Отрывки из вавилонско-ассирийских сказаний о первобытных временах

Открытия¹ английского ассириолога Г. Смита продолжают обращать на себя серьёзное внимание исследователей древности. Прочитанные впервые Смитом вавилонско-ассирийские сказания о первых временах мира месяца три тому назад явились в немецком издании под редакцией ассириолога Фридриха Делича, сверившего английский перевод с ассирийским текстом и присоединившего к нему свои ценные замечания². Не скрывая некоторых недостатков в Смитовском переводе халдейских сказаний, именно неточностей его перевода, Ф. Делич признаёт „Халдейскую книгу Бытия” Смита „мастерским произведением, показывающим гениальность её автора, как в соединении разбросанных отрывков в одно целое, так и в правильном понимании общего их смысла. По словам Делича, даже при переводе отдельных мест опытный – вследствие долгого обращения с памятниками – взгляд Смита нередко угадывает правильный смысл там, где ошибаются другие специалисты” (стр. VI). – Во Франции свои исследования посвятил этому предмету, между прочим, Ленорман, который сверил сделанный Смитом перевод сказания о потопе с ассирийским текстом (ему доставлен был английским музеем снимок ассирийских письмен, сообщающих это сказание). Поверка убедила Ленормана в точности вообще этого перевода, который, по его словам, требует пересмотра и несущественного изменения в некоторых незначительных пунктах³. Только Опперт отнёсся несколько свысока к переводу Смита, как самоуверенного, хотя и талантливого, самоучки в ассириологии; по его мнению, Смит угадал только „общее значение” ассирийских легенд, а что касается понимания отдельных мест, то перевод его неудовлетворителен, в доказательство чего Опперт представляет свой собственный перевод нескольких мест из ассирийских сказаний⁴.

Признавая открытые Смитом вавилонско-ассирийские сказания о первых временах мира и человечества весьма важными в библейском отношении, считаем полезным обстоятельнее познакомить наших читателей с содержанием этих сказаний и предложить самый перевод важнейших, по крайней мере, из них, причём в основу будет положен смитовский перевод, как он передан Деличем, но при этом будут приняты во внимание замечания Ленормана и Опперта. Вместе с передачей текста будет указано, по возможности, значение вавилоно-ассирийских сказаний о первобытных временах для истории древности, равно как и отношение их к библейскому повествованию.

I.

Высокий интерес открытий Г. Смита, прежде всего, состоит в том, что они неожиданно проливают новый свет на древнейшую историю человечества и тем способствуют образованию более верных представлений о глубокой древности. А это имеет важное значение и для понимания Библии. Как недалеко ушло от нас ещё то время, когда велись горячие споры о существовании у Греков письмен во времена Гомера и когда некоторые с уверенностью высказывали, что не только евреи, но и вообще семиты начали употреблять письмена не ранее Х века до христианской эры. Исследования финикийских и египетских памятников устранили уже это заблуждение первой четверти нынешнего столетия, а прочтённые Смитом глиняные книги из библиотеки ассирийских царей указывают теперь не только на знакомство семитов в глубокой древности с письменным искусством, но и на существование у них разнообразной литературы в собственном значении этого слова, чего и не ожидали от столь отдалённых времён.

К древнейшим произведениям вавилонско-ассирийской письменности Смит относит следующие открытые доселе памятники, которым усвояет он общее название „сказаний бытия”.

1) Обширное сказание о происхождении мира, создании животных и человека, о падении человека и борьба между богами и силами злого существа.

2) Другое сказание о творении, теснее примыкающее к сказанию Бероза.

3) Двух-язычную (на аккадском и ассирийском языках) легенду о семи злых духах, которая составляет, по-видимому, часть третьего сказания о творении.

4) Легенду о нисхождении богини Истар (греч. Венеры) в преисподнюю и возвращении отсюда.

5) Легенду о грехе бога Цю, оскорбившем Илу, отца богов.

6) Пять дощечек о деяниях Диббара, бога моровой язвы.

7) Легенду о боге Сартурда, превратившемся в птицу.

8) Легенду о мудреце, задавшем загадку богам.

9) Легенду о добродетельном Атарпи и греховной испорченности мира.

10) Легенду о вавилонской башне и рассеянии.

11) Басню об орле и Etana.

12) Басню о воле и лошади.

13) Басню о лисице.

14) Легенду о Sinuri.

15) Сказание об Издубаре; двенадцать дощечек, заключающих в себе сказание об Издубаре и потопе, и

16) Различные отрывки других легенд, указывающие на существование значительного собрания подобных древних сказаний (Chald. Gen. 17–18)⁵.

Глиняные дощечки, заключающие эти сказания, все написаны при Ассурбанипале – греческом Сарданапале (около 670 г. до Р. Xp.), из времён которого происходит бо́льшая часть открытых доселе в Ниневии письменных памятников.

Что известные теперь экземпляры ассирийских „сказаний бытия” написаны именно при Ассурбанипале⁶, об этом с несомненностью свидетельствуют самые дощечки, так как на них обыкновенно находится ясное указание времени и места написания того или другого сказания. Это мы увидим при передаче самых сказаний. „Но – с другой стороны – не менее ясно указано и всеми признано, – говорит Смит, – и то, что теперешние экземпляры этих сказаний не оригиналы, а только списки с древнейших текстов. К несчастью указаний на время написания этих оригиналов нигде не сохранилось, вследствие чего возможны различные мнения об этом предмете. И так как ассирияне, по их собственным указаниям, почерпнули эти литературные памятники из вавилонских источников, то поэтому мы должны обратиться в Вавилон для определения времени происхождения первоначальных текстов этих памятников” (22). Но здесь встречается новое весьма важное затруднение, состоящее в том, что по языку, каким написаны вавилонские памятники различных времён, нельзя определять время их происхождения, потому что литературный язык в Вавилоне остаётся одним и тем же в течение многих столетий. „Тексты, написанные в ранний период вавилонской истории большей частью в высоко-поэтическом стиле, языком сильных чувств, сделались, говорит Смит, классическими образцами вавилонской письменности. Последующие поколения только списывали их, не производя чего-либо нового, самостоятельного. Эти древние памятники, при том уважении, каким они пользовались, определили стиль вавилонской литературы на всё последующее время; язык, каким они написаны, сделался, так сказать, стереотипным, классическим стилем страны до персидского завоевания. Таким образом, происходит, что тексты из времён царей – Римагу, Саргона I-го и Гамму-раби, царствовавших за тысячу лет до Навуходоносора и Набонеда, написаны таким же языком, как и надписи этих позднейших царей; заметного различия в стиле нет между ними, как этого можно бы ожидать от большого промежутка времени, отделяющего их. А между тем есть основание полагать, что, тогда как язык богослужения и литературы оставался неизменным, речь народной массы постепенно изменялась; по крайней мере, во время Ассурбанипала, когда ассирияне списывали „сказания бытия”, в народной речи замечаются совершенно особые оттенки языка, как это видно из частных писем и других письменных произведений этого времени⁷. Отказываясь по языку судить о времени первоначального написания указанных вавилонско-ассирийских сказаний, Смит, определяя это время, высказывает положение, что эти сказания могли быть написаны не позднее времени Гаммураби, иноплеменного царя, завоевавшего Вавилон около 1550 г. до Р. Xр. „Это, по Смиту, самая поздняя дата, какая может быть назначена для правления Гаммураби. Некоторые учёные относят его даже к более древнему времени”. Это положение о времени происхождения вавилонских сказаний Смит основывает на том, что „при Гаммураби и после него владычество находилось в чужеземных руках, и было более централизовано, чем прежде: Вавилон в это время был, сколько мы знаем, единственным главным городом” (24). А между тем в перечисленных вавилонских сказаниях нет намёков на Вавилон, как единственную столицу, напротив, здесь называются различные государства или города, существовавшие, конечно, раньше соединения их под одной властью. Так в одном из самых древних произведений в большом халдейском сочинении об астрологии – называются царства: Субарту, Марту (Сирия), Гутим и Елам и др., между ними – Аккад, как царство особенное и притом руководящее. Равным образом в сказании, которому Смит дал название „великие деяния Диббара” перечисляется значительное количество народов или государств, как например: народ берегов, Субарту, Ассур, Елам, Касси, Суту, Аккад и др. (26–27). Эти государства в качестве самостоятельных существовали, по Смиту, за 2000 лет до Р. Хр., и в это время получили происхождение два упомянутых сочинения: об астрологии и – Диббара. Около 2000 лет в при-евфратской долине произошло соединение южной и северной частей Вавилонии, так что цари с этого времени до Гаммураби обыкновенно носят титул: „Царь Сумира и Аккада”, т. е. нижней и верхней Вавилонии. К этому периоду времени (от 2000 до 1500 до Р. Хр.), Смит относит написание легенд об Издубаре, сказания о творении – несколько позднее первой, и легенды о злых духах. По указаниям надписей, говорит Смит, 2000–1850 г. до Р. Хр. сделано было общее собрание различных преданий о творении, потопе, вавилонской башне и других подобных легенд (28).

Признавая хронологические вычисления вообще слабой стороной своего сочинения (IV), Смит вместе с тем выражает, однако, полную уверенность в том, что древность указанных памятников нисколько им не преувеличена, напротив, это самые поздние даты, какие только могут быть назначены для этих памятников. „Если, – говорит Смит, – не смотря на эти разнообразные признаки, как-то: особенности богопочтения, названия государств и главных городов, исторические намёки и т. п., многим покажется смелым то, что происхождение оригинальных текстов отнесено к столь древним временам, между тем как единственными экземплярами их служат теперь для нас ассирийские копии из времени Ассурбанипала, следовательно, от VII в. до Р. Хр., то следующие соображения вполне подтверждают верность этих хронологических указаний: первоначальное написание этих сказаний нельзя с вероятностью отнести ни к какому другому времени, кроме разве ещё к более глубокой древности. Во-первых, нужно обращать внимание на ясное свидетельство самих ассириян о том, что эти копии были списаны с древних вавилонских экземпляров и что уже в это время иногда нельзя было прочитать некоторых мест в оригиналах. Затем – в одном случае мы имеем сами фактическое доказательство древности одного текста, того именно, ассирийская копия которого частью обнародована во 2-м томе Cuneiform Inscriрtions p. 54, №№ 3 и 4. Между дощечками с ассирийскими письменами, которые открыл Лофтус в Сенкере, и которые, по названным в них именам царей, написаны за 1600 лет до Р. Хр., находится также отрывок древневавилонского экземпляра этого же текста; этот вавилонский экземпляр оказывается, таким образом, древние на 1000 годов ассирийской копии” (29). „Если, – продолжает Смит, – время процветания вавилонской литературы полагать от 1550–2000 г. до Р. Хр., то этот период, сообразно с обыкновенным библейским летосчислением, падает на времена от Авраама до Моисея, и кажется, что в течение этого времени распространились эти предания о творении мира и судьба первобытного человека, являющиеся сходными с рассказами книги Бытия, а в некоторых пунктах и тожественными” (30).

И прочитанные доселе так называемые „легенды бытия” далеко не исчерпывают содержания древнейшей вавилонской литературы; по мнению Смита, они составляют только малую часть всей литературы этой страны (30). И не только во времена ассирийских царей VIII и VII веков собираемы были в книгохранилища древние памятники письменности, но и в более древние времена существования самостоятельных ещё царств Каррака, Лярсы и Аккада (2000–1550) устроялись уже подобные собрания, которые находились в главных городах этих царств, – собрания, в которых, по исследованиям Смита, находились разнообразные сочинения, как-то: по мифологии, грамматике, математике, астрономии с астрологией, сочинения легендарного содержания, исторического (в этом роде, как древнейший, известен теперь цилиндр Кудурмабука, 1600 до Р. Хр.), географического и юридического (31). При этом замечательно, между прочим, то, что самыми древними, известными доселе памятниками вавилонской письменности служат надписи на кирпичах и цилиндрических печатях из времён Урука, царя Ура, правление которого Смит „с большой вероятностью” полагает за 2000 г. до Р. Хр. (30). Это имя города невольно напоминает библейский – Ур халдейский в котором родился Авраам также за 2000 лет до Р. Хр., по хронологическим указаниям Библии.

Как бы то ни было⁸, но, во всяком случае, эти вавилонско-ассирийские памятники теперь с несомненностью показывают, что библейские патриархи, родоначальники еврейского народа, жили не в столь тёмные времена, как представляли доселе. Они происходили из страны, в которой уже в то время было известно письменное искусство, в которой предания, верования и знания заносились в письмена. Нет оснований предполагать, что библейские патриархи, вышедшие из-за Евфрата, принадлежали к самым тёмным слоям тогдашнего населения евфратской долины. Скорее можно думать, что это были передовые личности того времени, знакомые и с письменным искусством, как на это отчасти указывает существовавшая у правнука Авраама печать (Быт. 38:18). Как многознаменательным является теперь это библейское указание в связи с открытыми – современными библейским патриархам – памятниками вавилонской письменности! Высказанная ещё до открытий Смита мысль, что у евреев существовали письменные памятники до времён Моисея, является теперь не только не странной, напротив, вполне сообразной с характером этой древней эпохи. В виду этого представляется не преувеличенным замечание Ф. Делича, что открытия Смита „составляют своего рода эпоху для истории древнейшей культуры и литературы и в частности для библейской науки, именно для понимания и оценки первобытной истории, а может быть также и для критики Пятикнижия” (V).

Но не в этих только новых сведениях о существовании письма и литературных памятников у семитов за 2000 лет до Р. Хр. состоит значение открытий Смита. Они имеют ещё другой особый интерес. Между прочтёнными Смитом древними вавилонскими легендами есть сказания, имеющая близкое отношение к библейскому повествованию о первобытных временах.

Конечно, было бы несправедливо утверждать, что эти легенды представляют какое-либо новое доказательство за или против достоверности библейского предания, как заметил Ленорман⁹. В этом отношении глиняные книги ассириян не дают библейской науке новых данных. В сущности, как оказывается, содержание вавилонских легенд о первобытных временах, насколько, по крайней мере, доселе открыто и прочтено этих книг, было известно уже давно, из сохранившихся отрывков халдейской истории Бероза, и Бероз, как признано как увидим далее, „с истинно-изумительной тщательностью и верностью сообщил предания своего народа”¹⁰. Новое, что дают библейской науке открытия Смита, состоит в настоящее время в том, что древние предания вавилонян о первобытных временах мы знаем теперь не от позднего потомка, каким был Бероз (320–260 до Р. Хр,), а от древних поколений, из того времени, когда эти сказания были живыми цельными народными верованиями, и ещё – что эти сказания делаются известными теперь не в сокращении, а в цельном их виде. А и это весьма важно. Так как история Бероза написана в то время, когда библейские сказания могли иметь влияние на вавилонян вследствие близкого соприкосновения с ними евреев, то отсюда возникало недоумение относительно того, не были ли эти сказания в какой-либо зависимости от преданий еврейского народа. Открытия Смита устраняют подобные вопросы: халдейские сказания оказываются, несомненно, древними, самостоятельными сказаниями, которые с полной основательностью мы можем сопоставлять с библейским повествованием и делать из этого сравнения выводы.

Сопоставление библейского повествования с халдейскими легендами сделано уже Смитом вместе с изданием последних. Смит признал то и другие существенно сходными между собой, что, при указанных в 12 главе Бытия отношениях родоначальника евреев к Халдее, естественно может приводить к мысли о халдейском сказании, как первоисточном, хотя английский учёный прямо и не высказывает этого. На наш взгляд, вместе с чертами сходства столь же несомненны в этих сказаниях и черты различия, что значительно, конечно, изменяет указанный заключительный вывод.

К этому присоединим ещё одно предварительное замечание. При всяком сравнении одного предмета с другим без сомнения требуется, чтобы оба они были одинаково известны. В этом отношении халдейские сказания по клинообразным письменам заставляют желать ещё многого. Глиняные дощечки, на которых написаны ассирийские легенды, найдены в крайне повреждённом состоянии” (9); „некоторые из них раздробились более чем на сто кусков” (10) и „обломки одной и той же дощечки вследствие перемен, происшедших в развалинах Ниневии, встречаются иногда на значительном расстоянии друг от друга” (19). Восстановляя по таким обломкам древние легенды, английский учёный, понятно, должен был бороться с величайшими трудностями, как при чтении древних письмен, вследствие их отрывочности, независимо от поврежденности временем, так и при соединении этих отрывков в одно целое. Несмотря на великие дарования и опытность, Смиту удалось восстановить халдейские сказания только отчасти: пробелов в тексте сказаний ещё много; ещё до 20.000 обломков с ассирийскими письменами остаётся в развалинах Ниневии (11); понимание и перевод многих мест и в тех отрывках, которые исследованы, представляют большее трудности, отчасти вследствие недавнего знакомства с клинообразными письменами; особенно трудно чтение собственных имён, которые писались большей частью идеографически (символическими знаками). – При таком неполном ещё знакомстве с ассирийскими текстами халдейских сказаний, и сравнение их с библейским повествованием возможно не полное; в некоторых пунктах пока уместнее воздержаться от вывода, так как самое понимание ассирийского текста ещё колеблется, как это видно из некоторых замечаний Смита и ещё более – Ф. Делича к переводу первого. А в виду этого – с другой стороны, сохраняют ещё не маловажное значение для понимания древних халдейских сказаний известия о них у Бероза.