Оттуда

Под этим заголовком «Современные Записки» в своем шестидесятом номере напечатали письма русской женщины из России за ряд последних лет. Каждый из наших читателей должен прочесть их. Они дают нам совершенно новый, захватывающий по интересу материал для суждения о том, что происходит в таинственной глубине России: не в «толще» народных масс, а в узком кругу элиты, связанной с утонченной интеллигенцией прошлого поколения и не порвавшей этой благородной традиции.

Мы совершенно не в состоянии здесь, в нескольких строках, передать содержание этих писем. Единственное, что мы можем – это предложить род критического ключа к пользованию этим материалом. Постоянная ошибка, в которую мы впадаем, слыша новый голос из России – это отождествить его со всей Россией, если он нам нравится, и отбросить его, как тенденциозный, если он идет вразрез с нашими представлениями. Но все голоса из России – отдельные голоса не спевшегося, какофонического хора. А уж построить музыку целого – особая задача, может быть, сейчас для нас непосильная.

Каковы качество и тембр этого голоса? Он принадлежит женщине, всем прошлым своим связанной с декадентско-символическим кругом нашей интеллигенции. Она живет и поныне Блоком, Белым, Гете... Поразительно, что этот тип души, столь хрупкий и аристократический, мог сохраниться в наши суровые дни. Уже с первых строк, с первых слов о «богопокинутости, ничем не озаренности» по поводу обледенелой советской квартиры, мы чувствуем себя в потонувшем мире, который кажется дальше от нас, чем романтизм 30-х годов прошлого века.

И, однако, русская диалектика не только жива, но живет высоконапряженной духовной жизнью, и не к старому, а к новому тянется всем своим существом. Ее жизнь – сплошное страдание, физическое, но не нравственное, ибо все силы ее души, как у стоиков, истрачены, и не бесплодно, на то, чтобы превратить эти страдания в источник возвышенных переживаний. Ею руководит безошибочный инстинкт самосохранения. Чтобы жить, не имея веры (а она ее не имеет), нужно обрести сознание значительности своей жизни. Для человека без веры, не имеющего особой глубины и совершенно личного пути, эта значительность жизни открывается в слиянии с целым, космосом, коллективом, Россией. Отсюда ее восторженное приятие новой жизни в России, в которой она не участвует, отсюда ее Goethe-Kur (гетевские ванны)¹, которые она считает типическими для ее поколения. Она, вероятно, не ошибается. Гете для натур пассивных (всеединство) и Гегель для натур активных (диалектика) в нашу эпоху дают возможность жить людям, не имеющим веры. Гете и Гегель снижают трагедию, освобождая от сознания добра и зла. Автор писем, при всей своей возвышенной духовности, лишен этого сознания. Поэтому он может жить и быть счастливым. Страдание преодолеть с полгоря! А зло преодолеть попробуй!

Критический результат анализа: в письмах нельзя искать отражения зла, царящего в русской жизни – как и во всякой жизни. Но можно найти гимн светлой русской жизни, в безусловной уверенности, что жизнь сама по себе светла, и будущее страны не может не быть изумительным.

Но за всем тем, после всех критических оговорок остаются факты, которые автор наблюдает из своего внутреннего далека. Остается и более кровная связь с новой Россией через детей, тех юношей и девушек, которые уже активно участвуют в жизни. Новая оговорка: дети «декадентки» не порвали духовной связи с ней. Ее влияние на них, по-видимому, очень сильно. Поэтому и в них (в поэте Мите, например) больше от старой, чем от новой России. Отсюда у него, (более юного и сильного, чем автор) припадки пессимизма, увлечение Шпенглером, нравственная раздвоенность: между «добром» и «страстями» художника. Эту тонкость и аристократичность Митиной натуры нельзя проектировать на советский молодняк. Для живописания его, этого более далекого молодняка, автор писем употребляет знакомые нам краски: «естественность, простота, бодрость, хотя уровень развития, конечно, невысокий». Но вот что замечательно: Митя не страдает от одиночества, он может найти культурную среду, в которой он чувствует себя не только среди равных, но и ниже других. Эту среду он находит в Московском университете. Его – на этот раз уже Митины – показания настолько важны и неожиданны, что не могу удержаться от цитаты: «Я только-только подготовлен к тому, чтобы понимать язык тех книг, которые штудируют все (!) студенты. Подумай, что большинство (!) читает даже французские математические книги!... Студенты восхищаются стройностью математики, как я, так же интересуются философией числа и учатся по призванию, а не для того, чтобы получить диплом. И кроме того они также любят стихи, не хуже меня во всяком случае». Эта характеристика математического факультета дополняется указанием на культурных «искусствоведов», переводчиков Гете из рядов молодежи, – которые отчасти знакомы и нам по советским изданиям. Изысканные книги «Academia»² читаются не одними доживающими стариками, а по свидетельству автора писем (здесь конкретное указание), находят свой путь в «хату». В этих фактических указаниях и заключается объективно-ценное этих писем.

Мы давно знали о том, с какой жадностью стремятся к науке и культуре массы русского народа, особенно юные слои его. Для некоторых из нас это знание было отравлено зрелищем общего опускания культуры. Количество прибывало за счет качества. Теперь мы можем видеть иное: нарождение новой элиты, высокого качества и не оторванной от масс. Лучше подождать с обещаниями и слишком радужными прогнозами. Но это есть! И ничто не мешает ему расти – вернее ничто не в силах помешать. Но, если это так, то цепь преемств, разорванная между поколениями, уже связывается. Россия выпрямляет свой тяжелый духовный вывих. И можно быть уверенным, что новый дух, ее оживляющий, не может быть беспредметной и вне-этической духовностью старого поколения, отрекшегося от Христа для Гете. Среди новой молодежи, которую рисует автор писем, есть московский юноша, Сережа, о котором восторженно пишет тот же Митя, им побеждаемый в философском споре: «Во всех словах его есть что-то органическое, связанное со всей его жизнью... В его речах преобладают слова, которыми так беден мой лексикон: должно быть, надо идти к и т.д.» Нелегко угадать основу Сережиной философии, которая стремится к синтезу искусства и науки и «горит одинаково разрушительным порывом» против идеализма и механицизма. Да это пока и неважно. Важно вот это «должно», т. е. нравственная установка в жизни, которая уже перенесена из плана чисто технического строительства в сферу духовной культуры. Такие непримиримые и сильные не соблазняются созерцанием жизни, как таковой, не придут в восторг от чужой силы и победы, а пожелают быть сами победителями жизни в борьбе за свою правду. «Оправдание добра» (должно!) после затянувшегося Goete и Hegel Kur русской интеллигенции и будет началом духовного возрождения России.