Похвальное слово святому Арсению анахорету

Непрерывно являющаяся нам звезда, не к зодиакальному кругу причисленная, но утверждённая на небе добродетели, ныне воссияв в день её памяти, посылает вселенной сверкающие невещественным светом лучи доброделания. Кто же это, святолюбивое собрание? Ангелоподобный Арсений, по добродетели недосягаемый, высота смирения, поток умиления, память коего одна есть уже увещание к умножению добродетели. И я удивляюсь, что в то время как жития других блаженных мужей своевременно были описаны почитателями добродетели, житие нашего преблаженного отца осталось не рассказанным за исключением того, сколько указано у некоторых святых отцов, хотя житие отца не ниже превосходной светоносности первых, даже более других сияет лучами божественных его подвигов.

Что же, и мы поступим, как предшественники наши, и предоставим такому сокровищу храниться под покровом молчания? Да не будет! Напротив, убеждённые нарочитыми побуждениями отеческими, мы, хотя и чужды способности к хорошей речи, но надеясь получить помощником в нашем предприятии того, кто служит предметом жития, будем говорить; при этом будем предлагать только одну истину, собирая всё, что кратко о нём раньше сказано, и воспроизведя это в памяти, хотя и посредством отрывочного рассказа. Соединяя всё вместе и присоединяя, где нужно, вытекающие отсюда размышления по порядку, мы попытаемся составить житие и исполнить желание, какое имеют относительно всеблаженного отца любители добродетели.

Род Арсения¹, коему причастны многие, говоря по истине, есть добродетель; отсюда его происхождение и внутренний образ. Но так как плотские люди ищут отечества по крови, то [до́лжно сказать, что] из земных городов отечеством ему был первый город, то есть знаменитый Рим, от которого название заимствовали владеющие царским скипетром. Он был сыном благородных родителей, гордившихся богатством и другим блеском жизни. Род его не сохранился до наших дней в целости (ибо как он мог сохраниться в течение стольких лет?), но следы его отличаются таким величием, что могли бы быть разделены на тридцать домов: этого достаточно, чтобы показать, как знаменит и богат был славный муж. Будучи таким, он ещё выше был по образованию, умудрённый эллинской и римской мудростью².

Итак, поскольку слава о нём дошла до тогдашнего императора Феодосия Великого³, искавшего такого воспитателя для своих детей Аркадия и Гонория⁴, который был бы лучше всех, то Арсений по повелению царя приходит в Византию и, получив обоих сыновей царских, стал заниматься их воспитанием и образованием и сделал их наилучшими и в том и другом отношении. До сорокалетнего возраста жил в царских палатах и, постоянно имея в мыслях страх Божий, вздыхал и молился Богу со слезами, говоря: «Господи, наставь меня, как мне спастись». И вот однажды он находился во дворце и услышал голос Божий, говорящий ему: «Арсений, если хочешь спастись, удались от людей, и спасёшься»⁵.

Услышав эти слова, Арсений, уже давно уязвлённый любовью к Богу, тотчас презрел всякую человеческую и временную славу, роскошь, телесную пищу и всё прочее славолюбие, вменил в ничто царские палаты и, никому ничего не сказав, отплыл в Александрию, а отсюда отправился в [пустыню] Скит. И вошедши в церковь, он подошёл к клирикам и сказал: «Ради Господа, сделайте меня монахом и наставьте, как мне спастись». Они же, заметив благородство мужа по его нравам, лицу и обращению, спросили его, кто он и откуда. Так как он сначала отказывался отвечать и говорил: «Я странник и убогий человек, ищущий спасения», [Col. 853] то они едва могли убедить его рассказать им свою жизнь. Выслушав его, они сказали друг другу: «Кто же возьмёт его к себе и наставит к иноческой жизни?» И посоветовавшись между собой, они решили отвести его к авве Иоанну Колову⁶. Взяв его с собой, они все отправились к старцу и, совершив молитву, рассказали ему об Арсении.

Когда они беседовали со старцем, то наступил девятый час и старец сказал клирикам: «Будем вкушать пищу, и да будет воля Господа». И сел авва Иоанн с клириками, и начали они есть, а Арсения оставили стоять. Тогда авва Иоанн бросил на землю один сухарь и сказал Арсению: «Ешь, если хочешь». Арсений же наклонился к земле, пошёл руками и ногами к тому месту, где лежал сухарь, и съел его, лёжа на земле. Увидев это, старец сказал братьям: «Идите с миром и молитесь за нас; знайте, что он сделается искусным иноком». Клирики потом обратились к Арсению наедине: «Раздели с нами трапезу, брат, Господа ради, и скажи нам, какие мысли были у тебя, когда ты ел сухарь?» Он сказал на это: «Я думал в себе так: как псу бросили тебе хлеб, как пёс ты и должен съесть его». И благословили они Бога.

Немного времени пробыв с аввой Иоанном и изучив иноческий образ жизни, Арсений отделился от него и поселился в отдельной келье. И жил здесь, подвизаясь в Господе, так что превзошёл многих из великих старцев того времени и трудами своими, и воздержанием, и стойкостью в аскетических подвигах. Перешедши затем к молчальнической жизни, он снова стал молиться Богу: «Господи, наставь меня, как мне спастись». И услышал голос: «Арсений, беги, молчи и будь покоен; это корень безгрешной жизни»⁷.

Получив от Бога такое повеление, Арсений устремил весь ум свой на небо, обитая на земле лишь телом, духом же сообщаясь с горними силами. Некто из отцов, по имени Марк, спросил его, ведшего такую жизнь и так любившего безмолвие: «Отец, почему ты убегаешь от нас?» Старец ответил: «Видит Бог, что я люблю вас, но не могу жить вместе с Богом и людьми; вышние тысячи тысяч и тьмы тем (ср. Дан.7:10; Откр.5:11) одну волю имеют, люди же имеют много воль. Посему не могу оставить Бога и жить с людьми». А чтобы яснее открылось его безмолвие, необходимо сказать и о следующем достойном упоминания.

Однажды он пришёл на место, покрытое тростником, и так как тростник от ветра колебался [и производил шум], то он спросил братьев [бывших там]: «Что это за шум?» Они ответили: «Это тростник шумит, отче». Тогда старец сказал им: «Если кто поистине пребывает в молчании и услышит голос воробья, то уже в сердце его нет мира; тем более нет его у вас при таком шуме». Как же этот человек, пребывавший в безмолвии и оберегавший восторженное своё служение Богу от всякого земного шума, не любил человеческого общества, даже и несмешанного, и прекращал устную беседу за исключением крайней необходимости, об этом свидетельствуют следующие сказания.

Однажды пришёл к нему Феофил, архиепископ Александрийский⁸, с одним архонтом, просит старца удостоить их сло́ва. Немного помолчав, старец спросил: «Если скажу вам, то исполните?» Когда они дали своё согласие, то он сказал: «Где услышите Арсения, к тому месту не приближайтесь»⁹. В другой раз архиепископ, желая прийти к старцу, предварительно послал узнать, откроет ли он [свою келью]. Старец ответил: «Если придёшь, открою тебе, и если тебе открою, то открою всем, но сам уже не останусь там». Услышав это, архиепископ сказал: «Если мой приход заставит его уйти, то лучше не пойду к нему»¹⁰. И ещё. Один отец пришёл к нему и постучал в дверь. [Col. 857] Арсений открыл, думая, что это его послушник. Но когда увидел другого, то упал на лице своё. Тот сказал: «Поднимись, авва, чтобы мне приветствовать тебя». Старец же сказал: «Не поднимусь до тех пор, пока ты не уйдёшь». И хотя пришедший много упрашивал его, он не поднялся, пока тот не ушёл¹¹. Да не подумает кто-нибудь, что он разрывал союз любви, которого был сильным любителем; нет, но [делал это], чтобы не быть отвлечённым от лучшего.

Некоторые братья, собираясь идти в Фиваиду для покупки льна, решили между собой: «По этому случаю увидим и авву Арсения». Вошёл к старцу авва Александр и сказал: «Братья из Александрии желают тебя видеть». Старец спросил: «Для этого они именно пришли?» И узнав, что они идут в Фиваиду, сказал: «Естественно, что не увидят они лица Арсения, потому что не ради меня пришли. Успокой же их и отпусти с миром, сказав, что старец не может выйти»¹². В другой раз пришли к нему старцы, долго просили побеседовать с ним и молили его сказать им слово о безмолвствующих, ни с кем не встречающихся. Тогда старец говорит: «Пока девица находится в доме отца своего, многие имеют желание на ней жениться; когда же начинает выходить из дома, то уже не имеет такой чести, какую имела, когда укрывалась. Такова и душа: как только стала для всех открыта, она уже не всем нравится»¹³. Здесь показана нам мера для взаимного общения с братьями: не всегда и не везде это должно иметь место, чтобы, оказав предпочтение постороннему делу перед главным, мы незаметно не наказали самих себя. Но каково это дело, полезно присоединить сюда [следующий рассказ об этом].

Некий брат пришёл в Скит и стал умолять клириков, говоря: «Хочу побеседовать с аввой Арсением». Ему сказали: «Подожди немного и увидишь его». А он ответил: «Не стану есть, пока не [Col. 860] увижу». Тогда клирики послали его с одним братом, который бы довёл его до кельи, так как она была далеко. Толкнув дверь, они вошли в келью и, приветствовав старца, сели молча. И сказал брат-клирик: «Возвращусь я домой, помолитесь обо мне». Чужой же брат, не имея дерзновения перед старцем, ответил первому: «Пойду и я с тобою». И вышли вместе. Затем стал просить чужой брат брата-клирика: «Веди меня к авве Моисею, который раньше был разбойником». И когда они пришли к Моисею, то он принял их с радостью и, угостив, отпустил. И сказал клирик другому брату: «Вот я тебя привёл к необыкновенному монаху и к египтянину [Моисею]: кто из них более понравился тебе?» Он ответил: «Египтянин более понравился мне». Услышав это, некто из отцов стал молиться Богу, говоря: «Господи, покажи мне дело сие, ибо один убегает от людей ради имени Твоего, а другой принимает людей также ради имени Твоего». И были показаны ему [во сне] два больших корабля, и увидел он на одном авву Арсения и Духа Божия, плававших в безмолвии, а на другом плавали авва Моисей и Ангелы Божии, которые давали ему соты мёда. Так Арсений, убегая от бесед с мужчинами, иногда допускал их, с женщинами же – совершенно никогда, ибо он был неумолимо строгий молчальник, преданный любви к Богу¹⁴.

Одна знатная женщина, весьма богатая и богобоязненная, пришла в Каноп Александрийский из Рима, желая увидеть Арсения. Архиепископ Феофил принял её с честью, и она стала просить его убедить старца принять её. Архиепископ пошёл и просил принять её. Старец же не согласился беседовать. Когда же сообщили об этом знатной женщине, то она велела приготовить свой караван и сказала: «Верую Богу, что увижу его, ибо не человека я пришла видеть – людей и в нашем городе много, – но пророка пришла увидеть». И когда она подошла к келье старца, по устроению Божию старец был вне кельи. Увидев его, она пала к его ногам, но старец поднял её с гневом и строго сказал: «Если желаешь увидеть лицо моё, вот оно – смотри». Она же от стыда не могла посмотреть в лицо ему. И сказал он ей: «Не слышала ли ты о делах моих? Их следовало бы смотреть. Как ты решилась совершить такое путешествие? Не знаешь ли, что ты женщина и никогда не должна выходить из дома? Вот, ты возвратишься в Рим и будешь говорить женщинам: „Я видела Арсения“, и сделают море путём для женщин, отправляющихся ко мне». Она же ответила: «Если Богу угодно будет, я никому не попущу идти [Col. 861] сюда. Но молись обо мне и поминай меня всегда». Старец в ответ на это сказал: «Я молюсь Богу, чтобы изглажена была память твоя из моего сердца». Услышав это, она ушла в смущении. И когда пришла в город, то от печали заболела лихорадкой. И возвещено было папе¹⁵, что она заболела. Он пришёл к ней и просил её рассказать, что с нею. Она сказала: «О, если бы я не приходила сюда! Ибо я сказала старцу: „Поминай меня“, а он ответил: „Я молюсь Богу, чтобы память твоя была изглажена из моего сердца“. И вот теперь я умираю от печали». И говорит ей архиепископ: «Не знаешь ли, что ты женщина, и враг диавол воюет против святых через женщин; и потому старец сказал это; о душе же твоей он молится всегда». И таким образом исцелён был помысл её, и она с радостью возвратилась на свою родину¹⁶. Таково безмолвие и такова беседа Арсения.

Кто был одарён таким даром молитвы и смиренномудрия, как святой Арсений? И свидетелем этого является тот брат, который, пришедши к келье старца и посмотрев в неё через оконце, увидел старца, пылающего как огонь; брат был достоин видеть это. Когда он постучал, старец вышел и, увидев брата, объятого ужасом, спросил: «Долго ты стучал? Не видел ли чего-нибудь?» Тот ответил: «Нет». Побеседовав с ним, старец отпустил его¹⁷. Некто же повествует, что как прежде, когда жил в царских палатах, он носил наилучшую одежду, как никто другой, так и теперь никто не приходил в церковь, одетый более бедно, чем он¹⁸. И когда однажды в Скиту раздавали братиям понемногу смокв и Арсению пресвитер не решился послать такой малости, чтобы не возбудить его гнева, то старец, узнав об этом, не пришёл к богослужению и сказал: «Вы отлучили меня, не дав мне благословения, которое Бог послал братиям и которое получить я недостоин». И пошёл пресвитер и привёл его к богослужению с радостью¹⁹.

А то, что он советовался и не поступал по собственному усмотрению, хотя весьма блистал и знанием, и опытом, и мудростью, разве не есть дело смирения? Так, однажды он спросил одного египтянина о своих помыслах, так как видел, что этот не такой, как прочие. Египтянин сказал: «Отче Арсение, как ты, столь искусный в греческой и римской образованности, спрашиваешь простеца о своих помыслах?» Блаженный отец ответил: «Римское [Col. 864] и греческое учение я знаю, алфавиту же этого простеца не научился»²⁰. Что хотел сказать старец этим? То, что если кто и всё образование усвоил себе, но алфавита истинного смирения не изучил прежде всего и всей мудрости мирской не дал второго, как бы постороннего, места, тот в действительности необразованный и самый неучёный человек. Затем снова египтянин спросил его: «Почему мы от такой образованности и мудрости ничего не получаем, эти же – египетские [иноки] – столько добродетелей приобретают?» Старец сказал: «Мы от мирской образованности ничего не получаем, но и египетские иноки, как и частные люди, приобретают добродетели собственными трудами»²¹.

Кроме смиренномудрия, святой отец отличался великим умилением и постоянно проливал святые свои слёзы. В течение всей своей жизни, сидя за работой, он держал на коленях платок для слёз, падавших из его глаз²². Ему присущ был и дар бодрствования в необыкновенной степени. Некогда он призвал авву Александра и Зоила, своих учеников, и сказал им со смирением: «Так как демоны воюют против меня, и я не знаю, не подкрадываются ли они ко мне во сне, то потрудитесь эту ночь со мною и оберегайте меня, чтобы я не задремал в бдении». И молча сидели они с вечера: один – с правой стороны, а другой – с левой, и сказали оба: «Мы спали и встали и не заметили его дремлющим». Наутро же (Бог ведает, сделал ли он это по своей воле, дабы мы подумали, что он задремал, или действительно природа сна взяла верх) он трижды вздохнул и встал тотчас со словами: «Я задремал, да?» Они ответили, что не видели²³. Всю ночь он [обыкновенно] проводил в бодрствовании, а утром, собираясь заснуть, уступая требованию природы, говорил сну: «Иди, злой раб, прислуживай». И немного подремав, быстро поднимался²⁴. Вечером в субботу, накануне воскресения, оставляя солнце позади себя, он поднимал свои руки к небу и так молился до тех пор, пока [утром] солнце снова не освещало его в лицо, и только тогда он уже садился [отдыхать]²⁵.

Обыкновенно блаженный отец говорил следующее: «Иноку достаточно спать один час, если он настоящий подвижник»²⁶. И ещё: «Монах – странник в чужой стране и не должен вмешиваться ни в одно дело, и будет в покое»²⁷. [Col. 865] И ещё говорил: «Если будем искать Бога, то откроется нам; и если у себя удержим Его, то пребудет с нами»²⁸. Трудился же святой Арсений и руками, украшая себя славою апостольской (ср. 1Кор.4:12). Он плёл корзины и шил до шестого часа. И то было удивительно, что он в течение года только один раз менял воду для финиковых листьев или, вернее, подливал. Некоторые из отцов спросили его: «Почему, отче, не меняешь воды для фиников, которая уже смердит?» Он ответил им: «Вместо фимиама и мира, коими я пользовался в мире, должен я обонять этот смрад»²⁹. Он не позволял себе даже умеренности в отношении питания, но, очищая тело, приводил его к послушанию себе, избегая сытости, как превосходный наездник дикого коня. Плодов же вовсе не вкушал. Только когда слышал, что все роды плодов созрели, говорил сам: «Принесите мне», – и вкушал по одному разу от всех плодов, благодаря Бога³⁰. Авва Даниил говорил о нём: «Столько лет пробыл он с нами, и мы давали ему в течение года только одну меру хлеба, и когда мы собирались у него, то и сами ели из неё»³¹.

Но Арсений, воистину богатый добрыми делами, был и нестяжателен. Он нуждался во всём, до льняной нитки включительно, и, не имея, где купить, принимал милостыню и говорил при этом: «Благодарю Тебя, Господи, что удостоил меня принять милостыню ради имени Твоего»³². Но до́лжно сказать и о том, каково было его высочайшее бесстрастие. Пришёл однажды к нему посланник от римского начальника и принёс ему завещание одного сенатора [родственника], который оставил ему очень богатое наследство. Он взял это завещание и хотел разорвать. Посланник пал к ногам его и сказал: «Молю тебя, не раздирай его, если не хочешь принять»³³. К тому же [Col. 868] он был мудр в ответах. Однажды авва Марк, беседуя с ним, сказал: «Хорошо ли не иметь никакого утешения в своей келье? Ибо я видел брата, имеющего немного зелени и вырывающего её». Старец ответил: «Это хорошо, но смотря по характеру человека, ибо если у него нет силы для такого образа действий, то он опять насаждает их»³⁴. В другой раз старец сказал авве Александру: «Когда обдерёшь свои финиковые ветки, приходи вкушать пищу со мною». Авва Александр работал обыкновенно медленно, и когда пришёл час принятия пищи, у него ещё были финиковые ветки; он, желая выполнить слово старца, остался доканчивать работу. Авва Арсений, увидев, что он опоздал, подумал, что у него гости, и вкусил пищу [один]. Александр же, окончив работу, пришёл уже вечером. Старец спросил: «У тебя были гости?» – «Нет». – «Почему же не приходил?» – «Потому что ты сказал мне: „Приходи, когда обдерёшь финиковые ветки“; исполняя твоё слово, я не пришёл, так как только что окончил». И удивился старец точности его и сказал ему: «Возвратись скорее, чтобы и правило своё совершить, и воду переменить; иначе скоро тело твоё впадёт в болезнь»³⁵.

Блаженный отец иногда не стыдился смиряться перед своими учениками. Однажды, когда он сидел в нижних странах [Египта], где покой его нарушался, ему захотелось оставить свою келью, не взяв из неё ничего; он отправился к своим ученикам, фаранитам, Александру и Зоилу. И сказал Александру: «Встань, поплывём». И сделано было так. И Зоилу сказал: «Пойдём со мною к реке, и поищи мне корабль, плывущий в Александрию. А затем и ты [Col. 869] поплыви к брату твоему». Зоил молчал, смущённый этим словом. Итак, они разлучились друг с другом. Старец пришёл в Фиваиду и здесь заболел тяжкой болезнью. Ученики же его размышляли между собою так: «Не оскорбил ли кто-нибудь из нас старца, и не потому ли он ушёл от нас?» И не нашли в себе никакой вины. Старец же, выздоровев, сказал: «Снова пойду к моим отцам». После сего он отплыл и пришёл в Петру, где были его ученики. Когда он был близ реки, одна девушка-эфиопка коснулась его милоти. Старец же стал порицать её. Тогда девушка сказала ему: «Если ты монах, иди на гору». После сего встретили его Александр и Зоил, и когда они пали к ногам его, старец обнял их, и все начали плакать. И сказал старец: «Не слышали ли вы, что я был болен?» Они ответили: «Да». Старец продолжал: «Почему же вы не пришли навестить меня?» Авва Александр на это ответил: «Потому что уход твой от нас не был желанным, и многие, не получив пользы, говорят: „Если бы они не были непослушны, то старец не ушёл бы от них“». Тогда он сказал: «Это и я знал. Но люди снова будут говорить [обо мне]: голубь, не нашедши покоя ногам своим, возвратился к Ною в ковчег (Быт.8:9)». Так утешились ученики и жили с ним до его кончины³⁶.

В другой раз некто спросил Арсения: «Помыслы смущают меня, говоря: ты не можешь поститься, ни работать – посещай больных, в этом выражается любовь». Старец, зная лукавство и козни демонов, сказал брату: «Иди, ешь, пей, спи, не работай, но только из кельи своей не выходи». Ибо он знал, что пребывание в келье приводит монаха к правилу его³⁷. Не лишён был [Col. 872] блаженный дара прозорливости, будучи исполнен Божественной благодати. Когда он сидел однажды в келье, к нему был голос: «Иди, я открою тебе дела людей». Он встал и вышел; и перенёс его [Ангел] в некоторое место и показал ему эфиопа, рубящего дрова и сделавшего большую вязанку, он пытался поднять её и не мог; вместо того чтобы снять часть дров, он снова пошёл рубить и прибавил ещё дров к вязанке. Немного спустя показал ему [Ангел] человека, стоящего над колодцем, черпающего из него воду и выливающего её в дырявый сосуд, из которого она вытекала. И снова сказал [Ангел]: «Иди, покажу тебе». И увидел он церковь и двух мужей, сидящих на лошадях и несущих бревно поперёк, друг против друга: они хотели пройти так через двери храма и не могли, потому что бревно было поперёк, а они не соглашались понести бревно вдоль один за другим и посему оставались вне храма. Тогда Арсений спросил, что означает это. И сказано было ему: «Это суть люди, несущие бревно добродетели с трудностью и не соглашающиеся идти путём Христова смирения, почему и остаются вне Царства Божия. А рубящий дрова есть человек, обременённый грехами и вместо покаяния не перестающий присоединять к ним новые. Черпающий же воду есть человек, творящий добрые дела, но так как вместе с ними имеет и нечто лукавое, то этим губит и хорошее. Человеку нужно покаяние присоединять к добрым делам, чтобы не напрасно трудиться»³⁸.

Рассказывают о нём и следующее. Однажды он заболел в Скиту, и пресвитер, отправившись к нему, перенёс его к церкви и положил на мягком одре, а под голову подложил небольшую подушку. Один из старцев пришёл навестить его и, увидев его на постели, соблазнился и сказал: «Это авва Арсений? И на такой постели он лежит?» Пресвитер спросил его: «Кем ты был в своей деревне?» – «Я был пастухом», – сказал тот. [Col. 873] Пресвитер продолжал: «А как ты проводил жизнь?» – «Во многом труде и печали». – «А как теперь живёшь в своей келье?» – «Хорошо живу». Тогда пресвитер сказал: «Видишь авву Арсения? В мире он был отцом царей и тысячи рабов в шёлковых одеждах служили ему; драгоценные ковры были у него под ногами. А ты, быв пастухом, не имел того, что имеешь ныне, – покоя; вот и он не имеет той пищи, какую имел в мире. Посмотри же, ты теперь пребываешь в покое, а он мучится». Старец, услышав это, умилился и поклонился, сказав: «Прости меня, авва, согрешил я, ибо этот пришёл сюда для труда, а я для покоя». И ушёл старец, получивши пользу³⁹.

К блаженному старцу однажды приступили демоны в келье, досаждая ему. Служившие ему, подошедши, остановились вне кельи и услышали, что он взывает к Богу: «Боже мой, не оставь меня; ничего доброго я не сотворил пред Тобою, но дай мне по милости Твоей положить начало». Когда один брат просил его сказать слово на пользу, старец ответил ему: «Сколько можешь, подвизайся, чтобы внутреннее твоё делание было по Богу, – и ты победишь внешние страсти»⁴⁰. Так блаженный старец совершал свои аскетические подвиги в течение многих лет и будучи полон всякой добродетели. Когда наступило время его преставления, стал увещевать учеников своих, говоря: «Не заботьтесь о поминальном обеде по мне, ибо что для себя я сделал, то и найду»⁴¹. Ученики опечалились, услышав это. Тогда он сказал: «Ещё не пришёл час; когда же придёт, скажу вам, и судиться буду с вами на суде Христовом, если отдадите кому-нибудь тело моё». – «Что же нам делать? Мы не знаем, как погребать тебя». И сказал им старец: «Не знаете ли, как связать меня верёвкой и потащить в гору?» Так обыкновенно говорил Арсений: «Арсений, зачем ты вышел из мира?» Это слово знаменательно, ибо, говорил он, если ты избрал быть с Богом, то соблюди свой [Col. 876] ум непреклонным, чтобы через забвение не сделаться ему пустым для беседы с Богом⁴².

Говорил он и следующее: «В словах я часто раскаивался, а в молчании – никогда»⁴³. Этим преподобный показывал, что человек, не обращающий внимания на то, чтобы говорить сообразное, через многоглаголание часто падает и низвергается в смертоносные бедствия и споры. Безумец нерассуждающий не раскаивается [в своих словах], но, наоборот, беззастенчиво усиливается говорить вследствие дурной привычки к состязанию. Ибо крепкая западня для мужа – его уста, и уловляется он словами языка своего. Благоразумный же, имеющий чистый ум, если говорит сверх должного, то раскаивается: «О, если бы я не сказал этого слова!» – говорит он. Ибо во многоглаголании не избежишь греха. Посему молчание прекрасно и выгодно.

Когда старец был при смерти, братия заметили его плачущим и сказали: «Воистину ли ты боишься, отец?» Он ответил им: «Действительно, страх ныне в этот час, мне присущий, был со мной с тех пор, как я сделался монахом». И тотчас он почил в мире⁴⁴. Когда авва Пимен услышал, что старец почил, то со слезами сказал: «Блажен ты, отче Арсение, что плакал в этом мире, ибо кто не плачет здесь, будет вечно плакать там; кто плачет здесь добровольно, тому не нужно будет плакать там от мучений»⁴⁵.

Рассказывал о нём авва Даниил, что «он никогда не хотел говорить о предметах из Писания, хотя и мог бы говорить, если бы желал. Также и писем скоро не писал. Когда приходил в церковь по временам, то становился за столпом, чтобы никто не видел лица его и чтобы ему самому не развлекаться ничем посторонним. Вид у него был ангельский, как у Иакова; он был весь седой, приятный в речи, сухой и высокого роста, но от старости согбенный. Борода у него была большая, доходившая до пояса; ресницы же выпали у него от непрерывного плача. Умер он девяноста [Col. 877] пяти лет; во дворце блаженной памяти Феодосия Великого прожил до сорокалетнего возраста, в Скиту сорок лет, десять в Троине, выше Вавилона, против Мемфиса, три года – в Канопе Александрийском и остальные два года опять провёл в Троине, где и почил, окончив течение своё в мире и страхе Божием, ибо был муж добрый и исполненный Духа Святого и веры. Оставил он мне⁴⁶ свой кожаный хитон, белую власяницу и сандалии из пальмовых ветвей. И я, недостойный, носил их, чтобы получить благословение (ср. 4Цар.2:9, 13–14)»⁴⁷.

Таков конец жития блаженного Арсения, кратко изложенного не на основании множества его дивных дел, а на основании того, что раньше по частям предано письменно преподобными старцами. Мы же, получив это от них, осмелимся прибавить нечто к сказанному, чтобы и наша скудость речи обнаружилась, и наша любовь к святому исполнилась.

Какое слово может изобразить деятельность этого всеславного, преблаженного, преподобнейшего мужа? Не только нынешнее поколение удивляется его делам и старается подражать его аскетическим подвигам, но даже знаменитые и первоверховные из древних святых отцов прославляют его житие. Я разумею великого Евфимия, который всё старание прилагал подражать его добродетелям, безмолвию его, молчанию, смиренномудрию, бедности в одежде, воздержанию в пище, терпению во всем, согласно слову, сказанному о нём: «Арсений, зачем ты вышел [из мира]?» Подражал преподобный Евфимий и сокрушению его, и любви к пустыне, и презрению к славе и к обществу, [Col. 880] и его постоянной усердной молитве, и его состраданию и рассудительности. Поскольку же подражал его жизни со всяким усердием, то удостоился и дарований, бывших у него, получив и причастие Всесвятого Духа, и просвещение Божественным Светом, и дар прозорливости.

О блаженнейший Арсений, чистое вместилище Духа! Какое слово может быть достойно твоих славных дел? Какой вид добродетели восхвалить мне в тебе прежде всего? Удаление из мира? Кто, услышав голос Божественный, скорее тебя оставил мир всецело? К способу и месту спасительного покоя поспешал патриарх Авраам, но с женою и имуществом (ср. Быт.12:4–5). Ты же, совершенно одинокий, без одежды и лишних вещей, неся на плечах только Крест Христов, поселился в пустыне. Царский дворец тебя не привлекал, преимущество почестей над тобою не возобладало. Насколько это представляется более удивительным, чем дело Авраама? Кто, подобно тебе, пребывая чувствами вне мира и земных мечтательных образов, удостоился беседовать с Богом? Великий Моисей, поднявшийся на Синай (ср. Исх.20:21; 33:11, 18–23; 34:5–8). Но и ты на столпе молитвы не удостаивался ли беседовать с Богом ежедневно? И у того [от беседы с Богом] просияло лицо славою (ср. Исх.34:29–35), – а разве ты не явился охваченный огнём видевшему тебя? О, чудо: через молитвенное общение с Богом ты явился в виде пламени, уподобившись тому, с кем был в общении, стал огнедышащим ангелом и – дерзновенно говоря – превзошёл славу Моисея. А всенощное стояние? Ночь как день освещалась для тебя молениями, как пел некогда божественный Давид (ср. Пс.138:12). Солнце, предстоя тебе на молитве, передавало тебя солнцу же, совершая своё круговое течение. О солнце, соперничающее с истинным духовным солнцем! Мысль твоя, полная света, чище солнечных лучей возводит на небо помыслы, даже выше небес проникающие.

А сладость безмолвия? Кто казался большим любителем безмолвия, чем ты, удалившийся от шума человеческого и к одному Богу устремлявшийся? Говорят, что философ Пифагор ни с кем не беседовал, кроме быков и птиц, из любви к безмолвию. Ты же, опровергая его философскую склонность как нечто мало приличное, обитал в пустыне, даже гласа птиц не слыша. Твоё чистое сердце казалось похожим на глубоко спокойное море, так как ветры злобы далеко были унесены дыханием Всесвятого Духа, [Col. 881] с помощью Которого ты, совершив плавание, успокоился в невозмутимой пристани вышнего Царства. А высота смиренномудрия? Кто, подобно тебе, смирял себя в простой одежде? Кто, сначала живя с императором и будучи многообразован, потом так скрывал своё благородство и погибающую мудрость? Одевавшийся в золото, ты стал носить беднейшую одежду; многомудрый, ты стал простецом, многоучёный – стал учиться посредством вопросов и наставлений умерщвлению страстей и превзошёл всякого другого. А к родственникам какое у тебя было чувство? Об этом ты сам сказал: «Я прежде него умер»⁴⁸, – предпочитая, конечно, добровольную смерть естественной. Приведу и блаженное твоё изречение: «Арсений, зачем ты вышел [из мира]?» Его поют лики монахов, идущие по пути спасения. Ибо помнить причину, ради которой мы вышли из мира, и только об этом заботиться есть препятствие для греха.

А восторг божественного сокрушения? А непрерывное размышление о смерти, постоянно наполнявшее твоё чистое сердце, из которого беспрестанно текли потоки слёз и возжигали в тебе огонь божественной любви? По целомудрию я назвал бы тебя вторым Иосифом; но ты и память о женщине навсегда изгнал из своего сердца! О, воистину муж (ἄρσην), сообразно своему имени и ничего женственного не носящий в себе⁴⁹! Воздержанием попирая страсти, ты подражал патриарху Иакову и ел для того, чтобы жить, а не жил для того, чтобы есть⁵⁰; о чём внешние размышляют в слове, то ты ежедневно исполнял на деле. Через бодрствование ты стал как бы бесплотным, усыпляя звёзды своими бдениями, проводя ночь в молитвах, исполненный всякой добродетели, величайший любитель всякого добра. О, светлейшее небесное светило! О, самая блестящая звезда молчальников! О, вожделеннейшая слава монахов! О, земной ангел, окрылённый красотою воздержания! О, рай добродетели, насаждённый всяким прекрасным добром! О, звёздное небо, различными красотами [украшенное], созданное на вершине чистейшей жизни...⁵¹