Храм обетный и заветный
Слово в Покровском и Василия Блаженного Соборе, 1 октября 1913 года
В изложении – выдержки из подлинной записи о Казанском походе «Царственной книги», отысканной в Москве в Патриаршей библиотеке.
Собор наш, этот чудный и единственный по необычайной и глубоко-осмысленной красе памятник русского зодчества, построен царем Иоанном IV Васильевичем Грозным, как храм обетный, как дар его благодарности Богу за великую Божью милость русскому народу. «На возвещение чудес Божиих о Казанском взятье и Астроханском, в которые дни бысть Божия помощь, победа православному царю над бусурманы» – вот по какому обету, данному при осаде Казани, царь воздвиг этот «храм Божьей милости и народной славы», употребив на его сооружение и ту казну, что досталась ему при взятии Казани.
Впервые, когда храм этот был окончен постройкою и вознесся пред изумленными очами наших предков в дивной и невиданной красе, когда памятна была вся великая освободительная эпоха, завершившая почти трехсотлетнюю борьбу русского народа с монголами и с их тяжким игом, – храм наш непосредственно поучал народ своим великим значением и назначением, своими уроками и воспоминаниями. Время потом, конечно, сгладило яркость и свежесть этого чувства; другия события заслонили в народном внимании взятие Казани и Астрахани. Но как на дальнем разстоянии самый Собор наш гораздо более, чем вблизи, поражает красотою, цельностью и оригинальностью, так и движение России на Волгу, на восток, предначатое падением Казани и Астрахани, для человека вдумчивого, отошедшего вдаль на три с половиною века от этого события, в связи с общею предыдущею и последующею историей России, еще более вырастает в своем великом историческом значении. Издали мы теперь видим, что «взятие Казанское» было действительно событием величайшей важности: оно открыло России путь в сторону ея естественного распространения на восток, в те безбрежные равнины и пространства Заволжья, Средней Азии и Сибири, до самого Великого Океана, которые не имели своих сильных государств, сильных и многочисленных племен с своей организованной религией и, следовательно, ждали христианской проповеди и христианского устроения жизни на основе христианской культуры. Оно, таким образом, дало русскому народу величайшее мировое положение и призвание, приобщило его к продолжению дела Христова на земле, возвысило его в собственных глазах и в глазах всего мира, как народ-носитель благодетельного и спасительного для других народов христианского просвещения. Оно дало окончательную и полную победу над монгольским игом и отселе соделало Россию в полном смысле свободною. Оно послужило и служит благодатным предвестием победы Креста Христова над зловерием мусульманства и над тьмою язычества во всем мире: недаром и мусульмане и язычники после взятия Казани тотчас же крестились в великом множестве. Мало, не только на тысячелетнем протяжении русской истории, но и в истории христианства, следовательно, в истории мировой, – мало событий, которые по своему глубокому значению и великим последствиям были бы равны или превосходили бы события взятия Казани и Астрахани.
Понимал ли и сознавал ли все это сам царь и русский народ? Вблизи, как мы уже сказали, конечно, многое может быть и ускользало от их внимания, а многое, – самые подробности похода, приготовления к нему, приобретение всяких запасов для войны и войска, переговоры и сношения с врагами, меры к ограждению от одновременного похода на Россию Крымского хана и другия заботы, – все это естественно, если не представлялось в преувеличенном виде, то во всяком случае отвлекало внимание царя и народа в другую сторону.
Но чутьем и царь и народ несомненно понимали и сознавали, что пред ними – дело воистину великое, в полном смысле историческое и всенародное. И в какой они облекли его величавый религиозный подвиг! Как сумели вложить в него высокий религиозный смысл!
«Ничтоже есми иное помышлях, но токмо требую покою христианского. Се еже враги Креста Твоего злые Казанцы, ни на что иное упражняются, но токмо снедати плоти рабов Твоих сирых, и поругати имя Твое святое, его же не могут знати, и осквернити святые Церкви Твоя. Мсти им, Владыко, по пророку реку: Не нам Господи не нам, но имени Твоему даждь славу. Настави нас, Господи, на путь спасения, и даруй ми пострадати за имя Твое святое и за порученное мне христианство».
Так молился 22-летний тогда царь к Богу за три месяца до похода, обдумывая великое дело; так объясняет он причины и цели своего решения.
Нам не вместить в кратком церковном слове всех глубоко интересных и прямо трогательных в этом отношении подробностей в полном смысле религиозного похода на Казань, – подробностей, в изображении современников прямо захватывающих нашу душу, увы, – мало ведомых русским даже образованным и начитанным людям. Но некоторые отдельные черты невольно хочется привести и воспомянуть.
«Никак не могу терпети христианства гиблюща, еже ми передано от Христа моего» – отвечает царь на предупреждения бояр, отсоветывавших поход на Казань, настаивая на своем решении. Трогательно прощается он с супругою Анастасией Романовной, ожидавшей тогда рождения ребенка: «Аз, жено, надеяся на Вседержителя и Премилостивого и Всещедрого Бога, дерзаю и хощу итти противу нечестивых варвар, и хощу страдати за православную веру и за святые церкви, не токмо до крове, но и до последнего издыхания: сладко убо умрети за православие... Тебе-ж, жено, повелеваю никако о моем отшествии оскорбети, но пребывати повелеваю в велицех подвизех духовных, и часто приходити к святым Божиим церквам, и многи молитвы творити и за мя и за ся, и многу милостыню творити убогим; и в наших царских опалах разрешати повелевай, и в темницы заключенных испущати повелевай, да сугубу мзду от Бога приимешь: аз за храбрство, а ты за сия благая дела».
Он обходит церкви и монастыри, умиленно и усердно молится со всем воинством, постоянно советуется, потом переписывается с митрополитом Макарием; путь его на Казань скорее напоминает поход на богомолье, чем на брань: «Государь благочестивый безпрестани велит в церквах молебная совершати», сказано в современной о сем записи. С сильною речью обращается он к воеводам и воинам: «Лучше себе избрал зде умрети, нежели жити и видети порученные мне христианы зле мучимых», – «и воззрев на Создателев образ, еже всем слышати (рече): О, Владыко! О Твоем имени движемся есмы».
В пути с войсками он не хочет себе иметь удобств жизни, ибо считает себя на подвиге. Так ему приготовили дом в Свияжске. «Мы в походе», сказал Иоанн, – сел на коня, выехал из города и стал вместе с воинами в шатрах на берегу Свиаги...
У Казани войску постоянно предстают чудные видения: апостолы Петр и Павел благословляют воинство; святитель Николай ему споборает; преподобный Даниил Переяславский является его защитником; над осажденным городом видится чудесный свет, оттуда слышится колокольный звон, хотя в нем нет храмов христианских; наконец, не однажды «и сам благочестивый царь своима ушима услыша звон от града Казани, яко Симоновского монастыря большего колокола глас»... Наступает время решительного боя и приступа. Не раз, по мере хода сражений, когда татары ясно должны были видеть и убедиться, что городу никак не устоять, царь, по христианской любви и не желая напрасного кровопролития, предлагает им сдаться, обещая всем сохранение жизни. Его не слушали. – «Царь же православный рече: Премилостивый царю Боже, зри сердце мое, яко со всем покорением посылах к ним, они же изобравше кровь, ниже покою, и обратися болезнь на главу их, и буди кровь на них и на чадех их». Свои же войска царь приуготовляет к смертному бою истинно по-христиански: «повеле во всех полцех уготоватися к приступу к неделе, и очистятся вси, и у отцов своих духовных исповедуются, достойным и благодати сподобятся; приближи бо ся день, вонь же пити общая чаша всем». И сам царь в этот праздник 1 октября, накануне приступа – день и ночь в молитве, наедине с отцом своим духовным Андреем протопопом, к свету он уже отстоял утреню, слушает в своей походной церкви и литургию: он молит преподобного Сергия, просит себе прощения грехов, и вдруг на самом разсвете, когда диакон читает в Евангелии особо знаменательные пред ниспровержением царства неверного слова: «и будет едино стадо и един Пастырь», раздается первый страшный взрыв стен Казанских; на сугубой ектении, при молении о царе – новый взрыв. Дослушивает царь службу «по-скору», «и исходит, молитвою вооружен и обращся к своим богомольцам рек: меня благословите и простите за православие пострадати». Казань взята, – и в один день царь строит церковь-обыденку и велит освятить ее; тогда же он заложил собор, указал быть монастырю..., а в Москве потом устроил этот нам обетный собор Покрова Богоматери «на возвещение чудес Божиих». В нем очень часто молились цари Иоанн IV и Ѳеодор Иоаннович; в нем служили патриархи, стопы Святейшего Ермогена не раз шествовали здесь, когда он совершал в нашем храме богослужения, будучи и Казанским митрополитом, и Всероссийским патриархом; из последующих пастырей здесь служил по рукоположении святой Митрофан Воронежский, как видно из соборных записей. Такой то храм воздвиг Грозный в ознаменование похода Казанского.
Храм наш обетный, но он же вместе – и заветный. Будем внимательны и к его заветам.
Русская государственность во дни строения этого храма была насквозь пропитана церковностью: и здесь-то и таилась духовная крепость нашего народа. Предки наши не знали мучительного и нестерпимого раздвоения совести, как это видим мы на западе Европы, когда ее омрачали Сицилийския вечерни и Варфоломеевы ночи, когда подданные там должны были или изменять своим королям, чтобы остаться верными наставлениям и требованиям своего верховного духовного пастыря (папы), или же наоборот, не слушать голоса пастырей, чтобы сохранить верность государю. Поход Казанский в религиозном подъеме объединил весь наш народ во главе с царем: около царя мы видим кроткую и набожную царицу Анастасию Романовну, оставившую по себе такую светлую память в народе; наставляет его мудро уважаемый царем и всею Русью митрополит Макарий, просвещеннейший архипастырь своего времени, стоят у престола протопоп Сильвестр и Адашев – религиознейшие и лучшие люди того века. Даже «послушник Ермолай», упоминаемый при митрополите Макарии, может быть, – не будущий ли святой Ермоген...? Все обещало расцвет и быстрое развитие русского царства,... если бы грех не приразился сердцу Иоанна Грозного его сподвижников и всего народа. Много ужасов пишут о царе Грозном: Бог ему Судья!... Многими, говорят, запятнал он себя преступлениями, власть обратил в властительство и в личную утеху. Может быть, правда во всем этом, может быть, много и неправды... Но во всяком случае царь отошел от того светлого, благочестивого и любодружного с лучшими благочестивыми людьми единения, которое поставило его в челе великого общенародного и общерелигиозного движения. Однако, один ли царь Иван IV Васильевич отошел от него? Пред нами повесть знаменитого в своем роде современника и сподвижника, потом врага и изменника царю Иоанну Васильевичу – князя Курбского о взятии Казани, насквозь пропитанная гордынею и личным себялюбием: пред нами его бранчивая переписка с царем, силящаяся оправдать то, чего никогда нельзя оправдать – измену и предательство царю и отечеству ради личных интересов. Пред нами «учительное послание митрополита Макария в Свиажский град». Из него мы видим, что нравственная тля проникала уже во все слои общества, гордыня закралась в сердце русского человека, нравственная распущенность стала обычным явлением. «Лишь соблюдением заповедей, пишет митрополит, можно возблагодарить Господа и воздать Ему за все неизреченные милости! «А вы соблюдаете их?» – с горечью спрашивает архипастырь. «Худая молва доходит о вас до государя». И далее митрополит укоряет воинов за пьянство, буйство, за тот разврат, который начался среди них со времени прибытия пленниц из Казани... Итак, кроме заповеди хранить церковный строй жизни, вот еще поучение заветного храма, поучение, возгремевшее на все века со страниц Библии: «Правда возвышает град, а умаляют народ грехи».
Напрасно ищут причин успеха жизни народов лишь во внешних стяжаниях и сокровищах; если, по народному присловью, – худому сыну не в прок богатство, то и о дурном народе можно сказать то же самое. Грехи наши народные сказались потом в Смутное время: пьянство, чувственность, подкупность, изменчивость в настроениях, предательство по отношению к власти, себялюбие, доходящее до полного забвения общего блага. Если Смутное время было подавлено, то это объясняется тем, что среди русского народа остались еще люди старого глубоко церковного и нравственно-религиозного склада мыслей, настроений и жизни: они то, – Ермоген, Авраамий, Дионисий, князь Пожарский, гражданин Минин – вот кто оказались на высоте церковного воспитания в духе веры, любви и самоотвержения, и спасли Русь от окончательной разрухи.
Великое дело церковное и государственное совершено было «Казанским взятием». Оно, как мы уже сказали, открыло России великое миссионерское призвание быть светом для мусульманства и язычества, обращать ко Христу целые народы и племена, итти с Крестом и евангелием до «последних земли». Оно открывало церковно-государственное объединение народов и племен, естественно сливающихся на нашей неизмеримой равнине Европы и Азиатской Сибири. Но надобно и отдельным лицам и целым народам всегда помышлять не о правах, а об обязанностях не обращать, подобно Грозному царю, власть в властительство и в служение себялюбию. Обязанности же эти суть обязанности служения христианскому просвещению. Есть ли забота у нас о таком христианском просвещении по отношению к себе и к племенам не-христианским, входящим в состав нашего царства? Пусть ответит на это наша совесть, а она едва ли ответит утешительным словом. Во всяком случае, это наш несмываемый позор и укор истории, что и доселе в пределах России живут язычники и целое море мусульманства. Мы не могли их обратить ко Христу всем строем нашей христианской жизни, который, значит, еще не высок и не силен.
Великое дело создать столь обширное государство; оно служит единением для миллионов людей. Но государство не есть животный союз существ только плотских: оно иметь должно не животные, а человеческия цели, удовлетворять не одни материальные запросы и потребности людей. Человеческия же цели суть цели религиозно-нравственные, а в них религиозное предназначение народа должно занимать первое место. Человеческое царство есть среда и путь для подготовления и воспитания людей к царству Божию.
Великое дело – союз Церкви и государства: однако, союз, а не подчинение. На Востоке в Византии мирское начало порабощало часто Церковь, вмешиваясь не только в ея управление, но и в свободу ея учения чисто-религиозного; на Западе обратно, церковное начало подчиняло себе земное царство, и власть церковная тянулась за мечом и короною. У Грозного царя после многих лет уважения к Церкви и ея пастырям, в лице митрополита Макария, легло пятно на совесть и на всю его жизнь и деятельность – неправедное свержение и убиение святого митрополита Филиппа... Мы уже говорили о том прискорбном и неизмеримо-тяжелом положении, в котором находились тогда верующие, вследствие столкновения требований совести при исполнении обязанностей по отношению к Церкви и государству.
Но если пагубно подчинение одного начала другому, то еще пагубнее то отделение Церкви и государства, о котором теперь так много говорят и мечтают, выставляя излюбленное ныне правило: «религия есть частное дело»... Подданные государства, каково бы оно ни было, не перестанут быть сынами веры и Церкви; закон же государственный, будучи разной природы с законом веры, имея своим источником не религиозные основы, а чисточеловеческия воззрения большинства, приводимые принудительно путем законодательных учреждений, – этот закон легко и даже неизбежно станет в противоречие с требованиями Церкви и велениями религиозной совести. Разделение Церкви и государства, таким образом, можно представить себе только в уме, теоретически; на деле же получится борьба безрелигиозного государства с законом религии, следовательно, опять столкновение и раздвоение в совести, новые и новые нестроения, вражда преследования и реки крови. Лучшим выходом тогда будет равнодушие людей и к Церкви и к государству, но этот кажущийся лучший выход есть на самом деле худший. Ибо сколько времени мир стоит, равнодушные люди еще никогда не сделали ничего доброго; если они поддерживали и поддерживают свое существовавание, то только как трутни, пользуясь плодами работы людей не равнодушных, а воодушевленных деятелей и борцов за правду веры, мысли и жизни.
Храм наш заветный стоит в напоминание грядущим поколениям всех этих веками и тысячелетиями оправданных уроков и наставлений.
Превыше всего Бог, – так говорит он нам. Превыше всего – религиозное начало жизни, которое да будет господственным всегда и во всем, в земном нашем странствовании и устроении: вот о чем он проповедует нам.
Да будет Бог всяческая и во всех! Аминь.
Протоиерей Иоанн Восторгов.