Христианство у готов

Входя в многочисленную группу народов Германского происхождение Готы, по сказанию их историка епископа Раввенского Иорнанда (VI века), обитали в начале в Скандинавии (Scaqzia), откуда, руководимые своим князем Берихом выселились в непосредственно прилегавшую к Балтийскому морю область северо-восточной Германии¹.

Новейшая критика исправляет Иоранда, указывая, что в Скандинавии и Германии Готы издавна жили одновременно и если из первой произошло выселение на почву последней, то не всей готской народности, а лишь отдельной ее части². Переход, вероятно, был вызван какими-либо беспорядками политического или династического свойства.

В Германии, в том именно обширном углу ее, который включал в себя нынешнюю Познань, Пруссию и отчасти Остзейские провинции, Готов знали: Миссилийский путешественник и географ Пифеас (ок. 300 до Р. X.), Плиний, Тацит и Птоломей³. Здесь они соседили с Вандалами, Ругами, Скирами, Славянами и Финнами и кроме многоразличных войн предавались и мирному занятию прибыльной торговли янтарем, какой в изобилии находили на всем своем побережье⁴.

Полную и вместе громкую известность приобретает интересующий нас народ со времени, когда, покинув берега Балтики, перешел на жительство к Черноморью и Дунаю. Что побудило его к этой смене жилищ, для нас осталось загадкой, но вероятнее всего всегда присущая ему жажда предприятий в связи с представлениями о богатстве стран, раскинутых под южным небом. Иорнанд указывает причину в том же, чем древние вообще объясняли подобного рода перевороты в жизни народов, т. е. в чрезмерном размножении Готов, причем пределы прежней страны для них оказались тесными⁵, а самый факте переселения относит почти за две тысячи лет до Р. X. При оценке последнего показания необходимо иметь в виду, что труд Раввенского епископа: "De Getarum sive Gothorum origine et rebus gestis» которым так часто приводится пользоваться всякому исследователю в начальной немецкий или славянской истории, есть ничто иное, как сокращенная передача двенадцати книг Готской Истории, написанной Кассиодором⁶. Римлянин по происхождению, сенатор и советник Teoдориха Великого, когда этот владычествовал в Италии, Кассиодор при написании упомянутого сочинения о Готах, кроме лести Теодориху, руководился еще желанием успокоить национальную гордость единоплеменников, смущенную завоеванием их исконной области варварами и необходимостью до известной степени подчиняться этим завоевателям⁷. Он старался изобразить, что Готы должны быть выделены из всех других народов «презренного» варварского происхождения. Их история не менее древня и не менее богата славою подвигов, как и сама история римская. Искусственность в доказательствах явилась при этом неизбежной. Как увидим, с Балтийского поморья Готы вышли в степные пространства южной Руси, откуда мало-помалу проникли в страну на север от Дуная, где ныне Молдавия, Валахия и Семиградия. В древности, в южнорусских степях кочевали Скифы, а перечисленные Дунайские области, были когда-то владением Даков или Гетов, народа фракийской ветви, сильно беспокоивших Римлян, пока Траян не сокрушил их царства. Кассиодор отождествил Готов со Скифами и Гетами, усвоив первым все то, что классиками рассказано о деяниях двух последних и отождествил тем скорее и удобнее, что греки очень часто Готов именовали Скифами, а в названиях тех, о жизни и деяниях которых он писал, и Гетов есть случайное созвучие. О готском переходе с севера для Кассиодора удобнее было бы умолчать, но так как воспоминание о нем жило среди самих Готов, сохраняясь в устном предании и народных песнях, то историк легко нашел выход из затруднения, отодвинув факт переселения в самую отдаленную полумифическую эпоху⁸. Сам себя называвший agramatus⁹, а потому неспособный к критике Иорнанд верил своему источнику на слово, тем более, что и для него, считавшего себя в родстве с Готами, рассказы о войнах и победах сородичей над Египтянами, Персами, Македонянами, Греками и Римлянами были не менее приятны, как и для самих подданных Теодориха¹⁰.

От вымысла переходя к действительности, находим, что время рассматриваемого в жизни Готов события, должно совпадать с периодом там называемой Маркоманнской воины, той самой, при которой варварский мир впервые дал почувствовать Риму всю силу своего страшного натиска. Имея своим театром все пространство от Регенсбурга до устьев Дуная, война эта происходила в правление Марка Аврелия от 163 до 180 года по Р. X. Кроме Маркоманнов, сообщивших ей свое имя, в ней принимали участие: Квады, Языки, Вандалы, Дакринги, Котины, Буры, Нориски, Виктовалы, Гермундуры и мн. др.¹¹ Дион Кассий передает, что большинство из указанных племен сражалось с Римом, добиваясь поселений в его владениях и таким образом внушает нам предположение о вытеснении их из своих мест вследствие давления совне¹². Юлий Капитолин оправдывает предположение вполне, ссылаясь прямо на это давление, как причину громадной скученности народов в областях, расположенных по левому берегу Дуная¹³. Нет никакого сомнения, что первично, оно исходило от Готов, поднявшихся из германских жилищ и при своем стремлении на юг, как народ многочисленный и сильный, сталкивавших попутные племена одни на другие и гнавший всех их к Истру. В переселенческом походе под предводительством предприимчивого и храброго короля Филимера Гоны держались вначале направления по р. Висле, затем чрез нынешнюю Польшу достигли Карпат и отсюда повернули на юго-восток в Скифию¹⁴, уже ранее по наслухам известную им под именем Оѵim¹⁵. На ее окраине им привелось иметь кровавое столкновение со Спалами, народом, по Шафарику, чудского, т. е. финского поколения¹⁶. Переселенцы взяли верх и затем уже беспрепятственно заняли всё пространство от Днестра до низовьев Дона. С половины III столетия, переступив Днестр, они начали распространяться и в Дакии, завоеванной Траяном, изгоняя отсюда римских колонистов и стесняя остатки гетических племен Костобоков и Карпов.

Днестром вся масса готского населения разделилась на две половины. Водворившиеся на юге России назывались Грейтунгами, (Griu – песок, степь), занявшие лесистую Дакию – Тервингами (Triu – дерево). Впоследствии эти названия исчезли и, взамен их, первые стали известны под именем Остготов, вторые – Вестготов.

Поселившись с конца II века по Р.Х. не вдалеке от пределов Римской империи, варвары-пришельцы не могли не войти с нею в прикосновение, а следовательно в те или иные отношения. Для вашей цели необходимо дать очерк этих отношений прежде всего до времени кончины Константина Великого, причем увидим, что вначале они были исключительно враждебного свойства. Готы в виду богатств и благоустроенности римских городов и поселений были не в силах удержаться от вторжений в чуждые им владения с намерениями грабежа и разорения, тем более, что как все первобытные германцы, так и они, по выражению Тацита, были менее склонны приобретать трудовым потом то, что можно было добыть кровью¹⁷. Разумеется, в свою очередь и Римляне не упускали удобного случая для мести разорителям, хотя больше всего заботились уладить отношения путем мирных договоров. В стремлениях к сему правительство Империи начинает достигать успеха только с половины или даже к концу намеченного периода.

Уже около 215 года итератор: Каракалла при своем походе на восток, встретил толпы Готов внутри Империи, вошедшие сюда бесспорно из-за Дуная и разбил их прежде, чем они успели приготовиться к отпору¹⁸.

В 237 году в правление Максима и Валбина те же варвары разорили приморский город Иетрополион¹⁹, а четыре года спустя сделали нападение за Гемус – вглубь Фракии, где понесли поражение от руки императора Гордиана²⁰. Несмотря на победу, Гордиан усмотрел в Готах врагов слишком опасных для государства и нашел более благоразумным уплачивать им ежегодную дань, нежели допускать их в свои владения²¹. Денежные субсидии получаемые Готами, возбудили между прочим зависть в Карпах, что я было причиною войны Римлян в этим народом²².

Дань, считая ее постыдною для республики, отверг преемник Гордиана Филипп. Немедленно же после сего варвары²³, действуя под начальством короля Остроготы, произвели опустошение в Мизии и в северных частях Фракии. Высланный против грабителей полководец Декий уже не застал их в пределах Империи и поневоле должен был ограничиться тем только, что наказал солдат за небрежность в охране сторожевой дунайской линии. Озлобленные воины перебежали к Остроготе и внушили ему еще новый набег на Империю²⁴.

Для вторичного нападения, свое войско, усиленное отрядами из Тайфалов, Астингов, Карпов и Певцинов, король Готов повел не сам, а поручил его вождям Аргаите и Гунтерику. Мизии опять привелось быть жертвой варварских неистовств. Между прочими поселениями опасность разорения предстояла и главному, мизийскому городу Маркианополю, но жители его спасли себя от смерти и плена, удовлетворив свирепость и жадность врагов высылкой богатого выкупа²⁵.

Войны с Римлянами так счастливо начатые Остроготою не хотел прервать и преемник его Книва. В 250 году с громадной армией разделенной вначале на две части, Книва неожиданно переправившись на правую сторону Дуная, подступил к г. Новам, но вскоре отбитый отсюда правителем Мизии Галлом, перешел к Никополису²⁶. Здесь настиг его Декий, в то время уже император, и поразил так сильно, что если верить Синкеллу, Готов погибло до 30000 человек²⁷. Книва однако не упал духом и вместо бегства назад направился к югу – за Гемус. Близ Берроя произошло новое сражение; на этот раз оно кончилось не в пользу римлян, и победа открыла варварам возможность заняться осадой Филиппополя. Многолюдный и богатый город отстаивал себя храбро и упорно, но наконец вынужден был к сдаче изменой нерасположенного к Докию Наместника Македокии Приска, причем за долговременное сопротивление подвергся на столько беспощадному истреблению, что по сказанию Аммиана Марцелина граждан было избито и забрано в плен до 100000 человек²⁸. Опустошив затем и всю окрестную страну, Готы при виде изобильно награбленной добычи и многочисленных пленников, в числе которых очень много было лиц знатного происхождения²⁹, шли обратно к Дунаю в приятном сознании полного вознаграждения потерь, какие понесли вначале предприятия. Они не подозревали, что Декий давно уже поджидал их возвращения. Пополнив свою армию новым набором и соединив ее с войском полководца Галла, он составил план отрезать варварам путь и перебить всех до одного, чтобы поразить ужасом их единоплеменников³⁰. Встреча произошла в Добрудне у местечка Foram Tebtronii³¹, но результат битвы последовал совершенно обратный, чем как ожидали Римляне. В разгар ее погиб сначала сын Декия, а затем при преследовании неприятеля, попавши в топь, и сам он с большинством своих отборных воинов, буквально закиданных целыми тучами стрел³². Галл, предательству которого Зосим приписывает гибель Декия, присвоил императорское достоинство себе и немедленно же завязал с Готами дружбу, открыл им свободное отступление, оставив в их руках все захваченные богатства и обещал выплачивать ежегодно большую сумму денег с условием, чтобы вперед никогда не опустошали римскую территорию своими набегами³³. Не прошло однако и двух лет, как они снова явились в империи, но при самом начале грабежей были нагнаны отсюда губернатором Паннонии и Мизии Эмелианом³⁴.

В 251 году на римский престол вступил Валериан, вскоре соразделивший верховную власть с сыном Галлиеном. Время правления этих государей должно быть обозначено, как одно из самых тяжких, какие довелось пережить Риму в своей многовековой истории. Внутри Империи свирепствовала ужасающая по своей губительной силе моровая язва³⁵; рядом с ее опустошениями шли опустошения от кровопролитий при восстаниях со стороны тиранов, являвшихся беспрестанно то там, то здесь, а чаще всего в различных областях одновременно. Совне государство терзали варвары: на востоке – Персы, отнимавшие не только отдельные города, но и целые провинции³⁶, с севера – равного наименования народы европейские, а среди них Готы с настойчивостью особенною.

В том же 254 году, прошед беспрепятственно вдоль всей Фракии, Готы достигли Фессалоники и, не щадя никаких усилий, домогались овладеть этим, тогда богатейшим из всех городов Балканского полуострова; Близость Фессалоники к Греции возбудила страшную панику в населении последней. Граждане Афин со всею поспешностью принялись за восстановление стен своего города, бывших в развалинах еще со времен Суллы, жители Пелопонеса – за ограждение Истма. Все проходы, ведшие в Элладу из Фессалии были заняты стражею³⁷. Фесалоника, благодаря крепости стен и мужеству граждан уцелела от ужасов разграбления; осталась нетронутой на этот раз в Греция, но за то по возвращении в свои места варвары, о которых речь, почти беспрерывно переходили Дунай, для опустошения областей, расположенных вблизи его правого берега³⁸. Победы Аврелиана около того же Никополиса, где разбил Книву Декий, как ни много рассчитывал на них Валериан, устрашили хищников только на самое короткое время³⁹.

Виновниками нападений, о которых говорено доселе, были: Готы западные – те, кои жили вблизи Днестра и постепенно проникали в западную половину Траяновой Дакии. Это можно видеть из того, что вторжения, производятся из-за Дуная, что совершаются иногда в союзе с Карпами – племенем дакийским. При Валериане начинаются грабежи со стороны Готов восточных, усевшихся в степных пространствах Новороссии. Их набеги производятся морским путем и на первых порах были исключительно устремлены на азиатские провинции Рима. При том раздоре политических партий, какой в то время происходил в существовавшем в Крыму Босфорском царстве⁴⁰, варвары, которых Зосим именует Готами, Воронами и Уругундами⁴¹, без особого затруднения вошли на полуостров и вынудили Босфорцев выдать им корабли и гребцов для плавания по неведомому еще для них Черному морю. Гребцы направили суда к восточному берегу Понта. Первая высадка имела место около Питиунта (Пицунда). Варвары рассчитывали начать грабежи с этого пункта. Но начальник Питиунта умный и храбрый Сукцессиан дал им такой отпор, что при дальнейших действиях с его стороны они ожидали полного истребления, и потому со всею торопливостью укрылись обратно⁴².

Неудача первого предприятия не ослабила энергии его совершителей. Не далее, как через год жители той же стороны Черноморья к своему удивлению и страху снова увидели русоволосых Скифов, как они называли Готов, на своем берегу. При вторичном набеге Скифы остановились прежде всего у Фазиса, но при всех стараниях не могли овладеть ни самым городом, ни сокровищами возвышавшегося не вдалеке от него богатого храма Фазийской Дианы, которые в особенности разжигали их алчность. За то Питиунт теперь, в отсутствие своего защитника Сукцессиана, вызванного Валерианом для восстановления разоренной пред тем Персами Антиохии, не устоял и должен был вынести тем сильнейший разгром, что варвары хотели выместить на нем свои прежние под его стенами потери. Отсюда они поплыли к югу, держась вблизи берега, постоянно высаживаясь и грабя то, что привлекало их внимание. Так дошли до Трапезунта. И без того многолюдный, в рассматриваемую пору Трапезунт, был переполнен населением. В надежде найти защиту от неприятеля за его двойными стенами, охраняемыми, притом многочисленным гарнизоном, в него стеклись жители всех соседних местностей. Все, по-видимому, указывало, что, занимаясь осадою города, пришельцы напрасно потратят усилия. Так оно и было довольно долгое время. Но римские воины в своих расчетах на неприступность ограждения дошли наконец до такой крайности, что забыв об опасности, предались беспечности и пьянству. Готы не преминули воспользоваться оплошностью и в глубокую ночь, когда стража бездействовала совершенно, им не стоило особенного труда, чтобы, при помощи наперед заготовленных лестниц взобраться на стены и затем спуститься внутрь города. Вместе с частными были разрушены и все великолепные общественные здания, все ценное, что можно было захватить, Готы снесли на свой флот; количество пленных было невероятное и вообще добыча такова, что превзошла самые смелые ожидания варваров⁴³.

Блестящий исход второй экспедиции, предпринятой восточными Готами, возбудил зависть и соревнование и в среде их собратий западных. И они решили испытать счастье в набеге в азиатские области и также морским путем, для чего руками пленных взялись за усиленную постройку кораблей, вероятно, на Днестре⁴⁴. Но приблизилась зима, когда опасности плавания по бурному Черному морю значительно увеличиваются. Это заставило Тервингов изменить план и идти в Азию сухопутно по окраинам Мизии и Фракии мимо городов Истра, Томи, Анхиала. В бухте Филейской (недалеко от Византии) они нашли множество лодок, принадлежавших рыбакам, чем и воспользовались для переправы через узкий пролив Босфора Фракийского прямо к Халкидону на берегу провинции Вифинии. Халкидонская охрана своею численностью далеко превосходила состав неприятельской толпы, но страх взял верх над доблестью римских солдат, начавшую с некоторых пор уже отходить в предание. Одни из них спешили оставить город, под предлогом встречи высланного Валерианом полководца, другие разбежались, не скрывая трусости⁴⁵. Халкидон сдался. Среди разнообразной добычи Готы завладели в его стенах складом боевых орудий и других военных запасов, вследствие чего их отряд доложен был значительно выиграть в своей силе⁴⁶. В Халидоне же нашелся изменник – грек, по имени Хрисогон, взявшийся руководить дальнейшими движениями варваров в стране, куда они вошли. В пределах той же Вифинии Хрисогон повел их к городам: знатной и богатой Никомедии, Хиосу, Никее, Апамее и Прузе, которые и были опустошены один вслед за другим. Та же участь грозила и Кизику, но весеннее разлитие реки Риндака преградило Тервингам их разорительное шествие вперед. На возвратном пути в Никодемию и Никею они вошли еще раз и, как бы срывая зло за то, что прежде ограбленные города теперь ничего не могли дать для их хищничества, предали их пламени⁴⁷.

В промежуток от 261 до 266 года, когда Валериан томился в унизительном плену при дворе вероломного и жестокого Сапора⁴⁸ и Галлион правил Империей один, Готы осаждали Фессалонику и произвели вторжение в Грецию, откуда были нагнаны полководцем Маркианом и самими Ахейцами⁴⁹. Независимо от сего три раза проникали в Азию: в первый раз здесь был ограблен Ефес с его прославленным святилищем Артемиды Ефесской⁵⁰, во второй – опустошены области: Каппадокия, Фригия в Галатия⁵¹, в третий – довершен разгром Вифинии. За последний набег Римляне хотя и отплатили варварам поражением в морской битве при Вифимской Гераклее, однако же не успели отнять всей собранной ими добычи⁵². Около Фессалоники и в Греции действовали, несомненно, Готы западные, но какие из грабежей в Азии принадлежали Тервингам и какие Грейтунгам, сказать определенно невозможно⁵³. Следующее же нападение 267 года, было произведено теми и другими вместе⁵⁴ и притом еще в сообщничестве с Герулами⁵⁵. Пустившись в море на 500 судах, враждебные Римлянам пловцы вошли сначала в Дунай⁵⁶, но после опустошения поселений на его правом берегу, снова возвратились в Понт и направились к югу с намерением проникнуть в Пропонтиду и Архипелаг. На пути выдержали несколько сражений, и все же успели овладеть Византией и Хризополем⁵⁷; затем на азиатской стороне, разорили Кизик, а в Архипелаге – населенные местности на островах Лемносе и Скиросе. От островов варвары переправились к Греции, где последовательно ограбили города: Спарту, Аргос, Коринф и наконец Афины. Мстителем, за Афины явился историк Дексинп, который собрал разбежавшихся аттических граждан и, пробудив их мужество своею одушевленною речью, одержал победу над Скифами⁵⁸ в то или около того времени, как Клеодам истребил их корабли из гавани Пирея⁵⁹. Варвары вынуждены были идти обратно уже сухопутно чрез Беотию, Фессалию⁶⁰, Македонию и Фракию. Они шли, окружив себя, как крепостью, широким кругом повозок⁶¹. У реки Несса, на границе Македонии и Фракии, их встретил сам Галлион и лишил в битве до 3000 человек, исключая тех, кои отдались императору добровольно вслед за вождем Герулов Навлобадом, принятым после того на римскую службу и возведенным потом в звание консула⁶². Дальнейшее преследование грабителей энергично вели полководцы Галлиена, но не достигли их полного истребления⁶³.

Из всех перечисленных вторжений со стороны Готов ни одно еще не грозило Империи такою страшною опасностью, как предпринятое в 268 году, когда вместо Галлиена римский престол занимал Клавдий II, с которого начинается ряд мужественных и деятельных монархов иллирийского происхождения, сумевших оберечь государство от той гибели, какая, по-видимому, решительно близилась к нему в предшествовавшие царствования. К счастью Римлян и славе Клавдия, и это нападение кончилось таким же неуспехом для его виновников, как набег предыдущий. Тервинги и Грейтунги, кроме Герулов, на этот раз присоединили к себе Гепидов, Певцинов и Кельтиотов⁶⁴. Всего варваров набралось до 320000 человек. Но, наверное, в это число не были еще включены сопровождавшие мужей и отцов жены и дети, присутствие которых в экспедиции заставляет предполагать в намерениях Скифов не набеги с целью наживы и только, а, очень может быть, новое переселение в еще более южные страны⁶⁵. Для вмещения всей массы потребовалась громадная флотилия из 6000 судов⁶⁶. Прежде всего варвары решили завладеть городами Томи и Маркианополем, но тот и другой отстояли себя, благодаря, несомненно, тому обстоятельству, что при осаде их неприятели действовали не сообща, а только отдельными небольшими частями. Во всяком случае это была неудача – первая из ряда тех, которые не переставали преследовать экспедицию во все ее продолжение. Вторая настигла ее в узком Босфоре Фракийском, где вследствие стремительности течения и скученности кораблей, управляемых притом же кормчими неумелыми, корабли начали сталкиваться и некоторые пошли ко дну вместе со своими пловцами⁶⁷. На азиатской стороне Пропонтиды хищники высадились, как и прежде, вблизи Кизика, но после недавнего опустошения этой местности не могли найти здесь обилия в добыче. Вслед затем флотилия подошла к Афонскому мысу. Здесь союзники занялись починкой пострадавших от долгого плавания и бурь судов⁶⁸, здесь же решились разойтись по частям для отдельных предприятий. Одни избрали для своих действий Македонию, другие – Грецию, третьи – острова Архипелага. В Македонии, наравне с Кассандрией⁶⁹, должна была вынести осаду, уже в третий раз от одного и того же неприятеля, и Фессалоника. Оба города доведены были до последней крайности⁷⁰, как разнесшийся слух о быстром приближении Клавдия с его легионами заставил Готов прекратить осадные действия, снять лагерь с окраин Македонии и идти внутрь ее, чтобы, льстясь полной надеждою на успех, помериться силами с императором в решительной битве⁷¹. Столкновение, необыкновенно ужесточенное, произошло в Дардании около Наисса⁷². Вначале все обещало победу варварам, легионы были готовы уже ринуться назад, но подоспевшее вовремя из засады подкрепление, также мужество и распорядительность Клавдия радикально изменили ход кровопролития в пользу Римлян⁷³. Скифы потеряли в сражении до 50000 человек⁷⁴ и, разбитые наголову, должны были искать спасения в бегстве по тому же пути, как и после битвы с Галлиеном, так как их корабли, оставленные у Македонского берега, конечно, не замедлили стать собственностью победителей. Но и теперь варвары не переставали нести потери от внезапных нападений преследовавшей их римской конницы, толпами избивавшей врагов и толпами же захватывавшей их в плен. Не было после того, говорит Требеллий Поллион, ни одной римской провинции, где бы отсутствовали готские пленники. Правительство обращало их в поселян, воинов и рабов⁷⁵. Уцелевшие от истребления и плена за все понесенные лишения и утраты успели отмстить Империи разорением одного только Анхиала⁷⁶. Мало было счастья в предприятиях и тех хищников, которые от Афона ушли к Греции и островам Архипелага. В Греции не удалось взять ни одного из укрепленных городов и пришлось удовольствоваться опустошением одних только ничем не защищенных селений⁷⁷. Блуждавшие в Архипелаге и при этом доходившие даже до островов Родоса, Крита и Кипра⁷⁸ возвратились в свою землю положительно без результата, кроме того, что понесли большую убыль в собственном составе от все еще продолжавшейся моровой язвы. От той же язвы безвременно погиб в Сирмиуме и сам Клавдий несколько прежде, чем успел довершить он Готскую войну.

Неудачи последних предприятий, казалось бы, должны были устрашить Готов и приостановить исполнение их хищнических замыслов по отношению к Империи. Но действительность пока не оправдывала предположения. В 272 г. Тервинги еще раз произвели вторжение в Мизию и Фракию. В настоящую пору им привелось иметь дело с императором Аврелианом, привыкшем к победам над ними еще в царствование Валериана. И в рассматриваемом случае Аврелиан не только изгнал варваров из своих владений, но не оставлял их преследования и в их собственной земле – за Дунаем, где в числе других был убит вождь Тервингов Каннаба⁷⁹. Победа однако мало утешила государя. Как некогда Гордиан, так и он пришел к убеждению, что не смотря на поражения, какие несли и могут еще нести Готы, разорениям, причиняемым ими провинциям Империи, трудно предвидеть конец, если Римляне не будут искать с этим врагом прочного мирного соглашения, хотя бы даже с значительными уступками в его пользу. При заботах императора, обращенных на этот счет, соглашение состоялось в 274 году. Вестготы обещались не производить более движения на правую сторону Дуная с враждебными для Римлян целями и, когда потребует римское правительство, доставлять для его армии вспомогательный отряд. С своей стороны Империя уступила указанным варварам в их полное владение всю Траянову Дакию, вместо которой Аврелиан открыл провинцию с тем же именем в северной части Балканского полуострова⁸⁰, и сверх того обязалась высылать ежегодно денежные суммы. В обеспечение ненарушимости договора предусмотрительный государь потребовал у Вестготов выдачи заложников преимущественно знатного происхождения. Из письма самого Аврелиана, помещенного у Флав. Вописка, мы узнаем, что заложники, как видно довольно в значительном числе, проживали в Перинее или, иначе, в Гераклее Фракийской. Среди других лиц здесь же содержалась дочь готского короля (virgo regalis) по имени Унила, выданная императором в замужество за римлянина Боноза⁸¹, впоследствии с претензией на императорское достоинство учинившего восстание против Проба⁸².

Можно заключить, что Аврелиан вошел в дружбу и с Готами восточными; по крайней мере нам известно, что он склонил их. к пособничеству Римлянам в задуманной им войне с Персами⁸³. Союзничество здесь оказалось крайне ненадежным. Остготы уже вступили в Малую Азию, как постигшая императора насильственная смерть отвлекла внимание сената от дел на востоке для других забот. Но варвары решили не выходить из римских владений с пустыми руками. Опять начались грабежи в азиатских областях: Каппадокии, Галатии и Киликии⁸⁴. Преемнику Аврелиана Тациту и его брату Флориану стоило много труда, чтобы выпроводить изменников, чего добились сколько убеждениями, столько же и силою оружия⁸⁵.

С тех пор, действительно, наступает довольно длинный промежуток времени, когда римское население было совершено спокойно от тревог, которые доселе то и дело причиняли им Скифы, жившие за Петром и при Понте. Правда, наименование Максимиана Геркула в одной из надписей победителем Готов (Gothicus)⁸⁶ указывает на факт столкновения его с этим народом, но подробности столкновения совершенно неизвестны из источников, что и заставляет судить о ничтожестве в его размерах. В противоположность сему, отдельно стоящему случаю, мы знаем, что Вестготы, верные условиям мира, заключенного при Аврелиане, дружили с Империей и не отказывались помогать ей в ее войнах. Они участвовали в походах того же самого Геркула и воевали с Персами под начальством кесаря Галерия⁸⁷, у которого из Готов состояла и его дворцовая стража⁸⁸. Вообще, замечает Иорнанд, говоря про времена Диоклетиана и его соправителей, – римское войско не могло победить тогда ни одного из своих врагов без поддержки Готов⁸⁹. Замешательство в отношениях между сторонами снова началось с половины царствования Константина Великого пред тем, как достиг он единодержавия. Из Excerpta одного анонимного писателя мы почерпаем сведение, что в 322 году Готы опять вступили в Мизию, так много страдавшую от них прежде, проникли будто бы и во Фракию. Константин, бывший в ту пору в Фессалонике, поразив их, дал им свободное отступление только потому, что варвары согласились возвратить назад и захваченных пленных, и награбленную добычу⁹⁰. Мизия принадлежала ко владениям Ликиния. То обстоятельство, что Константин вступился за области ему неподчиненные, Ликиний обратил в casus belli с соперником⁹¹, что, как известно, завершилось отречением Ликиния от императорской власти, а затем и его гибелью. Дважды Великому Императору привелось иметь борьбу с Готами и впоследствии, именно в годах 328 и 332-м. Мотив вражды в первом из этих случаев для нас остался неизвестным; бесспорно только, что победителями были Римляне и Константин после победы устроил мост на Дунае, чтобы иметь доступ в Готию во всякое время и в случае надобности устрашать врагов в центре их собственных жилищ⁹². Войну в 382 году император возбудил сам по просьбе и в заступничество за угнетенных Готами Сарматов. Ряд битв последовал в Паннонии. После необычайных потерь, как от меча, так еще больше от голода и холода⁹³, восстановление мира было для Готов самою настоятельною необходимостью. Победитель согласился на мир, подобно Аврелиану вытребовав от побежденных большое число заложников с сыном короля Ариариха во главе⁹⁴, и возобновив их прежнее обязательство доставлять Римлянам военное вспоможение теперь уже в определенном количестве 40,000 человек, которые служили и проживали в союзном государстве на правах Foederati⁹⁵. Евсевий извещает⁹⁶, что Константин, поразив Скифов, отнял у них ту дань, какую высылали им прежние государи, но известие этого писателя не согласуется с показаниями Юлиана и Фемистия⁹⁷, да и трудно допустить, чтобы варвары согласились служить чуждому народу без вознаграждения и прибыли для себя. Как бы то ни было, но со времени возобновления мира, на Дунае водворилось настолько глубокое спокойствие, что правительство Империи не находило даже нужным содержать здесь пограничную стражу⁹⁸. Если прежде Константин вынужден был время от времени устрашать и смирять Готов мечом, то теперь желал покорять их исключительно мерами снисходительности и великодушия. Знатные из Готов, навешавшие Константинополь, встречали со стороны императора самый радушный прием, – он дарил их, награждал их государственными чинами и устроял возможно лучше жизнь тех из них, которые навсегда оставались в государстве⁹⁹. В честь готского короля он поставил статую в одной из парадных комнат своего дворца¹⁰⁰, и за все это и подобное заслужил от союзных соседей, как передает Евтропий, полное уважение и благодарную память¹⁰¹.

Если бы была возможность признать тождество Готов с древними Скифами и Гетами, как утверждает Кассиодор, а за ним Иорнанд, то в решении вопроса о времени возникновения христианства в среде народа, составляющего предмет нашего исследования, привелось бы коснуться ранней поры проповеднических подвигов самих Апостолов. Мы видели искусственность и тенденциозность указанного смешения, и потому появление у Готов новой спасающей веры должно искать в том периоде их неоспоримой исторической жизни и деятельности, когда они заняли пространства вблизи Империи. Оно было именно следствием их соседства с Империей и рассмотренных нами отношений к вей. Вышед от Балтики почти в полудиком состоянии, пришельцы, имея постоянное соприкосновение с цивилизованным миром, естественно до известной степени и сами ознакомлялись с образованием и культурою. Здесь первая причина, объясняющая, почему среди других европейских варваров они отличались наибольшим духовным развитием. При духовном воздействии, испытываемом со стороны Империи вообще, Готы не могли не подпасть и влиянию того Божественного Учения, какое со времен Клавдия I-го и Нерона начало с быстро возрастающим успехом приобретать себе последователей во всех концах римских владений и наконец, благодаря всемирно-исторической заслуге Равноапостольного Императора, водворилось в его государстве совершенно, как учение господствующее. Сношения Готов и Римлян, как мы видели, были по преимуществу враждебного характера, причем почти каждое нападение первых на провинции, принадлежавшие последним, сопровождалось уводом большего или меньшего количества пленников. Нечего говорить, что пленники были руководителями и учителями Готов в разнообразных отношениях. Им уже известен частный факт, что для Тервингов они строят корабли. Разумеется, искусство такого рода строения было перенято и самими Тервингами. В плен забиралось не мало и христиан, как из мирского состояния, так и из клириков. Им то и принадлежит первая заслуга сеяния Слова Божия на языческой почве варваров, их поработивших.

Весьма возможно, что от пленных Готы узнали о христианстве еще в пору самых ранних вторжений в Империю – до вступления на престол Валериана, так как в Мизии и во Фракии, куда направлены были эти вторжения, существовало уже и тогда несколько христианских общин¹⁰². Но никогда, как мы знаем, готские набеги не были так часты и так удачливы, как в правление лишь только упомянутого злосчастного государя и его сына Галлиена. О христианах, насильственно переведенных тогда в Готию из Азии, передают многие свидетели и между ними первый св. Григорий, архиепископ Неокессарийский, в том каноническом Послании, которое составлено и завещано им Вселенской Церкви. Правила послания рисуют ужас смятения Понтийских жителей при опустошительных нашествиях «Ворад и Готфов», а также описывают некоторые нравственные беспорядки в жизни тамошних христиан, как следствие постигшего их бедствия¹⁰³. Число пленных, взятых из среды верных, Неокессарийский святитель представляет очень большим и между прочим решает вопросы: можно ли считать за осквернение то, что несчастные в плену вынуждены употреблять одну и туже с варварами пищу, как равно обвинять женщин, которые там же в плену насилием и принуждением лишены были целомудрия? Конечно, ответы последовали в отрицательном смысле¹⁰⁴.

О христианах около того же времени, перешедших в руки Готов из провинции Каппадокии, говорит св. Василий Великий сначала в письме к папе Дамасу и затем в переписке с предстоятелем Фессалоникийской церкви Асхолием. В письме к папе великий святитель припоминает Римского епископа Дионисия (259–270 гг.) который в бедственное время после скифского разорения отнесся к христианской каппадокийской общине со всею полнотой христиански-братского участия. Он утешал бедствовавших своими посланиями и сверх того отправил от себя нарочитых лиц, вручив им денежные суммы для выкупа братий из неволи¹⁰⁵. Переписка св. Василия с архипастырем Фессалоникийским была вызвана тем обстоятельством, что, препровождая в Кессарию мощи готского мученика Саввы, Асхолий в своем послании нашел нужным при этом случае напомнить Каппадокийцам, что страна, где замучен Савва, первым насаждением в ней христианства обязана трудам между прочим и их соотечественников (плененных), из которых особенною ревностью в подвигах проповедания отличался некий Евтихий. В ответ на полученное послание св. Василий Великий писал: «ты возвеличил наше отечество за то, что оно доставило варварам семена благочестия. Воспоминанием о давнем былом ты нас обрадовал, но опечалил обличением настоящего. Да, не стало уже ныне подобных Евтихию по добродетели! Мы не только далеки от того, чтобы укрощать варваров, но и тех, которые смирились, по множеству грехов наших, способны возвратить к прежней свирепости»¹⁰⁶.

Еще яснее миссионерская деятельность у Готов со стороны плененных христиан изображена в трудах Филосторгия и Созомена. «В царствование Валериана и Галлиена», говорит первый из этих историков, «Скифы, в огромном количестве, переправившись чрез Истр, вступили в пределы Римской Империи. Прошед большую часть Европы, они проникли в Азию, Галатию и Каппадокию и возвратились назад с богатейшею добычею и множеством пленных, в числе которых были некоторые из чина клириков. Это-то полоненное общество верных, вращаясь между варварами, не мало из них обратило к благочестию и заставило изменить языческий образ мыслей на христианский»¹⁰⁷. Созомен, передавая о том же скифском нашествии и с тем же последствием, т. е. уводом пленников, между коими находились и священники, указывает, чем именно действовали невольники для изменения образа мыслей и жизни своих поработителей. «Они изумляли варваров тем, что нередко одним призыванием имени Христа исцеляли больных, называя Христа Сыном Божиим, утишали одержимых демонами и, при полной безукоризненности поведения, благодушно переносили все наносимые им обиды. Удивление по поводу жизни и чудесных действий христиан стало приводить варваров к убеждению, что и они умилостивят Бога, если станут подражать людям, оказавшимся по сравнению с ними лучшими, – если будут служить Ему, как и эти последние. Вследствие сего многие варвары отдавались руководительству пленных, научались вере, удостаивались крещения и причислялись к церкви¹⁰⁸».

Все представленные свидетельства говорят о христианах, выведенных Готами только из Азии. Не трудно догадаться, что это потому, что свидетельствовавшие лица, быв сами азиатского происхождения, судьбы тамошних церквей и знали ближе, и заинтересованы были ими больше. Но само собою понятно, что в составе пленных Готы забирали много христиан также из провинций Балканских, в населении которых пред временем Диоклетиана произошла весьма значительная убыль, и забирали вообще из разных мест не только при Валериане и Галлиене, но, хотя в менее значительной мере, и при их преемниках: Клавдие, Аврелиане и Таците. С другой стороны, в длинный период войн рассмотренных огромное количество пленников из варваров, о которых ведем повествование, содержалось и среди Римлян, а в промежутки мирных отношений в римских городах проживали готские заложники, останавливались готские вспомогательные войска. Весьма вероятно, что и тогда, как впоследствии, жители придунайских областей, вели со Скифами торговые сношения. При всех перечисленных случаях сближения народностей варвары не могли не сталкиваться с христианами, без которых в III-м, а тем более к концу III-го века не было ни одного более или менее крупного поселения в Империи. – знакомились с их учением и жизнью и, несомненно, весьма нередко являлись к своим исповедниками новой веры. Весь доселе изложенный ход начального обращения Готов к христианству вполне точно таким образом оправдывает слова, сказанные об обращении варваров в сочинении De Vacatione omnium gentium, написание которого относится к V веку¹⁰⁹. «Даже орудия, служащие обыкновенно к истреблению, послужили на пользу христианства.... Сыны церкви, взятые в плен врагами, заставили своих господ быть послушными Евангелию Христову и, научая вере тех кому отдал их в рабство жребий войны, сами как бы стали господами над ними». С другой стороны «варвары, оказывая Римлянам помощь в воинах, научились в наших жилищах тому, что не могли узнать в собственном отечестве и возвращались к себе просвещенные христианством. Итак, для действий милосердия Божия ничто не может служить препятствием: раздоры приводят к единству, раны обращаются во врачество. Церковь откуда обуревается опасностью, оттуда же приобретает и свое приращение»¹¹⁰.

Насколько, в самом деле, христианство у Готов в начале IV-го века, было уже заметным явлением, видно ив свидетельства св. Афанасия Великого. Правда, свидетельство больше говорит о Персах, Ефиопах, жителях Армении и Египта, но из ряда этих и других народов не выключены и нас занимающие Готы (Γόθοι). В речи о Воплощении Бога-Слова (напис. в 319–321 г.), доказывая Божественность Христа из возрождающей силы Его учения и ссылаясь при этом на примеры, св. Афанасий пишет: «прежде варвары вели между собою непрерывные войны и отличались жестокостью даже по отношению к соплеменникам. Вследствие взаимных непримиримых браней к ним не было доступу ни сушею, ни морем, не вооружив предварительно мечом руки. Всю жизнь они проводили вооруженно: меч заменял им жезл и служил вместо всякой другой опоры. Служение идолам и возлияние демонам не могли смягчить суровости их нравов. Но когда перешли к учению Христову, чудным образом умилились их сердца; они отвыкают от кровожадности и перестают думать о войнах. Все у них становится мирно, везде видно расположение к дружелюбию. Кто же виновник всего этого?.... Никто, как возлюбленный Сын Отчий, общий всем Спаситель, Иисус Христос».... Затем св. Отец церкви еще раз указывает, что слова Писания: раскуют меси свои на орала и копия своя на серпы, и не возьмет язык на язык меча и не навыкнут к тому ратовати (Ис. 2:4) оправдались и в применении к варварам, которые, «услышав учение Христово, прекращают войны, обращаются к земледелию, и свои руки вместо того, чтобы вооружать их мечом, простирают на молитву, вместо того, чтобы сражаться друг с другом, ополчаются против диавола и побеждают его целомудрием и душевною доблестью» (σωφροσύνῃ καὶ ψυχῆς ἀρετῇ)¹¹¹.

Если бы не было смело приложить к Готам то, что относительно обращенных варваров св. Афанасий говорит и после нами приведенных слов, в таком случае мы должны были бы признать, что уже и тогда готский народ доставил примеры мученической смерти за Христа¹¹².

Количество верующих в Готии должно было значительно увеличиться после того, как население ее вошло в соотношения с Константином Великим. Это мы можем предположить заранее, зная ревность Равноапостольного императора в деле распространения христианской веры не только внутри Империи, но и вне ее пределов – ревность, при которой он, как говорит Евсевий, хотел разливать светлые лучи благочестия до концов вселенной, до последних пределов Индии и на жителей всей земли¹¹³. Отсюда становится немыслимым, чтобы с желанием приводить людей и народы ко Христу, он оставил бы без внимания сильных заистринских соседей. К заботливости, обращенной в эту сторону, подвигало его и сознание того бесспорного факта, что ничто так надежно не могло бы обеспечить спокойствие государства от губительных нападений, какие производили Готы, как объединение последних с Римлянами в тождестве их верований. Войны, которые происходили между Империей и Готами в десятилетие от 322 до 332 г., естественно не давали Константину беспрепятственно отдаться просветительной деятельности касательно указанных варваров, во все же и не устраняли ее. Известие Сократа¹¹⁴, что Готы в первый раз (τότε πρῶτον) приняли Евангелие после того, как понесли поражение от Константина в 322 г., мы не можем толковать иначе, как только в смысле усаленного сравнительно с прежним временем обращения Скифов к новой вере и, конечно, под влиянием мер, какие для того всходили от императора. Одною из них и вместе самою значительною и важною было открытие в Готии епископии, которая была необходима в виду постоянно умножающихся здесь христиан для правильного руководствования их в религиозно-нравственной жизни, а с другой стороны епископия должна была быть, по плану Константина, и миссионерским учреждением для дальнейшего распространения христианства в стране иноплеменных. Первым готским епископом с титулом митрополита был Феофил, присутствовавший в 325 году на первом Вселенском соборе, созванном в Никее. Его участие на соборных совещаниях для императора было важно потому, что с тех пор Готия как бы становилась в ряд церковных провинций Империи и должна была до некоторой степени признать зависимость от сей последней. О Феофиле упоминают Евсевий и Сократ. Первый, не именуя его, называет просто епископом скифским¹¹⁵, второй с указанием имени – епископом готским¹¹⁶. Полное же обозначение его титула дано в актах Никейского собора, из которых видно, что в ряду других, осудивших Ария, епископов, Феофил подписался на предпоследнем месте. Но в списках, дошедших до нас, его подпись представлена разнообразно. В списке Кольбертинском: De Gothis Theophilus Bosphoritanus, а вслед затем: Domnus Bosphorensis¹¹⁷. По списку у Гардуина:

Provinciae Gothiae

Theophilus Gothiae metropolis.

Provinciae Bosphori

Domnus Bosphorensis¹¹⁸.

Ясно, что в списке Кольбертинском наименование Феофила Bosphoritanus, при указании еще другого епископа Босфорского Домна, есть или недоразумение, или ошибка переписчика, а потому основывающееся на этой подписи мнение Бесселя¹¹⁹, а за ним наших писателей Бруна¹²⁰ и Голубинского¹²¹, мнение, что резиденция готского епископа имела место в Крыму, скорее должно быть отвергнуто, чем признано состоятельным. Вероятнее всего, как думает Крафт¹²², что при назначении предстоятеля церкви в Готии выбор местности, где должно было быть его постоянное пребывание, был предоставлен ему самому и если местность избрана была вскоре, то всего ближе предполагать ее около Дуная, т. е. невдалеке от границ Империи. Достоинство митрополита несомненно усвоено было Феофилу, во-первых, как духовному представителю целой народности, а затем, в том соображении, чтобы, облеченный полнотой власти, он мог свободнее доводить вновь образовавшуюся церковь до полноты ее устройства и в особенности устройства иерархического¹²³.

С того времени, как после войны в 332 г. отношения между Империей и Готами уладились возобновлением условий союзничества последних с первой, для деятельности Константина, клонившейся к усилению и укоренению христианства в готской стране, открылся больший простор. Его с тех пор мягкое, ласковое обращение с Готами, его желание расположить их к себе и сблизить со своими подданными проистекали не из одних соображений чисто политического характера, но, поступая так, он имел в виду и цель просветительную. Мы не знаем и теперь, что́ именно предпринято было специального для достижения этой цели, но знаем, что вообще говоря, Константин сделал очень многое для того, чтобы ввести в жизнь Скифов «правила жизни благоразумной и законной» – разумеются правила жизни христианской. Так свидетельствует Евсевий¹²⁴. Созомен, передавая в свою очередь, что Готы при Константине сделались более кроткими и образованными, – ставит это показание в явную связь с повествованием о заботливости сего государя касательно распространения христианства, как внутри своих владений, так и за их пределами¹²⁵. Нам известно уже из слов Евтропия, что Готы всегда хранили к памяти Великого императора самое глубокое уважение. Что между прочим оно было данью признательности за его заслуги в деле их обращения к евангельскому учению, видно из найденных в Милане отрывков Готского календаря¹²⁶. Календарь составлен в конце IV-го века¹²⁷. Здесь в число готских национальных святых включен и царь Константин¹²⁸.

Как ни успешно однако шло развитие христианства среди Готов в первый, намеченный нами, период их столкновений и сношений с Империей, все же окончательное исчезновение язычества в миллионных массах того народа было еще далеко впереди.

Мир, установившийся между Империей и Готией при Константине Великом, неизменно продолжал сохраняться и в царствование его ближайших преемников – Констанция и Юлиана. «Скифы», передает Ливаний, говоря о времени первого из них, «при всей склонности к кровопролитиям, теперь не беспокоят наших владений; скидывая с себя вооружение, они начинают любить мир, и как ни далеко наш государь находится от Истра, почитают его наравне со своим. В государстве, наконец, полная безопасность с их стороны... Из вероломных варвары сделались верными, из неспособных к дисциплине – послушными, из непостоянных – твердыми, из врагов – союзниками»¹²⁹. Мир доставлял обоюдные выгоды. Империя пользовалась вспоможением варваров в тяжкой борьбе с Персами. Готы, кроме богатого вознаграждения, получаемого за службу союзникам, извлекали большую прибыль при посредстве оживленной торговли с Римлянами, невозбранно посещая их города и в особенности города, расположенные вблизи правого берега Дуная. К концу своего царствования Юлиан начал однако сильно сомневаться в прочности дружелюбия «Скифов». Скифы ныне спокойны (относительно Империи), но не всегда останутся спокойными»,¹³⁰ – говорил он, и, как бы выжидая от них нападения, приступил к возобновлению дунайских укреплений. Нужно полагать, что тревога Юлиана была навеяна по преимуществу слухами о завоеваниях того из королей Остготов, о чьей необыкновенной воинственности единогласно свидетельствуют Аммиан Марцелин¹³¹, Кассиодор и Иорнанд. Последние двое, изумляясь величию подвигов сего короля и подражая в этом случае примеру еще каких-то других писателей, не задумались поставить его в ряд даже с великим героем древности – Александром Македонским. Разумеем знаменитого Германариха¹³². Достигши власти, когда ему было от роду около 80 лет, вопреки обычной в этом возрасте слабости духа и сил, Германарих проявил столько предприимчивости и храбрости, что завладел всем пространством от берегов Балтийского моря и Карпат до течений Волги и Дона. В указанных границах, вместе с Герулами ему вынуждены были покориться Роксаланы, Венеды – Славняне, Эсты (Aesti)¹³³, а также множество и других более мелких народов. В названиях последних, искаженно приведенных у Иорнанда¹³⁴, признают племена Литвы и Чуди со включением сюда Голядов, Веси, Мери, Мордвы и проч.¹³⁵ В некоторой доли власть повелителя Остготов должны были признать и сами Вестготы. Современный старцу – герою вестготский правитель – Атанарих, отказавшись от почетного титула короля, довольствовался одним званием народного судьи¹³⁶. Завоевательные стремления Германариха были обращены к северу, и опасение на счет размирья со Скифами, высказываемое Юлианом, в его царствование оказалось напрасным. Единственная в довольно длинный период от 332 года до события нашествия Гуннов война Империи, но не с Остготами или Грейтунгами, а с Вестготами или Тервингами имела место в правление Валента. Поводом послужило обстоятельство следующее. Против Валента, домогаясь царской власти и оправдываясь при этом своим родством с Юлианом в частности и домом Константина вообще, восстал Прокопий. В обеспечение успеха крайне рискованного предприятия, Прокопий обратился за помощью к Атанариху. Последний выслал вспоможение в количестве 3000 человек. Когда дело узурпатора погибло, весь готский отряд был забран в плен и, по приказанию императора, рассеян по равным местностям государства¹³⁷. Атанарих настойчиво требовал возвращения пленных. Он указывал, что при высылке подкрепления, думал помогать государю законному, таким образом хотел оставаться верным союзному договору, какой с Готами заключен был еще Константином. Валент не только не выполнил требования, но, после тщательных приготовлений к войне, ответил на него ее объявлением. С перерывами война длилась три года (366–369). В этот промежуток римские войска два раза углублялись в самые недра неприятельской земли, входили и в пределы храбрых Грейтунгов¹³⁸, но никак не могли похвалиться величием добытых трофеев. Весь успех ограничивался одним не особенно крупным поражением Атанариха и захватом некоторого количества пленных. Пленных почти всегда приводилось ловить поодиночке – среди лесов и болот, так как в таких именно местностях варвары старались укрыться от опасных стычек с римскими легионерами. Не потери от неудач в сражениях, а с одной стороны настойчивость, с какою Валент, по-видимому, намерен был продолжать войну, а с другой – материальный ущерб варваров, как следствие разрыва их торговых с населением Мизии и Фракии сношений, заставили Готов просить о восстановлении мира. Мирные переговоры, при личном свидании готского предводителя с императором, происходили на судах посреди Дуная. Атанарих был связан клятвою, когда-то данною Ротестею – своему отцу, очевидно, сильному ненавистнику цивилизованных соседей, – отнюдь не вступать на римскую почву¹³⁹. Несовместным с честью и достоинством повелителя Римлян идти для совещаний в область, населенную варварами, считал и Валент. Для Готов переговоры кончились невыгодно. Отселе они уже не должны были более рассчитывать на получение денежных субсидий, которые ежегодно выплачивала им Империя прежде. Их торговля с Римлянами, свободно производившаяся по всей дунайской линии, теперь дозволена была всего только в двух пунктах¹⁴⁰. – Из представленного описания войны, как ни кратко оно, все же можно видеть, что виновником ее был не столько Атанарих, может быть убежденный в правоте Прокопия искренно, сколько Валент, Во всяком случае для самих Готов она была решительно не желательна. В рассматриваемую пору они уже привыкли к дружбе с соседями, жившими к югу, привыкли и дорожить ею.

Само собою понятно, что отсутствие враждебности во взаимоотношениях Римлян и наших варваров, условливавшее возможность и действительное существование продолжительных и тесных между ними сближений, уже в силу одного этого должно было способствовать дальнейшему развитию христианства в стране, где свое начало и довольно значительное распространение новая религия нашла еще в период предшествующий. – Сообразно плану, намеченному для исследования, мы намерены остановить свое внимание на истории христианства пока исключительно у одних Вестготов. Здесь, кроме общего факта, на который, как на причину внешнего, среди скифского населения, усиления веры, сделано указание сейчас, тому же благоприятствовало обстоятельство особенное. Мирное по отношению к Империи настроение Тервингов открыло доступ в их землю лицам, пожелавшим идти туда с целью христианской проповеди специально. Из таковых – с полною достоверностью нам известно о некоем Авдие с его учениками.

Происходя из Месопотамии, Авдий первоначально принадлежал к Сирийской Церкви и, при необыкновенной силе веры и ревности по Боге, отличался крайнею строгостью жизни. Той же строгости требовал он и от жизни других христиан. Всякое уклонение от чистоты нравов встречало в его лице неумолимого и резкого обличителя. В особенности беспощаден он был в обличениях епископов, пресвитеров и вообще лиц, принадлежавших к клиру, когда замечал, что кто-либо из них корыстолюбив, изнежен, предан роскоши или какому-нибудь другому пороку, или кто дозволял себе хотя малейшее отступление от церковных установлений. Заботясь о восстановлении благочестия, какое было свойственно христианам первенствующей церкви, Авдий приобрел много приверженцев. Но, в качестве обличителя, нажил он немало и врагов, от которых то и дело подвергался насмешкам и оскорблениям. Долго ратоборец за благочестие выносил обиды терпеливо, но когда преследование дошло до степени, что как его самого, так и его учеников враги начали изгонять из своей среды, наносили им даже побои, Авдий не выдержал. Возмущенный несправедливыми действиями со стогны лиц, хотя и принадлежавших к церкви, но лиц частных, отдельных, он разорвал общение со всею церковью. С того времени его последователи стали выходить в исключительно для самих себя устрояемые монастыри, – вообще выделяться в общины обособленные, жившие вдали от других христиан – в пустынях, в предместьях городов, но никак не в самих городах и селениях. С самого основания авдианские общины имели в себе много пресвитеров; принадлежали к ним даже в некоторые из епископов. Последние не замедлили в тот же сан поставить и своего руководителя. – «Как сам Авдий, так и его ученики, пишет св. Епифаний Кипрский, в учении о св. Троице были вполне согласны с Кафолической церковью; Вообще говоря, они веровали правильно, за исключением того, что слова Господа, сказанные при сотворении человека: сотворим человека по образу нашему и по подобию (Быт.:1, 29), относили и к телу человека»¹⁴¹. Последнее было выражением усвоенных ими антропоморфических о Боге представлений, которые защищали множеством и других неправильно изъясняемых мест из Священного Писания¹⁴². Не соглашались, сверх того, Авдиане с постановлением первого вселенского собора касательно времени празднования Пасхи. Оставляя неизменным в своей среде обычай, державшийся в церквах восточных прежде, они праздновали ее одновременно с Евреями. – За самовольное отпадение от церкви, велением Констанция, Авдий был подвергнут ссылке. Ссылку наверное соразделили с ним и многие из его учеников. Местом изгнания была определена провинция Малой Скифии, лежавшая рядом с владениями Вестготов, и где Готов в ту пору можно было встретить всегда и во множестве. В Скифии с заистрийскими варварами сосланный ознакомился в первый раз и, когда убедился, что очень многие из них еще совсем не ведают Христа, приступил к их обращению. Успех проповеди, обнаружившийся в самом же ее начале, воодушевил проповедника и заставил перейти за Дунай навсегда. Здесь, в стране Тервингов, Авдий прожил довольно долго и миссионерское дело вел с последствиями очень удачными. Строгий подвижник сам, любовь к подвижничеству и девству возбудил он и в варварах просвещаемых. Подобно тому, как прежде в Сирии, так теперь в Готии для обрекших себя на жизнь монашескую Авдий основывал монастыри. Как там, так и здесь – изолированно от иноверцев старался держать он и всех христиан, обращенных его трудами. «Все в жизни готских Авдиан», по отзыву св. Епифания, «было чинно и прекрасно, кроме споров касательно празднования Пасхи и неразумно понимаемого учения об образе Божием». Но еще сильнее св. отец осуждал их за то, что не хотели иметь общения, даже и в молитве, ни с кем из православных, хотя бы таковой не знал за собою ничего достойного обвинения, не был изобличен ни в одном из тяжких грехов. В глазах раскольников существенная вина православного состояла в его принадлежности к церкви. Рядом с Авдием, а затем после его смерти, готские христиане его толка имели у себя и других епископов. Отсюда же некоторые, как наприм. Силуан, были избираемы на епископство и для авдианских общин, продолжавших существовать в Сирии. Это служит ясным доказательством, что единомышленники, обитавшие в областях, расположенных друг от друга так далеко, жили однако в полной солидарности, вели между собою оживленные сношения. Совершенно естественно поэтому, что когда язычник Атанарих поднял на исповедников противной ему веры в своей стране гонение, Авдиане нигде не хотели искать пристанища, как только у собратий в Азии. Выселились, конечно, не все. Оставшиеся на родине, во время того же преследования, примкнули к христианам другим и, вышед из своей исключительности, впоследствии слились с ними совершенно¹⁴³. – Весьма вероятно, что ревность, заставившая идти к Вестготам Авдия, подвигала к делу проповедания у того племени и других лиц. Живое участие, какое в судьбе готских христиан принимал архиепископ Фессалоники св. Асхолий и какое выразил в пору, когда тяготел над ними неудержимый гнев их князя, наводит на предположение, что еще прежде бедствия он заботился и о их научении. Проповедывал не сам лично, но чрез посредство людей избранных и отправляемых от себя. – Точно также связь, долгое время существовавшая между церковью за Дунаем и церковью, так прославленною предстоятельством св. Василия Великого, должна быть объяснена не одним лишь тем, что в числе первых насадителей веры в стране варваров были и Каппадокийцы, но что некоторые из последних были и учили там также и потом¹⁴⁴.

Деятельность за Истром миссионеров из Империи должна была принять уже значение второстепенное с того времени, как на служение Тервингами выступил муж, возросший между ними самими. Имя сего мужа неразрывно с именем Готов, рассматриваемых почти и вообще, как их просветителя по преимуществу. Его заслуги по отношению к готскому народу можно было бы сопоставить с заслугами для Славян свв. Кирилла и Мефодия, если бы в глазах историка православного их величие сильно не умалялось тою хотя и не вполне вольною виною совершителя, вследствие которой названный народ был вовлечен в ересь арианства. А арианство Готов было причиною того же заблуждения многих из других Германцев. – Приступаем к речи о епископе Улфиле.

Повествование об Улфиле, как учителе Тервингов, трудившемся для их просвещения непосредственно, их попечителе и духовном руководителе даже и в обстоятельствах жизненных, не может быть отделено, как от изложения всего, что за его время у того племени относилось к христианству, так отчасти и от событий гражданского, политического свойства. Важность предмета обязывает при его обследовании к полноте, какая только для нас возможна. Что – собственно до Улфилы, сведения о нем прежде всего почерпаем из произведений Филосторгия, Сократа, Созомена, бл. Феодорита, неизвестного составителя актов о страданиях готского мученика Никиты, а также, хотя и реже, из сочинений некоторых писателей западных. Сведения, заимствованные отсюда, часто очень кратки, нередко сбивчивы, а иногда и недостоверны. В значительной мере они могут быть восполнены и исправлены сообщениями об Улфиле, какие находятся в известии или письме о нем, составленном его учеником и почитателем Авксентием, епископом Доростольским. Новый источник вошел в достояние исторической науки только сравнительно с очень недавнего времени. Это благодаря заслуге профессора Георга Вайца, нашедшего его в одной из древних рукописей, составляющих собственность Парижской библиотеки. Представляя объемистый пергаменный фолиант, открытая Вайцем рукопись заключает в себе разнообразное содержание. В ней собраны равные трактаты св. Илария, две книги о Вере св. Амвросия Медиоланского и Акты собора, созванного в 381 году против ариан в Аквилее. На полях многих из ее листов и в особенности тех, где изложены соборные деяния, шрифтом курсивным и неразборчивым сделаны еще значительные приписки. Вайцу стоило их чтение тем больших усилий, что вследствие порчи, какую потерпели и от времени, и от людей, в их тексте часто недостает букв, часто и целых слов. Оказалось, что в приписках повторение актов Аквилейского собора, но повторение с тою разницею, что акты здесь постоянно прерываются замечаниями, а иногда довольно обширными рассуждениями и вставками и всегда непременно в смысле, благоприятствующем арианству. Все, что на соборе доказывали ариане, в этом изложении находит одобрение, подтверждение и дальнейшее развитие, – и наоборот, опровергаются или ослабляются доводы, представленные тем или иным из партии православных с Амвросием во главе. Сюда-то и включено письмо Авксентия о его наставнике с указанием нескольких обстоятельств из его жизни и довольно подробною передачею его учения догматического. Цель включения очевидно та, чтобы авторитетом такого славного и уважаемого мужа, каким был Улфила, подкрепить и защитить правоту арианской догмы. Данные, извлекаемые из содержания приписок, приводят к ясному заключению, что их составителем был некто Максимин, – один из арианских епископов города где-нибудь вблизи Дуная. Ему же, по убеждению Вайца, принадлежал и самый фолиант, бывший его автографом, написанным не раньше 388 и не позже 397 года¹⁴⁵. В пояснение Авксентия Максимин нечто присовокупил и от себя. Вновь добытый материал Вайц опубликовал в издании «Ueber das Leben und die Lehre des Ulfila» (Hannov. 1840). Из группы источников обозреваемых не должно, конечно, быть выключено и то, что уцелело от письменных трудов самого Улфилы. Имеем в виду части его библейского перевода, фрагменты из его сочинения «Skeireins». Говоря вообще, источники необильны даже и по количеству. Естественно поэтому, что в жизни и деятельности готского учителя остается много и неясного, немало и пробелов. То и другое невольно вынуждает ученых на соображения и догадки свои собственные. Из относящихся сюда научных обработок, помимо того, что дано Вайцем в приложении к обнародованному отрывку из Парижской рукописи, нам известны трактаты: Массмана в введении к книге «Ulfila», главная часть которой – свод памятников готского перевода Библии – и профессора Крафта в его: "Die Kirchengeschichte der germanischen Volcer« (I Bd.), исследование: «Ueber das Leben des Ulfilas und die Bekehrung der Gothen zum Christentum» написанное Бесселем и статьи в Энциклопедиях Герцога¹⁴⁶, Ветцера¹⁴⁷, Эрша и Грубера¹⁴⁸. Все это, как более или менее подробные заметки о занимающем нас деятеле из сочинений других авторов, указание на которые сделаем в своем месте, до известной меры облегчит нам исполнение предстоящей задачи. – Считаем необходимой оговорку касательно выше названного исследования, принадлежащего Бесселю. Главным образом оно направлено против положений и заключений об Улфиле, представленных Вайцем. Не соглашаясь с ними, Бессель, при помощи критического разбора источников, заменяет их выводами своими. Но критика так придирчива и выводы настолько неожиданны и смелы, что решительно не видим возможности для их безопасного признания.

Из всех источников известие о происхождении Улфилы находим у одного Филосторгия. При сообщении о нашествии Готов на Малоазийские провинции в царствование Валериана и Галлиена, о захвате при этом нашествии пленников из христиан, Филосторгий передает, что в числе христианских невольников тогда же уведены были из Каппадокии и предки (πρόγονοι) Улфилы. Они жили недалеко от города Парнаса в местечке, носившем название Садаголтины (Σαδαγολθινὰ)¹⁴⁹. Улфила действовал между Вестготами, следовательно нужно признать, что и предки его, будучи в неволе, содержались в области тех же варваров. Год, когда родился скифский вероучитель, было бы указать легко, если бы Авксентий, известивший, что его наставник прожил семьдесят лет и умер в Константинополе, когда явился сюда для участия в назначенном соборе, точнее и подробнее выяснил обстоятельства этого собора¹⁵⁰. К счастью, Авксентия в данном случае пополнил Максимин. Из слов последнего можно выразуметь, что кончина Улфилы произошла в 388 году, таким образом годом его рождения был 318-й¹⁵¹. Отсюда видим, что до появления его на свет, его родичи прожили на чужбине около 60 лет, успели сжиться с нею, привыкнуть к ее населению. Этим и объясняется, почему Улфила получил чисто немецкое имя, имеющее в корне vulfs, Wolf¹⁵². Так между прочим именовался один из полководцев императора Гонория¹⁵³, – если не Гот, то во всяком случае происхождения германского. Нужно думать, что св. крещением будущий духовный представитель Вестготов был просвещен еще с детства. Христианская семья, разумеется, постаралась дать ему христианское воспитание. Оно то и заронило в его душе и сердце то стремление к благочестию, ту силу самоотверженной любви к ближним, которые характеризовали его в продолжение всей жизни и которые определили род его служения, сопряженного с тяжелыми подвигами. С ранних же лет, побуждаемый собственною любознательностью, путем сношения с Римлянами пленными и знакомства с гражданами Империи, приходившими в страну варваров добровольно, Улфила усвоил начатки римского образования и приобрел знание языков греческого и латинского. Первый из них, конечно, не был забыт и среди его семейных. Нечего и говорить, что языком готским он владел, как таким, на котором объяснялся постоянно. Вообще готский народ, с его обычаями и нравами, с его добрыми качествами и недостатками, он знал, как народ свой собственный, – народ родной. Характер занятий по должности, возложенной на Улфилу в его юности, его временное пребывание в Константинополе пред посвящением в высший иерархический сан и постоянное, непосредственно – тесное сближение е населением Империи, когда выселился в ее пределы вследствие обстоятельств, стеснивших его жизнь в Готии, – все это представило условия, при которых его образование довершилось. В знании языков греческого и римского он достиг такого совершенства, что кроме готского проповедывал и на них, свободно писал на них разные сочинения¹⁵⁴. С особенною же пользою приложил он это знание к делу, бывшему одной из важнейших или, вернее, величайшей из всех его заслуг, – делу перевода на язык Готов книг Священного Писания. – Выдающиеся умственные и душевные качества привлекли к Улфиле внимание со стороны задунайских христиан еще в летах его молодости. Они избрали его на должность чтеца (lector) при своих церковно-богослужебных собраниях¹⁵⁵. Очень может быть, что начало просветительному служению по отношению к тем Скифам, которые продолжали еще пребывать в своей исконной языческой тьме, Улфила положил во время прохождения обязанностей сего звания. И самое это звание, и деятельность, направленная к ослаблению язычества, не только не препятствовали, – напротив, снискав Улфиле особенное среди варваров уважение, доставили ему почетное включение в число посольства, отправленного Тервингами в столицу Империи, ко двору императора. В Константинополе готского церковного чтеца и посла узнали представители духовной власти. Увидев в нем человека благочестивого и даровитого, тем более заметив его сильную склонность к миссионерскому делу в земле, из которой прибыл, – в видах большей успешности на проповедническом поприще, они уговорили его к посвящению во епископа. Филосторгий пишет, что посольство, участником коего был Улфила, прибыло в Империю при Константине Великом, что хиротония готского проповедника была совершена Евсевием¹⁵⁶. Без сомнения, разумеется Евсевий Никомидийский. Но здесь искажение в сообщении и искажение, допущенное, вероятно, намеренно. Легко его объяснить тем, что Филосторгию, как последователю арианства, было очень желательно, чтобы знаменитый епископ Готов получил посвящение от руки знаменитого же руководителя ариан, друга Ария, каким и был Евсевий Никомидийский. С другой стороны, – считая Улфилу епископом Готии первым, как бы ничего не зная о Феофиле, тот же историк хотел, кажется, изобразить читателю дело так, что своим началом церковь за Истром была обязана главе ариан, поэтому – с самой же первой поры своего устройства она была церковью арианскою¹⁵⁷. – Авксентий удостоверяет, что его учитель был удостоен епископского сана в тридцатилетнем возрасте. Следовательно хиротония состоялась в 348 году, когда царствовал уже Констанций, и хотя наверное была совершена кем-либо из ариан, но никак не Евсевием Никомидийским. Евсевия в 348 году не существовало на свете уже целые семь лет¹⁵⁸.

«По определению Промысла, поставленный из чтецов в епископы в тридцать лет», Улфида, говорим словами Авксентия, «сделался не только наследником Бога и сонаследником Христа, но явился и подражателем Христа, как и святых Его. Тридцати лет от роду избран был на царство и служение пророческое Давид, чтобы управлял народом Божиим, руководил сынами Израиля. Тридцати лет стал пророком и священником и наш блаженный наставник, чтобы, исправляя народ готский, вести его ко спасению. Тридцати лет прославился Иосиф в Египте и тридцати лет по воплощении крестился и выступил на проповедь и Сам наш Господь. В таком же точно соответствии начал учительство у Готов и тот святитель, обращая их к истинной вере во Христа, указывая им жизнь по заповедям Евангелия, по правилам и писаниям Апостолов и Пророков»¹⁵⁹. Из приведенных сопоставлений, так высоко ставящих и личность Улфилы, и его дело, мы можем вывести заключение, что с получением высшего иерархического достоинства, миссионерскому служению отдался он всецело и беззаветно. Как Улфила вел проповедание, источники умалчивают. Судя по аналогии со способами действования других, подобных ему народных просветителей, обходивших для учительства города и селения, нужно полагать, что также точно подвизался и он. Деятельность великая и трудная по необходимости заставляла деятеля искать помощников. При скудости сведений касательно и этого пункта из сотрудников Улфилы, с первого же времени его миссионерства, можем указать только на одного. Это был Селена, имевший отцом Гота, – матерью Фргигианку¹⁶⁰. Селена помогал затем Улфиле и в переводе священных книг, а после его смерти сделался его преемником у Готов по сану епископа. Есть известие, что впоследствии учителю Скифов пособничество в проповедании оказывали лица из Империи, особо назначенные для того самим Валентом¹⁶¹. Как помощников, так вместе и продолжателей своего дела подготовлял епископ и из среды поколения молодого. К числу юношей, бывших его воспитанниками, принадлежал и тот Авксентий, которому мы обязаны сведениями об Улфиле. «Я, писал Авксентий, не в состоянии достойно восхвалить своего руководителя, но не смею и умалчивать: сколько я ему обязан, сколько он трудился для меня, взявши меня от родителей в свои ученики еще с поры моего детства. Он объяснил мне священное писание, озарил меня светом истины. Заботясь о моем теле и душе, он воспитал меня, как сына»¹⁶². Вайц полагает, что, подобным Авксентию, учеником Улфилы был и Феотим, впоследствии епископ г. Томи¹⁶³. – Одушевленная проповедь из уст проповедника, которого Готы считали своим, который умел говорить с ними ясно и понятно, с такою любовию к ним и пламенным желанием их спасения, как наивысшего блага, неустанные труды и тяжкие лишения учителя, его величественный нравственный образ, все это действовало на сердца варваров с силою неотразимою. Доселе не принимавшие крещения, шли к таинству массами. Обращенные группировались около своего просветителя, как вокруг своего сосредоточия, – своего отца. Та безграничность в уважении и доверии Готов к Улфиле, о которой передают церковные историки, говоря о несколько более позднем времени, несомненно существовала в отношениях к нему, как пастырю, со стороны пасомых с самого же первого времени его усиленной деятельности. «Научаемые Улфилою, как наставником благочестия, и чрез него ознакомившиеся с более кроткими правилами жизни, Готы имели доверие к нему во всем. Они были убеждены, что ни в словах, ни в поступках его никогда ничего не может быть худого. – Наоборот, что ни скажет он, все это непременно направлено к лучшему в делах веры», – пишет Созомен¹⁶⁴. «Улфиле, – подтверждает блаженный Феодорит, – Готы верили на столько, что всякое слово его считали непреложным для себя законом»¹⁶⁵. – Если значительна была во владениях Тервингов численность верующих в силу развития укоренившегося здесь христианства путем самостоятельным и в силу условий, содействовавших сему развитию еще особенным образом: – при существовании мирных сношений варваров с Римлянами, при деятельности за Дунаем проповедников из Империи, – то благодаря неутомимым трудам Улфилы, безостановочно продолжавшиеся в течение семи лет, новая религия в пределах названного племени начинает принимать значение уже преобладающее над религией старой. Язычеству видимо грозила гибель, когда в его защиту выступил его ревностный поборник – сильный правитель Тервингов, не раз упомянутый нами прежде Атанарих. Вначале мало обращавший внимания на успехи в распространении противной идолопоклонству веры, он подверг наконец христиан жестоким преследованиям.

Всех гонений, которые суждено было вынести вестготским христианам от Атанариха, было два. О преследовании, поднявшемся в первый раз, мы располагаем только краткими сведениями из Авксевтия и Филосторгия. Оно началось спустя семь лет после посвящения Улфилы в сан епископа, следовательно в 355 году, и хотя не было так ожесточенно, как преследование последующее, однако христиан, и потерпевших истязания, и замученных до смерти, много было и тогда. – «Руководимый ненавистью, внушенною диаволом, – пишет Авксентий, – воздвиг варварской стране гонение на христиан тот безбожный и нечестивый, кто начальствовал над Готами, как их судия (judex Gothorum). Но как сатана, которому свойственно предпринимать одно только злое, встречает нежелательное для него, – идущее в противоборство его замыслам – добро, так и этот гонитель, намереваясь сделать верных предателями и отступниками, сделал их мучениками и исповедниками. Отсюда насколько он унизился, настолько же гонимые прославились. Стремившийся победить, оказался побежденным»¹⁶⁶. Большие опасности пережил в то время и Улфила, но опасностями, угрожавшими ему лично, он не смущался¹⁶⁷. Вся его заботливость была устремлена к пасомым: нужно было укреплять их дух, поддерживать энергию к перенесению бедствий, оберегать от падений в особенности тех из них, крещение которых состоялось только лишь недавно – перед самым временем испытания. В этом состояла деятельность Улфилы до тех пор, пока не решился он на меру, в исполнении которой видел единственное спасение обращенных от ярости притеснителя. Нигде христиане не могли укрыться от нее с таким удобством и безопасностью, как в пределах Империи. Улфила обратился к Констанцию с просьбой о принятии гонимых. Просьба была выслушана и принята благосклонно, и немедленно же – всех, не находивших возможности оставаться в отчизне, епископ повел на чужбину, обширно раскинутую за южным берегом Дуная. Передадим и об этом прежде всего собственными словами Авксентия. – «Когда после многократных примеров мученичества, гонение все возрастало, наш блаженный й святейший муж Улфила, спустя семь лет по получении епископства, вышел «в страны варваров и со множеством христиан, вместе с ним изгнанных из отечества (бедствием), поселился в Романии. Здесь с радушием в честию он был принят блаженной памяти императором Констанцием». «Подобно тому, продолжает Авксентий, как некогда чрез Моисея Бог избавил свой парод от власти и насилия Фараона и Египтян и провел его чрез Красное море, чтобы народ сей работал только единому Ему, также точно под водительством Улфилы освободил Он от среды язычников и верующих в Его Единородного Сына, перевел их чрез Дунай и определил, чтобы, по примерам святых, служили Ему – своему Господу, обитая в горах – in montibus secundum sanctorum imitationem sibi servire decrevit¹⁶⁸. В свою очередь о переселении христиан из Готии с Улфилою во главе, вследствие тамошнего на них гонения, передает и Филосторгий. Филосторгий замечает, что император разместил переселенцев в Мизии, что удостоивал их руководителя своего особенного благоволения, называя его, подобно Авксентию, «Моисеем нашего времени». Еще определеннее местность, отведенная для Готов, обозначена у Иорнанда. Он называет их Готами Малыми – Gothi Minores. – Еще в его время, составляя довольно многочисленное племя, Малые Готы обитали в стране близ Никополиса, при подошве Гемуса. Не отличались они ни воинственностью, ни богатством, там как при единственном почти занятии скотоводством, содержались, только, от своих стад и вообще, по рассказу Иорнанда, вели жизнь близкую к жизни в строе патриархальном. Мы потом увидим, что указание на тех же выходцев – варваров, кроме того, дано еще Исидором Севильским. И он упоминает о горах вблизи их поселений. Таким, образом, слова в сопоставлении Авксентия – in montibus... servire decrevit – имели свое основание и на этот раз.

Оставаясь в недрах Империи, как епископ и притом епископ с выдающимся значением, Улфила не был в состоянии отстраниться от участия в волнениях, в то время с страшною силою обуревавших церковь из-за ереси Ария. Готский вероучитель стал на стороне противной православию. Сократ и Созомен одинаково свидетельствуют, что в 360 году он присутствовал на соборе в Константинополе. Вместе с другими арианами он подтвердил здесь решение пред тем бывшего собора в Римини: – не вводить в изложения веры слов:      οὐσία и ὐπόστασις, как таких, которыми в особенности питаются пререкания, и в определениях учения о Сыне Божиим довольствоваться выражением «подобен Отцу"¹⁶⁹. Из сообщения, какое найдем у Авксентия, в свое время, узнаем, что Константинопольский собор 360 года не был единственным, когда ариане видели Улфилу в ряду представителей своей партии. При всем том, его жизнь в Мизии принимает несравненно более спокойное течение, чем как шла она, когда он находился в области на севере от Истра. Теперь не было беспрерывных трудов в устном проповедании с неизбежными переходами с места на место; его личная безопасность была обеспечена. Как нельзя лучше и благотворнее Улфила воспользовался представившимся спокойствием, чтобы со всем усердием заняться тем, что по справедливости считал неистощимым на веки просветительным для варваров средством, т. е. переводом Библии. В Империи, к тому же, без всяких препятствий и особенных задержек во времени, он мог иметь сношения с людьми, от которых, при совершении означенного труда, ему дорого было выслушать совет, получить указание. Здесь же к его услугам были и во множестве списки оригиналов на языках и греческом, и латинском. – Но разлучившись с Готиею телом, – как с родиною, где обитал народ, на благо коего он посвятил и хотел посвятить все свои силы и способности, не мог Улфила расстаться с нею духом. Если, в продолжении некоторого времени, не навещал ее сам, во всяком же случае не оставлял там духовного сеяния чрез посредство своих соработников. Христианство в земле Тервингов продолжало возрастать и укрепляться. Направленное против него гонение вскоре после удаления Улфилы начало ослабевать, а когда его виновник, Атанарих, должен был, за вмешательство в восстание Прокопия, обороняться от легионов Валента, прекратилось и вовсе. Источники, на основании коих мы можем представить себе внешнее состояние веры в указанной стране в начале семидесятых годов IV столетия, рисуют ее уже очень близко к облику страны христианской. Много христиан в высшем слое ее населения, а простонародие полно ими. В городах и селениях находятся храмы и пресвитеры, упоминаются монашествующие, следовательно были в стране и монастыри, – и не одни только те, которые принадлежали Авдианам. – Раздосадованный неуспехом гонения первого, и как бы желая выместить на христианах, всегда дружественных с Римлянами, свою неудачу в войне с последними, Атанарих поднимает преследование вновь.

Вторичное гонение отличалось большею свирепостью и, по нашему мнению, в этом объяснение, почему о нем сохранилось и больше сведений. Вот его описание в истории Созомена. «Атанарих, гневаясь, что его подданные, под влиянием убеждений Улфилы, принимают христианство, отчего богопочитание отеческое (πατρῷα θρεισκεία) стало гибнуть, подверг христиан разнообразным казням. Он умерщвлял их, иногда выслушивая от них оправдания, причем они всегда мужественно доказывали правоту своей веры, а иногда и без всякого суда. Передают, что лица, исполнявшие волю князя, поставив на колесницу истукана (ξόανον), подвозили его к домам тех, о которых известно было, что они христиане. Их заставляли кланяться идолу и приносить жертвы. Отказывавшиеся совершать предписываемые обряды были сожигаемы с своими жилищами немедленно же. Слышал я, что тогда же произошло, что было еще жесточе переданного. Многие из мужчин и женщин, из которых последние одни вели с собою детей, а другие несли своих младенцев на руках, убегая от принудительного языческого жертвоприношения, скрылись в свой храм ἐπί τὴν σκηνὴν τῆς ἐνθάδε ἐκκλησίας κατέφυγον). Мучители подожгли храм и все собравшиеся в нем сгорели¹⁷⁰. Существовавший у Гогов обычай обхождения с идолом Крафт иллюстрирует указанием, что подобные же церемонии имели место и у других язычников германского происхождения. На торжественно убранных колесницах возили изображение богини Нерты у Лангобардов и статую богини Фреи у Германцев на севере. Народ со всех сторон спешил к богу или богине, воздавал поклонение и приносил жертвы¹⁷¹. Всех мучеников вторичного гонения в Готии Созомен считает арианами, – всех их называет учениками Улфилы¹⁷². О мучениках исключительно арианах рассказывают также Сократ и Кассиодор. Первый замечает, что они презирали здешнюю жизнь, содержа веру в простоте своих сердец¹⁷³. Между тем другие писатели причисляют гонимых к православным. О неповрежденности веры Готов за время описываемое свидетельствует св. Василий Великий¹⁷⁴. Противопоставляет их веру вере ариан в Империи св. Амвросий Медиоланский¹⁷⁵. Блаженный Августин в своем известном сочинении: «De civitete Dei», доказывая, что число десяти гонений, которые, по обыкновенному признанию, вынесли христиане, не есть число вполне точное, между прочим рассуждает: «или не следует считать в ряду гонений то, которое поднял на христианство в Готии царь Готов тогда, когда в той стране были только одни православные. Весьма многие из них увенчались венцом мученическим, как мы слышали о том от некоторых из братий, бывших там еще детьми и однако же отчетливо вспоминавших, чему были очевидцами»¹⁷⁶. Представленное разноречие в свидетельствах должно рассматривать как доказательство только того простого факта, что в описываемую пору Готия имела в своих пределах и ариан, и православных. Первые были обращены Улфилою и его сотрудниками. Вторые пришли к вере еще до проповеднической деятельности Улфилы или же в ее продолжение, но благодаря ревности миссионеров иных – исповедания православного. Это же разноречие само собою приводит к мысли, что среди самих Готов вероисповедные отличия сознавались еще очень мало. Варвары веровали, как читаем у Сократа, в простоте сердца. Как бы то ни было, но мы обязаны настаивать на правоверии тех мучеников, кои православными признаны авторитетом самой Восточной церкви. – В отрывке Готского календаря под 23 числом месяца, оставшегося не названным, значится: thize ana Gutthiudai martyre jah Frithareikeis – apud gothicam gentem excruciatorum martyrum et Fritarici, а под числом 29 того же месяца: gaminthi martyre thize bi Verekan papan jah Batvin bilaif aikklesjons fullaizos ana Gutthiudai gabrannidai – commemoratio martyrum, qui cum Verica praesbytero et Batuse ministro ecclesiae Catholicae apud gothicam gentem combusti fuerunt¹⁷⁷. Вероисповедная форма первых из этих мучеников, память которых праздновалась одновременно с памятью арианина – Фридигерна (Fritaricus), осталась для нас неизвестной, но православие Верка и Батузия и пострадавших с ними должно быть поставлено вне сомнения. Это не потому, что о их принадлежности к правой вере замечено в самом календаре, а в силу того, что мучениками от чад своих их всегда признавала и признает церковь Греко-Восточная. В Acta Sanctorum, издан. Балландистами, где помещен, заимствованный из греческих миней и синоксарей, рассказ о их мученичестве, передается, что Батузий и Верк были пресвитерами оба. Вместе с ними страдальческую кончину потерпели два сына и две дочери последнего, монах Арпила и несколько мирян как из мужчин, так и из женщин¹⁷⁸. По повелению Юнгериха (Iungerichus) – так, конечно, назван Атанарих, – все они были преданы сожжению, когда находились в своем храме, что случилось в правление римских государей Валентиниана и Валента. Во время совершения казни мучители заметили, что к храму спешит еще христианин. Схвачен был и он, и понес участь равную с братиями по вере. Аналогичность в роде и обстановке казни заставляет думать, что, при известии о сожжении христиан в храме, Созомен имел в виду тех же мучеников, причем арианство усвоил им по недоразумению. Останки сгоревших собрала благочестивая жена одного из готских начальников. Не разлучаясь с драгоценностью, эта св. женщина и ее дочь во время гонений из страха гонителей переходили из места в место, пока не нашли надежного пристанища в Романии (Romania). Вскоре мать возвратилась в Готию опять, а дочь осталась в Кизике, где мощи передала в городской храм. Другое повествование о мучениках, сожженных в Готии, приведенное в названном издании рядом с рассказом изложенным, называет жену, хранившую св. реликвии, Гаато (Haatho), а ее дочь Дуцидлой (Ducilla). Онb странствовали в сопровождении некоего Фиеллы (Thyellas). Когда, оставив Дуциллу в Кизике, Гаато с Фиеллой явились на родину снова, оба были приведены на суд и, за непреодолимую стойкость в исповедании православной веры, были присуждены к смерти, побиты камнями¹⁷⁹.

Сохранились, кроме того, мученические акты еще о двух страстотерпцах готской земли: свв. мученике Савве и великомученике Никите. Акты о первом изложены в послании, какое после его кончины вместе с его нетленным телом церковь Готская препроводила к церкви Каппадокийской. Послание бесспорно подлинное во всем своем объеме. С безыскусственностью изображая подробности описываемого гонения, сообщая не мало данных, на основании которых можем иметь понятие о степени распространения тогда христианства на территории, принадлежавшей Тервингам, оно представляет один из довольно ценных памятников христианской древности. – Как и всякое подобного рода послание, послание о св. Савве начинается апостольским приветствием: – «Церковь Божия, пребывающая в Готии, Церкви Божией в Каппадокии и христианам Кафолической церкви, обретающимся среди всякого народа, желает умножения милости, мира и любви Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа. Что изрек св. Петр: – по всяком языке боящийся Бога и делающий правду приятен Ему есть (Деян. 10:35), – истинность сего открылась еще раз на сем святом Савве, ставшем мучеником Бога и Господа нашего Иисуса Христа». Далее – краткое сообщение о жизни и нравах святого. Он был родом Гот и вращался между соплеменниками. Просвещенный верою во Христа еще с младенчества (ab ipsa infantia) имел единственное стремление – познанием Сына Божия достичь меры возраста мужа совершенна, и, изукрашенный добродетелями, сиял среди готского народа, как звезда. При непоколебимой твердости в вере правой он был благоговеен, послушлив ко всякому законному велению, кроток и мирен со всеми, хотя не обладал красноречием, но был богат знанием, и если говорил за истину, всегда заграждал уста идолопоклонников. Когда Савва бывал в храме, о котором имел всяческое попечение, всегда участвовал в псалмопениях и вообще большую часть времени проводил в молитве и посте; – был нестяжателен до того, что не имел ничего, кроме самого необходимого; воздержен и целомудрен. – На исповедников Христовой веры в Готии и поднялось гонение. Насильственными мерами их стали принуждать ко вкушению идоложертвенного. Но язычники селения (vicus) Саввы были вовсе не на стороне преследователей. Им было жаль христиан, живших вместе с ними, бывших их родственниками и соседями, и они решили спасти их. Они уговорились, когда прибудут преследователи, вместо идоложертвенной – приносить христианам пищи, над которой не было совершено никаких языческих церемоний. По их мнению, христиане были бы таким образом избавлены от того, что считали для себя осквернением, а ничего не подозревающие гонители – удовлетворены. Савва не только не хотел воспользоваться обманом сам, но, выступив пред единоверцами, с торжественностью заявил, что кто из них решится поступить согласно уговору, тот уже потом не будет иметь права называться христианином. Своим предупреждением он не дал никому впасть в сеть диавола (ita cavit, ne omnes in diavoli laqueum inciderent). За неуступчивость язычники изгнали Савву из своей среды, но возвратили опять. Вскоре односельчане мученика начали ожидать преследователей вновь. Придумавшие прежнюю хитрость, решили и на этот раз – хотя бы даже и под клятвой, но уверять, что в их обществе христиан нет. «Но пусть никто не поклянется за меня, – я христианин», сказал Савва, и, действительно, был выдан; как единственный христианин того местечка. Его представили пред лицо самого князя. «Богат ли он?» спросил мучитель. Ответили, что все имущество захваченного – на нем. Князь приказал выгнать Савву, заметив с презрением, что если от такого ничтожества нельзя ожидать пользы, то нечего опасаться и вреда. – Гонение, несколько было утихшее, возобновилось в прежней силе. В виду приближавшейся Пасхи, Савва из своего села, где был пресвитером Сансала, скрывавшийся в земле Римлян, пошел в город (oppidum) провести великий праздник вместе с пресвитером Гуттихом. «Возвратись и иди к Сансале» – повелительно сказал путнику внезапно представший пред ним муж – величественный и светозарный, – «Сансалы нет. Вследствие гонения он проживает в Романии», ответил Савва, и когда муж исчез, хотел продолжать дорогу. Но, в то время, как стояла совершенно ведренная погода, вдруг пошел снег и в таком изобилии, что путешествие дальше сделалось совершенно невозможным. Савва понял, что приказание явившегося мужа было велением Самого Бога, и тотчас же пошел обратно. К своему удивлению и радости, Сансалу он нашел дома. Пресвитеру было тяжело оставаться в праздник вдали от своей паствы. Как ему, так и всем другим христианам Савва рассказал о своем видении. В ночь накануне третьего пасхального дня в селение, в сопровождении своей безбожной свиты, вошел внезапно сам Атарид (Atharidus – Атанарих). Пресвитера и Савву захватили во время сна. Связавши обоих, первого положили в телегу, а второго, оставленного без всякой одежды, торопливо повели пешим местностью гористой, на которой, к тому же, недавно выгорел лес. Мучительно для Саввы шествие было уже само по себе, но кроме того воины постоянно наносили ему удары палками и плетьми. Истязаниям Савва противопоставил веру и терпение. Когда рассвело и воины сделали остановку, – обратившись к ним, мученик сказал: «вы вели меня по местам диким, полным острых пней, – немилосердно гнали и бичевали. Посмотрите, сделались ли мои ноги неспособными к ходьбе и остались ли на моем теле следы ваших побоев?» К удивлению, никаких знаков жестокости мучители не заметили, но чудо только распалило их злобу. Они придумали для христианина новое мучение. Взявши от телеги оси и освободивши их от колес, к концам одной, положенной на плечи Саввы, протянули и привязали его руки, к концам другой – ноги. В таком виде бросили его на землю, лицом вниз и не переставали бить до самой ночи (sublatum e curru axem super humeros ejus imposuerunt, et ad extremas axis partes manus ipsius extenderunt, pedes quoque similiter ad alterum axem alligarunt: et denique super axes ipsum projicientes, ut humi supinus jaceret, effecerunt, nec prius eum torquere destiterunt, quam maxima noctis pars praeteriisset). Ночью развязала мученика сжалившаяся женщина. Она не спала, так как должна была приготовлять пищу для домашних. Савва помогал ей в работе до самого утра. С наступлением нового дня мученику предстояла новая пытка. На некоторое время его привесили за руки к перекладине дома. О муках Сансалы в источнике не говорится, но нужно полагать, что истязания терпел и он. Пытками мучители хотели вынудить у христиан согласие на вкушение идоложертвенного. Идоложертвенное, наконец, было принесено. «Это прислал вам князь», сказали мученикам принесшие, «чтобы вы ели и оберегли себя от смерти». – «Пусть князь прикажет распять нас или умертвить каким либо иным образом, но нам не дозволено к сему и касаться»; ответил пресвитер. – «Кто прислал это?» переспросил Савва. «Повелитель Атарид», – «Один у нас Повелитель и Господь – Бог, живущий на небесах. Эти же яства нечисты также, как нечист и сам Атарид, желающий уловить нас в погибель!» И лишь только святой произнес смелое замечание, как от руки одного из воинов получил такой сильный удар копием, что все присутствовавшие подумали о его смертельности. Мученик чудодейственно уцелел. В тот же день вышло повеление предать его смерти. Исполнители нечестия отпустив Сансалу, повели Савву утопить в реке Musaeus. Не видя с собой пресвитера, святой спросил: в чем согрешил его друг, что не умирает вместе с ним? Ему ответили: – не его дело знать, что касается его сотоварища. Предстоящая казнь не только не устрашила мученика, – наоборот, преисполнила его дух восторженной радости. Во все продолжение пути он не переставал славословить Господа, говоря: «благословен Ты Боже и хвально имя Твое во веки! Атарид, осудивший меня на казнь, чрез то казнь вечную приготовляет для себя, мне же открывает живот вечный». Когда подошли к самой реке, княжеские слуги начали было уговариваться отпустить этого, по их мнению, ни в чем неповинного человека; тем более, что князь никогда не узнает об его освобождении. «Вы пустословите, – воскликнул Савва, – исполняйте приказанное вам! Вам не видно, что отверсто для меня: вот во славе стоят те, которые должны принять мою душу». Мученика бросили в воду и затопили при помощи доски, наложенной на спину. Казнь совершилась в пятый день праздника Пасхи при императорах Валентиниане и Валенте, в консульство Модеста и Аривфея. Ее совершители, извлекши тело из воды, бросили его на берег непокрытым. Здесь, неприкосновенное и от птиц, и от диких зверей, оно лежало до тех пор, пока не взято было верными. Светлейший вождь Скифии (Малой) Юний Соран (clarissimus dux Scythiae Junius Soranus) поручил верным перенести св. останки из варварской – в землю римскую и затем и по собственному желанию, и по желанию Каппадокийского пресвитерства (ex voluntate Presbyterorum) вместе с Асхолием Фессалоникийским переправил их на свею родину, в Каппадокию. «Когда, в день кончины мученика, вы будете чтить его память» говорится в заключении послания, «возвестите сказание о нем и прочим братиям, чтобы ликовала вся кафолическая церковь, восхваляя Господа, избирающего себе таковых слуг. Приветствуем всех святых. Приветствуют вас и те, которые вместе с нами терпят гонение»¹⁸⁰.

Годом консульства Модеста и Аринфея был 372-й. По сделанным вычислениям Пасха тогда была 8-го апреля. Следовательно св. Савва принял мученическую кончину в 372-м году, 12-го апреля. Ниже – из письма св. Василия Великого, которое является лучшим доказательством подлинности послания о св. Савве, мы узнаем с какою радостью мощи готского мученика были приняты Кессарийцами с их Предстоятелем.

Акты о страданиях великомученика Никиты передают, что, в противоположность Савве, Никита происходил из очень славного готского рода. Уже это одно выдвигало его среди племени Вестготов, помимо высоты присущих ему свойств нравственных. Истинам веры Никиту научил Феофил, первый архиерей готский, присутствовавший на Никейском соборе и здесь подтвердивший православный догмат и рукою, и устами (manu et lingua). Когда, благодаря в особенности проповеднической ревности Улфилы, христианство в готской земле возросло и на его последователей лютый Атанарих воздвиг преследование, злоба как самого князя, так и его служителей была против Никиты тем большая, что святой принадлежал к знатной фамилии, что во время гонения укреплял братий по вере к перенесению мучений. Мучители грозили смертью и ему, если он не отречется от Христа. Презирая угрозы, Никита не переставал исповедывать и славить своего Господа со смелостью неизменной. Схвачен был, наконец, и он. Когда, после новых угроз, язычники убедились еще раз, что его мужество непобедимо, в ярости раздробили ему члены тела и затем бросили мученика в огонь. В ту пору в стране за Дунаем временно находился некто Мариан (Marianus), муж благочестивый, родом Киликиец, из города Мопсвестии (Mopsuestia). Мариан был другом и почитателем Никиты при его жизни, – не хотел расставаться с ним и после его смерти. Он решил взять тело великомученика, оставшееся неповрежденным от огня, и перевести в свой отечественный город, но мог не иначе овладеть св. останками, как только ночью. – Атанарих приказал, чтобы замученный оставался без погребения. – В темную и ненастную ночь, мощи были найдены при указании небесного света. В Мопсвестии, источая различные чудеса, они хранились сначала в доме Мариана, затем были перенесены в нарочито устроенный и освященный в честь св. Никиты храм. – Из Актов о страданиях великомученика мы привели только сущность. Но как бы для большего объяснения главного предмета сюда введены еще рассказы посторонние. Довольно подробно передано о борьбе Атанариха с вождем Фридигерном, происшедшей будто бы вскоре после 1– го вселенского собора и об участии в этой борьбе со стороны Валента, – рассказано об Улфиле, как ученике Феофила, сопровождавшем учителя на соборные совещания в Никею и, в качестве епископа православного, присутствовавшем на вселенском соборе втором, – о совершенном Улфилою готском переводе книг священного писания, как наилучшем для варваров просветительном средстве. Содержание перечисленных вставок, за исключением того, что говорится о личности Улфилы и его вероисповедании, само по себе не лишено значения и ценности. Но здесь постоянные неправильности в хронологии и неверности в истолковании фактов. Отсюда не трудно вывести, что рассматриваемые акты, имея в своем первоначальном виде краткое и простое повествование о св. мученике, написанное, может быть, самим Марианом, впоследствии были переделаны – лицом, которое, очевидно, не особенно дорожило точностью в данных сообщениях¹⁸¹.

В Романию бежали готские христиане в первое гонение, сюда же спешили укрыться они и в гонение второе. Мы видели, что у Римлян искали убежища Гаато с дочерью и Фиеллой, в Романии же некоторое время пребывал пресвитер Сансала. Это единичные примеры из множества других. В продолжении того же, т. е. второго преследования христиан со стороны Атанариха вышли из Готии, как передает св. Епифаний, в Сирию и Авдиане¹⁸². В Империи принимали спасавшихся с радушием и любовию. «Гонимые, говорит Фрозий, бежали не как ко врагам, во как к братьям, совершенно уверенные в своем спокойствии»¹⁸³. Едва ли нужно упоминать что все, что можно было сделать в пользу бедствовавших, делал Улфила. Его паства в Мизии теперь, конечно, умножилась. Об особенном также участии в положении преследуемых сохранялось еще известие относительно не раз уже названных лиц: – правителя Малой Скифии Юния Сорана и архиепископа Асхолия. Если первый старался приютить и вообще всячески успокоить тех, которые опасались от гнева и жестокости гонителя бегством, то, сверх того, Асхолий заботился и о верных, продолжавших оставаться в своей земле. Он утешал, укреплял и ободрял их к терпеливому несению тяжести ниспосланного испытания. Свидетельства об указанной деятельности того и другого заключены в письмах к ним св. Василия Великого. – «За то, что делаешь ты (по отношению к готским христианам), писал св. Василий вождю скифскому, «ты сам себе собираешь сокровище и какое успокоение доставляешь гонимым за имя Господне, такое же приготовляешь самому себе в день мздовоздаяния»¹⁸⁴. «Ты хорошо бы поступил, – прибавляет святитель, «когда бы присылал в свое отечество останки мучеников, если, как ты писал мне, гонение там (у варваров) и ныне творит мучеников Господу». Вследствие этой просьбы и были отправлены в Каппадокию мощи св. Саввы. В благодарственном письме – за попечительное внимание к положению верных из Готии каппадокийский архиепископ восхваляет Сорана ещё раз, – описывает при этом и свою радость по поводу встречи мученика. – «Твои прекрасные качества составляют украшение нашего отечества. Подобно зеленеющей ветви, от благородного корня возникшей, наполнил ты духовными плодами чужую страну, почему отечество справедливо хвалится своими произрастениями. И когда ты совершал подвиги за веру, славило оно Бога, слыша, что соблюло в тебе доброе наследие отцов. А каков твой поступок настоящий! Мучеником, который недавно подвизался в соседней варварской стране, почтил ты свое отечество, как благодарный земледелец, посылая начатки плодов ссудившим семенами. Твой дар – свидетель истины, недавно увенчанный венцом правды, которого мы приняли, радуясь и прославляя Бога, у всех народов исполнившего Евангелие Христа Своего».¹⁸⁵ Ту же радость высказывает св. Василий и в письме к Асхолию. «Когда от варваров, живущих за Истром, прибыл к нам мученик, проповедуя собою о неповрежденности там водворившейся веры, как выразить наше душевное при этом веселие? Какую изобрести силу слова, чтобы оно ясно могло высказать тайное расположение нашего сердца? Когда увидели мы подвижника, ублажили и того, кто поощрял его к подвигу и сам от Праведного Судии примет венец правды тем более, что к подвигам за благочестие подготовил и многих других»¹⁸⁶. – Видно, что Асхолий, пересылая мощи, между прочим описал Каппадокийцам и свирепость мучителей в преследовании христиан Готии. «Твои сказания, говорил пастырь Кесарийский пастырю Фессалоники, »тела строгаемые, ярость варваров презираемая людьми, у которых сердце не знает страха, различные истязания, изобретаемые гонителями, противоборство подвизающихся, древо, вода и другие пытки мученикам. Каковы же повествования наши? Любовь охладела, учение отцов разоряется, частые крушения в вере, молчат уста благочестивых, люди изгнаны из молитвенных домов и под открытым небом подъемлют руки к Небесному Владыке»¹⁸⁷. Намек на притеснения, какие православные несли от ариан.

И в своей собственной земле задунайские христиане нашли защиту и покровительство с того времени, как в среде вестготского народа произошло разделение, вызванное междоусобием. Против Атанариха восстал Фридигерн, имея на своей стороне всех не желавших мириться с чрезмерным властолюбием сына Ротестея. Силы Фридигерна возросли, когда стало известным о его сочувствии исповедникам Христа. Но после первого столкновения все же победителем оказался Атанарих. Неудача заставила побежденного искать помощи у Римлян, – просит ее у Валента. Последний выслал подкрепление из войск, стоявших во Фракии. Для императора ослабление силы князя, ненавидевшего и римлян, и христиан, было небезразлично. В битве происшедшей вновь, успех перешел на сторону, где находились Римляне. Вскоре затем население западной части владений Тервингов, отступивши от Атанариха, отдалось под власть его соперника. Ничем лучшим и большим не нашел Фридигерн отблагодарить римского государя за оказанную поддержку, как принятием христианства и в том именно исповедании, какому принадлежал государь сам. Толпами начали стекаться на территорию, принадлежавшую князю – христианину христиане, стесненные в области властителя-язычника. Нередко новую веру принимали и те из подданных первого, которые доселе оставались еще язычниками, побуждаясь с одной стороны примером предводителя, с другой – находясь под обаянием проповеди Улфилы. Весьма вероятно, что не без некоторого участия Улфилы состоялось обращение и самого Фридигерна. Во всяком случае немедленно после сего события епископ вошел в сношения и даже дружбу с князем и таким образом снова открыл за Истром свободу и простор для своей личной деятельности. Кроме обычных сотрудников, ему помогали теперь и миссионеры от Валента¹⁸⁸. Но и на этот раз деятельность Улфилы была вскоре прервана вследствие страшного переворота в жизни Европейских народов вообще и Готов в частности, какой произведен был ужасами нашествия Гуннов.

Выходцы из недр Азии, монгольского или урало-финского происхождения, дикие в нравах и необыкновенно безобразные по своему внешнему виду, неуклюжие в ходьбе, но ни с кем несравняемые в искусстве наездничества¹⁸⁹, Гунны, перешед Волгу и Дон, последовательно покорили: Алан, Роксолан, а также и более мелкие племена Акациров, Итамаров, Боисков и др.¹⁹⁰ По очереди, ужасам нападения должна была подвергнуться затем обширная земля Грейтунгов. Гунны ринулись в нее при том же Германарихе, который так громко заявил о себе многочисленными победами над окрестными и отдаленными от себя народами и который достиг теперь редкого среди людей возраста 110 лет¹⁹¹. После ряда битв, Германарих признал неотразимость дикой силы и, в отчаянии, окончил долгую жизнь самоубийством¹⁹². Погиб в борьбе с Гуннами и его преемник – Витимир. Остготы лишились независимости почти на целое столетие. Не хотели сжиться с унизительной долей порабощения доселе неведомому врагу только некоторые из них. Под предводительством отважных вождей Алатея и Сафракса, взявших на свое попечение сына убитого Витимира, Видериха, непокорные бежали в Дакию к соплеменникам Вестготам¹⁹³. Двигаясь вперед, в направлении от востока на запад, Гунны начали подходить и к жилищам последних. В порыве самонадеяния и храбрости, Атанарих стал у Днестра с решимостью во что бы то ни стало отразить неприятеля от границ своего княжества; но был на голову разбит, не увидев главных полчищ азиатцев, – толпами, составлявшими их авангард. Храбрость князя-язычника сменилась настроением обратного характера. Объятый ничем непобедимым страхом, он укрылся вначале за рекою Прутом, но, спустя несколько, ушел и отсюда, нашедши для себя и своих подданных более безопасное убежище в дикой и лесистой стране Кавкалянд (при подножии Карпат)¹⁹⁴. Пред грядущею опасностью разорения и гибели от рук пришельцев, не знавших, что такое пощада, при нападениях бросавшихся «с быстротой, с какою несется ураган с гор»¹⁹⁵, – необъятна была паника и в населении подвластном Фридигерну. На совещании о средствах к спасению было решено: – покинув отечество, искать поселения во Фракии¹⁹⁶. Фракия, приводилось в основание этого решения, обширна и плодородна и, огражденная с севера многоводным Дунаем, трудно доступна врагам со стороны этой¹⁹⁷. Рассчитывали, что дружественный с Фридигерном Валент не откажет приютить изгнанников в пределах намеченной области. Немедленно же составилось посольство. Вместо Константинополя оно должно было идти в Антиохию, так как в пору описываемую (376 г.), Валент, следивший за враждебными замыслами персидского монарха, имел свое пребывание там. Посольство лишь отбыло, а Вестготы уже потянулись к левому берегу Истра с женами и детьми, с имуществом, нагруженным на бесчисленные повозки. Грозную погоню позади они как бы слышали. – Так был велик страх, внушенный им Гуннами. – Просьба скифских послов вызвала в царском совете разноречивые мнения. Но перевес взяли те из советников, которые, льстиво подделываясь к худо скрываемому желанию самого государя, заранее восхищались непобедимостью римской армии чрез присоединение к ней лучших мужей из переселенцев, и богатством государственной казны, куда рекою потекут взносы граждан за освобождение от военной повинности¹⁹⁸. Переселение было дозволено, с условиями, чтобы варвары сложили с себя оружие и, в качестве заложников за свою верность государству и спокойное пребывание в его провинциях, выдали Римлянам подростков – детей мужеского пола¹⁹⁹. Заложники должны были быть препровождены в Азию и размещены по тамошним городам. На некоторое время в местности, где происходила переправа, широкая река была положительно загромождена барками, лодками и плотами, то принимавшими Скифов на одной стороне, то высаживавшими их на другой²⁰⁰. – Чиновники, приставленные для наблюдения за порядком переправы, несколько раз, говорит Ам. Марцелин, пытались перечесть варваров, на это «было невозможно также, как немыслимо исчислить песчинки, поднятые ветром, в пустынных пространствах Ливии»²⁰¹. Без метафоры, Евнапий указывает, что переселенцев, совершенно годных к войне, было около 200,000 человек²⁰², – следовательно, их общее количество простиралось до миллиона²⁰³. Вслед за Вестготами поселения в Империи просили и Остготы вождей Алатея и Сафракса, но встретили отказ, который обрек бы их без сомнения на самую безотрадную участь, если бы впоследствии не прорвались за Истр силою²⁰⁴.

Прежде чем принятые варвары были водворены на обещанных землях, заботы об их продовольствии правительство Империи взяло на себя. Но почти все, что на этот счет отпускалось из казны, администрация Фракии, с Лупицином и Максимом во главе, обращала в свою собственную пользу. Между Готами открылся голод. Возрастая, голод дошел до размеров крайнего бедствия. Тем выгоднее это было для чиновников. Истомленный скиф готов был отдать все, чтобы ни потребовали, за самую негодную пищу. «Не говоря о всех видах лихоимства со стороны лиц, приставленных заботиться о продовольствии варваров, со стороны Лупицина и Максима в особенности», пишет Аммиан, «приведу факт спекуляции настолько гнусный, что наверное его осудили бы и сами виновные, если бы были поставлены судьями, в своем деле. Велено было собрать собак, сколько их только можно было найти. Собак продавали голодавшим, и за каждую брали по рабу. Случалось, что в обмен на тоже животное шло и собственное дитя скифа»²⁰⁵. Кроткими и мирными явились варвары в чужую страну, но бедствие, коего не ожидали, довело их до озлобления. Ненависть к начальникам из Римлян была перенесена ими на всех римских граждан и побуждала начать месть притеснителям силою оружия. Здесь кстати заметить, что вопреки приказанию, данному Валентом, оружие, с которым трудно расставались варвары, осталось, когда переходили Дунай у них неотобранным. Исполнители царских велений кинулись на дары, льстившие их корыстолюбию или даже их чувственности²⁰⁶. – С большими усилиями, тем не менее Фридигерн сдерживал порывы, волновавшие его подданных, выжидая улучшения их положения мирным путем. Но увидел наконец и он, что ожидание совершенно напрасно, когда услышал о решении правительства разъединить лагерь Готов, рассеяв его но разным частям Фракии, – когда убедился в намерении Лупицина погубить как его, Фридигерна, так и другого предводителя варваров – Алавива²⁰⁷. – Мщение переселенцев началось, и первым его актом было полное поражение Римлян в битве под Маркианополем. «С того времени, пишет Иорнанд, бедствия Готов прекратились. Изгнанники и пришельцы стали отселе в положение господ над всеми, кто обладал собственностью в местностях, прилегавших к Дунаю»²⁰⁸. Не трудно догадаться в чем выражалось это господство: – в насилиях, грабежах, пожарах. Новые сражения произошли при Салисе²⁰⁹ и где-то вблизи самого Гемуса²¹⁰, но удача опять-таки была на стороне Готов. В последнем случае варваров выручили варвары же, пришедшие из-за Истра, в особенности же Остготы Алатея и Сафракса. Вышед из пределов провинций Мизии и М. Скифии и прорвавшись за трудно-переходимые высоты, Балкан, Скифы простерли свои грабежи до самого Гелеспонта²¹¹. Валент, все еще находившийся в Антиохии и в начале, по-видимому, не придававший особенного значения волнениям в европейских владениях, решился наконец стать ко врагам ближе. Явившись из столицы Сирии в столицу всего государства, он был встречен здесь изъявлениями крайнего недовольства граждан и за то, что так неосторожно варвары были впущены в Империю, и за то, что правительство так долго медлит действиями против них со всею энергией²¹². Тем торопливее взялся государь за приготовления к решительной борьбе, выразив твердое намерение руководить ею лично. Незначительные успехи некоторых военачальников в стычках с отдельными толпами варваров²¹³ довели воинственный пыл Валента до высшей степени²¹⁴. Ему казалось несомненным, что уничтожить неприятеля только собственными силами, не дожидаясь прибытия вспомогательной армии, которую с запада вел Грациан. Победные лавры, думал он, должны будут украсить только его голову, без соразделения с соправителем и племянником. Достоинства последнего давно уже беспокоили дядю, пробудив в его душе мучительное чувство зависти²¹⁵. Римляне и Готы сошлись вблизи Адрианополя. Валент рвался к битве. Гораздо более сдержанности и менее склонности к кровопролитию обнаружил на этот раз Фридигерн. По известию Марцелина, незадолго до столкновения он отправил к императору послом христианского пресвитера, со свитою из лиц, состоявших также в духовном (монашеском) чине²¹⁶. Послу поручено было передать, что Готы останутся спокойными и будут верными союзниками государства навсегда, если и в самом деле, как это было обещано прежде, им отведены будут поля на запустелых землях Фракии. Кроме того, что пресвитер должен был сказать государю въявь, он имел к нему еще письмо секретное. Фридигерн писал: «Заключить мир не медля – нет возможности, так как слишком велико озлобление, каким в настоящую пору Готы проникнуты к Римлянам. Но однако он твердо уверен, что постоянный вид грозных римских легионов, предводительствуемых самим царем, произведет на варваров благотворное действие. Их строптивость падет наконец сама собою»²¹⁷. Валент и его приближенные приняли пресвитера с честью, но мирные предложения были отклонены. Дважды, для переговоров о прекращении брани, отправлял на римскую сторону Фридигерн своих уполномоченных и потом, но одинаково без успеха. Слабая попытка поддержать переговоры была обнаружена только после последнего посольства, но было уже поздно. Схватками отдельных отрядов сражение началось. И вскоре на обширном поле столкновения не стало слышно ничего, кроме «бряцания соприкасающегося оружия», свиста от летящих массами стрел и раздающихся, то там, то здесь, «заунывных звуков» готского боевого рога, – звуков, которыми Беллона, замечает язычник Аммиан, доводила храбрость варваров до степени ожесточения²¹⁸. Чтобы дать понятие о силе Адрианопольской битвы, тот же историк сравнивает ее с битвою при Каннах. Одинаковы были оба сражения и по своему исходу для Римлян. Как при Аннибале и Варроне, так при Фридигерне и Валенте Римляне были разбиты окончательно. Империя потеряла более двух третей своей армии²¹⁹, большинство трибунов, много генералов и, в довершение всего, самого императора. Валент пал, и на всем пространстве боя не могли даже отыскать его тела для почестей погребения. Впоследствии обнаружилось, что он был сожжен неприятелями вместе с той хижиной, куда его, тяжело раненого, перенесли телохранители и когда на его раны налагали перевязки²²⁰. Оставшись без войска и царя, население Балканских провинций было обречено на мучительное выжидание: – какими еще новыми бедами обрушится над ним произвол победоносного врага. Крайне жестокая мера правителя Азии Юлия по отношению к юношам, отобранным у Готов при переселении из Готии и расквартированным по азиатским городам, отнимала у Римлян всякую надежду на снисхождение со стороны тех, кому несчастные принадлежали, где их оплакивали отцы и матери. Юлий избил заложников, исполнив кровавое дело так, что смерти не избежал решительно ни один. Вполне уверенные в отсутствии преград на пути, от Адрианополя Готы направились к Константинополю. Пограбив предместья столицы, они подступили и к ней самой. Но вид обширных и неприступных ее стен, свирепость оберегавших ее Сарацин, – чудовищная до того, что дикари не гнушались высасывать кровь из ран лишь только приколотого врага, устрашили Скифов²²¹. Они отступили от царственного города, не причинив ему не малейшего вреда и, покинув Фракию, перешли в Македонию. Поселения открытые или защищенные слабо переходили в их распоряжение немедленно, но от Фессалоники ушли с тем же неуспехом, как и от Константинополя. Впрочем, своим спасением Фессалоника была обязана не столько крепости заграждений, сколько заступничеству ее пастыря – св. Асхолия. Готы видели в Асхолии лицо, равное по духу и силе Елисею, почему боялись, чтобы и их не постигло наказание тою же слепотой, какою поражены были некогда воины царя сирийского²²². В Македонии, как и затем в областях Греции: Фессалии, Эпире и Ахаии опустошения производили Готы Фридигерна, а отделившиеся от них Остготы Алатея и Сафракса одновременно угнетали северо-западную часть Балканского полуострова – Иллирию в собственном смысле. Грациан усмирил последних, уступив в их владение часть Паннонии²²³. – Ужасы готских неистовств, как они описаны Ам. Марцелином и Евнапием, бесспорно в значительной мере преувеличены²²⁴. Помимо страшной ненависти к варварам, оба автора были слишком склонны к прикрасам из чисто риторических видов. Но во всяком случае бедствие восточной половины Империи было полное, когда место погибшего Валента занял Феодосий Великий (380 г.). Вначале новый император решил противопоставить врагу тоже, чем последний и губил его достояние, т. е. силу и оружие. Всюду закипела работа над починкой и постройкой укреплений, гарнизоны приводились в порядок, армия вообще пополнялась в своей численности при посредстве новых наборов. Смерть Фридигерна была обстоятельством, обеспечивавшим успех Римлян в предстоявшей борьбе несравненно более, чем все мероприятия военного характера²²⁵. Лишившись князя, сколько осмотрительного²²⁶, столько же и храброго, включенного потом Готами в число своих национальных святых²²⁷, его подданные начали бродить без дисциплины и плана, и притом частями, не имевшими между собой никакой связи. Римские полководцы били и рассеивали эти толпы иногда положительно почти без потерь в составе собственных отрядов²²⁸. Но из-за Дуная в Мизию прибывали еще новые Готы. Это большею частью были Готы Атанариха, а с ними явился и сам он, не нашедший покоя от Гуннов даже и в укромном Кавкалянде. Войнам с варварами Феодосий не видел конца. Предстояла, сверх того, очень серьезная опасность, что изведавшие на опыте всю невыгоду безначалия Готы Фридигерна сольются с Атанарихом, и тогда в состоянии будут повторить тоже, что причинили Империи при Валенте. Решимость язычествовавшего князя, изменив клятве, когда-то данной отцу, вступить на почву Римлян доказывала, что под влиянием тяжких обстоятельств в его душе произошел крутой переворот. В свою очередь это доставляло ручательство, что бывший ненавистник и гонитель христианства отселе к исповедникам новой веры будет относиться с большею терпимостью. Кризис в положении дел Феодосий оценил вполне, и для умиротворения варваров избрал способ совершенно обратный тому, какой предположен был прежде. Вместо битв, он нашел более выгодным искать у врагов дружбы и союзничества. В этом именно смысле с Атанарихом завязались переговоры, а для их довершения князь приглашен был в Константинополь. Еще не дошел он до великого города нескольких миль, как совершенно неожиданно для себя увидел самого императора. Последний выехал ему на встречу во всем блеске своего царского величия и в сопровождении всей своей свиты²²⁹. Всевозможными вниманием и почестями окружен был Атанарих и во все время, когда жил в столице²³⁰. Но гостеприимством монарха ему привелось пользоваться недолго. Резкая перемена в образе жизни подействовала на него гибельно. Он заболел; болезнь имела исход смертельный. Феодосий сам встретил шедшего к нему гостя, сам проводил его и до могилы, на которой не замедлил устроить великолепный мавзолей²³¹. Почет, оказанный Атанариху, живому и мертвому, имел своим следствием то, что именно и желательно было императору: подвластные умершего отдались его покровительству беспрекословно. Их пример не остался без подражания и со стороны Готов, победителей Валента, при чем каждый из отдельных отрядов старался изъявить свою покорность римской власти с поспешностью тем большею, что внушалась опасность остаться при вражде с государством в положении разъединенном. Скифы снова стали федератами Империи (382 г.). Император разместил их в Мизии и Дакии Аврелиановой, отвел им поля, снабдил земледельческими орудиями и скотом и, не вмешиваясь в их внутреннюю жизнь, предоставил управление ими вождям национальным²³². В числе последних были, правда, личности не совсем дружественные к Римлянам и теперь, но попытки к проявлению подобной настроенности встречали отпор в среде самих же Готов. Готовый на измену Феодосию предводитель Скифов Эриульф погиб от руки такого же вождя варваров Фравита²³³. За все благоволение и щедрости император требовал от чужеземцев спокойного пребывания в государстве и неуклонного исполнения принятой ими на себя службы в качестве федератов. Вестготы участвовали во всех войнах Феодосия. При их содействии тот государь так счастливо потушил крайне опасные восстания западных тиранов – Максима и Евгения²³⁴.

Мы остановились на изложении внешних, чисто гражданских событий не ради только того интереса, какой эти события имеют сами по себе, а главным образом по их связи как с деятельностью Улфилы, так, следовательно, и вообще с фактами в религиозной жизни Вестготов. – Крайне опасное положение Тервингов, когда со дня на день ждали вторжения в свою землю орды страшных Гуннов, не могло в свою очередь не пробудить тревоги и в горячо любившем Тервингов сердце их учителя и епископа. С своей стороны последний был готов на всякое содействие, чтобы, предотвратив от народа, который считал своим, несчастие разгрома и рабства, устроить его жизнь в более спокойном виде. Общее решение Вестготов искать убежища в провинциях соседнего государства бесспорно было следствием сколько внушений Фридигерна, столько же совета и указаний и Улфилы, нашедшего в этом государстве приют с Готами, которые вышли с ним из родной страны еще в 355 году. Он же, Улфила, взял на себя и представительство в посольстве, отправленном в рассматриваемое время из-за Дуная в Антиохию ко двору императора²³⁵. Принимая в соображение, что скифский вероучитель был известен Валенту и, конечно, пользовался у него уважением не меньшим, чем как и у Констанция, легко допустить, что благоприятный Готам исход посольства, помимо собственных соображений государя, в некоторой мере зависел и от личности главного посла. – Таким образом с большинством Вестготов Улфила слился вновь и по своему местожительству. – Понятно, что к продолжению учительства между переселенцами он желал бы приступить без замедления. Но беспорядки, начавшиеся вскоре по переселении, исключали для того всякую возможность. Можно представить с какою грустью проповедник мира и христианской любви взирал на зарева пожаров, потоки лившейся крови и перепуганные толпы сновавших из места в место, в надежде укрыться от неприятеля, римских граждан, когда Готы подняли восстание. Его скорбь была тем глубже, что, посоветовав варварам переход во Фракию, он чувствовал себя как бы ответственным в бедствиях, которые были теперь пред его глазами и которые предвидеть был не в состоянии. Все стремление Улфилы в этот смутный промежуток времени было направлено к тому, чтобы, ограничивая размер войн, когда они уже начались, способствовать их окончанию как можно скорее. В хронике епископа Исидора находим рассказ, что Готы, пришедшие к Римлянам раньше нашествия Гуннов, оставившие Скифию по причине тамошнего гонения на христиан, не смотря на все настояния соотечественников, возмутившихся в недрах Империи при Валенте, решительно отказались от участия в их опустошительных действиях. За свое упорство они подверглись даже насилиям. Насилия заставили их уйти дальше и выше в горы, при которых обитали²³⁶. Ясно, что эти мирные Готы были Gothi Minores Иорнанда. Несомненно и то, что от сообщения с мятежниками они удержаны были влиянием своего наставника Улфилы. В высокой роли миротворца тот же деятель пытался стать и между самими Фридигерном и Валентом. Кто был пресвитер для переговоров о мире явившийся от князя варваров к императору Римлян пред сражением у Адрианополя? Что это был Улфила, исследователи согласны в том почти единодушно. Пресвитером он назван потому, что первоначально для обозначения высшей и средней иерархических степеней Готы на своем языке не имели особых наименований, довольствуясь в этом случае одним общим термином papa²³⁷. Аммиан замечает впрочем, что тогдашние переговоры были ничем иным, как только уловкой, хитростью Фридигерна, рассчитанною, чтобы оттянуть время сражения в виду им ожидаемой, но не прибывшей еще помощи от Алатея и Сафракса²³⁸. Если в словах Аммиана правда, Улфила послом быть не мог, так как никогда бы не согласился на участие в замысле коварного свойства. Но названному писателю было так обычно истолковывать каждое действие варваров в неблаговидном свете. Между тем, признавая за намерением Фрйдигерна всю полноту искренности²³⁹, нельзя не видеть, что не было лица более подходящего для упомянутого посредничества, как именно авторитетный и знаменитый архиерей Готов. Мы даже позволяем себе представить дело так. – Епископу не было трудно предугадать, что столкновение, имевшее произойти при Адрианополе, будет особенно кровопролитно, – что оно или окончательно погубит Готов, или же, в случае их торжества, навлечет на Римлян еще большие несчастия, чем испытанные только лишь пред тем. Сознавая это, Улфила явился к Фридигерну сам и употребил всю силу своего слова, чтобы убедить князя к решению так ожесточившейся распри концом мирным. Князь согласился. Не могло быть после сего и вопроса, кто должен был идти в противоположный лагерь с целью склонить к миру в свою очередь и его представителей. Но Валент был слишком уверен в своей победе, чтобы отказаться от брани. Улфилу постигла неудача. Горько оплакивал он ее, когда страшная битва началась, и по ее окончании увидел Адрианопольское поле усеянным трупами, когда еще к большему ужасу услышал и о мучительной смерти самого Императора.

Участие Улфилы в устроении внешней судьбы Вестготов, выраженное им в трудное для варваров время пред переходом в Империю, и дало нам право на то название, какое присвоили мы ему раньше – попечителя просвещаемого им народа и в его жизненных обстоятельствах. Как широко понимал Улфила свои обязанности в качестве духовного вождя и руководителя паствы, доказывает его деятельность для умиротворения и усмирения Готов в бурное время войн описанных.

Лишь только под влиянием благодетельных мер Феодосия Готы успокоились, в прерванные учительские труды Улфила вошел снова. В настоящем месте не лишено для нас значения замечание, находящееся в одном из уцелевших отрывков истории Евнапия. Рассказывая о разных подробностях вестготского переселения на Балканский полуостров, Евнапий между прочим передает. – «Каждый род Скифов вез тогда с собой и свою отечественную святыню, вокруг которой шли ее ближайшие служители – жрецы и жрицы. Но молчание варваров об этом предмете было ненарушимое. Наружный вид и притворство – вот средства, избранные Скифами для обольщения неприятелей (Римлян). Облекши некоторых из своих в почетную одежду епископов, они придали переодетым много лисьего и пустили вперед. Был у них и род так называемых монахов, на подобие существующих среди наших соотечественников. И в этом подражании не было ничего трудного. Стоило надеть черные одежды, на столько длинные, чтобы волочились по земле, и лукавство приобретало доверие. Варвары узнали об уважении Римлян к этому чину, почему для обмана не преминули воспользоваться и им. А Римляне дошли до такого ослепления, что верили варварам. Даже люди обыкновенно предусмотрительные были убеждены, что Скифы христиане, тогда как на самом деле, твердо, неизменно, только в глубочайшей тайне, держались они преданий своей исконной, отечественной веры»²⁴⁰. – Итак, по свидетельству Евнапия, Вестготы, переходившие Дунай в 376 году, состояли исключительно из язычников. Евнапий принадлежит к числу немногих писателей, бывших современниками скифского перехода. Но чтобы оценить его известие, необходимо знать, что оно писано под влиянием такого недовольства римским правительством за принятие варваров, которое (недовольство) доходило до степени раздражения. Кроме того, – как язычник, не терпел Евнапий и христианства. Имея в виду и то и другое, мы не можем из его слов вывести иного заключения, как то, что среди переселявшихся Скифов лица духовные и монашествующие находились действительно, что в большинстве переселенцы были христиане. Но неоспоримо с другой стороны, что их громадная масса содержала еще в себе не мало и язычников. Они – то, конечно, и везли, в сопровождении жрецов и жриц, свои святыни, тая их, как бы стыдясь за них пред взорами христиан – Римлян. Так было между Готами Фридигерна. Что же касается подданных Атанариха, – здесь наоборот, – их громадное большинство продолжало пребывать в вере отеческой. Так. образ. Улфиле, возобновившему учительство, предстоял труд довести обращение Тервингов по возможности до самого конца. Если даже допустим, что сама среда, куда вошли наши варвары со времени своего бегства от Гуннов, может быть незаметно, но тем не менее помогала миссионеру – епископу в этом труде, все же нельзя не подивиться его необычайному успеху. После смерти вероучители язычество у Вестготов было уже редкостью. С верованиями, унаследованными от отцов, не хотели расставаться только отдельные личности. Таков, например, был Фравит, убивший Эриульфа²⁴¹. Заботы о просвещении неверных не были в рассматриваемую пору единственными у Улфилы. Одновременно с ними шли его старания, обращенные уже ко всем Вестготам – прочно утвердить их в том вероисповедании, которое он считал теперь единственно истинным, т. е. вероисповедании арианском. Но прежде чем говорить об этой стороне его деятельности, необходимо еще остановиться на вопросах: – что существенным образом привело Вестготов к арианству, с какого времени Улфила сделался последователем этого учения сам, и, наконец, в какой из разных форм арианства он его воспринял и его проповедовал?

Готы, как впоследствии многие из европейских племен, заимствовали христианство от населения восточной половины Римской Империи. Естественно, что Римляне передавали чужеземцам то, чего в известное время держались сами. Готы, пришедшие ко Христу до Константина Великого и даже при нем, получили веру правую, так как чисты, говоря вообще, были христианские воззрения там, откуда приходили к ним их учители. Но то обращение было еще только начальным. Его дальнейший, и более усиленный в своем ходе, процесс, как мы уже видели, имел место после равноапостольного императора, при его ближайших преемниках. Слишком хорошо известно, чем в особенности характеризуется жизнь церкви и государства Римлян в правления этих государей до воцарения Феодосия I – го. Это было время сильнейших смут по поводу именно того учения, о котором мы и заговорили. Арианство, осужденное на первом вселенском соборе, благодаря хитрости и настойчивости своих главных представителей начало оживать вновь уже вскоре после сего собора. Когда ересь нашла себе защиту и покровительство в императорах Констанцие и Валенте, она приобрела по крайней мере в Восточной Империи значение вероисповедания господствующего. Ариане замещали собою почти все более или менее важные епископские кафедры, из ариан состояло большинство светских начальников, арианами вообще были полны города Востока, а из них «око вселенной, – город могущественнейший на суше и на море, откуда, как из общего торжища, исходило все важнейшее в вере»²⁴², т. е. Константинополь по преимуществу. При торжестве заблуждения, истина была унижена, поругана и гонима. Епископы, непоколебимые в православии, изнывали в ссылках; изгонялись из храмов и даже из своих городов и селений, подвергались побоям, пыткам, конфискации имуществ, а иногда и самой смерти верные сим епископам их пасомые²⁴³. «Мы изгнаны, извержены и рассеяны» говорит о положении за то время всех исповедавших единосущие св. Григорий Богослов²⁴⁴. – «Какая – то дурная погода настала для Церкви, печальная тьма объяла все, тьма более тягостная, чем даже девятая из казней египетских», – замечает он же²⁴⁵. Полагаем, что, несмотря на всю краткость, – сказанного достаточно, чтобы прийти к следующему вполне очевидному заключению. Торжество среди Римлян арианства в период, когда обращение Вестготов к христианству только еще происходило – вот самая общая и вместе основная причина усвоения сего заблуждения и этими варварами. Ниже этот факт найдет себе объяснение и в обстоятельствах более частного характера.

Улфила был проводником ереси в Готскую народность. Когда арианином стал он, следовательно с какого времени начал приводить к арианству и своих учеников, – источники дают в этом случае разнообразные показания. Прежде всего мы должны привести относящееся сюда собственное свидетельство Улфила. В начале краткого исповедания чисто арианской веры, переданного Улфилой Готам пред своею смертью, он говорит:      Ego Ulfila episcopus et confessor semper sic credidi – «Я Улфила епископ и исповедник (Христа) так веровал всегда»²⁴⁶. – Как по-видимому ни авторитетно это заявление, мы не можем приписать ему решающего в поставленном вопросе значения, имея в виду его противоречие с данными о времени рождения и крещения готского проповедника. – Обращаемся к свидетельствам древних историков. Если отбросить тенденцию арианина Филосторгия о древнем, апостольском происхождении учения, следовал, из известий этого писателя об Улфиле вытекает ясно, что последний принял ересь со времени своего посвящения в сан архиерейский²⁴⁷. Иначе начало еретичества занимающей нас личности указано у Сократа. По его словам, оно связано с событием присутствия Улфилы на Константинопольском соборе в 360 году, когда подтвержден был арианский символ, составленный в Римини. «До этого же времени Улфила принимал исповедание Никейское, следуя Феофилу, который, быв епископом Готии, находился в числе отцов (православных) Никейского собора»²⁴⁸. Применительно ко времени измены православию со стороны Улфилы намечает Сократ, когда арианство водворилось и в Готии. Называя всех мучеников вторичного гонения от Атанариха арианами, он тем самым дает разуметь, что между христианами страны, где происходило это гонение и к его началу, арианство было исповеданием единственным. Неточность Сократа в этом последнем отношении была уже показана²⁴⁹. В свою очередь о первоначальной верности скифского епископа православию говорит и Созомен, – передает и о его присутствии на соборе 360 года, но объясняет, что тогдашний союз с арианами был только делом неосторожности, неосмотрительности Улфилы; причем его убеждения не потерпели в своей правоте ни малейшего ущерба. После 360 года он будто бы еще долго находился в общении с иереями, державшимися веры Никейской²⁵⁰. «Но когда, – пишет Созомен, – вместе с посольством, шедшем к Валенту просить убежища Готам, Улфила прибыл в Константинополь, представители арианской секты, рассуждая с ним о догматах, обещались ходатайствовать об успехе его дела, если он примет их веру. И тут-то, побуждаемый ли необходимостью или действительно решив, что так мыслить о Боге лучше, он, вступив в союз с арианами сам, отторг от единения с кафолическою церковью и все готское племя. Готы последовали за Улфилой, так как были убеждены, что в его словах и поступках не может быть ничего худого.... Они верили ему, ибо он показал им много опытов добродетели, с одной стороны подвергаясь опасностям за свое учение, когда эти варвары были еще язычниками, с другой – сделавшись для них первым изобретателем письмен и переводчиком на их отечественный язык книг св. Писания»²⁵¹. Всех Готских христиан, переживших вторичное преследование Атанариха, арианами признает и сейчас цитированный историк, но он не противоречит себе, сообщая, что указанное преследование происходило на правой стороне Дуная, следовательно уже после переселения Готов в 376 году. Ко времени и обстоятельствам этого переселения совращение Улфилы и Готов приурачивают, с разными вариациями в своих сказаниях, из западных писателей – Павел Орозий²⁵² и Иорнанд²⁵³, а из восточных, кроме Созомена, еще бл. Феодорит. Останавливаемся, как на более выразительном и подробном повествовании последнего. – «Когда Готы», рассказывает Феодорит, «перешли Истр и заключили с Валентом мир, ненавистный Евдоксий²⁵⁴ внушил царю убедить варваров к общению с ним, царем, и в вопросах веры. Народ сей, озарившийся лучами благочестия издавна, воспитывался доселе в учении апостольском. – Одинаковый образ мыслей, говорил Евдоксий Валенту, сделает мир более прочным. Внявший внушению, царь предложил готским начальникам согласиться с ним в догматах, но они ответили, что никак не решатся оставить учение отцов. В то время наставником Скифов был некто Улфила, коему Скифы верили на столько, что всякое слово его считали для себя непреложным законом. Склонив Улфилу на свою сторону, сколько уговорами, столько же и деньгами, Евдоксий устроил так, что варвары действительно вошли в общение с царем. Убеждая готского учителя, Евдоксий настаивал, что вражда среди христиан возгорелась из-за честолюбия, а в догматах нет никакого различия. Посему Готы, говоря, что Отец больше Сына, не соглашаются однако называть Сына тварию, хотя и не разрывают общение с теми, кто называет Его так. Вслед за Евдоксием указывал варварам и сам Улфила, что в верованиях разъединившихся христиан существенной разницы нет, что причина несогласий – одно честолюбие»²⁵⁵.

При указанном разнообразии; а с ним и спутанности известий, почерпаемых из трудов древних историков, с своей стороны единственно возможным находим дать рассматриваемому вопросу следующее разъяснение. – Родившийся в то время, когда арианства не существовало, и христианскими родителями просвещенный св. крещением еще с детства, Улфила в молодости, обнимавшей и те годы его жизни, в течении которых проходил должность церковного чтеца в Готии, – был православен. Но православие не могло быть для него тогда исповеданием, признаки коего были бы выделены в его сознание ясно и отчетливо в виду какого – либо исповедания иного. Его вера была исключительно верою сердца. Для нее было совершенно достаточно знания одних только общих истин христианства и общего же представления о лице Иисуса Христа, как Сыне, Божием, Искупителе и Спасителе мира. Прибыв в Константинополь, как один из членов посольства, отправленного Готами к Констанцию, при дворе императора Улфила встретился исключительно с арианствующим духовенством. Ариане не замедлили подчинить юного посла своему влиянию. Раскрывая и поясняя ему свое учение, а также убеждая его к согласию на посвящение в епископский сан, они действовали, разумеется, в том расчете, чтобы дать чрез него распространение арианству и в стране варваров. Новый епископ принял еретические воззрения, но при этом не думал, что ему дано что – то новое, что в его верованиях произошло существенное изменение. Ему казалось только, что отселе его вера стала более сознательной, отдельные пункты вероучения более уяснены и определены. – Само собою понятно, что при таком изображении дела затруднение, в какое ставит нас вышеприведенное изречение Улфилы «semper sic credidi», теряет уже свою силу²⁵⁶. – Проживая в Константинополе еще в ту пору, не мог, конечно, Улфила не знать об учении ином, учении последователей Никейского вероопределения, но ересь, воспринятая им извне, встретила одобрительный отклик и в его собственной душе. Он находил еретическую доктрину несравненно проще, а потому и естественнее непостижимого для человеческого разумения в своих главных догматах исповедания православных. Ему представили²⁵⁷, впоследствии же в том был он крепко убежден, что та же доктрина сильнее опирается и на авторитет свящ. Писания²⁵⁸. А его благоговение и уважение к этому авторитету были безграничны. При собственном личном влечении к арианству, предстоятель скифской церкви, принимая в соображение свое преимущественное, миссионерское служение, признавал наконец за тем учением и относительно большее удобство для проповедания между варварами. Во-первых, именно вследствие его простоты и доступности для понимания. Во-вторых – миросозерцанию варваров, привыкших к политеизму, нужно было как можно внушительнее представить мысль о единстве Божества. Улфила ошибочно полагал, что в арианстве, учившем об Отце, как Существе большем и высшем Сына, идея единобожия сохранена гораздо строже, чем в исповедании, приписывающем каждому из Лиц св. Троицы абсолютно равное достоинство и равную честь. Крафт, в этом случае, иного мнения. Он утверждает, что Улфила, нашед вероучение ариан более пригодным для Готов, чем Никейское, имел в виду не противоположение, а скорее наоборот, сближение христианства с язычеством, применение положений новой веры к прежним воззрениям своих учеников, – их понятиям языческим. Христианское учение о Троице для его уяснения в умах новообращенных он хотел поставить в параллель с представлениями о триадах божеств в германо – языческом пантеоне, как напр. старшего Одина и младших Фили и Фе, Одина, Тора и Фрикко (Fricco) и тому под.²⁵⁹ При всех усилиях Крафта доказать свою мысль, положиться на его объяснение было бы крайне рискованно. Желание – намеренное, обдуманное – смешать веру новую с верою старой, – влить христианское содержание в языческую форму, недостойно Улфилы, его христианской ревности и благочестия. Кроме того, существование в длинном ряду германских божеств триад, как они изображены и истолкованы Крафтом, – факт сомнительный и сам по себе²⁶⁰. – Повторяем, непосредственно за получением епископского сана Улфила был уже арианин, арианами были и Готы, после того им обращенные ко христианству. Но должно думать, что в первые годы проповеднического служения, протекшие в стране за Истром, проповедник не имел ни малейшего расположения к тем спорам, которые с такою страстностью вели его единомышленники в соседнем государстве. Для него главное было само христианство, а партиям, на какие разделились христиане, он пока не придавал особенного значения. Очень могло быть, что спорные в вероучениях пункты ему еще не казались по своему существу особенно важными, подобно тому, как не важными в одно время считал их и Константин Великий²⁶¹. При таком взгляде Готский епископ, занимаясь проповеданием у варваров сам, наверное с уважением относился к той же между ними деятельности и со стороны проповедников иных. По примеру учителя, не находились в резком разобщении с иноверцами и его ученики, содержавшие свою веру, как замечено раз у Сократа, в простоте сердечной²⁶². Отсюда понятно, почему об арианстве в земле Скифов, на первых порах его существования там, православные в Империи знали мало, почему не знали о нем такие свидетели, как Василий Великий и Амвросий Медиоланский²⁶³ и почему, наконец, о начале ереси в среде Тервингов так разноречивы известия в сочинениях древних историков. Очевидно, что в источниках, коими пользовались сами, определенных указаний на этот счет эти историки не находили. Когда, изгнанный гонением, Улфила из Готии пришел на жительство в Империю, с того именно времени, в ее пределах ересь и начинает достигать апогея своей силы. Доселе стесняемый своими отношениями к православному брату, правителю запада Констансу, Констанций в покровительстве излюбленного им учения до некоторой меры еще сдерживался²⁶⁴. Но после того, как Констанс погиб в борьбе с Магненцием и Констанций, поразив, как этого, так устранив и другого еще бунтовщика Ветраниона²⁶⁵, сделался обладателем римского государства во всем его объеме, – никаких препятствий распоряжаться в делах веры и церкви, сообразно с своими убеждениями и симпатиями, он более не видел. Арианство, распространившееся всюду, во Фракии, понимаемой в обширном смысле, т. е. со включением сюда Мизии, где жил Улфила, господствовало в особенности²⁶⁶. Здесь неустанно агитировали в его пользу такие ярые его представители, как епископы Урзакий и Валент и Сабин²⁶⁷. Здесь же ощутительнее, чем в других областях, чувствовалось влияние еще более сильных противников православия, каковы были предстоятели Константинопольской кафедры Македоний, Евдоксий, державший при себе и своего друга, главу секты аномеев, Евномия²⁶⁸, и при Валенте Демофил. Близкие и долговременные сношения с этими и подобными личностями, участие в их собраниях и совещаниях, весьма ясно удостоверенное Авксентием²⁶⁹, и вообще жизнь, если так можно выразиться, в арианской атмосфере, не могла для Улфилы иметь другого следствия, как то, что в ранее принятом исповедании он утвердился и укрепился еще более. Присутствием на арианском соборе в Константинополе в 360 году свою солидарность с еретиками Улфила обнаружил пред всеми. Не трудно поэтому разгадать, в силу чего его совращение Сократ приноровил к этому времени и этому событию. Нетерпимость ко всем другим вероучениям, так разительно выраженная в изложении веры Улфилы у Авксентия, начала развиваться в его душе опять-таки со времени его выхода из Скифии. Посему свидетельство Созомена, что Улфила не прекращал общения с православными иереями долго и после собора 360 года, представляется крайне сомнительным. Еще более недостоверен Созомен, а с ним и Феодорит, в том случае, когда переход Улфилы на сторону поборников ереси считают современным скифскому переселению с Фридигерном во главе. Особенно рельефно выступает недостоверность в сказании последнего. Евдоксия, который, по Феодориту, старался уговорить тогда Улфилу к принятию арианства, в год этого переселения в живых уже не было; он скончался на пять слишком лет раньше, – в 370 году. Объяснение, что готский епископ согласился на перемену веры, польстившись денежным подарком, слишком уже противоречит тому, что известно и что можно заключить о действительных качествах его нравственного характера. Но во всяком случае свидетельства древних о переговорах по делам веры, происходивших у готского архиерея и других представителей готского народа с Валентом и арианским духовенством в указанное время, должны же иметь какое-нибудь основание. Не могли переговоры касаться веры самого Улфилы, но что они относились к вероисповеданию Тервингов – это признаем неоспоримым. Православие, довольно распространенное в Готии, когда вышел на проповедь Улфила, продолжавшее существовать там и в периоды гонений Атанариха, потерпело значительный в количестве своих последователей ущерб после обращения к христианству в арианской форме Фридигерна. Мы уже имели случай заметить, что пример князя вызвал многочисленные случаи подражания со стороны подвластных ему язычников²⁷⁰. Не захотели, конечно, разнствовать в вероисповедании с Фридигерном многие и из тех Готов, которые, быв крещены прежде него, теперь перебежали к нему из владений гонителя Атанариха. Если припомним, что Улфила, хотя не долго, но действовал в области новообращенного вождя, и в добавок с миссионерами от Валента, – этот факт является вполне естественным. Все же православный элемент в Вестготском населении не исчез еще далеко, когда Тервинги, бегущие от Гуннов, столпились на левом берегу Дуная, выжидая дозволения перейти на его берег правый. Разумеется, Валент и окружавшие его ариане, всегда заботливые к распространению своею учения, никак не захотели пропустить удобного для сего случая по отношению к варварам, так стесненным. Скифскому посольству и его представителю в отдельности было высказано желание, а может быть выражено и прямое требование, чтобы ищущие местожительства в Империи и доселе разномыслящие в вере Готы, арианами стали все. Если невозможно было достичь этого сразу пред переселением, то желание или требование римской власти должно было быть исполнено потом, по переселении. Вот, по нашему мнению, суть, в чем недостоверные в частностях, подробностях свидетельства Созомена, Феодорита, П. Орозия и Иорнанда имели свою общую основу. Улфила принял предложенное условие тем с большею охотою, что к соответствующей сему условию деятельности находил побуждение в себе самом.

Переходим к другому вопросу: в каком виде Улфила усвоил арианство, а следовательно и проповедовал это учение Готам, когда его убеждения окончательно сложились и окрепли? В решении этого вопроса мы встречаем уже менее затруднений, чем в предыдущем случае. Ответ на него находим в не раз упомянутом прежде изложении догматических мнений Улфилы, сделанном его учеником Авксентием, и в приведенном у Авксентия же собственном исповедании веры скифского учителя, какое оставил он своим последователям в качестве предсмертного завещания. К сожалению, завещание слишком кратко. Значение его здесь ограничивается почти лишь тем одним, что оно не только не противоречит, а напротив подтверждает данные, почерпаемые из более подробного и обстоятельного источника первого, и, по настоящему вопросу, таким образом, источника главного. – Мы передадим содержание последнего, придерживаясь его текста возможно ближе и точнее.

Строго сообразуясь с учением самого Господа, наш наставник, пишет Авксентий, «неустанно», открыто и ясно проповедывал, что един только есть истинный Бог – Бог Отец. Он нерожден, без начала и конца, – вечен, высший виновник всего сущего и все превосходит по красоте и благости, – безграничен, необъятен, невидим, неизмерим, непостижим, непричастен никакой телесности и с нею сложности, нетленен, неизменяем, неразделяем и нерассекаем. Он существует отдельно и неприступно и не только не имеет над Собою никакой власти и господства, но, не нуждаясь ни в каком совершенстве, Сам в несравненной степени (incomparaviliter) всех больший и всех лучший²⁷¹.

Сей Бог – Бог Нерожденный, не переставая быть единым (qui cum esset solus) «не для разделения или уменьшения Своего божества, а для обнаружения своей благости, по Своему всемогущему изволению бесстрастный бесстрастно, нетленный нетленно, неизменяемый неизменно, сотворил и родил, произвел и установил (creavit et genuit. fecit et fundavit) Бога Единородного». По отношению к Нерожденному – Богу первому (primus) Единородный есть Бог второй (secundus). «И хотя Он произошел от Отца и после Отца и по причине Отца и для прославления Отца, хотя имеет над собою Отца, как высшего Бога, однакож и Сам есть великий Бог, великий Господь, великий Царь, великая Тайна, великий Свет (magnus Deus et magnus dominus et magnus rex, magnum mysterium et magnum lumen)». Сын-Творец всякого за ним творения, Промыслитель, Законодатель, Искупитель, Спаситель²⁷² и Праведный Судия живых и мертвых.

Довольно точное и в приведенных положениях учение Улфилы о Боге-Отце и Боге-Сыне и их взаимоотношениях Авксениий разъясняет еще раз при указании возражений, какие ставил его наставник противникам своей догмы, исповедникам единосущия и подобосущия – омоусианам и омиусианам. Возражая первым, Улфила говорил: если неисчерпаемая, неистощимая сила (infatigabitis virtus) Единородного Бога была достаточна, чтобы легко произвести все небесное и земное, невидимое и видимое, – для чего Бог Отец должен был вызывать к бытию Себе равного и с Собою единосущного (proprium)? – Подобно прочим представителям арианизма, казалось и Улфиле, что омоусиане, следующие вере в единосущие, смешивают Божеские Ипостаси, сливают их. В противность этому, навязанному православным, заблуждению, вероучитель Готов настаивал, что Лица Бога Отца и Бога Сына отделены и обособлены друг от друга, и притом обособлены в самом строгом смысле (non confusas et concretas personas, sed discretas et distinctas credebat)²⁷³. «Со всею основательностью изучивший священное Писание и укрепившийся в вере чрез участие на многих епископских собраниях», восставал Улфила и против омиусиан, а за одно с ними и против Македония. «Как в речах, произносимых изустно, так в сочинениях» (per sermones et tractatus) он доказывал, что по своим сущностям Нерожденный и Единородный не схожи и неподобны, – между Божеством Отца и Сына существует полное различие: Отец есть Творец Творца, Сын-Творец всего творения, Отец есть Бог Господа, Сын-Бог всей твари²⁷⁴.

О третьем Лице св. Троицы Улфила учил: Дух Святой не есть ни Отец, ни Сын, но сотворен от Отца чрез Сына прежде всех Его (Сына) творений, ни Бог первый, ни Бог второй, но от Первого чрез посредство Второго поставлен на третьей степени (а primo per secundum in tertio gradu substitutum), – ни Нерожденный, ни Рожденный, но от Рожденного произведен чрез Единородного. Вся Тем быша и без Него ничтоже бысть, еже бысть – пишет евангелист Иоанн (1:3). Тоже подтверждает и Ап. Павел, говоря: един Бог Отец, из него же вся и мы у него и един Господь Иисус Христос, Им же вся и мы Тем (1Кор. 8:6). При бытии единого Бога Нерожденного и пребывании единого Господа Единородного, Дух Святой не может быть назван ни Богом, ни Господом. Он и не высочайшая виновность и не творец, но просветитель, освятитель, наставник, руководитель и вспомогатель в деле нашего спасения, слуга Христа, раздаятель даров благодати и залог нашего наследия. Он Тот, без Которого никто не может признать и исповедать Иисуса Господом, что именно и говорит Апостол: Никто же может рещи Господа Иисуса, точию Духом Святым (1Кор. 12:3) в соответствие тому, как утверждает о Себе и Спаситель: – Аз есмь путь и истина и живот: никтоже приидет ко Отцу, токмо мною (Ин. 14:6). В завещании мысль о подчиненном отношении Духа из Святого к Сыну находим выраженной в следующих словах: credo.. unum spiritum sanctum et oboedientem in omnibus filio et filium subditum et oboedientem in omnibus Deo patri.

Проповедуя «и словом и писанием» так, как изложено сейчас, всех разномысливших с собою Улфила признавал еретиками. Отрицаясь еретиков, он, пишет его ученик, называл их не христианами, а антихристами, нечестивцами, безбожниками, обольстителями, обманщиками, изменниками. Мы уже упомянули, что Улфила вооружался против омоусиан и против омиусиян. Учение первых он презирал и попирал (sprevit et calcavit), как учение гнусное, ненавистное, diabolicam adenventionem et demoniorum doctrinam; – извращенными и превратными в свою очередь признавал и воззрения вторых. На ряду с поборниками единосущия и подобосущия им осуждены: Манихеи, Маркиониты, Монтанисты, Павликиане, Савеллиане, Антропоморфисты, Патрипассиане, Фотиниане, Новатиане, Донатисты и Македониане. Уклоняясь от «еретиков» сам, он и своим последователям указывал на них, как на «волков и собак», и, при обережении от них целости своего стада, действовал, как говорит Авксентий, «с мудростью и рвением пастыря доброго (bonus pastor)». – Церковью, которая должна быть так же едина, как и един Бог, и которую, употребляя сравнения, заимствованные из Священного Писания, Улфила именовал единым столпом и утверждением истины, единой девой и обрученной Христу невестою, единым зданием, домом и храмом Божиим, единым собранием верных и проч. – он считал только именно общество своих последователей и единомышленников. Собрания всех прочих христиан были, по его убеждению, нечестивые скопища, синагоги сатаны²⁷⁵.

Итак, по воззрениям Улфилы, безначально, не зависимо и самобытно существует только Бог Нерожденный. Только Он один, следовательно, Бог в истиннейшем, абсолютном смысле. Сын явился во времени. Имея виновником своего бытия Отца, по воле и всемогуществу Его и для прославления Его в делах творения и искупления, Сын произошел из несущего, т. е. из ничего. Он – создание (κτίσμα) и как таковый, не только совершенно отделен от Создавшего, но вполне отличен от Него и по своему естеству. Неотъемлемо Божеское достоинство и от Сына, но, по сравнению с Богом Отцом, Он Бог, занимающий второстепенное и подчиненное место. Дух Святой сотворен уже Сыном-Творцом всего мира. Он раб Сыну, как тот слуга Отцу, и название Бога Ему уже не может быть свойственно. – Ясно, что в учении Готского проповедника мы встречаем не просто арианизм, но арианизм, взятый в самой крайней форме. Рассматриваемое и в общих положениях и в частностях это почти тоже учение, коему следовали Аномеи и какое в особенности было развито и определено главным представителем этих сектантов, епископом Евномием. Сходство Улфиловой догмы с воззрениями лишь только упомянутого вождя арианства станет очевиднее, если воспроизведем последние хотя в самом сжатом виде, – «Существует, говорил Евномий, превысшая и в самом собственном смысле сущность, затем та, которая существует от нее, и после нее первенствует над всеми иными, – наконец, третья, не состоящая в одном ряду ни с одною из поименованных и подчинена одной, как причине, другой, как действованию, приведшему ее в бытие... Каждая из сих сущностей, отдельно взятая, проста, и в своем собственном достоинстве есть и умопредставляется совершенно одна»²⁷⁶. Здесь под разными и разъединенными сущностями разумеются: Бог Отец, Сын и Св. Дух. Как видим, по достоинствам и отношениям друг к другу все три Лица поставлены в том же точно порядке, как и в системе Улфилы. – Рассуждая о каждом из Лиц в отдельности, Евномий учил:

Отец есть един и единственный Бог²⁷⁷, Вседержитель, Бог богов, Царь царствующих, Господь господствующих, Всевышний на небесах, Всевышний во всевышних, истинно Сущий. Будучи выше всякого начала, подчинения и власти, Он не имеет и сообщника в божестве, соучастника в славе, соискателя власти, сопрестольника в царстве²⁷⁸. – Неимеющий причины своего бытия, Он высшая вина всякого бытия.

Сын рожден, сотворен Отцом²⁷⁹, – рожден не вследствие необходимости Родшего, но вследствие истечения или отделения от Его естества и разделения сего естества, но произведен Родшим единственно по превосходству Его власти и Его изволения²⁸⁰. Посему, сущность Сына не только не тождественна с природою Отца, но и неподобна и несравнима с нею²⁸¹; она совершенно инакова. И Сын есть Бог, Бог-Слово, Господь, но, при иносущии с Отцом, Бог низший, послушный Отцу²⁸², как виновнику своего бытия и высшему над собою Богу²⁸³. Он (Сын) Господь и Бог всего невидимого и видимого, что поручено (epitetraptai) Его зиждительству и промышлению и на что уделено Ему свыше достаточно силы²⁸⁴. Если можно и даже должно рассуждать о подобии Рожденного Родшему, то Он подобен Ему не как «Отец Отцу и не как Сын Сыну, а как Сын Отцу. Сын есть образ и печать советов и дел Отца»²⁸⁵, т. е. Сын подобен Отцу по согласию воли и деятельности.

Дух Святой есть третий, как по достоинству и порядку, так и по естеству. Он получил жизнь от Единого Бога чрез Единородного или, что тоже, явился по повелению Отца действием Сына и божества не имеет²⁸⁶. А непричастный божеству, Он лишен ттакже и силы творящей. Отсюда, Дух Святой не может быть «ни сочислим Отцу, ни сравним и с Сыном»²⁸⁷. Будучи творением Сына, – «первым, превысшим других творений по природе, славе и ведению, Он всякое действие и учение совершает в угодность Сыну. Им посылается, от Него приемлет, возвещает поучаемым и возводит их к истине»²⁸⁸. Иными словами: и по бытию и в деятельности Дух зависим от Сына, подвластен Ему²⁸⁹.

Сходство сопоставленных доктрин неоспоримое. Так как, читая мысли Евномия в написанных против него сочинениях св. Василия Великого и Григория Нисского, это сходство можно проследить не только в подробностях того и другого из сравниваемых учений, а иногда даже и в выражениях²⁹⁰, то нет сомнения, что свои догматические мнения, в их окончательном виде, Улфила заимствовал именно от Евномия или по крайней мере от его ближайших учеников. Учитель Готов бесспорно виделся с Евномием на Константиноп. соборе 360 г., – мог долгое время поддерживать общение с ним и несколько спустя, когда Евномий, лишившись епископской кафедры в Кизике, проживал сначала в Константинополе у Евдоксия, а затем в Халкидоне в своем поместье²⁹¹. А что до приверженцев Евномия, то, как в столице Империи, так, конечно, и во Фракии, где Улфила имел свое постоянное местопребывание, во все продолжение царствования Валента их было громадное множество²⁹².

Нельзя впрочем не заметить в учении Улфилы и нечто своеобразное. Как видно из Авксентия, его наставник признавал божественную славу прирожденной Сыну. Единородный – Бог с самого начала своего бытия. Здесь явное уклонение от мысли первого виновника арианства – Ария, учившего о превратности и изменяемости природы Сына и о том, что Сын достиг Божеского достоинства после испытания Его нравственных свойств и вследствие обнаруженной Им устойчивости в добре. Неизменяемость второй Ипостаси и никогда неотлучное от Нее Божество утверждал и Евномий²⁹³. Но Улфила расходился и с ним, когда, называя Сына не просто Богом, а великим Богом, великим Господом, простирал сие величие до непостижимости Его существа – magnum mysterium. Известно, что в этом отношении Евномий держался убеждения совершенно в обратном смысле²⁹⁴. Ближайшим образом указанную в учении Улфилы особенность следует, вероятно, объяснить желанием вероучителя удержать в себе и своих последователях всю полноту должного со стороны верующих благоговения к Господу, как Устроителю спасения мира и людей. Но вместе с тем могло быть здесь и другое намерение: – цельнее, ненарушимее сохранить идею об искуплении, на которой зиждется христианство и которая в арианстве теряла свое значение и силу. Не выяснил Улфила: – все же эта идея извращена, раз допущено, что Искупитель не единосущен с Отцом, неравен Ему, что, хотя и высшее, но все-таки же Он творение²⁹⁵. Равно укрылось от его внимания еще другое и также в высшей степени важное обстоятельство. Внушая свое учение Готам, Улфила снова возвращал их к политеизму. Настойчиво, правда, указывал он, что Бог безначальный, самобытный и абсолютно совершенный есть един Бог-Отец. Это исходный пункт его догмы. Но, при бытии Бога Нерожденного – первого, существует отличный от Него по природе, низший и служебный Ему Бог Единородный – второй. Дух Святой, лишен, по убеждению Улфилы, божественного достоинства, но занимая третье по Отце место, следовательно неизмеримо превосходя все за Ним идущие создания, легко мог быть обоготворен и Он. Таким образом наученные Улфилою Скифы должны были представлять, что строго обособленно, отлично друг от друга существуют: Deus primus, Deus secundus et Spiritus Sancctus in tertio gradu substitutus, т. e. три бога. Политеизм, или, лучше, тритеизм, очевиден. Не соглашаясь с Крафтом, что Улфила хотел установить многобожие с намерением, мы полагаем, что этот крайне не желательный для него вывод не был предусмотрен им также, как не замечали его в своих системах и прочие предстоятели арианства. Все они считали себя монархианами в более строгом смысле, чем православные. Но боровшиеся с ними Отцы Церкви доказывали, что их ересь, ниспровергая все христианство, ведет к многобожию, свойственному одним язычникам²⁹⁶. В свою очередь упрек в почитании трех богов был сделан уже после Улфилы и по отношению к Готам – св. Исидором, епископом Севильским²⁹⁷.

При изложении учения Улфилы на основании данных, сообщенных Авксентием, между прочим мы встречали показания последнего и относительно ревности, с какою его воспитатель распространял свои догматы. Он проповедывал их неустанно, – насаждал между варварами свою веру не только устным словом, но и писаниями; – при охранении своего стада от влияния иноверных не щадил труда, «поступая всегда мудро». Ревность была обычным качеством Улфилы в его проповедническом служении. Но так как Авксентий ведет речь о тех воззрениях учителя, которые во всей полноте и законченности не могли сформироваться в его сознании ранее знакомства с Евномием, т. е. ранее 360 года, то и выше приведенные отзывы должно бы отнести к его деятельности только после этого года. Препятствием в этом заключении является обстоятельство, что подобно самому Улфиле (semper sic credidi), хотел внушить своим читателям и Авксентий, что учение, им переданное, было верой его наставника постоянной, никогда с ним неразлучной. Но во всяком случае в деятельности готского проповедника, обращенной собственно к пропаганде арианизма и имевшей место по переселении Готов в Империю и усмирении их здесь Феодосием, те отзывы о его неусыпных трудах должны иметь свое особенное, преимущественное оправдание.

Известно, что вслед за воцарением Феодосия, во внешней судьбе арианства произошло существенное изменение. Торжествовавшие в государстве в продолжении полных 40 лет, ариане наконец вынуждены были уступить преобладание тем, у кого отняли его, т. е. православным, а с тем вместе из роли гонителей должны были перейти в положение гонимых. Тяжелая болезнь, постигшая Феодосия в первый год его правления, когда, только лишь явившись с запада, он проживал еще в Фессалонике, побудила его ускорить принятием крещения. Он принял св. таинство от рук известного ревнителя православия Фессалоникийского святителя Асхолия²⁹⁸ и, по выздоровлении, немедленно же издал эдикт, – тот знаменитый эдикт, (auream sanctionem, edictam рium et salutare, по отзыву Барония) с объявления которого и начинается переворот в пользу доселе угнетаемой правой веры. – «Нам угодно, говорил Император в этом законодательном акте, чтобы все народы, управляемые нашим милосердием и умеренностью, твердо держались той религии, которой поучал Римлян св. Петр, которая верно сохранилась преданием и которую в настоящее время исповедует первосвященник Дамас и александрийский епископ Петр – муж апостольской святости. Согласно с учением апостолов и правилами Евангелия будем верить в единую божественность Отца, Сына и Св. Духа, с равным величием соединяющихся во блаженной Троице. Последователям сего учения мы дозволяем принять наименование кафолических христиан, а всех прочих считаем за сумасбродных безумцев, клеймим их позорным именем еретиков и объявляем, что их сборища не должны присваивать себе почетное название церквей. Кроме приговора божественного правосудия, они должны ждать строгих наказаний, каким заблагорассудит подвергнуть их также и наша власть»...²⁹⁹ Из Фессалоники вступив в Константинополь, Император потребовал от здешнего архиепископа, арианина Демофила, избрать одно: или принять веру в единосущие, или удалиться с кафедры³⁰⁰. Демофил предпочел последнее и тотчас же, по воле царя, его место занял св. Григорий Назианзен. Затем последовали распоряжения об отобрании в исключительное обладание православными церквей у ариан, сначала в одном столичном городе³⁰¹, а вскоре и во всех прочих городах и провинциях Востока³⁰². Созванный в 381 году вселенский второй собор, торжественно восстановив и дополнив Никейский Символ, на всех упорствующих в несогласии с истиной произнес анафему. Мероприятия по отношению к еретикам со стороны светского правительства после того были усилены. Строже было подтверждено прежнее постановление касательно передачи церквей православным³⁰³ и запрещено «арианам, евномианам и аэцианам» строить и открывать новые храмы или молитвенные дома, под страхом конфискации как самых зданий, так и принадлежащих частным лицам земель и поместий, где бы отселе запрещенные здания были найдены³⁰⁴.

Обещание, данное Улфилою Валенту в 376 г. в смысле, чтобы арианство было верой единственной между Вестготами, тогда из недр Готии переходившими внутрь империи, теперь, при совершенно изменившихся обстоятельствах, не могло иметь никакого значения. Но к деятельности, направленной к той же цели, Улфила усматривал еще более сильное побуждение в отношениях к ереси со стороны государя, сменившего Валента. Учение, презираемое и гонимое римскою властью и потому имеющее постепенно слабеть и меркнуть в государстве римлян, тем настойчивее и торопливее, думал Улфила, – представлявший ересь не иначе, как в ореоле истины, – должно быть насаждено и укоренено между варварами и укоренено так, чтобы среди них оставалось неизменным на все века. В своем месте мы заметили, что во внутреннюю жизнь поселившихся в империи Скифов Феодосий не вмешивался. Тем более, конечно, не хотел всегда осторожный государь, вмешиваться в дела их веры, полагая, что вторжение в этом отношении всего скорее может вызвать недовольство варваров и быть причиною новых бед для его подданных в случае вторичного восстания войнолюбивых пришельцев. Таким образом, в своем учительстве Улфила не был стесняем никем и ничем. Во Фракию, где по преимуществу обитали Готы, удалился изгнанный из Константинополя Демофил, а с ним не расстался и его друг, когда-то епископ Александрии, Лукии³⁰⁵; сюда же наверное ушло немало и других вождей арианства, потерявших кафедры при Феодосии³⁰⁶. И если эти изгнанники входили в сближение с Вестготами, их влияние не могло сказаться иначе, как только в пользу, к чему стремился главный миссионер Скифов, усиленно трудившийся со своими постоянными соработниками. Всей энергией в проповедании Улфила достиг результата сколько радостного для него, столько же прискорбного для кафолической Церкви. Исчезло, правда, к концу его жизни, как об этом мы сказали раньше, у Тервингов, почти вовсе язычество, но с другой стороны мало или даже совсем не осталось к тому времени среди них и последователей веры, какую внушали им первые христианские просветители, действовавшие еще в стране за Истром. Отселе арианство нужно рассматривать исповеданием господствующим между Вестготами и этим значением оно пользовалось в их главной массе на протяжении полных двух столетий. Простота и ясность, а с ними и относительно большее удобство для усвоения варварами еретического учения, как менее таинственного, возвышенного и совершенного, чем учение православных, – некоторое, хотя и скрытое, сродство первого с язычеством были условиями, содействовавшими Улфиле в достижении желанной цели самым существенным образом.

Распространяя и утверждая свою веру в среде чуждой Римлянином, Улфила вместе с другими единомышленниками решил стать в роли ходатая по крайней мере за право свободного следования той же вере и для самих Римлян. Как сейчас увидим, его смерть была отчасти в связи с неудачей в этом ходатайстве, имевшей для ариан из Римлян почти роковое значение.

Гонение на ересь, как оно обнаружилось в первые годы царствования Феодосия, привело ариан в сильное смущение. Всюду слышался озлобленный ропот на правительство, в разных местах начались беспорядки и мятежи³⁰⁷. Желание мира и спокойствия в церкви и государстве побудило императора к созванию еще нового собора; Собор был назначен и состоялся в Константинополе в 383 году. Кроме православных на его заседания были призваны представители от ариан, македониан и евномиан, не исключая даже и самого Евномия³⁰⁸. Царь полагал, что при новом обсуждении спорных пунктов, еретики наконец придут к сознанию лживости своих мнений и согласятся с церковью, но ему пришлось горько разочароваться в своем ожидании. Когда совещания открылись, ариане всех партий начали отстаивать свои догматы с таким жаром и проявили столько упорства, что общее соглашение было немыслимо. Вместо бесплодных словопрений Феодосий приказал сектантам представить ему их символы в письменном изложении. К назначенному сроку хартии были изготовлены и поданы царю. Император разодрал их, с торжественностью заявив, что единственно законной верой в государстве считает и будет считать веру, определенную в Никее и подтвержденную на недавно бывшем соборе 381 года³⁰⁹. Был ли Улфила на соборе 383 г. – нам неизвестно. Но что во всяком случае известие Авксентия о смерти своего учителя в Константинополе, когда прибыл сюда для участия на соборе, – известие, сохранившееся с большими пропусками и потому само по себе крайне неясное, должно быть отнесено к другому времени и иным событиям, в том удостоверяет приписка к словам Авксентия рукою епископа Максимина³¹⁰. Если сопоставить свидетельства этих авторов с показаниями, отчасти заимствованными из других источников, обстоятельства, предшествовавшие смерти Улфилы, должны быть изображены так³¹¹.

Законы, все более и более стеснявшие еретиков, не переставали появляться и после собора 383 года³¹². Как ни строги иногда они были по своему смыслу, ариане не падали духом, не теряя надежды на более лучшее для себя время впереди. В церковно-исторических трудах Сократа и Созомена мы встречаем замечания, что направленные против сектантов эдикты, император приказывал применять к делу с крайнею осмотрительностью³¹³. «Он не столько хотел наказывать подданных, сколько привести их в страх, чтобы одинаково с ним мыслили о Боге»³¹⁴. Но нужно полагать, что сами ариане истолковывали осторожность в смысле нерешительности правительства, в том смысле, что само по себе, без стороннего наущения предстоятелей православия, оно еще не выяснило взгляда относительно достоинств стесняемого учения. Но что в особенности ободрило ариан – это изданный в 386 году западным императором Валентинианом II по внушению ого матери Юстины, ярой арианки, эдикт, в силу коего указанные еретики получали ту же полноту свободы в исповедании своей веры, какою пользовались и православные³¹⁵. Ликовали по поводу этого распоряжения западные ариане, радовались и их собратья на востоке в сладостной уверенности, что перемена в отношениях к ним не замедлит последовать и здесь. Уверенность, поддерживаемая, вероятно, какими-либо еще другими соображениями, была так сильна, что внушила арианским учителям смелость собраться в Константинополе и просить Феодосия о созвании нового собора для пересмотра их учения еще раз. Прибыл для той же цели в царственный город и Улфила, имея своими спутниками Палладия, епископа Ратиарии, и Авксентия Доростольского. Вначале, пишет Максимин, Феодосий принял просьбу благосклонно. Обещание касательно собора было дано. Но вскоре свое слово государь взял назад, и уже назначенный собор был отменен. Этого мало. Из Македонского города Штоби в июле 388 г. Феодосий опубликовал против ариан закон, строгостью превосходивший все, изданные по отношению к ним доселе. Под страхом самой тяжкой ответственности еретикам было воспрещено нигде не заводить рассуждений и споров о своей вере, говорить о ней к народу и тем более домогаться соборов с целью перерешения уже решенного вопроса о их состоянии. На ряду с вышеупомянутым законом Валентиниана от 386 года,³¹⁶ Максимин приводит Феодосиев эдикт из Штоби в таком виде:

Imperatores Valentinianus, Theodosius et Arcadius Ailgusti Tatiano praefecto prefcorio. Nulli egressum publicum nec disceptandi de religione vel tractandi vel concilii aliquid deferendi patescat occasio. Et si quis post haec, ausu gravi adcue damnabili contra hujusmodi legem veniendum esse crediderit vel insistere motu pestifere perseverationis audebit conpetenti poena et digno supplicio coherceatur. Data 16, Kal Iulias Stoli (sic), Theodosio et Cynegio conss³¹⁷.

Как отмену обещанного арианам собора, так и издание лишь только процитированного закона Максимин одинаково приписывает настояниям православных епископов. По смыслу его слов, последние употребили всю силу своего влияния на государя, чтобы удержать его от потворства их противникам. В первом случае, т. е. по отношению к собору, можно допустить, что это было действительно так. Но в появлении строгого эдикта бесспорно гораздо более виноваты были сами еретики. В июне 388 года Феодосий должен был выступить в поход против давно угнетавшего запад тирана Максима. Лишь только отбыл он из столицы, ариане находившиеся в ней, пришли в сильное движение. Вначале, нужно предположить, они радостно взволновались по тому поводу, что будто бы царь, удаляясь на запад, оставил указ, по которому свободу их веры можно было считать почти уже признанной. Вскоре объяснилось, что указ подделан³¹⁸. Но между арианами прошла еще другая молва, несомненно с злым умыслом пущенная кем-либо из их же среды. Тогда, когда император еще не успел и выйти из приделов Балканского полуострова, передавали, что он уже имел столкновение с Максимом, потерпел полное поражение и, лишившись большинства армии, взят в плен и сам. Чернь из еретиков увидела, что есть возможность воротить утерянные права силою и подняла в Константинополе бунт. Между прочим бунтовщики кинулись тогда на дом архиепископа Нектария, разграбили и сожгли его³¹⁹. Понятен, таким образом, гнев Феодосия на ариан, когда, находясь в Штоби, услышал о их возмущении, учиненном в самом центре государства, понятно следовательно и то, что в особенности побудило царя к изданию приведенного Максимином закона³²⁰. Во всяком случае его обнародование привело ариан в крайнее уныние. Теперь они должны были убедиться, что при окончательно отнятой у них возможности защиты своего учения, мечтать о лучшем будущем уже нельзя, что их дело погибло бесповоротно. – Что же касается Улфилы, то в связи с отменою собора, для которого прибыл в столицу и на котором рассчитывал явиться ратоборцем за свое исповедание, – отвержение сего исповедания, выраженное императором так решительно, произвело на него потрясающее впечатление. С своей точки зрения, он признавал себя и своих единомышленников осужденными, прежде чем были выслушаны, и от огорчения заболел. Надорванные непомерными трудами и притом старческие силы не выдержали болезни. Улфила скончался, не успев даже и выехать из Константинополя, 70 лет от роду († 388 г. вероятно в августе). То завещание, о котором мы уже говорили и в котором Улфила кратко изложил сущность своей веры, было продиктовано им с одра болезни пред самым моментом смерти. – «Я, Улфила, – говорил умирающий, – епископ и исповедник Христа, всегда так веровал и эту свою единственно истинную веру свидетельствую теперь пред лицом моего Господа. – Верую во единого Бога Отца, единого нерожденного и невидимого, и в Единородного Сына Его, Господа и Бога нашего, Коему нет подобного. Верую и во единого Духа Святого – Силу просвещающую и освещающую согласно с тем, что изрек о Духе своим ученикам Господь: Аз послю обетование Отца Моего на вы, вы же седите во граде Иерусалимом, дóндеже облечетеся силою свыше (Лк. 12:49), и еще: Вы приимите силу, нашедшу Духу Святому на вы (Деян. 1:8). – Признаю что Дух Святой не есть ни Бог, ни Господь, но слуга Христа, подчиненный и послушный во всем Сыну также как и Сын подчинен и послушен во всем Отцу"…

На погребение скифского вероучителя собралось столько единомысливших с ним архиереев, что припоминая это событие арианин Авксентий находил справедливее называть за то время Константинополь не этим обычным его именем, а наименованием еще более высоким – Христианополя. Несомненно, что ко гробу умершего, в громадном множестве стеклись и Готы, не только жившие в столице, но и нарочито прибывшие из ближайших к ней мест Фракии³²¹.

Высказывая свое суждение об Улфиле, история, при полной симпатии и уважении к его личному характеру, должна признать в нем деятеля, силою современных ему обстоятельств увлеченного с правого – на путь ложный. Ставши на этом пути сам, он повел по нему и народ, для которого суждено ему было стать в высоком положении духовного вождя и руководителя. Но того, что ясно для истории, не могли конечно, сознавать Готы описываемого времени. Оплакивая смерть Улфилы, они оплакивали потерю мужа, отдавшего на служение им всю энергию, все силы и способности своей богато одаренной души и подъявшего, при этом почти невероятные труды. Высоко должны были чтить имя и память Улфилы Готы и во все последующее время своего исторического существования, ценя в особенности его заслугу, как изобретателя их письмен, и переводчика на их язык книг Священного Писания.

Существование у Готов перевода книг Священного Писания неопровержимо доказывается тем, что до нашего времени уцелели его отрывки. Ниже мы увидим, каким образом тщательное изучение отрывков привело исследователей к заключению, что совершителем перевода должно было быть одно лицо. Что это был Улфила, можно вывести уже из одного общего соображения: кто же всего скорее и мог прийти к мысли дать Готам книги Божественного Откровения на их родном языке, как не деятель, для коего их обращение к христианству было заботой целой жизни. Вручить новопросвещенному народу доступное для его понимания Слово Божие для проповедника имеет тоже значение, что упрочить свое дело на самом незыблемом основании, открыв новообращенным неиссякаемый источник христианского научения на все времена. Это понимали миссионеры всех веков, не мог не сознавать в свою очередь и Улфила. Но убедительнее чем соображение а priori говорят об Улфиле, как творце готского перевода, свидетельства древних. На первый взгляд представляется странным, что у Авксентия нет прямого и точного указания на великое предприятие его учителя, о коем (предприятии) мы заговорили. Но для Авксентия было главное передать догматические воззрения Улфилы; о всем остальном в его жизни и деятельности он упоминает в своем повествовании только как бы стороною, не вдаваясь в подробности. Кроме того Авксентий мог предполагать, что читателям его сочинения такая важная заслуга со стороны знаменитого наставника Скифов известна очень хорошо, и потому говорить о ней особо считал излишним. Однако намек на библейский труд Улфилы в известиях Авксентия все же находим. Вслед за Вайцем мы усматриваем его в тех словах епископа Доростольского, где сообщает, что Улфила, свободно владея знанием трех языков: – готского, греческого и римского, писал на этих языках сочинения и делал переводы на пользу другим и вечную славу себе³²². То, чего в настоящем случае не совсем достает у Авксентия, восполняется обилием известий, почерпаемых из сочинений других древних писателей, – «Улфила, пишет Филосторгий, заботясь о Готах, изобрел для них особую азбуку и перевел на их отечественный язык все священное Писание за исключением книг царств. Он не перевел последние потому, что в них содержится история войн, а Готы – народ войнолюбивый – имеет нужду не в усилении и возбуждении воинственных наклонностей, а наоборот в удержании от них»³²³. Совершенно независимо от Филосторгия писал Сократ: «Улфила изобрел готские письмена и, переведши на готский язык книги священного Писания, расположил варваров учиться Божественному слову»³²⁴. Свидетельство о том же из история Созомена мы уже приводили³²⁵. – «Будучи мужем мудрым и ученым, Улфила, читаем в актах о св. мученике Никите, изобрел начертания букв готского языка и затем с греческого переложил на этот язык священное и богодухновенное Писание, стараясь всячески побуждать варваров к его изучению»³²⁶. В полном согласии с известиями писателей, принадлежащих Востоку, передано о лице автора готского перевода и в исторических трудах писателей западных: Исидора Севильского, между прочим сообщившего, что Улфила перевел и Ветхий и Новый Завет,³²⁷ Кассиодора,³²⁸ составителя Chronica Мiscella³²⁹ и др. более поздних. В виду многочисленности свидетельств, идущих от древних времён, факт принадлежности готского библейского перевода не раз названному деятелю должен быть признан стоящим вне всякого сомнения.

Побуждаемый сознанием необходимости усвоить языку Готов сокровищницу Божественного слова, Улфила приступил к переложению священных книг, вероятно, еще с первых лет своего епископского звания. Но с большим постоянством и энергией отдался он этому труду, когда, вышед из Готии, поселился в Мизии, где жизнь его приняла более спокойное течение, чем в стране за Дунаем – при неустанной борьбе там с язычеством и постоянных опасностях со стороны князя, беспощадного гонителя всех, состоявших под его властью последователей новой веры. Но прежде чем начать трудное дело, Улфиле, как об этом говорят без исключения все выше перечисленные свидетели, нужно было совершить еще другое: составить готскую азбуку, как conditio sine qua non всякой правильно организованной письменности.

Когда вышел на проповедь Улфила, Готы владели настолько развитым языком, что по благозвучию и полноте форм, богатству слов и разнообразию выражений он признан совершеннейшим из всех современных ему языков Европы, за исключением одних классических³³⁰. На этом языке Готы имели очень обширный цикл своих поэтических творений. Они воспевали в них подвиги богов, рассказывали о происхождении и деяниях своих героев – королей. В поэтические образы были затем обличены Готами сказания о более выдающихся событиях из жизни их предков, как напр. о выселении из Скандинавии, о борьбе и победах над Вандалами, когда соседили с последними, обитая в северо-восточном углу Германии, о переходе из Германии к берегам Евксинского Понта и различных приключениях, связанных с этим переходом³³¹. Но все это поэтическое достояние хранилось в Готском народе устно, переходя от отцов к детям в виде былин и песен³³². Письменность в собственном смысле Готам в дохристианский период их жизни была неизвестна. Правда, у Иорнанда находим рассказ о древнем готском короле Дикенее, который, обучив подданных всяким наукам, не исключая даже и философии, оставил будто им и свои письменные законы – bellagines³³³. Но, на этот раз Иорнанда существенным образом опровергает то, что короля с именем Дикенея у Готов никогда не существовало. Разукрашенный рассказ о нем для вящей славы Готского народа епископ Равенны заимствовал из истории Гетов³³⁴.

При описании жизни и быта Германцев, Тацит между прочим, передает о существовавшем у них обычае гадания по деревянным палочкам с вырезанными на них какими – то знаками. Палочки бросали на полотно, брали несколько наугад, затем жрец (sacerdos), или кто – либо из старших рассматривал и толковал знаки³³⁵. Очевидно, в приведенном сообщении разумеются знаки, носившие название рун и служившие Германцам в качестве их первичных письмен. Употребление рун, по всей вероятности, было свойственно всем народам германского племени, – несомненно, оно известно было и Готам. Сами Германцы отодвигали начало рунного письма в глубочайшую древность, приписывая его изобретение своему богу Одину. Весьма раннее появление в том племени рун не оспаривают и представители археологической и исторической науки, не сходясь только во мнениях: были ли руны продуктом собственного творчества германцев или перешли к ним от какого – либо другого народа³³⁶. Как бы то ни было, но руны, вообще говоря, не были письменностью в строгом, нашем смысле этого слова. – Это было письмо особое, – прежде всего и больше всего мистическое, таинственное, на что уже указывает название его знаков: runa – тайна, таинство³³⁷. Чаще всего руны начерчивались на камнях, досках и палочках (преимущественно из букового дерева). Нацарапанный на камне, или вырезанный на дереве рун обыкновенно скрывал в себе полную мысль, целую формулу, для которой служил ключом и опорой³³⁸. Искусство толкования рунного письма принадлежало жрецам или же людям, наделенным от богов на то особым знанием, – людям вещим, волшебникам³³⁹. Отсюда не трудно видеть, что руны были письменами священного характера и, как таковые назначались преимущественно для целей языческого культа, выражая собою формулы предсказаний, благословений, заклятий и проклятий³⁴⁰. Произносились эти священные формулы не простым чтением, а непременно пением³⁴¹ и притом с возможно большей торжественностью. Употребление рун для разного рода тайнодействий породило в древне – германской массе убеждение, что рунный знак обладает магическою силою, взятый и сам по себе. Руны, по взгляду Германцев, могли, говорит В. Гримм, совершать величайшие дела. Они могли убить человека, или предохранить его от смерти, сделать больным или излечить, остановить кровь раненого, утишить боли и т. под.³⁴² Щит, испещренный фигурами рун поддерживал в его владельце мужество и неустрашимость, копье с рунными начертаниями на рукояти признавалось особенно смертоносным. Достаточно было иметь рун, начертанный на ногте, чтобы сохранить неизменность супружеского счастья³⁴³. Несомненно, что это было уже новою стадией в развитии рунного письма, когда руны, не теряя священного, таинственного употребления, начали приобретать и более доступное для народа применение в качестве черт, символизировавших целые понятия, но взятые только в очень ограниченном круге, так как и самых рун было очень немного³⁴⁴. Впрочем после тщательного изучения рунных памятников исследователи германских древностей пришли к твердо установленному заключению, что среди разных германских народностей руны доразвились наконец до значения азбуки, т. е. каждый рун выражал собою один звук, как его буква. Доказывают, что рунный алфавит существовал и у Готов и признают его тождественным с таким же алфавитом у Англосаксов³⁴⁵. Но последний состоял всего из 15 или 16 знаков, следовательно был слишком недостаточен для обозначения всех звуков в языке Германцев вообще и Готов в особенности и потому мог служить разве для одних кратких надписей, но никак не для записывания произведений длинных и сложных³⁴⁶. Да и для такого употребления рунная азбука имела у Готов, вероятно, самое ограниченное, едва начинавшееся распространение. Здесь не лишен значения тот факт, что у народа, о коем говорим, не было даже и термина для обозначения «писать». Там, где нужно было ввести это слово, Улфила довольствуется глаголом gameljan, что в собственном смысле значило рисовать, как до Улфилы действительно и рисовали рунные черты³⁴⁷. «Читать вслух» Улфила выражал словам siggvan, подлинное значение которого: петь в собрании³⁴⁸, эго опять – таки – доказательство, что Готскому народу было известно только пение рун, но не чтение их. Отсутствие у Готов правильного и полного алфавита, а с ним и вполне правильной письменности, по – видимому, не мирится при сопоставлении этого обстоятельства с достоинствами их языка, предполагающими длинный период его исторического развития. Но кажущаяся несообразность устраняется в данном случае простым указанием на то, что язык, как живой организм, может развиваться и самобытно, вне всякой зависимости и отношения к его письменному выражению. Необходимо принять во внимание также и следующее. До тех пор, пока народ ведет преимущественно воинственную жизнь, какую именно и вели Готы, на занятие письменным искусством, он смотрит невысоко, не имея к тому, конечно, и особенной склонности. Теодорих В. был для своего времени очень образованный человек, но подписывал свое имя, при помощи дощечки с вырезками для первых в этом имени четырех букв³⁴⁹. Вполне соответствующий сему пример встречаем и в лице Карла Великого³⁵⁰. Блаженный Иероним пришел в изумление, когда, получив письмо от Готов Суннии и Фретелы с просьбою о разъяснении некоторых затруднительных мест в библейском тексте, узнал, что Готы пишут, что грубые руки, привыкшие держать только меч, и пальцы, способные, по – видимому, лишь для натягивания лука и спускания стрел, умягчились для образования стиля и держания тростникового пера³⁵¹.

После всего сказанного о письменах древних Германцев, необходимость для Улфилы составления вполне соответствующего языку готов алфавита является очевидной. При этом однако он не был творцом и изобретателем в подлинном смысле. В основу своего труда в рассматриваемом случае им положен был уже готовый алфавит греческий, как он существовал по форме и характеру начертания букв в его время. По порядку греческой Улфила расположил свою азбуку³⁵² и отсюда же заимствовал для нее и большинство буквенных знаков, а именно: А, В, Г, Δ, Е, Z, I, К, Λ, M, N, Π, T, Υ, Χ, Ω. Вместо ng и nk Улфила писал gg и gk³⁵³. Это опять точное подражание тому, что было свойственно греческому языку и его правописанию. Другим источникам при составлении готской азбуки послужил ее автору алфавит латинский. Отсюда он взял Н h, которое ставил или в начале слова вместо густого придыхания или в конце когда то или иное слово заключалось гласной, – G вместо j и Q за q и по всей вероятности F, R и S хотя в той же форме эти последний три буквы были употребительны, но толь –

ко очень редко, и между Греками³⁵⁴. Наконец, не оставил Улфила совершенно без внимания при своем деле также и рунного шрифта. Из рун им были удержаны: И за U, T за Тh и Ф за Hw³⁵⁵. Несомненно, что учитель Готов мог включить в свою азбуку и гораздо большее количество рунных знаков, но не сделал этого из предубеждения к последним, как письменам, слишком тесно слившимся с разнообразными обрядами языческого культа Германцев. Христианские учители, проповедывавшие между германскими племенами, замечает в своем сочинении о рунах Легис, не терпели рун, заботясь не о сохранении их, а напротив об уничтожении. Этим и объясняет тот автор, почему рунных памятников между другими остатками немецкой старины уцелело сравнительно очень немного³⁵⁶. Разделяя тоже отношение к языческому письму, Улфила сохранил Готам вышеуказанные руны, вынужденный одною необходимостью. Не говоря уже о том, что буквы u в греческом алфавите не существовало, здесь заменял ее дивтонг oυ, Готские звуки U, Th и Hw бесспорно имели в своем произношении нечто особенное, что без ущерба для их целости элементами, взятыми из чужих азбук, выразить было не возможно³⁵⁷. Таким образом в данном случае Улфила поступил также, как несколько позднее и независимо от его примера составитель алфавита для Франков, их король Хильперих. По известию Григория Турского, Хильперих большинство буквенных фигур перенял от Римлян, но оставил несколько и рунных черт для звуков специально франкских (charecteres)³⁵⁸. – Так явился на свет состоявший из 25 букв алфавит Улфилов,³⁵⁹ открывший Готам возможность письменности, как самое могучее условие их последующего духовного развития и прежде всего примененный (и чрез то как бы освященный) к наивысшему просветительному средству – переводу священных библейских книг, благодаря ревности все того же лица, чьим трудом была сформирована и сама азбука.

Переходя к обозрению готского перевода, предварительно мы должны заметить, что наши суждения о нем были бы только очень смутны или по меньшей мере, крайне общи, если бы опирались на одни известия, извлекаемые о том из сочинений древних. Но мы уже сказали, что от названного перевода уцелели отрывки и иногда значительные по величине. По отрывкам можно судить о великом произведении Улфилы в той же мере, как по развалинам какого – либо древнего сооружения судят об его объеме, его виде и красоте. – И так, прежде всего, что и как найдено из Библии, написанной на языке исчезнувших Тервингов?

В последний раз об употреблении перевода Готами, жившими где – то вблизи Дуная и около Томи засвидетельствовал писатель IX века Валафрид Страбон³⁶⁰. С тех пор труд Улфилы исчез для света, хранясь в тайниках средневековых библиотек, как никому не нужный и никого не занимавший. Честь первого открытия самой большей из всех затем найденных частей Готского священного кодекса должна быть присвоена, как думает Массманн, средневековому ученому Гергарду Меркатору († 1594 г. в Дюисбурге)³⁶¹. Довольно долгое время проживая в Кельне, Гергард нередко посещал отсюда древнее Верденское Бенедиктинское аббатство на р. Руре, расположенное от Кельна всего в четырех милях и интересовавшее ученого преимущественно своей библиотекой. Здесь – то случай и натолкнул Гергарда на тот драгоценный и когда – то принадлежавший Скифам манускрипт, который и доныне известен под именем Codex Argenteus. Непосредственно от самого виновника счастливой находки, в 60 – х годах XVI столетия о ней узнали: некто Рейфенштейн, теолог Кассандер, Цюрихский доктор Кондрат Геснер и др.³⁶² Но рукопись приобретает несравненно большую известность с тех пор, как сын Гергарда, в свое время очень известный собиратель классических надписей, Арнольд Меркатор, явившись в Верден, приступил к ее изучению и с помощью аббата Дудена списал из нее несколько листов. Содержание Верденского памятника – четыре евангелия, расположенные, когда памятник видели Меркаторы, в следующим порядке: от Матфея, Иоанна, Луки и Марка. Листы пергаментные in Q – to, текст по темно – красному полю написан прописными (унициальными) буквами, частью золотыми (в начале каждого отдельного евангельского чтения), больше же серебряными, отчего рукопись и получила свое наименование: с. argenteus³⁶³. По общему признанию ученых, рукопись ведет свое происхождение из Италии и принадлежит V – му или же началу VI – го столетия. – Но каким образом она могла перейти в Верден?

При решении этого вопроса прибегают обыкновенно к следующим предположениям. – Основателем Верденского монастыря был Людгер, современник Карла Великого, прославившийся своею деятельностью по обращению в христианство Саксов и Фризов и к продолжению той же деятельности обязавший и братию им устроенной монашеской общины. Из описания жизни и подвигов Людгера между прочим видно, что пред временем основания аббатства на Руре, Людгер довольно долгое время жил в Италии³⁶⁴. Здесь с экземпляром готских Евангелий он мог встретиться очень легко, как равно без особых затруднений мог сделаться и его обладателем. Приобретение это было для него тем более важно, что языки Саксов и Готов были несколько сходственны, следовательно, Готский перевод евангелий мог принести просветителю Саксов громадную пользу. Но могло произойти и несколько иначе. Легко допустить, что рукопись передал Верденскому монастырю сам Карл Великий, имевший ее под руками, или как наследие от прежних Франкских королей, или получивший в подарок от кого – либо из Италии³⁶⁵. Проповеднические труды Людгера и его сподвижников были как нельзя больше в выгодах Карла и потому всякое содействие проповедникам он считал для себя делом обязательным.

После извлечения из серебряной рукописи, сделанного Дуденом и Меркатором, образцы ее языка и письмен были опубликованы в сочинении врача и философа Горопия Бекана: Origines Adverpianae, в издании ученого Бонавентуры Вулканэ: Comnentariolus de litteris et lingua Gothorum sive Getarum, и Грутером в его известной книге Inscriptiones antiquae totius obris Romani (an. 1602)³⁶⁶. Благодаря широкой известности, какую чрез указанных сейчас авторов получил codex argenteus, он более уже не остается в Вердене. Между прочим, на него обратил внимание советник и друг Австрийского императора Рудольфа II-го Ричард Штрейн и несомненно, что при содействии последнего из монастырской библиотеки, где манускрипт хранился целый ряд столетий он перенесен был в Прагу³⁶⁷. Но и здесь ему не пришлось найти постоянного и безопасного убежища. В конце Тридцатилетней войны Прага была взята Шведами (1648 г.). В числе разнообразных сокровищ разграбленного императорского дворца победители Австрии не преминули захватить тогда и памятник готской письменности, вскоре затем кем – то поднесенный в дар Шведской королеве Христине. В свою очередь Христина подарила его Исааку Воссиусу, и из Стокгольма кодекс очутился в Нидерландах. Здесь путем покупки приобрел его граф Де-ла-Гарди и, облекши в тяжеловесный серебряный переплет³⁶⁸, перевез в Швецию снова для передачи в собственность университета в Упсале. В библиотеки Упсальского университета серебряная рукопись хранится и доселе. Но естественно ожидать, что разнообразные переходы, какие испытала она, не могли пройти безвредно для ее целости. Lacera et dirupta, по отзыву Меркатора, сообщенному у Грутера рукопись была еще в Вердене, но тогда состояла из 330 листов. Когда же достигла Упсалы, указанное число сократилось до 187. Особенно много утратилось из нее при похищении ив Праги. Тогда, вероятно, пропали и ее начальные листы, сорванные грубыми руками хищников вместе с ценными досками переплета. Как ни тщательно хранили кодекс в Упсале, но не уберегли от убыли в количестве 10 – ти тайно вырезанных листов также и здесь. Были, разумеется, употреблены все меры к разысканию потери, но без успеха. C покражею уже примирились, как чрез 23 года после ее совершения библиотекарь Университета был позван к одному умирающему и получил выкраденное в целости³⁶⁹. 187 листов Cod. Argenteus заключает в себе и по настоящее время и содержит евангелия в следующих частях: От Матфея: V, 15 – VI, 23; VII, 12 – Х, 1; X, 23 – XI, 23: XXVI, 70 – XXVII, 19; XXVII 42 – 65, – Марка: I, I – VI, 30; VI, 53 – XII, 38; XIII, 16 – 29; XIV, 4 – 16; XIV 41 – XVI, 12. От Луки: I, 1 – Х, 30; XIV, 9 – XVI, 24; XVII, 3 – XX, 46. От Иоанна; Х, 45 – ХI, 47; XII, 1 – 49; XIII 11 – ХIХ, 13³⁷⁰.

Прошло около 200 лет со времени находки Гергарда Меркатора и стал известен еще новый отрывок Готской библии. Это так называемый Codex Carolinus, найденный в 1756 году игуменом Книттелем в рукописи, принадлежавшей Вольфенбюттельской библиотеке. Как оказалось, в начале эта рукопись находилась в Вейссенбургском монастыре в Эльзасе откуда с большим количеством других книг была препровождена в Майнц для продажи и перешла в Вольфенбюттель, совершив ряд еще других блужданий³⁷¹. Собственное содержание рукописи: Origenes Isidori Hispalensis. Готский фрагмент найден здесь под латинским текстом и заключает в себе часть послания Ап. Павла к Римлянам, именно: гл. XI, 33 – XII, 5; XII, 17 – XIII, 5; ХIV, 9–20; XV, 3–13. Параллельно Готскому тексту в одном столбце, – в другом – идет соответствующий латинский перевод, признанный однако не похожим ни на перевод Вульгаты, ни на Италийский. Готские буквы Вольфенбюттельской рукописи с буквами серебряного манускрипта почти тождественны, – вся разница в том, что в первой выведены в большем размере, но с гораздо меньшею тщательностью. По мнению Книттеля, Codex Carolinus был написан в Италии и с Cod. Argenteus почти одновременно³⁷².

Следующее затем открытие еще нескольких частей из обозреваемого труда Улфилы принадлежит началу уже текущего столетия. Его виновником был библиотекарь Миланского Амвросиева книгохранилища, тогда аббат, а впоследствии знаменитый кардинал Анджелло Маи. На первый из отрывков Готской библии, скрывавшихся среди громадного количества рукописей и книг обширной Миланской библиотеки, Маи при своих ученых занятиях в ней, напал внезапно, но потом начались его поиски уже с нарочитой целью³⁷³. Труды увенчались значительным успехом. Всех фрагментов найдено было пять. Подобно Cod. Carolinus они таились в полимпсестах, с очень давних времен перенесенных в Милан из монастыря Боббио в Лигурии. Полимпсесты исписаны по латыни, но плохо затертое пемзою готское письмо выступает из-под латинского очень явственно. Маи доказал, что латинский текст не мог на этих листах быть написан ранее VII века, так как монастырь Боббио был основан в этом веке, но с другой стороны и не позже IX-го в., в чем убеждают палеографические особенности письма³⁷⁴, Разумеется, происхождение прежде начертанного текста готских библийских книг должно быть отнесено еще к более раннему периоду и без всякого сомнения к периоду жизни Остготов в Италии, когда при Теодорихе В. и следующих за ним королях они держали области Апеннинского полуострова в своей власти. Все найденное из Готской письменности в Милане принято обозначать: Codices Ambrosianae, а каждый из фрагментов в отдельности – начальными буквами латинского алфавита.

Codex А содержит на латинском языке беседы (homiliae) папы Григория Великого на кн. пророка Иезекииля, на готском – отрывки: – из послания Ап. Павла к Римлянам: – VI, 23 – VIII, 10; VIII, 34 – XI, 1; XI, 11 – 33; XII, 8 – ХIV, 5; XVI, 21 до конца; 1 к Коринфянам I, 12 – 25; IV 2 – 12; V, 3 – VI, 1; VII, 5 – 28; VIII, 9 – IX, IX, 19 – Х, 4; X, 15 – XI, 6; XI, 21 – 31; XII, 10 – 22; XIII, 1 – 12; XIV, 20 – 27; XV, 1 – 35; XV, 46 – XVI, 11; XVI, 27 до конца; 2 Коринфянам 1, 8 – IV, 10; V, 1 – IX, 7; XII, 1 до конца; – к Галатам I, 22 – II, 8; II, 17 – III, 6; III, 28 – IV, 23; V, 17 – до конца; к Ефесеям I, 1 – II, 20; III, 9 – V, 3; V. 17 – 29; VI, 9 – 19; к Филипписеям II, 26 – IV, 7; – к Колоссаям 1, 10 – 29; II, 10 – III, 8; IV, 4 – 13; I, к Фессалоникийцам V, 22 – до конца; 2 к Фессалон. I, 1 – II 4: III, 7 – до конца; 1 к Тимофею I, 1 – 9, 18 – IV, 8; V, 4 – VI, 13; – 2 – го к Тимофею 1, 1 – 18, II, 21 – IV, 16; – к Титу 1, 9 – II, 1; к Филимону XI, 23.

Codex. В. – на латинском языке объяснение бл. Иеронима на книгу прор. Исаии, на готском – опять отрывочные части из посланий Ап. Павла и большею частью восполняющие то, чего не достает в Cod. А, – именно: 1 Коринф. XV, 48 до конца; 2 Коринф. в полном составе; к Галатам I, 1 – II, 17; IV, 19 – до конца; к Ефесеям I, 1 – IV, 6; IV, 17 – V, 11; VI, 8 до конца; к Филипписеям I, 14 – II, 8; II, 22 – IV, 17; к Колос. I, 6–29; II, 11 до конца; 1 к Фессалоник. II, 10 до конца; 2 Фессалоник. 1, 1–5; II, 16 до конца; 1 к Тимофею – I, 1 – III, 5; IV, 1 – V, 10; V, 21 – VI, 16; 2 к Тимофею: I, 5 – IV, II; к Титу: I, 1, – 10.

Cod. C. – на латинском – италийский перевод евангелий, на готском – отрывок из еванг. Матфея, заключающий в себе стихи тех его глав, которые из Cod. Argent, утрачены, именно: XXV, 38 – XXVI, 3; XXVI, 65–70.

Cod. D. – на латинском – извлечения из сочинений Плавта и Сенеки, на готском – фрагменты из книг Эздры и Неемии (Неем. V, 13–18; VI, 14 – VII, 3; Ездр. II, I 15–42); и часть составленного Готами их церковного календаря.

Cod. Е – на латинском – деяния Халкидонского Собора, на готском – несколько листов из готского сочинения, названного именем Skeireins. Отрывки из Skeireins важны здесь в особенности потому, что в виде цитат содержат в себе несколько отдельных стихов, взятых несомненно из перевода, совершенного Улфилою³⁷⁵.

В силу того же обстоятельства в заключении представленного обзора мы должны упомянуть еще о Готской Венской рукописи, сохранившейся от VII века и найденной в Зальцбурге³⁷⁶.

Подробное, обстоятельное изучение больших и целых фрагментов, путем их взаимного сопоставления и сличения, внушило исследователям убеждение, что все фрагменты суть части одного целого, одного перевода, что этот древний перевод проникнут и запечатлен одним духом, изложен одним языком. Нельзя впрочем, пройти молчанием, что по местам заметны в переводе и некоторые разности как со стороны языка, так и по уклонениям перевода от его основного оригинала. Но разности не признаны настолько значительными и настолько многочисленными, чтобы в них исчезали общие характеристические черты обозреваемого произведения. Взятые в совокупности, они легко находят свое объяснение в том, что готский перевод, будучи исполнен в одно время, впоследствии подвергался поправкам и изменениям. Как известно, это – общий факт в исторической судьбе решительно всех библейских переводов, – Единство перевода по его типу указывает в его совершителе одно лицо, а так как вся древность признает это лицо в Улифле, то и найденные отрывки готской библии являются, следовательно, подтверждением того же³⁷⁷.

Говоря, хотя и косвенно, о личности готского переводчика, уцелевшие части его труда доставляют важное пособие и в решении вопроса – перевел ли Улфила всю библию или только некоторые из отдельных ее книг. Из всех древних свидетелей более определенные показания на этот счет дают, как мы уже видели, Филосторгий и Исидор Севильский. Первый пишет, что Улфила вручил Скифам Божественное Писание с тем ограничением, что из боязни усилить воинственные склонности новообращенного народа, оставил без перевода, содержащие в себе много рассказов о войнах, книги Царств. Второй, свидетельствуя о переложении Улфилой ветхозаветных и новозаветных книг, не упомянул при этом ни о каких исключениях. В суждении, какое по настоящему вопросу можно составить на основании существующих памятников скифской библии, – по отношению к ее ветхозаветному составу особенно знаменательно, что сохранились отрывки из Эздры и Неемии. Если Улфила нашел нужным перевести эти книги, отсюда уже возможно предположение, что тем более не оставил без переложения прочие ветхозаветные писания, равные с первыми по каноническому достоинству, но более важные по содержанию³⁷⁸. Но обращаемся к данным, имеющим в своей доказательности еще большую силу. В Венской или Зальцбургской рукописи среди нескольких готских слов и предложений разобраны два ряда чисел, обозначенных цифрами ив алфавита Улфилы. Авторитетом Вильгельма Гримма один из них (о другом ниже) признан заимствованным из V гл. книги Бытия. Это числа лет жизни библейских патриархов, постановленные в рукописи в полном соответствии с переводом LXX, тогда как стоящие с ними рядом и написанные по – римски взяты из Вульгаты, имеющей в сем случае отклонения от греческого текста: – ст. 3 V гл. книги Бытия = 230 (Vulg. 130); 5 ст. = 930; 7 ст. = 707 (Vulg. 807); 8 ст. = 912; ст. 13 гот. = 740 (Vulg. 840)³⁷⁹. Ясно, что составитель Венской рукописи имел пред собою и готскую библию и перевод Вульгаты, которые почему – то в указанных пунктах захотел сопоставить. Далее, несколько библейских цитат прочитано в отрывках готского сочинения Skeireins. Большинство цитат приведено из евангелий, но есть несколько из кн. Чисел и Псалмов. Выдержки из евангелистов почти тождественны с соответствующими местами Cod. Ardent, а это доказывает, что и прочие ссылки Skeireins должны вести к источнику, с коей была списана и сама серебряная рукопись³⁸⁰. Изучением второго ряда чисел Венского манускрипта уже после Гримма занялся Массманн и доказал, что эти цифры были взяты из разных глав изложенной на готском языке пророческой книги Иезекииля³⁸¹. Таким образом легко убедиться, что во всяком случае из Ветхого Завета Улфилой были переведены: все Моисеево пятокнижие, книги Ездры и Неемии, Псалтирь и все пророческие книги. Никакого отрывка из готского перевода книг Царств доселе не найдено. Но принимая во внимание, что Улфила не находил ничего опасного в чтении Готами напр. книги Чисел, где также не мало говорится о войнах, выше приведенному сообщению Филосторгия едва ли может быть придано сколько – нибудь серьезное значение. При полной достоверности существования в переводческом труде скифского епископа большинства книг ветхозаветной части библии, заключение в том смысле, что этот труд содержал в себе и все прочие сюда же относящиеся канонические писания, не может, по нашему мнению, представлять ничего неестественного. Что же касается новозаветного канона, мы уже видели, что Готы имели у себя все четыре евангелия и послания Ап. Павла к Римлянам, 1 и 2 Коринфянам, Галатам, Ефесеям, Филипписеям, 1 и 2 к Солунянам, Титу, 1 и 2 к Тимофею и Филимону. Следовательно, судя по уцелевшим памятникам, Готам не доставало книг. Деяния Апостольских, всех соборных посланий, послания к Евреям и Апокалипсиса. Но решительно нельзя указать вполне основательных причин, почему бы Улфила хотел отстранить от себя перевод этих книг, тем более, что на первую из них мы находим у него ссылку в его предсмертном завещании. И очень может быть, что какая – нибудь счастливая случайность со временем докажет, что эти книги действительно были у Готов и Скифы пользовались ими. Впрочем, касательно послания к Евреям нередко указывают, что ариане не любили его, как слишком сильно в своем содержании изобличающего их заблуждения; – предполагается при этом, что отрицательно относился к нему и Улфила и поэтому естественно не желал включить в свой кодекс³⁸². Но представленная догадка могла бы иметь вес и значение только в случае, если бы со всею достоверностью было доказано, что хотя в одном месте Улфила что – либо выпустил, изменил, или исказил в тексте божественного откровения ради своих арианских мнений. – Переходя к общему выводу из всего здесь сказанного, мы должны признать, что в настоящую пору, при наличном количестве относящихся к рассматриваемому вопросу данных, свидетельство о составе Готской библии, принадлежащее Исидору не может быть оспорено, тем более если свидетельство имело в виду одни богодухновенные писания³⁸³.

Улфила жил и действовал при постоянном общении с греческой Константинопольской Церковью, имел сношения с греческой восточной Иерархией. Это заранее убеждает нас, что и свой перевод он производил, руководствуясь греческими списками. Подтверждение тому находим в словах составителя мученических актов св. Никиты – ἀπο τῆς ἐλλάδος, а доказательство в отрывках перевода. Не говоря уже о нередко встречающихся в готской библии чисто греческих слов³⁸⁴, изучение ее памятников обнаружило, что следование Улфилы греческому оригиналу было самое точное. В большинстве случаев епископ и учитель Готов перелагал библейский текст, стараясь удержать те же, что в греческом подлиннике, обороты речи, тот же способ выражений. Там, где в греческом кодексе придаточное предложение выражено чрез причастие, причастие ставил и Улфила, где там двойственное число, двойственное число оставлено и в готском чтении. Весьма часто готский переводчик не хотел отступать от указанного оригинала даже в постановке и расположении слов, не оставляя без перевода даже таких частиц, как δε, ἄν, πὲρ ³⁸⁵. Некоторые из прежних ученых, трудившихся над изучением фрагментов готского священного кодекса, такую точность его перевода с греческого ставили даже в упрек Улфиле, находя вследствие того перевод слишком раболепным и неестественным для языка Готов³⁸⁶. Более глубокое и основательное обследование тех же памятников со стороны новейших ученых заставило снять с переводчика этот упрек. Найдено, что где дословное переложение грозило готскому наречию явным насилием, Улфила ограничивался одною точностью в передаче мысли прототипа, а иногда, как покажем ниже, дозволял себе, по отношению к нему, и чисто произвольные особенности.

С другой стороны заметны в обозреваемом труде некоторые следы его применения к латинским спискам и его согласования с ними. Нельзя всецело оспаривать той мысли, что хотя изредка к латинским спискам обращался и сам Улфила с целью, как говорит Крафт, не оставить в переводе ничего неточного, ничего неясного³⁸⁷, но гораздо больше уклонения в переводе от греческой копии нужно рассматривать, как следствие переработки его при пользовании им, а с тем вместе и изучении его Готами в период уже после Улфилы. С каким усердием Скифы предавались чтению и изучению библии между прочим видно из примера Суннии и Фретелы, просивших Иеронима разъяснить им трудности, встреченные ими в тексте Псалтири. Списки священных книг были распространены между Готами во множестве. Франкский король Хильдеберт, осадивший и взявший занятый Вестготами город Нарбонну, унес из него в качестве военной добычи двадцать экземпляров библии на языке побежденных³⁸⁸. А что при пользовании своим переводом Готы занимались его исправлением и переработкой, с неотразимою очевидностью доказывают опять – таки существующие и к нему относящиеся отрывки. Некоторые из них содержат перевод одной и той же книги или, вернее, одних и тех же глав ее. Сличение подобных дубликатов указало, что перевод, как он дошел до нас, имел как – бы две рецензии – древнейшую и позднейшую, – первая ближе к греческому подлиннику, последняя – дальше от него. Во многих из фрагментов ясны происшедшие изменения в труде Улфилы затем из того, что прежние замененные места вынесены на поля рукописей или новое чтение присоединено к старому в самом тексте³⁸⁹. Так как памятники, которые имеем в виду, ведут свое происхождение из Италии, то понятно, что и исправления в них производились по латинским образцам³⁹⁰. Это были списки переводов, принятых в христианском населении Аппенинского полуострова еще до употребления Вульгаты и свод которых в известном издании библии Сабатье приведен под заглавием: Versio antiqua³⁹¹. Следы явного в отдельных случаях согласия готских списков с древне – латинскими обнаружены во – первых из перевода у Готов таких слов и предложений, какие, при исключительном существовании только в латинских, греческим манускриптам были совершенно неизвестны. Так, Матф. X, в 29 стихе гот. слово viljan было переводом италийского voluntate; – Марк. XIV, 65 гот. gabaurjaba – лат. cum voluntate. Луке I, 3 – Jah ahmin veihamma – лат. et Spiritui Sancto; Лук. 9:41 – gath Paitrus. Frauja duveiswe ni mahtedum usdreiban thamma. – ith iesus gath. thata kuni ni usgaggith nibai in bidom jah in fastubnja – лат: dixit ei Petrus: domine, propter quid nos non potuimus ejicere illud? – quibus dixit: quoniam hujusmodi orationibus et jejuniis ejicietur³⁹² – XI, 50: ni ainhun auk ist manne. saei ni gavaurkjai maht in namin meinamma – лат. – nemo est enim, qui non faciat virtutem in nomine meo. Затем найдено, что и в местах равно существовавших как в греческом, так и латинских кодексах – в готском изредка отдавалось предпочтение чтению, употребительному у римлян. Из разных примеров, относящихся сюда и собранных у Habelentz’a et Locbe приведем три, – В 20 ст. X гл. от Луки греческое τὸν Χριστὸν τοῦ Θεοῦ у Готов было передано: thu is xristus sunus guths, Это точь в точь, как в латинском: – Тu es Christus Filius Dei. В 10 ст. V гл. того же евангелия готское: siut nutans соответствует не греческому ἔση ζωγρῶν, но латинскому – eritis captores. В 6 ст. IV гл. поcл. к Филипписеям на месте греческого выражения ἐν παντὶ τῇ προσευχῇ в переводе Улфилы было поставлено in allai bidai, что опять совершенно тождественно с латинским in omni oratione³⁹³.

Само собою понятно, что при исправлениях готские справщики занимались не одним сличением священного текста на их языке с соответствующим латинским, но вносили изменения и в общее изложение своего перевода и его первоначальный слог. Слова устаревшие уничтожались и заменялись более употребительными в готском народе, – делались улучшения также в конструкции речи, в строении предложений. Отсюда – то и проистекли те разности в языке Улфил. памятника, о которых мы заметили выше и которые, повторяем, не признаны значительными настолько, чтобы нарушали единство в общем характере перевода с его внешней и внутренней сторон. Всего больше таких разностей указывают в посланиях Ап. Павла. Но это доказывает только, что изучением сих книг, а с тем вместе их переработкой Готы, когда жили в Италии, занимались с особым прилежанием, хотя слог ап. Павла по сравнению с другими новозаветными писателями представляет не мало оригинального и сам по себе³⁹⁴.

Но возвратимся к характеристике труда Улфилы, как без всякого сомнения, он вышел из рук его самого. Выше мы дали намек, что при общей верности греческому оригиналу Улфила допустил в переводе и некоторые особенности. Сюда прежде всего должны быть отнесены места, где учитель Скифов изменял обычному правилу строжайшей точности в передаче подлинника, вызываемый без всяких других побуждений – одним желанием придать своему изложению больше красоты, разумеется, как понимали ее долженствовавшие читать перевод Готы. Указывают, что для этой цели переводчик иногда подбирал и располагал слова так, чтобы как можно благозвучнее вышло повышение и понижение гласных а, о, и и е; i, напр. Map. I, 27 – hva sijai thata. hvo so laisaino so niujo – что это? Что это за новое учение? – VI, 2 – hvathro thamma thata jah hvo so handugeino so gibano imma – откуда у Него это, что за премудрость дана Ему? – или составлял выражения с возможно большим скоплением в отдельных словах гласных и двугласных однозвучных и подобозвучных. – Map. 1, 44: jahatbair fram gahraineinai theinai – и принеси жертву за очищение твое; – Мар. 8, 36 – jah gasleitheith sik saivalai seinai – а душе своей повредит. Найдено затем, что нередко Улфила намеренно старался передать мысль подлинника в той особенной поэтической форме, которую обозначают термином аллитерация и которая состоит в повторении одних и тех же или созвучных букв и слогов, особенно в главных словах того или иного предложения – Матф. VIII, 17 – sa unmahtins unsaros usnam jah sauhtins usbar – Он взял на себя наши немощи и понес болезни; Марк. VII, 35: jah sunsaiv usluknodedun imma hliumans jah andbundnoda bandi tuggons is jah rodida raihtaba; – VIII, 22 – jah berun... jan bedun. Как бы желая резче выставить богатство готского языка любил тот же епископ при изложении своего дела набирать иногда большое количество предлогов, причем чрез слияние со словами особенно одного корня речь кроме своеобразной красоты выигрывала и в своей выразительности. Матф. IX, 13 вместо греч. δικαίους ἀλλʹ ἀμαρτωλοὺς в готском – nith – than qam lathon usuaurhtans ak fravaurthans; Марк. IX, 43, 45, 47 взамен гречес. κυλλός χωλός, μονόφθαλμος в гот. – hanfamma, haltamma, haihamma – лучше тебе, если ты калекою, или хромым, или с одним глазом войдешь в царство небесное. Встречается, потом, в переводе у потребление по – видимому легко обходимых, но очевидно очень нравившихся Готам полнозвучных плеоназмов напр. Марк. 1, 40: knivan knussjands вместо греч. γονυπετῶν ἀυτὸν Лук. 2, 25 fraujinond fraja вместо. δέσποτα 1Кор. XIII, 2 – klismo klismjandei – κύμβαλον ἀλαλάζον. Есть наконец в рассматриваемом памятнике выражения, произвольно составленные так, что на их смысл указывал несколько уже самый тон слов (звукоподражение) – Марк. IV, 37 jah varth skura vindis milica jah vegos valtidedum in skip – была буря от ветров на море и волны вливались в корабль; – Матф. VII, 27: jah vаivoun vindos..., jah gadraus jah vas drus is mikils – и подули ветры и он упал и было падение его велико; Матф. VIII, 12 grets jah krusts tunthive – плач и скрежет зубов³⁹⁵.

Ни на одну йоту не задевая и не изменяя смысла, взятого из оригинала, перечисленные виды особенностей в переводе Улфилы имели важное значение в том отношении, что чрез их посредство по преимуществу перевод приобретал отпечаток принадлежности известному народу, или иначе характер национального произведения. К его чисто национальным чертам нужно причислить то, что годы считались в нем не по летам, а как обычно было у Готов, по зимам, месяцы – не по новолуниям, а по полнолуниям. Кровоточивая жена страдала своим недугом двенадцать зим: ib vintruns. Спаситель сопровождал своих родителей в Иерусалим на праздник Пасхи, будучи отроком также двенадц. Зим – Tualib (δώδεκα) vintruns Лук. XI, 42, Fullite (полнолуние) за греческ.νουμηνίας смот. наприм., Колос. II, 16³⁹⁶.

Встречаются в готском переводе вольности и в совершенно ином роде. Разумеем те случаи, где Улфила что – либо прибавлял к словам подлинника с целью возвысить впечатление от того или иного рассказа, глубже запечатлеть рассказанное в памяти слушателя или вообще что – либо убедительнее представить. – Матф. IX, 8 (заключение рассказа об исцелении расслабленного) – «народ, видев это, удивился и прославил Бога, давшего такую власть человекам» – в готском читается: – gasaihvandeins than managains ohtedun sildaleikjandans jan mikilidedun guth thana gibandan valdufni svaleikata mannam, – т. e. когда народ увидел это, пришел в ужас от изумления, хвалил и прославлял Бога, давшего такую власть человекам. – Матф. IX, 23 в рассказе о воскресении дочери Иаира (и когда пришел Иисус в дом начальника и увидел свирельщиков и народ в смятении) в гот: – jah qimands iesus in garda this reikis jah gasaihvands suigljans jah haurjans haurjandas jah managain auhjondein, т. e. когда Иисус пришел в дом этого господина и увидел флейщиков и трубачей, которые трубили в трубы и народ, который поднял крик. Марк. 1, 27 – и все ужаснулись – в гот: – jah afslauthnodenun allai sildaleikjandans – все ужаснулись и удивились. Марк. II, 4 – при рассказе об исцелении расслабленного, спущенного с кровли (и прокопав кровлю, спустили постель) – jah usgrabandans insailibedun thata badi jah frailotum. ana thammei lag sa uslitha, т. e. и разобрав крышу, положили постель, на которой лежал расслабленный, на веревки, и спустили ее вниз. В повествовании о Гадаринском бесноватом – Марк. V, 6 (многократно он был скован оковами и цепями, но разрывал цепи) – unte is ufta eisarnam bi fotuns gabuganaim jah naudibandjom eisarneinaim gabundans vas. – ибо он часто был связан железом, которое на ногах его было загнуто и опутан железными оковами. Мк.14:65 – в повествовании об оскорблении Господа – jah dugunnun sumai speivan ana vlit is – и начали некоторые плевать в лице. Прибавление с намерением убедительнее представить мысль: – Мф.26:72 – with aitha svarands вместо μεδὄρκου; Ин.13:38 afaikis kunnan вм. ἀπαρνήση 1Кор.9:25 – arbaidida jah usaivida вм. ἐκοπίασα, Филип. III, 16 – ei samo hugjaima jah samo frathjaima вм. τὸ ἀυτὸ φρονεῖν ³⁹⁷

При исполнении всякого трудного предприятия ошибки почти неизбежны. Были они и в переводе, о коем говорим, имея причиною чаще всего простой недосмотр со стороны переводчика при самом процессе переложения. Так вместо ρήσσει Улфила прочитал ρἰπτει Мк. 9:18 – вместо προσευχὸμενον – προςδεχόμενον Лук. 1:10; вм. τρυφῇ – τροφῇ Лук. 7:25; вм.πεπλήρωκεν – πεπώρωκεν Ин.16:6, χρήματα вместо κτήματα, ἀντέχεσθε – ἀνέχεσθε и т. д. Что все это и подобное не более, как погрешности глаза – очевидно. Но ясно, что Улфила не с должною обстоятельностью знал священные обычаи, существовавшие у древних Иудеев, когда слово ἐφημερία Лук. 1:5 и 8 перевел afar (т. е. posteri, posteritas) и kuni, т. е. род, genus, тогда как следовало перевести словом соответствующим нашему очередь, славянскому – чреда. Еще важнее случаи, где Улфила обнаружил не совсем точное понимание внутреннего смысла в том или ином библейском тексте. Ссылаются, что вследствие именно этого последнего обстоятельства в 25 ст. VIII главы от Иоанна Греч. Τὴν ἀρχήν от начала, ab initio, у Готов было неверно заменено словом anostodeins – начало, от чего и весь стих приобрел иной и несколько ложный вид³⁹⁸. Но ошибки в таком роде встречаются в деле Улфилы очень редко, – сравнительно гораздо реже, чем в других переводах и притон не только древних, но даже и более поздних³⁹⁹.

От указаний ошибок, происшедших случайно, естественно перейти к вопросу были ли в переводе искажения, допущенные переводчиком намеренно, с целью оправдать свой арианизм? – Вскоре после открытия в Милане Codices Ambros. Маи и Кастиллионе в издании: «Ulphilae partium ineditarum specimen.. где опубликованы образцы этих фрагментов, поставив себе тот же вопрос, решили его в смысле, что от обвинения в произвольной порче библейского текста Улфила должен быть свободен. Доказывая свое положение, Маи и Кастиллионе ссылались главным образом на те места священного Писания, где Иисус Христос именуется Богом и Богом наименован в памятниках, принадлежавших Готам⁴⁰⁰. Но известно, что ариане даже самых крайних партий никогда не решались отрицать в Сыне Божием Его Божеское достоинство, а что до Улфилы, мы уже знаем, по его учению, Единородный не только Бог, но великий Бог, великий Господь. Следовательно доводы, приведенные вышеназванными издателями готских памятников, найденных в Милане, к разъяснению настоящего вопроса идти ее могут. Так или иначе он может быть решен только после рассмотрения и изучения готского текста, где говорится об отношениях Сына в Отцу. И сам же Кастиллионе, работавший над разбором Амврозиан, отрывков уже отдельно от Маи, обратил внимание на выражение готского перевода в 6 ст. II главы к Филипписеям и после того нашелся вынужденным отказаться от прежнего мнения, считая тенденциозное искажение здесь несомненным⁴⁰¹. Несомненным тоже самое признано затем со стороны Габеленца, Лебе и Крафта. На греческом сейчас отмеченный стих читается: Ὅς ἐν μορφῇ θεοῦ ὑπάρχων οὐχ ἁρπαγμὸν ἡγήσατο τὸ εῖναι ίσα θεῷ (I. Xp. не почитал хищением быть равным Богу), на готском по редакции Габеленца и Лебе – in xristau iesu. saei in guthaskaunein visands ni vulva rahnida visan sik galeiko gutha⁴⁰². Вся важность усмотрена здесь в слове galeiko, поставленном в соответствие греч. ἰσα. Значение galeiko, galeiks – подобный, ὅμοιος, παρόμοιος, similis, ahnlich. Между тем, говорят перечисленные ученые, для точной передачи греч. ἰσα Улфила имел в расположение другое слово ibns – равный, aequalis, gleich – и если в данном случае первому отдал предпочтение пред последним, то ясно, по их заключению, что не бесцельно⁴⁰³. В защиту Улфилы в виду тяжкого обвинения прежде всего должно указать, что приведенное выражение из послан. к Филип. есть единственное место, на котором обвинение основано, тогда как если бы Улфила хотел искажать текст богооткровенного слова в пользу своих заблуждений, он имел к тому множество и других случаев. В трудах древних историков мы не встречаем упрека епископу Готов в порче священного Писания, но если бы факт порчи существовал, историки никак не прошли бы его молчанием⁴⁰⁴. Затем, употребление готского перевода Библии для Скифов, обращенных в православие и живших в Константинополе было дозволено св. Иоанном Златоустом, а это было бы решительно немыслимо в случае хотя малейшего со стороны святителя подозрения перевода в неправильностях, вредных православию. Из новых авторитетов Улфила нашел себе защитника в лице едва ли не самого компетентного знатока его переводческого дела – ученого Массманна. В своей книге под названием Skeireins Массманн указал, что слова galeiks и ibns Улфила употреблял в переводе, как синонимические и подтвердил свою мысль ссылкой на 56 и 59 ст. XIV гл. Марк., где греческое ἶσαι в одном случае ἶση и в другом в готс. Замещены – samaleike. Крафт старался ослабить силу этого доказательства. Но высказанное прежде Массманн повторил еще раз в издании «Ulfilas», вышедшем в свет уже после труда Крафта. В частности в отношении к готскому тексту 6 ст. II г. Филип. тот же ученый представил убедительное доказательство, что прежние издатели частей скифской библии неверно читали этот текст, неверно и толковали его; – galeiko здесь не прилагательное, как думали обыкновенно, а глагол, поставленный в неопределенном наклонении (galeikon) и, судя по конструкции предложения, не может быть истолковано иначе, как только именно в смысле εἶναι ἶσα или συσχηματίζεσθαι⁴⁰⁵.

После обозрения труда Улфилы с его частных сторон необходимо представить общий о нем отзыв. Как в большинстве суждений, изложенных в настоящей главе, так и в этом случае мы, понятно, можем идти только вслед за мнениями, принадлежащими другим. Габеленц и Лебе, Крафт, Герике⁴⁰⁶ и др. одинаково признают готский перевод прекрасным. Главное, что при оценке переводов принимается во внимание, – их относительная верность, соответствие своим оригиналам. Выше говоря о том, что Улфила делал переложение с подлинника на греческом языке, мы уже наметили до какой степени простиралась его строгость в следовании этому подлиннику. К сказанному прежде здесь мы должны присовокупить, что по качеству согласия с прототипом перевод Готов далеко оставил за собою все другие переводы, совершенные в древние времена и даже так прославленный за тоже самое качество Сирский перевод Пешихто⁴⁰⁷. Библейский греческий текст нашел в готском отражение, как в своем образе⁴⁰⁸, и потому уцелевшие памятники произведения Улфилы представляют одно из лучших средств для восстановления священного текста, как он существовал в восточной церкви в IV веке⁴⁰⁹. Но при полном соответствии с греческою библией готский перевод не был однако же ее переделкой в готские слова. Это был вполне национальный перевод изложенный на языке Готов сообразно с его духом, с сохранением всех его особенностей и в той высшей по изяществу форме, какая для того языка была только возможна⁴¹⁰. Язык Готов найден немногом схожим с греческим, и вот причина, почему без малейшего нарушения своих специальных свойств первый мог так точно воспроизвести, полно вместить в себе то, что было написано на языке последнем. Закончим общий отзыв о произведении, исполнителем коего был Улфила словами Raszmanna «Когда мы рассматриваем это великое произведение, первую Библию на германском языке, первую германскую прозу, проникаемся истинным удивлением. Мы видим, что оно возникло из ничего. Письменного шрифта у Германцев еще не существовало. Улфила создает его.... До него ни одна рука не подкрепила звуки и формы языка Готов писанным словом; он подслушал из уст скифского народа гласные и согласные, их звуки, даже тончайшие оттенки звуков и назначил навсегда установленные правила для их начертания. Пред нами лежит труд, коему нужно было посвятить почти целую жизнь. Улфила совершает его с юношеской силой, с воодушевлением и серьезною волею, и производит не в мертвенной дословной передаче, а      живом духе своего богатого и гибкого языка, однако приковываясь к оригиналу так, что во всех проявлениях этого могучего и мелодичного языка просвечивает дух коренного текста. И хотя кое-где встречаются в переводе ошибки, но целое носит на себе печать, как истинно национального, так и вполне ученого произведения».⁴¹¹

Если мы обратим внимание на широкое распространение перевода среди племен, тесно родственных Тервингам, укажем, что от них он перешел к Остготам, а от тех и других к Вандалам, Герулам, Гепидам, Бургундам, а может быть и к Лангобардам, содействуя необыкновенно быстрому переходу этих народов к христианству, усвоению нового учения и смягчению их нравов, – значение дела Улфилы явится пред нашим сознанием во всем своем величии⁴¹².

Не раз нам приводилось упоминать об отрывках готского Skeireins (комментарий, объяснение)⁴¹³. Отрывки состоят всего из восьми листов, найденных частью в Милане (пять листов), частью в Риме (три листа). Но отдельные листы так разрознены, что по их содержанию судить об общем предмете сочинения крайне трудно. Маи и Кастиллионе думали, что это было рассуждение в виде церковной проповеди⁴¹⁴. Массманн, изучавший отрывки с особенною тщательностью, вначале полагал, что Skeireins был переводом объяснения евангелия от Иоанна, составленного в полемическом духе арианским епископом Гераклеи Феодором⁴¹⁵, но переводом не с самого подлинника, а с его переложения на латинском языке. Возражая Массманну, Крафт говорил, что хотя в Skeireins мы действительно должны видеть комментарий на Иоанна, но он написан готским автором самостоятельно, и если последний пользовался чужим, то, во-первых, очень свободно, во-вторых, не одним сочинением Феодора, но произведениями и других греческих писателей, напр. Аммония⁴¹⁶. В издании «Ulfilas» Массманн почти согласился с Крафтом⁴¹⁷. Иного мнения был Лебе. Он доказывал, что Skeireins имел отношение не к одному евангелию от Иоанна, но представлял опыт соглашения параллельных мест, взятых из всех четырех евангелистов вместе⁴¹⁸.

Кто был автором рассматриваемого творения? Основываясь на словах Авксентия, что его воспитатель писал сочинения (tractatus) и делал переводы (interpretationes), можно было бы подумать, что Skeireins принадлежал Улфиле, если бы не существовало препятствия к тому в различии между отрывками этого сочинения и перевода библейских книг по их языку. Во фрагм. Skeireins замечено употребление таких слов и таких оборотов речи, которые готскому переводу почти не свойственны⁴¹⁹. Принимая в соображение затем и то, что в Skeireins цитируется готская библия, как уже готовая, нужно предположить, что его составитель жил спустя после Улфилы, – но кто он был – неизвестно⁴²⁰. – Содержание всех сохранившихся листов Skeireins главным образом направлено против учений Савеллиан и Маркеллиан, сливавших Лица Бога-Отца и Бога-Сына в одну Ипостась. Но, кажется, что под названиями этих еретиков здесь разумеются не одни действительные последователи Савеллия и Маркелла, но и мнимые, т. е. православные. Что ариане любили относить упрек в смешении божеских Лиц и к омоусианам, мы уже говорили. Только при этой догадке можно объяснить, почему Скейрейнист так запальчиво ведет свой спор и свои обличения, основанные на своеобразном толковании евангельских текстов и преимущественно текстов из еван. Иоанна. Но вообще содержание фрагментов настоящего памятника, заключая в себе обычные арианские мысли, представляет, особенно в виду крайней отрывочности, мало интереса, так что без всякого ущерба для полноты своего исследования мы могли бы оставить его без изложения даже тогда, когда было бы окончательно дознано, что Skeireins был написан самим Улфилою⁴²¹.

V. Положение и судьба Вестготов на Востоке (преимущественно с церковно – исторической стороны) после кончины Улфилы и восстания Алариха. 1. Восстание Алариха. Его поход в Грецию. Готы, оставшиеся во Фракии. Преемники Улфилы, действовавшие между этими последними. Епископ Селена и его влияние на Фракийских Готов. Раздор между арианами, бывший причиною уклонения некоторых из Готов от ереси и слияния с православными. Заботы об обращении Вестготов со стороны ев. Иоанна Златоуста

Вскоре же по смерти Феодосия, Вестготы, жившие в границах Империи, снова подняли восстание. До сего времени они если и были спокойны, то исключительно благодаря отношениям к ним со стороны умершего государя, ласками, уступчивостью и вообще обаянием всей своей личности умевшего сдерживать всегда живучие в них порывы против нетерпимой всеми Германцами чуждой, не национальной власти. Преемник Феодосия слабый и юный Аркадий, управляемый себялюбивым и алчным до ненасытности Руфином, сам же развязал варварам руки, ограничив меру государственных субсидий⁴²², прежде изобильно шедших к ним из неистощимой на этот счет казны Феодосия. Готы ваялись за оружие, имея во главе лицо еще более предприимчивое и отважнее, чем когда-то был победитель Валента – Фридигерн. Это был Аларих, ведший происхождение от царственного корня Балтиев, с самой юности мечтавший крепче соединить силы своей нации и, устремив их на слабеющую Империю, основать независимое для Готов царство или в ее пределах, или на ее развалинах. В большинстве откликнувшись на крайне заманчивый план, Тервинги подняли Алариха на щиты, провозгласили царем⁴²³ и вскоре неудержимой волной ринулись к стенам Константинополя⁴²⁴. Руфин несколько раз, и даже в угоду Готам облеченный в готскую национальную одежду, выезжал в скифский лагерь, грозно расположенный в виду столицы, и переговорами достиг наконец, что Аларих снял осаду. По тайным и коварным проискам временщика⁴²⁵ он удалился в области с давних времен спокойно жившей Греции, чтобы после их опустошения, чрез Эпир и Иллирию сделать вторжение в Италию с губительным намерением по отношению к самому Вечному Городу. Однако же многие из Вестготов, не говоря уже о тех, кои носили название Gothi Minorec, не захотели следовать смелым указаниям великого полководца и героя, – остались на привычных местах Фракии, не покидая и привычной службы Византии на правах федератов.

Внимание преемников Улфилы по сану епископа, действовавших между Фракийскими Готами, было главным образом устремлено на обережение в своей пастве единства исповедания, завещанного скифам Улфилой, в виду окружавшего эту еретическую среду населения в большинстве из православных. Самим видным архиереем у варваров после умершего учителя был Селена или Селина. О его смешанном происхождении мы уже имели случай заметить; по отцу он был Гот, по матери – Фригиец и потому, пишут Сократ и Созомен, имел возможность с равной легкостью учить в церкви на языках и готском и греческом⁴²⁶. При жизни Улфилы Селина был его постоянным пособником. Он же помогал ему, как об этом опять-таки было уже сказано, в качестве переписчика и в трудном деле перевода священных книг⁴²⁷.

Непосредственно епископская деятельность Селины была посвящена Меньшим Готам, но его влияние простиралось и на остальных Скифов; – в кругу всех варваров он пользовался глубоким уважением и великим почетом⁴²⁸. Как ни зорко следил за пасомыми он и его собратья по вере и званию, но теперь уже не могли всецело уберечь их от слияния с православными. Первое, что послужило к подрыву арианства в этой части готской нации, – это был соблазн, порожденный несогласиями между всеми последователями названной ереси, жившими, как в Константинополе, так и по городам и селениям недалеко расположенных от столицы провинций Фракии.

Вместо умершего Демофила Константинопольские и Фракийские ариане избрали своим предстоятелем некоего Марина. Но не нашед его вполне способным на таком высоком месте, вызвали к себе более даровитого епископа из Антиохии – Дорофея. Между тем кто-то затронул вопрос: – может ли Бог-Отец называться Отцом прежде нежели Сын, происшедший из несущего, получил свое бытие? Когда вопрос начал сильно волновать еретиков, Дорофей вынужден быль высказать свое мнение. Он настаивал на отрицательном ответе, доказывая, что отцом нельзя ни быть, ни именоваться прежде существования сына. Но Марин или потому, что действительно так думал, или же скорее из неприязни к Дорофею, как своему сопернику, утверждал обратно: – Отец всегда был Отцом безотносительно к бытию или небытию Сына⁴²⁹. Самым рьяным защитником мнения Марина был некто Феоктист по ремеслу пирожник – Ψαθυροπώλης, отчего и все его единомышленники получили название Псафириан. Готы также не остались безучастными в споре. Селина стал на сторону Псафириан, за ним в той же партии примкнули и прочие Скифы, отсюда кроме наименования от ремесла пирожника она нередко называлась еще сектою «Готффян»⁴³⁰. Раздоры не замедлили произойти и в этой последней. Марин вступил в распрю с рукоположенным им же самим епископом Ефеса Агапием. На этот раз причиною спора послужил не какой-либо утонченный догматический вопрос в роде предыдущего: – еретические епископы ссорились, не уступая друг другу в первенстве и предстоятельстве. Готы почему-то симпатизировали больше Агапию и, поддерживая его, уклонялись от Марина с его приверженцами⁴³¹. – После описания изложенных беспорядков, происходивших между сектантами, Сократ замечает, что для многих из еретиков неурядицы имели добрый конец, поселив в них отвращение к спорам, в особенности, спорам из-за честолюбия, и заставив перейти в единение с кафолической церковью. Тот же результат имели соблазнительные раздоры и для некоторых из Скифов и притом не только из мирян, но и принадлежавших к чину клириков⁴³².

Несравненно в большем количестве перешло Готов в православие тогда, когда обратил на варваров свое попечительное внимание великий святитель Иоанн Златоуст. Ревность к обращению неверных и заблудших, исходившую от сердца, полного христианской любви к ним, Златоуст обнаружил еще в бытность пресвитером в Антиохии. Еще тогда высказывал свой взгляд на это высокое дело и убеждая к нему и своих духовных чад, ревнитель говорил: – «Нет ничего драгоценнее души, – целый мир не стоит ее. Если ты раздашь целые тысячи бедным, ты не сравнишься с тем, кто обратит одну душу. Обращающий душу уподобляется Павлу и Петру. Что говорю о Павле и Петре! Он будет устами Христовыми.... Не можем мы обратить всех, можем наставить хотя некоторых из многих. Из-за того, что не можешь спасти всей вселенной, не презирай спасения нескольких людей, из желания большего, не отвергай малого. Если не можем спасти ста человек, позаботься о десяти. Если не можешь десяти, не пренебрегай пяти. Если не можешь и пять, не неради о спасении хотя одного. Если и одного не можешь спасти, не теряй духа и не полагай преграды с своей стороны»⁴³³.

С переходом Златоуста из относительно скромного положения Антиохийского пресвитера на архиепископскую кафедру в царственном городе его святому рвению к указанном направлении, понятно, открылся самый широкий простор. Свой подвиг, относившийся собственно к просвещению еретиков – варваров, он начал с того, что из недавно обратившихся Скифов поставил некоторых в пресвитеры, диаконы и чтецы, поручил им один из Константинопольских храмов и приказал, чтобы богослужение в нем и чтение Слова Божия производились только исключительно на готском языке. Готы, проживавшие в столице или по требованию военной службы, или по своим частным нуждам, начали мало по малу привыкать к посещению этого храма. Но целыми толпами спешили они туда, когда святитель время от времени стал являться в готскую церковь сам, и наставлял варваров в благочестии, говорил здесь, при помощи толмача, свои одушевленные проповеди, или же в своем присутствии заставлял проповедовать других особенно уважаемых и известных своим красноречием епископов⁴³⁴.

Однажды, между первым и вторым воскресениями на Пасхе, богопросвещенный иерарх назначил богослужение для Готов еще в особом храме, в одном из лучших в столице, – в храме Ап. Павла. Литургию совершал готский священник. Он же должен был говорить и проповедь на своем родном языке. Вместе с громадным количеством Скифов, в храм стеклось много Греков и между ними не мало людей ученых и образованных, приглашенных к богослужению самим Златоустом. Греки слушали речь готского священника, начавшуюся сейчас же после чтения Слова Божия, с изумлением. Что же до Златоуста, – вид благоговейно стоящих варваров и со всем вниманием слушающих понятное им назидание, привел ого в умиление и преисполнил чувством высокой радости. Лишь только Гот умолк, Архипастырь вышел на кафедру сам. В произнесенной на этот раз и уцелевшей до нашего времени речи, он прежде всего изобразил, как велика сила христианства, умудряющая невежд и варваров и как, по сравнению с нею, ничтожна кичащаяся своею глубиною мудрость эллинская. – «Желал бы я, – говорил великий проповедник, – чтобы сегодня здесь были и язычники, чтобы и они слышали, сто сейчас было читано, и познали, как велика сила Распятого, какова сила Кресла, каково благородство церкви, как далеко слышимы глаголы веры, как постыдно заблуждение и смешны, демоны… Учение философов рассеялось даже и у их единоплеменников, а наше имеет великую силу и у иноплеменных. То расторглось легче паутины, а это стоит тверже адаманта. Где учение Платона, Пифагора и живших в Афинах? Исчезло. Где учение рыбарей и скинотворцев? Оно блистает светлее солнца не только в Иудее, но и на языке варваров, как мы и слышали сегодня. И Скифы, и Фракийцы, Ставроматы, Мавры и Индейцы, и живущие на самых крайних пределах вселенной перевели это учение на свой язык и любомудрствуют⁴³⁵. Куда бы ты ни пришел, везде и у всех на устах услышишь имена сих рыбарей не потому, чтобы сила была в них самих, но потому, что сила Распятого отверзла им всюду путь. Невежд она сделала мудрее философов, людей необразованных, бывших безгласнее рыбы, – красноречивее всех учителей красноречия, словесников и совопросников. Никто да не почтет унижением для церкви, что мы позволили варварам стать посреди нее и проповедовать. Напротив это украшение и весть церкви, – это доказательство веры. Об этом еще издревле возвестил пророк, сказав: не суть речи, ниже словеса, их не слышатся гласи их; во всю землю изыде вещание их и в концы вселенныя глаголы их (Пс. 18:4–5). Тоже самое другой из пророков выразил иными словами: волчцы и агнцы имут пастся вкупе и рысь почиет с козлищем и лев яко вол снесть плевы (Ис. 11:6; 65:25), говоря не о львах, агнцах, рысях и козлах, но предвозвещая и показуя нам, что зверское в людях преобразится в такую кротость от проповеди, что они будут составлять одно стадо с людьми кроткими и самыми незлобивыми. Это вы и видите сегодня. Вы видите, что те, которые считались варварами по преимуществу, стоят вместе с овцами церкви; так. образом одно пастбище, один двор, одна трапеза предлагается всем... Да посрамятся Иудеи, читающие писания и не разумеющие смысла их; да устыдятся Еллины, видящие истину сияющею светлее лучей солнечных, но сидящие при своих камнях и гоняющиеся за тьмой; да красуется церковь блистательная и возвышенная. Как солнце есть общее, общая земля, море и воздух, так точно и гораздо более стало общим слово благовестия». Далее в живых и многочисленных образах святитель раскрыл план домостроительства Божия о спасении варваров, начавшееся в новозаветное время призванием волхвов, пришедших поклониться Господу, лежавшему в яслях⁴³⁶. – Уже из содержания этого слова видно, что труды Златоуста по обращению Тервингов имели большой успех. Еще яснее о том же замечено у бл. Феодорита. При своих заботах о Скифах Иоанн, говорит этот писатель, уловил многих из обольщенных и показал, им истину апостольского слова⁴³⁷.

В стараниях о воссоединении Вестготов с кафолической церковью Златоуст, преследуя благо самих заблудших, несомненно не опускал из виду и другого более общего как для государства, так в особенности для кафолической церкви. До какой степени варвары, оставаясь в ереси, враждебной правоверию, опасны были между прочим и для сего последнего, показывает случай восстания Гайны, – случай, при котором великий иерарх так часто выступает во всей мощи своего несокрушимого духа. Гайна был один из предводителей варваров, участвовавших в борьбе Феодосия с тираном Евгением. Сгораемый страшным честолюбием и воодушевленный отважным примером Алариха, при Аркадии же он решил во что бы то ни стало добиться на Востоке первенствующаго после государя положения для себя и затем господствующего значения здесь же для своих соплеменников – федератов Готов⁴³⁸. Для того нужно было устранить с дороги Руфина, всеми ненавидимого, но простиравшего все дальше и дальше и свое влияние над императором, и деспотическое всеподавляющее полновластие в Империи. Гайна не задумался покончить с Руфином убийством, план которого обсудил, когда вел принадлежавшее востоку войско с запада, долго по окончании войны с Евгением задержанное там Стилихоном. По установившемуся обычаю и по требованию самого Гайны войско, при особой церемонии должен был пред воротами столицы встретить сам государь. Руфин, гордый от сознания своего всесилия, был во главе свиты, во всем составе и во всем блеске сопровождавшей Аркадия. Он же, заменяя последнего, начал и приветственную речь солдатам, превознося их храбрость и их усердие по службе. Во время речи несчастный не обратил внимания, что полки более и более стягиваются к месту, где он стоял и говорил, послышался звук оружия и вскоре по сигналу, данному Гайной, солдаты бросились на свою жертву, осыпая ее ударами копий и мечей⁴³⁹. Весть об убийстве, дерзко совершенном на глазах царя, была принята народом с восторженною радостью. Толпа овладела обезглавленным трупом убитого и в улицах столицы предавалась над ним самым диким издевательствам⁴⁴⁰. Но преступное средство не привело Гайну к цели, для которой оно было рассчитано. Все, чего он успел добиться, состояло в его назначении главнокомандующим всех готских вспомогательных войск. После Руфина власть над Аркадием и государством всецело перешла в руки вкрадчивого и хитрого, неумолимо мстительного и страшно жестокого евнуха Евтропия, – интригами из положения раба и затем постельничьего императора постепенно достигшего до высокого звания патриция и даже титула консула. Раб и евнух – первый министр, патриций и консул – в этом лучшие из современников видели оскорбление самого понятия власти⁴⁴¹. Крайне негодовал и Гайна, но волнуясь преимущественно из – за того, что высокое место Евтропия занимает не он, что при Евтропие он не пользуется даже честью, приличествующею старшему военачальнику, что не к нему переходят несметные богатства, которые без всякого разбора средств отовсюду забирал в свои рука временщик⁴⁴². Погубить и Евтропия, но так, чтобы достоинство первого министра Аркадий был вынужден потом передать только именно ему – Гайне, стало новым замыслом варвара, с которым он не расставался ни днем, ни ночью. Случай помог его исполнению. Отряд готского войска, предводимый родственником Гайны⁴⁴³, Тригибильдом⁴⁴⁴, между прочим, стоял тогда в М. Азиатской провинции Фригии. Обиженный надменностью и скупостью Евтропия, Тригибильд поднял восстание, сопровождаемое беспощадными убийствами, грабежами и пожарами. Гайна немедленно вступил в тайный союз с Тригибильдом и подстрекал его к продолжению опустошений. Им подверглись не одна Фригия, но вскоре и соседние области: Писидия, Памфилия и др. Встревоженный Евтропий поручил усмирение бунта своему льстецу и другу Льву и скифу Гайне, разумеется нисколько не подозревая, что бедствие глав. образом было делом последнего. Лев должен был идти в Азию, Гайна – стоять у Геллеспонта с целью отнять у врагов возможность переправы в Европу⁴⁴⁵. В Памфилии Тригибильд понес большие потери⁴⁴⁶, но вскоре оправился и в сражении со Львом истребил почти вое его войско, причем полководец, решительно неспособный для своей важной роли⁴⁴⁷, погиб и сам. А Гайна только усиливал клеврета, отсылая ему отряд за отрядом, по – видимому, в помощь римлянам, на самом деле для того, чтобы варвары сливались с варварами же⁴⁴⁸. Возмущение, постепенно возрастая в своей силе, приняло наконец такие размеры, что наводило ужас не только на жителей всех областей М. Азии, но и на римское население Константинополя и Фракии. Гайна объявил тогда, что нет иной возможности остановить войну, как только под условием исполнения требования Тригибильда о выдаче варварам всем ненавистного Евтропия⁴⁴⁹. Происки Гайны и его союз с инсургентами теперь не были тайною для Аркадия, но это только сильнее побудило царя к исполнению желания скифского военачальника, тем более, что удаления Евтропия от дворца требовала пред тем сильно обиженная евнухом императрица⁴⁵⁰. Сразу же временщик был лишен всех должностей⁴⁵¹ и, беспомощный, был поставлен пред готовой поглотить его бездной народной ярости. Единственно, что осталось низвержеиному, – бежать в храм под кров священного убежища, привилегии коего когда – то неразумно старался отнять сам же; но вопли черни и солдат настаивали на выдаче его и отсюда⁴⁵². Знаменитое слово Златоуста на текст: суета суетсвий, всяческая суета – о суетности и непрочности земного величия⁴⁵³, произнесенное в церкви, когда прежний министр, коленопреклоненный, бледный, покрытый пеплом, на виду у всех, держался обеими руками за подножие престола, несколько утишило злобу и месть толпы⁴⁵⁴. Однако же евнух не выходил из храма до тех пор, пока от императора и царедворцев не получил клятвенного обещания в полной безопасности своей жизни. Его сослали на о. Кипр, но по настойчивому требованию Гайны вскоре возвратили назад и, нарушив клятву, обезглавили в Халкидоне. Гайна, соединившийся с Тригибильдом в Фиатире⁴⁵⁵ уже открыто, был убежден, что место казненного временщика будет предоставлено ему непременно, но ему еще хотелось упрочить за собою власть так, чтобы, владея ею, не встречать уже противодействий решительно ни в ком. После Евтропия самыми влиятельными людьми оставались в Константинополе: консул Аврелиан, всеми уважаемый Сатурнин (consularis) и любимец дворца Иоанн. При свидании с Аркадием, – устроенном для окончательных переговоров о мире в церкви св. мученицы Евфимии, близ Халкидона⁴⁵⁶, Гайна потребовал выдать ему и всех указанных лиц⁴⁵⁷, ссылаясь, что без того федераты никак не согласятся сложить свое оружие. Как ни трудно было Аркадию дать согласие на это требование, тем не менее нашелся вынужденным уступить. Сановники были убеждены, что идут на верную смерть. Но Златоуст решил, что кровь невинных не прольется до тех пор, пока не будут исчерпаны все меры для смягчения жесткого сердца варвара, и отправился в Халкидон ходатаем за несчастных сам. Вероятно и всегда благоговейно относившийся к святителю, а теперь тронутый еще христианским величием его настоящего поступка, Гайна встретил Иоанна еще издали, почтительно поклонился ему, положил его руки на свои глаза, а затем подвел к нему своих детей, заставив и их припасть к священным коленам Иерарха⁴⁵⁸. Последствием ходатайства было то, что жизнь готовившихся к казни была спасена⁴⁵⁹. Гайна удовольствовался наложением своего обнаженного меча на шеи опальных и немедленною ссылкой их в Эпир⁴⁶⁰. Тиран явился потом в столицу, был объявлен здесь в должности первого в государстве вождя и облечен в консульское звание (400 г.).

Отселе и обнаружилось насколько полновластие Гайны, гибельное государству, могло быть вредно и для кафолической церкви. Подстрекаемый арианскими епископами⁴⁶¹, сильный военачальник был намерен дать этому исповеданию снова первенствующее значение между восточными римлянами. Но с обычною хитростью на первый раз потребовал только, чтобы ему и его скифам была отдана для отправления арианского богослужения хотя одна из церквей, стоящих внутри Константинополя. Аркадий не нашел в себе мужества отказать настояниям грозного в его глазах военачальника и на этот раз, – к уступчивости старался склонить и Златоуста. Но, как и следовало ожидать, Златоуст воспротивился требованию со всею энергией. – «С своей стороны я никогда не допущу, говорил он, чтобы исповедающие и прославляющие Бога – Слова были выведены из божественного храма и сдали его хулителям Христа. Да и ты, государь, не бойся этого варвара, но призови нас обоих и я постараюсь сломить заносчивость противника и заставить его не делать домогательства относительно того, что во всяком случае отдавать невозможно». Император пригласил архиепископа и Гайну во дворец на следующий же день. Иоанн отправился ко дворцу в сопровождении целого сонма ему подчиненных архиереев. Варвар не переставал настаивать на исполнении требуемого. Обращаясь к царю, святитель предупредил, что уступка его в этом случае будет преступлением равным оскорблению святыни, что лучше отказаться от царствования, чем, сделавшись предателем дома Божия, поступить нечестиво.

– «Но нужно же мне иметь молитвенный дом», возразил Гайна.

– «Для тебя отверст каждый храм и если хочешь молиться, никто не останавливает».

– «Я принадлежу к другому обществу и со своими сообщниками требую только одного храма Божия и требую справедливо, так как оказал римлянам много военных услуг».

– «Но награды, полученные тобою, ответил Иоанн, несравненно больше твоих заслуг. Ты в настоящую пору военачальник и удостоен консульского облачения. Следовало бы тебе вспомнить, что ты был прежде, – как был беден и богат теперь, какие ты носил одежды, пока не перешел чрез Истр, и какие носишь ныне. Вникни же, как мало соответственны предпринятые тобою труды твоим великим почестям и не будь неблагодарен к тем, которые так возвысили и почтили тебя».

Такими речами, свидетельствует бл. Феодорит, вселенский учитель связал уста Гайны и принудил его замолчать⁴⁶². Но он умолк с затаенною твердою надеждою добиться своею силою, когда будет управлять столицею и государством, опираясь исключительно на своих варваров. Для достижения этой последней цели, Гайна начал мало по малу удалять из Константинополя римские войска, лишил даже и дворец большинства царских телохранителей. Взамен римских воинов в столицу то и дело прибывали толпы варваров такт что, по словам Сократа, при неисчислимой массе Скифов город сделался как бы варварским (βεβαρβαρώθη), и его жители как бы военнопленными⁴⁶³. Население было в панике, предчувствуя что-то недоброе. «Всюду, характеризуя это время, говорил Златоуст, – тревога и смятение, всюду испуг, опасность, подозрительность, страх и боязнь. Никто не доверяет другому, каждый опасается ближнего»⁴⁶⁴. Варварское преобладание должно было, по мысли Гайны, начаться захватом богатств столицы, как из рук частных лиц, так и из царской казны. Прежде всего Готы хотели обобрать купцов, – это не удалось. Не удалось и ограбление дворца. По сказаниям церковных историков, каждый раз, когда Скифы по ночам подходили к жилищу царя, видели вокруг него оберегавшее его какое-то необыкновенное войско⁴⁶⁵. Убедился в том и сам Гайна и думая, что это воины, тайно призванные и днем скрываемые Аркадием, решил терроризовать столицу нападением на нее совне. Под предлогом отдохнуть от беспрерывных воинских забот и трудов и вместе помолиться Богу, Гайна покинул столицу и удалился на 7 миль от нее к загородной церкви Иоанна Крестителя, построенной в прошлое царствование⁴⁶⁶. Часть федератов сопутствовала ему, а другая, большая, должна была явиться к своему начальнику после. Принадлежавшие к этому последнему отряду варвары, при выходе из ворот, возбудили подозрение привратников тем, что имели у себя скрытое оружие, и были задержаны⁴⁶⁷. Произошла свалка, вскоре перешедшая в ужасное смятение во всех частях города⁴⁶⁸. «Казалось, пишет Сократ, смерть угрожает всем⁴⁶⁹». Аркадий объявил Гайну врагом отечества и повелел столичным жителям истреблять варваров без всякой пощады. До 7000 Скифов укрылось в церкви, уступленной им Златоустом, в надежде здесь, в святом месте, найти безопасность. Но римляне подожгли храм и Готы или сгорели, или были перебиты⁴⁷⁰. С намерением повторить в Азии тоже, что было недавно учинено Тригибильдом, Гайна, с остатками своих воинов и толпами новых к нему перебежчиков из варваров, хотел перейти туда. Но в битве на Геллеспонте с верным Феодосию и Аркадию скифом – язычником Фравитою потерпел полное поражение, при чем целые тысячи Готов были загублены еще раз⁴⁷¹. Тиран снова ринулся во Фракию, но не нашед здесь опоры ни в ком и ни в чем, с горстью приверженцев бежал за Истр, где погиб в стычке с гуннским царём Ульдесом⁴⁷². Желая сделать угодное Аркадию, дикий Ульдес прислал посоленную голову бунтовщика в Константинополь⁴⁷³, со всею торжественностью отпраздновавший наконец избавление от грозившей ему страшнейшей опасности (401 г. в январе)⁴⁷⁴.

Рассказ, сейчас представленный, убеждает сам собою в каком громадном множестве истреблено было Фракийских Вестготов при неудачном восстании их главного предводителя, честолюбивого Гайны. Оставшиеся потеряли на Востоке всякое политическое значение. Лишенные энергичных представителей, они мало по малу примыкают к господствующему населению Империи, сливаясь с ним и по вере, по нравам и обычаям жизни. Те же, которые упорно держались своей национальности, естественно не захотели опустить благоприятного для себя времени, чтобы соединиться и слиться с Остготами Теодориха Триариева и Теодориха Великого, когда последние при императорах Зеноне и Василиске, до воцарения Анастасия, полновластно господствовали в северных и средних частях Балканского полуострова. Исчезли и малые Готы, хотя за недостатком исторических сведений, с определенностью нельзя сказать, когда и при каких обстоятельствах. Указывают, что часть из них ушла еще с Атаульфом, который привел подкрепление из варваров для находившегося уже невдалеке от Рима своего родственника Алариха⁴⁷⁵. Но в VI веке Gothi Minores, как передано Иорнандом, составляли еще довольно многочисленный народ, ведший в стране около Никополиса свою незаметную, тихую, патриархальную жизнь. Всего ближе предположить окончательное исчезновение этого народа в бурный для Византии период усиленных нападений на ее придунайские области со стороны Славян, Авар и Болгар⁴⁷⁶.

Вслед за событием возмущения Готов при Аркадие историческая наука вообще и церковно-историческая в частности с живым интересом следят за Вестготами, удалившимися с Востока в Италию и оттуда перешедшими в Галлию и Испанию, – и Остготами, которые, овладев областями Аппенинского полуострова, при своем короле Теодорихе В. достигли, хотя н короткое время, блеска силы и величия.