Слова относительно обязанностей христиан друг ко другу

Источник

Содержание

1. Слово о том, сколь существенна в благочестии Христиан любовь друг ко другу при любви к Богу 2. Слово о том, что любить ближних надобно по духу Христианскому о Боге или с любовью к Богу 3. Слово о том, что любовь Христиан друг ко другу должна быть братняя 4. Слово об откровенности 5. Слово о взаимном доверии, как общественной добродетели 6. Слово об усердии к ближним 7. Слово о кротости в обращении друг с другом 8. Слово о взаимном предпочтении друг друга в обхождении 9. Слово о снисходительности к другим при их проступках 10. Слово о блаженстве и подвиге миротворцев по Евангелию 11. Слово о средствах к снисканию и хранению мира друг с другом 12. Слово о блаженстве и величии благотворения 13. Слово о том, что Христиане должны жить так или иначе друг для друга 14. Слово о том, что все рождаемся на радость другим 15. Слово о том, сколь свойственны благотворительности назидание других, а истинному просвещению – благотворительность 16. Слово о служении врачей болящим, и наших ко врачам отношениях, по учению Слова Божия 17. Слово о призрении нищих 18. Слово о том, что всякий Христианин обязан пещись о вечном спасении ближних 19. Слово об особенной драгоценности времени, когда употребляется оно на пользу других 20. Слово о благодарности к благодетелям 21. Слово о том, что соблазн есть тяжкий грех 22. Слово о не осуждении 23. Слово о том, что о других говорить надобно с уважением и прямотой 24. Слово о том, что не прилично быть между Христианами жалобам, тем менее ябедам друг на друга 25. Слово о том, что мстительность всего наиболее несовместна с Христианством 26. Слово о том, что зависть есть страшный грех 27. Речь о благотворении узникам  

 


1. Слово о том, сколь существенна в благочестии Христиан любовь друг ко другу при любви к Богу

Слово в субботу Светлой седмицы, в день тезоименитства Благочестивейшей Государыни Императрицы Александры Феодоровны и Благоверной Государыни Великой Княжны Александры Александровны

Говорено в г. Новочеркасске, 1845 года.

Аще же во свете ходим, якоже Сам Той (Бог) есть во свете, общение имамы друг ко другу, и кровь Иисуса Христа Сына Его очищает нас от всякаго греха. (1Ин. 1:7)

Если когда, то особенно во всерадостные дни Пасхи с живыми чувствованиями воспоминаем мы, Христиане, Господа нашего Иисуса Христа, и, можно сказать, ходим во свете Его, в общении с Ним1. Вот уже седьмой день сряду, за один день, как мы непрерывно возносим имя Воскресшего. В предшествовавшую пред ними седмицу вводимы мы были в сие святое общение чтением всех Евангелий, и действенным воспоминанием дней искупления нашего. Сегодня, когда Суббота и Воскресенье вместе, в особенности, думаю, можем мы предаться размышлению, как Господь, во время земной Своей жизни, обыкновенно разделял с народом Божиим в священных оного собраниях субботние дни, и как во святой Его Церкви день Субботы преложился на иной день Господень, на день Воскресный!

Обозревая мыслью тогдашние видимые присутствия Иисуса Христа в синагогах и во храме Иерусалимском, нельзя пропустить нам без примечания, что Господь некоторым образом тогда же прелагал и самые упражнения в них на иные, или соединял с теми упражнениями новые. Собственно говоря, день субботний, день Божий, день праздничный посвящается на служение Богу: но Господь наш внушал людям Божиим в сии-то именно дни не забывать, при делах Господних, и служение ближним нашим. Вот одно из существенных и отличительных свойств благочестия Христианского, самого Богослужения нашего, – что оно не может быть Богоугодным без любви или служения и ближним. Нам должно видеть, Братия, такое правило святого нашего закона. Рассмотрим со вниманием.

Одно из самых первоначальных в Евангелии сказаний о Иисусе Христе благовествует, что пришел Он некогда по обычаю Своему в день субботный в сонмище, и воста чести: Ему подали книгу Исаи Пророка. И разгнув книгу, сказуется далее, обрете место, идеже б написано: Дух Господень на Мне, егоже ради помаза Мя благовестити нищим, посла Мя исцелити сокрушенныя сердцем: проповедати плененным отпущение, и слепым прозрение и пр.2. Такие-то, подлинно, и подобные дела милосердия самою вещию исполнял Господь во все продолжение торжественного Своего служения на земле на сонмищах, и не только на сонмищах, но и на путях, в городах и в селах, в домах и в пустынях, сверх того, что иногда обнощь всю был в молитве Божией3, дни проводил в доме молитвы и поучений. Особенного замечания достойно, Братия, что Господь совершал такие дела особенно в священных собраниях Иудейских, что так делал Он во дни праздничные. Приведите себе на память, Слушатели, благовестия о расслабленных, о кровоточивых, о слепых и подобных им, исцелившихся тогда людях: особенные исцеления недужным обыкновенно подаваемы были по Субботам. Господь, проповедуя везде и во всякое время о милосердии к людям и спасении их, в субботних собраниях давал, так сказать, примеры Своего учения, подобно как просвещенный наставник в училище не довольствуется тем, чтобы преподать урок только словами, но присовокупляет и опыты. Иудейские ревнители благочестия думали напротив, что дела служения людям не совместны с делами Божиими, что в Субботы надобно служить только Богу, отправлять Богослужение. При слушании Евангелий, вы могли, Братия, не раз приметить, что законники Иудейские, взирая на исцеления по Субботам, с негодованием смотрели на них и иногда прямо говорили о том народу, даже тем из народа, кто получал исцеления, как будто в вину недужным, что они исцелевались. Суббота есть, напр. говорили они расслабленному, тридцать восемь лет лежавшему дотоле на одре4, Суббота есть, недостоит ти взяти одра твоего. Шесть дней есть, в няже достоит делати, в тыя убо приходяще целитеся, а не в день субботный, говорил народу с негодованием старейшина собора5. Человек сей Субботы не хранит, разоряет Субботу, говорили книжники о Христе Иисусе6. Где ни явится Господь на сонмищах в Субботу; законники Иудейские тотчас назирали, не исцелит ли Он кого-либо в Субботу7. Господь обыкновенно исцелял!

Хотя Иудеи, как и всяк из нас, в Богоугодности дел сих могли сами собою убеждаться тем одним, что они благословляемы были свыше благодатью Божией; Господь велел расслабленным вставать с одров, – и они вставали; сляченным расправляться, – и они выпрямлялись: но Господь изъяснял и словом, что так точно доселе делает в видимой природе Отец Небесный, не прекращает течения солнца, ни падения дождя, ни иного чего-либо в порядке дел природы на дни субботние; что так точно делают во дни сии даже сами Иудеи по закону Божию в храме и в собственных делах своих, – приносят жертвы, производят Обрезание, водят поить домашний скот, достают упадшее животное из ямы8, и что наконец в благотворении людям, по предопределениям Божиим, у Пророков написанным, и должно состоять истинное Богоугождение. Шедше, говорил Господь не раз при таких случаях книжникам, научитеся, что есть милости хощу, а не жертвы?9 как давно говорено было Богом чрез Пророков.

Некто из книжников, приметив однажды, что Иисус Христос обличил Саддукеев в их неверии о будущем воскресении мертвых, спросил Его: кая есть первая всех заповедий? Вопрос после сказанного пред сим, кажется, самый странный! И детям сделать оный было бы иногда не прилично: спрашивать ли же катихизически такого учителя народа, каков был Господь Иисус, о том, какая первая заповедь? Что ж однако Господь? Отвеща ему: яко первейши всех заповедий: возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим и пр. – сия есть первая заповедь, – но тотчас же далее присовокупил: и вторая подобна ей: возлюбиши ближняго своего яко сам себе; большая сих ина заповедь несть. Слова о второй заповеди как бы выходили уже за вопрос. Но в существе вещи таким образом Господь заповедь о любви к ближним совокупил с заповедью первою, назвал ее подобною заповеди о любви к Богу, даже включил сию заповедь в ту одну. Большая сих ина заповедь несть, сказал Он касательно обеих в совокупности, без разделения, – заповедь, не заповеди. Человек, который сделал вопрос, может быть, несколько раз слышав наставления небесного Учителя, или видя Его всегдашние опыты милосердия к людям по Субботам, казалось, предполагал, не отзовется ли Господь так, что заповедь о любви к ближним есть даже первая? По крайней мере в изъяснение далее пред Господом присовокупил он, что точно так, любит Бога всем сердцем и любит ближняго, как себя, боле есть всех всесожжений и жертв. Слово сие назвал Господь смысленным, и сказал совопроснику, что он, при таких понятиях, не далеко от царствия Божия10.

Разум учения о сем Христова тот, Братия мои, что любовь к Богу есть первейшая заповедь; но без любви к ближним она как бы не полна еще, и что свидетельствовать любовь свою к Богу надобно нам не одними жертвоприношениями, не одними молитвами, не одними постами, но еще более того благотворениями и вспоможениями другим, подобным нам человекам. Сие-то есть, сие-то значит: милости хощу, а не жертвы! Учение – и в ветхозаветном Слове Божием весьма известное, но наконец во дни земной жизни Иисуса Христа уже непримечаемое в глазах тогдашних книжников! Что Ми множество жертв ваших, глаголет Господь чрез Пророка Исаию? Ниже приходите явитися Мне: кто бо изыска сия от рук ваших?И аще принесете Ми семидал, всуе: кадило, мерзость Ми.Поста, и праздности, и новомесячий ваших, и праздников ваших ненавидит душа Моя. Аще умножите моление, не услышу вас. От чего ж, Братия, делалось иногда так неприятным Богу служение Ему, которое, впрочем, Сам Он учредил чрез раба Своего Моисея? – Отымите лукавства от душ ваших, продолжает Господь говорить людям Своим, отымите пред очима Моима. – Научитеся добро творити, взыщите суда, избавите обидимаго, судите сиру, и оправдите вдовицу11.

Поспешим же, Братия мои, видеть, каким образом любовь к нашим ближним дополняет любовь к Богу столько, что без той любви нет истинной любви и к Нему Самому. Возлюбленный ученик Иисуса Христа – особенный наставник наш по предмету сему. Аще речем, пишет Св. Богослов, яко общение имамы с Богом, и во тме ходим, лжем и не творим истины: аще же во свете ходим, якоже Сам Той есть во свете; общение имамы друг ко другу.Любяй брата своего во свете пребывает, продолжает Апостол. А ненавидяй брата своего во тме ходит.Бог любы есть, пишет Св. Иоанн еще далее, и пребываяй в любви, в Бозе пребывает, и Бог в нем пребывает. Аще кто речет, яко люблю Бога, а брата своего ненавидит, ложь есть. Что в самом деле яснее и проще! Ибо не любяй брата своего, изъясняется далее Богослов, брата, егоже виде, Бога, егоже не виде, како может любити12? Если кто, подлинно, не любит брата, которого видит, которого или достоинства, или нужды и скорби, любовь или гнев поражают самые чувства наши; то как может быть у такого человека истинная любовь к Богу, Которого он не видит? Аще друг друга любим, говорит Св. Богослов, Бог в нас пребывает, и любы Его совершенна есть в нас13. Конечно, и возношения мыслей к верховному и всеблагому Отцу человеков не могут не возносить сердца нашего в благоговение к Нему: но для истинной любви мало сего чувствия. Любовь есть чувство всеобъятное и, что особенно, деятельное, не созерцательное только. Как, в самом деле, можно сказать, что я истинно люблю Бога, когда не люблю человека, который создан Богом, которого природа по человеколюбию Божию есть вместе и моя, которому предоставлено одинаковое со мною наследство Божие, за которого Сын Божий также умер, как и за меня, который, можно сказать, – другой сам я? Не любить другого – значит посему поступать вопреки любви Самого Бога к человеку, следственно значит не иметь любви и к Богу, когда не любим того, что Божие, что столько любит Сам Бог. Любяй рождшаго, говорит возлюбленный ученик Христов, любит и рожденнаго от Него14; а таковы, повторяю, все люди по происхождению от Бога; таковы особенно все Христиане по возрождению от Него в Единородном Сыне Его. В них хощет Господь видеть у нас опыты любви к Нему Самому. Понеже сотвористе единому сих братий Моих менших, Мне сотвористе, сказал Господь15. Мне сотвористе, – точно так. Когда упоминаемые в Евангелии фарисеи совершали на перекрестках длинные молитвы к Богу, много постились, непрерывно приносили жертвы, между тем в то же время другою рукою тайно присвояли себе имения вдов и сирот, осуждали всех немилосердо, злобствовали друг на друга, и для исполнения наружных обрядов благочестия к Богу, оставляли без всякого внимания людей, требовавших помощи их: что наконец за всем сим сделали они и с Самим Богом? То, что напоследок возненавидели, оклеветали, мучили, распяли Единородного Сына Божия, Который явился к ним от Бога Отца для спасения их!

Представьте же себе, Братия мои, сколь посему существенное дело в благочестии – любовь наша к ближним! Иисус Христос на последнем поприще подвига Своего изъяснился ученикам Своим, что заповедь любви к ближним есть преимущественная, новая, Его собственная заповедь. Сия заповедаю вам, говорил Он ученикам, да любите друг друга, якоже Аз возлюбих вас. Заповедь новую даю вам, да любите друг друга16. Так и подобным образом многажды повторял Господь в последней беседе, в завещании Своем пред смертью. В таком точно разуме изъясняют нам предмет сей Апостолы Христовы. Прежде же всех, прежде всего, друг ко другу любовь прилежну имейте, пишет Св. Первоверховный Петр17. Не яко заповедь пишу тебе нову, пишет возлюбленный ученик Христов к избранной Госпоже с чадами ее, не яко заповедь пишу тебе нову, но юже имамы исперва, да любим друг друга18. Исперва, т. е. от Самого Иисуса Христа, или первее всякой другой заповеди во Христе Иисусе. Благотворения же и общения не забывайте: таковыми бо жертвами благоугождается Бог, пишет Св. Павел к веровавшим во Христа Евреям, упомянув пред тем, что все мы Христиане приносим жертву хваления Богу, собственно Богу; сиречь плод устен исповедающихся имени Его19. Любовь к ближним называет Св. Апостол Иаков совершением закона, и закона Царского, высочайшего, так сказать, именного закона Божия20.

Возлюбиши ближняго твоего, говорит Слово Божие, и в Писании ветхозаветном, обыкновенно, прибавляет к тому: яко сам себе. По Новому Завету, по завету Господа нашего Иисуса Христа, мало, Христиане, такой меры любви. Во образе и подобии человечестем явился между нами Сын человеческий, Сын Божий с новою, полною и по человеческому естеству любовью к человекам. Он-то в пояснение любви нашей к ближним, к слову: да любите друг друга, присовокуплял почти везде: якоже Аз возлюбих вы. В таком смысле учат нас любви сей и Апостолы Его, как тотчас всякому можно увидеть при чтении или слышании писаний их. Каким же образом или в какой мере возлюбил нас Господь, сие видим непрерывно до века пред очами нашими, Братия, в пребожественном опыте, в сем самом служении нашем Богу, которое мы совершаем теперь в Церкви Божией. Что наша Литургия, торжественная служба Богу? Действенное воспоминание приношения Богу спасительной жертвы самого Тела и Крови Сына Божия, на кресте за весь мир умершего! Столь тесно, столь нераздельно сопряжено во Христе Иисусе служение Богу с любовью к человекам! Любовь непременно должна проникать и всех нас меж собою. Чаша благословения, говорит Св. Апостол Павел, чаша благословения, юже благословляем, не общение ли Крове Христовы есть? Хлеб, егоже ломим, не общение ли Тела Христова есть? Яко един хлеб, едино тело есмы мнози: вси бо от единаго хлеба причащаемся21. Но что говорить при сем о собратиях, о Христианах, которые при трапезе Божией, очевидно, все суть чада Божии, братия между собою? –Вникните в молитвенные расположения Церкви Христовой далее. И те люди, которые никак не принадлежат еще к святому сословию Христиан, которые даже не знают оного, или, зная, враждуют против него, и те люди заключаются в общении нашем о Христе Иисусе с Богом. И об них, «о мире всего мира, о соединении всех», о присоединении всех людей ко святому нашему сословию «миром Господу молимся» мы здесь и на всяком месте владычествия Божия. Иисус Христос есть Спаситель для всего рода человеческого, Господь Бог всего мира! Удивительно ли при сем, по духу святого учения Христианского, что не должно быть у нас ни одного врага из людей, или что и врагов своих любить нам надобно, когда Господь за всех, по времени за нечестивых, как изъясняется Апостол, за нечестивых умер, и в том составляет Свою любовь к нам Бог, яко и еще грешником сущим нам Христос за ны умре22. Слышасте, сказал Господь ученикам Своим в самом начале благовестия, яко речено есть: возлюбиши искренняго твоего, и возненавидиши врага твоего. Аз же глаголю вам: любите враги ваша, благословите кленущия вы, добро творите ненавидящим вас23. Иначе не велено нам и являться пред Богом ни с какими дарами и жертвами, если не только у нас самих не будет когда-нибудь любви хотя к одному из ближних наших, но и даже у кого-либо из них к нам по какой-либо вине с нашей стороны. Аще принесеши дар твой ко олтарю, говорит Господь в Евангелии, и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя: остави ту дар твой пред олтарем, и шед прежде смирися с братом твоим, и тогда шед принеси дар твой24. Столько много значит любовь наша к ближним в служении Богу! В самой вещи, не истинно, не сердечно желает или и просит себе милости от Бога тот, кто не умеет ценить ее в собственном сердце, и не готов сам оказать собрату того, чего себе хочет25!

Любовью, по истине, дышет все наше Христианское Богослужение. Мир всем! – почти непрерывно оглашает здесь слух наш. Воззвание: Возлюбим друг друга! есть самое ближайшее приготовление наше к приношению жертвы Тела и Крови Христовой. Воззвание сие в первенствующей Церкви, где стояли за Литургией непременно все с намерением приступить ко Причащению, значило: облобызаем друг друга! За ним тотчас все присутствующие в церкви друг друга целовали лобзанием святым, лобзанием любве, как то и другое выражение употребляется в посланиях Апостольских26. Так делают и ныне у святого престола Священники. Обычай не мог держаться в своем виде, как скоро стали быть между приходящими к Литургии люди и не готовившиеся к Причащению, следственно без особливого очищения своих мыслей и чувств. Тем не менее, однако ж в самом, так сказать, сердце Богослужения Христианского всегда напоминается нам, Братия, сколь близко должна быть сопряжена с ним любовь наша друг ко другу!

И не далее, как сряду по окончании таинственного нашего жертвоприношения, не далее, как за прагом сего священного места, где стоим теперь, – в отделении храма, называемом трапезою, в древности стоял уже готовый для всех присутствовавших за Литургией общий стол, называемый у Апостола агапою, любовью27, обедом любви; от чего, вместе с трапезою Господнею, и Литургия наша доныне называется обеднею. Обед любви составлялся из приношений, с коими приходили в церковь древние Христиане. К тем, кто не мог быть здесь, находясь или в заключении, или на одре болезни, в то же время разносилось чрез Диаконов и святое Причастие и часть агапы28. Общение о Господе, общение, как слово сие употребляется в книге Деяний Апостольских, распространялось еще и гораздо обширнее. Вси веровавшии бяху вкупе, свидетельствует священная летопись Апостольская, вкупе, и имяху вся обща, и стяжания и имения продаяху и раздаяху всем, егоже аще кто требоваше29. Прежде, в Завете Ветхом, приносились Богу множества тучных и богатых жертв; некоторые из них употреблялись во всесожжение. Напр. Соломон, при освящении созданного им храма, пожре Господу, как сказано в Писании, волов двадесять две тысящи, и овец сто и двадесять тысящ. Олтарь медяный, иже пред Господем, прибавлено в описании торжества жертвоприношений, мал бе, еже не возмощи вместити всесожжения даров и жертвы мирных30. В нашем Завете, Братия, в завете Господа нашего Иисуса Христа, упразднены все подобные жертвы. «Я Сам, – как бы так говорит нам Господь Иисус, – Я Сам, Мое Тело и Кровь Моя, – всесожжение о спасении вашем, жертва мирная! Все, что доселе приносил Богу народ Божий, пусть принадлежит теперь самим человекам: да наслаждаются приношениями вашими ближние ваши, собратия, особливо бедные и нуждающиеся. На олтаре Божием пусть будет один Агнец за живот мира; несколько крупиц при нем из хлебов, несколько капель крови гроздовой, несколько крошек фимиама, несколько светильников с елеем или из воска – достаточно для совершения с одной стороны таинств спасения, с другой – для изъяснения усердия человеческого к ним. Все прочее, что приносилось во храм Мой, пусть употребляемо будет на торжества любви между Моими последователями, на утешение меньшим Моим братиям, которые имеют нужду в хлебе и питии, в покрове и пристанище!» Так, мнится, говорит нам Господь Иисус, Братия, в Своих Богослужебных учреждениях, в их простоте и отношениях к нам собственно или собратьям нашим! Точию нищих да помним, – почти в том одном заключил Апостол Павел все наставления, какие получил он от Церкви Иерусалимской, когда ходил из Антиохии, при случае некоторых недоумений по благочестию в Антиохии31. Елика не угодна себе суть, иным не творити, присовокупил в заповедь первый Апостольский Собор в Иерусалиме к правилам, к четырем только правилам для Христиан из язычников относительно того, сколько чего необходимо им исполнять из обрядового закона ветхозаветного32. Где уже сии вселюбезные времена Христианства! И можем ли мы не почтить их по крайней мере сердечным воспоминанием здесь, ныне? Благотворения же и общения не забывайте: таковыми бо жертвами благоугождается Бог, говорит Св. Апостол в послании к Евреям33.

Они продолжаются, Братия мои, особенно в златые дни святой Пасхи. Утешительно видеть, как дух благочестия Христианского каждый раз взыграется в Церкви Христовой в сей истинно Христов день! С особенным торжеством и светлостью служения Богу пасхального возвышается теперь и радость общения нашего между собою, Братия! Везде священные приветствия друг другу о имени Христовом! Везде взаимные святые лобзания о Христе! Во всяком доме стол Христианской любви. Не забыты и болящие и узники: ныне посещают и их с особенною Христианскою любовью.

Сохраним, Братия, в сердце своем навсегда святые к Богу и ближним расположения, какие чувствуем в себе ныне. И камни и металлы, принимая в себя на солнце теплоту, сохраняют ее в несколько времени после без солнца. Наш нынешний простор, простота сердца, – слово, употребленное в Писании к выражению душевного расположения друг к другу первенствующих Христиан34, – простота сердца, особенно в отношении к ближним нашим, без сомнения, приятна, как нельзя более, самим нам. К напоминанию и подкреплению оной во всякое время имеем в жизни пред очами своими особливый пример Царственного благоволения ко всем нам в Высочайшем Лице Благочестивейшей Государыни Императрицы и в Августейшей Внуке, соименной Ей. Их Тезоименитство сегодня между прочим празднуем. Сколь многому множеству Богоугодных заведений Всемилостивейшая Государыня служит Высочайшим покровительством Своим! Ей недовольно одних Царственных обязанностей в кругу Высокого Ее домочадства: Матерь Царского Рода нашего в особенности благоизволила сделаться еще Матерью весьма многих других чад Ее пола, для которых образование есть другое, нравственное рождение. Сии Царские питомицы вносят свет и радость внутрь знаменитых домов боляр наших; оттуда исходят избранные мужи во всяком роде служения ко благу Отечества и всех нас. Не забудем и мы делать добро другим, кому как определено званием и способами Христианскими! Аминь.

2. Слово о том, что любить ближних надобно по духу Христианскому о Боге или с любовью к Богу

Слово в день воскресный.

Говорено в г. Новочеркасске, 1845 года.

Возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем умом твоим, и всею крепостию твоею: сия есть первая заповедь; и вторая подобна ей: возлюбиши ближняго своего, яко сам себе; большая сих ина заповедь несть. Мк. 12:30, 31.

Господа Иисуса Христа, во время земной Его жизни, спросил однажды некто законник Иудейский, кая есть первая всех заповедий? Наставление мы слышали, Братия, в предложенных теперь словах. Господь сказал не об одной, а о двух заповедях вместе: о любви к Богу и о любви к ближним, совокупив их, впрочем, в одну. Очевидно, что, по слову Господа, нельзя быть истинной любви к Богу без любви к ближним; о сей любви присовокупил Господь слово в непременное дополнение заповеди о той любви. Таким образом вместе дал Господь разуметь нам, Христиане, что и любовь у нас к ближним не может быть истинною без любви к Богу, и что сия одна любовь должна быть основанием любви нашей друг к другу.

Истина сия требует особливого внимания, Слушатели! Наш век славится человеколюбием, самым прекрасным, подлинно, свойством жизни человеческой в обществах. Но где ж впрочем и нет в мире, когда же и не было у людей какой-либо любви между собою? И грешницы, говорит Иисус Христос, любящия их любят35. Самые варвары и дикари имеют известные благорасположения друг ко другу: даже звери оказывают взаимную любовь к своему роду или и к иным известным породам. Без любви ни нравственный, ни животный, ни даже вещественный мир стоять не могут. И в вещественном мире нужна связь между веществами; иначе они распадались бы и рушились. Любовь есть жизнь всего существующего в мире.

Нам, Братия, надобно знать, как должна быть у нас Христиан любовь между собою, знать ее в духе учения Евангельского, которое с неба принес нам единородный Сын Божий из самого источника любви? Бог любы есть, говорит Писание36.

Любовью в полном и строгом смысле одолжены мы, Братия, единому Господу Богу своему. Для Него нет никакого деления ни с единым из Его созданий. Все, и земнородные и Ангелы, все зависят от Него, все принадлежат Ему. По чему Господь Иисус и назвал в Евангелии заповедь о любви нашей к Богу первейшею всех заповедий: первейшею, не только первою, как спрашивали Его. Кая есть первая всех заповедий? спросил Его книжник. Иисус же отвеща ему: яко перепиши всех заповедий – возлюбиши Господа Бога твоего. Сия заповедь выше обыкновенного счисления заповедей и как бы единственная. Она, в самом деле, главизна, источник всего закона. В таком точно смысле и изложена в законе заповедь о Боге. Аз есмь Господь Бог твой, говорит Бог Израилю, – и далее прочие заповеди: не сотвори, не приемли, помни, чти, не убий, не лжисвидетельствуй, не пожелай и пр., – все уже гласят о том, делать ли что, или не делать при заповеди о Законодателе. В ней Сам Бог Слово. Так именно, исключительно пред всеми заповедьми, с ясностью повелел разуметь ее и исполнять небесный Законодатель. Слыши Израилю, говорил Он, Господь Бог ваш Господь един есть. И когда говорится об исполнении сей заповеди с нашей стороны; возлюбиши Господа Бога твоего, повторяет единородный Сын Божий, возлюбиши, – как? – всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем умом твоим, и всею крепостию твоею. Всем сердцем, всем умом, всею душею, всею крепостию: чем же любить остается нам другого кого-либо или другое что-либо, кроме Бога? Истинная любовь, подлинно, есть любовь с ревностью.

И так, когда Господь Иисус присовокупляет к первейшей заповеди иную и говорит, что есть и вторая заповедь подобная: возлюбиши ближняго своего, яко сам себе; а все Св. Писание, яснее же и особенно в Евангелии Христовом, внушает вместе, что без сей второй любви нет и первой, первейшей, единственной любви к Богу: то, значит, вторая любовь, любовь наша к ближним, должна совмещаться в той одной любви и быть нераздельна с нею. Так и сказал Господь, говоря о той и другой любви сперва с некоторою раздельностью, так и сказал после совокупно о той и другой: большая сих ина заповедь несть, – заповедь, не заповеди. Иначе сказать, – любить ближних своих должны мы не иначе, как в Боге, о Боге, по Богу.

Как это? Весьма понятно, если обратим внимание прежде на то, каким образом бывает любовь наша к другим иначе. Говоря в раздельности о любви, и по Слову Божию у нас три рода ее: любовь к Богу, любовь к ближнему и любовь к самим себе. (Любовь к вещам есть только вид сей последней любви). О любви третьего рода собственно нет особой заповеди: заповедей любви, сказал Иисус Христос, две. Сколько и как склонны мы любить самих себя и по закону естественному, без всякого иного закона, сказывать нет нужды. И потому-то в законе письменном упомянуто о любви нашей к самим себе, но не прямо, как о заповеди, без обязанности, уже само собою слишком известной, а только в изъяснение, как должны мы любить других: возлюбиши ближняго своего, яко сам себе. Слово теперь в том, что любовь наша к ближним обыкновенно по порядку дел человеческих происходит из чувства любви нашей к самим себе. Источников любви только два: один небесный, другой земной; один в Боге, другой в нас самих. Бог есть единый, поистине, источник всего доброго, великого, святого: другой мы сами открыли в сердце своем с нашим падением, когда пожелали быть яко бози. Представьте же себе, Братия, даже и заповеданную, но обыкновенную человеческую любовь свою к ближним, происходящую из собственного нашего источника. О! как она может быть превратною! Что обыкновеннее и более в человечестве любви между тем и другим полом? Но что она, если не будет освящена законом Божиим, когда будет не о Боге? Что и законнее и святее любви между супругами, между родителями и детьми, между друзьями и сверстниками, между соотечественниками и единоверными? Но сколь неправильною может стать и сия любовь, если она не заключает в основании своем первее всего любви к Богу, не от нее проистекает, не ею объемлется! Иже любит отца или матерь паче Мене, сказал Господь, несть Мене достоин; и иже любит сына или дщерь паче Мене, несть Мене достоин37. В другой раз сказал Господь еще и гораздо более. Аще кто грядет ко Мне, сказал Он, и не возненавидит отца своего, и матерь, и жену, и чад, и братию, и сестр, еще же и душу свою, не может Мой быти ученик38. В самом деле, поставьте началом любви, – не скажем уже теперь к ближним, но – к присным своим любовь собственно к ним, или лучше к самим себе по связям сердца с ними: что ж из нее легко может выйти и почти обыкновенно выходит? По связям, повторяю, сердца нашего с нашими присными мы непременно должны б были разделять всегда их мысли, желания, намерения, дела, – следственно – иногда их погрешности, заблуждения, часто порочные навыки. Между людьми неизбежно все сие, Братия! Что же были бы тогда для нас внушения Божии, законы небесные, вечные правила истинного нашего благополучия и на земле? Не сия ли самая любовь человеческая в узах своих удержала столь многих даже в народе Божием древнем от принятия истинной Веры, когда возвещал ее на земле Сам Сын Божий и Апостолы Его со всеми знамениями и чудесами? Не она ли первоначально удалила человеков от Бога, связала и держит в оковах невежества и заблуждений дикие и полудикие племена, ныне на земном шаре существующие? Не она ли и между нами самими, между Христианами, круг Христианского общения между собою делает столько тесным и пристрастным, что и мы уже своих только, или любящих только любим, как делали законники Иудейские и делают язычники? Что же лишше творите вы пред ними? говорит Господь ученикам Своим о такой любви. И мир свое любит, говорит Господь. Не забудьте при сем, Слушатели, как однако не редко бывает непостоянна и такая любовь, кроме того, что часто бывает неправильна! Она исчезает иногда и между детьми и родителями, даже между супругами и супругами, не только при иных союзах общественной нашей жизни. Сколько распрей между самыми родными! Сколько даже тяжеб между кровными? Не дивно! Когда все зависит только от нас самих, – от наших чувств, от наших рассуждений; то легко может и изменяться все так же, как сами мы переменчивы.

А сколь бывают еще и странны расположения людей друг ко другу, если они образуются в сердце по собственным чувствам человеческим! До чего не простирается наше самолюбие, Братия! Известно, что, когда действует оно, для некоторых чувствительных сердец любезнее бывают иногда свои любимые псы, птицы, игрушки, нежели люди, которые для нас трудятся. Над теми от души плачут иногда, охранением их некоторые занимаются иногда гораздо более, нежели собственными своими домочадцами или меньшею братиею Христовою, временно приходящею к дому богатого. Пощадить, оправдать, возвысить состоящих в связях с нами людей на счет других, хотя бы страдало от того вдруг несколько невинных, некоторые считают едва не самым высоким правилом любви мирской. Так все только свое по самолюбию нашему ценно и любезно! По нему все, и самых ближних своих, можно сказать, мысленно обращаем мы в вещи, располагаясь и к ним потолику, поколику сердце наше находит или не находит в них какого-либо удовольствия себе. Словом – земной, собственный наш источник любви мутен, нечист: в нем тонут равно и вещи, и люди, а не жизнь заимствуют, как бы следовало быть истинной любви, жизни всего существующего! «Надобно честному человеку, говорит некто из Святых Отцов, и боголюбиву быть, и человеколюбиву, дабы ни по высоте добродетели и приверженности к Богу не презирать людей, ни для людей не оставить без внимания Божества39».

Несомненно, Братия, что мы преимущественною и особливою любовью обязаны своим присным, как-то: нашим начальствующим, нашим родителям, нашим благодетелям, нашим подручным, друзьям, соседям, словом – всем, с кем так или иначе ближе соединены мы в жизни своей. Но и сия любовь должна, так сказать, пройти, очиститься, возвыситься, озариться, освятиться, стать духовною, чрез любовь к Самому Господу Богу их и нашему, подобно как видимые предметы осияваются светом, озаряются лучами солнца, когда смотрим на них сквозь свет, при солнце, а не во мраке или со своими тусклыми светильниками.

Когда люблю я в Боге начальников, родителей, подчиненных, друзей, братию: какой свет озаряет теперь и ум, и сердце, и все чувства мои! Идеже Дух Господень, говорит Слово Божие, ту свобода40. Всех их люблю и чту в духе сем, всею широтою и пространством сердца, исполняю долг сей пред Богом, для Бога, в Боге. Лицемерие, лукавство, корысть не смеют вмешиваться в такие расположения сердца: их гонит прочь страх Божий, свет очей Божиих. Как мне иметь здесь когда-нибудь своенравные рассуждения, когда в досточтимых лицах я вижу избранных Божиих? Бог дал мне властителей: несть власть аще не от Бога; сущия же власти от Бога учинены суть. Темже противляяйся власти, Божию повелению противляется, – чувствую я по внушению Апостольскому. Бог дал мне родителей: мог ли я выбирать их? И могут ли они перестать быть когда-либо родителями моими, пока дышу я жизнью, которую от них или чрез них получил? Подобным образом Христианин располагается и ко всем другим, кому обязан любовью. Во всяком высшем себя видит он поставленного свыше приставника Божия к охранению и назиданию благополучия других; в собрате – сослужителя Промысла небесного; в подчиненном – ближнего, особенному его вниманию и попечению вверенного судьбами Вышнего. По той мере, как Отец Небесный разделил каждому благодать жизни и служения, Христианин по той мере и в том духе любит всех любовью, по выражению Писания, Божией любовью.

Между тем какое неизмеримое поприще для любви открывается здесь, когда на людей взираем мы в Боге! Все они по Богу имеют право на любовь нашу: их всех любовью объемлет Сам Бог. Таким-то образом исполнится и между нами, Братия мои, слово Господа Иисуса Христа, сказанное ученикам Его: да будете сынове Отца вашего, Иже есть на небесех, яко солнце Свое сияет на злыя и благия, и дождит на праведныя и на неправедныя. – Будите убо вы совершени, якоже Отец ваш Небесный совершен есть41. Таким-то образом само собою исполнится и та особливая, отличительная заповедь святого закона Христова, которая обыкновенному уму человеческому кажется даже странною, невозможною: Любите враги ваша, благословите кленущия вы, и молитеся за творящих вам напасть, и изгонящия вы42. Здесь, при таких расположениях души, не с людьми уже, кто бы ни были они, имеем мы дело, но возносимся к Богу, и там погружаемся в бездне любви к Нему, или паче в Его любви ко всем нам. После сего может ли быть в сердце истинного Христианина место клевете, злоречию, осуждению, мстительности, зависти, презрению к кому-либо из самых варваров, и прочим злым расположениям к людям, кто бы и где бы ни были они? Так все худое против них истребляет, так все доброе для них вселяет в нас истинная Евангельская любовь! Так всеобъятен и неистощим дух любви Христианской!

Обратим особенное внимание наше, Христиане, на силу слова, которое часто повторяется нам в учении Апостольском, когда речь идет там о любви нашей к другим. Там почти обыкновенно о всех наших обязанностях вообще, в особливости же по отношениям друг ко другу, говорится, что надобно нам делать все о Боге, о Господе, о Христе, о имени Его, и подобным образом. Все, еже аще что творите словом или делом, вся во имя Господа Иисуса (творите), учит Апостол43; и далее – с раздельностью внушает: жены, повинуйтеся своим мужем, якоже подобает, о Господе. – Чада, послушайте родителей своих во всем: сие бо угодно есть Господеви. – Раби, послушайте по всему плотских господий ваших, не пред очима точию работающе аки человеко-угодницы, но в простоте сердца, боящеся Бога. От души делайте, якоже Господу, а не человеком. – Господие, правду и уравнение рабом подавайте, ведяще, яко и вы имате Господа на небесех. В другом послании пишет Апостол: Мужие, любите своя жены, якоже и Христос возлюби Церковь. – Чада, послушайте родителей своих о Господе. – Отцы, не раздражайте чад своих, но воспитывайте их в наказании и учении Господни44. Так и подобным образом везде в Слове Божием скреплены наши обязанности друг к другу, утверждены в Боге, равно как о Христе Иисусе излито нам и все богатство любви Божией. Что, Братия, казалось бы, естественнее отношений между людьми, о которых говорит таким образом Слово Божие? Сколь глубоко в самой природе человека заключены они! И однако ж Слово Божие настоит о них своим особенным образом, во Господе, внушая нам истинный дух любви, дух Божий, в устранение духа мира сего45, или плоти и крови!46

Выражение сие, – во Господе, о Господе, по настоящему предмету нашему значит не только то, что мы должны любить других по долгу Христианскому, но и по духу, по разуму, по примеру, по образу Господа нашего Иисуса Христа, или точнее, – любить друг друга в Самом Иисусе Христе, как Самого Иисуса Христа, или как Сам Он возлюбил и любит нас. Сия есть заповедь Моя, сказал Он, да любите друг друга, якоже возлюбих вы47. Известно, – Он возлюбил нас до смерти, смерти же крестныя. Такою любовью устроил Он то, что верующие составляют из себя тело Его, и по частям суть члены сего тела. Вы есте тело Христово и уди от части, почастно, говорит Св. Апостол48. Какое же должно быть общение между членами одного и того же тела, о том непрерывно напоминает нам собственный опыт собственных наших ощущений. Аще страждет един уд, с ним страждут вси уди, напоминает Апостол в раздельности: аще ли славится един уд, с ним радуются вси уди. Якоже бо тело едино есть, сказует еще, и уды имать мнози, вси же уди единаго тела, мнози суще, едино суть тело: тако и Христос. И может ли, продолжает Св. Павел, око сказать руке, «ты мне не нужна», или нога отказаться от тела, потому что она не рука? Даже не нужнее ли члены тела немощные благообразнейших? Единым Духом мы вси во едино тело крестихомся, аще Иудеи, аще Еллини, или раби, или свободны. Елицы во Христа крестистеся, пишет он же инде, во Христа облекостеся49. Облецытеся убо, убеждает он Христиан еще инде50, якоже избрании Божии святи и возлюбленни, во утробы щедрот, благость, смиренномудрие, кротость и долготерпение: приемлюще друг друга, и прощающе себе, аще кто на кого имать поречение; якоже и Христос простил есть вам, тако и вы. Над всеми же сими стяжите любовь, яже есть соуз совершенства. Столь тесно сопряжена любовь наша к другим с любовью к Богу о Христе Иисусе! Так Сам Он соединился с нами! Всякий иной образ любви был бы уже образ любви не Христианской, а другой какой-либо, чуждой нам и не спасительной. Другой образ, – припомните, Слушатели, – еще только один, наше самолюбие. Каков он, мы непрестанно видим это в опытах жизни не по Евангелию.

Остается сказать одно, и главное, сказать из Слова также Божия, а не свое что-либо. Чадца моя, – пишет нам возлюбленный ученик Иисуса Христа, особливый по обилию любви наставник в любви нашей к Богу и друг ко другу, – чадца моя, не любим словом, ниже языком, но делом и истиною51. Вот что существенное в настоящем нашем собеседовании! Говорим-то мы много и все так, что нельзя не трогаться справедливостью слова, потому, что все – из Слова Божия, живого, сильного и действенного; иначе что бы мы знали сказать своего доброго? Но сила в том, чтобы и делать так и то, чему и как учит нас святое Евангелие, без того, по примечанию Апостольскому52, не более мы делали бы, как только посмотрелись бы в зеркале, и потом опять забыли себя, остались теми ж, какими были, – без исправления своей жизни, без освящения сердца, без дел добрых, с мертвою любовью. Вознесемся убо расположениями сердца в область света Божественного, рассмотрим себя там: и, поскольку нельзя нам не увидеть там всей своей душевной нищеты и худости, испросим искреннею молитвою дух любви Христианской. В поведении своем друг с другом будем упражнять по духу сему силы свои самыми опытами такой любви. Опыты покажут нам все и блаженство любви Христианской: без них, что ни было бы говорено, и понять истинно трудно, не только возлюбить истину и предмет ее нельзя. Аминь.

3. Слово о том, что любовь Христиан друг ко другу должна быть братняя

Слово в неделю шестую по Пятдесятнице.

Говорено при посещении города Пудожа, в тамошней Троицкой церкви, 3 Июля 1838 года.

В сегодняшнем чтении Апостольском, при исчислении различных обязанностей наших друг ко другу о Христе Иисусе, по различию званий, между прочим напоминается всем нам, Христиане, быть любезными друг ко другу братолюбием. В особенности останавливаюсь теперь на таких словах Апостола, находя в них некоторое общее и коренное для всех назидание; чего и желать мне надобно при кратковременных с вами, Братия, собеседованиях лицом к лицу. Любовь, по Слову Божию, есть основание и полнота всего закона Христианского, а звание братий столь обще Христианам, относительно друг друга, что лишь читаются когда-либо Апостольские послания, они почти всегда возглашают нам: Братия, Братия! Обратим же все особенное внимание, какой в особливости образ взаимной между нами любви заключается в том, чтобы любить нам друг друга, по Апостолу, братолюбно?

Братия! Братство, поистине, коренной союз взаимных наших отношений по-Христиански. Сколь ни различны наши звания и состояния, сколь ни многообразны даже внутренние дарования духа по самой Вере; все мы первое и общее всем имеем достоинство то, что дано нам право быть чадами Божиими53, и что в такое благодатное сыновство рождены мы все от единой священной утробы, от святой купели. Посему, если рождение плотское от одной утробы матерней налагает на совести наши долг, приятный долг любви к братиям нашим по плоти; то тем более убеждать нас должно ко взаимному и сердечному друг друга люблению одинаковое всех нас происхождение от Духа; тем более, чем выше рождение духовное земного, и чем более Отец наш Небесный плотских родителей54.

Между тем, Братия мои, не столько ли уже иссякла на земле Христианская любовь в таком роде, что даже и говорить о ней ныне значит почти – сказывать как нечто необыкновенное, в связях человеческих совсем неизвестное! Ныне извиняются в мире, как в неосторожности, как в непристойности, как в проступке, если бы кто случайно и по простоте обращения назвал другого братом без связей обыкновенных. Однако ж было, Христиане, такое златое на земле время, были и есть такие блаженные общества, где верующие во Христа жили и живут, точно, как братия, с гораздо большею любовью друг ко другу, нежели родившиеся по плоти от одной утробы. Бяху им вся обща, и ни един же что от имений своих глаголаше быти свое, пишется об обществах Христианских времени Апостольского55. Времена мученические представляют светлое зрелище не только любви Христиан ко Христу, любви готовой на все мучения и смерти, но и любви Христиан друг ко другу, любви готовой разделять и разделявшей друг со другом даже мучения и смерти. Что же сказать о тех святых братствах, кои потом составлялись о Христе Иисусе в пустынях, с оставлением всех земных связей, и родства, и дружбы, и выгод, – об обществах, которые в последствии времени поддержали дух истинной веры в городах, где часто заражал ее дух мира сего?

Впрочем, Христиане, и нам нельзя открыть очей своих, чтоб не видеть, как святая Вера наша непрерывно внушает нам чувствия братолюбия! Она почасту созывает нас сюда в общий дом молитвы, в земной дом Отца нашего Небесного, где предлагает нам общие для всех, богатых и бедных, славных и худородных, утешения, общие назидания, общие молитвы, и – что главно – одну общую для всех священную трапезу с пречистым Телом и Кровию Спасителя нашего. Не дети ли мы все здесь единого Отца Небесного? Сам единородный Сын Божий, по восприятию нашего человечества, не то ли в священнодействиях Своих непрерывно открывает нам, что Он стал, по выражению Писания, первородным во многих братиях, в нас, Христиане, что Он посреде Церкви возвещает имя Отца Небесного братии Своей, нам, Христиане?56 И когда так снисшел к нам единородный Сын Божий, то не слава ли наша принадлежать к сему блаженному обществу, и исполнять дела братолюбия по Господу нашему Иисусу Христу, Сыну Божию?

Надобно, чтобы дух братолюбия был у нас не здесь только, в дому Божием, где и нельзя иначе быть о Христе Иисусе, как братски. Священное место есть училище, где принимаются уроки в том, как должно нам вести себя и вне священных здешних собраний. Бог не в храме только Отец наш, но и везде, и не в Вере только, но и по всему, что мы имеем и иметь можем. Святая Вера токмо изъясняет и освящает все прочее. Представьте же себе, подлинно, Братия мои, какое было бы благополучие наше во всяком земном обществе, когда бы везде одушевляло нас чувствие, что все мы братья между собою, дети Отца Небесного? Было ли бы тогда место вражде, проискам, лжи, обманам, притязаниям, корыстолюбию, наглостям или иному чему подобному? Нет, чада Отца Небесного не отнимали бы ничего друг у друга; ибо каждый из них надеялся бы получить все из богатодаровитой десницы Самого Отца Небесного. В особенности не могли бы они оскорблять друг друга, когда бы в каждом действительно видели собрата своего, рожденного, также как и они, от Бога. Естественно, что любяй Рождшаго любит и рожденнаго от Него, как пишет возлюбленный ученик Христов57. Впрочем, мало того, чтобы мы видели друг в друге только собрата своего: дух Веры глаголет, чтобы мы в каждом собрате видели образ Самого Иисуса Христа, единородного Сына Божия. Не помните ли, в какое высокое достоинство вводит нас рождение духовное? Елицы во Христа креститеся, во Христа облекостеся, – такое достоинство утверждает за нами чрез Крещение Слово Божие!58

Какой глубокий и святой союз наш о Господе, Братия! Что в сравнении с ним, когда мы любезны друг другу не братолюбием о Господе, а по каким-либо земным связям? Любезны друг другу бывают люди, но – только по земным связям. Любят друг друга иногда только по плотскому родству, иногда по богатству, иногда по славе, иногда по силе, иногда по выгодам, иногда даже по нужде и по иным убеждениям: прочны ли все такие союзы? истинны ли? навсегда ли полезны? – говорят вам о том непрестанно самые опыты жизни. А святое Евангелие внушает нам, Братия, что такая и подобная любовь мала, даже низка для Христиан. Аще любите любящия вас, говорит Господь Иисус Христос, – кую мзду имате? Не и мытари ли тожде творят? И аще целуете други ваша токмо, чmo лишше творите? Не и язычницы ли такожде творят? Аз же глаголю вам, глаголет Христос, любите враги ваша, любите всех по Богу, – яко да будете сынове Отца вашего, Иже есть на небесех59.

Когда же таким образом основанием взаимных наших отношений будет то, что все мы собратия о Иисусе Христе: то таким образом мы будем не только искренно и счастливо любить друг друга, но любезны будем и Самому Господу, о имени Которого любить мы должны и всех. Бог любы есть, и пребываяй в любви в Бозе пребывает, и Бог в нем пребывает, говорит возлюбленный ученик Богослов60. А о том уже и изъясняться теперь не станем, что с нашей стороны не может быть даже тени любви к Богу, когда нет любви друг к другу. Аще кто речет, пишет Богослов, яко люблю Бога, а брата своего ненавидит, ложь есть61. Посему-то, можно сказать, единственная заповедь от Иисуса Христа дана нам та, да любим друг друга братски: о ней, как завете Своем, в особенности напоминает Господь последователям Своим в последней Своей пред смертью беседе62.

Итак, когда ни будете вы, Христиане, слышать, при чтении Апостольских посланий, что Св. Апостолы возглашают в них к нам: Братия, Братия! припоминайте себе всегда, что, как приятно нам слышать такое приветствие себе из уст Св. Апостолов, так или более вожделенно Апостолам, или паче Самому Господу нашему Иисусу Христу, чтобы мы с тем же приветом и любовью расположены были все и между собою: ибо и цель посланий, писаний в таком виде, какие бывают между своими, – та, чтобы внушать нам всегда братское друг ко другу расположение. Аминь.

4. Слово об откровенности

Слово в день рождения Благочестивейшего Великого Государя нашего Императора Николая Павловича всея России.

Говорено в Новочеркасске, в кафедральном соборе, 1845 года.

Не редко размышлял я некогда, особливо при виде избранных обществ человеческих, какое нравственное свойство в членах их могло б считаться наилучшим? Кротость ли напр.? рассудительность ли? осторожность ли? решительность ли? щедрость ли? терпеливость ли? любовь ли, или иное какое? Мысли, по обычаю рассуждений человеческих, переходили сперва от одного свойства к другому, и то сему, то иному, то еще другому и другому отдавали преимущество. Однажды вдруг вышли они как бы на ясный свет, когда представилось мне, что вопрос сей давно уже решен самым торжественным образом. «Обратись к избранному обществу Господа Иисуса Христа, – сказал светлый помысл, – и ты увидишь там, какое нравственное свойство в избранных учениках Своих считал Он, Сам Господь наш, выше всех других? Известно, Братия, что первым63 у Иисуса Христа Апостолом был и назывался Св. Петр. Каким же свойством души отличался он от прочих Апостолов, – вот сие-то свойство души и должно быть самым лучшим! А если бы кто, хотя мало, всмотрелся во всех избранных учеников Христовых по Евангельской истории; никто не мог бы, думаю, сказать иначе о Петре, как так, что у первоверховного избранника Христова особливое свойство было сердечная откровенность. Нет посему сомнения, что Господь наш в особенности уважал такое свойство, когда человека, отличающегося откровенностью, поставил первым в числе избранных Своих. Все двенадцать имели превосходные качества, напр. Иоанн – любовь, Иаков – ревность, Фома – осторожность, что все видно в Евангелии. У всех такие и подобные свойства были притом в высокой степени каждое: у Фомы осторожность иногда могла простираться даже до неверия. Иаков и Иоанн по любви и ревности однажды хотели низвести огонь с неба для истребления целого села Самарянского, в охранение чести Господа своего.

Слово наше к тому теперь, Христиане, что надобно и нам соображаться расположениями своего духа с Духом Господа нашего. Почему мы не должны оставить без особливого внимания, что Господь поставлял искренность или откровенность выше всех других свойств души в последователях Своих. В особенности нужно нам обратить внимание на сие по отношению к понятиям века сего: век считает искренность только простотой, почти глупостью, а художество обращения кажется ему высокою, единственною образованностью. У сынов века, мудрейших в роде своем, уже и язык, отличный дар природы человеческой, данный для взаимного изъяснения друг другу мыслей и чувствований, обращается иногда в первое средство к сокрытию всего друг от друга.

Теперь, когда составляем общественное торжество по дню рождения Благочестивейшего Государя нашего, в кругу избранных на служение Государю, побеседуем об откровенности, собственно по жизни общественной, побеседуем с откровенностью.

Слово началось тем, что искренность или откровенность не только несравненно выше мирской скрытности, но и выше самой любви Христианской. Петр поставлен в кругу учеников Христовых выше Иоанна, который преимущественно в Евангелии отличается любовью и сам именуется учеником, егоже любляше Иисус. Пусть, впрочем, будет откровенность выше скрытности: скрытность прямо противоположна свойству души, которое особенно уважил Христос. Но как может быть, казалось бы, ниже откровенности и любовь, любовь, которую слово Божие называет везде, союзом совершенства64, полнотою закона65, добродетелью, которую, можно сказать, одну внушает оно паче всех других? Так, Христиане Братия, прямая искренность и есть не иное что, как особенный вид или степень любви. Без любви она либо глупость, либо дерзость. Сила слова в том, что есть и прямая любовь, но или осторожная, или нежная: искренность есть любовь горящая, так сказать, искристая, пламенная, неудержимая. Она не сама в себе млеет только, ни опасается даже, чтобы своею прямотой не оскорбить другого: она вся предана тому, кого искренно любит, говорит и делает, что чувствует и знает, нимало не размышляя, какие будут из того последствия для нее самой, хотя бы и неприятные. О сей-то возвышенной степени любви говорит возлюбленный Ученик Христов. Страха несть в любви, но совершенна любы вон изгоняет страх, яко страх муку имать: бояйся же не совершися в любви66. По изображению Св. Павла и с другой стороны, со стороны других, она вся любит, всему веру емлет, вся уповает, вся терпит67. Она не бережет себя, а хочет только угодить другим, хотя бы и потерпеть что-либо привелось за то. Один из древних, Царь, разгневавшись некогда на излишнюю, как показалось ему, правду своего подданного, хотел заколоть дерзкого и уже занес руку с мечом: «Заколи, сказал тот, возвысив голос, но только выслушай». Таким образом говорит самозабвенная, чистая любовь. У нее как будто нет ничего собственного, нет ни особых орудий для изъяснения своих чувствий и мыслей, ни покровов, кои могли бы закрывать их; она вся открытое сердце.

Также точно представляет она себе и других в отношении к себе: – состояние, Братия, которое обещает нам вполне святая Вера в блаженной вечности, где не будет уже дебелости плоти, но где, при одном воззрении друг на друга, без всяких объяснений и осторожностей, будем проницать друг друга! Впрочем, такое состояние частью было уже и здесь между нами самими, Слушатели! Тогда, когда мы были детьми, говорили друг другу, что чувствовали, беспрестанно говорили, и все правду по своему разумению, беспрестанно что-нибудь делали, и все по своим чувствам, не по расчетам. Аще не обратитеся и будете яко дети, не внидете в царство небесное, говорил Господь и всем последователям Своим. Таковых есть царство небесное!68

Душе исполненной любовью нечего, впрочем, и таить в себе от взоров человеческих, кроме того только, что составляет всеобщие природные тайны, также тайны или Божии, или Царевы, или наших ближних. Мы в них распоряжаться по своим чувствованиям не можем, и по тому, что они не наши, и по тому, что они превышают понятия наши, само-собою остаются для всех непостижимыми. Тайны тайнами; говорим о частной откровенности души, у которой нет собственно так называемых тайн. Она должна желать, чтобы знали другие, какими именно простыми благорасположениями к ним исполнена она. Скрытность в сем смысле была бы уже признаком предосторожности, чтобы не быть обличенным таким расположениям души, кои (не то что не должны, или не могут, но) не хотели бы по чему-нибудь быть на виду. Так мыслит и поступает или посредственность, которая боится, чтобы не разглядели ее изблизи, или хитрость, которая имеет свои особливые цели, или иная какая-либо мнительная недоверчивость.

Пусть в таких случаях под покровом неизвестности скрываются даже и самые наилучшие расположения души к ближним: одна неизвестность их отнимает от них весьма многое, и некоторым образом даже страшит нас; между тем как откровенность невольно привлекает к себе сердца, хотя бы она по виду иногда и грозила нам чем-нибудь неприятным. Все и сделано, что вы когда-либо видите или слышите от откровенного. Вы спокойны! А ожидания, а сомнения, а догадки – мука! Некогда входил я в размышление о том, от чего столь любезны нам места отчизны, или те, где мы долго жили, хотя между тем в последствии встречаемся вновь и вновь с лучшими и лучшими? Мне казалось, при размышлениях о том, – что так чувствуем мы от того наиболее, что свои места совершенно нам известны, все, что есть в них, давно нам знакомо, все там, и неодушевленное, беседует с нами, – и земля, и вода, и лес, и камни: шелест древесного листа и движение воздуха, давно там понятны нам. Между тем как в новых местах мы не знаем еще вещей нас окружающих, не знаем, что за шаг от нас находится, что кроется далее представляющегося глазам, что будет завтра, чрез несколько дней? Бояйся, повторяю слово Писания, не совершися в любви, яко страх муку имать. Таковы и люди откровенные, как места нам родные: они наши искренние, всем свои, родные.

Правда, не всегда у всех откровенности равняется благоразумие; от чего искренность не редко, очень нередко впадает и в погрешности. Апостол Петр первый исповедал Иисуса Христа Сыном Божиим, и первый принял от Него за то единственное пред всеми преимущество, – ключи царства небесного: но сряду в тоже самое время, как Христос стал предсказывать о своих страданиях, Петр начал пререкать Ему и заслужил самый горький упрек от Господа. Иди за мною сатано, сказал ему Господь, яко не мыслиши, яже суть Божия, но яже человеческая69. Так, откровенность, Братия, часто и погрешает: нет в человечестве ничего совершенного! Но не сумнюсь сказать, что едва ли она еще не прекраснее в таких именно случаях, где она ошибается. Когда погрешности неизбежны между людьми и требуют непрерывно предостережений, советов, исправлений, в чем состоит почти лучшая часть взаимных между нами сношений: то не лучше ли уже не скрывать нам в себе столь неизбежного зла, а открывать его в тоже самое время, как оно начинается, дабы в пору было и нужное исправление! Лучше ли болезнь долго скрывать нам и, так сказать, внедрять ее в природу свою, или немедленно врачеваться от нее? Внутренняя ли болезнь, не известная ли лучше, или наружная и известная? В пору изъяснить другим что-либо или изъясниться в чем-либо самому, значит прервать какое-либо нравственное зло в самом его начале, – с удобностью. В том истинно высокое благоразумие: в том, можно сказать, всегда готовая к другим любовь! Слова: виноват, каюсь, по-видимому, самые невыгодные для того, кто говорит их; они собственное его признание в своей худости: но они такие слова, кои потушают пламень гнева, вырывают неудовольствие из сердца с корнем, притупляют меч, истребляют в самых устах наших грозное слово. Лукавство, ложь и упорство напротив грехи диавольские. Диавол называется лукавым, и по тому именно, что он хитр, лжив и по тому, что зол. Он человекоубийца бе искони: – сказал Сам Господь наш, егда глаголет лжу, от своих глаголет: яко ложь есть и отец лжи70. Сколько же таится под нею коварств, злорасположений, дурных привычек, распрей, вражды и прочей нравственной язвы в самом даже невинном юношеском возрасте, что все после в летах зрелых по жизни общественной делается болезнями, страшными язвами для общежитий человеческих! А все это до времени кроется в людях, так называемых добрых, молчаливых, тихих!

Какие же и последствия обыкновенно рождает сей общий нравственный недуг века – скрытность? Те именно, что все друг по друге, друг друга остерегаются и взаимно принимают свои меры предосторожностей. Тогда как искреннему верят на одно слово; скрытному много нужно употребить средств к уверению других, и большею частью совершенно напрасно! Что он ни сказал бы или ни сделал и искреннего; другие думают, что говорит он и делает по своим правилам и целям иное. Таким образом сама собою произошла тяжелая многосложность отношений наших между собою в жизни общественной; вместо языка стало быть необходимо во всяком случае взаимных сношений письмя, как говорит слово Божие, письмя, а не дух, письмя, которое, говорит Апостол, убивает, а не дух, который животворит71. Бумага несравненно более стала у нас иметь силы и важности, нежели живой язык наш, нежели все совести человеческие. И подлинно, порядок дел человеческих едва не вводит необходимости употреблять сей способ сообщения даже вместо обыкновенных разговоров с людьми, из предосторожности, чтобы некоторые не отказывались от того, о чем сами они говорили, или не говорили. А один из Пророков народа Божия еще издревле написал, что и самые письмена, при непрямом расположении духа пишущих, не со всем надежны со стороны верности, по недостатку светлой верности души. Горе пишущим лукавство, восклицал Исаия: пишущии бо лукавство пишут72. От сего-то, с развитием общественной жизни, обыкновенно множатся письменные дела ее. Вместо пяти дел в год стало быть по сотням и тысячам. Не редко многие из них возрастают до такой огромности каждое, что несравненно менее были прежде целые истории некоторых народов и государств, чем сколько ныне требуется письменности для исследования и определения одного какого-либо частного события. В таких случаях частными людьми обыкновенно все управляется к тому, чтобы хорошо только обработать свое дело, а себя тем более и более усовершить для новых и новых тонкостей впредь по сношениям со своими ближними. Где же та блаженная простота предков наших, когда одно слово бывало законом, и одна угроза на неисполнение: «тому будет стыдно, кто не исполнит, что следует?» Что уже и стыд на лице, когда нет его в сердце?

Просвещение наше, может быть, думает иногда, что ему не прилично смешать себя с толпою в простоте слова и поведения. И потому-то оно умудряется поступать и говорить так, чтобы другие никак не равнялись с ним в своих понятиях или изъяснениях. Но, кажется, прекрасно сказал на сие один из древних учителей Св. Церкви73. «Я, сказал он, назвал бы мудрым не того, кто ясное скрывает во тме, но того, кто и темное на свет выводит». В самом деле, отнимите у некоторых мудрецов века утонченные слова: что останется иногда в глаголаниях их?74 Едва не рушатся некоторые части даже так называемых наук, коль скоро взять от них выражения, кои одни, они одни, а не особые какие-либо понятия составляют почти весь предмет науки. Сколько их уже и рушилось в глазах нашего времени! «На правду не много нужно слов», говорит старинное наше отечественное слово: она в самом деле проста, ясна, светла, как свет Божий, как солнце небесное.

Кольми паче в обыкновенных делах наших, в нашем обхождении немного бы нужно искусства для изъяснения братской любви своей друг ко другу; в чем одном должны состоять все прямые отношения наши между собою! Без того, без любви, нет и истинного просвещения, коим хочется нам славиться; без нее все познания не соответствуют даже имени своему. Вникнем, как Слово Божие вразумляет нас в этом. Разум кичит, говорит Св. Апостол, учитель языков, – разум кичит, а любы созидает. Аще ли кто мнится ведети что, не у что разуме, якоже подобает разумети: аще же кто любит Бога, (а в Нем, без сомнения, и ближнего своего), сей познан бысть от Него75, тот снабден познанием от Бога, истинным, таким, какое только Бог дарует. Довольно ли было бы для нас, для потребностей наших на земли, света солнечного, без его теплоты? Мы при блеске его гибли бы без нее. Так; что значит друг для друга и умственное просвещение наше без любви друг к другу? Аще языки человеческими и Ангельскими глаголю, пишет Св. Апостол в читанном сегодня послании, любве же не имам, бых я медь звенящи, или кимвал звяцаяй76. Вот наше истинное образование во Христе Иисусе – любовь друг к другу! Вот наше просвещение, и в мире, и в нас самих – любовь друг к другу! – Кольми паче любовь, – говорим сегодня по учению Апостольскому, – светлая, горячая, искренняя, откровенная!

И так вся вам любовию да бывают, Братия, скажу со Св. Апостолом Павлом77: вся, – если и похвалить кого нужно, если и обличить, если и запретить, если и наказать. С другой стороны, лучше для нас и взыскания от такой любви, гораздо лучше, нежели ласкательства, молчание, явное снисхождение, – все, что происходит от того только, как бы ульстить нам людское к себе благорасположение!

Что наши отношения друг к другу, Братия, когда Высочайший пример прямоты и откровенности даже в сношениях между царством и царствами блистает, как солнце на высоте неба, на престоле Всероссийском? Там самая высота и отдаленность могли б скрывать многое от взоров человеческих; там самые места движения дел народных естественно именуются таибницами. Между тем сколько раз видели все мы, в общественных сведениях слышали громкие отзывы в царствах земных нашего времени о необыкновенном величии души Царя нашего со стороны откровенности Его в Царственных сношениях с представителями народов! Дивясь Его правде, мудрости, трудолюбию, щедрости, могуществу, славе, всему, – вселенная, кажется, особеннее всего чудится явлению необыкновенной прямоты сердца в Православном Царе нашем. И природа, и воспитание, и образование, и жизнь могли, без сомнения, споспешествовать Высочайшему развитию такого свойства в Нем; но Св. Вера православная, – не сумнюсь сказать, – наиболее всего содействовала тому. Ибо такой дар, такой дух искренней любви может происходить только из ее источников и при ее споспешестве. Аминь.

5. Слово о взаимном доверии, как общественной добродетели

Слово в День св. бессребренников и чудотворцев Козмы и Дамиана и рождения Благочестивейшей Государыни Императрицы Александры Феодоровны.

Говорено в г. Новочеркасске, 1845 года.

Любы – всему веру емлет. 1Кор. 13:7.

Слово из сегодняшнего Апостольского чтения, Братия, слово об одном из прекрасных свойств и действий любви Христианской! Мы слышали там с подробностью, сколько их и какие они! Любы, сказано, долготерпит, милосердствует, незавидит, не превозносится, вся уповает, вся терпит, – николиже отпадает. Повторяем только несколько из описания. Сила слова существенно в том, что любовь должна быть источником и душою всех Христианских добродетелей: без нее нет истинных Евангельских доблестей, хотя бы мы ведали тайны вся и весь разум, хотя б имели всю веру, и переставляли ею с места на место горы, хотя бы раздали все имения свои, предали тело свое на сожжение. Теперь для особливого собеседования к Вам, Христиане, избираю я одно из множества свойств и действий любви Христианской, – доверенность к другим. Любы – всему веру емлет, сказано о ней, между прочим. Мудрые сыны века изумятся и скажут: как можно согласить такое правило с обыкновенным благоразумием жизни в мире? Как можно стать так просту, чтобы верить всем, не употребляя особливых преимуществ образования на то в особенности, дабы узнавать людей с точностью, а не вдаваться им слепо? Но чем дальше такие понятия века от правила Слова Божия; тем более, естественно, вникнуть нам надобно, Братия, в силу оного, да бы не терять его в правилах жизни, нужных к собственному и общему нашему благу. Вникнем же со вниманием любви.

Не подумайте, Слуш., чтобы правило такого взаимного доверия, какое должно быть между нами по Апостольскому учению, блеснуло в словах Апостола, как некоторая редкость из числа многих необыкновенно высоких истин учения Св. Веры нашей. Нет, оно – истина весьма обыкновенно с другими истинами внушаемая в Слове Божием. Еще в нравоучениях Ветхого Завета говорено было каждому ревнителю закона Божия: милостыня и вера да неоскудевают тебе. (Прит. 3:3). Неведят милости и веры делателие злых. (14:22). Сердца праведных поучаются вере. (15:28). В словах сих и подобных вера соединяется или с милостынею, или с милостью или со справедливостью. Инде наряду стоит она с кротостью, с мудростью, с надеждою. (Сир. 1:27; 37:29; 49:12). Следственно вера в таких словах относится не к Богу, а к ближним нашим и есть соименна иным некоторым добрым нашим отношениям к ним, сродна с делами столь обычными и необходимыми, каковы кроткое с другими обхождение, милость, справедливость, милостыня и т. д. А в Новом Завете, в Завете Господа нашего, Братия, Сам Господь выставлял такую веру, доверие к ближним, наряду с родными ей также добродетелями общественной жизни, за дело великое, существенное в законе. Горе вам, книжницы и фарисее лицемеры, говорил Иисус Христос к людям по – тогдашнему набожным и просвещенным, – яко одесятствуете мятву, и копр, и кимин, и остависте вящшая закона: суд и милость и веру. (Мф. 23:23). И веру. С судом и милостью стоит наряду вера! Вера в сем смысле – доброта, особый вид любви Христианской, доверие к другим. Припомните: она стоит в числе предметов закона вящших или важнейших. Св. Павел Апостол часто и особенно напоминает о ней в посланиях своих. Напр., в послании к Галатам ставит ее в ряду особенных плодов духовных, кои должны быть у каждого Христианина: плод духовный есть любы, говорит он, радость, мир и, между прочими, вера78. Держися правды, веры, любве, пишет к Тимофею79. Инде хвалит Тимофея за то, что он последовал Павлову учению, житию, привету, вере, долготерпению, любви, терпению80. Инде приветствует Христиан: мир братии и любовь с верою от Бога Отца и Господа Иисуса Христа81.

В самом деле, что было бы в обществах человеческих, если б не было где-либо такого именно расположения людей друг ко другу, – доверия? если бы напр. супруги не доверяли один другому, дети родителям, родители детям, начальствующие подчиненным, подчиненные начальствующим, брат брату, товарищ товарищу, сосед соседу? И не тогда ли напротив высокое счастье наше в жизни, когда мы имеем такие взаимные расположения между собою, уверенность друг в друге, сознание самих себя в каждом из окружающих нас?

«Сладостно сердцу человеческому, скажут многие иметь такие, подлинно, расположения ко всем: но оно; сердце наше; так часто ошибалось в жизни; так натерпелось, так наболело, так наконец ожестело от различных прикосновений к нему ближних наших, что жизнь учит каждого из нас, кажется, тому уже только, чтоб быть время от времени осторожнее от людей, недоверчивее к ним.» Конечно, так, Братия мои, на первый наш взгляд. Но скажем лучше: что и мы приобретаем от иного образа сношений между собою к своему спокойствию? Дошли ли мы в состояние проникать истинно сердца других, взвешивать сокровенные свойства их? Нет! – возвышались, множились наши предосторожности в обращении; но с тем вместе множились, возвышались и ухищрения других противу нас. Поднялся так называемый курс тех и других; а в существе умножались только собственные наши заботы и опасения со стороны других. Какая жалкая черта нашего благополучия! Между тем как народы, незнающие наших правил общежития, в простоте природы хранят себя, своих, свое, все взаимною только доверенностью племени; нам стали быть везде нужны запоры, замки, решетки, и нравственно должно было связать себя бесчисленными так называемыми формами, условиями общежития, кои часто не содержат самых вещей, по-видимому означаемых ими. Наибольшая часть наших судилищ суть необходимые оплоты против ухищрений людских; письменные хранилища при них – памятники постепенного размножения многоделливых, но неизбежных сношений наших друг с другом. Бедны письменные хранилища предков наших; но они чисты и прекрасны тем самым, что нет в них, как и не было на деле, бесконечных почти свитков о том, о чем можно было сказать все кратко, все лично, все одними словами.

Правда, многоразличные условия наших взаимных отношений есть неминуемое следствие развития дел общежития; развиваются умы, поднимаются и злоупотребления оных: духи злобы стают пред Богом в сонме Ангелов; с добрым семенем являются на поле и плевелы. Но условия сии, – говорим, – со стороны нашей тяжкая жертва за опасения свои при потере простых расположений наших друг к другу по совести! По крайней мере где можно обойтись без нее, надобно без нее, без бумаг обходиться, Братия, и таким образом созидать свое благополучие не в письмени, как говорит Писание, но в духе, в самых совестях своих82.

Мы думаем, что наше просвещение должно все проникать, провидеть, преодолеть всякую неправду других, как свет гонит тьму. Нет сомнения, что несравненно лучше бы иметь столь зоркие очи, нежели допускать других иногда и обманывать нас. Во святом Евангелии о Господе нашем Иисусе Христе сделано негде примечание сказателя Евангелия, что Сам Иисус не вдаяше Себе в веру людей, которые по-видимому веровали в Него. Но там же присовокуплена и причина, почему сказано таким образом о Иисусе Христе? Зане Сам ведяше вся, сказано в Евангелии, и яко не требоваше, да кто свидетельствует о человецех: Сам бо ведяше, что бе в человецех83. Такова ли наша проницательность, Слушатели, как Испытующего сердца и утробы праведно? Такова ли наша чистота духа? С напряжением своего мечтательного, гордого всеведения не то ли напротив часто делаем мы, что множим только свои напрасные подозрения друг на друга, осуждения, клеветы, жалобы, злобу и подобные тягости нашей жизни? Одни из нас заранее без нужды стараются уже обезопасить себя от мнимых каких-либо неприятностей, которых никогда не было и не будет; другие пылают уже мщением против умыслов, совсем никогда не существовавших и не имеющих существовать. Между тем многие из нас до того измельчаются в таких напрасных предположениях и тонкостях своих, что оставляют без внимания существенные дела по своему званию, и в своих непрестанных догадках готовы потопить, как в бездне, людей достойных любви и внимания. Остроумные сии наблюдатели по собственным своим мечтам о других не редко ропщут на других, жалуются, клевещут и, к удивлению, успевают иногда передавать некоторым мечты свои за самую истину.

Такое легковерие некоторых к некоторым, легковерие, не вера, – далеко, впрочем, от того, доверия, какое внушает нам Слово Божие. Ибо если поступать в доверии к ближним по Слову Божию; то не менее по крайней мере надлежало бы дать веры и той стороне, на которую что-либо взводят, как и той, которой уже верят. От чего же делается предпочтение последней? – Не по доверию Евангельскому, а по собственной нашей мудрости, потому, что мы сей стороне одной верим, одну ее считаем имоверною, одну ее справедливою: она так или иначе удовлетворяет нашим собственным правилам и целям, а о другой стороне и думать не хотим ничего. Что же лишше творим мы в таких случаях против мытарей и язычников?84 Не также ли, не по самолюбию ли или расчетам и они поступают в подобных случаях? Между тем от столь самолюбивой и односторонней доверенности нашей к некоторым только, по собственным нашим расчетам, сколько может страдать иногда невинных, потому только, что невинные молчат, не клевещут, не ищутся! Сколько с сим вместе могут торжествовать те, которые все сие делают, ко вреду своих ближних и самых дел! И потому не очевидно ли, гораздо уже лучше было бы нам собственными своими предосторожностями, знаниями, проницанием людей, произвольным лишением некоторых из них веры по своим понятиям – жертвовать той простоте любви ко всем, которой учит Слово Божие?

«Как это возможно?» подумают некоторые. «Просто. Правила на сие давно уже предписаны Слушатели. Кого где из нас поставил закон, кого в какую облек он доверенность; тою доверенностью на всяком месте каждый из нас и должен пользоваться, пока достоверно по делам, а не частным чьим-либо и тайным наветам, сам не лишил себя оной кто-либо из нас. Такое внимание и уважение относится к самому закону и тем званиям или местам, кои он, закон, учредил. И если слово малого человека на других возбуждает в нас жалость; то положение высших должно возбуждать в нас еще большее чувствие, – полное внимание к приставнику законов на страже охранения общественного блага. Покажи ми веру от дел твоих, говорит Писание к тем, которые говорят, что они веруют Богу85. Так и в вере между людьми собственно нужно, чтобы вера к тому или иному из нас, когда дойдет до рассуждения или оправдания одних перед другими, основанием и свидетельством правды имела дела, дела, а не мнения или рассуждения частные. Несправедливость в таких случаях быть может самою чувствительною. Если верить, то уже верить и той и другой стороне: а если не верить, – то той именно, которую обличают дела и законы, а не слова, чьи бы то ни было.

Между людьми, Братия, и не может быть все так светло, чисто, как свет. Надобно всегда иметь некоторое снисхождение к ним. Что сегодня у одного из них несколько нехорошо, несколько неверно; то завтра может быть исправлено, улучшено. Как же стать предупреждать исправность или улучшение отнятием у неисправных и самых средств и времени к своему их исправлению?

Посему-то любовь Христианская прикрывает неизбежные немощи человеческие, как будто иногда не видит их, всему доверяет; но – в ожидании исправления их и с деятельным направлением к тому, кого следует. Рабы Евангельского господина, усмотрев однажды на поле его плевелы посреде пшеницы, которая одна была сеяна, между тем как плевелы явились сами собою, сочли нужным и просили уже у господина повеления выполоть худую траву вон из поля. Ни, сказал им Господь, да не когда, восторгающе плевелы, восторгнете купно с ними и пшеницу. Оставите расти обое купно до жатвы86. Так велика любовь Божия к нам, Братия, что она терпит и недостойных из нас за достойных, оставляет расти и плевелам вместе со пшеницею за пшеницу! Простые плевелы – плевелы всегда и есть и будут плевелами. Но плевелы Евангельские, по изъяснениям святых толкователей Евангелия, могут со временем перемениться в чистую пшеницу Божию. Савл из гонителя сделался избранным сосудом Божиим; Магдалина из блудницы – благовестницею; мытарь – сыном Авраамлим; разбойник – сыном царствия Христова. Сколько посему истреблено было бы и самой лучшей пшеницы Божией, если бы появляющиеся в ней плевелы тотчас были истребляемы? Не было бы Петра Апостола после его отвержения, ни Фомы после неверия, ни первого Евангелиста после мытницы, и ни одного Апостола после оставления ими Иисуса Христа при страдании и смерти. Посему-то любовь Божия, которою заповедуется и нам иметь подобную любовь между собою, можно сказать словами Апостольскими, всему веру емлет у нас, дабы все со временем привлечь к себе и переменить на лучшее. Кольми паче нам людям надобно уже иметь подобное к подобным нам расположение в доверии на будущее, совсем неизвестное нам состояние каждого из них. Любы – вся любит (покрывает), всему веру емлет, вся уповает, вся терпит, говорит Слово Божие. Истинная любовь Христианская сумеет сделать, Братия, все, что представляется нам трудного, даже небезопасного в таких взаимных отношениях наших друг к другу, какие заключает в себе так называемое доверие друг к другу, о котором сегодня слово.

К слову сегодня о любви, всему веру емлющей, можем мы упомянуть, что такая именно любовь, между всеми прекрасными дарованиями природы и благодати составляет отличительное свойство виновницы настоящего нашего торжества, Благочестивейшей Государыни Императрицы Александры Феодоровны. Сказывают: Всемилостивейшая Государыня столько добра, столько всему веру емлет, что как будто не верит, существует ли в мире и зло, обман, злонамерение. Столь чисто, возвышенно, любвеобильно Ее сердце, – сердце Супруги Великого Государя нашего, Россияне, сердце Матери Наследника престола и Царственных Чад Их! Такой-то дух, дух любви, оживляет внутренние чертоги Царские, где воспитывалось, образовалось, образуется и воспитывается Августейшее Домочадство, для того, чтобы потом охранять, строить, назидать наше благоденствие. Возблагодарим Господа Бога за дивные милости Его к России! Аминь.

6. Слово об усердии к ближним

Слово в день недели Мироносиц и Рождения Благоверного Государя Наследника Престола, Цесаревича и Великого Князя Александра Николаевича.

Говорено в Петрозаводском кафедральном соборе, 17-го Апреля 1838 года.

Неделя Мироносиц – сегодняшнее Воскресение. Никакое, подлинно, воспоминание не сопряжено так близко с Воскресением Господа нашего, Христиане, как воспоминание о Мироносицах. При праздновании Пасхи и при чтении воскресных Евангелий в продолжение всего года, без сомнения, все вы не раз делали уже такое примечание. Если же и не вместе с Христовым днем, и даже не сряду в первое после него Воскресение следует празднеством воспоминание Мироносиц в порядке священных наших воспоминаний, а отделено неделею; то для того, по истине, чтобы, после воспоминания о неверии одного из Апостолов в самый день нужды уверения его, тем блистательнее сияло в ряду торжеств усердие ко Христу сих святых жен. Усердие! В самом деле, их подвиг состоял собственно в усердии, в преданности, без особенных каких-либо деяний и прямых обязательств, чем усердие и отличается от прочих видов добродетели. Но обратим внимание на него ближе и рассмотрим вообще, сколь много значит просто так называемое усердие в служении Богу и ближнему.

Возвратите, Братия, сердцу вашему воспоминание о Воскресении и предшествовавших ему событиях страданий, смерти и погребения Иисуса Христа. На том особенном поприще Христовом везде видите вы и Мироносиц. Ранее не разделяли они с Апостолами последних бесед Господа пред разлучением Его на смерть, – бесед, в коих предсказывал Господь все Свои наступившие тогда подвиги. И объяснениями, и нарочитыми утешениями Господь укреплял тогда Своих учеников, чтобы не поколебаться им при виде страданий. Между тем Апостолы все оставили Иисуса Христа во время оно, почти все разбежались, иные даже отвергались с клятвою. Одни жены, последствовавшия Ему от Галилеи87, не смотря ни на что и на самую слабость природы, пребыли всегда верными своему чувству. Они, казалось, и предоставлены были собственному только чувству своему, когда оставлены были без нарочитых предостережений от Господа Иисуса, какие деланы были Апостолам. По-видимому, не многое они и теперь делают: зряще, где Его полагаху88, сказано в Евангельской Истории; издалеча зряще сия, сказано там же в другом месте, видеша гроб; еще инде: стояста при кресте – больше этого ничего уже нигде не сказано. Но кто тогда сделал что более, или хотя то же? Следственно, не они ли одни с Материю Иисусовою и с учеником, егоже любляше Иисус, сделали все? Тогда, как легионам сил небесных повелено было стоять в бездействии89, а для людей довольно было только не падать90, не колебаться, когда действовал в совершении тайны искупления нашего Един Господь, нельзя было более сделать ничего и верным женам Галилейским, как быть зрительницами того, что делает Господь, с сердечною к Нему приверженностью непоколебимою. Но смотрите, лишь минул, после распятия Господа, день, в который, по закону, нельзя было делать также ничего, Мироносицы, еще сущей тме, в следующий день спешат ко гробу Господа с драгоценными ароматами, спешат с таким самозабвением, что едва на конце пути припамятывают одна другой, кто отвалит им камень от дверий гроба?91 (Он был не по силам женским). Не останавливает их однако ж и такое затруднение; им довольно было бы, казалось, увидеть хотя камень на гробе Христовом. Но что же и в благовониях для умершего, если бы судить не сердцем, а умом? Что за услуга лежащему во гробе, когда на бесчувственное тело прибавят еще ароматов, хотя бы самых драгоценных, нарочито для того купленных? Для умершего – ничего; но для усердия – весьма много: оно исполняет для возлюбленного своего все, что может, без всякого расчета польз. Предмет забот усердия у сердца. Какими же, впрочем, выгодами и утешениями обрадовано было в нынешний раз сердечное расположение Мироносиц ко Христу? Они первые из смертных узнают о воскресении Господа, первые беседуют с Ангелами на Самом месте воскресения, первые встречаются с Самим Воскресшим, беседуют с Ним и принимают из уст Его приветствие радуйтеся, – то же самое приветствие, какое некогда сказано было Ангелом Матери Господа. Они первые возводятся в чин благовестниц Христовых, благовестниц для самых Апостолов. Они упредили теперь всех и принять, и возвестить другим всепрощение от гроба, в совершенное исправление того, что жена некогда в эдемском вертограде первая поползнулась к согрешению пред Богом. Что же, впрочем, в то время, как усердие Мироносиц столь много успевало, награждалось, что же делало холодное рассуждение наше, мужеское? Оно косно было веровати: оно, по слову Господа, жестосердие: пред ним являются яко лжа глаголы жен, видевших Господа92; следственно, сколь далеко оно от того, чтобы самому упреждать искать предмет Веры!

Так, Братия, и всегда святая Вера наиболее послужения себе видит от усердия, а не от избытков чьих-либо или расчетов ума. Как украшаются, воодушевляются, даже составляются сии священные собрания, кои здесь отправляем мы о имени Господа, особенно в действенное воспоминание смерти Его и воскресения? Усердием вашим, Христиане, усердием! Неусердный не пойдет сюда, разве по обязанности: когда же и придет сюда таким образом, что он сделает? Как ждать от него благоговения к священнодействиям, внимания к Слову Божию, духа сокрушенного и смиренного, когда он действует и в лучшую пору, даже по Вере, только рассуждением ко всему недоверчивым? Кто возжигает во храмах Христовых сии светильники, знаки радостей ваших, Братия? Усердие горит в них, усердие! Неусердный, мудрствующий, готов мыслить иногда: чесо ради гибель сия бысть?93 Кто приносит сюда сии украшения, ткани, труды искусства, служащие к приличию и благолепию дома Божия? Усердие, усердие! Неусердный преукрашает, яко подобие храма, сам себя и даже слуг своих, не только дщерей, как бывало во времена Давидовы94. Кто восполняет сокровищницы храмов Христовых для необходимого поддержания их в порядке вещей настоящего мира, где все требует средств к поддержанию и обновлению? Усердие, усердие! Неусердный тратит свои сребренники совсем на другие предметы, – на коней, на игры, на пиршества. Кто созидает самые сии храмы, места молитвенных собраний наших, Христиане, и поучений, памятники благочестия? Наибольшею частью усердие, Братия, усердие! Богатство имеет в мире другие виды: оно созидает памятники, но чаще себе самому в увеселительных зданиях, в садах; некоторым бог – чрево95: а памятники благочестия Христианского созидаются, и самые служители Веры Христовой поддерживаются по большей части лептами усердия, Братия, усердия. Когда же что такое и делает богатство или ум; ничего, однако ж никогда, – если не присоединится к ним усердие, усердие.

Усердие по большей части – друг простоты и бедности, по-видимому не много делает, дает наибольшею частью только лепты, не более; богатства у него давно не стало бы: но одна частость, непрерывность жертвований составляет весьма многое. Так малые, но непрерывно текущие ручьи доставляют нужное продовольствие вод, кому то надобно; между тем как напротив и большие, шумные, но временно только являющиеся воды, завися не от собственного источника, а от обстоятельств случайных, пользы приносят мало.

Самое чувство благожелательности, с каким усердие жертвует и немногое, дает, так сказать, особливое свойство жертвованиям; они всегда больше своей видимости: меньше издерживается, больше приобретается. Не наше примечание. Говоря о жертвованиях для Церкви Божией, какие раз сделали Христиане Коринфские, Апостол Павел напомянул, чтобы всяк из них жертвовал, якоже имать изволение сердцем, не от скорби, ни от нужды, и наконец присовокупил к тому: силен Бог всяку благодать изобиловати в вас96. При другом подобном случае сказал тот же Апостол выражением, какое употреблено в Писании о манне, с неба падавшей для Израильтян в пустыне: не преизбыточествова, иже много; и иже мало, не мнее имать97. Манну собирал всякий Израильтянин для себя с семейством в каждый день, сколько кто хотел; но много ли кто собрал, мало ли, доставало на день и малого, равно как и у того, кто собрал более, не оставалось в прок. Существо бо Твое, говорит Премудрый к Богу о самом вкусе манны, сладость Твою к сыном показоваше, и угождая единаго коегождо воли, якоже кто хотяше, превращашеся98. Вещи, пишет Премудрый, принимали тогда даже разные свойства по намерениям Божиим. Видите, Христиане, с чем сравнивает Апостол жертвы усердия? С непосредственным даром Божиим, какова была манна, с даром Божиим, который сам приспособлялся к прямой потребности тех, для кого он был ниспосылаем. Жертвы усердия малы; но они, – говорит Апостол там же подобием уже для всех нас известным, видимым, – они подобны семени, которое, быв посеяно, разрождается во множество зерен и колосьев99. В самом деле, может ли быть, чтобы Господь Бог не прилагал Своей благодатной щедрости, или, как выражает язык простецов, «спорины» к тому, что усердие делает о имени Его со всем желанием сделать бы более и более, если бы то было в силах жертвователя? Усердие, сказали мы, почти обыкновенный друг простоты и бедности. Так Св. Павел говорит100 о Христианах своего времени, которые делали вспоможения бедным Христианам: яже во глубине нищета их избыточествова в богатство простоты их: яко по силе их, свидетельствую, и паче силы доброхотни, со многим молением моляще нас, благодать и общение служения, еже ко Святым, прияти нам. В том же Апостольском сказании примечательно, Братия, что недостаточные Македоняне таким образом умоляют о принятии от них пожертвований; а богатых Коринфян, жителей славного города и славной торговой пристани Греческой, надобно было Апостолу напротив убеждать к тому.

Сколь, подлинно, немного иногда, Братия, нужно от усердия к нам других, и как это немногое значит много даже по нашему опыту! Слеза искреннего сострадания – и сколько действительного утешения! Ласковое слово – и какое для некоторых благополучие в жизни! Душевное участие в твоем состоянии – и какое существенное облегчение! Даже одно радушное изъяснение некоторых, что им нечем помочь тебе, подает какую-то действительную помощь! Такие изъяснения, такие слова, такие участия сердца очень часто в общежитии человеческом служат подкреплением для многих и составляют неизъяснимые нравственные благодеяния. Мир мыслей, Братия, подлинно, прекраснее и даже действительнее мира вещей. По мыслям, по устроению и состоянию внутренних очей наших кажется нам все и в мире вещественном. Аще око твое просто, говорит Спаситель и о внешних очах, все тело твое светло будет101. А тот мир, мир мыслей, точно, есть мир усердия, у сердца.

Он бывает частью и миром видимым, но не в мире, собственно так называемом. Здесь искусственность жизни удаляет нас от него. В нем, в мире усердия, живут еще чада природы, – простые люди, друзья, дети и с детьми матери. По одним наименованиям сим, какая прекрасная, хотя и не славная область, где водворяется усердие! Обозрим ее, хотя поскору, с некоторою подробностью. Вы всегда видите, Братия, как непокоренный еще расчетам жизни возраст детей любезен в глазах наших! Дают ли что дети, говорят ли, делают ли; – все от души. Конечно, все у них еще мало; но и все у них выражение сердца. Спаситель поставил детей в глазах наших примером, с коим должны мы сообразоваться, если хотим быть истинными учениками Евангелия102. Приведите себе на мысль и расположения к себе в том возрасте матерей наших. Сколько терпения! Сколько забот! Сколько изобретательности для утешений и, можно сказать, угождений нам в слабейшем тогда возрасте нашем! Это конечно более, нежели усердие просто; это – обязанность природы, обязанность уже, так сказать, и усердия, которое ни в каких других случаях не знает обязанностей, кроме побуждений сердца матернего. По-видимому, все невелико: маленькой кусочек, улыбка в пору, подарок какой-нибудь блестки, взятие на руки и т. д. Но самое сие снисхождение к таким мелочам, когда все мы были мелочь, может быть только делом сердца, сердца только матерей, у которых дети лежали и во чреве у сердца, и никогда в жизни от чувствий оного не удаляются. Что было бы с нами без него в первом нашем возрасте при всех рассуждениях, при всех попечениях ума и избытках? Что, если бы мы с самого начала предоставлены были в воспитании своем тем только глубокомысленным и строгим мудрецам, которые берут нас на руки свои после? Конечно все важно во свое время; но слово о том, что не надобно никогда забывать первого, малого, без чего ничто не могло быть дальнейшее. Не оставим без упоминания и возрастных детей, детей природы, простых людей, которые навсегда остаются в возрасте почти детском. Вообразите, Слушатели, радушие, простоту, гостеприимство, странноприимство, – отличительные свойства народа Русского, – с каким в селах встречают вас везде соотчичи ваши, как скоро вы до того снизойдете к ним! Усердие – наслаждение их жизни, красота наших сел, утешение путникам, и слава пред иноземцами! – А о друзьях вообще – что сказать? Что именно составляет силу и сладость дружества, как не отсутствие всего изысканного? Там удовольствие взаимное – даже упрек от души, не только вода вместо сладкого меду. Какова ж сия область, область дружества, когда некто и из Царей древних, увидев двух друзей, людей простого звания, препирающихся о том, кому из них умереть за другого, при обстоятельствах, требовавших непременно смерти одного из них, пожелал быть принят ими третьим!

Коснемся и друзей, если можно так сказать, общих, занятых услугами всем по званию, но более, нежели сколько требовал бы долг. Это те, которые всегда, при обязанностях своего служения, трудятся с неусыпностью, желают исполнить все, что можно, так, как бы готовы были отдать самую душу. Если такое свойство бывает в ком при отличных дарованиях; такие люди бесценное сокровище общества: если даже – и при средственных или и посредственных способностях; усердие исподволь может заменить талант, между тем как талант без какого-либо старания заменить усердия никогда не в силах. Усердие по крайней мере не сделает никому и ничему вреда, между тем как талант без добрых расположений сердца часто быть может вреден, и никогда, повторяю, – не надежен. Надобно быть уже отсутствию всякого ума, чтоб склонное к услугам и добру сердце самыми малостями своими не приносило ощутительной пользы общественному благу, хотя бы оно струилось только, как вода, каплями.

Соображая все то, что и в обыкновенной жизни, и в природе вещей, и в Слове Божием видим мы об усердии, не сумнюсь наконец воскликнуть, Братия, что Сам Бог более всего любит усердие, или лучше, одно усердие и любит Он! Бог, сотворивый мир и вся, яже в нем, говорил Апостол Павел мудрецам Афинским в Ареопаге, сей небесе и земли Господь сый, не в рукатворенных храмех живет, не от рук человеческих угождения приемлет, требуя что, Сам дал всем живот, и дыхание, и вся103. Усердию, однако ж предоставил Он и храм созидать Ему, и жертвы приносить, и службы совершать, и угодная Ему творить, словом, – все то делать, в чем состоит Богослужение наше, Богоугождение, или Вера, – все малости в сравнении с величием Божиим, со множеством милостей, кои от Него непрерывно приемлем. Усердию, говорим: ибо без усердия все ничто, чтобы мы ни делали для Него. Что ми множество жертв ваших? говорил Он Сам Иудеям в таких случаях, когда Иудеи приступали со всеми богатыми жертвами, Им Самим узаконенными, но приступали без сердца. Ходити по двору Моему не приложите104, впредь и не являйтесь ни с чем таким. А усердию, напротив, не только даровано право делать для Бога, что бы оно ни вздумало, и из неузаконенного, но и предоставлено даже особенное прославление, чего не заслуживают иногда и великие дела служения Богу и ближнему. Во святом Евангелии записано, что раз одна женщина умыла Господу Иисусу Христу ноги драгоценным миром, и отерла их волосами своими, тогда как обыкновенно употреблялись для сего вода и плат. Расчетливость некоторых из зрителей осудила поступок и говорила: для чего б не продать лучше такое миро за триста пенязей, и не раздать их нищим? Что же Господь, Который столько любил нищих, что, после потери всех добрых чувств у Иуды, ученика Его, могло сохраниться еще одно доброе слово о нищелюбии, – что же Господь? Не только принял, но и особенно одобрил дело Мироносицы, и сказал: Аминь глаголю вам: идеже аще проповедано будет Евангелие сие, во всем мире, речется и еже сотвори сия в память ея105. От чего же так много усердию, одному усердию? От того, думаю, Братия, что усердие есть собственность человеческая, чувство, расположение, устройство свободы нашей, сердце, а все прочее не наше, но или дар Божий, или долг наш. Такую мысль заимствуем из слов Св. Апостола Павла, который жертвы усердия, сравниваемые, как прежде сказали уже мы, с приплодом множества зерен от посева одного зерна, называет именно житом правды нашея, собственной человеческой правды, которой он во всех других случаях всего наиболее терпеть не мог в славу правды Божией106.

Первое, подлинно, сокровище наше, Братия, есть сердце, которое дал Создатель роду нашему! С ним можем мы иметь все, имея что-нибудь и малое; без него нет истинной пользы ни в чем. По сему-то надобно нам всего более беречь его в себе, искать в других и образовать в роде грядущем за нами. Всяцем хранением блюди твое сердце, говорит Слово Божие: от сих бо исходища живота. Да не оскудеют ти источницы твои, храни я в сердце твоем107.

И как мы сегодня, Братия, мыслями своими и сердцами обращаемся между прочим к особенным источникам благополучия общественной нашей жизни – к самой надежде России, к Пресветлейшему Наследнику Престола Всероссийского; в сей день Небеса даровали нам Государя Великого Князя Александра Николаевича: то сколь сладостно помыслить сердцем, что надежда Отечества исполнена вся добрейшим сердцем в Первенце Цареве! Год назад в это время исходил Он из обыкновенного круга образования Царственного для обозрения действенного поприща познаний и будущих подвигов своих: что же там видели все в Государе Цесаревиче Наследнике Престола? Говорили все о талантах, которые дала Его Высочеству природа в особенном степени совершенства; свидетельствовали все об усовершении их тщательнейшим воспитанием; но нельзя не приметить, что восхищались везде все тем особенно, что собственно ко всем нам ближе и всего вожделеннее: – необыкновенною добротой сердца Сына Царева! След Его путешествия был непрерывный ряд новых и новых обязательств и с нашей стороны к беспредельной Ему преданности. Осмелимся сказать, что и в нас, в народе своем, Государь Наследник имел утешение видеть усердие во всех его видах и опытах, усердие, какого и представить не можно по одному только, несомнительному, впрочем, мысленному только предположению всей нашей к Царскому Роду приверженности. Там был ряд торжеств усердия народа Российского к Царю и Первенцу Его. Разделим, Братия, всероссийское усердие сердцем своим, хотя нам и не довелось изъявлять его какими-либо возможными опытами пред самым лицом Его Высочества. Особенно таким образом, сердечным усердием можем и должны мы соединиться с Ним теперь пред лицом Господа Бога – в молитвенных желаниях своих о Нем, об Августейшем Его Родителе и о всем Высочайшем Доме. Аминь.

7. Слово о кротости в обращении друг с другом

Слово в день памяти преподобного отца нашего Александра Игумена Ошевенского, Каргопольского чудотворца.

Говорено в Ошевенском монастыре, 1832 года.

Блажени кротцыи: яко тии наследят землю108, сказал Господь наш Иисус Христос в третьих из числа девяти Своих ублажений, коими приветствовал Он Своих последователей в самом начале благовестия. Евангельски ублажая ныне преподобного Александра, который приискренне последовал Христу всею своею жизнью, взем крест на рамо свое, мы останавливаемся в час поучения церковного особенно на блаженстве кротких, как особенно принадлежащем отцу и наставнику нашему. Приведите себе на память, Братия и Сопразднователи, те песнопения, коими сегодня мы прославляли его, те подвиги и чудеса, кои прославили его: вы увидите там, что преподобный Александр и нищ был духом в нестяжании, и плачущ – в молитвах, и алчущ и жаждущ правды – в терпении, милостив – в снисхождении, и чист сердцем – в бесстрастии, и миротворец – в покорности, и изгнан правды ради – в отчуждении от мира, и поносим даже от сродников своих – в особой жизни по Евангелию: но всему тому основанием, назиданием и украшением было в нем особенно то, что был он и кроток. Припомните, что отличало его еще в детстве, в кругу сверстников и братьев своих? Что служило основанием доброму его нраву, благопокорливости к родителям, рачительности к учению, приверженности ко храму Божию во дни юношества? Что повлекло его в Обитель иноков, делало там службу его благоприятною всем, и расположило остаться в Обители навсегда с принятием образа иноческого в летах мужества? Что исходатайствовало ему благословение великой той Обители, где он подвизался на водворение здесь, где всему положил основание, и ныне покоится? Что содействовало устроению монастыря сего и общежития? – Кротость отца нашего, Братия, кротость пред Богом, родителями, начальствующими, братьями, сверстниками, пред всеми. И се по обетованию Господню наследовал Александр землю, – не только сию видимую, где стоит Обитель и переживет веки, тогда как обыкновенные владения человеческие вокруг ее не раз уже и доныне изменились, и откуда имя его наполняет окрестные пределы, делая оные, по вашему к нему усердию, Христиане, своими ему, – но праведник наследил и землю новую, которой с небом новым, по обещанию Божию, чаем109, наследие нетленно, нескверно и неувядаемо, соблюдено на небесех110, царство Божие.

Поминая убо наставника нашего, по завещанию Апостольскому, мы должны подражать вере его111, и в особенности кротости, как особливой мере веры112 в Александре. Вникнем, сколь, подлинно, свойственна должна быть кротость всякому из нас, Христиане, если мы не напрасно хотим носить на себе имя Христиан.

Как из внутренних свойств Христианства отличительнейшее есть любовь; так из внешних, кои также должны быть по существованию в нас и видимой природы, особенным признаком оного, представляется в Слове Божием кротость. О сем разумеют вси, сказал Иисус Христос, яко Мои ученицы есте, аще любовь имете между собою113. Тако возлюби Бог мир, яко и Сына Своего единороднаго дал есть, сказал Он о тайне Своего завета и со стороны Божией114. И что же видим мы с сей же самой стороны во внешнем образе явления к нам Сына Божия? Не будем говорить, чего прямо не сказано в Писании; почтим безмолвным благоговением тайну воплощения Его, в глубокой тишине, как сказал некто из Богоносных отцов, совершившуюся115, прейдем молчанием тридесять лет земной жизни Господа воплотившегося, почти в безвестности проведенных; представим себе то только, в каком виде было исполняемо и торжественное служение Сына Божия на земле? Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, свидетельствовался Он почти в самом начале Своего служения116. Пророкам еще ранее пришествия Его повелено было свидетельствовать о нраве Его вообще от лица Отца Небесного: се Отрок Мой, Eгоже изволих, возлюбленный Мой, наньже благоволи душа Моя. Нe преречет, ни возопиет, ниже услышит кто на распутии гласа Его. Трости сокрушенны не преломит, и лена внемшася не угасит: Дóндеже изведет в победу суд117. Даже и то событие, как шел Он во Иерусалим победителем смерти для восприятия на себя знамений Своего царствования, издавна оглашено было следующим приветствием к Церкви Божией и ко всякой душе верующей: радуйся зело дщи Сионова!се Царь твой грядет тебе, праведен и спасаяй, той кроток118. Самый крайний подвиг, для коего приходил Иисус Христос в мир сей, состоял, по описанию Пророков и Апостолов, в том, что Господь наш, яко агнец на заколение ведеся, не отверзая уст Своих; укоряем противу не укоряше, стражда не прещаше: предаяше же судящему праведно119.

В сем-то особенно, по учению Апостольскому, как сказано сряду после приведенных нами теперь слов, Господь наш нам оставил образ, да последуем стопам Его. Кротость ваша разумна да будет всем человеком, завещает Слово Божие120 нам, ученики кроткого Иисуса, – добродетель, которой и сокрывать нам не велено, как заповедано то о прочих. Кротость – отличие Христианства и с нашей стороны, как и со стороны Самого Иисуса Христа. Первородный между людьми во многих братиях, по принятию нашего человечества, Он Агнец Божий, но вместе и Пастырь наш. Какое же стадо Его? Овцы. Так назвал Христос нас, последователей Своих, давая тем знать в живом, для всех видимом подобии, каково должно быть и внешнее наше поведение!121 Таков образ кротости дан правилом тогда еще, как Христиане были малое стадо122, стадо агнцев посреде волков123, посреди иноверных, врагов, гонителей и мучителей своих, занимавших тогда всю землю. В сей-то сени смертней должны были жить первые последователи Иисуса Христа! Какое ж требовалось тогда благоразумие? Но оно было самое простое. Руководители Христиан, быв посланы на сие ужасное позорище Самим Иисусом Христом, с тем единственно напутием, чтобы нести всюду мир124 не на языке только, но и в своем обхождении, ни о чем в отношении к не Христианам столько не настояли в своих наставлениях, как о том, чтобы Христиане крепко держались своего правила поведения – кротости. В каждом Апостольском послании так или иначе напоминается о сем. Это было наставлением, но вместе и утешением: утешением в том, что кротость Христиан скоро возмет верх над врагами их. Подлинно, Братия, сколь ни жестоки были враги наши, смотря на тихость, терпеливость и беззлобие исповедников Веры Христовой, они вскоре с удивлением стали обращать на предков наших о Христе внимание, которое обращалось потом в почтение, а наконец и их самих располагало к принятию Веры, делающей людей столько благонравными. Еще не знали враги ваши сокровенного достоинства Веры нашей; но благоговели к ней, трогаясь самою наружностью обращения исповедников ее. Таким образом Вера Христова восторжествовала наконец во всей вселенной: тысящи тысящ родоначальников человечества, как живописует зритель откровений небесных, весь мир пал и поклонился Агнцу заколенному125, Иисусу Христу, пред лицом стада, Им предводимого!

Сколь же более приличен нрав кротости нам, Братия, ныне, когда мы повсюду окружены, так сказать, самими собою, живем между исповедующими с нами единого Господа, между держащимися единого и тогожде учения Его, между имеющими единое упование, и все составляем единое домочадство, как братия между собою, дети единого Отца Небесного! Кто озлобит вы, аще благому подобницы будете? говорил Апостол Христианам126 тогда, как они, действительно, могли быть озлобляемы от врагов Христианства. Кто озлобит вас? скажем ныне. Кому озлоблять вас, когда все вы Христиане? Собственно в области Христианства и должно быть то, что сказал Псалмопевец о благосостоянии владений, благословенных свыше: несть падения оплоту, ни вопля в стогнах127. Всяка горесть, и гнев, и ярость, и клич, и хула да возмется от вас со всякою злобою128, пишет Апостол, – бывайте же друг ко другу блази, милосерди, прощающе друг другу, якоже и Бог во Христе простил есть вам. Бывайте убо подражатели Богу, повторяет далее, яко же чада возлюбленная. Отложите, говорит то же самое на другом месте, – отложите гнев, ярость, злобу, хуление, срамословие от уст ваших. Облецытеся, яко избраннии Божии святи и возлюбленнии, во утробы щедрот, благость, смиреномудрие, кротость и долготерпение129. Словом – взаимная кротость между нами везде в учении Христианском счисляется в ряду существенных правил Христианского поведения, равно как наоборот поступки несообразные с нею поставляются на ряду с самыми великими прегрешениями, лишающими нас царства небесного. Явлена суть дела плотская, говорит Св. Павел130, яже суть прелюбодеяние, блуд, нечистота, студодеяние, идолослужение: чародеяние, – и далее – вражды, рвения, завиды, ярости, разжения, распри, соблазны, ереси, зависти, убийства, пиянства, безчинны кличи и подобная сим, яже предглаголю вам, якоже и предрекох, яко таковая творящии царствия Божия не наследят. Такие и подобные внушения касательно тихости взаимного обращения заключаются в правилах Христианского нравоучения, с целью несравненно высшею, нежели чтобы то можно было назвать приличием обращения, хотя, подлинно, и одно приличие служит свидетельством благоустроенного сердца, по крайней мере образованного нрава.

Пусть, Братия, могут среди множества овец Христовых явиться иногда и козлища беспокойные: но всяк должен блюстися за себя, чтобы ему не сделаться из числа их. Не возможно не приити соблазном, сказал Господь: но горе человеку тому, имже соблазн приходит131. Подобным образом сказать можно и в настоящем случае. Невозможно, чтобы и среди Христиан, по действию всегдашнего врага нашего, не оказывалось нарушителей тишины нашей: но всяк из нас должен беречься за себя, чтобы ему не стать таким нарушителем. А это, к несчастью, быть может, подлинно, в наглых поступках, в ссорах, драках, роптаниях, даже в возмущениях. Все сии и подобные поступки не только не Христиански, но почти зверообразны. Наглость, напр., и из бессловесных животных свойственна только хищным, ссоры и драки – лютым; а возмущения чужды и зверям, так как и звери имеют свой порядок подчиненности. В обществе людей есть законы, кои охраняют безопасность всех и каждого, воздают всем должное и отнюдь не терпят ничьего самоуправства. Но взаимная кротость Христиан должна быть такова, чтобы мы не имели и нужды прибегать к посредству законов с жалобами друг на друга. Уже бо отнюдь вам срам есть, говорит Апостол, яко тяжбы имате между собою. Почто не паче обидими есте? Почто не паче лишаеми бываете?132 До такой степени кроткими быть велит нам закон наш, Братия!

Не подумайте, чтобы терял он из вида ваше благополучие. Нет: мы видели уже, что кротость обезоруживала и наконец вовсе преодолела даже врагов Христианства; кольми паче может она обезоружить временный гнев, досаду или иное что, наносимое от брата твоего о Христе. Снизойди ты к нему по любви Христианской, перенеси его оскорбление, не дай места диаволу, как говорит Апостол133: пройдет время раздражения, время болезни нравственной, время огневицы душевной, время краткого исступления ума; и – брат твой почувствует силу твоего великодушия столь же, по слову Апостола, непременно, как то, если бы ты углие огненное собрал на главу его134. Иногда только минута терпения, удержание одного слова, один спокойный взгляд: и – сколько раздоров погасало бы в самом их начале, между тем как от тех малых искр часто рождаются пожары. Братия! при всяком напрасном раздражении естественное чувствие говорит в каждом из нас, что уже не аз сие творю, но живый во мне грех135. При болезнях телесных мы очень хорошо различаем друг у друга состояние, расстроенное от обыкновенного, волю от случая или невозможности, и считали бы безрассудством оскорбляться словом или действием брата больного: так надобно различать друг у друга и состояния душевные, страсти от здравия! Все по временам бываем больны и душевными воспалениями: в то время, когда ты свободен от такой болезни, пособи мне в моей твоим великодушием; я взаимно потерплю тебе в твоей. О! когда бы любовь Христианская водворилась между нами в таком виде! Как, подлинно, счастливы были бы тогда общежития наши! Не братства ли, действительно, не семейства ли Божии были бы тогда из нас, Христиане!

Состояние человека тихого, по крайней мере для него самого, истинно, счастливое! Такого человека все любят, все желают иметь в сообществе своем! Хотя же невозможно в мире сем никому прожить без оскорблений от других; хотя посему случаются они и для человека кроткого: но тогда-то особенно все жалеют о кротком и готовы помогать ему, хотя бы то была тихость или от слабости, или от коварства. Если же кротость будет истинная человеческая, нравственная; то и Сам Отец Небесный, говоря по человеку, особенным образом располагается к ней особенным Своим вниманием, и тем самым располагает все к счастью кроткого. На кого воззрю, говорит Он в Слове Своем, токмо на кроткаго и молчаливаго и трепещущаго словес Моих?136 В таком расположении Отца Небесного можно видеть часть того самого благоволения, какое имел Отец Небесный к единородному Своему Сыну, Господу нашему Иисусу Христу, о Котором сказал Сам Отец: се Отрок Мой, егоже изволих, возлюбленный Мой, Наньже благоволи душа Моя: – не преречет, ни возопиет, ниже услышит кто на распутии гласа Его137. И если кротость столь особенно любезна Отцу Небесному в единородном Его Сыне и в Христианах, чадах благодатных; то не погрешим, когда скажем, что она и в свойствах Самого Отца Небесного должна быть особенна, так как и земные родители наиболее любят тех детей, кои наиболее походят на них видом и нравами. Поистине, Слушатели, если невидимая Божия от создания мира твореньми помышляема видима суть138: то и в природе вещей видимой Создатель наипрекраснейшее зрелище явил нам – в сиянии Его светил, в тишине стихий. Грозные бури, землетрясения, пожары и иные подобные явления суть уже бедствия, гневи Божии139, неудовольствия, действия, так сказать, вызванные из бездны сил Божественных нашими грехами.

Кому из нас было бы не желательно, Братия, чтобы Бог отцов наших всегда творил с нами по Своей кротости140, и чтобы ближние наши поступали с нами мирно? Таким образом должны мы вести и себя пред Богом и относительно ближних своих, когда хотим того от них и от Самого Бога. Кто, подумаете вы, может строптивым быть пред Богом? Но, к удивлению, и сие подлинно случается иногда, и может случаться весьма часто, без примечания, даже как нечто обыкновенное. Когда некоторые недовольны своим состоянием, или приключениями, ропщут на судьбу свою, грубы и непослушны пред начальством; что это, как не строптивость пред Самим Провидением Божиим? Строптивость и пред равными, – ссоры, ябеды и подобное свидетельствуют также, по изъяснению учения Христианского, что не может быть при них смирения пред Самим Богом. Аще кто речет, яко люблю Бога, пишет Богослов, а брата своего ненавидит, ложь есть: ибо не любяй брата своего, егоже виде, Бога, егоже не виде, како может любити?141 То же самое сказать должно и о кротости, как виде любви, по изъяснению Апостольскому142, о кротости пред Богом при строптивости с ближними. Таким образом слова Евангельские: вся убо елика аще хощете, да творят вам человецы, тако и вы творите им, се бо есть закон и Пророки143, – сии слова имеют тем большую и в сем отношении силу, что они значат то же, как бы сказано было еще в естественном, а потом в Моисеевом законе Божием: «во всем, как хотите, чтобы поступал с вами Бог, так поступайте и вы пред Ним между собою».

Если же что, по-видимому, и может потерять наша кротость у людей строптивых, которые тем наглее могут обижать нас, тем более отнимать собственность нашу, чем более будем мы молчаливы: то в охранении сего и в воздаянии, Слушатели, споручник Сам Господь. Он ускорил в самом начале благовестия приветствовать кротких одним из девяти Своих ублажений, сказанных к Его последователям: блажени кротцыи, яко тии наследят землю, получат все. А за время, в которое не видим Господа очами телесными, Апостол Его после убеждения: кротость ваша разумна да будет всем человеком, тотчас присовокупил в утешение: Господь близ. Ни о чем же пецытеся, но во всем молитвою и молением, со благодарением прошения ваша да сказуются к Богу144. Там – истинное и полное удовлетворение.

Распространяться ли еще нам и в убеждении самих себя к желанию истинного себе счастья или к верованию споручительству о том Божию? То и другое понятие служат основанием, одно – вера в Бога, основанием благочестия, другое – стремление к своему благополучию, основанием жизни. На сих основаниях продолжите, Слушатели, сами поучение о кротости на самом деле или в опытах, коим случаи так часто встречаются в жизни. Тогда вы истинно познаете силу, пользу и сладость тех внушений Слова Божия о кротости, коих часть мы ныне видели: без того никакого учения или слушания не довольно. В особенности же мы, Братия иноки, должны показывать ее всегда на деле. Самый образ нашей жизни есть собственно образ кротости, на что бы мы ни посмотрели, не только на правила иноческого поведения между собою и к начальствующим, но и на самую одежду свою. Господь сподобил нас взять иго Его на себя, иго благое и легкое; а Он призывал нас к сему тем убеждением собственного Своего примера, что Сам Он кроток и смирен сердцем145, и что тогда-то, действительно, иго Его не только благо, но и легко, так, как самый покой душам, когда мы истинно будем последовать кроткому и смиренному сердцем Господу. Тысячи имеем предшественников на сем пути для своего утешения: ближайший, всегдашний и особенный для нас, се – преподобный отец Александр, Игумен или вождь наш о Христе Иисусе, вместе помощник и молитвенник о душах наших. Аминь.

8. Слово о взаимном предпочтении друг друга в обхождении

Слово в день рождения Благоверной Государыни Цесаревны и Великой Княгини Марии Александровны, рождения и тезоименитства Благоверного Государя Великого Князя Николая Николаевича.

Говорено в Новочеркасске, 1845 года.

Ничтоже по рвению или тщеславию, но смиреномудрием друг друга честию больша себе творяще. Флп. 2:3.

Не делать ничего по рвению, по раздражительности против ближних своих, или из своего тщеславия, есть такое правило, какого требует и мирское благоразумие, по крайней мере приличие. Но чтобы каждому думать о себе мало, даже низко и отдавать предпочтение всем другим, – это такой совет, который может представляться совершенно несообразным с понятиями просвещенного века. Век требует, и – ничто, кажется, так строго не исполняется, как сие требование, чтобы всякому думать о самом себе, напротив, сколь можно выше, никак не ронять себя, не унижаться. В частном образованном обхождении друг с другом поступь, приемы, слова, взгляды, все вам скажет таким точно образом.

Итак, правилу взаимного обращения, в Слове Божием положенному, не оставаться ли уже ныне в числе только славных древностей общественного благоразумия? Нет, Братия! Как о чем сказал Бог; так тому и быть надобно во все веки и времена: истина слов Божиих никогда не стареется, а пребывает во веки. Обратим же ныне внимание наше, Слушатели, какое, подлинно, всегда высокое и для самого мира преполезное правило благоразумия заключается в том, чтобы во взаимном обращении своем думать нам каждому о самом себе умереннее, и предпочитать друг друга.

В правиле сем заключается, можно сказать, тайна благоразумия в обращении нашем друг с другом. Вы от души соглашаетесь, что не надобно ничего делать по раздражительности или по тщеславию, как сказал Апостол, или по иным каким-либо подобным побуждениям: но ни от чего такого не удержаться нам, Братия, если прежде не будем думать о самих себе умеренно, или не расположимся почитать других выше себя. Откуда и раздражительность у нас; от чего и тщеславие друг пред другом, как не от того, что мы считаем себя будто бы несравненно превосходнее других, и превосходство свое хотим показать пред другими? Оставьте, подавляйте в себе подобные порывы души, и – не будет проявлений от них, проявлений заносчивости, пренебрежения к другим; не будет причин, поводов, побуждений к ним. Самолюбие, особенно высокоумие – источник им и вся сила146.

Пусть так, что некоторые считают себя достойными всякого почтения, даже предпочтения со стороны других. Но как отказать в тех или иных достоинствах и другим окружающим нас? «Они нас ниже», думают о себе некоторые. Кто сказал нам таким образом? Мы же сами, которые и возносим себя? Довольно ли такого рассуждения или основания ему в собственных наших глазах? Льзя ли, не краснея, сказать о нем другим? Что же, если и другие так же, как мы, будут думать и говорить о себе? Дело только начнется, и – конца ему никогда не будет! Однажды ученики Господа Иисуса Христа, до освящения их благодатью, помышляли в себе, идучи за Иисусом Христом, и даже стязались между собою о том, кто из них больше других? Но, когда Господь спросил, о чем они говорили, они молчали, стыдились своего рассуждения. Большинство, или преимущество пред другими, должно состоять в том, – объяснил Господь ученикам в последствии, в том, чтобы более и более служить другим, и по всему прочему быть пред ними меньшим147.

Напротив, Братия мои, нескромная самоуверенность наша в душевных своих достоинствах может служить признаком, что едва ли есть они при ней. Истинные достоинства души сокрываются обыкновенно во глубине души, в смиренномудрии. Так драгоценные металлы содержатся в недрах гор, перлы – в раковинах на дне вод, в таких притом влагалищах, кои на вид отнюдь не представляют ничего блестящего. Рука только искусного художника может открыть и оценить их, или владеть ими; руки даже хищников не коснутся: обыкновенные глаза не увидят, не узнают их.

В самой вещи, обратим, Слушатели, внимание на проявления истинных достоинств между людьми. Прямо великие люди чрезмерно редко бывают примечены в кругу обыкновенных их сверстников ранее известного зрелого их состояния. Если, когда являлись дарования в раннем возрасте; если некоторые в зрелых летах становились великими, удивительными: те и другие были всегда заняты не выказыванием себя пред другими, а устройством, усовершением себя трудами для блага общего, так, что у них не было и времени казаться между современниками, как на зрелище, только лицедеями. Они действительно заняты были подвигами: слава им уже спутствовала, как тень за телом. От бегающих за славою она обыкновенно убегает. Многие из достойных мужей даже убегали от взоров человеческих в летах юности. Сходя в самой высоты своих достоинств, сколь можно чаще и ближе, в круг самой простой, они как бы укрывались или здесь или там, от обыкновенных для талантов опасностей и искушений.

Особенные дарования людям дает Господь чаще, нежели обыкновенно мы думаем, дает во всякое время и во всяком роде из неистощимой сокровищницы даров Своих. Обратите ближе внимание на детей, когда они только что являются между нами в природном своем состоянии, в недрах семейств или в учебных заведениях. Каких блистательных надежд нельзя полагать на дарования, способности, успехи, подвиги некоторых из них! Между тем после в общественной жизни с сокрушением сердца ищешь, спрашиваешь, где сии даровитые, просвещенные юноши? Они часто исчезают, Братия! Исчезают не от того совсем, что смешались со множествами людей; нет, – они должны бы тем более блистать здесь между другими. Много, весьма много быть может причин, что прекрасные дарования и познания гибнут, подобно как плоды на полях и в садах наших. Плоды и умеренный зной сожигает иногда, и мороз убивает, и дождь растлевает, и червь поядает, и иногда неизъяснимая какая-нибудь тля истребляет. Так и плоды просвещения гибнут от различных страстей наших, как-то и от сладострастия, и от нетрезвенности, и от лени, и от коварств. Но едва ли не более всего, казалось мне, гибнут они от того, что даровитые и просвещенные люди невоздержно станут иногда возносить сами себя над другими, начнут пренебрегать других, считать себя умнее всех, разуметь свои обязанности ниже себя! Таким образом вместо того, чтобы заниматься общественными, вручаемыми им делами, восходить чрез них выше и выше, делаться любезнее и любезнее для других и досточтимее, они нередко предаются только тщеславию и осуждениям других. Вместо того, чтобы примечать встречающиеся опыты и учиться еще и еще по самой жизни, а не по книгам только, они в собственной мечтательности засматриваются только на себя самих и делают ум свой вскоре неспособным ни для какого истинно полезного употребления. Отсюда рождаются наконец в них самих уныние, жалобы на других, упадок духа, потеря всех сокровищ души. Народное наше слово: «век живи и век учись» есть слово премудрое и верное. Кто и из самых даровитых может знать все, что знают другие порознь? Кто в состоянии знать все, что приносят с собою жизнь и время? Нет: в каждый день, в каждом новом случае, у каждого человека есть, чему учиться вновь и вновь самым просвещенным людям. Прямой любитель мудрости не будет по крайней мере никак отталкивать от себя представляющиеся случаи к умножению или к поверке познаний своих, но обращать станет внимание на все с той стороны, нельзя ли, подлинно, стать еще и еще знающее. Премудрый непрерывно беседует и с бездушными творениями Божиими: кольми паче не оставит – с разумными, с ближними своими. Не смотря на всю простоту других и незначительность, они иногда представят вам из природных сокровищ ума, сердца и жизни своей такие истины, которых ни в каких книгах найти нельзя. Такие-то истины могут считаться, подлинно, современными: они истекают прямо из жизни нам современной. Что вошло в книжные свитки; то уже редко ново. От упущения-то сих уроков многие не знают напр. своей Веры, своего отечества, своей сегодняшней жизни; между тем как обогатились познаниями древностей и всего чужого. И потому-то благоразумие велит нам, Братия, смотреть на других, особливо на старших себя и опытных людей, как на наставников своих в жизни, с уважением, с предпочтением себе, а не обходиться с ними, как с людьми, не стоющими уже внимания. Весьма замечательно, что премудрые Соломон и сын Сирахов в прекрасных нравоучебных наставлениях своих часто ставят вместе или рядом смирение, величие и премудрость, – премудрость, смирение и величие. Премудрость смиреннаго вознесет главу его, говорит Сирах. Елико велик еси, говорит он в наставление и после достижения славы, толико смиряйся, и пред Господем обрящеши благодать. Мнози суть высоцы и славни: но кротким открываются тайны. Яко велия сила Господня, и смиренный славится. И несколько далее говорит еще Премудрый: многи бо прельсти мнение их, и мнение лукавно погуби мысль их148.

Если кто хочет и сообщать другим свои общеполезные сведения или иные плоды достоинств своих; успеть в том можно отнюдь не тщеславием, или высокомерием, но опять смирением, благоуветливостью к другим. Гордость тотчас может положить преграды всякому общению, затмить все, и прекрасное и полезное. Против нее готово всегда восстать собственное у каждого самолюбие. Кротость напротив и смиренномудрие невольно располагают к себе сердца других и сами собою всякую истину делают любезною, ясною, привлекательною. Не ум, не дарования, не богатство, не знаменитость привлекают к себе искреннюю любовь других, но свойства сердца доброго, общительного и любвеобильного. Иначе достоинства могут возбудить внимание других только со стороны удивления оным. Сметливые люди рассчитают иногда только для себя самих, нельзя ль кому воспользоваться ими для себя собственно. Какая же честь для достоинств от того одного, что похитят их корыстные почитатели? Но добродушное, при достоинствах ваших, внимание к другим, напротив, пленяет всех, даже тех, кто иначе ничем иным не мог бы быть пленен. Самая надменность других невольно уступает нежной благоуветливости. Вникните, как гордое обращение с другими вопреки себе удаляет от себя и самых добрых, благоразумных людей. Наблюдатели нравов давно уже заметили, что все и каждый скорее прощают в других всякому иному недостатку или пороку, нежели гордости. Чтобы оскорбить других, для сего надобно действительно сделать что-либо оскорбительное. Гордому довольно только показаться: еще не сделал он никому ничего; еще не вымолвил слова: – и уже все оскорбляются одним видом его, одним слухом о нем. Невнимание к другим есть самое чувствительное для всех оскорбление. Пусть будет это малость: но она искра, которая тотчас возжигает пламя неудовольствий. В избранном обществе учеников Иисуса Христа всегда был мир между ними: однажды только десять вознегодовали, как сказано, на двух, вознегодовали за то именно, что два сии ученика просили себе у Иисуса Христа председания пред другими в царствии Его149. Не явилось подобного между всеми ими негодования друг на друга даже тогда, как Господь предъявил, что один из них предаст Его150: вступились все за собственную честь, как скоро хотели ее присвоить себе одним некоторые. И не от сего ли так нередко между нами, обыкновенными людьми, возникают продолжительные раздоры, тайные и явные? Не от сего ли, что самое обыкновенное обращение друг с другом, дело в жизни неизбежное, часто направлено у нас не так, как учил Господь Иисус Христос, но дышет духом наиболее себялюбия, а не любовью или вниманием к другим? Все и принимают взаимно меры предосторожностей друг против друга!

Приведем себе на мысль, Братия мои, что истинные мудрецы во Христе, даже те из них, которые посвящали себя на особенное служение Богу во глубине души и пустынь, при свидании друг с другом старались превзойти один другого особенно уничижением себя, предпочтением себе других. Увидевшись друг с другом, они не о том рассуждали сами с собою, кому пред кем прежде пасть на землю для изъявления своего почтения, но о том, как бы после других подняться с земли и тем свидетельствовать свое предпочтение к другим. Конечно, это само по себе только смирение: но оно находится в чудной жизни подвижников Евангелия, и блещет в ней на ряду с особливыми их подвигами. От чего, в самом деле, там, среди пустынь диких, росло столь много дивных плодов благочестия, как видим мы в жизнеописаниях подвижников Евангелия? От многих, конечно, удобств там к духовной жизни, но между прочим, и едва ли не в особенности, от того, что основанием общежитий там было всегда смиренномудрие, непрерывное упражнение в любви друг ко другу. В ней источник всего доброго, исполнение, полнота закона.

В нашей мирской жизни не может быть взаимного обхождения в таких видах, как там. Но между нами находятся еще более видимо узаконенные правила ко взаимному предпочтению друг друга. Разные чины, разные должности, разные места, разные значения, разные права между нами – не сам ли общественный закон учредил и охраняет их? Здесь нам уже и не место и нестать рассуждать, к кому как должно нам относиться? Общественный закон давно распределил уже весь порядок взаимных наших отношений, дав каждому из нас значение по его месту и званию. Воздадите убо всем должная, говорит слово Апостольское о таких отношениях наших: емуже убо урок, урок: а емуже дань, дань: а емуже страх, страх: и емуже честь, честь. Ни единому же ничимже должни бывайте, – сказано далее, – точию еже любити друг друга151.

Но что я говорю? Как будто бы жизнь в мире, и в особенности обращение между собою у Христиан, может, или некоторым образом должно быть без правил Евангелия! О, нет! Св. Апостол в том самом месте, где сказал, чтобы мы не делали ничего по рвению или из тщеславия, но смиренномудрием друг друга честью выше себя ставили каждый, указал прямо на самые основания Христианства, на самое лицо Господа нашего Иисуса Христа. Мы – ученики Его и последовали, где бы и в каком звании ни находились мы. А ученикам, без сомнения, надобно следовать тем правилам, какие оставил им пребожественный, особенно, Наставник. Что же сказал Он касательно обращения нашего с другими? Он о сем не сказал только, но показал самыми первыми и общими чертами Своего образа пример тому. Сие да мудрствуется в вас, внушает Апостол Павел, указуя на образ снисхождения Иисуса Христа, сие да мудрствуется в вас, еже и во Христе Иисусе, Иже во образе Божии сый, не восхищением непщева быти равен Богу, но Себе умалил, зрак раба приим, – смирил Себе152. Темже и Бог Eгo превознесе, присовокупил Апостол. Видите, Христиане, и в нашем Завете о Господе, как и в Ветхом, смирение стоит опять вместе с мудростью и величием. Нет: здесь более. Смирение, и мудрость, и величие в Христианском нравоучении соединяются уже в одно понятие и в одно слово в самом лице Господа нашего, Иже бысть нам премудрость от Бога, правда же, и освящение, и избавление153. Сие да мудрствуется в вас, еже и во Христе Иисусе, говорит Апостол, указывая на смирение. Несколько раз в посланиях Апостольских смирение и мудрость соединены в одно слово, – в слово смиренномудрие154. И когда такой образ смирения видим мы, Братия, в пресвятой Главе Христианства, в Господе нашем: то как выше главы своей держать себя каким-либо членам тела?

Превознесенный Богом, Высочайший Царственный Род наш, Христиане, служит нам во Христе Иисусе примером, как даже все величие земное сочетавается с Христианским смирением! Когда кто из Августейших Членов Державного Рода является среди нас или пред глазами нашими; всегда Все восхищают нас необыкновенною кротостью и благоуветливостью Своею. Когда кого из Них ни увидим мы; чудимся в каждый раз Им особенно и после в отсутствии весьма часто воспоминаем о том особенно. Сегодня по дню рождения Благоверной Государыни Цесаревны, Супруги Государя Наследника, и по дню рождения вместе с днем тезоименитства Благоверного Государя Сына Царева, соименного Всеавгустейшему Родителю, сегодня в особенности и торжественно приводя себе на мысль природную кротость Державного Рода нашего, мы повторяем для самих себя, Христиане-Россияне, урок о том, чтобы и нам поступать между собою со смиренномудрием. Аминь.

9. Слово о снисходительности к другим при их проступках

Слово в день рождения Благоверной Государыни Великой Княгини Марии Павловны.

Говорено в Чернослободской церкви Олонецкой епархии, при посещении оной, 4-го Февраля 1832 года.

Братие, аще и впадет человек в некое прегрешение, вы духовнии исправляйте таковаго духом кротости. Гал. 6:1. Слова Апостольские.

Вы, духовнии, – в настоящем случае все вы, Христиане! Все Христиане духовны. Все вы, Братия, возрождены Духом Святым, все снабдены дарами Духа, все должны вести жизнь не по плоти, но по Духу. В самой связи слов Апостола, в том месте, откуда мы взяли настоящее слово, так точно должны значить слова: вы духовнии. Св. Апостол говорит здесь ко всем Христианам без изъятия. Он упоминает в связи слов о плодах духовных, кои должны быть общими для всех нас; всех тех, к кому говорит, называет Христовыми, то же, что Христианами, – и ставит им обязанностью распинать плоть со страстьми и похотьми, жить духом, поступать по духу, носить тяготы друг друга. До кого же из Христиан не касается все сие? Различие Духовных от мирян, по Слову Божию, состоит в том, Братия мои, что мир – те только, кто находится вне святого нашего Христианства, кто не из сынов Св. Церкви. Если же и есть, по разуму Апостольскому, различие между самими Христианами, из которых одни пред другими могут особенно называться духовными; то это те только, которые по дарованиям и чувствованиям духовным выше обыкновенных своих собратий, Христиан иногда слабых. В таком смысле, и в особенности по принятию Духа благодати в Таинстве Веры, по раздаянию даров Его и другим верующим, священные служители Церкви преимущественно называются духовными.

Итак слово Апостола, о котором ныне речь, значит то, как бы сказано было: «истинные Христиане, мужи возвышенных духовных понятий!, если кто-нибудь из собратий ваших и согрешит в чем-либо; те из вас, которые выше искушений, не должны оставлять изнемогающих в вере без братского напамятования им об исправлении себя. Исправляйте; сего требует любовь Христианская: но – не иначе, как духом кротости, в снисхождении, с терпением. Кольми паче да не превознесется кто-либо из вас самих в таких случаях над другими духом надмения или осуждения! Вы, которые чувствуете себя, по милости Божией, далекими от погрешностей, какие видите иногда в собратии своей, и находите себя по духу выше других, – вразумляйте и тех слабых; но – не в таких мыслях, что те такие худые люди, не то что вы, и что следственно поступать с ними надобно по всей строгости.»

Почему же именно нужен дух кротости при исправлении согрешающих, – вот о чем в особенности продолжу ныне слово к вам, Братия! Оно состоять будет из тех одних убеждений, какие в писании Апостольском стоят в самом стихе и окрест стиха, взятого теперь в основание беседе.

Братие, аще и впадет человек в некое прегрешение, вы духовнии исправляйте таковаго духом кротости, сказал Апостол. Братие! Сколько силы к смирению нашего духа, если бы он и вскипел иногда раздражением на наших ближних, заключается в этом одном слове! Произнести только слово сие с понятием, с чувством – значит уже обнять нам ближних наших самою естественною любовью и себя заключить в их объятиях. Братия! Все мы дети одного Отца Небесного по созданию, по возрождению, по духу! Возноситься ли нам одним пред другими надмением, пренебрежением, яростью? Раздражает дух наш противу некоторых худость их, проступки их? Проступков нельзя терпеть; но тот, кто впал в них, – твой брат. Пожалеть его надобно, а не оскорбляться на него: надобно разделить его горе, а не отягчать или увеличивать.

Аще и впадет человек в прегрешение, говорит Апостол; человек подвержен прегрешениям; он давно уже падший человек. Он впадает в прегрешения, говорит Апостол. Так просто случиться сему, как упасть в яму, когда таких опасностей много на всех путях нашей жизни! Опасности падений, подлинно, везде и во всякое время. Не искушение ли человеку житие его на земли? говорит мудрый. Как же посему смотреть нам надобно друг на друга, когда видим, что некоторые из ближних наших, действительно, падают, иногда может быть и невольно, в лежащие всюду пропасти греха? – не с соболезнованием ли, не со снисхождением ли, а не с упреками или жестокостью?

Когда таково наше положение в жизни; то и всяк из нас, самые благоразумные и осторожные, каждый за себя, должны беречься, чтобы не случилось и им впасть в те же или подобные искушения. Св. Апостол в том же самом сопряжении слов, где сказал, что некоторые впадают в прегрешения, присовокупил, что то же может случиться и со всяким, кто даже чувствует себя выше всяких искушений. Блюди себе, да не и ты искушен будеши, напоминает Апостол духовным, Христианам истинным, Христианам возвышенных понятий и духа! А так в самом деле весьма легко случиться может со всеми по общей слабости природы нашей, и скорее всего случится тогда, когда мы забыли бы такую слабость свою и опасности, возносясь над ними с некоторою самонадеянностью, и неприметно осуждая в то же время собратий согрешающих. Ибо чем напряженнее будет ум наш в каком-либо деле или помышлении; тем более опасаться надобно, чтобы он не упал, не сдержав усилия на высоте своей. Начнется, по-видимому, с того одного, что мы видим грех другого, чужой грех, что не любим греха, досадуем на него, взыскиваем за него; но с сим вместе всего легче может запасть в наше сердце и высокоумие в рассуждении себя самих и осуждение других. Боже, хвалу Тебе воздаю, говорит сам в себе фарисей, яко несмь, якоже прочии человецы, – или якоже сей мытарь155. Грешный человек стоял подле него в церкви, и, может быть, не раз уже был прежде вразумляем фарисеем, учителем закона. Нужно только, чтобы такой или иной грех другого взошел в наши помыслы; помыслы сии могут быть тотчас семенами тех же или подобных грехов в нас самих, подобно, как из семян, почти невидимых, невидимо распложаются нечистые и досадные нам насекомые. От самой высокости чувств наших в таких случаях до падения, до самого иногда низкого падения – только миг, при малейшей неосторожности! Дух кротости в обращении с согрешающими, естественно, сопряженный с чувством смирения о себе самих, предотвратит от нас, Братия, столь бесчисленные, повсеместные беды на путях нашей жизни!

Трудно, тяжко, больно иногда видеть проступки других и не раздражаться на них духом, особливо по ревности к добру; но поднять на себя такие тяжести других, перенести на себе великодушно оскорбления со стороны их, есть, по слову Апостольскому, особливый способ исполнения закона Христова. Друг друга тяготы носите, говорит Апостол через стих далее, и тако исполните закон Христов. Строго говоря, своего долга Евангельски исполнить мы в точности никогда не можем: одна милость Божия и благодать, по вере нашей, восполняет наши недостатки и пособляет нам делать, что успеваем сделать. И когда таким образом Сам Бог делает за нас в нас: Бог бо есть, говорит Слово Его, Бог есть действуяй в вас, и еже хотети и еже деяти о благоволении156; то снисходя, помогая другим в их немощах, исправляя кротко недостатки и погрешности, мы исполняем закон Иисуса Христа даже в том, можно сказать, виде, в каком Он Сам исполнил его. Такова любовь Божия к человекам! А любовь, по слову Апостольскому, есть исполнение, полнота закона. Столь много может сделать ближним любовь Христианская! Где же наиболее и нужно послужение наше другим, как напр. не в болезнях их, в несчастьях, в проступках; когда иссякают в человеке собственные источники к благополучной жизни?

Если же кто не любовью водится, тогда в особенности, как она особенно нужна, – в снисхождении к ближним согрешающим; но думает о себе высоко, пренебрегая слабых ближних: то Слово Божие ставит таких еще ниже сих последних. Оно считает их даже незнающими ничего, самообольщенными. Аще бо кто мнит себе, пишет Апостол еще через стих ниже в рассматриваемом нами месте, – мнит себе быти что, ничтоже сый, умом льстит себе. Таким же образом говорит Апостол и в другом месте по подобным отношениям нашим к другим. Разум кичит, писал Св. Павел к жителям державного Рима, разум кичит, а любы созидает, и далее: Аще ли кто мнится ведети что, не у что разуме, якоже подобает разумети: аще же кто любит Бога, а в Нем, конечно, любит и ближнего своего, сей познан бысть от Бога, владеет всеми теми познаниями, сколько даровано их свыше157.

Между тем свое дело да искушает кийждо, продолжает Апостол, и тогда в себе точию хваление да имать, а не во ином: кийждо бо свое бремя понесет. Слова значат то, как бы сказано было: «ты духовен; не грешишь так, как грешит ближний твой; ты и знай свое дело, или и хвались им, если угодно без сравнивания, однако ж себя с другими, без укоризны других. Что тебе торжествовать над ними? Если они грешат; то сами свое бремя и понесут, сами и отвечать будут пред Богом. Для тебя довольно напомнить им кротким духом, а не раздражаться, ни тем менее поносить их».

Что человек сеет, то и пожнет; что сеет здесь, то и соберет в вечности, – изъясняется далее Св. Павел. Хотя мы, при всех своих кротких благожеланиях ближним в исправлении проступков их, и не успеем в том, как желали бы; да не поскорбим, ни унываем духом; наш труд само собою принесет нам плод свой во время свое. Доброе творяще да не стужаем си: во время бо свое пожнем, говорит Апостол. Если ты скажешь, говорил Господь Бог чрез Пророков каждому из священных служителей закона Своего, – если ты скажешь заблуждающему в путях своих, и он не послушает тебя; тот во грехе своем умрет, а ты спасешь душу свою.

Такие убеждения делает нам, Братия, Св. Апостол, – убеждения к тому, чтобы мы с теми из ближних наших, кто впадет в какой-либо проступок, в прегрешение, в немалый грех, поступали в духе кротости! Исчисленные нами убеждения положены в связи слов после того, как сказано Апостолом самое правило, чтобы поступать нам таким образом. Но Апостол и прежде, чем произнес правило сие, излагал уже убеждения к исполнению оного. По чему выведем ныне и те убеждения на вид к своему назиданию.

Плод духовный есть, говорил Апостол выше, любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. Таким образом Апостол упреждал сказать, в каком духе особенно должно нам, Христианам, поступать с собратиями согрешающими! В духе кротости, говорит, исправлять их надобно! Кротость есть один из плодов духовных, Христианских. В союзе с нею и другие Христианские чувствования, внушения Духа Святого, требуют сего же самого расположения духа. Любовь, корень всех их, покрывает множество грехов, сказано; вся терпит, не раздражается, не мыслит зла; радость не должна теряться от смущений со стороны других; мир с ближними есть необходимое условие Христианского поведения; также – долготерпение, благость, милосердие, вера (доверенность), воздержание. Для таких расположений духа не нужен уже никакой особый закон. На таковых несть закона. Праведнику закон не лежит. Закон Бога его в сердце его, в духе.

А иже Христовы суть, продолжал Апостол, плоть распяша со страстьми и похотьми. Истинные Христиане, говорит он, как умершие, как сраспявшиеся Христу, уже не должны иметь страстных движений в душах, особливо – гнева, ярости, зависти, бесчинных кличей. Как же поступать им с ближними своими не в духе кротости, какая должна быть у умерших страстьми?

Аще живем духом, духом и да ходим, – еще далее слово Апостольское. Умерши во Христе плотью, Христиане жить должны уже не по плоти, но по духу. А если так, то и внешнее их поведение должно быть духовное, умное, тихое, приятное, Христианское.

Не бываим тщеславни, друг друга раздражающе, друг другу завидяще, присовокупил Апостол. В особенности таково – духовно, кротко должно быть поведение наше с ближними нашими тогда, когда видим их ослабевающими, падающими, – как бы так сказал Св. Павел. Тогда особенно надобно беречься и за себя тщеславия пред ними, раздражений, ненависти; что все легко статься может особливо при виде людей, которые делают проступки и, может быть, иногда противу нас самих, если не остережемся в душе своей.

После всего того и сказано у Апостола: Братие, аще и впадет человек в некое прегрешение, вы духовнии исправляйте таковаго духом кротости. Все же рассуждение или учение о сем Св. Павел оканчивает убеждением, чтобы мы не теряли таких случаев делать добро всем, кому можно, особенно же собратиям своим по святой нашей Вере, пока мы в состоянии делать его, пока имеем время, пока мы в настоящей жизни, где надобно спешить сеять то, что хотим пожинать в вечности. Темже убо Дóндеже время имамы, да делаим благое ко всем, паче же к присным в вере, заключил Апостол все слово о обхождении нашем с ближними, при виде их грехопадений.

Мы не присовокупим, Братия, к таким внушениям и убеждениям ничего даже и из Священного Писания, из других мест его. Довольно сказано по предмету нашему в одном месте Апостольского послания, которое мы ныне пересмотрели с некоторою подробностью!

Но не могу при сем не обратить настоящего слова к вам в особенности, избранные Слушатели мои, призванные на служение другим по долгу своему и званию! Конечно, в прохождении предлежащего вам поприща много предстает вам утешительных дел человеческих: но едва ли не более и чаще являются вам случаи, как впадает тот или иной человек в то или иное прегрешение, и вы духовнии, вы избранные, вы Христиане с возвышенными понятиями, должны исправлять всякого такого по мере и роду своих обязанностей.

Когда вам должно подвизаться в том; когда дух ваш невольно может иногда тревожиться и раздражаться при виде разнородных грехопадений и лукавств человеческих: не забудьте приводить себе на память тогда сегодняшнее моление Божественного Павла: Братие, аще и впадет человек в некое прегрешение, вы духовнии исправляйте таковаго духом кротости! Припамятывайте при сем живые высокие примеры такой благоуветливости ко всем, к нам самим, в Царствующем Доме Благочестивейшего Государя нашего. Августейшая Сестра Царя, Которой рождение сегодня торжественно воспоминаем, в Велико-Княжеском и Велико-Герцогском сане Своем сияет и за пределами России, к славе имени ее, Ангельскою Своею кротостью, снисходительностью. Аминь.

10. Слово о блаженстве и подвиге миротворцев по Евангелию

Слово в день тезоименитства Благочестивейшего Государя Императора Александра Павловича, Благоверного Государя Великого Князя Александра Николаевича и рождения Благоверной Государыни Великой Княжны Ольги Николаевны.

Говорено в Новгородском Софийском соборе, 30-го Августа 1824 года.

Блажени миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся. Мф. 5:9.

Девять в Евангелии наименований блаженным наследникам царствия небесного, подобно как девять чинов Ангелов на небеси, выну видящих лицо Царя славы. Столько же разных названий и блаженствам, Братия! Но из всех их, и из названий блаженств, и из наименований Блаженных, наибольшим кажется то, что сказано о миротворцах: Блажени миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся. Ибо что или кто, подлинно, выше, ближе к Богу, сынов Божиих? Велики все блаженства. Какого еще наследия для нищих больше целого царства, царства небесного? Но царство, без сомнения, есть уже достояние тех, которые нарекутся сынами Божиими: звание их самих выше наследства их. Велико счастье плачущих, что они утешатся; алчущих и жаждущих правды, – что они насытятся; милостивых, – что будут помилованы: но все сии виды блаженства утешительны по тому особенно, что закрывают предшествовавшие скорби: они опять – только удел, доля избранных Божиих, а не личное достоинство их самих. Крайне велико счастье, которого сподобятся чистые сердцем, яко тии Бога узрят: но иное – зреть Бога и иное – быть сыном Божиим. Зрят господина и рабы; зрят и Царя подданные: сыны разделяют с Господем и Царем своим славу и блаженство Его.

От чего же, Слушатели, такое исключительно высокое благополучие предоставлено миротворцам? От того, без сомнения, что особенно велик или труден самый подвиг их. В чем же состоит он? – вот, что посему особенно надобно изучить нам, дабы не пропустить его без полного внимания, когда бы дошла и до нас счастливая чреда подъять сей славный Евангельский подвиг. Займемся.

Надобно заметить нам, Слушатели, что все те, которых Господь Иисус в слове Своем о Блаженствах называет небесно-счастливыми, в настоящей жизни по видимости суть люди злополучные; их состояние здесь есть поприще многотрудное и прискорбное. Как обыкновенно считаем мы состояние нищих, плачущих, томящихся, как голодом и жаждой, лишением того, что принадлежит им по всей справедливости, изгнанных, злословимых? Не таким, не столь тяжким кажется состояние кротких, милостивых, чистых сердцем; но, по связи учения, и в них надобно предполагать также скорби. Не прискорбный ли, поистине, подвиг – безмолвная противу всех кротость, очищение своего сердца от прирожденных и непрерывно появляющихся в нем нечистот? Если по Евангелию блаженны милостивые тем, что они помилованы будут, получат милость, прощение; то и самое милование других с их стороны, видно, должно быть также с терпением, снисхождением к другим, самопожертвованием для других, освобождением из-под суда и взыскания. Не подобаше ли и тебе помиловати клеврета своего, якоже и Аз тя помиловах158, говорит Господь одному из помилованных Им рабов, который однако ж не простил долга должнику своему? Имение немилостивого и дети тотчас проданы, как скоро сам он не помиловал своего должника. Итак, быть миротворцем должно быть, без сомнения, еще труднейшим подвигом: труднейшим; о нем сказал Господь после уже тех подвигов, о которых доселе мы упоминали по порядку сказания Евангельского.

Так, быть миротворцем есть подвиг высший тех подвигов. Те подвиги легче: они все, так сказать, заключаются в самих тех подвижниках, которые проходят их, и таким образом наибольшею частью зависят от самих подвизающихся! Многотрудно, конечно, состояние нищеты духовной: но оно в душе только нищетствующего таким образом: силою воли, при Божией помощи, он может стать выше сего состояния, не чувствовать его, даже утешаться им. Горько плакать: но плачу я сам, и, по милости Божией, могу иногда обращать в радость слезы, проливаемые за свои грехи или для очищения оных. Тяжело быть кротким, когда обидят нас: но вся трудность кроткого опять в собственной его молчаливости, в отрицательном, так сказать, положении в отношении к другим, к обидящим. Томительно, как алчба и жажда, лишаться справедливости, нами чувствуемой и отказываемой другими: но чувство сие в нас, частью во власти нашей: томлюсь, страдаю; но, по благодати Божией, могу и переносить, подобно как долго терпят иногда и обыкновенную алчбу, и жажду. Трудно делать милость другим с непощадением себя: но делайте ее; принимут ли ее или не принимут, так ли употребят ее или не так помилованные, – это зависит уже от них, а не от нас. Неизъяснимо трудно хранить в чистоте свое сердце, беспрерывно работать над собою с самоотвержением и самоумерщвлением: но и сие дело в собственных моих руках, при милосердии Божием Миротворец Евангельский имеет дело свое уже не сам только с собою, но – с другими, с ближними своими, с которыми нужно иметь мир, и не иметь только, а творить, здать в них мир. Здесь два подвига – подвиг ему в себе самом и подвиг с другими. Надобно быть мирну каждому самому по себе и располагать других ко взаимному миру. Положим, что, при благости Божией, собственное сердце наше искренно расположено к другим, любит мир, ищет его у других; но еще не сделано и в половину, когда не расположены к тому равно сердца ближних наших, не расположены не ими самими, но нами ищущими мира. Не выпустим из внимания, Христиане, что Иисус Христос ублажает миротворчество, не мир, не мирность только, не миролюбие. Быть мирными, миролюбивыми – зависело бы только от самих нас. А творить мир, делать мирными, миролюбивыми и других, даже ненавидящих мира159, есть дело совсем иное. Кто не знает, сколь трудно иметь и какие бы то ни было дела с другими? Сколько бывает иногда препирательств с наемниками, досад от подчиненных, от родных! Представьте же себе, сколь еще труднее всего прочего искать мира у людей, враждующих против нас, или устроить доброе согласие для них самих! У всякого из них свои душевные расположения, свои понятия, свои виды, свои способности. Чего стоит соглашать все сие в единодушие? Бороться надобно в таких случаях как бы со всеми силами каждого человека, – с умом, с сердцем, с самым его самолюбием, с природою его, с его жизнью! Миротворцу почти всегда должно для сего пройти все прочие, исчисляемые в Евангелии, в слове о Блаженствах, подвиги. Ему нужно и нищу быть духом, дабы первее всего собственным смирением и уничижением себя расположить к себе сердца враждующие: и плакать иногда, от горести своего положения, часто и за других; и кротку быть, дабы не показаться, хотя, с мнимым только оружием в руках; и милостиву быть, дабы уступчивостью своею обезоружить врагов; и чисту быть сердцем, дабы там, в сердце, как в источнике всех наших мыслей, желаний, поступков не затаилась какая-либо собственная наша страсть, – страсть или высокомерия, или ненависти, или осуждения, или корысти, или иной какой-либо дух нечистый, что все составляло бы непреодолимые препятствия ко взаимному миру между людьми. И надобно делать все сие так при том, чтобы другие, с кем мы хотим мирствовать или кого примирить хотим между собою, все сами видели в нас, были во всем том уверены, и согласили с тем собственные свои душевные расположения.

Это так тогда еще, как одну сторону, при заключении мира с другими, составляем сами мы! Что же, когда миротворец будет примирять других друг с другом? По изъяснению Евангельских слов о Блаженствах Св. Златоустом, со словом о миротворце Евангельском сопряжено и сие именно понятие, – понятие о умиротворении и других друг с другом. Даже по общему смыслу, в каком слово сие принимается у нас в общежитии Христианском, миротворцем наиболее разумеется тот, кто других примиряет друг с другом, а не с самим собою. Понятие вполне сообразное с духом Евангельским! Ибо если все мы обязаны не искать своих си, но еже ближняго кийждо160, и в сем разуме споспешествовать истинному благополучию ближних наших; а взаимная вражда между нами есть первое в общежитии зло и бедствие для тех, кто во вражде друг с другом: то истинный Христианин не может взирать равнодушно на такое состояние своих ближних; он принимает живое участие в том, чтобы прекращать вражду между ними. Как, в самом деле, не принять участия в ближних; тогда, как горят в пламени раздора не дома их, не имение, но души? Пламень сей геенский161; он сильнее, мучительнее, истребительнее всякого известного нам вещественного огня. Им поджигает души человеческие, его раздувает в них сам дух злобы, который на подлинном нашем священном языке и называется диаволом, именно от раздора, от расторжения людей между собою. Диавол значит – раздорщик, разтерзыватель162. Как же кому из нас, подлинно, не принять участия в ближних наших, в то время, как напал на них со своим оружием и натиском первый и единственный у всех нас враг, диавол? Так, истинный Христианин непременно должен быть миротворцем и для других. Но сколько же должен он на подвиге сем иметь благоразумия, терпения, любви, – словом, сколько иметь он должен духа Евангельского! Ему надобно тогда вникнуть в склонности, в понятия, в виды, в свойства многих, – всех тех людей, которых мирить он должен. Приступит человек, и сердце глубоко163, говорит Псалмопевец. И не узнать только сердце других нужно миротворцу: нет, надобно направить все разные силы души к одной своей цели, в союз мира. Ему надобно взвесить все взаимные тяжести своих ближних, растолковать их ближним, устранить их частные страсти, привычки, понятия и перелить в них собственный свой дух, дух мира. Первее же всего и после всего нужно теперь, чтобы он отвергся в таких случаях самого себя, не имел в виду никаких собственных выгод, кроме видов и польз ближних своих. Он борется с самолюбиями других. Его собственная самость умножила бы только врагов и вражду. Соображая все сие, я убежден, что никак нельзя иметь миротворцу успех в своем деле самому по себе; он должен быть только орудием Духа Божия к покорению сердец человеческих: он – только сосуд благодати, в котором Утешитель наш Дух Святый подает нам Свое небесное Помазание, умягчающее жестокость сердец, радующее озлобленных, исцеляющее израненных. О! как велико значение и заслуги миротворца в общежитии человеческом! Сколько бы потухало между нами раздоров, сколько бы уменьшилось дел судных, сколько бы прекратилось бедствий, в коих страждут, как в пламени, не только лица, но и целые семейства, даже целые роды; если бы было между нами миротворцев хотя в тысячную долю менее таких людей, которые радуются распрям по различным видам, извлекая из того свои пользы, как самые бессовестные из хищников, хищники при пожарах! Да, надобно иметь, Братия, миротворцу особый дух для сего подвига, дух Евангельский, Божий!

Сколь нужен и сколь с тем вместе труден, велик подвиг миротворения, о том можно бы судить и по обыкновенным опытам сношения наших друг с другом. Но Евангелие в особенности напоминает нам о важности его пред прочими подвигами, за которые ублажает оно избранных Божиих. Учением о блаженствах начал Господь Иисус Беседу Свою, первую нарочитую, пространную, торжественную Беседу. Он отверз для ней уста Свои, сказано в Евангелии. Беседа была на избранном Им месте, на горе, именуемой доныне «горою Блаженств». В Беседе сей Господь в первый раз изложил дух Своего учения в сравнении с учением ветхозаветным. Что же в ней особенного относительно подвига миротворцев? Не раз говорится в ней о сем подвиге, о нем преимущественно пред иными подвигами в том же роде. Вся Беседа, Братия мои, есть изъяснение блаженств и вместе молитвы Господней Отче наш, – молитвы, так как без благодатного споспешества свыше нельзя нам иметь ни истинного блаженства, ни подвигов добрых. Но между тем, как подвиг миротворцев поставлен в начале Беседы седьмым, а прежде его – нищета, плач, кротость, алчба и жажда правды, милость, чистота сердечная, – в самом изъяснении Христовом напротив встречаемся с ним прежде других, конечно, как труднейшим. Не о нищете духовной, ни об иных подвигах прежде всего стал Господь изъясняться подробно, а о миротворчестве. Господь первее всего обратился истолкованием Своим на шестую заповедь, против человекоубийства, как самого ужасного законопреступления и далее всех беззаконий уклоняющегося от любви к ближним, сущности и полноты закона. Господь включил в сию заповедь, по духу Евангельскому, и напрасный гнев наш и укорительное слово против ближних наших, и за тем сказал: аще убо принесеши дар твой ко олтарю, и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя: остави ту дар твой пред олтарем, и шед прежде смирися с братом твоим, и тогда пришед принеси дар твой164. Так великое дело в Христианском благочестии мир между нами! Так велико, – точнее сказать, – миротворение, умирение даже других, не только собственное наше миролюбие! Не сказал Господь: «оставь дар у олтаря, когда припомнишь, что ты имеешь какое-либо неудовольствие на брата», но – «когда вспомнишь, что он, брат твой, имеет какое-нибудь огорчение на тебя». «Ты употреби все силы свои, – как бы так говорил Господь, – чтобы он примирился с тобою, хотя бы ты сам и не имел на него ни малого неудовольствия, – и тогда уже принеси дар Богу. Иначе жертва не будет принята. Иначе поступлено будет так, что взыщется с тебя все, чем ты должен Самому Богу: воспомянутся только грехи твои пред Богом, при такой жертве. Милости хощу, а не жертвы165. Поступлено будет с тобою так, как поступают с должником, который идет к судье по требованию заимодавца, и не помирится с ним дорогою. Должника посадят в темницу, и оттуда не выпустят, пока не отдаст и последнюю полушку166». Ту же заповедь всепрощения и миротворения повторил Господь в Беседе Своей, повторил и при изъяснении второй скрижали закона, закона о любви к ближним. Аз же глаголю вам, сказал Он снова, любите враги ваша, благословите кленущия вы, добро творите ненавидящим вас, и молитеся за творящих вам напасть и изгонящия вы167. Включивши в самую средину Беседы правило молитвы, молитвы Его, Господней – Отче наш, Господь Иисус Христос сряду после нее тотчас опять обратился к изъяснению условного в ней прошения, опять к слову о мире. И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, сказал Господь в молитве Своей, и, по окончании, тотчас подтвердил168 в пояснение силы слов: аще бо отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный: аще ли не отпущаете человеком согрешения их, ни Отец ваш отпустит вам согрешений ваших.

Подвиг Евангельского мира и миротворения, впрочем, и не ограничивается, Братия мои, тем только, чтоб быть нам самим мирным или даже делать мирными других, сколько и как можем. Нет; в случае нужды мира и миротворения надобно решиться иногда и на остальные два Евангельские подвига, сверх упомянутых выше седьми из числа девяти. Какие же это два подвига? Те самые, которые еще глубже, ближе лежат в Евангелии к основаниям Христианской жизни, но граничат именно с миром, с миротворением. Блажени миротворцы, сказал Господь, – и далее продолжал: блажени изгнани правды ради. Блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы, лжуще Мене ради. По разуму изъяснения слов сих Св. Златоустом, в них напоминается нам, Братия, что, при водворении мира друг с другом и между другими, отнюдь не ласкосердие наше нужно, но непременно – правда, истинное благополучие ближних. Без правды истинному миру быть не можно, как нельзя быть без основания зданию, частям без сложения, тени без тела. И по тому-то Евангельский миротворец до того должен подвизаться в деле своем, чтобы наконец готову быть иногда и на изгнание за подвиг свой, и на все поношения за него. Некоторые из ближних наших так бывают недоступны для истинного мира и еще менее для взаимной правды, что, вместо готовности к союзу мира, начнут они открытую иногда, наибольшую брань противу ищущих такого мира и заботящихся о нем. Распоряжать делом других, а не своим, даже председательствовать суду чуждему, значит, по выражению Премудрого, держать руками пса за хвост. Как раз пес обернется, укусит, изранит169.

Нам могли б казаться непостижимыми, даже невероятными такие следствия душевных благожеланий друг к другу, о каких, Слушатели, начинаем далее говорить по предмету мира и миротворения Евангельского. Но для изъяснения сих неожиданных явлений в мире, да взыдет теперь с миром слово мое на первое и самое торжественное поприще Евангельское, где подвизался не смертный какой-либо миротворец, но Сам Начальник мира170, по выражению Пророческому, – Царь мира, по слову Церковному171,– Бог мира, мир наш от Бога, по слову Апостольскому172. И кто ж из вас не знает, Христиане, как самое рождество Господа нашего оглашено было Ангельским благовестием мира на земли, благоволения в человецех? Как Он непрерывно возвещал и подавал всем нам мир и делом и словом? Как завещал Своим Апостолам и их преемникам пронести по вселенной мир Его!173 И между тем для примирения людей между собою по самой неделимой и единственной для всех истине, какова должна быть истина Веры, – понятия о Боге, о действиях Его и наших к Нему и друг к другу отношениях, Пребожественному Миротворцу надлежало не только жить в нищете, излить все и всякие милости неблагодарным людям, стать примером кротости даже в проявлениях Своего сокровенного на время величия, но и быть поносиму, хулиму, биту, изгнану вне врат града174 под крестом, и из мира – смертью на кресте. Конечно, в верховных судьбах Божиих жертва сия была жертвою примирения всего рода человеческого с Богом, но в видах человеческих она была жертвою мира и людей между собою. Чего же после сего ожидать для себя тем из нас, которые посвящают себя на покорение страстей человеческих, хотят водворить, где могут и обязаны, правду и согласие, когда так пострадал за сие Сам Бог мира?

Теперь-то можно уже мне, Слушатели мои, со всею понятностью сказать вам далее: вот почему и все Евангельские миротворцы столько блаженны, что нарекутся в царствии небесном сынами Божиими! Они проходят здесь тот именно Евангельский подвиг, какой прошел на земле своим особенным образом не нарицаемый, а истинный уже и единородный Сын Божий, Иисус Христос. По сему-то и ближе других подвижников будут там разделять с Ним о имени Его блаженство вечное. Они делают здесь особливое дело возлюбленного Сына Божия, распространяют, утверждают мир между людьми, что делал Сам Господь и доселе чрез святое Свое Слово и Церковь делает на земле. Они (миротворцы) разрушают дела диаволя175, – вражду и нестроение, что делал Сам Господь, по слову Св. Апостола Его. Бог же мира да сокрушит сатану под ноги ваша вскоре, – желает всем нам, Христиане, Св. Апостол Павел, говорив пред тем о творящих распри, и раздоры, о чревоугодниках и льстецах лукавых176.

Имя Евангельского Миротворца в наши дни, Братия, самым торжественным образом на всей высоте земного величия давно уже просвещенною вселенною присвоено Благочестивейшему Самодержцу России, Государю нашему Александру Павловичу. Водворяя мир в царстве своем Державным миролюбием и личною своею кротостью, Он приял свыше жребий стать в самое нужное для земли время миротворцем множества царей и народов. Народы Евангельски примирены Им с царями и между собою: те и другие примирены Им с Ним самим. Дотоле все почти иноземные царства нарушителем всеобщего мира, сыном браней, исчадием крамол восставлены были противу нас177 и многие друг против друга. Но в лице Монарха России Александра Небеса послали на землю Ангела мира, и – бури переворотов с неслыханными доселе бранями стихли! Все многоразличные виды царей и царств соединились во едино, по желанию Благословенного Богом, народом и народами Государя нашего. Сердце Его сделалось таибницею царственных тайн и предположений просвещенного мира. Около Него съединились цари земли нашего времени. Вы знаете, Россияне, самый нрав Великого Царя своего: Царь наш являлся всегда среди нас, как отец, как друг народа. Им-то, нравом своим, душою своею умиротворил Благословенный Александр и царей земных, и царства. Чего все сие стоило! Необходимы были вещественные силы: – Александр не щадил их. Необходимы были личные подвиги: – Александр перенес их. Надлежало даровать мир не в пределах только Отечества нашего, но еще наиболее в пределах иных царств: – Александр пронес мир до самого источника возникших на земле крамол, и – туда, всей самый источник, излил дух мира. Осмелимся сказать, что Он сделал все сие не столько, как Царь величайшего в мире государства, каково наше и в наши дни, сколько как человек и Христианин. Сколько предлежало ему победить пылких умов одним своим великодушием! Сколько надобно Ему было согласить, в бесчисленном разнообразии, выгод, целей, намерений – одним своим радушием! Сколько нужно Ему было умирить общественных страстей, самолюбий – своим беспристрастием! И какое же требовалось окончательное средство к тому? – Державное смирение, самоотвержение, сердечное пожертвование другим всеми своими выгодами, кои должны б быть самою справедливою данью для Монарха-Героя и Миротворца. Посему-то наконец и слава Царя нашего выше, достолюбезнее для всех славы иных, бывших когда-либо царей земных. Он – Благословенный Божий. Сим именем нарекся Он свыше, свыше по Евангельским делам Его; нарекся Он сим именем по свойствам Христианского сердца своего. Глас народов изрек Ему имя Благословенного! Да будет, по собственным словам Его и желанию, да будет благословен и весь счастливый народ Его; да будет, по сердечным желаниям народа сего, да будет благословен с Ним до века в особенной степени славы и блаженства весь Августейший Царственный Род наш! Аминь.

11. Слово о средствах к снисканию и хранению мира друг с другом

Слово в день Святых Первоверховных Апостолов Петра и Павла.

Говорено в кафедральном Петрозаводском Петропавловском соборе, 1831 года.

Аще кое утешение о Христе, или аще кая утеха любве, аще кое общение Духа, аще кое милосердие и щедроты: исполните мою радость, да тожде мудрствуете, ту же любовь имуще: единодушни, единомудренни. Флп. 2:1, 2.

Сколь ни часто распространялось сердце Св. Павла в любви своей к Христианам, когда предлагал он им спасительное учение Евангельское; никогда, однако ж, – помнится, – с такою нежностью не говорил он, как говорил теперь, о добром взаимном согласии между ними. Что, подлинно, краше мира, любезнее единомудрия, утешительнее единодушия!

Благо, впрочем, столько ощутительно и в природе вещей видимой, и в состоянии людей общественном само по себе, по крайней мере известно для всех, что, если бы даже слово о том было и не между Христианами, никому, думаю, не нужно было бы сказывать, какое великое общественное благополучие есть мир! Но, к удивлению, тем более в то же время видно нужды между нами самими, Христиане-Братия, беседовать и с самими собою, и друг со другом, и в священных наших собраниях о том, как приобретать нам и хранить взаимный мир. Так часто теряется он между некоторыми! Столь часто не видно инде и следов его! Побеседуем ныне с любовью о средствах к снисканию или сохранению столь драгоценного сокровища нашего в жизни, каков мир.

Взыщи мира и пожени его, погонись за ним, сказал Царь Псалмопевец178. Из слов его и из самого опыта дел человеческих очевидно, что доброе согласие есть нечто убегающее от людей, тогда как будем уже иметь его, а когда еще не имеем, нечто такое, чего надобно искать с усилием, как редкость или сокровенность. Подлинно так, Братия мои! Мы всегда будем без взаимного миролюбия, если только будем рассуждать о мире и требовать его от других. С себя начать надобно. Каждый из нас есть средоточие для всего прочего, где бы кто ни стоял, – средоточие, в котором сходятся, или от которого исходят все отношения к другим, подобно чертам в круге обыкновенном. Ежели спокойно будет собственное наше сердце; то прямо будут лежать близ него или прикасаться его и все взаимные наши друг ко другу соотношения. Умозрение ли сказываем? Нет: в примере всех святых мужей, которых исполнял, по Слову Божию, глубокий мир Божий, преимущий всяк ум179, истина сия представляется во всей своей ясности. Что могло нарушать спокойствие избранных Божиих? Могло ли оскорбительное слово, неприятный взгляд, минутная досада коснуться души их, когда раны, гонения, смерти были для них нечувствительны? Свойство ли вещей переменялось для таких людей, что досады не имели для них никакого смысла, поражения не делали боли, язвы не производили страдания, ужасы смерти – страха? Нет: такая удивительная перемена вещей была в одном только сердце подвижников Божиих, – примечает Св. Златоуст. Возьмем пример в случаях более видимых и близких к нам самим. Когда кто здоров, то и все для него внешнее хорошо, по крайней мере не противно, не чувствительно. Сделаешься болен: – и пища сладкая стает горькою, здоровая отяжеляет желудок, и сияние света солнечного, и красота цветов, и все кажется неприятным. Таковы больны мы бываем душою; когда не только какие-либо тяжкие прикосновения, но одно слово других, один неосторожный взгляд пронзает наше сердце, как часть тела нардевшую. Посему надобно нам помнить, Братия, такое болезненное свое состояние по душе и не относить того к другим, что зависит от нас самих.

Но как, – скажем опять, – иметь столько твердости нежному сердцу человеческому, чтобы оно не чувствовало прискорбии? Не сердцу, Слушатели, болезненны прикосновения, как мы уже и сказали, что сердца праведников не уязвляются даже ранами; но на сердце больно тому только месту, которое находится у нас в состоянии воспаления от какой-либо сокровенной страсти. Сами вы так судите. Не случалось ли многократно, что, когда другие изъяснялись нам в обидах, нанесенных им от кого-либо, как ужасных и несносных, мы внутренне дивились излишней нежности жалующихся, видели всю ничтожность случаев и чувствовали в себе всю силу к перенесению оных, если бы дело дошло до нас? Но случись то же или что-нибудь подобное с нами самими; мы становимся еще малодушнее других. От чего так? От того, что в первом случае смотрели мы на дело без страсти, в другом – с самолюбием. Самолюбие – совокупность страстей. Частнее, кто какою страстью заражен; тот то более и чувствует, что прикасается к его страсти. Честолюбивому слово, взгляд неосторожный – раны; корыстолюбивый нечувствителен, доколе не коснутся любезных его выгод; сластолюбивый спокоен в обоих случаях, пока не отравят его чувствований чем-нибудь противным душевному его расположению. И по тому-то из самых первых правил благоразумия считать надобно то, чтобы знать и наблюдать собственную свою слабую сторону, и следственно тем более тогда не доверять собственному ощущению в сердце, сколь бы ни было больно ощущение, как скоро оно касается владеющей тем или иным из нас страсти. Вот наш первый враг, который один расторгает союз взаимного мира, – сия самая брань, которая находится в собственном нашем сердце, брань, по выражению Слова Божия, между духом и плотию!180 Ею-то заниматься нам надобно, а не другими какими-либо врагами из ближних наших!

Правда, такое общее состояние человеков бывает иногда в частности до того тяжким, что мы делаемся рабами или пленниками своих страстей: в смущениях душевных делаем и то, чего сами не хотим, даже не знаем: – это род временного оскудения ума. Но любовь Христианская здесь-то особенно возносит свой глас, и ходатайствует о взаимном друг другу вспоможении к исправлению оного. Различные владеют нами страсти, в различной степени и в различные времена. Сделаем из сего зла, Братия, возможное благо. Искушения, попускаемые от Бога, употребим не только в свою пользу, но и в особенные, самые важные опыты любви Христианской. Пусть так, что кто-нибудь из нас готов поколебать мир с ближними; он даже не в силах иногда удержать в себе ни слова резкого, ни действия обидного: какие-нибудь обстоятельства скопили сию тучу его раздражительности. Будем на сие время мы прочие благоразумны, терпеливы, снисходительны, незлопамятны, когда мы не в страсти на сей раз. Наше спокойствие обезоружит запальчивость нашего ближнего, не только не расторгнет взаимного мира. Сегодняшний нарушитель мира в другой день сам охранит мир, когда и тебе случится впасть в подобное искушение. Таким образом мы делали бы взаимно то же самое в рассуждении душевного состояния, что делаем в рассуждении телесного. Раздражаемся ли мы на больных? Не паче ли стараемся охранять их, помогать им в это именно время? Так, Братия, когда не могут не быть в нас и болезни душевные, совокупными силами, один в то, другой в другое время, поможем друг другу: –и сим простым образом множество распрей истощится в самом их начале; раздоры не будут разгораться в пламень.

И если захотим мы вникнуть, Братия, что в таких неприятностях требуется от нашего терпения? то удивились бы, сколь немногое! Конечно, раздоры множатся, усиливаются, становятся иногда неистребимыми; но посмотрите, что они в своем начале? Ни один пожар не рождается вдруг всем своим пламенем, а происходит от искры: так все наши раздоры взаимные начинаются с совершенных малостей. Дела редко ссорят людей; ссорят мелочи: неблаговременная шутка, необдуманное слово, значительный взгляд, отказ в какой-либо малой услуге, оскорбление личности, – вот что и подобное тому обыкновенно служит семенами раздоров, в последствии самых великих! Вот плевелы, кои врагом человеческим всеваются в нас без примечания нашего и, тотчас возрастая, подавляют самое доброе семя, наилучшие расположения души нашей!

И суждено им, Братия, расти вместе с добрыми нашими расположениями духа купно до жатвы! На земле сей, до земли, которая будет новою под небом новым181, будет расти всегда терние и волчцы неприязней. Что же делать и тем из нас, которые сердечно желали бы изъять их вокруг себя, но которые, вместо истребления, еще более и более уязвляются от них? Нам назначено, Христиане, совсем другое делание вместо истребления плевел. Истреблять не велено. Любите враги ваша, заповедует Христос182. Сия заповедь составляет, одну из существенных, собственно, можно сказать, Христианских наших правил.

К исполнению оной Слово Божие представляет, сколько помнится мне, три решительных средства. Первое – не обращать внимания на то, что делают нам неприятное, с предоставлением всего Господу Богу. Враждующии стужали мне, говорит Св. Царь и Пророк, аз же яко глух не слышах, и яко нем не отверзаяй уст своих, бых яко человек не слышай и не имый во устех своих обличения; – яко на Тя, Господи, уповах, Ты услышиши, Господи Боже мой, присовокупляет Пророк183. Трудно, впрочем, сказывают, стоять на войне в строю, когда с одной стороны действуют, а с другой нет; когда же и с другой стороны начнут действовать, то чувства, вместо томительного страха, устремляются все на дело. Так трудно и быть мирну с ненавидящими мира184, если не делать против них ничего! Что же делать? Отражать силу силою – в настоящем случае значило бы делать брань большею и большею, бесконечною, убийственною. Делать напротив, – вот второе средство к приобретению мира. Аще алчет враг твой, говорит Апостол, ухлеби его; аще жаждет, напой его. Что же из сего последует? Сие бо творя, продолжает Слово Божие, углие огненное собираеши на главу его185, на главу врага. Нельзя долго держать горячего уголья на голове, чтобы не почувствовать жара, хотя бы кто и самый нечувствительный был человек: так и самый жестокий враг не долго останется бесчувственным, коль скоро будешь благотворить ему. Он непременно почувствует твои благодеяния. Очевидно, такое средство не без великого труда для нас. Есть третье, Слушатели, – самое легкое, самое надежное. Об нем сказал, ему учит Сам Спаситель наш Иисус Христос, Братия! Молитеся, сказал Он, за творящих вам напасть186. По сей-то заповеди Господа святые подвижники внушают нам и примером, и писаниями своими молитву о ненавидящих нас, как единое сильное к побеждению всех врагов оружие. Подлинно, когда нельзя даже приблизиться к некоторым из врагов наших; молитвенными расположениями сердца мы удобно можем сблизиться и с такими в объятиях Отца нашего Небесного. Может ли не исчезнуть там даже из собственного нашего вида все то, что, казалось бы, нам в других самым неприязненным, как скоро истинно вознесемся мы к Богу или проникнуты будем чувствиями Его присутствия? С Богом, ли тогда препираться нам? На Бога ли гневаться? С Ним, с Богом тогда дело наше, а не со врагами своими, когда мы будем беседовать с Богом в молитве, когда будем просить Его, чтобы Сам Он утешил наше сердце, умягчил его, успокоил его смущение, равно как и враждующих на нас привел в чувство умиления. Нужно начинать нам, повторяю, со своей стороны. Теперь требуется только одно: – простить нам других от души. А сие чувство так близко, так убедительно, так необходимо в молитве, что простить врагам своим значит истинно просить, получать прощение и себе от Отца Небесного. Остави нам долги наша – (когда их нет? У кого их нет пред Богом?) – говорим мы в молитве, которую ежедневно должны мы приносить Богу, – остави, якоже и мы оставляем должником нашим187. Такое-то молитвенное расположение сердца было всегда у подвижников благочестия неистощимою сокровищницею братолюбия.

Если едва приходят к нам на мысль подобные расположения духа в обращении нашем с другими; по крайней мере, когда ни бываем здесь, в доме молитвы, будем соединять моления наши о собратиях своих со всею сердечною ко всем им любовью, – и таким образом заключим здесь в сердце своем всех их без изъятия. Могущие возникнуть от житейских наших друг к другу отношений разногласия тотчас да отпадут здесь от мыслей наших188 при виде святых изображений наставников и ходатаев наших о свышнем мире, при непрерывном слышании здесь приветствий мира, наипаче же при воззрении на спасительную Жертву всепрощения, к которой, и для присутствования за нею, не иначе приступать мы должны; как прияв дар мира, возлюбив друг друга и оставив долги должником нашим.

Сегодня празднуем мы Св. Первоверховным Апостолам, наставникам нашим во святой Вере, и, конечно, праздником, в чем состоит сущность оного, желаем, чем кто может, благоугодить им. При всех иных средствах, какие находит благочестие ваше, празднователи, к благоугождению Апостолам, – в службе Божией, в возжжении светильников пред святою иконою их, в особенных молебствиях к ним, в нарочитых приношениях даров ко святому храму их, – не оставим того наипаче, чем особенно и первее всего они благоугождаются, и чего, для нашей собственно пользы, даже сами просят от нас с некоторым убеждением. Св. Апостолы в деле служения своего на земле спасению нашему не могли иметь или оставить нам чувствий недостойных нынешнего своего небесного их состояния. Писания их – глас, который с неба к нам доселе приходит от них. По сим-то собеседованиям их с нами в нынешний праздник исполним наипаче то, что, так сказать, преумножает самую радость их на небесах, о чем и сами мы сегодня в особенности молимся к ним, прося: «мир вселенней даровати»; исполним слово Св. Павла, слово, особенно сердцу его и, без сомнения, также Первоверховному собрату его, Св. Апостолу Петру, вселюбезное. Аще убо кое утешение о Христе, или аще кая утеха любве, аще кое общение духа, аще кое милосердие и щедроты. Исполните радость нашу, говорят нам празднуемые сегодня Апостолы, да тожде мудрствуете, ту же любовь имуще: единодушни, единомудренни. Аминь.

12. Слово о блаженстве и величии благотворения

Слово в день Святителя и Чудотворца Николая.

Говорено в Заводской Александровской церкви, в Петрозаводске, 9-го Мая 1835 года.

День Святителя и Чудотворца Николая есть день наиболее молитв и празднования, нежели поучения. Ибо кто не занят ныне призыванием особенного Молитвенника на помощь, или по крайней мере воспоминанием о его благодеяниях? Кто не предается удивлению о множестве чудотворений его? Кто не посвятит дня сего на прославление Угодника Божия Николая, дня его праздника? Кто из Христиан православных, когда и неверные знают и чтут его всегда? Но из сих-то самых расположений наших в настоящий день и проистекает сладостная истина для нашего поучения, Братия! Соображая множество чудес Святителя в благотворении человечеству, когда взираем на те из них, кои сделаны еще во время жизни Чудотворца, можем думать, что то был подвиг благодеяний, но вместе и подвиг усовершения в благочестии для самого Угодника Божия, подвиг небезтрудный, впрочем и нужный, как подвиг спасения. Когда же помышляю о непрерывности и множестве новых подвигов благотворений людям Святителя Николая Чудотворца, тогда, как находится он на небесах, в покое и блаженстве; прихожу к мысли, не есть ли также блаженство, не есть ли умножение блаженства и небожителей подвиг благотворений на земле? Поистине, и Господь Бог иначе не предоставил бы рабу Своему, принятому Им в царство славы для вечного наслаждения, трудиться еще для нас земных, если б то были труды, вечный покой и блаженство нарушающие! И так, Братия, благотворение другим должно быть блаженством благотворителей и на небеси. Следовательно, кольми паче на земле. Вникнем в сию истину ныне, радостную для всех, и для тех, кто может благотворить, и для тех, кто имеет нужду в благотворениях.

Не станем, впрочем, начинать с явлений на земле, где почти всегда трудно видеть прямую истину вещей по облежащей нас тьме и беспрерывной перемене явлений: обратимся прямо к небесам, и при тамошнем уже свете рассмотрим земное. Нам самим не достигнуть бы туда, Слушатели, но были люди, восхищенные уже туда. Они принесли к нам небесные сведения и указали оные даже на земле пред глазами нашими. Св. Павел, восхищенный до третьего небесе и слышавший там неизреченны глаголы189, когда предстал в ареопаге верховному судилищу Афинян премудрых, дабы дать пред ними ответ о благочестии, тотчас начал свое оглашение в Вере для словутых мудрецов мира изъяснением понятия о Боге: и что же прежде всего сказал он о Боге истинном? То же повторил другими словами, что прежде всего написал Сам Бог рукою Моисея. Рукою Моисея написано: в начале сотвори Бог небо и землю190. Павел говорил с изъяснением: Бог, сотворивый мир и вся, яже в нем, не от рук человеческих угождения приемлет, требуя что, Сам дая всем живот, и дыхание, и вся191. Вот первая мысль о Боге, о величии Бога истинного, и в то же время, так сказать, зерцало всех Его совершенств! Ибо дарование бытия миру есть дело и премудрости, и благости, и могущества, и прочих совершенств Создателя. И сие-то дарование бытия тварям есть обнаружение всем им удовольствия Самого Бога. И виде Бог вся, елика сотвори: и се добра зело, сказано в Писании, при окончании каждого дня творений по особливым родам тварей192. Что значит такое воззвание? Уже ли Всеведущий, Премудрый, носяй всяческим глаголом силы Своея, мог хотя на мгновение усомниться, в том ли виде явятся из ничего творения, в каком Он Божественным образом помыслил об них в уме Своем и в каком желал им явиться? Нет, такое выражение есть выражение для нашего только понятия, выражение того удовольствия, какое Создатель, если можно так сказать по нашему ж понятию, восчувствовал, встретясь в первый раз с удовольствием созданий от наслаждения их своим существованием. Благость Творца восхотела в создании тварей излить Свое Божественное удовольствие дарованием блаженства им. «Егда бо не довляше ей зретися видением себя самой, говорит некто из Тайнозрителей193, она помышляет о даровании бытия тварям, и – абие помысл дело бысть». И так блаженство Самого Бога, поколику Он не имел ни в чем нужды, а мог дать всякому все, получило, без всякой впрочем перемены и преумножения своего, Богу несвойственных, иной вид для понятий наших в том, что Он, действительно, даровал от источника сего блаженство и тварям бытие, совершенства, наслаждения, по мере вместимости каждой. В таком-то разуме, по слову Апостольскому, Бог есть един блаженный194. Вся зримая нами вселенная со всеми ее благами есть не иное что, как непрерывно возобновляющееся преизлияние даров от Источника оных. Твари бесчувственные, следуя закону Творца, хотя, по-видимому, собственным каждая наслаждается бытием, по цели, каждая назначена для взаимного плодопринесения другим. Трава увядает, дерево теряет свое украшение, как скоро они дожили до того, что стали жить для других созданий Божиих своим произведением. Таким образом истина, о коей беседуем, становится, как сказал Апостол, осязаемою195 для нас даже на самых малых вещах!

И если повсюдное зрелище взаимного блаженства созданий вскоре омрачилось между нами человеками нравственным расстройством нашим; то в каком виде опять восстановляется оно? Уже не зрители Судеб Божиих, а Сам единородный Сын Божий явлением Своим между нами изъясняет, что недостает радости и славы на небесах как скоро нет небесного благоволения к человекам, нет истинного счастья между человеками!196 Оно возвращено – и чем же? Такою блаженнейшею любовью, чтобы умереть Сыну Божию за весь род человеческий, – любовью, которая составляла пребожественное удовольствие Сына Божия на земле, с каким Он желал исполнить волю Отца Своего! Весь путь к сему концу земного поприща был таков, по изображению Апостольскому, что Господь пройде благодетельствуя197. Евангелие о благодеяниях должно быть до подробностей всем вам известно, Христиане; но не оставим приметить к настоящему случаю, что благотворение человечеству, даже в обыкновенных земных его нуждах, занимало Господа Иисуса Христа с таким для Него довольством, что то составляло истинную Его пищу, как Сам Он говорил: Мое брашно есть, да сотворю волю пославшаго Мя (Отца)198. Сын Божий совершил дело Свое, «вся творя, Дóндеже нас на небо возвел»199 в пречистой Своей плоти. Он уже во славе и с плотью, Он в недрах Божественного блаженства с нею: но пребывание Его там есть еще непрерывное дело Его благотворения человечеству. Темже и спасти до конца может приходящих чрез Него к Богу, всегда жив сый во еже ходатайствовати о них: так Слово Божие изображает состояние Сына Божия на небесах ныне!200

После сего не удивительно, что истинные слуги Божии, творящий волю Божию, Ангелы и Человеки святые, имеют блаженством для себя, не скажем уже благотворить человекам, – ибо в строгом смысле возможно сие только источнику благ, одному Богу, – но даже служить человекам. Не вси ли суть служебнии дуси, пишет Апостол об Ангелах, –служебнии дуси, в служение посылаеми за хотящих наследовати спасение?201 А Сын Божий изъяснился, что даже тем более бывает удовольствия сих блаженных духов в служении человечеству и в подражании Богу или в общении блаженства Его, чем из бедственнейшего состояния, хотя один кто из нас исторгается202. Радость бывает на небеси пред Ангелы Божиими о едином грешнице кающемся, сказал Христос, указав на земле такое врожденное Создателем чувствие в сердце Пастыря, который более радуется об отыскании одной заблуждшей из стада овцы, нежели о девятидесяти девяти незаблуждших. То же Ангелоподобное, или лучше Богоподражательное чувствие любви к нам имеют и святые Божии Человецы, век оный улучившие203 и зрящие Бога лицом к лицу. Они разделяют небесные радости свои с нами земными, желая нам спасения, моляся о нас Богу и прибегая к нам на помощь, как скоро будет на то мание Божие, мание – подать помощь: благодатная минута радости для праведников, блаженство сотворить волю Его еще, по второй скрижали закона Божия, столь много занимавшую их в мире сем!

Как далеко отстоят мысли наши о благополучии от мыслей о том истинных! Бог говорит: блаженнее есть паче даяти, нежели приимати, – слово, которое Сын Божий имел за особенное и любезное204. Блаженнее есть даяти, нежели приимати, делает и говорит Господь наш; а мы для своих удовольствий зияем и глазами, и ушами, и устами, и руками, и желаниями, и помышлениями, и всем, – нельзя ли чего-нибудь принять, а не дать? Бог делает и говорит: иже в вас вящший хощет быти, да будет вам слуга205; а мы непрестанно рассуждаем, кто из нас болий206, при всех ясных разграничениях достоинств, – рассуждаем с тем единственно, дабы тем больше нам служили другие, а не мы другим? Но всмотримся, Братия, – и между нами самими в существе вещей истинные отношения находятся совсем иначе, нежели как они кажутся по обыкновенным понятиям века. Вы видали иногда благодетеля и облагодетельствованного вместе: кто из них счастливее, тот ли, который дает, или который принимает? Вы видали богатого и бедного, вместе простирающих друг к другу руки, – один для подаяния, другой для принятия: кто из них счастливее? Вы видали начальствующего и подчиненного вместе: чем кто из них, – скажем вместе здесь и о богатом с бедным и о сильном с немощным, – чем все они счастливы? Тем ли, что имеют больше? По-видимому, так; но что было бы в преимуществах, ежели бы при них не было действительных отношений между людьми, – общительности? Что нам до тех людей богатых, вельможных, сильных, к которым нет и не может быть никаких у нас отношений? Так и с другой стороны употребление своего счастья для других, разделение благодеяний, внутреннее и истинное ощущение сердечное, – вот что составляет благополучие человеческое, если сердце не должно быть бесчувственно, как золото богача, зарытое в земле, или как душа самолюбца, ожестевшая для всяких впечатлений добра! Возможность, способы, даже обязанность услужить другим в том, в чем они нуждаются, или чем могут быть вознаграждены по трудам их, – вот существенное удовольствие наших преимуществ, кои во всем прочем носят на себе или тяжкие бремена, или только такие знамения, чтобы люди знали, к кому обращаться им со своими нуждами! Самые великие и святые достоинства были бы не то, что они ныне, когда они были бы недоступны для людей и бездейственны. Слыша похвальные песни Церкви, коими прославляется настоящая память Чудотворца Николая, сердце невольно с особливым вниманием останавливается на том, что он приветствуется словами: нас деля явился еси Чудотворец изящный, предивный, и – милостивый207. Если бы, подлинно, был он Чудотворец только изящный и предивный, а не вместе и – милостивый; мы только удивлялись бы ему тогда, но торжеством любви и благодарений не был бы настоящий день, как ныне!

Блаженное ощущение в сердце, при действительном употреблении нами сил своих или даров счастья на пользу других, сладостно? при том оно и не ограничивается одним только сердцем нашим; удовольствие разливается тогда во столько сердец, сколько будет приемников твоего добра или даже только чтителей добродетели. Представьте себе, Братия, – кто из нас несколько раз не имел в чем-нибудь нужд или желаний? Представьте себе то время, когда мы чувствовали свои нужды, те минуты, когда изъяснялись в них пред кем-либо, те мгновения, когда получали удовлетворение: каковы были сии мгновения! как сладостны удовлетворения! То же сделаете и вы другим нуждающимся, то же почувствуете и вы, когда сделаете другим добро. Их сердечные ощущения будут вместе вашими ощущениями по тайному общению духа человеческого. Тогда работа служения, как говорит Апостол, будет избыточествующая множайшими благодареньми Богови208. Когда так; то если бы и люди забыли или не поняли благодеяний твоих, благодетельный человек; не будет забытлив Бог, по уверению Своему чрез Апостола Своего: всякому же воздастся по даянию его!209

Братия! если какая иная истина требует самых опытов, чтобы совершенно узнать ее; то особенно – сладость благодеяний другим. Ее нельзя изъяснить словом просто. И потому прекратим слово. О том только упомянуть ныне еще надобно, что всякое истинное празднование или прославление Святых состоит наипаче в подражании Святым. И когда Угодник Божий, которому сегодня празднуем, особенно прославился и славится благотворениями людям, так, что и называется он от всех Милостивым; то, помня Святителя Чудотворца Николая, будем и мы по возможности, сколько позволяет земная наша жизнь, подражать Ему благотворениями ближним нашим, – и мы вполне будем чувствовать блаженство и величие настоящего нашего торжества о Чудотворце Николае. Аминь.

13. Слово о том, что Христиане должны жить так или иначе друг для друга

Слово в день Рождества Пресвятой Богородицы.

Говорено в Новгородском Антониеве монастыре, 8-го Сентября 1823 года.

Если и по обыкновенному порядку вещей для родителей и известного круга людей бывает радость о том, яко человек родися в мир; то с какою радостью Церковь Божия прославлять должна день, в который родилась Матерь Господа нашего? Радость сия принадлежит всей вселенней, как и воспевает о ней Св. Церковь. Ибо не для Иоакима только и Анны или южиков их рождается пресвятая Мария, но для всего рода человеческого, для тех особенно, которых облаженствовал благословенный плод чрева ее, Иисус Христос, – для нас, Христиане! Так: конечно, происхождение на свет людей, которые рождаются, можно сказать, собственно для других, ко славе общего нашего Отца Небесного, должно быть сопровождаемо торжеством, благословениями и благодарениями общими. Но вместе с сим мы и относительно самих себя находим в том поучение. И мы, каждый у себя, отличаем день своего рождения. А в судьбах Божиих и для всех нас предназначено, чтобы каждый в своей мере жил для других. Дабы увидеть столь высокое предназначение свое, коренное, естественное начало обязанностей наших друг ко другу, вникнем в сию истину ближе.

Слово Божие говорит о самых Ангелах небесных, что они все суть служебнии дуси, на службу человеком посылаемые210. И когда блаженное общество небожителей, не имеющее никаких, по-видимому, отношений к нам и связей, назначено Создателем разделять своим образом участи жизни человеческой; то что свойственнее для самих людей, как не взаимное одного другому служение? Мы сказали мало, – только об Ангелах: таково устройство целого мира, что все творения, столь разнородные, сотворены одно для другого. Следственно тем наиболее должен быть такой неразрывный союз, так сказать, в средоточии известного нам мира, в роде человеческом, между нами самими.

Здесь усматриваем новые следы премудрости Творческой, которая убеждает нас ко взаимному друг другу служению. Все мы, будучи сотворены с различными способностями, наделены различными участями, поставлены в различных состояниях, составляем одно великое тело. Опыт тому в каждом из нас самих. Ибо как в теле нашем один член имеет нужду в другом, с другой стороны каждый не столько сам себе, сколько другому нужен; (сами ли для себя, напр., глаза? для самих ли себя – руки?) – подобным образом между людьми к чему такое различие свойств, дарований? к чему самый язык их, отличный дар разумного создания, как не к тому, чтоб быть средством к разделению другим самой души своей? К чему такие открытия в природе и течении дел народных, когда бы не было здесь высокого назначения принести пользу для других? Служебные нам твари, бессловесные животные и неодушевленные во все продолжение веков не сообщили одно другому ничего, не сделали ни одного шага к усовершенствованию себя или рода своего. А человек беспрерывно стремится к усовершению себя, достигая того по силам, или – нет, – дабы сделать что-нибудь общеполезное современникам и потомству.

Касательно же внешних наших приобретений, сокровищ ли, почестей ли, или подобного, и упоминать, кажется, не надобно, что не много из того для нас собственно нужно, и что, по изъяснению Слова Божия, действительно, вручается сие каждому, как приставнику, для раздаяния во время свое другим. Не говоря о том, чтобы, по примеру некоторых, искать ищущих помощи, которых и без того так много; по самому обыкновенному течению дел видим, что у одного избыток благ не для себя одного, когда ими же неизбежно удовлетворяет он людей для него нужных. Другой пользуется почестями народными; но ими же самыми обязан удовлетворять всем тем, от кого они приемлются или на кого простираются; следственно по сущности только то имеет отменного, что имеет больше способов к служению другим.

Какое же сие, по истине, священное упражнение! Поставим себя, Слушатели, на месте человека, в чем-нибудь нуждающегося: принимите его чувствования, как он смотрит туда, где видит утеху себе? Но Творец положил уже в сердце каждого из нас такие чувствования. Кто из нас не имеет в чем-нибудь нужды? Кто чего-либо не желает от другого? Вот собственное наше чувство учит нас чувствовать, как должны мы быть и к другим! Якоже хощете, да творят вам человецы, и вы творите им такожде211.

Впрочем, нельзя и представить человека, который бы не жил так или иначе для другого. Сии самые сады, сии самые домы, сии сокровища, все дела житейские, к чему иному так широки, как не к тому, чтоб они, скажет один, были наследством детям, другой, – чтоб они служили для круга дружеского? Примечайте, Слушатели, как и естественный человек, изждивая блага Отца Небесного для себя самого, хотя для весьма немногих оставляет в себе склонность благотворить. Живет он по необходимости для других, только не иначе, как по выбору, по сему тайному действию любви к самому ж себе. Посему-то учение Иисуса Христа, исправляя в нашей жизни два великие заблуждения, на место того заповедует, как сущность Евангельской деятельности, во первых – уничтожить пристрастие в себе самом; во-вторых – оно распространяет любовь нашу не на отца токмо или матерь, и детей, и домашних, и друзей: но учит сиять, по примеру Отца Небесного, сколько то возможно, как солнцу, на злыя и благия212.

Конечно, родственники по самой природе, домочадцы по закону, друзья по внушению сердца, окружающие нас ближние по святости союза гражданского, присные в вере по духу благочестия имеют преимущественное право на любовь нашу к ним и услуги. Но чтобы быть совершенными213, по глаголу Спасителя, надобно расположение сердца иметь склонное даже ко врагам своим. Где же наипаче, Слушатели, и нужны силы других, как не там, где иссякал бы собственный в человеке источник счастливой жизни, доброта? Надобно сказать, что добрые, равно как и счастливые, непосредственно призрены уже Богом: но сила добродушия и благоразумия в том наипаче испытывается, чтоб исправить нам злого, победить любовью нелюбящего нас, явить помощь человеку презренному, малому, словом – тем, кому ни мало мы не обязаны. И если мучащегося червя нельзя видеть без жалости: то при виде ли ближнего своего, Слушатели, сочлена своего, тем же образом Божиим почтенного, можно не обращать нам внимания на него, не брать участия в его состоянии? Возможно ли спокойно даже поныне слышать, как нелюбовный дух Каинов рассуждает и говорит: Еда страж брату моему есмь аз?214

Что, действительно, лежит на каждом обязанность служить другим, тому поучением служат опыты Евангельской жизни. Когда святые Мужи, испросив у Бога Давидские криле голубине215, бегая удалялись в пустыни, дабы уже единственно жить там для Бога; чем обыкновенно такие предприятия сопровождались? Тем, что к сокрывшемуся уединеннику прибегал для пользы души другой, три, десять, сто и тысящи. Таким образом, успевший в умерщвлении себя, сверх предположений своих, должен был жить для ближних; в пустынях населялись новые грады, те, которых со Св. Павлом взыскуем216. Наконец, угонзал ли кто совершенно от очей человеческих; лучшее его упражнение, молитва, самое существование его было тем, по свидетельству Слова Божия, чем целые грады стоят217. Следовательно, своими неизглаголанными воздыханиями всякий праведник, не примечая, жил самым высшим образом для благосостояния других.

Такие судьбы Божии касательно устройства истинно Христианской жизни объясняет Св. Апостол Павел на себе самом и словом, и делом. Посреди бесчисленных бед и повседневных смертей, рассуждает он негде так: и что изволю, не вем; обдержим же есмь от обою, желание имый разрешитися и со Христом быти, много паче лучше: а еже пребывати во плоти, нужнейше есть вас ради218, верующие. Умереть было уже для Павла приобретением; но предпочитает он жизнь единственно для пользы других. И что всего чуднее? Св. Павел хочет инде даже отчужденным быть славы Божией, хочет погибнуть, лишь бы только тем принести спасение другим219. До такой меры любы не ищет своих си, но еже ближняго своего220.

Хотя расстояние от великих обязанностей Апостола до обязанностей Христианина-гражданина и бесконечно велико: однако в самом сем роде жизни, жизни гражданской, не тем ли более общественный человек обязан состоянием, убежден совестью, собственною своею пользою заставлен общее охранять благо? Не говоря даже о необходимости союзов, видимых в общежитии, скажем то одно, что если жить значит действовать, то и в частности где лучше можем мы оказать свою деятельность, упрочить труды, сохранить навсегда то, что можем приобрести лучшего в жизни, как не в сих живых и истинно бессмертных памятниках, в ближних наших?

Так, Слушатели, тогда как жизнь жертвуется на пользу других, тем паче и паче живут благотворители, что живут во многих облагодетельствованных ими душах. Сколько таковыми жертвами благоугождается Бог, можно судить отчасти по тому, какое составляют они торжество и на небеси и на земли. На небеси. Сам Бог явил Себя в природе и в благодати отцом и благодетелем для человека. Из среды людей избранные Его на небеси славу свою открывают и, можно сказать, довершают различными пособиями оставшимся на земле собратиям. Они молятся за нас, помогают в нуждах и даже для того прежде общего дня откровения и славы прославлены у Бога, чтобы святую жизнь для других продолжить еще между нами новым и вековым образом. Избраннейшая Дщерь человечества, высшая Херувимов, пресвятая Матерь Христа Бога нашего, есть первая для всех нас заступница и помощница.

Воспоминая человеколюбие Ее и прибегая к нему в нуждах своих с молитвами, мы должны помнить, Христиане, что и сами должны делать другим добро, когда желаем и просим оного на земли и на небеси. Аминь.

14. Слово о том, что все рождаемся на радость другим

Слово в день торжества о Высоконоворожденном Великом Князе Михаиле Николаевиче.

Говорено в Петрозаводском кафедральном соборе, 1832 года.

Егда жена родит отроча, ктому не помнит скорби, за радость, яко родися человек в мир. Ин. 16: 21.

Радость в Царствующем Роде нашем, Россияне, о преумножении Его! Радость для всех нас о преумножении светлых надежд благополучия нашего! Одна весть о том уже сказывает всякому все. Теперь, в час общей беседы, здесь остается обратить нам торжество наше, Христиане, и в поучение для себя. Радость великая, общая, да будет в большую и большую славу ее руководством к понятиям, какие иметь должно и в частности о происхождении всякого человека на свет. Радость для других, радость в такой мере, в таком кругу, какой кто из рождающихся занять должен в жизни, по назначению свыше, – вот истинная цель происхождения всех и каждого из нас на свет, относительно жизни настоящей! Побеседуем о ней.

Вы уже помышляете, Слушатели, что слово склонится против того преобладающего мнения века, якобы собственное каждого наслаждение жизнью есть вся цель ее. Устраните, подлинно, на сей раз всякое произвольное рассуждение: вонмите слову самой природы своей, еще никакими нашими соображениями не настроенному, вонмите младенцу в первые минуты появления его в мир. Что вы там слышите? Вопль, плач, скорбь. Не о себе ли только такие чувствования младенца, когда он еще не в состоянии иметь никаких чувствований для других? Вот какие первые у нас о себе собственно ощущения! Сколько же нужно времени, чтобы дождаться от детей первой улыбки, ощущения радости их собственно о себе самих! Между тем, впрочем, дни плача рождающихся обставляются самыми радостными торжествами родителей и всех, кто принимает в них участие. Не станем исчислять, какие в разных отношениях проявляются тогда побуждения к радости; упомянем о том собственно удовольствии, которое указывает Создатель в глубоких основаниях сердца матери, – матери, которая естественно впервых должна вкусить утешение о детях по болезнях рождения. Какие бы ни были у ней тогда поверхностные и случайные предположения, в основаниях природы, по указанию Христову, лежит то глубокое чувствование матери, яко родися человек в мир. Жена, егда раждает, скорбь имать, яко прииде время ея; егда же родит отроча, ктому не помнит скорби за радость, яко родися человек в мир, сказал Христос. Видите, по намерению Творца, для того и болезни рождения, болезни крайние, дабы даже сама матерь в часы сии отверглась себя, отверглась плода чрева своего и возрадовалась о нем не иначе, как в том общем чувстве, яко родися человек в мир, – в мир, как бы не для дома ее, как бы не плод чрева ее: родися человек в мир!

С возрастом младенца возрастают утешения о нем родителей. Но сия нежная любовь к нему матери, сия заботливая попечительность отца, кои видим мы в то время, что опять, Слушатели, в существе своем, по предначертанию Судеб? В проявлениях дарований, сил, склонностей детей радость родителей опять – примечают ли то сами они, или нет, – отнюдь не в пользу только дома своего. Она в сердце их взыгравшееся пророчество о судьбе детей, о судьбе своей и, главное, опять для других, сколь можно более вне тесных уже теперь пределов дома. Так посему говорит отец, одаренный прозорливостью свыше, для изъяснения чувствований своих по предначертанию Божию: Благословен Бог Израилев, яко посети и сотвори избавление людем Своим и проч. – все в общую народную пользу, отнюдь не в свою собственную221. Кто бы, подлинно, и из самых обыкновенных родителей, не из Пророков, каков был Захария, которого слова теперь повторяли мы, отец Предтечи, кто б из родителей не желал видеть в детях своих способностей, кои не ограничивали бы их сидением только дома или исполнением мелких дел? Не того ли все желают, не для того ли детей образуют, не в том ли состоят лучшие об них попечения, чтобы дети в состоянии были делать добро сколь можно более и на таком обширном поприще общественной деятельности, на какое только могут они выйти со своими силами? Пусть теперь родители тем более и более, видя исполнение своих надежд и желаний, восхищаются детьми, пусть доброе имя, дарования, честность нравы родительские, отливаясь в детях, превозносят отца и матерь, виновников бытия их и образования: в основании веселия их, даже по обыкновенным человеческим чувствованиям, находится тогда собственно то, что родители и племя передают свое имя, свою славу, свои услуги ближним своим, отечеству, роду грядущему. Таким образом радость семейная становится больше или меньше радостью всех тех, в кругу коих дети должны занять места, предназначенные свыше. Иначе, если некоторые члены семейств не приносят утешений обществу, сословию, или званию, по мере их деятельности; не скорбь ли от того и для них самих, и для родителей, и для рода их? С печалию сниду в ад, говорит Патриарх Иаков, смотря на неустроенные поступки детей своих222.

Поприще жизни только еще начато, Братия, когда мы вошли в жизнь общественную и уже носим в ней собственное имя. Родясь в плаче о себе, не будучи в силах поддерживать свою жизнь без помощи питателей, ни дать ей должное направление в юности без руководства других, служа, впрочем, доселе предметом утешений семейных, думаем ли мы определить круг жизни собственными только наслаждениями тогда, как, по-видимому, живем уже по себе и для себя? Нет. Если мы очутились бы на пути самоугождений, плотоугодия, роскоши, забав, бесконечных удовольствий, только нашею самостью ограничивающихся; то мы, естественно, должны спросить себя, по тому ли уже идем пути, на который ставила нас десница Создателя, введя в настоящую жизнь, и по которому, без сомнения, идти надобно, чтобы прийти к цели своего бытия? Ежели вокруг нас все пусто наконец от нашей недоступности, надменности, презрений, обид, злобы, преобладания или иной нравственной язвы; то мы должны ужаснуться и возопить: «Боже мой! как далеко заблудился я от пути своего? Где наконец те естественные чувствования, кои первее всех Ты вселил в меня? Как исчезли те расположения ко мне других, кои столь тесно и необходимо соединялись с началом жизни моей? Уже ли теперь, теперь, когда я должен жить лучше, чем в младенчестве, уже ли теперь должен я рассеевать вокруг себя или только лесть, обман, или, напротив, досады истинные, сокращая притом собственную жизнь свою пресыщением от сладостей земных?»

Так, Братия, горе вам смеющимся ныне! говорит Создатель223. Предопределив нам начинать обыкновенную жизнь слезами, и, при вступлении в Евангельскую, Он Приветствует нас, благожеланием опять слез. Блажени плачущии ныне, яко возсмеетеся, сказал Он последователям Своим в самом начале Евангелия224. На сей именно путь, путь блаженно-слезный, сзывает Господь всякого сына земли, и говорит: Внидите узкими враты: яко пространная врата и широкий путь вводяй в пагубу, и мнози суть входящии им. Что узкая врата и тесный путь вводяй в живот, и мало их есть, иже обретают его225. Так говорит Господь: и думаем ли мы, что мы в силах переменить направление, данное Им природе? Малодушные чада мира, мы, при одних слухах о таких и подобных внушениях Отца нашего Небесного, почти готовы сетовать, даже роптать и говорить: «Уже ли же на бесконечные слезы рождаемся мы в сей прекрасный мир? Уже ли одни сокрушения должны быть уделом смертного, среди всех торжеств его деятельности? Уже ли столь мрачен путь Господень?» Успокойтесь! Всегда ли вы плакали и для настоящей жизни? Не всегда будете плакать и на пути в век будущий: а начало сего пути, естественно, для немощной нашей природы должно быть также со слезами, как и вход в обыкновенную жизнь настоящую. Проплачь теперь, смертный, с истинным самосознанием! Это будет означать твое рождение в жизнь истинную! Ибо по мере той, как будешь ты забывать себя и становиться утехою других, окружающих тебя, – утехою в благотворениях, услугах, советах, любви, во всем, чем можешь ты радовать других, – твои слезы скоро обратятся в радость, не только других, но и в твою собственную. Ты возрастешь, как сказано в Писании226, благодатию пред Богом и всеми людьми, возрастешь, и укрепишься духом. Воззри на сонмы шествовавших по стезям закона Божия: они обыкновенно сеяли слезами, и с какою потом радостью взимали рукояти своя! Светлые лица их, кроткие взоры, дышущие любовью уста, внутреннее спокойствие, довольство во всем, долголетие! Таковы ли миролюбцы даже на завтра своих удовольствий, или в самом пылу своих страстей, или во глубине своих порочных мечтаний, даже в цвете всего своего счастья?

Не можем мы, Братия, идти столь высоким путем избранных Божиих? Не совратимся по крайней мере с самого простого пути. Ваша верность в супружестве, попечение о домашних, бескорыстие в должности, усердие к ближним, словом – обыкновенные обязанности вашей жизни заключают в себе несравненно более истинных радостей для вас и для других, нежели сколько думаете вы почерпнуть из сокрушенных кладенцев удовольствий нечистых. Если нет; то путь иной жизни давно уже, выходит, уклонился от цели и земной человеческой жизни. Мы живем тогда в свое только удовольствие, непостоянное, скоротечное, наконец непременно гибельное; живем на радость и других, но на радость мира сего, прелюбодейного и грешного, печаля в то же время тех из ближних своих, кому собственно надлежит об нас радоваться, – домочадцам, друзьям, детям, начальствующим, подчиненным, услугам, дарованиям, бедности, скажем вообще – Церкви и Отечеству.

Где же, подумаете вы, для самих нас цель наших желаний, – удовольствие? Не здесь, Братия, край жизни нашей; не здесь и край желаний! Тот и другой беспредельны и уже будут в вечности, соответственно вечной душе нашей. Обратим посему взор свой от земных расчетов самолюбия, ограничивающих нас тем только пространством, какое занимает здесь наше тело с его одеждою, сокращая жизнь только настоящею минутою наслаждений, обратим взор на человечество, хотя с той стороны, с которой видит и замечает его история. Что мы к настоящему рассуждению видим там? То, что слава, величие, бессмертие даже земное есть удел не тех людей, которые жили в неге или праздности, веселились на всяк день светло, но тех, которые жили в трудах, для мнимого по крайней мере благополучия человеческого, и для того не имели собственного покоя. Величие славных земли и измеряется, можно сказать, только степенями самопожертвований их на пользу общую, на каком бы то ни было поприще, – мира или брани!

Но на что нам высматривать в истории то, что со всею ясностью и торжеством видно пред глазами нашими? Не на обязанности ли собственно жить для других, Братия, основан весь порядок разделения вам различных должностей общественного служения, тем высшего и высшего, чем более у того или иного из вас самая обязанность служить другим? И где пределы ее? Там, где источник утехи Всероссийской, на Престоле Самодержца, Который, объемля пол вселенной светом лица Своего, достигает по другой славою до последних земли. Се верх истинного величия – сиять на высоте солнцем для всех! Се Высочайшая цель, к коей устремлены все минуты жизни Великого Государя нашего Императора Николая Павловича! Возможно ли нам не радоваться, когда возникают от Него новые златые отрасли, кои во свое время принесут плод свой нам и человечеству в различных видах, но всегда великих, по мере обширных предначертаний о Них небесного Промысла!

Впрочем, взирая на путь жизни Венценосца в прохождении Им великого Его служения, не останемся, Братия, удивляющимися только зрителями их, но, по мере сил своих и долга, все да течем на предлежащий каждому подвиг, к цели бытия своего, к истинному утешению друг друга и Отца Отечества! Аминь.

15. Слово о том, сколь свойственны благотворительности назидание других, а истинному просвещению – благотворительность

Слово в день Святителя и Чудотворца Николая.

Говорено в Петрозаводске, в церкви пушечного Александровского завода, 9-го Мая 1838 года.

К одному из древних святых нравоучителей в пустыне приходили многие с различными изъяснениями в нужде назиданий для себя по состоянию души каждого. Им всем было тотчас удовлетворяемо словом утешения227. Но наставник замечал не раз одного из приходящих к нему во множестве слушателей такого, который ни о чем его не спрашивал, и напоследок сам спросил его, почему он ничего от него не требует? «Для меня довольно, Отче, сказал юноша, и того, что посмотрю я на тебя». Так самый вид святого мужа был поучителен!

Мы все пришли сегодня, Братия, к Святителю Николаю, и можем ныне, в час общего поучения здесь, сказать то же самое: довольно и того для поучения нашего, что мы смотрим на святый образ его, кротостью и любовью ко всем сияющий и как бы готовый спросить каждого из нас, кому из вас что надобно? Довольно, что мы возводим мысли свои к Богоугодной и человеколюбивой жизни его, представляем себе множества чудес и благодеяний его. Так свойственно добродетели назидание для других, и истинному просвещению – добродетель!

Все почти в наш век стараются о просвещении. Дело весьма похвальное – образовать ум, язык, память, соображение, сердце и даже наружность. Но в том ли дело все? Без сомнения, цель образования себя относится у нас не к себе только самим, а к тому, чтобы так или иначе по образованию своему поставить себя в ряд полезных отношений к другим. Науки слабеют, охота к ним исчезает, как скоро нет случая к общительности. Резец заржавеет, когда художник не имеет в виду, для кого бы стал он трудиться; дар слова одичает, когда не с кем разделять его. И тот из просвещенных, кто, по-видимому, наиболее избегает людей своего времени, в глубине уединений наиболее ищет людей в потомстве; а сыщет, смотря по тому только, действительно ли он старался и мог оказать им свои услуги. Таково назначение человека, Слушатели!

Бессловесные ограничены только собою и настоящим: у них с течением веков нет и не будет никаких усовершений в познаниях. Но, примечайте, – что и наши познания, переходящие из века в век, когда они были бы только в нас, в одних умозрениях, без действий, без сообщения их другим? Можно бы сказать – не более, как и те драгоценности, кои сокрыты от употребления в недрах земли и вод. Какая польза от того, кто знал бы что-нибудь и ничего не делал? Не станем уже говорить о чем-либо малом, суетном, еще только мнимо полезном и даже сомнительном, из всего того, что мы знать желаем: самые великие и святые силы были бы напрасны, когда они были бы или недоступны для людей, или бездейственны. Слыша песнопения Церкви, коими прославляет она настоящую память Чудотворца Николая, между прочим особенно останавливаюсь я вниманием на том, что Церковь приветствует Угодника Божия словами: нас деля явился еси Чудотворец изящный, предивный и – милостивый. Довольно ли, подлинно, если б был Святитель Николай Чудотворец только изящный и предивный, а не был вместе, или наипаче, и – милостивый? Мы удивлялись бы ему и тогда; но удивлялись бы более в страхе, нежели в любви и благодарениях; а для многих бездна духовных дарований и сил была бы и совсем неизвестна!

Мы сказали, что это были бы драгоценности, говоря земным подобием, сокрытые в недрах земли и вод. Но нет; драгоценности духа человеческого покоиться могут в заветной тайне святыни только тогда, когда хранит их от взоров и рук человеческих Премудрость Божия под Своею печатью, по Своим предначертаниям. А слово о нас, Братия, о наших сокровищах душевных, кои Создатель оставил на первый раз в руце произволения нашего по дару свободы, для оказания наших, так сказать, собственных заслуг в употреблении ее. Кому не известно, что познания человеческие, если и бывают как бы погребены в земле нерадением, бездействием, почти никогда не могут там оставаться в покое. В краткий век нашей жизни, Слушатели, ключ жизненности так или иначе кипит в нас, огонь естественной деятельности проникает и расплавляет существо наше; и – если мы не дадим сему огню выхода в деятельности истинной, должной, он откроет себе путь там, куда устремится, и разрушит место своего заключения. В таком случае, чем человек даровитее, чем духовная, если можно так сказать, вещественность более, чем силы души возвышеннее; тем горшее может быть расстройство и вред, – когда бы при образовании себя стали мы быть бездейственными.

Напомним себе об одном только и почти необходимом желании людей образованных, о желании знать других; в познаниях это кажется очень лестным для многих. Хорошо: но если дело только в том, чтобы знать; то какой источник неприятностей для себя и других раскрываем мы в таком знании? Не отсюда ли проистекают те понятия, по коим мы людей меньше надлежащего любим, меньше надлежащего почитаем, больше надлежащего судим, осуждаем, беспрестанно злословим, часто друг с другом ссорим и нередко сами себя во взаимные ввергаем раздоры? Не лучше ли бы менее знать людей, нежели так знать? Не мирнее ли были бы мы тогда и с собственною своею жизнью?

Конечно, из круга познаний нельзя исключить познавания людей, с коими живем, действуем, сообщаемся, строим общее их всех и свое счастье. Но от чего ж познание сие и столько бывает порочно и даже нам самим вредно? От самого важного недостатка в познаниях сего рода, от недостатка любви. Если любовь наша к другим не сраспростирается или не равняется нашим познаниям о других, любовь, которая умеет снизойти, изъяснить в пользу, понадеяться, пожалеть и проч., то познания наши будут без жизни и следственно без истинного удовольствия. Конечно, всеведение есть одно из полоняемых свойств Самого Бога; но оно вмещается в равной, или, если можно так сказать для понятия нашего, в большей беспредельности любви Божией. Бог любы есть, говорит Писание; а о всеведении сказывается, как об одном из свойств, что Он всеведущ. Что, подлинно, было бы с нами; если бы, при всем Его ведении, не только о делах наших, но и о тайных помышлениях и мыслях сердечных, не был Он весь любовь?

Если кто из нас, Братия, думает, что он знает что-нибудь, а не имеет любви; тот не учто разуме, якоже подобает разумети, тот недугует, от ума дмяся, ничтоже ведый. Ибо разум кичит, а любы созидает, говорит Слово Божие228.

Вся область творения Божия, Слушатели, есть удивительное и неразрывное сложение множества частей в свои составы. Думаем ли, напротив мы устроить в самих себе какую-либо целость познаний без взаимного и строгого совокупления всех тех сил души, кои нужны к полному ее благоустройству? Нет: это будут явления, огни блудящие и тотчас исчезающие, каковые есть и в видимых светах природы вещей. Несравненно лучше быть просту, но – в правилах, от Бога предначертанных, нежели умудряться по своим только предначертаниям. Добрый человек, хотя не по многу вдруг, и не блистательно, но много и всегда надежно сделает добра себе и обществу; между тем как мнимая мудрость века многое вдруг созидает, но еще более иногда мгновенно рушит.

Возлюбим убо, Христиане, мудрую простоту с полезною и скромною деятельностью оной. Восхваляем вас, мудрые, когда вы истинно трудитесь для блага общего. Образ прославляемого сегодня Угодника Божия Николая будет для тех и других, для мудрых и простых, зерцалом, от коего возвратитесь вы, Братия, не зрителями точию, но творцами слова!229 Аминь.

16. Слово о служении врачей болящим, и наших ко врачам отношениях, по учению Слова Божия

Слово в день недельный и памяти Святых Бессребренников и Чудотворцев Козмы и Дамиана.

Говорено в Петрозаводском кафедральном соборе, 1-го Ноября 1831 года. (Из неизданного собрания слов, говоренных в год холеры).

И овых положи Бог в Церкви, первее Апостолов, второе Пророков, третие Учителей, потом же силы, таже дарования исцелений, заступления, правления, роди языков. 1Кор. 12:28.

Слова – из Апостольского чтения, которое сегодня, сверх воскресного, предложено было по дню памяти Св. Целебников Козмы и Дамиана. Ко Св. Врачам сим собственно относится в словах то, что прямо также от Бога даются людям и дарования исцелений, и что чин врачей установлен Самим Богом в Христианстве наряду с прочими Христианскими чинами, как в самых тех словах слышали вы, благочестивые Слушатели! Вы знаете, Христиане, что действительно много было врачей во Святых и кроме упоминаемых Церковью сегодня. Даже один из Евангелистов соединял в себе с именем благовестника Христова и звание врача. Сим званием, как особенно примечательным, отличается Евангелист Лука в писаниях Апостольских. Целует вы Лука, пишет негде Св. Павел, – Лука врач возлюбленный230.

Память, Братия, о Св. Врачах, облагодатствованных свыше, ведет нас к рассуждению о том, как, по учению Христианскому, разуметь надобно звание врачей и вообще, звание, которое носят на себе известные в обществе Христианском лица. И поскольку Христианам надобно иметь понятие обо всем по-Христиански; то побеседуем далее о врачах по учению Божественному.

В тех самых словах, кои взяли мы за основание настоящей беседы, ясно видно, сколь досточтимо и священно звание врачей вообще; когда оно счисляется в ряду после великих чинов Христова царства, каковы чины Апостолов, Пророков, Учителей, и в ряду с такими чинами, которые не ограничиваются временем только первенствующего Христианского общества. И овых положи Бог в Церкви, сказано, первее Апостолов, второе Пророков, третие Учителей, потомже силы, таже дарования исцелений, заступления, правления, роди языков. Правда, когда Христианское общество начиналось, для большего утверждения оного и особливой славы, чего требовало самое начало, долженствующее обратить к себе взоры всех людей, Дух Святый прямо, без пособий человеческих, подавал иногда все исчисляемые у Апостола дары, – и людей, одаренных ими, непосредственно поставлял к строительству различныя благодати Своея231: но такое Божественное учреждение не должно ни престать на сем только начале, ни чудесным образом навсегда продолжаться. Великий художник тогда, так сказать, давал ход своему учреждению, которое потом должно храниться силою слова его навсегда. И кто из вас, Братия, сомневался когда-нибудь о том, продолжается ли напр., чин учительства даже доныне, есть ли дар многих языков, от Бога ли ведется правительствование? Все сие и подобное идет преемственным между людьми порядком по общему чертежу Божественного Промысла, без новых знамений, без непосредственных Его действий, кои были в знамение не для верных, как говорит Писание, но для неверующих232. И так слова Апостола и о дарованиях исцелений относятся собственно ко всегдашнему устройству Христианских обществ, собственно к званию, которое должно быть в них преемственно. Звание тем украшается, что оно, очевидно, началось свыше и имело первых приемников – освященных непосредственно Самим Богом.

И служение сие, служение врачей, Братия, по духу Христианства есть некоторым образом особенно досточтимое для Христиан! Сам Господь наш Иисус Христос освятил оное примером и особливым Своим заветом. Кем из слушателей Евангелия не замечено, что Наставник и Спаситель рода человеческого, преподавая глаголы живота вечного и руководя людей от греха и смерти в царство небесное, нераздельно соединил такое великое дело Свое – (с чем?) – с врачеванием немощей и болезней человеческих. Конечно, носяй всяческая глаголом силы Своея233, не имел нужды в обыкновенных к тому способах: прикосновения руки, слова, воззрения, желания довольно было для того, чтобы исцелять недуги, устоявшие противу всех врачеваний человеческих. Но нельзя не приметить, что в обыкновенной земной жизни вожделеннейшим для Иисуса Христа был предмет –врачевать болящих, или, как сказал Евангелист выражением из Пророчества, понесть на Себе болезни наши234.

Сей же самый предмет между прочими включил Христос и в завещание для последователей Своих, оставив на земле, так сказать, Самого Себя между прочими в лице больных, дабы в них воспринимать то, что прежде Сам Он подал роду человеческому. Изображая будущий окончательный суд Свой над миром, Он примером предметов сего суда благоизволил поставить рассмотрение и вознаграждение тех собственно деяний наших, как мы поступаем здесь с собратиями нашими, страждущими в различных злоключениях, между прочими и в болезнях вообще. Нельзя, подлинно, лучше ценить расположений наших к другим, самых ясных свидетельств любви к Богу истинной, как в таких опытах любви к ближним, где уже нет никаких удовольствий, кроме самой той любви235. II так болен бех, между прочим скажет нам на страшном суде Своем Иисус Христос, и посетисте Мене. Елика сотвористе единому братий Моих меньших, Мне сотвористе236. И ежели драгоценна любовь ближних к нам наипаче в скорбях, в нужде; то можно ли не отличать от обыкновенных посещений, кои делают нам во время болезней все добрые люди, просто, не редко и бесплодно, можно ли не отличать посещений врачей, которые несут с собою действительные утешения, советы и помощь? Не радости наши спешат они разделить с нами, но перенесть наши скорби, наши сетования, наши нечистоты, наши прихоти, наши своенравия, наши опасности. Не Ангелы ли они утешители, которых посылает Бог во время самых чувствительных нужд наших?

К прискорбию, среди сих самых чувствий, приходят мне на мысль разнообразные в рассуждении их мысли людские. Во-первых. Люди, по-видимому самые добрые, говорят иногда, что «врачи не спасут, когда не спасет Бог,» и потому считают ненужными врачебные против болезней средства. Кто же из благоразумных сказал или скажет вам когда-нибудь, Православные Христиане, якобы врачи могут дать спасение без Бога? Кто что без Бога сделать может и обыкновенное, не только исправить расстройство тела человеческого? Если бы кто в болезни надеялся только на врачей и к ним прибегал, не обращаясь вместе и первее ко Господу Богу; тот, конечно, делал бы пред Богом грех, особливый тем, что это было бы бесчувствием души и в то время, когда Бог посещает душу болезнью и руку Свою отягощает на ней. Таким образом замечено в Слове Божием об одном Иудейском Царе, именем Асе. Разболеся, сказано там, Аса болезнию зельнейшею, – и далее: – ниже в немощи своей взыска Господа, но врачев237. Таким образом поступают иногда люди, чрез меру образованные, преступно уже преданные искусству рук человеческих. Напротив, истинно по Духу Божию Мудрый учит поступать в таких случаях следующим порядком: чадо! сперва говорит Сирах238, в болезни Твоей не презирай, но молися Господеви, и Той тя исцелит; отступи от прегрешения, и направи руце твои, и от всякаго греха очисти сердце твое. Потом, продолжает он: даждь место врачу. В каком же чувстве велит Премудрый прибегать ко врачу, о том пространно говорит далее так: И даждь место врачу: Господь бо его созда, и да не отступит от тебе, благопотребен бо ти есть. Почитай врача против потреб честию его. Ибо Господь созда его; от Вышняго бо есть исцеление и от царя приемлет дар: художество врача вознесет главу его, и пред вельможами удивим будет. Господь созда от земли врачевания, и муж мудрый не возгнушается ими. Не от древа ли усладися вода, да познана будет сила Его? И Той дал есть художество человекам, да славится в чудесех Своих: теми уврачева, и отъят болезни их. Слышите, Православные Христиане, в каком разуме убеждает нас Слово Божие прибегать в болезнях и ко врачам! Не в том, чтобы это удаляло нас от Бога, но в том, чтобы таким образом более приближаться нам к Богу. Вы знаете, что никакому человеку ничего нового создать не можно: люди делают только употребление из вещей различное; а вещи все до единой Божии. Видимая природа, или мир, есть сокровищница Божия. И вот, как одни из вас на одной и той же земле ищут и находят то, что для пищи людям или животным потребно, другие, – что для одежды, иные, – что для устроения жилищ; так есть люди, которые на той же земле умеют находить такие вещества в травах, деревах, землях, влагах, камнях и прочем, кои потребны на случай, когда бы кто сделался болен. Отвергаешь ли ты хлеб, овощи, одежду, или иное что для жизни потребное, когда доставили бы их для тебя другие, или сам ты? Не паче ли все сии вещи располагают тебя благодарить Создателя, Который сотворил их для различных потреб наших? Почему же стал бы ты пренебрегать такими, Божиими же, вещами, кои сотворены на случай твоих болезней? Не паче ли бы напротив надлежало принимать оные с тою особливою благодарностью к Создателю, что милость Его предварила тебя и на такое особливое, скорбное время, когда по-видимому оставлен ты Богом?

Во-вторых. Есть люди, которые, по-видимому, судят на сей раз самым высоким, благочестивым образом и говорят: «и без лекарств будешь жив, когда Богу будет угодно! Он все сделать может!» Так, возлюбленные! кто когда скажет вам, что Бог не все сделать может? Не иное и сделается когда-нибудь, как что Богу угодно! Бог может сделать, что стал бы ты жить, если бы и не употреблял пищи, или не укрывался от стужи; когда то было бы Богу угодно: рассуждаешь ли ты однако таким образом в сих и подобных случаях? Поднимается гроза в воздухе, застигает тебя страшная буря на воде: отвергаешь ли ты средства к спасению, на такие случаи, предопределенные? Нет сомнения, что Бог может все сделать, сотворить тмы чудес для нашего спасения, и, действительно, многократно уже сделал самые разительные знамения силы Своея, чем и исполнены священные наши книги, а сверх того и на все времена уверил верующих в Него, что верующему вся возможна: но для сего должны быть и особливейшие причины, отнюдь не та только, что недоволен ты обыкновенными делами Его Промысла, и желал бы сверхъестественных, не пользуясь, даже пренебрегая первые. Некогда, во время странствования в пустыне, народ Божий дошел до моря, чрез которое перейти тогда не было никаких обыкновенных способов: Угодник Божий, Моисей, ударом жезла разделил воду до дна на две стороны, так, что весь народ прошел морем, как по суху, между стенами из воды. Кто ж однако из вас требовал когда-нибудь, чтобы всегда были такие переходы чрез воды? В то же странствование падала ежедневно манна, пища с неба: кто после из Израильтян, которые ели манну, требовал, чтобы всегда подавалась таким образом пища без земли, без трудов посева, собирания и приготовления? Замечательно, что в то же самое странствование, когда были чудеса на каждом почти шагу, где было то нужно, Бог повелевал, между прочим, употреблять и естественные средства, когда такие средства находились в пустыне среди странствования. Некогда народ Божий пришел в такое место, где была вода горькая, неспособная к употреблению. Бог, Который в иное время повелевал камню источать реки, где вод не было, теперь велел Моисею только положить в горькую воду кусок дерева, которое имело естественное свойство отнимать горькость в воде. И о сем-то самом случае Премудрый Сирах в читанных нами прежде словах упомянул, говоря о врачебных средствах и врачах: не от древа ли усладися вода, да познана будет сила Божия?

Впрочем же, Братия мои, ожидание от Бога чудесных пособий, без употребления готовых, уже данных в природе, в общей сокровищнице даров Божиих, не есть только не благоразумие простое, но и грех против Бога, грех, который называется от таких именно случаев – страшным именем, именем искушения Господа, за что Господь гневается как бы с особливым огорчением. Не ожесточите сердец ваших, яко в прогневании, по дни искушения в пустыни, говорит Господь чрез Пророка к народу Своему, (а это было тогда, когда Израильтяне ожидали, не сделает ли Господь чуда). Искусиша Мя отцы ваши, говорил Господь к Израильтянам, искусиша Мя, и видеша дела Моя четыредесять лет. Сего ради негодовах рода того, и рех: присно заблуждают сердцем: тии же не познаша путей Моих239. По сему-то Св. Апостол Павел в особенности убеждает Христиан, чтобы они береглись сего греха, греха искушения Господа, и пишет: ни да искушаим Христа, якоже нецыи от них (из Евреев) искусиша и от змий погибоша240. Это такой тонкий грех, похожий даже на высший некоторый род благочестия или преданности Богу, что искуситель дерзнул с ним однажды подойти и к Самому Господу нашему Иисусу Христу, пока не узнал еще он Божественного в Нем естества; а Господь свидетельствовал, что действительно принял Он на Себя наше человечество. Верзися долу, сказал сатана Господу, поставив Его на высоте крыши церковной; Тебя поддержат Ангелы, по Божественному слову: Ангелом Своим заповедал о Тебе Бог сохранити Тя во всех путех Твоих, да не когда преткнеши о камень ногу Твою241. Сделать так, значило требовать события чудесного, – пасть с высоты и не потерпеть вреда, и поступить таким образом для того только, чтобы увидеть, как Сам Бог неизъяснимо сохранит тогда от опасности. Посему Господь в изъяснение, что такие особые Божественные обетования о неизъяснимой помощи свыше не должны располагать нас к непременному требованию оной во всякое время, указал на другое Писание, которое говорит: не искусиши, или иначе сказать, не искушай Господа Бога твоего. Видите, – искушением Бога называются в Слове Божием требования от Бога чудесных событий по одному нашему только желанию. Это, Братия, гордость духовная в ряду искушений, коим допустил Христос явиться пред Ним Самим для наставления нас в предосторожность от них!

Подлинно, истинная преданность Господу не станет измерять собственными рассуждениями свои нужды, или силы Божественные: она во всем и наименьшем в области Божией усматривает только орудия благости и премудрости Божией, следственно тем паче видит в избранных служителях природы, каковы врачи, служителей Промысла. Истинная преданность в смирении, столько ей свойственном, будет желать того только, дабы Господь не отнял от них и от средств, ими употребляемых, спасительной силы, или действия оных, как то угрожал некогда Господь Израильтянам, что Он отнимет крепость хлеба и крепость воды242. Истинная преданность Господу даже и тогда благоговейно или притрепетно отклоняет от себя особливые действия Божии, когда бы Сам Бог готов был снизойти к ней такими действиями. Иисус Христос вызывался некогда идти в дом сотника, дабы исцелить его раба. Господи! вопиет тотчас сотник, несмь достоин, да под кров мой внидеши, но токмо рцы слово, и исцелеет отрок мой243.

В-третьих. Между странными исповедниками Судеб Божиих, собственно находятся и такие люди, которые прибегают в болезнях, вместо законных служителей в них Промысла Божия, каковыми видим из Слова Божия врачей, прибегают ко врачам, но к каким? К таким, кои самопроизвольно звание сие восхищают на себя, или даже священным именем врачевания прикрывают ужасное злоупотребление имени Божия в так называемых чародеяниях. Восхищение чужого, особенно чужого звания и дел, Братия, во всяком случае преступно: ибо кому чем быть нужно, тому тем быть есть на все случаи законный порядок. Грешит и отвечает тот, кто восхитил на себя чужое звание и дело: но не без вины и те, кто стал бы принимать таких людей, знахарей. Как скоро ты переступаешь за черту порядка, сам уже на себя принимаешь всю ответственность и за то, что уклоняешься от оного и поступаешь по собственному произволу. Что ж касается до того, если кто обращается еще и к чарованиям, то это такой великий грех, что Бог, запрещая волхвования народу Своему еще в Ветхой Благодати, за сей, между прочим, грех истребил, как Сам говорит, жителей Ханаана – язычников. Сии чарований и волхвований послушают, присовокупил Бог, тебе же не тако даде Господь Бог твой! Есть бо мерзость Господеви Богу твоему всяк творяй сия244. Хотя бы даже и могла быть какая-нибудь мнимая, мечтательная, или минутная польза от таких средств; лучше умереть, нежели получить пользу от них, рассуждает некто из Святых Отцов: ибо тогда умерло бы только тело, но не душа смертию вечною. Видите, Христиане, что уклоняет вас от Бога, в роде врачеваний, от того и удерживает вас Слово Божие!

«Часто врачевания бывают недействительны,» говорят наконец некоторые. Так, действия человеческие, Братия мои, не могут быть действиями всемогущества. Была бы опять другая крайность, столько иметь веры ко врачам, чтобы считать их всесильными. Они только служители Промысла Божественного, Который имеет собственные Свои судьбы о каждом из нас. Несть изимаяй от руку Моею, говорит Бог245. Особенно же, когда все мы находимся в поврежденном состоянии и подлежим рано или поздно разрушению телесному; то как же требовать от подобных нам смертных, чтобы они подавали нам бессмертие? Довольно, когда они истощат для нас все усердие свое и искусство: последствия их заключаются уже непостижимо в бездне Судеб Божиих. Богу иногда угодно возвратить нам здравие, иногда не угодно по Своим непостижимым, но всегда премудрым и благодетельным причинам: от врачей ли ожидать того, чтобы они изменяли Божественные о каждом из нас определения вопреки воле Божией? Нет; так думать – и грех, и невозможность! Чрез их действия мы удостоверяемся только в том, что когда, по слову Пророка, речет о нас Господь Бог246, при посещении нас недугами телесными? И все наши в таких случаях рассуждения должны оканчиваться рассуждением, внушаемым в Слове Божием, что любящим Бога вся споспешествуют во благое247. Аще бо живем, Господеви живем: аще ли умираем, Господеви умираем, – Господни бо есмы248.

Господни есмы! Таково звание наше, Христиане! Следственно по Духу Господню, по учению Слова Господня, а не по собственным нашим суждениям, весьма многоразличным, часто несправедливым, и всегда недостаточным, должны мы располагать себя в такое наипаче время, когда Господь посетил нас посещением Своим, особенною болезнью, доселе неизвестною нам, и когда уже весьма недовольно собственных наших попечений, но должны быть попечения высшие, правительственные. Не употреблять врачебных средств в такое особенно время, значило бы оскорблять Промысл Божий не только во врачах, которых велел Бог почитать, как служителей Своих, но и во властях, которым противление названо особенно противлением Самому Богу. Противляяйся власти, Божию повелению противляется, написал Апостол249. Не говорим уже того, что было бы сие противно самому естественнейшему нашему чувству, чувству самосохранения собственной жизни и самому существенному долгу любви к ближним; и для них в нерачении о себе умножали бы мы общую опасность. Но всякий истинный Христианин, всяк из вас, Братия, без сомнения любит и исполнит все, чему учит закон Христианский во всех случаях жизни, и – в том непременно, о котором сегодня мы беседовали. Аминь.

17. Слово о призрении нищих

Слово при молебне по случаю открытия в Петрозаводске Благотворительного Комитета о призрении бедных на проценты суммы, пожертвованной для сего одним из С. Петербургских купцов, урожденцем Олонецким.

Говорено 25-го Июля 1837 года.

В Богодухновенной летописи первых времен Церкви Христовой записано между прочим, что тогда не бяше нищ ни един между верующими: елицы бо господие селом или домовом бяху, продающе приношаху цены продаемых, и полагаху при ногах Апостолов: даяшеся же коемуждо, егоже аще кто требоваше250. Такие приношения ближним делались обыкновенно сряду за общественным Богослужением, в исполнение нераздельности, по слову Христову, заповеди любви к Богу с заповедью любви к ближним. И сию имамы заповедь от Него, говорит возлюбленный ученик Иисуса Христа, да любяй Бога любит и ближняго своего. Любвами и назывались251 после Литургии учреждавшиеся тогда, в одном из отделений молитвенного храма, трапезы или столы для всех. В то же время приношения любви Христианской разносились и к тем из братий, кто не мог быть в собрании, будучи или на одре болезни, или в темнице.

Не то же ли, Братия, что сказано в книге Деяний Апостольских, – Слава Богу! – делается здесь и у нас сегодня, когда обществу вашему, Сограждане, и обществам окружных сел приносится теперь о имени Иисуса Христа столь богатая жертва благотворения и общения? Событие ни для одного из нас, Христиане, ни для кого не чужое: ибо кому из нас не свои бедные? В лице их Сам Иисус Христос принимает благотворения. При временных, по силам нашим, пособиях нищим, без сомнения, всяк из нас желал бы видеть когда-нибудь для них способы к тому, более соответствующие множеству и нуждам требующим. Дорога милостыня при скудости, говорит народное наше Русское слово. Но вот уже другое252, почти сряду в нашем крае весьма значительное приношение бедным, приношение вечное!

Возблагодарим Господа! Приношения сии из родных нашего края источников доброго сердца. Имя благотворителя неизвестно; но довольно, что он – из сограждан нашего края, и по склонности к своим, и по возвышенности чувствий, оказывающихся в настоящем его благотворении. Я давно с душевным удовольствием примечаю, что все наши соотчичи, перешед отсюда в престольный град, и сделавшись там знаменитыми среди купечествующего сословия, отменно любят свою отчизну, и готовы при нуждах жертвовать ей всем, что когда нужно здесь. Нужда, например, в исправлении и благоукрашении некоторых церквей нашего края, в создании церквей вновь, в заведении для них утвари; и – пожертвования наипаче от перешедших в царствующий град наш родичев наших превосходили всякие ожидания! Истинно делалось то же, что делается подобно в видимой природе, когда бывает самое благотворное явление в ней, дождь. Чистейшие влаги, образующиеся на земле и около, делаются до того совершенными, что не могут уже оставаться на земле, а поднимаются в облака. Но вскоре, умножась там, упадают опять к нам на землю в дождях, в благотворениях. Так ныне один из урожденцев нашего края не забыл, пo слову Апостольскому, принесть и другого рода жертву, кроме тех, какие приносили иные жертвователи для церквей Божиих, жертву общения и благотворения. Благотворения же и общения не забывайте, говорит Апостол, таковыми бо жертвами благоугождается Бог253. Благотворитель исполнил слово Апостола: и сию имамы заповедь от Него (от Иисуса Христа), да любяй Бога любит и ближняго своего. Не утешительно ли всем нам, Братия, видеть у себя столь высокие опыты Христианского общения? Благословляю пред Богом в сердце своем неизвестного благодетеля бедных; возблагодарим его все так же сердечно, как он сделал благотворение сокровенно, и, по слову Апостола, сами не будем забывать делать то же по силам своим.

Приветствуем и вас, избранные приставники к делу благотворения, приветствуем с честью, которою столько дорожил и великий Апостол Павел, что оставил об ней слово в писаниях своих, с честью, как сказано там, службы Святым, Христианам254. Так посредничество между благотворителями и бедными Христианами называл Св. Павел! Он считал служение сие столь великим, что просил Бога и убеждал Христиан молиться о том, дабы служба его благоприятна была бедным. Мы уже соединили здесь, аще и недостойные, молитвы свои к Богу с вашими, просив при сем ходатайства к Нему у Матери Бога Слова, – радости всех скорбящих255.

18. Слово о том, что всякий Христианин обязан пещись о вечном спасении ближних

Слово в день тезоименитства Благоверных Государынь Великой Княжны Анны Михайловны и Великой Княгини Анны Павловны, и в праздник ордена Св. Анны.

Говорено в Каргопольском Преображенском монастыре, при посещении епархии, 3-го Февраля 1832 года.

И бе Анна Пророчица; и та в той час приставши исповедашеся Господеви, и глаголаше о Нем всем чающим избавления во Иерусалиме. Лук. 2:36, 38.

В той час, когда принесен был во храм младенец Иисус и встречен Симеоном, как Спаситель человеков; что вчера воспоминали мы, Братия, в порядке дней Господних. – Пусть такое событие или Божие откровение прямо касалось и вдовицы, жившей при храме Божием собственно для спасения; но ей довольно было бы, кажется, принять участие в нем только за себя и возрадоваться во глубине души. Не видим, была ли Праведная Анна Пророчицею прежде сего случая; быть может и ей обещано было, как Симеону, увидеть Христа Господня: ясно видим только то, что теперь не только чувствует она радость о Спасителе во всей полноте для себя, не только изливает ее пред Господем устами, но и сообщает другим, кому может и кто может принять такую радость. Такова, Братия, Евангельская любовь ко спасению! Душа, исполненная ею, желает спасения не только себе самой, но и всем. Остановимся на сем примечании и посмотрим, сколь, подлинно, существенна по Евангелию такая обязанность для всех нас без различия званий.

И сию заповедь имамы от Него, говорит возлюбленный ученик Христов, да любяй Бога, любит и брата своего, так при том, что аще кто речет, яко люблю Бога, а брата своего ненавидит, ложь есть: ибо не любяй брата своего, его же виде, Бога, егоже не виде, како может любити?256 Если же любовь к ближним должна простираться, по общему разуму, на все то, что относится ко благу ближних и в рассуждении жизни настоящей; то кольми паче она должна быть неоскудна для них желаниями благ истинных и вечных. Сколько посему душа превосходнее тела, и блага мира будущего – благ мира преходящего; столько любовь наша к ближним возвышеннее и, должно сказать, необходимее, когда она ищет вечного спасения и другим, так же, как себе, или, говоря словами заповеди, любит ближняго, якоже самого себя, любит вечно. Тогда соединяется во всей силе любовь к общему Отцу человеков с любовью ко всем рожденным от Сего Отца по природе и благодати. Сия-то самая любовь, по Писанию, николиже отпадает257: она-то составляет вечное чувствие избранных святых Божиих человеков и Ангелов, которые посылаются из недр вечного блаженства к нам за хотящих наследовати спасение258.

Из нас земных тот, подлинно, постигает, Братия, цену спасения душевного и истинно желает оного себе, кто не может не споспешествовать спасению и других. Благо не только велико, но и столь независтно или обильно, что нельзя не желать, дабы насладились им все. Так называемые блага мира настоящего, быв иждиваемы, и по большей части становясь таким образом ничтожны в сравнении с множеством расположений к ним человеческих, заставляют многих искателей их таить за собою средства к приобретению тех же благ, какие кто приобрел, если не будет в том посредником частная, земная также любовь людей между собою. Блага небесные не таковы: они множатся, по мере желаний; источник разливается более и более, чем более почерпающих из него. Там беспредельная вечность. И, что по понятиям нашим нужнее всего, – разделением тех желаний наших с ближними, мы не только не уменьшаем благополучия собственного, но тем-то особенно еще приумножаем его. Умножившаяся благодать, по слову Апостольскому, избыточествует тогда множайшими благодарении во славу Божию259. Такое дело есть плод как бы собственной нашей правды, ни в каком случае, кроме сего, нетерпимый по духу Евангельскому260, плод правды, посеянной нами на сердцах человеческих, плод тем обильнейший, уже и по общему закону природы, чем больше сеяно доброго семени, и чем больше родилось оного.

Посему-то наставники спасения нашего, Христиане, быв проникнуты духом истины, столь ревностны были в сообщении оной людям, что для сего оставляли всякие утешения жизни настоящей, готовы были на все бедствия, с коими сопряжен будет их подвиг. Представьте себе светлые сонмы их, начиная по крайней мере с древнего законодателя. Моисей отвержеся нарицатися сын дщере Фараоновы. Паче же изволи страдати с людми Божиими, нежели имети временную греха сладость261. Нет, не достанет нам времени исчислять Пророков: припомните благовестников Христианства, Святых Учителей Веры нашей; – с какою непобедимою любовью они искали спасения людей! Некоторые и в собственном даже спасении искали не своих си, но еже ближняго кийждо262, жертвуя собственным спасением для спасения многих, если только возможно было бы погибнуть с такою любовью. Скорбь ми есть велия и непрестающая болезнь сердцу моему, пишет Св. Павел, смотря на неверие Иудеев. Молил бых ся бо сам аз, продолжает он, отлучен быти от Христа по братии моей, сродницех моих по плоти263. После сего уже излишне было бы упоминать, сколь многим и ужасным временным бедствиям за других подвергал себя сей великий муж, как терпел он болезни рождения в том, подобно родительнице, дондеже вообразится в каждом верующем Христос!264 Сердце наше распространися, Коринфяне: вопиет он инде, не тесно вмещаетеся в нас265.

Не подумайте, Братия, чтобы такое чувствие было только долг наставников, а не долг для всех вас некоторым образом общий. Конечно, те, кому вверено попечение о душах, имеют весьма много обязанностей и прав, не принадлежащих другим: но в частном вашем взаимном обращении между собою, Христиане, все вы обязаны и чувствовать, и заботиться о душевном ближних благосостоянии, по слову того же Павла, точно так, как принимают живое участие друг в друге члены одного и того же тела. Вы есте тело Христово и уди почастно, говорит Апостол266. И если страждет один член в обыкновенном теле; не состраждут ли ему более или менее и другие? Так должно быть и в теле духовном, в обществе Христиан. У Коринфян явился во время Апостольское один гласный беззаконник. И вы разгордесте, писал к ним тотчас Св. Павел, услышав о равнодушии, с каким Коринфяне терпели собрата, требовавшего мер исправления, и вы разгордесте, и не паче плакасте, да измется из среды вас содеявый дело сие!267 Нет послания, нет почти ни одной части наставлений в посланиях, где бы Апостол сей, равно как и прочие, не внушали вам, Христиане, собственно для дел спасения вашего не искать своих си, но еже ближняго комуждо, жертвовать для сего иногда непорочными и даже высокими понятиями, когда не назидается от них немощный брат268. Сей-то между прочим предмет был у святых Отцов одним из самых обыкновенных для поучений предмет, на который весьма часто склонял напр. Св. Златоуст слово, о чем бы оно главным образом ни было. «Как, – говорил Златоуст к тем, которые не считали за собою обязанность помышлять о душевном спасении других, – как? Овча твоего соседа поражено лежит на пути, и ты не подымешь его, не скажешь о нем соседу? Менее ли стоит внимания душа твоего ближнего, когда бы ты увидел ее пораженною или заблудшею? Пламень объял дом твоего согражданина, и ты не можешь равнодушно смотреть на сие бедствие; почему ж нимало не трогает твоего сердца состояние другого, когда он в пламени страстей?» Так и подобным образом говорил святый Учитель.

Увы, Братия! истина сия едва осталась с некоторою известностью между нами! Ныне друг в друге принимают участие обыкновенно не тогда, как нужно сделать какое-либо доброе дело ближнему, подать ему благий совет на пользу души или отвлечь ближнего от зла; нет редко и едва ли кто скажет: «Любезный брат! Оставь разорительную игру, которая убивает у тебя время и имение; не ходи на зрелища, где непорочность твоя подвержена будет опасности; уклонись от этого дома веселия, где можешь ты упиться и пострадать во мнении людей. Вместо соблазнительных книг, вот тебе книга о Вере Христианской, о коей мы с тобою еще так немного знаем. Пойдем во святую церковь на общую молитву, оставив хотя на время мытницу свою.» Нет, такое наречие братской любви Христианской ныне почти совсем неизвестно: его стыдились бы, как варварского. Какую же, напротив, увидите вы заботу друг о друге? Заботу вовлечь друг друга в дурные беседы, научить игре, показать пример мотовства, посоветовать о чем-либо льстивном. Туда влекут даже, не только убеждают всем мирским красноречием. И забота о том столь велика, что миролюбцу нет полного удовольствия для себя самого, когда он не разделит другим от сокровища сердца своего, сколь можно более, тех превратных чувствований в рассуждении души своей и ее наслаждений, коими сам уже давно занят.

Очевидно, Братия, что подобный образ взаимной общительности мыслей и желаний не хорош, как скоро ощутить его. Надобно держаться иного, лучшего, который внушает нам Слово Божие, истинный друг наш и споспешник прямого нашего благополучия. Сие-то, чтобы т. е. основывали мы свое взаимное поведение на прямой нравственности Евангельской и истинных друг другу благожеланиях, составляет одно из особенных желаний Благочестивейшего Государя нашего. Сегодняшнее торжество в Высочайшем Доме Его о тезоименитстве Августейших Племянницы и Сестры Его, торжество и для отличенных знаками Монаршей милости о имени Св. Анны, должно быть вместе напоминанием для всех, да поживем во всяком благочестии и чистоте269, заботясь о том, как общем благе, основании всех прочих. Аминь

19. Слово об особенной драгоценности времени, когда употребляется оно на пользу других

Слово в новый год и в торжество о рождении Благоверной Государыни Великой Княгини Елены Павловны.

Говорено в Петрозаводском кафедральном соборе, 1834-го года.

Дондеже время имамы, да делаим благое ко всем, паче же к присным в Вере. Гал. 6:10.

Время имамы! Се благость Божия еще открывает нам, Братия, с сего дня новый круг времени. Год прошел, и опять начинаем год. Посему, стоя теперь как бы на черте между минувшим и будущим, и взирая на то и другое поприще, на поприще будущего и на поприще минувшего времени, мы должны, по внушению Апостольскому, представить себе и там, и здесь одно, – то, для чего время было и для чего оно идет далее? Там – делалиль мы добро? Здесь – с тем ли расположением духа сретаем время грядущее, чтобы употребить его на делание добра? Слово Божие, как слышите, не настоит теперь о добре для нас самих: ибо кто не желал бы добра в таком роде, для себя? Слово Божие убеждает нас дорожить временем наипаче в пользу других и спешить, сколь можно, сколь можно более, делать добро всем, наипаче же своим для нас по святой Вере. Вникнем, как, поистине, драгоценно время в таком особенно разуме?

Не говорим, Христиане, как время дорого само в себе. Довольно для сего припомнить, что в нем вмещается все, не только наши жизни, но и все, что можем мы сделать или иметь в жизни. Оно – жизнь наша. Более: оно путь к достижению вечности. Между тем, как столь ценно время; оно так легко и непрестанно изждивается у нас, что едва имеем у себя в руках когда-либо более самой малой его лепты, мгновения. Будущее неизвестно; оно не наше: не наше и прошедшее; оно невозвратно. Вот почти весь круг рассуждений о времени, по взгляду на самое время, во всех его измерениях или состояниях: время минувшее, настоящее и будущее! Истина всякому весьма известная; однако ж она стоит и всего особенного внимания любомудров.

Любомудры давно уже заметили, Слушатели, что надобно смотреть на время не как на что-нибудь самостоятельное, но как на нераздельную принадлежность всего во времени существующего. Иначе как бы нет, не существует его. Обратим и мы внимание на время в том, из чего оно слагается у нас и становится существующим, видимым. Если бы кто не стал иногда делать ничего; время ничего и не приносило бы ему, кроме томления и скуки; так как бездействие есть только томление природы, состояние для нее тяжкое, несвойственное. Такому человеку ничего и не приносит время; ничего вновь не приобретается у него. Захотел бы кто рассеять время в забавах, в мечтах, в приключениях, в вихре света; это уже, конечно, род деятельности: но драгоценны ли такие предметы, о которых слово и в которых у многих заключено все время? Кому же, Братия, не известно, как все они исчезают, подобно воздушным явлениям, или тем вспыхам огней, которые освещают иногда торжества забав человеческих? Не то ли весьма часто называется и на языке мира только препровождением, тратою, даже убиванием времени? В душе после сего ничего не остается, кроме пустоты и скуки. Есть, напротив, люди, которые столько заняты, как говорят, делами, что никогда, как говорят также, нет у них времени. Может быть столько дел для сил наших, что времени действительно на них не достанет; но если оно нужно на изобретения бесполезные, на предположения бесконечные, и на то только, чтоб было дело; то и такая деятельность названа у мудреца, временем опытного, помышлением лукавым, которое дано людям, еже упражнятися в нем270. Здесь уже тягость, не ценность времени. А о том и упоминать едва нужно, Слушатели, что дни, употребленные на дела дурные, теряют с ними всю цену времени: как худое может быть драгоценным?

Вы употребляете жизнь, Братия, на делание истинное, на добро, и – она будет, подлинно, неоцененною; ибо такое приобретение истинно и вечно. Часы, употребленные для себя на просвещение ума, на образование сердца, на укрепление сил духа в добре, на снискание потребностей жизни, или иное благоделание, хотя и прошли, но так усвоены вами себе, что они в вас самих продолжают бытие свое: ибо вы после того остаетесь уже образованными, благоразумными, добрыми, достаточными и проч. Они и умножены так, как умножены ваши силы, ваши приобретения: ибо когда вы стали быть просвещеннее, благоразумнее, сильнее, достаточнее, благочестивее, то и еще более со временем можете делать добра. Впрочем, во всяком таком случае границы еще тесны для добра и приобретений. Их можно распространить, если вы пожелаете сего для благополучия вашего! Добро, сделанное нами для себя, полезно; но оно и ограничивается только нами: – мера, хотя и средоточная, но очень скудная, если досмотреть нам каждому на себя самого в пределах вселенной и особенно в пространстве времени! Что мы здесь!? Да делаим благое ко всем, говорит слово Апостольское. Чем более будет приемников добра; тем больше приобретение, тем обширнее разливается поток времени в своем течении. Ибо добро, сообщенное другим, сохраняется и в них, и в тех, от кого оно произошло. Одно множество сосудов, наполненных твоими благодеяниями, свидетельствует о богатстве твоей духовной сокровищницы, из которой сосуды наполнились. Св. Апостол сравнивает делание добра другим с сеянием семян, размножением плодов. Здесь каждое зерно родит множество колосьев, и все они суть плод, – говорит Апостол, – собственные правды того, кто сеял. Благодать умножается тогда множайшими благодареньми, присовокупляет Св. Павел271. Иначе Писание сравнивает образ истинного Евангельского делания с оборотом денег, которые отдаются для приращения торжникам. Господь раздает, сказано в Евангелии, таланты рабам Своим, иному пять, иному два, иному один, комуждо противу силы его, с тем, чтобы рабы делали в них, пускали в оборот, умножали их272.

Время в таких делах, Слушатели, и не скоротечно. Конечно, оно спешит везде непрестанно: но поскольку вместе с ним возрастает и то, что благотворного для других сделано; то под таким златым бременем и оно, кажется, ступает медленнее. По крайней мере, если мы делаем что-нибудь доброе для себя только, все то с нами же самими рано или поздно перестанет быть: но что доброго передано другим, это пойдет во времени, как наследство, с приращением более и более умножающимся, наследство, которого драгоценнее ничего не можем мы оставить потомкам своим. Вельможа! твоя мощь, употребленная для защиты Отечества, для усмотрения ему польз мира, коих корень основан на самой истине – многообъятна и теперь; но вместе и долговечна: она составит памятник для тебя в веках. Судия! твое усердие и ревность к службе, беспристрастие и рассудительность утешают твоих сограждан ныне; – они пребудут и навсегда после тебя в устроенном или поддержанном тобою порядке, в памяти твоего примера, в людях, которые около тебя образовались, и которых душевные расположения устроились в добре. Богатый! твои пожертвования, принесенные на учреждения к воспитанию детей, призрению бедных, успокоению страждущих, велики ныне, – и пребудут такими дотоле, доколе будет в человечестве уважение к делам милосердия, или лучше, доколе будет между нами нужда в благотворениях. (А когда она не будет, доколе мы на земле?) Гражданин! тебе не суждено было иметь великих способов служить ближним ни по долгу, ни по званию, ни по избыткам: но твоя честность, твое миролюбивое обращение, твое слово, даже одно присутствие, поддерживало некоторых из ближних твоих, и было тайным руководством для сих самых меньших из сограждан твоих, коих судьба, может быть, поведет на высоту достоинств, с тем, чтобы им оттуда наиболее изливать человечеству благодеяний. Они там; но искра к добру упала в их сердце тогда еще, как видели тебя на стогнах сего града, заимствовали примеры в твоей честности. Ты в неизвестности: но свет и твоего добра сияет чрез других! Так, Слушатели, будет время, когда нас и не будет на земле: но ныне время, когда мы можем сделать много такого, что переживет нас и будет жить из рода в род после нас!

Особливо теперь время для тех из нас, Братия, кто особенным образом возведен на чреду служения другим в общественных званиях и должностях. Удовольствие, во всех достоинствах и отличиях единственное, – не только желать, но и иметь возможность или способы, даже быть обязану к деланию другим добра! Вот на несколько дней Промысл, сблизив нас друг с другом, поставил нас во взаимных отношениях. Хотите ли вы подействовать друг на друга только громкостью званий, блеском отличий, страхом случаев, искусством обращения и подобным? Конечно, нельзя не принять таких впечатлений людям, от вас зависящим: но довольно ли для вас самих блеснуть там или здесь только как явлениям воздушным, и исчезнуть? На долголь занимать кого-нибудь может мечта сердца, в которой иногда скажется: «Я могу то и то сделать, – счастье или несчастье другим; но буду располагаться своими силами, смотря по тому, сколько люди могут искупить их у меня такими или иными пожертвованиями?» Возлюбленный Брат! делай добро, сколько можешь, не выжидая даже желаний от людей, которые не знают иногда и подумать о средствах к счастью своему, а ожидают всего от твоего благоразумия и прозорливости. Приблизь сих малых людей к собственному сердцу, как друг человечества, как приставник Господа, Которого имеешь и ты на небесах273, и будешь ущедрен Им, смотря по тому, как хотел ты быть к другим. Умолчим уже, Братия, о том, какие обязательства на любовь, на благодарность, на вечное воспоминание, на благожелания пред Богом и людьми раздали бы мы тем из ближних наших, которые умеют сердечно ценить ваши услуги. Сей род отношений таков, благодетелен для нас самих, что надобно бы нам рассчитывать не то, сделать ли кому услугу, но – чтобы предупреждать ею других, изыскивать к тому случаи, и тем, если можно так выразиться, для добра восхищать себе благословение ближних и Божие, особенно когда бы не дорожили им другие!

Братия! одного по одному время скоро разлучит всех нас: но доколе есть время, говорю, мы можем сделать много такого, что переживет нас и будет жить во множествах потомков наших. Впрочем, как и такое бессмертие между смертными не бессмертно, а ухо, прилегшее к сердцу земли не услышит уже ничего: то не забудем, по внушению Слова Божия, в услугах к другим заключать пользу их истинно вечную, и к ней особенно так или иначе располагать свою для них деятельность. Если вы рассуждали иногда о минувших бытиях или делах человеческих; без сомнения, отличали пользу тех простых изобретений, коими напр. в руках земледелателя приготовляется для нас хлеб, от тех вещей, кои в руках художника составились в блестящие игрушки. Взирая на памятники ума, вы, без сомнения, отличали пользу писаний, кои угождали только вкусу современников, льстили слуху их, отличали от тех творений ума, кои остались способами к образованию языка, ума и наипаче нравов. Ступите еще шаг далее! Все, что вы видели на земле, землею и ограничивается, на земле и кончается, служа на время мимо ходящим пришельцам настоящего мира, коих неисчислимые множества уже прешли и сокрылись в персти земной. Ступите шаг далее за предел настоящего мира, в будущий, вечный, к которому душа наша чувствует себя природно принадлежащею; и куда она во время свое возвратится из настоящего пришельствия! Соединим же общие желания свои в одно намерение помогать друг другу всем, что может служить наипаче к приобретению ими благ не временных только, но и вечных. Были законодатели; но их законы составляют уже только немногие, при том изветшалые страницы в Истории. Были философы; но они образовали только сынов земли, не всегда и здесь счастливых. Припомните благодетелей человечества во всяком звании, которые дали человечеству или поддерживали в нем дух истинной нравственности, и, среди трудностей настоящей жизни, возвели людей в вечность. Поревнуем им в делании сего великого добра друг другу по силам каждого. Да делаим благое ко всем, паче же присным в вере.

По Святому закону нашему мы не должны отказать в благотворении никакому человеку, кто бы и какой бы он ни был; правило известное! Но тем более обязаны мы послужить, чем можем, тем из ближних наших, которые сопряжены с нами священным союзом Веры Евангельской. Сей небесный союз, по слову Апостольскому, делает из всех нас братий друг другу, рожденных от одной матерней утробы, Церкви Христовой. Еще ближе: все мы, как говорит Писание, уды отчасти, члены почастно единаго тела, котораго глава Сам Христос274. Могут ли же не принимать взаимного участия друг в друге члены одного и того же тела? Не опыт ли говорит нам, как написал Св. Павел, что если страждет один член тела, состраждут ему и прочие? Аще же кто о своих, паче же о присных, не промышляет, напоминает Слово Божие, Веры отверглся есть, и невернаго горший есть275.

И когда все такие отношения наши к ближним располагаем мы о Боге по святой нашей Вере: то не усумнимся предположить и то, что каким-нибудь образом наши ближние могут утратить наше добро, которое мы сделаем им, даже не принять его, отвергнуть, попрать и, сверх того, сделать нам прямое озлобление. Скажем, что придет и то общее время, когда, как говорит Писание, лета (времени) уже не будет здесь более276. Но тогда-то и будет вполне новое, нестареющееся лето Господне277, настанет вечность, в которую соберется всякое зерно, посеянное нами на земле. Там не только ничто не погибает, но и то, что здесь могло быть неизвестным, восхищенным, извращенным, и то все откроется в своей силе в зерцале всеведения и правосудия Божия. Не скрывайте себе сокровищ на земли, учит Господь наш, – на земли, идеже червь и тля тлит, идеже татие подкопывают и крадут. Скрывайте же себе сокровище на небеси, идеже ни червь, ни тля тлит, идеже татие не подкопывают, ни крадут278. И как там будет, по Слову Божию, день света и откровения, явятся помышления и мысли сердечные: то праведный Мздовоздаятель оценит пред лицом всех не только то, что действительно сделано нами здесь, но и что могли и, хотя только, желали бы мы сделать, пока было время для делания, настоящая жизнь.

По крайней мере для каждого из нас порознь предел сей не может быть слишком далек, Братия! Ибо кто из чувствующих, что такое есть время, не скажет с Пророком: дние наши яко тень уклонишася?279 Это еще, впрочем, дни для многих из нас, так сказать, возрастающие по течению собственного нашего века: дни будут уклоняться или исчезать гораздо скорее, когда перейдут на уклон нашей жизни, станут близиться к нашей кончине. Припомним, при сем, что кончина может быть, по неиспытанным судьбам Божиим, во всякое мгновение времени. Да делаим убо, по внушению Слова Божия, благое ко всем, Дóндеже день имамы; приидет нощь, в нюже никтоже может делати280.

Но что мы без Бога, Братия? Прибегнем к Нему, к Отцу веков, с молитвою о помощи, с молитвою особенно в день нынешний, который можно назвать для года тем утренним часом, какой ежедневно должно посвящать на испрошение у Бога милости, чтобы Он исправил дела рук наших, и благословил вхождение наше и исхождение281. В особенности соединим теперь общие желания наши пред Богом, да излиет Он благословения Свои в самый источник нашего благоденствия на земле, на главу Благочестивейшего Государя нашего и на Августейший Дом Его! Аминь.

20. Слово о благодарности к благодетелям

Слово в день рождения Благочестивейшей Государыни Императрицы Александры Феодоровны.

Говорено в Петрозаводском кафедральном соборе, 1-го Июля 1842 года.

Отвещав же Иисус рече: не десять ли очистишася? да девять где? Како не обретошася возвращшеся дати славу Богу, токмо иноплеменник сей? Лк. 17:17, 18.

Приведите себе на память, Слушатели, Евангельское чтение, столь известное всем по повторению его здесь при всяком торжестве благодарений.

Я продолжаю: случайно ли явилось в тот раз так мало благодарных, один из десяти, или вопрос касался уже вообще малости таких людей? И столько ли, опять, важен вопрос сей, напоминание о благодарности, что Господь Иисус, снисходивший весьма многим и немалым беспорядкам человеческим, не благоизволил премолчать, как скоро представилась Ему неблагодарность человеческая? Без сомнения, должно быть так, Братия! Учитель, от Бога пришедший, никогда не настоял в малостях; Он ясно отвергал, обличал их, и о случаях частных говорил для того только, чтобы оставить нам правила. Итак, упомянутые теперь слова Господа Иисуса напоминают нам, Христиане, о двух особенных истинах, нужных в жизни нашей: одна истина, что благодарность есть обязанность важная, необходимая; другая, что благодарность – добродетель, впрочем редкая. Рассудим с той и другой стороны, дабы в пору уметь нам употреблять предосторожности к не упущению столь особливого Евангельского внушения.

Долг благодарности, поистине, весьма важен. Свидетельствуют о том все наши Соборы Христианские, все собрания во святых храмах, когда-либо бывающие или бывшие для Божественной Литургии. Здесь совершается главно Евхаристия, что значит на языке нашем благодарение. Благодарим Господа! возглашает служитель Веры, и – сряду потом совершается Таинство Благодарения, Таинство, главная часть Божественной службы. О имени Спасителя нашего приносим Богу благодарность за сотворение мира, дарование нам жизни, всех благ, потребных для нее, в особенности нужных для жизни нравственной, наипаче же доставленных всем чрез Иисуса Христа в тайне обновления мира, для жизни нашей духовной, Христианской. Приобщение Телу и Крови Господа есть благодарение действенное, за жертвою хваления словесною следующее. Сам Господь учреждением сего Таинства совершил Евхаристию, благодарение Богу Отцу, вместо всех нас. Так, благодарение великое дело, Христиане! Непрестанно молитеся. О всем благодарите, написал нам Апостол: сия бо есть воля Божия о Христе Иисусе в вас282. Таким чувствованием Св. Павел начинал за приветствиями почти всякое свое послание. Первое убо благодарю Бога моего Иисусом Христом, написал он вначале послания к Римлянам; Благодарю Бога моего всегда, – к Коринфянам, подобным образом и в других. В самом деле, если взойти нам в состояние свое; чувство благодарения к Богу должно быть не только первым, или всегдашним, но и, можно сказать, единственным. Что имаши, чего бы ты не приял?283 говорит каждому из нас Слово Божие, и должно говорить собственное каждого чувство. Не только вещи какие-либо, но и самые действия наши что, как не силы ниспосылаемые свыше? Недовольны бо есмы и помыслити что, яко от себе, но довольство наше от Бога, говорит Св. Апостол284. Даже действия порочные могут быть только попущением Божиим. Счастье и несчастье суть жребии от Бога, и жребии самого несчастья – благодетельные. Самое существование наше есть непрерывная милость Небес: отъимеши дух от тварей Твоих, говорит Псалмопевец к Богу, и исчезнут, и в персть свою возвратятся285. Не единственное ли посему во всех случаях жизни должно быть отношение наше к Богу – благодарность? Столь глубоко и в природе, и в Откровении, и в действенности святой Веры нашей такое чувствие!

Мы распространились о благодарности в отношении к Богу, с тем ныне, Братия мои, чтобы сказать, как в своей мере важна обязанность сия и в отношении к людям, благодеющим для нас! Уже видели мы, что наши благодетели могут быть токмо орудиями Промысла Божия, исполнителями воли Его. Не отнимаем от них заслуг доброго их сердца, но превозносим до небес. И потому быть благодарну или неблагодарну пред ними, значит уже быть благодарну или неблагодарну пред Богом. Исцелевший прокаженный, один из десяти, пришел с признательностью к Иисусу Христу, как только к посланнику небесному; еще не исповедывал он Иисуса Богом, и Господь говорит о прочих девяти по их понятиям о Нем: како не обретошася возвращшеся дати славу Богу, Богу, пред исполнителем Его воли?

Сколь, подлинно, должно быть естественно чувствие благодарения и между людьми, Братия, или иначе, как оно просто и самобытно! Все взаимные отношения наши друг к другу должны одушевляться по святому закону нашему любовью. Ни единому ничимже должни бывайте, говорит нам Слово Божие, точию еже любити друг друга286. Но когда надлежит нам исполнять такое правило в других отношениях к ближним нашим: когда нам должно напр. послужить им словом, оказать благорасположение особенными поступками, удовлетворит нуждам; во всех таких и подобных случаях может быть трудность даже в изобретении, что и как именно делать для других надобно, не только в самом пожертвовании. Св. Апостол Павел, сам Павел просил Христиан молиться о нем Богу, дабы служба его, Павла, другим была благоприятна для них287. Так трудны обязанности наши к другим! Исполнение долга благодарности просто, Братия! Приими только то, что тебе дано, сделано, сказано, приими с сознанием, имей хоть одно чувство, ощущение, отзыв души, что ты не камень, а имеешь сердце и понятия не ниже бессловесных. Не ниже, по крайней мере, бессловесных. Может ли в самом деле быть чувствительнее упрек того, как некогда изъяснялся Бог чрез Пророка Своего о народе Своем; позна вол стяжавшаго его, и осел ясли господина своего: Израиль же Мене не позна!288 И к нам благодарность также, благодарность привязала столь многих бессловесных, кои живут с нами вместе, служат нам, вышед из своей дикости. Как же свойственно быть чувствию приверженности в нас самих к нам самим, к тем, кто из добрых людей делает или делал нам добро? О! Для такого чувствия или способности души человеческой любомудры уже давно придумали самое лестное в языке человеческом слово: благодарность называется на нем издавна «памятью сердца,» сердца, не ума: так она особенна!

Воспользуюсь я таким выражением, что благодарность есть память сердца, дабы соображением сей особливой человеческой способности с памятью простою изъяснить прекрасные свойства памяти нравственной. Как ни судил бы кто из любомудров и о простой памяти; она весьма важная в душе нашей способность, Слушатели! Как много ускоряются, расширяются, укрепляются наши познания, приобретаемые посредством чувств и ума, когда есть в душе нашей верное для них хранилище, память, которая и сама по мере приемлемости становится вместительнее, разновиднее! Что, подлинно, все наши мысленные приобретения, сокровища духа, когда они тотчас выпадали бы из головы, как из диравого сосуда! Представьте же себе другую память, память сердца. Какое прекрасное богатство нравственных благ собирается в нее, когда сердце способно принимать в себя впечатления добра, сообщаемые сердцами также, сердцами других, иметь самое благородное сочувствие к людям, благорасположенным для нас, держать общение духа с душами самыми возвышенными, благодетельными! И не странное ли, напротив, состояние души, когда самое добро других не трогало бы ее, как будто каменную, или сейчас выпадало бы из нее, как из сосуда негодного, по выражению на священном языке, погубленного, разбитого!289 Кто бы, в самом деле, из добрых ближних наших и захотел делать что-либо в пользу других, как скоро усмотрели бы или не памятование благодеяний или даже жесткость сердца, тогда как расположения духа благодарные привлекают к себе вновь и более сердца нежные? Кому бы, действительно, не было приятно встречаться сердцем с такими сердцами, и делить с ними самих себя, наилучшие, сладчайшие удовольствия, –свой, особенный в роде человеческом, дар Божий, дар общительности, столько свойственный всем нашим способностям! И кому бы опять не больно было видеть наоборот несоответствие в других наилучшим своим расположениям! Не бесприскорбно приметить нерасположенность к себе и в тех из ближних наших, которые ничем не обязаны нам; что же сказать, что чувствуется, когда бы и против благодеяний наших оказывались некоторые бесчувственными? К чему ж доброму способны будут такие люди в пользу других, когда они даже для собственного своего блага, сообщаемого другими, совсем не имеют ощущений? Не справедливо ли посему какой-то из древних народов (кажется Персы древние) изгоняли неблагодарных даже из обществ своих, отсекали от взаимного общения, как члены тела, онемением пораженные или окостеневшие, ни к чему доброму уже не способные, в тяжесть только других существующие?

После того, как чувство благодарности столь природно в человечестве, Братия мои, едва не странно говорить далее, что оно на самом деле весьма редко. Это, впрочем, так известно, что изъясняться значило бы пересказывать вам собственные у вас, почти непрерывные опыты, и, может быть, растравлять у некоторых самые чувствительные раны сердечные. И нельзя перечислять частного. Что же касается опытов, о которых можно и говорить; то, кажется, ни одной истории о мужах, достойных бессмертия, ни одной нельзя было остаться без явления и неблагодарности к таким мужам некоторых. Какое, поистине, печальное предание веков, когда в языке нашем нет даже слова, в котором бы добро слагалось с памятью, между тем как для зла находится два таких слова – злопамятство и памятозлобие. «Люди редко добро помнят, а зла в век не забудут,» гласит и народное наше присловье, от предков оставшееся. Присловий в таком роде не мало. По всем таким примечаниям на сей раз и останемся мы с тем только, сколько знаем уже все, сколь редка между людьми истинная благодарность! Лучше не сказать ли разве вместо сего, от чего столь редка так приятная, можно сказать, нежная добродетель, добродетель благодарности, добродетель приятная и тем, кто должен исполнять ее?

От того, Братия, что она требует, как видели мы, сердца, а не ума только или рассуждений, чем почти обыкновенно живут люди в области своего самолюбия и расчетов. Поврежденная природа наша как бы нарочито уклоняется от такого чувства, столь, впрочем, свойственного ей, от чувства признательности. Много имеем все нужд в пособиях от других; все так или иначе готовы мы желать, чтобы делали для нас добро ближние наши: но, как скоро получим то, чего желали или в чем даже нуждались, берем тотчас предосторожность, странную предосторожность, чтобы свидетели того и самые одолжатели наши не подумали, будто мы действительно имели в чем-либо нужду. Нам стыдно тогда уронить себя даже пред самими собою, не только пред глазами других. Вместо памяти добра в сердце, возбуждается в нас тогда рассуждение, кичливость, высокомерие, отнюдь не чуждое, Братия, и людям низким, даже нищим. Мы боимся, чтобы в самом деле не легла на нас какая-либо, хотя мысленная, зависимость от других: – чувство свободы самое искаженное, рабское, неблагородное! Таким образом должник бегает заимодавца, не для того только, чтобы сей не попросил от него взаим данного, но чтобы и в глазах его как-нибудь не отразилось чувство, что должник ниже заимодателя. Долг нравственный даже тяжелее вещественного для многих. Таким же образом боится встретиться с вами и тот, кто был некогда облагодетельствован вами, – не потому, чтобы он еще боялся вас или тяжело б ему было поклониться, но потому, что теперь поклон был бы род долга и свидетельство прежней от вас зависимости. Вам уже мстят иногда за то, что некогда по нужде боялись вас или кланялись вам. Принятое от вас добро или одолжение давно считается так, что вы само собою непременно должны были сделать его: одолженный имел все права на получение. Припомните, Братия, кто, – один из упоминаемых в Евангелии десяти облагодетельствованных Христом, – пришел ко Иисусу Христу с благодарением? Токмо иноплеменник, заметил Господь собственным словом. Той бе Самарянин, инородец пред Иудеями, человек, который наименее чувствовал за собою право на благодеяние Пророка Иудейского. В нем чувство достоинств не могло уже перевесить чувства смирения, внушаемого тогда общим мнением народа Божия о Самарянах. Он-то один и явился с благодарностью. Девять не возвратились. «Великое ли дело вдруг очиститься от проказы чадам Авраама! Им, – думали они, – давно принадлежат права на такие милости Господа, кои даровал им посланник Господень!» Смотрите же, Братия, с каким тайным коварством духа, с какою гордостью сатанинскою, сопряжена неблагодарность, и как, напротив, светла область смирения! В смирении именно то и есть, чему основания столь глубоко лежат, как сказали мы, в природе, Откровении и святом нашем Христианстве! Там истинное, одно и единственное отношение наше к Богу, – чувство благодарения. Там или истинное возвышение духа, или самое обыкновенное искушение для людей с достоинствами, с умом, с так называемыми правами!

Торжество смирения Христианского и благоговения пред Богом особенно и утешительно, и назидательно видеть наш на высоте всего земного величия, на престоле Благочестивейшего Государя нашего, Россияне! Сколь часты и, можно сказать, обыкновенны торжества благодарений Его к Богу, кои разделяются со всеми нами в общении духа Веры! Какое сколько-нибудь особенное событие в Царствующем Доме и в царстве не ознаменовывается первее всего и наиболее торжественною признательностью Монарха нашего к Царю Царствующих! Августейшим примером поучаемся мы, Братия, наблюдать то же самое и в обстоятельствах собственной нашей жизни, в особенности же тем искреннее исполнять со своей стороны данную нам заповедь Апостольскую, чтобы творить молитвы, моления, прошения, благодарения за вся человеки, за Царя и за вся, иже во власти суть290. Такие благодарения к Богу само собою соединяются у нас в сердце с благодарениями и к Великому Царю нашему, виновнику по Боге благополучия всех и каждого из нас. Принесем же признательные расположения ваши и к Нему и Августейшему Дому, о котором мысль теперь пред нами, по первейшему украшению оного и утехе, по Благочестивейшей Государыне Императрице принесем не в чувствованиях только сердца или исповедании устен пред Богом, но в делах наших, в исполнении обязанностей, возложенных на каждого. Не будем забывать притом долга признательности и к тем из ближних наших, кто или по долгу служения общественного о имени Всемилостивейшего и Высочайшего для всех нас Благодетеля, или и по частным своим расположениям, оказывает нам благодеяния; чем и станем хранить между собою одну из самых существенных добродетелей общественной жизни, особливую связь сердец. Аминь.

21. Слово о том, что соблазн есть тяжкий грех

Слово в неделю Мясопустную, и в день рождения Благоверной Государыни Великой Княжны Марии Михайловны.

Говорено в Петрозаводском кафедральном соборе, 25-го Февраля 1834 года.

Аще брашно соблазняет брата моего, не имам ясти мяса во веки, да не соблазню брата моего. 1Кор. 8:13.

Слова из чтения Апостольского.

Если бы мы не слышали сегодня всего Апостольского чтения, из которого заимствуем настоящие слова в основание беседе; можно было бы, при повторении оных, удивиться, с какого случая Св. Павел столь решительно от ядения мяса зарекается? Может быть, и подлинно, некоторые не слышали или не слушали, всего чтения. Посему еще обратимся вниманием к тому чтению, и из особливости случая не оставим извлечь для себя нужное назидание.

Случай был следующий. Между Коринфскими Христианами возникло однажды недоумение в том, могут ли они употреблять в пищу мяса, идолам в жертву принесенного, если бы то привелось по чему-нибудь? Они спросили о сем Апостола посланием. Св. Павел, желая видеть чистыми души верующих от самого помышления о идолах, и показать, яко идол ничтоже есть в мире, отвечал Христианам, что мечта не может сквернить вещей в чистоте приемлемых, кольми паче – самой души верующих. Однако же, – продолжал, –как не все могут мыслить таким образом, а напротив большая часть братий подобными поступками некоторых может быть доведена до важных сомнений; то я поступил бы так, – сказал Апостол, – что, если какое-либо брашно, вещь, которую так легко переменить, соблазняет брата моего, никогда не стал бы вкушать такого брашна. Святый наставник обратил слово на то, что таким образом должен был сказать всякий Христианин за себя самого. Итак, осторожность от брашна и запрет не Апостола Павла только, но должны быть и наши, Слушатели благочестивые! Уповательно, все мы знаем, Братия, что при своих поступках надобно нам обращать внимание, дабы не были они в обиду для другого; такое правило глубоко в сердце каждого природою и законом общежития начертано. Но блюстися всего того, что может произвести в другом сомнение мыслей, не делать ничего, хотя б то некоторым образом и беспорочно было, в чем немощный брат претыкается, – вот истинно высокое благоразумие в обращении с людьми, какому учит одна Вера Христианская! И осторожность сия, Братия, есть одно из существенных правил Христианского поведения! Не наблюдать ее значит грешить, и грешить тяжко. Соблазн, порок в общежитии едва известный, между тем более всего обыкновенный! Поспешим же рассмотреть его несколько ближе с полным вниманием.

Известно, Слушатели, как люди склонны к подражанию друг другу. Самые младенцы, когда еще не говорят, ни мыслят, делают уже то, что видят и слышат. Притом ближе к нашим склонностям и действует на нас более всегда что-нибудь менее обыкновенное. В таком разуме мы всегда почти дети. Не говорим здесь, что дела худые, сколько тяжки сами по себе, столько наиболее умножают свою тяжесть, когда и других во зло вводят; гнусность их чувствуется сама собою, так, что самый порочный всегда старается скрыть их по крайней мере от очей человеческих. Внутренний глас совести в то же время осуждает его и отлучает от общества людей, как прокаженного. Когда же и видят люди поступки прямо худые; чаще однако же отвращаются от них, чем в пример берут, по крайней мере не так скоро и явно находятся подражатели. Но истинная, самая тонкая сила соблазна состоит в таких делах, кои в самой вещи могут быть беспорочны и даже некоторым образом высоки, однако по действию на других и следствиям нечисты. Сколь ни малы на первый взгляд поступки в таком роде; они противны уже самой существенной заповеди Христианской, вмещающей в себе закон и Пророков, заповеди не своих си ищите, но еже ближняго кийждо291. То одно уже весьма велико, когда мы не готовы пожертвовать для ближнего самым малым, одними временными своими мнениями! Пусть все, говорит Св. Апостол в сегодняшнем чтении, пусть все судим о вещах по самой их сущности, а не по мнениям человеческим. Это дело разума: но разум кичит, возносится пред людьми и презирает их, не только не приносит им назидания. Назидает любовь, продолжает Апостол, любовь, которая, сколько преданностью к Богу возвышается к верховному существу, столько расположенностью к ближним нисходит к самым последним из них. «Благочестивому надобно быть и Боголюбиву и человеколюбиву, – пишет один из святых учителей Церкви, – для уравновешения чувствий своих, «дабы т. е. ни по высоте добродетели и близости к Богу, не пренебрегать человеков, ни для человеков не радеть о Боге.» Если же кто мыслить хочет иначе, не на сем основании, не по любви; такой человек, говорит далее Апостол, ничего правильно не знает: поскольку любовь есть истинный плод ведения; Сам Бог любы есть, по Писанию. Что ж, если бы всякий или хотя некоторые из нас ясно стали рассуждать таким или подобным языком: «это предрассудок, чему последует толпа народная! Обычай священен потому только, что не все могут вознестись выше его. Не честь ли для разума и самой Веры – восходить в понятиях далее и далее, куда не может следовать народ, иже не весть закона?292 Делаю, и обличу собою общие предубеждения!» По-видимому, блистательно! Но не слышно ли в таких случаях чистое наречие разума надменного? Где ж внимание к другим? Разум у многих из них недальновиден, а совесть немощна; она смутится, – и наконец решится делать то же, что делаешь ты по своему уму, но решится с крайним еще для нее сомнением, что то не грех, а потому и со грехом. Таким-то образом погибнет наконец немощный брат твой потому только, что ты высокий имеешь ум, погибнет тот, ради которого Христос умер, – до того снисшел! И так согрешающе в братию, заключает Апостол рассуждение, во Христа согрешаете. Крайнее согрешение – во Христа согрешать! Крайнее согрешение и в другую сторону – в братию согрешать!

Подлинно, Братия мои, соблазн есть зло, так сказать, беспредельно разливающееся. Тогда, как соблазн сообщается другим, грешит человек не в одном своем лице, но и во всех тех, которые им соблазнены и, может быть, отвлечены от самой строгой добродетели, и отвлечены навсегда! Всеобщие Иудеев роптания на Бога, кои часто были во время известного странствования их в пустыне под особым Божиим водительством, когда образи прилучахуся онем, писана же быша в научение наше293, всеобщие беззакония Иудеев, без сомнения, не во всех вдруг рождались. От одного человека заражался другой, десять, сто, тысячи, все. Но мало, что соблазн, как язва, заражает окружающих; он переходит из страны в страну, из века в век. Соблазнитель давно умер; но грешить еще не перестал; соблазн остался в мире, и, как поток в течении своем, более и более усиливается. Из одного высокоумия произошло три новых, от тех еще другие; и Бог знает, как широко распространится в последствии времени наводнение зла! Между тем заблуждения бесчисленного множества людей в тайне Судеб Божиих не к источнику ли своему между прочим относятся? Когда, подлинно, ни обнаруживалась в царстве Израильском склонность к обычаям идолопоклонническим с оставлением Бога отцов своих, всегда упоминало Писание, что это грех Иеровоама, сына Наватова294, который первый подал повод сему злу, хотя Иеровоам давно уже не существовал на свете. Что ж, если на всемирном позорище суда, которое сегодня воспоминает из Евангелия Св. Церковь, когда отделятся праведные от грешников, тмы последних укорят своего виновника хотя одними взорами или чувствиями сердца, для всех тогда без объяснений понятными, и Судия укажет и скажет: вот сколько погублено тобою людей!? Тем ближе о скончании мира вспомнить здесь должно, что не инде, не ранее будет и конец потока соблазнов, как с самым концом вселенной. Некто Валаам, пророк языческий, положил соблазн для Израиля за три тысячи слишком лет до нас, и, однако ж грех его видят тайновидцы Божии в самые златые времена, в первые времена Христианства. Валаамитско имя читается в посланиях Апостольских и Апокалипсисе, как имя врага Божия, вредившего Церкви Божией тогда. Оставшееся зло имеет вредить ей и на самом конце мира, сказует Откровение295.

Тогда как пресловутый соблазном волхв Валаам не хотел или не мог поразить народ Божий явным проклятием; успел он, Братия, пустить яд особого рода, дал совет к развращению нравов Израиля, – и благословенное прежде общество расстроивается, изнемогает, падает! Не змия ли искусителя – такая хитрость и сила? Так и в общества верующих различные мудрования лжеименного разума входят со стороны какой-либо сердечной нашей слабости. Не высота рассуждений, а низость какой-либо сокровенной страсти человеческой обыкновенно действует в таких случаях. Люди таких расположений, говорит Св. Апостол, оставлеше правый путь, заблудиша, последовавше пути Валаама Восорова, иже мзду неправедну прия, сласть мняще вседневное насыщение, сквернители и порочницы, питающеся лестьми своими, ядуще с вами, очи имуще исполнь блудодеяния и непрестаемаго греха, прельщающе души неутверждены. Прегордая бо суеты вещающе, прельщают в скверны плотския похоти отбегающих всячески от них, живущих во льсти; свободу им обещавающе, сами раби суще тления296. Это одна из страстей! В Слове Божием все они по местам выходят на такое позорище.

Доселе удерживался я, Слушатели-Христиане, представить по предмету, нами рассматриваемому, одно особенно разительное место из Слова Божия. Конечно, если простые души, немощные сердца и показывают иногда в своей жизни нечто такое, что служит для других претыканием (кто без проступков, без слабостей?); человеческие слабости со стороны других заслуживают или невнимание, или сожаление, и всегда прощение. Но соблазн от высокоумия, поступок с некоторым намерением, дело особенно других занимающее, – вот грех, о котором следует произнести суд Слова Божия. И именно: сколь ни гнусно лицемерие и сколь ни достойно уподобляться гробам, снаружи повапленным, внутри же полным костей смердящих297; однако ж не все еще в нем порочно, даже есть нечто для людей и назидательное. Христос повелевает слушать фарисеев, по делам же токмо их не творить298. Но в соблазне нет уже ничего терпимого. Нечто необыкновенное говорит о нем Спаситель мира. Унее было бы тому, кем соблазн приходит, говорит Он, аще жернов осельский облежал бы о выи его, и ввержен в море, неже да соблазнит от малых сих единаго299. Вы, без сомнения, не думаете, Слушатели, чтобы в каком бы то ни было случае предопределялась погибель человека свыше, тогда как Сын Человеческий пришел спасти мир. Встревоженный, сказать по-человечески, Господь погибелью душ человеческих от соблазна, от развращения со стороны других, показывает таким определением Своим, сколь для него тягостно видеть соблазнителя! Против сего-то собственно самым делом воздвигал Он иногда мышцу Свою на поражение грешников; повелевал некогда Израильтянам избить целые плетена Хананеев, кои служили соблазном народу Божию; истреблял из среды сего самого народа Своего развратителей300. Ужасно! Но помыслите, что делает и врач, когда гнилой член тела может заразить все тело? А нам, люди обновления, повелел Господь наш меру строгости против соблазна обратить даже на самих себя или собственно на самих себя, а не на других, и сказал так: аще око твое десное соблажняет тя, изми е, и верзи от себе; уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную301. Не станем говорить теперь, каким именно образом исполнять сию необыкновенно строгую заповедь; довольно к настоящему рассуждению заметить, что ничего нельзя более или сильнее сказать, как что сказано в Слове Божием о соблазне!

Уповательно, никто из нас не может быть, Слушатели, равнодушен к таким мерам Божиим, коих исполнение предположено и было уже не раз совершено еще на земле, прежде времени казней Божиих, отнесенных уже в жизнь будущую. Горе миру от соблазнов, воздыхал за нас Спаситель, бывши в мире видимо; не возможно не приити соблазном, повторял Он; но горе человеку тому, имже соблазн приходит!302 Мы видели, Христиане, какое горе соблазнителю: взглянем, какое горе и миру от соблазнов. Мир, по-видимому, достигает собственного своего желания, находя единственное наслаждение в том, когда люди одни других влекут так или иначе во зло, в коем сам он весь лежит. Ему удовольствие, когда напр. откроет он свои зрелища, подвиги игр, храмы веселия, уста ругателей, издевающихся над добродетелью, и – мало оказывается таких, кто сказал бы друг другу: «Любезный брат! расставлены сети, в коих уже многие прежде нас, увязши или сделавшись посмешищем детям, погибли тотчас. Уклони ногу твою прочь. Идучи на сии привлекательные зрелища, ты идешь к случаям, кои непорочность твою повергнут в опасность. Игры сии, кроме того, что убьют время, могут разорить тебя и вовлечь в тяжкие неприятности. Сии храмы веселия рассеют тебя и упоят столько, что имя твое в глазах добрых людей пострадать может. Сии острые слова против чего-либо священного или в пользу чего-нибудь страстного, кои ты слушаешь с такою жадностью, не смотря на то, что они паче елея, – та суть стрелы303. Сии беседы расстроят твои добрые нравы.» Нет; такое наречие братства самое неизвестное в мире, при всем множестве употребительных в нем языков. На языках говорят друг другу по большей части то одно: «приидите насладитеся настоящих благих, и употребим создания, яже в юности скоро: вина дражайшаго и мира благовонна исполнимся, и да не прейдет в нас цвет жития. Увенчаим нас шипковыми цветы, прежде неже увянут; ни един от нас лишен да будет нашего наслаждения, везде оставим знамения веселия304. Как! ты уже и не хочешь идти с нами?» – иначе скажут многие даже, с дружеским упреком: «Посвятить час веселию, – для тебя уже потеря? Лестный взор сильных земли для тебя ничто?» Невозможно, Слушатели, исчислить всех тех забот, какие принимают на себя люди за каждого из нас, как скоро идет дело о рассеянности. Собственно говоря, ни на ком не лежит обязанности к подобным напоминаниям, и все исполняют ее, как бы по самому строгому долгу. А мир, говорим, и радуется тому. Но радость сия в горе ему будет! Пусть сеются еще и еще лести его, по Слову Христову, как на селе; пусть плодятся, растут и созревают: Господь оставляет и плевелы расти с добрым семенем купно до жатвы. Но придет жатва, говорит Христос, а жатва кончина века есть. Тако будет в скончание века сего, говорится далее: послет Сын Человеческий Ангелы Своя, и соберут от царствия Его вся соблазны и творящих беззаконие. И ввергнут их в пещь огненную. Ту будет плач и скрежет зубом305. Известно, что уже древний мир, водою потоплен быв, погибе. А нынешняя небеса и земля, предсказывает Писание, темже словом сокровена суть, огню блюдома на день суда и погибели нечестивых человек306. В какое же время должна последовать сия грозная и решительная участь вселенной? В такое, Христиане, как предуведомляет нас Слово Божие, когда соблазнятся мнози в самых основаниях Веры, хотя в то же время проповестся Евангелие всей твари, когда искушения до того во всех местах умножатся, яко прельстити, аще возможно, и избранныя, поколеблются последние оплоты против потока соблазнов307; что все известно единому токмо Богу, и никому из человеков или и Ангелов. Так будет с целым миром, с самым позорищем соблазнов. Что же касается до мира нравственного, то уже сколько раз он по частям и по временам ввергаем был в пещь бедствий, для очищения от них! Сколько градов и царств, по выражению Апостола, предлежат в показание огня вечнаго суд подъемше!308 Все, и обыкновенные летописи мира суть летописи перемен, даже иногда переворотов, – одно зрелище в разных явлениях, зрелище, как преходит образ мира сего309, как все, при строгости нравов, возвышалось и цвело в славе, а при ослабении их падало и исчезало!

Но перейдем от всемирного позорища и от созерцания судеб, сокрытых от нас в одном всеведении Божием, перейдем в собственный круг жизни, в собственный круг своего Отечества. Оно благостью Божию идет, как видим все, от славы в славу. Все поревнуем споспешествовать сему, по возможности, истинною честностью правил жизни, строгим соблюдением правил святой Веры. Слабости, порывы страстей, в человечестве неизбежные, да чувствуют себя по крайней мере, что они – слабости, страсти, и да не дерзают показывать лица своего без стыда и страха! Впрочем, благочестие Великого Государя нашего бдит наипаче и над неприкосновенностью ко всему священному и нравственному, особенно охраняет самые столпы и основания благосостояния нашего. Со своей стороны, и Св. Церковь, когда ни встречаются особые дни торжеств о Царствующем Роде, с особливым благодарением обращается ко Господу в искренних молитвах своих, да поможет Он Августейшему Покровителю ее в исполнении всех великих дел царствования, и да сохранит весь Дом Его в непременяемом благополучии! Аминь.

22. Слово о не осуждении

Беседа в неделю Мытыря и Фарисея.

Лк. 18:11–14.

Говорено в Петрозаводском кафедральном соборе, в 1841 году.

О самом любезном у нас предмете упоминает чтенное в нынешний день Евангелие и нам беседовать подает случай. Где хотя два человека, там и суд обо всех. На путях, в домах и в самых храмах заняты глаза примечаниями за другими: в собраниях, где наипаче торжествует дар слова, языки с особенным удовольствием упражняются в пересудах. Упоминаемый сегодня в Евангелии фарисей, человек по-видимому набожный, не вмешивающийся в толпу низких ценителей дел человеческих, внес дух осуждения ближнего даже в церковь, и здесь, в присутствии Господа, повторял следующие, без сомнения, давно носимые им в душе слова: несмь якоже прочии человецы, хищницы, неправедницы, прелюбодее, или яко же сей мытарь. Осуждение – самое употребительное и любимое наречие языков человеческих, по различию состояний, степени образования, вкуса, многоразличное, но для всех людей самое легкое! Надобно же, впрочем, сказать, что – и самое ошибочное и греховное! Ошибочное. Осуждения происходят от того, кажется, что всяк из нас думает, будто имеет верный взгляд на людей и дела, и считает себя совершеннее других. Почему в изъяснение таких понятий я намерен показать далее из Слова Божия, сколь, напротив мало соответствуют им осуждения, и для большей очевидности показать из примеров различные, так сказать, образцы погрешительных наших суждений о ближних наших.

Начнем с упоминаемых сегодня в Евангелии мытаря и фарисея. Последний справедливо мог сказать по состоянию своему: пощуся двакраты в неделю, даю десятину от всего, елико притяжу. А мытарь, подлинно, по самому роду жизни был гласный грешник. Можем ли же мы, Братия, иногда сказать о себе и то, что сказал о себе человек, исполнявший закон хотя наружно, когда, подобно ему, произносим иногда суд о других? Однако ж, когда и мытарь, не смотря на суждение о нем человека, по крайней мере наружно набожного, сделался оправдан, как сказано в Евангелии, пред фарисеем; то мы часто, не исполняя никаких добрых дел сами, чрез осуждение других, делаемся несравненно виновнее фарисея.

Мытарь, говорим, по самому званию был грешный человек: но знал ли Фарисей, стоявший вместе с ним в доме молитвы, что мытарь уже биет в перси своя, не возводит очей своих на небо, не от недостатка расположений своих к Богу, а от глубины смирения и сокрушения? Так, подлинно, мы видим падения других; не видим восстаний! В прошедшее Воскресение читано было Евангелие о Закхее, старейшине мытарей. Христос пришел к нему; все с ропотом заговорили, яко ко грешну мужу вниде витати. Но между тем, как люди говорили таким образом, став Закхей, говорится в Евангелии далее, рече ко Иисусу: се пол имения моего, Господи, дам нищим, и аще кого чим обидех, возвращу четверицею; – и суд Божий показал тотчас всю несправедливость осуждения человеческого следующим определением Своим о старейшине мытарей: спасение дому сему бысть, зане и сей сын Авраамль есть310.

Иногда, кажется, как бы сам суд Божий подвергает некоторых уже более свободному суждению о них человеческому. Подлинно, только кажется. Ученики Христовы видят однажды слепорожденного, и, тотчас, по обыкновенной человеческой привычке, или лучше, по особливой своей жалости о несчастном, спрашивают Спасителя: сей ли согреши, или родители его, да слеп родися? Спаситель ответствует вовсе не по мыслям человеческим: ни сей согреши, ни родители его, но да явятся дела Божия на нем. Известно, и явилось на слепорожденном великое чудо исцеления неслыханного, с чем многие вместе прозрели душою311. Известна также история Иова. Его постигли величайшие несчастия, после благоденствия: вскоре пришли на гноище к Иову друзья и, по обычаю посетителей в таких случаях, стали утешать друга своего изъяснением судеб Божиих с той стороны, что Иов наказывается за грехи. Но взор Божий в такой искренности видит только грех преогорчения, грех, который не иначе мог быть очищен, как молитвою самого страдальца312. Трудно было, не зная Св. Апостола Павла, не сказать того, что однажды сказали о нем люди. После кораблекрушения Св. Павел со спутниками вышел на один остров. При раскладывании огня для обогрения себя, как пишет Дееписатель, вдруг выскакивает из огня змея и обвивается вокруг руки Павловой. Жители того места видят и говорят: всяко убийца есть человек сей, егоже спасена от моря суд Божий жити не остави. Но лишь те говорят, Павел без всякого вреда отрясает змию в огонь, и осуждения зрителей столько переменяются, что те же люди, по своим языческим понятиям, стали считать его Богом313.

Вообще наружность, Слушатели, обманчива. Часто самые благоговейные расположения души казались инаковыми и по намерению, и без намерения со стороны тех, в ком они были примечаемы. Праведная Анна молилась однажды в храме Богу. Глас ея не слышашеся, уста же ея движастеся, и вся она была в таком положении, что самим первосвященником признана была пьяною. Жена в день жесток аз есмь, сказала напротив с кротостью Анна: вина и пиянства не пих, но изливаю пред Господем душу мою; и сия-то молитва, отверзла в старости неплодную утробу Анны, и даровала Церкви великого Пророка Самуила314. Когда сошел на Апостолов Дух Святый в день Пятьдесятницы, они столько проникнуты были Божественным огнем, что зрители не могли иначе изъяснить такого состояния, как также обыкновенными следствиями вина315. Могут быть подобные душевные чувствия столько чрезмерными, что, подлинно, могут показаться всякому неблагопристойными. Царь и Пророк Давид переносил некогда Ковчег Завета Господня в свой город с места временного его пребывания. Случай сей столько восхитил Давида, что Царь в церковном торжественном шествии заскакал пред Ковчегом. Дочь предшественника его осудила такой поступок и, по-видимому, не без справедливости: но Давид отвечает ей: пред Господем плясати буду, и буду пред Господем играти и плясати. Давиду на сей раз мало было языка и всех мусикийских орудий: все кости его превратились тогда в язык. Между тем тогда же осудившей Пророка жене произнесен был приговор, что она будет бесплодна, как и оправдалось слово исполнением316.

Бывают добрые дела, кажущиеся инаковыми и по особливому в них намерению. Сколько осуждений перенес избранный муж Божий, Св. Апостол Павел! От чего? От того, что он, как говорит сам, был Иудеем яко Иудей, подзаконным яко подзаконен, даже беззаконным яко беззаконен, не сый беззаконник Богу. Но с какого же было все сие целью? Да вся приобрящу; всяко некия спасу, говорит Св. Павел317. Инде хочет он сам даже погибнуть, лишь бы погибель его послужила ко спасению других. И в сей-то необыкновенной любви едва ли не более всего возносился он к Сыну Божию, Который пришел взыскати и спасти погибших318. Что были самые спасительные действия Самого Иисуса Христа, как не соблазн Иудеем, Еллином же безумие?319 Даже в образе внешнего обращения, сообразно Божественному намерению Своему взыскать и спасти погибших, Спаситель наш изволил подвергнуть Себя суду человеков с той стороны, что был другом мытарей и грешников320.

Предтеча Христов, проповедник покаяния, заслужил от людей напротив иное мнение: он назывался ни ядый, ни пияй, и опять – в укоризну. Слово о том, что ни тот, ни другой, – ни Предтеча, ни Господь Иисус Христос, не избежали осуждения человеческого. Прииде Иоанн Креститель, говорил Сам Господь, ни ядый, ни пия, и глаголют: беса имать. Прииде Сын Человеческий ядый и пияй, и глаголют: се человек, ядца и винопийца, мытарем друг и грешником321. Конечно, Спаситель, как истинный врач, не со здоровыми, а с больными должен был иметь дело: но и тому примером Своим Он научает нас, Братия, чтобы поступки других, кажущиеся нам не по нашим мыслям, не были тотчас судимы, как порочные. Спаситель прикрыл грешников от суда человеческого.

Не в нарушение правоты так делано Господем; нет, Тот, Кто столько снисшел для исправления сердец человеческих, не мог не иметь пребожественных причин и в снисхождении к немощам человеческим. Первый и избраннейший был из учеников Христовых Петр. Но сколько записано в Евангелии случаев, где Петр погрешал! Напр. Спаситель говорит однажды о спасении мира: Петр противоречит и мыслит, не яже суть Божия, но яже человеческая322. Христос уже страждет: Петр даже отвергается с клятвою323. Но Сердцеведец видит глубину души, не минутные явления оной. Пламенный нрав Петров, был некогда источником многих погрешностей; но он должен был проникнуть и камень Веры, на котором созиждется Церковь, и стать пламенем ревности, которою она должна быть согрета324. Подобное Божественное предопределение видно и на другом верховном Апостоле, Павле. Павел был гонитель Церкви Христовой, излиха ревнитель против ней: но Промысл не отверг его, а сберег для беспримерной ревности по той самой Вере, которую человек столь жестоко сперва преследовал325.

Пусть еще закрыто для нас будущее о ком бы то ни было, следственно тем менее предоставлено нам предупреждать суд Божий: но и в то самое время, как видим кого в погрешностях, не должны мы, Братия, просматривать, что есть в каждом человеке и свое хорошее. В каждом есть своя доброта, если есть и своя худость. Св. Апостол убеждает Христиан воздерживаться от всякого суда о Евреях неверующих, убеждает тем самым, что есть в них прекрасные свойства души, – сия самая твердость, сия самая ревность их по Вере отцов своих326. Так и в частности, при одном каком-либо нравственном недостатке, есть в каждом человеке свои, иногда великие совершенства. Не достает терпения; есть глубокое сокрушение. Колеблется иногда воздержание; вознаграждается беспримерным смирением. Изнемогает человек в посте; неутомим в послушании. Воспламеняется гневом; готов и на всякое раскаяние. Занят некоторою суетностью; жертвует и ею цели служения другим. Примеров всего того столь много, как много людей. Что же мы осуждаем таким образом друг в друге? То, для чего у всех других не те же недостатки, какие у одного кого-либо из нас? Для чего не те же слабости? Для чего в то и то время не все другие таковы, как мы?

Впрочем, если вникнуть, за что люди судят друг друга, то представится занятие их, точно, по слову Евангельскому, игрою детей327, коих желаниям, беспрерывно переменяющимся, никак угодить нельзя. Собственному суду людскому, который не учрежден законом, ни предоставлен властям, подлинно, подлежат предметы самые мелкие, как бы с нарочитым устранением от него чего-либо значительного. Ученики Христовы раз сели за стол, не умыв рук; в другой раз, идучи по полям в субботний день, растирали руками зерна и ели: то и другое Иудеями, мелочными ценителями дел человеческих, замечено, как важные преступления328, между тем как сами судии всегда оставляли без внимания заповеди Божии329, вящшая закона – суд и милость и веру330, правду331, чистоту, всю любовь. – О таких-то судиях сказал Господь: что видиши сучец во оце брата твоего, бервна же, еже есть во оце твоем, не чуеши? Или како речеши брату твоему, остави, да изму сучец из очесе твоего: а се бервно во оце твоем? Лицемере, изми первее бервно из очесе твоего: и тогда узриши изъяти сучец из очесе брата твоего332.

Правда, малозначительны предметы осуждения; однако ж осуждение в основании своем всегда имеет нечто значительное, какую-либо глубокую страсть. Фарисей осудил мытаря: не велико для такого человека сделать замечание о ближнем, о котором и никто почти иначе не мог бы сказать, если бы захотел. Но что нужно было фарисею? Выставить себя, свои добродетели. Сокровенная страсть тщеславия нашла пищу в осуждении бедного грешника. Одна Христолюбивая жена возливает на нозе Христовы многоценное миро со слезами: некоторые осуждают и усердствующую и Принимающего усердие, говоря, для чего миро сие не продано на трех стех пенязь и дано нищим? Что говорило языком осуждения? Корыстолюбие Иудино. Сие же рече (Иуда), написано в Евангелии, не к тому, яко о нищих печашеся, но яко тать бе, и ковчежец имеяше, и вметаемая ношаше333. Христос дает исцеления в день субботний слепорожденному и другим: законники Иудейские говорят: несть сей от Бога человек, яко субботу не хранит334. Что говорит в них против чудес и благодеяний человечеству? Злоба, зависть против Спасителя!335

Господь хранит нас, Слушатели, от таких или иных проступков, которые видим в других. Удержимся суда и над такими проступками, коим совершенно мы непричастны, по милости Божией. Ибо еще не известно, что и с каждым из нас случиться может впредь? А то весьма известно, что когда в чем осуждаем других, обыкновенно тому же подвергаемся со временем неприметно сами. И весьма естественно. Ибо те самые впечатления, кои делаются в душе от осуждения других, остаются в душе нашей. Мысли о проступках людских, подобно семенам нечистых насекомых, рано или поздно могут родить и в нас то же самое, что мы осуждали в других, если не предускорим очиститься раскаянием пред Богом во грехе осуждения. Посему, чем внимание наше к поступкам другого было больше, чем судительная мысль об них была напряженнее, чем злоречие было язвительнее; тем большего бойтесь вы вреда самим себе от того же самого или от чего-нибудь подобного! Христос сказал пред смертию в кругу учеников Своих, что они в следующую ночь все оставят Его. Пламеннейший Петр вызывается и говорит, что, если и все оставят, он не оставит, но готов с Ним в темницу и на смерть ити336. Преданность похвальная; но в выражении ее было тайное осуждение прочих соучеников: аще и вси соблазнятся о Тебе, сказал при сем пламеннейший Петр, аз никогдаже соблажнюся337. Петр уже как бы предполагал, что прочие могут отвергнуться; не предполагал только того, что и он, Петр, то же сделает. Но Спаситель сказал, что он-то, Пётр, более всех, трикраты, и еще с клятвою, отвержется Его. Печальный опыт, известно, последовал.

Приведем себе на память, Братия мои, еще один пример, которого одного довольно было бы к поучению против осуждения. Некогда привели Иудеи ко Иисусу Христу женщину, в прелюбодеянии взятую, и ожидали приговора о ней. Они твердили уже пред Господем из закона, что велено таких побивать камением. Христос склонился и писал на земле перстом, не известно что, не обращая внимания на доносителей. Но когда те настояли; Спаситель сказал им: иже аще в вас без греха есть, первее верзи камень на ню, – и продолжал писать. Восклонившись чрез несколько времени, не увидел уже Он ни одного судии; все ушли, как написано в Евангелии, един по единому, начиная от старейших, от старейших, которые, без сомнения, более других успели уже нагрешить сами. Не сказано в Евангелии, что перст Христов писал в то время338. Видно только то, что писанное на земле отражалось светом в совести судей. Что писано, осталось неизвестным, как бы для того, подлинно, чтобы все мы, Братия, доныне читали в том Христовом писании каждый собственные свои дела, – читали и, помня перст Христов, всемерно уклонялись от осуждения других!

Когда так милостив Господь, судия живых и мертвых; когда так Он прощает проступкам нашим, пока не пришел день суда Его: то нам ли, Братия, судить одному другого с такою строгостью и неупустительностью? Если бы нам заповедано было так или подобным образом: «смотрите, непременно наблюдайте за поступками других, делайте на них свои примечания и произносите строгие приговоры;» если бы так было велено, а судить о других безошибочно было бы так трудно, как видели мы из примеров: то вот была бы то самая трудная для нас заповедь. Напротив, сказано нам: не судите, не грешите, не ваше дело; своему Господеви стоит каждый, или падает; не судите, да не судими будете339: и мы один пред другим усиливаемся делать напротив, бесчисленно умножая тем собственные прегрешения, собирая на себя и грехи других!

Откуда же такая неудержимая склонность к осуждению, Братия? Она, кажется мне, есть искажение благородного свойства души человеческой. Еще и ныне, в поврежденном нашем состоянии, остается у нас любовь к истине. Но самолюбие наше сделало, что, вместо того, дабы искать истину и любить в себе самих, мы ищем ее только в других, и потому беспрестанно о них только и судим, забывая себя. Если хотите, посему, исправить такую несчастную склонность, обратите ее в другую сторону, на себя самих. Себе искушайте, говорит Апостол. Аще быхом себе разсуждали, не быхом осуждени были340. Скоро кончился суд над упомянутою нами недавно женщиною, как скоро суд обращен был на судей. Конечно, нельзя не встречаться весьма часто с людьми, которые в обществе делают два великих зла: злословят одних и злословие свое сообщают другим. Даже трудно решить, кому они делают больше зла? Тому ли, кого злословят, или тому, кому о том изъясняются? Ибо нельзя не сожалеть о том, что слышишь иногда о других, чего не желал бы слышать; нельзя не терять искреннейших взаимных расположений, когда помешают им более или менее невыгодные понятия. Крайне разгневался один из древних святых подвижников, когда некто пришел к нему и стал худо говорить об известных ему людях. «Обыкновенно, сказал он посетителю, сор выбрасывают из жилых покоев вон; а ты сюда нанес его.» Конечно, говорю, нельзя не встречаться с такими людьми, кои любят пересудами расстроивать других: но когда и необходимо будет выслушать их, не забудем того благоразумия, которому учит упоминаемый в Евангелии слепец от рождения. При допросе о прозрении говорили к нему между прочим Иудеи о Спасителе: мы вемы, яко человек сей грешен есть. Ты что глаголеши о нем, яко отверзе ти очи? Прекрасно сказал слепец: аще грешен есть, не вем; едино вем, яко слеп родихся, ныне же вижу341. Довольно знать себя, и только.

Представьте себе, Христиане-Братия, о ком Иудеи говорили таким решительным образом: мы вемы, яко человек сей грешен есть? О Господе нашем Иисусе Христе, Сыне Божием, иже греха не сотвори, ни обретеся лесть во устех Его342. Сколь же посему слепа и злобна привычка осуждения! Надобно же притом сказать, наконец, сколь она ужасна и пагубна! В Иудеях, которые смотрели таким образом на Иисуса Христа, она возросла напоследок до того, что самые из них высшие стали великие, чудесные, спасительные и Божественные действия Христовы, каково напр., было изгнание бесов, считать произведениями под наитием Веельзевула, князя бесовского, и таким образом простерли осуждение свое уже гораздо далее того, что осуждали просто человека; они осуждали уже и Бога, Духа Святого, о персте Которого творил чудеса Сын Человеческий. И отсюда-то, Братия, произошел между людьми новый, ужаснейший из всех, единственный грех, грех, не отпускаемый ни в сем веке, ни в будущем. Аминь глаголю вам, – сказал Господь после того, как книжники приписывали чудеса изгнания бесов силе Веельзевула, – аминь глаголю вам, яко вся отпустятся согрешения сыном человеческим, и хуления, елика аще восхулят. А иже восхулит на Духа Святаго, не имать отпущения во веки, но повинен есть вечному суду343. Повторяя такие слова Господа, Евангелист Марк прибавил в изъяснение, что так сказал Господь потому: зане глаголаху, духа нечистаго имать344.

Убоимся, Братия, чтобы от греха легкомыслия, каков обыкновенно в начале грех осуждения, не дойти и нам когда-либо до греха столь ужаснейшего, в осуждении наконец зарождающегося, каково осуждение очевидных действий Духа Святого! Убоимся греха осуждения в самых началах его. До того, как мы видели, возрастает грех сей! А начинается он сперва в мыслях наших, потом выходит во взоры наши, далее уже и на язык, с чем вместе занимает и наш слух, находящий наслаждение в преумножении оглаголований заимствованием от других; еще далее он является в самых делах наших и составляет потом злорадность, клеветы, презрения, стеснения, вражды, непримиримость, расстройства взаимных отношений даже по делам служения общественного. Не могу умолчать при сем и того, что нравоучители издавна заметили и говорят, будто бы грех осуждения есть слабость городов малых и людей, не довольно занятых прямыми делами, между тем желающих казаться знающими. Что же до нас, Братия мои, или до частных наших отношений друг к другу; то за строгим суждением о себе самих, как говорит мудрый Евангельский слепец, не может уже у нас оставаться ни охоты, ни сил, ни времени на примечания за другими, – тем менее на суждения о других. И если так мы расположены будем навсегда; то, как при выходе теперь из церкви Божией, так и при выходе из всякого собрания, где бы ни случилось нам быть по жизни общественной, можно будет о всяком из нас, кто хранит себя от греха осуждения других, говорить то же, что сказано в читанном сегодня Евангелии о мытаре: сниде сей в дом свой оправдан. Аминь.

23. Слово о том, что о других говорить надобно с уважением и прямотой

Беседа из Евангелия недели о слепом.

Ин. 9:1–38.

Говорено в Петрозаводском кафедральном соборе, 19-го Мая 1840 года.

Когда или слышу, или читаю, или привожу себе на память сегодняшнее Евангелие; всегда живо представляется мне описываемый в нем слепец, поистине, Евангельский, – с назидательным и привлекательным его свойством. В слепце видно свойство так называемой прямоты, дух смиренно-высокий и светлый, не смотря на низкое состояние, по видимости. Вы, надеюсь, разделите со мною, Слушатели, такие понятия, если снова пройдем мы Евангельское чтение, хотя с кратким рассуждением. Кому же наиболее обращать особенное внимание на свойства душ благородные, как не вам, жителям града, от которых, по самому месту и званиям, таких именно свойств требует общее, собственное наше мнение? Обратим же внимание на слепца Евангельского, впрочем, со стороны только нравоучебной.

Самое дело его было не далеко от места, подобного месту нынешнего нашего рассуждения о нем. Лишь исшел однажды Иисус Христос из церкви, прошед посреде Иудеев, когда те взялись за камение, да вергут Нан в самой церкви, и мимохождаше тако; мимоидый, – начинается сегодняшнее чтение, виде человека слепа от рождества. Слепец, как упомянуто будет ниже, обыкновенно сидел при церкви и просил милостыню. Мимоидый Иисус виде; и где взор Божественного Наставника, там уже внимание учеников Его. И вопросиша ученицы Его глаголюще: Равви! кто согреши, сей ли, или родителя его, яко слеп родися? Ученики Господа тотчас принимают невольное участие в положении несчастного и, – по общему понятию, что всякое злополучие есть Божие за что-нибудь наказание, – обращаются ко Господу с таким вопросом не столько, кажется, для того, чтобы получить разрешение на него, или тем паче показать им какое-либо осуждение бедного, сколько для того, чтобы собственные чувствия сострадания соединить с милосердием Господа, уже обратившего взор Свой на бедного. Некогда ходатайствовали ученики Иисусовы за Хананею: но – тогда, как она вопияла в след их, и Господь, казалось не склонял к воплям слуха Своего. Откуда же забота теперь учеников Иисусовых о слепце молчащем? Самый вид слепца, кажется, вызывал ее. Человек тот, мнится мне, имел и в наружности своей что-нибудь такое, что возбуждало участие других не только с той стороны, что он несчастен, но и с той, что по другим своим свойствам, напр. по благородной осанке, бодрости, доброте лица и подобным, он достоин был лучшей участи, вместо той, чтобы сидеть для прошения милостыни, если бы не лишен был зрения. В самом деле, небесная судьба почему-то заключила в человеке сем, конечно, достойном того, особенное и высокое свое предопределение. Отвеща Иисус: ни сей согреши, ни родителя его, но да явятся дела Божия на нем. Урок, Братия, нам, – с какою преданностью судьбам должно переносить свои злоключения, и с какою осторожностью надобно делать свои заключения об участях ближних наших, там в особенности, где готовы или наши осуждения других, или наш ропот за себя! В чем же для слепца заключалось особенное предназначение судеб? Мне, продолжал Господь, подобает делати дела пославшаго Мя, Дóндеже день есть: приидет нощь, егда никтоже может делати. Егда в мире есмь, свет есмь миру. День, о котором упоминает Господь, есть, очевидно, время пребывания Господа на земле; нощь – удаление Его от нас, и удаление не столько от чувственных взоров, сколько от взоров сердечных, которыми зрит Его вера благочестивых еще удобнее в небесах, нежели под рабиим образом на земле. Для такого-то дня родился слепец, которому не суждено видеть дотоле дня обыкновенного! Какое же дело предстояло теперь Свету мира, Иисусу Христу? Даровать свет очам, рожденным слепыми, и что, как увидим гораздо больше, просветить душу к созерцанию великой тайны спасения. Рек, плюну на землю, и сотвори брение от плюновения, и помаза очи брением слепому. Отселе-то начинают раскрываться дивные свойства слепца, заключавшиеся дотоле в одном безмолвном терпении злополучия, в терпении с таким спокойствием, что человек даже не вопиял, как обыкновенно другие слепцы, о помощи и тогда, когда мимо ходил Господь Иисус. Сердцеведец, зная, что бе в человеце345, Сам вызывается теперь даровать слепорожденному зрение, и самым способом врачевания очей выводит в явление глубокие расположения души его, хранившиеся под закрытием и печатью чувства зрения. Между тем, как в других подобных случаях небесный Врач употреблял только слово Свое или прикосновение руки, теперь составляет Он собственными руками лекарство для слепого, и лекарство, по-видимому, самое противное состоянию страждущего. Ибо что может быть страннее, как для лечения глаз употребить песок, вещество, которое и здоровые очи тотчас может заслепить? Однако ж наш страждущий не только не противоречил тому, что делает с ним Иисус, не только не уклонялся ни от чего, и не говорил, возможно ли от песку сделаться очам светлыми? – но, без сомнения, и не мыслил сомневаться! Примерная для нас черта доверия, которое обыкновенно в такой или иной мере всегда наиболее всего требуется, при принятии больными врачеств, а там, где помощь ищется от Господа, и – всегда непременно! Евангельский слепец, думается мне, представлял себе теперь, что и в самом начале из брения собственно и создано столь светлое око человеческое. Он, мнится, живо ощущал на себе, что касается его рука единого Создателя, и вновь зиждет в нем из брения свет очей, доселе для него еще несозданный, и таким образом в способе сотворения для него очей чувствовал то именно, чему и быть надлежало по законам Творческим. Его преданность Богу, казалось, мыслила так, как в последствии времени прекрасно выразился Св. Златоуст: «Если ты хочешь знать, говорил святый учитель сей, сколь велика премудрость Создавшего нас, помысли, что делается из брения? Что ж другое, как не кирпич и горшок? И однако ж мог превосходный художник Бог из вещества, из которого делается только горшок и кирпич, сотворить око так прекрасное, что оно поражает всех взирающих на него, и такую вложить в него силу, что оно обозревает чрезмерную высоту воздуха, и вместилищем маленького зрачка столько объемлет тел, и горы, и долины, и громады, и моря, и небо, – маленьким тем зрачком. Следственно вещество, из которого что-либо делается, не уменьшает славы содетеля, но и увеличивает ее более.» До зде Св. Златоуст. Так, говорю, мыслил слепец наш, если и не с раздельностью помыслов своих, по крайней мере с полною преданностью Господу, которая обыкновенно просто и безотчетно приближается ими к предначертаниям Господним. Трогательный пример для нас, Братия, – пример покорности судьбам, в чем бы ни угодно им было заключить средства к благополучию нашему!

Очи слепца помазаны брением; и рече ему (Иисус): иди, умыйся в купели Силоамсте: еже сказается, послан. Иде убо, и умыся, и прииде видя. Видите, не с полным ли, собственным своим сознанием приемлет от Господа врачество слепец наш? Ему мажут глаза брением, для раскрытия их: он принимает такое средство с покорностью. Ему велено идти к Силоаму, и он безмолвно идет, делает все, что велено, по-видимому, столь непонятным образом. Писатель Евангелия замечает, что имя Силоама, значащее послан, заключало уже в себе предположение о каком-то особенном посланничестве, или должно стать памятником чьего-то особенного послушания. Иде убо, и умыся: ни тени недоумений у слепца, повторяю, таких или подобных: что такое с ним делают? – замазывают глаза брением, потом велят их просто вымыть, и все сие для того, чтобы дать им добывавший в них свет!» И прииде видя, – оказался, возвратился зрячим.

Далее – отношения слепорожденного к другим. Соседи же, и иже бяху видели его прежде, яко слеп бе, глаголаху: не сей ли есть седяй и просяй? Овии глаголаху, яко сей есть: инии же глаголаху, яко подобен ему есть: он же глаголаше, яко аз есмь. Не могло, конечно, не возбуждать всеобщих рассуждений и удивления событие столь чудное; но чем шире раскрывается позорище, тем более блещет там слепец наш: «это я, это я,» говорил он, как бы в просвещение тех глаз людских, которые всегда все видели от рождения и не могут разглядеть теперь человека, всегда на глазах у них бывшего, как скоро событие сопряглось с чудесностью, со славою Божиею! Недоумение, конечно, могло быть в том, и недоумение, подлинно, важное, каким образом слепорожденный стал зрячим? Глаголаху же ему: како ти отверзостеся очи? Ответ известен: Отвеща он и рече: человек нарицаемый Иисус, брение сотвори, и помаза очи мои, и рече ми: иди в купель Силоамлю, и умыйся. Шед же и умывся, прозрех. Так рассказывал бывший слепец всякому, не таил дел Божиих, проповедывал благодеяния! Впрочем, все вопросы людей скоро переходят прямо на виновника спасения; в чем и дело было, как увидим, главное. Реша убо (бывшему) слепцу: кто той есть? Что то за человек, спрашивали у него люди? Как ты об нем думаешь? Глагола: не вем, – отвечал слепец: ответ, по-видимому, менее всего ожидаемый! Как бы прозревшему не тотчас исповедывать теперь Иисуса Пророком, Чудотворцем, Господем? Но, Братия, слепец видит, что вопросы людей о Иисусе были только праздные, по их чувству, слова, даже не слова обыкновенного любопытства, но слова искушения и вызов к оскорблению имени благодетеля. Ибо кто просто не знал Иисуса Христа во Иерусалиме во время торжественного Его служения миру? И по тому-то, не хотя унижать пребожественного имени Спасителя своего пред толпою людей коварных, слепец с благородным благоразумием отвечал на вопросы их о Христе, кто Той есть, – не вем. Правило для нас, Братия, показанное потом в примере Самого Господа нашего Иисуса Христа, Который ничего же не отвещал судиям, положившим уже, несмотря ни на что, осудить Его. Правило сие в самом начале благовестия Своего изобразил Иисус Христос так: Не дадите святая псом, ни пометайте бисер пред свиниями, да не поперут их ногами своими346. Такие понятия о разуме и ответе слепца, равно как и чувствованиях людей, заимствуем из слов сказания, следующих сряду далее. Ведоша его к фарисеем, иже бе иногда слеп. Вот к чему клонилось все, с чем обеспокоились люди о Иисусе и о том, как отверзлись очи слепорожденного! Это были уже допросы, на которые неуместно было отвечать вне суда; и, – повторяем, – не отвечал на них мудрый слепец наш. Его ведут теперь как виновного к начальникам. Виноват в том, что стал зрячим, и еще более, – что стал зрячим не в приличный день, в чем виновен с ним особенно небесный Врач его. Бе же суббота, егда сотвори брение Иисус, и отверзе ему очи. Почудитесь, Братия, какой оборот иногда берут между нами самые великие дела Божии, события дивные и спасительные от того, как люди смотрят на них!

Последуем за человеком, который от рождения не имел – было глаз, и столь прекрасное имел всегда зрение душевное, последуем за ним в судилище, где уже надобно будет видеть; нам не какие-нибудь толки толпы, но рассуждения хранителей правды законной. Счастливый человек! ты идешь теперь в суд по делу Господа Иисуса, и, без сомнения, окажешь себя достойным такой почести! Паки же вопрошаху его и фарисее, продолжает Евангелие, како прозре? Они, без сомнения, сто раз уже слышали о том от людей, в особенности от людей, которые привели человека; но, для соблюдения порядка, входят еще и еще, как в какое-либо преступление, что слепорожденный прозрел. Какою стороною обращаются иногда ко глазам судей предметы судов человеческих! Как же, впрочем, шло самое суждение? Бывший слепец рече им: брение положи мне на очи, и умыхся, и вижу. Он столько осторожен здесь, что не упомянул даже и того, что сделал сие человек, нарицаемый Иисус; но – не от ухищрения или тем менее робости, измены, а от приспособления к той самой тонкости вкуса в словах, которую предлежало уважить в лице судей его. Умалчивает имя, сказывает дело; так как без лицеприятия, конечно, должны были слушать его судии: иначе одно упоминание лица могло бы положить переграду к беспристрастному суждению. Некоторые из судей, однако ж не могли ни минуты выдержать, чтобы не обратить всей своей строгости на личность, прямо на личность, на одну личность. Глаголаху убо от фарисей нецыи: несть сей от Бога человек, яко субботу не хранит. Приведен к суду бывший слепец по делу, что прозрел; судится Иисус, и предмет суда – суббота. Столько-то перемешан ход самых дел, там, где слепое пристрастие! К утешению, однако ж, Братия, есть в судах добросовестные. Овии глаголаху: како может человек грешен сицева знамения творити? И распря бе в них. Счастливая для обществ человеческих распря! Что было бы с нами, если бы и там, где должны быть самые строгие рассуждения, дела состояли в одном только согласии между собою рассуждающих без соглашения суждений с самыми делами? И какую же прекрасную мысль выводит теперь на усмотрение твердость нескольких судей, несогласная с несколькими судиями! Како может человек грешен сицева знамения творити? – По крайней мере повело такое примечание к столь подробному рассуждению, что судии, как бы забывшись, обращаются с требованием мнения даже к тому человеку, который приведен для ответа, и требуют мнения в собственном его деле. Столько все странно там, где нет света Божия в глазах у самих блюстителей порядка! И какой же твердости духа требовалось для человека, который в первый раз видя людей глазами, стоит теперь среди рассуждений их! Глаголаху убо слепцу паки: ты что глаголеши о нем, яко отверзе очи твои? Он же рече, яко Пророк есть. Слепец говорил, не придерживаясь даже и лучшей, но не совсем верной стороны судей. Он сказал то, что сам чувствовал, – определенно, прямее, чем то, чтоб признавать Иисуса только негрешным человеком, как называли Его некоторые из судей.

Кажется, уже исследование и кончено, когда поданы уже все мнения. Но пристрастие и личность столь слепы, что не увидели или казались невидящими еще и того, с чего началось все дело. Не яша убо веры Иудее о нем, яко слеп бе и прозре, Дóндеже возгласиша родителей того прозревшаго. Кто бы мог подумать, Слушатели, чтобы стоявшего на лицо слепца было мало (он в настоящем случае не лицо, а, так сказать, вещь, – глаза его доказательство), мало и свидетельств людей, которые привели его и привели единственно из угождения судиям? Не отыщется ли, думали судии, способа дать делу ход такой, что слепый от рождения и слеп никогда не бывал? Вступились сперва за то, что человек прозрел, и опять сами желают доказать, что вовсе сего не бывало. Чудные взгляды на вещи людей зрячих, особенно таких людей, которым для того-то, чтобы не было у них подобных взглядов, издревле народное предание положило быть с символическою повязкою на глазах! Возгласиша родителей того прозревшаго; и вопросиша их глаголюще; сей ли есть сын ваш, егоже вы глаголете, яко слеп родися? како убо ныне видит? Сила в том, не возглаголют ли они теперь, яко не слеп родися, по крайней мере, что и они не верят, чтобы стал сын их зрячим так именно, как рассказывают другие и даже сам он? Вопросом учат, какой бы ответ хотелось им принять? Из ответа снова услышите вы, Братия, на каком суде стоял теперь слепорожденный, и сколько надобно быть в нем благородства духа, твердости рассуждения! Отвещаша же им родителя его и реша: вемы, яко сей есть сын наш, и яко слеп родися: како же ныне видит, не вемы: или кто отверзе ему очи, мы не вемы: сам возраст имать, самого вопросите, сам о себе да глаголет. Сия же рекоша родители, продолжает Евангелие, яко бояшася Жидов; уже бо бяху сложилися Жидове, да, аще кто его исповесть Христа, отлучен от сонмища будет. Сего ради родителя его рекоша, яко возраст имать, самого вопросите. Примечайте, Слушатели, как от страха истощилось тогда естественное чадолюбие до того даже, что родители отрицаются пересказать только о сыне своем то самое, о чем от сына столь несчастного и, может быть, несчастного от них частью, но теперь и для себя, и для них столь счастливого слышали они! Между тем слепцу нашему остается за сим подъять всю тяжесть положения дела на собственных своих раменах. Поднимет! Возгласиша же вторицею человека, иже бе слеп, и реша ему. (Судопроизводство во всем порядке: спрашивают всех порознь). И реша человеку, иже бе слеп: даждь славу Богу; мы вемы, яко человек сей грешен есть. (Имени целителя ни однажды не хотят они выговорить!) И вопрос теперь уже по увещанию, под клятвою, с особенною озабоченностью, по-видимому, святою: – и в чем же он? Уже не в том, что прозревший есть тот самый человек, который предстоит здесь: это несомненно; не в том, что дело было в субботу: это не препятствовало совершиться делу Божию; но в том, что Чудотворец и Пророк грешен! На сей-то вопрос слепец Евангельский сказал столь прекрасный ответ, что слова его непременно надобно начертать нам, Братия, всем и в памяти, и в мыслях, и в сердце, и в чувствах, дабы уметь нам говорить о поступках людей, когда б о том спрошены мы были, без всяких личностей, или лучше, чтобы знать, как нам совсем не говорить о других худо, а знать только себя самых. Отвеща убо он и рече; аще грешен есть, не вем; едино вем, яко слеп бех, ныне же вижу. Прекрасно! Такими-то словами слепорожденного поражены были и судии его, и, без сомнения, не могли не остановиться в своих рассуждениях. Наконец, как бы в кораблекрушении, хватаясь за что-нибудь, за что только возможно, еще раз нашлись они сделать новый вопрос, повторением прежнего. Реша же ему паки: что сотвори тебе? Како отверзе очи твои? Прозревший слепец не мог не видеть теперь в положении людей всей заботливости, что хотят его или его благодетеля осудить, и в таком жалком состоянии видя мужей сановитых, высоких, начальствующих, не мог не приметить желания их получить от него милость по крайней мере объяснения о способе, каким даровано ему зрение? «Ты уже с глазами, – кажется, давали они разуметь ему; – никто в том не противоречит; не отнимет их и Тот, Кто дал тебе зрение; Он не узнает, что такое скажешь ты нам. Скажи хотя сколько-нибудь не так, что Он (судии не хотели произносить имени Иисусова) открыл тебе свет в глазах песком и собственным твоим умовением!» Что ж бывший слепец? По той мере, как больше и больше становилось ослепление людей против Иисуса, он более и более прозревает, возвышается в чувствованиях своей твердости и благоговения к небесному Врачу, и решается наконец не говорить уже теперь всуе ничего о сем пресвятом имени. Отвеща им: рекох вам уже, и не слышасте, что паки хощете слышати? И дабы, в уважение к сановникам народа своего, не показать им иных мыслей о них, выставляет далее предположение для них то самое, которое естественно после всего дела само собою следовало бы из дела для всякого беспристрастного исследователя истины. Еда и вы ученицы Его хощете быти? Предположение тогда общее и непременное! Но легко можно видеть, как прикоснулось к самой чувствительной струне сердца фарисеев такое напоминание слепорожденного о Иисусе! Слепорожденный уже исповедник Веры: он исповедует на сонмище, что он ученик Иисуса Христа! И – последствия за сим точно такие, какие обыкновенно должны следовать за исповедничеством со стороны фарисеев. Они же укориша его, и реша ему: ты ученик еси того; мы же Моисеовы есмы ученицы. Укориша, – и, в невольном уважении к человеку столь высокого духа, пускаются далее в рассуждение с ним даже о самых началах или основаниях вероисповедания. Мы вемы, продолжают, яко Моисеови глагола Бог; сегоже не вемы, откуду есть. Слепорожденный готов рассуждать и об этом, и рассуждает, как сейчас услышите, Братия, с такою основательностью и силою, какая быть может только в исповеднике Веры, тогда в особенности, как пламень любви к Иисусу Христу объял уже все сердце, всю душу, все мысли, все помышления. Отвеща человек и рече им: о сем бо дивно есть, яко вы не весте откуду есть, и отверзе очи мои. «Вам ли, – как бы так говорил он, вам ли, – мужи мудрые, хранители писаний Пророческих, наблюдатели событий всенародных, служители Бога Израилева, истолкователи судеб Его, вам ли не знать, откуда Тот, Кто отверз мне очи и таким образом, чему уже и сами вы противоречить более не можете?» Вемы же, – продолжает бывший слепец, и слова его блистают из сердца, как молния, поражают слух судей, как гром, так что они принуждены были с терпением слушать поучение человека, приведенного к ним на суд, не будучи в силах начать какое-либо слово от себя, – вемы же, яко грешники Бог не послушает: но аще кто Богочтец есть, и волю Его творит, того послушает. От века несть слышано, яко кто отверзе очи слепу рождену. Аще не бы был сей человек от Бога, не могл бы творити ничесоже. Нельзя, Братия, и ныне коснуться даже изъяснением слов столь светлых и сильных. Упомяну разве о том только, что не иные рассуждения, как сии самые рассуждения Евангельского слепца, полагаются и поныне наставниками Христианского Богословия в части Богоучения, так называемой основной. Против таких начал Христианского Богословия, преподанных слепцем, не нашлись сказать ничего книжники Иерусалимские и тогда, когда дело Веры Иисусовой было еще в начатках. Отвещаша и реша ему: во гресех ты родился еси весь, и ты ли ны учиши? И изгнаша его вон. Укоризна: во гресех родился весь, в первый раз и однажды только сказана была человеку, о котором ныне слово. Честь ему и в упреках особая! Если впрочем по тому – весь, что он даже родился слепым, а светильник телу есть око, следственно без него и все тело темно347; то укоризна уже давно снята с него Спасителем мира, вместе с тем, как сделано око его, а следственно и все тело, светлым.

От сонмищ ижденут вы348, сказал Господь Своим последователям еще в самом начале Своего благовестия: и Евангельский слепец, без сомнения, чувствовал теперь всю сладость слов Господа: блажени есте, егда поносят вам и ижденут. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех349. Но Господь был тогда на земле, на земле, видимо, и поспешил тотчас утешить нового Своего исповедника собственным пребожественным лицом Своим, которое мнози Пророцы и Царие хотели видети, и не видели350. Услыша Иисус, яко изгнаша его вон (нет сомнения, что о деле слепца говорено было везде): и обрет его, рече ему: ты веруеши ли в Сына Божия? Обыкновенное слово Господа ко всякому желающему помощи от Господа: ты веруеши ли в Сына Божия? становится столь особенным, похвальным для бывшего слепца, что оно предлагается ему на конце всего, тогда как другим ищущим помощи обыкновенно предлагаемо было в начале, прежде дарования оной. Слово теперь относилось к тому только, что слепец, может быть, видев Врача своего, по получении зрения несколько мгновений, кои при том употреблены были с его стороны на принесение благодарности, может быть, с полными слез глазами, не мог совершенно заметить лица Господа, хотя и веровал уже в Господа столько, что и исповедывал Его на сонмищах. Отвеща он и рече: и кто есть, Господи, да верую в Него? Рече же ему Иисус: и видел еси Его, и глаголяй с тобою, Той есть. Он же рече: верую, Господи, и поклонися Ему.

После сего Господь, обращая все бывшее событие в общее назидание всем Своим последователям, продолжает слово: И рече Иисус: на суд Аз в мир сей приидох, да невидящии видят, и видящия слепи будут. Суд человеческий, зоркость слепца верующего и слепоту книжников безверных видели уже мы, Братия, по сказанию Евангельскому. Се суд Божий истинный. Свет сам собою, собственным появлением все судит: черное является при нем черным, белое белым и так далее. Таким-то образом при свете Божием раскрылись теперь и люди, о коих было слово. Конечно, Господь умудряет слепцов и естественным образом, когда они, по закрытии чувства зрения, тем более углубляясь в себя, совершенствуют чувствия душевные: но здесь только началось таким образом. В слепце Евангельском видим еще гораздо более внутреннее чувствие, веру в полном ее развитии. Она столько просветила человека, что тот вдруг мыслит, рассуждает, объясняется, поступает, как человек Божий, на всякое дело благое уготованный. В особенности вера столь изобретательна, премудра, что не может не удивлять нас, как удивляемся теперь слепцу, или можем удивляться Хананеи Евангельской351, Самарянке352 и иным. По началу, казалось бы, простые люди ничего не знают: но лишь появляется искра веры в них и воспламеняется; тьма неведения исчезает, настает свет, свет, и – он блещет в дивном слове разума! Господь наш сказал, Братия, что аще бы имели мы веру, хотя столь малую, как зерно горчичное, могли бы переставлять горы с места на место353. Так, если появится и искра, одна искра веры в уме чьем, ум делается мудрым, просвещенным. Веруеши, сказал Господь, больша сих узриши354. Самая Вера будет тебе и мудростью, и наставницею. Но сего-то священного чувства и недостает в нас иногда, Христиане: а от того и слепота наша в познании или ощущении истин Божественных, от того и осуждение наше пред Богом! Когда Господь, как слышали мы, сказал, что Он на суд пришел в мир сей, да невидящии, так называемые темные люди, простые, смиренные, но преданные Богу, видят, презирают, умудряются, становятся даже наставниками других, и видящии, т. е. мудрые, всезнающие, но самостью зараженные, слепи будут, – слепи душою; то замечено в Евангелии далее: И слышаша от фарисей сия сущии с Ним, и реша Ему: еда и мы слепи есмы? Что же на сие Господь? Рече им Иисус: аще бысте слепи были, не бысте имели греха; ныне же глаголете, яко видим: грех убо ваш пребывает. «Так, подлинно,» говорил Он: «если бы вы, мудрые века, были или действительно слепы, или без ума; вы невиновны были бы в том, что вы грешите. Но когда вы сами утверждаете, что вы имеете чувства, ум, познания; то грех неверия и всякий грех на вас само собою остается.» Слово в том, Братия, чтобы в истинах спасения никто из нас не полагался на собственную дальновидность и сведения: иначе мы виновны будем пред Богом в поступках своих без извинения; но чтобы каждый из нас признавал в себе со смирением естественную слабость и искал света, просвещения души свыше. Тогда-то надежда наша будет на Бога, а не на себя самих! В том начало истинной премудрости!355 Слепота душевная, происходящая именно от высокоумия нашего, – как слепнут иногда плотяные глаза от так называемой темной воды, накатающейся на них, – есть ужасное злополучие: с нею погибли Иудеи и гибнут мудрецы мира. Слепота телесная, или недостаток света, только по ограниченности ума, с глубоким смирением, еще отнюдь не зло: с нею спаслись помраченные некогда смыслом356 языческие народы, и спасаются всегда смиренные духом357. Я давно уже говорю, что как привитие известной, прививаемой в наш век болезни спасает от действительной той естественной язвы; так надобно нам заблаговременно прививать к себе так называемое Евангельское буйство, в предохранение от действительного безумия, которое, без того, по природе нашей, неизбежнее всех наших недугов. Сказал Апостол: аще кто мнится мудр быти в вас в веце сем, буй да бывает, яко да премудр будет358. Аминь.

24. Слово о том, что не прилично быть между Христианами жалобам, тем менее ябедам друг на друга

Слово в день воскресный, при посещении одной сельской церкви.

Говорено в Андомской церкви, Вытегорского уезда, ври посещении епархии, 1835-го года.

Некто из служителей закона Божия Ветхого, и именно Пророк Елиссей, часто, проходя чрез одно селение, был принимаем там с особенным усердием в дом одною благочестивою женщиною359. После нескольких таких случаев Пророк, от преизбытка признательности, сказал наконец странноприимице: се удивила еси нас всем попечением сим; что подобает сотворити тебе? Аще есть тебе слово к Царю, или ко князю? Что же, думаете вы, при сем столь благоприятном вызове человека Божия, ответствовала ему благочестивая женщина? Она же рече: несть. Посреде людей моих аз есмь живущи.

Что скажете вы, Христиане, жители места сего, если бы я, по долгу звания моего, проходя мимо вас, и уже не один раз, предложил теперь каждому из вас тот же вопрос служителя закона Божия: что подобает сотворити вам? По любви вашей ко мне и по самой моей обязанности пастырского посещения вас, я должен, в самом деле, предложить вам подобный вопрос: не имеет ли кто надобности в каком-либо послужении моем, в чем служить вам могу и должен по закону Божию и Цареву? Имея долг, по заповеди Слова Божия, видеть на местах, како братия пребывают в Вере360, между прочим особенно вникаю я, как вам известно, и во взаимные отношения между служителями Веры и вами верующими, с тем, дабы не только охранять сей святый союз в должной правильности, но и держать в нем пример взаимного между всеми вами, православные Христиане, доброго согласия. И о! когда бы услышать мне здесь тоже самое, что сказала упомянутая прежде благочестивая женщина, о которой память предана в Писании Божием: «нет, все у нас хорошо; ссор, жалоб и неудовольствий – никаких!» Слово не в том, Христиане, чтобы вы скрывали какие-либо действительные беспорядки по делам Христианским: это было бы ложь, грех диавольский, нетерпимый в кругу Христиан, особенно в делах Божиих, и еще пред пастырем Церкви, который приходит к вам со всем искренним желанием мира всем и добра! Желаю того только, чтобы не оказалось у вас напрасных жалоб, ябед, ссор личных. А сколь, подлинно, прилично жительству Христианскому, чтобы и никогда таких дел, ни у кого из вас не было, – о том продолжу к вам беседу мою при настоящем нашем свидании.

Возвратимся к словам, коими отвечала, по Писанию, добрая женщина Елиссею Пророку на то, не имеет ли она нужды в каком-либо ходатайстве за нее пред властями, и вникнем, что слова ее значат? Она же рече, – несть. Посреде людей моих аз есмь живущи. Таков был отзыв ее. «Мне ли, – как бы так говорила она, – зачинать какие-либо дела с соседями своими? Ничем и не обижена я от них! Живу со всеми в союзе! Если же бы и, подлинно, было что-нибудь между нами: как стали бы они смотреть на меня после, когда бы я захотела еще отличиться какою-либо выисканною милостью Начальства?» Так мыслила, так говорила добрая душа! Мысли и слова ее столь прекрасны, что довольно только пересказать о них, дабы почувствовать вам, Христиане, и за себя каждому, сколь, подлинно, хорошо то, когда живет кто с другими в совершенном согласии, как сосед, как свой, как друг, как родной! Сколь это хорошо, знает сердце каждого из вас, кто так, действительно, живет с другими. Чье же сердце не знает сего, для такого сердца и передать приятности взаимного согласия с соседями нельзя; как нельзя передать понятия о сладости меда тем, кто не вкушал его никогда; а надобно такому сердцу непременно самым делом расположиться к другим любовью, дабы узнать неизъяснимое удовольствие доброго со всеми согласия. Такое состояние жизни приятнее тишины на водах, благорастворенности в воздухе, сияния солнечного, всего вместе, – что называется прекрасным временем.

Сам Господь наш Иисус Христос для последователей Своих не желал иного состояния, в отличие жизни Евангельской, кроме того, чтобы они взаимно между собою были согласны. О сем разумеют вси, сказал Христос ученикам Своим, яко Мои, т. е. Христовы, ученицы есте, аще любовь имате между собою361. В том состоит истинное отличие Христиан от не-Христиан по самому виду жизни! Вот примета, по которой всяк об нас и всяк из нас о самом себе судить может, Христианин ли он истинно, или нет? По слову Христову нет там даже и признака Христианства, где нет взаимной любви между Христианами. Как же думать о том, когда бы где не только не было сердечных друг ко другу расположений, но были бы даже нарочитые взаимные вражды и распри, и даже не втайне только или между собою, но и пред начальством, при том еще и письменно, и затейно?

Обратите внимание ваше, Христиане, какую и любовь иметь нам между собою заповедал Господь Иисус Христос, когда любовь положил прямым признаком Христианства? Чувство добрых друг к другу расположений сродно всем людям вообще, и не-Христианам, неверным, идолопоклонникам; даже и из бессловесных животных лучшие или добрые весьма кротки и миролюбивы между собою. Что же о любви Христиан сказал Христос? Сия есть заповедь Моя, говорит Он Своим Христианам, да любите друг друга, якоже (Аз) возлюбих вас362. Такая любовь должна быть между нами, любовь Христова, когда она должна быть любовь Христианская! Как же Христос возлюбил нас? Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя363: а Он, действительно, положил за нас душу Свою, умер за нас, за грехи наши, за наши Ему оскорбления, умер смертию позорною, на кресте. Он умер за нас; потом и воскрес для того, чтобы не только не взыскивать с нас за смерть Свою, но и чтобы ею сделать всех нас праведными, с прощением нам всех грехов наших, и следственно, чтобы тем более и более возлюбить и любить нас, что и делает Господь до днесь, присутствуя на престоле славы в небесах364. Уста Христовы и тогда, когда Он умирал за людей, и от людей, не хотели иначе называть людей как друзьями. Друже, твори на неже еси пришел, сказал Он Иуде, когда предатель пришел взять и вести Его на суд365. Все мы пред Богом грешны: составляет же любовь Свою к нам Бог, говорит Апостол, в том, яко и еще грешником сущим нам Христос за нас умре366. А сие значит то, как изъясняет то же Апостольское слово, что не за добрых, но за врагов и худых нас умер Он. Та же по возможности в своей мере любовь взаимная заповедана и нам, Христиане! Умереть нам друг за друга так, как умер за весь мир Иисус Христос, нельзя: Его смерть была избавлением всего рода человеческого. И просто умирать даже за себя, не только за других, было бы вам страшно. Сего ныне и не требуется в общежитии вашем. Слава Богу! живем мы ныне все среди своих собратий во Христе, Христиане с Христианами. Не откажемся от заповеди Христовой о любви, хотя тем, что по крайней мере не станем терять дружественных друг ко другу расположений в таких случаях, когда пришлось бы нам какое-либо друг от друга и оскорбление, досада, обида. Перенесем их великодушно по любви Христианской. Аще бо любите любящих вас, говорит нам Господь Иисус Христос, кую мзду имате? не и мытари ли тожде творят? И аще целуете други ваша токмо, что лишше творите? не и язычницы ли такожде творят?367

С такою Христианскою обязанностью, с таким учением Иисуса Христа, с таким примером Господа нашего как согласить еще и нарочитые вражды между Христианами? Пусть минутные какие-нибудь, междудомные, негласные распри могут запасть иногда, как искры диавола, в сердце и доброго Христианина; все – люди, все слабостям подвержены, все имеем природу склонную к погрешностям: но как кому из вас пускаться еще и в письменные жалобы друг на друга, кольми паче в клеветы и ябеды пред судом? Солнце да не зайдет во гневе вашем; ниже дадите места диаволу, говорит нам Слово Божие368: в тот же день помиритесь, если бы и случилось кому из вас прогневаться или прогневать кого из ближних, говорит оно. Там уже вселяется диавол, где раздор. Между тем у некоторых из Христиан, напротив, не успеет иногда минуть день, в который случится какая-нибудь малая, ничтожная обида друг другу, – как уже и готовы, летят в суд бумаги! Не станем объясняться, справедливыль они; положим даже, что и, подлинно, ты как-нибудь обижен: но послушайте, как говорит о таких случаях жизни Христианское учение? Когда Христиане времени Апостольского, времени, в которое были они еще самые лучшие люди в мире, дружелюбнейшие, терпеливейшие, обращались иногда к судам со своими жалобами, без сомнения, быв к тому вынуждены невыносимыми стеснениями; что же, думаете вы, говорили к ним Апостолы, наставники Веры? К сраму вам глаголю, писал Св. Павел ко Христианам Коринфским: тако ли несть в вас мудр ни един, иже может разсудити между братий своих? Но брат с братом, т. е. Христианин с Христианином, – ибо все мы по Христу братия между собою, – брат с братом судится, и то пред неверными. Уже бо отнюд вам срам есть, продолжал Апостол, яко тяжбы имате между собою. Почто не паче обидами есте? Почто не паче лишени бываете? Но вы сами обидите и лишаете, да еще братию369. Слышите, Христиане, каким образом говорит Писание Божие не только о несправедливых или обидливых тяжбах, но и о самых правильных, о необходимых? Уже бо отнюд вам срам есть, яко тяжбы имате между собою. Почто не паче обидими есте? Почто не паче лишени бываете? говорит Слово Божие.

Такой закон Христианства, по-видимому, не одобряющий, чтобы кто-нибудь из Христиан искал защиты от законов гражданских, в обидах своих, имеет самые верные средства к охранению нас со стороны обид и без нашего искательства. Во-первых, когда закон Христианский внушает нам не искать в судах друг на друге удовлетворений за обиды; то тем еще более и более возвышает он в защиту нашу глас свой в том, чтобы Христиане отнюдь не обижали друг друга. Вы слышали уже, как говорит он о взаимной любви Христианской. Посему тем паче не должно быть между нами обидящих. Они не имели бы и признака на себе Христианства: на них нет Креста370. Творяй грех, пишет возлюбленный ученик Христов, от диавола есть. И далее: Сего ради явлена есть чада Божия и чада диаволя. Всяк не творяй правды, несть от Бога, и не любяй брата своего371. Во-вторых, если бы и случились кому-либо из вас какие оскорбления от других по действию врага рода человеческого, или по слабости человеческой; закон Христианский велит перенести их и тем исполнить закон Христов в самой его сущности и полноте, весь закон вдруг. Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов, говорит Слово Божие372. В-третьих, Господь, Сам Господь споручник в том, что Он за претерпение зла от других вознаградит в последствии особенною своею милостью, и никогда не попустит нам терпеть более, нежели можем. Кротость ваша разумна да будет всем человеком, – говорено было Христианам, когда жили они еще и между неверными, – Господь близ; ни о чемже пецытеся, но во всем молитвою и молением со благодарением прошения ваша да сказуются к Богу373. Верен Господь, Иже не оставит вас искуситися паче, еже можете, но сотворит со искушением и избытие, яко возмощи вам понести, пишет Апостол374. В-четвертых, если и терпим на время какой-либо ущерб своего благополучия от других; то сие, без сомнения, бывает для нас нужно, дабы отнятием чего-либо или прискорбием смирилось наше сердце, и обратилось к Богу, Которого часто забывают люди всегда благополучные. В-пятых, великодушное перенесение обид от ближнего своего скоро смирить может и самого обидящего, так, что он из врага сделается благорасположеннейшим к тебе человеком. Аще алчет враг твой, ухлеби его, говорит Слово Божие, сделай вместо зла добро: сие бо творя, продолжает Слово Божие, углие огненное собираеши на главу его375. Долго ли кто может терпеть на голове горячее уголье? Так самый бесчувственный человек не может по времени не тронуться добром твоим, которое ты будешь делать ему вместо зла. Трудно все сие! Подлинно, трудно, Православные Христиане, крайне трудно, как нельзя более! Но по тому-то и ценно пред Богом и спасительно для нас! Без труда ничего получить нельзя. Не будешь иметь и хлеба, когда прежде не прольешь пота для него.

Для людей, имеющих или доброе, или мягкое, или умное сердце, было бы и довольно напоминаний, какие из Слова Божия поставили мы ныне в виду вашем, Христиане, о том, чтобы не жаловаться друг на друга. Для таких людей, впрочем, едва и нужны какие-либо убеждения к сему: сердца их полны любовью, ум – рассуждениями. Но слово должно коснуться тех в особенности, которые, имея строптивую душу, и не имея надлежащей рассудительности, пускаются в ябеды. Ужаснитесь вы ябед, Православные Христиане! То, на что вы решаетесь иногда, само сказывается вам, что оно такое? Я беда, говорит сама о себе ябеда. Думаете ли вы нанести ею беду ближнему вашему: ужаснитесь; вы думаете нанести беду ближнему вашему. Какая жестокость! какое злонравие! Один Сатана, враг рода человеческого, так только мыслит и делает, по Божию попущению, за грехи наши. Не страшитесь ли вы переходить на его сторону со стрелами своими? Не любить ближних – уже грех, нарушение всего закона Христианского: а некоторые хотят еще и беды наносить им!

Но очувствуйтесь, пожалейте, хотя себя самих; размыслите прежде, не будет ли из беды, приготовляемой другим, беда для вас самих? Пока вы рассуждаете сами о себе, о своих делах, о своих предприятиях; легко может казаться, что вы правы, дела ваши верны, предприятия надежны. Вы смотрите тогда на все не природными своими глазами, а как бы сквозь стекло: известно же, что какого цвета будет стекло, сквозь которое смотрят, в таком цвете представляются и вещи, на кои смотрят. Если стекло будет синее, то и вещи кажутся синими; если зеленое, – зелеными. Когда речь теперь о делах, по которым идешь ты в суд с жалобою на других, то собственная твоя уверенность, что ты прав, показывает и дела твои будто правыми. Раздражаясь на других, ты потерял и природный свет в глазах своих: они возмутились и представляют других в черном свете; раздраженный человек, говорит отечественное наше древнее присловье, отемневает. Словом – самолюбие у всякого человека есть страсть, а страсть всякая имеет свой свет, в котором и смотрит на вещи, как сквозь разноцветные стекла. Приятное нам кажется тогда красивым, светлым, досадное – темным. Страсть даже иногда ничего не видит; она делается слепа, и делает не то, что должно, но то, куда влечет усилившаяся наклонность, неправильное волнение крови, возмущение духа. Посему легко статься может, что, когда в судах, куда вы хотите препроводить вашего ближнего, станут рассматриваться жалобы ваши на него не вами уже, а другими, судиями – и по правилам законов, не по собственным вашим мнениям; дела ваши получат совершенно другой оборот. Окажетесь, может быть, виновными вы сами жалущиеся, а не те, на кого вы жаловались. Что же тогда будет? Не стыд ли? Не большая ли досада? Не беда ли, собственными руками себе сделанная? Ров изры, говорит о таких случаях и людях Слово Божие, ископа и впаде в яму, юже содела: обратится болезнь его на главу его, и на верх его неправда его снидет376. В таких случаях досада и гордость напрягают иногда остальные усилия, дабы вести дело далее по самолюбивому своему предположению. И какие же это усилия! Новые и новые беззакония; с тем вместе новые и новые бедствия! Тогда обыкновенно ищут покровительства у судей, без сомнения, таких только, которые могут быть склонными к принятию и неправой стороны; таких судей еще более развращают мздою, и не редко просители до конца раззоряются. Открывается при сем обыкновенно и нужда в том, что искатели зла другим прибегают к посредству писателей бумаг ябедных, к людям, которые считаются презрительными в обществах и преследуются законами везде, как язва народная. В такой-то круг людей попадают наконец уже и неизбежно любители ябед.

Во всяком случае, хорошо ли пойдет дело их, или нет; они самыми делами своими так связывают себя, что, прикрепив один конец уз к противнику своему, другим концом непременно должны заковать самих себя по враждебной связи с ним. Надобно необходимо беречь его и беречься. И в таком-то положении борьбы и предосторожностей жалкие сии люди не редко проводят не день, не месяц, не год, не два, а несколько лет и иногда всю жизнь до гроба! Начало дел зависит от нас, а продолжение – уже нет. Одна такая неизвестность не довольна ли вразумить всякого сколько-нибудь еще мыслящего о себе и своем спокойствии человека!

Виданоль между тем когда-нибудь, чтобы ябедники были счастливы? Кто наименее всего занят своим домом? Ябедник. Он того и смотрит, чтобы вред сделать другим, забывая о своем спокойствии. Чьи поля в запустении? Ябедника. Ему некогда возделывать их: он занят сеянием раздоров. Кому ни в чем не доверяют? Ябеднику. Его совесть подозрительна. Кого все боятся и ненавидят? Ябедника: его бегают. Кем делаются разные неприятности обществам мирским? Ябедником: за собою влечет он не редко и других. О ком говорят с худой стороны и Власти, едва только определяющиеся к тому или иному месту? О ябеднике. На него они прежде всех обращают внимание. Позорный человек ябедник! От него удаляться надобно, как от зачумленного душевною заразою! Что же должен чувствовать сам в себе такой человек, когда так разумеют его другие, если бы когда пришел он в чувство самосознания!

И в ябедничестве, Православные, есть своя привычка. Привычка начинается с малостей даже в детях. Берегитесь ее: берегите от нее и детей! Если кого оскорбляет всякое слово другого; если кто готов за всякий шаг, взгляд, намек других раздражаться, сердиться, браниться, мстить: то такой недалек уже и от навыка к ябедам, хотя бы он еще играл только между детьми. Припоминайте иногда между собою нынешнее слово. Не срамляя вас, – скажу с Апостолом, – говорю сие, но яко чада моя возлюбленная наказую377, наставляю, дабы предостеречь вас от одного из великих общественных зол, каково зло то, о котором ныне слово. Зло раздоров столь велико, Православные Христиане, что самая благодать Иисуса Христа Господа нашего не может найти себе места там, где нет мира или согласия между людьми. Точно так. Господь наш заповедал нам, служителям святой Веры Его, приносить всюду к верующим мир, мир; но к слову о том присовокупил, что если будут где сыны мира, т. е. люди миролюбивые, мирные, желающие мира, мир Христов пребудет в них; аще ли же ни, к вам, сказал Господь служителям Своим, возвратится.

По заповеди Господа Иисуса Христа принося ныне к вам, Христиане, мир, Христом завещанный, принося его и словом, и сердцем, и делом, пастырски желаю я, да пребудет у вас мир Христов! Но зависит сие, – помните, – от каждого из вас самих. Аминь.

25. Слово о том, что мстительность всего наиболее несовместна с Христианством

Слово в третий день Св. Пасхи, в день рождения Благоверного Государя Наследника, Цесаревича и Великого Князя Александра Николаевича.

Говорено в Новочеркасске 1845 года.

Бывайте же друг ко другу блази, милосерди, прощающе друг другу, якоже и Бог во Христе простил есть вам. Еф. 4:32.

И что и как простил нам Бог, возлюбленные Богу Христиане! Ныне торжество сего всепрощения. Прощены грехи рода человеческого, все и всякие грехи всех и всякого. Чтобы простить их, для сего пострадал и умер Сын Божий самою позорною смертию на кресте: для оправдания нас от них, говорит Апостол, воскрес Он. Как происходило такое прощение нам, тому живым в уменьшенном виде образом служит торжественно воспоминаемое ныне событие, праздник, повторяю, всепрощения нам от Бога. Представителями человечества были теперь избранные ученики Иисуса Христа. И что же они сделали на самом поприще Его страданий? Один из двенадцати предал Господа за сребренники, первый из них три кратно с клятвою отрекся, все разбежались. Но что делает с ними Господь по воскресении Своем? Он в тот же день предстает собранию их, приносит всем мир и радость, подает всем и каждому дар Духа Святого, и утверждает сих самых учеников служителями Своего царства. Ни упрека, ни помина о прошедшем! С какою посему силою должно принять нам теперь к сердцу своему Апостольское убеждение, которое изношу я теперь из священной сокровищницы учения Христианского, пред лицом себе и вам, Слушатели мои: Бывайте же друг ко другу блази, милосерди, прощающе друг другу, якоже и Бог во Христе простил есть вам!

Нам далеко нельзя быть столь благими друг ко другу, как благ Бог к нам во Христе Иисусе; нам и нечего прощать друг другу столько, сколько Бог простил теперь нам в Сыне Своем. Но во имя Его, среди радостей нашего праздника, напоминаю себе и вам, Братия мои, словом Апостольским, чтобы не оставляли мы прощать и то другим, что можем, или чтобы по крайней мере не поступали мы друг с другом совершенно вопреки примеру Господа нашего. Известно, Братия, что в мире совершенно иное правило обхождения с теми, кто сделал бы нам зло. Миру мало не прощать: ему надобно мстить, делать зло за зло. Побеседуем мы ныне, Христиане, о том, сколь противна мстительность не только духу Евангельскому, но и общему здравому смыслу и частным о ней понятиям.

И просто не простить другому обиды, держать ее в мыслях, досадовать на нее хотя только в сердце, без обнаружения досады, – и это худо, противно святому закону нашему, Братия! Что сказать – мстить за нее, сделать взаимное зло, преследовать оскорбляющих нас каким-нибудь образом? Слышасте, – сказал Господь наш и Учитель в самом начале Своего благовестия, – яко речено бысть: око за око, и зуб за зуб. Аз же глаголю вам не противитися злу: но аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую. –Слышасте, – сказал Он снова сряду, почти о том же, – яко речено есть: возлюбиши искренняго твоего, и возненавидиши врага твоего. Аз же глаголю вам: любите враги ваша, благословите кленущия вы, добро творите ненавидящим вас, и молитеся за творящих вам напасть, и изгонящия вы378. Речено бысть, сказал Господь, речено древним, Иудеям жестокосердым. И так прощение обид, и не прощение только, но еще любовь ко врагам, есть одно из отличительных, существенных свойств нашего, Христиане, закона Евангельского. Так заповедав поступать нам со врагами нашими, Господь присовокупил в убеждение: яко да будете сынове Отца вашего, Иже есть на небесах. «Вы должны поступать таким образом, – как бы так сказал Господь, – если хотите быть Христианами, чадами Божиими. Таким образом сказано даже в самой книге природы видимой, – продолжал Господь; – смотрите, как Он, Отец Небесный, здесь солнце Свое сияет на злыя и благия, и дождит на праведныя и на неправедныя! Когда бывало, чтобы солнце Божие в одном и том же месте, в одно и то же время освещало, согревало добрых и обходило преступных? Или дождь небесный, падая на ниву праведника, миновал поле нечестивого? Если же вы, – еще далее изъяснялся Господь, – любите только любящих вас; какую награду иметь за то можете? И корыстные мытари не то же ли делают? И если вы дружественно обходитесь только с друзьями, что особенного делаете? И язычники не так же ли поступают? Будите убо вы, последователи Евангелия, учения Божия, совершенни, –заключил слово Иисус Христос, – якоже и Отец ваш Небесный совершен есть."

Так точно поступает с нами, Братия, Сам Бог: Он не только терпит грехам нашим, оскорблениям для Него, но и непрестанно благодетельствует нам и в видимой природе, и особенно в царстве благодати. Здесь такие милости Господь вручил даже в собственные наши руки, поставив условием к получению милостей от других собственные наши расположения к другим. Для незабвенного памятования о том включил Он и в краткую молитву, которой Сам научил нас, слова: остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим379. Сряду за окончанием примерной сей молитвы тотчас присовокупил Господь сказать в изъяснение слов тех именно условием: Аще бо отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш Небесный; аще же не отпущаете человеком согрешения их, ни Отец ваш отпустит вам согрешений ваших. Какая, в самом деле, может быть искренность молитвы нашей к Богу о прощении нам грехов, когда мы сами не поступим с нашими должниками так, как желаем, просим, чтобы поступил с нами Бог? Сколь посему естественно должно быть правилом для нас взаимное друг другу прощение! Однажды Св. ученик Христов Петр спросил Господа Иисуса: колькраты аще согрешит в мя брат мой, и отпущу ли ему до седмь крат? Господь ответствовал: не глаголю тебе до седмь крат, но до седмьдесят крат седмерицею: – мера на священном языке беспредельная!380

При таких и подобных правилах Христианства чем должно казаться нам, Братия, не простое злопамятство, а мщение, преследование, зло воздаяние? О! как чуждо оно духу Христианскому! сколь далеко оно от истинного просвещения! Конечно, Иудеям по их жестокосердию, как в некоторых случаях изъяснял Господь, по их жестокосердию сказано некогда было: око за око, зуб за зуб; но в смысле самого закона Моисеева это должно быть не по частному чьему-либо самоуправству, а по суду и закону. Если кто из вас будет обижен, – как бы так говорил Иудеям закон, – вы можете искать удовлетворения зуб за зуб, око за око. Что же гласит святый закон Евангельский? Хотя и он не возбраняет нам искать на ближних наших за их оскорбления и обиды, искать в судах и у приставников законов, но с тем вместе, согласно самим законам, желает, чтобы в частных наших случаях между собою сколь можно наименее было у нас нужд прибегать к ним. Если кто из нас сделался виновен пред другим, говорит Евангелие, буди увещаваяся с соперником твоим скоро, Дóндеже еси на пути с ним (на пути в суд), да не предаст тебе соперник судии381. А касательно ищущих на ближних своих судного удовлетворения сказано в Христианском учении еще и гораздо настоятельнее, и строже в том же разуме, чтобы т. е. избегать нам таких искательств. Когда Св. Павел услышал, что некоторые из Христиан Коринфа, города торгового, обращались иногда в гражданские суды с жалобами друг на друга, писал ко всей Церкви Коринфской в послании своем так: уже бо отнюд вам срам есть, яко тяжбы имате между собою: почто не паче обидими есте? почто не паче лишени бываете? Но вы сами обидите и лишаете, да еще братию!382 Столь мало свойственно Христианам даже, судное отыскивание частных своих обид друг на друге!

И ветхим законом Иудеям, повторяю, предоставлено сие было по жестокосердию их, по нужде, по крайности: известно, как горячи были их нравы! А собственно принадлежит мщение, как свидетельствуют всемирные летописи только диким и непросвещенным народам: там только, у них только мщение друг другу в обычае. Зверонравный обычай! Он ужасал всегда путешественников просвещенного мира. И из животных известны мстительностью наиболее змей и паук, – животные ядом исполненные! Вот откуда может только исходить мстительность! вот что есть мстительность – извержение яда!

И у диких народов, Братия мои, мстительность выказывается почти в одном, или главно в том одном случае, когда случится убийство. За кровь только мстят там кровию. Чувство самосохранения заменяет у них законы, которых нет там для охранения общественной безопасности и для наказания преступлений. Каким же образом, – часто дивился я, – чувство мщения взошло в просвещенные наши веки между народами, стоящими на самой высоте образования! И за что же частное мщение у них? Не за кровь, не око за око, не зуб за зуб; а часто, и большею частью одно только оскорбительное слово, неприязненный взгляд, неосторожность, даже только подозрение, мечта, – и уже тотчас стреляются, не мечтами, или взглядами, или словами, но пулями, режутся мечами! Так стала малоценна у многих собственная своя жизнь и душа, лишь бы только отмстить, и то, может быть, отмстить своему собрату! Иногда, и едва ли не большею частью, отмщают только самим себе, а не другим. Такие-то случаи, кровавые попытки мщения, некоторыми считаются даже за признак особливого просвещения, высокости чувств, самой нежной чести! Находятся люди, готовые разделять своим одобрением и даже содействием, разделять подобные отвратительные позорища! Удивительные плоды просвещения! Источник, впрочем, таких понятий и поступков весьма очевиден. Воспитываемое просвещением лжеименного разума чувство самолюбия человеческого столько делается у некоторых надменным, нардевшим, что одно слово, взгляд, даже мечтательность, подозрение прикасаются ему с смертельною болью, и – вот человек мгновенно приходит в умоисступление, выходит из себя, не дорожит своею жизнью, ни теми часто из самых близких к его сердцу, каковы жена, дети, – ни ими, для кого настоящие потери дороже всего в мире. Где же здесь хотя искра ума? Где же здесь и так называемая честь? Не почтеннее ли, по собственному рассуждению человеческому, скажем даже – мирскому, презреть оскорбителя, предать его суду общественного мнения или искать на нем удовлетворения по законам, нежели делаться еще для него, а часто и для себя самого, исполнителем смертной казни? Как может самое обыкновенное благоразумие давать столько значения и важности случаям, по которым так поступают люди друг с другом, хотя бы были между ними и подлинные оскорбления? Разве не оскорбляет сам себя всего наиболее тот, кто хочет отмстить обиду свою другому и решается жертвовать для сего собственною жизнью? Что может быть более такой потери, – жизни? Что может быть более такой обиды – отъятия жизни? Что может быть более такого бесчестия – лишения жизни?

Но для чего бы выводить нам на вид, Братия, столь мрачное зрелище в день светлого нашего праздника Пасхи? Теперь-то в особенности и надобно нам вывесть на среду такой позор, дабы видеть всем в светлый день Христов самое черное пятно века, и не предаваться понятиям века без всякого ограничения, с забвением правил Евангельских! Когда уже кровавая мстительность представляется для некоторых по веку достоинством высокой чести, и инде вкус даже в чтении книг требует, как умственных насаждений, – ужасов явлений кровавых: то остережемся, Братия, и цветов века, не таятся ли инде и под ними ядовитые твари. Сколь, подлинно, прекрасны вежливость нашего времени, тонкость в обращении, человеколюбие в чувствованиях, образование умов, языка, всего; но и сколь легко за всем сим могут быть рдеющее честолюбие, самая утонченная месть, тайное преследование друг друга, самое благовидное братоненавидение – за мнения, даже за какие-либо независящие от людей случаи! За что? За те самые малости, до которых мы утончились, измельчились. О, святое Евангелие Христово! как ты поистине полно света небесного, спасительно на всех путях нашей жизни!

Нет сомнения, Христиане, что нельзя не предостерегаться от недоброжелателей; надобно стараться, чтобы их не было, или, если сему быть нельзя, чтобы было их сколь можно менее. И святое Евангелие говорит нам о том же, а не о том отнюдь, чтобы мы оставались беззащитными на произвол всякого на нас покушения от других. Но какое подает оно оружие для побеждения врагов наших? Сынам века покажутся Евангельские оружия странными; но оружия сии бывали в деле со всем успехом несколько уже тысячелетий там, где святая Вера имела всю свою силу. Только не силу против силы, не зло против зла внушает нам Евангелие, Братия! Когда первосвященнические воины взяли Иисуса Христа, с тем, чтобы вести Его на суд, Петр в ревности тотчас одного из толпы их ударил ножом и отрезал ему ухо. Господь велел немедленно вложить меч в ножницу, ухо приставить к его месту, – при чем оно тотчас срослось, – и сказал Петру: »вси приемшии нож, ножем погибнут, и уже ли ты думаешь, Петр, что не предстало бы сейчас более двенадцати легионов Ангелов, если б Я пожелал? Что ж будет, как бы так сказал теперь Господь, если все принимутся за нож? Все друг от друга погибнут. Есть небесный Промысл, к которому надобно прибегать, когда нужно!» Так, Братия, меры силы противу силы в нравственных наших сношениях могут только увеличивать, а не прекращать раздоры. Мщение обиды тотчас родит другое мщение, это возбудит третье, и так далее без конца, как и бывает у народов диких. Между тем искры раздоров превращаться могут в пламень, в пожары. Вернее, по Слову Божию, обезоружит врагов наших терпение, а паче еще благорасположение к ним и услужливость. Нас гонят, говорит Св. Павел за себя и соапостолов, мы терпим; нас хулят, мы умоляем. Аще алчет враг твой, писал Апостол Христианам тогдашнего державного Рима, ухлеби его; аще ли жаждет, напой его. Сие бо творя, присовокупил Св. Павел далее, углие огненно собираеши на главу его, – и еще далее: не побежден бывай от зла, но побеждай благим злое383. Долго ли кому можно держать на голове горячее уголье, чтоб не почувствовать его? Так и благодеяния твои врагу скоро тронут его. Таким особенно оружием действовали Христиане в златые времена свои, в первые веки наши, и опыт доказал, что самые свирепые враги Веры – идолопоклонство, вековой образ жизни народов, мудрость земная, природа, все побеждено сим златым оружием любви! Трудно, крайне тяжело оно, Братия мои: но верно и действительно! А Христианское терпение между тем есть еще и род особливого душевного утешения, по крайней мере в те часы, когда мы основательно раздумаемся!

Не подумаем, однако ж, Братия, в другой раз скажу, чтобы святый закон Евангельский совсем оставлял нас жалкими жертвами недоброжелателей. В Христианском терпении Господь, Сам Господь, Дух Святый подает душам нашим неизглаголанные, как говорит Апостол, утешения. Дух Святый и именуется Утешителем, наставником сердец наших. Сколь часто святые подвижники Веры исполнялись такими духовными утешениями, и обыкновенно не хотели менять их ни на какие, так называемые, благополучия в мире! Моисей велик быв, говорит Св. Павел Апостол, отвержеся нарицатися сын дщере Фараоновы: паче же изволи страдати с людьми Божиими, нежели имети временную греха сладость384. Конечно, если смотреть нам в злостраданиях своих непрестанно только на скорби, на людей, на врагов наших; то и сердцу иногда не выдержать несправедливостей, и уму не объять их, и самым чувствам зрения или слуха не снести горестей без слез и содроганий. Надобно в таких случаях обращать себя прочь от них, к Богу, в молитвенных собеседованиях с Ним и со Святыми Его! Сколь сладка будет нам и им, и даже Ему, Господу Богу, беседа сия! По множеству болезней моих, вопиет негде к Богу священный Израильский певец псалмов, утешения Твоя, Господи, возвеселиша душу мою! Там, в бездне Судеб Божиих исчезают все наши ничтожные чувствования. Вемы бо рекшаго, говорит Св. Апостол, Мне отмщение, Аз воздам, глаголет Господь в Слове Своем, и паки: яко судит Господь людем Своим385. Притом, если Господь внушает нам иметь столько терпения противу врагов наших, сколь более еще и сильнее возносит Он глас Свой за нас, о том, чтобы другие не обижали своих собратий! сколь ревностнее во свое время, как знает Он, заступит Он невинно страждущих, и покарает обидящих!

В самом деле, необходимо нам даже по простому рассуждению нашему вверять такие дела свои Господу! Пусть так, я мог бы и отмстить своему сопернику: но достаточно ли знаю я и то, во-первых, действительно ли враг он, или, по крайней мере, сколь велика вина его против меня? Кому не известно, что не редко раздражают нас друг противу друга ничтожности, предположения, мечты, недосмотры, клеветы и подобное? Как же посему с правдою могу я выдержать права свои, когда не в состоянии истинно и знать действительные отношения ко мне других, и более, может быть, виновен иногда сам я против других, нежели они против меня? Помню, как некогда с убеждением слышал я слово о том одного из наших пастырей Церкви в изъяснение слов Господа Иисуса Христа: любите враги ваша! "Ваша, говорил тогда между прочим сказатель слова! Они ваши; вы, может быть, сами их сделали, сами подали к тому причины, что явились у вас враги! Как же преследовать их, вместо того, чтобы побеждать их любовью, какою обязаны вы к самим себе?» Так, Братия, самолюбие наше, наша недальновидность, наша мечтательность легко могут винить других в том, в чем виновны мы сами, особливо тогда, как мы раздражаемся, и, по выражению простому, но верному, «отемневаем» от досады. И потому-то самое обыкновенное благоразумие должно напоминать каждому из нас, чтобы мы предоставляли скорбные дела свои с ближними Богу всеведущему и преправедному, а не сами за них вступались!

Можем, по крайней мере, понять из сего, Братия, почему святое учение Христианское, кажется, наиболее всего воспрещает нам мстительность, убеждает удерживаться от зловоздаяний. Молим вы, братие, – пишет Апостол Павел в самом первом по времени из своих посланий, – вразумляйте безчинныя, утешайте малодушныя, заступайте немощныя, долготерпите ко всем; и после всего того, как об особенности или в сокращение различных отношений наших к ближним, продолжает: Блюдите, да никтоже зла за зло кому воздаст: но всегда доброе гоните друг ко другу и ко всем. Всегда радуйтеся: непрестанно молитеся. О всем благодарите: сия бо есть воля Божия о Христе Иисусе в вас386. "Блюдите, говорит Апостол, смотрите, остерегайтесь паче всего, чтобы кто не воздал другому зла за зло. Это род самого обыкновенного в жизни искушения, к которому раздражительная природа наша крайне склонна. Если не можете для кого, – как бы так говорил Св. Павел, – исполнить других обязанностей Христианской любви к ближним, столь существенной заповеди нашей Веры, по крайней мере берегитесь дойти когда-либо до того, чтобы воздать злом за зло.» Подобным образом писал Св. Павел и ко Христианским жителям просвещенного Рима.

Конечно, все такие и подобные предметы учения Христианского кажутся для мира или несообразными с умом, или и невозможными. Но если мы станем, Братия, на той стези жизни и мышления, какая показана в Евангелии, то благодетельными представятся и для настоящей нашей жизни подобные внушения его! Если же бы когда и случилось нам соступить с таких оснований по своей неосторожности, будем скорее возвращаться к ним, и никогда не допустим в сердце правил и понятий мира. Россия, Православная Россия! во все времена и во всех делах, как общественных, так и частных, ты имела первою стихией своего бытия святую Веру, благочестие, истинное благочестие. Христово Евангелие было и есть всегда заветом твоего благоденствия. Сохраним мы, Сыны России, каждый за свое время и за свое место, сей святый залог блаженства во всех наших отношениях друг ко другу! В сей день Небеса даровали нам некогда Ангела благости, Благоверного Государя Великого Князя Цесаревича, Наследника Престола. Один вид Его кротости и благоуветливости ко всем может быть самым приятным назиданием для нас во взаимном друг с другом обращении. Будем молить Господа Воскресшего, да осияет Он светом Своей славы все дни Высокого Первенца Царева, надежды Царя и Царства, да возвеличит Господь дни Всеавгустейшего Родителя Его, полагающего основанием сношениям нашим между собою везде и везде закон, Веру, благочестие, любовь Христианскую! Аминь.

26. Слово о том, что зависть есть страшный грех

Слово над Святою Плащаницею в Великий Пяток.

Говорено в Новочеркасском кафедральном соборе, 13-го Апреля 1845 года.

Зависти ради предаша Его. Мф. 27:18.

Ведяше, говорят два Св. Евангелиста о судии, который приговорил Божественного Страдальца нашего на смерть, – ведяше, яко зависти ради предаша Его387. Боже наш! каких неправд человеческих не было еще здесь! Самые крайние из них видимо обступили вкруг святейшую жертву сию! Пилат, от которого зависела окончательная участь Судимого, свидетельствуется в виду всего народа и словом, и делом, что судимый неповинен, что Он Праведник, и между тем предает Его на пропятие! Неправосудие ужасающее! Священные сановники народа Божия, предавая Судимого Пилату, прибегают к странной несправедливости: они покупают Судимого за сребреники, свидетельствуя таким образом, что сам закон не мог бы взять Его и к спросу. Нашлось столько сребролюбия у предателя из среды избранных учеников, что предан Господь за обыкновенную цену раба! Народ, весь народ Иудейский, столь много и многоразлично облагодетельствованный Иисусом Христом, несколько лет слышавший из уст Его душеспасительные наставления, видевший непрерывные чудеса исцелений недужных своих, осязавший самые дивные свойства Его, кротость, благость, любовь, святость, все необыкновенно доброе, – сей самый народ, за пять дней сретавший Иисуса как Царя, просит теперь, как всемилости, смерти Иисуса! Даже первый ученик Иисуса Христа, свидетель всех дел и учения Его с начала388 до сего дня, отрицается Его с клятвою, трищи; прочие избранные последователи, также клявшиеся в готовности на смерть с Ним, разбегаются! Не обыкновенный день был в мире, Братия мои, нынешний день, – день распятия Христова!

Что же, если и в настоящий Великий Пяток, при действенном нашем воспоминании страданий Господних, мы и здесь, на священной Голгофе Церкви, обстоя теперь Крест Господень, составляем из себя, может быть, то же самое позорище, какое было и на месте лобном! А это так близко, Братия мои, что если мы имеем в себе подобные расположения духа к кому-либо из ближних наших, с какими расположениями духа ко Христу были люди там, мы те же самые люди, которые и там были. Понеже сотвористе единому сих братий Моих менших, сказал Господь наш, Мне сотвористе389. Итак, если всякое наше худое дело худо; то особенно должны быть ужасны те грехи, кои видим на самом позорище страданий Христовых, – неправосудие, зависть, ложь, сребролюбие, неблагодарность, измена. Зависть, по слову Евангельскому, была там главною пружиною всего, хотя она и менее других казалась на виду. Остановимся и увидим, сколь, подлинно, много участвовала она в смерти Сына Божия! сколько она всегда пагубна в жизни нашей, Братия!

Надлежало бы всему нашему вниманию теперь устремлену быть на одно Святейшее Лицо Божественного Страдальца; но Он страдал для того, чтобы спасти нас от грехов наших. Нельзя, посему, не увидеть и их здесь. О имени Иисуса Христа надобно нам спасаться от них. Смотрите же, где на страшном позорище страданий Христовых грех зависти, по указанию Евангельскому? – У самой пяты Иисуса Христа! Зависть в видах человеческих, оставляя Божественные, зависть уязвила Его! В ней явился тот исконный враг Божий, который приблизился некогда к праотцам нашим еще в раю под видом змия. Тогда Бог сказал на суде Своем искусителю: вражду положу между семенем твоим, и между семенем жены: Той твою будет блюсти главу, и ты блюсти будеши Его пяту390. Вот он ныне у пяты Сына Девы! Попран; но ублюл, уязвил Сына человеческого! И не довольно ли, зрители видения, не довольноль для того, чтобы почувствовать, сколь ужасное зло зависть, сколь должна быть она противна Богу и ненавистна человекам, не довольно ли сего одного усмотрения, что в видах человеческих от нее, от зависти, пострадал и умер самою позорною смертию Сын Божий? Она, она сделала, что и сребролюбие решилось на предательство, и неблагодарность народная оказалась, без сомнения, вопреки внутренним чувствованиям народа, и судия жалким образом поколебался в правде, все делали теперь суетная и ложная. Все устроили первосвященники, и князи Иудейские, как сказует Евангелие: а они зависти ради предаша Его!

В лице зависти, говорим, подполз теперь к пяте Иисуса Христа древний змий-искуситель, имущий, как говорит Писание, державу смерти391. Первый вид его, змий обыкновенный, в самом деле, представляется всегда и образом зависти, как послужил он некогда диаволу орудием первого искушения. Из каких видов жалит, кого может, змея? Из того только одного, чтобы ужалить, погубить. Другие животные, звери лютые, или хищные птицы, или чудовища морские кидаются на свою добычу, но – с тем, чтобы воспользоваться ею, съесть, насытиться. Змея не ест своей жертвы; жалит для того только, чтобы ужалить, погубить, без всякой для себя пользы, кроме того разве одного змеиного наслаждения, что она ужалила, погубила. Сатанинское удовольствие! Против такого-то нрава, враждебного коренному закону Божию, – который состоит в том, чтобы все, что может жить, жило, наслаждалось бытием, – положена, как говорит Писание, Самим Создателем вечная вражда между змием и нами человеками. Сия ненависть наша, отвращение, которое мы чувствуем к змиям, должны быть ныне перенесены у нас со змеи на зависть человеческую. Зависть уязвила нового Адама, Праотца нашего по духу; в лице зависти нанес смерть враг Божий Господу нашему Иисусу Христу!

Что делает обыкновенная змея, жалом своим, то же, точно, делает с ближними нашими зависть. Другие грехи человеческие, когда посягают и на ближних наших, имеют свои какие-либо выгоды; скупость напр. бережет сокровища, татьба достает их, честолюбие хочет питаться уважениями к себе других, самое убийство большею частью гонится за корыстью; зависть почти ничего не ищет для себя, кроме одного только неизъяснимого какого-то удовольствия, чтобы не видеть, чтобы не было тех, кого она завидела! Хотя рождаются и от нее страсти корыстные, – предвосхищения чего-либо у других; но по сущности своей она состоит в том главно, что досадует об одном только благополучии ближнего, когда видит или дарования, или успехи, или славу, или даже только кротость, смирение, великодушие, словом – какое-нибудь благо других. Ей надобно, чтобы не было других с тем, чего нет у нее, или чтобы у нее одной было то, что могут иметь и другие. Царедворец Аман не спит ночи, строит виселицу для Мардохея, когда завидел, что и он, Мардохей, ест, живет также, живет при дворе, хотя и далеко ниже Амана392. Каин, первородный сын первого человека, не может видеть на свете брата своего Авеля, за то одно, что жертва Авелева приятнее Богу Каиновой393.

Чудовищная страсть зависть! Она восстает на добро, на одно добро, когда видит его у других! Добро истреблять ей хочется в мире, чтоб его не было у других! Сделаются ли жертвы Каина богоугоднее, когда не будет приносить своих жертв Авель? Нимало. Однако ж не будь, – говорит зависть, – не будь более таких жертв у брата, не будь он более сам! Аману уже нечем было выситься: он был первым при дворе Артаксерксовом; но – не будь Мардохей и близко ко двору, нигде на свете! Добро, истребление добра – предмет зависти! И представьте же себе, Братия мои, всю злорадность ее! Зависть ищет истреблять не какое-либо обыкновенное добро, но, непременно, добро особенное, чем-нибудь блистательное, видное, завидное. Она ищет истребить не какое-либо вещественное добро, – нет, а тех самых людей, которые имеют добро, могут сообщать его другим. Примеры зависти, о которых мы сейчас говорили, малы уже здесь: мало, что Аман дышет завистью на добродетельнейшего клеврета, Каин на праведнейшего Авеля, утеху родителей и рода, всего рода человеческого. Зависть Иудейских сановников Синедриона возжелала, как видим ныне, согнать с лица земли величайшего из Праведников и Пророков, даже по собственным их понятиям, – погубить Богочеловека, Сына Божия! И для чего же? Пусть Он не творит чудес, как не могут творить они; пусть Он не приводит народ Божий к Богу, как не приводят они; пусть Он не живет так свято, как не живут они; пусть не будет совсем такого свидетеля истины, дабы можно было жить им и держать других с собственной области тмы, невежества, лицемерия, своекорыстия и ложной славы! Она всегда и в обыкновенном кругу жизни человеческой старается губить особливые дарования, ревность, трудолюбие, успехи, благочестие, добродетели, все, что обращает на себя особенное внимание, что можно завидеть издали.

Не надобно выпустить из вида, Братия, что зависть, хотя и может быть страстью общею для всех людей, для людей всех состояний, высоких и низких, по большей однако ж части бывает она, к сожалению, свойством людей чем-нибудь преимущих, под разными предлогами их прав, достоинств, намерений. И пастух на пастуха смотрит иногда с тайною досадою за то, что видит в руках другого лучший своего кусок хлеба, несколько лучший на нем лоскут рубища. Блаженный Августин приметил, что два лежавшие у матерних сосцев младенца с завистью в некоторые минуты взглядывали друг на друга. Но там и в подобных людях самолюбие бывает только чувственное. Дай и другому такой же кусок пищи; пастухи и младенцы уже мирны друг с другом. Зависть есть самолюбие, если можно так сказать, духовное, созерцательное, именно такое самолюбие, какое у духов злобы бесплотных, ни в чем вещественном не имеющих нужды. Св. Отцы, толкователи Слова Божия, сказуют, что грех диавола в начале или источнике своем был именно сей грех, – зависть. Светлый некогда дух, обладая познавательными силами в высшей степени, быв на высоте своей природы, каким-то образом проник, что в человечестве нашем явится некогда Сам Бог, и, засмотрясь на свои собственные совершенства, не мог снести такого великого счастья человеков, такой любви Божией к человекам, возмечтал пред Богом в гордости своей, – и таким образом вышел наконец из денницы дух лукавый, темный. Вот еще когда зависть завидела Божественного Страдальца нашего и нас! Вот когда начала преследовать Его и нас! Подлинно, в Писании Божием, в связи о том именно, что сделала сегодня зависть с Господем нашим, слово в слово сказывается, что завистию диаволею смерть вниде394. Завистью подошел диавол к первым людям. Он внушал им в своем искушении, что если вкусят люди от древа познания добра и зла, будут яко бози, ведяще доброе и лукавое395; что Творец запретил им такое древо с тем будто бы намерением, дабы они не сделались столько, же совершенными, как и Сам Он. Не успев возмутить людей противу Бога навсегда, так как самая природа их, тотчас по грехопадении, смирила их (они увидели себя нагими, покрытыми стыдом, немощами), лукавый продолжает то же искушение свое между нами, чада Адамовы, когда возбуждает в ком-либо зависть, по крайней мере, друг ко другу. Ужаснемся столь злобного древнего искушения!

Зависть, говорим, есть особый, высший род самолюбия, матери страстей. Она – самолюбие, повторяю, духовное, самое тонкое, чувствительное, тревожное. Почему в Слове Божием и называется она горькою, иначе рвением. Аще зависть горьку имате и рвение в сердцах ваших, и проч., говорит Апостол396. Таким свойством она, как самые острые вещества в природе вещей, вещества ядовитые, все, до чего ни коснулась бы, делает горечью, ядом, не только для ближних, но и для самого того человека, кто заражен завистью. Для ближних: идеже бо зависть и рвение, ту нестроение и всяка зла вещь, говорит Слово Божие. Как можно бы, кажется, старейшинам Иудейским, жившим во время земной жизни Иисуса Христа, дойти до того, чтобы не видеть Божественного Его посольства свыше, чтобы не поражаться чудесами Его, чтобы не предаваться в образ небесного Его учения397, и чтобы, наконец, Благодетеля народа предать на смерть! Они сами сперва благоговели пред Ним, ходили еще к Предтече Его для принятия крещения в приготовление себя к царству Царя-Избавителя. Но их самолюбие, всем, впрочем, людям в обыкновенной его мере свойственное, мало по малу от невоздержания его в пределах, от простых, сперва нечистых воззрений на дела и учение Иисуса Христа, перегонялось, перегонялось по зараженным изгибам души до того, что наконец сделалось так тонким, так острым, так ядовитым, как самолюбие духов злобы. От того всякое святое дело Иисуса Христа, всякое спасительное Его слово стало в последствии казаться им в том свете, в каком Иудеи были сами и смотрели на Христа: зависть все превращала во зло, на все изливала свою желчь, все опрыскивала своим ядом, все жалом своим мертвила! И вот, когда пришло время прославления Сына человеческого и по принятому Им на Себя человечеству, когда, за воскресением четверодневного мертвеца, стали присоединяться к Нему и Еллины, когда пошел в след Его мир, когда народ Божий встретил уже Его Царем Израилевым398, – вот явилось наконец, по слову Писания, то ужасное нестроение и всяка зла вещь, какие видим в воспоминательные нынешние дни в судилищах Иудейских и на Голгофе. Идеже бо зависть и рвение, ту нестроение и всяка зла вещь. Какое-нибудь подобное в своих мерах нестроение и всяка зла вещь бывает и в обыкновенной жизни нашей, Братия, там, где –зависть и рвение, напр. преследование полезных для общества дарований, охуждения добрых дел, помрачения чести других, хотя бы то или другое стоило и самой смерти нашим ближним, смерти наносимой не орудием смертным, но томлением духа, изныванием сердца, сокрушением самых благородных чувствий совести, что по своей продолжительности еще мучительнее одного смертоносного удара!

Столь-то враждебна, пагубна зависть, и не для частных только людей, которым она завидует, но и для целых обществ, среди которых трудятся ко благу общему ревнители общественного блага! Она губит между ими самых полезных членов общества. Зависть бо не весть предпочитати полезная, как не раз слышали мы сие слово Церкви Христовой в молитвенном своем сетовании у Креста Христова. Если же бы раскрыть историю мира, мы изумились бы, сколько погибло от нее людей, хотя не всегда особенных, по крайней мере всегда благородных людей, с усердными расположениями к служению другим. Но теперь пред глазами нашими единая всеродная летопись Божия – Евангелие Иисуса Христа, единый пример Его Самого, Самого Сына Божия.

Когда столько ядовитого, смертоносного зла изливает зависть вокруг себя; то что должно быть в самом источнике, в самом том сердце, которое заражено завистью? О! там должна, кажется, кипеть геенна со всеми своими ужасами. Там должно быть то самое страдание души, какое чувствуют люди в теле от действия в нем ядов. Самая странность чувствований душевных должна составлять из себя мучительную борьбу. Так. Зависть есть досада на благополучие другого. Досадовать и досадовать много на то, что ближний наш иногда худ, неисправен, ненадежен, – естественно. Тогда мы досадуем на то, точно, на что по законам природы надобно досадовать, – на зло. А зависть, – представьте, – досадует на добро ближнего: две брани – и против ближнего, и против добра! Последняя уже и против Бога, Источника, Виновника, Подателя благ, особливо благ душевных, нравственных! Не есть ли это – состояние, подобное состоянию духов злобы поднебесных? Не подобное ли уже адскому мучение носят в груди своей люди с завистью? Не то ли, поистине, мучение в ней, которое, начинаясь заранее страшного суда Божия, прострется потом на всю вечность в геенне, уготованной диаволу?

От зависти, Христиане-Братия, от зависти главно происходит в последствии тот страшный и единственный грех, который, по слову Самого Господа нашего Иисуса Христа, не отпустится ни в сей век, ни в будущий, – хула на Духа Святого, грех сатанинский. Евангелист Христов, упоминая о таком слове Господа, сделал примечание, что Иудеи в грех хулы на Духа Святого впадали тем, что святые дела Иисуса Христа, дела Духа Божия, приписывали действию духа нечистого: зане глаголаху, духа нечистаго имать399. От сего-то, повторяю, что сановники Иудейские возымели наконец такие ложные понятия о Иисусе Христе, по зависти к Нему, дошли наконец до той крайности ослепления и злобы, что предали Всесвятого и Праведного на смерть. По всему, по всем своим приемам и обычаям зависть есть страсть все губительная!

Убоимся же, Братия мои, столь ужасной язвы душевной, какова зависть! Не мало мы говорили о ней сегодня, – и я умолял бы вас припоминать все, что сказано, – особливо припоминать в те мгновения жизни, когда древний змий подступает к нам со внушением зависти. Но если и забудете вы все прочее из сказанного ныне; не забудьте, – я доволен буду тем одним, когда вы не забудете никогда, – что от зависти, Христиане, Христос наш пострадал, и следственно всем нам надобно бояться ее, как греха богоубийц Христовых! Одна сия мысль достаточна, думаю, будет для всех нас к предохранению себя от ненавистного сего греха; если при том само собою в каждый раз, когда ни придет на сердце наше чувство завидливое, будем обращать ум свой и сердце к Божественному Страдальцу нашему, представляя Его себе в самом сем образе, как Он возлежит теперь пред очами нашими жертвою зависти человеческой.

Господи Спасителю наш! Ты попрал смерть смертию Своею, и корень ее – грех наш: сокруши для нас самую главу змия-всегубителя, пресмыкавшегося при Твоих страданиях под святою стопою Твоею, в зависти! У Тебя она под пятою, а у нас входит не редко и в ум и сердце, и уязвляет души на смерть вечную. Даруй, чтобы хотя сею одною змиею меньше было змей в юдоли нашего странствования на земле! Ты благоизволил Крест Твой соделать знамением спасения, – знамением, которым, при одном воззрении на него, надобно нам исцеляться от угрызения страстей наших. Даждь нам, Господи, всегда спасение Твое от них, когда мы воззрим на пресвятое Распятие Твое очами и слабые по себе, но по Тебе спасительной Веры! Аминь.

27. Речь о благотворении узникам

Речь к собранию об открытии Комитета Попечительного о тюрьмах в Петрозаводске.

Говорена 13-го Мая 1834 года.

Достопочтенное собрание!

Господин Начальник губернии и я получили предписания Начальства с изъяснением желаний оного, чтобы учредился и здесь Комитет попечительный о тюрьмах. Такие Комитеты учреждены уже давно в обеих столицах и в нескольких других городах, по Всемилостивейшему соизволению Великого Государя нашего. Особенный, Сограждане, случай для соревнования к исполнению священной для каждого из нас воли Его Величества! Теперь случай – соединить с особенными нашими чувствиями к Царю своему и сердечную любовь к Царю Небесному. Дабы открылись о Господе от мног сердец помышления их, дабы дело милосердия было делом сердца и произволения, – для сего попечение об узниках и предоставляется, как единственное, нашей любви Христианской. И мы можем, если пожелаем, соучаствовать в попечениях Правительства, мы, сверх тех лиц, на которых они возложены, как прямая должность по званию. По роду предмета Державная воля не учреждает, но некоторым образом предоставляет дело сие собственному нашему усердию.

Вы знаете, Христиане, как Господь наш во Евангелии Своем поставил пред нами дело милосердия к находящимся в темницах. Оно – опыт любви, чистой любви Христианской, без всяких мирских выгод! Господь сказал, что в лице их Сам Он ожидает нашего к Нему расположения. Кто бы из нас отказался от Иисуса Христа, когда бы, если б то возможно было, при нынешнем прославленном Его состоянии, был Он в темнице? Господи! – без сомнения, говорит вам ваше сердце, когда бы можно было услышать, что Ты там, и мы не послужили бы Тебе! Но Иисус Христос давно уже сказал, и скажет опять пред лицом вселенной на суде: «когда сотворите сие или не сотворите меньшим из братий Моих, Мне сотворите или не сотворите!»

В темницах и по закону гражданскому, по воззрению на одно человечество, место, где охраняется несчастный наш ближний для собственной его безопасности, где узнает себя опрометчивость и жалкая пылкость нрава, где претерпевает иногда искушение и невинность, где до осуждения законом еще нельзя осуждать никого, где и самое зло должно быть исправлено к частной и общей пользе, где даже нетерпимый преступник должен быть, сколько возможно, приближен к очищению своей совести, когда вина его уже не может быть изглажена в совести народной. В рассуждении совести не оставим без внимания, что и из разбойника на кресте, среди самого исполнения над ним казни, мог Господь, общий всех нас Создатель и Отец, сделать вдруг снаследника Своего в царствии небесном. Не забудем, что нам всем уже простил Господь вину смерти вечной, даровав освобождение от уз ада, как то и продолжаем ныне в нарочитые дни Воскресения Христова праздновать такое избавление свое400. Не забудем, что для нашего спасения Сам Господь наш со беззаконными для нас вменялся и висел среди повешенных злодеев.

Правда, мы взаимно уверены, что особливую Христианскую добродетель сострадания к узникам знает каждый из нас, и как-нибудь по возможности исполняет ее. Но когда все делается несравненно лучше, что делается в одном духе, при одном направлении, общими силами и по правилам, взятым из многих опытов; то ныне и к делу милосердия относительно узников приглашаемся мы, Сограждане, в таком именно общеполезном предположении. Сия-то несомнительная известность польз и вся великость их для готовейших к деланию другим добра, каковы, – не обинуясь должно сказать, – должны быть все мы, обитатели града правительственного, такая известность польз пусть станет теперь в ряду прочих убеждений к настоящему призванию и для тех, для кого не довольно еще вопля сердца, а нужно при том и воззрение разума.

А где разум, там может быть и рассуждение некоторых, как и слышно было доселе, – необходимо ли быть подобному заведению здесь, где узников мало, почти очень мало, а скудость средств к пособию велика? Из такого примечания видно только то, Сограждане-Христиане, что и надобно видеть, что т. е. наши способы равняются местным потребностям. Слава Богу, что узников мало! Сделаем, что можем, для немногих. И ужели наши 10, 30, 50401 несчастных, – иногда вместе, – не заслуживают нашего внимания по тому одному, что их столько, не более? Сердце человеческое устроено так, что в лишениях какой-либо собственности мы жалеем потерянной малости еще более, нежели с какою радостью имеем и лучшее, но непотерянное. В таком расположении вдовица ищет одной из десяти потерянной драхмы, пастырь – одной заблудшей овцы, оставив девятьдесят девять не заблудших, отец жалеет распутного сына более, нежели доброго. На сии-то опыты указал в Евангелии Сам Господь наш с тем, чтобы несколько изъяснить из них чувствования собственного Своего сердца и милосердие Отца Своего ко всем нам, и таким образом наклонить наше внимание к тем из наших ближних, которые для общества потеряны. Все мы – братья, все дети одного Отца Небесного, все, сколько ни есть нас; любовь должна составлять существенное отличие Христианской жизни. Братолюбие да пребывает, сказал Апостол: страннолюбия не забывайте: тем бо неведяще нецыи странноприяша Ангелы; и за сим далее: Поминайте юзники, аки с ними связани: озлобляемыя, аки и сами суще в теле. С другой стороны помыслим, что может наделать зла и один человек, достойный заключения в узы, который, однако ж, не быв достоин отсечения от общества навсегда, возвратится в недро своего общежития, наделать зла, если останется он здесь без какого-либо исправления нравов, как такое попечение в особенности предполагается в правилах нового нашего Учреждения.

Что ж до вещественных пожертвований каждого из нас; то, по правилу Христианскому, пожертвования должны быть не от скорби, ни от нужды; доброхотна бо дателя любит Бог. Бог, по уверению Своему, силен есть всяку благодать изобиловати в вас, и малое не умалит, говорит святое Слово Его.

В чем же именно состоять будет все настоящее Богоугодное заведение, на каких основаниях в подробности, в каком порядке, и как оно возникло с самого начала в Отечестве нашем, – о том изволите вы, Достопочтенные Сановники и Граждане, услышать далее из правил, кои сейчас будут читаны.

* * *

28

Св. Иуст. Апол. 1.

39

Преп. Исид. Пилус. посл. к Аполлонию Епископу.

73

Препод. Исид. Пилус. посл. 33 Феодору Схоластику.

98

Прем. Сол. 16:21, 20, 22, 24.

115

Священном. Игнатий.

140

Молит. Св. Церкви.

171

Возгл. при ектен.

177

Месяц. 25 Дек.

193

Преп. Иоанн Дамаскин в Книге о Вере приводит слова Священномученика Дионисия Ареоп.

199

Молитва на Бож. Лит.

207

Кондак.

252

Первое было для бедных города Олонца с уездом. Было наконец и третие для Повенца с уездом. Приношения были в 50,000 руб. асс. каждое.

255

В дом, где открывался Комитет, поднята была из кафедрального собора святая Икона Пресвятой Богородицы.

309

1Кор.

392

Эсф.3 3:1–4, 5, 6, 7, 10.

400

Время было до отдания Пасхи.

401

До такого числа бывает людей в Петрозаводской тюрьме вдруг, хотя и редко.


Источник: Слова относительно обязанностей христиан друг ко другу, говоренные Игнатием, архиепископом Донским и Новочеркасским. - Санкт-Петербург : тип. Деп. внеш. торговли, 1846. - VIII, 389 с.; 22.

Комментарии для сайта Cackle