Гефсиманский скит и пещеры при нем

Близ Сергиевского посада Московской губернии, в расстоянии не более двух с половиною верст от знаменитой Троицкой Сергиевой Лавры, в стороне от старой большой Александровской дороги, под прикрытием невысокого, но довольно густого, саженого леса, уютно расположились рядом еще две иноческие обители, разделенные между собою лишь небольшим глубоким оврагом, наполненным водой, и возвышаясь одна над другой: это – Гефсиманский скит и его пещерное отделение.

Место, где расположен скит, издавна принадлежащее Лавре, в прежнее время было известно под названием “Корбухи”, и еще в начале нынешнего столетия, до времени основания здесь скита, служило местом уединенных прогулок для учеников и наставников, как Троицкой Лаврской семинарии, помещающейся внутри стен Лавры, и заменившей эту семинарию Московской духовной академии, так и Вифанской семинарии. А ранее того, в прошлом столетии, в царствование императриц Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и Екатерины II, здесь был летний, художественной архитектуры дворец, устроенный Лаврой для пребывания в нем царственных Особ во время приездов их в Лавру на богомолье. Вокруг дворца был разбит великолепный сад, достойный своего назначения, как места отдохновения таких высоких посетительниц. Вот как изображает прежнее состояние этой местности приснопамятный святитель Филарет, митрополит Московский, в слове при освящении в Гефсиманском скиту храма во имя праведного Филарета Милостивого: ”Место, где мы теперь находимся, в продолжении шестидесяти лет знаю, как очевидец; и сверх того, когда пришел я сюда в первый год текущего столетия, встретил здесь ясные следы и воспоминания прошедшего столетия...Здесь был дом изящного зодчества, который устроением своим показывал, что он назначен был не для постоянного жительства, только для летних увеселительных посещений. Здесь был сад, в котором растительная природа сильно много страдала от искусства, ухищрявшегося дать ей образы, ей несродные… Урочище сие было украшено для царских посещений. Тогда как высота царская смирялась пред смирением святого; тогда как благоговение меньших сынов преподобного Сергия соединялось с благоговением державных, в молитве о спасении душ их, верноподданническая любовь желала проявить себя в том, чтобы предоставить царским взорам некие черты обычного для них благолепия и великолепия… (Со временем) внешние обстоятельства Сергиевой Лавры изменились. Ее древнее достояние вземлется от нее, и через то снимаются с нее многие мирские обязанности и заботы. Прежнее великолепие становится ненужным, так как и невозможным. Здешний царский дом и сад делаются местом скромного отдохновения наставников и учеников духовного училища, которое Лавра основала в своих стенах, на своем иждивении, во дни своего изобилия. По времени увеселительного дома не стало: сад, уступленный искусством природы, обратился в лес. Таким образом преподобный Сергий достиг того, что упразднялось здесь мирское, допущенное на время; и как бы желая вознаградить себя за сие допущение, благоизволил, чтобы здесь водворилось духовное… Родилась мысль, в уединении сего урочища устроить малый храм, при котором поселилось бы несколько братий, особенно расположенных к безмолвию и к более строгому отречению от своих желаний и собственности, и в котором сверх обычных молитвословий, псалтырь Давидова день и ночь издавала бы свои святые и освящающие звуки, сопровождаемые молитвою о мире и благе Церкви, Царя, отечества, великой обители и благотворящих ей“ …

Таким образом место увеселительных посещений царей земных превратилось в место благоговейного служения Царю Небесному, в место Его таинственных, благодатных посещений усердно служащих Ему душ. Там, где прежде раздавались звуки мирских песен и речей, ныне слышится слово Божие, раздаются непрестанные славословия Богу и возглашаются духовные гимны и церковные песнопения, служащие целительным бальзамом для души, как поющих, так и слушающих, и ”во един состав устрояющие человеки со Ангелы“¹

Кто же был причиною такой благой перемены? Кто послужил тем избранным орудием благоволения Божия и его угодника, преподобного Сергия, чтобы вместо допущенного здесь на время мирского, водворилось духовное? „Родилась мысль, говорит владыка Филарет, в уединении сего урочища устроить малый храм“. Но в ком она родилась, и кто был главным ее двигателем и исполнителем?

По тому теплому участию и по той истинно отеческой заботливости, с какими владыка Филарет Московский постоянно относился к устроению Гефсиманского скита и к его дальнейшей судьбе, общее мнение приписывает ему и самую причину его возникновения. Было даже мнение, что Гефсиманский скит устроен владыкою Филаретом в видах удаления сюда на покой по причине возникших тогда неудовольствий против него в С.-Петербурге. На самом же деле это было не совсем так. Главным виновником и родителем мысли об устроении близ Лавры и от Лавры скита, об устроении его именно на Корбухе и о наименовании Гефсиманским, был ближайший помощник владыки Филарета по управлению Лаврою, наместник ее, архимандрит Антоний(Медведев). Владыка Филарет хотя и сочувствовал мысли устроения скита, как любивший и сам безмолвие и всею душею стремившийся к нему², и впоследствии содействовал сему устроению всеми зависевшими от него средствами: однако, осторожный во всех своих суждениях и действиях, он поначалу не вдруг соглашался на это, и особенно долго противился предположению о. наместника ставить скит именно на Корбухе. „Церковь на Корбухе, писал ему владыка в одном из своих писем, на месте дома, будет ли y места, и для какой цели? – He найдутся ли человека два-три безмолвствовать при ней, и в таком случае не лучше ли поставить подальше?³ Особенно ясно выразил митрополит Филарет как свое отношение к этому делу, так и отношение к нему о. архимандрита Антония, в письме 594.⁴ Оправдываясь перед любимым своим наместником по поводу высказанной последним жалобы на недоверие, будто бы оказываемое ему иногда митрополитом, владыка пишет: „Вот самый ясный пример (доверия моего к вам): Гефсиманского скита не было бы, если бы на вашем месте был другой… Только полная доверенность к вашему духовному рассуждению и к чистоте намерений расположила меня решиться на дело, не принимая в расчет возможных неприятностей за несоблюдение формы пред начальством“.⁵ Из этого явствует, что владыка Филарет дал свое согласие на устройство скита и содействовал сему, уступая лишь в этом желанию своего наместника, архимандрита Антония, который и породил эту мысль, и, при содействии владыки, осуществил ее. Он поэтому и должен считаться основателем и первым ктитором Гефсиманского скита, каковым и был на самом деле.

Отец архимандрит Антоний, воспитанный смолоду в правилах самого строгого аскетизма, как проведший юные годы в Саровской пустыни, руководимой живым примером высоких подвижников и любителей безмолвия, каковыми были – блаженный старец Серафим Саровский и другие современные ему подвижники, и имевший случай лично пользоваться наставлениями и советами отца Серафима, – до конца своей

жизни сохранял в душе своей любовь к безмолвию и уединению. И если не мог по наружности, в силу внешнего положения, вполне осуществить это жительство в себе самом, то во всю жизнь старался всеми мерами предоставлять всевозможные к тому удобства другим. Об этом свидетельствуют построенные им и при его содействии вблизи Троицкой Лавры пустынные обители, каковы: Скит, Пещеры, Киновия, Параклит. Если и не все эти обители вполне ныне пользуются желанным уединением и тишиною безмолвия, то это произошло от посторонних обстоятельств, от него не зависевших: ведь и самая Лавра, устроенная преподобным Сергием в глубокой пустыне, оказалась со временем окруженною многолюдством и шумом городской жизни, лишившись не только вожделенного для монашества уединения и тишины безмолвия, но и самого существенного, завещанного ей святым ее основателем по указанию вселенского патриарха, – общежития. Хотя и не без Промысла Божия самое это теперешнее положение и состояние Лавры и названных обителей явилось таковым⁶; но восстановление того, что более всего вожделенно было духу основателя Лавры, не могло не занимать собою наиболее попечительных ее руководителей. Поэтому не удивительно, что о. архимандрит Антоний, призванный митрополитом Филаретом в 1831 году из строителей Высокогорской Арзамасской пустыни на должность наместника Троицкой Лавры, чтобы восстановить в ней должный порядок, поколебленный слабым правлением его предшественников, – подняв нравственный уровень этой знаменитой обители до возможной для нее высоты, стремился восполнить для нее и те нравственные лишения, на которые она обречена силою внешних обстоятельств. Чтобы достигнуть этого, явилась потребность устроить для „особенно расположенных, по выражению митрополита Филарета, к уединению и к более строгому отречению от своих желаний и собственности“, где-либо вблизи Лавры новое убежище. Таким образом родилась y него мысль о построении скита, для чего, по долгом и тщательном выборе, намечено было им место, известное под названием „Корбухи“ . Наименование же его „Гефсиманским“ само собою, так сказать, подсказывалось тем, что не в дальнем расстоянии от Лавры уже существовала обитель, устроенная в конце прошлого столетия митрополитом Платоном и названная „Вифанией“, при которой, по воле, императора Павла Петровича, учреждена семинария. Там где находится Вифания – „отечество Лазарево“, прилично быть невдалеке и Гефсимании – „Богородичину святому дому“.

В деле лаврского Учрежденного (ныне Духовного) Собора о построении Гефсиманского скита⁷, сохранилось несколько собственноручных заметок о. архимандрита Антония. В одной из них, между прочим, сказано: „Скит построен по просьбе моей у владыки для укрытия в уединение хотя временно от рассеяния лаврской жизни, и учреждено совершенное общежитие, с богослужением сообразно уставу святыя Церкви и с некоторыми назидательными дополнениями, которыя я видел в благоустроенных обителях“.

Свои предположения по этому предмету о. наместник сообщал письменно владыке. Из ответов к нему митрополита, содержащихся в его письмах, видно, что мысль о построении скита впервые народилась в 1841 году⁸. „Мысль о ските, писал ему владыка от 18 сентября этого года, очень вожделенна, но требует не малого размышления. Размышление это действительно длилось не малое время – почти до конца 1843 года, когда особенный случай – желание сохранить одну древнюю деревянную церковь, предназначенную к уничтожению, подвинуло это дело к скорейшему окончанию, о чем будет сказано ниже.

Соглашаясь в общем с мыслию об устройстве скита, владыка долго колебался в выборе для него места, и никак не изъявил своего согласия на то, чтобы местом этим была Корбуха. „Корбуха, писал он в том же письме, не довольно безмолвна… Если шум тростника, как заметил некто из отцов, не благоприятствует безмолвию, не больше ли многое слышимое на Корбухе и из Посада и от близлежащей дороги.... Желаю говорить о сем более лично“. Но и при личных объяснениях, как видится, о. наместник не успел убедить владыку и получить от него согласие относительно Корбухи. Другого же места, более подходящего, он в виду не имел. Дело это на время было отложено, что ни мало огорчало о. наместника. Но вот, к великому его утешению, в мае 1842 года заезжает в Лавру проездом из Петербурга другой митрополит Филарет – Киевский, который своими убедительными доводами и своим авторитетом повлиял на решение в пользу выбора местом для скита именно Корбухи. По сообщению о. архимандрита Антония⁹ это было так:

В мае 1842 года, митрополит Киевский Филарет, проезжая в последний раз из Петербурга в Киев, заехал в Лавру. Во время своего пребывания здесь, он, между прочим, пожелал посетить Вифанию, куда должен был сопутствовать и о. наместник, как настоятель этой обители. Дорогой он сообщил владыке о состоявшемся предположении относительно устройства скита, с наименованием его Гефсиманским, и о том, что им для сего выбрано место, под названием Корбухи, но что дело это остановилось лишь потому, что Московский владыка не изъявляет своего согласия избрать именно это место. „Не находя другого подходящего, говорил о. наместник, я смущаюсь и скорблю, приходил даже к мысли, что видно Богу не угодно, чтобы осуществилось наше предположение об устройстве скита, и я решился не напоминать более об этом своему архипастырю“. В продолжение всего рассказа Киевский владыка не промолвил ни слова. Когда же на обратном пути они поровнялись с тем местом, где нужно сворачивать на Корбуху, владыка вдруг обратился к о. наместнику с словами: „Ну-ка, покажи мне место, где ты думаешь строить скит. О. наместник велел кучеру повернуть направо. A как ехать по тропинке в экипаже оказалось невозможным, то им пришлось идти туда пешком. „При этом я не мог не заметить, пишет о. наместник, что владыка вовсе не нуждался в указании ему пути: каждый поворот он знал чуть ли не лучше меня. Когда мы пришли к назначенному месту, он остановил и спросил: „Ну, где же именно хотел ты, отец, устроить скит, a главное–поставить церковь?“ – „Да вот, владыка святый, на этом самом месте, где мы теперь остановились“.

Осмотревшись кругом с глубоким вниманием, он продолжал: „Так дело-то, говоришь ты, остановилось y вас затем, что ваш владыка не соглашается на выбор этого места?“ – „Да“, ответил я с грустью. – „А если бы я y вас был владыкою, то знаешь ли, что я сделал бы? я указом предписал бы тебе, отец наместник, и заставил бы силою строить храм и устроять скит именно на этом месте... Ты говоришь, что ты избрал это место; a я тебе скажу, отец, что не ты его избрал, a оно было избрано прежде меня и тебя, и теперь только тебе указано... Говорю тебе: пиши своему владыке еще и еще об этом месте для скита; здесь, именно здесь, a не в ином месте должно быть скиту. Пусть владыка погневается на тебя, a ты все-таки стой на своем, и – помянешь после – будет по твоему, или иначе по Божьему указанию. Я открою тебе в чем дело.

Когда ты вел меня к этому месту, я уже знал его наперед, и пришел бы сюда и без тебя: здесь я бывал более твоего. Да и я ли один? нет, и до меня, и при мне бывало здесь довольно людей, по тропинкам коих приходилось ходить и мне в след их. Вот как это было: когда я был определен в здешнюю академию инспектором¹⁰ и в месте профессором богословских наук, то сначала мне было очень трудно читать лекции, потому что сам то я в академии не учился, a лишь окончил курс в семинарии, и то по старинному уставу, a сослуживцы мои все были академисты. Готовых лекций не было, a нужно было собирать довольно сведений и составлять лекции самому.

Работа эта дома шла неуспешно, потому что другие дела отвлекали… Вот я и стал в свободное от служебных занятий время, под предлогом прогулки, уходить сюда, взяв предварительно с собою нужные книги и письменные принадлежности. Здесь я сажусь, бывало, где-либо под кустом, и предаюсь размышлениям. A чтобы дело шло успешнее и с истинною пользою, я с самого начала и в промежутки часто вставал и тепло молился Господу, призывая и угодника Божия, преподобного Сергия, на помощь, вспоминая при этом, как явился ему в лесу благодатный старец, и открыл разум к ведению, и как впоследствии водворился он в пустыни, чая Бога спасающего, и там, на Маковце, устроив храм и обитель во имя Святыя Троицы, сам сделался вселением Ее, a потом и нас, ученых невежд, не отринул принять под кров своей обители... Ну, словом, много и много, бывало, поразмыслишь и перечувствуешь в молитвенном своем настроении, твердя, однако, и молитву, напечатанную в наших старинных азбуках: Боже в помощь мою вонми, и вразуми мя во учение сие. Таким-то образом помолишься и поразмыслишь о своей науке-то, и–глядишь, слава Богу, довольно приготовишь своих лекций. И замечательно, что когда станешь, бывало, преподавать с кафедры обдуманные и записанные здесь мысли, чувствуешь сам, что они так испросятся из души и с языка, да и студенты, замечаешь, бывают внимательнее, слушая и воспринимая с искренностью и даже благоговением.

„Это говорю тебе о себе, после минутного молчания продолжал архипастырь; a что делали здесь другие?!.. Конечно они делали делание, далеко не такое, как я грешный. Все эти тропинки и кусты орошены были покаянными их слезами и – верно – по всей этой Корбухе насеяны семена богомыслия, подобно тому, как там, на Маковце, где сначала тоже была чаща и пустыня, a потом процвела обитель, яко крин, и возросли в ней благодатные семена для всех приходящих с верою… Так-то, отец, не спроста и тебя привлекало это место. Здесь, как я сказал, благочестивые старцы и мужи-подвижники засеяли в изобилии семена богомыслия и святости, a ты призываешься создать здесь житницу, чтобы эти семена, как плодоносные, были собраны воедино и послужили бы во спасительное питание многим. Ибо что есть храм, который ты намереваешься строить прежде всего, как не житница, в которую сносятся и слагаются добрые семена, благие и чистые мысли всех истинных чад Веры и Церкви Христовой?!.. Но довольно. Ты сам, вероятно, разумеешь все это, и может быть, больше моего. Я скажу тебе только еще раз: пиши вашему владыке и настаивай неослабно, не боясь гнева его, чтобы он благословил избрать это место, a не другое какое; да будет здесь благословение Божие с молитвами преподобного отца нашего Сергия, который некогда сам избрал в глухом лесу место на Маковце, молил Пресвятую Троицу о ниспослании благословения на задуманный им храм. И теперь будем с благоговением верить и уповать, что он указует на сие место к устроению на нем храма и обители, как отсадка его благодатного рассадника“.

„Сказав это, архипастырь благословил место на все четыре стороны, a я, пишет о. наместник, по принятии благословения, тотчас же заломил на дереве три ветки, где должно быть будущему храму“.

Проводив гостя, о. наместник тотчас написал своему владыке о Корбухе; но ответа не последовало. На второе письмо о том же владыка ответил: „оставить это дело до моего прибытия в Лавру“. Владыка приехал в Лавру в сентябре, на праздник преподобного Сергия. Погода в эти дни стояла очень плохая, шел непрерывный дождь, a 27-го числа владыкою назначен был отезд в Москву. С утра дождь и ветер не переставали, и ехать на Корбуху не было никакой возможности. 0. наместник очень об этом скорбел, и уже отчаивался в том, чтобы владыка в этот раз посетил место будущего скита. Но вдруг около полудня погода переменилась, проглянуло солнце, ветер стих, и день превратился в чисто майский. Часа в два владыка позвал к себе о. наместника, и говорит: „погода, кажется, совсем переменилась к лучшему, и теперь нужно сездить на Корбуху“. По приезде туда, владыка долго любовался красотою местности и разнообразием здесь природы, вспоминая, наверно, прежние свои посещения этой местности, во дни своей юности. Он благословил то место, где предположено было строить храм, и при этом спросил: „скажи мне, однако, о. наместник, почему ты в своих последних письмах так неотступно настаивал на избрании именно этого места для скита?“ Тогда о. наместник обяснил, что так настаивать благословил его владыка Филарет Киевский. – „Вот так бы и следовало тебе написать мне, сказал на это владыка: тогда и рассуждать не нужно было бы; он такой знаток в этом деле, что мы с тобой и в ученики ему не годимся по этой науке, по которой, как и по имени его, тако было и житие его”¹¹.

Когда таким образом все затруднения были устранены, и место будущего скита получило благословение двух одноименных первенствующих иерархов Русской Церкви, одинаково знаменитых по соответствию их жительства с именем, как любителей всякаго добра, – приступлено было, наконец, к заготовлению для предполагаемой ограды и других построек потребного количества материала. В течение зимы 1843 года перевезено готового лаврского кирпича 400 тысяч и заготовлено потребное количество извести, разного леса, железа и проч., по предварительной смете, на семнадцать тысяч пятьсот рублей ассигнациями.

Церковь для скита деревянная нашлась готовая, довольно древней архитектуры и знаменательная по своей исторической связи с Лаврою. В селе Подсосеньи, отстоящем в 6-ти верстах от нынешнего скита, находились две старинные деревянные церкви: одна большая во имя Успения Божией Матери, a другая малая во имя святителя Николая, устроенные в XVII веке. Обе эти церкви в последнее время оставались без служб, так как вместо их в с. Подсосеньи был устроен в 1827 году новый каменный трехпрестольный храм. Деревянные же церкви, оставленные без всякой поддержки, быстро клонились к падению. В виду этого, местный священник в июле 1843 года обратился к митрополиту с прошением о разрешении разобрать означенные церкви, и материал употребить на отопление нового храма. Владыка, желая сохранить старинные церкви, написал на прошении священника такую резолюцию: „0. наместник осмотрит и скажет мне свое мнение“. Отцу же наместнику в письме от 12 августа писал: „Деревянную церковь желательно сохранить. He придумаете ли, как могли бы мы сие сделать?“ Это обстоятельство, как видно из хода дела, и послужило ближайшим побуждением к осуществлению мысли о. наместника об устроении скита. Ибо о. наместник, осмотрев храмы, донес владыке от 7 сентября, между прочим, что из показанных ему священником старинных записей¹² об освящении, означенных церквей видно, что они устроены при преподобном Дионисии, архимандрите Троицкой Лавры, и старце Авраамии Палицыне, и при этом выразил свое мнение так: „В уважение древности и трудов преподобного отца нашего Дионисия и старца Авраамия Палицына¹³, не дозволено ли будет перенести эти церкви, с соблюдением древнего их фасада и устройства, на Корбуху, для чтения псалтири по усопшей братии и благотворителям обители. В вознаграждение же за сие, для церкви села Подсосенья внести на вечное время 2500 рублей ассигнациями с тем, чтобы проценты с этого капитала употреблялись на отопление церкви и на другие ее потребности.. Таким образом и клир в потребностях для церковного отопления навсегда с избытком будет удовлетворен, и по уважению к памяти преподобного Дионисия и Авраамия Палицына, их трудов церкви сохранятся обителью“.

Очевидно, что доклад этот, отвечая желанию владыки сохранить старинные церкви, в тоже время служил новым выражением давнишнего желания о.наместника относительно устройства скита. Но владыка, прежде чем дать окончательное решение по этому вопросу, написал о. наместнику в письме от 23 августа уже приведенные нами выше слова: „Церковь на Корбухе, на месте дома, будет ли y места и для какой цели? – He найдутся ли человека два-три безмолвствовать при ней, и в таком случае не лучше ли поставить ее подальше? He поскучайте еще написать о сем“. За тем, от 3 сентября, получив, как видится, разяснение о. наместника, владыка писал: „Добре было бы, если бы Матерь Божия благословила быть Гефсиманскому скиту. Но можно ли успеть нынешнею же осенью положить начало? Если сего не можно: безопасно ли подождет деревянная церковь до весны? Есть и еще вопрос: просить ли разрешения на перенесение деревянной церкви? По применению к закону – не лишне было бы, но не безопасно, чтобы не запутали дела. He лучше ли просто делать дело невинное, с намерением не гневаться после, если сделают выговор“.

По сим соображениям владыка 11-го сентября положил на докладе наместника о перенесении церквей такую резолюцию; „Немедленно заняться мерами к исполнению сего предположения“. Поэтому Собор Лавры немедленно распорядился было о внесении в Опекунский Совет на имя Подсосенской приходской церкви назначенной суммы. Но владыка пожелал сам быть первым вкладчиком и жертвователем на это дело, и когда вскоре после того ему представлено было на утверждение расписание братских кружечных доходов Лавры за минувшую треть, из коих ему, как настоятелю, полагается третья часть, он назначил из своей части, между прочим: „полторы или две тысячи рублей ассигнациями в Подсосенскую церковь по тому случаю, что оттуда возьмется древняя Лаврою построенная деревянная церковь с другою такою же ветхою“. В письме же к о. наместнику писал: „Подсосенским, мне кажется, не обидно взять и 1500 рублей, потому что деревянная церковь по началу Лаврская, и потому что более сего едва ли получили бы они и мимо Лавры. Но если так лучше находите, дайте 2000 рублей, как я назначил на расписании доходов“. 0. наместник распорядился внести из назначенной митрополиту части 2000 рублей, a церкви разобрать и перевезти на Корбуху.

Около этого времени владыка в письмах своих, между прочим, часто обращался к о. наместнику с разными вопросами и предположениями касательно устройства церкви и келий скита. Так от 10 октября он писал: „фундамент класть надлежало бы ранее октября. Я же не могу поспешить в Лавру... He заложить ли вам, по обычном освящении воды, фундамент Успенской церкви до меня, a для меня оставить заложение основания престола с принадлежащим к сему чином основания храма?... Можно ли Успенскую церковь устроить теплою?” A другую церковь надобно ли? И ветхость ее не потребует ли многого нового, тогда как дело состоит в сохранении древнего?¹⁴ Малые келии для меня иметь желаю; нельзя ли привязать их близким и удобным сообщением к Успенской церкви, если другой не будет. Каменную кладку под моими келиями нельзя ли сделать немного выше, нежели просто для фундамента, и устроить в ней нижнее жилье для келейника и для приготовления пищи?“¹⁵. „Вид Успенской церкви хорош и желательно сохранить его при перенесении. Но в таком случае будет ли удобно сообщить с нею мое жилище?“¹⁶; „Благодарю, что вы не колеблетесь в принятой мысли: сохранить церковь Гефсиманского скита в простоте и нестяжании“...¹⁷ „Простота, как мне кажется, есть надежда скита. Да сохранит сие Господь“¹⁸.

Когда фундамент был выведен, и предстояло, наконец, приступить к постановке на него самой церкви, – встретилось такое затруднение: нижний ряд оказался сгнившим настолько, что его нужно было заменить новым, и для этого требовались дубовые дерева достаточной толщины и длины. Но таких дерев поблизости найти никак не могли. О. наместник был этим обстоятельством очень озабочен. Но Богу благоугодно было разрешить это затруднение особенным явлением Своего благоволения ко вновь воздвигаемой обители. О. наместник, имевший обыкновение всегда лично наблюдать за каждым делом, во время постройки скита всякий день ездил туда. Отправляясь однажды по обыкновению на Корбуху, с заботою на душе о приобретении потребных дерев, он, как только выехал из лаврских ворот, вдруг видит, что на площади стоят несколько подвод с дубовыми деревами, и именно такими, какие требовались для скита. Немедленно послал он бывшего при нем келейника спросить: чьи эти дерева, куда их везут, и нельзя ли их купить? На вопросы келейника, хозяин ответил, то дерева эти он привез собственно сюда, к Троице, что они y него давно залежались, и он не знал, куда их сбыть, a везти в Москву далеко; но недавно приходил к нему от Троицы какой-то монах, который говорил, что его прислал наместник, и велел везти эти дерева сюда, говоря, что их здесь y него купят. Изумился о. наместник, слыша такие слова, но не сказал ничего, a велел везти дерева к постройке, куда и сам поспешил, и приказал было заплатить за них без торгу, сколько запросят. Но хозяин дерев не взял за них ничего, a выразил желание пожертвовать их так, на храм¹⁹. „Бог да благословит доброхота, давшего дубовый венец под стены церкви“, писал по этому поводу владыка²⁰.

Работа по восстановлению церкви и вообще по построению скита шла очень быстро. Постановка церкви на приготовленный с осени фундамент производилась зимой. Зимой же строились на столбах и кельи при ней для митрополита, так как фундамент для них не был приготовлен с осени: он подведен после. На то и другое имеются указания в письмах владыки. О церкви он писал от 21 января 1844 г.: „Слава Богу, что созидание храма восходит... Что церковь становится повыше, это может быть еще лучше.“ A о кельях говорится в письме от 17 мая. Одновременно с этим были выстроены еще три деревянных корпуса: один наместнический и два братских. Церковь внутри тем же летом была вся отделана дщицами из кедра, певка и кипариса. Иконостас также устроен весь из кипариса, пожертвованного для сего Московским купцом Кувшиновым²¹. При всех этих работах владыка хотя лично не присутствовал, но зорко следил за всем, входил во все подробности, и на все давал указания. Его непременным желанием было сохранить церковь в прежнем виде, и скит – в простоте и нестяжании. „О каких говорите вы фронтонах, писал он в приведенном письме от 21 января. Были ли они прежде? Если были: то надобно им быть, как были. A если это что-нибудь новое: не приставьте плата нова к ризе ветсей.“ Он не позволил даже, чтобы иконы в иконостасе были написаны с обеих сторон, как это предполагал сделать о. наместник, находя и это великолепием несообразным с простотой всего остального²². Самое облачение для священнослужащих установлено им употреблять в ските не парчевое, a просто шелковое, без всякой примеси серебра и золота²³.

В течение одного лета все необходимые постройки скита были окончены, и к концу сентября 1844 года все уже было готово к освящению.

В предыдущих главах изложена по возможности подробно история возникновения Гефсиманского скита, до момента его освящения. Теперь бросим на него общий взгляд в тогдашнем его состоянии. Для этого не будем составлять никаких своих представлений или мечтаний о нем, a взглянем лишь на то изображение его, которое художественно начертала мастерская рука современного просвещенного наблюдателя, стоявшего весьма близко к делу, и внесшего в него немалую долю и своего участия. Это – известный в свое время πиcaтeль и путешественник по святым местам России и Востока, Андрей Николаевич Муравьев, состоявший в весьма близких отношениях к митрополиту Филарету, нередко упоминаемый им в письмах, и привезший от Иерусалимского патриарха в благословение вновь устрояемому Гефсиманскому скиту немалую частицу святых мощей святого великомученика и целителя Пантелеймона, как видно из помещаемых ниже грамот Патриарха. Вот что писал А. Η. о Гефсиманском ските²⁴.

Когда пришедшие на поклонение св. мест Иерусалимских, напитав душу свою великою святынею Гроба Господня, пожелают видеть и место величайшего из чудес Христовых – упраздненный гроб четверодневного мертвеца Лазаря, они исходят из стен св. Града к востоку, путем горы Масличной. Но прежде, нежели достигнуть Вифании, спускаются в глубокое русло потока Кедрского, среди мертвого безмолвия долины Иосафатовой: направо лежит путь к селению Лазаря, вдоль потока, еще несколько осененного остатками тех маслиничных рощей, которые некогда покрывали всю гору, и оставили ей свое имя; налево, при самом подеме горы, в виду священного вертограда, где молился Господь с кровавым потом и слезами в ночь, когда был предан учеником своим, вертеп Гефсиманский. Там упраздненная гробница Матери воскресшаго Сына, Который также положил трехдневный предел для Ее гробового покоя; ибо погребавшие Ее с плачем Апостолы, на третий день Ее успения уже не обрели девственнаго Ее тела: Она была взята Ангелами на небо, волею Сына Ее и Бога.

Так в Палестине. Нечто подобное местностью и близкими сердцу именами видим мы и в отечестве нашем, под сению священной Лавры, столько раз его ограждавшей от временных бед. Усердный богомолец в храме Живоначальной Троицы, сложив бремя сердечных забот y раки великого заступника земли Русской, и освежась духовно общением молитвы Сергиевой, идет также к Вифании и Фавору²⁵ восточными вратами, оставив за собою зубчатые твердыни Лавры, напоминающие древние – бойницы Иерусалимские. Он должен также спуститься на дно живописной долины, прежде нежели достигнуть осененных рощею высот Вифанских. Но какая новая Гефсимания представляется влево, по ту cтopoнy большого пруда, мимо которого лежит путь в Вифанию. Одни только убогие врата на краю рощи и дороги обличают существование пустынного скита, углубившегося в чащу дерев, на уединенный берег мирного пруда.

Посреди обширного двора, примыкающего к прудам, и с трех сторон обнесенного оградою, возвышается деревянная церковь, и к ней примыкают келии настоятеля скитского, простые, убогие как и все устройство сего уединенного места. Несколько деревянных келий раскинуто внутри ограды; длинная аллея лип, остаток прежнего сада, пресекает пустоту и обширного двора: это путь, более никуда не ведущий; ибо здесь кончается всякая земная стезя для отшельников. Мысли их обращены к иной отчизне, к которой ведет дорога чрез Сион и Иерусалим, непрестанно исторгающиеся из уст их словами псалмов, неумолкающих. В церкви одна только литургия субботняя и воскресная²⁶ прерывает чтение Псалтири, попеременно совершаемое двенадцатью братиями, по обычаю прочих скитов нашего отечества. В прочие дни недели утреня, часы, вечерня и правила монашеские, совершаются в нарочно устроенной для сего храмине под самою церковию²⁷, также по древнему чину церковному, дабы не каждый отдельно в своей келии, но все вкупе соединялись на молитву.

Замечательна своею простотою церковь скита, не вновь сооруженная, но только перенесенная на новое место из соседнего села, где оказалась излишнею. Руки преподобных ее основали, и здесь возвратилась она к своему первобытному назначению. Ибо после разорения литовского, святый архимандрит Дионисий и келарь Авраамий Палицын, освободители своего отечества, воздвигли ее на место сгоревшей церкви в селе Подсосеньи для женской обители, которая впоследствии была упразднена и присоединена к Хотьковской. Чрезвычайное благовоние поражает всякого входящего во внутренность церкви из крытой паперти, ее окружающей по образцу древних храмов: престол ее и жертвенник и весь иконостас устроены из кипариса, и вся она обложена внутри по стенам кедром, певком и кипарисом. Ибо из сих трех древ сооружено было, по местным преданиям иерусалимским и по слову пророческому, честное древо Креста Господня. Нет никакого убранства, или металла в церкви; все ее украшения резные, деревянные, и самые паникадила и подсвечники из дерева, с соблюдением всей строгости скитской. Царские и северные двери, с некоторыми иконами, уцелели еще от древней церкви. Достойно внимания, что Евангелисту Иоанну дан символом крылатый лев Марка, a Марку – его орел; но особенно замечательна северная дверь. На ней изображена вся повесть нашего падения, искушение праотцев наших змием в образе жены, и их изгнание из рая, и потом после изгнания – Ангел, вручающий Адаму заступ для земледелия; a наверху праведные Авраам, Исаак и Иаков, держащие в лоне своем души младенческие.

В утешительную противоположность сей двери, напоминающей нам горькое изгнание, изображено на южной первое радостное возвращение в утраченный эдем благоразумного разбойника, вооруженного древом Креста. Подле сей двери, в ряду местных икон, написан преподобный Сергий, окруженный сотрудниками постнической его жизни и начальниками обителей, которые произрастила его Лавра, как тенистое древо, насажденное при водах. Здесь целый собор иноков и святителей, живая летопись посмертных подвигов Сергия. Здесь, кроме ближайших учеников, означенных в его житии, Стефан, брат его, и племянник Феодор, епископ Ростова, и Михей, свидетель чудного посещения Богоматери, списатель жития его Епифаний и первый преемник Никон, Максим Грек, страдалец за правду, и два других изгнанника, лишенные кафедр, архиепископ Серапион и митрополит Иоасаф; защитник Лавры архимандрит Дионисий и основатели обителей: Савва Звенигородский, Андроник, Авраамий Чухломский, Сергий и Павел Обнорские, Роман, уединившийся на Киржаче, и Мефодий на Песноше, и в Серпухове Афанасий, и Стефан Махрищский, доселе соблюдший в своей обители подчинение Лавре, как послушное чадо матери, и много еще иных, записанных светлою строкою в книге жизни на скрижалях нашего отечества. Здесь они, с Сергием и Никоном, представлены, водружающими Крест Господень, и на противоположной стороне соответствует им лик Всех Святых, торжествуемых православною Церковью, дабы все они имели участие в молитве сего нового дома молитвы. Лики Сергия, Никона и святых, почивающих под сению их обители, Михея, Максима, Дионисия, Серапиона и Иоасафа, изображены еще и со входа на кипарисных стенах трапезы, a большое изображение первого основателя храма сего, архимандрита Дионисия, списанное с подлинного его портрета в Лавре, блюдет северные врата церкви, против которых устроено одно лишь малое оконце в келии настоятельской.

В правом участке благообразного алтаря, который выдается тремя полукружиями, по подобию древних каменных храмов, устроен был малый придел во имя нерукотворенного Спаса, знаменитым келарем Авраамием Палицыным; но придел сей упразднен ныне по тесноте, главный же престол теперь, как и прежде, празднует Успению Богоматери; ибо от самаго начала Церковь Греческая и Российская любили учреждать свои соборные храмы в городах и обителях, на память чудного собора Апостолов, соединившихся внезапно на Сионе, для воздания погребального долга Матери проповеданного ими Бога. – Однако же не самому дню Успения будет праздновать церковь скитская, дабы не отставить благоговейных поклонников от храмоваго праздника Лавры, но на третий день Успения совершаемо будет торжественное воспоминание взятия на небо Божией Матери, когда не обрели Ее во гробе Апостолы, хотевшие утешить одного из своего лика – Фому, опоздавшего к Ее погребению. Только в день сего праздника допускаемы будут в скит посетительницы, ибо женскому полу возбранен вход в сие место подвига отшельнического.

Трогательно было и освящение сей новой Гефсимании. Оно совершалось в день преподобного Харитона, первого отшельника Палестинского, и на память блаженных родителей преподобного Сергия, Кирилла и Марии. Для сего освящения собрано было все древнее из священной Лавры, дабы благословение Сергиево, Никоново и Дионисиево видимо перешло на новое их селение в вещах, непосредственно к ним близких, через самую утварь, которую освятили они своим употреблением. Опять явились в священнодействии обрадованным взорам, убогая риза Сергиева, в которой нередко иной знаменитый святитель, митрополит Платон, встречал державных посетителей Лавры, будучи облечен посреди великолепия своего клира во всеубожество Сергиево! И тот убогий посох, которым чудодейственно упас он всю землю Русскую после блаженной своей кончины, отказавшись при жизни от пастырского жезла митрополита Алексия, был опять в руках преемника обоих; древнейший крест и древнейшая панагия из складных медных икон, осеняли грудь его, a главу – скромная митра первого архимандрита Лавры Елевферия, которую носил и преподобный Дионисий, когда молился о спасении своей родины, и сам защищал ее словом и делом. Воздвизательный крест с частию чудотворного жезла Моисеева, Евангелие преподобного Никона и убогие древние сосуды, в коих совершал он Божественную службу, освятили собою новый престол древней церкви Дионисиевой. До такой степени сблизились между собою былое с настоящим, давно минувшее с недавним, что в этом смешении разнообразных воспоминаний отрадно забывалось сердце, и окрыленная ими душа свободно опускалась и подымалась вниз и верх по дивной лествице времен и событий, как бы уже за пределами времени, подражая восходу и нисхождению виденных древле патриархом Иаковом в Вефили²⁸. Сам облаченный в одежды Сергиевы, казалось, был проникнут духом его молитвы от прикосновения риз его, и когда с воздетыми к небу руками предстоял страшному престолу Царя Христа в час совершения Его бескровной жертвы, он представлялся восхищенным взорам как бы один из древних, восставший на молитву. И вот, по совершении Божественной службы, в сладостной речи и в горьком потоке слез излилась сотрясенная чрез меру душа его, устами и очами пролагая путь избытку чувств своих, которые с тою же силою откликнулась в сердцах всех окружающих его кафедру.

Ты воскрес ущедриши Сиона: яко

время ущедрити его, яко прииде время.

Яко благоволиша раби Τвои камение

его, и персть его ущедрят. Пс.101:14, 15.

Что это за камни Сиона, о которых благоволят рабы Господни? Что за персть, которая им любезна? – Это камни и персть разрушенного Иерусалима, и особенно разрушенного древнего святого храма Иерусалимского. Пророк смотрит на сии развалины во времена пленения Вавилонского; смотрит в тоже время на душевные расположения народа Иудейского: и на сем воззрении основывает надежду нового благоволения Божия к Иерусалиму и храму.

„Ты воскрес ущедриши Сиона.” To есть: Бог умилосердится над Иерусалимом, и восстановит Свой храм.

Пророк дерзает даже определить, что сие должно совершиться вскоре. “Яко время ущедрити его, яко прииде время.”

Но почему он знает, что сие будет, и должно быть вскоре? – “Яко благоволиша раби Твои камение его, и персшь его ущедрят.” To есть: поскольку Иудеи, своими душевными расположениями, являют теперь себя достойными наименования рабов Божиих; поскольку они даже пред развалинами храма Божия благоговеют к его древней святыне; с любовию, с умилением взирают на самые камни и персть, как на остатки святилища, в котором обитала благодать Божия: то должно уповать, что Бог вскоре умилосердится над Иерусалимом, восстановит храм свой, и вновь будет обитать в нем Своею благодатию.

Надежда сия самым делом исполнилась при первосвященнике Иисусе и князе Зоровавеле.

Но уместно ли говорю я о судьбе столь великого храма, когда думаю о судьбе столь малого храма, как сей, в котором теперь мы находимся? – Думаю, что не совсем неуместно. Тот и другой суть храмы единого истинного Бога: потому естественно предполагать некое в судьбе их единство, хотя и при разности многих обстоятельств. Притом и малый храм христианских таинств и христианской истины не слишком мал пред великим храмом сеней и гаданий.

Двести двадцать семь лет стоял сей деревянный храм, был создан Лаврою преподобного отца нашего Сергия, в начальствование преподобного отца нашего Дионисия; и тогда еще представлен в покровительство Пресвятыя Владычицы нашей Богородицы, в память славного Ее Успения, дабы, по сей памяти, Она со благоволением призирала на него, как бы на Свою Гефсиманию. Время, со своим законом истления, осторожно прикасалось к тленному веществу, на котором положено было благословение святых. Но как человек иногда сам не довольно бережет то, что бережет для него природа и Провидение: то наконец храм сей обречен был опустению, a в след за тем и конечному разрушению огнем. В сие время воспомянули мы древних почитателей древнего Иерусалимскаго храма: и как они благоволиша камение его, так и нам самое древо сего нашего храма, и некоторые в нем остатки древних священных изображений, показались драгоценными, достойными благоговейного сохранения. Но как уже не можно было сохранить сей храм на прежнем его месте: то здесь, древнее купно и новое мы обрели место Господеви, селение Богу Иаковлю (Пс. 131:5).

Боже отец наших! Ты воскрес ущедриши Сиона. Ты воскресишь во храме сем древнее благословение, и ущедришь его новою благодатию. Да будет, Господи!

Но что далее будет с сим обновленным храмом, и с новыми окрест его смиренными жилищами? Ты веси, Господи! Будет то, чему повелит быть Твое вседетельное Слово, которое нарицает не сущая, яко сущая, возсозидает разрушенное, восставляет падшее, возвышает смиренное, воскрешает умершее, спасает погибшее. Будет то, что испросят молитвы святых и преподобных отец наших Сергия, Никона, Михея, Иоасафа, Серапиона, Максима, Дионисия, и прочих сподвижников их и сообитателей в земной, и в небесных обителях. Будет то, чему не воспрепятствуют быть наши грехи, наши немощи, наше недостоинство.

Некто из отцов вопросил некоего великого из отцов: какое есть доброе дело, которое бы мне сделать так чтобы оно было делом моей жизни? Авва ответствовал: не все дела равны для всякаго. Книги говорят, что Авраам был страннолюбив, и Бог был с ним. Илия любил безмолвие, и Бог был с ним. Давид был смирен, и Бог был с ним. Итак в чем душа видит для себя хотение Божие: то и делай. Наипаче же храни сердце свое.

Кто хочет подражать Авраамову страннолюбию, Давидову смирению: тот, как самые сии примеры показывают, может упражняться в сих добродетелях повсюду: на пути, в доме, в деревне, в городе, на престоле. Так ли легко найдет себе открытое и нестесненное поприще тот, кто изберет делом жизни своей Илиину любовь к безмолвию? Где теперь Илиин Кармил, или Хорив? Где Иоаннова пустыня? Где дикие места Палестинские и Египетские, которые чудным образом угождающая благодати природа сделала неспособными для обыкновенных селений человеческих, чтобы сберечь для жительства земных Ангелов? Сонмы сих Ангелов переселились в сродное небо; земные жилища их, едва не без остатка, пришли в запустение; и на поприще духовного безмолвия вновь рыщет одинокий зверь, иля скитается полудикий человек. Переселилась любовь к безмолвию и в наши страны, и избрала для себя пещеры, леса, места, удаленные не только от жилищ, но и от путей человеческих, чего близкий пример имеем в преподобном Сергии: но как, по непреложному слову Христову, не может град укрытися верху горы стоя (Матф. 5:14), то высоко возросшая и созревшая любовь к безмолвию, обыкновенно не оставалась сокрытою; привлекала учеников, почитателей, посетителей; и от самого множества любителей или почитателей безмолвия, кроме других причин, почти по необходимости, стало тесно безмолвию. Между тем и пустыни наших стран, по самой природе, менее южных удобные для безустройственного пустынножительства, с течением времени сделались для него менее прежнего пространными и свободными, по действию распространившегося народонаселения.

Чего же по сему ожидать? Путь Илии, путь Иоанна Крестителя, путь Антония Великого, должен ли увидеть себя оставленным, и возрыдать, подобно как некогда, по сказанию Иеремии, путие Сиони рыдали, яко несть ходящих пo них в праздник (Плач. Иер. 1:4)? Мир, вероятно, не почел бы сей потери тяжкою: но не так думать поучает опыт веков. Никто в городах и селениях Израилевых не нашел столько силы, – один Илия в пустыне нашел столько силы, – чтобы одному, одною силою духа, победоносно сражаться с господствовавшим в его время идолопоклонством. Пустыня, a не вселенная, должна была уготовать Иоанна, чтобы он сделался способным уготовать путь Господень для спасения вселенной. Глубокая пустыня и совершенное безмолвие воспитали Антония, до возраста великого, чтобы он мог потом духовно родить, так сказать, племя и поколение земных Ангелов, пустынножительствовавших, общежительствовавших, священноначальствовавших в Церкви. Сказанное теперь о святом Антонии можем сказать в другой раз, если на место его имени поставим имя святого Сергия.

Итак, если для любви к совершенному безмолвию и в обителях часто бывает тесно, и в диких пустынях не совсем свободно, a доставить ей благоприятное для нее убежище должно быть полезно и ныне, как полезно было прежде: то где мы поселим ее ныне, в сем веке молвы многие? He будет ли, может быть, не приятно поселиться в малой, простой, уединенной, от молвы по возможности огражденной обители, под тенью обители великой, подобно как некогда безмолвствующий Варсонофий Великий обитал в совершенном уединении, под тенью обители аввы Серида?

Прииди благословенная любовь к безмолвию Илиина, Иоаннова, Антониева, Сергиева! Скрывайся от молвы: но не скрывайся от ищущих путей твоих, и следов твоих, – твоих правил и твоих примеров. Являйся иногда и не ищущим, способным принять тебя. Ты устраняешь человека от видения других, и тем удобнее даешь ему увидеть самого себя; a „сподобивыйся увидети себе“, по слову одного из твоих таинников, „лучший есть сподобльшегося увидети Ангелов“ (Исаака Сир. сл. 41). Ты пресекаешь беседы с человеками, и тем искреннее вводишь в беседу со Христом. Ты затворяешь дверь внешние храмины, и отверзаешь внутреннюю храмину сердца. Ты подаешь, и научаешь употреблять оружие против страстей. Ты собираешь рассеянные помыслы. Ты погружаешь ум во глубину Писания, и почерпаешь свет. Ты совершенствуешь покаяние. Ты обретаешь источник слез. Ты возводишь к чистой молитве. Ты учишь „молчанию”, которое есть таинство будущего века“ (Исаака Сир. сл. 42).

Не для всех равно призываю любовь к безмолвию: жизнь безмолвия не для многих. Но посещение безмолвия для всякого должно быть вожделенно. Кто не упраздняет себя, хотя однажды в день, хотя на непродолжительное время, от всякого внешнего земного занятия, попечения, пристрастия, и не вводит своей души в благоговейное безмолвие пред Богом: тот еще не познал пути мира для души своей. Ибо тако глаголет Господь: упразднитеся, и разумейте, яко Аз есмь Бог (Пс. 45:11). Аминь.

В Успенском храме имеется немало достопримечательных икон и других святынь. Так: 1. В притворе старинные иконы во весь рост святителей, почивающих в Троицкой лавре: Иоасафа, Серапиона и архимандрита Дионисия, те самые, которые прежде стояли в лавре над их гробницами. 2. В церкви на левой стене – икона Божией Матери, именуемая Иорданскою, которая по преданию принадлежала святому Иоанну Дамаскину и привезена со св. горы Афонской A. Н. Муравьевым. 3. Здесь же подлинное, писанное на полотне изображение первоначального создателя сего храма, преподобного Дионисия. 4. На правой стороне образ распятия Спасителя, принадлежавший, как говорит предание, святому Феодору Студиту. Он также привезен A. Н. Муравьевым с Афонской горы, где стоял в келии патриарха Иерусалимскаго Иеремии, жившего там на покое в половине XVI века. 5. Близ южных дверей, в иконе преподобного Сергия с учениками вложен деревянный крест с частицами св. мощей многих угодников Божиих и золотым сосудцем с каплей крови Господней; на нижней части креста надпись: „1844 года, октября 25 дня, устроен крест сей, со вложением св. мощей, из доски, бывшей на святом престоле 227 лет в храме Успения Богоматери в селе Подсосенье, построенном в 1616 году преподобным Дионисием, архимандритом лавры“. Лики святых, которых честные мощи в кресте обретаются, изображены на особой иконе, сделанной из крыши с раки преподобного Сергия и помещенной на южной стене y иконостаса Успенского храма. 6. На аналогии в ковчеге – часть древа животворящего креста Господня, крест с мощами, устроенный из доски престола древнего Подсосенского храма. 7. Также на аналогии древняя икона Успения Божией Матери греческого письма с приложением печати наместника Иерусалимского патриарха и надписью на греческом языке, из которой видно: „Сия икона из древней церкви Гефсиманской, что в Иерусалиме, посвящается в новоустроенный скит Гефсиманский близ Cвято-Троицкой Сергиевой лавры, вблизи Москвы, 1850 года 8 января. Митрополит Петр Мелетий и наместник Иерусалимский“. 8. За правым клиросом находится: а) Камень от гроба Пресвятой Богородицы из Гефсиманской пещеры в Палестине, с четвероконечным крестом и греческой надписью: „из древней Гефсимании в 1850 году доставлен Андреем Николаевичем Муравьевым“. Камень вставлен в кипарисную раму, на коей надпись: „камень взятый из Палестинской Гефсимании на благословение в северную новую Гефсиманию“. б) Корень масличного древа с места, где молился в последний вечер с воплем крепким, с кровавым потом и со слезами Господь наш Иисус Христос; доставлен монахом Щербаковым в 1852 г., в) Крест четвероконечный, небольшой, взятый из катакомб, что близь Рима, где погребены христианские мученики, на мраморном камне, вделанном в кипарисную доску; на оборотной стороне камня имеется надпись: „Крест из земли, именуемой Пуццоланскою, взятый мною в 1833 году из катакомб близ Рима, где погребены 176 тысяч св. мучеников и где лежали некоторое время тела св. апостолов Петра и Павла. Мрамор сей от одной из 132 колонн базилики св. Павла, основанной первоначально Константином Великим и разрушенной в 1823 г. пожаром“. Внизу под крестом имеется о сем латинская надпись. Доставлен наместником лавры архимандритом Антонием от А.Н. Муравьева в 1858 году. Под сим крестом гробница с частицами святых мощей числом до 89-ти. 9. По обеим стенам храма находятся иконы, вставленные в рамы с переплетами, древней иконописи, большинство которых греческого письма, принесенные из ризниицы Московского Успенского собора. 10. На южной стороне икона святого Афанасия Лубенского с частию мощей и следующей надписью внизу: „Сей святитель бе патриарх Константина града“.

В алтаре сего храма находятся: 1. Запрестольный крест и образ Божией Матери древнего письма, взятые из Подсосенскаго храма; 2. на стне за стеклом висят холщевые антиминсы, взятые также из Подсосенской церкви; один 1616, другой 1619 года. На первом антиминсе следующая надпись: „Лета 7124 (1616) месяца маия в 12 день, на память иже во святых отца нашего Епифания, освятися алтарь Пречистыя Богородицы, честнаго Ея Успения, при благоверном Царе и Великом Князе Михаиле Феодоровиче всея Русии, при митрополите Филарете, при архимандрите Дионисие и при священнике Феодоре, освятися сей алтарь Пречистыя Богородицы, честнаго Ея Успения.“ На другом: „Освятися алтарь во имя Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, во храме Пречистыя Богородицы, честнаго и славнаго Ея Успения, при благоверном Царе и Великом Князе Михаиле Феодоровиче всея Русии и при Московском митрополите Филарете и всея Русии, и при келаре Аврааме Палицыне, и при казначее Иосифе Панине, в лето 7127 (1619), марта в 21 день, на память св. мученика Иакова Исповедника индикта в 1 день”. 3. На стене близ жертвенника, в кипарисовой раме за стеклом, висит еще антиминс греческой печати на шелковой материи, с частию св. мощей и с следующей полууставной надписью: „Сей антиминс привезен в 1850 году из Иерусалима, на коем была совершена божественная литургия на Иордане“.

Внизу, под Успенским храмом, с самого начала была устроена, по выражению митрополита Филарета, „подцерковная храмина” для неусыпаемого чтения в ней псалтири, которое заведено в ските с самого открытия, его и впервые было начато самим преосвященным владыкою (см. прилож. к письму 443). Здесь же, в этой подцерковной храмине, вскоре по освящении Успенской церкви, по желанию митрополита Филарета, устроено было место его смертного покоища, которое ранее того

предполагалось им в Вифании. „Когда придет время земле отойти в землю, писал по этому поводу владыка, добро было бы, если бы моя земля от грехов тлеющая, очистительными подвигами не уготовляемая к лучшему, сошла в землю, и осталась в земном поклонении при ногах молящихся скитян. Но есть прекословящий сему помысл, может быть, это и помысл неверия, но то верно, что это помысл познания моего недостоинства. Скит с его деревянными храминами, будет ли упрочен и долговечен? Продолжится ли в нем молитва и бескровная жертва? Достойно моему недостойному праху лежать в опустелой пустыне; но что другим усвояется по достоинству, того я желал бы ради милости моему недостоинству, – близости молитвы, близости бескровной жертвы. Святитель Платон почил в Вифании, и утвердил ее, – от меня скит может ожидать только того, что себе ищет утверждения от утвержденного крепльше. Кажется, я уже указывал вам на одно место в Вифании. Правда, что тогда еще не было в мыслях скита. В ожидании, что Господь устроит, не худо приготовить в ските место, или мне или, может быть, кому-нибудь, кто достойнее обрящется. He на средине здания, a лучше к правой стороне, только не очень близко к фундаменту стены, чтобы не повредить его. О церкви внизу думать не нужно, так как и едва ли было бы удобно устроить; есть церковь вверху близко“²⁹

Хотя и не предполагалось по началу устраивать внизу церкви, и владыка писал, что об этом „думать не нужно“: однако самое указание им себе здесь места посмертного покоя и высказанное при этом желание „близости бескровной жертвы“ к сему месту, служило сильным побуждением к устройству здесь церкви. Это же найдено было и удобным.

Впрочем Гефсиманскому скиту не суждено было принять в себя, для хранения, посмертных остатков уважаемого архипастыря, и тело его обрело себе покой не в ските, a в самой лавре преподобного Сергия. Совершилось это по убедительным настояниям сердечнаго друга его, наместника лавры архимандрита Антония. Незадолго пред кончиною владыки, о. наместник, зная горячую любовь к нему его паствы, и предвидя большое стечение к его могиле многочисленных его почитателей, между коими большую половину, как это всегда бывает, составляет женский пол, стал предлагать владыке, что в виду запрещения входа в скит женекому полу, погребение его там сопряжено с большими затруднениями и с молвою для скита, и потому просил его согласия на погребение его, по смерти, в лавре. Владыка, соглашаясь с доводами о. наместника, поручил ему изложить свои суждения о сем на бумаге. Поэтому о. наместник представил доклад владыке (от 24 июня 1867 г.), в котором, между прочим, писал:

“В ските Гефсимании быть положену по смерти телу вашему есть следующее препятствие: сами вы рассудили для монашеского уединения сделать скит невходным женскому полу, за исключением одного только дня в году – 17 августа. Когда же Богу угодно будет призвать душу вашу в вечный покой, то трудно и даже жестоко будет отказать целой половине людей, то есть, женскому полу, приносить о вас молитву над гробницею вашею, a допустить сие значило бы разрушить уединенность и безмолвие скита, чего боголюбивая душа ваша не пожелает ни здесь, ни в вечности”.

Большая часть настоятелей обители преподобного Сергия, покоищем телу своему избирали его обитель, и желали быть положенными в земле, освященной подвигами и молитвами его.

Однажды старцу лавры Варлааму пред смертью явился преподобный Никон, и сказал, что служащему обители надо быть в ней и положену по смерти, дабы в общее воскресение явиться в сонме подвижников обители³⁰

„Как настоятелю лавры преподобного Сергия благословите в покоище тела вашего устроить часовню на южной стороне Сошественской церкви, подобно как устроена часовня для гробницы преподобного Максима Грека“....

На этом докладе владыка написал такую резолюцию: „1867. Октября 5. Да сохранится безмолвие Гефсиманскаго скита, и да не будет от меня причины к нарушению онаго. Преподобный отец наш Сергий да призрит милостивно, и да благословит мой последний покой в обители его, под кровом молитв его и других по нем здесь богоугодно подвизавшихся. Прошу о сем и завещаю сие“.

Тотчас же было приступлено к сооружению часовни на южной стороне Сошественской церкви, и едва только она была окончена кирпичной кладкой, как и последовала (19 ноября 1867 г.) кончина святителя. Тело его, привезенное в лавру, было положено в этой часовне, где тогда еще не убраны были леса. На следующее лето часовня освящена в церковь во имя праведного Филарета Милостивого (празднуемого 1 декабря).

Возратимся, однако, к Гефсиманскому скиту.

Церковь внизу под Успенским храмом была устроена вскоре после освящения верхней церкви, в 1845 году, и освящена в память Гефсиманскаго моления Спасителя в ночь спасительных Его страданий, и богослужение всей страстной седмицы почитается храмовым ее празднеством.

Иконостас в сем храме сделан из дуба, с резьбою из черного дерева. Царские врата имеют вид креста, a иконы представляют изображения страданий Спасителя. В правом столбике y царских врат врезан камень от того места, где молился Господь наш Иисус Христос в саду Гефсиманском пред страданиями Своими. На аналогии икона святого Иоанна Предтечи, с частью мощей его. И в сем храме, как и в верхнем, везде простота, чуждая блеска и украшения. Паникадила, выносные подсвечники, блюда и прочие принадлежности, также все деревянные. Освящение сей церкви совершено было митрополитом Филаретом 8 июля 1845 г., причем владыка, в слове своем по освящении сказал, между прочим, следующее:

„Созидающие храмы во славу Господа нашего Иисуса Христа, для их наименования и торжественного в них воспоминания, обыкновенно избирают славные и радостные события Его земной жизни.

Но не должно быть ни для кого странным и то, что храм, ныне освященный, посвящается благоговейному воспоминанию Гефсиманского моления Иисуса Христа, принесенного со скорбью и тугою, и с подвигом, простертым до кровавого пота. Ибо как радостные и торжественные события земной жизни Спасителя нашего имеют действительное отношение к нашему спасению, так равно и скорбные и страдательные, сопряженные с состоянием совершенного истощения или уничижения, которое Он благоволил на Себя принять. Благопотребно и совершенно необходимо для нашего спасения со Апостолом мудрствовать о Христе Иисусе, что Он, во образе Божии сый, нe восхищением непщева быти равен Богу (Фил. 2:6.): ибо без естества Божественного и силы Творческой, каким образом могло бы совершиться спасение человечества, грехом погибшего, низверженного ниже ничтожества? Но также благопотребно и совершенно необходимо мудрствовать о едином и том же Христе Иисусе, что он Себе умалил, зрак раба приим, и образом обретеся якоже человек, смирил Ceбe, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя (ст. 7:8.): ибо каким образом низверженное, немощное и недостойное человечество возникло бы и достигло к общению с Божественной и спасающей силою, если бы Сын Божий не низшел в глубину нашей немощи и недостоинства Своим воплощением, не очистил нашей смертной заразы греха, не загладил нашей смертной виновности, Своим неистленным страданием в соестественном нам, но безгрешном теле, и Своею смертию и воскресением не отверз нам заключенных врат благодати и жизни Божественной? Апостол, поставляя целью стремления для себя, без всякаго сомнения также и для нас, сущую от Бога правду в вере, относит к сему совершенству христианскому два образа познания Иисуса Христа, – один более торжественный: еже разумети Его и силу воскресения Его; другой более страдательный: еже разумети сообщение страсти Его, сообразуясь смерти Его (Филип. 3:9:10). Сему последнему разумению Иисуса Христа споспешествовать, да дарует благодать освященному ныне храму Он Сам, благословляяй всяческая, Христос Бог наш!

Не можем обещать себе полного постижения тайны Гефсиманского события, которой неприкосновенность нашему испытанию Господь сам ознаменовал тем, что из самых Апостолов только не многих к ней приблизил, и только что приблизил. Но поскольку в Гефсимании, также как и на Голгофе, Христос пострада по нас, нам оставль образ, да последуем стопам Его (1Петр. 2:21.): то в какие особенные помышления и расположения должен вводить нас образ Гефсиманского многострадального моления Иисуса Христова?

Во-первых, он дает руководительные мысли о молитве уединенной. Когда Господь глаголет ученикам Своим: яко аще два от вас совещаета на земли о всякой вещи, ея же аще просита, будет има от Отца Моего, иже на небесех: идеже бо еста два, или трие собрани во имя Мое, тy есмь посреде их (Матф. 18:19:20.): тогда Он показует потребность и пользу молитвы общественной, в которой соединение многих подкрепляет каждого. Но когда Он Сам, среди Своего великого служения спасению человеческому, прерывая Свою проповедь и свои чудодействия, бе отходя в пустыню и моляся (Лук. 5:16.); и когда, наконец, приближаясь к пределу Своего земного поприща, дабы принести Богу Отцу молитву, сколь важную и таинственную по предмету, столь же трудную по обстоятельствам, удалился сперва с тремя избранными учениками от собора прочих, a потом и от трех избранных, в совершенное уединение, рекши: седите тy, дóндеже шед помолюся тамо: тогда показал нам потребность и важность молитвы уединенной, во всевозможном отлучении от всего сотворенного, погружающим душу в единое присутствие Божие.

Братия! с надеждою да входим в молитву общественную; поскольку она благословлена словом обетования Христова; с любовию да входим в уединенную молитву; поскольку она освящена примером Христовым.

Во вторых, Гефсиманское моление Христово должно вводить нас в умилительные помышления о глубоко смиренном образе моления Христова. Поклонь колена, моляшеся (Лук. 22:41). Паде на лице Своем моляся (Матф. 26:39). Паде на земли, и моляшеся (Марк. 14:35). Когда подумаешь, что это Единородный Сын Божий, от вечности со Отцем и Святым Духом царствующий на пренебесном престоле, и теперь сего престола не оставивший, – что Он, облекшись в нашу нищету, немощь, низость, повергается в молитве на землю, чтобы молитвою исходатайствовать нам спасение, a смирением обличить, загладить и уврачевать нашу гордость: тогда пораженная мысль ищет, есть ли в мире

довольно униженное место или положение, в которое бы человек мог себя уничижительно повергнуть, дабы ему не слишком стыдно было пред сим Божественным уничижением.

При таком размышлении, как должны быть для нас легки и сладостны наши молитвенные коленопреклонения и земнопоклонения, которые так тяжкими кажутся иногда для нашей немощи, и, может быть, для нашей лености!

В-третьих, Гефсимания, исполненная духом моления Христова, орошенная кровавым потом Его Богочеловеческого молитвенного подвига в навечерие дня Его распятия, представляет благоприятнейшее и благонадежнейшее мысленное место молитвы, для сокрушенного грешника, для возмущаемого скорбию, тугою, унынием, страхом, для боримого всяким искушением. Ибо там сила всех возможных искушений побеждена силою молитвы Христовой: и сия победоносная сила не прешла, но пребывает и пребудет; потому что Иисус Христос вчера и днесь, Тойже и во веки (Евр. 13:8). От чего Он, вступая на Гефсиманское поприще, начат скорбети и тужити (Мф. 26:37), ужасатися и тужити (Марк. 14:33)? От предусмотрения ли приближающихся оскорблений и телесных страданий в Иерусалиме и на Голгофе? Но Он самые сии оскорбления и страдания, не в воображении, a в самом их действии, в продолжение многих часов сей же ночи и следующего дня, пред синагогою и пред Пилатом, в Иерусалиме и на Голгофе, переносил, не изявляя никакого страха, с победоносною твердостию, с высоким спокойствием, то с величием молчания, то со словом любви и молитвы о других, a не скорби о Себе. И если в одну новую таинственную минуту допустил услышаться воплю: Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя еси оставил? (Мф. 27:46): то немедленно покрыл оный торжественным гласом: совершишася (Ин. 19:30). От чего же еще прежде видимых страданий – скорбь, туга, ужасное прискорбие души даже до смерти? Какую горечь, какую тягость заключала в себе сия таинственная чаша, о которой Он молился, да мимоидет, являя тем истинное восприятое человечество, не чуждое немощи, хотя чуждое греха, и которую в тоже время принимал по предвечной воле Отца Своего, глаголя: не якоже Аз хощу, но якоже Ты (Матф. 26:39)? Увы! это горечь наших грехов, это тягость нашей виновности пред Богом, и заслуженных нами казней, которые все принял на себя Агнец Божий, вземляй грехи мира (Ин. 1:29); и таким образом Он скорбел, тужил, ужасался, прискорбен был душею до смерти, не потому, чтобы истощалось Его терпение, но потому, что Своими внутренними страданиями очищал Он наши внутренния нечистоты, заглаждал нашу виновность, удовлетворял раздраженному на нас правосудию Божию, и с тем вместе молился о нашем помиловании, прощении и спасении, – и был услышан. Так изясняет апостол Павел Гефсиманское моление Иисуса Христа, когда пишет к Евреям, что Он во днех плоти Своея, моления и молитвы к могущему спасти Его от смерти, с воплем крепким и со слезами принес, и услышан быв от благоговеинства (5:7). Как услышан, когда не избавлен от смерти крестной? Услышан тем образом, что Ему предоставлено Своею крестною смертию и воскресением избавить нас от владычества греха и смерти вечной. И так, не правда ли, что в Гефсимании сила всех возможных искушений побеждена молитвою Христовою?

И потому, кто бы ты ни был немоществующий и бедствующий вместе со мною брат мой, если ты уязвляешься печалью греха; если стесняешься тугою души, не удобно возвышаемой верою, не удобно расширяемой любовию, не благоподвижной на добродетель; если поражаешься страхом суда Божия; если искушаешься прискорбием души, простирающимся, по-видимому, даже до смерти: не предавайся унынию безнадежному; не дай скорби, туге и страху совсем одолеть тебя; собери останки твоих изнемогающих сил, беги мысленно на победоносное Гефсиманское поприще Иисусово, и там, где Сын благоволения и любви Отчей паде на лице своем моляся; где пот Его молитвенного труда, яко капли крове каплет на землю; где Ангел укрепляет Его в превышающем силу человечества подвиге, a дванадесять легионов других Ангелов ожидают повеления для Heгo, и от Heгo; откуда диавол бежит, поражаемый многообразною Божественною силою послушания Богу Отцу, человеколюбия, смирения, молитвы, самопожертвования, – там, недалеко от Агнца Божия, вземлющего грехи мира, повергнись с твоими грехами,

скорбию, тугою, страхом от разверстых челюстей смерти и ада; и помяни, что горечь твоей чаши уже наибольшею частию испита в великой чаше Христовых страданий; что под бремя, на тебе тяготеющее, уже подложил Свою облегчающую руку Гефсиманский Подвижник; что твой Спаситель, совершивший для тебя всецелое дело твоего спасения, ожидает от тебя только сообщения страстей Его, какое возможно для твоей, хотя немощной, веры, любви и благодарности. Предайся же сему благодатному общению и не преставай предаваться всем сердцем. Если хотя с малою верою, упованием и любовию к сему приступишь: от самого сего упражнения получишь приращение веры, упования и любви, a с ними и победу над искушениями; потому что вера есть победа, побеждающая мир (1Ин.5:4); потому что упование не посрамляет (Рим.5:5); потому что ни высота, по-видимому, для нас недоступная, ни глубина, по-видимому, нас поглощающая, ни ина тварь кая возможет нас разлучити от любве Божия, яже о Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 8:39).

Благодарным ко Христу Господу сердцем да памятуем, братия, что Той язвен бысть за грехи наша, и мучен бысть за беззакония наша, что наказание мира Нашего на нем было (Иса. 53:5). И посему да блюдемся всемерно, чтобы не нарушать нашего в Нем мира, и не наносить Ему новых язв, делами, уязвляющими нашу совесть, но внимательным хранением заповедей и верностию к благодати, да утверждаем себя в мире и общении со Отцем и Сыном и Святым Духом! Аминь“.

Сначала, когда возникала мысль о перенесении на Корбуху Подсосенской церкви, владыка спрашивал: „не найдутся ли человека два-три безмолвствовать при ней?„ Затем, по его же словам, „в скиту предположено было иметь 15 человек“; столько было приготовлено поначалу и келий там. „Когда потом сделалось 30, продолжает владыка, я не возражал. Когда теперь вы сказываете, что уже более 40: то мне представляется вопрос: не много ли это, не только в отношении к помещению, но и в отношении к тихому устроению скитскому“. Так рассуждал владыка Филарет в 1847 году³¹. Спустя много лет, когда возникли в ските новый корпус и новые церкви, владыка, вспоминая об этом в беседе по освящении нижнего храма трапезной церкви, между прочим, сказал: „Наши желания и надежды ограничивались малыми жилищами, не многими братиями; но видно, рече Господь: разшири место кущи твоея, и покровов твоих (Иса. 54:2). Сверх ожидания, братство возросло; жилища расширились: даже храмы умножились, не потому, чтобы мы сего домогались, но потому, что Бог посылал боголюбивых, которые, увидев подвизающихся в молитве, желали созданием храма споспешествовать молитве их, и себя сделать причастниками плодов молитвы их. И вот в течении шестнадцати лет бытия сей обители, уже девятый таинственный престол Царю Христу ныне мы здесь посвятили!

Таким образом исполнились пророческие, можно сказать, слова владыки, сказанные им при освящении первоначального храма, окрест которого создался скит. „Что будет далее с сим обновленным храмом, восклицал вдохновенный проповедник, и с новыми окрест его смиренными жилищами? Будет то, чему повелит быть Твое вседетельное Слово, которое нарицает не сущая, яко сущая... будет то, что испросят молитвы преподобных отец наших Сергия, Никона, Дионисия... чему не воспрепятствуют быть наши грехи, наши немощи, наше недостоинство. “ И стало то, что предвещал сему месту владыка, когда в том же вдохновенном слове взывал: „Прииди благословенная любовь к безмолвию Илиина, Иоаннова, Антониева, Сергиева!“ Поселись в этой „малой, простой, уединенной, от молвы по возможности огражденной обители, под тенью обители великой.... Скрывайся от молвы, но не скрывайся от ищущих путей твоих и следов твоих – твоих правил и твоих примеров!“ И пришла эта любовь к уединению, заселила все место, и стало ей тесно. И рече Господь начальствующему местом сим: разшири место кущи твоея, и покровов твоих.

В 1851 году последовало упрочение существования скита, дотоле еще не имевшего как бы законного, официального права на это существование. Произошло это по случаю ходатайства об укреплении за скитом участка земли с строениями в Москве, y Сухаревской башни, жертвованного почетным гражданином Симеоном Логгиновичем Лепешкиным (сконч. 10 августа 1855 г.) от имени супруги его Анны Васильевны. В донесении своем Св. Синоду при этом митрополит Филарет от 15 апреля означенного 1851 года писал: „О Гефсиманском ските долгом поставляю представить следующие сведения: не в дальнем расстоянии от лавры, в селе Подсосенье, была деревянная церковь Успения Пресвятыя Богородицы, построенная преподобным Дионисием, архимандритом лавры, в лавре почивающим, и освященная в 1616 году, что доказывается сохранившимся с того времени антиминсом. По построении, вместо оной, каменной церкви, священник и церковный староста Подсосенские просили разрешения распилить здание деревянной церкви на дрова для отопления каменной, и для обжигания кирпича. Зная древность и примечательную архитектуру деревянной церкви, и руководствуясь Высочайшею волею о сохранении древних памятников, я нашел себя обязанным сохранить сей памятник; но сего нельзя было достигнуть чрез Подсосенских прихожан, которые руководствовались и принуждены были руководствоваться только хозяйственными расчетами. Надлежало при том охранить обреченное ими на погибель здание от их небрежности и от нечаянности. Ища для сего средства, обратил я внимание на принадлежащее лавре урочшце, где был прежде сад с загородным домом, обратившийся с течением времени в рощу, место достопамятное потому, что оно бывало посещаемо Императрицами Елисаветою Петровною и Екатериною Второю. С достоинством и уединенным положением сего места сообразным представилось перенести сюда древний храм, с предположением поселить при нем небольшое число желающих из братии лавры, для более уединенной жизни, и, между прочим, учредить здесь неусыпаемое чтение псалтири, с молитвами о упокоении душ усопших благочестивейших государей, братии лавры и благотворителей. В замен ожидаемых из материала деревянной церкви дров внесена в сохранную казну сумма, с которой проценты должны поступать в Подсосенскую церковь на ее отопление, a деревянная церковь поспешно перенесена на упомянутое урочище, получила дополнение внутреннего устройства в простоте, без употребления драгоценных металлов, и освящена под прежним наименованием в 1844 году, с вышеозначенным назначением. Число желающих жить при сей церкви, в образе скита, сперва малое, с течением времени возрастало. Соответственно сему построено и потребное число келий и ограда. Здешнему братству даны общежительные правила. Богослужение соображено с образцами более древними; введено более столповое пение, чтения из святых отец на утрени, вечернее правило

с поклонами и неусыпающее чтение псалтири. Братия довольствуется всем потребным от обители; поручных денег не получают; вино и пиво в сей обители не употребляются; в одежде наблюдается простота; женский пол в ограду ее не допускается, кроме одного дня храмового праздника, для слушания богослужения. Кроме богослужения, братия занимаются рукоделиями и трудами на общую и взаимную пользу. Хлеб, пища, одежда, обувь, содержание в чистоте и отопление зданий, садоводство и разведение овощей, производятся, большею частию, руками братии, что также служит к устранению мирских людей. He смотря на такое непривлекательное положение, братство сей обители, числящееся в штате Сергиевой лавры, доныне возросло до 24 монашествующих и 21 послушника, кроме немалого числа живущих на испытании с письменными видами, не получивших решительного определения в послушники. По храму Успения Божией Матери обитель сия прозвалась Гефсиманским скитом. В 1849 году она удостоена была посещения государей великих князей Константина Николаевича и Николая Николаевича. В 1850 г. блаженнейший патриарх иерусалимский Кирилл, препровождая в благословение сей обители часть мощей св. великомученика Пантелеимона, в грамоте своей наименовал оную новою Гефсиманиею. Если Богу угодно будет благословить сию отрасль лавры, в продолжении времени, как в начале, то оная может споспешествовать основательному образованию в монашеской жизни с болшим удобством, нежели иныя обители, по своему положению не так устраненная от соприкосновения с миром“³².

Вместе с тем от 23 апреля того же года владыка писал обер-прокурору Св. Синода графу H. А. Протасову: „При уверенности моей в готовности вашего сиятельства споспешествовать общеполезному, когда оно несомнительно, позвольте мне обратить ваше внимание на поступившее от меня представление Святейшему Синоду относительно Гефсиманского скита. Вам известно, что так прозвано общежительное отделение Троицкой Сергиевой лавры, устроившееся на особом уединенном урочище. Вы изволили видеть сие место, напомните себе его историю, прочитав прилагаемый при сем список вышеупомянутого донесения Святейшему Синоду. He знаю, сподобит ли нас Бог милосердия Своего впредь, но до сих пор нельзя не признать, что Он милосердно призрел на место, о котором говорю. He смотря на строгие правила, люди охотно туда идут, и подчиняются правилам. He смотря на краткое время своего существования, скит имеет людей, взирающих на него благим оком, и притом людей благочестивых. По временам с именем и без имени посылающих, получаю я свечи, ладан, и другое, для препровождения в скит, чтобы там поминались. Если милость Божия продлится, скит не бесполезен будет для монашеского образования. И потому небесполезно, думаю, обратить внимание на то, чтобы упрочилось его существование.

Не думаю просить, чтобы он сделался отдельным монастырем. Хорошо ему оставаться, как есть, отделением лавры. Надобно только, чтобы будущие настоятели лавры имели побуждение и удобство поддерживать его в его характере, и чтобы он не был так легко разрушен, как легко устроен. Для сего нужно, чтобы он имел некоторые способы содержания, собственно ему принадлежащие, чтобы лавра не захотела закрыть скит, жалея издержек на него, и чтобы не могла завладеть принадлежащим собственно ему, хотя и под ее управлением.

Случай к такому устроению отчасти представился. Почетный гражданин Семен Логгинович Лепешкин, от имени своей супруги, предложил скиту землю с строениями, ограничивая свое предложение условием, чтобы земля упрочена была именно скиту на его общежительное содержание, и предоставляя себе сделать о своей собственности иное распоряжение, если бы предложенное условие почему либо не было принято.

Вот дело, которому прошу от вашего сиятельства благосклонного внимания и споспешествовательного предстательства пред Высочайшим престолом Его Императорскаго Величества³³.

30-го мая того же 1851 года последовало Высочайшее повеление об укреплении за скитом жертвованной земли, и тем самым утверждено официальное существование самого скита. Это радостное событие митрополит ознаменовал новою беседою, произнесенною в Гефсиманском ските 17 августа 1852 года, в κοτοροм предмет для проповеди взят из слов самой Богоматери, явившейся апостолам после своего успения: радуйтеся, яко с вами есмь во вся дни³⁴.

По мере умножения братии, требовалось для них и помещение. Поэтому еще в пятидесятых годах, вдоль западной стороны скита, несколько левее от святых ворот, был выстроен большой каменный двухэтажный корпус, с пространной церковью посредине. Церковь эта двухярусная, с особыми престолами вверху и внизу и с большим пролетом посредине, почему служба, где бы она ни совершалась, вверху или внизу, одинаково слышна в обоих ярусах. В верхнем ярусе престол во имя преподобных отец Сергия и Никона, Радонежских чудотворцев; освящен митрополитом Филаретом 27-го сентября 1853 года; в нижнем – во имя праведного Филарета Милостивого, освящен тем же владыкой 27-го сентября 1860 года. Здесь внизу с западной стороны храма, братская трапеза, от чего вся церковь известна под названием „Трапезной“. Столы в трапезе установлены в виде креста. Устроена эта церковь на пожертвованную Московским купечеством сумму, в количестве 50,000 руб. серебром. Придел внизу сего храма устроен впоследствии по желанию того же купечества, тщанием купца Владимира Андреевича Сапелкина, обратившегося в православие из раскола, и принявшего в Гефсиманском ските таинство миропомазания³⁵. На устройство сего придела Сапелкиным было собрано девятнадцать тысяч рублей серебром. A как для придела сего должна была отойти к церкви часть трапезы: то к западной стороне храма было пристроено новое двухэтажное здание, в котором внизу была помещена трапеза, a вверху над ней устроена ризница; прежнее же помещение ризницы вошло в состав верхней церкви, для удобнейшего помещения братии, которой в это время было уже полтораста человек.

В трапезной церкви иконостас вверху из орехового дерева, a внизу – из королевского. Замечательные священные предметы сего храма следующие: 1) Ковчег с частицей ризы Господней и с мощами святых. 2) Схима, в которой был погребен преподобный Сергий. 3) Схима, бывшая 16 лет на мощах святителя Митрофана Воронежского. 4) Схима патриарха Никона. 5) Писанное на полотне изображение Воскресения Христова, присланное в дар скиту в 1854 году Государыней Цесаревной (впоследствии Императрицей) Марией Александровной. 6) На правом аналогии икона разных святых, в коей устроен крест с сребропозлащенным рукоятием: в кресте находятся: часть древа животворящего Креста Господня, на древе литое из золота изображение распятия Спасителя, вокруг оправа тоже из золота, a пo бокам сребропозлащенного футляра резная надпись о том, каким образом часть древа Креста Господня досталась Грузинским царям, и от них перешла в дом князей Цициановых, приблизительно следующего содержания:

“Вскоре после обретения Креста Господня, Константин Великий послал часть онаго в дар Грузинскому царю Мириану. Правнук сего царя, царь Вахтанг Гуруслан, будучи зять Греческого императора, получил от него части святаго древа Креста Господня, a когда был сам в Иерусалиме, то привез и еще другия части онаго. В дом князей Цициановых святое оное древо досталось от царевича Грузинского Георгия Вахтанговича дочери его – Варваре Георгиевне, которая была за князем Дмитрием Евсеевичем Цициановым, a она передала сии части дочери своей княжне Елизавете Дмитриевне Цициановой, которой одна из сих частей по усердию приложена в храм Успения Богоматери 1844 года, сентября месяца. Да помянет ее Господь по милости Своей за дар св. церкви. Собрал оное описание наместник лавры архимандрит Антоний“.

7) Под тем же крестом находится часть мощей святого мученика Пантелеймона, одна из больших, какие только имеются в России, присланная от патриарха Иерусалимского Кирилла, чрез A. Н. Муравьева, митрополиту Филарету, в благословение новоустроенному Гефсиманскому скиту, при особых двух грамотах. Подлинные эти грамоты писаны по гречески, хранятся в ризнице лавры, a в Гефсиманском ските имеется точный перевод их, который и помещается здесь.

Грамоты Патриарха Иерусалимского Кирилла

I. „Принося сим вашему высокопреосвященству братское о Христе целование наше, обявляем, что во изявление особенной признательности за пламенное усердие ваше о Бозе к старейшей церкви патриаршего престола нашего и за особенную к нам братскую любовь вашу, вкупе с молитвами от сердца и благословениями даруем основанному вами св. скиту новой Гефсимании подлинную часть св. мощей святого славного великомученика и целителя Пантелеймона, которую и препровождаем в руки вашего высокопреосвященства чрез его превосходительство г. Андрея Муравьева, да положится в упомянутом св. ските и пребудет во веки неотлучно его собственным стяжанием и драгоценным душеспасительным сокровищем. В Константинополе. 1850 г. Марта 12 дня.

Патриарх Иерусалимский Кирилл свидетельствует.“ Приложена печать.

„Высокопреосвященнейшему и досточтимейшему

митрополиту Московскому и Коломенскому господину

Филарету, во Св. Дусе возлюбленному и вожделеннейшему

брату и сослужителю нашего смирения“.

II. Кирилл, Божиею милостию патриарх святого града Иерусалима и всея Палестины.

Высокопреосвященнейший и досточтимейший митрополит Московский и Коломенский, господин Филарет, возлюбленнейший о Господе брат и сослужитель нашего смирения! Братски о Господе лобызая ваше высокопреосвященство, приветствуем вас возлюбленнейше.

Лишь только прибыли мы сюда из Иерусалима, как открылись радостною душею в письме святительской главе вашей, блистающей лучами добродетелей, и принесши братское о Христе целование, изяснили горячую любовь нашу к вам. И теперь, пользуясь благоприятным случаем возвращения в отечество возлюбленного о Господе сына нашего его превосходительства г. А.Муравьева, настоящим письмом являемся к вашему высокопреосвященству, и обемля вас с братскою любовию, желаем знать о многовожделенном для нас здравии вашем, его же да дарует всеблагий Бог ненарушима на должайшие лета!

Потом уведомляем вас, что получили мы с благодарностию посланные нам от братской любви вашей чрез его превосходительство четки, и держа их в руках, как особенный знак дружеского вашего к нам расположения, мним видеть пред собою пославшаго их, и чудимся непрестанно всякаго слова достойным святительским совершенствам, которыми изобильно обогащена святительская глава ваша.

Но, что вознесло сердце наше на верх духовной радости, это – сообщенное нам его превосходительством отрадное известие, что ваше высокопреосвященство, питая крайнее благоговение ко всечестному гробу Владычицы нашей Богородицы во св. земле, и желая живее переноситься умом в св. Гефсиманию Иерусалимскую, создали близь св. храма преподоб. Сергия церковь в честь Успения Пресвятой Богородицы, и освятив оную наименовали новою Гефсиманиею. С радостию услышав о сем, и вспомнив, что приснопамятный предшественник наш Феофан лично посещал св. храм пр. Сергия и поклонился ему, перенеслись мысленно и мы в святейшую вашу митрополию и поклонились духом св. храму пр. Сергия и сущей близь него св. Гефсимании, изобразующей оную древнюю и собственную Гефсиманию при нашем престоле.

Могущественнейшая и православнейшая держава Всероссийская, содержа ныне в недрах своих новый Иерусалим и новую Гефсиманию, да соблюдает во веки обновляющуюся ревность о благочестии и особенное благоговение ко всечестным и первейшим достопоклоняемым местам при нашем престоле и да продолжает являть неоскудно Матери всех церквей державное свое заступление и помощь.

Изяснив сие настоящим письмом вашему высокопреосвященству, изливаем пред вами неистощимую любовь братскаго сердца нашего, с которою и молим Господа, да умножатся, сколько можно более, священные лета жизни вашей во всяком благополучии.

В Константинополе. 1850. Марта 12 дня.

Вашего высокопреосвященства

во Христе возлюбленный брат и всеусердный богомолец

патриарх Иерусалимский Кирилл“.

8) В том же трапезном храме на аналогии на левой стороне икона преподобного Сергия в житии, иконописная; в ней часть мощей преподобного Сергия и части от его гроба и одежды, помещающияся в маленьких ковчежцах.

Ha западной стороне верхней трапезной церкви, как сказано выше, помещается ризница; в ней более замечательные предметы – следующие: 1) Деревянные сосуды преподобного Дионисия, в которых он совершал св. Евхаристию. 2) Его же фелонь из старинной льняной набойчатой материи. 3) Кипарисный потир работы Николая Максимилиановича, сына Великой Княгини Марии Николаевны. 4) Евангелие, пожертвованное в скит покойной Государыней Марией Александровной, когда она была еще Цесаревной, на котором в начале Евангелия от Матфея, на листе 1-м имеется собственноручная Высочайшей жертвовательницы подпись: „Ея Императорское Высочество Государыня Цесаревна Мария. 3-го сентября 1851 года“. Евангелие печатано золотыми литерами на пергамене с бордюром художественной работы, в переплете из ореховаго дерева с резными клеймами. На последнем листе свидетельство обер-гофмейстера Василия Дмитриевича Олсуфьева: „Повелением благоверныя Государыни Цесаревны Великия Княгини Марии Александровны устроено сие святое Евангелие в Гефсиманский скит, во храм честного славного Успения Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии, в лето от воплощения Единородного Сына Божия Христа Бога нашего тысяча восемьсот пятьдесят первое, и собственною Ея Императорскаго Высочества рукою на первом листе святаго от Матфея благовествования подписано“. Подписался обер-гофмейстер Василий Олсуфьев. 5) Дарохранительница деревянная, четырехугольная в виде церкви, обложена перламутром с резными изображениями из слоновой кости, весьма искусной работы монаха Гефсиманского скита Гавриила. 6) Напрестольный крест с надписью: „Преосвященный Иннокентий архиепископ Камчатский дает в скитскую церковь крест из китовой кости, устроенный искусством Алеутских христиан“.

Ha восточной стороне скита находится братское скитское кладбище. Церковь здесь каменная, начата постройкой еще в 1847 году, a освящена 27 сентября 1853 года, во славу Воскресения Христова, наместником лавры архимандритом Антонием. В этой церкви отпеваются усопшие братия скита, которые и погребаются тут, близ нее. Иконостас здесь устроен из железа, и имеет вид зеленых пальмовых дерев. Митрополит Филарет очень заботливо относился к построению сей церкви, входил во все подробности устройства для нее иконостаса и разных утварей. Стенное писание этой церкви было подробно предначертано владыкой. Вот его предначертания:

„В Воскресенской церкви написать на стене немногие пальмы ближе к иконостасу, хорошо. A далее простор оставить для картин, для которых не желаю ни рам, ни разделений, чтобы не подавать мысли о стенах, когда картины должны представлять природу. Правая сторона храма могла бы назначена быть для усопших святых, восставших, и, по Евангелисту, идущих в Иерусалим явитися мнозем. Пред ними, к востоку, врата и вид части Иерусалима, за ними, к западу, кладбище, на котором они восстали. Над ними свет раннего ясного утра; на их лицах и одеждах свет воскресения.

Левая сторона храма могла бы представлять поле видения Иезекиилева, разделенное на три части, но не иным чем, как только постепенностию света. В западной сумрачной части, под облаком, лежат на поле кости сухия. На западной стороне Иезекииль. К нему с востока сквозь облако луч света. По линии света слова: Сыне человечь, оживут ли кости сия? В средней части менее сумрачной пророк зрит и простирает руку на кости. Пред ним слова: Кости сухия, слышите слово Гoсподне. Ce аз возведу на вас плоть. И кости должны быть представлены одевающияся, и частию одетыя плотию, но еще лежащия. В восточной светлой части пророк смотрит и простирает руку не на кости, a на высоту. Пред ним слова: Прииди душе и вдуни на мертвыя сия, и оживут. И мертвые должны быть представлены частью оживающими и поднимающимися с земли, частью совсем восставшими. Нижняя часть картины аршина полтора, или аршин с чем нибудь от земли должна быть отдана только на изображение поля, песка, травы, на западе блеклой, в середине зеленой, к востоку с цветами. Выше должна начинаться картина лиц. Как их должно быть не мало, то мера их, думаю, должна быть уменьшенная. Что много останется простора для неба, тем лучше. To не достоинство картин, что на них небо бывает меньше человека.

„Картину вземлемых в пришествие Господне на воздусе не расположить ли на своде с верхнею частию западной стены?“³⁶ В следующем письме³⁷ владыка извещает, что „в скит дают шитое изображение Спасителя в Гефсимании молящегося“, и предлагает поставить его за жертвенником в новой церкви.

Близ Воскресенской церкви, на холме, воздвигнута деревянная часовня, в которой поставлен деревянный крест, перенесенный сюда из часовни „Креста“, находящейся на большой Московской дороге, в 9 верстах от лавры, на месте заочного приветствия святителем Стефаном, епископом Пермским, преподобного Сергия.

Колокольня по началу была устроена при Успенской церкви – деревянная, и на ней были установлены боевые часы. Но впоследствии была устроена, в 1871 году, при входе в скит, каменная колокольня со святыми воротами под ней. На эту колокольню перенесены с деревянной и боевые часы.

При Успенской церкви, вместо бывшей колокольни, с северной стороны, параллельно митрополичьим кельям, в 1877 году сделана двухэтажная пристройка, низ каменный, a верх деревянный, для келий строителя скита.

На северной стороне скита, за оврагом, составляющим часть скитского пруда, находится другая обитель, именуемая Пещеры, и известная более под названием „Черниговской“, по находящейся здесь, в пещерном храме архистратига Михаила, чудотворной иконе Божией Матери Черниговско-Ильинской. Множество чудес, источаемых от иконы Богоматери, привлекает сюда тысячи богомольцев, – и подземный храм сей, слабо освещенный лишь светом лампад, во множестве увешанных пред ликом Богоматери, и восковых свеч, теплящихся на подсвечнике, почти всегда с утра до ночи полон молящимися.

Пещерная обитель сия, хотя и отделяется от скита небольшим прудом, но по управлению и хозяйственному обиходу составляет с ним одно нераздельное целое, отличаясь от него несколько лишь порядком богослужения и, главное, тем, что сюда свободен вход и женскому полу, тогда как в скит вход этот воспрещен.

Своим происхождением пещеры и устроившаяся над ними обитель обязаны известному в свое время всей Москве и большей части России – юродивому Филиппушке (в монашестве Филарет и в схиме Филипп), долгое время ходившему зимой и летом по улицам Москвы и пo многим городам обширной России – босым, с обнаженной головой, в веригах и с пудовым почти посохом в руках.

Филипп Андреевич Хорев³⁸, – так было мирское имя схимонаха Филиппа, – происходил из крестьян Владимирской губернии, Вязниковскаго уезда, деревни Стряпкова. Родился он 9 ноября 1802 года. Родители его Андрей и Феврония были крепостными помещицы Бажановой, и отличались набожностью и благочестием. С раннего возраста Филипп отличался особенной религиозностью и усердием к посещению храма Божия. На 22-м году, по настоянию родителей и против своего желания, Филипп вступил в брак с крестьянской девицей Евдокией Степановой, от которой родилось y него четверо детей: три сына – Игнатий, Порфирий и Василий, и дочь Синклитикия³⁹. Спустя десять лет, жена умерла, и Филипп остался один с малыми детьми. Вскоре к этому семейному горю присоединилось другое, еще более сильное: помещица отдала среднего сына его в приданое за своею дочерью в другое имение. Хотя это было и обычно во время крепостного права; но всякий поймет скорбь отца при потере живого сына. С этого времени, и всегда-то тихий, богомольный и не любивший веселья и празднословия, Филипп стал еще более замкнутым и сделался еще набожнее и усерднее к посещению храма Божия. Родители его, бывшие еще в живых, приписывая образ жизни Филиппа – его грусти вследствие потери жены, употребляли все меры опять его женить. Долго не соглашался Филипп, наконец был вынужден уступить воле родителей, и вступил во второй брак с крестьянской девицей Гликерией Трофимовой. Ho и новая женитьба не оправдала надежд родителей Филиппа: он, несмотря на ласковость жены и рождение от нее дочери Варвары⁴⁰, не выходил из своего замкнутого состояния, и все более и более углублялся в себя и, кроме того, стал обнаруживать большую наклонность к подвижничеству: начал поститься по нескольку дней сряду, ходить постоянно без обуви и с открытой головой, спать на земле и камнях и нести другие лишения. Вместе с этим он старался вести себя так, чтобы подвергаться насмешкам, брани, даже побоям, вообще получать всевозможные неприятности. Для этого он ходил часто неумытым, нечесаным, иногда даже нарочно марал себя грязью или чем либо другим. Так, увидев однажды, что сосед его мажет дегтем колеса, подошел к нему и, указывая на ноги, стал просить помазать их, и несмотря на отказ его, продолжал упрашивать: „молодушка!⁴¹ помазуй мне ходульки,“ – так, что тот уступил и исполнил его желание. Когда домашние и односельчане стали бранить его и спрашивать, зачем он это сделал, Филипп отвечал: „оне бегать будут ходче“.

Вообще в поступках Филиппа стали появляться большие странности, за которые он нередко подвергался брани и даже побоям, и в довершение всего явилось y него отчуждение от своей семьи и желание куда-либо уйти: одно только заметно удерживало его – жалость к детям. Готовясь расстаться с ними, Филипп собирал их около себя, делался с ними ласковым, разговорчивым, и с отеческим участием внушал, что если y них не будет отца, то они должны быть в мире и согласии между собою, и не ссориться, как другие делают, из-за пожитков, потому что все в мире суета и ничтожество, ради которого губить свою душу непростительно… Всем этим он приготовлял себя и их к предстоящей разлуке, которая вскоре и последовала.

Однажды летом в рабочую пору, улучив удобное время, Филипп тайно скрылся из дома, и пропадал неизвестно где четыре дня, в течении коих все поиски встревожившихся родных оставались тщетными. Только на пятый день односельчане увидели его бродящим по задворкам своей деревни, и стали убеждать идти домой. Молча, одними движениями головы, отказывался Филипп, и смотрел на своих соседей так, как бы в первый раз их видел. Узнали об этом его родные, выбежали все от мала до велика, и взяли его домой. Как ребенок шел Филипп, возвращаемый в дом отцовский. Радовались родные его возвращению, но и недоумевали, что с ним случилось за эти дни, видя, что он был сильно изнурен, полураздет и бос, но главное – стал как бы глух и нем. Все расспросы о том, куда он отлучался, что видел, ел ли, где девал верхнее платье и сапоги, оставались без ответа. Филипп не говорил ни слова. После долгих тщетных стараний добиться от него чего-нибудь, родные оставили его в покое, на волю Божию. Потом, спустя уже неделю, они узнали, что Филиппа видели в 37 верстах от их деревни – в пустых каменоломнях близ села Жайска, Нижегородского уезда; но зачем он туда пробрался, осталось неизвестным.

После этой отлучки, он еще больше стал изумлять родных странным видом и подвигами самоотвержения. Прежнего Филиппа как бы не бывало, – остался Филипп безмолвный, предававшийся посту без границ и не желавший даже носить какое-либо одеяние. Безмолвие, молитва, кротость, терпение – вот свойства, которые ярко были видны в нем. Образ жизни он вел самый суровый: спал только под открытым небом, прямо на земле или на камнях, несмотря ни на какие перемены погоды; ходил без обуви, почти нагой, едва прикрытый ветхой одеждой, принимал пищу очень редко – через три, пять, даже через семь дней; кроме всего этого он возложил на себя тяжелые вериги. Больно было семье видеть такое поведение Филиппа. Братья и жена с детьми принимали все меры, чтобы возвратить его к прежней жизни: неоднократно заново одевали и обували его, но вскоре Филипп являлся опять полунагой, отдав одежды первому попавшемуся нищему; убеждали его чаще есть и ставили пред ним пищу, но он брал посуду с ней и относил к нищим; настилали солому на землю в тех местах, где видели его спящим не один раз, но Филипп уходил и выбирал новое место, еще более неудобное – сырое или неровное.. Приписывая все это помешательству или „порче“, родственники возили его к священникам для отчитывания. Так, священник недальнего от них села Гришина несколько раз читал над ним молитвы, положенные для чтения над бесноватыми.

Много неприятностей, насмешек, нареканий приходилось выносить жене, детям и братьям мнимо „порченного“ Филиппа от своих сельчан, и на долю его самого стало выпадать чрез это немало неприятностей от семьи. Желая, наверное, избавить свою семью от себя, как причины всего этого, и в тоже время свободнее предаться принятому им образу жизни, Филипп вскоре оставил свою деревню совсем и ушел – сначала в уездный город Вязники, a оттуда отправился странствовать по разным городам и селам, и это странствование „Филиппушки блаженного“, как стал звать его народ, продолжалось почти 10 лет. Во все время своего юродства, Филипп носил одного вида одежду – холодный крашенинный, непременно ветхий подрясник, надетый на ветхое белье; обуви на ногах не имел и ходил всегда с открытой головой, – и это одинаково зимой и летом, невзирая ни на какие перемены погоды. На теле носил он вериги, весом 21 фунт, a в руках имел железный посох в 37 фунтов окрашенный под дуб, с прикрепленным сверху литым из меди голубем. Никогда ни на одну минуту не выпускал он этот посох из своих рук, и даже делая что-либо, или вкушая пищу, держал его левою рукой, пока правая была занята; ложась спать клал его под бок, придерживая все-таки одною рукой. Замечательно, что никогда никому юродивый не давал не только подержать посоха, но даже прикоснуться к нему, и покушавшимся на это всегда отвечал: „это – вес грехов моих! что чужую тяготу греховную пытать?! “

О голубке на посохе Филипп говаривал: „Дух Святый птичку любит, вид ея приял. У голубка головка не величка, да умна, носок востер, на добро шустер; a y нас голова величка, да дурочка, и нос туп, – адский нюхает путь“. Этот голубь был для Филиппа символом добра и кротости, – и сам он действительно был добр, кроток, терпелив; незлобивый взгляд его глаз производил какое-то особое, влекущее к себе чувство. Поэтому-то и звали его в годы юродства „Божиим человеком, Филиппушкой блаженненьким с голубком“. В течение десяти лет своего странствования, не малую часть этого времени провел Филиппушка в различных тюрьмах и пересылках по этапу, так как его много раз арестовывали как беспаспортного, не имеющего при себе никакого вида, и отправляли на родину, где он оставался один или два дня, и затем скрывался. Ум, находчивость и при этом полнейшая кротость юродивого неоднократно ставила в недоумение полицейских чиновников, которым приходилось допрашивать его по поводу неимения письменного вида. He Филиппушка становился в тупик от следственных вопросов, ему предлагаемых, a чиновники были поражаемы прикрытыми образностью ответами его в духе юродства. Так, однажды столоначальник полиции в г. Арзамасе допрашивал Филиппа, имея перо за ухом. Раздраженный его замысловатыми ответами и желая чем-либо испугать Филиппа, чиновник выхватил y него из рук его тяжелый посох, едва приподняв от земли, и начал кричать на него: „Как ты смеешь таскать такой ослоп? ты им человека легко убить можешь!“ – „Брат мой! тем перышком, которое y тебя торчит из-за уха, ты скорее, будь уверен, можешь убить несколько человек, нежели я своей опорой“, возразил Филипп, намекая на убийственные последствия бумажных приказничьих кляуз.

В другой раз, полицейский чиновник г. Киева, встретив Филиппа в том странном виде, в котором он ходил, спросил его: „откуда ты?“–„До Живаго Царя животом далеконек, a к смертному царю приблизиться не успел“, ответил тот. Удивленный такими словами, полицейский потребовал от него паспорт. – „От смертнаго царя мертвых слов y меня нет, a вот от Живаго Царя живыя слова есть“, – сказал Филипп, вынув из кармана карты трефовой или крестовой масти, которые постоянно имел при себе, и показывая их чиновнику. – „Что ты, с ума ли сошел?” – засмеялся чиновник: “разве это паспорт? это карты, в которые играют“. – „Играют крестами только жиды христопродавцы, a мы христиане чтим их и молимся”, – смиренно возразил Филипп, целуя крест на карте.

Однажды, будучи в Москве, Филипп отправился в кремль. Был царский день, и звон раздавался по всей Москве. „Куда ты идешь?“ – спрашивает его городовой. – „Иду к царю обедать!“ – ответил он, a шел в собор к обедне. Его тотчас арестовали и посадили в часть. Об этом вскоре узнала графиня Толстая, особенно ему благодетельствовавшая, и приехала туда. Ее проводили туда, где был заключен Филипп. „ Тебе чай не хорошо здесь?“ спросила графиня. – „Лучше ада, молодушка! Видишь, меня здесь берегут, да стерегут», с улыбкой ответил Филипп. По просьбе графини, его тотчас освободили.

Нередко действия и слова юродивого Филиппа носили пророчественный характер. Так, в г. Вязниках он пришел однажды в знакомый ему дом и говорит хозяйке: „молодушка! дай мне кровяный (красный) платок!“ Ta подала. Юродивый начал вытирать платком стены и дуть на них. Удивлялись хозяева и недоумевали; но через несколько дней поняли, что это значило: дом их загорелся от молнии, и был уничножен пожаром.

В г. Владимире, стоя однажды y кафедрального собора, Филипп был спрошен проходившим мимо него в собор одним духовным лицом: „что ты здесь делаешь?“ „Бумажками на места торгую, отец святой!“ отвечал Филипп. Вскоре было обнаружено, что это лицо, будучи влиятельным в духовном ведомстве, позволяло себе брать деньги и подарки за содействие к определению на священнические и диаконские места в хорошие приходы, и подверглось за это неприятности.

Бывая нередко в Москве, Филипп был известен лично владыке Филарету, и в начале 1847 года получил от него благословение пойти на поклонение в Сергиево-Троицкую лавру и остаться там пожить. Владыка Филарет, уважающий всякий род христианского подвижничества, смотрел, как известно, и на юродивых глазами большинства хороших христиан – как на рабов Божиих. Поэтому, посылая юродивого Филиппа в лавру, он писал о. наместнику: „Бог благословит раба своего Филиппа, и да сотворит благое душе его“⁴².

По прибытии в лавру, Филипп явился в келию к ο. наместнику Антонию в своем костюме юродивого, с босыми ногами и сумкой через плечо, держа в одной руке посох, a в другой несколько луковиц. – „Зачем это ты, раб Божий, луку-то принес?“ спросил его, благословляя о. наместник. – „Да так, широкий⁴³! Хорошие христиане всегда лук медом поливали”, – заговорил иносказательно Филипп, – ”поливали и здравы бывали; на полосу свою часто посматривали, себя узнавали и поверяли, за то и к Царю небесному часто ходили и свет имели. A я вот век гуляю, да своими грехами людей соблазняю; дурака-то потерял, a умного не нашел. Вот белый ангел (митрополит) и послал меня сюда: молитесь, широкий, чтобы Бог меня на разум наставил“. – „Так ты в лавре останешься?“ спросил о. наместник. – „Да, походил, сокола половил, все думал поймаю, чтобы легче с ним в Иерусалим идти”, – продолжал Филипп, – “да вместо сокола-то пса ловил; говорят, и плохо бы было, если бы пса-то я в Иерусалим принес. Вот я и пришел сокола ловить y Сергия под крылышком“.

Итак, после десятилетнего многотрудного странствования, соединенного с неимоверными лишениями и трудностями, с постоянным перенесением голода, холода, частых насмешек, унижений, побоев; после многократных арестов, заключений в тюрьмах, пересылок по этапу с конвоем, в качестве „бродяги беспаспортного“, что все великодушно переносил ради Христа твердый духом Филипп, – он наконец решился, по благословению святителя Филарета, остановиться на жительство в Сергиевой лавре.

Впрочем, вступив в лавру, Филипп только месяц с несколькими днями прожил в ней: тысячи богомольцев, постоянно наполняющих лавру, многочисленное братство, и обращаемое на него, как на юродивого, внимание всех побудили его искать более уединенного места. Он сообщил об этом о. наместнику, который и указал ему перейти во вновь зарождавшийся в то время Гефсиманский скит. Но душа Филиппа жаждала еще большего уединения, и потому он испросил разрешение о. наместника поселиться вблизи скита, за прудом, в ветхой необитаемой лесной сторожке, в густой чаще леса. Здесь он вполне предался трудам подвижничества. Для безопасности, ему был дан из скита послушник.

Во время одного посещения скита о. наместником, к нему явился Филипп, и стал просить благословение ископать близ сторожки погребок. Странным показалось наместнику это желание пустынника – иметь при своей келье погреб, и он с удивлением спросил: „Зачем это тебе понадобился погребок?“ – „А ты уж только благослови, – погребок-то нужен“, – продолжал настаивать Филипп. – „Ну, Бог благословит, копай!“ – сказал о. наместник, и велел дать ему в помощь еще двух послушников из скита. Возвратясь в келию, Филипп со своими сотрудниками принялся копать небольшую подземную квадратную яму, которую впоследствии начал расширять, делал от нее подземные коридоры и в них отдельные небольшие пещерки для келий; средняя же большая предназначалась местом собрания пещерников на общую молитву. Спустя три недели после начатия этих работ, о. наместник посетил Филиппа, и увидел, что копается не погреб, a пещеры, по подобию Киево-Печерских. Он сообщил об этом митрополиту. „Господь да просвещает ищущих Его в темноте пещерной“⁴⁴, – был ответ на это владыки; a несколько спустя, владыка писал: „хорошо, если трудятся в пещерах по усердию, но мне кажется, не надобно сие распространять и делать гласным“⁴⁵.

Так было положено начало пещерам Геѳсиманскаго скита! Работа была трудная, потому что землю приходилось вытаскивать на себе в мешках; кроме того, по причине слабости грунта, стены беспрестанно обваливались, и постоянно прибавляли еще работы и труда; пещерники принуждены были подпирать стены досками, но и это не избавило их от следующего печального случая, предупрежденного, впрочем, особенным явлением. Во время одного вечернего правила, на котором был Филипп и трое его сотрудников, двое из них, Митрофан и Андрей, увидели, что Ангел пронес над их головами два венца. Они сообщили об этом Филиппу. „Воля Божия! молитесь!“ ответил он. На другой день, когда они работали в пещере, над ними вдруг обрушилась земля, и оба они были задавлены насмерть, удостоившись, таким образом, тех мученических венцов, которые видели в руках Ангела. „Не без слез пропелось мне, писал владыка, когда узнал о сем, со святыми упокой, Христе, души раб Твоих, Митрофана и Андрея. Можно веровать, что Господь принял доброе начало их подвига, как совершение... Господь даст слышащим о сем доброе разумение подвига и наставление содержать себя в готовности к смерти, неожидаемо близкой“⁴⁶. Владыка, по видимому, опасался, что событие это смутит слышащих, и самих пещерников заставит покинуть предпринятый ими подвиг; но этого однако не случилось. Напротив, подвижничество Филиппа все более привлекало желающих перейти к нему из скита, и число пещерников стало быстро умножаться, так что явилось опасение противоположного свойства. „Не много ли переселяющихся из скита на ту сторону пруда, и не сделается ли там другой монастырь вместо пустынножительства?“ – писал по этому поводу владыка Филарет⁴⁷, – что действительно впоследствии и случилось.

Собираясь в среднюю пещеру на молитву, пещерники совершали правило по псалтири, и пели „дванадесять псалмов“, прибавляя к каждому стиху трижды „аллилуйа“. Впоследствии к этому присовокупили полунощницу, и конец утрени, начиная с восьмой пророческой песни, так что составился особый новый чин пещерного богослужения, под названием „полунощницы с аллилуйя“, совершаемого доселе ежедневно с 8 часов вечера, кроме дней, когда положено бдение. Владыка Филарет, хотя и находил более соответствующим петь вечерню, утреню и часы обыкновенным порядком, но не противился и принятому пещерниками способу молитвословия⁴⁸, который таким образом вошел в обыкновение и продолжается доселе.

Около трех лет спустя после основания пещер, к Филиппу пришли его дети – Игнатий, Порфирий и Василий⁴⁹, и пожелали остаться при нем и жить в пещерах. Всех пещерников вместе с ними набралось 14 человек. Каждый жил в отдельной келии, ископанной под землей и имевшей не более сажени в длину и ширину; печей в этих подземных келиях не было, и даже зимой они нагревались одним дыханием и тремя лампадками, которые заменяли и дневной свет. Каждый из вновь пришедших в пещеры жить, обязан был сам ископать себе келию. В коридоре висел небольшой колокол, no зову которого пещерники собирались на общую молитву в среднюю первоначальную пещеру. Трапеза пещерникам поставлялась общая от скита, который и сам в это время еще продовольствовался от лавры. „Трапеза пустынножительствующих не должна ли поставляться несколько позже, нежели в монастыре“, – писал владыка о пещерниках к о. наместнику⁵⁰.

Средняя пещера, служившая пещерникам местом общей молитвы, вскоре была обращена в церковь, которая 27-го сентября 1851 года и освящена самим митрополитом Филаретом во имя святого архистратига Михаила. He много времени спустя, вверху над этой пещерной церковью была устроена другая церковь деревянная, во имя преподобных Антония и Феодосия Печерских и святого Василия Парийскаго, и освящена тем же владыкой 7-го июля 1857 года. Сам Филипп незадолго до освящения нижней церкви, по случаю постигшей его болезни, согласно его желанию, был пострижен в монашество, и при этом наречен Филаретом, a впоследствии, уже по переселении его из пещер на новое место, он принял схиму, с прежним именем Филиппа.

Живя в пещерах, Филипп в тоже время не оставлял совсем своего подвига юродства. В начале этой жизни он нередко еще появлялся перед воротами лавры на Красной площади, опираясь на свой неизменный посох с голубком. И лишь только появится Филипп, его тотчас окружали толпы народа. „С ангелом! с ангелом! с Божиим вестником!“ – приветствовал он всех, обращаясь в разные стороны. И с какой любовью обращались все к „Филиппушке, человеку Божию“, слушая его образные, полные глубокого христианского духа речи! Каждый, имеющий какую-либо скорбь на душе, старался хоть что-нибудь услышать от него себе в утешение и назидание, с полной уверенностью, что „его устами слова с неба идут“. Иногда, встретив на площади посада торговца калачами или чем-либо другим сестным, Филипп собирал „богатых купцов“, как он называл нищих, и начинал раздавать им все, что было y торговца. Боясь обидеть „человека Божияго” торговцы ему не препятствовали, тем более, что Филипп почти всегда тотчас же приводил какого-либо человека, который платил за все розданное.

Вскоре после пострижения в монашество, в болезни о. Филарета сделался перелом к лучшему, и он, хотя и не быстро, поправился и стал по прежнему трудиться над улучшением пещер и поучать ближних. Одно только должен был он, с принятием монашеского чина, изменить в своем образе жизни, это – оставить свой посох с голубком и носить обувь. „Владыко святый! обуваться-то я больно ленив, все не хочется!“ упрашивал он благословлявшего его на новый образ жизни святителя Филарета. Но владыка, разрешив ему носить вместо сапог ботинки и заменить посох с голубком посохом с головкою из меди, покрытой священными изречениями, не позволил ему сохранить прежний вид юродивого, „да не соблязняются другие монахи“. С этого времени о. Филарет оставил наружное юродство, и пред лаврой на Красной площади уже более не появлялся; но обыкновения выражаться образно и загадочно он не покидал и в последствии, и даже с детьми держал себя таким образом. Только в конце своего подвига земного он стал обращаться с ними просто, без юродства и образности в речах.

Вскоре по принятии монашества, отец Филарет принужден был оставить пещеры и переселиться на другое место. Причиною тому послужило неприязненное отношение к нему некоторых из старшей братии скита, и в особенности двоих, которые обнаруживая и сами особенную склонность к безмолвию и пустынножительству, по некоторой тайной зависти бесовской начали враждебно относиться к о. Филарету за то, что к нему во множестве стекались посетители для назидания и духовной пользы, и потому стали распускать о нем разные нелепые слухи. К ним присоединился и один из живших со старцем в пещерах послушник, который начал часто беспокоить о. наместника анонимными письмами на старца, в чем впоследствии пред несчастною⁵¹ кончиной своей сам сознался. Как ни старался о. наместник умиротворить враждующих, но неприязнь их не уменьшалась, и потому о. Филарет, уступая место гневу, оставил пещеры и переселился на другое место. Сперва он перешел ненадолго в лавру, a затем, найдя удобное место на берегу пруда, в полуверсте от пещер, поселился там. О. наместник распорядился поставить для него келию, в которую перешли к нему и его дети. Впоследствии здесь образовалась новая обитель, известная ныне под названием Боголюбовской киновии⁵².

He было конца изумлению почитателей о. Филарета, когда он вышел из пещер в лавру; но ни одного слова неудовольствия никто не слыхал от него. „Ушел отчего? с землей поссорился, не ужился, с унылой разбранился“, – иносказательно говорил всем незлобивый о. Филарет. Почитателями же его были во множестве люди высокопоставленные. Даже в царствующем доме было известно о юродствующем старце, и когда, в сентябре 1855 года, лавру и скит с пещерами посетил Государь Император Александр Николаевич, то изявил желание видеть о. Филарета, говоря, что давно знает о сем старце. О. Филарет, живший уже в это время в уединенной келии вдали от пещер, пришел в скит и предстал пред Государем в монашеской одежде. „Да ты уже монах теперь?“ – спросил его Государь. – ,,Не знаю, монах ли, смиренно ответил старец, a хотел бы монахом побыть хоть один час, Государь!“

Труды о. Филарета по ископанию пещер, несмотря на его удаление оттуда, не остались тщетными, Пещеры разрослись, превратились в особый монастырь, a средняя подземная яма, куда поначалу собирались на молитву одни лишь пещерники, соделалась воистину домом Пречистой Богоматери и местом молитвеннаго притекания к Ней бесчисленных богомольцев, не только из ближайшей столицы, но и из отдаленных мест православной России. Кому из посетителей лавры преподобного Сергия неизвестно это тихое пристанище для обуреваемых волнами житейского моря, и кто из них, помолившись y раки мощей угодника Божия и в других храмах его обители, не спешит „к Черниговской,“ чтобы и здесь напитать алчущую cвою душу тем же духовным брашном, и утолить жажду души тем же духовным пивом?!... Отправляться „к Черниговской“ – и значит именно отправляться в ту пещерную обитель, которая находится позади Гефсиманскаго скита, и где в нижней подземной церкви, в пещерах, находится чудотворная икона Божией Матери „Черниговско-Ильинская“, проще именуемая „Черниговской“.

Только месяц спустя после оставления о. Филаретом пещер, сия чудная икона была дана вкладом в пещерный храм святаго архистратига Михаила одной благородной и благочестивой девицей, Александрой Григорьевной Филипповой. Это было в 1852 году; a 1-го сентября I860 г. Господу благоугодно было прославить сию святую икону чудотворениями.

Из сказания о сей иконе известно, что сначала она дана была в благословение священнику Хотькова женского монастыря, о. Иоанну Алексееву, одним из монашествующих Троице-Сергиевой лавры, и в доме о. Иоанна она находилась до 1824 года, a в это время дана им, также в благословение, названной девице А. Г. Филипповой, которой потом и дана вкладом в пещерный храм. Случилось это так. Родитель Александры Григорьевны – Григорий Алексеевич Филиппов, состоя на коронной службе в Москве, был переведен в 1823 году на такую же службу в г. Архангельск, куда и переехал со всем семейством, состоявшим из жены – Натальи Григорьевны, и четырех детей: сына Димитрия и трех дочерей: Александры, Варвары и Екатерины. Вскоре, однако, мать с детьми, не вынося сурового климата Архангельска, принуждена была вернуться в Москву; отец оставался там еще полтора года, потом по болезни вышел в отставку, и на возвратном пути к Москве скончался. Наталья Григорьевна, проезжая с детьми из Архангельска, остановилась на богомолье в Троице-Сергиевой лавре; отсюда она заехала в Хотьков монастырь, где y них была одна знакомая монахиня. Здесь, y этой монахини мать на время оставила своих детей, a сама по делам отправилась в Москву. Предполагая пробыть в Москве очень не долго, она неожиданно и опасно там заболела, и принуждена была пробыть около трех месяцев. В отсутствие матери, дети вскоре перешли от монахини в дом священника, о. Иоанна Алексеева, который отвел им особую комнату. В этой комнате и находилась в то время прославленная ныне чудотворениями икона Божией Матери- Черниговская. He получая долго от матери своей никаких известий, дети весьма скорбели о ней и плакали, особенно старшая дочь Александра, которой в то время было уже 23 года. О. Иоанн, утешая ее, указывал ей на икону Богоматери и советовал прибегать с молитвою к Заступнице скорбящих. Александра Григорьевна и прежде ежедневно обращалась с усердною молитвою к Богоматери; теперь же она усилила свои молитвы, и взирая на икону Ее, часто проливала теплые слезы. Кроме доброго совета, священник, утешая детей, обещался сам поехать в Москву и отыскать там их мать. И действительно, чрез три дня по отезде священника, мать возвратилась в Хотьков к своим детям совершенно здоровой. Дети узрели чудную помощь Богоматери, и еще больше возымели благоговение к Ее иконе: они просили священника отслужить пред иконою благодарственный молебен, и при этом Александра Григорьевна выразила желание иметь y себя с этой иконы копию. Священник, зря ее усердие, благословил ее самой этой иконой, и сказал, что отдаст ее ей, как только они совсем устроятся в Москве. По приезде в Москву, семья Филипповых поселилась в доме князя Бориса Черкасского⁵³, на Никитской улице, a через некоторое время, именно в сентябре 1826 года, ими была получена от священника и икона Богоматери. Александра Григорьевна пригласила живописца, который очистил лик и одежду на иконе и восстановил вокруг главы сияние.

Черниговская икона Богоматери писана на полотне в прошедшем (XVIII) столетии, и имеет в вышину один аршин двенадцать вершков, a в ширину один аршин пять вершков. Она представляет собою список с чудотворной иконы Божией Матери Черниговской-Ильинской, находящейся в кафедральном Троицком Ильинском монастыре, в губернском городе Чернигове, и писанной в 1658 году иноком Геннадием. По времени, Александра Григорьевна украсила икону сребропозлащенной короной с драгоценными камнями и фермуаром⁵⁴, и частию покрыла ее серебряными оплечьями с позлащенными лучами. По смерти же матери своей, Натальи Григорьевны, дочь ее Александра Григорьевна, глубоко благоговея пред священным изображением Божией Матери и сама уже приближаясь к летам старости, пожелала поместить сию святую икону в такое место, где бы она была достойно чтима и хранима. Бывая часто на богомолье в Троице-Сергиевой лавре, она обратилась однажды к о. наместнику лавры архимандриту Антонию за советом, где бы приличнее поместить святую икону? О. наместник сначала указал было на лаврскую Смоленскую церковь, но потом посоветовал поставить ее в церкви архистратига Михаила, в пещерах Гефсиманского скита, незадолго перед сим освященной. Этот совет был принят Александрой Григорьевной с радостью, и о. наместник послал с нею в Москву за иконой одного из скитских иеромонахов, с которым жертвовательница и перевезла икону прямо в пещеры.

1-го сентября 1869 года совершилось пред сею иконой первое чудо. В этот день при иконе Богоматери внезапно исцелилась от тягчайшей болезни крестьянская жена Тульской губернии, Богородицкого уезда, Дедловской волости, деревни Черной Грязи, Фекла Адрианова, 28 лет. Подробности этого чуда следующие. Фекла Адрианова, простая по происхождению и состоянию, но замечательная по силе веры и терпению, от ранней юности как бы предназначена была Промыслом Божиим к тому, да явятся дела Божии на ней. С отрочества своего любила она ходить в храм Божий на молитву, и постоянно имела желание побывать в обители преподобного Сергия. Кроме молитвы, душевным утешением для нее было помогать странникам, чем и как могла. Рукоделием ее было вязание четок, и этим добывала она себе средства к пропитанию. До выхода в замужество она пользовалась полным здоровьем и никогда не чувствовала никакой болезни; но в день брака ощутила сильное головокружение и изнеможение сил. С этого времени началось ее десятилетнее мучительное страдание. Через полтора месяца после брака подверглась она совершенному расслаблению всех членов тела; шесть лет лежала неподвижно на одном боку, руки и ноги ее не действовали, голова не поднималась, и пищу принимала она лежа, из рук других. Неоднократно обращались с больной к медицинской помощи, но болезнь не уступала усилиям врачей, a напротив, все более и более усиливалась и делалась мучительнее. В скорби души своей больная находила одно утешение в молитве, от одного только Господа веровала и надеялась получить исцеление. По истечении слишком шести лет, проведенных в таком болезненном состоянии родные ее, по неотступной ее просьбе, предприняли с нею путешествие по разным святым местам; в 1866 году была она в лавре преподобного Сергия, a затем была в Задонске и в Воронеже, где остановилась в Покрѳвском девичьем монастыре; по свидетельству тамошней игуменьи Анастасии, которая приняла ее в свою келию, Феклу принесли к ней в келию на руках; она не могла даже сидеть, но постоянно лежала, больше на левом боку, в расслаблении всего тела; руки ее были так слабы, что она чашки с чаем не могла держать ими. Из Воронежа 16 августа она поехала в Киев; на пути была в Борисовской пустыни, Курской губернии; в Киеве прожила восемь месяцев, и 25 мая 1867 г., на обратном пути, приехала в Воронежский Покровский монастырь и убедительно просила игуменью Анастасию дозволить ей хотя временно пожить в обители, в надежде исходатайствовать себе увольнительную для поступления в монастырь бумагу; при себе же она имела годовой паспорт, с которым и осталась в монастыре.

В это время, по свидетельству игуменьи Анастасии, заметно было, что силы ее несколько укрепились, руки окрепли, ногами же она по прежнему не владела, и при том жаловалась часто на головную боль; игуменья предлагала ей пригласить доктора, но она решительно отказалась, говоря что ее лечили доктора, но пользы никогда не было, a еще хуже при лечении себя чувствовала; после этого игуменья оставила ее на волю Божию, тем более, что Фекла с терпением несла свой крест. В таком положении Фекла провела в Покровском монастыре два года, и в мае 1869 г., по делу об ее увольнении в монастырь, вытребована была в свою деревню. В августе того же года она опять привезена была в лавру преподобного Сергия; здесь она пожелала быть в окружающих Лавру обителях. 1-го сентября в 9.30 утра подвезли ее к пещерам Гефсиманского скита; она просила, чтобы снесли ее в пещеры, в которых прежде она не бывала. Привезший ее на своей лошади крестьянин Богородицкого же уезда, дер. Березовки, Анастасий Яковлев, с помощью сопровождавшей ее крестьянской девицы того же уезда дер. Сухановки, Дарьи Евдокимовой, снял болящую с повозки и в сопровождении проводника пещерного, послушника Николая Сергеева, и некоторых богомольцев, понесли больную в пещеры. Когда она внесена была в храм архистратига Михаила, то почувствовала в себе нечто необыкновенное: ею овладел какой-то страх, соединенный с радостию; ей казалось, что она в Киеве, и стала она с благоговейным трепетом и со слезами прикладываться к иконам пещерного храма. Когда же поднесли ее к Черниговской иконе Богоматери, больная вдруг громко возопила: „пустите, пустите меня!“ Державшие ее, крестьянин Анастасий и девица Дарья, от страха недоумевали, что делается с больной, и чувствовали, что будто какая-то сила тянет ее из их рук к иконе, кости и суставы в теле больной хрустели; ее выпустили из рук, и к общему изумлению больная внезапно становится на ноги и падает потом ниц пред иконою Богоматери, утопая в слезах умиления и изливая пред иконою чувство благодарности. Вопли ее и рыдания привели всех бывших тут в умилительно благоговейный страх; все видели, что пред глазами их совершилось чудное действие милосердия Царицы небесной. По молитве, поднявшись с помощью сопутствовавших, исцелившаяся могла уже сама идти, слегка поддерживаемая, к прочим местам пещер. После того она стала ходить свободно без посторонней помощи, и действовать руками также свободно; только в ногах ощущала еще некоторую слабость. Она пробыла после того в гостинице при пещерах и потом в Лавре три недели, и все это время чувствовала себя совершенно здоровою, и теперь пребывает в Воронежском Покровском монастыре в полном здравии.

В дополнение к описанию сего чуда автор присовокупляет рассказ, сообщенный Московскому митрополиту Иннокентию его дочерью, бывшею казначеей Борисовской пустыни, монахиней Поликсенией: „В августе 1866 г., рассказывала она, в одну ночь, перед заутреней, во сне вдруг усышала я в келии голос, говоривший мне: „приготовься ныне принять к себе Феклу.“ Я встала в изумлении: вижу, никого нет в келии; стала думать о названном мне имени, и не нашла никого, ни в монастыре, ни из посторонних знакомых мне с именем Феклы, кто бы мог придти ко мне. В раздумьи и смущенная сходила к заутрени. Когда же я пошла к ранней обедне, вижу близ церкви на носилках лежит женщина, и при ней никого нет. Я спросила, почему ж нейдет она в церковь? Она мне отвечала, что не может ходить, и что женщины, которые ее принесли, пошли в церковь отыскать там место, где бы было удобнее поместить ее на время службы. Я пришла в церковь; спустя четверть часа внесли в церковь женщину, которую я видела, и положили ее на пол. Тогда подумала я: ах, как согрешила я! Что бы мне принять участие в этой больной женщине и велеть послушницам внести ее раньше, и избавить ее от холода? Движимая сожалением к этой больной женщине, велела я послушницам спросить ее об имени и подав просфору для вынутия за ее здравие, отдать ей. Я видела, как послушница исполнила это, и когда она возвратилась ко мне, я спросила: как зовут больную? – „Фекла“, отвечала она. Тогда я пришла в великое изумление и едва могла достоять литургию, и по благословению игуменьи Макарии, в кельях которой я жила, пригласила к себе эту больную женщину, о которой предвозвещено мне было во сне. Здесь я узнала от нее историю ее страданий. От меня из келии она отнесена была в гостиницу на носилках. Пробывши в гостинице двое суток, Фекла Адрианова с другими, прислуживавшими ей, отправилась на лошади в Киев на богомолье“.

Услышав этот рассказ от своей дочери, митрополит, по прибытии в Лавру к празднику преподобного Сергия чудотворца, пожелал видеть прибывшую на сей праздник в Лавру Феклу Адрианову, лично распрашивал ее о ее жизни и болезни, которою она страдала, и чудесном ее исцелении. На другой день, 26 сентября 1869 г., митрополит прибыл в Гефсиманский скит и в пещерном храме, приказав совершить молебное пение перед чудотворною иконою Богоматери, молился со слезами⁵⁵.

Через две недели после исцеления Феклы Адриановой, 14 сентября, в день Воздвижения честного Креста, совершилось другое чудо от сей иконы: исцелился страдавший восемь месяцев исступлением ума, крестьянин Владимирской губ., Александровского уезда, Порецкой вол., дер. Подсосиной, Иван Тимофеев, от роду сорока лет. Припадки его были так сильны и он приходил в такое ожесточение против всего его окружающего, что домашние вынуждены были сковывать его цепью. Когда советовали ему сходить куда-нибудь помолиться, он не хотел того слышать, и осыпал говоривших бранью, даже готов был нанести им удары. Когда же в деревне разнесся слух об исцелении расслабленной в пещерном храме, жена больного, после долгой нерешительности и боязни, предложила ему сходить в Гефсиманский скит, рассказав ему о недавно совершившемся там чуде οт иконы Богоматери. Больной, к немалому удивлению жены и домашних, охотно согласился идти в скит, a на другой день сам напомнил об этом, и 14 сентября пришли они в пещеры. Во всю дорогу в нем не заметно было никакого тревожного состояния, и в пещерном храме, во время молебного пения Богоматери, он молился усердно, с чувством прикладывался к святой иконе и тут же ощутил, что ему становится очень легко. Переночевав в пещерной гостинице, он на другой день отправился с женою и с крестьянином Алексеем Михайловым в Лавру, затем пришел к живущему в посаде подрядчику Мирону Акинфиеву, y которого ночевал две ночи, и затем совершенно здоровый возвратился в деревню.

На другой день, 15 сентября, последовало новое знамение милости Богоматери от Ее святой иконы: получили исцеление две малолетние дочери проживавшего в Сергиевском посаде губернского секретаря И. И. Бологова: София одного года и Елена трех лет. Первая была в совершенно безнадежном состоянии, и родители обрекли ее уже на смерть, a другая больна была глазами; обе после молебна и помазания елеем из лампады от иконы Богоматери внезапно и совершенно выздоровели, и благодарная мать после того, многократно посещая пещерный храм, воздавала благодарение Богоматери за Ее чудодейственную помощь.

С этого времени от Черниговской иконы Божией Матери потекли исцеления обильной струей. В книжице о сей чудной иконе, составленной священником о. Иоанном Миловидовым, описано 86 чудотворений, из коих последнее относится по времени к 6 мая 1884 года. A сколько еще подобных чудесных знамений, – восклицает помянутый автор, остались сокрытыми в неизвестности! Слава о чудесных исцелениях от иконы Богоматери привлекает в пещерный храм многочисленных богомольцев, и пожертвования на украшение иконы от усердствующих притекают обильно. Так, в 1870 году, усердием князя Г. И. Грузинского, по случаю исцеления перед сей иконой больной его дочери, сделана была на икону серебряная изящной работы риза, a в 1882 году, усердием крестьянина Александровского уезда, села Кипрова, Д. В. Киселева чудотворная икона украсилась новой сребропозлащенной ризой с эмалью, со звездами из драгоценных камней и множеством дорогих бриллиантов. Кроме богатых украшений самой иконы, пред ней висят несколько десятков неугасимых дорогих лампад, разной величины и вида.

По причине множества и постоянно увеличивающегося числа притекающих к сему чудотворному образу богомольцев, самые храмы, как нижний, в котором помещается чудотворная икона, и где постоянно совершаются молебствия, так и верхний над ним, где отправляется ежедневное богослужение, оказались тесными и не соответствующими более потребности. Поэтому явилась необходимая потребность устроить на этом месте более обширный храм, причем главный придел нового храма предположено было освятить в честь самой чудотворной Черниговской иконы Богоматери. Построение нового храма предположено было вести так, чтобы нижний храм во имя архистратига Михаила, где пребывает сама чудотворная икона, оставался до времени неприкосновенным, и служба в нем, по возможности, не прекращалась бы во все время производства работ по возведению нового храма.

Составление проекта нового храма, равно как наблюдение за постройкой его, поручено было архитектору, гражданскому инженеру Николаю Владимировичу Султанову. Выбор этот нельзя не признать в высшей степени удачным, как показывает самый созданный храм, который по изяществу своему является единственным в своем роде. Для заведывания хозяйственной частью по постройке, была образована строительная комиссия, в состав которой вошли: ризничий Лавры архимандрит Афанасий, помощник лаврского эконома иеромонах Геннадий, строитель Гефсиманского скита соборный иеромонах (ныне игумен) Даниил и заведующий пещерной обителью иеромонах Нектарий. Но главным и почти единственным деятелем во всем этом предприятии был строитель скита о. Даниил. Его энергии, заботам, труду, находчивости и вкусу пещерная обитель по преимуществу обязана как существованием в ней сего нового храма, так и тем величием его и изяществом отделки, которые так приятно удивляют и поражают собой всех любителей благолепия дома Божия.

По первоначальному предположению архитектора Султанова, вся постройка должна была окончиться в течение трех лет (1886–1888); из них первые два года назначались на возведение здания вчерне, a последний – на внутреннюю отделку. На деле же однако для одной только работы вчерне потребовалось четыре года. Замедление это, по объяснению архитектора, произошло от того, что уже после первоначального предположения, скитским начальством было заявлено ему желание – по возможности долее не разбирать старой церкви и не требовать прекращения в ней богослужения. Между тем, по освидетельствовании фундамента этой церкви, оказалось, что он имеет глубины всего только 12 вершков, вследствие чего устройство фундамента новой церкви вокруг старой являлось делом крайне опасным и затруднительным, бутовую кладку пришлось выводить не сразу, a постепенно, малыми частями, почему устройство нового фундамента затянулось на целое лето, a предположенную первоначально в этот же период выкладку стен пришлось отложить до следующего года. За тем, в виду крайней ветхости старой церкви и необходимости не прекращать возможно долее богослужение в ней, оказалось нужным вести кладку стен и столбов о исключительными мерами предосторожности, которые крайне замедляли работу. Целесообразность и необходимость всех предпринятых мер предосторожности вполне оправдалась тем, что это труднейшее в строительном отношении дело обошлось, благодарение Богу, вполне благополучно, несмотря на то, что богослужение в нижнем храме не прекращалось до последней возможности, именно, до Пасхи 1889 года⁵⁶.

Первоначальная смета по сооружению нового храма составлена была архитектором Султановым в сумме 103,494 рубля 92 коп. В действительности же стоимость эта, по причине изящества внутренней отделки, потребовавшей и большего времени, доведена, усердием благотворителей, до суммы свыше 400,000 рублей. Главными жертвователями при этом были: 1) княгиня Елена Петровна Черкасская, которая лишь только осведомилась (в марте 1886 г.), что „по ветхости и тесноте пещерного храма составляется благотворителями капитал для возведения на место его нового храма“, представила от себя в лаврский Учрежденный Собор 10,000 рублей, причем объяснила, что с северной стороны пещерной церкви в прошлом (1885) году предано земле тело мужа ее, князя Бориса Александровича Черкасского, и с ним в одном склепе приуготовлено место и для нее, которое, при сооружении нового храма, должно войти в его здание, a потому она просила, чтобы придел, имеющий быть по местоположению над их могилой, был освящен во имя святых страстотерпцев Бориса и Глеба, с учреждением вечного поминовения рабов Божиих князя Бориса и княгини Елены. Впоследствии в той же усыпальнице похоронена и дочь их, баронесса Мария Борисовна Бюлер, a затем и самая эта усыпальница обращена в придельный подземный храм во имя преподобных Антония и Феодосия Печерских, который и устроен на средства той же княгини Черкасской. 2) От продажи завещанного на сей предмет Марией Кирилловной Нарышкиной имения поступило на устроение нового пещерного храма 20,000 рублей. 3) Потомственным почетным гражданином Сергеем Павловичем Патрикеевым израсходовано на устройство в том же храме вверху, о южной стороны, придела во имя святого пророка Илии, – 25,000 рублей. 4) Московской купеческой вдовой, Александрой Игнатьевной Осиповой пожертвовано на построение храма 11,000 рублей, и употреблено на внутреннюю отделку, a главное на устройство иконостаса среднего главного придела во имя Черниговской иконы Божией Матери 91,000 рублей, a всего ею пожертвовано на этот храм 102,000 рублей. 5) Купец Михаил Васильевич Моргунов уплатил за устройство крестов на главах храма 8,000 рублей. 6) Крестьянин Владимирской губернии Даниил Васильевич Киселев пожертвовал на построение храма 2,000 рублей, и на колокол 8,500 рублей, всего 10,500 рублей. 7) Купец Василий Петрович Аигин пожертвовал кирпича 200,000, и устроил от себя металлическую одежду на престол, – всего на сумму более 6,000 рублей.

Все это – „дары богатые“ богатых, от избытков своих ввергших „в храм имения своя“. A сколько было лепт убогих вдовиц, которые „от лишения своего», трудовую свою копейку, составляющую всю их жизнь, ввергали „в дар Богови“, – это ведомо единому Богу!...

По наружному своему виду храм во имя Черниговской иконы Божией Матери очень красив. Он устроен в древнерусском стиле ΧVI века. Вся постройка храма, как сказано выше, велась над существовавшим раньше надпещерным храмом, к сломке которого было приступлено только тогда, когда стены нового храма были выведены до кровли. По сломке старого надпещерного храма было тотчас же приступлено к окончанию и отделке внутренности нового. Нижний пещерный храм во имя святаго архистратига Михаила оставлен почти в прежнем виде, и к нему лишь прибавлены по бокам приделы и пристроены с западной стороны по углам лестницы с мраморной облицовкой внутри.

В длину новый храм имеет от паперти до горнего места восемнадцать сажен, в ширину с приделами пятнадцать сажень, a в вышину с крестом около двадцати сажень. Приделы находятся в одну линию с главным алтарем и соединены с ним широкими арками. Внутри храм вообще имеет крестообразную форму, так как с восточной стороны выступают от средней части храма алтари, a с западной – отделенная глухой каменной стеной лестница, ведущая в нижнюю пещерную церковь; входных дверей, по обычаю древних храмов, – три, все решетчатые. Верх храма увенчан пятью куполами в древневизантийском стиле; на среднем из них глава и крест вызолочены через огонь, a остальные увенчаны вызолоченными крестами и украшены такими же подзорами. На фронтоне храма находятся писанные по вызолоченному фону изображения святых.

Внутренность храма поражает своим великолепием. Иконостас главного среднего придела в честь Черниговской чудотворной иконы Божией Матери, по своей красоте и богатству украшений, принадлежит к числу выдающихся сооружений. Длиною он восемнадцать аршин, a вышиною четырнадцать аршин, и весь сделан из красной меди, вызолоченной по особому способу путем гальванопластики, впервые примененной в таких обширных размерах. Таким образом этот иконостас, по способу своего устройства, является первым в России. Он четырехъярусный, и представляет точную копию с иконостаса храма св. Иоанна Предтечи в Ярославле, построенного царем Иоанном Грозным. Колонны, царские врата, сень над ними и вообще весь иконостас по местам украшен чеканной работой и разноцветной эмалью, что придает ему, в особенности при солнечном освещении, великолепный вид. Весу в иконостасе до тысячи пудов в меди; на позолоту его было употреблено золота около пуда. Царские врата медные, вызолоченные, чеканной работы, устроены по образцу царских врат XVI века, сохранившихся в древних храмах Новгорода. На них помещены иконы Благовещения Пресвятой Богородицы и святых Евангелистов, a на столбиках по сторонам их, изображения серафимов и святых вселенских святителей. По правую сторону царских врат – икона Господа Вседержителя, сидящего на престоле, вышиной около трех, a шириной более одного аршина. Она украшена драгоценной серебряной вызолоченной ризой художественной работы. Рядом с ней помещается икона Живоначальной Троицы, писанная по вызолоченному фону; далее – южная дверь, над которой помещены небольшие иконы святых: Даниила Столпника, преподобного Досифея и мученика Илария (имена коих носят потрудившиеся в созидании храма сего – строитель скита игумен Даниил, казначей иеромонах Иларий и начальствующий над пещерами благочинный иеромонах Досифей). По левую сторону царских врат находится Черниговская икона Божией Матери – точная копия с чудотворной; на ней риза такая же, как и на иконе Господа Вседержителя⁵⁷.Далее – образ преподобного Сергия Радонежского чудотворца, затем – северная алтарная дверь, над которой в особых киотах помещаются три небольшие иконы: Марии Магдалины, царицы Елены и преподобного Памвы.

Над местными иконами расположен широкий пояс с клеймами из разноцветной эмали и изображениями серафимов, a над царскими вратами на сени – образы: Тайной Вечери, Снятия Спасителя со креста и Положения Христа Спасителя во гроб. Во втором ярусе помещены писанные по вызолоченному фону изображения: Деисус с предстоящими и святых Апостолов. В следующем ярусе находится посредине образ Знамения Божией Матери, a пo сторонам изображения двенадцати Господских и Богородичных праздников. В четвертом ярусе посредине икона Господа Саваофа с херувимами и двенадцать икон святых пророков, над которыми размещены херувимы. Верх иконостаса заканчивается Распятием с предстоящими.

Стены храма покрыты живописью, исполненной художником Сафоновым. Внизу стены обложены разноцветным мрамором. Клиросы также сделаны из белого мрамора. За правым клиросом, в роскошном мраморном киоте, помещена большая икона святого благоверного князя Александра Невского, a за левым клиросом – образ святителя Николая. Возле клиросов помещены металлические хоругви, сооруженные в память чудесного спасения Царского семейства 17 октября; на них изображения: Спаса Нерукотворенного образа, Знамения Божией Матери и святых, тезоименитых лицам Царского семейства.

Посреди храма громадное о шести ярусах вызолоченное паникадило; в притворе помещено другое, меньших размеров, очень красивого рисунка, украшенное по местам разноцветною эмалью; кроме того перед иконостасом висят два вызолоченных паникадила, в которых вместо свечей вставлены разноцветные стаканчики. Перед местными иконами помещены роскошной работы вызолоченные и украшенные по местам разноцветной эмалью массивные подсвечники и лампады. Вся облицовка стен храма сделана из темно-красного Бельгийского мрамора; пол узорчатый из разноцветных плит. По сторонам сделаны седалища для братии.

Обширный светлый алтарь имеет полукруглую форму и соединен арками с придельными алтарями. Престол украшен богатой металлической вызолоченной одеждой с эмалью. На передней стороне одежды художественно вычеканено изображение Тайной Вечери, a на боковых сторонах – Сошествия во ад, Моления о чаше и Снятия Христа Спасителя со креста. По краям одежды помещены иконы преподобных Иоанникия Великого и Даниила Столпника, мученицы Татианы, Василия Нового, Сергия Радонежского и других святых, и сделана эмалью надпись: „ В царствование благочестивейшего самодержавнейшего великого Государя Императора Александра Александровича, по благословению высокопреосвященнейшего Иоанникия, митрополита Московского и Коломенского, сооружена сия одежда на святый престол, в храм во имя чудотворного образа Черниговской Богоматери, что в пещерах, при Гефсиманском ските, иждивением потомственного почетного гражданина Василия Петровича Аигина, в вечное памятование о милости Божией ему ниспосланной; работали в царствующем граде Москве, при строителе скита, игумене Данииле“. Над престолом возвышается великолепная вызолоченная сень, украшенная по местам разноцветной эмалью. Вверху эта сень увенчана высоким шатровым куполом с крестом, a на своде ее помещено чеканное изображение Господа Саваофа с надписью: „свят, свят, свят Господь Саваоф, исполнь небо и земля славы Твоея“. Сень эта поддерживается четырьмя массивными столбами, на которых помещены с эмалью изображения святителей вселенских, святителей Московских, преподобного Сергия Радонежского и других святых. Позади престола устроено из красного дерева горнее место, a пo бокам его – седалища для священнослужителей. На алтарной стене по сторонам горнего места размещены большие киоты с образами, пожертвованными скиту разными благотворителями. В числе этих икон, по своей древности и по богатству украшений, замечательны образа: чудотворной Смоленской иконы Божией Матери, Тихвинской иконы Божией Матери и Христа Спасителя.

По обеим сторонам главного алтаря имеется по одному приделу. С северной стороны, как сказано выше, придел во имя святых страстотерпцев Бориса и Глеба. В нем наиболее замечателен очень тонкой работы высеребренный бронзовый иконостас, и иконописного письма образа, затем большие эмалевой работы подсвечники и шитые хоругви и плащаница. Южный придел во имя святого пророка Илии по своему наружному благолепию почти ничем не отличается от северного придела.

Внизу под главным алтарем находится храм во имя святаго архистратига Михаила, где в иконостасе с левой стороны царских врат помещается чудотворная Черниговская икона Божией Матери, в честь κοτοрой устроен верхний храм. Алтарь этой подземной церкви, оставшийся в первоначальном своем виде, очень невелик, и вокруг него имеется коридор, соединяющийся с церковью и с общим коридором пещер. В иконостасе, кроме местных икон, имеются только одни царские врата; ни южных, не северных дверей нет, a вместо них входы в алтарь сделаны с обеих сторон из коридора. С восточной стороны алтарь также соединяется с означенным коридором посредством пролета, закрытого проволочной решеткой, на которой имеется из проволоки же изображение Святой Троицы y Мамврийского дуба. Самая же церковь, где помещаются богомольцы, сначала была также очень мала; но впоследствии, когда, по причине чудес от Черниговской иконы Богоматери, стечение народа сильно увеличилось, она была распространена в длину и ширину, и теперь сравнительно довольно просторна. С северной стороны этой церкви находится придел во имя преподобных Антония и Феодосия Печерских. В этом приделе прежде всего обращает на себя внимание великолепный мраморный иконостас в русском стиле XVII века, и прекрасное паникадило с 84-мя разноцветными лампадками в виде большого бронзового креста, по образцу паникадила храма святого Марка в Венеции. Стены здесь облицованы очень красивыми плитами металлического камня, на фоне которого выделяется на северной стене близ алтаря мраморная ниша над могилой князя Б. А. Черкасского, около которого покоится также прах его супруги. Могила эта со стороны церкви обнесена железной решеткой. Также отделена решетчатыми дверями и вся передняя, предалтарная часть этого придельного храма от трапезной его части. У решетчатых дверей на правой стороне помещается копия с чудотворной Черниговской иконы Божией Матери, на которую надета та самая серебряная риза, которая была устроена первоначально на самую чудотворную икону князем Грузинским, как сказано выше.

В трапезной части сего придела на северной стене имеются надписи, указывающие место погребения здесь: I) Девицы Александры Григорьевны Филипповой – жертвовательницы главнейшей святыни пещер – Черниговской иконы Богоматери; II) Болярыни девицы Марии Кирилловны Нарышкиной, пожертвовавшей свое имение на построение нового храма и III) Духовника братии Гефсиманского скита иеромонаха Тихона. Тело сего всеми уважаемого старца, о жизни которого вкратце будет упомянуто ниже, перенесено сюда пятнадцать лет спустя после его смерти, так как первоначальная могила его, при построении нового храма, оказалась как раз на том месте, где надлежало быть стене. При копании рва для фундамента под стену, когда гроб его обнаружился, то в ногах доска сама собою отвалилась, и все увидели, что тело старца совершенно невредимо, как бы недавно погребено. Братия осторожно вынули тело из прежнего гроба, положили в новый и похоронили внутри придельного храма, впоследствии освященного во имя преподобных Антония и Феодосия Печерских. Далее к западу находится могила дочери князей Черкасских, баронессы Бюлер.

С южной стороны среднего подземного храма, вместо придела, за стеной расположены подземные коридоры и в них по местам келии, в которых жили первоначальные насельники пещер, Пещеры идут сперва по восточной стороне вокруг алтаря, затем разделяются на две ветви, и одна из них имеет выход y ворот, a другая тянется по всей южной стороне храма. также и по западной до половины, и здесь проходя мимо подземного кладезя, оканчивается входом в храм. Келии, в которых жили пещерники, при построении нового храма, по возможности оставлены в прежнем виде, и только некоторые из них, которые приходились там, где надлежало быть колоннам, подверглись изменению. Сзади главного алтаря подземный коридор проходит мимо двух больших комнат, из коих одна – против самого алтаря, известна под названием часовни, в которой наместник Антоний, бывая в пещерах, стоял во время богослужений, особенно – полунощниды с припевами аллилуйа, совершавшейся первоначально в нижней церкви. В этой часовне на восточной стене находится довольно больших размеров икона Божией Матери Иверская; по южной и северной сторонам имеются изображения святых, a на западной стене возле двери изображены в рост: с одной стороны наместник Антоний, как бы присутствующий при богослужении, a с другой – основатель пещер со своими детьми. Другая комната – рядом с часовней, в прежнее время служила ризницей. В пещерах вообще довольно сухо; только на западной стороне, где находится кладезь, на стенах держится постоянно сырость, как и предвидел это покойный митрополит Филарет, который писал при первоначальном открытии кладезя: „О кладезе пещерников мне думалось, не произведет ли он y них сырости, если вода не мала? Меня сею водою благословите“⁵⁸. Кладезь этот в настоящее время приходится как раз под папертью, и над ним снаружи на самой паперти устроена сень и поставлен бронзовый вызолоченный бассейн с крестом и распятием. В этот бассейн проведена вода снизу и здесь бывает водоосвящение в Преполовение и 1-го августа; a в день Богоявления – 6-го января, водоосвящение, по случаю холода, бывает над самым кладезем внутри пещер.

Торжественное освящение главного алтаря новоустроенного храма во имя Черниговской иконы Божией Матери совершено было 26-го августа 1893 года, преосвященным епископом Александром, который управлял в то время, за смертью митрополита Леонтия, Московской епархией, как первый ее викарий. Придельные алтари были освящены ранее, по мере окончания устройства каждого. Первым был освящен 20-го декабря 1888 года нижний придел во имя преподобных Антония и Феодосия Печерских – наместником лавры о. архимандритом Леонидом. Тотчас по освящении сего придела, в него перенесена на время чудотворная Черниговская икона Божией Матери, был сделан сюда отдельный временный ход, и здесь, несмотря на крайнюю тесноту при бесчисленном скоплении богомольцев, продолжалось богослужение во все время, пока в других частях храма производилась отделка. Из верхних приделов, один – во имя благоверных князей Бориса и Глеба – освящен 22-го октября 1889 г., a второй – во имя святого пророка Илии – 15-го июля 1890 года, – оба высокопреосвященнейшим Иоанникием, бывшим в то время митрополитом Московским, a ныне – Киевским.

Празднование в честь чудотворной Черниговской иконы Божией Матери совершается 16-го апреля, и на этот день, по случаю храмового праздника, чудотворная икона торжественно переносится из нижнего храма в верхний, где и совершается богослужение. С такой же торжественностью совершается здесь и другое празднование в честь сей чудотворной иконы, именно 1-го сентября, – в воспоминание первого чуда, совершившегося милостию Богоматери от сей иконы в 1869 году.

Кроме описанного нового храма, пещерная обитель, попечением строителей скита, время от времени благоустроялась необходимыми зданиями. Так, еще в 1870 году, при строителе игумене Анатолии, был выстроен здесь большой двухэтажный каменный корпус братских келий, во всю длину линии по южной лицевой стороне обители, и частью по восточной и западной сторонам, с колокольней посредине и святыми воротами под нею. При том же строителе сооружены четыре деревянных флигеля, из коих два двухэтажные, один одноэтажный с мезонином, один – с южной стороны трехэтажный, нижний этаж каменный, a два верхние деревянные, a с северной стороны двухэтажный; вся обитель обнесена при нем деревянной оградой с каменными столбами, a за оградой, с западной стороны, выстроена большая каменная трехэтажная гостиница, с двором и водопроводом. На все эти постройки было употреблено более 115.000 рублей.

При нынешнем строителе, игумене Данииле, деревянная ограда вокруг всей обители заменена каменной, весьма обширной и очень красивой, с башнями по местам; вне ограды устроена другая большая трехэтажная гостиница, низ каменный, и в этом этаже помещается бесплатная женская странноприимная, остальные два этажа деревянные, в которых имеются удобные помещения для приезжающих богомольцев. Произведено им также не мало и других необходимых построек. Кроме построек, приобретено им для пещерной обители при посредстве разных благотворителей три больших колокола: один в 1008 пудов, другой в 543 и третий в 150 п., и для помещения их выстроена, только что оконченная вчерне, весьма обширных размеров и очень красивой архитектуры колокольня, имеющая в вышину с крестом 33 сажени, расположенная с восточной стороны, по линии новой ограды, прямо против в дороги, ведущей в пустынь Параклит.

Таким образом малые пещерки, ископанные трудолюбивым Филиппом и его сподвижниками, по времени превратились в обширную, довольно благоустроенную обитель, которая год от года все более и более увеличивается и украшается новыми зданиями!

Пещерная обитель, состоя под управлением Гефсиманского скита, имеет для ближайшего наблюдения за порядками особого своего благочинного, каковым в настоящее время состоит иеромонах Досифей.

Гeфcимaнскомy скиту принадлежит часовня, построенная в Москве y Ильинских ворот усердием Московских купцов и освященная митрополитом Филаретом 11 июля 1863 года. В ней хранятся части мощей святителя Николая, преподобного Сергия, великомученика Пантелеймона и других святых. Избрание места для поставления скитской часовни близ великого Ильинского торга состоит в связи с воспоминанием об одном чудесном случае заступления Москвы предстательством преподобного Сергия во время грозившего Москве бедствия. В княжение великого князя Василия Иоанновича, в 1521 году, в последних числах июля, неожиданно явился под Москвою с многочисленным войском Крымский хан Магомет-Гирей. Татары сожгли Угрешский монастырь и показались на Воробьевых горах. Великий князь оставил Москву. Городу грозила беда неминуемая. В это время одна престарелая слепая монахиня Вознесенского девичьего монастыря сподобилась чудного видения. Стоя на молитве, она оглушена была необыкновенным шумом и видит что из кремля в Спасские ворота исходит сонм святителей и других святолепных мужей, облаченных в священные одежды. Посреди их несли Владимирскую икону Богоматери. Шествие похоже было на крестный ход. Между святителями (по беседе, которую имели они между собой, называя друг друга по именам) она могла распознать митрополитов Московских: Петра, Алексия и Иону, Леонтия Ростовского и других. Когда выступил из кремля этот собор святителей, на встречу им „от великого торговища Ильинского“ вышел преподобный Сергий, a с другой стороны пришел преподобный Варлаам Хутынский. Преподобные, припав к ногам святителей, вопросили их, зачем идут они вон из города? Святители отвечали, что исходят по воле Божией, за нечестие города. Тогда преподобные стали умолять их, чтобы они умилостивили Господа и Богоматерь своим ходатайством, – и тотчас вместе с ними начали петь молебен, после которого, осенив город крестообразно, все возвратились в кремль, и видение кончилось. Монахиня внезапно ощутила себя прозревшею и поведала о бывшем ей видении и о последовавшем затем прозрении духовному своему отцу, игумену старого Никольского монастыря Давиду. В тот же день татары, никем не гонимые, поспешно отступили от Москвы, и таким образом Москва была спасена. Описанное здесь видение было внесено в летопись по повелению митрополита Макария⁵⁹, вступившего на Московский святительский престол через 20 лет после события.

Место под часовню y Ильинских ворот было отведено Московской Думой Гефсиманскому скиту безвозмездно, и на устроение в этом месте часовни было испрошено Высочайшее соизволение. Для помещения братии, долженствующей состоять при часовне, первоначально была приспособлена старая будка, бывшая y ворот, a также – подвал под самой часовней. В этом сыром, тесном и темном помещении, шесть человек часовенных ютились в течении более тридцати лет. И хотя в следующем же году после освящения часовни, по неудобству помещения для братии, было возбуждено ходатайство о дозволении поставить для них, близ часовни y Китайской стены, деревянный флигель; но предположению этому не суждено было осуществиться. И только в последнее время (в 1892–1897 гг.) Гефсиманскому скиту удалось исходатайствовать и приспособить для помещения часовенной братии башню, что над Ильинскими воротами, в которой дотоле помещался Губернский Архив. Ходатайство о передаче этой башни в ведение Гефсиманского скита для означенной цели и приспособление ее к сему, a также приспособление взамен того для Губернского Архива, согласно требованию Губернского начальства, насчет скита, Арсенальной башни кремлевской стены, было поручено казначею скита иеромонаху Иларию. И надобно отдать ему справедливость: дело это, довольно сложное и трудное, ходившее по разным высшим инстанциям около пяти лет и восходившее на Высочайшее утверждение, наконец, благодаря энергии и усиленному ходатайству отца казначея Илария, получило желанное разрешение. Губернское начальство, находя Ильинскую башню недостаточно поместительной для Архива, согласилось уступить ее Гефсиманскому скиту, если скит примет на себя расходы по приспособлению для Архива Арсенальной башни, исчисленные архитектором в 4.397 руб. 31 коп. На уступку для Архива Арсенальной башни последовало Высочайшее соизволение, с тем, однако, условием, что если бы эта башня впоследствии потребовалась для Министерства Императорского Двора, то она должна быть в назначенный срок очищена. В свою очередь и Губернское начальство поставило скиту условие: в случае требования Арсенальной башни обратно для Дворцового ведомства, – очистить Ильинскую башню и вновь приспособить ее на свой счет для Губернского Архива. На все эти условия казначей Иларий, как уполномоченный скита, изъявил согласие. Приспособление обеих башен – Арсенальной для Губернского Архива, a Ильинской для помещения в ней часовенных братий, стало скиту 9.600 рублей.

Гефсиманскому скиту в Москве, близ Сухаревой башни, принадлежит каменный трехэтажный дом со значительным участком земли, пожертвованной в 1851 году женой коммерции советника Семена Логгиновича Лепешкина, Анной Васильевной Лепешкиной – с тем чтобы земля эта с находящимися на ней строениями принадлежала собственно скиту и доход с нее, по тому времени в количестве 1000 руб. сер. в год⁶⁰, употребляем был на поддержание в нем заведенного общежития; причем в прошении означенной жертвовательницы было оговорено, что если бы земля эта с находившимися на ней в то время деревянными лавками по чему либо не могла быть усвоена Гефсиманскому скиту, то она предоставляет себе сделать о ней другое распоряжение. Это обстоятельство, требовавшее, для принятия и укрепления за скитом даруемого имущества, Высочайшего соизволения, побудило митрополита Филарета официально объяснить в своем донесении Святейшему Синоду историю основания скита при лавре. С Высочайшего соизволения, даруемая Лепешкиной земля в мае 1851 года была укреплена за Гефсиманским скитом, a через это и самое существование скита получило официальное признание⁶¹. Спустя после того с лишком двадцать лет, бывшие на означенной земле деревянные лавки, в октябре 1873 года сгорели, и вместо них выстроен скитом ныне существующий каменный дом, стоивший скиту более 97.000 рублей. Получаемая с этого дома арендная плата, согласно назначению жертвовательницы, идет на содержание братства скита.

Недалеко от скита, по дороге, ведущей к Вифанскому монастырю, находится так называемая скитская ферма, заключающая в себе необходимые хозяйственные учреждения скита, как то: скотный двор, овин, помещения для рабочих; здесь же находится прачешная для стирки братского белья, и пчельник.

Выше было помянуто об особенном богослужении, совершаемом в пещерах Гефсиманского скита и известном под названием „полунощницы с аллилуйа“. Эта полунощница, совершаемая ежедневно с вечера, кроме дней, в которые положено бдение, заключается в том, что после обычного последования полунощницы, вместо шестопсалмия и кафизм, начинается протяжное чтение „дванадесяти псалмов“ с припевами „аллилуйа“, по трижды после каждого стиха и с положенными тропарями; после чего присовокупляется конец утрени, начиная с восьмой пророческой песни. Последование это, начинаясь с восьми часов вечера, продолжается до одиннадцати часов ночи.

Главную же особенность собственно скитского богослужения составляет бдение совершаемое на 17 августа, когда бывает воспоминание вознесения с телом на небо Богоматери, о чем апостолы известились в третий день после Ее успения. Это и есть главный праздник Гефсиманского скита, и бдение на этот день совершается по особому чину или последованию, совершаемому в Палестине и в Киево-Печерской лавре в самый день Успения, 15 августа⁶². Особенность этого богослужения заключается в том, что к обычному праздничному последованию на день Успения Пресвятой Богородицы на утрени, после „Бог Господь“, присоединяются особые тропари, составленные в честь преставления Божией Матери по подобию утренних тропарей великой субботы: „Благообразный Иосиф“... и проч., a затем присоединяются „Похвалы“, также составленные в честь Божией Матери по подобию того последования, которое бывает на утрени в великую субботу, с припевами из семнадцатой кафизмы. Греческий подлинник этого последования был прислан приснопамятным митрополитом Филаретом в лавру к о. наместнику Антонию при следующем письме: „Посылаю вам, о. наместник, Иерусалимское последование на Успение Божией Матери. Если Холмогоров⁶³ может сделать начало перевода: то пусть пишет в полстраницы, чтобы мне просторнее было поправлять. A не то, – положите в моей келии в ските, чтобы я, когда Бог велит, мог исполнить сие послушание“⁶⁴.

„Спасибо Холмогорову за труд, – писал владыка вскоре после того⁶⁵. – Мне более было бы работы писать все от слова до слова. Некоторые слова перевел он согласно с тем, как они переводятся в церковных книгах, a некоторые наобум, как, например αγνή – агни, – чистая, переводил постоянно: агница. Мне хотелось соединить словенский вид речи с ясностью, потому я иногда переменял порядок слов, и немногие слова употребил несколько новые, вместо более древних, темных или обоюдных для нынешнего понятия“.... Затем владыка входит в некоторые подробности относительно перевода, предлагает отцу наместнику прочитать исправленный им перевод, и сказать, не представится ли возражений, и присовокупляет: „Надобно будет подумать о продолжительности службы... В великую субботу, которой служба есть образ для настоящей, стихословится одна 17 кафизма: для чего же здесь три кафизмы?“ И действительно, согласно этому указанию владыки, чтения рядовых кафизм в этот день в ските не бывает, a вместо них пред шестопсалмием бывает чтение сказания о успении Пресвятой Владычицы Богородицы, a после шестопсалмия начинается собственно Иерусалимское последование⁶⁶. На „Бог Господь“ поются тропари из Иерусалимского последования – тем же напевом, как и „Благообразный Иосиф“. В это время из алтаря исходят священнослужащие в облачениях, неся образ Успения Пресвятой Богородицы (шитый шелками в виде плащаницы), который и полагают на уготованном для сего месте, среди церкви. Служащим и братии раздаются свечи, также и народу. Клиросные поют тропари:

„Благообразных ученик лик ныне божественный, о честная, нескверное тело Твое слезами чистыми омочив, яко ароматы во гробе честне погребая, положи: но тридневно преставилася еси, Владычице, подающи мирови Божественную милость.

Слава: Егда снизшла еси к смерти, Живота Мати безсмертная, тогда ад удивися и ужасеся страшно: егда же узрелася еси преставльшися на небеса, Мариам, от гроба, вся силы небесныя взываху: живоносная Мати Живота нашего, слава Тебе.

И ныне: Священным учеником в Гефсимании тело Матере Божия носящим, песнь, юже возглашаю, прилична есть. Сего ради Христа Матери воистинну, единей Богоотроковице возопийте: возстани о Владычице, подающи всем велию милость“.

Во время пения тропарей настоятель кадит святые образа, алтарь и всю церковь.

После тропарей, канонарх возглашает: глас пятый! и клиросные, как и в великую субботу, начинают умилительно петь: Благословен ecи Господи, научи мя оправданием Твоим, – и потом первый стих 17-й кафизмы, a после него стих „похвалы“ и т. д. Все последование делится на три статьи, согласно делению кафизмы на славы; первые три стиха каждой статьи поются протяжно, a остальные читаются на распев. Читают двое: один – стих кафизмы, a другой после него – стих похвалы, пережидая каждый раз друг друга. Для образца приведем здесь несколько стихов с похвалами к ним:

Блажени непорочнии в путь, ходящии в законе Господни.

Жизнь во гробе положился еси Христе, и Матерь живота полагается: странное видение ангелом и человеком.

Блажени испытающии свидения его, всем сердцем взыщут его.

Величаем Тя, Богородице чистая, и чтим святое Твое успение, и покланяемся честному гробу Твоему.

He делающии бо беззакония в путех Его ходиша.

Мариам, како умираеши, жизнь верных? како же гроб вмести Твое тело, вместившее невместимого всеми.

Ты заповедал ecи заповеди Твоя сохранити зело.

Небес Царя Бога рождшая, в небесное царство прелагаешися, чистая, царски.

Дабы исправилися путие мои, сохранити оправдания Твоя.

От земли преставилася еси и от земли никакоже отлучилася еси, всесвятая Богородице, избавляя весь мир от бед.

И так далее... до конца первой статьи. Затем правый клирос поет: Слава Отцу и Сыну и Святому Духу.

Воспеваем, Слове, Тебе всех Бога, со Отцем и Святым Твоим Духом, и славим Божественный зрак Твой. Левый клирос: И ныне... Блажим Тя вси роди, Богородице Приснодево Владычице, и славим успение Твое. Потом опять правый клирос повторяет первый стих похвал: Жизнь во гробе… Затем малая ектения, и, по возгласе, начинают вторую статью, затем третью, тем же порядком. После сего поют „Благословенны“, по подобию тех, которые поются на воскресных утренях пред чтением Евангелия, но также приспособленные к настоящему празднику, причем, вместо припева „Благословен еси Господи“.... поется: Благословенная Владычице, просвети мя светом Сына Твоего. Затем, по обыкновению, антифон: „От юности моея“... Евангелие, – и прикладываются к образу. Канон Успению – обычный, обоих творцов, и прочее последование утрени, все до конца. Кончается это бдение обыкновенно в исходе 12-го часа ночи⁶⁷. Утром 17 августа, перед водоосвящением, окропляются святой водой крестики и малые хлебы приготовляемые на этот день в количестве нескольких тысяч штук для раздачи народу; раздача крестиков и благословенных хлебов производится по окончании крестного хода, после поздней литургии.

В два часа дня скитские ворота вновь затворяются для входа женского пола, до следующего года.

В прочие дни служба в Гефсиманском скиту и весь устав монастырский соблюдаются по образцу Саровской пустыни. На повечерии ежедневно читаются каноны: Иисусу сладчайшему, Божией Матери и Ангелу Хранителю, причем последний меняется иногда по потребности дня. После канонов бывает правило, состоящее из поклонов, и по отпусте поются три стихиры Кресту: „Господи, оружие на диавола“ ... „Иже крестом ограждаеми“... и „Точию водрузися древо“.... После вечерней трапезы читается конец повечерия, затем молитвы на сон грядущим и помянник. Пред поздней литургией после часов всегда читается акафист, когда какой положен. Пение в скиту „столповое“. К службам церковным братия призывается иногда звоном колокола, a иногда ударением в току, или било – деревянную доску.

Тока или ударение в било знаменует в неясных звуках своих таинственное пророков прообразование; звук же колоколов, как ясный и громкий, знаменует во всю землю изшедшее вещание Евангелия (Нов. Скрижаль гл. 21 и 23). В Гефсиманском скиту тока или било употребляется следующим порядком: когда всенощное бдение отправляется с вечера, то к малой вечерни, в назначенное время, бьют в одно било, обходя церковь трижды и начинается 9-й час и прочее, без звона колоколов. Ko всенощной с вечера и утром к утрени, бьют в било за полчаса, обходя все корпуса. Брат, учиненный для сего послушания, приняв било, становится перед колокольней и, знаменав себя крестным знамением, творит молитву: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитвами святых отец наших помилуй и спаси мя грешнаго, и благослови служение сие. Потом ударяет редко трижды, славословя Святую Троицу, и идет около корпусов, непрерывно ударяя в току. Когда же настает час всенощного служения, начинается благовест в колокол и во вся, и при первом благовесте служащий иеромонах начинает. Также бьют в било в конце полунощницы, на 9-й песни, на литургии – к акафисту, и при чтении символа веры, и на повечерии перед канонами, причем каждый раз обходят с билом вокруг церкви однажды, a на 9-й песни трижды.

По времени отправления ежедневных богослужений, в скиту и в ближайших к нему обителях соблюдается такой порядок: в два часа пополудни начинается вечерня в пещерном храме, и как только окончится там, начинается в пять часов в самом скиту: здесь она оканчивается в семь часов. В восемь часов начинается в пещерах полунощница с утреней, и продолжается до одиннадцати часов, a в два часа утра начинается утреня в ските, где вслед за утреней начинается в пять часов ранняя литургия: в пещерной церкви ранняя литургия начинается в шесть часов. Поздняя литургия в скиту бывает с восьми, a в пещерах с девяти часов. В Боголюбовской киновии, что близ скита, утреня начинается в десять с половиною часов вечера, литургия в семь часов утра, вечерня в два часа дня. В пустыни св. Параклита утреня начинается в двенадцать часов ночи, обедня в восемь часов утра, вечерня в четыре часа пополудни. Таким образом и днем и ночью не много найдется времени, когда бы не было в которой-либо из этих обителей службы Божией.

Кроме обычных ежедневных богослужений, в скиту учреждено так называемое неусыпаемое чтение псалтири, совершаемое непрерывно день и ночь, с поминовением на „славах “ о здравии живущих и о упокоении почивших братий и благотворителей обители. Для этого денно-нощного чтения назначается двенадцать человек братии, которые чередуются между собой, меняясь через каждые два часа. Начало этому чтению в Гефсиманском скиту, тотчас по основании его, было положено митрополитом Филаретом, который сам начал это чтение и отправил первую череду его; он же указал порядок поминовения при этом. В течении же первой седмицы великого поста, это чтение совершается поочередно всей братией скита, причем для каждой череды назначается по нескольку человек; начало первой череды совершает сам строитель скита; его сменяет старший по нем, и так далее. В это время чтение совершается с припевами „аллилуйа“ к каждому стиху.

До сих пор мы говорили о внешнем устройстве скита: его церквей, жилищ и прочих зданий; теперь же намерены перейти к его существеннейшей части, и коснуться внутреннего устроения его насельников, их богослужения и богоугождения – этой цели бытия как самых обителей, так и живущих в них. Напрасно существовали бы святые обители, если бы они не служили местом удобнейшего богоугождения для их насельников и не содействовали бы им в стремлении к нравственному совершенствованию и в достижении вечного спасения. И потому с этой стороны не достигают цели те, кои, заботясь лишь о внешнем благоукрашении монастырей и храмов в них, оставляют без внимания душевную храмину вверившихся им братий, – эту внутреннюю богообразную скинию! He так относились к делу основатели и созидатели Гефсиманского скита.

„Поистине должно теперь молиться, писал владыка Филарет своему наместнику вскоре после основания скита, да благословит Господь место обитателями, Ему угодными. Добре было бы, если бы пришли сюда последователи путей о. Серафима и его сподвижников, и разнообразие видов природы населили благодатными созерцаниями“⁶⁸. И это желание владыки исполнилось! Пришли сюда последователи путей о. Серафима и других подвижников, хотя и не из Сарова, a из других мест, и разнообразие видов природы наполнили потами своих богоугодных трудов, слезами, воздыханиями, благодатными созерцаниями.

Первыми насельниками Гефсиманского скита были обратившиеся от раскольнического заблуждения в недро православной Церкви, и вслед за тем возвратившиеся из-за границы в свое родное отечество, бывшие раскольники и выходцы из России, долгое время подвизавшиеся в скитах Молдавии, старцы: Иоанн (впоследствии иеросхимонах Израиль). Макарий (впоследствии иеросхимонах Иларион), Алипий (впоследствии иеромонах Александр) и Анатолий (в мире и в схиме Алексий). Этот последний был моложе трех первых по летам, и позже их поселился в Гефсиманском скиту, но более всех их потрудился к его пользе вещественной и духовной, состоя в течения тридцати лет строителем сего скита, сперва в сане иеромонаха, a затем в сане игумена.

Господу угодно было, чтобы вновь устроенный в центре России, в самом, так сказать, ее сердце, вблизи ее первопрестольной столицы и под сенью знаменитой Троицкой лавры скит, послужил тем любвеобильным отеческим объятием для возвратившихся с „дальней страны“ заблудших сынов Церкви и отечества, на которое они должны были с надеждой рассчитывать при своем обращении. Приведем здесь историю их прежней жизни и обращения из раскола в православие, как она изображена в отдельной брошюре под заглавием: Первоначальные старцы Гефсиманского скита, составленной бывшим наместником лавры архимандритом Леонидом, a им заимствована из книги: Сказание о странствии и путешествии пo России, Молдавии и Турции, известного игумена Парфения (в расколе Паисия).

В Молдавии, в расстоянии около 100 верст от Ясс, недалеко от г. Фильтигень, есть село Мануйловка, расположенное между рек Молдавы и Сереты, в котором более 100 домов, и все жители – Русские раскольники, преимущественно поповщинской секты; все они выходцы из России, поселившиеся здесь в первой четверти ХVIII столетия. Близ села два скита мужских и один женский. В одном из них, именуемом Дальним, отстоящем от села в трех верстах, в первой половине нынешнего (XIX) столетия, жил старец Феодосий со своими учениками. Принадлежа к секте поповщинской, он был привержен к священству, но в то же время был самый закоснелый раскольник. Более 40 лет жил он в Мануйловском скиту, и от всех Молдавских раскольников был много уважаем и почитаем; всем их монахам, попам и дьяконам и многим мирским он был духовником. И проходила о нем слава между раскольниками и в России. Он имел многих учеников, a четверо из них жили со старцем в одной келии; в числе их был Алексий, в монашестве Анатолий, впоследствии строитель Гефсиманского скита, и Гедеон, в православном монашестве Макарий, a в схиме Иларион. Гедеон прожил y него более 20 лет в послушании и совершенном отсечении своей воли, и был весьма начитан и сведущ в Божественном Писании. Все они проходили иноческую жизнь подвижническую, деятельно старались об очищении внутреннего человека, и держали y себя тайно от своих единоверцев умозрительную книгу – Добротолюбие (перевод известного старца Паисия Величковского), чего я, пишет о. Парфений, во всем моем странствии между раскольниками не видал, даже и не слышал, чтобы кто из них занимался умозрительными книгами, a более упражняются в толках (об обрядовых разностях). От споров эта семья пустынножителей устранялась, на собор (раскольников) никогда не ходили, a внимали себе. A отец Феодосий сидел больше в своей темной келии и занимался умной молитвой.

В тоже время (около 1836–1839 г.г.) в ближнем Мануйловском ските жил некто старец Иоанн (впоследствии иеросхимонах Израиль), великий постник и подвижник, подобный о. Феодосию. Он был много начитан в Св. Писании и в святоотеческих писаниях, и имел довольно своих книг, ценою тысячи на три, ибо был из богатых купцов города Боташан. Старец Феодосий, имевший, по вышесказанному, то преимущество перед другими раскольниками монахами, что он сам и ученики его занимались в свободное время чтением святоотеческих писаний и проходили деятельную и созерцательную жизнь, хотя и не был в близких сношениях с о. Иоанном, но и не чуждался его вовсе (подобно другим, за склонность его к православию), и по временам заимствовался духовными книгами из его библиотеки, ссужая его в обмен своими. О. Иоанн был в тесной духовной дружбе с о. Парфением (в расколе Паисий).

О. Парфений (Паисий), перейдя в православие ранее своих собратий, в то время (в 1836 г.) уже переселился из Мануиловского скита в православный монастырь Ворону, и оттуда еженедельно навещал своего духовного друга болящего о. Иоанна, который, обратившись сердечно в православие, еще медлил заявить о сем открыто, так как по своим обстоятельством и по болезни не мог тотчас оставить место своего жительства – Мануйловский скит. Вот что случилось в одно из таких посещений: „наступал праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы. Накануне праздника, пишет о. Парфений, пошел я к своему архимандриту, и выпросил y него книгу – Ответы Никифора архиепископа Астраханского, на вопросы старообрядцев, чтобы отнести отцу Иоанну – почитать ему от скуки, и получивши благословение, пошел ночевать в Мануйловку. Отец Иоанн весьма возрадовался моему приходу. И ночевавши, отправили утреню, a потом часы. Потом начали читать акафист Пресвятой Богородице. В то время некто без молитвы постучался y окна. О. Иоанн сказал мне; „посмотри, отче, кто там“. Я, посмотревши, сказал, что это старец, отец Феодосий, из Дальнего скита. Отец Иоанн паки сказал: „выйди и спроси: что ему нужно?“ Я вышедши спросил. Он же сказал: „отец Иоанн взял y нас книгу – Беседы Преподобного Макария; я за нею зашел.“ И еще меня спросил: „или ты пришел сюда?“ Я отвечал: „да, пришел навестить немощного друга своего, отца Иоанна.“ Потом я пришел и сказал отцу Иоанну. Он сказал: „вынеси ему“. Когда я взял его книгу, пришло мне в ум взять и свою, которую я написал на раскольников в Высоковском монастыре, собравши из разных древних отеческих книг: О непоколебимости Церкви и о неоскудении священства, и о всех церковных таинствах: вынес ему обе книги, и даю. Он же свою взял, a προ другую сказал: „эту книгу читайте сами, a нас нечего тем потчевать, чего мы не едим” и ничего более не сказал, ни прости, ни здорово, и пошел прочь от меня. Потому он и молитвы не сотворил, что отда Иоанна называли еретиком, и боялись творить молитву, дабы с ним не сообщиться, когда он скажет: аминь. Вошедши в келию и кончивши акафист, начал я собирать обедать. И только мы сели за трапезу, паки некто постучался. Посмотревши, я увидел, что паки отец Феодосий, и вышедши спросил: „что вам, отче, еще нужно?“ Он же сказал: „дай мне ту книгу, которую ты мне давал“. Я обрадовался, и пришедши взял и вынес ему паки две книги, одну свою, a другую „Никифоровы ответы“, и отдавши ему сказал: „да просветит Господь Бог душевные ваши очи, и да умягчит окаменелые и закоснелые сердца ваши, и да привлечет к Своей св. восточной Церкви, и да присоединит вас к своему избранному стаду!“ Он же, взявши все книги, пошел в свой скит. A был он y о. Иоанна по той причине, что с учениками приходил в село, в церковь, к литургии, и по пути зашел за книгой, a ученики его дожидались вне скита. И когда он в первый раз приходил за своей книгой, то, воротившись к ученикам своим, сказал им, что y о. Иоанна в гостях о. Паисий, и давал мне какую-то свою книгу, но я ее не взял, и сказал ему: „читайте вы сами“. Ученики же ему сказали: „почему же ты, отче, не взял? По крайней мере мы бы прочитали, и узнали, на чем они утверждаются? и в какую сторону заблудили? И когда узнаем, то можем с ними говорить; тогда и обличим их заблуждение, и напишем против того им ответы“. Старец же Феодосий сказал им: „как бы нам самим не повредиться? лучше оставим с ними заниматься“. Отец же Гедеон, старший его ученик и уже много лет бывший схимником, начал говорить ему следующее: „отче св., неужели мы – малые дети, что не можем различить добра от зла? И неужели мы не можем разобрать плевел от пшеницы? Тебе известно, что я с тобою живу уже двадцать лет. Слава Богу! довольно уже прочитал Священного Писания и св. Отцов: неужели ты, отче, еще мне не доверяешь?“ Старец Феодосий ему сказал: „нет, отец Гедеон, я тебя знаю, и доверяю тебе более, нежели себе: достоин ты по своей жизни быть мне не учеником, но старцем и наставником и учителем; a я сказал только из опасения; ежели тебе желательно, то я пойду и возьму“. Потом пошел и взял y меня книгу, и пошли во свою келию. Что за сим случилось в келии старца о. Феодосия, о том о. Парфений передает рассказ словами старшего ученика сего старца о. Гедеона (впоследствии иеросхимонаха Илариона) так: „в праздник Входа во храм Пресвятой Богородицы, когда получили от тебя твои книги и пришли в свою келию, старец наш отец Феодосий сказал нам: „не вносите еретические книги в келию мою, да не како и к нам не внидет Матерь Божия, как не взошла Она к монаху Кириаку, имевшему в келии еретические книги⁶⁹: не вносите, да не осквернят они келию, a оставьте в сенях“. Так мы и сделали; сами, взошедши в келию, пообедали, и потом легли отдыхать; но мне не спалось, и я вышел, взял твою книгу, внес в келию, и начал про себя читать, и скоро почувствовал в себе какое-то изменение; ибо упала в мое сердце как бы огненная искра, и растопила мое хладное сердце, и увидел я в книге сущую истинную правду о Церкви и священстве; потому что я сам прежде все это читал в древних патриарших печатных книгах. И тогда явственно мне открылось наше заблуждение; и много тому дивился, почему я прежде не мог сего видеть и усмотреть? Потому не стал уже все читать, a только всю книгу пересмотрел, и перебравши сложил, a сам горько заплакал. Увидевши сие, духовный мой брат, отец Анатолий, спросил: „что ты, отец Гедеон, так горько заплакал? Или что нашел в книге удивительное?“ Я отвечал ему: „или ты, отец Анатолий, не спишь? Встань, и плачь со мной заедино о нашей общей погибели: мы полагали, что отец Иоанн с Паисием и с прочими пропали; но они не пропали, a на истинный путь попали. Мы же сами воистину пропали, и сбились с пути истинного, и правды Божия не знаем“. Отец же Анатолий оказал мне: „что ты, отец Гедеон, это говоришь? Странные твои слова, невместимы моему слуху. Что тебе сделалось? He погубил ли ты свой ум, что начал хвалить то, чего во всю жизнь свою боялись, и начал хулить то, за что всегда хотели страдать, и даже готовились души свои положить за свою веру?“

„На это я начал ему говорить следующее“, продолжал Гедеон: „послушай, любезный мой брат, отец Анатолий: ты знаешь, что св. апостол Павел сначала был великий ревнитель по Моисеевом законе, и гнал и мучил верующих в Господа Иисуса Христа. Но когда Господь Иисус Христос коснулся Своею благодатию его сердца, то не только уверовал во Христа, но и всю жизнь свою страдал за святое имя Его. Такожде и и я до сего часа был раскольник и великий ревнитель по расколе, и всегда был готов пострадать за раскол, и даже душу свою положить; но ныне, когда принес в келию книгу сию, и начал читать, – вдруг Господь мой, Иисус Христос, Своею благодатию коснулся моего сердца, и растопил его, паче воску, и снял с него покрывало раскола, и почувствовал я в себе перемену. Теперь отверзлись мои душевные очи; и ясно увидел я истинный свет в Писании, и ясно увидел св. восточную Христову Церковь, паче солнца сияющую в своем древнем благочестии, с полным священным чином, с патриархами, митрополитами, архиепископами и епископами, основанную на твердом и непоколебимом камени, Иисусе Христе, существующую и доныне y четырех восточных вселенских патриархов и по всей Греции; такожде она сияет, паче солнца, и в нашем отечестве, в России, и здесь y нас в Молдавии. От сего часа я уже не раскольник, но истинный и послушный сын св. восточной Грекороссийской Церкви, и во всем ей повинуюсь. A отда Иоанна и Паисия признаю самыми истинными христианами, сынами св. восточной соборной апостольской Христовой Церкви и сам я с ними заедино мудрствую, и от них не отстану. A ежели ты спросишь, на чем я утвердился: то я тебе скажу, что я утвердился не на одной книге или на одном слове, a на многих, или лучше оказать, на всех, почитаемых и приемлемых православной Христовой Церковью: 1) на самых Господних, словесах, писанных в св. Евангелии, о которых сам Господь сказал: небо и земля мимо идут, словеса же Моя не прейдут; 2) на учения св. апостол; 3) на словах и примерах всех святых. Видишь сию книгу? Она писана рукою отца Паисия, как видится по почерку; но он выписал из разных древних отеческих книг, которые я сам многажды читал; и все здесь сущая правда. Я сам сие все помню; но то чудно, что читавши и знавши прежде сие, не мог рассмотреть и познать истину; a читал и видел, подобно как во тме, или под каким-то мрачным покрывалом. Ныне же вдруг открылись мои очи; я увидел и познал евангельский Христов путь, вводящий в жизнь вечную“.

Потом о. Анатолий начал рассказывать о себе о. Парфению: „когда выслушал я о. Гедеона, растопилось мое сердце, и я пал ему в ноги, и весь исполнившись слез, начал говорить ему: „возлюбленный мой отче и духовный брат, о. Гедеон! я тебя почитаю более, нежели моего старца и наставника о. Феодосия: ты мне старец, наставник и учитель, и во всем мне показываешь образ и пример своей жизнью и своими подвигами. Я был уверен, что Господь всегда с тобою пребывает; и мы более привязаны любовию к тебе, нежели к старцу. Ты нас и держишь, и во всем наставляешь и утешаешь. Ты с самой юности своей возлюбил Господа Бога, посвятил себя Ему на служение; любви ради Господа своего оставил мир со всеми его суетами и обольщениями, все имение свое, дом и любезных своих родителей, и пошел во след Христа, и взявши тяжкий крест послушания, и пришедши в скит сей, предал себя, Бога ради, на служение старцу о. Феодосию; и теперь уже более двадцати лет пребываешь в совершенном послушании и в отсечении собственной своей воли; отнюдь никакого не имеешь попечения о своем теле, и сделался миру сему яко юрод, и весь ум свой вперил ко Господу Богу, и беспрестанно упражняешься в божественном и отеческом Писании, день и нощь поучаешься в законе Господни, и слезами своими напоил сию пустыню: стало быть, ты умилостивил Господа Бога своего, что Он сделал с тобою в один час такую великую перемену, уму человеческому невместимую и непостижимую, так что вдруг, без всяких споров и доказательств, все прежнее свое оставляешь, в чем полагал спасение, и делаешься совсем новым человеком. Ежели ты так поступил, то я от тебя не отстану, но во всем последую тебе“. И была тогда y нас двоих неизреченная радость, и до самого вечера читали твою книгу и „Никифоровы ответы“. Но только помышляли и соболезновали о том, как нам будет сие объявить самому старцу о. Феодосию; но и уповали на Господа Бога, что не оставит и его Своею милостию, и не даст ему остаться в душепагубном расколе. И со слезами мы просили Господа Бога, да коснется и его сердца, и обратит его к святой Своей восточной Церкви.

„Дождавшись вечера, и прочитавши вечерню“, – так продолжается этот рассказ у инока Парфения, „поужинали. И имели мы обычай повседневно после ужина заниматься чтением какой-либо книги назидательной, час или более: один читает, a прочие слушают и рассуждают. Тогда я, говорит Гедеон, сказал о. Феодосию: „отче, благослови прочитать ту книгу, которую тебе дал о. Паисий, рукописную“. Он же ответил: „оставь, о. Гедеон, про те книги говорить: чего нам там в них читать? A почитай что-нибудь другое“. Я паки сказал: „отче, зачем же мы их и принесли, когда читать не будем? Благослови почитать. Теперь нас здесь довольно: можем что-нибудь рассмотреть и рассудить; я нетерпеливо желаю их прочитать“. Отец же Феодосий сказал: „ежели очень хочется, то принеси и почитай“. A я, продолжал Гедеон, принесши сказал: „благослови, отче, прочести“. Он сказал: „Бог благословит“. Я начал читать твою книгу со вниманием, и не мог удержаться от слез. Он же много слушавши, остановил меня, и сказал: „что ты, о. Гедеон, очень внимательно читаешь? Или ты этому веришь? Или и ты хочешь следовать по тому же пути, по которому пошли отцы Иоанн и Паисий и прочие? Или ты хочешь оставить отеческую свою веру, и погубить свои многолетние труды и подвиги?“ Я встал, продолжает Гедеон, весь исполнился слез, и начал говорить: „отче святый и пастырю наш! как не будем тому верить, что есть сущая и истинная правда? Хотя это и Паисий писал, но он ничего от себя не писал, a только выписывал из разных древних отеческих книг, которые я сам все читал, знаю и помню, и не нахожу никакого сомнения. Как же мне не последовать по тому пути, по которому пошли отцы Иоанн с Паисием? Другого пути нет вводящего в жизнь вечную, кроме этого. Сей путь показал и назначил сам Господь наш Иисус Христос, и по нему шли и следовали святые апостолы, святители и все святые, и я по нему пойду, и не отстану от отца Иоанна: да и ты, отче, иди со мной“. Выслушавши сие, отец Феодосий горько заплакал, и начал говорить: „ох! увы! увы мне окаянному! Что ныне случилось в нашей бедной келии? Ныне лишаюсь я любезного своего ученика и духовного своего сына, с которым препроводил жизнь свою более двадцати лет! Чадо мое возлюбленное! не говорил ли я тебе, чтобы не брать и не читать эти книги? Что теперь хочешь делать?“ Потом спросил: „а ты, отец Анатолий, что помышляешь, и ничего мне не помогаешь? Или ты заедино с Гедеоном?“ Он же ответил: „воистину так, отче, и я от отца Гедеона не отстану“. Тогда старец Феодосий еще более заплакал, и сказал: „ох! увы! увы мне окаянному! почто я дождался сего несчастнаго времени? Почто я не умер прежде часа сего, дабы не видел сего вечера, и не слышал сих болезненных и паче меча острых словес от моих учеников?“

„Тогда я, говорит Гедеон, пал на землю, взялся за ноги его, весь исполнился слез, и начал говорить ему следующее: „возлюбленный мой отче, послушай ты меня окаянного в жизни, хотя единожды, успокой ты свое сердце, и возьми хотя немного терпения, и послушай, что я буду говорить. Ты, отче, довольно меня знаешь хорошо и всю жизнь мою: более двадцати лет живем мы с тобою в одной келии; пришел я к тебе в самой юности, от роду 15 лет, служу тебе более двадцати лет, и ежедневно открываю тебе свои помыслы, двадцати лет принял на себя великую схиму. Потому, отче, можешь ты мне сделать хотя малое доверие. Неужели я хощу погубить свою душу? He ужели хощу погубить в один час многолетние мои труды и подвиги? Я не погибель себе нашел, но истинный Иисус Христов евангельский путь, вводящий в жизнь вечную, по которому шли и спасались все святые. Ты, отче, сам довольно знаешь жития святых: которые святые спаслись вне святой Христовой Церкви или без священства? A хотя некоторые пустынники и жили в пустыни совершенно

одни, по сорока и более лет, но они бегали не от Церкви и не от священников, a от соблазнов и прелестей мира сего. Они не чуждались Церкви, но всегда духом пребывали в Церкви; и когда им позволяло время, они прибегали к священникам, причащались Святых Тайн тела и крови Христовой. И когда была святая восточная соборная апостольская Христова Церковь без патриархов и епископов, как теперь пребывает y нас, вот уже около 170 лет, без епископа с одними беглыми попами? Воистину никогда не бывала, да и быть не может. И святые Отцы были более патриархи и митрополиты, архиепископы и епископы. A ты, отче, послушай еще беспристрастно ясного доказательства от душеполезного Писания; и сам ты можешь скоро познать единую истинную святую соборную апостольскую Христову Церковь“.

Отец Феодосий поуспокоился, сел, и прошло в молчании с четверть часа. Потом оказал: „отец Гедеон, прочитай еще, что там далее писано“. Я, говорит Гедеон, паки начал читать о Церкви и о патриархах, что там выписано, еще со своим толкованием и рассуждением. Отец Феодосий много слушал; потом вдруг заплакал, зарыдал, и вставши сказал: „отец Гедеон, подай мне эту книгу, которую читаешь“. Я подал ему. Он же, взявши ее, прижал к своему сердцу, и начал со слезами говорить: „возлюбленная моя! как я окаянный тебя уничижил и опорочил, и в келию свою не впустил тебя, a ты мне показываешь святую восточную соборную апостольскую Христову Церковь, и открываешь истинный путь в живот вечный, в царство небесное!“ Потом весьма возрадовался духом, устремил очи свои горе, на иконы, и со слезами начал говорить в восторге: „Благодарю Тя, Господи Боже мой, Царю небесный, в Троице славимый и покланяемый, яко посетил еси нас с высоты Своея божественною благодатию, коснулся наших закоснелых сердец, и снял с них мрачное покрывало раскола, просветил очи наши сердечные, и явственно показал нам свет истинный и святую Свою Церковь, паче солнца в древнем благочестии сияющую, и во един день разрушил все преграды раскола! Велий еси, Господи, и чудна дела Твоя! И кто может противу Тебе стати? Идеже коснется непостижимая благодать Твоя, тамо все ереси и расколы разрушаются, все человеческие замыслы и рассуждения упраздняются и погибают, все диавольские прелести и коварства исчезают. Нынешний день готовы были мы все за раскол мучения терпеть и души свои положить, a теперь уже едва ли и в келлии нашей обретается раскол. О, кто бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог творяй чудеса. “Благословен грядый во имя Господне. Бог Господь и явися нам. Буди имя Господне благословенно отныне и до века. Аминь”. Потом начал благодарить Пресвятую Владычицу Богородицу. „Благодарю Тебя, Владычице, Пресвятая Дево Богородице, за Твое усердное ходатайство за нас грешных к возлюбленному Сыну твоему и Богу нашему, Господу Иисусу Христу. Какое Ты великое, Владычице, имеешь попечение о роде христианском, и какие Ты, Владычице, творишь чудеса! В который день вышла Ты, Владычице, из дома своих родителей и из суетного и многомятежного мира, и взошла во храм Господа Бога своего, и вселилась жити во Святое Святых, в тот же день и о нас окаянных и грешных рабах своих упросила Сына своего, и извела нас от заблуждения, избавила от прелести раскольнической, и спасла от вечной погибели, ясно показала нам святую соборную апостольскую Христову Церковь. Ныне, Владычице, прилично и мне воспеть Твою радостную песнь: “Величит душа моя Господа, и возрадовася дух мой о Бозе Спасе моем: яко призре на смирение раба Своего. Ce отныне ублажу Тебя во вся роды родов, яко сотвори со мною величие Сильный, и свято имя Его, и милость Его в роды родов боящимся Его. Сотвори державу мышцею Своею: расточи бо гордые помыслы раскола от сердец наших“. Потом, обратившись к нам, произнес следующее: „возлюбленные моя чада, возрадуйтеся и возвеселитеся со мною, и воспойте сию благодарственно-торжественную песнь, приличествующую нашей радости: „Видехом свет истинный, прияхом Духа небесного, обретохом веру истинную, нераздельней Троице покланяемся: Ta бо нас спасла есть“. Потом еще сказал: „чада моя возлюбленная, кто хочет за мной идти, да последует мне; a кто не хочет, мало да потерпит: тому оставлю келию свою со всеми вещами, потому что мне уже больше здесь не жить“. Ученики все ему отвечали: „ни один, отче, от тебя не отстанет; все оставляем раскол, и тебе последуем“. И так в радости и веселии препроводили мы всю ночь без сна, и все y нас в келии как будто переменилось. Поутру ходили в село, и принесли много книг для поверки твоей книги. После того была y нас в келии ежедневная радость; но страха ради раскольников, никак не могли избрать удобного времени и не имели смелости побывать к отцу Иоанну, и возвестить ему свою радость, хотя нетерпеливо все желали видеть лице его, и иметь с ним беседу. Потом, дождавшись праздника святителя Николая, отец Феодосий пошел к литургии, a после был y отца Иоанна, и с ним беседовал“. – Об этой беседе о. Иоанн (впоследствии иеросхимонах Израиль) передавал о. Парфению следующее: „в день святителя Николая (6 декабря 1838 г.) только окончил я часы, вдруг к окну подошел отец Феодосий, и прочитал Иисусову молитву. Я весьма тому удивился, и сказал: аминь. Он испросил благословение взойти ко мне в келию; я благословил. Он же возшедши в келию и помолившись, любезно облобызал меня. Я спросил его: „Отче Феодосие! днесь праздник св. Николая; он был великий чудотворец; и с вами не сотворил ли какого чуда?“ Он же, заплакав, пал на землю и потом начал говорить со слезами: „Воистину, отче св., за твои святые молитвы сотворил Господь Бог с нами чудо великое: днесь, отче святый, Царь небесный, Господь наш Иисус Христос, посетил нашу раскольническую келию и Своею благодатию коснулся наших паче камене затвердевших сердец, и растопил их паче воска, и просветил наши душевныя очи тот самый истинный свет, который просвещает всякого человека; и теперь явственно мы увидели свое раскольническое заблуждение, в котором препроводили всю жизнь свою. И аще бы не Господне милосердие и не твои святые молитвы помогли нам, то вмале вселилися бы во ад души наши; но отныне все расколы и прежние все заблуждения оставляем, и отрицаемся их от всей души своей, и от всего сердца желаем присоединиться к св. соборной восточной апостольской Христовой Церкви, и обещаемся быть ей послушны даже до смерти, как я сам, так и все мои ученики. Уже две седмицы, как посетил нас Господь с высоты Своея, и разрушил преграды раскола, и теперь ежедневно y нас в келии неизреченная радость, и имели неудержимое желание видеть твое лице, и возвестить тебе эту радость, и иметь с тобой беседу, и насладиться твоих словес; но никак не могли избрать удобного времени, страха ради раскольников, да не како они узнают и взбунтуются, и изгонят нас прежде времени. Еще, отче, прости меня окаянного, что много я тебя бранил, укорял и поносил; это я делал пo неведению моему“. Я ему сказал: „Господь тебя простит“. И так мы с ним много радовались и разговаривали; a ночью приходили ученики его. И теперь приходят почти каждую ночь: уже поменьше стали бояться раскольников“.

„После Пасхи (1839 г.), когда просохла дорога, я, пишет о. Парфений, пошел в Мануйловский скит навестить своих друзей и братию, и пришедши нашел их уже всех готовых ехать в Россию, уже и паспорты взяты, и кони куплены, и все вещи распроданы; только осталось немного книг, но и те повезли продавать раскольникам в город Боташан, откуда отец Иоанн родом. И поехали с книгами отец Иоанн, проститься с родными, и отец Феодосий с Анатолием, и меня посадили подвезти; потому что дорога лежит почти мимо монастыря Вороны, который от дороги в сторону версты три. Я им предложил, не угодно ли заехать в монастырь ночевать, и посмотреть на нашу жизнь, и побеседовать с отцем Иоанном, схимником и пустынножителем? Они согласились. Когда приехали в монастырь, – я сказал архимандриту; он же принял их с любовию, и приказал успокоить и их самих и коней. Потом предложили трапезу изобильную. По трапезе повел я их в пустыню к отцу Иоанну схимнику. Он принял всех с любовию, и много разговаривали, и все отцы мои плакали, и столько усладились, что не хотели выйти из его келии. Потом, простившись, пошли в монастырь. Дорогою о. Феодосий начал говорить отцу Иоанну следующее: „отец Иоанн, зачем нам ехать в Россию? Зачем нам пускаться в такой дальний путь? Зачем нам претерпевать в пути, среди мира и соблазнов, разные скорби и искушения? He лучше ли нам остаться здесь в Молдавии, и поступить на жительство в этот монастырь? Здесь прекрасное и уединенное место, и безмолвное; окружено великими, прекрасными горами и лесами! A наипаче сия тихая и прекрасная пустыня, как она мне полюбилась! Кажется, я бы и не вышел из нее. Что от добра добра искать? И чего нам странствовать по свету и обременять людей? Вера и Церковь едина, как в России, так и здесь; a в единоверческие монастыри поступить я желания не имею. Зачем нам ехать от матери к мачехе?“ Отец Иоанн ответил: „отец Феодосий, как тебе угодно; ежели вы останетесь, то и я с вами.“ Потом, пришедши в монастырь, ночевали. После утрени пошли к архимандриту, и начали проситься в монастырь на жительство. Он же их с любовию принял и сказал: „сколько вас есть, всех приму. Теперь я уверен, что вы обращаетесь Бога ради, и я очень жестоко искусил ваших братий, отцев Паисия и Никиту, и полагал, что они уйдут от нас; но они все претерпели.“ Потом отцы Иоанн и Феодосий, положивши начало, по обычаю монастырскому отправились в путь.

Через неделю они все восемь человек совсем приехали в монастырь Ворону: отец Феодосий с четырьмя учениками – Гедеоном, Анатолием, Феодоритом и Германом; отцы Иоанн, Киприан и Алипий. Вскоре архимандрит послал отца Иоанна с тремя в Яссы к митрополиту Вениамину, ради резолюции, каким чином присоединить нас к св. Церкви: крестить ли, или только святым миром помазать? И приехавши, все явились к митрополиту налицо. Митрополит расспросил всех до тонкости. Потом положил резолюцию в таком смысле: „которые были крещены беглыми и отлученными от Церкви попами или простолюдинами, раскольниками, тех, по семидневном посте и ежедневном прочитывании огласительных молитв, и по проклятии всех ересей и расколов, совершенно крестить. A которые в младенчестве были крещены православными простолюдинами, a потом совратились в раскол, тех, по семидневном посте и проклятии всех ересей и расколов, помазать св. миром. A потом, кто пожелает в монашество, тех постричь в мантию, a кто не пожелает, тех оставить на воле, кто какую захочет избрать себе жизнь.“ Отец Иоанн на эту резолюцию не соглашался, a просил митрополита, чтобы тех, которые крещены беглыми попами, только помазать миром, a не крестить совершенно.

Митрополит на это не согласился.

Собран был собор, и, по рассмотрении требования отца Иоанна, митрополит сказал: „наша Церковь не принимает крещения ни от еретика, ни от самозванца, ни от отлученного от Церкви, ни обливального; также кто не крещен в три погружения, тех всех совершенно крестить, хотя бы они были и во Св. Троицу крещены. Такожде и вы, если хотите присоединиться к православной Церкви, должны принять св. крещение, a ежели не хотите, то вы в том имеете волю; и я вас не принуждаю. A я в Церкви своей соблазна не сделаю, и не попущу принять вас без крещения. Вам же не должно опасаться крещения, ибо не вы за то будете отвечать, но я, недостойный глава Молдавской Церкви“. Мы, повествует так Парфений, более противоречить не стали, и согласились на его распоряжение. Он выдал нам указ и мы отправились в монастырь. Когда мы приехали в монастырь Ворону, архимандрит приказал всем нам снять с себя раскольническую монашескую одежду, и надели на нас послушническую. Потом духовник всех исповедал, и испытал совесть каждого, кто кем был крещен. Потом семь дней препроводили мы в посте и в молитве, и каждый день перед литургией читали нам огласительные молитвы, и мы проклинали все ереси и расколы. В восьмой день всех нас десять человек присоединили к св. восточной соборной апостольской Христовой Церкви: иных совершенно крестили, иных только св. миром помазали, в числе которых и нас двоих присоединили, и причастили всех святыми Тайнами, телом и кровию Христовою. И была во всей обители, a наипаче между нами, великая радость и веселие; и все мы благодарили Господа Бога, Царя небесного, за Его великие милости, что сподобил нас недостойных рабов Своих присоединиться к св. восточной Церкви. Потом сделали нас послушниками, и причислили к братству. Отец, бывший Гедеон, нареченный во св. крещении Михаил, сделался болен, и постригли его в мантию, и нарекли имя ему Макарий. Потом и мы начали просить архимандрита Рафаила, чтобы всех нас постриг в полное монашество по благословению митрополита. Он же, яко человек, поколебался, послушал некоторых из братий, внушавших опасение, дабы мы не возобладали монастырем, и не захотел нас постричь, и начал изъявлять желание, чтобы мы вышли из монастыря. Мы же, видевши, что он стал к нам нерасположен, смутились, и, посоветовавшись, поехали в Яссы просить митрополита, чтобы дал нам одним особливый хотя малый монастырь, или место для монастыря: ибо мы можем и еще много обратить раскольников. Но митрополит в том отказал, и сказал: „возлюбленные мои чада! послушайте меня: монастырей y меня много, мне их не жалко, любой возьмите. Но только я вам не советую этого заводить; потому что вас здесь немного; да еще же вы здесь пришельцы; беспрестанно вас будут подозревать и на вас клеветать. Конечно, пока я буду жив, никого не послушаю; потому что я знаю ваше расположение к св. восточной Христовой Церкви, но я уже доживаю последние дни. После меня настанет другой митрополит: может быть, начнет вас притеснять; и вы разойдетесь в разные стороны. A я вам советую вот что: кто хочет жить в Молдавии, то в какой только пожелает монастырь – определю. A кто хочет, пусть идет к своим соотечественникам в Россию, a кто пожелает, пусть идет на св. гору Афонскую. Я благословляю всех на все четыре стороны“.

„Приехавши в монастырь“, продолжает инок Парфений, „отец Иоанн, друг мой, с тремя человеками – Анатолием, Феодоритом и Германом, немедленно отправились в Россию; приглашали и меня, но я отказался, потому что мое намерение было идти на св. Афонскую гору. По отъезде отда Иоанна, архимандрит паки весьма к нам расположился, и много сожалел, что отпустил о. Иоанна в Россию. Потом нас оставшихся всех определил к разным послушаниям; меня определил к пономарской должности. И кто желал, тех постриг в полное монашество. Отца Феодосия постриг, и отпустил в пустыню к отцу Иоанну схимнику; отца Макария (бывшего Гедеона) сделал келарем; отца Климента (бывшего Киприана) сделал ключарем и экономом. Итак, мы начали жить все в покое душевном и телесном, хваляще и благодаряще Господа нашего Иисуса Христа, поюще и величающе святое имя Его“.

Выехавшие в Россию: о. Иоанн, о. Анатолий, о. Феодорит и о. Герман направились в Саратовскую губернию, в единоверческие монастыри на р. Иргизе, и поместились сперва все вместе в Воскресенском монастыре, a потом, в 1841 году о. Анатолий перешел на жительство в Спасо-Преображенский монастырь, где посвящен в сан иеродиакона и иеромонаха, a с 1844 года проходил должность казначея, заведуя обширным монастырским хозяйством и тем промыслительно приуготовляясь, в свое время, послужить хозяйственною опытностию новооснованному, при Троице-Сергиевой Лавре, Гефсиманскому скиту.

В то время, как Иоанн и Анатолий проживали в Иргизских единоверческих монастырях, Макарий и Александр (бывшие Гедеон и Алипий) оставались еще некоторое время в Молдавии в православном монастыре Ворона, где присоединились к православной Церкви и постриглись в монашество; здесь они прожили до 1843 года; a в начале этого года, выехав в Poссию, прибегли под покровительство Московского архипастыря митрополита Филарета, и по принятии Русского подданства, определены на жительство, сперва в Вифанский монастырь, a с открытием (в 1844 г.) Гефсиманского скита, перемещены в оный.

В письмах митрополита Филарета к о. наместнику Лавры ахримандриту Антонию (ч. 2-я, доведенная до 1850 г.) встречаются не раз упоминания о сих двух старцах, свидетельствующие о том внимании, которым пользовались они, как первоначальники и первоустроители столь любимой им Гефсиманской отшельнической веси.

Так, в письме от 21 февраля 1843 г. (№ 359) митрополит пишет: „совещусь я перед выходцами (Молдавскими), что долго продержал прошения (о принятии подданства и определении).”

По открытии скита в 1844 г., в письме за № 445, октября 10 дня 1844 года: „Макарию и Александру носить мантии в ските Бог благословит.“

В письме за № 461, от 17-го января 1845 года, читаем: „Макария и Александра, если есть три года от определения их в монастырь, надобно представить к пострижению, и для того, чтобы на сем было благословение Св. Синода, и чтобы их монашество было и по внешнему порядку управления благозаконно“. Указ о пострижении получен и объявлен 7-го марта 1845 г. В том же году оба старца рукоположены во иеродиаконы (Иларион – 18, a Александр – 21 марта), и за тем Илларион 25 марта рукоположен во иеромонаха, с назначением управлять новооснованным Гефсиманскимь скитом, в звании благочинного, a о. Александр рукоположен во иеромонаха 26-го января 1847 года.

Все это совершилось при особом внимании к ним попечительного владыки, зорко следившего за ростом своего любимого детища, Гефсиманского скита.

Вот убедительные сему доказательства: в письме за № 469, от 14 марта 1845 года читаем: „скитян Макария в иеромонаха, a Александра в иеродиакона поставить призываю благословение и устроение Божие. A им скажите, что они прежде принесли жертву смирению (т. е. вступили на правах новоначальных и выдержали положенный искус), и Господь принял ее, a теперь пусть принесут жертву послушанию, и сия угодна будет Господу. Пресвятая Дева, покровительница Гефсиманского скита, да положит им в сердце свое слово: буди мне по глаголу, пришедшему свыше от Божиих судеб, хотя к ним приходит глагол и не через ангела, но через людей, помилованных быти служителями воли Господней.“

В письме за № 472, от 25 марта 1845 года, по рукоположении Макария во иеромонаха и Александра во иеродиакона, владыка пишет: „Получены от вас монахи Макарий и Александр. Благодать Божия возвращает вам иеромонаха и иеродиакона. Господь да сохранит их истинными слугами Своих Таинств, a вы наставляйте их в служении, и служения достойном житии“.

Далее из письма за № 493, от 13 октября 1845 года видно, что старцы Макарий и Александр, отягощаясь попечением о внешнем благоустроении скита, уже стали помышлять о вящем уединении и стужали о сем о. наместнику, который в свою очередь довел о сем до сведения митрополита. „Макарию и Александру, писал владыка, надобно сказать, что и в ските безмолвия довольно для внимающаго себе. И надобно, чтобы скит был благоустроен, чтобы и пустынножительство близ его было благословенно от дома Пресвятыя Богородицы, сущего в ските. Не право было бы разбежаться в лес, и ослабить благоустройство в доме Пресвятыя Богородицы. Да преклоняют души свои под Ее покров, прося себе спасительного устроения, не спеша своими помыслами, хотя и благими являются.“

В феврале месяце 1848 года, о. Макарий уволился, по прошению, от должности „благочиния“ (начальствующего Гефсиманским скитом), и выпросил себе позволение удалиться в безмолвную келию, построенную для него в скитском лесу. По сему поводу в письме за № 625 (от 15 февраля 1848 года), читаем: „Преподобный Макарий Египетский и преподобный Сергий да благословят именем Господним Макария на подвиг безмолвия, на святую четыредесятницу, с возвращением к общению во дни субботние и воскресные, и ради череды священнослужения. Господу помолимся о нем; и он да помолится о нас. Да дарует ему Господь не сматряти видимых, но невидимых, и обрести истинный плод безмолвия, растущ на корени смирения. О. Варлаам да наполнит его место, строительствуя в общежитии (скитском). Господь да благословит сие к общему созиданию и миру.“

25-го октября того же 1848 года о. Макарий, согласно его желанию, пострижен в схиму с наречением Иларионом. По сему случаю в письме за № 659 (от 18 октября 1848 года) владыка пишет: „Господь да поможет о. Макарию облещися во вся оружия Божия (схиму), и возмощи стати противу всего враждебного миру и спасению“. A пo пострижении, в письме за № 661 (от 29 октября 1848 года) пишет: „приветствую о. Илариона. Да даст ему Господь во всеоружии духовном радостный упованием подвиг и победу, и мир неотъемлемый.“

В том же 1848 году прибыл на жительство в Гефсиманский скит и старец о. Иоанн, который по выезде из Молдавии (в 1839 году вместе с о. Анатолием и двумя другими) поселился в единоверческом Воскресенском монастыре (на Иргизе, тогда Саратовской, a ныне Самарской губернии), определен в братство оного монастыря в 1841 году; там же рукоположен в 1844 году июня 1 дня во иеродиакона, a октября 15-го – во иеромонаха. Три вышеупомянутые старца: о. Иларион, о. Александр и о. Иоанн, обретя себе тихое пристанище в Гефсиманском ските, в 1849 году пригласили к себе и четвертого из своих товарищей и духовных друзей, Анатолия, который, в августе 1849 г. и определен, согласно его прошению, в Гефсиманский скит, и в том же году, 8-го ноября, сделан строителем скита, коим и управлял с этого времени ровно 30 лет.

И так, в 1849 году все четыре старца – о. Иларион, о. Израиль, о. Александр и о. Анатолий, связанные между собой издавна узами духовной дружбы и любви, сошлись снова для вожделенного купножития в Гефсиманском Богородичном ските, притом управляемом одним из них – о. Анатолием. Эти то старцы и положили в ските то твердое основание монашеской жизни, которое послужило причиной такого быстрого роста и процветания этой обители.

Хотя все названные старцы отличались подвижническим направлением, и потому пользовались большим уважением скитской братии и имели среди ее преданных себе учеников; но более всех прочих даром духовного рассуждения и строгим вниманием к себе отличался отец Александр⁷⁰. Его жизнь была как-то особенно ровная, ничем не выделявшаяся, по-видимому, из ряда обыкновенного, но вместе с тем была в высшей степени назидательна. He увлекался он никогда особенным подвижничеством, которое сделало бы его как-нибудь замечательным и выдающимся из числа прочих, нo и не позволял себе ни в чем ни малейшего послабления. Каждую службу посещал он неопустительно, a к утрени приходил всегда за полчаса или за четверть часа до начала, и выходил из церкви всегда после всех. В трапезу ходил ежедневно, не только к обеду, но и к ужину, так как после ужина читалось тут же вечернее правило и с поклонами, которое он никогда не опускал; пищу же употреблял весьма умеренно, и только в трапезе, a в келлии, кроме чаю, никогда ничего не имел, и ни на какие званые обеды ни к братии ни к строителю никогда не ходил, хотя и был иногда приглашаем. He стремился он к особенному уединению и к удалению от всех, как это делали другие, но от ненужных разговоров и бесед уклонялся настолько, что не имел даже y себя особенных учеников, хотя и не отказывал, при надобности, в полезном совете нуждающимся в нем. Он особенно любил чистоту и опрятность, и не отказывался даже ходить вместе с братией в общую баню, от чего другие, более строгие в подвижничестве старцы, заботливо устранялись. В келлии y него было всегда очень чисто и опрятно, и тщательно прибрано; одежду носил он только ту, какую получал из общей братской рухлядной, одинаковую со всей братией: но она была y него всегда опрятная и чистая. Уважение к нему братии было так велико, что самые старцы, так сказать, его боялись, и если случалось которым из них сойтись где-нибудь поблизости от его келлии, то старались как можно скорее разойтись, или побеседовать как-нибудь шепотом, – „чтобы не увидал или не услыхал отец Александр“ .... И не во тще было такое к нему уважение: сам Бог еще при жизни его засвидетельствовал его богоугождение следующим образом.

Многие и теперь еще помнят благочестивое семейство – Ивана Трифоновича и Анну Михайловну Прохоровых, отличавшихся, при своей состоятельности, особенным усердием к обители преподобного Сергия и к Гефсиманскому скиту. В виду такого их усердия, они пользовались и особенным уважением митрополита Филарета и наместника Антония. Ho y них долго, почти до старости, не было детей. Анна Михайловна особенно об этом всегда скорбела и часто молилась о разрешении своего неплодства. И вот однажды во сне является ей какой-то монах, и говорит: „не скорби: будут y тебя два сына – Василий и Сергий“. – „Да кто же вы, батюшка?“ – спросила она во сне явившегося ей. – „Иеромонах Александр, из Гефсиманского скита,“ – ответил он. С этими словами она проснулась, и немало дивилась необычайному сну. Когда после того ей пришлось быть y строителя скита, она спросила его: есть ли в числе братии иеромонах Александр и, узнав, что есть, пожелала его видеть. Когда же увидела, то тотчас узнала в нем явившегося ей во сне старца, и поклонилась ему, прося благословения и святых его молитв. Вскоре действительно y нее родились, один после другого, два сына, которых и назвали – одного Василием, a другого Сергием, и больше детей y них уже не было. Отец и мать, вследствие этого, всегда питали особенное благоговение к о. Александру, и когда дети их стали ходить, они привели их к нему, и просили, чтобы он их благословил. В благодарность за дарованное чадородие и в память о сем, они пожертвовали в скит большие серебряные вызолоченные сосуды художественной работы, также массивное Евангелие, обложенное серебром и большой серебряный напрестольный крест. Все эти вещи, с согласия жертвователей и с разрешения митрополита Филарета, ввиду того, что в скиту, по его правилам, употребление предметов из драгоценного металла даже при богослужениях не допускается, взяты в Лавру, где и хранятся доселе, и употребляются при митрополичьих служениях.

Отец Александр скончался ранее всех своих духовных друзей, именно 8 мая 1870 года, на 70-м году от рождения; погребен на скитском кладбище y Воскресенской церкви. Памятник на его могиле поставлен усердием помянутых господ Прохоровых.

О. Иларион, иеросхимонах, по принятии (в 1848 г.) схимы, в течении более 10-ти лет жил в отдельной келии в лесу, за нынешними скитскими пещерами, потом перешел в скит, a в 1864 году опять переселился в отдельную келию близ нынешней пустыни св. Параклита; в 1867 г. перешел в эту пустынь и в том же году переместился опять в скит, где и прожил до самой своей кончины, последовавшей в 1878 году 15-го января, на 77-м году от рождения. Это частое оставление им своих келлий и переселение на другие места с сохранением строжайшего уединения и отшельничества, дало повод о. наместнику Антонию говорить об нем, что о. Иларион подражает соименному себе древнему подвижнику Илариону великому. И y этого, как y того, келии не имели никакого устройства в смысле удобства для жительства. To были мазанки или землянки, ничем не привязывавшие к себе отшельника, и потому легко им оставляемые. О . Иларион, как сказано выше, был весьма начитан в священном Писании и свято-отеческих творениях, преимущественно перед всеми прочими учениками своего старца Феодосия, и притом обладал обширной памятью и даром слова, но по живости характера и прямоте, был склонен столько же к назиданию, сколько и к обличению. Посему и во время пребывания его в уединении число относившихся к нему за духовными советами не могло быть значительно. Пользовались более примером его подвижнической жизни, нежели словом назидания.

Отец Израиль, также иеросхимонах, был начитан в священном Писании и отеческих книгах не менее о. Илариона и притом отличался особенной простотой и был старец любвеобильный и общительный; беседа его была сердечная и потому действительная; но по слабости здоровья он принимал к себе мало и держался более безмолвия, при том же за 7 лет до кончины лишился вовсе зрения. Он принял схиму в 1854 году и окончался недолго спустя после о. Илариона, в том же 1878 году, 3-го июля, на 83-м году от рождения.

Отец Анатолий (в схиме Алексий), вызванный в Гефсиманский скит своими товарищами и духовными друзьями, и по их указанию сделанный начальником скита, с достоинством и с величайшей пользой для скита управлял им в течение 30-ти лет – сперва (с 1840 по 1874 г.) в звании строителя, a потом (по 1879 г.) в звании игумена. От своих вышеупомянутых товарищей и духовных друзей, о. Анатолий, при ровном духовном настроении, отличался способностью к хозяйству и любовью к монастырскому порядку и чину, и в том же духе готовил своих учеников, завещая им паче всего блюсти установленный в скиту чин церковный, трапезный и хозяйственный, и усердно трудиться на пользу общежительную в тех послушаниях, какие кому указаны волею начальствующего.

О трудах о. Анатолия по внешнему и внутреннему устройству Гефсиманского скита, можно сказать словами Писания: „прииди и виждь.“ Когда о. Анатолий, в 1849 году, был назначен на должность строителя, в скиту была одна деревянная церковь с пристроенными к ней митрополичьими келиями, где внизу помещалась братская трапеза, да еще два-три небольших корпуса для братских келий. Две же нынешние каменные церкви в скиту с корпусами братских келий, часовня в Москве y Ильинских ворот, дом близ Сухаревой башни, пещерное отделение скита с гостиницей, другие жилые и хозяйственные здания скита и хозяйственная

ферма по дороге от скита в Вифанию, – все это устроено под непосредственным наблюдением сего попечительного строителя – игумена, пользовавшегося и особенным доверием высокочтимых настоятелей Лавры – митрополитов Филарета и Иннокентия, при которых протекло почти все его управление, a также их ближайшего помощника по устроению Гефсиманского скита, наместника Лавры архимандрита Антония. Митрополит Филарет, в последние годы своей жизни проживавший в летнее время подолгу в излюбленном им Гефсиманском ските, имел случай лично узнать и оценить, как хозяйственные способности и усердие о. Анатолия, так и в особенности, его добрые душевные свойства и способность к управлению братией и к руководству их по пути спасения – что весьма редко встречается, но особенно ценно по своей благотворности, как главная причина внутреннего и внешнего благоустройства обителей. Поэтому владыка особенно полюбил о. Анатолия и нередко удостаивал своей беседы, о чем впоследствии о. Анатолий всегда вспоминал с чувством душевного умиления. По тем же причинам и митрополит Иннокентий удостаивал его своим особенным доверием и вниманием, также и преемник о. архимандрита Антония по наместничеству в Лавре, архимандрит Леонид относился к старцу с уважением и доверием и в память о нем составил приведенную брошюру о первоначальных старцах Гефсиманского скита.

По истечении ровно 30 лет своего управления Гефсиманским скитом, о. Анатолий, по преклонности лет и болезни, уволился на покой и остался на жительстве в том же ските до самой кончины, последовавшей б-го мая 1881 года. В своей предсмертной болезни, начавшейся с разными перерывами с самой Пасхи (12-го апреля), отец игумен пожелал, и незадолго до кончины получил разрешение облечься в великий ангельский образ (схиму); накануне кончины удостоился таинства Елеосвящения и простился с братией; причащался неоднократно во время болезни и в самый день кончины удостоился быть напутствован причащением св. Христовых Таин, a в 4 часа пополудни (6-го мая) мирно почил о Господе. Погребен на скитском кладбище, близ трех прежде его отшедших ко Господу старцев – духовных друзей своих, отцов: Александра, Илариона и Израиля.

На могилах всех четырех старцев любовью и усердием к ним поставлены скромные памятники с приличными надписями. На памятнике о. Анатолия (в схиме Алексия) сделана следующая надпись, им самим предначертанная за год до кончины: „Здесь погребено тело игумена Анатолия (в схиме Алексия); пострижен в монашество в Молдавии; управлял Гефсиманским скитом 30 лет; скончался 6-го мая 1881 года, на 77 году от рождения, из коих в монашестве 50 лет .“

К этой скромной надписи с другой стороны памятника прибавлены стихи:

Ты православья истину сознал,

И до конца ей верен оставался;

Кончину мирную за то приял,

Жил мирно, тихо и скончался.

Ты погребен внутри ограды,

Своей же трудовой;

Окрест тебя отцы и чада,

Собранные тобой.

Мы все тебя с любовью вспоминаем

И царствие небесное наследити желаем.

А. Л.

Подвижническое направление, положенное приведенными старцами в основание иноческого жительства в Гефсиманском ските, не осталось бесплодным, и привлекло сюда многочисленных последователей „пути Илиина, Иоаннова, Антониева, Сергиева...“ He только скит наполнился ревнителями сего пути, но и вокруг него вскоре возникло множество отшельнических келий, в которых любители строжайшего уединения искали достигнуть конца своих желаний в полном отрешении от всего. Мы видели, что и из Молдавских выходцев двое стремились к вящему уединению, и хотя сначала были остановлены в этом владыкой, но впоследствии тот же владыка должен был уступить, и благословить о. Макария (в схиме Илариона) на отшельничество. Из других более замечательных подвижников известны:

1. Схимонахи Харитон и Матфей, Относительно их имеется в „Монастырских письмах“ сказание о том, как они, по смерти, явились одной крестьянской девице, которая желала поступить в монастырь, но не была принята игуменьей за неимением средств к уплате требуемого взноса. Девица, зайдя после полученного отказа в келлию одной знакомой ей монахини той обители, в скорби об отказе в приеме уснула, и видит во сне, что два схимника молятся о ней пред образом Богоматери, и просят, чтобы Матерь Божия повелела игумении принять ее. От иконы последовал ответ Божией Матери, что исполняет прошение их, и уже повелела принять в число сестер сию девицу. Икона скрылась, a схимники, обратясь к девице, говорят: завтра, после утрени иди к игумении, и будешь принята. Девица во сне бросается к ногам старцев, и спрашивает, кто они? – Мы из скита Гефсимании, оказали они, схимонахи Харитон и Матфей. Девица просыпается и спешит по благовесту к утрени. После утрени она опять падает к ногам игумении, a та, поднимая ее, говорит: „приходи, приходи, приму, и ничего не надо: видишь, за тебя восстают схимонахи Гефсиманского скита“. Девица осталась в том монастыре (в г. Суздале), a отцу своему, жившему в Александровском уезде, поручила в благодарность совершить панихиду по Харитоне и Матфее. Отец, придя для сей цели в скит, рассказал о сем случившемуся в то время здесь наместнику Лавры архимандриту Антонию, который и предал сие писанию.

Благодатное явление это свидетельствует, что оба сии старца одинаково получили дерзновение молиться и помогать своими молитвами нуждающимся в небесной помощи, хотя при жизни внутренний их подвиг, по-видимому, имел большое различие. Один, так сказать, кровавым трудом и злостраданием искупал мысленные поползновения и навыки прежней жизни; a другой совершал свой молитвенный подвиг с немалым душевным утешением и радостью, как это видно из сохранившегося письма о. наместника Антония ко владыке Филарету, от 7 ноября 1850 года, в котором описаны внутренний подвиг и делание обоих сих старцев.

„Господу благодарение, пишет о. наместник, молитвами вашими растет в ските новой Гефсимании залог святой монашеской жизни. Входящие в мироварницы, и не участвуя в делании благовонного мира, на одеждах своих износят благовоние, коим наполнено место: нечто подобное бывает и в душе. Обращаясь с людьми благочестивыми, по необходимости что-то доброе пристает к душе. Так слышу от многих бывающих в ските, тоже и сам в себе ощущаю, что и при малом пребывании в нем, тотчас является желание и любовь к улучшению своей жизни.

„Бедный o. Харитон очень страдает от вражиих наветов. Помышления его, вызванные прежней жизнью и навыком к самодовольству и тщеславию, не могли еще укротиться в скитской тишине, a потому и бесам путь открыт еще к душе его, при всем даже его духовном подвиге. В молитве они выкрадывают y него память молитвенную, в чтении просто закрывают слова. И это не есть болезнь, или замешательство какое в зрении, – нет, это просто как бы игра демонская, оскорбляющая подвижника. В стоянии то силы расслабят, то пустыми привидениями устрашают и смущают. И он, бедный, очень впадает в уныние. Уверяю, что все это пройдет, что нужно терпение, смирение и благодушная вера в Господа спасающего. Но работа эта ему тяжела: не скоро выкинется нравственная пыль, a покуда по грязи этой близко и свободно подходят демоны. Да, видно задолго до уединения, уединению надо учиться.

„Не то – с Матфеем! Жизнь его, видно, была простая, нрав кроткий и тихий. С самого начала духовной жизни он своего не искал, a только – Божия: как Богу угодить, и как душу спасти, от того и нрав и сердце его идут от меры в меру чистоты и святости. Сам он ни того, ни другого в себе не сознает и не знает, хотя и ощущает. Но со стороны это заметно по многим признакам.

„В воскресенье вечером, бывши в ските, я взял с собой о. Илариона, и в 7 часов дошли к о. Матфею. Тихонько подошли мы к его келье, и услышали, что он поет. Постучали, сотворили молитву; по обычаю сотворил и он и, узнав нас, принял с радостью. Мы сказали, что слышали, что он пел, и он простодушно ответил: так, что-то весело на сердце стало, я и попел. Я попросил его повторить то, что пел. После некоторого отказа, он согласился, сел и стал петь. И видимо, душа его, радуясь, восходила к поемому им. Сначала он стал прославлять Святую Троицу, Отца, и Сына, и Святаго Духа, и заключил прошением прощения всех грехов и освящения благодатию. Потом обращался к Божией Матери, к Предтече, и все с особыми прошениями, о предстательстве за всех верующих. Далее – к небесным силам, к праотцам, патриархам, пророкам, апостолам, святителям, учителям церковным, мученикам, исповедникам, преподобным, праведникам. В каждоме лике поименно именовал святых многих, и заключил к каждому лику прошением о предстателестве пред Господом о грехах наших.

„После всего пел кондак великого канона: „Душе моя, душе моя“... и потом стихиры кресту, которые поются в ските после правила. И нельзя было не приметить благодатной радости в душе его, проявлявшейся на лице.

„Просил я его говорить с нами откровенно: как проводит он время, нет ли каких нападений вражиих? Время, говорит, при помощи Божией, без молитвы, кажется, не проходит, кроме сна, и малого разве другого времени. Да y меня ум и помыслы и не знают куда лучше предстать, как не перед Господа и Его святых: тут мое и счастье, и веселье. Враг разными подходит действиями, и внешними и внутренними; но Господь его для меня не страшным делает. Простите меня; вот даже не терпит, когда и запою, его и это отгоняет от меня. A более всегда призываю спасительное имя Господа нашего Иисуса Христа, и ограждаюсь крестным знамением. Поверите ли, иногда чувственно ощущаю, так как я не вижу ничего, a ощущаю, как он, окаянный, отбегает, гонимый силою Божиею. A это не только утешает меня в моем безмолвии, но и укрепляет в уповании на Господа. Иногда, простите, ну точно солдат вооруженный торжествую над пораженным бесом. Всего себя я предал Господу, и ощущаю, и верую, что Он, по милости Своей, хранит меня бедного, слепого и немощного грешника. Батюшка! душе, соединенной верою с Господом, бесы не страшны, a только более дают заботы и осторожности в хранении себя пред Господом.

Относительно пения я спросил: учил ли кто его, или читал он где о подобном упражнении? – Нет, батюшка, сказал он; так, кажется, сами мысли, как будто потерянную дорогу отыскав, радовались, воспоминая мне от лика – лик, и имена. Вот я одних преподобных поименно более 500 вспоминаю; иногда я целую ночь со всеми ими обращаюсь, размышляя, как силы небесные и святые славословят и служат Господу, и как Господь радуется и освящает их Своею благодатию, и как они просят о нас милости y Heгo, a Он, любя их, послушает, и нас милует, и тайными, и явными судьбами Своими. Иногда поплачу, иногда радуюсь, a глядь – время и прошло, a иногда и много пройдет.

О. Иларион спросил: ты любил прежде чай кушать, не хочешь ли и ныне? – Нет, отвечал он; я ем сухарики с водой, и они мне чудно сладки и здоровы, a иногда прошу капустки, или щец, как это требуется внутренностью. И я очень всем доволен! Чайку я не стал пить не потому, что в нем есть грех; но раз раздумался я, как жили Симеон Столпник, св. Мария Египетская, Сергий преподобный... И все-то они чайку не пили. Помолясь им, и я стал отставать, и ныне не пью его. A если вы разрешите, пожалуй напьюсь. Я сказал, чтобы он следовал своему внутреннему побуждению, a не нашим немощным напоминаниям.

Так мы с сердечным удовольствием провели немалое время y о. Матфея, и я возвратился в скит не без утешения духовнаго. Размышляя обо всем виденном мною y него, я не мог не заметить, что душа его находится в весьма благоустроенном состоянии, и самое это молитвенное пение показало мне, что он в созерцании дышит горним“.

В ответ на это письмо владыка писал: „С о. Матфеем и я через вас побеседовал с любовью и утешением. Благодарю“⁷¹.

Есть и еще весьма назидательный рассказ о сем старце в „Монастырских письмах“. Однажды во время вечерней прогулки митрополита Филарета по скиту, ему встретился старец, схимонах Матфей, который, поклонившись архипастырю, просил благословения. Владыка, благословляя его, спросил: как поживаешь, о. Матѳей? – Плохо, отвечал он: лености много предаюсь, мало молюсь, по слабости зрения не могу читать акафисты. – Так замени это сердечной молитвой: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного, сказал владыка. – Давно, батюшка, молитва эта и во сне не отходит от моего грешного сердца, ответил схимник. – И довлеет тебе! сказал владыка.

Через год после этого, 28 апреля 1852 г. последовала кончина старца. О. наместник случился в это время в скиту. Узнав, что схимник весьма болен, пишет он, я поспешил навестить его. У его кельи я встретил одного брата и спросил его: в каком положении о. Матфей? – „Последние часы доживает, ответил он, и прибавил: хорошо, что вы идете к нему: есть мысль y некоторых, что y него имеются деньги, и в немалом количестве; предупредите искушение, спросите, и отберите, что есть y него, и тем поможете душе его. Неприятно мне было слышать это о схимнике, которого я знал, как истинно благочестивого подвижника. Вхожу в келью, и вижу, что он лежит на рогозине среди пола. Обрадовавшись, старец испросил благословения. Зачем ты, о. Матфей, лежишь на полу? – спросил

я . – Мне свободнее повернуться, сказал он, да и думал я, что брату менее будет труда опрятать тело мое грешное, когда разлучится с ним душа. Мирен ли ты, и нет ли каких смущений мысленных? – спросил я. – Уповаю на милость Господа Иисуса Христа, и имею мир в помыслах. – О. Матфей! нет ли y тебя денег где-либо, или кому либо отданных на сохранение? – Прости Христа ради, есть, вот они на окне в коробочке, сказал старец; в прошлом году ты дал мне рубль на белые хлебы, по немощи моей; от других я ни от кого не принимал, a тратил твои деньги; и вот, что осталось, – возьми Бога ради. Вчера просил я купить калачик, отдал две копейки, но есть не мог; возьми и отдай, кому знаешь. Я взял с окна коробочку, раскрыл, и увидел в ней три гроша. Смиренное нестяжание тронуло меня до слез. Побеседовав еще и испросив себе его молитв, я простился, и он часа через полтора мирно скончался. Выходя из его кельи, я опять встретился с тем братом, который сказал мне об имуществе схимника. Вот, говорю и деньги отдал мне схимник – все, сколько y него было: отнеси к строителю. Брат, взяв от меня коробочку, тут же открыл ее. Стыдно ему стало, и он, кланяясь, просил прощения, Я взял коробочку с тремя грошами, и подал первому попавшемуся нищему, в милостыню о преставльшемся⁷².

2. Отец Александр-затворник (схимник).

Большим уважением и известностью пользовался в свое время по своему благотворному влиянию на нравственное устроение братии скита иеросхимонах Александр-затворник, имевший между братией многих учеников, приходивших к нему ежедневно для откровения помыслов.

Урожденец города Козельска, Калужской губернии, он еще в детстве слышал однажды рассказ своего родителя о том, как в Оптиной пустыни (отстоящей всего в двух верстах от их города) совершался при нем обряд пострижения в монашество, и как при этом новопостригаемому вручили четки, и велели творить постоянно молитву Иисусову: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго. Услышав это, юный отрок начал сам творить про себя эту молитву, и по временам ощущал при этом великое утешение, так что впоследствии, когда уже стал приниматься за домашние дела, то от внутреннего молитвенного утешения не замечал иногда, как время проходило в работе. Это то опытное вкушение сладости молитвенной и повлекло его впоследствии в монастырь, a под старость – и в затворническое уединение, хотя в продолжение многолетней жизни с ним было немало внешних и внутренних перемен.

27-ми лет от роду он поступил в Оптину пустынь, где жил некоторое время под руководством известного в то время старца духовной жизни, отца Леонида, a no смерти его, спустя несколько лет, перешел, по приглашению игумена Антония, родного брата тогдашнего Оптинского настоятеля, отца Моисея, в Малоярославец, в Никольский монастырь. Здесь он принял пострижение в монашество с именем Агапита и прожил 5 лет; затем, по совету одного своего товарища, перешел в Харьковский архиерейский дом, где сделан иеродиаконом, иеромонахом и экономом. Но эта должность и жизнь в городе, сопряженные со многими земными заботами и суетой, стали вредно влиять на его нравственное устроение, и он стал замечать в себе увлечение рассеянной жизнью. Сознавая опасность сего в деле спасения, он в 1851 году перешел для более безмолвной жизни во вновь устроенный Гефсиманский скит, куда привел с собой и родителя своего. Здесь, на пчельнике, он выстроил для себя и для родителя на свой счет келию, в которой и уединился для безмолвия, отправляя, впрочем, и череду священнослужения.

„О иеромонахе A., – писал о нем владыка к о. наместнику в декабре 1851 г., – надобно вам и строителю знать, соответствуют ли его расположения и проводимая жизнь доныне благонадежному вступлению в избираемый подвиг безмолвия. Если сие усмотрено: то Бог благословит начинание, с ограничением, вами предполагаемым. Если же находите, что еще требуется yсмотрение: то возьмите на сие некоторое время: a ему послушание в сем именится в начало подвига безмолвия“⁷³. Два года спустя, владыка писал: „Для о. Агапита, по моему мнению, хорошо настоящее его положение, в котором он и безмолвием питаться может, и, как член братства, в общее служение свою долю вносит, и тем очевиднее приобретает право на общую о себе молитву. Я просил бы его побыть еще в настоящем положении. Есть служение Богу и в том, чтобы не сильно настоять на исполнение своего , впрочем доброго желания, и благодушно внять тому, что предлагается с добрым намерением и любовью“⁷⁴.

В 1858 году о. Агапит перешел для более уединенной жизни в „Тарбеево“, где в то время устроилась от Лавры пустынь „Св. Параклита“. Здесь он принял пострижение в схиму с именем Александра, a в 1861 г., по просьбе о. наместника Антония, перешел опять в скит, для руководства в духовной жизни младшей братии, из коих многие ходили к нему за советами и на откровение помыслов, получая от его беседы значительную пользу. Но как этим нарушалооь его безмолвие, то он стал проситься в пещеры, в затвор. Владыка Филарет велел ему предварительно испытать себя в течение трех месяцев, и затем благословил затворничество, которое он и начал в 1862 году, 23 ноября, не переставая, впрочем, принимать и некоторых из братии на откровение помыслов.

Руководство о. Александра-затворника отличалось от руководства вышепоименованных первоначальных старцев скита – тем, что эти были расположены более к внешнему подвижничеству, и этим преимущественно путем вели своих учеников, хотя сами ранее и руководствовались, как сказано выше, отеческими писаниями о внутренней жизни; отец же Александр все внимание обращал исключительно на очищение внутреннего человека, для чего и ввел между своими учениками, по примеру Оптиной пустыни, ежедневное откровение помыслов, вошедшее y них в обыкновение, и продолжавшееся между ними и по его кончине не малое время. Эта разница в направлении была даже отчасти причиной некоторого недружелюбного отношения к нему и к его ученикам помянутых старцев и их последователей, о чем упоминается в записках об о. Александре, составленных одним из его учеников⁷⁵, долгое время продолжавшим его дело в ските в звании братского духовника. Помянутая разница в направлении и в способе преподавания советов и руководства, в монашеской жизни – явление довольно обычное, и замечено еще святым Григорием Синаитом. „Елицы деянием, говорит он, многими труды и леты обретоша благодать, якоже навыкоша, сице и других поучают. He покоряются же неприемлющии художественно в то доспевшим милостию Бога, вскоре теплою верою. Тем же и порицают таковых, и иных извествуют, яко аще есть инако, прелесть есть, a не благодати действо. И не ведят, яко удобно есть пред очима Господнима, по Писанию, внезапу обогатити нищего (Сирах. 11:21)“⁷⁶. Однако, и те и другие, как сказано, сподобляются благодати; одни – многими трудами и долгим временем, a другие – строгим вниманием и теплою верою, если, конечно, не питают вражды друг против друга.

Кончина о. Александра-затворника последовала 7-го февраля 1878 года, на 69 году от рождения.

3. Старцы Феодот и Тихон.

Относительно их имеется краткое повествование в описании пустыни св. Параклита⁷⁷, откуда и заимствованы эти сведения.

Иеросхимонах Феодот в 1851 году, в сане иеромонаха, перешел из Оптиной пустыни в Гефсиманский скит, где в следующем году пострижен в схиму и назначен духовником всего братства. Прожив в скиту семь лет, он, для совершеннейшего безмолвия, с благословения наместника Лавры, архимандрита Антония, удалился вместе с другими двумя иеросхимонахами – Иларионом и Александром, вглубь леса, на место, где ныне стоит пустынь св. Параклита. Здесь о. Феодот всецело предался безмолвию и иноческим трудам. Когда же в пустыни воздвигнут был храм и, по увеличении числа братии, устроилось общежитие, то первым его начальником был назначен старец Феодот. Прожив здесь около четырех лет, он пожелал опять возратиться в Оптину пустынь, где 8-го марта 1873 года и почил мирною кончиною.

Как в скиту, так равно и в пустыни св. Параклита отец Феодот оставил по себе незабвенную память. Его наставлениями и советами пользовались многие. Простота его и смирение были таковы, что он со всеми входил в задушевный разговор, и потом, видя настроение души каждого, давал ему приличное наставление.

Из числа многих учеников о. Феодота, особенной преданностью к нему отличался иеромонах Тихон, начальник и братский духовник скитских пещер, который на этом поприще заслужил от братии примерную к себе любовь. Его кротость, любовь и сострадание были так велики, что нередко во время таинства исповеди он сам плакал и утешал кающихся. Когда о. Феодот жил в пустыни Параклита, то бывало каждую неделю покрытый сединами старец о. Тихон, с посохом в руках, бредет пустынною дорогой к своему старцу, о. Феодоту. He без умиления смотрели мы, говорит автор названной брошюры, как украшенный сединами ученик смиренно просил наставления y такого же старца наставника. Преданность свою к старцу о. Тихон продолжал питать и по переходе его в Оптину пустынь, до самой своей смерти, – и достойно замечания, что о. Тихон скончался 7-го, a старец его о. Феодот – на другой день, 8 марта 1873 года.

4. Отец игумен Иларий (в схиме Илия). Бывший настоятель Николо-Угрешского монастыря Московской епархии, ученик известных в свое время старцев отца Феодора и отца Леонида Оптинского, урожденец гор. Мологи, Ярославской губ., из торговых людей, родился в 1796 году. Двадцати лет от роду Илия – так было его мирское имя – поступил в Белобережскую пустынь, Орловской губернии; отсюда, ища более строгой жизни, он перешел сперва в Коневский, a затем – в Валаамский монастырь; в 1821 году ушел в Соловецкий монастырь, где в 1823 году пострижен в монашество. В 1824 году перешел в Александро-Свирский монастырь, где в то время жительствовали великие старцы: схимонах Феодор и его ученики, иеромонахи Антиох и Леонид, для сожительства с которыми и перешел туда о. Иларий, уже знавший их ранее того. Здесь он вскоре был рукоположен во иеродиакона, a в 1828 году – во иеромонаха. Около этого времени о. Леонид со всеми своими учениками перешел из А.-Свирского монастыря – сперва в Площанскую, а потом в Оптину пустынь. Сюда в 1830 г. перешел и о. Иларий. Здесь познакомился с ним бывший впоследствии в Угрешском монастыре его келейником, затем казначеем, и наконец, преемником его по настоятельству в том монастыре, архимандрит Пимен, бывший в то время еще мирским человеком, урожденец Вологодской губернии. Он-то в своих „Воспоминаниях“ впоследствии и описал довольно подробно жизнь своего предшественника и старца, откуда позаимствованы помещаемыя здесь сведения⁷⁸.

„Когда я познакомился с ним, пишет о. архим. Пимен, ему было около сорока лет, роста он был довольно высокого, волосы имел черные, лицо белое и глаза приятные, держал себя весьма скромно и смиренно; с мирянами разговаривал неохотно, a с женщинами и вовсе не умел вести разговор. Он был человек воздержный и глубоко проникнутый духом монашества; память имел обширную; много читал отеческих книг и сохранил в памяти немало рассказов, сведений и назидательных слов известных Богомудрых старцев и подвижников нашего отечественного монашества“⁷⁹.

В 1834 году о. Иларий был назначен настоятелем Николо-Угрешского монастыря, которым управлял в течение 18 лет, и за это время значительно поправил обитель, пришедшую перед тем в совершенный упадок по причине небрежности двух предшествовавших ему настоятелей: Израиля и Аарона, так что возбуждался даже вопрос о закрытии сего монастыря. О.Иларий своей высокой нравственностью вскоре привлек сюда благонамеренных людей, – и обитель сразу стала поправляться как в духовном, так, соответственно сему, и в материальном отношении, хотя к последнему о.Иларий особенного попечения не прилагал: оно явилось, как естественное последствие первого.

Угрешский монастырь в то время был штатным, и о.Иларию это весьма не нравилось. Проведя большую часть своей монашеской жизни в общежитиях, он не любил штатных монастырей и неоднократно говаривал, что общежитие – учреждение Божественное, a штатные монастыри – человеческое. Ему хотелось завести и в Угрешском монастыре общежитие; но этому его желанию суждено было осуществиться лишь при его преемнике, о.Пимене, при содействии известного благотворителя этой обители, Александрова.

Сделавшись настоятелем, о. Иларий нисколько не изменил своего образа жизни по сравнению с прежним: келии свои он всегда имел затворенными, постоянно занимался чтением отеческих Книг и преимущественно на славянском языке, a не в русском переводе, следуя в этом наставлению своего старца, о.Феодора, при котором находился в Свирском монастыре. Церковь посещал неопустительно, присутствуя при каждом богослужении, a в трапезу по будням не ходил и приготовлял для себя постную пищу дома – иногда сам, a иногда поручал это келейнику; кухни особенной не имел. Печи в своих келиях топил всегда сам, келейник только приносил дрова, a клал их в печи сам о.Иларий (если не был чем-нибудь особенно занят), и всегда с молитвой; и если в это время случалось быть y него кому-нибудь из монашествующих, он говорил ему: „благослови, отче!“ a если был тут какой послушник, или даже его келейник, то говорил: „благослови, брате!“ Без молитвы он не дозволял ни себе и ни кому другому, ни топить, ни закрывать печи, ни вообще делать какое-либо дело. Когда случалось, что y него обветшает белье, или чулки, или платье, то он всегда сам чинил, ни мало не стесняясь. Были случаи, когда расстроивалось печение просфор: тогда он, как бывший когда-то в Свирском монастыре просфоряком, сам пек просфоры, и научал как их печь⁸⁰.

В 1852 году о.игумен Иларий уволился на покой. Ему было назначено избрать для жительства или Пешношский монастырь, или Берлюковскую пустынь; но он избрал Гефсиманский скит, как более соответствущий его монашеским стремлениям, и прожил здесь в простой монашеской келии одиннадцать лет, до самой своей кончины, ведя жизнь сосредоточенную и не входя ни с кем в близкое знакомство, кроме одного, упомянутого выше, старца Феодота, жившего когда-то тоже в Оптиной пустыни, a в это время жительствовавшаго в Тарбеевском лесу, в пяти верстах от Гефсиманского скита, где и навещал его о.Иларий почти ежедневно, как для духовнаго собеседования, так и для самого совершения пятиверстного путешествия туда и обратно. Отстояв утреню и раннюю литургию в скиту, он отправлялся в Тарбеево, где в то время еще не было церкви и проводил здесь в духовной беседе со старцем и в общей с ним молитве время до вечера, a к вечерне возвращался в скит.

За несколько лет до смерти о.игумен Иларий принял схиму с прежним именем Илии, и скончался 9-го июля 1863 года.

Отпевание почившего, по благословению о.наместника Антония, совершил соборне в скитской церкви бывший его ученик и келейник, a затем преемник его по настоятельству, о. архимандрит Угрешский Пимен; тело же предано земле в Тарбеевской пустыни, в церкви св. Параклита, внизу, на правой стороне. Таким образом он восполнил собою здесь место отсутствующего старца своего и первого начальника этой пустыни – Феодота, удалившегося отсюда, для избежания начальствования, в Оптину пустынь, и там скончавшегося.

5. Отец Даниил. Урожденец Вятской губернии, известен в Гефсиманском ските как строгий подвижник и отшельник, живший одиноко в лесу, неподалеку от скита, в малой келии; при употреблении пищи был так воздержан, что мерил оную ложкой, считая, сколько употребил ложек, и никогда не позволяя себе вкусить более назначенного количества. Относительно его духовного устроения должно сказать, что если древо познается по плодам: то об отце Данииле мы знаем, что он был старцем и руководителем в духовной жизни нынешнего духовника скитских пещер, отца В., известного всем приезжающим помолиться и поговеть „к Черниговской“, и устроившего, по благословению своего старца, женский монастырь в одной из средних губерний России. Этими краткими сведениями об о. Данииле и об о.В. можно ограничиться, так как здесь в немногих словах, для знающих, сказано все.

* * *

He мало было здесь и других старцев замечательных в свое время по своему подвижничеству, имена которых пришли в забвение. Но и приведенные примеры показывают, что не вотще потрудились основатели и созидатели Гефсиманского скита. Духовная польза, получаемая здесь не только живущими тут, посвятившими себя исключительно на служение Богу в звании иноческом, но и приходящими богомольцами всех званий и состояний, ищущими здесь исцеления своих душевных, a нередко и телесных недугов, и получающими оное, свидетельствует, что такая обитель, как Гефсиманский скит, и именно в этом месте, составляла насущную потребность, как для монашества в особенности, так и для православия и благочиния вообще. Такое значение скита было указано еще в начале его основания одним архипастырем Русской церкви, – преосвященным Иаковом, епископом Саратовским, долго носившим в себе какое-то особенное, как видно, свыше внушенное предчувствие о необходимости построения здесь именно такого монастыря. Его письмо об этом к митрополиту Московскому Филарету от 5 ноября 1845 года, писанное по поводу запроса о переводе в Гефсиманский скит из Иргизского монастыря иеромонаха Иоанна (впоследствии иеросхимонах Израиль – один из числа первоначальных старцев скита), сохранившееся в деле о построении скита, как особенно замечательное, находим не лишним привести здесь.

„Ваше высокопреосвященство,

милостивейший архипастырь и благодетель!

Поздравляю вас с устроением скита. Он должен, при благословении Божием, возрасти в гору. Скит сей особенно меня успокаивает и радует. Лет десять говорил мне помысл: „пиши владыке, проси устроить монастырь на аскетическом основании. Такой монастырь нужен. Он многим может принести душевную пользу. Он должен быть тоже для монашества и благочестия, что академия для науки. Он должен быть крепостью, душою православия». Я отвечал помыслу: „если это нужно, то Господь Сам скажет владыке“. Слава Богу, делу желаемому положено, по-видимому, прочное основание. Нельзя, чтобы возрастание его обошлось без хлопот, без искушений, без скорбей, без слез. Но терпение в деле добром все побеждает“⁸¹...

Первым в собственном смысле строителем Гефсиманского скита, как уже сказано в начале сего описания, должен считаться тот, чья деятельность по преимуществу здесь изображена, и кому скит наиболее обязан своим существованием, то есть, наместник Лавры архимандрит Антоний. „Господу известно“, пишет он сам о себе в вышеупомянутой записи, сохранившейся в деле о построении скита, „какого труда стоило – приводить все оное в желанный порядок. Но имею и утешение духовное, видя возрастающий чин в страхе Божием и смиренное и благочестивое по Бозе житие множащейся братии“.

Когда первоначальные необходимые постройки скита были окончены, и братство видимо стало умножаться, – заботы отца наместника Антония сосредоточились на том, чтобы установить и утвердить в скиту возможно правильное, истовое церковное богослужение и учредить порядки сообразно виденным им в Саровской пустыни и других благоустроенных Российских монастырях. Для этого он часто оставался в скиту по нескольку дней и ночей сряду, присутствуя при всех богослужениях и на вечернем правиле, подавая собою пример во всем: в церкви нередко он сам исполнял обязанность чтеца и в то же время наблюдал, чтобы пение было непременно столповое; в трапезу ходил неопустительно и к обеду и к ужину; иногда же во время трапезы становился к аналою и читал вслух трапезующей братии положенное в тот день житие, a пo окончании трапезы, брал деревянное блюдо и подходил к окну, где раздают пищу, прося y раздающего брата пищи себе, как чередному чтецу, при чем тихо, со смиренною улыбкой просил прибавки, говоря: чтецу полагается прибавить несколько, за его труд. Всем этим он как бы так говорил братии: не высокая мудрствующе, но смиренными ведущеся (Рим.12:16), показывая собой исполнение этих слов на самом деле.

Водворяя в скиту строгое общежитие, отец наместник намеревался начертать для него особые правила, или устав. И хотя дело это, по неизвестной причине им до конца не доведено, и некоторые предполагавшияся правила только намечены им на листах в виде оглавления, тем не менее начало или вступление к этому им сделано, и оно весьма назидательно, как выражение взгляда его на взаимные обязанности братии общежития. Мы приводим здесь этот его труд как священный завет основателя скита его обитателям.

„Любовь к уединению – так начинает свое вступление отец наместник, – видна была в пророках, как в заре истинного Солнца дне, Господа Иисуса. Так Богоотец, царь-пророк Давид убегал, и водворялся в пустыни искать Бога, опасающего от шума и пререканий. Так святые пророки Илия и Елисей удалялись в гору Кармильскую от шума человеческого для молитвы и богомыслия. Так св. Предтеча был гражданином пустынным. Так, наконец, и самое Солнце дне, Господь наш Иисус Христос, уклонялся, народу сущу на месте, и удалялся в гору един для нощной молитвы. Так и исполнители заповедей Господних, просиявшие как звезды на тверди небесной вокруг Солнца правды, в пособие к исполнению воли Божией, искали тишины места, и уклонялись от вещей и дел, развлекающих ум и помышления, зная по опыту, что чего око не видит и ухо не слышит, то человеку и на сердце не взыдет. A потому даже при больших обителях и лаврах были устрояемы места, способствующие к уединению, для желающих и любящих жизнь тихую и уединенную. И в таких местах люди, научившиеся отсечению своей воли и послушанию, отпускаемы были в места более безмолвные, для развития в себе истинного смирения и молитвы. Сам вожденачальник наш, преподобный отец наш Сергий, избранный сосуд Господень, с помощию благодати Божией научил себя и укрепил себя на великое служение братии, истинным уединением. Так и преемника своего, преподобного Никона, воспитал в Высоком (монастыре) y Афанасия, как в месте, менее тогда людном. Так преподобные отцы наши, послужив спасению братии и помощи ближним, перед кончиной своей как бы новыми обогащались силами в безмолвии, для прехождения в вечность.

„На сем основании, по благословению Божию и Его Пречистой и Пресвятой Матери, за предстательство святых отец наших, волей боголюбивейшего отца нашего и архипастыря⁸², устроен от Лавры скит Гефсимания, в месте безмолвном и тихом, со всеми удобствами для уединенной жизни – для тех, которые, потрудившись в послушании в лавре преподобнаго отца нашего Сергия, пожелают предать себя большему вниманию к самому себе и к своим обязанностям по отношению к Господу и, при неразвлекаемости посторонними предметами и действиями, пожить собственно для спасения души своей, в смирении и молитве.

„А как всякая хорошая вещь определяется весом и мерою: то и жизнь скитская должна иметь правило, для всех вообще желающих в оном посвятить свою жизнь, священное. И во-первых, житие в скиту учреждается вполне общежительное, не по имени только, но и на самом деле. Поэтому все должны иметь искреннее единодушие в достижении одной цели – душевного спасения, – искреннее братолюбие, помогая друг другу руководством ко спасению душевному. Тот и старейший, по слову Господню, кто более навык смиряться и быть каждому готовым слугою. Тот и младший и юнейший, кто еще не выгнал из себя пагубных болезней самолюбия и тщеславия. Святой Василий Великий говорит, что сущность общежития состоит в совершенном содружестве членов общежития. Обще все: души, мысли, телеса, и то, чем они питаются и укрепляются. Общий Бог, общая благочестия купля, общее опасение, общий подвиг, общий труд и общие венцы, так что все друг другу – господа, и в ненарушимой свободе, совершеннейшее друг другу оказывают рабство, которое не по необходимости случая подчиняющимся наносит скорбь, но, от произволения разума, с радостью друг другу подчиняющее, сохраняет свободу произволения“.

„Святой Златоуст: „В общежитии один образ жизни, одинаковая пища и одежда, одна душа – не по природе только, но и по любви. Там нет ни бедности, ни богатства, нет ни славы, ни бесчестия; низших там не оскорбляют презрением. У них во всем равенство, a потому они весьма удобно преуспевают в добродетели, ибо такое равенство гораздо более способствует к научению низших, нежели когда бы их невольно заставляли уступать первенство высшим. Они всячески стараются превзойти друг друга в том, чтобы не самим пользоваться честию, a воздавать оную другим. Впрочем, и самые упражнения приводят их к смирению, и не дают им надмеваться. Ибо, скажи мне, кто, занимаясь копанием земли, поливанием и насаждением растений, или другой какой-либо подобной работой, будет высоко думать о себе? Посему для них легко быть смиренными. Как в мире трудно соблюсти скромность, по причине множества рукоплещущих и удивляющихся, так в пустыни это весьма удобно. Отшельника занимает собой только пустыня. Он видит лишь летающих птиц, колеблемые веянием ветра древа, потоки вод в долинах. Итак что может побудить к гордости человека, живущего в пустыни“⁸³?

„По учению святых отец, общежитие есть как бы стройное тело, составленное из различных членов, в котором всякий член должен отправлять сообразное своему назначению действие, a все члены связаны в тело искренней любовью. Глава ли ты, – наставляй; око ли, – смотри; уста ли, – говори; ухо ли, – слушай; рука ли, – делай; нога ли, – послужи! Всяк стремись с любовию исполнять нужду целого тела, не завидуя, не предвосхищая и не пренебрегая перед прочими своим положением, но вся любовию да бывают. У всех одно желание, – чтобы угодить Господу; y всех одна цель, – чтобы друг друга честью больше себя ставить; y всех одна мысль, что высший и совершеннейший всех есть – пред всеми смиреннейший; y всех одно стремление, – чтобы друг другу помогать в деле спасения, и радоваться от чистого сердца преуспеянию братии и молить Господа о помощи. Вот – нрав истинного общежития.“

* * *

Хотя о. наместник Антоний и входил сам во все подробности жизни скитской братии и во все нужды скита, но как наместник Лавры, не мог быть постоянно в скиту; для ближайшего наблюдения и управления с самого начала открытия скита собором Лавры был назначен и владыкой утвержден начальствующим над скитом, со званием „благочинного“ – иеромонах Макарий – один из числа тех старцев, которые переселились сюда из Молдавии. Это было в марте 1845 года, a в феврале 1848 года о. Макарий испросил себе позволение удалиться в безмолвную келию, выстроенную для него в скитском лесу. „Если иеромонах Макарий уединится, спрашивал владыка по этому поводу y о. наместника, кто будет начальствующим (в скиту)?“ В октябре того же года о. Макарий, как сказано выше, принял схиму с именем Илариона. Скончался 15 января 1878 года.

На место о. Макария был назначен в феврале 1848 года иеромонах Варлаам, из Вифанскаго монастыря. По поводу этой перемены, владыка Филарет писал, как раньше сказано было, о. наместнику: „преподобный Макарий Египетский и преподобный Сергий да благословят именем Господним Макария на подвиг безмолвия... О.Варлаам да наполнит его место, строительствуя в общежитии“⁸⁴... Таким образом строительство в общежитии скитском начинается собственно с о. Варлаама. Впрочем, его строительство здесь продолжалось недолго – только до ноября 1849 года; в это время он переместился в Давидову пустынь близ Серпухова, где и скончался в сане игумена.

После Варлаама, строителем Гефсиманского скита был назначен иеромонах Анатолий, только что перед сим переместившийся в скит из казначеев Спасо-Преображенского Иргизского единоверческого монастыря Саратовской (ныне Самарской) губернии. Отец Анатолий также, как и о. Макарий, принадлежал к числу тех старцев, которые ранее жили в Молдавии, a пo обращении своем из раскола в православие, выехали оттуда в Россию. И тогда как одни из них прибыли к Московскому митрополиту Филарету и вскоре были помещены им в только что открывшийся при Лавре Гефсиманский скит, – отец Анатолий с некоторыми из своих товарищей направился в единоверческие монастыри, расположенные на реке Иргизе, в Саратовской губернии, где и поместился сперва в Воскресенском монастыре, a потом перешел в Спасо-Преображенский. Здесь он вскоре был рукоположен в сан иеродиакона и иеромонаха, и сделан казначеем. He без особого промысла Божия поручена была ему эта должность: заведывание обширным хозяйством Спасо-Преображенского монастыря дало ему опытность в этом и приготовило его к будущему служению в звании строителя Гефсиманского скита, куда он переселился в конце 1849 года, по приглашению других своих товарищей – о. Илариона, о. Александра и о. Иоанна, ранее приехавших сюда и пригласивших его для купножития. Сделанный вскоре строителем Гефсиманского скита, о. Анатолий ровно тридцать лет начальствовал сею обителью, сперва в сане строителя, a потом (в 1874 г.) в сане игумена. При нем-то скит и получил то благоустройство, которое вскоре поставило его в ряду более известных общежительных монастырей России, и к концу его правления братство скита, сначала весьма малочисленное, возросло почти до 200 человек. Чувствуя изнеможение, он в ноябре 1879 года, по преклонности лет и болезненному состоянию, испросил себе увольнение от занимаемой им должности, и остался жить на покое в том же ските до самой своей кончины, последовавшей 6-го мая 1880 года; незадолго перед кончиной он был пострижен в великий ангельский образ – схиму, с именем Алексия. Более подробные сведения о нем помещены выше.

С конца 1879 года строителем скита состоял иеромонах Антоний, назначенный на эту должность из братства Лавры; он начальствовал в ските весьма недолго, всего с небольшим год, и в декабре 1880 года по болезни уволен от управления скитом, a на его место был назначен скитский казначей, иеромонах Даниил, нынешний игумен.

Таким образом, строительствующий ныне в Гефсиманском ските игумен Даниил, будучи пятым со времени основания скита, является в тоже время и первым его строителем из собственных питомцев скита. Происходя из крестьян Московской губернии, Клинского уезда, он в 1857 году поступил в скит, где и проживает безвыходно более сорока лет. Сперва девять лет был послушником, проходя разные послушания, между прочим и должность келейника при строителе скита, о. Анатолий, служа при этом и митрополиту Филарету во время его пребываний в ските. В 1866 году послушник Димитрий Соколов – так было его мирское имя – пострижен в монашество и наречен Даниилом. В следующем году монах Даниил рукоположен во иеродиакона, a в 1872 году – во иеромонаха; в 1875 году иеромонах Даниил назначен казначеем скита, в декабре 1880 года – строителем, a в 1892 году возведен в сан игумена. В течении восемнадцатилетнего управления о. Даниила Гефсиманским скитом, скит и Пещеры украсились, как сказано выше, многими новыми весьма ценными сооружениями, и братство, несмотря на строгую разборчивость в приеме, умножилось, и ныне доходит уже до 300 человек.

Как цель основания Гефиманокого скита в самом начале заключалась в созидании удобного убежища для особенно расположенных к безмолвию и уединению, каковым, преимущественно перед другими, по справедливости можно сказать, был сам приснопамятный основатель скита, святитель Филарет: то понятно поэтому, почему владыка сей с такой попечительностью относился ко всему, что касается скита, его внешнего и внутреннего благоустройства, и почему он избрал скит местом своего летнего пребывания. „В каких я монастырях ни бываю, но нигде лучше скита не нахожу“, – писал он к наместнику Антонию. Здесь все ему нравилось: и воздух, и „разнообразие видов природы,“ и эта скромность жилищ, и скромное пение столповым напевом немногочисленного вначале братства, – и самое это братство. „Мысль моя между ними,“ – писал он в том же письме. Нынешний строитель скита, отец игумен Даниил, который в молодости своей, состоя келейником при строителе, всегда неотлучно находился при митрополите Филарете во все время пребывания его здесь, рассказывает об этом пребывании следующее. По приезде в Лавру, владыка тотчас же спешил в любимый им скит, причем только посадом ехал в карете, a как только начинался скитский лес, владыка выходил из кареты и шел пешком до самого скита, стараясь всегда прийти ранее 8 часов утра, к началу акафиста, который здесь ежедневно читается перед литургией, после часов. Войдя в церковь, маститый архипастырь, делал, по положению, три поклона и, поклонясь братии, проходил к приготовленному аналогию, где, сняв камилавку, начинал сам читать акафист, a клиросные братия, сойдя на средину, пели положенные припевы столповым напевом. По прочтении акафиста, митрополит опять делал три поклона и, поклонясь братии, проходил в алтарь, или оставался слушать литургию за правым клиросом, a пo окончании литургии благословлял подходившую братию, удостаивая при этом некоторых из них милостивого расспроса, и затем уходил в свои келии, где все свободное от занятий время посвящал безмолвию и молитве, для чего в Лавре, по причине многолюдства, не находил такого удобства. Иногда владыка не приходил к службам в церковь, a выслушивал продолжительные скитские богослужения в келии, стоя y окна, выходящего из малой моленной в Успенскую церковь. Митрополичьи келии, устроенные в скиту по личному указанию владыки Филарета и по плану, им самим начертанному, и до настоящего времени находятся в том же виде, как были тогда, без всякой перемены. Согласно желанию владыки Филарета, как стены, так и полы и двери, – все было в этих келиях некрашено. Такая же была здесь и мебель: простые деревянные некрашеные столы и скамейки составляли все убранство этих келий. Здесь этот знаменитейший в свое время иерарх, ученейший богослов и примерный администратор превращался в строгого отшельника и пустынножителя, насколько это было доступно его положению и сану. Нередко здесь, в этих простых, убогих келиях, владыка принимал венценосных гостей, как то: Государя Императора Александра Николаевича, Его Августейшее Семейство и многих высокопоставленных лиц, как русских, так и иностранных. Все коронованные Особы, лица, принадлежавшие к королевским фамилиям, и все знатные иностранцы разных вероисповеданий, приезжая в Москву, считали своей обязанностью посетить великого иерарха, и для этого нередко приезжали в место его уединения. Пользуясь здесь благодатной тишиной уединения, неутомимый в трудах владыка не оставлял и служебных своих занятий: просматривал текущие дела, полагал на них резолюции, принимал иногда и просителей. Время занятий и отдыха y него было распределено по часам: утро до конца поздней литургии владыка посвящал молитве; после поздней литургии, в половине одиннадцатого часа, выпив одну чашку чаю, владыка принимался прочитывать доставленные ему деловые бумаги, надписывая на них свои резолюции. В час дня, окончив занятия, отправлялся пройтись по дорожкам монастыря; ходил в течение одного часа, – и всегда один, без провожатого. Ровно в два часа владыка возвращался в свои келии и садился за приготовленный к тому времени очень скромный обед. Послеобеденное время уделял чтению. В 5 часов вечера в скиту начиналась вечерня, и владыка, услышав звон, тотчас направлялся на обычное свое место – к окну, выходящему из маленькой моленной в церковь, где и выслушивал службу до конца. В 8 часов вечера владыке подавали чай, который он кушал с простым братским ситным хлебом, a в 10 часов в его келиях зажигали 4 свечи, и двери запирались. Утреня в скиту начиналась, как и теперь, в 2 часа ночи, и всегда – с благословения владыки, причем приходивший за благословением брат нередко заставал владыку за занятием. В скиту во время утрени, по положению, читается всегда толкование на дневное Евангелие и пролог. Эти чтения владыка всегда сам благословлял. В Петровский и Успенский посты владыка имел обыкновение говеть здесь вместе с братией, причем, исповедавшись в деревянной Успенской церкви y духовника своего, наместника Лавры архимандрита Антония, на другой день совершал Божественную литургию, и сам приобщал всю братию.

Последнее пребывание митрополита в скиту было продолжительнее обыкновенного: он прожил здесь в этот раз с мая до октября. За несколько времени до отъезда отсюда, во время одной из прогулок, владыка зашел в пещеры, куда обыкновенно редко заходил, не желая нарушать безмолвия пещерников. В этот раз владыка обошел все пещеры, зашел в церковь архистратига Михаила, и помолившись усердно перед Черниговской иконой Божией Матери, тогда еще не прославленной чудесами, долго стоял перед сей чудной иконой, опираясь на свой посох и, как было заметно, тайно молился. Уехав в октябре месяце в Лавру, и пробыв в ней несколько дней, владыка опять возвратился в скит. Отстояв здесь в Успенской церкви вечерню и правила, вышел из храма, простился с братиею, всех благословил, и долго, долго смотрел на скитские церкви и келии, как бы предчувствуя, что уже более сюда не возвратится, и что прощается с Гефсиманским скитом в последний раз. Кончина архипастыря последовала 19 ноября 1867 года.

В келиях его в скиту до сих пор сохраняются его келейные одежды, a в Успенской скитской церкви в шкафу за стеклом хранятся его облачения: мантия, посох, митра, омофор, панагия и крест, которые были в употреблении при богослужении, когда владыка освящал этот возобновленный древний храм; на противоположной стороне в другом шкафе сохраняется его монашеская одежда: ряса, подрясник, клобук и четки. Эти вещи, по усердию наместника Антония, были доставлены в скит вскоре после освящения Успенской церкви.

Последующие архипастыри также любили избирать Гефсиманский скит местом летнего своего пребывания. Здесь подолгу живал высокопреосвященейший Иоанникий, в бытность свою на Московской митрополии. Им освящены здесь, в новом пещерном храме, два придела, и нынешний строитель скита, игумен Даниил, удостоен им за свои особые труды по благоустройству скита и особенно за устройство нового пещерного храма, редкой награды: возложения палицы, составляющей, как известно, принадлежность архимандритского облачения.

Недавно почивший архипастырь, высокопреосвященнейший Сергий, также любил в летние месяцы жить в Гефсиманском скиту. Как чтитель и подражатель во многом приснопамятного митрополита Филарета, он дорожил всем, что напоминало сего владыку, рукоположившего его в Троицком соборе Сергиевой лавры в сан иеродиакона. И жизнь свою здесь, в скиту, он проводил приблизительно так же, с той лишь разницей, что для уединенной прогулки выходил по утрам, с семи часов, и вместо монастырских дорожек, когда-то уединенных, a ныне довольно многолюдных, избирал одно более уединенное место, известное под названием – „пчельник“. Место это находится в самой восточной части скита и обнесено со всех сторон оградой. Когда-то тут был скитский пчельник, a теперь на вершине холма разбит ягодный и плодовый сад; скит же покрыт хвойным лесом. Несколько деревянных домиков, сохранившихся здесь, напоминают о той простоте, которая существовала при основании обители. Один из них служил местом отдохновения владыки во время его прогулок. Он представляет из себя одноэтажное здание с небольшим числом комнат, отделанных и меблированных в том же вкусе, как и самые митрополичьи покои. С восточной стороны домика находится веранда; с нее виден весь пчельник, ограда и близлежащий лес, прямо же перед ней растут молоденькие пихты, туи, кедры и лиственницы, доставляя глазу приятное зрелище разнообразными оттенками своей зелени. От веранды кругом всего пчельника идет узкая дорожка, она проходит мимо двух маленьких домиков, построенных когда-то любителями уединения, a теперь нежилых. Здесь-то любил прохаживаться покойный митрополит Сергий. Но не это влекло его в скит. В слове, сказанном им в Успенской скитской церкви 28 сентября 1894 года, по случаю празднования пятидесятилетия со дня основания скита (28 сентября 1844), маститый старец высказал между прочим и то, что влекло его сюда. Вот что сказал он в этом, по обычаю не пространном, но глубокопоучительном слове. „Есть Господь на месте сем, аз же не ведех” (Быт. 28:16). Знавшие сию лесистую пустыню более пятидесяти лет назад не могли тогда воскликнуть: яко есть Господь на месте сем. Он всюду, как вездесущий; но здесь уже после открылись чудеса Его промышления. Первоначально родилась мысль поставить этот малый храм, и при нем несколько келий для желающих проводить жизнь в уединении, по образцам древнего отшельничества. A ныне видим среди леса обитель, блистающую богатством церковных украшений⁸⁵, вмещающую в себе большия здания и, что особенно важно, ознаменованную чудотворной святыней. Сюда стекаются во множестве богомольцы; и никто не отходит отсюда без утешения. Здесь подвизаются благочестивые старцы, полагают начало юные подвижники; совершается день и ночь, можно сказать непрерывное богослужение. Очевидцы того, что было прежде⁸⁶ и что стало ныне, воистину мы можем воскликнуть: Есть Господь на месте сем. Простота и труд подвижнической жизни, – вот чего искал приснопамятный основатель Гефсиманского скита. Но доброхотные датели, сверх его желания, конечно по устроению Божию (ибо их любит Бог), рано стали умножать здания сей обители, и простоту ее отчасти превратили в великолепие. Более же многоценно то, что общежительное ее устроение пребывает неизменным. Все здесь способствует подвигам отшельнической жизни: тишина келейного уединения, в котором душа удобнее видит себя, удаление от соблазнов, обеспечение в том, что есть, пить и во что одеваться, умилительное совершение служб церковных, сладость молитвы, руководительство старцев, призрение в болезни, напутствие при смерти. Остается благодарить Бога, и спасаться. Смотря на эту благоустроенную обитель, можно понять, как верно сказано Златоустом, что „жизнь иноков в тихой пристани“⁸⁷.

Вот причина, почему скит так часто удостаивается видеть y себя своих архипастырей.

Гефсиманский скит нередко удостаивается и Высочайших посещений Царственных Особ. Православные Русские Цари, и Их Августейшие сродники, бывая, по древнему благочестивому обычаю своих предков, в лавре преподобного Сергия, считают своей обязанностью каждый раз посетить и Гефсиманский скит, где, помолившись в древнем храме Успения Пресвятыя Богородицы, заходят обыкновенно и в описанные выше митрополичьи покои, a затем идут в пещерный храм, – поклониться прославленной чудотворениями Черниговской иконе Богоматери. Так еще в 1849 году, как только скит, можно сказать, народился, его посетили Великие Князья Константин Николаевич и Михаил Николаевич. В сентябре 1851 года скит удостоился посещения Государыни Цесаревны (впоследствии Государыни Императрицы) Марии Александровны с Августейшими Детьми и другими Особами Царской Фамилии. В память этого своего посещения и в знак особенного благоволения Государыня Цесаревна изволила пожертвовать в скит Евангелие, печатанное на пергамине золотыми литерами, обделанное, приспособительно к правилу скита, по которому в нем не полагается иметь даже при богослужении ничего драгоценного, в переплет из орехового дерева с резными клеймами и со следующей собственноручной надписью на первом листе его: „Ее Императорское Высочество, Государыня Цесаревна Мария. 3-го сентября 1851 года .“

В сентябре 1855, в июне 1861 и в сентябре 1865 годов изволили посещать скит Государь Император Александр Николаевич с Государыней Императрицей Марией Александровной и некоторыми из Своих Августейших Детей. В 1880, 1881 и 1882 годах скит также был посещаем Особами Царствующего Дома.

22-го мая 1883 года, Их Величества Государь Император Александр Александрович и Государыня Императрица Мария Феодоровна, после принятия в Москве священного коронования, прибыв в лавру преподобного Сергия для молитвенного поклонения, изволили с этой же целью посетить и Гефсиманский скит, a также и Пещеры – для поклонения чудотворной Черниговской иконе Божией Матери, – вместе со своими Августейшими Детьми – Наследником Цесаревичем (ныне Государем Императором) Николаем Александровичем и Великим Князем Георгием Александровичем. Им сопутствовали все Великие Князья и Великие Княгини, многие родственные Им Царственные Особы иностранных держав и состоявшие при них высшие сановники.

Ныне благополучно царствующие Государь Император Николай Александрович и Государыня Императрица Александра Феодоровна, приняв 14 мая 1896 года священное коронование, также изволили прибыть 22 мая в Лавру для поклонения и принесения молитвы великому заступнику за Русскую землю и молитвеннику за православных Русских Царей, преподобному и Богоносному отцу нашему Сергию, Радонежскому чудотворцу, a затем – посетить и Гефсиманский скит, вместе с Августейшей Родительницей Своей, Государыней Императрицей Марией Феодоровной, и также – в сопутствии всех Великих Князей и Великих Княгинь, многих иностранных царственных Особ и высших сановников. Августейшие Особы, встреченные y святых ворот скита строителем оного, игуменом Даниилом с собором священнослужащих, изволили проследовать в Успенскую церковь и, выслушав здесь краткое молебствие, перешли отсюда в смежные с церковью келии митрополита Филарета, осмотрели их, при чем митрополит Сергий, как настоятель Лавры и скита, давал некоторые объяснения. Здесь Их Величества и прочие Высочайшие Особы изволили принять от о. строителя различные изделия братии скита, a затем Им предложены были скитский прохладительный напиток „мед“ и фрукты. После того, по дороге, усыпанной цветами, Высокие Посетители направились в пещерный храм, где слушали молебствие, прикладывались к чудотворной Черниговской иконе Божией Матери и приняли поднесенные Им святыя иконы. Осмотрев собор, Высочайшия Особы отбыли на железнодорожную станцию Сергиевского посада, для следования к Москве.

* * *

Сравнивая описанные здесь Царские посещения Гефоиманского скита с теми приездами Высочайших Особ в летнее время на Корбуху, которые были так обычны в прошлом столетии, и о которых упоминается в начале сего описания, – какую находим громадную разницу в обстановке и в самой цели этих посещений! Прежней Корбухи не стало и следа, и самое это название приходит в забвение. Вместо увеселительного дома, здесь теперь дом Божий, дом неусыпаемой молитвы, воссылаемой за Царей, за Русское царство и за всех православных христиан, как живущих, так и отшедших в вечность; вместо хороводов – лики иночествующих, день и ночь поющих Богу, и вместо мирских песней, – пение, можно сказать, ангельское; ибо нет никакой разницы, по учению Златоуста, между людьми и ангелами, когда и люди, подобно ангелам, упражняются в молитве, составляющей единственное и непрестанное упражнение небожителей. И едут теперь сюда Цари уже не для мирских увеселений, a для молитвы, для благоговейного поклонения, вместе с подданными, прославленной здесь святыне.

В заключение всего нельзя не сказать, что исполнилось воочию обетование, данное Царицей небесной угоднику своему, преподобному Сергию, когда Она явилась ему в небесной славе, во время ночной его молитвы, и, между прочим, сказала: „неотступна буду от обители твоей, неоскудно подавая ей все потребное и присно покрывая ее.“ Кроме невидимого пребывания и промышления об обители, благоволила Царица небесная в последнее время и особенным еще способом явить свое здесь неотступное пребывание, прославив чудотворениями образ свой, который, после прославленных нетлением святых мощей угодника Божия, соделался как бы второй святыней сего места, равно как и самый скит с его пещерами соделался как бы второй лаврой преподобного Сергия. И в этом нельзя не видеть исполнения другого обетования, данного тому же угоднику Божию, когда он молился об учениках своих, и вдруг увидел среди ночи необыкновенный небесный свет и множество прекрасных птиц, наполнивших собой весь монастырь и всю его окрестность, и при этом услышал глас: „Сергий! ты молишься о чадах твоих, – и Господь принял молитву твою. Смотри, какое множество учеников собирается к тебе! Сколько видишь ты этих птиц, так умножится и число учеников твоих, и после тебя не оскудеют последующие стопам твоим.“

О всем же этом да будет слава единому, в Троице поклоняемому, Богу! Аминь.