Апостольское предание

Привести в ясность историческое происхождение христианства, показать, что христианское предание восходит к самим Апостолам Иисуса Христа, свидетелям его жизни и писателям Евангелий, и доказать прочность оснований, на которых зиждется почитаемый состав преданий – такова цель этого сочинения. Хотелось бы сделать  исследования эти доступными самым простым умам; к этому я стремился, хотя и не могу льстить себя надеждой на успех. В самом деле, о подобном предмете можно говорить только под условием – удовлетворять вместе и требованиям науки. Сколько то возможно было, я входил в подробности и делал необходимые указания на источники, отнеся впрочем то и другое в примечания. Мне кажется, что я не уклонился ни от какой трудности, и не подчинил объяснения фактов заранее предвзятым мнениям. Допускаю, что многое еще не совсем ясно, но я убежден, что вера христианская, так как в символе исповедуют ее все в мире верующие христианские церкви, есть вера первой церкви и первых учеников Христовых. Об единственном, но важном пробеле я сожалею. Говоря о составлении четырех Евангелий, я должен был ограничиться указанием на их время и их место в истории первых двух веков. Подтверждение этого положения кажется мне вытекает из последующих судеб церкви, которые я излагаю в этом сочинении. Нельзя понять церкви 2-го века, не принимая данных предания относительно времени написания Евангелий; но истинная защита этих священных памятников будет состоять в изучении их содержания. Рационализм нападает на них не столько во имя истории и науки, сколько во имя своих догматов, известных артикулов веры, ставших для него аксиомами. Чтобы отвечать ему, надобно противопоставить его критике – часто безрассудной – доказательства здравой и обдуманной критики. Это последнее будет предметом другого труда, и мы не отчаиваемся, если Господь даст нам силы и время, представить верующим результаты добытые в этом отношении лучшими трудами современных ученых. Между тем почтем себя счастливыми, если содержание следующих страниц будет способствовать укреплению веры в некоторых из тех малых, которые веруют в Иисуса Христа.

I. Значение критики в истории. Ее крайности.

II. Как сохраняется память о событиях? Устное предание, сила его. Предание письменное; уважение древних к официальным источникам. Сочетание устного предания и предания письменного.

III. Два первые века церкви. Литературное движение в Римской империи. Книги, библиотеки. Надписи, публичные акты, архивы. Путешествия.

IV. Истребление документов войнами, несчастными случаями и временем.

Существует наука, по началу сравнительно новая, которая, под именем критики восстает и часто вооружается против традиционных данных истории с тем, чтобы, исследуя их, обсудить, признать или отвергнуть. По природе своей она скорее ворчлива и недоверчива; она более разрушает, нежели созидает. В наше время она применила свои приемы и свои строгости к евангельским сказаниям о Господе нашем Иисусе Христе. Во Французских странах она находится в периоде разрушения; скоро ли мы увидим, что она, подобно как в Германии, вступит в новый фазис, в фазис возрождения? – Позволяем себе надеяться на это. – Что касается до нас, то мы не предаем анафеме науку, без которой нельзя обойтись. Критика есть необходимость нашего времени: мы хотим показать, что сколько она жестока, действуя одним молотом, столько же может быть и благодетельной, когда действует и киркой. – Здание евангельского предания, от которого она оторвала столько камней, обязано ей также славными трудами для его сохранения и восстановления.

Первым применением критики должно быть приложение ее к ней самой, указание на то легкомыслие и ошибки, в которых делаются виновными сами представители ее. Мы начинаем дело кратким изложением тех трудностей и опасностей, которыми эта наука затрудняет путь к истине. Когда мы начертим карту местностей, узнаем подводные камни и места непроходимые, то нам будет безопаснее плавать в этих бурных водах, и легче предохранить себя от крушения. Критика на критику, – так мы озаглавливаем предварительные наши рассуждения.

Первая опасность в приемах исторического изыскания есть та, чтобы не злоупотреблять доказательствами основанными на молчании документов или писателей, летописцев, поэтов, философов и путешественников. Есть умалчивания, которые сами по себе ничего не говорят потому, что действительно ими ничего не сказано, и это самые  безопасные умалчивания. Но есть другие умалчивания, которые однако же нечто говорят.  Так, когда против массы свидетельств, или против всеми принятого предания, в продолжение долгого времени не возникает никакого опровержения, то молчаливое согласие последующих одна за другой генераций, говорит в пользу свидетельства или предания ¹. Ясно, как много простора дает себе в этом отношении отважная критика. Коль  скоро нет многочисленных и древних документов, она готова заключить, что совсем  ничего и не происходило, вопреки преданиям, утверждающим противное. Или же это молчание она готова употребить в пользу своих идей или своей системы. Или, если есть  свидетельства, то она строго перебирает, что они говорят и чего не говорят, и станет опровергать то, что они говорят, тем, чего они не говорят, придумает корыстные причины этих умалчиваний, припишет подозрительные намерения свидетелям и в конце всего окажется, что молчание свидетелей скажет для критики более того, что сказали бы их слова. Если же находится много свидетелей, из которых одни умалчивали бы о том, что другие говорят, то захотят, может быть, чтобы умалчивание первых подавило голоса последних. Или же молчание каких-либо частных записок об известных современных им событиях наводит в глазах критики сомнение на действительность этих событий. Таким образом из журнала Людовика XVI, упоминавшего в нем только о своих выездах на охоту, да об обеднях, на которых он присутствовал, должно бы заключить, что 10-е августа есть  басня и что плен короля есть легенда новейшего происхождения ². Критика имеет самые странные причуды: один раз она отвергает документ за то, что он говорит, а в другой раз за то, чего он не говорит.

Если молчание истории поощряет критику к разным прихотливым выводам, то слова или свидетельства истории дают критике повод к самым странным толкованиям. «Дайте мне две строчки письма какого-нибудь человека, и я берусь осудить его на смерть». – Критика не раз могла бы применить к себе это знаменитое изречение одного начальника полиции. – Трудно вообразить то, что она умеет извлекать из слов, из строк, – то, что, например, извлечено ей из нескольких строчек христианских писателей II-го века Егезиппа и Папия. Целые тома написаны по поводу нескольких слов этих писателей церкви. – Или, лучше, оторвут одну цитату из того, что ей предшествует или что за ней  следует, или вырвут несколько слов, или выражений владеющих силой тонких намеков, так как критика претендует на умение чудесным образом читать между строк, и действительных авторов заставляют говорить то, от чего последние со стыдом отказались бы. Довольно припомнить, как римская церковь, сумела извлечь из выражения: и ты некогда обращся утверди братию твою (Лук. 22:32) , подвергнув его высшему давлению, такой смысл: оно ни больше ни меньше как заключает в себе в зародыше учение о папской непогрешимости! Критика увлечения! Она встречается в самых противоположных лагерях – у тех, которые слишком много отвергают, и у тех, которые слишком много утверждают.

Поверхностные приемы не меньше этого во вкусе критики, если встречается разноречие в свидетельстве. Она злоупотребляет показанием разногласия, из которого спешит вывести доказательство противоречия. Прежде всего, где оканчивается простая вариация? Где начинается явное противоречие? Проблема не так легкая для решения. Известен этот удобный способ разрешать исторические гордиевы узлы, который состоит в рассечении мечем, т. е. одним почерком пера. Так как свидетели в показаниях не согласны, необходимо, говорите вы, сомневаться. Но до какого пункта по вашему требованию должно простираться их согласие? Необходимо ли, чтобы они слово в слово копировали? Или чтобы рабски подражали один другому? Или чтобы одни сличали свои заметки, или чтобы они писали, что предполагают, после предварительного согласия между собой? – Но, в таком случае критика завопит и заподозрит в подлоге. Впрочем посмотрите к чему могут привести такие принципы. Из того, что предание дает Киру два разные детства и две различные кончины ³, в другом случае из того, что предание говорит, что Аннибал перешел Альпы в двух различных местах, – из того, что в наше время есть два разные рассказа о потерпевших кораблекрушение у Аукландских островов, – Рейналя и капитана Мусграва ⁴, – из того, что в 1871 году английские журналисты никак не могли привести в ясность того, что лорд Честерфилд, умерший от тифа, до болезни принца уэльского, проживал ли в течение октября в замке лорда Ландесборуга ⁵, где принц почувствовал первые припадки болезни – должно ли поспешить заключением, что Кир есть миф, что Аннибал с войском своим никогда не переходил Альп, что Рейналь  рассказывал нам чепуху, и что непроницаемая тайна носится над причинами болезни английского принца и над предшествовавшими ей обстоятельствами?

Критика изворотлива: извлекши доказательства из разноречия свидетельств или преданий, она налегает на то, которое она извлекает из их сходства или аналогии; она ведет это дело с величайшими предосторожностями. Аналогию считает она средством, способным повсюду компрометировать историческую действительность. Кто знает, не одни ли и те же это данные, которые разукрашивали различные писатели? – Не прикрывает ли различие форм изложения общего их происхождения? Не производится ли в пользу какого-нибудь лица, какого-нибудь народа, какого-нибудь исповедания какое-нибудь подозрительное писание или неловкая подделка? А может быть, продолжает критика, двум лицам приписали одни и те же факты и приемы, или в одном лице соединили заслуги или подвиги двух ⁶. Как многие вероисповедания приписывают своим героям сверхъестественное рождение, то очевидно, что позже появившиеся копировали только с предшествовавших им; каждое вероисповедание хотело иметь также своего младенца родившегося от девы, и в глазах критики подражание доказывало отсутствие настоящего подлинника, или невозможность какого бы то ни было подлинника. Ложное, поддельное доказывало бы, что нет истинного, нет чистого металла. Лжечудеса, лжепророки, лжехристы, лжерелигии показывали бы, что нет ни чудес, ни пророков, ни Христа, ни истинной религии. А сверх того во все времена были на свете подделыватели. Недавно еще доверчивый Шаль (Chasles), любитель книг, был странным образом обманут одним дельцом ⁷. По сему благочестивый подлог, корыстный подлог мог существовать во всякое время, и история должна верить в обман, и в легковерие свидетелей и документов  до тех пор, пока не удостоверится в их невинности! Вот до чего доходят с подобными требованиями. Было три Иерихона, построенных в разное время, и на местах довольно близких одно к другому, но различных; это сходство названий при различии местностей не отзывается ли смешением или обманом историческим? Надлежало, чтобы каждая эпоха имела свой Иерихон как каждый древний народ имел своего Геркулеса ⁸. Во французской истории упоминается об Иоанне Девственнице, которая воинствовала в то же самое время как Иоанна д’Арк, и которая кончила тем, что вышла замуж в Меце ⁹. Не ясно ли, скажет критика, что эти две женщины были одна и та же Иоанна, и, вместо легенды, по которой Иоанна освободила Орлеан, взята была в плен англичанами и сожжена ими как колдунья, не благоразумнее ли предпочитать, что она честно вышла замуж и обзавелась хозяйством в Меце, как всякая простая гражданка?

Но критика чувствует себя на своем месте особливо тогда, когда она оценивает правдоподобие повествований и документов, в то самое время когда она подвергается наиболее опасности сбиться с пути. Конечно никак не следует, чтобы она сдалась первому встречному; необходимо, чтобы она с достоинством исправляла свое учительное звание. Но злоупотребление так искусительно! – Так приятно рубить мечем! Уверяют, что жизнь  еще удивительнее нежели роман. Неправдоподобное часто близко к истине, если даже не сама истина. Не мешало бы современной науке иметь несколько более скромности. Граф  Бовуар, в одном из прекрасных своих сочинений, говорит об одной стране, в которой на деревьях есть листья, но они не дают тени, в которой самка казоара (жар птица) кладет яйца, а самец высиживает их, крылья же у них без перьев, – в которой растут вишни с косточками снаружи, – в которой у людей нет другого кармана кроме впадины под мышкой и толстой кучки волос на голове, между тем как некоторые животные наделены природными карманами, – говорит о стране, в которой камни встречаются только по берегам ручьев, – в которой можно проехать верст сто не встречая ни одного булыжного камня ¹⁰. Предположим, что критик будущего времени, две тысячи лет спустя, нашел бы некоторые отрывочные сведения, относящиеся до знаменитого филантропа Пибоди он  увидел бы, что в один и тот же день, в Лондоне, англиканский епископ этого города, и диссидентский пастор Нюман Голл произнесли надгробное слово Пибоди и причисляли его к лику святых. Он станет  утверждать, что покойный был похоронен в Лондоне в Уэстминстерском аббатстве, и также в Денвере, в Соединенных Американских Штатах. Он станет удивляться скудости известий об его жизни, собранных его соотечественниками. – Кто же такой был этот Пибоди? Было ли составлено его жизнеописание? Кто встречал его в обществах? Кто показывал дом, в котором он жил, а в деловой части города кто показывал контору, в которой он приобрел такое царское состояние? Ничего не известно о семействе его, ни об его образе жизни; некоторые говорили, что он занимал скромный домик и избегал общества своих соседей. Утверждали так, что бренные его останки перевезены из Англии в Америку на корабле, на котором построена была башня, – все это поэтические прикрасы, придуманные народным воображением, между тем как на самом деле он, вероятно, похоронен был у подножия башни, названной башенкой, служившей колокольней какой-нибудь приходской церкви, – был ли он даже англичанин или американец и этого нельзя привести в ясность ¹¹. – Между тем я вижу, я слышу этого будущего критика, как он с презрительным тоном ставит в число бабьих сказок все эти данные предания. – Факты, анекдоты, названия местностей, имена людей, время, все, по-видимому, неправдоподобно, но можно ли из этого заключить, что все это действительно неправдоподобно? Критика заблуждается также легко, обличая факты или предания в открытой ей ошибке или подлоге. Конечно ее обязанность беспощадно выставлять подлог, или даже вероятность подлога, но она должна помнить, что вероятность или наружность бывает обманчива, и что мы сами себя обманываем, принимая факты за наружность, а наружность за факты. Легко заключать по ошибке в подробности ошибку в целом, от частного перейти к общему духу , отдельные личности выставлять представителями масс, и мнение одного какого-нибудь лица смешивать с общественным мнением. – Настоящее время не бедно фокусниками, которые играют фактами и располагают зеркала свои так, чтобы увеличить или уменьшить исторические черты, или дать им вид по своему усмотрению. Истинный историк есть настоящей судия; он человек правды, но не все суть историки; и не все заботятся быть истинными историками. Дух партии скрашивает факты, или извращает суждение и критический смысл. Опрометчивые или крайние заключения и выводы, общие приговоры – вот в чем опасность. – В Женеве, например, полагали, что так  называемый женевский пост установлен в память Варфоломеевской ночи; это несправедливо, но следует ли торопиться заключать из этого, что в 1572 году, при вести о гнусном замысле, в Женеве не было никакого поста? А касательно самой Варфоломеевской ночи возможно, что найдутся ошибки в рассказах о ней, но историк, который сознает свое достоинство, будет ли в праве из-за этого побуждения смягчать черноту этого преступления, а римская церковь будет ли в  праве утверждать, что избиение протестантов было только предупредительной мерой, вызванной заговорами этих жалких людей? А это в свою очередь докажет ли, что в Риме не была выбита медаль в память резни еретиков? Скажем ли мы, что Людовик XVII и Наполеон II были не что иное как мифы потому, что мы не находим ни одной бумаги подписанной ими, и что в летописях Франции нет места для их царствования? Или, наоборот, если какой-нибудь ярый сторонник права «Божиею милостию» притворился бы, что не знает междуцарствия от 1791 по 1814 год, и стал бы рассказывать нам чистосердечно происшествия из царствования Людовика XVII и Людовика XVIII, заключающиеся в этом промежутке времени, то назовем ли мы эти рассказы вымышленными потому, что рассказ этот составлен в нашем вкусе? Ошибки графа Паликао, фантастические депеши этого же министра и Гамбетты докажут ли нам, что в 1870 и в 1871 годах не было никаких кровопролитных сражений во Франции? – Нет, мы слишком близки к этим событиям, чтобы нас можно было обмануть, или чтобы мы сами могли обманываться. Примем же ту же осторожность, обсуживая прошедшее, чтобы ошибки не предубеждали нас против истины, чтобы апокрифические подробности не закрывали пред нами действительности целого.

Из этого следует, что, при разборе исторического материала, есть средство держаться средины между решимостью отвергать все, и решимостью принимать все. Можно достигать только известной меры вероятности, но вероятность может возвыситься до такой степени, что становится достоверностью. В настоящем сочинении мы имеем в виду доказывать не столько божественность христианской религии, сколько истинность, историческую истинность тех событий, на которых она зиждется, именно то, что правдоподобие этих событий здесь достигает таких размеров, что ум, любящий историческую истину, принужден сдаться пред ними. Дело касается истории, а не догматики. При всем том мы повторим с одним тонким критиком, что «это не такой только вопрос, который можно порешить запасом эрудиции более или менее богатой; это – вопрос, в котором и совесть получает свое значение и в котором ей принадлежит право отвергнуть всякое нововведение, которое не основано на доводах столь же твердых как скала, и столь же ясных как день» ¹².

Не бесполезно изучить предварительно, каким образом обыкновенно сохраняется память о событиях, и как пишется история. Прежде всего образуется на месте, и тотчас же после события, устное предание, передающееся другим; очевидные свидетели, действующие лица, рассказывают о них между собой и рассказывают другим, которые в свою очередь повторяют их, отмечая в них в то же время главные явления, выдающиеся  черты. По мере того как предание удаляется от источника своего, к нему могут примешиваться нечистые черты, но оно может прийти в первобытную свою чистоту, возвратясь к своему источнику; впрочем рассказы и пересказывания, разнящиеся между собой контролируют друг над другом и поверка, которой они время от времени подвергаются, завершается наконец точным сохранением воспоминаний и свидетельств. Конечно, значение этого предания будет различно, смотря по предмету, по времени, по месту, по воспитанию, по складу ума, по числу и качеству свидетелей, смотря по промежутку времени, так что предание, родившееся в уголку земного шара, среди мыслителей мечтательных, покрытое пылью многих тысячелетий, и не поражающего свойства, не будет тяготеть на весах истории так, как другое предание, родившееся в полном свете, во время высокой степени цивилизации и затрагивающее человеческое существо до мозга костей.

Опыт свидетельствует теперь, что в пору великих  жизненных переломов своей истории человечество со страстной силой привязывается к своим преданиям, и закрепляет свои воспоминания в формы, в которых они отвердевают с течением времени. Тогда уже имеют дело с преданиями твердыми, сложившимися, но которые не меньше того все остаются только устными. С этой точки зрения история заслуживает положительного внимания. Трудно представить, к какой невероятной твердости бывает способна память человеческая, когда бывают задеты драгоценнейшие ее интересы, когда дело идет об ее национальной или религиозной славе. Память, так сказать, застывает, предания становятся подобными токам лавы, сохранившими формы текущих рек, и таким образом над ними проходят столетия не изменяя их вида. Народное уважение, иногда даже суеверие замешиваются в дело, и под видом святотатства и национальной измены, не допускают письменного изложения этих исторических памятников. Не следует представлять их себе только в форме летописей, временников, историй, в которые события записаны в известном, научно установленном порядке. Большей частью это суть светские или духовные песни, пословицы, статьи законов, множество поговорок, сложившихся в памяти народа, или высших образованных классов, как в самом надежнейшем архиве ¹³. Таким образом индусы браминского исповедания, в течение веков без записи сохраняли тысячу семнадцать гимнов, составляющих собрание Вед, гимнов, сочиненных тремястами поэтов, живших в промежуток между 1500 и 800 годами до Рождества Христова. – Брамины вытверживали наизусть трудные и мелочные служебные уставы, на изучение которых жрецы и набожные люди посвящали лучшие годы своей жизни. Это обучение происходило изустно; слова и выражения впечатлевались в памяти учащихся от частого их повторения. Такова была ревность хранителей этих священных книг, что малейшие варианты в тексте благоговейно передавались; образовались целые семейства декламаторов, как позже были целые семейства рукописцев; замечались самые  незначительных изменения в ритме. – Философские секты тем же путем устного предания передавали утры или афоризмы, в которых они вкратце излагали свое учение, и эти массы документов записаны были на бумагу только за 400 или за 500 лет до Р. Хр. ¹⁴ У буддистов священные тексты Тройной корзины (Питакаттайя-Пали, Pitakattaya-Pali) и правоверное толкование Аттаката (Attakata) сохранялись изустно в течение от трех до четырехсот лет даже до 89 года пред Р. Христовым ¹⁵.

Ученики Зороастра персы, в начале, тоже не имели другого способа передавать учение своего учителя и сложные обряды общественного богослужения ¹⁶. «У древних греков и римлян существовало устное предание, сохранявшееся жителями известного города, не смутное и безразличное как наши предания, но дорогое для городов, которое не изменялось по прихоти воображения, и которого никто не волен был изменить потому, что оно составляло часть богослужения, и состояло из сказаний и песен повторявшихся из года в год, во время их религиозных праздников. В этих священных и неизменных гимнах сохранялись воспоминания, а чрез них постоянно оживлялось предание» ¹⁷. В продолжение многих генераций законы не были писанные; они передавались от отца к сыну вместе с верованием и с формой молитвы. Аристотель говорит, что прежде нежели законы были записаны, они пелись. Римляне называли их стихами (carmina), греки же песнями (νόμοι). Эти древние стихи оставались неизменными текстами; переменить в них  букву, переставить слово, отступить от ритма пения, это значило бы нарушить самый закон, с изменением священной формы, в которой он дан был людям. Закон уподоблялся молитве, которая могла быть приятна божеству только под условием, чтобы она была читана так, как она есть, и которая становилась нечестивой, коль скоро в ней хотя одно слово изменялось ¹⁸. Известно, что творения Гомеровы долгое время пелись то в том, то в другом городе, и что религия принимала под свое покровительство эти произведения искусства, в которых судьбы народа смешивались с его верованиями и с похождениями его богов.

Память играла не менее важную роль в еврейских училищах. С первых лет возраста, детей приучали выучивать наизусть толкование закона. Секта фарисеев не допускала даже, чтобы устное предание ¹⁹ записывалось, потому ли, что она хотела сохранить за собой монополию науки, или потому что они опасались, чтобы ошибки переписчиков, или намеренное искажение текста не подали повода к новым расколам. Огромные и беспорядочные массы толкований, речи и сказания, составляющие еврейский талмуд, достигли до III века на утлой ладье устного предания, не опрокинув ее. Талмуд передает речи, мнения, суждения важнейших из еврейских книжников о разного рода предметах, начиная от Симеона праведного, жившего за 180 лет до Р. Хр. до раввина Иoce (Iosé), жившего в VI веке христианского счисления. Эти речи переданы с самой мелочной  точностью, и можно угадать время, в которое процветал известный раввин по одной формуле, под которой он приводит места из Свящ. Писания ²⁰.

Аравитяне, эти единокровные братья евреев, подобно им, пользовались памятью, и этим средством из века в век сохранили множество воспоминаний, которые образованные народы сохраняют записанными. Посему очень возможно, что речи Магомета, спустя только известное время, лет чрез 10–15 после произнесения их, были записаны, хотя Barthelemy St. Hilaire противного мнения ²¹. Г.Вейль полагает, что Коран не был подвержен значительным изменениям потому, что в то время когда он был составлен многие мусульмане сохраняли его еще в памяти ²².

Вообще свободное слово, живая речь учителя, профессора, имеет такую прелесть, такое обаяние, которых книги никогда не заменят. Даже в наше время высокой цивилизации, мы не считаем возможным обойтись без устного обучения. И многочисленные студенты, которые теснятся на скамьях европейских университетов больше, нежели в богатых при них библиотеках, подтверждают ту прелесть, которую устное изложение во все времена производило на людей всех сословий – даже образованнейших. Несмотря на часто неоспоримое превосходство по содержанию печатных проповедей, они не заменили еще проповедника, и писанное драматическое сочинение не сделало еще лишними актеров, и те, которые не читали бы у себя дома трагедии Корнеля или Расина, и которые не удержали бы у себя в памяти ни одного стиха из них по прочтении, с истинным наслаждением будут присутствовать при представлении на театре какого-нибудь из сих образцовых произведений, а возвращаясь домой будут повторять им особливо понравившийся стих. Если подобные действия происходят и в наше время и на наших глазах, то какое значение должно было иметь устное предание для древних народов, когда оно было хранилищем всего – для них драгоценнейшего и священнейшего – их верований, их законов, их молитв, их истории?

При всем этом повсюду ощущалась потребность принять неотложные предосторожности против неизбежных случайностей, каковы введение вариантов, исчезновение текста при великих народных бедствиях, внезапная смерть одного или вместе нескольких главных их хранителей. Посему письменное предание пришло на помощь устному, но не вытеснило его; оно скорее послужило контролем для последнего, для более прочного его утверждения. Начали с надписей на памятниках, на медалях, затем занялись копиями манускриптов текста; во многих местах довольствовались копиями; рукописи не легко размножались – они показывались на свет с какой-то благоговейной  медленностью; им воздавалось известное священное почитание; их укрывали от взоров толпы, и эти документы только со временем входили в общее обращение, а сбивчивость письмен, трудность в чтении их долгое время заставляли общество предпочитать им живое слово своих учителей, жрецов или ученых. Священные книги стали в общем употреблении у греков, у римлян и этрусков. Служебники были написаны иногда на деревянных дощечках, а иногда на полотне. Афиняне свои богослужебные обряды, дабы сделать их неизменными, вырезывали на медных досках. Рим имеет свои первосвященнические книги, свои авгурские книги, свою книгу обрядов и свой сборник indigitamenta. Не было ни одного города, который не имел бы собрания древних гимнов в честь их богов… Эти книги и эти песни, составленные жрецами, были сохраняемы римлянами с величайшим тщанием, и их никогда не показывали иностранцам. Для большей предосторожности их укрывали даже от взоров собственных своих сограждан... История для древних народов имела гораздо большую важность нежели для нас потому, что в прошедшем города находили как все мотивы так и все правила своей религии… Каждый город имел свою историю, написанную жрецами. Рим имел свои летописи первосвященников; сабинские, самнитские и этрурские жрецы вели подобные же летописи. От греков осталась нам память о священных летописях Афин, Спарты, Дельфов, Наксоса, Тарента... В каждом городе были свои летописи, в которые тщательно заносились события по мере того, как они происходили. В этих священных для них книгах каждая страница была современна событию на ней записанному; не было никакой возможности исказить эти документы. Очень нелегко было и первосвященнику, по мере того как он записывал события, вставить в них заведомо факты несходные с истиной ²³.

В области литературы, которая не была отделена от религии, наблюдался тот же строгий надзор. Оратор афинский Ликург, во время второй войны объявленной Греции Филиппом македонским, испросил у народа афинского повеление, на основании которого трагедии Эсхила, Софокла и Эврипида должны были быть скопированными и сохраненными насчет общественной казны; сверх того городской секретарь, во время представления этих литературных произведений, обязан был следить за ними по рукописи и удостоверяться, чтобы актеры не позволяли себе никаких изменений в тексте ²⁴.

Неужели же это уважение к тексту было меньшее у евреев, у которых национальная история и история религиозная сливались в одно? Очевидно, что уже во время Иисуса Христа, и апостолов к букве закона имели почти суеверное благоговение ²⁵. Тогда уже существовали предания древних – род толкований, устанавливавших до мельчайших подробностей образ жизни евреев – гражданский и религиозный, которые не накопились бы при тексте, если бы он уже с давнего времени не приобрел благоговения к нему народа. Толчок в этом смысле уже был дан; составители Талмуда уже в I и во II веках по Р. Хр. начали строить огромное свое здание объяснений и бессмысленных трудов относительно Ветхого Завета. Принялись считать буквы текста, отмечать первую букву каждой книги, вычислять букву, соответствующую средине Ветхого Завета вообще и каждой из его книг в частности; хвастались тем, что таким образом воздвигли ограду закону ²⁶. Самим документам воздавали известного рода благоговение, опасались предавать их нескромным взорам иностранцев. В наше еще время в Самарии предъявляют верным для целования самарийскую рукопись Пятокнижия, и то еще только ночью, с большими формальностями, таинственно, опасаясь осквернения, когда развертывают пред европейскими посетителями драгоценную рукопись ²⁷.

Редкий пример уважения восточных народов к преданию писанному встречается в истории магометанства. Спустя лет двадцать по смерти пророка, калиф Отман повелел составить на чистейшем мекском диалекте новое издание Корана. Списки или копии этого издания долженствовавшего остаться впредь неизменными, посланы были в главные города империи. «Издание Отмана, говорит Уильям Мюир (Willam Muir), переходя из

рук в руки, дошло до нашего времени без изменений; его так тщательно охраняли, что нет важных вариантов… в бесчисленных списках, обращающихся в обширных областях ислама. Всегда существовал только один Коран для всех  непримиримых партий, возникших по убиении Отмана; и это единодушное употребление издания, принятого всеми до нашего времени, есть одно из неопровержимых доказательств верности текста, которым мы владеем» ²⁸.

Сказанное нами об устном предании прилагается также и к письменному преданию. Не всякое предание потому только уже, что оно письменное, есть правдивое: между преданиями есть весьма важные различия; для оценки их достоинства необходимо обращать внимание на ту среду, в которой они составились, на содержание их и на влияние, которое они оставили на нравы. Критика не преклоняется, и не может преклоняться пред какой-нибудь простой рукописью. Мы ограничиваемся исследованием, какое ручательство в верности представляют нам религиозные предания древних времен. История для древности есть святое дело, – это сила, это также слабость предания. Личное расположение духа историков, прихоть лица ни малейше не участвуют в составлении ее, народы сами стоят на страже святилища.

Устное первоначальное предание и предание записанное, объединяясь, производят третий род предания, может быть вернейший всех. Это записки или мемуары, усвоившие себе содержание письменных источников, которые таким образом увековечивают память как о самих источниках так и о событиях, несмотря на утрату или исчезновение документов; где недостает последних, там они заменяют их отсутствие. Далее это суть живые поэмы, живые истории, живые библии, для обладания ими не нужны высшие  способности, – достаточно одной обширной памяти. Их образовали книги, а потом они сами становятся книгами, только не писанными; с ними справляются также точно, как бы справлялись бы с писанными текстами; их цитуют как самые книги. Такие явления  становятся редкими в наших цивилизованных странах, где масса человеческого знания составляет уже тяжелый груз, но не то было в отдаленные времена, или у народов, посвящавших себя изучению какого-нибудь одного предмета. Приводят в пример евреев, знавших наизусть большую часть Талмуда. Христианские первых веков мученики облегчали скуку заключений своих в темницы, читая наизусть священные книги. У римлян были в обычае публичные чтения, и не один слушатель выходил с знанием наизусть статей или книг таким образом читаемых. Во время императора Августа постоянно производились чтения вслух в публичных местах, на форуме, в театре, в банях, в наемных помещениях, в присутствии многочисленных слушателей ²⁹. Многие из сподвижников Магомета, которые назывались чтецами или носителями Корана, знали его наизусть потому ли, что нарочно выучивали его, или потому, что часто слышали его из уст этого пророка ³⁰. Дети, в наших училищах, выучивают таким образом наизусть басни и песни прежде, нежели научаются читать, и пересказывают их родителям своим или товарищам, которые, в свою очередь, затверживают их. Наше религиозное воспитание происходило таким же образом; первые сведения из священной истории мы почерпнули из устного предания; печатная книга явилась позже. Может быть никто из нас не выучил молитвы Господней «Отче наш» по катехизису. Читатели наши, знающие наизусть молитвы, читаемые при общественном богослужении в церквах, удержали их в памяти потому, что внимательно слушали их, а не потому, что учили их по служебнику. – Нередко можно встретить престарелых людей, которые, не умевши никогда сами читать, перечитывают с удивительной уверенностью и беглостью многие молитвы и псалмы, оставшиеся у них с детства в памяти; но во всех этих случаях и для облегчения памяти  необходимо, чтобы было возбуждено внимание. Сердце и совесть служат драгоценными помощниками, и производят магические действия; поэтому-то никакие впечатления не глубже тех, которые относятся до религии. Смотря по слушателям, по их потребностям, по их возбудительности и способностям малейшие подробности хорошо рассказанного  события отражаются неизгладимыми чертами, и недлинные речи впечатлеваются в памяти слово в слово, выражение в выражение. Равнодушие охлаждает, парализует и убивает, тогда как радость, восторженность, надежда, любовь воодушевляют, оживляют и впечатлевают события и образы.

Верность предания зависит от времени, от места и от образованности известного народа. Время, к которому относится исследование нашего предмета есть век императора Августа и его преемников. Человечество редко переживало век просвещения, который мог бы с ним равняться. Непредвзятые историки, один пред другим, согласно описывают нам это время, т. е. царствования Августа и Тиверия с одной стороны, и во 2 веке царствования Траяна, Адриана, Антонина благочестивого и Марка Аврелия, как благословенные времена мира и относительного благоденствия. Правда, с одного конца до другого в огромной римской империи одна воля повелевала бесчисленными народностями; но при императорах покровителях просвещения или философах суровость правления смягчалась уважаемой совестливостью и мудрыми правилами властителей. Подвластных не грабили, областей не облагали поборами; напротив того, уважали их обычаи, принимали их богов, старались щадить их народную гордость, назначая в покоренные области царей или тетрархов (четверовластников), по их выбору. Сословию  жрецов оставляли знатную часть их преимуществ и управления. Это было время, в которое римское право полагало разумные основания общественному строю. Во всех отраслях человеческого знания обнаруживалось сильное желание изучения, успеха. Размножались училища всех родов. В азийских провинциях, Тарс в Киликии, между другими, славился как город, имевший множество учебных заведений и наибольшее число учащихся; ему, вероятно, не уступала в Сирии Антиохия, которую Цицерон называл городом, обиловавшим мужами высшего образования и отличавшимся преподаванием свободных наук, а также и город Смирна, упоминаемый по крайней мере с этим именем во 2 веке по Р. Хр. – Но городами, превосходившими в этом отношении все остальные, были: Рим, Афины, Александрия, в школы которых, со всего света, стекались молодые люди, жаждавшие образования ³¹. В то время науки встречали живое соревнование; они пользовались уважением в высших кругах общества. Август стяжал имя покровителя художеств и поэзии. Адриан и Марк Аврелий, увенчанные императорской короной, искали утешения в философии.

Литературное движение того времени превосходит все то, что мы вообразить можем. Великие имена историков Светония, Тацита, Плиния, Плутарха, Диона Кассия служат только для того, чтобы напомнить нам лучших писателей того времени, занимавшихся историческими исследованиями. Лукиан страсть греков писать историю сравнивает с повальной болезнью абдеритян, очень походившей на безумие. В Греции, более трехсот историков составили описание марафонской бытвы ³². Плавт в одном месте говорит, что писатели понимали дело не слегка; они не считали себя достаточно сведущими, чтобы писать историю, если они сами не путешествовали в тех странах, о которых они намеревались говорить. Поливий, Саллюстий, Диодор Сицилийский, подобно как в наше время Тьерри, Прескотты, Тьеры, Мотлеи, Кирки, Ранке посетили места, ознаменованные великими событиями ³³. Варрон написал сочинение, содержащее жизнеописания семисот знаменитых мужей ³⁴. События дня вызывали множество статей, брошюр, случайных стихотворений ³⁵; они появлялись тысячами экземпляров и расходились по всей империи. Распространение книг почти равнялось существующему при книгопечатании в наше время ³⁶. В царствование Августа продажа книг производилась под его покровительством, и они рассылались в подвластные ему земли. Книги продавались недорого. Сочинение Марциала в 14 печатных страниц стоило не более 30 коп., хотя и сам автор находил, что это было дорого ³⁷. Копии с книг снимались невольниками, с сокращениями ³⁸. Часто они списывали поспешно и небрежно ³⁹. Цена книг зависела также от качества материала, на котором списывалась копия; обыкновенно в употреблении был папирус. Письмо на пергаменте было дороже; в таком случае писали на обеих сторонах, а иногда на выскобленном тексте ⁴⁰. Часто роскошные на пергаменте  издания были украшаемы портретами авторов; врач Галлиен белизне пергамента приписывает глазные болезни, от которых страдали его клиенты ⁴¹.

На востоке главными пунктами для продажи книг были Александрия и Пергам ⁴². На западе все стекалось в Рим ⁴³, однако же Коринф был богат книгами, выставлявшимися напоказ на улицах, и под портиками ⁴⁴. Плиний младший, в одном из своих писем, выражает удивление свое и радость, узнав, что в Лионе, есть книгопродавцы, и что там продаются книги ⁴⁵. В некоторых местах общественные библиотеки существовали уже с давнего времени. Таким образом Карфаген имел очень богатую библиотеку; после разорения его, книги из нее были распределены между разными африканскими владетелями, римскими союзниками ⁴⁶. Овладев Афинами, Сулла приказал перевезти в Рим библиотеку Апелликона ⁴⁷; однако же книжная торговля развилась только тогда, когда в больших городах Римской империи составились значительные библиотеки. В Риме первую общественную библиотеку завел Азиниус Поллио; потом явились библиотеки Палатинская, основанная Августом, Тивериева, Веспасианова, Домицианова и знаменитая, обязанная щедротам императора Траяна своим существованием, Ульпианская библиотека. В самом Риме число их восходило до 28-ми, не говоря о частных библиотеках ⁴⁸, каковы: библиотека Эпафродита грамматика, в которой считалось тридцать две тысячи томов, и позже библиотека наставника молодого Гордиана Саммониуса Севера, состоявшая из шестидесяти двух тысяч томов ⁴⁹. Эти учреждения представляли любителям все удобства, все приятности знаменитейших новейших библиотек; они украшены были разными бюстами и портретами, и читатели проводили в них время самым приятным образом. Что касается до частностей, то надобно читать особенное описание с каким наслаждением ученые и философы проводили свое время в александрийском музеуме; это великолепное учреждение, сверх других помещений, заключало две библиотеки, число томов в которых восходило до семисот тысяч ⁵⁰.

Посему книги, документы, разные письменные источники находились всегда в распоряжении историков Августова века и следующего; кроме того, они могли добывать нужные для них сведения в архивах городов и корпораций. Мы упоминали уже выше о той тщательной заботливости, с которой древние города Греции и Рима сохраняли свои летописи. В Вавилоне и Мидии, под названием библиотек, существовали архивы, в которых сохранялись постановления или указы древних царей ⁵¹. В разных финикийских городах равномерно находились богатые архивы и верные, заботливо сохраняемые, летописи с древнейших времен ⁵², в Халдее тоже ⁵³, а Египет не перестает доставлять разного рода доказательства и даже самый папирус, свидетельствующий о том тщании, которое прилагалось некогда при издании египетских летописей ⁵⁴. Знаменитый Синезиус (Sinesius), епископ Птолемаидский в Ливии, говорит, что родословная его от отца к сыну до его отца, и даже до него самого, записана в общественных регистрах города Киринеи, восходя за тысячу сто лет до Р. Хр. ⁵⁵. Когда спустя около ста лет после Р. Хр. путешественник Павзаний, во время Адриана, проезжал Грецию, то жрецы каждого города рассказывали ему старинные местные истории, которые они почерпнули из своих летописей ⁵⁶. Римская республика развила в высокой степени вкус, свойственный духу латинскому, к точности, к мелочным обозначениям, к статистическим данным, к административным отчетам. Установляемые законы вырезывались на бронзовых досках. В самом Риме обозначали название племени, которое прежде других подавало голос в народных собраниях и имя члена племени, который первый подавал в них голос ⁵⁷. Правители или губернаторы областей, назначавшиеся на один год, по возвращении своем представляли отчеты, один экземпляр которых передавался в римское казначейство, а два другие экземпляра отдавали на хранение в управления областей ⁵⁸. Когда в 62 или в 63 году до Р. Хр. посуда и драгоценности Митридатовы найдены были в Талауре (Talaura), то им составлена была точная опись ⁵⁹. Мимоходом скажем, что Митридат, этот царь Понта в Малой Азии, оставил после себя также рукописи на греческом языке, переведенные потом на латинский язык отпущенником Помпеевым Леннеем (Lennaeus) ⁶⁰. На другом конце римских владений, Кесарь около того же времени, в лагере Гельветов нашел свитки на греческом языке, в которых записано было количество людей способных к военной службе с отдельными листами о числе детей, женщин и стариков ⁶¹; следовательно собирание статистических сведений было в обычае и вне пределов римских владений, а язык греческий простирал свое влияние от пределов Азии до пределов Германии. Под управлением императоров централизация все возрастала; сеть римского управления становилась все уже. В провинциях, сверх актов городских дум, сохранялись акты проконсулов (gesta proconsularia), акты губернаторов (gesta praefectoria), акты судебные (gesta praesidialia), акты судей (gesta judicum, acta judicialia, ύπομνήματα), гражданские акты (acta civilia) ⁶². Планы всех  имений, кадастры хранились в императорском Sanctuario tabulario, а копии с них были оставляемы в архивах того города или того округа, где находились поместья ⁶³. Постоянно производились переписи то генеральные, то частные с той ли целью, чтобы знать количество народонаселения, или чтобы поверять распределение податей ⁶⁴. Древние знали также употребление официального журнала; римские acta diurna, как наши общественные ведомости, сообщали заграничные известия, и отмечали разные происшествия, которыми интересовались многочисленные их читатели ⁶⁵. Во время республики Марий воздвиг храм чести и храбрости для прославления победы своей над Кимврами ⁶⁶. Цицерон разными унижениями добивается назначения ему триумфа за то, что он усмирил какое-то незначительное племя в горах киликийских ⁶⁷. А сколько, когда это стоило того, выбито медалей, воздвигнуто триумфальных арок, высечено на мраморе, вырезано на бронзе или на свинце надписей для воспоминания о прошедшем. – По сказанию Авла Геллия пожар, случившейся в царствование Веспасиана, истребил три тысячи бронзовых досок, хранившихся в Капитолии; на них начертаны были законы, мирные договоры и другие достойнейшие уважения исторические памятники империи. Бронза издерживалась даже на такие акты, которые касались главных и уездных городов. Товарищества, цеховые общества и частные люди сооружали иногда доски или колонны из мрамора или из меди, чтобы увековечить память об их уставах, привилегиях, или приобретениях ⁶⁸. Малейшие подробности начертывались на камнях: в Сен-Прэ (Saine-Ргех), найдена надпись удостоверяющая, что разведение винограда известно было в этой стране во время императоров ⁶⁹. Из столицы, за плату, корреспонденты рассылали в провинции вести о том, что в  ней происходило.

В Риме храмы Аполлона и Весты были назначены для хранения архивов. Храм Сатурна был общественным складом государственных доходов и грамот. В Капитолии сохранялись казна эдилов и бронзовые доски, на которых были начертаны мирные договоры. Храм свободы или, по мнению других, храм нимф имел то же назначение. Храм Юноны, по словам Тита Ливия, служил библиотекой для книг из полотна, в которых велись летописи первосвященников, история республики, и имена должностных лиц каждого года. Различные присутственные места и палаты, заведовавшие управлением дел республики и империи, каждое учреждение имело свой отдельный архив. Римские  императоры имели также хранилища хартий, находившиеся при их особах, и более известные под названием  дворцовых и священных архивов. Таких архивов было четыре; они различались между собой сколько по свойству дел, столько же и по лицам заведовавшим ими ⁷⁰.

Впечатление, производимое рассказами того времени о путешествиях, никак не позволяет думать, что путешествия сухим путем, в первые века христианства, были более редки, нежели в XIX столетии до введения железных дорог ⁷¹. В течение шести дней можно было проехать тысячу сто километров (около 1,100 верст) расстояния между Антиохией и Константинополем ⁷². Юлий Кесарь в 27 дней проехал сухим путем чрез римские владения в Андалузию на самый юг Испании ⁷³. Другой римлянин в 7 дней приехал в Клюнию, находившуюся тоже в Испании; это было в июне 68 года, т. е., спустя 4–5 лет после того, как св. апостол Павел предполагал посетить Испанию ⁷⁴. Путешествия по морю ограничивались почти исключительно весенним и летним временем, и первой  половиной осени. Мореплавание, прерывавшееся с 11-го ноября по 5 марта, возобновлялось в марте ⁷⁵. По словам Плиния старшего из Остии прибывали в Гадес (Кадикс) в 7 дней, в форум Fulii (Frejus) в 3 дня, а в Африку в два дня ⁷⁶. Побуждения к этим передвижениям были многочисленнее и разнообразнее во время римлян, нежели в наше время. Во время Цицерона и республики евреи и сирияне уже наполняли Рим ⁷⁷. Повсюду в провинциях, в прибрежных городах Средиземного моря встречались еврейские колонии, более многочисленные в Александрии, в Киринее, в Коринфе, в Фессалониках, в Филиппах, в Милете, в Ефесе, в Смирне и проч. и пр. ⁷⁸. В книге Деяний св. Апостолов упоминается, что евреи поселялись везде, составляя отдельную национальность, имея известное влияние и возбуждая против себя власти беспокойным своим нравом. В день первой христианской пятидесятницы, на главной площади в Иерусалиме, Апостолов обступило множество евреев, прибывших из колонии, Парфяне и Мидяне, Еламиты, Аравитяне, Киринеяне, Месопотамляне, Критяне, Египтяне, Евреи из Фригии, Понта и Рима ⁷⁹. Однако же Евреи были не единственными купцами этого времени. Один купец из Гиераполиса во Фригии Флавий Зевксис, в случайно сохранившейся надписи, хвастается тем, что он семьдесят два раза ездил в Италию ⁸⁰. Другая надпись, найденная в Туне (Thun), свидетельствует, что один золотых дел мастер из Малой Азии, работал на дом римской колонии в Швейцарии. Греческие живописцы и ваятели проживали в  городах Галлии ⁸¹. Лион, как видно из надписи найденной в одной гостинице (hôtel), был часто посещаем коммерческими путешественниками ⁸². Воинская служба заставляла также солдат и офицеров переселяться с семействами на разные пункты империи. Галлы и германцы были телохранителями Ирода в Иерусалиме ⁸³. Сотник Корнилий проживал с семейством своим в Кесарии ⁸⁴. Легион, называвшийся итальянским, в котором он служил, принадлежал к гарнизону иудейскому. Когда Апостол Павел, после двухгодичного заключения в тюрьме, был препровожден на суд к  Кесарию; то сотник Юлий, служивший  в легионе, носившем название Августова легиона, должен был сопровождать знаменитого узника в Рим ⁸⁵. Пользование минеральными ваннами не в меньшем было обыкновении в древности, как и в наше время. Швейцарский Баден, уже во второй половине 1-го столетия по Р. Хр., был часто посещаем ⁸⁶. Лица, страдавшие грудными болезнями, искали места в теплейших климатах для проживания зимой ⁸⁷, если только им не советовали отдавать предпочтения хвойным лесам, или лечение молоком в летнюю пору на горах. Наконец классические страны Греции, Малой Азии, Италии и Палестины привлекали к себе очень многих посетителей. «Город Афины, говорит Аттик, радует меня воспоминанием о его великих мужах, приводя мне на память место, где они жили, где имели обыкновение сидеть, или, разговаривая, прогуливаться, равно как могилы их, вид которых равно интересует меня» ⁸⁸. Язык греческий, после завоеваний Александра Македонского, ставший господствующим языком на Востоке, утвердился и на Западе, и в предопределениях Промысла, казалось, назначен был для того, чтобы пронести свет истины христианской до пределов огромной империи Римской. На греческом языке составлялись официальные акты в Малой Азии; на греческом языке продолжали производиться коммерческие сделки и политические трактаты со всеми восточными странами со включением Индии и Китая ⁸⁹. По сему позволительно утверждать, что, если, в минувшем быте человечества, когда-либо существовала собственно историческая эпоха, то это та самая, в сердце которой ставит нас избранный нами предмет.

Скудость памятников, которыми мы располагаем, находящихся в настоящее время, составляет жалкий контраст с обилием их в первые два века по Р. Хр. – Сожалеют о сих счастливых временах, завидуют современникам столь многих классических и первых христианских писателей; но страсти людские, их рвение к истреблению, не щадят памятников мысли человеческой. Десять первых гонений римских императоров на христиан не раз были направлены против литературы их, а не только против их лиц. Назначены были чиновники, которым поручалось отбирать у христиан их священные книги ⁹⁰. Потом появились полчища варварских народов Готов, Гуннов, Вандалов, Парфян, Арабов с их Алариками, их Аттилами, их Омарами – все они ринулись на населеннейшие и на самые цветущие области империи Римской, предавая все огню и мечу. Книгохранилища погибли в пламени, церкви и монастыри были разрушены и разграблены; торговые города опустошены; гавани их обмелели, храмы пали в развалинах, и арены заросли травой. Господство меча заступило место господства наук, и мрак средних веков не замедлил накинуть на прекраснейшие страны Европы и Азии свой траурный покров. В свою очередь невежество пришло на помощь грубой силе. Не знали больше ничего, не учились больше ничему, не читали больше ничего, не интересовались ничем, не подозревали важности редких памятников, избегнувших действия огня. Не теперь ли, еще только в мае 1844 года, Тишендорф имел неожиданное счастье в монастыре, на Синайской горе, спасти от сожжения корзину с рукописями, в числе которых находилась рукопись Нового Завета? За несколько дней пред тем бросили в огонь две корзины с изъеденными временем бумагами, и в глазах невежественных монахов не имевшими никакой цены ⁹¹. Светская литература не меньше страдала от подобных действий вандализма, как и священная. У нас нет теперь записок диктатора Суллы ⁹²; сохранились только некоторые отрывки пяти книг пространной истории Саллюстия, часть только сочинений Юлия Кесаря, из сорока – только пятнадцать книг истории Диодора Сицилийского. Из пятисот сочинений Варрона не осталось почти ничего. Для нас потеряны три четверти исторических сочинений Тита Ливия, часть сочинений Светония и большая часть летописей Тацита; от текста последних остался только один древний манускрипт. – Половина истории Диона Кассия, жившего спустя сто лет после Тацита, потеряна. Евреи, кажется, с исключительным счастьем  сохранили произведения своей национальной литературы, сколько то можно заключать по гораздо значительнейшим и более полным остаткам сочинений философа Филона и историка Иосифа Флавия. Если мы наконец присоединим к этому последнего, страшнейшего и ненасытнейшего из всех врага – время, то мы поймем, что нет ни одного исторического предания более верного и более засвидетельствованного в нашем XIX веке, как евангельское предание. Время от времени ученые исследователи выкапывают в библиотеках, и под стершимися текстами открывают отрывки потерянных сочинений, и каждое из этих открытий подтверждает принимаемое предание, и дает какое-нибудь новое доказательство в защиту его. Philosophoumena Остийского епископа Ипполита, проливая больший свет на историю ересей в I-м и во II-м веке, выставляют на свет достоверность и древность священных памятников ⁹³. Один немецкий ученый Дрессель (Dressel) отыскал греческий подлинник части бесед Климента (Homelies Clementines) христианского сочинения конца II-го века и тем  опроверг некоторые смелые гипотезы критической школы ⁹⁴. Тишендорф, с своей стороны, дал нам начало послания Варнавы на греческом языке, и этот драгоценный отрывок заключает в себе древнейшее свидетельство существования наших четырех евангелий ⁹⁵. Найденная недавно надпись, относящаяся до четверовластника Авилинеи Лисания, позволила разъяснить одно темное место евангельской истории ⁹⁶. Кто может отвечать что хранит для нас будущее? Если бы мы, например, имели в своих руках творение Папия, находившееся еще в 1218 году в собрании Нимских (de Nimes) рукописей, то, вероятно, мы заставили бы замолчать другие нападки критики ⁹⁷.

Не станем требовать от истории больше того, что она может нам дать. Обстоятельства, чрез которые перешло к нам евангельское предание, ни исключительны, ни странны. Можно быть уверенным, что чрез тысячу шестьсот лет, в 3473 году, потомки  наши будут крайне затруднены объяснением факта, подобного акту отменения Нантского эдикта, совершившемуся во Франции в 1685 году. Парижское городовое управление не обязано ли восстановить теперь свои метрические записи с 1535 по 1862 год? Уверены ли мы, что новые вторжения варваров извне или изнутри, что новые полчища Готов, Гуннов и Вандалов не предадут огню европейские библиотеки и не разрушат памятников Европы? Впрочем, если бы даже рука человека не вмешивалась в это, что станется чрез тысячу шестьсот лет с этими книгами, напечатанными большей частью на дурной бумаге и слепыми чернилами? – А рукописи наши? переживут ли повреждение от времени? Можно ли представить себе громаду документов, имеющих накопиться с веками, количество которых сделает почти необходимым вмешательство какого-нибудь нового Омара? – Возьмем в пример Общество чтения (Société de lecture) в Женеве, накопившее в течение пятидесятилетнего своего существования 60000 томов книг. Чрез 1600 лет оно может собрать тридцать два раза 60000 томов т. е. 1920000 томов, для помещения которых вместо одного, потребовалось бы 16 домов. – Как бы то ни было, а нельзя не придти к мысли, что Готы и Вандалы будущего времени могут оказать услугу человечеству ⁹⁸. Самые языки немецкий, английский, французский станут конечно мертвыми, – менее известными, и менее употребляемыми, нежели греческий и латинский – эти языки Нового Завета и церкви, которые, значительной частью бессмертия своего, обязаны тому славному употреблению, для которого они послужили. С трудом только может быть будут разбирать наши книги и наши рукописи; шрифт может измениться, может быть и книг не будут более печатать, а будут издавать их в свет посредством какого-нибудь фотографического процесса, и этот новый процесс не приведет ли к изобретению какой-нибудь особенной азбуки?.. Но эти затруднения, которые могут остановить, привести в отчаяние наших потомков, нас не останавливают, когда дело идет о том, чтобы рассказать  события 1685 года. Мы отдалены от них только на 193 года, у нас в руках богатые средства, множество статей, воспоминаний, преданий, и мы владеем полной возможностью с совершенной точностью написать историю этого злополучного года. Потомки наши 3473 года были бы слишком взыскательны, если бы за недостатком источников, не приняли писанных свидетельств, которые мы оставляем им в наследство... Между тем относительно источников о жизни Иисуса Христа и Его церкви, которые рассказали бы происхождение христианства от 50 года до 200 года нашего летосчисления, мы находимся в совершенно одинаковом положении с положением наших потомков 3473 года касательно источников отменения Нантского эдикта и убежища (Refuge). На семнадцати вековом отдалении от событий, у нас нет так же всех достоверных бумаг, ни всех первобытных документов; у нас нет полных летописей первобытных церквей, но мы имеем многочисленные и неоспоримые свидетельства современников Иисуса Христа и преемников учеников Его – Апостолов. Эти условия не удовлетворительны ли, не удовлетворительнейшие ли тех, о которых мы в настоящих обстоятельствах смели бы думать?.. Или мы готовы отвергнуть все прошедшее и объявить, что история есть дело невозможное?.. Не думаю. – Я достаточно уже говорил о том, что эпоха, которой мы намерены заняться не из тех, которая смущала бы или уничтожала проницательность историка. Каковы бы ни были встречающееся в ней пробелы, и упорное молчание, которое она хранит на многие наши вопросы и на наши исследования, эта эпоха заслуживает наше доверие и возбуждает наше внимание.

I. Предмет первобытного христианского предания. Разные роды свидетельств, повествования, сочинения. Количество и качество свидетелей в первые семьдесят лет церкви. Свидетели и очевидцы жизни И.Христа. Апостол Павел; сподвижники и ученики Апостолов.

II. Разные виды предания: по свидетельству Апостолов Петра, Павла, Иоанна; по свидетельству церквей – иерусалимской, римской, ефесской. Великое значение епископских списков, сохраненных Евсевием. Авторитет этого историка.

III. Первые официальные документы. Написание первых трех Евангелий.

IV. Появление гностических ересей. Евангелие от Иоанна направленное против них. Древность этих ересей.

V. Прочность первобытного христианского предания. Согласие между Апостолами во всем, за исключением некоторых пунктов, касающихся закона Моисеева. Согласие между Апостолами Петром, Павлом и Иоанном. Единство веры в апостольской церкви, доказываемое: 1) принятием одного общего основания; 2) соединением четырех Евангелий в одной книге. Происхождение четырех Евангелий от Апостолов.

VI. Появление апокрифических книг. Разные роды апокрифических сочинений и крайность исторической критики в отношении к ним. Апокрифические евангелия большей частью еретического происхождения. Евангелие египтян. Евангелие евреев. Евангелие Апостола Петра. Апокрифы суть подделки канонических Евангелий. Живучесть апостольского предания.

VII. Светские свидетельства из I-го века, касающиеся И.Христа. Иосиф Флавий. Молчание светской истории. Причины того.

Естественной колыбелью всякого предания должна быть та страна, в которой происходили передаваемые события. Посему колыбели христианского предания должно искать там, где протекла земная жизнь нашего Спасителя – в Галилее и в  Иудее.

Первоначальный предмет предания уже в 56 году Апостол Павел определил в первом послании к Коринфянам: «напоминаю вам, братия, Евангелие, которое я благовествовал вам, которое вы и приняли, в котором и утвердились, которым и спасаетесь, если преподанное удерживаете так, как я благовествовал вам, – если только не тщетно уверовали. Ибо я первоначально преподал вам, что и сам принял, то есть, что Христос умер за грехи наши по писанию, и что Он погребен был, и что воскрес в третий  день по писанию» ⁹⁹. Друг и ученик Апостола Павла ев. Лука во введении своем в книгу Деяний св. Апостолов говорит, что «он первую книгу написал о всем, что Иисус делал, и чему учил от начала до того дня, в который Он вознесся, дав Святым Духом повеление апостолам, которых Он избрал, которым и явил себя живым по страдании своем со многими верными доказательствами в продолжение сорока дней являясь им и говоря о царствии Божием» ¹⁰⁰. Ев. Иоанн в предания вносит новый элемент, именно объяснение засвидетельствованных событий, учение, которое он воспринял от самого Учителя, и которое Св. Дух привел ему на память. Первые стихи его первого послания, признанного большей частью писателей достоверным, показывают нам исторический и созерцательный элементы уже соединенными в мысли апостольской. «О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни, – о том что мы видели и слышали возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами, а наше общение с Отцем и Сыном Его Иисусом Христом» ¹⁰¹.

Сто лет спустя епископ лионский Ириней, в письме своем к Флорину, рассказывает, что учитель его Поликарп передал ему то, что сам слышал из уст Иоанна и других относительно Господа Иисуса Христа, Его чудес и Его учения ¹⁰² . Порядок, в котором он перечисляет сии три предмета предания вполне логичен: Лицо Спасителя занимает первое место; сотворенные им чудеса второе; учение же Его составило третью главу предания.

Сам Господь Иисус Христос постепенно открывал своим ученикам тайны царствия Божия. В нагорной проповеди он начал описанием оснований нравственной и религиозной жизни, и с этой стороны учение свое связал с учением Ветхого Завета; и только спустя некоторое время открыл ученикам своим, что единственно чрез Него возможна для человека свобода от рабства греховного. Свое учение он сообразовал с пониманием слушателей; апостолам преподавал наставления отдельно от народа и из апостолов некоторых особенно приближал Он к Себе. Апостолы, с своей стороны только лист за листом развертывали книгу предания, приспособляя откровения свои к потребностям и умственным способностям своих учеников. «Я не мог говорить с вами, братия, пишет св. апостол Павел к Коринфянам, как с духовными, но как с плотскими, как с младенцами во Христе. Я питал вас молоком, а не твердою пищею, ибо вы были еще не в силах, да и теперь не в силах потому, что вы еще плотские» ¹⁰³. И такого порядка в преподавании священных истин продолжали держаться еще во времена Евсевия; ибо сей знаменитый историк церкви в 315 году, в Тире, в проповеди своей при освящении новой церкви упоминает о существовавшем в то время обычае обучающихся христианской вере наставлять сперва в буквальном познании четырех Евангелий, а потом уже передавать им знание внутреннего смысла евангельского учения ¹⁰⁴.

Первыми проповедниками Евангелия были свидетели – очевидцы. Они были неразлучными спутниками Иисуса Христа, во все время Его открытого служения роду человеческому; непосредственно из уст Его они слышали Его Божественное учение и повествуя о делах Его постоянно ссылаются на то, что видели они собственными очами; приступая к избранию в среду свою нового апостола на место отпадшего Иуды, они выражают желание принять в свое общество такое лицо, которое находилось с ними во все время, когда бывал и обращался с ними Господь Иисус, начиная от крещения Иоаннова до того дня, в который Он вознесся на небо ¹⁰⁵. Апостол Петр называет себя и товарищей своих предызбранными от Бога свидетелями, видевшими то, что И. Христос сделал в Иудейской стране и в Иерусалиме, «которые ели и пили с Ним по воскресении  Его из мертвых» ¹⁰⁶. Евангелист Лука приступил к составлению своего Евангелия только тогда, когда предварительно разузнал у тех которые были с самого начала очевидцами и служителями Слова ¹⁰⁷. Наконец Евангелист Иоанн в послании своем и в Евангелии указывает на себя, как на очевидца тех событий, о которых он повествует, и не смотря на то, что приводит слова И.Христа: «блаженны не видевшие и уверовавшие», выставляет себя таким учеником, который видел собственными глазами и осязал собственными руками. «Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины, и мы видели славу Его, славу как единородного от Отца ¹⁰⁸... Видевший (кровь и воду истекшие из пронзенного ребра Иисусова) засвидетельствовал и истинно его свидетельство; он знает, что говорит истину» ¹⁰⁹.

Кроме Апостолов было много и других очевидцев тех или других событий из земной жизни Иисуса Христа. По всей вероятности, они при всякой беседе друг с другом вспоминали о виденных ими событиях. Не говоря о множестве исцеленных Иисусом Христом, которые уже из одного чувства благодарности не могли не следить за событиями, по крайней мере наиболее важными, из жизни своего благодетеля, достаточно упомянуть о явлении воскресшего Господа более нежели пятистам братий в одно время, о чем свидетельствует Ап. Павел ¹¹⁰. Не могли же они не припоминать этого явления в дружеских беседах между собой, или в своих разговорах с новообращенными. Таким-то образом вполне естественно без предвзятого намерения составилось предание разнообразное по форме и в подробностях, но определенное и точное по существу.

Рано также очевидцы – свидетели заботились о том, чтобы привести в порядок свои воспоминания для собственного ли личного удовлетворения, или для пользы братий менее просвещенных, или для отдаленных церквей. Если же они не сами делали это, то по крайней мере, может быть, под их надзором, по их внушению, по их побуждению новые ученики, принявшие веру христианскую, намечали главные черты жизни, главные наставления Учителя ¹¹¹. Основной догмат апостольского вероучения состоял в том, что Иисус есть Христос, Сын Божий, Мессия, возвещенный законом и пророками ¹¹². Для подтверждения этого догмата, очевидно, требовались факты, факты доказанные, явные, неопровержимые, с помощью которых проповедники Евангелия могли бы рассеять соблазн иудеев и посрамить мудрования еллинов. Бесспорным доказательством божественного посланничества Иисуса Христа было Его воскресение; посему апостолы с особенным усилием стараются убедить своих слушателей в действительности воскресения Христова. Евреям указывают они на пророчества Ветхого Завета о позорной кончине Мессии, и Его славном восстании из гроба. Тем более это было им необходимо, что синедрион принял все меры к тому, чтобы воспрепятствовать успеху, который могло произвести чудо воскресения. По всем местам Палестины разосланы были особенные  лица, которые должны были распространять слух, что апостолы украли ночью тело своего Учителя ¹¹³, и этой лжи многие поверили. Свои доказательства свидетели воскресения Иисус-Христова основывают как на самом совершившемся факте, так и на многократных заявлениях Учителя своего, в которых Он предсказывал смерть свою и победу над смертью, и это свидетельство они спешат прежде всего выставить на вид ¹¹⁴.

Вслед за повествованием о смерти и воскресении Христовом шел обыкновенно рассказ о чудесах Иисуса Христа. История Его деяний должна была предшествовать Его учению, – того требует закон человеческого разума.

Но как жизнь И.Христа была известна, и план для нее определился, то слова Его, обращенные к частным лицам, и беседы более пространные с народом были так же  внимательно собраны и воспроизведены самым точным образом. Ученики то по одиночке  то по два проходили города иудейские и галилейские и с восторженным сердцем проповедали, имея в виду сохранение того, что они видели и слышали во время бытности с ними Учителя. И.Христос сам ничего не писал; Он не имел намерения оставлять какой-либо документ собственной своей руки; Он особливо рассчитывал на внимание и на память своих слушателей. Его образный способ изложения, Его притчи с полускрытым смыслом, Его изречения то ублажающие, то грозные, Его наставления, внушавшие доверие, были совершенно способны возбудить внимание слушателей. В качестве Учителя, которому вполне были известны тайны царствия небесного, Он не боялся повторять и возобновлять, подобно еврейским учителям своего времени, почти в одних и тех же выражениях мысли свои и наставления ¹¹⁵. Посему ученики Его без затруднения могли воспроизвести сказанное Им: память одного восполняла память другого. Проповедуя другим учение Иисуса Христа для возбуждения веры в Него, ближайшие последователи Его сами могли с течением времени заняться собранием всего сказанного и сделанного Иисусом Христом в одно целое, могли расположить других, ближайших своих спутников, к этому.

Первоначальные биографические отрывки, первые сборники Его наставлений могли быть разнообразны, смотря по свидетелям и месту происхождения. В Галилее были свои воспоминания, и Иудея и иерусалимская церковь имела свои предания. Одни рассказы были учеников родом из Галилеи, другие, их восполнявшие, были рассказы свидетелей живших в Вифании, в Вифлееме и в Иерусалиме. Ни двенадцать, ни семьдесят учеников, ни жены, помогавшие И.Христу в нуждах, ни излеченные больные и прокаженные, следовавшие по стопам Учителя, не могли сопровождать Его везде и во всякое время в течение трехлетнего Его служения ¹¹⁶. Предание увеличивалось по мере того, как оно воспринимало новые притоки.

Не легко указать количество и определить качество свидетелей, каким бы то ни было образом возвещавших предание в течение последних шестидесяти-семидесяти лет первого века. В начале это были ближайшие последователи И.Христа, и в числе их первое место занимают двенадцать учеников Его. В числе сих двенадцати выделялись три личности, сиявшие живейшим блеском, и представлявшие как будто непосредственный отблеск славы Учителя. Сии три ученика находились при Нем в торжественнейшие часы Его служения, именно в такие, в которые наиболее открывалось Его божество, то есть: во время воскрешения дочери Иаировой, при преображении, пред страданием и молитвой в Гефсимании, при воскресении и в продолжение последовавших за ним сорока дней, а именно: Иаков, сын Заведеев, Апостол Иоанн, брат предыдущего и первоверховный Апостол Петр ¹¹⁷.

Кроме того, Иисус Христос имел родственников. Уже одна вероятность заставляет нас предполагать, что Мария, Богоматерь, несмотря на меч, пронзивший ей сердце, не скрывала своих воспоминаний – Девы Галилейской, и женщины, благословенной от всех родов. То, что происходило в душе Ее в течение тридцати лет, не могло под конец не стать известным ¹¹⁸. Мария, жена Клеопы, родственница ее, также не могла хранить молчания. Когда апостол Павел, вследствие видения, прибыл в Иерусалим, то он нашел там Иакова, старшего брата Господня и писателя соборного послания ¹¹⁹. История указывает нам на другого брата Господня Иуду, дожившего до царствования императора Траяна (99 г. по Р. Хр.) и на одного из Его двоюродных братьев, сына Клеопова, Симеона, до глубокой старости занимавшего престол Иерусалимский и мученически пострадавшего при императоре Траяне ¹²⁰. Тот же Егезипп, христианский писатель II-го века, у которого мы заимствовали сии подробности, утверждает, что другие родственники Господни были призваны к императору Домициану, а Юлий Африканский, писатель конца II века, ссылается на свидетельство родственников И.Христа (συγγενείς) относительно времени смерти Ирода ¹²¹.

Мы не должны забыть еще многих учеников и последователей И.Христа. Чего не должны были еще рассказать Лазари, Марфы, Марии, Никодимы, Иосифы Аримафейские, Марии Магдалины, Иоанны, Сусанны ¹²²? Сколько единодушных драгоценных свидетельств должны были представить рассказы семидесяти учеников Христовых, из которых многие нам известны! Древние предания упоминают между прочим имена Варнавы ¹²³, Матфия, возведенного на степень Апостола, и жившего еще около 80 или 90-го года ¹²⁴, Иосифа, называемого Варсавой и прозванного Праведным, Марка Евангелиста, сопутника Апостола Павла Сосфена ¹²⁵, Закхея ¹²⁶, Филиппа Евангелиста и Аристиона ученика Господня, написавшего толкование на проповедь Спасителя ¹²⁷.

В царствование императора Адриана (117–138 г .) епископ Афинский Кодрат, в начале II-го века, указывает, что в рядах христиан находились лица, исцеленные И.Христом, и даже воскрешенные Им. В самом деле, ничто не мешает полагать, что дочь Иаирова, которой в пору ее воскрешения было 12 лет ¹²⁸, что молодой бесноватый, что сын капернаумского царедворца, что многие из детей благословленных И.Христом, или из тех, которые взывали: Осанна, сыну Давидову! жили еще в это время ¹²⁹. Можно ли представить себе то доверие, которое, вероятно, было придано этим живым очевидцам И.Христа, носившим на себе еще видимые следы Его могущества и милосердия?

А пятьсот братий, видевших воскресшего Господа, из которых некоторые уже умерли, а большая часть находилась еще в живых около 55-го года ¹³⁰? А три тысячи обращенных в течение первой пятидесятницы – неужели могли все умереть к концу этого столетия? – Предположим, что большая часть из них погибла в грозу, разразившуюся над Иерусалимом в 70-м году; но не должны ли были некоторые из них избегнуть ее, укрывшись в горах? – И не могли ли они свидетельствовать о дивных делах и чудесах, сотворенных среди их Богом  чрез И.Христа Назарянина –  лице ниспосланное от  Бога? – Апостол Петр, намекая на эти деяния, сказал  им в день пятидесятницы: «как и вы сами также знаете» ¹³¹.

К разряду всех этих очевидных свидетелей должно присоединить свидетелей другого разряда не меньше достойных веры, начиная с Апостола Павла. «Возвещаю вам братия, пишет он к Галатам, что Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое, ибо и я принял его и научился не от человека, но чрез откровение Иисуса Христа ¹³². Не видел ли я Иисуса Христа Господа нашего?» ¹³³. Когда он говорит, что он получил, и получил прямо от И.Христа, то он говорит о том, в чем был уверен, и свидетельствует о том что он видел. «Каждый должен разуметь нас, как служителей Христовых и домостроителей таин Божиих» ¹³⁴. Предание, или предания, которые он передает своим ученикам, начертаны для него на твердейших мрамора таблицах. Познанием всех таин Божиих, даром языков, даром языков человеческих и даже ангельских, откровениями, видениями, восхищениями до третьего неба – не этим он хвалится; он хочет знать только одно – Иисуса Христа, и Иисуса Христа распятого; одно основание полагает он всему – Иисуса Христа. Апостол не делает ничего без особой цели; его великие познания не ставят его вне границ разума ¹³⁵. Жизнь, подобная его жизни, есть достаточная печать для верности его свидетельства. Он не допускает изнурять себя ревностью о доме Божием и разрываться заботами о церквах, когда от этого происходят одни невнятные звуки ¹³⁶. Потому-то апостол Павел заклинает верующих оставаться верными его наставлениям, и не хочет, чтобы они уклонялись от них. «Хвалю вас, братия, пишет он к Коринфянам, что вы все мое помните, и держите предания так как я передал вам» ¹³⁷.

Апостолы имели сподвижников своих, друзей, преемников в служении, на которых они смотрели как на самих себя. Не имея возможности быть самим лично везде, они отправляли от себя сих добрых братий –  честь церкви и достояние Христово. Не в состоянии будучи отвечать на все приглашения, они им передавали или свои воспоминания о прошедшем, или наставления касавшиеся настоящего. Проповедь апостольская распространялась, и таким образом учение евангельское могло проникнуть до последних пределов земли. А постол Марк был сподвижником апостола Петра в Риме ¹³⁸. Лука, Сила, Аполлос, Тимофей, Тит, Эпафродит распространяли рассказы свои о жизни, о смерти и о воскресении И.Христа, принятые ими из уст св. апостола Павла. Вот, например, что он пишет к Коринфянам: «Я послал к вам Тимофея, моего возлюбленного и верного в Господе сына, который напомнит вам о путях моих во Христе, как я учу везде, во всякой церкви» ¹³⁹. В начале II века угас в Риме другой ученик апостола Павла Климент, третий епископ римский, который, по сказанию Иринея, видел блаженных апостолов, вел с ними беседу, и в ушах его отдавались еще звуки их проповеди, а на глазах оставались воспоминания об их преданиях ¹⁴⁰. В Азии, в Ефесе, Иоанн пресвитер, наследовавший воспоминания и мысли апостола Иоанна, может быть сын его по вере, поддерживал апостольское предание, и, при жизни своей близко сошедшись с учеником, которого любил И.Христос, не разлучался с ним и по смерти. Долго еще благочестивые богомольцы приходили ¹⁴¹ поклоняться их двум могилам. Сближая эти факты, мы поражаемся не скудостью источников, из которых почерпалось познание Евангелия Господа нашего И.Христа, но скорее необычайным обилием живых источников, в которых христиане 100-х годов по Р. Христове освежали свои надежды и свою веру. Письменные документы не должны были, да и не могли заменить еще живые голоса апостолов и очевидцев свидетелей, которые передавали вещания века Иисуса Христа векам грядущим.

Предание в христианской церкви должно было приобресть тем большее значение, что оно не зависело ни от людей, ни от вещей. С первого же века весьма явственно выступают главные источники предания. Известные слова апостола Павла так часто приводимые и толкуемые: «у вас говорят: я Павлов, я Аполлосов, я Кифин (или Петров), а я Христов» ¹⁴², обнаруживают уже некоторую наклонность в умах ссылаться на имена известных апостолов; да оно и не могло быть иначе. Великие личности апостолов возвышались как столпы и опоры истины, как великие носители евангельского предания. Спустя сто лет Климент Александрийский ссылается в особенности на апостола Петра, который не является уже после 67 года, Иакова брата Иоаннова, умершего в 43 году в Иерусалиме под мечем Ирода, Иоанна и Павла ¹⁴³. Три первые, по словам того же писателя, по воскресении И.Христа, были удостоены Им особенных бесед, в чем нет ничего невероятного, и что способствует к объяснению той степени значения, которым они пользовались ¹⁴⁴. Иаков, сын Зеведеев несколько позже был заменен  Иаковом, братом Господним, по прозванию Праведным, о котором апостол Павел говорит, что он считается столпом церкви вместе с Петром и с Иоанном ¹⁴⁵. Но главными личностями остаются: Петр, Павел и Иоанн... Между сими тремя апостолами согласие относительно основ предания полное. «Разве разделился Христос?» восклицает апостол Павел ¹⁴⁶, а в другом месте он же говорит: «служения различны, а Господь один и тот же» ¹⁴⁷. Признаюсь, я не могу понять того, что критики, на основании сказаний апостола Павла в послании его к Галатам утверждают, что в среде первобытной церкви существовали разные отельные и непримиримые партии. Павел утверждает в нем только, что он вместе с Варнавой и Титом ходил в Иерусалим (это было ок. 47 года) ¹⁴⁸, что он имел там совещания с почетнейшими из апостолов то есть с Петром, Иаковом и Иоанном, не напрасно ли он подвизается или подвизался. Он говорит, что эти Апостолы не сообщили ему ничего нового, и что, «узнав о благодати данной ему, Иаков и Кифа (Петр) и Иоанн, почитаемые столпами церкви, подали ему и Варнаве руку общения» ¹⁴⁹. Не есть ли это явное доказательство единства господствовавшего предания? Того же И.Христа проповедывали, те же чудеса Его рассказывали, то же учение было в их устах, то же Евангелие о Его страданиях и воскресении возвещаемо было апостолами Петром, Иаковом, Иоанном, Павлом и Варнавой. В чем они различествовали, о том мы скажем после, хотя, в наших глазах, это мелочь. Достаточно засвидетельствовать, что с 47 года по Р.Христове евангельское предание было одно и тоже с апостольским учением и чаще было называемо этим новым именем.

Коль скоро же были апостолы – столпы, стоявшие на охране чистоты предания от порчи, от невнимания и от зубов хищных волков, то были и главные церкви-представительницы истории и мысли христианской. Здесь пока упомянем о трех таких церквах, выполнявших звание блюстительниц, оберегавших, собиравших, распространявших и охранявших святое учение: Иерусалимской, Римской и Ефесской.

Прежде всего Иерусалим, город святый, образ града небесного. Раннее предание сообщает, что по вознесении Спасителя на небо, любимые ученики Господа Петр, Иаков и Иоанн, забывая свои личные преимущества, согласно поставили Иакова, прозванного Праведным, епископом Иерусалимским ¹⁵⁰.

Потом Рим, царь городов, в котором, спустя 17 лет по воскресении Иисуса Христа, считалось столь великое число христиан, что между ними и неверующими евреями возникали сильные споры, вследствие которых император Клавдий принужден был вмешаться и изгнать всех евреев из Рима ¹⁵¹. Многочисленные приветствия апостола Павла, находящиеся в конце послания его к Римлянам свидетельствуют, что число христиан в этой столице не замедлило сделаться опять значительным ¹⁵². По свидетельству историка Тацита, в царствование Нерона, открыто было громадное число христиан в Риме ¹⁵³. Но главная слава римской церкви состояла в том, что она была основана и устроена двумя апостолами Петром и Павлом ¹⁵⁴. Сии достославные свидетели Христовы даже жизнью своей поплатились во время великого гонения на христиан, воздвигнутого Нероном: Павлу усечена была голова, а апостол Петр распят был на кресте, по свидетельству одних в 64 году, а по свидетельству других в 67 году ¹⁵⁵. – В подтверждение этого предания заметим, что апостол Павел как римский гражданин не мог быть подвергнут позорной смертной казни – распятию на кресте, или предан на растерзание диким зверям ¹⁵⁶. Если он упоминает в одном месте, что он боролся со зверями в Ефесе (1Кор. 15:32), то это надобно разуметь в переносном смысле ¹⁵⁷. Но апостол Петр, в качестве иностранца и презираемого еврея, легко мог быть смешан с размножавшимися в Риме восточными жрецами. Незадолго пред тем в царствование Тиверия крестной казни были преданы Изидины жрецы, которые, под религиозным предлогом приняли участие в любовной связи, оскорбительной для чести римской женщины ¹⁵⁸.

Наконец Ефес, столица всей Азии, столица так же и идолопоклонства, город, во всем свете известный своим храмом Дианы, имел церковь, основанную апостолом язычников, орошенную его слезами ¹⁵⁹, взлелеянную нежными попечениями ев. Иоанна, который тут же кончил жизнь свою ¹⁶⁰.

Можно смело сказать, что единогласие этих трех церквей составляло единогласие всей церкви ¹⁶¹. Когда Иерусалим, Рим и Ефес подавали только голос, то можно было считать его истинным.

Были известны еще четыре другие церкви, которые так же ярко сияли в свете апостольском, хотя слава их и уступала славе трех предшествующих. Мы разумеем Антиохию, Коринф, Кесарию и Александрию. Антиохия славилась именами Петра и Павла ¹⁶², Коринф тоже ¹⁶³, Кесария созерцала в стенах своих тех же обоих апостолов ¹⁶⁴; наконец хотя апостолы Петр и Павел лично не посещали Александрии, но она состояла под их влиянием чрез посредство апостолов Марка ¹⁶⁵ и Варнавы ¹⁶⁶.

Кроме Ефеса, в который ап. Петр не заходил и где он не имел своих учеников, но мог быть известен чрез первое свое послание «к пришельцам рассеянным в Понте, Галатии, Каппадокии, Асии и в Вифинии» ¹⁶⁷, – кроме Ефеса говорим, везде, в великих церквах первого века находим следы Петра и Павла – двух апостолов благовестников и, что бы ни утверждали, повсюду их согласие поражает нас более, нежели их разногласие. История, которая постоянно упоминает об обоих их вместе, едва только слегка говорит об их разномыслии; это умалчивание не равняется ли доказательству?.. Иоанн один стоит уединенно; если орел патмосский осеняет крыльями своими не столь обширные пространства, то он поднимается выше, в небеса, и ближе созерцает в вековечной своей истине предание, которое и сообщает согласно с сподвижниками своими по апостольству.

Нам кажется, что недовольно важности придали списку епископов этих семи церквей и некоторых других не столь важных, так добросовестно приводимому историком IV-го века по Р. Христове – Евсевием ¹⁶⁸. Евсевий не только исчисляет имена и указывает порядок преемства епископов, но в главнейших епархиях точно обозначает время продолжения служения более известных епископов. Он заявляет, что составил список преемства епископов со времени поставления их апостолами до разрушения молитвенных домов в царствование Диоклитианта в промежуток 305 лет ¹⁶⁹. Один новейший писатель из лагеря критиков М.А.Мори (Моагу), упрекая Евсевия в том, что он больше богослов нежели историк, и что он не имел существенных качеств для написания истории христианства ¹⁷⁰, отдает справедливость просвещению и искренности кесарийского епископа. Он благодарит его за то, что он сообщает так мало легенд ¹⁷¹. «Великая умеренность Евсевия в приведении устных преданий свидетельствует о желании его сказать только то, что ему заподлинно известно о первом апостольском времени, к которому они относятся» ¹⁷². Этот историк выступает вооружившись только достоверным материалом; он ссылается на множество официальных актов. «Вообще, в сущности своей, приводимые им II-го века документы должны внушать полную доверенность потому, что с этого времени христианская община имела свои последовательные не прерывавшиеся предания и общие архивы» ¹⁷³. Составляя свою историю, он черпал из 29-ти сочинений языческих и еврейских писателей и из отцев церкви, и, за исключением двух фактов, его ссылки верны» ¹⁷⁴. По большей части он дает самые подробные указания на источники, которыми он пользовался ¹⁷⁵. В одном месте говорит он, что почерпнул сведения свои из списков епископов, хранившихся в его время в церковных архивах, или в современных открытых библиотеках. Таким образом он пользовался библиотекой в Элии т. е. в Иерусалиме, которому император Адриан дал это языческое название ¹⁷⁶. Конечно, в этом коренном источнике не допускали скопляться апокрифическим документам. В его же распоряжении в самой Кесарии была библиотека учителя его Памфила ¹⁷⁷, которой спустя пятьдесят лет, обильно пользовался бл. Иероним, и которая погибла только в VII веке. Он не затруднялся предпринимать путешествия и посещать на месте свидетелей, или справляться с письменными свидетельствами.

Если бы еще характер и поступки этого лица не внушали нам к себе доверия, то не выше ли всякого сомнения то, что в составлении списков епископских Евсевий имеет право на наше безусловное доверие? Припомним себе сказанное нами выше о том религиозном уважении, которое древние имели к своим летописям. Архивы считались священным местом, и находились во всех городах римской империи ¹⁷⁸. Мы видим, что в Индии в буддийских монастырях монахи сохраняют память о своих настоятелях, или известнейших ученых, на каменных досках, поставленных в память их в их монастырях ¹⁷⁹. С другой стороны известно, что главнейшие церкви первобытного христианства, носившие название «Апостольских», с величайшим тщанием сохраняли в архивах своих списки своих епископов, записывая имена их и день смерти в диптихах или на дощечках из слоновой кости ¹⁸⁰. И после этого есть ли какое-нибудь основание не принимать как подлинные, заслуживающие полное доверие переданные нам Евсевием списки!

Очевидно, по Евсевию, первобытные церкви свято сохраняли память о своих духовных руководителях. В видах веры своей и чистоты учения они придавали величайшую важность доказательствам, что они происходили в прямой линии от апостолов, или от их представителей. Евсевий не скрывает этого: епископское преемство, по его мнению, служит обеспечением верности предания, и он прав. Относительно иерусалимского престола он извиняется, что не мог добыть точного указания о продолжительности епископского служения, – ему известны только имена, а больше ничего. Из этого он заключает, что епископы этого города должны были последовать один за другим после кратких промежутков с начала II-го века в самое неспокойное время до вторичного разрушения Иерусалима в 132 году, в царствование императора Адриана ¹⁸¹. Посему ему тем более можно дать веру, когда он заявляет, что во весь период первого века этот престол занят был только двумя лицами Иаковом праведным и Симеоном. Замечательно, что между 90 и 100 годами в Иерусалиме, в Ефесе и в Риме были совместно каждый в своем городе – Симеон, двоюродный брат Господа, Иоанн любимый Его ученик, и Климент ученик апостола Павла ¹⁸². Можно ли допустить, чтобы при таких условиях  предание извращалось? Не наоборот ли, если бы оно в некоторых пунктах уклонилось с пути, то не имело ли возможности быть во время исправленным ¹⁸³? Церкви состояли между собой в переписке; главы их находились во взаимной дружбе и почти в родстве. Климент Римский пишет послание от себя к Коринфянам ¹⁸⁴. Игнатий Антиохийский посылает послания от себя к разным посещенным им церквам, из которых многие  посылали к нему своих представителей. Узнавши в Троаде (Troas), что с отъездом его прекратилось гонение на христиан антиохийских, он склоняет жителей Смирны и Филадельфии отправить уполномоченных в Сирию для принесения поздравления церкви с возвращением мира: сирийские христиане прежде его прибыли в Рим ¹⁸⁵. Ефесяне и Смирняне послали с ним туда по одному из своих братий ¹⁸⁶. Конечно, это суть факты, переходящие уже во второй век, но, по времени своему, они не представляли ничего нового; они показывают образ жизни, обычаи, происхождение которых восходит далеко в первый век. Деяния св. апостолов и послания св. апостола Павла указывают на частные  сообщения, взаимные совещания и обмен добрых отношений между церквами. Одна церковь знала другую, один епископ знал другого, один пресвитерский совет знал, другой, а единство веры и нравов составляло главный предмет их переписки.

Кроме того, единство апостольского предания вытекает из той анонимности, которую хранит большая часть священных писателей I-го века; их повествования подлежат одобрению церквей, а церкви поверяют верность этих повествований, и усвояют просто и безусловно те, которые вытекают из самых чистых источников, освящая их в богослужебных воспоминаниях; не следует приписывать произволу издателей этих памятников сообщать или не сообщать их читателям сведений об их личности. Самый главный свидетель бывшего апостол Петр не выступает и не требует себе предпочтения за свое участие в евангельском благовестии; он скрывается ¹⁸⁷. По примеру Петра, которого Евангелие от Матфея называет первым из 12-ти апостолов ¹⁸⁸, многие новозаветные писатели скрывают свои имена, и в оставленных книгах не вынаруживают своего личного характера. Надобно глубоко вникать, расчищать почву прежде, нежели откроется индивидуальность авторов. Сам апостол Иоанн совершенно ясно указывая на себя, стесняется назвать себя прямо по имени, он не желал бы, чтобы его иначе представляли как возлежащим на персях своего учителя: он укрывается в тени великой личности, или лучше, он выставляет славу Его, и сам теряется в блеске Его ¹⁸⁹.

Только под постепенным влиянием обстоятельств предание принимало настоящую форму евангельских писаний, и из состояния рассеянных документов переходило в последовательные описания, имеющие в виду цель, и направленные к ней в подробностях и в целом ¹⁹⁰. Может быть, не столь полное Евангелие Марка предварило остальные  Евангелия.

Иерапольский епископ II-го века Папий положительно говорит о беседах Господа (λόγια), записанных св. Матфеем ¹⁹¹. От ев. Луки мы узнаем, что многие лица еще до него пытались записать свои воспоминания и таким образом сохранить предание.

Перенесемся мысленно в I-й век в промежуток между 60 и 70 годами. По некоторым данным можно заключать, что начало евангельской письменности было положено в среде язычества, в местности далекой от самих событий, в Риме. Внимая проповеди апостола Петра, слушатели из язычников естественно могли пожелать иметь в доступном виде повествование о великих чудесах Божиих. Апостол Петр уступил этому желанию, и таким образом было написано Евангелие от Марка ¹⁹². Как в план моих занятий не входило изучение четырех Евангелий, то я и не касаюсь теперь этих данных, и ограничиваюсь только выяснением предания ¹⁹³. Тем не менее Евангелие от Марка, по некоторым приметам позволяет заключать, что оно имело в виду круг римских читателей и по происхождению язычников ¹⁹⁴. Вследствие этого может быть, и по порядку времени, оно предшествовало остальным трем Евангелиям не исключая и Евангелия Матфея. По крайней мере известно, что порядок расположения наших священных книг не соответствует последовательному порядку их появления. Сам порядок предметов не соответствует хронологическому порядку. Четыре Евангелия, стоящие в начале Нового Завета, не суть древнейшие книги этого собрания. Хотя в них повествуется о жизни Иисуса Христа, но они не древнее некоторых из посланий апостола Павла, а Евангелие от Иоанна написано не прежде книги Деяний св. апостолов. Посему в хронологическом порядке, книги Нового Завета могут быть иначе расположены ¹⁹⁵.

Мы дали Евангелисту Марку первенство пред Евангелистом Матфеем. Сказать правду, этот вопрос трудно решить. Евангелие от Матфея должно быть одного времени с Евангелием от Марка. Желая точно определить отношения Нового Завета к Ветхому, апостол указывает в Иисусе качества Христа или Мессии, и пишет Евангелие для христиан еврейского происхождения в то время, когда Иаков, брат Господень, имеет пребывание свое в Иерусалиме, и там отправляет назначенный пост ¹⁹⁶. Посему он опирается на апостольское предание.

С своей стороны сопутник и сотрудник Апостола Павла ев. Лука, врач, родом из Антиохии, собравши все возможные сведения, по побуждению апостола язычников, составляет Евангелие проповеданное Павлом, Евангелие благодати Божией, согласное без сомнения с тем образом поучения, которое апостол называет своим Евангелием ¹⁹⁷. Если изложение в нем не Павлово, то основа, конечно, его ¹⁹⁸.

Мы не разбираем вопроса о происхождении и о взаимных отношениях синоптиков, или другими словами, трех первых Евангелий, называемых так по причине параллельности их повествований; это вопрос почти неисчерпаемый ¹⁹⁹... Если принять в соображение предшествовавшее развитие, единство, силу и точность апостольского предания, то проблема, если не будет решена, то по крайней мере, уяснена. Беседы, повествования в главных чертах хранились в одной общей основе, в богатой почве предания. Иисус Христос ничего не оставлял на письме, но Он предвидел, что учение Его овладеет миром; Он также предчувствовал и ясно предсказал, что словеса Его не прейдут, что все касающееся Его повторено будет по всей земле, что Он прийдет к своим, и останется навеки с ними ²⁰⁰. Как же это могло исполниться? Мы это видим: чрез образовавшееся предание, которого апостолы были боговдохновенными благовестниками и хранителями. Стоило только переходившее из уст в уста предание принять от апостола, и на его же глазах записать, чтобы составилось письменное Евангелие; но устное предание тем не замыкалось; возможно, что в будущем оно останется так же верным самому себе; тем не менее оно следует своим путем. Слово Божие течет, Евангелие вечное обтекает мир – синоптики не исчерпали живоносной струи. В конце века это делается очевидным, когда Иоанн берется писать свое Евангелие – это завершение апостольской проповеди; на страницах его Евангелия является не один рассказ, не одна речь Господня, которой ни один из его предшественников не записал в своем Евангелии. Это далее видно из вольного или невольного пропуска со стороны ев. Луки следующих слов Иисуса Христа: «блаженнее давать, нежели принимать». Апостол Павел припоминает эти слова в 58 году в прощальной своей речи к пресвитерам ефесским ²⁰¹ говоря: «надобно припомнить слова (λόγοι) И.Христа, которые Он сам сказал»... Посему видно, что апостол-миссионер делал различие между личными своими поучениями и поучениями И.Христа; на последних он основывал первые. Как ни велико было старание и благоговейное внимание писателей в новозаветном домостроительстве к собранию деяний и речей Учителя, но в конце концов, это были избранные отрывки, которые они предлагали церквам. Сколько драгоценных крох, сколько драгоценных остатков, сколько черт исторических затерялось, и чем бы не пожертвовали для того, чтобы собственными нашими ушами слышать очевидных свидетелей жизни И.Христа, Его сподвижников и Его посланников!

Между тем опасность возникновения споров и несогласий обнаружилась в церквах; она состояла не в колебаниях касательно хранимой ими вере и не в неприязни одной против другой. Нет, дело касалось внешнего врага, общего одинаково для всех церквей, торжество которого было бы смертью для христианства. Для Апостольской церкви может быть было бы легче встречать открытое неистовство черни, кровавые гонения императоров, нежели лобзания некоторых ложных друзей, их предложения, лесть и нежности еретиков. Никогда христианство не подвергалось столь действительной опасности как та, которой оно, еще в колыбели, подверглось со стороны ложной философии. Едва только евангелие заявило свою жизненность, и начало разливать на тогдашний образованный мир святое свое влияние, как ревнивые и завистливые любители новостей, поборники мысли, набросились на него, и старались овладеть им. Евреи и язычники, сектанты и философы – каждый угодничал новой силе, каждый хотел, по меньшей мере познакомиться поближе с ней, занять, вырвать у нее, по мере надобности, тайну ее мощи. Великие изобретения всегда вызывают подделки и великие личности привлекают стаи пустых шмелей. Первые, пустившиеся в путь апостолы Петр и Филипп, обмануты были в Самарии Симоном волхвом ²⁰². А постол Павел встретил в Коринфе, между 50 и 60 годами, притязания высшей науки и крайнего спиритуализма; издевались над его не внушительной наружностью, над его речью без прикрас, над простой его диалектикой; старались сделать небезопасными его шаги в Греции – этой отчизне тонкости и софизма ²⁰³. Когда он собрал пресвитеров ефесской церкви, в прекрасной речи своей, к ним обращенной и записанной в XX главе Деяний св. Апостолов, он только предварял их, что из среды их, выйдут люди, которые возвестят превратные учения ²⁰⁴; в послании же своем к Колоссянам он уже открыто восстает против них говоря: «никто да не обольщает вас самовольным смиренномудрием и служением ангелов, вторгаясь в то, чего не видел, безрассудно надмеваясь плотским своим умом, и не держась главы» ²⁰⁵. Признаки такого направления усиливаются по мере того, как христианское учение распространяется в народе. Пастырские послания апостола Павла к Тимофею и к Титу, семь небольших посланий, содержащихся в III и в IV главах Откровения (Апокалипсиса), послания Иоанна, а особливо первое, заявляют возрастающую опасность и указывают на изобретателей этих пагубных учений. «О, Тимофей! храни преданное тебе, отвращаясь негодного пустословия и прекословий лжеименного знания, которому предавшись, некоторые уклонились от веры»… Таковы Именей и Филит, которые отступили от истины говоря, что воскресение уже было, и разрушают в некоторых веру... Глупых же состязаний  и родословий, и споров, и распрей о законе удаляйся, сын мой, Тит. Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся, зная, что таковый развратился, и грешит будучи самоосужден ²⁰⁶. А что еще апостол Иоанн говорит? «Теперь появилось много антихристов... они вышли от нас, но не были наши… Кто лжец если не тот, кто отвергает, что Иисус есть Христос?.. Что вы слышали от начала, то и да пребывает в вас... Возлюбленные! не всякому духу верьте, но испытывайте духов от Бога ли они? потому что много лжепророков появилось в мире. Духа Божия и духа заблуждения узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа пришедшего во плоти, есть от Бога. А всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста... Сей есть Иисус Христос, пришедший водой и кровью, и Духом, не водой только, но водой и кровью» ²⁰⁷.

Эти лжеучители, эти лжепророки, эти лжебратия, прежде всего нападали на христианское учение, или, скорее на великие исторические события, на которых зиждется христианская вера; они заменяли их простыми идеями. Под событиями они усматривали истины, недоступные для общечеловеческого разумения; они утверждали, что они одни имели ключ к ним. Потому-то они величали себя гностиками, или другими словами учеными мудрецами, людьми высокой науки; на остальных же и даже на верующих они смотрели как на презренное стадо с узкими и плотскими видами. У них одних высшее знание, божественное разумение, глубина мысли. Лице Искупителя Иисуса Христа обращалось в идею искупления, а искупление состояло в возвышении чрез чистое познание от состояния инстинктивного (ψυχικός) к состоянию духовному (πνευματικός). Явление Спасителя на земле, Его деяния, Его страдания, Его воскресение были только символами, изменениями идеи. Иисус Христос был только силой Божией, существом, сошедшим с неба, переходной формой истинного человека, первобытного Адама. Он нисходил или для того, чтобы освободить от уз плотских духовную сущность, разлитую в человечестве, или для того чтобы сообщить своим познание тайн мира. Писания Ветхого Завета были не что иное как аллегории, к разумению которых должно было иметь ключ ²⁰⁸. Так как эти секты чрезвычайно размножились, так как появилось столько же толков, сколько было лжеучителей, то гностицизм в форме и в верованиях оразнообразился до бесконечности, склоняясь то к иудейству, то к философии Востока. Но верно, что в Нем ничего не осталось из исторического христианства от того Иисуса, которого апостолы видели и осязали собственными руками... ничего, кроме одного воспоминания неясных форм, призрака!.. Скажем мимоходом, нужно же было, чтобы явление Иисуса Христа пролило свет на тогдашний языческий мир; нужно же было, чтобы предание апостольское изобразило сей лик в светлых чертах для того, чтобы элементы гностической философии, уже отражавшиеся в умах, сложились около лица Распятого, образовались и присоединились к нему до того, чтобы исказить даже Иисуса Христа и Евангелие!!...

К сим заблуждениям доктрины присоединялись еще важные нравственные  заблуждения. Коль скоро дух есть все, и коль скоро знание составляет высшую заслугу, то представляются два исхода: или необходимо подавить до уничтожения все позывы плоти чтобы дать перевес духу, и тогда впадают в аскетизм, запрещают брак, предписывают пост, унизительные упражнения ²⁰⁹, – или как дух, по своей высшей природе, не рискует быть запятнанным скверной плотской, то он, с безопасностью вращается среди всех пороков, и тогда, под защитой религии, происходит самая печальная распущенность нравов ²¹⁰. Чтобы извлечь эти два противоположные заключения, в апостольский век нашлись еретики двух оттенков.

Задачей христианских учителей было энергически протестовать против таких преступлений ереси. Зло в конце первого века приняло тревожные размеры, слово нечестивых распространялось подобно раку ²¹¹, необходимо было, чтобы кто-нибудь из свидетелей жизни Учителя, непосредственный преемник Его учения успокоил церковь, и изобличил однажды навсегда заблуждение. В это время еще жил в Ефесе любимый ученик Иисуса Христа Иоанн. Ересь дерзнула развернуться на его глазах. Однажды идя в баню, при входе апостол заметил гностика Керинфа;  он тотчас же возвратился с восклицанием: «бежим отсюда в страхе чтобы дом не обрушился над нами, потому что в стенах его находится враг истины, Керинф» ²¹². Этого не довольно. Апостол оставил по себе более прочный памятник веры; преуспеяние ереси заставило его написать свое Евангелие. Читайте это удивительное творение, и не раз вы услышите Иоанна прикровенно высказывающего намерение свое подтвердить историческую действительность жизни Иисуса Христа ²¹³; на каждой странице заметен очевидный свидетель. Однако ж было бы не совсем точно одному этому побуждению приписывать составление четвертого евангелия. Апостол, принимаясь за перо, уступает также настоятельным просьбам учеников своих, опечаленных его преклонными летами, и соглашается передать им на письме последние сведения о своем Учителе. Очевидно, что он имел у себя пред глазами три синоптические евангелия; ²¹⁴ потому что он избегает передавать то, что в них уже сказано; его намерение было их довершить – восполнением ли пробелов в их повествованиях, или указанием неизменного и неотъемлемого смысла в рассказанных уже событиях ²¹⁵. По его мыслям историческая действительность не вредит бессмертному значению главных минут жизни его Учителя, а сия последняя, в свою очередь не разрушает исторической действительности ²¹⁶. Иоанн не прямо подтверждает важность господствовавшего предания в двоякой форме – устной и писанной, когда он повторяет слова Спасителя, в которых Он обещает апостолам своим послать им Духа Святого, который наставит их на всякую истину! У него нет никаких объяснений, которые показывали бы, что он чувствует разногласие с предшественниками своими – другими евангелистами. Напротив того: молчание его заключает в себе согласие его со всем тем, что совершилось. Его евангелие возвещает, что обещание Иисуса Христа исполнилось, что истина говорила устами и водила пером его предшественников ²¹⁷.

Правота заставляет нас указать, и в нескольких словах расследовать возражения противопоставляемые критической отрицательной школой. По мнению некоторых ученых четвертое евангелие не могло появиться в исходе первого века, и следовательно оно не есть произведение апостола Иоанна – между прочими причинами потому, что о божестве Иисуса Христа оно держится тех взглядов, которые появились в церкви около половины второго века, и потому еще, что оно опровергает ереси обнаружившиеся гораздо позже, около 150-го года. К  счастью, в подрыв этому мнению оказывается, что учение о божественности Иисуса Христа возвещено было уже прежде, и глухие происки ереси опровергаемы были в посланиях апостола Павла к Колоссянам, к Тимофею, к Титу и в первом послании Иоанна... Это ничего не значит! возражают; это доказывает просто только то, что эти послания не достоверны, и когда речь идет о них, то мы совершенно отвергаем оба послания к Филиппийцам, к Ефессянам, к Филимону, к евреям, первое послание апостола Петра, две последние главы послания к Римлянам, Деяния св. апостолов и три четверти трех первых евангелий! – Но возразим мы, не смотря на такие  геройские меры, вы не подвигаетесь вперед потому, что вот свидетельства исхода первого века и начала второго, которые вам не понравятся. Климент римский,  Игнатий, Поликарп в посланиях своих веруют в божественность Иисуса Христа и указывают на усилия ереси! Что нам за дело, продолжают нам возражать, эти послания все подложны, в них сделаны вставки, они подделаны. Разве вы не знаете, что в церкви благочестивые подлоги были в порядке вещей?.. И эти древние послания равно как и апостольские творения ставятся ни во что! – Наконец, говорят нам далее, что светская история не представляет никаких следов брожения умов и движения идей в самой церкви и около нее прежде половины второго века. – Должно признаться, что такая уверенность приводит нас в замешательство... Первые начала этого движения, в котором все учения смешивались и сливались, уже существовали и действовали в еврейском и греческом мире еще до появления христианства. Филон и терапевты в Египте поддались влиянию этого течения, и ново-пифагорейцы Августова века и Плутарх херонейский ²¹⁸ на почве язычества ощутили его влияние. Христианство, проповеданное апостолом Павлом язычникам вызвало необычайное движение умов, стало очевидным, что современные стремления почерпнули в нем новые силы. Письмо императора Адриана об Александрийских делах доказывает как еще в начале II-го века до появления знаменитых ересеначальников Василида и Валентина, разные верования легко перемешивались, и мнения прикрывались христианскими именами ²¹⁹. То бесспорно, что Симон волхв, Менандр его ученик, Досифей его противник, Николаиты, Офиты, Керинф, не упоминая уже о более древних гностиках, принадлежали к веку апостольскому. Ириней, Климент александрийский, Тертулиан, Ипполит, Климентинцы подтверждают это ²²⁰. Жестокие и позорные преступления, приписываемые Тацитом христианам, вероятно были делом этих еретиков с безнравственным направлением ²²¹. Историк христианский Егезипп рассказывает, что еще при жизни апостолов некоторые личности тайно подкапывали здравые правила спасительного учения ²²² и на этого-то самого историка противники наши ссылаются чтобы дать гностицизму позднейшее происхождение. Самый выдающийся предводитель этой отрицательной школы, профессор Тюбингенского университета, покойный Ф.К.Баур, приводимый в замешательство этим местом Егезиппа усиливается доказать, что эти лица, считаемые опасными, суть апостол Павел и его сподвижники ²²³. Вследствие сего он приписывает Егезиппу роль иудео-христианина, человека преданного еврейскому закону, и предполагает что этот историк мстит лукаво за зло, причиненное апостолом язычников иудейству. Сколько слов, столько и заблуждений, как это доказывают научные исследования. Впрочем, так называемая Тюбингенская школа отказалась от некоторой части своих заблуждений, так как в этом лагере обнаружился раскол, и ученики ее Гилвгенфельд, Швеглер, Фолькмар, Кэстлин, Целлер, Румпер отвергают вовсе, или частью принципы своего главы ²²⁴.

Первые виновники устного предания касательно Иисуса Христа, Его жизни, Его учения, суть такие первые издатели писанного предания. Двенадцать апостолов, их непосредственные ученики, св. апостол Павел и его ученики суть составители настоящих наших четырех евангелий. Это обстоятельство немаловажно. Критика старается доказать, что приближенные и сподвижники И.Христа или Его апостолов совершенно чужды издания наших исторических книг. Одни, по словам ее, суть пересказчики, по устному свидетельству которых мир уверовал; другие суть писатели, которые письменно передали нам на бумаге священное предание. Апостолы и их ученики не были нашими евангелистами, и евангелисты не были ни апостолами, ни учениками апостолов; одни известны нам по имени, другие суть анонимные писатели. В таком случае, скажем мимоходом, как стало заподлинно известным, что сии анонимы не назывались Матфей, Марк, Лука и Иоанн? – впрочем предположение, что люди, говорившие об Иисусе Назорее, суть не те самые, которые писали, еще не ведет к заключению, чтобы их свидетельства не могли быть согласными... Но согласие конечно еще очевиднее, ручательство в верности еще сильнее, когда те, которые проповедали суть те же самые, которые писали, когда они могут так утверждать: «что я возвестил вам живой речью, это то же самое, что я написал вам, что найдете вы в писании названным моим именем, и что я вам пишу, это то же самое, что я возвестил вам из уст в уста!» – Евангельское предание представляется в гораздо выгоднейших условиях нежели, например, буддийское предание. Древнейшие священные книги буддистов, простые Сутра (Sustras), книги чисто исторического содержания относятся к собору Вайкали (Vaicali), собиравшемуся сто лет спустя после смерти Шакиамуни (Cakyamouni) ²²⁵, следовательно сочинители этих книг не могли быть современниками Будды; они не слышали о нем, тогда как в христианстве все предания и документы вышли от одного и того же первоначального источника, общества апостолов.

Христианское предание вполне прочно. Может статься что согласятся с нами в этом, хотя и с оговорками, и с выражениями сомнения. Но не могло ли произойти, даже при выше описанном порядке вещей, некоторое разногласие между тем, что апостолы выражали живой речью, и тем, что они сами писали, и наконец тем, что другие писали у них, на глазах? – Конечно, потому что все можно предполагать, – но такое разногласие, если бы оно случилось, было бы где-нибудь объяснено, а до тех пор пока нам не докажут противного, мы должны верить, что первые проповедники евангелия были последовательны сами с собой, и что они пребыли верными убеждениям первых своих дней.

Нам возразят, что могло быть, и было иногда (при желании найти доказательства – они возникают как по волшебству) глубокое и открытое разногласие между апостолами; но от него остались бы явные и многочисленные следы! Однако ж их нет! – Напротив, во всех основных пунктах господствует согласие, гармония не исключающие разнообразия применений. На соборе иерусалимском, в 50–51 годах апостолы и старцы и братия, в общем собрании, постановляют отправить к язычникам антиохийской церкви вместе с возлюбленными апостолами Варнавой и Павлом представителей, чтобы передать им словесно то, что посылали им на письме. Рассказ в XV главе Деяний св. апостолов доказывает, что единомыслие господствовало между Иаковом, Петром, Павлом и Варнавой ²²⁶. Лет семь спустя апостол Павел пишет к Коринфянам, и все то, что он говорит о сподвижниках своих по апостольству, дышит самым сердечным согласием и чувством совершенного равенства: «или не имеем мы власти иметь спутницей сестру жену как прочие апостолы и братья Господни и Кифа? или один я и Варнава не имеем власти не работать ²²⁷? – Я наименьший из апостолов и недостоин называться апостолом… Я более всех их потрудился. Итак я ли, они ли, мы так проповедуем, и вы так уверовали» ²²⁸. Дело идет о евангелии, сосредоточенном на проповеди о кресте Христовом, и о воскресении в третий день. В другом месте он ссылается на свидетельство тех же коринфян чтобы доказать, что он исполнял условие заключенное с своими сподвижниками, по которому они обращались с проповедью к иудеям, а он принимал на себя обязанность благовествовать язычникам ²²⁹ в таких странах, в которых проповедь о Христе еще не раздавалась: «мы первые пришли к вам с благовестием Христовым. Мы не без меры хвалимся, не чужими трудами, но надеемся с возрастанием веры вашей, с избытком увеличить в вас удел наш, так чтобы и далее вас проповедывать евангелие, а не хвалиться готовым в чужом деле ²³⁰... у меня ни в чем нет недостатка против высших апостолов, хотя я ничто. Признаки апостола оказались пред вами» ²³¹. У апостола Павла оспаривали право апостольства, но это не было в кругу лиц собственно называемых апостолами; напротив того все показывает нам, что они были за одно об руку с апостолом язычников ²³². Приведенные нами места имеют тем более веса, что за исключением книги Деяний св. апостолов, все они заимствованы из двух посланий к Коринфянам, достоверности которых самые отъявленные противники христианского предания не могут не признавать. Если же допустим, что описание жизни Иисуса Христа такими апостолами, как, например, Павел и Иоанн было бы подозрительно, в таком случае противу них все единодушно восстали бы, обвиняли бы их в идолатрии, в неверности, и это обвинение легло бы всей тяжестью на обоих апостолов, из коих один утверждает, что он не лжет, что он говорит пред Богом ²³³, а другой, что он ужасается возводить на Бога лжу, и не сознавать в себе присущей ему истины ²³⁴, – если только не прибегнем к низкому предположению, что они так сильно протестовали для того, чтобы лучше скрыть свою игру! – Во всяком случае это странная игра, в которой они рисковали своей жизнью... При таком множестве свидетелей евангельской истории, доживших до конца I-го века, неужели дух прений не разразился бы, если бы несколько дерзких лиц отважились изуродовать или переделать историю Учителя на свой лад ²³⁵? Конечно, потому что первые христиане не были единомысленны во всех пунктах.

Но о чем шли прения? – О событиях ли жизни И.Христа, или о значении сих событий? Совсем нет, но скорее о применении Его учения к повседневным религиозным обстоятельствам, об отношениях новозаветной экономии к древней; спорили о благовременности и об обязательном характере обрезания, о законах воспрещавших употребление некоторых мяс, об участии в яствах с язычниками, о соблюдении субботы и новомесячий. Спрашивали, должны ли преимущества народа еврейского остаться неприкосновенными, или подвергнуться изменениям? – Редко случалось, чтобы ссылались на предания апостолов при разрешений прений этого рода, при которых происходили, и могли происходить некоторые разногласия между апостолами. Действительно, применение нового закона христианского происходило медленно; богопочтение в духе постепенно только отделялось от старых форм; сам Иисус Христос не торопил переходом от древних порядков, к новым. Ни на какое предание нельзя было ссылаться в этих различных случаях по той важной причине, что относительно этих второстепенных и требовавших применения пунктов, само предание не было определено. Волнение партий в недре церквей устанавливало правило: предварительно требовалось знать, были ли апостолы единодушного мнения в передаче предания, получили ли они от Иисуса Христа определенное учение в этом отношении. Послания св. апостола Павла к Коринфянам, к Галатам заключают в себе описание возникших прений по поводу идоложертвенных, различия яств и дней обрезания ²³⁶. Два главные принципа, присущие каждому человеческому обществу – принцип консервативный и принцип либеральный, были, как и везде, в борьбе между собой. Апостол Петр был представителем первого, а апостол Павел второго. Только время одно должно согласить различие взглядов и привести к желанному примирению.

Касательно самой основы христианства, т. е. касательно основы и значения истории Иисуса Христа, в первобытной церкви господствует апостольское предание самого замечательного единства. Апостол Петр не оспаривал благовестия Павлова, апостол Павел с своей стороны не оспаривает благовестия Петрова. Первое послание апостола Петра обращено к пришельцам, рассеянным в Понте, Галатии, Каппадокии, Асии и Вифинии – в странах, в которых проповедывал Павел. Посему не удивительно, что послание Петрово мыслями, и, отчасти, слогом и выражениями напоминает некоторые  послания св. апостола Павла, особливо его послания к Римлянам и к Ефесянам ²³⁷. Апостол Петр, не имея возможности посетить лично (ничто на это не указывает) эти страны, считает не лишним окружным от себя посланием подтвердить проповедь апостола Павла и его сподвижников. Апостол Петр не указывает ли на самого Павла и его товарищей Силуана и Марка, находившихся тогда на служении при сыне Ионине в этом высоком намеке ²³⁸ «то, что проповедано вам, благовествовавшим Духом святым, посланным с небес»? – Под пером апостола обрезания какое значение получают следующие выражения: «вы, которые веруете, вы, народ избранный, царственное священство» ²³⁹. Евангелие апостола Петра и апостола Павла, никак не противореча одно другому в существенном, мало по малу сближаются до такой степени, что разногласие перестает существовать в общей основе верований. Спустя 30–40 лет Плиний младший показывает нам, какие глубокие корни христианство пустило в разных странах, но могло ли бы оно пустить их, если бы оно явилось под видом двух враждебных одно другому учений ²⁴⁰?

Апостол Иоанн, переживший обоих великих апостолов, в свое время, не оспаривает  ни учения того, ни учения другого; он не выражает никакого предостережения относительно обоих евангелий Марка и Луки – этих двух памятников, писанных по преданию апостолов Петра и Павла. Иоанн говорит как апостол подтверждающий их, а не как вводящий что-нибудь новое. «Иисус, говорит он, много сотворил пред учениками своими и  других чудес, о которых не написано в книге сей. Сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его» ²⁴¹. Восторг, с которым Иоанн говорит о своей книге, о чудесах, с намерением им опущенных, забота о том, чтобы не повторять событий рассказанных синоптиками, молчание сохраняемое им о совершенно возможном разногласии между ними и им, – все доказывает единство апостольского предания с самого первого времени.

Впрочем доказательство первобытного единства этого предания лежит в единстве первобытной веры в церкви. Сравните со вниманием веру двух апостолов-богословов – св. Павла и ев. Иоанна. Нельзя не быть пораженным согласием их мыслей касательно божественности Иисуса Христа, искупления Им нас своею кровию от грехов, разделения людей на два класса – на верующих и мир, духовной судьбы человечества, значения первородства Христова в освящении человечества, будущности царства Божия, истощения Христова в любви ²⁴². Мысли же их не все суть их мысли, но мысли Христовы ²⁴³. В тридцать лет времени от апостола Павла до апостола Иоанна способ выражаться становится другим, язык изменяется, но мысль остается той же. Впрочем единство веры было открыто провозглашено: «одно тело и один дух», пишет апостол Павел к ефесянам, «как вы и призваны к одной надежде… Один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог и Отец, который над всеми и чрез всех и во всех нас» ²⁴⁴. Писатель послания к евреям ²⁴⁵ также говорит об основных началах, отвращении от мертвых дел и о вере в Бога, равно как об учении о крещении, о возложении рук, о воскресении мертвых и о вечном суде. В посланиях своих св. апостол Иоанн учит, что есть помазание общее всем христианам, научающее их всему, и объявляет отпадшими от церкви тех, которые удаляются от основной истины ²⁴⁶.

Скажем еще более. Апостол Павел в посланиях своих свидетельствует, что вначале проповедь евангельская основывалась на первобытном предании, на установленном основании. Хотели ли знать, кто имел право положить это основание?.. Это были пророки и апостолы. «Церковь есть здание, построенное на основании апостолов и пророков, имея самого Иисуса Христа краеугольным камнем, на котором все здание, слагаясь стройно, возрастает в святый храм в Господе ²⁴⁷. Спрашивали ли о предмете, о содержании этого основания? – Никто (заметим это слово никто, которое некоторым образом официально-общепринятое), никто не может положить другого основания кроме того, которое уже положено, которое есть Иисус Христос. «Я как мудрый строитель положил основание, а другой строит на нем ²⁴⁸. Я старался благовествовать не там, где уже было известно имя Христово дабы не созидать на чужом основании» ²⁴⁹. (Не другое основание, но, основание положенное другим...) И относительно Именея и Филита, двух современных рационалистов, отпавших от истины, говоривших, что воскресение уже было и извративших веру некоторых, апостол пишет, но твердое основание Божие стоит ²⁵⁰.

Так называемые пастырские (pastorales) послания заключают в себе замечательные места. В первом послании к Тимофею апостол Павел обращается к сыну своему по вере: «держись вечной жизни, к которой ты и призван, и исповедал доброе исповедание пред многими свидетелями. Пред Богом все животворящим, и пред Иисусом Христом, который засвидетельствовал пред Понтием Пилатом доброе исповедание завещеваю тебе соблюсти заповедь чисто и неукоризненно даже до явления Господа нашего Иисуса Христа» ²⁵¹. Очевидно, что апостол Павел делает намек на слова произнесенные Иисусом Христом пред Пилатом: «Ты говоришь, что я царь. Я на то родился и на то пришел в мир чтобы свидетельствовать о истине; всякий кто от истины слушает гласа моего» ²⁵². Ясно, что прекрасное исповедание Тимофеево должно быть то же самое какое Иисуса Христа, касается ли оно основания: Иисус Христос царь, вечная жизнь, истина, или относится к обязанности служителя Божия – воздать свидетельство истины. Посему долженствовало существовать исповедание веры, которое пастыри духовных стад своих должны были произносить открыто, в присутствии многочисленных свидетелей: был первообраз учения, определенное содержание которого известно было верным, а не то чтобы обучение по нему происходило произвольно, ad libitum ²⁵³. Вероятно, что это самое исповедание веры, этот первообраз, апостол Павел называет заповедью, которую он так торжественно заклинает молодого Тимофея хранить до явления Иисуса Христа. Предостережение было тем благовременнее, что споры, пустые запросы уже начинались и знание (γνώσις) совершенно неверно так именовавшее себя уже выступало явственно. В виду этих обстоятельств апостол чувствует необходимость засвидетельствовать Тимофею и Титу совершенную истину слова, которому он их научил, и которое он заповедует им проповедывать. Несколько раз он повторяет им: «верно и всякого принятия достойно слово» ²⁵⁴.., что... «Иисус Христос пришел в мир спасти грешников» ²⁵⁵, что «если мы с ним умерли, то с ним и оживем» ²⁵⁶... и что «когда явилась благодать и человеколюбие Бога Спасителя нашего... Он спас нас... по своей милости банею возрождения и обновления святым Духом, которого излил на нас обильно чрез Иисуса Христа Спасителя нашего» ²⁵⁷. Что это за слово, слово или предание, единое и достойное быть принятым? – Откуда могло быть почерпнуто это исповедание веры если не из предания, устного ли или писанного? Потому что Иоанново евангелие, единственное, передающее исповедание Иисуса Христа пред Пилатом, не существовало еще в то время, когда апостол Павел писал послание свое к Тимофею, да может быть даже еще ни одно из трех евангелий синоптических не было написано. Если бы оспаривали даже достоверность пастырских посланий, то все-таки необходимо должно допустить всеми принятое предание в означенном смысле и существовавшее уже в первом веке. Некоторые выражения этих посланий это подтверждают: не стали бы говорить об особенном наставлении, или об учении сообразном с благочестием, или о слове, заслуживающем веры и согласном с этим наставлением, если бы не было уже признанного основания, если бы не было свода принятого учения ²⁵⁸. Уже тогда ап. Павел увещевал пастырей ефесских, собравшихся в Милете, удвоить свою бдительность, он приводил им в свидетельство, которое должно было служить правилом, слова Господа Иисуса Христа очевидно ссылаясь на предание  известное, переходившее от одной церкви к другой. Слова Иисуса Христа ²⁵⁹ имели силу закона. Апостол Павел указывает на них с особенным ударением, подобно тому как мы говорим литургия, слово Божие... Посему мы имеем полное право говорить, что, в начале, в церкви водворилось определенное и единодушное предание относительно лица Спасителя, Его жизни, Его смерти, Его воскресения, Его искупления и Его учения ²⁶⁰.

Единство предания явствует и из того, что четыре евангелия, собранные воедино ²⁶¹, очень рано были приняты христианами. Известно, что около 125 года еретик Василид написал двадцать четыре книги о евангелии, и что, уже в царствование Адриана (117–138г.), это сочинение вызвало опровержение со стороны Агриппы Кастора ²⁶². Ириней, чрез учителя своего Поликарпа, прямой наследник учения ев. Иоанна, приписывает таинственное значение числу четыре: есть четыре евангелия – ни больше ни меньше, четыре страны света, четыре главные духа, четыре лица у херувимов и сии четыре составляют одно ²⁶³. Правда, что Ириней славился в исходе II века, но здесь кстати воспользоваться теорией мифа известного рационалиста Штрауса. Для того, чтобы четыре евангелия получили совместный и таинственный авторитет должно было пройти много времени с той поры, как они обнародованы. Без всякого преувеличения  можно предполагать, что Ириней был отголоском своего века и даже предшествовавшего ему, когда он выражается в столь положительных словах о достоинстве соединенных евангелий. Спустя полтораста лет Евсевий исчисляет первых преемников апостолов, зиждущих на основаниях повсюду положенных апостолами, путешествующих для выполнения обязанностей евангелистов, стремящихся возвещать Иисуса Христа тем, которые совсем еще не слышали слова веры, и передавать им писания божественных евангелий. «Нет возможности, прибавляет он, перечислить имена всех тех, которые некогда во время непосредственных апостольских преемников, были пастырями или учителями в церквах; мы упоминаем только о тех, сочинения которых передали нам предание об апостольском учении» ²⁶⁴. Эта цитата из Евсевия ничуть не отзывается предположением лица предубежденного, – скорее это есть сказание историка верного и знающего. Можно заметить, что он не делает никакого различая между преданием устным, и тем, что он называет писанием божественных евангелий. В другом месте, в  христианской, в языческой и в апокрифической литературе I-го и II века мы укажем на следы наших четырех евангелий. Время появления их, а вследствие этого и их подлинность станем считать пока делом принятым. Наш метод заставляет нас держаться ближе преданий, и опровергать возражения только по времени их появления… например в средине второго века возражение о позднем происхождении наших евангелий и, в частности, евангелия от Иоанна.

Между тем нам необходимо вывести некоторые заключения. В виду наших четырех евангелий как главного памятника предания первобытного христианства, нам представляется на выбор следующее. Мы говорим, что: 1) или эти четыре евангелия не суть происхождения апостольского, и в таком случае непонятно, почему никто не утверждал этого раньше, а они были приняты без возражения таким множеством церквей и людей образованных еще со второго века! Противники их, гностики, язычники, вроде  Цельса (Celse) не оспаривали их, не сомневались в происхождении их. 2) Или, евангелия отчасти только происхождения апостольского; но кто это сказал? Вследствие какого разбора отыскали настоящий апостольский текст, будто обезображенный подделками, или измененный вставками? Когда и где сказало, что такая-то страница, или такое-то место принадлежит апостолу Матфею, или апостолу Иоанну, а такая-то страница или такое-то место, не его? Или лучше, разбор был; разбирали, но не оспаривали апостольского происхождения оставленных или обойденных мест; разбор сделан был с намерением чтобы согласить евангелия с мнениями иудействовавших или гностиков, и показать в чем они отстают от учения апостолов Петра или Павла; точно так как если бы кто при разборе творений Паскаля или Иосифа де Местра стал выделять только одни христианские и нравственные мысли, оставляя в стороне то, что показалось ему неприятным, спорным, или преувеличенным, и объявлять, что в таких-то пунктах он расходится с Паскалем, и с И.Местром. Из того, что он не одобряет в целом сочинений этих писателей, следует ли заключить, что он считает их не достоверными или подозрительными? 3) Или только три наши евангелия суть происхождения апостольского, а не четвертое. В этом последнем случае кто против него протестовал? когда начался этот протест? Кто из членов церкви или из еретиков отвергал достоверность евангелия от Иоанна? – Откуда, по мнению недовольных, произошло четвертое евангелие? – Утверждают, что это евангелие не от Иоанна, – от кого же оно? потому что не достаточно только отвергать, – надобно объяснить. Отвергали четвертое евангелие не потому, что оно не было Иоанново, но насколько было Иоанново ²⁶⁵. Главное возражение, противополагаемое достоверности этого евангелия, по порядку свидетельств почерпается из того, что епископ Папий умалчивает о нем в коротеньком отрывке, приводимом Евсевием, а на первых страницах нашей книги мы сказали, с какой осторожностью должно относиться к молчанию в истории ²⁶⁶. 4) Или, наконец, четыре евангелия суть происхождения апостольского, но исполнены заблуждений и ложных идей; они происходят от апостолов Иисуса Христа, но от апостолов не просвещенных еще великой  наукой – гностицизмом. Это суть произведения, в которых отражается дух парии; составители их употребили хитрость; они так искусно прикрыли свое намерение, что того и подозревать нельзя. Только в XIX столетии смелый исследователь, Тюбингенский профессор Баур, после продолжительных разысканий открыл, что евангелие от Луки есть произведение одного христианина, желавшего примирить партии апостолов Петра и Павла; или более, составители евангелий инстинктивно придали Иисусу Христу собственные свои взгляды; они искусно подобрали факты и речи, им не следует доверять; их христианство не есть христианство Иисуса Христа… По крайней мере вот положение ясное и открытое, вот заключения ясности не прикровенной! Так думали некоторые еретики первых веков. Но церковь, судила иначе; в самое первое время она верила в эти апостольская евангелия; она вполне подчинялась их авторитету, и, извергая из среды своей еретиков всякого оттенка, она заявила, что, по ее убеждению, не было другого Иисуса Христа воображаемого или познанного кроме исповеданного апостолами, ни другого христианства, кроме возвещенного апостолами, ни иной церкви достойной этого наименования кроме установленной апостолами ²⁶⁷.

Что апостольское предание было господствующим в христианстве, что со II века оно отождествилось с четырьмя евангелиями, это видно из вынужденной скромности еретиков прикрываться в своих мнениях его авторитетом. Вместо того, чтобы откровенно сознаться, что они, как их последователи XIX века, в одном своем сознании и в одном своем разуме находят оправдание событий жизни Иисуса Христа и их объяснение, они ощущают необходимость каким бы то ни было образом пристать к апостолам и к их писаниям, потому что это свидетельство одно было авторитетным и вполне авторитетным ²⁶⁸.

Итак в свет пущены были апокрифические книги... Но, да позволено нам будет изложить здесь, мимоходом, свойство и разные виды вопроса об апокрифической литературе. Подлог в литературе может быть различного рода. Во-первых, самый простой и обыкновенный подлог состоит в том, чтобы, из тщеславия, прикрыть частные свои произведения каким-нибудь известным, отличным именем, или хладнокровно и с  расчетом сочинить лживые статьи, необходимые для дела или известного лица. Так в Риме в царствование императора Августа, ходили подложные сочинения Пифагора, которые приписывали Обасу (Jobas) из Ливии ²⁶⁹. Некоторые разговоры Платона считаются не ему принадлежащими. Творения Аристотеля не обошлись без подделки. В средние века, во время папского владычества, пользуясь общим невежеством и легковерием, насочиняли разного рода книг благоприятствовавших притязаниям римского епископа ²⁷⁰. В новейшее время появились любопытные, подложные современного изобретения, сведения о некотором Тигеллии (Tigellius), поэте острова Сардинии, о котором упоминает Гораций. Поддельщик, сам сардинец, желая прославить литературную историю своего острова за 2000 лет, взял смелость обнародовать стихотворения под именем этого певца времен Августа Кесаря ²⁷¹.

Другие, из числа даже самых совестливых писателей, не затрудняются влагать в уста своих героев или современников воображаемые речи. Можно указать на речи, которые Тит Ливий и Фукидид заставляют произносить государственных людей и полководцев своего времени. Они не имели целью обманывать публику, но им нравилась ораторская форма. Это было средством для заявления своих наблюдений, или для проведения своих частных мнений. Недавно еще Le Disciple de Jesus-Christ (ученик Иисуса Христа) – религиозное Обозрение, издающееся в Париже, обнародовало так называемое письмо папы ко всем отцам присутствовавшим на соборе, и ввело в обман одного из профессоров богословия. Увы! эта программа была не что иное как вымысел и еще вымысел не внушенный самим святым отцом ²⁷².

Другой вид подлога, еще более удобный чем упомянутые, и более употребительный во времена невежества – это вставки. Искусно вставляют в текст между двумя фразами или между двумя словами такие подробности, такие отрывки, которые идут к делу и получают шансы на успех. Настоящий автор или писатель, по вашему мнению не довольно, или слишком много сказал, и несколькими словами ловко вставленными, вы поправляете слабое действие его молчания или его слов. Приведу в подтверждение этого два примера: историк еврейский Иосиф Флавий в сочинении своем о еврейских древностях, воздает Иисусу Христу слишком очевидную и слишком явную похвалу до невероятности. В посланиях епископа карфагенского Киприана встречается несколько вставок, благоприятствующих притязаниям римского престола. Вообще приверженцы папства широко пользовались этим средством для доказательства своих прав.

Критика, предупрежденная относительно этих проделок, подвергает строгому рассмотрению статьи и книги ей предлагаемые. Иногда у поддельщиков тайна сама собой вынаруживается. В поддельных сочинениях проявляются бьющие в глаза ошибки во времени, или грубые промахи – бывают не соблюдены ни местный колорит, ни язык времени. Известные автографы древнего времени, например славного Луки, написаны на бумаге новейшей фабрикации и чернилами подозрительной старины. Или встречаются так называемые автографы одного и того же письма. Иногда открываются проделки поддельщиков: таким образом мнимые письма несчастной Марии Антуанетты составлены были при помощи современных журналов и записок; лжесочинитель потрудился только описать дело. Имели в виду естественное любопытство публики и заставляли королеву выражать самые трогательные излияния в те дни и в те часы, когда судьба ее была самая страшная ²⁷³. Коль скоро делается замешанным какой-нибудь интересующий мотив, критика уже становится на стороже. Гнев одних, восторженность других, дух мщения, слепой фанатизм, нетерпение, могли приводить, и не раз приводили к тем или другим, к благочестивым или к светским подлогам.

Впрочем в самых достоверных историях некоторые обстоятельства, по справедливости, могли внушить подозрение к тому или другому рассказу. Выше мы упомянули о речах, составленных Титом Ливием и Фукидидом для своих героев; правдоподобно ли чтобы, за минуту пред сражением, полководец обращался к войскам своим с обдуманной речью, или чтобы государственный человек в критических случаях, требующих неотложного решения пускался в ученые исследования в виду своих почитателей или противников. А сверх сего то, что эти великие лица могли бы иногда сказать по праву, не согласно с тем, что они действительно сказали. Если в наше время некоторые ораторы в палатах, читая в журналах произнесенные ими речи удивляются тем прекрасным вещам, которые они сказали, или приходят в негодование от приписываемых им промахов и пошлостей, то не один из героев древности, читая приписываемое ему, испытал бы подобные же впечатления... Критика права, когда она указывает на невероятности, преступающие границы. Так, когда какой-нибудь оратор объясняет предметы и явления, находящиеся на далеком от него расстоянии, представляет присутствующими давно уже умерших, или действовавших на совсем другом поприще. Как из стражей гроба Господня такой свидетель должен быть изобличен в наивности, который спал и все-таки видел то, что происходило во время его сна. Очевидно, что подобные свидетельства указывают на апокрифическое их происхождение.

Требуется еще большая проницательность чтобы открыть вставки, вкравшиеся в текст. Если встречается перерыв в течении мысли, то, вероятно, что место, нарушающее связь, введено посторонней рукой. Когда к этим вероятностям подложности присоединяются еще наружные доказательства позднего происхождения подозрительного места, то вставка очевидна. Критика, по справедливости, не доверяет этим неожиданным декларациям, льстящим известному народу, партии, семейству, церкви, которые попадают на глаза читателю в каком-либо рассуждении или в письме, где они стоят не кстати. Она подозревает, что заставили после говорить какого-нибудь писателя или отца церкви то, что приличествовало бы ему сказать. Как теперь в Риме, в катакомбах, выкапывают кости неизвестных святых, и потом сочиняют деяния их жизни, или их мученичество; так точно прежде пытались приписывать именитым писателям мнения или намерения для себя приятные. Сначала желание порождало речи и замечания, а впоследствии чтобы не возмущать простодушных, или чтобы усыпить последние следы недоверчивости, легко вставляли сии драгоценные свидетельства в самый текст сочинения писателя.

Между тем и критика сама должна избегать подводных камней. Вошедши во вкус своего ремесла, она сделалась слишком строгой. Рассматривая сочинения в увеличительное стекло, она открывает всякого рода несообразности и противоречия, недоступные невооруженному глазу. Сочинения бесспорно подлинные представляя искаженными ложными вставками, она в свою очередь впадает в невозможное, в неправдоподобное, в нелепое; злая критика делает ненавистной добрую критику. Поверят ли что, в XVII столетии аббат Гардуэн (Hardouin) со всей важностью утверждал, что мнимые классические творения греческих и римских писателей были апокрифическими произведениями монахов XIII столетия? – Некоторые отрывки из сочинений Цицерона и Плиния, Георгики Виргилия, сатиры и послания Горация – вот все, что осталось нам достоверного из древней литературы! – Энеида же была творением одного бенедиктинского монаха, который пожелал аллегорически описать путешествие Петра и Павла в Рим ²⁷⁴!.. В последнее время доказаны резкие промахи слишком недоверчивой критики. Чего не было говорено против достоверности писем знаменитого путешественника Ливингстона, привезенных в Англию Стэнли! – Их упрекали в многочисленных географических ошибках, и сам председатель лондонского географического общества Раулинсон (Rawlinson) заявил полное свое к ним недоверие. Некто Бик (Веке), в открытом заседании в Брайтоне, утверждал, что источники Нила не могли находиться в той части Африки, в которой они доказаны Ливингстоном: к этому прибавляли еще что и слог писем не Ливингстонов. Один из очень распространенных журналов находил, что живой и шутливый слог их не приличен важности миссионера. Самые наиболее уважаемые газеты европейские le Temps, le Journal des débats, Times заявили свое сомнение, и сочли г. Стэнли хвастуном американским. Нью-Йоркский журнал Herald к одному из своих номеров приложил facsimile письма, адресованного Ливингстоном к г. Беннетту, которому принадлежало это периодическое издание, и на другой день, другой Нью-Йоркский журнал Sun, перепечатал это письмо и представил facsimile  письма, адресованного некогда прежде Стэнли к одному из своих друзей. Между тем, по странному совпадению, оба почерка походили один на другой до такой степени, что можно было утверждать, что оба письма написаны были одной и той же рукой, а вследствие сего последний журнал вывел заключение, что после такого открытия трудно понять как г. Стэнли может поддерживать то что он отыскал Ливингстона, что он получил от него и привез в Европу огромное количество разных сообщений им подписанных. Другой американский журнал World сделал замечание, что письмо представленное журналом Herald, адресованное к г. Беннетту сыну, было адресовано к г. Беннетту отцу, потому что в то время, когда оно было писано, Ливингстон не знал, что Беннетт отец умер. Кроме того этот последний журнал в письме, приписываемом Ливингстону заметил ошибку правописания, которой ученый исследователь Африки никак не мог сделать.

Несмотря на эти сомнения и нападки печать европейская поверила встрече Стэнли с Ливингстоном, и председатель лондонского географического общества Раулинсон, сам отдав справедливость правдивости Стэнли, признал достоверными письма доставленные ему от Ливингстона ²⁷⁵. Из всего этого вытекают драгоценные заключения: прежде всего критике не должно верить на слово, когда она сама по увлечению и придирчивости запутывается в безвыходные затруднения, а за тем существование апокрифических произведений не может служить доказательством против подлинности всех существующих произведений; напротив, оно скорее может доказывать существование подлинных. Но в особенности из приведенных примеров видно, что подложность некоторых документов не уполномочивает еще нас, во чтобы то ни стало, сомневаться в действительности фактов в них записанных и отмеченных.

Приложим эти принципы к предмету, который нас занимает – к апокрифическим книгам Нового Завета. Мы говорили, что в церкви, с первых еще времен были в обращении книги с именами апостолов, или их сподвижников, например, Аристиона, Иоанна пресвитера. Кроме письма к Авгарю, царю едесскому, усвоенного Иисусу Христу, других произведений не приписывали Спасителю. Это доказывает, что в то время когда появилась апокрифическая письменность, существовали только писания апостолов или близких к ним. Еще прежде написания четвертого евангелия делали эти литературные подлоги. Еретик Керинф, современник св. апостола Иоанна, составлял апокрифические откровения (апокалипсисы) ²⁷⁶. Из этого следует, что уже задолго до этого христианская церковь владела апостольскими писаниями и даже апостольскими евангелиями, признанными подлинными ²⁷⁷; подлинник предшествует подлогу. Постепенно и в разное время в церкви первых веков появились: евангелие египтян ²⁷⁸, евангелие Петрово, евангелие евреев, называемое тоже евангелием апостолов, евангелие св. Фомы и Матфия, Деяния апостолов Андрея и Иоанна ²⁷⁹. Около 170 года Коринфский епископ Дионисий жалуется, что подделывают его писания, как это делалось, говорит он, с писаниями Господа И.Христа ²⁸⁰. Современник его только старейший его, Папий, сведущий в христианской литературе, заявляет, что по этой причине он предпочитает свидетельство живой речи, а между тем этот самый писатель повествует о происхождении евангелия от Матфея и от Марка, следовательно он смотрел на них как на верный отголосок живой речи ²⁸¹. Вообще, апокрифы суть подделки творений канонических ²⁸², посему стоят того, чтобы на них указать. Понятно, что мы говорим только о древнейших апокрифах.

Христианство, приходя в столкновение с языческой и с иудейской философией, должно было выдержать новые нападки. Мыслители или мечтатели того времени не могли смотреть с презрением на новое учение столь полное соков и столь крепкого роста. Но их привлекала только идея; к истории же они оставались равнодушными. Посему философ, присоединяясь к церкви, не становился на историческую ее почву ²⁸³. Гностики и иудействовавшие желали иметь священные книги по образцу своих частных доктрин. Итак чего проще было как слегка переделать, пополнить, очистить в своем смысле принятые уже документы, особливо же первые три евангелия? При таком взгляде, вставкам они должны были оказать большее предпочтение пред чистыми и простыми подделками; они считались более удобными и пригодными для достижения предположенной цели.

Таким образом появилось евангелие египтян – как будто Египет предопределен был стать страной сект и философий! Гностики различных оттенков Докеты, Энкратиты, Савеллиане питали такое же уважение к евангелию египетскому, как иудействовавшие к евангелию евреев, о котором мы будем говорить ниже ²⁸⁴. Эта книга, бывшая в употреблении особливо у египетских христиан заключала в себе собрание сведений о жизни и об учении Иисуса Христа, и, казалось, была очень древнего происхождения. Характер ее мистический; по содержанию своему она влагает в уста Спасителя странные заявления, отзывающиеся египетской страной. Некоторые учители церкви II и III века, Климент александрийский и ученик его Ориген пользовались ей, и сохранили нам из нее некоторые отрывки. По словам ее Иисус Христос говорил, что царство Его прийдет тогда, когда не будет на земле ни мужчины ни женщины, что смерть до тех  пор будет существовать, пока женщина будет рождать, что Он приходил разрушить дела женщины т.е. рождение и смерть ²⁸⁵. Это евангелие опиралось, кажется на евангелистов Матфея и Луку.

Другие сказания, похожие на наши евангелия, которые были употребляемы древнейшими христианскими общинами, можно свести только к двум quasi-евангелиям, которые и по источникам своими, и по способу изложения напоминают евангелия от Матфея. Одно, еврейское евангелие или от евреев, было приписываемо апостолу Матфею; другое, на греческом языке, очень похожее на предыдущее, носило название апостола Петра; оба они были в употреблении у христиан еврейского происхождения живших в Палестине и в ближайших к ней землях ²⁸⁶. Отцы церкви утверждают, что евангелие евреев есть то же самое евангелие от Матфея, записанное первоначально на арамейском (сирийском) языке, а потом переведенное на греческий язык. Но как арамейский текст во II веке сохранился только у назореян или эвионитов, т. е. у христиан, оставшихся верными иудейству, то порча не замедлила в него проникнуть; в нем допущены были дополнения под видом парафразов, в то же самое время он упал во мнении христиан православных и наконец, с окончательным упадком эвионитов, он сошел на степень апокрифического произведения ²⁸⁷. В конце II века нет уже следов его существования ²⁸⁸. Евангелие евреев повторяет повествование евангелия Матфея измененное по местам ²⁸⁹. Большая часть мест его сходны с подлинным текстом четырех евангелий, и в особенности с текстом Матфея. В некоторых местах прибавлены слова благоприятствующие понятиям иудейским. Таким образом в уста Иисуса Христа (Лк. 22:16) оно влагает слова: «я не буду вкушать мяса до тех пор пока не совершится Пасха в царствии Божием», – потому что эвиониты не употребляли мяса ²⁹⁰. В других местах рассказ переполнен незначительными или даже неприличными подробностями, как например, что человек которому Иисус Христос исцелил сухую руку, будто бы был каменщик ²⁹¹, а юный богач представлен почесавшим себе голову при вопросе Иисуса Христа. Господь же упрекал его в том, что у него есть дом полный всякого добра, между тем как многие из братьев его – сыны Авраамовы – покрыты язвами и умирают с голода ²⁹². Иисус Христос воскресши, вручает плащаницу, которой он был обвит, служителю первосвященника, идет к апостолу Иакову, и является ему потому, что сей последний поклялся не вкушать хлеба с того часа, как он пил чашу Господню, до тех пор, пока не увидит его воскресшим из мертвых ²⁹³. В другом месте заставляет говорить Иисуса Христа в таких выражениях, которые скорее напоминают слог Корана нежели евангелий: «Мать моя, Дух святый, схватила меня за один из моих волос и перенесла меня на высокую гору Фавор» ²⁹⁴. У эвионитов были устные предания, сильно отражавшие на себе иудейство, из которых почерпались эти странные сведения. По понятиям эвионитов Иисус Христос был только простой человек, послания апостола Павла не имели никакой важности, апостол Павел был отступник, и евангелие евреев одно имело значение. В этом евангелии вовсе не говорится о сверхъестественном рождении Иисуса Христа ²⁹⁵. Другое евангелие, апостола Петра, нам весьма мало известно. Из того немногого, что мы знаем о нем, можно заключать, что оно очень было сходно с евангелием евреев – если даже не было тождественно с ним ²⁹⁶. Ориген говорит, что, по сказанию этого евангелия, Иисус Христос был сын Иосифа и Марии; прочие же сыновья Иосифа были от первого брака. К сему Ориген прибавляет, что это Евангелие отвергнуто, так как оно не было ни Петрово, ни другого боговдохновенного писателя ²⁹⁷.

Для большей полноты необходимо присовокупить, что евангелие, называемое Маркионовым, о котором упоминается во II веке, есть евангелие ев. Луки, укороченное ²⁹⁸.

Итак очевидно, что от апокрифических евангелий первых двух веков, нам остались только обезображенные и незначительные отрывки. Вероятно, по сознанию неспособности, не приступали к составлению собственно так называемых евангелий. В продолжение всей первой половины II века нет речи об евангелиях вновь составленных. Канонические евангелия служат всегда основой для апокрифов. Еретики Керинф, Карпокрот, Василид, Апеллес  довольствуются тем, что пополняют, или сокращают принятый текст ²⁹⁹. Они занимались теми сторонами истории Спасителя, которые были пройдены молчанием четырьмя каноническими евангелиями; упражнялись также в составлении апокалипсисов и деяний св. апостолов ³⁰⁰. Евангелия, так называемые детства, восполняющие сведения о родителях Иисуса Христа, о первых годах жизни божественного младенца, все более или менее приближаются к Первоевангелию (Protevangile) апостола Иакова, следы которого встречаются у Оригена в III веке, но некоторые из его сказаний появились уже в II веке ³⁰¹. Как бы то ни было, но вместе с достоверными свидетельствами христианства появились, с самого начала подозрительные сочинения, трактовавшие об учении и об истории евангельских; они произошли или от нетерпеливого любопытства вследствие молчания св. писания, или от различных стремлений, проявлявшихся в областях, где процветало христианство. Апокрифы обнаруживают эти различая, но они не доказывают того, что в основание их не входили общепринятое учение и евангельская история. Они не появились бы в свет, не имевши основанием действительной истории. Итак существование их представляет важное внешнее доказательство в пользу происхождения канонических евангелий от апостолов, и в то же время доказывает, что наши четыре евангелия известны были с апостольского века, и распространены были везде, где только образовались христианские общины ³⁰².

Не менее драгоценным доказательством доверия, которым пользовалось апостольское предание в здоровых и в нездоровых разветвлениях первобытного христианства служит обращение еретиков, за недостатком апокрифических книг, к частному устному преданию, которое они тоже производили по прямой линии от апостолов, или от их сподвижников. Они считали себя хранителями таинственного учения, и, под этим благовидным предлогом, впивали в души простых яд своих заблуждений. Таким образом Василид, в первой четверти II века, ссылался на свидетельство апостола Матфея (Matthias), и сам называл себя учеником Главкия (Glaucias) истолкователя апостола Петра ³⁰³. Валентин, другой известный в эту эпоху еретик, был слушателем Феодосса родственника (γνεώριμος) апостола Павла. Маркион Синопский хвалился преимуществом в ведении спасения и в знании высшей науки пред своими соперниками в ереси; он выдавал себя за сообщника апостолов или их сподвижников, и, вероятно, пользовался этой мнимой короткостью для обеспечения своих частных взглядов на противоположность между Богом иудеев – богом низшим, ревнивым, ограниченным и высшим – Богом христиан ³⁰⁴. Мнимые разъяснения, сообщенные сим  начальником сект под печатью тайны, служили им средством к исправлению из устного предания мало благоприятного им текста общепринятых евангелий. Или дело было еще проще и подвергалось еще меньшему оспариванию, – тексту евангелий придавали мистический смысл или иносказательный вроде того, какой даже теперь ученики Сведенборга придают книгам св. писания ³⁰⁵. Валентиниане, например, различали три степени учения Иисуса Христа: 1) учение образное (typique) и мистическое, 2) учение приточное и загадочное, 3) учение ясное и точное ³⁰⁶. Различие это верно, но известно, что вооружившись такими способами толкования можно заставлять говорить священный текст то, что угодно. Сочинитель Клементин – религиозной повести конца II века, злоупотребляя толкованием писаний, влагает в уста апостола Петра слова, совершенно недостойные. Склоняясь сам к гностицизму, он выставляет нам в свою очередь того же апостола, не обращающим внимания на буквальный смысл и толкует евангелие от Матфея в смысле благоприятном своим взглядам ³⁰⁷.

Как бы то ни было, а эти подделки, эти искажения или исправления, эти извращения естественного смысла, бесспорно возвышают авторитет первобытного апостольского предания.

А единство богослужебного (религиозного) языка этих времен не указывает ли, с своей стороны, на господствовавшее единство веры? Иисус Христос и апостолы говорили вероятно на арамейском языке; официальный язык владык мира – римлян был латинский, а между тем вся литература первобытной церкви – каноническая, апокрифическая, еретическая, была издана на греческом языке. То, что первоначально появлялось на арамейском, на сирийском или на латинском языках, немедленно переводилось на греческий, и греческий язык имел высокую честь сделаться священным языком христианства, языком нового завета. Если бы церкви исповедывали различные верования, то не стремились ли бы они организоваться в национальные церкви, с национальными наречиями? Таким образом произошла бы церковь палестинская, церковь египетская, церковь сирийская, церковь греческая и латинская. Но, нет; эти различия не проявляются ни в апостольский век, ни в последующее время. Церковь скрепляется как одно тело наподобие империи, и единство преданий невольно отражается без предварительного определения и без взаимного соглашения – в единстве богослужебного языка ³⁰⁸. То правда, что греческий язык нового завета не есть классический, но поэтому он есть самый достоверный ³⁰⁹. Это разговорный греческий язык, натуральный, а не книжный ³¹⁰. – Этот язык составлен для религии, а предание тем менее рисковало подвергнуться испорченности на этом языке евангелий – неподражаемом образце  гибкости и простоты.

Апостольское предание, подобно великой реке, течет без перерыва в продолжение первого и второго веков. Чистейшие воды ее суть те, которые она воспринимает от четырех евангелий, но, в течении своем, она принимает другие не столь значительные притоки, смешивающие воды свои с ее водами. Если она заключает или воспринимает нечистые притоки, которые со времен потеряются или исчезнут в чистейших потоках, то она также увеличится отдельными ручейками приносящими ей с разных сторон новые богатства.

Апостолы совершили свое земное поприще. Прежде чем окончательно расстаться с ними, прежде чем спуститься по течению предания в полный II век, кстати будет осведомиться – не упоминает ли современная история I-го века об И.Христе. Древнейший документ, упоминающий о нем, за исключением Нового Завета, есть одно письмо язычника, расположенного к христианству, по имени Мара, сына Серапиона, адресованное им в 74 году сыну своему Серапиону. В этом письме сохранившемся на сирийском языке Мара величает Иисуса Христа мудрым царем иудеев, равным Сократу и Пифагору, и говорит что распятый продолжает жить в данных им законах ³¹¹. После его мы имеем очень известное свидетельство историка Тацита и правителя Вифинии Плиния младшего ³¹², потому что нельзя признать подлинными акты Пилата, которые принадлежат концу I-го века и обнаруживают христианское свое происхождение ³¹³. Наконец историк Иосиф Флавий, начавший на 56 году жизни своей, и кончивший в царствование Домициана около 93 или 94 года большое свое сочинение под названием история народа иудейского или археология ³¹⁴. Здесь-то находится знаменитое место, над которым изощрялось остроумие столь многих критиков; строжайшие из них Эвальд, Гейнихен ограничиваются принятием свидетельства Иосифа в следующих выражениях: «в это время, является Иисус, человек мудрый, если только должно назвать его человеком, так как он творит дивные дела; он был учителем тех людей, которые с удовольствием принимали истину, и он увлек своим учением множество иудеев и множество греков. Он считался Христом. Пилат, по доносу народных начальников, приговорил его к распятию на кресте; те, которые в начале полюбили его, не перестали быть привязанными к нему. И до нашего времени продолжает существовать общество тех, которые от имени его называются христианами» ³¹⁵.

Светская история, сколько то можно по крайней мере заключать из некоторых документов, уцелевших от крушения древнего мира, почти не знала Иисуса Христа; евангельская история с своей стороны тоже почти вовсе не знает древнего мира. Читая наши священные книги, и, особливо евангелия, можно ли догадываться о том, что происходило в римской империи? О современном литературном движении, о политических переменах, о взаимных торговых сношениях между собой областей империи, о военных действиях, о трудах современной философии – в них нет ни слова. Этому нечего удивляться: Евангелия наши не имеют притязания повествовать о чем-либо другом кроме служения Иисуса Христа – этого кратковременного служения, состоявшего из нескольких лет.

Можно ли после этого удивляться, если свидетельства, касающиеся Иисуса Христа, так редки и так скудны? – Совсем нет, если мы подумаем о непродолжительности служения Иисуса Христа, о скромных началах христианской церкви, о смирении первых проповедников Евангелия. – Что значит время от двух до трех с половиной лет служения? Иисус Христос сказал: «не бывает пророк без чести разве только в отечестве своем и в доме своем» ³¹⁶. – Самые братья его не веровали в него. – Когда иудеи обвиняли Иисуса Христа пред Пилатом, то они должны были сообщить ему о прежней жизни Его, объяснить ему тот род царского достоинства, о котором он говорил; Пилат не знал даже, что И.Христос был галилеянин. Впоследствии когда апостол Павел пронес евангелие о Распятом в Грецию, то он ничуть не скрывал, что проповедь его о кресте есть безумие в глазах греков и соблазн в глазах иудеев; он не отрицается от того, что он человек неизвестный ³¹⁷. Афиняне думали, что он издевается над ними, когда говорит о муже, которого Бог поставил быть судией живых и мертвых, и которого он воскресил из мертвых ³¹⁸. – Около 60-го года правитель Иудеи Фест, недавно прибывший в край, не знает этого известного Иисуса умершего, и о котором Апостол Павел утверждает, что он жив ³¹⁹. – Тацит христианскую религию называет гибельным суеверием, хотя ее исповедует чрезвычайное множество народа, а Плиний младший называет ее развращающим и крайним суеверием, чего нельзя бы было без затруднения объяснить, если бы христианская религия была только одной чистейшей моралью. Вследствие сего на апостолов нападали как на виновников и зачинщиков этого суеверия; их имели в виду и на их свидетельство ссылались; им, а не самому Иисусу Христу, еретики возымели мысль приписывать свои писания. Это еще более подтверждает наши слова, что история Иисуса Христа и значение этой истории, одним словом, начала евангелия представляют приводящую в отчаяние темноту, или могут быть дознаны и изучены только при свете апостольского предания. – Апостолы жили десять, тридцать даже шестьдесят лет с своими учениками, а Иисус Христос три года с половиной со своими, но то верно сказано, что история Иисуса Христа отражается в истории Его апостолов. – Слово Его отдается в их проповеди, жизнь Его обнаруживается в их жизни, а смерть Его прославлена в их телах. Они вмещают сокровище в своих земных сосудах, но, не смотря на это, они богатят многих.

Презрительное или индифферентное молчание истории и философии продолжается впрочем и в следующем веке. Моралист Плутарх, спустя шестьдесят лет едва говорит о христианстве. Марк Аврелий, Эпиктет, Авл Геллий делают только слабые намеки на христиан, об Иисусе же Христе ни слова, а между тем прошло уже более ста лет, как Иисуса Христа проповедывали. Если бы христианство было только одной более или менее рациональной моралью, то этого молчания нельзя было бы объяснить; школа философов должна бы была принять его с восторгом; но для нее христианская религия была опасным суеверием, которое должно было истребить. Вследствие сего император-философ  Марк Аврелий, поборник разума, считал себе за честь преследовать ее, а общее мнение с своей стороны вменяло себе за честь клеветать на нее.

I. Игнатий. Послание Варнавы. Поликарп. Папий. Кодрат. Иустин мученик. Пофин. Эрма. Послание к Диогнету. Многочисленные лица, пережившие век Апостольский. Авторитет устного предания при предании письменном.

II. Критическая школа и четвертое Евангелие. Тишендорф и труды его. Цитаты из Евангелий в сочинениях отцев церкви, в апокрифах, в сочинениях еретиков: Василида, Валентина, Маркиона, – в творениях языческого философа Цельса. Свидетельство древних переводов сирийского и латинского. Поворот в современной критике.

Поток устного предания переступил границу второго века; он продолжал течь, но в русле, уже несколько суженном. Благодаря четырем Евангелиям, струи его становятся более прозрачными и менее расходящимися. Очевидных свидетелей нет более; начинается вторая генерация свидетелей, генерация преемников апостольских. Она восходит нас далее промежутка тридцати трех лет, обыкновенно назначаемых для одной генерации. В истории, в отношении к свидетельствам, продолжительность одной генерации превышает 60 и даже 70 лет, так что с 33 до 160 или до 170 года по Р. Хр., мы совершенно верно можем насчитывать только две генерации свидетелей. – Человек, которого дед и отец достигли бы восьмидесятилетнего возраста и вступили бы поздно в супружество, могли бы теперь в 1879 году подтвердить совершенную действительность происшествий, которых дед был очевидцем, принимавшим в них живое участие в 1739 году, следовательно за 140 лет. Между дедом его, и им самим было бы только одно посредствующее свидетельство... Мы могли бы доказать цифрами, что последние из оставшихся в живых христиане, принявшее учение из уст самих Апостолов, сходят в могилу только от 130 до 140 года по Р. Хр. – Обратимся же к ним и покажем, что в цепи преданий есть все звенья и эти звенья суть самого чистого металла.

Прежде всех  представляется Игнатий, преемник Апостола Петра в Антиохии, второй епископ этого города, и вероятно непосредственный ученик этого Апостола. Он принял мученический венец в царствование Траяна в 107 году ³²⁰. Повествование об его мученичестве говорит, что, по прибытии его в столицу империи, что случилось в последней день общественных празднеств, он выведен был в амфитеатр, и всенародно предан был на растерзание диким зверям ³²¹. Дело идет, может быть, о великолепных празднествах, данных Траяном по случаю празднования его побед в Дакии; они длились четыре месяца, и насчитывают, что в продолжение их было убито до одиннадцати тысяч животных ³²². Игнатий готовил себя к мученичеству, во время путешествия по городам Азии, Македонии и Эпира, когда спешил отправить послания из Смирны, и особливо из Троады к важнейшим церквам, то к тем, которые он оставлял за собой в Ефесе, в Магнезии, в Филадельфии, в Смирне, то к римской, где должен был окончить свое поприще. Личной своей беседой и увещаниями он укреплял представителей сих церквей, и особливо предостерегал их от ересей, внушая держаться апостольского предания ³²³. По его словам верующие должны были подчиняться епископу как самому Иисусу Христу ³²⁴, а служителям алтаря, как апостолам ³²⁵. Епископ есть блюститель апостольских установлений ³²⁶, служители же алтаря представляют собор Апостолов ³²⁷. Игнатий требовал, чтобы христиане и особливо служители алтаря питали уважение к епископу во славу Отца, Сына и  Апостолов ³²⁸ ; Апостолы в глазах плененного епископа служили видимыми органами св. Духа, Которого они низводили на верующих. Кроме того Игнатий еще частнее указывает на ап. Петра и Павла как двух главных свидетелей, которых должно слушать ³²⁹. Совершенно естественно, чтобы главы церквей были наиболее уважаемыми, и имели в руках своих власть. В одном довольно спорном месте Игнатий по-видимому указывает на совершенно справедливое различие между самой основой проповеди апостольской, то есть собственно называемым Евангелием, жизнью Иисуса Христа во плоти и формой этой проповеди, именно устным свидетельством Апостолов. «Евангелие, говорит он, подобно плоти Иисуса Христа, Апостолы же подобны собранию пастырей церкви» ³³⁰. Однако ж здесь основа и форма нераздельны, Евангелие и свидетели его составляют одно целое, и чтобы знать Евангелие, надобно обратиться к тем, которые были достоверными его свидетелями, то есть, к Апостолам или к их преемникам. Что касается содержания Евангелия, то у Игнатия оно то же, какое мы видели у Апостолов: страдания и воскресение Иисуса Христа составляют основу веры церквей ³³¹. И он напоминая историческую основу веры христианской, пишет к Смирнянам: «Иисус Христос действительно от племени Давидова, Сын Божий, рожденный от Девы, крещенный Иоанном, пригвожденный действительно за нас плотию при Понтии Пилате и четверовластнике Ироде» ³³². Здесь уже предуказывается будущий апостольский символ веры.

Послание Варнавы, по мнению большей части новейших ученых, написано спустя долгое время по разорении Иерусалима около 120 г. ³³³ Если это послание не бросает большого света на состояние церквей, то оно отмечает в истории предания важный момент, по отношению к заимствованиям, им сделанным из первых двух Евангелий и из посланий Апостолов Павла и Петра. Читая его, можно удивляться множеству цитат и воспоминаний из первого послания Апостола Петра ³³⁴. Не вытекает ли отсюда, что это послание, в котором не без основания находят мысли и даже любимые выражения св. Апостола Павла ³³⁵, считалось не только подлинным при жизни Варнавы, но еще представляло общепринятое в это время учение? – Не было речи еще о тех препирательствах в недре церкви, вследствие которых одни называли Петра, другие Павла, а иные, может быть, Иоанна. Варнава цитует попеременно, не заподозревая в каком-нибудь разногласии, то Апостола Павла, то Апостола Петра, преимущественно же Ι-е послание Петра. И вот один из важнейших представителей новейшей критики цюрихский профессор Кейм не колеблется утверждать, что «мир мыслей, в котором стоит это послание Варнавы, в целом и в подробностях совершенно совпадает с Евангелием от Иоанна. Наука под опасением отказаться от своего призвания должна таким образом определить связь между тем и другим писаниями» ³³⁶.

Молодой Поликарп, в 107 году был епископом в Смирне в то время когда Игнатий, оберегаемый десятью леопардами, проходил этот город ³³⁷. Евсевий говорит ³³⁸, что очевидцами и служителями Господними Поликарпу, ученику Апостолов, вверено было управление Смирнской церковью ³³⁹. Достигши преклонных лет, говорит Ириней, он не уставал рассказывать о сношениях своих с Иоанном и с другими лицами видевшими Господа; он приводил их слова, и то что он слышал касательно Иисуса Христа, Его чудес и Его учения. Все это согласно было с Евангелиями. Когда в присутствии его рассказывали извращенные мнения или события, то он затыкал себе уши, и обыкновенно восклицал: «Боже мой! до каких времен Ты сохранил меня, что я вынужден переносить подобные речи», и избегал тех мест, где, стоя или сидя, слышал подобные разговоры ³⁴⁰. Однажды, когда он встретился с еретиком Маркионом, и, когда тот сказал ему: «признай нас», Поликарп отвечал: «я признаю перворожденного от сатаны» ³⁴¹. Никогда, присовокупляет Ириней, не учил он ничему другому кроме того, чему научен был Апостолами, что передала церковь ( παραδίδωσιν ), так как в ней одной истина ³⁴². Известен прекрасный ответ его градоначальнику, на которого, в царствование Марка Аврелия, возложено было гнать христиан: «отрекись, ему сказано было, и поругай имя Христово». – «Вот восемьдесят шесть лет служу я Ему», – возразил он, – «и никогда Он не оставлял меня; могу ли я поругать царя моего, Того, Который спас меня»? – Ему угрожают преданием его на растерзание диким зверям, сожжением на костре, – ничто не колеблет его. Все враги имени Христова в Смирне – язычники и иудеи приходят в ярость от его непоколебимости, требуют чтобы Поликарпа бросили на растерзание дикому льву, но, как это оказалось невозможным, то толпа настаивает, чтобы его сжечь живым. Вскоре затем на площади назначенной для бегов и для общественных увеселений устроен был костер, и герой-старец испускает дух в пламени ³⁴³ прославляя Отца, Сына и Святого Духа, и исповедуя Иисуса Христа возлюбленного и благословляемого Отцем Сына, чрез Которого мы познали Бога ³⁴⁴.

Поликарп предан был сожжению в 167 году; следовательно ему было 24 года в 107 году, когда Игнатий проходил Смирну, спустя 15 или 17 лет по кончине святого евангелиста Иоанна. Ответ его римскому проконсулу свидетельствует, что он принадлежал к христианскому семейству, и что он с самого детства питаем был млеком веры. Нет сомнения, что он, с ранних лет, приводим был к убеленному сединами Апостолу, жившему тогда в Ефесе. Из первого послания сего последнего мы знаем, с каким особенным участием Иоанн относился к отцам, к юношам и даже к детям ³⁴⁵. При таких обстоятельствах нет ничего удивительного, что Поликарп, еще в молодых летах, возведен был на опасную почетную степень епископа. Смирнская церковь чувствовала потребность иметь во главе мужа апостольского и пророческого, как свидетельствуют акты о мученичестве Поликарпа ³⁴⁶. И молодой ученик Иоаннов не обманул ожиданий верующих потому, что язычники и иудеи ефесские, накануне мученической его смерти упрекают его за то, что он был главой нечестия, отцем христиан, разрушителем богов, лицем научавшим народ не приносить жертв богам, и не поклоняться им ³⁴⁷. Особенная заботливость, с которой Смирнская церковь описала последние минуты жизни своего духовного пастыря, многочисленные списки этого описания и обращение его среди самых отдаленных церквей как например Лионской – все свидетельствует о великом личном авторитете Поликарпа в течение шестидесяти-семидесяти лет II-го века. Впрочем и лично он не был не известен западным церквам; в епископство Аникиты (Anicet) он совершил путешествие в Рим для совещания с ним о праздновании Пасхи. В течение епископства Поликарпова восемь епископов один за другим сменились на епископском престоле в Риме. В нем одном выступает целый сонм свидетелей.

Вскоре после мученичества Игнатия написанное Поликарпом послание к Филиппийцам представляет нам также драгоценные сведения об его вере, согласные с рассказами Иринея. Он сильно восстает, подобно учителю своему Апостолу Иоанну, против отрицающих пришествие Иисуса Христа во плоти, не признающих свидетельства креста, извращающих произвольно учение Господа, отрицающих воскресение и суд. Так учащий человек есть перворожденный от сатаны ³⁴⁸. Необходимо, говорит он, возвратиться к слову, которое передано нам с начала ³⁴⁹. Многократно приводит он слова Иисуса Христа, но в свободных выражениях, указывающих еще на живучесть устного предания ³⁵⁰. Он предостерегает Филиппийцев против ложных братий лицемерно произносящих имя Господа, и приводящих в заблуждение людей недальновидных ³⁵¹. Сим ложным свидетелям противопоставляет он Апостолов возвестивших нам лично Евангелие (это слово нам, употреблено здесь не для стиля). Читателей своих он отсылает к их Апостолу, просветителю их церкви, к блаженному и славному Апостолу Павлу, научившему их слову истины, и написавшему разные послания, в которых вера их может находить себе пищу ³⁵². Посему хотя это есть голос Поликарпа, но слово, которое мы воспринимаем из уст его, есть слово вместе Павлово и Иоанново.

Сподвижник Поликарпа, такой же как и он ученик св. Апостола Иоанна ³⁵³, епископ Иерапольский Папий, достиг также глубокой старости, и с своей стороны продолжил живой голос первобытного предания до 165 года. По свидетельству пасхальной хроники – памятника V века, Папий потерпел мученичество в Пергаме, в царствование Марка Аврелия, почти одновременно с Поликарпом в Смирне ³⁵⁴. Не станем удивляться долголетию многих важных лиц первобытной церкви, св. Апостола Иоанна, епископа Иерусалимского Симеона, Поликарпа, Папия, Пофина. История современных миссий, представляет примеры такого же долголетия то в знойном климате Индии, то в ледяных областях Гренландии. Из числа пятидесяти главных миссионеров Восточной Индии, в течение XVIII столетия, шестнадцать провели в этом служении более тридцати лет, одиннадцать более сорока лет, и пять более пятидесяти лет. Миссионер Шульце умер около ста лет от рода ³⁵⁵. Точно так же в Гренландии из числа шестидесяти-семидесяти братий, в XVIII столетии подвизавшихся в Гренландии, шесть были на служении более сорока лет, а один прослужил пятьдесят два года ³⁵⁶. Древние епископы, остававшиеся на местах своей родины, не могли ли достигать глубокой старости особливо во II-м веке под благотворным правлением Антонинов, доставивших человечеству почти невероятно долгий период мирного времени?

Выражение живой голос, примененное нами к Папию, совершенно оправдывается в отношении к нему, потому что он отдает замечательное предпочтете устному преданию. Во введении к своему толкованию слов Господних, из которого Евсевий сохранил нам только отрывок, он говорит: «в толкованиях своих я не премину сообщить все то, что я положительно узнал, и твердо запомнил из уст старейшин и за точность чего я ручаюсь. – В самом деле я не из тех многих, которые находят удовольствие в обилии рассказов; я более держусь точности учения; тем, которые сообщают всякие учения, я предпочитаю тех, которые передают правила самого Господа, надежные для веры, и которые сами находились у источника истины. Когда я встречал кого-нибудь из посещавших старейшин, я спрашивал о словах, которые они запомнили. Что сказывали Апостолы Андрей или Петр, или Филипп, или Фома, или Иаков или Иоанн, или Матфей или кто-нибудь другой из учеников Христовых; что говорят Аристион и Иоанн пресвитер – ученики Христовы; я не столько считал полезным обращаться к книгам, сколько к свидетельству живого и здравого слова» ³⁵⁷. Остановим ли внимание читатель на том, что после употребления прошедшего времени: что сказывали Апостолы Андрей и проч., Папий говорит в настоящем: что говорят Аристион и Иоанн пресвитер? – Следует допустить, что эти два ученика Христовы были еще в живых, когда Папий писал объяснение слов Учителя. Им было более девяноста лет в начале II-го века. Итак Папий, в качестве современника Поликарпова, скончавшегося на восемьдесят шестом году своей жизни, мог быть двадцати-двадцати пяти лет между 100 и 110 годами, когда еще Аристион  и Иоанн пресвитер говорили. Посему его толкование на Евангелия восходит к этому времени; мы говорим на Евангелия, потому что приведенный нами сей час отрывок из Евсевия, очевидно доказывает, что если Папий нигде не упоминает именно о Евангелии от Иоанна, появившемся последним, то он, по крайней мере, знал о нем. Современный нам германский ученый г. Штейц делает остроумное замечание относительно перечисления апостольских лиц, встречаемых нами в указанном отрывке. Вот эти лица и порядок, в котором Папий приводит их: Андрей, Петр, Филипп, Фома, Иаков, Иоанн, Матфей и проч. – Между тем первые четыре: Андрей, Петр, Филипп и Фома суть именно те, которые являются в Евангелии от Иоанна, о Филиппе же и Фоме – говорится только в этом Евангелии. Порядок, в котором сии разные лица исчислены, соответствует точь-в-точь порядку, в котором они попеременно являются в четвертом Евангелии. На последнем месте у Папия стоят Апостолы совсем не упоминаемые у св. Иоанна, именно Матфей и другие: и не следует ли предположить, что между всеми этими другими Папий называет именно Матфея, потому что кроме Иоанна уже упомянутого он был один из числа апостолов, написавший Евангелие? ³⁵⁸ Эти очевидные многократные совпадения не объясняют ли таким образом старинное предание, которое делает Папия участвующим в качестве писца в издании Евангелия от Иоанна? ³⁵⁹ В предисловии к одному евангельскому манускрипту находятся следующие слова: «Евангелие от Иоанна составлено и дано Иоанном своей церкви еще при жизни его, как о том повествует Папий называемый Иерапольским, любимый ученик Иоанна, в конце пятой книги своих истолковательных книг. Он написал Евангелие точно так, как Иоанн ему диктовал его» ³⁶⁰ .

Таким образом Поликарп Смирнский и Папий Иepaпольский – оба ученики Иоанна, оба епископы важнейших церквей, церквей называемых апостольскими и оба мученики обнимают своим свидетельством промежуток времени между 96 и 163 годами. Это главные свидетели этой эпохи по близости к источникам, по официальному ли своему положению, или по продолжительности своего епископства, но не единственные; к ним надобно присоединить Квадрата или Кодрата, писавшего в царствование Адриана апологию христианства. Историк Евсевий ставит его наряду с предшественниками Игнатием и Поликарпом в числе известных учеников, непосредственных преемников Апостолов. Кодрат также как дочери Евангелиста Филиппа, имел дар пророчества; он-то упоминает о существовании еще в его время нескольких лиц исцеленных или воскрешенных Иисусом Христом ³⁶¹. Следовательно его свидетельство есть древнейшее, и должно относиться по крайней мере к первым годам этого столетия. К нему можно присоединить еще Аристида ³⁶², но этот последний принадлежал уже позднейшему времени и писал между 117 и 138 годами.

Последние данные переносят нас в ту эпоху, когда начал процветать человек, принадлежавший к разряду двух последних апологетов христианства – знаменитый Иустин мученик. Родившись в первые годы этого столетия ³⁶³, когда последние Апостолы сошли в могилу, необрезанный и язычник по происхождению ³⁶⁴, он блуждал туда и сюда ища истины по всем современным философским школам, но без успеха; стоики, перипатетики, пифагорейцы, платоники – все, одни за другими приводили его в уныние и не удовлетворяли его, пока наконец он встретил на пути своем одного старца – христианина, который указал ему на книги Ветхого Завета. Новые его занятия склонили его принять христианство – это было между 130 и 140 годами. Достойно замечания, что он по пасхальной хронике был родом из Flavia Neapolis, города Сирии Палестинской, в котором он долго проживал; таким образом он находился на самых священных местах, и имел возможность близко поверить данные предания. Иустин, ставши христианином, бросился в самый разгар борьбы; с одной стороны в двух апологиях он мужественно защищает пред императорами дело гонимых; с другой стороны отстаивает принятое учение, в частности же божественность Иисуса Христа против Маркионитов и против всех ересей ³⁶⁵. Однажды он состязался с иудеем Трифоном в Ефесе о прообразовательном значении Ветхого Завета и об исполнении пророчеств на лице Иисуса Христа; потом в Риме приходит он в столкновение с циником Кресцентом, и по доносам сего последнего, в 166 году, получает мученический венец ³⁶⁶.

Свидетельство Иустина есть свидетельство человека, снедаемого ревностью к дому Божию; по своим занятиям Иустин становится миссионером у иудеев и язычников, и путешествующим евангелистом, стремящимся утвердить братию в вере Христовой. Его встречают в Палестине, в Малой Азии, в Италии, и два раза в Риме. Судя по славе его имени, по важности его свидетельства в течение II-го века, Иустин мученик был одним из великих светил церкви своего времени, одним из самых достойных веры свидетелей.

В разных своих сочинениях Иустин многократно ссылается на евангельские повествования или записи Апостолов ³⁶⁷. Он так делает в своем разговоре с евреем Трифоном в Ефесе – этом граде, прославленном трудами Апостолов св. Павла и св. Иоанна. Подумайте! Какое доверие должны были внушить ему эти записи! – Какой апостольский авторитет должны были получить даже Евангелия от Марка и Луки, не написанные непосредственно руками Апостолов! – Насколько содержание сих писаний должно было согласоваться с основой устного предания... чтобы Иустин имел мужество, скажу даже простодушие, ссылаться на них в споре с иудеем рационалистом, для которого рождение Бога, сверхъестественное рождение человека, надежды христиан на распятого человека, и сверх того упование их получить еще благодать от Христа, были столько же соблазном сколько и безумием ³⁶⁸. И не менее замечательно еще то, что Иустин эти записи никогда не называет иначе как апостольскими. Встречаются повествования, как например, сказание о кровавом поте, которым покрывался Иисус в Гефсиманском саду и о котором повествует только св. Евангелист Лука; Иустин, приводя это сказание, считал его так же апостольским как и другие сказания, заимствованные им у Матфея и Иоанна, собственно называемых Апостолами. Впрочем писатель этот коль скоро касается Ветхого Завета, то он почти всегда называет по имени приводимых им писателей; но никогда не упоминает имен ни одного из четырех Евангелистов, ссылаясь на слова их Евангелий. Подобно ему большая часть отцев церкви гораздо чаще опускает имена составителей Евангелий нежели имена писателей книг Ветхого Завета. Причина этого самая простая. Евангелия составляли одну книгу, изображающую один только образ И.Христа; обыкновенно говорили Евангелие, а не Евангелия, а когда хотели указать на одно из них, то употребляли общепринятое выражение: Евангелие от Матфея, от Марка и т. д. ³⁶⁹

Творения Иустина дают очень чувствовать опасность доказательств заимствуемых от умалчивания. Возьмите последнее, дошедшее к нам из его творений – вторую его апологию, написанную в 161 году; вы не найдете в ней ни одной ссылки на Евангелия. Предположим, что, кроме этого, все творения Иустиновы были бы потеряны, не сделали ли критики тотчас заключения, не раструбили ли во всеуслышание, что Иустин знаменитый писатель II века никогда не знал Евангелий, что следовательно они появились позже 150 года, – или если прежде существовали, то не пользовались большим доверием? – Тут, что слово, то – неверность, потому что сохранились два другие его произведения, его первая апология, восходящая к 147 году ³⁷⁰ и его разговор с Трифоном, которые изобилуют цитатами из четырех Евангелий: Марка он цитует в первом три раза, во втором десять раз, – Иоанна шесть раз в первом, восемнадцать раз во втором, – не говоря уже о Матфее и о Луке. По тому способу как Иустин цитует, чувствуется, что он близок к первому источнику устного предания ³⁷¹.

До сих пор мы приводили свидетельства Восточной церкви, но Запад имел также свидетелей достойных веры – прямых наследников апостольского предания. Таков прежде других много чтимый епископ Лионский Пофин, замученный в 171 году. Известно что слово мартир (мученик) по-гречески значит свидетель, а большая часть наших свидетелей суть мученики, они-то и внушают доверие, как Паскаль говорит: «Я охотно верю тем историям, свидетели которых были замучены» ³⁷². Так как Пофин, в год кончины своей был девяноста лет, то он должен был родиться около 80 года нашей эры. Лионская церковь была в непрерывных сношениях с церквами Малой Азии, и мы можем быть уверены, что учение и повествования Иоанновы, и особливо его Евангелие рано пустило корни на почве Галлии ³⁷³.

Уже при жизни Поликарпа, Папия, Иустина мученика, Пофина, появилось на Западе, а вероятно также и в Риме сочинение под названием Пастырь, приписываемое пресвитеру церкви, по имени Эрме (Hermas). Это сочинение пользовалось известностью в церкви во II веке, и иногда отводили ему место в собрании священных книг. При общественных богослужениях книга Пастырь Ермы была всенародно читаема, однако ж скоро перестали относиться к ней с таким уважением ³⁷⁴. Западная церковь не разделяла его, не смотря на то, что книга была переведена на латинский язык; в конце же этого столетия Тертуллиан отзывается о ней в загадочных выражениях ³⁷⁵. Сочинитель ее, как кажется, жил в Риме при первосвященнике, брате его (между 142 и 157 г.) ³⁷⁶ Пие, епископе римском, во время близкое к гонению на христиан, немного спустя после смерти последних христиан, обращенных проповедью самих Апостолов. Скупой до крайности на какие бы то ни было исторические указания (Иисуса он даже не называет собственным именем). Ерма важен для нас однако ж в том отношении, что он весьма часто и почти исключительно упоминает о миссионерском служении Апостолов ³⁷⁷ и об ответственности, возлагаемой на пастырей церквей. Имя Сына Божия было уже везде проповедано; наступил период благоустройства и усвоения Его учения. Пастырь Ермы прежде всего говорит о покаянии и случайно о крещении ³⁷⁸; две эти черты переносят нас в средину II-го века, когда возникло препирательство, известное под именем монтанизма. То также известно, что вся его терминология напоминает Евангелие от Иоанна ³⁷⁹. Иисуса Христа называет он дверью ³⁸⁰; не раз говорит о виноградной лозе, о пастыре, об овцах; он делает различие между видением царства Божия и вступлением в это царство – как сам Иисус Христос тоже делает в беседе своей с Никодимом, рассказанной в 3 главе Евангелия от Иоанна ³⁸¹. С другой стороны Ерма заимствует из синоптических Евангелий столь известные сравнения о камне ³⁸², о девах ³⁸³, о змеях и проч. Сфера, в которой вращается этот своеобразный писатель, вся наполнена воспоминаниями из Евангелий.

К этой же самой эпохе можно отнести одно из прекраснейших произведений христианской древности – Послание к Диогнету, несправедливо приписываемое Иустину мученику ³⁸⁴. В послании этом дышет тот же дух кроткого, возвышенного, искреннего благочестия как и в Пастыре Ермы, и так же Иисус Христос не назван по имени своему как и в Пастыре; Он есть истина, святое слово, возлюбленное чадо, единородный Сын ³⁸⁵; в нем не упоминается даже об Апостолах ³⁸⁶. Но чувствуется жизнь в общении с Учителем, со святыми Апостолами Павлом и Иоанном, с понятием благости Бога, которой мы должны быть подражателями, с любовью, которой мы прежде были возлюбленны и которая должна привести нас к любви к правде Иисуса Христа, которая покрывает наши неправды, и с множеством выражений и понятий, заимствованных из Евангелий или из Посланий.

Большая часть апостольских мужей, приведенных нами в качестве свидетелей апостольского предания, как то: Игнатий, Поликарп, Иустин, Пофин, стяжали себе славу своей славной кончиной. В числе свидетелей II века это суть избранные образцы. Какое обилие сведений получили бы мы, если бы писатели христианские оставили нам во всей подробности речи и свидетельства бесчисленных учеников апостолов ими самими обращенных и наученных, и имен которых история не сохранила! Иустин мученик в первой своей апологии говорит о многих старцах обоего пола шестидесяти-семидесяти лет, с детства своего наставленных в учении Христовом, всегда сохранявших чистоту нравов, и готов указать на них во всех сословиях ³⁸⁷. Это были христиане, иcповедывавшие веру Христову с 80 или 90 года, потому что первая его апология относится к 147 году. По свидетельству Иринея, в начале II века, в Риме, кроме епископа его Климента, было много христиан принявших учение от Апостолов ³⁸⁸. В свою очередь Климент Александрийский упоминает между своими наставниками достопамятных и образованных христиан родом из Греции, Великой Греции (южной Италии), из Келесирии, из Египта, из Ассирии и Палестины. Из числа их некоторые были наставлены в истинном предании святыми Апостолами Петром, Иаковом, Иоанном и Павлом, как дитя бывает наставлено своим отцом ³⁸⁹. Евсевий делает замечание, что в этом месте Климент свидетельствует о своем почти непосредственном сношении с Апостолами.

Видимо, что в продолжение первых семидесяти лет II века апостольское предание усвоялось преимущественно еще в форме устного предания. Последняя придавала ему больше прелести, привлекательности, разнообразия. Писанное предание потребовало бы множества манускриптов, а христиане в рядах своих считали много незнатных, бедных и простых людей, не умевших читать и не могших приобресть полных рукописей. Евангелия при богослужении читались громким голосом, и содержание их для большей части слушателей сливалось с устным преданием. Последнее, давши текст для четырех Евангелий, в свою очередь само питалось содержанием их страниц. Но признанное превосходство живой проповеди над проповедью написанной давало предпочтение устному преданию со стороны верующих. Редко говорили «написано», но скорее: «Апостолы сказали или учили», – или: «сам И.Христос сказал» подобно тому как и нынешние проповедники еще повторяют, когда произносят свои оживленные речи.

Сверх сего, устное предание в II веке имело чрезвычайную выгоду в том отношении, что оно заграждало уста бесчисленным гностикам. Ересь ожидала смерти Апостолов, говорит Евсевий, дабы смелее поднять голову. Последователи Василида, Маркиона, Валентина спешили прикрыть мечтания свои христианской одеждой; их нельзя было опровергнуть или переспорить свидетельствами из священных Евангелий, потому что они извращали их смысл. Кто мог лучше указать истинный смысл выраженный Апостолами в своих писаниях и в словах Учителя, как не непосредственные их ученики, преемники их мыслей, их сообщники и их сподвижники ³⁹⁰? Они одни могли спасти девство церкви и чистоту ее учения, свидетельствуя о содержании апостольского предания.

Критическая школа готова верить, что предпочтение даваемое отцами церкви II века устному преданию показывает невеликий авторитет, которым в их время пользовались четыре Евангелия, и особливо Евангелие от Иоанна. Есть ли необходимость по этому поводу исчислять причины явной антипатии этой школы к этому Евангелию? Может быть, нам еще представится случай беседовать об отношениях этого Евангелия к трем первым. Достаточно будет теперь припомнить неотразимую ясность, с которой в нем возвещается божественность И.Христа. Когда хотят низвести И.Христа на степень простого человека, сына Иосифа и Марии, иудейского учителя, виновника высокой нравственности, – когда хотят лишить Его трона единородного Сына Божия, Спасителя мира, вечного Слова Божия, ясно, что Евангелие Иоанна является преимущественно изобличающим такое стремление. Надобно, несмотря ни на что, доказать, что оно не есть писание Апостола, его же Иисус любяше, а чтобы это доказать, надобно постараться выставить, что это Евангелие не было известно церквам до второй половины II века. Но как первые три Евангелия содержат также приводящие в затруднение сказания, как в них повествуется о сверхъестественном рождении И.Христа, об Его совершенной святости, о чудесах Его, об Его назначении быть Врачем человечества, Судиею мира, Господином суббот, то равно необходимо возможно более уронить их, отодвинуть их как можно далее от времени самих событий. Таким образом берутся доказывать, что они вышли не из-под пера Апостолов, и усвояют себе право оспаривать их свидетельства. Напротив для верующих весь интерес состоит в том, чтобы упрочить древность Евангелий и следовать методу, усвоенному ею; необходимо открыть следы наших евангелий у писателей I и II века. Конечно, это не наша вина, что мы имеем под рукой небольшое число документов; от всей души желаем мы открытия новых рукописей, так как мы уверены, что они приведут в замешательство наших противников.

До сих пор мы скорее предполагали, чем прочно доказывали подлинность и глубокую древность наших Евангелий; но достигши до половины II века – того позднего времени, когда четвертое Евангелие написано, если верить критике, и когда по ее словам, христианство подверглось глубоким изменениям, мы можем и мы должны лучше окинуть взглядом пройденное пространство и решить подлежащие вопросы. Мы задаем себе вопрос – справедливо ли, что первые три Евангелия встретили недоверие в церкви II века, и что четвертое Евангелие оставалось для нее неизвестным по крайней мере до 150 года?

В наше время ученая Германия дала первоклассного критика, человека глубоко проникшего в эти предметы, истинного знатока дела, в лице знаменитого Тишендорфа. Жизнь его буквально посвящена была изучению текста Нового Завета; он отыскивал, вырывал рукопись за рукописью и наконец открыл манускрипт в Синайской обители – это сокровище, которое он ставит выше известного алмаза Ко-хи-нор; он напечатал несколько одно за другим изданий Нового Завета на греческом языке; его труды простерлись на все те отрасли древней литературы, которые проливают какой-нибудь свет на историю священного текста, и его издания при таком изучении удивляют столько же количеством и разнообразием, сколько изяществом и выправкой. Человеком имеющим право на то, чтобы его слушали в вопросах об этом предмете, точно может считаться Константин Тишендорф. Было бы неразумно и опрометчиво порицать произведение, труд достойный уважения, который этот почтенный ученый посвятил исследованию времени происхождения наших Евангелий ³⁹¹; но этот предмет еще так нов для большинства, что мы не колеблемся предложить несколько крупиц, упавших от обильной трапезы этого опытного исследователя. Любознательным мы рекомендуем ознакомиться с брошюрой Тишендорфа, переведенной на многие языки, под заглавием: когда написаны были наши Евангелия? ³⁹²

Утомительно было бы перечислять цитаты из наших Евангелий, встречающиеся у отцев церкви I и II веков. Выше уже мы указали на драгоценные свидетельства, которые они нам представляют. Свидетельства эти можно обессилить только отрицанием подлинности писаний этих отцев и отнесением их для этой цели к позднейшему времени. Такое насилие, такие приемы смелой критики пыталась было применить к отеческим писаниям так называемая Тюбингенская школа, но попытка ее не удалась. То уже дознано, что Игнатий, Поликарп, Варнава, Иустин мученик, Пастырь Эрмы, христианские писатели жившие прежде 150 года, приводят места из наших четырех канонических Евангелий, и из Евангелия Иоанна так же точно как и из трех синоптических ³⁹³. Открытая и обнародованная Тишендорфом Синайская рукопись вместе с книгами Нового Завета, заключает греческий текст послания Варнавы, между прочим подлинный текст начала этого послания, которое известно было только в плохом латинском переводе. В этом отрывке находится следующая цитата из Евангелия от Матфея: «есть много званных, но мало избранных» ³⁹⁴, которую автор сопровождает оговоркой «как написано». До тех пор пока имели только латинский перевод, слова эти в глазах критиков считались заметкой на полях страницы случайно попавшей в текст, а теперь действительно нашли их примененными к Новому Завету – в литературе апостольской эпохи ³⁹⁵. Но вот в первобытном греческом тексте встречаются эти слова буквально; произвольная догадка критиков, бывшая в ходу до этих пор, обращается в ничто; необходимо допустить, что таинственная оговорка «как написано» усвояет Евангелию от Матфея авторитет, равный авторитету Ветхого Завета, и притом в столь раннюю пору.

Оставим в стороне сочинения отцев церкви; поищем доказательств в апокрифах, у еретиков, и даже в сочинениях врагов христианства языческих философов. Мы говорим сперва в апокрифах; ясно, что мы разумеем старейшие, древность которых всеми признана. Апокрифы, о которых мы прежде говорили – Евангелие евреев, Евангелие египтян, Евангелие Апостола Петра, как мы видели суть не что иное как компиляции, более или менее искусственно составленные подделки синоптических Евангелий, особливо Евангелия от Матфея. Мы ничего еще не сказали об одном очень древнем документе, упоминаемом Иустином мучеником, Тертуллианом и Евсевием ³⁹⁶, вообще известном под названием Актов Пилата. Тишендорф отыскал подлинное его название: Записи о Господе нашем И.Христе, составленные при Понтии Пилате. Оно считается официальным донесением высшей власти, составленным правителем Иудеи, о казни Иисуса Христа. Изучая внимательно это сочинение, открывают в нем искусно намеченные сближения между описанием суда над И.Христом и некоторыми подробностями из повествования св. Апостола Иоанна. Во всем же том, что касается распятия и воскресения Господня, повествование сближается с текстом трех первых Евангелий. Неизвестный автор этого апокрифического сочинения должно быть имел пред глазами наши четыре Евангелия, и так как оно относится к первым годам II-го века, то за ним признают важность свидетельства, которое оно представляет без предвзятой цели ³⁹⁷.

Апокрифы служили для целей еретиков, как мы выше видели; сектаторы аллегорическими своими толкованиями без труда и не стесняясь заимствовали из текста Евангелий доказательства своего учения. Нет надобности говорить здесь о всех гностиках II-го века; достаточно будет упомянуть о руководителях Василиде, Валентине и Маркионе.

Василид, один из древнейших, жил между 65 и 135 годами. Современник в молодости своей св. Апостолу Иоанну и последним Апостолам, жившим в это время, он написал в царствование Адриана двадцать четыре книги толкований на Евангелия ³⁹⁸. Судя по некоторым отрывкам, сохраненным епископом III-го века Ипполитом, он конечно знал Евангелия от Луки и от Иоанна, т. е. именно те самые два, относительно которых критика наиболее сомневается ³⁹⁹. Так, после слов: «я слышал невыразимые слова, которые нелеть есть человеку глаголати», он прибавляет: «как сказано: Дух Святый найдет на тя, и сила Всевышнего осенит тебя» – тут виден текст Евангелия Луки ⁴⁰⁰. В другом месте он говорит: «писано есть в Евангелии: бе свет истинный, иже просвещает всякого человека грядущего в мир», а далее: «Господь говорит: не у прииде час мой» ⁴⁰¹. Так точно как в послании Варнавы у него цитуются священные книги с общепринятыми формулами, «писано бо есть, – сказано бо есть и проч.». Не лишне обратить внимание на то что эти места у Василида касаются столь щекотливого вопроса о сверхъестественном рождении Спасителя.

Другой известный в это время еретик Валентин, умерший около 160 года, кроме канонических Евангелий, имел в руках своих еще один документ, который он называл Евангелием истины; но все заставляет нас думать, что содержание этой книги, в существе, не отличалось от наших Евангелий ⁴⁰². Между тем  обличитель ересей Ириней несколько позже говорил: «достоверность наших Евангелий такова, что самые еретики заимствуют из них свидетельства; каждый из них, принимая их за основание своих умствований, старается употребить их для подкрепления своего учения... Ученики Валентина обильно пользуются Евангелием от Иоанна» ⁴⁰³. Так, к пророкам иудейского закона он Валентин применяет слова Иисуса Христа из Евангелия от Иоанна X, ст. 8: «Вси елико их прииде прежде Мене, татие суть и разбойницы». Система Валентина отличается терминологией, заимствованной им из четвертого Евангелия; началом всех вещей он считает восемь производящих принципов, которых называет Отцом, Благодатью, Единородным Сыном, Истиной, Словом, Жизнью, Человеком и Церковью. Перечитайте начало Евангелия от Иоанна, и вы найдете эти различные начала ⁴⁰⁴. Система Валентинова также неоспоримо доказывает употребление им синоптических Евангелий. Мы находим у него равно как и у Василида замечательное место о сверхъестественном зачатии Иисуса Христа – столь замечательное, что, по поводу его, произошел раскол между учениками еретика ⁴⁰⁵. Валентин признает Бога Творца, – в виде низшего бога в Капернаумском сотнике, упоминаемом Евангелистами Матфеем и Лукой ⁴⁰⁶. Он полагает, что женщина, страдавшая двенадцать лет потерей крови, и исцеленная словом Господним по свидетельству Матфея, представляла и изображала страдание и избавление двенадцатого принципа его системы и проч. и проч. ⁴⁰⁷. Из этих примеров видно, что для своих нужд не было надобности сочинять новые Евангелия; можно было древние заставлять говорить то, что хотели. Валентин при цитатах употребляет общепринятое выражение: «писано бо есть в св. Писании». Главой секты стал он в царствование Адриана (117–138 г.). Однако ж история показывает, что гностики стремились все более и более удаляться от евангельской истины по мере того, как они старелись, или расширяли круг своего действия. Вероятно, что Валентин в начале своего поприща старался привить ересь свою к мощному стволу письменного предания. Свидетельство его восходит к тридцатым или сороковым годам второго века ⁴⁰⁸.

Между Валентином и известным еретиком Маркионом синопским есть та разница, указанная Тертуллианом, что первый пользовался, не искажая Нового Завета, тогда как второй сильно урезывал св. Писание. Валентин по крайней мере щадил его ⁴⁰⁹, тогда как Маркион, не стесняясь ничем, отбрасывал в нем места, которых он не принимал. Этот опасный еретик, явясь в Рим в 140 году, не оспаривал ни давности, ни подлинности Евангелия от Иоанна, – он прямо и произвольно отвергал содержание его ⁴¹⁰. Он вполне отвергал рождение Спасителя, – считая несообразным чтобы Слово, которое ратовало за добро, явилось в виде чего-то сложного из духа и из материи, но он учил, что в пятнадцатое лето царствования императора Тиверия, Слово низошло с неба на землю, и поучало в синагогах. Авторитетом для него служило только Евангелие от Луки, которое он исказил, и которое называлось Евангелием Маркионовым ⁴¹¹. Этот враг истины против себя свидетельствует также о существовании и о достоверности наших четырех Евангелий в церкви с самого начала второго века.

Около половины этого века христианству пришлось защищаться от нападения сильного противника философа Цельса; его надменное отношение к христианству проложило путь Штраусам XIX столетия. Между тем Цельс является не желаемым свидетелем для действительных противников христианского предания, потому что будучи менее боязливым и осторожным, он нападает прямо на учеников И.Христа, – составителей Евангелий; он преследует их и осмеивает их на основании их самих писаний, и открываемых в них их верований. Он унижает силу сих свидетельств, но не берется оспаривать их подлинность. Он судит о христианстве как оно есть, на основании того, каким оно было в его время, а не по какому-то так называемому совершеннейшему Евангелию, и более евангельскому нежели Евангелие Апостолов. Он чистый, а не на половину, рационалист. Он признает или Христа апостольского, или не признает никакого; из этих двух положений он избирает одно. Никакая критическая разборчивость не препятствует ему признать происхождение четырех Евангелий и ссылаться на них как на авторитетное свидетельство, признанное христианской церковью. «Все то, что мы излагаем, говорит он, мы извлекли из ваших писаний: нам не нужно никакого другого свидетельства потому, что ваше собственное оружие поражает вас» ⁴¹². Остановившись на разности текста Евангелий или лучше на гностических искажениях бывшего в употреблении текста, он упрекает христиан за перемену первоначального текста Евангелия на три или четыре разные фасона и даже настолько, насколько заблагорассудится, дабы с помощью этих изменении можно было отрицать то что им возражают ⁴¹³. Великий христианский писатель Ориген восстает против такого обвинения, и обращает его на самих еретиков ⁴¹⁴. Как бы то ни было, Цельс, как истинный Штраус второго века, издевается например, над тем, что при воскресении Спасителя, одни упоминают о двух ангелах у гроба Господня, другие об одном, – одни, это Лука и Иоанн – другие, это Матфей и Марк ⁴¹⁵. Он цитует и критикует по-своему сказание о поклонении волхвов, о бегстве младенца Иисуса по указанию ангела в Египет, о сошествии на Иисуса Христа Духа в виде голубя при крещении, о рождении Его от Девы, борьбе пред страданием в Гефсимании, жажде на кресте и многих других событиях ⁴¹⁶. Цельс имеет в виду особливо Евангелие от Иоанна, когда он нападает на название Слово Божие, усвоенное Иисусу Христу, когда он не верит, чтобы иудеи просили у Него знамения, чтобы Господь утолял жажду свою у колодца Иакова, чтобы истекала кровь из Его тела на кресте, чтобы по воскресении Господь показывал гвоздинные раны ⁴¹⁷. Так как Цельс писал около 150 года, то следует, что четыре Евангелия давно уже пользовались авторитетом в церкви, когда он отнесся к ним с таким участием.

Но сильнейшее свидетельство о подлинности священных наших памятников представляют древние переводы сирский и латинский. Первый, называемый Пешито (Peschito), составлен в сирском городе Едессе, известном в истории древней церкви, он относится по крайней мере ко второй половине II века ⁴¹⁸. В Африке также был латинский перевод, называемый Itala, который, по всей вероятности составлен прежде 170 года. В составлении этого перевода участвовали многие переводчики, и в таком случае естественно допустить, что он совпадал с началом распространения христианства в Африке, и был  издан по почину африканских христиан. По словам Тертуллиана латинский перевод Евангелия от Иоанна, в конце этого века был в таком значительном обращении в Африке, что влиял на образование богословского языка ⁴¹⁹. Другие признаки, каковы цитаты, приводимые Тертуллианом и латинским переводчиком большого сочинения Иринея против ересей, заставляют предполагать, что между 190 и 200 годами латинский перевод четырех Евангелий пользовался великим уважением на всем Западе. Для этого же необходимо, чтобы этот перевод уже существовал несколько десятков лет ⁴²⁰. Итак «то утвердившийся уже факт, скажем мы с Тишендорфом, что от 150 до 200 года, переведены на латинский и на сирский языки Евангелия в числе четырех – ни больше, ни меньше». Этот факт бросает знаменательный свет на вопрос об их давности.

Сверх того Тишендорф замечает, что соединение четырех Евангелий в один сборник, должно было последовать к концу первого века, что в свою очередь отодвигает написание их еще дальше. Действительно, текст древнейшей рукописи, именно Синайской, переносит нас к половине II века, а внимательное и подробное изучение этого текста показывают нам, что он уже имел свою историю; его изменяли, исправляли на основании того, что предполагалось возможным составление гармонии Евангелий ⁴²¹. Один переписчик, например, изменил одно место в Евангелии от Луки по параллельному месту в Евангелии от Матфея или от Марка; другой ввел вариант в обратном смысле.

Впрочем новейшая критика отступается от своих прежних заблуждений. Немецкий профессор, рационалист Гольцман, в новом своем сочинении о синоптических Евангелиях, говорит: «В сущности наши результаты относительно времени составления синоптических Евангелий, находятся в удивительном согласии с  данными представляемыми в этом отношении церковным преданием. Евангелия наши написаны между 60–70 годами, и в том порядке, в каком помещает их канон» ⁴²². А цюрихский профессор Кейм подтверждает также предание касательно четвертого Евангелия, которое он относит к концу I-го века. Правда, ему остается только один исход – приписывать его пресвитеру Иоанну, а не Апостолу Иоанну, но эта гипотеза ученым путем была оспариваема, и отринута. Стоит только противопоставить ему следующий важный исторический факт. Следы Апостола Павла и память о нем, под конец I-го века, в Малой Азии, уже довольно изгладились. «Единственное лице, которое могло сгладить следы шагов св. Апостола Павла – это Иоанн, возлюбленный ученик Иисуса Христа, писатель четвертого Евангелия» ⁴²³.

Если скорбят о том, что нет точно определенных данных касательно времени появления Евангелий, то не должно забывать, что они рано сделались богослужебными книгами, а для литургии нет надобности знать время; в виду авторитета их она даже теряла из виду время их написания. История всех древних литургий подтверждает это. Даже в наше время появляются сочинения современных писателей без означения времени и без введения к ним. Появляются также возобновленные издания, в которых уже указывается время вторичного издания книги, но не время ее написания. Лишь только манускрипты, подлинные рукописи Евангелий были истреблены, то переписчики, или новые издатели для церковного употребления не заботились сделать указание на место и год, чему они не придавали никакого значения. И чтобы указать их, необходимо чтобы автографы или самые первоначальные их копии имели самые верные данные, чего никак нельзя доказать. Наши четыре Евангелия относятся к I-му веку; церковь с самого начала, признавала их писаниями Апостолов – Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Предмет этот кажется нам доказанным.

После рассмотрения предания апостольского в лице первых его хранителей, Апостолов и их сподвижников и первых их преемников – апостольских мужей, с последующей генерацией свидетелей, мы удаляемся на столь значительное расстояние от колыбели христианства, что необходимо оглянуться назад, и обозреть перспективу действий, совершенных первыми его шагами в мире. Мы начинаем этот третий период с царствования императора Марка Аврелия, занимавшего престол с 161 по 180 год. Царствование его совпадает с четвертым кровавым крещением, которому подверглась христианская Церковь. Нерон, Домициан, Траян, Марк Аврелий, два неразумные и два мудрые правителя, вот четыре имени, означающие четыре кровавые, но славные эпохи в истории Церкви! – Если то справедливо, что говорит одна арабская пословица, что чернила для ученых более значат чем кровь мучеников, то эти слова нашли применение  свое в царствование Марка Аврелия, который повелевал проливать чернила первым и кровь последним; но так как философия, по мнению его, имела более прав нежели религия, то от философов он требовал чернил, а от христиан – крови мучеников. И с тех пор роли распределялись таким образом: в то время когда философы писали, верующие избивались.

В то время когда Марк Аврелий облекался и в порфиру императора и в мантию философа, епископский престол в Риме, в 167 году, занимал Сотер (Soter), а девять лет спустя Елевферий (Eleuthère). За несколько времени до их первосвященства, около 160 года, прибыл в столицу Империи Егезипп – первый известный церковный историк из Малой Азии, родом еврей ⁴²⁴. По пути он посещал многие города Римской империи, и везде знакомился с епископами. Он довольно долго проживал в Коринфе. Результаты своего путешествия он изложил в пяти книгах своего сочинения известного под названием: Воспоминания о церковных делах. Из уст всех епископов он слышал одно и то же учение ⁴²⁵, и свидетельствовал, что в каждом городе и в каждом преемстве епископов это учение было согласно с учением закона, пророков и Господа Иисуса Христа; в свою очередь он подтвердил непреложное содержание предания Апостольской проповеди ⁴²⁶. Что критическим чутьем Егезипп не всегда владеет, что можно усомниться в некоторых чудесных рассказах, им передаваемых, это нисколько не ослабляет впечатления совершенно чистого единства в учении, которое он вынес из своих посещений Церквей. Бесспорно, что история его оказала великую услугу, если не по изложению и стилю, то, по крайней мере, по верности, когда она так скоро приобрела в Церкви полное доверие, и когда Евсевий с таким обилием пользовался ею. Последний сознается, что он часто заимствовал у своего предшественника: восемь раз приводит он слово в слово отрывки из его сочинения. Из книги Егезиппа он приводит списки Римских и Коринфских епископов. Егезипп списал их на месте, и в частности в отношении к Риму он заявляет положительно, что списал подлинный список. По свидетельству Александрийской хроники Егезипп около 180 года сошел с поприща.

Современниками Егезиппа были: Клавдий Аполлинарий, епископ Иерапольский, Мелитон, епископ Сардийский и Дионисий, епископ Коринфский. Аполлинарий между другими многочисленными сочинениями, сохранившимися ко времени Евсевия, написал две книги об истине, и один трактат против ереси Монтанистов, возникшей в Фригии в половине II века ⁴²⁷ . Монтанисты, ученики Монтана, род иллюминатов своего времени; утверждали, что они вдохновлены непосредственно от Святого Духа. Утешитель, или, как они его именовали, Параклет (Paraclet), заимствуя название у ев. Иоанна, говоривший устами их пророков и пророчиц, ставил их выше всякой власти и даже самого Священного Писания, или Апостольского предания. Наравне со всеми сектами, которые, в течение веков, заявляли подобные же притязания, Монтанисты упивались духовной гордостью, и вследствие своих преимуществ, начавши духом, кончали плотью. Ясно, что епископы находились к большом затруднении в виду подобных противников. В самом деле, на какой почве могли они вступить с ними в борьбу? Аполлинарий это испытал. В Анкире (Ancyre) в Галатии он вел с ними прения, тянувшиеся в течение многих дней ⁴²⁸. По просьбе местного духовенства, он обещал письменно изложить доводы, которыми он поражал своих противников; но он сознавался, что ему нелегко было исполнить данное обещание не потому, чтобы он затруднялся изобличить ложь и засвидетельствовать истину, но из боязни и опасения, как бы не показалось кому, что он привносил что-нибудь чуждое в евангельское учение Нового Завета, между тем как желающий жить по закону евангельскому не может ни прибавлять к нему, не отнять от него что-либо ⁴²⁹. Другими словами – не подтверждается ли этим самым, что предание Апостольское установилось, и установилось письменно? Пиша новое сочинение, опасались посягнуть на общепринятую истину.

Однако ж Клавдий Аполлинарий отклонился от своего принципа, написав к гонителю христиан апологию в их защиту. Сподвижник его, Сардийский епископ, Мелитон сделал то же самое ⁴³⁰. Сочинениями последнего пользовались наравне с сочинениями Иринея для подтверждения учения о человечестве и божестве Иисуса Христа ⁴³¹. В это же время процветал Коринфский епископ Дионисий, неутомимый защитник православия, постоянно вооруженный для борьбы с ересями всех оттенков наставлениями, обличениями и исправлениями. Известны были послания его к Лакедемонянам, к Афинянам, к Никомидийцам, к Гортинской Церкви вместе с другими Церквами Критскими, к Амастрийцам и к другим Церквам Понта, к Кноссиянам, к Римлянам – не говоря уже о посланиях его к частным лицам ⁴³². Его письма имели значение епископских посланий; их прочитывали всенародно в церквах, даже подделывали их и извращали. – Как между Церквами, так и между епископами существовала взаимная заботливость и взаимный надзор. Одни у других постоянно осведомлялась об успехах или новых видах ересей, и взаимно укрепляли себя в строгой верности учению и наставлениям апостольским.

Если мы упомянем здесь о Тациане апологете, то не потому чтобы мы приравнивали его к только что упомянутым деятелям; мы не скрываем того, что он перешел к враждебной стороне, и под конец жизни увлекся гностицизмом. Но он был составителем первого свода соглашения евангельских сказаний, а потому было бы неразумно утверждать, что Евангелие от Иоанна было написано в 150-м году! Осмелился ли бы Тациан, спустя двадцать лет, после его появления, поставить его наравне вместе с тремя синоптическими Евангелиями, если бы Церковь уже с давнего времени не освятила этого соединения? ⁴³³ Современник его Антиохийский епископ Феофил, с своей стороны, на основании четырех Евангелий составил последовательную историю Господа Иисуса Христа с присоединением к ней объяснений ⁴³⁴.

Теперь надлежало бы остановиться на беседах Климентовых (Hamélies Clementines), написанных во второй половине второго века, которые, отражая на себе еретические движения, непосредственно не доказывают существования в Церкви одного неоспоримого авторитета. Но доказывают ли они отсутствие этого авторитета в отношении к писаниям Нового Завета, к четвероевангелию?.. Любопытная вещь! – Климентины, как часто называют их, заключают в себе многочисленные ссылки на Евангелия. Недавно нашли в Риме окончание этих бесед, заключающее в себе повествование об исцелении слепорожденного, и тем разрушили смелые выводы критической школы, готовой вывести доказательства из умалчивания, особливо против Евангелия от Иоанна ⁴³⁵ . И не смотря на это, сочинитель Климентин не ссылается на письменное свидетельство; ибо едва ли в этом смысле должно истолковывать коротенький стих, в котором Апостол Петр наставляет верующих жителей Берита в  распознавании книг ⁴³⁶ . Скорее все заставляет нас думать, что письменному преданию не доверял анонимный писатель. Ошибка избранных Моисеем семидесяти старейшин состояла в том, что они письменно изложили наставления, полученные ими от пророка Предвечного: чрез это самое они подвергли их всем случайностям изменения, а под конец и искажения. По его мнению, настоящий Ветхий Завет не заслуживает уважения; лице, придумавшее какой бы то ни было догмат, может найти в нем места в подтверждение своих взглядов ⁴³⁷. Единственный возможный авторитет это пророк истины, который знает все и во всякое время, который сам без греха, и который знает все вещи и без всякого предварительного изучения ⁴³⁸. Этот истинный пророк – Иисус Христос, который вразумляет нас отличать в Священном Писании (т. е. в книгах Ветхого Завета) истинное от ложного ⁴³⁹... Но каким способом достигнуть до точного познания учения истинного пророка? Тут необходимо обратить внимание на истинно любопытные приключения гражданина римского, мнимого Климента для отыскания истины. Поверив слухам, принесенным из Иудеи в Рим путешественниками, и выслушав несколько проповедей, сказанных всенародно в столице, Климент уезжает в Александрию, где он находит подтверждение того, что явившийся в Иудее, и прославившийся своими чудесами есть Сын Божий ⁴⁴⁰. В Александрии его представляют ученику Иисуса, называемому Варнавой, который рассказывает ему действительно просто и без умствований, что соделал и говорил на его глазах Сын Божий, и вызывает из толпы окружавших его многочисленных свидетелей для подтверждения действительности повествуемого ⁴⁴¹. Потом Климент садится на корабль и отплывает в Кесарию, где встречает Петра, отличнейшего из учеников того человека, который явился в Иудее ⁴⁴². Петр после наставления предлагает ему сопровождать его в Рим, и дорогой воспользоваться уроками истины, которую он отправляется проповедывать ⁴⁴³. Климент принимает предложение. Остальная часть книги посвящена рассказу о проповедях ап. Петра, направленных против ереси, олицетворенной в Симоне волхве. Петр, непосредственный ученик Иисуса Христа, один истинный апостол языков, занимает первое место и представлен основателем Римской общины и первым ее епископом ⁴⁴⁴... В свою очередь Петр посылает в сокращенном виде проповеди свои епископу Иерусалимскому Иакову, и убеждает его сообщить это учение лицам надежными, испытанным. «Нет истины вне подлинного предания; одно правило следует соблюдать относительно единства Божия и образа жизни; это правило истины, предание, вышедшее от нас, которым все должно изъяснять». Эти слова дышат исключительной привязанностью к преданию, и к преданию письменному по содержанию, но устному по форме. Надобно видеть, с какой точностью Иаков исполняет предписания Апостола Петра; книги Петровы он сообщает своим старейшинам под печатаю самых торжественных обязательств. «Эти предосторожности, прибавляет он, необходимы для охранения от совращений с пути тех, которые, ищут истины; следует опасаться, чтобы книги не были искажены или не подали бы повода к безрассудным истолкованиям» ⁴⁴⁵. Кроме того в Климентинах встречаются лица, упоминаемые в Евангелиях: Закхей, Хананейская жена и дочь ее и друг... Но в особенности обращает на себя внимание значение, усвояемое прежде всего Апостолам Петру и Иакову, а потом Варнаве, Закхею и другим очевидцам жизни и дел Иисуса Христа, затем уважение, которым пользуется предание, и преимущественно устное предание. – Господство его не кончилось еще со II-м веком; если заблуждение проникало, то только под видом толкований. Разногласия не было относительно метода; для дознания истины, обращались к Апостольскому преданию.

Теперь пришла пора указать на древнейшего, наиболее уважаемого и доблестнейшего бойца за предание Апостольское Лионского епископа Иринея, родившегося около 140 года, посвященного в епископа в 178, и умершего в 202 году. Он не был родоначальником предания, как обвиняют его; еще задолго до него привыкли ссылаться на предание. Но он первый систематически установил принципы в отношении к этому предмету, обозначил вопросы, и отмежевал закрытое поле, на котором должна была происходить битва между верованием Церкви и ересью. – До него предмет не был определен. – Тертуллиан, писавшей скоро после него в Карфагене, считает его мастером дела. Неопределенность настроения умов стала невыносимой; необходимо было во что бы то ни стало определить область предания, уяснить смысл Священных Писаний, указать на единственные достоверные источники предания.

В этом отношении Ириней оказал огромные услуги Церквам. Этим он в последующих веках заслужил необыкновенное доверие; Евсевий же ставит его выше всех предшествовавших писателей ⁴⁴⁶.

Вот его принципы: «если бы споры касались второстепенных пунктов, говорит  Лионский епископ, то должно прибегать к древнейшим Церквам, к тем, среди которых жили Апостолы, и от них узнавать, что есть ясного и определенного в данном вопросе. Если апостолы не оставили нам сочинений своих, то следует держаться того самого предания, которое они завещали тем, которым вверяли управление Церквами» ⁴⁴⁷. Ириней писал во время двенадцатого Римского епископа Елевферия, и утверждал, что предание со времен апостольских сохранилось в церкви ненарушимо с проповедью истины до него и его сподвижников ⁴⁴⁸. «Около 177-го года, говорит он, мы можем исчислить тех епископов, которые в Церквах поставлены были Апостолами, и тех, которые заступили их место до нашего времени, которые не учили ничему подобному тем бредням, которые предъявляют нам гностики. Если бы Апостолы имели какие-нибудь таинственные и тайные сведения, то они не преминули бы сообщить их лицам, которым они вверяли попечение о самих Церквах» ⁴⁴⁹. Было бы слишком длинно, прибавляет он, перечислять ряд епископов всех  Церквей. Укажем только на предание величайшей и древнейшей, известной всем, Церкви Римской, основанной и устроенной именитейшими Апостолами Петром и Павлом, на предание, возвещенное всему миру, и дошедшее к нам по преемству следовавших одного за другим епископов» ⁴⁵⁰.

Неужели Ириней защищал тут свой сан, свою власть или личный авторитет? Не выступали ли тут иерархические интересы, а цель Евангельской истины не была ли на заднем плане? Не бесполезно напомнить при этом, что Ириней писал во время гонения на христиан, в виду костра... Но стоит послушать его самого, как он в письме своем к еретику Флорину в самых трогательных выражениях напоминает ему, что тут дело идет о самом существе Евангелия, о предании, касающемся жизни, дел, учения Господа Иисуса: «все твое учение, Флорин, не есть здравое, оно не согласно с верованием Церкви, и принимающих его повергает в крайнее нечестие, этого учения не передали тебе предшествовавшие нам пресвитеры, сподвижники Апостолов. Еще в детстве я видел тебя в Азии у Поликарпа, как ты добивался его расположения к себе, потому я предпочитаю приводить воспоминания скорее того времени нежели позднейшего. Наставления, приобретенные в детстве, усваиваются нами и врезываются в самую душу, а посему я могу указать тебе даже место, где сидел блаженный Поликарп и разговаривал, могу указать тебе все входы и исходы, описать образ его жизни, его наружность, беседы с народом, обращение с Иоанном, как он сам рассказывал, и с другими самовидцами Господа... По милости Божией я и тогда уже внимательно слушал эти рассказы Поликарпа и записывал их  не на бумаге, но в сердце своем, и теперь благодать Божия помогает мне всегда сохранять их в свежей памяти» ⁴⁵¹. Посему Ириней имел полную возможность написать сочинение об Апостольской проповеди – до нас, к сожалению, не дошедшее, которое он посвятил брату своему Маркиану ⁴⁵².

Одна и единственная только генерация свидетелей, имевшая представителем своим Поликарпа, отделяла епископа Лионского, писавшего около 180 года, от самих Апостолов. Ириней воспитывался в Малой Азии, в местах прославленных св. Апостолом Иоанном, под руководством его сподвижника и ученика. По свидетельству некоторых писателей он даже родился еще при жизни Иоанна, и из Азии он вынес на Запад, в глубь Галлии, неизгладимые воспоминания о мыслях и словах Апостолов, а особливо последнего из Апостолов, его же любяше Иисус. Нельзя оставаться равнодушным при мысли об этом, устроенном Провидением, соприкосновении Западной Европы с столицей Азийского христианства – Ефесом ⁴⁵³. Пространства исчезают, времена тоже сближаются: шестьдесят только лет отделяют служение Иоанново от служения Иринеева; кажется будто на главу епископа Лионского Иринея сходит благословение убеленного сединами Апостола. Конечно, мы стоим не на почве легенды, но на почве истории. Предание об этом исходит из коренного источника.

Современник Иринея и Виктора римского, Серапион, восьмой епископ Антиохийский, в царствование императора Коммода (180–192 г.) посланиями своими имел подобное же влияние на Востоке. Он свидетельствует, что ересь Докетов во многих пунктах согласовалась с истинным учением Господа, но в других ⁴⁵⁴ отдалялась от него. В письме своем к Карику и Понтию он воздает должное предшественнику своему Клавдию  Аполлинарию. Это письмо подписано значительным числом епископов одних с ним мыслей относительно монтанизма; то были: мученик Аврелий, Кириний, Элий Публий, Юлий, епископ поселения Девельты во Фракии ⁴⁵⁵. Не было в обычае, чтобы окружные послания епископов христианских митрополий служили выражением их единичного, личного мнения. Были ли эти послания обращаемы к одному или к нескольким церковным округам, они считались исшедшими от целой группы Церквей, расположенных около одной известной Апостольской Церкви. Предание было некоторым образом коллективное: говорили скорее Церкви, чем сами епископы.

Нам остается выслушать еще двух главных свидетелей, подвизавшихся вместе с  Иринеем, уважаемых и почитаемых деятелей второго века, сочинения которых в значительной части сохранились – Климента Александрийского и Тертуллиана Карфагенского. Первый написал главное свое сочинение под названием Stromates около 194 года, второй, родившись около 160 года в Карфагене, обращен был в христианство в 185 году, и перешел к Монтанистам около 199 года. Оба, по происхождению Африканцы, писали и говорили в одно время и умерли почти в одно время, между 216 и 220 годами. Но один из них служит выразителем восточного гения греческой философии, направления идеалистического со всеми его тонкостями, другой является представителем западного гения римской юриспруденции, направления реального во всей его суровости. По-видимому африканское солнце влекло одного к спекулятивности другого к витийству. Между тем оба они сходятся на почве общего отвращения к язычеству, общей привязанности к Апостольскому преданию и общего недоверия ко всякого рода знанию себе предоставленному. Отличия только видовые: тогда как первый анализирует и разбирает, другой разражается гневом и наносит удары внезапно. Климент христианский философ, Тертуллиан христианский адвокат; тут, хотя два голоса но один звук.

Мы уже выше говорили, что Климент заимствовал прямо из источника, беседуя с непосредственными учениками Апостолов. Убеждение его было таково: «вооружаться против церковного предания и усвоять взгляды еретиков, значило губить в себе свойство человека Божия и верующего в Господа. Напротив кто, слушая Св. Писание, избегает этих заблуждений, и посвящает жизнь свою истине, тот из человека, каким он был, становится некоторым образом божиим. Учитель наш Господь многократно и многообразно всегда наставляет нас чрез пророков и чрез Евангелие и чрез блаженных Апостолов. Мы верим слову Господа, которое надежнее всех доказательств, и которое сказать правду, есть единственное доказательство. В этой-то науке одни, только познакомившись со Св. Писанием, суть верующие; другие, пошедшие далее, ищущие основ истины, суть настоящие гностики, люди знания» ⁴⁵⁶. «Но тут еще то божественное предание, которое мы приняли и пользуемся им, предание, согласное с учением Господа, есть хранилище, полученное нами от Учителя посредством Апостолов ⁴⁵⁷. Как одного только Бога мы так же исповедуем единую древнюю и вселенскую Церковь, Церковь, отличную по своему происхождению и превосходству, приводящую предопределенных праведников по действию и по началу к единству веры» ⁴⁵⁸. «Еретические секты называются именем своих основателей; одна из них хотя пыталась было прикрыться авторитетом Апостола Матфея, но как было единое учение Апостолов, то так же хранилось и одно только предание» ⁴⁵⁹.

Прочность Апостольского предания, единство этого предания, авторитет этого предания, согласие Церковной веры с этим преданием – все эти пункты Климент защищает с неодолимой силой. Он так же отстаивает их в виду Греков и Иудеев, ставивших в упрек христианству многочисленность его сект. Климент указывает им, что самые же Греки и Иудеи не отказываются философствовать и иудействовать по причине бесконечного разнообразия философских и иудейских мнений. Не смотря на различие медицинских школ, они спешат к медику во время болезни; заблуждение не доказывает отсутствия истины; оно должно поощрять стремление к истине точно также, как сорные травы не препятствуют садовнику возделывать огородные овощи. Как ложь обманщиков не освобождает честных людей от соблюдения данного слова, так точно не подобает, чтобы мы каким бы то ни было образом преступали устав церковный, или не хранили основных истин нашей веры, и в частности особливо, если другие отвергают их ⁴⁶⁰.

Правда, Климент Александрийский заимствовал многие места из апокрифической книги – проповеди Апостола Петра и др. апокрифов ⁴⁶¹, из которых он приводит сомнительные предания. Но он полагает разницу между преданиями ходячими и могущими заключать в себе среди огромной кучи сора несколько частиц чистого золота и  преданием по превосходству содержащим в себе правило, между разными писаниями, носящими верно или неверно имена Апостолов, и  Писанием в особенности, божественными писаниями, Евангелием (Το εύαγγέλιον), единственным хранилищем истинного предания, основанием Церкви единой и вселенской.

Наконец оратор Карфагенский Тертуллиан, раздраженный разъединявшими Церковь ересями, выражается еще более категорически. В речах его виден адвокат, требующий доказательств, и в свою очередь готовый представить их. «Я с давнего времени, говорит он, владею источниками, восходящими ко времени самих деятелей, к самим героям событий; я сам преемник Апостолов; что они завещали, что они совершили, что с клятвой провозгласили для веры, того и сам держусь ⁴⁶². Итак хотите ли вы в этом деле вашего спасения удовлетворить свое любопытство? Обратитесь к Церквам Апостольским, к тем Церквам, в которых самые кафедры Апостолов стоят еще на своих первоначальных местах, в которых подлинные их Послания читаются всенародно – передавая голос и воспроизводя черты каждого из них. Отправляйтесь в Ахаию, и здесь в Коринфе. Если вы не далеко от Македонии, то пред вами Филиппы, Солунь. – Если вы можете проникнуть в Азию, то пред вами Ефес. Если вы придете в Италию, там Рим... Как счастлива эта Церковь, которой Апостолы передали всецело запечатленное своей кровью учение!.. Посмотрим же, что она сама приняла, чему учила, что утверждала с общего с Африканскими Церквами согласия? ⁴⁶³ Предание, первое по времени, по порядку то самое, которое происходит от Господа И.Христа, есть истинное ⁴⁶⁴. Если ереси утверждают, что начало их восходит ко временам Апостольским, и что они происходят от Апостолов, потому что они возникли при Апостолах, то мы можем сказать им: покажите нам происхождение ваших Церквей, разверните пред нами список ваших епископов с самого начала и в таком порядке, чтобы первый ваш епископ имел учителем и предшественником или одного из Апостолов или такого из Апостольских людей, который пребыл верным Апостолам. В Апостольских Церквах всегда имеются списки. Смирнская Церковь предъявляет, что Поликарп был поставлен Апостолом Иоанном, равно как Римская свидетельствует что Климент был рукоположен Апостолом Петром. Точно так же все прочие Церкви указывают как на основателей и охранителей Апостольского наследия, на лиц возведенных в сан епископов Апостолами» ⁴⁶⁵.

В другом месте энергический изобличитель еретиков утверждает, что учение Апостолов и учение И.Христа одно и то же. «Если никто не знал Отца кроме Сына и того, которому Сын открыл Его, то Сын не мог вверить откровений своих никому другому кроме Апостолов, посланных им в мир на проповедь? Но что они проповедывали то же самое, что Господь И.Христос открыл им, в этом, повторяю, можно увериться, обратившись только к Церквам, основанным самими Апостолами, которым они проповедывали, как они говорят, лично, живым словом, или своими Посланиями. Если же это так, то несомненно, что должно признать истинным учение, согласное с учением этих Апостольских Церквей – матерей и источников веры, потому что это учение представляет предание, исшедшее от Бога к И.Христу, от И.Христа к Апостолам, и от Апостолов к Церквам. – С другой стороны должно отвергнуть как ложное всякое учение, противное той истине, которая исповедуется Церквами, которая от Церквей восходит к Апостолам, от Апостолов к И.Христу, и от И.Христа к Богу» ⁴⁶⁶.

Таким образом Аполлинарий Иерапольский, Дионисий Коринфский, Серапион Антиохийский, Ириней Лугдунский, Климент Александрийский, Тертуллиан Карфагенский служат свидетелями первоначального предания, перешедшего к нам из уст Апостолов чрез посредство их ближайших учеников. Все они, принадлежа уже к третьей генерации, подтверждают совершенное согласие перешедшего к ним устного предания, с преданием, записанным в четырех Евангелиях – даже едва различают эти два вида предания. Четыре Евангелия составляют главное хранилище – единственную сокровищницу истории Спасителя. «Прежде всего, говорит Тертуллиан, мы исповедуем, что памятники Евангельские написаны Апостолами, которым сам Господь вверил право проповедать Евангелие всей твари. Если в числе их есть только Апостольские ученики под которыми Тертуллиан разумеет собственно учеников Апостольских а не самих сподвижников Апостольского служения, (например Марка и Луку), то они не суть единственные свидетели, они суть свидетели совместно с Апостолами и после Апостолов. Проповедь учеников была бы подозрительной, и могла быть внушаема стремлением к славе, если бы не была основана на авторитете учителей-свидетелей, что я говорю? на самом Иисусе Христе, который дал Апостолам звание Учителей. Короче сказать, из числа Апостолов Иоанн и Матфей напечатлевают у нас веру; затем Апостольские сподвижники Лука и Марк возгревают ее» ⁴⁶⁷. «Авторитет Апостольских Церквей охраняет Евангелия потому, что чрез посредство этих Церквей они дошли к нам; я говорю в особенности об Евангелиях от Иоанна и от Матфея, но мне не безызвестно то, что усвояют Ап. Петру Евангелие, обнародованное Марком, равно как знаю и то, что привыкли считать Павловым Евангелие, изданное Лукой ⁴⁶⁸. И по поводу искажений, которым еретик Маркион подверг Евангелия, красноречивый Карфагенский юрист дает следующее замечательное правило: «если считают самыми истинным свидетельство самое древнее, а древнейшим то, которое восходит к источнику, источником же здесь служат Апостолы, то равномерно следует признать, что освященное в Церквах Апостольских есть то самое, чему учили Апостолы» ⁴⁶⁹. У Тертуллиана Евангелие неразлучно с Апостольским преданием, а это последнее блюдется в Церквах, основанных Апостолами.

I. Тексты предания. Признание Церковью II века авторитета большей части книг Нового Завета, особливо же четвероевангелия. Забота ее о сохранении первоначального текста. Варианты Евангелий; средство к открытию оригинального текста.

II. Памятники предания.

A) Учение или верование Церкви II века. Единство учения от 150 до 220 года, доказательство единства Апостольского предания. Специальные памятники, подтверждающие его. Символ  Апостольский. Исповедание веры при совершении таинства крещения. Апостольское предание о божестве Иисуса Христа, в  борьбе с Эвионитами и гностиками. Христианство, как  религия историческая.

B) Богослужение в Церкви II века. Празднование воскресного дня в  воспоминание воскресения Иисуса Христа – и Пасхи в  память страдания и воскресения Спасителя. Виды богослужения. Две части в  первоначальном богослужении. Часть гомилетическая или назидательная: псалмы и духовные песнопения, чтение Св. Писания, проповедь, молитвы. Часть евхаристическая. Святое причащение – главная сторона богослужения древней Церкви. Литургия св. Марка.

III. Хранители предания. Быстрое образование первобытной Церкви. Авторитет  епископов, – его значение в первое время христианской жизни. Заботы Епископов о сохранении предания.

Заключение. Частые сношения между собой первобытных Церквей. Провинциальные соборы. Православие Церкви II века. Апостольское христианство есть единое истинное Христианство.

Теперь нам  остается собрать в  одно целое разные черты, бросающие свет  на состояние христианской Церкви в конце II-го века. Мы уверены, что из  этого общего целого вынесется впечатление замечательного единства между разными Церквами этого времени, их  главами и их  знаменитейшими представителями, а вследствие того и впечатление полнейшего согласия относительно Евангельского предания, касающегося великих  христианских  событий, – лица, служения, жизни, смерти и воскресения Господа нашего Иисуса Христа.

Тексты предания, памятники предания, хранители его – под  такими заглавиями представим  три главные отделения нашего предмета.

Канон  Нового Завета окончательно был  заключен в IV веке ⁴⁷⁰; но этим  не исключалось в  последующее время повторение недоумений касательно некоторых  книг, бывших  спорными в  первое время христианской жизни ⁴⁷¹. Вначале, между христианами было некоторое разномыслие касательно относительной важности некоторых  книг  Нового Завета; но взамен того согласие первоначальных Церквей касательно подлинности и важности тех или других священных книг приобретает тем более значения. Касательно четвероевангелия единомыслие всегда было полнейшее и абсолютное. Ученые самых противоположных стран Ириней Лионский, Климент  Александрийский и Тертуллиан  Карфагенский, единодушно принимают четыре Евангелия, Деяния св. Апостолов, тринадцать посланий Апостола Павла, первое соборное послание Петра и Иоанна и Апокалипсис. Они различают два сборника, из  которых один они называют  Евангельским, а другой Апостольским, и оба соединяют под общим именем διάϑηκη или Завет ⁴⁷². – Отрывок  рукописи II века, найденный в  Риме Муратори (Muratori), представляет список священных Писаний, признанных в его время каноническими. Список  не имеете начала; он  начинается сказанием о Евангелии от Луки, которое составитель отрывка называет третьим  Евангелием. – О четвертом  Евангелии от Иоанна говорит  несколько подробнее и писателя его называет свидетелем очевидцем. Он так же замечает, что хотя Евангелия по сказаниям различаются между собой, но они согласны во всех  главных событиях жизни Спасителя ⁴⁷³. – Впрочем, нет  необходимости настаивать на авторитете четвероевангелия в конце II-го века, когда еще в самом начале этого столетия все четыре Евангелия не только были цитуемы, но пользовались всеобщим уважением. Мы указываем на это обстоятельство просто для засвидетельствования того, что, не смотря на появление некоторых  апокрифических  Евангелий, предание Церкви не изменялось. Одни наши четыре канонические Евангелия почитались апостольскими.

Еще любопытнее видеть ревностную заботливость Церквей о сохранении своих  рукописей. Попытки еретиков искажать тексты и свое новое учение закреплять Священным Писанием заставляли христиан II века особенно заботиться о судьбе своих  памятников. – По поводу апокалипсического звериного числа Ириней говорит, что во всех достойных уважения и древних рукописях находится то же самое число; причем  ссылается на свидетельство тех, которые видели Иоанна лицем к лицу; известно, что в древних  рукописях числа выражаются греческими буквами ⁴⁷⁴. В конце II века еретиков, Артемона, Феодота и других, отрицавших  божественность И.Христа, один  из  современных  писателей, имени которого Евсевий не называет, потому что и сам не знал  его, клеймит в следующих  выражениях: «они бесстыдно извращали Священное Писание, отвергали древнее правило веры, и не признавали И.Христа. Они не смотрят на то, что говорит Священное Писание, но всячески старались посредством хитросплетенных силлогизмов подтвердить свое учение, отрицающее божественность И.Христа. Когда им  противопоставляют изречение божественного Писания, то они пытаются извлечь из  него какой-нибудь вид силлогизма. Пренебрегая Священным Писанием Божиим, они занимаются геометрией; как земные, они говорят земное, и не знают грядущего свыше... Они не побоялись наложить свои руки на божественное Писание утверждая, что они его исправили. В этом легко убедиться. Кому угодно будет  собрать находящиеся у каждого из них списки и сличить их между собой, тот найдет, что они во многом не согласны, по крайней мере списки Асклепиодота не согласны с списками Феодота. Таких  списков  можно достать много, потому что ученики каждого ересеначальника один перед другим  наперерыв спешили снимать копии с текста, по их мнению, исправленного, а по-нашему, обезображенного. – Невероятно, чтоб они сами не сознавали преступности такой дерзости! – Они или не верят, что божественное Писание изречено Св. Духом, и чрез то становятся неверующими, или считают себя учителями мудрее Св. Духа, а это что другое, как  не беснование? – Они не могут не признать себя виновниками этой дерзости, потому что списки написаны их  руками; поскольку не в  таком  виде они получили писание от  тех, которые их оглашали, и они не могут  указать подлинников, с  которых сняли копии» ⁴⁷⁵... Можно полагать, что если все канонические книги Нового Завета подвергались таким извращениям, то Евангелия должны были еще более пострадать от  ножниц  еретиков, потому что спор касался лица Спасителя, и выражение грядущий свыше показывает, что особенно нападали на Евангелие от  Иоанна.

Выше мы привели место из  Тертуллиана, из  которого видно, что в  Церквах постоянно читали подлинные писания Апостолов ⁴⁷⁶. Не должно ли под  подлинными разуметь собственноручные их  Послания? ⁴⁷⁷ – Как  бы то ни было, цитаты Отцев  II века свидетельствуют, что рукописи сохранялись с тщательнейшей заботливостью, наблюдали с религиозной ревностью, чтобы в копии ничего другого не вносилось кроме подлинного текста. С каким уважением относились к тексту четвероевангелия, если епископ  Ириней, по поводу одного из своих сочинений, обращался с следующими словами к будущим  его переписчикам: «Заклинаю тебя, переписчик этого сочинения, именем  Господа нашего И.Христа и днем славного Его будущего пришествия, когда Он прийдет судить живых и мертвых, сличи свой список и тщательно исправь по тому подлиннику, с  которого ты списывал. Перепиши также это заклинание и внеси его в свой список» ⁴⁷⁸. Не очевидно ли, что при такой постановке, при таких обычаях и предостережениях, Церкви во II веке повсюду обладали одинаковыми списками четвероевангелия? С  этой стороны единство Евангельского предания не представляет  и тени сомнения.

Но возразят  нам, что скажете вы о ста двадцати пяти тысячах вариантов, открытых  в греческом тексте Нового Завета? На одно четвероевангелие падает  их около сорока тысяч ⁴⁷⁹. Уверены ли вы в том, что еще во II-м веке в  Церквах употреблялся текст Нового Завета подлинный, определенный, общепринятый?... К  счастью на подобный вопрос мы можем отвечать утвердительно, и прибавим еще, что, несмотря на тысячи вариантов, вошедших со временем, легко отыскать настоящий первобытный текст. Его удобно можно восстановить, сделавши свод всех Евангельских мест, приведенных Отцами Церкви II века, которые преимущественно употребляли греческий язык. Апостольские мужи, Иустин мученик, Ириней, Климент  Александрийский, доставляют в этом отношении значительный контингент. К ним можем присоединить древние переводы, сделанные по первоначальному тексту, Сирский, Италийский (Itala), принадлежащие II-му веку ⁴⁸⁰. Наконец  есть у нас несколько весьма древних рукописей, текст  которых во многих  пунктах большей частью неважных, разнится от обыкновенного греческого текста. Если эти рукописи подтверждают текст отеческих цитат или древних переводов, то, не колеблясь, можно заключить, что они представляют настоящий, первобытный текст. Знаменитая Синайская рукопись в  большей части случаев согласна с  Ватиканской и с  другими памятниками, относящимися ко II-му веку ⁴⁸¹. Вообще христианская вера не страшится множества открытых вариантов, и имея в виду их, считает  священной обязанностью отыскать чистейший текст. Последний нередко, уничтожает темноту, выясняет совершенную точность Евангельских повествований, и облегчая труды исследования ученых, может способствовать к укреплению веры в слабых.

Представим  несколько примеров. В  Евангелии от Луки (4:43–44) в общепринятом  тексте говорится, что Иисус Христос проповедывал в синагогах Галилейских; в некоторых  древнейших рукописях читается: «в синагогах Иудейских»; при принятии этого чтения устраняется возражение, будто св. Лука не упомянул о проповеди Иисуса Христа в Иудее ⁴⁸². – В некоторых рукописях читается (Ин.4:5) Сихем вместо Сихарь – названия, принятого и в Синайском и в Ватиканском текстах. Но при чтении Сихем не понятно, почему жена Самарянская в самый дневной жар  пришла к Иаковлеву колодезю, лежавшему в получасовом расстоянии от Сихема, города, славившегося обилием вод  и ключей; тогда как, напротив того, город  Сихарь лежит далее к северу и его крайние дома стояли невдалеке от Иаковлева колодезя. Ясно, что знакомство с текстом по рукописям  облегчает некоторые затруднения в  понимании ⁴⁸³.

Обращение к самому источнику Евангелий доказывает, что единство предания выражалось даже в самих словах текста. После сего, кажутся грезящими те, которые говорят о недостоверности Евангелия от Иоанна, и о появлении четвертого Евангелия около половины II-го века. Конечно, в таком случае, опираются уже не на внешних свидетельствах.

Согласие Церквей так ясно вынаружившееся в предшествующие периоды, во времена апостолов и их преемников, еще явственнее выступает в третьем  периоде. Церкви являются вполне единодушными в исповедании общей веры в события и в  истины Евангельские. Видимое дело, что учение еще не отделилось от Евангельской истории; лукавые упорные нападки со стороны ересей побудили Церковь изложить свою веру в форме символов, и эти первые образцы символов отличаются простотой и фактичностью сравнительно с теми, которые позже изложены были на Никейском  и других последующих соборах. Это обстоятельство заслуживает внимания, потому что оно доказывает, что христиане первых веков не обольщались идеями, как обыкновенно трактует о них теория мифа, но скорее их сердце, их совесть, их разум были пленяемы историческим  явлением необычайной красоты; они ею были поражены; да иначе и быть не могло; такое учение как христианское, – безумное, судя по-человечески, могло ли в ком-нибудь возбуждать удивление, если бы не опиралось на факты, заверенные неопровержимыми свидетельствами? – А эти самые факты столь необычайные, столь странные, так несогласные с человеческой мудростью, могли ли занять место в  истории человечества, если бы самой вескостью своей волей не волей не порабощали ум и сердце народа Иудейского и современной Апостолам генерации? – Памятники II-го века, по стилю своему, исторического характера; в  них  нет ничего спекулятивного; они передают события, засвидетельствованные глазами и испытанные руками. – По примеру св. Апостола Иоанна писатели II века не восходили в темные области мысли, не спорили, например, о божественности Иисуса Христа, не уверившись наперед, что лестница, по которой поднимаются, касается почвы и имеет основанием своим область фактов.

Уже Егезипп, в  половине II века, переходя из одного города в  другой, и беседуя лично с епископами, свидетельствует, что везде господствует одно учение ⁴⁸⁴. Верующие, гонимые в Лугдуне (Лионе) и Вьенне, пиша около 177 года к азийским и фригийским Церквам, приветствуют их, как  разделяющих одну и ту же веру в искупление и ту же надежду. Таким образом Восток и Запад подают друг другу руку ⁴⁸⁵. В  это время в Риме уже сосредотачивался центр христианства, и предания Рима приобретали авторитет в империи и в Церкви.

В  одном  апокрифе, бесспорно древнем, найденном Евсевием в архиве Едесской Церкви и изданном первоначально на Сирском языке, передается содержание Апостольского предания II-го века ⁴⁸⁶. Это род  протокола, в котором записано посещение Едесса Апостолом  Фаддеем вследствие взаимной переписки между Едесским  царем Авгарем  и Иисусом  Христом. Чудесным  образом  исцеливши царя, св. Фаддей объявляет  ему, что на другой день он  возвестит ему слово жизни, и он  проповедал  ему «о пришествии Иисуса Христа, о Его посланничестве, о причине, по которой Отец  небесный послал Его; о силе Его дел, об  изглаголанных  им  в мире тайнах, о власти, с которой Он  совершал  дела, о новом Его учении, об  умалении, обнищании и уничижении по внешнему человеку, и о том, как смирил  Себя и умер, как умалил Свое божество, был распят, сошел во ад, сокрушил ограду от века неразрушимую, потом воскрес и совоздвиг мертвых, почивших от начала мира, – как сошел один, а восшел к своему Отцу с  великим  множеством людей, – как восседает одесную Бога и Отца.., и опять приидет со славой и силой судить живых и мертвых» ⁴⁸⁷.

Подобное же свидетельство встречается в безыменном фрагменте, открытом  в  прошедшем  столетии в  Риме Кардиналом  Муратори, по имени его названном « фрагментом  Муратори». Сочинитель этих  нескольких строк  замечает, что четыре Евангелия совершенно согласно повествуют  о рождении Иисуса Христа, Его страданиях, Его воскресении, Его беседах  с  учениками своими и Его двояком  пришествии – одном  в  смирении и в  уничижении, а другом  в  могуществе и с  царской славой ⁴⁸⁸. Этот  отрывок  написан  в  170 годах  и посему неизвестный писатель его передает  всеобщее верование своего времени в  единство веры. В  противном  случае он  скорее отметил  бы пункты кажущегося разногласия между каноническими Евангелиями.

Три главные христианские писателя конца II-го века так  же вполне согласны в  существенных  пунктах исповедуемой веры. Ириней говорит, что у многих  варварских  народов  существуют  Церкви, в  которых  верующие во Христа, не имея ни бумаги, ни  чернил, ни письмен, сохраняют  древнее предание, и обладают  спасением, начертанным  на скрижалях  их  сердец  Св. Духом. «Они веруют  в  единого Бога, сотворившего чрез  Иисуса Христа Сына Божия небо и землю и все содержащееся в  них. Сын  Божий, движимый полной любовью к  созданию своему, благоволил  родиться от  Девы – соединяя в  лице своем  человека с  Богом; Он  пострадал  при Понтии Пилате, воскрес, вознесся во свете, прийдет  во славе для спасения искупленных  и суда нечестивых, и для предания вечному огню извратителей истины и поносителей Его Отца и Его пришествия». К  сему Ириней прибавляет, что «всякое учение, противное этому древнему Апостольскому преданию, должно внушать живейший ужас» ⁴⁸⁹.

Климент  Александрийский в  увещательной своей речи к  грекам  заканчивает  пространное обличение идолопоклонства следующим  пламенным  воззванием: «Верь, о человек, – верь в  Того, который вместе есть человек  и Бог; верь в  живого Бога, Который страдал  и Которому покланяются» ⁴⁹⁰.

Тертуллиан  приводит правило веры, хранимое его современниками: «безусловно есть только один  Бог; нет другого кроме Создателя мира, извлекшего из ничтожества все своим  Словом, которое Он  произнес  прежде всякого создания. Слово это, именуемое Сыном  Его, во имя Бога, в  разных  образах  являлось патриархам, слышано было всегда пророками, наконец  снизошло в Деву Марию, зачато Святым  Духом  и силой Бога Отца, приняло плоть в  ее утробе, родилось от  нее и жило под  именем  Иисуса Христа; потом  поведало новый закон, новые обетования о царствии небесном, совершило чудеса, было распято, в  третей день воскресло, вознеслось на небо, где сидит  одесную Отца, Который вместо Его ниспослал  Духа Святого, наставляющего верующих; оно придет  со славой для собрания святых  в  вечные обители, и доставления им  наслаждения небесными обетованиями, и вместе с  тем  для суда нечестивых  на неугасаемый огонь после воскресения тех  и других  и облечения в  плоть». Тертуллиан  прибавляет, что это правило веры, которое, по его словам, очевидно пользовалось всеобщим  признанием, установлено Иисусом Христом, и никогда не подвергалось сомнению среди верующих ⁴⁹¹.

 После подобных  свидетельств  невозможно объяснить себе опасения христиан, отвергающих  Апостольское происхождение символа веры Апостолов ⁴⁹². Допустим, что в настоящей своей форме этот  символ  происходит не прямо от  Апостолов. Но не очевидно ли для того, кто проследил  цепь преданий, что в  Церкви, с  самого начала, было правило веры, происшедшее от  Апостолов, и в  котором  конечно излагалось учение о сверхъестественном  рождении Спасителя, Его воскресении, Его вознесении на небо и втором  пришествии? Если не хотят  знать содержания символа, то лучше объявить себя большим еретиком, нежели еретики первых  веков, и абсолютно отказаться не только от  истолкования христианских  событий, сделанного Апостолами, но и от самого свидетельства Апостолов. Не скажут  ли ученые XIX столетия, что они лучше Апостолов  изложат  минувшие события и уяснят  их  значение? Но такое притязание было бы уже слишком  смелым  и противным  началам  здравой критики.

Вступление в  церковь новообращающихся в  христианство чрез  таинство св. крещения обыкновенно сопровождалось публичным  предварительным исповеданием  веры. Крестились большей частью взрослые, потому ли что новообращаемые, по возрасту своему, принадлежали к  этому классу неофитов, или потому, что христиане старались в  последние дни жизни принять это возрождающее и спасающее св. таинство. – Крещение было печатью известной, а не какой-либо неопределенной веры. Послушаем  на этот  раз  Иустина мученика свидетеля достоверного, потому что он  сам  принял  Евангелие уже в  зрелом  возрасте; по всей вероятности он  описывает  свое собственное вступление в  Церковь Христову, когда говорит: «верующие т. е. те, которые вполне убеждены в истинах, им  внушенных и преподанных и которые обязались вести установленный образ  жизни, учатся молиться, и постясь испрашивают у Бога прощения своих  прежних  грехов. Засим мы сопровождаем  их  в  такое место, где есть вода, и там  они принимают тот  же род  возрождения, который мы сами прошли; они погружаются в  воду во имя Бога – Отца и Вседержителя, во имя Иисуса Христа Спасителя нашего, и во имя Духа Святого, по слову Господа учившего: если вы не родитесь снова, не внидете в  царство небесное» ⁴⁹³. Место это в  связи со многими другими наставлениями Отцев  Церкви указывает  на состав  Апостольского символа, который был  только формулой при совершении таинства крещения. Символ  веры в  таком  виде, в каком  мы и теперь еще его читаем, распадается на три отдельные части, начинающиеся так: верую во единого Бога Отца... верую в  единородного Его Сына Иисуса Христа... верую в  Духа Святого. Этот  символ  веры объединяет веру наших  Церквей с  верой первобытной Церкви, и состоит  из  одного перечня важнейших  исторических  христианских  событий, сделавшихся предметом  христианского богословия в последующее время. Но присоединение верующих  к  Церкви в  глубокой древности совершалось посредством  исповедания его в  первоначальной простой форме. Обыкновенно крестили желающих  только тогда, когда они произносили исповедание веры по учению Апостолов. Без этого не допускали к  участию в  важнейшем  христианском священнодействии, таинстве св. причащения. Иустин мученик подтверждает это, говоря: «к принятию евхаристии допускается только тот, кто исповедует те истины, которым  мы его наставили, кто крестился во имя оставления грехов возрождающим  крещением, и кто живет так, как Христос заповедал ⁴⁹⁴. Спустя сорок-пятьдесят лет, Тертуллиан, защищая таинство крещения против  еретиков, считавших его излишним, утверждает, что одной веры недостаточно, и определяет  свойство веры, которая предшествует  и сопутствует  крещению. «Когда человек  исповедует  как  сущность веры рождение, страдание и воскресение Иисуса Христа, то ее утверждают в нем таинством, запечатлевают печатью крещения и этим самым как бы одевают его в одежду веры» ⁴⁹⁵. Тертуллиан весьма ясно различает  предварительное крещение, как  бы иудейское, совершенное учениками Иисуса Христа при жизни своего учителя, сходное с  крещением  Иоанна Предтечи, и собственно крещение Христианское, которое за тем  последовало. «Под  последним, говорит  он, я разумею крещение во имя Отца, и Сына и Св. Духа; оно не могло быть совершаемо учениками Иисуса Христа в  то время, когда они еще сами были наставляемы, – надлежало, чтобы Учитель прежде вошел в полноту славы своей; действенность этого крещения не совмещала еще в  себе двойного залога, представляемого нам  страданием  и воскресением  Иисуса Христа; наша духовная смерть могла быть попрана только страданием Иисуса Христа, и жизнь наша не могла быть восстановлена без  Его воскресения» ⁴⁹⁶.

Церковь II века знала, чему она веровала. Чем  более удалялись от  времени и от  театра событий, тем  более сосредотачивались в  самих  себе. Вера укреплялась. Заботливо охраняемая при жизни Апостолов  и первых  их  учеников, она должна была принять оболочку и сконцентрироваться в  самой себе, чтобы не испариться. Таким  образом  возникавшие движения среди Церкви вызывали в  вей настоятельную необходимость позаботиться о своем  устройстве.

Церкви предстояло защищаться с  разных  сторон. Одни во имя узкого консерватизма хотели возвратить христианство в  тесные рамки рационалистического иудаизма. Это были эвиониты, находившие себе некоторую опору в  христианах иудейского происхождения. Составляя крайнюю правую сторону в  Церкви, эти люди прошедшего проявляли между собой известные оттенки ⁴⁹⁷. Будучи врагами прогресса, они отрицали в  христианстве совершенно новое откровение Божие, а в  Иисусе Христе воплощение божества. Они очень хорошо чувствовали, что иудейские традиции, славное прошедшее иудейского народа, его надежды на восстановление, его мечты о всемирной монархии должны были померкнуть и исчезнуть пред  новым  светилом.

Историк  Евсевий говорит  о них, что они верили во Христа как  в  простого человека, родившегося от  Иосифа и Марии и возвышавшегося своей нравственностью. Для спасения недостаточно было верить во Христа, и по вере располагать свою жизнь, – необходимо было еще соблюдать закон. Так  учили Феодотион  Ефесский и Акила Понтийский – оба иудейские прозелиты, которых  Ириней обвиняет  в  расположенности к  мнению эвионитов  и в  неверной передаче следующего места из  книги пророка Исаии: «вот молодая женщина будет  беременна и родит сына» ⁴⁹⁸. Другие, более свободного направления, получившие образование по всей вероятности в  философской Александрийской школе, не отрицали бессеменного зачатия И.Христа от  Святого Духа и от Девы, – исповедывали даже Его предсуществование в  состоянии Слова или божественной Мудрости, но настаивали на сохранении культа, установленного Законом  Моисеевым. Подобно выше упомянутым  они соблюдали субботу и все иудейские постановления, и вместе с  христианами чествовали день воскресения Спасителя ⁴⁹⁹. Эти эвиониты и между ними известный Симмах, современник Оригена, отвергали авторитет  наших  четырех  Евангелий. Они пользовались одним  Евангелием  Матфея, по причине, написания на еврейском  языке. Но еще древние эвиониты и на это Евангелие делали жестокие нападки вследствие первых  его двух  глав, повествующих  о сверхъестественном  рождении Иисуса Христа. Они предпочитали ему,  как  мы выше заметили, Евангелие к  Евреям, в  котором  лице Иисуса Христа выставлено в  драпировке  утонченного иудейского раввина, и в  котором  отличие Закона от  Евангелия сглажено по возможности ⁵⁰⁰.

Понятно, что позже, в  Риме, некоторые еретики, крайние приверженцы догмата о единстве Божием – Артемон и Феодот  кожевник  утверждали, что учение о чистом и простом человечестве Иисуса Христа принадлежит  первым  временам  Церкви. Они имели дерзость утверждать, что все их  предшественники и все Апостолы так  веровали и учили, что древнее это учение продолжалось до первосвященства Виктора – тринадцатого преемника апостола Петра в  Риме, и что около 202 года папа Зефирин первый извратил  истину. Упорство в  этом мнении одной секты эвионитов  и даже в  недре Церкви одного кружка эвионитов во втором веке, на первый взгляд, кажется, оправдывало такое заявление ⁵⁰¹. Климентины представляют  притязания, узость взглядов  и суеверия этого кружка в  конце II века ⁵⁰². Но всем  этим  ересям  древняя вселенская Церковь ⁵⁰³ противопоставляет свидетельство преемников  Апостолов  своих  епископов, предания, которые она ставит  основанием  при наставлении оглашаемых, символы, читаемые вслух  христианами, или исповедуемые неофитами, богослужения и песнопения, в  которых  она выражает  сущность своей веры. Всего же более ссылается она на Новый Завет, на таинственное четвероевангелие, как  на главный памятник  христианского предания. Замечательно, что Игнатий, в  одном  из  выше приведенных  мест, выставил  на вид  сверхъестественное рождение Иисуса Христа. В  символах  веры, приводимых  Иринеем  и Тертуллианом, так  же стоит  этот  член, столь важный в  учении о божестве Иисуса Христа. В  этом  отношении предание замечательно ясно, определенно и сильно. Церковь ни в  чем  не потворствовала ереси, и не допускала относительно этого предмета известной свободы мнений. – Устное предание и предание письменное совершенно согласны между собой. Допускались различия в мнениях  во второстепенных  вопросах, но не в  вере в  чудесное рождение Спасителя. И анонимный историк, 3-го века, цитуемый Евсевием, очевидно служит  только выражением  голоса вселенской Церкви – голоса двух  веков, которыми мы теперь занимаемся, когда со столь редкой энергией изобличает  Артемонов  и Феодотов: «это – люди, которые не уважают  ни Иустинов, ни Мильтиадов, ни Тацианов, ни Климентов, ни многих  других  писателей, согласно исповедующих  И.Христа Богом. Притом  кому не известны творения Иринея, Мелитона и других, в  которых  Христос  именуется Богом  и человеком? А сколько в  древности написано верующими братиями псалмов  и песнопений, прославляющих  Иисуса Христа, как  Слово Божие и Бога!... Но они бесстыдно извратили божественное Писание, – отвергли правила древней веры и не признавали Иисуса Христа; они не смотрят  на то, что говорит  Св. Писание, но неутомимо стараются открыть какой-нибудь вид  умозаключения для подтверждения своего безбожного учения» ⁵⁰⁴.

Единодушие в протестах и чувство сознания истины одинаково высказываются в  провинциях и в городах христианских в продолжение всего II века, когда дело касается противодействия гностицизму. Против этой незаконнорожденной философии, стремившейся воспользоваться влечением к христианству, и самой подняться на завидную ступень религии, маскируясь христианскими выражениями и превращая факты в  идеи, церковь не переставала выставлять на вид  чисто и существенно исторический характер  своей веры. Ее Иисус  Христос  был  не идеал, не анонимная эманация божества, не временное проявление его. Ее Иисус  Христос  был  родившийся от  Девы Марии, распятый при Понтии Пилате –  и Ироде тетрархе, по сказанию Игнатия живший в  плоти, евший и пивший с своими учениками, страдавший во плоти, и воскресший с  плотью. Пусть считают  эти члены христианского символа материальными и грубыми, тем  не менее они верны и соответствовали унаследованным верованиям  и убеждениям  первобытной Церкви. На этой библейской почве событий рассеянные повсюду христианские Церкви тем тверже скреплялись в единстве веры. Какая-то высшая, божественная сила, руководила ими в изложении их  верований. Защищая события, Церковь хорошо знала, и глубоко была убеждена, что она отстаивала целую догматику, всю совокупность учения и идей, которых  эти события были конкретной формой. Гностики показывали вид, что они признают события по крайней мере на словах; но они к  ним примешивали изобретения своей великой так ложно названной науки. Религию нравственной усовершимости они заменяли религией неподвижности – дуализмом  или пантеизмом, Бог  любви, спасающий Христос, свободное спасение человечества, царство Божие поглощались в  вечной борьбе между двумя враждебными их  началами, или в  роковой игре сил, истекавших от  их  бога-бездны, бога без  сознания и без  воли, а следовательно без  любви и без  святости.

Религией фактов, религией исторической – вот  чем  было христианство! Церковь не могла допустить, чтобы у нее был  отнят этот  характер, не отказавшись от  своего назначения быть хранительницей и свидетельницей истины. – Во второй главе первого послания к Коринфянам, девятый стих гностики истолковывали в  свою пользу ⁵⁰⁵. Если им верить, их  доктрины были именно теми благами, обещанными праведным, о которых  Апостол  Павел  говорит: их же око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человека не взыдоша, яже уготова Бог любящим  его. Историк Егезипп, муж древний и Апостольский, еще в 160 году замечал  этим  книжникам, что этим  они обвиняют  во лжи божественные Писания и самого Господа Иисуса Христа, который напротив  того говорит: блаженны очи видящие то, что вы видите, и блаженны уши слышащие то, что вы слышите ⁵⁰⁶. – Он  противопоставляет им явное свидетельство Священных  Писаний, в  числе которых находились эти самые Послания Апостола Павла, смысл которых  они искажали; он  ссылается на свидетельство глаз, которые видели, и ушей, которые слышали, другими словами – на свидетелей жизни Иисуса Христа, или жизни Апостолов ⁵⁰⁷. – Егезипп требует фактов: его почва, есть почва истории.

Очевидно, что он  не от себя лично говорит. Единство предания в  церкви II века так очевидно, что Тертуллиан  вызывает  гностиков  объяснить ему столь знаменательное единство. «Пусть так; предположим, что в век  апостольский, все введены были в обман, что Святый Дух  не нисходил  ни на какую Церковь, хотя Он послан был  Иисусом Христом  для руководства в  истине и испрошен у Отца небесного для наставления в истине. Допустим, что этот ниспосланный Богом, этот наместник Христов, не выполнил  цели своего послания. Но вероятно ли, чтобы такое множество Церквей и Церквей известных  условились между собой принять сообща одно и тоже заблуждение. – Многие  направления не приводят к одному согласному исходу; Церкви должны были оразнообразиться в заблуждении. Но нет: когда единство учения подтверждается многими верующими, это значит, что учение согласно было с преданием, а это не есть признак  заблуждения» ⁵⁰⁸. 

Доводы Тертуллиана вполне основательны.

Верования какой бы то ни было Церкви рано или поздно обыкновенно излагаются в  символах, служащих выражением  общего сознания верующих. Нельзя представить устрояющуюся Церковь, которая не постаралась бы уяснить то, что она исповедует, и не определила бы пунктов, отличающих  ее от  предшествовавших  верований. Если выработка так  называемых формул  несколько запаздывает, то Церковь находит  более простой и более живой способ  выражать свою веру. Здесь опыт  все решает. Естественно, что обрядовое богослужение предшествует  составлению и изданию символа во всех  религиозных  исповеданиях: богослужение есть повторение или представление усвоенных  чрез  религию событий; богослужение равносильно вынаруживанию и преимущественно действует  на глаз, говорит уху в  выражениях  более доступных  и понятных, нежели отвлеченное изложение веры. Внимательное изучение форм  священнодействий богослужения христианской Церкви в  первые два века докажет  окончательно авторитет, которым  пользовалось, и пользовалось единственно Апостольское предание.

И прежде всего существенная статья этого предания, составлявшая основу первой проповеди Апостолов – в Иудейской ли земле или в странах языческих, – статья о воскресении Иисуса Христа вступает с такой силой в  верование новых  учеников  Христовых, что служит  поводом к перемене в соблюдении дня покоя. Хотя этот переворот  был  тихий и постепенный, тем  не менее глубокий и знаменательный. Дело касалось того, чтобы Церковь на фронтоне здания своего начертала достославную уверенность в  воскресении Главы своего. Как  лучше могла бы она провозгласить эту истину миру и пред  миром, как  не перенесши на первый день недели день воскресения Спасителя, собрания верующих  и соединенное с ними богослужение Создателю? – Каждый раз, когда допрашивали христиан  о побуждениях, заставлявших  их  собираться в  первый день недели, они отвечали, что в  этот  день Господь Иисус Христос  воскрес, и святость этого дня так  живо почувствовалась, что в  скором  времени он  был  переименован  и из  дня солнца (die solis) стал днем  Господним. Книги Нового Завета уже указывают  на эту перемену; св. Ап. Павел, пиша к Коринфянам в 56 году, советовал  им отлагать для милостыни в  каждый первый день недели, сколько позволит каждому его состояние, и напоминал  им, что он  уже прежде установил  этот  обычай в  церквах  галатийских ⁵⁰⁹. Три года спустя, когда Апостол  находился в  Троаде, на берегу Малой Азии, ученики его в  первый день недели собрались для преломления хлеба, и св. Апостол  Павел продлил  проповедь свою до полуночи ⁵¹⁰. – Прошло несколько лет  и писатель Апокалипсиса описывает, как  он восхищен был духом в день Господень ⁵¹¹. Замечательно при этом то, что в духе Апостола это видение тесно связывалось с  его религиозными верованиями. Иоанн слышит и видит  Воскресшего, ему вещавшего: «и живый, и был  мертв, и се жив  во веки веков» ⁵¹². Посему богослужение в  воскресный день посвящалось не мертвому. Уверимся же в том, что явление Воскресшего в этот самый день связывалось с воспоминанием об Его воскресении; не хотел ли Он таким образом фактически освятить прославление первого дня недели подтверждением  предания, которое Он  начал, явясь своим ученикам, известному Фоме, восемь дней спустя по воскресении? Второй Глава рода человеческого, второй Адам, не желал  ли освятить новое создание, которого Он  был виновником, соединением с днем присноблагословенным, когда смерть была попрана, и Он, начальник  жизни, явился во славе?

Достоверно, что Церковь всецело была проникнута этими чувствованиями. Правитель Вифинии, Плиний Младший, противник  христианства, донося императору Траяну о заблуждениях  христиан  вверенной ему провинции, в начале второго века писал, что у них  есть обычай в назначенный день, до восхода солнца, собираться и славословить в своих  песнопениях Христа как Бога ⁵¹³. Около этого же времени Игнатий мученик в  послании своем к жителям  Магнезии случайно упоминает о переменах, введенных в  богослужение новыми надеждами христианина. «Мы не празднуем более субботу, говорит он, но мы живем жизнью Господа, той жизнью, для которой вознесся Тот, Который есть наша жизнь» ⁵¹⁴. – Тут заключается непередаваемая игра слов, но намек  на празднование воскресного дня, как дня богослужения, ясен для знакомого с греческим языком. Варнава в своем послании говорит, что христиане с радостью празднуют восьмой день, в  который Иисус Христос воскрес из мертвых ⁵¹⁵. Но самым точным образом упоминает об этом дне Иустин мученик в апологии, писанной в 147 году. В этом сочинении рассказывает он, что в так называемый день солнца все живущие в городах и в весях собираются вместе. «Мы собираемся, говорит он, в день солнца потому, что это есть первый день, в который Бог создал мир, по своему изволению преобразуя тьму и материю, и в этот же день Господь наш Иисус Христос воскрес из мертвых, ибо Он был распят в навечерие субботы, в наутрие же после субботы, т. е. в день солнца, Он явился Апостолам своим и ученикам, и учил их тому, что мы вам  изложили для вашего назидания» ⁵¹⁶. Иустин обращен был в христианство из язычества, или по крайней мере из  школ языческой философии; он посвящал свою апологию императору языческому, в  которой точно описывал  обычаи, бывшие в ходу между христианами, на которых клеветали. Отсюда-то те драгоценные подробности, которые он сообщает о богослужении древней Церкви. Таким  же образом  объясняется языческое название дня днем солнца; Иустин не мог говорить о дне Господнем, обращаясь ко врагу веры. Значение воскресного дня было выяснено епископом Сардийским Мелитоном, современником  Иустина; известно, что он  написал  рассуждение о воскресном  дне ⁵¹⁷, хотя не известно содержание его. Даже самые еретики Эвиониты выражали уважение к  этому дню – особенно дорогому для сердца христианина. Строго придерживаясь иудейства и Закона Моисеева, желая новое вино Евангелия влить в  ветхие сосуды иудаизма, храня субботу и множество других иудейских обычаев, они при всем этом соблюдали дни Господни подобно всему обществу христиан – именно в  память воскресения Господня ⁵¹⁸. При этом следует отметить одну особенность: христианские собрания для богослужения, говорит  Плиний, происходили преимущественно утром  до восхода солнца. Почему? – Конечно потому, что Господь Иисус Христос воскрес рано утром ⁵¹⁹.

Тертуллиан в свое время (150–220) говорит об установлении празднования воскресного дня как вообще всеми уже принятого. «В день солнца (dies solis), говорит он, мы предаемся радости. Мы считаем грехом поститься, или с приклонением  колен молиться в день Господень. Каждый восьмой день для христианина есть праздничный день» ⁵²⁰. В  другом месте этот же писатель утверждает, что все дни Господни, что в каждый час и во всякое время можно крестить; если между днями есть разница в чествовании их, то ее нет по отношению к благам, которые они приносят ⁵²¹. Из вышеприведенных мест очевидно, что в глазах Тертуллиана празднование воскресного дня сопровождалось большей торжественностью только по воспоминаниям. Этот день был выделен воскресением Господним; соблюдать его значило прославлять и провозглашать снова это великое событие христианского предания.

Но нигде вера древней Церкви не выступает, не выражается явственнее как в установлении празднования Пасхи христианской. Не известно точно то особенное чествование, которым  первые христиане окружали это религиозное празднество. Первоначально Пасха была почти единственным у них праздником, ими прославляемым; ее называли праздником по преимуществу. Около нее группировались все предания Церкви, в ней находили свое олицетворение самые драгоценные и самые трогательные воспоминания веры.

В  древние времена еще не отмечают, как  бы это следовало, сравнительно более важного и более общего значения Пасхи. Было два события, к  которым  она одинаково могла относиться, и относилась, – два события, близкие по времени и по своему внутреннему взаимному отношению. Такими событиями были смерть Иисуса Христа, истинного пасхального агнца, и Его воскресение в  наутрие после субботы ⁵²². Теперь мы сосредотачиваем свое благоговение и внимание на втором  из этих  событий; более одухотворенная древняя Церковь в богослужении своем, не разделяла этих двух  великих  воспоминаний, которым  соответствовали две великие истины спасения. В памятниках  и в  обычаях, восходящих  до этой эпохи, все указывает  на твердость и на единство предания о значении смерти и воскресения Господа Иисуса Христа.

Это единство предания со II-го века даже подало повод  к  прениям  о Пасхе. По-видимому было предопределено, чтобы учение, нравственность, богослужение, благочиние устроялись только вследствие не редко горячих прений в недре Церкви! То же самое случилось с  праздником  Пасхи. Одни скорее настаивали на первом  событии Пасхи, которое сближало их  с  преданием  иудейским, и склонялись праздновать заклание Иисуса Христа, как  пасхального агнца Нового Завета; другие скорее присоединялись ко второму событию – к  воскресению Христову, и этим отличали свою Пасху от  иудейской. Таким  образом  первые в  определении дня празднования Пасхи держались иудейского предания, и праздновали этот  праздник, как  подвижный, в те дни недели, на которые падало четырнадцатое число месяца Нисана ⁵²³. Вторые заботились о том  чтобы праздник  Пасхи совпадал  с  воскресным  днем  восстания Господня из  мертвых, не обращая внимания на дни месяца. Таким  образом  у них  все воскресные дни были небольшими пасхами, а пасхальное воскресение было великой пасхой, собственно так  называемой  Пасхой. Следствия этих различий отражались на предшествовавшем  празднику посте. Малоазийские Церкви, придерживаясь прежнего образа жизни, полагали, что следует  прекращать пост в день заклания Агнца т. е. в  четырнадцатый день луны; другие же христианские Церкви и между ними Палестинская и Римская полагали, что следует  продолжать пост  до дня воскресения, считая Пасхой, как  говорит Евсевий, таинство воскресения Христова из  мертвых ⁵²⁴. Между тем  Ириней остроумно замечает, что разногласием  в  посте утверждается согласие веры ⁵²⁵.

Эти прения прошли три последовательные ступени; тон  и приемы прений принимали по временам  более или менее острый характер. Сначала спор  завязался в  162 году между представителем  Малоазийских Церквей Поликарпом  Смирнским  и представителем  Римской Церкви Аникитой; потом  в  170-м  году распря возобновилась между Мелитоном  Сардийским  и Аполлинарием  Иерапольским, затем довольно сильная распря повторилась в 198 году со стороны западных  Церквей, в царствование императора Коммода, между Поликратом  Ефесским  и Виктором  Римским ⁵²⁶.

Сначала те и другие ссылались на устное предание Церкви. Поликарп  соблюдал  четырнадцатое число Нисана вместе с Иоанном учеником Господним и с другими Апостолами, которых  он  посещал ⁵²⁷. Несколько позже Поликрат  Ефесский, сославшись на свидетельство нескольких епископов и мучеников Азийских, писал  Виктору Римскому следующее: «Все они праздновали Пасху по Евангелию в четырнадцатый день, ни в  чем  не отступая от  правила веры, но во всем  держась его; так  поступаю и я, Поликрат, наименьший из  всех  вас, и поступаю по преданию своих  родственников, которых  был  наследником. А из  родственников  моих  считается семь епископов, а я восьмой, и они всегда праздновали Пасху в  тот  день, в  который народ  иудейский очищает  дома свои от  всякой закваски. Вот, братия моя, шестьдесят пять лет  живу я о Господе в  согласии с  братиею всего мира, я прочитал все священное Писание, и угроз не боюсь» ⁵²⁸. Епископ Римский и современник  Поликарпа Аникита, с своей стороны, объявлял, что он желает  и обязан следовать обычаям предшествовавших ему пастырей ⁵²⁹. Преемник его Виктор вел  прения с высокомерием и с нетерпимостью, весьма часто отличавшими Римский престол. Он  помышлял только об отлучении Азийских  Церквей из общества христианского, и этим  навлек  строгий, заслуженный выговор Иринея Лионского ⁵³⁰.

Та и другая сторона считала себя поступающей по тексту Евангельскому. Одни ссылались на имя Апостола Иоанна и других известных Апостолов; другие, в  особенности Римские христиане, не выставляя имени Апостола, основывались на древнем  предании, начало которого могло восходить к устраивавшим Римскую Церковь Апостолам Павлу и Петру. Но в таком случае было ли существенное разногласие между Апостолами – Иоанном с одной и Петром и Павлом с другой стороны? – Нимало. Очевидно, что Иоанн, который в  писаниях  своих  представляет  нам  Иисуса Христа как  истинного пасхального Агнца ⁵³¹, в  христианской Пасхе прежде всего видел  заклание Агнца Божия, очищающего грехи мира. По самому естественному сцеплению идей, он  продолжал  соблюдать четырнадцатое Нисана, тот самый день, в  который иудеи приносили в  жертву пасхального агнца. Не придавая этому никакой особенной важности, он  один  своим  примером  внушил  ученикам  своим  праздновать Пасху в этот день. И так как  благодать искупления в  его глазах  выражалась в  очищении грехов  чрез  святую жертву, то он  прекращал пост  скорби и печали со дня смерти Господней. Апостолы же Павел  и Петр, обнимая своим  взором  все три дня – страдания, погребения и воскресения Иисуса Христа, служившие помимо своей исторической действительности, еще символами судеб  христианина, который умирает  со Христом, погребается с  Ним, воскресает  и восседает  в  царствии небесном ⁵³², – соединили праздник  Пасхи с  днем  восстания Господня из мертвых, как  днем, завершающим  все чаяния и ожидания христианина. Римская Церковь унаследовала это предание, увековечила его, и продолжила приготовительный пост  до навечерия пасхального воскресения.

Текст  четвероевангелия мог  подать повод  к  некоторым  недоразумениям, приведшим  к  разногласию. Так как  в  Евангелии от  Иоанна сказано, что Иисус  Христос умер  прежде вкушения пасхального агнца ⁵³³, то читавшие эти слова в  Малой Азии, находили в  них  подтверждение веры Иоанна, видевшего в  И.Христе закланного агнца, и потому они соблюдали с   иудеями празднование четырнадцатого Нисана. Напротив  того первые три Евангелия ясно говорят, что И.Христос  вкушал  пасхального агнца со ученики своими ⁵³⁴. Это следовало понимать так: Иисус  Христос  вместе с  учениками своими принял  участие в приготовительной трапезе (вечере), называемой иногда Пасхой, но Он  не вкушал  пасхального агнца ⁵³⁵. Но читавшие в Риме первые три Евангелия, в  особенности Евангелия Марка и Луки, написанные сподвижниками ап. Петра и Павла, легко могли понять евангельский текст  так, что Иисус  Христос  вкушал  от  пасхального агнца. Для них  не настояла необходимость как  для читателей ев. Иоанна выводить такое заключение, что Иисус  Христос  сам  послужил  священной жертвой. Между смертью  Иисуса Христа и иудейским установлением  заклания агнца они могли не подмечать таинственного и знаменательного отношения; их взор останавливался на заключительном акте искупительной жертвы, на восстании из  мертвых  в  третий день. Пасхой для них  было само воскресение, и торжественным днем  для них  служил  первый день недели – воскресенье.

Понятно, что эти отличия в  частностях  вместо ослабления авторитета Апостольского предания показывают  нам, что влияние его простиралось даже до установления форм  богослужения. Самое предпочтение одного Апостола пред  другим  продолжается в  Церквах, и то, что в начале было только следствием  отличия учеников  по индивидуальности, по характеру и по воспоминаниям, со временем  грозило стать основой расколов. Нам  кажется, что нельзя было заявлять большего уважения к  апостольскому учению. Уважение это граничило уже как  бы с подобострастием.

Вера древней Церкви уже столь наглядная в  выборе праздничных  дней выражается и высказывается еще более близким  и положительным  образом  в  разных  действиях  богослужения. В течение минувших  столетий оно состояло из  двух  явственно отличавшихся частей, гомилетической или поучительной и евхаристической; каждая из  них, по-своему, свидетельствовала о содержании христианского вероучения. Вот  в  чем  состояли эти две части богослужения.

Первую половину служения посвящали пению священных песнопений. Апостол  Павел  указывает на Коринфян, когда они, собравшись, по начинанию одного из  присутствующих, воспевали духовные пения ⁵³⁶. Он  приглашает  Ефесян  и Колоссян  «назидать себя псалмами и славословиями и песнопениями духовными, поя и воспевая в  сердцах  своих  Богу ⁵³⁷ Господу». Вероятно, что псалмы, употреблявшееся в  иудейской Церкви, служили существенной частью этих  священных  песнопений. В  них не было еще ничего специально христианского. – Первые произведения новой веры продолжали сохранять известный колорит  иудейский. Гебраизмы в  мыслях  и в  выражениях  встречаются в  обилии, например  в  песнях  Марии, Захарии, Анны, которые Церковь усвоила себе без  сомнения при самом  их  появлении. Нота христианская звучит  явственнее, когда мы подходим  к  победным  песням  откровения (Апокалипсиса) св. Иоанна. В этой книге нет  почти ни одной главы, которая не дала бы драгоценного материала для зарождавшейся литургии. Во всяком  случае, по образцу этих  хвалений (аллилуйя), этих  песнопений, воспевавших  или славу или действия благодати, образовалось последовавшее в Церкви славословие. Могла ли она принять или заимствовать эти выражения поклонения и хваления, если бы усматривала в  них какие-нибудь следы идолопоклонства, суеверия или заблуждения? – Да обратят  внимание на значение подобных  сим  мест: «достоин  ты взять книгу и снять с  нея печати: ибо ты был  заклан, и кровию своею искупил  нас  Богу из  всякого колена и языка, и народа, и племени; и соделал  нас  царями и священниками Богу нашему... Достоин  Агнец  закланный принять силу и богатство, и премудрость, и крепость, и честь, и славу и благословение» ⁵³⁸. – «Царство мира сделалось царством  Господа нашего и Христа Его, и будет  царствовать во веки веков» ⁵³⁹. Можно ли представить себе, чтобы подобные речи остались не замеченными или не наказанными в  век  апостольский, на глазах  Апостолов, если бы они не служили выражением  веры?.. Если бы молчаливое согласие Церкви не доказывало того, что она в  этих  песнопения встречала точное выражение своей веры, то свидетельство заносчивого и ученого язычника, правителя Плиния могло бы заверить в  этом. Он  говорит, что христиане между собой восхваляют  в  песнях  Христа как  Бога («carmen dicere Christo quasi Deo»). Эти слова не указывают  ли, действительно, на отголосок  высоких  песнопений Откровения св. Иоанна, воспетых  христианами в  Вифинии, в  одном  или двух  днях  расстояния от  того Ефеса, в  котором  угасал  Апостол  Иоанн, творец  этих  песнопений?.. Спустя сто лет, Климент  Александрийский и Тертуллиан  не раз  упоминают  о гимнах, воспеваемых в собраниях, разделенных  на два хора, славословиях  или аллилуия, которыми означалось окончание литургийных  молитв ⁵⁴⁰. Смотря по тому, что для частного назидания пение входило в  употребление, можно заключать, что в это время Церковь имела довольно богатое собрание песнопений ⁵⁴¹, главным  предметом  которых  было прославление Господа Иисуса Христа. Когда еретики Артемон  и Феодот  около 180 года утверждали, что Спаситель был  простой, обыкновенный человек, то приводимый Евсевием  писатель III века порицал  их  с  жаром  явного негодования в  следующих  словах: «сколько в древности написано верующими братиями псалмов  и песнопений, в  которых  Иисус  Христос  именуется Словом  Божиим, и прославляется Его Божество» ⁵⁴². Отнимите у Иисуса Христа божество, источник  вдохновения иссякнет, угаснет  священное пламя. – Один  германский берлинский ученый богослов  Дорнер  замечает, что между сирийскими гностиками явились поэты, каковы Валентин  и Вардесан, в  тех  самых  местностях, в  которых  Игнатий Антиохийский проповедывал  божество Иисуса Христа, между тем  как лира Эвионитов  оставалась безгласной и бесплодной так  же, как  и их  богословие. У гностиков, не смотря на их  заблуждения, была мистическая восприимчивость и чувство божественного; напротив  Эвиониты подавлялись рационализмом, и не возвышались над  грубостью вульгарной мудрости ⁵⁴³. Из  II века дошли до нас  два дивных  памятника священной поэзии – это Трисвятое и Слава в вышних Богу; из  последнего приводим здесь несколько мест: «Боже вечный, Агнче Божий, Сыне Отечь, вземляй грехи мира, помилуй нас... Яко ты еси един свят, Ты еси един  Господь Иисус  Христос  в  славу Бога Отца» ⁵⁴⁴. При наступлении вечера христианин  читал  другое песнопение. «Радуйся! Свете Тихий святыя славы, бессмертного Отца небесного, святого блаженного, Иисусе Христе! пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святого Духа, Бога! Достоин еси во вся времена петь быти гласы преподобными, Сыне Божий, живот даяй, тем же мир тя славит» ⁵⁴⁵. – Еще достойны внимания два песнопения Климента Александрийского, помещенные в  заключении его рассуждения, известного под названием  «Педагог». Не столь содержательные по учению, они тем  не менее дышат  глубокой любовью, полным упованием  и пламенным  благоговением  древней Церкви к  прославленному своему Главе. Древние песнопения христианской Церкви проникнуты самыми возвышенными догматическими представлениями.

Но главное место в  первой части богослужения занимало публичное чтение Священного Писания, а еще большее – проповедь, служившая его истолкованием. Проповедь была непосредственным  продолжением  древнего устного предания, писания же Апостолов  заняли первое место уже тогда, когда, по времени, предание отдалилось от  своего начала. В  начале должность чтеца была низшей, а первенство принадлежало проповеднику или пророку, но со временем  роли переменились, и лице, которому поручалось чтение священных  книг, получило первенство пред проповедником ⁵⁴⁶. В  Апостольский век  прежде всего читали книги Ветхого Завета; дело касалось утверждения основ  веры, и эти основы находили в  свидетельстве пророков  о посланничестве Иисуса Христа. Без  всякого взаимного соглашения, как  бы по естественному побуждению, христиане к  чтению пророков  присоединили чтение Посланий Апостолов; одна Церковь пересылала их  к  другой, в  особенности если такая передача рекомендовалась и делалась обязательной ⁵⁴⁷. В  свою очередь Евангелия заняли подобающее им  место и чтение их  сделалось составной частью богослужения; необходимо было оживить память о Спасителе, пришествия Которого ожидали. Очень скоро стали различать два рода Писаний в Новом  Завете: Евангелия и  Апостол; под  Евангелиями разумели наше четвероевангелие, под  апостолом  апостольские послания. Игнатий в  одном  письме делает  ясный намек  на этот  обычай, когда уподобляет  Евангелие плоти Иисуса Христа, а Апостолов  совету пресвитеров  Церкви, прибавляя: «мы также повинуемся пророкам» ⁵⁴⁸. Иустин  мученик  упоминает  о чтении достопамятностей Апостольских. Что под  этим  названием  разумеются Евангелия, в  этом  никто не сомневается, но остается еще узнать, не соответствует  ли так  же это название всем писаниям, вышедшим  из-под  пера Апостолов ⁵⁴⁹. Как  бы то ни было в  богослужении своим  способом  выражалось Апостольское предание настолько же, насколько оно само им  питалось. Между элементами усвоенными и вновь вводимыми господствовало совершенное согласие; в противном же случае разногласие тотчас осуждалось бы.

Проповедь служила естественным орудием для поступления новых  элементов, сродных с первобытным преданием. Такая-то черта из  жизни Иисуса Христа, до тех  пор  обойденная, приводилась по воспоминанию; такое-то раскрытие учения предлагалось; такое-то применение делалось. Но свобода проповеди была делом  неизвестным. Св. Апостол  Павел  наказывает  Церквам  держаться его указаний: «и так, братия, пишет  он  к  Фессалоникийцам, стойте и держите предания, которым  вы научены или словом, или посланием  нашим» ⁵⁵⁰. Известны столь точные правила поведения, которые он  преподает ученикам  своим  Тимофею и Титу относительно учения ⁵⁵¹. Учение Апостольское (διδαχή αποστόλων) составляло необходимое основание всякого поучения. В  первом  веке богослужение было делом  сравнительно свободным; проповедь говорилась в  различное время; конечно, все происходило в  порядке и с  должным  приличием, но ничего не было установленного. Дела сменялись по мере того, как Апостолы сходили с  поприща, и угрозы ереси понуждали Церковь придать всему известный вид. Проповедь при Иустине мученике во II веке уже подчинялась известным правилам; не осмеливались более полагаться на одно устное предание, но обращались к  писанному слову и читали Апостолов  и пророков ⁵⁵².  Все шло к  принятии одного общего для всех  правила.

Иустин  мученик  говорит, что после проповеди верующее одновременно все встают  и читают  молитвы ⁵⁵³. Несколько позже, Ириней в  сочинении своем  о Пасхе объясняет, почему христиане по воскресеньям, и в  промежуток  времени между Пасхой и Троицыным  днем  молятся, не становясь на колени. Начало этого обычая восходило ко временам  Апостольским. Совершение молитвы в  таком  положении было для христиан  знамением  воскресения Иисуса Христа, благость Которого освободила их  от  греха и от  смерти, которую они заслужили ⁵⁵⁴. Тертуллиан  свидетельствует о существовании такого же обычая и в  Африканских Церквах ⁵⁵⁵, и согласное свидетельство этих писателей подтверждает общность этого обычая во всей христианской Церкви. Даже само это положение верующих служило знаком  твердой и радостной веры в  воскресение Иисуса Христа. Веровали не только как  в событие, но как  спасительное дело, исполненное Господом  для спасения грешников. Впрочем  намерение первых  христиан приносить молитвы с  коленопреклонением  в  других  случаях  вытекало из  обычая. Обыкновенно молились на коленях  в  течение недели – утром и вечером, и в  особенности при исповеди, выражая самим положением  тела состояние грехопадения ⁵⁵⁶. Содержание общественных  молитв  разнообразилось до бесконечности; молитвы первой части богослужения преимущественно состояли из  испрашивания прощения грехов  и благодатного заступления ⁵⁵⁷.

Вторая часть богослужения состояла в совершении Евхаристии. В  Апостольское время христиане собирались ежедневно, преломляли хлеб по домам, и устрояли общественные трапезы, известные под  именем  агап; но злоупотребления не замедлили появиться в  Церквах. Эти собрания, установленные для объединения христиан  более крепкими узами братской любви, произвели грустные столкновения. Вместо того, чтобы уделять часть от своих благ, христиане, даже при богослужении, высказывали различие по сословиям и имуществу, и потому Святый Апостол  Павел в Послании своем  к  Коринфянам выражает опасение, как бы вследствие собраний своих они не сделались хуже ⁵⁵⁸. По мере того, как  число христиан  увеличивалось, агапы становились более и более неудобоисполнимыми; сделалось необходимым  отделить их  от  таинства причащения. Значительное преобразование последовало в  начале II века, если не в  первоначальном  характере Св. Вечери, то, по крайней мере, в  образе ее совершения. Благоговейным  чувством  христианским  высоко поставленная, она сделалась главным  и центральным  актом богослужения после выделения ее от  унижавших  ее соблазнов  на агапах. Игнатий, Иустин мученик и Ириней согласно свидетельствуют, что, Святая Вечеря в древней Церкви христианской составляет такое действие богослужения, в  котором  выражаются все ее верования. «В ней-то Церковь провозглашает свою веру в историческое событие воплощения Сына Божия и искупления Им мира, совершенного Им  однажды навсегда – чрез  принесение Им самого себя в  искупительную жертву, – затем  веру свою в действительное присутствие благодати и в действенное дело Христа, прославляемого в среде общества верующих как на земле, так и на небесах, словом – веру в истинно присущего Христа, и действующего в  Церкви своей – дóндеже Он  прийдет» ⁵⁵⁹.

Игнатий укоряет  некоторых  еретиков  своего времени в  том, что они уклоняются от причащения и от молитвы, и не исповедуют в причастии тела Иисуса Христа, который пострадал  за наши грехи, и Которого Отец небесный воскресил ⁵⁶⁰. Надобно видеть, с  какой настойчивостью он  еще подтверждает вещественность тела Христова, – при обличении сект, отвергавших ее, и действительность единения верующего со Христом. Ефесяне, к  которым  он  пишет, суть Богоносцы, храмоносцы, Христоносцы, святоносцы ⁵⁶¹. Он  постоянно перечисляет основные истины христианской веры: рождение Иисуса Христа, распятие, погребение, воскресение в  плоти ⁵⁶². Но в каком  же действии богослужения все эти исторические истины нагляднее воплощаются и предстают  глазам  верующих, как  не в  совершении св. Вечери?... Иустин  мученик  выражается сколько мистически, столько же и действительно: «мы не считаем  составных  частей св. вечери обыкновенным  хлебом и вином, но таким  же образом  как  Иисус  Христос  Спаситель наш, воплощенное Слово Божие, восприял  плоть и кровь для спасения нашего, таким  же образом  мы знаем, что благословенные словами оставленной Им  нам  молитвы хлеб  и вино, которыми, по пресуществлении, питаются наша кровь и наше тело, есть тело и кровь сего воплощенного Иисуса Христа. Потому что Апостолы в  оставленных  ими нам  писаниях, называемых  Евангелиями, учат, что Христос совершил   пред  ними такое установление: приняв  хлеб, и возблагодарив, сказал: «сие творите в  мое воспоминание... Сие есть тело мое,.. и также взяв  чашу и возблагодарив, сказал: сие есть кровь моя» ⁵⁶³. Приведем  еще свидетельство ученика Поликарпова и св. Иоанна – Иринея – этого жителя Востока, из  Малой Азии переселившегося на Запад  в  Галлию. Вот  в  каких  словах  он  выражается от  своего ли собственного имени, или от  имени Церкви о святом  причастии: «мы предносим  Господу Богу благословенные хлеб  и чашу – воздавая Ему благодарение за то, что Он  повелел земле производить сии плоды для нашего питания. – По совершении жертвоприношения мы призываем Святого Духа, прося Его претворить эту жертву – хлеб в тело Христово, чашу в кровь Христову, дабы вкушающие от этих  видимых  знаков  получали прощение грехов и жизнь вечную; посему те, которые приносят  эти дары в  воспоминание Господа Иисуса Христа, не причастны верованиям  иудеев, но духовным  своим  служением заслуживают название сынов  мудрости ⁵⁶⁴. Если изготовленная чаша и естественный хлеб принимают слово Божие, если евхаристия становится телом  Христовым (ибо этими самими элементами образуется и питается вещество нашего тела), то как  можно говорить, что тело не может  воспринимать дара Божия, который есть жизнь вечная, тело, говорю, питаемое телом  и кровью Господа, и делающееся членом  Господа» ⁵⁶⁵?

Встречающиеся в  сочинениях  Иустина мученика и Иринея указания позволяют  с  достаточной точностью восстановить порядок  совершения Святого Причастия около половины II века. Богослужение начиналось некоторыми предварительными действиями, каковы: взаимное братское лобзание и приношение даров  т. е. хлеба и вина, предназначаемых  для совершения таинства; затем следовали хвалебные и благодарственные молитвы Богу за благодеяния и благотворения твари, далее произносилась молитва об освящении даров, о претворении хлеба и вина в тело и в кровь Христовы. Из  вышеприведенного свидетельства Иустина мученика узнаем, что в  этой молитве воспоминались главные события спасительного искупления – именно воплощение и страдание Сына Божия ⁵⁶⁶. После этого Святые Дары раздавались приобщавшимся, и богослужение заключалось молитвой и окончательным  благословением.

Но мы не сумеем  лучше воспроизвести богослужение II века, как  представив  в  переводе литургию, известную под именем литургии св. Марка, бывшую в  употреблении в  Александрийской Церкви. Бунзен  относит ее к 150 году нашей эры. По словам  его она употреблялась при жизни непосредственного ученика св. Апостола Иоанна Поликарпа, и он  видит  в  ней истинно Апостольскую красоту и простоту ⁵⁶⁷.

Евхаристия

Да будет  Господь со всеми вами!

И со духом  твоим.

Горе имеим  сердца!

Мы вознесли их  ко Господу.

Благодарим  Господа!

Достойно и праведно есть.

Благодарим Тебя, Господи, за Твоего возлюбленного Иисуса Христа, ниспосланного к нам в сии последние дни, Спасителя и Искупителя, Ангела Твоего Совета, Слово исшедшее от Тебя, Которым Ты по своей воле сотворил  все. Ты ниспослал  Его с неба в утробу Девы Марии. Он воспринял плоть и родился из  утробы Ея. Святый Дух нарек Его Сыном Твоим для того, чтобы Он  исполнял  волю Твою, и своей сильной  десницей составил Тебе народ. Он  страдал для освобождения страждущих людей, уповающих на Тебя. По собственной воле Своей Он был предан на смерть, чтобы разрушить смерть, и сокрушить узы сатаны, чтобы попрать под ноги свои ад, и высвободить святых Твоих, восстановить порядок и поведать миру воскресение.

Для сего Иисус Христос, приняв  хлеб и возблагодарив, сказал: «Приимите, ядите, сие есть тело мое, за вас ломимое; также взяв и чашу, сказал: сия есть кровь моя, за вас  проливаемая; сие творите, когда только будете пить ее в мое воспоминание».

Жертвоприношение и освящение народа и Даров

Итак в воспоминание о смерти Его и о воскресении Его мы возносим этот хлеб и эту чашу с благодарением за то, что Ты сподобил нас явиться пред Тобою и исполнить жертвоприношение. Молим Тебя, просим Тебя ниспослать Святого Твоего Духа на приношения этой Церкви. Благоволи Господи освятить всех, имеющих  приступить к  ним, дабы они исполнились Духа Святого, укрепили свою веру в истине, и стали славить и величать Тебя в Сыне Твоем Иисусе Христе, Которому, как и Тебе, да будет слава и сила в  святой Церкви и ныне и присно и во веки веков! Аминь.

Народ. Каким Он был, каков есть, и каким будет из рода в род, и из века в век. Аминь.

Диакон. Все стоящие, преклонитесь.

Особенное благословение преклоненного народа.

Боже вечный! Ты, который ведаешь тайны душ! народ  Твой преклонился пред  Тобою, и поверг пред Тобою огрубевшее свое сердце и свою плоть. Благоволи Господи обратить взор свой, от святого жилища Твоего, и благослови сих мужей и сих женщин, укрепи их силою десницы Твоей, и будь им защитою в страданиях. Охраняй их телеса и души. Усили в  них и в вас веру и страх к Твоему единородному Сыну, чрез которого Тебе, а равно Ему, и Святому Духу да будет хвала и слава, всегда и в веки веков! Аминь.

Диакон. Встанем.

Епископ. Святый со святыми.

Народ. Един свят, Отец.

 Един свят, Сын.

 Един свят, Дух.

Епископ. Господь да будет со всеми вами!

Народ. И со духом  твоим!..

Благодарственное песнопение.

(Верующие подходят, и причащаются).

Молитва после  причастия

Господи Боже наш! властитель вселенной, Отец Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа, благословим Тя за благость Твою, по которой Ты сподобил нас быть участниками в святом Твоем таинстве, – да не будет оно нам в суд или во осуждение, но да послужит скорее к обновлению в нас души, тела и духа чрез единородного Сына Твоего, Которому и проч.

Народ. Аминь.

Пресвитер. Господь да будет со всеми вами!

(Благословение после причащения).

Заключительная молитва освящения

Господи вечный! правитель всего сущаго, Отец Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа, благослови присутствующих здесь рабов и рабынь Твоих. Будь им  покровом, помогай им и охраняй их силою Ангелов Твоих. Сохрани их и укрепи в страхе пред величием Твоим; просвети их, дабы их  помыслы были обращены на Твои дела и даруй им благодать – верить в исходящую от Тебя истину! Даруй им мир, сохрани их от  греха и от гнева во имя единородного Сына Твоего, Которому и проч.

Народ. Аминь.

Епископ. Господь да будет со всеми вами!

Народ. И со духом  твоим!

Диакон. Отыдите с миром.

(Тем  оканчивается Евхаристия).

После этого возможно ли беспристрастному наблюдателю оспаривать продолжительность и авторитет  Апостольского предания, когда мы видим, что празднование воскресенья установилось с самого начала – в память воскресения Господа Иисуса Христа, Пасха праздновалась во всех церквах в воспоминание страданий и вместе воскресения; песнопения духовные, проповедь и молитвы проникнуты содержанием  Евангелий, и наконец  Святая Вечеря сделалась средоточием  богослужения, беспрерывным  священнодействием Христовым, и Его действительным  присутствием  среди своих? – Апостольское предание, с  своей стороны, стало плотию в  недрах  древней Церкви. Никогда она не молится, не воспевает, не слушает  проповеди слова Божия, не величает  и не прославляет  святых  таинств, не повторив  выдающихся черт  из  жизни Главы своего, и не засвидетельствовав  снова вечной своей признательности к  свидетелям  земной жизни Христовой.

В  первобытных  Церквах  весьма рано установилось церковное благоустройство. В  подтверждение можно привести множество свидетельств  из  писаний Нового Завета, начиная с  книги Деяний св. Апостолов, в  которой мы видим  Апостола Павла, обращающегося с  речью к  собравшимся в  Милете пресвитерам  Ефесским, затем  из  Пастырских  Посланий и двух  небольших  Посланий св. Апостола Иоанна. Наше увлечение пресвитерианской системой, наши предрассудки против  различных  других  систем, не препятствуют  нам  признать с  самых  первых  времен  установления епископского чина; хотя мы знаем, что епископство первобытной Церкви нимало не походило на деспотическую иерархию Римской Церкви. Епископы были облечены неоспоримой властью; члены Церкви не были исключены ни из  совещательных  собраний, ни от  участия в  избрании должностных  лиц  церковных ⁵⁶⁸. На соборе Иерусалимском, описанном  в  пятнадцатой главе Деяний св. Апостолов, Апостолы и пресвитеры вместе со всей Церковью выслушивают  донесение о споре, возникшем  в  Антиохии по поводу обрезания. С общего согласия отправляют  они в Антиохию поверенных, которым  поручено было сообщить решения, постановленные Апостолами, пресвитерами и братией ⁵⁶⁹. Хотя Апостол  Павел  имел  характер  и приемы главы и учителя, но он  ни в  чем  не стеснял  Церквей; сии последние, по своему свободному выбору, назначают  уполномоченного для сопутствия Апостолу и для доставления в  Иудею пожертвований от  Ахаии и от  Македонии ⁵⁷⁰. Между основателями Церквей и братией существует  тесная солидарность; народ  христианский, наполовину, вместе с  лицами руководящими становится поручителем  за верность Евангельского предания. Клир  сам  по себе не составлял  Церкви; Церкви в  целом  своем  составе подавали решающий голос. Но очевидно, что Апостолы и преемники их  были представителями благоустройства и стояли на охране церковных  общин  от  увлечения ложным  учением. Они давали новой христианской общине приличный вид; полагали первые начала благочиния, начертали первые правила для управления.

Повсюду были поставлены блюстители порядка и руководители общин  с  именем  епископов, им  усвоенным. В  исполнении их  обязанностей им  помогал  совет, называвшийся советом  старейшин  или пресвитеров ⁵⁷¹. Повсюду заботились о сохранении  имен  и о порядке преемства поставленных  епископов, дабы чрез  посредство их  можно было взойти до самых  основателей Церквей – до Апостолов, или до непосредственных  апостольских  учеников. Учение христианское воплощалось в  лице сих списков; естественно, что главами правящими в  Церквях  делались главы обладатствованные и призванные, от  которых, как  от  некоего хранилища – можно было заимствовать источник  здравого предания. Еще в  первом  столетии между 80 и 90 годами, Климент  Римский, пиша из  Рима к  Коринфянам, употребляет  такие термины, которые предполагают если не доказывают  существование определенной церковной организации. А где Церковь имела более средств  знать желания Апостолов как  не в  этом  городе – Коринфе, о духовных  выгодах  которого св. Апостол  заботился с  такой нежностью? – Апостолы, говорит  Климент, ставили в  городах  епископами первых  новообращенных, а диаконами тех, которые еще только воспринимали веру ⁵⁷². Предвидя несогласия, они поставили епископов  и диаконов, и установили, чтобы по смерти их  другие испытанные  лица заступили их  место в  служении. В  начале сии назначения сделаны были Апостолами, или, с  согласия всей Церкви, другими уполномоченными лицами (как  напр. Титом, Тимофеем). Епископы были начальниками, принятыми или утвержденными братией. – Вера епископа была выражением веры всей его паствы, а сия последняя в  свою очередь сообразовалась с  учением  своего представителя, но всегда под  условием  строгого согласия с  Апостольским  преданием. Климент  Римский выставляет  все неприличие раскола, раздиравшего самую твердую и древнейшую Коринфскую Церковь из-за личных  споров – припоминая, что, между сими разрозненными христианами господствовало единство учения ⁵⁷³.

От  Климента Римского до посланий Игнатия успех был  заметен. Видно, что ересь разгорается, и что христиане крепче единятся с  своими властями. – Нам  не неизвестно, что критическая школа набросила опалу на Послания Игнатия, – оставивши из подлинного текста несколько скудных, бессвязных  отрывков  вроде перечней, помещаемых  в  заглавии какой-нибудь книги, или главы. Доводы ее не убедили нас; мы стоим  за достоверность семи Посланий – хотя бы в  сокращенной редакции. Ученая Германия принимает  их  вообще, да и школа критическая отказывается от  своего прежнего к  ним  неуважения ⁵⁷⁴. Действительно, трудно пренебрегать подобными памятниками, засвидетельствованными и приводимыми уже со II века, времени появления их – Поликарпом  Смирнским, Иренеем Лионским, скептиком  язычником  Лукианом  Самосатским ⁵⁷⁵. Между тем сии Послания на каждой странице заявляют  желание или заботу о сохранении добрых  отношений, доверенности и подчиненности стад  к  своим  духовным  вождям. Требование повиновения еще более внушается, чем у Климента Римского. Игнатий требует от  христиан повиновения и подчинения вере епископов  и их  совещателей. И в самом деле, когда пост  епископа был  более опасным, чем почетным, когда епископы служили буквально образцами для стад  своих, когда они первые исповедывали Иисуса Христа пред  царями, пред  правителями провинций и пред  народными толпами черни, собиравшейся в  цирках  смотреть, как  дикие звери терзали их  и пожирали, как это было с  Игнатием, – то они имели право на внушительное слово, на требование подчинения если не себе, то своей вере и учению И.Христа. Верить епископам, и верить с  епископами, с  пресвитерами и со старейшинами значило то же, что верить во Христа и в  Его Апостолов. Обстоятельства созидают  положение. Если мы перенесемся мысленно в  эти древние времена, если припомним  подозрения, которым  подвергались христиане со стороны правителей и народа языческого, если подумаем  о доносах  и о клеветах, рассеваемых  тогда на счет учеников  Христовых, если примем  во внимание, что не один пастырь Церкви был сподвижником или учеником  Апостолов – Петра, Павла, Иоанна, что в  свою очередь он  образовывал  преданных  учеников – то мы не должны удивляться, слыша, что епископы – были ли они поставлены по выбору, или без  выбора народа – во имя своего сана принимали начальственный тон, и с  челом, увенчанным  венцом  мучеников, продолжают  так  же говорить, как  в  Посланиях  своих  говорили святые Апостолы Павел, Иоанн – накануне своей мученической смерти.

Конечно, они были люди, подверженные слабостям человеческим, но они унаследовали сан своих  предшественников, а предание об учении и делах  Иисуса Христа – устами их  нисходило до нижайших степеней верующих  неоспариваемым. Все знали, все чувствовали, что они говорили не от  себя, – они были как  бы трубы предания ⁵⁷⁶. «Истинная наука, говорит  Ириней, есть учение Апостолов; это есть древняя система, распространенная Церковью по всему свету; это отпечаток  лика Спасителя, переданный посредством  преемственных  епископов, которым  Апостолы вверили заботу о местных  Церквах. Сия наука дошла до нас  под  доброй охраной, без  примеси лжеписаний, во всей полноте своего содержания, не подвергаясь ни вставкам, ни урезкам. Чтение текстов  хранилось без  изменения, и их  законное непрерывное объяснение, не смотря на опасности и поругания ⁵⁷⁷ не ослабевало».

Этим  выразительным  и прямым  свидетельством  Иринея можно бы заключить наш  труд, и мы присоединим к нему лишь несколько общих  замечаний.

После всего сказанного мы ставим  вопрос: вероятно ли, чтобы христианская вселенская Церковь, начиная со 180 года, была вовлечена в  необъятное заблуждение, и чтобы только чрез сто пятьдесят лет после совершившихся событий она приняла легенду за историю, и на свидетельстве мечтателей, на бреду нескольких  женщин  воздвигла столь величественное и так правильно организованное во всех частях здание, внушающее удивление, по учению, нравам, богослужению и благоустройству? Не надобно забывать, что древние Церкви чрез  посредство своих  епископов  были между собой в  постоянных  сношениях. От  одного до другого предела христианства известна была борьба, которую выдерживали братия по вере; одни других поддерживали во время голода сборами, молитвами во время гонений, братскими наставлениями или увещаниями во время еретических  движений. Антиохийская и Смирнская Церкви хвалились тем, что записали последние дни жизни своих  водителей Игнатия и Поликарпа, и пересылали другим  христианским  общинам  эти мученические акты. Церкви галльские, вьенская и лионская, сообщали азиатским Церквам повествования о геройски вынесенных ими гонениях. В то время, когда фракийские Церкви сносятся с  Антиохийским  епископом  Серапионом, Дионисий Коринфский, под конец II века, отправляет Послания в Крит, в Рим и в  Никомидию ⁵⁷⁸. Постоянно переписывались епископ с епископом, Церковь с Церковью, епископ с Церковью, или Церковь с епископом. Вести передавались из Рима в Ефес, из  Александрии в Коринф, из Иерусалима в Филиппы, из Смирны в Лион. Обменивались между собой даже подлинными Посланиями одной Церкви к другой ⁵⁷⁹.Чтобы убедиться в  таких живых сношениях, достаточно заглянуть в церковную историю Евсевия, и сосчитать подлинные документы, официальные донесения и словесные ссылки современных  писателей. Но сверх сего представители Церквей собирались вместе по мере надобности. Предание упоминает о поместном Римском соборе при Телесфоре (142–154 г.). Потом  при Аниките состоялся один собор в Риме (167–175 г.), в  котором  приняли участие Поликарп и десять других епископов, а другой между 194 и 203 годами при Викторе, на котором присутствовало четырнадцать епископов ⁵⁸⁰. В  Галлии на первом  соборе, называемом  Галльским, председательствовал Ириней, потом на втором и третьем  соборе в Лионе в 198 году присутствовало двенадцать и тринадцать епископов ⁵⁸¹. В  этом  же II веке состоялись соборы в Анхиале во Фракии с  двенадцатью епископами, в Коринфе с восемнадцатью епископами ⁵⁸², два поместные собора в Понте, из  которых  на одном присутствовало четырнадцать епископов, два в Ефесе в 198 году под председательством епископа Поликрата, один в царствование Коммода (180–193 г.) в  Осроэне, состоявшем из восемнадцати епископов и другой в Месопотамии ⁵⁸³; еще один в  царствование императора Севера (193–211 г.) в Кесарии палестинской в 198 году и второй под председательством епископа Феофила с двенадцатью епископами ⁵⁸⁴. В  Смирне, в Антиохии, в Александрии, в Афинах и в Коринфе были уже в этом веке школы катехизаторов, в которых преподавались настоящие курсы христианского богословия ⁵⁸⁵. И это только отрывочные данные, а что сказать, если бы значительнейшая часть памятников этой эпохи дошла до нашего времени!

И можно ли поверить, чтобы столько Церквей, рассеянных на всем обширном  пространстве Римской империи и считавших в недрах своих философов, врачей, людей военного знания, заслуженных адвокатов, допустили себя так бессмысленно опутать ложным преданием! Если не все Церкви придавали равное значение некоторым памятникам первобытного предания, то следует ли считать эти памятники равномерно подозрительными, и подозрительными во всех отношениях! Если в недре Церквей возникали некоторые разногласия относительно второстепенных пунктов, то следует ли верить, что они совершенно и радикально были разделены между сторонниками Петра и сторонниками Павла, и что внутренние несогласия раздирали их до половины II века! Если затеряно много древних памятников, если древнейшие верования и предания не представляют  монотонии какого-нибудь официального памятника, то следует ли думать, что единомыслие Церквей Относительно божественности Иисуса Христа ничего не доказывает ⁵⁸⁶, – что Церкви недельный покой субботы перенесли на воскресенье, и спорили между собой о дне Пасхи на основании какой-то неопределенной молвы о воскресении Иисуса Христа, – что их  мученики проливали кровь свою в честь какого-то призрака, а не в честь Воскресшего, и их епископы и ученики защищали против современных рационалистов какое-то воздушное предание! Ведь тогда должно думать, что Цельсы, Лукианы, целая стая неверующих язычников и еретиков лучше понимали Иисуса Христа и христианство, нежели очевидные свидетели, сподвижники и Апостолы Иисуса Христа!

Признаюсь, мое критическое и историческое образование не позволяет мне выводить подобные заключения. В виду изученных нами событий, после выводов, нами из них извлеченных, невольно приходится заключить, что Церковь знает, в Кого она веровала, и что Апостольское предание надежнее и более достойно веры, нежели предание рационалистическое. Или нет совсем христианства, или есть христианство – Апостолов. Остается – или религия разума – эта куча систем, проповедующих  разнообразнейшие доктрины от деизма с жесткой моралью Конфуция или Канта до приводящего в отчаяние нигилизма Будды, – или религия Христа и Апостолов! другого нет выбора!