Год великих разочарований и великих уроков
Речь на общем собрании Братства Воскресения Христова в Москве 4 января 1915 года
Если бы в настоящее время, когда мы еще стоим, так сказать, на грани года старого и нового, нам задали вопрос о том, как можно охарактеризовать и назвать минувший год, то мы, не обинуясь, сказали бы, что имя ему приличнее всего такое: год великих разочарований и великих уроков... И то, и другое принесла мировая война, свидетелями которой и участниками, в той или другой степени, все мы являемся.
Тяжкие, но вместе спасительные разочарования переживает русский народ, и особенно та часть его, от которой, естественно, зависит руководство жизнью народа, – разумеем образованную часть общества, от которой зависит и так называемое всесильное «общественное мнение». Оно, действительно, всесильно, и не подчиниться ему способны только люди особого закала, особо сильного характера, люди самостоятельного ума, люди мужественные – и всегда за свое мужество страдающие. Тем большее значение имеет постигшее это образованное общество сильное разочарование.
Долго наше общество слепо преклонялось пред внешней европейской культурой; оно не видело в ней ни пятна, ни порока, оно клеймило всякого, кто осмелился бы в этой культуре указать недостатки, именем отсталого, обскуранта, невежды. Слово предупредительной и благожелательной любви, с которым обращалась Церковь к этим идолопоклонникам культуры, – слово апостола: Вся испытующе, добрая держите, все испытывайте, а держитесь только доброго (1Сол.5:21), они отвергали с негодованием. Они находили в христианстве недостатки, они в православии видели тьму и кривду, они во всякой религии открывали изъяны и противоречия, – но только не в европейской культуре: к ней они относились буквально с благоговением религиозным, ибо в сущности они верили в культуру, и вера эта была их религией. И утверждали все с непоколебимым убеждением, что не Церковь, не религия, не христианство, а именно европейская культура способна дать духовные основы жизни, – право, общественность, просвещение, культура может облагородить душу и сердце, преобразовать жизнь народов, ввести начала любви, именуемой по-новому альтруизмом и гуманностью, мир, братство, равенство, свободу...
И вот, теперь война показала обратную сторону такой чисто внешней культуры, когда она освобождена от культа, – от христианского и правого богопочтения. Немцы обратили ее в орудие такой жестокости, так цинично-откровенно объявили, что в войне не должно быть ничего христианского (это буквально слова Вальдерзее, немецкого генерала), ничего жалостливого, так на деле показали, что они не считаются, а смеются и издеваются над всяким правом, верят только в грубую физическую силу человека, тысячекратно увеличенную машинами, орудиями, культурными изобретениями различных способов истребления людей, – и притом все это проявили так неожиданно и столь решительно, что у всех идолопоклонников европейской культуры, можно сказать, остановились глаза и сердце перестало биться от изумления. И все увидели, что одна культура внешняя без культа, без богопочтения, без духовной религиозной основы есть та же звериная философия, та же животность, как и грубая бескультурность, с тою только разницей, что последняя прямее, искреннее, как чуждая лицемерия, двойственности и громких фраз, прикрывающих обман и вводящих в заблуждение доверчивых людей.
Долго русское образованное общество верило в так называемую автономную нравственность, отрешенную от религии. Из стран немецких заимствовало оно фразу о «категорическом императиве», о том, что «кто может, тот и должен»; долго оно верило в долг нравственный, независимый в своем содержании от религии, а освещаемый только сознанием культурного человека и его миросозерцанием; долго оно повторяло мысль о том, что догматические истины, вероисповедания и Церкви только разделяют людей, а нравственные истины, будто бы общие для всех, напротив, соединяют людей между собой. Долго оно жило убеждением, что нам нет никакого дела до того, кто как верует и даже верует ли: довольно-де быть честным, нравственным, любящим, и в этом все для человека и для общежития человеческого.
И вот, теперь увидели эту автономную нравственность в лице полчищ средней Европы, в лице народа, давшего и философию о долге и «категорическом императиве», и ту «чувствительность речей», ту сентиментальность, вечно повторяющую слова о любви, по которой люди вдумчивые и опытные всегда безошибочно узнают людей, в действительности жестоких и злых. Увидели мы прославленную гуманность и альтруизм, о котором раскричали немцы на весь мир, желая подменить понятием альтруизма и гуманности вековечное учение Евангелия о любви, покоящейся на вере в Бога-Любовь, Себя истощившего непреложно в подвиге любви и даже до Креста снисшедшего. В противовес этой Вечной, Несказанной и Бесконечной Любви, немецкая мысль, после слащавого пиэтизиа и философии Канта о долге, создала уродливое и отталкивающее ницшеанство, которое было прямым, естественным, логическим выводом всей безрелигиозной культуры, как человекообожания и человекопоклонения, то есть сначала сокрытого, а потом совершенно открытого язычества, живущего неистребимо и в немецкой мысли, и в немецкой жизни.
И – да будет снисхождение слову нашему – таким же прорывом язычества в христианство был и тот протестантизм, пред которым столько веков преклонялось русское общество, почитая его особо высшей и одухотворенной формой христианства, истинным евангелизмом, истинной духовной религией. Исторически связанный с возрождением наук и искусств, на почве восстановления древнего языческого мира в области наук, искусств, литературы, воззрений государственных, религиозных и нравственных, чрез тех деятелей его, которые были предтечами и немецкого лютеранства (Эразм и Рейхлин), – протестантизм посему исторически же стоит в прямой связи с язычеством, прикрыв языческие основы жизни христианскими именами.
Теперь на полях брани протестантство на половине тысячелетия своей жизни явило лицо свое. Культурный и образованный пастор оказался, как воспитатель народа и благовестник в слове, мысли и жизни начал Евангелия, бесконечно ниже скромного православного священника, а православные славяне – русские и сербы – оказались по духу своему, по преданности христианским началам жизни, по мягкости любящего сердца бесконечно выше протестантов-немцев, которые явились не только в фактах и проявлениях воли, но, что неожиданнее всего для многих русских почитателей протестантства, – и в принципе и направлении мысли – настоящими зверями. Не забудьте, что протестантство дало анабаптизм и его дочь – демократию, дало английский деизм, деизм же, перешедший на континент Европы, родил атеизм, столь пышно расцветший в той же Германии; атеизм породил безбожную и наглую критику Евангелия и христианства, – и тоже в Германии, в Тюбингене и Берлине свившую прочное себе гнездо. Атеизм потом в связи с демократией на религиозной почве, – породил демократию на почве политической и социальной, т.е. демократию либеральную и социальную. Социализм же, в своем развитии, непременно впадет и уже теперь впадает в противоположную крайность индивидуализма в общественном строе, т.е. в анархизм. Так, атеизм в религиозной области, уже открыто объявленный социализмом (слова Бебеля-немца), и анархизм в области социальной (объявленный Максом Штирнером) – вот крайние выводы протестантизма. Не забудьте, что все наши русские секты, выродившиеся из протестантства, – баптизм, евангелизм (пашковщина), адвентизм, естественно носят на себе роковую печать протестантства и являются только этапами разрушения духовной жизни народов. А уж как наше образованное общество боялось осудить сектантство! И теперь нет-нет и выступят в их защиту наши прогрессивные газеты.
Разве все это не есть перечень тех кумиров, которым последовательно поклонялось наше русское образованное общество, и даже до сего дня? И разве во всем этом не приходится теперь горько, но дай Бог – спасительно разочароваться?
Вот они свободные политические учреждения Европы, воспитавшие, однако, нового мирового зверя, антихриста, не только Вильгельма, но целый немецкий народ! Вот они плоды учения о том, что сущность жизни, по воззрению исторического материализма, составляют только экономические интересы и отношения, причем идеи религиозные, нравственные и правовые являются будто бы только изменяемой, временной идеологической надстройкой над экономическим фундаментом. Вот плоды воззрения на нравственность, не как на вечные и неизменные нормы поведения человека, ответственного пред Богом, а как не «соответствия всеобщему» (Лассаль) и на условное согласие с большинством, которое и есть собственно творец права и правды. Именно экономические интересы Германии, – а экономические нужды ведь не имеют абсолютной меры, а зависят от потребностей человека, которые бесконечно разнообразятся, развиваются и вообще не знают предела, – экономические интересы и толкнули Германию на настоящую мировую войну, обратив жадные взоры немецкого народа на чужие земли, на чужие моря, на чужие торговые рынки...
Долго наше образованное общество повторяло слова и призывы к пролетариям всех стран, отвергая этим национальные и вероисповедные деления среди людей, государственные и патриотические основы, поставляя идеалом своим учение немецкой социал-демократии, с ее проповедью о «рабочем государстве», о социал-демократической республике. И вот, теперь оказалось, что национальные и государственные устои живут, а пресловутая «борьба классов» совершенно исчезла из мысли и слова европейцев. Патриотизм оказался по-прежнему благороднейшей движущей силой народов. Государства оказались надежнейшими организациями жизни. Что же немецкая социал-демократия, вытравлявшая у наших рабочих патриотизм и национальное самосознание? Она что говорит и что делает в Германии? Народы должны были уничтожиться все, кроме немцев, которые только себя объявили именно народом избранным, призванным владеть всеми прочими народами, которым лучше всего иметь один исход – исчезнуть с лица земли: все это теперь проповедуют кто же? Немецкие социал-демократы!
Да, много разочарований принес минувший год за одно только полугодие войны!
Есть слово древнего мудреца: «били меня, мне не было больно, толкали меня, я не чувствовал! Когда проснусь, опять буду искать того же» (Притч.23:35). Неужели и мы, неужели все русское общество будет так же нечувствительно и глухо к тем тяжким разочарованиям, которые оно пережило, и не сделает их для себя спасительными? Иначе говоря, неужели мы не извлечем для себя из всего этого надлежащих, памятных, вразумительных и отражающихся в жизни уроков? А уроки эти так внятны всем, и так видимы!
Не отвергая культуры, и притом европейской культуры, – будем, однако, помнить то, что сказал о ней один великий ученый: культура Европы стоит и утверждается на двух ногах, одна из них – христианство, другая – наука. Если же мы забываем христианство, то одна внешняя культура, как бы она ни казалась привлекательной, по признанию нашего фанатически-убежденного западника (А. Герцена), – для русского человека, переезжающего в Европу, ищущего там «святых чудес цивилизации», видима только своим верхним этажом здания, филигранным, ажурным, прекрасным, привлекательным: но для него, однако, скрыта на отдалении нижняя часть здания, представляющая собой... грязный хлев! Посему научимся дорожить и набожностью нашего народа, и его преданностью святому православию. Сатана преобразуется во образ Ангела светла (2Кор.11:14), говорит апостол; поэтому научимся и осторожности, свойственной людям зрелого ума и возраста, и не станем, свое все презирая, преклоняться до самозабвения пред всем, что носит на себе имя и печать европейской культурности. Научимся уважать и свою культуру, выросшую на тысячелетнем историческом подвиге жизни русского народа, воспитанного и воспитываемого в укладе православной Церкви. Научимся ценить и свое православие, и православную Церковь, ибо, как мы видели, православие, как сила созидающая дух, нравственно воспитывающая и обновляющая жизнь, оказалась теперь пред лицом великого испытания безмерно выше, чем всякие новые формы христианства, далеко отошедшие и удалившиеся от истинной веры, как ее передали нам Христос и апостолы.
Уразумеем и то, что национальность, как условие жизни, есть Богом указанный путь, среда, средство для духовного развития народов, – и теперь, когда смерть за родину во всех видах и каждый момент предстоит нашим воинам, – почтим патриотизм, над которым еще столь недавно так открыто издевались в нашем образованном обществе.
Придет, даст Бог, победа над врагом полная и окончательная; с ней придет мир достойный и прочный. Начнется прерванное мирное течение жизни нашего отечества, во многих отношениях потребуется устроить ее на новых началах. Ах, как тягостно сознавать и видеть, что у многих уже теперь восстают недостойные счеты, назревают какие-то требования особых прав, – и это только за исполнение долга, который в сущности является уделом всех детей родины в настоящие минуты; в числе таковых мечтаний и требований представляются такие ожидания и надежды, что можно подумать, будто мы приносим жертвы кровью, напрягаем все духовные и материальные средства и силы, затем придем к победе... только ради расчленения России и унижения православной Церкви...
Ясны впереди основы нашей жизни, как они указаны уроками войны: усилить надо религиозную жизнь, поднять внешне и внутренно православную Церковь, поддержать сильную государственную власть, ибо без этого условия невозможно было бы и наше единение во время войны, и всенародная трезвость, явившаяся как бы чудесно, по манию Царя; поддержать надо русскую народность, ибо если она сильна, то в ней сильны и прочие племена, живущие в России, и наоборот: могучий орел на своих крыльях гораздо более способен взнести ввысь другие народности, чем орел слабый и подстреленный... Русский народ теперь этой тяжкой войной повторяет свой прежний подвиг освобождения рабствующих племен: не ясно ли, что нам ожидать для них в будущем? Им – равнение по России есть великое благо, а возвышение над нею было бы, конечно, глубокой несправедливостью... И апостол глаголет о милосердии: Не требуется, чтобы другим было облегчение, а вам тяжесть (2Кор.8:13).
В жизни же родины признаем и оценим превыше всего ее духовные, религиозные основы; не станем переоценивать, ценить выше, чем должно, условия земные, материальные, экономические: такая неправильная, повышенная оценка приводит неизбежно к социализму, к отрицанию государства, патриотизма, – и к отрицанию значимости религии. Но будем помнить, что кто уважает и любит свою религию, свой народ, свое государство, только тот и может быть истинно веротерпимым в области веры, и чуждым национальной исключительности и племенной ненависти в сфере жизни государственной. Что же касается облегчения условий внешней, земной жизни, то они не в даровании политических реформ, при которых, как показывает наблюдение над немецким народом, уживается животная грубость, прикрытая внешним лоском культурности, уживается животная злоба, жадность, звериная жестокость и презрение ко всем людям чужого племени, – а в истинном попечении о духовных и житейских нуждах тех, кто является особенно обездоленным. Таковы, конечно, – русские крестьяне, мещане и рабочие, принесшие больше всего количественно жертв в настоящую войну и являющиеся наиболее нуждающимися духовно и материально. Будем уповать, что эти величайшие их жертвы будут искуплены.
Почтить умерших славной смертью героев, мучеников за родину, молить им прощения грехов и милости у Бога, и дать лучшие условия мирной жизни живым – и прежде всего возвысить их духовно: вот о каких ближайших задачах будущего мы помышляем, мы молим Бога на пороге нового года для нашего отечества, для православного русского народа.
Да приидет победа и мир; да приидет возвещенное Господом Иисусом в евангельском чтении новолетия лето Господне приятно и день избавления!
Благослови венец нового лета благости Твоея, Господи!
Протоиерей И. Восторгов.