Беседы о статуях

Источник

Содержание

БЕСЕДА ПЕРВАЯ. Чудесная красота и разнообразие Священного Писания. – Даже наималейшие изречения в нем драгоценны. – Объяснение текста: «Употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов» (1Тим.5:23). – Добродетели Тимофея. – Чем более святые достигают заслуг, тем более страдают. – Позволение употреблять немного вина. – В бедствиях святых более обнаруживается могущество Бога. – Почему Бог допускает святых страдать и подвергаться различным бедствиям? Почему Бог отдал тело Иова во власть дьявола? – Наши отношения ограничены пределами настоящей жизни. – Увещание к богохульникам об исправлении. БЕСЕДА ВТОРАЯ. Скорбь проповедника о совершившемся в Антиохии безумном мятеже, во время которого низвергнуты были царские статуи. – Бедственное состояние жителей города. – Христианин должен все сносить с надеждой на будущее. – Против богохульников. – В чем состоит истинное богатство. – Похвала и награда гостеприимству. – Плоды милостыни. – Непрочность богатства. – Бедность для тех, кто благоразумно сносит ее, есть великое богатство. – Об истине св. Евхаристии. БЕСЕДА ТРЕТЬЯ. Об отправлении епископа Флавиана ходатайствовать перед императором о помиловании несчастного города. – В чем состоит истинный пост. – Бог хочет, чтобы люди сами к Нему прибегали. – Бесполезность поста, если мы не воздерживаемся от пороков. – Описание настоящего бедствия. – Частые землетрясения в Антиохии. – Нравственное увещание. БЕСЕДА ЧЕТВЕРТАЯ. Увещание к народу о терпении. – Пример праведного Иова и трех отроков. – О воздержании от клятв. – Плоды скорбей. – Бедствие, как причина перемены к лучшему. – Поклонение персов огню как Богу. – Нравственное увещание. БЕСЕДА ПЯТАЯ. Терпение Иова – основа его славы. – Бедствия настоящей жизни – ничто. – Единственное истинное бедствие есть грех. – Нужно бояться не смерти, а оскорбления своими грехами Спасителя. – Чистая совесть не страшится смерти. – Покаяние утишает гнев Божий. – Покаяние ниневитян. – Нужно воздерживаться от клятвы. БЕСЕДА ШЕСТАЯ. Власти отвращают от преступления внушаемым ими страхом. – Церковь утешает тех, кто был устрашен властями. – Различные побуждения к утешению жителей Антиохии: прежние и теперешние невзгоды достаточны для Божественного милосердия. Бог уже показал знаки своего покровительства: препятствия, замедлившие прибытие царских уполномоченных. – Милость императора по случаю праздника Пасхи. – Не должно бояться смерти; должно бояться греха. – Лазарь и бессердечный богач. Три отрока в печи огненной. – Увещание не клясться. БЕСЕДА СЕДЬМАЯ. Нужно скорбеть только о грехе. – На слова: «В начале сотворил Бог небо и землю». – «Адам, где еси?» – В них заключается много утешения. – Нужно отстать от привычки клясться. БЕСЕДА ВОСЬМАЯ. Священное Писание есть неиссякаемый источник утешения. – Преимущества, какие оно доставляет людям. – На слова: «Бог ходил вечером по Раю». – Страх Адама; страх грешника вообще. – Увещание к добродетели. – Должно воздерживаться от клятвы. БЕСЕДА ДЕВЯТАЯ. Любовь проповедника к жителям Антиохии. – Поздравление им с их преуспеянием в добре. – Сожаление, что многие пренебрегают священными словами. – Почему Священное Писание явилось так поздно? – Красота творения. – Звезды. – Ночь и день. – Порядок времен, земля и стихии, солнце – все это поведует всемогущество и премудрость Творца. – Должно воздерживаться от клятвы. БЕСЕДА ДЕСЯТАЯ. Великая польза от слушания слова Божия. – Чудеса творения. – Представляемое ими изумительное разнообразие. – Неизвинительность язычников в том, что они боготворили вселенную. – Должно воздерживаться от клятвы. БЕСЕДА ОДИННАДЦАТАЯ. Милость и прощение жителей Антиохии. – Чудеса творения. – Тело человеческое. – Глаза. – Уши. – Мозг. – Сердце. – Превосходство человека над животными. – Польза, какую человек получает от разных видов животных. – Должно воздерживаться от клятвы и готовиться достойно отпраздновать праздник Пасхи. БЕСЕДА ДВЕНАДЦАТАЯ. Благодатное действие прощения оскорблений, нанесенных императору. – О том, что Бог проявляется в творении. – Творя человека, Бог вложил в его сердце начала естественного закона. – Тщательно должно избегать клятвы. БЕСЕДА ТРИНАДЦАТАЯ. Поздравление народу по поводу того, что он избавился от своей тревоги и что после бури наступила тишина. – Возвращение к прежнему предмету. – Естественный закон, совесть и другие средства, которыми пользуется Божественная благость для приведения нас к добродетели. – Дурная привычка антиохийцев – клясться при общественных и частных делах. – Радость об исправлении некоторых от этой привычки, но желательно было бы полное избавление от нее. – Увещание к исправлению. БЕСЕДА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Новый тревожный слух после успокоения. – Неосновательность его и благодарение Богу за отвращение угрожавшей бури. – Продолжение прежнего предмета о клятвах. – Гибельность клятвы, доказываемая примером Ирода, который для исполнения своей безумной клятвы погубил Иоанна Крестителя. – Даже клятва частного лица причиняет много неудобств, а клятва государя может сделаться истинным бедствием для целого народа. – Пример неразумных клятв Саула и Иеффая. – Зло, причиненное царем Седекией иудейскому народу через нарушение клятвы в верности Навуходоносору. Как все воздерживались от бань во исполнение запрещения, наложенного Феодосием, так все должны исполнять и повеление Спасителя о непозволительности клятвы. – В Антиохии впервые последователи Христа стали называться христианами, поэтому ей следует быть и первым городом, изгоняющим всякое богохульство. БЕСЕДА ПЯТНАДЦАТАЯ. Полезность страха. – Он больше приносит пользы, чем веселость. – Толкование на текст из книги Иис. Сираха 9, 18. – Средства обеспечения нас от опасностей мира сего. – Клясться хуже, чем убивать. – Увещание о том, чтобы верные избегали клятв. БЕСЕДА ШЕСТНАДЦАТАЯ. Страх жителей Антиохии при слухе о прибытии в их город воинов и успокоение их правителем. – Обличение этой слабости, недостойной христиан. – Продолжение беседы о клятве. – Узы апостола Павла и их поучительность. – Христианин, подобно апостолу Павлу, должен любить страдания, ведущие его к славе вечной жизни. По поводу третьей недели Великого поста проповедник увещевает слушателей не столько высчитывать количество протекшего времени, сколько сумму своего преуспеяния в добродетели и особенно в борьбе с дурной привычкой клясться. БЕСЕДА СЕМНАДЦАТАЯ. Благодарение Богу за отвращение угрожавшего Антиохии бедствия и похвала ревности иноков и отшельников, ходатайствовавших о помиловании города. – Равнодушие языческих философов к бедствию города и превосходство христианской любви. Утешение народу по случаю лишения Антиохии некоторых прав и преимуществ. – Истинная слава города должна быть не во внешних преимуществах, а во внутренних добродетелях его жителей. – Антиохия славна тем, что в ней впервые верные получили имя христиан, она щедро помогала Иерусалиму во время голода и отвергла заблуждения, которые хотели распространить иудеи. – Такие преимущества неотъемлемы у нее. – Увещание к поддержанию благочестия и религиозности. БЕСЕДА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. Порицание тех, которые чрезмерно радовались тому, что прошла половина Великого поста. – Нужно радоваться степени достигнутой за это время духовного преуспеяния. – Объяснение слов апостола Павла: «Радуйтесь всегда». Доказательства того, что ни богатства, ни почести, ни здоровье, ни все земные блага не могут дать чистой и истинной радости. – Такая радость принадлежит только христианину, пребывающему верным закону Господню. – Скорбь апостола и превосходство этой скорби над всеми удовольствиями мира сего, потому что она находит себе неиссякаемое утешение в надежде на жизнь вечную. – Обличение жителям Антиохии за то, что они стали уже предаваться играм и удовольствиям, хотя начальники их еще находились в темнице. БЕСЕДА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. Похвала мученикам по случаю перенесения их мощей. – Похвала их вере и простоте. – Превосходство их неведения над всеми познаниями древних философов. Объяснение богохульства и привычки клясться. – Печальные последствия этой дурной привычки. – Бедствия, навлеченные на народ клятвой царя Седекии. – Необходимость усилий в деле исправления. – Выражение надежды, что Антиохия совершенно избавится от греховной привычки клятвы и клятвопреступничества. БЕСЕДА ДВАДЦАТАЯ. Недостаточность сорокодневного пощения для надлежащего приготовления к пасхальному причащению. – Прежде и более всего необходима добродетель. – Увещание забывать обиды. – Мщение за обиды мучит людей раньше огня адского. – Не должно клясться. – О тех, которые еще не исправились от этой дурной привычки. БЕСЕДА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. О возвращении епископа Флавиана и о прощении, данном императором городу Антиохии. – Ходатайственная речь епископа Флавиана перед императором и ответ Феодосия. Наставление антиохийцам о том, как жить и вести себя в будущем.

 

 

Знаменитые беседы к Антиохийскому народу о статуях произнесены святым Иоанном Златоустом в св. Четыредесятницу 388 года. Поводом к их произнесению послужил страшный мятеж, произведенный в Антиохии уличной чернью, которая оскорбила и разбила императорские статуи (см. 1 т., стр.153 и сл.). Первая беседа была произнесена еще до мятежа, но вторая уже после мятежа, о чем ясно говорит и ее содержание. Всех бесед было произнесено 21, и в них с поразительной живостью изображается состояние Антиохии в это страшное время.

Беседа 1

произнесенная в бытность пресвитером, в Антиохии, в старой церкви1, на слова: «Мало вина приемли, стомаха ради твоего и частых твоих недугов» (1Тим. 5:23)

1. Слышали вы апостольский голос, небесную трубу, духовную лиру? В самом деле, (голос) как труба, которая, подавая страшный боевой сигнал, пугает врагов, поднимает упавший дух своих, возбуждает в слышащих великое мужество и делает их непобедимыми для дьявола, или как лира, которая, приятно услаждая нас, укрощает волнения нечистых помыслов и вместе с удовольствием доставляет нам и великую пользу. Итак, слышали вы сегодня, как Павел беседует с Тимофеем о многих важных предметах? Так он писал ему в послании о рукоположении: «Руки скоро не возлагай ни на когоже, ниже приобщайся чужым грехом» (1Тим.5:22), и представил тяжкую опасность такого беззакония, показав, что за грехи одних подвергнутся наказанию вместе с ними и другие, так как через хиротонию они сообщают силу нечестию. Затем он говорит: «Мало вина приемли, стомаха ради твоего и частых твоих недугов» (1Тим.5:23). Он беседовал с нами сегодня и о повиновении слуг, и о безумии сребролюбцев, и о безрассудности богатых, и о многом другом. Так как всего за раз изъяснить невозможно, то что из сказанного пожелаете вы, чтобы мы взяли для беседы с вами, возлюбленные? В прочитанном, как будто на лугу, я вижу множество разнообразных цветков, обилие роз, фиалок и лилий, – повсюду рассеянный разнообразный и обильный плод Духа и великое благоухание. Вернее же сказать, чтение Божественных Писаний есть не только луг, но и Рай, потому что цветы эти имеют не одно лишь простое благоухание, но и плод, который может питать душу. Так что же из сказанного желаете вы, чтобы мы представили вам сегодня? Желаете, чтобы мы занялись теперь тем, что кажется самым легким и удобопонятным для всякого? Я согласен, да и вам, как хорошо я знаю, понравится это. Но что, легче прочего? Что же иное, как не то, что представляется и легким для всякого, и кратко может быть высказано? Что же это такое? «Мало вина приемли, стомаха ради твоего и частых твоих недугов». Итак, употребим всю беседу на это изречение.

Не по честолюбию делаем мы это, и не из стремления похвалиться даром слова, потому что мы говорим не свое, а то, что внушает благодать Духа; говорим для того, чтобы возбудить беспечных из слушателей и убедить, сколь великое сокровище Писаний, как не надежно и не безопасно проходить их без внимания. В самом деле, если случится, что это легкое и ясное изречение, которое, как многим кажется, не заключает в себе ничего необходимого, послужит нам причиной великого богатства и поводом к высочайшему любомудрию, то гораздо больше те (изречения), которые и сами по себе показывают свое богатство, наполнят бесчисленными сокровищами внимающих им. Не будем поэтому пренебрегать и теми мыслями Писаний, которые почитаются маловажными, потому что и они от благодати Духа; благодать же Духа никогда не бывает малой и скудной, а великой, удивительной и достойной щедроты Давшего. Итак, будем слушать их не поверхностно. Ведь и очищающие руду, когда бросят ее в плавильную печь, вынимают не только одни куски золота, а с великой тщательностью собирают и маленькие крупинки; так как и мы очищаем золото, извлеченное из апостольских рудников, не в плавильню бросая, а влагая в помышления вашей души, не пламень возжигая, а воспламеняя огонь духа, то будем тщательно собирать и маленькие крупинки, потому что хоть и кратко изречение, но велико значение. Как драгоценные камни получают свою цену не от тяжести составного вещества, а от красоты, так точно и чтение Божественных Писаний. Языческая наука, раскрывая много пошлостей и внушая слушателям много пустяков, отпускает их с пустыми руками, ни много ни мало не приобретшими себе чего-либо хорошего. Благодать же Духа не так, а совершенно напротив: немногими словами она внушает любомудрие всем, кто внимает ей, и часто бывает достаточно взять отсюда одно только речение, чтобы иметь средства на весь путь жизни.

2. Если таково богатство, то воспрянем и трезвенной мыслью восприимем то, что будет сказано, так как я намереваюсь далеко углубиться словом. Многим кажется, что вышеуказанное наставление и не нужно, и излишне. Говорят: разве Тимофей сам по себе не мог знать, чем надо пользоваться, а ожидал узнать это от учителя? Неужели учитель не только дал повеление, но и запечатлел письменами, вырезав его как бы на медном столбе в данном ему послании, и не постыдился написать об этом в послании ученику, назначенном для народного чтения? (Это для того сделано), чтобы тебе знать, что наставление не только не излишне, но и необходимо, и чрезвычайно полезно. И это, – т.е., что оно было не сказано только, а изложено в письмени и через послание передано всем грядущим поколениям, – не дело Павла, а благодати Духа. Перейду сейчас к самому доказательству. В самом деле, наряду с указанным некоторые не меньше недоумевают и относительно еще другого, спрашивая себя: для чего допустил Бог, чтобы муж, имевший такое дерзновение, муж, кости и останки которого изгоняли демонов, подвергся такой болезни? В самом деле, он не просто болел, а всегда и беспрестанно, непрерывно следовавшими друг за другом недугами, не дававшими ему отдыха даже на краткое время. Откуда видно это? Из самых слов Павла. Он не сказал: «ради недуга», но: «ради недугов», и не просто «недугов», но указал и на их непрерывность, говоря: «частых твоих недугов». Пусть выслушают это те, которые, подвергшись продолжительной болезни, сетуют (на свои страдания) и изнемогают. Но вопрос заключается не в одном лишь том, что он (Тимофей) болел, будучи святым, и болел так беспрестанно, а в том, что ему вверены были и общественные дела. Если бы он был одним из тех, которые удалились на вершины гор, поставили свою хижину в уединении и избрали жизнь, чуждую общественных занятий и трудов, то вопрос не был бы так затруднителен. Но подвергнуть узам недуга человека, поставленного на служение общественное, человека, которому вверены заботы о стольких церквях, который с таким рвением и старанием устрояет целые города, народы и всю вселенную, – это больше всего способно смутить того, кто не относится к этому с надлежащим вниманием. В самом деле, если уже не ради себя самого, то по крайней мере ради других необходимо было, чтобы он был здоров. Он был доблестнейшим вождем. Война у него была, говорит (Писание), не только с неверными, но и с демонами, и с самим дьяволом. Все эти враги нападали с великой силой, рассевая войско и захватывая в плен; а он мог обратить к истине бесчисленное множество, и был немощен. Если от болезни, говорит, и не происходило никакого еще ущерба для дела, то все же она одна способна уже была сделать верных более боязливыми и беспечными. Если воины, видя своего вождя прикованным к постели, становятся унылы и нерешительны в битве, то гораздо более естественно было, чтобы и верные, видя тогда своего учителя, совершившего столько знамений, в постоянных недугах и телесных страданиях, испытали нечто свойственное людям. Но не одно только это, а и нечто еще другое служит вопросом для сомневающихся, именно – почему, если Тимофей находился в таком состоянии, ни сам он не исцелил себя, ни его учитель. Они пробуждали мертвых, изгоняли демонов, вполне властвовали над смертью, а одного немощного тела не исцелили; показав столь великую силу и при жизни, и по смерти на чужих телах, не восстановили пришедшего в упадок желудка. Но самое главное в том, что Павел, после стольких и таких знамений, которые он совершил одним простым словом, не совестился и не стыдился писать Тимофею, чтобы он прибегал к услугам вина. (Представляется это особенно важным) не потому, что постыдно пить вино, – да не будет! это учение еретиков, – а потому, что он не почитал стыдом того, что без помощи вина нельзя исправить болящего члена, и так был далек от стыда за это, что выставил даже это (наставление) на вид всем будущим поколениям. Видите, до какой глубины мы довели свое слово? Видите, как кажущееся ничтожным изобилует бесчисленными вопросами? Приведем же и решение. Я для того и сошел в великую глубину, чтобы, возбудив ваш ум, подготовить наши мысли.

3. Но позвольте мне прежде, чем привести решение этих вопросов, сказать кое-что о добродетели Тимофея и заботливости Павла. Что, в самом деле, было нежнолюбивее того, кто, находясь на столь дальнем расстоянии и будучи занят множеством дел, так беспокоился о здоровье желудка ученика и так заботливо писал об излечении болезни? Что, с другой стороны, равно было добродетели Тимофея? Он так презирал роскошь и смеялся над пышным столом, что впал даже в недуг от слишком сурового образа жизни и чрезмерного поста. Что он был таким не от природы, а постом и употреблением воды разрушил силу желудка, послушайте, как сам Павел определенно говорит об этом. Он не просто сказал: «мало вина приемли», а сказав наперед: «ктому не пий воды», затем уже присоединил совет употреблять вино; словом же: «ктому» он обозначал, что до того времени Тимофей пил воду и вследствие этого стал болен. Кто не подивится его любомудрию и строгости? Он достиг самых небес, взошел на вершину добродетели; и это свидетельствует о нем его учитель, говоря: «Послах к вам Тимофеа, иже ми есть чадо возлюблено и верно о Господе» (1Кор.4:17). А когда Павел называет его чадом, и чадом верным и возлюбленным, то этих слов достаточно, чтобы показать всю его добродетель, потому что суждения святых не зависят ни от расположения, ни от вражды, но чужды всякого пристрастия. Тимофей не был бы так достоин удивления, если бы был чадом Павла по естеству, как он дивен теперь, потому что, не будучи нисколько родным ему по плоти, он усыновил себя ему через сродство по благочестию, тщательно сохраняя во всем черты его любомудрия. Как телец, сопряженный с волом, он влачил вместе с ним по всей вселенной ярмо и нисколько не ослабевал вследствие своего возраста, а был полон стремления соперничать в трудах с учителем. И этому свидетель опять сам Павел, который говорит: «Да никтоже убо его уничижит; дело бо Господне делает, якоже и аз» (1Кор.16:10–11). Видишь, как свидетельствует он о равной ему самому ревности (Тимофея)? Затем, чтобы не показалось, будто он говорит это по расположению, он самих слушателей делает свидетелями добродетели своего сына, говоря: «Искусство же его знаете, зоне якоже отцу чадо», так «со мною поработал в благовестии», вы узнали добродетель его и испытанную душу (Флп.2:22). И однако, поднявшись до такой высоты совершенства, он и тогда не был самонадеян, а оставался робким и чрезвычайно боязливым; почему он строго и постился, и не испытал того, что бывает со многими теми, которые, подвергнув себя лишь на десять или двадцать месяцев посту, тотчас же оставляют все. А он не потерпел ничего подобного и не сказал даже себе чего-нибудь в роде следующего: что мне за нужда теперь поститься? Я победил, стал господином страстей, умертвил свое тело, демонов устрашил, дьявола отогнал, мертвых воскресил, прокаженных очистил, я страшен для супротивных сил. Что мне теперь за нужда в посте и в той безопасности, какую дает он?

Ничего подобного он ни сказал, ни подумал, но чем больше преисполнялся бесчисленных заслуг, тем более боялся и трепетал. И такому любомудрию он научился у учителя, ибо и тот, будучи восхищен на третье небо и вознесен в Рай, слышав неизреченные глаголы и став участником таковых таинств, и как бы на крыльях обтекая всю вселенную, говорил в Послании к Коринфянам: «Боюсь, да не како, иным проповедуя, сам неключим буду» (1Кор.9:27). Если же Павел страшился после совершенных им столь славных и великих дел, Павел, который мог сказать: «Мне мир распятся, и аз миру» (Гал.6:14), то гораздо больше следует бояться нам, и тем именно больше, чем больше приобретаем мы совершенства, потому что и дьявол становится тогда лютее, тогда делается более свирепым, когда видит, что мы заботливо устрояем свою жизнь. Когда видит, что грузы добродетели сложены и изобильно накоплены, тогда-то и старается причинить более тяжкое крушение. Ибо человек ничтожный и презренный, если и поскользнется и падет, приносит обществу не столь большой вред; а тот, кто стоит наверху добродетели с великой славой как бы на какой высоте, будучи виден и известен всем, и составляя у всех предмет удивления, когда падает, подвергшись искушению, причиняет великое разрушение и вред; не потому только, что он сам пал с высоты, но и потому еще, что он сделал более беспечными многих из тех, кто взирал на него. И подобно тому, как в теле не бывает еще большого вреда, когда разрушен какой-нибудь иной член, а когда выколоты глаза или повреждена голова, то все тело становится бесполезным, так следует сказать то же и о святых, и людях с великими заслугами: когда они гаснут, когда причинят себе бесчестие, то приносят всецелый и непоправимый вред и остальному телу.

4. Тимофей, зная все это, отовсюду защитил себя. Так он знал, что юность трудна, что она легко воспламенима, легко поддается обольщениям, легко попадает на скользкий путь и нуждается в очень крепкой узде, потому что она есть как бы костер, который захватывает все лежащее вне его и легко воспламеняется; и он тотчас же отовсюду оградил его, чтобы умерить его, и всячески старался погасить этот пламень; и коня без узды и удил укрощал он с великой силой, пока совершенно не усмирил его бешеных прыжков, пока не сделал его покорным удилам и предал руки разума, обуздывающего его с великой силой. Пусть немощствует, говорил он, тело, но пусть не ослабевает душа; пусть обуздывается плоть, но да не будет препятствий для течения души к небу. Но вместе с этим, больше всего можно удивляться в нем еще тому, что, будучи столь немощным и борясь с таким тяжелым недугом, он не нерадел о делах Божественных, но повсюду летал больше, чем здоровые и сильные телом, то в Ефес, то в Коринф, часто в Македонию, в Италию, повсюду являясь с учителем на суше, повсюду на море, принимая участие во всех его подвигах и непрестанных опасностях; и слабость тела не поругалась над любомудрием души. Такова ревность по Боге, столь легкие крылья дает она. Как людям, имеющим сильные и здоровые тела, нет никакой прибыли от здоровья, если душа презренна, беспечна и ленива; так и обессиленным нет никакого вреда от слабости, если душа благородна и находится в бодрственном состоянии. Некоторым кажется, что это наставление и совет дают оправдание для более беззастенчивого употребления вина. На самом деле не так. Если кто-нибудь тщательно исследует это изречение, то увидит, что наставление предписывает скорее пост. Заметь, в самом деле, что Павел дал этот совет не сначала и не с первых шагов, а посоветовал тогда только, когда увидел, что все силы (у Тимофея) уже подорваны. И тогда он не просто посоветовал, а с некоторым предварительным ограничением; не просто сказал он: «вино приемли», а: «мало вина»; не потому, что Тимофей нуждался в таком наставлении и совете, а потому, что мы нуждаемся. Писав послание ему, он ставит нам меру и пределы употребления вина, повелевая пить столько, сколько надо для того, чтобы восстановить ослабевшие силы; сколько требуется, чтобы доставить здоровье телу, а не новую еще болезнь, потому что неумеренное питье вина не меньше, чем и чрезвычайное употребление воды, даже гораздо больше причиняет тяжких болезней и душе, и телу, производя борьбу страстей, внося в ум бурю нечистых помыслов, расслабляя и расшатывая силы тела. Не так разрушается земля, обременяемая постоянным обилием вод, как расшатывается, расслабляется и исчезает сила тела, постоянно затопляемая питьем вина. Будем поэтому избегать крайностей с той и другой стороны, заботясь и о здоровье тела, и сдерживая его необузданные порывы. Вино дано Богом не для того, чтобы мы упивались допьяна, а чтобы были трезвыми, чтобы веселились, а не скорбели, ибо «вино, – говорится, – веселит сердце человека» (Пс.103: 15), а ты делаешь его причиной печали. И действительно, чрезмерно упивающиеся бывают мрачны духом, так как над умом их разливается великий мрак. Наилучшее врачество – когда ты соблюдаешь полнейшую умеренность. Это полезная нам твердыня и против еретиков, клевещущих на создание Божие; потому что если бы вино было одним из запрещенных предметов, то Павел не дозволил бы его, не сказал бы, что надо употреблять вино. Да не только против еретиков, а и против более простых из братьев наших, которые всякий раз, как видят, что некоторые вследствие пьянства ведут себя непристойно, забывая порицать этих последних, поносят данный Богом плод, говоря: да не будет вина! Скажем поэтому им: да не будет пьянства, потому что вино – дело Божие, а пьянство – дело дьявола. Не вино производит пьянство, а невоздержание производит пьянство. Не поноси творения Божия, а порицай безумие сораба. А ты, оставив без наказания и исправления согрешающего, оскорбляешь Благодетеля?

5. Итак, когда услышим, что кто-нибудь говорит подобное, то заставим его молчать, потому что не пользование, а неумеренность производит пьянство, пьянство – корень всех зол. Вино дано для того, чтобы восстановлять силы слабого тела, а не для того, чтобы разрушать силу души, чтобы устранять немощь плоти, а не вредить здоровью души. Не доставляй поэтому своим неумеренным пользованием даром Божьим поводов (к порицанию его) людям неразумным и бесстыдным. Что, в самом деле, достойно большего сожаления, чем пьянство? Пьяница – живой мертвец; пьянство – демон самозванный, недуг, не имеющий прощения, падение, лишенное оправдания, общий позор рода нашего. Пьяница не только бесполезен в собраниях, не только в делах частных и общественных, но и по одному просто виду противнее всех, дыша зловонием. Изрыгания, позевывания и крики пьяных неприятны и противны, и тем, кто видит и присутствует вместе с ними, внушают крайнее отвращение. Но верх зла в том, что этот недуг делает для пьяницы недоступным Небо, и не дозволяет достичь вечных благ, так что вместе с позором здесь и там ожидает страдающих этим недугом тягчайшее наказание. Посему уничтожим эту дурную привычку и послушаемся слов Павла: «Мало вина приемли». Да и самое это употребление в небольшом количестве он позволил ради немощи, так что, если бы не было этой изнуряющей немощи, он не заставил бы ученика принимать и малого количества. Так и данные нам необходимые для жизни пищу и питие мы всегда должны измерять временем и необходимостью, никогда не переходить за пределы необходимости и ничего не делать безрассудно и беспорядочно. Теперь, когда мы узнали заботливость Павла и добродетель Тимофея, направим беседу на самое решение поставленных вопросов. В чем же эти вопросы? Необходимо повторить их снова, чтобы яснее было решение. Для чего (спрашивают), допустил Бог впасть в недуг такому святому и совершавшему столь великие дела; и почему ни сам он, ни учитель не могли устранить болезни, а возымели нужду в помощи вина? В этом состоял вопрос. Самое же решение нужно привести так, чтобы не только, если бы кто-нибудь подвергся такой болезни и недугу, но и если бы кто-нибудь из людей святых, великих и достойных удивления подвергся бедности, голоду, узам, истязаниям, обидам, клеветам и всем вообще бедствиям настоящей жизни, то и относительно их в том, что будет сказано сегодня, можно было отыскать точную и яснейшую защиту против желающих обвинять (за это Бога). Вы ведь слышали, как многие спрашивают: почему, в самом деле, один, будучи человеком смиренным и кротким, каждый день привлекается в суд каким-нибудь преступником и злодеем, терпит множество бедствий, – и Бог допускает это? Почему другой, ложно обвиненный, умер несправедливо? Один, говорят, потоплен, другой низринут со скалы; и мы могли бы назвать многих святых, живших и в наше время, и при наших предках, которые потерпели много разнообразных и разнородных мучений. Чтобы понять смысл всего этого, и ни самим не смущаться, ни других не допустить до соблазна, обратим тщательное внимание на то, что будет теперь сказано.

6. Я могу указать вашей любви восемь причин всякого рода и вида бедствий святых. Поэтому все усиленно напрягите ваше внимание, зная, что нам не будет уже никакого извинения и оправдания, если мы будем соблазняться приключающимися бедствиями, если, при существовании стольких причин, станем смущаться и тревожиться, как будто бы (их) не было ни одной. Итак, первая состоит в том, что Бог попускает им терпеть беды, чтобы они вследствие величия своих заслуг и чудес не впадали скоро в гордость. Вторая в том, чтобы другие не думали о них больше, чем свойственно человеческой природе, и не полагали, будто они боги, а не люди. Третья, – чтобы сила Божия являлась могущественной, побеждающей и умножающей проповедь через людей слабых и связываемых узами. Четвертая, – чтобы яснее обнаружилось терпение их самих, как людей, которые служат Богу не из-за награды, а являют такое благомыслие, что и после великих бедствий обнаруживают чистую любовь к Нему. Пятая, – чтобы мы любомудрствовали о воскресении. В самом деле, когда ты увидишь, что муж праведный, исполненный великой добродетели, терпит без конца бедствия, так и уходит из этого мира, то ты невольно вынужден будешь подумать о тамошнем Суде, потому что если люди не дозволяют трудящимся за них уйти без награды и воздаяния, то гораздо больше Бог не захочет когда-нибудь отпустить неувенчанными тех, кто столько потрудился; а если Он никогда не захочет лишить их воздаяния за труды их, то необходимо должно быть какое-нибудь время после здешней смерти, в которое они получат воздаяния за здешние труды. Шестая (причина) в том, чтобы все, подвергающиеся несчастьям, имели достаточное утешение и облегчение, взирая на них и помня о случившихся с ними бедствиях. Седьмая, чтобы, когда мы призываем вас (подражать) добродетели их и каждому из вас говорим: «Подражай Павлу и соревнуй Петру», – вы, по причине чрезмерной высоты заслуг, не подумали, что они были людьми иной природы, и не отказались боязливо от подражания. Восьмая, чтобы, когда нужно ублажать и сожалеть, мы знали, кого нужно почитать блаженным, а кого жалким и несчастным. Таковы причины. Но их все надо подтвердить от Писаний, и с точностью показать, что все сказанное не изобретение человеческих размышлений, а мысли Божественных Писаний. Тогда и слово наше будет заслуживать большего доверия, и глубже западет в ваши души. Что скорби содействуют святым к тому, чтобы быть кроткими и смиренными, а не надмеваться от знамений и заслуг, и что поэтому Бог попустил быть им, послушай, как относительно этого самого говорят и пророк Давид, и Павел. Первый говорит: «Благо мне, яко смирил мя еси, яко да научуся оправданием Твоим» (Пс.118:71); а второй, сказав, что восхищен был на третье небо и вознесен в Рай, прибавил: «и за премногая откровения, да не превозношуся, дадеся ми пакостник плоти, аггел сатанин, да ми пакости деет» (2Кор.12:7). Что яснее этого? «Да не превозношуся», – говорит он, – по причине этого Бог допустил ангелам сатаны мучить меня. Ангелами же сатаны он называет не каких-либо демонов, а людей, служащих дьяволу – неверных, тиранов, язычников, которые постоянно его теснили и постоянно гнали. В словах же его смысл такой: Бог, как бы так говорит он, мог прекратить непрерывные гонения и притеснения; но когда я восхищен был на третье небо и вознесен в Рай, то, чтобы из-за чрезмерности этих откровений я не возгордился и не стал высокомерен, Бог допустил эти гонения и дозволил ангелам сатаны мучить меня гонениями и скорбями, чтобы я не превозносился. Хотя и святы, и достойны удивления сподвижники Павла и Петра, и все, кто ни есть такие, но все-таки они люди и нуждаются в большой осторожности, чтобы не впасть легко в гордость. И святые больше всего (нуждаются в этом); потому что ничто так не влечет к гордости, как сознание заслуг и дерзновенная душа. Чтобы они не потерпели ничего подобного, Бог и попустил быть искушениям и скорбям, которые могли бы смирять их и побуждать во всем соблюдать меру.

7. А что бедствия святых много содействуют и к проявлению силы Божией, об этом послушай у того же апостола, который сказал то раньше. Чтобы ты не говорил, как думают неверные, что Бог, допускающий эти бедствия, бессилен, и что, не имея власти избавить своих (чтителей) от опасностей, допускает им постоянно бедствовать, посмотри, как показал Павел, что происходящее не только не свидетельствует о Его бессилии, но еще более являет всем Его силу. Сказав: «Дадеся ми пакостник плоти, аггел сатанин, да ми пакости деет», – и указав этими словами на непрерывные искушения, он присовокупил: «о сем трикраты Господа молих, да отступит от мене, и рече ми: довлеет ти благодать Моя: сила бо Моя в немощи совершается» (2Кор.12:8–9). Тогда, говорит, обнаруживается Моя сила, когда вы в немощи; и через вас, когда вы кажетесь слабыми, растет и всюду распространяется слово проповеди. Так, когда после бесчисленных ударов он отведен был в темницу, то пленил темничного стража. В колоде были ноги, в цепях руки, но темница потряслась в полночь, когда воспели (апостолы).

Видишь ли, как сила Его в немощи совершается? Если бы Павел был свободен и поколебал темницу, то случившееся не было бы так удивительно. Поэтому Бог и говорит: оставайся в узах, и да потрясутся отовсюду стены, и да разрешатся от оков узники, чтобы больше видна была сила Моя, когда через тебя, связанного и скованного, освобождаются все узники. И темничного стража поразило тогда именно то самое, что будучи содержим так крепко, Павел одной только молитвой мог потрясти основания, растворить двери темницы и разрешить всех узников. Но не здесь только, а и с Петром, и с самим Павлом, и с остальными апостолами, можно видеть, что постоянно случается это, что (т.е.) благодать Божия всегда обнаруживается в преследованиях, является в стеснениях и громко возвещает о своей силе. Поэтому Он говорил: «Довлеет ти благодать Моя: сила бо Моя в немощи совершается». А что многие склонны были бы часто предполагать о них (святых) больше, чем свойственно человеческой природе, если бы не видели их терпящими такие бедствия, послушай, как страшился этого Павел. «Аще бо восхощу, – говорит он, – похвалитися, не буду безумен... щажду же, да не [како] кто вознепщует о мне паче, еже видит мя, или слышит что от мене» (2Кор.12:6). Что значат его слова? Я мог бы, говорит он, указать на гораздо большие чудеса, но не хочу, чтобы величие знамений не внушило людям обо мне большого мнения. Поэтому и бывшие с Петром, когда исцелен был хромой и все с изумлением смотрели на них, успокаивая народ и убеждая, что они ничего не обнаружили сами от себя и своей силой, говорят: «Что на ны взираете, яко своею ли силою или благочестием сотворихом его ходити» (Деян.3:12)? Опять и в Листрах были не только поражены, но и привели украшенных венками быков и хотели принести жертву Павлу с Варнавой. Заметь коварство дьявола: через кого Господь хотел искоренить во вселенной нечестие, через тех самых он старался ввести его, опять убеждая признавать людей богами, что он делал и в прежние времена. И это его дело больше всего дало начало и корень идолослужению, потому что многие и счастливо окончившие войны, и водрузившие трофеи, и построившие города, и совершившие иные какие-нибудь подобного рода благодеяния для тогдашних людей признаны были богами, почтены храмами и алтарями, и весь список языческих богов состоит из этих людей.

Чтобы не случилось этого и со святыми, Бог попустил им быть постоянно гонимыми, принимать бичевания, подвергаться недугам, чтобы крайняя телесная немощь и обилие искушений убеждали живших тогда, что совершавшие столь великие чудеса были все же людьми и ничего не приносили сами от себя, а все совершала через них, одна лишь благодать. Ибо если те сочли за богов людей, совершивших незначительные и ничтожные дела, то гораздо более заподозрили бы они этих, творивших такие дела, каких никто никогда не видал и не слыхал, если бы последние не испытывали ничего, свойственного людям. Если даже несмотря на то, что они подвергались бичеваниям, низвергались, заключались в узы, изгонялись, сталкивались каждый день с опасностями, некоторые все-таки впали в это нечестивое мнение, то гораздо больше они подумали бы, если бы те не терпели ничего, свойственного людям.

8. Такова третья причина бедствий. Четвертая же состоит в том, чтобы не думали люди, будто бы святые служат Богу по надежде на настоящее счастье. В самом деле, многие живя распутно, будучи часто упрекаемы многими и призываемы к подвигам добродетели, и слыша о похвалах святым за мужество в бедствиях, начинают на них клеветать по этому поводу. И не только люди, а и сам дьявол заподозрил то же самое. В самом деле, когда Иов владел большим богатством и наслаждался полным изобилием, то злой тот демон, будучи за него упрекаем Богом, не имея ничего сказать, ни оправдаться в своих преступлениях, ни набросить сомнение на добродетели праведника, тотчас же прибегает к этой защите, говоря: «Еда туне Иов чтит Тебя? Оградил еси внутренняя его и внешняя» (Иов.1:10). За награду, говорит он, – наслаждаясь таким изобилием, – он добродетелен. Что же Бог? Он, желая показать, что не за награду служат Ему святые, лишил его всего богатства, предал бедности и допустил подвергнуться тяжелой болезни. Затем, укоряя дьявола, что он напрасно заподозрил, говорит, что (Иов) «еще... придержится незлобия: ты же рекл еси вотще имения его погубити» (Иов.2:3). Для святых достаточной наградой и воздаянием служит самое служение Богу, как и для любящего довольно и той награды, чтобы любить, кого любит; так что он и не ищет ничего сверх того, и не думает, чтобы что-нибудь было больше этого. Если же так бывает в отношении к человеку, то гораздо больше в отношении к Богу. Поэтому и Бог, желая показать это, дозволил больше, чем требовал дьявол. Тот говорит: «Посли руку Твою и коснися... его», а Бог не так, но говорит: «Предаю ти его» (Иов.2:5–6). Подобно тому, как на мирских состязаниях сильные и здоровые телом атлеты являются не тогда, когда бывают окутаны увлажненной маслом одеждой, а выступают на арену, сбросив ее, нагими, и тогда поражают зрителей полной соразмерностью всех членов, когда ничто уже не скрывает их тела; так и Иов: когда окружен был всем тем богатством, то для многих неизвестно было, каков он; когда же бросил его подобно тому, как атлет снимает одежду, и вышел нагим на подвиг благочестия, то в таком обнаженном виде так поразил всех зрителей, что и само воинство ангельское, зревши это, громко воскликнуло, видя твердость души его, и рукоплескало победителю. Как я сейчас сказал, он не тогда виден был людям, когда владел всем тем богатством, а тогда, когда, сбросив его, подобно одежде, оказался нагим посреди вселенной, как бы в театре; и все были поражены хорошим состоянием души его; и не только благодаря этой наготе он выказал себя, но благодаря также и борьбе и терпению в болезни.

Как я сказал раньше, его поразил не сам Бог, чтобы дьявол опять не сказал: «Ты пощадил и навел не такое искушение, какое нужно было бы», – а отдал самому дьяволу и погубление стад, и власть над телом. Я, говорит Он, уверен в борце; поэтому не препятствую употребить с ним, какие хочешь, приемы борьбы. Но подобно тому, как хорошие и вполне полагающиеся на свое искусство и крепость тела борцы часто вступают в борьбу с противниками, не прямо стоя и не на равных условиях, а дозволяют им перехватить себя посредине, чтобы сделать более блистательной победу, так и Бог допустил дьяволу схватить святого посредине, чтобы, когда тот победит после такого преимущества борьбы (на стороне дьявола) и распрострет его на земле, был более блистательным венец. Золото испытано; как хочешь пытай его, как хочешь пробуй, ты не найдешь в нем грязи. Но (Бог) показывает нам не только мужество других, но и представляет еще иное великое утешение. Что, в самом деле, говорит Христос? «Блажени есте, егда поносят вам» люди, «и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще..., радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех: тако бо» творили и пророкам отцы их (Мф.5:11–12). И Павел опять, желая утешить македонян, говорит: «Вы бо подобницы бысте, братие, церквам Божиим сущым во Иудеи.., зане таяжде и вы пострадасте от своих сплеменник, якоже и тии от Иудей» (1Фес.2:14). Точно так же он увещевает и евреев, перечисляя всех праведников, (страдавших) в печах, ямах, в пустынях, горах, в пещерах, проводивших жизнь в голоде и тесноте (Евр.11:38), потому что общение в страданиях доставляет некоторое утешение изгнанникам. А что страдания святых дают, опять, поводы говорить и о воскресении, послушай, как говорит об этом сам Павел: «Аще бо по человеку со зверем боряхся в Ефесе, кая ми польза, аще мертвии не востают» (1Кор.15:32)? И еще: «Аще в животе сем точию уповающе есмы во Христа, окаяннейши всех человек есмы» (1Кор.15:19). Бесчисленные терпим мы бедствия в настоящей жизни, говорит он; поэтому, если нельзя надеяться на другую жизнь, то кто был бы несчастнее нас?

9. Отсюда очевидно, что наша жизнь не ограничивается пределами настоящего существования. И это становится ясным из искушений. Никогда бы не потерпел Бог, чтобы претерпевшие столько великих бедствий и проведшие всю настоящую жизнь в искушениях и бесчисленных опасностях не были вознаграждены гораздо большими дарами. Если же Он не потерпел бы (этого), то очевидно, что Он уготовал некую иную, лучшую и более светлую жизнь, в которой Он должен увенчать борцов благочестия и прославить (их) перед взорами всей вселенной. Итак, когда ты увидишь, что праведник находится в нужде, терпит бедствия, подвергается недугу, бедности и заключает настоящую жизнь множеством других бедствий, тогда скажи себе, что если бы не было воскресения и суда, то Бог не попустил бы потерпевшему за Него столько зол отойти отсюда, не испытав ничего хорошего. Очевидно отсюда, что Он уготовал им другую жизнь, гораздо более приятную и счастливую, чем настоящая; потому что если бы было не так, то Он не дозволил бы многим нечестивым жить в роскоши в течение настоящей жизни, а многим праведникам не допустил бы оставаться в бесчисленных бедствиях. Но так как уготован иной век, в котором Он намерен воздать всякому по достоинству, одному – мзду нечестия, другому – мзду добродетели, то Он и терпит, видя, как один бедствует, а другой роскошествует. И другую причину постараюсь представить от Писаний. В чем же она заключается? В том, чтобы мы, будучи призываемы к той же самой добродетели, не говорили, что они (святые) имели иную природу, или что они не были людьми. Поэтому некто, говоря о великом Илии, сказал так: «Илиа человек бе подобострастен нам» (Иак.5:17). Видишь ли, что соучастием в страданиях апостол показывает, что он (Илия) был человеком, как и мы? И еще: «Есмь бо и аз человек», подобострастен вам (Прем.7:1), – и это ручается за общность природы. А чтобы ты знал, что страдания святых научают нас ублажать того, кого (именно) нужно ублажать, это ясно из следующего. Когда ты слышишь Павла, который говорит, что «до нынешняго часа и алчем, и жаждем, и наготуем, и страждем, и скитаемся, и труждаемся» (1Кор.4:11–12), и что «егоже ...любит Господь, наказует: биет же всякаго сына, егоже приемлет» (Евр.12:6), то ясно, что мы будем восхвалять не тех, кто наслаждается спокойствием, а тех, которые терпят притеснения и скорби за Бога, и будем соревновать живущим добродетельно и заботящимся о благочестии. Так и пророк говорит: «Десница их десница неправды: ...дщери их удобрены, преукрашены яко подобие храма: хранилища их исполнена, отрыгающая от сего в сие: овцы их многоплодны, множающыяся во исходищих своих: волове их толсти: несть падения оплоту, ниже прохода, ниже вопля в стогнах их. Ублажиша люди, имже сия суть» (Пс.143:11–15). Ты же что говоришь, пророк? – «Блажени людие, имже Господь Бог их» (Пс.143:15). Не того, кто обогащается имуществом, а того, кто украшается благочестием, говорит он, я считаю блаженным, хотя бы он терпел бесчисленные бедствия. Если же нужно назвать и девятую причину, то мы указали бы на то, что скорби делают более испытанными тех, кто подвергается им, ибо «скорбь терпение соделовает, терпение же искусство, искусство же упование: упование же не посрамит» (Рим.5:3–5). Видишь ли, что искусство, являющееся из скорби, внушает нам надежду на будущее, и пребывание в искушениях заставляет нас иметь хорошие надежды на будущее? Таким образом, я не без основания говорил, что эти скорби утешают нас надеждами на воскресение и делают искушаемых лучшими: «яко во огни искушается злато», так и человек принятый в «пещи смирения» (Сир.2:5). Можно указать и десятую причину. Какую же именно? Ту самую, которую я называл уже часто и раньше, именно, – если у нас есть какие-нибудь пороки, то устраним здесь и их. И на это указывая, патриарх говорил богатому, что «Лазарь ...восприял своя злая», почему «утешается» (Лк.16:25). И кроме этой найдем опять иную причину. В чем же это? В том, чтобы умножить нам венцы и награды, потому что в той мере, как возрастают скорби, умножаются и воздаяния, вернее же – гораздо больше, потому что «недостойны, – говорит апостол, – страсти нынешняго времени к хотящей славе явитися в нас» (Рим.8:18). Итак, имея возможность указать столько причин страданиям святых, не будем ни роптать в искушениях, ни сомневаться, ни смущаться, а станем и сами воспитывать свои души, и других научать этому. И если ты увидишь человека, который живет добродетельно, стремится к любомудрию, угождает Богу, и затем терпит бесчисленные бедствия, то не соблазнись, возлюбленный! И если ты увидишь, что кто-нибудь приступает к духовным делам и думает достичь чего-нибудь полезного, затем терпит неудачу, то не смущайся. И я знаю, что многие спрашивают так: один, говорят, отправился в Мартирион2, чтобы доставить средства помощи бедным, но подвергся кораблекрушению и погубил все. Другой, опять, делая то же самое, попался разбойникам и едва спас свою жизнь, убежав от них нагим. Что же сказать нам? То, что не должно сетовать ни о чем этом, потому что хотя (тот человек) и подвергся крушению, однако он имеет совершенный плод правды, так как выполнил все свое: собрал имущество, сохранил, приступил к делу, отправился в путь, а кораблекрушение нисколько уже не зависело от его решения. Но для чего Бог допустил это? Для того, чтобы сделать этого человека испытанным. Но бедные, говорят, лишились денег? Не так ты заботишься о бедных, как создавший их Бог, потому что если они и лишились их, то Он может с другой стороны доставить им еще больший источник благосостояния.

10. Не будем, поэтому, требовать у Него отчета в происходящем, а прославим за все. Не без цели и не напрасно попускает Он часто подобное, но не покидая заботой тех, кто должен бы получить утешение от этих денег, доставляя только им вместо того другой способ пропитания, Он делает и более искушенным потерпевшего крушение, и большую награду приготовляет ему, потому что благодарить Бога, подвергшись таким бедам, составляет гораздо большую заслугу, чем давать милостыню.

В самом деле, не только то, что мы отдаем, творя милостыню, но и то, что мы мужественно переносим, когда у нас отнимают другие, приносит нам обильный плод. И чтобы ты знал, что последнее больше первого, я поясняю это примером случившегося с Иовом. Последний, когда владел имуществом, отворял свой дом для бедных, отдавал все, что было; но он не был так славен тогда, когда отворял свой дом бедным, как тогда, когда, услышав, что дом обрушился, не отчаялся. Он не был так славен, когда, обстригая овец, одевал нагих, как был славен и знаменит, когда, услышав, что упал огонь и уничтожил все стада его, возблагодарил Бога. Тогда он был человеколюбив, теперь стал любомудр. Тогда он жалел бедных, теперь же благодарил Владыку. И он не сказал себе: что же это? Стада уничтожены, от которых питалось множество бедных; если уж я не достоин был наслаждаться этим богатством, то по крайней мере следовало бы пощадить ради тех, которые получали (от них) долю. Но ничего подобного он ни сказал, ни помыслил, а знал, что Бог все устрояет на пользу. И чтобы ты знал, что Иов нанес дьяволу более сильный удар именно тогда, когда, будучи лишен (всего), возблагодарил (Бога), чем когда, владея (имуществом), являл сострадание, поразмысли о том, что, когда он владел, дьявол мог высказать некоторое подозрение, хотя и ложное, он все же мог сказать: «Разве даром Иов чтит Тебя?» (Иов.1:9–10) – а после того, как у него взял все, лишил его всего, и Иов сохранил ту же самую любовь к Богу, тогда совершенно замкнулись бесстыдные уста, и дьявол не мог уже сказать ничего, потому что еще славнее, чем прежде, был праведник. Итак, будучи лишенным всего, мужественно и с благодарностью переносить (несчастье), как показано на примере этого праведника, – гораздо большая добродетель, чем, живя в богатстве, творить милостыню. Тогда у Иова было великое дружелюбие к сорабам, теперь он показал великую любовь к Владыке. Не напрасно я распространяюсь об этом, а потому, что многие, творя милостыню, питая вдовиц, часто лишаются имения; другие теряют все благодаря приключившемуся пожару, иные подвергаются крушениям; еще иные, благодаря ложным обвинениям и подобным неправдам, после обильной милостыни доводятся до крайней бедности, до бессилия и болезни, и ни от кого не получают никакой помощи. Итак, не станем говорить, как говорят многие: «Никто ничего не знает», – всего сказанного достаточно, чтобы устранить такое смущение. Один, говорят, творя столько милостыни, потерял все. И что в том, что он все потерял? Если он возблагодарит за эту утрату, то приобретет у Бога гораздо большее благоволение и получит в будущей жизни не вдвое, как Иов, а в сто крат больше. Если же он бедственно страдает здесь, то именно это самое, т.е., что он все мужественно переносит, готовит ему большее сокровище; потому что, призывая его к большим подвигам и к более тяжкой борьбе, Бог допустил (ему) впасть из богатства в бедность. Случающийся пожар часто уничтожает твой дом и истребляет все имущество? Вспомни случившееся с Иовом, возблагодари Владыку, Который мог воспрепятствовать и не воспрепятствовал, – и ты получишь такую же награду, какую получил бы, если бы все это отдал в руки бедных. Но ты влачишь жизнь в бедности и голоде, и среди бесчисленных опасностей? Вспомни Лазаря, боровшегося и с болезнью, и с бедностью, и с лишениями; вспомни апостолов, которые проводили жизнь в голоде, и в жажде, и наготе; вспомни пророков, патриархов, праведников, – и ты найдешь, что все они были не из числа богатых и наслаждавшихся жизнью, а из числа терпевших нужду, скорби и тесноту.

11. Слагая это в себе, возблагодари Владыку за то, что Он сподобил тебя такой участи, не по ненависти, а по сильной любви, потому что Он не попустил бы и тем потерпеть таких бедствий, если бы не сильно любил (их), ибо через эти бедствия Он сделал их более славными. Нет блага, равного благодарности, как нет ничего хуже хулы. Не будем дивиться, что, прилежа к духовным делам, мы терпим много бедствий. Подобно тому, как разбойники делают подкопы и тщательно выслеживают не там, где сено, мякина и солома, а где золото и серебро; так и дьявол налегает больше всего на тех, кто занимается духовными делами. Там много козней, где добродетель; там зависть, где милостыня. Но у нас есть одно величайшее оружие, которое способно отразить все такие козни – благодарить за все это Бога. Авель, не тогда ли, как приобрел жертву от начатков, пал от братней руки, скажи мне? И однако Бог попустил это, не по ненависти к почтившему, а по сильной любви и желая доставить ему, кроме венца за прекраснейшую ту жертву, другой венец – мученичества. Моисей захотел помочь неправедно обижаемому, и подвергся крайней опасности, (так что) бежал из отечества. И Бог попустил это, чтобы ты знал терпение святых. В самом деле, если бы мы принялись за духовные дела, зная наперед, что не потерпим никакого несчастья, то при таком ручательстве в безопасности мы оказались бы не делающими ничего великого; теперь же делающие такие дела больше всего достойны удивления именно потому, что, предвидя и опасности, и лишения, и смерть, и бесчисленные бедствия, все-таки не отстают от таких подвигов и не становятся недеятельными из опасения страданий. Поэтому, как три отрока говорили: «Есть ...Бог на небе ...силен изъяти нас... аще ли ни, ведомо да будете тебе, царю, яко богом твоим не служим и телу златому, еже поставил еси, не кланяемся» (Дан. 3:17–18), – так и ты, когда должен совершать что-нибудь, подобающее Богу, предусматривай много опасностей, много лишения, много смертей, и ни изумляйся, ни смущайся, когда это случается. «Чадо, – говорит мудрый, – аще приступаеши работати Господеви.., уготови душу твою во искушение» (Сир.2:1). Никто, решаясь состязаться, не ожидает стяжать венка без ран; поэтому и ты, начав всеми силами бороться с дьяволом, не гонись за безопасной и полной приятностей жизнью, потому что не здесь Бог обещал тебе воздаяния и обетования, а все славное в будущем веке. Поэтому, когда ты или сам, сделав что-нибудь доброе, получишь неприятности, или увидишь, что другой потерпел это, то веселись и радуйся, потому что это служит тебе к большему воздаянию. Не падай духом, не бросай усердия, не становись ленивым, а, напротив, прилагай еще большее рвение. И апостолы, когда проповедовали, то, подвергаясь бичеваниям, побиванию камнями, постоянно обитая в темницах, не только после избавления от опасностей, а и в самых опасностях возвещали проповедь истины с большим рвением. И можно видеть, как Павел в самой темнице, в самых узах обучает, наставляет тайным, и на суде, опять, делает то же самое, и во время крушения, и в бурю, и среди множества опасностей. И ты соревнуй этим святым, – пока в силах, не отказывайся от добрых дел; и хотя бы видел, что бесконечное число раз прерывает тебя дьявол, никогда не отставай. Ты, перенося деньги, подвергся, может быть, крушению; а Павел, неся то, что дороже было всяких денег, – слово, отправился в Рим, подвергся крушению и потерпел множество бедствий. И это он сам выразил, говоря: много раз «хотехом приити к вам, ...и возбрани нам сатана» (1Фес.2:18). И Бог попускал это, с избытком, проявляя Свою силу и показывая, что хотя бы дьявол представлял бесчисленные препятствия, дело проповеди нисколько от этого не терпело ущерба и не прекращалось. Поэтому-то Павел за все благодарит Бога, зная, что через это Он делал его более славным, и во всем обнаруживал великую силу своей ревности, не будучи удерживаем никакими препятствиями. Поэтому и мы, сколько бы раз ни постигла нас неудача, всякий раз будем приступать к духовным делам, и не будем говорить: для чего допустил Бог препятствия? Потому и допустил Он, чтобы ты больше показал свою ревность многим и великую любовь, так как любящему больше всего свойственно никогда не отказываться от того, что нравится любимому. Слабый и малодушный падает духом тотчас же при первом ударе, а сильный и бодрый, хотя бы без конца встречал преграды, тем более будет прилежать к делам Божиим, исполняя все, что ему следует, и благодаря за все. Сделаем же это и мы. Благодарность – великое сокровище, великое богатство, непобедимое благо, крепкое оружие, равно как хула усиливает настоящую уже потерю и заставляет нас лишиться еще больше сверх того, что мы уже потеряли. Ты лишился имущества? Если ты будешь благодарить, то ты приобрел душу и овладел большим сокровищем, снискав у Бога большее благоволение. Если же ты будешь хулить, то потерял и свое спасение, и того не возвратил, и душу, которую имел, и ту убил.

12. Но раз у нас зашла теперь речь о хуле, то я хочу просить всех вас об одной услуге, взамен этой речи и рассуждения, – именно, чтобы вы унимали в городе тех, кто богохульствует. Если ты услышишь, что кто-нибудь на распутье или на площади хулит Бога, подойди, сделай ему внушение. И если нужно будет ударить его, не отказывайся, ударь его по лицу, сокруши уста, освяти руку твою ударом; и если обвинят тебя, повлекут в суд, иди. И если судья перед судилищем потребует ответа, смело скажи, что он похулил Царя Ангелов, ибо если следует наказывать хулящих земного царя, то гораздо больше оскорбляющих Того (Царя). Преступление – одного рода, публичное оскорбление; обвинителем может быть всякий, кто хочет. Пусть узнают и иудеи, и эллины, что христиане – хранители, защитники, правители и учители города; и пусть то же самое узнают распутники и развратники, что именно им следует бояться рабов Божиих; дабы, если и захотят когда сказать что-либо подобное, оглядывались всюду кругом и трепетали даже теней, опасаясь, как бы христианин не подслушал, не напал и сильно не побил. Ты слышал, что сделал Иоанн? Он увидел тирана, ниспровергающего брачные законы, и смело посреди площади заговорил: «Не достоит тебе имети жену Филиппа брата твоего» (Мк.6:18). А я привел тебя не к тирану, не к судье, и не за противозаконные браки, не за оскорбляемых сорабов, а удостаиваю тебя исправлять равного за бесчинное оскорбление Владыки. Не правда ли, ты счел бы меня сумасшедшим, если бы я сказал тебе: наказывай и исправляй царей и судей, поступающих противозаконно? И однако Иоанн сделал это; следовательно, это не свыше наших сил. Теперь же исправляй по крайней мере хоть сораба, хоть равного себе, и если даже надо будет умереть, не переставай вразумлять брата. Это будет для тебя мученичеством. И Иоанн ведь был мучеником. Ему не приказывали ни принести жертвы, ни поклониться идолу, но он сложил голову за святые законы, когда они подвергались поруганию. Так и ты до смерти борись за истину, и Господь будет поборать за тебя. И не говори мне таких бессердечных слов: что мне заботиться? У меня нет с ним ничего общего. У нас нет ничего общего только с дьяволом, со всеми же людьми мы имеем много общего. Они имеют одну и ту же с нами природу, населяют одну и ту же землю, питаются одной и той же пищей, имеют одного и того же Владыку, получили одни и те же законы, призываются к тому же самому добру, как и мы. Не будем поэтому говорить, что у нас с ними нет ничего общего, потому что это голос сатанинский, дьявольское бесчеловечие. Не станем же говорить этого, а покажем подобающую братьям заботливость. А я обещаю со всей уверенностью и ручаюсь всем вам, что если все вы, присутствующие здесь, захотите разделить между собой заботу о спасении обитающих в городе, то последний скоро исправится весь. И хотя здесь малейшая часть города, но малейшая по количеству, а по благочестию главная. Разделим между собой заботу о спасении наших братьев. Достаточно одного человека, воспламененного ревностью, чтобы исправить весь народ. А когда на лицо не один, и не два, и не три, а такое множество могущих принять на себя заботу о нерадивых, то не по чему иному, как по нашей лишь беспечности, а отнюдь не слабости, многие погибают и падают духом. Не безрассудно ли в самом деле, что если мы увидим драку на площади, то бежим и мирим дерущихся; да, что говорю я – драку? Если увидим, что упал осел, то все спешим протянуть руку и поставить его на ноги; а о гибнущих братьях не заботимся? Богохульник – тот же осел, не вынесший тяжести гнева и упавший. Подойди же и подними его и словом и делом, и кротостью и силой; пусть разнообразно будет лекарство. И если мы устроим так свои дела, будем искать спасения и ближних, то вскоре станем желанными и любимыми и для самих тех, кто получает исправление. И что всего важнее – мы насладимся предстоящими благами, которых все мы да достигнем благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу, со Святым Духом слава, держава, честь ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 2

произнесенная в Антиохии, в церкви, так называемой «старой», когда он был пресвитером – о бедствии постигшем город, по случаю низвержения статуй благочестивого царя Феодосия Великого, на слова апостола: «Богатым в нынешнем веце запрещай не высокомудрствовати» (1Тим.6:17), и против любостяжания

1. Что мне сказать, и о чем говорить? Теперь время слез, а не слов; рыданий, а не речей; молитвы, а не проповеди. Так тяжко преступление, так неизлечима рана, так велика язва: она выше всякого врачевства и требует высшей помощи. Так и Иов, лишась всего, сидел на гноище; и услышав об этом, друзья пришли и, увидев его издали, разодрали одежды, посыпали себя пеплом и сильно восстенали. То же и теперь надлежало бы сделать всем окрестным городам, – прийти к вашему городу и с полным участием оплакать случившееся. Тогда Иов сидел на гноище, ныне наш город сидит в великой сети. Тогда дьявол напал на стада, на рогатый скот и на все достояние праведника: теперь он излил свое неистовство на целый город. Впрочем, и тогда и теперь попустил это Бог: тогда – для того, чтобы тяжкими испытаниями более прославить праведника; теперь – для того, чтобы этим чрезмерными бедствием сделать нас более смиренными. Дайте мне оплакать настоящее. Семь дней молчал я, как друзья Иова: дайте мне теперь открыть уста и оплакать это общее бедствие. Кто пожелал зла нам, возлюбленные? Кто позавидовал нам? Откуда такая перемена? Ничего не было славнее нашего города; теперь ничего не стало жальче его. Народ, столь тихий и кроткий и, подобно ручному и смирному коню, всегда покорный рукам правителей, теперь вдруг рассвирепел и натворил таких бедствий, о которых и говорить непристойно. Плачу и рыдаю теперь – не о великости угрожающего наказания, а о крайнем безрассудстве соделанного. Если царь и не оскорбится, и не разгневается, не накажет нас и не предаст мучениям: то, скажи мне, как мы перенесем стыд от наших дел? От плача прерывается моя беседа; едва могу открыть уста, двигать языком и произносить слова: тяжкая печаль, как узда, удерживает мой язык и останавливает слова. Ничего не было прежде счастливее нашего города; теперь нет ничего горестнее его. Жители его, как пчелы, жужжащие около улья, каждый день толпились на площади, и все доселе почитали нас счастливыми за такое многолюдство. Но вот теперь этот улей опустел; потому что как пчел (разгоняет) дым, так и нас разгоняет страх. И что сказал пророк, оплакивая Иерусалим, то же и нам прилично сказать теперь: город наш стал, «яко теревинф отметнувый листвия..., и яко вертоград не имый воды» (Ис.1:30). В неорошаемом саду торчат деревья без листьев и плодов; таков стал теперь и наш город: как оставила его помощь Всевышнего, он опустел и лишился почти всех жителей. Нет ничего любезнее родины, но теперь нет ничего горестнее ее. Все бегут из родного города, как из сети; оставляют его, как пропасть, выскакивают, как из огня. Как от дома, объятого пламенем, с великой поспешностью бегут не только живущие в нем, но и все соседи, стараясь спасти хоть нагое тело; так и теперь, когда гнев царя, подобно огню, угрожает упасть сверху, каждый спешит удалиться и спасти хоть нагое тело, прежде чем этот огонь, идя своим путем, не дойдет и до него. Наше бедствие стало загадкой: без врагов бегство, без сражения переселение, без пленения плен! Не видали мы огня варварского; не видали и лица врагов, а терпим то же, что плененные. Все знают теперь о нашем бедствии, потому что, принимая к себе наших беглецов, слышат от них о поражении нашего города.

2. Но я не стыжусь этого и не краснею. Пусть знают все о злополучии нашего города, для того чтобы, сострадая матери, вознесли общий от всей земли голос к Богу и единодушно умолили Царя Небесного о спасении общей всем им матери и питательницы. Недавно наш город подвергся землетрясению, а теперь сотрясаются самые души жителей; тогда колебались основания домов, теперь содрогается у каждого самое основание сердца. Все мы каждый день видим смерть перед глазами, живем в непрестанном страхе и терпим наказание Каиново, страдая более, нежели заключенные в темнице, и выдерживая осаду необыкновенную и новую, ужаснее которой и вообразить нельзя. Выдерживающие осаду от врагов бывают заключены только внутри городских стен, а для нас и площадь сделалась недоступной, и каждый заключен в стенах своего дома. И как для осажденных не безопасно выйти за городскую стену, по причине окружающих ее врагов; так для многих из жителей нашего города не безопасно выйти из дома и явиться на площади, потому что везде ловят виновных и невинных хватают среди площади и влекут в суд без всякого разбора. Поэтому господа, вместе со слугами своими, сидят в домах своих, как связанные. Кто схвачен? Кто посажен в темницу? Кто сегодня наказан? Как и каким образом? Вот о чем только и выведывают, и спрашивают они у всякого, у кого только можно узнать безопасно. Они влачат жизнь, которая жальче всякой смерти: принуждены каждый день оплакивать чужие бедствия, трепещут за собственную безопасность и ничем не лучше мертвых, потому что сами давно умерли от страха. А если бы кто, не имея этого страха и беспокойства, и захотел выйти на площадь, то печальный вид ее тотчас прогнал бы его домой: он увидел бы, что там, где за несколько дней перед тем людей было более, нежели волн в реке, бродит один, много два человека, и то с поникшим лицом и в глубоком унынии. Теперь все прежнее многолюдство исчезло. Неприятен вид леса, в котором вырублено множество деревьев, или вид головы, во многих местах лишенной волос: так и наш город, когда меньше стало в нем людей и только немногие появляются там и здесь, сделался скучным и на всех, кто ни посмотрит на него, наводит густую мглу скорби. И не только город, – самый воздух и даже светлый круг солнца, кажется, теперь помрачился скорбью и сделался темнее, не потому, чтобы изменилось свойство стихий, но потому, что наши глаза, омраченные мглой печали, не могут ясно и с прежней легкостью принимать свет солнечных лучей. Теперь сбылось, что некогда оплакивал пророк: «зайдет» для них «солнце в полудне, и померкнет ...в день» (Ам.8:9). А это сказал он не потому, чтобы в самом деле скрылось солнце и померк день, но потому, что скорбящие, по причине мрака печали, не могут видеть света даже в полдень. Что и случилось теперь: куда бы кто ни посмотрел, на землю ли, на стены ли, на столпы ли города или на своих ближних, везде он, кажется, видит ночь и глубокий мрак. Так все исполнено печали! Везде страшное безмолвие и пустота: исчез приятный шум многолюдства, город так безмолвен, как будто все жители его скрылись под землей; все стали похожи на камни; уста, связанные бедствием, как оковами, хранят такую глубокую тишину, как будто напали враги и сразу истребили всех огнем и мечом. Прилично теперь сказать: «Призовите плачевниц, и да приидут, и ко женам мудрым послите, и да вещают» (Иер.9:17). Пусть очи ваши источат воду, и ресницы ваши прольют слезы. Плачьте холмы, и рыдайте горы. Призовем всю тварь сострадать нашим бедствиям. Город столь великий, глава восточных городов, находится в опасности быть изглаженным с лица вселенной; имевший много чад, теперь вдруг сделался бесчадным и некому помочь, потому что оскорблен тот, кому нет равного на земле; он – царь, вождь и глава всех живущих на земле. И потому прибегнем к Царю Небесному; Его призовем на помощь: если не получим милости свыше, то нам не останется никакого утешения в бедствии.

3. Я хотел было на этом и окончить слово, потому что души скорбящие не любят продолжительных речей. Как черная туча, став на пути солнечных лучей, преграждает весь блеск их, так и облако печали, когда станет перед нашей душой, не дает свободного прохода слову, но подавляет его и с великим насилием удерживает внутри. И это бывает не только с проповедниками, но и со слушателями, потому что печаль как не позволяет слову свободно изливаться из души говорящего, так не дает ему падать, со свойственной ему силой, и на сердца слушателей. И иудеи, удрученные «брением и плинфоделанием» (Исх.1:14), не могли слушать Моисея, когда он часто и много говорил им об их избавлении (Исх.6:9), потому что печаль преграждала слову путь к их душе и закрывала у них слух. Поэтому и я хотел окончить здесь слово: но подумал, что облако не всегда только пресекает путь солнечным лучам, а часто и само подвергается от него действию; так как солнце, постоянно усиливающейся теплотой своей разрежая облако, часто разрывает его в самой середине, и тогда, вдруг просияв, во всем свете предстает пред наши взоры. Это же и я надеюсь сделать сегодня; надеюсь, что слово, постоянно действуя на ваши души и долго пребывая в них, расторгнет облако печали и осветит ваши мысли обычным наставлением. Предайте же мне ваши души, преклоните на некоторое время ваш слух, отбросьте печаль, возвратимся к прежнему обычаю; и как привыкли мы всегда быть здесь с благодушием, так сделаем и теперь, возложив все на Бога. Это послужит нам и к прекращению бедствия, потому что когда Он увидит, что мы со вниманием слушаем Его слово и в самое бедственное время не оставляем любомудрия, то скоро подаст нам помощь, совершит благую перемену и утишит настоящую бурю.

Христианин должен и тем отличаться от неверных, чтобы все переносить благодушно и, окрыляясь надеждой на будущее, воспарять на высоту, недосягаемую для человеческих бедствий. На скале стоит верный, и потому не доступен ударам волн. Пусть воздымаются волны испытаний: они не достигнут до его ног; он стоит выше всякого такого навета. Не упадем же духом, возлюбленные! Не столько мы сами заботимся о своем спасении, сколько сотворивший нас Бог; не столько мы печемся, чтобы не потерпеть какого-либо бедствия, сколько Тот, Кто даровал нам душу, и затем еще дает такое множество благ. Окрылим себя такой надеждой и с обычной ревностью выслушаем, что будет сказано. Недавно предлагал я вашей любви пространную беседу3, – и видел, что все следовали за мною и никто не воротился с половины дороги. Благодарю вас за такое усердие, в нем получил я награду за труды. Но тогда же просил я у вас еще и другой награды; вы, думаю, знаете это и помните. Какой же награды? – Наказать и вразумить богохульников, находящихся в нашем городе, обуздать оскорбляющих Бога и бесчинствующих. Не думаю, чтобы я сказал тогда это от себя; но Сам Бог, предвидящий будущее, вложил в мою душу такие слова, и если бы мы наказали тех, которые так дерзко поступали, – теперь не случилось бы того, что случилось. Если уже надобно было подвергаться опасности, то не лучше ли было потерпеть что-нибудь, вразумляя и обуздывая этих людей (что принесло бы нам и венец мученичества), – нежели теперь бояться, трепетать и ожидать смерти из-за их бесчинства? Вот, преступление сделано немногими, а вина пала на всех. Вот, все мы из-за них теперь в страхе, и за причиненное ими буйство сами терпим наказания. Но если бы мы предварительно изгнали их из города, или вразумили и исцелили больной член, то не подвергались бы настоящему страху. Знаю, что жители нашего города издавна отличаются благородным нравом, и что некоторые только пришельцы и бродяги, нечестивцы и злодеи, отчаявшиеся в своем спасении, решились на такую дерзость. Поэтому я непрестанно взывал к вам и настаивал: укротим неистовство богохульников, образумим их, позаботимся об их спасении, хотя бы это стоило нам жизни; великую награду принесет нам такой подвиг, не допустим, чтобы нанесено было оскорбление общему Владыке; городу приключится великое несчастье, если мы оставим это без внимания.

4. Так я предсказывал, так и случилось теперь, и мы за эту беспечность терпим наказание. Ты не обратил внимания на то, что оскорбляешь Бога, – и вот Он попустил, чтобы нанесено было оскорбление царю, и чтобы всем нам угрожала крайняя опасность, и таким образом в настоящем страхе мы получили наказание за свое нерадение. Неужели напрасно и без причины я предсказывал и постоянно тревожил вашу любовь? И однако же успеха не было. По крайней мере теперь пусть будет иначе: умудрившись настоящим бедствием, обуздаем бесчинную наглость этих людей, заградим им уста, заключим, как смертоносные источники, и обратим в противную сторону: тогда прекратятся бедствия, постигшие город.

Церковь – не зрелище, чтобы в ней слушать нам для одного удовольствия; из нее выходить должно с назиданием, с каким-нибудь важным приобретением; вот как должно выходить отсюда! Напрасно и попусту приходим сюда, если только на время получив наставление, выйдем без всякой от него пользы. Что мне за польза от этих рукоплесканий? Что – в похвалах и кликах? Для меня будет похвалой то, если вы своими делами оправдаете все мои слова. Тогда я счастлив и блажен, когда вы с полным усердием будете не принимать только, но исполнять все, что услышите от меня. Пусть каждый исправляет своего ближнего, потому что сказано: «Созидайте кийждо друг друга» (1Фес.5:11). Если же мы не станем делать этого, то преступление каждого будет наносить общий и тяжкий вред всему городу. Вот и теперь, хотя мы и не принимали участия в преступлении дерзких людей, однако же не менее их поражены страхом и трепещем, чтобы всех нас не постиг гнев царя. И нам нельзя сказать в извинение: я не был при этом, не знал, не участвовал. За это-то самое, говорят, ты и должен быть наказан и осужден по всей строгости, что ты не был при том, не воспрепятствовал, не удержал бесчинных, не подверг себя опасности за честь царя. Ты не участвовал в дерзости виновных? – Хвалю это и одобряю; но ты не воспрепятствовал тому, что случилось, а это достойно осуждения. Такие же слова мы услышим и от Бога, если будем молчать в то время, когда против Него раздаются хулы и поношения. Закопавший талант осужден не за то, что умалил его, потому что он возвратил вверенные деньги в целости, а за то, что не увеличил его, – не научил других; что не отдал серебра купцам, т.е. не наставил, не посоветовал, не удержал, не исправил своих ближних, – бесчинных грешников: вот за что он без всякой пощады предан тяжкому наказанию! (Мф.25:25–30). Но если не прежде, то по крайней мере теперь вы позаботитесь, – я твердо уверен, – о таком исправлении, и не допустите, чтобы Бог подвергался оскорблению. Если бы к этому и никто не убеждал, то уже случившееся достаточно может убедить самых бесчувственных позаботиться о своем спасении. Но уже время мне предложить вам обычную трапезу из слов Павла; и мы возьмем и предложим всем ныне чтенное изречение. Что же сегодня было читано? «Богатым в нынешнем веце запрещай не высокомудрствовати» (1Тим.6:17). Сказав: «богатым в нынешнем веце», он показал, что есть и другие богатые – будущего века. Таков был Лазарь, нищий в настоящей жизни, и богатый в будущей, – богатый не золотом, серебром и тому подобными гибнущими и преходящими вещами, но теми неизреченными благами, «ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша» (1Кор.2:9).

В самом деле, истинное богатство и изобилие состоит в благах совершенных и не подверженных никакой перемене. Но не так был богат презревший Лазаря: напротив, он стал беднее всех, так что впоследствии просил капли воды, но и ее не мог получить: до такого крайнего дошел убожества! Апостол для того назвал их богатыми в «нынешнем веце», чтобы ты знал, что здешнее изобилие оканчивается с настоящей жизнью и не простирается далее, не переходит в другую жизнь вместе со своими обладателями, но часто оставляет их еще прежде смерти. На это самое и он указывает, говоря: «Ниже уповати на богатство погибающее» (1Тим.6:17). Подлинно, – как уже часто говорил я и не перестану говорить, – нет ничего столь ненадежного, как богатство: это – беглец неблагодарный, раб неверный; наложи на него тысячу цепей, – он уйдет и с цепями. Владельцы часто запирали его замками, затворяли дверями и приставляли к нему стражу из рабов; но оно, обольстив самых рабов, убегало вместе со своими стражами, увлекая их с собою, как цепь, и таким образом самая стража ни к чему не служила. Что же может быть ненадежнее богатства? Что жальче тех, которые так заботятся о нем? Они всеми силами стараются собирать то, что так скоро гибнет и исчезает, и не слушают, что говорит пророк: горе «надеющимся на силу свою и о множестве богатства своего хвалящимся» (Пс.48:7). Почему же, скажи, горе? «Сокровиществует, – говорит он, – и не весть, кому соберет я» (Пс.38:7): труд несомненен, а наслаждение ненадежно. Часто ты трудишься и мучишь себя для врагов; часто, после твоей смерти, твое достояние переходит к тем, которые наносили тебе обиды и строили тысячи козней, и вот тебе достались одни грехи, а наслаждение другим!

5. Но надобно рассмотреть и то, почему апостол не сказал: «богатым в нынешнем веце» заповедовай не обогащаться, заповедовай обнищать, заповедывай растратить имение, а сказал: «запрещай не высокомудрствовати». Знал он, что гордость есть корень и основание богатства, и что, кто умеет жить скромно, тот не станет много заботиться о богатстве. И для чего, скажи мне, ты окружаешь себя множеством рабов, тунеядцев, ласкателей и всеми другими знаками пышности? Конечно, не по нужде, а по одной гордости, чтобы через это показаться важнее других людей. Кроме того (апостол) знал, что богатство не запрещено, если кто употребляет его для своих нужд. Не вино – зло, как уже говорил я, а пьянство: так точно не богатство – зло, а любостяжание и сребролюбие. Иное дело сребролюбец, и иное – богач. Сребролюбец не есть богач; сребролюбец во многом нуждается, а нуждающийся во многом никогда не может быть богатым. Сребролюбец есть страж своего имения, а не владелец; раб, а не господин. Для него легче отдать кому-либо часть своего тела, нежели уделить сколько-нибудь из закопанного золота. Он с такой заботливостью хранит свое сокровище, как будто ему строго запретил кто даже дотрагиваться до этого клада, и бережет свое, как чужое. И в самом деле, это – чужое; потому что как может он считать своим то, чего никак не решится разделить с другими и дать бедным, хотя бы потерпел тысячу наказаний? Какой же это владелец имущества, когда не употребляет его и не пользуется им? К тому же, апостол не всем все заповедует, но снисходит к немощи слушателей, как и Христос делал. Тому богачу, который пришел и беседовал с Ним о жизни вечной, не сказал Он: «Иди, продаждь имение твое» (Мф.19:21); но, оставив это, говорил ему о других заповедях. Потом, когда тот спросил Его: «что есмь еще не докончал» (Мф.19:20), и тогда не просто сказал: «продаждь имение твое», но – «аще хощещи совершен быти, иди, продаждь имение твое»: предоставляю это твоему произволению, даю тебе власть самому решить, не ставлю тебя в необходимость. Поэтому и Павел говорил богачам не о бедности, но о смиренномудрии, – как по немощи слушателей, так и потому, что знал совершенно, что скромность скоро заставит их отказаться от гордости и заботы о богатстве. Заповедав не высокомудрствовать, он научил и тому, каким образом могут они не высокомудрствовать. Каким же это образом? – Если узнают свойство богатства, – как оно ненадежно и неверно. Поэтому он и сказал далее: «Ниже уповати на богатство погибающее» (1Тим.6:17). Богат не тот, кто приобрел много, но тот, кто много раздал. Авраам был богат, но не был сребролюбив; потому что не заглядывал в чужой дом, не любопытствовал о чужом имении; но, выходя (из своего дома), смотрел, нет ли где странника, нет ли где нищего, чтобы помочь нищете и принять путника. Не под золотым кровом жил он, но, поставив кущу у дуба, довольствовался тенью листьев: и жилище его было столь великолепно, что даже Ангелы не стыдились остановиться у него, потому что искали не дома великолепного, но души добродетельной. Будем, возлюбленные, и мы подражать Аврааму, и разделим, что есть у нас, с бедными. Жилище у него было самое простое, но оно сделалось блистательней царских дворцов.

Ни один царь никогда не принимал у себя Ангелов, а он удостоился такой чести, сидя под дубом и поставив кущу: не за простоту жилища он был почтен, но получил такой дар за красоту души и за сокрытое в ней богатство. Будем же и мы украшать не дома, но, прежде домов, души свои. Да и как не стыдно украшать мрамором стены без нужды и без пользы, и допускать, чтобы Христос ходил среди нас без одежды! Что тебе, человек, в доме? Умирая, разве ты возьмешь его с собой? Нет, не возьмешь; а душу непременно возьмешь. Вот теперь постигла нас такая опасность: пусть же помогут нам дома, пусть избавят нас от грозящей опасности: но они не могут сделать этого! Свидетели тому вы, которые совсем оставляете их и убегаете в пустыню, страшась их, как сетей и западни. Пусть помогают теперь деньги: но они ничего не значат. Если же деньги бессильны и против гнева человеческого, то тем более на Божественном и неподкупном Суде. Если теперь, когда мы оскорбили и разгневали человека, золото нисколько не помогает нам, то тем более бессильно будет оно, когда разгневается Бог, не имеющий нужды в деньгах. Мы строим дома, чтобы в них жить, а не тщеславиться ими. Все, что сверх нужды, излишне и бесполезно. Надень обувь, которая больше ноги, и она обеспокоит тебя, потому что будет препятствовать тебе идти: так и дом, более обширный, чем нужно, препятствует идти к Небу. Ты хочешь строить великолепные, обширные дома? Не запрещаю, только строй не на земле; построй обители на небесах, в которых бы мог ты и других принять, – обители, которые никогда не разрушатся. Почему ты с таким неистовством гонишься за тем, что убегает и остается здесь? Нет ничего обманчивее богатства; оно сегодня с тобой, а завтра против тебя; оно со всех сторон вооружает против тебя завистливые глаза; это неприятель, живущий под одним с тобой кровом; это враг домашний. Свидетели этому вы, которые владеете им и всячески зарываете и скрываете его: и ныне именно богатство и увеличивает для нас тяжесть бедствия. Ты видишь, как легки, ничем не связаны и на все готовы бедные; и как, напротив, богатые испытывают множество затруднений, ходят туда и сюда, и ищут, где бы скрыть свое золото, ищут, у кого бы его положить. Зачем ищешь, человек, подобных тебе рабов? Вот Христос готов принять и сохранить, что ты ни вверишь Ему, и не только сохранить, но и умножить и возвратить с большей прибылью! Из Его руки никто не похитит; Он не только сберегает вверенное Ему, но и освобождает тебя от неразлучных с этим беспокойств. Люди, приняв на сохранение наше богатство, думают, что оказали нам услугу, если сберегают принятое: Христос, напротив, говорит, что когда принял Он от тебя богатство, то не Он тебе, но ты Ему оказал услугу, и за свою заботливость, с какой Он сохраняет твое сокровище, не требует от тебя награды, но сам награждает тебя.

6. Итак, какого заслуживаем мы извинения, какого прощения, когда оставляем Того, Кто и может сохранить наше достояние, и за сохранение умеет быть благодарным, и воздает неизреченные и великие награды; а вручаем свою собственность слабым блюстителям, – людям, которые думают, что этим оказывают нам услугу, и возвращают нам впоследствии только то, что получили от нас? Ты здесь странник и пришлец; твое отечество на небесах: переложи туда все, чтобы еще прежде тамошнего наслаждения и здесь получить награду. Кто питается благими надеждами и с уверенностью ожидает будущего, тот уже и здесь вкусил Царства (Небесного); потому что ничто столько не услаждает и не усовершает душу, как благая надежда на будущее, – если т.е. туда переложишь ты свое богатство и с надлежащим усердием позаботишься о собственной душе. Заботящиеся только об украшении своего дома, богатые только внешними благами, не радят о внутренних благах и не обращают внимания на то, что душа их пуста, нечиста и покрыта паутиной. Но если, презрев внешнее, они всю свою заботливость обратят на душу свою и будут украшать ее со всех сторон: душа таких людей сделается жилищем Христовым. А что может быть блаженнее того, в ком живет Христос? Хочешь ли быть богатым? Найди себе друга в Боге, и будешь богаче всех. Хочешь быть богатым? Не будь высокомерен; это полезно для жизни не только будущей, но и настоящей. Ничто так не возбуждает зависти, как человек богатый; а если еще присоединится гордость, то двойная пропасть открывается перед ним, и все объявляют ему жесточайшую войну. Если же ты сумеешь вести себя скромно, то своим смиренномудрием отнимешь силу у зависти, и безопасно будешь владеть своим имением. Таково свойство добродетели, что она не только полезна нам для будущего, но и здесь доставляет уже награду. Не будем же гордиться богатством и ничем другим. Если падает и погибает надмевающийся духовными совершенствами, то тем более – телесными. Подумаем о своей природе, поразмыслим о своих грехах, познаем, кто мы; и это будет для нас достаточным побуждением к смиренномудрию. Не говори мне: «У меня лежат доходы, собранные во столько-то и столько лет, – тысячи талантов золота, прибытки, возрастающие с каждым днем».

Все, что ты не скажешь, скажешь напрасно и попусту. Часто все это улетает из дома в один час и в краткое мгновение времени, подобно тому, как легкий прах поднимается вверх от дуновения ветра. Таких примеров полна жизнь ваша, и Писание наполнено учением об этом. Сегодня богат, завтра беден. Поэтому я часто смеялся, читая в завещаниях: «Такой-то пусть владеет полями или домом, а другой пусть ими пользуется». Все мы пользуемся, а владеть никто не может; потому что если бы богатство и оставалось при нас во всю жизнь, не испытав никакой перемены, то при смерти, волей или неволей, мы уступим его другим, и, таким образом, только попользовавшись им, отойдем в ту жизнь, потеряв над ним всякую власть. Отсюда видно, что только те владеют богатством, которые и употреблением его не дорожат, и наслаждение им презирают. Кто отказался от своего имущества и раздал его нищим, тот воспользовался им, как должно, и сохранит власть над ним при переходе и в другую жизнь; и не только не лишится своего стяжания во время самой смерти, но все, и даже гораздо больше получит тогда, когда особенно нужна будет помощь – в день Суда, когда все мы должны будем дать отчет в своих делах. Итак, кто хочет и приобрести богатство, и пользоваться, и владеть им, тот пусть откажется от всего имения; так как не сделавший этого неминуемо оставит его во время смерти, а часто еще и прежде смерти потеряет среди бесчисленных опасностей и бедствий. И тяжко не только то, что такая перемена происходит вдруг, но и то еще, что богачу приходится терпеть нищету, не приготовившись к ней. Не такова участь бедного. Он «уповает» не на золото и серебро, эти бездушные вещества, «но на Бога.., дающаго ...вся обильно» (1Тим.6:17). Таким образом, состояние богатого более сомнительно, нежели бедного, потому что оно подвержено частым и разнообразным переменам. Что же значат слова: «дающаго нам вся обильно в наслаждение»? Бог в изобилии нам подает все, что гораздо нужнее денег, как то: воздух, воду, огонь, солнце и все подобное. Нельзя сказать, что богатый наслаждается лучами солнца более, а бедный менее; нельзя сказать, что богатый более вдыхает воздуха, чем бедный: но все это дано в равной мере всем. Для чего же Бог сделал общим то, что важнее и необходимее, от чего зависит наша жизнь; а то, что маловажное и ничтожнее, не составляет общей собственности, – разумею деньги? Для чего? – Чтобы жизнь наша была обеспечена, и мы имели поприще для добродетели. В самом деле, если бы необходимое не было общим, быть может, богатые, по обычному любостяжанию, подавили бы бедных; потому что, если они это делают в отношении денег, то чего не сделали бы в отношении тех благ. Опять, если бы и деньги были общими, и всем равно принадлежали, не было бы случая к милостыне и повода к благотворительности.

7. Итак, чтобы нам можно было жить безопасно, для этого общим у нас сделано все, от чего зависит наша жизнь; а чтобы нам иметь случай заслужить венцы и похвалы, для этого деньги не сделаны общими, – дабы мы, отвращаясь любостяжания и любя правду, и раздавая свое имение нуждающимся, могли таким способом получать некоторое облегчение в своих грехах. Бог сделал тебя богатым: зачем же ты сам делаешь себя бедным? Бог сделал тебя богатым для того, чтобы ты помогал нуждающимся, чтобы своей щедростью к другим искупал собственные грехи; дал тебе богатство не для того, чтобы ты запер его на свою погибель, но чтобы расточил для своего спасения. Для того Он и самое обладание богатством сделал ненадежным, чтобы и через это самое ослабить безумную страсть к нему. Если владеющие богатством, и теперь, когда не могут положиться на него, а, напротив видят, что оно порождает множество опасностей, воспламеняются такою страстью к нему: то кого бы они пощадили, если бы еще богатство имело и эти качества – постоянство и неизменность? Кого бы не коснулись? Какой вдовы, каких сирот, каких убогих? Посему не будем почитать богатство великим благом: великое благо – не деньги нажить, но стяжать страх Божий и благочестие. Вот теперь, если бы среди нас был праведник, имеющий великое дерзновение к Богу: он хотя бы был беднее всех людей, мог бы прекратить настоящие бедствия; довольно было бы только ему воздеть руки к небу и призвать Бога, и туча прошла бы. А между тем (у нас) лежит столько золота, и оно меньше всякой грязи способно прекратить постигшее нас бедствие! И не только в настоящей опасности, – но и тогда, когда постигает нас болезнь или смерть, или другое что-нибудь подобное, обнаруживается, как ничтожна сила денег, и как они не могут сами по себе доставить нам никакого утешения в несчастии. Одним только богатство, по-видимому, превосходит бедность – тем, что дает возможность каждый день веселиться и вкушать много удовольствий на пирах. Но это случается видеть и за столом бедных; они наслаждаются даже большим удовольствием, чем все богатые. Не изумляйтесь и не почитайте странностью слова мои, я объясню это вам свидетельствами самого опыта. Все вы, конечно, знаете и согласны в том, что удовольствие на пирах зависит обыкновенно не от свойства яств, но от расположения пирующих. Например: кто садится за стол, проголодавшись, для того и самая простая пища будет приятнее всяких приправ, сластей и разных лакомств. Напротив, кто идет к столу, не имея потребности в пищи и предупреждая чувство голода, как это делают богатые: тот, хотя бы нашел на столе самые любимые кушанья, не почувствует удовольствия, потому что в нем еще не пробудился позыв на пищу. Что это действительно так, тому и вы все свидетели; а вот и Писание говорит то же самое: «Душа в сытости сущи сотам ругается: души же нищетней и горькая сладка являются» (Притч.27:7). Что может быть слаще сота медового? Но и он, говорит, не доставляет удовольствия тому, кто не голоден. А что неприятнее горького? Но и оно бывает сладко для живущих в нужде. А что бедные приступают к пище не иначе, как почувствовав потребность в ней и голод, богатые же не ожидают такого побуждения, это известно всякому: оттого богатые и не вкушают настоящего и чистого удовольствия. Это самое бывает не только в отношении пищи, но и в отношении питья: как там голод производит удовольствие, независимо от свойства пищи, так и здесь жажда, обыкновенно, делает питье самым приятным, хотя бы это была простая вода. И на это самое указывает пророк, когда говорит: «От камене меда насыти их» (Пс.80:17). Но мы нигде не читаем в Писании, чтобы Моисей извел из камня мед, а везде находим, что он извел реки воды, прохладные источники. Что же значат эти слова? Писание не говорит неправды. Когда жаждущие и истомленные нуждой нашли холодные источники, пророк, желая представить приятность этого питья, назвал медом воду – не потому, чтобы природа ее превратилась в мед, но потому, что состояние пивших сделало эти источники слаще меда. Понял ты, как и питье обыкновенно делается сладким от расположения жаждущих? Так и бедные, после труда и утомления, палимые жаждой, пьют простую воду с вышесказанным удовольствием: а богатые, и тогда, когда пьют вино сладкое, благовонное и имеющее все наилучшие качества, не чувствуют подобного удовольствия.

8. То же самое можно заметить и относительно сна. Не мягкая постель, не посребренное ложе, не тишина в спальни и не другое что-либо подобное делает сон сладким и спокойным, но труд, усталость и обыкновение ложиться спать, когда сильно клонит ко сну и нападает дремота. Об этом свидетельствует и опыт, а еще прежде опыта приговор Писания. Соломон, живший всегда в удовольствии, желая показать это самое, сказал «сон сладок работающему, аще мало или много снестсь» (Еккл.5:11). Почему он присовокупил: «аще мало или много снестсь»? Потому что и то и другое – и голод, и пресыщение обыкновенно производят бессонницу: голод – иссушая тело, окостеняя веки и не давая им сомкнуться; пресыщение – стесняя и подавляя дыхание, порождая множество болезней. Но таково благотворное действие трудов, что раб может спать в том и другом случае (в голоде и пресыщении). Целый день бегая повсюду на служении своим господам, подвергаясь побоям, перенося усталость и нисколько не отдыхая, рабы получают достаточную за такие беспокойства и труды награду в приятном сне. И это – дело человеколюбия Божия, что удовольствия покупаются не золотом и серебром, а трудом, работой, нуждой и всяким любомудрием. Не так у богатых: лежа на своих постелях, они часто проводят в бессоннице целую ночь и, несмотря на множество ухищрений, не вкушают приятного сна. А бедняк, окончив дневные труды, с усталыми членами, едва упадет в постель, уже погружается в глубокий, сладкий и здоровый сон, и в нем получает немалую награду за свои праведные труды. Итак, если бедный и спит, и ест, и пьет с большим удовольствием, нежели богатый; то какую, после этого, имеет цену богатство, когда оно не доставляет и того, в чем только, по-видимому, и состоит его преимущество перед бедностью? Поэтому и в начале Бог наложил на человека труд, не в наказание и мучение, но для вразумления и научения его. Адам, когда жил без трудов, ниспал из Рая; но апостол, когда провождал жизнь труженическую и тягостную, «в труде и подвизе, – как сам он говорит, – нощь и день делая» (2Фес.3:8), – взошел в Рай и восхищен на третье небо. Не будем охуждать труд, не будем пренебрегать работой; потому что от них мы получаем, еще прежде Царствия Небесного, величайшую награду, – сопровождающее их удовольствие, и не только удовольствие, но – что еще важнее удовольствия – самое цветущее здоровье. Богатых, кроме лишения этого удовольствия, постигают многие болезни; а бедные не впадают в руки врачей. Если иногда они и подвергаются недугам, то скоро и восстанавливают себя, будучи далеки от всякой неги и имея здоровое телосложение.

Бедность – великое стяжание для тех, которые мудро переносят ее; это сокровище некрадомое, жезл несокрушимый, приобретение неоскудеваемое, убежище безопасное. Но бедного, говорят, угнетают? Зато богатый подвержен гораздо большим наветам. Бедного презирают и обижают: богатому завидуют. Одолеть бедного не так легко, как богатого; потому что последний со всех сторон представляет к этому случаи, как дьяволу, так и коварным людям, и бывает рабом всех, по великому множеству дел. Имея надобность во многих лицах, он принужден многим льстить и угождать с великим раболепством; бедного же, если он благоразумно ведет себя, не может одолеть и дьявол. Иов и прежде был крепок, а когда лишился всего, тогда сделался еще могущественнее и одержал над дьяволом блистательную победу. Бедный даже не может быть и обижен, если он ведет себя мудро; и что я сказал об удовольствии в пище, именно, что оно зависит не от роскошных яств, а от расположения ядущих, – то же говорю и об обиде, именно, что обида состоится или не состоится не по желанию наносящих ее, но по расположению тех, которые терпят обиду. Например, тебе нанес кто-нибудь обиду тяжкую и нестерпимую. Если ты посмеялся над этой обидой, не принял к сердцу оскорбительных слов, ты стал выше удара, – не обижен. Если бы у нас было адамантовое тело, то, хотя бы со всех сторон сыпались на нас тысячи стрел, мы не чувствовали бы ударов; потому что раны происходят не от руки, пускающей стрелы, а от свойства тел, подверженных страданию. Так и здесь: обиды и унижения, соединенные с обидами, происходят не от злобы обижающих, но от слабости обижаемых. Если бы мы были мудры, то могли бы и не обижаться, и не чувствовать никаких оскорбления. Тебя обидел кто-нибудь, но ты не почувствовал обиды и не опечалился? Тогда ты не обижен: напротив, скорее ты поразил, чем сам поражен. Когда обидевший видит, что его удар не достигает до души оскорбляемых им, тогда сам он сильно терзается; и как обижаемые молчат, то удар обид сам собою обращается назад и поражает того, кем он послан.

9. Итак, возлюбленные, будем во всем любомудрыми, и бедность нисколько не сможет повредить нам; она даже принесет величайшую пользу и сделает нас славнее и богаче всех богачей. Кто, скажи мне, был беднее Илии? Но потому он и превзошел всех богачей, что был так беден и что самую бедность избрал по богатству своей души. Он возлюбил такую бедность потому, что все обилие богатства ставил ниже своей высокой души и почитал недостойным своего любомудрия. Если бы он высоко ценил настоящие блага, то имел бы не одну милоть; но он так пренебрегал всей настоящей суетой и смотрел на золото, как на попираемую персть, что, кроме той одежды, не имел ничего более. Потому и царь нуждался в этом бедняке, и имевший столько золота с жадностью ловил слова того, кто не имел ничего, кроме милоти. Настолько милоть была блистательнее порфиры, и пещера праведника величественнее царских чертогов! Поэтому, и возносясь на Небо, он не оставил своему ученику ничего, кроме милоти. С нею, говорил он, я сражался с дьяволом; ею и ты вооружайся против него; нестяжательность есть оружие крепкое, убежище неодолимое, столп незыблемый. Елисей принял милоть, как величайшее наследие; и действительно, это было величайшее наследие, драгоценнее всякого золота. И с того времени Илия сделался сугубым: был Илия на небе и Илия на земле. Знаю, что вы ублажаете этого праведника, и каждый из вас желал бы быть таким, как он. Но что, если докажу вам, что все мы, участвующие в Таинствах, получили нечто такое, что даже несравненно больше того?

Илия оставил своему ученику милоть, а Сын Божий, возносясь, оставил нам Свою Плоть. Илия остался без милоти, а Христос и нам оставил Плоть Свою, и с нею же вознесся. Не будем же падать духом, не будем сетовать, не будем бояться тяжких времен: откажется ли сделать что-либо для нашего спасения Тот, Кто не отрекся пролить за всех нас Свою Кровь и дал нам Плоть и ту же самую Кровь Свою? Воодушевляясь такими надеждами, будем непрестанно взывать к Нему и воссылать молитвы и моления; будем со всем усердием заботиться о всякой добродетели, чтобы и избегнуть настоящих опасностей, и достигнуть будущих благ; чего и да удостоимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым слава Отцу, со Святым Духом, во веки веков. Аминь.

Беседа 3

по случаю отправления епископа Флавиана для ходатайствования перед царем о городе, также о том, – что такое истинный пост, что злословить хуже, чем снедать человеческую плоть, – о казненных за возмущение, и против жаловавшихся на то, что многие схвачены невинно

1. Когда посмотрю на этот престол, праздный и оставленный учителем, то вместе и радуюсь, и плачу: плачу, потому что не вижу здесь отца; радуюсь, потому что он отправился в путь для нашего спасения и пошел избавить такое множество народа от царского гнева, что и для вас украшение, и для него венец: для вас украшение, что имеете такого отца; для него венец, что так он любвеобилен к чадам и оправдал самыми делами то, что сказал Христос; услышав, что «пастырь добрый душу свою полагает за овцы» (Ин.10:11), он пошел с готовностью положить свою душу за всех нас, хотя и многое препятствовало ему отправиться в путь, и принуждало его остаться здесь. Это, прежде всего, его престарелые лета; потом – немощь телесная и время года, и приближение святого праздника; наконец – сестра, которая у него одна и находится при последнем издыхании. Но он презрел и родство, и старость, и немощь, и трудность времени, и тягость путешествия: и, всему предпочитая вас и ваше спасение, расторг все эти узы, и, как юноша, летит теперь старец, окрыленный ревностно. Если Христос, говорил он, предал Себя за нас; то какого извинения и прощения будем достойны мы, которым вручено управление столь многочисленным народом, если не решимся и сделать, и потерпеть все для безопасности вверенных нам? Если, говорил он, патриарх Иаков, приставленный к животным, пасший бессловесных овец и имевший дать отчет человеку, проводил ночи без сна и переносил и зной, и стужу, и все перемены воздуха, чтобы не погибло ни одно из этих животных; то тем более мы, поставленные не над бессловесными, а над духовными овцами, и обязанные дать отчета в этом служении не человеку, а Богу, не должны отказываться и уклоняться ни от чего, что только может быть полезно для стада. Напротив, чем лучше наше стадо того стада, люди – бессловесных, а людей – Бог; тем большее и сильнейшее и мы должны показывать попечение и усердие. Он хорошо понял, что у него теперь дело не об одном городе, но обо всем востоке; так как наш город есть глава и мать городов, лежащих на востоке. Поэтому он порешил потерпеть всякую опасность, и ничто не могло удержать его здесь. И уповаю, что наши надежды будут не тщетны; потому что Бог не презрит такого усердия и попечения, и не попустит, чтобы Его служитель возвратился без успеха. Знаю, что, как только он предстанет и увидит благочестивого царя, то одним своим видом в состоянии будет тотчас укротить гнев; потому что у святых не только слова, но и самые лица исполнены духовной благодати. А он исполнен и великой мудрости, и, будучи сведущ в Божественных законах, скажет ему то же, что и Моисей сказал Богу: «Аще убо оставиши им грех их, остави: аще же ни», умертви и меня с ними (Исх. 32:32). Таково сердце святых, что умереть со своими чадами им приятнее, чем жить без них. Он и в самом времени найдет защиту нам, укажет на святую Пасху, напомнит о времени, в которое Христос отпустил грехи всей вселенной; убедит (царя) подражать Господу; приведет ему на память и причту о тысяче талантов и ста динариях. Знаю я дерзновение нашего отца; он не преминет устрашить его этой притчей и сказать: смотри, чтобы и тебе не услышать в тот день: «Рабе лукавый, весь долг он отпустих тебе, понеже умолил мя еси: ...подобаше ...и тебе отпустить клевретам твоим» (Мф.18:32–33); для себя сделаешь больше пользы, чем для них, потому что за прощение немногих грехов получишь отпущение больших. Присовокупит к сказанному и ту молитву, которой вводившие царя в священные таинства научили его молиться и говорить: «Остави нам долги нашя, яко и мы оставляем должником нашым» (Мф.6:12). Затем изъяснит, что преступление сделано не целым городом, но несколькими людьми – чужими и пришельцами, которые все делают не с рассуждением, но дерзостно, со всяким бесчинием; что было бы несправедливо за безрассудство нескольких человек разорить столь большой город и казнить не сделавших никакой вины. Да хотя бы и все согрешили, – они довольно уже наказаны, будучи терзаемы страхом в продолжение столь многих дней, ожидая каждый день смерти, будучи преследуемы, предаваясь бегству, ведя жизнь более жалкую, чем осуждаемые на казнь, чувствуя, что кровь течет в их жилах, и – не имея уверенности в своей жизни. Удовлетворись таким наказанием, не простирайся далее в гневе, умилостивь для себя верховного Судью, оказав человеколюбие к своим сорабам. Подумай о величии города и о том, что у нас теперь дело не об одной душе, не о двух, не о трех, не о десяти, но о несчетных тысячах, о главе всей вселенной. Это тот город, в котором в первый раз верующие стали называться христианами; почти же Христа, уважь город, который первый провозгласил это вожделенное и сладостное для всех имя. Он был жилищем апостолов, обителью праведников. Это теперь первое и единственное его преступление против державных, а все прошедшее время (благоприятно) свидетельствует о нравах этого города. Если бы в нем постоянно происходили мятежи, то следовало бы обвинить его в злонравии; но если это случилось однажды за все время, то ясно, что преступление произошло не от врагов города, но от людей, которые без нужды и без дела пришли в него.

2. Все это и еще больше этого скажет святитель с великим дерзновением; и царь выслушает это! Царь человеколюбив, а епископ тверд, так что с обоих сторон подаются благие надежды. Но еще больше, чем на твердость учителя и человеколюбие царя, будем уповать на Божью милость: Бог сам станет посредником между умоляемым царем и умоляющим святителем, смягчая сердце царя, воодушевляя язык святителя, даруя успех словам его, располагая душу царя благосклонно выслушать слова и внять мольбам. И город наш любезнее Христу всех городов по добродетели как предков, так и вашей. Как из апостолов Петр первый проповедал Христа, так из городов, – как я уже сказал, – наш город первый украсился, точно дивным венцом, наименованием христиан. Если же Бог обещал спасти всех жителей такого города, в котором было бы только десять праведников; то как не ожидать доброго и не надеяться всем нам на пощаду, когда здесь верных служителей Божиих не десять только или двадцать, и не вдвое столько, но гораздо более? Многие, слышал я, говорят: «Царево прещение подобно рыканию львову» (Притч.19:12), и от этого впадают в малодушие и уныние. Что сказать им? То, что Тот, Кто сказал: «Пастися будут вкупе волк со агнцем, и рысь почиет со козлищем, ...и лев аки вол ясти будет плевы» (Ис.11:6–7), – может и этого льва сделать кротким агнцем. Призовем же Его и помолимся Ему, – и Он несомненно укротит гнев царя и избавит нас от всех угрожающих нам скорбей. Отец там предстательствует (перед царем земным), а мы здесь будем предстательствовать перед Царем Небесным и помогать ему молитвами. Много может целая Церковь, если мы вознесем молитвы со скорбящей душой и сокрушенным сердцем. Не нужно переплывать моря, не нужно пускаться в дальний путь; каждый и каждая, и приходящие в церковь, и остающиеся дома, призовем Бога со всеусердием; и Он, конечно, преклонится к нашим мольбам.

Из чего это видно? Из того, что Он сильно желает, чтобы мы всегда к Нему прибегали, молили Его обо всем, и без Него не делали и не говорили ничего. Люди, когда мы постоянно беспокоим их своими делами, раздражаются, убегают нас и питают к нам неприязнь. Бог совершенно напротив, – не тогда гневается, когда мы постоянно молимся Ему о своих делах, но, когда не делаем этого, тогда наиболее негодует. Послушай, в чем Он укоряет иудеев: «Сотвористе, – говорит Он, – советы не Мною и заветы не Духом Моим» (Ис.30:1). Таково свойство любящих: они желают, чтобы через них совершались все дела любимых ими, и чтобы без них те ничего и не делали, и не говорили. Потому и Бог, не только здесь, но и в другом месте, укоряя иудеев в том самом, сказал: «Сами себе царя поставиша, а не Мною, началствоваша, и не явиша Ми» (Ос.8:4) Не обленимся же постоянно прибегать к Нему, и, какое бы ни случилось бедствие, оно непременно будет иметь благоприятный исход. Устрашил тебя человек? Прибегни к вышнему Владыке – и не потерпишь никакого зла. Так избавлялись от бедствий древние, не только мужчины, но и женщины. Была одна женщина-еврейка, имя ей Есфирь; эта Есфирь избавила целый народ иудейский от угрожавшей ему погибели таким образом. Когда персидский царь повелел совершенно истребить всех иудеев, и никто уже не мог остановить этого гнева, – эта женщина, сложив с себя светлую одежду, облекшись во вретище и посыпав себя пеплом, начала молить человеколюбивого Бога, да внидет Он с нею к царю, и молясь об этом, так говорила: даруй, Господи, благодать словам моим, «даждь слово благоугодно во уста моя» (Есф.4:17). Этого же будем теперь просить у Бога и для нашего учителя. Если женщина, умолявшая об иудеях, могла укротить гнев варвара, – тем более наш учитель, ходатайствующей о таком городе и с такой Церковью, успеет преклонить этого милостивейшего и кротчайшего царя. Если он получил власть разрешать грехи против Бога, – тем более ему будет возможно изгладить и уничтожить грехи против человека. И он – владыка, и владыка честнейший того: потому что священные законы предали и подчинили его рукам даже царственную главу; и когда нужно бывает испросить какое-нибудь благо свыше, то, обыкновенно, царь прибегает к святителю, а не святитель к царю. И он имеет броню правды, имеет и препоясание истины, имеет и гораздо более великолепную обувь «благовествования мира» (Еф.6:15), имеет и меч, не железный, но духовный, имеет и венец на главе. Это всеоружие его блистательнее, эти доспехи славнее, дерзновение тверже, сила могущественнее. Таким образом, и по высоте власти, и по величию своей души, а прежде всего другого – по надежде на Бога, он будет говорить к царю с великим дерзновением, с великим благоразумием.

3. Не будем же отчаиваться в своем спасении, но станем воссылать к Небесному Царю прошения, молитвы, моления и предстательства со многими слезами. Пусть и настоящий пост будет нашим сподвижником и помощником в этом благом предстательстве. Как по прошествии зимы и с наступлением лета, мореходец выводит в море свое судно, воин чистит оружие и готовит коня на сражение, земледелец точит серп, путешественник смело отправляется в дальнюю дорогу, борец слагает с себя одежду и приготовляется к борьбе; так и мы, с наступлением поста, этого духовного лета, как воины – вычистим оружие, как земледельцы – наточим серп, как кормчие – противопоставим свои помыслы волнам беспорядочных пожеланий, как путники – начнем путь к Небу, как борцы – приготовимся к борьбе. Верующий есть и земледелец, и кормчий, и воин, и борец, и путник. Поэтому и Павел говорит: «Несть наша брань к крови и плоти, но к началом, и ко властем... Сего ради приимите вся оружия Божия» (Еф.6:12–13). Видел ты борца? Видел воина? Если ты борец, тебе надобно вступать в борьбу нагим. Если ты воин, тебе должно стать в строю вооруженным. Как же возможно то и другое вместе: быть и нагим и не нагим, одетым и не одетым? Я скажу – как. Сложи с себя житейские дела, и ты стал борцом. Облекись в духовные доспехи, и ты стал воином. Обнажись от забот житейских, потому что наступило время борьбы. Облекись в духовные доспехи, потому что у нас возгорелась жестокая война с демонами. Для того и должно быть нагим, чтобы дьяволу, вступая в борьбу с нами, не за что было схватить нас; должно облечь себя доспехами со всех сторон, чтобы нам ни с которой стороны не получить смертельного удара. Возделай ниву твоей души, посеки терния, посей слово благочестия, насади прекрасные растения любомудрия и с великой заботливостью ухаживай за ними, – и ты будешь земледельцем, и скажет тебе Павел: «Труждающемуся делателю прежде подобает от плода вкусити» (2Тим.2:6). И он занимался этим искусством, и потому в Послании к Коринфянам сказал: «Аз насадих, Аполлос напои, Бог же возрасти» (1Кор.3:6). Изостри твой серп, который притупил ты пресыщением, – изостри постом. Вступи на путь, ведущий к Небу, вступи на путь тесный и узкий, – и пойди по нему. Как же ты можешь и вступить на этот путь, и идти по нему? Изнуряя и порабощая свое тело, потому что на тесном пути много препятствует тучность от пресыщения. Укроти волны беспорядочных страстей, усмири бурю злых помыслов, сохрани в целости ладью, покажи большую опытность, – и ты кормчий. Для всего этого да будет у нас и поприщем, и учителем пост, – пост разумею не тот, который содержат многие, но тот истинный, – воздержание не от пищи только, но и от грехов: потому что пост сам по себе не может спасти соблюдающих его, если не будет сообразен с поставленным законом. И борец, сказано, «не венчается, аще не законно будет подвизатися» (2Тим.2:5). Итак, чтобы нам, и совершив подвиг поста, не лишиться венца за него, поучимся, как и каким способом должно совершать этот подвиг. И фарисей постился, но после поста вышел (из храма) лишенным плодов, произращаемых постом. Мытарь же не постился, и непостившийся превзошел постившегося, чтобы ты знал, что нет никакой пользы от поста, если ему не сопутствует и все прочее.

Постились ниневитяне, и привлекли к себе благоволение Божие; постились и иудеи, и не только ничего не успели, но и были осуждены (Ис.58:3–6). Если же пост угрожает такой опасностью не знающим, как надобно поститься, то изучим законы поста, чтобы нам «не... течь ...безвестно» (1Кор.9:26), не бить воздуха, не сражаться с тенью. Пост есть лекарство; но лекарство, хотя бы тысячу раз было полезно, часто бывает бесполезным для того, кто не знает, как им пользоваться. Нужно знать и то, в какое время должно принимать его, и количество самого лекарства, и телосложение того, кто принимает, и свойство страны, и время года, и приличный род пищи, и многое другое; и если одно что-нибудь будет оставлено без внимания, то нанесен будет вред всему прочему. Если же для нас нужна такая точность, когда надобно лечить тело; то тем более необходимо со всей строгостью разбирать и рассматривать все, когда лечим душу и врачуем помыслы.

4. Посмотрим же, как постились ниневитяне, и как они избавились от гнева того. «Человецы, – говорит (пророк), – и скоти, и волове и овцы да не вкусят» (Иона.3:7). Что говоришь, скажи мне? И бессловесные постятся? И лошади и мулы покрываются вретищем? Да, говорит. Как по смерти богатого человека родственники одевают во вретище не только рабов и рабынь, но и коней, и, поручив их конюхам, заставляют следовать за гробом, чтобы этим выразить тяжесть потери и возбудить во всех сожаление; так и тогда, когда городу (Ниневии) угрожало истребление, жители облекли во вретище бессловесную тварь и наложили на нее иго поста. Бессловесных, говорили они, нельзя вразумить о гневе Божьем словом: пусть же вразумятся голодом, что Бог послал это наказание; потому что если погибнет город, то будет общим гробом не только для нас, но и для них; они должны будут разделить с нами наказание, пусть же разделят и пост. Впрочем, ниневитяне в этом случае поступили так же, как делают пророки: они, когда увидят, что с небес угрожает тяжкий удар, и обреченные на наказание не имеют никакой защиты, покрыты стыдом и никакого не заслуживают прощения и извинения; то, не зная, что делать и где найти для осужденных защиту, обращаются к животным и, оплакивая их смерть, ради них умоляют о пощаде, указывая на их погибель, как на достойную жалости и многих слез. Так, когда голод постиг иудеев, и их страна подверглась великой засухе и все погибало, один из пророков говорил: «Вскочиша юницы у яслей своих, ...восплакашася стада волов, яко не бе пажити им; вси скоти польстии воззреша к Тебе, яко посхоша источницы воднии» (Иоил.1:17–18, 20). Другой пророк, оплакивая бедствия бездождия, опять вот что сказал: «Еленицы на ниве родиша и оставиша, яко не бе травы. Онáгри сташа на камениих, браша в себе ветр яко змиеве, оскудеша очи их, яко не бе травы» (Иер.14:5–6). Так и сегодня вы слышали, что сказал Иоиль: «да изыдет жених от ложа своего, и невеста от чертога своего... младенцы ссущыя сосцы» (Иоил.2:16). Почему, скажи мне, он призывает к молитве этот незрелый возраст? Очевидно, по той же самой причине. Так как все достигшие мужеского возраста огорчили и прогневали Бога; то пусть, говорит, умоляет Прогневанного возраст, еще не знающий греха. Но, как я сказал, посмотрим, что же удалило этот неотвратимый гнев? Не пост ли только и вретище? Нет, но перемена всей жизни. Из чего это видно? Из самых пророческих слов. Тот же самый пророк, который сказал о гневе Божьем и о посте (ниневитян), о примирении (с ними Божьем) и причине примирения говорит так: «И виде Бог дела их» (Иона.3:10). Какие дела? Что они постились, что облекались во вретище? Совсем не то: но, умалчивая обо всем этом, он присовокупил: «яко обратишася каждый от путий своих лукавых, ...раскаяся Господь о зле, еже глаголаше сотворити им» (Иона.3:10). Видишь, что не пост избавил от опасности, но перемена жизни сделала Бога благим и милостивым к иноплеменникам.

Это сказал я не для того, чтобы мы бесчестили пост, но чтобы почитали его; а честь поста составляет не воздержание от пищи, но удаление от грехов, так что, кто ограничивает пост только воздержанием от пищи, тот более всего бесчестит его. Ты постишься? Докажи мне это своими делами. Какими, говоришь делами? Если увидишь нищего, подай милостыню; если увидишь врага, примирись; если увидишь своего друга счастливым, не завидуй; если увидишь красивую женщину, пройди мимо. Пусть постятся не одни уста, но и зрение, и слух, и ноги, и руки, и все члены нашего тела. Пусть постятся руки, пребывая чистыми от хищения и любостяжания. Пусть постятся ноги, перестав ходить на противозаконные зрелища. Пусть постятся глаза, приучаясь не устремляться на благообразные лица и не засматриваться на чужую красоту. Зрение есть пища очей: если она противозаконна и запрещена, то вредит посту и разрушает спасение души; если же законна и дозволена, то украшает пост. Всего нелепее было бы – в отношении яств воздерживаться и от позволенной пищи, а глазами пожирать и то, что запрещено. Ты не ешь мяса? Не вкушай же и глазами нескромности. Пусть постится и слух; а пост слуха в том, чтобы не принимать злословия и клеветы: «Да не приимеши, – говорит (слово Божие), – слуха суетна» (Исх.23:1).

5. Пусть и язык постится от сквернословия и ругательства. Что за польза, когда мы воздерживаемся от птиц и рыб, а братьев угрызаем и снедаем? Злословящий снедает тело братнее, угрызает плоть ближнего. Потому и Павел с угрозою сказал: «Аще... друг друга угрызаете и снедаете, блюдитеся, да не друг от друга истреблени будете» (Гал.5:15). Ты не вонзил зубов в плоть (ближнего), но вонзил в его душу злую речь, ранил ее худой молвой, сделал тысячу зол и себе самому, и ему, и многим другим; потому что осуждая ближнего, ты (во-первых) причинил зло и тому, кто тебя слышал. Если это грешник, то он делается беспечным, нашедши себе сообщника в грехе; а если праведник, то впадает в гордость и надмевается из-за чужого греха, получая повод высоко думать о себе самом. Вместе с тем, ты (во-вторых) повредил всей Церкви, потому что все слышащие не грешника осуждают, но поражают укоризнами весь народ христианский. Не слышно, чтобы неверные говорили, что такой-то блудник и развратник; но, вместо виновного, тенью поносят всех христиан. Затем, (в-третьих) ты подал повод к уничижению славы Божией, потому что имя Божие славится, когда мы живем хорошо, а когда грешим, оно хулится и бесчестится. В-четвертых, ты посрамил того, о ком распускаешь худую молву, сделал его через то более бесстыдным и нажил в нем себе врага и неприятеля. В-пятых, ты сделал самого себя достойным взыскания и наказания, взявшись за такие дела, которые нисколько не касаются тебя? Никто не говори: «Тогда злословил бы я, когда бы говорил неправду; но, если говорю истину, то уже не злословлю». Хотя бы в твоем злословии и была истина, и в таком случай оно преступно. Фарисей, злословя мытаря, говорил истину; но это не принесло ему никакой пользы. В самом деле, скажи мне, разве мытарь не был мытарь и грешник? Всякий видит, что – мытарь; но при всем том, фарисей, за осуждение его, все потерял. Хочешь исправить брата? Поплачь, помолись Богу, дай ему увещание наедине, посоветуй, попроси. Так и Павел делал: «Да не когда пришедша мя, – говорит он, – смирит Бог мой у вас, и восплачуся многих прежде согрешших и непокаявшихся о нечистоте и блужении и студоложствии, яже содеяша» (2Кор.12:21). Покажи любовь к грешнику; уверь его, что напоминаешь ему о грехе, усердствуя и заботясь об нем, а не желая обесславить его; обними его ноги и облобызай, не устыдись, если только истинно хочешь исцелить его. Так часто поступают и врачи: несговорчивых больных они целуют, упрашивают, и таким образом заставляют принять спасительное лекарство. Так и ты сделай: покажи рану священнику; это и будет значить, что ты беспокоишься, печешься и заботишься (о ближнем). Но убеждаю тебя заграждать уши не только от злословящих, но и от тех, которые слушают злословящих, и подражать пророку, который говорит: «Оклеветающаго тай искренняго своего, сего изгонях» (Пс.100:5). Скажи ближнему: ты намерен похвалить кого-нибудь и одобрить? Открываю слух, чтобы принять это благовоние. Если же хочешь злословить, заграждаю вход твоим словам, потому что не могу принять помета и нечистоты, что за польза для меня узнать, что такой-то злой человек? Напротив, отсюда величайший вред и крайний урон. Скажи ему: позаботимся о себе самих, – о том, как нам дать ответ за свои грехи; и обратим на собственную жизнь эту пытливость и это беспокойное выведывание. Какого нам ждать извинения, какого прощения, когда мы о своих грехах и не думаем, а о чужих так любопытствуем? Как неприлично и весьма стыдно мимоходом заглядывать в дом и подмечать, что в нем делается; так крайне неблагородно и любопытствовать о чужой жизни. Еще смешнее то, что ведущие такую жизнь и не заботящиеся о своих делах, открывая какую-нибудь тайну, умоляют и заклинают того, кто их слушает, не пересказывать никому другому; чем и доказывают, что они сделали дело, достойное осуждения. Если ты упрашиваешь его не пересказывать никому другому, то тем более тебе самому не следовало прежде говорить ему об этом. Слово было у тебя в полной власти; а ты, предав его, теперь заботишься о сохранении его! Если хочешь, чтобы оно не перенесено было к другому, то и сам не говори. А когда уже ты передал хранение слова другому, то лишнее и бесполезное дело уговаривать и заклинать, чтобы он хранил, что ему сказано. Но приятно злословить? – Нет, приятно-то не злословить. Злословящий бывает беспокоен, подозрителен и боязлив, раскаивается и кусает свой язык, страшась и трепеща, чтобы слово, разнесшееся между многими, не навлекло на тех, кем оно сказано, большой опасности, и не произвело напрасной и пагубной вражды. А кто хранит у себя (слово), тот будет жить в совершенной безопасности и великом удовольствии.

«Слышал ли еси слово, – говорит (Премудрый), – да умрет с тобою: не убойся, не расторгнет тебе» (Сир.19:10). Что значит – «да умрет с тобою?» – Скрой его, закопай, не позволь ему выйти, ни даже как-нибудь вообще двинуться. Но всего более старайся даже не допускать, чтобы тебе говорили худо о других. А если когда и услышишь что-нибудь, подави, умертви сказанное; предай забвению, как будто ты и не слышал: тогда будешь проводить настоящую жизнь весьма мирно и безопасно. Сами злословящие, когда узнают, что мы питаем больше отвращения к ним, нежели к тем, кого они оговаривают, оставят когда-нибудь эту худую привычку, исправятся от своего недостатка, станут потом хвалить (других) и нас самих провозгласят своими спасителями и благодетелями. И в самом деле, как доброе слово и похвала служат началом дружбе, – так злоречие и клевета бывают началом и поводом к вражде, ненависти и тысяче распрей. И не другое что доводит нас до нерадения о своих делах, как пытливость и разведывание о чужих делах, – потому что, кто любит злословить и разведывать о чужой жизни, тому некогда позаботиться о собственной жизни. Так как он употребляет все свое старание на разведывание о чужом, то все принадлежащее ему самому, по необходимости, остается в пренебрежении. И как было бы хорошо, если бы ты, употребляя все время на попечение и суждение о своих собственных грехах, мог сделать какой-нибудь успех! Но так как ты постоянно заботишься о чужом, то когда тебе подумать о своих собственных недостатках?

6. Будем же, возлюбленные, избегать злословия, зная, что это – настоящая пропасть дьявола и западня, устроенная его коварством. Дьявол довел нас до этой привычки для того, чтобы мы не заботились о самих себе и подвергли себя тягчайшей ответственности. Но беда не в том только, что мы дадим тогда отчет в словах своих, но и в том, что мы через это сделаем свои собственные грехи более тяжкими и лишим себя всякого извинения. Кто строго расследует чужие проступки, тот не получит никакого снисхождения к своим собственным, потому что Бог произнесет суд соответственно не только свойству наших преступлений, но и твоему суду о других. Поэтому и внушает Он: «Не судите, да не судимы будете» (Мф.7:1); так как грех явится там не только таким, каков он был, но и получит большое и неизбежное прибавление от произнесенного тобой суда о твоем собрате. Как человеколюбивый, кроткий и снисходительный человек значительно уменьшает тяжесть грехов; так жестокий, суровый и неумолимый много прибавляет к своим грехам. Исторгнем же из уст наших всякое злословие, зная, что, если станем есть и прах, то и от такой строгой жизни не будет нам никакой пользы, когда не воздержимся от злословия; потому что «не входящее во уста сквернит человека: но исходящее изо уст» (Мф.15:11). Если бы кто-нибудь начал ворочать помет в то время, как ты проходишь, – скажи мне, не стал ли бы ты бранить его и укорять? Так поступи и со злословящими, – потому что не столько тронутая с места нечистота поражает обоняние тех, до кого доходит ее зловоние, сколько рассказы, выводящие наружу чужие грехи и раскрывающие нечистую жизнь, оскорбляют и возмущают душу тех, кто их слышит. Будем же воздерживаться от злословия, сквернословия, хулы, и не станем злоречить ни о ближнем, ни о Боге, так как многие из злоречивых дошли до такого безумия, что от сорабов обратили свой язык на Господа. А как велико это зло, можешь судить по вашим теперешним обстоятельствам. Вот оскорблен человек, и все мы боимся и трепещем, – как нанесшие оскорбление, так и те, которые не чувствуют за собой никакой подобной вины. А Бога оскорбляют каждый день; что говорю: каждый день? – каждый час, – оскорбляют богатые, бедные, наслаждающиеся покоем, терпящие скорбь, обижающие, обижаемые, – и никто об этом не подумает. Потому Он и попустил потерпеть оскорбление сорабу4, чтобы ты из опасности, последовавшей за этим оскорблением, познал человеколюбие Господа. Это оскорбление было теперь первое и единственное; но, и несмотря на это, мы не надеемся получить прощение и извинение. Бога же мы прогневляем каждый день, и нисколько не раскаиваемся, а Он все переносит со всяким долготерпением. Видишь, сколь велико человеколюбие Господа? И хотя виновники настоящего преступления схвачены, посажены в темницу и наказаны, но мы все еще боимся. Оскорбленный еще не слышал о том, что случилось, и не произнес суда, – а мы все трепещем. Бог же каждый день слышит оскорбления, Ему наносимые, и никто не обращает на это внимания, – и это тогда, как Бог столь кроток и человеколюбив! Перед Ним довольно только исповедать грех, и вина разрешится. У людей совершенно напротив: когда виновные признаются в преступлении, тогда более и наказываются, – что и теперь случилось.

Одни погибли от меча, другие от огня, иные отданы на растерзание зверям, – и не только взрослые, но и дети. Ни незрелость возраста, ни многочисленность обвиненных, ни то, что все это сделали люди, объятые бешенством демонов, ни видимая невыносимость взыскания, ни бедность, ни то, что это общий всех грех, ни обещание никогда более не делать подобного и ничто другое не спасло виновных; но без всякой пощады они были отводимы на смерть, окруженные вооруженными воинами, которые наблюдали, чтобы кто-нибудь не освободил осужденных. Матери следовали издали, смотря на разлученных с ними детей, но оплакивать свое несчастье не смея, потому что страх побеждал любовь, и боязнь одолевала природу. Как смотрящие с земли на подвергшихся кораблекрушению сколько ни сожалеют, однако же не могут прийти и спасти утопающих; так и здесь матери, удерживаемые, как бы волнами какими, страхом от воинов, не только не смели подойти и освободить детей от наказания, но боялись и плакать. Понимаете ли вы отсюда, каково человеколюбие Божие? Как оно неизреченно, как беспредельно, как превышает всякое слово! Здесь оскорбленный и одинаковую имеет с нами природу, и только однажды во все время понес это оскорбление, и не лично, не в своем присутствии, не видя и не слыша; и однако же никто из виновных не получил прощения. О Боге же нельзя сказать ничего этого. Расстояние между человеком и Богом таково, что и самое слово не может выразить того; а терпит Он оскорбления каждый день, присутствуя при них, видя и слыша их; однако же, ни молнии не посылает, ни морю не велит выступить на землю и всех потопить, ни земле расступиться и поглотить всех, оскорбивших Его, – но сносит и долготерпит, и обещает даже прощение оскорбителям, если только они покаются и дадут обещание впредь не делать этого. Поистине прилично теперь воскликнуть: «Кто возглаголет силы Господни, слышаны сотворит вся хвалы Его» (Пс.105:2)? Сколь многие не только ниспровергли, но и попрали образы Божии? Потому что, когда ты душишь должника, когда грабишь, когда влачишь его, то попираешь образ Божий. Послушай, как говорит Павел, что «муж... не должен есть покрывати главу, образ и слава Божия сый» (1Кор.11:7), и еще, как говорит сам Бог: «сотворим человека по образу Нашему [и] по подобию» (Быт.1:26). Если скажешь, что человек не одинаковой природы с Богом, так что ж из этого? И медная статуя не одинаковой природы с царем, и однако же виновные преданы наказанию. Так и в отношении людей: пусть они и не одинаковой природы с Богом, как и в самом деле не одинаковой; но они названы образом (Божьим), и ради такого названия им надлежит воздать честь. А ты за малость золота попираешь их, душишь, влачишь, и доселе еще не понес никакого наказания.

7. Дай Бог, чтобы произошла какая-нибудь добрая и счастливая перемена. Я однако же предсказываю и объявляю, что, если и пройдет эта туча, а мы останемся при прежней беспечности, то нас постигнут бедствия еще более тяжкие, нежели те, каких мы теперь ожидаем. Да и теперь боюсь не столько гнева царского, сколько вашей беспечности. Чтобы получить нам прощение, не довольно помолиться два и три дня; надобно произвести перемену во всей жизни и, оставив порок, постоянно пребывать в добродетели. Как для больных, если они не ведут постоянно правильной жизни, нет никакой пользы от того, что они благоразумно проведут два или три дня; так и грешники, если не навсегда воздержатся от порока, ничего не получат от двухдневного или трехдневного исправления. Как, говорят, моющийся, потом опять марающийся в грязи не получает никакой пользы; так и каявшийся в течение трех дней и опять возвратившийся к прежнему не сделал никакого успеха (в добродетели).

Не поступим же и теперь так, как мы всегда поступаем. Когда нас так часто постигали землетрясения, и голод, и засуха, мы делались на три и четыре дня скромнее и воздержнее, а потом опять возвращались к прежнему: оттого и случилось настоящее несчастье. Но, если уже не прежде, по крайней мере теперь будем постоянны в благочестии, сохраним навсегда одинаковую скромность, чтобы нам опять не иметь нужды в другом ударе. Разве Бог не мог предотвратить того, что случилось? Но Он допустил это, чтобы страхом от сораба более вразумить и смирить оскорбляющих Его. И никто не говори мне, что многие из виновных укрылись, а многие из невинных схвачены; и это, слышу я, часто многие говорят не только во время настоящего волнения, но и при многих других подобных обстоятельствах. Это же сказать говорящим это? – То, что если схваченный и невинен в настоящем возмущении, однако же когда-нибудь сделал другой более тяжкий грех, и, поскольку не исправился впоследствии, то и наказан теперь. Так обыкновенно поступает Бог: когда мы грешим, Он не тотчас карает за преступления, но отлагает наказание, давая нам время для покаяния, чтобы мы исправились и переменились. Но, если из того, что мы не наказаны, заключим, что грех уже изглажен, и предадимся беспечности; то после этого нас непременно постигнет наказание там, где мы и не ожидаем. А это бывает для того, чтобы мы, когда согрешим и не будем наказаны, не оставались спокойными, доколе не переменимся, зная, что непременно подвергнемся наказанию там, где мы и не ожидаем. И потому, возлюбленный, если ты согрешишь и не будешь наказан, не надмевайся этим, но тем более страшись, зная, что для Бога всегда, когда только захочет, легко воздать тебе. Тогда Он не наказал тебя для того, чтобы дать тебе время для покаяния. Не будем же говорить, что такой-то невинный схвачен, а другой виновный укрылся. Невинный, который теперь схвачен, получил, как я сказал, наказание за другие грехи; а укрывшийся теперь, если не исправится, впадет в другую сеть. Если мы будем так рассуждать, то никогда не забудем о своих грехах, но, всегда страшась и трепеща, как бы не подвергнуться когда-нибудь наказанию, легко будем вспоминать о них. Обыкновенно ничто так не напоминает о грехе, как взыскание и наказание. Это видно из примера братьев Иосифа. Хотя с тех пор, как они продали праведного, прошло тринадцать лет; но опасаясь наказания и страшась за свою жизнь, они вспомнили о грехе, и один другому говорили: «Ей, во гресех бо есмы брата ради нашего» [Иосифа] (Быт.42:21). Видишь, как страх напомнил им о том преступлении. Когда они совершили грех, не чувствовали этого; а когда ждали наказания, вспомнили (о грехе).

Зная все это, переменим и исправим свою жизнь, и, прежде избавлены от гнетущего нас бедствия, позаботимся о благочестии и добродетели. А между тем я хочу предложить вам три заповеди, которые выполнили бы вы во время поста: никого не злословить, ни с кем не быть во вражде и совершенно изгнать из уст злую привычку клясться. Как всякий услышав, что наложена подать, спешит домой и, призвав жену, детей и рабов, думает с ними и советуется, чем бы ему уплатить этот налог; так сделаем и мы в отношении этих духовных заповедей. Каждый, возвратившись домой, призови жену и детей и скажи, что сегодня наложена подать духовная – подать, от которой будет зависеть освобождение и избавление от настоящего бедствия, – подать, которая платящих делает не бедными, но более богатыми; вот она: ни с кем не быть во вражде, никого не злословить и отнюдь не клясться. Подумаем, позаботимся, посоветуемся, как бы нам выполнить эти заповеди; приложим все старание, будем друг другу напоминать, друг друга исправлять, чтобы перейти нам туда должниками, и потом, когда будет нам нужно занять у других, не подвергнуться участи глупых дев, и не лишиться вечного спасения. Если так настроим свою жизнь, даю вам слово и обещаю, что за это будет конец и настоящему бедствию, и избавление от этих зол, и, что всего важнее, наслаждение вечных благ. Надлежало бы внушить вам исполнений всех добродетелей; но считаю наилучшим способом исправления то, чтобы исполнять заповеди по частям, принимаясь сперва за одну, потом переходить к другим. Как земледелец с наступлением полевых работ распахивает на поле одну часть за другой, и таким образом доходит до конца; так и мы, если положим себе такой закон, чтобы в настоящую Четыредесятницу исполнить в точности эти три заповеди, то, без сомнения, твердо укоренив в себе добрую привычку, с большей легкостью перейдем и к прочим заповедям, и достигнув самой вершины любомудрия, и настоящую жизнь проведем с благой надеждой, и в будущей предстанем Христу с великим дерзновением, и получим неизреченные блага. Чего да удостоимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава во веки веков. Аминь.

Беседа 4

Увещание к народу о твердости и терпении примерами Иова и трех отроков, и о воздержании от клятв

1. Благословен Бог, утешивший ваши скорбящие души, успокоивший ваши мятущиеся мысли! А что вы получили достаточное утешение, это показали вы своим усердием и ревностью к слушанию, потому что душа скорбящая и объятая облаком печали не может с охотой слушать наставлений, а вы, я вижу, внимаете мне с великой охотой и с полным усердием, отрясши всю печаль и любовью к слушанию отогнав настоящую скорбь. Потому благодарю Бога, вместе с вами, это несчастье не одолело вашего любомудрия, страх не ослабил вашей бодрости, скорбь не погасила вашей ревности, опасность не охладила вашего рвения, страх от людей не победил вашей любви к Богу, тяжкое время не сокрушило вашего усердия, – и не только не сокрушило, но еще укрепило, не только не ослабило, но еще усилило, не только не погасило, но еще более воспламенило. Опустела площадь, но наполнилась церковь; та возбуждает печаль, эта подает радость и духовное веселье. И потому, возлюбленный, когда ты выйдешь на площадь, и вздохнешь, увидев ее пустой, прибегни к матери, – и она тотчас утешит тебя множеством своих чад, покажет тебе полный лик братьев и прогонит от тебя всякую печаль. В городе мы ищем людей, как будто живем в пустыне, а когда прибегаем в церковь, нас объемлет многолюдство. Когда море волнуется и ярится от сильной бури, страх принуждает всех убегать оттуда в пристань; так и теперь волны площади и буря города заставляют всех стекаться отовсюду в церковь, и связуют членов между собою союзом любви. Возблагодарим же Бога и за то, что от скорби мы получили такой плод, что искушение доставило нам такую пользу. Не будь искушения, не было бы и венца; не будь подвигов, не было бы и наград; не будь борьбы, не было бы и почестей; не будь скорби, не было бы и утешения; не будь зимы, не было бы и лета. И это можно видеть не только на людях, но и на самых семенах. И здесь, чтобы мог вырасти тучный колос, нужны – большой дождь, большое скопление облаков, большой холод: время сеяния есть вместе и время дождя. И теперь, когда настало ненастье не в воздухе, а в душах, посеем и мы, во время этого ненастья, чтобы пожать летом; посеем слезы, чтобы пожать радость. Не я говорю это, но возвещает пророк: «Сеющии слезами, радостию пожнут» (Пс.125:5). Не столько дождь, падающий на семена, помогает им прозябать и возрастать, сколько дождь слезный возращает и приводит в зрелость семя благочестия; он очищает душу, орошает ум и помогает быстро возрастать семени учения. Для этого надобно проводить и глубокой борозду, к чему убеждает и пророк, говоря так: «Поновите себе поля и не сейте на тернии» (Иер.4:3). Как земледелец глубоко разрывает землю плугом, приготовляя надежное хранилище для семян, чтобы они, будучи посеяны, не оставались на поверхности, но скрывались в самых недрах земли и безопасно пускали корни; так и нам должно делать, и скорбью, как бы плугом, разрыть глубину сердца. К этому убеждает и другой пророк, говоря: «Расторгните сердца ваша, а не ризы ваша» (Иоил.2:13). Расторгнем же сердца, чтобы если в нас есть какое-нибудь худое растение и лукавый помысл, исторгнуть его с корнем и очистить нивы для семян благочестия. Если теперь не обновим (ниву), если теперь не посеем, если теперь не прольем слез, когда у нас скорбь и пост, – в какое же другое время предадимся сокрушению? Ужели во время покоя и веселья? Но это невозможно, потому что покой и веселье обыкновенно ведут к беспечности, тогда как скорбь приводит к заботливости и заставляет душу, рассеянную вовне и развлеченную многими предметами, обращаться к самой себе. Не будем же унывать из-за настоящего бедствия, но еще возблагодарим Бога, потому что много пользы от скорби. Земледелец, посеяв семена, собранные им с большим трудом, молится о том, чтобы пошел дождь; и не знающий дела с изумлением будет смотреть на все это, и, может быть, скажет сам в себе: что такое делает этот человек? Он разбрасывает то, что собрал, и не только разбрасывает, но еще весьма старательно смешивает с землей, так, чтобы нельзя было и собрать легко; и не только смешивает с землей, но еще и молится, чтобы пошел сильный дождь, и чтобы все посеянное сгнило и превратилось в грязь. И беспокоится такой человек, видя, как раздаются громы и ниспадают молнии. А земледелец не так: напротив, радуется и ликует, видя ненастье, потому что смотрит не на настоящее, но ожидает будущего, думает не о громах, но о снопах, не о гниющих сменах, но о зеленеющих колосьях, не о сильном дожде, но о приятнейшей для него пыли на гумне. Так и мы будем смотреть не на скорбь и печаль настоящую, а на пользу, которая из нее происходит, на плод, который она рождает. Будем ожидать снопов на гумне: потому что, если станем бодрствовать, то можем собрать за это время много плодов и наполнить житницы нашей души. Если станем бодрствовать, то не только не потерпим никакого зла от этой скорби, но и получим неисчислимые блага. Если же будем беспечны, то и покой нас погубит. Беспечному то и другое вредит, а старательному и то и другое приносит пользу. Как золото сохраняет свой блеск и тогда, когда лежит в воде, и еще светлее делается, когда брошено в горнило; напротив, глина и сено, – и упав в воду, первая расплывается, а последнее гниет; попав же в огонь, первая засыхает, а последнее сгорает, – так и праведник, и грешник, – первый, и наслаждаясь покоем, остается светлым как золото, погруженное в воду, и подвергшись искушению, делается еще светлее, как золото, испытываемое огнем; а грешник, и вкушая покой, расплывается и гниет, как сено и глина, брошенные в воду, и подвергшись искушению, сгорает и гибнет, как сено и глина от огня.

2. Не будем же сетовать о настоящем бедствии. Если у тебя есть грехи, они легко истребятся и попалятся скорбью. Если же у тебя есть добродетель, от скорби она сделается светлее и блистательнее. Если станешь непрестанно бодрствовать и трезвиться, то будешь выше всякого вреда, потому что причиной падений, обыкновенно, бывает не свойство искушений, а беспечность искушаемых. Итак, если хочешь быть веселым и наслаждаться покоем и удовольствием, – не удовольствия ищи и не покоя, но старайся, чтобы душа твоя обладала мужеством и была способна к терпению, потому что, если не будешь иметь этих качеств, тебя не только победит искушение, но еще скорее погубит и низложит покой. А дабы увериться, что не удар бедствий, а беспечность нашей души разрушает наше спасение, послушай, что говорит Христос: «Всяк..., иже слышит словеса Моя сия и творит я, уподобится мужу мудру, иже созда храмину свою на камени: и сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и нападоша на храмину ту: и не падеся, основана бо бе на камени». И опять: «Всяк слышай словеса Моя сия, и не творя их, уподобится мужу уродиву, иже созда храмину свою на песце: и сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и опрошася храмине той, и падеся: и бе разрушение ея велие» (Мф.7:24–27). Видишь, что не удары искушений, а неразумие строителей было причиной падения, потому что и там дождь, и здесь дождь; и там реки, и здесь реки; и там напоры ветров, и здесь то же самое; и тот строил и этот строил; то же строение и те же искушения, но не одинаков конец, потому что не одинаково основание. Таким образом, не свойство искушений, а неразумие строившего было причиной падения. Иначе бы должен был упасть и дом, построенный на камне; но вот он не потерпел ничего такого. Но не думайте, что это сказано о доме: речь идет о душе, которая, слушая слово Божие, делами или подтверждает его, или отвергает. Так устроил дом своей души Иов: «сниде дождь», то есть, ниспал с неба огонь и истребил все стада; «приидоша реки», – частые, непрерывные, один за другим следовавшие вестники бедствий, которые говорили о погибели – один стад, другой – верблюдов, третий – детей; «возвеяша ветри», – жестокие слова жены: «Рцы, – говорила она, – глагол некий ко Господу и умри» (Иов.2:9); «и не падеся храмине», – не преткнулась душа, не произнес хулы праведник, но еще возблагодарил и сказал: «Господь даде, Господь отят: яко же Господеви изволися, тако и бысть» (Иов.1:21). Видишь ли, что не свойство искушений, а небрежность беспечных, обыкновенно, бывает причиной падения? А крепкого скорбь делает еще более крепким. Кто сказал это? – Воспитанный в скорби, блаженный Павел; он так говорил: «скорбь терпение соделовает, терпение же искусство, искусство же упование» (Рим.5:3–4). Как крепких деревьев не вырывают с корнем порывы ветра, сколько бы ни устремлялись на них, ни нападали со всех сторон; напротив, делают их через эти напоры еще более твердыми и крепкими, – так и душу святую и живущую благочестиво напоры искушений и скорбей не низвергают, но возбуждают еще к большему терпению, как и блаженного Иова сделали они более славным и досточтимым. Теперь человек гневается на нас, – человек подобострастный и имеющий такую же, как и мы душу, – и мы страшимся; а тогда злобствовал на него демон коварный и лютый, и не просто злобствовал, но еще воздвиг всякие козни, употребил все лукавство, – и все-таки никак не одолел доблестного праведника. Царь, как человек, сегодня гневается, а завтра престает от гнева, и однако же мы умираем от страха; а тогда враждовал дьявол, который никогда не примиряется с человечеством, но ведет с нашим родом брань непримиримую и войну нескончаемую, и однако же праведник посмеялся над его стрелами. Какое же мы можем иметь извинение, или какое прощение, когда не переносим человеческого искушения, мы – благодатью наученные такому любомудрию, тогда как он, еще до благодати, в Ветхом Завете, так доблестно выдержал ту тяжкую борьбу?

Будем же, возлюбленные, всегда беседовать между собой об этом, и такими беседами наставлять друг друга. Вы и ваша совесть – свидетели, сколько пользы получили мы от настоящего испытания. Невоздержный сделался теперь целомудренным, дерзкий более скромным, беспечный заботливым; никогда не видавшие церкви, но проводившие все время на зрелищах, теперь по целым дням находятся в церкви. Ужели ты, скажи мне, скорбишь о том, что Бог посредством страха сделал тебя старательным, через скорбь привел тебя к мысли о своем спасении? Но твоя совесть мучится, но твое сердце терзается каждый день, ожидая смерти и лютейшей казни? И от этого будет у нас великое приращение в добродетели, так как скорбью увеличивается наше благочестие. Бог может и сегодня же прекратить все бедствия; но Он не прекратит скорби, пока не увидит, что мы очистились, пока не увидит, что в нас произошла перемена и (наступило) покаяние твердое и непоколебимое. И золотых дел мастер не вынимает золота из горна, пока не увидит, что оно хорошо не очистилось. Так и Бог не отведет этой тучи, пока совершенно не исправит нас. Попустивший испытание сам знает и время, когда положить конец испытанию. Играющий на цитре и не слишком натягивает струну, чтобы не оборвать ее, и не ослабляет чрезмерно, чтобы не расстроить гармонического созвучия; так поступает и Бог: не оставляет нашей души ни в постоянном покое, ни в продолжительной скорби, устрояя то и другое по своей мудрости. Он не попускает нам наслаждаться всегда покоем, чтобы мы не сделались беспечнее; но не попускает также быть и в непрерывной скорби, чтобы мы не упали духом и не пришли в отчаяние.

3. Итак, Ему предоставим время прекращения бедствий, а сами будем только молиться, сами будем жить благочестиво; потому что наше дело обратиться к добродетели, а прекратить бедствия – дело Божие. Бог сильнее, чем ты, подверженный испытанию, хочет погасить этот огонь, но Он ожидает твоего спасения. Поэтому, как от покоя произошла скорбь, так и от скорби надобно ожидать покоя. Не всегда зима, и не всегда лето; не всегда волны, и не всегда тишина; не всегда ночь, и не всегда день: так и не всегда скорбь, но наступит и покой, если только мы будем, во время скорби, непрестанно благодарить Бога. Три отрока были ввергнуты в печь и, несмотря на это, не забыли благочестия, их не устрашил пламень, но, объятые огнем, они усерднее сидящих в чертоге и не терпящих никакого зла воссылали священные те молитвы. Потому огонь сделался для них стеной, пламень – одеждой, и печь – источником; приняв их связанными, она возвратила их разрешенными: приняла тела смертные и не коснулась их, как бессмертных; не познала природы, но почтила благочестие. Мучитель связал ноги, а ноги связали силу огня. О чудное дело! Узников разрешил пламень, и сам потом был связан узниками. Благочестие отроков изменило природу вещей, а лучше сказать – не природу изменило, но, что еще удивительнее, не изменяя природы, остановило (ее) действие. Оно не угасило огня, но заставило его, и горя, не оказывать своей силы; и, что также чудно и дивно, это случилось не только с телами святыми, ни и с их одеждой и обувью. Как у апостолов – одежды Павла прогоняли болезни и демонов, и тень Петра обращала в бегство смерть; так и здесь обувь этих отроков погасила огонь. Не знаю, как и сказать, потому что чудо превышает всякий рассказ. Огонь и угасал, и не угасал; потому что, когда прикасался к телам святых отроков, тогда угасал; а когда надобно было расторгнуть оковы, не угасал, и оковы расторг, но пят не коснулся. Видишь, какое совпадение. Огонь и не потерял своей силы, и не дерзнул идти далее оков. Сковал мучитель, а разрешил пламень, чтобы узнал ты и свирепость варвара, и покорность стихии. Для чего же мучитель сковал их, вознамерившись ввергнуть в огонь? – Чтобы чудо было величественнее, чтобы знамение было удивительнее, чтобы видимого не принял ты за обман глаз. Если бы этот огонь не был огнем, то не сжег бы оков и, что еще более, не попалил бы воинов, которые были вне печи. Но теперь он на бывших вне показал силу, а на бывших внутри печи обнаружил свою покорность. А ты примечай везде, как дьявол тем, чем вооружается против рабов Божиих, разрушает собственную силу, не по своей воле, но потому, что Премудрый и Благоустрояющий Бог обращает его оружие и хитрости на его же голову, – что и здесь случилось. Дьявол, по внушениям которого действовал тогда мучитель, не попустил ни обезглавить святых мечом, ни предать их зверям, ни казнить другим каким-либо подобным способом, но внушил ввергнуть их в огонь, чтобы не сохранились даже и останки святых отроков, когда уничтожатся их тела, и их пепел смешается с пеплом дров. Но Бог это самое обратил к низложению нечестия, и вот каким образом.

Огонь у персов признается богом, и варвары, живущие в той стране, еще и теперь воздают ему поклонение. И потому Бог, желая низложить нечестие в самом основании, попустил такой род казни, чтобы даровать победу своим рабам перед глазами всех поклонников огня, и убедить их самым делом, что боги язычников боятся не только Бога, но и рабов Божиих.

4. Еще заметь, как неприятели сплетают венец победный, как сами враги делаются свидетелями торжества! «И посла, – говорит Писание, – Навуходоносор царь собрати» вся ипаты, и воеводы и местоначалники, вожди же и мучители, и сущыя на властех, и вся князи стран, приити на обновление кумира... И собрашася... вси» (Дан.3:2–3). Враг составляет зрелище, сам собирает зрителей, сам назначает состязание; и (составляет) зрелище не из случайных, не из простых людей, но все из почетнейших и начальствующих, чтобы свидетельство их было более достоверно для народа. Созваны были все для одного, а увидели другое; пришли поклониться истукану, а ушли с презрением к нему, быв поражены Божьей силой, открывшейся в чудесных событиях с отроками. И заметь, где было устроено зрелище. Не в городе, и не в каком-нибудь селении, но на полях ровных и открытых устрояется это публичное зрелище. На поле Деире, вне города поставлен был истукан, и вестник, всюду проходя, взывал: «Вам глаголется, народи, людие, племена, язы́цы: в оньже час аще услышите глас трубы, свирели же и гусли, Самвики же и псалтири и согласия, и всякаго рода мусикийска, падающе покланяйтеся образу златому» (и в самом деле, поклониться идолу значило: пасть); «и иже аще не падъ поклонится, в той час ввержен будет в пещь огнем горящую» (Дан.3:4–6). Видишь, какая трудная борьба, какая непреодолимая сеть, какая глубокая пропасть и стремнина с той и другой стороны! Но не бойся: чем больше козней употребит враг, тем более обнаружит он мужество отроков. Для того приготовлено было согласие столь многих музыкальных орудий, для того разженная печь, чтобы душами зрителей овладело или удовольствие, или страх. Тверд и непреклонен кто из предстоящих? Пусть смягчит его, говорил мучитель, очаровательная мелодия стройной музыки. Стоит он выше этой сети? Пусть же устрашит и поразит его вид пламени. Так действовал и страх, и удовольствие: удовольствие вкрадывалось в душу посредством слуха, страх посредством зрения. Однако же ни то, ни другое не победило мужества отроков; но как вверженные в огонь, они одолели пламень, так посмеялись и над всяким удовольствием и страхом. Все это для них приготовил дьявол, потому что не сомневался в подданных царя, напротив, был твердо уверен, что никто из них не воспротивится царскому повелению. Но когда все пали и были побеждены, тогда выводятся на середину одни отроки, чтобы и от этого самого победа была блистательнее, – что они побеждают и являются торжествующими среди такого множества народа. Не так было бы удивительно, если бы они показали мужество, явившись первыми, пока никто еще не преткнулся. Но то весьма велико и чудно, что множество падших не устрашило и не ослабило их; и не сказали они друг другу что-нибудь такое, что многие привыкли часто говорить: если бы мы первые и одни решились поклониться истукану, то наш поступок был бы достоин обвинения, если же мы делаем это вместе со столь многими тысячами, то кто не простит, кто нас не сочтет достойными извинения? Нет, увидя падения столь многих своих мучителей, ничего такого и не сказали, и не подумали они. Посмотри и на злобу обвинителей, как они и хитро и жестоко обвиняли отроков: «Суть убо, – говорят они, – мужие Иудее, ихже поставил еси над делы страны вавилонския» (Дан.3:12). Не просто напомнили об их происхождения, но упомянули и о почести, для того, чтобы воспламенить в царе гнев; они как бы так говорили: рабов, пленных, лишенных отечества, сделал ты нашими начальниками, а они и эту честь презирают, и оскорбляют того, кто удостоил их такой чести. Поэтому говорят: «Иудее, ихже поставил еси над делы страны вавилонския, ...не послушаша заповеди твоея, ...и богом твоим не служат» (Дан.3:12). Обвинение это – величайшая похвала; укоризны эти – одобрение и свидетельство несомненное, потому что его представляют сами враги! Что же царь? Он повелел вывести их на середину, чтобы устрашить всячески; но ничто не поколебало их – ни гнев царя, ни то, что они одни стояли отдельно среди такого множества, ни вид огня, ни трубные звуки, ни то, что все смотрели на них сверкающими, как огонь, глазами; но, посмеявшись над всем этим, они, как бы собираясь броситься в струи прохладного источника, вошли в печь, произнося блаженные эти слова: «Яко богом твоим не служим и телу златому, еже поставил еси, не кланяемся» (Дан. 3:18). Не без цели рассказал я эту историю, но для того, чтобы убедились вы, что ни гнев царя, ни коварство воинов, ни зависть врагов, ни плен, ни пустыня, ни огонь, ни печь, ни тысячи бедствий, – ничто не может победить или устрашить праведника. Если там, где царь был нечестивый, отроки не устрашились гнева мучителя; тем более мы, у коих царь человеколюбивый и кроткий, должны не унывать, а благодарить Бога за эту скорбь, узнав из сказанного, что скорби делают более славными и перед Богом, и перед людьми тех, которые умеют переносить их мужественно. Если бы отроки не сделались рабами, мы не узнали бы и о их свободе; если бы они не сделались пленниками, мы не уразумели бы благородства их души; если бы они не лишились дольнего отечества, мы не узнали бы, что они по добродетели достойны отечества горнего; если бы на них не разгневался земной царь, мы не уразумели бы благоволения к ним Царя Небесного.

5. Посему и ты, если Он благоволит к тебе, не отчаивайся, хотя бы ввергли тебя и в печь; а если Он гневается, не предавайся самонадеянности, хотя бы ты был в Раю. Адам и в Раю был, но как прогневал Бога, то и Рай ничего не помог ему; отроки были в печи, но как благоугодили (Богу), то и печь не причиняла им вреда. Адам был в Раю, – и пал, потому что сделался беспечным; Иов сидел на гноище, – и победил, потому что был бдителен. Во сколько раз Рай лучше гноища? Однако же превосходство жилища не помогло обитателю, когда он сам предал себя, точно так, как и нечистота места не повредила тому, кто со всех сторон огражден был добродетелью. Укрепим же и мы свою душу, и тогда будем блаженнее всех, хотя бы достигла нас потеря богатства и даже смерть, только бы никто не похитил у нас благочестия. Это заповедал и Христос, говоря: «Будите убо мудри яко змия» (Мф.10:16). Как змей готов потерять все тело, только бы спасти голову; так и ты не унывай, хотя бы тебе пришлось потерять богатство, хотя бы тело, хотя бы настоящую жизнь, хотя бы все, только бы сохранить благочестие: потому что, если с ним отойдешь, Бог все возвратит тебе в большем блеске – и тело воскресит в большей славе, и вместо богатства даст такие блага, которых не может выразить никакое слово. Иов не нагой ли сидел на гноище, проводя жизнь тягостнейшую тысячи смертей? Но как он не оставил благочестия, то опять в преизбытке получил все прежнее, – здоровье и красоту тела, весь состав детей, имущество и, что всего важнее, блистательный венец терпения. Как бывает с деревьями, что, хотя бы кто и сорвал плод с листьями, хотя бы отсек все ветви, но, если останется корень, дерево снова вырастает в совершенной целости и еще большей красоте; так бывает и с нами: если останется корень благочестия, то, хотя бы отнято было богатство, хотя бы расстроилось тело, все опять возвращается нам с большей славой. Посему, оставив всякое беспокойство душевное и излишнюю заботливость, обратимся к самим себе и украсим и тело, и душу красотой добродетели, «представляя уды» нашего тела «оружия правды», а не «оружия ...греху» (Рим.6:13); и прежде всего приучим язык быть служителем духовной благодати, извергнув из уст всякий яд злоречия и сквернословия. В нашей власти сделать каждый член свой орудием и лукавства, и правды. Послушай, как одни сделали свой язык орудием греха, а другие орудием правды: «язык их меч остр» (Пс.56:5); а другой говорит о своем языке: «язык мой трость книжника скорописца» (Пс.44:2). Тот язык совершил убийство, а этот написал Божественный закон, и потому тот был мечем, а этот – тростью, не по собственной природе, но по воле употреблявших; природа того и другого одна, но действие не одно. И в отношении к устам опять можно видеть то же самое. У одних уста были полны гнилости и лукавства, и потому обличающий их сказал: «уста их клятвы... полна суть, и горести» (Пс.9:28), а уста его самого не таковы; нет, – «уста моя возглаголют премудрость, и поучение сердца моего разум» (Пс.48:4). У других, опять, руки были осквернены беззаконием; и, осуждая их, он опять сказал: «Ихже в руку беззакония, десница их исполнися мзды» (Пс.25:10); а у него самого руки ни в чем другом не упражнялись, как только в том, чтобы простираться к небу, почему он и сказал о них: «воздаяние руку моею, жертва вечерняя» (Пс.140:2). И в отношении к сердцу опять можно видеть то же самое. У тех сердце суетно, а у него истинно, и потому об их сердце он говорит: «сердце их суетно» (Пс.5:10), а о своем: «отрыгну сердце мое слово благо» (Пс.44:2). То же самое можно видеть и в отношении к слуху. Те имели слух зверский, безжалостный и неумолимый, и, осуждая их, он сказал: «яко аспида глуха и затыкающаго уши свои» (Пс.57:5); а у него слух был вместилищем слова Божия, что самое и показал он, говоря: «приклоню в притчу ухо мое, отверзу во псалтири ганание мое» (Пс.48:5).

6. Итак, зная это, оградим себя со всех сторон добродетелью, и этим отвратим гнев Божий. Сделаем члены нашего тела орудиями правды; приучим и глаза, и уста, и руки, и ноги, и сердце, и язык, и все тело служить одной добродетели. Вспомним и о тех трех заповедях, о которых говорил я вашей любви, когда внушал ни с кем не быть во вражде, не говорить худо о ком-либо из оскорбивших вас и изринуть из уст ваших греховную привычку клясться. О других двух заповедях поговорим в другое время, а в продолжение всей настоящей недели будем говорить вам о клятвах, полагая начало с заповеди более легкой. Совсем не трудно победить привычку клясться, если захотим приложить хоть немного старания, делая друг другу напоминания, вразумления, замечания, а забывающих подвергая взысканию и ответственности. И что за польза нам воздерживаться от пищи, если не изгоним из души порочных привычек? Вот теперь целый день провели мы без пищи, а вечером поставим себе трапезу, не похожую на вчерашнюю, но уже другую, более скромную. Но может ли кто из нас сказать, что он сегодня переменил и жизнь свою, как и трапезу, что отменил и порочную привычку, как и пищу? Не думаю. Что же нам за польза от поста? Поэтому убеждаю и не перестану убеждать, чтобы вы, взяв каждую заповедь отдельно, два-три дня употребляли на ее исполнение. Иные соревнуют друг другу в воздержания от яств, и вступают между собой в чудное состязание: одни целые два дня проводят без пищи, а другие, удалив со своего стола не только вино и масло, но и всякое варево, во всю Четыредесятницу употребляют только хлеб и воду. Так и мы станем состязаться друг с другом, чтобы искоренить употребление клятв: это полезнее всякого поста, это благодетельнее всякой строгой жизни. Покажем в воздержании от клятв такое же старание, какое прилагаем к воздержанно от пищи; иначе подвергнемся обвинению в крайнем неразумии, что не обращаем внимания на запрещенное, а выказываем всю заботливость о вещах безразличных. Не есть запрещено, но запрещено клясться; а мы, отказываясь от позволенного, посягаем на запрещенное. Поэтому прошу любовь вашу сделать какую-либо перемену, и начало ее показать нам отселе. Если настоящий пост проведем с такой ревностью, что в эту неделю вовсе перестанем клясться, в следующую погасим гнев, в ту, которая за ней наступит, искореним злословие, а в дальнейшую – исправимся и во многом другом; то, восходя этим путем выше и выше, мало-помалу достигнем самой вершины добродетели. Тогда и избегнем настоящей опасности, и умилостивим Бога; и возвратится в наш город многолюдство, и убежавших теперь научим вверять надежду нашего спасения – не местам безопасным, не какому-нибудь убежищу и уединению, но душевному благочестию и добрым нравам. Таким образом мы достигнем и земных, и небесных благ, которых да удостоимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым слава Отцу, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 5

Еще увещание к народу о мужественном перенесении угрожающего бедствия по примеру того, что случилось с Иовом и ниневитянами; и о том, что бояться должно не смерти, а греха; и о том, что значит умереть худо; и о том, что нужно со всяким тщанием избегать клятв

1. Повествование о трех отроках и печи вавилонской немало, кажется, утешило вчера любовь вашу; а еще более пример Иова и гноище, которое славнее всякого царского престола, так как от воззрения на царский престол видевшим его нет никакой пользы, только кратковременное удовольствие, не приносящее никакой выгоды; от воззрения же на гноище Иова каждый получает великую пользу, великое вразумление и наставление в терпении. Поэтому многие ныне предпринимают дальний и морской путь, и с концов земли отправляются в Аравию, чтобы увидеть это гноище и, увидев, облобызать землю, которая была поприщем подвигов этого венценосца, и приняла в себя кровь, драгоценнейшую всякого золота. Не столько блестит багряница, сколько блистало тогда это тело, обагренное не чужой, но собственной кровью. А раны его были драгоценнее всяких камней, потому что жемчужины сами по себе не приносят нам в жизни никакой пользы, и у владеющих ими не восполняют никакой существенной нужды, раны же те доставляют утешение во всякой скорби. И, дабы тебе увериться в истине этого, покажи тому, кто лишился законного и единственного сына, бесчисленное множество жемчужин: ты не облегчишь его несчастья и не уврачуешь скорби; но если напомнишь ему о ранах Иова, то легко можешь уврачевать такими словами: зачем печалишься, человек? Ты лишился одного только детища, а блаженный тот, потеряв целый сонм детей, поражен был и в самую плоть, и нагой сидел на гноище, обливаясь со всех сторон гноем, между тем как плоть его мало-помалу истаевала; а это был муж «праведен, истинен, богочестив, удаляяся от всякия лукавыя вещи» (Иов.1:1), о добродетели коего свидетельствовал Бог. Если скажешь эти слова, то потушишь в сетующем печаль и уничтожишь все горе, – и таким образом раны праведника оказываются полезнее жемчужин! Посему, вообразите и вы себе этого подвижника и представьте, что видите сами то гноище, и на этом гноище сидит он, – эта золотая статуя, осыпанная драгоценными камнями, и, как бы еще назвать, не знаю, – потому что не могу приискать столь дорогого вещества, которому бы можно было уподобить это окровавленное тело. Так плоть эта была несравненно драгоценнее всякого и самого дорогого вещества, и раны – светлее лучей солнечных. Лучи озаряют телесный взор, а те просвещают очи ума нашего; они же совершенно ослепляют дьявола. Вот почему дьявол, после того поражения, отступил и не являлся более. Ты же, возлюбленный, познай и отсюда, сколь велика бывает польза от скорби. Пока праведник был богат и наслаждался покоем, дьявол имел повод клеветать на него; хоть и ложно, однако же мог сказать: «Еда туне Иов чтит Господа» (Иов.1:10)? А как отнял у него все и сделал его бедным, то не смел уже и уст открыть. Пока Иов был богат, дьявол обещал бороться с ним, и грозил низринуть его; а как сделал его бедным, лишил всего и поверг в крайнюю болезнь, тогда удалился. Пока тело его было здраво, дьявол поднимал на него руки, когда же покрыл ранами плоть его, то, побежденный, обратился в бегство.

Видишь, насколько для рассудительных бедность лучше и полезнее богатства, немощь и болезнь – здравия, искушение – спокойствия, и насколько более славными и сильными делают они подвижников! Кто видел, кто слышал о столь чудесном состязании? Обыкновенные борцы, лишь только поразят в голову своих противников, тотчас одерживают победу и получают венцы; а дьявол, когда поразил тело праведника, покрыл многоразличными язвами и довел до изнеможения, тогда-то и побежден был и отступил прочь; и хотя со всех сторон пронзил ребра его, однако не добился этим ничего, потому что не похитил хранившегося там сокровища, а для нас сделал его виднее, и сквозь эти отверстия дал всем возможность смотреть во внутренность (страдальца) и видеть все богатство его. Когда надеялся он одержать верх, тогда-то и удалился с великим стыдом, и не испустил более ни одного звука. Что случилось, дьявол? Для чего убегаешь? Разве не исполнилось все по твоему желанию? Разве не истребил ты его овец, волов, коней и мулов? Разве не погубил и всех его детей, и не изранил всей плоти? Для чего же убежал ты? А вот для чего, – отвечает он: хотя исполнилось все по моему желанию, но то, чего я особенно домогался и для чего сделал все прочее, не исполнилось: он не произнес хулы на Бога! Для того, чтобы добиться этого, я и делал все другое; а как скоро этого не случилось, то мне нет никакой пользы от истребления его богатства, погибели детей и поражения его тела; вышло противное тому, чего я желал: своего противника я сделал более славным и блистательным. Убедился ли ты, возлюбленный, сколь велика польза от несчастья? Красиво было здоровое тело Иова; но стало еще прекраснее, когда изъязвлено было ранами: так шерсть красива бывает и до окраски, но, сделавшись пурпуровой, получает неизъяснимую красоту и приятность. И если бы дьявол не обнажил Иова, мы не узнали бы доблести победителя; если бы не поразил тела его язвами, то изнутри не просияли бы лучи; если бы не посадил его на гноище, мы не узнали бы его богатства. Не столь блистателен царь, сидящий на престоле, сколь славен и блистателен был Иов, сидящий на гноище: после царского престола смерть, а после этого гноища Царство Небесное.

2. Размышляя обо всем этом, ободримся от овладевшего вами уныния. Эти истории предлагаю я вам не для того, чтобы вы хвалили речь мою, но чтобы подражали добродетели и терпению тех доблестных мужей; чтобы из самых дел узнали вы, что из всех зол человеческих один грех есть действительное зло, а не бедность, не болезнь, не обида, не злословие, не бесчестие и даже не смерть, – это, по-видимому, самое крайнее из всех зол. Эти бедствия для любомудрствующих таковы только по имени, а не на самом деле: прогневать Бога и сделать что-либо Ему неугодное, – вот истинное несчастье! В самом деле, что страшного в смерти, скажи мне? То ли, что она скорее приводит тебя в тихую пристань и в ту безмятежную жизнь? Если и не умертвит тебя человек, то самый закон природы, в известный срок, разве не разлучит тела с душой? Пусть теперь и не случится то, чего мы боимся; но это будет спустя немного. Говорю так не потому, чтобы ожидал я чего-либо страшного или печального, но потому, что стыдно мне за тех, кто боится смерти. Ожидаешь ты таких благ, «ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша» (1Кор.2:9), и не спешишь насладиться ими, не радишь и медлишь, и не только медлишь, но еще боишься и трепещешь? И как тебе не стыдно скорбеть из-за смерти, когда Павел воздыхал из-за настоящей жизни, и в Послании к Римлянам говорил: «яко... тварь... совоздыхает ...и мы сами в себе, начаток Духа имуще, воздыхаем» (Рим.8:22–23)? И говорил это не в осуждение настоящего, но по сильному желанию будущего. Вкусил я, говорит он, благодати, и не терплю замедления; имею начаток Духа, и стремлюсь к полному обладанию; восходил я на третье небо, видел неизреченную ту славу, видел царственное великолепие, узнал, чего лишаюсь, пребывая здесь, и поэтому воздыхаю. Скажи мне, – если бы кто ввел тебя в царский дворец и показал сияющее на всех стенах золото и всякое другое благолепие, потом перевел бы тебя оттуда в хижину бедного, а через несколько дней обещал бы опять ввести в тот царский дворец и дать тебе там место для всегдашнего жительства: не стал ли бы ты скорбеть и тяготиться даже и в эти немногие дни? Так рассуждай и о Небе и земле, и воздыхай с Павлом не из-за смерти, но из-за настоящей жизни. Так дай мне, говоришь ты, сделаться подобным Павлу, и – я никогда не стану бояться смерти. А что тебе, человек, препятствует сделаться подобным Павлу? Разве он был не беден? Разве не делатель палаток? Разве не простой человек? Если бы он был богат и благородного происхождения, бедные, призываемые к подражанию ему, конечно, могли бы отговариваться своей бедностью. Но теперь ты ничего такого сказать не можешь, потому что этот человек был ремесленник и снискивал себе пропитание ежедневными трудами. К тому же, ты в детстве наследовал от родителей благочестие, и с первых лет напитан Священным Писанием; а он был и богохульник, и гонитель, и обидчик, и разорял Церковь, – но, несмотря на это, так внезапно изменился, что превзошел всех силой своей ревности, – и взывает: «Подражателе мне бывайте, якоже и аз Христу» (1Кор.11:1). Он подражал Господу, а ты не подражаешь и сорабу; ты, который от юности воспитан в благочестии, – тому, кто уже впоследствии изменился и принял веру. Ужели не знаешь, что грешники, хотя и живут, мертвы; а праведники, хотя и умирают, живы? И это не мои слова, а приговор Христа, сказавшего Марфе: «Веруяй в Мя, аще и умрет, оживет» (Ин.11:25). Разве басня наше учение? Если ты христианин, то веруй Христу; если веруешь Христу, то покажи мне веру в делах. Как же ты покажешь веру в делах? – Если будешь презирать смерть: этим мы и отличаемся от неверных.

Они справедливо боятся смерти, потому что не имеют надежды на воскресение; но ты, идя лучшим путем и имея возможность любомудрствовать о надежде на будущее, какое найдешь оправдание, когда, веруя в воскресение, боишься смерти, подобно неверующим в воскресение? Но я боюсь, говоришь ты, не смерти; не умереть боюсь, но умереть худо, быть обезглавленным. Так неужели Иоанн умер худо, потому что был обезглавлен? И Стефан также худо умер, потому что побит камнями? И мученики все по вашему умерли жалкой смертью, потому что одни огнем, а другие железом лишены жизни; одни брошены в море, другие со стремнин; а иные в челюсти зверей, и таким образом скончались? Умереть худо, человек, значит не насильственной смертью умереть, но умереть во грехах. Послушай, как любомудрствует об этом пророк. «Смерть грешников люта» (Пс.33:22), – говорит он. Не сказал: насильственная смерть люта, но: «смерть грешников люта». И справедливо: потому что, по отшествии их отсюда, – нестерпимое наказание, нескончаемые муки, червь ядовитый, огонь неугасающий, тьма кромешняя, узы неразрешимые, скрежет зубов, скорбь, теснота и вечное осуждение.

3. Когда такие бедствия ожидают грешников, – какая будет им польза от того, дома ли и на постели своей они окончат жизнь? Равно как и праведникам не будет никакого вреда от того, что окончат настоящую жизнь от меча или железа и огня, когда они имеют перейти к вечным благам. Поистине «смерть грешников люта». Такова была смерть того богача, который показал презрение к Лазарю и, хотя окончил жизнь дома, на постели, в присутствии друзей, своей смертью, но, по отшествии, горел в огне и не мог найти там никакого утешения в благоденствии настоящей жизни. Не то с Лазарем: хотя он на дворе богача, среди псов, лизавших раны его, потерпел насильственную смерть (ибо что может быть мучительнее голода?), но, по отшествии, стал там наслаждаться вечными благами, веселясь на лоне Авраама. Какой же был ему вред от того, что он умер насильственно, и какая польза богачу от того, что он умер ненасильственно?

Но мы, говоришь, боимся умереть не насильственно, а безвинно; боимся, не сделав ничего такого, в чем нас подозревают, быть наказанными наравне с уличенными в преступлении. Что говоришь? – скажи мне. Боишься умереть безвинно, умереть по делам – хочешь? И кто же будет так жалок и несчастен, что, когда бы предстояла ему незаслуженная смерть, захотел бы лучше умереть по делам? Если должно бояться смерти, то бояться той, которая постигает нас по делам: потому что умерший незаслуженно, через это самое входит в общение со всеми святыми. Большая часть благоугодивших Богу и прославившихся умерла незаслуженной смертью, и первым из них – Авель. Убит он не за то, что погрешил в чем против брата или оскорбил Каина, но за то, что почитал Бога. А Бог попустил это, любя ли его, или ненавидя? Очевидно, что любя и желая за столь неправедную смерть дать ему блистательнейший венец. Видишь, что должно бояться не насильственной и незаслуженной смерти, но смерти во грехах. Авель умер незаслуженно, Каин жил «стеня и трясыйся» (Быт.4:12): кто же, скажи, был блаженнее, – почивший ли в правде или живущий во грехах, – умерший ли незаслуженно или наказываемый по делам? Хотите, я скажу любви вашей, почему мы боимся смерти? Нас не уязвила любовь к Царствию, не воспламенило желание будущих благ; иначе мы, подобно блаженному Павлу, презрели бы все настоящее; сверх того, мы не боимся геенны, и потому боимся смерти; не знаем нестерпимой тяжести тамошнего наказания, и потому боимся не греха, а кончины. Если бы тот страх поселился в душе нашей, то этот не мог бы войти в нее. И это попытаюсь объяснить не дальними какими-либо обстоятельствами, но здешними, – теми самыми, которые на этих днях случились с нами. Когда пришел от царя указ о собрании подати, которая показалась несносной, все возмутились, все заспорили, начали досадовать и негодовать, и, встречаясь друг с другом, говорили: «Нам жизнь не в жизнь; город разорен; никто не в состоянии вынести столь тяжкого налога!» – и все сокрушались, как будто доведены были до последней крайности. Потом, когда совершилось преступное дело; и некоторые непотребные и развратные люди, поправ законы, ниспровергли статуи, и всех вовлекли в крайнюю опасность, так что, раздражив царя, мы стали бояться теперь за самую жизнь, – нас уже не тревожит более потеря имущества, но, вместо всех тех речей, я слышу другие: «Пусть царь возьмет наше достояние; мы охотно откажемся и от полей, и от имений, – только бы обещал нам спасти хоть голое тело». Итак, пока не объял нас страх смерти, мы беспокоились о потере имущества; когда же произведены были те беззаконные буйства, наступивший страх смерти изгнал скорбь о потере. Точно так, если бы обладал душами нашими страх геенны, не овладел бы нами страх смерти; но как в телах, когда постигнут нас две болезни, сильнейшая обыкновенно подавляет слабейшую, так и тут случилось бы. Если бы был в душе страх будущего наказания, он подавил бы всякий человеческий страх, так что, кто непрестанно будет памятовать о геенне, тот с улыбкой станет смотреть на всякую смерть; и это не только освободит его от настоящей скорби, но избавит и от будущего пламени. Кто всегда боится геенны, тот никогда не впадет в огонь геенский, потому что этот постоянный страх умудряет его. Позвольте мне теперь благовременно сказать вам: «Братие, не дети бывайте умы: но злобою младенствуйте» (1Кор.14:20).

Мы действительно питаем детский страх, когда боимся смерти, а не боимся греха. Малые дети пугаются масок, а не боятся огня; и, если случится поднести их к зажженной свече, они, ничего не опасаясь, протягивают руку к свече и огню; ничтожная маска пугает их, а того, что в самом деле страшно – огня они не боятся. Так и мы боимся смерти, которая есть ничтожная маска; а не боимся греха, который действительно страшен и, подобно огню, пожирает совесть. И это, обыкновенно, происходит не от существа самого дела, но от нашего неразумия: так что, если мы рассудим, что такое смерть, то никогда не будем ее бояться. Что же такое смерть? То же, что снятие одежды: тело, подобно одежде, облекает душу, и мы через смерть слагаем его с себя на краткое время, чтобы опять получить его в светлейшем виде. Что такое смерть? Временное путешествие, – сон, который дольше обыкновенного. Поэтому, если боишься смерти, бойся и сна; если сокрушаешься об умерших, то сокрушайся об ядущих и пиющих: как это дело естественное, так и то. Не печалься о том, что бывает по закону природы, – печалься более о том, что происходит от злого произволения; не плачь об умершем, но плачь о живущем во грехах.

4. Хочешь, скажу и другую причину, по которой мы боимся смерти? Мы не живем, как должно, не имеем чистой совести. Будь это, – нас ничто не устрашило бы, ни смерть, ни голод, ни потеря имущества, ни другое что-либо такое. Живущему добродетельно ничто подобное не может повредить и лишить его внутреннего удовольствия, потому что кто питается благими надеждами, того ничто не может повергнуть в уныние. В самом деле, могут ли люди сделать что-либо такое, что мужа доблестного заставило бы скорбеть? Отнимут у него деньги? Но у него есть богатство на небесах. Выгонят из отечества? Но через это переселяют его в горний град. Наложат на него оковы? Но он имеет свободную совесть, и не чувствует внешних цепей. Умертвят тело? Но оно опять воскреснет. И как сражающийся с тенью и бьющий по воздуху никого не может поразить; так и враждующий против праведника сражается только с тенью, тратит свою силу, а тому не может нанести ни одного удара. Итак, дай мне только твердую веру в Царствие Небесное, – и умертви меня, ежели хочешь, сегодня же. Я поблагодарю тебя за смерть, потому что через нее ты скоро переселяешь меня к тем благам. Об этом-то особенно, говорят, и мы скорбим, что, задерживаемые множеством грехов, не достигнем тамошнего Царствия. Так перестань плакать о смерти и плачь о грехах своих, чтобы загладить их. Для того и печаль, чтобы мы пользовались ею к уничтожению наших грехов, а не для того, чтобы скорбели о потере имущества, о смерти, или о чем-либо другом тому подобном. Что это так, объясню вам примером. Лекарства назначены для тех только болезней, которые могут они уничтожать, а не для тех, которым от них нет никакой пользы. Примерно скажу, чтобы речь моя была еще яснее: лекарство, которое может пользовать только больные глаза, а не другую какую-либо болезнь, справедливо признаешь назначенным только для глазной болезни, а не для желудка, не для рук и не для другого какого-либо члена. Переведем же речь на печаль и найдем, что она ни в каких других обстоятельствах не помогает нам, а только исправляет грех: поэтому, очевидно, она и назначена только для уничтожения его. Разберем же каждое из приключающихся нам бедствий и, приложив к ним печаль, посмотрим, какая от нее польза. Потерял кто имущество? Опечалился он, но не вознаградил потери. Лишился кто сына? Поскорбел он, но не воскресил мертвого и не принес пользы отшедшему. Потерпел кто побои, заушение, обиду? Предался он горести, но обиды не отвел от себя. Впал кто в немощь и в самую тяжкую болезнь? Стал он сокрушаться, но болезни не уничтожил, напротив, еще усилил ее. Видишь, что ни в одном из этих бедствий печаль не помогает нисколько? Но согрешил кто, и опечалился: он уничтожил грех, загладил вину свою. Откуда видно это? Из слов Господа: говоря об одном грешнике, Он сказал: «За грех мало что опечалих его и поразих его и отвратих лице Мое от него: и опечалися и пойде дряхл во путех своих» (Ис.57:17). Поэтому и Павел сказал: «Печаль.., яже по Бозе, покаяние нераскаянно во спасение соделовает, а сего мира печаль смерть соделовает» (2Кор.7:10). Посему, как видно из сказанного, если печаль не может вознаградить ни потери имущества, ни обиды, ни позора, ни побоев, ни болезни, ни смерти, ни чего-либо другого тому подобного, но только способствует к уничтожению греха и изглаждает его; то очевидно, что для него одного она и назначена. Итак, не будем более скорбеть о потере имущества, но станем скорбеть тогда только, когда грешим. В этом случае великая польза от скорби. Лишился ты чего? Не скорби: этим нисколько не пособишь. Согрешил? Скорби: это полезно. Вникни в разум и премудрость Божию. Два плода породил нам грех: скорбь и смерть. «В оньже аще день снесте от него, – говорит Бог, – смертию умрете» (Быт.2:17), и к жене: «в болезнех5 родиши чада» (Быт.3:16). Этими же двумя средствами (Бог) истребил и грех, и устроил так, что мать гибнет от чад своих. А что, подобно скорби, и смерть уничтожает грех, – это видно как из примера и учеников, так и из слов Павла к согрешающим: «Сего ради в вас мнози немощни и недужливи, и спят (умирают) доволни» (1Кор.11:30). Вы грешите, говорит, потому и умираете, дабы смертью загладились грехи. Почему и прибавил: «Аще бо быхом себе разсуждали, не быхом осуждени были. Судими же, от Господа наказуемся, да не с миром осудимся» (1Кор.11:31–32). Как червь и рождается от дерева, и точит дерево, и как моль съедает шерсть, от которой и зарождается; так скорбь и смерть родились от греха и истребляют грех. Итак, не будем бояться смерти, но станем бояться только греха и о нем скорбеть. Это говорю я не потому, чтобы ожидал чего-либо страшного: нет; но потому, что желаю, дабы вы постоянно имели в себе этот страх, и самым делом исполняли закон Христов. «Иже не приимет креста своего, – говорит Господь, – и в след Мене грядет, несть Мене достоин» (Мф.10:38). Сказал же так не для того, чтобы мы носили древо на плечах, но чтобы всегда имели смерть перед своими глазами, как и Павел умирал каждодневно (1Кор.15:31), смеялся над смертью и презирал настоящую жизнь. Ты воин, и непрестанно стоишь в строю; а воин, который боится смерти, никогда не сделает ничего доблестного. Так и человек христианин, который боится опасностей, не сделает ничего великого и славного; напротив, его самого легко одолеть могут; смелый же и великодушный – неодолим и непобедим. И как три отрока, не убоявшись огня, избежали огня; так и мы, если не будем бояться смерти, избегнем смерти. Они не убоялись огня, потому что сгореть – не преступление; но убоялись греха, потому что жить нечестиво преступление. Будем подражать этим и всем подобным им праведникам; не станем бояться опасностей – и избегнем опасностей.

5. «Я не пророк, ниже сын пророчь» (Ам.7:14), однако же верно знаю, что будет; и громко и ясно возглашаю, что если мы переменимся, попечемся сколько-нибудь о своей душе и отстанем от греха, то не будет нам ничего неприятного и печального. И это ясно знаю на основании человеколюбия Божия и того, как поступал Господь с людьми, с городами, племенами и целыми народами. Он угрожал и городу ниневитян, и сказал: «Еще три дни, и Ниневиа превратится» (Иона.3:4). Что же, – скажи мне, – превратилась Ниневия и город разрушен? Нет, а вышло противное: она восстала, сделалась еще славнее и, по истечении стольких лет, не потеряла своей славы; напротив, все еще и ныне воспевают Ниневию и удивляются ей за то, что с того времени она сделалась наилучшею пристанью для всех согрешающих, не попуская им впасть в отчаяние, но всех призывая к покаянию, и тем, что она сделала и чем заслужила милость Божию, убеждая никогда не отчаиваться в своем спасении, но вести жизнь добродетельную и питать благую надежду, и затем твердо верить, что все завершится счастливым исходом. В самом деле, кто, слыша о бывшем с ниневитянами, не ободрится, хотя бы он был самый беспечный человек? Так, Бог попустил лучше не исполниться Своему пророчеству, чем погибнуть городу. Впрочем (нельзя сказать, что), и пророчество не исполнилось. Если бы приговор не приведен был в исполнение тогда, как люди оставались в тех же грехах, то можно бы еще порицать предсказание; но если Бог престал гневаться тогда, как они переменились и перестали грешить, то кто может еще обвинять пророчество и обличать во лжи предсказание? Бог и тогда сохранил тот закон, который от начала постановил Он всем людям через пророка. Какой же закон? «Наконец возглаголю на язык и на царство, да искореню их и разорю и расточу я. И аще обратится язык той от всех лукавств своих, то раскаюся о озлоблениих, яже помыслих сотворити им» (Иер.18:7–8). Сохраняя этот закон, Он спас исправившихся, и отступивших от беззакония избавил от своего гнева. Знал Он добродетель иноплеменников, потому и нудил пророка спешить. И вот смутился город, услышав пророческий глас; но от этого страха не потерпел вреда, а еще получил пользу. Страх этот породил спасение; угроза отвела опасность; приговор о разрушении остановил разрушение (Иона.3:10). О, чудное и изумительное дело! Приговор, угрожавший смертью, породил жизнь! Приговор, после того, как уже был произнесен, остался без исполнения, не так, как у мирских судей: у этих – произнести приговор значит привести его в исполнение, а у Бога, напротив, произнести приговор значит сделать его недействительным. Если бы приговор не был произнесен, грешники не услышали бы; а если бы не услышали, то не раскаялись бы, не отклонили бы наказания и не получили бы чудесного спасения. И как же не чудное дело, когда Судья произносит приговор, а подсудимые уничтожают приговор покаянием? Они ведь не убежали из города, как мы теперь, но остались и тем укрепили его. Он был западней, а они сделали его оплотом; был рвом и пропастью, а они превратили его в охранную башню. Слышали они, что падут здания – и не убежали от зданий, но убежали от грехов; никто не оставил своего дома, как мы теперь, но каждый оставил злой путь свой. Неужели, в самом деле (говорили они), стены породили гнев Божий? Мы виновники раны, – мы же должны и врачевство приготовить. Поэтому ниневитяне вверили свое спасение не перемене мест, но перемене нравов.

6. Так поступили и иноплеменники: а мы не стыдимся и не краснеем оттого, что, тогда как те переменили свои нравы, мы меняем только места, делаем дела, свойственные людям нетрезвым, и выносим свое имущество? Господь гневается на нас, а мы, не заботясь отвратить гнев Его, носимся всюду со своим имением и бродим, отыскивая места, где бы положить его; между тем как следовало бы поискать такого места, где бы положить свою душу, а лучше бы и этого не искать, но поручить безопасность ее добродетельной и честной жизни. Мы сами, если бы разгневались и вознегодовали на слугу, а он вместо того, чтобы оправдать себя ввиду этого гнева, ушел бы в свою комнату и, собрав и связав все платья и домашние вещи свои, порешил бежать, – мы сами не перенесли бы благодушно такой дерзости. Бросим же неблаговременную заботливость и скажем, каждый о себе, к Богу: «Камо пойду от Духа Твоего? И от лица Твоего камо бежу» (Пс.138:7)? Поревнуем любомудрию иноплеменников: они покаялись при неизвестности прощения, потому что в приговоре не было прибавлено, что, если обратитесь и покаетесь, оставлю в целости города; но просто сказано: «Еще три дни, и Ниневиа превратится» (Иона.3:4). Что же они? «Кто весть, – говорят, – аще раскается ...Бог о зле, еже глаголаше сотворити нам» (Иона.3:9–10)? – «Кто весть?» Не знают исхода дела – и не пренебрегают покаянием; не знают свойства человеколюбия Божия – и при такой неизвестности переменяются! Они, в самом деле, не могли посмотреть на других ниневитян, которые бы покаялись и спаслись; не читали пророков, не слышали патриархов, не получали ни совета, ни наставления, и не были убеждены в том, что могут несомненно умилостивить Бога покаянием. Этого не было и в угрозе: но хотя они недоумевали и не были уверены в этом, однако покаялись со всей искренностью. Какое же будет оправдание нам, когда они, не будучи уверены в исходе, показали такую перемену; а мы, которые уверены в человеколюбии Божием, часто получали много залогов Его попечения, слушали и пророков, и апостолов, и научены самыми делами, не поревнуем сравняться с ними в добродетели? Велика и добродетель этих людей, но гораздо больше человеколюбие Божие, – и это можно видеть из самой великости угрозы. Бог для того и не прибавил к приговору: «если покаетесь, пощажу», чтобы самой неопределенностью приговора увеличить страх, а увеличив страх, скорее побудить к покаянию. Пророк стыдится, предвидя будущее и полагая, что не исполнится предсказание; но Бог не стыдится, а ищет только одного – спасения человеческого, и исправляет раба своего. Когда (Иона) взошел на корабль, Бог тотчас взволновал море: из этого видишь, что где грех – там буря, где непокорность – там волнение; как за грехи ниневитян колебался город, так за непокорность пророка колебался корабль. И вот корабельщики бросили Иону в море и корабль перестал колебаться: потопим же и мы свой грех, и город наверно успокоится! Итак, нам нет никакой пользы в бегстве, подобно тому, как и Ионе бегство не помогло, но еще повредило. Он убежал с земли, но не убежал от гнева Божия. Убежал с земли, и навел бурю на море; и не только сам не получил от бегства никакой пользы, но и тех, кои приняли его, подверг крайней опасности. Когда он плыл на корабле, и с ним были и корабельщики, и кормчие, и все корабельные снаряды, тогда-то и подвергся крайней опасности: а как брошен был в море, и, загладив грех этим наказанием, упал в подвижной корабль, т.е. в чрево китово, тогда стал наслаждаться великой безопасностью. Из этого узнай, что, как живущему в грехе не помогает и корабль, так свободного от греха и море не потопляет, и звери не пожирают. Взяли его волны, и не задушили; взял кит, и не умертвил; напротив, и животное, и стихия возвратили Богу залог в целости. И все это вразумляло пророка быть человеколюбивым и кротким, а не показаться жестокосердие неразумных мореплавателей, свирепых волн и зверей6. Да и мореплаватели выбросили его не тотчас, при первой опасности, но уже в крайней необходимости; и море, и зверь сберегли его с великой заботливостью, – потому что все это происходило по устроению Божию. И вот он возвратился, проповедал, произнес угрозу, убедил, спас, устрашил, исправил, обезопасил одной только первой проповедью. Не требовалось много дней и продолжительного увещания: он сказал только несколько простых слов, – и всех привел в раскаяние. Бог не прямо с корабля привел его в город, но корабельщики передали его морю, море – киту, кит – Богу, Бог – ниневитянам, и таким долгим путем возвратил Он беглеца, научая этим всех, что руки Божией избежать невозможно, что, куда бы кто ни ушел, нося с собой грех, – потерпит бесчисленные бедствия; и хотя бы не было ни одного человека, – сама природа со всех сторон восстанет против него с великой силой. Итак, не бегству вверим свое спасение, но перемене нравов. Неужели Бог гневается на тебя за то, что ты находишься в городе, чтобы тебе бежать отсюда? Ты согрешил, – на это Он и гневается. Посему оставь грех и останови источник зла там, где причина раны: и врачи советуют лечить противное противным. Родилась от пресыщения лихорадка, – они врачуют эту болезнь воздержанием. От уныния заболел кто, – говорят, что веселье хорошее для него лекарство. Так должно поступать и в болезнях душевных. Беспечность наша возбудила гнев Божий, – отвратим его усердием и покажем полную перемену. Есть у нас великий помощник и споборник – пост, а, сверх поста, настоящее бедствие и страх угрожающей опасности. Сделаем же теперь вовремя принуждение душе своей: мы легко можем склонить ее ко всему, чего не захотим. Боязливый и трепещущий, лишенный всяких удовольствий и живущий в страхе легко склоняется к любомудрию и с великой готовностью принимает семена добродетели.

7. Итак, склоним ее (душу) начать исправление избежанием клятв. Хотя я и вчера, и третьего дня говорил вам об этом предмете, однако не перестану и сегодня, и завтра, и послезавтра, внушать то же. И что говорю, – завтра или послезавтра? Не перестану, пока не увижу, что вы исправляетесь. Если уже преступающие закон не имеют стыда; тем более мы, внушающие не преступать закон, не должны стыдиться постоянного увещания. Постоянное напоминание об одном и том же зависит не от говорящего, но от слушающих, которые требуют непрерывного наставления в простых и удобоисполнимых делах. Да и что может быть легче того, как не клясться? Это дело одной привычки, и не требует ни телесного труда, ни траты денег. Хочешь знать, как можно преодолеть эту болезнь, как освободиться от этой дурной привычки? Я укажу тебе средство, которым если воспользуешься, то наверно успеешь. Когда увидишь, что или сам ты, или кто из рабов или детей, или жена подвержены этому пороку, и после неоднократных напоминаний не исправились, прикажи им лечь спать, не ужинавши; наложи и на себя и на них это наказание: оно принесет не вред, а пользу. Таковы духовные наказания: они приносят и пользу, и весьма скорое исправление. Язык, находясь в постоянной пытке, и без стороннего напоминания, получает достаточное вразумление, когда, например, бывает томим жаждой и голодом; и как бы ни были мы бесчувственны, однако, в течение целого дня вразумляемые тягостью этой пытки, не будем нуждаться еще в другом совете и наставлении. Вы одобряете слова мои? Так покажите на деле свое одобрение; иначе, какая будет польза от настоящего собрания? Если отрок каждый день ходит в школу, а между тем ничему не научается – ужели будет достаточным в наших глазах оправданием для него то, что он ежедневно ходит туда? Не выставим ли против него самым большим обвинением то, что он ходит туда каждый день и делает это без пользы? Так станем судить и о нас самих и скажем себе: столько времени ходим мы в церковь и причащаемся страшной и спасительной Вечери; но если будем выходить отсюда все такими же, какими приходим, и не исправим ни одного из своих недостатков, – какая будет нам польза от хождения сюда? Многие дела делаются не ради их самих, но ради их последствий. Например: сеющий не для того сеет, чтобы только сеять, но чтобы и пожать, – так что, если этого не будет, сеющий потерпит убыток, сгноив понапрасну семена. Купец не для того плавает, чтобы только плавать, но чтобы через мореплавание умножить свое имение, – так что, если этого не будет, последует крайний убыток, и мореплавание купцов окажется вредным. Так будем рассуждать и о себе: и мы ходим в церковь не для того только, чтобы побывать здесь, но чтобы вынести отсюда великую и духовную пользу. Итак, если мы будем выходить отсюда без всякой пользы, то и усердие будет нам в осуждение. Дабы не случилось этого и нам не причинить себе крайнего вреда, – по выходе отсюда, рассуждайте, друзья между собой, отцы с детьми, господа со слугами, и старайтесь выполнить, что вам заповедано, чтобы когда опять сюда придете и услышите от нас наставление о том же предмете, не прийти вам в стыд от упреков совести, но радоваться и веселиться, видя, что большая часть наставления вами уже исполнена. Но не здесь только будем так любомудрствовать, потому что этого кратковременного наставления недостаточно для искоренения всего (худого): пусть и дома слышит об этом муж от жены, и жена от мужа; пусть между всеми будет взаимное соревнование в исполнении этого закона, и упредивший в исполнении пусть обличает неисполнившего, чтобы упреками сильнее возбудить его; а кто отстал и не исполнил, пусть смотрит на упредившего и старается скорее догнать его. Если будем думать и заботиться об этом, у нас скоро пойдут успешнее и другие дела. Ты позаботься о Божием, и Бог попечется о твоем. Не говори мне: что, если кто поставит нас в необходимость клясться? Что́ если он не поверит? Там-то особенно, где нарушается закон, и не должно помнить о необходимости; одна необходимость неизбежна – не оскорблять Бога. Между тем советую вот что: воздержись пока от ненужных клятв, произносимых без причины и без необходимости, дома, при друзьях, при слугах. Если отстанешь от этих клятв, то, для избежания прочих, не будешь уже иметь нужды во мне: тогда самые уста, приученные бояться и избегать клятв, хотя бы кто и тысячу раз заставлял (поклясться), не позволят уже впасть в эту привычку. Как мы теперь, хотя с великим усилием и чрезвычайной настойчивостью устрашаем, угрожаем, увещеваем, советуем, однако же едва ли успели приучить (ваши) уста к другой привычке; так и тогда, в какую бы кто ни поставил нас крайность, не принудит он нас преступить закона. И как никто никогда не согласится принять яд даже и в самой крайности, так и мы тогда не решимся произнести клятву. Исполнение этого будет для вас увещанием и побуждением приступить и к совершению других добродетелей. Ничего неисполнивший делается беспечным и скоро падает духом; но кто сознает о себе, что исполнил хоть одну заповедь, тот, ободренный этим, с большим рвением приступит и к исполнению прочих заповедей, потом, исполнив другую, скоро перейдет к следующей и остановится не прежде, как достигнув самой вершины. Если и денег чем более кто приобретает, тем более еще желает; то тем более это может быть в отношении духовных совершенств. Вот почему я спешу и тороплюсь дать начало делу и положить в душах ваших основание добродетели, и прошу и умоляю вас помнить слова мои не только в настоящий час, но и дома, и на площади, и где бы вы ни были. О, если бы мог я постоянно быть с вами! Тогда не было мне нужды в этом долгом собеседовании. Но как это теперь невозможно, то помните, вместо меня, слова мои и, садясь за стол, представляйте себе, что я вошел, стою перед вами и внушаю то, о чем здесь теперь говорю вам; и, где только у вас зайдет речь обо мне, прежде всего вспомните об этой заповеди, и эту награду дайте мне за мою любовь к вам. Когда увижу, что вы исполнили эту заповедь, тогда я достиг всего, получил полное возмездие за труды! Итак, дабы вы и нас сделали более ревностными, и сами были бодры, и приобрели больше легкости в исполнении прочих заповедей, сохраните тщательно этот закон в душах ваших – и тогда узнаете пользу моего наставления. И золотая одежда, конечно, бывает красива, если даже просто смотрим на нее; но она кажется нам еще красивее, когда наденем ее на наше тело. Так и заповеди Божии прекрасны и тогда, как только хвалят их; но они оказываются еще прекраснее, когда их исполняют. Вот и вы теперь хвалите слова мои только на короткое время; но если исполните их, то всякий день и во всякое время будете хвалить и нас, и самих себя. Но еще не важное дело, что мы будем взаимно хвалить друг друга; важно то, что Сам Бог восхвалит нас, и не только восхвалит, но и наградит теми великими и неизреченными дарами, которых да удостоимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого слава Отцу и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 6

О том, что бояться начальников полезно, и рассказ о случившемся на пути с теми, кои несли к Царю весть о возмущении; также о том, что кто терпит что-либо неправедно и благодарит Бога, попускающего это, равен тому, кто терпит за Бога; предлагаются опять примеры трех отроков и печи вавилонской; и о воздержании от клятв

1. Много однако дней мы употребили на утешение любви вашей; не отстанем от этого предмета, но, пока продлится рана печали, будем прилагать и врачевство утешения. Если и врачи не перестают лечить телесные раны, пока не увидят, что болезнь прекратилась; тем более должно делать это по отношению к душе. Печаль есть рана души, и должно непрестанно лечить ее словами утешения. И не так смягчают телесную опухоль теплые воды, как унимают боль души слова утешения. Здесь не нужна губка, как у врачей, но, вместо губки, употребим язык. Здесь не нужен огонь для согревания воды, но, вместо огня, воспользуемся благодатию Духа. Так вот и сегодня сделаем это же самое. Если мы вас не утешим, от кого же другого получите утешение? Судьи устрашают? Так пусть утешают священники. Начальники угрожают? Так пусть ободряет Церковь. И с малыми детьми бывает так: учители устрашают и наказывают детей, и, как заплачут они, отсылают их к матерям; а матери, взяв их на руки к себе, держат и обнимают крепко, и, отерши слезы, целуют их, и ободряют прискорбную душу их, внушая им своими словами, что бояться учителей для них полезно.

Так, когда и вас начальники устрашили и сделали печальными, Церковь, общая мать всех нас, отверзши объятия и приняв (вас) распростертыми руками, каждодневно утешает, говоря, что полезен и страх от начальников, полезно и предлагаемое здесь утешение. Страх со стороны начальников не позволяет расслабевать от беспечности, а утешение Церкви не попускает падать от уныния: и посредством того и другого Бог устрояет наше спасение. Он и начальников вооружил (Рим.13:4), дабы устрашали дерзких; Он же и священников рукоположил, чтобы утешали скорбящих: о том и другом, вместе с Писанием, учит и самый опыт. В самом деле, когда уже при начальниках и вооруженных воинах, неистовство нескольких бродяг и пришельцов в самое короткое время произвело у нас такой пожар и воздвигло такую бурю, что заставило всех бояться кораблекрушения; то, если бы не было совсем страха от начальников, до какого неистовства не дошли бы эти люди? Не разрушили ли бы они у нас города до основания, и перевернув все вверх дном, не лишили ли бы нас и самой жизни? Уничтожь судилища – и уничтожишь всякий порядок в нашей жизни; удали с корабля кормчего – и потопишь судно; отними вождя у войска – и предашь воинов в плен неприятелям. Так, если отнимешь у городов начальников, мы будем вести себя безумнее бессловесных зверей, – станем друг друга угрызать и снедать (Гал.5:15): богатый – бедного, сильнейший – слабого, дерзкий – кроткого. Но теперь, по милости Божией, ничего такого нет. Живущие благочестиво, конечно, не имеют нужды в мерах исправления со стороны начальников: «Праведнику закон не лежит», – сказано (1Тим.1:9). Но люди порочные, если бы не были удерживаемы страхом от начальников, наполнили бы города бесчисленными бедствиями. Зная это, и Павел сказал: «Несть бо власть аще не от Бога, сущыя же власти от Бога учинены суть» (Рим.13:1). Что связи из бревен в домах, то и начальники в городах. Если те уничтожишь, стены, распавшись, сами собой обрушатся одна на другую: так, если отнять у вселенной начальников и страх, внушаемый ими, – и дома, и города, и народы с великой наглостью нападут друг на друга, потому что тогда некому будет их удерживать и останавливать, и страхом наказания заставлять быть спокойными.

Итак, не будем скорбеть, возлюбленные, из-за страха от начальников, но еще поблагодарим Бога за то, что он пробудил нас от беспечности и сделал более рачительными. Скажи мне, что вредного произошло от этого опасения и беспокойства? То ли, что мы сделались более степенными и скромными, более рачительными и внимательными? Что не видим ни одного пьяного и поющего любострастные песни, а, напротив, совершаются у нас непрестанные молебствия, и плач, и молитвы? Что отовсюду изгнан неумеренный смех, сквернословие и всякая вольность, и весь город наш уподобляется теперь скромной и благородной жене? Из-за этого ли ты скорбишь, скажи мне? Нет; из-за этого надобно радоваться и благодарить Бога, что Он немногодневным страхом вывел нас из такой беспечности. Это правда, говоришь ты; если бы только страхом и оканчивалась беда наша, в таком случае мы уже довольно получили пользы; но вот мы боимся, чтобы зло не простерлось далее, и нам всем не впасть бы в крайнюю опасность. Не бойтесь; утешает вас Павел, говоря: «Верен ...Бог, Иже не оставит вас искуситися паче, еже можете, но сотворит со искушением и избытие, яко возмощи вам понести» (1Кор.10:13); «той бо рече: не имам тебе оставити, ниже имам от тебе отступити» (Евр.13:5). Если бы Он захотел наказать на деле и на самом опыте, то не предал бы нас страху на столько дней. Когда Он не хочет наказать, тогда устрашает, потому что, если уже намерен Он наказать, то не к чему страх, не к чему угроза. Но вот мы вытерпели такую жизнь, которая хуже тысячи смертей: в продолжение стольких дней страшимся и трепещем, пугаемся самых теней, несем наказание Каиново, и среди сна вскакиваем от непрестанного беспокойства; так что, если мы и прогневали Бога, то уже умилостивили Его, вытерпев такое мучение. Пусть наше наказание и не соответствует еще грехам нашим, но его довольно для человеколюбия Божия.

2. Впрочем, не по этому одному, но и по многим другим причинам мы должны ободриться. Бог дал уже нам немало залогов доброй надежды. И, во-первых, то, что отправившиеся отсюда с горестной вестью, полетев как бы на крыльях и думая скоро поспеть в столицу, находятся еще на половине пути: столько встретилось им затруднений и препятствий, что, оставив коней, они едут теперь в повозках, – отчего, по необходимости, прибудут туда позже. Как Бог подвигнул отсюда святителя и общего отца нашего и побудил его отправиться и взять на себя это ходатайство; так Он же задержал и тех на половине пути, дабы они, опередив, не раздули огня и, раздражив слух царя, не поставили учителя в невозможность поправить дело. А что такая остановка случилась не без соизволения Божия, это видно из следующего. Люди, которые всю жизнь провели в таких путешествиях, и только то и делали, что постоянно ездили на конях, теперь, разбившись от самой верховой езды, принуждены остановиться; и случилось ныне противное тому, что было с Ионой. Того (Бог) заставил идти, когда он не хотел; а этим (гонцам) воспрепятствовал идти, когда они хотели. Новое и чудное дело! Тот не хотел проповедать о разрушении (Ниневии) – и Бог заставил его против воли; эти с великой скоростью спешат возвестить о низвержении (статуй) – и Он остановил их, также против их воли. Что это значит? То, что здесь поспешность причинила бы вред, а там пользу. Поэтому Бог и того понудил через кита, и этих остановил через коней. Видишь ли премудрость Божию? И тот и эти встретили препятствие в том самом, через что надеялись достигнуть желаемого. Иона надеялся на корабле уклониться – и корабль сделался для него цепью; (гонцы) надеялись на конях скорее достигнуть до царя – и кони оказались помехой; но лучше сказать, воспрепятствовали им не кони, как и (Ионе) не корабль, а Промысл Божий, все устрояющий по Своей премудрости. И смотри, какое попечение: и устрашил, и утешил! Попустив посланным отправиться к царю с вестью обо всем случившемся, в тот самый день, когда учинены были все те преступные дерзости, Он этой скоростью их отъезда всех устрашил; когда же они отправились и два-три дня провели в пути, и мы уже считали бесполезным отъезд нашего святителя, думая, что он опоздает, тогда Бог рассеял наш страх и утешил нас, задержав посланных, как сказал я, на половине пути, и устроив так, что приехавшие к нам оттуда той же дорогой рассказали всем нам о случившихся с теми (гонцами) неприятностях, дабы мы сколько-нибудь отдохнули и сложили с себя часть беспокойства, что и случилось. Услышав об этом, мы воздали поклонение виновнику сего – Богу, Который и ныне благопопечительнее всякого отца устроил все наши обстоятельства, какой-то невидимой силой задержав этих недобрых вестников, и как бы говоря им: что спешите? Зачем торопитесь погубить такой город? Недобрые вести несете вы к царю: стойте же здесь, пока дам я возможность служителю Моему, как опытнейшему врачу, поспешить и упредить ваше прибытие. Если же оказано такое о нас попечение в самом начале раны от преступления, тем большее получим мы успокоение после обращения, после раскаяния, после такого страха, после слез и молитв. Иона с целью был понуждаем, – именно, чтобы привести (ниневитян) к покаянию; но вы уже показали раскаяние и великую перемену: поэтому и нужно теперь утешение, а не угрожающая весть. Вот для чего Бог и подвиг отсюда (нашего) общего отца, хотя и много было препятствий. Если бы Он не заботился о нашем спасении, то не побудил бы его, напротив, еще остановил бы, когда он хотел отправиться.

3. Хочу сказать еще и о третьем обстоятельстве, которое может возбудить в вас бодрость, именно о настоящем празднике, который уважают почти все и неверные, – которому и сам боголюбивый царь оказал такое уважение и почтение, что в этом превзошел он всех бывших до него благочестивых самодержцев. В эти дни он, изданным в честь праздника указом, освободил почти всех заключенных в темнице; и этот-то указ святитель наш, пришедши, прочтет перед царем, напомнит ему о собственных его законах и скажет к нему: будь сам для себя увещателем и вспомни о собственных делах; пример человеколюбия у тебя дома. Ты не хотел произвести и праведной казни: решишься ли совершить неправедную? Уличенных и осужденных ты из уважения к празднику, освободил: невинных ли и ничего не сделавших злого осудишь, – скажи мне, – и притом в самый праздник? Нет, государь! В этом указе, обращаясь ко всем городам, ты говорил: о, если бы мог я воскресить и мертвых! Вот мы нуждаемся в этом человеколюбии, нуждаемся в этих словах. Для царей не столько славно победить врагов, сколько преодолеть ярость и гнев. Там успех в деле зависит от оружия и воинов: здесь торжество принадлежит тебе одному и никто не разделит с тобою славы любомудрия. Ты одержал победу в войне с варварами: победи же и гнев царский; пусть знают все неверные, что страх Христов может обуздать всякую власть! Прославь своего Господа, простив согрешения сорабам, дабы и Он еще более прославил тебя, дабы в день Суда, вспомнив об этом человеколюбии твоем, воззрел на тебя кротким и милостивым оком. Так и больше того скажет он, и, конечно, избавит нас от (царского) гнева. Впрочем, настоящий пост служит нам величайшим споборником не только к умилостивлению царя, но и к мужественному перенесению случившегося с нами. Это время доставляет нам немалое утешение: уже то самое, что ни каждый день собираемся здесь, наслаждаемся слушанием Божественного Писания, видим друг друга, вместе скорбим, молимся, получаем благословение, и таким образом отходим домой, – это одно отнимает у нас большую половину скорби. Итак, не упадем духом и не погубим себя унынием, но будем ожидать лучшего и со вниманием послушаем, что будет говорено. И сегодня хочу я побеседовать опять о презрении смерти. Вчера7 говорил я вам, что мы боимся смерти не потому, что она страшна, но потому, что нас не воспламенила любовь к Царствию и не объял страх геенны, а сверх того и потому, что не имеем доброй совести. Хотите, скажу и четвертую причину этой неуместной боязни, – причину не менее важную, и еще более верную, нежели предыдущие. Мы не ведем строгой жизни, какая прилична христианам, но полюбили эту изнеженную, роскошную и беспечную жизнь; отчего, конечно, и привязаны к настоящему.

Но если бы мы проводили жизнь в посте, и всенощных бдениях, и воздержании, обсекая беспорядочные свои пожелания, отвергая удовольствия, пребывая в подвигах добродетели, по слову Павла: «умерщвляя тело ...и порабощая» (1Кор.9:27), «и плоти угодия не творите в похоти» (Рим.13:14), идя тесным и скорбным путем; тогда бы мы тотчас возжелали будущих благ и спешили освободиться от настоящих трудов. И дабы увериться тебе, что не ложно слово наше, взойди на вершины гор и посмотри на тамошних иноков, одетых во власяницу, носящих вериги, изнуренных постом, заключившихся во мраке, – и увидишь, что все они желают смерти и называют ее успокоением. Как боец спешит уйти с ристалища, чтобы избавиться от ран, и борец желает окончания зрелища, чтобы освободиться от трудов; так и ведущий добродетельную, строгую и суровую жизнь желает смерти, чтобы и освободиться от настоящих трудов, и беспрепятственно получить уготованные венцы, приплыв в тихую пристань и переселившись туда, где уже не нужно опасаться кораблекрушения. Поэтому Бог и устроил жизнь нашу трудной и тяжкой, чтобы мы, будучи теснимы здешними скорбями, возжелали будущих благ. Если и теперь, когда со всех сторон окружает нас столько огорчений, опасностей, страхов и забот, так привязаны мы к настоящей жизни; то возжелали ли бы мы будущих благ, когда бы ничего такого не было, но вся наша жизнь была бы беспечна и безбедна.

4. Так поступил Бог и с иудеями. Желая пробудить в них мысль о возвращении (в отечество) и заставить их возненавидеть Египет, Он попустил им быть отягощаемыми «брением и плинфоделанием» (Исх.1:14), дабы они, будучи подавляемы великостью трудов и тяжестью работы, воззвали к Богу о возвращении. Если же они, и при таких обстоятельствах вышедши, опять вспоминали о Египте и тяжком рабстве, и готовы были возвратиться под прежнее тиранство; то, не испытав этого от иноплеменников, захотели ли бы когда оставить чужую землю? Посему, чтобы и мы, привязавшись к настоящему, не скорбели и не забыли о будущем, Бог сделал нашу жизнь тягостной. Не будем же более надлежащего любить настоящую жизнь. Какая нам польза, какая выгода от чрезмерной привязанности к этой жизни? Хочешь знать, почему настоящая жизнь составляет для нас благо? Потому что она служит для нас началом и приготовлением к будущей жизни, поприщем и местом борьбы для получения тамошних венцев; так что она, если не будет для нас этим, жальче тысячи смертей. Если мы в этой жизни не хотим угождать Богу, то лучше умереть. Что особого, что нового для нас здесь? Не то же ли солнце, не ту же ли луну видим ежедневно? Не ту же зиму? Не то же ли лето? Не те же ли предметы? «Что было, тожде есть, еже будет: и что было сотвореное, тожде имать сотворитися» (Еккл.1:9). Итак, не будем ни живых считать просто блаженными, ни умирающих оплакивать; станем лучше скорбеть о грешниках, будут ли они жить или умрут, а добродетельных будем ублажать, где бы они ни были. Ты одной смерти боишься и плачешь, а Павел умирал каждодневно, и из-за этого не только не плакал, но еще радовался и веселился. О, если бы и я страдал за Бога, говоришь ты, я ни о чем бы не беспокоился! Но не унывай и теперь: славен не тот только, кто терпит что-либо за Бога, но и тот, кто страждет неправедно и переносит это мужественно, и благодарит Бога за таковое попущение; и этот славен не меньше того, кто страждет за Бога. Блаженный Иов безвинно и незаслуженно потерпел много невыносимых ударов от козней дьявола; но как он мужественно перенес их и возблагодарил Бога, попустившего это, то и получил полный венец.

Итак, не скорби из-за смерти: она – от природы; скорби из-за греха: он – беззаконное дело произволения. Если же скорбишь об умерших, то скорби и о рождающихся, потому что как это дело естественное, так и то. Посему, если кто станет грозить тебе смертью, скажи ему: от Христа научился я не бояться «убивающих тело, души же не могущих убити» (Мф.10:28); если будет грозить отнятием имущества, скажи ему: «наг изыдох от чрева матери моея, наг и отиду» (Иов.1:21); «ничтоже... внесохом в мир сей: яве, яко ниже изнести что можем» (1Тим.6:7); если ты не возьмешь, придет смерть и возьмет; если ты не умертвишь, закон природы в известный срок принесет смерть. Не будем же бояться ничего такого, что постигает нас по закону природы, но убоимся того, что бывает с нами от злого произволения; это подвергает нас наказанию. При всех постигающих нас нечаянностях, будем непрестанно размышлять, что печалью нам не поправить их, и мы перестанем скорбеть; а вместе с тем подумаем и о том, что если мы в настоящей жизни терпим какое-либо несчастье незаслуженно, то этим заглаждаем множество грехов. Великое благо – сложить грехи здесь, а не там. Богач не потерпел здесь никакого бедствия, зато там горел в огне. И дабы увериться, что это было причиной, почему он не получил никакого утешения, послушай, что говорит Авраам: «Чадо, ...восприял еси благая твоя, поэтому страждеши» (Лк.16:25). А для удостоверения, что и Лазарь получил блаженство не только за добродетельную жизнь, но и за перенесение здесь бесчисленных бедствий, послушай, как и об этом говорит патриарх. Сказав богачу: «восприял еси благая твоя», он присовокупил: «и Лазарь... злая», и поэтому «утешается». Как живущие добродетельно и страждущие получают от Бога двойную награду; так и живущий во грехе и благоденствующий понесет двойное наказание. Опять и это говорю не в обвинение бегущих из города («сердца раздраженаго – сказано, – не превозмути» (Сир.4:3) ), и не в укоризну им (потому что больной имеет нужду в утешении); нет, я стараюсь исправить их, желаю, чтобы мы не вверяли своего спасения бегству, но бежали бы греха, сошли бы с злого пути. Если греха избежим, то и среди бесчисленного множества воинов никто не может нас поранить; а если его не избежим, то, хотя бы мы взошли на самую вершину гор, и там найдем тысячи врагов. Вспомни опять о тех трех отроках: они были в печи и не потерпели никакого зла; а ввергнувшие их были вне ее, однако же все, сколько их ни стояло вокруг, истреблены. Что чудеснее этого? Тех, кои были во власти огня, он отпустил, а кои не были в его власти, тех охватил! Чтобы познал ты, что не место, но расположение души бывает причиной и спасения, и наказания, вот, бывшие в печи остались невредимы, а бывшие вне ее – истреблены. У тех и других одинаковые тела, но не одинаковые мысли, а потому и не одинаковая восприимчивость к страданиям. Сено лежит и вне (печи), но тотчас возгорается; тогда как золото, и находясь внутри (печи), еще более блестит.

5. Где теперь говорящие: пусть царь возьмет все и оставит нам тело свободным? Пусть узнают они, что это значит: тело свободное. Не безнаказанность делает тело свободным, но жизнь постоянно добродетельная. Вот, тела этих отроков были свободны и брошенные в печь; потому что они давно сбросили рабство греха, а в этом-то единственно и состоит свобода, а не в том, чтобы не терпеть наказания и никакого несчастья. А ты, услышав об этой печи, вспомни об огненных реках, которые потекут в тот страшный день. Как здесь огонь одних охватил, а других пощадил; так будет и в тех реках: у кого будут дрова, сено, тростник, тот даст чем гореть огню; а у кого будет золото, серебро, тот сам сделается блистательнее. Это-то вещество и станем собирать, и будем мужественно переносить настоящие бедствия, зная, что настоящая скорбь избавит нас и от тамошнего наказания, если мы сумеем любомудрствовать, и здесь сделает лучшими, не только нас, но и притеснителей наших, если мы будем бдительны (такова сила любомудрия), как это и в то время случилось с мучителем. Когда он увидел, что отроки не потерпели никакого вреда, послушай, как он переменил (речь). «Раби Бога Вышняго, – говорит, – изыдите и приидите» (Дан. 3:93). Незадолго перед тем не ты ли говорил: «и кто есть Бог, Иже измет вы от руки моея» (Дан.3:15)? Что же случилось? Откуда такая перемена? Бывших вне печи увидел ты погибшими, и зовешь находящихся внутри? Откуда пришло к тебе такое любомудрие? Вот, какая перемена произошла в царе! Когда отроки еще не были в его власти, он богохульствовал; а как ввергнул их в огонь, так и стал любомудрствовать. Поэтому Бог и попустил быть всему, чего хотел мучитель, чтобы показать, что хранимому Им никто не может повредить; здесь Он сделал то же, что сделал с Иовом. И там Он попустил дьяволу выказать всю свою силу; и когда этот истощил все стрелы, и уже не оставалось более никакого рода козней, – тогда-то Бог и вывел подвижника с поприща, чтобы победа была славна и несомненна. Точно так Он сделал и здесь. Захотел мучитель разрушить город их (отроков) – и Он не воспрепятствовал; захотел отвести их в плен – не остановил; захотел связать – дозволил; ввергнуть в печь – допустил; разжечь пламя сверх меры – и это позволил, и когда уже ничего более не оставалось, и мучитель истощил всю свою силу, тогда и Бог показал Свое могущество и терпение отроков. Видишь, что Бог попустил этим бедствиям дойти до крайней степени – для того, чтобы показать притеснителям и любомудрие притесняемых, и Свое промышление. И мучитель, познав то и другое, воскликнул: «Раби Бога Вышняго, изыдите и приидите». Но обрати внимание на великодушие отроков: они не вышли прежде зова, дабы не подумал кто, что они устрашились огня; а, быв позваны, не остались внутри, дабы не почли их честолюбивыми и упорными. Когда узнал ты, говорят, чьи мы рабы; когда познал нашего Господа, – тогда мы выходим, как проповедники силы Божией всем предстоящим. А сказать правду, – не только они, но и сам гонитель собственным голосом, и устно, и посланием возвестил всем и о мужестве подвижников, и о силе Подвигоположника. Как глашатаи на середине зрелища объявляют имена борцов-победителей и называют их города, говоря: такой-то из такого-то города; так и мучитель, вместо города, провозгласил их Господа: «Седрах, Мисах и Авденаго, раби Бога Вышняго, изыдите и приидите» (Дан.3:93). Что́ случилось, что называешь их рабами Божьими? Не твои ли они были рабы? Но они, говоришь, сокрушили мою власть, попрали мою гордость, делами показали своего истинного Господа. Если бы они были рабами людей, их не убоялся бы огонь, от них не отступило бы пламя; потому что тварь не умеет уважать и чтить рабов человеческих. Поэтому, говорит, «благословен Бог Седрахов, Мисахов и Авденаго» (Дан.3:95). Здесь обрати внимание на то, как он сперва возвещает о Подвигоположнике: «благословен Бог.., Иже посла Ангела Своего и изъя отроки Своя» (Дан. 3:95). Это о силе Божией; скажи и о добродетели подвижников: «яко уповаша на Него: и слово царево премениша, и предаша телеса своя.., яко да не послужат ...богом иным» (Дан.3:95). Что может сравниться с добродетелью? Прежде, когда они говорили: «богом твоим не служим» (Дан.3:18), он разгорелся сильнее печи; а теперь, когда это доказали на самом деле, он не только не разгневался, но еще похвалил и восхищался по поводу того, что они не послушали его. Вот, какое благо добродетель: она и в самых врагах возбуждает к себе удивление и похвалу. Отроки сразились и победили, а побежденный стал благодарить за то, что их не устрашил вид пламени, но воодушевила надежда на Бога; он и Бога вселенной называет по трем отрокам, не для того, чтобы ограничить Его владычество, но потому, что эти три отрока стоили вселенной. Поэтому и хвалит мучитель презревших его, и, минуя столько правителей, и царей, и начальников, покорных ему, восторгается тремя пленниками и рабами, посмеявшимися над его жестокостью. Они сделали это не по любопрению, но по любомудрию; не по дерзости, но по благочестию; не надмившись гордостью, но воспламенясь ревностью. Подлинно, великое благо – надежда на Бога! Это познал и этот иноплеменник, и, желая показать, что через нее избавились отроки от угрожавшей опасности, воскликнул: «Яко уповаша на Него» (Дан.3:95).

6. Говорю это теперь, и представляю все истории, в которых описываются искушения и беды, и гнев царей, и козни, – для того, чтобы мы ничего так не боялись, как прогневать Бога. Вот, и тогда разжена была печь, но отроки посмеялись над ней, а греха убоялись, потому что знали, что от огня они не потерпят никакого вреда, а за нечестие подвергнутся крайней опасности.

Грех сам есть величайшее наказание, хотя бы и мы не были наказаны, равно как добродетельная жизнь сама составляет величайшую честь и счастье, хотя бы мы и терпели наказание. Грехи удаляют нас от Бога, как и Сам Он говорит: «Не греси ли ваши разлучают между вами и Мною» (Ис.59:2)? А наказания обращают нас к Богу: «мир даждь нам, – говорит, – вся бо воздал еси нам» (Ис.26:12). У кого есть рана, тому чего должно бояться, – гниения или сечения от врача? Ножа или распространения раны? Грех есть гниение, наказание – нож врачебный. У кого загноилась рана, тот терпит боль, хотя и не подвергается сечению; и тогда-то особенно бывает он в худом положении, когда не подвергается сечению; так и согрешающий несчастнее всех, хотя и не терпит наказания; и тогда-то особенно он несчастен, когда не терпит наказания и никакого зла. Страждущие расстройством печени и водяной болезнью, когда употребляют много пищи, холодное питье, сладкие и вкусные яства, тогда особенно и бывают несчастнее всех, потому что невоздержанием увеличивают болезнь; напротив, когда по предписаниям врачей изнуряют себя голодом и жаждой, тогда имеют некоторую надежду на выздоровление. Так и живущие в нечестии, если терпят наказание, то имеют добрую надежду, а если при нечестии наслаждаются спокойствием и удовольствиями, то несчастнее невоздержных – больных водянкою, и это тем более, чем душа лучше тела. Итак, если увидишь, что между делающими одинакие грехи, одни борются непрестанно с голодом и бесчисленными бедствиями, а другие упиваются, пресыщаются и роскошествуют, – почитай более блаженными тех, кои терпят бедствия, так как этими бедствиями ослабляется пламя греховной похоти, и эти люди отходят к будущему суду и к Страшному тому Судилищу с немалым облегчением, и выйдут из него, изгладив понесенными здесь бедствиями многие грехи свои.

Но довольно утешения, – время уже перейти к увещанию об избежании клятв и к опровержению того напрасного и пустого извинения, которым клянущиеся думают оправдать себя. Именно, когда мы обвиняем их, они указывают нам на других, которые делают то же самое, и говорят: такой-то и такой-то клянутся. Итак, скажем им: но такой-то не клянется, а Бог произнесет над тобой приговор по сравнению с подвигами праведных. Грешники не приносят пользы грешникам взаимным общением в беззакониях, а праведные служат к осуждению грешных. Не напитавших и не напоивших Христа было много (Мф.25:41), но они нисколько не пособили друг другу; равно как и пять дев (юродивых) не получили никакого облегчения одна от другой, но как те, так и эти осуждены самым сравнением с праведными и наказаны. Итак, бросив это пустое оправдание, будем смотреть не на согрешающих, но на делающих добро, и постараемся запастись воспоминанием о настоящем посте. Часто мы, приобретши одежду, или служителя, или драгоценный сосуд, вспоминаем о времени (приобретения) и говорим друг другу: такого-то служителя я приобрел в такой-то праздник, такую-то одежду купил в такое-то время. Так, исполняя и этот закон, будем говорить: в такую-то Четыредесятницу я отстал от клятв; до того времени я клялся, но, услышав простое увещание, удержался от этого греха. Но привычку, скажешь, трудно исправить? Это и я знаю, и потому спешу ввести вас в другую привычку, полезную и выгодную. Ты говоришь: трудно отставать от привычки? Но по этому самому и постарайся отстать, верно зная, что если приобретешь себе другую привычку не клясться, то не будешь уже нуждаться ни в каком труде. Что труднее: не клясться, или целый день быть без пищи и изнурять себя, употребляя одну воду и мало хлеба? Очевидно, что это труднее того; однако привычка делает это возможным и легким, так что иной, хотя бы кто в наступивший пост тысячу раз упрашивал его, хотя бы тысячу раз заставлял и принуждал пить вино или вкусить чего-либо неположенного в посты, скорее решится вытерпеть все, чем прикоснуться к запрещенной пище. Хотя мы и любим вкусную трапезу, но по навыку, ободряемому совестью, благодушно переносим все эти лишения. То же самое будет и с клятвами: как теперь, хотя бы кто ставил тебя в крайнюю необходимость, ты держишься привычки; так и тогда, хотя бы кто тысячу раз упрашивал тебя, не отстанешь от привычки.

7. Посему, возвратясь домой, побеседуй об этом со всеми домашними. Со многими бывает, что уходя с луга, они берут розу, или фиалку, или какой-либо другой цветок, и несут в руках; другие, выходя домой из сада, уносят с собой древесные ветви с плодами; иные, опять, с богатых обедов приносят своим родным остатки от стола. Так и ты, уходя отсюда, отнеси наставление к жене, детям и всем родным. Это наставление полезнее и луга, и сада, и стола; эти розы никогда не увядают, эти плоды никогда не засыхают, эти яства никогда не портятся. От тех – временное удовольствие, а от этих – всегдашняя польза, не только после исполнения, но и при самом исполнении совета. Подумай только, как хорошо, оставив все другие дела, и общественные, и частные, постоянно разговаривать о Божественных законах, – и за столом, и на площади, и в других собраниях. Если этим будем заниматься, то не скажем ни одного слова опасного и вредного и не согрешим и невольно. Да и от настоящей печали можем освободить свою душу, когда станем заниматься беседой об этом, вместо тех беспокойных речей, какие мы теперь постоянно говорим друга другу: «Что-то, услышал ли царь о случившемся? Разгневался ли он? Какой дал приговор? Упросил ли его кто-нибудь? Неужели он позволит совсем истребить столь большой и многолюдный город?» – Это и все таковое предоставив Богу, позаботимся только о Его заповедях; таким способом отвратим все эти бедствия. И пусть из нас только десять человек исправятся: из этих десяти вскоре будет двадцать, из двадцати – пятьдесят, из пятидесяти – сто, из ста – тысяча, из тысячи – целый город. Как, зажегши десять светильников, легко можно осветить весь дом, так и по отношению к духовным подвигам: пусть только десять человек исправятся, мы зажжем целый костер, который осветит собою город и доставит безопасность. И не так скоро пламя, запав в лесу, зажигает одно за другим близ стоящие деревья, как ревность о добродетели, запав в немногие души и постепенно распространяясь, может обнять весь город. Итак, дайте мне похвалиться вами и в настоящей жизни, и в тот день, когда приведутся (на суд) получившие таланты. Достаточная мне награда за труды – ваша добрая слава; и, лишь увижу, что вы живете благочестиво, – я все получил. Сделайте же, что я и вчера внушал вам, и сегодня говорю, и не престану говорить: определив наказание клянущимся, – наказание, приносящее пользу, а не вред, – постарайтесь представить нам и доказательство своего преуспеяния. А я постараюсь, по выходе из этого собрания, с каждым из вас иметь продолжительную беседу, чтобы во время такой беседы усмотреть мне, кто исправился; и если увижу кого-либо клянущимся, объявлю его перед всеми исправившимися, дабы упреками, обличением и вразумлением тотчас отклонить его от дурной привычки. Ведь гораздо лучше здесь вытерпеть стыд и исправиться, чем быть посрамленным и наказанным перед лицом всей вселенной, в тот день, когда грехи наши откроются перед очами всех. Впрочем, не дай Бог, чтобы кто-либо из сего почтенного собрания явился там в таком несчастном положении; но молитвами святых отец наших, исправив все грехи и принесши обильный плод добродетели, да отыдем отсюда с великим дерзновением, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым слава Отцу, со Святым Духом, во веки веков. Аминь.

Беседа 7

О том, что скорбь полезна только к уничтожению греха, и на слова: «В начале сотвори Бог небо и землю» (Быт.1:1), где показывается, что сотворение мира служит источником величайшего утешения; также на слова: «Адаме, где еси?» (Быт.3:9) и об избежании клятв

1. Много и о многом говорил я вчера к вашей любви, но из многого, если не возможно вам всего удержать, прошу вас запомнить более всего то, что Бог наслал на нас скорбь не ради чего-либо другого, как только ради греха, и это доказал Он самым делом. Когда мы скорбим и печалимся о потере имущества, о болезни, о смерти и о других постигающих нас бедствиях, то от печали не только не получаем никакого облегчения, но еще увеличиваем несчастье; если же будем скорбеть и печалиться о грехах, то уменьшаем тяжесть греха, великий (грех) делаем малым, а часто и совершенно изглаживаем его. Помните об этом непрестанно, чтобы вам скорбеть только о грехе, а не о чем другом; (помните) также и о том, что грех, привнесши в жизнь нашу смерть и скорбь, ими же и истребляется, как это ясно мы показали прежде8. Итак, ничего не будем так бояться, как греха и преступления. Не будем бояться наказания – и избежим наказания: и три отрока не убоялись печи – и избежали печи. Таковы должны быть рабы Божии! Если воспитанные в Ветхом Завете, когда еще не умерщвлена была смерть, не сломаны врата медные и не сокрушены вереи железные, – если они столь мужественно встречали кончину; то какое оправдание или какое извинение будем иметь мы, которые, получив такую благодать, не достигаем и одинаковой с ними меры в добродетели, теперь – когда смерть есть одно только имя без значения? Смерть есть не что иное, как сон, путешествие, переселение, успокоение, тихая пристань, избавление от смятения и освобождение от житейских забот. Но здесь мы прекратим слово утешения, потому что пятый уже день утешаем любовь вашу и, кажется, становимся уже и в тягость. Правда, для внимательных достаточно и сказанного, а для малодушных не будет никакой пользы, если к сказанному прибавим и еще больше. Время уже нам обратить поучение к изъяснению Писания, потому что, если бы мы ничего не сказали о настоящем бедствии, нас обвинили бы в жестокости и бесчеловечии: равно как, если бы мы постоянно только и говорили о нем, – нас справедливо обвинили бы в малодушии. Итак, поручив души ваши Богу, могущему проглаголать вашему сердцу (Ис.40:2) и изгнать из него всю печаль, приступим теперь к обычному наставлению, тем более, что и вообще всякое изъяснение Писания доставляет утешение и ободрение. Таким образом, хотя мы, по-видимому, уклоняемся от (преподания) утешения, но изъяснением Писания опять нападаем на тот же предмет. И что все Писание внимательным доставляет утешение, – это я тотчас же объясню вам. Не стану даже обозревать исторических сказаний Писания и отыскивать (в нем) только какие-либо утешительные слова: напротив, чтобы представить яснейшее подтверждение своего обещания, возьму ныне чтенную нам книгу и, если угодно, предложу вам ее начало и вступление, которое в особенности, кажется, не представляет и следа утешения, но совсем лишено утешительных слов, – и этим объясню сказанное мною. Что же это за вступление? «В начале сотвори Бог небо и землю. Земля же бе невидима и неустроена, и тма верху бездны» (Быт.1:1–2). Думается ли кому из вас, что эти слова заключают в себе утешение в скорби? Не исторический ли это рассказ, и не учение ли о творении?

2. Хотите ли же, я покажу, что в этом изречении сокрыто утешение? Итак, ободритесь и тщательно внимайте тому, что будет сказано. Когда услышишь, что небо, землю, море, воздух, воды, множество звезд, два великие светила, растения, четвероногих, плавающих и летающих животных, вообще все видимое Бог создал для тебя, и для твоего спасения и славы, – не тотчас ли получаешь достаточное утешение? И не величайшее ли доказательство любви Божией откроешь для себя, когда размыслишь, что столь прекрасный, великий и чудный мир воззвал Бог к бытию для тебя – столь малого? Посему, когда услышишь, что «в начале сотвори Бог небо и землю», не проходи без внимания этих слов, но обойди умом (всю) широту земли и размысли, какой роскошный и богатый стол раскрыл Он перед нами, и сколь великое со многих сторон предложил нам наслаждение! И что важнее всего, – дал Он нам столь прекрасный и великий мир не в награду за труды и не в возмездие за добрые дела; но лишь только нас создал, как и почтил род наш этим царством. «Сотворим человека, – говорит, – по образу Нашему и по подобию» (Быт.1:26). Что значит: «по образу Нашему и по подобию»? Разумеет образ начальства: как, говорит, на небе нет никого выше Бога, так на земле да не будет никого выше человека. Итак, Бог почтил человека, во-первых, тем, что сотворил по образу (Своему); во-вторых, тем, что дал нам начальство не в награду за труды, но как чистый дар своего человеколюбия; в-третьих, тем, что это начальство сделал для нас прирожденным. Одни начальства прирожденные, а другие вручаемые. К первым относится, например, владычество льва над четвероногими, или орла над птицами; к последним владычество царя над нами: он не по природе властвует над (своими) сорабами, потому нередко и слагает с себя начальство. Таково все, что дается не от природы; оно легко изменяется и переиначивается. Но не так со львом: он по природе владычествует над четвероногими, равно как и орел над птицами. Потому в этой породе животных царственное достоинство всегда наследственно, и никто не увидит, чтобы лев когда-либо сложил с себя владычество. Таковое царственное достоинство и нам даровал Бог вначале и поставил нас над всем. Да не только этим почтил Он нашу природу, но и превосходством самого места, назначив нам в прекрасное жилище Рай и одарив нас разумом и бессмертной душой.

Но не буду и говорить об этом; скажу: богатство попечительности Божией столь велико, что благость и человеколюбие Его можем указать не только в том, чем Он почтил нас, но и в самых наказаниях. Это-то особенно и прошу вас твердо знать, – что Бог одинаково благ, – и когда оказывает честь и благотворит, и когда наказывает и карает. Потому, когда у нас возникнут с язычниками или с еретиками споры и рассуждения о человеколюбии и благости Божией, будем доказывать благость Его не только тем, чем Он почтил нас, но и самыми наказаниями. Если Бог тогда только благ, когда оказывает честь, и не благ, когда наказывает, то Он благ только вполовину; но это не так: нет. В людях, конечно, бывает это, когда они наказывают во гневе и страсти; но Бог, будучи бесстрастен, благотворит ли, наказывает ли, – одинаково благ: и угроза геенной доказывает Его благость не меньше, чем и обещание Царствия. Как это? Объясню. Если бы Он не грозил геенной, если бы не приготовил наказания, многие не получили бы Царствия. Многих не столько обещание благ склоняет к добродетели, сколько угроза несчастьем, внушая страх, заставляет и побуждает заботиться о душе. Таким образом, хотя геенна и противоположна Царствию Небесному, но то и другое ведет к одному концу, – спасению человеческому: это (Царствие) привлекает к себе, а та (геенна) понуждает идти к нему же, и страхом исправляет нерадивых.

3. Не без причины распространяюсь об этом, но потому, что часто во время голода, засухи и войны, при обнаружении царского гнева, и в других этого рода неприятных случаях, многие обольщают простодушных и говорят, что эти бедствия несовместны с Промыслом Божьим. Посему дабы нам не обманываться, но верно знать, что посылает ли на нас Бог голод, или войну, или другое какое несчастье, это Он делает по человеколюбию и великой попечительности; я и нашел нужным остановиться на этом слове. Так и отцы, более всего любящие детей, лишают их стола, подвергают побоям, наказывают бесчестием и множеством других мер исправляют своевольных; а все-таки они – отцы, не только когда ласкают детей, но и когда делают такие взыскания, да тогда-то особенно они и отцы, когда делают это. Если же о людях, негодованием и гневом часто увлекаемых за пределы полезного, говорим, что они наказывают тех, кого любят не по жестокости и бесчеловечию, но по заботливости и любви, – тем более должно думать так о Боге, Который великостью Своей благости превосходит всякую отеческую любовь. И чтобы не подумал ты, что это сказано по догадке, обратимся к самому Писанию. Когда человек был обольщен и обманут лукавым демоном, посмотрим, как Бог поступил тогда со сделавшим такой грех: погубил ли его совершенно? Справедливость требовала совсем истребить и погубить того, кто, не сделав ничего доброго, удостоился такой милости и потом тотчас же отступил (от Бога); однако Бог не сделал этого, не возгнушался и не отверг того, кто показал себя столь неблагодарным к благодетелю, но – идет к нему, как врач к больному. Не пропускай этих слов без внимания, возлюбленный, но подумай, каково это, что Он не послал Ангела, ни Архангела, ни другого кого из подобных человеку рабов, но Сам Господь снизошел к падшему и восстановил лежащего, и один на один пришел к нему, как друг к несчастному и впавшему в великое бедствие другу. Что Он сделал это по великой Своей попечительности, показывают и самые слова, которые Он сказал к нему: они показывают Его неизреченную любовь. И что говорить о всех словах? Первое уже слово тотчас обнаружило любовь Его. Он не сказал, как бы следовало сказать оскорбленному: нечестивый и непотребный! Ты удостоился от Меня такой милости, почтен такой царственной властью, возвеличен перед всем на земле без всякой заслуги, на самом деле получил залоги Моей попечительности и верное доказательство промышления, и лукавому демону, губителю и врагу твоего спасения поверил ты более, чем Господу и Промыслителю! Что такое оказал он тебе, как (оказал) Я? Не для тебя ли Я создал небо, землю, море, солнце, луну, все звезды? Ангелы не имели нужды в таком творении; но для тебя и для твоего покоя Я создал такой прекрасный и великий мир. А ты, поверив более пустым словам, ложному и обманчивому обещанию, нежели на деле оказанному благодеянию и промышлению, предался ему (дьяволу), и попрал Мои законы!

Это и больше этого следовало бы сказать оскорбленному; но не так (поступил) Бог, а совсем напротив. Первыми уже словами Он тотчас восстановил лежащего; Сам первый позвал его, и устрашенного и трепещущего заставил ободриться. А лучше сказать: показал любовь и великое о нас попечение не в том только, что первый позвал его, но и в том, что назвал его по имени и сказал: «Адаме, где еси» (Быт.3:9)? Все вы знаете, что это свидетельствует о настоящей любви. Так обыкновенно делают и зовущие к умершим: они непрестанно повторяют их имена, тогда как, наоборот, ненавидящие и злобящиеся на кого-либо не могут и вспомнить имен своих оскорбителей. Так Саул хотя и ни в чем не оскорбленный, напротив, сам много и сильно оскорблявший Давида, из отвращения и ненависти к нему не хотел вспоминать и его имени; напротив, заметив, что все собрались у него, а Давид не пришел, что говорит? Не сказал: где Давид? Но – где «сын Иессеев» (1Цар.20:27)? Назвал его по отцу. То же делают и иудеи в отношении к Христу. Поскольку они не любили Его и ненавидели, то не сказали: где Христос? Но – «где есть Он» (Ин.7:11)?

4. Но Бог, желая и в этом показать, что грех не погасил любви и преслушание не истребило в Нем благоволения к человеку, а что Он еще промышляет и печется о падшем, говорит: «Адаме, где еси?» (Говорит так) не потому, чтобы не знал, где он был, но потому, что у согрешивших сомкнуты бывают уста: грех останавливает у них язык, совесть удерживает его, и они остаются безмолвны, связанные молчанием, как цепью. Итак, желая вызвать Адама к смелости в разговоре, придать ему бодрости и побудить к оправданию своего греха, чтобы получить ему какое-либо извинение, Бог Сам первый позвал его; произнесением имени (Адама) Он много убавил у него робости, и этим зовом прогнал страх его и отворил ему уста. Вот почему и сказал: «Адаме, где еси?» В другом положении, говорит, оставил Я тебя, и в другом – теперь обретаю: оставил в дерзновении и славе, а нахожу теперь в бесчестии и молчании. Посмотри и еще на попечительность Божию. Не позвал Он Еву, не позвал змея, но кто легче всех согрешил, того первого и ведет на суд, дабы начав с того, кто мог заслуживать некоторое извинение, произвести более милостивый приговор и той, которая тяжко согрешила. И судьи не сами допрашивают своих сорабов, имеющих одинаковую с ними природу, но, избрав посредником кого-либо из служителей своих, велят ему передавать свои вопросы подсудимому: через него и говорят, и выслушивают, что хотят, когда допрашивают преступников; но Бог не нашел нужным иметь посредника между собой и человеком: Он Сам лично судит и расспрашивает. Кроме этого, достойно удивления и то, что Он еще и исправляет грехи. Судьи, когда поймают разбойников и гроборасхитителей, заботятся не о том, чтобы сделать их лучшими, но чтобы наказать их за преступления. Бог совсем напротив: когда уловит согрешившего, не о том заботится, чтобы наказать его, но – чтобы исправить, сделать лучшим и впредь неуловимым (от греха). Таким образом Бог вместе – и Судья, и Врач, и Учитель; как судья допрашивает, как врач исправляет, как учитель вразумляет согрешивших, вводя их во всякую премудрость. Если же одно простое и краткое изречение показало в Боге столь великую попечительность, то что, если бы мы прочли вам обо всем этом суде (над Адамом) и изложили вполне все это событие? Видишь, как все Писание служит к утешению и наставлению. Но об этом скажем в свое время, а наперед нужно бы сказать, когда дана эта книга: не вначале же, не тотчас после Адама это написано, но после многих уже поколений. Достойно также исследования, почему (написано это) после многих уже поколений, почему только для иудеев, а не для всех людей, почему на еврейском языке, и почему в пустыне Синайской? Не без причины же апостол упоминает об этом месте, но и через это подает нам великую мысль, когда говорит так: «Сия бо еста два завета: един убо от горы Синайския, в работу раждаяй» (Гал.4:24).

5. Много бы и другого нужно исследовать, но вижу, что время не позволяет нам пуститься со словом в такое море. Почему, отложив это до удобного случая, опять поговорим с вами об избежании клятв, и попросим любовь вашу позаботиться об этом с большим старанием. И не странно ли, что слуга не смеет назвать господина своего по имени без нужды и по пустому случаю, – а мы имя Господа Ангелов произносим везде без нужды и с великой небрежностью! Когда нужно тебе взять Евангелие, ты, умыв руки, берешь его с великим почтением и благоговением, с трепетом и страхом, а имя Господа Евангелия без нужды везде носишь на языке? Хочешь ли знать, как произносят имя Его горние силы, с каким трепетом, с каким ужасом, с каким изумлением? «Видех, – говорит, – Господа седяща на престоле высоце и превознесенне. ...И Серафими стояху окрест Его, ...И взываху друг ко другу и глаголаху: свят, свят, свят Господь Саваоф: исполнь вся земля славы Его» (Ис.6:1–3). Видишь, с каким страхом, с каким трепетом называют Его они, когда славословят и воспевают? Ты призываешь Его с великой небрежностью и в молитвах, и прошениях, когда бы следовало трепетать, быть осторожным и внимательным. А в клятвах, где и совсем не надлежало бы приводить это чудное имя, сплетаешь разные одну с другой божбы! И какое будет нам извинение, какое оправдание, хотя и тысячу раз станем ссылаться на привычку? Рассказывают о каком-то языческом риторе, что он имел глупую привычку, идучи, беспрестанно подергивать правым плечом; однако он победил эту привычку, – стал класть на оба плеча острые ножи, чтобы опасением пореза отучить эту часть тела от неуместного движения. Сделай то же и ты с языком, и, вместо ножа, наложи на него страх наказания Божия – и, наверное, будешь иметь успех. Быть не может, чтобы остался без успеха тот, кто делает это заботливо и старательно. Теперь вы хвалите слова мои, но, когда исправитесь, будете еще более хвалить не только нас, но и самих себя: станете с большим удовольствием слушать, что говорено будет, и с чистой совестью произносить имя Бога, Который так бережет тебя, что говорит: «ниже главою твоею кленися» (Мф.5:36). А ты так пренебрегаешь Им, что клянешься и Его славой! Но что мне, говоришь, делать с теми, кто ставит меня в необходимость? В какую это необходимость, человек? Пусть все узнают, что ты скорее решишься все претерпеть, чем преступить закон Божий – и не станут принуждать тебя. Не клятва дает человеку веру, но свидетельство жизни, непорочное поведение и добрая о нем слава: многие часто надрывались, клянясь – и никого не убеждали; а другие одним наклонением головы приобретали себе более веры, нежели столько клявшиеся. Зная все это и имея перед глазами ожидающее клянущихся наказание, отстанем от этой дурной привычки, чтобы после этого перейти нам и к другим добродетелям, и получить будущие блага, которых да удостоимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым слава, держава и честь Отцу и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Беседа 8

Увещание к добродетели, и на слова: «Ходяща Бога в раи по полудни» (Быт.3:8), и о воздержании от клятв

Вы недавно9 узнали, как все Писание доставляет утешение и отраду, хотя бы то было историческое повествование. Изречение: «В начале сотвори Бог небо и землю» (Быт.1:1) излагает историю, но слово показало, что в этом изречении заключается великое утешение: именно, что Бог устроил двоякую трапезу, предложив вместе землю и море; возжег вверху двоякого рода светило – солнце и луну, и сделал два тока времени – день и ночь, тот для деятельности, а это для успокоения.

И ночь, не меньше дня, оказывает нам услуги, – подобно тому как и о деревьях сказал я, что бесплодные доставляют пользу наравне с плодовитыми, не принуждая нас употреблять на постройку садовые деревья; равно как и дикие и свирепые животные доставляют нам пользу не меньше кротких, потому что и страхом сгоняют нас в города, и делают более осмотрительными, и тесно соединяют нас друг с другом, и в одних упражняют силу, а других освобождают от болезней (потому что врачи приготовляют из них многие лекарства), и напоминают нам о древнем грехе. Так, когда услышу: «Страх и трепет ваш будет на всех зверех земных» (Быт.9:2), и увижу потом, что эта честь утрачена, то вспоминаю о грехе, который и истребил (в зверях) страх перед нами, и подорвал нашу власть, – и становлюсь лучшим и благоразумнейшим, узнав, какой урон понесли мы через грех. Итак, повторяю: как эти вещи, о которых сказано, и еще большее количество других, которые знает создавший их Бог, приносят нам в жизни не малую пользу, так и ночь не меньше дня доставляет пользы, служа успокоением от трудов и врачевством от болезней. Часто бывает, что врачи, употребив великие усилия и испытав множество лекарств, не могут освободить больного от болезни; а приходит сам собою сон – и совсем прекращает болезнь и избавляет врачей от бесчисленных трудов. Но ночь служит врачевством не только от недугов телесных, но и от душевных болезней, успокаивая скорбящие души. Как часто иной, лишившись сына, несмотря на бесчисленное множество утешавших его, не мог удержаться от рыданий и стона; а с наступлением ночи уступал силе сна, смыкал вежды и получал хоть малое облегчение дневного горя! Но пора уже возвратиться к предмету, по поводу коего мы и это сказали, так как я хорошо знаю, что все мы заняты им и каждый из вас с нетерпением желает узнать, для чего не вначале дана эта книга (Бытия). Но вижу, что и теперь не время этому исследованию. Почему так? Потому, что у нас уже к концу пришла неделя; и я боюсь, что, коснувшись этого предмета, придется тотчас же и прервать наставление. Для этого предмета требуется много дней сряду и непрерывного напоминания: поэтому мы опять откладываем его. Но не досадуйте, – мы непременно с лихвой заплатим вам долг, потому что это выгодно и нам, которые его выплачиваем. А теперь скажем о том, о чем не договорено вчера. Что же не договорено вчера? «Ходяща, – говорит, – Бога в раи по полудни» (Быт.3:8). Что говоришь, скажи мне, «ходяща Бога»? Не ходил Бог, потому что как ходить вездесущему и все исполняющему? А только вложил в Адама такое чувство, чтобы он смирил себя, чтобы не был беспечен, и чтобы его бегство и укрывательство хоть несколько заслужило извинение еще прежде, нежели он станет говорить. Как готовящиеся идти в судилище и дать отчет в преступлениях, являются перед судьями неопрятными, нечистыми, печальными и смиренными, чтобы и самым видом расположить их к человеколюбию, милости и снисхождению, – так было и с Адамом. И ему надлежало войти в это судилище сокрушенным; поэтому Бог предварительно смирил его. Но – пусть он чувствовал, что ходит кто-то: отчего же подумал он, что ходит Бог? Так обыкновенно бывает с грешниками: они все подозревают, боятся теней, пугаются всякого шума, и думают, что всякий идет против них. Видя, как многие спешат совсем по другому делу, грешники часто думают, что эти люди идут за ними, и, когда другие говорят между собой совсем об ином, знающие за собой грех думают, что те об них говорят.

2. Таков грех: он выдает грешника, когда никто не обличает его, осуждает, когда никто не обвиняет, и делает его боязливым и робким; а правда производит противное действие. Послушай же, как Писание изобразило и робость грешника, и дерзновение праведника. «Бегает, – говорит, – нечестивый ни единому же гонящу» (Притч.28:1). Как бегает, когда никто не гонит? Внутри имеет он гонящего, обличителя, именно совесть, и носит его (в себе) повсюду; и как не может убежать от самого себя, так и от внутреннего своего гонителя; но куда бы ни ушел, везде терпит удары и получает неизлечимую рану. Не таков праведный; а каков, послушай: «праведный... яко лев уповая» (Притч.28:1). Таков был Илия. Увидел он, что царь идет к нему, и когда тот сказал: «Ты ли еси развращаяй Израиля? Не аз развращаю, – говорит, – Израиля, но... ты и дом отца твоего» (3Цар.18:17–18). Поистине, этот праведник смел, как лев: потому что он, как лев на какого-нибудь ничтожного пса, восстал на нечестивого царя. Тот был и в порфире, но на этом была милоть – такая одежда, которая дороже той порфиры.

Порфира та породила ужасный голод, а эта милоть прекратила бедствие; она разделила Иордан; Елисея сделала сугубым Илией. О, как велика добродетель святых! Вся тварь оказывает всегда честь не только словам и телам, но и самым одеждам их. Милоть Илия разделяла Иордан, обувь трех отроков попрала огонь, древо Елисея изменило воду и заставило железо подняться на поверхность, жезл Моисея разделил Чермное море, рассек камень, одежда Павла прогнала недуги, тень Петра обратила в бегство смерть.

Прах святых мучеников отгоняет лукавых демонов. Поэтому праведники все делают со властью, как и Илия. Он смотрел не на диадему и не на внешний блеск царя, но на душу, покрытую рубищем, нечистую, смрадную и более всякого преступника жалкую; и, увидя его пленником и рабом страстей, не устрашился его власти: он, казалось, будто на сцене, а не на самом деле видел царя. Да и какая польза от внешнего богатства, когда внутри такая бедность? И какой вред от внешней бедности, когда внутри лежит такое богатство? Таким львом был и блаженный Павел: вошедши в темницу, он только возопил – и поколебал все основания, разорвал узы – не зубами, а словами (Деян.16:25–26). Поэтому праведников должно называть не только львами, но и чем-то большим львов: потому что лев часто, попав в сети, бывает уловляем, а святые в узах становятся еще сильнее, – как и этот блаженный сделал тогда в темнице, разрешив узников, поколебав стены, словом благочестия связав и пленив темничного стража (Деян.16:26–31). Лев рыкает – и разгоняет всех зверей; святой вопиет – и отвсюду гонит демонов. Оружие льва – грива, острота когтей и отточенные зубы; оружие праведного – любомудрие, воздержание, терпение, презрение ко всему настоящему. Имеющий это оружие посмеется не только над злыми людьми, но и над вражескими силами. Итак позаботься, человек, о жизни по Боге – и никто никогда не одолеет тебя, но, хотя бы ты казался всех слабее, будешь сильнее всех; равно как, если вознерадишь о добродетели душевной, то, хотя бы ты был сильнее всех, легко будешь уловлен всяким, кто строит ковы. Это доказали уже и представленные примеры; но если хочешь, я постараюсь научить тебя и делами, что победить праведных невозможно, а одолеть грешников легко. Послушай же, как на то и на другое указал пророк. «Не тако нечестивии, – говорит, – не тако: но яко прах, егоже возметает ветр от лица земли» (Пс.1:4). Как прах легко поддается порывам ветров и воздымается, так и грешник вращается кругом от всякого искушения. Когда уже он ведет брань с собою, и эту войну носит повсюду, – то какая у него надежда на спасение, если он сам себя предал и водит с собою постоянного врага – совесть? Но не таков праведный; а каков? Послушай, что говорит тот же пророк: «Надеющиися на Господа, яко гора Сион» (Пс.124:1). Что это значит: «яко гора Сион»? «Не подвижится во век», – говорит. Сколько бы ты ни употребил хитростей, сколько бы ни бросал стрел, чтобы повалить гору, никогда не одолеешь ее: да и возможно ли это? Только все хитрости истощишь и силу свою потратишь. Таков и праведник: сколько бы он ни получил ударов, сам не потерпит никакого зла, а истощит силу наветующих – не только людей, но и самых демонов. Ты не раз слышал, сколько наветов строил дьявол против Иова, и однако не только не поколебал этой горы, напротив сам изнемог и отступил, потому что от этой осады (Иова) стрелы его переломались и хитрости оказались бесполезными.

3. Зная это, попечемся о своей жизни, и не станем заботиться ни о богатстве гибнущем, ни о славе угасающей, ни о теле стареющемся, ни о красоте увядающей, ни об удовольствии скоротечном, но все старание обратим на душу и ее-то врачевать будем всячески. Излечить заболевшие тела не всякому легко, а уврачевать недугующую душу легко всем. На лечение болезни телесной требуются и лекарства, и деньги; а врачевство для души приобретается легко и без издержек. Тело с великим трудом освобождается от удручающих его ран, потому что часто нужно бывает употреблять и железо, и горькие лекарства; но с душой не бывает ничего такого: напротив, стоит только захотеть и пожелать – и все исправлено. И это было дело Промысла Божия: так как от болезни телесной не может быть большего вреда (потому что, если мы и не заболеем, придет смерть, – и непременно повредит и разрушит тело), все, напротив, заключается в здравии души нашей, – то врачевание гораздо полезнейшей и необходимейшей части Бог сделал удобным и безубыточным, и безболезненным. Какое же мы будем иметь оправдание, какое извинение, когда в случае болезни телесной, где нужно и истратить деньги, и пригласить врачей, и вытерпеть великую боль, показываем такую заботливость, и это тогда, как от болезни той нам не бывает большего вреда; а о душе небрежем, и это тогда, как не нужно нам ни тратить денег, ни беспокоить других, ни терпеть боли, но и без всего этого, одной решимостью и волей, можем совершенно исправить ее, верно зная при том, что, если мы не сделаем этого, то подвергнемся крайнему осуждению, неизбежным наказаниям и мучениям? Скажи мне, если бы кто обещал научить тебя врачебному искусству в самое краткое время, без денег и труда, не почел ли бы ты его благодетелем? Не согласился ли бы и сделать, и потерпеть все, что бы ни велел обещавший это? Вот теперь есть возможность без трудов найти лекарства не для тел, но для ран души, и без всякой боли привести ее в здоровое состояние; не будем же нерадивы. И какая боль, скажи мне, перестать гневаться на оскорбившего? Вот боль, – когда памятозлобствуют и не примиряются! Какой труд помолиться и попросить бесчисленных благ от скоро дающего Бога? Какой труд никого не злословить? Какое неудобство освободиться от зависти и ненависти? Какая тягость любить ближнего? Какая беда не говорить срамных слов, не браниться, не обижать? Какая трудность не клясться? Опять перейду к тому же увещанию. Клясться – вот величайший труд! Сколько раз мы, в раздражении и гневе, клялись не примиряться с оскорбившими нас; потом, когда гнев угасал и раздражение утихало, мы и хотели бы примириться, но, будучи удерживаемы клятвами, скорбели, как захваченные какой-либо сетью и связанные неразрешимыми узами. Поэтому и дьявол, зная, что гнев есть огонь и легко погасает, а по угашении гнева бывает примирение и дружба, – зная это и желая, чтобы огонь этот оставался неугасимым, нередко связывает нас клятвой, дабы, если и прекратится гнев, то остающийся еще за нами долг клятвы поддержал в нас пламя, и произошло одно из двух: или, примирившись, мы нарушили бы клятву, или, не примирившись, подвергли бы себя осуждению за злопамятство.

4. Зная это, будем избегать клятв, и уста наши пусть научатся говорить непрестанно: поверь. Это будет у нас основанием всякого благочестия, потому что язык, научившись говорить одно это слово, стыдится и краснеет произносить срамные и неприличные слова; а если когда и увлечется привычкою, то, имея много обвинителей, опять воздержится. Когда увидит кто, что не клянущийся произносит срамные слова, легко нападет на него, осмеет его и скажет с насмешкой: ты, который при всяком случае говоришь: поверь, – не хочешь произнести клятву, а язык свой бесчестишь срамными словами? Таким образом понуждаемые присутствующими, мы, и поневоле, обратимся к благочестию. Что же, скажешь, если будет необходимость клясться? Там, где закон нарушается, нет необходимости. И можно ли, скажешь, совсем не клясться? Что говоришь? Бог повелел – и ты смеешь спрашивать: можно ли соблюсти закон? Невозможно не соблюдать его; и в этом, что не «не клясться», но клясться невозможно, хочу я убедить вас настоящими обстоятельствами. Вот жителям нашего города приказано внести подать, превышающую по-видимому силы народа, и большая часть ее внесена, но сборщики, слышно, еще говорят: что медлишь, человек? Что проводишь нас день за день? Дело неизбежное; закон царев не терпит отлагательства. Что говоришь, скажи мне? Царь, повелел внести деньги, и не внести невозможно; Бог повелел избегать клятв, и говоришь, что невозможно избегать клятв? Это шестой день, как убеждаю вас соблюдать эту заповедь; теперь же, расставаясь, хочу договориться с вами, чтобы вы были осторожны. Уже не будет вам никакого оправдания, ни извинения. Если бы и ничего не было вам сказано, вы сами собой должны были бы сделать это, потому что дело это не многосложное, и не требует большого приготовления. Но когда вы получили уже такое вразумление и наставление, то что можете сказать в свое оправдание, когда будете обвиняемы, стоя на Страшном Судилище и давая отчет в этом грехе? Невозможно сказать никакого оправдания: но необходимо – или исправиться, и так умереть, или, не исправившись, подвергнуться наказанию и терпеть величайшее мучение. Размыслив обо всем этом и вышедши отсюда, с великой заботой убедите друг друга тщательно сохранить в уме вашем все говоренное в течении стольких дней, дабы, когда и мы будем молчать, вы сами, научая, назидая и увещевая друг друга, показали великое преуспеяние и, исполнив все прочие заповеди, получили вечные венцы, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и во веки веков. Аминь.

Беседа 9

Похвала тем, кои оставили привычку клясться, и о том, что никто не должен думать, будто бы после принятия пищи нельзя слушать в церкви слово Божие; также о том, почему спустя много времени дано Священное Писание, и на слова: «Небеса поведают славу Божию» (Пс.18:2); и к концу – об избежании клятв.

1. И недавно к вам, и теперь к вам говорю: о, если бы и всегда быть с вами! А впрочем, я всегда с вами, если и не телом, то силой любви, потому что для меня и нет другой жизни, кроме вас и заботы о вашем спасении. Как земледелец только и заботится, что о семенах и посевах, и кормчий – о волнах и пристанях; так проповедник – о слушателях и их преуспеянии, как и я теперь. Потому я и ношу всех вас в уме моем, не только здесь, но и дома. Хотя число народа и велико, а мера моего сердца мала, зато любовь обширна, и «не тесно вмещается в нас» (2Кор.6:12); а что далее, того уже не скажу, потому что и мы не тесно помещаемся у вас. Откуда это видно? – Многие сказали мне о себе: «Мы исполнили приказанное, постановили друг другу законы, определили взыскания клянущимся, наложили наказание на преступающих закон», – наказание приличное вам, доказывающее весьма великую любовь. И не стыжусь я разведывать об этом, потому что эта любознательность происходит не от пытливости, но от заботливости. Не бесчестие для врача осведомляться о болящем; и нам не зазорно всегда разузнавать о вашем спасении, поскольку, узнав таким образом, что вами исполнено, и что осталось не сделанным, мы с должным разумением приложим и остальные лекарства.

Итак, по разведании, мы узнали это и возблагодарили Бога, что не на камне посеяли мы, не в терние бросили семена, и не потребовалось нам продолжительного времени и большой отсрочки, чтобы пожать ниву. Вот почему всегда имею вас в уме моем, вот почему не чувствую труда от учительства: меня облегчает польза слушания! Этой награды достаточно, чтобы ободрить нас, и окрылить, и сделать отважными, и убедить к перенесению всякого за вас труда. Посему, так как вы показали великое усердие к добру, то и мы заплатим остальной долг, который обещали недавно, хотя и не вижу, чтобы все пришли сюда, при ком я дал здесь то обещание. Что же тому причиной? Что отогнало их от нашей трапезы? Вкусивший чувственной трапезы, кажется, подумал, что после чувственной пищи не должно идти к слушанию слова Божия. Но несправедливо так думают, потому что и Христос не сказал бы долгих и многих речей после Тайной Вечери, если бы это было неуместно; Он же, насытив неоднократно народ в пустыне, не предложил бы ему беседы после трапезы, если бы это было неприлично. А если нужно сказать что удивительное, так это то, что (после трапезы) всего полезнее – слушать слово Божие. Когда будешь ты убежден, что после пищи и пития, необходимо пойти и в (церковное) собрание, то, конечно, и невольно позаботишься о трезвости, и не впадешь в пьянство и объедение: забота и мысль идти в церковь учит принимать пищу и питие с должной умеренностью, чтобы, пришедши в церковь и став вместе с братьями, не пахнуть тебе вином и не рыгать бесчинно, и не быть за это осмеяну всеми присутствующими. Это говорю теперь не к вам, но к отставшим от вас, чтобы через вас они узнали об этом. Не ядение мешает слушанию, но беспечность; а ты, считая грехом не попоститься, прибавляешь еще другой больший и тягчайший грех – тот, что не участвуешь в этой священной трапезе и, напитав свое тело, моришь голодом душу! Какое же будешь иметь оправдание? Насчет поста у тебя, может быть, есть извинение – слабость тела; но что можешь сказать насчет слушания (слова Божия)? Слабость тела не препятствует участвовать в слове Божием. Если бы я сказал: никто, пообедав, не приходи в собрание; никто, поевши, не слушай поучений, – ты имел бы какое-нибудь извинение... А теперь, когда мы влечем, и тянем, и зовем к себе, чем вы станете оправдываться в том, что уклоняетесь отсюда? Негодный слушатель будет не тот, кто поел и попил, но кто невнимателен к поучению, зевает и развлекается; кто телом здесь, а умом бродит в другом месте: такой, если и постится, неспособен к слушанию. Напротив, бодрый и бдительный, и напрягающий свою мысль, если и примет пищу и питие, будет у нас самый способный слушатель. В мирских судилищах и советах по необходимости утвердился такой порядок10, так как там не умеют любомудрствовать: поэтому и едят не для того, чтобы насытиться, но только бы не лопнуть; и пьют часто до излишества; делая себя через это неспособными к производству дел, с полудня и до вечера запирают уже советы и судилища. Здесь совсем не так, – нет: напротив, и вкусивший, по душевной трезвости, будет равен постящемуся; потому что он ест и пьет не для того, чтобы разорвать чрево и помрачить рассудок, но чтобы подкрепить ослабевшее тело.

2. Но довольно этого увещания; время уже взяться за предмет, хотя мысль у нас останавливается и не расположена к этому поучению, из-за тех, кои не пришли сюда. Как любящая мать, приготовив стол, сокрушается и скорбит, когда дети не все тут, так страдаю и я теперь; и помышляя об отсутствии наших братьев, медлю исполнить обещание. Но вы властны прогнать эту неохоту: если только обещаете мне все передать тем с точностью, мы охотно выложим вам все. Таким образом, и для тех поучение любви вашей будет утешением за отсутствие, и вы послушаете нас внимательнее, зная, что вам нужно и другим пересказать об этом. Итак, чтобы слово у нас было яснее, начнем его повторением прежнего.

Недавно мы спрашивали11, для чего Писание дано спустя столько лет; книга эта, ведь дана не при Адаме, не при Ное и Аврааме, но при Моисее; и многие, слышу, говорят, что, если она была полезна, следовало бы дать ее вначале, а если бесполезна, не надлежало давать и после. Пустое умствование! Никак не следует, что, если что полезно впоследствии, то должно быть дано вначале; и, если что дано вначале, тому уже не должно оставаться после. И молоко полезно, однако не всегда дают его, но дают нам только в детстве; и крепкая пища полезна, но никто не дает нам ее вначале, но тогда, как мы выйдем из детского возраста. Опять, полезно лето, но не всегда появляется; и зима нужна, но и она проходит. Что же, Писание же, скажешь, не полезно? Весьма и полезно и необходимо. Почему же, скажешь, оно не дано нам вначале? Потому, что Бог хотел учить человеческую природу не Писанием, но делами. Что значит – делами? Самым творением. За эту-то взявшись мысль и опровергая язычников, кои говорили, что «мы не научены вначале богопознанию из Писания», – апостол вот как ее доказывал. Сказав, что «открывается... гнев Божий с небесе на всякое нечестие и неправду человеков, содержащих истину в неправде» (Рим.1:18), когда увидел он, что ему противопоставляют возражение и спрашивают многие, откуда могли язычники узнать истину Божию, присовокупил: «зане разумное Божие яве есть в них». Как же явно для них? Как могли они познать Бога? И кто показал? Объясни это. «Бог бо явил есть им» (Рим.1:19), – говорит (апостол). Каким способом? Какого послал Он пророка, какого евангелиста, какого учителя, если еще не было Писания? «Невидимая бо Его, – говорит, – от создания мира творенми помышляема, видима суть, и присносущная сила Его и Божество» (Рим.1:20). Смысл слов такой: перед глазами всех предложил Он тварь, чтобы от дел заключали к Творцу. О чем и другой (Премудрый) сказал: «От величества бо и красоты созданий сравнително рододелатель их познавается» (Прем.13:5). Видел ты величие? Подивись могуществу Создавшего. Видел красоту? Изумись премудрости Украсившего. Это же объясняя, и пророк сказал: «Небеса поведают славу Божию» (Пс.18:2). Как, скажи мне, поведают? Голоса они не имеют, уст не получили, языка у них нет: как же поведают? Самым видом. Когда увидишь красоту, величие, высоту, положение, вид, столь долговременное существование, – то, как бы слыша голос и научаемый видом, ты покланяешься Создавшему столь прекрасное и чудное тело. Молчит небо, но вид его издает звук громче трубы, научая нас через зрение, а не через слух, ибо то чувство по самой природе вернее и яснее этого. Если бы Бог стал учить посредством книг и письмен, то знающий грамоту разумел бы написанное, а не знающий, без стороннего наставления, не получил бы отсюда никакой пользы; притом, богатый купил бы книгу, а бедный не мог бы приобрести ее. Опять, знающий, этот язык, какой означается через письмена, разумел бы содержащееся в них; а скиф, и варвар, и индеец, и египтянин, и все не знающие того языка, не узнали бы ничего. Но о небе нельзя сказать этого: напротив, и скиф, и варвар, и индеец, и египтянин, и всякий человек, какой только ходит по земле, услышит этот голос, потому что он доходит до нашего ума не через уши, но через чувство зрения: познание же видимых предметов посредством глаз одинаково (у всех) и не различно так, как (познание) посредством языков.

В эту книгу может смотреть одинаково и простой человек и мудрец, и бедный и богатый; и куда бы кто ни шел, лишь взглянет на небо – и получит достаточное наставление от этого взгляда. И сам пророк, намекая на это и показывая, что творение издает голос, внятный и для варваров, и для эллинов, и для всех вообще людей, так сказал: «Не суть речи, ниже словеса, ихже не слышатся гласи их» (Пс.18:4). Это значит: нет народа, нет языка, который не мог бы понять этого голоса; но таков звук (небес), что может быть слышим всеми людьми; и таков звук не только неба, но и дня и ночи. Как же это – дня и ночи? Небо и красотой, и величием, и всем прочим изумляет зрителей и заставляет удивляться Создавшему его: но день и ночь – что такое могут показать нам? Ничего такого, – конечно; зато другое, что не меньше того – стройность, порядок самый строгий. Когда подумаешь, как они разделили между собой весь год и как бы на весах размерили длину всего времени, то удивишься Установившему этот порядок. Как брат и сестра12, с великой любовью разделившие между собой отцовское наследство, и ни в какой малости не обидевшие друг друга, так и день и ночь со всей точностью разделили между собой год в такой равной мере, и хранят свои пределы и никогда не выгоняют друг друга. Никогда после стольких уже поколений, день не бывал долог зимой, равно как и летом ночь никогда не бывала долгой, но в течение такого продолжительного времени один ничего не захватил у другой более, ни малейшей частицы, ни получаса, ни мгновения ока.

Поэтому и псалмопевец, изумившись их равенству, воскликнул так: «Нощь нощи возвещает разум» (Пс.18:3). И ты, если умеешь любомудрствовать об этом, удивишься Тому, Кто от начала установил эти неподвижные пределы. Пусть услышат надменные и высокоумные, и не хотящие другим уступить первенства. День уступает ночи, и не входит в чужие пределы; а ты, пользуясь всегда честью, и не хочешь поделиться ею с братьями?! Посмотри и еще на премудрость Законодателя. Он постановил, чтобы ночь была долгая зимой, когда семена еще довольно нежные, нуждаются в большой прохладе, и не выносят слишком жаркого луча; когда же они возрастут, то вместе с ними опять начинает увеличиваться день, и, наконец, бывает он самый долгий, когда плод уже станет созревать. Впрочем, это полезно не семенам только, но и телам (человеческим). Как зимой и мореходец, и кормчий, и путешественник, и воин, и земледелец, будучи связаны холодом, сидят большей частью дома, и зимнее время есть время досуга; то Бог и сделал, что большая часть времени тратится на ночь, чтобы день не был слишком долог тогда, когда люди ничего не могут делать. А что сказать о стройном порядке годичных времен, как и они, подобно девам в хороводе, весьма стройно идут одно за другим кругом, и не перестают постепенно и тихо переходить через средние к противоположным! Поэтому и лето принимает нас не от зимы, и зима не тотчас от него, но в середине поставлена весна, чтобы, переводя нас неприметно и мало-помалу, безвредно приводить к лету уплотнившиеся тела наши. Так как внезапные переходы к противоположному состоянию причиняют болезнь и крайний вред, то Бог и устроил, чтобы от зимы принимала нас весна, от весны – лето, от лета – осень, и потом передавала зиме, чтобы для нас были безвредны и постепенные переходы из противоположных времен года через средние. Кто же будет столько жалок и несчастен, что, видя небо, видя также море и землю, видя и такое точное благорасположение годичных времен и неизменный порядок дня и ночи, будет думать, что это произошло само собою, а не поклонится Тому, Кто устроил все это с надлежащей премудростью? Скажу еще и более того: не только величие и красота, но и самый образ сотворения указывает на Всесодержащего Бога. Поскольку мы не были при том, как Он вначале творил и создавал вселенную, а если бы и были, то не знали бы, как она происходила, потому что ее устроила невидимая сила; то Он сделал для нас наилучшим учителем самый образ сотворения, устроив все сотворенное выше естественного порядка. Быть может, сказанное мною несколько темно: так нужно еще сказать об этом пояснее. Все согласятся, что по естественному порядку вода должна носиться поверх земли, а не земля на водах, потому что земля, будучи густа, жестка, упруга и плотна, легко может держать на себе воду, а вода, будучи жидка и удобоподвижна, мягка и текуча, и уступчива всяким напорам, не могла бы поддерживать ни одного тела, даже и самого легкого; часто она, при впадении малого камешка, уступает и дает ему место, и пропускает его в глубину. Поэтому, когда увидишь, что носится поверх воды не малый камешек, но вся земля, и не погружается; то подивись силе, так сверхъестественно чудодействующей. А откуда это видно, что земля носится поверх воды? Пророк говорит об этом так: «Той на морях основал ю есть и на реках уготовал ю есть» (Пс.23:2); и опять: «утвердившему землю на водах ея» (Пс.135:6). Что говоришь? Малого камешка вода не может снести на своей поверхности, а носит такую землю, и горы, и холмы, и города, и растения, и людей, и бессловесных, – и (земля) не погружается. Что говорю – не погружается? Как она, будучи столь долгое время омываема снизу водой, не расплылась, и вся не превратилась в грязь? И деревья, пробыв несколько времени в воде, загнивают и разрушаются; и что говорю – деревья? Что может быть крепче железа? Но и оно часто слабеет, когда постоянно остается в воде, и весьма естественно, потому что и оно имеет происхождение от земли. Вот почему многие беглые слуги, когда убегут в оковах и цепях, пришедши к протокам воды, и положив в нее скованные ноги, и сделав через то железо мягче, ударяют его камнем и так легко ломают. Так от воды и железо умягчается, и деревья гниют, и камни разрушаются, а такая громада земли столько времени лежит на водах, – и не погрузилась, не разрушилась, не погибла!

4. Кто же не изумится и не удивится этому, и не скажет смело, что это дела не природы, но сверхъестественного Промысла? Поэтому некто говорит: «Повешаяй землю ни на чемже» (Иов.26:7); а другой некто: «в руце Его... концы земли» (Пс.94:4), и: «на морях основал ю есть» (Пс.23:2). Эти слова, по-видимому, противоречащи, а на самом деле весьма согласны между собой. Сказавший; «на морях основал ю есть», выразил то же самое, что и сказавший: «повешаяй ю ни на чемже»; потому что стоять на водах то же, что и висеть ни на чем. Где же поэтому земля висит и стоит? Послушай, что говорит тот же (пророк): «В руце Его... концы земли», – не то, что у Бога есть руки, но чтобы ты знал, что та самая сила Его, которая промышляет обо всем, поддерживает и носит тело земли. Но ты не убеждаешься словами? Тогда поверь тому, что видишь, – так как и на другой стихии можно заметить это же чудное явление. Огонь по своей природе стремится вверх, всегда рвется и летит на высоту, и, хоть бы тысячу раз его нудили и заставляли, не устремится вниз. Сколько бы раз ни брали мы горящий факел и ни наклоняли его вниз верхушкой, – однако не можем заставить пламя склониться вниз, напротив, и тогда оно бежит вверх и снизу стремится на высоту. Но с солнцем Бог сделал совершенно противное: обратил лучи его к земле и заставил свет стремиться вниз, как бы говоря ему этим положением: смотри вниз и свети людям; для них ты и сотворено. И пламя свечи не позволило бы сделать этого с собою, а столь великая и чудная звезда склоняется вниз, и смотрит к земле, в противоположность огню, – по силе Повелевшего. Хочешь, скажу и другое, тому же подобное? Хребет видимого неба со всех сторон окружают воды – и не стекают, не спадают, хотя не таково свойство вод: напротив, они легко стекают во впадины; если же тело будет выпуклое, они со всех сторон сбегают, и ни малая часть их не устоит на такой форме. Но вот чудо это случилось с небесами; и на это самое опять указывая, пророк говорит: «Хвалите Господа воды, яже превыше небес» (Пс. 148:4). И вода не погасила солнца, и солнце, столько времени ходя внизу, не высушило лежащей наверху воды. Хочешь, сведем тебя опять на землю и покажем еще чудо? Не видишь ли этого моря, кипящего волнами и порывистыми ветрами? Но это море пространное и великое, и бушующее, ограждается слабым песком. И заметь премудрость Божию: (Бог) не дал морю быть тихим и покойным, чтобы ты не подумал, что это благоустройство в нем от природы; нет, оставясь в пределах своих, оно ревет и бушует, сильно шумит и воздымает волны на несказанную высоту; когда же дойдет до берегов и увидит песок, расслабев, приходит опять в себя, научая тебя тем и другим, что, если оно пребывает в собственных пределах, так это дело не природы, но силы Правящего им. Поэтому и сделал он стену слабую, и не накидал на эти берега ни деревьев, ни камней, ни гор, чтобы им не приписал ты благоустройства этой стихии. Об этом некогда и Сам Он говорил иудеям с упреком: «Мене ли не убоитеся? ...Иже положих песок предел морю, ...и не превзыдет его» (Иер.5:22)? Но удивительно не то только, что Бог создал мир великим и чудным, и что утвердил его превыше естественного порядка, но также и то, что составил его из противоположных стихий – теплой и холодной, сухой и влажной, – из огня и воды, из земли и воздуха: и эти противоположные стихии, из которых составлена вселенная, враждуя одна против другой, не истребили однако же друг друга, – и огонь не напал и не пожег всего, и вода не набежала и не потопила вселенную. С нашими телами, однако, бывает это, – и при умножении желчи рождается лихорадка, и всему организму причиняется вред; при избытке мокроты появляются многие болезни, и повреждают организм. Но с этой вселенной ничего такого не случается: напротив – каждая стихия, будучи удерживаемая волей Творца, как бы какой уздой и цепью, хранит свои пределы, и борьба их бывает причиной мира для вселенной. Не ясно ли и для слепца, и не понятно ли для самых неразумных, что это создано и поддерживается каким-то Промыслом? Кто же настолько глуп и бесчувствен, что, видя такую массу тел, такую красоту, такой состав, непрерывную борьбу, противоборство и устойчивость таких стихий, – не размыслит сам с собою и НЕ скажет: если бы не было какого-либо Промысла, поддерживающего эту массу тел и не попускающего вселенной распасться, она не могла бы существовать более и продолжаться? Такой порядок времен года, такое согласие дня и ночи, породы столь многих бессловесных животных и растений, и семян, и трав – все идут своим путем, и ничто до настоящего дня не пропало и не погибло совершенно.

5. Впрочем, надлежало бы сказать не только об этом, но и о многом другом, что еще важнее этого и глубже: надлежало бы полюбомудрствовать и о самом творении; но, отложив это до следующего дня, постараемся сказанное удержать тщательно и передать другим. Знаю, что слух ваш не привык к глубоким мыслям; но, если будем несколько бдительны, то и себя приучим к таким мыслям, и для других легко сделаемся учителями. А пока вот что нужно сказать любви вашей: как Бог прославил нас таким созданием, так и мы прославим его чистотой жизни. «Небеса поведают славу Божию» одним только видом своим: так и мы возвестим славу Божию, изумляя всех не только словами, но и молчанием, и светлостью своей жизни: «тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, Иже на небесех» (Мф.5:16). В самом деле, когда неверный увидит тебя, – верного сокрушенным, скромным, добронравным, – изумится и скажет: истинно велик Бог христианский! Каких устроил людей, – какими из каких сделал! Ангелов сделал из людей! Обидит ли кто, не бранят; ударит ли кто, не сердится; оскорбит ли кто, молятся об оскорбителе; врага не имеют, злопамятства не знают, пустословить не умеют, лгать не научились, не любят преступать клятву и даже клясться, но скорее решатся на отсечение языка, чем выпустить из уст какую-либо клятву. Вот что дадим повод им говорить о нас, изгоним дурную привычку клясться, и окажем Богу хоть такую же честь, какую оказываем лучшим своим одеждам. Как же это не странно, что имеющие лучшую перед прочими одежду не хотят беспрестанно употреблять ее, а имя Божие влачат везде без разбора и как попало! Нет; прошу и умоляю, не будем так пренебрегать своим спасением, но усердие, какое сначала показали мы об этой заповеди, доведем до конца. И я непрерывное делаю увещание о клятвах не потому, чтобы обвинял вас в беспечности, но потому, что вижу, что большая часть вами уже исполнена; и я спешу и ускоряю, чтобы все было довершено и окончено. Так делают и зрители: больше поощряют тех, кои близки к наградам. Не ослабеем же и мы, потому что и мы приблизились к полному исправлению, и трудность была только вначале. Когда же большая часть привычки отсечена теперь, и остается уже малая часть, то нет нужды в каком-либо труде, а требуется от нас только небольшая осмотрительность и небольшая тщательность, чтобы, сами исправившись, мы могли сделаться учителями и для других, с дерзновением увидеть Святую Пасху и с великим удовольствием вкусить радость, вдвое и втрое большую обыкновенной. В самом деле, не так радостно для нас освободиться от трудов и подвигов поста, как, исправившись, встретить тот священный праздник, со светлым венцом, с венцом, никогда неувядающим. Но дабы ускорить исправление, сделай, что скажу. Напиши на стене дома твоего, и на стене сердца твоего тот «серп летящ» (Зах.5:1) (который видел пророк Захария), и представляй, что он летит на пагубу, и размышляй о нем непрестанно; и если увидишь, что другой клянется, удержи его, останови, и позаботься о своих слугах. Если мы будем стараться не только о том, как бы самим нам исправиться, но и о том, как бы и других привести к этому, то скоро и сами придем к концу, – потому что, взявшись учить других, мы будем краснеть и стыдиться, если сами окажемся не исполняющими того, что заповедуем другим. Не нужно больше слов; об этом много говорено было и прежде, да и теперь сказано только для напоминания. Бог же, Который более нас печется о душах, да совершит нас и в этом и во всяком добре, чтобы, принесши всякий плод правды, сподобиться нам Царствия Небесного, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым слава Отцу, со Святым Духом, во веки веков. Аминь.

Беседа 10

Похвала тем, которые, вкусив пищи, пришли слушать (беседу); учение о естестве мира, также против боготворящих тварь, и об избежании клятв

1. Радуюсь и сорадуюсь всем вам, что недавнее увещание наше о непостящихся и из-за этого остающихся (дома), вы исполнили на деле. Сегодня, думаю, здесь присутствуют и многие из вкусивших уже пищи, и они наполняют это почтенное собрание; думаю так потому, что собрание у нас стало блистательнее и стечение слушателей многочисленнее. Не напрасно, значит, расточили мы недавно о них много слов, умоляя вашу любовь – влещи их к матери (Церкви) и убеждать, что можно и после принятия пищи телесной участвовать в пище духовной. И когда, скажите мне, возлюбленные, поступили вы лучше? В прошедшее ли собрание, когда после трапезы обратились ко сну, или ныне, когда после трапезы сошлись на слушание Божественных заповедей? Тогда ли, когда проводили время на площади и участвовали в собраниях, не имеющих в себе ничего хорошего, или ныне, когда стоите вместе с вашими братьями и слушаете слова пророческие? Не пищу принимать стыдно, возлюбленные, но что? – Приняв ее, оставаться дома и лишать себя этого священного торжества. Оставаясь дома, ты пробудешь в бездействии и праздности, а пришедши сюда, отрясешь всякий сон и всякую леность; отбросив же не только леность, но и всякую унылость, будешь ты лучше и благодушнее чувствовать себя во всех приключениях. И что говорить о другом? Стань только подле постящегося, и сейчас почувствуешь его благоухание. Постящийся есть духовное миро, – он и глазами, и языком, и всем обнаруживает благоустройство души. Сказал я это не в осуждение принявших пищу, но чтобы показать пользу поста.

Постом же называю не воздержание только от яств, но, еще более этого, воздержание от грехов. И вкусивший пищу, но пришедший сюда с должной скромностью, немного отстал от постящегося, так же как и постившийся, но без усердия и внимания слушающий поучение, немного получит пользы от поста. Вкушающий и участвующий в священном собрании с должным усердием – гораздо лучше того, кто не вкушает и остается дома, потому что неядение отнюдь не может принести нам столько пользы, сколько доставляет пользы и добра участие в духовном учении. Да и в каком другом месте ты услышишь то, о чем любомудрствуешь здесь? Пойдешь ли в суд? Там распри и споры. В думу? Там забота о делах городских. В дом? Там со всех сторон давит попечение о делах частных. В собрания и сходбища на площади? И там все земное и тленное: собирающиеся там рассуждают или о предметах купли, или о податях, или о роскошном столе, или продаже полей, или о других сделках, или о завещаниях, или о наследствах, или о других подобных вещах. Войдешь ли даже в царские дворцы? И там опять то же услышишь, – все рассуждают о деньгах, о власти, о славе, здесь уважаемой, а о духовном ни о чем. Здесь же все напротив: здесь мы рассуждаем о небе и вещах небесных, о душе, о нашей жизни, о том, для чего живем здесь столько времени, куда отходим отсюда, и что ожидает нас после, почему у нас тело из персти, что такое жизнь настоящая и что – будущая; словом, ни о чем земном, а все о духовном; и таким образом, получив великую подмогу ко спасению, выходим мы отсюда с доброй надеждой.

2. Посему, так как не напрасно бросили мы семена, но, как я просил вас, вы уловили всех, отставших от вас; то вот и мы вознаградим вас и, напомнив вам немногое из прежде сказанного, доскажем и остальное. О чем же говорено было прежде? Мы рассуждали, как и каким образом Бог устраивал дела наши, когда еще не было дано Писание, и говорили, что Он поучал род наш через природу, распростерши и предложив среди всех небо – эту величайшую книгу, назидательную и для простых и для мудрых, и для бедных и для богатых, и для скифов и для варваров, и вообще для всех живущих на земле, – книгу, которая гораздо важнее множества других изучаемых (книг). Многое сказали мы и о ночи и о дне, и о порядке и о согласии, в точности соблюдаемых ими; многое и о числе времен года и их равенстве. Как день, за весь год, и на полчаса не бывает больше ночи; так и эти (времена года) разделили между собой все дни поровну. Впрочем, как и прежде я сказал, на Творца указует не величие только и красота твари, но и самый состав ее и устройство вышеестественного порядка. По естественному порядку следовало бы воде носиться поверх земли; но теперь видим, напротив, что земля на водах держится. По естественному порядку, огонь должен бы стремиться кверху; но теперь видим, напротив, что лучи солнечные стремятся вниз – к земле; что есть «воды, ...превыше небес» (Пс.148:4) – и не разливаются; что солнце течет ниже – и не погашается водами, да и само не уничтожает этой влаги. Еще сказали мы, что вселенная состоит из четырех стихий, противоположных и противоборствующих друг другу, и однако ни одна из них не истребила другой, хотя они губительны друг для друга. Отсюда очевидно, что какая-то невидимая сила обуздывает их, и узами для них служит воля Божия. Об этом-то хочу сегодня поговорить поболее; только и вы стойте бодро и слушайте меня со вниманием. А чтобы чудо сделалось яснее, учение об этом начну с вашего тела. Тело наше, этот сокращенный и малый (мир), состоит из четырех стихий: теплой – именно крови, сухой – желчи желтоватой, влажной – слизи и холодной – желчи черной. Да не подумает кто-либо, что нам неприлично такое рассуждение: «Духовной... убо востязует вся, а сам той ни от единаго востязуется» (1Кор.2:15). И Павел, беседуя с нами о воскресении, коснулся соображений о предметах земледельческих и сказал: «Безумне, ты еже сееши, не оживет, аще не умрет» (1Кор.15:36). Если же этот блаженный говорил о предметах земледелия, то да не упрекают и нас, что мы касаемся медицинских мнений; ведь у нас теперь слово о творении Божием, и нам необходимо изложение этих мнений. Итак, наше тело, сказал я, состоит из четырех стихий; и если одна нарушит согласие с целым, то от такого расстройства происходит смерть: например, когда разольется желчь, рождается горячка, и если она усилится чрез меру, то причиняет немедленную смерть. Опять, когда преобладает холодная стихия, происходят параличи, судороги, апоплексические удары и другие бесчисленные болезни. И вообще, всякого рода болезни происходят от преизбытка этих стихий, когда т.е. одна, перешедши за свои пределы, берет перевес над другими и нарушает всякую соразмерность.

Спроси же того, кто говорит, что все (в мире) произошло случайно и существует само собой, (спроси): если это малое тело, и при помощи лекарств и врачебного искусства, при внутреннем управлении им со стороны души, при великом любомудрии и других бесчисленных пособиях, не может всегда оставаться в благосостоянии, но часто от происходящего в нем расстройства гибнет и разрушается – то как бы столь великий мир, имеющий в себе такие массы тел и состоящий из тех же стихий, как бы он пробыл столько времени не расстроенным, если бы не был храним Провидением? Нельзя и подумать, чтобы, если даже наше тело, оберегаемое и отвне и изнутри, с трудом поддерживает свое существование, – столь великий мир, будучи оставлен без всякого промышления, во столько лет не терпел ничего такого, что терпит наше тело. Как это, скажи мне, ни одна из этих стихий не вышла из своих пределов и не истребила все прочие? Кто соединил их вначале? Кто связал? Кто обуздал? Кто удерживает их столько времени? Если бы еще мир был тело простое и однородное, то сказанное нами было бы не так невозможно; но когда такая борьба стихий была от начала, то кто так безумен, что станет думать, будто они сошлись сами с собой и никто не соединял их, и, сошедшись, так остаются? Если и мы, озлобясь друг на друга не по природе, а по произволению, не можем примириться сами собою, пока останемся врагами и питаем неудовольствие друг против друга, но имеем нужду в постороннем, чтобы он свел нас, сведши, соединил и убедил жить в согласии и впредь не расходиться: то как же стихии, не имеющие ни смысла, ни чувства, враждебные и противные друг другу по природе, могли бы сойтись и соединиться и быть вместе друг с другом, если бы не было какой-то неизреченной силы, которая и соединила их, и, соединив, постоянно удерживает в этом союзе?

3. Не видишь ли, как это тело, по выходе из него души, разлагается, истлевает и гибнет, и каждая из его стихий возвращается в прежнее свое состояние? То же самое случилось бы и с миром, если бы сила, постоянно им управляющая, оставила его без своего промышления. Если и корабль без кормчего не держится, но скоро утопает – то как бы устоять столько времени миру без Управляющего им? Короче сказать: представь, что мир есть корабль, киль его – земля, паруса – небо, плаватели – люди, лежащая внизу бездна – море. Как же в течение столь долгого времени не произошло кораблекрушения? Пусти корабль хоть на один день без кормчего и матросов, и увидишь, что он тотчас потонет; а мир ничего такого не потерпел, хотя существует уже пять тысяч, и даже еще гораздо более лет? Да что говорить о корабле? Пусть кто построит небольшой шалаш в винограднике, и, по собрании плода, оставит его пустым: он часто не простоит и двух дней, но скоро разрушится и упадет. Если же и шалаш не может стоять, когда никто не оберегает его; то как бы могло столько времени стоять невредимо без Промысла столь великое, прекрасное и удивительное создание, – и законы дня и ночи, и круговращения времен, и какое-то разнообразное и многоразличное течение природы на земле, и на море, и на воздухе, и на небе, и в растениях, и в животных, летающих, плавающих, ходящих, пресмыкающихся, и в превосходнейшем из всех их – роде человеческом? Вместе с этим представь себе луга, сады, разнородные цветы, всякие травы, их употребление, благоухание, виды, положение, имена одни, дерева плодовитые и бесплодные, свойство металлов, животных морских, земных, плавающих, летающих в воздухе, горы, холмы, луга, луг дольний и луг горний (ибо и на земле луг, и на небе луг), различные цветы звезд; внизу розы, вверху радуга. Хочешь ли, покажу тебе и луг с птицами? Посмотри на разноцветные и превосходящие всякую живопись перья павлина, и на порфировидных птиц13. Подумай о красоте неба, сколько времени оно существует и не постарело, но так сияет и блестит, как будто только сегодня созданное; (подумай) о силе земли, как утроба ее столько времени рождает и не истощается. Подумай об источниках, как они изобилуют водой, и не иссякли, хотя беспрерывно, день и ночь, текут с тех пор, как созданы; подумай о море, как оно, принимая в себя столько рек, не преступило за пределы. Но долго ли нам гнаться за недостижимым? О каждом из вышеупомянутых творений должно сказать: «Яко возвеличишася дела Твоя, Господи: вся премудростию сотворил еси» (Пс.103:24)! Но как хитро отвечают неверующие, когда мы станем показывать им величие и красоту природы, обилие и избыток во всем! Это-то самое, говорят, и есть главная вина, т.е., что Бог сотворил мир столь прекрасным и великим, потому что, если бы Бог не сотворил его прекрасным и великим, мы и не боготворили бы его; теперь же, поражаясь его величием и удивляясь его красоте, мы думаем, что он есть Бог. Пустые речи! Не величие и не красота мира причиной их нечестия, но их безумие; этому доказательством мы, которые никогда до этого не доходили. Почему мы не обоготворили его? Разве не такими же глазами смотрим на него? Разве не так же наслаждаемся природой, как и они? Разве не такую же имеют душу? Не такое же тело? Разве не по той же ходим земле? Отчего же красота и величие (природы) не заставили нас думать так же, как думают они? Впрочем, не из этого только, но из другого еще видно, что они обоготворили его не ради красоты, но по собственному безумию: за что в самом деле обоготворили они обезьяну, крокодила, собаку, эти самые ничтожные из животных? Поистине, «осуетишася помышлении своими, и омрачися неразумное их сердце: глаголющеся быти мудри, обюродеша» (Рим.1:21–22). Но не этим только будем опровергать их: скажем и еще нечто более.

4. Бог, провидя это искони, по Своей премудрости, отнял у них и этот предлог (неверия). Для этого он создал мир не только удивительным и великим, но и тленным и скоропреходящим, и положил на нем много признаков несовершенства: Он с целым миром сделал то же, что сделал с апостолами. Что же он сделал с апостолами? Так как они творили много знамений и чудес великих и удивительных, то Бог попустил им терпеть непрерывно бичевания, гонения, узы и телесные немощи, быть в непрестанных скорбях, чтобы величие их знамений не расположило людей почитать их за богов. Поэтому, даровав им столь великую благодать, Он оставил тело их смертным, а у многих и болезненным; и не освободил их от немощей, дабы показать их настоящую природу. Не мои это слова, а самого Павла, который говорил: «Аще бо восхощу похвалитися, не буду безумен, ...щажду же, да не [како] кто вознепщует о мне паче, еже видит мя, или слышит что от мене» (2Кор.12:6), и опять: «имамы же сокровище сие в скудельных сосудех» (2Кор.4:7). Что значит: «в скудельных сосудах»? Значит: в этом теле, смертном и тленном; потому что как скудельный сосуд делается из глины при помощи огня, так точно и тело святых апостолов, будучи перстным и испытав действие духовного огня, стало скудельным сосудом. Для чего же это было, для чего Бог заключил столь великое сокровище и обилие дарований в смертном и тленном теле? «Да премножество силы будет Божия, а не от нас» (2Кор.4:7). В самом деле, когда увидишь, что апостолы воскрешают мертвых, а сами немоществуют и не в состоянии освободиться от недугов, то ясно уразумеешь, что воскресение мертвого совершилось не силой воскресившего, но действием Духа. А что они часто немоществовали, послушай, что говорит Павел о Тимофее: «Мало вина приемли, стомаха ради твоего и частых твоих недугов» (1Тим.5:23); и опять о другом: «Трофима же оставих в Милити боляща» (2Тим.4:20); и в Послании к Филиппийцам: Епафродит «боле близ смерти» (Флп.2:27). Если же и при всем этом их приняли за богов и хотели принести им жертву, говоря: «бози уподобльшеся человеком снидоша к нам» (Деян. 14:11); то без этого, до какого только не дошли бы нечестия, видя тогдашние чудеса? Итак, как у апостолов, по причине величия их знамений, Бог оставил природу немощную и попустил им подвергаться непрестанным искушениям, чтобы их не сочли за богов, – так и в природе сделал Он нечто подобное тому. Он создал ее прекрасной и великой, а вместе и тленной, как учит о том и другом Писание. Так, описывая красоту небес, пророк говорит: «Небеса поведают славу Божию» (Пс.18:2), и еще: «поставивый небо яко камар и простер е, яко скинию обитати» (Ис.40:22); и опять: «содержай круг неба»14 (Сир.43:13). А другой, показывая, что мир, сколь ни прекрасен и велик, однако же тленен, говорит так: «В началех Ты, Господи, землю основал еси, и дела руку Твоею суть небеса. Та погибнут, Ты же пребываеши: и вся яко риза обетшают, и яко одежду свиеши я, и изменятся» (Пс.101:26–27). И в другом месте о солнце Давид говорит: «Яко жених исходяй от чертога своего, возрадуется яко исполин тещи путь» (Пс.18:6). Видишь ли, как он изобразил тебе красоту и величие этой звезды? Как бы жених, появившись из какого чертога, солнце разливает лучи свои с востока, украшая небо, как бы шафранным покровом, обливая облака розовым цветом и, беспрепятственно протекая во весь день, не останавливается ничем в своем течении. Видишь ли красоту его? Видишь ли его величие? Посмотри же теперь и на признак его несовершенства. Чтобы и это показать, один мудрый сказал: «Что светлее солнца? и то исчезает» (Сир.17:30). Впрочем, не из этого только можно видеть несовершенство его, но и из сгущения облаков. Часто случается, что когда подойдет под него облако, оно (солнце), сколько ни испускает лучей и сколько ни усиливается разорвать облако, не может сделать этого, когда именно облако слишком густо и не дает ему разорвать себя. Скажут: оно питает семена? Но не одно оно питает, а имеет для этого нужду в земле, в росе, дождях, ветрах и благосостоянии времен годичных: и если все это не сойдется вместе, то и действие солнца будет бесполезно.

Но Богу не свойственно нуждаться в посторонней помощи для совершения того, что захочет Он сделать: напротив, Богу более всего свойственно – не нуждаться ни в чем. Семена из земли Он извел не так (как солнце), но только повелел – и все произросло. И вот, чтобы ты знал, что не сами стихии, но повеление Божие творит все, что и самые стихии оно же вызвало из небытия, – Бог и иудеям, без всякой сторонней помощи, ниспослал манну: «Хлеб небесный даде им» (Пс.77:24). И что говорить, что солнце имеет нужду в других стихиях для сообщения зрелости и крепости плодам, когда и само оно нуждается во многом, для своего существования, и само для себя недостаточно? Чтобы ходить, ему нужно небо, как бы подостланный какой пол; чтобы светить, нужна ему чистота и тонкость воздуха, так что, если воздух чрезмерно сгустится, то и солнце не может показать света своего; и чтобы не быть ему нестерпимым для всех и не сжечь всего, опять нужна для него прохлада и роса. Итак, если другие стихии и одолевают солнце, и восполняют его недостатки (одолевают, например, облака, стены и некоторые другие тела, закрывающие свет его; восполняют его недостатки, например, роса, источники и прохлада воздуха), – то как оно может быть Богом? Богу свойственно не нуждаться ни в чем, и ничего не требовать ни от кого, но Самому сообщать все блага всем, и никем не быть останавливаемым, как и говорят о Нем Павел и пророк Исаия. Один из пророков от лица Божия так говорит: «Небо и землю... Аз наполняю? рече Господь» (Иер.23:24); и еще: «Бог приближаяйся Аз есмь, ...а не Бог издалеча» (Иер.23:23). Также и Давид: «Рех Господеви: Господь мой еси Ты, яко благих моих не требуеши» (Пс.15:2). А Павел, объясняя вседовольство Божие и доказывая, что Богу в особенности свойственно, во-первых, ни в чем не иметь нужды и, во-вторых, давать всем все, говорит так: «Бог, сотворивый небо и землю и море, не требуя что, Сам дая всем живот и дыхание и вся» (Деян.4:24, 17:25).

5. Можно бы рассмотреть и прочие стихии, небо, воздух, землю, море, и показать их несовершенство и то, как каждая из них имеет нужду в другой, а без того гибнет и разрушается. И земля, например, если бы покинули ее источники и влага, наносимая на нее из моря и рек, тотчас погибла бы от засухи. Так и прочие стихии имеют нужду в других, например, воздух в солнце, а солнце в воздухе. Но чтобы не сделать слова слишком продолжительным, удовольствуемся и тем, что в сказанном мы дали желающим достаточные основания для размышления. Ибо, если солнце, более всякого творения удивительное, оказалось так несовершенным и недостаточным, – тем паче прочие части мира таковы. Посему я, как и сказал, дав усердным основание для размышления, сам опять стану беседовать с вами от Писания и доказывать, что не одно солнце, но и весь этот мир тленен. Если стихии взаимно вредят друг другу, если, например, слишком сильный холод ослабляет силу солнца, а усилившаяся теплота опять уничтожает холод и вообще все они производят одна в другой и претерпевают одна от другой противоположные свойства и состояния, – то очевидно, это служит доказательством великой тленности и того, что все видимое есть тело. Но так как это учение превышает нашу простоту, то поведем вас на сладкий источник Писания и успокоим слух ваш. Не о небе и земле в частности скажем вам, но укажем на апостола, который о всей вообще твари внушает нам это же самое и ясно говорит о том, что вся тварь ныне рабствует тлению, (разъясняя также), для чего рабствует, когда освободится от него, и в какое перейдет состояние. Сказав: «недостойны страсти нынешняго времене к хотящей славе явитися в нас», он присовокупил: «чаяние бо твари, откровения сынов Божиих чает: суете бо тварь повинуся не волею, но за повинувшаго ю, на уповании» (Рим.8:18–20). Смысл слов такой: тварь соделалась тленной; это и значит: «суете... повинуся». А сделалась тварь тленной потому, что так повелел Бог; а Бог повелел так для рода нашего. Как она должна была питать человека тленного, то и самой надлежало ей быть такой же; потому что телам тленным не следовало обитать в природе нетленной. Впрочем, говорит апостол, она не останется такой, но «и сама тварь освободится от работы истления»; потом, желая показать, когда это будет и через кого, присовокупил: «в свободу славы чад Божиих» (Рим.8:21). Когда, говорит, мы воскреснем и получим тела нетленные, тогда и тело неба и земли, и всей твари будет нетленным и неразрушимым. Посему, когда увидишь солнце восходящим, подивись Создателю; когда же увидишь его скрывающимся и исчезающим, познай несовершенство природы его, и не покланяйся ему, как Богу. Для этого-то Бог не только положил на природе стихий знак их несовершенства, но и соизволил рабам своим – человекам повелевать ими, чтобы, если по виду их не узнаешь их рабства, то от повелевающих ими ты научился, что все они подобные тебе рабы. И вот Иисус Навин говорит: «Да станет солнце прямо Гаваону, и луна прямо дебри Елон» (Нав.10:12). Еще и пророк Исаия, при царе Езекии, заставил его идти назад (Ис.38:8); и Моисей повелевал воздуху, и морю, и земле, и камням; Елисей переменил естество воды (4Цар.2:22); три отрока одолели огонь. Видишь, как и в том и другом Бог показал Свое о нас попечение: красотой стихий ведя нас к познанию Его Божества, а несовершенством удерживая от поклонения им?

6. За все это прославим Его – Промыслителя нашего, не словами только, но и делами; будем вести себя сколько возможно лучше – как во всем прочем, так и в воздержании от клятв. Не всякий грех несет одинаковое наказание, но, от чего легче воздержаться, за то и наказываемся больше. На это указывает и Соломон, когда говорит: «не дивно, аще кто ят будет крадый: крадет бо, да насытит душу свою алчущую. Прелюбодей же за скудость ума погибель души своей содевает» (Притч.6:30, 32), т.е. тяжко грешит вор, но не так тяжко, как прелюбодей. Тот в защиту свою может привести хоть и неосновательную причину – нужду от бедности; а этот, не влекомый никакой нуждой, от одного безумия, впадает в бездну греха. То же надобно сказать и о клянущихся: и они не могут представить никакого извинения, кроме своей небрежности. Знаю, что кажусь я уже скучным и обременительным, досаждая непрерывным повторением этого увещания: однако не отстаю, чтобы вы, устыдившись хоть моего нестыдения, отстали от дурной привычки к клятвам. Если и судья немилосердный и жестокий (Лк.18:2–5), устыдясь неотступных просьб вдовицы, переменил нрав свой, – тем более сделаете это вы, особенно когда увещевающий вас делает это не для себя, но для вашего спасения; а по правде сказать, это и для себя я делаю, потому что ваши добродетели считаю моими заслугами. Желал бы я, чтобы, сколько я теперь тружусь и забочусь о вашем спасении, столько же и вы пеклись о своей душе: тогда дело это, без сомнения, пришло бы к концу. И что говорить много? Если бы не было ни геенны, ни наказания ослушникам, ни награды послушным, а только я, пришедши к вам, попросил бы вас об этом, как о милости, неужели бы вы не послушались? Неужели бы не исполнили просьбы просящего такой небольшой милости? Но у вас просит милости Сам Бог, и не для Себя получающего, но для вас же дарующих: кто же будет так неблагодарен, так жалок и несчастен, что не окажет милости Богу – просящему, и особенно, когда оказавший милость сам же и воспользуется ею? Подумайте же об этом, и, возвратившись отсюда домой, говорите обо всем сказанном, и исправляйте всячески невнимательных, чтобы получить нам награду и за свои, и за чужие добродетели, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу, со Святым Духом, слава во веки веков. Аминь.

Беседа 11

Благодарение Бога за освобождение от бедствий, ожидаемых вследствие возмущения, и воспоминание о том, что тогда случилось; также против унижающих наше тело, о сотворении человека вообще, и наконец – о воздержании от клятв

1. Когда подумаю о прошедшей буре и о настоящем спокойствии, то не престаю говорить: «Благословен Бог, творяй вся и притворяяй» (Ам.5:8), «сотворивый свет из тмы» (Иов.37:15), «низводяй во врата ада и возводяй» (1Цар.2:6), «наказуяй и не умерщвляяй» (2Кор.6:9); и хочу, чтобы это же и вы говорили всегда и не переставали (говорить): потому что, если Он облагодетельствовал нас на деле, то заслуживали бы мы какого-нибудь извинения, когда бы не воздали Ему даже словами? Посему, увещеваю вас никогда не переставайте благодарить Его: если мы будем признательны за прежние (благодеяния), то, очевидно, получим и другие большие. Итак, будем непрестанно говорить: благословен Бог, давший и нам безбоязненно предложить вам обычную трапезу, и вам без страха внимать словам нашим. Благословен Бог, что мы стекаемся сюда, уже не избегая внешней опасности, но желая слушать (поучение); сходимся друг с другом уже не с робостью, трепетом и опасением, но с великой смелостью и отбросив всякую боязнь. А в предшествующие дни мы были ничем не лучше обуреваемых на море и ежеминутно ожидающих кораблекрушения; всякий день были поражаемы, возмущаемы и колеблемы бесчисленными слухами со всех сторон; всякий день разведывали и спрашивали: кто пришел из столицы? Какие принес вести? Правду или ложь говорит он? Мы проводили ночи без сна, и смотря на город, оплакивали его, как готовый тотчас погибнуть. Поэтому и мы в эти предшествующие дни молчали, от того, что город наш совсем опустел и все переселились из него в пустыни, а оставшиеся были покрыты облаком печали. Душа, совершенно объятая печалью, бывает вовсе не способна слушать. Поэтому и друзья Иова, пришедши и увидев несчастья этого дома и самого праведника сидящим на гноище и покрытым ранами, разорвали свои одежды, восстенали и сидели в молчании, показывая тем, что скорбящим сначала более всего приятно спокойствие и молчание: да и страдания (Иова) были выше утешения (Иов.2:13). Поэтому и иудеи, приставленные к глине и плинфоделанию, увидя пришедшего Моисея, не могли внимать словам его от малодушия и скорби своей (Исх.5:21). И что удивительного, если было так с людьми малодушными, когда видим, что и ученики (Христовы) подверглись той же немощи? После Тайной Вечери, когда Христос беседовал с ними наедине, ученики сначала то и дело спрашивали Его: «камо идеши» (Ин.13:36); но когда Он сказал им о бедствиях, имевших немного спустя постигнуть их, о бранях, гонениях, о ненависти от всех, о бичах, темницах, судилищах, ссылках, – тогда душа их, подавляемая, как бы самым тяжким бременем, страхом сказанных бедствий и унынием от угрожающих зол, сделалась наконец безмолвной. Потому Христос, увидя их смущение, укорил их за это и сказал: «Иду к Пославшему Мя, и никтоже от вас вопрошает Мене: камо идеши? Но яко сия глаголах вам, скорби исполних сердца ваша» (Ин.16:5–6). Поэтому и мы сначала молчали, выжидая настоящего случая, так как, если и намеревающийся просить кого-нибудь, хоть и справедливую просьбу предложить хочет, выжидает однако удобного случая, чтобы найти того, от кого зависит исполнение просьбы, кротким и в добром расположении духа, и при помощи благоприятного случая получить милость; то тем более проповеднику нужно искать удобного времени, чтобы преподать наставление слушателю, когда он находится в добром расположении и свободен от всякой заботы и уныния. Так именно и мы сделали.

2. И вот теперь, когда вы прогнали от себя уныние, мы и хотим напомнить вам о прежнем, чтобы слово наше было яснее для вас. Что сказали мы о природе, т.е., что Бог сотворил ее не только прекрасной, удивительной и великой, но вместе и слабой и тленной, и положил на ней многие признаки этого, устрояя то и другое для нашей пользы, именно, красотой твари возбуждая в нас удивление Создателю, а несовершенством предохраняя от обоготворения твари, – то же самое можно видеть и на нашем теле. И о нем многие, как из врагов истины, так и из единомысленных нам, спрашивают: почему оно сотворено тленным и смертным?

Многие из язычников и еретиков говорят даже, что оно и сотворено не Богом: оно не стоит того, чтобы сотворил его Бог, говорят они, указывая на нечистоты, пот, слезы, труды, изнурения, и все прочие несовершенства тела. Но я, если речь уже зашла об этом, скажу, во-первых, вот что: не говори мне об этом падшем, уничтоженном, осужденном человеке; но если хочешь знать, каким Бог сотворил тело наше вначале, то пойдем в Рай и посмотрим на человека первосозданного. То тело не было такое смертное и тленное; но как светло блестит золотая статуя, только что вышедшая из горнила, так и тело то было свободно от всякого тления: его ни труд не тяготил, ни пот не изнурял, ни заботы не мучили, ни скорби не осаждали, и никакое подобное страдание не удручало. Когда же человек не сумел воспользоваться благополучием, но оскорбил своего Благодетеля, поверил более демону-обольстителю, нежели Промыслителю Богу, возвеличившему его, понадеялся быть Богом и возмечтал о своем достоинстве более надлежащего, тогда-то, тогда Бог, желая вразумить его уже самым опытом, сделал его тленным и смертным, и связал множеством этих нужд, не по ненависти и не по отвращению, но из заботливости о нем, – чтобы остановить в самом начале злую и пагубную эту гордость и не дать ей пойти далее, но самым опытом научить человека, что он смертен и тленен, и через это заставить его – никогда не думать и не мечтать о себе так. Дьявол сказал (первым людям): «Будете яко бози» (Быт.3:5). Чтобы вырвать эту мысль с корнем, Бог сделал тело человека слабым и болезненным, самой природой научая его – никогда не иметь такой мысли. Справедливость этого весьма ясно видна и из того, что случилось с человеком: он осужден на это наказание уже после того пожелания (быть Богом). И заметь, как Бог премудр: Он не дал умереть (Адаму) первым, но попустил претерпеть смерть сыну его, чтобы он, увидя перед глазами у себя тело тлеющее и разрушающееся, получил от этого зрелища великий урок любомудрия, познал, что (с ним) сделалось, и, хорошо вразумленный этим, отошел отсюда.

Итак, это, как я сказал, весьма ясно видно уже из случившегося (с Адамом); но не менее ясно и из того, что сказано будет затем. Если и при всем том, что тело наше связано такой нуждой, что все умирают, истлевают, согнивают и обращаются в прах перед глазами всех, так что языческие философы сделали одно известное определение породы людей (на вопрос: что такое человек, они сказали: он есть животное разумное, смертное); если, при таком всеобщем признании, некоторые дерзнули обессмертить себя во мнении народа, и тогда как глаза свидетельствуют о смерти, захотели называться богами и почтены были такими; то до какого нечестия не дошли бы многие из людей, когда бы смерть наперед не убеждала всех в смертности и тленности их природы? Послушай, что говорит пророк об одном иноплеменном царе, который дошел вот до какого неистовства: «Выше звезд небесных поставлю престол мой, – сказал он, – и ...буду подобен Вышнему» (Ис.14:13–14). Посмеваясь над ним и указывая на смерть его, (пророк) говорит: «Под тобою постелют гнилость, и покров твой червь» (Ис.14:11), т.е. ты ли, человек, которого ожидает такой конец, дерзнул так мечтать о себе? И о другом царе, именно о тирском, который так же помышлял и хотел называться Богом, сказано: «Ты же человек еси, а не Бог, в руце убивающих тя» (Иез.28:9). Итак, Бог сотворил таким тело наше для того, чтобы с самого начала и совершенно истребить основание идолослужения. И удивительно ли, что это случилось с телом, когда и в душе можно видеть нечто подобное? Смертной, правда, Бог не сделал ее, а допустил ей быть бессмертной: зато подверг ее забывчивости, неведению, унынию и заботам, и это сделал для того, чтобы она, увидя благородство своей природы, не помыслила о своем достоинстве более надлежащего. Ведь если и при всем этом некоторые дерзнули сказать, что душа имеет сущность божескую, то до какого безумия не дошли бы они, когда были бы свободны от этих недостатков? Впрочем, что я сказал о природе, то же скажу и о теле, т.е., что одинаково удивляюсь Богу и потому, что Он сделал тело тленным, и потому, что в тленности его обнаружил собственную силу и премудрость. Что мог Он создать его и из лучшего вещества, это показал в теле небесном и солнечном: создавший эти тела мог бы таким же создать и тело (человеческое); но причина, почему оно создано слабым, заключается в вышесказанном основании. И это нисколько не унижает дивного величия Создателя, но еще более возвышает Его: несовершенство вещества особенно и показывает великость и совершенство искусства Того, Кто праху и пеплу сообщил такую гармонию и такие чувства, столь различные и разнообразные и способные так любомудрствовать!

3. Итак, чем более низким представляется тебе вещество (тела), тем более удивляйся величию искусства (Божия). И ваятелю удивляюсь я не столько тогда, когда он делает прекрасную статую из золота, сколько тогда, когда он из распадающейся глины, силой искусства, может образовать удивительную и невообразимую красоту художественного произведения: там и вещество несколько помогает художнику, а здесь проявляется чистое искусство. Если хочешь знать, какова премудрость Создавшего нас, подумай, что делается из глины: что же другое, кроме кирпича или черепицы? И однако великий художник – Бог из этого вещества, из которого делается только кирпич и черепица, мог устроить глаз, столько прекрасный, что удивляются ему все смотрящие, и сообщить ему такую силу, что он простирается взором на столь великую высоту в воздух, и при помощи небольшого зрачка обнимает столь великие тела и горы, и леса, и холмы, и моря, и небо. Не говори мне о слезах и гнойной влаге: это произошло из-за твоего греха; но подумай о его красоте, о способности видеть, и о том, как он, проходя такое пространство воздуха, не утомляется и не ослабевает. Ноги, и немного прошедши, устают и ослабевают, а глаз, пробегая такую высоту и такую широту, не чувствует никакого изнеможения. Как он из всех членов для нас самый необходимый, то Бог не попустил ему утомляться от труда, чтобы его служение нам было свободно и беспрепятственно. Впрочем, в состоянии ли какое слово изобразить все совершенство этого члена? И что говорить о зрачке и силе зрения? Если рассмотришь только ресницы глаза, – этот, по-видимому, самый ничтожный из всех членов: и в них увидишь великую премудрость Зиждителя – Бога. Как ости на колосьях, выдавшись вперед наподобие копий, отгоняют птиц и не дают им садиться на плод и ломать еще очень слабый стебель; так и на глазах волоски ресниц выдаются, как бы ости и копья, отражают от глаз пыль, сор и все, что беспокоит отвне, и предохраняют веки от повреждения. Увидишь и в бровях не меньше того премудрости. Кто не изумится их положению? Они и не слишком выставляются вперед, чтобы не затмевать глаза, и не углублены внутрь более надлежащего; но, выдаваясь сверху, наподобие кровельного навеса на доме, принимают на себя стекающий с головы пот и не дают вредить глазам. Поэтому-то и волосы у них сплотнились между собой: этой плотностью они удерживают стекающую влагу и, весьма искусно прикрывая глаза, придают им и великое благообразие. И не этому только удивляться можно, но и другому, что не меньше того. Для чего, скажи мне, волосы на голове растут и стригутся, а на бровях – нет? Ведь и это сделано не без причины и не случайно, но для того, чтобы они, спустившись вниз, не затмевали глаз, как это иногда бывает у людей, пришедших в глубокую старость. А кто может постигнуть всю премудрость, являемую в устройстве мозга? Во-первых, Бог создал его мягким, так как он дает истоки всем чувствам; потом, чтобы он не повредился по (нежности) собственной природы, оградил его со всех сторон костями; далее, чтобы, касаясь костей, он не терпел от их жесткости, протянул между ними перепонку, и не одну только, но две, одну внизу под передней частью головы, а другую вверху вокруг мозгового вещества, и при том первую гораздо тверже последней. Это сделал Бог как по вышесказанной причине, так и для того, чтобы удары, наносимые в голову, не мозг принимал первый, но наперед встречали бы их эти перепонки, и таким образом уничтожали всякий вред и сохраняли мозг неприкосновенным. И то, что покрывающая его кость не сплошная и цельная, но со всех сторон имеет множество швов, – и это опять служит для мозга немаловажным предохранительным средством: с одной стороны, накопляющиеся около него испарения легко могут через эти швы выходить наружу, и таким образом не сдавливают его; с другой стороны, если и будет откуда-либо нанесен удар, то повреждение произойдет не повсеместное. Если бы эта кость была цельная и сплошная, то и нанесенный в одну часть ее удар повредил бы ее всю; но теперь, когда она разделяется на многие части, этого быть не может. Если и случится одной части получить ушиб, то повреждается только та кость, которая лежит близ этой части, а прочие все остаются невредимыми, потому что общность удара разъединяется раздельностью костей и не может простираться на близлежащие части. Вот для чего Бог устроил мозговой покров из многих костей! И как строящий дом полагает наверху кровлю и черепицы, так и Бог положил вверху на голове эти кости, и повелел вырасти волосам, чтобы служить для головы как бы вместо колпака. То же самое Он сделал и с сердцем. Так как сердце у нас главнейший из членов и ему вручено начало всей нашей жизни, в случае же его поражения бывает смерть; то Бог оградил его со всех сторон плотными и твердыми костями, – спереди выпуклой грудью, а сзади плечными лопатками. И с ним сделал то же, что с перепонками (около мозга): чтобы оно, находясь в постоянном биении и трепетании во время гнева и других подобных движений и ударов об окружающие его жесткие кости, не терпело боли от этого трения, Бог протянул тут множество перепонок; и подложил еще легкое, как бы мягкую постель для движений его, дабы оно, ударяясь о нее без боли, не терпело никакого вреда. Но что и говорить о голове и сердце, когда, если рассмотришь и самые ногти, откроешь и в них великую премудрость Божию, – в их виде, свойствах и положении. Можно бы еще сказать и о том, почему у нас не все пальцы равны, и о многом другом, что важнее этого: но для внимательных и из сказанного довольно просиявает премудрость создавшего нас Бога. Посему, предоставив трудолюбивым исследовать эти части с точностью, обращусь к другому возражению.

4. Многие, кроме вышесказанного, вот что еще возражают: что это такое? Если человек есть царь бессловесных, то почему многие из животных превосходят его и силой, и легкостью, и быстротой? Быстрее человека – конь, терпеливее – вол, легче – орел, сильнее – лев. Что же сказать нам на это? То, что отсюда-то особенно можем мы познать премудрость Божию и ту честь, которой Он удостоил нас. Конь быстрее человека, – правда; но человек может совершать путь гораздо скорее коня. Конь, как он ни быстр и силен, едва пробежит в день двести стадий; а человек, подпрягая попеременно несколько лошадей, может проехать и две тысячи стадий. Таким образом, что тому быстрота, то этому дает ум и искусство, притом с великим избытком. У человека не так крепки ноги, как у коня: зато ноги коня служат ему не меньше своих. Ни одно из бессловесных животных не может подчинить себе другого на свою службу, а человек подчиняет всех их, и при помощи разнообразного искусства, данного ему от Бога, заставляет каждое из животных выполнять наиболее пригодное для него служение. Если бы ноги у людей были так же крепки, как у лошадей, то они были бы негодны для другого, – для того чтобы ходить по местам неудобопроходимым, подниматься на высоты, влезать на дерева: копыто, как известно, мешает такой ходьбе. Поэтому хотя ноги у людей и слабее, зато они способнее к большему числу полезных движений, и нисколько не терпят от своей слабости, получая услугу от силы коня, а способностью к разнообразному хождению еще превосходят последнего. Далее, у орла – легкие крылья; но у меня есть ум и искусство, посредством которых могу заманивать и ловить всех птиц. Если же хочешь видеть и мое крыло, у меня есть оно, гораздо легче орлиного, поднимается не на десять или на двадцать стадий, и не до неба, но выше самого неба и превыше неба небесе, где Христос сидит одесную Бога. Бессловесные на теле у себя имеют оружие, – например, вол – рога, кабан – зубы, лев – когти; а у меня Бог устроил не в теле, но вне тела, дабы показать, что человек есть кроткое животное, и что ему не всегда нужно это оружие. В самом деле, часто я слагаю его, нередко и вооружаюсь им. Поэтому, чтобы мне быть свободным и несвязанным, и не иметь надобности постоянно носить оружие, Бог создал его отдельным от моей природы. Мы превосходим бессловесных не только разумной душой, но и по телу имеем преимущество перед ними. И тело Бог создал сообразным с благородством души и способным выполнять ее веления; создал не просто каким-нибудь, но таким, каким ему нужно быть для служения разумной душе, так что если бы оно не было таким, действия души встретили бы сильные препятствия. Это и видно во время болезней: когда состояние тела хоть немного уклонится от надлежащего своего устройства, например, если мозг сделается горячее или холоднее, то многие из душевных действий останавливаются. Итак, и на теле можно видеть Промысел Божий, – не только из того, что Он вначале сотворил его лучшим нынешнего, и что и нынешнее устроено так ко благу, но и из того, что Он опять воскресит его к гораздо большей славе. Если же хочешь узнать и с иной стороны, какую премудрость Бог явил в устройстве тела, – я скажу то, чему, кажется, постоянно и больше всего удивлялся апостол Павел. Что же это такое? То, что члены тела превосходят друг друга не одним и тем же, но одни – красотой, другие – силой. Например, глаз красив, но ноги крепче его; важна голова, но она не может сказать ногам: не имею в вас нужды (1Кор.12:21). Это же можно видеть и между бессловесными; это же – и во всей жизни. Царь имеет нужду в подданных, подданные в царе, как голова в ногах. И между бессловесными, опять, одни сильнее, другие красивее; одни забавляют нас, другие питают, иные одевают: забавляет павлин, питают куры и свиньи, одевают овцы и козы, трудятся с нами вол и осел. Есть еще такие, которые ничего подобного не доставляют нам; зато упражняют наши силы, например, дикие звери укрепляют мужество охотников, страхом вразумляют род наш и делают более осторожным, да еще с тел своих вносят немалую дань на врачевание наше. Итак, если кто скажет тебе: что ты за владыка бессловесных, когда боишься льва? Скажи ему, что вначале так не было, когда я был в благоволении у Бога и жил в Раю, но как я оскорбил Господа, то и сделался подвластен рабам, впрочем, и ныне не совсем подвластен, но обладаю некоторым искусством, с помощью которого и одолеваю зверей. Так бывает и в знатных домах: когда дети, хотя и благородные, не достигли еще совершеннолетия, то боятся многих и из рабов; а когда притом сделают проступок, боязнь их еще более увеличивается. Это надобно сказать и о змеях и скорпионах, и ехиднах, т.е., что они страшны нам из-за греха.

5. Такое разнообразие можно видеть не только в нашем теле, не только в различных состояниях жизни, и не только в бессловесных животных, но и в деревьях. И между ними увидишь, что самое малое имеет иногда преимущество перед большим; и не во всех их есть все, – дабы все они были нам необходимы и из них мы видели многообразную премудрость Господа. Не вини же Бога за тленность твоего тела, но за это еще более благоговей пред Ним и удивляйся Его премудрости и промышлению: премудрости, что в таком тленном теле Он мог выказать такую гармонию; промышлению, что сделал тело тленным для блага души, дабы смирить гордость и низложить высокоумие ее. Почему же, скажешь, Бог не сотворил человека таким вначале? Против этого Сам Он ответствует тебе самыми делами и как бы так говорит самым событием: я призвал тебя к большей славе, но ты сделал себя недостойным дара, потеряв Рай; впрочем, и после этого Я не презрю тебя, но исправлю твой грех и возведу тебя на Небо; для того я попустил тебе столько времени подвергаться гниению и тлению, чтобы в течение долгого времени тверд стал у тебя урок смиренномудрия, и ты никогда не возымел прежней мысли. Итак, за все это возблагодарим человеколюбивого Бога, и за попечение Его о нас воздадим Ему воздаянием полезным для нас же; позаботимся усердно исполнить заповедь, о которой я постоянно беседую с вами. Да и не перестану (беседовать), пока вы не исправитесь; так как не о том забочусь, чтобы только говорить мало или много, но чтобы говорить дотоле, пока не склоню вас. Иудеям Бог говорил через пророка: «Аще в судех и сварех поститеся.., вскую Мне поститеся» (Ис.58:4); а вам скажет через нас: если вы в клятвах и клятвопреступлениях поститесь, то для чего поститесь? И как мы воззрим на Священную Пасху? Как примем Святую Жертву? Как приобщимся Чудных Тайн тем языком, которым попрали закон Божий, тем языком, которым осквернили душу? Если и за царскую порфиру никто не дерзнет взяться нечистыми руками, как же мы примем Тело Господне языком нечистым? Клятва – от лукавого, а жертва – Господня. «Кое убо общение свету ко тме? или Кое... согласие... с Велиаром» (2Кор.6:14–15)? Знаю хорошо, что вы старались отстать от этого греха, но как каждому из нас самому по себе не легко сделать это, то составим братства и товарищества; и как бедные, когда хотят устроить пир, и каждый из них сам по себе не может угостить всех, собираются вместе и вскладчину делают пир, так поступим и мы: поодиночке мы беспечны, так составим братства, станем делать друг другу советы, увещания, убеждения, укоризны, напоминания, угрозы, дабы при усердии каждого из нас исправиться всем нам. Как мы лучше видим чужие недостатки, нежели свои, то и будем предостерегать других, а им поручим наблюдать за нами; и совершим это прекрасное состязание, чтобы, так преодолев злую привычку, с дерзновением достигнуть нам этого святого праздника, и с доброй надеждой и благой совестью приобщиться Святой Жертвы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу, со Святым Духом, слава во веки веков. Аминь.

Беседа 12

Благодарение Богу за прощение виновных против царя; учение о естестве мира, также о том, что Бог, сотворив человека, дал ему естественный закон, – и о самом тщательном воздержании от клятв

1. И вчера я сказал: «Благословен Бог», и сегодня скажу опять это же самое. Хотя бедствия и прошли, но да не проходит памятование о бедствиях, не для того, чтобы нам скорбеть, но чтобы благодарить. Если останется памятование о бедствиях, то никогда не станут и самые бедствия. И к чему будут бедствия, когда и памятование о них умудряет нас? Поэтому как Бог не попустил нам потонуть в наступивших скорбях, так и мы не дадим себе расслабнуть по миновании их. Ободрил Он нас тогда в унынии, возблагодарим же Его теперь в радости; утешил Он нас в печали и не предал, не предадим же и мы сами себя в счастьи и не впадем в беспечность. «Помяни, – говорит (Премудрый), – время глада во время сытости» (Сир. 18:25). Будем же и мы помнить время искушения в день спокойствия; да и с грехами сделаем то же самое. Если ты согрешишь, и Бог простит тебе грехи, прими прощение и поблагодари (Бога), но о грехе не забывай – не для того, чтобы тебе мучить себя мыслью (о грехе), но чтобы научить душу не предаваться легкомысленной веселости и не впадать в те же грехи. Так поступил и Павел, – сказав: «Верна мя непщева, положив мя в службу», он прибавил: «бывша мя иногда хулника и гонителя и досадителя» (1Тим.1:12–13). Пусть, говорит, сделается явной жизнь раба, чтобы открылось человеколюбие Владыки: хотя и получил я прощение грехов, но воспоминания о них не оставляю. И через это не только открылось человеколюбие Владыки, но и Павел сделался славнее. Когда ты узнаешь, каков он был прежде, то будешь удивляться ему сильнее; когда увидишь, из кого и кем он стал, то почтишь его более; и если сам ты много согрешил, то, начиная переменяться, получишь от этого примера добрую надежду: так как он, кроме вышесказанного, утешает и ободряет впадших в отчаяние. Это же будет и с нашим городом: все случившееся и доказывает вашу добродетель, так как вы покаянием могли отклонить столь великий гнев, и возвещает о человеколюбии Бога, Который ради малого обращения отвел такую тучу, и ободряет всех отчаивающихся, научая их нашими событиями, что, кто смотрит горе – к Божией помощи, тот не может потонуть, хотя бы его со всех сторон обнимали тысячи волн. Видел ли кто, слышал ли кто когда-нибудь о бедствиях, подобных нашим? Ежедневно ожидали мы, что город наш, вместе с жителями, будет истреблен до основания; но, когда дьявол надеялся потопить нашу ладью, тогда-то Бог и сделал полнейшую тишину. Не забудем же великости бедствий, чтобы помнить и величие благодеяний, оказанных Богом. Не знающий свойства болезни не узнает и искусства врача. Расскажем это и нашим детям, и передадим в роды родов, чтобы знали все, как дьявол усиливался истребить и самое место города, и как Бог перед глазами всех восстановил этот падший и низверженный город, и не попустил ему потерпеть ни малейшего вреда, но с великой скоростью и разогнал страх, и устранил опасность. На прошедшей неделе мы все ожидали расхищения наших имений, нашествия воинов, и воображали себе множество других бедствий; но вот, все это прошло, подобно облаку и тени мимолетной, и наказаны мы только ожиданием бедствий или лучше сказать – не наказаны, а научены и сделались лучшими, оттого, что Бог смягчил сердце царево. Будем же говорить всегда и каждый день: «Благословен Бог»; станем с большим усердием приходить в собрание и притекать к Церкви, от которой получили столько пользы. Знаете, куда вначале вы прибегли, куда стеклись, откуда пришло к нам спасение. Будем же держаться за этот священный якорь, и как он не выдал нас во время опасностей, так и мы не оставим его во время спокойствия, но останемся при нем неотлучно, ежедневно будем составлять собрания, творить молитвы, слушать слово Божие, и свободное время, которое употребляли на разведывание, расспрашивание и беганье около приходивших из столицы, и на заботу об угрожавших бедствиях, – все это время станем употреблять на слушание Божественных заповедей, а не на занятия неуместные и бесполезные, чтобы опять не подвергнуться нам тому же смятению.

2. В три прошедшие дня мы рассматривали один способ Богопознания и окончили его объяснением, как «небеса поведают славу Божию» (Пс.18:2), и что значит изречение Павла: «невидимая бо Его, от создания мира твореньми помышляема, видима суть» (Рим.1:20); и показали, как прославляется Создатель сотворением мира, как – небом, землей и морем. Сегодня, полюбомудрствовав немного опять о том же предмете, перейдем к другому. Бог не только сотворил мир, но сотворенному даровал и способность действовать, так впрочем, что и не весь оставил его без движения, и не всему повелел двигаться. Небо стоит неподвижно, как говорит пророк: «Поставивый небо яко камару и простер е, яко скинию на земли» (Ис.40:22); а солнце, с прочими звездами, бежит ежедневно. Земля, опять, стоит твердо, а воды текут постоянно, и не только воды, но и облака и дожди, частые и сменяющие друг друга в свое время. И хотя природа дождей одна, но происходящее из них различно: в винограде дождь бывает вином, в маслине – маслом, а в других растениях превращается в их соки. Утроба земли одна, но различно приводит все в зрелость – иное медленнее, другое скорее. Кто не изумится и не удивится этому? Впрочем, не то только удивительно, что Бог устроил природу различной и разнообразной, но и то, что предложил ее всем вообще, и богатым и бедным, и грешным и праведным, как сказал Христос: «Яко солнце Свое сияет на злыя и благия и дождит на праведныя и на неправедныя» (Мф.5:45), – наполнил ее бесчисленным множеством животных и, дав им врожденные наклонности, повелел нам одним подражать, а других избегать. Например, муравей трудолюбив и работает неутомимо; поэтому, если будешь внимателен, получишь от этого животного весьма важное наставление – не предаваться неге и не бегать забот и трудов. Потому и Писание к нему отсылает ленивца, говоря: «Иди ко мравию, о лениве, и поревнуй видев пути его, и буди онаго мудрейший» (Притч.6:6). Не хочешь, говорит, понять из Писания, что трудиться доброе дело, и что не трудящийся не должен и есть; не хочешь выслушать этого от учителей: научись же от бессловесных. Так поступаем мы и у себя дома: когда старшие и считающиеся лучшими сделают какой-либо проступок, мы часто велим им смотреть на рачительных детей и говорим: посмотри, он меньше тебя, а как прилежен и заботлив!

Так и ты прими от муравья величайший урок трудолюбия, и подивись твоему Господу, не в том только, что Он создал солнце и небо, но и в том, что создал и муравья: это животное хоть и малое, но представляет собой великое доказательство премудрости Божией. Поразмысли же, как оно умно, и подивись, как Бог в таком малом теле мог поместить такую неутомимую охоту к трудолюбию. Итак, у муравья учись трудолюбию, а у пчелы любви – и к чистоте, и к труду, и к ближним. Она каждодневно трудится и работает не столько для себя, сколько для нас: и христианину более всего свойственно искать пользы не себе, но другим. Как пчела облетает все луга, чтобы приготовить трапезу другому, так делай и ты, человек: если накопил ты денег, употреби их на других; если у тебя есть слова назидания, не закопай их, но предложи нуждающимся; если другой какой избыток, будь полезен имеющим нужду в плодах трудов твоих. Не видишь ли, что пчела уважается более других животных не за то, что трудится, но за то особенно, что трудится для других? Ведь и паук трудится и хлопочет, растягивает по стенам тонкие ткани, выше всякого искусства женского, но его не уважают, потому что работа его для нас совершенно бесполезна: таковы те, которые трудятся и хлопочут только для себя. Подражай незлобию голубя, подражай любви осла и вола к своему господину, подражай беззаботности птиц: можно, многим можно воспользоваться от бессловесных к исправлению нравов. И Христос учит нас примером этих животных: «Будите убо мудри, – говорит, – яко змия, и цели яко голубие» (Мф.10:16); и опять: «воззрите на птицы небесныя, яко не сеют, ни жнут, и Отец ваш Небесный питает их» (Мф.6:26). И пророк, стыдя неблагодарных иудеев, говорит: «Позна вол стяжавшаго и, и осел ясли господина своего: Израиль же Мене не позна» (Ис.1:3); и опять: «горлица и ластовица селная, врабие сохраниша времена входов своих: людие же Мои... не познаша судеб Господа Бога своего» (Иер.8:7). От этих и подобных им животных учись делать добро, а от противоположных им научайся убегать порока. Как пчела любит делать добро, так аспид – вредить; отринь же злобу, чтобы не услышать тебе: «Яд аспидов под устнами их» (Пс.139:4). Собака, затем, бесстыдна: возненавидь и это зло. Лисица хитра и коварна: не подражай этому пороку. Но, как пчела, летая по лугам, не все уносит с собою, но, выбирая полезное, прочее оставляет, так сделай и ты: рассмотрев породу бессловесных, бери себе, что есть в них полезного, и, какие у них добрые качества от природы, те усовершай ты в себе свободной волей; тем-то ты и почтен от Бога, что Он дал тебе возможность – естественное у бессловесных добро совершать по свободному изволению, дабы получил ты за это и награду. Они делают добро не по свободе и не по рассуждению, а по влечению только природы; например, пчела делает мед, наученная этому не разумом и размышлением, но природой. Ведь если бы это не было делом природы и наследственной способностью всего рода (пчел), то, без сомнения, некоторые из них не знали бы этого искусства; между тем, с самого сотворения мира до настоящего дня, никто не видал таких пчел, которые бы не делали ничего и не составляли меда. Естественное – обще всему роду, а что от свободы, то – не всеобще; потому что для совершения этого нужен труд.

3. Итак, взяв все наилучшее, обладай им: ты – царь бессловесных, а цари в избытке имеют у себя то, что ни есть наилучшего у поданных, золото ли, серебро ли, драгоценные ли камни, или великолепные одежды. И смотря на природу, удивляйся своему Господу. Если же что-либо из видимого превышает тебя и не можешь ты найти цели, прославь Создателя и за то, что мудрость создания превосходит твое разумение. Не говори: для чего это? К чему это? Всякая вещь полезна, хотя мы и не знаем цели. Как, вошедши в лечебницу и увидев множество приготовленных инструментов, ты удивляешься их разнообразию, хоть и не знаешь их употребления; так сделай и в отношении к природе: видя множество животных, трав, растений и других вещей, которых употребления не знаешь, подивись их разнообразию, и изумись великому художнику Богу за то, что Он и не все открыл тебе, и не все оставил сокровенным. Не все оставил Он сокровенным, чтобы ты не сказал, будто существующее оставлено без Промысла; не все сделал тебе известным, чтобы великое знание не надмило тебя гордостью. Так и первого человека злой демон низверг обещанием большего знания, а лишил того, какое у него было. Поэтому и Премудрый советует так: «Вышших себе не ищи и крепльших себе не испытуй. Яже ти повеленна, сия разумевай» (Сир.3:21–22); потому что большая часть дел Божиих сокровенна. И далее: «вящшая... разума человеческаго показана ти суть» (Сир.3:23). А это сказал он в утешение тому, кто скорбит и сетует, что не все он знает; и то, говорит, что дано тебе знать, гораздо выше твоего разума; и это узнал ты не сам собою, а наученный от Бога. Будь же доволен данным богатством и не ищи большего, поблагодари за то, что получил; не ропщи из-за того, чего не получил; прославляй (Бога) за то, что знаешь, и не соблазняйся из-за того, чего не знаешь. То и другое Бог устроил на пользу; одно открыл, а другое скрыл – для твоего спасения. Итак, один способ Богопознания, из рассматривания природы, может, как я сказал, занять нас на много дней. Впрочем, чтобы рассмотреть с точностью устройство и одного человека (с точностью, говорю, возможной для нас, а не с совершенной точностью: ибо, хотя мы сказали о многих свойствах вещей, но есть гораздо более и других непостижимых, которые знает создавший Бог, а мы не знаем всех их); итак, чтобы с точностью рассмотреть все устройство человека и открыть премудрость в каждом члене, разделение и положение нервов, жил, артерий, и устройство всего прочего, для этого раскрытия не достало бы нам и целого года. Посему окончим здесь это рассуждение, и дав случай трудолюбивым и любознательным на основании сказанного рассмотреть и прочие части природы, обратим слово к другому предмету, который также может показать Божественное Промышление. Какой же это – другой предмет? Тот, что Бог, вначале созидая человека, даровал ему естественный закон. Что такое естественный закон? Бог впечатлел в нас совесть, и познание добра и зла сделал врожденным. Нам не нужно учиться, что блуд есть зло, а целомудрие – добро; мы знаем это от начала. И для удостоверения, что мы знаем это от начала, Законодатель давая впоследствии законы, и сказав: «не убий» (Исх.20:13), не прибавил, что убийство есть зло, а сказал просто: «не убий»; Он только запретил грех, а не учил о нем. Почему же, сказав: «не убий», Он не прибавил, что убийство есть зло? Потому что совесть предварительно научила нас этому, и Он говорит об этом как уже со знающими и разумеющими. Но когда говорит о другой заповеди, не открытой нам совестью, тогда не только запрещает, но и прилагает и причину. Так, полагая закон о субботе и говоря: «В день же седмый, ...да не сотвориши ...дела», Он присовокупил и причину покоя. Какую? «Зане... в день седмый почи Бог от всех дел Своих, яже нача творити» (Исх.20: 10–11; Быт.2:2); и еще: «яко раб был еси в земли Египетстей» (Втор.24:18). Почему же, скажи мне, к заповеди о субботе он присовокупил и причину, а касательно убийства не сделал ничего такого? Потому, что та не из первоначальных и не открыта нам совестью, но есть заповедь частная и временная, – поэтому она и отменена впоследствии, – а заповеди необходимые и составляющие основание нашей жизни суть: «не убий, не укради, не прелюбы сотвори» (Исх. 20:13–15). Поэтому он не прилагает к ним причины и не вводит учения, но довольствуется простым запрещением.

4. Впрочем, не из этого только, но и из другого попытаюсь доказать вам, что человек от природы получил познание добра. Адам сделал первый грех, и после этого греха тотчас скрылся. Если бы он не знал, что сделал что-то злое, то для чего бы стал скрываться? Еще не было ни письмен, ни закона, ни Моисея: как же он узнал грех и скрывается; и не только скрывается, но, еще будучи обвиняемым, пытается сложить вину на другого, и говорит: «Жена, юже дал еси со мною, та ми даде от древа, и ядох» (Быт.3:12)? И эта опять слагает вину на другого, на змея. Посмотри же на премудрость Божию. Когда Адам сказал: «Глас слышах Тебе ходяща в раи, и убояхся, яко наг есмь, и скрыхся» (Быт.3:10), Бог не тотчас обличил его в деле и не сказал: почему ты вкусил от древа? – но как? «Кто возвести тебе, – говорит Он, – яко наг еси, аще не бы от древа, егоже заповедах тебе сего единаго не ясти, от него ял еси» (Быт.3:11)? Бог и не умолчал, и не обличил его прямо: не умолчал, чтобы вызвать его к признанию во грехе; не обличил прямо, чтобы не все было делом Божьим и человек не лишился прощения, которое даруется нам за раскаяние. Потому Бог и не высказал прямо причины, от которой произошло познание (греха), но начинает речь в виде вопроса, оставляя человеку возможность дойти до признания. То же самое можно видеть опять на Каине и Авеле. Они первые принесли Богу начатки трудов своих. Мы хотим доказать примером не только зла, но и добра, что человек (по природе) знает то и другое. Человек знает, что грех есть зло, – это показал Адам; а что он знает также, что добродетель есть добро, – это опять показал Авель. Он принес свою жертву не по чьему-либо наставлению и не по внушению закона, который говорил бы тогда о начатках, но наученный сам собою и совестью. Не свожу речи далее, но занимаюсь первыми людьми, когда еще не было ни письмен, ни закона, ни пророков, ни судей, но один Адам с детьми, – для того, чтобы ты узнал, что познание добра и зла первоначально вложено в природу человека. Откуда бы иначе узнал Авель, что доброе дело – приносить жертву, доброе дело – почитать Бога и благодарить за все? Что же, скажешь, Каин разве не принес жертвы? Принес и он: но не так (как Авель). И отсюда опять открывается познание, внушаемое совестью: Каин, когда по зависти вознамерился убить почтенного(Богом) брата, скрывает это коварное намерение, и что говорит? «Пойдем на поле» (Быт.4:8). С виду одно – личина дружелюбия; а в мысли другое – намерение братоубийства. Если бы Каин не знал, что это намерение – злое: для чего бы стал скрывать его? И по совершении убийства, когда Бог спрашивал его: «Где есть Авель брат твой?» – он опять говорит: «не вем: еда страж брату моему есмь аз» (Быт.4:9)? Почему же он не признается? Не ясно ли, что он сильно осуждает сам себя? Как отец его скрылся, так и он не признается; а после обличения сам же говорит: «Вящшая вина моя, еже оставитися ми» (Быт.4:13). Но язычник не принимает этого; побеседуем же и с ним, и, что сделали мы относительно природы, сразившись с язычниками не только Писанием, но и умозаключениями, то же будем делать теперь и касательно совести. И Павел также, сражаясь с ними, употребил этот способ доказательства. Что же говорят они? Нет у нас, говорят, врожденного закона в совести; Бог не положил его в природе. С чего же, скажи мне, с чего их законодатели написали законы о браке, об убийствах, о завещаниях, о залогах, о непритеснении ближних и о многом другом? Нынешние законодатели, может быть, научились от предшественников, эти от прежних, а эти опять от древнейших: но от кого научились те, которые вначале и первые издали у них законы? Не ясно ли, что от совести? Ведь они не могут сказать о себе, что были с Моисеем, – что слушали пророков: как этому быть, когда они язычники? Отсюда очевидно, что на основании закона, дарованного Богом человеку вначале, при сотворении, на основании его они и постановили законы и изобрели искусства и все прочее. И искусства так же изобретены, т.е. первые люди дошли до них по внушению природы. Так произошли и судилища, так установлены и наказания; о чем говорит и Павел. Многие из язычников хотели спорить, и говорили: как Бог будет судить людей, живших прежде Моисея? Не послал еще Он законодателя, не дал закона, не послал ни пророка, ни апостола, ни евангелиста: как же будет взыскивать с них? Поэтому Павел, желая показать, что они имели врожденный закон и хорошо знали, что должно делать, сказал вот что: «Егда бо язы́цы, не имуще закона, естеством законная творят, сии, закона не имуще, сами себе суть закон: иже являют дело законное написано в сердцах своих». Как это – без письмен? «Спослушествующей им совести, и между собою помыслом осуждающым или отвещающым, в день, егда судит Бог тайная человеком, по благовестию моему, Иисусом Христом» (Рим.2:14–16).И еще: «елицы бо беззаконно согрешиша, беззаконно и погибнут: и елицы в законе согрешиша, законом суд приимут» (Рим.2:12). Что значит «беззаконно погибнут»? Значит – не закон осудит их, а мысли и совесть. А если бы они не имели закона в совести, то им не следовало бы за грехи погибать: как же иначе, если они «беззаконно согрешиша»? Но словом – «беззаконно» апостол выражает не то, будто они вовсе не имели закона, но – что не имели закона письменного, закон же естественный имели. И еще: «Слава же и честь и мир всякому делающему благое, Иудееви же прежде и Еллину» (Рим.2:10).

5. Так говорит (апостол), рассуждая о прежних временах, протекших до пришествия Христова. Эллином называет здесь не идолослужителя, но поклоняющегося единому Богу, только не связанного иудейскими обрядами, т.е. субботами, обрезанием и разными очищениями, а живущего весьма мудро и благочестиво. И опять, рассуждая о том же, говорит: «...Ярость и гнев. Скорбь и теснота на всяку душу человека творящаго злое, Иудеа же прежде и Еллина» (Рим.2:8–9). И здесь эллином он называет человека, свободного от соблюдения иудейских обрядов. Если же такой человек ни закона не слыхал, ни с иудеями не обращался, то почему постигнет его ярость и гнев, и скорбь за дела худые? Потому, что он имел совесть, которая внутри говорила ему, наставляла и учила его всему. Из чего это видно? Из того, что он сам наказывал других за преступления, издавал законы, учреждал судилища. Это самое показывая, Павел сказал о людях порочных: «Нецыи же и оправдание Божие разумевше, яко таковая творящии достойни смерти суть, не точию сами творят, но и соизволяют творящым» (Рим.1:32). А из чего, скажешь, узнали они, что воля Божия такова, чтобы живущие нечестиво наказываемы были смертью? Из чего? Из того, почему они сами осуждали других согрешающих. В самом деле, если ты не почитаешь злом убийство, то, поймав убийцу, не казни его своим судом; если не почитаешь злом прелюбодеяние, то, когда попадется прелюбодей, оставь его без наказания. Если же ты против чужих грехов и пишешь законы, и определяешь наказания, и бываешь строгим судьей, то какое можешь получить извинение в собственных твоих грехах, говоря, будто ты не знал, что должно делать? И ты прелюбодействовал, и он: почему же его наказываешь, а себя считаешь достойным прощения? Если бы ты не знал, что прелюбодеяние есть зло, не надлежало бы наказывать и другого; если же другого наказываешь, а себя считаешь неподлежащим наказанию, то согласно ли с разумом об одинаковых грехах произносить неодинаковый приговор? За это самое обвиняя, Павел сказал: «Помышляеши ли же сие, о человече, судяй таковая творящым и творя сам таяжде, яко ты избежиши ли суда Божия» (Рим.2:3). Нет, это не так. Тем судом, говорит, какой ты произнес на другого, и тебя Бог осудит тогда: ведь, конечно, не ты только справедлив, а Бог – несправедлив! Если же ты не оставляешь без внимания проступков другого, то как оставит Бог? Если ты исправляешь грехи других, то как Бог не будет исправлять тебя? Если же Он не тотчас посылает на тебя наказание, не надмевайся этим, но тем более страшись. Так повелел и Павел: «Или о богатстве благости Его и кротости и долготерпении нерадиши, не ведый, яко благость Божия на покаяние тя ведет» (Рим.2:4). Не для того, говорит он, Бог долго терпит, чтобы ты сделался хуже, но чтобы раскаялся; если же не хочешь, – Его долготерпение послужит основанием к большому наказанию твоей нераскаянности. И это самое, показывая, апостол сказал: «По жестокости же твоей и нераскаянному сердцу, собираеши себе гнев в день гнева и откровения праведнаго суда Божия, Иже воздаст коемуждо по делом его» (Рим.2:5–6). Итак, поскольку Бог воздаст каждому по делам, и вложил в нас естественный закон, а потом дал и писанный, для того, чтобы за грехи наказывать, а за добродетели увенчать; то будем устраивать дела свои с великой тщательностью, как готовящиеся предстать некогда пред Страшное Судилище, зная, что не получим никакого прощения, если, при законе естественном и писанном, после такого наставления и непрерывного увещания, вознерадим о своем спасении.

6. Хочу опять поговорить с вами о клятвах, но стыжусь. Не тяжело мне говорить вам день и ночь одно и то же, но боюсь, чтобы, проследив за вами столь много дней, не обвинить мне вас в великой беспечности тем, что нужно вам постоянно напоминать о таком легком деле. Да не только стыжусь, но и боюсь за вас, потому что непрерывное наставление внимательным полезно и спасительно, а нерадивым вредно и опасно. Чем чаще слышит кто, тем большее навлекает на себя наказание, если не исполняет слышанного. За это-то упрекая иудеев, Бог и сказал: «Послах ...пророки Мои.., рано востая и посылая, и не послушасте» (Иер.29:19). Правда, мы делаем это ради великого попечения (о вас); но боимся, чтобы это увещание и этот совет не восстали против всех вас в тот страшный день (Суда), потому что, если и самое дело легко, и напоминают о нем непрестанно, то что можем мы сказать в свое оправдание? И какой ответ избавит нас от наказания? Скажи мне: если ты дашь кому взаймы денег, не напоминаешь ли об этом займе должнику всякий раз, как с ним встретишься? Так поступи и здесь: каждый из вас пусть считает ближнего должником себе, обязанным вместо денег исполнять эту заповедь, и при встрече с ним пусть напоминает ему об уплате долга, зная, что немалая угрожает нам опасность, если не радим о братьях. Поэтому и не перестаю говорить одно и то же: боюсь я, чтобы не услышать в тот день: «Лукавый рабе и ленивый, ...подобаше... тебе вдати сребро мое торжником» (Мф.25:26–27). Вот я и отдавал его не раз и не два, но многократно; ваше уже дело представить и прибыль; а прибыль от слушания есть исполнение (слышанного) на деле, потому что отдаваемое – Господне. Итак, примем не с небрежением, но тщательно сохраним этот залог, чтобы возвратить его в тот день с великой прибылью. Если ты не склонишь и других к той же добродетели, то услышишь тот же голос, какой услышал закопавший талант в земле. Но дай Бог услышать вам не этот, а другой голос, который обратил Христос к сделавшему прибыль: «Добре, рабе благий и верный: о мале был еси верен, над многими тя поставлю» (Мф.25:21). И мы услышим этот голос, если окажем такое же, как он, усердие; а такое усердие окажем мы, если исполним то, о чем говорю. Вышедши отсюда, пока у вас еще живо слышанное, увещевайте друг друга, и как расстаетесь все вы с пожеланием здравия, так и уходи каждый домой с увещанием и говоря ближнему: помни и смотри, как бы тебе соблюсти эту заповедь; тогда мы, конечно, будем иметь успех. Если и друзья отпустят тебя с таким советом, и жена, когда будешь ты дома, станет напоминать о том же, и, когда будете одни, с вами неотлучно будет слово наше – мы скоро бросим эту дурную привычку. Знаю, что вы удивляетесь, почему я так забочусь об этой заповеди; но исполните, что приказано, и тогда скажу причину. Теперь пока вот что скажу: заповедь эта – закон Божественный, и преступать ее не безопасно. Если же увижу, что она исполнена, скажу вам и другую причину, не меньшую первой, чтобы вы знали, что я справедливо так забочусь об этом законе. Но время уже окончить слово молитвой. Скажем же все совокупно: Боже, «не хотяй смерти грешника, но еже обратитися... и живу быти ему» (Иез.33:11), сподоби нас исполнить и эту, и все прочие заповеди, и таким образом предстать Престолу Христа Твоего, дабы, получив великое дерзновение, наследовать нам Царствие во славу Твою: ибо Тебе подобает слава, со единородным Твоим Сыном и Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 13

Еще благодарение Богу за прекращение печали и воспоминание о тех, которые по случаю мятежа схвачены и наказаны; потом еще исследование о сотворении человека и о том, что он получил естественный закон; и о совершенном воздержании от клятв

1. С того же начала и тем же вступлением, которыми начал я вчера и третьего дня, начну и сегодня; скажу и ныне: «Благословен Бог!» Какой видели мы прошедшую среду, и какой видим теперь настоящую? Какой мрак был тогда, и какая тишина теперь? В тот день в городе происходило ужасное то судилище, потрясало сердца всех, и день делало ничем не лучше ночи, не потому, чтобы потухнул свет, но потому, что уныние и страх помрачили ваши глаза. Поэтому, чтобы получить нам еще большее удовольствие, хочу рассказать немногое из того, что тогда случилось. Притом нахожу рассказ об этом полезным и для вас, и для всех потомков; ведь и спасшимся от кораблекрушения приятно вспомнить о волнах, о буре и ветрах, когда приплывут они в пристань; и впавшим в болезнь весело, после болезни, рассказывать другим о лихорадках, которые едва не довели их до смерти. В самом деле, когда пройдут несчастья, рассказ о них имеет приятность, потому что душа тогда уже не боится, напротив, еще вкушает большее удовольствие, и воспоминание о прошедших несчастьях всегда дает лучше видеть настоящее благополучие.

Когда большая часть города от страха и грозы той переселилась в пустыню и пещеры, и в места сокровенные, потому что страх отвсюду гнал их; когда в домах не стало женщин и на площади не было мужчин, а едва показывались двое или трое идущие по ней друг с другом, и то как будто бродящие мертвецы; тогда ходили мы в судилище, чтобы видеть конец дела, и, увидя там собранными остатки города, более всего подивились тому, что, несмотря на множество стоявших у дверей, была глубочайшая тишина, как будто не было никого; все смотрели друг на друга, и никто не смел ни спросить стоявшего подле, ни выслушать что от него. Каждый подозревал ближнего, потому что многие уже, сверх всякого чаяния, схвачены были на самой площади и содержались внутри судилища; и все мы вместе взирали на небо, в безмолвии воздевали руки, ожидая высшей помощи и умоляя Бога, да поможет Он подсудимым, да смягчит сердца судей и приговор сделает милостивым. И как видящие с земли погибающих от кораблекрушения прийти к ним, подать руку и спасти от погибели не могут, будучи удерживаемы волнами, а только издали с берегов простирают руки, и со слезами умоляют Бога помочь утопающим; так и здесь все в безмолвии мысленно призывали Бога, умоляя, чтобы Он простер руку к подсудимым, как бы погибающим в волнах, и не допустил ладье потонуть и приговору судей разразиться полнейшим кораблекрушением. Так было перед дверьми. Когда же вошли мы во внутренность двора, увидели еще другое, более того ужасное, – воинов, которые, вооруженные мечами и палицами, охраняли тишину вокруг заседающих внутри судей. Так как все близкие к подсудимым – жены и матери, и дочери, и отцы, стояли перед дверьми судилища, то, чтобы, когда приходилось кого отводить на смерть, никто, будучи поражен зрелищем несчастья, не произвел какого-либо шума и беспорядка, воины пугали всех издали, наперед поражая страхом их сердце.

Но вот что всего трогательнее: мать и сестра одного из допрашиваемых на суде сидели в самом преддверии судилища, распростершись на земле и представляя из себя общее зрелище для всех предстоящих, закрывая лица и сохраняя стыдливость настолько, насколько позволяла лишь крайность несчастья; не было при них ни служанки, ни соседки, ни приятельницы, ни другой какой сродницы, но одни, в бедных одеждах, среди такого множества воинов трепетали, повергшись на земле у самых дверей; страдали больнее самих подсудимых, слыша голос палачей, звук ударов, вопли бичуемых, страшную угрозу судей, и из-за каждого наказываемого терпели более жестокие мучения, нежели сами наказываемые. Так как в показаниях других заключалась опасность улики в виновности (подсудимых); то они (мать и дочь) лишь только примечали, что кто-нибудь ударами понуждается указать на виновных и издает плачевные вопли, взирая на небо, молили Бога дать ему силу и терпение, чтобы безопасности близких им не погубила слабость других, не могших вынести жестокой боли от ударов. И здесь опять было то же, что с застигнутыми бурей. Как те, лишь только увидят натиск волны, издали поднимающийся и мало по малу возрастающий, и грозящий потопить судно; еще раньше, нежели волна приближится, почти умирают от страха; так и эти, лишь только слышали разносившиеся голоса и вопли, боясь, чтобы изнемогшие в пытках, быв понуждаемы делать показания, не оговорили кого из их сродников, видели перед глазами у себя тысячи смертей. И можно было видеть пытки внутри (судилища) и пытки вне его; тех (подсудимых) мучили палачи, а этих (жен и сестер) сила природы и сердечное сочувствие; и внутри был плач, и вне плач: внутри (плач) виновных, вне – их родных. Впрочем, не только эти, но и сами судьи плакали в душе, и страдали сильнее всех, будучи вынуждены производить такое горестное дело.

2. А я, сидя там и смотря на то, что и жены, и девы, не выходившие из дома, теперь сделались предметом общего зрелища для всех, и почивавшие на мягких постелях лежали на земле, и пользовавшиеся услугами стольких служанок, евнухов и всякой другой роскошью теперь, лишась всего этого, припадают к ногам всех, умоляя, чтобы каждый помог подсудимым по мере сил своих, и чтобы от всех была как бы общая складчина милости, – (видя это) я припомнил изречение Соломона: «Суета суетствий и всяческая суета» (Еккл.1:2). Да, увидел я исполнившимся на самом деле, как это, так и другое изречение, которое гласит, что «всяка слава человека, яко цвет травный: изсше трава, и цвет отпаде» (Ис. 40:6–7). Тогда обличилось бессилие и богатства, и благородства, и знатности, и заступничества друзей, и родства, и всего житейского, – потому что сделанный грех и проступок ниспроверг всю эту помощь. И как мать воробьев, когда похищены будут дети ее, прилетев и нашедши гнездо пустым, не может вырвать похищенных своих птенцов, но, летая около рук птицелова, выражает тем свою печаль; так делали тогда и жены те, когда дети были похищены у них из домов и, как бы в сетях и тенетах, содержались внутри (судилища): они не могли подойти и исхитить узников, но выражали свою скорбь тем, что, распростершись у самых дверей, плакали и вздыхали, и старались быть близ стражи. Это-то видя тогда, я привел себе на мысль будущее Страшное Судилище, и сказал себе: если теперь, когда судят люди, ни мать, ни сестра, ни отец, ни другой кто, хотя сами и невиновны в учиненных буйствах, не могут освободить подсудимых, – кто же на Страшном Судилище Христовом защитит нас судимых? Кто осмелится подать голос? Кто освободит влекомых на нестерпимые мучения? Подсудимые были хоть и первыми в городе и цветом благородства, однако рады были бы, если бы кто, взяв у них все, даже, если нужно, и самую свободу, дал им только пользоваться настоящей жизнью. А когда день уже окончился и настал глубочайший вечер, и ожидаем был окончательный приговор, тогда все были еще в большем смятении и молили Бога, чтобы случилось какое-нибудь замедление и остановка, и чтобы судьям внушил Он представить на усмотрение царя то, что было дознано по следствию; может быть, думали, будет какая-нибудь польза от этой отсрочки. И были воссылаемы к Человеколюбцу Богу общие от народа молитвы, чтобы Он спас остатки города и не допустил совсем разрушиться ему до основания, и не видно было ни одного, кто бы без слез взывал об этом. И однако ничто из всего этого не тронуло тогда судей, слушавших внутри дело; они имели в виду одно только, – чтобы произвести строгое расследование преступления. Наконец, наложив на виновных оковы и заключив их в железо, отсылали в темницу через площадь, и это – людей, которые, содержа коней, управляли общественными играми, считали за собой тысячи других важнейших должностей; затем налагали запрещение на их именье, и на дверях всех их виднелись печати. И жены их, изгоняемые из отеческих домов, все на деле испытывали то же, что жена Иова: они переходили из дома в дом, с места на место, ища пристанища. Да и это было для них не легко, потому что каждый опасался и страшился принять и призреть кого-либо из родственников виновных. При всем том, – пострадавшие были довольны всем этим, потому что не потеряли еще жизни. Ни потеря денег, ни бесчестие, ни такой позор, ни другое что подобное не печалило их: великость несчастья и то, что они потерпели еще менее, нежели как ожидали, расположили душу их к любомудрию. И тогда узнали они, как не трудна, легка и удобоисполнима для нас добродетель, и что тяжелой кажется она только от нашей беспечности. Эти люди, которые прежде не перенесли бы благодушно небольшой траты денег, теперь, когда были объяты большим страхом и, потеряв уже все свое имение, были в таком расположении, как будто нашли сокровище, потому что не потеряли жизни. Так, если бы в нас было чувство будущей геенны, и мы имели в уме своем те нестерпимые мучения; то, хотя бы отдали мы за законы Божии и имение, и душу, и тело, – не скорбели бы, зная, что приобретаем большее, – избавление от будущих страданий. Может быть, достаточно уже размягчила сердце ваше печальная картина рассказанного, но не тяготитесь. Так как хочу я вдаться в более тонкие мысли и имею нужду в уме более мягком; то и сделал это с намерением, – чтобы, страшным рассказом заставив ум ваш отбросить всю беспечность и отвлекши его от всего житейского, с большим удобством внедрить в глубину вашей души силу слова.

3. И прежде своей беседой мы достаточно доказали, что в нас лежит естественный закон добра и зла; но, чтобы доказательство было нам яснее, займемся и теперь опять тем же предметом слова. Что Бог, при самом сотворении человека создал его знающим то и другое, это показывают люди. Так все мы, когда грешим, стыдимся и подчиненных; и часто господин, идя к развратной женщине и увидя кого-нибудь из более скромных слуг, застыдившись, сходит с этой негодной дороги. Опять, когда другие бранят нас худыми словами, мы называем это обидой и сделавших ее влечем в суд, хотя и сами терпим от этого неприятности. Итак, знаем мы, что такое порок и что добродетель.

То же самое и Христос, показывая и объясняя, что Он заповедует не что-либо новое или превышающее нашу природу, но то, что искони уже вложил в нашу совесть, по изречении многих тех блаженств, сказал так: «Елика аще хощете, да творят вам человецы, и вы творите им тако» (Мф.7:12). Не нужно, говорит, многих слов, ни пространных законов, ни разнообразного наставления: воля твоя да будет законом. Хочешь ты получать благодеяния? Облагодетельствуй другого. Хочешь, чтобы тебя хвалили? Похвали другого. Хочешь, чтобы тебя миловали? Помилуй ближнего. Хочешь, чтобы тебя любили? Полюби сам. Хочешь пользоваться первенством? Уступи его прежде другому. Сам будь судьей, сам будь законодателем твоей жизни. И опять: «Еже ненавидиши, да ни комуже твориши» (Тов.4:15). Это изречение ведет к удалению от греха, а предыдущее к совершению добродетели. «Еже ненавидиши, да ни комуже твориши». Не любишь терпеть обиды? Не обижай другого. Не любишь, чтобы тебе завидовали? И сам не завидуй другому. Не любишь, чтобы тебя обманывали? И сам не обманывай другого. Да и во всех вообще случаях, станем только держаться этих двух изречений – и не будем иметь нужды еще в другом наставлении. Знание добродетели вложил Бог в нашу природу, но приведение в дело и исполнение предоставил нашей свободе. Сказанное, может быть, не ясно; так постараюсь сделать его более ясным. Чтобы знать, что целомудрие – добро, для этого нам не нужно рассуждений или наставлений, потому что мы сами по природе имеем это знание, и не требуется ни усилий, ни забот, чтобы разыскать и найти, хорошо ли и полезно ли целомудрие, – напротив, все мы общим голосом признаем это, и никто не сомневается насчет этой добродетели. Так, и блуд почитаем злом; и здесь также не нужны нам ни усилия, ни учение, чтобы узнать преступность этого греха; но все мы от природы научены этим суждениям, и хвалим добродетель, хотя и не делаем ее, равно как ненавидим грех, хотя и делаем его. И со стороны Бога величайшим благодеянием было то, что Он нашу совесть и волю расположил любить добродетель, а против греха враждовать, еще до совершения их на деле. Итак, как сказал я, знание о той и о другом положено в совести всех людей, и мы не нуждаемся ни в каком учителе, чтобы узнать о них; но самое исполнение предоставлено уже свободе, старательности и трудам нашим. Почему так? Потому что, если бы (Бог) все сделал даром природы, мы остались бы без венцов и без наград; и как бессловесные за те совершенства, которыми обладают они по природе, не могут получать ни награды, ни одобрения, так и мы не получили бы ничего этого. Совершенства естественные служат к похвале и чести не обладающих, а Того, Кто дал их. Вот почему Бог не предоставил всего природе. С другой стороны, не допустил Он и свободе взять на себя все бремя и знания, и исполнения, чтобы она не ужаснулась труда добродетели: напротив, совесть предписывает ей, что делать, а к исполнению этого она сама привносит от себя труды. Так, что целомудрие есть добро, мы знаем без всякого труда: это знание от природы, но соблюсти целомудрие мы не могли бы, если бы не употребляли усилий, не обуздывали похоти, и не предпринимали великого труда; это уже не дано нам от природы, как знание, но требует с нашей стороны усердия и старания. Впрочем, не этим только (Бог) облегчил для нас тяжесть, но еще и другим способом, – допустив, чтобы и из самых совершенств некоторые были у нас естественными. Так, всем нам естественно негодовать вместе с обижаемыми (мы сейчас же становимся врагами обидевших, хотя сами и ничего не потерпели), радоваться с получающими защиту и помощь, скорбеть о несчастьях других, и услаждаться взаимной любовью. Обстоятельства, правда, производят между нами неприязнь; но вообще, мы имеем любовь друг к другу. И указывая на это, один мудрый сказал: «Всяко животно любит подобное себе, и всяк человек искренняго своего» (Сир.13:19).

4. Много и других учителей, кроме совести, приставил к нам Бог, как-то: родителей к детям, господ к рабам, мужей к женам, наставников к ученикам, законодателей и судей к подначальным, и друзей к друзьям. Часто даже и от врагов мы получаем пользы не менее, чем от друзей: когда они укоряют нас в проступках, то побуждают нас, и против воли, к исправлению от них. А столько учителей приставил к нам Бог для того, чтобы нам было легко найти и сделать полезное, так как многие, побуждая нас к этому, не дают нам уклониться от полезного. Если мы пренебрежем родителей, то, убоясь начальников, наверно, будем скромнее; если и их презрим и будем грешить, то никак не можем избегнуть упрека совести; если и ее не уважим и не послушаем, то, опасаясь общественного мнения, станем лучшими; если и этого не устыдимся, то врожденный страх перед законами может образумить нас и против воли. Так молодых людей берут на свое попечение и направляют учители и отцы, а возрастных – законодатели и начальники; рабы, как более склонные к беспечности, понуждаются к надлежащей деятельности, кроме сказанных лиц, еще и господами, а жены – мужьями; и вообще, у нашего рода много со всех сторон оград, чтобы не увлекаться легко и не впадать в грех. Но сверх всего этого, учат нас и болезни, и несчастные обстоятельства: так, и бедность удерживает, и потеря вразумляет, и опасность смиряет, и многое другое тому подобное. Не страшит тебя ни отец, ни учитель, ни начальник, ни законодатель, ни судья? Не пристыжает тебя друг? Не уязвляет тебя враг? Не вразумляет господин? Не научает муж? Не исправляет тебя совесть? А вот приходит телесная болезнь, и нередко исправляет все; также и потеря делает дерзкого скромным. Еще же важнее то, что великую приносят нам пользу, не только наши собственные, но и чужие несчастья; даже когда сами ничего не терпим, а только видим, что другие наказываются, мы вразумляемся не меньше их. Это бывает и с добрыми делами: как от того, когда злые наказываются, другие делаются лучшими; так и тем, когда добрые делают что-либо хорошее, многие увлекаются к соревнованию им. Так случилось и с избежанием клятв. Многие, видя, что другие бросили эту дурную привычку, стали подражать их усердию и сами одолели этот грех. Поэтому мы тем усерднее опять беремся за то же увещание. Никто не говори мне, что многие исправились; не это требуется, но чтобы все (исправились). Пока не увижу этого, не могу успокоиться. Пастырь имел сто овец, но когда заблудилась одна, он не довольствовался целостью девяноста девяти, пока не нашел заблудшей и не привел опять в стадо (Мф.18:12–13). Не видишь ли, что это бывает и с телом? Если ударим обо что и сломим один ноготь, все тело болит с этим членом. Поэтому не говори, что не исправившихся осталось лишь немного, но смотри на то, что эти немногие, не исправившись сами, портят много и других. И один блудник был между коринфянами, однако Павел так стенал, как будто весь город погибал; и весьма справедливо: он знал, что если этот не вразумится, болезнь быстро пойдет своим путем и постигнет других всех. Недавно видел я в судилище знатных мужей связанными и потом ведомыми по площади; и когда некоторые удивлялись чрезмерности этого бесчестия, – «нечему удивляться, – говорили другие, – где суд, там не помогает знатность». Следовательно, тем более не поможет знатность там, где будет нечестие!

5. Размышлением об этом станем же возбуждать себя, потому что, если вы со своей стороны не приложите старания, все наши труды будут напрасны. Почему так? Потому что дело учительства не таково, как прочие искусства. Серебряных дел мастер, каким вычеканит сосуд и поставит, таким найдет его и пришедши на другой день. И медник, и мраморщик, и всякий художник, каким оставят свое произведение, таким и найдут опять. Но у нас не так, а совсем напротив; потому что образуем не бездушные сосуды, но разумные души. Поэтому и находим вас не такими, какими оставляем, но после того, как здесь мы с большим трудом настроим вас, исправим, сделаем более усердными, – по выходе отсюда вас со всех сторон окружает множество всяких дел и опять развращает, и причиняет нам еще большее затруднение. Посему прошу и молю, подайте руку содействия нам и, сколько я здесь стараюсь о вашем исправлении, столько же и вы, вышедши отсюда, покажите заботливости о своем спасении. Если бы возможно было мне за вас делать доброе, а вам получать награду за добрые дела! Я и не беспокоил бы вас так. Но что делать? Это невозможно: (Господь) воздаст каждому по делам его. И вот, как мать, видя дитя в горячке, став при нем, когда оно мучится и горит, со слезами говорит нередко к больному дитяти: о, если бы возможно было мне, чадо, взять на себя твою горячку и на саму себя перенести этот жар; так и я говорю теперь: о, если бы возможно было мне за всех вас потрудиться и сделать добро! Но этого нельзя, нельзя; а каждому необходимо самому дать отчет в своих делах, и невиданно, чтобы один наказываем был за другого. Поэтому скорблю и плачу, что когда в тот день вы будете осуждаемы, я не буду в состоянии помочь вам, да и нет у меня такого дерзновения к Богу. А если бы и было у меня дерзновение, – так я не святее Моисея и не праведнее Самуила, о которых, хотя они достигли столь высокой добродетели, Бог сказал, что не могут нисколько пособить иудеям, потому что сам народ предался великой беспечности (Иер.15:1). Итак, поскольку мы за свои дела и наказываемся и спасаемся, то постараемся, умоляю, исполнить, вместе со всеми прочими, и эту заповедь, чтобы, отшедши отсюда с доброй надеждой, получить нам обещанные блага по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым слава Отцу, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 14

Когда весь народ освободился от беспокойства и стал благодушен, некоторые снова возмутили город, выдумывая ужасные слухи, и были изобличены: посему и сказана эта беседа, с увещанием о клятвах, для чего приведена история об Ионафане, Сауле и Иеффае, и показано, сколько от одной клятвы бывает клятвопреступлений

1. Немало дьявол возмутил вчера наш город, немало и Бог опять утешил нас сегодня, – так что и каждому из нас благовременно сказать пророческие слова: «По множеству болезней моих в сердцы моем, утешения Твоя возвеселиша душу мою» (Пс.93:19). Впрочем, Бог показал Свое попечение о нас не только тем, что утешил, но и тем, что попустил нам быть возмущенными: никогда я не переставал говорить, и сегодня скажу, что не только прекращение бедствий, но и попущение их бывает по благоволению Божию. Когда (Бог) увидит, что мы склоняемся к беспечности, удаляемся от единения с Ним и ни мало не заботимся о духовном, Он несколько оставляет нас, чтобы мы, вразумившись этим, с большим усердием обратились к Нему. И чему дивишься, что Он делает это с нами, беспечными, когда и Павел той же причине приписывал искушения, и свои, и учеников своих? Посылая к коринфянам второе послание, он так говорит: «Не ...хощем вас, братие, не ведети о скорби нашей бывшей нам во Асии, яко по премногу и паче силы отяготихомся, яко не надеятися нам и жити. Но сами в себе осуждение смерти имехом» (2Кор.1:8–9). Эти изречения значат: нас постигли столь великие опасности, что мы отчаялись в жизни, и уже не надеялись ни на какую счастливую перемену, но только ожидали смерти (таков смысл слов: «сами в себе осуждение смерти имехом»); однако же, после такой безнадежности, Бог прекратил бурю, отвел тучу и исторг нас из самых врат смерти. Показывая потом, что и допущение до такой опасности было делом великой попечительности, (Павел) упоминает о пользе от искушений; она состояла в том, чтобы постоянно взирать к Богу, а не высокомудрствовать и не превозноситься. Поэтому, сказав, что «сами в себе осуждение смерти имехом», он указал и причину. Какая же это причина? «Да не надеющеся будем на ся, но на Бога возставляющаго мертвыя» (2Кор.1:9). Искушения, когда мы спим и падаем духом, обыкновенно пробуждают и восстановляют, и делают нас благочестивее. Поэтому, когда увидишь, возлюбленный, что искушение то прекращается, то опять настает, не падай духом, не приходи в отчаяние, но имей благие надежды, размышляя с собою так, что Бог предает нас в руки врагов не по ненависти и не по отвращению, но чтобы сделать нас более усердными и более близкими к Нему. Не станем же унывать, ни отчаиваться в перемене на лучшее, но будем ожидать самого скорого мира и, предоставив Богу прекращение всех овладевших нами смятений, сами возьмемся опять за свое дело и предложим обычное поучение. Я хочу опять побеседовать с вами о том же предмете, чтобы вырвать с корнем из души вашей злую привычку к клятвам.

Для этого необходимо снова прибегнуть к той же просьбе. Недавно просил я вас, чтобы каждый, взяв усеченную и еще каплющую теплой кровью главу Иоаннову, так и пошел отсюда домой, и думал, что видит ее перед собою, издающую голос и говорящую: возненавидите моего убийцу – клятву. Чего не сделало обличение, то сделала клятва; чего не мог тиранский гнев, то совершила необходимость исполнить клятву. Тиран, когда обличаем был всенародно, вслух всех, благодушно перенес обличение; а как связал себя клятвой, тогда отсек блаженную ту главу. Этого же самого и теперь прошу, и не перестану просить, чтобы мы, куда ни пойдем, уходили с этой главой и всем показывали ее, вопиющую и осуждающую клятвы. И хотя бы мы были крайне беспечны и нерадивы, но видя, как очи этой главы страшно смотрят на нас и грозят клянущимся, – сдерживаемые этим страхом сильнее всякой узды, легко можем обуздывать и отвращать язык от наклонности к клятвам. Клятва имеет в себе не то одно зло, что, будет ли соблюдена или нарушена, подвергает наказанию связанных ею (чего не бывает ни с одним из прочих грехов), – но и другое, не меньшее. Что же это такое? То, что давшие клятву часто, при всем желании и старании, не могут не нарушить ее. И, во-первых, кто часто клянется добровольно и против воли, бессознательно и с сознанием, по делу и шутя, а нередко увлекаясь гневом и многими другими страстями, тот неизбежно нарушает клятву. И этому никто не будет противоречить: так ясно и очевидно, что часто клянущийся по необходимости бывает клятвопреступником. Во-вторых, пусть он и не сделал этого по увлечению, невольно и без сознания, но по самому существу дела принужден будет непременно нарушить клятву с сознанием и произвольно. Так, часто бывает, что, когда мы обедаем дома и кто-нибудь из слуг провинится, жена поклянется высечь его; а муж в свою очередь поклянется в противном, будет стоять наперекор и не уступать, – здесь что бы (муж и жена) ни сделали, неизбежно будет клятвопреступление. Как бы они ни желали и ни старались, уже не могут исполнить клятву; но, что бы ни произошло, один из них впадет к клятвопреступление, или даже, наверное, оба; а как это, я сейчас скажу, потому что это-то и удивительно. Поклявшийся высечь слугу или служанку и потом удержанный от этого, и сам нарушает клятву, потому что не делает того, в чем клялся, и того, кто удержит его и воспрепятствует исполнить клятву, делает он виновным в клятвопреступлении, потому что одинаково виновны, как нарушающие клятву, так и поставляющие других в необходимость нарушить ее. Впрочем, это видеть можно не только в домах, но и на площадях, и особенно в боях, когда бьющиеся клянутся друг перед другом – один, что он побьет, другой, что не даст себя побить; один, что стащит одежду, другой, что не позволит этого; один, что взыщет деньги, другой, что не отдаст; и много других, одну другой противоположных, клятв делают в подобных ссорах. Кто не видал этого и в мастерских, и школах? Бывает, мастер поклянется, что не позволят ученику есть и пить, пока тот не окончит данного ему дела; то же нередко делает и наставник с юношей, и госпожа со служанкой. И вот, как настанет вечер, а дело не кончено, неизбежно бывает, – или неисправным умереть с голоду, или поклявшимся – нарушить клятву. Лукавый демон, всегда злоумышляющий против нашего счастья (ведь, тут и стоит он, подслушивая, когда налагают на себя клятвы), давших клятву повергает в беспечность, или делает другое затруднение, чтобы, когда дело не сделается, последовали и побои, и оскорбления, и клятвопреступления, и тысячи других зол. Как дети, с большим усилием тянущие в разные стороны длинную и сгнившую веревку, все падают навзничь, когда веревка перервется, и одни повреждают голову, другие – другую часть тела; так и клянущиеся друг перед другом в противном, когда клятва по неизбежным обстоятельствам будет нарушена, впадают (обе стороны) в бездну клятвопреступления: одни – по тому самому, что нарушили клятву, другие – потому, что прочим подали повод к клятвопреступлению.

2. А чтобы это видно было не только из того, что бывает каждодневно в домах и на площадях, но из самого Писания, расскажу вам одну древнюю историю, близкую к сказанному. Когда на иудеев напали однажды неприятели, и Иоанафан (а это был сын Саулов) одних побил, а других обратил в бегство, – Саул, отец его, желая еще более возбудить войско против остальных и отступить не прежде, как победив всех, сделал противное тому, чего желал, поклявшись, что никто не вкусит хлеба до вечера, – до окончательного поражения врагов его. Что может быть безумнее этого? Надлежало бы утрудившимся и весьма утомленным воинам дать покой, и, когда бы они подкрепились, выслать их против неприятеля; а он поступил с ними жестче, чем сами враги, наложением клятвы предав их жесточайшему голоду. Опасно клясться и за себя одного, потому что мы много зависим от обстоятельств, но связать волю других насильно нашими клятвами еще опаснее, особенно, когда кто клянется не за одного, двух или трех, а за бесчисленное множество, что Саул сделал тогда так неосмотрительно. Не подумал он ни о том, что из такого бесчисленного множества легко, быть может, хоть один кто-либо преступит клятву, ни о том, что воины, и притом сражающиеся, далеки от любомудрия и не умеют обуздывать чрева, особенно после большого труда. Но все это выпустив из виду, он за целое войско поклялся, как за одного раба, которого можно бы легко удержать. Этим он широко отворил дверь дьяволу, который из этой клятвы в краткое время сплел не два только, не три или четыре, но гораздо более клятвопреступлений. Как если мы совсем не станем клясться, то заграждаем ему всякий вход; так и произнеся хоть одну клятву, доставляем ему великую свободу устроить тысячу клятвопреступлений. И как сплетающие веревки, если есть у них кому держать за начальный конец, успешнее производят все плетенье, а если некому подержать, не могут взяться и за начало; так и дьявол: когда, сплетая вервия наших грехов, не получит начала от нашего языка, не может и приняться; а лишь только сделаем начало, он, когда мы языком, как рукой, держимся за клятву, с великой свободой выказывает свое лукавое искусство, из одной клятвы слагая и сплетая бесчисленное множество клятвопреступлений, что и теперь сделал он с Саулом. Смотри, какая сеть быстро делается из одной клятвы. Войско проходило через дубраву, где был пчельник, и «бяше дубрава пчелная пред лицем села: и внидоша людие во пчелник, и се, исхождаху глаголюще» (1Цар.14:25–26). Видишь ли, какая пропасть? Трапеза устроена без приготовления, чтобы и удобство приступить к ней, и приятность пищи, и надежда скрыть дело – вызвали воинов к нарушению клятвы. Между тем и голод, и труд, и время («вся земля, – сказано, – обедаше» (1Цар.14:25) ), все влекло тогда к преступлению. И самый вид сот возбуждал их, расслабляя крепость духа; а приятность и готовность трапезы, равно как и трудность быть уличенными в этом тайном деле, были в состоянии поколебать всякое мужество. Если бы это было мясо, которое надлежало бы варить и жарить, оно не так бы соблазнило их душу, потому что для сварения и приготовления его к столу они должны бы остановиться, замедлить и подвергнуться опасности быть застигнутыми. Но теперь ничего такого не было; только мед, для (употребления) коего не требовалось никакого подобного труда, но довольно было обмакнуть конец пальца, чтобы вкусить этой пищи и скрыться. Однако воины воздержали желание и не сказали про себя: какое же нам дело? Разве из нас кто поклялся в этом? Он будет наказан за необдуманную клятву, зачем он клялся? Нет, ничего такого они не подумали, но с великим опасением прошли мимо и устояли, несмотря на то, что столько было для них обольщений: «и исхождаху людие глаголюще» (1Цар.14:26). Что это – «глаголюще»? Они разговаривали между собой, чтобы беседой облегчить скорбь свою.

3. Что же? Если весь народ устоял, то ничего и не случилось более, клятва соблюдена? Нет, не соблюдена, а нарушена. Как и каким образом? Сейчас услышите, – и узнаете все лукавство дьявола. «Ионафан же не слышаше, егда заклинаше отец его люди: и простре конец жезла своего, иже в руку ему, и омочи его в соте медвене, и обрати руку свою во уста своя, и прозреша очи его» (1Цар. 14:27). Смотри, кого увлек дьявол к нарушению клятвы, – не кого-либо из воинов, а самого сына поклявшегося: он не только хотел устроить клятвопреступление, но замышлял и детоубийство, подготовлял это издалека и силился вооружить саму природу против себя; и, что сделал некогда с Иеффаем, то же надеялся сделать и теперь. И тот, дав Богу обет заклать первого вышедшего навстречу ему после победы на войне, впал в детоубийство, потому что, как первая встретила его дочь, он и принес ее в жертву, а Бог не остановил этого.

Знаю, что из-за этой жертвы многие из неверных обвиняют нас в жестокости и бесчеловечии; но я могу сказать, что попущение этой жертвы есть доказательство великой попечительности и человеколюбия (Божия), и что, заботясь о нашем роде, Бог не остановил этого заклания. Если бы Он, после того обета и обречения, остановил жертву, многие и после Иеффая, в надежде, что Бог не примет, стали бы делать множество таких обетов и таким путем доходили бы до детоубийства. Но теперь, попустив детоубийству совершиться на деле, Он отвел от него всех людей последующего времени. И что это правда так, – после заклания дочери Иеффая, дабы это событие всегда было памятно и несчастье не предалось забвению, у иудеев стало законом, чтобы девы, сходясь в известное время, сорок дней оплакивали сделанное убийство, и плачем этим возобновляя память о жертве, вразумляли всех потомков и научали, что оно сделано не по воле Божией. Иначе Бог и не попустил бы девам скорбеть и плакать. И что говорю это не по догадке, показало последствие. После этой жертвы никто уже не давал подобного обета Богу. Для того Он этой жертвы не остановил, а ту, которую сам заповедал, – жертву Исаака, остановил, чтобы тем и другим показать, что не услаждается Он такими жертвами. Но злой демон усиливался и теперь сделать такое же ужасное дело: потому-то Ионафана и увлек к нарушению (клятвы). Если бы кто из воинов преступил закон, в этом, казалось ему, не было бы большого зла; ненасытимый человеческими бедствиями и никогда недовольный нашими несчастьями, он не придавал важности тому, если бы совершил простое убийство, – напротив полагал, что не сделает ничего великого, если не осквернит руки царевой детоубийством. И что говорю о детоубийстве? Нечистый этот задумал изобрести и еще более ужасное убийство; если бы (Ионафан) согрешил с сознанием и был умерщвлен, произошло бы только детоубийство; но теперь, согрешив по неведению (ведь он и не слышал), и потом быв умерщвлен, он причинил бы отцу двойную скорбь, потому что этот заклал бы сына, и сына нисколько невиновного. Но обратимся к остальному содержанию нашей истории. После того, как Ионафан вкусил, «прозреша очи его», – сказано. И здесь обличает (Писание) великое неразумие царя, показывая, что голод почти ослепил всех воинов и на глаза их навел великую тьму. Потом, говорит, один из воинов, увидя (Ионафана), сказал: «Кленый прокля отец твой люди, глаголя: проклят человек, иже ясти будет хлеб в день сей: и изнемогоша людие. И рече ...Ионафан: смути отец мой землю» (1Цар.14:28–29). Что значит «смути»? Погубил, испортил всех. И вот, когда клятва была нарушена, все молчали и никто не смел указать на виновного; это также было немалое преступление, – потому что участвуют в грехе не только нарушающие клятву, но и те, которые, зная это, прикрывают.

4. Но посмотрим, что далее. «И рече Саул: снидем вслед иноплеменник ...и расхитим их; И рече иерей: приступим семо к Богу» (1Цар.14:36). В древности Бог был вождем во время браней, и без Его соизволения никогда не осмеливались (евреи) начинать сражение; война была у них делом благочестия. Если они когда и побеждаемы были, то не от слабости телесной, но от грехов были побеждаемы; а когда и побеждали, то не силой и мужеством, но по благоволению свыше побеждали. И победа, и поражение были для них школой и училищем добродетели, и не только для них, но и для врагов их; потому что и для этих явно было, что война с иудеями решалась не оружием, но жизнью и делами воюющих. Зная это и понимая, как непобедим этот народ, и как трудно одолеть его оружием и воинскими хитростями, а можно разве пленить только грехом, мадианитяне нарядили благообразных девиц и, поставив их перед войском (еврейским), увлекали воинов к разврату, чтобы через прелюбодеяние отнять у них помощь Божию, что и случилось. Как впали они в грех, то стали для всех удобопобедимыми, и кого не могли одолеть ни оружие, ни кони, ни воины, никакие хитрости воинские, тех связал грех и предал врагам; щиты и копья, и стрелы – все это было бессильно, а красота лица и похотливость души победили этих храбрецов. Поэтому некто увещевает так: «Не назирай чуждыя доброты; и не сретай жены блудницы» (Сир.9:8, 3): «мед бо каплет от устен жены блудницы, яже на время наслаждает твой гортань: последи же горчае желчи обрящеши, и изощренну паче меча обоюду остра» (Притч.5:3–4). Блудница любить не умеет, а только коварствует; в ее лобзании – яд, в устах – губительная отрава. Если же это и не тотчас обнаруживается, должно тем более избегать ее, что она прикрыла гибель, носит смерть сокровенную, и не дает усмотреть ее в начале. Итак, кто ищет удовольствия и жизни приятной, тот беги сообщества развратных женщин, потому что они вносят в душу своих поклонников тысячи войн и смятений, возбуждая их всем – и словами и делами – к браням и ссорам. И как самые жестокие враги, так и они все делают и ведут к тому, чтобы повергнуть их в бесславие, в нищету и в крайние бедствия. Как звероловы, раскинув сети, стараются заманить диких животных, чтобы заколоть их; так и эти женщины, раскинув всюду сети любострастия, и глазами, и телодвижениями, и словами завлекают и опутывают своих любовников, и отстают не прежде, как выпив и самую кровь их, а после сами же нападают на них, смеются над их глупостью и много издеваются над ними. И действительно, такой человек достоин не сожаления, а смеха и поругания, так как оказывается глупее женщины, и женщины непотребной. Поэтому и мудрец тот еще увещевает так: «Сыне, пий воды от своих сосудов и от твоих кладенцев источника» (Притч.5:15); и опять: «елень любве и жребя твоих благодатей да беседует тебе» (Притч.5:19). Вот что говорит он о жене, живущей в законном браке: зачем оставляешь помощницу и бежишь к наветнице? Зачем отвращаешься от сообщницы в жизни и угождаешь той, которая расстраивает твою жизнь? Эта – твой член и тело, а та – меч острый. Посему, возлюбленные, бегайте прелюбодеяния, и ради настоящих зол, и ради будущего наказания. Быть может, кому покажется, что мы уклонились от предмета, но это не уклонение. Мы не просто хотим читать вам истории, но с тем, чтобы исправить каждую из возмущающих вас страстей. Поэтому и делаем частые увещания, предлагая вам разнообразную беседу. Как в таком многолюдстве, конечно, и болезни разнообразны, и врачевать предстоит не одну только рану, но и многие и различные; то и врачевство учения должно быть разнообразно. Возвратимся же к тому, от чего уклонились мы, чтобы сказать это. «И рече иерей: приступим семо к Богу. И вопроси Саул Бога: сниду ли вслед иноплеменников? предаси ли их в руки Израилтяном? И не отвеща ему Господь в день той» (1Цар.14:36–37). Посмотри на кротость и благость человеколюбивого Бога: не послал молнии, не потряс земли, но, как поступают друзья с друзьями в случае оскорбления, так и Господь поступил с рабом. Он только умолчал, и этим молчанием выразил и высказал ему весь гнев. Сознал это Саул и сказал: «Приведите семо вся колена Израилева, и уразумейте и увеждьте, на ком бысть грех сей днесь, яко жив Господь, спасый Израиля, яко аще ответ будет на Ионафана сына моего, смертию да умрет» (1Цар.14:38–39). Видишь ли опрометчивость? Царь видел, что первая клятва нарушена, и не вразумляется этим, а прибавляет еще и другую. Посмотри и на коварство дьявола. Он знал, что сын, если будет уличен и привлечен к суду, самым видом может тотчас тронуть отца и смягчить гнев царя: поэтому опять поспешил связать душу Саула другой клятвой, чтобы держать его как бы на двойной цепи, и не давать ему быть властным в собственной воле, но со всех сторон нудить его к беззаконному убийству. Еще не был открыт виновный, а Саул уже сделал решение; еще не знал он преступника, а осудил; отец сделался палачом и, прежде расследования, произнес обвинительный приговор: что может быть безрассуднее этого?

5. Итак, когда Саул сказал это, народ еще более убоялся, и были все в трепете и сильном страхе; а дьявол радовался, приведши всех в смятение. «И не бе, – сказано, – отвещающаго от всех людий. И рече Саул..: вы станите в рабство* аз же и Ионафан сын мой станем в рабство» (1Цар. 14:39–40). Это значит: раздражая против себя Бога тем, что не выдаете виновного, вы ничего другого не сделаете, как только предадите себя врагам и из свободных станете рабами. А вот и другая несообразность от клятвы: следовало бы, если он хотел отыскать виновного, ничем таким не грозить и не привязывать наказания к клятве, чтобы воины, будучи свободны от страха, скорее обнаружили виновного; а он, от гнева и сильного неистовства, с прежним безрассудством опять сделал противное тому, чего хотел. Что много говорить? Он предоставил дело жребию – и Саул и Ионафан метают жребий. «И рече Саул: верзите жребий на мя и на Ионафана сына моего: ...и вергоша о нем и Ионафане сыне его, и паде на Ионафана жребий. И рече Саул к Ионафану: возвести ми, что сотворил еси? И возвести ему Ионафан и рече: вкушая вкусих мало меду омочив конец жезла, иже в руку моею, и се, аз умираю» (1Цар. 14:42–43). Кого бы не тронули, кого бы не привели в жалость слова эти? Подумай, какую же бурю Саул терпел, когда раздиралась его внутренность и открывалась пропасть с той и с другой стороны: однако он и этим не вразумился, но что говорит? «Сия да сотворит ми Бог, и сия да приложит ми, яко смертию умреши днесь» (1Цар.14:44). Вот еще третья клятва, и не просто третья, но с большим сокращением времени; он не сказал просто: «умреши», но – «днесь». Спешил, очевидно, спешил дьявол понуждать и увлекать его к этому беззаконному убийству, потому не допускает и дать отсрочку приговору, чтобы замедлением как-нибудь не было исправлено зло. «И реша людие к Саулу: еда днесь умрет сотворивый спасение сие велие во Израили? не буди то, жив Господь, аще падет влас главы его на землю, яко милость Божию сотвори в день сей» (1Цар.14:45). Вот и народ поклялся в другой раз, и поклялся в противном царю. Теперь припомните веревку, которую тянут дети, – как обрывается она и тянущих роняет навзничь. Поклялся Саул, не раз и не два, но многократно; вопреки ему поклялся народ и заспорил: неизбежно клятве быть нарушенной, потому что нельзя же всем им выполнить свои клятвы.

И не говори мне о конце этого дела, а подумай, сколько здесь зарождалось бедствий, и как дьявол подготовлял несчастное дело и возмущение Авессаломово. Если бы царь захотел настоять и выдержать клятву, весь народ восстал бы и произошло ужаснейшее возмущение; опять, если бы сын, для своего спасения, захотел предаться войску, он тотчас сделался бы отцеубийцей. Видишь, как от одной клятвы произошли бы и возмущение, и детоубийство, и отцеубийство, и междоусобная война и брань, и убийства, и кровопролитие, и тысячи трупов! Если бы произошло сражение, то, может быть, и Саул, и Ионафан были бы убиты, пало бы много и воинов; и таким образом ничья клятва не пришла бы в исполнение. Посему не смотри на то, что этого не случилось, а подумай о том, что самое существо дела принуждало к этому, только народ одержал верх. Теперь исчислим, сколько произошло клятвопреступлений. Первая клятва Саула нарушена сыном; вторая и третья об умерщвлении сына – самим Саулом. Народ, по-видимому, выполнил свою клятву: но, если обсудить дело с точностью, то и народ весь подлежит вине клятвопреступления, потому что, не выдав отцу сына, принудил отца Ионафанова нарушить клятву. Видишь, сколько людей одна клятва повергла в клятвопреступление, волей или неволей! Сколько причинила бедствий! Сколько произвела убийств!

6. Начиная беседу, я обещал доказать, что в случае противоположных клятв неизбежно клятвопреступление; но раскрытие истории доказало гораздо более, нежели я предполагал: она представила не одного, не двух и не трех человек, но целый народ; не одну, не две и не три клятвы нарушенных, но гораздо более. Можно бы рассказать и другую историю, и показать из нее, как одна клятва произвела несчастье еще более жестокое и великое: в самом деле, одна клятва причинила и пленение городов, жен и детей, и опустошение огнем, и нашествие варваров, и осквернение святыни, и бесчисленное множество других более ужасных бедствий всем иудеям. Но вижу, что слово становится пространным; поэтому, прекратив здесь передачу этой истории, прошу вас, вместе с повествованием о главе Иоанновой, рассказывать друг другу и об умерщвлении Ионафана, и о погибели целого народа, хотя не совершившихся на деле, однако долженствовавших быть по силе клятвы, – напоминать об этом (во избежание клятв) и дома, и на площади, и женам, и друзьям, и соседям, и всем вообще людям, и не думать, будто достаточное для нас оправдание, если сошлемся на привычку. Что это только отговорка и предлог, и грех происходит не от привычки, а от беспечности, постараюсь вам доказать тем, что уже случилось.

Закрыл царь городские бани и не позволил никому мыться, и никто не осмелился преступить закон, ни жаловаться на такое распоряжение, ни ссылаться на привычку; но, хотя находящиеся в болезни, и мужчины и женщины, и дети и старцы, и многие, едва освободившиеся от болезней рождения, жены, все часто нуждаются в этом врачевстве, однако, волей и неволей, покоряются повелению, и не ссылаются ни на немощь тела, ни на силу привычки, ни на то, что наказываются за чужую вину, ни на другое что-либо подобное, но охотно несут это наказание, потому что ожидали большего бедствия, и молятся каждый день, чтобы на этом остановился царский гнев. Видишь, что где страх, там привычка легко бросается, хотя бы она была весьма долговременная и сильная! Не мыться, ведь, тяжело: как ни любомудрствуй, тело выказывает немощь свою, когда от любомудрия душевного не получает никакой пользы для своего здоровья. А не клясться – дело весьма легкое, и не причинит никакого вреда ни телам, ни душам, но доставит еще много пользы, великую безопасность, обильное богатство. Как же не странно – по повелению царя переносить самую тяжелую вещь, а когда Бог заповедует не тяжкое и не трудное дело, но совершенно легкое и удобное, показывать небрежность и презорство, и ссылаться на привычку? Не будем, умоляю вас, не будем до такой степени нерадивы о своем спасении, но убоимся Бога, как боимся человека. Знаю, что вы ужаснулись, слыша это; но ужаснее не воздавать Богу даже и такой чести (как людям) и, исполняя строго царские законы, попирать Божественные, нисшедшие с небес, и заботу о них почитать излишней. Какое же, наконец, будет нам извинение, какое прощение, когда и после такого увещания остаемся в том же грехе? Это увещание начал я с самым началом несчастья, постигшего наш город; и вот, оно готово кончиться, а мы не исполнили еще и одной заповеди. Как же мы будем просить избавления от постигших нас зол, не могши исполнить и одной заповеди? Как станем ожидать счастливой перемены? Как будем молиться? Какими устами призывать Бога? Если исполним закон, получим великое удовольствие, когда царь умилостивится над городом; но если останемся в беззаконии, отовсюду будет нам стыд и позор, что хотя Бог прекратил опасность, мы остались при той же беспечности. О, если бы возможно было мне обнажить души многоклянущихся и выставить им пред глаза раны и язвы, которые они каждодневно получают от клятв! Тогда нам не нужно было бы предлагать увещание или совет, потому что вид этих ран, сильнее всякого слова, мог бы и крепко привязанных к этой злой привычке отвести от греха. Но если и невозможно глазам, то разуму возможно представить позор их души, и показать, как она загнила и повреждена. «Яко же бо, – сказано, – раб истязуем часто от ран не умалится, такожде и кленыйся именем святым всегда от греха не очистится» (Сир.23:10). Невозможно, невозможно, чтобы уста, привыкшие клясться, не нарушали часто клятвы. Поэтому молю всех изринуть из души эту гибельную и злую привычку, и украситься иным венцом. И как везде поют о нашем городе, что он первый из всех во вселенной украсился именем христиан; так дайте всем говорить, что Антиохия, одна между всеми городами во вселенной, изгнала клятвы из своих пределов. Кроме того, если это случится, она не только сама увенчается, но и в других городах возбудит ревность к тому же. И как имя христиан, начавшись отселе, как из некоего источника, распространилось по всей вселенной, так и это доброе дело, получив здесь корень и начало, сделает вашими учениками всех людей, населяющих землю, так что будет вам двойная и тройная награда – и за собственные добрые дела, и за научение других. Это будет для вас блистательнее всякой диадемы; это сделает ваш город матерью градов не на земле только, но и на небе; это защитит нас и в тот день, и доставит нам венец правды, который да получим все мы по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 15

Еще о бедствии антиохийского народа; также о том, что страх везде полезен и плач благотворнее смеха; и на слова (Писания): «Познавай, яко посреде сетей минуеши» (Сир.9:18); и о том, что клясться хуже, чем убивать

1. Надлежало бы и сегодня, и в предшедшую субботу, предложить слово о посте, и никто да не думает, что это сказано неблаговременно. В дни поста, конечно, не нужно увещание и убеждение к нему, так как самое наступление этих дней возбуждает и самых беспечных к подвигу поста. Но поскольку многие, готовясь вступить в пост, как раз перед этим самым и предаются особенно объедению и пьянству, как будто чреву их предстоит подвергнуться какой-нибудь продолжительной осаде, и опять, окончив пост, как будто освободясь от продолжительного голода и из жестокого заключения, с великим бесстыдством спешат к трапезам, как бы стараясь безмерным пресыщением опять уничтожить происшедшую от поста пользу; то необходимо было и тогда, и теперь предложить слово о воздержании.

Однако, и прежде не сказали мы ничего такого, и теперь не скажем: страх от настоящего бедствия, и без всякого увещания и совета, в состоянии образумить души всех. Кто так жалок и неразумен, что станет упиваться в такую бурю? Кто так бесчувствен, что, когда город так волнуется и угрожает такое кораблекрушение, не будет бодрствовать и трезвиться, и не исправится этим несчастьем лучше всякого совета и увещания? Слово не может сделать столько, сколько делает страх: и это самое можно доказать тем, что случилось ныне. Сколько потратили мы слов, увещевая многих из беспечных и уговаривая оставить зрелища и происходящие от них непотребства? И они не оставляли, но постоянно до сего дня сходились на беззаконные позорища плясунов, и дьявольское сборище поставили против собрания Церкви Божией – и на здешние псалмопения раздавались тамошние крики, несшиеся с великой силой. Но вот ныне, когда мы молчим и ничего не говорим об этом, они сами закрыли место пляски, и конское ристалище опустело. Перед этим, многие из наших уходили к ним, а ныне все оттуда устремились в церковь и воспевают нашего Бога.

Видишь, какая польза произошла от страха! Если бы страх не был благом, то ни отцы не приставляли бы надзирателей к детям, ни законодатели начальников к городам. Что ужаснее геенны? Но нет ничего полезнее страха ее, потому что страх геенны приносит нам венец Царствия. Где страх, там нет зависти; где страх, там не мучит сребролюбие; где страх, там погашен гнев, усмирена злая похоть, искоренена всякая безумная страсть. И как в доме воина, постоянно вооруженного, не посмеет появиться ни разбойник, ни вор, ни другой подобный злодей; так, когда и страх объемлет души наши, ни одна из низких страстей не может легко войти в нас, но все удаляются и бегут, гонимые отовсюду силой страха. И не эту одну пользу получаем мы от страха, но и другую гораздо большую этой: он не только отгоняет от нас злые страсти, но и с великим удобством вводит всякую добродетель. Где страх, там и заботливость о милостыне, и усердие к молитве, и слезы теплые и непрерывные, и стенания, выражающие великое сокрушение. Ничто так не истребляет греха, а добродетели не способствует расти и процветать, как непрестанный страх. Поэтому, кто не живет в страхе, тому невозможно быть добродетельным; равно как и живущему в страхе невозможно грешить. Не будем же, возлюбленные, скорбеть и отчаиваться из-за настоящего бедствия, но подивимся изобретательности Божией премудрости. Чем дьявол надеялся разрушить наш город, тем Бог восстановил и исправил его. Дьявол внушил некоторым нечестивым людям поругаться даже над царскими статуями, чтобы разрушить и самое основание города; а Бог это самое происшествие употребил к большему нашему вразумлению, страхом ожидаемой казни изгнав всякую беспечность. И из того самого, что демон устроил, вышло противное тому, чего хотел он: город у нас с каждым днем очищается, и переулки, и перекрестки, и площади свободны стали от блудных и соблазнительных песен; и куда бы кто ни посмотрел, везде молитвы, и славословия, и слезы вместо бесчинного смеха, и любомудрые речи вместо слов срамных; и весь город сделался у нас церковью, потому что закрылись мастерские, и все проводят целый день в молитвах, и единогласно с великим усердием призывают Бога. Какое слово могло бы когда-либо сделать это? Какое увещание? Какой совет? Какая продолжительность времени?

2. Будем за это благодарить, а не роптать и негодовать. Что страх есть благо, видно уже и из сказанного. Но послушай и Соломона, который так любомудрствует о нем, – Соломона, который жил во всякой роскоши и наслаждался великим спокойствием. Что же говорит он? «Благо ходити в дом плача, нежели ходити в дом пира» (Еккл. 7:2). Что говоришь ты (Премудрый), объясни мне? Лучше идти туда, где плач и слезы, стенания, и скорбь, и уныние, нежели туда, где пляски и кимвалы, и смех, и веселье, и пресыщение, и пьянство? Да, говорит. Почему, скажи мне, и для чего? Потому что там зарождается наглость, а здесь скромность. Кто побывает на пире у человека, который богаче его, тот уже не с прежним удовольствием будет смотреть на свой дом, но со скукой возвратится к жене, со скукой сядет за стол и в тягость будет и слугам, и детям, и всем домашним, оттого, что из-за чужого богатства яснее увидит свою бедность. И худо не это только, но и то, что он часто завидует пригласившему его на пир; и вообще возвращается домой, не получив ничего доброго. Но о плачущих ничего такого сказать нельзя; напротив, (у них) много любомудрия, много скромности. Как только войдет кто в преддверие дома, в котором есть умерший, и увидит мертвеца лежащего безгласным, и жену рвущую на себе волосы, терзающую ланиты, ломающую руки, тотчас поражается, делается печален; и каждый из сидящих там ни о чем другом не говорит с ближним, как о том, что мы ничто, и что греховность наша – несказанна. Что может быть разумнее этих слов, которыми мы и бедность своей природы признаем, и нечестие наше обличаем, и настоящее считаем за ничто, произнося другими, правда, словами, но в той же силе, это чудное и исполненное мудрости, изречение Соломона: «Суета суетствий, всяческая суета» (Еккл.1:2). Вошедший в дом плачущих тотчас и сам плачет по отшедшем, хотя бы был и враг ему. Видишь, сколько этот дом лучше того? Там он, будучи и другом, завидует; здесь, и будучи врагом, плачет; а этого-то больше всего и хочет Бог, чтобы мы не злорадствовали оскорбившим. Впрочем, не эти только блага можно получить там, но и другие, не меньшие этих; потому что каждый вспоминает там и о своих грехах, и о Страшном Судилище, и о тех наказаниях, и о суде; и, хотя бы потерпел он от других тысячу зол и имел домашние неприятности, однако выходит оттуда с врачевством против всех них. Подумав, что, спустя немного, подвергнется тому же и сам он, и все надмевающиеся, что все настоящее, приятное и горькое, кратковременно, он возвращается домой без всякой печали и зависти, с облегченной и окрыленной душой; и таким образом сделается добрее ко всем, снисходительнее, благосклоннее и благоразумнее, – оттого, что страх будущего проник в его душу и истребил все терния. Все это сознавая, и сказал Соломон: «Благо ходити в дом плача, нежели ходити в дом пира» (Еккл.7:2). Там рождается беспечность, здесь – беспокойство; там небрежение, здесь – страх, научающий нас всякой добродетели. Если бы страх не был благом, Христос не изрек бы многих и пространных наставлений о тамошнем наказании и мучении. Страх есть не иное что, как стена и ограда, и столп необоримый; а нам и нужно великое ограждение, потому что отовсюду множество засад, как тот же самый Соломон, увещевая, опять сказал: «Познавай, яко посреде сетей минуеши и по забралом града ходиши» (Сир.9:18). О, сколько добра заключает в себе и это изречение! Не меньше, чем и предыдущее!

Напишем же его каждый в уме своем, будем всегда носить в памяти – и не скоро согрешим. Напишем, но наперед изучим его со всем тщанием. Он не сказал: «смотри, яко посреде сетей минуеши», но – «познавай». Почему же сказал: «познавай»? Сеть, говорит, прикрыта: в том ведь и состоит особенность сети, что опасность не является открыто, и гибель не явна, но сокрыта со всех сторон; поэтому и говорит: «познавай». Нужна тебе великая осмотрительность и тщательная осторожность, потому что как дети прикрывают сеть землей, так и дьявол – грехи житейскими удовольствиями. Но «познавай», тщательно исследуя, и, если представится прибыль, не смотри только на прибыль, но исследуй тщательно, не скрывается ли грех и смерть в этой прибыли, и если увидишь это, беги прочь. Опять, когда представится наслаждение и удовольствие, не смотри только на удовольствие, но тщательно разведай, не скрылось ли в глубине удовольствия какое беззаконие, и если найдешь, удались. Советует ли кто, льстит ли, услуживает ли, обещает ли почести или что-нибудь другое, все будем исследовать тщательно и осматривать со всех сторон, нет ли нам какого вреда, нет ли какой опасности от совета, почести, или услуги; не будем увлекаться скоро и необдуманно. Если бы была только одна или две сети, легко было бы остеречься; но послушай, как говорит Соломон, чтобы показать их многочисленность: «Познавай, яко посреде сетей минуеши». Не сказал: «подле сетей ходишь», но – «посреде сетей». С обеих сторон у нас пропасти, с обеих сторон козни. Пришел иной на площадь, увидел врага – и воспламенился от одного этого взгляда; увидел друга, пользующегося хорошим мнением – и поревновал; увидел бедного – и презрел, возгнушался; увидел богатого – и позавидовал; увидел кого-нибудь обижаемым – и огорчился; увидел обижающего – и вознегодовал; увидел красивую женщину – и пленился. Видишь, возлюбленный, сколько сетей; поэтому и сказал (Премудрый): «Познавай, яко посреде сетей минуеши». И дома – сети, и за столом – сети, и в собраниях – сети. Нередко иной по доверчивости скажет необдуманно между друзьями какое-нибудь слово, которого не следовало бы произносить, и причинит такую беду, что разрушит целый дом.

3. Итак, будем рассматривать дела внимательно со всех сторон. Часто и жена бывает сетью для невнимательных, часто – дети, часто – друзья, часто – соседи. Для чего же, скажете, столько сетей? Для того, чтобы мы не стремились долу, но искали горнего. И птиц уловить нелегко, пока они летают высоко в воздухе: так и ты, пока будешь стремиться к горнему, нелегко будешь уловлен сетью или другой какой хитростью. Дьявол – это птицелов: будь же выше силков его. Взошедший на высоту не станет дивиться житейскому. Когда взойдем мы на вершину горы, нам представляется малым и город, и стены, а люди, ходящие по земле, кажутся как муравьи. Так, когда и ты взойдешь к высоким помыслам любомудрия, ничто на земле не в состоянии будет поразить тебя; но, поскольку смотришь ты на небесное, то все будет казаться тебе малым: и богатство, и слава, и могущество, и честь, и все другое тому подобное. Так и Павлу все казалось малым, и блеск настоящей жизни – бесполезнее трупов. Поэтому он и восклицал так: «мне мир распяся» (Гал.6:14); поэтому и нас увещевает он, говоря: «горняя мудрствуйте» (Кол.3:2). Горняя? О каком горнем говоришь, скажи мне. О том ли, где солнце, где луна? Нет, говорит. О каком же? Где Ангелы, Архангелы, Херувимы, Серафимы? Нет, говорит. Так о каком же? «Идеже есть Христос о десную Бога седя» (Кол.3:1). Поверим же этому и будем непрестанно размышлять о том, что, как птичке, попавшей в сеть, нет пользы от крыльев, и напрасно и тщетно бьет она ими; так и тебе нет пользы от разума, если ты попал под власть злой похоти: сколько бы ни бился, ты – в плену. Для того крылья у птиц, чтобы избегать сетей; для того у людей разум, чтобы избегать грехов. Какое же будем иметь извинение, какое оправдание, когда мы неразумнее бессловесных?

Воробей, раз пойманный в сеть и из нее улетевший, и лань, попавшая в тенета и потом убежавшая, нелегко попадутся в них опять, потому что опыт для того и другой бывает учителем осторожности; а мы, и часто быв уловлены одним и тем же (грехом), впадаем в него же; и, наделенные разумом, не подражаем предусмотрительности и осторожности бессловесных. Сколько раз, например, увидя женщину, терпели мы тысячу бед, – возвращались домой с возбужденной похотью и мучились в течение многих дней; однако не вразумляемся, но, едва уврачевали прежнюю рану, опять впадаем в тот же (грех), уловляемся той же (похотью), и за краткое удовольствие глаз терпим постоянную и продолжительную скорбь. Но если мы научимся постоянно повторять себе это изречение, то избегнем всех бед. Величайшая сеть – красота женская; или вернее – не красота женская, а сладострастный взгляд. Мы осуждаем вовсе не вещи, а себя и свою беспечность, и не говорим: не будь женщин, но – не будь блудодеяний; не говорим: не будь красоты, но – не будь прелюбодеяния; не говорим: не будь чрева, но – да не будет пресыщения, потому что не чрево рождает пресыщение, а наша беспечность. Не говорим, будто все зло от того, что едим и пьем: не от этого оно, а от нашей беспечности и жадности. Дьявол не ел и не пил – и пал; а Павел ел и пил – и взошел на Небо. Сколько, слышу я, говорят: если бы не было бедности! Заградим уста тех, которые ропщут так, потому что говорить это – богохульство. Итак, скажем им: да не будет малодушия, бедность же вносит бесчисленные блага в жизнь нашу – без бедности и богатство бесполезно. Не будем же обвинять ни этого, ни той: бедность и богатство суть оружия, и приведут оба к добродетели, если мы захотим. И как храбрый воин, какое бы не взял оружие, выкажет свою силу, так слабый и робкий затрудняется всяким. А чтобы узнать, что это правда, вспомни Иова, который был и богачом, и бедняком, владел тем и другим оружием, и тем и другим победил. Когда он богат был, говорил: «Дверь... моя открыта всякому приходящему» (Иов.31:32); когда же стал беден, говорил: «Господь даде, Господь отят: яко Господеви изволися, тако бысть» (Иов.1:21). Когда богат был, показал много страннолюбия; когда сделался бедным, – много терпения. И ты богат? – покажи великое милосердие; стал беден? – великое терпение и благодушие. Ни богатство, ни бедность не составляют сами по себе зла; но делаются оба таковыми по изволению пользующихся ими.

4. Итак, приучим себя не иметь таких суждений о вещах, и станем винить не дела Божии, но злую волю человеческую. Малодушному и богатство не может принести пользы, великодушному и бедность никогда не повредит.

Познаем же сети, и будем ходить дальше от них; познаем стремнины, и не будем приближаться к ним. Мы будем совершенно безопасны, если станем избегать не только грехов, но и того, что, хоть и кажется безразличным, однако бывает для нас преткновением ко греху. Так, например, смех и шуточные слова не кажутся явным грехом, а ведут к явному греху: часто от смеха рождаются скверные слова, от скверных слов еще более скверные дела; часто от слов и смеха ругательство и оскорбление, от ругательства и оскорбления удары и раны, от ран и ударов смертельные поражения и убийства. Итак, если желаешь себе добра, убегай не только скверных слов и скверных дел, – не только ударов, ран и убийств, но даже и безвременного смеха, даже и шуточных слов; потому что они бывают корнем последующих зол. Поэтому Павел говорит: «Сквернословие, и буесловие ...да не исходит из уст ваших» (Еф.5:4, 4:29), – потому что оно, хоть само по себе и кажется незначительным, но бывает для нас причиной великих зол. Опять, роскошество не представляется явным и открытым грехом, но порождает нам много зол – пьянство, неистовство, любостяжание, хищничество. Человек, преданный роскоши и тратящий много, несущий для чрева тяжелые службы, часто вынуждается и красть, и похищать чужое, и захватывать лишнее, и делать насилия. Посему, если избежишь роскошества, то отнимешь повод и к любостяжанию, и к хищничеству, и к пьянству, и к тысяче зол, – заранее отсечешь корень греха. Поэтому и Павел сказал: «Вдовица... питающаяся... пространно, жива умерла» (1Тим.5:5–6). Опять, ходить на зрелища, и смотреть на конские ристалища, и играть в кости – для многих не кажется преступлением, но все это вводит в жизнь тысячу зол. Пребывание на зрелищах порождает прелюбодеяние, невоздержность и всякое бесстыдство; от смотрения на конские ристалища заводят споры, брани, удары, обиды, вражды постоянные; любовь к игре часто бывает причиной злословия, убытка, гнева, брани и тысячи других, еще более тяжких, зол. Будем же избегать не только грехов, но и того, что, хоть кажется безразличным, однако мало-помалу увлекает нас к этим грехам. Идущий подле стремнины, если и не упадет, так содрогается, и часто от этого содрогания низвергается и падает; так и тот, кто не удаляется от грехов, но ходит близ них, будет жить в страхе и часто впадать в них. Например, засматривающийся на чужую красоту, если и не совершил блуда, так уже возымел похоть и сделался, по суду Христову, прелюбодеем; а часто этой похотью увлекается он в грех и на деле. Будем же держаться вдали от грехов. Хочешь быть целомудренным? Бегай не только блуда, но и нескромного взгляда. Хочешь быть далеким от скверных слов? Избегай не только скверных слов, но и беспорядочного смеха и всякой похоти. Хочешь быть дальше от убийств? Бегай ругательств. Хочешь стать далеко от пьянства? Избегай увеселений и роскошных столов, и с корнем вырви этот порок. Большая сеть – необузданность языка; ей нужна и великая узда. Поэтому и сказал некто: «Сеть... крепка мужу свои устне, и пленяется словами своих уст» (Притч.6:2).

5. Итак, прежде всех других членов умерим этот (язык), обуздаем его и изгоним из уст ругательства, и брани, и сквернословие, и злоречие, и злую привычку к клятвам. Слово опять привело нас к тому же увещанию. Хотя вчера я обещал вашей любви не говорить более об этой заповеди; потому что о ней уже довольно говорено было во все предыдущие дни: но что делать? Пока не увижу вас исправившимися, не могу удержаться от увещания. Так и Павел, сказав галатам: «Прочее, труды да никтоже ми дает» (Гал.6:17), снова потом является вместе с ними и беседует. Таково сердце у отцов, – хоть и скажут, что отстанут, но не отстают, пока не увидят детей исправившимися. Слышали вы, что пророк сегодня сказал нам о клятве? «И обратихся и возведох очи мои, – говорит, – и видех, и се, серп летящ. И рече ко мне: что ты видиши? И рех: аз вижду серп летящ, в долготу лактей двадесять и в широту десяти лактей. ...И внидет, – говорит, – в дом кленущагося именем Моим во лжу, и вселится посреди дому его, и скончает его и древа его и камение его» (Зах.5:1–2, 4). Что означают эти слова, и для чего казнь, поражающая клянущихся, представляется в образе серпа, и серпа летящего? Для того, чтобы видел ты, что невозможно избежать суда и уклониться от наказания: от меча летящего иной, может быть, и уклонится, но от серпа, упавшего на шею и ставшего вместо веревки, не убежит никто; а когда будут у него еще и крылья, то какая, наконец, надежда на спасение? Но для чего же он «скончает» (разрушит) «и древа и камение» клянущегося? Для того, чтобы казнь эта послужила к вразумлению других. Так как клянущийся, по смерти, необходимо будет сокрыт в земле, то разрушенный и обращенный в развалины дом его своим видом будет внушать всем проходящим и видящим не покушаться на то же, чтобы и не потерпеть того же; будет всегдашним обличителем греха умершего. Не так поражает меч, как клятва; не так убивает меч, как удар клятвы. Поклявшийся, хоть и кажется живым, получил уже рану и умер. Как взявший веревку15, еще прежде нежели выйдет из города, и придет к пропасти16, и увидит перед собой палача, уже умирает при самом выходе из дверей судилища; так то же бывает и с клянущимися. Будем размышлять об этом, и не станем принуждать братьев к клятве. Что ты делаешь, человек? Заставляешь клясться перед Священной Трапезой, и там, где лежит Христос закланный, закалаешь брата своего? Разбойники убивают на дорогах, а ты убиваешь сына перед лицом матери – и совершаешь убийство преступнее Каинова! Тот умертвил своего брата в пустыне, и временной смертью; а ты наносишь брату смерть среди Церкви, и смерть вечную! Ужели для того устроена Церковь, чтобы нам клясться? Нет, – для того, чтобы молиться. Ужели для того стоит Трапеза, чтобы мы заставляли (других) клясться? Нет, для того стоит она, чтобы разрешили мы грехи, а не вязали.

Но если ты (не стыдишься) ничего другого, так постыдись этой самой книги, которую подаешь для клятвы; раскрой Евангелие, которое держа в руках, заставляешь ты другого клясться, и, услышав, что Христос говорит там о клятвах, вострепещи и удержись. Что же Он говорит там о клятвах? «Аз же глаголю вам не клятися всяко» (Мф.5:34). А ты этот закон, запрещающий клятву, делаешь клятвою? О, дерзость! О, безумие! Ты делаешь то же, как если бы кто самого законодателя, воспрещающего убийство, заставил быть помощником в убийстве. Не так стенаю и плачу я, когда слышу, что иных убивают на дорогах, как стенаю и плачу, и содрогаюсь, когда вижу, что кто-нибудь подходит к этой трапезе, полагает на нее руки, прикасается к Евангелию – и клянется. Насчет денег ты сомневаешься, скажи мне, и убиваешь душу? Приобретешь ли ты столько, сколько делаешь вреда душе – и своей, и ближнего? Если веришь, что этот человек правдив, не налагай на него обязательства клятвы; а если знаешь, что он лжив, не заставляй его совершить клятвопреступление. Но это для того, говоришь, чтобы мне быть вполне спокойным. Нет, когда ты не заставишь клясться, тогда-то и будешь вполне спокоен; а теперь, возвратившись домой, ты постоянно будешь угрызаем совестью, размышляя так: не напрасно ли я заставил его поклясться? Не совершил ли он клятвопреступления? Не стал ли я причиной греха? Но если ты не заставишь (другого) поклясться, то, возвратившись домой, получишь большое утешение, благодаря Бога и говоря: слава Богу, что я воздержался, и не заставил поклясться напрасно и без нужды. Пусть гибнет золото, пусть пропадают деньги, только бы иметь нам полную уверенность, более всего, в том, что мы и сами не приступили закона, и другого не заставили это сделать. Подумай, ради чего ты не заставил другого поклясться, и этого будет довольно для твоего успокоения и утешения. Часто мы, во время ссоры, подвергаясь оскорблению, великодушно переносим, и говорим оскорбившему: что мне делать с тобой? Мне мешает такой-то, твой покровитель; он связывает мне руки. И этого бывает довольно для нашего утешения. Так и ты, когда думаешь заставить кого поклясться, воздержи себя, останови, и скажи тому, кто должен бы поклясться: что мне делать с тобой? Бог повелел не принуждать к клятвам; Он теперь удерживает меня. Этого довольно и для чести Законодателя, и для твоей безопасности, и для устрашения того, кто должен бы дать клятву. Когда увидит он, что мы так боимся принуждать к клятвам других, – тем более сам устрашится поклясться опрометчиво. И ты, сказав эти слова, возвратишься домой с великим спокойствием. Послушай Бога в заповедях, чтобы и Он услышал тебя в молитвах. Слова эти запишутся на небе, станут за тебя в день Суда и загладят множество грехов. И будем так рассуждать не о клятве только, но и о всех делах. Когда захотим сделать что-либо доброе ради Бога, а оно причиняет некоторый ущерб, будем смотреть не только на ущерб от этого дела, но и на пользу, которую получим от того, что сделаем его для Бога. Например: оскорбил тебя кто – перенеси благодушно; а перенесешь благодушно, когда будешь думать не об обиде только, но и о достоинстве Повелевшего переносить – и перенесешь с кротостью. Подал ты милостыню – думай не о расходе, но и о прибыли от этого расхода. Потерпел ты потерю денег – благодари, и смотри не на одну скорбь от потери денег, но и на пользу от благодарения. Если мы так настроим себя, – никакое из случающихся с нами бедствий не опечалит нас, но мы еще получим пользу от того, что кажется прискорбным, – и потеря денег будет для нас приятнее и вожделеннее богатства, печаль – удовольствия и радости, и оскорбление – чести; все невзгоды послужат к нашей пользе; мы и здесь будем наслаждаться великим спокойствием, и там достигнем Царствия Небесного, которого да удостоимся все по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава и честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 16

Настоящая беседа сказана была после того, как градоначальник, получив известие о волнении народа и о том, что все помышляют о бегстве, пришел в церковь и утешил (народ); также о том, что не должно клясться, и на слова апостола: «Павел юзник Иисус Христов» (Флм. 1:1)

1. Градоначальника я похвалил за попечительность, что он, увидя город в волнении и всех помышляющими о бегстве, пришедши (в церковь), утешал вас и внушил вам благие надежды; а за вас постыдился и покраснел, оттого, что, после столь многих и продолжительных поучений, вам понадобилось стороннее утешение. Я желал, чтобы земля разверзалась подо мной и поглотила меня, когда слушал я, как он говорил к вам, и то успокаивал, то порицал этот безвременный и неразумный страх. Не вам бы следовало учиться у него, но вы бы должны быть учителями для всех неверных. Павел не позволил и судиться у неверных (1Кор.6:1), а тебе понадобились внешние учителя после такого наставления отцов, и несколько беглых и негодных людей взволновали и обратили в бегство такой город. Какими же глазами будем смотреть на неверных, когда мы так робки и боязливы? Каким языком будем говорить к ним и убеждать их не бояться наступающих бедствий, когда мы по этой тревоге стали боязливее всякого зайца? Что ж делать? – говорят; мы люди. Поэтому-то самому и не следует смущаться, что мы люди, а не бессловесные твари. Эти боятся всякого шума и стука, потому что у них нет смысла, могущего прогнать боязнь; а ты почтен разумом и смыслом: как же ниспадаешь до их низкого состояния? Пришел сюда кто-то, возвестил о приближения воинов? Не смущайся, но оставя его, преклони колена, призови своего Господа, восстенай горько – и (Господь) отклонит беду. Ты получил неверный слух о приближении войска, и уже вообразил себя в опасности лишиться настоящей жизни; а вот блаженный Иов, слыша, как вестники, один за другим, приходили и объявляли о несчастьях и наконец сказали о невыносимой потере детей, не восстенал, не зарыдал, но обратился к молитве и возблагодарил Господа. Ему и ты подражай; и когда придет кто и скажет, что воины окружили город и хотят разграбить имения, прибегни к своему Господу и скажи: «Господь даде, Господь отят: яко Господеви изволися, тако бысть: буди имя Господне благословенно во веки» (Иов.1:21). Его (Иова) не устрашило самое бедствие, а тебя пугает один слух! Какого же будем достойны уважения, когда, будучи обязаны не бояться и смерти, так пугаемся ложного слуха? Кто смущается, тот строит себе страх, которого нет, и тревогу, которой не видно; а кто тверд и спокоен в душе, тот уничтожает и настоящий страх. Не видишь ли, как кормчие, когда море бушует, облака сгущаются, громы разражаются и все на корабле находятся в смущении, – сами сидят у кормила, без смущения и тревоги занимаются своим делом и смотрят, как бы отвратить приближающуюся бурю? Им и ты подражай, и, взявшись за священный якорь – надежду на Бога, будь неподвижен и непоколебим. «Всяк слышай словеса Моя сия, – сказал (Господь), – и не творя их, уподобится мужу уродиву, иже созда храмину свою на песце: и сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и опрошася храмин той, и падеся: и бе разрушение ея велие» (Мф.7:26–27). Видишь ли, что падать и низвергаться дело безумное? А мы не только похожи стали на этого безумца, но пали жальче и его. Его дом упал после (разлития) рек, после того, как пошел дождь и подули ветры; а мы обрушились и потеряли весь плод любомудрия, когда еще дожди не упали на нас, реки не приступили, ветры не налегли на нас, – прежде чем испытали несчастье, – от одного слуха. Каково, думаете, теперь у меня на душе? Как мне укрыться? Как спрятаться? Как я должен краснеть? Если бы отцы17 силой не понудили меня, я не встал бы и не заговорил бы, омрачен будучи печалью о вашем малодушии. Но и теперь еще не могу придти в себя: так гнев и печаль овладели моей душой! Да и кто бы не стал досадовать, кто бы не стал негодовать, когда, после такого наставления, понадобились учители внешние, чтобы утешить вас и убедить к великодушному перенесению настоящего страха? Молитесь же, чтобы нам дано было слово во отверзение уст наших, и чтобы могли мы отогнать эту печаль и несколько воспрянуть духом: стыд из-за вашего малодушия сильно поразил нашу душу.

2. О многом недавно говорил я к вашей любви: и о сетях, отвсюду расставленных нам, и о страхе и печали, и о плаче и весельи, и о серпе, летящем на домы клянущихся. Из всего этого многого запомните в особенности то, что сказано о серпе летящем и падающем на дом клянущегося, разрушающем камни и дерево, и истребляющим все. А с этим помните и то, что клясться с Евангелием в руках, и свидетелем клятвы делать тот самый закон, который запрещает клятву, крайне безумно, – и что лучше потерпеть ущерб в деньгах, чем заставить ближних клясться, потому что этим оказывается великая честь Богу. Когда ты скажешь Богу: ради Тебя я не заставил клясться такого-то, учинившего воровство и злодейство, – за эту честь Он воздаст тебе великую награду и в настоящей жизни, и в будущей. Это и другим говорите, и сами соблюдайте. Знаю, что здесь (в церкви) мы бываем более благоговейны и вовсе отлагаем эту злую привычку; но нужно нам не только здесь вести себя благоразумно, а с этим благоговением выходить и отсюда, – туда, где особенно в нем нуждаемся. И почерпающие воду не у источника только наполняют сосуды водой, и не опоражнивают их, уходя домой; но дома-то именно ставят их с осторожностью, чтобы они не опрокинулись и не сделался напрасным их труд. Будем и мы подражать им и, пришедши домой, станем тщательно хранить сказанное. Ежели вы здесь будете наполнены, а домой придете пустыми, не удержав слышанного в сосудах ума вашего, – для вас не будет никакой пользы от наполнения здесь. Покажи мне борца не на месте учения, но на месте состязания: покажи и благоговение не во время слушания, но во время деятельности. Ты хвалишь, что говорится теперь? Когда тебе придется клясться, тогда припомни все это. Если вы скоро исполните эту заповедь, я преподам наставление и о других важнейших предметах. Вот уже другой год беседую я с вашей любовью, а не успел изъяснить вам и ста стихов из Писания. А причина та, что мы должны учить вас тому, что вы можете сделать дома и сами собой, и что большая часть наставления употребляется на нравоучение. Но этому бы не следовало быть так: улучшению нравов вы должны бы учиться дома, сами собой, а нам предоставить изъяснение мыслей и учений Писания. Если же бы и понадобилось вам послушать (об этом) и от нас, то потребовалось бы на это не более одного дня, потому что такой предмет не разнообразен, не труден и не требует доказательства. Когда говорит Бог, тогда не время умствовать. Бог сказал: «не кленися» (Мф.5:34, 36): не требуй же от меня доказательств. Это закон Царский; Постановивший этот закон знает основание закона: Он не возбранил бы, не запретил бы, если бы это не было полезно. Цари издают законы часто и не все полезные, потому что они люди и не могут так легко найти полезное, как Бог; однако мы, несмотря на это, повинуемся. Женимся ли мы, делаем ли завещания, хотим ли купить рабов, или дома, или поля, или сделать что-нибудь другое: все это делаем не по своему произволу, но как они постановили; мы не вполне властны распоряжаться и нашими делами по своей воле, но во всем подчиняемся их постановлениям, а если сделаем что вопреки их воле, то сделанное бывает без силы и пользы. Вот какую честь воздаем мы человеческим законам! А Божии законы неужели будем так попирать, скажи мне? И какого это достойно извинения, какого прощения? (Бог) сказал: «не кленися»; не постановляй же противного Ему закона своими делами, чтобы тебе безопасно все и делать, и говорить.

3. Но довольно об этом; а теперь мы предложим вам одно изречение из нынешнего чтения, и тем закончим слово. «Павел юзник Иисус Христов, – говорит (апостол), – и Тимофей брат» (Флм.1:1). Велико это наименование Павла, – имя не по власти и чести, но по оковам и узам; истинно велико. Многое и другое делает его знаменитым – восхищение до третьего неба, вознесение в Рай, слышание неизреченных слов (2Кор.12:2–4); но он не указал ничего из этого, а вместо всего упоминает об узах, потому что они более, чем все другое, сделали его знаменитым и славным. Почему же? Потому что то – дары человеколюбия Господа, а это – знак твердости и терпения раба; любящие же, обыкновенно, хвалятся более тем, что они терпят за любимых, нежели благодеяниями, какие получают от них. Не так царь любуется диадемой, как (Павел) красовался оковами; и весьма справедливо. Диадема доставляет только украшение увенчанной главе; а узы – и украшение гораздо большее, и еще – безопасность. Царский венец часто бывал предателем облеченной в него главы, привлекал множество злоумышленников и возбуждал страсть к тирании, а во время сражений это украшение так опасно, что его скрывают и слагают. Цари на войне переменяют и одежду, и уже прямо становятся в ряды сражающихся: столько предательства бывает от венца! А узы ничего такого не делают носящим их, но все наоборот. Когда наступает война и брань с демонами и вражескими силами, – узник, ограждаясь узами, отражает их нападения. Из светских начальников многие не только тогда, когда начальствуют, но и когда сложат начальство, называются еще по нему: такой-то, говорят, бывший консул, такой-то бывший градоначальник. А апостол, вместо всего этого, говорит: «Павел юзник»; и весьма справедливо. Те степени начальства не составляют верного доказательства добродетели душевной, потому что покупаются деньгами и при помощи ласкательства друзей; а эта власть от уз есть доказательство любомудрия душевного и величайшее свидетельство любви ко Христу. Те скоро теряются, а у этой власти нет преемника. Вот, сколько уже протекло времени с тех пор доныне, а имя этого узника делалось все более и более славным. Все консулы, сколько их ни было в прежние времена, преданы забвению, даже по имени неизвестны народу; а имя этого узника – блаженного Павла велико и здесь, велико и в стране варваров, велико и у скифов, и индийцев; дойди до самых пределов вселенной, и там услышишь это имя, и куда бы кто ни пришел, везде увидит, что имя Павла у всех носится на устах. Да и удивительно ли, что это так на суше и на море, когда и на Небе имя Павла велико у Ангелов, у Архангелов, у горних сил, и у Царя их – Бога? Какие же это, скажешь, были узы, что они доставили такую славу связанному (ими)? Разве не из железа они были сделаны? Правда, они были сделаны из железа; но в них проявлялась великая благодать Духа, потому что они были носимы за Христа. О чудо! Рабы связаны, Господь распят, а проповедь с каждым днем распространяется, и то, что, кажется, должно бы ее остановить, ускорило ее; и крест и узы, которые казались предметом отвращения, теперь соделались знамениями спасения, и это железо стало для нас дороже всякого золота, не по своей природе, но по этой именно причине и основанию. Но вижу, что отсюда рождается у нас некоторый вопрос. Если будете внимать с усердием, – я и вопрос скажу, и решение предложу. Какой же это вопрос? Тот же Павел, пришедши однажды к Фесту, и в беседе с ним опровергая обвинения, возведенные на него иудеями, и рассказывая, как он видел Иисуса, как слышал блаженный Его голос, как через слепоту прозрел, как пал и восстал, как вошел в Дамаск пленником, связанным без уз, – сказав также о пророках и законе, и показав, что и они предсказали все это, пленил судью и почти убедил его перейти на свою сторону.

4. Таковы души святых: когда они подвергнутся опасностям, не о том заботятся, как бы им избавиться от опасностей, но все употребляют к тому, чтобы уловить преследователей, как это случилось и тогда. Вошел (Павел), чтобы самому оправдаться, а вышел, пленив судью. И это засвидетельствовал сам судья, говоря: «Вмале мя препираеши христианина быти» (Деян.26:28). Этому надлежало бы быть и сегодня: надлежало бы и этому начальнику подивиться вашему великодушию, любомудрию, совершенному спокойствию, и уйти отсюда с уроком от вашего поведения; подивиться собранию, похвалить собравшихся, и узнать на самом деле, какое различие между язычниками и христианами. Но (возвратимся к предмету): когда, как сказал я, Павел пленил своего судью, и этот сказал: «Вмале мя препираеши христианина быти», Павел отвечал так: «Молил убо бых Бога, и вмале и во мнозе, не токмо тебе, но и всех слышащих мя днесь, быти (христианами), кроме уз сих» (Деян.26:29). Что говоришь, Павел? В Послании к Ефесянам ты говоришь: «Молю убо вас аз юзник о Господе, достойно ходити звания, в неже звани бысте» (Еф.4:1), а беседуя с Тимофеем: «в немже злостражду даже до уз, яко злодей» (2Тим.2:9), и опять (беседуя) с Филимоном: «Павел юзник Иисус Христов» (Флм.1:1), состязаясь с иудеями, говоришь: «надежды... ради Израилевы веригами сими обложен есмь» (Деян.28:20), а пиша к Филиппийцам, говорил ты: «яко множайшии братия о Господе, надеявшиися о узах моих, паче дерзают без страха слово Божие глаголати» (Флп.1:14), – везде рассказываешь об узах, везде выставляешь на вид оковы и хвалишься ими; а пришедши в судилище, где бы всего более надлежало показать дерзновение, ты изменил любомудрию, и говоришь судье: «Молил убо бых... быти... тебе (христианином), кроме уз сих». Если узы – благо, и такое благо, что доставляют и другим дерзновение говорить в защиту благочестия, как это самое ты высказал словами: «Множайшии братия ...надеявшиися о узах моих, ...без страха слово ...глаголати» (Флп.1:14) – почему же ты не хвалишься ими перед судьей, но делаешь противное? Не представляется ли в сказанном нами недоумение? Но я сейчас же дам решение. Павел сделал это не по робости и не по страху, но по великой мудрости и благоразумию духовному; а как это, вот я и скажу. Он беседовал с язычником, неверным и не знающим нашего учения, поэтому не хотел убеждать его указанием на вещи трудные; но, как говорил он о себе – «бых ...беззаконным, яко беззаконен» (1Кор.9:20–21), так поступил и здесь. Если, говорит (апостол), услышит (судья) о узах и скорбях, тотчас убежит, потому что не знает силы уз. Пусть прежде уверует, пусть вкусит проповеди: тогда и сам устремится к этим узам. Я слышал слово Господа моего, что «никтоже... приставляет приставления плата небелена ризе ветсе: возьмет бо кончину свою от ризы, и горша дира будет. Ниже вливают вина нова в мехи ветхи: аще ли же ни, то просадятся меси» (Мф.9:16–17). Душа этого человека есть риза ветхая и мех ветхий: она не обновлена верой, не возрождена благодатью Духа, еще немощна и земна, думает о житейском, привязана к блеску мирскому, любит настоящую славу. Если в самом начале он услышит, что, сделавшись христианином, он потом сделается узником и отягчен будет оковами, то, устыдясь и покраснев, убежит от проповеди. Вот почему (Павел) сказал: «кроме уз сих», – не порицая самые узы, – да не будет! – но снисходя к немощи судьи; сам же он так любит и лобызает их, как любящая наряды женщина свои золотые ожерелья.

Откуда это видно? «Радуюся во страданиих моих, – говорит он, – яко исполняю лишение скорбей Христовых во плоти моей» (Кол.1:24); и опять: «яко вам даровася, еже о Христе, не токмо еже в Него веровати, но и еже по Нем страдати» (Флп.1:29); и опять: «не точию же, но и хвалимся в скорбех» (Рим.5:3). Если же он радуется и хвалится скорбями, и называет их даром благодати, то очевидно, что он по той причине говорил так, беседуя с судьей. И в другом месте, будучи опять поставлен в необходимость хвалиться, он доказывает то же самое так: «Сладце убо похвалюся, – говорит, – в немощех моих, ...в бедах, в досаждениих, во изгнаниих, в теснотах... да вселится в мя сила Христова» (2Кор.12:9–10). И опять: «Аще хвалитися ми подобает, о немощи моей похвалюся» (2Кор.11:30). И еще в одном месте, сравнивая себя с другими, и через это сравнение показывая нам (свое) превосходство, говорит так: «Служитилие ли Христовы суть? Не в мудрости глаголю, паче аз» (2Кор.11:23). И, чтобы показать это превосходство, он не сказал о себе, что воскрешал мертвых, изгонял демонов, очищал прокаженных и сделал что-либо другое подобное, – но что? Сказал, что он претерпел тысячи бедствий. В самом деле, сказав: «паче аз», он указал на множество искушений, говоря так: «В ранах преболе, в смертех многащи, в темницах излиха. От Иудей пять краты четыредесять разве единыя приях: трищи палицами биен бых, единою каменьми наметан бых, трикраты корабль опровержеся со мною: нощь и день во глубине сотворих» (2Кор.11:23–25), и все прочее. Так Павел везде хвалится скорбями и чрезвычайно славится ими! И весьма справедливо: потому что тем особенно и доказывается сила Христова, что этими-то средствами апостолы и победили (мир) – узами, скорбями, ранами и крайними бедствиями. И Христос предвозвестил два эти (состояния) – скорбь и покой, подвиги и венцы, труды и награды, наслаждения и горести; но горести предоставил настоящей жизни, а наслаждения отложил до века будущего, показывая, что Он не обманывает людей, и желая этим порядком облегчить самую тяжесть бедствий. Кто обманывает, тот сначала предлагает наслаждения, и потом подвергает горестям; например: торгующие людьми, уводя и похищая малых детей, не обещают им раны и побои, или что-либо подобное, но дают пряники, закуски и прочее такое, чем обыкновенно услаждается детский возраст; чтобы они, обольстившись этим и отдав свою свободу, впали в крайнее бедствие. Таким же способом птицеловы и рыбаки заманивают свою добычу, предлагая наперед обыкновенную и приятную для нее пищу, и этой пищей прикрывая сеть. Так, обманщикам более всего свойственно предлагать прежде приятное, а после наводить горе: истинно заботливые и попечительные поступают совершенно напротив. Отцы поступают иначе, чем торгующие людьми: посылая детей в училище, они приставляют к ним надзирателей, грозят наказаниями, внушают страх, и когда дети проведут так первый возраст, тогда им, достигшим уже совершеннолетия, передают почести, и власть, и удовольствия, и все свое богатство.

5. Так поступил и Бог: не по обычаю торгующих людьми, но по примеру заботливых отцов, Он наперед подверг нас горестям, предав настоящим скорбям, как надзирателям и учителям, чтобы мы, наставленные и вразумленные ими, показав полное терпение, научились всякому любомудрию, и таким образом, достигши совершенного возраста, наследовали Царство Небесное; наперед он делает нас способными распоряжаться даруемым богатством, и потом уже вручает самое богатство. И если бы Он этого не сделал, то дарование богатства было бы не даром, а наказанием и мукой. Неразумный и расточительный отрок, получив родительское наследство, от этого самого погибает, потому что у него нет столько благоразумия, сколько бы нужно для управления имуществом; напротив, если будет благоразумен, скромен, целомудрен и умерен, если употребляет отцовское имущество на нужды, тогда он становится еще более знаменитым и славным. Так должно быть и с нами. Когда мы приобретем духовное благоразумие, когда все «достигнем... в мужа совершенна, в меру возраста» (Еф.4:13), тогда Бог даст нам все, что обещал; а теперь, как малых детей, учит Он нас, ободряя и утешая. И не эта одна польза от того, что скорби предшествуют (блаженству); есть и другая, не меньшая этой. Кто наперед наслаждается, а после наслаждения ожидает мучения, тот, вследствие ожидания будущих бедствий, не ощущает и настоящего наслаждения; а кто прежде терпит горести и после них надеется наслаждаться весельем, тот ни во что ставит и настоящие неприятности, в надежде будущих благ. Так Бог определил наперед быть бедствиям, не только для безопасности, но и для удовольствия и утешения нашего, чтобы мы, будучи облегчаемы надеждой на будущее, нисколько не чувствовали настоящего. Указывая на это самое, и Павел говорит: «Еже... ныне легкое печали нашея, по преумножению в преспеяние тяготу вечныя славы соделовает нам, не смотряющым нам видимых, но невидимых» (2Кор.4:17–18). Он назвал скорбь легкой, не по собственной природе бедствий, но по ожиданию будущих благ. Как купец не чувствует тягости плавания, будучи облегчаем надеждой на прибыль, и борец мужественно переносит удары в голову, имея в виду венец; так и мы, взирая на небо и небесные блага, мужественно перенесем все, какие ни постигнут нас, бедствия, укрепляясь доброй надеждой не будущее. Итак, с этим изречением18 и выйдем отсюда: оно и просто и кратко, но заключает в себе великий урок любомудрия. Кто в печали и скорби, тот находит здесь достаточное утешение; кто в наслаждении и роскоши, тот – великое вразумление. Когда, возлежа за трапезой, вспомнишь это изречение, то скоро уклонишься от пьянства и пресыщения, узнав из этого изречения, что нам должно подвизаться, – и скажешь самому себе: Павел в узах и темницах, а я в упоении и за роскошной трапезой; какое же будет мне прощение? Это изречение полезно и для жен. Любящие наряды и расточительные, обвешивающие себя со всех сторон золотом, вспомнив об этих узах (Павловых), возненавидят, я уверен, и с презрением бросят те украшения, и прибегнут к этим оковам, – потому что те украшения часто были причиной многих зол, вносили в дом тысячи браней, порождали и зависть, и зложелательство, и ненависть, а эти (оковы) разрешили грехи вселенной, устрашили демонов и дьявола обратили в бегство. С ними Павел, и в темнице, убедил темничного стража, с ними привлек к себе Агриппу, с ними приобрел множество учеников. Потому и сказал он: «В немже злостражду даже до уз, яко злодей: но слово Божие не вяжется» (2Тим.2:9). Как невозможно связать луча солнечного, ни запереть в доме, так невозможно – и слова проповеди. И еще того более: учитель был связан, а слово летало; он жил в темнице, а учение, как бы на крыльях, обтекало всю вселенную.

6. Итак, зная это, не станем падать духом в несчастьях, но тогда-то особенно и будем более возмогать и укрепляться, потому что «скорбь терпение соделовает» (Рим.5:3). Не станем скорбеть, когда постигают бедствия; но будем за все благодарить Бога. Мы провели уже вторую неделю поста, но не на это будем смотреть, потому что провести пост значит не то, чтобы провести только время, – но чтобы провести его в добрых делах. Подумаем о том, сделались ли мы рачительнее, исправили ли какой-нибудь из своих недостаток, омыли ли грехи. Во время Четыредесятницы, обыкновенно, все спрашивают о том, сколько недель кто постился; и можно слышать от одних, что они постились две, от других, что – три, а от иных что – все недели. Но что пользы, когда мы проведем пост без добрых дел? Если скажет иной: постился всю Четыредесятницу, – ты скажи: я имел врага и примирился, имел привычку злословить и оставил ее, имел привычку клясться и оставил эту дурную привычку. Для мореходцев нет никакой пользы в том, что они переплывут большое пространство моря, но полезно для них, когда приплывут с грузом и со многими товарами. И для нас нет никакой пользы от поста, когда мы проведем его просто, как-нибудь и суетно. Если мы постимся, воздерживаясь только от пищи, то, по прошествии сорока дней, проходит и пост. А если воздерживаемся от грехов, то, и по прошествии этого поста, он еще продолжается, и будет нам постоянная от него польза, и, еще прежде Царствия Небесного, он здесь воздаст нам немало наград. Как живущий во грехе, и прежде геенны, наказывается угрызением совести; так богатеющий добрыми делами, и прежде Царствия, наслаждается величайшей радостью, питаясь благими надеждами. Поэтому Христос говорит: «Паки... узрю вы, и возрадуется сердце ваше, и радости вашея никтоже возьмет» (Ин.16:22). Кратко изречение, но в нем много утешения. Что бы это значило: «радости вашея никтоже возьмет»? У тебя есть деньги? Радость о богатстве многие могут взять у тебя – и вор, разламывающий стену, и раб, уносящий вверенное ему, и царь, отбирающий имение в казну, и завистливый человек, вводящий клевету. Имеешь ты власть? Многие могут «взять» у тебя радость о ней. Когда прекратится начальствование, прекратится и удовольствие; да и во время самого начальствования много встречается дел трудных и соединенных с заботами; они уменьшают твою радость. Пользуешься крепостью тела? Постигла тебя болезнь – и расстроила радость о ней. Ты красив и благообразен? Пришла старость – и сокрушила и унесла эту радость. Станешь наслаждаться роскошной трапезой? С наступлением вечера окончится и радость пиршества. Так всякая мирская вещь легко повреждается и не может доставить нам прочного удовольствия; но благочестие и доблесть душевная – совсем другое дело. Если подашь милостыню, – никто не может отнять у тебя этого доброго дела. Пусть нападут со всех сторон войска, цари, тысячи клеветников и злоумышленников: они не могут отнять приобретения, сокрытого на небе; нет, радость эта остается навсегда. «Расточи, – говорит, –даде убогим: правда его пребывает во век века» (Пс.111:9). И весьма справедливо, – потому что она хранится в небесных сокровищницах, где вор не подкапывает, разбойник не отнимает, моль не съедает (Мф.6:20). Если будешь совершать постоянные и прилежные молитвы, – никто не может похитить плода их, потому что этот плод утвердился корнем в небесах, безопасен от всякого повреждения и остается не доступен. Если, потерпев зло, сделаешь добро; если терпеливо перенесешь злословие; если, быв поруган, станешь благословлять, – эти добрые дела останутся навсегда, и «радости» о них «никтоже возмет», но всякий раз, как вспомнишь о них, будешь радоваться, веселиться и вкушать великое удовольствие. То же самое будет, если мы успеем в том, чтобы избегать клятв и заставим язык наш воздерживаться от этой гибельной привычки: доброе это дело сделается в короткое время, а радость от него будет постоянна и непрерывна. Впрочем, вы должны быть и для других учителями и руководителями, должны брать, наставлять и руководить: ближние – друзей, рабы – сорабов, и юноши – сверстников. Если бы кто-нибудь обещал тебе по одному червонцу за исправление каждого человека, не употребил ли бы ты всего старания, не просиживал ли бы с ним по целым дням, убеждая и увещевая его? Но вот, Бог обещает тебе в награду за эти труды не один, не десять, не двадцать, не сто, не тысячу червонцев, даже и не всю землю, но дает тебе то, что больше всего мира, Царство Небесное, и не одно это Царство, но и другое кроме него. Что же это такое? «Изводяй честное от недостойнаго, яко уста Моя будет», – говорит Он (Иер.15:19). Что может сравниться с этим по чести и благонадежности? Какое же для нас извинение и прощение, когда мы, после столь великого обещания, не заботимся о спасении ближнего? Когда ты увидишь слепца, падающего в пропасть, то простираешь руку, и считаешь недостойным оставить без помощи погибающего; а видя, как ежедневно все братья падают стремглав в дурную привычку клясться, не смеешь сказать слова? Но ты сказал раз, и (ближний) не послушал? Так скажи и в другой, и в третий, и сколько бы ни было, пока не убедишь. Бог говорит к нам каждый день, а мы не слушаем, и Он не перестает говорить; и ты подражай этой попечительности о ближнем. Для того мы и живем вместе, населяем города и собираемся в церквях, чтобы «друг друга тяготы» носить (Гал.6:2), чтобы исправлять друг друга от грехов. Как люди, живущие в одной лавке, хотя и разные продают товары, но все доходы складывают в общую кассу, – так будем делать и мы. Какое кто может сделать добро ближнему, не ленись и не отрицайся: да будет и между вами такая продажа и уплата духовная, чтобы нам, все сложив в общее (место) и приобретши великое богатство, и составив великое сокровище, всем вместе получить Царство Небесное, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым слава Отцу, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 17

На начальников, Еллевиха вождя и Кесария магистра, посланных императором Феодосием для расследования о виновных в низвержении статуй

1. Благовременно воспели мы сегодня все вместе: «Благословен Господь Бог Израилев, творяй чудеса един» (Пс.71:18)! Подлинно, чудные и дивные совершились дела: целый город и столь многочисленный народ, который сейчас готов был погрузиться и потонуть, и погибнуть совершенно, в одно мгновение (Господь) избавил совсем от кораблекрушения. Возблагодарим же Его не только за то, что прекратил бурю, но и за то, что допустил ей быть; не только за то, что избавил нас от кораблекрушения, но и за то, что попустил впасть нам в такое беспокойство и нависнуть над нами крайней опасности. Так и Павел повелел благодарить за все. А когда он сказал: «о всем благодарите» (1Фес.5:18), то этим выразил (благодарите) не только по прекращении бедствий, но и в продолжение их, потому что «любящым Бога вся поспешествуют во благое» (Рим.8:28). Возблагодарим Его за прекращение испытаний, и не забудем о них никогда; будем пребывать в молитвах, в непрестанных молениях, в великом благоговении. Когда только что загорелся ужасный огонь этих бедствий, я говорил, что не время тогда учения, а время молитв: это же и теперь, когда погас этот огонь, говорю, что теперь-то особенно, более чем прежде, время молитв, теперь-то особенно время слез и сокрушения, и скорби душевной, великой тщательности и великой осторожности. Тогда самое свойство скорбей и против воли обуздывало нас, заставляло быть скромными и вело к большой осмотрительности. А теперь, как снята узда и прошла туча, можно опасаться, чтобы мы не впали в беспечность, не сделались опять небрежнее от спокойствия, чтобы и о нас не сказал кто: «Егда убиваше.., тогда взыскаху Его и обращахуся и утренневаху к Богу» (Пс.77:34). Потому и Моисей увещевал иудеев так: «ядый» и пияй, «и насытився, ...да не забудеши Господа Бога твоего» (Втор.6:11, 12). Теперь-то и откроется ваша искренность, если вы постоянно сохраните ту же богобоязливость. Тогда многие приписывали вашу ревность страху и приключившимся бедствиям; а теперь доброе дело будет вполне ваше, если вы продолжите показывать ту же ревность. И отроку никто не удивляется, что он, пока находится под руководством грозного надзирателя, живет скромно и кротко, но все приписывают скромность этого отрока страху, внушаемому надзирателем. Когда же он, и сложив с себя эту неволю, остается при той же скромности, тогда все ему самому приписывают скромность его и в прежнем возрасте. Это же сделаем и мы: пребудем в том же благонравии, чтобы получить нам от Бога великую похвалу и за прежнюю ревность. Бесчисленных ожидали мы бедствий, (ожидали), что будут расхищены имущества всех, сожжены дома, и с жителями город взят будет из среды вселенные, и все остатки его погибнут, что по земле его пройдет плуг; но вот, все это остановилось только на ожидании и не перешло в дело! И чудно не только то, что Бог прекратил такую опасность, но и то, что Он и нас весьма облагодетельствовал, и город наш украсил, и сделал (нас) через это испытание и несчастье более достойными хвалы: а как это, сейчас скажу.

Когда посланные царем для исследования о случившемся здесь открыли страшное то судилище и призывали всех к ответам в учиненном преступлении, и все ожидали разных смертей, – тогда иноки, обитающие на вершине гор, выказали свое любомудрие. Прожив безвыходно столько лет в своих пещерах, они, никем не призванные, никем не наученные, как только увидели, что город облегло такое облако, оставили свои кущи и пещеры и стеклись со всех сторон, как сошедшие с неба ангелы; и стал тогда город подобен небу, потому что везде появлялись эти святые и одним своим видом утешали скорбящих и располагали к совершенному презрению несчастья. В самом деле, кто бы, увидя их, не посмеялся над смертью, не пренебрег жизнью? Но, сверх этого, удивительно было еще то, что они (иноки), пришедши к самым начальникам, говорили смело за виновных, готовы были все пролить кровь и положить головы свои, только бы исхитить узников от угрожавших бедствий, и сказали, что не отступят, пока судьи или не пощадят граждан, или не пошлют их самих к царю вместе с обвиняемыми. «Государь нашей земли, – говорили они, – боголюбив, предан вере, живет в благочестии, поэтому мы непременно умилостивим его; не допустим и не позволим вам обагрить меч кровью, ни отсечь кому-либо голову. Если же вы не остановитесь, то и мы непременно умрем с ними. Преступление велико – в этом сознаемся и мы – однако виновность дела не превышает человеколюбия царева». Говорят, что один из них19 сказал и другое, исполненное любомудрия, слово: «Низверженные статуи опять воздвигнуты и приняли свой вид, и дело поправлено весьма скоро; а вы, если умертвите образ Божий, как можете поправить сделанное, как воскресить погибших и возвратить души в тела?» Много иноки говорили с начальниками и о Суде.

2. Кто не изумится, кто не подивится любомудрию этих мужей? Когда мать одного из виновных, с открытой головой, с обнаженными сединами, схватив за узду лошадь судьи и так пробежав площадь, вместе с ним вошла в судилище – мы все изумились, все удивились такой нежной любви, такой силе духа. Как же не удивляться еще более этим (инокам)? Нисколько не удивительно, если бы та мать и умерла за сына, потому что велика власть природы и непобедима силы болезней рождения. А эти (иноки) кого не родили и не воспитали, кого не видели, о ком не слыхали, с кем никогда не встречались, кого узнали по одному только несчастью, – тех возлюбили так, что, если бы имели и тысячу жизней, решились бы отдать все (жизни) за их (подсудимых) спасение. Не говори мне, что (иноки) не были убиты и не пролили крови: говори о том, что они показали перед судьями такую смелость, какую могли бы показать только решившиеся на смерть; а с таким намерением они и пришли со своих гор в судилище. В самом деле, если бы они заранее не приготовились ко всякой смерти, то и не могли бы они тогда так смело говорить к судьям и показать такую силу духа. Они просиживали целые дни перед дверями судилища, будучи готовы отнять у палачей тех, кого поведут (на место казни).

Где теперь те, которые одеваются в плащи, выставляют напоказ длинную бороду, и носят в правой руке палку, – языческие философы, – эти презренные циники, которые хуже подстольных псов и все делают только для чрева? Все они тогда оставили город, все убежали, все скрылись в пещерах; одни те, которые самыми делами доказывают любомудрие, явились на площади так бесстрашно, будто бы никакое бедствие не постигло города. Жители городов убежали в горы и пустыни; а обитатели пустынь поспешили в город, доказывая самым делом то, о чем я в предшествующие дни говорил непрестанно, именно – что живущему добродетельно не может повредить и печь20. Таково любомудрие души: оно выше всего – и приятного, и горестного; ни тем не расслабляется, ни этим не подавляется и не унижается, но всегда бывает одинаково, обнаруживая свою крепость и силу. Кого не обличила (в слабости) трудность настоящего времени? Занимавшие у нас первые должности, начальствующие, владеющие несчетным богатством, пользующиеся великим дерзновением перед царем, все они, оставив дома пустыми, помышляли только о своем спасении; тогда-то оказалось, что значит вся дружба и родство их: кого они прежде знали, тех во время злополучия и знать не хотели, и сами желали быть ими не знаемы. А иноки, люди бедные, не имеющие ничего, кроме худой одежды, жившие в сельской простоте, казавшиеся дотоле ничтожными, пребывавшие на горах и в лесах, предстали, как некие львы, с великим и высоким духом, в то самое время, как все боялись и трепетали, – (предстали) и прекратили бедствие, не в продолжение многих дней, а в краткий промежуток времени. И как храбрые герои, не только самой борьбой с противниками, но и одним появлением в стане и криком своим обращают в бегство врагов; так и эти (иноки) в один день и сошли (с гор), и говорили (с судьями), и прекратили бедствие, и возвратились в свои жилища. Таково любомудрие, введенное Христом между людьми! И что говорить о богатых и облеченных (низшей) властью, когда даже и получившие право судить и исправлявшие самые высшие начальнические должности, умоляемые этими самыми иноками произнести милостивый приговор, сказали, что они не властны в окончательном решении, и что страшно и опасно было бы не только оскорбить царя, но и захватив оскорбивших, оставить их без наказания? А эти (иноки) оказались могущественнее всех: умоляя с великодушием и терпением, они убедили (судей) показать такую власть, которой эти не получили от царя; успели, даже после того как виновные были уже открыты, склонить судей не произносить обвинительного приговора, но предоставить решение воле царя; обещали, что сами убедят его непременно даровать прощение преступникам, и уже готовы были отправиться в путь. Но судьи, пораженные их любомудрием и изумленные высотой духа, не попустили их предпринять такой дальний путь, и сказали, что, если только они получат заявление их на бумаге, то сами отправятся и умолят царя оставить весь гнев, – что, надеемся мы, и сбудется. Действительно, когда происходило разбирательство, иноки, вошедши (в судилище), произносили весьма мудрые слова, письменно умоляли царя, напомнили о (Страшном) Суде и сказали, что сложат свои головы, если не будет (дано помилования). И изложив эти слова на бумаге, судьи отправились. Вот что украсит ваш город блистательнее всякого венца. Теперь о случившемся здесь услышит царь, услышит и великий город21; вся вселенная услышит, что в антиохийском городе живут такие иноки, которые показали дерзновение апостольское; теперь, как бумага эта будет читаться в столице, все удивятся величию духа (иноков), все ублажат наш город, и мы отстраним от себя худую славу; все узнают, что случившееся было делом не жителей города, но чужих и развратных людей. Свидетельство иноков будет достаточным удостоверением нравов города. Не будем же унывать, возлюбленные, но станем питать благие надежды. Если дерзновение перед людьми могло отклонить столь великое бедствие, то чего не сделает их (иноков) дерзновение перед Богом? Это будем говорить и язычникам, когда они осмелятся рассуждать с нами о своих философах. Из настоящего (поведения философов) видно, что и прежнее у них было ложно; а из этого (любомудрия иноков) ясно, что и прежнее у нас было истинно, – все, что говорится об Иоанне, и о Павле, и о Петре, и о всех других. Так как иноки наследовали их (апостолов) благочестие, то их же и дерзновение показали; так как воспитались в тех же законах (в каких апостолы), то их же доблести и поревновали. Не нужно нам даже прибегать к Писанию, чтобы доказать доблесть апостольскую, потому что самые дела вопиют, и ученики являют собой учителей; не нужно нам слов, чтобы обличить лживость язычников и малодушие их философов, потому что самые дела, и настоящие и прежние, вопиют, что все у них – басня, личина и притворство. Не одни, впрочем, иноки, но и священники показали то же великодушие, и приняли участие в нашем спасении. Один из них22 отправился в столицу, пренебрегши все из-за вашей любви и будучи готов сам умереть, если не убедит царя; а прочие (пастыри антиохийские), оставаясь здесь и поступая так же, как иноки, собственными руками удерживали судей и не допускали войти в (судилище), пока (судьи) не обещали (милостиво) окончить суд. И пока они видели, что судьи не соглашаются, дотоле и сами показывали великую смелость. Когда же увидели, что (судьи) соглашаются, то припадали к их ногам и коленам, и лобызали им руки; так они с преизбытком обнаружили ту и другую добродетель, – и свободу, и скромность. Что их смелость не была дерзостью, это они доказали особенно тем, что лобызали колена и припадали к ногам (судей); а что это не было ни ласкательством, ни раболепством, и проистекало не из низкого духа, засвидетельствовала предшествовавшая смелость их. Впрочем, мы приобрели от испытания не только эти блага, но и великую воздержность, великую скромность: город внезапно сделался у нас монастырем. Не так украсил бы его кто, если бы поставил на площади золотые статуи, как светел и блистателен он теперь, выставив прекрасные статуи добродетели и обнаружив богатство свое.

Но прискорбны (распоряжения), последовавшие от царя? – Нет; и они не тягостны, напротив, принесли много пользы. Что тягостного, скажи мне, в этих распоряжениях? Ужели то, что (царь) закрыл театр, что сделал недоступным конское ристалище, что заключил и заградил источники нечестия? О, если бы они и никогда не открывались! Из них-то выросли в городе корни нечестия, из них выходят люди, подвергающие нареканию его нравы, продающие свои голоса пляшущим, и отдающие им за три овола собственное спасение, приводящие все в крайний беспорядок. Об этом ли скорбишь, возлюбленный? Но об этом надобно радоваться и веселиться, и изъявлять благодарность царю, что его наказание было исправлением, истязание – наставлением, гнев – научением. (Ты скорбишь) о том, что у нас закрыты бани? Но это не невыносимо, и невольно ведет к любомудрию тех, которые живут в неге, роскоши и распутстве. Или о том, что (царь) отнял у города его преимущество, и не позволил ему впредь называться главным городом? Но что же надлежало сделать? Похвалить за сделанное (преступление) и изъявить благодарность? А кто бы не обвинил его, если бы он не показал даже и вида негодования? Не видишь ли, что много такого делают и отцы со своими сыновьями? Они отворачиваются от них и не допускают их к столу. Это сделал и царь, наложив на город такие наказания, которые не причиняют никакого вреда, а приносят много исправлений. Подумай, чего мы ожидали, и что последовало: и тогда-то особенно узнаешь милость Божию.

Ты скорбишь, что у города отнято преимущество? Но пойми, в чем состоит преимущество города, и тогда ясно увидишь, что, если сами живущие в городе не погубят его преимущества, то никто другой не сможет отнять его. Не в том, чтобы быть главным городом, или иметь великие и красивые здания, или многочисленные колонны, обширные портики и места для прогулок, и не в том, чтобы пользоваться большей перед другими городами известностью, но в добродетели и благочестии жителей – вот в чем и преимущество, и красота, и безопасность города, так что без этого город хуже всех городов, хотя бы получил от царей тысячу почестей. Хочешь ли узнать преимущество твоего города, хочешь ли увидать древнюю его красоту? Я расскажу это подробно, чтобы ты не только знал, но и поревновал. Что же составляет преимущество нашего города? «Бысть ...нарещи ...прежде во Антиохии ученики христианы» (Деян.11:26): этого (преимущества) не имеет ни один город во вселенной, ни даже город Ромула. Вот почему он может смело смотреть на всю вселенную, – по своей любви ко Христу, по дерзновению, по благородству. Хочешь ли услышать и о другом преимуществе и украшении нашего города? Некогда угрожал сильнейший голод (Деян.11:28), и живущие в Антиохии положили, каждый по достатку своему, послать (милостыню) святым, живущим в Иерусалиме (Деян.11:29). Вот и другое преимущество – братолюбие во время голода! Не удержало их время, не остановило ожидание несчастья; но когда все другие собирают себе и чужое, они отдавали свое, не только бывшим вместе с ними, но и жившим вдали. Видишь, какая вера в Бога и любовь к ближнему? Хочешь ли узнать еще и иное преимущество этого города? В Антиохию пришли некоторые из Иудеи и стали искажать проповедь (евангельскую) и вводить иудейские обряды. Не снесли (антиохийцы) в молчании этого нововведения и не остались в покое, но, сошедшись и составив сбор, послали в Иерусалим Павла и Варнаву, и сделали то, что апостолы разослали по всей вселенной догматы чистые, свободные от всякой иудейской немощи23 (Деян.15:1–31). Вот это достоинство, вот это преимущество города: это делает его главным городом не на земле, а на Небе. А все другие отличия тленны, непрочны, и прекращаются вместе с настоящей жизнью, часто оканчиваются и прежде настоящей жизни, как это случилось и теперь. По мне, город, в котором нет боголюбивых жителей, хуже всякой деревни и бесславнее всякой пещеры. И что говорить о городе? Чтобы узнал ты основательно, что одна добродетель украшает жителей, я ничего не стану говорить тебе о городе, но постараюсь это доказать, взяв в пример то, что досточтимее всякого города, именно храм Божий в Иерусалиме. Это – храм, в котором (приносились) жертвы и молитвы, (совершались) богослужения, где (находились) Святое Святых, и Херувимы, и Завет, и стамна златая, – эти великие знамения промышления Божия о народе; где были даваемы постоянные откровения свыше, вдохновляемы Богом пророки; где устройство было делом не человеческого искусства, но мудрости Божией; где стены повсюду блистали множеством золота, и (где) чрезвычайная драгоценность материала и тщательность искусства, сочетавшись между собой, показывали, что это тогда был единственный такой храм на земле. Вернее же сказать – не одна тщательность искусства, но и мудрость Божия участвовала в построении этого здания, потому что Соломон предначертал его и воздвиг таким не по своему произволу, не сам собой, но быв наставлен во всем от Бога и получив предначертание с Неба. И однако, этот прекрасный, удивительный и святой храм, когда молившиеся в нем развратились, был так обесчещен, опозорен и осквернен, что еще прежде разрушения своего назван вертепом разбойников (Иер.7:11; Мф.21:13) и пещерой гиены, а впоследствии предан был в варварские, нечистые и скверные руки. Хочешь ли узнать это же самое и о городах? Что было великолепнее городов содомских? У них и дома, и здания, и стены были великолепны, и страна тучная и плодородная, уподоблявшаяся Раю Божию. А хижина Авраамова была бедна и мала, и не имела никакого укрепления. Однако, иноплеменники, когда произошла однажды война с ними, разорили и взяли города, укрепленные стенами, и жителей увели с собою в плен, а против напавшего на них, пустынного жителя, Авраама, не устояли. И это весьма естественно, потому что он обладал такой силой, которая благонадежнее многолюдства и стен, – обладал благочестием. Если ты христианин, то нет у тебя города на земле: «Художник и Содетель» нашего города «Бог» (Евр.11:10); хотя бы мы приобрели себе всю вселенную, все останемся в ней странниками и пришельцами. К Небу приписаны мы, там жительствуем (Флп.3:20): не будем же, как дети, пренебрегая великим, дивиться малому.

Не величина города, а добродетель душевная служит для него украшением и безопасностью. Если же ты (величину) считаешь преимуществом города, то подумай, сколько соблазнителей, сколько людей изнеженных и развратных и преданных бездне пороков участвует с тобой в этом преимуществе, – и пренебреги наконец этим отличием. Но не таков тот (Небесный город): в нем не может иметь части, кто не показал себя вполне добродетельным. Итак, не будем безрассудны, но станем сетовать тогда, когда отнимет кто-либо достоинство у нашей души, когда мы соделаем грех, когда оскорбим общего всех Владыку. Между тем, случившееся теперь24 не только нимало не повредит городу, но, если мы будем бдительны, принесет и величайшую пользу. В самом деле, наш город теперь стал подобен благородной и целомудренной жене: страх сделал его скромнее и честнее, и освободил от тех нечестивцев, которые дерзнули совершить преступление. Не будем же плакать по-женски; многие, слышал я, говорили на площади: «Горе тебе, Антиохия! Что сталось с тобою? Как ты обесчещена!» Услышав это, я посмеялся над детским умом говорящих такие слова. Это не теперь надобно говорить, а когда увидишь пляшущих, пьянствующих, поющих, богохульствующих, клянущихся, нарушающих клятвы, лгущих, – тогда приговаривай эти слова: «Горе тебе, город! Что с тобою сделалось?» Если же увидишь на площади, хоть и немного, мужей скромных, степенных и воздержных, называй такой город блаженным. Малолюдство нисколько не может повредить ему, когда в нем есть добродетель, равно как и многолюдство нисколько не принесет пользы, когда в нем порок. «Аще будет число сынов Израилевых яко песок морский, останок спасется» (Рим.9:27; Ис.10:22), – то есть, многолюдство не может умилостивить Меня, говорит Бог. Так поступил и Христос: Он изрек горе городам не за малолюдство их, не за то, что они не были главными. И Иерусалиму Он изрек горе опять по этому же самому, говоря так: «Иерусалиме, Иерусалиме, избивый пророки и камением побиваяй посланныя к тебе» (Мф.23:37). И какую пользу, скажи, приносит мне многолюдство, если оно живет в пороке? Напротив, от этого бывает еще и вред. Что другое было причиной и случившегося теперь? Не беспечность ли, не небрежность ли и нечестие жителей? Принесло ли какую-нибудь пользу городу его преимущество, обширность зданий, и то, что он был главным городом? Если же это и перед земным царем нисколько не помогло преступному городу, напротив, все те отличия уничтожены, – тем более нисколько это преимущество его не поможет ему перед Господом Ангелов. Не принесет нам в день (Страшного Суда) никакой пользы то, что мы живем в главном городе – с обширными портиками и другими подобными преимуществами. И что говорю: в день (Суда)? Какую пользу может принести тебе и в настоящей жизни то, что твой город – главный? Разве кто через это поправил развалившийся дом, или имел от этого какую прибыль? Разве при помощи этого преимущества прогнал уныние, или прекратил болезнь телесную, или отстал от пороков душевных? Не будем же, возлюбленные, поступать легкомысленно и смотреть на мнения толпы, но узнаем, что, в самом деле, составляет преимущество города, что делает его главным городом. Это говорю я, конечно, в надежде, что город опять получит и это отличие и явится на своем высоком месте, так как царь человеколюбив и боголюбив: хочу однако, чтобы, если и будут возвращены (городу его преимущества), вы этим не гордились и не хвалились, и из-за этого не превозносили бы перед нами города. Когда захочешь хвалить город, то не говори мне о предместии – Дафне, ни о множестве и величине кипарисов, ни об источниках вод, ни о том, что много людей живет в городе, ни о том, что можно с совершенной безопасностью быть на площади до самого глубокого вечера; (не говори) и об обилии товаров: все это – тленное и остается только до конца настоящей жизни. Но если можешь сказать о добродетели, о скромности, и милостыни, о всенощных бдениях, о молитвах, о трезвости, о любомудрии душевном, – вот этими (добродетелями) прославляй город. Они, когда бывают и у живущих в пустыни, делают ее великолепнее всякого города; напротив, и город бывает хуже всех, если у жителей его нет этих добродетелей. Так поступим не только в отношении к городу, но и в отношении к людям. Если увидишь человека тучного, достигшего большой дородности, высокого, и ростом тела превосходящего других, – не удивляйся ему, пока не узнаешь его души. Станем всех ублажать не за внешнее благообразие, но за красоту душевную. Мал и невысок телом был Давид; однако этот невысокий и малый, не имевший никакого оружия, низложил одним ударом целое войско и ту (плотяную) башню: не бросил он копья, не пустил стрелы, не обнажил меча, но все сделал вержением малого камня. Поэтому некто и увещевает так: «Не похвали человека в красоте его, и не буди ти мерзок человек видением своим. Мала есть в пернатых пчела, и начаток сладостей плод ея» (Сир.11:2–3). То же будем говорить и о городе, и о людях; будем и любомудрствовать между собой, и благодарить непрестанно Бога и за настоящее, и за прошедшее, и молить Его все вместе и со всем усердием, чтобы и сидящие в темнице, и присужденные к переселению в чужой край, были – первые освобождены, а последние возвращены. И они – члены наши, с нами вместе подверглись волнению, с нами претерпели бурю: станем же молить человеколюбивого Бога, чтобы они с нами насладились и тишиной. Никто не говори: «А мне что еще заботиться? Я избавился от опасности; пусть погибнет такой то, пусть пропадет другой!» Не станем оскорблять Бога таким небрежением, но будем так скорбеть, так усердно молить Бога, как будто бы мы сами были в несчастии, – исполняя следующее изречение Павлово: «Поминайте юзники, аки с ними связани: озлобляемыя, аки и сами суще в теле» (Евр.13:3), и: «радоватися с радующимися, ...смиренными ведущеся» (Рим.12:15–16). Это и нам самим доставит величайшую пользу, потому что ничто так не приятно Богу, как то, когда мы с великой искренностью скорбим о наших сочленах. Будем же умолять Его все вместе и о настоящем, и о будущем, чтобы Он избавил нас и от того наказания. Настоящие бедствия, каковы бы они ни были, могут быть перенесены и имеют конец; а тамошние мучения бесконечны и неизбежны. Но вместе с молитвой, будем и сами стараться не впадать впредь в те же грехи, зная, что иначе не можем мы уже получить и прощение. Итак, падем все вместе пред Богом, и как здесь, так и дома у себя будем говорить: «Праведен еси, Господи, о всех, яже сотворил еси нам, ...яко истинным судом навел еси, ...яже навел» (Дан.3:27–28). Ежели грехи наши восстали против нас, то сотвори нам (милость) ради имени Твоего и не допусти впредь испытать такие бедствия, «и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго: яко Твое есть Царство и сила и слава во веки веков. Аминь» (Мф.6:13).

Беседа 18

О прежнем предмете – возмущении, также о посте, и на изречение апостола: «Радуйтеся всегда о Господе» (Флп.4:4)

1. Многие, видел я, радуются и говорят друг другу: мы победили, мы одолели; половина поста убыла. Таковых прошу не радоваться тому, что убыла половина поста, а смотреть на то, убыла ли половина грехов – и тогда ликовать. Это действительно достойно радости, это и есть искомое, для этого все и делается, чтобы т.е. исправили мы свои недостатки, чтобы вышли из поста не такими, какими вступили в пост, но омылись и отстали от всех дурных привычек, и так провели священный праздник. А если не так, то нам не только не будет никакой пользы, но и величайший вред от того, что пройдет пост. Не будем же радоваться, что мы прошли поприще поста: это вовсе не важно; но станем радоваться, когда проведем его в добрых делах, чтобы, и по прошествии поста, сиял плод его. И польза зимы обнаруживается особенно тогда, когда она пройдет: зеленеющие нивы и покрытые листьями и плодами деревья видом своим возвещают о пользе, происшедшей для них от зимы. Это же да будет и с нами! И мы зимой, во время поста, пользовались продолжительными и непрерывными дождями, быв непрестанно поучаемы, приняли (в себя) духовные семена и отсекли терния удовольствий. Будем же тщательно хранить принятое, чтобы, и по прошествии поста, процветал плод его, и чтобы по тем благам, которые получим от поста, помнить нам и самый пост. Если мы так настроим себя, то и будущий пост примем с радостью. Многие, вижу я, так малодушны, что теперь же беспокоятся о будущей Четыредесятнице; многие, слышал я, говорят, что по окончании поста они не чувствуют радости отдохновения вследствие заботы о будущем годе. Что может быть малодушнее этого, скажи мне? А что причиной тому? То, что с наступлением поста мы не о том стараемся, как бы благоустроить душу, а поставляем пост только в воздержании от яств.

Если бы мы получили от него много пользы к исправлению нравов, то, на самом деле ощущая благие действия его, пожелали бы, чтобы хоть каждый день был пост; никогда не перестали бы любить его и, ожидая поста, не были унылы и беспокойны. Человека, благонастроенного по уму и пекущегося о своей душе, никакая решительно вещь не может опечалить: он будет наслаждаться чистой и непрерывной радостью. И что это правда, вы слышали, как Павел сегодня убеждал нас и говорил: «Радуйтеся всегда о Господе: и паки реку: радуйтеся» (Флп.4:4). Знаю, что (исполнение) этих слов для многих кажется невозможным. Как возможно, говорят, человеку непрестанно радоваться? Радоваться не трудно, скажет, быть может, кто-нибудь, но радоваться непрестанно – это мне кажется уже невозможным, потому что нас постигают со всех сторон многие неизбежные скорби. Иной потерял или сына, или жену, или искреннего друга, который роднее всякого родственника; или понес ущерб в имуществе, или впал в болезнь, или претерпел другое какое-либо несчастье, или огорчен незаслуженной обидой; или (случился) голод или язва, или налог непосильный, или расстроились домашние дела; а впрочем, и не перечтешь всего, что в частном и в общественном быту обыкновенно огорчает нас. Как же, говорят, возможно всегда радоваться? Конечно возможно, человек! А если бы было невозможно, то Павел не стал бы убеждать, не стал бы советовать он, обладающий духовной мудростью. Поэтому я постоянно говорил вам, и не перестану говорить, что, чему нельзя нигде и ни от кого научиться, о том вы можете любомудрствовать здесь. Удовольствий и радости желают все, и для этого все и делают, и говорят, и трудятся. И купец для того плавает, чтобы собрать денег, а деньги собирает для того, чтобы, обладая ими, радоваться. И воин для того сражается, и земледелец для того возделывает землю, и всякий для того занимается своим ремеслом, и ищущие власти для того ищут ее, чтобы наслаждаться славой, а наслаждаться славой хотят для того, чтобы радоваться. Да и всякое дело, как видеть можно, делается у нас для этой цели; и каждый, ее имея в виду, спешит дойти до нее всякими средствами.

Итак, все, как сказал я, любят радость, но не все могут достигнуть ее, потому что не знают пути, ведущего к ней. Многие думают, что богатство бывает причиной радости. Но, если бы оно было причиной, – никто из имеющих деньги никогда не скорбел бы; а между тем, многие из богачей жизнь считают не жизнью, и желают тысячи смертей, когда почувствуют какое-либо огорчение; и если кто печалится много, так они – более всех. Не смотри на их пиршества, ни на их ласкателей и тунеядцев, но на то, что бывает из-за этих (пиршеств), – на разорения, клеветы, опасности, беспокойства, и, что еще хуже, на то, что, подвергаясь этим превратностям, сверх чаяния, богачи не умеют и любомудрствовать, и великодушно перекосить несчастья. Потому и бедствия представляются им не такими, каковы они – по природе; напротив, и легкое кажется им невыносимым. Не так бывает с бедными: и невыносимое кажется им сносным, потому что они сами уже думали о многом таком. Ведь не столько от свойства вещей, сколько от расположения страждущих зависит, что постигающие нас бедствия представляются то великими, то малыми. И чтобы не приводить мне издалека примеров на то и на другое, возьму их из случившегося с вами. Посмотрите же: бедные все избежали, простые люди избавились от опасности, и наслаждаются полной свободой; а управлявшие городом, содержавшие лошадей, председательствовавшие на играх и исправлявшие другие общественные должности, – эти люди сидят теперь в темнице, боятся до крайности, терпят одни наказание за преступления всех, живут в непрестанном страхе и находятся теперь в самом жалком положении, не по великости опасностей, но потому, что в прежнее время жили в роскоши.

2. И точно, многие, когда мы их утешали и убеждали мужественно переносить несчастье, говорили: «Ведь мы никогда ни о чем таком и не думали, и не умели так любомудрствовать, поэтому нуждаемся во многом утешении». Другие опять думают, что здоровье – причина удовольствия. Нет: многие из здоровых и сами тысячу раз желали умереть, не могши перенести постигавших их огорчений. Иные опять говорят, что наслаждение славой, обладание властью и начальствование, и ласкательство от многих доставляют непрестанную радость. И это не так. Да что и говорить о других властях? Если мы взойдем мыслью до самого царского сана, то найдем, что живущий в этом сане окружен множеством огорчений, и тем более имеет неизбежных поводов к скорби, чем большим занят он количеством дел. Нечего уж и говорить о войнах, сражениях и нападениях варваров: (царь) часто боится даже домашних своих. Действительно, многие из прежних царей, избежав рук неприятельских, не избежали козней от своих телохранителей. А поводов к печали у царей столько, сколько волн у моря. Итак, если и царский сан не делает жизни беспечальной, что же другое может сделать это? Из житейского – ничто; а изречение Павлово, при том краткое и малое, – оно одно откроет нам это сокровище. Не нужно много слов, ни продолжительного разглагольствия: размыслим только об этом изречении – и найдем путь, ведущий к истинной радости. Павел не просто сказал «радуйтеся всегда», но присовокупил и причину непрерывной радости, сказав: «радуйтеся всегда о Господе». Радующийся о Господе ни в каком случае не может быть лишен этой радости. Все другое, о чем мы радуемся, превратно, непостоянно и удобоизменчиво; и не только этот имеет в себе недостаток, но и то еще, что, и будучи продолжительно, не доставляет нам такой радости, которая бы прогоняла и затмевала печаль, причиняемую нам другими предметами. А страх Божий имеет то и другое: он тверд и неподвижен, и столько источает радости, что мы бываем совершенно нечувствительны к другим бедствиям. Боящийся Бога, как должно, и надеющийся на Него приобрел себе самый корень радости и владеет вполне источником благодушия. И как малая искра, упав в безбрежное море, легко исчезает, так, что бы ни случилось с боящимся Бога, все, падая как бы в великое море благодушия, угасает и исчезает. А в особенности удивительно то, что такой человек не перестает радоваться и тогда, когда есть причина для печали. Если бы ничто не причиняло печали, не было бы велико для него и то, что он может непрестанно радоваться. Но быть выше всего, когда постигают многие бедствия, повергающие в скорбь, и радоваться среди печали – вот это необычайно! Как никто не удивлялся бы, что три отрока не сгорели, если бы они были вдали от Вавилонской печи, – изумило же всех то, что они пробыв столько времени среди огня, вышли невредимее не бывших в нем, – так и о святых должно сказать, что, если бы их не постигало никакое искушение, мы не удивились бы, что они непрестанно радуются; а изумления достойно и превышает человеческую природу то, что они, будучи окружены со всех сторон бесчисленными волнами, находятся в лучшем расположении, чем наслаждающиеся совершенной тишиной.

Итак, из сказанного ясно, что нельзя найти у мирских людей ни одного рода жизни, в котором бы благодушие было постоянным достоянием; а что верующий не может не наслаждаться непрестанной радостью, и это постараюсь опять доказать, чтобы вы не только узнали эту беспечальную жизнь, но и поревновали о ней. Представим же человека, который не знает за собой никакой вины, но имеет добрую совесть, стремится к будущему и пребывает в благих надеждах: что может, скажи мне, повергнуть его в печаль? Не всего ли невыносимее представляется смерть? Но ожидание ее не только не печалит, а еще весьма радует его: он знает, что наступление смерти есть избавление от трудов и приведение к венцам и наградам, назначенным для подвизавшихся в благочестии и добродетели. А безвременная кончина детей? Но и это переносит он мужественно, и говорит словами Иова: «Господь даде, Господь отят: яко Господеви изволися, тако бысть: буди имя Господне благословенно во веки» (Иов.1:21). Если же смерть и потеря детей не могут опечалить, – тем более ущерб в имуществе, поношения, обвинения, клеветы и болезни телесные никогда не могут поразить столь великой и доблестной души. Так и апостолы подвергались побоям, но не скорбели. Велико уже и это: но гораздо важнее то, что они не только не скорбели, но и самые бичи делали поводом к еще большей радости, и возвратились «от лица собора радующеся, яко за имя» Христа удостоились принять «безчестие» (Деян.5:41). Оскорбил кто и обругал такого человека? Но он научен Христом радоваться среди поношений: «Радуйтеся, – говорит (Христос), – и веселитеся, ...егда... рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради: ...яко мзда ваша многа на небесех» (Мф.5:11–12). Впал он в болезнь? Но он слышал, как другой увещевает и говорит: «В болезни и бедности уповай Нань: яко во огни искушается злато, и человецы приятни в пещи смирения» (Сир.38:9, 2:5–6). Если же ни смерть, ни потеря имущества, ни болезнь телесная, ни бесчестие, ни поругание, ни иное что подобное не может его опечалить, напротив, еще и радует, – то какая будет у него еще причина печали? Что же, скажешь, разве святые не скорбели? Не слышишь ли, что говорит Павел: «Скорбь ми есть велия и непрестающая... сердцу моему» (Рим.9:2)? Вот это самое и удивительно, что скорбь приносила пользу и радость от самого плача. Как бичи причиняли (апостолам) не боль, а радость, так опять и скорбь доставляла (Павлу) великие те венцы. И вот что еще удивительно: мирская – не только печаль, но и радость наносит крайний вред, а в делах духовных совсем напротив: не только радость, но и печаль имеет великое сокровище благ; а как это, я скажу. Нередко иной в мире радуется, увидя врага в несчастии, и этой радостью навлекает на себя великое наказание. Другой, опять, скорбит, увидя брата падшим, и этой скорбью приобретает себе от Бога великое благоволение.

3. Видишь ли, как печаль по Боге лучше и полезнее радости мирской? Так и Павел печалился о грешниках, о неверующих в Бога, и за эту печаль получил великую награду. Но чтобы сделать мне слова свои яснее, и чтобы вы узнали, что сказанное, хотя и удивительно, однако истинно, и что плач действительно часто ободряет скорбящие души и облегчает обремененную совесть (скажу вот что): многие из жен, потеряв любимейших детей, когда им препятствуют поплакать, порыдать и постенать, надрываются и умирают; если же сделают все, что свойственно скорбящим, то облегчаются и получают утешение. И удивительно ли, что это бывает с женами, когда можно видеть, что и пророк испытывает то же? Вот почему он непрестанно говорит: «Оставите мене, да горце восплачуся: не належите утешати... о сокрушении дщере рода моего» (Ис.22:4). Итак, печаль часто приносит утешение. Если же это бывает в мире, тем более в делах духовных. Посему (Павел) говорит: «Печаль.., яже по Бозе, покаяние нераскаянно во спасение соделовает» (2Кор.7:10). Слова эти кажутся неясными; они вот что означают: опечалился ты об имуществе – не получил от этого никакой пользы. Опечалился о болезни – нисколько не помог, но еще более повредил себе.

Я сам слышал, как многие, испытав это, винят себя и говорят сами себе: что пользы, что я скорбел? И денег не возвратил, и себя расстроил. Но если ты печалишься о грехе, то и его загладишь, и получишь величайшую радость. Если попечалишься о падших братьях, то и себя вразумишь и утешишь, и их восстановишь; а если и не принесешь им никакой пользы, так сам получишь величайшую награду. И чтобы увериться тебе, что эта печаль о падших, хотя бы мы нисколько не помогли им, приносит нам величайшую награду, послушай, что говорит Иезекииль, или лучше, что через него вещает сам Бог. Когда посылал Он некоторых разорить город (Иерусалим) и истребить огнем и мечом все здания с их жителями, то одному из них повелевает так: «Даждь знамения на лица мужей стенящих и болезнующих». А другим повелев и сказав: «От освященных Моих начните», присовокупил сии слова: «а ко всем на нихже есть знамение, не прикасайтеся» (Иез.9:4, 6). Почему это, скажи мне? Потому что они, если и нисколько не помогают (грешникам), все же стенают и болезнуют о происходящем. А других еще упрекает (Бог) в том, что они, предаваясь роскоши и чревоугодию, и наслаждаясь великой свободой, не скорбели и не разделили печали, когда видели, как иудеи были отводимы в плен. Упрекает же их такими словами: «Не страдаху ничесоже в сокрушении Иосифове» (Ам.6:4–6), называя Иосифом весь народ. И опять: «Не изыде живущая в Енане»25 оплакати дом... сущий близ ея» (Мих.1:11). Хотя (грешники) и справедливо наказываются, однако (Бог) хочет, чтобы мы соболезновали об этом, а не радовались и веселились. Ежели Я, Который наказываю, говорит Он, делаю это, не радуясь, и не услаждаюсь их мучением («хотением бо не хощу смерти грешника» (Иез.18:23, 32, 33:11) ); то и ты должен подражать Господу, и болезновать о том самом, что (грешник) дал случай и повод к праведному наказанию. Посему кто печалится по Боге, тот получает от этого великую пользу. Если же претерпевающие побои блаженнее тех, которые наносят их, если наши26 страдальцы блаженнее язычников, живущих в покое, и скорбящие – веселящихся, то какой же еще может быть у нас повод к скорби? Поэтому никого не должно называть блаженным, кроме живущего только по Боге; этих одних ублажает и Писание. «Блажен, – говорит, – муж, иже не иде на совет нечестивых» (Пс.1:1). «Блажен.., егоже аще накажеши, Господи, и от закона Твоего научиши его» (Пс.93:12). «Блажени непорочнии в путь» (Пс.118:1). «Блажени вси надеющиися Нань» (Пс.2:12). «Блажен язык, емуже... Господь Бог его» (Пс.32:12). «Блажен, емуже не зазре душа его» (Сир.14:2). «Блажен муж бояйся Господа» (Пс.111:1). И Христос опять (говорит) так: «блажени плачущии.., блажени нищии.., блажени кротцыи.., блажени миротворцы.., блажени изгнани правды ради» (Мф.5:3–11). Видишь, как Божественные законы везде ублажают не кого-либо из богатых, ни из знатных родом, ни из пользующихся славой, но стяжавшего добродетель! Это потому, что требуется, чтобы основанием всех наших дел или страданий, был страх Божий; и если ты заранее насадишь этот корень, то не только покой, честь, слава и уважение, но и обиды, и клеветы, и оскорбления, и бесчестие, и мучения, и все вообще бедствия произрастят тебе плоды радости. И как корни деревьев сами горьки, а плоды приносят нам весьма приятные, так и печаль по Боге принесет нам великую радость. Кто только часто молился со скорбью и проливал слезы, те знают, какую получили они радость, как очищали совесть, как восставали с благой надеждой. Это потому, что, как я всегда говорю, не свойство вещей, а мысль наша обыкновенно печалит и радует нас. Итак, если мы настроим ее, каковой ей быть должно, то будем иметь залог всякого благодушия. Как вредит и пользует не столько свойство воздуха и внешние влияния, сколько собственное предрасположение; точно то же самое и с душой, и тем еще более, что там неизбежность природы, а здесь все зависит от свободной воли. Поэтому Павел, претерпев бесчисленные бедствия: кораблекрушения, брани, насилия, разбойников и все, чего и исчислить словом невозможно, – и умирая каждый день, не только не скорбел и не роптал, но и хвалился, и радовался, и говорил: «Ныне радуюся во страданиих моих о вас, яко исполняю лишение скорбей Христовых в плоти моей» (Кол.1:24). И опять: «Не точию же, но и хвалимся в скорбех» (Рим.5:3). А хвалиться значит радоваться в высшей степени.

4. Итак, если желаешь радости, не ищи ни денег, ни телесного здоровья, ни славы, ни власти, ни веселья, ни роскошных трапез, ни шелковых одежд, ни многоценных полей, ни блистательных домов, и ничего другого тому подобного, но устремись к любомудрию по Боге и держись добродетели: тогда ничто ни из настоящего, ни из ожидаемого не сможет опечалить тебя. То, что других опечаливает, для тебя будет приращением радости. И бичи, и смерть, и потери, и злословия, и обиды, и все подобные бедствия, если только наводятся на нас ради Бога и этот имеют корень, вносят в нашу душу великую радость.

Никто не сможет сделать нас несчастными, если мы сами не сделаем себя такими; равно как никто не сможет сделать нас и блаженными, если не сделаем себя таковыми мы сами, по благодати Божией. И чтобы вы уверились, что блажен один тот, кто боится Господа, это докажу вам теперь не прошедшим, но тем, что случилось с нами. Всему нашему городу угрожало полное истребление, и из богатых, знатных и знаменитых людей никто не осмелился показаться среди города, но все убежали и ушли вон. А боящиеся Бога, обитатели монастырей, эти, пришедши сюда с великим дерзновением, порешили все, и случившиеся уже бедствия, и ожидаемые еще ужасы так мало могли их устрашить и повергнуть в уныние, что, находясь вдали от несчастья и не имея ничего общего (с жителями города), они бросились сами в середину огня и всех исторгли оттуда. И что всем кажется страшным и ужасным – смерть – они готовы были принять со всей охотой, стремились к ней с большей радостью, чем другие – к властям и почестям; знали они, что в этом и состоит величайшая власть и честь, и самыми делами доказали, что блажен только тот, кто держится высшего любомудрия: он и не терпит никакой перемены, и не подвергается никакому злополучию, но наслаждается непрерывным благоденствием и посмевается над всеми мнимыми неприятностями. Вот теперь первые сановники (города) находятся в великой печали, сидя в темнице, отягченные цепями, и каждый день ожидая смерти, – а эти (иноки) наслаждаются чистейшим удовольствием, если бы даже им пришлось претерпеть какое несчастье. И что другим кажется страшным, то для них вожделенно, потому что они знают, к чему стремятся, и какая участь ожидает их по отшествии отсюда. И живя так строго и посмеваясь смерти, они однако же болезнуют о других, и от этого получают опять величайшую пользу. Постараемся же иметь попечение о своей душе, и никакая нечаянность не в состоянии будет опечалить нас. Будем умолять Бога и о заключенных в темницу, чтобы Он избавил их от постигшего их несчастья. Бог мог бы и вдруг прекратить бедствие, и не оставить и малых следов его; но, чтобы мы опять не впали в прежнюю беспечность, Он положил потоку этих бедствий утихать постепенно и мало-помалу, чем и удерживает нас в одинаковом благоговении. И что это правда, и многие впали бы опять в прежнюю беспечность, если бы все (несчастье) прекратилось вдруг, это видно вот из чего. Еще есть остатки несчастья, еще неизвестно решение царя, и все, управлявшие делами города, в узах; а многие из жителей нашего города, по страсти мыться, бегут на реку, делают там тысячу позорных дел, бесчинствуют, пляшут, водят хороводы, увлекают за собой женщин. Какое могут они заслужить прощение, какое извинение? Или лучше, какого не заслужат наказания и мучения? Глава города в темнице, члены наши в ссылке, приговор о них не известен; а ты, скажи мне, строишь хороводы, заводишь игры и смеешься! Не можем же, говорят, оставаться немытыми? О, бесстыдная, неблагодарная и развращенная мысль! Сколько прошло, скажи мне, месяцев, сколько годов? Еще нет двадцати дней, как заперты для тебя бани, и ты сетуешь и ропщешь, как будто не мылся целый год! Так ли, скажи мне, было с тобой, когда ты ожидал нападения воинов, когда каждый день думал умереть, когда убегал в пустыни и спешил на вершины гор? Если бы тогда предложил кто тебе не мыться целый год, чтобы избавиться от предстоящей опасности, не с готовностью ли бы ты принял и перенес это? И вот, когда бы должно было благодарить Бога, прекратившего эту (опасность) без всякого для нас вреда, ты опять пляшешь и бесчинствуешь, и, как страх прошел, опять впал ты еще в большую беспечность. Так ли тронули тебя бедствия, что ты желаешь еще бань? Если бы бани и были открыты, то несчастье содержимых еще (в темнице) не достаточно ли для того, чтобы заставить и не находящихся в бедствии забыть о всяком удовольствии? В опасности жизнь, а ты помнишь о банях и хочешь веселиться? Потому ли оказываешь небрежение, что избег теперь (бедствия)? Смотри, не поставь себя в опасность еще большего наказания, не вызови опять минувшей грозы с большей силой, и не подвергнись тому, что говорит Христос о демонах. Когда, говорит Он, нечистый дух выйдет и потом найдет дом праздным и очищенным, то, взяв с собой еще «седмь других духов горших себе», входит в душу «и бывают последняя человеку тому горша первых» (Лк.11:24–26). Убоимся же и мы, чтобы, избавившись от прежнего несчастья, последующим нерадением не навлечь нам на себя больших против прежнего бедствий. Знаю, что вы чисты от этого неразумия: так удерживайте, обуздывайте, вразумляйте и бесчинствующих, чтобы нам радоваться всегда, как заповедал Павел, чтобы и за свои добрые дела, и за попечение о других, и здесь и в будущей жизни, получить нам великую награду, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, через Которого Отцу, со Святым Духом, слава, честь и поклонение, ныне и присно, и во веки веков Аминь.

Беседа 19

В воскресенье спасительной27 недели к сельским жителям, и о том, что не должно клясться

1. Предшествующие дни вы радостно отпраздновали память святых мучеников, насладились духовным торжеством, поликовали добрым ликованием. Вы видели обнаженные бока, рассеченные ребра, льющуюся отовсюду кровь, бесчисленные роды мучений. Вы видели, как природа человеческая являет дела выше природы и как венки сплетаются из крови. Вы устроили прекрасное торжественное шествие по всему городу под водительством славного вождя. А меня болезнь принудила против воли остаться дома. Впрочем, если я и не принимал участия в торжестве, то все же был участником радости, если и не имел удовольствия быть на празднестве, то все же был соучастником вашего веселья. Такова уж сила любви: она заставляет и не испытывающих удовольствия радоваться наравне с испытывающими, побуждая считать общими (всем нам) блага ближних. Поэтому-то я, и дома сидя, радовался вместе с вами, (а сегодня), хоть и не совсем еще оправился от болезни, поднялся и побежал к вам, чтобы видеть ваши любезные лица и принять участие в настоящем празднестве. А настоящий день, полагаю я, представляет величайшее торжество, по причине присутствия наших братьев, которые придали сегодня блеск нашему городу и украсили наше собрание. Люди эти хотя и отличны от нас по языку28, но согласны с нами по вере, живут в тихом спокойствии и проводят воздержную и достославную жизнь. В самом деле, у этих мужей нет ни театров с их бесчинством, ни конских состязаний, ни развратных женщин, ни прочей сумятицы городской. Распутство во всех его видах изгнано, и повсюду обильно процветает благонравие. А причина этого в том, что жизнь их полна труда, и училище добродетели и воздержности они находят в возделывании земли, занимаясь тем самым искусством, которое Бог прежде всех прочих ввел в нашу жизнь. Адаму еще до согрешения, когда он наслаждался полной свободой, было предписано заниматься некоторого рода земледелием, не тяжелым, правда, и чуждым изнурительного утомления, но вместе с тем доставлявшим ему великое любомудрие. Поставил его, говорится (в Писании), «делати... и хранити» Рай (Быт.2:15). На кого бы вы ни посмотрели из этих мужей, вы увидели бы, как каждый из них в одно время впрягает пашущих волов, тащит плуг и рассекает глубокую борозду, в другое – восходит на священное возвышение и возделывает души подчиненных, то он срезает серпом терния с поля, то словом счищает с душ грехи, потому что они не стыдятся занятий землей, как жители нашего города, а стыдятся праздности, зная, что она научила всякому злу и искони была наставницей порока для возлюбивших ее. Эти люди больше, чем кто-либо, мудрствуют наивысшей мудростью, показывая свою добродетель не по внешности, а по самому убеждению. Что касается мудрецов языческих, то они ничуть не лучше актеров и комедиантов, так как не в силах показать ничего большего, кроме плаща29, бороды и длинной мантии; а эти люди, совершенно наоборот, распрощавшись с посохом, бородой и прочими принадлежностями, украсили свою душу предписаниями истинного любомудрия, да и не одними лишь предписаниями, а и самыми делами. И если вы спросите кого-нибудь из этих деревенских жителей, ничего не знающих кроме своего заступа и плуга, о тех истинах, относительно которых языческие мудрецы не смогли сказать ничего здравого, несмотря на бесконечные свои изыскания и длинные рассуждения, он с великой мудростью точно ответит вам все. Да не это одно только удивительно, а и то еще, что они и делами своими подтверждают веру, основанную на истинах, потому что они непоколебимо уверены, что мы имеем бессмертную душу, должны будем дать отчет о совершенном здесь и предстать Страшному Престолу, почему и всю жизнь свою устроили сообразно этим надеждам и стали выше всякой житейской суеты, будучи научены Божественным Писанием, что «суета суетствий, всяческая суета» (Еккл.1:2), и не стремятся ни к какому призрачному блеску.

Эти люди и о Боге умеют любомудрствовать так, как заповедал Бог. Если ты возьмешь одного из них и приведешь затем какого-нибудь языческого мудреца, или – поскольку теперь такового не найти – если, взяв кого-нибудь из тех и раскрыв книги древних мудрецов, прочтешь (написанное в них) и, сопоставив, сравнишь, что отвечают эти люди ныне, и что мудрствовали тогда те, то увидишь, сколь велика мудрость первых, и как велико неразумие последних. В самом деле, в то время как некоторые из этих последних говорят, что и сущее не руководится Провидением, и творение произошло не от Бога, и добродетель будто бы не достаточна сама по себе, а нужны еще деньги, благородное происхождение и внешний блеск, и много другого, еще более достойного смеха, – эти люди, наоборот, мудрствуют и о Промысле, и о загробном Суде, и о творческой деятельности Бога, приведшей все из несущего, и о всем прочем, нисколько, при этом, не будучи обязаны языческой науке. Кто не познает отсюда силы Христа, которая неученых и простецов показала настолько мудрейшими много хвалившихся своей мудростью, насколько разумные мужи превосходят малых детей? Какой им вред от того, что речь их проста, когда помышления их исполнены глубокой мудрости? Какая, наоборот, польза язычникам в обработанном слове, когда ум их остается чужд мыслей? Это похоже на то, как если бы кто-нибудь имел нож, у которого рукоятка серебряная, а самое лезвие мягче всякого свинца. Так точно и у них: речь изукрашена словами и именами, а мысль крайне немощна и ни на что решительно для них не пригодна. Совсем не так у этих мудрецов, а как раз напротив: ум их полон глубокой духовной мудрости, и жизнь следует учению. У них нет изнеженных женщин, нет ни украшений в одеждах, ни подкрашиваний и подрисовываний: всякое подобного рода растление нравов изгнано. Оттого-то они и подчиненных себе людей очень легко приучают к воздержности и с полной точностью соблюдают закон Павла, повелевающий иметь одежду и пропитание, и не искать ничего больше (1Тим.6: 8). У них нет обычая натираться благовонными мазями, отуманивающими ум, а сама земля, порождая травы, искуснее всякого мировара, изготовляет для них тонкое благоухание цветков. И так как они изгнали всякую роскошь и удалили гибельные потоки пьянства, а пищу употребляют в таком лишь количестве, сколько нужно для поддержания жизни, то и тело у них вследствие этого пользуется таким же полным здоровьем, как и душа. Итак, не будем презирать этих людей за их внешний вид, а станем лучше дивиться их разуму. Что пользы, в самом деле, во внешних одеждах, когда душа облачена жалостнее всякого нищего? Хвалить и удивляться человеку следует не за одежды, равным образом и не за тело, а за душу. Раскрой душу этих людей, и ты увидишь красоту ее и богатство по речи, по убеждениям и по всему состоянию нравов.

2. Итак, пусть устыдятся язычники, пусть закроют в смущении лицо свое и скроются со стыда за своих философов и за свою мудрость, которая немощнее всякого безумия. В то время, как их мудрецы при своей жизни едва смогли научить своим мнениям самое ничтожное число людей, да и этих лишились при малейшей случившейся опасности, – ученики Христа, – рыболовы, мытари, делатели палаток, – в течение немногих лет обратили к истине всю вселенную, и, несмотря на бесчисленные возникавшие с тех пор опасности, проповедь не только не угасла, а процветает и ныне и делает большие и большие успехи; они же научили мудрствовать людей несведущих – земледельцев и пастухов. Эти-то последние, имея вместе со всем прочим внедренную в сердце любовь, – виновницу всякого добра, – несмотря на дальний путь, поспешили прийти к нам, чтобы обнять своих братьев.

Вот и мы за такие дары, разумею любовь и расположение, – отпустим их, снабдив средствами на дорогу, и поведем опять речь о клятвах, чтобы с корнем вырвать у всех из ума эту порочную привычку. Но наперед я хочу сегодня немного напомнить из сказанного вам раньше. После того как иудеи, удалившись из Персии и освободившись от этой тирании, возвратились в свое отечество, «и видех, – говорится, – серп летящ, в долготу лактей двадесят, и в широту десяти лактей» (Зах.5:1–2), и от пророка, учившего их, слышали, что «сия клятва, исходящая на лице... земли» и входящая в «дом кленущагося ...во лжу, и вселится посреде дому его, и скончает его и древа его и камение его» (Зах.5:3–4). При чтении этих слов в свое время30, мы исследовали, почему (Господь) губит не только самого клянущегося, а разрушает и дом его, и указывали причину этого в том, что Бог хочет, чтобы наказания за тягчайшие преступления навсегда оставались, дабы все после этого были благоразумны. А так как клятвопреступник по смерти неизбежно погребается и предается недрам земли, то чтобы не похоронить вместе с телом и его нечестие, Бог и сделал самый дом могильным памятником, именно для того, чтобы все проходящие, видя его и зная причину разрушения, бежали подражания греху. Это случилось и с содомлянами: когда они возгорелись похотью друг на друга, сожжена была и сама земля ниспосланным с небес огнем, так как Бог хотел, чтобы наказание и за этот грех пребывало постоянно (Быт.19:24–25). И заметь человеколюбие Бога: не самих грешников заставил Он непрестанно гореть в огне до настоящего дня, но попалив их раз навсегда пожаром, сжег лицо земли и выставил его на вид всем желающим после того видеть; и теперь вид той земли блистательнее всякого голоса убеждает все последующие поколения, как бы взывая и говоря: не дерзайте на дела содомлян, не так поражает ум, как ужасающий вид, постоянно носящий следы несчастья. Это могут засвидетельствовать и побывавшие в тех странах; прежде, несмотря на то, что им часто приходилось слышать об этом при чтении Писания, они боялись не особенно сильно, а когда побывали и прошли ту страну, видели совершенное ее опустение, созерцали следы пожара и нигде не замечали настоящей земли, а все лишь золу и пепел, они уходили с ужасом, получив от этого зрелища великий урок благоразумия, так как самый способ казни напомнил образ греха. Как те ввели смешение бездетное, не завершавшееся чадорождением, так точно и Бог навел мщение, которое сделало чрево земли раз навсегда бездетным и лишенным всяких плодов. Поэтому-то Бог угрожает разрушить и дома клянущихся, дабы через их наказание сделать других более благоразумными.

3. А я укажу вам сегодня не один, и не два, и не три дома, разрушенных за клятву, а целый город и народ боголюбезный, племя, всегда пользовавшееся особенным попечением Промысла, и род, избежавший многих опасностей. В самом деле, – Иерусалим, град Божий, имевший святой кивот и все его служение, город, где были пророки и благодать Духа, и кивот, и скрижали завета, и стамна златая, где часто появлялись Ангелы, – этот самый город, несмотря на бесконечное множество случавшихся войн и многочисленные нападения на него варваров, как будто окруженный стальной стеной, всегда лишь смеялся над всеми этими (врагами), и в то время, как вся страна была уже разорена, он один не потерпел никакого несчастия. Еще удивительнее то, что он даже прогонял врагов, часто нанося им тяжкие удары, и пользовался у Бога столь великим попечением, что Сам Бог говорил: «Яко грезн в пустыни обретох Израиля и яко стража на смоковнице ранняго увидех отцы их» (Ос.9:10); и относительно, затем, самого города: «имже образом обретается ягода на грезне, и рекут: не погуби его» (Ис.65:8). И все-таки этот возлюбленный Богом город, избежавший и столь многих опасностей, и получивший прощение за многие преступления, и один лишь смогший избежать пленения, в то время как все остальные были пленены не раз, не два, а многократно, был низринут за одну только клятву. Как (именно), об этом я сейчас скажу. Стал у них царем некто Седекия. Этот Седекия дал Навуходоносору, варварскому царю, клятву, оставаться его союзником; после этого изменил и перебег на сторону царя египетского, показав полное презрение к клятве, и потерпел то, что сейчас вы услышите. Но наперед необходимо сказать самую притчу пророка, которой он предуказывал все это. «Бысть слово Господне, – говорит пророк, – ко мне глаголя: сыне человечь, повеждь повесть и рцы притчу.., и речеши: сия глаголет Адонаи Господь: орел великий, великокрилый, долгий протяжением, исполнь ногтей» (Иез.17:1–3). Здесь пророк назвал орлом царя вавилонского, а великим и великокрылым и долгим по протяжению и исполненным ногтей наименовал его по множеству войск, силе могущества и быстроте нападения, потому что подобно тому, как для орла крылья и ногти служат оружием, так и у царей таковым являются воины и кони. Итак, этот орел, говорится, «имать повеление внити в Ливан» (Иез.17:3). Что значит: «повеление»? – Решение, твердое намерение. А Ливаном пророк назвал Иудею, потому что последняя лежит подле этой горы. Затем, намереваясь говорить о клятве и договоре, (пророк) продолжает: «и взя от семене земнаго и даде... на поли плодне, да утвердит корение над водами многими, видено учини е: и прозябе и бысть в виноград немощен и мал величеством, еже являтися лозию его на нем, и корение его под ним бяше» (Иез.17:5–6)31. Здесь виноградом пророк назвал город Иерусалим, а указанием на то, что лозы его лежали над самим орлом, а корни его были внизу последнего, пророк означал договор и союз с ним, и что он сам подчинил себя ему. Затем, желая указать беззаконие, (пророк) говорит: «И бысть орел другий, – говоря о царе египетском, – велик, великокрилный, мног ногтьми, и..., виноград сей оплетаяся об нем, и оплетение его на нем32 , и лозие свое испусти, еже напаяти себе... Сего ради рцы: сия глаголет Адонаи Господь: еда исправится?» (Иез.17:7, 9), т. е. преступивший договор и клятвы будет ли в силе устоять, спастись и не пасть? Затем, показав, что этого не будет, и город непременно погибнет за клятвопреступление, (пророк) рассуждает о самом наказании и называет причину: «Не корение ли мягкоты его и плод изгниет? ...изсхнут вся леторасли его» (Иез.17:9)? И желая показать, что он будет разрушен не человеческой силой, но (именно) потому, что через клятвопреступление он сделал себе врагом Бога, (пророк) присовокупил: «не мышцею ли великою, ни людьми многими еже исторгнути его из корения его» (Иез.17:9). Такова притча. Далее пророк разъясняет ее, говоря так: «Се, грядет царь Вавилонск на Иерусалим» (Иез.17:12). Затем, сказав далее кое о чем другом, (пророк) говорит о клятве и союзе: «Завещает, – говорит, – с ним завет» (Иез.17:13); затем, указывая на измену, говорит: «и отвержется от него посылая послы своя во Египет дати ему кони и люди многи» (Иез.17:15), и вслед за этим, показывая, что вся гибель происходит за клятвопреступление, присовокупляет: «Аще не на месте, идеже царь воцаривый его, ...похули клятву Мою и иже преступи завет Мой, с ним среде Вавилона скончается. И не в силе велицей, ниже в народе мнозе. ...И похули клятву, еже преступити завет Мой. Аще не клятву Мою, юже похули, и завет Мой, егоже преступи, дам на главу его: и простру мрежу Мою нань» (Иез.17:16–20). Видишь, как не один, не два раза, а многократно говорит Господь, что Седекия терпит все это за клятвопреступление: неумолим Бог, когда позорят клятву. С какой ревностью заботится Бог о том, чтобы не попирались клятвы, это можно видеть не только из наказания наведенного на город за клятвопреступление, но и из того, что Бог медлит (наказанием) и дает срок (на исправление). «Бысть, – говорится, – в девятое лето царства Седекии, в месяц вторый, в десятый день месяца,33 прииде Навуходоносор царь Вавилонский и вся сила его на Иерусалим: и обступи его.., и создаша окрест его бойницы. И бысть град во облежении до первагонадесять лета Седекии царя, девятаго дне месяца: и превозможе глад во граде сем и не бысть хлеба ясти людем... и разседеся град» (4Цар.25:1–4). Конечно, Бог мог бы тотчас же с первого дня предать их и подчинить власти врагов, но Он соизволил в течение трех лет помедлить и заставил их испытать тягчайшую осаду, для того именно, чтобы они, теснимые и извне – страхом перед врагами, и изнутри – голодом, одержащим город, принудили царя, хотя бы и против воли, подчиниться иноплеменнику, и чтобы таким образом несколько ослабилось преступление. А что это правда, а не моя догадка, послушайте, что говорит ему Бог через пророка: «Аще изыдый... к воеводам царя Вавилонска, жива будет душа твоя, и град сей не пожжется огнем, и жив будеши ты и дом твой: аще же не изыдеши ты ко князем царя Вавилонска, предастся град сей в руце халдейсте, и пожгут его.., и ты не спасешися от руки их. И рече царь..: аз опасение имам от Иудеев избежавших ко халдеем, да не предадут мя в руце их, и поругаются ми. И рече Иеремия: не предадят тебе: послушай... словесе Господня, еже аз глаголю тебе, и лучше ти будет, и жива будет душа твоя: и аще не восхощеши... изыти, сие слово, еже сказа мне Господь: ...вся жены, оставшыяся в дому царя Иудина, изведутся ко князем царя Вавилонска: и тыя глаголаху: прельстиша тя и премогоша тя мужие мирницы твои, и ослабиша во поползновениих ногу твою и отвратишася от тебе: и вся жены твоя... изведут ко халдеем, и ты не уцелееши, от руки их, яко рукою царя Вавилонска ят будеши, и град сей пожжется огнем» (Иер.38:17–23). Но когда пророк этими словами не убедил Седекию, и последний остался во грехе и беззаконии, то через три года Бог предал город, показав и свое человеколюбие и неразумие царя. Войдя с великой легкостью, (враги) сожгли дом Господень, и дом царя, и домы Иерусалима, и начальник телохранителей все большие здания сжег и разрушил стены Иерусалима, и повсюду был огонь варварский, потому что клятва руководила пожаром и везде разносила пламень. И остаток народа, бывший в городе, и перешедших к царю (вавилонскому) выселил начальник телохранителей. «И столпы медяны в храме Господни, сокрушиша халдее, и подставы, и море медное... в храме Господни сокрушиша халдее. ...и конобы, и котлы и фиалы, и кадилницы, и вся сосуды медяныя, в нихже служаху, взяша: и кадилницы, и фиалы златыя и серебряныя взяша и столпы два, и подставы, и море.., яже сотвори Соломон в храме Господни взя Навузардан архимагир; И поят... Сареа жерца перваго и Сафана34 жерца втораго, и три стражи вратныя: и от града... скопца единаго, поставленнаго над мужи военными, и пять мужей предстоящих пред лицем царевым... и Сафана архистратига35 , и книгочиа... и шестьдесят мужей; и поят я... и приведе я к царю Вавилонскому.., и порази их царь... и умори я» (4Цар.25:13–16, 18–21). Итак, вспомните теперь о серпе летящем и вселяющемся в доме клятвопреступника, и разрушающем стены и дерево и камень. Вспомните, как эта клятва, войдя в город, разрушила и дома, и храм, и стены, и блестящие здания, и превратила город в могилу; и ни Святое Святых, ни священные сосуды, ни что другое не отстранило казни и мщения за преступление клятвы. Так несчастно разрушен был город. Но сам царь потерпел судьбу еще более жалкую и скорбную. И подобно тому, как тот летящий серп истребил здания, так точно он поразил и этого, когда он бежал. «Изыде – говорится, – царь нощию путем врат, ...и халдее окрест града беша. ...и погна сила Халдейская вслед царя, и яша его... и пояша царя и приведоша его к царю Вавилонску... и глагола царь вавилонский суд с Седекией, и закла сыны его пред лицем его, и очи Седекиины избоде, и связа его узами, и отведе его в Вавилон» (4Цар.25:4–7). Что значит: «глагола с ним суд»? – Он потребовал у него отчета, рассудился с ним, и сначала заколол его детей, чтобы он был зрителем своего несчастья и видел это жалостное и ужасное событие, а потом ослепил уже и его. Для чего, опять, совершается это? Для того, чтобы он отправился к варварам и обитающим там иудеям в качестве учителя, и чтобы взирающие познали через ослепленного, какое зло есть клятвопреступление, да не только эти, а чтобы и все, обитающие по пути, видя связанного и ослепленного, познали из этого несчастья тяжесть греха. Посему-то один из пророков говорит: «не узрит» (Седекия) Вавилона (Иез.12:13), а другой, что «отведется в Вавилон» (Иер.32:5). По-видимому, пророчество противоречиво. Однако нет, – истинно и то, и другое. Действительно, Вавилона (Седекия) не видел, но в то же время был и отведен в Вавилон. Итак, как он не видел Вавилона? А так, что в Иудее он подвергся ослеплению, потому что здесь вероломно нарушена была клятва, здесь же она и отмщена, и сам он потерпел казнь. А как отведен был в Вавилон? – Ставши пленником. Так как, следовательно, было два наказания – ослепление и плен, то пророки и разделили их, и один, указывая на его ослепление, говорит: «не узрит Вавилона», а другой, намекая на его пленение, говорит: «отведется в Вавилон».

4. Итак, братья, зная это и вспоминая сказанное раньше, отстанем наконец от дурной этой привычки; вот о чем прошу и умоляю всех вас. В самом деле, если в Ветхом Завете, когда от иудеев не требовалось совершенной мудрости, а допускались во многом послабления, за одно только клятвопреступление постиг столь великий гнев, такое разграбление и плен, то что придется терпеть тем, которые клянутся теперь, после явления закона, запрещающего делать это, и такого восполнения заповедей? Разве от нас требуется лишь то, чтобы мы пришли в собрание и прослушали то, о чем говорится здесь? Если мы, постоянно слушая, не исполняем того, что говорится, – это поведет лишь к большему осуждению и неумолимому наказанию. Какое оправдание и какое извинение будет у нас, когда мы, с раннего возраста и до последнего дня жизни собираясь здесь и получая такие наставления, остаемся подобными тем (иудеям) и не стараемся исправить ни одного недостатка? Не указывай мне на привычку. Я только негодую и сержусь, когда говорят, будто привычки мы победить не можем: если мы не победим привычки, то как станем выше похоти? Корень последней имеет свое начало в самой природе, потому что (иметь) желание естественно; но желать дурного – во всяком случае – дело свободной воли; а что до клятвы, то она получила начало даже и не в свободной воле, а в одном лишь легкомыслии. И чтобы тебе знать, что не вследствие трудности дела, а благодаря лишь нашему легкомыслию до такой степени распространился этот порок, поразмыслим, как много гораздо более трудных дел совершают люди, и притом не ожидая отсюда никакой награды. Поразмыслим, какие дела предписал дьявол, сколько требуют они труда, как много усилий; и однако трудность не послужила препятствием к исполнению этих предписаний. Скажи мне, что может быть труднее, как когда какой-нибудь юноша, отдав себя в распоряжение (людей), долженствующих размягчить его тело и сделать гибкими его члены, ревностно старается изогнуть все тело в точное подобие колеса и вертеться по полу, и вращением глаз, поворотами рук и всякими другими ужимками силится уподобиться женщине, и не размышляет ни о трудности, ни о постыдности подобных занятий? Кто не поразится опять, видя на сцене плясунов, которые пользуются членами своего тела как бы крыльями? А те, что бросают в воздух один за другим ножи, потом ловят все их за ручку, кого бы не в состоянии были пристыдить из тех, кто не желает поднять никакого труда ради добродетели? Или что можно бы сказать про тех мужей, которые, нося на челе шест, наподобие как бы дерева, утвержденного корнями в земле, так и сохраняют его в неподвижном состоянии? И что удивительно еще более, – они заставляют даже на верху шеста бороться маленьких детей; и ни руки, никакой другой член тела, а один лишь лоб надежнее любой привязи носит этот шест без колебаний. Иной, опять, по самой тонкой веревке шагает с таким бесстрашием, с каким люди проходят по ровной плоскости. И однако все это, кажущееся неудобопостижимым и для ума, стало возможным для искусства. Скажи мне, что подобное можем сказать мы о клятвах? Какую укажем трудность? Какое усилие? Какое искусство? Какую опасность? Нам нужно только немного старания, и все для нас вскоре будет достигнуто. И не говори мне, что большую часть ты уже исполнил: если ты не исполнил всего, считай, что ты решительно ничего не сделал, потому что это немногое, оставленное без внимания, уничтожает и все остальное. Часто ведь люди, построив дом и наложив крышу, но не обратив внимания на одну лишь ниспавшую черепицу, губили весь дом. То же самое можно наблюдать и на одеждах: и тут случившийся маленький разрыв, не будучи зашит, производит огромную прореху. Это часто бывает и с потоками, так как и эти, раз захватят только маленький вход, тотчас же введут и всю воду. Поэтому и ты, если и отовсюду оградил себя, а маленькая часть остается без защиты, то и эту последнюю огради от дьявола, чтобы тебе быть обезопашенным отовсюду. Видел серп? Видел главу Иоанна? Слышал историю с Саулом? Слышал об образе пленения иудейского? Вместе с тем слышал изречение Христа, гласящее, что не только клятвопреступление, а и клятва чем бы то ни было есть дело дьявольское и всецело изобретение врага (Мф.5:33–37)? Узнал ты, что за клятвой всюду следует клятвопреступление? Итак, собери все это и напиши в уме своем. Не видишь, как женщины и малые дети привешивают к шее Евангелия в качестве великой охраны, и носят их повсюду, куда бы ни пошли? А ты заповеди и законы евангельские начертай в своем уме. Тут не надо золота и денег, не требуется покупать и книгу, а нужно лишь одно произволение и расположение воодушевленной души, – и будешь иметь вернейшее Евангелие, нося его не совне, а слагая его внутри, в тайниках души. Посему, встав с постели и выходя из своего дома, приводи себе на память следующий закон: «Я же глаголю вам не клятися всяко» (Мф.5:34), и будет тебе это изречение вместо поучения; не нужно много труда, а только немного внимания. А что это правда, очевидно вот откуда. Призвав своего сына, постращай и погрози немного посечь его, если он не исполнит этого закона, – и увидишь, как он тотчас же отстанет от привычки. Как, поэтому, не безрассудно, если малые дети, боясь нашего страха, исполняют заповедь, а мы даже и так не боимся Бога, как боятся нас сыновья! Итак, что я говорил раньше, то же самое говорю и теперь. Положим себе закон – не заниматься ни публичными, ни частными делами до тех пор, пока не выполним этого закона, а побуждаемые всячески необходимостью, мы легко достигнем успеха и украсим себя, украсим вместе с тем и весь город. Поразмысли только, чего бы стоило, если бы по всей вселенной разнесся слух о том, что в Антиохии господствует обычай, свойственный христианам, что там не встретишь ни одного человека, который бы произнес клятву, хотя бы настояла в том и крайняя нужда. Без сомнения, об этом услышали бы соседние города, вернее же не только соседние, а и до самых концов земли дошла бы молва, так как естественно, что и торговцы, имеющие с вами сношения, и другие, приходящие оттуда, рассказали бы обо всем этом. Многие, когда хвалят другие города, указывают на гавани, на рынок, на богатство товаров: дайте же приходящим сюда возможность говорить, что того, что есть в Антиохии, нельзя видеть нигде в других городах, так как люди, обитающие в этом городе, предпочтут скорее вырезать язык, чем произнести клятву. Это нам будет украшением и твердыней; мало того – доставит еще и великую награду, так как несомненно, что вам станут соревновать и подражать другие. А если приобретший даже одного или двоих получит у Бога великую награду, то какого вознаграждения не получите вы, воспитывающие всю вселенную? Итак, должно стараться бодрствовать и трезвиться, зная, что мы получим величайшее воздаяние не только за собственное исправление, но и за исправление других, и найдем великое благоволение у Бога, которое все мы непрестанно получая, да достигнем Царства Небесного во Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава и держава с Отцом и Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 20

О том, что поста Четыредесятницы недостаточно для приготовления к приобщению, а требуется преимущественно душевная добродетель; также о том, как возможно не злопамятствовать, – что у Бога много значит этот закон, и что злопамятство, еще до геенны, наказывает преданных ему; наконец, о воздержании от клятв, и о не переставших клясться

1. Время подходит у нас уже к концу поста: посему и мы предадимся большей (ревности о) добродетели. Как бегущим (на ристалище) нет никакой прибыли (от того, что бегут), если они не получают наград; так и нам не будет никакой пользы от множества трудов и подвигов в течение поста, если не будем в состоянии вкусить Священной Трапезы с чистой совестью. Для того и пост и Четыредесятница, и столь многодневные собрания и беседы, и молитвы и поучения, чтобы мы, такой ревностью о Божественных заповедях смыв приставшие к нам в течение целого года грехи, с духовным дерзновением приобщились благоговейно Бескровной той Жертвы: иначе, напрасно, и без цели, и без всякой пользы подъяли мы столько труда. Итак, каждый пусть подумает сам с собою, какой недостаток исправил, какое доброе качество приобрел, какой грех откинул, какое пятно смыл, в чем сделался лучше. И, если он найдет, что от поста у него оказалась прибыль в этой прекрасной купле, и убедится, что много позаботился о своих ранах, то пусть приступает. Но, если он был беспечен, и может похвалиться только постом, а ни одного из добрых дел не сделал, то пусть остается вне, и войдет тогда, когда очистится от всех грехов. Пусть никто не надеется на один пост, если только он остался без исправления в грехах. Не постящийся может получить извинение, ссылаясь на немощь телесную, но не исправившемуся в грехах нельзя получить оправдания.

Ты не постился по немощи плоти; а для чего не примирился с врагами своими, скажи мне? И здесь не хочешь ли сослаться на слабость тела? Опять, если ты питаешь зависть и злобу, – чем станешь оправдываться, скажи мне? В (оправдание) этих пороков никак нельзя ссылаться на немощь телесную. И это было делом человеколюбия Христова, что главнейшие и служащие опорой нашей жизни заповеди нисколько не терпят от немощи тела. Итак, если и все священные законы одинаково необходимы нам, но более всех тот, который повелевает не иметь ни с кем вражды, и не оставаться навсегда во гневе, но тотчас примиряться; то вот мы сегодня и побеседуем с вами об этой заповеди. В самом деле, если блудодею и богохульнику невозможно быть причастником Священной Трапезы, – тем более имеющему врага и злопамятствующему невозможно вкусить Святого Причастия. И весьма справедливо! Блудник и любодей, лишь только удовлетворил похоть, то и положил конец греху; и если, воспрянув, захочет восстать от падения и обнаружить потом великое раскаяние, то получает некоторое облегчение; но злопамятствующий каждый день делает грех, и никогда не кончает его. Там сделано преступление, и кончен грех: здесь каждодневно совершается грех. Итак, какое найдем мы, скажи мне, извинение, добровольно отдаваясь такому злому зверю? И как хочешь ты, чтобы Господь был к тебе снисходителен и кроток, когда сам ты жесток и неумолим к подобному тебе рабу? Но этот раб оскорбил тебя? И ты часто оскорбляешь Бога. Какое же сравнение между подобным тебе рабом и Господом? Притом, может быть, тот оскорбил тебя, будучи сам обижен тобой, и ты пришел в раздражение; но сам ты оскорбляешь Господа, не потерпев от Него вреда и оскорбления, а получая каждодневно благодеяния. Подумай же, что, если Бог захочет строго взыскивать за все, что ни делается против Него, мы не проживем и одного дня. «Аще беззакония, – говорит пророк, – назриши, ...Господи, кто постоит» (Пс.129:3)? Не говорю уже о всех других грехах, которые знает только совесть грешника, и свидетель которых один Бог, а из людей никто: если бы потребовался у нас отчет в этих явных и открытых грехах, – чем бы мы извинились в них? Если бы Бог стал взыскивать за наше нерадение и беспечность в молитвах, – за то, что, стоя перед Богом и молясь Ему, не оказываем Ему и такого благоговения и почтения, какое оказывают рабы господам, воины начальникам, друзья друзьям? Когда ты разговариваешь с другом, то делаешь это со вниманием; а когда молишься Богу о грехах, просишь прощения столь многих беззаконий, и умоляешь о даровании тебе помилования, то нередко делаешь это с небрежением, и, между тем как колена твои преклонены на землю, уму своему ты позволяешь блуждать по площади и дома, так что уста твои произносят слова без смысла и без цели; и так делаем мы не один раз и не два, но многократно. Если бы за это одно Бог захотел взыскать с нас, нашли ли бы мы извинение? Могли ли бы оправдаться? Не думаю.

2. Что же, если Он выведет наружу те злые речи, которые мы каждый день говорим друг о друге, и те неуместные суждения, которые произносим о ближнем, не по какому-либо делу, но по склонности осуждать и порочить (других): что можем тогда сказать в свое оправдание? А если станет разбирать наши пытливые взгляды, и злые похоти, возбуждаемые в нашем сердце, когда от непозволительного блуждания очей получаем мы скверные и нечистые помыслы: какому подвергнемся наказанию? Опять, если потребует у нас ответа за бранные слова («Иже бо, – сказано, – аще речет брату своему: ...уроде, повинен есть геенне огненней» (Мф.5:22)): можем ли мы открыть уста, или даже заикнуться и сказать против этого что-нибудь – малое или великое? А тщеславие, какое выказываем и в молитве, и в посте, и при подаянии милостыни, если станем разбирать: не говорю – Бог, но мы сами – грешники: будем ли в состоянии взглянуть на Небо? А коварства, какие сплетаем мы друг против друга, когда то хвалим брата в глаза и говорим с ним по-дружески, то хулим за глаза? Вынесем ли должные за них наказания? Что сказать о клятвах, о лжи, о клятвопреступлениях, о несправедливом гневе, о зависти, какую часто питаем к счастливым, не только ко врагам, но и друзьям? Также о том, что радуемся несчастью других и чужое горе почитаем облегчением нашего?

Что потерпим, если (Бог) потребует у нас ответа за ту небрежность, какую показываем в церковных собраниях? Вы знаете, что нередко, когда сам Бог говорит ко всем нам через пророка, мы в это время ведем большие и длинные разговоры с ближним о вещах, нисколько до нас не касающихся. Какая же будет у нас надежда на спасение, если Он, оставя все прочее, захочет наказать нас за один этот грех? Не сочти его за маловажный проступок, но, если хочешь видеть тяжесть его, рассмотри этот самый проступок по отношению к людям – и тогда увидишь тяжесть греха. Осмелься, когда говорит с тобою начальник, или даже какой друг из числа более почетных, – осмелься, оставив его, разговаривать с своим слугой: тогда увидишь, на какую дерзость отваживаешься, делая это по отношению к Богу. Тот, если будет из числа более знатных, подвергнет тебя и наказанию за оскорбление; а Бог, хотя каждодневно терпит столь много, и еще более этих оскорблений, не от одного, не от двух и трех человек, но от всех почти нас, однако переносит долготерпеливо, и не только эти, но и другие, более тяжкие оскорбления. В самом деле, это грехи явные и ведомые всем, и почти всеми делаемые; но есть еще другие грехи, о которых знает только совесть грешников. Если подумаем и размыслим обо всех них, то хотя бы мы были самые жестокие и грубые люди, рассмотрев множество грехов своих, от страха и тоски не в силах будем и вспомнить о нанесенной нам другими обиде. Вспомни об огненной реке, о ядовитом черве, о Страшном Суде, на котором все будет обнажено и объявлено, подумай, что скрываемое теперь открыто будет тогда. И вот, если простишь ближнему согрешения, все это, чему предстоит тогда открыться, изгладится здесь, и ты отойдешь отсюда, не влача за собой ни одного из грехов твоих, – так что ты (прощая) больше получаешь, нежели даешь. Много, конечно, сделали мы таких грехов, о которых никто из посторонних не знает: поэтому, от мысли, что в тот день, на всеобщем зрелище вселенной, наши грехи будут открыты перед всеми, мы страдаем более, нежели от самого наказания, будучи мучимы и терзаемы совестью. Но такой стыд, такие грехи, такое наказание можно отвратить прощением ближнему: нет ничего равного этой добродетели. Хочешь узнать силу этой добродетели? «Аще станут Моисей и Самуил пред лицем Моим, – говорит Господь, – несть душа Моя к ним» (иудеям) (Иер.15:1). Однако, кого Моисей и Самуил не могли спасти от гнева Божия, тех могла спасти эта заповедь (о прощении обид). Вот почему (Бог) тем самым, о которых сказал Он эти слова, постоянно внушал: «Злобы кийждо брата своего да не помнит в сердцах своих» (Зах.7:10); и: «кийждо злобы искренняго своего не помышляйте» (Зах. 8:17). Не сказал только – оставь, но – и в уме не имей, и не помышляй, оставь весь гнев, истреби эту болячку. Ты думаешь, что мстишь врагу, но – прежде, чем его, ты мучишь себя, приставив к себе со всех сторон внутри, как палача, гнев, и терзая свою собственную утробу.

И что может быть жальче человека, который непрестанно гневается? Как беснующиеся никогда не бывают спокойны, так и злопамятный и враждующий никогда не будет вкушать мира: он непрестанно воспламеняется, каждый день усиливает бурю помыслов, припоминая себе слова и дела оскорбителя своего и раздражаясь при одном имени его. Произнеси только имя врага, – он приходит в ярость и терпит внутри сильную боль; увидит одно лицо его – пугается и трепещет, как будто подвергается крайнему бедствию. Даже если увидит кого из близких к нему, или его одежду, дом, улицу: от всего этого терпит мучение. Как при виде дружеских – и одежд, и лиц, и обуви, и домов, и улиц мы тотчас окрыляемся; так, что ни увидим из принадлежащего нашим врагам и неприятелям – слугу ли, друга ли, дом, улицу, или другое что, – всем этим мы уязвляемся, и от каждого из этих предметов бывают нам частые, непрерывные удары.

3. К чему же такая досада, такое мучение и наказание? Если бы и не угрожала злопамятливым геенна, то из-за того мучения, какое нам причиняет вражда, надлежало бы прощать оскорбителям согрешения: но, когда еще угрожают бесконечные наказания, – что может быть безумнее, как, думая мстить врагу, наказывать самого себя и здесь и там? В самом деле, мы увидим ли его счастливым, умираем с печали; (увидим ли) несчастным, боимся, чтобы не произошла какая-нибудь благоприятная перемена: а за то и другое готовится нам неизбежное наказание. «В преткновении... врага твоего, – сказано, – не возносися» (Притч.24:17). Не говори мне о великости обиды: не она причиной твоей гневливости, но то, что ты не помнишь о своих собственных грехах и не имеешь перед очами геенны и страха Божия. Что это действительно так, я постараюсь доказать тебе событиями нашего города. Когда виновные в законопреступных тех дерзостях приведены были в судилище, когда огонь пылал внутри, и палачи стояли вокруг и секли по бокам; тогда, если бы кто из стоявших тут сказал им со стороны: «Если есть у вас враги, перестаньте гневаться, и мы освободим вас от этого наказания» – не стали ли бы они целовать ноги? Если бы даже кто велел им пойти в услужение к ним, – и от этого не отказались бы. Если же человеческое и конец имеющее наказание может обуздать гнев, – тем более будущее наказание, если бы постоянно владело нашим умом, изгнало бы из души не только вражду, но и всякую злую мысль. И что легче, скажи мне, как перестать гневаться на оскорбившего? Разве нужно для этого пускаться в дальний путь? Тратить деньги? Упрашивать других? Довольно только захотеть, и дело кончено. Какого же не заслуживаем мы наказания, когда из-за мирских дел оказываем и раболепную услужливость, и недостойную нас угодливость, и тратим деньги, и разговариваем с привратниками, чтобы только польстить негодным людям, и все делаем и говорим, лишь бы удалось наше предприятие; а ради Божиих заповедей не хотим и попросить оскорбившего нас брата, даже почитаем за стыд прийти первыми? Того ли стыдишься, скажи мне, что первый получишь пользу? Стыдиться должно противного – коснения в страсти (гнева) и выжидания, чтобы оскорбивший пришел примириться: вот это для тебя и стыд, и позор, и вред величайший; потому что, кто первый придет, тот все и получит. Если ты перестанешь гневаться, будучи упрошен другим, то ему и вменяется этот подвиг, потому что ты исполнишь заповедь (о примирении) не из покорности Богу, а из угождения тому человеку. Но если тогда, когда никто не упрашивал тебя, когда и сам оскорбитель не пришел к тебе и не просил (прощения), ты, выбросив из ума всякий стыд и всякую медлительность, сам поспешишь к оскорбившему тебя и прекратишь вражду, то этот подвиг будет весь твой, и ты получишь всю награду. Если скажу я тебе – постись, ты представляешь мне в свое извинение немощь телесную; если скажу – подавай бедным, указываешь на воспитание детей и бедность; если скажу – ходи в церковь, – на житейские заботы; если скажу – слушай наставления и понимай смысл поучения, – на свою простоту; если скажу – исправь другого, говоришь, что «он советов моих не послушает, потому что слова мои не раз уже были не уважены». Пустые, конечно, это предлоги, но, по крайней мере, можешь ты иметь хоть предлог; а если скажу – перестань гневаться, на какой из этих предлогов можешь указать? Не можешь указать ни на слабость тела, ни на бедность, ни на простоту, ни на недосуг, ни на что-либо другое: так, этот грех более, чем всякий другой, не извинителен!

Как можешь ты простереть руки к небу? Как повернуть язык? Как попросить о прощении? Если и захочет Бог простить грехи твои, то сам ты не позволяешь (простить), не прощая долгов подобному тебе рабу. Но он жесток, суров и свиреп, – он жаждет наказания и мести? Поэтому-то особенно и прости. Много ты потерпел обид и лишений, много бесчестия и вреда в самых важных делах, и поэтому хочешь видеть врага наказанным? И для этого опять тебе полезно простить. За что сам ты отомстишь и отплатишь, словами ли, или делами, или молитвой о наказании врага, за то Бог не будет уже мстить, так как уже сам ты наказал за себя; и не только не будет мстить (за тебя), но и тебя подвергнет наказанию, как оскорбленный (тобой).

4. И у людей бывает, что, когда мы ударим чужого слугу, господин его гневается и считает поступок наш за обиду себе, потому что, когда случится нам потерпеть оскорбление, от рабов ли, или от свободных, мы должны искать суда у начальников и у господ. Если же и между людьми не безопасно самим мстить за себя, то тем более там, где судит Бог. Но ближний обидел и огорчил тебя, и сделал тебе множество зла?

И в этом случае ты сам не мсти ему, чтобы не оскорбить тебе своего Господа; предоставь Богу, и Он устроит дело гораздо лучше, нежели как тебе хочется. Тебе Он повелел только молиться за оскорбившего, а как поступить с ним, это повелел предоставить Ему. Сам ты никогда не отомстишь за себя так, как Он готов отомстить за тебя, если только Ему предоставишь это, – если не будешь молиться о наказании оскорбившего, но предашь суд в Его волю. В самом деле, хотя бы мы и простили обидевшим, хотя бы примирились с ними, хотя бы молились за них, но, если они и сами не переменятся и не сделаются лучшими, Бог не простит им, не простит, впрочем, для их же пользы. Тебя он похвалит и одобрит за любомудрие, а (врага) накажет, чтобы он не сделался худшим от твоего любомудрия. Отсюда неосновательно мнение толпы. В самом деле многие, на упрек с нашей стороны в том, что не внимали убеждению примириться с врагами, нередко представляли следующее извинение, – которое есть не более, как покрывало их злости: «Не хочу примириться (с врагом), чтобы не сделать его худшим и более дерзким, чтобы после того он не стал меня презирать еще более». А к этому прибавляют еще и вот что: «Многие подумают, будто я по слабости первый иду мириться и упрашиваю врага». Все это пустое: Неусыпающее Око видит твое расположение; поэтому не должен ты смотреть на подобных тебе рабов, лишь бы тебе преклонить (к себе) Судью, Который будет тебя судить. Если же опасаешься, чтобы враг из-за твоей кротости не сделался худшим, то знай, что худшим он сделается не в этом случае, а скорее в том, если не примиришься с ним. Будь он самый негодный человек, но, если и не словами, и не открыто, то по крайней мере тайно одобрит твое любомудрие, отдаст честь твоей кротости в совести своей. Если же он, несмотря на (твои) доброту и угождения, останется при той же злобе, то будет иметь величайшего мстителя в Боге. И чтобы увериться вам, что и в том случае, когда мы будем молиться за врагов и оскорбителей, Бог не простит им, если они из-за нашего непамятозлобия сделаются худшими, расскажу вам древнюю историю. Осудила некогда Мариам Моисея: что же Бог? – Наслал на нее проказу и сделал ее нечистой, хотя, впрочем, она была скромна и целомудренна. Потом, когда сам оскорбленный Моисей просил прекратить гнев, Бог не соизволил на это, но что сказал? «Аще бы отец ея плюя заплевал в лице ея, не посрамится ли..? Да отлучится седмь дний от полка» (Числ.12:14). Смысл этого изречения такой: «Если бы у нее был отец, и наплевал ей в лицо, – не перенесла ли бы она этого бесчестия? Тебя хвалю за братскую любовь, кротость и снисходительность, а когда ее освободить от наказания, это знаю Я». И ты окажи брату полное снисхождение, и прости ему грехи, – не из желания ему большего наказания, но по любви и доброму расположению. Будь уверен, что, чем более он пренебрежет твою доброту, тем большее навлечет на себя наказание. Что говоришь – скажи мне: от доброты он делается худшим? Это – ему осуждение, а тебе похвала: тебе похвала, потому что ты, и видя, что он делается таким, не прекращаешь своей доброты к нему для угождения Богу; а ему осуждение, потому что он не сделался лучшим и от твоей доброты. А Павел говорит: «Лучше пусть другие будут осуждены ради нас, нежели мы ради других». Не говори мне этих пустых слов: «Не подумал бы (враг), что я пришел к нему по страху; не стал бы он еще более презирать меня». Эти слова приличны душе детской, безрассудной и гоняющейся за славой человеческой. Пусть думает (враг), что ты пришел по страху, – тебе же тогда будет большая награда за то, что ты, и наперед зная это, все перенес ради страха Божия. Кто для того примиряется, чтобы получить славу от людей, тот умаляет плод воздаяния; а кто, верно зная, что многие осудят и осмеют его, не перестает однако искать примирения, тот получит двойной и тройной венец. А таков и есть в особенности тот, кто делает это для Бога. Не говори мне, что (враг) нанес такую-то и такую обиду: если бы он выказал на тебе всю злобу человеческую, и в таком случае Бог повелел тебе простить все.

5. Вот, наперед говорю и объявляю, и громким взываю голосом: никто из имеющих врага да не приступает к Священной Трапезе и не принимает Тела Господня; никто приступающий да не имеет врага! Имеешь врага – не приступай. Хочешь приступить – примирись, и тогда приступи, и прикоснись к святыне. Впрочем, не я говорю это, но сам Господь, распятый за нас. Он, чтобы примирить тебя с Отцом, не отказался умереть и пролить Кровь; а ты, чтобы примириться с подобным тебе рабом, не хочешь и слова сказать и придти первый? Послушай, что Он говорит о таких людях. «Аще... принесеши дар твой ко олтарю и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя» (Мф.5:23). Не сказал: подожди, пока он придет к тебе, или: переговори с ним через какого-либо посредника, или: попроси кого другого, но: сам пойди к нему, – «шед... смирися с братом твоим» (Мф.5:24). Чудное дело! Он не считает для Себя бесчестием, когда оставляют дар; а ты почитаешь унижением – первому прийти и примириться! Как же можно это простить, скажи мне? Если увидишь, что у тебя отрублен какой-либо член, не делаешь ли все, чтобы соединить его с телом? Так же поступи с братьями: когда увидишь, что отсечены от дружбы твоей, поспеши скорее принять их в свои объятия; не выжидай, чтобы они первые пришли к тебе, но сам первый устремись получить награду.

С одним только повелено нам быть во вражде – с дьяволом: с ним никогда не примиряйся; а к брату никогда не питай в сердце злобы, но если и случится какое огорчение, пусть будет оно разве на один день, и долее дня да не продолжается. «Солнце, – сказано, – да не зайдет в гневе вашем» (Еф.4:26). Если примиришься прежде вечера, получишь от Бога прощение; но, если долее пробудешь во вражде, то неприязнь твоя будет знаком не увлечения от раздражительности и гнева, но злости, – знаком души развращенной и преданной греху. Впрочем, зло не в том только, что ты сам себя лишаешь прощения, а в том, что и прекращение вражды становится более затруднительным: прошел один день, стыд уже стал больше; проходит другой день, стыд еще увеличивается; а как пропустишь третий и четвертый день, то прибавится и пятый; таким же образом пять (дней) сделаются десятью, десять – двадцатью, двадцать – сотнею; и наконец рана будет уже неизлечима, потому что, чем более проходит времени, тем более расходимся мы друг с другом. Но, человек, не дай в себе места ни одной из этих неразумных страстей; не стыдись и не красней, и не говори про себя: «Недавно мы так выбранили друг друга; насказали тьму таких слов, которых нельзя и говорить; и теперь пойду мириться? Кто же не осудит моего легкомыслия?» Никто, у кого есть разум, не обвинит тебя в легкомыслии, напротив, когда ты останешься непримиримым, тогда-то все будут смеяться над тобой, тогда-то дашь ты большой простор дьяволу. Ведь вражда становится неудобопримиримой не только от времени, но и от случившихся в течение этого времени дел. Как «любовь покрывает множество грехов» (1Петр.4:8), так вражда составляет и небывалые грехи, и у нее находят веру все клеветники, – все, кто радуется чужому несчастью и разглашает чужие пороки. Зная все это, предупреди и удержи брата, пока он совсем не отдалился; и, хотя бы для этого надлежало в тот день обежать весь город, хотя бы выйти за стены городские, хотя бы пройти дальний путь: оставь все, что у тебя в руках, и озаботься этим одним, – как бы примириться с братом. Если это дело и трудно, подумай, что все это делаешь ты для Бога – и получишь достаточное ободрение, и душу, коснящую и медлящую, краснеющую и стыдящуюся, пробуди, постоянно напевая ей такие речи: что медлишь? Что откладываешь и удерживаешься? Дело у нас не о деньгах, и не о другом чем-либо временном, а о спасении. Бог повелел делать это – и все должно уступить Его заповедям? Дело это есть некоторая духовная купля: не будем беспечны, не будем небрежны; пусть враг знает, что столь великое усердие показали мы для угождения Богу; и пусть он станет опять оскорблять нас, бить, или еще что-нибудь худшее делать, – благодушно перенесем все, так как через это не столь окажем добра ему, сколько самим себе: добродетель эта более всех поможет нам в тот день. Много и тяжко мы согрешили, и преступили закон, и прогневали Владыку нашего; но Он, по Своему человеколюбию, дал нам этот способ примирения: не отвергнем же этого прекрасного сокровища. Разве Он не был властен повелеть только примириться, не предлагая нам за то никакой награды? Ведь, никто не может противоречить Его повелениям и поправлять их. Однако Он, по великому Своему человеколюбию, обещал нам и награду – великую и неизъяснимую, которой мы более всего желаем, – прощение наших грехов, – и этим облегчил для нас самое послушание.

6. Какое же заслужим прощение, когда, имея получить и столь великую награду, не повинуемся Законодателю, но остаемся презрителями? А что это действительно – презрение, видно из следующего. Если бы царь издал такой указ, чтобы все враждующие мирились друг с другом, иначе потеряют голову, – не все ли мы поспешили бы примириться с ближними? Я думаю. Какое же будем иметь извинение, когда не воздаем Господу и такого почтения, какое оказываем сорабам нашим? Поэтому повелено нам говорить: «Остави нам долги нашя, яко и мы оставляем должником нашым» (Мф.6:12).

Что может быть мягче, что милосерднее этого повеления? Тебя сделал Он судьей в прощении твоих грехов: мало ты простишь – мало и тебе будет прощено; много простишь – много и тебе будет прощено; простишь от чистого сердца – так и Бог тебе простит; простив врагу, ты еще сделаешь его и другом своим – так и Бог поступит с тобой. Итак, тем более кто согрешил против нас, тем более должны мы спешить к примирению с ним, потому что он становится причиной прощения нам большего числа грехов. Хочешь ли знать, что нет никакого прощения нам и никто не избавит нас, если мы злопамятствуем? Объясню слова мои примером. Чем оскорбил тебя ближний? Похитил деньги, описал, присвоил себе? Не довольствуюсь этим, но прибавлю и другие, еще большие этих, оскорбления, какие только угодно тебе будет: он задумал убить тебя, устроил тебе тысячу опасностей, сделал тебе всякое зло, и вообще не опустил ничего, что только свойственно человеческой злобе? И, чтобы не говорить обо всем порознь, положим, что он нанес тебе такую обиду, какой никто никогда ни делал никому: и в таком случае тебе не будет прощения, если станешь злопамятствовать. Как это? – сейчас скажу. Если бы слуга твой был тебе должен сто золотых, а другой кто-нибудь был ему должен несколько серебряных монет; этот должник слуги твоего пришел бы и стал бы просить тебя и молить о прощении, и ты, призвав своего слугу, приказал бы ему простить долг этому человеку, сказав: «Долг этот я принимаю вместо твоего долга мне»; потом этот бесстыдный и злой слуга стал бы опять душить своего должника: мог ли бы кто исторгнуть его из твоих рук? Не дал ли бы ты ему тысячу ударов, как оскорбленный им до крайности? И поделом!

Это же и Бог сделает; в тот день Он скажет тебе: «Злой и негодный раб! Разве ты из своего простил ему? Тебе приказано было отдать из того, что ты был мне должен: прости, сказано, и прощу тебе. Даже, если бы и этого Я не присовокупил, тебе и тогда надлежало бы простить из послушания господину; но вот Я не приказывал, как господин, но просил милости, как у друга, притом из Моей собственности, и обещал еще дать больше; и при всем этом ты не сделался лучшим». Люди в таких случаях поступают так: слагают со своих слуг столько, сколько этим должны другие; например, слуга должен сто золотых, а слуге должен кто-либо десять золотых; если этому слуга простит долг, господин прощает ему не сто, но только десять, а все прочие взыскивает. Бог же не так; но, если ты простил сорабу твоему немногое, Он простит тебе все. Из чего это видно? Из самой молитвы. «Аще... отпущаете, – говорит, – человеком долги их, отпустит и вам Отец ваш Небесный» долги ваши (Мф.6:14). Но сколько разности между сотней динариев и десятью тысячами талантов, столько между теми и этими долгами. Какого же не будешь достоин наказания, когда, имея получить десять тысяч талантов за сто динариев, не прощаешь и этих немногих монет, и таким образом молитву эту обращаешь против самого себя? Ведь, когда скажешь: «остави нам... яко и мы оставляем», и между тем сам не простишь; то молишь Бога не о другом о чем, как о том, чтобы Он лишил тебя всякого извинения и прощения. Но, не смею, говоришь ты, сказать: прости мне, как я прощаю, а только (говорю): прости мне. К чему же это? Хоть ты и не скажешь, но Бог так делает: как ты простишь, так и Он простит. И это показал Он в следующих словах: «Аще ли не отпущаете человеком..., ни Отец ваш (Небесный) отпустит вам» (Мф.6:15). Не считай поэтому знаком благоговения произносить неполное прошение, и не твори молитву вполовину; но, как повелел (Бог), так и молись, чтобы хоть необходимость произносить эти слова каждодневно устрашала и побуждала тебя к прощению ближнего. Не говори мне: «Много я убеждал, упрашивал и умолял – и (враг) не примирился»; не отставай, пока не примиришься. Не сказал Господь: оставь дар твой, и поди, попроси брата твоего, но – «шед примирися»; следовательно, сколько бы ни пришлось тебе просить, не отставай, пока не убедишь. Бог всякий день просит нас, и мы не слушаем; однако Он не перестает просить: а ты не хочешь попросить подобного тебе раба? Как же можешь спастись? Но ты много раз просил, и столько же раз был отвергнут? За то большую получишь награду: тем более увеличится награда тебе; чем с большим затруднением делается дело, чем большего труда стоит примирение, тем большее будет ему осуждение, а тебе блистательнейшие венцы за терпение. Это не только будем хвалить, но и выполним на деле; и не отстанем, пока не восстановим прежней дружбы (с врагами). Мало того, чтобы не огорчать и не обижать врага, и не иметь в сердце злобы на него, должно и его заставить иметь к нам любовь.

7. Многие, слышу, говорят: «Я не враждую, и не огорчаюсь, да и не имею ничего общего с ним». Но Бог не это повелел, чтобы не имел ты ничего общего с ним, но чтобы многое было у тебя общее с ним. Потому-то он и брат твой; потому-то (Господь) не сказал: прости брату твоему, что имеешь на него; но что? «Шед прежде смирися» с ним, если он имеет что на тебя; и не отставай, пока не приведешь члена к единению. Для приобретения доброго слуги ты и тратишь золото, и переговариваешь со многими купцами, часто отправляешься и в дальний путь; а чтобы врага сделать другом, для этого не двигаешься и не делаешь ничего, скажи мне? Как же можешь умолить Бога, пренебрегая так законы Его? Приобретение слуги невеликую доставит нам пользу, а расположение врага в дружбе – и Бога сделает к нам милостивым и благоснисходительным, и легко разрешит нас от грехов, и доставит нам похвалу от людей и великую безопасность в жизни, – потому что нет ничего опаснее, как иметь и одного врага. Когда он всем говорит о нас тьму худого, то и честь жизни нашей страждет, и сердце наше не спокойно, и совесть возмущается, и мы выдерживаем непрерывную бурю помыслов. Зная все это, спасем себя от наказания и мучения, почтим предстоящий праздник исполнением всего сказанного, и чего мы, ради него, желаем от царя, тем воспользоваться и сами дадим другим. Многие, слышу, говорят, что царь, конечно, из почтения к святой Пасхе помилует город и простит все грехи. Как же не странно, что, когда нам нужно получить прощение от других, мы ссылаемся на праздник и на его важность, а когда нам повелевают примиряться с другими, не уважаем его и ставим ни во что? Действительно, никто так не унижает это священное торжество, как совершающий его со злопамятством. Но, сказать правду, такой человек не может и совершать этого праздника, хотя бы пробыл без пищи десять дней сряду, потому что ни поста, ни праздника не может быть там, где вражда и злоба. Ты не осмеливаешься прикоснуться неумытыми руками к Священной Жертве, хотя бы настояла великая нужда: не приступай же и с неомытой душой; это гораздо преступнее того и влечет за собою большее наказание. Но ничто так не наполняет душу нечистотой, как гнев, постоянно в ней остающийся. Где злоба и гнев, туда не прилетает Дух кротости. А человек, лишенный Святого Духа, какую может иметь надежду на спасение? Как пойдет прямым путем? Итак, возлюбленный, не подвергай себя гибели и не лишай Божия заступления желанием мстить врагу. Если бы даже и трудно было это дело, то тяжести наказания за неисполнение было бы достаточно, чтобы возбудить и самого сонливого и беспечного человека, и заставить его понести всякий труд; между тем слово показало, что это дело весьма легкое, лишь бы мы захотели. Не будем же беспечны насчет своей жизни, но постараемся и сделаем все, чтобы приступить нам к Священной Трапезе, не имея врагов. Ни одна, ни одна из заповедей Божиих не будет трудна, если мы будем внимательны: это видно из примера тех, которые уже исправились. Сколь многие увлекались привычкой к клятвам и считали ее неисправимой? Однако, по милости Божией, как употребили вы несколько старания, то большую часть этого порока смыли с себя. Поэтому прошу отбросить и остальное, и сделаться учителями для других. А тем, которые еще не исправились, но указывают нам на долгое время, в которое они прежде клялись, и говорят, что невозможно в краткое время вырвать укоренившееся в течение многих лет, – скажу вот что: где должно исполнить какое-либо повеление Божие, там требуется не время, не множество дней, не продолжительность лет, но только страх (Божий) и душа, исполненная благоговения: тогда мы, несомненно, успеем и в краткое время!

8. Чтобы не подумалось вам, будто я говорю это так просто, возьмите человека, которого почитаете пристрастившимся к клятвам, который больше произносит клятв, чем слов: отдайте его мне только на десять дней, и если я в течение этих немногих дней не истреблю в нем этой привычки совершенно, присудите меня к крайнему наказанию. Что эти слова не хвастовство, ясно будет вам из прежних событий. Что было неразумнее и безрассуднее ниневитян? Однако, эти иноплеменники и неразумные, никогда не слыхавшие ни одного любомудра, никогда не получавшие таких заповедей (христианских), услышав слова пророка: «Еще три дни, и Ниневиа превратится» (Иона.3:4), в три дня совсем бросили худую привычку: развратный сделался целомудренным, дерзкий кротким, грабитель и хищник воздержным и милостивым, беспечный трудолюбивым. Не одну, не две, не три и не четыре страсти они уврачевали, но исправили все свои пороки. Откуда же, скажешь, это видно? Из слов пророка: кто осудил их и сказал: «взыде вопль злобы» их до небес (Иона.1:2), тот сам же засвидетельствовал о них и противное, сказав: «виде Бог.., яко обратишася кийждо от путий своих лукавых» (Иона.3:10). Не сказал: от блуда, или прелюбодеяния, или воровства, но «от путий своих лукавых». Как же они обратились? Как ведает Бог, а не как судил человек. И мы не стыдимся, не краснеем, что, тогда как иноплеменники в три только дня бросили все пороки, мы, в продолжение столь многих дней оглашаемые и поучаемые, не можем одолеть и одной худой привычки? Они прежде уже дошли до крайнего нечестия (потому что, как услышишь, что «взыде вопль злобы их ко Мне», разумей здесь чрезмерность нечестия их); несмотря на это, могли в три дня обратиться совершенно к добродетели. Где страх Божий, там нет надобности во многих днях и в долгом времени; равно как – где бесстрашие, там нет пользы от (множества) дней. Кто заржавевшие сосуды станет мыть только водой, тот хоть и много потратит времени, не выведет всей этой нечистоты, но, кто бросит их в горн, тот в краткий срок времени сделает их светлее новых. Так и душа, покрытая ржавчиной греха, не получит никакой пользы, если станет очищать себя и каждый день каяться просто и кое-как; но, если повергнет себя в горн страха Божия, то в короткое время смоет с себя всю нечистоту. Итак, не будем откладывать до завтра, потому что не знаем, «что родит находяй день» (Притч.27:1); не будем говорить: одолеем эту привычку понемногу, потому что этому «понемногу» никогда не будет конца. Вместо этого, станем говорить вот что: не отстанем, пока сегодня же не исправимся от клятв, хотя бы подавляла нас тысяча дел, хотя бы пришлось умереть, хотя бы – потерпеть наказание, хотя бы – всего лишиться; не дадим дьяволу власти своей беспечностью и предлога к промедлению. Когда увидит Бог, что душа воспламенилась и ревность пробудилась в тебе, то и Сам поможет тебе исправиться. Так, прошу и умоляю, постараемся, чтобы и нам не услышать, что «мужие Ниневитстии востанут... и осудят... род... сей» (Лк.11:32), потому что они, услышав (увещание) однажды, исправились, а мы, и много раз слыша, не обратились; они совершили всякую добродетель, а мы – ни одной; они устрашились, услышав о разрушении города, а мы, слыша и о геенне, не устрашаемся; они – не имея пророчеств, а мы – пользуясь непрерывным учением и великой благодатью. Говорю это теперь, осуждая вас не за ваши собственные, но за чужие грехи. Вы, как известно мне и как прежде сказал я, исполнили уже этот закон о клятвах: но этого недостаточно для нашего спасения, если мы, притом, не научим и не исправим и других; потому что и принесший талант тот, хотя возвратил врученные деньги в целости, однако подвергся наказанию за то, что не приумножил данного (Мф.25:30). Итак, не будем смотреть только на то, освободились ли мы сами от греха, не отстанем, пока не освободим и других; и каждый, слуг ли имеешь, или учеников, собрав около себя друзей десять, приведи их к Богу. Но нет у тебя ни учеников, ни слуг? Так есть друзья: их исправь. И не говори мне: «От частого употребления клятв мы отстали, а только изредка увлекаемся к ним»; брось и это – «изредка». Если потеряешь один золотой, не обойдешь ли всех с расспросами и поисками, только бы найти его? Так поступи и с клятвами. Если увидишь, что вырвалась у тебя одна клятва, плачь, стенай, как будто бы все имущество твое пропало. Опять говорю, что и прежде: запрись дома, займись и потрудись с женой, с детьми и домашними; скажи наперед сам себе: не примусь ни за частные, ни за общественные дела, пока не исправлю душу свою. Если вы научите детей своих, и они научат своих детей, и таким образом исполнение заповеди, дошедши до конца века и до пришествии Христова, всю награду за это принесет тем, кто положил корень. Если сын твой научится говорить: «поверь», то не пойдет уже в театр, не войдет в корчемницу, не займется игрой в кости: слово это, лежа в устах подобно узде, и против воли заставит его краснеть и стыдиться; если же когда он и покажется там, оно понудит его тотчас выбежать оттуда. Но такие-то смеются (над тобой)? Поплачь об их развращении. Многие смеялись и над Ноем, когда он строил ковчег; а как пришел потоп, тогда он посмеялся над ними; впрочем, вернее сказать, праведник и не посмеялся над ними, но поплакал и восстенал. Итак, когда увидишь смеющихся, подумай, что смеющиеся теперь будут некогда весьма горько плакать и скрежетать зубами, и вспомнят об этом смехе, когда в тот день будут стенать и скрежетать: тогда и ты вспомнишь об этом смехе. Сколько смеялся богач над Лазарем? А после, увидев его в лоне Авраама, оплакивал уже самого себя.

9. Размышляя обо всем этом, понуждай всех, не медля, к исполнению этой заповеди. И не говори мне, что (будешь делать это) понемногу; не откладывай до завтра: этому «завтра» никогда нет конца. Сорок дней уже прошло; если еще пройдет и святая Пасха, то никому уже не прощу, и употреблю не увещание, но запрещение и отлучение, которым нельзя пренебрегать: ссылка на привычку – не сильное оправдание! Почему вор не ссылается на привычку и не освобождается от наказания? Почему также и убийца и прелюбодей? Итак, наперед говорю и объявляю всем, что, если я, сошедшись с вами наедине и сделав опыт (а непременно сделаю), найду, что некоторые не исправились в этом недостатке, – таких подвергну наказанию, прикажу не допускать к Святым Тайнам, не для того, чтобы они оставались без них, но – чтобы исправились и затем приступили, и с чистой совестью вкусили Священной Трапезы: потому что это и значит быть причастником. Молитвами же предстоятелей и всех святых, исправив эти и все другие недостатки, да получим Царство Небесное, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, честь и поклонение, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 21

На возвращение епископа Флавиана и примирение царя с городом, и к виновным в низвержении статуй

1. Словами, которыми всегда во время опасностей имел я обычай начинать беседу к вашей любви, – теми же словами и сегодня начну слово к вам, и скажу с вами: «Благословен Бог», сподобивший нас совершить сегодня этот священный праздник с великой радостью и весельем, и возвративший телу главу, овцам – пастыря, ученикам – учителя, воинам – вождя, священникам – святителя; Благословен Бог, «творяй по преизбыточествию, ихже просим или разумеем» (Еф.3:20)! Нам казалось достаточным избавиться от тяготевших над нами бедствий, и мы об этом только и молились; а Бог человеколюбивый и всегда даянием несравненно превышающий прошения наши, возвратил нам, сверх всякого чаяния, и отца. Кто мог ожидать, что в столь немногие дни он и отправится, и побеседует с царем, и прекратит бедствия (Антиохии), и опять возвратится к нам, – так скоро, что успеет предварить и священную Пасху и праздновать ее с нами? Но вот, это неожиданное сбылось, и получили мы отца, и тем большее вкушаем удовольствие, что получили его теперь сверх ожидания. За все это будем благодарить человеколюбивого Бога и удивляться Его силе и человеколюбию, премудрости и попечительности о (нашем) городе. Дьявол покусился совсем разрушить (наш город) дерзким поступком36, а Бог через это несчастье прославил и город, и святителя, и царя, и всех показал в большем блеске. Город прославился тем, что, когда постигла его такая опасность, он, миновав всех облеченных властью, владеющих великим богатством, имеющих великую силу у царя, прибегнул к Церкви и к святителю Божию, и с великой верою предался вышней надежде. Так, когда, по отшествии общего отца37, многие смущали заключенных в темницу и говорили, что царь не смягчается в гневе, но еще более раздражается и замышляет совершенно разрушить город, и много распускали других слухов, – узники от этих слов нисколько не делались боязливее; но, когда мы говорили, что слухи эти ложны и суть козни дьявола, хотящего повергнуть уныние в умы ваши, – «не нуждаемся мы в словесном утешении», – отвечали они нам, – «знаем, к Кому вначале мы прибегли, и какой надежде предали себя: к священному якорю прикрепили мы свое спасение, вверили его не человеку, но Богу Всемогущему; поэтому и полагаем, что конец, наверно, будет хороший; невозможно, невозможно, чтобы эта надежда была когда обманута». Скольким венцам, скольким похвалам равнозначаще это для нашего города? Какое привлечет Божие благоволение и в прочих делах? Нет, не всякая душа может, во время напора опасностей, сохранять бодрость, взирать к Богу, и, презрев все человеческое, искать той помощи!

Так, вот как прославился город. Но и святитель прославился не меньше, чем город. Он предал душу свою за всех, и хотя были многие препятствия – зима, старость, праздник, а не менее того, сестра, бывшая при последнем издыхании, – он стал выше всех этих препятствий, и не сказал себе: «Что это? Одна осталась у меня сестра, со мной влечет она иго Христово и жила вместе столько времени, и та теперь при последнем издыхании, а мы, оставив ее, уйдем отсюда, и не увидим, как будет она испускать дыхание и последние звуки? Она каждодневно молила нас и закрыть ей глаза, и сложить и сомкнуть уста, и позаботиться обо всем прочем, что нужно к погребению; а теперь, как сирая и беспомощная, ничего этого не получит от брата, от которого получить особенно желала, но, разлучаясь с жизнью, не увидит того, кто ей любезнее всех? Скольких же смертей это будет ей тяжелее? Если бы даже она была далеко (от меня), не надлежало ли бы (мне) бежать, и сделать, и перенести все, чтобы доставить ей это удовольствие? А теперь, будучи близ нее, оставлю ее, и уйду отсюда? Как же перенесет она последующие дни?» – Ничего такого он, не только не сказал, но и не подумал: напротив, предпочтя страх Божий всякому родству, он хорошо знал, что, как кормчего выказывают бури и вождя опасности, так и иерея – искушение. «Все, – говорил он, – смотрят на нас, и иудеи и язычники; не обманем же их надежд на нас, и не пропустим с небрежением такое кораблекрушение, но, поручив Богу всю судьбу нашу, отдадим и самую жизнь». Посмотри же, вслед за великодушием иерея, и на Божие человеколюбие: всем, что презрел он, всем этим насладился, – для того, чтобы и получил награду за усердие, и в неожиданном наслаждении вкусил тем большее удовольствие. Решился он, для спасения города, провести праздник на чужой стороне, вдали от своих; а Бог возвратил его нам прежде Пасхи, так что этот всеобщий праздник провел он с нами, и в этом получил и награду за решимость, и вкусил тем большую радость. Не побоялся он (зимнего) времени года – и было тепло во все время его путешествия; не обратил внимания на старость – и прошел этот далекий путь, так легко, как бодрый юноша; не подумал о смерти сестры, не поддался слабости – и возвратившись, нашел ее в живых. Так все, что презрел он, все получил.

2. Так-то святитель прославился перед Богом и перед людьми! А царя это дело украсило блистательнее диадемы. И во-первых, тогда сделалось явным, что он иереям готов даровать такую милость, какой – никому другому; потом, – что и весьма скоро даровал эту милость, и перестал гневаться. Но, чтобы яснее узнать великодушие царя и мудрость святителя, а прежде и того, и другой – человеколюбие Божие, позвольте мне пересказать вам немногое из бывшего там разговора.

А скажу то, что узнал от одного из стоявших в царском дворце: сам отец38 не сказал нам ни мало, ни много, но, подражая великодушию Павла, всегда скрывает свои добродетели, и кто бы где ни спрашивал его: «Что сказал он царю, как убедил его, и как изгнал из него весь гнев?» – отвечал такими словами: «Мы нисколько не пособили делу; сам царь, как смягчил Бог его сердце, еще до наших слов оставил весь гнев и прекратил ярость, и разговаривая о деле, вспоминал обо всем случившемся без всякого гнева, как будто другой кто-то оскорблен был». Но, что он скрыл по смирению, то Бог вывел наружу. Что же это такое? Расскажу вам; только поведу речь несколько с начала. Святитель, отправившись из (нашего) города, где он оставил всех в таком унынии, перенес гораздо большие скорби, нежели мы, бывшие в самом бедствии. Во-первых, встретившись на половине дороги с посланными от царя на следствие по делу и узнав от них, для чего они посланы, и представляя в уме грозившие городу бедствия, – возмущения, смятения, бегство, страх, беспокойство, опасности, – проливал потоки слез, потому что разрывалось сердце его: отцы, обыкновенно, скорбят гораздо более, когда не могут быть вместе с своими злостраждущими детьми. То же случилось и с этим сердобольнейшим (отцом): плакал он не только о грозивших нам бедствиях, но и о том, что он – вдали от нас, терпящих оные. Впрочем, и это было для нашего спасения: когда узнал он от посланных о том (для чего они посланы), то пролил горячайшие потоки слез, прибегнул к Богу с усерднейшей молитвой и проводил ночи без сна, умоляя, чтобы помог Он так страждущему городу и укротил сердце царево. Когда же достигнул великого града того39 и вступил в царские палаты, то остановился вдали от царя, безгласен, проливая слезы, склоняя лицо вниз, закрываясь, как будто сам он сделал все те (дерзости). Так поступил он для того, чтобы сперва положением, видом, слезами подвигнуть царя на милость, а потом начать и ходатайствовать за нас: для виновных остается одно оправдание – молчать и ничего не говорить о сделанном. Хотел святитель одно чувство исторгнуть, а другое возбудить (в царе): исторгнуть гнев, а возбудить скорбь, чтобы таким образом открыть путь словам защитительным; что и случилось. И как Моисей, взошедши на гору, когда народ согрешил, стоял безгласен, пока не вызвал его Бог, сказав: «Остави Мя, и... потреблю народ сей» (Исх.32:10), – так сделал и святитель.

И вот царь, увидя его плачущим и поникшим долу, сам подошел к нему, и что чувствовал он из-за слез святителя, то выразил словами, обращенными к нему. Это были слова не гневающегося и негодующего, но скорее скорбящего и объятого тяжкой печалью; и что это правда, узнаете, как услышите самые слова. Не сказал (царь): «Что это значит? Идешь ты ходатайствовать за людей негодных и непотребных, которым бы и жить не следовало, – за непокорных, за возмутителей, достойных всякой казни?» Нет, оставя все эти слова, он сложил в свою защиту речь, исполненную скромности и важности, исчислил свои благодеяния, какие только оказывал нашему городу за все время своего царствования, и при каждом говорил: «Это ли мне надлежало потерпеть за те благодеяния? За какие несправедливости сделали они мне эту обиду? В чем, малом или великом, могут они винить меня, что нанесли оскорбление не только мне, но и умершим? Не довольно было остановить ярость на живых; нет, они подумали, что не сделают еще достаточной дерзости, если не оскорбят и погребенных. Обидели мы, как они думают; так все-таки надлежало пощадить мертвых, не сделавших никакой обиды; их-то уже не могли они винить в этом. Не всегда ли предпочитал я этот город всем, и не считал ли его любезнее родного города? И не всегдашним ли моим желанием было – увидеть город этот, и не перед всеми ли делал я такую клятву»?

3. Здесь святитель, горько возопив и пролив горячайшие слезы, не стал уже долее молчать, так как видел, что царево оправдание служит тем к большему обвинению нас. Поэтому он, тяжело и горько восстенав, сказал: признаем и не можем отрицать, государь, эту любовь, которую показал ты к нашей родине и поэтому-то особенно плачем, что демоны позавидовали столь любимому (городу), и мы оказались неблагодарными перед благодетелем и прогневали сильно любящего нас. Разрушь, сожги, умертви, или другое что сделай: все еще не накажешь нас по заслугам; мы сами заранее поставили себя в такое положение, которое хуже тысячи смертей. Что может быть хуже того, что мы оказались прогневавшими, без причины, благодетеля и столько любящего, – что знает это вся вселенная и обвиняет нас в крайней неблагодарности? Если бы варвары, напав на город наш, разрушили стены, зажгли домы и, взяв пленников, ушли с ними, – несчастье было бы меньше. Почему? Потому что, пока ты жив и показывал бы такое к нам благоволение, оставалась бы надежда, что все такие бедствия прекратятся, – мы опять придем в прежнее положение и получим еще более блестящую свободу. Но теперь, когда отнимется твое благоволение и погаснет любовь, которая защищала нас лучше всякой стены, к кому наконец прибегнем мы? В какое другое место посмотреть можем, раздражив столь любезного владыку и кроткого отца? Поэтому, если (антиохийцы) совершили, по-видимому, нетерпимые преступления, то они и пострадали более всех; не смеют ни на одного человека взглянуть, не могут свободно смотреть глазами и на солнце, потому что стыд со всех сторон сжимает ресницы и заставляет закрываться. Лишившись таким образом душевной свободы, они теперь несчастнее всех пленников, терпят крайнее бесславие и, помышляя о великости зол и о том, до какой дошли они дерзости, не могут и вздохнуть, потому что всех, населяющих вселенную, людей восставили против себя обвинителями, более строгими, нежели сам оскорбленный. Но, если захочешь, государь, есть врачевство для этой раны, и средство против стольких зол. Нередко и между частными людьми бывало, что тяжкие и нестерпимые оскорбления служили поводом к великому благорасположению. Так случилось и с нашей природой. Когда Бог создал человека, ввел в Рай и удостоил великой чести, дьявол, не терпя такого счастья, позавидовал ему и низринул его с данной ему высоты. Но Бог не только не оставил его, но еще, вместо Рая, отверз нам Небо, этим самым и являя свое человеколюбие, и еще более наказывая дьявола. Сделай это и ты: демоны подвигли теперь все, чтобы лишить твоего благоволения город, более всех любезный тебе; зная это, накажи нас, как хочешь, только не лишай прежней любви. Но сказать ли нечто и удивительное? Если хочешь наказать устроивших это демонов, покажи к нам еще большее благоволение и впиши опять город наш в число первых, любимых тобою городов. Если разрушишь его, распашешь и уничтожишь, так сделаешь лишь то, чего они издавна хотели; но если оставишь гнев и снова объявишь, что любишь его, как любил прежде, то нанесешь им смертельную рану и крайнему подвергнешь наказанию, показав, что не только не было им успеха в замысле, но еще случилось совершенно противное тому, чего они хотели. Да и справедливо поступишь, если это сделаешь и помилуешь город, которому демоны позавидовали из-за любви твоей: если бы ты не так сильно любил его, то и они так не позавидовали бы ему. Поэтому как ни странно, но справедливо говорю, что это потерпел (город) из-за тебя и из-за твоей любви. Скольких пожаров, какого разрушения не горестнее те слова, которые сказал ты в свое оправдание? Говоришь, что теперь ты оскорблен и потерпел то, чего – никогда ни один из прежних царей. Но, если хочешь, человеколюбивейший, мудрейший и благочестивейший, – это оскорбление украсит тебя венцом, который будет лучше и блистательнее, нежели эта диадема. Диадема эта, конечно, есть доказательство и твоей доблести; но служит также и свидетельством щедрости давшего ее. Венец же, сплетаемый тебе этим человеколюбием, будет делом собственно твоим и твоего любомудрия: и все будут не столько дивиться тебе из-за этих драгоценных камней, сколько хвалить тебя за победу над гневом. Низвергнули твои статуи? Но тебе можно воздвигнуть еще более блистательные. Если простишь вину оскорбившим и не подвергнешь их никакому наказанию, они воздвигнут тебе не медный, не золотой и не каменный столб на площади, но такой, который дороже всякого вещества, – украшенный человеколюбием и милосердием. Так, каждый из них поставит тебя в сердце своем, и у тебя будет столько статуй, сколько есть и будет людей во вселенной. Не только мы, но и наши потомки, и потомки их, все услышат об этом, и подивятся и полюбят тебя, как будто сами они получили благодеяние. И что не из лести говорю это, но так будет непременно, в доказательство этого расскажу тебе одну древнюю повесть, чтобы узнал ты, что царей прославляют не столько войска, оружие, деньги и многочисленность подданных, сколько любомудрие и кротость души.

О блаженном Константине рассказывают, что, когда однажды его изображение избито было камнями, и многие возбуждали его предать виновных суду и казни, говоря, что бросавшие камни изранили все лицо его, он, ощупав рукой лицо и кротко улыбнувшись, сказал: «Не вижу на лице никакой раны, напротив цела голова, цело и все лицо»; и люди эти, со стыдом и срамом, оставили такой недобрый совет. Слова эти доселе воспеваются всеми, и столь продолжительное время не ослабило и не истребило памяти об этом любомудрии. Скольких же победных памятников будет это блистательнее! Много воздвиг он великих городов, много победил и варваров – и ничего этого не помним; а слова эти до сего дня воспеваются: их услышат все, – и наши потомки, и потомки их. И не это только дивно, что услышат, но и то, что пересказывающие (эти слова) будут говорить, а слышащие – принимать их с похвалами и одобрением, и не будет никого, кто бы, услышав их, мог смолчать, но тотчас же воскликнет, и похвалит сказавшего, и пожелает ему множества благ и по смерти. Если же он, за эти слова, заслужил такую славу у людей, то сколько венцов получит от человеколюбивого Бога!

И что говорить о Константине и представлять чужие примеры, когда можно убеждать тебя и твоими собственными подвигами? Вспомни недавнее время, когда, по наступлении этого праздника, разослал ты по всей вселенной повеление освободить заключенных в темнице и простить им вины, и, как будто бы этого было недостаточно для доказательства твоего человеколюбия, написал: «О, если бы возможно мне было и умерших воззвать, и воскресить, и возвратить к жизни!» Вспомни эти слова теперь: вот время воззвать и воскресить, и возвратить к жизни умерших! И эти (антиохийцы) уже умерли, и, еще до произнесения приговора, город стал уже при самых вратах адовых. Воздвигни же его оттуда (это ты можешь сделать) без денег, без издержек, без траты времени и без всякого труда. Довольно тебе сказать только – и поднимешь лежащий во мраке город. Дай теперь ему называться уже по твоему человеколюбию; он будет благодарен не столько первому своему основателю, сколько твоему приговору; и весьма справедливо. Тот дал ему начало – и отошел; а ты воздвигнешь его тогда, как он, сделавшись обширным и великим, пал после этого долгого благоденствия. Не столько было бы удивительно, когда бы овладели им враги и напали варвары, а ты освободил его от опасности, сколько будет удивительно, если пощадишь теперь: то делали часто и многие цари, а это сделаешь ты один, и первый, сверх всякого ожидания. Защищать подданных – в этом нет ничего удивительного и необычайного: это дело обыкновенное; но, потерпев столько и столь великих оскорблений, прекратить гнев – это выше всей природы человеческой! Подумай, что теперь должно тебе позаботиться не только об этом городе, но и о твоей славе, даже о всем христианстве. Теперь и иудеи, и язычники, и вся вселенная, и варвары (ведь, и они услышали об этом) обратили взоры на тебя и ждут, какой произнесешь приговор по этому делу. И если произнесешь (приговор) человеколюбивый и кроткий, все похвалят такое решение, прославят Бога, и скажут друг другу: «Вот каково могущество христианства! Человека, которому нет равного на земле, который властен все погубить и разрушить, оно удержало и обуздало, и научило терпению, какого и простой человек не показывал. Истинно велик Бог христианский: из людей Он делает ангелов, и ставит их выше всякой естественной необходимости!» Не бойся того напрасного страха, и не внимай тем, которые говорят, будто прочие города будут хуже и окажут еще более неуважения, если этот не будет наказан. Конечно, этого надлежало бы опасаться, когда бы ты не был в состоянии наказать, и сделавшие это имели силы более твоего, или были тебе равносильны. Но, когда они поражены ужасом и умирают от страха; когда, в лице моем, прибегнули к стопам твоим, и всякий день ничего другого не ожидают, кроме погибели; когда творят общие молитвы взирая на небо и прося Бога, да приидет и ходатайствует вместе с нами; когда каждый распорядился уже о делах своих, как бы находясь при последнем издыхании – не излишне ли такое опасение? Они и тогда, когда бы обречены были на смерть, не страдали бы так, как страдают теперь, проводя столько дней в страхе и трепете, и по наступлении вечера не надеясь увидеть зарю, а с появлением дня не чая дожить до вечера. Многие даже сделались добычей зверей, когда убежали в пустыни и переселились в места непроходимые; не только мужчины, но и малые дети, и благородные и прекрасные жены в продолжение многих ночей и дней скрываются в пещерах, пропастях и оврагах пустынных. Нового рода плен постиг наш город: даже и стены целы, а жители бедствуют хуже погоревших городов; нет ни одного варвара, не видно неприятеля, а они несчастнее пленников, и движение одного листа всех их пугает каждодневно. Это все знают, и не столько вразумились бы, если бы увидели город разрушенным, сколько (вразумляются) теперь, слыша об этом несчастье его. Итак, не думай, будто прочие города будут хуже. Нет, если бы ты разрушил другие города, и тогда не вразумил бы их так, как ныне, когда смутным ожиданием будущего наказал ты их жесточе всякой казни. Не протягивай же долее их несчастий, но дай им наконец вздохнуть. Наказать виновных и взыскать за проступки, конечно, легко и удобно; но пощадить оскорбивших и дать прощение провинившимся в непростительном деле, – это возможно разве для одного – двух, и особенно, когда оскорбленный будет царь. Затем, покорить себе страхом – легко; но сделать всех друзьями, и заставить полюбить твое царствование и воссылать не только всем общие, но и каждому свои особенные молитвы о твоем правлении – это дело трудное. Пусть кто истратит тысячи денег, пусть двинет тысячи войск, пусть сделает, что угодно; нелегко будет ему привлечь к себе расположение такого множества людей, а для тебя теперь это будет легко и удобно. Сколько стоило бы тебе денег, сколько стоило бы трудов – приобрести в краткое мгновение времени всю вселенную, и заставить всех людей, как нынешних, так и будущих, просить (у Бога) и твоей главе всего, чего только просят они детям своим? Если же так от людей, подумай, какую награду получишь от Бога, не только за то, что теперь делается, но и за то, что впоследствии будет сделано другими. Ведь, если когда случится подобное нынешнему происшествие, чего не дай Бог, и некоторые из оскорбленных замыслят отмстить оскорбившим, твоя кротость и терпение будут им вместо всякого наставления и увещания, и стыдно и совестно им будет, имея такой образец любомудрия, показаться худшими. Так, будешь ты учителем всех потомков, и, хотя бы они дошли до той же высоты любомудрия, однако ты будешь иметь над ними преимущество, потому что не все равно – самому ли первому показать такую кротость или, смотря на других, подражать их делам. Поэтому, какое бы ни показали последующие за тобою (цари) человеколюбие и кротость, вместе с ними получишь награду и ты: кто дал корень, тот будет виновником и плодов. Поэтому, с тобой никто не может разделять теперь награду за человеколюбие: оно собственно твое только дело; а ты со всеми, кто только впоследствии явится подобным тебе, можешь одинаково участвовать в добром деле, и получить такую же долю, какую наставники в учениках. А если никого не будет такого, опять твоя слава и честь возрастать будут с каждым поколением. Подумай, каково это: услышат все потомки, что, когда столь великий город подпал наказанию и мести, когда трепетали и устрашились все – и военачальники, и градоправители, и судьи, – и не смели подать голоса за несчастных, – предстал один ходатай Божий, облеченный священством, и одним видом, простой беседой преклонил державного; и чего этот не давал никому из подданных, то, из уважения к законам Божьим, дал одному старцу. Ведь и этим самым город немало почтил тебя, государь, что послал меня ходатайствовать по этому делу: они произнесли о тебе самое лучшее и прекрасное суждение, – что, тогда как всякое начальство под тобою, ты оказываешь предпочтение священникам Божьим, как бы ни были они незначительны. Впрочем, не от них только иду теперь, но еще прежде, чем от них, от общего Владыки Ангелов послан я сказать кротчайшей и снисходительнейшей душе твоей, вот что: «Аще... отпущаете человеком долги их, и Отец ваш Небесный отпустит вам согрешения ваши» (Мф.6:14). Итак, вспомни о том дне, в который все мы дадим отчет в делах своих. Подумай, что, если и ты согрешил в чем, то можешь загладить все согрешения этим приговором и решением, – без трудов, без усилий. Так, другие ходатаи приносят золото, серебро и другие подобные дары; а я пришел к твоему царскому величеству со священными законами, и представляю их вместо всяких даров, и молю тебя поступить подобно Владыке твоему, Который, хотя каждодневно бывает нами оскорбляем, не перестает однако сообщать всем дары Свои. Не посрами же наших надежд, и обещаний не сделай тщетными. Скажу тебе, между прочим, и то, что, если решишься помиловать город, оказать ему прежнее благоволение и оставить праведный этот гнев, я возвращусь с великим дерзновением; если же отринешь город от сердца твоего, не только не возвращусь в него и не увижу земли его, но однажды навсегда отрекусь от него и запишусь в другой город. Нет, никогда не припишусь к тому городу, с которым ты, человеколюбивейший и кротчайший из всех людей, не хочешь примириться и войти в общение».

4. Сказав это и еще больше этого, святитель так тронул царя, что произошло то же, что некогда случилось с Иосифом. Как этот тогда, увидя братьев, хотел бы плакать, но скрывал скорбь, чтобы не изменить притворству; так и царь – плакал в душе, но не показывал этого из-за бывших тут. Однако наконец он не мог скрыть чувства и против воли обнаружил его. После этой речи уже не нужно было ему других слов, а только одно произнес он слово, которое украсило его гораздо более диадемы. Что же это за слово? – «Что удивительного и великого, – сказал он, – если перестанем гневаться на оскорбивших – на людей, мы – люди же, когда Владыка вселенной, пришедши на землю и ради нас сделавшись рабом, и будучи распят облагодетельствованными Им, молил Отца о распявших Его так: «Отпусти им: не ведят бо что творят» (Лк.23:34); так, что удивительного, если мы простим подобным нам рабам?» А что эти слова были не лицемерны, это доказали все события, а не меньше их и то, о чем намереваюсь теперь сказать. Когда святитель сам хотел совершить там (в Константинополе) вместе с царем настоящий праздник, (царь) насильно заставил его ускорить (отбытием) и поспешить, и явиться гражданам (Антиохии). «Знаю, сказал он, что теперь души их мятутся, и много еще следов несчастья: иди, утешь. Когда увидят кормчего, то и не вспомнят о миновавшей буре, но совсем изгладят и самую память о бедствиях». Когда же святитель стал просить настоятельно, чтобы (царь) послал сына своего, он, желая показать ясно, что совершенно истребил в душе весь гнев – «молитесь, – сказал, – чтобы устранились эти препятствия, чтобы утихли эти войны – и непременно я сам приду». Что может быть добрее этой души? Пусть устыдятся наконец язычники, или лучше – не устыдятся, но пусть вразумятся, оставят свое заблуждение, обратятся к силе христианства, узнав от царя и от святителя наше (христианское) любомудрие. Боголюбивейший царь не остановился тогда и на этом: после того, как святитель уже и выбыл из города (столичного) и переплыл море40, царь послал туда некоторых справиться и понаблюсти, чтобы тот не тратил времени и не отнимал наполовину радости у города (Антиохии), проводя праздник в другом месте. Какой кроткий отец показал бы такую заботливость об оскорбивших его? Скажу и еще нечто в похвалу этого праведного (епископа). Совершив такое дело, он не поспешил, как сделал бы всякий другой славолюбец, сам принести грамоту, которой прекращалось наше бедствие; но как сам он шел довольно медленно, то упросил одного из искусных в верховой езде опередить его и принести городу добрые вести, чтобы от медленности его путешествия не продлилось уныние. Единственным желанием было у него не то, чтобы самому принести эти счастливые и весьма радостные вести, но – чтобы скорее успокоилось отечество наше.

Итак, что тогда сделали вы, украсив площадь венками, зажегши светильники, разостлав перед мастерскими ковры, и как тогда торжествовали, как будто бы город родился вновь: то же делайте и во всякое время, (только) иначе, украшаясь не венками из цветов, но добродетелью, возжигая в душе своей свет (добрых) дел, радуясь духовной радостью. Никогда не перестанем и благодарить Бога за все это, и изъявлять перед Ним великую признательность не только за то, что прекратил бедствия, но и за то, что попустил их: через то и другое Он прославил наш город. «О сих» же всех, – по слову пророческому, – «чадом своим поведите, а чада ваша чадом своим, а те роду другому» (Иоил.1:3), чтобы все кто ни будет жить до скончания века, познав человеколюбие Божие, проявившееся на городе, и ублажали нас, получивших такую милость, и дивились нашему Владыке, восстановившему так падший город, да и сами получили бы пользу, всеми этими событиями побуждаясь к благочестию. Повествование о случившемся с нами может приносить весьма великую пользу, не только нам, если будем всегда о том помнить, но и нашим потомкам. Размышляя обо всем этом, будем всегда, не только при прекращении бедствий, но и при попущении их, благодарить человеколюбивого Бога, – узнав и из Божественного Писания, и из случившегося с нами, что Он всегда устрояет все ко благу нашему с подобающим Ему человеколюбием, которым постоянно пользуясь, да получим мы и Царство Небесное, через Господа нашего Иисуса Христа, Коему слава и держава во веки веков. Аминь.

* * *

1

Старой (Παλαια) называлась часть города, расположенная при реке Оронте; здесь была церковь, называвшаяся также «старой» или еще «апостольской», так как основана была апостолами.

2

Μαρτυριον – этим именем назывался храм Спасителя в Иерусалиме.

3

Разумеется 1-я беседа, произнесенная еще до мятежа в Антиохии.

4

т.е. императору.

5

εν λυπαις – в скорбях.

6

Именно так в тексте печатного издания: по всей видимости, здесь что-то пропущено. – Составитель электронной версии.

10

Т.е. ходить в присутственные места до обеда. Так было, например, в Афинах.

12

Τινες αδελφαι – «некие сестры», так как в греч. подлиннике и день и ночь – слова женского рода.

13

У Элиана в De Animalibus III, 42 упоминается птица Porphyrion, которая отличалась даже большей красотой, чем павлин.

14

«Окружи небо окружением славы»

15

Т.е. преступник, которого с веревкой на шее ведут на место казни.

16

Т.е., в которую он будет брошен палачом.

17

Т.е. пресвитеры антиохийские.

18

Т.е. «Павел юзник Иисус Христов».

19

Это был Македоний. См. Theodor. Hist. XIII.

20

Т.е. как не повредила трем святым отрокам разженная вавилонская печь.

21

Константинополь.

22

Епископ Флавиан.

23

Так св. Златоуст называет обряды иудейские, которые потеряли всю силу свою с пришествием Спасителя.

24

Т.е. отнятие у Антиохии некоторых преимуществ.

25

В славянск. перев. Библии: «в Сеннааре».

26

Т.е. христианские.

27

Τη Κυριακη της επισωζομενης... Семеон Алляций в соч. de Dominicis et hebdomadibus Graecorum говорит, что "Επισωζομενη назывался у каппадокийцев праздник Вознесения Господня: там же он замечает, что η Κυριακη της ηπισ. называлось 5-е воскресенье по Пасхе, т.е. то самое, которое предшествовало Вознесению. Но Тильмон, а за ним и новейшие издатели творений Златоуста – Монфокон и Минь склонны скорее признать в η Κυριακη της επισωζομενης одно из последних воскресений Четыредесятницы, в частности – воскресение Страстей (т.е. Неделю Ваий).

28

Жители сел и деревень в окрестностях Антиохии говорили сирским языком.

29

Τριβον – спартанский плащ (короче и грубее, чем иматий), а также – потертое платье, которое носили бедные; со времени Сократа – обычная одежда всех философов.

30

Беседа XV, 5.

31

Последние слова 6-го ст. читаются в тексте LXX: του επιφαινεσθαι αυτη (αμπελω) τα κληματα αυτης (αμπελου) επ᾿ αυτην και αι ριζαι αυτης υποκατω αυτης (αμπελου) ησαν; в тексте Злат. вместо επ᾿ αυτην и υποκατω αυτης читается: επ᾿ αυτον (αετον), υποκατω αυτου (αετου), т.е. лозы его (винограда) на нем (орле) и корни его (винограда) под ним (орлом) были.

32

Этим словом (и оплетение его на нем, και ο ελιξ αυτης επ αυτον) в слав. соответствуют: «и корение его к нему» (και αι ριζαι αυτης προς αυτον).

33

В слав. пер.: «Бысть в лето девятое царства его, в месяц десятый прииде». Греч. (LXX) изд. 1810 г. εν τω μηνι τω δεκατω ενδεκατη του μηνος (одиннадцатый день месяца).

34

τον Σαφαν; в слав. «Софонию» (Σοφονιαν).

35

Слов «Сафана архистратига», совершенно нет в слав. переводе, равно как и у LXX.

36

Т.е. низвержением царских статуй.

37

Епископа Флавиана в столицу.

38

Епископ Флавиан.

39

Константинополя.

40

Конечно, Босфор, которым отделяется европейский берег, где стоит Константинополь, от азиатского.

*

В рабство – в греческом тексте εἰς δουλείαν, в славянском и синодальном текстах такого смысла нет. – Редакция «Азбуки Веры»


Источник: Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского, в русском переводе : в 12-и томах. - Санкт-Петербург : С.-Петерб. Духовной Академии, 1895-1906. / Т. 2. - 1896. - 979 с. (в 2- книгах) / Беседы к Антиохийскому народу о статуях. 5-247 с.

Комментарии для сайта Cackle