преподобный Иероним Симонопетрский

Старец Иероним, выходец из колыбели святых Малой Азии, был человеком, сочетавшем в себе многие и редкие добродетели, а также уникальные способности и дарования. Томимый жаждой духовного поиска и погрязший в грехах мир обрел в нем своего отца. Того, кто мог выслушать и понять мир, заключить его в свои объятия, указать путь и предложить выход, воодушевить и дать надежду, свет, любовь и благодать Божию. Нашел того, кто свидетельствовал своим мудрым словом, своими благими делами, своим дивным тайным внутренним миром.

Среди наиболее значительного, крупного и важного, принесенного монастырем Симона Петра современной истории, выделяется смиренная фигура отца Иеронима, игуменствовавшего в нем около десяти лет. Выходец из колыбели святых Малой Азии, он возрос в вертограде Пресвятой Богородицы и святости, принеся цвет добродетели и плод священства Вознесенскому подворью.

Под Святым Престолом часовни святой Марии Магдалины Симонопетрского монастыря в небольшом ковчежце хранятся как драгоценное сокровище и неповторимый залог, как воспоминание о земном пребывании и напоминание о небесном пути святые мощи благочестивого игумена.

За алтарем Вознесенского храма в пустой гробнице лежит горстка земли, упокоившей почти невесомое от аскетической жизни тело и впитавшей в себя последние скудные жизненные соки исполненного духом человека – его святого эконома. Народ, толпами стекающийся и по сей день поклониться просто пустому месту и приносящий свои слезы и молитвы пусть невесомой, зато глубокой памяти о нем, – это лучшее доказательство исходящей отсюда благодати и святости. Пустая гробница исполнена благодати. Отсутствующий присутствует здесь. Память его не исчезает в прошлом, но живорождает настоящее и оживляет будущее.

Отец Иероним, в миру Иоанн Диякогиоргис, родился в 1871 г. в малоазийском селе Рейз-Дере. 28 октября 1888 г. прибыл в афонский монастырь Симона Петра, где 21 марта 1893 г. в Вербное воскресенье принял монашеский постриг. В феврале 1914 г. становится проистаменом, 11 апреля 1920 г. рукополагается в диаконы, 12 апреля того же года в пресвитеры, а 20 апреля 1920 г. в Неделю жен-мироносиц восходит на игуменский престол. 15 июня 1931 г. был отправлен в изгнание в монастырь Кутлумуш, а через три месяца в Афины в Вознесенское подворье. В 1937 г. ему было предложено вернуться на игуменский престол монастыря, но святой по смирению отказался от этого и через двадцать лет 7 января 1957 г. (в Рождественский Сочельник по старому календарю) испустил последний свой вздох в сем мире. Прожил 17 лет у себя на родине в Малой Азии, 43 года в своем монастыре – Симонопетре, и еще 26 лет в его лампаде – Вознесенском подворье.

Это лишь краткие хронологические рамки временного пути вечного человека. Это тот временной каркас, на котором строилась многогранность простой жизни отца Иеронима и нашла свое выражение мистическая красота его лика. И вместе со всем этим его тщедушное тело, отягощенное всевозможными недугами и болезнями, значительные и незначительные подробности событий его жизни слагаются в его видимый облик и, несмотря на его простоту и смиренность, предваряют нечто великое, нечто неповторимое, нечто святое. Отец Иероним – это не просто афонский проигумен, бывший также и экономом – домостроителем Вознесенского подворья. Это святой, который и сегодня домостроительствует в Симонопетрском монастыре и Вознесенском подворье и вечно украшает нашу Церковь.

Жизненный путь

Отец Иероним происходил из Малой Азии. Он вырос в атмосфере глубокой веры и благочестия его родителей, жизни Церкви, святых, живых явлений и чудес Божиих, но одновременно и среди бедности, болезней и невзгод. Встречи с современными ему святыми – в возрасте лишь двенадцати лет едет на остров Хиос получить благословение и прикоснуться к провидческому дару святого Парфения Хиосского (1815 – 1883), знакомство и живое общение с великими святыми нашей Церкви, паломничества, сорокоусты, говения и богослужебные тексты – с шести лет он знал наизусть Великий Акафист, соприкосновение с чудесами и вмешательствами Божиими – он сам в малолетнем возрасте получил чудесное исцеление от тяжелых недугов и болезней, естественная тяга ко всему священному, церковному, монашескому, особенности его характера и природные дарования – был он серьезным, немногоречивым, глубоким и одаренным, молитвы его выдающихся родителей и, прежде всего, благодать Божия, – вот что стало прочным фундаментом и основой его дальнейшего святого монашеского пути.

Уже в пятнадцатилетнем возрасте, полностью осознав свое монашеское призвание, он совершает решительный шаг на пути добровольного ухода и отказа от мира. Оставив свою благословенную родину и семью, он вступает в монашескую общину. Покинув малоазийский полуостров Эритрею, он пересекает Эритрейское (Чермное) море бренности сего мира, «выменяв Царство Небесное на земное», и пребывает на Афонский полуостров, врезающийся как в море, так и в небеса, желая, прежде всего, вкусить благодати Божией, а не найти применение своим многочисленным дарованиям.

Он обрел приют в монастыре его соотечественников из малоазийского городка Алачати – в монастыре Симона Петра – самой необычной и смелой постройке Святой Горы, которая, кажется, уцепилась за скалы, пытаясь взобраться на небеса.

В Симонопетре святой проживет в совокупности 43 года, пройдя все послушания от кладовщика и гостиничного до игумена и взрастив в себе в высшей степени все добродетели, начиная с терпения, смирения и послушания, незаметности и молчания, до неустанной аскезы и воздержания, непрестанной молитвы, незлобливости, непротивления хуле, милосердия и нестяжательства.

Он обладал непревзойденной старательностью и рвением. Любую свободную минуту он посвящал чтению и духовным занятиям в монастырской библиотеке. Почти с самого начала на него возлагались ответственные и сложные поручения в подворьях. Без малейших колебаний, показывая пример послушания, откликался он на просьбы начальствующих над ним, отправлялся на длительные послушания вне монастырских стен, занимаясь экономическими и административными вопросами, ни на миг при этом не теряя ни осознания своего монастырского призвания, ни потребности во внутреннем общении с Богом.

Как пишет сам святой в своем памятном послании 1911 г. из Вознесенского подворья тогдашнему игумену Иоанникию: «Избегаю я или желаю нашего постоянного пребывания в монастыре, известно Богу, знающему все мысли, и потому многословие здесь излишне. Мне достает, старче, и нестрогого выполнения моих прочих обязанностей, бремя которых я ощущаю на себе. Если добавить к сему и мою телесную разлуку с «гнездом» – ибо духовная разлука не была бы для меня столь легкой – то гнет стал бы чрезмерным, если бы не совершалось все это во благо и во имя процветания имущества нашего монастыря, по отеческому желанию и велению вашему» (22.9.1911).

Такое внимательное отношение к своей жизни, а также уважение, благородство и полное послушание монастырю и начальствующим были присущи ему до глубокой старости. Его крупные достижения в монастыре, успешное выполнение возложенных на него послушаний и, прежде всего, скромность, кротость, и в целом, его нравственный облик, с одной стороны, принесли ему всеобщую любовь и уважение, а с другой, как это часто случается в таких случаях, – вызвали зависть и злопыхательство со стороны. Его же ответом всегда было молчание и незлобливость.

Неиссякаемым источником сил для него была связь руководимой им общины со святыми нашей Церкви. Любовь старца Иеронима к святому Димитрию и святому Иоанну Богослову восходит корнями к детскому возрасту, когда благодаря непосредственному общению с ними он удостоился чудесного исцеления при помощи обоих святых. Святой Димитрий исцелил его еще в детском возрасте от мучительных опухолей на ногах, а святой Иоанн в начале монашеской жизни в 1897 г. от грыжи. Прежде всего, святые подарили ему, однако, не исцеление, но уверенность в их присутствии. Именно на основе этого чувства взросло его непрекращающееся общение с ними, которое давало ему силы в ежедневных монастырских заботах не потерять связи с вышним миром.

Его любовь к святым была столь сильна, что Господь удостоил его встретиться, как мы уже указывали выше, с великим аскетом преподобным Парфением Хиосским незадолго до преставления последнего, его связывала личная дружба со святым Нектарием, святым Саввой Новым Калимносским и святым Николаем Планасом.

Ревностная любовь к святости нашла в нем свое поэтическое выражение, благодаря дарованному ему Богом таланту петь и слагать церковные песнопения. Сразу же после пострижения в монахи в 1893 г. он пишет «восемь канонов на восемь гласов преподобному и богоносному отцу нашему Симону Мироточивому» взамен сгоревших во время пожара 1891 г. В 1896 г. он составляет каноны святым покровителям монастыря Симону Мироточивому и Марии Магдалине, которые опубликует позднее в 1924 г. вместе с песенными последованиями им и восемью канонами преподобному Симеону.

В 1902 г. Иероним пишет и кладет на музыку службу преподобному Ефрему Сирину, а также дополняет различные неполные службы, в числе которых и службы святым Неофиту и Иоанникию, имена которых носили его старцы, святому Иерониму и святой Марии Магдалине.

Иероним продолжил славословить и воспевать Имя Господне и в изгнании, написав канон молебный Антонию Великому, акафисты святому Мине, Виктору и Викентию, патриарху Константинопольскому Павлу, Сергию и Вакху, дополнения к службам других святых, чьи честные мощи хранятся в Симонопетре, стихи просительные и молитвенные Господу, Богородице и различным святым, а также непрерывно и сердечно участвуя в ежедневном богослужении и вознося Господу непрестанную молитву.

Естественно, что Иероним, совместивший в себе многочисленные и редкие добродетели с уникальными способностями и дарованиями, выделялся среди братии. Еще при жизни его слава воссияла на всю Святую Гору, а затем и на всю Грецию, а его признание было практически всеобщим. И потому, когда старец Иеронима Иоанникий, бывший до него игуменом монастыря Симона Петра, после тяжелой болезни оставил сей мир, отцы монастыря пришли к единодушному решению удовлетворить последнее желание блаженной памяти старца и, повинуясь мудрому указанию ученого монаха Даниила Катунакского и согласному чувству всех святогорских отцов, избрать его преемником отца Иеронима.

Стоит подчеркнуть, что в своей жизни отец Иероним никогда не просил и уж тем более не добивался чего-либо. Он всегда терпеливо ждал и добровольно отказывался от любых почестей и отличий. Именно потому он, прирожденный иеромонах и духовник, до самого момента своего избрания на пост игумена в 1920 г. в возрасте 49 лет оставался простым монахом. Несмотря на то, что его просили принять рукоположение, он сам колебался и не давал согласия. Так продолжалось до того момента, когда он уже не мог не быть рукоположен. 11 апреля 1920 г. святой был рукоположен в диаконы, на следующий день в пресвитеры, а затем посвящен в сан архимандрита и духовника митрополитом Кассандрийским Иринеем.

Через несколько месяцев после своего избрания Иероним покидает монастырь и посещает Афины, где впервые служит в качестве игумена в своем любимом подворье – Вознесенском. За месяц до успения горячо любимого им святого Нектария, епископа Пентапольского, с которым их связывали узы дружбы с 1898 г., Иероним удостоился посетить его в больнице в день его ангела 11 октября 1920 г.

Таким образом, по благословлению святого, молитвами Святой общины и всего афонского мира, находясь под спасительным покровом своего небесного покровителя святого Иеронима и покровителей монастыря, святой Марии Магдалины и святого Симона Мироточивого, – в возрасте примерно 50 лет он возлагает на себя бремя игуменства и крест священства. Но и теперь, внезапно получив высокий сан и удостоившись особых почестей, он совсем не меняет свой образ жизни. Он продолжает быть все таким же простым, смиренным, приветливым, аскетичным, деликатным, незаметным и уступчивым, как и раньше. Период его игуменства отличался плодотворной духовной жизнью, скромностью, гостеприимством и милосердием, трудолюбием, тщанием и верой в промысел Божий.

Изгнание

В 1924 г. в Греции проходит календарная реформа, и на праздник Благовещения Иероним впервые служит в Вознесенском подворье по новому календарю. Это вызвало бурный протест в монастыре, и группа монахов добилась запрещения старцу по приезду в монастырь входить в храм в течение шести месяцев. Он же спокойно выносит все, не меняя своих убеждений, и считая, что вся эта история искусственно раздута теми, «кто был ввержен в ложное самомнение и кто настаивает упрямо и без разбора на том, что не должно, и почитает, что имеет право судить и осуждать…».

С одной стороны, календарный вопрос, преувеличенный из-за неразборчивого рвения определенных кругов, с другой – чересчур сильный местный патриотизм, из-за которого в монастырь принимали лишь монахов из Малой Азии, а также нестяжательство и милосердие старца и, главным образом, недоступная пониманию других отцов его духовная жизнь, сделали старца изгоем в своей обители, тем, на кого «тяжело <…> и смотреть» (Прем.2:15). В результате после одиннадцатилетнего игуменского служения он был несправедливо обвинен братией его же монастыря в денежных махинациях и решением Священного Кинота в конце июня 1931 года сослан в монастырь Кутлумуш.

Старец же, по примеру Господа нашего, «как овца, веден был на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих». Воистину же «род Его кто изъяснит?» (Ис.53:7-8). Отцы монастыря Кутлумуш относились к нему с бесконечной любовью, почитая его как святого. Он же говорил им, что страдает за грехи свои.

Священный Кинот опосредованно признает его невиновность, прервав изгнание по истечении четырех месяцев и направив его в Вознесенское подворье, «дабы как опытный духовник и своим добрым примером вывел он многие души к спасению во Христе». Несправедливое наказание способствовало его прославлению в Боге, проявлению и достойному употреблению его талантов, раскрытию его добродетелей и лежащей на нем милости. Здесь происходит его второй великий отказ от мира. Старец прожил в «Вознесенье» целых 26 лет, с 60 до 86-летнего возраста: святогорский монах вдали от Святой Горы, которому не суждено было больше вернуться туда никогда. Превратив место своего изгнания в место святого служения, он сделал Вознесенский холм подлинной Святой Горой, став и сам горой святой, к которой прибегают верующие.

Когда в 1937 г. при посредничестве его брата по плоти монаха Максима Симонопетрского братия просит его, восстановленного во всех правах и полностью оправданного, вернуться в монастырь в качестве игумена, он вежливо отказывается от этой чести, посылая в ответ исполненную смирения телеграмму: «Добросовестно оценив необходимые удвоенные силы, считаю себя непригодным. Не выказываю непослушания. Не могу принять предложение, так как не могу возложить на себя ответственность. Напишу. Иероним». За телеграммой последовало пространное письмо, замечательное свидетельство смиренности и нравственного облика его отправителя, в котором в числе прочего написано следующее:

«Настоящий мой ответ посылаю не в уверенности и охваченный первым порывом, но после длительных раздумий и погружения в себя, подробно и тщательно рассмотрев и нынешние мои обязанности и обязательства, и все бремя ответственности, которое я возложил бы на себя, приняв братское предложение и рекомендацию вашу, и весь объем и вес, которой я не чувствую себя способным нести на вдвойне слабых плечах моих, и потому, возложив его на себя, я впаду в большое горе и буду осмеян. Сие же неблагоразумно, насколько я вижу и осознаю. Я не только не принесу никакой пользы нашей святой обители, но напротив, причиню ей великий вред, будучи не в состоянии справляться со своими задачами и обязанностями, коих требует от меня данное положение и сие великое послушание и которые предусмотрены от возлагающих на себя сию должность. Я сознаю то, что говорю. Повторяю и считаю, что не являюсь подходящим для этого места лицом, и не беру на себя сии обязательства, ибо не обладаю силами нести бремя этого высокого места, и прошу не считать мой отказ непослушанием, ибо и сам я считаю непослушание недостойным и предосудительным. Вы отзываете меня с сего послушания и призываете к себе. Однако, даже прибыв в монастырь, я не смогу возложить на себя игуменство по вышеуказанным причинам. Из досточтимого послания вашего можно прийти к выводу, что вы считаете, что моя служба здесь не отвечает интересам монастыря и не одобряется им. На это хочу смиренно ответить вам без всякой похвальбы. Я пребываю в полной уверенности, что тружусь только лишь во имя послушания и на пользу монастырю, служа ему, по благодати Божией способствуя по мере сил моих ускорить дело духовной пользы и спасения приходящих ко мне братьев христиан. Совершенно очевидно, что сие есть немалая польза и благо для монастыря – спасение стольких душ, по словам Господним. И потому миссия моя здесь именно такова и никакая другая. А по поводу всего прочего, о чем вы сообщали мне в письме, то есть о том, чтобы воздать мне по справедливости, я горячо вас благодарю. Но я есть ничтожнейший по справедливости среди всей братии, и потому, если вы любите меня, как явствует из вашего письма, не налагайте на меня, но освободите меня от бремени, которое у меня нет сил нести…».

Ангел на земле

Томимый жаждой духовного поиска и погрязший в грехах мир обрел в нем своего отца. Того, кто мог выслушать и понять мир, заключить его в свои объятия, указать путь и предложить выход, воодушевить и дать надежду, свет, любовь и благодать Божию. Нашел того, кто свидетельствовал своим мудрым словом, своими благими делами, своим дивным тайным внутренним миром.

Он давал миру пример, утешение и образ монашеской жизни. О его милосердии слагали легенды. Любому просящему у него он давал без разбора. Просто открывал ящик и отдавал все, что там находил. Никогда никто из подходивших к нему не уходил с пустыми руками. Сам же он был чрезмерно воздержан в пище, был строгим постником, образцом неприхотливости и умеренности. «Бедняк от бедных родителей» – так ему нравилось говорить о себе. После его преставления в ящике у него нашли лишь 7 драхм!

Не отступая ни на шаг, и в Афинах следовал он аскетическому правилу, по которому десятилетия подвизался он на Афоне, со всеми его крайностями и строгостями. Никогда не спал в кровати, даже в самые холодные дни не зажигал камина, проводил каждую ночь в бдениях в храме или в келье, на Божественной литургии до глубокой старости старался не садиться, и, несмотря на все бремя своих обязанностей, участвовал во всех службах, с самого начала либо служа, либо пономарствуя, либо проповедуя.

Даже летом в Афинах, в подчас невыносимый зной, редко выходил из своей кельи. Здесь было его место. Здесь возносил он сокровища своих молитв, сюда возлагал драгоценные камни своих мудрых слов, здесь нашла себе выход любовь, жившая в его сердце. Его часто просили выйти хоть ненадолго во двор освежиться. Он же с пресекающей любые попытки возражения уверенностью отрезал любой путь к отступлению, резко отвечая: «Свежесть для монаха – это его келья».

А рядом со всем этим расцвели и глубинные добродетели мистической внутренней жизни, превратившие ее в таинство: молчание в ответ на обвинение, терпение в гонениях и в несправедливых наветах, неприхотливость в лишениях, неослабевающее внимание, отсутствие страха, непрерывная молитва, постоянное смирение. Зло, волнение, страх, гнев и месть были для него неизвестными словами.

Все эти силы старец черпал, с подлинным духовным наслаждением воплощая в своей жизни аскетические монашеские традиции. Даже после неправедных гонений со стороны братии и монахов его любовь к ним и монашеству осталась непоколебимой и неизменной.

Мать старца преставилась под именем монахини Мелании. Брат вошел в Симонопетрскую общину под именем Максим, приняли монашеский постриг и три сестры: Магдалина, Мелания и Кассиания. Однако не только его семья по плоти надела монашескую рясу, но и новая его духовная семья охватывала всю монашескую схиму. Многих постриг старец в монахи, сначала во время первого своего пребывания на Вознесенском подворье (1908 – 1920), затем будучи игуменом (1920 – 1931), а впоследствии и экономом (1931–1957). Все эти годы ему удалось пробудить, развить и воплотить во многих людях призвание к монашеской жизни. Недаром, по некоторым свидетельствам, он лично постриг в монахини около трехсот благочестивых жен, за что и был поруган, неоднократно оклеветан и изгнан. Среди людей, при его содействии избравших уединенную жизнь и надевших монашескую рясу, была семейная пара Мораитидисов.

Иеромонах Иероним не был только старцем, он был и отцом. Его любовь к монашеству ни в коей мере не мешала ему видеть проблемы мирской повседневной жизни. Рядом с ним находили себе прибежище большие и малые, неверующие и благочестивые, образованные и неграмотные, важные и незначительные, люди, наделенные природными добродетелями, и люди, запутавшиеся в своих мыслях и страстях. И в каждом человеке он видел запятнанный образ Божий, который он, подобно хорошему реставратору, должен был очистить. Сделать образом, показывающим Бога и смотрящим на Бога. В этом и видел он свою миссию.

Посреди Афин он не только сохранил в себе идеал монашеской жизни, но и вдохнул монашескую любовь в других в одну из сложнейших эпох. И одновременно он принял в свою душу все человеческие страдания и нужды. Ему удалось совместить покой с деятельностью, монашество со служением ближнему, собственную борьбу со спасением братьев своих. И потому для его времени его можно считать духовником Афин.

Исповедуя, старец не указывал, но открывал. Он не прибегал к логическим доводам, но умиротворял и «сообщал» любовь. Его уверенность и мир становились и твоими уверенностью и умиротворением. Любовь его была доброй и человечной, но не была от мира сего. Его собеседник чувствовал, как действенна его молитва. Молитва становилась не просто последовательностью слов и даже не только человеческой просьбой, сколько постоянно подтверждаемым ответом Божиим в твоей жизни. Он не просто отпускал тебе твои грехи, но и возлагал их на себя. Его слово было скорее не его наставлением и советом тебе, но пробуждением твоих потребностей, открытием твоего дыхания. Немногими словами, ничтожным вмешательством он пробуждал в человеке неведомые ему самому силы и раскрывал неизвестное будущее в жизни своих духовных чад. Он не только показывал им путь, но указывал им и на свое состояние. Он был не хорошим наставником, но подлинным спутником.

Запечатлевшийся в нашей памяти образ старца замечательно описан его ученым биографом святогорцем старцем Моисеем:

«Внешность у старца была самая простая. Низкий ростом. Несмотря на свое достаточно упитанное телосложение, он казался совсем невесомым. Обладал пронизывающим взглядом. Его лицо обычно было светлым, но строгим, серьезным, но добрым. Никогда не снимал он свою монашескую скуфью. Легкие морщины придавали его лицу естественный вид. Впалые глаза обычно смотрели вниз и редко озарялись светом. Ему трудно было прямо посмотреть в глаза другому. Обычно старец носил простые очки. Взгляд выражал тепло и снисхождение и следил за тобой, исполненный любви. Особенно прекрасна была его улыбка. Борода седая, слегка разделенная посередине. Обычно старец был бледен и казался простым иеромонахом в чистой одежде и обуви. Обладал особым и ярким отеческим даром, простодушием, спокойствием, проницательностью и добротой. Черты его лица в целом, обрамленные белизной растрепанных волос, простота в одежде и в словах, благодать его помыслов, изливаемых в горячих словах, становилась книгой помощи для нуждающихся. «Одежда и осклабление зубов и походка человека показывают свойство его». Видя его, живущего в непрестанной и непоколебимой кротости и покое, этого человека Божьего, простого старца, ты восклицаешь от всей души: «Благо следовать Господу…». (Моисей монах. «Иероним Симонопетрский – Вознесенский старец». Монастырь Симона Петра, 1982. С. 226 – 7).

Отец Иероним жил как ангел на земле, как небесный человек.