Беседа на слова апостола: «О, если бы вы несколько были снисходительны к моему неразумию!» (2Кор.11:1)

Различие между любовью плотской и любовью духовной. – Если мы не видим ап. Павла телесными очами, то все-таки должны не менее любить его; если его нет теперь с нами, то у нас есть его писания, которые мы должны исследовать, чтобы проникнуть в их смысл. – Что означают слова: «О, если бы вы несколько были снисходительны к моему неразумию!» – Они объясняются сами собой, если обратить внимание на обстоятельство, при котором были сказаны. – Многоразличные предосторожности, которые принимает ап. Павел, прежде чем сделать себе самому похвалу. – Смирение св. Павла, который говорит, что если он спасен был, то это для того, чтобы никто не отчаивался в своем спасении. – Нужно сознаваться в своих недостатках и забывать о своих заслугах. – Праведные умеют молчать, когда нет надобности говорить, и нарушать молчание, когда их заставляет необходимость. – Пример Самуила. – Заключение.

1. Люблю я всех вообще святых, особенно же блаженного Павла, сосуд избранный, трубу небесную, невестоводителя Христова. Я сказал это и объявил любовь, какую имею к нему, для того, чтобы сделать и вас участниками в этой любви. Любящие плотской любовью справедливо стыдятся признаваться в ней, так как и самих себя срамят, и слушающим вредят; а любящие духовной любовью пусть никогда не перестают исповедать ее, потому что этим прекрасным признанием они доставляют пользу и себе, и слушателям. Та любовь – вина, а эта – похвала; т.е. ненавистная страсть души, а эта – радость, веселие и лучшее украшение души; та производит вражду в уме любящих, а эта уничтожает и существующую вражду, и водворяет в любящих великий мир; от той не бывает никакой пользы, но еще великая трата денег и какие-то неразумные издержки, извращение жизни, всецелое расстройство домов, а от этой – великое богатство правых дел, великое изобилие добродетелей. Притом любящие благообразные тела и увлекающиеся красивыми лицами, если сами мерзки и безобразны, от пристрастия к тому не получают прибыли для устранения собственной уродливости, но еще оказываются более мерзкими и противными; а при этой любви совершенно напротив. Любящий святую, благообразную, блестящую и прекрасную душу, хотя бы сам был мерзок и безобразен, хотя бы был самый мерзкий из всех людей, от постоянной любви к святым скоро сделается таким же, каков любимый им. Подлинно и это – дело человеколюбия Божия, что тела безобразного и изувеченного невозможно исправить, а душу мерзкую и безобразную можно сделать блестящей и прекрасной. От благообразия тела не может быть никакой выгоды; а от красоты души может произойти столько благ, сколько свойственно приобретать тому, кого любит Бог. Об этой красоте и Давид, воспевая во псалмах говорит: «Слыши, дщерь, и смотри, и приклони ухо твое, и забудь народ твой и дом отца твоего. И возжелает Царь красоты твоей» (Пс.44:11–12), – разумея здесь красоту душевную, которая приобретается добродетелью и благочестием.

2. Итак, если столько бывает выгоды для имеющих общение со святыми, то участвуйте со мной в любви и будем любить святого (Павла) с великой силой. Если эта любовь войдет в вашу душу и возжет блестящий пламень, то, хотя бы она нашла в наших мыслях что-нибудь тернистое или каменистое, сухое и бесчувственное, она одно уничтожит, а другое размягчит, и сделает нашу душу некоторой широкой и тучной пашней, способной к принятию божественных семян. Никто не говори мне, что Павла теперь нет, что он невидим для наших глаз, и как можно любить того, кто невидим? Для этой любви нет никаких препятствий. Можно любить и отошедшего, и незримого приветствовать, особенно когда каждый день мы видим столько и таких памятников его добродетели, – устроенные по всей земле церкви, ниспровержение нечестия, перемену порочной жизни на лучшую, уничтожение заблуждения, разрушенные жертвенники, замкнутые капища, безмолвие демонов. Все это, и тому подобное, произвела сила слова Павлова, воодушевляемая Божественной благодатью, и повсюду зажгла блестящий пламень благочестия. Вместе с такими правыми делами мы имеем от него и святые послания, которые в точности изображают нам черты этой блаженной души. Поэтому, как бы беседуя с самим Павлом, присутствующим и пребывающим с нами, с усердием будем слушаться написанного им, исследовать внутренний смысл сказанного, узнавать, что значат слова, изреченные им сегодня: «О, если бы вы несколько были снисходительны к моему неразумию! Но вы и снисходите ко мне. Ибо я ревную о вас ревностью Божиею» (2Кор.11:1–2). Что говоришь ты, Павел? Повелевая ученикам поступать благоразумно со внешними, говоря: «Слово ваше да будет всегда с благодатию, приправлено солью, дабы вы знали, как отвечать каждому» (Кол.4:6); молясь о всех, чтобы они «исполнились... премудрости... духовной» (Кол.1:9), сам ты говоришь: «о, если бы вы несколько были снисходительны к моему неразумию»? Не достаточно ли было бы для тебя громко сказать какое-нибудь неразумное слово, а ты еще объявляешь это ученикам, и не ученикам только объявляешь, но через послание делаешь это известным и всем последующим людям? Видите ли, как должно не просто пробегать сказанное, но тщательно исследовать каждое слово? Если просто прочитать это изречение, то оно возбуждает недоумение в слушателях, а если исследовать его, то оно показывает великую мудрость Павла, великое его благоразумие, неизреченную попечительность.

3. Что же значит это изречение? У коринфян было много лжеапостолов, которые развращали их, обвиняли Павла, подрывали его славу, какую он имел у учеников, иронически осмеивая его и обвиняя в хвастливости. Против них он направляет речь во многих местах послания, именно, когда говорит: «Мы не повреждаем слова Божия, как многие» (2Кор.2:17); также, когда говорит: «проповедуем искренно», и обещает всегда сохранять это правило ненарушимым: «по истине Христовой во мне скажу, что похвала сия не отнимется у меня в странах Ахаии» (2Кор.11:9–10); и приводя причину этого, указывает на тех же нечестивых в словах: «Почему же так поступаю? Потому ли, что не люблю вас? Богу известно! Но как поступаю, так и буду поступать, чтобы не дать повода ищущим повода, дабы они, чем хвалятся, в том оказались такими же, как и мы» (2Кор.11:11–12); и выше этого, увещевая учеников не поставлять его в необходимость показать им свою силу, говорит так: «Прошу, чтобы мне по пришествии моем не прибегать к той твердой смелости, которую думаю употребить против некоторых, помышляющих о нас, что мы поступаем по плоти» (2Кор.10:2). Те самые, о которых он говорит это, иронически на него клевеща, говорили так: послания его имеют многую надутость и бессмыслицу в словах, а сам он ничтожен, малоценен и негоден; поэтому, если бы он пришел сюда, он показался бы не заслуживающим никакого внимания. Выражая это, он говорил: «Впрочем, да не покажется, что я устрашаю вас только посланиями. Так как некто говорит: в посланиях он строг и силен, а в личном присутствии слаб, и речь его незначительна» (2Кор.10:9–10). Потом, обвиняя самих коринфян, соблазнившихся, он говорит: «Согрешил ли я тем, что унижал себя, чтобы возвысить вас» (2Кор.11:7)? И снимая с себя эту самую вину, опять говорит: «Каковы мы на словах в посланиях заочно, таковы и на деле лично» (2Кор.10:11).

Итак, у них было много лжеапостолов, которых он называет и «лукавыми делателями», выражаясь так: «Таковые лжеапостолы... принимают вид Апостолов Христовых. И неудивительно: потому что сам сатана принимает вид Ангела света, а потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды» (2Кор.11:13–15). Так как они, выдумывая бесчисленные на него клеветы, вредили ученикам, убеждая их иметь неприличное о нем мнение, то он вынуждается, наконец, приступить к изложению собственных похвал, – потому что небезопасно было далее молчать. Поэтому, намереваясь изложить нам собственные подвиги, откровения, которые он видел, и труды, которые подъял, и, желая показать всем, что он делает это невольно насилуемый, и потому, что видит необходимость, он, однако, назвал это безумием, сказав: «примите меня, хотя как неразумного». Я, говорит, намереваюсь сделать неразумное дело – хвалить и прославлять самого себя; но причиной этого не я, а поставившие меня в такую необходимость; вследствие этого призываю вас удержаться и за теми вину считать.

4. И посмотри на благоразумие Павла. Сказав: «О, если бы вы несколько были снисходительны к моему неразумию! Но вы и снисходите ко мне. Ибо я ревную о вас ревностью Божиею», он не тотчас приступает к изложению своих похвал, но, предварительно высказав еще нисколько слов: «не почти кто-нибудь меня неразумным; а если не так, то примите меня, хотя как неразумного»(2Кор.11:16). И затем еще не коснулся изложения, но прибавляет следующее: «Что скажу, то скажу не в Господе, но как бы в неразумии при такой отважности на похвалу»(2Кор.11:17). И после этих слов не осмелился приступить к предмету, но сдерживает свое стремление и говорит: «Как многие хвалятся по плоти, то и я буду хвалиться. Ибо вы, люди разумные, охотно терпите неразумных»(2Кор.11:18–19). Потом опять отступает и медлит и, сказав несколько других слов, опять продолжает: «Если кто смеет хвалиться чем-либо, то (скажу по неразумию) смею и я» (2Кор.11:21); и тогда, наконец, после столь многих оговорок, отважно взялся за изложение своих похвал. Как конь, намеревающийся перескочить крутую стремнину, устремляется, чтобы переброситься, но, увидев пропасть, обессилеет и отстраняется, а потом, видя, что всадник сильнее побуждает его, опять берется и опять испытывает то же самое, и, чувствуя необходимость и насилие, долго стоит и ржет на краю пропасти, чтобы, ободрив себя, отважно осмелиться на это дело, – так и блаженный Павел, намереваясь как бы броситься в некоторую стремнину, в изложение собственных похвал, однажды, и дважды, и трижды, и многократно отступает и говорит: «О, если бы вы несколько были снисходительны к моему неразумию»; еще: «не почти кто-нибудь меня неразумным; а если не так, то примите меня, хотя как неразумного»; еще: «что скажу, то скажу не в Господе, но как бы в неразумии при такой отважности на похвалу»; еще: «как многие хвалятся по плоти, то и я буду хвалиться: вы, люди разумные, охотно терпите неразумных»; и еще: «если кто смеет хвалиться чем-либо, то (скажу по неразумию) смею и я». И многократно назвав себя неразумным и несмысленным, он потом уже едва осмеливается приступить к прославлению самого себя. «Они Евреи? и я. Израильтяне? и я. Семя Авраамово? и я. Христовы служители? (в безумии говорю) я больше» (2Кор.11:22–23). И здесь он не остановился на самом себе, но опять делает оговорку, продолжая так: «В безумии говорю: я больше».

И здесь не стал, но, после изложения всех своих похвал, говорит: «Дошел до неразумия, хвалясь; вы меня к сему принудили» (2Кор.12:11). Он как бы так говорит: на тех я не обратил бы никакого внимания, если бы ваше состояние было твердо, если бы вы не уклонялись и не поколебались, потому что, хотя бы они постоянно говорили о нас худо, мне не было бы никакого вреда от их поношения; но так как я вижу, что паства развращается и ученики отступают, то я счел неважным тяжкое и неприятное дело, и вынужден быть безумным, излагая похвалы самому себе для вас и вашего спасения.

5. Таков обычай святых: если они сделают что-нибудь худое, то торжественно это показывают, каждый день стонут и делают открытым для всех; если же – что-нибудь благородное и великое, то скрывают это и предают забвению. Так и этот святой (Павел) грехи свои, когда никто не насиловал, часто вспоминал и торжественно показывал, то говоря: «Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый» (1Тим.1:15), то говоря: «Благодарю давшего мне силу, Христа Иисуса, Господа нашего, что Он признал меня верным, определив на служение, меня, который прежде был хулитель и гонитель и обидчик, но помилован потому, что так поступал по неведению, в неверии» (1Тим.1:12–13); и еще: «после всех явился и мне, как некоему извергу. Ибо я наименьший из Апостолов, и недостоин называться Апостолом, потому что гнал церковь Божию»(1Кор.15:8–9); и еще: «мне, наименьшему из всех святых, дана благодать сия» (Еф.3:8). Видишь ли, как он называет себя самым последним не только из апостолов, но и вообще из всех верующих, говоря: «мне, наименьшему из всех святых, дана благодать сия»? Так он называет себя недостойным даже спасения, которое получил, потому что, сказав: «Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый», он, послушай, какую приводит причину на это: «Верно и всякого принятия достойно слово, что Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый. Но для того я и помилован, чтобы Иисус Христос во мне первом показал все долготерпение, в пример тем, которые будут веровать в Него к жизни вечной» (1Тим.1:15–16). Смысл этих слов следующий: не за достойную перемену жизни я избран – не думай этого – но для того, чтобы никто из живших во зле или враждовавших против Христа, не отчаивался, видя спасенным последнего из всех, – того, в сравнении с которым никто не был так враждебен Христу. Христос сказал о нем: «Иди, ибо он есть Мой избранный сосуд, чтобы возвещать имя Мое перед народами и царями и сынами Израилевыми» (Деян.9:15); а он, нисколько не надмеваясь такими похвалами, после такого ободрения, продолжает уничижать сам себя, называя сам себя первым из грешников и изъясняя, что он помилован для того, чтобы никто из преданных крайнему злу не отчаивался в своем спасении, глядя на него и оказанное ему человеколюбие.

6. Итак, грехи, без всякой необходимости, он каждодневно торжественно показывает во всех своих посланиях, клеймя и делая их очевидными не только тогдашним людям, но и всем, имевшим быть, после; а похвалы свои излагать и тогда, когда видит необходимость, медлит и уклоняется. Это видно как из того, что он многократно называет это дело безумием, так и из всего времени, в продолжение которого он умалчивал о своем дивном и Божественном откровении, потому что не тогда, и не за два, и не за три, и не за десять перед тем лет, но гораздо прежде он был зрителем его. Для того он обозначает и самое время, выражаясь так: «Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли – не знаю, вне ли тела – не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба» (2Кор.12:2), чтобы ты знал, что он не сказал бы об этом вслух и тогда, если бы не видел настоятельной необходимости. Если бы он хотел выставлять свои достоинства, то сказал бы об этом откровении тотчас же, когда видел, или в первый, во второй, или в третий год; между тем он четырнадцать лет был тверд и молчал, и никому не высказал, но коринфянам только, и притом когда? Тогда, когда увидел, что народились лжеапостолы, – показывая этим, что он не сказал бы и тогда вслух, если бы не видел такого растления, происшедшего в учениках. Не так поступаем мы, а совершенно напротив: грехов своих мы не помним и один день, и когда слышим других, напоминающими о них, то раздражаемся, досадуем, считаем это заносчивостью и осыпаем их бесчисленными поношениями; если же сделаем какое-нибудь малое добро, то часто говорим о нем, и напоминающим о нем изъявляем благодарность и считаем их друзьями, хотя Христос постановил напротив – добрые дела забывать, а грехи помнить. Это изъяснил Он нам как увещанием, которое Он преподал ученикам в словах: «Когда исполните всё повеленное вам, говорите: мы рабы ничего не стоящие» (Лк.17:10), так и притчей о фарисее, которому Он предпочел мытаря. Как этого оправдало воспоминание о грехах, так того погубило воспоминание о правых делах. И иудеям Бог преподал такое же увещание, сказав так: «Я Сам изглаживаю преступления твои ради Себя Самого и грехов твоих не помяну: припомни Мне»(Ис.43:25–26).

7. Таков был обычай апостолов, таков пророков и всех вообще праведников. Так, Давид постоянно вспоминал о грехе своем, а о правых делах никогда, разве только когда был вынужден. Когда варварская война охватила Иудею, и все было исполнено опасностей, тогда он, будучи еще юношей и неопытным в войне, оставив овец, пришел в стан и, найдя всех в ужасе, страхе и трепете, не испытал этого человеческого чувства и не предался страху, видя своих домашних, сделавшимися малодушными; но, возвышаясь верой над всем видимым и обратив взоры к Царю небес, и исполнившись великой ревности, подошел к воинам и братьям, обещая освободить их от обдержащей опасности. Когда братья стали смеяться над словами его, – потому что они не видели внутри его помазывающего Бога и души его благородной, достигавшей до небес и исполненной великого любомудрия, – тогда, оставив их, он отошел к другим. Когда же он был приведен к царю и нашел его помертвевшим от страха, то сначала восстановляет его дух и говорит: «Пусть никто не падает духом из-за него; раб твой пойдет и сразится с этим Филистимлянином» (1Цар.17:32). Так как тот не верил и говорил: «Не можешь ты идти против этого Филистимлянина, чтобы сразиться с ним, ибо ты еще юноша, а он воин от юности своей» (1Цар.17:33), то по необходимости, Давид, наконец, вынуждается высказать себя похвалы. А что он не желал этого, он доказал прежним поведением своим, не сказав ничего о своих правых делах ни братьям, ни воинам, ни даже самому царю, пока не увидел его недоверяющим, спорящим и препятствующим идти против врага. Да и что оставалось ему делать? Замолчать ли похвалы? Но тогда царь не позволил бы выйти и освободить от обдержащей опасности. Поэтому он, молчавший, когда следовало, увидев обстоятельства, заставлявшие его сказать, уже не молчит, но говорит ему: «Раб твой пас овец у отца своего, и когда, бывало, приходил лев или медведь и уносил овцу из стада, то я гнался за ним и нападал на него и отнимал из пасти его; а если он бросался на меня, то я брал его за космы и поражал его и умерщвлял его; и льва и медведя убивал раб твой, и с этим Филистимлянином необрезанным будет то же, что с ними, потому что так поносит воинство Бога живаго. [Не пойти ли мне и поразить его, чтобы снять поношение с Израиля? Ибо кто этот необрезанный?]» (1Цар. 17:34–36). Видишь ли, как он объяснил, почему сказал он о своих правых делах? Тогда, только тогда уверившийся царь, наконец, повелел ему выйти. И вышел он, и сразился, и победил. Но если бы он не высказал похвал, то царь не доверил бы ему этого единоборства; не доверив, не позволил бы ему выйти на борьбу; не дозволив этого, воспрепятствовал бы этому правому делу; а если бы положено было препятствие этому делу, то и Бог не прославился бы тогда, и город не избавился бы от окружавших опасностей. Итак, чтобы не случилось столько неуместного и не было препятствий столь великому домостроительству, Давид принужден был сказать о своих подвигах. Как молчать святые знают, когда нет никакой действительной нужды, так и говорить умеют, когда видят настоятельную необходимость.

8. И не на нем только, но и на Самуиле можно видеть то же самое. Он, управляя столько лет народом иудейским так, как желал Бог, никогда не высказывал о себе вслух ничего великого, хотя и мог, если бы хотел, сказать многое, как-то: о своем воспитании с самого первого возраста, о пребывании во храме, о своем даре пророчества с детства, о последующих войнах, о победах, которые он одержал, не оружием защищаясь, но воюя с Божия благословения, – в прежние времена не говорил ничего такого. Когда же он намеревался отказаться от управления и вручить власть другому, тогда, наконец, вынужден был высказать похвалы себе и притом слабо. Созвав весь народ, в присутствии и Саула, он сказал так: «и сказал Самуил всему Израилю: вот, я послушался голоса вашего во всем, что вы говорили мне, и поставил над вами царя, и вот, царь ходит пред вами; а я состарился и поседел; и сыновья мои с вами; я же ходил пред вами от юности моей и до сего дня; вот я; свидетельствуйте на меня пред Господом и пред помазанником Его, у кого взял я вола, у кого взял осла, кого обидел и кого притеснил, у кого взял дар и закрыл в деле его глаза мои, – и я возвращу вам» (1Цар.12:1–3). А какая, скажешь, была необходимость – говорить это? Многая и великая. Так как он намеревался ввести в управление ими Саула, то, желая посредством оправдания себя научить его, как должно управлять и печься о подданных, он самих подчиненных представляет свидетелями своего любомудрия. И это делает он не во время своей власти, чтобы кто-нибудь не сказал, будто они из боязни и по страху перед ним свидетельствовали о том, чего не было, но когда он оставлял управление народом и дела правления перешли к другому, и не было никакой опасности для обвиняющего, – тогда он и входит в суд с ними. Между тем, если бы это был кто-нибудь другой, то стал бы злопамятствовать против иудеев и не захотел бы иметь преемником своим начальника справедливого и умеренного, не только по злопамятству, но и для того, чтобы его самого больше хвалили.

9. Подлинно, бывает у начальников эта ужасная болезнь – желание, чтобы преемники их власти были худыми и порочными. Если сами они были благородны, то думают сделаться более блестящими, если преемники их власти не будут такими же; а если они порочны и развратны, то думают, что зло последующего начальника будет защитой собственной их порочности. Не таков был этот блаженный, но он желал, молился и домогался, чтобы иудеи получили многим лучшее правление: так он был нежен, так чист от зависти, так свободен от тщеславия! Он искал только одного – спасения людей. Поэтому, при защите себя, он преподал наставление и их начальнику. Так как с одной стороны призвать царя и сказать ему: будь справедлив и умерен и неподкупен, никого не насилуй и не делай несправедливости, и не жадничай, – было бы тяжело и неприятно имевшему слышать это, а с другой стороны, молчание было бы предательством в отношении к народу, то он под видом защиты себя сделал то и другое: и того научил, каким должно быть царю, и в наставлении избег неприятности. По-видимому, он заботится только о себе, но научает того, как и каким образом должно печься о подданных. Рассмотри, с какой тщательностью он доказывает свое непричастие к взяткам. Он не сказал: не отнял ли я у кого-либо из вас полей, или золота, но того, что дешевле всего, – обущу, говорит он. Потом объявляет нам и другую великую добродетель свою. Так как многие из начальников, если они воруют, то бывают справедливыми, умеренными и ласковыми, не сами от себя, но по принужденно совести, потеряв дерзновение вследствие кражи; а неподкупные бывают тяжкими и неприятными, опять не сами от себя, а по некоторому тщеславию и вследствие своей неподкупности; и чтобы то и другое совместилось в одном человеке, это видеть не легко, – то этот святой, желая показать, что он был выше того и другого, преодолевал и мздоимство, и гнев, после того как сказал: «у кого взял я вола», не замолчал, но присовокупил: «кого обидел»?

Смысл слов его следующий: никто не может сказать, что я, хотя не брал, но потому, что не брал, был тяжким и неприятным, и грубым и диким. Поэтому он и сказал: «кого притеснил»? Что же они? Они отвечали: «Ты не обижал нас и не притеснял нас и ничего ни у кого не взял» (1Цар.12:4). А чтобы ты знал, что он говорил это и в наставление самому царю, он присовокупил: «свидетель на вас Господь, и свидетель помазанник Его» (1Цар.12:5), показывая и внушая нам то, что это свидетельство не было сделано из угождения ему, для чего и призвал во свидетели Самого Ведающего тайные помышления; это и служит доказательством чистой совести, потому что никто, разве только совершенно взбесившийся и исступленный, никогда не призовет Бога во свидетели своей совести, если не будет весьма уверен в самом себе. Когда таким образом они засвидетельствовали слова его, то он указывает и еще на другую добродетель свою: напомнив о всем древнем, бывшем в Египте, о предстательстве Божием и последующих войнах, он напоминает о сражении, бывшем при нем, и неожиданной победе; и сказав, как часто они за грехи свои были предаваемы врагам, как он призывал Бога и избавлял их от врагов, и совокупляя новое с древним, продолжает так: «Тогда Господь послал Иероваала, и Варака, и Иеффая, и Самуила, и избавил вас от руки врагов ваших, окружавших вас, и вы жили безопасно» (1Цар.12:11).

10. Видишь ли, как святые обыкновенно не говорили о своих добрых делах, разве иногда по принуждению? Поэтому и Павел, взирая на них и тщательно умеряя себя, потому что говорить что-нибудь о самом себе тяжело и несносно, сказал: «охотно (малое время) терпите неразумных»; не много, но мало, потому что и по нужде он готовился не обильно излиться в изложении похвал себе, но кратко пробегает их, и это притом для слушателей и их спасения. Как без нужды говорить о собственных подвигах – крайне безумно, так при настоятельной нужде и при побуждающей необходимости молчать о делах своих – было бы предательством. Впрочем, Павел, и видя необходимость, медлил и называл это дело безумием, чтобы ты узнал его благоразумие, мудрость и великую твердость. Сказав: «Что скажу, то скажу не в Господе», он присовокупил: «но как бы в неразумии при такой отважности на похвалу» (2Кор.11:17).

Не подумай, говорит, что я скажу об этом всецело. Потому особенно я и прославляю его, и удивляюсь ему, и называю его мудрейшим, что он считал безумным делом – хвалить и прославлять самого себя. Если же он, видя необходимость, называл это дело безумием, то какого могут удостоиться прощения, какую могут иметь защиту те, которые без нужды говорят много о самих себе, или заставляют говорить и других? Итак, зная это, не будем только прославлять сказанное, но и подражать, и соревновать и, забывая о правых делах своих, будем всегда помнить о грехах, чтобы мы могли себя и умерять, и, простираясь вперед, получить награду вышнего звания, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.