Беседы на главы о любви прп. Максима Исповедника

Настоящее издание схолий Старца Эмилиана на главы прп. Максима О Любви, в то время как интерес к богословию Максима Исповедника во всем мире превзошел всякую прежнюю эпоху, тем самым указывая на самого, пожалуй, важного автора всего христианского святоотеческого Предания, дает повод поразмышлять о гносеологии сего великого Отца, тем более что Главы предоставляют к тому особенный материал, где метод богословского познания ясно описан и сформулирован. Эти размышления с необходимостью должны иметь в виду и другие, более умозрительные труды прп. Максима, которые излагают самые основания его учения, и следовательно, делают более точным понимание Глав.

Некоторым введением в тему может послужить замечание Св. Отца насчет познания божественных вещей вообще, которое мы находим в Вопросоответах к Фалассию, вопр. 60:

«Писание знает двоякое ведение божественного: одно, относительное, как пребывающее в одном только разуме и умозрениях, и которое не обладает деятельным¹ и обретаемым через опыт ощущением познаваемого – этим ведением мы и управляемся в настоящей жизни. Другое же ведение, подлинно истинное, деятельное и [обретаемое] лишь опытным путем помимо разума и умозрений, дарует, по благодати и причастию, цельное ощущение познаваемого, благодаря которому в будущем уделе мы воспримем сверхъестественное обожение, действующее непрерывно. Ведение относительное, пребывающее в разуме и умозрениях, является, как говорят, движущим началом стремления к ведению, которое по причастию и деятельное. А это ведение, дарующее посредством опыта и причастия ощущение познаваемого, устраняет, в свою очередь, ведение, которое пребывает в разуме и умозрениях». (60.5)

Термин деятельное² (ведение) не может быть выражен однозначно, и изучение трудов прп. Максима убеждает нас, что он у него имеет широкий спектр значений: это и реальность в чистом виде (в противоположность воображаемой), и существование, общение, взаимность, действие, содействие,³диалог, соответствие, причастие, инаковость – вот лишь некоторые аспекты этого понятия. В первую очередь термин подразумевает некое причастное исступление, некий выход за пределы, но не природы, а ее законов, при этом благодаря действиям самой же природы. Попытаемся несколько проследить за переплетением этих значений в мысли прп. Максима.

Онтологическое основание этого деятельного/энергийного ведения, согласно прп. Максиму, кроется в христологии, а именно в следующем положении, которое убедительно развертывается в приведенном Вопросоответе. Затрагивая серьезнейший богословский вопрос о предведении (Богом) или заранее задуманном факте⁴ воплощения Слова, прп. Максим полагает, что это предзадуманное Воплощение случилось –

«чтобы окрест того, что является по своей сущности неподвижным, [вещи] движущиеся по природе остановились, целиком вырвавшись из движения по отношению как к самим себе, так и друг к другу, [и чтобы] на опыте они восприняли деятельное ведение Того, в Ком они удостоились остановиться, – ведение неизменное и равно пребывающее, дарующее им наслаждение тем, что они познали». (60.4)

Следовательно, деятельное/энергийное ведение становится возможным по причине ипостасного соединения тварного и нетварного (начал) во Христе, оно заключается в некоем экстатичном причастии нетленному способу существования Слова, и передается всему творению посредством нетварной благодати, или энергии, – именно как следствие этого соединения. На гносеологическом уровне это соединение выражает онтологическое событие Воплощения, произошедшее «чтобы и бытие сущих сохранило свою первозаданную сущность, и существование⁵ (сущих), или способ бытия, приняло, по благодати, божественный характер, так чтоб благодаря соединению с Богом всем (возможно было) измениться ради неизменности» (Схолия 1). Итак, в событии Воплощения познание приобрело исключительно онтологический характер: познать – значит воистину измениться через экстатически-деятельное причастие Христу.

При более пристальном разсмотрении мы увидим, что это положение вытекает из учения Св. Отца о логосах сущих. Логос (вещи) есть не просто некое онтологическое начало, но ее экзистенциальная программа⁶, именно поэтому логос становится для нас неким откровением, неким поведанным секретом, достоверной информацией, переданной человеку от Бога. Человеку таким образом дано естественное созерцание, по выражению прп. Максима, – созерцание Христа, и во Христе, который сам и возвещает таинства смыслов (логосов) в своем Воплощении.

Такое, скажем, «экзистенциальное объяснение» логосов (вещей) во Христе, и через Христа раскрывает их в качестве вовне-положенных божественных энергий, которым человек в свою очередь отвечает также экстатичным деланием, так что любовные влечения превращаются в божественный эрос, слова – в общение, и дары – в обмен. Прп. Максим включает все значения логосов в единую тайну бытия Церкви, так что они становятся понятны только в рамках некой евхаристической взаимозависимости Бога и творения, эта взаимность и представляет собой сердцевину таинства Церкви. Как онтология св. Максима является евхаристической, так точно и гносеология тоже у него евхаристична.

Св. Максим раскрывает эти положения во многих своих трудах, приведем еще одно место из Вопросоответов Фалассию, вопр. 51. Здесь сказано, что когда ум достигнет Иерусалима, то есть глубокого мира как следствия молчания страстей, то он «имеет в своем подчинении всё творение⁷, вкупе со всеми составляющими это творение видами,⁸ через него приносящее Богу, словно дары, духовные смыслы/логосы ведения, [сокрытые в твари], и предлагающее самому уму, словно даяния, способы [осуществления] добродетели, содержащиеся в творении соответственно естественному закону» (51.4).⁹ Использование здесь литургических терминов (дары, даяния, приношение/проскомидия) как единственно подходящих для описания духовных состояний, прямо говорит об их сугубо литургическом характере.¹⁰ Чуть ниже этот литургический мотив подчеркнут еще яснее, когда прп. Максим повторив, что «(мы) принося Господу от созданных [вещей] духовные смыслы» (51.6), прибавляет, что мы делаем это не потому что Он нуждается в этих дарах но для того, «чтобы нам самим, насколько то возможно, воспеть Его, дающего нам в долг, от Его же творений». При этом нам, посвятившим себя «священному любомудрию», сперва были даны логосы ведения как даяния, и способы добродетели, подходящие для нашей природы. Очевидно, что здесь можно говорить о некоей литургической передаче-воздаянии логосов ведения: как дар Божий нам вручаются посредством священного любомудрия, то есть естественного созерцания, смыслы/логосы ведения, в которых мы нуждаемся как в умных основа(ния)х, и затем мы эти же логосы приносим (приносяще) Богу как дары священного служения.

В чем смысл такой гносеологии передачи-воздаяния даров ведения? Гносеология совпадает здесь с онтологией и аскетической практикой, становясь при этом, как мы сказали, диалогичной/литургийной, неким литургическим обновлением смыслов, постижений и созерцаний, результатом чего является постоянно возрастающее диалогичное приобщение/причащение. Можно сказать, что ведение для Максима и есть существование в рамках литургического взаимообщения (с Богом). Такое ведение в итоге то же самое, что причастие, оно же – деятельное (энергийное) ведение, оно же – настоящий, обоюдный, диалогический, литургический опыт (- по выражению самого прп. Отца) единения с Богом во Христе и в Духе, в Церкви.

Как раз по этой причине пять способов (тропосов) естественного созерцания, по Максиму,¹¹ связаны с общением. Созерцание сущности исследует Причину сущих; созерцание движения – исследует их единение и Промысел, стоящий за этим; созерцание различия – спасительный божественный суд для всех созданий; созерцание смешения – глубину нашей личной свободы выбора; и наконец, созерцание положения – изучает нрав и поведение каждого личного выбора в отдельности.¹² Все эти тропосы в конце концов заключаются, по Максиму, в один и единый тропос созерцания, имеющий сугубый характер участия и общения. Этот последний тропос достигает эсхатологического уже способа двуединого сочетания бытия сущих как по природному способу их существования, так и по энергийному познанию ими Бога, посредством и внутри самих же сущих. Таким образом, глубинный смысл естественного созерцания является литургическим.¹³

Мы обращаемся к этим местам у прп. Максима чтобы тем самым задать некие рамки понимания нижеследующего текста о. Эмилиана. Аскеза опустошения ума от желаний, мнений, любимых вещей, предпочтений – для того чтоб подвижник всецело мог обратиться к Богу – это основание для благо-радостного наполнения ума смиренным благоговением от нескончаемых даров Божьих и Его милости. Это очищение ума от желаний и т.п. имеет чисто эротический характер, в том смысле, что благодарственное, благоговейное и свободное умаление затевается ради одного и единственного любимого – божественного дарителя Любви. Это благодарственное (литургическое) возвращение смыслов и вещей Богу сочетается с благодарственным раздаянием даров любви к иным творениям Божьим, потому что без этого последнего восхождение к Богу было бы голой корыстью, за которой последовала бы только богооставленность. Из святоотеческого предания нам хорошо известно, что не существует никакого препятствия, в каком бы положении ни находился человек, для его освящения и боговидения, на любой стадии приближения к концу это освящение начинается с покаяния, и продолжается как покаяние непрестанное, оно же непрестанное благочестное познание и обнаружение неисчерпаемых божественных совершенств на фоне нашего всегда несовершенного умения воспринять их. Единственным препятствием может быть только само произволение человека, иначе ведь Бог и был бы виноват в нашей невозможности освятиться.

Думаю, что сказанное отчасти поспособствует правильному пониманию текстов Старца, этого непреклонного служителя Божия. В ту эпоху, когда Старец вел эти беседы, и когда преобладало еще некое блаженное и чрезмерно нарциссическое благочестие, его слово било точно в цель:

Но что значит самолюбие? Самолюбие означает (любой) взгляд, расположение, и в первую очередь суждение, призмой для которого является свое Я. Следовательно, всё что берет начало от моей мысли, или от пожелания, мнения – обязательно скинет меня. Только отречение от своего Я может сделать меня неуязвимым для страстей. Можно достигнуть совершенного очищения от страстей, но всё потерять и вернуть страсти, – как только, хоть ненадолго, вернуться в свое Я. (с.52)

Все это, однако, происходит в рамках богослужебной жизни, о которой мы говорили:

Богослужение есть условие мистической жизни, так как в нем Бог становится присутствующим. Бог, который есть Сущий, во время богослужения становится присутствующим во мне, а потом, уже в моей личной мистической жизни, этот присутствующий Бог становится воистину со-сущим мне, присно живущим во мне. Моя таинственная («мистическая») жизнь – есть продолжение богослужения. (с.64)

Эта благодарственная (евхаристическая) жизнь и есть счастливая жизнь:

Жизнь верующего человека должна быть преисполнена радости и веселья, которые суть плоды Духа. Эти плоды душе, или всему нашему собранию дает сам Дух Святой. В то же время наша жизнь должна исключать мірское (мудрование), имея вместо него богословский взгляд и чувство (вещей), воззрение на место и время в которых мы живем с точки зрения вечности. Мы на самом деле должны быть людьми вечности. Если мы не будем мыслить богословски, и если наши связи суть нечто другое нежели реальная и настоящая связь с Богом, то вся наша жизнь станет не просто прозаично серой и суетной, но превратится в издевательство над нами со стороны лукавых бесов, грешных людей, и всех вообще ненавистников нашей души. А также тем самым мы разочаруем Господа, поскольку не сможем прыгнуть выше своей головы, хотя жительство, которого мы все так желаем вовсе не здесь. (с.67)

В то же время это жизнь предельно ответственная и смелая:

Испытания необходимы для человека – если их бояться, то невозможно преуспеть. Если горе, которое к тебе приближается, кажется тебе злом, если брат, который тебя осуждает или искушает, кажется тебе плохим, и ты норовишь его исправить, если ты отвергаешь боль, если хочешь жить легко и удобно, без каких-либо трудностей, то из тебя ничего не выйдет. Только мощные удары, только израненное лицо может идти вперед, – вот что признаёт Бог. Как сам Он принял удар копья в ребро, ссадины в лицо и заушения, – так примет и испытанную душу. Неиспытанная же душа может питаться только молочком, да и то только от груди, а не из бутылочки. Если он сможет пить из бутылочки, то это ему и устроит Господь, и если будет готов к испытанию, то Господь отнимет и молоко.

Итак, только проверенные люди, – и в некотором смысле любящие искушения, испытания, – могут преуспеть. (с.74)

Впрочем, жизнь полная испытаний не означает трагическую жизнь, коль скоро речь идет о брачном союзе:

Любовь к Богу, как мы сказали, есть совершенное единение, совершенный брак, таинственная связь, мистическое взаимопроникновение, это мое личное обожение, смешение моего Я с Богом, исчезновение моего Я, его погружение в Бога. Мы не становимся (с Богом) одной плотью и одним духом, но превращаемся в некую простую вещь, (превращаемся) в то же самое, моя же индивидуальность пропадает. Остается, разумеется, моя ипостась, то есть я остаюсь как личность, но мое произволение, мои желания, мои действия,– всё это сочетается с Богом. «И уже не я живу, но живет во мне Христос».Великое дело! Брак достигает некой совершенной полноты; обычный же брак является лишь его тенью, а девство – образом. Разве могу я достигнуть этого совершенного единения без любви? Только любовь соединит нас. Итак, любовь и есть тот соединительный элемент, то, в чем смешиваются два лица – Христа и человека. (с.101)

И это то соединение, союз, который с надеждой заповедан каждому:

«Но как может случиться это, если я не увижу, не познаю Бога? Совершенная любовь – это любовь совершенных, зрящих Бога, и такое зрение есть некое раскрытие очей души перед Богом, ведение. Но поскольку такое (полное) раскрытие есть удел совершенных, то Господь по своему снисхождению все-таки дарует некую часть ведения, больше или меньше, всякому человеку, – что относится к мудрости, а не к ведению (как таковому), это некий вид раскрытия ума, просвещения человека, некое наполнение и радость, которые я ощущаю внутри. Это тоже дает мне некоторое познание Бога, и это познание помогает мне возлюбить Его. Хотя оно не совершенно, но и это есть некая любовь и связь с Богом, «так что иной приносит плод во сто крат, иной в шестьдесят, а иной в тридцать». (с.102)

Читать слова о. Эмилиана не всегда просто. Но будет легче, если мы перенесем их в духовное измерение прп. Максима, а комментарии Старца пусть нам послужат к более глубокому изучению этого великого и трудно читаемого Отца. В любом случае, нам нужно хорошо понимать, что таким людям, как о. Эмилиан был дан дар некоего хранителя смыслов, строгих понятий, своего рода крест напоминать о них, вопреки пагубной нарциссической религиозности своего притворного Я, которая подрывает саму экстатическую природу жизни во Христе, совершенную ревность о Боге, обретение человеком нетленности, и его непреклонное любовное стремление к полноте духовной жизни.

прот. Николай Людовикос

Нижеследующие комментарии на отдельные главы (1–33) второй сотницы прп. Максима Исповедника О Любви являются распечаткой бесед Старца Эмилиана к монахам монастыря Симонопетра на Афоне, а также монахиням монастыря Благовещения в Ормилии в 1975 году.

Отредактированы некоторые элементы разговорной речи, но сохранен стиль выражения Старца, характерные языковые особенности, важные для понимания речи уважаемого Игумена.

В своем выборе отдельных глав Старец постарался вполне ясно передать дух Святого Отца. Захватывающее и жизнеутверждающее толкование Старца удивительным образом раскрывает духовное предание Церкви. В то же время особенно подчеркнуто, что слова прп. Максима обращены не только к монахам, но ко всякой плоти, к человеку в целом.

Надеемся, что настоящее толкование дорогого Старца растопит в читателе искру божественной любви.

Мон. Благовещения, Ормилия, 2015г.

Все главы прп. Максима О Любви вдохновлены образами повседневной жизни человека, а также таинственными брачными отношениями Бога с каждой душой, – перед нами чисто брачная лексика. Подлинность любви к Богу можно соотнести с законностью, постоянством и верностью в браке. Истинно любящий Бога тот, кто не допускает в отношениях с Богом расторжение, т.е. не дает места третьему лицу, или чему-то другому, что встревает и лишает брачную связь души с Богом верности.

Искренно любящий Бога, таковой и молится без развлечения. Равно и молящийся без развлечения, любит Бога искренно. Но не молится без развлечения тот, чей ум пригвожден к чему-либо земному. (2.1)

Прп. Максим, подразумевая под любовью связь, единение с Богом, не может помыслить, что таковая любовь может быть у человека, который не молится без развлечения. Совершенно необходимый элемент духовной жизни – это неразвлеченность (собранность) ума, так как единение с Богом поначалу происходит посредством ума. Когда кто-либо говорит: «на молитве мне лезут помыслы, не могу сосредоточиться, холодность, ничего не соображаю», – это означает, что он не любит Бога истинно, и никогда не возлюблял Его (как следует).

Мы часто говорим, что любим Бога, воспеваем Его любовь, но не можем помолиться без развлечения. Мы говорим неправду, не любим мы Его, ведь истинная любовь к Богу – это причина возникновения неразвлеченной молитвы, а неразвлеченная молитва – подлинной любви к Богу.

Хочешь на практике легко определить, любишь ли ты Бога? – Приметь, молишься ли ты без развлечения, т.е. твой ум, твое умное начало – не разрывается ли оно на части, не разсекается ли разными пожеланиями, помыслами, страстями, или каким-либо другим чуждым элементом, не принадлежащим умному, безплотному міру. Тот факт, что нечто разсекает и раздробляет ум, указывает на то, что мы не любим Бога , так как любовь к Богу словно кольцевая стена, которая ограждает нас так, что ничто не может проникнуть в наш умный мір. Это как если я возьму пилу и доску, начну пилить, колоть, отламывать куски, разбрасывать в разные стороны. Так происходит и с умом, он дробится от помыслов, страстей, позывов сердца, желаний и т.п.

Молится ли ум без развлечения? Остается ли не раненым, неприкосновенным для любого помысла, образа, страсти, энергии, настроения, мысли? – В таком случае будь уверен, что ты любишь Бога. Неразвлекаемая молитва это и простой способ убедиться, любишь ли ты Бога, и само средство возлюбить Бога.

Искренно любящий Бога, таковой и молится всегда без развлечения. Не может быть никакого сомнения, что ты сам себя обманываешь, если думаешь, что любишь Бога, и при этом ум твой разсредоточен.

Что значит искренно любящий Бога? От какого глагола происходит прилагательное «искренний»?¹⁴ От глагола «из-кореняться», что значит рождаться из самого кореня, т.е. быть (при)родным чадом, от отца и его жены, а не подставным/внебрачным от наложницы. Следовательно искренно/подлинно любящий Бога – это тот, кто по природе (натурально) и истинно любит Бога, и что в результате этого творится, рождается – происходит от естественного/природного брака.

Значит, помысел, т.е. всякое пожелание, позыв, или воспоминание, которое растаскивает мое умное начало – это незаконнорожденное отродье; оно не есть от Бога, как не есть оно и от моего собственного духа, который врожден мне и единит меня с Отцом. Развлечение ума есть прелюбодеяние. Словно я впускаю в свой дух некую чужую женщину, и она становится соперницей Бога, а по сути, становится идолом, т.е. личиной, из-за которой я становлюсь прелюбодеем. Поэтому и называл Господь и пророки идолопоклонство прелюбодеянием, изменой. Также в Св. Писании обычно называть идолами помыслы и речи, т.е. наши мнения, идеи, мотивы. Так и израильтян, когда они впадали в идолопоклонство, становясь жертвами своих помыслов, размышлений и задумок, Св. Писание называет «соблудившими сынами Израилевыми».¹⁵

Приведем простой пример. Я молюсь, и ощущаю внутри себя некий позыв, некое страстное пожелание, чтобы нечто произошло. Это свидетельствует об измене (прелюбодеянии), которая случилась в самых глубинах моего естества, по причине некой страсти, сокрытой в раздражительной или пожелательной части души, смотря по характеру позыва.

Итак, молящийся без развлечения не впадает внутри себя в незаконные связи, он по природе соединен (только) с Богом: всё, что он творит, рождает – рождает истинно и по природе от Бога. Значит, естественное обращение ума – только обращение к Богу, поскольку это и есть природная деятельность и работа ума, восходить ко Отцу. Фраза «искренно любящий Бога» – имеет отношение к умному началу. Таким образом, я подлинно люблю Бога когда мое разумное начало восходит к Нему. Только истинно любящий Бога воистину сочетается и следует Богу, «совозлегая и совостая»¹⁶ с Ним. Как только кто-либо раздергался на молитве, он уже совершил прелюбодеяние в сердце своем, женой же стало то, что вошло внутрь него и отдалило его от Бога, от своего подобия, своего Супруга.

Равно и молящийся без развлечения, любит Бога искренно. Молящийся без развлечения заключил таинственный брак с Богом, он может петь Аллилуйя как в Апокалипсисе, брачный гимн Господу, гимн тех, кто воистину Его возлюбили и воистину соединились с Ним в брачном союзе.¹⁷

В самом начале второй сотницы прп. Максим делает это смелое и решительное уточнение. Он не хочет ходить вокруг да около, не хочет чтобы мы сами себя обманывали и проживали пустую, лживую и безполезную жизнь. Не хочет, чтобы наши дни проходили совершенно впустую, не принося плодов и любви. Поэтому сразу же в первом стихе первой главы он сочетает любовь и молитву, потому что молитва нас соединяет с Богом. Но равно и любовь, как противоположность самоизоляции, эгоизму и единоличию есть единение, сочетание с другим или с другими, сочетание же с Богом происходит посредством молитвы.

Молитва есть превосхождение времени и вхождение туда, где нет ни времени, ни предела, в область совершенства и сияния Божества. Она, значит, есть наша захваченность Богом, наше смешение с Ним, некое исчезание нас самих в Боге ради единства с Ним. Вот что происходит в молитве, вот что значит молитва. Поэтому-то любовь и молитва настолько связаны, что одно обозначает другое.

Но не молится без развлечения тот, чей ум пригвожден к чему-либо земному. Когда твой ум во время молитвы, или в любое другое время не вполне прикован к Богу, но прилепился к чему-либо, перебирает нечто земное, куда-то уклонился, потянулся, тогда ты не молишься без развлечения, как не имеешь и любви. Когда ум направлен на что-то постороннее, нет возможности помолиться без развлечения.

А куда уклоняется ум? К тому, что свойственно ему как таковому, и что имеет с этим связь. То есть он уклоняется к тому, что подходит к нашему мышлению, воле и желаниям. Одно какое-нибудь желание, или порыв, или мнение, – т.е. нечто такое, что должно произойти по-нашему во что бы то ни стало, иначе мір перевернется, – это то уклонение ума, которое делает нас неспособными молиться без развлечения. Необходима совершенная пустота (незаполненность) ума, всё должно быть оставлено и погружено в бездну забвения, чтобы ум смог воспарить и зацепиться за Бога.

Ум, долго занимающийся помышлением о чем-либо чувственном, конечно имеет страсть к тому, именно вожделение или сетование, или гнев, или злопамятство, и, если не презрит той вещи, то не может освободиться от страсти. (2.2)

Эта главка есть некое зеркало, в котором мы можем усмотреть глубину души. Когда ум отклоняется и куда-то обращается, то это происходит не случайно, не так, что это просто некий помысел, некое отпадение ума, или нечто случившееся в сию минуту. Это обнаруживает сущую внутри меня глубоко укорененную страсть, которую мне требуется вскрыть.

Допустим, я молюсь, а ум мой куда-то уходит. Я могу с этим побороться, и вернуть ум к тем божественным смыслам, о которых (изначально) шла речь. Но это не значит, что я тем самым уже победил. Это всего лишь было сиюминутное действие, противодействие в тот самый момент. Важно же то, что с определенностью можно утверждать, что раз мой ум куда-то уклоняется, – речь идет, конечно, о таком уклонении, когда ум там задерживается, углубляется во что-то, или возвращается снова и снова, – значит есть некая страсть, которую мне необходимо обнаружить. Не сделав этого, помысел или мысль постоянно будет туда возвращаться.

Ты приходишь, и спрашиваешь меня: «Старец, почему то и это происходит у нас в монастыре, когда Отцы сказали делать точно наоборот?» Я объясняю тебе, и ты соглашаешься, что я прав. А через месяц ты опять приходишь с тем же вопросом. Я снова объясняю тебе ситуацию, ты понимаешь, просишь прощения, и признаешься, что сделал это из эгоизма.

Как только заново появляется какое-либо желание, то есть помысел, или побуждение, когда что-то снова нас обеспокоит, или стеснит, или когда нас чем-то ранят, или нечто не выйдет по-нашему – тогда мы снова возвращаемся к тому, что мы уже пятнадцать или двадцать раз, а может и все двадцать лет обсуждали. Это и значит, что сидит некая страсть.

Допустим, что на некий обычай в монастыре, или на мнение Старца у кого-то сложился противоположный взгляд, и он спрашивает себя: «что хочет от меня Господь в данном конкретном случае?». Потом дело проясняется, и он все понимает. Спустя долгое время он снова спрашивает: «Что, все-таки, хочет от меня Господь? Если это неправильно, то надо ли мне и в этом случае оказывать послушание? Или Бог послал меня сюда, чтобы возвестить истину?» И так он снова возвращается на старое. Это повторение ситуации не имеет никакого отношения к правде, или к заботе о монастыре, или к смирению. Это происходит только от конкретной страсти, и такой страстью может быть некое мнение, или желание, некое своекорыстие, – смотря по тому, что именно вновь повторяется.

Когда ты замечаешь, что твой ум снова обращается к чему-либо чувствительному, что тебе близко, сродни, что для тебя имеет силу, нечто такое, что живо занимает тебя – тогда будь уверен, что ты скрываешь в себе некую страсть. Некоторые из них названы: вожделение или печаль/сетование, или гнев, или злопамятство.

Вожделение. Когда желание есть страсть? Или когда оно становится страстью? Когда это плохое желание? Нет, – любое желание/вожделение есть страсть, ведь коль скоро оно находится внутри нас, то неразвлеченная молитва невозможна. А значит нет и любви к Богу, а есть запретная связь (прелюбодеяние) с предметом вожделения. «Желать/вожделеть» – значит обращать на что-то свое раздражительное (яростное) начало, свои чувства, свою восприимчивость. Это нечто как-то на меня воздействует, оживляет изнутри, оно сильно связано с моим мнением, с тем, что задевает меня до глубины души, с тем, что настолько глубоко меня связывает, что я становлюсь с этим заодно. То, что на самой глубине, -мнение, и есть по преимуществу Эго/Я человека.

Итак, желание/вожделение – это нечто, чем я сам себя повязываю, с чем я в некотором роде обручаюсь, так что не могу уже без этого. При этом желание может быть любым, как хорошим, так и дурным.

Сетование/печаль. Печалью мы обычно называем плохое настроение, недовольство, то, что огорчает сердце. Но в чем ее главный смысл? Само слово¹⁸ состоит из отрицательной приставки без-, и корня со значением жизненное начало, жизнь, дух. Получается – без-душие, без-жизненность. Это значит, что моя воля не удовлетворена, что-то лишает меня жизненности, не тешит. Поэтому я печален, когда не выходит так, как я думал, верил, когда я не живу так как хочется, и кто-то меня к чему-то обязывает.

К примеру, ты говоришь мне – оставь это послушание, и иди на другое. Я тотчас впадаю в печаль, сетование, так как это идет вразрез с моей волей, с тем, как я это вижу, с моей деятельностью на этом послушании. С какой стати ты меня выгоняешь? Или я думаю так: эту работу я знаю, делаю с удовольствием и хорошо; а ту, что ты мне предлагаешь не понимаю, не хочу ее, меня не тянет.

Таким образом, печаль происходит от стеснения моего Эго/Я. По сути это не связано с тем, что предлагает нам другой (человек), но с тем, что находится внутри меня: с тем, что я думаю, или чувствую, или верю, или желаю, а ты мне этого не даешь, или отнимаешь. Печаль есть такое закрытие в себе самом, некое полностью самолюбивое, упрямое пребывание в своем Я, совершенная изоляция себя самого от других. Печаль относится к смертным грехам, так как она есть обособление своего Я, а значит, удаление от Бога, и от ближнего. Но ближний – это член Христов,¹⁹ и для меня он – Бог. Любая печаль есть отделение от Бога, а затяжная печаль – уже решительное удаление от Бога. Не существует для меня Бога, раз я подолгу впадаю в печаль.

Как видите, пожелание и печаль взаимосвязаны по смыслу: желание (вожделение) означает, что куда-то обратился и прилепился мой дух, мое устремление, воля, душа; а печаль/сетование – это когда у меня отбирают то, что я хочу, во что верю, или что чувствую.

Гнев.²⁰ Обратите внимание и посмотрите, что значит гнев, заметьте как всё начинается от Эго/Я, и как все страсти отделяют нас от Бога и от людей. Гнев – значит раздражение, – что сразу же указывает на связь с прежде сказанным, он значит также негодование, желание отмщения. Слово происходит от глагола со значением тянуться, стремиться к чему-либо; так мы протягиваем руку, вытягиваем себя, тянем себя и бросаем на что-то. Это «тянуть» здесь в первую очередь имеет значение пылкого устремления от чего-то или к чему-то, чтобы сделать это своим. От или против чего-то (устремляться) – означает присваивать(ся), обособлять себя от ближнего и делать его своим врагом. А (устремляться) к чему-то – означает решительно набрасывать себя (набрасываться) на ближнего, обрушиваться на него, казнить, изнурять, набрасывать на него петлю, калечить, бить и наносить раны.

Итак, «устремляться»²¹ значит, прежде всего, обращаться против кого-то, что, следовательно, указывает на некую страсть, вожделение, трепетное влечение к чему-либо: я сильно желаю, например, истребить тебя, или захватить, присвоить.

Подытожим: вожделение – это внутреннее обращение к чему-то, о чём я думаю, во что верю. Печаль – это мое внутреннее противление тому, что мне навязывают, что противоречит моему эго/я; а гнев – это извержение этой печали и противостояния вовне, мое нападение²² на другого.

Злопамятство. Злопамятство относится к внутреннему устроению: я не просто на тебя набрасываюсь, он то зло, которое как я полагаю ты мне причинил, помещаю внутри себя, запираю и жду момента, когда я решительно смогу тебе отомстить и уничтожить. Помню зло, и буду бить тебя кстати и некстати. Злопамятен тот, кто свое противостояние другому делает своей непоколебимой установкой, кто делает прочным свое упрямое желание поступать так, как он считает, или как верит, или делая то, что его заводит, дает ему ощущение полноты.

Злопамятство есть мое решительное отчуждение от другого. Поэтому злопамятный не может почувствовать любовь, счастье, симпатию; он думает, что его никто не любит, за ним подсматривают, считают его виноватым, замышляют против него, обсуждают его: «это он точно обо мне сказал… это он на меня намекает… об этом он уже, наверное, узнал». Злопамятный человек заперт целой кучей дверей. Сколько-бы он их не разбил, он не может общаться с ближним, если только сам Бог не придет и по многой своей милости не разрушит их все.

Итак, до сих пор содержание глав сводится к следующему: когда твой ум задерживается на какой-либо чувственной вещи, когда он снова и снова обращается куда-либо, в любое вообще время, и тем более в час молитвы, – это означает, что ты имеешь в себе страсть, т.е. некую наклонность; и прп. Максим приводит наиболее обычные из страстей, в которые уклоняется человек – вожделение, печаль, гнев и злопамятство.

И, если не презрит той вещи, то не может освободиться от страсти. Если человек не презрит того, что его утягиваает – будь то его воля, или пожелание, то так и останется навсегда рабом своей страсти, прикованный тысячью цепей.

Что значит «не презрит»? «Презирать» – значит взирать противу чего-либо, т.е. не взирать уже так, как было до этого, но изменить взгляд ума. Раньше я смотрел на это твердо, а теперь я пере-думал, в некотором смысле потерял (прежний) разсудок. То есть, например, то, что кажется мірскому человеку правильным, мне видится неправильным, а то, что ему кажется неправильным, я вижу разумным. Таким образом, я переживаю своего рода потерю прошлого разсудка, что сказывается на изменении моего образа жизни.

Итак, «презирать» – несет в себе смысл выхода из обычного образа мышления: теперь мне придется по-другому научиться мыслить, стать безумным по жизни, ради Христа. И действительно, – тот, кто под каждым желанием и привязанностью ума старается отыскать более глубокую причину, делает как раз обратное тому, как поступают обычные мірские люди, он как безумец.

Разумеется, что когда прп. Максим говорит о необходимости презрительно относиться ко всему что обращает на себя наш ум, он тем самым не пытается ввергнуть нас в некое беспокойство по жизни, в состояние нервозности, в непонятное приключение, когда приходится постоянно настораживаться, чуять недоброе, бояться того, что всюду нас поджидает страсть. Напротив, этим самым он дает душе действовать легко и свободно, – именно потому, что обратившись на саму себя, она тем легче может изобличить страсть, лишь бы она сумела отринуть ум людей міра сего и помыслить по-новому.

Твой ум снова находит на нечто? Нужно насчет этого нечто изменить разум. Если не изменишь мысль и не научишься по-новому чувствовать, не обрушишься против этой вещи, то не видать тебе избавления от своей страсти. Тебе нужно сразиться с этим со священной ревностью, возненавидеть свое мнение, то, во что ты веришь и любишь, только тогда сможешь изгнать страсть, благодатью и силой божией, положить новое начало, и когда-нибудь возлюбить Бога.

Еще простой пример. Ты недоумеваешь: «Зачем он это сказал? Вот это эгоизм! Вот так лицемерие!» – Тотчас имеем противостояние с ближним. Говорящий на другого, что тот эгоист, или лицемер, или мыслит лукаво, сам, значит, мыслит по-другому, разумеет иначе, не согласен с его действиями. Такой моей позицией необходимо пренебречь, презреть ее, передумать, и настроиться на образ мысли ближнего. Необходимо сопрягаться с другим чтобы суметь жить с ним, научиться иметь с попутчиком одни чувства и мысли. Иначе – не видать нам избавления от страсти.

Что такое страсть? Это довольно просто выяснить, от какой страсти ты страдаешь – вожделение ли это, печаль, гнев, злопамятство или еще что. Вот, я увидел кого-то, и сразу мне приходит лукавый помысел. Раз такой помысел вошел, значит, между нами имеется какое-то разномыслие. Я иду, беседую с ним, и убеждаюсь, что он прав. В другой раз, если при сходных обстоятельствах ко мне снова пристанет тот же помысел, значит мы ничего не добились. И тысяча обсуждений, тысяча исповедей перед этим человеком или у духовника, как образа Божия, безчисленные слезы и поклоны – ни к чему не приведут. Необходимо изменить ум, помыслить таким же образом как ближний, только так возможно идти с ним одной дорогой. Чтобы этот помысел исчез раз и навсегда, нужно войти в полноту общения, настроиться к нему полюбовно. Иначе я останусь обыкновенным страстным человеком, пусть бы и со своей правотой насчет ошибок того брата. Только если я возлюблю его, я начну избавляться от своей дурной (ложной) любви, из-за которой я и входил в разногласие, и только тогда смогу освободиться от страсти. Итак, необходимо презреть, помыслить вразрез моему обычному ходу мыслей, согласно с тем, как считает другой.

Э-э, скажете вы, – но если он-то думает неправильно? – Я могу оставаться при своем мнении, но при общении с ним, буду следовать по пути его мысли, только его мнение будет иметь значение, только оно будет меня волновать. Одно дело, как сам я лично думаю, и другое – как думать путешествуя вместе с братом. Когда я один, и что-то касается лично меня, то я буду поступать по своей вере. Но когда я с другим, пусть будет то, что хочет он, кроме, конечно, греха. Нет никакого другого среднего варианта. Любая попытка переделать, переубедить или заставить другого – это водружение моего Я, (подобно тому, как неразумное животное встает на дыбы, не желая уступать), и означает тогда мое вечное отчуждение от ближнего и от Бога. Одно дело настраивать свою личную внутреннюю жизнь, и другое – отношения с людьми.

Я могу и отделиться от каких-то отношений, или совместных занятий с кем-то. Но тогда надо делать это законно, с любовью к нему, с предельным уважением, словно он Бог, образ Божий, с готовностью поклониться ему, поверить, что он святой, а я грешник. В таком случае я имею право пойти своим путем, независимо от него, но при этом не разрушая с ним внутреннюю связь. Если что-то внутри меня будет шевелиться против него, осуждать, то такое наше разделение будет не по Богу. Лучше последовать его дурости и пойти в ад вместе с ним, нежели пойти в рай одному, – так как в раю ты окажешься пред закрытыми вратами. Идти с другим значит отрекаться от самого себя, и такое сотрудничество боголепно, подходяще для Бога. Что подобает для Бога? – отречение от себя, опустошение от своего Я и наполнение Богом.

Однако чтобы это произошло, необходимо обнаружить свои страсти. Но страсти как правило скрываются, мы их не определяем. Об этом и ведет речь прп. Максим, чтобы мы вторглись в наш внутренний мір, оседлали свое Я, увидели на самой глубине внутренностей, что с нами происходит, и дали этому оценку.

Было, например, принято решение вспахать старый виноградник, и ты внутри себя с этим не согласен. Но как можно, – говоришь ты, это неправильно, мы понесем лишние расходы, потом нам будет не хватать еды, одежды и т.п. Тебе кажется, что ты отстаиваешь интересы монастыря, думаешь, что делаешь это из любви, что ты прав. Но святой Отец говорит, что если твой ум возвращается к чему-то снова и снова, – в данном случае к винограднику – то ты неправ, внутри тебя не имеется ни правды, ни истины, ни любви, а только страсть.

Бог не может сосуществовать наряду с чем-то другим, Он «ревнитель»²³, завистник. Но и нечто другое – тоже не может терпеть Бога, так как теснейшим образом повязано с нашим Я. Я и Бог – не вмещаемся вместе внутри. Если два арбуза не помещаются подмышкой, то тем более два бога не влезают в одну голову, или в одно сердце.

Когда я сознаю, что некая причина ведет к определенному следствию, и что мое пригвождение ума к чему-то есть уже следствие, результат причины, а эта причина и есть страсть, то сразу всё ясно. Когда, например, ты слышишь какой-то звук, то сразу говоришь – это кузнечик, жук, или птица. Но мы говорим – нет, ничего такого. Но как же, – раз есть звук, должен быть и источник звука. Нет, – говорим мы, ничего такого нет, это появилось ниоткуда. Вот так мы поступаем: упрямо отрицаем, что есть страсть.

Следовательно, обнаружить свои страсти не такая уж сложная проблема, но мы сами не хотим их искать, так как чувствуем, что начинаем падать, земля уходит из-под ног. Поэтому хватаемся, цепляемся за свое Я, крепко сжимаем, чтобы не лишиться его. А когда ты зажал его, то понимаешь, что ничему другому уже нет места. И ты спрашиваешь: а где же Бог? Своей мертвой хваткой ты покалечил, ты убил его. Но разве может Бог умереть? – Может для тебя, для любого из нас Бог может умереть. Но вновь воскреснет? – Да, если ты изменишься умом. Тогда и Бог оживотворится, воскреснет внутри тебя, а ты будешь праздновать Воскресение Христово, заново крестишься и заново родишься, и предоставишь Ему власть избавить тебя от страстей и привести к безстрастию.

То, что страсти обнаружить легко, не значит, однако, что необходимо противостать им.²⁴ Прп. Максим не говорит тебе становиться противоборцем страстей, сам ты не сможешь этого сделать. Безстрастие тебе даст благодать Божия, твое вступление в (область) Св. духа. Но он проясняет для тебя, чтоб ты понимал, что под травой кроется змей, и этого змея изгонит сам Бог.

А тебе что остается? Ты можешь изменить мышление, свои намерения, установки. Изменить установку значит начать по-другому разсуждать, изменить ум, то есть покаяться. -Я осознал обманчивость (прелесть) моего вот этого мнения, и теперь следую другому, то есть, получается, поступаю точно наоборот. Таким образом, отречение от своего Я, своего существа, то есть от своей воли, от, главным образом, своего мнения, – а это и есть жизненное начало,²⁵ – является тем условием, которое дает Господу милостивно на нас взглянуть и наделить безстрастием. Когда мы по-настоящему возненавидим свое Я, и соединимся с ближними и возлюбим их, тогда Бог и дарует нам безстрастие.

Но как правило, мы себя любим, защищаем и отказываемся видеть истину. Отказываемся признать нашу пристрастность, скрываем ее, укрепляясь в своем Я. Если же станем делать точно наоборот, то сможем продвинуться дальше.

Следовательно, это просто – познать свою страсть. Замечай, куда убегает твой ум. Твоей страстью будет или Христос, или нечто другое. Человеческий ум не может все время болтаться, он должен к чему-то пристать, к чему-то прицепиться, во что-то врасти, чем-то заполниться – либо Богом, либо чем-то другим.

Прп. Максим не занимается психологией, он производит духовный снимок нашего Я, обнажает внутренность души. Он разоблачает нас, чтобы мы познали свой стыд. Если захотим, то будем исправляться, а если нет, если не захотим презреть самих себя, изменить ум, тогда всё без толку, навсегда останемся страстными, навсегда блудящими, а скорее, насилуемыми; останемся навсегда отчужденными от Бога, воздвигнув своих идолов на месте Господа Саваофа.

* * *

Говоря о любви, прп. Максим предоставляет нам удобный случай осознать, насколько это легко полюбить Господа, – для этого достаточно следить за своим умом: если ум не направлен на Господа, значит он страдает косоглазием, и требуется врач, который сделает на его глаза операцию, чтобы он видел правильно.

Когда человек рождается, то он естественным образом видит людей не раздвоенными, видит все четко и ясно, без косоглазия. Косоглазие неестественно. Нам естественно все видеть правильно. Следовательно, для нас естественно, просто и удобно то, что делает нас здоровыми и счастливыми, а это любовь Божия. Это для нас также естественно, как палка падает на землю, глаза смотрят, а уста говорят. Уста не ходят, а говорят. Рука гладит, обнимает, дает милостыню, совершает крестное знамение – вот ее естественные и простые функции. Если ты вздумаешь ходить на руках, то не сможешь долго, быстро устанешь, потому что это не естественно для них. Таким же образом естественное устроение и занятие человека – это любовь к Богу, потому что ум человека сам (по природе) тянется к Богу. Как глаза естественно реагируют на свет, так точно и ум тянется к свету, то есть к Богу, источнику светоносных лучей.

Недостаток любви есть болезнь, а здоровое состояние – это любовь. Стало быть, как только кто-либо пожелает, то сразу возможет возлюбить Бога истинно, стать супружником Бога. Чего же еще желать человеку, тем более живущему в монастыре? Что такое монастырь, если не непрерывный, днем и ночью, брак с Господом? Поэтому, будем следить в первую очередь за тем, чтобы молитва наша не развлекалась; во-вторых, если молитва наша не внимательна, то по крайней мере не будем обманывать самих себя, но понимать, что мы не любим Бога, и начнем искать верного прямого пути. «Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему» – говорит Предтеча.²⁶ Обратим наш ум ко Господу.

В-третьих, когда мы заметим, что ум к чему-то снова и снова возвращается, то будем иметь в виду, что тем самым он удаляется от Бога. Это может быть что угодно, происходящее как из гневательной, так и из вожделевательной или волевой части души, в любом случае это станет противовесом, соперником Бога, пусть даже оно исполнено света, как нам кажется, исполнено святости, правды и изумления, пусть даже с нами случается восхищение ума перед величием некоего откровения. Лучше быть нищим, не имея ничего этого, даже презренным, нежели со всем этим удаляться от Бога.

Точно так же как естественно для нас ходить по дороге, – это может быть затруднительно только для больного человека, нам естественно правильно идти к Богу, пребывать возле Него. Надо почувствовать эту легкость и удовольствие. Несмотря на то, что мы отделились от Бога, закрывшись от Него смоковными листьями, не ведая, что они и станут для нас знаком отделения, все равно надо осознать и прочувствовать любовь Бога, разрушившего средостение и позволившего нам сжимать Его в своих объятиях и соединяться с Ним. Надо радоваться об этой дарованной свободе, о великом достоинстве естественно устремляться к любви Божией.

Ходить для монаха означает любить Господа. А любить – означает не хромать. Ради этой любви мы одели рясу, которая сделала нас всех подобными. Раньше мы все были разными, единицами, монадами, а теперь мы как единая личность.

Мы говорим о любви, сами не понимая, что это такое; говорим себе на смех. Надо благодарить Господа и его святых, как теперь прп. Максима, который раскрывает нам истину, и дает прикоснуться к ней сердцем.

Почувствуй хотя бы на миг то, о чем говорит здесь прп. Максим, и ты увидишь как изменишься, как просветится всё твое существо. Всего один миг, и ты сразу поймешь как это просто. Разве может Бог требовать от нас сложных вещей? Разве Он может взваливать на нас груз? Ведь то, что нам делать тяжело, и есть непосильный, неподъемный груз. Получается, что это какой-то очень злой Бог, безжалостный мучитель, требующий того, что сложно, а не легко. Это, должно быть, какой-то властелин, властвующий над нашими душами… Итак, помыслив от противного, ясно, что это не может быть правдой. Если Он говорит нам: «любовь есть полнота, любовь есть совершенство, любовь соединяет нас с Господом» – то, значит, любовь есть самая простая вещь.

И еще. Если любовь есть одно с неразвлеченной молитвой, то и неразвлеченная молитва есть самое простое и естественное действие человеческого ума, природное влечение, работа, обращение и попадание ума в Бога. Любить Бога и молиться неразвлеченно – означает жить правильно. А не любить Бога и не молиться так – значит не жить.

Я уже говорил вам, и еще раз заверю, что мое сердце теплеет, услаждается, наполняется восхищением и гордостью от знания и ощущения того, какой молитвой вы заняты. Я видел, как радует вас молитва, и как вы жаждете ее. Продолжайте жаждать ее, и увидите чудеса. Все, что вы читали в книгах, все, что обещал нам Господь станет для вас реальностью.

Мнение и знание о вашем делании меня утешает. Я верю, что вы очень близки к любви Божией, и даже имеете ее, когда молитесь правильно. Поэтому я хочу, чтобы получая ваши письма, или навещая вас, вы бы расширяли мое сердце и веселили душу, чтобы открывались потоки, по которым текут услаждающие воды божественной радости. Эту радость дарует Бог, но и вы одариваете меня своей жизнью, своей молитвой, своей искренностью, подлинностью, тем, что вы становитесь настоящими чадами и супружниками Божьими.

Когда вы будете поступать так, то и я буду радовать вас. Если же будете огорчать меня, перекрывать потоки моей души, вместо священного опьянения наполняя их печалью и отчаянием, то как я тогда смогу вам помочь?

Поэтому давайте освобождать наши потоки, как очищают канавки в огороде, чтобы по ним потек «источник воды, текущей в жизнь вечную»²⁷, чтобы Господь проник по нему в нашу душу, ум и сердце. Это то, что будет пьянить и давать жить, как вместе с водой в огороде вливается жизнь, а без воды он засыхает. Не лишайте душу живой воды, отдайте ее Богу, пусть Он играет с ней как хочет, носит с собой и возводит, наконец, туда где пребывает сам, вместе со Св. Троицей.

Страсти, обладая умом, привязывают его к вещественным предметам; и, отлучив от Бога, заставляют заниматься ими. (2.3)

В этой главе прп. Максим продолжает мысль, говоря, что нам необходимо обнаружить свои страсти, иначе они пленят ум материальными вещами. Ты, например, когда-то провалил экзамены, и с тех пор время от времени вспоминаешь об этом и огорчаешься. Необходимо осознать, что в тебе сидит страсть. Если ты не обнаружишь ее, то память о той неудаче не покинет тебя и через пятьдесят лет. Случись что-нибудь еще, когда тебя обидят или ранят, ты будешь вспоминать как (в первый раз) пролетел тогда. Ты будешь думать: «Если бы тогда у меня получилось, то сейчас я был бы в порядке». Это переживание повлечет за собой целую цепь помышлений, которые будут отдалять тебя от Бога.

Чтобы освободиться от всего этого, нужно избавиться от страсти, потому что страсть есть то вещество, которое лишает ум свободы, связывает его. Но заметь, – страсти связывают ум не с ними самими, поскольку ум родственен Богу, а они суть некое зло в душе, некое незаконное направление, и если ум туда пойдет, то постепенно поймет это и поборется.

Что же делают страсти? То же, что и лукавый. Если, к примеру, он хочет искусить, то не является тебе как лукавый (собственной персоной), говоря – пойди, укради, – потому что ты сразу восстанешь и скажешь (себе): «станем добре». А что он говорит? – «Постись изо всех сил, разве ты не видишь, как тот брат сильно постился чтобы преуспеть». То есть он скрывается под этим якобы благим начинанием, а ты думаешь, что это Бог. Но это змей украдкой делает свое дело. Если бы ты знал, что это сатана, то сразу бы послал его: «отойди от Меня, сатана».²⁸ Также и страсти не привязывают ум к самим себе, понимая, что этим они выдадут себя. Так они поступают только если верующий огрубеет, ум его отучнеет и совесть притупится. Но что они (обычно) делают? Привязывают ум к земным вещам, которые не кажутся опасными, коль скоро нам дал их Бог, и они не относятся к греху.

Ты, допустим, любишь поесть, и говоришь: «В монастыре я и так всё время пощусь. Я же не прошу чего-то особенного, но чтобы хоть в воскресенье еда была бы вкусной». Этим пожеланием о вкусной еде ты постоянно возвращаешь ум к этой теме. Ты вроде бы не просишь чего-то плохого, но совершенно простую вещь. Но как раз это очень опасно, так как законность требования способствует тому, что мы легко сплетаемся с ним. И что в результате?

И, отлучив от Бога, заставляют заниматься ими. Страсти отделяют ум от Бога и заставляют его заниматься материальными вещами. Один думает об огороде, другой укрепляется в самомнении, третий чего-то сильно хочет, четвертый задается вопросом, почему в монастыре нет справедливости, кому-то приходит в голову мысль: «у нас здесь одна только деятельная жизнь, а созерцательной вовсе нет», другой жалуется: «ну и дела! в нас нет любви, жертвенности… смотри, – никто не помог упавшему», – и этот силится привнести в монастырь любовь, не понимая, что оказался повязан вещами, а не Богом.

Видите, как коварно действуют страсти?

Напротив любовь Божия возобладав им, разрешает его узы, убеждая его не дорожить не только чувственными предметами, но и самою жизнью временною. (2.3)

Тогда как страсти привязывают ум к материальному, любовь Божия разрешает его от этих уз, убеждая презирать не только чувственные вещи, но и саму эту временную жизнь. Здесь преподобный развивает мысль о презрении к вещам из предыдущей главы (2.2), раскрывая смысл глубже. Любовь по Богу, оказывается, убеждает нас презирать то, что, наоборот, нравится мірским людям. Им интересны земные вещи и эта мимолетная жизнь, а мне видится, что дело не в них. Люди полагают, что без этого нельзя прожить, а я обхожусь. Постепенно мне становится ясно, что все дело не в самих вещах, – в них ничего плохого нет, но в моем восприятии и обращении с ними. Плохо то, что на протяжении моей жизни, все что есть в міре священного и ценного может стать обманом²⁹ моего духа, то есть тем, что привлечет и обкрадет мой дух. Поэтому я презираю, ставлю ни во что и игнорирую даже саму эту кратковременную жизнь. Я, брат, не хочу так жить, – хочу же только Бога. И коль скоро я затрудняюсь в этой жизни думать всегда только о Нем, то лучше умереть, «разрешиться и быть со Христом».³⁰

Таким образом мы естественно приходим к мышлению в чисто эсхатологической перспективе. Если кто имеет любовь по Богу, то не хочет жить в настоящем веке, его забота только о будущем, поскольку он видит, что как только ум направляется на что-то постороннее, на какую-то проблему, на жизнь вообще, на какую-нибудь вещь, хорошую или плохую, то тем самым уже не любит Бога.

Поэтому бывает, когда вы приходите с проблемой, а я отказываюсь ее обсуждать, то вам кажется будто я не люблю вас. Скорее всего, вы сами справитесь с трудностью, не будете судить как мірские, по причине доверия и любви ко мне. Но не знаю, будет ли в этом (духовный) рост. (Духовное) созревание в том, чтобы понять, что сама проблема возникла от мірского образа мысли, то есть оттого, что мы не любим Бога. Наличие проблемы означает что ум чем-то озадачен, и что за самой проблемой стоит страсть, которую я скрываю и пригреваю. Но настанет момент, когда она вылупится, и превратится в дракона, который меня и придушит. Поэтому мы говорим, что человек озабоченный, торопливый, чрезмерно активный, отягощенный проблемами, беспокойный – находится вне Бога, потому что его ум в другом месте. С ним происходит то, о чем мы говорили в первой главе про чистоту (брака): чужая женщина вошла в его жизнь.

Дух прп. Максима желает возвести человека ввысь, окрылить его, сделать из него птицу по-настоящему высокого полета. Ради этого он раскрывает истинный смысл жизни, что жизнь есть вознесение человеческого духа ввысь Духом Святым. Крылья Святого Духа поддерживают дух человека и облегчают всякую тяжесть, так что он спокойно может возвышаться. Напротив, все вещи (міра), интересы, проблемы – суть тяжести, которые отягощают душу.

Мы часто приходим к духовнику чтобы разрешить некие наши проблемы. Это, однако, означает: «Прошу тебя, не говори мне сейчас про Бога, только помоги устроиться в этой жизни, уладить дела, чтобы перестать страдать; помоги чтобы трудности (жизни) не мешали тому, что я хочу, думаю и люблю».

Умирает, к примеру, муж, и жена идет к духовнику. Она идет не потому, что ей нужен Бог, хотя она и исповедуется, но потому что ее волнует как ей теперь быть без мужа. Ее желания теперь не вписываются в жизнь, и она ищет выход. Видите, как вкрадывается мірской дух? Но кто хочет любить Бога, тот должен быть от всего свободен. Человек, связывающий себя мірскими делами не может взлететь на небо.

* * *

Начав с любви Божией, прп. Максим переходит к молитве, от молитвы к уму, а от последнего к чувственным вещам. Обратившись к чувственным вещам, то есть к разным событиям и проблемам, мы открываем страсти, которые привязывают душу к жизни, к земному міру в целом. Затем, в следующей главе, этот момент рассмотрен более подробно.

Дело заповедей есть делать помышления о вещах простыми, чтения же и созерцания – соделывать ум безвещественным и безвидным. А следствием этого бывает молитва без развлечения. (2.4)

Ладно, святый Отче, я страстен, как ты и говоришь. Сам я этого не осознаю, но раз мой ум направлен на земное, это и значит, что я страстен. Но что мне делать, как выбраться из этого состояния? Как мне разорвать путы земных вещей и освободиться?

В этой главе преподобный дает ответ. Он как бы спускается и говорит более с практической точки зрения, чтобы показать путь к соединению с Богом на каждый день. Он показывает нам человека подвизающегося, во-первых, в делании заповедей, и во-вторых, в чтении и созерцании.

Выражение делание заповедей означает, главным образом, усвоение воли Божией. Заповеди – суть выступление Бога, голос Бога, то есть некое выдвижение Бога вовне, это нечто такое, что исходит от Бога как Его принадлежность, и с чем мы должны соединить нашу волю. Следовательно, делание заповедей есть, прежде всего, восполнение себя законом Божьим, постижение божественного домостроительства, божественного плана, который Божьи заповеди выражают, растолковывают и раскрывают. Делатель божественных заповедей некоторым образом вступает в расчет и в дело самого Бога, встает на тот же путь.

Усвоение божественной воли имеет некое практическое, или можно сказать, нравственное последствие: в повседневной жизни я веду себя так же как Бог, делаю то же, что и Бог. Сын непрестанно находится в общении с Отцом, – непрестанно и я общаюсь с Отцом и Сыном. «Отец Мой доныне делает, и Я делаю».³¹ Доныне делаю и я, подчиняя свой нрав заповедям Божьим, то есть тому что делает и говорит Бог. Осуществляя заповеди Божьи, проводя их в жизнь, я тем самым претендую на права Бога. Отправной точкой моей жизни, таким образом, становится право Божие, (а значит) возвращение Богу того, что Ему и принадлежит. Поэтому мы и говорим, что необходимо усвоить волю Божию, иметь другой воли нам нельзя.

Некоторые говорят, что на каждый момент нужно искать, чтобы определить волю Божью. Этот способ слишком заумный, и в конце концов приводит человека к смятению; это, скорее, говорит о том, что человек находится в искушении, затруднении, ему что-то постоянно мешает, создает проблемы, и в итоге он удаляется от Бога.

Нужно, чтобы наша воля³² изначально была пропитана – в православном смысле – волей Божьей. Тогда не встает проблема чего хочет Бог, поскольку мое собственное намерение ничем, так скажем, не окрашено, у меня как бы нет воли, я делаю то, что хочет Бог. А желание Бога есть нечто совершенно осязаемое и простое, не стоит и упоминать, как просто оно каждый раз опознается и переживается. Когда человек до этого дойдет, что и является исходной точкой духовной жизни, неким преддверием, то ему уже легко сразу входить в ум Господень.

Итак, делание заповедей есть осуществление прав Божьих, (реализация) того, что принадлежит Богу. Это, так сказать, мое отождествление, совпадение с Богом, с тем, что Он думает, думает совместно со Св. Троицей. Нравственная жизнь, то есть исполнение заповедей Божьих, не значит – так делай, а так не делай; это разрешено, а это запрещено. По сути она есть исполнение жизни Богом. А в повседневной жизни это усвоение повелений Божьих, осуществление прав Божьих, того способа действия, которым «доныне делает Бог».

Дело заповедей есть делать помышления о вещах простыми. Почему так говорит прп. Максим? Ранее он говорил, что когда кто-либо молится, то нельзя иметь в уме некую мысль, потому что всякая (посторонняя) мысль сразу же отбрасывает Бога. Мысль, как нечто принадлежащее нам, содержит в себе большую жизненную силу, наполняет нас, так что Бог уже не может войти. Поэтому необходимо отбросить всякую мысль, но в повседневной жизни я замечаю, что все-таки эти мысли есть. Что же делать?

Прежде всего нужно исполнять закон Божий, заповеди. Без этого я не могу двинуться. Но одно это, разумеется, не в силах убрать мысли – устранение мыслей, неразвлеченность (ума) есть дело божественной любви; однако исполняя закон Божий тебе удается сделать помышления о вещах простыми.

Простыми³³ – значит голыми, от глагола оголять, обнажать, причем обнажать от свойственного самому предмету. Так, например, оголить руку – будет означать сбрить на руке волосы, оголить лес – вырубить деревья, а оголить солдата – отнять у него оружие. В повседневной жизни это будет означать изымать из вещей то, что делает их проблемой, то есть их искусительную силу, делать так, чтобы вещи мне не мешали, не смущали.

Простой, голый – тот, кто лишен чего-то. Собака, например, у которой удалили клыки чтобы не кусалась, лишена своих свойств. Следовательно, если сделать помышления о вещах простыми , то они перестанут слишком действовать на чувства и воображение. Воображение не возбуждается от них, так как они стали безцветными. Конечно, некоторое содержание от них еще остается (в уме), я еще не очистился, но я перестаю чувствовать притяжение от смыслов вещей. Всякая вещь из моего жизненного пространства перестает быть опасной, так как во мне более нет того, что притягивает к ней. Во мне, так сказать, нет уже той лебедки, которая служит для притяжения. Очищение, конечно, еще не достигнуто, иначе не было бы и мыслей (о вещах), но смыслы лишены силы, нет смысла в самих смыслах, мысль стала голой, и с этих пор простой/голый – значит (находящийся) вне реальности.³⁴ Это в некотором роде уже безстрастие, он пока еще не окончательное.

Приведем пример. Я увидел женщину, и во мне отпечатлелся некий женский образ. Этот образ может искушать, обрести внутреннюю силу, и тогда это страстная мысль. Но он может и не вызывать никакого влечения, и тогда это простая мысль. Итак, простая мысль оголена, ни во что не одета, лишена страстной глубины. Мои мысли, таким образом, не волнуют меня, не рождают помыслы, простые/голые мысли мне не вредят, а голые помыслы, плохие или хорошие, проходят мимо и исчезают. Привычки остаются во мне и производят какие-то состояния. Но исполняя заповеди, с помощью Божией, мне удается оставаться посреди вещей имея о них только голые мысли. Я (таким образом) не избегаю вещей, однако, не связываюсь ими, становлюсь по отношению к ним безстрастным. Итак, я замечаю что и бытовая жизнь полезна, она поднимает меня, вытаскивает из ада моего рабства (вещам).

Я оказался, например, на свадьбе, или нахожусь на работе, или столкнулся с какими-то трудностями, но всё это не переворачивает полностью мою душу, так что я уже не могу жить спокойно; несмотря на всё это я могу продолжать жить духовно.

Второй способ, приводящий к истинной любви по Богу – это более созерцательная жизнь, жизнь в чтении и созерцании. Это не оставление заповедей, так как хранение заповедей это первая ступень. Сначала нужно ступить на первую ступеньку, чтобы продвинуться к созерцанию; впрочем, ты перейдешь от одного к другому не во что бы то ни стало, то есть не факт, что ты обязательно перейдешь от практики к созерцанию. Да, деятельная стадия нужна, но бывает, что вступают сразу в созерцательную. Но связь деятельности и созерцания это другая тема. Если, например, кто-то хочет стать генералом, то не начинает с ефрейтора, иначе никогда ему не стать генералом,³⁵ – только если случится война, и он исключительно героически проявит себя, прольет кровь, то его могут сразу определить в офицеры чести ради, но это редкие случаи. Также, если кто хочет стать святым, то не начинает с ефрейтора, то есть с деятельности, потому что так генералом не станешь. Нужно сразу встать на прямой путь Божий, то есть приступить к чтению и созерцанию. Разумеется, чтение здесь – это вспомогательное средство для созерцания.

Дело же чтения же и созерцания – соделывать ум безвещественным и безвидным. Под чтением здесь подразумевается духовное чтение, постижение духовных смыслов. Чтением может называться также и изучение, которое соответствует первой стадии, но здесь речь идет о созерцании, о котором сказано в псалме: «и о законе Его размышляет (слав. – поучается) он день и ночь».³⁶ Поучаться здесь не означает читать, но возделывать, в некотором мистическом смысле. На характер внутренней работы возделывания, изучения указывает сам еврейский оригинал (псалма), где стоит глагол, соответствующий не изучению или чтению, но шептанию/бормотанию.³⁷ Изучать – значит нашептывать, бормотать. Евреи так и сидели, покачиваясь всем телом и постоянно нашептывая, в основном псалмы, – то есть как бы возделывая в себе разные чувства, в зависимости от содержания псалма.

Итак, чтение есть возделывание духовных смыслов, а созерцание – внутреннее обращение нашего духа к Богу и ответ, откровение Бога внутри нас; это созерцательное рассмотрение вещей, предоставление своего духа в руководство и управление самой благодати Божией, которая становится его путеводителем в духовном міре. Чтение есть человеческое усилие познать и опознать Бога, это средство оповещения о Боге, оно говорит мне о Нем и делает меня родным Ему; тогда как созерцание последует чтению, – это то, куда нас приводит Бог, отвечая нашему делу чтения.

Созерцание предполагает действие божественной энергии: она входит в ум и привносит в созерцание ясность, так чтобы я мог видеть Бога. Таким образом, созерцание есть внутреннее и живое ведение и опознание Бога. Я, например, могу говорить о троичности Бога, блестяще доказывать это пользуясь платоновской или другой философией, то есть могу быть прекрасным догматическим богословом, но не иметь (соответствующего) внутреннего опыта. А кто-нибудь другой может говорить о троичности Бога согласно тому, что «слышал и что видел своими очами».³⁸ Он пережил это внутри себя, так как имел извещение от Бога, а не от своих упражнений в чтении. Это внутреннее извещение, откровение человеку от самого Бога и есть созерцание. Мы, как правило, говоря о созерцательной жизни, не имеем в виду этот точный смысл, но придаем ему более широкое значение, то есть подразумеваем сам образ жизни, ведущий к созерцанию.

Когда путем чтения я узнаю Бога, то это в основном знание про Бога. Но когда приходит Бог, встречается со мной и дает моему духу прикоснуться ранам гвоздиным, знакам божественного домостроительства и отблескам троичности, то Он входит уже в личную со мной связь, тем самым соделывая мой ум безвещественным и безвидным, снимая с него всякий груз.

Представим себе такой случай. Пошел я, допустим, в какой-нибудь другой монастырь, и там никто меня даже не поприветствовал радушно, никто не сказал: «Благословите, отец Игумен, мы очень рады Вас видеть...» Они, по-видимому, были заняты в тот день, устали, и приняли меня по-казенному формально. И вот мой ум начинает: «Что я вообще здесь делаю? Кто знает, что там они обо мне думают, может быть не желают меня видеть, может быть я им в тягость… Но кто я такой? Недостоин. У них своя жизнь, зачем мне вмешиваться. Пойду восвояси».

Ум только отягощается от всех этих мыслей. Вы сами знаете, как тяжело становится когда вас что-то сильно занимает, какая-то проблема. Болит голова, может даже заболеть сердце, или живот, как будто на ум и сердце что-то давит. И наоборот, – путь чтения и созерцания делает ум безвещественным, снимает всякий груз, который на него наложился, соделывает его чистым и способным вместить Бога.

И безвидным. Этот путь не только избавляет ум от всего, к чему он прилепляется, но вообще от всего входящего извне; ум делается безвидным, не имеющим вида, формы, образа, он становится голым, то есть освобождается от всякой мысли, совершенно оголяется, чтобы Бог мог поместиться в него. Соблюдение заповедей не отменяет мысли вообще, но делает их простыми/голыми, то есть без греховного уклонения, без наличия искушения и страсти.

Разумеется, что оба эти пути имеют отношение к монашеской жизни, но исполнение заповедей приличествует прежде всего мірским людям. Оно вытаскивает их из грязи, но оставляет на земле. Так они и живут, имея деньги, имущество, жену, детей, и все это (само по себе) безгрешно.

Но монаху, которому приличествует чтение и созерцание, всего этого можно избежать. Жена, например, не грех, но я в ней не нуждаюсь, могу прожить и без нее. Деньги и имущество не грех, Христос разрешает иметь имущество, но нет – я обойдусь без него. Я вправе высказывать свою мысль, быть свободным человеком, но я жертвую своей свободой, – я могу жить как с ней, так и без нее. Я хочу жить с Богом, так, как хочет того Бог. Свободой для меня будет только восхождение моего духа. Ради этого я стесняю себя, живу подальше от всего, чтобы над всем приподнявшись и от всего отвязавшись остаться только с Богом. Итак, чтение и созерцание соделывают мой ум способным к духовному полету.

В этой главке как бы встречаются мірское и монашеское делания. Мірянин остается на земле, а монах восходит на небо, если, конечно, хочет, – иначе он будет орлом, который живет на земле. Самое большее, он взлетает иногда, но снова падает от притяжения земли.

А следствием этого бывает молитва без развлечения. Поскольку чтение и созерцание делают ум безвидным и безвещественным, то есть опустошают его, нам даруется неразвлеченная молитва, а через нее и любовь Божия. Созерцание не есть какие-либо измышления, фантазии и видения, но внутреннее просвещение, некий дождь благодати, сходящий на ум человека и затопляющий его.

Итак, если ты желаешь молиться без развлечения, то должен следовать этому пути. Не оставайся в вещах, на том, что ты делаешь, чего ты добился, на том, что предстоит сейчас, на том, что свершилось или не свершилось. Проходи прямо к источнику ведения Божия, приступай к чтению и созерцанию, которые сами приведут тебя к неразвлеченной молитве. Молитва без развлечения приходит только сама, ее дает благодать Божия.

Только тогда я могу изнутри и вживую понять, что значит благодать, приданое, то есть благодатный дар. Ведь то, чего я никак не мог добиться сам, своими безчисленными усилиями, вдруг нахожу внутри себя, вижу, что оно есть. Кто это вложил в меня? Это не мое, я этого не достиг, да и не мог даже. Что случилось? – Ум вдруг обнаружил себя в том, что называется благодать, дар, дух, милость. Я вдруг оказываюсь обладателем благодатного дара. Это обнаружение дает мне осознать, что я это получил, как получивший я теперь владею этим, но с пониманием, что это не мое, а Божие. Поэтому здесь отсутствует элемент гордости, превозношения, ведь я понимаю, что этот дар мне дан Богом. Это привносит некую надежность, безопасность. Когда я чего-то достигаю своим подвигом, то кроме того что это возможно лишь до определенной меры, оно несет в себе элемент несовершенства, облечено в тление и смерть, коль скоро в любой момент я могу упасть с той высоты, на которую поднялся. Это случается потому, что я сознаю, что я потрудился в этом, я добился этого; мне кажется, что это уже принадлежит мне, но из-за этого моего эгоизма я это теряю. Благодать, однако, ощущается как то, что дано Богом, она обнаруживается внутри внезапно, вдруг обнаруживается вложенной внутри. Как лукавый приходит по ночам сеять сорняки, которые ты находишь утром,³⁹ так и великий Бог «тихому бо молчанию, содержащу вся»⁴⁰ незаметно для тебя приходит и влагает в тебя свой дар, и ты видишь себя богатым, но богатством не своим.

Что же из этого следует? Лови Бога и поймаешь внутри себя молитву, – так и достигнешь в любовь Божию. Преподобный продолжает свою мысль далее:

Для совершенного освобождения ума от страстей так, чтобы он мог молиться без развлечения, не довольно деятельного способа: если его не сопровождают различные духовные созерцания. Тот освобождает ум от невоздержания и ненависти; а эти от забвения и неведения его избавляют и он, таким образом, получает возможность молиться, как надлежит. (2.5)

Здесь преподобный продолжает предыдущую мысль, показывая ее как нечто простое и понятное. Говоря освободившись от страстей он имеет в виду страсти разумной части души. Страсти раздражительной и вожделевательной частей ум как бы усваивает (со стороны), когда их миазмы как эхо достигают ума и причиняют ему ущерб. Но страсти, от которых страдает собственно сам ум, суть наиболее духовные страсти, страсти умовые.

Теперь ты видишь, куда ведет исполнение заповедей, и куда чтение и созерцание. Итак, если хочешь чтобы твой ум совершенно освободился от страстей, – то есть от уклонов в сторону, от наклонностей, чтобы не осталось ничего, к чему бы его тянуло, никакой мысли, чтобы он был совершенно безстрастен и бездвижен, – недостаточно деятельного способа (подвизания).

Деятельный способ – это дело заповедей, человеческое старание, о котором говорилось в четвертой главе. Говоря, что этого недостаточно, преподобный хочет сказать: что бы ты ни делал – не опирайся на это. Все твои дела – человеческие; как плоть не наследует царствия небесного,⁴¹ так и твои старания. Чтобы твой ум освободился от страстей, чтобы он мог достичь неразвлеченной молитвы, ему необходимо взойти в духовное созерцание, то есть это благодать Божия должна прийти и ответить на твое старание, на твой деятельный способ (подвига), вознести тебя путем созерцания и сделать способным вместить духовную жизнь.

Созерцание, конечно, может иметь и тот, кто следует деятельному пути, потому что Бог любит всех и всем дает утешение. Но насколько ум более занят чтением и созерцанием, настолько он очищается и приобретает любовь и неразвлеченность молитвы.

Когда ты ведешь созерцательную духовную жизнь, когда твой дух подолгу находится в с состоянии созерцания, то твой ум всегда остается неразвлекаемым. Когда ты находишься посреди міра, то и там выискиваешь время заняться созерцанием, но потом снова ниспадаешь в обычную бытовую жизнь. Мірскую жизнь может проводить и монах, потому что мірская жизнь это не грех, а обычная жизнь міра.

Итак, следует иметь некую последовательность духовных созерцаний. Нужен внутренний опыт переживания Бога, откровение человеку от самого Бога, и чтобы это откровение, происходящее внутри меня, стало моим, стало тем, что я сам понимаю и сознаю, тем, чем я владею, и что люблю. А это как раз, то есть то, что я люблю, чем располагаю, что я понимаю и чувствую, что мне нравится – на самом деле и есть сам Бог. Таким образом, моя жизнь сочетается с жизнью Бога.

В деятельном способе (подвига) важнейшее значение имеет аскеза. Аскеза, хотя и является духовным инструментом, это телесная добродетель. Таких добродетелей много, например хранение ума, но это пока еще просто аскетическое упражнение, оно не является элементом духовной жизни как таковой, это еще пока нечто несовершенное, некое человеческое усилие. Сама по себе аскеза не есть некая ценность, нечто такое, что делает меня годным предстоять перед Богом, – никакого положения перед Богом она мне не обеспечивает, и никакого признания. Дело аскезы только лишь в привлечении Бога. Какого бы вида ни была моя аскеза, если она не ради этого (- привлечения Бога), то она отпадает от задачи встречи с Богом. Я могу подвизаться только ради того чтобы привлечь Господа. Это привлечение есть мое исповедание через аскезу моего греха, моей перстности, моей слабости и немощи, того, что я не способен ни к чему (по-настоящему) духовному.

Если же я восприму божественные созерцания, то аскеза будет иметь такой смысл: «Боже мой! Ты дал мне это, но я остаюсь тем, кем был. Я снова земля, прах и пепел, плоть, наг и уязвим. Только Ты можешь меня обогатить. Как когда нет света, то всё становится безформенным и невидимым, нигде ничего не видно, всё исчезает из вида, отметается, гибнет, так и я погибаю, если только Ты не оживишь меня, одарив своими созерцаниями, своим присутствием и явлением».

Следовательно, посредством аскезы я открываю свою сущность⁴², свое естество, то, что я есть земля и пепел. Тем самым я выражаю свое смирение и благодарение за дары Божьи, которые Он не перестает мне посылать. Но никакая аскеза не может приподнять меня от земли, если у меня не будет последовательных созерцаний.

Тот (деятельный способ) освобождает ум от невоздержания и ненависти. Деятельный подвиг способствует избавлению ума только от невоздержания и ненависти, то есть удерживает его от зла. Невоздержание означает что в тебе преобладает потребность чему-то предаваться, не воздерживаться, (привычка) злоупотреблять, а не употреблять. Избавляясь от невоздержания ум становится способным сам управлять собой, хранить себя и направлять туда, куда следует, то есть к тому, что ему свойственно, то есть к Богу. Приведем простой пример.

В монашестве есть добродетель девства, что относится к совершенству, это некое соединение с Богом. Девственность – есть у-богость,⁴³ бракосочетание с Богом. А в міру есть брак, – не грех, не блуд, но брак, который есть свобода от невоздержания. Невоздержание же – есть грех. Брак есть некая мерность, нравственное совершенствование и обуздание плотского начала, но не только это – еще и целомудрие. Здесь девство, а там целомудрие; здесь нестяжание, а там употребление, владение имуществом. Но (владение) без сребролюбия, которое есть уже невоздержание, а значит не оправдывается даже в браке, также как любостяжание и вообще те страсти, которые связаны с деньгами и имуществом. В браке человек освобождается от невоздержания, но остается посреди вещей міра. Совершенное освобождение от всего такого есть монашество.

Тема ненависти была затронута и во второй главе, где речь шла о вожделении. Ненависть противоположна вожделению. Если вожделение привлекает ум словно магнитом к тому, что нравится, то ненависть отклоняет ум, это некая отталкивающая реакция.⁴⁴

Итак, избавление от невоздержанности собирает ум в самом себе, способствует внутренней сборке духовных сил, а избавление от ненависти освобождает ум от всего внешнего, которое либо целиком поглощает его, либо раздражает, толкает к сопротивлению, либо побуждает к изоляции. Таким образом, ум должен (от всего) обнажиться, остаться один, чтобы ни с чем не иметь ни привязи, ни раздора. Ведь если он изолирован от состояний (общества) и от людей, если, то есть, не сопряжен внутренне с телом Церкви, если он не переживает в себе общность с Церковью, тогда он не может общаться и с Богом – он отвернулся, оторвался как кусок от Тела Христова. Так что деятельный подвиг позволяет уму быть свободным и обращаться к Богу. Но этого недостаточно, это только одно из условий.

А эти (духовные созерцания) от забвения и неведения его избавляют. Известно, что чтобы достигнуть духовной жизни, необходимо пройти через забвение и неведение, то есть обрести забвение и неведение всего своего жития, всего своего знания, всего желаемого, забыть обо всем, что было пережито до сего момента; нужно забыть всё настолько, чтобы ничего не узнавать, чтобы ничего для тебя не существовало. Но здесь забвение и неведение от которого надо избавиться, имеет совсем другой смысл. Имеется в виду забвение и неведение Бога. Фраза от забвения его избавляют означает, что ему дается память, так как забвение есть лишение некоего опыта.⁴⁵ Я помню, например, как когда-то впал в грех. Это означает, что я (до сих пор) переживаю внутри себя этот грех. И наоборот, забыл грех – означает, что я больше не держу его, не имею (в себе) никакого опыта того греха, никакого ощущения. Итак, забвение связано с опытными знаниями человека. Человек, который не достиг созерцания, имеет только опыт неведения Бога, совершенное нечувствие и забвение, у него нет ничего, что можно вспомнить. Что помнить, если ты не видел Бога? если Он тебе не открылся, если ты не ощутил на ощупь Его любовь и милость? Итак, от забвения его избавляют означает, что ему дастся внутреннее живое знание.

А фраза от неведения его избавляют означает, что чтение и созерцание дают уму ведение, обустраивают его в причастника Божия, даруют ему связь (контакт) с Богом, так что вот этот мой ум сочетается с тем Умом, то есть с Богом.

Итак, деятельная жизнь помогает уму не разрываться на части, – ни в самом себе, ни по отношению к внешним вещам. А созерцания не только помогают не разрываться, но соединяют его с самим Богом. И каков результат? – И он, таким образом, получает возможность молиться, как надлежит. Соединение и знакомство с Богом, совместное хождение с Ним, непосредственное восприятие Бога делают так, что человек может молиться согласно Отцам, то есть его молитва становится общением с Богом, восхищением ума, соединением с Богом. Человек находится как будто в міре, но на самом деле пребывает на небе.

* * *

В следующей главе прп. Максим возводит нас еще выше. В начале он сказал нам как нас пленяют вещи, потом, что нас избавляет от этого, от чего нас освобождает делание заповедей, и до каких высот возвышает чтение и созерцание. Теперь он возвращается к молитве, потому что молитва имеет непосредственное отношение к любви. Он сказал как действует молитва у деятельных, и как у созерцательных, а теперь говорит куда она приводит в одном и в другом случае.

Два есть высочайших состояния чистой молитвы. Одно случается с людьми жизни деятельной, другое с людьми жизни созерцательной. Одно бывает в душе от страха Божия и благой надежды; другое от Божественной любви и крайней чистоты. (2.6)

Понятие чистой молитвы мы встречаем у Отцов, в том числе у прп. Максима, или, например, у прп. Нила, писавшего в начале 5 века. Чистая молитва – та, что творится без мыслей/мышления, без привлечения (вспомогательных) средств, без-образная и безвидная.

Чистая молитва не есть нечто что подходит только для монахов или для кого-то еще, – она для всех, это по-преимуществу человеческое действие. Каждый человек призван на брак Господень, следовательно каждый предназначен⁴⁶ для чистой молитвы. Это самое простое занятие, которое может делать человек, – другое дело, что он может привыкнуть мучить себя и блуждать (умом) туда-сюда, и тогда, решив помолиться, он как бы берет с собой много других вещей, и не может уже молиться чисто.

По прп. Максиму у нас есть два состояния чистой молитвы – одно свойственно деятельным, а другое созерцательным, то есть к тем, кто старается иметь священные созерцания. Деятельный (подвижник) достигает высочайшего состояния чистой молитвы страхом Божьим и благой надеждой. Мірской человек живет и испытывает нехватку Бога, лишение и наготу. Несмотря на то, что его ум освободился от невоздержания и ненависти, у него всё равно нет чувства Бога, всё равно Бога ему не хватает. Хотя Бог везде сущий, он всё равно кричит: «где Бог для меня? где мой Бог?» Он страстно ищет Его, душа его скорбит в своем чаянии Бога, но не чувствует прикосновения к Нему, полноты, и по-прежнему остается в состоянии лишения. А после молитвы он возвращается к вещам (міра). Женщина, например, помолившись, сразу вспоминает: «Муж, у нас нет денег; что мы будем завтра есть? опять будем влезать в долги? нам еще надо снять другой дом!» – сплошные заботы, суета, суматоха. Поэтому она боится Бога, и этот страх становится некоей искрой, неким постоянным побудительным началом к молитве. Может ли она молиться? – Не важно, главное, что страх становится искрой для молитвы.

Человек боится Бога поскольку ощущает всю свою малость. А отсюда, если нет страха Божия, почти всякая надежда спасения теряется, потому что человек отпадает. Страх Божий – это непрекращающееся предстояние человека перед Богом, в виду отчетливого осознания Его величия и святости. Когда же страха Божия нет, и я ощущаю Бога как «боженьку», «отченьку» и т.п. – то это значит, что у меня самое скудное представление о Боге, что я даже не понял, что Бога мне не хватает, что Он есть нечто запредельное, (безконечно) превышающее меня. А если Бог есть такой неподступный, великий, невместимый, то как же мне Его не бояться? Поэтому страх Божий необходим для всякого спасающегося, для всякого человека. Разумеется, что страх в конечном счете перерастает в любовь, которая «вон изгоняет страх»⁴⁷, – не в том смысле, что любовь отменяет страх, но она неким образом теперь преобладает в душе человека и царствует в ней, тогда как раньше в душе присутствовало чувство лишенности.

Одновременно со страхом Божьим деятельный подвижник имеет и благую надежду, он надеется на нечто такое, чего не имеет. Живя посреди вещей и будучи полон ими, он постоянно переживает отсутствие Бога, что Бога у него нет. А не имея Бога, но веря в Него, любя Его, и подвизаясь в той или иной добродетели, он имеет благую надежду, что Господь призрит на его труды и страдания, и что он получит-таки благая Господня, хоть бы и в будущей жизни.

Мы это ясно видим в супружеской жизни. Как женатый человек переживает Бога, как освящается? – В надежде, что когда-нибудь он сможет увидеть Бога, когда-нибудь помолится, когда-нибудь освободится. Он думает так: «Вот, ребенок подрастет, хотя бы до семи лет, тогда начнет что-то понимать, не будет уж так докучать». Ребенок подрастает, ему уже семь, а отец начинает кричать на него, ссориться, делать замечания, всячески ограждать его от дурной компании, переживает, хлопочет… – и молитвы как ни бывало. Между тем и жена тоже начинает то и дело огорчаться, наваливается то одно, то другое, она живет в постоянном волнении, надеется что завтра будет лучше чем сегодня, она надеется, что потом когда-нибудь сможет помолиться, но вот, Бог уже забирает ее, и эта надежда уходит вместе с ней к Богу. Получается, что ее подвиги, заботы, горести вводят ее в царствие небесное.

Итак, женатый человек просто не успевает помолиться Богу, у него не хватает времени припасть к Нему, хочет он или не хочет, его постоянно одолевают разные заботы. Хочет он того или не хочет, понимает или не понимает, он «заботится о мірском»⁴⁸, его ведение касается міра, он живет міром, тогда как «неженатый заботится о Господнем», и таким образом усердно напитывает себя Богом.

Неведение и нехватка Бога может быть не только у женатого, но и у любого монаха, который живет в вещах (міра), по своей воле, по своим желаниям, мыслям и помыслам; то есть ведет деятельную жизнь, полагается только на свой подвиг, – касается ли это молитвы, отношений с людьми, или чего-то еще; он не тот возвышенный человек, ищущий чего-то особенного, о чем нам говорит здесь прп. Максим. Предполагается ведь, что раз уж мы стали монахами, то живем не по своей воле, у нас нет вещей, желаний и взглядов. Таков истинный монах, а иначе это просто мірской человек, шарлатан, обманывающий людей и Бога.

Другое (бывает) от Божественной любви и крайней чистоты. Тот же, кто ведет созерцательную жизнь, настоящий монах, в своем намерении достигнуть высшего состояния чистой молитвы не отталкивается от страха или надежды, но от божественного эроса и крайней чистоты, поскольку он избавляется от всего внешнего. Вот каковы условия восхождения человека. Но что есть божественный эрос?

Божественная, священная любовь есть обладание любимым, чувство и объятие чаемого лица. Как если ты любишь кого-нибудь, кто живет в Америке, и переживаешь это будто он находится рядом, целуешь его, то же происходит и с божественной любовью. Ты настолько сильно живешь Бога, будто всегда находишься рядом с Ним, будто ты живешь вместе с Ним, причем это «будто» есть реальность, – ведь хотя сам я плоть и дух, Бог есть Дух. Следовательно, божественный эрос есть там, где есть Бог. Эроса нет, если нет другого лица, а для меня это Бог, который истинный, который всегда для меня присутствует. Итак, я могу сказать, что имею божественную любовь, если я переполнен Богом, если Бог возобладал мною, поглотил и опьянил меня. А всецело возобладал Он мною по причине крайней чистоты, которую (Он же и) произвел прежде всего в моем уме, но также и в сердце.

Итак, божественный эрос есть некое сильное чувство присутствия любимого лица, а крайняя чистота есть мое существо, обустроенное благодатью (в должное состояние). Теперь я готовый сосуд, то есть подходящий для пришествия Божия, пригодный, чистый, который может сказать: «Боже мой, Ты рядом, я люблю Тебя, Ты всегда со мной».

Далее прп. Максим говорит о признаках двух высших состояний чистой молитвы, чтобы мы могли их различать. То есть он подробнее описывает образ человека, который молится и любит Бога. Он говорит так:

Признак первой меры есть тот, когда собирают ум от всех мирских помыслов, творя молитвы без развлечения и смятения, и как бы. Сам Бог предстоял ему, как и предстоит действительно. (2.6)

Трудно, конечно, жить посреди вещей и желать избавиться от них. Но несмотря на это, говорит преподобный, можно идти путем собирания ума, отвлечения его от всего (постороннего). Ум обо всем забывает и возводится за пределы всего видимого и мыслимого, так чтобы иметь только чувство предстояния перед Богом. Нужно не просто иметь такое чувство, но верить, что так оно и есть, что ум действительно предстоит Богу. Он не видит Его, у него нет созерцания, нет пока того высшего ответа Божия в виде объятий, так чтобы он почувствовал как Господь прижимает его к себе, нет восхищения видом прекрасного Бога, которое бы дало полностью осознать, что такое предстоять перед Ним, но он верит в это, он надеется, что и за этим дело не станет. Итак, я от всего убираю мой ум и ставлю его перед Богом, словно бы Бог был прямо передо мной, как Он и предстоит действительно. Таким образом, необходимо верить что Бог здесь, даже если я этого не ощущаю, ум все равно нужно настроить так, словно он ощущает Бога, потому что Бог (всегда) находится рядом со мной.

Когда мне удастся сколько-нибудь отделить себя во времени и пространстве от вещей, то я смогу без развлечения и без смятения возводить ум к Богу. Боже мой, – скажу я Ему, – Ты здесь, я знаю. Прошу, дай мне то-то. Или – я согрешил, спаси меня, помилуй и прости. – Это высшая точка, которой я могу достигнуть на деятельном пути.

Это мое старание, мое усилие отцепиться от всякой вещи и мысли, мое предстояние перед Богом – есть нечто, что делает меня причастником (божественных) энергий, некий труд, на который отвечает Господь, ведь «каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе».⁴⁹ Так я получаю некий личный дар, получаю радость и пью от источника «воды, текущей в жизнь вечную».⁵⁰ Но человек созерцания пьет и пьянеет от потока сладости, он полностью погружается в свет и сам становится светом, сам целиком делается Богом, как дальше и говорит преподобный:

Признак второй, – когда в самом устремлении молитвы ум бывает восхищаем Божественным и безмерным светом, и совсем не чувствует ни себя, и ничего иного из сущих, кроме Единого, любовью содевающего в нем таковое озарение. (там же)

Здесь речь идет уже о восхищении ума. Мы видим, что с созерцателем делается то, что в его жизнь входит Бог, теперь он действует не сам, но Бог действует в нем. Созерцатель весь пропитан Богом, так что Бог может делать с ним что захочет, вертит его в своих руках.

В самом устремлении. Когда ум становится безстрастным, чистым, то есть пустым, незаполненным, он (тем самым) начинает привлекать Бога. По сути, само это привлечение движимо Богом, но на деле выходит движение к Богу, поэтому и говорится о восхождении ума, хотя это значит, что не мы возвышаем нашу мысль, но сам Бог возводит, восхищает наш ум. Таким образом, ум приобретает некое устремление, порыв без-мысленно молящегося человека. В этом стремительном порыве, в этом событии обожения, ум восхищается божественным и безкрайним светом. Как всё в безпредельном свете делается пресветлым и не различается, как всё горящее в огне само делается огнем, так точно и человек становится весь Богом, потому что он как бы впитывается Богом.

Ум бывает восхищаем в порыве молитвы так как он (становится) нематериален, пуст, ничем не обременен. Как баллон с воздухом поднимается вверх, так и ум в некоем порыве взлетает вверх, восхищается. Это созерцание, о котором шла речь. Бежит не сам ум, так как он всегда ограничен, но восхищается (кем-то извне), так что он уже не чувствует ни себя самого, от которого он стал свободен, ни чего-либо другого, от чего он стал отделен. Он ощущает только Бога, который по своей любви производит в нем это сияние, это просветление, поток благодати, это сплошное разлитие света. Ум это переживает, но действие производит сам Бог. Я же только принимаю это лучеиспускание Духа, светопролитие, а Бог действует.

Тогда, двигаясь вблизи логосов, которые окрест Бога, ум воспринимает чистые и ясные отобразы Его. (там же)

Тогда, – когда ум будет восхищен на небо Святым Духом, он воспринимает чистые и ясные отобразы (Бога). Что значит отобразы ?⁵¹ Обычно мы употребляем это слово, чтобы подчеркнуть выразительность речи, – так, например, мы говорим: «он сказал это с выражением». Но здесь отобразы означает, что Бог видится очень мощно. Когда ум восхищен, то чувство Бога становится сильнейшим. Слово отображение («эмфаза») происходит от глагола отображаться, то есть видеться изнутри чего-то. Например, когда в зеркале отображается какая-нибудь вещь или человек. Они становятся для меня как живые, зеркало вполне передает чувство (отображаемого предмета), образ как бы имеет плоть; при том, что я не вижу самого предмета, он здесь, передо мной. Ты, например, находишься там, а я тебя вижу здесь.

Нечто подобное происходит с отобразами в уме. Когда они случаются, я становлюсь обладателем некоего откровения, знания, созерцания, явления богоприсутствия. Неким духовным способом невидимый и неприкосновенный Бог становится в моей душе чувственно «знаемым»⁵², чувственно воспринимаемым Богом, открывающимся как сущее.⁵³ Где-то (далеко) грянул гром, а слышится здесь; где-то идет дождь, а я как-то уже ощущаю его здесь, он становится узнаваемым, соприсутствующим, я вижу и ощущаю страшный ливень, который идет там. Таким же образом я ощущаю веселье и радость живого появления Бога, во мне происходит личное откровение Бога через Христа во Святом Духе.

Итак, когда мы соберемся обратиться к Богу в созерцании, с намерением насладиться Богом и исполниться от Него, то начинаем обретать Его чистые и ясные отображения, Господь тогда начинает сиять, становится реальностью в зеркале моей души, Он уже не некий неведомый Бог, а вполне свой, родной. Тогда и жизнь наша обретает интенсивность, силу, крепость, потому что у нас есть этот жизненный опыт, наша жизнь теперь не просто душевная, но духовная, отныне мы можем говорить о жизни в Духе. Что значит жизнь в Духе, жизнь по действию Св. Духа? Жизнь в Духе означает что мы предоставили место, способ и право Св. Духу действовать в нас, наполнять нас, и, стало быть, постоянно соблюдать нас как богочеловеческих сынов небесного Отца.

До тех пор мы остаемся словно уличные мальчишки, играющие в жизнь, продолжаем так и играть в реальности, смеяться и плакать, только не жить в Боге.⁵⁴ Но Бог не тот, с кем можно иметь сделку, ты либо принимаешь Его, либо отвергаешь. Я либо человек духовный, либо нет, среднего состояния не существует. Любая деятельность, любое достижение, любой способ и вид жизни ничего нам не дает, никакого содержания, если нет этого духовного опыта, который представляет собой явление Духа в нашей собственной жизни. Это единственное, вообще говоря, к чему может стремиться верующий, единственное, за что стоит подвизаться, ради чего каяться, восставать, и что еще угодно делать. Об этом говорит и известное изречение Отцов, что цель каждой молитвы – это стяжание Св. Духа. Когда же мы получим Св. Духа, то Он входит в нас и действует через нас. Он приходит как к себе домой и делает что хочет. Поэтому, что бы я ни делал, я стараюсь только ради этого. А пока этого не добьюсь, я всего лишь нахожусь вне дома Отца, ведь у меня нет реальной связи с Богом, и Бог не жив для меня. Он может быть живым для всех остальных, – и это правда, но для меня Он (пока) мертвый Бог, несуществующий.

Переживание опыта, дарованного через отображения Бога настолько живое, что слово «отобразы» принимает для людей мыслящих рационально, особенно для людей Запада, значение доказательства. Для них сказать «у меня есть отображения Бога» – значит, что у меня есть доказательства Бога. И если кто спросит, – кто видел Бога? – я могу ответить, что я Его видел. Как же? Бог настолько живо переживается мной внутри, что я как будто видел Его, хотя мои глаза ничего не видели. Отображения, следовательно, означают, что у меня есть четкие внутренние доказательства присутствия Бога; но значение доказательства более подходит другим. Для нас же важно следующее: внутри меня ясно отображается, проявляется, присутствует, открывается Бог. Следовательно, я смешиваюсь с Богом, я целиком живу Бога, так что «живу уже не я, но живет во мне Христос».⁵⁵

Но признаемся по правде – в основном, мы достигаем (только) первого состояния⁵⁶, – и то, если достигаем, – когда решаемся на молитву. Почему так? Потому что мы мірские люди, которые просто дали обещание духовной жизни. И тут как всегда появляется что-то, что выбивает нас из колеи. Например, меня кто-то попросил придти, а я забыл про него на несколько дней, – вот увидите, что с ним станет! Если даже ему скажут – что же ты ему не напомнил? – то он ответит: «Еще и напоминать? Только меня он забыл, обо всех других помнит». Если я даже уеду, он еще месяц будет думать в том же духе – то распаляться, что я его забыл, то говорить, что я его не люблю, то каяться: «Ах, какой я злой, Боже, я согрешил! Когда он приедет, то я напомню ему и попрошу прощения...» И вот, он застревает во всех этих вещах. Мірской дух. Какие тут могут быть у него внутри отображения? Только отображения его Я, его проблем, его печали, горечи, мірских вещей. Какими рабами делаемся мы, люди, тогда как Господь призывает нас возвыситься на такую высоту!

Приведем еще пример. Некто, скажем, думает только о том, когда же начнутся экзамены – ему и в голову не придет что-либо из того, о чем мы тут говорим. Вот так это с нами и происходит, так мы и становимся самыми жалкими созданиями в міре. Ужасная вещь – видеть монаха провалившего свою (монашескую) жизнь! Пусть бы он шел хотя бы деятельным путем, который тоже законен. Но быть монахом, и жить в суете, обманывая самого себя – какая жалость. Но кто имеет чистую молитву, тот воспринимает чистые и ясные отобразы Бога, восклицая: «Се, мой Бог, Господь мой и Царь! „О том, что мы видели и слышали“ свидетельствуем».⁵⁷ Мы, впрочем, видим и слышим то, о чем просим. И прося это с небес, находим внутри нас: «царство Божие внутри вас есть».⁵⁸

Кто что любит, тот того всячески и держится; и все, препятствующее ему в этом, отстраняет, дабы сего не лишиться. Так и Бога любящий печется о чистой молитве, и всякую страсть, мешающую ему в том, из себя извергает. (2.7)

В этом параграфе мы видим практический результат сказанного ранее. Преподобный как бы упреждает наш вопрос: «Ты хорошо говоришь, но что нам делать-то? Нам надо, чтобы ты сказал нам об этом совсем просто, а то до сих пор всё какие-то теории. Я-то Бога не видел, и ничего пока не понял, что мне делать?»

Кто что любит, тот того всячески и держится. «Держаться» чего-либо – значит твердо иметь, то есть держать что-либо крепко, сильно, прикреплять это к себе, или самому крепиться к чему-либо, так что мое существо проникается тем, что я люблю, происходит полное взаимоприятие, некое поглощение моего существа тем, что я люблю. Вещь, или любимого человека я крепко обхватываю рукой, прилепляюсь к нему, он теперь никуда от меня не денется. И все, препятствующее ему в этом, отстраняет, дабы сего не лишиться. И все, мешающее мне владеть тем, что я люблю, я презираю, чтобы не потерять предмет любви, чтобы не лишиться сочетания с ним.

Следовательно, сказать что любишь Бога, а думать или поступать по-другому, значит произнести пустое⁵⁹ слово. Если это касается любой вообще вещи, то насколько более когда речь идет о любви к небесному Отцу. Любишь Его? Тогда нужно, во-первых, прилепиться к Нему, особенно умом, и во-вторых, презреть всё, что мешает этой любви.

Монашеская жизнь есть не что иное, как презрение ко всему. Когда Отцы говорят о любви Божией, то противополагают ей не грех, а всё (остальное вообще).⁶⁰ Разумеется, бывает что мы чувствуем отвратительное последствие греха, и тогда предохраняем себя от этого. Но самое хорошее из того, что может нас тронуть, это то крайне благоговейное устроение, рачение, намерение, которое потрясает нас вследствие молитвы или чтения Св. Писания. Тогда как другие вещи, которые могут задевать/волновать наше сознание, могут оказаться как раз тем, что должно отвергнуть как свое, чтобы иметь возможность крепко взяться за Господа, прилепиться к Нему. Бог находится на другом берегу любой вещи, – Он здесь, а всё остальное там.

Отсюда, монах есть тот, кто отбрасывает прочь из жизни всякую составляющую, будь то внутреннего или внешнего характера, кто добивается изгнания всякой цели, всякого расчета, всякой установки, потому что любая такая вещь привязывает и занимает наш ум или сердце, а значит гонит Бога вон. Исключением является только то, когда сам Бог ясно призывает тебя на что-то конкретное, – ясно, а не в виде загадок, догадок или чужих советов. Если Бог ясно тебе что-то поручает, то ты можешь (уверенно) сказать, что это не твой бог,⁶¹ так как там будет действовать сам Господь. Итак, одно – это презрение (отвержение) всего, а второе – прикрепление к Богу.

Видите, насколько важно непрестанное общение человека с Богом! Ведь что значит – «прилепилась душа моя к Тебе»?⁶² Не что иное, как то, что этому нет конца. Но разве такое возможно? Конечно возможно, в этом нет никакого сомнения. Если это невозможно, тогда всю нашу церковную историю нужно признать за ложь, всё Св. Писание, труды Отцов Церкви, свидетельство монашества, всё это тогда обман. Итак, это возможно, только бы я сам пожелал жить так, как засвидетельствовало сознание Церкви и монашеский путь.

Если же я почувствую, что нечто отрывает меня от общения с Богом, то мне придется выбрать либо крест послушания, – если я послушник, поскольку послушание делает меня органом благодати, и сама благодать будет во мне действовать; либо оставить то, что мешает богообщению и оставаться только наедине с Богом. Бывает и так, что я перестаю верить что для меня есть надежда стать духовным человеком. Первое и второе в моем распоряжении, а в третье я впадаю. А может быть и так, что теперешнее мое состояние есть, так сказать, подготовительная стадия, приуготовление к самому богообщению, к духовной жизни. Тогда я могу заниматься чем угодно, поскольку все становится школой, путем, приводящим меня пред Бога, чтобы я смог прилепиться к Нему. Как же произойдет это прикрепление ума (к Богу)? К этому месту мы и подошли.

Так и Бога любящий печется о чистой молитве. Если я люблю Бога, то пекусь только об одном, о чистой молитве, потому что ничто не соединяет меня с Богом, кроме чистой молитвы. Чистая молитва означает молитву без какого-либо помышления в уме.

И всякую страсть, мешающую ему в том, из себя извергает. Кому-то, например, нравится профессия врача, но его отец против. Тогда он встает и уходит, говоря: «буду учиться и работать сам», оставляет отца и становится врачом. Или Костя любит Катерину, и поэтому прогоняет от себя Марию, чтобы не мешала. То есть смысл параграфа очень прост – то, что делается в обычной жизни, что делают все люди, что подсказывает человеческая логика, – ты сделай и в духовной жизни. Если ты даже не видел и не слышал Бога, у тебя ничего такого нет, никакого доказательства, никакого отобраза, никакого опыта, веры, надежды, ты опозорился, ты грешен, трижды несчастен, кем бы ты ни был, и где бы ни находился – сделай то, что делают все люди. Любишь Бога? То есть – хочешь ли любить Бога? Попекись о чистой молитве, и чтобы у тебя получилось, отложи все, что мешает.

Допустим, ты любишь деньги, или своего отца. Отец заболевает, и ты переживаешь. Или ты любишь свою сестру и беспокоишься, что делать, если она так и останется незамужней. Твой ум постоянно уклоняется, его одолевает беспокойство. Отбрось это беспокойство. У тебя есть некая своя воля, которая создает конфликт с твоим Старцем, – отбрось эту волю. У тебя имеется некая мысль, помышление, надежда, пожелание, которое создает трещину в отношениях с Богом, – отбрось все это. Сбрось с себя всякую страсть, всякую мысль, все что тебя занимает, чтобы ты смог творить молитву. То, что мы обычно делаем во всех таких случаях, сделай это в отношении к Богу. Отложи от ума всякую вещь, мешающую неразвлеченной молитве. Простейшая и легкая вещь!

Еще раз, любишь ли ты Бога? То есть, хочешь ли любить Его? Если заметишь, что один, два, три раза нечто помешало тебе в духовной жизни, плохое или хорошее, полезное или бесполезное, духовное или материальное, что бы это ни было, врежь ему и отбрось подальше.

Далее, начинай творить молитву, и не заботься о результате. Ты начинай творить молитву, а управлять ею будет сам Бог. Начни молиться и удали из своей жизни все, что как ты видишь хочет войти в твой ум. Хочет войти – откажи ему, не разрешай страсти поселиться у тебя. Это очень практично, не так ли?

Кто-либо, например, просит меня поговорить с ним. Я задерживаюсь. Если он все будет думать, – когда же я к нему приду, то сможет ли молиться? Нет. Вот так просто устроил Бог, чтобы всякий легко мог достигнуть любви к Нему. Изгоняешь все, что мешает, молишься, и как стрела летишь к Господу. Если же ты одно что-либо хочешь, другое тебе нравится, третье ты любишь, с четвертым ты согласен, – в таком случае ты сожительствуешь со многими женщинами, хотя с виду неженатый.

Сколько всего нам сказал прп. Максим всего в семи параграфах! Его речь емкая по содержанию и последовательная. Но эта последовательность православного характера, его слова исходят не из логики или некоей системы. Он точно бьет по больным местам, он знаток («анатом») человеческого духа.

Хорошо бы нам помнить о высоком достоинстве монаха, что монах на самом деле живет ангельской жизнью. Вот, ангелы, архангел Михаил, у них разве есть какие-нибудь вопросы, волнения, проблемы? Никаких. Вся их деятельность заключается в наилучшем виде молитвы, в чистой молитве.

Кто мать страстей – самолюбие – отвергнет, тот при помощи Божией, удобно отложит и все другие страсти, как то: гнев, печаль, злопамятство, и прочая. Кто же одержим первым: тот, хотя бы не хотел, уязвляется и последними. Самолюбие же есть страсть к телу. (2.8)

Только одна вещь может разрушить мое восхождение к Богу, опрокинуть любое мое духовное достижение, так что будучи святым я внезапно оказываюсь дьяволом, будучи великим я становлюсь наиболее униженным и самым потерянным у Бога – это самолюбие. Самолюбие же есть страсть к телу.

Под телом мы будем вслед за Отцами подразумевать плотское мудрование, перстность сердца, обращение ума к тому, что не приличествует духу. Прп. Максим не различает здесь тело от души, так как такого рода разделение не имело бы никакого значения для самолюбия, ведь самолюбие это по большей части результат (действия) души, это проблема чисто внутреннего характера, и менее относится к телу. Но поскольку самолюбие часто проявляется через тело, то и употреблено это емкое слово, тело.

Тот, кто достиг высокой духовной жизни, если падет, то падет исключительно от самолюбия. Потому что самолюбие – об этом мы говорили множество раз – это обращение к самому себе и оставление Бога. Прп. Максим не говорит здесь об эгоизме или лицемерии, о гордости или тщеславии, высокомудрии или превозношении, но о самом нашем Я – это единственное, что может стать для нас препятствием перед Богом, когда мы уже вознеслись к Нему, единственное, что может скинуть нас с неба и превратить в земную пыль. Поэтому и сказано, что коль скоро мы отложим самолюбие, то обретем непоколебимую безопасность. Иначе же, самолюбие станет корнем, из которого внутри нас произрастут все другие страсти. И даже если ты избежишь одной какой-либо страсти, то обязательно впадешь в другую.

Но что значит самолюбие? Самолюбие означает (любой) взгляд, расположение, и в первую очередь суждение/мнение, призмой для которого является свое Я. Следовательно, всё что берет начало от моей мысли, или от пожелания, мнения – обязательно скинет меня. Только отречение от своего Я может сделать меня неуязвимым для страстей. Можно достигнуть совершенного очищения от страстей, но всё потерять и вернуть страсти, – как только, хоть ненадолго, вернуться в свое Я.

Вы понимаете, что самолюбие выступает здесь не как одна из страстей, но как отправная точка и основание всех их. Как Бог есть начало всякого блага, так и самолюбие есть начало всякого зла. Почему пал диавол? От самолюбия, – ведь страстей у него не было, он был еще ангелом, а значит безстрастным. Бог не сотворил никакого зла, стало быть и самолюбие само по себе не есть зло;⁶³ самолюбие (как зло) есть само мое ячество, эгоизм, когда весь мір и самого Бога я вижу исходя из своего мнения. В тот самый момент, когда денница задумал стать богом, он пал. В момент, когда в подобную же ошибку впал человек, он пал и очернил образ Божий, находящийся в нем. Итак, самолюбие – это единственное, чего надо остерегаться. Мы неуязвимы по жизни пока живем полностью объективно,⁶⁴ совершенно не делая суждений на свой счет. Тогда Бог всегда будет у нас под рукой. Но продолжим читать.

После того как прп. Максим указал нам на основание всякого падения и всякой страсти, он переходит к тому, кто приготавливает падения, к постоянному искусителю нашей жизни, к сатане. По мнению Отцов сатана есть личность. Если отрицать лукавого как личность, и рассматривать зло с некоей нейтральной позиции, как дурную склонность, то при чтении святоотеческого богословия мы столкнемся с необозримым множеством проблем. Только приняв в лукавом личность мы сможем выйти из этих безчисленных затруднений. Итак, если мы принимаем существование лукавого, то можем тогда истолковать множество жизненных затруднений, но также и предостеречь себя от него, наблюдая за тем, как он умело задевает наше самолюбие.

Демоны или сами нас искушают, или вооружают против нас людей, не боящихся Господа: сами искушают, когда уединяемся от людей, как искушаем был Господь в пустыне; (искушают) чрез людей, когда обращаемся с людьми, как опять искушали Господа чрез фарисеев. Но мы, взирая на образец наш, отразим их в том и другом случае. (2.13)

Как нас искушают бесы? Либо самолично, либо через людей которые нас окружают. Это важно знать, когда нас искушают они сами, а когда через людей. Они сами искушают, когда уединяемся от людей, как искушали Господа в пустыне.⁶⁵ «Уединяться» – значит одному уходить в пустыню, и оставаться там наедине. Тогда искушать приходит сам лукавый, поскольку людей поблизости нет.

В древности бытовало мнение, что в пустыню для того и уходили, чтобы лицом к лицу сразиться с самим лукавым. Также считалось, что нет более героического образа жизни чем монашество, так как монах берет на себя наиболее серьезный и опасный подвиг. Если же я живу посреди людей, то как Господа искушали фарисеи, так и меня лукавый будет искушать используя людей. Так что, мірских бес искушает через людей, подстрекая на осуждение, клевету, обличение, и разные другие вещи. В основном, в духовной жизни проблему для людей составляют другие люди.

Коль скоро мы живем в обществе, и нам приходится проводить вместе время, то нужно быть наготове, так чтобы не искушаться от них. Если в этом плане не настроиться, то невозможно будет жить без искушений, без препятствий.

Итак, следует знать, чего нужно остерегаться. Есть ведь люди, даже монахи, которые думают, что им мешает (только) лукавый. Как правило, это характерно для людей своенравных, либо больных психически или умственно, либо фантазеров, или, наконец, прельщеных. Общительного человека лукавый сам не искушает, он спокойно себе идет отдыхать, ему не нужно нападать, так как общительный человек имеет вокруг себя людей, если только он не сумел уединиться, жить наедине с Богом.

Ввиду того, что мне придется общаться с людьми, это не должно меня никак потревожить, и мне надо настроиться по отношению к ним так, чтобы ожидать от них чего угодно: беду, печаль, искушение; в то же время отлагая всякую страсть, чтобы исходящее от них никоим образом не могло бы мне мешать. Иначе я не смогу проводить духовную жизнь. Кто-нибудь может меня ударить, приставить пистолет к виску, сделать любого рода зло, однако несмотря на все такое, он не сможет мне повредить, если я правильно себя поставлю в отношении к нему. Надо хорошо понимать, насколько опасно мы начинаем ходить с того момента, как перестаем сознавать сеть лукавого, которую он расставляет посредством любви или ненависти ближнего, через его приближение или удаление, улыбку или горькое слово.

А кому строит козни сам лукавый? Тем, кто уединяется. Как мы сказали, уединяться – значит жить наедине, жить одному. Но это на поверхности. По сути же, уединяться – значит остаться наедине ради кого-то. То есть уединение, уединяться – значит встретиться, как говорится, тет-а тет, – только ты и я, когда нам нужно что-то обсудить мы запираемся вдвоем в комнате, чтобы нам абсолютно ничего не мешало.

Впрочем, связь, которая таким образом образуется между нами, не какая-то обычная связь или разговор, ведь разговор двух людей в обществе обычное дело. Но в уединении другой для меня, во-первых, есть тот, кому я принадлежу и которому служу, я его раб; а во-вторых, это лицо есть цель моей жизни, мое наполнение. Я иду один к этому конкретному лицу, потому что только в нем я сам становлюсь целым, точно так, как это бывает при уединении супругов, куда не может уже вместиться никто другой, потому что они вдвоем составляют единую личность, одну плоть.⁶⁶ Так что, уединяться значит быть наедине с другим, становиться его долей и обращать на него свои надежды. Другой, значит, для меня всё, мое заветное наслаждение.

Следовательно, когда речь идет о монашестве, или об уединении в молитве – в келье, в пустыне, или на всяком месте владычества Господня, то подразумевается этот смысл, и тогда можно считать, что мы вышли на брань с лукавым. Стать монахом – значит, что для меня кончено всякое другое занятие, всякое общение, что нет ничего кроме меня и Бога, моего Господа. Бог желает посещать и соединяться с душами, если только они уединяются чтобы познать Его. «Упразднитеся и разумейте, яко азъ есмь Богъ».⁶⁷ Без этого действия не может быть познания Бога, не может быть богословия, и Слово никогда не откроется мне как Бог внутри.

Когда у меня это получится, то значит моя жизнь по-настоящему проходит перед Богом, «я всегда вижу пред собою Господа»⁶⁸, и по праву называюсь монахом. Тогда и приходит лукавый, чтобы подменить собой бога,⁶⁹ чтобы как-либо ударить по мне, – иногда скрытым образом, иногда прикидываясь богом, а иногда угрожая местью, пытаясь напугать меня.

Но мы, взирая на образец наш, отразим их в том и другом случае.⁷⁰ Что значит (человек как) образец?⁷¹ Если по-простому сказать, то это тип, характер человека. Как, например, мы говорим, что этот меланхолик, а тот экстраверт. Но прп. Максим, конечно, говорит здесь не об этом. Образ/образец/знак – есть результат удара, и в этом смысле, например, результат моей битвы с врагом на копьях. Можно сказать и о язвах гвоздинных⁷² Господа: когда Господа прибили гвоздями (ко Кресту), то образовались эти следы от гвоздей, язвы. След – этот также тот шум/топот,⁷³ который издают мои шаги по полу. Это также может относиться к рисованию, или письму, – как когда говорят: «смотри, какой красивый образ». Буквы напечатанные на машинке – тоже результат удара (по ленте). След можно также оставить на камне, вырезать с помощью инструмента. Образцом можно назвать и сам инструмент, которым наносят удар, при помощи чего произведен грохот, оставлена зарубка, знак. Образцом является как сама печать, так и отпечаток на бумаге. Итак, образ/образец – есть либо инструмент, которым оставляют отпечаток, при этом ударяя или прижимая вещь, то есть при тесном контакте, либо сам отпечаток, результат этого действия.

Поскольку образ/след есть результат удара, то так можно назвать и опыт нашей жизни, результат множества принятых по жизни ударов. Человек, который еще не пообтесался в духовной жизни – не зрел, не имеет образа, он без-форменный, и у него нет никакой уверенности в будущем. Только побывавший под ударами может чувствовать безопасность, потому что он набрался опыта и знает как поступать. Тот же, кого не поколотило по жизни горе, боль, многоразличные козни лукавого, кто не научился держать удар, в виде кажущейся людской злобы, или так называемой удачи, или неожиданных случаев, происшествий, – одним словом, кто не имеет печати, тот не может преуспеть в жизни.

Посмотрим-ка, какова наша печать, какой опыт имеется у нас, как нас бросает по жизни до сих пор. Вчера, к примеру, меня сильно задело как злобно ты на меня смотрел. А позавчера я был огорчен, что ты совсем обо мне забыл. Вот и мой тип, образ: я человек, который вместо того чтобы уединяться, болтаюсь посреди людей. Я живу как обыватель, простой смертный, как все люди, хоть бы и назывался монахом и носил рясу много лет. И наоборот, если мои удары по жизни были бы чисто духовными, внутреннего плана, происходящими от борьбы моего Я с Богом, – а в этой борьбе возвышение моего Я означало бы мое падение, духовное же возвышение означало бы умаление Я и возрастание Бога во мне, Его восстановление во мне, – тогда можно сказать, что по типу я человек, которому присуще уединение.

Любой может присмотреться к себе и заметить, живет ли он с Богом, или трется между людьми. Посмотри на свою печать (от жизни), и сразу станет понятно, от чего тебе стоит остерегаться. Если сатана тебя искушает, вооружись крепко, и прежде всего следи за себялюбием. Если же искушают люди, то приготовься оставаться незадетым при любом столкновении с людьми, потому что они будут окружать тебя постоянно и всегда нести искушение, всегда наносить следы.

Неправильно думать будто находясь в обществе ты не можешь всегда пребывать с Богом. Более того, – ты можешь ниспровергнуть Бога в глазах людей тем, что занимаясь общественной или миссионерской деятельностью, ты выдвигаешь на передний план себя, сам при этом не живя в Боге, тогда как народ хочет Бога, а не тебя.

Если одних ненавидишь, а других ни любишь, ни ненавидишь; иных любишь, но умеренно, а иных любишь очень сильно; то из сего неравенства познай, что ты далек еще от совершенной любви, которая предполагает равную любовь ко всякому человеку. (2.10)

Предполагать⁷⁴– буквально значит подкладывать/подводить что-либо под какую-то вещь или идею. Такой подпоркой может служить некое условие или цель, программа действий или вид на будущее, так что первое не может уже обойтись без второго. Итак, совершенная любовь предполагает, то есть имеет своим условием и целью – равную любовь ко всякому человеку. Учитывая то, что предполагать значит подлагать/ подкладывать нечто одно под другое, оно тем самым имеет и тот смысл, что одно сталкивает другое с места. Поскольку другой не может обойтись без этого, тогда я предлагаю/подвожу это (ему) как цель, тем самым вдохновляя его, вызволяя его, он теперь берет начало⁷⁵ от того, что предполагается, что я ему вкладываю, на что наталкиваю. Он вынудил меня сделать эту работу, – говорим мы, – то есть настоял, вдохновил, зарядил, подвел меня к определенному результату. Следовательно, совершенная любовь вдохновляет нас, побуждает, придает силу равно любить всякого человека.

Это касается нас в отношении к другим людям. А что другие в отношении нас? То есть, что плохого могут тебе сделать люди или сам лукавый? Ответ дается далее.

По Божию попущению искушающие нас либо распаляют вожделевательную силу души, либо приводят в смятение раздражительную, либо омрачают мыслительную, либо тело облагают страданиями, либо расхищают телесные (потребности). (2.12)

Прп. Максим нам здесь представляет, с одной стороны, трехчастный состав души, душевный мір человека, и тело, с другой стороны. Человек, таким образом, представлен здесь не как личность, а как сгусток страстей.

Фраза по Божию попущению значит, что Бог сознательно и терпеливо попускает этому быть. По Божию попущению искушающие нас либо распаляют вожделевательную силу души, то есть производят в человеке горячее желание, либо приводят в смятение раздражительную, то есть устраивают так, что человек теряет устойчивое равновесие своих убеждений и чувств, лишаясь при этом внутреннего мира и впадая в безпокойство, либо омрачают мыслительную, то есть устраивают безпорядок в разуме, в словесной части, в логике, так что человек перестает мыслить правильно, его помысел/мысль слепнет, слабеет, тупеет и разваливается, вместо черного он видит белое и наоборот.

Либо распаляют вожделевательную силу души – рассмотрим эту фразу более подробно. Единственное, что я могу вожделеть – это Бог. Неужели? Да, конечно, ведь и то единственное, что я могу мыслить – это на самом деле тоже (только) Бог. И когда мое мышление поглощено Богом, мой дух освобождается от пут, а вместе с ним воспараяет и душа, которая полностью предается отныне Богу, как и вся вообще вожделевательная составляющая. Следовательно, мое вожделение тогда чисто и свято перед Богом, когда ум приклеен к Господу, иначе мой внутренний мір оказывается разорванным, душа разделяется на части, разрыв становится причиной помрачения, и я уже не могу возлюбить Господа, ведь я перестаю быть простым, как прост сам Бог.⁷⁶

Каким же образом искусители распаляют вожделевательную часть души? Ну, например, общежительному монаху они вкладывают желание уйти в пустыню. Они возжигают это влечение, желание, как будто богоугодное, но на самом деле чреватое падением и разрушением всей жизни. Или, они вкладывают желание обращать народ божий, проповедовать, спасать. Каким образом? – Сердце горячеет от любви к народу, хочется всем помочь, но это разгорячение есть искушение по Божию попущению, потому что сам Бог никого не искушает, а только попускает искушения. Поэтому и сказано: по Божию попущению. Так что горячее желание – это чистое искушение, и насколько оно принимает форму благого побуждения, настолько и опасно, так как менее осознается нами как таковое.

Во-вторых, (искушающие) приводят в смятение раздражительную часть души. Раздражительная/яростная/гневательная часть проявляется в чувствах, – это то, что я сильно чувствую, сильно переживаю, но не желание. Когда я желаю чего-то, значит у меня нет этого, и я этого хочу. С яростной частью не так: у меня это уже есть, я схватил это, переживаю это и чувствую. Это то, чем мы пропитаны, чем мы захвачены, и прежде всего, – наше мнение. Это то, что всецело наше, внутреннее; если оно загорается, то внутренний строй человека теряет гармонию, он начинает внутренне дергаться и возбуждаться. Представь себе тот момент, когда ты входишь в противоречие с чужим мнением, или кто-нибудь противоречит тебе, – ты сразу зажигаешься и желаешь доказать свою правоту. Или представь, как напали на твоего родного человека, унизили его, или он умер, – ты почувствуешь как тебе его не хватает, весь придешь в смятение и потеряешь свой внутренний мир.

В-третьих, (искушающие нас) омрачают мыслительную (часть души). У духовного человека мыслительная⁷⁷ часть не проявляет активности, поскольку (у него) есть горение духа. И вообще: ум/дух летает высоко, тогда как мышление/словесность всегда запаздывает, поскольку хочет порисовать⁷⁸, заняться основательней, то есть оно есть некий сдерживающий фактор ума. Поэтому, когда мы говорим о духовной жизни, то различаем духовное от логического, а когда говорим о страстях или душевных свойствах, то не проводим это разделение, так как тут важно то, что действует раздражительная часть.

Итак, когда мой ум восходит к Богу, то логос, мышление чисто и ничего в себе не содержит, поскольку ум пуст и подпитывается только от Бога. Тогда рассудок не делает ничего другого, кроме как следует за Богом. То есть когда рассудок чист, то он соединяется с умом; а когда не чист, то становится его главным противовесом, омрачает область ума, и ум уже не в состоянии работать как надо. Тогда и появляются помыслы, которые чем более огрубляются, тем более заполоняют все воображение. Таким образом, умная область сочетаясь с нечистым разумом (логосом), по сути пропадает как небывшая, это как орел упавший в грязь и утонувший там. Когда же ум летает как орел, то искуситель, или люди пытаются омрачить наш разум.

Что при этом делают демоны, а что человеки? Они противятся нашим желаниям, или сами подбрасывают нам (свои) желания, так что в обоих случаях результат один – разгорячение. Или же они укрепляют наше мнение, то, чем мы живем и что чувствуем; или, наоборот, действуют напротив этому, тем самым помрачая разумную часть (души), лишая ее чистоты видения и как-бы наводя некий туман, в котором ничего не видно. Любое содержимое разума мешает видению Бога, это облако, за которым скрывается не Бог, а искуситель. Это что касается души.

А тело (искусители) облагают страданиями, либо расхищают телесные (потребности). Если искушает лукавый, то он может тебя побить, нанести раны, навести болезнь, или отнять средства к существованию. То же могут устроить и люди: могут нанести тебе телесные раны, искалечить, потеснить, ввергнуть в голод и холод и прочее. То есть они тебя всячески ограничивают, так что в этом жалком состоянии ты ничего не можешь, ощущаешь протест и теряешь мир с Богом.

Если тебе удастся преодолеть страдание, в том смысле, что ты не будешь смотреть на него как на зло, но исключительно как на благо, когда любое хищение, лишение, страдание ты будешь считать за посещение Божие, то ты становишься неподвластным искушениям. Но с того момента, когда ты захочешь победить страдание и боль, захочешь бороться за потерянное здоровье, ты уже не можешь быть на связи с Богом, эта связь расстраивается. Тебе, например, нечего есть. «Я научился быть довольным тем, что у меня есть» – говорит апостол.⁷⁹ Что это значит? Есть еда – буду есть. Нет еды – не буду есть. Я здоров –скажу «слава Богу!». Не здоров – тоже скажу «слава Богу!». С того момента, как я пожелаю вылечиться, устранить болезнь, бегая от одного врача к другому, используя все средства, заказывая новейшие лекарства из Америки или из России, – я уже потерял Бога, и как волчок верчусь по земле.

То же самое происходит когда я не могу понять, что если я чего-то не имею, то мне это и не нужно. У меня отняли одежду, или какую-то вещь, или деньги, или жену, или друга, или отца – это значит, что я в этом не нуждаюсь. Лишение и боль представляют из себя критерий духовной жизни. Человек, который противится боли, или боится ее, или утруждается отсутствием каких-либо вещей – не имеет Бога, Бог для него мертв.

Итак, чтобы не искушаться и не терять связь с Богом, чтобы Бог не стал для нас как несуществующий, необходимо в плане телесной жизни возлюбить боль, страдания и лишения.

* * *

Поскольку то, что далее говорит прп. Максим относится к начавшим преуспевать в божественной любви, то мы пока остановимся и скажем нечто сугубо практическое. Не будем себя обманывать. Бог конечно есть, существует, но для нас Он не существует, если у нас нет ощутимых знаков Его присутствия, если Он не оставляет на нас следов.

Напротив, мір, лукавый и наше собственное Я по ходу жизни накладывают свою печать на наши души. Мы, конечно, сотворены из праха, из этого самого міра, но это земляное творение призвано к пакитворению, к пакирождению: так Никодиму, бывшему уже в летах, Господь сообщил о возможности заново родиться.⁸⁰

Мы тоже можем заново родиться, – во-первых, если осознаем и поверим, что мы суть прах, а это уже удачное начало; и во-вторых, если совлечем с ума всякую привязанность. Тогда мы увидим, какому Царю мы служим, и чей мы суть образ; увидим, существует ли для нас Бог, ведь Он оставит свой след в нашем уме, и мы увидим простоту нашего существа, единообразность всех наших внутренних сил, душевных и духовных. Если же мы не обратимся внутрь себя и не вскроем внутреннее ума, чтобы увидеть, куда он убегает, и чтобы освободить его от привязанностей, тогда не надо и говорить, что мы положили начало.

В повседневной же жизни можно начать с самого простого. Во-первых, будем следить за нарушением спокойствия, вызванным нашим общением с людьми, хоть бы и самым малым. Это безпокойство есть результат слишком большой или, наоборот, недостаточной любви к другому, что указывает на нашу зависимость от него. Приведем простой пример. Когда кто-то мне грубит, то я не могу с ним говорить. А когда говорит приятно, то и я отвечаю соответственно. Это означает, что я завишу от другого, что я могу в любой момент выйти из себя, потерять мир и равновесие, ведь другой всегда является для нас неким чуждым элементом, он не в наших руках.

Если наши отношения с людьми не вполне уравновешены, то буем знать, что мы «еще плотские».⁸¹Тем более, если есть враждебность, неприязнь хотя бы к одному человеку. Ни в коем случае не будем оправдывать себя, когда появится хотя бы небольшое облачко (неприязни) между мной и другим.

Второе, за чем необходимо следить, это чтобы строго проверять себя, усматривая появление мнения, вожделения, мысли и намерения⁸². Если в нас есть что-либо из этого, то мы также еще плотские люди, еще не руководимся Св. Духом, не вошли в соединение с божественной волей. У нас осталось что-то свое? Значит, еще не произошло отождествление нашего Я с Богом, не случилось соединения в Боге. Хотя наше Я и Бог (по сущности) раздельны, но становятся одним, так что не могут уже оставаться по-отдельности. Когда их двое, когда они по-отдельности, то тем самым они чужие друг другу. Они должны стать одним; но это соединение без смешения, без утраты сущности или личности каждого (из них). Таким образом, моя сущность сохраняется, но в ней не будет места вожделению, мнению и интересу.

Когда у меня есть интересы, то значит я еще земной человек, ведь они происходят из вожделевательной, гневательной или разумной частей (души). Тогда и ум мой, точнее же – помысел, бежит туда, где мне интересно, он возвращается туда снова и снова, вращается там, словно свинья в своей грязи.

Итак, лучше мне быть человеком без интересов, чтобы для меня существовал только Бог. Также нужно не выказывать свое Я, сдерживать самопроизвольные порывы, которые выдают внутреннюю пустоту. Если на тебя найдет что-то такое, нужно остановиться. Тогда я всегда буду пребывать в мире и радости, причем эта радость будет без экстазов и без падений, которые ввергают в печаль, в моей жизни не будет ничего такого, что ее сотрясает. Свое послушание я буду исполнять в лучшем виде, но не стану привязываться к нему душой. Буду посвящать этому определенное время, делая все перед Богом, но буду смотреть на послушание как на инструмент, который сегодня мне вручил Господь, и меня не обеспокоит, если его у меня отнимут или испортят, мой мир от этого не пострадает. Я буду обращен к Господу, чтобы делать и мою работу совершенной, но не привязываясь к ней всем своим существом.

Третье, чего нам нужно добиваться – это свободного времени для уединения с Господом. Эти часы для нас наиболее полезные, существенные и действенные, или, так сказать, ипостасные, они несут в себе фундамент.⁸³ Все другие часы как бы безыпостасны, не существенны. Время нашего уединения с Господом – это часы перед началом утреннего богослужения. Если можем, то нужно уделить этому один, два, три или четыре часа. Если мы не будем посвящать времени пребыванию наедине с Господом рано утром, то останемся полными невеждами, без стержня, и следовательно лишимся и службы, и тайнозрения.⁸⁴ По крайней мере зимой нам легко найти три-четыре часа чтобы отвести их исключительно для уединения с Богом. Богослужение есть условие мистической жизни, так как в нем Бог становится присутствующим. Бог, который есть Сущий, во время богослужения становится присутствующим во мне, а потом, уже в моей личной мистической жизни, этот присутствующий Бог становится воистину со-сущим мне, присно живущим во мне. Моя таинственная («мистическая») жизнь – есть продолжение богослужения.

До службы почитай что-нибудь, если хочешь, или молись умно. Делай в общем что хочешь, лишь бы остался только ты и Бог, чтобы ничто не напоминало тебе мір, ничто не увлекало, чтобы перед тобой оставался только образ Бога, чаяние рая. Эта божественная картина, которую ты можешь ощутить и возрадоваться, исходит от некоего внутреннего видения Бога, которое в свою очередь превращается в чистое созерцание и восторг.

Кроме того, важно и то, как мы проводим время после службы. Разная болтовня, встречи, еда, шутки – всё это далеко уводит нас от Отца, от отчего дома, не будем обольщаться на этот счет. Мы не случайно не накрываем трапезу сразу после службы, кроме праздничных дней, когда устав меняется. Эта задержка нужна для того, чтобы мы уединились по кельям. И будьте уверены, что если вы чувствуете тогда голод, тяжесть, сонливость, то этому виной то, что ваша душа рыскает по земле, а не находится в Боге. Если бы мы были устремлены в Бога, то не чувствовали бы ни голода, ни холода, ни жары, ни сонливости, ни усталости, а только одну благодарность. Поэтому в то время, которое остается после службы (до трапезы), ты либо пойди поспи, – сон простителен, по слабости природы; либо займись своим делом, а единственное наше дело – это пребывать с Богом. В том случае, если ты не можешь пока пребывать в Боге, то вместо того чтобы болтаться туда-сюда, или есть и пить, разговаривать, найди себе какое-нибудь послушание, которое помогало бы тебе не разсеиваться. Копай огород, шей, пиши, что угодно делай, только займи себя чем-то, раз твое Я пока еще не способно оставаться постоянно устремленным в Бога, по крайней мере в эти часы.

Вечером, после Повечерия, лучше сразу пойти отдыхать, чтобы ты мог встать рано утром, за несколько часов до службы; кроме того случая, когда у тебя есть особенное благословение заниматься (и в это время) духовным деланием. Во всяком случае, компании и разговоры⁸⁵– это чисто демонические проделки; демонические – не в том смысле, что происходят непосредственно от сатаны, но в том, что происходят от нашего Я, или от других людей. Ты можешь разговаривать только если на то есть специальное благословение; а если нет, то иди отдыхать, чтобы ты мог подняться ночью и предаться Богу.

Когда мы медлим (после Повечерия) чтобы удалиться по кельям, это означает что мы плотские, разговоры выдают то, что мы не познали еще ни одного духовного начинания. Только если тебя послали куда-то, ты можешь что-то обсуждать, поскольку ты делаешь это не по своей воле, а эта вещь⁸⁶ весьма важная, достойная восхищения и соединяет с Богом. Иначе же, иди спать, – это сейчас твое занятие, чтобы ты мог потом бдеть ночью.

В течение дня молись, занимайся своим служением, так обустрой свою жизнь, чтобы как можно меньше распыляться. Шутки, разговоры и беготня туда-сюда удаляют нас от Бога, хотя бы мы и жили в монастыре.

Если ты не молчалив днем, то ночью ты будешь спать. А если ночью будешь спать, то днем не сможешь заниматься духовной работой, тем более, если ночью ты занимался чем-то еще (посторонним). Поэтому по- настоящему насыщенный день и глубокая ночь вырастают из подлинного внутреннего корня. Давайте так и жить, чтобы обрести ум и посмотреть, способен ли он достигать до Бога.

Когда мы трудимся и страдаем ради Бога, тогда мы можем сказать, что имеем право взыскать Духа Святого. Иначе же, мы только говорим о Нем, не имея понятия, что такое крещение Духом, закваска Духом, огнем и солью. Нет соли, как сказано – всякая жертва солью осолится,⁸⁷ – если нет этого сожжения в трудах и ударах жизни. Нет огня – ибо всякий огнем осолится,⁸⁸ – если нет этого восхождения ума. Нет Духа, если нет соли и огня, если нет ощутимой внутренней духовной жизни.

Пусть тот факт, что все наши молитвы начинаются с призывания Утешителя, Духа истины, которого посылает нам Сын от Отца, каждый раз нас уязвляет, напоминает нам о нашем истинном или ложном положении в отношении Св. Духа. Если наша позиция ложная, то сколько бы мы не говорили «Царю Небесный, Утешителю, Душе истинный, иже везде сый» – везде сый будет для нас несуществующим. Мы будем взывать, но с нами случится то же, что и со священниками Ваала: «но не было ни голоса, ни ответа».⁸⁹ Если, впрочем, мы пожелаем этого изо всех сил, то случится обратное: еще не успев попросить, мы услышим от Бога – «вот, Я!».⁹⁰ Это «вот, Я» значит «Я здесь», это нечто, что сразу же обращает наш взор к Богу, привлекает тебя, завораживает, пропитывает, захватывает. Когда мы сильно возжелаем такой захваченности Духом Божьим, тогда и станем детьми Божьими, тогда сможем сказать, что мы подвизаемся по-настоящему, и что любовь наша истинная. В противном случае, мы делаем то же, что и весь мір.

Жизнь верующего человека должна быть преисполнена радости и веселья, которые суть плоды Духа. Эти плоды душе, или всему нашему собранию дает сам Дух Святой. В то же время наша жизнь должна исключать мірское (мудрование), имея вместо него богословский взгляд и чувство (вещей), воззрение на место и время в которых мы живем с точки зрения вечности. Мы на самом деле должны быть людьми вечности.⁹¹ Если мы не будем мыслить богословски, и если наши связи суть нечто другое нежели реальная и настоящая связь с Богом, то вся наша жизнь станет не просто прозаично серой и суетной, но превратится в издевательство над нами со стороны лукавых бесов, грешных людей, и всех вообще ненавистников нашей души. А также тем самым мы разочаруем Господа, поскольку не сможем прыгнуть выше своей головы, хотя жительство, которого мы все так желаем вовсе не здесь.⁹²

Мы тут читаем и толкуем прп. Максима, – как и других Отцов и Св. Писание в целом, – не для того, чтобы узнать, что он говорит в таком-то месте второй сотницы О Любви, но чтобы вы научились читать и толковать Отцов сами. Потому что монастырь, в котором нет такой школы, причем действующей постоянно, – это не монастырь. В отсутствие этого делания диавол постепенно начинает омрачать души (монахов), и они потихоньку дичают, становятся неспособными продвигаться духовно вперед, и в конце концов (само)оскопляются до полного духовного неплодия. Монастырь без школы⁹³тем самым оставляет свободный проход лукавому, и в таком монастыре вообще нет надобности. Разумеется, что Господь может вмешаться (исключительным образом) и из камня сотворить себе людей, из грешников заговорить и пророчествовать, из детей блудницы сделать себе священников, а из мужа блудница сделать пророка, как мы читаем об этом в Св. Писании, но это все дела благодати. Мы же говорим о том, как нам правильно мыслить об этом.

Всегда ли возможно проводить катехизические уроки? Не всегда, – поэтому мы и занимаемся толкованием Отцов. Люди слабы и не всегда могут соблюдать некие расписания, поэтому мы толкуем Отцов, чтобы вы сами научились читать их и целиком могли понять, усвоить и растолковать читаемое, чтобы в итоге стяжать святоотеческий дух.

Вы иногда жалуетесь, что не имеете слова Божия. Меня радует эта жалоба, так как она показывает жажду вашей души, хоть и проявляется нечасто. Но если вы сами не научитесь читать, то все безполезно.

То, что вы здесь слышите – это всего лишь некое введение, за которым должно следовать ваше собственное поучение.⁹⁴Введение (к какому-либо труду) пишется один раз, а затем следуют несколько томов книг. Это значит, что всякое сообщение, утверждение, вдохновение Св. Духа мы можем изучать в течение долгого времени, черпая также из собственного опыта, и то, что нам дает некий Отец, которого мы изучаем, или житие какого-нибудь святого мы должны воспринять во всей полноте (смыслов).

Нам нужно научиться мыслить и жить, радоваться и плакать, чувствовать и возрастать точно так, как это делали святые нашей Церкви. Это есть продолжение церковного единства, которое Господь дарует нашему собранию. По этой причине лучше читать Отцов и Св. Писание целиком, не составляя выборки понравившихся мест или тематических сборников. Не нужно также выискивать⁹⁵ некие выводы, идеи и изречения, которые нам кажутся особенно важными. Жизнь это единое целое, и она не складывается из тех выводов, которые мы сделали (хоть бы и) из важнейших пунктов учения некоего Отца. Характерный для многих метод читать Отцов Церкви выборочно, или читать Св. Писание тематически не подходит нам, православным, так как в этом случае распадается единство жизни. Жизнь одна и та же для всех, всегда со всеми ее сторонами, она не сводится только к тому, что интересует нас сегодня. Нам нужно знать обо всем, чем были заняты Отцы, чтобы иметь (все)общее⁹⁶ представление о жизни, о Церкви и о Боге. Но продолжим читать прп. Максима.

В прошлой главе было сказано, что нам нужно пройти через боль, страдания и лишения. Допустим, я прошел боль, она меня больше не волнует, я преодолел лишения, а также свое мнение, желания, помыслы, ничего такого у меня нет, и со всеми у меня ровные полюбовные отношения. Теперь я один, есть только я и Бог. Меня не интересует кто-либо или что-либо, и прежде всего я сам, я не имею мнения и как бы не существую. Есть только мой Бог, перед которым я сделался как (послушное) животное.⁹⁷Я сделался животным, потому что полностью подчинил себя Ему, как и Он подчинил себя Отцу, предал себя в божественную отеческую волю.⁹⁸Тогда ум начинает продвигаться в любви Божией. До тех пор я был словно ребенок, который играет в Церкви, под покровом благодати Божией, – понятно, что он еще нисколько не созрел чтобы вести духовную жизнь. Итак, прп. Максим говорит:

Когда начинает ум успевать в любви Божией, тогда начинает искушать его и дух хуления, и внушает ему такие помыслы, каких ни один человек изобрести не может, токмо один диавол, отец их. (2.14)

В этом параграфе нас поражает эта фраза: когда начинает ум успевать в любви Божией… Он не говорит – когда сердце начинает успевать в любви – ведь это не имеет значения, так как оно ни за что не ручается, ему самому нужна опора, некий посох, на который можно опереться. Когда, скажем, оно увидит, что любовь Христова крепко покрывает его, избавляет от гнета, или облегчает совесть, или удостоверяет в решении определенной трудности, то легко влюбляется во Христа. Или когда сердце увидит как дружелюбен и как прекрасен Христос, то как Его не полюбить? Даже когда оно видит Христа распятого, и зовущего распять свою жизнь вместе с Ним, то и тогда человек, в большинстве случаев, с радостью готов пострадать, хотя бы он и боялся страдания, но со Христом пойти на это легко. Конечно, это не то страдание, и не тот крест, который дает (сам) Христос, и мы очень легко обманываемся на фальшивую любовь.

 Любовь не есть чувство, которое мы вдруг ощутили в момент когда грешили, или заболели, или обрели некую сладость в сердце. Поэтому преподобный и говорит: когда начинает ум успевать в любви Божией. Любовь есть то самое, что соединяет с Богом, то, что удаляет меня от самого себя и прилепляет к Богу. А самое глубокое во мне, то, что восходит к Богу и способно привлечь за собой всего человека, это мой дух. Дух подобен Богу, поэтому он и может приблизиться к Богу и соединиться с Ним. Итак, если мой дух возлюбит Господа, а ум весь пропитается Богом, то я могу сказать, что люблю Бога; при этом ум может привлечь за собой и душу, и тело.

Если же у нас имеется только примитивное представление о любви, и мы думаем, будто одна слеза, или некое чувство, или некое решение, – я, к примеру, решил стать монахом, и стал им, – есть уже любовь к Богу, то понимаете ли вы, насколько легко оказаться в некоем ложном міре, который ничем не отличается от того всеобщего обмана, в котором и пребывает все человечество? Вот так и нас постигает участь толпы міра.

Зачастую, чтобы понять, что значит любовь Божия, требуется целая жизнь. А когда мы это поймем и начнем продвигаться в этой любви, то появляются помыслы хулы. Таким образом, прп. Максим идет дальше сказанного прежде, и говорит, что есть еще такой разряд людей, который имеет такие помыслы.

Обычный род людей есть тот, что оставляет виноградник своей души праздным. К нему принадлежат почти все люди. То есть мы разрешаем проходить сквозь нас целой куче помыслов, так что наша голова становится словно артиллерийская батарея. Мы позволяем уму постоянно занимать себя чуждыми ему вещами, поскольку не имеем Духа Божия, и Бог нас даже не волнует. Когда у кого-то есть помыслы, это означает, что у него нет Бога. Ведь если бы Он был у него, то была бы сила и любовь Божия, изгоняющая помыслы, которые путают и мучают его каждый день. Помыслы указывают на недостаток покаяния, скудость духовной жизни, отсутствие основополагающего (духовного) опыта, отсутствие Бога.

Но есть некий особенный чин людей, которые имеют (хульные) помыслы, или плотские искушения, как это бывало с некоторыми святыми. Это случается с теми, кто начинает преуспевать в Божественной любви. Сатана вкладывает в них такие помыслы, которые не могли бы им подсунуть ни другие люди, ни они сами себе. Только подумайте, насколько же коварны и кощунственны эти помыслы против Бога!

Какие же это помыслы? Богохульные помыслы, с одной стороны, отрицают божество Христа, или таинство Св. Троицы, а с другой, присваивают божественные свойства сатане. Например, я говорю тебе по духу, говорю истину, но ты отвечаешь: «Да ладно, ты просто однобокий человек». Вот и кощунственный помысел. Следовательно, хульные помыслы это те, что обращаются против божества, против богооткровения, против действий Бога, которые принимаются якобы за действия дьявола, как было с фарисеями, говорящими на Христа, что Он «изгоняет бесов силой Веельзевула».⁹⁹

И сие делает он, завидуя боголюбцу, дабы, как измысливший такие помыслы, пришед в отчаяние, не дерзал он более воспарять к Богу обычною молитвою. (2.14)

И это делает лукавый, поскольку завидует боголюбивому человеку, и желает ввергнуть его в отчаяние из-за этих помыслов. Так, человек приходит в отчаяние и думает, что ничего не может сделать, что он неисправим, грешен, а потому и не дерзает снова сотворить свою обычную молитву, то есть умную молитву, которая есть прилипание ума к Богу, а значит, и удаление помыслов. Когда же человек оставляет молитву, лукавый находит место в его сердце, и делает так, что тот не смеет расправить крылья и вознестись к Господу.

Итак, есть часть людей, которые начали любить Господа и преуспевать в этой любви, но у них есть помыслы. Впрочем, эти помыслы, во-первых, весьма ужасны, часто издающие зловоние, в основном, хульные. Во-вторых, они временами помрачают ум человека и делают так, что он не понимает, где оказался, чувствует на душе великую тяжесть, будто всё застлано такой тьмой, которую он не мог бы себе даже представить, если бы этого с ним не случилось. Но эти вещи не опасны, они означают, что подвижник уже продвинулся в духовной жизни.

Итак, когда мы начинаем любить Бога, у нас появляются хульные помыслы, которые исходят от лукавого. Когда же мы не находимся в этом состоянии, то не надо и говорить, будто сатана подбрасывает нам лукавые помыслы. Он в это время лишь спит за монастырской стеной, возле твоего дома, близ твоего сердца, ему совсем нет до тебя дела. Ты сам себе подкидываешь помыслы, так как любишь их, так как в тебе есть страсть, ты сам ее подогреваешь и следишь, чтобы она случайно не потухла, не погасла и не исчезла. Любого рода помысел свидетельствует о наличии соответствующей страсти, которую мы к тому же любим. Если бы мы ее не любили, она бы ушла. Мы любим ее, хотим ее, питаем ее и боимся, как бы она на самом деле не ушла, даже при том, что «молимся», чтобы Бог забрал ее. Такая молитва есть насмешка над самим собой и над Богом.

Но от этого не получает досадитель никакой пользы для своей цели, но делает нас только более твердыми. Ибо, будучи боримы и противоборствуя, мы становимся опытнее и искреннее в любви к Богу. (2.14)

Теперь мы можем различить, где настоящая любовь к Богу. Ведь тогда как помыслы человека, который не любит Бога, – у которого духовный мір не устроен, нет духовной жизни и радости – буквально разрушают его, мучают и не дают сделать абсолютно ничего; то помыслы от сатаны нисколько не пользуют самого сатану: от этого не получает досадитель никакой пользы для своей цели.

Кто такой досадитель?¹⁰⁰Тот, кто нас не забывает, и кого мы не забываем, кто гоняется за нами, так что он постоянно у нас на уме. Досадитель-нечестивец – это искуситель, это сатана, ведь кто может о нем забыть? Своими искушениями он делает так, что мы помним о нем постоянно, но и сам он никогда о нас не забывает. До тех пор пока он не сбросит нас в пасть денницы, он не может о нас забыть. А когда он спит, то спит потому, что уже уладил с нами. Как мать кладет ребенка в люльку, пеленает, выходит куда-нибудь, а когда возвращается, то он еще спит; – так точно и сатана делает свое дело, искушает нас, то есть пеленает так, что мы оказываемся полностью в его руках, даже когда молимся, постимся и т.п. Это все свято, только если наши отношения с Богом и людьми здоровы.

Итак, досадитель имеет в основном то значение, что о нем не забывают, из-за его козней. Он такой злодей, что о нем помнишь всегда. Как если ты пережил какой-нибудь ужасный момент, то не можешь его забыть, так и тут: он настолько ужасен, жесток, преисполнен злобы, подл, что нейдет у тебя из головы. Но ни память о нем, ни его преследования, ни его злоба не могут нам навредить, а только делают нас более твердыми. Когда помыслы у нас от лукавого, по попущению Божию, и мы на самом деле не виновны в них, то они указывают на наше преуспеяние, а лукавый, во-первых, не добивается своей цели, и во-вторых, мы делаемся более способными, точнее же, он сам делает нас более сильными.

Добавим и следующее. Не подвергшийся проверке, не имеющий опыта человек подобен кораблику, который неизвестно еще, способен ли плавать. Никогда нельзя надеяться на самого себя, если не прошел проверки. Испытаем самих себя в искушениях от наших товарищей и ближних, в жестокостях жизни, и от людской злобы. Если мы не пройдем через злость и противление, клевету и боль, причиняемую людьми, если не вкусим горя, то мы даже не начали еще духовный путь. Всё это надо попробовать, чтобы иметь хоть какое-то доверие к самому себе.

Одно из наихудших зол молодости это неиспытанность, так как из-за нее ты становишься негодным человеком. Неиспытанный человек может встретиться с лукавым, и принять его за Христа. Или, ему говорят что-либо, а он верит, так как не имеет опыта. От своей неопытности он впадет в забвение, невежество, осуждение, страдание, горе и отчаяние. Поэтому молодой человек, который по-определению неопытен, не испытан, нуждается в старшем и более сильном человеке, который столкнулся с тяготами жизни и победил их.

Испытания необходимы для человека – если их бояться, то невозможно преуспеть. Если горе, которое к тебе приближается, кажется тебе злом, если брат, который тебя осуждает или искушает, кажется тебе плохим, и ты норовишь его исправить, если ты отвергаешь боль, если хочешь жить легко и удобно, без каких-либо трудностей, то из тебя ничего не выйдет. Только мощные удары, только израненное лицо может идти вперед, – вот что признаёт Бог. Как сам Он принял удар копья в ребро, ссадины в лицо и заушения, – так примет и испытанную душу. Неиспытанная же душа может питаться только молочком, да и то только от груди, а не из бутылочки. Если он сможет пить из бутылочки, то это ему и устроит Господь, и если будет готов к испытанию, то Господь отнимет и молоко.

Итак, только проверенные люди, – и в некотором смысле любящие искушения, испытания, – могут преуспеть. Разумеется, что мы не станем сами себя искушать, создавать себе искушения по жизни, потому что это грех, самоуверенность, так мы впадаем в другую крайность. Но когда искушение приходит само, то будем иметь в виду, что это и есть самое благое и важное для спасения нашей души. И конечно, когда трудности нам создают окружающие нас люди, то они и являются нашими лучшими друзьями. Когда кто-то из твоих близких никоим образом не подвергает тебя жизненному испытанию, то не думай, что он тебе чем-то полезен, напротив, он делает тебя неспособным двигаться вперед. Из всего этого следует, что любовь Божия приходит только через испытания.

Меч же их да внидет в сердца их, и луцы их да сокрушатся.¹⁰¹ (2.14)

В конце концов мы победим. Сатана будет побежден, будет сокрушен своими же стрелами, пущенными в нас, которые вонзятся ему самому в сердце. Таким образом, испытания, которым мы подвергаемся, особенно же испытания людей добрых, любящих Бога, приводят к разгрому лукавого и победе верного.

* * *

Ум, обращаясь к видимому, естественно понимает вещи посредством чувств. Ни ум, ни естественное мышление, ни вещи, ни чувства – не суть зло, ибо они – Божии создания. Что же тогда зло? Очевидно, что оно есть страсть естественного мышления. И она могла бы не иметь места в употреблении умозрений, если бы ум бодрствовал.¹⁰² (2.15)

Преподобный снова говорит про ум, потому что там и проходит вся игра нашей жизни. Когда ум, – говорит он, занимает себя зримыми вещами, то это как ангел, который смешивается с плотью, – разве такое возможно! Ум сотворен чтобы обращаться к Богу, это его природное свойство. Когда же он занимается видимыми, материальными вещами, то мыслит посредством чувств, коль скоро умные (духовные) чувства у него атрофируются, и остаются для употребления только естественные, природные, плотские. То есть ум мыслит тогда посредством зрения, вкуса, обоняния, слуха, осязания; это как если кому-то вытащили сердце, потому что оно плохо работает, и вставили бы вместо него пластмассовое, или пластиковый желудок, или искусственные глаза.

Ум имеет свои собственные чувства, посредством которых он зрит Бога, осязает Бога. Но когда царь превращается в бродягу и скитается по весям, то вполне естественно, что он начинает мыслить посредством физических, а не умных чувств. Чтобы увидеть звезды нужен глаз для макромира, то есть телескоп. Если ты будешь пытаться увидеть их обычными глазами, которыми мы смотрим на физические предметы вокруг нас, то у тебя ничего не выйдет, ничего не увидишь. Таким же образом ты ничего не добьешься, если хочешь увидеть и растолковать вещи умом, который занят физическими предметами.

Но где же находится зло? В уме? Но ум не зло. Мыслить естественно – тоже не грех, у нас есть такое право, мыслить естественно.¹⁰³Также и вещи, и чувства – не суть зло. Почему же ты, святый отче, тогда ругаешь меня, что я мыслю моими плотскими очами?

Приведем пример. Я вижу как кто-то сплетничает, а потом к нему присоединяется другой, и тоже начинает сплетничать. Тогда я говорю себе: он же его совращает, надо их разделить, так он только навредит второму, ведь «худые сообщества развращают добрые нравы».¹⁰⁴Ты сразу приходишь к некоему выводу, мысли, но эта мысль естественного чувства, (простого) природного опыта. И что, разе она тем самым неверна? Кажется, будто верна, но если изучить дело в духе Божьем, то окажется, что ничего такого нет. Мы, люди, в большинстве своем думаем, что мыслим наиболее совершенным и правильным образом. Да, это всё (может быть) правильно в высшей степени, но в плане естественного, чувственного мышления. Если взглянуть на это с точки зрения Бога, дело меняется.

Все вещи могут быть рассмотрены исходя из двух способов зрения и толкования – чувственного и духовного. Последнее означает некое духовное понимание и видение вещей. Эти два способа могут совпадать, как, например, могут совпасть физический и духовный закон; но они также могут быть страшно далеки друг от друга, измерение истины может быть настолько таинственным (мистическим), настолько глубоким, что (при поверхностном взгляде) ничего не поймешь. Отсюда тот, кто мыслит некими моральными категориями, исходит из общепринятого поведения людей; но тот, кто действует по наитию, кому открывается и светит (истина) благодаря его подвижничеству, может на тот же вопрос дать противоположный ответ. А ты будешь только теряться и недоумевать: «Как, разве у нас есть две морали, две догматики, два Бога и два евангелия?» Нет, – есть только одно, но каждый видит его по-своему.

Они – суть Божии создания. Ни чувства, ни вещи, ни ум, мыслящий естественно – не являются злом. Они не греховны, так как устроены Богом. Разве плохо, если, например, я увижу что ты уже носишь очки и скажу: «поделом тебе, нечего было читать в детстве с близкого расстояния». Нет, сама мысль согласно природе (вещей) – не зло.

Что же тогда зло? Очевидно, что оно есть страсть естественного мышления. И она могла бы не иметь места в употреблении умозрений, если бы ум бодрствовал. Духовные, или умные чувства касаясь Бога, воспринимая божественную благодать, и становясь причастниками божественной энергии, дают нам духовное видение (вещей). И наоборот, чувственное знание и опыт – суть нечто внешнее, плотское, и в то же время душевное. Поэтому оно так эмоционально, так сильно и трогательно, так ощутимо.

Приведем такой пример. Некий святой выходя из своей кельи видит проходящую мимо грешную женщину. Видя ее красоту, он говорит: «Полюбуйтесь, какой красотой Бог наделил человека! Подумать только, насколько тогда прекрасен сам Бог!» Он смотрит на эту женщину не плотским, точнее, не чувственным взглядом.

Я же могу смотреть на нее, какая она красивая, и чувствовать как эта красота на меня давит. Это нечто, что потрясает мое существо, потому что мой глаз смотрит плотским чувством, а не духовным зрением. В этом случае ум не видел своими умными очами. Конечно, как говорится, «ум видит, и ум слышит»,¹⁰⁵но ум может смотреть либо своими собственными очами, либо телесными. Телесное зрение слишком чувственно, слишком восприимчиво, оно пленяет, поглощает тебя, это некая страсть, которой и поддается главным образом ум.

Итак, зло есть страсть естественного мышления, то есть тенденция, привычка ума мыслить согласно физической природе вещей. Как малое дитя привыкает ходить на четвереньках, так и ум привыкает смотреть не своими (чужими) глазами, то есть физическими, плотскими глазами, отчего он склонен видеть лишь естественные смыслы, а значит склонен вообще все время что-то мыслить.

Что, например, он мыслит? Ну, скажем, что мой посох испортился, треснул, его надо заменить, так как опираться на него опасно. Или я вижу кого-то, и думаю, что хотел сказать ему, говоря себе, что надо не забыть об этом. – Это и значит, что ум занят мыслью, склоняется к чувственным вещам.

И она (страсть) могла бы не иметь места в употреблении умозрений, если бы ум бодрствовал. Если бы ум не занимался поверхностными вещами, но постоянно бы бдел и мыслил Бога, то не имел бы вообще умозрений для употребления , то есть не полнился бы мыслями, был бы пуст, взыскуя единого только Господа Бога. Тогда Бог мог бы стать для него видимым чувствами духовного умозрения.

Следовательно, зла как такового нет. Единственное зло для нас – это когда ум привыкает мыслить по-плотски, согласно человеческой логике. Наш ум постоянно полон мыслей, одна мысль следует за другой, нас занимают проблемы и идеи, мнения и желания. Когда же человек постоянно обращен умом к Богу, то будучи ничем (другим) не заполнен, он может наполниться Богом. Так и живут святые люди.

Святой имеет Бога, и знает, что принадлежит к единой Церкви, Церкви святых. Он также знает, что грешен, что он чадо Адама, и что заново рожден от второго Адама, Христа. Мы же, напротив, заблуждаемся, когда смотрим только на одну из наших составляющих, на благодать Божию, и думаем что мы святые, не видя всего нашего остального (греховного) бремени. Святые имеют целостное видение: они видят как свою греховность, так и святость, благодать и любовь Божию, к которой они причастны.

Святые знают что они святы в том смысле, что причастны жизни святого Бога, переживают в себе полноту святого Бога и Его присутствие; но знают также, что они грешники. В этом как раз и заключается святость – не жить во грехе, зная, что грех кроется в твоих членах. Поэтому они отрицаются самих себя¹⁰⁶ и становятся душистыми сосудами Св. Духа, тогда как Святой Дух, будучи Святым освящает их, и таким образом они имеют дерзновение у Господа.

Мы впадаем в самолюбие, эгоизм в том случае, когда зная о своей добродетели, мы, во-первых, забываем о своем грехе, кто мы есть, и во-вторых, приписывая самим себе то, что от Св. Духа. Мы думаем: я свят, у меня нет того или другого греха, а есть такая и другая добродетель… Эгоизм и есть ошибка в суждении мысли. Тот, кто думает, что он святой, – судит и делает выводы по-человечески, по-плотски. Но настоящий святой мыслит и судит не по-человечески, но согласно священному наитию и просвещению, поэтому и не ошибается. Отсюда святой имеет дерзновение перед Господом и говорит: «во имя Господа Иисуса Христа, востани» – и мертвый востает. В то же время он молит о своей греховности, так как знает о двойственности природы человека, что человек одновременно перстен и духовен, что он рожден от Адама и Евы, но что в него также воплотился сам Господь Христос.

Святой, конечно, может пасть, и первое его падение заключается в том, что он возвращается к самому себе, к любви к себе, к своему Я; а второе падение, более существенное, в том, чтобы ошибаться в суждении, потому что это завершение падения. То есть падение, начиная с одного, завершается другим.¹⁰⁷ Когда святой возвращается к самому себе, он уже пал, орел превращается в развалину, а потом, согрешив вторым падением, подыхает. Впрочем, он может и покаяться, но тут понадобятся годы слез, стенаний и воззваний ко Господу. Великое это зло, очень великое.¹⁰⁸ А то, что древние каялись единожды – было немалым делом, имело глубочайший смысл.¹⁰⁹

* * *

Прп. Максим сказал про человека, который захотел идти путем святости, что, во-первых, сатана начинает его искушать через ум, однако эти испытания делают его только взрослее и тверже. Во-вторых, что слабый человек мыслит зрительными чувствами, обращен к видимым вещам, а это самое худшее, поскольку ум, привыкший мыслить (только) рационально, не способен воспринимать божественные вещи. Это всеобщее повреждение человечества, не исключая и монахов. Мы наблюдаем его и в монастырях, в логике (мышления) монахов, в советах, которые они дают, это касается и Старцев и епископов, заседающих в Синоде, и всего прочего. Тем более мы мыслим по-человечески в нашей повседневной бытовой жизни. Разве это грех? – скажете вы. Само по себе не грех, но грех в том смысле, что мешает нам принять Бога, попасть в Рай. А потом мы в свою очередь мешаем и другим «войти»,¹¹⁰ делаем их неспособными войти в царствие небесное, в чем Господь обличал фарисеев и книжников. Страшная вещь! Мыслить рационально могут и очень простые люди, но в основном это свойственно мыслителям, людям с головой, с мозгами, мудрецам, владеющим многоразличной премудростью и успешным по жизни. Они могут казаться духовными людьми, но «осуетились в умствованиях своих»,¹¹¹ промахиваются и теряются (на духовном пути) из-за своих помыслов.

Один Старец дал послушнику некое послушание, а тот не хотел делать и воспротивился. Сделай это (хотя бы) потому, – говорит ему Старец, что поручил тебе это твой Старец. Но послушник уперся, несмотря на то, что Старец указал ему на его эгоизм и на то, что таким образом он нарушает обеты данные Богу.

Когда через несколько дней к ним пришел Великий Пахомий, то Старец сказал ему:

– Отче святый, мой послушник не слушает меня, что мне с ним делать? Я поручил ему одно дело, а он не хочет делать.

– И что же ты сделал?

– Ничего не могу поделать.

– Дай ему то, что он хочет, может он тогда изменит мнение и станет лучше. Ведь часто плохой человек, если ему оказать добро, делается хорошим.

Между тем, Великий Пахомий встречает того послушника и говорит ему: «Какое послушание ты выпрашиваешь у своего Старца? Получи теперь то, что ты хочешь». – Послушник умилился, пал в ноги Старцу и ударил головой о землю.¹¹²

По сути Старец (послушника) был прав. Представьте, что будет, если каждому давать то, что он хочет. Так вырастишь змею за пазухой. Такой послушник всегда будет своевольным эгоистом, и ничего не добьется в жизни. Но какую огромную разницу мы видим (в этом случае) между чувственным мышлением и духовным разсуждением.

В следующем параграфе прп. Максим анализирует, что такое страсть.

Страсть есть неестественное движение души, или по несмысленной любви, или по безразсудной ненависти к чему-нибудь или за что-нибудь чувственное: по несмысленной любви – или к яствам, или к женам, или к имению, или к преходящей славе, или к иному чему-нибудь чувственному, или ради сего: – по ненависти же, когда ненавидят, как выше сказано, без разсуждения что-либо из вышесказанного, или кого-нибудь по причине того. (2.16.)

Можно ненавидеть какого-то человека, и эта ненависть может быть безразсудна, но если кто «возненавидит отца своего и матерь (ради Меня)»¹¹³ – такая ненависть разсудительна. Безразсудная ненависть направлена на некую вещь, или на нечто из чувственного, несмысленная же любовь может быть к явствам. Кто-нибудь, например, любит поесть, и к тому же, повкуснее. Это страсть чревоугодия. Кто-то обращает к женщине неестественную любовь, тогда как другой любит одну женщину, жену, и это не есть страсть.

Или к имению, или к преходящей славе – третий любит деньги и славу. Славу любят все, потому и дал нам Бог, чтобы нас обезопасить, такие обещания, приготовил для нас царствие небесное.¹¹⁴ Или к иному чему-нибудь чувственному – такая любовь есть страсть, поскольку она суетна и преходяща. Когда, значит, ты без разсуждения любишь нечто из чувственных вещей, то есть употребляя их (даже) при надобности, то это некое страстное движение, страсть. По ненависти же, когда ненавидят, как выше сказано, без разсуждения что-либо из вышесказанного, или кого-нибудь по причине того. То же самое касается ненависти, страстью является ненависть без разсуждения.

Следовательно, страстью может быть как ненависть, так и любовь, как нечто положительное, так и отрицательное, или просто некое движение симпатии или неприятия, это всё не имеет значения. То есть я могу тебя любить или ненавидеть, поддерживать или завидовать, – оба этих действия могут быть в равной мере страстными. Первое может быть даже хуже, поскольку этим (любовью) мы легче обманываемся. Всё должно делать разумно, но не от ума, и не суетно. Всё суетное есть страсть. Только то, что обращено к (истинно) настоящему, к Царствию Небесному, не есть страсть. А всё приходящее – страсть.

Чем отличается страсть от зла, и что есть зло?

Или еще – зло есть ошибочное использование¹¹⁵ мыслей. (2.17)

Зло – это когда ты делаешь противоположное тому, что должен. Зло есть немощь души в выборе правильной мысли. Например: что лучше – позволить своему послушнику делать, что он захочет, или мне самому назначать ему послушание? Зло в том, чтобы ошибаться в мысленном суждении. Эта ошибка может не являться грехом в нравственном плане, перед Богом, но может быть злом, и в любом случае приведет ко злу.

Поскольку же все (раз)мышления по-определению наши, суть последствия наших знаний и нашей логики, и поскольку мы не осознаем и не желаем принять ошибки собственного ума, то не осознаем и нашу порочность. Так, порочный/злой человек может думать, что он добр, совершенен, свят, и что может учить и руководить. Страшное дело, но так бывает. Кто понимает, или соглашается, что ошибается в своем мышлении или суждении? Вот с чем связано зло.

...За которым следует злоупотребление вещами, например, если это касается женщины. (там же)

Когда мы ошибаемся в мысленных суждениях, тогда злоупотребляем и вещами. Пищу, к примеру, Бог дал нам для подкрепления. Но я думаю – тем самым ошибаясь и впадая во зло – что Он дал мне ее, чтобы я ел когда голоден. Почему у меня зудит живот? Да потому, что он пуст, значит надо поесть – так мы люди обычно разсуждаем. Но куда приводит такое разсуждение? – К злоупотреблению пищей. То есть то зло, которое было поначалу умственным, теперь обернулось злоупотреблением вещей.¹¹⁶

Для лучшего понимания св. Максим приводит пример о женах. Слово о плотских вещах нами особенно четко и ясно воспринимается, сразу ясен смысл, поэтому Отцы так часто и использовали эту тему.

Правильное суждение о брачной связи целью ее поставляет деторождение. Но кто имеет при этом в виду одну сласть похотную, тот погрешает в суждении, недоброе почитая добрым. И таковой, значит, злоупотребляет женщиной, совокупляясь с ней. Подобным образом должно рассуждать о понимании и употреблении других вещей. (там же)

Какова, – спрашивает прп. Максим, цель супружеской связи? – Деторождение. Но когда кто-либо женится ради похоти, то погрешает в суждении, делает ошибку, так как брак не для этого, но для деторождения. То есть вступая в брак ради (услаждения) похоти, ты ошибаешься в суждении, принимаешь за добро то, что им не является, и стало быть злоупотребляешь женщиной.

Кто-то может иметь на этот счет другое мнение, тем более что и Отцы смотрели на это по-разному. Отцы вообще больше думали о Царствии Небесном, и богословствовали из личного духовного мистического опыта, они смотрели на мір как на образ, предуказание, предвестие и прихожую в Царствие Небесное. Поэтому они старались возвести человека от земли на небо. Это Западная Церковь много занималась земными вещами.

Отцы не богословствовали на темы міра сего. Это касается и брака – они не столько богословствовали, сколько поучали об этом, да и поучали только затем, чтобы возвести ум человека от брака к тому, что он символизирует. Ап. Павел, например, описывает брак как великую тайну отношений Христа и Церкви.¹¹⁷Он говорит не о браке, а отталкиваясь от брака ведет речь о великом благе и страшной тайне единения Христа с Церковью. Как брачный союз нерасторжим, так и связь Христа и Церкви, Христа и человека неослабна, нераздельна, неотъемлема. В другом месте он по поводу брака говорит о воздержании, полагая брак за надежнейшее средство женатых людей, наряду с постом и молитвой, как подспорье в духовной жизни.¹¹⁸Таким образом он снова возвышает их мысль.

Итак, мірские вещи – лишь (указательные) знаки. И брак, как нечто мірское есть знак, нечто мимолетное и преходящее, случайное, оно случилось, потому что человек согрешил, а не потому, что Бог этого захотел. Этого захотел человек, он пал, и брак был дан ему Богом по милости. Поэтому Отцы не занимались этой темой. Даже когда читаешь свт. Иоанна Златоуста, который написал замечательнейшие слова о браке, потом все равно говоришь себе: «Боже мой, а лучше ведь не жениться и проводить девственную жизнь».¹¹⁹ А когда Отцы сравнивают девство и брак, то один говорит, что они отстоят друг от друга как небо от земли, другой, что как Бог от человека, но в целом, используют брак как подобие любви человека к Богу.

Так говорит Песнь Песней, прп. Симеон Новый Богослов, все Отцы Церкви, и даже исихасты. Все они используют для образа Царствия Небесного брак, так как это всеобщее и всем известное событие и таинство. Поскольку о браке особо не богословствовали, то вполне нормально, что иной раз говорили что он (только) для деторождения, а в других случаях использовали изречение ап. Павла, что брак нужен не для деторождения, а «во избежание блуда»¹²⁰, то есть ради избежания похоти вне закона, – тезис, по сути противоположный тому, что высказывает здесь прп. Максим.

Впрочем, нас не интересует, какое из этих двух (мнений) более основательно, раз мы живем в монастыре и не женаты. Пусть этим занимаются женатые люди.¹²¹ Нас же интересует существо дела. А суть в том, что когда ты ошибаешься в мысли, в мысленном суждении,¹²²то это приводит тебя к злоупотреблению (вещами), а от этого зла ты переходишь ко греху. Именно поэтому прп. Максим наказывает следить за помыслами, чтобы не погрешать в суждении, чтобы оно не было следствием порока, чтобы происходило не от доводов знания, и это – чувственным образом, а от божественного наития.

Но продолжим и закончим эту часть второй сотницы прп. Максима про помыслы и суждения.

Смыслу¹²³ диакона отвечает тот, кто намащает ум на священные подвиги, и отгоняет от него страстные помыслы; (смыслу) пресвитера – кто просвещает ум познанием сущего, и уничтожает лжеименное знание; Епископа же – кто завершает усовершение его святым помазанием ведения поклоняемыя Святыя Троицы. (2.21)

Перед нами три категории людей, которые хорошо (до́бре) пользуются своим умом. Плохо используют свой ум люди чувственные и злые, они ошибаются в своем суждении. А использующие ум хорошо, правильно – делятся на три категории – низшую, среднюю и высшую, которые прп. Максим соотносит со степенями (церковного) посвящения – диакон, иерей, и епископ. Посмотрим, принадлежим ли мы к какому-нибудь из них, хотя бы к диаконскому! Это важно иметь в виду.

Положению диакона отвечает тот, кто намащает ум на священные подвиги, и отгоняет от него страстные помыслы. Если помнить о вышесказанном, что молитва спасает ум от забвения и невежества, и погружает его в ведение таин Божьих, то нам будет легче понять эти образы.

Дьяконы суть те, кто намащают ум. Что значит намащать, накладывать мазь? Значит мазать – в самом простом смысле, как этот глагол часто употребляется и в Ветхом Завете, и в Новом, и у Отцов, и вообще по жизни. Чем обычно смазывают, натирают? Маслом. Кого, например, смазывают маслом? Борцов, – а значит умащивать ум это все равно что упражнять его, тренировать, подготавливать к подвигам, подвизаться умом. А алипт¹²⁴ – это тренер. Следовательно, намащает ум на священные подвиги, и отгоняет от него страстные помыслы – тот, кто упражняет ум не мыслить земные чувственные вещи, не болтаться туда-сюда, как бродяга, но устремляется к Богу, а также старается отогнать страстные помыслы.

Итак, к первой категории принадлежат люди, которые тренируют ум чтобы он мыслил Бога, имел память Божию и отгонял страстные помышления. Василий Великий говорил, что это (обучение) происходит в основном в детском возрасте, до восьми лет, и что это первое, чему должно научить ребенка. Только мать слегка отшлепает его, он сразу возвращается на круги своя. А если ребенок привыкнет отвлекаться, то это уже не исправить. Ну, пусть и лет до семнадцати этот вопрос стоит. Так и с умом человека. Поэтому свт. Василий говорит, что можно принимать в монастырь малых детей, и первое, чему их нужно научить, это хранению ума. Их нужно приставить к какому-либо знающему это дело Старцу, который стал бы для них намастителем.¹²⁵

Ну а мы-то что – можем ли что-либо сделать (с этим) в нашем возрасте?¹²⁶ Не знаю… Но лучше поздно чем никогда. Пусть хотя бы родители следили за маленькими детьми, такими милыми и забавными, чтобы не упустить первые годы. Потом уже ждать нечего. Ладно, и для вас, которые уже постарше, еще не всё потеряно, Бог поможет, но это уже все труднее. Мы, конечно, всячески успокаиваем ребенка, если он в первых классах затрудняется выучить грамматику, чтоб он не огорчался, но насколько же труднее обучиться упражнениям духовным. Впрочем, не будем терять надежды. Ведь и время, в котором вы сейчас живете, вам в этом не помогает, ни общество, общее невежество и другие препятствия по жизни,¹²⁷ так что Господь может сжалиться над нами и взглянув на наше сердце все-таки дать нам что-либо; но вообще тренировка ума – занятие для детского возраста. Но раз прп. Максим говорит про «умастителя ума», то будем и мы упражняться в этом, чтобы великая благодать Божия, милующий, сострадательный и многомилостивый Господь, посетил бы и нас, призрел бы на нас своим милующим оком.

(Смыслу же) пресвитера (соответствует тот) – кто просвещает ум познанием сущего, и уничтожает лжеименное знание. Пресвитер, священник – тот, кто обретает ведение сущих, то есть знает происхождение сущих от Бога, место сущих в домостроительстве, божественном домостроительстве. Просвещает ум познанием сущего, и уничтожает лжеименное знание. Священник просвещает собственный ум знанием логосов сущих, он вступает в область (знания) сущности вещей. Его ум не остается на поверхности, но входит в глубину, видит, что́ скрывается в каждой вещи, и что во всём таится Бог. Он познаёт как и зачем Бог сделал каждую вещь, и какое это отношение имеет к нему самому; проще говоря, он имеет ведение сущих по Богу, а не чувственно.

Епископ же тот, кто завершает усовершение ума святым помазанием ведения поклоняемыя Святыя Троицы. Епископ – тот, кто сподобился созерцания и стяжал совершенное ведение; он умащивается святым мѵром совершенного ведения, созерцания, откровения Божия, и устраняет всякое другое знание, в том числе знание сущих и саму мудрость. Здесь мы имеем конец ведения, вход в тайны Божьи, ради (созерцания) которых и был создан человеческий дух. В этом и состоит назначенье человеческого духа. Если бы не могли достигать сюда, до таин Божьих, то Господь и не давал бы нам духа. Он давал бы его только в будущей жизни, если здесь, на земле он не был бы нужен. А раз Он дает нам его здесь, то значит это (дело) для нынешней жизни, но мы сами откладываем его до вечности, не зная в итоге, чем все закончится.

Итак, обладающий ведением Бога, имеет перед собой Бога непрестанно и истинно. Поэтому далее говорится о поклоняемой Святой Троице. От многообразия сущих мы переходим к Троице Лиц, которые познаем теперь непогрешительно, совершенным образом, и которой мы поклоняемся. Прп. Максим ведет нас от начальной стадии до совершенной. Он желает, чтоб человек имел истинное богооткровенное знание, постоянно припадал Богу и поклонялся бы Ему в духе и истине.

Будем же стараться исполнить это.

Все слова Господни содержат следующие четыре (предмета): заповеди, догматы, угрозы, и обетования. (2.24)

Все слова Господа, – говорит прп. Максим, содержат заповеди, догматы, угрозы, и обещания. Каков, скажем, смысл догмата? Может быть он открывает нам Бога? Нет. Бог за пределами любого помышления и по ту сторону всякого воззрения. Это не нечто из того, что мы можем помыслить, раскрыть и истолковать. Возьмем, к примеру, нищего или больного человека. Нищета приводит его к тому, что ему хочется чтобы был некий Бог, который бы защитил бы его от буржуев; а болезнь вызывает желание Бога, который бы дал здоровье, чего не смогли дать врачи. Но Бог не таков, Он за пределами всего такого.

Тогда что же такое Бог? Вот я, человек, – праведный, сильный, мощный, вечный в своих потомках. Так и о Боге мы говорим, что Он сильный, праведный, вечный и т.д. Нет, ничто из этого не есть Бог, это просто метафоры о Боге, взятые из человеческой жизни. А может быть Бог есть продолжение моего ума – мой ум в безконечном измерении времени и пространства? Нет, это тоже не Бог. Что есть Бог? Он по ту сторону всего.

Следовательно, догмат не схватывает Бога. Бог схваченный или похищенный¹²⁸ человеком не есть Бог, это всего лишь продолжение самого человека. То, что мы можем схватить (умом) – это лишь некое воображаемое приложение к нашему Я. Бог, конечно, постигается нами с помощью антенн человеческого мышления, с помощью логики, также через догматы, и вообще посредством разной философии и мистического и жизненного опыта, – но постигается не в своей сущности, а (лишь) в отношении к нам. (Некоторые) изучают также отношения Лиц Св. Троицы – но из этого выходит только метафорическое знание, полностью перенесенное с человеческих отношений. Мы, например, говорим: «мы любим друг друга, значит любят друг друга Лица Св. Троицы». Я люблю свою жену, насколько же более любит Бог Отец Святого Духа. Какой-нибудь отец любит сына, тем более небесный Отец любит своего Сына. Сын любит отца, тем более единородный Сын, Слово Божие любит небесного Отца. Всё это лишь преломление наших свойств, насколько они могут походить на отношения Лиц Св. Троицы. На самом деле это просто схватывание/постижение (смысла) отношений Бога к человеку, а не (постижение) Бога как такового, схватывание не сущности, а энергий (Бога).

Итак, Бог не плох и не хорош, Он не маленький и не большой. Тогда какой Он? – Такой, каким не может быть человек. Человек не может быть очень большим, значит очень большой – Бог. Но и это человеческое разсуждение не годится, потому что определение «очень большой» предполагает, что есть еще больше, из чего следует, что может быть и другой Бог, еще более великий. Итак, мы говорим, что Бог велик, и подобным же образом говорим, что Он благ. Что Бог благ, велик, нерожден, неразделен, триипостасен, что Бог устроил человеческое спасение, что Христос был распят – всё это вместе составляет догматы. Таким образом, догмат – это некий просвет неба и узрение Бога, который склонился над человеческим созданием, это Бог в своем снисхождении к человеку.

Догматы либо вытекают из естественного откровения Бога,¹²⁹либо из откровения, данного Богом через достойных избранников – пророков, апостолов, святых, это откровение Бог (никогда) не перестает давать через богопросвещенных людей. Откровения святых просвещенных людей, апостолов и пророков зачастую простираются таинственным и непостижимым образом до самой Св. Троицы. Это тайна – поскольку, как говорит сам Господь, никто не может знать божьего (существа), только сам Сын, и те, кому Сын откроет.¹³⁰Христос, как вышедший из недр отчих, открыл нам об Отце, о себе самом, и о Св. Духе; Дух же Святой открывает себя в истории Церкви через жизнь святых людей. Так мы и имеем ведение Св. Троицы, которое по сути таинственно и непостижимо. Эти вещи¹³¹выше человеческой логики, и составляют догматы.

К третьей категории словес Божьих относятся угрозы. Какая в них польза? Напрягите внимание, чтобы уяснить что тут происходит. Человек, как правило, колеблется и балансирует в сторону своего хотения. Когда Бог дал первозданным людям Рай, то запретил вкушать только от одного дерева, говоря: «ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь».¹³²Ясно, что Он сказал им, что для того, чтобы они могли жить в Раю, они должны всегда питаться от древа жизни. Другими словами, жить – значит питаться Богом, причаствовать жизни Бога. При этом человек должен был оставаться свободен в своем хотении, иметь право отказаться от жизни в Боге, то есть умереть как телесной смертью, так и в смысле отделения от Бога. Когда Господь говорит, что «в день, в который вы вкусите от него, умрете» – это не наказание, а снисхождение к человеку, попечение, божественный промысел и заступление. Это все равно, что сказать: «Я сделаю так, как ты хочешь. Хочешь отойти от Меня? Отойдешь в тот день, когда только захочешь».

Приведем пример. Я говорю вам: «Не ходите и не ешьте с того огорода, так как там опрыскано (химикатами), я даже закрыл там калитку, чтобы вы помнили, что есть с того огорода нельзя». Но тебя охватывает сильное желание поесть именно оттуда. Тогда я говорю: «Если кто захочет есть оттуда, то я тотчас открою калитку, что приведет к отравлению, но вы же сами того захотели». Но ты не можешь даже подумать, что кто-то запрещает тебе куда-то войти! Сразу превращаешься в дикого зверя, мятежника: «с какой стати вы меня здесь запираете!». Вот что в точности значит «освобождение» человека от уз, освобождение от привязанности к Богу – смерть.

Итак, не было никаких угроз первозданному человеку, а только божественное снисхождение. Смерть послужила ему освобождением, снятием оков, возможностью делать то, что он захочет, но также и проявлением долгосрочной и долготерпеливой любви Божией, которая состоит в том, человеку через смерть телесную дана возможность не пребывать во зле вечно.¹³³Никакой угрозы изначально не было, она появляется уже после грехопадения. Для чего же?

Первый человек был создан по образу и подобию Божию.¹³⁴Он был в силе не пасть, мог сказать себе – не буду есть (от запретного плода). Но после грехопадения человек шатается как пьяный, ноги его поворачивают то туда, то сюда, воля слаба: «не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю».¹³⁵Хочу бросить курить, так мне велел врач, но курю. Хочу не пить, потому что мои внутренние органы уже разрушены, но пью. Хочу не ходить в то сомнительное место, но хожу туда. Это такое противоречие, вошедшее в человеческую жизнь.

Разве мог Господь оставить человека в таком мятежном состоянии? Необходимо было укрепить его волю, но не вмешиваясь в его жизнь. Итак, Он привносит в жизнь человека абсолютную силу и безопасность, давая ему возможность снова соединиться с Ним и укрепиться в Его благодати. Так человек обретает оживление в себе божественного образа, возвращается к совершенному подобию, обоживается, становится причастником божества и получает божественную силу. Отныне то, что было немощно, через Бога обретает силу. Но чтобы это случилось, человек сам должен возжелать этого и сказать: «Боже мой, я хочу вернуться к Тебе!»

Но как правило, человек болтается где-то между небом и землей, снова и снова выбирая. Тогда Господь чтобы, с одной стороны, не вмешиваться в его жизнь, а с другой, не оставлять его без присмотра, что делает? Когда человек близок к тому, чтобы пасть на землю, в плоть и в грех, погрузиться в мір и ад, то Он угрожает ему. Он не говорит – «Я тебя накажу, Я тебя пошлю в ад», но – «Ты попадешь в ад, впадешь в прелесть, тебя постигнет смерть, зло, случится беда, попадешь в руки демонов» – таким образом угрожая ему. Зачем? Потому что по сути человек не желает себе зла, но добра, но есть вот это противоречие, вошедшее в него, эта немощь. А когда ему угрожаешь, он боится, и снова обращается в горняя, поступая так, как хочет на самом деле.

А чтобы поддержать человека в его стремлении к благу, к самому Себе, Он дает ему обещания, заветы, как и говорит прп. Максим. Вот, например: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю».¹³⁶Это всё равно, что похвалить человека и сказать ему: «Вперед! Здесь уже начинается царствие небесное, ангелы, святые, тебя уже ждет Христос и Богородица». Бог доказывает человеку, что кажущееся трудным – очень просто, а что путь ко злу только кажется легким, но это неправда, и на самом деле приводит к падению и катастрофе. Так Господь укрепляет волю, сам не вмешиваясь, а человек может выбирать добро или зло.

Итак, после грехопадения Господь дал человеку угрозы и обещания, сказав: «С этих пор ты будешь есть свой хлеб в слезах и потах, а детей будешь рождать с болью». Но в то же время Он произнес первоевангелие, – сказав, что семя жены сокрушит главу змия.¹³⁷Это было первым возвещением, что человек восстановит свою прежнюю красоту, и вернется в царствие небесное.

Как прекрасно всё устроил Бог! С одной стороны, возвестил угрозы, – что человек будет бедствовать; а с другой, обещал, что он будет-таки счастлив. Таким образом спасается и сохраняется человеческая свобода, но и Бог не исчезает, Он остается с человеком, бегает и ловит всякую душу, взывающую к Нему: «Боже мой!». Впрочем, даже и взывать не надо, коль скоро Бог всегда рядом и устраивает всё вокруг так, что при первом же нашем желании, Он готов поймать нас.

...и мы ради них претерпеваем всякую строгость жития: посты, бдения спание на голой земле, тяжкие труды служения (братии), обиды, поношение, безчестие, мучения, смерть, и тому подобное. За словеса устен Твоих говорит Пророк, аз сохраних пути жестоки.¹³⁸ (там же)

Человек ради исполнения заповедей и веры в догматы, во избежание угроз и во исполнение обещаний (Божьих) претерпевает всякое суровое испытание. Какого рода эти строгости? Пост, бдение, спание на земле, труд в поте лица на послушаниях, – то есть всякий тяжелый труд служения ближним: жена служит мужу, огородник работает на братию, чтобы у них на столе была свежая пища, и разные другие работы. Еще это поношения, клеветы, безчестие, мучения, смерть и подобное тому– всё, что делает нас мучениками ради Христа. Но на самом ли деле это суровые и жестокие вещи?

Здесь, если человек принимает это за жестокость, то он впадает в то самое противоречие души. Потому что это кажется суровостью только если смотреть по-человечески. Поэтому псалмопевец и говорит: За словеса устен Твоих говорит Пророк, аз сохраних пути жестоки – пути, которые считаются жестокими. Но тот, кто живет так, не переживает их как жестокость, он проживает это как благо и даже облегчение. Монаху удобнее спать на земле, чем закутываться в перину. От мягкой постели у него когда-нибудь заболит спина, а у спящего на досках с простым покрывалом спина никогда не болит, и он не боится, как это можно спать на земле, а делает это вполне естественно.¹³⁹Он не задается вопросом – как же я буду поститься? Желание поститься приходит к нему естественно, само собой.

Только в том случае, когда то самое противоречие достигнет в человеке до уровня полной душевной вялости, так что он лишится уже воли, когда душевный мір полностью разрушен, то эти вещи (суровость жизни) кажутся жестокими, и он идет на них только по нужде, чтобы не стало еще хуже.

Приведем пример. Некий человек понимает, что нужно сохранять верность супруге, но он крайне слаб, он хочет уйти и пуститься во все тяжкие. Тогда жена ставит ему препятствия, следит за ним. Этот надзор не значит, что человеку отказывают в свободе, напротив, это помогает ему справиться с безволием, укрепляет его слабую волю. Ведь он не свободный человек, не носитель своей воли, безвольный; если бы ему приспичило уйти из дома, он бы ушел, а так – он не уходит, остается, плачет и стенает.

Под терпением, о котором говорит здесь прп. Максим – и мы ради них претерпеваем всякую строгость жития – подразумевается выжидание. То есть мы подвергаемся строгости жития по своей воле, тем самым выражая свое чаяние и ожидание Бога. Я сплю на полу не потому, что мне запрещено спать на постели, а потому что таким образом я выражаю свое чаяние Бога. Я вообще отрекаюсь от всяких условностей, от всяких посредников, от всего земного. Или, скажем, я имею право есть мясо, но не ем, не иду в ногу со всеми, потому что единственно с кем я бы хотел иметь связь, это Бог. Я имею право заботиться о своей жизни, о состоянии тела, но пощусь даже во вред себе,¹⁴⁰ пока не стану туберкулезником как Василий Великий,¹⁴¹ пока мой желудок не перестанет быть желудком и кишки не склеятся между собой, как у свт. Иоанна Златоуста.¹⁴²Но зачем? Да потому, брат, что я жить не хочу, хочу умереть и пойти к своему Господу. У меня есть такое право – пойти ко Христу. Следовательно, строгость жития, суровая жизнь¹⁴³– это совершенное отречение всякой условности, всякой временности, совершенное освобождение от всего человеческого, от всякой привязи, поскольку и сама эта жизнь – плен, еда – путы, и нужда в здоровье – повинность.

Итак, я отрекаюсь от этого всего и говорю: «Боже, „твой есмь аз“!¹⁴⁴Я хочу жить совершенно свободно, выше земли, хочу когда-нибудь стать свободным и от самого этого тела, пусть оно остается моим, но одухотворится, я хочу быть подобным Тебе, равноценным, хочу и я быть богом».

Вот как видится строгость жития, вот какое имеет она значение: я ни с чем не считаюсь, не подстраиваюсь под общий курс, не налаживаю связи, от всего такого я отрекаюсь. Я делаю в точности противоположное тому, что делает человек связанный плотью, міром, условностями времени и места, – чтобы этим самым выразить мое исключительное ожидание только Бога, и больше ничего. Терпение всякого рода суровости – это духовный образ жизни, по подобию ангельского жития, оставление всего, что принадлежит земле для того, чтобы оказаться с непреходящим. Я, например, отказываюсь от еды, потому что это есть нечто преходящее, ем ровно столько, сколько нужно чтобы прожить сегодня. Не чтобы жить многая лета, а сегодня. Я отказываюсь от брака, потому что однажды брак закончится, моя жена умрет, я не смогу далее продолжать свой род. Я приветствую девство, потому что девство не умирает, но рождает нетление. Что есть брак? – тление. Говорят про потерю девства – «испортили». Но я не хочу портиться, хочу оставаться нетленным, вечным.

Такое символическое значение, в смысле предвестия и предвосхищения вечности, вхождения в безконечное царство, имеет всё, что человек делает когда, как говорится, претерпевает. Говорится претерпевает, но по сути он ожидает Христа: «терпя потерпех Господа».¹⁴⁵ «Терпя» всё это, я «потерпех», пережидал, ожидал Господа. Это «как очи рабов [обращены] на руку господ их»,¹⁴⁶так и мои очи обращены к очам Господа.

Разумеется, что Старец зачастую говорит послушникам быть осмотрительными в деле поста, чтобы человек мог поститься и завтра. Он советует им как следует есть и спать. Это означает следующее.

Пост имеет определенную цель. Но когда кто-нибудь постится ради поста, или делает это просто из эмоции, или потому что так делают другие, или чтобы якобы наказать себя, или по другим причинам кроме положенной, то это опасно. Любая вещь должна созреть, надежный крепкий плод созревает в свое время. Если ты еще не дозрел, то тебе и молитва, и пост, и бдение сослужат плохую службу. Ты, например, много лет будешь звать и кричать Бога, но Он не услышит, а ты тогда скажешь: «Бога нет. Где этот Бог, которого я столько лет зову?». Или ты постишься, потом вдруг заболеешь, и врач скажет тебе кушать мяско каждый день, а ты вторишь ему: «Да, вот что бывает, если слушать церковь и Христа». Не Христа ты слушал, а свой поврежденный ум.

Важно, чтобы все происходило по установлению и по воле Божией. Для этого нужно чтобы пришло свое время. И всякая чрезмерность приводит к саморазрушению, если не быть внимательным. Поэтому если Старец увидит, что послушник не ведает что творит и не достаточно созрел, или опасно переутомляет себя, то он должен как пастух, который завидев волка, оставляет свою дудочку и берется за оружие, и начинает стрелять. То есть Игумен должен позвать его и сказать: «Если будешь так продолжать, то завтра вообще не сможешь поститься».

То, что кажется таким простым (делом), неявно требует соблюдения ряда условий. Хорошо поститься, даже доводя себя до болезни, но чтобы делать так, необходимо иметь ведение о цели поста.

* * *

Награда за воздержание – безстрастие; за веру – ведение. Безстрастие рождает разсудительность,¹⁴⁷ а ведение – любовь к Богу. (2.25)

Фраза награда за воздержание – безстрастие – значит, что безстрастие является даром благодати Божией за воздержание человека. Безстрастия не бывает без воздержания, но воздержание не ведет (само по себе) к безстрастию. Если бы было так, то мы бы впали в дурной дуализм, тогда дуалисты оказались бы правы, считая что зло в целом сводится к плоти. Дуалисты усматривают в жизни человека (только) два элемента, добро и зло, и последнее относят к плоти, поэтому и говорят, что тело нужно поработить, поставить на место, подчинить, чтобы ты мог стать свободным. Бей свое тело, мучай, причиняй боль, – говорят они , чтобы показалась красота души.

Допустим, тебя обуревают плотские искушения. Укрощай плоть, – говорят тебе, чтобы этих искушений не было. Но искушения не в плоти, – на самом деле они (коренятся) в душе, и не имеют источником ближнего, но кроются внутри тебя самого. Ты сам виноват в наличии этих искушений, никто другой. Ведь есть полная взаимосвязь души и тела.

Тогда что есть воздержание? Это выражение моих мыслей, моих желаний, моего решения стяжать безстрастие. Когда мне хочется, чтобы ты мне дал нечто, то я просительно протягиваю руку. Попрошайка так и делает. Когда я хочу показать, как люблю тебя, то обнимаю и целую тебя. Объятие и поцелуй – суть выражение моей любви. Подобным же образом, выражением сильного желания безстрастия является воздержание. Но не так, что само воздержание дает безстрастие, также точно, как и протянутая рука сама не наполнится деньгами – нужно чтобы кто-то захотел мне дать. Итак, Бог сам раздает, воздает человеку то, чего он желает, ведь человек и виден (Богу) согласно его внутренним желаниям, Бог «испытует сердца и утробы».¹⁴⁸Коль скоро сердце человека выражает (обнаруживает) желание безстрастия, то Бог сразу дает ему то, чего оно просит. Ответ Бога на желание человека есть один из путей Бога к человеку.

Награда за воздержание – безстрастие. Хочешь стать безстрастным? Легко и просто – воздерживайся. Но пусть твое воздержание будет выражением именно этого желания, а не так, что ты думаешь этим своим страданием победить плоть, немощь, самолюбие и т.п. Сам ты ничего не можешь. Поросенок сколько бы ни валялся на зеленой травке, так поросенком и останется. Так и ты, сколько бы ни воздерживался, так и останешься человеком, брошенным в свой грех и зло, и твоя аскеза тут не поможет. Нужно чтобы пришел сам Бог, разворотил твою душу, и выкинул оттуда всё дурное. Хотя я все это делаю, но при этом, как было сказано, жду Бога и говорю так: «Боже мой! Я – ничто; Ты сам даруй мне безстрастие!».

Безстрастие, это что? Прежде всего, это бездействие сущих во мне страстей. Затем, безстрастие идет дальше, – то есть сам Бог идет дальше, и во мне начинается вырывание самих корней страстей. Подобно тому как ум становится пуст и туда входит Бог, так и душа избавляется от всякого зла, от всякого (дурного) корня, так что внутри уже не остается элементов страстей и греха.

Увидел я, например, такую-то женщину, и сразу некое лукавое желание входит в меня. Это лукавое желание исходит не от нее, но от страсти во мне самом, это она, страсть как только заметит её, улыбается, хочет подойти, ведет меня ко греху. Когда же я достигну безстрастия, то сколько бы я не смотрел на женщину, никакого движения не будет, нет ответной реакции, нет вызова, нет самой возможности, чтобы она во мне что-то произвела. Как в машине есть кнопка, нажимаешь ее, и дверь открывается, – то есть срабатывает механизм: если бы двери не было, то эта кнопка ничего бы и не открывала, – также точно и с женщиной: она не произведет во мне страстного желания, греха, движения помыслов, томления – если нет самой страсти. Когда я безстрастен, когда во мне нет даже корня (страсти), то я смотрю и говорю: «Полюбуйтесь, какой красивый человек!», – ведь ум-то у меня есть, и он может отличить красоту от не красоты.

Итак, безстрастие означает что во мне нет страсти, я не завожусь от страстей, я бездейственен, совершенно мертв ко злу. Это не значит укрощать плоть, обуздывать самолюбие и страсти. Укрощение может по-своему ввергнуть человека во зло, произвести другое зло. Следовательно, безстрастие не есть отказ, отталкивание, потому что отталкивание – это обманное чувство,¹⁴⁹ по сути, это худшее зло, которое может сотворить человек. Безстрастие же, – это совершенное освобождение человека и возвращение души к первозданной красоте.

Награда же за веру – ведение. Что значит эта фраза? Что значит вера, ведение? «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь» – говорит ап. Павел.¹⁵⁰

Вера – это изображение,¹⁵¹осуществление, приведение в действие некой вещи, наличной или бывшей в наличии, но невидимой. «Блаженны невидевшие и уверовашие» – говорит Господь.¹⁵²

Надежда – это полагание в основу, представление ожидаемого, того, что произойдет. Я надеюсь заполучить царствие небесное. Царствие Небесное существует, но для меня оно станет реальностью в вечной жизни, я верю в это. Я надеюсь, что Господь избавит меня от болезни; но мы не говорим, что надеемся на Бога. В Бога мы верим, верим, что Он рядом, что Он – Бог. Когда мы говорим – надеемся на Бога – то подразумеваем, что надеемся, что в будущем Он даст нам то, что хочет дать. Вера и надежда – это то, что выдвигает мое Я к Богу, сейчас и в будущем, это перспектива будущего.

Зачастую мы говорим, что верим, что нечто произойдет, – вместо (правильного) надеемся. Это недопонимание смысла слов. Глагол верить относится к ведению любви и силы Божией. Я знаю, верю, Господи, что Ты это сделаешь для меня, и поэтому надеюсь, что оно произойдет. Вера относится к Богу, который хочет и может это сделать, а надежда относится к событию, которое произойдет ради меня. Вера (уже) есть, а надежда (только) сбудется.

А что есть любовь? Это окончательный поворот, уклонение, обращение человека к Богу, и соединение с Ним в настоящем, которое перерастет и достигнет совершенства в вечности.

А что такое ведение? Вера делает так, что невидимое для меня существует, я не ведаю его, но верю. Вижу ли я Св. Троицу? – Нет. Понимаю ли я, что Св. Троица есть единица? Понимаю ли я, что Сын снизошел с небес, пришел на землю, никогда при этом не оставляя Отца? Я не понимаю, но верю в это. То есть, ведение – это духовное видение этого таинства, мой вход в таинственное, в откровение, данное моему уму.

Прп. Максим называет здесь ведением богооткровение. Когда у нас есть такая вера, о которой говорится здесь, то есть вера как дар Божий нашему произволению, то Господь прилагает к вере еще один дар – ведение таинств Божьих, ведение Его недр, боговедение. Но разве может человек заполучить такое ведение? – Конечно! Для чего нас создал Бог? Разве для того, чтобы помучить и держать в слепоте, как земляных кротов? Нет. Но когда кто-нибудь уверует, что может стяжать такое ведение, захочет этого, и будет действовать по правде, то есть согласно с желанием и заповедью Бога, то он это получит. А без соблюдения этих условий Господь не даст ведения. Даст в иной жизни, и то – при наличии такого произволения.

Вера есть раскрытие глаз, которое может происходить постепенно. То есть вера может прибавляться. Сначала одна вера, потом другая, она имеет некий рост. Вот, ты приходишь и говоришь: «Это что такое! Представляете, он там ударил меня! Ну, я ему покажу!» Тогда я говорю тебе – «Парень, ты ничего не потерял, твой путь – к небу». А-а, – говоришь ты, – Вы правы, и не даешь сдачи. Через месяц снова: «Представляете, он дал мне оплеуху, опозорил меня перед людьми!» Я говорю тебе: «Эх, милый мой, что значит опозорил? Ты являешься телом Христа, членом Христовым.¹⁵³Разве можно обидеть Христа? Почему ты чувствуешь себя обиженным? Только то, что обижает Христа, обижает и тебя. А в этом случае, если Христос говорит подставить и другую щеку,¹⁵⁴то это честь для Христа, а значит, и для тебя. А, Вы правы – говоришь ты, и идешь поблагодарить того, кто тебя ударил. Произошло некое продвижение. Так от веры мы приходим к вере, от понимания к пониманию. Мы говорим поверил – каждый раз подразумевая некое доброе прибавление. В этой жизни ничего не заканчивается, точнее, – всё имеет здесь некий предел, но заканчивается в царствии Божьем.

Безстрастие рождает разсудительность. Здесь нужно обратить внимание на следующее. Прп. Максим не говорит, что разсудительность это награда за безстрастие, но что безстрастие рождает разсудительность. Разсудительность есть противоположность злу, или безразсудству, она есть точное понимание того, что хочет Бог. Коль скоро моя душа целиком чиста, то око ума не совращается, не теряет остроту, не зависит и не омрачается от какой-либо страсти, поэтому и видит все чисто. Я вижу, что это грех, и не притрагиваюсь. А другой, кто еще не избавился от страстей, пока что слаб зрением и видит все неправильно, потому и ошибается.

Если я не вижу чисто, то вмешивается гордость, эгоизм, я, например, могу сказать: «Нет, дорогой, я – христианин, и не могу сделать того, что ты просишь». Но тот, кто безстрастен, наоборот, имеет внутреннее удостоверение, он сразу и конкретно понимает, что нужно делать.¹⁵⁵ Один пример. Я спокойно сижу, и вдруг получаю оплеуху. Что это было? Показалось? Или я уже повредился умом, или душой? Или это был бес? Куда там понять это страстному человеку! Но если спросить того кто чист, то он сразу скажет, было ли это от беса, или от болезни, или это было видение, мираж. Другой пример. Ты чувствуешь любовь к некоему человеку. Эта любовь чиста или нет? Ты не понимаешь этого, потому что сильная тоска заставляет тебя думать, будто твоя любовь добра. Тогда как безстрастный сразу понимает в чем дело. Так что, разсуждение и удостоверение, которое его сопровождает – суть плоды безстрастия.

Ведение же (рождает) любовь к Богу. Почему ведение рождает любовь к Богу? Разве тот, у кого нет ведения, не может возлюбить Бога? Он может почувствовать любовь Божию (к нему), о чем выше и говорил преподобный, но чтобы самому возлюбить Бога, требуется познать Его.¹⁵⁶ Как мы говорили выше: прекрасно мы болтаем по телефону, но только когда я увижу тебя вживую, смогу сказать – да, мы женимся. Теперь, когда я тебя увидел и познакомился, теперь я полюбил тебя и говорю свое да. Также и с Богом.

Любовь к Богу, как мы сказали, есть совершенное единение, совершенный брак, таинственная связь, мистическое взаимопроникновение, это мое личное обожение, смешение моего Я с Богом, исчезновение моего Я, его погружение в Бога. Мы не становимся (с Богом) одной плотью и одним духом, но превращаемся в некую простую вещь, (превращаемся) в то же самое, моя же индивидуальность¹⁵⁷ пропадает. Остается, разумеется, моя ипостась, то есть я остаюсь как личность, но мое произволение, мои желания, мои действия,¹⁵⁸– всё это сочетается¹⁵⁹ с Богом. «И уже не я живу, но живет во мне Христос».¹⁶⁰Великое дело! Брак достигает некой совершенной полноты; обычный же брак является лишь его тенью, а девство – образом. Разве могу я достигнуть этого совершенного единения без любви? Только любовь соединит нас. Итак, любовь и есть тот соединительный элемент, то, в чем смешиваются два лица – Христа и человека.

Но как может случиться это, если я не увижу, не познаю Бога? Совершенная любовь – это любовь совершенных, зрящих Бога, и такое зрение есть некое раскрытие очей души перед Богом, ведение. Но поскольку такое (полное) раскрытие есть удел совершенных, то Господь по своему снисхождению все-таки дарует некую часть ведения, больше или меньше, всякому человеку, – что относится к мудрости, а не к ведению (как таковому), это некий вид раскрытия ума, просвещения человека, некое наполнение и радость, которые я ощущаю внутри. Это тоже дает мне некоторое познание Бога, и это познание помогает мне возлюбить Его. Хотя оно не совершенно, но и это есть некая любовь и связь с Богом, «так что иной приносит плод во сто крат, иной в шестьдесят, а иной в тридцать».¹⁶¹

Достигая любви, мы достигаем полноты. Теперь-то мы можем сказать: «Люби, и делай что хочешь. Если возлюбишь Господа, то тебе уже не лежит никакой закон, никакое предписание,¹⁶² ты один из богов. Ибо ты умер, и жизнь твоя сокрыта со Иисусом Христом в Боге».¹⁶³

Ум, проходя исправно деятельную жизнь, преуспевает в благоразумии; а (проходя исправно) созерцательную, – в ведении. Первая приводит подвизающегося к различению добродетели и порока; вторая причастника своего вводит в познание логосов безтелесных и телесных (вещей). (2.26)

Следуя деятельному пути в своем искании Бога, человек приобретает благоразумие и преуспевает. Благоразумие¹⁶⁴ есть способность человеческой души полноценно и духовно воспринимать окружающий мір, так чтобы уметь с духовной легкостию с ним уживаться, жить так, как того хочет Бог.

Созерцательный путь, напротив, ведет и возвышает к ведению. Ведение возносит ум человека (горе́) таким образом, что ему открывается Бог. Ведение не есть приобретение неких внешних точек зрения, картин міра, но действительное¹⁶⁵ причастие жизни Бога. Это видимое восприятие Бога, которое делает человека причастником логосов безтелесных и телесных вещей, а также вводит его в общение с духовными сущностями, и конечно же, Бога.

Желая богословствовать, не ищи, что есть Бог в себе самом;¹⁶⁶ ибо этого не найдет человеческий ум, ни (ум) кого-либо другого из сущих после Бога. Но рассматривай, по возможности, свойства окрест Его, как-то: присносущность, безпредельность, неописанность. благость, премудрость и силу всесодетельную, всепромыслительную и судящую все сущее. Ибо между человеками тот уже великий богослов, кто хотя бы отчасти раскрывает сии свойства. (2.27)

Когда ты собираешься богословствовать, то не взыскуй, – говорит, логосов самого Бога, то есть не пытайся понять сущность Божию. Под богословствовать – мы обычно подразумеваем говорить о Боге. Но на самом деле, богословствовать – значит входить в общение с Богом. Итак, когда ты хочешь обратиться к Богу,¹⁶⁷ то не намеревайся познать самого Бога, потому что Бог неприступен, непостижим, неучастен.¹⁶⁸ Не найдет человеческий ум, не может человеческий ум приблизиться к такому Богу, ни даже ум тех сущностей, что близ Бога. Впрочем, человеческий ум может следить, видеть, замечать и входить в то, что окрест Бога, то есть в (область) свойств и энергий Божьих.

Если мы хотим понимать богословие в обычном смысле,¹⁶⁹– пожалуйста, но прп. Максим имеет в виду точный и абсолютный смысл: богословствовать – значит воспринимать то, что окрест Бога, причем так, как Он сам являет, как сам снисходит и склоняется надо мной, а также в той мере, в какой я способен понять, ведь Бог разговаривает с каждым на его языке. Что я могу вместить, понять – то Он и открывает мне. В зависимости от силы моего ума, восприятия мне и будет явлено. Бог есть исходящий из себя и прикасающийся человеку, всегда умаляющийся ради нас во времени. Итак, у нас есть Бог действующий, а мы по Его действиям можем судить о Его приснобытии, безпредельности, безвидности, благости, премудрости и творческой мощи.

Великий богослов тот, кто хотя бы отчасти раскрывает сии свойства. Кто может хотя бы немного обнаружить свойства, качества и энергии Божьи – тот воистину великий богослов.

Итак, Бог – не тот, кого ты можешь потрогать, куда ты можешь переместиться сам. Это Он снисходит до тебя, выдвигает себя. Выставляя же себя, Он касается твоего ума, возвышает его и принимает (к себе); тогда и происходит некое причастие. Тогда богословие поднимается на уровень ведения, которое есть результат созерцания. Созерцание – важнейший элемент духовной жизни, так как это и есть непосредственная связь с Богом.

Как видите, богословие это не столько рациональная попытка понять, сколько попытка вместить. Мы пытаемся вместить Бога – в зависимости, насколько Он захочет войти в нас, и насколько мы можем вместить. Богословие не значит что-то думать или что-то делать, перебирать понятия и делать выводы, но пропитываться божественными энергиями и сообщаться с Богом. Прп. Отец продолжает:

Силен муж, с деятельностью соединивший ведение: ибо тогда он этой иссушает похоть и укрощает ярость; а тем воскрыляет ум, и к Богу преселяется. (2.28)

Прежде он сказал о деятельном и созерцательном путях, – двух путях, приводящих к единению с Богом; а теперь он дополняет мысль, говоря, что силен тот человек, который может сочетать деятельность с ведением.

Почему сказано с деятельностью соединивший ведение, – а не с ведением деятельность? Потому что деятельность это наша каждодневная работа, а ведение тот сущностно главный элемент, который неким образом возвышает человека.¹⁷⁰ Ведение – божественный элемент, передающийся нам от самого Бога, тогда как деятельность – то, что мы сами делаем каждый день.

Разумеется, что деятельность – это не просто какие-то дела, но прежде всего чистая жизнь, аскеза, мудрость, то есть многоразличное ведение в обычном смысле слова. К деятельности также относится молитва, и всё, что включается в нашу повседневную жизнь как христиан, что составляет жизнь по Богу в видимом міре. Но силен тот, кто не довольствуется одной деятельностью, кто чувствует, что этого мало и просит у Бога откровений, просит посвящения своего ума в неизреченные божественные тайны.

А что дает деятельность и созерцание?

Этой (деятельностью) он иссушает похоть и укрощает ярость. Деятельность делает так, что в любой момент мы готовы принять Бога. Деятельность это наша каждодневная подготовка, обустройство своего внутреннего міра, но не само богообщение. Каким же образом деятельность нас приуготавливает? – Тем, что иссушает похоть и укрощает ярость.

Что такое вожделение, об этом уже было достаточно сказано.¹⁷¹ Фраза иссушает похоть – не значит, что человек бьет себя, то есть свое тело, плоть, и от этого похоть иссушается, ведь вожделение само есть отражение некой страсти; а поскольку только Бог может уничтожить страсть, то только Он может изгнать похоть. Когда говорится, что деятельность иссушает похоть, это значит, что делание есть то, что позволяет Богу войти в нашу жизнь. Теперь Бог начинает касаться нашего внутреннего міра и очищать его, удалять то, что более всего мешает нам ощутить Его.

Вожделение/похоть – есть единение моего Я с чем-то другим, прилипание моего существа к чему-то кроме Бога. Это устранение Бога вовне, и воздвижение в сердце другого бога. Вожделение – это отождествление моего Я с тем, чего я желаю, что так сильно меня волнует в моей жизни. Вожделение означает также сильное притязание – мне очень сильно хочется чего-то, я томлюсь и переживаю. Итак, деятельность иссушает похоть, то есть сокрушает всех этих идолов, которые могут выскочить передо мной.

И укрощает ярость. Гнев, яростное начало, – как мы поясняли насчет 2-го и 12-го параграфа,¹⁷²– есть глубинное чувство человеческой души. Наша душа постоянно находится в общении, она способна при помощи внешних чувств ощущать всё вокруг, причем так сильно, что человек даже отождествляет себя с тем, что им овладевает. Гнев/ярость – и есть завладение нашего Я чем-то другим. А вожделение – лишь некое движение, прилипание моего Я к чему-то, и намеренное его усвоение. Тогда как гнев/ярость есть уже вход этого предмета внутрь нас, так что человек с ним отождествляется. Более того, ярость есть воплощение предмета вожделения в воображении, то есть когда предмет вожделения становится некоей идеей, убеждением, сознанием, – или еще раз повторю, – становится чувством. Гнев включает в себя всю чувствительность человека.

Следовательно, делание способно укротить гнев, оно делает нас покладистыми,¹⁷³то есть не имеющими мнения, идеи, так что мы ни за что вообще не переживаем, напротив, – в нас поселилась безграничная тишина, мир и покой. Мы отрезаны от опыта вожделения и гнева, от желаний и чувств; стяжав же неведение мірского, мы можем теперь вместить ведение Бога.

А тем (ведением) воскрыляет ум, и к Богу преселяется. Ведением человек окрыляет свой ум и преселяется к Богу. Коль скоро ведение не есть нечто человеческое, это даже не божественная мудрость, а опыт касания Бога, когда наш дух по-настоящему касается Бога, то естественно, что дух тогда обретает крылья. Это как когда ты подружишься с кем-либо, то можешь встречаться с ним подолгу, так и с умом: ум обращается к перво-Уму, к Богу, как к своему родному, как и он сам – родное Богу.¹⁷⁴Итак, ум становится в ведении невесомым, ходящим вместе с Богом, и к Богу.

Это окрыление, воспарение ума есть преселение к Богу самого человека как такового, потому что дух человека и есть сам человек, это наиболее чистый, духовный, внутренний элемент человеческого существа. Благодаря окрылению и возвышению ума человек начинает восхождение к Богу. С этих пор он не заперт в определенных рамках, которые он как хороший мастер создавал прежде, своей деятельной жизнью, теперь он не здешний человек, он уже оторвался от земли и восходит к Богу. Преселение. таким образом, – значит отчуждение от міра, от его рамок, от каждодневной круговерти, от самого себя, от своего гнева и вожделения, от всего своего существа; когда твоим путем, прямой дорогой становится постоянное приближение к Богу. Это приближение имеет все измерения – места, времени, пространства, но на самом деле это просто захваченность Богом, разворот к последним вещам, к Царствию Небесному. То есть жизнь человека обретает эсхатологическое измерение, прекращает быть здешней, вступает в безпредельность пространства и времени, в вечность Царства Божия. Вот, что такое совершенный человек.

Теперь подумайте только, что человек, которого Бог призвал и предопределил для такой великой миссии – восходить к Господу своему, превосходить себя самого и вступать в безпредельность Божию, лицом к лицу вступать в общение со Св. Троицей, преображать свою личность во Св. Духе – живет обыденной земной жизнью. Вот уж где великая несправедливость! Как это несправедливо, если наша деятельная жизнь не такова, как описывает ее прп. Максим, но как ее проводит обычный обыватель, со своими ничтожными претензиями, ворчанием, неправдами, вожделениями, требованиями, противлением, громкими словами, кознями, со всеми этими горькими плодами падшего человека. Ужас! Чему уподобить низость такого положения? Это как когда человек царского рода обрядился в лохмотья.

Понимаете теперь, чего от нас хочет Бог, зачем Он облек нас в эту рясу? А чем обычно увлекается наш дух, в чем он копается каждый день, – разве в познании Св. Троицы? – Нет, всякой ерундой. Разве можно, например, чтобы дух больше был занят обработкой маслин, нежели Богом? «Бедный я человек! кто избавит меня от сего»¹⁷⁵ проклятия моей жизни?

Прп. Максим то так, то эдак пытается вложить в наше скудное умишко, даже пару метров не поднявшееся над землей, опыт собственной духовной жизни. Его называют «исповедником» по другой причине, но для нас он таков, именно потому что исповедует глубины Божьи.

* * *

Совершенный в любви и достигший верха безстрастия не ведает разности между своим и чужим, или своей и чужой, между верным и неверным, между рабом и свободным, или даже между мужеским полом и женским. Но став выше тирании страстей и взирая на одно естество человеческое, на всех равно смотрит, и ко всем равно расположен бывает. Нет в нем ни Иудея, ни Эллина, нет мужеского пола, ни женского, нет раба ни свободного, но все и во всех Христос.¹⁷⁶ (2.30)

Совершенный, преодолевший состояние страстей, не может уже различать, где его, а где чужое, что ему принадлежит, а что нет, и это оттого, что он перестал существовать как Эго. Он также не может различать посреди сущих вещей, поскольку сам уже утонул в Боге, освободился и потерялся в Нем полностью. Он, конечно, может отличить верного от неверного, но его любовь выше этого различения, она за пределами таких категорий и видит перед собой творение Божие, человеческую природу (в целом). За мужчиной или женщиной он усматривает образ Божий. В нем самом этот образ очистился от грязи, просиял и смешался с блистанием света Божества, того самого, который есть любовь, и эта любовь умаляет в нем его самого каждый день.

Святой, будучи причастен божественному умалению,¹⁷⁷способен преодолевать многообразные различия, между рабом и свободным, эллином и иудеем, мужчиной и женщиной, все (люди) для него становятся одним, все они чада Божьи.

Прп. Максим начинает 30-й параграф с фразы – совершенный в любви и достигший верха безстрастия – желая сразу открыть перед нами весь размах любви. Эта широта любви зависит от некоторых условий. Одним из условий, как было сказано, является безстрастие. Никто не может любить, если он не безстрастен. Об этом прп. Максим предупредил с самого начала.

Безстрастие не означает просто не высовываться, но есть совершенное отсутствие всякой страсти, удаление, устранение изнутри всякого пристрастия, особенно же всякого пристрастия ума. Ведь если ум не безстрастен, но к чему-то склонен, чем-то заполнен, то это говорит о некой посторонней связи души. Безстрастия не достичь без безстрастия ума. Само безстрастие нас в этом удостоверит, если мы по-настоящему продвинемся. Итак, верх безстрастия имеет значение совершенного безстрастия; это не только чистота сердца, но и то, что за ней, то есть безстрастие как то, что после очищения, – имеется же в виду, главным образом, безстрастие ума, потому что там – верх.

Следовательно, совершенный в любви тот, у кого ум во всех отношениях непарительный, ко всему недвижимый, не выходящий из себя. Это незазорный ум, его ничто не может задеть, потому что нечему внутри него зазираться, он пуст, чист, бездвижен.

Кто достиг такого уровня, тот не ведает разности между своим и чужим, между верным и неверным, между рабом и свободным, или даже между мужеским полом и женским. Не ведает – значит не знает, не воспринимает как различное. Это, конечно, не значит, что он не понимает, не ощущает этого, ведь он видит, что это – мужчина, это – женщина, это – раб (ап. Павел, как известно, не отрицал рабства¹⁷⁸). Стало быть, – не ведает разности между своим и чужим – не означает отрицания разницы, но то, что достигший верха безстрастия не переживает, не чувствует различия, ни на кого не опирается и ни с кем не водится. Ведь когда мы дружим с тобой, то я переживаю за тебя, радуюсь о тебе, чувствую тебя своим, или, наоборот, ненавижу. А не ведающий разности как раз таки не задевается твоими изменениями. Не ведает – значит не стоит при,¹⁷⁹не испытывает, не знает чувственно, остается чужим, непричастным. Меня не касается, женщина ты или мужчина, на этот счет мне достаточно некоего простого знания, без участия моего Я.

Не ведает разности между своим и чужим – значит не чувствует, не переживает разницы, не ощущает чужого и своего, – так как стал чуждым самому себе. Для него всё ни свое, ни чужое. Не свое – так как он от всего стал в стороне, освободился, иначе он не смог бы достичь верха безстрастия. Если бы у него оставалось хоть что-то свое, то это было бы уже страстью. Итак, у него нет ничего своего, всё для него чужое. Но в итоге, это (вовсе) не чужое: коль скоро всё это принадлежит Богу, то и ему тоже, ведь сам-то он в Боге. Не знает разности между своим и чужим – значит, что всё одновременно и его, и чужое, для него это не имеет значения. Он владеет всем, всё проживает, всё любит, но от всего свободен. Сам же он (пребывает) один, с единым Богом.

И (не различает) верного от неверного. Безстрастие распространяется на всё сущее, на все тварные существа. Совершенный в любви понимает, кто верный, а кто неверный, но сам никак не входит в их жизнь, не завязывает отношений, а также не судит другого, не помещает его в какой-либо разряд, не складывает мнения о его пути, глядя на то, верный он или неверный. Праведные и неправедные, верующие и неверующие, достойные и недостойные – все они для него свои и чужие, все едины в Боге.

Таким же образом он обходится с рабом и свободным. С равной свободой, то есть безстрастием он уживается как со свободным – ведь свободный есть (в тоже время) раб Божий, а значит они вместе со-рабы; так и с рабом, – ведь раб он не ему, а только Богу раб, для него же он свободный.

Или даже между мужеским полом и женским. Он вовсе не чувствует пола, он преодолел пол, все для него как ангелы. Такое нечувствие, такое незнание есть настоящее безстрастие. Для него не существует никаких уз, никакого порабощения, никакое влечение, мнение, суждение не приводит его в волнение. Поэтому просто не существует такого предмета, такого искуса, который бы мог его заполнить. Искушение, бывающее оттого что ты женщина, а я мужчина, или какой-нибудь навязчивый помысел – выдают лишь то, что мы не безстрастны и не любим Бога. Чувственность, напряжение и искушение, занятость и заполнение себя другим человеком, или наоборот, отдавание¹⁸⁰ себя другому – суть страстные черты, недостаток богообщения. Безстрастный человек недоступен искушению; он, с одной стороны, пуст, но в то же время преисполнен только Богом.

Но став выше тирании страстей – он ничем теперь не связан, ничто не разрывает его на части, ничего не волнует и даже не привлекает ум, потому что он выше страстей. Человек, чтобы возлюбить Бога, должен не просто воздерживаться от страстей, то есть при помощи аскезы, поста, бдения побеждать их – всё это лишь вводная часть, но должен совсем преодолеть их и достигнуть области безстрастия. Следовательно, Бога любит тот, кто достиг состояния Адама, помещенного Богом в Раю, кто достиг той самой праведности и снова стал образом и подобием Божьим, обрел то, что потерял. Благодать послужила ему закваской, божественное домостроительство завершило дело, и Господь сделал то, что пожелал, намерение было исполнено: Слово воплотилось в человека, преисполнило его и сделало подобным Богу.

Но став выше тирании страстей, следовательно, – значит вернуться к первой красоте. Такой человек не ждет теперь какой-то другой жизни, но уже здесь приобрел то, что некогда потерял, то есть вновь обрел богообщение, он может ходить с Богом, говорить с Ним, слушать, спрашивать и отвечать, то есть иметь полноценное общение.

… И взирая на одно естество человеческое. Человек, чтобы любить Бога, должен быть и богословом. Когда он достигнет такого безстрастия, такого богообщения, то по благодати и просвещению Божию он постигает единую природу человеков помимо разделения личностей. Он не останавливается на личности – это раб, это женщина, это мужчина, а смотрит глубже, в то единое, что сотворил Бог, и что Он сам воспринял. Ведь Господь воспринял не некую человеческую ипостась, но человеческую природу, соединив ее со своим Лицом.

Стало быть, мне необходимо постичь единство человеческой природы, которую воспринял Господь, чтобы соединиться с Богом в своей собственной ипостаси, и тем самым ощутить и достичь полноты своей личности. Как Господь, восприняв человеческую природу, тем самым обнаружил свое Лицо Бога Слова, открыв его нам, – так и я, обнаруживая общую человеческую природу, то тесто, из которого мы все сделаны, что и воспринял Бог, могу открыть там соединившегося со мной, – ведь я как все принадлежу человеческой природе. Значит, я могу открыть и обнаружить свое лицо, став лицом обожествленным и словесным, как Господь стал вочеловеченным и воплотившимся.

Итак, Бог предоставил нам полностью породниться с Ним, мы обнаруживаем Его через открытие единой человеческой природы. Природа у нас (людей) одна, мы все суть одно. Когда говорится, что нет мужчины и женщины, свободного и раба, то не в том смысле, что этого вообще нет, и что Церковь это отвергает, но что это только на поверхности, а надо смотреть глубже. Только когда мы достигнем до (постижения) единства человеческой природы, мы сможем понять единство божества, как и наоборот. Следовательно, так богословствуя и так сообщаясь, не отделяя одно от другого, мы обретаем свою целостность и открываем самих себя.

Далее прп. Максим продолжает:

Нет в нем ни Иудея, ни Эллина, нет мужеского пола, ни женского, нет раба ни свободного, но все и во всех Христос . Нет в нем… – поясняет только что сказанное – на всех равно смотрит, и ко всем равно расположен бывает. То есть он смотрит на всех не как на отдельные сущности, но как на членов Христовых, потому что «все одно во Христе».¹⁸¹ Не сказано, что во всем есть Христос, но что все они (люди) – Христос; все находят себя, свою суть,¹⁸² свое положение только в общении с телом Христовым, в мистическом теле Церкви. Совершенный в любви не видит никакой разницы между рабом и свободным, мужчиной и женщиной, но во всех и вся видит Христа. Это не они, а Христос. Они есть потому, что есть Христос, они являются, обретаются, пребывают и обладают жизнью пока есть Христос, пока находятся в общении со Христом.

Видите, как человек научается видеть истинно, как таинственно он научается видеть Бога соединившегося с человеческой природой.

Итак, Христос во всех и вся, – как же мне тогда соблазниться тобой, коль скоро ты Христос, ты член Христов как и я? Если меня что-то смущает, соблазняет, если я не чувствую тебя как собственный орган, то значит я еще не обожествился, не достиг безстрастия, я еще обыкновенный грешный человек. Следовательно, соблазн происходит не от различения полов, а от моего несовершенства, от моего пребывания в міре страстей. Страсть начинается и появляется из-за меня самого. То же самое случается при различении раба и свободного, своего и чужого. Не существует ничего такого, а только Христос. Когда есть Христос, то я от всего свободен, я раб только Богу, я соединен с Богом, потому что я – Христос, и Христос – я.

* * *

Три (начала) побуждают нас к добру: природные семена, святые силы, и доброе произволение. (2.32)

Обратите внимание на таинственность происходящего в Церкви. Кто-нибудь сказал бы, что святые силы – это силы внутри нас. Но нет, не об этом говорит Святой. Он вообще везде говорит о единстве Церкви, о совмещении в ней таинственного, видимого и невидимого элемента. Здесь же, святые силы – это умы, святые и ангелы, которые таинственно действуют и влияют на нас, на них же действует сам Бог.

Три добрые вещи нами движут: наши естественные семена, святые силы, – святые и ангелы, и благое произволение. Благое произволение – это основание, наше собственное произволение, поэтому о нем сказано в последнюю очередь. То есть подразумевается, что если сего нет, то вообще не о чем и говорить, ничего не выйдет. Итак, естественные семена – это начальное условие, вложенное в нас самим Богом, а святые силы – это духовный мір, в который нас поместил Господь, (второй) существенный элемент. Таким образом не видимый, а невидимый мір нас питает, укрепляет и влияет на нас. Итак, здесь речь о том, что сделал Бог, что Он вложил внутрь нас, и что мы сами приносим Богу. Далее, прп. Максим продолжает:

Также есть три (начала), побуждающих нас ко злу: страсти, демоны и злое произволение. (2.33)

Что двигает нас на зло? Во-первых, – страсти. Страсти противоположны природным семенам. Бог изначала вложил в человека природные семена. Человек имел тягу к знанию, к ведению блага, и все естественные семена,¹⁸³ унаследованные и нами. Противоположное тому – страсти, которых не творил Бог, но в которые впал человек. Первое вдохнул в нас Бог, во второе вдался человек.

Во-вторых, – демоны. Демоны не произошли от Бога. Доказательство? Святые Силы – это духовные умы, но демоны не названы (по аналогии) злыми силами, но именно демонами, чтобы ясно указать на разницу. Демоны были ангелами. Ангелов, то есть святые Силы, сотворил Бог. Как страсти произошли от собственного, добровольного падения человека, так и демоны произошли от падения, спровоцированного некоторыми из святых Сил. Они, значит, суть произведение порчи своей свободной воли.

В-третьих, – злое произволение. Последнее – также не создано Богом. Как страсти не имеют собственного основания, как не имеет основания и демоническая энергия, будучи просто отвержением святости Сил, – демоны тоже силы, но ставшие злыми, демоническими силами, – так и злое произволение не есть нечто обоснованное, как не обосновано вообще зло. Это не то, что творил Бог, но во что впал человек, а именно – прелесть, отречение, погружение во тьму, в тень, это всё, что делает падший человек.

Святые силы – это, в основном, ангелы, но также и святые (люди), поскольку они имеют непосредственную связь с ангелами. Всё происходит с участием ангелов, поэтому мы и говорим в одной из утренних молитв: «Святый Ангеле, предстояй окаянной моей души и страстной моей жизни». Духовный мір и человеческий ум связаны непосредственно, по причине единства тела Христова.¹⁸⁴Но есть такое различение: Бог производит благо, а мы принимаем благо, святые же силы способствуют благу.

Стало быть, то что сделал Бог остается в основании. Поскольку Бог благ, и благо есть творение Божие, то оно и остается основой. Ангелы и благость ангелов действительны, а страсти и злое произволение не действительны. Также и злоба демонов не имеет сущностного основания,¹⁸⁵ это лишь коснение демонов в отрицании блага. Если бы демон покаялся, то тотчас стал бы ангелом. Но он не кается, продолжает упорствовать в отречении от блага, поэтому Господь и отобрал у него впредь право на покаяние. Следовательно, действия демона безосновательны, безыпостасны, хотя сам он имеет ипостась духа.

Отречение демонов от Бога, от покаяния – вечно. То есть оно стало вечным в самый момент падения. Иначе бы Господь не сбросил его вниз, а ожидал бы его покаяния, как Он ожидал покаяния человека. На протяжении целых веков Бог ничего другого не делал, кроме как обустраивал и подготавливал возвращение человека. Тем более Он бы потрудился ради ангелов, но для них вход закрылся. То, чего демон изначально лишил себя сам, Бог закрепил навеки,¹⁸⁶ а после Вознесения соответственный дар неизменяемости был дан ангелам. Теперь ангелы не могут стать демонами.

Многие, конечно, недоумевают, как демон мог вообще помыслить, что может стать чем-то еще более великим, откуда взялся этот эгоизм?

Ответ прост. Демон был силой, сотворенной Богом, следовательно, его природным состоянием было обращаться к Богу. Сам демон ничего не создавал, ничего не менял, но однажды сказал: «Почему это, Боже, я должен смотреть на Тебя?», – то есть захотел воздвигнуть сам себя. Это некое внутреннее движение; оно бывает как у демонов, так и у человека. В этом и заключалось падение сатаны.

Поскольку же сатана был духом, то в полноте имел ведение того, что сделал, почему и стало невозможным его покаяние.¹⁸⁷Тогда как человек подпал тлению не только из-за своего самолюбия, но и по наущению лукавого, то есть был еще некий внешний источник. Демон не имел внешнего источника (искушения), зло появилось исключительно в нем самом, поэтому и грех стал окончательным. Напротив, падение человека раз случившись, могло нарастать или уменьшаться. Поэтому Бог не отверг человека, но помог ему, чтобы далее он мог придти ко спасению, или, если сам захочет, к погибели. Но демон не мог пасть далее, чем уже пал, не мог также и исправиться, совершенное им действие было добровольным и окончательным.

Тот факт, что ангелы не могут впредь пасть, то есть обратиться на себя (от Бога), не означает, что тем самым они утеряли свободу, но что получили такой дар от Господа. Вот, кто-нибудь, например, долго просил меня постричь его в монахи. Теперь, когда я постриг его, и он не может жениться или заняться чем-то другим, – разве он перестал быть свободным? Нет, он свободен, но не делает этого, потому что получил дар не уклоняться, не обмирщаться, не жить как мирянин. Так и ангел, целую вечность, с того момента как согрешил денница и до того как Христос пришел в мир, – на небесах ведь случилось разделение на ангелов и демонов, что он делал? – Он выражал желание неуклонно пребывать в Боге. То, что он свободно выбрал на века, или лучше сказать в вечности, теперь он получил как благодатный дар. Итак, у ангелов не отнималась свобода, но в какой-то момент к ней добавилась благодать Божия.

Существует мнение, что Бог дал и человеку способность устраивать¹⁸⁸ самого себя. Это неправильно. Бог сотворил наше Я, но не дал возможности им управлять. (Наоборот, человеку) сказано не воздвигать свое Я. Будучи сам безпредельным и совершенным бытием, Бог по своей безграничной любви, не оставил нас в небытии, сотворил человека и дал ему его Я как отражение своей любви. Человеку на роду написано принимать свое Я как отблеск божественной любви. Когда же ты говоришь: «Ты, Боже, меня не интересуешь, существую только я» – разве Бог вкладывает в тебя такую мысль? Итак, наше Я сотворил Бог, но наша самостийность в таком случае есть отречение от Бога. Бог сотворил тебя не для того, чтобы ты потом от Него отрекся, а чтобы радовался вместе с Ним. Впрочем, вопрос о причине падения человека всегда остается актуальным, этим вопросом задаются все люди, во все века. Такой же (вечный) вопрос – почему пал денница, коль скоро до тех пор не существовало зла, к которому он мог бы примкнуть.

Но поскольку ангел был духом, сущим умным и подвижным, то ему легко было сказать: «Боже, я не буду с тобой считаться». То есть других условий (для отделения), кроме своей свободы не требовалось. Но этой свободой он злоупотребил. Или скажем так. Ты – некий привлекательный источник. Ты делаешь так, что я способен увлечься тобой, всё мое существование, вся жизнь, мое совершенство и счастье сводятся к тому, чтобы питаться от твоего источника. Но я, будучи сам цельным существом, – ведь таким, совершенным, благим и «добрым зело» меня сотворил Бог, – я говорю тебе: «Я отказываюсь питаться от тебя. Хочу сам делать так. Это проявление моей свободы. Я хочу питаться от тебя, что естественно, но в то же время и не хочу питаться (зависеть) от тебя». Если бы ангел не мог отказаться от притягательности Бога, то он не был бы духом. То же самое с человеком: если бы он не мог согрешить, пойти вслед сатаны, то не был бы и человеком, не был бы свободным. Коль скоро ангел был духом, он был свободен, а значит, в любой момент мог сделать то, что сделал.

Другие, опять-же, утверждают, что для обладания совершенной свободой в раю человек не должен был знать никакого зла, поскольку ведение зла есть уже некая несвобода. То есть, Бог не должен был говорить Адаму, что тот умрет, если съест с древа,¹⁸⁹потому что эта угроза уже давала знание чего-то другого, сущего вне Бога.

Но это возражение также неверно, поскольку таким образом Бог просто разширял человеку горизонт, показывал весь размах его обожения, но (одновременно) и человеческую его сущность. Если бы Бог не посадил древа познания добра и зла, то человек бы ничего и не познал. Но был бы это человек (вполне)? Нет, он остался бы недоделанным. Это означает, что сама эта возможность¹⁹⁰делала его совершенным. А раз был еще сатана, Бог хотел предостеречь человека¹⁹¹, так что падение сатаны в итоге вышло нам на пользу. Сатана всегда способствует благу. Поэтому Отцы и советуют не проклинать сатану. Зачастую он жалуется так: «Чего орут эти христиане? Разве я им виноват?». Он пошел своим путем, а мы-то, – зачем болтаемся у него под ногами? Мы сами для себя хуже сатаны. К тому же, как мы сказали, сатана бывает просто спит, не обращает на нас внимания, мы сами всё делаем. Когда нами движет свое Я, Эго, то ему нет нужды нами заниматься, – он идет гулять, играть и забавляться. Но когда я отброшу свое Я, и достигну в меру, о которой говорит здесь прп. Максим, то сатана тут же приходит.

* * *

Господь сотворил нас царями и богами, причем безконечно возрастающими в своем обожении, в своем «преселении к Богу». Он даровал нам возможность простираться в безпредельное, тем самым сделав нас самих в некотором роде безпредельными. Но мы также можем жить как мелкие людишки или земляные черви.

Как не любить такого Бога? И «кто уразумел дух Господа, и был советником у Него?»¹⁹²Никто не может быть советником Бога. Разве может кто-либо постигнуть то величие, которое Господь извечно предуготовал для нас? Что Он нам сделал, что даровал, и чем стал ради нас! А что мы для Господа? Мы становимся Христами, охристосываемся, а Христос для нас Господь.

Можем ли мы жить внутри этого прекрасного міра, в который призвал нас Бог? Можем ли насладиться этой красотой? Думаю, что это очень просто, лишь бы нам принять это, лишь бы взыграло наше сердце, лишь бы понять наше царское достоинство, нашу божественность, что мы «суть бози».¹⁹³Если всё – Христос, тем более я Христос, – я, который хочу этого, желаю этого изо всех сил, прыгаю от радости и оставляю самого себя.

Давайте же христотворить себя, жить согласно своему божественному Я, вложенному в нас Богом, а не согласно тому другому, демоническому Я. Давайте жить согласно тому Я, которое соединилось с нами, а это само Слово, которое соединившись со мной, переделало мое Я в богочеловеческое и совершенное. Постараемся погрузиться в ту благость, совершенство и царское великолепие, которые нам даровал Господь, чтобы от души воскликнуть: Слава тебе, Боже, всяческих ради! Нам бы хотя бы немного изменить ум, взыграть сердцем, уловить смысл, отогнать безчувствие, – нам ведь не хватает не нечувствия (разницы) мужчины и женщины, свободного и раба, мы не чувствуем самого Бога! Какая же это беда, и ведь мы сами впадаем в нее!

Мы задаемся вопросом, почему пал денница, как это произошло? А с нами как это происходит? Почему падаем мы? Как мы, которых Господь сотворил богами, и которых ничто не может поколебать, остаемся в итоге такими жалкими, такими человеческими, если не сказать скотскими? Почему так?

Давайте же предоставим нашему Я плавать в безкрайнем море божественной благости, во свете божества, куда нас изначально и поместил Бог. Будем пропитывать себя лучами Божества и сами становиться богами. Будем жить так, как изначально нам было положено Богом, к чему снова нас привел Христос.

Будем радоваться Богу, радоваться Ему самому и за нас в Нем!