в неделю, так что наставник греческого языка будет занимать всего четыре часа в неделю. Преподавание Педагогики может быть поручено кому либо из наличных наставников, а план для преподавания оной указан в приложенной при сем краткой программе».

Надеемся не обременить читателей, представляя вполне этот план, составленный одним из опытнейших в деле христианского просвещения мужей нашего времени. План этот есть достояние науки и вместе непререкаемое свидетельство, что академии духовные привыкли видеть в ректорах своих настоящих, a не номинальных только педагогов и воспитателей юношества.

– Педагогику называем науку о воспитании.

Воспитание в общем смысле есть вспомоществование правильному развитию всех сил телесных и духовных воспитанника, из которого оно образует человека и достойного члена общества.

Воспитание христианина, какое должно быть в обществе христианском, есть такое развитие умственных, нравственных и телесных сил человека, какого требует дарованная ему благодать св. крещения и звание истинного христианина, благопослушного православной Церкви Христовой и верного сына Отечества.

Воспитание духовное имеет целью образовать не только истинного христианина и полезного члена общества, но и способного и полезного служителя Церкви.

Последнее есть главный предмет Педагогики для духовных академий.

Понятие о воспитании вообще, как о сообразном с целью о развитии и образовании всех сил духовных и телесных, заключает в себе не только наилучшее практическое направление сил воспитанника, в следствие которого он делается способным действовать на поприще жизни во благо себе и другим, но и сообщение ему различных сведений полезных и нужных для известного рода жизни в обществе. To и другое между собою нераздельно: во в науке может быть рассматриваемо порознь. Первое назовём воспитанием в частнейшем смысле, – последнее – обучением. Отсюда и Педагогику можно разделить

1) на науку воспитания и

2) науку обучения (дидактика).

I. Наука воспитания. Здесь после общих понятий

а) о назначении воспитываемого и средствах к достижению оного – естественных и благодатных,

b) о воспитателе, его обязанностях и качествах умственных и нравственных;

с) о средствах, коими может располагать воспитатель для своей цели, – должны быть указаны

1) как общие правила касательно возбуждения и исправления способностей, предупреждения от повреждений и исправления недостатков;

2) так и особенные правила касательно

а) образования тела (воспитание физическое). Правила, относящиеся к сему, должны быть заимствованы из медицинских наставлений (например, из книги доктора Грумма о сохранении здоровья детей), с применением их к быту духовенства и устройству духовных школ и цели духовного образования;

b) образования души, то есть, её умственных и нравственных сил ума, волн и чувства, как требует достоинство существа нравственного, знание христианина, особенное назначение духовного воспитанника, с указанием средств к сохранению благонравия детей, к предупреждению и исправлению недостатков.

Примечание. Хороший и обильный материал для сих трактатов можно найти в недавно изданной в Москве книге: О воспитании детей в духе христианского благочестия. Только правила отвлечённые должны быть приближены к действительной жизни, общие – к частной цели и состоянию духовных воспитанников.

II. Наука обучения. Обучение чему-либо есть сообщение (устное) сведений, относящихся к одному известному предмету по предначертанному наперёд плану, или в форме науки. Сообщающий сведения другому называется преподавателем, наставником, принимающий сведения – учащимся.

Обязанности преподавателя и учащегося и образ занятий того и другого можно рассматривать или вообще, без применения к известной какой-либо науке, или частно в приложении к известным наукам. Отсюда наука обучения разлагается на две части – общую и особенную.

1) Часть общая. Обучение слагается из деятельности преподающего и обучающегося: то, по указанию общей цели обучения и средств к достижению оной, должно раскрыть в особенности:

А) в отношении к преподавателю

а) его обязанности и качества – умственные, нравственные и физические;

б) внешний образ или форму преподавания;

в) порядок преподавания;

г) дух преподавания.

Б) В отношении к учащемуся

а) его обязанности и качества;

б) образ и порядок занятий, чтобы преподавание приносило надлежащий плод.

2) Часть особенная. Обучение духовного юношества (по нынешнему состоянию) начинается в доме родительском, продолжается и развивается в низших училищах, усовершается до известной степени в средних учебных заведениях (семинариях); совершенствуется до возможной степени в академиях. Показанные степени обучения могут быть рассмотрены отдельно.

1) Обучение первоначальное (в доме); оно состоит в обучении чтению и чистописанию. Здесь укажутся различные методы и правила того и другого.

2) Обучение приготовительное в училищах. Здесь по указании

а) устройства учебной части в училищах и цели обучения в них, которая состоит главным образом в приготовлении к дальнейшему образованию, а вместе с тем и к низшим церковнослужительским должностям;

b) указать особенные правила преподавания всех предметов обучения, то есть, катехизиса, русского языка, древних языков, арифметики и проч. с указанием цели, объёма и способа преподавания каждой науки, также порядок и образ занятий учеников при изучении их.

3) Обучение семинарское. Здесь также

а) по указании цели и состава семинарского обучения,

b) должно указать главное содержание и цель, объём и метод всех наук, входящих в состав семинарского обучения, с приложением частнейших наставлений и правил касательно преподавания их, сообразно цели семинарского образования; равным образом порядок о образ занятий самих учащихся.

4) Высшее образование академическое. Здесь также

a) по указании цели и состава академического обучения,

b) должно указать не только содержание, способ преподавания и направление всех наук, входящих в состав академического обучения, но и средства к дальнейшему развитию и усовершенствованию сих наук, также способ успешнейшего занятия ими. Практические упражнения учащихся по сему предмету будут состоять в составлении и чтении уроков, в кратком изложении небольших трактатов в форме учебников, в изустном объяснении готовых учебников.

Примечание. Пособия к составлению общей части дидактики или науки обучения есть. Даже на русском языке есть книжка, выбранная из Нимейера, под названием: Руководство к дидактике или науке преподавания. С. Петербург 1837 г. Но особенная часть дидактики должна быть обработана применительно к системе духовного образования.

Чтение общего введения в курс богословия или богословской энциклопедии в низшем отделении академии составитель проекта находил возможность осуществить, при пособии наличного наставника, позаимствовав для того два часа в неделю от часов, назначенных для философского класса, которому, и за таковым отчислением, всё ещё останется восемь часов в неделю. Указывая на собственный конспект уроков по сему предмету, читанных в высшем отделении, ректор не счёл нужным представлять особый план.

«При таком изменении, продолжает просвещённый блюститель учебного порядка, как число наставников в академии остаётся тоже, так и общее распределение учебного времени в низшем отделении нисколько не нарушится». В подтверждение сего автор приложил следующую таблицу.

Доселе науки математические, а равно и исторические, числившиеся в разряде наук вспомогательных, были предоставляемы собственному выбору воспитанников, из которых одни поступали на класс математики, а другие на класс истории. Усмотрев некоторое неудобство такого распоряжения, обер-прокурор св. Синода предложил войти в соображение касательно преподавания студентам низшего отделения как физико-математических наук, так и всеобщей истории всем без исключения. «Но, писал в своём донесении ректор академии, привести в исполнение сие предположение не иначе возможно, как с совершенным изменением распределения учебных часов по урокам, так чтобы, не выступая за пределы общего количества учебного времени – шести часов в день, разделить оное не на три, как теперь, а па четыре урока, назначив для каждого урока не два, а полтора часа. Это распределение может быть сделано так, чтобы до обеда, вместо двух, было читано три урока, а после обеда, как и теперь, по одному. Но так как в сем случае к назначенным теперь четырём утренним часам прибавится ещё полчаса учебного времени: то, для облегчения физических сил учащихся, назначить между уроками по четверти часа для отдыха, так чтобы уроки, начинаясь в восемь часов утра, оканчивались в час по полудни, а для облегчения внимания можно один из утренних уроков назначить для преподавания какого либо языка, которое не требует такого напряжённого внимания учащихся, как преподавание науки. Составившееся таким образом общее количество двадцати трех уроков в неделю, по мнению проекта-составителя, можно было бы распределить по предметам следующим образом:

Впрочем, как уже замечено, проект этот остался на сей раз только проектом, и уже в последствии времени предположение о преподавании всем студентам без исключения физико-математических наук и Всеобщей Истории приведено было в исполнение. Класс же Педагогии доселе остаётся не введённым.

Памятен этот курс воспитанникам академии Киевской ещё и особым вниманием св. Синода, который определением своим от 14 июля 1843 года постановил, вместо назначаемых каждому из оканчивающих курс студентов на первоначальное обзаведение, при поступлении их на наставнические должности в духовноучебные заведения, двадцать восемь рублей, выдавать впредь на сей предмет по пятидесяти рублей из духовно-учебных капиталов.

Литературное движение в академии Киевской и в настоящую пору обозначалось преимущественно в «Воскресном Чтении,» имевшем у себя 1020 подписчиков. Кроме сего бакалавр Аскоченский 28 сентября 1844 года представлял составленную им Пропедевтику Патрологии: но рукопись его, по ограниченности прав, предоставленных Киевскому цензурному комитету, не была пропущена к напечатанию.

В 1845 году окончился двенадцатый курс Киевской академии, из воспитанников коего возведены на степень магистров следующие студенты:

Тринадцатый курс составился из следующего числа воспитанников семинарий:

Остальные вакансии, по предписанию обер-прокурора, не замещены, в ожидании прибытия волонтёров из разных семинарий.

В составе начальников и учащих в академии появилось несколько новых лиц, в замен тех, которые перешли на другое поприще служения или наконец оставили навсегда сей мир, в котором они подвигом добрым подвизались до последнего дня своей жизни.

Прежде всего в сем курсе состоялось увольнение от духовно-училищной службы знаменитого профессора философских наук, протоиерея И. М. Скворцова, во уважение неоднократно приносимых им о том прошений. Но ревностный почитатель науки, прослуживший академии более четверти века, ещё не оставил её решительно, и в следствие ходатайства высокопреосвящ. митрополита Филарета и изъявленного им самим на то вызова, продолжал читать философию безмездно, по одному уроку в неделю. Духовно-учебное управление св. Синода, приняв во внимание долговременную, усердную и полезную службу Скворцова, а также и изъявленную им готовность быть ещё полезным академии, в тоже время положило выдать ему годовой оклад профессорского жалованья из духовно-учебных капиталов. На открывшуюся же профессорскую вакансию, по классу философских наук, определен экстраординарный профессор иеромонах Феофан (Авсенев), а на место его назначен воспитанник Киевской академии Поспехов Димитрий, с званием бакалавра. На бакалаврскую вакансию по классу Чтения Свящ. Писания определен воспитанник сей же академии Фаворов Назарий, а на класс немецкого языка Скворцов Константин. Того же 1845 года 7 ноября бакалавр Капустин Андрей принял монашество и наречён Антонином; a 4 июня 1846 года уволен, по прошению, от училищной службы бакалавр Аскоченский, кафедра которого, согласно предложению обер-прокурора св. Синода, поручена бакалавру Фаворову. Октября 14 того же года инспектор академии архимандрит Иоанникий определён ректором и профессором богословских наук в ярославскую семинарию, а должность его при академии поручена высовопреосвящ. митрополитом профессору философии Феофану, незадолго перед тем (31 мая) указом св. Синода возведённому в сан архимандрита, с присвоением ему лично степени настоятеля первоклассного монастыря. 31 декабря того же года он был утверждён св. Синодом в должности инспектора академии; кафедра же богословских наук поручена бакалавру иеромонаху Антонину другая же бакалаврская вакансия по богословию замещена вызванным из калужской семинарии иеромонахом Даниилом. Некоторые из наставников за свою «долговременную, постоянно-усердную и весьма полезную службу» награждены выдачею годового оклада жалованья; это были: профессор Амфитеатров, бакалавры: Минервин, Подгурский, Максимович, Гогоцкий и Бобровницкий, а равно и бакалавр Крамарев, как «наставник весьма способный, усердный и деятельный».

Но академия в сем курсе должна была сказать последнее прости одному из молодых своих наставников, с честью прошедшего краткий срок своего служения и унёсшего с собой в могилу все надежды, все ожидания христиански-учёного мира. 11 сентября 1846 года, в 7 часов утра, скончался бакалавр богословских наук иеромонах Михаил (Монастырёв). Тяжела, слишком тяжела была потеря такого человека для училища; ещё не успел развернуть он во всю широту богатых сил своей прекрасной души; ещё внутри его самого происходило только кипение дум, мыслей и планов, изумительных по своей много объемлемости и многосторонности; на него устремлены были полные отрадных ожиданий очи всего училища, – и все это рушилось и исчезло с кончиною честного и христиански-просвещённого делателя науки...

Монастырёв Михаил (в мире Андрей Иванович) родился 1817 года в селе Богородицком, Орловской губернии от тамошнего дьячка, и, по окончании учения в низших духовных училищах, поступил в семинарию. По мере того, как развивалась в нём сознательная потребность просвещения, Монастырёв душою и сердцем стремился в академию, и, будучи ещё учеником семинарии, с неудержимым и искренним восторгом представлял себе то время, когда он в числе своих сотоварищей явится в высшее училище, чтоб утолить жажду познаний и положить твёрдое основание дальнейшему образованию себя. «Как манны Божией жду я писал он в академию к одному из своих земляков-студентов, животворящего учения, широким потоком окружающего вас и наполняющего души ваши водою живою, светлою. О академия, академия!»

В 1837 году Монастырёв действительно увидел древние стены того училища, в котором потом и суждено было ему успокоиться на веки от трудов своих праведных. В высшей степени скромный, всегда внимательный и строгий к самому себе, он и в обыкновенном студенческом одеянии более походил на монаха, и в 1841 году февраля переменил только имя и одежду, оставаясь все тем же подвижником христианской мысли и религиозного чувства, каким был от начала сознательных дней своих; 5 апреля оп рукоположен был в иеродиакона, a 1 июля в иеромонаха. Курс учения академического оканчивался, и Монастырёв, по обязанности студента, ищущего учёной степени, представил сочинение своё: Толкование на послание св. Апостола Павла к Колоссаем. В списке магистров, состоявшемся в академической конференции, он был поставлен третьим: но высокопреосвящ. Филарет, митрополит московский, читавший сочинение Монастырёва, указал автору первое место, отозвавшись самым лестным образом о произведении молодого учёного. Первым поприщем служения Михаила была киевская семинария, где, по определению конференции, поручено было ему преподавание св. Писания и соединённых с этими классом предметов; в том же 1841 году 13 октября он определен был библиотекарем, и, по случаю назначения ректора семинарии для обозрения черниговских духовных училищ и поручения ректорской должности инспектору семинарии, с 3 июля по 9 августа исправлял инспекторскую должность. В 1842 году, определением св. Синода от 21 сентября, Монастырёв назначен был в новгородскую семинарию инспектором и профессором Логики и Психологии: во в следствие ходатайства высокопреосвящ. Филарета, митрополита Киевского, Михаил 27 ноября перемещён был в академию на бакалаврскую должность по классу богословских наук. Здесь-то открылось перед ним то давножеланное поприще, о котором мечтал он ещё в пору своей юности. С неутомимой ревностью принялся он здесь за дело, стараясь прежде всего приготовить самого себя к достойному прохождению службы воспитавшему его училищу. Изумительна энциклопедичность его занятий во все время, произведённое им в звании наставника академии! Монастырёв за все брался, все читал и на все бросал свой взгляд, изощренный наукою и озарённый светом христианства. В голове его безустанно роились планы то той, то другой науки, ибо каждую из них, независимо от официальных своих занятий, почитал он своим делом. Во множестве рукописей, оставшихся после Монастырёва, находятся полные эскизы наук, входящих в состав духовного образования, и некоторые из них поражают новизной взгляда и глубоким пониманием дела, как, например, план географии, для преподавания оной в низших духовных училищах. Не успевая следить пером за кипением мысли, он часто набрасывал только главные положения, предоставляя, вероятно, более свободному времени разработать и отделать их окончательно. Дума, постоянная, глубокая дума видна у Монастырёва даже в таких вещах, которые проходят у людей грамотных между рук; даже для писем своих он прежде составлял планы, как будто опасаясь, да не выйдет праздное слово или какая ни будь пустая мысль из-под пера его.

Между должностными занятиями, по кафедре богословских наук, Монастырёв находил время трудиться и по другим частям духовного просвещения. «Один из предметов моих занятий, писал он к Π.М. Д-скому 21 октября 1813 года, забот, размышлений – это состояние духовенства, а частнее – священников и преимущественно сельских. К этой цели главнейшим образом направлена теперь вся моя ученая академическая деятельность». Весь погруженный в животворящие волны слова Божия, Михаил всем и при всяком удобном случае рекомендовал читать св. Писание! «Ты, писал он к тому же лицу, не упомянул в письме твоём о чтении Библии, особливо Спасителева Евангелия... Брат, друг! На колена готов стать и просить тебя: читай, читай, читай! Прошу у тебя этой милости тебе самому, – как нищий, прошу ради Христа... О чтении журналов поговорю подробнее после. Скажу только здесь, что Отечеств. Записки и Библиот. для чтения я признаю вредными по направлению; вы – провивциалы этого может быть и не замечаете. По намерению и направлению лучший журнал – Маяк. Если его бранят – не верь. Гонят за горькую истину. Издатель Маяка так любит Россию, так набожен и добр, что я с своей стороны решился всячески помогать ему, и с половины 1842 я его сотрудник. Письма из Киева – мои. Много и других статей. В будущем году будут печататься мои разборы сочинений преосвящ. Иннокентия. Помогай этому журналу своим добрым мнением, потому что он помогает всем духовным пастырям в деле служения Богу. Заметь это». Вообще в некоторых письмах своих Михаил является тем советодателем, каких можно встречать только между подвижниками, прославившимися святостью жизни и многоопытностью в деле служения бедствующему человечеству. Каждая страница, писанная рукою его, заключает в себе обильный запас глубоких христианских дум. Таково ж было и обращение его с людьми: но не перед всяким раскрывал он многомыслящую свою душу. Мудрым и глубоко-испытующим взором проникал он в душу своего собеседника, и, смотря по настроению мыслей сего последнего, или молчал или отделывался незначительным разговором. За то как сладкоречив являлся он перед тем, кто приходился ему по душе! К Монастырёву можно, бывало, идти с какими угодно затруднительными вопросами жизни или науки. Спокойно как бы вдумываясь в каждое слово, выслушает он речь вашу, – и потом быстро потерев или даже хлопнув руками, начнёт своё многодумное слово; тут уж остаётся только слушать да слушать: в строгой логической последовательности текут у него мысли одна за другою, и чувствуется, что они насквозь проникнуты многостороннею опытностью в деле умного делания, и замирает на устах всякое возражение против положений, высказываемых Михаилом с необыкновенной убедительностью.

В конце 1844 года, Монастырёв изъявил согласие составить Руководство по свящ. Истории, для низших духовных училищ, полагая кончить эту работу к следующему году. Но трудность дела и обстоятельства, которые он сам называет «непредвиденными», не позволили ему привести к концу труд свой к означенному времени. Он успел только приготовиться к тому чрез изучение нескольких руководств по этой части и прочтение свящ. Писания, как главнейшего материала для свящ. Истории. Уже в 1846 году 27 марта представил он в конференцию киевской академии своё Руководство к изучению Истории Церкви, изъяснив при том, что, дознав опытно большие невыгоды, когда русская история излагается совокупно со всеобщей, он составляет особо Краткую Историю Церкви Российской.

Независимо от всех этих занятий, Монастырёв трудился неослабно над обработкой уроков по предмету Чтения свящ. Писания и Патрологии; огромные рукописи, им самим писанные, свидетельствуют, сколько этот человек дорожил всякою минутою короткой жизни своей. В 1844 году 24 июня Монастырёв определён был помощником библиотекаря академии, a 22 января следующего года сделан был помощником инспектора; 1846 г. 9 февраля высокопреосвещ. Филаретом, митрополитом Киевским, утверждён в звании члена внутреннего академического правления, а мая 25 за отлично-усердную и полезную службу включён св. Синодом в число соборных иеромонахов Киево-Печерской лавры. В 13 день апреля того же года Высочайше награждён был золотым наперсным крестом.

Но дни неутомимого и многополезного труженика мысли и науки были уже изочтены. Усиленные занятия вконец расстроили и без того слабое его здоровье. Мирно скончался он в цвете лет среди чуждых ему по крови, но родных по мыслям и чувствам друзей и сотрудников, оставив по себе вечную память и всеобщее искреннее сожаление о невознаградимой потере человека, от которого так много в праве было ожидать древнейшее в нашем отечестве училище. Тело почившего Михаила, по воле высокопреосвещ. Филарета, погребено в великой Богоявленской Церкви Киевобратского монастыря.

А между тем в академии дела шли своим порядком. Наставники её, добросовестно и честно подвизаясь каждый на своём посту, дружно и согласно вели питомцев к храму истинного просвещения. Некоторые из них, независимо от официальных своих занятий, появились с сочинениями и в мире литературном. Так ордин. профессор протоиерей Скворцов напечатал вторым изданием Чтения свои из Церковной Истории для детей и о Богослужении православной Церкви; экстаорд. профессор Гогоцкий издал в свет Критический взгляд на философию Канта; профессор Амфитеатров напечатал свои превосходные Беседы об отношении Церкви к христианам; бакалавр Аскоченский составил из уроков, читанных им в одном из киевских пансионов, Краткое начертание истории русской литературы и издал Собрание своих стихотворений.

Из тринадцатого курса в 1847 году вышли следующие магистры.

К приёмным экзаменам в 1845 году, для составления четырнадцатого академического курса, явились воспитанники следующих семинарий:

Четырнадцатый курс был свидетелем не малых изменений, как по отношению к внутреннему академическому устройству, так особенно по отношению к наставникам, из коих одни оставили в питомцах сего курса приятные, а другие грустные воспоминания.

Слишком ощутительный упадок латинского языка во всех духовных училищах, после преобразования их в начале настоящего столетия, требовал особенных, настоятельных мер к восстановлению его, если уже не в прежнем, то по крайней мере в возможном совершенстве. Вслед за распоряжениями, сделанными по сему предмету в С. Петербургской академии, ректор Димитрий вступил 31 августа 1848 года во внутреннее академическое правление запиской об открытии особого класса языка латинского. В следующем же году 2 февраля последовало по сему случаю распоряжение св. Синода, которым постановлено:

1) соединить преподавание греческого языка для студентов обоих отделений вместе, с назначением одного бакалавра;

2) чтение латинского языка возложить на бакалавра математики, статского советника Подгурского, с производством ему, «во уважение отлично-усердной многолетней службы,» дополнительного бакалаврского жалованья.

Что же касается правил, при чтении латинских уроков, то повелено держаться тех же самых, какие даны С. Петербургской академии, именно:

1) преподавать латинский язык в низшем отделении академии, не вводя оного в высшее отделение, по многочисленности учебных предметов в сем отделении;

2) для преподавания латинского языка назначить два урока в неделю;

3) занятие латинским языком должно состоять:

а) в переводе на русский язык латинских классиков с надлежащими филологическими и эстетическими замечаниями и объяснениями;

b) равно в переводах русских писателей на латинский язык;

с) в собственных сочинениях воспитанников на латинском языке на задаваемые наставником темы, полагая в год не менее четырёх сочивевий и

d) в разговорах между наставником и воспитанником на латинском языке, во время классических занятий по сему предмету.

4) При выборе классических писателей для переводов иметь в виду преимущественно из прозаиков: Цицерона, Тита Ливия, Тацита и Лактанция, а из стихотворцев Виргилия и Горация.

До сих пор академическая больница снабжаема была всеми без исключения медикаментами из городских аптек, по требованию штатного врача. В 1848 году доктор медицины, статский советник Пелехин предположил устроить при академии домашнюю аптеку с потребными снарядами, в которой бы содержались простейшие и необходимые лекарства, для пользования как студентов академии, так и учеников семинарии и низших духовных училищ. Проект этот удостоился полного одобрения высокопреосвещ. Филарета, который повелел немедленно приступит к приобретению аптечных аппаратов частью хозяйственным образом, а частью чрез торги; расходы же по сему предмету отнести на счёт благотворительных сумм. Таким образом академия, в видах сохранения казённого интереса, обзавелась вещами, самыми необходимыми для первоначального пособия заболевающим воспитанникам подведомственных ей в Киеве училищ.

Инспектор академии, архимандрит Феофан 17 января 1848 входил в академическое правление запиской о назначении двум своим помощникам соответственного жалованья, по примеру других академий. В следствие представления о сем св. Синоду, положено было каждому из суб-инспекторов академии особое жалованье по 114 р. 40 к. cep. а инспектор, архимандрит Феофан почти в тоже время (20 апреля) Всемилостивейше сопричислен был к ордену св. Анны 2 степ. Кроме сего, наград и повышений в должностях в сем курсе удостоились следующие наставники: 26 февраля 1848 года архимандрит Феофан и бакалавр Фаворов получили денежное награждение – первый за преподавание французского языка, а последний за чтение Патрологии; 16 марта того же года возведены в звание экстраорд. профессоров бакалавры Минервин и Гогоцкий, с правом присутствования в конференции; a 23 марта, согласно ходатайству высокопреосвещ. митрополита, утверждён св. Синодом в звании ордин. профессора, по классу языкознания, бакалавр Максимович. В 1847 году Гогоцкий, снискавший себе степень магистра философских наук, допущен советом университета св. Владимира к преподаванию в сем учебном заведении некоторых частей философии в звании доцента.

Но отрадная картина благосостояния киевской академии омрачается в настоящую эпоху нашедшею на неё скорбью. Оставленный преподавателем, по классу греческого языка, один из лучших её воспитанников – Александр Язецкий скончался 12 декабря 1847 года от чахотки; и сам не вкусил он плода от трудов своих, и воспитавшему его училищу не успел отблагодарить честным и полезным служением... Губительная холера, свирепствовавшая в Киеве 1848 года, также похитила одного из наставников, незадолго перед тем переведённого из Харькова на класс французского языка – бакалавра Павла Сокольского и пятерых студентов из самого ограниченного комплекта воспитанников академии. Но самую чувствительную потерю понесла она в кончине знаменитого профессора Амфитеатрова. Жизнью и трудами своими воздвиг он себе monumentum аеrе реrаеnnius, и имя его навсегда останется украшением воспитавшего его училища.

Амфитеатров Яков Косьмич родился 1802 года Орловской губернии, кромского уезда в селе Высоком, где отец его был сначала причётником, и через 25 лет церковнослужительской службы священником. На седьмом году от рождения, Яков Космич начал учиться русской грамоте, под руководством своего дедушки. Жалея внучка, почтенный старец не слишком заботился о том, чтобы поскорее окончить домашнее учение и старался длить его, сколько возможно, чтобы дитя, по его понятию, укрепилось и возмужало, для перенесения многотрудной семинарской жизни. Счастливому баловню свободной жизни предстояла бурса. «Больно вспомнить, говорит товарищ и родственник нашего учёного, о прежней Севской семинарии! В ней воспитывалось около двух тысяч детей. Семинария эта была на расстоянии от города около 300 саженей, окружённая со всех сторон болотами, в то время непроходимыми, свирепствовавшими лихорадками и сильными горячками. Сколько детей здесь померло! Сколько вышло их с хроническими болезнями!» Не мудрено, что дедушке тяжело было отпустить любимого своего внучка почти на верную смерть; от того-то более четырёх лет держал он его при себе, занимая Часословом и Псалтырем. Но время уходило, и ребёнку пора было поступить в училище. Сентября 5 1814 года Яков Косьмич принят был в семинарию, в низшую Элементорию, где преподавались латинская и русская грамматики, но более всего обращаемо было внимание на чистописание, почему и наставники особенно отличались искусством в последнем деле. Обратив на себя благосклонный взор педагогов, Яков Косьмич в следующем же году, не в пример прочим, переведён был прямо в третий класс, именовавшийся Грамматикою. Такой лестный переход потребовал от питомца больших усилий; ему показалось мало сравняться с своими новыми товарищами; он захотел опередить их, – и «резвое дитя,» любившее игры, принялось за работу, и через полгода сидело уже на втором месте, в звании цензора. В 1816 году Амфитеатров переведён был в Синтаксис, и хотя научные предметы здесь были те же, что и в прежнем классе: но воспитанники, по запискам наставников, уже знакомились с правилами словосочинения, и чрез постоянные оккупации получали навык излагать чужие мысли приличными фразами и выражениями. Амфитеатров был из тех, которые лучше прочих поняли эту умную методу учения. Он ревностно занимался переводами с латинского на русский язык и, почувствовав в себе более сил и способностей, чем сколько требовалось для грамматического класса, стал посвящать свободное от уроков время чтению задачек учеников Поэзии и Риторики, даже сам решался писать кое-что из подражания высшим себя воспитанникам. Наставники отличали его перед всеми: но чем более Амфитеатров чувствовал себя усовершавшимся, тем скромнее и строже становился к самому себе, стараясь быть не замеченным. В 1817 году он переведён был в Орловское училище, и, по окончании двухгодичного курса, поступил в семинарию. Судьба послала ему разумного и опытного руководителя в одном из старших воспитанников семинарии, который, сразу постигнув своего подначального, старался ознакомить его с лучшими классиками, перечитывал его задачки и, не исправляя ни одного слова, замечал встречавшиеся погрешности и строго требовал отчёта во всём прочитанном. Не мудрено, что при таком надзоре, при давных Богом и развитых собственными трудами способностях, Амфитеатров стал первым учеником в классе Словесности. Но с поступлением своего педагога в киевскую академию, Амфитеатров вдруг переменил образ своих занятий. Он перестал ходить на лекции, извиняясь болезнью, писал задачи только для порядка, и чтобы избежать взыскания, – и кончил тем, что начальство, переменив об нем своё мнение, низвело его во второй разряд воспитанников. Амфитеатров не заботился об этом. Пристрастившись к чтению, он занимался выписками из прочитываемых им книг, и, между прочим, переводил буколики Виргилия, пробуя силы свои в стихотворстве. Всей душой полюбив науки, Амфитеатров решался было ещё остаться в среднем отделении семинарии: но архипастырский совет ближайшего родственника его, преосвещ. Филарета, епископа калужского (в последствии митрополита Киевского) удержал его от такого намерения. «Мне очень приятно, писал 30 июня 1823 года нежно-заботливый пастырь, что вы имеете ревность к наукам. Просвещение истинное есть величайший дар Божий человеку. Но мне не очень нравится желание ваше остаться на другой курс в философском отделении и особенно заняться математикою. Лучше займитесь учением богословии, как нужнейшим для всякого христианина, и особенно для тех, которые призываются на служение алтаря Господня. Я бы желал, чтобы вы более успели в греческом и еврейском языках. Вот вам мой совет: постарайтесь с отличным успехом окончить курс наук в семинарии, и может быть Богу угодно будет, что вы назначены будете в академию; там и философию выслушаете ещё, и математикою займётесь в свободное от важнейших и нужнейших для вас предметов время». Послушный пастырски-родственному слову, Амфитеатров перешёл в класс богословия: но мало встретил там того, что советовал ему изучать просвещенный архипастырь. Преподавание главных предметов ещё шло кое-как: но языки греческий в еврейский оставались и без наставников, и без слушателей. Значит, досужного времени оставалось много, и юный питомец науки принялся за самостоятельную работу. Перечитав все школьные учебники, он обратился к св. Писанию и к природе – этим двум никогда невычитываемым книгам, где в каждой букве более смысла, чем в пышных системах блуждающего ума человеческого. Но мысль о поступлении в академию ему и в голову не приходила; единственною целью его занятий было – приготовить себя к достойному служению алтарю Господню и занять со временем место своего родителя. С этим скромным желанием окончил он куре семинарии и удалился на спокойное житье в дом своих родителей. Помогая им в трудах, Амфитеатров теперь разумно-сознательным взором смотрел на природу, и во всяком явлении её искал внутреннего значения, так глубоко осмыслявшего потом как всю жизнь его, так и каждую строку художнического его пера. Естественные перемены года, метеорологические явления, сельские работы – всё говорило душе его тем языком, который понятен только человеку неиспорченному, умеющему видеть в мире Божием силу, премудрость и благость вся Создавшего.

Но посреди сельских занятий и спокойного самоуглубления, вдруг приходит к Амфитеатрову предписание семинарского правления собираться и ехать в академию. Горько плакал он, видя любимые планы свои неосуществившимися, и, может быть, с переменою обстоятельств долженствовавшие совсем измениться. Неохотно и со скорбью прибыл он в Киев, и опять услышал здесь утешительное слово пастыря-отца. «Напрасно ты так скорбел, писал Амфитеатрову преосвеящ. Филарет 25 ноября 1825 года, когда Промысл Божий назначил тебя к высшему образованию и служению Церкви Его святой. Поучись безропотно и беспрекословно, в кротости духа, повиноваться велениям Господа, Который так милосердо об нас печётся. И сие повиновение положи в твёрдое основание твоего просвещения. Только старайся приобресть евангельское просвещение». Руководя таким образом питомца своего, высокий покровитель, в продолжение всего академического курса, снабжал его то денежными вспоможениями, то драгоценными советами, то отеческими приветствиями и благожеланиями, даже будущность его составляла предмет заботливости архипастыря. Преосвященный Филарет желал иметь Амфитеатрова при себе, и с этою целью намеревался открыть я Казанской семинарии другой класс философии: но спокойно отказался потом от своего желания, когда Яков Космич, по окончании в 1829 году курса и по возведении в степень магистра богословия в словесных науках, оставлен был бакалавром академии. «От всей души, писал архипастырь, поблагодарил я Господа Бога, давшего тебе помощь так счастливо окончить курс академического учения. Не скорби о том, что ты не в Казани, а в Киеве. Мне, действительно, хотелось видеть тебя в здешней семинарии, но я всегда соблюдаю правило: следовать Промыслу о нас Божию, а не предварять оный нашими распоряжениями, ибо то для нас самое лучшее, что Господь Бог устраивает. Теперь ясно вижу, что служение тебе назначено в академии, а не в семинарии, и доволен собою, что нигде не настоял о назначении тебя в Казань, а ожидал, как Господь Бог устроить судьбу твою. Продолжай порученное тебе служение пред очами Господа в полном спокойствии духа. Мне очень приято, что ты займёшься церковным красноречием. Для верного в сем успеха, советую тебе читать более всего творения св. Отцов Церкви, а наипаче св. Златоуста. Из сих только святых источников можно почерпать изобильно воду чистую для напоения душ, искупленных кровью Христовою».

Всей душой, всей силой своего ума и воли принял Амфитеатров внушения мудрого архипастыря, и кафедра Церковной Словесности вдруг ожила небывалой жизнью. Предшественники его трудились, можно сказать, только над приготовлением материалов для образования науки: но самая наука всё ещё робко и несмело уклонялась от проторённой дороги, по которой шли иноземные проповедники. Самое строение гомилетических произведений подчинялось мёртвым формулам стариной риторики, парализировавшим проявления мыслящего ума и животрепещущего чувства. Все это надо было пересотворить, переделать, – и Амфитеатров не убоялся такой трудной и громадной работы. С свежими, ещё не потраченными, силами принялся он за дело, и – надо было слышать это живое, энергическое слово, исходившее из уст молодого наставника! Не мудрствуя лукаво, не прибегая к ложной экзальтации, не убирая речи своей пустыми, а потому и звонкими фразами, Амфитеатров заговорил просто: но какая бывала бездна мысли и чувства в этой простоте! Нечего и говорить о том, когда он увлекался чем либо из своей науки. Перед слушателями являлся тогда оратор, у которого всякое слово – молния, всякая заметка вынута из души и идёт прямо в душу.

Таким образом первый шаг к преобразованию науки был сделан; в аудитории слышался уже голос не раболепного подражателя иностранным образцам, а строгого судии красноречия, оглашавшего церковные кафедры. Но на пути к задуманному Амфитеатровым преобразованию гемолитического дела стояли Правила церковного красноречия, составленные неискусно, не применительно к делу, наполненные примерами и образцами неродного нам западного красноречия. Амфитеатров сразу отбросил их, и пошёл новою, им самим проложенною, дорогой. Он открыл глаза своих слушателей на прославленных Фенелонов, Массильонов, Бурдалу, Флешье и прочие знаменитости западного красноречия; он указал их недостатки, их хвастливую плодовитость, их ложную аффектацию; он первый откровенно сказал слово правды, что русскому проповеднику не к лицу французское многоглаголанье, немецкий сухой анализ и английский эмпиризм. Он положил перед понятливыми своими слушателями бессмертные творения Златоуста, Василия Великого, Афанасия, Григория, и научил живо и действенно, благотворно и спасительно вещать слово Божие. Забыть нельзя того искреннего одушевления, с каким Амфитеатров объяснял, бывало, слезоточивые беседы св. Ефрема Сирина, или простую, бесхитростную, но полную вышнего помазания, речь св. Димитрия Ростовского! «Вот где, восклицал он, родное наше красноречие! Вот у кого учитесь писать! А французы и немцы вам не годятся!»

Но не одною кафедрою занят был Амфитеатров в первые годы своего профессорства. Это была пора какого-то брожения мыслей, ещё неустановившегося стремления к одной, свыше определённой цели. Амфитеатрову хотелось вписаться в число литераторов, и он пробовал себя во всех родах словесности; начинал повести, писал драмы, набрасывал нравоописательные этюды: но все это было только пробою пера. Повести его выходили без содержания и без характеров; драмы без движения и жизни; в нравоописаниях заметна была только горечь человека, который судил об обществе по понятиям, высиженным в кабинете и не поверенным житейской практикой. С детства чуждый свету и его призрачным явлениям, никогда не попадавший в водоворот страстей и дел человеческих, не видевший жизни, по выражению Гоголя, «со всей её беззвучной трескотней,» не изостривший своего взгляда в науке выпытывания, Амфитеатров был не в силах выставить перед собою все тонкие, неуловимые, почти невидимые черты сновавших пред очами его оригиналов. Проводя по черной ткани деятельности человеческой золотую нить чистой, евангельской нравственности, он не мог заткать её так, чтоб она вошла в основу ткани и не выдавалась углом или кривой линией. Как видно, он и сам это чувствовал: ибо тотчас же покидал работу, как скоро создание его воплощалось в слово и явления, не соответствовавшие носимому в душе идеалу. Целые кипы таких начатых и недоконченных изделий остались после Амфитеатрова несмотря на то, что, конечно, большая часть их предана была самим автором огню. Нет, не на том поприще суждено было ему приобрести справедливую известность!

В 1835 году Амфитеатров возведён был в звание экстраорд. профессора и продолжал неослабно действовать в пользу своей, им самим созданной, науки. «Ты, писал он в эту пору к одному из двоюродных своих братьев, ты когда-то писал мне, что имеешь охоту читать мои лекции; они не готовы, и, вероятно, не скоро будут готовы; если есть в них что ни будь дельное, в чем я однако ж сомневаюсь, то это дельное существует пока в отрывках и для тебя не любопытно. Между тем я спешу и крайне сам желаю к сентябрю первую часть моей Гомилетики кончить как ни будь. Вторую отлагаю на другой год настоящего учебного курса. Когда есть у тебя охота и любовь ко мне, молись, чтобы Господь милосердый укреплял нас с тобою».

В эту же пору, по случаю кончины ордин. профессора Всеобщей словесности Я. И. Крышинского, поручено было академическим правлением Амфитеатрову занять кафедру покойного. Все увидели тогда, как многообемлющи его сведения, как свеж и своероден взгляд его на предметы, для которых на всех почти кафедрах установлены и опробованы известные понятия, ставшие от долгого употребления истёртыми и лишившимися своей силы и жизни. Всегда верный принятому умом и усвоенному сердцем истинному началу разумной деятельности человека, как существа, созданного по образу и по подобию Божию, Амфитеатров, при всей глубине своих выводов и заключений, всеми силами старался быть всегда ясным и точным; он нигде не гонялся за красотою выражения, отнюдь не прибегал к натянутым воззваниям и весьма подозрительным экстазам; если где и когда воодушевлялась речь его, то это у него выходило так просто, так естественно, что иначе как будто и быть не могло; среди своих слушателей он бывал точно друг и отец среди семейства: он говорил все, что знал, говорил как можно сокращённее, чтоб студент не выходил из аудитории с головой, набитой балластом громких выражений, пышных фраз и плохо применённым к делу сентенций. Доверие и любовь к понятливым своим слушателям были источником той искренности, которою печатлеются все его уроки; не стыдился он признаться в том, чего не знает; «не бодрился, по замечанию Гоголя, разговаривая с древними писателями запросто;» не навязывая себе вещей, которые не была усвоены им сознательно: но за то уж что положил он в своём уме, то доказывал крепко и шагу не уступал ни перед каким возражением. Когда, по принятому в академии обычаю, студент поднимался и выражал несогласие своё с каким ни будь положением профессора, Амфитеатров, наклонив несколько голову, спокойно выслушивал его до конца, и тогда уж начинал по пунктам разбирать предложенное ему возражение, – но все это снисходительно, скромно, даже весело, точь-в-точь, как бывает в дружеской, откровенной беседе.

Амфитеатров знал и любил нашу отечественную литературу, как знают и любят её очень и очень многие. Его суждения о современных представителях нашей словесности всегда отличались своеродностью взгляда, твёрдостью и часто резкостью приговора. Не без известно ему было, что молодые слушатели его, увлекаемые общим потоком литературных убеждений, не всегда соглашаются с ним, – несмотря на это, он умел доводить их до того, что они по неволе заподозревали в непрочности и неискренности пристрастие своё к какому-либо из знаменитых наших писателей. Всякая заметка его по сему предмету была следствием долговременного и глубокого размышления, и от того под сокрушительным приговором его не раз падали кумиры прославленных корифеев нашей литературы. Время довольно уже и теперь оправдало верность предсказательных заметок Амфитеатрова, и продолжает ещё оправдывать, к изумлению тех, которые тогда не хотели ему верить. Многие литературные знаменитости уже развенчаны, иные едва держатся на своих подмостках и того гляди – рухнут.

Решившись остаться навсегда в духовном звании и исключительно посвятив себя науке, в обширном смысле сего слова, он отказался от получения светских чинов и отличий, а потому сам иногда становился на месте тех молодых проповедников слова, которых воспитывал он в духе премудрости и страха Божия. Это бывал праздник для всех знавших и почитавших талант Якова Косьмича. Киевляне, по справедливости, могут сказать с самодовольством, что они счастливее других, ибо имели у себя Леванду, Иннокентия п Амфитеатрова. Действвтельно, всякое поучение его до того бывало живо, свежо и как бы вынуто из среды людей, волнуемых молвой житейских попечений, что в иную пору заподозришь проповедника: не подслушал ли он твоих заветных мыслей, не был ли тайным свидетелем такого дела, за которое сам теперь стыдишься, томясь поздним, но уже бесплодным, раскаянием? Самые даже отвлечённые истины христианского догматословия Амфитеатров умел так приближать к понятию каждого, что нельзя было их не чувствовать, не видеть, не осязать. Какой бы предмет ни подпал под его животворящую кисть, хоть бы то самый обыкновенный, часто встречаемый, Амфитеатров придавал ему такой колорит, извлекал из него такие нравственные уроки, что невольно останавливался слушатель, поражённый простотою и естественностью выводов и тайно спрашивал себя: от чего же ему самому ни разу пе пришла в голову такая прямая и сама собою из предмета вытекающая мысль? В самом даже произношении бесед и поучений Амфитеатров имел свои особенности. Просто, даже как бы неловко выходит он бывало на кафедру церковную, начинает, по видимому, без одушевления: но чем дальше, тем прикованней к проповеднику становятся внимание слушателя, тем обильнее пошло в душу его животворное слово. Вы слушаете его не с той горделивой осанкой, которую невольно придаёт вам красноречивый оратор, не с выражением критицизма, даже не с готовою на устах похвалою, – нет, при сказывании Амфитеатрвым поучения никто бывало духу не переведёт, с похвалою некогда собраться. Он сполна завладел вами, и уже не выпустить вас из рук до последних, заключительных слов своих: «Ему же слава во веки веков, аминь». Но вот уже нет властителя ваших дум благочестивых; он сошёл с кафедры также просто, также, если хотите, неловко; вы проводили его благодарными очами и уже забыли личность проповедника: с нами осталось только живое, поражающее слово его, и вы осязательно чувствуете, как глубоко и благотворно пошло оно в душу вашу.

Заметим здесь, что гомилетические произведения Амфитеатрова, относящиеся к эпохе его молодости, значительно разнятся от тех, которые писал он уже в пору зрелого мужества. Обладая счастливым даром обнимать предмет поучения разом, всеми способностями души своей, он в первые годы своего проповедничества позволял себе иногда уноситься в область фантазии и некоторого мистицизма. Чуден, невыразимо – обаятелен был мир видений, открываемый вдохновенным служителем евангельской истины! Теперь уже нет этих поучений и бесед: ибо Амфитеатров, по мере того, как возрастал и укреплялся в священном деле проповедования слова Божия, сам истреблял большую часть своих творений, а выпросить их для переписки почти не было никакой возможности. «Читай Димитрия Ростовского, читай св. Златоуста, – что тебе мои проповеди! – так бывало отвечал он иному неотступному почитателю его проповеднического таланта. В другом периоде своего проповедничества он является уже более серьёзным испытателем тайн науки христианской, и уже нисколько не даёт воли ни фантазии, ни даже особенно сильному и тревожному чувству. Ровнее и спокойнее идёт речь его, переводимая то из сердца в ум, то из ума в сердце. Для мира явлений, видимых долу, более нуждающихся в просветлении их светом истины, он покинул ту область, в которой так привольно и усладительно носилась душа его, в первые годы разумносознательной своей деятельности.

В 1837 году начал выходить духовный журнал при киевской академии: Воскресное Чтение. В первый раз Амфитеатров увидел здесь в печати произведения пера своего. Но не вдруг выступил он с самобытными творениями. Как бы не доверяя себе, он обратился к св. Димитрию Ростовскому, и поместил в двух первых номерах означенного журнала два поучения сего святителя в сокращённом виде. Можно подумать, что Амфитеатров положил его перед собою, как образец для своих оригинальных произведений, как указателя, в каком духе и настроении станет писать и он для журнала, как один из главнейших и деятельнейших его сотрудников. Первою оригинальною статьёю Якова Косьмича в Воскресном Чтении была Лилия, – это восхитительнейшее произведение яснозрящего ума, во всем созерцающего благость и премудрость Создателя. Вслед за тем беспрестанно начали появляться статьи Амфитеатрова, и хотя в означенном журнале не принято обыкновение выставлять имя автора: но всякий, кто сколько ни будь ознакомился с манерою и слогом Амфитеатрова, – с первой же строки мог угадать его сочинение. Необыкновенная живость картин сила потрясающая сердце, редкая умилительность и естественность, не чуждая некоторого юмора – вот отличительные черты статей Амфитеатрова. Всё подавало ему тему для назидательных размышлений: характер книг богослужных, свящ. История и благочестивые предания, перемены года, естественные явления в природе, даже самые обыкновенные действия человеческие озаряемы были небывалым светом и возводились христиански-художественным пером его в перл создания. Особенно увлекательны и в высшей степени утешительны были мудрые беседы его, подобные, например, Беседе священника с прихожанином, у которого сын распутный; Беседе о сиротстве или, Беседе священника с бедною вдовою, оставшеюся с сыном. Кажется, слышишь голос отца, соболезнующего о твоей невознаградимой потере; чуешь сердцем утешение друга, для которого твоя скорбь стала его скорбью, твоя беда его бедою, и горькая слеза ощутительно растворяется успокоительной сладостью. Хроника и жизнь, статья, напечатанная в 46 № за XI год журнала была последнею статьёю Амфитеатрова, появившеюся при жизни автора.

Появление Маяка вызвало нашего учёного на новую литературную деятельность. Умное, строго-христианское и честно-русское направление этого журнала возбудило во всех благонамеренных людях живое участие; по просьбе издателя, Амфитеатров согласился поступить в число его сотрудников. Не считая, впрочем, себя ни беллетристом, ни присяжным литератором, он вачал помещать в смеси Маяка небольшие статейки, заимствуемыя из простонародного быта, под названием Простоволосые. Наконец в 1844 году появилась в этом журнале большая повесть: Лёва Долина, подписанная так: писал Афанасий Иванов, самовидец. Кто такой этот Афанасий Иванов? – спрашивали литературные аристократы, изумлённые высоким талантом неизвестного киевлянина, глубокой и многосторонней наблюдательностью, добротой, живостью и какою-то наивностью чувства, силою воображения и необыкновенною меткостью и картинностью рассказа. Тогда ещё преследовали эту речь, которая в таком совершенстве явилась после в рассказах Григоровича и Тургенева; тогда этот язык некоторые журналы, без милосердия наводнявшие нашу литературу иноземными фразами в дикими оборотами речи, называли «мужицким»: во публика не всегда слушается журнальных говорунов, не всегда подчиняется литературному их деспотизму. Неизвестный Афанасий Иванов заинтересовал собою всех; в литературных кружках образовались партии и, как водится, одни до небес превозносили, другие отзывались с пренебрежением об этом оригинальном произведении Амфитеатрова.

Канва повести Лёва Долина очень проста, и узоры, вышитые по этой канве, вовсе невычурны. Простой, русский мужичок полюбил девушку, а девушка полюбила его. Как водится в романах и в жизни действительной, встречаются препятствия, которые доводят бедного Лёву до петли или, по крайней мере, до решительного намерения повеситься. Впрочем, всё кончается благополучно. Лёва женится на своей Наташе, становится отцом, и – повести конец.

Что может быть проще и даже, если угодно, пошлее этого предмета? Любовь уже так устарела; чувства влюблённых, сто тысяч раз описанные во всевозможных романах, повестях и поэмах на всевозможных языках и наречиях, до того износились, что написать, что ни будь занимательное по этой части, без обстановки другими, более эффектными, происшествиями, почти невозможно: но тут-то и виден художнический талант автора Лёвы Долины. У него русское сердце сказалось всей широтой любви, чистой, неиспорченной; у него сказалась воля со всей своей борьбой и колебанием между добром и злом, между законностью священных обязанностей и мятежностью общего всем эгоизма; у него русский ум явился со всей своей сметливостью и досужеством, со всеми наконец заблуждениями и предрассудками, словом: «здесь русский дух, здесь Русью пахнет».

Но, не увлекаясь пристрастием, скажем, что Амфитеатров, в своих светски-литературных рассказах, отличаясь неподражаемым искусством чисто-русского, искреннего слова, – в очертании характеров далеко неточен и нетвёрд. В этом разе с автором Лёвы Долины случилось то же, что и с народным вашим поэтом Кольцовым. Пока они не выступают из знакомой и понятной им сферы, до тех пор изображения их живы и увлекательны, а только шаг из этого круга, – все становится бледным, неестественным, неправдоподобным.

Кроме прямых своих обязанностей по профессорской кафедре, Амфитеатров был одним из главных сотрудников, по составлению Сборника поучений для простого народа. Но окончательная отделка уроков, по классу церковного красноречия, была в это время предметом серьёзных его дум и занятий. Первая часть Гомилетики давно уже была представлена им в духовно-учебное управление, и наконец в 1846 году вышли в свет в двух томах Чтения его о Церковной словесности или Гомилетика. Весь учено-литературный мир встретил похвалами и радостными приветствиями это превосходное произведение глубоко-наблюдательного ума, многосторонней учёности и долголетнего опыта. Все наши отечественные журналы, редко согласные между собою в оценке известного сочинения, в настоящем случае единодушно отдали должную справедливость автору Гомилетики. Лестные отзывы просвещённейших мужей и опытнейших в деле проповедания слова Божия пастырей Церкви сыпались на Амфитеатрова со всех сторон. Действительно, ни прежде, ни после в нашей литературе не являлось ничего подобного. Как классическая книга, Гомилетика Амфитеатрова заслуживает полнейшее уважение: но и, кроме того, она должна занять почётнейшее место у всякого любителя истиннорусского, православного просвещения. Как мелки и жалки подле этого высокого руководства кажутся все прославленные творения западных ораторов! Поверяемые строгим критериумом великих светил Церкви Вселенской, самые пышные слова и речи Бурдалу и Массильона вдруг разоблачились от той роскоши, которою убирались они пред лицом света, приученного глядеть только на лицевую сторону церковно-ораторских произведений. Драгоценный подарок из кабинета Его Императорского Величества был Всемилостивейшею наградою благородному и добросовестному труженику науки. 26 марта 1848 года Государь Император, по представлению обер-прокурора св. Синода, соизволил пожаловать Амфитеатрову осыпанный бриллиантами перстень в четыреста рублей cep. Таким образом последняя заря многотрудных дней незабвенного профессора академии осветилась Всемилостивейшим вниманием Августейшего Покровителя всего доброго и полезного в нашем любезном отечестве. А между тем, не без искренней, конечно, душевной радости видел Амфитеатров что семя, сеянное им, в продолжении всей жизни, пало не на бесплодную землю. Целые сотни его воспитанников, из коих многие уже занимают высокие места в иерархии церковной, с благодарностью произносят имя своего наставника, и во всех концах обширного нашего Отечества есть делатели, возросшие и питавшиеся вдохновенным словом профессора Амфитеатрова.

Зная по опыту всю важность и благотворность единственно верного и спасительного руководства св. Церкви в жизни верующих, Амфитеатров положил изобразить её, как любвеобильную Матерь, с нежностью и любовью пекущуюся о чадах своих, и научить христиан, как в святых её уставах и учреждениях обретать наставление и утешение, отраду и благопотребную помощь. Плодом этой благочестивой решимости были Беседы об отношении Церкви к христианам, помещаемые сначала в Воскресном Чтении и потом напечатанные отдельно 1847 года. Требования на эту полезнейшую книгу были так велики, что в самое непродолжительное время понадобилось второе, потом третье и наконец четвёртое издание, – и все это не более, как в восемь лет. Отрадное явление для всякого истиннорусского человека, не доверяющего гибельной цивилизации! Вся православная Русь с восторгом встретила это новое произведение высокого, творчески-христианского ума. Знаменитые иерархи нашей Церкви приветствовали автора благодарностью, испрашивая на него благословение Бога Вышнего.

Искренно привязавшись к вдохновенному слову св. Златоуста, Амфитеатров, отлично владевший греческим и латинским языками, переводил в часы отдохновения и помещал в Воскресном Чтении Письма великого Отца Церкви к диакониссе Олимпиаде. Собрание этих переводных писем составило книгу, вышедшую в свет 1853 года, уже по смерти переводчика.

Глубоко и основательно изучив все философские системы древних и новейших школ, постигнув всю призрачную высокость философии, Амфитеатров терпеть не мог вмешательства её в дело веры. Энергически восставал он против всякого, кто осмелился бы при нём какую-либо неисследываемую тайну Веры подвергать философскому анализу; против таких, по выражению его, абсолютов действовал он всеми доказательствами, почерпнутыми прямо из живоносного источника истинной премудрости, и, как молотом, разбивал все их софистические убеждения. Вообще Амфитеатров не любил германщины, и даже к немецкому языку всегда питал непреодолимое отвращение, хотя и знал его сам. Враг всякой выспренности туманной, он не терпел её нигде; вычурные выражения и хитро придуманные фразы он преследовал неотразимым сарказмом. Беда, бывало, студенту, который осмелился бы щегольнуть каким ни будь модным, журнальным выражением, или иностранным словцом, скроенным на русскую стать! Отлично знакомый со всеми корифеями нашей литературы, Амфитеатров метко указывал хорошую и дурную их сторону, и нещадно поражал своим резким приговором вычурность и манерность Марлинского и его последователей. Как бы ни был хорош оборот, как бы ни роскошно риторическое словоизвитие, Амфитеатров прямо обличал их неестественность, где бы и в чем бы они ни встретились, – в поучении ли, в беседе, к студенческой диссертации или в беллетрическом сочинении прославляемого литератора. Вторая часть его Гомилетики содержит в себе великое множество таких заметок, полных глубокого убеждения и самого лёгкого и приятного юмора.

Чуждый ложного этикета, проповедуемого заморским образованием, Амфитеатров обходился с воспитанниками академии, как с младшими своими братьями, – и студенты понимали своего доброго и умного наставника. Как чести, добивались они от своего «Кузьмича» искреннего ты, вместо церемонного, на французский лад построенного, вы, и простительно завидовали тому, кого он удостаивал своего откровенно-дружеского обращения. Такие счастливцы бывали у Амфитеатрова в каждом академическом курсе; любвеобильному сердцу его как будто тесно и грустно было оставаться всегда одному; он искал с кем поделиться добрым искренним словом, и всегда находил такого в кругу скромных и благонравных воспитанников академии. Сам познав нужду во всей её тяжёлой наготе, Амфитеатров любил благодетельствовать беднякам, лишённым всякого вспоможения. Но благодетельствуя, он крепко не жаловал излияний благодарности, и с досадой отворачивался от того, кто решался приступать к нему с изъявлением признательности. За то как он радовался, если видел, что благодеяние его не пропадает даром, что поднятый им из бедности и нищеты оправдывает его надежды и желания! «Спасибо тебе, голубёнок, говаривал он такому бедняку: я знал, что из тебя будет прок!» Вот и вся для него награда!

Но эта любящая, эта прекрасная душа с грустью отказывалась от счастья супружеской жизни. Обременённый немощами и неисцелимой болезнью, Амфитеатров умер, как и был, одиноким. Напрасно в дружеских откровенных беседах советовали ему приискать себе достойную спутницу жизни, – он упорно и с грустною иронией отказывался от этого. – «Эх! говаривал он в таких случаях, что я за сумасшедший, чтоб заставить какую ни будь бедняжку терпеть мои немощи, мои болезненные капризы! Мне одному дал их Бог; один и понесу я их до могилы». Черта высокая, полная истинного самоотвержения! Он не изменил единственной спутнице своей многотрудной жизни, вместе с ним терпеливо переносившей его немощи, – спутницей этой была наука. С нею-то прожил он неразлучно более четверти века, и проводила она его в могилу, оставшись живою свидетельницей полезнейших трудов своего неизменного друга.

Амфитеатров редко являлся в обществе. Он всегда чувствовал себя неловко там, где люди говорят, для того только, чтоб не молчать, и где задушевная мысль является странною и эксцентрическою. Оставаясь из приличия на какие-нибудь полчаса, он незаметно уходил к своим пенатам и заводил с ними умный и оживлённый разговор. Чувство изящного, широко развитое богатою душой Амфитеатрова, заставляло его любить музыку, но только не итальянскую, не ту, которая является в наших светских романсах, а музыку простую, народную, где поёт сама душа, под аккомпаниман животрепещущего слова. Но больше всего утешали скорбную душу его песнопения нашей Православной Церкви. Самые простые напевы погружали его в умиление, и оставался он неподвижным, прислушиваясь внутренним слухом к высокой мелодии, неуловимой никаким контрапунктом.

Почти двадцатилетняя, ревностная, неутомимая, учёная служба и частые недуги предрасположили Амфитеатрова сначала к преждевременной старости, а наконец к болезни, единственным исходом которой большею частью бывает могила. В первую неделю Великого Поста Яков Космич, движимый святым, христианским чувством, посетил пещеры, для поклонения нетленным мощам угодников Божиих. Возвращаясь оттуда, он получил простуду, которая скоро обратилась в смертельный недуг. По убеждению близких к нему, Амфитеатров принял пособие медицины: но и та скоро отказалась восстановить здоровье, быстро разрушаемое тяжкой болезнью. Летом 1848 года, месяца за полтора до своей кончины, Яков Космич переехал за город в хутор, принадлежащий митрополитанскому дому, чтобы пользоваться лечением на свежем сельском воздухе: но уже и природа не могла поддержать сил, потрясённых в самом основании своём. Чувствуя приближение кончины, Амфитеатров переехал в митрополитанский дом, находящийся при Софийском соборе, а потом, за несколько дней до смерти, в академию. Здесь с полным присутствием духа занялся он составлением духовного завещания, и, устроившись таким образом, отложил за тем всякое попечение житейское, и стал уже думать исключительно о приготовлении себя к дальнему и невозвратимому путешествию. Два раза сподобился он причаститься святых и животворящих таив, достойно благодаря Господа за вся благая в животе своём, и с особенным чувством умиления принял таинство елеосвящения. 8 июля, в полдень, высокопреосвещеннейший Филарет, митрополит Киевский, посетив страдальца на болезненном его одре, осенил последним благословением того, кого некогда сам руководил в деле православного просвещения; а вечером, в тот же день, как бы по некоему предчувствию, собрались к умирающему некоторые лица, родные и близкие ему. С ясным и весёлым лицом простился он со всеми, дружелюбно выговаривая за то, что они беспокоились для него. Ещё минута – и Якова Космича не стало... Безболезненно разрешился дух его от тела, уже истомлённого страданиями; мирно и тихо сомкнулись усталые вежды доброго христианина. Он скончался в десятом часу по полудни в камере, находящейся в новом академическом корпусе, насупротив библиотеки.

Тело усопшего, сопутствуемое знатнейшим киевским духовенством, из которого многие были воспитанниками Амфитеатрова, прибывшими единственно по усердию и уважению к памяти покойного, сопровождаемо было от братского до выдубицкого монастыря, где, по собственному желанию усопшего, почили бренные останки его. На скромном памятнике, воздвигнута на могиле Якова Косьмича Амфитеатрова, нет хитрых выражений земного тщеславия, а стоят слова Писания, которое обнимал он умом и сердцем своим: аще живем, аще умираем, Господни есьмы. (Рим.14:8)

Губительная болезнь, свирепствовавшая в Киеве летом 1848 года, вынудила академическое начальство принять свои меры, и согласно резолюции высокопреосвещ. митрополита студенты академии, ещё до окончания учебного года, были распущены кто по домам, кто к знакомым в ближайшие селения, не подвергшиеся опустошительному действию холеры.

В четырнадцатом курсе, окончившемся 1849 года, выпущены магистрами следующие воспитанники:

В следствие предложения обер-прокурора св. Синода от 30 июня 1847 года, в состав пятнадцатого академического курса вытребовано было из семинарий следующее число воспитанников:

Благодаря истинно-зиждительным началам, положенным в основание духовного просвещения, академия киевская в настоящее время по преимуществу явилась благодатным приютом для соседственных и соплеменных нам народов, жаждущих православного учения. 25 Февраля 1850 года, в собрании членов окружного правления, докладывало было, между прочим, что управляющий генеральным консульством нашим в Сербии, генерал-майор Левшин донёс государственному Канцлеру, что тамошнее правительство, постоянно содержавшее несколько молодых Сербов в университетах парижских и германских, прекратило ныне отправление их туда, дабы сербское юношество не заражалось господствующими в тех учебных заведениях идеями, и что князь Карагеоргиевич приказал впредь посылать молодых Сербов, для высшего образования, в одну только Россию. В следствие изъявленного на сие Всемилостивейшего соизволения, академия киевская с сих пор стала принимать в священные стены свои ещё других юношей соплеменного нам народа.

Академия в настоящее время должна была расстаться ещё с несколькими своими наставниками. При самом начале сего курса ордин. профессор философских наук архимандрит Феофан, по многочисленности возложенных на него обязанностей, вынужден был отказаться от преподавания свящ. Писания, и кафедра сия, по определению академической конференции, была поручена окончившему курс студенту Ивану Рудневу. В январе 1850 года Феофан вступил прошением к высокопреосвещ. митрополиту об увольнении его от инспекторской должности, что немедленно и последовало. В том же году (31 марта) последовало определение св. Синода о назначении архимандрита Феофана, согласно изъявленному им желанию, настоятелем к православной церкви в Риме. Благодарная академия, в лице начальствующих, поспешила принести достойнейшему своему делателю последнюю дань искренней признательности, и тогда же вошла с представлением об исходатайствовании Феофану полного оклада профессорского жалованья. К общему удовольствию исполнилось и это, и академия навсегда простилась с достойнейшим профессором, оставившем по себе вечную память в училище, которому он сам был обязан воспитанием, и которому честно и многополезно прослужил целые семнадцать лет.

Авсенев Пётр Семёнович (архимандрит Феофан) родился 1812 года Воронежской губернии в селе, именуемом Московский Посёлок, и был одним из шести сыновей тамошнего священника. Первоначальное образование он получил в Воронеже в низших духовных училищах. Быстрые, не по летам, успехи скоро довели его до семинарии, откуда, по окончании в 1829 году курса, оп поступил в киевскую академию. Семнадцатилетний юноша был редким явлением в высшем училище, как по своей молодости, так и по необыкновенной жажде к учению. Его беспримерное добродушие, его простосердечие и общительность могли привязать к себе всякого, тем более таких молодых людей, какие бывают в академиях, которые в течение четырёхгодичного периода срастаются друг с другом чувством и мыслью, у которых не бывало никогда и ничего заветного. Отлично владея немецким языком, Авсенев для своих товарищей студентов был истинною походкой; безотказно служил он всякому, кому открывалась надобность прибегать к чтению немецких источников. Он был истинно добр, скромен, в высшей степени послушен, прилежен, чист душой и телом, благочестив и чужд всех праздных занятий, даже дозволенного отдыха студенческой жизни.

Окончив академический курс наук в 1833 году, Авсенев, по зоркому выбору ректора Иннокентия, оставлен был при академии бакалавром немецкого языка. Должность эту нёс он около трех лет. Преподавание немецкого языка, не стоившее ему ни малейшего труда, раскрыло для любознательности его обширное поприще: читая историю немецкой литературы, он в тоже время знакомился с немецкой философией, и к удовольствию своему получил кафедру Философии. На долю Авсенева досталась Психология. Занятие этой частью науки как нельзя более пришлось ему по сердцу. Углубляясь все более и более в предмет свой, он увлёкся им совершенно. Глубокое понимание всех философских отвлечённостей, живое и искреннее сочувствие ко всему, что входило в состав его науки, сглаживали в устах Авсенева всю угловатость учёной терминологии и давали понятливым слушателям его всегда живую, ясную и определённую мысль. Добрая и чистая душа его, всегда дружеский и ласковый тон, искренность и выражение любви держали его в некоей особенной связи с слушателями, которые особенно дорожили психологическими лекциями. В самых глубоких изысканиях Авсенев шёл твёрдо и неуклонно, держась слова Божия и учения Церкви православной, всегда руководивших его в самом напряженном мышлении. Такая гармония знания и веры, встречаемая у него там, где иной не мог бы и думать о ней, была истинно поразительна и делала сущей драгоценностью слово мудрого наставника.

Такое самостоятельное мышление нашего философа не могло не сделаться известным учёному миру. Благодарное начальство возвело Авсенева в 1839 году в звание экстраординарного профессора академии, и в тоже время Киевский университет св. Владимира пригласил его на существовавшую тогда при нём кафедру философии. Не оставляя службы при академии, Авсенев, по собственному его выражению, приложил труды к трудам, и в скором времени приобрёл всеобщую расположенность и привязанность как наставников, так и воспитанников университета. В эту эпоху учёной деятельности Авсенева труды его, действительно, увеличились вдвое: ибо, преподавая академистам науку во всей её глубине и обширности, он должен был для университета сокращать и упрощать свои лекции, приближаясь, сколько возможно к понятиям своих новых слушателей, не приготовляемых заранее специально к такому предмету. Между тем почти в туже пору, по распоряжению академической конференции, Авсеневу поручено было чтение Истории новейшей философии. Головоломная отвлечённость и хитро-придуманная запутанность таких систем, каковы системы Фихте, Шеллинга, Окена, Гегеля и восторженных последователей сего последнего, не испугали нашего глубокомысленного философа. С твёрдостью мыслителя-христианина он разоблачил призрачность философствования, заносившегося в туманную сферу непостоянных идей и странных понятий, и скромно указывал на утрированную восторженность Гансов и Рейнгольдов, – русских и немецких, видевших в последнем представителе германской философии чуть не пророка.

Испросив себе увольнение из духовного звания, Авсенев в скором времени достиг чина коллежского советника и думал было вступить в брак. Но Промыслу угодно было назначить ему другую спутницу жизни. Будучи самым строгим и послушным сыном Церкви, Авсенев всегда ходил к ранней обедне, и возвратившись домой, обыкновенно размышлял о дневном Апостоле и Евангелии, что иногда оставалось для него задачей на целый день. Не думая особенно о настоящем, не строя шатких плавов в будущем, он был наконец приведён к необходимости подумать о монашестве. Много содействовало этому ещё и то обстоятельство, что один из сослуживцев по академии, ближайший друг его, поступил в монашество. Мысль о том же с этой поры не оставляла его уже ни на минуту. Решиться на это окончательно ему не стоило большого труда, потому что образ жизни его давно уже был истинно монашеский. Наконец крепко задуманное Авсеневым намерение было освящено Церковью и приведено в исполнение: 11 октября 1841 года Пётр Семёнович был пострижен в монахи, и наречён Феофаном. Обряд пострижения совершал над ним сам высокопреосвещеннейший митрополит Филарет в пещерах препод. Антония. Всей душой принял он высокие обеты монашества, и ещё более усилил строгость и внимание к самому себе. 16 июля 1846 года Феофан возведён был в сан архимандрита, а в октябре того же года занял должность инспектора академии.

Желая остаться строго-верным новому своему призванию, Феофан начал отдаляться от философских занятий, сознав в душе своей, что все это более мудрость по стихиям мира сего, a не по Христе. От того, будучи уже ординарным профессором философских наук, он старался переместиться на какую-либо из богословских кафедр, и, не успев в том, принял на себя, сверх своего главного предмета, преподавание библиологии. Таким образом неутомимому трудолюбию его открылось ещё новое поприще: отовсюду окружённый толковниками св. Писания, он день и ночь углублялся в них без отдыха. Но расстройство здоровья было ответом на это новое его увлечение. Терзаемый болезнью, он начал мало по малу хладеть ко всему; не хладел только к своим монашеским обязанностям, и начал уже ежедневно ходить в церковь на службы. Он не отказывался и от врачебных пособий, хоть и знал, что все это напрасно. Неисцелимая болезнь уже пустила свой корень в истощённый организм труженика науки, которую не имел он духу совсем покинуть и в болезненном своём положении. Напрасно врачи советовали ему хоть несколько дать себе отдых от учёных занятий и духовных упражнений, – он спрашивал их: что значит отдых? – и продолжал многообразные труды свои. Действительно, с детства ревнивая и проникнутая энергию ума и воли деятельность наконец истребила в нем самое понятие о том, что такое отдых.

Нужно было избрать другой род служения. Получив настоятельство при посольской нашей церкви в Риме, Феофан в августе 1850 г. выехал из Киева в Петербург, где и остался на зиму по болезни, а летом 1851 года прибыл в Рим. Выехав, по случаю жарких летних месяцев, на дачу в окрестностях Альбано, Феофан стал чувствовать себя несколько лучше. Высокое местоположение и тонкий воздух видимо начали укреплять его. Желая усугубить пользу пребывания своего на даче, он стал употреблять холодные ванны и усиленное движение. Сверх ожидания, оказалось действия противные. Возвратившись в Рим, он уже начал редко, и то с большим трудом, выходить из дому. Последнею службою его была всенощная, на 6 января 1852 года, в день Богоявления Господня. С великого поста он уже не оставлял своего болезненного одра; в великий четверток исповедовался, в великий пяток имел последнее свидание с нашим посланником, сказав ему при сем, что он уже готов к смерти. Как он обрадовался, дождавшись св. Пасхи! С каким горячим чувством целовал он красное яйцо! В ночь на понедельник (31 марта) он стал чувствовать себя очень трудно, и в 6 часу утра, выслав от себя прислугу, скончался, невидимый никем, кроме Бога, Которому служил втайне столько лет...

Так кончилась жизнь весьма замечательного в духовном в учёном мире человека! Его безвременная совестливость в недоверчивость к самому себе были причиною того, что он не был известен в свете, как писатель. Семнадцать лет он постоянно выдавал записки для своих слушателей по немецкой литературе и по разным частям философии, и с каждым курсом всегда переделывал последние, никогда не находя их доведёнными до желаемого совершенства. На все просьбы друзей об издании в свете своих записок он обыкновенно отвечал: «не пришло время». Немногое число статей его помещено в Воскресном Чтении – вот и все, что осталось от него в печати! А между тем богословские, философские, исторические и естественные науки составляли всегдашний, обыкновенный круг его занятий, из которого не выходил он никогда. Языки еврейский, греческий, латинский, итальянский, французский и немецкий знал он в совершенстве, а на двух последних говорил, как на русском.

Ни в светском быту, ни в монашестве Авсенев ни любил ни славы, ни денег, ни роскоши, ни забав, ни даже каких-либо удобств в домашней жизни. В обществе он отличался необыкновенною скромностью и смирением; никогда не принимал участия в светских развлечениях, и при всем том почти всегда находил себя посреди кружка собеседников, любивших умное его слово. Мысль всегда глубокая, свежая, светлая, отрадная, хоть и не без некоторой идеальности, всходила из уст его, веявших чистотой и христианскою святыней. В домашней жизни он был прост, открыт, ласков, общителен, тих и невзыскателен, щедр и благотворителен до самоотвержения; не прилагая сердца своего ни к чему, что имел, кроме только книг, да и те не держал, как мёртвый капитал, а давал их читать всякому, и даже сам назывался на то. Привязанный к Киеву долголетним в нём пребыванием, Феофан оставил его с большим сожалением, и в самом Риме всё утешал себя мыслью, что, может, ещё возвратится к святым угодникам Печерским. Легко свыкаясь с другими по своему мягкому и голубиному характеру, он непременно подчинялся тому, с кем свыкался. Музыка доставляла ему высокое наслаждение; иногда, как учёный, он старался вникать в её математическое и психологическое значение, a иногда предавался ей, как невзыскательный любитель, всегда, однако ж отдавая предпочтение музыке церковной; он сам иногда разыгрывал на гуслях некоторые духовные концерты. Владея вполне развитым эстетическим чувством и проводя всюду параллель между духовным и чувственным бытием, Авсенев на все изящные искусства смотрел только с точки высшего, философского их значения. Такой же взгляд имел он и на все события истории и своей собственной жизни; это, между прочим, сообщило характеру его некоторого рода идеальность. Следы глубокого размышления остались на лице его и тогда, когда смерть положила на него разрушительную печать свою. Только за два дня до кончины он выпустил из рук всегда любезные свои книги, составлявшие почти всё его достояние. Другую книгу, более вразумительную и менее утомительную читал он в последние часы свои, – это была икона Спасителя. И можно было подумать, что ряд мыслей и дум, начатый им здесь, неизменно продолжался и там, доколе блаженное ведение того, что уловлял он здесь только зерцалом и в гадании, не осенило боголюбивого философа успокоительным, вечным созерцанием...

Феофан погребён в Риме на кладбище, недалеко от ворот св. Павла, имеющем назначение быть местом успокоения для всех христиан, не принадлежащих к римской церкви. Это место есть одно из очаровательнейших в Риме. Густо оттенённое кипарисами и расцвеченное благовонным кустарником, с правильными рядами могил и чистыми дорожками, оно не веет на посетителя тем тяжёлым чувством, какое обыкновенно испытывает живой посреди мёртвых. Изящные мраморные памятники большею частью над людьми, увлечёнными любовью к изящному и положившими здесь кости свои, во свидетельство своего стремления к нему, мирят на этом поприще состязания временного с вечным радость бытия с печалью смерти. Недалеко от входа в эту мирную обитель разноплеменного, разноверного и разноязычного братства, соединённого местом последнего успокоения, видев пышный мавзолей, с надписью: Carlo Brulow, а близь него курган, ничем особенным не отмеченный, с надписью на черной дощечке № 195. На вопрос: кто похоронен здесь? – сторож кладбища спокойно читает в своём каталоге: № 165 archimandrita Russo Thieophane. № 166: Carlo Brulow, – два имени, из коих одно сопровождается указанием на принадлежность его России; другое оставлено, как есть, с одним его знаменитым и славным в мире искусства именем и прозванием. И действительно, – кому неизвестно, кто такой Брюлов? Кто не знает его хоть по слуху, если не по близкому знакомству с его бессмертными произведениями? Кто же знает Феофана, архимандрита русского, так странно и неожиданно встречаемого в Риме, на этом кладбище?.. Знают многие и очень многие, что это тот самый философ, которого звали в мире Петром Семёновичем Авсеневым, и памятью которого дорожит киевская академия, воспитавшая его и пожавшая лучшие плоды его просвещённой деятельности…

На открывшуюся после архим. Феофана должность инспектора академии определен бакалавр киевской академии иеромонах Даниил, который 12 ноября 1850 года возведён в сан архимандрита и утверждён в звании экстраорд. профессора богословских наук.

Рассталась академия и с другим отличным деятелем на поприще философии. экстраорд. профессор Гогоцкий, состоявший сверх того при университете св. Владимира доцентом и 16 октября 1850 года возведённый св. Синодом на степень ордин. профессора, согласно прошению, уволен от училищной службы при академии. А так как в эту пору в университете прекращено было преподавание философии светскими лицами, то Гогоцкий, по причислению его к министерству народного просвещения, назначен цензором киевского цензурного комитета. Бакалавр богословских наук, иеромонах Антонин (Капустин) в сем же году (15 мая 1850 г.) отправился в Афины настоятелем православной Церкви, состоящей при тамошней миссии. За назначением, по случаю смерти профессора Амфитеатрова, на кафедру Церковного красноречия бакалавра Фаворова, класс Патрологии поручен окончившему курс студенту Щеголеву Никифору, а на вакансию бакалавра по классу богословских наук перемещён св. Синодом законоучитель Белоцерковской гимназии магистр священник Колосов Алексей. Но важнейшая перемена произошла в назначении ректора академии. Высочайшим повелением, последовавшим 23 день декабря 1850 года, архимандрит Димитрий Всемилостивейше назначен был епископом Тульским, а должности ректорская и профессорская поручены ректору киевской семинарии, доктору богословия, архимандриту Антонию. Следующего же года января 12 он был утверждён в сем звании св. Синодом, с поручением его управлению Киево-братского первоклассного монастыря и с назначением ордин. профессором наук богословских.

Независимо от официальных занятий, начальство академическое в настоящую пору постоянно получало различные предложения, касавшиеся учебной части. Так протоиерею И. М. Скворцову, утверждённому 13 октября 1850 г. высокопреосвещ. митрополитом в звании члена внутреннего правления академии по части учебной, поручено было св. Синодом приспособить, сколько возможно это, ближе к семинарному курсу изданные им в 1848 году Записки по церковному законоведению. В то же время, в следствие отношения министра народного просвещения, св. Синод постановил – поручить правлению киевской академии немедленно распорядиться составлением программы для преподавания Церковной истории и Церковного законоведения в университетах и других высших учебных заведениях, а штатный врач академии, статский советник Пелехин принял на себя составление подробной программы физиологии н народной диэтетики для преподавания сих наук в семинариях.

Литературные труды наставников академии, по-прежнему, представляемые в Воскресном Чтении, являлись в сие время и в отдельных изданиях. Бакалавр Антонин выпустил в свет первый том своего Круга подвижных праздников Церкви, или Собрание слов, бесед и поучений. Ректор академии Димитрий издал в свет первый том своего Собрания слов, бесед и речей, говорённых им в разные времена; бакалавр Григорий Крамарев напечатал курсовое рассуждение: о влиянии христианской Веры на политическое могущество России. Кроме этого вышел вторым изданием Год первый Воскресного Чтения.

Кроме наград, следовавших от св. Синода в разные времена наставникам академии за отличное происхождение ими должностей и повышений чинами и знаками отличия, в настоящем курсе удостоились получить – профессор Чехович Высочайший подарок в 200 р. за отличное преподавание физики в киевском институте благородных девиц; профессор Гогоцкий за преподавание, в звании доцента, в университете лекций истории новой философии 300 p., по разрешению товарища министра народного просвещения.

С окончанием в 1851 году академического курса в звание магистров возведены следующие студенты:

Таким образом академия Киевская, в течение пятнадцати учебных курсов, то есть с 1819 по 1851 год, выпустила семьсот четырнадцать воспитанников, из коих двести шестьдесят восемь получили звание магистров; сто тридцать степень старших кандидатов, (некоторые из них, по выслуге узаконенного числа лет, или вследствие представления ими сочинений, возведены потом в достоинство магистров); триста младших кандидатов и шестнадцать студентов.

Остановимся на сем курсе и искренно пожелаем преспеяния всем последующим. Дай Бог, чтоб училище, считающее почти триста лет своего многодеятельного и многополезного существования, действовало всегда в духе святой Веры, преданности Престолу и любви к Отечеству, действовало долго-долго, если уж нет ничего вечного на земле…