О естественном и разумном в области нравственно-духовной

Современное умственное настроение многих, стремясь быть естественным и разумным, пустилось преимущественно в изучение естества и его механических законов, и впало, как это часто бывает у людей, в крайность. Стоя за естественное, механическое, оно отрицает важнейшую и главнейшую часть его – сверхъестественное, свободное, духовное, утверждая, что в мире все делается одинаковым неизменным, механическим образом, а потому все события в мире естественны; сверхъестественных нет. Можно бы легко согласиться с этим отрицанием, если бы в нем содержалось желание включить в область естественного все, что бывает в мире. Но отрицатели не хотят принимать естественное в смысле широком, возвышенном, а стараются отвергнуть, как выражаются они, вмешательство Творца Вседержителя в управление миром, в котором события высшие, неподходящие под обыкновенный механизм естества, люди Богодухновенные, а за ними благомыслящие и разумные находят необходимым приписать особенному участию Промысла и благодати.

Естественное и сверхъестественное в природе, в истории и в понятиях людей нераздельно соединены, сопутствуют рука об руку одно другому, так что провести между ними и указать настоящие действительные границы, едва ли возможно. По началу своему все в природе и истории сверхъестественно, потому что обыкновенный, ныне существующий и называемый естественным, чин движения и жизни тварей возник не случайно, сам собою, ибо премудроидеальное устройство мира предполагает действие не слепой случайности, с которой совершеннейшее творение несогласимо, но свидетельствует о высочайшем и всеведущем творческом уме. Итак, все естественное, но своему началу от Бога, сверхъестественно, и это, по своему происхождению сверхъестественное, в дальнейшем своем существовании обратилось в наших понятиях в естественное. Естественным теперь обыкновенно называют то, что бывает под общеизвестными условиями механической силы естества. Привычка видеть одни и те же явления от одних и тех же причин дала этим явлениям название естественных. Но сверхъестественное начальное возникновение тварей предполагает сверхъестественное участие в продолжении их существования. В сотворении и сохранении тварей видна совокупная сила естественная и сверхъестественная. Начало тварей неизъяснимо из естественных сил природы: равно необъяснимо из естественных причин и постепенное умножение и сохранение родов и видов тварей. В преемственном развитии их из первоначально положенного семени, в неизменно продолжающемся управлении небесных светил днем и ночью (Быт. 1) видна воля и сила того же творческого ума, который первоначально все основал, установил и определил. Наше общечеловеческое внутреннее сознание говорит нам, что как все произвел, так все хранит Высочайший ум словом силы своей (Евр. 1:2–3). Механика естества в сущности своей есть постоянно-продолжающийся закон творческой воли и силы, в котором видеть одну материальную сторону значит не замечать существенного. В самых близких нам естественных действиях природы мы очень многое безотчётно называем естественным, потому что механическая работа естества не так строго подчинена закону непреложной необходимости, как механизм человеческого искусства, в котором все пружины совершенно известны человеку. Главным и существенным деятелем в естественном движении натуры можно считать условие, с которым сочетается закон природы и его материальная сила. При множестве привходящих условий, произведения естества являются чрезвычайно разнообразны. Например, закон природы произращать подчиняется бесчисленным условиям и поэтому прозябения, растения и плоды бесконечно разнообразны.

Из бесчисленных условий, под влиянием коих совершаются естественные события, иные более явны, открыты, удобопостижимы, а многие невидимы, сокровенны, исключительны, которые, по непривычке нашей видеть их в ряду всегдашних условий и по невозможности обнять их мерилом нашего разума, кажутся необычайными и исключительными, так что о многих из естественных явлений мы не можем с достаточным основанием сказать – естественны они или вышеестественны.

При необъятности причин бесконечно разнообразных явлений в мире материальном и духовно-нравственном название естественных и сверхъестественных в настоящее время много зависит от умственного настроения людей. Для иных нет ничего сверхъестественного, а для большинства, и притом для лучших мыслителей, кроме естественного существует и сверхъестественное.

В истории и природе разность между естественным и сверхъестественным всего правильнее и легче познается при свете Откровения в силе, служащей знамением, по которому человек трезвого и внимательного ума и сердца может и должен уразумевать Действующего, как опытный глаз различает явления естественные от искусственных, хотя те и другие равно естественны. Не умеющему отличить плодов дерева дикого в его состоянии естественном от плодов дерева прививного, те и другие кажутся одинаково естественны: так душевный человек не принимает того, что́ от Духа Божия (1Кор. 2:14–15), во всех явлениях природы усматривает только одну внешнюю механическую сторону, которую подчиняет закону физической необходимости, а что не подходит под эту норму, то отвергает или перетолковывает по-своему. Но как действия искусного садовника известны многим: так в истории великого сада Божия в человечестве для некоторых видны и ясны знамения высшей силы и цели, выходящие из обыкновенного порядка естества, но многими эта сила не примечается и даже не предполагается. Ап. Павел – учитель вселенной, обозревая естественную историю иудеев и язычников, говорит: «в судьбе их видим благость и строгость

Божию: строгость к отпадшим, т. е. иудеям и благость к язычникам. Но и те, т. е. иудеи, если не пребудут в неверии, привьются: потому что Бог силен опять привить их. Если язычник отсечен от дикой по природе маслины, и не по природе привился к хорошей маслине: то тем более сии природные привьются к своей маслине» (Рим. 11). Тот же учитель вселенной в истории человечества указывает на великую благочестия тайну явления Бога во плоти для искупления мира (1Тим. 3:16) – тайну, не примечаемую и даже отрицаемую душевным человеком, тайну сколько насущную, столько и разумно высочайшую.

Два рода явлений естественных и сверхъестественных, нераздельно соединенных в мире и человеке, премудро и благотворно соответствуют и удовлетворяют двум нераздельно и необъяснимо связанным сторонам человеческого существа – телесной и духовной. Всегда присущи и непреодолимы требования внешней стороны: столько же присущи и неотклонимы требования внутренние, духовные. Последние даже требовательнее, роднее, ближе, необходимее человеку. Первые суть принадлежности плотской и низшей жизни: вторые суть условия жизни высшей, богоподобной, которые поэтому лучше и благороднее чувственных и материальных. Дух животворит; плоть не пользует нимало. (Ин. 6:63).

Превосходство и преимущество стороны внутренней, духовной, пред внешнею и плотскою яснее видны в наибольшей естественности и разумности первой.

Преимущественная, наибольшая естественность духовного и сверхъестественного понятна каждому мыслящему человеку во всемирной вере всего человечества в духовное и сверхъестественное. Род человеческий доселе не обходился, да никогда и не обойдется без духовного и сверхъестественного, а что так необходимо и без чего жить нельзя, то по преимуществу естественно, натурально; то есть всемирный постулат человечества.

Поэтому сверхъестественное, как хлеб насущный, как самое существенное и по преимуществу естественное нам, никогда ни стареется, ни ветшает, но постоянно пребывает в одинаковой свежести и животворит. Об этой стороне естественности – не стираемой свежести можно судить по учению, которым внутренний духовный человек питается и живет. Это учение библии – книги книг. Библия древнее всех книг, но её учение нисколько не устарело. При бесчисленных ежедневно являющихся человеческих писаниях, системах и учениях, оно всегда впереди их. всегда новее и занимательнее, всегда возвышеннее и превосходнее: не признак ли это несомненной, истинной чрезвычайной естественности!

Всемирное и неистощимое сокровище духа и сердца человеческого–сверхъестественное, как самое существенное и родное нам, в течение веков и тысячелетий, не теряет своей силы и могущества, а поэтому оно по преимуществу естественно. Оно своею внутреннею силою побеждает мир (1Ин. 5:4). Учение Христово о духовном невидимом и сверхъестественном, о царстве не от мира сего, было столь могущественно и привлекательно, что мытари и грешницы – люди, привыкшие к своим порокам и закосневшие в них, скорее своих первосвященников и старейшин обращались в царство Божие (Мф. 21:31). Следовательно, ни глубина грехопадения, ни привычка жизни греховной и закоснение в ней не были сильны отвратить слух людей плотских и чувственных от проповеди Христовой, как самой естественной и потому могущественной. Если страсти, которые управляют людьми, как своими пленниками, не сильны бывают удержать их на путях порока: то ясно, что духовное и божественное, для человека самое естественное, а плотские страсти противоестественны. Люди увлекаются страстями и блуждают во мраке, но часто естественные правильные требования приводят блудных в чувство, раскаяние и исправление своей жизни; они сбрасывают с себя бремя страстей, как не естественное и гибельное.

Естественная сила религии влечет людей на добровольные за нее страдания и смерть. Конечно, многие из добровольных мучеников достойны осуждения, например, самосожигатели, морельщики и другие фанатики, которые в своем ослеплении гибли безрассудно, но этот фанатизм возбуждала в заблудших доля истины, в самых заблуждениях их таящаяся. Заблуждение, в котором нет этой доли, не может привлечь к себе человека и сделать из него жертву. Например, атеизм, деизм, нигилизм и проч. не имели и никогда не могут иметь таких горячих защитников, как заблуждения религии, потому что в атеизме, деизме, и нигилизме нет нисколько здорового материала, как в пепле, который не горит; потому что в нем нет вещества, а от слабого к нему прикосновения рассыпается и разлетается.

Таким образом все сверхъестественное, даже доля его так дорога и сильна, что человек готов за это жертвовать самым первым благом своим – своею жизнью, потому что религия есть настоящая полнота истинной жизни (1Ин. 1:2).

Если духовное и вышечувственное преимущественно, наиболее естественно, потому что оно всемирно, не ветшаемо и могущественно, то вместе оно по преимуществу разумно. Все естественное без сомнения вполне разумно, потому что природа устроена добро зело – премудро, без излишеств и недостатков, в такой гармонии, в которой твари имеют общую и частную цель бытия и жизни. Оттого мудрые законы естества, Высочайшею разумною волею в нем положенные, допускают и принимают все разумные сочетаемые с ними человеком собственные опыты и условия, или отвергают, если эти сочетания и опыты неразумны. Таким образом естественное разумно как по происхождению законов своих, так и по допущению сими законами только разумных опытов и сочетаний. Поэтому в мире физическом, устроенном Высочайшим разумом, нет бессмысленных бесцельных явлений, какие бывают в действиях человеческого разума.

Наибольшую разумность сверхъестественного можно видеть в учении библейском – этой единственной сокровищнице духовного, сверхъестественного. Учение библейское разумнее свободных человеческих учений по своей внутренней, беспримерной, дивной связи, содержащейся в священных писаниях разных лиц и времен, на пространстве более полутора тысячи лет. Дивная гармония учения, совершенно подобная той, какую мы усматриваем в природе между растениями, животными и людьми древними, средними и новыми. В природе постоянно одинаковы, при всем своем разнообразии, виды и роды тварей на одних и тех же пространствах земли. Посмотрите на системы изложения нравственно свободных учений человеческих: сколько в них разногласий, противоречий, взаимных гнушений, унижений, опровержений, осмеяний, обличений! Библейское же учение везде одинаково по духу и цели своего учения, как произведение одного разума.

Строгая внутренняя связь главного библейского учения и признак неопровержимой его разумности заключаются в постепенно уяснительном развитии одной высочайшей идеи победы добра над злом, сотрения главы змия семенем жены (Быт. 3:15, Откр. 20:2, 3). Все, созданное Богом и поврежденное грехом, освящается во Иисусе Христе от приражения греховного и снова покорится Богу. Первое нынешнее небо и первая нынешняя земля прейдут и изменятся в небо новое и землю новую (Откр.21): все мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие.

Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут. Ибо Ему (Христу) надлежит царствовать, доколе низложит всех врагов под ноги Свои. (1Кор. 15:22–25). Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою. Благодарение Богу, даровавшему нам победу Господом нашим Иисусом Христом! (1Кор. 15:51–57). Обетованная победа увенчается тем, что Бог будет всяческая во всех (1Кор. 15:28).

Таким образом в основе библейского учения лежит высоко разумная идея постепенного освящения, оживления и одухотворения или спасения мира Сыном Божиим.

Спасительная идея Библии есть такой ясный, всемирный признак истины, по которому легко взвесить и оценить всякую религию, всякое учение и вероисповедание. При свете библейской идеи становится очевидно и понятно для всех, что язычество, талмуд и алкоран суть отрывочные, безжизненные и бесполезные для человека учения – не более как наросты на дереве, его уродующие.

Упомянутые религии в историческом ходе событий не что иное как Божии попущения (Деян. 17:30), какие замечаются ежедневно в беззакониях человеческих. Трудно указать какую-либо пользу учений – языческого, раввинского и магометанского, изобретателями которых были люди. Конечно и божественных библейских откровений провозвестниками были также люди – пророки и апостолы, но их учения истекали из мысли о Спасителе и созидались на Нем, как на краеугольном камне, на котором все здание христианства стройно возрастает в храм, посвященный Господу (Еф. 2:20–21). Одно учение без Спасителя Бога бесполезно для спасения. Существенная цель религии быть сокровищницею и проповедницею не одного учения, а главным образом нашего спасения. Иначе религия будет не полезнее и не выше философской системы, которая обыкновенно только учит, но не спасает. Хотя Спаситель есть вместе и учитель, но главное и высшее в Нем не то, что Он учитель, а то, что Он Спаситель.

Идея библейского учения может и должна служить лучшим критерием бесполезности каждой системы философской, особенно в её нравственном учении, которое пред идеей библии оказывается безжизненным, мертвым умствованием; является отрывочным, одиноким, без связи и единства с подобными мудрованиями, мечтательным, притязательным, нередко восстающее против познания Божия (2Кор. 10:5).

Если поднести под библейскую идею жизни и спасения разные религиозные лжеучения и истории – произведения неверия и раскола; то разом обнаружится в них полнейшая порча животворного и спасительного учения Христова и не только их явная бесполезность, но и общественная смертоносная в них язва.

Даже чистоту христианских вероисповеданий легко можно поверить и оценить по общей идее спасения, раскрытой в библии. Этой идее нисколько не удовлетворяют язычество, жидовство и магометанство; так не вполне осуществляют ее даже христианские вероисповедания – лютеранское со всеми его подразделениями и ветвями и латинское или римско-католическое. В вероучениях и исповеданиях западных библейская идея спасения очень отодвинута и затемнена; в них она занимает не первое и главное место, а второстепенное. В лютеранстве на первом и главном месте стоит разум, которому спасение в Иисусе Христе слишком подчинено, между тем как разуму следует быть в послушании вере во Христа Спасителя, Ходатая и Примирителя Бога и человеков (2Кор. 10:5; 1Тим. 2:5). Идея спасения есть идея разума Божия (1Тим. 2:4), а не разума человеческого, которому она для его помощи открыта, дана свыше; которому для её приобретения необходимо приложить всевозможное усилие (Мф. 13:44, 46) и бдительно охранять и беречь её, как небесное сокровище, неизмыслимое и невместимое, а потому зачастую искажаемое разумом. Но протестантский и реформатский разум чрезвычайно самоуправно, вольно и превратно обращается с религией спасения, как бы с своим изобретением, как бы с учением человеческим, философским.

Еще превратнее учение спасения в латинстве; здесь оно прежде и более всего употребляется к расширению земной власти папы, противной Евангелию и для спасения во Иисусе Христе не нужной; вероисповедание латинское есть религия, служебная папе, его политике и главенству. В протестантстве вера Христова обращена в предмет человеческого разума и называется обыкновенно не по имени Христа Спасителя, а по имени реформаторов. В латинстве она превращена в орудие мирской политики и всевозможных её тонкостей, иногда в орудие лжи и искажения истины Евангельской, ради усиления папства. Отношения папизма к прочим вероисповеданиям христианским всегда враждебны, как к непокорным папе, хотя и покорным Христу. Папизм называет лютеранство ересью, не столько потому, что находит в нем лжеучение, столько и гораздо больше потому, что оно не верует в папу и не признает его исключительной власти; вероисповедание православное унижает названием схизмы не потому, что оно отделилось от истины учения Спасителя, а потому что оно не пристает к папству. Между тем обыкновенный образ действия латинства – ложь ясно открывается в самых названиях, которыми Рим хочет унизить вероисповедания христианские, ему не служебные.

Называя лютеранство ересью, папизм сам совершенная ересь; нарекая православие схизмою сам совершенный раскол, как отделившийся от вселенской церкви во имя папы. Если же библейскую идею спасения приложить к православному христианскому вероисповеданию, то откроется, что спасение мира Сыном Божиим – эта существенная черта Христианства в православной вере – стоит в неприкосновенном свете, на первом месте. Глава православной церкви есть Сам Спаситель, руководитель в ней не разум человеческий сам собою, а разумная свободная вера в слово Откровения.

Православные Христиане все свои деяния творят во имя Христа Спасителя; даже милостыню испрашивают именем Христовым. В церкви православной нет поклонения и служения ни разуму человеческому, ни человеку.

Высокая разумность мира духовного и сверхчувственного, свидетельствуя о его несомненной естественности, открывается также в высоте и чистоте библейского учения о спасении мира. Высота этого учения особенно видна в основательном и разумном решении величайшего вопроса о единственной возможности спасения мира только чрез единородного Сына Божия. Ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись. (Деян. 4:12).

В религиях, изобретенных и изобретаемых мудрованиями человеческого разума, самый важный и существенный вопрос о спасении обыкновенно оставляется без решения, которое возможно и доступно только христианству. Язычество, со своими многочисленными идолами, талмуд со своими суеверными раввинами, алкоран со своим истребительным Магометом, лжеучители со своими мертвящими мечтами и умствованиями, могут ли решить вопрос о вечном спасении мира без учения Евангелия? Могут ли обещать спасение человечеству без Спасителя? Вопрос о спасении чрезвычайно высокий разрешается в Библии знаменательными обширными подробностями, составляющими историю двух заветов, и вкратце выражается под великими изречениями слова Божия: великая благочестия тайна: Бог явился во плоти (1Тим. 3:16). В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца. (Ин. 1:1,14).

Естественности и разумности необходимо принадлежит высота, а равно и нравственная чистота учения. Чем нравственнее и чище учение, тем оно вместе и разумнее. Святость библейского учения, которым духовное существо человека питается и живет, чрезвычайная она заключается во святой, до полного самоотвержения простирающейся, любви к Богу и ближнему (Ин. 15:13), молящейся за врагов своих (Мф. 5:44), не допускающей вида мстительности, не останавливающейся на помощи и благорасположении расчетливом и естественном (Лук. 5, 1, 27, 35); выражается в правде промыслительной и мздовоздаятельной по сердечному расположению и жизни (Мф. 5:20) и в строгом нами блюдении себя не скверными от мира (Ин. 1:27).

Образец этой высокой святости открыт нам не в одной идее, не в теории безжизненной, но на опыте – в историческом лице Спасителя мира, Иисуса Христа, Который свидетельствует о Себе так, как ни один учитель не имел сил того же молвить о себе, потому что сказал бы ложь: «Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни.» (Ин. 8:12). «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга.» (Ин. 13:34).

По высочайшей святости учения и жизни Христа Спасителя весьма правильно можно и должно заключать, что Христос Спаситель есть Богочеловек.

Библейское учение, а, следовательно, духовное и сверхъестественное, естественнее и разумнее того, что обыкновенно называют разумным и естественным, и по всемирно-употребительному способу усвоения его верою. Вера и нераздельный с нею авторитет уместны и употребительны во всяком роде познаний, в постижении всякого предмета, хотя в различной степени.

Вера необходима не только при познании истин откровенных, но и предметов видимых и умопостигаемых, потому что нет на земле человека, который бы не нуждался в сторонних опытах, наблюдениях; нет человека всеведущего, независимо, самостоятельно и лично наблюдающего, исследующего и понимающего все, что в мире бывает, является и исчезает. Большинство людей полагается на сказания и известия, сообщаемые другими лицами, которым не верить было бы безрассудно и значило бы не желать знать и пользоваться благами доверия: Самые ярые отрицатели веры и авторитета непременно исполнены своей оригинальной веры в своих вожаков и в высокоумный свой разум, которая почти обыкновенно простирается до крайних нелепостей¹.

Особенно требуют веры науки нравственные – науки опыта и жизни. Каждому самому испытать все еще труднее, невозможнее, нежели самому независимо все разумом обследовать, потому что делу умственного познания много помогает соображение разума, которое доступнее человеку, чем собственное опытное познание.

Вера сколько естественна по усвоению предмета столько и разумна по основанию. Она утверждается также, как и познание разумом, на внутреннем сознании или признании. Мы верим не потому, что другие нам говорят, сообщают, свидетельствуют, но потому, что мы внутренне признаем веру в стороннее свидетельство не безрассудную, правильную, достойную. Слушая и читая басни, никто, даже дитя, не поверит баснописцу, что где-нибудь или когда-нибудь деревья, птицы, животные действительно говорят и рассуждают, как представляется в баснях.

Внутреннее признание – эта необходимая основа и сила веры возвышеннее и свободнее, чем начало так называемое научное, непременно требующее осязательных, математических доказательств. При таких вещественных основаниях и непреложных законах разум наш зависит не от себя, а от необходимых по сим законам выводов, которые сами собою следуют из данных приемов и положений и иными быть не могут, если приемы и вычисления верны. Таким образом работы разума, управляемые и руководимые законами необходимости, невольны и принужденны.

Тот же разум, но в области нравственной, духовной и религиозной, действует свободнее, нежели в видимом и вещественном мире, и свобода веры благороднее свободы разума в истинах откровения. Свобода веры полагается более на высший авторитет, а свобода разума на себя. Доверие разума себе неизбежно сопровождается влиянием страстей, часто столь тонким, что сам судья не замечает этого зловредного тяготения. Деятельность разума вообще рабская, не свободная, ограничивается или законами необходимости в познании предметов опыта, или страстями в суждениях своих о предметах нравственно-духовных и святых. Следовательно, одна вера свободна, а знание разума необходимость. Путь веры естественнее и законнее путей разума, в мире откровения, религии и нравственности. Для разума пределы видимые – небо и земля, а небо духа, сердца, религии, истинной свободы и нравственности свое – в области веры. Для двух природ духа и вещества равно необходимы и существенны и вера, и разум, только каждому надобно господствовать в своем царстве. Иначе, когда два способа познания – разум и вера – вмешиваются в чужие области и дела, всегда происходят противоречия, путаница и зло.

Замечательно, что люди разума здорового и могучего все признают веру за необходимый, самый естественный и самый приличный способ познания и усвоения истин вечных, небесных и святых; а деятельность разума ограничивают видимым и вещественным миром, для зрения которого соответственное у человека око есть разум, а для видения мира духовного наилучшее око у человека есть вера. Притом вера правильнее, дальновиднее, возвышеннее, глубже, гармоничнее и благороднее видит и постигает свои предметы, нежели разум свои.

Учение библейское, или учение веры, как самое естественное и разумное, всегда занимало и должно занимать первое и самое почетное место относительно разума по своему просветительному влиянию на науки нравственные, литературные, художественные, и политические. Самое полезное в них вышло не из разума, а от веры – из недр христианства, которое есть родитель лучших, высших, нравственных знаний и действий, в чистом естественном виде. Разум, сам собою действующий, вносит в царство Божие только порчу и запустение. Например, христианство, как религия чистейшей гуманности, сделало человека полным, целым, совершенным; доставило человеческое достоинство женам, детям и рабам. Но, почерпнув свое учение о гуманности в христианстве, современный разум прилагает свою гуманность к жизни не в духе христианства. Разум не различает, а больше путает гуманность христианскую со своею искусственною; очень высоко ставит свое порочно естественное, независимое от христианства добро и при этом отнимает у христианства его высокое назначение исправлять, улучшать нравственное состояние человека. Гуманность, или лучше человеколюбие христианское, гораздо чище, выше и естественнее гуманности разума. Последняя есть добро природы греховной, добро плотское, гражданское, формальное; первая есть добро во имя Христа, духовное, священное, по внутренней христианской любви. Человеческое достоинство восстановлено в женщинах, детях и в слугах не гуманностью разума, которая не восходит выше языческой, а человеколюбием христианства, которое милосердствует и сострадает человеку истинно, от сердца, по вере во Христа, а не играя и забавляясь. Гуманность разума никогда не дойдет до самоотвержения и, следовательно, до человеколюбия христианского. Так начала гуманности разум заимствует из чистейшего источника – из учения Евангелия, но, действуя вне его, искажает и унижает милосердие христианское.

Христианство есть религия истинной свободы. Оно понимает веру, как дело свободы нравственной – преимущественно внутренней, свободы от греха, и ведет верующих к свободе чад Божиих (Ин. 8:36) – и за тем к свободе внешней. Дух христианской свободы побеждает рабство, действуя на внутреннее настроение человека и способствуя к признанию права личности в гражданском обществе. Но современная свобода разума страстного ищет совершенного отрешения от божественного порядка, сбросить с себя всякую зависимость: а это в сущности не свобода, а оковы, которые с попранием всякой зависимости человек непременно возлагает на себя и других. Так разум, предоставленный самому себе, и начала свободы, заимствованные из Евангелия, вводя в свою отрешенную от Евангелия область, искажает и унижает истинную свободу.

Точно также, как начала гуманности и свободы христианской, разум портит и уменьшает сумму образования человека. Полагая в основание воспитания и образования религию или закон Божий, разум на дальнейшем просветительном пути делает образование при всем широком, распространенном умственном кругозоре, очень односторонним по отношению к его чистому источнику. Образование, особенно современное, не стараются, где можно и нужно, примирять с Откровением, и потому в наши дни образованные и ученые люди встречаются на практике односторонними, мнимо – учеными, или, по боговдохновенному выражению ап. Павла, всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины (2Тим. 3:7). И как они не заботились иметь Бога в разуме (Рим. 1:28); то нравственно свободная понятия, суждения и жизнь современных мнимо учёных идут большею частью в противоречии, в разладе и с церковностью, и с народностью и даже с общим смыслом. Для них нравственно просветительная и духовно руководительная книга Откровения страна неведомая; сами они служат и поклоняются богу неведомому.

Этот разлад религии и разума всеобщий, но у нас – русских – он ощутительнее, потому что образование и ученость русских не самостоятельны, а слепо подражательны. Сами мы нe думаем, а предоставляем думать за себя иноземным философам и ожидаем, чтобы всецело принять то, что они выдумают. Слепо подражательные черты нашего образования и учености видны особенно в бесчисленных русских переводах Фейербахов, Бюхнеров, Фохтов, Малешотов, Дарвинов и подобных умствователей. Самые простые люди из наших соотечественников знают имена сих просветителей русского ума, потому что непрестанно слышат об них от наших книжников и писателей, которые читают и переводят писания с иностранных языков на русский с полною верою в авторитет писателей и в содержание их произведений, хотя бы оно было самое безрассудное и нелепое.

Прот. Г. Дебольский