Добротолюбие

Содержание

Предисловие

Предисловие

Святитель Феофан Затворник родился в семье сельского священника Василия Тимофеевича Говорова в селе Чернавск Елецкого уезда Орловской губернии. О времени его рождения какое-то время не было единого мнения. Называли самые противоречивые даты от 1813 до 1817 г., пока И. Корольков не опубликовал записи метрической книги, в которой сказано, что у о. Василия с 10 на 11 января 1815 г. рожден и крещен сын Георгий¹. Так звали будущего святителя до пострижения в иночество.

Кроме Георгия в семье Говоровых было еще три сына – Иван, Семен и Гавриил, а также три дочери – Любовь, Евдокия и Анна. Начальным образованием детей занимался отец – человек по тем временам очень образованный и начитанный. Супруга о. Василия Татьяна Ивановна – дочь священника – занималась преимущественно их воспитанием. Все, кто был с нею знаком, отмечали в женщине редкую доброту и глубокую набожность. Родители старались взрастить в детях строгие христианские нравы и сердечную отзывчивость к людям².

Церковь, иконы, духовное пение, крестные ходы – вот та священная обстановка, в которой рос и воспитывался Георгий. В детские годы, вспоминали родные, он отличался необыкновенной живостью и непоседливостью, за что получил прозвище «резвого». Так звали его не только в семье, но и среди всех знакомых. В селе у него было много веселых товарищей из крестьянских детей. Бойкий и смелый ребенок с большими добрыми глазами и торопливою речью резко выделялся между друзьями и всегда был изобретателем и предводителем шумных игр. О живом характере мальчика и его любви к сказкам со слов близких написан рассказ «Сеня и Егорушка»³. Сам святитель сохранил о детстве самые приятные воспоминания, называя его золотым временем.

Когда Георгию исполнилось 8 лет, его отдали в Ливенское духовное училище. Получив основательную домашнюю подготовку, он учился очень хорошо и вел себя, по отзыву училищного начальства, с примерной скромностью. В 1829 г. юношу перевели в Орловскую духовную семинарию. Здесь с большой ясностью стали определяться и склад ума Говорова, и черты его нравственного характера⁴.

В семинарии Георгий также учился с полным успехом. Его живо интересовали все изучаемые предметы, но особый интерес возбудили в нем уроки психологии, так что, хотя он был одним из лучших учеников, ради этих уроков пожелал остаться на повторный курс в философском классе. В семинарских ведомостях Георгий постоянно бывал отмечен как трудолюбивый и склонный к уединению ученик⁵. В эти годы, однако, он мало помышлял о монашестве. Его мысли были заняты женитьбой и подысканием сельского прихода. Но вот пришла неожиданная для него новость: в 1837 г., по личному распоряжению орловского архиерея, Георгий в числе лучших учеников направлялся в Киевскую духовную академию для продолжения образования на казенный счет.

Киевская академия в те годы процветала и могла вполне удовлетворить как умственным запросам юноши, так и его духовным стремлениям. Ее ректор – архимандрит Иннокентий (Борисов), позднее архиепископ Херсонский⁶, и митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров), прозванный за святость жизни Филаретом Благочестивым, уделяли большое внимание духовно-религиозной жизни студентов. Это время называют расцветом академии как по доброму нравственному направлению и жизни, так и по обилию талантливых профессоров.

Именно здесь завершилось образование Георгия Говорова и ясно определилось направление его нравственной жизни. Значительное влияние на него оказали Киево-Печерская лавра и церковно-исторические памятники города – красноречивые свидетели подвигов русского иночества. С возрастом, под влиянием новых условий, его характер заметно изменился: прежняя излишняя живость сменилась сдержанностью, шутливость – серьезностью. Внешностью юноша, как и в детстве, был очень схож с матерью. При небольшом росте внешний облик его был очень приятен. Чистое и приветливое лицо выглядело довольно красиво и сразу располагало к себе. В разговоре он неизменно был ласков, своеобразен, порою шутлив, а речь его отличалась образностью и выразительностью⁷.

Академическая и лаврская среда, а также собственное душевное настроение расположили Георгия к принятию монашества. Решившись на этот серьезный шаг, он так объяснил его в своем прошении: «Имея постоянное усердие к занятию богословскими предметами и к уединенной жизни, я, чтобы соединить то и другое на предстоящем мне служении Церкви, положил обет посвятить жизнь свою монашескому званию»⁸. Просьба студента Говорова была уважена, и 15 февраля 1841 г. он был пострижен в монашество с именем Феофана. До окончания академии оставался год. Итогом его успешного обучения стала курсовая работа, посвященная ветхозаветному вероучению. Сочинение заслужило высокую оценку митрополита Московского Филарета (Дроздова) – весьма строгого и требовательного духовного критика⁹.

Прекрасно окончив академию со степенью магистра, о. Феофан занимает место ректора Киево-Софийского духовного училища, а вскоре переходит в Новгородскую духовную семинарию на должность инспектора и преподавателя психологии и логики. Три года пробыл он в Новгороде и успел проявить себя как талантливый воспитатель и прекрасный преподаватель науки о душе человеческой.

Нравственные качества и хорошие знания иеромонаха Феофана оценило начальство: из Новгорода его перевели в С.-Петербургскую духовную академию на кафедру нравственного и пастырского богословия. Свой взгляд на высоту духовно-педагогической деятельности христианских наставников святитель впоследствии высказал так: «Воспитатель должен пройти все степени христианского совершенства. Это должно быть сословие лиц чистейших, богоизбранных и святых»¹⁰.

В 1847 г. российское правительство окончательно решило вопрос об учреждении в Иерусалиме духовной миссии. Во главе ее был поставлен известный в то время знаток Востока архимандрит Порфирий (Успенский), а в сотрудники ему были приглашены преподаватели и воспитанники Петербургской духовной академии. Первым на призыв с радостью откликнулся о. Феофан. 21 августа 1847 г. он стал членом Русской духовной миссии в Иерусалиме.

Пребывание на Востоке явилось большим событием в его жизни. Здесь он подробно ознакомился с религиозной жизнью края, чему благоприятствовали неоднократные поездки членов миссии за пределы Палестины – в Сирию и Египет. В Иерусалиме иеромонах Феофан изучил греческий и французский, занимался еврейским и арабским языками, овладел иконописным мастерством и настолько хорошо, что даже, по словам очевидца, снабжал бедные церкви целыми иконостасами¹¹. Посещая древние обители, он исследовал также писания св. отцов по древним рукописям, которые переводил с греческого на русский. За шесть лет миссия принесла большую пользу делу Православия, интересам России и науки, богословской и церковно-исторической.

В 1853 г. началась Крымская война и Русская духовная миссия вернулась на родину. Иеромонах Феофан был возведен в сан архимандрита и назначен преподавателем канонического права в С.-Петербургскую духовную академию. Вскоре ему предложили новую должность – ректора и профессора Олонецкой духовной семинарии, пока, наконец, он не был направлен настоятелем посольской церкви в Константинополе. Все его заботы были направлены теперь на примирение греков с болгарами, на улучшение положения Константинопольского патриархата. Архимандрит Феофан обратился к российскому правительству с просьбой устроить госпиталь для русских матросов и паломников¹².

Жизнь на Востоке и служение в Константинополе дали ему хороший материал для публичного отстаивания восточного вопроса накануне русско-турецкой войны 1877–1878 гг.¹³

Пробыв в Константинополе один год, архимандрит Феофан вернулся в Россию, где его назначают ректором С.‑Петербургской духовной академии. На этой должности он, как никогда прежде, столкнулся с трудностями времени. Новый ректор призывает столичное духовенство и преподавателей академии сохранять единомыслие и верность традиционному Православию; предостерегает от расколов и разделений по вине слепого увлечения прогрессом и вольномыслием¹⁴.

В предреформенный период он пишет книгу «Предостережение от увлечения духом настоящего времени», которая имела во многом публицистический характер. Автор показывал, что современный «дух мира сего» есть дух вражды против Бога, дух охлаждения между людьми. Одновременно он признавал необходимость изменений современных внешних форм жизни (социальных, экономических) и объяснял, что истинный прогресс предусматривает прежде всего духовно-нравственное совершенствование, основанное на православном вероучении¹⁵.

1 июня 1859 г. архимандрит Феофан был рукоположен во епископа Тамбовского и Шацкого. Необыкновенной кротостью, редкой деликатностью и участливым вниманием к нуждам паствы запомнился он своим пасомым и приобрел всеобщую искреннюю любовь. При нем были открыты церковноприходские училища, воскресные школы, женское епархиальное училище, начали выходить «Тамбовские епархиальные ведомости».

Образ жизни тамбовского архиерея был очень прост. Племянник святителя Феофана, Алексей Говоров, обыкновенно гостивший у дяди в летнее время, рассказывал, что ежедневным одеянием владыки был подрясник. Обедал он всегда в час дня и кушал мало, никогда не ужинал. Чай пил два раза в день: утром после ранней обедни и в 5 часов пополудни. Пресвященный любил заниматься астрономией и часто в ясную ночь наблюдал за небесными светилами с помощью довольно большого телескопа на загородной архиерейской даче.

Он знал довольно много рукоделий – столярное, резное по дереву, токарное по дереву, которым обучал своего племянника. Святитель, бывало, рассказывал, что в семинарии ему приходилось самому шить себе одежду. Самоучкой он выучился снимать и делать фотографии. «Он горячо любил природу, восхищался ею и во всем видел следы премудрости Творца, что старался внушить и мне»¹⁶.

В 1863 г. епископ Феофан был перемещен на древнюю, более обширную Владимирскую кафедру. Главным его попечением было назидание вверенных ему душ посредством проповеди. Он неустанно поучал народ, стараясь по возможности чаще посещать самые отдаленные уголки епархии. В Словах 1863–1866 гг. к Владимирской пастве он, между прочим, призывал поддержать реформы Александра ІІ при сохранении коренных начал русской жизни¹⁷.

Всегда ласковый, приветливый, он со всеми, невзирая на сан, положение, возраст, обращался с примерным благодушием и великой кротостью. Если же по закону справедливости ему, по долгу епархиального архиерея, нужно было наказать кого выговором, то он поручал это сделать ключарю собора, словно боясь нарушить тот закон любви, которым он неуклонно руководствовался в жизни и пастырской деятельности.

И все же, при своих высоких личных качествах в сане преосвященного, святитель Феофан тяготился местом епархиального архиерея. Заботы о множестве внешних дел, связанных с управлением, были глубоко ему чужды. 12 марта 1866 г., в день своего Ангела – в память преп. Феофана Сигрианского, епископ Феофан подал в Св. Синод прошение об увольнении на покой простым иноком в Вышинскую пустынь Шацкого уезда Тамбовской епархии.

Члены Синода пришли в недоумение, но святитель объяснил, что «покой» для него означает особый труд на благо Церкви – беспрепятственное литературное и ученое творчество в тиши уединения. Приняв во внимание такое объяснение, Синод удовлетворил просьбу Преосвященного и назначил его настоятелем Вышинской пустыни. На редкость трогательным было прощание владимирского владыки с паствой. При расставании, вспоминали очевидцы, многие искренне плакали.

Прибыв в Вышинскую обитель, святитель Феофан, прежде всего, сложил с себя должность настоятеля пустыни, предпочитая все время оставаться здесь в простом звании инока. Он стал исполнять все монашеские уставы и послушания, принимал к себе приходящих, иногда на короткое время покидал обитель, но после Пасхи 1872 г. начал вести затворническую жизнь.

С той поры он принимал к себе только настоятеля пустыни, своего духовника и келейника Евлампия, да и то очень редко. Святитель отныне почти не покидал келии, лишь весной 1879 г. ему пришлось оставить обитель и на несколько дней уехать в Тамбов, чтобы посоветоваться с врачом по поводу своей глазной болезни, угрожавшей потерей зрения. Правда, и на это он согласился только после долгих и настойчивых просьб своих почитателей^18.

Прежде чем затвориться в полное уединение, святитель Феофан своими руками устроил у себя в келиях малую церквицу, отделив для нее часть наибольшей из комнат – гостиной, где и стал совершать все церковные службы совершенно один, без сослужащих. Десять лет он служил литургию в своей келейной церкви только по воскресным и праздничным дням, а в последние одиннадцать лет ежедневно¹⁹.

Сам Преосвященный очень не любил, когда начинали говорить о его затворе. Из моего запора, отшучивался он, сделали затвор. «Ничего тут затворнического нет. Я заперся, чтобы не мешали, но не в видах строжайшего подвижничества, а в видах беспрепятственного книжничества»²⁰. Он всегда подчеркивал, что заперся именно для книжных занятий – «так выходит, что я книжник и больше ничего»²¹.

В затворе святитель Феофан не прервал своего письменного общения с миром, продолжая свой пастырский и просветительский подвиг как писатель. Необыкновенно обширной была его личная корреспонденция. Получая ежедневно десятки писем, он непременно давал ответы на каждое из них. Святитель старался вникнуть как можно глубже в состояние писавшего, чтобы дать наиболее нужный ответ вопрошающим. В ряде писем он ставил богословские и философские вопросы, в первую очередь о конечных судьбах человечества, которые в художественной форме разрабатывал Ф.М. Достоевский. На это обратил внимание К.Н. Леонтьев, подчеркнув различие их решений²².

Частная переписка преосвященного Феофана все же была для него как бы «подельем», как он нередко выражался. Главная цель его литературного творчества состояла в том, чтобы обогатить русскую богословскую и аскетическую литературу сочинениями и переводами святоотеческих книг, в которых тогда чувствовался большой недостаток.

Он сразу же наметил целую систему работ. Во-первых, принялся за толкование Нового завета. Во-вторых, решил перевести с древнегреческого на русский фундаментальное «Добротолюбие» – собрание патриотической и учительной литературы. Этой работы хватило бы на десятки лет. Преосвященный Феофан успел истолковать только послания апостола Павла (без Послания к евреям) и составить «Евангельскую историю о Боге Слове». Исследователи признают вклад святителя в русскую библиологию выдающимся. В 1876 г. вышел первый том русского «Добротолюбия», а пятый, последний, завершен уже в 1890-м. Затем он выпустил отдельным томом перевод древних иноческих уставов и два выпуска слов преп. Симеона Нового Богослова. Следует еще упомянуть его перевод с новогреческого книги «Невидимая брань» Никодима Святогорца.

Духовные академии России избрали Преосвященного своим почетным членом. За всю совокупность богословских и литературных трудов С.-Петербургская духовная академия в 1890 г. удостоила святителя Феофана степени доктора богословия.

Как протекала собственно внутренняя, духовная жизнь святителя в течение 22 лет затвора мог отчасти знать только его келейник Евлампий. Но обязанности последнего ограничивались очень немногим. Каждый день по особому условному стуку он приходил из своей комнаты, помещавшейся в нижнем этаже покоев владыки, чтобы подать ему чашку кофе и обед, который в скоромные дни состоял из одного яйца и стакана молока, а в четыре часа вечера принести чашку чая, чем и ограничивался дневной рацион Затворника. На обязанности того же келейника лежала забота: с вечера приготовить все нужное для совершения ранней обедни.

В день Богоявления 1894 г. епископ Феофан совершил Божественную литургию и мирно скончался. Келия почившего свидетельствовала о кропотливой работе, которая кипела под ее сводами до последнего дыхания святителя. По углам, на полу и письменном столе, на книжных полках находилось большое количество книг на русском, английском, французском, древнегреческом, древнееврейском языках. То были самые разнообразные сочинения духовного содержания, энциклопедические словари, естественнонаучные справочники, учебные курсы по физике, философские работы, книги по русской и всемирной истории.

Кроме того, в келии найдены два ящика с токарными и столярными инструментами, верстак, токарные станки, фотоаппарат, станок для выпиливания по дереву, палитра для красок, кисти, а также иконы, написанные его рукой на досках и полотне²³. «Это была натура, – писал один из биографов святителя Феофана, – богато одаренная от природы, разносторонняя, с гармонично развитыми душевными силами. Посвятив себя занятию богословием, святитель до последних дней сохранял интерес ко многим другим областям знания. Он знал превосходно древние и новые языки, обладал незаурядными познаниями по естественным наукам, занимался живописью и был знатоком этого искусства, имел обширные сведения по церковной музыке и даже был автором нескольких пьес…»²⁴

Отпевание почившего епископа-затворника было совершено 11 января епископом Тамбовским Иеронимом (Экземплярским) при огромном стечении духовенства и народа. Погребение состоялось в Казанском соборе Вышенской пустыни во Владимирском приделе.

На Поместном соборе Русской Православной Церкви 6–8 июня 1988 года епископ Феофан Затворник был причислен к лику святых.

Его память празднуется 10 (23) января.

В докладе постоянного члена Св. Синода митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия (Пояркова), прочитанном на Поместном Соборе Русской Православной Церкви, посвященном 1000-летию Крещения Руси, говорилось: «Епископ Феофан Затворник канонизирован как подвижник веры и благочестия, оказавший глубокое влияние на духовное возрождение современного ему общества. Своим молитвенным созерцательным подвигом, чистотою сердца, целомудрием и благочестием, сохраненным от юности, святитель Феофан стяжал дар опытного постижения святоотеческой аскезы. Этот опыт он как богослов и экзегет изложил в своих многочисленных творениях, которые могут рассматриваться чадами церковными как практические пособия в деле христианского спасения»²⁵.

* * *

Богатейшее литературное наследие святителя Феофана посвящено по сути одной важнейшей теме – духовной, или, как пояснял сам автор, внутренней жизни человека, тому, как она зарождается и полноценно развивается. Он не случайно отвел ей приоритетное место, ведь во вне человек бывает именно таким, каков он внутри²⁶. При всем том духовный писатель хорошо сознавал и обратное влияние социальной среды на внутренний мир личности. Вследствие такого взаимного влияния сердце человека, его содержание, склонности, идеалы и вкусы раскрываются в каждом явлении личной и общественной жизни и по-своему их направляют²⁷.

Человек по своему назначению, подчеркивал святитель Феофан, «должен жить в духе, духу подчинять и духом проникать все свое внешнее, то есть жизнь семейную и общественную»²⁸. Лишь в этом случае личность и общество будут развиваться гармонично и полноценно. При этом святитель постоянно подчеркивал, что духовное здоровье людей хранит одна только Православная Церковь, по-прежнему верная апостольскому преданию в своих учении и таинствах²⁹.

Церковно-общественная мысль святителя Феофана основана на глубоком анализе общественного сознания эпохи и пристальном наблюдении за умонастроениями и устремлениями его современников. Состояние российского общества второй половины – конца XIX века вызывало у него серьезные опасения.

Особое внимание святитель Феофан обращал на отечественное богословие и духовную литературу своего времени. Традиционно богатый духовный опыт лежал в основе именно православного богословия, ибо его всегда предварял аскетический подвиг. Между тем как раз подобное богословие святитель Феофан встречал в свое время все реже: «Горько-то горько, что творится у нас среди мыслящих. Все ум потеряли… И даже богословствующие потеряли настоящие основы богословствования православного, и все смеются»³⁰.

Не случайно не только монахам, но и мирянам, искавшим назидания в вере, он советовал читать прежде всего древних православных отцов, богословие которых всегда следовало за подвижничеством. Среди относительно близких к нему по времени он чаще всего обращается к трудам святителей Тихона Задонского и Дмитрия Ростовского, а также высоко отзывается о митрополите Филарете (Дроздове), епископе Игнатии (Брянчанинове) и отце Иоанне Кронштадтском.

Многие же его современники слепо увлекались протестантской традицией, соблазняясь одной только внешней стороной и не замечая того, что голая рассудочность и отвлеченные размышления заменяют здесь действительное знание внутренней жизни. Ее преосвященный Феофан называет не иначе как «немчурой». Сравнивая оба направления в богословии, он пишет: «Последние слова Симеона³¹ (осталось 10) – верх совершенства духовного разумения. Ученая немчура ничего того не понимает. Оскудела разумением духовных вещей, упершись всею немецкою натурою в букву. А вот неученый православный одним поклоном дошел до какого разумения?!»³². Вот идеал, которому следовал сам автор этих строк и которого так не хватало современным ему богословам: «…жаль смотреть, как у наших богословов все немчура да немчура. – Вот пошлет за это на нас Господь немчуру, чтоб она пушками и штыками выбила из головы всякое немецкое (неправославное) мудрование»³³. Говоря о современной ему духовной литературе, святитель Феофан находил, что даже очень хорошие по содержанию книги все чаще портили излишняя «головоломность» и «немецкая туманность» изложения³⁴, что им недостает простоты и доступности, которые так ценил он во всем.

Учитывая все возраставший наплыв в Россию материализма и спиритизма, Феофан Затворник еще в бытность тамбовским епископом советовал создать «целое общество апологетов…. И писать, и писать»³⁵. Сам он был достаточно хорошо знаком с идеями Ч. Дарвина, а также многими новомодными течениями в философии. «Меня занимал Бюхнер³⁶. Теперь занимает спиритизм: противоположности… Но тот и другой – злые враги Божии, губители человечества – слепотствующего!»³⁷

Не менее строг был святитель Феофан в своих суждениях о духовной периодической печати. Так, в конце 70-х – начале 90-х гг. ХΙХ столетия из множества духовных изданий он выделял только «Душеполезное чтение», ибо это «единственный журнал, где статьи не отуманиваются мудрованиями»³⁸.

А между тем русская Церковь очень нуждалась в журнале для защиты православных истин. Таким изданием по праву мог бы стать в первую очередь «Церковный вестник», провозглашенный органом Св. Синода. Но сокрушался святитель: «Этот журнал стал распространителем худых мыслей о Церкви и делах церковных… Иной, в захолустье живя, и не услыхал бы никогда иных худостей… а вот теперь ему прислуживает “Церковный вестник” и преподносит всякую дрянь»³⁹.

На фоне антицерковной общественной мысли того времени Феофан Затворник сдержано относился к пафосу тех, кто говорил о высоком положении русского Православия: «Вот мы часто хвалим себя: святая Русь, православная Русь <…> Но осмотритесь кругом! Скорбно не одно развращение нравов, но и отступничество от образа исповедания, предписываемого Православием. – Слышна ли была когда – на русском языке – хула на Бога и Христа Его?! А ныне не думают только, но и говорят, и пишут, и печатают много богоборного»⁴⁰.

Он взывал пресечь волну нечестия богоборцев, воздвигнув дух Православия в себе самих, и объединиться против всякого образа мыслей, несогласного с верой. Эту борьбу святитель не мыслил без диалога с образованными людьми, которых приглашал к открытой дискуссии и сотрудничеству, ибо в их среде ощущал затаенную, скрытую вражду против Церкви.

Замирание внутренней жизни и пугающее молчание святитель наблюдал в среде белого духовенства, чей долг духовно просвещать паству. Архиереев и священников, которые не заботятся о преподавании народу пути ко спасению, святитель Феофан уподоблял книжникам и фарисеям, затворявшим Царство Небесное людям. От этого народ пребывал в слепоте относительно веры, погрязал в нелепейших заблуждениях; от этого у него находили прием раскольники, хлысты, молокане...

Особое беспокойство вызывала у него духовная атмосфера С.-Петербурга⁴¹. Сравнивая как-то его с Москвой, святитель дал северной столице довольно суровую оценку: «С.‑Петербург – разгульный, невер и революционер…»⁴². Правда положение не было совсем безнадежно, так как здесь было «много среди духовенства отличных иереев и по образованию, и по нраву»⁴³. В этих последних Преосвященный надеялся увидеть ревностных поборников Православия.

При множестве сложных вопросов церковной жизни, требовавших грамотного и неотложного решения, святителю Феофану было непонятно странное, необъяснимое для него бездействие церковных властей. Откуда это молчание, отчего такое равнодушие к растущему неверию и расцерковлению общества, недоумевал он: «Синод куда смотрит? Куда смотрит прокурор?.. Все уступки, да уступки. Вот театры в посты открыты⁴⁴: сказали синодальные против этого что?!.. Если все так будут уступать, то, пожалуй, что разохотят и монашество уничтожить. – Самовластие разыгрывается, когда не встречает противодействия»⁴⁵. Синод, по его убеждению, сыграл свою плачевную роль в распущенности семинарий и академий, духовной литературы. «Никакого контроля: врут светские, врут духовные, а ему горя нет, – глазом не моргнет. – Нет власти в Церкви… как кто хочет, так и действует и учит. – Попы всюду спят… Неспящих один-два – и обчелся»⁴⁶.

Должно быть поэтому в таких сложных условиях святитель не разделял надежд части духовенства во главе с митрополитом Московским Макарием (Булгаковым) в деле признания раскольничьей иерархии для последующего влияния на него: «Мнение мое – contr раскольнической иерархии. Потому я не принадлежу к макарьевской партии. Что вы говорите о упадке духа христианского и в священстве, и в мирянах – сие воочию деется. – А мы спим, чтоб поскорее воцарился противохристианский дух»⁴⁷.

Как видим, святитель Феофан с большим вниманием следил за внутренней жизнью русской Церкви и очень многим был серьезно встревожен. Ослабление монашеской жизни, упадок отечественного богословия и духовной литературы, случаи унижения Православия в духовных школах, молчание пастырей и злоупотребления в среде духовенства, бездействие церковных властей говорили ему об одном – все большем непонимании и разрушении православных начал, а с ними всей внутренней жизни общества. При этом не могло не меняться сознание русских людей, изменялись их вкусы и склонности, идеалы их сердца, увлеченные ценностями совершенно иного – земного порядка.

В итоге, неминуемо должен был измениться и внешний уклад их жизни: «…во дни наши россияне начинают уклоняться от веры: одна часть совсем и всесторонне падает в неверие, другая отпадает в протестантство, третья тайком сплетает свои верования, в которых думает совместить и спиритизм, и геологические бредни с Божественным Откровением. Зло растет; зловерие и неверие поднимают голову; вера и Православие слабеют. Неужели мы не образумимся?..»⁴⁸

Ослабление исконной православной традиции в русской церковной среде не замедлило сказаться и на всем российском обществе. Недостаток живого духовного слова о вере, довольство, нередко, одной обрядностью означало заметное замирание внутренней жизни среди православных, часто уже неспособных ясно разобраться во многих ее проявлениях.

Как в высших и интеллигентских кругах, так и в массе простого народа ширилась внутренняя пустота, которую по-разному старались заполнить. И если одни теперь все чаще обращались к сектантству, то других это могло еще больше оттолкнуть от религии и склонить к совершенному неверию и материализму. «И к горю нашему, – отмечал преосвященный Феофан, – зло сие все более и более растет и распространяется – заходят богопротивные мнения и подсекают веру; подсекая же веру, портят благочестие. – У нас эта язва явилась в двух видах: в виде неверия – от ложного направления умственного образования и в виде раскола – от грубого неведения, в чем главное дело спасения»⁴⁹.

В среде столичной аристократии внутренняя опустошенность и отступление от Православия ярко проявились в 70-х гг. ХIХ столетия, когда в С.-Петербург с проповедью прибыл английский лорд Г.-В. Редсток. Собрав немало последователей у себя на родине, он отправился в Париж, затем был приглашен одной великосветской особой в Россию, где к середине 1870-х гг. получил большое признание в среде высшего сословия. Редсток проповедовал видимое излиянии Духа Святого «на всякую плоть» – на каждого отдельного христианина, которому достаточно для этого одной только веры. По сходной причине в северной столице тех лет пользовалась широким успехом секта ирвингиан, основателем которой был шотландец Ирвинг (1792–1834).

Виднейшими последователями Редстока в России были: род Пущиных, граф А.А. Бобринский, барон М.М. Корф, княгиня М.М. Дондукова-Корсакова, отчасти Н.С. Лесков, а также отставной полковник В.А. Пашков (который позднее создал собственную общину). В 1876 г. они основали «Общество поощрения духовно нравственного чтения», которое отличалось филантропическими чертами, как, например, посещение тюрем, чтение Св. Писания заключенным и т.д.

Вести о новом религиозном движении святитель Феофан получил в самый апогей его популярности – в 1879 г. к нему пришли два письма от очевидца событий, некой Нарышкиной. Получив эти письма, святитель Феофан немедленно отослал их Н.В. Елагину, чтобы тот сообщил обо всем с.-петербургскому митрополиту. «Видите, вся беда в попах молчащих! –– восклицает он. – Надо гайдуков нанять и всех их пооттаскать за аксиосы»⁵⁰. При безучастии священников к своему долгу отчуждение пастырей и паствы было неудивительно. Враждебное отношение к служителям Церкви охватило не только образованный класс, но и простонародье. В глазах последнего иереи становились в одном ряду с помещиками и чиновниками⁵¹.

Искоренять ереси и лжеучения, полагал святитель Феофан, следует в первую очередь «духовным воинствованием». Только врачуя болезнь изнутри, можно покончить и с внешним ее проявлением. Преосвященный предлагал как можно скорее: «…вызвать попов и сказать:

1) Учите в церкви немолчно об устроении спасения <…>

2) Пусть попы заводят чтения – по вечерам и собирают и у себя, и у других слушателей… и простых и бедных. – Для чтения выбирать все то, что относится к общему строю веры.

3) Надо бы составить книжку – о пути спасения… просто написанную, и разбросать по городу даром или по копейке…»⁵².

Последнее отчасти взял на себя сам святитель. В течение нескольких месяцев он составил свои известные семь писем в С.-Петербург «по поводу ереси тамошней», написанных с большой силой и полнотой. Они могли бы составить отдельную книгу почти в 200 печатных страниц⁵³. По словам автора, у него было желание перебрать все протестантство по этому поводу⁵⁴.

Вместе с тем святитель Феофан ожидал определенных мер и от церковных властей, но не встречал их содействия. Его удивляло такое бездействие. Он не без оснований опасался роста влияния пашковства, ибо это могло в религиозном отношении пополам рассечь всю Россию⁵⁵.

Цензура в то время не препятствовала этой секте издавать свою литературу. Пашков даже заявлял, что имеет на это письменное разрешение от государя и митрополита: «Как нелепо действовала против него наша духовная власть, из рук вон. 5 лет трубит, – а ему ничего. Мне стало сдаваться, не изъявил ли как-либо митрополит согласие на его проповедь, будучи обманут льстивыми пашковскими речами о значении воплощенного домостроительства»⁵⁶.

Как выяснилось позже, предположения святителя оказались во многом верны. В конце концов, власти вмешались и в 1884 г. главные деятели этих новых религиозных общин были вынуждены покинуть Россию. Однако общее религиозное положение дел в стране оставалось практически без изменений. Не власть, был убежден святитель Феофан, возродит Православие. По утверждению Г.В. Флоровского, он мечтал об апостольском хождении в народ: «Вы справедливо скорбите о сокращении приходов и закрытии церквей. Что делать? <…> Слабеет вера <…> Мертво. Живых действователей нет. И общества не принесут ожидаемой пользы. Поджигатели должны сами гореть. Горя, ходить всюду, – и в устной беседе зажигать сердца… Вот что потребно! А где это возьмем? Опять только молиться остается к Подателю всяких даров»⁵⁷.

По выражению Г.В. Флоровского, религиозно-моралистическое возбуждение 1870-х гг. проходило в стиле «библейских обществ» александровской эпохи, не случайно, в это время переиздавались многие мистические книги тех лет⁵⁸. Новое религиозное движение было для святителя Феофана очевидным духовным обольщением, внутреннем ослеплением и заблуждением, которые в Православии называются прелестью. В этом состоянии невозможно различить истинных духовных явлений от ложных: «Ирвингианство, судя по его образованию… есть проделка духов спиритских <…> Редсток с с.-петербургскою общиною апостольскою – того же покроя. Пашков, от них научившийся ересям, тоже от духов берет начало <…> Пашков – медиум. И учение его – спиритская бесовщина»⁵⁹.

Тем временем в простом народе росло влияние штундизма и раскольнических сект. По наблюдению святителя Феофана, иноверие укоренялось в нем частью по вине равнодушного молчания священнослужителей, частью из-за неясности богослужебных книг. Многих отталкивало от церкви общее падение нравственности среди православных⁶⁰. Его очень беспокоило почти полное отсутствие работ в опровержение штунды и молоканства. Судя по переписке, Преосвященный не раз собирался взяться за их подробное изучение, но перевод «Добротолюбия», толкование апостольских посланий, ежедневная переписка, по-видимому, помешали ему серьезно посвятить себя этому делу. Не случайно святитель с большим одобрением (при всех ее недостатках) встретил книгу А.Д. Ушинского «Вероучение малорусских штудистов» (Киев, 1886).

Еще большую угрозу святитель Феофан видел в учении Л.Н. Толстого. Он читал основные сочинения Толстого 1880-х гг. и с тревогой заключал: «Тут-то, вишь, сокровища премудрости изрыгнуты… хулы на Церковь Божию, на св. отцев и даже на апостолов, кои все суть исказители учения Христова… Сам же он не верит ни в Святую Троицу, ни в Воплощенное домостроительство, ни в силу таинств… Сын Человеческий у него – то разум всечеловеческий, то сущность человечества <…> Как будущей жизни нет у него, а люди продолжают жить только в потомстве, то вся забота у него – составить программу счастья на земле»⁶¹.

В этих положениях и заключалась для епископа Феофана вся абсурдность, противоречивость и несбыточность толстовских идей. На таких мыслях у Толстого рушилась вся система морального совершенствования. Едва ли можно было осчастливить людей на земле, проповедуя непротивление злу силой: «…пусть бьют, режут, грабят – терпи, но молчи… не защищайся…»⁶².

Другие моменты, которые выделяет святитель, наоборот, звучали очень соблазнительно: отмена судов, полиции, жандармов, присяги, военной службы как насилия над свободой; необязательность брачного союза. «Доказывает, криво толкуя слова Господа в Нагорной беседе – Мф.5:21–42 – с большими натяжками»⁶³. Подобные несоответствия приводили его в крайнее недоумение. Как он и полагал, все попытки воплотить толстовское учение в жизнь обернулись полным провалом. Не случайно такой утопизм Л. Толстого по-своему критиковали и революционные демократы – более последовательные строители «земного счастья».

Читая религиозные сочинения писателя, святитель Феофан не переставал удивляться несуразности его суждений, называя их бреднями самыми безалаберными⁶⁴: «…его ученье самое фантастическое… Мне представляется, что он близок к помешательству… Так у него все нелепо. И я дивлюсь… что многие соблазняются»⁶⁵. И в самом деле, учитывая авторитетное имя писателя, его идеи получили широкое распространение в русском обществе и особенно среди молодежи. Разрушая веру в Бога и Церковь, они убивали в людях духовную жизнь и, в конечном итоге, учили жить только для земли, а значит, и по-земному.

К епископу Феофану в затвор постоянно приходили известия об увлечении толстовством в университетах, светских салонах, а к началу 1890-х гг. даже в российской глубинке. Неудивительно, что святитель Феофан не мог равнодушно относится к таким известиям: «…писать ли против Толстого. Пишут уж, стало можно не писать. Но пишут очень протяжно, и дело походит на басню Крылова “Кот и повар”. Мне и приходит в голову: выбрать измышления Толстого – все… и потом против них поставить исповедание веры Св. Церкви… и пустить в ход. Это будет краткое обозрение вражеского стана и православного воинства. В предостережение… а то зло потихоньку распространяется, а оклика: берегись, – не слышно»⁶⁶. В этих условиях его очень беспокоила низкая духовная культура современников, которые почти не читали духовных изданий.

С другой стороны, материалистической направленностью и голой рассудочностью все более отличалась наука, а с ней и вся система светского образования. Святитель Феофан видел односторонность и ущербность современной науки в том, что она отвернулась от изучения духовных явлений в мире и человеке. Это попросту означало – исказить действительность, вырвать самую важную страницу из книги жизни. Особенно страдали от этого науки о человеке. В их выводах не могло быть и речи ни о какой справедливости и полноте знаний без ясного представления о внутренней жизни человека, о духовной стороне его естества.

По мнению святителя Феофана, следовало одухотворить науку, привлечь ее внимание к проявлениям духовности в человеке, а это значит, что она не должна противопоставлять себя вере и отталкивать ее от себя, это значит, что они должны повернуться лицом друг ко другу. Без этого в объяснении многих явлений наукам не избежать ошибок и упрощений, без этого они во многом останутся на уровне голых и абстрактных теорий. А теории, настаивает Феофан Затворник, следует отличать от подлинных фактов: «Теории – личное дело учащих; факты – общее достояние. Истинною, настоящею теориею может быть только та, которая согласна с христианскими истинами»⁶⁷, ибо христианство открыло миру подлинное знание о явлениях духовной жизни человека, ее непреложные законы. Защищая свои суждения, Феофан Затворник пишет, что «верующие имеют полное право втесняться с духовным в область вещественного, когда материалисты лезут со своею материею, без зазрения совести, в область духовного», тем более что «материальное не может быть ни силою, ни целью»⁶⁸.

Тот же смысл имеет и его критика дарвинизма. Ученый, подчеркивает Преосвященный, не замечает главного в человеке – способности к духовной жизни, к одухотворению и жизни в духе. Что же касается умственной деятельности и прочих чисто психологических свойств, то святитель Феофан называет их «душевными» и ставит на порядок ниже духовных. На таких основаниях он предпочитал судить и о творениях литературы и искусств. Не только откровенно «плотские», но и «душевные» произведения не отвечают своему назначению, не говоря уже о прямо враждебных всему духовному, которые просто нетерпимы⁶⁹. Цель подлинного художника – искать потерянный рай, чтобы потом воспеть обретенный⁷⁰.

Между тем в научных кругах конца XIХ века все резче чувствовалось презрительное снисхождение и пренебрежение к вере, не только непонимание, но и огульное отрицание духовного начала в человеке. святитель Феофан ясно ощущал атмосферу этой враждебной настроенности и чутко уловил возможность в недалеком будущем безудержного атеистического разгула: «Пишите горькие вести о направлении наших ученых… Что дивного, что наши умники стали буесловить. То ли еще будет?! Это еще начатки, мы все извратим. Будем злее протестантов. Когда протестантство зарождалось, тогда еще сильно было чувство церковное, и преобразователи остепенялись им. Теперь сами протестанты уже далеко не то, что были в начале, т. е. – злее во сто крат... Эту-то злейшую злость мы от них теперь от них и забираем… И по нашей размашистой натуре: “на-де – знай наших”… всякую дрянь будем выставлять как свет из светов…»⁷¹.

В связи с этим его особенно печалила судьба молодого поколения. Светское образование, по мнению Феофана Затворника, с ранних лет подрывало духовное развитие детей, не давая им подлинных знаний о вере и христианской жизни и сужая их кругозор до узко материалистического восприятия мира. Этим особенно страдала высшая школа. Святитель все чаще с горечью замечал людей, только числившихся православными, но которые по духу и убеждениям были вольтериане, атеисты, лютеране и вообще всякого рода вольнодумцы: «Они прошли все науки в наших высших заведениях. И не глупы и не злы, но относительно к вере и Церкви никуда негожи. Отцы их и матери были благочестивы; порча вошла в период образования вне родительского дома. Память о детстве и духе родителей еще держит их в некоторых пределах. Каковы будут их собственные дети? И что тех будет держать в должных пределах? Заключаю отсюда, что через поколение, много через два, иссякнет наше Православие»⁷².

Материалистический образ мыслей распространялся через учебные заведения, где особый вес в то время имела гипотеза Лапласа об образовании мира и постулаты дарвинизма. Они повсюду сеяли неверие, ибо если нет Бога и души, спрашивал преосвященный Феофан, то на чем удержится вера – вот она и падает⁷³. «Злые начала вошли в науки и в жизнь; у нас нет книг, читая которые, можно бы образумиться тем, кои еще способны к образумлению… Нужно жаркие книги защитительные против всех злостей. Следует нарядить писак и обязать их писать»⁷⁴. Вину за такое положение епископ Феофан во многом возлагал на правительство, обязанность которого – пресекать зло со внешней стороны.

Лишенные всякого представления о внутренней жизни, дети уже не осознавали своих духовных потребностей и не верили в Бога. Помочь им можно было только в близком, откровенном общении. Очень важно расположить детей открывать свои недоумения и сердечные тревоги и ненавязчиво, «исподволь наводить их на… правость – исстари ведомого»⁷⁵. «Но зло разливается, – горько убеждался святитель, – и зальет бедную Русь»⁷⁶.

Отступая от веры и Церкви, общество отметало духовные ценности. Феофан Затворник поражался масштабам внутреннего обнищания. Замирание духа изумляло его: он не понимал, как можно убивать в себе часть своего естества. Словно «моровое поветрие нашло на духовную жизнь», сравнивал он⁷⁷. Человек все больше низводил себя до животного уровня, заботясь всецело о земных интересах.

Главная роль в этом принадлежала университетам и высшим женским курсам. По отношению к последним святитель был решительным противником: «Зачем это надо вам перебираться в С.-Петербург? – Уж не слушать ли высшие курсы для красавиц!!! Это глупость из глупостей нашего времени… Эти курсы из красавиц делают, что называется, ни рыба ни мясо, ни мужчина ни женщина… не знать что; вещь никуда негожая… урод. Если хотите остаться в своем чине, держитесь подале от этих курсов…»⁷⁸.

«Молодежь жить на земле и по-земному хочет» – таков неутешительный вывод Феофана Затворника. Нельзя без этого, соглашался он, потому что человек имеет и земную природу, только нельзя забывать, что на земле люди лишь на короткое время, то есть «хоть и земны, но не для земли получили бытие»⁷⁹.

Следует иметь в виду, что именно этому поколению предстояло вступить в ХХ век и решать судьбу России в новейшее время. Забывая о своих высоких духовных потребностях, замыкаясь только на земных интересах, человек в глазах святителя Феофана представлял собой печальное зрелище.

Представив основные замечания Феофана Затворника о духовном состоянии современников, мы опускаем здесь его нелестные многочисленные суждения о светской жизни российского общества, о прогрессистских течениях, сторонники которого стремились осчастливить все человечество, нередко отнимая счастье у тех, кто жил с ними рядом; не упоминаем о распространении сожительства вместо церковного брака и т. д. Все это только лишний раз подтверждает главную мысль святителя – расцерковление общества и отречение от Православия, попрание веры и забвение заповедей становились в России распространенным явлением.

Сравнивая течение событий перед Великой французской революцией с настроениями в Отечестве, святитель приходил к выводу, что Россия была готова повторить опыт Франции: «Как шла французская революция? Сначала распространились материалистические воззрения. Они пошатнули и христианские, и общерелигиозные убеждения. Пошло повальное неверие: Бога нет; человек – ком грязи; за гробом нечего ждать. Несмотря, однако, на то, что ком грязи можно бы всем топтать, у них выходило: не замай! не тронь! дай свободу! И дали! Начались требования – инде разумные, далее полуумные, там безумные. И пошло все вверх дном.

Что у нас?! У нас материалистические воззрения все более и более приобретают вес и обобщаются. Силы еще не взяли, а берут. Неверие и безнравственность тоже расширяются. Требования свободы и самоуправства – выражается свободно. Выходит, что и мы на пути к революции»⁸⁰. Если ей не поставить преграду, неверие будет неизбежно расти, а с ним – своеволие граждан и «разрушение правительства настоящего»⁸¹.

В трудах святителя Феофана отчетливо звучит мысль о глубокой связи монархического правления с положением православной веры в России. Участь царственных лиц, престолов и всего государства зависит не от них одних, но в значительной степени от духа, правил и стремлений самого народа⁸². Когда Божьи установления повсюду отставлены на задний план, тогда в обществе, по словам святителя, начинает водворяться эмансипация от Божеских требований – в умственном, нравственном, эстетическом отношениях; происходит отмежевание от веры и Церкви воспитания, обычаев, увеселений, а тем более политики⁸³. «В настоящее время, – продолжает Феофан Затворник, – о том, что Божие не думают, не говорят, не пишут и даже в мысли не имеют, ни при каких начинаниях. Дивно ли, что при таком настроении учения, противные вере, находят доступ в общество и что общество склоняется к повальному безверию?»⁸⁴

Православная государственность в России была на пути к опасности, которая, по его предостережениям, может обернуться трагедией для всего русского народа. Только «дух смиренной покорности Богу, дух совершенной преданности Его водительству и крепкого упования на Него единого» могли сообщить православному царству благонадежную крепость и благоденствие самому обществу, таким духом исполненному⁸⁵.

Подобный исход событий, впрочем, не был роковой неизбежностью. В историческом процессе святитель Феофан отводил значительное место праву выбора того или иного пути развития, которым обладает каждый отдельный человек и целые общества, определяя тем самым свою судьбу: «Что общего у христианства с характером времени, в которое оно зачалось? Оно засеменено несколькими лицами, которые не были порождением необходимого течения историй; оно привлекало желающих, крепко расширялось и стало общим делом тогдашнего человечества, а все-таки оно было делом свободы. То же и в худом направлении: как развратился Запад? Сам себя развратил: стали вместо Евангелия учиться у язычников и перенимать у них обычаи – и развратились. То же будет и у нас: начали мы учиться у отпадшего от Христа Господа Запада, и перенесли в себя дух его, кончится тем, что, подобно ему, отшатнемся от истинного христианства. Но во всем этом ничего нет необходимо определяющего на дело свободы: захотим и прогоним западную тьму; не захотим – и погрузимся, конечно, в нее»⁸⁶.

Святителя Феофана трудно заподозрить в ксенофобии и предвзятой неприязни к Западу. В западной культуре он не признавал лишь то, с чем не могло мириться его глубоко христианское, православное сознание. Свои надежды на лучшее он связывал с духовным просветлением соотечественников, которое позволило бы различить слабые и сильные стороны в достижениях западных соседей и перенять только наиболее ценное.

Феофан Затворник оставил нам духовное осмысление многих современных ему событий российской действительности. За пестротой внешней жизни он умел ясно различить начало всех ее проявлений, которое скрывается в сердцах людей. Содержание сердца, его ценности и идеалы, стремления и надежды по-своему направляют деятельность каждого отдельного человека и общества в целом. Внешняя деятельность людей, таким образом, протекает в соответствии с их внутренним (духовным) состоянием. И если человек отвергает Евангелие, отступает от Православной Апостольской Церкви, он не может оставаться духовно здоровым, а его внешняя жизнь – светлой, гармоничной и полноценной.

Обращая свой взгляд на события современности, святитель Феофан обеспокоенно замечал все большее непонимание и нарушение православных начал, а с ними и всей внутренней жизни людей. Слабело монашеское служение, отходя от заветов святых православных подвижников. Безжизненной отвлеченностью, рассудочностью и духовным неведением страдало современное святителю богословие, отступавшее от православных основ к протестантским. В излишнюю ученость впадали духовная литература и церковная периодика, нередко упуская из виду живые, духовные потребности человека. Христианской, внутренней жизни все реже учили православные пастыри. Замирала духовная жизнь, и этого не могло не почувствовать российское общество. Православие теряло влияние на него. Верхи и низы отступали от Церкви, изменяя вере отцов или вообще отрекаясь от веры. Изменялся внутренний склад русских людей, менялись их устремления и ожидания, идеалы их сердца (т. е. то, что теперь принято называть менталитетом), а значит, целиком должно было смениться общественное и государственное устройство России.

Недаром, на склоне лет⁸⁷ Вышинский Затворник писал: «Гибнет Русь православная!»⁸⁸ Гибнет Русь Святая, усеянная «святынями восхитительными», гибнет, потому что теряет опору во все менее православных сердцах своего народа. Не случайно, молясь о ней, святитель просит прежде всего укрепить ее веру: «Сохрани ее Господи и дух в ней веры святой возвыси и закрепи за нею навсегда!»⁸⁹.

Святитель Феофан предчувствовал, что грядущие перемены и революционные потрясения в России примут очень острые формы. Откликаясь на важнейшие явления церковной и общественной жизни, вскрыв их духовную подоплеку, он верно предуказал их будущие последствия, а потому его наследие имеет не только исторической интерес, но является и незаменимой духовной опорой в наше время.

А.Д. Каплин