Догматическое значение седьмого Вселенского Собора

Научно-историческое исследование важности и необходимости иконопочитания, по поводу заблуждения г. Пашкова и его единомышленников

Ее императорскому высочеству княгине Марии Максимилиановне, принцессе Баденской, герцогине Лейхтенбергской свой труд с глубочайшим благоговением посвящает автор

Иконопочитание составляет одно из выдающихся вероисповедных отличий с одной стороны православных и католиков, с другой – протестантов и членов епископального вероисповедания (к которым примыкают и наши пашковцы, молокане и другие сектанты). Как на главное доказательство справедливости своего взгляда на иконы православные, как и католики, указывают на вероопределение об иконопочитании седьмого вселенского собора¹, голоса которого (как вселенского) всякий христианин должен безусловно слушаться и постановление его должен свято исполнять. В противном случае он сделается ослушником Церкви, а о таковом Сам Господь сказал: аще и церковь преслушает (брат твой), буди тебе якоже язычник и мытарь (Мф. 18:17). В опровержение такого, точно определенного, доказательства общеобязательности иконопочитания иконоборцы говорят, что второй Никейский собор, который восточная и католическая церкви называют вселенским седьмым, не может быть назван вселенским собором, имеющим догматическое значение и непреложный авторитет, a, следовательно, и вероопределение его об иконопочитании не обязательно для христиан². Отвергнувши³, таким образом, главное основание иконопочитания, иконоборцы идут далее и утверждают, что иконопочитание не только не обязательно для всех христиан, но даже вредно в религиозно-нравственном отношении; так как иконопочитание, по их взгляду, есть тоже идолопоклонство, только более или менее утонченное⁴. Особенно резко высказывают этот взгляд наши пашковцы⁵.

Такие отзывы об иконопочитании и иконопочитателях не могут не отзываться болезненно (особенно когда приходится сталкиваться с людьми противоположных религиозных направлений при обнаружении ими своих религиозных взглядов) болезненно, говорим, в сердце каждого иконопочитателя, без относительно к его научно-богословскому образованию, потому что нападки на иконопочитание касаются не такой догматической разности в вероучении, которая в отчетливом представлении доступна только богословски образованному уму⁶ и которая не выдается наглядно в обыденной религиозно-нравственной жизни христиан, держащихся того или другого учения. Они касаются чувствительной стороны нашей религиозной жизни, а именно: почти постоянного проявления вовне нашей веры в живое, непрестанное общение церкви небесной с земной. Этим и объясняется, почему многие глубоко верующие члены нашей православной церкви сильно желают более или менее серьезно-специального исследования об иконопочитании в виду ложных и часто даже нелепых иконоборческих взглядов на него. Чтобы хотя несколько удовлетворить такому, совершенно понятному, желанию, мы и предлагаем здесь основанное на исторических данных доказательство, что седьмой вселенский собор, на котором и зиждется главное основание нашей веры в иконопочитание, должен быть признан дейсгвительно вселенским собором, имеющим такое же догматическое значение и непреложный авторитет, как и предшествующие шесть вселенских соборов, a следовательно, и существенное вероопределение его об иконопочитании должно быть признано и исполняемо безусловно всеми христианами.

От всякого вселенского собора, для того, чтобы он был действительно вселенским, имеющим догматическое значение и непреложный авторитет, необходимо требуется, чтобы он удовлетворял всем главным признакам или условиям вселенскости собора. Признаки эти можно выразить в следующих четырех рубриках:

1) всеобщность состава собора и единогласие его решений;

2)    свобода и честность прений и рассуждений;

3) признание факта верования церквей по критерию всеобщности: только то в деле веры имеет догматическое зпачение и непреложный авторитет, во что верили всегда, повсюду и все (quod Semper, quod ubique, quod ab omnibus creditum est ...);

4) принятие соборных определений всеми частными христианскими церквами.

Согласно с этими четырьмя условиями вселенскости и догматичности собора мы рассматриваем седьмой вселенский собор и в то же время защищаем свой взгляд от иконоборцев, которые то видят слишком большое давление гражданской власти на вероопределение этого собора об иконопочитании, то не усматривают согласия в его решениях, то стараются доказать, что вероопределение этого собора об иконопочитании есть нововведение, дотоле неизвестное всей церкви, а как нововведение оно должно быть безусловно отвергнуто⁷, то, наконец, отвергают принятие этого собора всеми частными церквами.

При написании сего исследования мы пользовались следующими пособиями: Соборные акты; письма Феодора Студита; Отзывы о св. Фотие, патриархе константинопольском, его современников в связи с историей политических партий Византийской империи – иеромонаха Герасима; История соборов – Лебедева; Migne Patrologiae cursus completus. Sеrиеs Graeca: Joannes Damascenus, orationes de imaginibus; Pteophanes Chronographia; Michaud. Discussion sur les sept conciles oecuméniques; Conciliengeschichte – Hefele tm ΙII, IV; Histoire ecclesiastique – Fleury tm ΙII; Hagenbach, Kirchengeschichte; и другие, которые будут видны из цитат.

В 785 году императрицею Ириною и патриархом Тарасием были разосланы письма к папе римскому, восточным патриархам и к другим епископам с приглашением на собор. Когда прибыли представители патриарших престолов, многие епископы и другие священно-церковнослужители, патриарх Тарасий открыл собор в церкви св. апостолов в Константинополе 17 августа 786 года. Но восстание иконоборческих солдат армии Константина Копронима воспрепятствовало продолжению заседаний собора и он на время был распущен. В 787 году он снова был собран уже в Никее. Здесь присутствовали, кроме патриарха константинопольского Тарасия, представители папы римского и восточных патриархов, до 367 святых отцов, много священно-церковнослужителей и представители светской власти. 24 сентября в церкви св. Софии открылось первое заседание под председательством патриарха Тарасия. Всех заседаний собора было восемь: семь в Никее и одно в Константинополе.

На первом заседании приняты были в общение три отказавшихся от иконоборческой ереси епископа и рассуждали о том, можно ли принять семь епископов, участвовавших в беспорядках 17 августа 786 года.

На втором заседании рассуждали о принятии одного из главных деятелей иконоборческого собора (754 г.) – Григория, епископа неокесарийского, а также были прочитаны и одобрены письма папы Адриана к императорам и патриарху Тарасию.

На третьем заседании были приняты в церковное общение Григорий неокесарийский и семь епископов, участвовавших в беспорядках 17 августа 786 года. На этом же заседании были прочитаны и всеми одобрены: копия с послания патриарха Тарасия к восточным патриархам, ответ на него восточных архиереев и окружное послание Феодора, патриарха иерусалимского, к патриархам: александрийскому и антиохийскому.

На четвертом – были прочитаны свидетельства священного Писания и св. Отцов в защиту иконопочитания.

На пятом – были рассмотрены свидетельства св. Отцов, приводимые иконоборцами в опровержение иконопочитания и были упомянуты некоторые недобросовестные действия иконоборцев по отношению к вопросу об иконопочитании, как, например, вырезывание и уничтожение листов из книг, где говорилось об иконопочитании.

На шестом – были прочитаны и опровергнуты все доказательства, приведенные иконоборческим собором (754) против почитания икон. Закончили это заседание прославлением Германа, патриарха константинопольского, Георгия, епископа кипрского, и Иоанна Дамаскина, преданных анафеме иконоборческим собором (754).

На седьмом – выражено было окончательное решение собора об иконопочитании. При этом собор выразил мысль, что своим определением он не вводит что-либо новое, но утверждает только вероваиие всей церкви. В знак же единомыслия со всею церковью прочитан был никео-цареградский символ веры и подтверждены были шесть первых вселенских соборов. К такому вероопределению подписалось 308 св. Отцов. На этом же заседании патриархом Тарасием были посланы письма к императорам и к константинопольскому клиру с уведомлением о счастливом окончании соборных заседаний.

Восьмое заседание было уже в Константинополе в присутствии самих императоров: Константина VI и Ирины. Здесь прочитано было вероопределение собора и утверждено подписом императоров. Когда, таким образом, все было окончено, то Епифаний, диакон церкви Катанской (в Сицилии), сказал прекрасную речь в похвалу собора.

От седьмого вселенского собора нам остались еще 22 правила⁸, составленных или, по крайней мере, утвержденных на восьмом заседании. Правила эти имеют более дисциплинарное значение.

Вот краткая история того собора (с момента его собрания и до окончания соборных рассуждений), с которым мы и будем иметь дело.

Первое требование от всякого вселенского собора, для того, чтобы он имел догматическое, непреложное для всех значение, состоит, как уже сказано, во всеобщности состава собора и единогласии его решений. Положим, всеобщность состава собора и единогласие решений его, строго говоря, нельзя считать главным признаком вселенского собора, так как он может быть заменен «принятием определений соборных всеми частными церквами», однако признак этот имеет далеко не маловажное значение. При всеобщности состава членов собора удобнее и легче без замедлений и недоразумений может совершаться поверка ложных и неправых мнений, очищаться и восстановляться смысл древнего, истинно апостольского предания, утверждаться образ одинакового верования во всем христианском мире. Пастыри, собираясь на собор с разных стран, могут лично свидетельствовать о том учении, которое по преданию сохранилось в их церкви об искомом предмете; при этом каждый, являющийся на собор, пастырь также лично может открывать недоумения своей паствы и здесь же немедленно получать обстоятельное разъяснение их. Единогласие же решений служит большею гарантиею к принятию этих решений всеми частными церквами, без чего собор не может быть назван вселенским⁹.

Обращаясь к седьмому вселенскому собору, мы находим, что он вполне удовлетворяет высказанному признаку вселенскости соборов.

После того, как было окончательно решено собрать вселенский собор, императрица Ирина лично от себя и от лица сына своего Константина VI Порфирородного послала пригласительное письмо к папе Адриану 1-му. «Мы, – писали императоры, – с чистым сердцем и с истинным благоговением, вместе со всеми нашими подданными и с ученейшими священниками, неизменно решили и обдуманно определили созвать вселенский собор. Итак, просим ваше отеческое блаженство посвятить себя этому делу и, нисколько не медля, прибыть сюда к нам для установления и утверждения древнего предания о досточтимых иконах... Если же ваше блаженство не может прибыть сюда, то да изберет оно мужей почтенных и сведущих и с грамотою да отправит их сюда, чтобы они находились здесь от лица священного и отеческого блаженства вашего»¹⁰. Патриарх Тарасий и со своей стороны послал пригласительные письма к папе Адриану и к восточным патриархам. «Прошу вашу святость, – писал Тарасий к патриархам, – пошлите к нам до двух представителей и вашу богословную грамоту и откройте нам все, что только открыто вам Богом относительно этого предмета. Ваши представители должны говорить, а ваши грамоты должны быть прочитаны на соборе при всех. Об том самом мы просили и предстоятеля древнего Рима»¹¹. По таким пригласительным письмам к 17 августа 786 года прибыли сначала в Константинополь, а потом чрез год (к маю 787 года) в Никею два представителя от римского престола: Петр, пресвитер церкви св. апостола Петра в Риме, и Петр, пресвитер и игумен обители св. Саввы в Риме же. Они представили свои доверительные грамоты¹² с изложением взгляда папы Адриана на иконопочитание¹³. От трех восточных патриаршеств: александрийского, антиохийского и иерусалимского прибыли также два представителя: Иоанн, пресвитер и патриарший синкелл¹⁴, и Фома, пресвитер и игумен обители св. Арсения, находящейся в Египте.¹⁵ Они, как и представители от папы, представили свои доверительные грамоты от восточных архиереев и копию соборного послания Феодора, патриарха иерусалимского, к патриархам: Косьме александрийскому и Феодору антиохийскому.¹⁶ Восточные архиереи писали между прочим: «Они (посланные к восточным патриархам от патриарха Тарасия с его исповеданием веры и приглашением на собор) пришли и, по воле и внушению Божию, встретили благочестивейших братий наших, мужей святых, предавших души свои за правое утверждение церквей. Тогда объявив о самих себе, они (посланные от патриарха Тарасия) предъявили и богоугодные, достойные удивления грамоты ваши и беседовали о намерении вашей святости. Эти же двое братий, отличавшиеся апостольским единомудрием, тайно и вместе с тем весьма рассудительно переодели и скрыли их по причине сильной опасности от врагов креста (мусульман), – но сами не осмелились, хотя и были мудры, ни поверить причине их явления, ни дать какого либо исхода этому делу – тем более, что дело было опасное и требовало тщательного и неоднократного совещания и рассмотрения. И вот они тайно ... прибыли к нам и, тихо собравши наше смирение, ... открыли нам все обстоятельства дела ... Мы рассудили удержать посланных и воспрепятствовать встрече их с теми людьми, к которым они посланы; привели их в свою среду и увещевали их не вводить смут или, лучше, междуусобной вражды в успокоенные и благодатию Божиею умиротворенные церкви и в народ, тяжело удрученный игом рабства и угнетенный невыносимым гнетом ... так как опасность простирается не над одними только вами, но и над всем телом церкви ... А как, с каким лицем, – сказали они, – явимся мы к пославшим нас, не принесши к ним никакой надежды? Это поставило нас в затруднение, но зная боголюбезных братий наших Иоанна и Фому, зная, что они украшены ревностью божественною относительно православной веры, что они были синкеллами двух святых и великих патриархов ... мы сказали им ... идите с этими мужами ... Христос Бог силен дать вам слово и отверзти уста ваша для полного изображения цели и мысли тех, кто ни послания принять не может, ни написать, ни шепотом сказать об этом не дерзает ... И они вняли нашей просьбе. Вы же, святейший и блаженнейший, будете иметь в лице их людей, точно знающих единомысленное и единогласное православие трех апостольских престолов; того же собора, который иные тайно называют седьмым¹⁷, они не признают, но совершенно отвергают его, как собранный на истребление апостольских и учительских преданий и на уничтожение и изгнание божественных и честных икон... Да не покажется вам, – продолжают они, – важным отсутствие святейших патриархов и, находящихся под их управлением, блаженнейших епископов; потому что это зависит не от их собственного произвола, но от страшнейших угроз и смертного прещения со стороны их властей»¹⁸.

Мы с намерением более остановились над грамотою восточных архиереев, потому что она наглядно разбивает недобросовестно ложный взгляд г. Мейрика на Иоанна и Фому, как на простых монахов, самовольно будто бы навязавшихся в представители восточных патриархов. Напротив, из приведенной выдержки из грамоты восточных архиереев мы ясно видим, что Иоанн и Фома по всей справедливости должны быть признаны достойными и действительными представителями трех восточных патриархов. Их высокая должность патриарших синкеллов¹⁹ давала им возможность точно знать взгляд и верования своих патриархов: александрийского (синкелл Фома) и антиохийского (синкелл Иоанн), близость же к иерусалимскому патриарху, а еще более – окружное послание его, давали полную возможность знать взгляд на иконопочитание и этого патриарха. Таким образом, они действительно являлись «точно знающими единомысленное и единогласное православие трех апостольских престолов». Их выдающееся образование давало им преимущество пред другими личностями. Посланы они были многими архиереями («сами же они не осмелились дать какого-либо исхода этому делу», говорится в грамоте). Таким образом, их посылало на собор как бы само патриаршество от самого себя и от лица патриархов, которые, вследствие подозрительности жестоких завоевателей – мусульман, старавшихся прервать всякие сношения завоеванных со свободными, враждебными мусульманам, христианскими государствами, не могли не только «принять послания и что-либо написать, но и шепотом сказать об этом не дерзали», из опасения навлечь еще большее бедствие со стороны притеснителей на самих себя, на народ и на все тело местной церкви и без того уже «тяжело удрученных игом рабства и угнетенных невыносимым гнетом». Тем более, что патриархи находились под особенно бдительным надзором мусульман, как единственно оставшиеся личности, объединявшие собою всех христиан. Все это уполномочивало архиереев распорядиться за своих патриархов. К тому же архиереи посылали на собор таких личностей, которые были хорошо известны патриархам по своим прекрасным качествам, за что и были почтены высокими должностями – патриарших синкеллов. Все это, говорим, убеждает нас, что Иоанн и Фома должны быть признаны действительными представителями и местоблюстителями трех восточных патриарших пpeстолов и даже трудно было бы отыскать для этой цели людей более достойных, чем они. Так посмотрел на них и собор²⁰, после того как прочитаны были их доверительные грамоты, и в продолжение всех соборных заседаний никто не сомневался в их действительном представительстве восточных патриархов. Никогда не протестовали против этого и сами восточные патриархи.

Напротив, они всегда защищали²¹ верооопределение об иконопочитании седьмого вселенского собора, к которому подписались Иоанн и Фома.

Кроме патриарха Тарасия (который был и председателем собора²²), представителей папы римского и трех восточных патриарших престолов, было много и епископов. Число их указывается неодинаково: подписей насчитывается 308; представители папы Адриана упоминают 318 отцов²³. В похвальном же слове собору, сказанном диаконом церкви Катанской Епифанием, упоминается 350 отцов.²⁴ По другим документам насчитывается до 367 епископов.²⁵ Более верным, по нашему мнению, нужно признать свидетельство диакона Епифания, который в своем похвальном слове, произнесенном пред членами собора и другими многочисленными лицами, присутствовавшими в качестве посторониих слушателей, должен был указать действительное число членов собора, внесши сюда и тех, которые, по каким-либо уважительным причинам, может быть, и не присутствовали на некоторых заседаниях, но «стопами которых, все-таки, был освящен священный город Никея»²⁶. Впрочем, не менее заслуживает доверие и свидетельство историка Феофана, что на соборе было 367 епископов, так как Феофан (750–818) был современник этому собору и специально занимался исследованием деяний его.

Кроме действительных членов собора было много архимандритов, игуменов, простых монахов и церковнослужителей, были и представители светской, императорской власти²⁷ в качестве простых слушателей и блюстителей внешнего порядка.

Таким образом, мы видим, что на Никейском II соборе, кроме епископов константинопольского патриархата и таких отдаленных церквей, как – Сардинии и Сицилии, были еще представители от всех восточных и западных церквей, т. е. собор этот по составу своему был не «провинциальным или национальным»²⁸, a действительно вселенским собором, как назвали его и сами присутствующие члены этого собора²⁹.

Удовлетворяя требованию всеобщности состава членов, седьмой вселенский собор вполне удовлетворяет и требованию единодушия между членами в соборных решениях. Единодушие это наглядно и более рельефно выразилось, когда, например, прочитаны были: послание папы Адриана к патриарху Тарасию (на втором заседании), копия с послания патриарха Тарасия к восточным патриархам, ответ восточных архиереев патриарху Тарасию и копия соборного послания Феодора, патриарха иерусалимского (на третьем заседании); при принятии соборного определения, выраженного Евфимием, епискоиом сардийским (на четвертом заседании), при принятии вероопределения седьмого вселенского собора (на седьмом заседании). Во всех этих случаях согласие выражалось в личных подписях. Кроме того, мы очень часто встречаем в актах седьмого вселенского собора выражения: «собор согласен», «собор сказал» и пр., где ясно видно согласие членов собора между собою. Единственно когда случилось некоторое недоразумение между членами – это по поводу принятия в общение прежде иконоборствовавших семи епископов, замешанных в беспорядках 17 августа 786 года, а также по поводу принятия одного из главных деятелей иконоборческого собора 754 года – Григория, епископа неокесарийского. Когда же были прочитаны места, касающиеся этого вопроса (о принятии еретиков), из постановлений предшествовавших вселенских соборов и отцов Церкви, то все члены собора снова пришли к единодушному решению. Но нужно заметить, что этот вопрос был более или менее посторонним, относительно же главного вопроса – об иконопочитании мы видим полное, непрерывавшееся во все время соборных заседаний, единодушие между членами седьмого вселенского собора.

***

Второй признак вселенского собора, именно: «свобода и честность в соборных рассуждениях», нужно признать одним из главных признаков вселенских соборов. В самом деле, собор никогда не будет иметь догматического, непреложного для всех значения, если члены собора будут вынуждены к соборному определению хитростью или силою других лиц и обстоятельств, потому что определение это уже никак не может быть названо постановлением вселенской церкви, безусловно необходимым «яже к животу и благочестию» для всех христиан, а просто частным мнением, силою навязываемым другим.

Свобода и честность собора нарушается или, во-первых, в созывании членов собора, когда приглашают на собор только некоторых избранных личностей, которые не могли бы противиться проведению предвзятых личных тенденций, или, во-вторых, вследствие давления на членов собора со стороны императорской власти и патриарха. Ничего подобного мы не встречаем в истории седьмого вселенского собора.

Мы уже видели, когда говорили о составе разбираемого собора, что на него были приглашены и действительно находились представители от всех частных церквей. На соборных заседаниях свобода членов ничем не стеснялась ни со стороны императорских представителей, которые, строго говоря, даже не участвовали в соборных рассуждениях, а преимущественно ограничивались наблюдением и устранением препятствий к свободному ведению соборных рассуждений³⁰, ни со стороны председателя собора – патриарха Тарасия. Требовал ли кто прочитать какое-либо место из какой- либо книги для уяснения дела³¹, просил ли кто выяснить непонятный для него вопрос³², желания их немедленно удовлетворялись. Каждый мог свободно выражать свои мысли и был со вниманием выслушиваем, был ли то епископ Константин или пресвитер Иоанн, или диакон Епифаний, или же другой кто.

Будучи совершено свободным в своих рассуждениях собор этот не менее был и честен в ведении соборного дела. Он не был поспешен в своих замечаниях и онределениях. Напротив, им тщательно рассматривались всякие заявления об исследуемом предмете и уже на основании этих, довольно долгих, рассмотрений и обсуждений, проверенных указаниями св. Писания и свидетельствами Предания, было изложено ясное и единодушное, а не большинством голосов решенное вероопределение, согласное с существом всего христианского вероучения и составом благоустройства церкви. За обстоятельность исследования дела говорит продолжительность и самое число соборных заседаний. Собор занимался в продолжении целого месяца (с 24 сентября по 23 октября) и посвятил исследованию дела восемь заседаний.

Как против состава членов седьмого вселенского собора, так и против свободы и честности его решений приводятся немало возражений³³ со стороны противников иконопочитания, всеми способами старающихся отвергнуть догматическое значение этого собора.

Во-первых, императрица Ирина не одна, как говорит Мейрик, приглашала представителей частных церквей на седьмой вселенский собор, но совместно с патриархом Тарасием. Последний даже более императрицы потрудился в этом отношении. Это доказывают как пригласительные грамоты, так и свидетельства самих представителей частных церквей. Так, к восточным патриархам святитель Тарасий пишет: «Прошу вашу святость, пошлите к нам до двух представителей и вашу богословную грамоту и откройте нам все, что только открыто вам Богом относительно этого предмета ... Об этом самом мы просили и предстоятеля древнего Рима». По прочтении всего послания св. Тарасия к восточным патриархам, представители папы Адриана сказали: «Получивши такого же рода грамоту, святейший наш папа с этою именно целию послал нас с прочитанною уже ответною грамотою». Иоанн, представитель восточных патриархов, также сказал: «Это священное послание и благочестие императора побудило нас прийти сюда»³⁴. Что же касается до инициативы созывания собора, то она положительно не принадлежит императрице Ирине. Первую инициативу созвать VII вселенский собор подал еще император Лев Исаврянин (717–741). Это мы узнаем из письма, писанного в 727 году папою Григорием к Льву III Исаврянину. «Ты, – пишет папа, – писал, что следует созвать вселенский собор; нам показалось это бесполезным. Ты преследуешь иконы, ругаешься над ними, и истребляешь их. Сделай нам милость, – оставь это дело; тогда мир успокоится и соблазны прекратятся»³⁵. Ту же мысль о необходимости созвания вселенского собора выразил в 784 году и, оставивши свою должность, патриарх Павел. «Если не будет созван вселенский собор и не будет искоренено господствующее заблуждение, то не надейтесь получить спасение», – сказал патриарх сепаторам и патрициям, посланным к нему императрицею Ириною. Когда же, после удалившегося в монастырь патриарха Павла, патриарший престол предложили Тарасию, то он еще прежде принятия на себя патриаршего сана решительно потребовал, чтобы созван был вселенский собор. «Смотрю я, -сказал императорам Тарасий, – и вижу: церковь Христова рассекается и разрывается и мы (христиане константинопольского патриархата) в одно время говорим так, в другое иначе (по вопросу об иконопочитании), а восточные единоверцы наши не так, как мы; с ними согласны и христиане запада, и мы отчуждены от всех и каждый день анафематствуемся всеми. По этому я требую, чтобы созван был вселенский собор, на котором находились бы местоблюстители как римского папы, так и восточных патриархов, чтобы восстановить истину»³⁶. Из этих свидетельств истории ясно видно, что сознание необходимости созвания вселенского собора появилось много ранее императрицы Ирины и собор был созван только после настойчивых требований высших константинопольских иерархов (Павла и в особенности Тарасия), которые хорошо видели и сознавали всю шаткость положения всего патриархата, вследствие иконоборческих неурядиц; и если бы не было этих настойчивых требований и сильных желаний созвания вселенского собора со стороны иерархов, то с уверенностью можно сказать, что собор и не был бы собран императрицею Ириною. В этом убеждает нас тот факт, что Ирина вступила на престол вместе со своим сыном Константином VI в 780 году, созвание же собора началось только с 785 года. Прошло, следовательно, четыре года со времени воцарения Ирины и до начала созывания собора – время довольно продолжительное для человека, имеющего полную возможность несравненно скорее удовлетворить своему самолюбию созванием собора и, однако, императрица не созывала его.

Цель созвания собора была не честолюбие императрицы (Мейрик), а та, какую указали патриархи Павел и св. Тарасий («искоренить заблуждение» и «восстановить истину») и сама иператрица в своей грамоте к собору: «Желая, чтобы, наше благочестивое государство удостоилось того блаженного состояния, которое дарует нам высокое звание сыноположения (право называться сынами Божиими), мы спешим жизнь всей римской империи нашей направить к миру и единомыслию. В особенности же мы желаем позаботиться о благоустроении святых церквей Божиих и этим достигнуть совершенного единения иереев восточных, северных, западпых и южных»³⁷. Что же касается до чести, которую церковь воздавала и теперь воздает Ирине, то она по справедливости заслужена этою императрицею тем, что, имея полную возможность, она не только не противилась желанию пастырей. но, натротив, всеми зависящими от нее средствами старалась удовлетворить этому желанию и созванием вселенского собора умиротворила церковь.

Несправедливо, – далее говорит Мейрик, – что будто бы императрица Ирина свергла с патриаршего престола Павла и возвела на место его своего любимца – мирянина Тарасия, чтобы при его содействии лучше достигнуть исполнения своего желания. История нам говорит, что Павел в 784 году добровольно оставил свой патриарший престол и удалился в монастырь. Императрица сама лично и чрез сенаторов и патрициев просила его не оставлять осиротевшую паству, но Павел положительно отказался от этого и на вопрос, почему он так поступает, со слезами отвечал: «О если бы я и совсем никогда не восседал на патриаршем троне Константинопольском, ибо церковь эта во зло употребляла свою власть, за что и была в отлучении от всех церквей». Когда же, после выраженной патриархом мысли о необходимости созвания вселенского собора для восстановления иконопочитания сенаторы и патриции просили его объяснить им, почему он дал клятвенное, обещание императору Льву IV не восстановлять иконопочитание, то патриарх отвечал им: «Это-то и есть истинная причина моих слез, это-то и побудило меня наложить на себя покаяние и молить Бога о прощении»³⁸. Из всех этих слов патриарха Павла ясно видно, что он почувствовал сильное угрызение совести и глубокое раскаяние в прежней своей иконоборческой ереси, что и было причиною оставления им своего патриаршего престола и удаления в монастырь. Профессор Лебедев так объясняет поступок патриарха Павла: Павел до патриаршества был иконопочитателем, но во время принятия на себя патриаршего сана, по слабости воли, уступил воле императора, дав клятву, что он признает иконоборчество за истину; по всей вероятности, в царствование Ирины, когда иконопочитатели уже не тайно, но явно стали исповедывать свое учение, в Павле проснулось его прежнее сочувствие к иконопочитанию, вступило в борьбу с теми стремлениями иконоборческими, какие возбудил в нем император Лев: он потерял мир душевный, совесть смутилась; в борьбе с самим собою Павел не нашел лучшего средства к успокоению своего духа, как заключиться совершенно в монастырь и оплакивать свои грехи»³⁹. Когда, таким образом, Павел совершенно отказался от патриаршей кафедры, нужно было избрать на эту столь высокую и чрезвычайно важную должность человека вполне достойного как по своему образованию, так и по своей жизни. Этим требованиям вполне удовлетворял государственный секретарь Тарасий, особенно выдававшийся своею ученостью, чистотой своей жизни и энергией своего характера. На него, как на достойного занять патриарший престол, указал даже сам, оставившей свою должность, патриарх Павел⁴⁰ и императоры, в пользу его же склонился общий голос сената, духовенства и народа. В апологии своей к народу Тарасий говорит: «Если защитники православия, императоры наши, повелят внять моей справедливой просьбе (о созвании вселенского собора), то уступлю и я, исполню их повеление и и принимаю ваш выбор; если же нет, то я нахожу невозможным сделать это, чтобы не подпасть под анафему и не быть осужденным в день праведного Судии всех, когда не могут выручить меня ни императоры, ни священники, ни начальники, ни масса народа. Отвечайте, братия, на мою апологию, лучше сказать, на мою просьбу так, как лучше и как вам угодно»⁴¹. Правда, Тарасий был простой мирянин, а по церковным правилам нельзя непосредствено поставлять в епископы, но нам хорошо известно, что нередко допускались и исключения из этого правила. Так, непосредственно из мирян были посвящены в епископы: Амвросий Медиоланский, Нектарий Константинопольский, Григорий Назианзин и др. Следовательно, посвящение Тарасия в епископы не единичный факт в церковной практике.

Что касается до присутствовавших на соборе императорских представителей и самих импер торов, то первые вовсе не принимали участия в существенных соборных рассуждениях, а ограничивались только самою незначительною дисциплинарною деятельностию, как блюстители тишины и порядка. Так, на первом заседании они предоставили грамоту императоров собору; на втором – ввели на собор прежде иконоборствовавшего епископа Неокесарийского Григория; на пятом – представитель Петроний просил председателя собора, Тарасия, спросить прежде иконоборствовавших епископов аморийского и неокесарийского: читалось ли на иконоборческом соборе 754 года книга апокрифических путешествий святых апостолов?⁴² Императоры же присутствовали только на восьмом, последнем заседании, которое было уже после того, как состоялось окончательное соборное вероопределение. На этом заседании оно было только прочитано и подписано императорами. Этим подписом императоры не только выразили свое личное согласие на принятие соборного определения от церкви, но и сообщили ему значение положительного закона, обязательного для всего государства. Подписаться под соборным определением просили императоров сами отцы собора, выражая тем желание и надежду, что составленное ими определение не только останется обязательным для членов всего государства, но и удостоится защиты и ограждения от его власти, в случае нападений на их определение со стороны упорства и нераскаянности виновных.

Совершенно несправедливо также обвинение, что будто бы на соборе присутствовали одни только трусливые прелаты, когда здесь находились 350–367 епископов, множество архимандритов, монахов и клириков – личностей, которые до собора не подчинялись воле и желаниям жестоких иконоборческих императоров, несмотря ни на какие гонения, сопровождаемые ужасными пытками. Такие люди не могут быть названы трусливыми прелатами. Если бы они видели, что второй Никейский собор не восстановляет истину, а нарушает ее, то не пременули бы выступить с обличением. Между тем, после седьмого вселенского собора до иконоборческих императоров мы не видим ни обличений со стороны духовенства, ни гонений со стороны императорской власти. Все это показывает, что собор постановил свое определение не в угоду императорам, боясь со стороны их репрессивных действий, а потому, что оно составляет безусловную истину.

Наконец, противники иконопочитания (Мейрик, Литтльдэль⁴³ и др.), утверждая, что члены второго Никейского собора утвердили почитание икон не по собственному своему убеждению, а в угоду императорской власти, в доказательство ссылаются во-1^х на то, что епископы, осудившие почитание икон в 754 г., не могли так скоро изменить свое убеждение и утвердить иконопочитание в 787 г., а во-2^х, что в августе 786 года (когда в первый раз был собран собор) епископы будто бы продолжали еще держаться своих иконоборческих мыслей и императрица вместе с патриархом Тарасием, видя это, и не надеясь на утверждение иконопочитания, распустили собор.

Об иконоборческом соборе 754 года мы будем говорить подробно в своем месте, теперь же скажем только, что члены его находились под сильным давлением жестокого иконоборческого императора Константина Копронима; тексты, приводимые на этом соборе в опровержение иконопочитания, были или ложны, или извращены, или же взяты были не в контексте речи и, таким образом, им предавался смысл, которого они вовсе не имели; тексты же, служащие в защиту иконопочитания, были или скрываемы или же уничтожаемы. Само собой разумеется, что голоса, данные епископами против почитания икон при таких условиях, не могли иметь никакого значения и не говорят еще об убеждении этих епископов. Затем, если бы и было какое-либо убеждение, то 33 года, прошедшие от собора 754 г. и до собора 787 года, время довольно продолжительное и вполне достаточное, что бы епископы поняли, какому обману они подверглись на соборе 754 г. и переменили свое убеждение; многие же из епископов, бывших на этом соборе, скончались, а преемники их могли и не держаться убеждений своих предшественников – тем более, что убеждений этих народ не только не разделял, но даже, как это мы увидим, относился к ним прямо враждебно. Что же касается до причины, почему не состоялся собор в 786 г., то противники иконопочитания совершенно несправедливо видят ее в том, что из всех епископов на собор собралось будто бы мало иконопочитателей и громадное большинство противников иконопочитания. Против этого прямо говорят слова патриарха Тарасия, сказанные им на первом заседании собора. «В прошлом году (т. е. в 786), – сказал патриарх, – в первый день месяца августа в богохранимом и царствующем городе, при открытии, под нашим председательством, собора в храме святых и вселенских апостолов, пришла в смятение многочисленная толпа народа (войско)⁴⁴... В союзе с толпой были и некоторые из епископов, имена которых легко было бы перечислить; но мы охотно обойдем эти имена, как всем известные»⁴⁵. Также и в письме своем к папе Адриану Тарасий пишет: «Некоторые, движимые бессмысленными соображениями, произвели возмущение и вынудили нас отложить заседание»⁴⁶. Из всех этих слов патриарха видно, что в возмущении 786 г. участвовало не большинство епископов, но только некоторые и притом число их так ограниченно, что, по словам Тарасия, не трудно перечислить по именам и они всем известны. Это, без сомнения, были те семь епископов, которые на первом же заседании собора пришли просить, чтобы приняли их в число иконопочитателей и членов собора. Возмущение же было произведено преимущественно частью войска, искренно преданной прежним иконоборческим императорам Льву III и Константину Копрониму, потому что императоры эти были прекрасными полководцами и под их предводительством войско не раз одерживало победы над врагами. Производя бунт против вселенского собора, воины ратовали при этом не из-за поддержания своих собственных убеждении, перешедших к ним по традиции от предков, относительно иконопочитания, а подстрекаемые «некоторыми» желали только поддержать иконоборческий взгляд двух поименованных императоров из-за личной привязанности к ним, как к хоро- шим любимым полководцам.

Таким образом, приводимые противниками иконопочитания доказательства в защиту отрицания свободы и честности рассуждений и вероопределения седьмого вселенского собора об иконопочитании совершенно неосновательны.

Кроме двух, сказанных нами, требований от вселенского собора необходимо еще «признание факта верования церквей по критерию всеобщности». Другими словами: вероопределение собора не должно представлять собою какое-либо нововведение, которого до этого времени церковь не знала и которое вместе с тем не имеет тесной органической связи с известнымм уже христианскими догматами. «Всеми мерами, – говорит Викентий Лиринский, писатель 5 века, – надобно держаться того, во что верили повсюду, во что верили всегда, во что верили все: потому что только то в действительности и в собственном смысле есть вселенское, как показывает и самое значение этого слова, что, сколько возможно, вообще все обнимает»⁴⁷. Действительно, Иисус Христос, пришедши на землю, преподал людям все необходимое для их спасения. Аще мы, или Ангел с небесе благовестит вам, – пишет ап. Павел к Галатам, – паче еже благовестихом вам, анафема да будет. Якоже предрекохом, и ныне паки глаголю, аще кто вам благовестит паче еже приясте, анафема да будет (Гал. 1:8,9). Теперь, если бы собор внес в исповедывание новый, дотоле неизвестный предмет веры, то этим он прибавил бы новое условие спасения, новое требование для ума и совести христиан, новое правило жизни, а за это он не только не мог бы быть назван вселенским непогрешительным собором, но еще подпал бы под вышеприведенное осуждение aп. Павла. Собор может только определять и выяснять сознанию верующих данные истины, но не предписывать совершенно новые, стоящие вне внутренней связи с откровенными истинами.

Сознавая всю важность этого требования, иконоборческий собор 754 г., желая ниспровергнуть иконопочитание, говорит: «Нечестивое учреждение лжеименных икон не имеет для себя основания ни в Христовом, ни в апостольском, ни в отеческом предании. Постоянно остаются они вещами обыкновенными, не имеющими никакого особого значения, кроме того, какое сообщил им живописец»⁴⁸. Эта мысль проводится и в Каролинских книгах.⁴⁹ Так, в предисловии к ним говорится: «Князья и епископы востока, презирая правое учение, вводили нововведение чрез бесчестные и негодные соборы (per infames et ineptissimas synodos)⁵⁰. Эту же мысль проводят и современные противники иконопочитаиия⁵¹.

Мы совершенно не соглашаемся с приведенными мнениями, не имеющими под собою, как ниже увидим, ни исторического, ни богословского основания. Напротив, мы утверждаем, что седьмой вселенский собор вполне удовлетворяет требование признания факта верования церквей по критерию всеобщности и что иконопочитание, как существенный предмет рассуждений и вероопределения этого собора, не есть какое-либо нововведение, но верование всей церкви, всегда и повсюду существовавшее и только получившее на этом соборе свою определенную санкцию.

Начало христианского употребления и почитания икон относится к самым первым временам христианства. Предание, приведенное историком Евсевием (4 в.), подтвержденное св. Иоанном Дамаскиным и св. отцами VII вселенского собора, свидетельствует, что Сам Господь чудным образом на плате изобразил свое лицо и послал это нерукотворенное изображение Авгарю, владетелю едесскому, который в тяжкой болезни просил Иисуса Христа прийти и исцелить его⁵². Известно также из свидетельства св. Иоанна Дамаскина, что евангелист Лука написал икону Божией Матери и послал ее к антиохийскому епископу Феофилу⁵³. Историк Евсевий (4 в.) упоминает о живописных изображениях св. апостолов Петра и Павла и Самого Спасителя, сохранившихся от христиан первого века⁵⁴. Тертулиан (2 в.) упоминает об изображениях Спасителя на церковных потирах в виде доброго пастыря⁵⁵. Св. Мефодий Патарский говорит между прочим: «Иконы Ангелов Его (Бога), начал и властей, устрояемые из золота, мы делаем в честь и славу Его»⁵⁶. Особенно почиталось первыми христианами изображение креста, за что язычники в укор называли их «religiosi crucis» (крестопоклонники), как свидетельствует об этом Тертулиан⁵⁷.

Кроме свидетельств отцов мы находим еще много вещественных памятников, свидетельствующих о действительном употреблении и почитании икон в первые три века и, таким образом, de facto опровергающих все нападки отрицательного направления в вопросе об иконопочитании. Сюда относятся изображения: голубя, рыбы, лиры, пастыря, агнца и пр. Символы эти были в большем употреблении в древней церкви, теперь их находят в катакомбах, пещерах и усыпальницах мучеников, куда удалялись первенствующие христиане на молитву в дни гонений. Здесь находят, между прочим, изображение Девы Марии в венце или сиянии и держащую в руках предвечного Младенца, а также изображение рождества Спасителя и пр.⁵⁸

Наконец, самые обвинения христиан со стороны иудеев и язычников показывают, что иконы и почитание их было распространено между христианами в первые века. Так, мы находим обвинение в иконопочитании в апокрифической книге «Путешествия Апостолов», а эту книгу цитирует Климент александрийский (конца II и начала III вв.) уже под именем «предания», следовательно, книгу эту и находящееся в ней обличение в иконопочитании нужно относить к первому и не позже начала второго века.

Не смотря на столь ясные и положительные свидетельства употребления и почитания икон в первые три века, нужно заметить, что сказанное иконоупотребление и иконопочитание в это время не могло еще развиться во всей силе своего принципа. Этому, с одной стороны, препятствовал страх за вновь принявших христианство из язычников, чтобы они не впали в языческое поклонение иконам, как богам (εἰκονολατρεία – Bilderanbetung); тем более, что еретики (последователи Карпократа), называвшие себя христианами, на самом же деле были не более, как язычники, как ясно свидетельствуют о них свв. Ириней, Ипполит и Епифаний⁵⁹, поклонялись Пифагору и Платону точно так же, как Иисусу Христу. Соблазняясь такими примерами и еще не выяснивши себе иконопочитания и значения его, только что вступившие в христианство могли смешивать и даже отождествлять св. иконы с теми идолами, которым они прежде поклонялись. Во избежание такого зла, христиане должны были осторожно обращаться с иконопочитанием. С другой стороны, развитию иконопочитания много препятствовали различные гонения на христиан первых веков со стороны иудеев и язычников. Вследствие почти непрерывных гонений этих, христиане принуждены были постоянно опасаться, как бы предметы их благоговейного чествования – св. иконы не привлекли внимание и подозрение гонителей, не выдали их (христиан) веру и сами не подверглись поруганию от врагов, поэтому нужда и благоразумие требовало скрывать иконы или даже в некоторых местах их вовсе не употреблять.

Что касается до последующих веков, то здесь мы находим множество и самых ясных свидетельств об употреблении и почитании икон. Так, относительно четвертого и пятого веков нужно сказать, что они составляют время утверждения и распространения иконоупотребления и иконопочитания. Уже из постановления Ельвирского собора (305) мы можем заключать о широком употреблении и почитании икон в это время⁶⁰. Еще более икононочитание распространилось и развилось, когда христианство объявлено было религией господствующей -государственной, и когда прошел страх нападений и преследований со стороны иудеев и язычников. Со времени воцарения Константина Великого повсюду начали строить храмы⁶¹, внутренняя стены которых украшались мозаическими иконами,⁶² и они не были какими-либо пустыми украшениями, но возвышали ум и чувство предстоящего к созерцанию сверхчувственного-божественного.⁶³ Иконопочитателями, a следовательно, и свидетелями об иконопочитании в это время являются такие знаменитые отцы церкви, как Василий Великий,⁶⁴ Григорий Богослов,⁶⁵ Григорий Нисский,⁶⁶ Иоанн Златоуст,⁶⁷ блаженный Феодорит⁶⁸ и др.⁶⁹ Св. Василий Великий говорит между прочим: «Принимаю святых пророков, апостолов и мучеников и призываю их в предстательство пред Богом, чтобы чрез них, чрез ходатайство их, Бог был милосерд во мне. Поэтому я почитаю и изображения их на иконах и поклоняюсь им, в особенности потому, что они преданы от (времен) св. апостолов и не запрещены, но изображаются во всех наших церквах»⁷⁰. Св. Иоанн Златоуст свидетельствует о широком распространении образов св. Мелетия. «Многие, – говорит он, – начертывают образ св. Мелетия и на чашечках, и на перстнях, и на печатях, и на чашах брачных чертогов, и на стенах и везде, чтобы везде видеть телесный образ его и, таким образом, иметь утешение в разлуке с ним»⁷¹. Еще с большей ясностью он свидетельствует о почитании креста: «Пришел к нам летний день, всечестная и светоносная святых постов средняя седмица, треблаженный и животворящий Спаса нашего Иисуса Христа крест приносящая и сего предлагающая в поклонение, и поклоняющихся ему чистым сердцем и нескверными устами, освящающая»⁷². Не менее ясно и решительно говорят о почитании икон Павлин, епископ Нолы, современник блаженного Августина⁷³ и Нил, ученик Златоуста.⁷⁴ Блаженный Иероним (331–420) говорит о некоей Павле, супруге Токсотия, что она, прибывши в Иерусалим, бросилась пред св. крестом и молилась пред ним так усердно, как будто бы видела висящим на нем самого Спасителя.⁷⁵

Свидетельство об иконопочитании мы находим даже в правилах шестого вселенского собора (680, 691), который, заметим, признается за вселенский и членами англиканского вероисповедания. Так, в 82 правиле этого собора говорится: «На некоторых честных иконах изображается, перстом Предтечевым указуемый, агнец, который принят во образ благодати, чрез закон показуя нам истинного агнца, Христа Бога нашего. Почитая древние образы и сени, преданные церкви, как знамения и предначертания истины, мы предпочитаем благодать и истину, приемля оную, яко исполнение закона. Сего ради, дабы и искуством живописания очам всех представляемо было совершенное, повелеваем отныне образ агнца, вземлющего грехи мира, Христа Бога нашего, на иконах представляти по человеческому естеству вместо ветхого агнца»⁷⁶. Этим правилом означенный собор свидетельствует, что употребление икон существовало в церкви издревле и он не вооружается против этого, но повелевает только вместо символов, которыми изображали Иисуса Христа, изображать Его в образе человека и при этом сам называет иконы «честными», что прямо указывает на почитание.

Насколько иконопочитание было широко распространено в VI и VII вв. достаточно указать на свидетельства: папы Григория Великого (6 в.), папы Григория II и св. Иоанна Дамаскина. Один благочестивый пустынник просил у Григория Великого образа Христа и папа охотно послал ему изображеия: Христа, Марии и апостолов Петра и Павла, при этом в прилагаемомом письме считал своим долгом предохранить благочестивого пустынника от какого-либо злоупотребления. «Я очень хорошо знаю, – писал Григорий, – что ты просишь у меня образа нашего Спасителя не для того, чтобы почитать его (образ) как Бога, но чтобы возбуждать в себе любовь к Тому, образ которого ты желаешь видеть, и мы, – прибавляет он, – преклоняемся пред образом не как пред Божеством каким-либо, но молимся Тому, Кого представляет образ как рожденного, или как страждущего, или на троне седящего и сообразно с этим возбуждаются в сердце соответствующие чувства радостной преданности или скорбного сочувствия»⁷⁷. Во втором же своем письме к Серену, епископу марсельскому, Григорий Великий пишет: «Скажи, брат, слыхано ли, чтобы какой святитель (sacerdos) сделал то, что ты (он преследовал иконы). Если не что другое, то не должно ли было удержать тебя от такого поступка хотя то соображение, что нельзя же презрев прочих братий, только себя считать и святым и мудрым»⁷⁸. Папа Григорий II свидетельствует, что употребление и почитание икон есть предание всей Церкви и составляет одну из существенных частей исповедания всей православной веры. «В десяти своих посланиях ты, – пишет папа Григорий к иконоборческому императору Льву Исаврянину, – давал доброе и благочестивое обещание постоянно соблюдать и хранить все постановления наших святых отцов и учителей; и что при этом главнее и важнее всего, так это то, что это твои послания, а не чужие. В них ты благочестиво и прекрасно излагал исповедание не имеющей порока православной веры нашей; этого мало: ты писал, что нарушающий и разрушающий определения отцов проклят. И десять лет ты, по милости Божией, добре совершал путь свой; тебе и на ум не приходило преследовать святые иконы, a ныне ты говоришь, что они занимают место идолов и решился совершенно уничтожить их»⁷⁹. Еще сильнее нодтверждает мысль папы Григория св. Иоанн Дамаскин. Сказавши, какая крепость и какая божественная сила подается тому, кто с верой и чистой совестью приступает к иконам святых, св. Иоанн прибавляет: «Посему будем стоять, братия, на камне веры и предании Церкви, не преступая пределов, положенных святыми отцами нашими, не попуская вводить новости и разорять здание Святой, Соборной и Апостольской Церкви Божией... Не станем учиться новой вере, ниспровергающей предание святых отцов. Ибо Божественный Апостол говорит: кто будет благовествовать вам не то, что вы приняли, да будет анафема. Итак, да поклоняемся иконам, не веществу их, но тем лицам, который на них изображены»⁸⁰. Ту же мысль проводит и Герман, патриарх константинопольский. «Вспомни, – пишет св. Герман к иконоборцу Фоме, епископу клавдиопольскому, – вспомни прежде всего, что мы должны избегать всякой новизны, особенно, когда она может сделаться соблазном для народа и когда станем уничтожать обычай, существующий издавна в церкви»⁸¹.

Таким образом, из вышесказанного ясно видно, что постановление VII вселенского собора об иконопочитании не есть какое-либо нововведение, как говорят иконоборцы, a имеет непрерывную связь и единство с учением и практикой церкви всех предшествовавших веков, связь изначального и никогда не иссякавшего предания вселенской Церкви, как выразил это и сам седьмой вселенский собор в своем определении: «Храним не нововводно все, писанием, или без писания установленные для нас церковные предания, от них же едино есть иконного живописания изображение»⁸². Некоторые противники иконопочитания в доказательство своих мыслей ссылаются на многих отцов церкви и уважаемых древних писателей, противившихся будто бы иконопочитанию. Так д-р Литтльдэль (Littledale) в своем сочинении: «Бесспорные основания против соединения с римскою церковью»⁸³, в подтверждение своих иконоборческих мыслей приводит цитаты из сочинений: Минуция Феликса, Оригена, Лактанция, св. Иринея, блажен. Августина и Евсевия, но при этом он обнаруживает самое не извинительное отношение к делу. Он берет известное место⁸⁴, говорящее против изображения и вовсе не дает себе труда обратить внимание на контекст речи и посмотреть, о каких изображениях и о каком иконопочитании здесь говорится; говорится же здесь или о поклонении изображениям, как богам, языческом идолопоклонстве – а это, как справедливо заметил д-р Овербек⁸⁵, совершенно различная вещь от христианского почитания икон, или же о почитании христианских изображений язычниками и такими еретиками, как карпократиане. Особенно любят (Литтльдэль, Гагенбах⁸⁶ и др.) ссылаться на факт, что св. Епифаний разодрал в анаблафской церкви завесу, потому что на ней «вопреки учению писания и в противность нашей религии» было нарисовано изображение. Но вот что говорит по этому поводу уважаемый д-р Овербек: св. Епифаний «был великий ревнитель, но в то же время очень неосторожный и нерассудительный (indiscreet and injudicious), человек весьма ученый, но, как вполне доказал д-р P. A. Липсиус⁸⁷, никоим образом не основательный; легко возбуждающийся и страстный, увлекающийся вдохновением минуты даже за священные пределы, положенные церковными канонами; словом, крутой и самовластный в своих мероприятиях. Таков был Епифаний. Неудивительно, что жизнь его представляет путь, полный неровностей. Какое право имел Епифаний в анаблафской церкви действовать так, как будто он был здесь хозяин в доме? Он должен был обратиться к местному епископу, и тогда, конечно, мы услышали бы совсем другой приговор (см. свидетельство об иконопочитании св. Василия Великого). А что сказать о прямом нарушении Епифанием канонов, когда он поставил во пресвитера Павлина, брата блаж. Иеронима? И Сократ и Созомен⁸⁸ рассказывают нам, как он, с пренебрежением к св. Златоусту, действовал в Константинополе будто в своей собственной епархии. Поступок Епифания в Анаблафе со стороны других православных вызвал далеко не одобрение, так как сам Епифаний в своем письме к Иоанну, епископу иерусалимскому, говорит: «Как я слышу, некоторые ропщут на меня за то, что…» и за тем рассказывает о происшествии в Анаблафе»⁸⁹. Словом, св. Епифаний, пришедши в анаблафскую церковь и увидевши, может быть, горячо молившихся пред изображением на завесе, подумал, что они, вопреки ясному учению писания единому Господу покланяться, боготворят это изображение и вот прежде чем точно исследовать действительно ли его предположение верно, страстный до самозабвения ревнитель истинного православия решился на необдуманный и несправедливый поступок: он разорвал завесу, что и вызвало неодобрение со стороны местных христиан. Следовательно, св. Епифаний здесь вооружался не против самого принципа иконопочитания, а только против предполагаемого им злоупотребления, что подтверждает и ссылька его на «писание», которое запрещает, как увидим, не иконопочитание, а злоупотребление им.

Не смотря на всегдашнее и почти повсеместное употребление и почитание икон, неприязнь к ним появилась довольно рано. В VIII же столетии неприязнь эта перешла в открытое гонение, которое продолжалось с небольшими перерывами и с большей или меньшей жестокостью более столетия (началось в начале УШ столетия, а окончилось около середины IX го ст. 726–842).

Это явление невольно возбуждает вопрос: откуда начались и что была за причина различных неприязненных действий против икон? Решение этого вопроса для нас необходимо, потому что на сказанные противодействия нередко опираются, их повторяют и на них ссылаются для подтверждения своих мыслей как прежние, так и современные противники иконопочитания, желая выставить противодействия эти за голос всей Церкви, и доказать, что иконопочитание было нововведением, допущенным VII собором и вызвавшим противодействие ему со стороны верующих.

Первоначально противодействие употреблению и почитанию икон шло не из лона христианства, а со стороны – от иудеев и еретиков⁹⁰, которые не понимали смысла и значения истинно христианского почитания икон и обвиняли христиан в идолопоклонстве. Более серьезные же противодействия иконопочитанию начинаются с IV века, когда появились в необразованной массе народа совершенно ложные воззрения на иконы и замечалось неправильное почитание их, т. е. почитали не личностей, изображенных на иконах, а самые доски и краски; иногда же воздавали им и поклонение (adoratio – Anbetung)⁹¹, что граничило уже с идолопоклонством⁹². Такое суеверное воззрение на иконы обнаружилось особенно после того, как прекратились гонения на христианство и когда язычники, вследствие возможности свободного перехода в христианство, переходя в него без достаточного приготовления, смотрели на иконы, как на нечто сродное с их прежними богами и приносили им подобное же поклонение (adoratio). Против такого-то воззрения на иконы и поклонения им, как богам, восстал Ельвирский собор (305 г.), запретивши 36 своим правилом украшать храмы иконами и приносить им поклонение (adoratio). Таким образом, Ельвирский собор шел не против иконопочитания (Литтльдэль), а против злоупотребления этим почитанием (богопоклонения иконам). Но при всем том собор этот сказанным своим определением допустил ошибку, так как, вместо распространения между верующими истинного взгляда на иконы для прекращения зла, он запретил иконоупотребление в церквах, поэтому-то определение это и не было утверждено другими, последующими соборами, а пято-шестой вселенский собор пошел прямо против этого определения, приказавши изображать в церквах Спасителя в человеческом образе.

В пятом веке как на представителя иконоборчества можно указать на епископа иерапольского Ксенэаса или Филоксена, который смешивал почитание икон со служением (λατρεία) им и говорил, что почитание, воздаваемое иконам, есть тоже идолослужение, что ангелов, как существ бесплотных, не должно изображать телесно, или в каких-либо очертаниях; что поклонение иконе Спасителя противно благочестию, потому что Господу приятно поклонение духом и истиною. Эти и подобные мысли он проводил и на деле: во многих местах своего округа он низвергал и уничтожал иконы ангелов, а иконы Спасителя скрывал в недоступные места⁹³. Обращаясь к биографии Филоксена, мы находим, что он был прежде епископства рабом и беглецом из Персии, лишен был всякого образования; принадлежа же к монофизитской ереси, он вошел в доверие к антиохийскому патриарху Петру Фулону (монофизиту же), который и сделал его епископом иерапольским. Уже из этих кратких биографических сведений о Филоксене можно видеть, что он не мог быть выразителем истинно православного учения об иконопочитании. Притом Филоксен имел совершенно неправильный взгляд на иконопочитание, которое не есть «λατρεία» или «adoratio» (Богопоклонение, обоготворение – Anbetung), как он думал, a «δουλεία» или «"veneratio» (почитание – Verehrung). Таким образом, на учение Филоксена нужно смотреть не как на выражение истинного взгляда на иконопочитание, а как на заблуждение богословски необразованного мечтателя. Однако воззрение Филоксена на иконы поддерживалось и после него в VI и VII веках и вызывало отцов церкви на борьбу с этим иконоборческим движением. Так, св. Анастасий Синаит (VI в.) в своем письме к Симеону, епископу бострийскому, говорит: «Как наносящий бесчестие портрету императора подвергается праведному наказанию, как будто бы нанес бесчестие самому императору, хотя портрет есть ничто иное, как дерево и краски, смешанные с воском, так же точно и оказывающий бесчестие чьему бы то ни было образу наносит оскорбление тому самому, чей это образ»⁹⁴. «Недавно до нас дошел слух, – пишет папа Григорий Великий (6 в.) к Серену, епископу марсельскому, – что вы, возлюбленный брат, видя, что некоторые покланяются иконам (imaginum adoratores), сломали эти иконы и выбросили их из церкви. Хвалим вас за ревность о том, чтобы не воздавали (божеского) поклонения ничему сделанному (человеческими) руками,⁹⁵ но объявляем вам, что иконы ломать не следовало. Изображения поставляются в церкви для того, чтобы и неграмотные, по крайней мере смотря на стены, узнавали о том, о чем они не могут читать в книгах. Ты должен был поэтому и иконы оставить (в церковном употреблении) и народу воспретить воздавать им (божеское) поклонение, чтобы и неграмотные могли научиться (священной) истории и народ не грешил, воздавая изображениям (божеское) поклонение». И в другом письме (от 601 г.) Григорий предписывает Серену восстановить иконы в церквах и заявить при этом, что он был возмущен только ненадлежащим поклонением иконам⁹⁶, но ничего не имеет против них, как средства назидания⁹⁷. В VII веке мы находим даже целое сочинение об иконах Леонтия, епископа Неаполя (Никоноля) Еипрского. Оно начинается так: «Теперь мы составим апологию честных икон, чтобы загородить уста говорящим неправду; так как предание об иконах есть законное предание». Леонтий вооружается здесь против отождествляющих иконопочитание с идолослужением. «Если бы я прославлял и почитал деревья, как богов, то каким образом стал бы почитать и прославлять мучеников, разрушавших деревянных истуванов?»⁹⁸.

Из приведенных нами памятников борьбы с иконоборцами мы ясно видим, что эти последние совершенно не понимали тот смысл и значение, какой истинные иконопочитатели соединяли с иконами и обвиняли их в том, в чем они совершенно не были виновны. Истинные иконопочитатели вполне были согласны со своими обвинителями, что почитание и поклонение иконам, как иконам, т. е. дереву и краскам, есть идолослужение и недостойно христианина. Они почитание свое относили не к этим бездушным веществам, а к лицу, которое видели пред собою изображенным на иконе. Необразованные же и нежелавшие слушать голоса церкви в лице своих достойных представителей – пастырей, противники иконопочитания не шли далее того, что представлялось их глазам и заблуждались в своих воззрениях.

Распространению этих заблуждений иконоборцев немало способствовали магометане, которые к этому времени овладели почти всеми восточными областями Византийской империи. Столкнувшись в этих областях с богослужением и обрядами церкви и, по невежеству своему, принимая чествование христианами св. икон за обожание их, магометане, надменные своим единобожием и мнимою духовностью своего богослужения, начали обвинять христиан в многобожии и идолослужении. От обвинений они переходили и к открытому гонению. Так, легкомысленный Езид II, обольщенный тивериадским иудеем Сарантапихием обещанием тридцатилетнего царствования, приказал уничтожить все священные изображения и иконы в своем государстве⁹⁹. Такие гонения и обвинения со стороны магометан, производя сомнения и колебания в умах нетвердых христиан, постепенно усиливали и распространяли иконоборческие мысли, так что в начале VIII века встречаются уже несколько епископов с иконоборческими взглядами¹⁰⁰. Но эти, заблуждавшиеся относительно иконопочитания, личности не произвели бы таких ужасных смут, распрей и бедствий, какие волновали Византийскую империю в продолжение целого столетия и иконоборчество отдельных немногих единиц вовсе уничтожилось бы при более широком распространении просвещения и выяснении истинного взгляда на иконопочитание, если бы иконоборческие мысли не стали поддерживать и насильственно распространять малообразованные императоры, с целью чисто политико-эгоистическою.

Первый из императоров, воздвигнувший открытое гонение на иконы и их почитателей, был Лев III Исаврянин (717–741). Это был человек чрезвычайно воинственный: война была любимым его занятием, солдаты – излюбленным обществом. Происходя из низшего сословия, он почти был лишен всякого образования. В письмах своих кo Льву III папа Григорий II называет его человеком неученым «умом воинственным, грубым и жестоким»¹⁰¹. Советники императора (каковы: Константин, епископ николийский, Безер, Фома, епископ клавдиопольский, Феодосий, архиепископ ефесский и им подобные) тоже не превосходили Льва III своим образованием, в нравственном же отношении были далеко ниже его. Так, о Константине, епископе николийском, Феофан, историк VIII века, говорит как о человеке невежественпом и нравственно распущенном. Будучи иконоборцем, епископ Константин тщательно скрывал свои иконоборческие мысли от своего митрополита, епископа синадского и патриарха Германа. Когда же патриарх узнал об иконоборческих взглядах Константина и сделал ему выговор, то он с клятвою отрекся от иконоборчества и дал клятвенное же обещание не производить соблазна в народе ни словом, ни делом. Но спустя немного времени, он нарушил данное обещание, за что и был осужден своим митрополитом и другими епископами Фригии, a патриарх Герман запретил ему священнодействовать и управлять своей епископией¹⁰². Не лучше Константина был и соучастник его Безер. Это был человек непостоянной веры, переменявший ее смотря по обстоятельствам: выгодны ли они для него или нет. Так, из христианства он перешел в магометанство, а отсюда опять в христианство. Проникши ко двору императора, он приобрел любовь его не силою своего ума и хорошими душевными качествами, а своим исполинским ростом и необыкновенною телесною силою. Не превышали своей образованностью и нравственными качествами сказанных двух советников Льва III и другие два: Фома клавдиопольский и Феодосий ефесский, как это видно из послания патриарха Германа к Фоме клавдиопольскому¹⁰³. Такие-то и им подобные личности и вздумали сделать силою своего авторитета преобразование¹⁰⁴ в церковном строе и в религиозной жизни христиан, т. е. в такой области, где власть не принадлежит никакому частному лицу, ни нескольким вместе, но единственно целому собору енисконов, непосредственных блюстителей веры и церковно-религиозной жизни верующих. Притом имнератор и сказанные советники его вздумали сделать преобразование во внутренней жизни церкви потому только, что жизнь эта не мирилась с их собственными понятиями и убеждениями. Они вовсе не задавались мыслью, верны ли эти понятия и убеждения и имеют ли они право вмешиваться во внутреннюю жизнь церкви.

Указывают на различные причины, почему Лев III воздвигнул гонение на иконы и иконопопочитание. Одни¹⁰⁵ говорят, что это было результатом его крайнего суеверия. Так, древние историки передают, что на 10 году царствования Льва Исаврянина, летом 726 года сделалось извержение подводного вулкана (между Цикладскими островами). Извержение продолжалось несколько дней и было до того сильно и ужасно, что извергаемые камни во множестве падали на близлежащие острова и даже на берег Малой Азии; потом на месте извержения образовался новый остров (подле острова Гиерского). Это обстоятельство устрашило Льва III, а Безер убедил суеверного императора, что извержение это служит знамением Божьего наказания за почитание икон, и император решился их уничтожить. Говорят также, что император стал истреблять иконы, в виду возможно легкого обращения магометан в христианство, по совету какого-то патриция Бешира, родом из Сирии, жившего долгое время между арабами¹⁰⁶. Д-р Мишо выставляет другую причину, именно: желание воспользоваться церковными сокровищами; и ссылается в этом отношении на свидетельство Анастасия, писателя IX века. Он в биографии папы Григория II говорит: экзарх Павел искал убить папу, по приказанию императора, потому что папа препятствовал ему налагать подати на провинции, а также потому, что император намеревался воспользоваться церковными богатствами, как он делал это в других местах.¹⁰⁷ И немного далее Анастасий прибавляет по поводу переписки патриция с Павлом: «по всему было видно, что посланник императора намеревался обесчестить церкви, все разорить и обокрасть»¹⁰⁸. Но, по нашему мнению, более верным в этом отношении должно признать соображение, высказанное писателем Замплием и приведенное о.Герасимом, что Лев Исаврянин, преследовавший одни государственные интересы, считал необходимым – в виду тогдашнего положения империи – вообще искоренить все то, что, по его взгляду, могло отвлекать подданных от исполнения их гражданских обязанностей; а так как суеверие распространено было в народе до такой степени, что иные обоготворяли св. иконы и, ожидая от них верного спасения от врагов, нисколько не думали о необходимости внешней защиты, то Лев Исаврянин и воружился против св. икон, воображая, что они-то и составляют причину такого суеверного настроения в народе. По тем же побуждениям Лев Исаврянин вооружился не только против усилившегося тогда монашеского влияния, но и против тогдашней образованности, казавшейся ему бесполезной в государственном отношении. Словом, император, вместе с окружавшей его партией, действовал во всем применительно с государственными потребностями (правильно ли он понимал их – это другой вопрос). Вот, по нашему мнению, более верное побуждение, по которому воинственный Лев Исаврянин воздвиг гонение на иконы и их почитателей. Факты же и соображения, приводимые профессором Мишо, более характеризуют личные отношения между Львом III и Григорием II. Гонение на иконы, собственно, состояло в том, что они были выбрасываемы и сожигаемы, живопись на стенах храмов и мозаические изображения были затираемы известью и пр. Но самые храмы и служба в них были оставляемы, а равно на стенах, чтобы они не были голыми, были иногда изображаемы обыкновенные ландшафты, сцены из охотничей жизни, птицы и плодовые деревья¹⁰⁹. Следовательно, материальной то выгоды от истребления икон Лев III или вовсе не получал, или очень мало. Впрочем, для нас здесь важно только тот факт, что Лев III, будучи светским человеком, самовольно начал производить реформу и притом по чисто государственным, гражданским соображениям.

Лев Исаврянин издал два указа 726 и 730 гг., повелевавших уничтожить иконы и прекратить иконопочитание. Что этими указами и своими иконоборческими действиями Лев III шел против всеобщего верования христиан, видно уже из того, как встретили то и другое христиане как на востоке, так и на западе, как простые верующие, так и представители церкви – духовенство.

Жители Константинополя, как передает историк Феофан, были сильно возмущены указом императора и готовы были силою защищать иконы и иконопочитание. Так, когда посланный императора разрушил досточтимую всеми икону Спасителя, помещавшуюся над бронзовыми вратами, то народ взбунтовался и убил исполнителя царской воли. Император только военной силой и большими жестокостями усмирил восстание и принудил жителей выдавать находившиеся у них иконы, которые были снашиваемы на площади и всенародно сожигаемы.

Жители Греции и Цикладских островов, не желая подчиняться сказанным указам императора, подняли знамя восстания, объявили Льва III лишенным престола и провозгласили имиератором некоего Козьму. Затем они выставили против Константинополя довольно значительный флот под предводительством двух военачальников: Агаллиана и Стефана, в сопровождены самого Козьмы. Но флот этот, благодаря новоизобретенному греческому огню, был побежден. Агаллиан, вместе с некоторыми другими, бросился в море. Козьма и Стефан были обезглавлены в Константинополе. Ободренный победой над противниками Лев III запретил после того всякое изображение не только в церквах, но и в домах. При этом император открыто объявил, что все бывшие до него императоры, все епископы и все верные были идолопоклонниками¹¹⁰. Таким образом, Лев Исаврянин сам публично заявил, что он, преследуя иконы и иконопочитание, тем самым шел против всеобщего верования всех, бывших до него, христиан.

В то время как простые верующие, по возможности, силой противодействовали насилиям иконоборствовавшего императора, духовенство, в лице патриарха и других священно-церковнослужителей и монашествующих, выступило против него и его соучастников с духовным оружием – с живым словом увещания и обличения.

Святый Герман неоднократно вступал в беседы с императором и мужественно отклонял его от его иконоборческих затей. Император же, не внимая голосу благоразумия, нанротив, требовал от патриарха подписать определение об уничтожении икон, угрожая, в противном случае, низложением его с патриаршей кафедры. Святой старец предпочел последнее и открыто сказал императору: «Мне невозможно, государь, вводить никакой новизны в деле веры без вселенского собора». Этими словами патриарх показал, что император, приступая к уничтожению икон и иконопочитания, вводит новизну в деле веры, а делать это не имеет права никто ни из людей, ни из ангелов (Гал. 1:8,9); и что вообще делать какие-либо важные постановления, касающиеся веры всех христиан, не может не только император – светский правитель, но и патриарх – духовный правитель. Власть эта принадлежит одному вселенскому собору; он один только компетентен в делах веры и может составлять определения, обязательные для всех христиан. Встретивши непреклонное сопротивление своей власти и своему желанию со стороны твердого патриарха, озлобленный император самовольно лишил его патриаршей кафедры, не имея на то никакого права, и самолично же возвел на патриаршую кафедру своего соумышленника, честолюбивого патриаршего синкелла Анастасия, который различными происками давно уже домогался этой кафедры. Обязанный своим возвышением воле императора, новый патриарх беспрекословно согласился исполнить желание его относительно уничтожения икон и иконопочитания. Восьмидесятичетырехлетний же старец Герман благодушно перенес нанесенное ему оскорбление и, оставляя патриаршую кафедру, сказал: «Если я Иона, бросьте меня в море, но, государь, без вселенского собора я не соглашусь ни на какие изменения в вере»¹¹¹.

Такую же ревность к вере, в защите истинности иконопочитания, показали многие клирики и монахи. Между последними особенно выдавался обширностью и глубиной своего богословского образования знаменитый Иоанн Дамаскин, пресвитер в лавре св. Саввы, в Палестине. Он написал три обширные речи в защиту икон¹¹² и послал их в Константинополь. В них св. Иоанн с большим тактом и ученостью раскрыл истинный смысл, богоугодность и древность иконопочитания, а также и согласие его с духом христианской религии. Вместе с тем Иоанн заметил Льву III, что ему «недостоит давать законы церкви. Апостол Павел между лицами, которым поручено от Бога водительство церкви не поименовал царя. Не цари, но апостолы, пророки, пастыри и учители возвещали божественное слово. Цари должны заботиться о процветании государства, о благоденствии же Церкви – пастыри и учители»¹¹³.

Так было встречено появление иконоборчества на Востоке. Таким же образом встретили его и на Западе. Здесь, когда услышали об иконоборческих стремлениях императора Льва Исаврянина, приняли весть эту с крайним негодованием. В некоторых городах статуи императора были низвергнуты и разбиты, выбрасывали императорские порртреты и попирали их ногами¹¹⁴. Пользуясь таким волнением и неудовольствием жителей на императора, Лонгобарды вторгнулись в Пентаполь (экзархат Раввенский) и легко завоевали его.

Вообще народ западный смотрел на иконоборчество, как на новизну, как на своевольный и несправедливый протест против постоянного и всеобщего верования в иконопочитание. Также точно посмотрело на иконоборчество и западное духовенство.

Папа Григорий II в 727 году собрал собор епископов в Риме. На соборе этом доказывалась законность иконоупротребления и иконопочитания. В 731 году папа Григорий III собрал в Риме новый собор из 93 епископов и множества пресвитеров, на котором торжественно определено было держаться во всем древнего предания церкви относительно почитания икон. «Кто же, – постановил Римский собор, – будет отвергать, уничтожать, бесчестить и презирать иконы Господа Христа, Его Матери или апостолов и пр., тот лишается приобщения тела и крови Христовой и будет находиться вне церковного общения»¹¹⁵.

Папы и письмами ко Льву Исаврянину старались отклонить его от иконоборчества. Так, папа Григорий II написал императору два письма, в которых он с замечательной смелостью и неустрашимостью обличает императора в иконоборчестве, в незаконном вмешательстве в дела веры и в разрушении древних догматов, вместе с тем он хорошо выясняет истинный смысл и значение иконопочитания. «Десять лет ты, – пишет папа к императору, – по милости Божией, добре совершал путь свой; тебе и на ум не приходило преследовать святые иконы, a ныне ты говоришь, что они занимают место идолов и что поклоняющиеся им суть идолопоклонники и решился совершенно уничтожить их. И не побоялся ты суда Божия, вводя соблазн в сердца людей не только верных, но и неверных. Христос заповедует тебе не соблазнять ни единого от малых сих, потому что и за малый соблазн, придется идти в огонь вечный. Почему ты в качестве христианского императора, не посоветовался об этом предварительно с людьми просвещенными и опытными? Ты отрекся от святых отцов и учителей наших, хотя и дал собственноручное письменное обещание повиноваться и следовать им. Наше писание, наш свет и спасительная сила наша – это святые и богоносные отцы и учители наши; об этом засвидетельствовали нам и шесть бывших о Христе соборов, но ты не принял их свидетельств... Вот и теперь мы увещеваем тебя: покайся! обратись! вникни в истину и сохрани ее в том виде, в каком ты ее нашел и получил! воздай честь и славу святым и славным отцам нашим и учителям. Ты пишешь: «Почему на шести соборах ничего не сказано о святых иконах?» Император! ведь ничего не сказано и о хлебе и воде; не сказано ведь, следует или не следует есть, следует или нет пить. Но ты давно уже знаешь, знаешь по преданию, что это необходимо для поддержания жизни. Так и об иконах было известно по преданию. Сами архиереи приносили иконы на соборы. И ни один христолюбивый и боголюбивый человек, отправляясь в путь, не совершал своего путешествия без икон». Далее папа указывает на постоянную практику церкви в почитании святых, как, например, Иакова, брата Господня, Стефана и других мучеников. «Ты говоришь, – продолжает Григорий, – что мы поклоняемся камням, стенам и доскам. Это не так, император: иконы служат нам только средством для напоминания; они пробуждают наш ленивый, не искусный и грубый ум в горний мир, предметам которого мы не можем не давать имен, названий и образов. Мы почитаем иконы не как богов, как ты говоришь, – да не будет! – мы не на них возлагаем надежды. Если пред нами находится икона Господа, мы говорим: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помоги нам и спаси нас! А если пред нами икона святой Его Матери, то мы говорим: святая Богородица, Мати Господа, будь нашею заступницею пред Сыном твоим, истинным Богом нашим, во спасение душ наших! Если же икона мученика, например, Стефана, то говорим: святый Стефане, изливший кровь твою за Христа и имеющий пред Богом дерзновение, как первомученик, будь нашим заступником. Вот куда воссылаем мы молитвы при посредстве икон. Это не то, что ты говоришь, император, т. е. будто мы называем мучеников богами»¹¹⁶. Здесь Григорий II ясно высказал, что иконопочитание не есть идолопоклонство и какое-либо нововведение, а изначальное и повсюду распространенное верование всей Церкви, на столько утвержденное учением св. отцов, что противящийся ему становится нарушителем святоотеческого предания и вероотступником, губящим самого себя и чрез соблазн погубляющим других, и что верование это настолько свойственно человеку, насколько свойственна ему пища и питье. Наконец, папа замечает, что Лев III взялся совершенно не за свое дело. «Знай, император, – писал Григорий II, – что догматы св. Церкви дело не императоров, но архиереев, и должны быть точно и верно определяемы. Для этого и поставлены в церквах архиереи, мужи свободные от дел общественных. Императоры, поэтому, должны удерживать себя от вмешательства в дела церковные и заниматься тем, что им поручено. Догматы – дело не царей, но архиереев, так как мы (епископы) имеем ум Христов (2Кор. 2:14,17). Иное дело – понимание церковных постановлений и иное – разумение в мирских делах».

Такие же обличительные письма писал к императору и иконоборческому патриарху Анастасию преемник папы Григория II, Григорий III.

Грубый и воинственный Лев III, вместе со своей партией, ничего не мог противопоставить дельным и справедливым обличениям со стороны пап. У императора был один аргумент – это военная сила и он решился воспользоваться ею, чтобы наказать Рим, папу и всю Италию, осмелившихся не повиноваться его императорской воле и не разделять его иконоборческих взглядов. С этою целью Лев III отправил в Рим 732 года большой военный флот, но он погиб от кораблекрушения.

В заключение разбора иконоборчества первого, открыто восставшего против икон и иконопочитания, императора Льва III Исаврянина и его партии, мы приведем отзывы об этом императоре и его иконоборчестве двух уважаемых историков, принадлежащих к двум различным вероисповеданиям: католика Лебо (Le Beau) и протестанта Шлоссера. Лебо говорит: «Лев царствовал со славою. Подданные его любили, сарацины боялись; казалось, само провидение поставило его на троне, чтобы возвратить империи ее прежний блеск. Выросши в несчастии, которое дает твердую выдержку душам и воспитывает доблести, Лев достиг престола и держался на нем силою своего гения. Он был бы великий государь, если бы не захотел быть реформатором; – предприятие рискованное и опасное, когда дело идет о религии. Религия боится царских рук; она требует у царя покровительства, а не реформы, сей последней она ожидает от своих служителей, законных стражей веры и церковной дисциплины. Этот каприз помрачил все дарования Льва, погасил все его добродетели и сделал суровым преследователем человека, созданного для благодеяний и добрых чувств. Лев был отцом своих подданных, пока не захотел быть богословом; с тех пор он превратился в тирана. Если бы даже государь и имел право делать нововведения в области религии, то никогда ни один царь не был менее способен. Питомец военного ремесла – Лев был глубокий невежда. Но, как будто воображая, что пределы его знания также обширны, как пределы его власти, Лев брался решать богословские вопросы и хотел законодательствовать в области самой религии»¹¹⁷. Протестант Шлоссер в свою очередь говорит: «Когда могущественный государь, окруженный льстецами, заберет что-нибудь себе в голову и свое личное мнение считает чистою истиною, а все с ним несогласное – вздором и глупостью, то редко он может устоять против искушения насильно навязать подданным свою истину и всегда найдутся подлые души, который ради приобретения царской милости будут поддерживать его словом и делом. Лев и единомысленный с ним патриарх могли думать об иконах, что угодно, но кто дал царю право быть судьею совести своих подданных и дерзкою рукою ломать дерево и камень, пред которым (?) преклонялись подданные, отрешаясь от земных отношены? Обманываясь относительно пределов своего могущества, думая, что у всех людей такие же цродажные души, как у придворных, мечтая будто-бы царские приказания, угрозы и наказания могут создать дух времени, Лев осмелился предписывать подданным, как они должны веровать»¹¹⁸. – Словом, воинственный и не только богословски, но и вовсе худо образованный¹¹⁹ Лев Исаврянин, поддерживаемый небольшой партией придворных льстецов, из чисто государственных мотивов вооружился против всеобщего верования духовенства и народа в иконопочитание – области не подлежащей ведению царя и старался распространить свои иконоборческие взгляды только внешнею силою, вовсе не пригодною в деле веры и убеждений.

Самым ревностным и рьяным иконоборцем был сын Льва III Исаврянина, Константин V Копроним, воспитанный отцом в самом строгом иконоборческом духе. Воспитанная ненависть к иконам и к иконопочитателям у Константина V была еще усилена обстоятельством его восшествия на отцовский престол.

После смерти Льва III Артабазд, зять Константина, овладел, при помощи многочисленных противников иконоборчества, императорским престолом и, будучи сам иконопочитателем, начал восстановлять иконы. Только чрез год (743) Константину V удалось овладеть Константинополем и занять отцовский престол. Рассерженный этим обстоятельством император казнил Артабазда¹²⁰ и сделался рьяным иконоборцем и врагом иконопочитателей за их сочувствие к его врагу Артабазду.

Чтобы совершенно покончить с иконопочитанием, Константин V решился собрать собор. Зная, каким глубоким уважением пользуются вселенские соборы, Константин Копроним надеялся при помощи авторитета Церкви уничтожить предполагаемое им заблуждение. Собор был собран в 754 году. На нем присутствовало до 338 епископов, но не было ни одного патриарха, ни представителей их¹²¹. Председателем собора был известный уже нам иконоборец¹²² Феодосий, епископ ефесский. Заседания собора продолжались довольно долго – с 10 февраля по 27 августа.

Собор 754 года осудил употребление и почитание икон. В доказательство своих действий он приводил некоторые места из священного Писания как Нового, так и Ветхого Завета¹²³, сoвершенно неправильно понимая их по отношению к иконопочитанию.

Так, напр., из Ветхого Завета собор приводил заповедь: не сотвори себе кумира (Исх. 20:4; Втор. 5:8), разумея под кумиром и наши священные изображения. Нужно заметить, что на заповедь эту любят ссылаться и современные противники иконопочитания (особенно пашковцы) и совершенно не хотят знать, что она вовсе не приложима к иконопочитанию, за это говорит не только внутренний смысл заповеди, но и контекст речи. В контексте заповедь эта читается так: Я Господь, Бог твой, который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства. Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим. Не делай себе кумира, никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся и не служи им; потому что Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель (Исх. 20:2–5). Господь как бы так говорил Израилю, а в лице его и всему миру: Я Господь, Бог твой, а потому не признавай за богов ничего из того, что ты видишь на небе вверху (ни солнце, ни луну, ни звезды и ничего из солничной системы), никакие произведения земли, ни какие искусства человеческие – ничего, что ты видишь на земле, никаких гадов и рыб, которых ты видишь в воде. Словом, не признавай за богов всего того, что признают египтяне (среди которых ты жил рабом) и все другие, окружающие народы. И не делай изображения всего сказанного, чтобы поклоняться и служить им, как делают это языческие народы, потому что, говорю тебе, Я Господь, Бог твой. Так выясняет эту заповедь и сам Моисей, чрез которого она была и передана народу». Берегитесь вы всячески, -говорит он израильтянам, – чтобы вам не развратиться и не делать себе изваяний, изображения какого-либо кумира, изображения какого-либо скота, который на земле, изображения какой-либо птицы крылатой, которая летает под небом, изображения какого-либо гада, ползающего по земле, изображения какой-либо рыбы, которая в водах ниже земли; и чтобы ты, взглянув на небо и увидев солнце и луну, и звезды, все воинство небесное, не прельстился и не поклонился им и не служил им, которых Господь, Бог твой, уделил всем народам под всем небом. А вас взял Господь, дабы вы были народом Его удела (Втор. 4:15–20). Отсюда ясно видно, что приведенными словами запрещается воздавать божеское поклонение и служение всему сотворенному (как какому-либо богу) в его непосредственном виде или под видом изображения. О запрещении же священных изображений здесь и намека нет. Напротив, мы знаем, что Сам Господь, давши вышеприведенную заповедь, в то же время повелел Моисею устроить херувимов и ковчег завета (Исх. 25:10, 18, 31), стоя пред которым, Израиль благоговейно поклонялся Самому Богу Вседержителю (Числ. 20:6; Втор. 10:8; 2Цар. 6 гл.; Псал. 5:26 и др.); так и иконопочитатели, стоя пред изображением Господа, поклоняются Самому Господу, в Троице славимому. Стоя же пред иконами св. угодников Божиих, христиане не считают их (святых) за каких-либо богов и воздают им не божеское, поклонение или служение, а только почитание и при том делают это не иначе, как во славу же Самого Бога, дивного во святых своих¹²⁴.

Из Нового Завета иконоборческий собор приводил слова Евангелиста Иоанна Богослова: Бога никтоже виде нигдеже (Иоан. 1:18), а потому, по мнению собора, и изображать его нельзя. Но в этом тексте речь идет о божественной природе Иисуса Христа, как Бога, которая действительно неизобразима; что же касается до человеческой природы Христа, то Его не только видели, но и осязали в продолжение более 33 лет. В таком же не правильном духе иконоборческий собор понимал и другие подобные места из св. Писания.

Приводились также в опровержение иконопочитания многие свидетельства из Предания. Но они были или подложные, как напр., свидетельство Феодота Анкирского¹²⁵, или искаженные, как послание св. Нила к епарху Олимпиадору¹²⁶, или апокрифическия, как свидетельства, заимствованные из апокрифической книги «Путешествия Апостолов»¹²⁷, или же, наконец, брали известное место отрывочно, без контекста речи, а потому и получалось неправильное понимание текста; сюда относятся свидетельства, заимствованные из сочинений Григория Богослова, Иоанна Златоуста и Василия Великого¹²⁸. Словом, Собор 754 г. привел в доказательство своего определения такие свидетельства из св. Писания и Предания, которые не могут быть признаны достаточными для предназначеной цели.

Кроме того иконоборческий собор приводил и соображения разума. Так, – он говорит, – что изображение Иисуса Христа противоречит самому основному христианскому догмату – воплощению Христа, ибо «иконопочитатели, думая писать икону Христа, принуждены или считать божество описуемым и слившимся с плотию (как думают монофизиты) или же считать плоть Христа необоготворенною и отделенною (от божества) и признавать плоть лицом, имеющим собственную ипостась и в этом случае сделаться, подобно несторианам богоборцами»¹²⁹. Представивши такие и им подобные доказательства незаконности иконоупотребления и иконопочитания, собор составил восемь следующих канонов:

1) Кто божественный образ вочеловечившегося Слова осмелится изображать красками, тот анафема.

2)                 Кто неизобразимые сущность и ипостась Слова, ради Его вочеловечения, осмелится изображать в формах человекообразных и не захочет разуметь, что Слово и по воплощении неизобразимо, анафема.

3)                 Кто осмелится начертывать ипостасное соедииение двух природ и станет называть изображенное Христом и, таким образом, смешивать две природы, анафема.

4) Кто захочет изображать плоть Христа, соединившуюся с лицом Слова Божия, разделенно и отлученно от Самого Слова, анафема.

5) Кто единого Христа разделяет на два лица и захочет начертывать рождшегося от Девы в отдельности и, следовательно, принимает только относительное соединение природ, анафема.

6) Кто изображает плоть Христа, обожествившуюся чрез соединение ее со Словом, и, таким образом, отделяет ее от Божества, анафема.

7) Кто будет Бога Слова на том основании, что Он принял на себя рабский образ, изображать вещественными красками, как бы Он был простой человек, и будет отделять Его от нераздельного с Ним Божества, вводя, таким образом, четверичность в святую Троицу, тот анафема.

8) Кто лики святых будет изобразить вещественными красками на бездушных иконах, которые ровно не приносят никакой пользы (ибо эта мысль лжива и произошла от диавола) и не будет отображать на самом себе их добродетели, эти живые образы, тот анафема¹³⁰. Вот постановления иконоборческого собора 754 г., которому отрицатели иконопочитания придают большое значение¹³¹. Но посмотрим, какие выводы вытекают из этих постановлений и как приняли их другие частные церкви. – Словом, можно ли смотреть на постановления иконоборческого собора, как на действительно верные соборные определения, требующие безусловного уважения и принятия со стороны верующих.

Если мы глубже вникнем в приведенные определения, то увидим, что собор 754 г. осудил, собственно говоря, не употребление и правильное почитание икон, а идолопоклонство, или, вернее, тех христиан, которые поклоняются иконам как иконам, т. е. доске и краскам, а также тех, которые или сливают Божество Христа с человечеством Его, или разделяют то и другое.

В самом деле, первыми двумя канонами иконоборческого собора запрещается изображать Божество Христа – никто из иконопочитателей никогда и не думал делать это. Они изображают, как мы уже сказали, тот Его образ, в котором Он Сам явился на земле и осязательно жил между людьми более 33 лет и с которым Он вознесся на небо и по сие время восседает одесную Бога Отца – именно человеческий образ Его. Изображая человеческий образ Иисуса Христа, никто из истинных иконопочитателей никогда и не думал называть икону Его Христом (смотр. 3^й кан.), а только образом Христа; вместе с тем они никогда и не думали этим изображением сливать или разделять божескую и человеческую природы Иисуса Христа, вообще проводить несторианские или монофизитские мысли (против чего направлены каноны с 3 по 7). Напротив, они всегда верили и веруют, что вознесшийся на небеса и седящий одесную Бога Отца, Христос, образ Которого они видят пред собою на иконе, есть истинный Богочеловек, в Ботором божеская и человеческая природы соединены неслитно, непреложно, нераздельно и неразлучно.

Далее, восьмым своим каноном означенный собор, строго говоря, и не осуждает правильно понимаемое иконопочитание, когда изображение святого возносит мысль нашу к изображаемому святому и побуждает нас подражать его добродетелям, когда же этого нет, то икона не достигает своего назначения. Эта мысль и проводится в восьмом каноне.

Словом, означенный собор осудил собственно идолопоклонство, несторианство, монофизитство и того, кто не отображает добродетелей святых. Поэтому-то собор и говорит, что «почитание икон (как он понимает это почитание) осудили все шесть прежде бывших вселенских соборов». Эта прибавка не имела бы ровно никакого смысла (потому что ни один вселенский собор никогда не осуждал иконопочитания), если бы мы не допустили приведенного понимания определений иконоборческого собора. Такое же понимание определений этого собора вполне согласно с духом истинного иконопочитания и с ним, без сомнения, могли подписаться епископы, вовсе не разделявшие с императором его иконоборческих мыслей¹³².

Тем не менее, собор этот допустил громадную ошибку в том, что для прекращения злоупотреблений истинным иконопочитанием, он вовсе запретил употребление и почитание икон¹³³ и даже осудил главных борцов за иконопочитание: патриарха Германа, Иоанна Дамаскина и Георгия Кипрского¹³⁴. Впрочем, нужно заметить, что члены собора 754 г. были под сильным давлением жестокого императора Константина V Копронима,¹³⁵ который по собственному произволу собрал этот собор и лично сам присутствовал на нем, заправляя всем ходом рассуждений, вследствие чего епископы, щадя свою жизнь, против своего убеждения соглашались с волею и желаниями императора, ненавидевшего всех иконопочитателей. В этом убеждает нас протестантский историк – профессор Гагенбах. Он в своей истории говорит, что на соборе 754 г. было громадное большинство иконопочитателей и если собор этот осудил иконопочитание, то единственно только потому, что боялся немилости императора, и, говоря далее об определениях этого собора, он называет их определениями императора и немногих преданных ему епископов.¹³⁶

По окончании (27 августа 754 г.) заседаний собора император обнародовал определения этого собора под именем «определения великого VII вселенского собора». Однако таким его не признали и не приняли ни в самом константинопольском патриархате, ни в других восточных патриаршествах, ни на западе.

Чтобы заставить духовенство и народ константинопольского патриархата принять определения иконоборческого. собора, Константин Копроним должен был прибегнуть к самым ужасным и разнообразным жестокостям, особенно по отношению к монахам, которые открыто восстали против определений этого собора. Им отрезали языки, носы, уши, давили в тисках, зашивали в мешки и бросали с тяжелым камнем в море¹³⁷. Самые обители иноческие разрушали или сожигали дотла, или же обращали в казармы; тюрьмы империи переполнены были изъязвленными и истерзанными иноками¹³⁸. Характеристичен в этом отношении разговор св. Стефана Нового с императором и мученическая кончина первого. Когда св. Стефана, после долгих мучений за иконопочитание, привели к императору, то последний спросил его, за что он считает его еретиком.

– За то, – отвечал преподобный, – что ты обнажил церкви Божии от икон, которым поклонялись предки наши и мы.

–   Иконы твои – идолы, – сказал император.

–   Государь! – сказал Стефан, – никто и никогда не учил христиан, поклоняясь иконам, поклоняться самому веществу их. Нет, наше поклонение относится к первообразу, которого икона составляет только очерк.

– Душе глухий, – сказал император, – разве попирая иконы, мы попираем чрез то и Самого Христа?

Тогда св. Стефан вынул монету с изображением государя и показывая ее императору, спросил: «Чье это изображение?». «Кесарево», – отвечал император.

Св. Стефан бросил монету на пол и начал топтать ее ногами. Разгневанный император приказал бросить его снова в темницу, а потом приказал, зацепив его за ноги, таскать по улицам Константинополя и бить камнями, от чего мученик и скончался 28 ноября 767 года. – Таким образом, Константин Копроним считал свое собственное изображение заслуживающим гораздо более уважения и почтения, чем изображения Господа и святых Его: за оскорбительное отношение к своему изображению он наказывал мучительной смертью, иконы же он сам приказывал уничтожать и даже казнил ослушников¹³⁹.

Константин Копроним заставлял и соправителей своих всеми мерами уничтожать иконопочитание и они с такой ревностью и жестокостью исполняли приказание императора, что невольно возмущается не только чувство иконопочитателя, но и вообще всякого человека.

Преподобный Павел, например, был приведен к правителю Крита – Феофану. Этот велел положить с одной стороны крест с изображением распятого Господа, а с другой – орудие пытки и указывая на то и другое, сказал преподобному: выбирай одно из двух: или ступи и попри ногами образ, или решайся на мучение! Павел принял последнее и его, распявши стремглав, сожгли огнем.

Особенною жестокостью отличался правитель фракийской провинции Лаханодракон. Один из мучеников, священник Феодорик (ему отрезали нос) расказывает: «В самый вечер страстей Господних, когда в монастыре у нас совершалось служение, по приказанию императора явился к нам Лаханодракон со множеством воинов, прекратил тотчас богослужение и схватив 38 из почтеннейших старцев наших, приказал привязать их к деревьям за шеи и руки, других приказал бичевать тут же до смерти, иным отрезал носы, и осмолив бороду и волосы, зажег. Затем он велел зажечь монастырь и превратил в пепел церковь и все здания монастырские».

Много также патрициев, придворных и военачальников (напр. Павел Новый) преданы были публичной смертной казни. Император потребовал даже присяги от граждан, что они будут противиться почитанию икон. Патриарх Константин за противоречие поплатился жизнию – от умер на эшафоте¹⁴⁰.

Такими-то доводами Константин Копроним принужден был убеждать своих подданных константинопольского патриархата принять определения иконоборчеекого собора (754). Однако и при помощи этих ужасных мер он почти ничего не достиг, потому что народ во главе с духовенством ясно сознавал, что эти определения не собора, хотя и объявлены таковыми, а императора и его приближенной партии, и притом прямо направлены не к восстановлению, а к нарушению истины, а потому и отверг их¹⁴¹. Впрочем, по свидетельству Феофана,¹⁴² Константин пред своей смертью (775) и сам сознал свое заблуждение и велел петь священные пести в честь Богородицы. Раскаялся также и Григорий, епископ неокесарийский¹⁴³, один из главных деятелей иконоборчеекого собора. На Востове иконоборческий собор был осужден и определения его отвергнуты на Иерусалимском соборе (760 г.), на котором присутствовали, кроме местного иерусалимского патриарха, патриархи: александрийский и антиохийский¹⁴⁴. Таrим образом, на соборе этом три восточных патриаршества осудили постановления иконоборческого собора.

На Западе постановления иконоборческого собора были формально осуждены и отвергнуты при папе Стефане III и Стефане IV на Латеранском соборе (769 г.), на котором присутствовало 53 еписвопа, между ними было 12 представителей – епископов из Франции и Германии.¹⁴⁵

Уже из этой всеобщей борьбы против иконоборчесвого собора (754) и определений его, ясно видно, что собор этот в своих определениях не представляет верного, изначального и всеобще-христианского учения об иконах, а потому и нельзя ни приписывать ему большой важности, ни ссылаться на него, как на выразителя христианского учения об иконопочитании.

Что иконоборчество не было всегдашним и всеобщим явлением в религиозной жизни христиан – это видно уже из того, что оно могло торжествовать только при поддержке чисто внешних, жестоких государственных мер, когда же меры эти прекращались, то иконоборчество быстро почти стушевывалось и иконопочитание снова открыто занимало подобающее значение и силу. Это особенно обнаружилось в дарствование Льва IV Хазара, сына Константина Копронима. Только что Лев IV не стал, по крайней мере, в начале своего царствования, внешней силой поддерживать иконоборчество, как оно начинает падать, иконопочитание же быстро получает почти прежнюю распространенность, проникает даже во дворец и окружает самого императора, не смотря на его явную принадлежность к иконоборческой партии¹⁴⁶.

После смерти же Льва IV Хазара (780) при Константине VI и Ирине, когда царская власть вовсе отказалась насильственно поддерживать иконоборчество, наступило уже полное торжество иконопочитания.

Самые заблуждения относительно иконопочитания объясняются, кроме политико-эгоистических тенденций некоторых лиц, еще тем, что иконопочитание до 787 года не было возможно полно выяснено, определено теоретически и санкционировано каким-либо вселенским собором, что и открывало возможность к различным заблуждениям. Устранением этого пробела и занялся седьмой вселенский собор. Он, опровергнувши и осудивши иконоборчество, как новое и несогласное с Преданием учение, дал, на основании свидетельств священного Писания¹⁴⁷ и Отцов Церкви¹⁴⁸, истинное понятие об иконопочитании, указал значение его, как факта перешедшего по преданию и санкционировал его своим авторитетом.

Мы уже говорили, сколько было соборных заседаний и что делалось на каждом из них¹⁴⁹, теперь в доказательство вышесказанного укажем несколько особенно выдающихся мест из соборных рассуждений, чтобы, таким образом, наглядно видеть, после каких тщательных исследований вопроса об иконопочитании составлено было соборное вероопределение о нем.

Патриарх Тарасий, после прочитанного послания к нему папы Адриана, сказал: мы на основании писаний, умозаключений и доказательств, исследовав истину и познав ее, на основании учения отцов, твердо, непреклонно и согласно прочитанному посланию, исповедали, исповедуем и будем исповедывать то же самое, приемля, согласно древнему преданию святых отцов, живописные иконы и поклоняясь им с горячею любовию, так как они даны во имя Господа Бога и непорочной Владычицы нашей святой Богородицы и святых ангелов и всех святых; но поклонение ( λατρεία – adoratio) и веру относим к единому Богу.¹⁵⁰

Константин, епископ Констанции (в Кипре), после прочитанного послания восточных архиереев, сказал: «Принимаю и благоговейно приветствую¹⁵¹ святые и честные иконы. Поклонение же и служение воссылаю единой преестественной и животворящей Троице»¹⁵². Этими словами епископ Константин ясно показал, какое различие между иконопочитанием и богопочитанием: иконам воздается благоговейное приветствие и целование, а Богу поклонение (adoratio) и служение. Что смешивали, да и теперь часто смешивают, обвинители иконопочитания.

На четвертом заседании собор, между прочим, высказал решение о принятии изображений Христа и Божией Матери, креста, божественных и вселенских апостолов, благочестивых пророков и победоносных мучеников и праведных мужей, чтобы при помощи живописных изображений их можно было приходить к воспоминанию и к памятованию о первообразе и сделаться причастниками какого-либо освящения. «Так мудрствовать, – прибавляет собор, – мы научены и утверждены святыми отцами нашими и их богопреданным учением»¹⁵³.

Отцы собора в доказательство истинности иконопочитания и в выяснение смысла и значения его привели также прекрасное место из слова Иоанна, епископа Фессалоникийского. Мы, – пишет отец, – делаем иконы тех, кои были людьми и святыми слугами Божиими и носили плоть; делаем это для того, чтобы воспоминать об них и почитать их; и потому мы не делаем ничего неприличного, изображая их такими, какими они были. Мы изображаем в телесном виде не бестелесных каких-либо существ; притом же поклоняясь (иконам), мы прославляем не иконы, но самих живописно изображенных и прославляем их не как богов, – да не будет, – но как ближайших рабов и друзей Божиих, имеющих дерзновение ходатайствовать за нас. Если же мы делаем иконы Бога, т. е. Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа, то мы изображаем Его так, как Он был видим на земле и обращался между людьми, а не так, как мы представляем Его в божественном естестве.¹⁵⁴

Отцы собора, уча о почитании и поклонении иконам, в то же время определяют истинный смысл «поклонения», которое прилично иконам. «Мы, – говорят св. отцы, – узаконили поклоняться (Προςκυνεῖν) им (иконам), или, что тоже, лобызать их (ασπάζεσθαι). Оба эти слова (т. е. προςκυνεῖν и ασπάζεσθαι) имеют одно и то же значение; потому что κυνεῖν в древнем греческом языке значит и целовать (ασπάζεσθαι и любить (φιλεῖν), а предлог πρὸς (к) указывает на некоторое увеличение любви, как, например, φέρω (несу) и πρόσφερω (приношу), κυνῶ и προσχυνῶ (лобызаю и воздаю поклонение). Это последнее – προσχυνῶ – указывает собою на лобызание и на любовь непрестанную, ибо что мы целуем, то и любим, тому кланяемся, а что любим и чему кланяемся, то, конечно, и целуем, как свидетельствует об этом и человеческий обычай, соблюдаемый нами по отношению к друзьям, особенно при встречах, когда то и другое выполняется... Поэтому-то в божественном Писании, поучающем нас: поклонишися Господу Богу и тому единому послужиши (Лк. 4:8) о поклонении сказано просто без прибавления «единому», так как слово поклонение имеет различное значение, хотя произносится всегда одинаково, а слово «послужиши» употреблено с прибавлением «единому» и мы, действительно, приносим служение свое единому Богу».

Исследовавши вопрос об иконопочитании со всех сторон, собор составил следующее определение: мы неприкосновенно сохраняем все церковные предания, утвержденные письменно или не письменно. Одно из них заповедует делать живописные иконные изображения; так как это согласно с историей евангельской проповеди, служит подтверждением того, что Бог Слово истинно, а не призрачно вочеловечился и служит на пользу нам; потому что такие вещи, которые взаимно друг друга объясняют, без сомнения и доказывают взаимно друг друга. На таком основании мы, шествующие царским путем и следующие божественному учению святых отцов наших и Преданию кафолической Церкви, – ибо знаем, что в ней обитает Дух Святый, – со всяким тщанием и осмотрительностью определяем, чтобы святые и честные иконы предлагались для поклонения точно также, как изображение честного и животворящего креста, будут ли они сделаны из красок, или (мозаических) плиточек, или из какого-либо другого вещества, только бы сделаны были приличным образом и будут ли находиться во святых церквах Божиих на священных сосудах и одеждах, на стенах и дощечках, или в домах и при дорогах, а равно будут ли это иконы Господа и Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа или непорочной Владычицы нашей Богородицы или честных ангелов и всех святых и праведных мужей. – Чем чаще при помощи икон они делаются предметом нашего созерцания, тем более взирающие на эти иконы возбуждаются к воспоминанию о самых первообразах, приобретают более любви к ним и получают более побуждений воздавать им лобызание, почитание и поклонение, но ни как не то истинное служение, которое, по вере нашей, приличествует одному только божественному естеству. Они возбуждаются приносить иконам фимиам в честь их и освещать их, подобно тому, как делают это и в честь изображения честного и животворящего креста, святых ангелов и других священных приношений и как, по благочестивому стремлению, делалось это обыкновенно и в древности; потому что честь, воздаваемая иконам, относится к ее первообразу и поклоняющийся иконе поклоняется ипостаси изображенного на ней. Такое учение содержится у святых отцов наших, то есть в Предании кафолической Церкви, в которой евангелие преемственно переходило от одного отца к другому. Таким образом, мы следуем Павлу и всему сонму божественных апостолов и святых отцов, содержа принятые нами предания... Итак, мы определяем, чтобы осмеливающиеся думать или учить иначе, или, по примеру непотребных еретиков, презирать церковные предания и выдумывать какие-либо нововведения, или же отвергать что-либо из того, что посвящено церкви, будет ли то евангелие или изображение креста, или иконная живопись, или святые останки мученика,... определяем, чтобы таковые, если это будут епископы или клирики, были низлагаемы, если же будут иноки или миряне, были бы отлучаемы».¹⁵⁵

К этому определению подписались члены собора, после чего святой собор провозгласил: все мы так веруем, все так думаем, все мы в этом согласны и подписались. Это вера апостолькая; это вера православная; эта вера утвердила вселенную. Веруя во единого Бога в Троице воспеваемого, мы с любовию принимаем честные иконы. Портупающие ипаче да будут анафема. Думающие иначе да будут изгнаны из кафолической Церкви! Мы следуем древнему законоположению кафолической Церкви. Мы сохраняем определения отцов».¹⁵⁶

Таким образом, и свидетельство древности и свидетельство самого вероопределения седьмого вселенского собора, составленного (вероопределения) после обстоятельного и всестороннего исследования вопроса об иконопочитании, показывают, что оно не есть какое-либо нововведение, сделанное VII собором, но только выясненное и санкционированное этим собором верование всей Церкви, всегда и повсюду существовавшее: «оно есть учение святых отцов и предание кафолической Церкви», как неоднократно говорит и сам вселенский собор.

Из этих же свидетельств св. отцов и всей древности, а также из приведенного соборного определения видно, что иконопочитание имеет отношение не к церковной только дисциплине¹⁵⁷, а есть учение веры. Собор прямо говорит об иконопочитании: «все мы так веруем. Это вера апостолькая; это вера православная». Собор подвергает даже анафеме всех, кто не принимает св. икон и намеренно не почитает их: «поступающие (относительно иконопочитания) иначе (чем как повелено в изложенном соборном определении) да будут анафема. Думающие иначе да будут изгнаны из кафолической Церкви». Этим анафематствованием противящихся иконопочитанию ясно указывается на догматическое значение его, иначе собор не подверг бы христиан отлучению от общения и изгнанию из Церкви, единственного источника нашего спасения, из-за дисциплины, имеющей временное, переходное значение и подвергающейся различным изменениям. – Правда, иконопочитание не принадлежит к основным догматам веры, незнание которых причиняет существенный вред нашему спасению, но оно имеет необходимую догматическую и нравственную, а не одну только обрядовую или дисциплинарную, связь с основными догматами о вечной жизни и прославлении святых в царстве Божием и есть выражение догмата о тесной связи Церкви земной с небесной в церковно-богослужебной практике. Без почитания святых икон и мощей догматическое учение о взаимообщении Церкви небесной и земной было бы принципом теоретическим, отрицаемым на практике и потому православная Церковь по справедливости защищает тех и других. В православном храме Церковь наглядно посредством святых икон проповедует истину о единстве небесной Церкви с земной и, почитая угодников Божиих, почитает и их изображения.

Согласие соборных определений со священным Писанием и с всегдашним верованием всей Церкви обусловливает собою четвертое и последнее требование от вселенского собора, именно, требование принятия соборных определений всеми частными христианскими церквами. Такое принятие собора служит уже наглядным доказательством его вселенскости и догматического, непреложного значения. Если какая-либо частная церковь в лице своих иерархов, клира и народа увидит, что обнародованные соборные определения (правильно ею понимаемые) вовсе не мирятся с той верой, какую она получила от Самого Христа и апостолов и которую она всегда непоколебимо содержала и содержит: то она, без сомнения, откажется принять навязываемые соборные определения и собор лишится характера вселенскости. «Бывали, – скажем словами Хомякова, – соборы еретические, каковы, например, те, на которых составлен был полуарианский символ; соборы, на которых подписавшихся епископов насчитывалось вдвое более, чем на Никейском, соборы, на которых императоры принимали ересь, патриархи провозглашали ересь, папы подчинялись ереси. Почему же отвергнуты эти соборы, не представляющие никаких наружных отличий от соборов вселенских? Потому единственно, что их решения не были признаны за голос Церкви всем церковным народом, тем народом и в той среде, где в вопросах веры нет различия между ученым и невеждою, государем и подданным, рабовладельцем и рабом».¹⁵⁸

Посмотрим теперь, как седьмой вселенский собор был принят частными церквами – восточными и западными. Начнем с восточных церквей и именно с константинопольского патриархата.

Что касается до духовенства и народа, то они с радостью приняли¹⁵⁹ вероопределение седьмого вселенского собора, как вполне соответствующее той вере, которую они издревле содержали и как вполне удовлетворяющее естественному нравственно религиозному стремлению человеческого духа.¹⁶⁰ Противником же этого вероопределения является опять прежняя политическая партия иконоборцев. Хотя сила этой партии стушевалась, после того, как она лишилась поддержки со стороны императорской власти и когда седьмой вселенский собор общим голосом всей Церкви выяснил и окончательно утвердил иконопочитание, однако она сохранила еще свои иконоборческие тенденции. Впрочем, тенденции эти, поддерживаясь исключительно только стремлением партии к политическому преобладанию, с течением времени вовсе уничтожились бы, когда общественная, политическая жизнь выставила бы такой новый факт, который затрогивал бы интересы борющихся политических партий и к которому они могли бы приурочить свои враждебные отношения, иконоборческие тенденции, говорим, сами собой уничтожились бы, если бы с 811 года стечение неблагоприятных обстоятельств не помогло иконоборческой партии заручиться симпатиями императорской власти и чрез это снова не войти в силу.

В царствование Михаила Куропалата (811–813) византийскую империю весьма сильно опустошали болгары и имперские войска терпели почти постоянные неудачи в сражениях, это возбуждало большое неудовольствие в войске. Солдаты же, ходившие на войну под начальством Константина Копронима, с сожалением вспоминали о своем бывшем воинственном полководце. Они даже открыли однажды его гробницу, находившуюся в храме святых апостолов, и стали кричать: «Встань и помоги погибающему государству».¹⁶¹ Опираясь на такое волнение войска «истые иконоборцы», ослабленные до сего времени, восстали теперь с новою силою и начали, как говорит Феофан, вопить против святых икон и иночества (к которому Михаил Куропалат относился особенно благосклонно), ублажая богоненавистного и треокаянного Константина, некогда побеждавшего болгар.¹⁶² Наконец, в 813 г., после одного из особенно неудачных походов против болгар, иконоборческая партия и войско провозгласили императором полководца Льва Армянина и свергли Михаила Куропалата.

Возведенный, таким образом, на императорский престол партией иконоборцев и войском, в котором со времени Константина Копронима, под влиянием его авторитета, сохранились еще иконоборческие воззрения, Лев Армянин уже по необходимости вынужден был поддерживать их в отношении иконоборчества. К этому побуждало императора и то, что свергнутый Михаил Куропалат еще не умер¹⁶³ и имел у себя немало сторонников из духовенства и граждан. Следовательно, для упрочения своей власти Льву Армянину, подобно Льву Исаврянину, нужно было опереться на своих солдат, которые желали встретить в нем второго Константина Копронима. К поддержанию иконоборчества побуждало Льва V и его большое суеверие, которое он сам высказал в разговоре со знаменитым патриархом Никифором в 814 г. В разговоре этом император выразил убеждение, что Лев Исаврянин и Константин Копроним потому были счастливы в войнах с врагами отечества, что отвергли иконопочитание, преемники же их были в этом несчастны будто бы за утверждение иконопочитания. На основании таких соображений он и сам выразил желание последовать иконоборческим императорам, чтобы приобресть такое же счастие в войнах, какое имели они. – Словом, суеверие императора, то малое образование, которое он получил, как воин, а особенно политико-эгоистические мотивы – все это способствовало и даже побуждало Льва V Армянина перейти на сторону иконоборческой партии и сделаться противником VII вселенского собора.

Не менее эгоистическими целями руководились в вопросе об иконопочитании и главные советники императора: начальник императорской стражи Феодот Касситера – племянник иконоборчеекого императора Константина Копронима и глава иконоборческой паргии, придворный иеромонах Иоанн Грамматик, написавший в угождение императору и по его желанию сочинение против иконопочитания,¹⁶⁴ за что и был осужден патриархом Никифором, и силейский (в Памфилии) епископ Антоний, своими придворными интригами домогавшийся патриаршей кафедры. Последний, заискивая расположения иконоборческой партии, в то же время лицемерил пред патриархом и пред своим митрополитом из желания избегнуть справедливого суда со стороны их, и даже оказался клятвопреступником, когда он, призванный на митрополичий суд, торжественно отказался от своих иконоборческих мыслей, а потом из угождения императору и из собственных своих выгод снова нарушил данную клятву и обманул как своего митрополита, так и патриарха. Таковые личности и из таких-то мелочных побуждений поддерживали протест иконоборческой партии против иконопочитания и против VII вселенского собора.

Император и вся иконоборческая партия, не смотря на свою внешнюю силу, встретили сильное сопротивление как со стороны главных и законных блюстителей истинной веры и благочестия – патриарха и других иерархов, так и со стороны иноков и народа. Сопротивление это было оказано как в виде открытого заявления о незаконности действий иконоборцев, так и в виде внутреннего убеждения в верности древней веры и благочестия относительно иконопочитания.

В 814 году император Лев Армянин, до этого времени ревностный иконопочитатель¹⁶⁵, призвал к себе патриарха Никифора и побуждаемый иконоборческой партией требовал от него согласия на уничтожение икон. На это св. Никифор твердо отвечал: «Что мы издревле приняли от апостолов и отцов, того мы не можем ни поколебать, ни изменить»¹⁶⁶. Хотя это объяснение кончилось ничем, однако патриарх не мог не видеть опасности, грозящей вере от своевольного вмешательства светской власти во внутреннюю жизнь Церкви. Чтобы обсудить об этом, он собрал в церкви св. Софии собор из епископов и архимандритов до 270 членов, на нем присутствовали также и многие из мирян. Собор этот осудил иконоборчество и епискона Антония. Разгневанный действиями патриарха император снова призвал его к себе. Патриарх отправился ко двору со всем собором и здесь все собрашиеся отцы открыто заявили, что они держатся иконопочитания, как оно определено и утверждено на седьмом вселенском соборе.

В особенности с большой ревностью и силой защищал иконопочитание знаменитый Феодор Студит, муж ученый и неутомимый поборник православия. Феодор обратился к императору со следующими словами: «К чему и для чего ты, император, стал производить в мирной Церкви Божией смятение и бурю? Для чего и ты безразсудно стараешься среди вожделенного и избранного народа Господня возращать плевелы нечестия, которые были прекрасно исторгнуты»? И еще: «Император, внемли тому, что чрез нас божественный Павел говорит тебе о церковном благочинии и узнав, что не следует царю ставить себя самого судьею и решителем в этих делах, последуй и сам, если ты согласен быть правоверным, апостольским правилам; он говорит так: положи Бог в церкви первее апостолов, второе пророков, третие учителей (1Кор. 12:28), вот те, которые устрояют и исследуют дела веры, по воле Божией, a нe царь, ибо святый апостол не упомянул, что царь распоряжается делами церкви.¹⁶⁷

Таким образом, мы видим, что церковная иерархия открыто и энергично высказалась против иконоборчества и вообще против вмешательства светской власти во внутреннюю жизнь Церкви. При этом было указано на те прискорбные последствия, какими сопровождалось иконоборчество прежних императоров и какие снова могут возникнуть при возобновлении гонения на иконопочитание. Но император не внял разумным словам законных блюстителей православия. Чтобы достигнуть исполнения своего желания и желания выдвинувшей его иконоборческой партии, Лев Армянин начал поступать решительнее. Он лишил своего благоволения патриарха, Феодора Студита и всех противившихся ему. Потом привлек на свою сторону некоторых епископов и составил из них иконоборческий собор.¹⁶⁸ Члены этого собора пригласили на свои заседания и патриарха. Но св. Никифор отверг как это приглашение, так и самый незаконно созванный собор. Тогда Лев решился на суровую меру в отношении к патриарху: он лишил его патриаршего престола и изгнал. На патриаршую жe кафедру возвел послушного ему и всей иконоборческой партии, вышеупомянутого нами, иконоборца Феодота Касситеру, о котором летописцы говорят как о муже бессловесном, скотоподобном, более безгласном, чем рыба и кроме нечестия ничего незнающим.¹⁶⁹

Новый иконоборческий патриарх собрал новый собор, конечно, из своих соумышленников и из людей, боявшихся открыто восстать против императора и патриарха, потому что кара в этом случае ожидалась со стороны духовной и светской власти. – Собор этот состоял из трех заседаний (сам император с сыном Константином лично присутствовал на всех заседаниях).

На первом заседании были подтверждены определения иконоборчеекого собора 754 г. и отвергнуты определения седьмого вселенского собора.

На втором заседании были приглашены многие православные епископы и когда они не согласились пристать к партии иконоборцев, подвергались оскорблениям и относительно их была провозглашена анафема.

На третьем заседании были составлены иконоборческие определения и подписаны.¹⁷⁰

Однако определения эти, как направленные против истины, не были признаны верующими, и императору пришлось употребить военную силу и прибегнуть к гонениям, чтобы заставить своих подданных подчиняться требованиям этого иконоборчеекого собора. Сведения об этих насильственных мерах мы находим в письме св. Феодора Студита к Паскалю, епископу Рима. «Патриарх, – пишет св. Феодор, – арестован, архиепископы и епископы изгнаны, религиозные заключены в оковы и им угрожает пытка и смерть ... и уже много крови пролито. Одни из них (монахов), – продолжает св. Феодор, – испытывали насмешки и бичевания, другие узы и заключение под стражей, недостаточно питаясь хлебом и водою; иные отправлены в ссылку, другие пребывают в пустынях, горах, вертепах и пропастях земных, a некоторые, потерпев бичевания, уже мученически переселились ко Господу; есть и такие, которые, быв посажены в мешок, брошены ночью в море, как сделалось это известно от видевших это... Невозможно произнести ни одного благочестивого слова, – ловитва близко, так что муж опасается жены своей; доносчики и записчики наняты императором для разведывания: не говорит ли кто чего-либо неугодного кесарю, или не уклоняется ли от общения с нечестием, или не имеет ли какой-либо книги, содержащей сказание об иконах, или самой иконы; не принимает ли изгнанного или не служит ли содержимым под стражей ради Господа, и если будет обличен в этом, тотчас схватывается, бичуется, изгоняется, так что и господа преклоняются пред рабами по страху доноса».¹⁷¹

Особенно много пришлось потерпеть самому Феодору Студиту – неутомимому борцу за иконопочитание. Он сослан был в ссылку и потом переводился с одного места в другое. В местах изгнания Феодор заточался в самых тесных жилищах с одним отверстием для света. Зимой в этих жилищах было слишком холодно, потому что топлива не выдавалось, a летом слишком жарко, как в «пещном пламени»; белье не переменялось; насекомые еще более увеличивали страдания подвижника. Пищи на св. Феодора с его учеником выдавалось столько, сколько едва могло хватить на одного. Не раз предписывалось наказать страдальца сотней и более ударов ремнями, «от чего св. Феодор однажды едва не умер, ибо раны, воспалившиеся и образовавшиеся в страшнейшие язвы и загнившиеся куски тела, почти не давали ему возможности перевести дух, или погрузиться в сон, или получить аппетит к принятию чего-либо съестного»¹⁷².

При помощи таких-то мер Лев Армянин старался уничтожить иконочитание, которое твердо содержалось как духовенством, так и народом – хранителем веры своих предков под руководством своих пастырей.

Таким образом, мы видим, что не научные и религиозные интересы вызвали опять на сцену иконоборчество, a, следовательно, и протест против седьмого вселенского собора, а интересы чисто политико-эгоистические, которыми руководилась небольшая партия иконоборцев, стремившаяся навязать свой иконоборческий взгляд всей константинопольской церкви.

Что отвержение VII вселенского собора при Льве Армянине было выражением взгляда небольшой политической партии, которая развивала и поддерживала иконоборчество, только благодаря содействию императорской власти, в виду политических интересов, это видно уже из того, что иконоборчество быстро начало снова стушевываться, когда на царский престол, после убитого Льва Армянина вступил Михаил II Косноязычный. Этот государь, хотя был ревностный иконоборец и даже самолично возвел на патриаршую кафедру, на место умершего патриарха Феодота Касситеры, Леонтия Силейского, пользовавшаяся дурной славой¹⁷³ и своим иконоборчеством давно уже домогавшегося патриаршей кафедры, однако император не употреблял против иконопочитателей никаких насильственных мер, по крайней мере, в начале своего царствования, от чего иконопочитание, вследствие своей внутренней силы и истинности, стало приобретать прежнюю распространенность, иконоборчество же, как анормальное явление, стало быстро уничтожаться.

Достойно внимания письмо Михаила II к императору Людовику Благочестивому,¹⁷⁴ где Михаил,¹⁷⁵ высказывая свои иконоборческие мысли, в то же время в доказательство разумности иконоборчества приводит различные суеверия и неправильные представления об иконах со стороны многих христиан.¹⁷⁶ Но для искоренения суеверий и злоулотреблений нужно было не уничтожать иконопочитание и не отвергать седьмой всеиенский собор, а, напротив, стараться чрез просвещение провести в сознание как всего народа, так в особенности духовенства соборное определение, где изложены точные и строго-православные понятия об иконах. Иконоборцы же об этом нисколько не заботились и чрез отвержение седьмого вселенского собора еще более увеличивали различные суеверия в области иконопочитания, потому что жестокие меры, практикуемые против иконопочитателей, не могли вырвать с корнем самого расположения к иконопочитанию, которое скрывалось в душах народа, продолжавшего тайно почитать св. иконы уже вне всякого наблюдения своих богословски просвещенных пастырей.

Особенно сильно преследовал иконопочитание сын Махаила II Косноязычного – Феофил, самый ревностный сторонник иконоборческой партии. Он, не смотря на письменно выраженную просьбу трех восточных патриархов: Иова антиохийского, Христофана александрийского и Василия иерусалимского оставить политику своих предшественников по отношению к иконопочитанию и восстановить иконы, самолично возвел в 833 году на патриаршую константинопольскую кафедру, уже упомянутого нами* ревностного иконоборца Иоанна Грамматика (своего учителя, который собственно и развил в нем крайний иконоборческий дух) и объявил иконопочитание оскорблением величества (за что полагалась смертная казнь). После этого начались жестокие гонения на иконопочитателей: тюрьмы были переполнены неразделявшими иконоборческих взглядов императора и патриарха. Иконописцы подвергались жестокому телесному наказанию, – так был иссечен до крови иконописец монах Лазарь. Руки иконописцев были опаляемы при помощи раскаленных железных досок. Таким же жестокостям подвергались и ученые защитники иконопочитания. Так, два брата, Феофан и Феодор, были наказаны двумястами ударов палок и на челе их был начертан один греческий, содержаний насмешку, стих (почему они и называются начертанными). Ученый же монах Мефодий (в последствии патриарх константинопольский) должен был в продолжении семи лет скрываться от преследований Феофила на одном острове, где он жил в пещере с двумя разбойниками.

Такими-то доказательствами император старался убедить своих подданных в справедливости своих воззрений на иконы. Впрочем, императрица Феодора, супруга Феофила, после его смерти, свидетельствовала, что император на смертном одре изменил свои убеждения относительно икон и, раскаяваясь в прежних гонениях, лобызал их.¹⁷⁷

При Феофиле иконоборчество истощило свои последние силы в борьбе с иконопочитанием. Продолжаясь с большею или меньшею силою более столетия, иконоборчество в лице своих представителей, наконец, пришло к убеждению, что ему не под силу борьба с лучшими и достойнейшими представителями духовенства и с повсеместным верованием всего народа и что, не смотря на самые жестокие меры к уничтожению иконопочитания, иконоборцы все-таки оставались небольшой партией, в которой члены были связаны между собою не более, как только единством политических интересов – связью чрезвычайно шаткой. Иконопочитание же за все это время, благодаря всестороннему выяснению своих принципов, развилось, окрепло и обнаружило непобедимую и непоколебимую свою внутреннюю мощь. Все это иконоборцы не могли не чувствовать и не сознавать, особенно после усиления просвещения трудами Михаила II Косноязычного и Феофила. Они надеялись еще при помощи различных жестоких мер достигнуть каких-либо благоприятных для себя результатов, но когда меры эти были истощены и этим ничего не было достигнуто, кроме повсюду распространившейся ненависти к сторонникам иконоборчества, последние начинают терять прежнюю энергию и прекращается стремление привязывать свои собственные эгоистические планы к вопросу об иконопочитании. Вот почему мы видим, что даже при жизни Феофила, одного из самых жестоких гонителей иконопочитания, ревностные иконопочитатели находятся в самом дворце императора, в лице самой императрицы Феодоры и матери ее Феклы. Иконопочитанию сочувствуют такие лица, как будущие опекуны цесаревича Михаила: сановник Феоктист и дядя императрицы Барда и многие другие. Нужен был, следовательно, только удобный момент для окончательного торжества иконопочитания. Момент этот и наступил после смерти Феофила (842 г.), когда на престол взошел Михаил III с матерью своей Феодорой. Патриархом, на место удаленного Иоанна Грамматика, был избран исповедник при Михаиле II и Феофиле – ученый Мефодий. Он собрал собор (842 г.), на котором подтверждены были определения семи вселенских соборов и осуждено иконоборчество. После этого собора, дряблое, поддерживаемое только насильственными мерами, иконоборчество мало-помалу совершенно стушевалось в Византийской империи, и стушевалось без употребления со стороны иконопочитателей каких-либо жестоких мер, к которым прибегали иконоборцы, стремясь уничтожить иконопочитание. Это, с одной стороны, мирное повсеместное распространение иконопочитания, а с другой – без всяких насильственных мер уничтожение иконоборчества уже само по себе свидетельствует о непреложной верности и справедливости первого и совершенной непригодности для христианской веры и чувства второго. После соборы, бывшие в Константинополе в 870 и 880 годах, снова подтвердили определения семи вселенских соборов.

Таким образом, на Востоке непреложный авторитет седьмого вселенского собора был торжественно признан. Впрочем, противодействие этому собору только и существовало, по отношению к Востоку, в одном константинопольском патриархате и то, как мы видели, по чисто случайным причинам, притом не особенно продолжительное время. В патриаршествах же антиохийском, александринском и иерусалимском иконопочитание и непреложный авторитет седьмого вселенского собора всегда признавался, как это можно судить по иерусалимскому собору 760 г., на котором, как мы уже сказали, присутствовали все три восточных патриарха, по вышеупомянутой просьбе трех патриархов: Иова антиохийского, Христофана александрийского и Василия иерусалимского к императору Феофилу о восстановлении иконопочитания и по соборам 870 и 880 годов, на которых второй Никейский собор был отнесен к вселенским соборам.

Что касается до западной церкви, то иконопочитание в ней всегда и повсюду твердо сохранялось, как это можно видеть из свидетельств и деятельности папы Григория II и Григория III и соборов 731 и 769 гг. (на последнем были, как мы уже говорили, многие епископы Франции и Германии). На самом же седьмом вселенском соборе представители папы Адриана I, совершенно верно зная взгляд на иконопочитание всего рим ского патриархата (в состав которого входили церкви всего запада), не усумнились подписаться под вероопределением собора и тем открыто показали, что тот взгляд на иконы, какой проведен и санкционирован седьмым вселенским собором, по сущности своей, совершенно согласен со взглядом на то же всей западной церкви, а потому соборное определение безусловно принимается ею. Папа Адриан I нисколько не воспротивился такому действию своих представителей и признал голос их за голос всего своего патриархата – всего Запада.

Но надо заметить, что Запад, будучи вполне согласен с Востоком во взгляде на иконопочитание по существу, тем не менее, отличался от него в названии и во внешнем выражении иконопочитания.

На Западе вообще почитание, без различения, относится ли оно к Богу или к иконам, называлось «cultus», почитание же, относимое к одному только Богу называлось «adoratio», а к иконам – «veneratio».

На Востоке почитание в смысле общем называлось προσκύνησις (adoratio), a почитание, относимое к Богу, называлось λατρεία, к иконам –δουλεία.

Такое различие названий почитания в общем смысле – родовом было причиною частых недоразумений между латинянами и греками, а именно: почитание, понимаемое греками в общем смысле – в родовом, латиняне часто понимали в видовом, как относящееся к Богу.

Далее, существовало еще различие между восточными и западными христианами и в способе выражения иконопочитания во вне. Восточные выражали свое почитание икон целованием их, поясными и земными поклонами им, т. е. самым естественным выражением чувства почтения и уважения кого-либо. Западные же христиане, вследствие вкоренившегося обычая, не употребляли таких внешних знаков почитания икон.

Такие отличия в способе названия и внешнего выражения иконопочитания, между прочим, особенно повели к серьезным недоразумениям на соборах франкфуртском (794 г.) и парижском (825 г.), на которые, также как на калькутский собор и на каролинские книги (libri Carolini), любят ссылаться новейшие отрицатели догматического значения седьмого вселенского собора, как в доказательство своей мысли, что собор этот не был принят всеми частными церквами.¹⁷⁸

Но посмотрим, действительно ли собор калькутский (787 г.), каролинские книги и соборы: франкфуртский (794 г.) и парижский (825 г.) подтверждают приведенную мысль иконоборцев.

Калькутский собор составил 20 канонов. В первом из них говорится, что собор принимает вероопределения шести вселенских соборов,¹⁷⁹ и ничего не говорится о седьмом вселенском соборе. На этом основании противники иконопочитания и делают совершенно произвольный вывод, что собор этот будто бы отверг определение VII вселенского собора. Если же мы обратим внимание на время соборных заседаний того и другого собора, то произвол иконоборцев окажется преднамеренноq ложью. В самом деле, калькутский собор был 787 году, в это же самое время был и VII вселенский собор. Отсюда прямой вывод, что калькутский собор потому не упомянул VII вселенском соборе, что еще совершенно не знал об определении этого собора.

Что касается до каролинских книг, то, действительно, мы находим в них прямое отвержение догматического значения седьмого вселенского собора, своеобразно ими понимаемаго.

Чтобы вернее судить о взгляде каролинских книг на седьмой вселенский собор, мы посмотрим сначала, по какому поводу и при каких обстоятельствах книги эти вышли в свет, а потом сделаем разбор и оценку их с богословской точки зрения.

Известно, что папа Адриан I, получивши от патриарха константинопольского Тарасия акты седьмого вселенского собора на греческом языке,¹⁸⁰ велел перевести их на латинский. Перевод был сделан, но чрезвычайно плохой, о чем можно судить по следующему отзыву уважаемого римского библиотекаря Анастасия: «Переводчик, не обращая внимания на идиотизмы (особенности) того и другого языка (т. е. греческого и латинского), почти всюду переводил слово за словом и так рабски следовал словам, что в этом издании едва ли можно, скорее вовсе нельзя, найти какое-нибудь понятное место и потому оно возбуждает в читателях омерзение и почти всеми презирается. Поэтому некоторые считают перевод этот совершенно незаслуживающим того, чтобы его читали, а о переписывании его и говорить нечего»¹⁸¹. Такой неудачный перевод актов собора папа Адриан I послал к императору Карлу Великому. Карл, вместе с некоторыми другими, рассмотрел эти акты и, нашедши в них много несообразностей со своим верованием, сделал при помощи некоторых своих сотрудников (преимущественно Алкуина) свои опровержения, которые и составили каролинские книги.¹⁸² Книги эти Карл посылал к папе Адриану и получил от него ответ, в котором папа защищает авторитет седьмого вселенского собора.

Нужно принять во внимание и то обстоятельство, что ко времени получения императором Карлом перевода актов седьмого вселенского собора, случился полный разрыв добрых отношений между им и византийскою императрицею Ириною, по поводу прерванных переговоров о браке Константина, сына Ирины, с Ротрудою, дочерью Карла.¹⁸³ Вследствие чего, честолюбивый Карл не мог равнодушно слышать и читать о тех возвышенных похвалах, какими седьмой вселенский собор и другие христиане превозносили императрицу за восстановление ею иконопочитания, и поэтому он и старался как можно более уменьшить авторитет седьмого вселенского собора и заслуги своей соперницы. Под влиянием таких-то обстоятельств и были написаны каролинские книги.

Все содержание их можно передать в следующих девяти пунктах:¹⁸⁴

1) Оба восточных собора (иконоборческий 754 г. и Никейский II 787 г.) – бесчестные (infames) и негодные (ineptissimae) и оба они превысили пределы справедливости. Против первого (иконоборчеекого) нужно сказать, что иконы не идолы, против второго (Никейского II), что их не должно почитать (adorare – разумеется божеское почитание).

2) Почитание (adoratio) и культ (cultus) принадлежит только Богу, а не как не творению.

3)  Святых должно только почитать (vеnеrаrе), им должно оказывать пристойное почитание (opportuna veneratio).

4)  Бывают случаи почитания людей, состоящие в поклоне и лобызании их, но это бывает только при приветствиях и из любви, или из смирения.

5)                 Не должно оказывать иконам почитания в смысле Божеского (adoratio), потому что они произведения рук человеческих, можно иметь их в церквах и при себе, но должно избегать всецелого поклонения (adoratio) им и всецелого почитания (cultura) их.

6)                 Никейский собор крайне несправедливо всех не почитающих икон предал анафеме.

7)                 Отнюдь нельзя сравнивать иконы с крестом Христа, ни со священным Писанием, ни со святыми сосудами, ни с остатками тел и платьев святых. Все эти вещи согласно преданию почитаются на Западе, но не иконы.

8)                 Глупо возжигать пред иконами свечи и фимиам.

9)                 Если считать иконы за святые, то и ставить их нужно не для украшения дворца, дороги и подобн., как делают это греки.

Обращаясь к оценке каролинских книг, нужно заметить, что они не представляют собою действительное свидетельство веры всей галльской церкви, потому что они написаны были не по поручению этой церкви чрез представителей ее – иерархов, а единственно только по поручению светского властителя ее – Карла Великого,¹⁸⁵ который и издал их под своим именем.¹⁸⁶ Причем книги эти, по выходе их в свет, не были даже рассмотрены и утверждены собором действительных представителей галльской церкви. От своего же имени Карл посылал книги к папе Адриану I и папа ему же отвечал. На основании всего этого, повторяем, на каролинские книги нужно смотреть не как на выражение верования всей галльской церкви, а только – самого Карла Великого и его дворцового кружка.

Далее, по содержанию своему каролинские книги вовсе лишены богословского достоинства и значения. Так, в этих книгах проводится совершенно ложная мысль, что седьмой вселенский собор будто бы повелел почитать иконы точно также, как и Бога.¹⁸⁷ Такой неправильный взгляд каролинских книг произошел, без сомнения, вследствие худого перевода актов VII собора с греческого на латинский, где переводчик, с одной стороны, почитание (προσκύνησις – δονλεία – veneratio) икон неверно переводил словом «adoratio», которое на западе означало высшее почитание или богопоклонение, и соответствовало греческому « λατρεία»; с другой – многие места актов отчасти исказил, отчасти перемешал с деяниями иконоборческого собора. Каролинские же книги, опираясь на такие извращенные места, и построяют все свои обвинения.

Так, в докзательство своей мысли, что Никейский II собор приписывает иконам высшее божеское почитание, каролинские книги ссылаются на следующие слова Константина, епископа Констанции из Кипра, сказанные будто бы им на Никейском II соборе: «Я принимаю и с почтением обнимаю святые и честные иконы по служебному поклонению, которое воздаю единосущной и животворящей Троице» (suscipio et amplector honorаbiliter sanctas et venerandas imagines secundum servitium adorationis, quod consubstantiali et vivificatrici Trinitati emitto.¹⁸⁸ Между тем на самом-то деле епископ Константин сказал совершенно иначе: «Я принимаю и благоговейно приветствую святые и честные иконы. Поклонение же и служение воссылаю единой преестественной и животорящей Троице» (δεχόμενος хаὶ ἀσπαζόμενος τιμητικῶς τὰς ἁγίας xaὶ σεπτὰς εἰκόνας, καὶ τὴν κατὰ λατρείαν προσκι᾽νησιν μὁνῃ τῇ ὑπερονσίῳ xaὶ ζωαρχικῇ Τριάδι ἀναπέμπω.¹⁸⁹ Говорят также, что Никейский II собор сравнивает будто бы священные изображения со святыми Тайнами (Евхаристией).¹⁹⁰ Между тем седьмой вселенский собор никогда такого сравнения не проводил. Напротив, он прямо говорит: ни одно изображение не может быть названо бескровным жертвоприношением.

Кроме таких и им подобных искажений подлинных мест, каролинские книги часто приписывают еще седьмому вселенскому собору то, что принадлежит собственно иконоборческому собору (754 г.). Так, например, они обвиняют Григория, епископа неокесарийского, и других членов VII вселенского собора за непочтительное отношение к своим предшественникам¹⁹¹ и за произношение анафемы на своих собственных отцов¹⁹², что должно отнести к иконоборческому собору 754 г., определения которого Григорий Неокесарийский читал на седьмом вселенском соборе. Потом выражения: «Бог управляет нами, Бог с нами» каролинские книги приписывают императрице Ирине и обвиняют ее за это в богохульстве и тщеславии. Между тем выражения эти принадлежат не императрице, а отцам VII вселенского собора.¹⁹³

Встречаются, далее, в каролинских книгах такие неправильности, как Тарасий назван Феодором иерусалимским,¹⁹⁴ Леонтий – Иоанном¹⁹⁵ и диакону Епифанию приписываются такиt выражения, которыt он вовсе не употреблял.¹⁹⁶

Вообще книги эти в основе своей имеют отчасти ложные, отчасти извращенные факты и потолу приходят к совершенно ложным и не имеющим никакого богословского, серьезного значения результатам.

Богословское значение их еще более стушевывается тем, что они обнаруживают очень слабую силу богословского ума в рассуждениях и доказательствах оригинальных.

Так, в них говорится, что нельзя ставить на одну линию относительно почитания с одной стороны иконы, с другой – крест Христов, святое Евангелие, священные сосуды, мощи, одежды и жизнь святых.¹⁹⁷ Таким образом, по их мнению, выходит, что крест, Евангелие, священные сосуды и пр. выше и достойнее большего почитания, чем изображенис, например, самого Иисуса Христа! И все это потому, что иконы «творение рук человеческих»,¹⁹⁸ как будто крест, Евангелие (конечно, не по содержанию своему), священные сосуды и одежды святых не творение рук человеческих, и как будто оружие может быть выше и достойнее самого оруженосца? «Мы, – говорил еще святый Феодор Студит, – изображаем образ животворящего Христа, но не так, чтобы крест, который есть оружие Христа против диавола, изображать, а Того, кто есть оруженосец и победитель сатаны, не изображать. Ибо как могло бы быть изображаемо оружие победоносное и истинное, если бы оно не имело представляемого пред глазами оруженосца»?¹⁹⁹

Далее, в доказательство мысли, что не должно почитать иконы, в каролинских книгах приводятся, например, такие наивные основания: cвятjй Петр не сказал: «любите иконы», а сказал: «любите братьев» и не сказал: «подчиняйтесь иконам», а «подчиняйтесь людям по любви к Господу».²⁰⁰ Первое не сказал потому, что не имел никакого повода говорить об этом, второе и потому еще, что эта была бы совершенно ложная мысль, чего св. апостол не мог допустить, и иконопочитатели никогда не проводили и не проводят такой мысли, так как они хорошо знают, что подчиняться можно только самому лицу, а не образу его. «Что пользы, – рассуждают еще каролинские книги, – зажигать свечу пред образом, у которого нет глаз, чтобы видеть и курить фимиам пред образом, у которого нет носа, чтобы обонять.²⁰¹ Здесь замечается отсутствие всякого понимания символического значения возжигания свечей и курение еимиама. Прекрасно обычай этот объясняет преосвященный Филарет, митрополит московский: «Мы, – говорит он, – возжигаем пред образом Христовым свещу. Издревле сие было знамением являющегося величества и благоговения пред величеством. И в скинии Моисеевой, и в храме Соломоновом пред святынею, прообразовавшею Христа, горел седьмисветный светильник, который также был прообразованием света Христова. Поставляя пред образом Христа горящую свещу, мы сим действием как бы говорим Ему: Ты еси невещественный свет мира, приими от нас наименее вещественное приношение – света и огня, и воздаждь нам внутренний благодатный свет уму и огнь сердцу».²⁰² Курением же фимиама мы символически выражаем свою надежду и желание, чтобы наши молитвы и молитвы святых за нас, подобно благоуханному дыму фимиама, восходили к престолу Божию.²⁰³ Каролинские же книги не идут далее низменного представления внешности.

Вообще каролинские книги не могут пользоваться таким авторитетом, чтобы на основании их отрицать вселенскость и догматическое значение седьмого вселенского собора. С уважением к их богословскому авторитету могут относиться разве только те, «которые, – скажем словами д-ра Мишо, – кажется, избрали своею специальностью нападать так или иначе на вселенское значение этого седьмого собора и дискредировать его per fas et nefas», навязывая ему учение, которого он никода не проповедывал.²⁰⁴

Притом при более близком знакомстве с каролинскими книгами нельзя не заметить, что писатели их, вооружаясь против седьмого вселенского собора, в существе дела совершенно согласны с ним относительно иконопочитания. В этих книгах Карл Великий и его сотрудники особенно настаивают, что иконам нельзя приносить высшего почитания (adoratio), свойственного только Богу. Но об этом самом учит и VII вселенский собор, когда говорит, что иконам следует воздавать «лобызание, почитание и поклонение, но никак не то истинное служение, которое, по вере нашей, приличествует одному только божественному естеству».²⁰⁵ Далее Карл и его единомышленники порицают иконоборческий собор (754) и совершенно отвращаются от него. Следовательно, они вовсе не соглашаются с этим собором, что иконам не должно оказывать совершенно никакого уважения и почитания. Высказывая же в 16-ой гл. 4-ой кн. свою полную солидарность и подчинение в своей церковно-религиозной жизни папе и римской церкви, которая, как мы уже видели, почитала иконы в духе определения седьмого вселенского собора, Карл, и его сотрудники тем самым показывают, что и они в принципе также почитают иконы, различаясь от Востока и Рима, может быть, в некоторых частных, несущественных особенностях внешнего выражения этого почитания.

Впрочем, в каролинских книгах мы находим даже положительное свидетельство, что писатели их почитали иконы и именно в духе определения седьмого вселенского собора. Так во II кн. 23-й гл. и в IV кн. 29-ой гл. писатели этих книг высказывают свое полное согласие относительно иконопочитания со взглядом на то же папы Григория Великого, высказанным им в своем письме к Серену, епископу марсельскому.²⁰⁶ В письме этом папа убеждает Серена не уничтожать иконы и не противиться почитанию их, а только воспрещает верующим оказывать иконам божеское поклонение (adoratio – Anbetung). А этот взгляд совершенно согласен с вероопределением седьмого вселенского собора.

Словом, если каролинские книги осудили седьмой вселенский собор, то единственно по ложному воззрению на него, вследствие сказанных нами причин, а не потому, что будто бы учение об иконопочитании, изложенном в вероопределении седьмого вселенского собора, в корне расходилось с верованием всей галльской церкви.

В подобное же заблуждение впали (относительно VII вселенского собора) и соборы франкфуртский (794 г.) и парижский (825 г.).

Свое мнение о седьмом вселенском соборе франкфуртский собор выразил во втором своем каноне. Он читается так: «На очередь был поставлен вопрос о новом греческом соборе, который происходил в Константинополе, вопрос касательно почитания икон, где говорилось, что всякий кто не воздает иконам святых такого же служения и поклонения, как и божественной Троице, тот да будет анафема. Святые отцы (собора) совершенно отвергли (такое) почитание и (такое) служение и единодушно осудили».²⁰⁷

Обращаясь к седьмому вселенскому собору,²⁰⁸ мы совершенно нигде не находим такого места, где говорилось бы, что «всякий, кто не воздает иконам святых такого же служения и поклонения, как божественной Троице, тот да будет анафема». Напротив, мы находим прямое запрещение такого почитания: иконам должно воздавать лобызание, почитание и поклонение, но никак не то истинное служение, которое, по вере нашей, приличествует одному только божественному естеству,²⁰⁹ говорится в соборном определении об иконопочитании, и эта мысль почти буквально повторяется в других местах²¹⁰ актов и проходит чрез все деяния этого собора. Очевидно, отцы франкфуртского собора вовсе не имели правильная представления о деятельности и об определении седьмого вселенского собора. Опираясь на древний неточный перевод актов этого собора и на каролинские книги, они думали, что отцы второго Никейского собора повелели воздавать иконам точно такое же почитание и служение, какое мы воздаем единому Богу в Троице поклоняемому; а так как такое учение совершенно противно христианской религии, то франкфуртский собор не только отверг его, но и осудил самый собор, выразивший будто бы такое учение. На самом деле можно положительно сказать, что члены франкфуртского собора держались именно того учения об иконопочитании, какое было утверждено на седьмом вселенском соборе.

Нам известно, что присутствовавшие на римском соборе (769) члены церквей: галльской и германской²¹¹ осудили иконоборческий собор (754) и утвердили иконопочитание в том самом духе, как оно в 787 г. было утверждено на седьмом вселенском соборе.

Далее, на самом франкфуртском соборе присутствовали два представителя папы Адриана, епископы: Феофилакт и Евфимий,²¹² которые, без сомнения, знали истинный взгляд на иконопочитание как самого папы, так и всей Италии, иерархи и миряне которой строго держались почитания икон в духе определения седьмого вселенского собора. Теперь возможно ли допустить, чтобы представители папы совершенно спокойно и без всякого протеста приняли осуждение того самого иконопочитания, которого держался как сам пославший их папа, так и вся Италия, особенно при том авторитете, каким пользовались на западе папа и римская церковь? Мы совершенно отрицаем это. – С другой стороны, осуждению до очевидности еретического учения об иконопочитании они не только не могли препятствовать, но должны были всеми мерами содействовать, зная, что учение это осуждает и римская церковь.

Таким образом, франкфуртский собор осудил и отверг не действительный седьмой вселенский собор, утвердивший то самое иконопочитание, которого держались сами члены франкфуртского собора, а мнимый Никейский II собор, который будто бы определил почитать иконы точно так же, как мы почитаем и пресвятую Троицу. Такое заблуждение относительно седьмого вселенского собора достаточно объясняется, как мы уже упомянули, с одной стороны, плохим переводом актов сказанного всаиенского собора, где он представляется совершенно в ложном виде, с другой – появлением каролинских книг и авторитетом настроенного против седьмого вселенского собора Карла Великого, который собственно и собрал франкфуртский собор и руководил всеми его действиями и заседаниями.

Парижский (825) собор был собран Людовиком Благочестивым, по поводу письма, присланного византийским императором Михаилом II Косноязычным, где император, изложивши свою веру в ходатайство пресвятой Богородицы и в почитание св. мощей, в то же время жаловался на широко распространившаяся различные злоупотребления иконопочитанием и приглашал Людовика принять участие в искоренении этих злоупотреблений и осудить сторонников седьмого вселенского собора, которые своею преданностью иконам, еще более будто бы распространяют злоупотребления в области иконопочитания.²¹³ Император Людовик, получивши в 824 г. такое письмо, чрез год собрал собор в Париже. Члены этого собора, имея под руками до maximum-a плохой первоначальный перевод актов седьмого вселенского собора, лишенные всякого богословского значения каролинские книги и ошибочное определение франкфуртского собора, рассмотрели вопрос об иконопочитании, как он, по свидетельству этих документов, был решен папою Адрианом I и отцами Никейского II собора. Результатом этого рассмотрения было осуждение как папы Адриана, так и отцов собора за то, что они повелевали воздавать иконам высшее почитание, которое свойственно одному только Богу.²¹⁴

Таким образом, мы видим, что члены парижского собора впали в такую же ошибку, относительно седьмого вселенского собора, в какую впали и члены франкфуртского собора, а именно: они, на основании сказанных ошибочных документов, думали, что отцы седьмого вселенского собора учили об иконообожении и за это только осудили их, а не за то истинное иконопочитание, которое утвердил разбираемый собор.

Что вся галльская церковь, a следовательно, и сами члены парижского собора признавали иконопочитание в духе именно определения седьмого вселенского собора, в этом убеждает нас следующее обстоятельство.

Епископ тюрингский, Клод Климент, получивший епископскую кафедру при помощи расположенного к нему Карла Великого, хотел уничтожить в своей епископии почитание икон, под предлогом, что народ обожает их. С этою целью он приказал выносить иконы из церквей вверенного ему округа. Против такого распоряжения, с одной стороны, так восстал народ, что, по собственному выражению Клода Климента, он едва не подвергся той же участи, какой сам подвергал иконы. С другой стороны, против этого же действия Клода Климента вооружились ученые галльские же богословы, каковы: Дунгал, Иона, Агобард, Вальфрид и др. Причем богословы прямо объявили, что соборы: франкфуртский (794) и парижский (825) впали в заблуждение относительно седьмого вселенского собора, вследствие неправильного перевода актов этого собора на латинский язык, и что учение галльской церкви об иконопочитании в сущности то же самое, какое было выражено в Никее и Риме. – Замечательно, что некоторые из противников иконоборческих стремлений Клода Климента (напр. Иона, епископ орлеанский) были членами парижского собора (825).

Таким образом, совершеннo нeосновательна мысль противников иконопочитания, что седьмой вселенский собор был признан вселенским не всеми частными церквами. Напротив, мы видели, что он был признан таковым, с одной стороны, церквами: константинопольскою, антиохийскою, александрийскою и иерусалимскою – представительницами всех восточных церквей; с другой – церковью римскою – представительницею всех зацадных церквей, которые относительно иконопочитания были, действительно, согласны с римскою церковью. – Словом, определение седьмого вселенского собора об иконопочитании было признано всем христианским миром. Если же и были некоторые недоразумения, то они зависели от чисто случайных причин, не стоявших в тесной органической связи с внутренним верованием христиан в иконопочитание.

Из сделанного нами разбора догматического, непреложного для всех значения седьмого вселенского собора видно, что собор этот вполне удовлетворяет всем необходимым, указанным нами признакам вселенскости и догматичности собора. Он действительно вселенский собор и определение его – определение всей кафолической Церкви, хранительницы небесной истины и руководительницы верующих по пути к вечному спасению. «Свидетельство жe кафолической Церкви, говорят восточные патриархи, не меньшую имеет силу, как и Божественное Писание. Поскольку виновник того и другого есть один и тот же святый Дух, то все равно: от писания ли научиться или от вселенской Церкви. Человеку, который говорит сам от себя, можно погрешать, обманывать и обманываться, но вселенская Церковь, так как она никогда не говорила и не говорит от себя, но от Духа Божия (Которого она непрестанно имеет и будет иметь своим Учителем до века), никак не может погрешать, ни обманывать, ни обманываться, но, подобно Божественному Писанию, непогрешительна и имеет всегдашнюю важность.»²¹⁵ И еще: «Веруем, что Святый Дух учит кафолическую Церковь: ибо Он есть тот истинный Учитель, Которого Христос посылает от Отца для того, чтобы учить истине и прогонять мрак от ума верных. Учит Дух Святый Церковь чрез св. отцов и учителей кафолической Церкви... Посему мы не только убеждены, но и несомненно исповедуем, как твердую истину, что кафолическая Церковь не может погрешать или заблуждаться и говорить ложь вместо истины.»²¹⁶ В таком живом, постоянном и неослабном, по мысли самой Церкви, соучастии и водительстве Святого Духа и заключается для нас все внутреннее основание к признанию истины и непогрешительности, правды и неотменяемости определения Церкви относительно иконопочитания, возвещенного ею на ее седьмом вселенском соборе.

Таким образом, иконопочитание должно быть безусловно исполняемо и соблюдаемо всяким христианином, если только он желает остаться верным сыном Церкви, послушным голосу ее и всегда пребывать в лоне ее, вне которого нет спасения. «Если и церкви не послушает (брат твой), – сказал сам Господь, – то да будет он тебе как язычник и мытарь (Мф. 18:17). Слушающий вас Меня слушает, и отвергающийся вас Меня отвергается, a отвергающийся Меня отвергается пославшего Меня (Лк. 10:16). Если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то ... истинно говорю вам: отраднее будет земле Содомской и Гоморской в день суда, нежели городу тому (Мф. 10:14,15), сказал Господь апостолам, а чрез них и всей Церкви, преемствующей апостолам, по воле того же Господа.

Исполняя определеиие Церкви относительно иконопочитания, мы в то же время этим удовлетворяем и самому естественному, прирожденному нам чувству уважения и признательности ко всем близким и дорогим для нас личностям. Это чувство побуждает нас относиться с почтением и уважением не только к самим этим личностям но и ко всему, что так или иначе напоминает нам о них. Мы, напр., с уважением относимся к портретам своих родителей, родных, преданных друзей и других дорогих сердцу нашему лиц и, без сомнения, не безучастно отнесемся к неделикатности, намеренно допущенной посторонним лицом, по отношению к сказанным портретам и чем изображенный лица милее для нас, тем неделикатность эта будет тяжелее чувствоваться нами. – Теперь, для нас христиан может ли кто быть дороже и любезнее Самого Спасителя нашего Иисуса Христа. Господь Сам нам говорит: кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня (Мф. 10:37). Любя же Господа более всего земного и небесного, мы в то же время, по самой природе своей, не можем не относиться с глубоким чувством почтения и уважения к иконе Его, если только намеренно не будем подавлять это чувство безотчетной привязанности к любимому существу, когда, говорим, для нас дорого бывает не только оно само, но и все, что непосредственно его напоминает.

По требованию этого же естественного чувства, не можем также не почитать и изображения дорогих сердцу нашему ходатаев за нас пред Богом: Богородицы, бесплотных сил и всех святых, непрестанно предстоящих престолу Всевышнего и молящихся о нас. При чем как в первом случае, уважение свое и допущенную неделикатность постороннего, по отношению к портретам любимых нами существ, мы приурочиваем не к самому веществу, а к живым личностям, которые изображены на этом веществе, так и во втором случае, почитание свое мы непосредственно относим ко Господу и святым Его, а не к веществу иконы.

Почитание икон выражается очень разнообразно, как и вообще может разнообразно выражаться вовне наше внутреннее чувство любви и уважения к кому-либо. Укажем некоторые из этих образов выражения иконопочитания.

Иконы Господа и святых Его ставят в домах²¹⁷ в особое, отдельное от всех других изображений, место, которое и называется, обыкновенно, святым (божницею). Этим действием христианин показывает, что для него изображения Господа и святых Его несравненно любезнее всех других изображений, а потому он не хочет оскорблять свое чувство пламенной любви и преданности в Господу и ходатаям своим пред Ним близостью к изображениям их портретов простых смертных, не говоря уже о существах неразумных и предметах неодушевленных.

Место нахождения образов православный христианин называет святым, потому что здесь, при взгляде на св. иконы, он всегда отвлекается от обыденных забот и своею мыслию и всеми чувствами как бы переселяется в святые обители Господа и святых Его. Здесь Господь и угодники Его как бы видимо останавливают его от всех дрязг обыденной жизни и побуждают к жизни святой и богоугодной, как и свойственно истинному христианину, и здесь же Господь как бы видимо говорит удрученному различными невзгодами земной жизни: Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные и Я успокою вас. Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня: ибо Я кроток и смирен сердцем; и найдете покой душам вашим. Ибо иго Мое благо и бремя мое легко (Мф. 11:28–30) и христианин уже не надает духом, а с новою силою и энергиею принимается за обычный труд. Вот это-то место, где христианин как бы осязательно видит самого Господа и святых Его, духовно беседует с Ними в минуты тихого сповойствия, радости и печали, он и называет святым местом, как и св. Иаков, пробудившись от сна, в котором он видел Господа, сказал: страшно место это! это не иное что, как дом Божий, это врата небесные (Быт. 28:17). Так и для христианина место нахождения икон Господа и святых Его служит как бы вратами к небу и его обитателям.

Далее, почитание икон проявляется в благоговейном взоре на них, причем мысленному взору христианина предносятся все неизреченные благодеяния, оказанные Господом роду человеческому: Его земная жизнь среди неблагодарных людей, Его ужасные страдания, наконец, позорная, крестная смерть и, по воскресении своем, непрестанное попечение о людях. – Вспоминая все это, он с благоговением осеняет себя крестом, которым Господь и спас его от вечного рабства диаволу, и поясными и земными поклонами, а также целованием (Его образа) – этими видимыми знаками выражения невидимого своего чувства безграничной любви и благодарности к Спасителю своему, видимый образ Которого он видит пред собою – благодарить Его за все благодеяния, оказанные роду человеческому и высказывает безграничную преданность Ему. В то же время он молит всемогущего Владыку неба и земли, чтобы и теперь Он не оставил его без своей всемогущей помощи среди этого мира, полного соблазнов и страданий. А так как святый образ Бога, явившегося во плоти, предстоя молящемуся в одно время и зрению чувственному и созерцанию духовному, собирает мысли его как внешние, так и внутренние к одному созерцанию небесного Владыки и святых Его, то молитва эта бывает настолько сильна и действенна, что нередко последствиями ее бывают самые поразительные явления, пред которыми с недоумением останавливаются заблуждающиеся, но честные люди отрицания.

Таким образом, мы видим, что в выражении иконопочитания нет не только ничего недостойного религиозного союза Бога с человеком, но, напротив, замечается нормальное проявление религиозного чувства христианина, а потому его не только не должно подавлять, но всеми средствами содействовать правильному и широкому проявлению, и в то же время предохранять слабых в религиозном отношении людей от злоупотребления²¹⁸ этим поистине благотворным для людей и богоугодным явлением. Наблюдать за этим и разъяснять смысл истинного иконопочитания должно между прочим и потому, что злоупотребления иконопочитанием (впрочем, по большей части только кажущиеся) и непонимание истинного смысла и значения его бывают одними из главных побудительных причин иконоборчества. Это, между прочим, способствовало, как мы уже видели, появлению иконоборчества в IV, VIII и начале IX вв. Уничтоженное в это время оно, вследствие сказанных же причин, снова появляется в XVI в. на западе Европы, где продолжает существовать до сего времени, проникая и в нашу родную страну, где находит себе сторонников даже, к стыду сказать, в высших, более или менее образованных слоях общества.

Что иконоборчество, появившееся в XVI в. на западе Европы, было дошедшей до крайности реакцией злоупотребления истинным иконопочитанием, это видно из следующего.

Известно, что ко времени появления реформации Лютера духовенство католическое дошло до последней степени испорченности. Вот что говорит об этом времени кардинал Беллярмин: «За несколько лет до появления ереси Лютера и Кальвина не существовало никакой строгости в церковных судах, никакого нравственного достоинства, никакого знания священного Писания, никакого уважения к Божественному, словом, почти не существовало религии»²¹⁹. Если таковы были более или менее образованные пастыри, то о вовсе необразованных²²⁰ пасомых их и говорить нечего. При таком почти общем упадке внутренней, духовно религиозной стороны жизни, чрезвычайно развилась сторона внешне-обрядовая. К этому еще присоединились возмутительные поступки католических монашеских орденов: францисканцев и доминиканцев, обративших грубое почитание народом св. икон и реликвий в безнравственный источник своих доходов. Показывали, например, простосердечному народу перо из крыла Архангела Гавриила, слезы Христа, пролитые при гробе Лазаря, бороду Ноя, подковы от ослицы Валаама и пр.²²¹ Словом, фантазия католического монаха того времени не стеснялась ничем, чтобы только привлечь к себе молящихся. Особенно злоупотребления эти царили в Швейцарии. Здесь два, постоянно враждовавших между собою, ордена францисканцев и доминиканцев наперерыв старались привлечь молящихся каждый на свою сторону; для этого они изобретали явленные и чудотворные иконы, прибегая в этом случае к самым вопиющим иодделкам.²²²

Против таких-то злоупотреблений и вообще против царившей обрядности восстал возбужденный Цвинглий. Но как вообще всякая религиозная возбужденность, не идущая рука об руку со здравым разумом, сторого контролируемым св. Писанием и церковным Преданием, сбивает человека с правильного пути, так случилось и в данном случае: Цвинглий, вооружаясь против злоупотребления иконопочитанием, упустил из виду нормальность и богоугодность самого принципа, твердо стоящего на церковном Предании, и имеющего наглядное основание в священном Писании,²²³ а потому его проповедь вышла не против только злоупотребления, но и вообще против иконопочитания.

Такой ошибочный взгляд Цвинглия не замедлил дать достойные себя плоды: сапожник Николай Готтингер и его товарищ Лоренс Гохрютинер, с сопровождающей их партией на электризованных Цвинглием единомышленников, так усердно начали истреблять иконы,²²⁴ что даже сочувствующее Цвинглию правительство нашло необходимым посадить этих буйных рефоматоров в тюрьму.²²⁵

Чтобы на будущее время пресечь подобное грубое обнаружение фанатизма некоторых личностей, решено было рассмотреть вопрос об иконопочитании в общем собрании выдающихся лиц города. Это состоявшееся собрание, под влиянием Цвинглия, и решило вопрос в отрицательном направлении, которого держатся протестанты, а особенно реформаты, до сего времени.

Но взойдем в это собрание и послушаем, как тут рассуждают об иконопочитании и какие выводы вытекают из этих рассуждений.

Вся сущность рассуждений об иконопочитании видна из двух речей, именно: из речи Конрада Шмида (Johanniter-Comthur von Küssnacht Conrad Schmid) и ответной речи Цвинглия.

Конрад Шмид, о котором авторитет немецкой богословской литературы – профессор Гагенбах отзывается как о человеке по сердцу Божию, благочестивом и не горделивом, не волнуемом никакою страстью, спокойном духом, почтенном по наружности, а особенно в речах и поступках, такой человек говорил в собрании, что слово Божие учит нас поклоняться одному только Господу, если же обращаются к святым и почитают их вместо Христа, то это, без сомнения, есть идолопоклонство. Эту ложную веру в Святых нужно искоренять прежде всего проповедью Божественного слова. Это должно сделать прежде, чем удалять внешние образы. Прежде чем вырвать палку, на которую опирается слабый человек, нужно дать ему другую, иначе он упадет на землю. Положим, опорою его служит колеблющаяся трость, но оставь ее в его руке, а при этом укажи ему крепкую палку, он тогда добровольно бросит колеблющуюся трость и схватит крепкую палку. Таким образом, – прибавляет Шмид, – оставьте слабым внешнее изображение, к которым они привязаны, а прежде научите их, что в них нет ни жизни, ни святости, ни милости; при этом пусть покажут крепкую трость Христа Иисуса – единственного утешителя и помощника всех скорбящих, тогда они сами увидят, что они не нуждаются более в образах и добровольно предадутся водительству познания Христа. Кто имеет в своем сердце истинный образ Христа, тому не повредит и внешней образ Его, если только он от него зависит»²²⁶. Так говорил Конрад Шмид. Ему ответил Цвинглий, что если бы образа служили тростями и палками для слабых, то дай Бог. Если бы бесполезные попы²²⁷ и епископы проповедывали слово Божие также ревностно, как они бросились на вещи бесполезные, тогда никогда бы не случилось, чтобы бедный народ должен был узнавать Христа от стены и картины. Нет, – говорит Цвинглий, – между христианами нельзя терпеть злоупотребления. Мы должны слушать ясное слово Божие, которое не терпит никаких образов,²²⁸ a тем более золотых и серебряных, которых ценность взята от бедности.²²⁹

Вот две речи, характеризующие собою все рассуждения собрания в Цюрихе по поводу почитания икон. Первая речь – Конрада была, с истинно-христианской точки зрения, довольно справедлива. Конрад видел громадные злоупотребления иконопочитанием и для искоренения их советовал не уничтожать икон, а чрез разъяснение истинного значения их, довести народ до сознания, что иконы имеют значение только при непрестанном памятовании о первообразе. Напротив, Цвинглий, выходя из того, что трудно ожидать от испорченного духовенства выяснительной проповеди в строго христианском духе, а также, что слово Божие не терпит злоутреблений иконопочитанием, когда вместо Бога почитают доски и краски, выходя, говорим, из этих мыслей, наэлектризованный проповедник требовал решительной меры – уничтожения икон. Это несправедливое, но соответствующее наэлектризованному обществу, требование и было принято.

Рассуждая по этому поводу, авторитетный протестантский богослов Гагенбах говорит: как ни прекрасны и благонамеренны были соображения Конрада Шмида, однако они не нашли в собрании общего сочувствия. И действительно, трудно в важные времена решить, как далеко достигает цели система умеренности и как далеко приложимо то, что рекомендуется независимому уму в спокойное время и когда умы возбуждены и уже склонились на ту или другую крайность. Середина, даже самая благонамеренная, здесь всегда находится в трудном положении. Для мирного ученого закрывается ухо толпы, между тем как взоры всех устремлены на сторону одушевленных противников, с решительной энергией стремящихся к своей цели. Действительно, взгляд Контура (Конрада) самый прекрасный и убедительный. Его снисходительность не была снисходительностью боязливо расчитанного Еразма, но это была боязливость, которую после показал Меланхтон – снисходительность христианского мудреца, который из любви ко Христу и его миру, не из страха человеческого и светской любви к миру, избегает строгости и насилия.²³⁰

Из этого рассуждения Гагенбаха ясно видно, что и сами лучшие члены протестантского вероисповедания не сочувствуют несправедливому действию цюригского собрания по отношению к иконам. Впрочем, нужно сказать, что многие, хорошо образованные люди протестантского вероисповедания вообще близки к строго православному воззрению на иконы. Возьмем, например, того же прославленного Гагенбаха. Мы уже видели, что он разделяет взгляд довольно справедливо мыслящего Конрада Шмида, а вот еще его рассуждение по поводу почитания реликвий и креста. Мы, – говорит ученый профессор, – охотно сохраняем память о дорогих нам умерших. Нам дороги волосы их головы, платья, которые они носили, книги или вещи, которые они постоянно употребляли. Кто может отнести это к области суеверия или смеяться над этим, как над ложной чувствительностию? Особенно наше время, которое вообще в поклонении гениям идет гораздо дальше, когда оно высокою ценою оплачивает памятники, воздвигаемые в честь прославленных героев, поэтов и художников, должно остерегаться осмеивать времена, когда обладанию древне-христианскими святынями прилагали особую ценность. Но здесь как было близко злоупотребление! В природе таких остатков (реликвий) лежит, что мы от жизни тех, кому они принадлежат, чувствуем как бы дыхание. Чего любящая рука часто касалась, что дорогому нам человеку ежедневно служило, то кажется нам как бы частью его, хотя это и мертво. Если фантазия безусловно предается этому впечатлению, то легко может случиться, что это приведет к значительному обману чувств²³¹ – реликвии станут обожать самих в себе и, таким образом, явится злоупотребление нормальным явлением. Что от креста Христова, – рассуждает далее Гагенбах, – снизошла вечная сила на весь мир – это великая нравственная истина, которую вера приняла. Но эту силу креста Христова нужно испытывать внутренно и видимый крест, который мы представляем пред глазами, в самой высшей мере может только представлять символический вызов, чтобы мы всегда и в мыслях, и в чувствах были в общении со страданиями Христа всякий раз, когда нас касаются страдания мира. Но как совершенно иначе, когда мы приписываем этому кресту какую-то магическую силу, какое-то внешнее действие на нас без нашего содействия к тому,²³² т. е. когда станут злоупотреблять нормальным обнаружением религиозного чувства и почитать крест сам в себе без отношения его к Победителю смерти и ада. Гагенбах даже прямо говорит, что до сего времени еще окончательно не решен вопрос: что из священных предметов можно ввести в круг образных представлений.²³³ Этими словами почтенный профессор открыто заявляет свое не сочувствие иконоборческим тенденциям и в принципе признает иконы нормальным явлением. – Это голос передового ученого протестанта.²³⁴ Посмотрим теперь, что свидетельствуют нам простые смертные.

Известно, что члены англиканского вероисповедания не признают иконопочитания. Но взойдем в их храм. При входе мы невольно останавливаемся в удивлении, видя²³⁵ крест и великолепную икону воскресения Христа, по бокам которой находятся другие священные изображения, в строго православном стиле. Но вот входят молящиеся и мы ясно замечаем, как они устремляют благоговейный взор на крест и на образ воскресшего Спасителя и благоговейно же преклоняют голову. Теперь у нас невольно возникает вопрос: уж не обманывают ли эти люди самих себя, когда говорят против иконопочитания или же их горделивый ум восстает только против икон, а сердце и сама природа воочию протестуют против этого. Нам желательно было бы слышать ответ на это самих посетителей этих храмов. Только пусть не говорят нам, что икона здесь не более, как украшение храма – нет. Против этого говорит даже самое поверхностное наблюдение над молящимися; здесь замечается нечто более, чем простое украшение.

В заключение мы, основываясь на чисто случайном появлении иконоборчества, совершенно вправе выразить свое полное убеждение, что иконоборчество это с течением времени совершенно уничтожится, когда истинный взгляд на иконы проникнет повсюду и во все слои общества и когда всякий de facto убедится, что в иконопочитании – не в априорном рассуждении, а в действительном его обнаружении, проявляемом всеми иконопочитателями – нет никакого даже и оттенка идолопоклонства, а видно только внешнее проявление чувства безмерной любви и глубокой преданности Господу и святым Его, которым (чувством) мы не можем не проникаться, видя образы безмерно любимых нами существ. Чем в то же время мы открыто свидетельствуем о нашей вере в непрестанное взаимообщение Церкви небесной с земной.

Тем же людям, которые с упорством, свойственным неразумным существам, отвращаются от всяких свидетельств истины и не хотят даже слушать доводов их заблуждения, мы напомним слова преосвященного Стефана Яворского: Смейтесь, копронимцы, ругайтесь благочестью нашему, якоже древле Епикуры Афинстии ругахуся Павлу. Приидет время, егда смех ваш обратится вам в рыдание. Тогда узрите, како безстудно, лживо и неправедно нас иконолатрами, иногда же идолопоклонниками порицаете и нарицаете. Но не дивно: ибо и самого Христа Иудеи, вам злобою диавольскою подобнии, нарицаху ядцем, винопийцем, другом мытарей и грешников, неистовым, Самарянином, беса имущим. Аще убо дому владыку веелзевулом нарекоша, кольми паче домашних его!²³⁶