Иерусалим и Синай: записки второго путешествия на Восток

Имя Авраама Сергеевича Норова, для большинства его современников, тесно связано с священными именами: Иерусалима, Иордана, Вифлеема и Назарета. Невольно, при упоминовении о сих последних, восстает в памяти, столь известный его современникам, почтенный облик Авраама Сергеевича, тепло и сердечно относившемуся, не смотря на свои седины, ко всему хорошему, высокому и светлому, одного из последних представителей того поколения, о которых с сожалением приходиться сказать, – они были. Разбирая причины этой связи, следует сознаться, что их следует искать не в новости предмета его изысканий, так как сочинение его появилось даже после книги о том же предмете А. Н. Муравьева; ни в особой учености, так как, отправляясь в первое путешествие к Святым местам, он не был подготовлена к нему более каждого обыкновенного паломника; наконец, не в блестящем изложении, ни в великолепном издании лежит эта связь. Ее следует искать в том религиозном чувстве, в той беспредельной любви к Святой земле, которые неразрывно жили в нем, наполняли всю его жизнь и инстинктивно чувствуются на каждой странице его книги.

Мысль о путешествии в Святую землю и Египет, о посещении священных берегов Иордана и Нила зародилась у Авраама Сергеевича Норова, едва ли не в первые годы его молодости. Летом 1820 г. он, 25-ти летний, тогда гвардейский полковник, потерявший ногу на полях бородинских, провел несколько времени на мызе Шварценбек близ Ревеля, одновременно с бароном (впоследствии графом) М. А. Корфом, который отметил в своих записках под 17 июлем того же года: «Полковник (Норов) сообщил мне план путешествия, которое он с несколькими молодыми людьми предполагал совершить прошлою зимою и которое не состоялось по непредвиденным обстоятельствами начав Одессою, они хотели посетить Константинополь, Морею, Архипелаг, затем Иерусалим, развалины Пальмиры, древний Тир, часть Египта и вернуться в Россию – через Италию, Францию и Германию. Как жалко, что такой прекрасный план не осуществился. Чего бы не дал я, чтоб когда-нибудь осуществить что-либо подобное, в особенности в обществе человека, похожего на любезного Норова»¹

Мысль о подобном путешествии, в особенности для того времени когда она была задумана, представляет явление совершенно новое. До 1812 г., то незначительное число русских, переступавших за границы своего отечества, составляли или поклонники направлявшиеся в Святую землю, Синай и на Афон, или туристы ехавшие на запад, в Европу, посмотреть тамошнюю жизнь. На сколько мне кажется, план предположенного путешествия Авраама Сергеевича, не носит ни того, ни другого характера; в нем выразились оба влияющие тогда на него настроения. Одно из них была его любовь к греческим и римским классикам, творения которых он читал в подлиннике и которое влекло его в Грецию, куда манили его, по собственному его выражению, поэтические мечты юношества, глубоко запавшие в его воображение. Другое, которым он платил дань общепринятому тогда духу современного общества, заключалось в его любви и предпочтении отдаваемым им французской литературе.... «вечером, мы долго с ним разговаривали», пишет 14 июня того же года граф М. А. Корф в своих вышеупомянутых записках; «он мне кажется весьма образованным и знающим человеком. Он прочитал и изучил русских и французских поэтов, и знаком также с литературою немецкою, а равно, как кажется, с языком и творениями римских классиков. Но он предпочитает, как многие впрочем, французский театр, несравненным драматическим творениям Шиллера, Гете, Лессинга, Грильпарцера и др. В его глазах скучная Аталия, рассуждающий Тонкред и тяжелый Сид несравненно выше Марии Стюарт, Иоанны д'Арк, Эмилии Галотти, Сафо и гордого Гена Фон-Берлихингена... Наш разговор по этому предмету продолжался долго, но мы никак не могли сойтиться»². Если мы затем вспомним, как во времена первой империи вошли в моду крестовые походы и средневековое рыцарство при своеобразном романтическом освещении; то я полагаю, более чем возможным, что первую мысль в Аврааме Сергеевиче к путешествию на Восток и в Грецию заронил бывший тогда в апогее своей литературной славы – Шатобриан и в особенности описание его путешествия из Парижа, в Иерусалим. Книга эта, незабытая теперь только благодаря имена ее автора, пользовалась, именно около 20 годов нынешнего столетия, большою известностью даже у нас в России, где в 1816 г. одновременно изданы были два ее перевода.

Начавшиеся вслед затем: греческое восстание и замешательства в Турции, на долго отстранили осуществление заветной цели Авраама Сергеевича. Хотя он в 1821 и 1822 годах посетил Италию и большую часть Европы, но он умер не посетив Греции и только через 14 лет, после приведенного выше разговора на мызе Шварценбек, ему удалось в первый раз посетить Египет и Святую землю. Эти 14 лет не прошли бесследно для Авраама Сергеевича. «Пройдя половину пути жизни», говорить он в предисловии к описанию первого своего путешествия в Святую землю, «я узнал, что значит быть больным душою. Волнуемый каким то внутренним безпокойством, я искал душевнаго приюта, жаждал утешений, нигде их не находил и был в положении человека, потерявшаго путь и бродящаго ощупью в темноте леса... Мысль о путешествии в Святую землю давно таилась во мне, я не чужд был любопытства видеть блестящий Восток; но Иерусалим утвердил мою решимость – утешение лобызать следы Спасителя мира, на самых тех местах, где Он совершил тайну искупления человечества, заставило меня превозмочь многия препятствия». Прочитывая эти слова, которые так верно изображаюсь тогдашнее состояние духа Авраама Сергеевича, на что он сайт, указывает в описании второго своего путешествия на Восток, невольно приходится сознаться, что это не тот уже молодой артиллерийский полковник, с которым мы познакомились на мызе Шварценбек; байронизм 20-х годов наложил на него свою печать, но, платя так сказать наружно, дань современному настроению общества, его задушевная черта – глубокая религиозность, не знавшая и не допускавшая никогда даже малейшего сомнения, выступает на первый план. Не с пытливым умом ученого, не с идеальными стремлениями поэта едет уже Авраам Сергеевич в Святую землю, а с верующим сердцем православного паломника, с искреннею теплою верою к Тому, кто для искупления человечества не отступился от смерти – смерти же крестной.

Выехав в Октябре 1834 г. из России, Авраам Сергеевич, через Вену и Триэст прибыл в Египет, поднялся вверх по Нилу и едва ли не первым из русских путешественников добрался до вторых Нильских порогов. Вернувшись в Каир, он нашел город этот пораженным чумою, что помешало ему посетить тогда, как он предполагал, Синай. Приближалось время Светлой недели и он поспешил в Иерусалим. Если еще в Египте, наталкиваясь на чудные остатки царства Фараонов, в нем отзывался человек, полный классических воспоминаний, то, раз вступив в пустыню, отделяющую Египет от земли Обетованной, он точно забыл все эти воспоминания. В сердце, в уме и я полагаю, даже в чемодане его, у него была одна книга – Библия. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно просмотреть первое издание его путешествия по Святой земле. Мы встречаемся в нем только с ссылками на тексты Священного писания и те малочисленные, случайные ссылки на творения святых отцов, древних классиков или классиков Святой земли, как-то: Реланда и Кварезмия, едва ли не результат его позднейших трудов, за время прошедшее от его возвращения в Россию и до издания в 1838 г. его путешествия. Иностранная литература о Палестине, не только ему современная, но даже древняя, была ему во время его первого путешествия почти неизвестна, а с русскими паломниками-писателями был он вовсе незнаком.

Через Газу и Рамлэ достиг Авраам Сергеевич Иерусалима. Посетив Иордан, Хеврон и Вефиль, он обычным путем поклонников вернулся в Яффу. Отсюда, через Наблус и Самарию, посетил Назарет и западный берег Тивериадского озера. Затем направился к Кармилу и берегом моря до Бейрута, где покинул Святую землю. Посетив мимоходом Кипр, Авраам Сергеевич, вследствие случайных обстоятельств, должен был высадиться на малоазийский берег в Атталии и сухим путем проехал в Смирну, посетив по дороге городя, упоминаемые в Апокалипсисе. Из Смирны, берегом Троады, достиг он Константинополя. Но годичное странствование не удовлетворило еще любознательности Авраама Сергеевича; вместо кратчайшего пути на родину через Одессу, он предпочел более длинный и утомительный – через Адрианополь, Софию, Ниш, Сербию, Венгрию и Галицию.

Изданное им. по возвращении в Россию, описание путешествия было встречено с редким у нас сочувствием. Причины этого внимания, особенно более образованных классов общества, заключались в особенном интересе к восточным делам, который, благодаря политическим обстоятельствам, был возбужден во время появления книги; в известном ученом лоске, который был придан сочиненно и в особенности, прежде всего, в той теплоте чувств, которым проникнута вся книга. В обоих почти одновременно появившихся описаниях Святой земли Андрея Николаевича Муравьева и Авраама Сергеевича Норова выразились вполне сами составители их. По силе и точности выражений, по живописности описаний и по изяществу слога, бесспорно, книга А. Н. Муравьева стоит выше книги Авраама Сергеевича, но по образованности, по мягкому, так сказать вежливому слогу и по сердечности, конечно, последний превосходит первого.

Казалось, заветные стремления и многолетняя цель Авраама Сергеевича были достигнуты: он видел Иерусалим, он лобызал гроб Господень; но тут именно с ним произошло то, что происходит с большинством посетивших Святую землю, с какою бы целью ни было совершено ими это странствование: для ученых ли исследований, для поклонения ли Святым местам или наконец, просто для прогулки. Только побывав в ней, начинаешь ее действительно любить; только покинув ее, начинаешь чувствовать желание вновь вернуться и посетивший ее раз, испытывает, если можно так выразиться, болезнь по Святой земле, как швейцарские уроженцы – болезнь по родине. Общей участи не избегнул и Авраам Сергеевич, с возвращения его в 1835 г. в Россию и до самой его смерти в 1869 г., в течение 34 лет, главным мотивом его жизни становятся: Палестина, Иерусалим. Обстоятельства, жизнь, года разыгрывают свои вариации; но среди этих вариаций звучит постоянно неизменно один мотив, одна струна – это глубокое религиозное чувство, нашедшее олицетворение в любви к Святой земле, в желании ее изучить, ее вновь посетить.

Вскоре после своего возвращения Авраам Сергеевич женился. На сколько был счастлив этот брак, видно из того благоговейного воспоминания к памяти жены, которым дышит каждая страница настоящей книги. В 1853 г. он был назначен Министром Народного Просвещения. Время его министерства совпадает с временем восточной войны, когда едва ли представлялось возможным сделать многое для образования. Конечно, здесь не место разбирать его заслуги, как государственного человека; нас более интересует Авраам Сергеевич как паломник-писатель, тем не менее, не можем пройти молчанием одного знаменательного факта, характеризующего отношение к нему нашего ученого сословия. Когда в 1858 г. Авраам Сергеевич покинул Министерство, все члены Академии Наук, в нарочно назначенном для сего торжественном заседании 4 апреля того же года, благодарили его за постоянное покровительство, которое он оказывал ученым предприятиям Академии, при чем академик И. И. Давыдов высказал от имени своих сотоварищей, между прочим, следующее: «Но в человеке для человека есть достоинство высшее всех талантов – это мягкое, теплым чувством растворенное сердце. Вы и этим всечеловеческим достоинством снискали себе любовь высшаго ученаго сословия. Мы не забудем тех приятных вечеров, когда вы, среди близких и родных ваших, в сообществе первостепенных сановников, окружали себя академиками и профессорами. Как благодушный семьянин – хозяин, вы заставляли всех забывать различие общественнаго старейшинства; для вас, в вашем семействе, все гости были равно дороги и любезны». Такое выражение чувств министру, оставившему свой пост, не есть явление обыденное и всецело принадлежит не государственному мужу, а человеку.

Но все эти обстоятельства жизни, были для Авраама Сергеевича, как мною было уже высказано выше, вариации на главную тему, а такою была его привязанность к Святой земле. Тотчас после возвращения на родину в 1835 г., Авраам Сергеевич принимается за изучение Святой земли, церковной истории и с этою целью начинаете собирать все, что было написано об этом предмете; а кто знал его, знает также, что собирание книг для него не значило только постановку их на полку. Вслед одно за другим издает он: Путешествие по Святой земле, по Египту и Нубии и к семи церквам, упоминаемым в Апокалипсисе. Из них первое выдерживает три издания, а последние два – каждое по два издания. Каждое новое издание обогащалось новыми приложениями, примечаниями и комментариями – результат его занятий. Но не этим одним, так сказать, кабинетным трудом знакомится он с интересующим его предметом; он жаждет живого слова, живого обмена мыслей. Он вступает в переписку со всеми иерархами Восточной церкви и ни один из них не посетил Петербурга, не испытав на себе его радушного гостеприимства. Известный исследователь Святой земли и Восточной церкви, г. Вильямс, едет в 1845 г. в Россию, чтоб в наших библиотеках, в разговоре с нашими иерархами, почерпнуть новые сведения об интересующем его вопросе. Задержанный льдами в Кронштадте, первый привет на русской земле получает он от Авраама Сергеевича и переписка, начатая тогда, продолжается слишком 20 лет. Тишендорфу необходимо для его исследований побывать на Востоке и вот опять целая переписка, результатом которой является приобретение Россиею знаменитого Синайского кодекса. Но не один Восток занимает Авраама Сергеевича исключительно, одинаково интересуется он всем, что касается до православия; всеми теми, которые крестятся русским крестом. Отсюда его переписка с нынешним митрополитом московским Иннокентием, тогдашним епископом камчатским, о результатах его миссионерской деятельности на дальнем севере, с протоиереем М. Ф. Раевским о положении православия у западных славян и многими другими. Когда после восточной войны, наше правительство обратило внимание на Палестину, образовало палестинский комитета, стало собирать пожертвования для улучшения быта наших поклонников; конечно, Авраам Сергеевич не мог не откликнуться сочувственно к этому благому делу, так долго его интересующему. «Могу сказать», писал он в появившейся тогда его статье: Несколько мыслей старого паломника, «положа руку на сердце, что едва ли прошел для меня один день так, чтобы память о Святой земле не была мне присною».

Одною из причин, побудивших Авраама Сергеевича просить увольнения он занимаемого им места Министра Народного Просвещения, было беспокойство о здоровье любимой им жены. Опасения его, к несчастию, оправдались и в 1860 г. он потерял ее. Трое детей его умерли в малолетстве. Таким образом, для Авраама Сергеевича совпали почти вместе – конец его служебной деятельности и конец его семейной жизни. Как 25 лет назад, стоял он опять один на пути жизни; но ни прежних надежд, ни прежних желаний благ земных для него более не существовало. Одно только привязывало его к земле, это – желание еще раз поклониться живоносному гробу Господню, еще раз насладиться с Елеонской горы величественно-грустною панорамою Иерусалима. Это последнее желание старца, покончившего свои расчеты с жизнью, ему удалось исполнить в 1861 году.

В это второе путешествие, описание которого составляет предмет настоящей книги, Авраам Сергеевич посетит только Иерусалим с его ближайшими окрестностями и через Египет – Синай, который ему не удалось посетить в первое свое путешествие.

Прощаясь с Святою землею, «он чувствовал», по собственному его выражению, «как что-то оторвалось от сердца». И он был прав; у 66-ти летнего одинокого старца, порвалась последняя нить, привязывавшая его к земле; последнее желание его было удовлетворено и убежденный, что в третий раз ему не удастся посетить земной Иерусалим, он обратил все свои помыслы к Иерусалиму небесному».

По возвращении в Россию, Авраам Сергеевич принялся, так сказать, за ликвидацию своих житейских дел. Первою заботою его было обеспечение будущности его библиотеки, составлявшей его любимое детище. Правительств купило ее для Румянцевского музея в Москве, предоставив Аврааму Сергеевичу передать ее только после его смерти³. Успокоенный на счет будущности своей библиотеки, Авраам Сергеевич обратил внимание на издание древних наших паломников-писателей, начав со старейшего из них – игумена Даниила. Еще в 1858 г., при 3-м издании первого своего путешествия, Авраам Сергеевич приложил к нему свои замечания на хождение Даниила. Во время второго своего путешествия, он обращал преимущественно свое внимание на соглашение рассказа Даниила с действительностью. Таким образом, путешествие игумена Даниила было издано Археографическою коммиссиею под его редакциею и снабжено им многими весьма драгоценными примечаниями. Еще большую научную пользу следует приписать изданному почти одновременно Авраамом Сергеевичем французскому переводу Даниила, чем была дана возможность европейским ученым познакомиться с этим замечательным памятником русской письменности о Святой земле времен крестоносцев. Это же путешествие было издано Авраамом Сергеевичем и на греческом языке. Вслед за этим приступил он к изданию Нового завета на греческом и славянском языках и каталога своей библиотеки, которого он успел издать, однако же, только первую часть, заключающую в себе 1941 название.

Но среди всех этих занятий последних семи лет его жизни, он постоянно трудился над описанием своего второго путешествия. Хотя из пометок на черновой рукописи видно, что она была начата еще в Иерусалиме 14 ноября 1861 г. и окончена здесь 19 марта 1867 года, но в действительности, рукопись никогда не была окончена; до последней минуты своей жизни Авраам Сергеевич ее дополнял, исправлял и делал отметки.

Описание второго путешествия Авраама Сергеевича в Иерусалим и на Синай составляет необходимое дополнение к описанию первого путешествия. Оно заключает в себе относительно Святой земли только изложение пути от Яффы до Иерусалима и в этом последнем, а равно в ближайших его окрестностях, то, что не вошло, по той или другой причине, в первое описание; затем изложение пути на Синай, где Авраам Сергеевич мог говорить, как очевидец, только о самом монастыре. Сравнивая издаваемое ныне описание второго путешествия, следует сознаться, что в общем оно уступает первому. Это последнее, вполне оконченное самим Авраамом Сергеевичем, представляет более целостности, более однообразия. Что касается до второго, то оно, как уже было сказано, осталось неотделанным; но кроме этого главнейшего его недостатка, в нем есть и другой недостаток – следствие 34-х летних занятий Авраама Сергеевича. Посещать, а тем более описывать Святую землю можно только или умом, или сердцем; соединять же оба вместе почти невозможно. Между тем Авраам Сергеевич, с одной стороны, был слишком человек сердца, для того чтоб посещать Святую землю одним умом; с другой стороны, его занятия палестинскою литературою делали то, что вынесенное им из этих занятий знание, весьма часто, даже помимо его воли, отодвигало на второй план ту задушевность, ту мягкость, которые составляют прелесть его первого путешествия. Не смотря, однако же, на вышесказанные недостатки, описание второго путешествия, при общей скудости нашей палестинской литературы, в особенности ученой, при полном почти незнакомстве нашем с трудами западных паломников, представляется совершенно исключительным явлением и в этом отношении оно не будет бесполезно для русских, желающих изучить и ближе ознакомиться с Святою землею.

В. Хитрово.

2-го Июля 1878 г. .

Блаженной памяти моей жены Варвары Егоровны Норовой

Двадцать семь лет тому назад, Господь сподобил меня увидеть в первый раз ту землю, где Он совершил тайну искупления рода человеческого. «Тогда я прошел уже половину пути жизни, я узнал, что значить быть больным душою. Волнуемый каким-то внутренним беспокойством, я искал душевнаго приюта, жаждал утешений и был в положении человека, потерявшаго путь и бродящаго ощупью в темноте леса». Так писал я в предисловии к первому изданию моего путешествия. С возвратом моим из Святой земли, Господь утолил мою жажду, дав мне в подругу жизни чистую душу моей жены, которая оберегала меня, как Ангел-Хранитель в продолжении почти двадцати пяти лет. Я не был достоин обладать долее столь блаженным существом! Благодетельствуя мне во всю жизнь свою, она и теперь, в скорбную, последнюю часть моей жизни, из невидимого мира благословляет меня идти безропотно, крестным путем спасения, для соединения с нею в лоне Христа, Спасителя нашего! Богу угодно было наградить нас тремя детьми и Его святая воля отозвала их, младенцами в Царствие Свое! Я остался один в мире и посыпав пеплом главу свою и исповедав перед Творцом грехи свои, молю Его соединить меня с чистыми душами этих Божиих существ, которые составляли все мое счастие на земле! Я простился с миром; я никогда не обольщался его славою и теми почестями, которыми может быть не по своим достоинствам, был награждаем. В сладкой надежде увидеть небесный Иерусалим, я не хотел проститься с землею, не простясь с земным градом Великого Царя.

Как е первое мое путешествие, так и теперь, я выехал в день Покрова Божией Матери, 1 октября 1861 г. направясь на Вену, но читатель не узнает уже во мне того самого путешественника, который передавал ему все впечатления пути своего, связывая их с памятью былого. Все изменилось в глазах моих. Преследуя одну цель, я почти ничего не видел происходившего вокруг меня, на моем долгом пути до Иерусалима; я прозрел только в Иерусалиме и там только берусь теперь за перо.

Иерусалим 14 ноября 1861 г.

Вот что осталось в моей памяти от пути, приведшего меня вторично во Святую землю.

В Берлине я провел несколько часов в кабинете у знаменитого египтолога Бругша, который посетил меня в Петербурге, при проезде своем из Персии. Он скромно и тихо работает для науки. То, что он доселе издал, в особенности пояснило географию древнего Египта, но то, что он готовит к изданию, поставит его высоко над его предшественниками.

В Вене, я нашел душевный приют в нашей посольской церкви среди единоверных, родных наших славян и в беседах с достопочтенным протоиереем М. Ф. Раевским, с которым я еще познакомился в 1835 году, направляясь в первый раз в Палестину, и который впоследствии был всегда моим дружеским путеводителем в Вене. Он и теперь устроил и благословил мой путь по Дунаю. На этом пути мне были знакомы только Пест и Офен, остальное не было мне известно; таковым оно и осталось. Только подходя к Рущуку и Силистрии, я жадно начал высматривать берега, которые так часто были упитаны русскою кровью и прославлены нашими победами; они веяли на меня памятью моих боевых товарищей.

Плаванье наше по Дунаю было несколько раз замедляемо. Мы становились на мели и с трудом с них сходили. На пароходе познакомился я с бывшим владетелем Сербии, князем Александром Георгиевичем Черным. Это лицо достойно большей известности. Во время последней нашей войны с Турциею он готов был поднять поголовно всю Сербию и просил только 30 тыс. ружей. Впоследствии союзные державы предложили ему присоединить 20 т. войска к их армиям; он им ответил, что серб наемным воином никогда не был, тем более против своих единоплеменников, и что если б он приказал, то сербы не только его не послушают, но сочтут его за изменника. Тут же я нашел русское семейство князя Б. С душевною отрадою буду всегда помнить часы, проведенные мною в этом семействе; их теплые сердца были целительны для моего сердца. Княгиня Б–я, взращенная в Италии, вынесла оттуда все красоты ее поэзии и художеств. Сколько воспоминаний пробудились во мне в беседах с нею. В Черной Воде я расстался с ними, и расстался как бы с родными. Они продолжали путь к Галацу на Одессу – домой, а я в Кюстенджи на Константинополь – на чужбину. Князь Б. дружески проводил меня до вагонов железной дороги, идущей в Кюстенджи. Мы прибыли туда ночью, в турецкую шумную ватагу, в полную неурядицу. С большим трудом перебрались на ожидавший нашего поезда пароход, который назывался «Люцифер». Это название пробудило во мне сильно-неприятное чувство. На заре мы снялись с якоря; море было довольно спокойно. К полдню не было уже видно берегов. Я старался оградить себя от сна, подходя к Босфору, чтоб разглядеть находящиеся при входе, никем почти не замечаемые и не означенные на картах, небольшие скалы или подводные камни, некогда Геркулесовы столпы, о которых говорит Платон в своей Атлантиде⁴ но сон пересилил мое желание и я проснулся, когда пароход стоял уже на якоре между двумя блестящими маяками Босфора, ожидая рассвета.

В первое мое путешествие я увидел Константинополь, плывя от Дарданел; теперь я приближался к нему чрез Босфор; подлинно чудный путь, как выразился Пиндар, этот путь Гиперборейский⁵. Внезапный переход из бурного, негостеприимного Понта Эвксинского в тихую, величественную реку, отражающую в зеркале своих вод роскошную растительность, не может не произвести сильного впечатления на путешественника. Мы бросили якорь перед сералем. Перед сералем! Это ли наследие Великого Константина, водрузившего крест при этих великолепных вратах в Европу. Вот как христианская Европа платит памяти Константина за пролитый на нее свет христианства! Но этот упрек, конечно, не может принадлежать России. С грустью я отвел глаза от громадного здания св. Софии, обставленного минаретами и увенчанного полумесяцем.

Чарующий наружный вид Константинополя скоро забывается при вступлении в город. Мы переправились в Перу. Крутой подъем по грязным улицам, обставленным неблаговидными разнородными строениями, среди шумной, неопрятной толпы. Мы достигли, наконец, европейского благовидного квартала и пристали к гостинице Миссери. При самом входе в гостиницу встретил меня с распростертыми объятиями сам хозяин, который, 26 лет тому назад, находясь в услужении при английском путешественник Кинлэке, был нашим драгоманом и вождем чрез дикие и опасные пути Малой Азии, от Атталии до Смирны⁶. Мой старый знакомец отвел нам лучшие комнаты, из окон которых открывался живописный вид на гавань и на противоположный азиятский берег, где в конце горизонта виднелся Олимп.

Повидавшись с нашим посланником и с нашими соотечественниками, среди которых я нашел пламенного поэта Н–го, я поспешил свидеться с патриархом иерусалимским Кириллом, который в это время находился в Константинополе. Я уже был знаком с ним во время первого путешествия в Палестину, когда он был епископом лиддским. Радостно было мне принять его благословение. Он готовился отплыть в Иерусалим, и поэтому предложить мне совершить путь вместе с ним. Я намеревался посетить Афон, Афины, Синай и кончить свое путешествие Палестиною. Теплое предложение патриарха сильно меня поколебало. После многих соображений, я отложил путешествие на Афон и в Афины и решился сопутствовать патриарха до Александрии; расставшись с ним там, я предположил посетить Синай и после того свидеться с ним в Иерусалиме. Патриарх был тяжко озабочен делом о возобновлении купола храма Господня, пробудившим притязания латинцев. Распри греков с славянами были тогда также предметом оживленных совещаний в патриархии константинопольской. У патриарха константинопольского я познакомился с главными представителями восточной церкви, среди которых находился, постоянно живущий в семинарии на острове Халки, ученый Типальдос. Частые свидания с патриархом иерусалимским совершенно сблизили меня с этим достойно-чтимым иерархом.

Как в первое мое посещение, так и теперь, я спешил оставить этот злосчастный город. Помещение патриархии константинопольской в самом далеком, грязном и презренном квартале, называемом Фанарь, всегда возмущало меня. Все следы величия Византии, все святыни ее поруганы или стерты с лица земли; здесь везде торжество исламизма, везде видно равнодушие европейцев к порабощению христиан, которое отсюда разливается на страны библейские; все это изгоняло меня из Константинополя. Самая красота природы была мне здесь в тягость, но я не успел в первое мое путешествие видеть святой Софии и не хотел оставить Константинополя, не посетив это омраченное исламом святилище, воздвигнутое во имя высочайшей премудрости Божией. Наружность этого громадного, великолепного здания обезображена теперь нестройными грудами пристроек, четырьмя минаретами и двумя массивными контрфорсами, оградившими здание от нанесенных ему землетрясением повреждений при Андронике Старшем. Но за то, как поражает вас истинно-торжественное величие внутренности этого храма! – и впечатление, которое он оставляет, сильнее, по моему мнению, чем то, которое производит на зрителя более громадная церковь св. Петра в Риме. Колоссальный купол этой церкви поражает вас удивлением и тяготеет над вами, а под куполом св. Софии вы стоите, как бы под открытым небом, так он легок, светел и огромен. На четырех оконечностях аркад, поддерживающих этот купол, проглядывают на вас с высоты, как бы сквозь облака, облики шестикрылых серафимов, забеленных алебастром! Сорок гигантских колонн поддерживают своды аркад; над ними шестьдесят колонн в верхних галлереях в два ряда для оглашенных и для жен. Некоторые из этих колонн принадлежали храму Дианы Ефесской и другим знаменитым храмам древнего мира. Вам покажут на одном из помостов храма колодезь, над которым был некогда мраморный обруч, перенесенный, по повелению Юстиниана из Сихара, с того самого колодца, у которого Спаситель беседовал с женою Самаритянкою. Над одною из дверей близь входа сохранилось еще мраморное изображение разогнутого Евангелия, над которым парит св. Дух в виде голубя! С расстроенным, взволнованным сердцем вышел я из храма. Путь мой вел чрез площадь Гипподрома; я остановился взглянуть на уцелевший египетский обелиск Тутмеса III и на обломок медной змееобразной колонны, поддерживавшей некогда знаменитый золотой треножник Дельфийского храма, посвященный Апполону после Платейской битвы. Он описан Геродотом, Диодором и Павзанием. Колонна была перенесена сюда из Дельф Константином Великим, а Магомет II-й ее изуродовал.

Перед отплытием из Константинополя, я посетил за стенами города церковь Живоносного источника, или Обновления храма Пресвятой Богородицы, которого основание принадлежите IX веку (867–868) и который заключаете в себе источник чистейшей воды, к которому стекаются не только христиане, но и мусульмане. Эта небольшая церковь, несколько раз разрушаемая, теперь возобновлена. Помост и стены одеты чистым белым мрамором; к целебному источнику сходят по нескольким ступеням; над ним поставлен большой образ, изображающий Пресвятую Богородицу, окруженную недужными, которые притекают к купели, в которой Она восседает с Младенцем Иисусом. Этот образ напомнил мне, завещанный моею женою в Сергиеву пустынь, большой образ Живоносного источника византийского письма.

Мы покинули Константинополь, 25 октября, на ллойдовом пароходе «Африка». Я нашел уже там патриарха с его свитою, и с этого дня я с ним уже не разлучался до самого моего отъезда из Палестины. День был прекрасный, а море – гладкое, как зеркало. Пройдя мимо роскошных Принцевых островов, мы быстро пробежали Мраморное море и подходили уже к острову Мармара и окружающим его островам. Разъясняя путешествие нашего знаменитого паломника игумена Даниила, я искал острова Петалу, так названного Даниилом. В Константинополе никто не мог мне указать острова этого имени и я, наконец убедился, что это есть нынешний Кутали иди Кутала, который действительно составляет первый остров при входе в Дарданелы или в узкое море Даниила⁷.

Гелеспонт с его воспоминаниями, берега Трои, погребальные курганы Ахилеса, Аякса, Тенедос – рисовались уже не впервые для меня, во я с любовию глядел на карандаш моего племянника Поливанова, который с жадностью ловил все эти предметы в сбой альбом. На другой день поутру мы бросили уже якорь перед Смирною, где братия православной церкви, которой светильник еще не погас молитвами св. Поликарпа и Пиония, ожидали патриарха. Мы провели два дня под мирным кровом скромного монастыря св. Фотины. Я вторично посетил скаты горы Пагуса и остатки амфитеатра, где пострадал столетний Поликарп⁸. Возвращаясь вдоль потока Мелеса, я видел вновь проложенную железную дорогу в Ефес, куда путь был прежде так труден.

Погода продолжала нам благоприятствовать и при отплытии из Смирны. На другой день, 29 октября, в день моего ангела, я был утешен появлением перед нами острова Патмоса. Тут я как бы пробудился от сна, завидя дикие вершины его гор. Они не ознаменованы никакими воспоминаниями земной славы, но при виде этого бесплодного, разодранного землетрясениями, отброшенного от роскошных берегов Азии острова, великий образ божественного Иоанна олицетворяется перед вами и указывает на вечность. Мы шли на уменьшенных парах, и с каждым движением парохода нам открывался один мыс за другим, и передо мною как бы перелистывались торжественные страницы Апокалипсиса, – той книги, где начертана тайна тайн, связующая видимую землю и видимые небеса с новою землею и новым небом. Ни одному из пророков не дано было провозвестить того, что провозвестил Иоанн, ни один из них не переносил нас за столь дальние пределы безбрежных небес. Книга его есть последний глагол небесного откровения, которое доводит судьбы мира не только до последнего дня, но и переносит нас к свету незаходимому:

Где нет уже ни дня, ни ночи,

Где сном уж не сомкнутся очи.

Ни храма нет, ни солнца там:

Господь там свет! Господь там храм!

Проходя на малом расстоянии от берегов, с помощью отличной зрительной трубы и имея перед собою хорошую карту острова, я различал предметы довольно удовлетворительно. Но я почти не сводил глаз с берегов гавани, которая раздвояет остров и на берегу которой, по существующим преданиям, Иоанн видел перед собою раскрытое небо, изображенное в Апокалипсисе. Эта гавань, называемая теперь della Scala, или Лествичная, в древние времена называлась φορα; близ нее на горном перешейке остались еще следы акрополиса, от бывшего тут какого то города. Имя острова Патмоса встречается в первый раз у Фукидида который говорит, что афинский флот преследовал флот лакедемонский до острова Патмоса. Страбон и Плиний только называют его. Вся слава его сосредоточена в Иоанне, и эта слава связана с бессмертною славою Апокалипсиса.

Наше плаванье до Александрии было самое безмятежное. Промежуток 27 лет с того времени, как я был в первый раз в Александрии, преобразил ее совершенно. Дикость этого берега, которая так возмутила солдат Наполеона и которая оставалась почти такою же в первое мое путешествие в 1835 году, – совсем исчезла. Гавань была оживлена значительным числом военных и купеческих судов и пароходов. При вступлении нашем на берег, ожидали нас несколько красивых колясок с шорною упряжью; кучерами были негры в красных фесках, в белых бурнусах, с длинными бичами; белизна их бурнусов резко выназывала черноту их лиц. Мы выехали на красивую четырестостоннюю площадь, украшенную бульваром с фонтанами, обсаженную сикоморами и обнесенную красивыми домами итальянской архитектуры, на которой нас приняла под свой покров гостиница со всеми удобствами. Утешительно видеть, что теперь две изящные христианские церкви, осененные крестами, одна греческая во имя св. Екатерины, а другая римская во имя бл. Иеронима, составляют лучшее украшение Александрии. Здешний православный патриарх Иаков находился в это время в Каире, также как и наш консул. Наш вицеконсул, предупрежденный о моем приезде и о моем намерении отправиться отсюда на Синай, заявил мне письмо от нашего консула в Каире, что поездка моя на Синай в настоящее время никак не может состояться, по случаю вспыхнувшей на Синайском полуострове между двумя племенами бедуинов войны; что он будет решительно противиться моему отъезду туда и советует мне продолжать путь в Палестину, но что он не замедлит известить меня немедленно, когда прекратятся на Синае беспорядки. Я покорился обстоятельствам и опять соединился с достопочтенным патриархом иерусалимским. Наш пароход оставался два дня в Александрии. Я опять посетил так называемую колонну Помпееву (Диоклетианову), обелиск Фараона Тутмеса III, носящий имя Клеопатры, перенесенный из знаменитого Она или Элиополиса, и местность известного Фароса. Другой обелиск подобный упомянутому, лежит рядом с ним уже несколько веков и почти врос в землю. Оба обелиска подарены Европе: первый – французам, второй – англичанам, но никто не заботится о них⁹. Не более заботится здешнее беспечное правительство о классической колонне Помпея, которой недолго остается служить, дальнею целью для жадных взоров плавателей, так трудно различающих с моря плоский берег Египта; основание ее пьедестала со всех сторон подъедено временем, что я заметил уже при первом моем путешествии. Этот памятник, при выезде из города к озеру Мареотискому, стоит так же пустынно, как и прежде. Под холмом, на котором он основан, недавно открыты катакомбы, в которых находилась некогда одна из первоначальных, здешних христианских церквей. Некоторые фрески этой подземной церкви еще сохранились ¹⁰, и мы срисовали один из них более уцелевший, изображающий умножение пяти хлебов и седьми рыб¹¹. Надобно заметить, что под этими фресками скрываются еще два пласта других древнейших фресков. Археологии предстоит заняться ими с тем же тщанием, которое употребляют на палимпсесты. Разведенные в некоторых прилежащих к городу местностях сады, очаровательны роскошью своих произрастений; пальмы необыкновенно величественны, бананы и другие широколиственные растения манят в свою отрадную тень. Из небольшого, но живописного сада патриархии, мы срисовали находящуюся против него частицу Александрии, обелиск Тутмеса III и оконечность Фароса. Противоположный этому вид Фароса с моря, находящейся в книге Лефлера¹², чрезвычайно живо и верно изображаете эту местность. Находящиеся на первом плане обрушенные в море колонны принадлежали древнему храму Нептуна; число их уже уменьшилось против виденного мною прежде. Это место всегда привлекало меня воспоминанием о переводе Библии LXX толковниками¹³. 1-го ноября мы имели утешение слушать обедню в малой патриаршей церкви. Весь иконостас составлен из образов весьма древней живописи. Особенное внимание обращает образ св. Марка, основателя Александрийской церкви. Апостол изображен стоящим близ обелиска Клеопатры (который действительно почти примыкает к ограде греческого монастыря); далее на холме видна колонна Помпеева, песчаная коса, на которой стоит Фарос и часть Мареотийскаго озера. Колонны в этой церкви собраны из развалин древней Александры; их капители различных орденов принадлежат всем эпохам города. Помост также замечателен, будучи собран из различных мраморных древних помостов.

В тихую погоду, при безоблачном небе, мы отплыли из Александрии, следя до самого Абукира и, далее, окаймленный пальмовыми рощами низкий берег Египта, который скоро исчез в волнах. На другой день 3 ноября, с ранним утром, открылся нам уже благословенный берег Палестины. Иудейские горы постепенно высились по направлению от Яффы к Иерусалиму. Скоро образовалась перед нами белеющая группа Яффских зданий, восходящих амфитеатром, и вот уже мы преспокойно бросаем якорь в этой опасной гавани, которую даже нельзя назвать гаванью, в виду черных подводных скал, на которые наваливают волны Средиземного моря. Переезд с корабля на берег сопряжен очень часто с опасностью жизни, но теперь наш катер прошел безмятежно между зубчатых камней и мы спокойно пристали к городовому парапету, где ожидало уже патриарха яффесское православное духовенство. По закоулкам нагорных улиц, подымаясь с уступа на уступ, мы достигли средней части горного города, где находится греческий монастырь во имя св. великомученика Георгия. Гостеприимный архимандрита Агапий предупредительно устроил нам помещение. Моя комната отделялась террасою от комнаты патриарха; с решетчатого балкона ее¹⁴ открывался обширный вид на Средиземное море. Шум разбивающихся о подводные скалы волн здесь непрерывен, даже в тихую погоду; сначала он беспокоит ваш слух, но потом убаюкивает; в бурные же дни этот шум раздражителен. Мы здесь приятно отдохнули два дня, которые были употреблены на снаряжение нашего довольно значительного каравана для пути в Иерусалим. Мы оставили Яффу поутру. Патриарх направился прямым путем в Рамлэ, где он намеревался иметь ночлег, а я избрал путь туда-же, но через Лидду, которую я не успел посетить при первом моем путешествия. Проехав роскошные сады Яффы, украшенные густыми кущами пальм, бананов и анельсинных дерев с плодами необычайной величины, нам открылась обширная Саронская равнина, влево виднелось селение Селамэ, в котором до 400 жителей магометан, а перед нами на холмистом возвышении местечко Язур, куда мы прибыли, через час, полями сжатого маиса. Я остановился в Язуре, вспомнив, что при первом моем путешествии мне указали на это место, которое было в стороне моего пути, как на то самое, где был Модин и где погребены братья Маккавеи. До сей поры мы еще ничего не знаем положительного о местности Модина. Мнение тех, которые ставили его в виду Иерусалима, на высоте гор Соба, Неби-Самвиль или Кустуль, уже вполне опровергнуто¹⁵. Текст книги Маккавейской¹⁶, в описании памятника Маккавеев, говорит следующее: «и обложи столпы великия, и сотвори на столпех всеоружия в память вечную, и при всеоружиях корабли изваянныя, во еже видимым быти от всех плавающих на мори». Упомянутые три отдельные горы, находящиеся близ Иерусалима, нет возможности различить с моря, они сливаются в цепи гор Иудейских. Мнение Робинзона, который полагает Модин на одной из первых высот гор Иудейских, называемой ел-Кубаб¹⁷, где оканчиваются равнины Рамлэ, несколько более правдоподобного и эта высота, составляющая низший уступ гор Иудейских, не может быть различена с моря. Новейший путешественник Фуррер гораздо с большим правдоподобием ставит Модин в 3½ ч. расстояния от Яффы в селении ел-Бурдж¹⁸, которое я не нахожу на картах, но расстояние, на котором оно находится, также сближает его слишком с горами Иудейскими и делает его неудобно-видимым с моря. Притом ни книги Маккавейские, ни Иосиф Флавий, ни Евсевий не ставят Модин и памятник Маккавеев на горе. Иосиф Флавий так описывает этот памятник: «Симон же соорудил великий памятник своему родителю и братьям своим из камня белаго и гладкаго. Он возвел его до значительной высоты, так что он был издалека виден; он обнес его портиком и колоннами из цельнаго камня и таким образом воздвиг здание удивительной красоты; он тут же соорудил семь пирамид в память отцу и братьям, каждому особо, отличающияся как своею красотою, так и огромностью, и которыя доселе сохранились»¹⁹, Евсевий выражается кратко: «Модеим, местечко близ Диосполиса, откуда произошли Маккавеи и где доныне показывают их надгробные памятники»²⁰. По рассказу о подвигах Маккавеев, мы видим, что они на ночь заключались в свой город, а днем выходили ратовать на равнину²¹, и что Модин находился не в горах, а на равнине. Самое описание Иосифа Флавия о том, что памятник Маккавеев имел значительную высоту и был сложен из белого и гладкого камня, дабы мог быть виден издали, дает повод к такому заключению. Заметим также, что в Язуре существовала некогда церковь, построенная св. Еленою²², а эта благочестивая царица сооружала церковные памятники не иначе, как на местах, ознаменованных священными событиями. Перед самым селением Язур виден довольно высокий холм, с которого открывается с западной стороны пространный вид на Средиземное море и на Яффу, с севера видно селение Налин, с юга Бет-Дежан, который, как полагают, занимает место, где был идол Бет-Дагон, а с востока рисуются сады Лидды или Диосполиса. Следуя по дороге к Бет-Дежану, видны влево селения Междаль и Рас ел-Аин, а на северном горизонте рисуются горы Наблуса, из которых отличается гора Абу Машаль. Мы проехали местечко Сафириэ, испорченное имя Сарифеи, где было епископство, разоренной в 797 г. сарацинами; там остались еще следы развалин. Между Сафириэ и Лиддою видны влево развалины церкви св. Диогена, близ селения ет-Тирэ. Вскоре за сим начинаются сады, прилегающие к Лидде, за которой на отдельной горе, составляющей передовой уступ гор Иудейских, видно местечко Жимзу, где находился иудейский город Гимзо, упоминаемый в числе напольных городов, разоренных Филистимлянами при Ахазе²³.

В Лидде вид великолепных развалин церкви св. Георгия, обставленных роскошными пальмами, чрезвычайно живописен. Восточная часть церкви, где был алтарь, сохранилась; ниш алтаря и часть южной стены с огивами и колоннами коринфского ордена достаточно удовлетворяют живописца и архитектора; к ней примыкает высокая мечеть. Нам показали стоящий перед нишею каменный престол, под который показывают место усекновения главы св. Георгия, который принадлежал воинству римскому²⁴. Местное предание утверждает, что самая глава великомученика тут погребена. Граф Вогюэ²⁵ уяснил все архитектурные подробности этого замечательного храма, который построен, как он справедливо доказывает, по одному образцу с храмом Иоанна Крестителя в Севастии. Этот последний весьма хорошо еще сохранился, так что лиддский храм св. Георгия мог бы быть удобно восстановлен в своем первообразном виде²⁶. Вогюэ относит его построение между 1150 и 1170 годами и отвергает предание о построении его Ричардом львиным сердцем, который может быть только возобновил его. Но первая церковь св. Георгия на этом месте была построена императором Константином, а обновление ее при Юстиниане православная церковь празднует 3 ноября. В Ветхом Завете мы находим только упоминовение Лидды, под именем Лод или Луд, и наконец, под настоящим именем²⁷, но с ним не связаны никакие события. В Новом Завете Лидда прославлена апостолом Петром через исцеление Энея, и там обозначена близость ее от Иоппии (Яффы)²⁸. Вместе с тем сказано, что исцелившего Энея видели все живущие в Лидде и Сароне, из чего можно разуметь, что название Сарона принадлежало не одной равнине Саронской, на которой находится и Лидда, но что это название было также присвоено месту, может быть тому, где теперь селение Сурафенд. От Иосифа Флавия мы узнаем, что Кассий продал жителей Лидды в невольничество и что Цестий ее разрушил, но что потом она опять была отстроена²⁹. Заметим также, что в Лидде находился храм, посвященный Пресвятой Богородице, – но где следы его? В этом храме находилась чудотворная икона Матери Божией. Известны имена епископов этого города: Аэция, подписавшегося на Никейском соборе; Дионисия – на соборе константинопольском в 381 г., с новым титулом диосполийского; Фотина – на соборе халкидонском в 451 г.и Апполония³⁰. В 415 г. происходил в Диосполисе, на собранном там соборе, суд над Пелагием, противоборцем бл. Августина. Епископство лиддское сохранилось доныне в греческой церкви, но жаль, что внимание епископа обращено исключительно на Рамлэ, тогда как православная арабская церковь находится в самом бедственном положении и помещается, в виду величественных развалин первобытной церкви, в укромной хижине. Один из здешних арабских старшин, Юсуф, сопровождавший меня из Яффы, угостил меня скромным, но радушным завтраком, состоявшим из меда, молока и фиников; он же провожал меня отсюда в Рамлэ. На половине нашего пути встречены мы были некоторыми другими арабскими старшинами Лидды; они возвращались из Рамлэ, куда они ходили встречать патриарха; они окружили меня и единогласно просили меня быть их предстателем пред патриархом для сооружения им церкви, которая могла бы удовлетворить их довольно значительное население. При великолепном освещении заходящего солнца, позлащавшего полуразрушенные башни и минареты Рамлэ, с высящимися вокруг них пальмами, мы прибыли в Рамлэ и присоединились к свите патриарха, который ожидал наст, к ужину. Украшением этого ужина были необычайной величины арбуз и столь же необычайной величины апельсины с полей и садов Рамлэ. Мы должны были часа за два до восхождения солнца отправиться в Иерусалим. В 4 часа утра мы были уже в пути. Ночь была теплая (6 ноября); безоблачное небо, усыпанное яркими звездами, позволяло ясно различать предметы. Через два часа, с мерцающим рассветом, мы были уже перед селением ел-Кубаб, расположенным на горе; оно еще не существовало в 1835 г., в первое мое путешествие. Очерки гор, в которые мы начали проникать, живописно рисовались по темной лазури неба. Через час, уже при восшедшем солнце, мы были перед Латруном, против которого виден Амвас на развалинах Никополиса. Через 40 м., проехав мимо колодца Бир Эюб, мы сделали привал возле развалин бывшей церкви, называемых Дейр Эюб (монастырь или церковь Иова) и находящихся перед въездом в горный дефиле, называемый Баб-ел-Вади (ворота ложбины)³¹. Весь караван расположился у подошвы гор и все занялись приготовлением кофе и трубками. Я заметил на нашей лужайке растение, похожее на мяту; греки называют ее αλησῳακιὰ, a арабы – мериеме. После часового отдыха, мы готовы были на тот трудный, всем известный путь, через дефиле Баб ел-Вади, по грудам камней, то пускаясь, то поднимаясь. Минут через двадцать мы находились на половине пути от Рамлэ до Иерусалима. На этом месте стоит сантонская молельня, называемая: Имам Али, и поэтому самый дефиле называют также Баб ел-вади Али. Тут начинают являться оливковые деревья, принадлежащие к достоянию Абугоша. У селения Сарис, в роще маслин, возле ручья, мы имели второй привал при выезде из дефиле, который очень утомил весь наш караван. Сарис, как я указал в первое мое путешествие, соответствует упомянутому в книге Иисуса Навина городу того же имени Σωρὴς тож Θωβης о котором говорит блаженный Иероним. После меня Робинзон пришел к тому-же заключению³². Через 40 минут от Сариса мы находились в Кариет ел-Енабе, принадлежащем Абугошу, и который, по всем веротиям, занимает место Кариаф-Иарима. Оно более известно под именем Иеремии (искаженное имя Иарима), и потому заключили, что здесь находился Анафоф – месторождение пророка Иеремии³³. Нас встретил владелец Кариет ел-Енаба Абугош, сын знаменитого грабителя, который здесь же встречал меня в 1835 г. Я воспользовался кратковременным здесь отдыхом, чтоб посетить здание церкви XI века, обращенное в сарай и конюшню. Это замечательное здание, вполне сохранившееся, с остатками еще на стенах священной живописи алфреско и мозаикою, могло бы быть весьма удобно возобновлено в прежнем его виде. Граф Вогюэ подробно описал этот христианский памятник³⁴. Продолжая путь, имея перед собою живописные виды: справа на высокую гору Соба, а налево на гору Кустуль, мы вскоре приблизились к Кулониэ, где мы остановились на привал. Я с любовию вновь обозрел это место и посетил остатки церкви, построенной из гранитных камней. Мост через поток хорошо сохранился. Мое предположение, которое я вполне высказал в моем первом путешествии³⁵, что здесь находился евангельский Еммаус, получает, кажется, полное подтверждение. Возвратясь из моего путешествия, я с удовольствием прочел в путешествии профессора Сеппа³⁶ тоже самое предположение, подкрепленное свидетельством Иосифа Флавия³⁷, которое ускользнуло от моего внимания. Иудейский историк определительно говорить, что римляне основали колонию для 800 ветеранов в Еммаусе, отстоящем на 60 стадий от Иерусалима. Францисканец Фарнад (1516 – 1518) ставит Еммаус в 1 ½ милях от Иерусалима, по дороге в Яффу, между горами Собою и Самвилом³⁸; Робинзон³⁹, ставя Еммаус в Никополисе (ныне Амвас), основывается на чтении некоторых древних рукописей Евангелия, в которых расстояние Еммауса до Иерусалима обозначено, вместо 60, в 160 стадий⁴⁰. Таковое же чтение было, вероятно, в рукописном Евангелии у Евсевия, обозначившего Еммаус в Никополисе. Но Иосиф Флавий, называя наш евангельский Еммаус Χορίων; ясно показывает, что он не может быть отнесен к городу Никополису. Раумер⁴¹ и Ван-де-Велде⁴² уже замечали, против мнения Робинзона и других, несообразность расстояния Еммауса, обозначенного у него, ибо в таком случае могли ли бы ученики возвратиться в Иерусалим тем же днем, выйдя из Еммауса уже вечером. Здесь, приплывший из дальних стран, паломник в землю своего Божественного Искупителя видит себя в первый раз на одном из мест, где стояли святые стопы воскресшего Спасителя. Последняя гряда Иудейских гор отделяет еще нас от Иерусалима и от тех мест, где уже каждый шаг наш попирает землю Святую, ознаменованную событиями, связанными непосредственно с земною жизнию Спасителя; сердце паломника сгорает тем же огнем, который ощущали встретившие Спасителя два ученика, шедшие из Иерусалима в Еммаус, и взоры его нетерпеливо желают отстранить ту каменную завесу, которая закрывает от него Иерусалим. Прочтем здесь трогательный евангельский рассказ от св. Луки и да не будем «косны сердцем» веровать, представ лицом к лицу к тем святыням, которые должны перед нами скоро открыться. Не без вероятия можно думать,читая повествование св. Луки, что неназванный ученик, шедший с Клеопою, был он сам⁴³.

Здесь присоединились к каравану нашему многие из приближенных к патриарху лиц, прибывших из Иерусалима, и мы предводимые баши-бузуками, снабженными литаврами, двинулись длинною вереницею в конечный путь. Мы достигли последних высот: сердце мое сильно билось, я хотел вырваться из теснины окружающих меня всадников, но не мог. Вот уже показались высоты монастыря св. Илии, а вот уже передо мною вершина горы Елеонской а вот и Иерусалим!.... О как тяжело было для меня это шумное шествие, в котором я находился. Едва успел я помолиться раскрывшимся передо мною во всем объеме торжественным местам нашего искупления, как я находился уже в кругу многочисленных посетителей светских и духовных властей, в том числе и мусульманских, прибывших из Иерусалима навстречу патриарха. Тут был раскинута огромный шатер, куда мы вошли на краткое отдохновение, и вслед затем начался наш официальный ход в Иерусалим, по направленно к Яффским воротам. Новые, обширные русские построения, возникшие с этой стороны, на том месте, где стояли Титовы шатры, изменили несколько прежний мне знакомый вид, и, не смотря на любовь мою к своему, они пробудило во мне какое-то болезненное чувство, которое усугубилось при виде пристроенных к стенам города при Яффских воротах кофейных домов и еврейских госпиталей в Гинномской долине, при пути, ведущем в Вифлеем. Я смотрел на эти построения, как бы на посягательство, изменяющее неизменный в продолжении стольких столетий вид Иерусалима. Густая толпа встретила нас у Яффских ворот; стены города и террасы находящихся на пути нашем, до патриархии, домов были усеяны зрителями. Духовенство в полном облачении ожидало нас у дверей патриархии и торжественно сопутствовало патриарха в церковь св. Константина и Елены. После молебна была произнесена приветственная речь патриарху. Я сгорал нетерпением поклониться Святому гробу Господню, но надобно было посылать за мусульманским придверником храма, при тех заботах, которыми было занято встречавшее патриарха духовенство, и это остановило меня просить о том патриарха; но мое желание было отчасти выполнено. Церковь св. Константина и Елены входит в состав одного из верхних ярусов храма, прилегая к западной стене его, так что в этой самой стене находится задвинутое железною ставнею небольшое окно, обращенное прямо к гробу Господню. Велико было мое утешение, что я тотчас же по прибытии своем в Иерусалим мог хотя издали взглянуть на величайшую его святыню и хотя взорами своими лобызать ее. В это время храм был пуст и слабо освещен светом дня, проникающего в отверстие купола. С трудом мог я оторваться от этого места и последовал за патриархом в его покои, где нас усталых от пути ожидал поздний обед. Я не узнал прежнего монастырского жилища; комнаты патриарха роскошно отделаны; мое помещение одним этажем выше, было не менее роскошно, и что всего более для меня отрадно, окна из моей гостиной были совершенно против купола храма гроба Господня, с частью купола греческого храма Воскресения, за которыми видны были высоты горы Елеонской с ее хребтом, высящимся над Вифаниею, так что одно из этих окон само собою сделалось для меня молитвенным местом, где я поставить свои заветные образа – благословение родителей и жены чья память руководить путь мой. Вечером, в то время, как я перед сном молился, вдруг передо мною ярко просиял на темном намете безоблачного палестинского неба крест над самым куполом храма Воскресения, я вскрикнул от удивления и восторга увидев Иерусалим торжественно осененный знаменем нашего спасения, которое мусульмане строго не допускали проявлять на христианских церквах. Я поспешил сойти к патриарху и он объяснил мне, что в нынешнем году он воспользовался днем восшествия на престол султана, и когда было официально приказано в этот день иллюминовать Иерусалим, то он водрузила крест на куполе храма Воскресения, который с наступлением ночи внезапно просиял над Иерусалимом и привел в восторг не только всех христиан, но и самих мусульман, так что этот крест остался теперь постоянно на куполе, и в торжественные дни, каковым признается и приезд патриарха, является в радостном для христиан сиянии. Мне говорили, что большая часть европейского общества ездила в эту ночь на Елеонскую гору любоваться этим, прекрасным и утешительным зрелищем.

На другой день, во вторник, 7 ноября, который я считаю одним из блаженнейших дней моей жизни, я имел неописанное утешение лобызать живоносный гроб Господень, Голгофу и гроб Пресвятой Богородицы в Гефсимании. Двадцать семь лет тому назад, я притек к этим великим святыням, в силах жизни, одинокий, искать утешений духовных, но и с жаждою земных благ; они были мне дарованы Господом; я имел нежно любящую меня жену и детей. Господь их взял – и теперь, видимо одинокий, но незримо с ними, обливаю слезами эти самые великие святыни, но уже не с жаждою благ земных – они для меня перестали существовать – но с жаждою воссоединения с отозванными от меня Господом, укрепляя себя Его божественными словами: «Бог же несть мертвых, но живых вси бо тому живи суть»⁴⁴.

Нельзя смотреть без сердечного сокрушения на жалостное положение, в котором находится храм гроба Господня, по причине жесточенных распрей, разделяющих христианские церкви. Купол, осеняющий гроб Господень, грозит постоянно разрушением огромное прогнившее отверстие с южной стороны, находящееся над самым входом в часовню святого гроба, смущает приближающихся поклонников, а глядя снаружи на купол храма, разодранные над этим местом свинцовые листы, неприятно поражают взор. В этом положении храм гроба Господня находится уже несколько лет. Право построек в храме принадлежит, по истории, издавна грекам и утверждено фирманами султанов; но римские католики не перестают поставлять тому беспрестанные преграды и не позволяют грекам приступить к исправлению купола, не смотря на угрожающую опасность как людям, так и самой святыне⁴⁵. Таков дух христиан в Иерусалиме! И достойны ли они обладать Иерусалимом?

С того времени, как я был в первый раз в Палестине, исследования ученых путешественников в святой земле и собственно в Иерусалиме составили богатые материалы дли уяснения священной истории и географии. Теперь скептицизм, в отношении ко многим святыням Палестины, уже не находит себе поддержки в глазах строгой критики. Книги Вильямса, Вогюэ, Сеппа и Льювина⁴⁶ положили в этом отношении твердые основания. При тех разъяснениях топографии древнего Иерусалима, которые теперь сделаны, никто уже не спросит: отчего Голгофа и гроб Господень, долженствующие находиться вне города, находятся теперь в самом городе. При первом посещении моем Иерусалима, несколько строк Тацита⁴⁷, попавшиеся мне на глаза, сделали для меня эту священную местность ясною. Стены Иерусалима представляли то выходящие, то входящие углы; в одном из этих входящих углов (introrsus sinuati) находился сад⁴⁸ (κῆπος) тот самый, о котором говорит Иосиф Флавий⁴⁹, и где находился надгробный памятник первосвященника Иоанна, между стеною Агриппы и второю стеною, откуда Тит располагался осадить вышний город⁵⁰ и где впоследствии были погребены Иосиф Аримафейский и Никодим, которых гробницы остались почти в первобытном состоянии. Св. Кирилл Иерусалимский в половине IV века видел еще следы этого сада⁵¹. В числе других доказательств, что местность храма гроба Господня находилась вне города, всякий может видеть, обозревая скалу Голгофы со стороны часовни Адамовой или спускаясь к месту обретения креста и, наконец, гробницу Иосифа Аримафейского и Никодима, где сохранился природный известковый каменный грунт древнего Иерусалима, без всяких следов построек, на которых сооружен нынешний Иерусалим. Я получил, как благословение, от митрополита Мелетия небольшой обломок от священной скалы Голгофы, хранившийся у него со времени возобновления храма гроба Господня после последнего пожара, и напоследок А. Н. Муравьев уделил мне часть от вертепа гроба Господня, который он также получил в благословение, во время своего первого путешествия в Палестину, от покойного митрополита Мисаила, который после упомянутого пожара, облекал вертеп гроба Господня мрамором, подобно как Бонифаций Гагузский в половине XVI столетия⁵². Это есть живое свидетельство для тех, которые сомневаются в существовании вертепа под его мраморного одеждою. Но нельзя не скорбеть, что резец зодчих нового храма коснулся этой святыни.

Гефсимания, куда, по обычаю, уклонялся Спаситель и где находится погребальный вертеп Пресвятой Богородицы, влечет сердце всякого христианина немедленно после поклонения местам нашего искупления – Святой Голгофе и Живоносному гробу. При моем первом путешествии, я, следуя указаниям латинцев, принимал пещеру, находящуюся возле погребального вертепа Пресвятой Богородицы, за место, где Спаситель молился перед тем, как он был предан Иудою⁵³; но при моем издании путешествия нашего древнего паломника Даниила, я был приведен к совершенно другому заключению. Вот как описывает это место Даниил: «А от гроба Богородицина до печеры есть десять сажен, идеже предан бысть Христос от Июды жидом на 30 сребреницех; и есть пещера та обонь поль потока Кедрьскаго, при горе Елеоньстей. Иту есть место близ от печеры тоя, яко довержет муж каменем, при горе Елеоньстей, идеже помолися Христос ко Отцу своему в нощь, в ню же предан бысть от Иуды на распятие, и рече: Отче, аще возможно, да минет чаша си от Мене. И есть на месте том създана церковь мала»⁵⁴. На это место Даниила о. архимандрит Леонид написал весьма любопытное исследование⁵⁵, из которого мы помещаем здесь извлечение. Даниил указывает на так называемую, по преданиям латинцев, пещеру моления Спасителя в Гефсиманском саду, как на то место, где Спаситель был предан Иудою, а от этой пещеры, на расстоянии яко довержет муж каменем малым, находится то самое место, где Иисус Христос молился Отцу своему в ночь, когда он был предан иудеям. Это место (по верному сказанию греков) находится подле Гефсиманского сада, между оградою этого сада и подошвою Масличной горы, и образует узкий проход, между нагроможденными камнями при подошве горы и упомянутой оградой; этот проход приводит к большому камню с красноватыми жилами. Тексты евангельские говорят в пользу указания Даниила. Вот что говорит евангелист Матфей: «Тогда прииде с ними Иисус в весь, нарицаемую Гефсиманиа, и глагола учеником: седите ту (καϑίσατε αὐτοῦ), дóндеже шед помолюся тамо». Пещера, о которой говорит Даниил, есть та самая, в которую Спаситель пришел прямо с учениками своими и велел им остаться в ней и отдохнуть, пока Он пойдет молиться в указываемое другое место, (ἕως οὖ ἀπελϑὼν προσεύξωμαι έκεῖ⁵⁶. Это последнее место, по свидетельству евангелиста Луки⁵⁷, находилось на расстоянии вержения камня (ὡσεὶ λίδου βολήν), как показывает и Даниил. Спаситель пошел туда не один, а взял с собою Петра и двух сыновей Зеведеевых⁵⁸, и сказал им: «пождите зде и бдите со мною»⁵⁹. Предание греков показывает нам также и это место, где оставались трое апостолов. Тут есть очень большой камень, выступающий из недр горы. Евангелист продолжает:⁶⁰. «И прешед мало (καὶ προελὼν μικρξὸν), паде на лице своем моляся..... И пришед ко учеником, и обрете их спящих, и глагола Петрови». За сим Спаситель опять обращается к троим апостолам, потому что остальные были в пещере. Только после третьей молитвы Спаситель пришел ко всем ученикам и сказал им: «спите прочее (καϑεύδετε το λοιπόν) и почивайте, се приближися час и Сын человеческий предается в руки грешников. Востаните, идем, се приближися предаяй мя»⁶¹.

Погребальный вертеп Пресвятой Богородицы, в который сходят теперь по 48 ступеням, находился прежде на поверхности земли. Облекающее теперь этот вертеп здание, есть та церковь Успения Богородицы, которая во время Даниила паломника⁶² была разорена неверными. Теперь это здание полузакрыто землею, завалившею также значительно русло потока Кедрского, который перестал быть потоком и проявляется только зимою, гораздо далее долины Иосафатовой. Относительно погребального вертепа Пресвятой Богородицы древнейшие и притом общенародные предания укоренили подлинность этой святыни. Ефеская церковь присвоила себе место погребения Матери Спасителя; но свидетельство св. Дионисия Ареопагита⁶³, (хотя несомненность его сочинений доселе оспаривается, но не менее того, они не могли быть отстранены далее V века) в этом случае должно брать перевес, равно как и свидетельство св. Иоанна Дамаскина⁶⁴. Молчание Блаженного Иеронима поэтому предмету не может быть принимаемо в пользу противного мнения, тем более, что он был почти современник 3-го Ефеского собора, состоявшегося через 11 лет после его кончины, и он мог быть подчинен влиянию Ефеских пастырей церкви. Прибавим к этому, что императрица Пулхерия обращалась к Ювеналию, патриарху иерусалимскому (около 430 г.), относительно гробницы Пресвятой Богородицы, как несомненно находящейся в Иерусалиме. Самые греки, живущие в Ефесе, хотя показывают на находящиеся на высоте Корессуса развалины здания, как на гробницу, Панагии (Пресвятой) но прибавляют, что они под этим словом не разумеют, как обыкновенно, Матерь Божию⁶⁵. Что касается до места погребения св. Иоакима и Анны, то хотя старинное предание и указывает их гробницы в Гефсиманской пещере⁶⁶, но наш паломник Даниил говорит⁶⁷, что их гробницы находятся в церкви, где был их дом; также и монах Пипин, посетивший Иерусалим в 1320 г.⁶⁸. Это священное место, где родилась Пресвятая Богородица, принадлежит теперь французам, которые великолепно возобновляют полууцелевшую древнюю церковь, воздвигнутую крестоносцами в начале XII века⁶⁹, на развалинах прежней, принадлежащей к VII веку. Св. Иоанн Дамаскин указывает ее местность «In lucem editur Virgo in Domo Probatica Ioachimi....»⁷⁰, и в другой раз: Fausta tibi sint omnia, о Probatica, seminum Ioachimi vetus fanum, nunc autem ecclesia⁷¹. Ограда этой церкви выходит на Страстный путь почти против Овчей купели, и по сие время называется в простонародии Банею Пресвятой Богородицы. Об этом названии упоминает монах Ипполит Вишенский, посетивший Палестину в 1707 – 1709 гг.⁷² Это самое место принадлежит одному из греческих иерархов и, для ознаменования его, тут лежал обломок колонны желтого порфира, принадлежавший древней церкви. Я пожелал приобрести его в воспоминание священного места Рождества Богородицы и Страстного пути и нынешний патриарх, при отъезде моем из Иерусалима, подарил мне его, благословив меня на него грамотою.

Этот драгоценный дар посвящен мною Сергиевой пустыне, где покоится прах жены, и находится в большой церкви преподобного Сергия, с изображением над колонною Рождества Богородицы. Достойно замечания, что эта колонна, направленная из Иерусалима через Одессу, долго не могла достигнуть своего назначения. Только накануне Рождества Пресвятой Богородицы она прибыла к воротам монастыря и тогда же, в начале всенощной, внесена во храм, где и теперь находится.

Посещая в 1835 г. Сион⁷³, я не был удовлетворен, когда мне показывали комнату, занимающую то место, где совершилась Тайная Вечерь, и так называемую гробницу Давидову. С того времени фанатизм мусульман изменился, Иерусалим сделался доступнее для исследований. Хотя и теперь я не был удовлетворен, но я не узнал то, что мне показывали прежде. Зодчество храмины с огивными сводами; поддержанными двумя готическими колоннами, которые разделяют ее на две части, не может быть применено к той скромной церкви, которую описывает св. Епифаний, но она бесспорно дело рук христиан, восстановивших развалины церкви крестоносцев в 1342 г.⁷⁴, и занимает то священное место, где происходила Тайная Вечерь. Невольное благоговение объяло меня при входе в эту комнату, которая выражала: «горницу велию постлану готову»⁷⁵, и между тем я с грустью вспомнил ту художественную картину нашего живописца Ге, который так исказил торжественность Божественной Вечери, изобразив это великое событие в неопрятной гостинице и вообще на основаниях, которые противоречат евангельскому тексту. Смежно с этою комнатою сквозь железное решетчатое окно мне показали другую комнату, устланную коврами: в ней стоит огромный саркофаг, накрытый богатою зеленою парчею, – это так называемый гроб Давидов. Нет сомнения, что недры горы Сиона скрывают подлинную гробницу пророка-царя. В наше время архитектор Пиеротти открыл подземное сообщение между горою Сионскою и Мориею. Он говорит, что он уверен, что под тою комнатою, где стоит саркофаг, или под ее северною стороною, находится подземный ход к подлинной усыпальнице Давидовой, которая должна быть изсечена в самой скале и, подобно другим древнейшим погребальным вертепам, состоят из нескольких отделении, заключающих в себе другие саркофаги, различествующие в своем устроении от тех, которые находятся в погребальных пещерах царей и судей на севере Иерусалима⁷⁶. Писатели времени крестовых походов, в том числе и наш паломник Даниил⁷⁷, разделяя Сионскую церковь на нижнюю и верхнюю, определяют в нижней церкви событие умовения ног, а в верхней Тайную Вечерь и Сошествие Св. Духа. Это предположение, вероятно, основано на евангельском выражении ἀνώγεον μέγα которое, будучи буквально переведено значить, не «горницу велию» а ведущую вверх ἀνωγεον.

Единственное место на земном шаре, которое от самой глубокой древности освящено поклонением истинному Богу и на которое с благоговением взирали столько разноплеменных поколений, принадлежит горе Морие. Самое название ее, по еврейскому корнесловию, выражает, что на ней «узрится Господь»⁷⁸. Гора Мория, этот пьедестал храма и кивота завета, Гефсимания и Вифания суть три места, которые были преимущественно посещаемы Спасителем. Их положение не подлежит никакому сомнению. От храма Соломонова и Иродова, по предречению Спасителя, ничего не осталось на поверхности горы Мории, кроме, принадлежащего самой природной скале, выдающегося, из ее сглаженной для построения первого и второго храма платформы, огромного камня неправильного очертания, который накрыт теперь куполом великолепной мечети Омаровой и составляющего святыню⁷⁹. Нельзя не держаться преданий, когда молчит история; они могут быть более или менее вероятны, но целый ряд преданий наложил печать благоговейного чествования месту обозначенному чрез эту оставленную на уравненной поверхности горы Мории первобытную вершину скалы, которая не без причины осталась неприкосновенною при двух сооружениях храма и входила во внутренний состав его. Некоторые предания говорят, что тут было гумно Орны Иевусеянина⁸⁰. В 1835 г. я был из того весьма малого числа европейцев, которым удалось видеть внутренность заповедных мечетей ес-Сахра и ел-Акса. Мое посещение было тогда сопряжено ст. опасностями⁸¹, а теперь, заплатив двадцать полуимпериалов я был свободно допущен обозреть в большом обществе не только обе мечети но и подземельные построения горы Мории, которые я тогда не мог видеть. Французский консул де-Баррер весьма обязательно предложил мне сопутствовать меня при этом обозрении и быть моим руководителем. Великолепие подземных галерей, которых своды поддержаны рядами огромных пиластров, меня поразили. При самом вступлений в эту подземную область, взор ваш, привыкший к нестройным грудам стертого с лица земли Иерусалима, объят удивлением и узнает зодчество библейское. Огромная монолитная колонна с капителью древнейшего искусства поддерживает огивный свод; за ним; поднявшись по десяти ступеням, открывается длинная аркада, поддерживающая обширный свод, признанный за иудейское построение. Площадь горы Мории, на которой был сооружен храм Соломонов, а впоследствии Иродов. Была при скате горы в долину Кедрскую продолжена посредством огромной пристройки от самой подошвы горы до уровня площади⁸². На этой пристройке стоит теперь часть здания мечети ел-Акса и угловых юго-восточных стен Иерусалима. Независимо от этой пристройки, подземные галереи, водохранилища и каменоломни скрываются в самых недрах горы Мории. Одна из таких галерей подходить под самый камень ес-Сахра. На помосте пещеры, находящейся под этим камнем, видно небольшое отверстие, которое, по мнению Пиеротти и Вильямса, служило для стока крови от закалаемых в храме жертв. Все это подземное зодчество принадлежит четырем главным эпохам: Соломоновой, Иродовой, Маккавеев и арабской. Не смотря на все важные новыя открытия, сделанные в подземном зодчестве горы Мории инженер-архитектором Пиеротти и графом Вогюэ, можно безошибочно сказать, что весьма значительная часть таковых построек содержится мусульманами в глубокой тайне и представить некогда обильные предметы исследований для библейской археологии. Мы не видим теперь того, что видели еще крестоносцы. Наш паломник Даниил⁸³ в 1113 г., при Балдуине 1-м так описывает подземную часть называемого им справедливо дома Соломонова⁸⁴. «Сильно же было здание его и велико вельми и красно зело, и помощено же есть дъсками мороморяными, и есть на комарах утвержен, и воды в нем многы суть исподе, и храмы такоже създаны красно вельми и мусиею украшены изрядно, и столпы же учинены драгаго муромора красно. Комары на столпех тех хитро създани и покрыти чистым оловом». Где эти мозаичные украшения? Где эти своды, покрытые чистым оловом (вероятнее свинцом) – я их не видал и описания двух трудолюбивых помянутых археологов не упоминают о них; но Иосиф Флавий говорит, что Соломон скреплял плиты своих построений железом и заливал свинцом⁸⁵. Некоторые отделы этого подземелья заключали в себе конюшни, которые евреи и мусульмане называют конюшнями Соломона. С юго-восточной стороны видны еще доселе несколько закладенных ворот, из которых одни тройные. По всем вероятиям, общий вход в храм был у подошвы горы Мории, со стороны Офеля (может быть Баб ел-Хулда)⁸⁶, и вел по ступеням к платформе храма. К этому заключению дает повод рассказ деяний апостольских:⁸⁷:«Вкупе же Петр и Иоанн восхождаста (ἀνέβαινον) во святилище на молитву»... То самое место, на котором находился дом Соломонов занимает мечеть ел-Акса. Я указал в первом моем путешествии⁸⁸ на хранящийся здесь отпечаток одной стопы Спасителя, перенесенный с вершины горы Елеонской, и на показываемый там же отпечаток двух стоп Пресвятой Богородицы, о чем еще ни один путешественнику сколько мне известно, не упоминал. В юго-восточном угле площади находится глубокая квадратная комната, освещенная оконцем, выходящим в Кедрскую долину. В этой комнате мусульмане с глубоким благоговением сохраняют в нише под навесом так называемую колыбель Иисуса Христа, иссеченную из камня и более походящую на ванну или на саркофаг.

Обширная платформа, принадлежащая мечетям ес-Сахра и ел-Акса, заключает тоже самое пространство, которое было принадлежностью храма еврейского. Здесь совершались судьбы народа еврейского, и здесь проливались слова жизни из уст Спасителя. Сколько дум и сколько как бы прозреваемых вами событий носятся здесь вокруг вас! Эта платформа, увенчанная изящным зданием ес-Сахры, умощенная белым мрамором и вместе с тем осененная кипарисами и смоковничными деревьями с фонтанами⁸⁹, украшенная роскошью арабского зодчества, с глубокими колодезями, представляет отрадный оазис среди опаленного зноем Иерусалима, заваленного грудами щебня и нечистот, рассеянных даже на главных улицах града Великого Царя! Это отрадное место служит сборным пунктом мусульман. Должно заметить однакоже, что надпись из Корана, сделанная золотыми буквами по голубому полю, которая опоясывает ротонду купола ес-Сахра, содержит в себе все, что относится до Иисуса Христа, как то: «Иисус есть сын Марии, посланник Божий, Его слово, Бог вочеловечил Его в Марии, Он Его дуновение»⁹⁰. Мечеть ес-Сахра построена византийскими зодчими. Весьма любопытно замечание, сделанное графом Вогюэ, что многие мозаики, украшающие стены, выражают приблизительно головы херувимов. Обязанные соображаться с требованиями мусульман, которые не допускают изображений человеческих, греческие художники из цветочных рисунков и арабессков умели составить очерки, напоминающие о святости места, попранного неверными. Виноград и колосья, – эмблемы Евхаристии, вплетены в цветочные листы распростертые как крылья⁹¹.

При моем первом путешествии⁹² 89) я не успел видеть внутренность так называемых Золотых ворот. Теперь любопытство мое было удовлетворено. Эти ворота имели с наружной стороны, противу горы Елеонской, двойной вход, ныне закладенный, по две арки обозначают его. При крестоносцах, как свидетельствует игумен Даниил, эти ворота имели четыре входа и были внутри окованы позолоченою медью с изящною резьбою, а снаружи железом. Даниил называет их вратами Апостольскими и относит только их построение, да так называемую башню Давидову ко времени царя Давида⁹³. Их внутреннее образование, в виде паперти с четырьмя куполами, поддерживаемыми колоннами древней эпохи, действительно величественно. Их углубление относительно теперешней платформы храма, как указывает Сепп⁹⁴, свидетельствует об их древности. Трудно не увлечься его мнением, что эти ворота, суть те самые, чрез которые Спаситель торжественно вступил в Иерусалим. Не отвергаю их местности, но считаю их возобновленными – и этого утешения уже для меня достаточно: святость этих ворот чествуема самими мусульманами, которые построили в ней мечеть.

Подробное описание платформы храма, его построек и подземелий требует специальных архитектурных описаний; потому желающие с ними ближе ознакомиться, найдут их в сочинениях Пиеротти, графа Вогюэ и д-ра Сеппа. От прежнего величия Иерусалима, которое было сосредоточено на этом месте, не осталось камня на камне. Иерусалим возродился у подножия Голгофы, которая теперь составляет сборный пункта для христиан всего мира, откуда мы должны прозревать на Иерусалим нерукотворенный!

Новые изыскания многое уясняли, но нельзя также не сказать, что многое затемнили от излишнего скептицизма к местным преданиям. Так например: положение Овчей купели, примыкающей к стенам храма и явно сохранившей свое образование, не может быть оспариваемо, так же как и Страстной путь. Этот страдальчески, торжественный путь нашего Искупителя был постоянно охраняем от забвения и от изуверства врагов христианства подробным обозначением эпизодов мученического шествия Христа Спасителя. Я не могу усвоить мысли, чтоб Царские палаты, как полагают многие новейшие изыскатели, находились при самом входе в город, возле так называемого замка Давидова или так называемой Гиппиковой башни, Иосиф Флавий говорит⁹⁵, что царь Ирод устроил подземный ход, который вел от башни Антониевой к восточным вратам храма, дабы во время смут укрываться от народа, и построил там башню; это доказываешь, что Царские палаты (по крайней мере Иродовы) были близ башни Антониевой а поэтому там, где их ставит общепринятое предание. Не верю также, чтобы какое либо здание Иерусалима времени Спасителя осталось не разрушенным. Одни только подземные построения храма и гробницы сохранились и пророчество Спасителя относилось не до одного храма, но до всего Иерусалима, в котором не осталось камня на камне, но многие из громадных камней сохранились и послужили основанием вновь воздвигаемых зданий в Элие Капитолийской, заменившей Иерусалим. В Евангелии от Матфея⁹⁶ ученики Спасителя указывали ему на великолепие зданий храма; Господь сказал им: «Не видите ли вся сия (πάντα ταῦτα), аминь, глаголю вам: не имать остати зде камень на камени, иже не разорится». Но если бы возникало сомнение, что слова сии относятся только к храму, то мы ясно видим из Евангелия от Луки,⁹⁷ что они должны быть отнесены ко всему Иерусалиму... «И яко приближися, выдев град, плакася о нем.... Яко приидут дние на тя и обложат врази твои острог о тебе, и обыдут тя, и обимут тя отвсюду. И разбиют тя и чада твоя в тебе, и не оставят камень на камени в тебе»... Грозное пророчество Спасителя совершилось во всей его полноте!

Я не сомневаюсь, что главная башня так называемого замка Давидова⁹⁸ стоит на том самом месте, где находилась башня Гиппикова, и сложена частью, особенно в своем основании, из тех же камней, которые ей некогда принадлежали. В этом может удостоверить показание Иосифа Флавия, который говорит,⁹⁹ что в основание этой башни входила гранитная скала или, как говорит наш древний паломник, «днеродный»¹⁰⁰ камень, а что там находилась глубокая цистерна. Эту цистерну или колодезь я сам видел, и на нее указывает Даниил. Мне показывали также железные двери, о которых упоминает наш паломник¹⁰¹. Другие две башни заняли, может быть, места башень: Мариамниной и Фазаелевой.

Против башни Давидовой находилась метохия св. Саввы, в которой наш древний паломник Даниил жил в продолжении 16 месяцев¹⁰². Место этой метохии весьма точно определяет монах Фока¹⁰³. «Выходя из ворот (башни Давидовой), ведущих в город, открывается пространная площадка; на правой стороне ея находятся царския палаты, прилегающия к метохии св. Саввы, а от этого места на расстоянии выстрела из лука, находится преславный храм гроба Господня». Тоже говорит и Иоанн Вюрцбургский¹⁰⁴ . По свидетельству Кирилла Скифополийского¹⁰⁵,метохия эта была основана патриархом Илиею († 517). До построения этой метохии, в которой сохранялись мощи св. Димитрия, иноки ее жили в отдельных келлиях, близ башни Давидовой. Находившийся вблизи водоем Вирсавии, правильно определенный на плане Иерусалима Пиеротти, еще в 1794 г. наш паломник Мелетий¹⁰⁶ видел наполненный водою. В настоящее время он до половины завален камнями, и следы его скоро исчезнут.

Тут же по близости находится, скрытая в зданиях, обильная водою цистерна, называемая в простонародье: Патриаршим прудом, которую признают за Езекиеву¹⁰⁷ и смешивают с цистерною: Амигдалон, Иосифа Флавия¹⁰⁸. Признавая ее за Амигдалон, я не могу убедиться в тождестве ее с водоемом Езекии и оставляю без поправки то, что мною высказано по этому поводу в первом моем путешествии¹⁰⁹. В Иерусалиме, лишенном, воды приходят обыкновенно любоваться этою цистерною из окон турецкого кофейного дома, обращенного к ней. Вода этой цистерны есть преимущественно ее собственная дождевая, хотя она имеет сообщение с верхним водоемом Гионским или Мамилла, который также наполняется теперь дождевою водою, но часто высыхает.

Дополняю затем пропуски моего первого путешествия.

Монастырь св. Иоанна Предтечи, находящейся близь развалин госпиталя рыцарей Иоанна Иерусалимского, возобновлен на развалинах монастыря того же имени, который дал свое название великолепному госпиталю. Церковь с высоким куполом, поддержанным 8 колоннами Коринфского ордена, хорошо содержится и ее как мне сказывали, посещают люди всех исповеданий, по чудесам, в ней совершающимся. Здесь поклоняются черепу св. Иоанна Крестителя. Предание, будто император Юдиан сжег мощи св. Иоанна Крестителя, не имеет прочного основания. Известно, что глава Предтечи и кисть десницы его были убережены его учениками. Глава Крестителя принесена была в Иерусалим еще при Ироде, а кисть десной руки привезена крестоносцами в Мальту, откуда в царствование императора Павла 1-го, сделавшегося великим магистром ордена св. Иоанна Иерусалимского, торжественно перенесена в C.-Петербург, где и находится теперь в церкви Зимнего дворца. Древняя церковь этого монастыря сделалась теперь подземною от наносной земли. Под нею с левой стороны открыт недавно заваленный землею придел. Из этой же церкви пролегают несколько подземных путей к храму гроба Господня, в Гефсиманию и к источнику Силоамскому. Ее называют Кириакон, потому что в ней служба производилась всегда по воскресениям и в большие праздники.

Женский монастырь св. Мелании, называемый Великая Панагия, или Богородичный, находится в объеме зданий патриархии, против Коптского монастыря. В нем и теперь около 30 сестер. Это один из древнейших монастырей и существовал уже во времена Руфина и императрицы Евдокии († 404), которая оказывала самую нежную любовь сестрам этого монастыря, ведшим аскетическую жизнь. К этому монастырю причислялся русский женский монастырь, в котором жила в 1173 г. княжна Полоцкая Евфросиния. Церковь монастыря разделена на верхнюю и нижнюю. В верхней находится чудотворный образ Пресвятой Богородицы, а в нижней гробница св. Мелании, которая носила также имя Феклы и жила в последней половине V столетия¹¹⁰. Тут же хранятся отломок от камня, отваленного от гроба Господня, и отломок от камня, находившегося в храме Соломона, что ныне мечеть ес-Сахра, а также показывают рукопись Евангелия, писаннаго св. Меланиею; к сожалению, я запамятовал заняться этою рукописью.

Монастырь св. Николая существовал уже в конце XIV столетия¹¹¹. В нем находятся издавна два придела: один посвящен св. Антонию Великому, а другой св. великомученице Варваре. Я имел утешение слушать 4 декабря в этом последнем приделе, в котором мною был устроен новый иконостас, заупокойную литургию по моей жене.

Наши русские постройки, находящиеся за стенами города близ Яффских ворот образуют, городок, вмещающий в себе соборную церковь, госпиталь, гостиницу, роскошные цистерны, дом для духовной и дипломатической миссий, – словом, все удобства жизни. Одно неудобство этого построения состоит в том, что оно находится вне стен города, что все церковнослужение на святых местах совершаются ночью, а ворота Иерусалимские затворяются с захождением солнца. Постройка русского подворья доказала, что древний Иерусалим не простирался с этой стороны далее пределов теперешних стен, ибо при нивеллировке этого места и при закладке фундаментов здесь не нашлось никаких следов древних зданий, которые беспрестанно открываются при постройках в самом городе. До окончания построек русского подворья повседневная русская церковная служба совершалась в монастыре св. Архангела Михаила. В церкви этого монастыря на правой стороне находится придел св. Иоанна Златоуста, основанный на иждивение царя Иоанна Васильевича Грозного. В этом обветшалом приделе нет иконостаса. Престол основан в углублении стены, на которой и утверждены иконы. На левой стороне, за боковою стеною, был также другой придел во имя св. Николая Чудотворца, но он упразднена. Туда ведет, незаметная от прислоненных к стене седален, дверь.

При повседневных моих посещениях гроба Господня, я всегда спускался с террасы патриархии по крутой лестнице, ведущей под колокольню храма гроба Господня, где показывают на площадке место нахождения сада, в котором Спаситель, по Воскресении, впервые явился плачущей Магдалине, не узнававшей Его и внезапно воскликнувшей в восторге: «Раввуни! Учитель мой!» Это место всегда как бы приковывало меня к себе! и несравненная картина нашего Иванова всегда являлась перед глазами моими. «Уступи Магдалино от Христову ногу, мне даждь место, аз имам о гресех скорбь многу», трогательно восклицает св. Димитрий Ростовский¹¹². Возле этого места находится скромная церковь св. Иакова, брата Господня, современная постройке храма Константином. Тут стоит в укромном месте трон св. Иакова из белого мрамора; следы глубокой древности видны на нем и нет причины сомневаться, чтоб это не был действительно трон первого святого епископа церкви Христовой.

Любезному приглашению французского консула де-Баррера обязаны мы, что посетили вместе с ним, прежде известные, но забытые и теперь недавно открытые, так называемые Царские пещеры, под стенами города близ Дамаских ворот. Это древние каменоломни, служившие для, построения храма и других зданий Иерусалима. Весьма любопытно видеть там способ ломки камня вертикальным сечением огромных плит, из которых иные только что приготовлены, а другие уже отделаны. Разработка этих каменоломень образовала в некоторых местах огромные висячие каменные груды, грозящие падением. Вид этих пещер, при свете факелов, представляет нечто фантастическое. Может быть это те самые Царские пещеры, о которых говорит Иосиф Флавий, или те пещеры и погреба, о которых упоминает пророк Захария¹¹³.

Собираясь посетить Иордан, куда сопутствовал меня игумен пустынного монастыря св. Саввы, старец Иоасаф, который своею жизнью напоминает древних пустынно-жителей церкви, я потребовал необходимых для этого пути телохранителей, – здешних баши-бузуков. Патриарх, у которого я находился под гостеприимным кровом, быв свидетелем моих приготовлений к пути, в присутствии о. Иоасафа, спросил у меня: «Да зачем же вам баши-бузуки?» «Как», возразил я, «да доселе это так делалось, и ни один путешественник не посещал Иордана без охранной стражи». – «Да разве не с вами будет отец Иоасаф?» – «Со мной;», сказал я. – «А коль скоро он с вами, то никаких баши-бузуков вам не нужно; ступайте с Богом». Старец Иоасаф скромно улыбнулся – и вскоре мы были уже в пути: я с моим племянником, с о. Вениамином, иеромонахом нашей духовной миссии и прислугою, на арабских борзых лошадях, а отец Иоасаф, с посохом в руке, на своей ослице. Все бедуины, не только окрестностей Иерусалима, но и более дикие, за-иорданские, глубоко чтут о. Иоасафа и его присутствие служит верною порукою для безопасности. В Вифании мы прочитали над гробом св. Лазаря евангелие от Иоанна и тропарь: «Общее воскрешение прежде Твоея страсти уверяя»... поклонились с незапамятных времен остающемуся на своем месте кремнистому камню, обозначающему то место, где Марфа встретила Спасителя, и с глубокою утешительною думою, мысленно читая слова: «Аз есмь воскресение и живот, веруяй в Мя, аще и умрет, оживет»¹¹⁴, спускались с Елеонских крутизн в горнюю ложбину, к источнику Апостолов, прежнему источнику Солнечному¹¹⁵, по дороге, ведущей к Иордану. Прохладясь немного у источника, мы продолжали путь, делавшийся более и более диким. После не большого привала против развалин, называемых гостиницею благого Самарянина, где начинается подъем на хребты гор, прилегающих к пустыне Иорданской, мы встретили двух конных бедуинов в полном вооружении. Отец Иоасаф, шедший пешком возле своей ослицы, составлял наш авангард. С приближением бедуинов, он с ними дружелюбно раскланялся; обменявшись несколькими словами, они проехали мимо нас с салане на устах и меряя нас выразительными взорами. Скоро мы достигли вершины горнего хребта и приближились к окраине обрывистой пропасти. Это место ясно обозначено Евагрием¹¹⁶, а игумен Даниил¹¹⁷ говорит: «От Иерусалима же до Иордана 26 великых верст, 15 верст до Еузивы, идеже святый Иоаким постился, неплодства своего ради, и есть место то тамо идучи в нотоце глубоко у пути близь на левой стране». Монах Фока¹¹⁸ описывает так эту пустыню: «На расстоянии около двенадцати миль от этого монастыря (св. Евфимия) находится ужасная пропасть, по дну которой проходит поток. На противоположной стороне этой пропасти устроен монастырь Хозива. Рассказу о нем трудно поверить; но, взглянув на это место, нельзя не быть поражену удивлением. Там, в глубинах пещер, изсеченных в скалах, вы увидите и кельи, и церковь, и кладбище монахов. Эти скалы раскаляются от палящаго солнца до такой степени, что от них отражаются огненные пирамидальные лучи». Хозева, библейское место, о котором я упомянул в первом моем путешествии, это Хецив, где разрешилась от бремени жена Иуды¹¹⁹, оно же по переводу Кагена, Емек-Кесис (разодранная долина), составляло удел колена Вениаминова и перечислено одновременно с Иерихоном и Бет-Гоглою¹²⁰. По преданию, здесь постился св. Иоаким для прекращения своего бесплодия. Здесь впоследствии основана была лавра св. Иоанном Хозевитом. Поток протекающий в этой пропасти выходит в пустыню Иерихонскую, на расстоянии получаса от горы Сорокодневной, через вади ел-Каль, которая при своем начале соединяется с вади Фара и вади Тувар¹²¹.

Все впечатления первого моего путешествия возобновились в памяти моей при раскрывшейся перед нами вскоре великолепно панорамы долины Иорданской, в которую мы медленно спускались с крутизны, останавливая взор то на необозримую даль вдоль течения Иордана от севера, то на стены гор зааиорданских, то на Мертвое море, почерпая из этих картин думу за думою, и таким образом приближались к той мрачной башне сарацинской постройки, которая составляет единственное жилье на огромном пространстве Иорданской пустыни и название которой ер-Риха есть испорченное имя Иерихона. Оттуда, завидя нас несколько конных бедуинов, понеслись к нам навстречу и, узнав своего знакомого о. Иоасафа, радостно препроводили нас к ночлегу. Нехотя последовал я в этот знакомый мне грязный приют. Полуразвалившаяся каменная лестница вывела нас на террасу башни, где несколько конурок, пристроенных к зубчатому парапету, служат жильем для шейха этого селения. Мы провели вечер на этой террасе, откуда любовались видом Иорданской долины и особенно величественною массою горы Карантавии (Сорокодневной), которой ребра испещрены темными пещерными отверстиями жилища анахоретов – сорокодневный приют Спасителя мира! После ужина мы должны были ночевать в мрачной спальне шейха, где взятые с нами ковры прикрыли ее неблагообразие. Сырость места и декабрьской ночи не позволила нам ночевать как бы я желал под шатром небесным и под навесом шелковичных густых дерев и сикоморов. О. Иоасаф прочел нам вечерние молитвы, а когда мы улеглись, он уединился в укромный уголь и начал сам для себя читать всю вечерню наизусть, и мы усыпились при лепете его молитвенных слов.

Рано поутру мы направились к Иордану. Я вновь посетил развалины монастырей Иоанна Предтечи и св. Герасима. Игумен Даниил обозначает два монастыря во имя Иоанна Предтечи, из коих один назван им ветхим. – «И ту есть, мало не дошед Иердана, у пути того близ, монастырь святаго Иоанна Предотечи; есть бо место то градом оделано. И ту же есть гора Ермон у монастыря того близ, вдале яко 20 сажен, на левой стране тамо идучи; у пути же близ есть песочна горка не велика. А от ветхаго монастыря Иоаниова вдале яко дважды дострелить добрый стрелец, ту же есть церковь сздана была велика во имя святаго Иоанна Предотечи. Близ к встоку лицем, напригорье, сздан яко теремець и комарка мала: на томместе крестил Иоанн Предотеча Господа нашего Инсуса Христа; от того бо места изыде Иердан от ложа своего, и видев же Творца своего пришедша креститися, и возвратися вспять и иринде до того места к Христу; преже того на месте том было море Содомьское близ купели тоя; ныне же есть далече крещением отбегло, яко 4 поприща.... А от того места идеже крестился Христос, до самоя реки Ирдановы вдале есть, яко может человек доврещи малым камнем, и ту есть ныне купель на Иердане: ту ся куплют христиане и приходящии странники. И ту есть брод чрез Иердан в Аравию»¹²². Рассказ Даниила соответствует рассказу Антонина Пиаценского¹²³ (570 г.) и Аркульфа (670 г.), а также свидетельству Григория Турского¹²⁴ (544–595 г.). Можно полагать, что первое место, означаемое Даниилом, а также Антонином Пиаценским, есть малый Ермон, то место, где Иоанн, увидя грядущего Спасителя и указав на Него, сказал народу: «Се Агнец Божий», а второе – есть то место, где совершилось крещение Спасителя и к которому относятся стихи псалтиря¹²⁵ : «Что ти есть море, яко побегло еси и тебе Иордане, яко возвратился еси вспять». Нахождение тут небольшой горы, называемой Ермоном, подтверждается словами Антонина Пиаценского¹²⁶: «затем пришли к месту, где Спаситель был крещен.... Тут же есть малая гора Ермон, о которой читается в псалмах». Тоже пишет и Фока¹²⁷. «Между монастырем Предтечи и Иорданом находится небольшой холм, называемый Ермонием, на котором стоял Спаситель, когда Иоанн на Него указывал народу»; наконец в одной из проповедей св. Иоанна Дамаскина, как сообщил мне о. архимандрит Леонид, бывший начальник нашей духовной миссии в Иерусалиме, сказано: «и Ермон пагорок Иордапу реце прилеглый¹²⁸. Таким образом объясняются трудно понятные иначе стихи псалтиря: «Сего ради помянух тя от земли Иордански и Ермониимски, от горы малыя..... Яко роса Аермонская, сходящая на горы Сиоиския»¹²⁹. Что касается до места крещения Спасителя, то оно, по словам евангельским¹³⁰, происходило в Вифаваре. Еще Реланд¹³¹ указал, что слово это означает по-еврейски: «место перехода», и что многие писатели думают, что израильтяне перешли Иордан именно в этом месте. Мы можем предполагать, что крещение Спасителя совершилось на том самом месте, где стоял ковчег. Замечательно, что в числе городов волена Вениаминова¹³² рядом с Иерихоном, Емек-Кесисом, местоположение которого мы только что определили, встречается и Вефарава, которое легко могло от случайного перестановления в еврейском тексте букв вир¹³³ означать и Вифавар.

Поверяя рассказ Даниила, мы направились от монастыря св. Иоанна Предтечи к развалинам более значительным св. Герасима. «А от монастыря святаго Иоанна Предотеча до Герасимова монастыря, ему же лютый зверь, поработа, до Каламонии Святей Богородицы верста едина»¹³⁴. Несправедливо, по моему мнению, полагали до настоящего времени, что монастырь св. Герасима и Каламония составляли два отдельные монастыря. Каламония значит, как совершенно справедливо замечает Даниил¹³⁵, доброе обиталище, а потому и монастырь носил название: св. Герасима, доброе обиталище Пресвятой Богородицы. В этом монастырь находилась чудотворная икона Пресвятой Богородицы, о которой упоминает Даниил¹³⁶. Благодаря указаниям о. Иоасафа, я имел особое счастье отыскать эту икону в Иерусалиме, в патриаршей церкви св. Константина, куда она была перенесена из самой Каламонии, по разрушении этого монастыря, и где она особенно чествуется. Величина иконы аршина полтора в длину и ширину; по несчастью, она была очень дурно обновлена и даже испорчена арабским живописцем, но на обороте ее видно изображение св. Герасима, весьма древнего письма и довольно хорошо сохранившееся. На иконе Пресвятой Богородицы убереглась также, не смотря на подновление, следующая древняя надпись, по обеим сторонам лика Пресвятой Богородицы ΜΡ ΘΥ, подле левого плеча ΗΜΥΡΕΛΑΙΩΤΗΣΑ. а возле Младенца Иисуса ΙС. ХС. Очевидно, что слово ημυρέλαιώτησα составлено из μύρον и ἔλαιον, которые означают равно елей и св. миро, т. е. μυρο ελαιω δοϑοῦσα εικών мироточивая икона. Фока¹³⁷ говорит об этой иконе в Каламонии. Указываемые им подробности постройки можно узнать даже в теперешних развалинах этого знаменитого монастыря. Он говорит, что возле главной церкви находится направо другая церковь меньшего размера, построенная, как полагают, во времена апостольские, и что в нише этой церкви находится икона Пресвятой Богородицы с Младенцем Иисусом на руках, писанная, по преданно, евангелистом Лукою, и что благовоние исходит от этой чудотворной иконы. Как ниша, так и престол этой церкви в настоящее время сохранились. Уцелели еще Фрески в нижней части ниши, над престолом – Благовещение. На стене, направо от алтаря: – папа св. Сильвестр св. апостол Андрей; на стене, налево – все исчезло. Но против престола, но обеим сторонам двери, находящейся при входе, изображено Успение Пресвятой Богородицы. Ее ложе окружено апостолами, и, вместе с ними, виден ангел, принимающий душу Матери Спасителя. Прибавим еще доказательство к тому, что монастырь св. Герасима и Каламония составляли один монастырь. Ученый переводчик на русский язык сочинения Иоанна Мосха, «Луг духовный», замечает совершенно справедливо, что св. Кириак, который жил в монастыре Каламонии, был учеником св. Герасима, следовательно, очень естественно, жил в одном монастыре со своим учителем.

По заглохшей пустыне Иорданской, где некогда был сад духовный великих подвижников, утомленные от пути но безжизненной почве, мы были быстро перенесены нашими арабскими конями к благословенному Иордану. Радостно мы спешились и спустились в душистой тени дерев, по крутому спуску, к быстро текущей священной реке, и жадно хлебнули от ее животворных струй. Прочтя с о. Иоасафом и о. Вениамином тропарь и кондак Богоявления и евангелие того дня, мы радостно погрузились в воду. Усладителен был наш отдых и наша трапеза в густых кустах тамарисков, олеандров, в тени тополей и различных других дерев, нависших над самыми водами, при плеске струй и при напеве порхающих птиц, которые в этом краю так редко утешают взор путника.

Как резко нам было перейти с отрадных берегов Иордана опять в пустыню – к Мертвому морю. Этот путь подробно описан мною в моем первом путешествии¹³⁸. В нынешнее мое посещение его, равно, как и в предыдущее, я всегда был поражен, мертвенною неподвижностью его вод и совершенным отсутствием жизни вокруг него. Все исследования для отыскания положения поглощенных городов Иорданской долины не приведут, по моему мнению, ни к каким выводам, потому что, приняв в руководство библию¹³⁹, мы увидим, что эти города совершенно исчезли с лица земли и не существовали, когда явился Моисей на берегах Иордана. Следы построений, которые нашли, или которые могут быть найдены, не принадлежат и не могут, конечно, принадлежать ни одному из этих городов. Страбон говорит о развалинах не городов, а жилищ (κατοικὶας), и то не как очевидец, а по рассказам туземцев, при чем прибавляет: «если им верить (ὡ΄στε πιστεύειν τοῖς ϑρουλουμένοις ὺπὸ των ἐγχορίων)». Иосиф Флавий¹⁴⁰ говорил о них также по наслышкам. Наш древний паломник Даниил¹⁴¹ определяет положение Содома в 2 верстах от жены Лота, а от этого последнего места до Сигора, где «есть городище первых людей» 1 верста, всего 3 версты, столько же, сколько но его исчислению от Сигора до Хеврона. Если признать, как полагают теперь вообще, что Содом находился па южной оконечности Мертвого моря, вблизи Джебель Уздума, то Сигор Даниила следует искать в Зувейра ел-Фока или верхнем Зувейра, где действительно сохранились развалины, лежащие почти на середине пути между Хевроном и юго-западною оконечностью Мертвого моря. Не менее разделены мнения исследователей библейской географии относительно местоположения горы Небо, хотя место ее весьма точно обозначено в библии¹⁴²: «И взыде Моисей от Аравофа Моавля на гору Навав, на верх Фазга, яже есть прямо Иерихону». Во время моих двух путешествий по Палестине, я старался различить какую-нибудь приметную возвышенность в цепи заиорданских гор, простирающейся на север и на юг, на сколько может охватить зрение, но не мог заметить ни одной подобной возвышенности, ибо эти горы, возвышающиеся, как непрерывная стена, представляют однообразные для глаза вершины. Тоже говорить и Робинзон¹⁴³. Еще Евсевий¹⁴⁴, а за ним, вероятно по его свидетельству, игумен Даниил¹⁴⁵ и многие из новейших исследователей предполагают гору Небо к одной из возвышенностей близ нынешнего Хесбона. Титмар (1217 г.), Hay (1665 г.) и другие видят гору Небо в Джебель Ош, близ ес-Салта. Это последнее местоположение слишком северно, а первое слишком южно¹⁴⁶.

Быстрота наших коней сократила нам возвратный путь и мы к захождению солнечному опять заключились в темницу Иерихонской башни. На рассвете мы отправились по направленно к горе Сараптарион (Сорокодневной), которой величественная масса рисовалась перед нами отличительно от общей цепи гор, по рытвинам, кустам и бугоркам, по грудам заросших развалин и вдоль обрушенных водопроводов к источнику Елисееву, отделенному от самой горы глубокою пропастью. Все это пространство от башни до источника Елисеева составляло местность Иерихона, среди роскошных садов и пальмовых рощ, орошаемых светлыми струями источника. Некоторые предания говорят, что у этого источника поселился на некоторое время Авраам, прибыв из Халдеи, и поэтому место это называлось садом Авраама¹⁴⁷. От всей роскоши Иерихона остался только источник, струи которого, пробираясь сквозь рытвины и кусты к башне, питают дикую растительность этого места. Как в первое мое путешествие, так и теперь я не мог предпринять опасный путь на ее крутизны. Даниил¹⁴⁸ называет эту гору: «Гаван высока велми и велика зило: над тою горою Гаваньскою солнце стояло, пожде яко до полудне дóндеже Исус победи враги своя»¹⁴⁹. Мнение нашего паломника вероятно основывалось на одном намеке Епифания¹⁵⁰, который, сказавши, что большая дорога из Иерусалима в Иерихон проходила чрез Елеонскую гору, а далее, что Елеонская гора есть самая высокая из окружающих Иерусалим, присовокупляет, что гора Габаам (Γαβαὰμ), находящаяся в 8-ми милях от святого града еще выше ее. Библейский рассказ о том, что Иисус Навин у гор Гевала и Гаризима, по завещанию Моисея, перед сонмом сынов израилевых, прочитал весь закон¹⁵¹ и следующий вслед за взятием Иерихона и Гая, был вероятно причиною, почему Евсевий¹⁵², а за ним Прокопий¹⁵³ и Окалигер¹⁵⁴ ошибочно обозначали Сихемские горы Гевал и Гаризим возле Иерихона, отождествляя первую с горою Сорокодневною, а вторую со смежною с нею столь же высокою горою. Насладившись вполне видом горы, мы предприняли обратный путь, заехав по пути в Неби Муса или монастырь св. Евфимия.

Проехав через полчаса после нашего отъезда от Сорокодневной горы вади ел-Келт, орошенный прозрачным потоком, тем самым, который, выходя от Энона (Αἰνών), проходит через Хозеву, мы чрез три четверти часа стали подниматься на горы через вади Гереф-Гаджла. Беловатые пучки колючего кустарника покрывали дорогу. Далее путь пролегает по горам, покрытым зеленым мхом, служившим пастбищем небольшому стаду овец. С вершины этих гор видны были часть Мертвого моря и устье Иордана. Вскоре начали встречаться глыбы камня, черного внутри, на подобие угля, но белого снаружи от влияния солнечных лучей, который арабы называют камнем Моисея, потому что находят его недалеко от мечети Неби Муса; т. е. пророка Моисея. Он употребляется на постройки и даже на талисманы. Это смолистый камень, горящий как антрацит и имеющий противный запах. Хассельквист (1751 г.) говорите, что это кварц, похожий на аспидный камень и что эта порода одна из самих редких, какие он встречал в своих путешествиях. Миновав еще одну высоту, мы прибыли в мечеть Неби Муса. Место ее, как следует предполагать занимал сперва монастырь св. Евфимия, местоположение которого довольно хорошо обозначено в житии этого святого, где он явившись в сонном видении Теревону, сыну сарацинского вождя Аспевета сказал ему: «Аз есмь Евфимин; живу же на восточной стране, в пустыне, от Иерусалима в расстоянии десяти поприщ, недалече от пути, ведущаго к Иерихону», и далее, в том же житии: «Случися некогда множеству арменов, от святаго града на Иордан сходящих, уклонитися на десно и приидоша в лавру» (св. Евфимия)¹⁵⁵. В настоящее время существующая на этом месте мечеть находится в большом почитании у арабов, стекающихся отовсюду сюда раз в год на поклонение находящейся в

ней гробнице, которую они признают за гробницу Моисея. Воспоминание о чудесных исцелениях, совершившихся в этих местах между неверными, как сказано в житии св. Евфимия, сохранилось неизгладимо в памяти жителей страны, что и. было причиною сооружения мечети. Она очень хорошо построена; издали виднеется стройный ее минарет; довольно большой купол прикрывает место гробницы; вокруг настроены галлереи и, кроме того, оградная стена с террасами на все стороны. Единственные ворота без дверей заграждены цепью, которую поднимаюсь, чтоб войти. Она замечательно чисто содержится, что тем более странно, что, кроме черной кошки, мы не видели в ней ни одного живого существа. Через окно с железною решеткою виден большой саркофаг, покрытый богатым зеленым ковром с вышитыми на нем надписями из корана. Видимая с террас окрестность совершенно бесплодна, ни одного деревца, ни куста, ни травки не растет на окружающих горах. С террасы минарета видна на восток молельня сантона, стоящая на окрестной возвышенности, а немного далее в лощине видны незначительные развалины, которые я приписываю бывшему здесь монастырю св. Феоктиста, неразлучного друга св. Евфимия. Кстати, постараюсь определить положение еще одного монастыря, а именно – пустыни Рува, о которой часто упоминается в житии святых. Фока¹⁵⁶ говорит: «Поток же, вытекающий от Гефсимании (Кедрон) проходит мимо лавры св. Саввы и пустыни Рувы, направляясь к Мертвому морю Содомскому». Почти в тех же словах выражается Даниил¹⁵⁷. В другом месте тот же Фока¹⁵⁸ продолжает: «что от Хозевы путь ведет к пустыне Рувы, которая находится между монастырем св. Евфимия и лаврою св. Саввы». Реланд¹⁵⁹ обратив внимание только на первую выписку из Фоки, остался в сомнении на счет этого места. В первое мое путешествие по святой земле мною совершен был путь от Неби Муса, который я тогда не отождествлял с монастырем св. Евфимия, к лавре св. Саввы. Просматривая мои тогдашние заметки, я нахожу следующее:¹⁶⁰ «Скоро за Неби Муса начинается большая нагорная равнина; в конце ея видны на крутой горе развалины (мы доехали до этой горы через 33/4 часа от Мертваго моря)». Эти развалины, по моему мнению, могут принадлежать только пустыне Рува.

Отдохнув в монастыре св. Евфимия, мы предприняли обратный путь в Иерусалим. Нам пришлось сперва перевалить через Джебель Аккаба Неби Муса, потом через еще большие горы Каик Неби Муса и Джебель Тэф; с вершины ее мы увидели Елеонскую гору. Затем мы поднялись с трудом еще на одну гору. Обернувшись назад, я увидел за собою, среди цепи скал, большую пещеру, в которой, как сказывают¹⁶¹, жил св. Евфимий до построения своего монастыря. От этого места гористая дорога становится удобнее; мы приближались по зеленеющей долине, покрытой посевами, к развалинам монастыря, который, как нам сказали, был монастырь Мартирия, я полагаю того патриарха иерусалимского, о котором упоминается в житии св. Евфимия. Два или три колодца находятся на этом месте. После двадцати-минутного отдыха мы продолжали путь далее и через три часа после выезда из Неби Муса мы выехали па большую дорогу, ведущую от Иерихона в Иерусалим. Проехав источник Апостолов и Вифанию, нам открылся живописный вид на Иерусалим, при заходящем солнце. Это место, с которого Спаситель, узрев Иерусалим, плакася о нем¹⁶². И теперь, при своем уничижении, святой град представляется с этого места в поразительной красоте. Пока мы спустились с горы Елеонской и поднялись на крутизны Офеля наступила совершенная ночь, и мы почти ощупью добрались до Яффских ворот, которые не были заперты в ожидании нас. Быстрое наступление ночи в этих странах поражает непривычных европейцев. По чрезвычайной сухости воздуха, здешние сумерки минутное дело и, по выражению Виргилия «nox ruit», ночь устремляется на вас почти неожиданно. В Нубии от внезапного мрака по захождении солнца, мы однажды с трудом достигли берегов Нила будучи на самом близком от них расстоянии.

Доселе еще не определены две евангельские местности – Энон (Αινων) и Ефрем (Εφραιμ). В Евангелии от Иоанна сказано: «Бе же Иоанн крестя во Еноне, близ Салима, яко воды многи бяху ту»¹⁶³. Поприще благовестия Иоанна Предтечи весьма естественно представляется от места его рождения в Горней (Иудейских горах) или от горной пустыни, прилегающей к этому месту и до Иордана но сю и поту сторону реки. Об Ефреме в том же евангелии¹⁶⁴ сказано по воскресении Лазаря: «Иисус же ктому не яве хождаше во Иудеех, но иде оттуду во страну близ пустыни, во Ефрем нарицаемый град», поэтому не в далеком расстоянии от Вифании. При первом моем путешествии я был обязан отцу Анфиму указанием на Вефиль¹⁶⁵, и чрез то я был первым из новейших путешественников, который описал эту местность. Я надеялся быть столь же счастливым и теперь, хотя уже не имел такого указателя, как о. Анфима, перешедшего в вечность. Меня обещали провести в Энон, но относительно Ефрема никто не мог сообщить мне сведений.

Не беру на себя утверждать подлинности показанного места, но подробно опишу этот путь. В 9 часов утра мы выехали из Гефсимании, переехав поток Кедрский позади гробницы Пресвятой Богородицы. Через четверть часа, обогнув гору Мужей Галилейских и гору Елеонскую, открывается с высоты обширный вид на Мертвое море, от его начала почти до Енгеди и всю долину Иорданскую, замкнутую стеною гор Моавских. Этот вид обширнее того, который представляется с горы Елеонской. За сим начинается спуск по вади ес-Сулейм, а вправо тянется вади ел-Ход. В 9 ½ часов встречается колодезь, которого вода идет с горы Елеонской. Дорога идет вдоль каменистого вади ес-Сулейм. В 10 час. и 5 мин. это вади становится дичее и с хребтов его видна частица Иорданской долины. Этот путь по ребрам гор чрезвычайно труден для лошадей, так что мы часто принуждены были спешиваться. В 10 ч. и 20 м. опять открывается вид несколько больший на Иорданскую долину. Вправо открывается долина, на которой стоят развалины монастыря Мартирия. Высота, на которой мы находились, называется Аркуб ес-Сафа или ес-Цапфа. Тут видны следы древних построены из довольно больших камней, среди которых разбросаны частицы мозаических камешков. Посреди этих остатков построения находится глубокий колодезь древнего сооружения одетый внутри камнем. Не это ли место Ефрема¹⁶⁶? Впереди виден отсюда на горе хан Хадрур. Поэтому доселе наш путь представляется почти параллельным к пути из Иерусалима на Иордан. Без 5 минут 11 часов мы быстро повернули в вади Фара. Тут начинается труднейший и даже опасный подъем на высоты Джебель ел-Фара по обрывистым ее ребрам. И мы, и лошади были крайне утомлены: солнце хотя и декабрьское нас палило как летом. Без четверти в 1 2 часов опять открылся вид на часть Иорданской долины и мы начали спускаться. Крутизна этого спуска ужасная: мы не раз обрывались. Наконец в 12 часов и 40 минут мы достигли русла вади Фара и очутились внезапно в ущелье, среди нескольких смоковичных дерев у светлого источника, составляющего несколько бассейнов. Мы изнемогали от усталости и отраден был нам этот нежданный оазис. На противоположной вершине горы видны развалины; они обозначены на карте Ван-де-Велда. Это ли Энон? Не поставляю заключений; но местность соответствует такому предположению. В евангелии Энон означен близ Салима. Трудно предполагать чтоб это был Салим Сихемский,¹⁶⁷ и поэтому в имени Садима я читаю Иерусалим, тем более, что в еврейском тексте псалтиря Иерусалим обозначен именем Салима: «И бысть в Салиме место Его и жилище Его в Сионе»¹⁶⁸. Раумер¹⁶⁹ справедливо замечает, что все первые христианские учители, за исключением Иеронима¹⁷⁰, принимают мнение Иосифа Флавия¹⁷¹, что имена Салим и Иерусалим тождественны. По возвращении из Палестины я ознакомился с двумя важными книгами Барклея и Сеппа, которые также занялись изысканием Энона. В изысканиях Барклея¹⁷² обозначение местности Энона совершенно согласно с моим, хотя направление его пути было другое, но д-р Сепп¹⁷³ ставит его к ю. з. от Хеврона, в окрестностях селения Ум-ер-Руммамим. Все эти изыскания требуют разъяснения; доселе только Барклей и я сказали свое слово, но сохранившиеся предания у греков представляют уже авторитет. Мы пробыли более двух часов в этом гостеприимном уголке, получающем особенное значении по важности священных событий, которыми он ознаменовался, и, укрепясь силами, предприняли обратный путь по направлению к вади ел-Ход. После трудного подъема по каменистому хребту, мы выехали через час и 10 минут, к моему удивлению, на большую дорогу, ведущую от Иерусалима на Иордан, к подошве горы хана Хадрур. Я спросил моего вожатая: почему не провел он нас к цели нашего путешествия этим путем, далеко не так утомительным и кратчайшим? Он отвечал, что предпочел для нашей любознательности путь мало известный. Нельзя не заметить, что на этом пути из Иерусалима к источнику вади Фара мы не встретили, в продолжение почти четырех часовой езды, не только ни одного человека, но даже ни одного живого существа. Вероятно, что эта самая горная пустыня обозначена в евангелии под словами «близь пустыни», куда Спаситель уединился в град Ефрем.

Дорогу в Вифлеем я нашел неизмененною за последние 26 лет. Я этим был доволен. Всякое изменение на священной почве Палестины мне тягостно: оно как бы стирает следы божественных стоп Спасителя, Его пророков и апостолов... Предположение провести железную дорогу от Яффы до Иерусалима меня пугает. Паломники будут заменены туристами. Но восстановление разрушенных церквей, монастырей и созидание новых молитвенных памятников на местах, ознаменованных священными событиями, радует сердце. На дороге в Вифлеем, монастырь св. Илии благолепно поновлен. Далее, я легко узнавал все места, на которые указывают палестинские легенды. Камень Богородицы¹⁷⁴ несколько сдвинут с места; его намереваются перенести в церковь местечка Бейт-Джала, которое видно отсюда на противоположном гребне холмов. Я даже нашел площадку, на которой находят камешки, походящие на окаменелый горох¹⁷⁵.

Приближаясь от Иерусалима к Вифлеему, за десять минут до подъема на гору Вифлеемскую, вправо от дороги, находится большая четверосторонняя цистерна, имеющая внутренюю каменную одежду и отчасти высеченная в скале; вокруг нее заметны основания древних жилищ. До сих пор, вероятно, как и предполагает Даниил¹⁷⁶, простирался древний Вифлеем или Ефрафа. Совершенно насупротив, на скате противолежащих холмов, находится арабское селение Бейт-Джала, которое христиане до сих пор еще называют Рамлею, что совершенно согласуется со словами пророка¹⁷⁷: «Глас в Раме слышан бысть плача и рыдания и вопля: Рахиль плачущися чад своих». Паломники писатели XVII и XVIII столетий, как католические, так и православные¹⁷⁸, обозначали здесь местность Рамы. Хотя Францисканец Фарнад¹⁷⁹ (около 1520 г.) относительно названия Рама говорит: «В священном евангелии, Рама не есть имя собственное какого-либо места, но простое слово, значущее, согласно блаженному Иерониму, – высота; поэтому глас в Раме, т. е. на высоте слышан бысть». Конечно это согласно с еврейским словопроизводством, но семьдесят толковников и Евсевий принимали всегда это имя за имя собственное.

Поклонясь великим святыням Вифлеема, мы посетили находящиеся но близости от монастыря вертеп Богородицы, называемый Млечным. Это очень красивая пещера, положение которой ясно обозначено Даниилом¹⁸⁰; к входным дверям пристроена арка с двумя небольшими колоннами по сторонам. Она в равном почитании как у греков, так и у латинцев. В ней находится небольшой престол и икона Пресвятой Богородицы. На основании легенды¹⁸¹ женщины, лишившиеся молока, приходят сюда испрашивать покровительства Божией Матери.

Намереваясь на другой день быть в Хевроне, мы направились на ночлег в монастырь св. Георгия, называемый также Петцала (Πετσαλὰ), а арабами ел-Хадер, находящиеся на расстоянии около одного часа от Вифлеема. Настоятель этого монастыря о. Гавриил, природный араб, был нашим спутником. Этот православный арабский монастырь находится между холмами в плодоносной долине, покрытой виноградниками, смоковичными и оливковыми деревьями. Безымянный¹⁸² автор de locis Hierosalymitanis упоминает об этом монастыре около 1400 г. В конце столетия Фабри (1483 г.)¹⁸³ говорит о нем, как о развалинах. Теперешний патриарх иерусалимский Кирилл занялся прочным его обновлением при тщательной заботливости архимандрита Гавриила. Монастырь обнесен каменною стеною; небольшая, но красивая церковь накрыта куполом, который поддерживают четыре колонны. Живопись образов очень дурна, в роде суздальской, хотя образ св. Георгия очень древний. Здесь особенно чествуют цепи, в которые как повествуют, был на этом месте закован св. великомученик Георгий; они привешены к стене и о их чудотворном свойстве исцелять беснующихся, лишенных ума и лунатиков свидетельствуют многие древние путешественники, начиная с 1400 года, даже католики. Сами мусульмане посылают сюда одержимых сказанными недугами. К монастырю прилегает арабская деревня, пристроенная к развалинам прежних монастырских зданий. Мы нашли здесь самое теплое гостеприимство у настоятеля о. Гавриила, который пользуется во всей окрестности общею любовью как у православных, так и у мусульман.

Так как путь от Вифлеема до Хеврона мною подробно описан в моем первом путешествии¹⁸⁴, то, не повторяя мой рассказ укажу на наиболее обратившее мое внимание во время настоящей поездки. Мы выехали из монастыря св. Георгия в Хеврон в 8 часов утра и через 20 минут проехали, не останавливаясь, мимо Соломоновых прудов, которые мы намерены были посетить на возвратном пути. Через час мы были у колодца называемого Рас ел-Аин¹⁸⁵ (глава источника), с которым соединены гончарные водопроводы, опоясывающие прилегающие горы. Замечательно, что этим же именем называются знаменитые Соломоновы колодцы близ Тира¹⁸⁶. Через 2 часа с половиною нам показали в левой руке от дороги небольшие развалины, называемые Рамет ел-Халиль, – место, где, по некоторым предположениям, жил Авраам. Чрез 20 минут указали нам следы других гончарных водопроводов, направленных в Иерусалим. Тут мы быстро повернули направо от дороги, поднимаясь на гору. Не понимая этого отклонения от дороги в Хеврон, на спрос мой о том, мне сказали, что мы едем к дубу Мамврийскому. Это привело меня еще в большее недоумение, ибо показанное мне в 1835 году место, на котором стоял некогда дуб Мамврийский, находилось на половине склона лесистой горы, по ту сторону долины, занимаемой Хевроном, против Харама¹⁸⁷, что совершенно согласно с текстом книги Бытия¹⁸⁸: «И бысть село Ефроново, еже бе в сугубей пещере, еже есть лицем к Мамврии, село и пещера яже бе в нем и всякое древо, еже бе на селе и все еже есть в пределех его окрест, Аврааму (бысть) в стязание пред сыны Хеттеовыми и пред всеми приходящими во град. По сих погребе Авраам Сарру жену свою в пещере селней сугубей, яже есть противу Мамврии: сия есть Хеврон в земли Ханаанстей». Эта цитата не позволяет искать долины Мамврийской, также как и священного дуба, если он еще существует, ни в каком другом месте, как против пещеры Махпела. Для ясности дальнейшего исследования об этом предмете я считаю необходимым привести вкратце то, что я написал в 1835 г.¹⁸⁹ «Хеврон стоит в долине; она несколько наклонена к югу, а город окружен горами; он не обнесен стенами и разделяется на две части из которых одна именно северная, упирается в скалистую гору, у подошвы которой находится пещера Махпела, заключенная в величественном здании Харама, а другая примыкает к подошве лесистой горы. Этот лес есть тот Мамврийский лес, о котором говорит библия. Между двумя частями города находится долина и холм; на этом месте видна большая цистерна, о которой упоминается в книге Царств¹⁹⁰. Довольно быстрый поток протекает чрез город и долину, что согласно и с библиею...... Перейдя по ту сторону города Хеврона и долины Мамврийской, я направился к подошве лесистой горы, лежащей против погребальной пещеры Авраамовой, туда, где, но точному указанию библии, была роща Мамврийская.... Поднявшись на гору, я вступил в рощу теревинфовых, масличных и смоковничных дерев, которые образуют наконец нагорный лес. При начале этого леса видны значительные развалины, осененные деревьями. Это место признаваемо было во все века иудеями, язычниками и христианами местом святым, на котором Господь Бог благоизволил явиться Аврааму в троичном преобразовании, в лице трех ангелов. Иосиф Флавий¹⁹¹ точнее всех определил это место, назначив его в шести стадиях т. е. несколько более версты, от древнего Хеврона или от погребальной пещеры Авраама. Ему показывали на этом месте огромное теревинфовое дерево, которое, как говорили, сохранилось со времен Авраама. Развалины, о которых я упомянул, состоят из нескольких сводов, которые составляли, как говорят, основание церкви, сооруженной при Константине. Два или три теревинфовые дерева и несколько масличных дерев, носящих на себе отпечаток глубочайшей древности, осеняют эти развалины». В то время не указывала мне в этой чаще ни на одно дерево в особенности, которое могло быть признано за священный дуб Авраама. Драгоманом моим был тогда один просвещенный араб, уроженец Вифлеемский, находившиеся на службе при нашем консуле в Яффе. Теперь же меня сопровождал архимандрит о. Гавриил.

Прибывши на место, совершенно для меня незнакомое, я был, однако, поражен красотою одного из самых величественных дерев, которые когда либо я видел, стоящего, совершенно одиноко на обнаженном откосе высокой горы. Это дуб (quercus), синдиан у арабов; его часто смешивают с теревинфом. Меня поразила в этом дереве форма его ветвей, которые правильным образом расходятся на три отдельные части, направо, налево и вверх, осеняя огромный ствол на большое пространство. Не смотря на чувство особенного привлечения моего к этому месту, я не могу согласить его положения с указанием библии, столь точным, тем более что место, показанное мне во время первого моего путешествия, совершенно подходит к указаниям библии и Иосифа Флавия¹⁹².

Описав подробно Хеврон в первое мое путешествие¹⁹³, я и в нынешнее путешествие не мог осмотреть более; только благодаря покровительству архимандрита монастыря св. Георгия, о. Гавриила, который, будучи арабским уроженцем, пользуется в Хевроне особым уважением, допустили меня в наружный портик мечети, возвышающейся над гробами патриархов, и там показали, чрез неправильное отверстие, пробитое в стене, мрачное углубление, составляющее часть погребальной пещеры Авраамовой. До сих пор мы еще не имеем сколько-нибудь ясного о ней сведения. Омарову мечеть в Иерусалиме, бывшую столь недоступною лет 30 тому назад, можно теперь посещать за условную плату, но ничто не могло победить до сих пор настойчивость мусульман относительно Хевронской мечети. Во время первого моего путешествия, мой драгоман, египетский мусульманин, сообщил мне следующие сведения: «Когда он осмотрел мечеть, в которой находится галерея, двор, готический храм с некоторыми малыми приделами, где поставлены гробницы (которых выдают обыкновенно за гробницы патриархов), покрытая богатыми коврами, как во всех мечетях, ему показали, сверх того, глубокий и мрачный спуск в пещеру, прегражденный железною решеткою, тщательно запертую замком; при входе висит постоянно горящая лампада. Далее этого места не впускают самих мусульман: одни имамы только имеют вход туда. Это сходно с тем, что говорит Вениамин Тудельский»¹⁹⁴.

Замечательно, что Даниил не говорит иначе о Хевроне, как о городе, уже несуществующем, стоявшем сперва на горе¹⁹⁵, и называет место сугубой пещеры св. Авраамом, а высокую гору, над ней находящуюся, жертвою Авраама¹⁹⁶. Действительно, как видно у писателей крестовых походов, Хеврон носил в это время имя Авраама, при чем название castellum ad S. Abraham давалось той высокой горе, о которой говорить Даниил и на которой действительно удобно было выстроить крепость a presidium S. Abrahae –зданию, выстроенному над сугубою пещерою¹⁹⁷.

При выезде из Хеврона, по дороге в Иерусалим видны еще остатки древней мостовой. Мы употребили четыре часа времени, чтоб доехать до Соломоновых прудов. Сильный дождь с порывистым ветром весьма затруднил наш путь. Непогода прекратилась только с приближением к Соломоновым прудам. По моему мнению, это – Ифам, о котором говорится в псалмах, «Ты расторгл еси источники и потоки, Ты изсушил еси реки Ифамския»¹⁹⁸. Каген в своем переводе библии переводит слово איתן (Этам), соединяя его с מעיז нарицательно: воды постоянно текущие, но LXX толковников и блаженный Иероним приняли это слово, как собственное Ὴϑαμ, Ethan. Пророчество псалмопевца буквально исполнилось: источники Ифамские раcсеялись на мелкиt отрасли, а пруды Соломоновы иcсякли.

По кратком отдохновении, мы направились к Вифлеему. Через час и 25 м. мы ехали по ребрам гор, образующих вади Уртас, в русле которого цветут обильные фруктовые сады; отсюда через 35 м., по ту сторону ложбины, открылся нам прекрасный вид на Вифлеем с южной стороны. Мы радостно поспешили под кров, откуда «воссияло Солнце Правды»¹⁹⁹.

Возвращаясь из Вифлеема в Иерусалим, мы остановились на противоположной высоте, где находится кладязь Давида, на месте, называемом Вефир, как называется он у LXX толковников²⁰⁰ и у Даниила²⁰¹. По мнению сего последнего, это тот самый, о котором сказано в книге Царств. «И возжада Давид и рече: кто напоит мя водою из рова, иже в Вифлееме при вратех»²⁰². Это мнение весьма правдоподобно, потому что местность совершенно соответствует рассказу библии. Первое достоверное о нем указание находим в 1482 г. у Брейденбаха²⁰³. Реланд объясняет слово Вефир «как бы сказать дом двух»²⁰⁴.

Отсюда также мы любовались видом на долину Пастырей, которую называют Αγία Ποιμανή. Монах Епифаний, в 1170 г. обозначая это место, говорит²⁰⁵: «к востоку от Вифлеема находится монастырь называемый Пимнион (Ποίμνιον Пастуший); там ангелы явились пастухам. Нынешний иерусалимский патриарх Кирилл имеет намерение восстановить бывшую здесь при св. Елене церковь, вместо которой существует бедная арабская православная церковь, но встречает большие препятствия со стороны латинцев. Говоря об этом священном месте, игумен Даниил пишет: «И ту же есть близ под горою село св. Саввы»²⁰⁶. По этому указанию, пространство, находящееся между церковью пастырей и склоном восточных гор, где пролегает путь к лавре св. Саввы, есть древнее достояние ее²⁰⁷. Оно было несколько столетий отчуждено от нее и самая память о принадлежности этого места была совершенно потеряна, а теперь случайно куплено этою же лаврою. Игумен ее о. Иоасаф, которому я прочел эти строки Даниила, был очень утешен, узнав, что он этою покупкою возвратил древнее достояние св. Саввы его святой обители.

Вновь посетил я лавру св. Саввы, сопровождаемый ее достопочтенным игуменом, путем русла потока Кедрского, с которым я еще не был знаком. Мы выехали из Иерусалима чрез Яффские ворота. Спустясь с Сионской горы к Силоаму и миновав колодезь Бир Эюб (Иоава), мы вступили в вади ес-Сагиб, т. е. ущелье монахов, ведущий к монастырю св. Саввы. Этот же самый вади, при своем устье у Мертвого моря, носит название ен-Нар, т. е. огненный. Мы ехали мимо маститых масличных и смоковничных дерев и через 23 минуты, считая от Яффских ворот, видны на левой руке ряды пещер, правильно иссеченных в каменных ребрах гор, а еще через 5 м. открываются несколько пещер большого размера, из коих одна довольно высоко. Засим горная ложбина делается теснее, растения прекращаются, ребра скал совсем нагие. Тут мы встретились с одним из иорданских шейхов Абдаллою, с длинною пикою в руках и на красиво убранном коне. Он дружески раскланялся с о. Иоасафом, который, с посохом в руке, босоногий, шел возле своего осленка. Через час от Иерусалима ложбина расширяется и потом через ¾ часа встает на правой стороне высокая и дикая гора с развалинами Феодосиева монастыря. Фока²⁰⁸ оставил нам краткое описание этого монастыря, а Иоанн Мосх часто говорить о святых отшельниках, живших в нем. Св. Феодосий, которого церковь прозвала великим за святость его жизни и которого память она чествует 11 января, в конце царствования Маркиана е 451 году, во время Халкидонскаго собора, перешел в Палестину, где в то время патриархом иерусалимским был Ювеналий. Феодосий долго жил в пещере, о которой говорит Даниил²⁰⁹; но слава о его святой жизни привлекала к нему отовсюду множество учеников, так что он принужден был основать монастырь, в котором находилось до 620 монахов, из коих много было армян и греков, которые могли служить обедню на их родном языке. Он ревностно противоборствовал ересям Севера, Евтихия, Македония и Нестория, которые волновали в это время церковь, и изрек в храме иерусалимском анафему на последователей этих ересей. От этого места, также через ¾ часа, горы образуют площадь; на их ребрах видны как бы уступы в виде амфитеатра с пещерою. Через полчаса отсюда видна направо еще пещера и перед нею довольно большая цистерна с водою. Все эти пещеры, которые встречаются на этом пути, следует отнести ко временам троглодитов; подобные пещеры видел я в Сицилии и в Крыму, как например Инкерманские. Через 10 минут от этого места, вдруг открывается перед вами поразительно грозное и мрачное ущелье лавры св. Саввы. Не смотря на мое давнее знакомство с этим страшным уединением, внезапный вид на эту грозную пропасть удивил и как бы испугал меня. Медленно поднялись мы по ужасным скалам, к твердым стенам монастыря, которыми иноки тщательно отделены от соприкосновения с мирянами. Доступ туда может быть только с этой одной стороны, потому что другая сторона обращена в глубокую, отвесную пропасть, по которой и козы не могут к ним добраться. «Лавра же св. Саввы», говорит игумен Даниил²¹⁰ «уставлена суть от Бога дивно велми, чюдно же и несказанно: есть бо поток некак страшен и глубок вельми и безводен, и стены имея каменны высокы вельми и на тех стенах суть келии утвержены Богом, прильплене некак страшно и дивно на высоте той, лпять кельи ти по обема сторонама потока того страшнаго, стоят на скалвах яко звезды на небеси утвержены суть.» Тоже самое почти говорить и Николай Фарнад²¹¹, который присовокупляет к этому еще, что в его время, т. е. в 1518 г., духовенство Иерусалима всех наций собиралось в день св. Саввы в его лавру на торжественное служение²¹² . В два дня, которые мы здесь пробыли, казалось мне, что я совсем отчужден от мира. Нельзя глядеть без умиления на строгую жизнь здешних отшельников, во главе которых поставлен муж, который напоминает древних пустынножителей церкви. Бароний²¹³ приводить послание монаха Антиохия, в котором он говорит, что жизнь отшельников св. Саввы можно сравнить с жизнию ангельского, и что они точно земные ангелы или небесные люди.

Здесь почти все время посвящено молитве. Единственное развлечение монахов составляет их пребывание на террасах своих келий и то в одно вечернее время, потому что в этом климате и в этом ущелье постоянный зной заставляет укрываться днем от наружного воздуха, что я сам испытал в мое первое путешествие²¹⁴. Я был свидетелем теперь одного детского развлечения иноков. После обедни они пришли в церковные сени и сели на каменные скамьи; им поднесли по одной чашечке кофе, и сам игумен начал раздавать каждому по пригоршне изюму; за сим мы пошли вверх на террасы; с нашим появлением вдруг начали прилетать один за другим несколько скворцов, тогда как в этом безжизненном месте редко показываются какие-либо животные. Удивленные этим собранием воздушных гостей, мы просили о. Иоасафа объяснить нам их присутствие. В ответ на это он начал бросать находящиеся еще при нем изюминки, и вскоре наша терраса покрылась этими птицами; с прекращением лакомства они разлетелись, и только один раз в день постоянно в этот час являются утешать отшельников.

С террасы, даже с башни, называемой Юстиниановою, ничего не видно по сторонам, кроме одних черных отвесных скал: горизонт закрыт отовсюду. Виден только один свод небесный, указывающей путь в мир невидимый. Я провел часть ночи на террасе и, при окружающем меня глубоком мраке, невольно имел перед собою постоянно одно только звездное небо, говорящее мне: «В дому Отца моего обители многи суть»²¹⁵.

Вспомня жатву рукописей, приобретенных мною здесь в 1835 г.²¹⁶, я просил о. Иоасафа провести меня, не смотря на высоту крылец, в ту часть башни Юстиниановой, где были сделаны мною эти приобретения. С радостью увидел я несколько полок с тщательно установленными на них пергаментными и бомбицинными рукописными фолиантами; но в этой же комнате, в углу, я заметил целую груду пергаментных листов из неполных разрозненных рукописей. Не смея посягать на достояние монастыря, тщательно охраняемое, я просил позволения заняться нестройною грудою, которая обрекалась на истребление. С разрешения отца игумена, я принялся за труд, нашел и приобщил к книгам, помещенным на полках, несколько довольно полных и очень древних рукописей: творений св. Иоанна Златоуста и Василия Великого. Тут же собрал, с желанием приобрести себе, два почти полные евангелия, но без начала и конца, одно IX, а другое X века приблизительно, также несколько палимпсестных листов с некоторыми другими отрывками из разных сочинений, более или менее древних. Все это составило довольно большой портфель, который я намерен был подвергнуть ученой критике знаменитого библейского филолога, профессора Тишендорфа, но труды мои остались для меня напрасны. Отец игумен дарил мне все это с тем только, чтобы я заявил о том патриарху. Я свято исполнил его приказание, но патриарх, у которого я жил, не смотря на его близкую и дружескую связь со мною, заявил мне положительно, что он ни одного листка из привезенных мною рукописей не может мне выдать, будучи обязан хранить неприкосновенно церковное достояние. Всякое возражение с моей стороны было бы неприлично. Я утешился только тем, что все собранное мною было передано в патриаршую иерусалимскую библиотеку и ограждено от разорения. Рукописи хранящиеся в патриаршей иерусалимской библиотеке, монастыре Св. Креста и обители св. Саввы, требуют ученой разработки, которая будет не бесплодна. В этой последней я заметил также три весьма древних славянских типикона и несколько старопечатных книг, из коих иные, как то: Триод цветная, с рукоприкладством патриарха Никона²¹⁷.

Из Иерусалима посетил я еще монастырь Св. Креста, который получил теперь совершенно новое устройство и образует высшую духовную школу или семинарию, снабженную хорошими учителями, из коих можно указать особенно на ученого молодого араба, обладающего весьма хорошо французским языком, хорошею библиотекою и самым удобным помещением. Часть этого устройства принадлежит патриарху Кирилле, которого деятельные и полезные работы заслуживают полной благодарности православной церкви, которой он служит одним из твердых столпов на Востоке. Им воздвигнуты новые церкви на Фаворе, в Рамале, Джифне и Петцале близ Вифлеема. Кроме того, им же устроена в Иерусалиме довольно полная типография, в которой, сверх учебников и литургических книг, печатаются некоторые творения св. греческих отцов и, между прочим, в первый раз напечатаны глубоко назидательные сочинения архиепископа Фессалоникского Григория Паламы, жившего в половине XIV века.

Из монастыря проехал я прямо в горний град Иудов²¹⁸. От стен монастырских дорога поднимается на горы; через 20 мин. видны в лощине развалины башни, называемой Каср еш-Шейх, а на противолежащей горе развалины зданий или деревни, имя которой мне не умели назвать. Поднявшись на другую гору, открывается впереди светлая полоса Средиземного моря с белеющим песчаным берегом. К северу видно конусообразное возвышение, заметное по своей белизне и зовомое Тель ел-Хумус, как кажется, близ Шафата. Обернувшись назад, видна гора Елеонская и часть Иерусалима. Мы направлялись вдоль горы, по ее хребту, к развалинам Хербет ел-Харука или Аин Керима, где указывают на древний колодезь (аин пли бир). Влево видна Малиха, а направо, на горе Эдильб, ниже гора Касталь, а под нею деревенька Дейр Ясин. За сим открывается вскоре под горою монастырь св. Иоанна или Мар Захариа, – место, где родился Иоанн Креститель. Так же как и в 1835 г., я не взял (теперь с намерением, чтоб испытать гостеприимство латинцев) рекомендательного письма из католического монастыря и так же с большим трудом и недоброжелательством был допущен в храм. Мы посетили также источник Богородицы и дом Захарии и Елизаветы, где, по преданиям, происходило трогательное свидание Пресвятой Богородицы со св. Елизаветою. Теперь в развалинах церкви устроена небольшая католическая часовня. Мы отдохнули под развесистым платаном, который я в 1835 г. срисовал вместе с развалинами церкви²¹⁹, и, совершив трудный путь в пустыню Иоаннову, возвратились к ночи в Иерусалим.

Между тем приближался радостный день Рождества Христова, Мой покровитель, патриарх, собирался со всем причтом совершать богослужение в Вифлееме, куда мы переселились накануне этого великого торжества. Вся дорога от Иерусалима до Вифлеема была покрыта, 24 декабря, многочисленными группами православных поклонников со всех стран света. Улицы скромного Вифлеема были запружены народом. День был ясный, теплый. Картина этого торжества в Вифлееме, действительно вдохновительна. Монастырь от самых ворот до верхних террас, был переполнен богомольцами. Богослужение должно было начаться за час до полуночи. Ночь была темная; небо от края в край было засыпано яркими звездами и перепоясано млечным путем. Мы прохаживались по террасе среди многочисленных групп сомкнутых поклонников, дыша бальзамическим воздухом, как вдруг тихое, необычайно сладкое, женское пение: «Дева днесь Пресущественнаго рождает»... потрясли фибры нашего сердца и мы остановились недвижимы; родные звуки нашего богослужения под небом Вифлеема, на самом месте торжественного события! При словах: «ангели с пастырми славословят...» взглянув на горящее в звездах небо и не видя поющих, нам представлялось как бы наяву ангельское славословие. Мы хранили глубокое молчание, и за сим: «Рождество Твое Христе Боже наш и наконец: «Достойно ест яко во истину блажити тя Богородице!» привело нас в истинный восторг. Постепенно расположенные, согласно с событием, священные гимны показывали глубоко обдуманную молитвенную мысль поющих. То были две или три молодые послушницы, одна монахиня и одна светская девушка. Мы обменялись с ними несколькими приветственными словами и вскоре, в темноте ночи, потеряли их из виду, при призыве в церковь. Сойдя в патриаршие комнаты, мы узнали, что недавно приходили к патриарху пастухи с места явления ангелов и приносили, по установленному издревле обычаю, дары Рождеству Христову – упитанного овна и плоды своих полей в воспоминание евангельского повествования. Богослужение было совершено с необычайным торжеством. Всенощное служение и затем литургия длились до солнечного восхода. Не смотря на продолжительность такого богослужения, вся толпа поклонников, преисполненная священной радости, оставалась до конца службы и только по окончании ее направилась из храма на отдохновение.

Вифлеемом оканчивалось ныне мое путешествие по святой земле. Возблагодаря Спасителя и Пресвятую Богородицу, сподобивших меня провести столь великий день на самом том месте, откуда воссияло нам Солнце Правды, я дал обет сделать ризу на местный образ Рождества Христова в большом Вифлеемском храме в поминовение о жене моей, что мною и приведено теперь в исполнение.

Патриарх Иерусалимский Кирилл

Близок был час моего отъезда из Иерусалима. Полученное мною из Каира письмо от нашего генерального консула Лаговского извещало меня, что набеги арабов Синайского полуострова кончились и что я могу безопасно посетить Синай. Хотя я пламенно желал посетить во второй раз Галилею, но все иерусалимские друзья мои свидетельствовали мне, что этот путь от больших декабрьских дождей сделался в это время чрезвычайно затруднителен и даже небезопасен, и я принужден был покориться обстоятельствам.

Постоянное общение в продолжении двух месяцев с достойным представителем православной церкви в Иерусалиме сблизило меня с ним узами неразрывной дружбы. Дом патриарха Кирилла был для меня, как дом отческий, и воспоминание о его любви ко мне и гостеприимстве никогда не изгладится из моего сердца. С памятью о патриархе тесно связана память о достойном его наместнике, Мелетие, митрополите Петры Аравийской. Все русские поклонники имеют в нем нежного отца; таковым был он и для меня; я имел утешение сделаться его духовным сыном во дни рождественского поста и удостоился приобщиться святых таин у живоносного гроба Господня из рук патриарха, который не забыл на великом выходе помянуть имя той чистой души, которой молитвы привели меня во второй раз к месту нашего искупления.

Я взглянув еще раз с горы Елеонской на Иерусалим и с высоты ее облобызал взорами землю нашего спасения, и с места, откуда вознесся Спаситель, воскликнул: «Еже о нас исполнив смотрение и яже на земли соединив небесным, вознесся еси во славе Христе Боже наш, никакоже отлучался, но пребывая неотступный и вопия любящим Тя: Аз есмь с вами и никтоже на вы».²²⁰

В самый день отъезда нашего, после обедни в храме Воскресения Христова, облобызав святую Голгофу и животворный гроб Господень, и приняв трогательное напутственное благословение патриарха, мы сели на коней и, как в первое мое путешествие, я предпринял свой возврат, направясь в Гефсиманию, поклониться святому гробу Богородицы и взглянуть на вековые маслины, выросшие из корней тех маслин, которые укрывали любимое молитвенное уединение Спасителя. Оттуда, не заезжая уже в Иерусалим, мы быстро понеслись, мимо русского городка, по яффской дороге. Проливной дождь остановил нас на несколько минут под кровом любезного и даровитого нашего архитектора Эппингера, но после первого ливня, мы были уже опять на конях и быстро понеслись но горам Иудейским, сопутствуемые о. Христофором, диаконом Максимом и преподавателем арабского языка в семинарии св. Креста, Георгием Селамэ.

Нас ожидал ночлег в Кариет ел-Енабе, у властителя этого места Абугоша. Вымоченные дождем, мы были им радушно приняты и угощены на богатых коврах и мягких подушках. Нам был подан чай в европейских чашках, но хозяин признался нам, что у него нет русского самовара и просил меня, для пользы моих соотечественников и в память о себе, снабдить его оным. Возвратясь в Россию, я исполнил его просьбу, присовокупив к самовару полный чайный сервиз, и получил от него благодарственное письмо, в котором он величает меня своим другом. Это напоминает мне, что в первое мое путешествие я получил от палестинских арабов прозвание Абу Хашаб, т. е. отец деревяшки, по причине моей деревянной ноги. Этим прозванием я был приветствован ныне мусульманским привратником храма гроба Господня, который оказался знакомцем первого моего путешествия, узнавшем меня. Рано поутру, простясь с о. Христофором, возвращавшимся в Иерусалим, мы распростились и с Абугошем. На половине пути нас опять встретил сильный дождь. Выезжая из дефилея гор Иудейских на равнины Рамлэ, наш проводник, драгоман яффского консула Абдалла, вздумал, для сокращения утомительного под дождем пути, направиться не по большой дороге, а прямо через пашни. Эта попытка дорого нам обошлась: мой арабский конь, находясь во главе нашего каравана, начал постепенно вязнуть и, наконец, погряз до живота; я оглянулся, взывая о помощи, но увы! все мои спутники находились в том же положении, как и я. С большим затруднением мы начали один за другим покидать лошадей, но за то сами завязли; облегченные же лошади начали уже сами распоряжаться своим спасением, забрызгивая нас грязью. Наконец, после долгих утомительных усилий, мы выбрались обратно к подошве ближней горы, на скате которой находилось небольшое арабское селение Абу Шуше; там мы принуждены были искать убежища. Удивленные нашим внезапным появлением и жалким положением, в котором мы находились, арабы поместили нас в своем кружку вокруг разведенного на земляном полу их хижины огня и занялись очищать наших лошадей, тогда как мы сами помогали друг другу привести себя в благообразный вид. Мы наградили арабов деньгами и курительным табаком, и, взяв у них проводника, выехали вскоре на твердую, спокойную дорогу, которая привела нас, измученных до крайности и промоченных до костей, в Рамлэ, под кров греческого монастыря. Это было накануне нового 1862 года.

Монастырское начальство, видя наше изнеможение, занялось нашим успокоением. Скоро были разостланы ковры и постели, изготовлен чай и ужин, а для согревания комнаты были поставлены в углах мангалы, или большие жаровни с углем. Мы начали приходить в нормальное положение. Мягкая постель привлекла мои усталые члены; я приготовился отдохнуть до 12-го часа, располагая, по принятому обычаю в нашей православной Руси, встретить новый год молитвою, и к этому времени нас ожидал молебен в храме св. Георгия; я велел разбудить себя в начале последнего часа истекающего года. Сон начал овладевать мною. По какому-то внутреннему волнению, опасаясь запоздать, я преждевременно вскочить с кровати, чтоб одеваться, как вдруг в глазах моих вся комната моя пошла вверх дном и я упал на колеблющийся передо мною пол. Мой племянник и моя прислуга подняли меня бледного, изнеможенного. Тут только заметили стоящий в углу мангал – причину всего бедствия. Угар был так силен, что я падал несколько раз почти без чувств; мне казалось, что я умираю. Я велел вести себя в церковь и потребовал духовника. В церкви я два раза приходил в беспамятство, и призванный иеромонах начал сам по себе читать мне отходную, а я передавал моему племяннику словесные завещания; но почувствовав тошноту, я велел вывести себя из церкви, а сильная рвота привела меня в полное сознание и прекратила всю опасность. Мне приготовили постель в свежей комнате и я заснул при обильном поте, а с восходом солнца первого дня нового года был уже совершенно здоров. Возблагодаря Господа Бога за избавление меня от внезапной смерти предстательством св. великомученика Георгия, я в 10 ч. утра был уже опять на коне и мчался по Саронской равнине, а к 4 часам мы уже подъезжали к роскошным и ароматным садам Яффы, где ожидали найти чередовой пароход русской черноморской компании.

Радушно встретил нас почтенный архимандрит Агапий и вскоре явился помощник нашего вице-концула Фотиний, сын моего верного Якуба, того драгомана, который сопровождал и оберегал меня во время моего путешествия 1835 г., впоследствии умерший от чумы. Он сказал нам, что не имеет еще никаких известий о нашем пароходе, который должен был прийти в Яффу не позднее следующего дня. Прошел день, другой, третий, но пароход наш не являлся. Мы проводили необыкновенно ясные, теплые дни на террасах монастыря, любуясь необозримою поверхностью безмятежного моря, и прибегали беспрестанно к зрительным трубам, всматриваясь, «не белеет ли ветрило, не плывут ли корабли», или, вернее сказать: не дымится ли труба.... Мы опасались, что ясные дни пройдут и настанут дни бурные, когда нередко пароходы, при сильном ветре, не могут подходить к опасным рифам Яффы и проходят мимо, не забирая паломников и увозя плывущих в Яффу то в Александрию, то в Бейрут. На этот раз причиною опаздывания русского парохода, столь тщетно нами ожидаемого, были не бурные дни, а повреждение его, вследствие которого он принужден был оставаться в Смирне.

Яффа не представляет жатвы для библейских исследований. Определение местности дома Симона Кожевника, где обитал св. апостол Петр, и ознаменованного его видением, служит еще доселе предметом больших разноречий. Францисканцы долго удерживали положение этого места за своим монастырем, но теперь, кажется, даже они переменили это мнение. Тоблер²²¹ пишет, что настоятель католического странноприимного дома сказывал ему, что дом Симона лежит к югу от странноприимного дома и теперь занят мечетью; то же самое говорили мне и греки. На этом месте, как мне сказывали, стояла некогда церковь, ныне обращенная в мечеть, находящуюся в большом запустении. С террасы перед этою мечетью открывается обширный вид вдоль морского берега, к северу до Арсуфа, а к югу до мыса Рубина, где виднеется небольшая мечеть, в которую ежегодно стекается до двух тысяч поклонников. Обычай молиться на террасах²²² сохранился до настоящего времени, чему я был неоднократно сам свидетелем во время пребывания моего в Яффе, равно как, производить на базаре, у городских ворот, разбор судных дел; чему встречаем в библии много примеров²²³.

Только на пятый день нашего невольного пребывания в Яффе, прибыл французский пароход «Симоис» и внезапно прервал нашу тихую, однообразную монастырскую жизнь, с которою мы начали свыкаться, благодаря приветливости нашего хозяина. Это был день крещенского сочельника и мы, гуляя в пальмовых, банановых и апельсинных садах, невольно вспоминали о крещенских морозах, которые свирепствуют в это время на нашей родине. Наконец, 6 января, в день Богоявления Господня, выслушав обедню и приняв благословение достойного архимандрита Агапия, мы с крестным знамением покинули св. землю и переехали на пароход «Симоис».

Долго не мог я отвесть глаз от той земли, которая быстро отступала от нас с каждым взмахом колес нашего парохода, от той земли, от того места, который сами пророки²²⁴ называли средоточием земного шара. «Сей Иерусалим, посреде языков положих его, и страны, яже окрест его». «Бог же царь наш, прежде века содела спасение посреде земли». Это не физически центр тяжести, но духовный, который со всех концев мира влечет сердца верующих.

Потеряв из виду последние вершины гор Иудейских и когда небо слилось с гладкою поверхностью моря, я начал осматривать окружающее меня общество. В нашем кругу находился священник Францисканского ордена, генеральный коммисар святой земли во Франции, Риньон (Fulgence Rignon). Я нашел в нем достойного духовного представителя, кроткого, образованного и любознательного. Он сообщил мне составленный им довольно подробный список сочинений, относящихся до св. земли, и я, с своей стороны, о тех, которые ему не были известны. Беседа его оставила во мне приятное впечатление и, не желая потерять оное, я не касался предметов, разделяющих латинскую церковь от восточной. Долженствовавшие воевать против язычества и неверия, распространяющего свой тлетворный яд, эти две великие христианские церкви истощают свои силы в войне между собою, отталкивая своими враждебными действиями неверных от обращения к христианскому свету. Давно бы арабские племена Палестины приняли христианство, если бы эти две церкви, соединясь во Христе, соединили бы свои действия. Считая себя чуждым пристрастия, я не могу, однако же, не сложить главной вины столь горестного положения церквей на церковь латинскую, фанатизм которой не знает пределов. Греческая церковь помнить слова апостол Павла и не сеет на чужой ниве, уже засеянной семенами Христовой веры. Я не могу забыть, как однажды в пустынях Нубии, радостно встретив одного католического миссионера, я занялся с ним беседою под пальмового кущею, посреди толпы нагих Нубийцев. Он, жалуясь на бесплодность своего прозелитизма, вдруг начал склонять меня к переходу в латинскую церковь – и я должен был с грустью от него удалиться. То же самое было со мною в 1835 г., в Назарете, когда один из римско-католических монахов (которые, однако же, оказали мне теплое гостеприимство), видя меня в латинской церкви Благовещения, молящегося перед святынею, отвлек меня от молитвы выражением своего сожаления, что я не принадлежу к римской церкви! Приобретая все, что издается относительно Палестины, я получил, между прочим, книгу аббата Пьера²²⁵, каноника в Меце и учителя богословия в тамошнем лицее. Я не мог без удивления читать книгу, писанную священнослужителем Христовой церкви и наполненную самою отвратительною злобою противу всех христиан, не принадлежащих к римской церкви. То же самое могу сказать и о книге де-Дама²²⁶. Между тем видение св. Петра в Яффе указывает паломникам, при первом их шаге на святой земле, какие должны быть их отношения не только к своим собратиям-христианам, но даже и к неверным.

На этом же пароходе я познакомился с триестинским архитектором Риволтелла, который недавно посещал работы по прорытию Суэцкого канала и сообщил нам любопытные о них сведения. Он же удовлетворил мое желание известиями о моих старых триестинских друзьях, времен первого моего путешествия в Палестину.

Переезд на оживленном обществом, спокойном пароходе при ясном небе, по гладкой поверхности великолепного моря, по которому быстро мчал нас могущественный пар, был бы отрадною прогулкою, если бы та земля, которую мы оставили, не была земля святая. Я чувствовал – и это как бы ощутительно, что у меня что-то оторвалось от сердца! В моем воображении высился передо мною величественный Синай, как бы утешающий меня в разлуке с Палестиною; но внутренний голос говорил мне, что после земного Иерусалима один только вышний Иерусалим может вполне утешить. С Синая в Иерусалим, а не из Иерусалима в Синай надлежит паломнику совершать путь свой.

На другой день поутру мы уже входили длинным обходом почти до мыса Марабута в гавань Александрии, изобилующую подводными камнями. Из множества флагов, развевавшихся на кораблях, нам бросился в глаза андреевский крест на белом фоне, то был наш клипер «Ястреб». Мы спешили в Каир, и на следующий день, в 8 часов утра, опять могущественный пар помчал нас по железной дороге, заменившей прежний живописный путь по Нилу, к столице калифов. Нынешние путешественники обращают преимущественно внимание на завтрак, на половине дороги в Кефр-Цеяде, заплаченный дорогою ценою, и не смотрят на предметы, их окружающие. Коротко знакомый по первому моему путешествию с любопытными подробностями края, я сожалел о моем племяннике, которого любознательность не могла быть удовлетворена таким прозаическим путешествием. Поговорка time is money, время-деньги, служит основанием теперешнего общественного быта. Великолепные пальмы, классически? Нил и отдаленный вид на пирамиды только промелькнули мимо нас, и через 5 часов по выезде из Александрии мы были уже в Каире. У дебаркадера нас ожидали весьма порядочные европейские экипажи с шорною упряжью, управляемые, как в Александрии арабами в белых бурнусах и красных фесках. Лучшая, Европейская гостиница на площади Есбехиэ, отененная громадными акациями, приняла нас под свой кров. Наш генеральный консул А. Е. Лаговский окружил нас обязательными заботами. Зная цель моего прибытия в Каир и всю трудность предпринимаемая мною пути, он предложил мне испросить у египетского вице-короля пароход для переезда моего по Чермному морю до Тора. Как старый инвалид, я с благодарностью принял такое облегчение в моем путешествии. Вице-король находился в Александрии; его разрешение было испрошено в тот же день и вместе с тем, по его благосклонному распоряжение, дано было знать телеграммою в Суэц, чтоб стоящий там на рейде военный винтовой пароход «Габари» был приготовлен для нас.

В самый день приезда моего, обрадовал меня своим посещением, наш соотечественник, известный глазной доктор Э. А. Юнге, с которым мы еще в Петербурге условились свидеться в Каире. Он только что прибыл из Туниса. Я предложил ему присоединиться к нам для поездки на Синай, и приобрел любезного спутника. На следующий день я поспешил принять благословение находившаяся в Каире александрийского патриарха Иакова, заботливо охраняющего свою паству, и затем архиепископа синайского Кирилла; он был долгое время в дунайских княжествах и говорить по-французски, так что мы могли свободно беседовать. К великому моему утешению, он предложил сопутствовать меня на Синай; этот подвиг был принят мною с глубокою признательностью. Приготовление палаток, верблюдов и всего, относящегося до пути в пустыне он обязательно принял в свое распоряжение.

Нам нужно было дать время нашему пароходу приготовиться и снабдиться углем, и ожидать извещения из Суэца, на что потребовалось дней пять или шесть. Мой племянник был очень доволен, что будет иметь время ознакомиться с достопамятностями Каира и посетить пирамиды.

Следы земной жизни Спасителя не оставляют паломника в Египте. «Из Египта воззвах сына моего»²²⁷. Священные местные предания, сохранившиеся и в апокрифической книге о детстве Иисуса Христа²²⁸, повествуют, что во время бегства во Египет Пресвятая Богородица с младенцем Иисусом имела первый приют в Элиополисе, на расстоянии двух часов от Каира. Селение Матариэ заняло теперь место Элиополиса, от которого остался один обелиск, древнейший из всех известных. На нем высечено имя Узуртазена 1-го, царствовавшего приблизительно за 2500 лет до Рождества Христова. Тут же показывают огромный сикомор, под которым, по тем же преданиям, покоилось Святое Семейство²²⁹. Об этом возобновляющемся из корней дереве упоминается в апокрифном евангелии о детстве Спасителя, также как об источнике, доселе находящемся близ него и называемом арабами Аин Шемеш, т. е. источник солнечный, по имени города, который египтяне, библия и греки называли солнечным. Сад, которому принадлежит это дерево, составляет теперь владение г. Лависона, нашего вице-консула. Подробно описал я эту местность в первое мое путешествие²³⁰. Там же описал я²³¹ находящееся в старом Каире, в древнем коптском монастыре, подземелье, в котором также, по весьма древним местным преданиям, пребывала Пресвятая Богородица до смерти Ирода около 3-х лет. Римские католики стараются приобрести это место, и, конечно, оно было бы благолепно и достойно охраняемо, но нельзя не пожалеть, если оно отойдет от коптов, этих прямых потомков древних египтян, которые так малочисленны и так бедны, что не могут противиться притязаниям европейских христиан.

Не смотря на мое двукратное посещение пирамид в первом моем путешествии и на близкое мое ознакомление с ними, я невольно был привлечен к этим первобытным памятникам рук человеческих, древнее которых нет ничего на земле, кроме ее самой. Не знаю, помнят ли читатели то, что я писал тогда о пирамидах, которым я посвятил три главы моей книги²³². В последней из этих глав, я выразил мысль, что пирамиды сооружены не египтянами, а пастырскими народами, которые даже древнее тех, которых Манефон называете Гиксосами, по крайней мере по той эпохе, в которую он их ставит. Зодчии пирамид были Гиксосы, т. е. царственные пастыри, но не Манефоновы, который относит своих Гиксосов к временам XV–XVII династии, тогда как строители пирамид, время сооружения которых можно определить приблизительно за 3700 лет до Рождества Христова, принадлежали к IV династии. Плиний сказал, что ни Геродот, ни Евхемер, ни Дарий Самийский, ни Аристагор и проч., писавшие о пирамидах, не могли ничего сказать о времени их сооружения. Древнейший из этих писателей, Геродот, сохранил нам весьма любопытное замечание, что египтяне имеют такое отвращение к памяти двух царей, воздвигших пирамиды, что называют эти памятники именем пастуха Филитиса, который в то время пас свои стада возле сего места. Это объясняет и то отвращение, которое египтяне впоследствии питали ко всем кочевым народам²³³. В имени Филитиса я признавал филистимлян. К тому же самому мнению пришел и знаменитый Лепсиус²³⁴, который писал после меня и которому книга моя не была известна. Теперь не только это, но и вся моя мысль об эпохе построения пирамид и об их зодчих, развита подробно и ученым образом в книге Кнетеля²³⁵. Пирамиды не имеют характера египетского зодчества и, по нашему мнению, суть подражание первым диким памятникам мира, как в свою очередь: столп вавилонский или надгробный памятник Алиатеса, суть только подражание пирамидам²³⁶, Посетив некрополь лидийский и вскрытые курганы царей понтийских в Пантикапее, я был поражен сходством внутреннего их образования с таковым же образованием пирамид египетских²³⁷. Таким образом, могильные следы пастырских народов разных эпох раскинуты от пирамид египетских и до берегов Черного моря. С книгой Кнетеля познакомил меня в Берлине знаменитый египтолог Бругш, как согласную с моими предположениями, но заявил мне, что он не разделяет этого взгляда. Так как последнее слово о пирамидах еще не сказано, то я принес свою лепту для будущих дальнейших исследователей.

Перед отъездом моим мне сказали, что несколько русских поклонников обоего пола из простолюдинов прибыли из Палестины, с намерением совершить трудный путь на Синай, и что, узнав о добытом мною пароходе, они просят меня принять их в наше общество. Радостно было мне исполнить их желание. Таким образом у нас образовался довольно многочисленный отечественный караван. Трудности пути через грозную пустыню, отделяющую Камр от Суэца, теперь исчезли. До устройства железной дороги, на этот путь должно было употребить от 4 до 5 дней утомительной езды на верблюдах; теперь пар переносит, вас в четыре с половиною часа от берегов Нила к Чермному морю. Епископ синайский Кирилл, мой племянник Поливанову д-р Юнге, С. И. Влесков и я заняли особый вагон; свита епископа, наши русские паломники и прислуга, с принадлежностями для пути в пустыне, заняли ряд других вагонов, и в 8 часов утра мы двинулись из Каира. Оставя в правой стороне дикие свалы Мокатама с прилежащим к ним гробовым полем калифов, а вскоре потом, в левой стороне пальмовые кущи Элиополиса, мы погрузились, как в океан, в безжизненную гладкую песчаную пустыню, которой желтые окраины сливались на северном горизонте с ясным безоблачным небом. Одиночество, в котором вы себя видите среди необъятной пустыни, имеет особую торжественность. На беспредельном море, в шумящих вокруг вас волнах вы видите жизнь, но в такой пустыне – все мертво, все тихо, и эта мертвенность, и эта тишина производят на вас какое-то впечатление страха. От второй станции, которая, как и первая, есть арабская мазанка, в которой хранится запас воды, начинают появляться нагие темные хребты гор по направленно к Чермному морю; возрастая постепенно, они сливаются с упирающеюся в Чермное море величественною джебель Атака. Необычайное волнение овладело мною, когда вдруг проблеснула передо мною светлая полоса Чермного моря. Торжественные картины, начертанные великим Моисеем, развертывались в моем воображении вместе с раскрывающимися перед моими глазами пустынными окраинами таинственного моря, разделяющего две части света и раздвигшегося перед поднятою во имя Иеговы десницею вождя израильского. Я жадно обнимал взорами всю эту библейскую местность, стараясь запечатлеть ее в моей памяти. Остановившийся у дебаркадера, на берегу канала, вагон отвлек меня на время от этого созерцания. Кругом – массы тюков с товарами, которые здесь нагружают и выгружают, и в особенности тюков с кофеем²³⁸, который расходится отсюда во всю Европу. Нас встретил приветливый агент русского консульства г. Коста, о котором давно уже все путешественники отзываются с теплою благодарностью за его попечения о них. Он принял нас в свой дом, находящийся па лучшей площадке города, насупротив того дома, где останавливался Наполеон. Суэц, построенный на песчаной косе, носит на себе грустный отпечаток той безжизненной пустыни, которою он окружен. Его низенькие дома, образующее тесные, грязные закоулки, суть не что иное, как мазанки; базар состоит из нескольких лавочек, в которых можно найти только то, что составляете существенную надобность для кочующих жителей пустыни – бедуинов; но это весьма естественно. Путешественники, направляющиеся в Аравию или Ост-Индию, запасаются всеми потребностями для своего долгого пути в Европе или Каире, а возвращающиеся в Европу быстро переносятся в Каир. Притом ост-индская компания соорудила на берегу моря огромную гостиницу, в которой полный комфорт ожидает утомленных долгим морским путем путешественников. Поэтому Суэц есть лагерное часовое место для проезжающих через него; таковым оно было и для нас, ибо через четыре часа мы, на присланном за нами катере, отправлялись на фрегат, разводящий свои пары.

Прорытие канала между Средиземным и Чермным морями, конечно, откроет для Суэца новую эру. В настоящее время Суэц стоит на песчаном мысе, позади которого море образовало далеко вдающийся в землю залив, разделяющий африканский берег от азиатского. Этот залив достаточно глубок для того, чтоб в него могли свободно входить мелкосидящие корабли и пароходы, для перевозки грузов на корабли, стоящие на рейде и которые во время отливов не могут, по мелководью, близко подходить к городу. Мы употребили час времени от так называемой английской пристани до нашего парохода, близ которого находились три парохода ост-индской компании. Пока разводили пары, я мысленно вопрошал немых свидетелей великих торжественных событий. По всем вероятиям, место прохождения израильтян есть то, на котором мы теперь находились. Пред нами за Суэцом тянулась гладкая безжизненная пустыня Суэцкого перешейка; несколько правее, на небольшом возвышении белеется небольшое здание: – это пустынный дворец бывшего египетского вице-короля Саида-паши, выстроенный на том самом месте, где была древняя Клизма или Колзум; название это сохранилось и доселе, потому что этот холм называется Кум-Ользум. Бругш прочитал на древних египетских памятниках не только название Клизмы, но и Кользума²³⁹. Налево, с запада, высились громадные стены горы Атака, соединенной с гористым берегом Африки, а направо, с востока, плоский песчаный берег каменистой Аравии упирался в нагие холмы, примыкающие в синей дали к постепенно возрастающим горам Синайского полуострова.

Высказанное мною в первом моем путешествии²⁴⁰ предположение, что местом действия между Моисеем и Фараоном был, как говорит Царь Псалмопевец²⁴¹, Цоан, а не Мемфис, как полагали многие, подтверждается новейшими изысканиями знаменитого египтолога Бругша²⁴². В настоящее время, на месте Цоана стоит селение Сан, носящее то же имя на иероглифах, как прочел его Бругш. Новейшие исследователи открыли даже, что фараон, при котором совершился исход израильтян из Египта, был Минепта II-й сын Рамессу II-го, Сезостриса греческих писателей. Даже погибель первородного сына Минепты II-го согласно со словами библии²⁴³, засвидетельствована недавно открытыми египетскими письменными хартиями.

Винтовой трехмачтовый военный пароход, на котором мы отплывали, назывался, «Габари»; он построен в Англии; капитан его невежественный европейский турок, машинист – добрый англичанин Джон Гусс и при нем его помощник тоже англичанин; матросы большею частью итальянцы; пароход содержан очень дурно и неопрятно.

Мы снялись с якоря в 5 ½ часов. Солнце садилось за громадную массу горы Атака, когда мы огибали образуемый ею мыс, раскидывая сквозь ущелья длинные блестящие полосы до противоположного аравийского берега, к пальмовой куще, окружающей так называемые источники или колодцы Моисея, и не без причины носят они название великого вождя израиля. Обозревая внимательно эту местность и убедясь в направлении израильтян к Чермному морю от Цоана, можно вполне удостовериться, что переход их чрез море совершился в этом самом месте. Настигнутые полчищами египтян, заградившими им путь на оконечности залива, где теперь Суэц, притесненные к стенам горы Атака, им оставался только один, немыслимый для человека, путь через море – и десница Иеговы открыла им его. Рассказ Иосифа Флавия совершенно приноравливается к этой местности. Египтяне, говорит он²⁴⁴, преградили им путь, заключив их между находящеюся тут большою и крутою горою и морем. Доселе гора Атака, по арабскому произношению этого слова Джебель Ат-Така, значит гора Избавления²⁴⁵. Шуберт, в своем живописном слоге говорит²⁴⁶, что древние языческие народы считали семь чудесных построений рук человеческих; христиане же могут назвать семь гор, где проявились чудные дела самого Творца Вселенной: Арарат, Атака, Синай, Небо, Фавор, Голгофа и гора Елеонская. Св. Иоанн сказал²⁴⁷: одно место на земле такое, которое один только раз видело солнце – это дно Чермного моря.

Все старания новейших мудрствователей объяснить этот великий исторически факт причинами естественными, отливом и приливом моря, делаются тщетны. Переход израильтян был совершен ночью с 17 на 18-й день новолуния, когда морской прилив бывает во всей полноте. Между тем и тогда, как и теперь, прилив начинается в 12 ½ часов ночи, а отлив в 6 ½ часов утра. Израильтяне переходили, значит, Чермное море во время прилива, а к восходу солнца, они были уже на противоположном берегу свидетелями грозной погибели всей египетской рати в обрушившихся на нее волнах. Диодор Сицилийский²⁴⁸ повествует, что у Икфиофагов, жителей берегов Чермного моря, сохранилось предание, что это море имело однажды такой отлив, что все дно его было открыто, и что потом, чрез сильный прилив, оно опять вступило в свои пределы. Скромный оазис в двух часах езды на верблюдах от Суэца, на пустынной окраине берега; состоящий из небольшой кущи пальмовых дерев, растущих около семи или восьми углублений, наполняющихся постоянно из песчаной земли водою²⁴⁹, носит с самой глубокой древности название источников Моисея, по-арабски Аин Муса. Его почти несомненно можно считать тем местом, куда пристали израильтяне, невредимо прошедшие чрез хляби моря, и где пропет был торжественный гимн: «Поим Господеви, славно бо прославися»²⁵⁰.

Наступившая ночь скрыла от глаз моих эти глубоко вдохновительные предметы... С рассветом я был уже на палубе. Живописная цепь нагих огромных гор, с разнообразными вершинами, высящимися одна из за другой, закрывала весь восточный горизонт, рисуясь по ясному голубому небу: то были горы Синайского полуострова. На западе, по другую сторону моря, стояли высокою стеною горы Африки. Все внимание наше устремилось на восток; прибрежные песчаные высоты начали расступаться и скоро открыли вид на обширную пустынную полосу, которая отделяла море от подошвы гор. В каждой из их громадных вершин мы хотели узнать Синай, но никто из окружающих нас не мог удовлетворить нашим вопросами Мы огибали лес, вскоре показались группы прибрежных пальм и, наконец, за песчаною коралловою косою, образующую гавань, открылся на плоском берегу ряд строений, составляющих городок ел-Тор. Мы бросили якорь в 10 ½ часов утра, находившись 17 часов в пути.

Название ел-Тор значит по-арабски гора, разумея под этим именем Синай, т. е. гору по преимуществу – владыку этой страны; это есть единственное оседлое место арабов Синайского полуострова. В этом местечке мы насчитали до 14 домов или мазанок, из которых иные, впрочем, в два этажа. Любопытны эти мазанки тем, что стены их сложены из больших кусков белых кораллов и огромных раковин, которыми изобилует этот берег. Нас обступило небольшое общество здешних жителей; я говорю небольшое, потому что чистые бедуины не живут в домах, а предпочитают им свою пустынную жизнь среди своих стад, с своими верблюдами; сюда привлекает их только прибыль, которую они приобретают от пристающих путешественников. Здешние жители немедленно нанесли нам множество самых разнообразных кораллов и раковин, а, наконец, отрезанную ими огромную голову пилы-рыбы, нос которой имел до 2 ½ аршин. Я поспешил приобрести ее, и она теперь украшает зоологический музей нашей академии наук; которая не имела столь хорошо сбереженного экземпляра этого довольно редкого животного. Мы остановились в доме, принадлежащем Синайскому монастырю, и в тот же день посетили здешнюю арабскую православную церковь. Она помещается в укромном домике. Степы и иконостас закоптели от дыма свечей; образа принадлежат довольно старой византийской живописи; паникадилы и подсвечники железные. Нельзя не пожелать лучшего устройства для святыни; но мне говорили, что так как это место ничем не ограждено от фанатизма и хищничества мусульман, то бедность этой церкви ограждает ее от святотатства. Здесь считают около пятнадцати православных арабских семейств, в числе 130 лиц. При церкви устроена школа для детей. Синайский монастырь, к которому православные жители Тора считаются приписанными, не только не облагаете их никакою податью, но, вместе с духовным попечением о них, снабжает их материальною помощью в их нуждах и оказывает им свое покровительство пред властями и против кочевых племен.

Для нашего каравана, который был довольно значителен, по причине находящихся с нами русских поклонников, нужно было иметь, по крайней мере, 27 верблюдов. Чтобы собрать их с пастбищ, довольно отдаленных, требовалось не менее суток времени. Мы воспользовались этим временем, чтобы посетить находящиеся неподалеку среди пальмовой рощи источники, называемые Хаммам-Муса, т. е. баня Моисеева. Это отрадный оазис роскошных пальм и тамарисков, осеняющих несколько горячих источников, температура которых изменяется от 25 до 28° Реомюра. Здесь, на ветвях и на листах тамариска (tamarix mannifera, по-арабски тарфа) собирают, в виде медовой росы, так называемую манну. Конечно эта манна не имеет ничего общего с манною библейскою, но замечательно, что бедуины называют ее точно так-же, как библия: «ман»²⁵¹. Это вещество собирается в небольшом количестве и в других местах Синая, но только в июне²⁵². Епископ Кирилл подарил мне маленькую жестяночку с этою манною, которую я передал нашему академику, ботанику Рупрехту.

Сидя вечером на берегу моря, среди разбросанных белых кораллов и раковин, любуясь красотою лазуревого моря, невольно пробудилась во мне мысль о названии Чермного или Красного, которое усвоили этому морю Геродот и греческий перевод библии. В еврейском тексте оно названо море Суф; это название нельзя перевести буквально: оно выражает морское растение. Наблюдения Эренберга и Дюпона указали, что по временам поверхность моря на далекое пространство покрывается водяными порослями красного цвета. С другой стороны Бругш²⁵³ прочел в Фивах, на гранитных стенах Карнака, географическое название полуострова Синая под собственным именем: Красная земля. Имя ли земли дало название морю или, наоборот, – решить трудно. Теперешние арабы называют его Бар еш-Шеб, т. е. море Коралловое.

Наши приготовления были кончены, верблюды были пригнаны, а вместе с ними прибыли и их погонщики – настоящие жители пустыни. Их бодрая осанка и мужественный лица резво отличали их от здешних оседлых жителей, которых они не особенно уважают. Шейх их отличался драпировками чалмы и своего костюма, а также оружием; остальные же бедуины едва были прикрыты своими синими рубахами с голыми ногами, но в сандалиях. Надобно заметить, что это было 15-го января, термометр Реомюра показывал от 13 до 14°, и лучи солнца нас пекли.

Мы тронулись в 3 ½ часа длинною вереницею. Нестором в числе наших русских поклонников оказался 89-тилетний бодрый старик из Ейска, Кубанской области, по имени Адаменко. Он рассказывал нам, как очевидец, про завоевание Крыма, про матушку Императрицу Екатерину, которую он видел во время путешествия ее по Новороссийскому краю, про Потемкина. Он путешествовал преимущественно пешком; посетив Иерусалим, он направлялся теперь в Синай. По старинному обычаю, он привез патриарху иерусалимскому гостинец – балык с Кубани и вез таковой же для монастыря Синайского. Путь наш лежал через обширную пустыню ел-Каа. В дальней перспективе пред нами, за песочною полосою пустыни, высилась громадная цепь гор Синайских, великолепно выделяясь на темной синеве небосклона. Справедливо назвал их один из путешественников²⁵⁴: обнаженными или, точнее, безоблачными Альпами. Мы оставили вправо от нас пальмовый оазис источников Моисея и через час подъезжали к каменной ограде, заключающей в себе сады Раифы. Великолепные пальмы разных родов, среди которых африканские «думы», напомнившие мне Нубию, высоко помавали своими ветвями над оградою. Перемешанные с ними растут особый род смоковничных дерев и тамариски (Tamariscus tenuifolius), которые арабы называют Небек или Нубк, – имя, близко подходящее к Небес, названию дерева, посвященного египетскому Горусу, владыке Синайского прибрежья²⁵⁵. Этот сад снабжает пустынный монастырь Синайский своими финиками и овощами, и оберегаем двумя или тремя монахами, находящимися при скромной церкви, заменившей знаменитую, своими благочестивыми подвижниками, Раифскую пустынную обитель. Старший из братий встретил, находившегося с нами, архиепископа синайского Кирилла. Мы не могли тут долго оставаться; день клонился к вечеру и мы хотели поскорее достигнуть места нашего ночлега в вади Лауечь, при входе в пустыню. Вади этот не назван ни на одной карте. Мы прибыли туда за полчаса до захождения солнца, и в песчаном овраге, вокруг единственной пальмы, разбили свои шатры. Вади Лауечь, соединенный с вади Саиб, находится у подошвы горного хребта, отделяющего здесь пустыню от моря. В этом хребте находятся две горы Джебель Геммам, – имя страшное, значащее, по переводу, гора смерти или погибели, и Джебель Накус или гора Колокольная. Рассказ об этих горах, возле которых устроился наш ночлег, связан непосредственно с историею Раифы.

Возвращаюсь к пути следования народа израильского в пустыне Синайской. «Поят же Моисей сыны Израилевы от моря чермнаго и веде их в пустыню Сур (Шур),и идяху три дни в пустыни, и не обретаху воды пити. Приидоша же в Мерру и не можаху пити воды от Мерры, горька бо бе, сего ради наречеся имя месту тому Горесть»²⁵⁶. Тянущийся вдоль берега хребет ер-Раха действительно имеет подобие стены, по-еврейски Шур, что могло быть причиною к названию пустыни. Три дня пути действительно отделяют место перехода израильтян от Чермного моря до источника Хавара, который прежние путешественники, и в том чисде Робинзон, отожествляют с Меррою. Следующее место стоянки израильтян: «И приидоша во Елим, и бяху тамо дванадесять источников вод и седмьдесят стеблий финиковых, и ополчишася тамо при водах»²⁵⁷, обыкновенно полагают между вади Гурундель и вади Усейт. Отсюда мнения исследователей пути народа израильского раздвояются: одни ведут их мимо Сарабит ел-Хадима и чрез вади Фейран, другие ведут их берегом моря к Раифе. Главная причина, по которой, мне кажется, нельзя основаться на первом предположении, состоит в том, что на этом пути находилось древнейшее египетское поселение в Сарабит ел-Хадиме. На существующих там, поныне, развалинах храма и надгробных памятниках читаются имена Фараонов Сеноферу (о. 3800 л. До Р. X.) из III династии и Рамессу IV (о. 1200 г. до Р. X.) из XX династии, между ними встречается имя Минепты II (о. 1300 г. до Р. X.) при котором, как мы выше замечали, предполагают и произошел исход израильтян из Египта. В соседних с Сарабит ел-Хадимом вади: Магара и Игнэ находилось большое египетское поселение для разработки бирюзовых и медных копей. Бругш²⁵⁸, посетивший эти местности, пишет, между прочим, по поводу найденных им там географических имен: «Все эти географическия названия, за правильное чтение которых я смело ручаюсь, не представляют ни малейшаго сходства с теми названиями, которые находятся в священном писании, где исчислены и названы лагерныя стоянки израильтян во время их странствования по Синайскому полуострову. Были ли они им неизвестны, потому что они через эти места не проходили, или передавали они их по их семитическому значению – как это знать?» Все эти данные заставляют, предполагать, что не этот был путь израильтян, но, кроме того где иначе, как не в плодоносной долин в Фейранской, могли обитать амалекиты, этот воинственный народ Синая, с которым фараоны египетские вели ожесточенную борьбу, что засвидетельствовано и древними надписями, где бог Горус называет себя истребителем народов Красных гор²⁵⁹. Священное писание дальнейший путь израильтян определяет так стоянками от Елима²⁶⁰: Чермное море, пустыня Син и Дофка. Действительно, если идти по берегу моря, то приходишь в пустыню Син, которую я отождествляю с теперешнею пустынею ел-Каа. Что касается до местности Дофка, то это имя действительно так читается в еврейском тексте; по у LXX толковников и сирском переводе встречаем Рафка, что я считаю более правильным, так как оно могло образоваться от древнего названия Раифы и пустыни Каа. Иное же название в еврейском тексте могло случиться от ошибки переписчиков, так как весьма легко перемешать еврейские буквы далет и реш. Эго мнение, что Рафка есть верное чтение этого имени, находил, прежде меня еще, в своей ученой книге архимандрит, ныне епископ Порфирий Успенский²⁶¹. Но он принимает за Раифу – ет-Тор, что, впрочем, делают и другие путешественники; но в священном писании не сказано, чтоб израильтяне из пустыня Син вернулись к морю, на берегу которого стоит ет-Тор, а потому я не могу согласиться с этим мнением и полагаю местоположение Раифы в окрестностях нашего первого ночлега в смежности с пустынею ел-Каа, где находится ныне сад Синайского монастыря, о котором я говорил выше.

В течении более полутора тысяч лет от Моисея, почти все сведения об этих местах смолкают. Но с первых веков христианства мы находим на этих пустынных берегах драгоценный вертоград подвижников Христовых: «Ихже не бе достоин весь мир, в пустынях скитающеся и в горах, и вертепах, и в пропастех земных»²⁶². От начала IV столетия по Р. X. до нас дошел глубоковдохновительный и потрясающий душу рассказ монаха Аммония²⁶³ об умерщвлении варварами святых отцов на горе Синайской и в Раифе. Написанный по-коптски, переведенный на греческий язык пресвитером, жившим в Навкрате, на устьях Нила, рассказ этот довольно верно, хотя несколько сокращенно, передан в нашей Четьи Минеи на 14 день января. Древняя пустынная обитель находилась в ребрах той самой горы Смерти, у которой мы разбили свой ночной лагерь. Пещеры эти стоят между морем и горным хребтом, и доступ к ним по узкой тропе и по тонким солончакам чрезвычайно затруднителен; к этому страх, который питают арабы к этому месту, так велик, что трудно найти туда проводников. В этом нельзя не видеть достойного и как бы небесного наказания, налегшего на потомков безжалостных убийц святого мученического воинства. На этом месте выстроена была церковь, развалины которой видел наш паломник-писатель Коробейников в 1583 г. «А от Раифы до Моисеевых фиников», говорит он, «две версты, а до монастыря св. Ивана Раифскаго 3 версты, а монастырь разбит от поганых турок до основания». Другой русский паломник-писатель Вишенский²⁶⁴, через 125 лет, в 1708 г. посетил тоже место. «Там на горе», пишет он, «есть церковь св. Иоанна Предтечи; с праваго боку лежат мощи у раце св. мученицы Марини Арапине Раифской, лежит нетленна, мощи ее лобызают и приймают исцеление приходящие». Барский в 1728 г.²⁶⁵ был в Раифе только мимоходом, а архимандрит Порфирий в 1850 г.²⁶⁶ видел только основания этой церкви, занятые ныне кладбищем местных жителей. К горе Геммам примыкает не менее замечательная гора ен-Накус, т. е. Колокольная или Гремящая, названная так по звукам, которые она издает. Давнишняя арабская легенда говорить, что гора эта поглотила стоявший на ней христианский монастырь и что звон его колоколов из внутренности горы доселе оглашает окрестность. Действительно, во внутренности этой горы покоится прах великого числа мучеников, и убиенные не престают бить в набат слуху потомков своих убийц. Францисканец Фарнад²⁶⁷, кажется, первый упоминает о ней. Зеетцен, Буркгардт, Рюппель, Эренберг и Вельштед посетили это место; из их исследований оказывается, что гора ен-Накус состоит из известкового песчаника и возвышается приблизительно на 400 ф. С востока эта гора соединена с песчаными холмами пустыни ел-Каа и круто обрывается к северу и морю, поверхность ее покрыта массою наносного крупного песка; от малейшего сотрясения этот песок быстро сыплется с ее ребр и производит постепенно возрастающий гул, сначала похожий на звук эловой арфы и доходящий до оглушительного гула, от которого пугаются верблюды. После дождя, который связывает песок, этот гул прекращается пока не высохнет песок. Наш русский паломник Каминский²⁶⁸, посетивший Накус в 1856 г. несколько иначе описывает это явление. «Средняя часть горы», говорит он, «между огромными скалами покрыта песком; глинистыя скалы, окаймляющия эту средину, сверху, с правой и левой стороны имеют расселины и внутри пустоты, и до такой степени высохли от солнца, что способны, подобно металлу, производить звуки. Громко сказанное слово, идет, как эхо, в лесу, по этим звонким массам, входить в их пустоты и разгуливая там на свободе, при постоянном морском ветре, производит действительно замечательную акустическую игру. Обыкновенно, испытующий, дождавшись тихой минуты, громко говорит: Накус! Накус! Накус! И получает ответы гу! гу! гу! Потом слышится стук, подобный стуку паровой машины, который усиливается и делается похожим на стук молотильни; далее, этот стук обращается в гул, и тогда чувствуется дрожание всей горы и затем наступаешь тишина». Все эти исследования не довольно ясны и требуют подробнейшего определения.

Рано по утру мы снялись с лагеря из глубины приютившего нас вади Лауеч и так как он не назначен ни на одной карте, то мы дали ему название: Лагерь Кирилла, по имени нашего гостеприимного путеводителя по своей епархии²⁶⁹. Хотя это было 17 января и термометр показывал несколько более 13 градусов, но солнце так сильно пекло, что я должен был прикрывать себя дождевым зонтиком, что было не совсем удобно при езде на огромном верблюде. Почву пустыни составлял раковистый песчаник. Великолепная картина высящихся перед нами в конце пустыни громадных Синайских гор очаровывала нас. Расстояние до них казалось нам весьма незначительными но оно оказалось весьма обманчивым. На восточной оконечности пустыни обратила мое внимание, стоящая совершенно отдельно, небольшая пирамидальная гора, как бы одна из малых пирамид египетских. В прямом направлении, на восток от нас, высилась раздвоенная вершина горы Ум-Шомер; влево расширялась великолепная громада горы Сербал, между ними возвышались вершины гор Бугабиг, Мишмар, св. Екатерины и ел-Зебеир, которую бедуины, не знаю почему, называют также Джебель Эйна, т. е. Садовая гора. Надобно быть весьма привычну к арабскому выговору бедуинов, чтобы правильно выражать названия мест, и потому мы читаем в рассказах путешественников те же самые имена весьма измененные. Эс муе ел-джебель – как называется эта гора? или эс муе ел-матрахда – как называется это место? беспрестанно говорил я, обращаясь к моему проводнику и заставляя несколько раз повторять сказанное им название, вносил его в свои записки.

Мы были уже более двух часов в пути, но горы, казавшиеся нам так близкими, все еще как будто находились на одном расстоянии, только цвет могучей пятиглавой горы Сербал стал изменяться, получая красноватый оттенок с примесью бирюзовых полос. Здесь в этой пустыне ел-Каа, которую я признаю за пустыню Син священного писания, возроптали израильтяне против Моисея, здесь явилась слава Господня в облаке; здесь же налетели крастели и сниспала манна для их насыщения²⁷⁰. Из точного выражения библии, что манна легла по лицу пустыни²⁷¹, можно справедливо полагать, что событие это совершилось еще не в горной, а в открытой пустыне.

Непривычная езда на верблюде сильно меня утомила. Тоже утомление испытывал и весь наш караван, особенно пешеходные паломники. Не прежде, как через пять часов пути, увидели мы себя против великолепного преддверия вади Гебран, стрегомаго массою гранитных и порфировых скал, из за которых величественно вставала широкая вершина горы Сербал, принявшая теперь уже красно-багровый цвет. Эта особенность некоторых Синайских гор изменять свой цвет замечена уже у Диодора Сицилийского²⁷², который пишет: «В этом прибрежьи не много удобных пристаней, по причине порывистых ветров, устремляющихся из-за огромных гор, которые представляют плавателям чудесное зрелище в своих разноцветных видах». Несколько огромных обломков скал, скатившихся с вершин гор, были первыми представителями горной природы и гранью песчаной пустыни. Мы знали, что при входе в вади Гебран начинаются так называемые синайские надписи, о которых первый упомянул Косьма Индоплаватель²⁷³ в 540 г. Мы жадно их искали и, наконец, открытие первой из них громко провозгласил наш спутник Поливанов. Мой верблюд, как бы удивленный остановкою на необычном месте, долго не хотел ложиться и спустить меня. И вот я стоял перед огромным обломком гранитной скалы, вперив удивленный взор на неведомые письмена, начертанные на ее ребрах. Они показались мне несколько сходными с демотическим или народным письмом древних египтян. В средине этих письмен грубо изображен верблюд, как бы спускающейся с горы. Хотя надписи синайские большею частью списаны и изданы но это нас не остановило срисовать не только начертания, но и форму всего камня, в том предположении, что в такого рода первобытных надписях иногда одна черта может послужить важным разъяснением. Бругш рассказывает, как он, путешествуя в южной Персии, проезжая мимо одной скалы, увидел на ней царственный образ Ахеменидов и вдруг прочел под ним: «Я Царь Кир, Ахеменид». Бругш мог рассказать, «что говорят камни»²⁷⁴, но это удел весьма немногих. Припоминая читанное мною, я невольно останавливаюсь па повествовании Диодора Сицилийского, заимствованного у Агафархида Книдского (жившего о. 120 г. до Рождества Христова). Описав очень верно всю береговую часть ет-Тора, с окрестными горами, с его источниками, рощами финиковых дерев, по изобилию которых самое место называлось Финикон, он прибавляет: «Там находится жертвенник отдаленных времен, исписанный древними неизвестными письменами. Им заведывают мужчина и женщина, сохраняющие пожизненное священство». Окрестности ет-Тора уже были достаточно обозрены. Ближе к нему другого памятника с письменами не открыто, притом тот камень, который мы срисовали, находится на прямом обычном пути от ет-Тора или Финикона к горе Сербал, господствующей над окрестностью. Сербал, как многими уже учеными доказано, был посвящен языческому божеству Ваалу и Баалу²⁷⁵, которого имя сохранилось и в нынешнем его арабском названии. Из всех этих сближений невольно является мысль, что жертвенник, о котором оставил повествование Агафархид, мог быть тот самый, перед которым я стоял. Теперь мнение остановилось на том, что синайские надписи суть чисто семитические и принадлежат диалекту арамейскому. Относительно времени их написания и каким племенем они были написаны – мнения расходятся: Косьма Индоплаватель и Форстер приписывали их израильтянам, Беер и Тух – арамеям и набатеям, наконец, наш ученый епископ Порфирий Успенский, принявший чтение Беера в любопытном сочинении под заглавием: письмена кинея Манафы на синайских утесах, – отодвигает эпоху их начертания до прибытия израильтян. Он полагает, что Синайский полуостров был заселен кинеями²⁷⁶, родоначальник ко их, по его мнению, был Манафа²⁷⁷. Надписи, подобные синайским, найдены теперь и в Петре, отечестве набатеев²⁷⁸, и даже на монетах этого племена²⁷⁹. Принадлежность этих письмен набатеям подтверждается еще свидетельством Страбона²⁸⁰, который говорит, что набатеи употребляли в путешествиях и переездах только верблюдов. Действительно, среди синайских надписей встречаются изображения только верблюдов и, как кажется, раз только при надписи в вади Мокатеб изображено животное, похожее на лошадь. Если затем принять, что эти надписи сделаны набатеями, то самое время их напасания определится от IV столетия до Рождества Христова до III столетия по Р. X., – временем их могущества. Что касается до цели их написания, то, заключая в себе только имена и краткие пожелания, надписи эти делались поклонниками, но не христианскими что можно было бы предполагать по высеченным в некоторых надписях крестам, но скорее языческими, приходившими на поклонение какому-либо народному святилищу, и таким мог быть Сербал с своими пятью и даже семью главами, посвященными солнцу, луне и пяти планетам²⁸¹. Епископ Порфирий приводит²⁸² местное предание синаитов, что в то время, когда израильтяне размножались в Нильской долине, потомки Исава, едомляне, покорили хорреев на соседней с Синаем горе Шеире (ныне еш-Шера) и поселились на месте их²⁸³; в их владении находились города Эла и Асион-Габер в верховье восточного залива Синайского²⁸⁴. Элу построила внучка Исава – Эла (об этом свидетельствует арабский писатель XV столетия Макризи). У этого брата Иакова был внук Феман²⁸⁵. Подобное имя благоговейно произносится нынешними скитальцами Синая. Они называют некоего Фемана Реисом, т. е. главою или начальником, указывают могилу жены его в долине Атал и говорят, что он изобрел письмена, коими покрыты синайские утесы. Но, приводя это предание епископ Порфирий отвергает ее главнейшее потому, что в надписях синайских не встречаются собственный имена едомлян: Феман, Омар, Софар, Гофом и пр.²⁸⁶. На это предание следует исследователям синайских надписей обратить внимание, причем, однако же, должно заметить, что Элы, внучки Исава, в библии не упоминается. Всякое решительное суждение по этому вопросу может быть принято только тогда, когда будет определительно усвоено чтение этих письмен, а до тех пор приходится повторять сказанное Станлеем²⁸⁷ о Синайском полуострове: «Исход есть единственный исторический поток, который пронесся по этой стране чудес».

Оставив за собою загадочный камень, мы были уже у величественного горного преддверия вади Гебран; проникнув в него, мы вступили как бы в храм, нагроможденный самою природою. Прямо за пустынею, дикие исполинские гранитные утесы вдруг окружили нас со всех сторон; мы медленно подвигались по глубокой ложбине, среди ничем ненарушаемой тишины, которая как в святилище приводила к созерцательному мышлению. Моисей, выведя народ израильский из Египта, как бы хотел, после вида деяний рук человеческих, хотя и исполинских размеров, показать ему, как они ничтожны в сравнении с величием творений Божиих – моря, необъятной пустыни, громадных гор и, наконец, чудес, побеждающих не только людей, но и самую природу. Среди торжественной тишины пустыни невольно сосредоточивалось внимание человека и обращалось к Богу. Во все время нашего пути, не только в этот день, но и до самого Синая, я не встретил ни путника, ни зверя, ни птицы, не слышал журчания ручья, ни даже шелеста листьев. Наконец, после утомительного пятичасового пути от нашего ночлега, наш взор был обрадован небольшою кущею пальм, возле светлого потока воды, медленно текущей, но не журчащей и не нарушающей безмолвия пустыни. Тут был назначен нашему каравану привал. Кущи пальм, встречаемые в горных ложбинах Синайского полуострова, обозначаются на картах, как бы имена селений или городов, не существующих в действительности. Эти ложбины или вади суть, так сказать, сухие реки и, вместе с тем, они служат единственными путями в этом горном лабиринте. Здесь как мы, так и наш караван подкрепили утомленные свои силы обедом и затем продолжали свой путь, среди гранитных и порфировых скал. На расстоянии 1 ½ часа пути от входа из пустыни в вади Гебран, при первом повороте, я заметил на одной из вершин гор нечто похожee на надпись, которая, будучи видна от подошвы, должна быть гигантского размера. Если это не иное что, как трещина в скале, то нельзя не подивиться такой игре природы, тем более, что надпись кажется окаймленною. Хотя место это совпадает с тем, где Лаборд²⁸⁸ видел подобную же надпись, но рисунок ее иной. Наиболее сходства имеет она с надписью, находящеюся в путешествии Покока²⁸⁹. На вершине этих гор Лаборд²⁹⁰ нашел развалины монастыря; соседний вади носит название Барабра. Это заставляет предполагать Риттера²⁹¹, не был ли монастырь посвящен св. великомученице Варваре, которая могла быть здесь чествуема, по уподоблению ее жизни с жизнью св. великомученицы Екатерины, чьи мощи покоятся в Синайском монастыре. Светлый источник и растущие по берегам его дикие пальмовые кущи продолжали несколько времени утешать наш взор. Чрез полтора часа от привала виден в перспективе. Джебель Музаель, с тройною пирамидальною вершиною. Я не нахожу этого названия в журналах путешественников. Солнце, скрытое горами, было на западе и мы остановились на ночлег в конце вади Гебран, близ вади ес-Симд, возле кустов тамарисков. Термометр показывал немного более 7° тепла, так что подъем наш в горную местность делался чувствителен; но с наступившею ночью мы не чувствовали ни малейшей сырости. Звезды ярко горели над шпицами величественных гор, которых очерки, более темные, чем ночное небо, рисовались по его блестящему намету.

С утреннею зарею третьего дня пути поднялся наш лагерь. Мы направлялись через вади Негеб Кебрин, может быть Неби Кебрин по имени какого-нибудь арабского святого или пророка (неби) и вади Отаи. Позади нас видна была увенчанная снегом гора ел-Фруш, какое название я не нахожу у путешественников, может быть ел-Франджи Лаборда²⁹²? Влево, по мере как мы подвигались, великолепно раскидывались массы горы Сербал, которая, по мере восходящего солнца, изменяла свой цвет, как хамелеон. Вскоре ложбина прекратилась, и мы начали переваливать через груды камней, поднимаясь по вади Отаи. Я не мог надивиться, как наши огромные верблюды твердо и непоколебимо ступали по этим нестройным грудам. Наши арабы часто поправляли свои сандалии по причине острых камней. Подъем наш был очень крут; на половине этого подъема, на правой стороне, представился нам большой камень с надписями, подобными первым, но с ясным изображением креста, несколько выше от надписи, и, как кажется, начертанный впоследствии. Нам предстоял еще другой высший перевал, более продолжительный и трудный, за которым открывается широкий вади Солаф, стесненный с обеих сторон скалами. Налево, при спуске в вади Солаф, подымается высокая гора, по которой сходит иссохшее русло, служащее дорогою с половины спуска. Говорят, что в дожди здесь течет сильный поток и образует водопад. В ущельях лежал местами снег, но рыхлый; наши арабы подносили нам его в пригоршнях, как диковинку, кой где стояли лужи.

Опустясь в вади Солаф, открывается налево столь известный своею живописностью вади Фейран, обычный путь из Суэца. Вади Фейран в этом месте уже вади Солафа, имеющего приблизительно около полуверсты ширины. Те путешественники, которые достигают Синая через вади Гурундель и Фейран, рисуют отрадные ландшафты; но я не был так счастлив. Поэтому вид неожиданной растительности, а главное усталость от трудных, преодоленных нами, горных подъемов и спусков, в продолжении почти трех часов, заставили нас расположиться тут на отдых. После завтрака и беседы, с новыми силами продолжали путь дальше. Отсюда идет с левой стороны сплошная цепь гор, а с правой они часто разделяются ущельями. Первое ущелье значительнее других, это вади Гамра; другие идут недалеко и скоро упираются в горы. Состав скал по обеим сторонам казался мне базальтовый, черноватый, расположенный пластами по наклонению приблизительно на 45 градусов. Вершины гор выдаются пиками. Через 20 минут пути по вади Солаф, горы с обеих сторон суживаются, и слева вдается в ущелье небольшая цепь гор. За этим рукавом, вади опять расширяется, через следующие 10 мин. пути опять ущелье суживается от вдавшихся с правой стороны гор, засим вади имеет около 300 шагов в ширину. Вдали, направо, резко отличается перед другими гора Рафаид. Я несколько раз заставлял моего бедуина произносить это имя для своего убеждения в правильности названия, тем более, что я не нахожу его ни в одном из дневников путешественников. Название это остановило мое внимание по сходству с Рафидин или Рефидим²⁹³, где был стан израильтян и где они сразились с амалекитами. Местность эта, обозначенная в библии уже неподалеку от Хорива²⁹⁴ и расположенная к востоку от пустыни, где жили амалекиты, совершенно согласуется с местностью библейского Рефидима. Такое предположение, кажется, можно признать вероятным тем более, что арабское название Рафаид есть множественное число слова Рафид, а еврейское наименование Рафидим есть множественное число того же Рафид²⁹⁵. По одному направлению с Джебель Рафаид расстилается высокая гора Джуаби, имя которой также не нахожу у прежних путешественников; она оканчивается двумя пиками и казалась отсюда высшею из всех окружающих гор; далее виден Джебель Фурейа. Минут через 40 пути встречается не высокая но крутая гора, где вади Солаф раздвояется, потом все более суживается и горы с обеих сторон понижаются. Засим долина опять расширяется, с левой стороны, т. е. на север, горы совсем низки и, наконец, сходят седловиною на плоскую возвышенность, за которою не видать уже вдали гор: это горный просвет на большую пустыню ет-Тих, по направлению к Палестине. Мы тут сделали привал. Затем вади Солаф поворачивает исподоволь направо и становится значительно широким; налево небольшие возвышенности, а направо постоянно дикие скалы гранита или черной базальтовой формации. Через 1 час и 35 мин. Видна вправо широкая трехглавая гора Нагб Хава, а прямо, против нас, значительная отвесная гора, на стенах которой большие разнообразные трещины показались мне в виде огромных букв, но зрительная труба вывела меня из заблуждения. Здесь вади Солаф очень широк, но вскоре значительно суживается и, поворотив направо, подводить к отлогому песчаному подъему, который вводит в ущелье к другому крутому каменистому подъему по левому скату горы, соединяющейся с горою Нагб Хава. Через 50 минут после начала подъема, виден на правой стороне огромный камень с надписями, на котором находится в конце изображение креста. Через 30 м. открывается снежная вершина горы, которую нам назвали Атло; не ее ли Санди²⁹⁶ называет Джебель Ало и отождествляет с Элусом или Алушом²⁹⁷ (в самаритянском тексте Алиш) местом стоянки израильтян между Рафкою (иначе Дофкою) и Рефидимом. Я тщетно искал во время пути моего схожего названия. Через 10 м. опять встречается надпись на горе Нагб Еджау, входящую в состав горы Нагб Хава и которую, вероятно, Нибур называет Егасти. Еще через 20 м. опять надпись. Через 2 ч. и 5 м. с начала подъема (считая в том числе небольшой отдых в 20 м.), взбираясь через крутое ущелье по левой стороне горы Нагб, мы достигли ее вершины, откуда открывается долина, почти заключенная горами, из за которых возвышается Джебель Муса, т. е. гора Моисея – Хорив! Сердце мое затрепетало; я сгорал нетерпением проникнуть за гряду гор закрывших от меня торжественную картину. Не встречая доселе живых существ, мы вдруг увидели воспрянувших из-за ущелий скал, как привидения, несколько женских фигур, закутанных в белые и синие покрывала, ы бегающих за ними детей. Эти новые троглодиты – семья кочующих здесь бедуинов, которые, как мне сказал епископ, – потомки тех рабов, которые были присланы императором Юстинианом для постройки Синайского монастыря. Они были все родом цыгане. Близ перевала с горы лежал обломок скалы с надписями: это уже шестой таковой памятник на пути к Синаю, вопреки сказанному Лепсиусом, будто бы на этом пути не встречается таковых надписей. Епископ Порфирий²⁹⁸ нашел много таких надписей возле самого Синая, в долине ел-Леджа. Спустившись в долину но каменистому спуску, дорога идет по равнине, в которой набросаны громадные камни по высохшему руслу источника; тут же, по сторонам, видны остатки фундаментов каких то зданий, то четырехугольных, то круглых. Через 5 минут после спуска в долину находится довольно обильный источник воды и около него кустарники. Он носит общее арабское название Аин, т. е. источник. Вскоре после небольшого подъема открывается обширная песчаная долина ер-Раха и за нею перед очарованными глазами нашими – громады святого Синая заслоняли горизонта, рисуясь пирамидальными вершинами по ясно-голубому небу, а еще дальше расстилалась громадным шатром гора св. Екатерины. Раздавшееся внезапно ружейные выстрелы отвлекли минутно наше внимание: это был привет епископу из Синайского монастыря, который был еще закрыть от нас ребрами вади.

По мере того, как мы спускались, картина развертывалась, две глубокие горные ложбины обнимали Синай. Одна, ст. правой стороны, называемая Леджа, тянулась вдаль по направленно к горе св. Екатерины, другая, слева, называемая Шуейб, замыкалась недалеко низменною, в сравнении с громадами Синая, закругленною горою св. Епистимии, пред которой, за группами кипарисов белели стены знаменитого Синайского монастыря, в виде четверосторонней крепостцы, прислоненной с правой стороны к подошве самого Синая.

Имея в памяти библейское повествование, нельзя не быть поражену верностью открывающейся перед глазами местности относительно ее приспособлена к великим событиям, происходившим на ней. Обширная равнина ер-Раха, в соединении с долиною еш-Шейх, совершенно достаточна для помещения многочисленного народа израильского. Величественные, дикие, обнаженные громады Синая, со своими зубчатыми вершинами, производят сильное впечатление на зрителя строгостью своих очертаний, своих гранитных столповидных скал, которых слон как бы восходят к небу. Вы узнаете в оконечности Синая или Хорива, вдающегося в долину и сходящего в нее отвесно, ту страшную гору Божию, к которой вождь израильский, восходя на нее, запретил прикасаться под опасением смерти²⁹⁹ и вкруг которой обведена была черта, дабы не могли прикасаться к подошве ее, которая не была отлога, а стояла стеною. Эта священная гора опоясывается, как мы сказали, двумя лощинами, из которых правая вади ед-Леджа простирается между Хоривом и горою ел-Хамр. У подошвы этой последней горы есть источник, который справедливо считают за тот самый, который был изведен из ее каменных ребр жезлом Моисея. После того, как народ израильский в Рефидиме, на последнем переходе к Синаю, возроптал на безводие, Моисей, по глаголу Божию, пришед сюда с одними старейшинами Израиля и совершил сие чудо при невидимом присутствии Божием на Хориве³⁰⁰. Доселе эта оконечность горы Хамр называется скалою Моисеевою. Скатившийся же с горы камень, который показывают как тот, из которого Моисеи извлек воду, есть не иное что, как языческий фетиш, как весьма справедливо указываете епископ Порфирий³⁰¹. Мы направлялись к устью ложбины, лежащей по левую сторону Хорива и называемой вади еш-Шуейб или вади ел-Дейр, т. е. монастырский. В конце ее возвышается небольшая закругленная гора, на которой Моисей пас стадо своего тестя Иофора и откуда он увидел горящую, но несгораемую купину. Это священное место купины занимает теперь Синайский монастырь. Рисующаяся за ним гора св. Епистимии, имеет в отличие от гранитных, окружающих ее гор зеленоватый отлив, напоминающий пастбище Моисея; и действительно, рассеянные по ней лужайки служат доселе пастбищем для стад кочующих вблизи туземцев. С приближением к оконечности горы Хорива, при входе в устье долины, я, невольно отдалился от нашего каравана с моим проводником и направился поклониться подошве святой горы, возле того места, где проложен на нее путь по спускающемуся с ее ребер ущелью. Должно заметить, что этот путь называется путем Моисея, и действительно нет другого пути с Хорива, и сходящий с ее вершины просветленный лицом Божиим вождь израильский предстал прямо пред сонмом своего народа, наполнявшего пространную долину ер-Раха.

Радостно встречала братия Синайского монастыря своего епископа. Проехав мимо ограды прилежащего к монастырю сада, из-за которой высилось несколько стройных кипарисов, мы приблизились к древним стенам монастыря, который принял нас в свои главные ворота. Ворота эти, будучи постоянно наглухо закладены камнем для защиты от набегов бедуинов, только в торжественные случаи сбрасывают с себя свою каменную броню. Через разные спуски и подъемы мы вышли на пристроенную к стенам крытую деревянную галерею, на которую, подобно как в каравансераях, выходят комнаты, определенные для приема путешественников. Диван, покрытый ковром, стол и кровать составляли весьма достаточную мебель моей комнаты; два небольшие окна были обращены на террасу, перед которой высится гора ел-Дейр или св. Епистимии, противоположная Синаю, а одно окно, заставленное ставнею выходило на крытую галерею. Усталость от трудного пути и наступившая ночь заставили нас, вскоре после позднего обеда, уклониться в свои приюты, при том мои взволнованные чувства от великого зрелища окружающих меня священных предметов, требовали уединения. Я едва верил, что нахожусь на поприще самых торжественных событий первых книг Моисея и даже на том самом месте, откуда сам Творец мира проявил миру устами великого вождя израилева, что Он есть Сый³⁰². Перенесясь через дикую пустыню, которая своим торжественным безмолвием на каждом шагу красноречиво свидетельствует дела Божия, с места исхода израильтян, к месту, где они познали закон Его, я читаю здесь у подошвы Синая в раскрытой передо мною книге начертанные великим Моисеем слова: «Сами видесте, елика сотворих Египтяном и подъях вас яко на крилех орлих и приведох вас к себе»³⁰³. Пораженный сими словами, я невольно относил их к своему лицу и безмолствовал, проникнутый глубокою благодарностью к Богу, который привел меня к столь священному месту, где я читаю не только Ветхий Завет Бога с людьми Его, по и предвозвещенный Моисеем и пророками Завет Новый, усыновивший нас Отцу небесному чрез Его Сына, чрез Его Слово, искони бывшее!

На следующее утро глубоко утешительно было нам всем поклонникам слушать божественную литургию в одном из древнейших православных храмов на Востоке, воздвигнутом за 1334 года, по велению императора Юстиниана, с неимоверными грудами в столь отдаленном пустынном крае. Это драгоценный архитектурный образец византийского зодчества. Он имеет сходство с первобытными храмами, как например в Вифлееме, или св. Павла за стенами Рима, как я его видел до пожара³⁰⁴. По окончании литургии, мы введены были в алтарь, где покоятся мощи св. великомученицы Екатерины. Я поражен был великолепием алтарного свода, который весь состоял из превосходной мозаичной картины, изображающей Преображение Господне и современной построению храма. Мощи св. Екатерины заключены в небольшой раке из белого мрамора. Левая часть этой раки находится в алтаре, а правая сторона выходит из алтаря, так что можно прикладываться к святыне, не входя в алтарь. От нетленных мощей св. Екатерины, в продолжение нескольких веков, несчетным числом ее благочестивых почитателей были отделяемы частицы, и теперь осталась от них только святая страдальческая глава и кисть правой руки. Еще Фарнад³⁰⁵ пишет: «остальныя же части тела св. Екатерины рассеяны по всему свету». Наш же паломник Василий Барский³⁰⁶ пишет между прочим: «Мощи святыя Екатерины несут в составех своих, яко же быша с начала, на члены раздельшеся от мест своих сбранны суть в едино, сеже достоверной ради вины, понеже сущим мощам святым сокровенным под спудом церьковным и наводнению бывшу многу, наполнишася воды и от того часа смешашася члены, и сложенны суть ведин мраморный кявот». О времени перенесения мощей святой Екатерины доселе ничего определительного неизвестно; хотя монастырские предания относят это событие к годам основания монастыря Юстинианом, но это опровергается уже тем, что блаженный Антонин, посетивший Синай около 570 г., совсем ничего не говорит о святой Екатерине. От 1027 г., мы знаем что ученый синайский монах Симеон, собиравший милостыню для монастыря, привозил частицу мощей великомученицы нормандскому герцогу Ричарду II³⁰⁷. Скромен надгробный памятник великомученицы, но сама природа воздвигла ей памятник несокрушимый, утвердив ту громадную гору, на которой обретены были ее мощи и которая носит с того времена ее благословенное имя, и, конечно, убережет его до последнего дня нашего мира. Но скромная рака св. Екатерины оставлена в этом виде для того только, чтоб не пробудил, алчность диких обывателей пустыни. В ризнице вам покажут богатую серебряную раку, с прекрасным изображением на крыше гробницы святой великомученицы, во весь рост, держащей в левой руке хартию с молитвою. По четырем сторонам ее пространная надпись. Это дар России в 1637 г., от лица великих государей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича и Софии Алексеевны. Рака эта напоминает, по своему великолепию, ту, которую графиня Орлова-Чесменская посвятила мощам святой великомученицы Варвары в Киеве.

Оставляя ближайший обзор древней базилики до следующих дней, я поспешил к великой святыне, к месту Неопалимой купины, которую осеняет теперь священный покров храма. Этой торжественной местности посвящен особый придел, находящийся за стеною великого алтаря. Этот придел можно назвать, по своей святости, но своему богатству и по своему малому объему, как бы дарохранительницею храма. Площадка в три квадратные сажени и в вышину около двух сажен! Но как широко растворяется ваше сердце, как высоко возносится ум ваш, стоя обнаженными ногами перед престолом, освященным неугасимыми золотыми лампадами, горящими не только над ним, но и над открытым его помостом, одетым золотыми изображениями и письменами, которые говорят вам: «Иззуй сапоги от ног твоих, место бо, на немже ты стоиши, земля свята есть»³⁰⁸. Не слышите ли вы здесь «Аз есмь Бог отца твоего, Бог Авраамов, и Бог Исааков, и Бог Иаковль»³⁰⁹. И вы ли не падете ниц на этом месте, не закроете лица своего, как закрыл его здесь Моисей, припомня, что эти же слова произнес Тот, кто более Моисея, кто более Авраама, и что этими словами Он возвестил вам, что «Бог же несть мертвых, но живых: вси бо тому живи суть»³¹⁰. Читатель, брат мой христианин! который знаешь из первых строк моей книги цель, с которою я предпринял мое второе путешествие к местам святым, ты поймешь возгоревшиеся во мне чувства перед этою святынею.

Все подробности Синайского храма описаны для русских читателей подробно, в прошедшем столетии Василием Барским и в нынешнем, легким пером Уманца и пытливым пером епископа Порфирия. Я остановлюсь на предметах, которые особенно впечатлелись во мне, тем более, что сильный ревматизм, который развился у меня от пути под проливным дождем между Иерусалимом к Рамлэ, и от утомительной езды на верблюдах по горам Синайским, почти приковал меня собственно к монастырю. Мои молодые спутники, и особенно карандаш моего племянника Поливанова, дополнил то, чего я не мог сам видеть, как по причине болезни, так и по инвалидному моему состоянию. Та же священная таинственность, которая обтекает первобытные предания о священных высотах Мории, Сиона и Голгофы, которые были предназначены искони увидеть исполнение пророчеств Ветхого Завета, почиет на этой чудной местности, где высятся громады Синайских гор. Можно предполагать, что задолго до Моисея Хорив назывался горою Божиею³¹¹ и был чествуем первобытными обитателями этого трехгранного полуострова, из среды которого он возносит свой трехглавый³¹² верх к небесам, откуда сошла на него слава Божия, откуда возгремел людям глагол: «Аз есмь Господь Бог твой»³¹³. Отрывочные ( ведения египетских письмен указывают только, что владычество фараонов распространялось на западную часть Синайского полуострова. Затем, от Моисея до пророка Илии мы опять ничего не знаем о Синае. Слава Господня проявилась здесь и для великого пророка Илии, сначала в громе, потрясающем утробы гор и в пламени, но не в громе, а не в пламени показал себя Господь, а в прохладном веянии тонкого дуновения³¹⁴, как бы в предзнаменовании Его явления на Морие, на Сионе и на Голгофе, где сей же Господь умалил себя паче всех сынов человеческих и, прияв на себя грехи мира, привлек нас от земли в Свое лоно. Путь пророка Илии, которого можно назвать первым известным пустынником, удалившимся для богомыслия на Синай, продолжался от Вирсавии, пограничного предела Палестины до Хорива, сорок дней и ночей³¹⁵, одинаковое число с днями пощения Христа Спасителя и годами странствования израильтян в пустыне. Покок свидетельствует, что арабы доселе называют путь, ведущий от Синая в Иерусалим путем Илии – Дерб-Елеле³¹⁶. Действительно, Синайский полуостров, отлученный, так сказать, от обитаемого мира безжизненною пространною пустынею и морем, как бы предназначен для тех, которые хотят отлучить себя от мира. Великолепный монастырь, созданный самою природою! Путь пророка Илии к Синаю и место его водворения на Хориве показывают нам, что освященные здесь великими событиями места были указуемы из рода в род. Можно с большим вероятием полагать, что св. апостол Павел также уединялся на Синай, ибо он говорит³¹⁷ о своем путешествии в Аравию, и нельзя под этим именем разуметь одну за-иорданскую Аравию; притом, в его указании на Синай³¹⁸ нельзя не узнать общего названия горы, которое давали Синаю евреи, а теперь арабы. По-еврейски гора – га-гар, а у арабов – гадгар, значить скала или камень. Кроме того, византийские предания указывают, что еще во времена апостольские была основана церковь на Синае³¹⁹.

Но если место Синая сохранилось в памяти народов, то судьбы Синайского полуострова совершенно изгладились со страница, истории. После предприимчивых финикиян, которые одни и вместе с израильтянами, во дни Соломона, появлялись в некоторых гаванях Синайских заливов, мы знаем, что туда проникли из соседних пустынь Палестины, с севера Эйланитского залива набатеи, область которых простиралась от Акабы до Керака: но кроме имени, великолепных развалин их столицы Петры и надписей, иссеченных ими на обломках скал в ущельях гор Синайского полуострова, все остальная о них известия так неопределительны, а исчезновение их с лица земли так непонятно, что сведения об их существовали не проливают никакого света на синайский край. Евсевий³²⁰ 315) указывает, что в половине третьиго столетия египетские христиане, во время гонения укрывались в горах Синайских. Мы видим это и из жизни св. великомученицы Екатерины, которая также некоторое время укрывалась на Синае. Многие из египетских пустынножителей находили египетские пустыни не довольно отдаленными от мирской жизни; так, св. Антоний, поселившийся сначала на берегах Нила, на диких вершинах Птичьей горы³²¹ 316), нашел это место слишком роскошным, и переселился на береговые скалы Чермного моря, противу Синая. Мы знаем также из жизнеописания святых, что пустынники египетские нередко переплывали море, отделявшее их от пустынников синайских, и пользовались их назиданиями. Здесь не один авва Силуан, но некоторые другие еще при земной жизни своей являлись иногда светлыми как ангелы лицом и телом, так что перед ними, как перед Моисеем, сшедшим со святой горы, падали ниц зрящие на них³²². Были и такие пустынножители, уподобившиеся бесплотным, которые с противоположного берега Африки приходили к берегам синайским по морю, как по земле³²³. Рассказы, оставленные нам монахом Аммонием³²⁴, равно как и св. Нилом³²⁵, представляюсь наибольшие подробности о монашеской жизни синаитов того времени, о которых справедливо и прекрасно выразился Прокопий³²⁶, «что вся их жизнь состояла в постоянном приготовлении к смерти», и живую картину которой находим в превосходном творении Иоанна Лествичника, названном Лествица³²⁷. Действительно, глядя на уступы гранатных ребр синайских, высящихся к небесам, невольно вспоминаешь эту лествицу, возводящую от земного во Святая Святых³²⁸.

Незабвенная для христианского мира св. царица Елена первая обратила внимание на великие святыни Синайского края. Предание ей приписывает сооружение у подошвы Синая, на торжественном месте Неопалимой купины, небольшой церкви³²⁹ во имя Пресвятой Богородицы, среди башни, служившей долгое время для иноков единственною защитою от варваров. Затворнические духовные подвиги и мученические страдания составляют от этого времени отрывочную историю Синайского края. Аммоний, о котором упомянуто выше, был очевидец нашествия на Синай блеммиев, по смерти своего предводителя, нагрянувшим на святой Синай где была уже небольшая церковь и башня. Тридцать восемь отшельников, живших в прилежащих к башне скитах или в окрестностях, были безжалостно не только умерщвлены, но истерзаны этим эфиопским племенем³³⁰. Игумен Дулос, которого Аммоний называет истинным рабом Христовым по словозначению его имени³³¹, и которого братия называла своим Моисеем, успел с Аммонием и с малым числом иноков укрыться под защиту башни. Варвары осадили и этот оплот, как вдруг появившиеся на вершине Синая пламень и столбы дыма привели их в трепет и они, побросав оружие и забыв своих верблюдов, обратились в бегство. При собрании тел мучеников, два найдены были еще дышащими, из которых один вскоре скончался, а у другого раны были не совсем смертельны, но в нем жажда к мученичеству была так велика, что он скорбел о том, что не удостоился полного мученического венца, и молил Бога, чтоб восполнил его кончиною таинственное число сорока. Молитва его была услышана. Едва спасшиеся от избиения успели погребсти усопших, как приспевший к ним араб из Раифы известил их, что все живущие там отшельники умерщвлены; другой туземец подтвердил тоже, а наконец, прибывший один из оставшихся в живых инок передал все подробности мученичества отцов раифских. Убийцы их были из того же племени блеммиев, которые, плывя с юга от берегов Африки, пристали к берегу в Раифе. Местные жители, в числе двухсот, встретили их близ пальмовой кущи у источников Моисеевых. Худо вооруженные раифяне потерпели поражение: сто сорок семь человек пали на месте, остальные скрылись в горы; за сим варвары ринулись на беззащитных иноков, которых не спасла монастырская каменная ограда, бывшая вышиною в рост двух человек. В то время, как эфиопы с дикими восклицаниями осаждали стены монастыря, иноки собрались в кириакон, или малую свою церквицу. Среди молитвенного вопля иноков, настоятель их Павел, уроженец Петры Аравийской, став посреди них, возгласил³³²: «Послушайте отцы и братия меня грешнаго и худшаго из всех вас. Не ради ли Владыки и Господа нашего Иисуса Христа находимся мы на этом месте и не ради ли любви к нему удалились мы от суетной жизни мира сего в сию дикую и грозную пустыню, да удостоимся понести иго Его; мы недостойные грешники, перенося глад, жажду, крайнюю нищету и скорби, презирая, так сказать, все временное и всю тщету этой жизни, да сподобимся быть причастниками царствия Его. И ныне не по Его ли воле, не по Его ли определению приспел тот час, когда Он хочет освободить нас от этой жизни суетной и преходящей и принять нас к себе? Итак, радоваться подобает нам и торжествовать, и благодарить, а не малодушествовать, ибо что может быть отраднее, что может быть усладительнее того, как лицезреть пресветлый и могущественный образ Его. Вспомните, братия моя и отцы, как мы всегда ублажали и прославляли в среде нашей тех угодников, которые, ради пресвятаго имени Его, претерпели мученичество, и как мы желали с ними обрестись, и вот, чада мои, время это приспело и желание наше исполняется, да с ними чаяние наше в будущем веке совершится. За сим не малодушествуйте, не скорбите, не слушайтесь и не сотворите чего-либо недостойнаго вас, но поспешно препояште себя мужеством и доблестно претерпите смерть, и Бог милостиво примет вас в царствие свое». Повествователь продолжает: «Все иноки ответствовали: Как ты изрек, честный отец, так мы и сотворим. Чем бо воздадим Господу за воздаяние Его. Чашу спасения приимем, и имя Господне призовем». Тогда святой отец ваш, обратясь к востоку и возведя очи, и вознеся руки свои к небу, и окинув нас взором, произнес: «Господи Иисусе Христе, Бог Вседержитель, надежда и помощь наша, не забудь рабов своих, но вспомни нищету нашу и печаль нашу, и укрепи в бедственный час сей, и приими, как жертву благоприятну в воню благоухания души всех нас, яко Тебе подобает честь и слава, и ныне и присно и во веки веков, аминь!» И всем рекшим нам аминь! услышан был глас, как бы изшедший из алтаря, всем нам слышащим: «Придите ко мне вси труждающиеся и обремененнии, и Аз упокою вы!» Страх и трепет объял всех нас от гласа онаго и у всех нас сердца и колена изнемогли, ибо дух бодр, изрек Господь, но плоть немощна. Взоры наши обратились к небу и мы простились с жизнию». Перо отказывается затем передать мученичество страдальцев. Непоколебимое мужество, выказанное ими может быть объяснено лишь силою веры. Все она уподобились Стефану первомученику. Аммоний в рассказе своем обозначил эпоху этого страшного происшествия во второй день месяца Тиви, что соответствует 14 числу января, в самое то число, когда мы пристали к берегу ет-Тора.

Третье нашествие варваров на Синай описано блаженным Нилом постником, который долго жил на Синае, от конца IV века (ок. 390 г.)³³³. Родом из Константинополя, знатного происхождения, имевший звание епарха, блаженный Нил был учеником св. Иоанна Златоуста. Презрев величие земное, он, жена его и юный сын удалились от мира; жена его поступила в один из женских монастырей, а он с сыном своим удалился на Синай. Его рассказ проникнута теплым христианским красноречием и глубоко занимателен³³⁴. Свидетель неистовств варваров, убиения настоятеля и некоторых других иноков, он был глубоко поражен пленением своего сына, которого кровожадная орда увлекла с собою. Укрывшись у фаранских иноков, с которыми он трогательно оплакивал сына, он узнал вскоре, что сын его не погиб, а отведен в неволю, и, наконец он имел утешение, посредством посланных к варварскому властелину Аману, возвратить своего сына в свои отческие объятия. В благодарность Богу, Нил и сын его Феодул приняли сан пресвитерский и до конца жизни пребыли на Синае. Мощи их впоследствии были перенесены в Рим³³⁵. Нил называет несколько скитов святых отшельников, которые подверглись одновременно этому грозному нашествию варваров, как то: Вифрамба (вероятно упоминаемый Аммонием под именем Гефравва³³⁶, Геф, Салаил, Фола и Аза. Фола есть тот скит, в котором впоследствии обитал с. Иоанн Лествичник в VI столетии. Что касается до варваров, произведших набег на синайские скиты, то из повествования Нила видно, что они поклонялись утренней звезде. Из жизнеописания же некоторых святых того времени видно, что жители местности к югу от Мертвого моря были поклонниками Венеры или Люцифера, т. е. той же утренней звезды³³⁷. Елуза, куда отведен был пленником Феодул, находилась на юг от Бирсеба³³⁸. Эти же местности были населены в то время набатеями, которых и можно признать убийцами святых отцов Синайских, хотя о существовании у них человеческих жертвоприношений и обычая заклания белых верблюдов говорит только святый Нил. Образ жизни раифских и синайских монахов, описанный Аммонием и Нилом, приводит в умиление. Примером своим и чудесными исцелениями они обратили в христианство почти все население Фейранской долины. Уединение и безмолвие, столь согласное с окружающею их дикою пустынею, приводило их к божественному созерцанию, и они постоянно имели в виду пророков Моисея и Илию, которых великие образы казались им здесь на веки напечатленными. Обитая одиночно в пещерах, на расстоянии друг от друга 4 и более верст, хотя они и были отстранены от материальных искушений, но за то постоянно вели борьбу с поднебесными духами злобы³³⁹. Только в воскресный день собирались они в свою церквицу Неопалимой купины и там на вечери любви почерпали друг от друга духовные утешения, а от своего настоятеля наставления на новую борьбу с помыслами. Финиковые плоды служили им пищею, а из волокон этого же дерева они ткали себе одежду. Хлеб уже составлял для них лакомство, ибо изредка завозили к ним пшеничные зерна из Египта. Монета не была им даже по слуху известна, ибо они не знали, что есть продажа и что есть купля. Каждый даром давал что недоставало нуждающемуся, и даром получал то, в чем сам нуждался. Скорби, гонения и напасти побуждали их к вящему преуспеянию в доблестях христианских, и это мы можем вывести из того, что в большой промежуток от Аммония до Иоанна Лествичника, от 300 до 600 г., в продолжении трех столетий, иноческая жизнь синаитов не только не ослабилась, но еще усовершенствовалась. Это мы видим из превосходного творения святого синайского игумена Иоанна. То, что он говорит о монашестве своего времени, дает еще высшее понятие об иноческом образе, и его Лествица как бы воспроизводит это усовершенствование, которому он, к своему утешению, был свидетелем и которое он сам испытал³⁴⁰.

В IV и V столетиях насажденная раифскими святыми отцами паства Фейранская, после разгрома Синайского и Раифского монастырей, служила им долго оплотом. В Фейране уже во II столетии было оседлое население и он обозначен, как местечко (ή φαραν κώμη) в географии Птоломея; там же, в царствование Маркиана, был учрежден сенат или совещательное собрание и основано епископство. В апофтегмах св. отцов сохранилось имя старейшего из епископов Фейранских Нетраса, который был прежде монахом на Синае и учеником св. Силуана. Про него рассказывают, что он, будучи в пустыне, не подвергал себя всей строгости аскетов, но, сделавшись епископом, стал вести самую строгую жизнь; будучи вопрошен о причине, побудившей его к тому он ответил: «Там была пустыня, безмолвие и бедность, и я поддерживал свое тело, дабы не изнемочь мне и не искать того, чего я не имел; но здесь мир, тут есть все удобства. Здесь если и случится заболеть мне, то есть кому помочь. Здесь я боюсь, как бы не погубить в себе монаха»³⁴¹. Более известен епископ Макарий, которому поручено было в 454 г. наблюдение, чтоб еретик Феодосий, бежавший после Халкидонского собора на Синай, не посеял своей ереси среди синайской паствы³⁴². В это время весь трехгранный край Синайский, не смотря на дикость своей природы, был усеян скитами, которые как звезды на небе, сделались в горах и пропастях земных – источниками света не земного.

Царствование Юстиниана положило прочное основание благосостояние монастыри Синайского. Передаем подлинные красноречивые строки современного историка Прокопия³⁴³: «В древней Аравии, которая ныне называется Палестиною третьею, есть обширная пустыня, совершенно безводная, бесплодная и лишенная всех благ земных. Там над Чермным морем и над пропастями высятся грозныя и дикия вершины обрывистой горы Синайской. На ее ребрах обитают иноки, которых вся жизнь состоит в постоянном приготовлении к смерти, в безмятежном уединении среди дорогой их сердцу пустыни. Этим монахам, которые ничего земнаго не желают, и, будучи превыше всех человеческих потребностей, не ищут ни приобретений, ни врачевания для тела, император Юстиниан соорудил церковь, посвятив ее Пресвятой Богородице, дабы они могли там проводил, жизнь в молитвах и в священнодействиях. Он устроил ее не на вершине горы, но у подошвы, ибо никакой человек не мог провести ночь на вершине, по причине постоянного грома и иных таинственных гласов, которые там ночью слышаться и невыносимы для сил человеческих. Там, говорят, некогда Моисей принял от Бога возвещенныя им заповеди. У той же подошвы горы император построить твердую крепость, снабдив ее приличною стражею, дабы в этот пустынный край не могли внезапно вторгнуться дикие сарацины.. Позднейший писатель, патриарх александрийский Евтихий, арабского происхождения и которого прежнее имя было Саид Ибн ел-Батрик, живший в начале X века, сообщил бо́льшие подробности о построении Синайского монастыря, из которых иные очень важны, но другие носят отпечаток легенды, искажают характер императора Юстиниана и противоречат показанию Прокопия, современника построения монастыря. Приводим вполне и его рассказ с латинского перевода арабского текста³⁴⁴: «Когда же иноки Синайской горы услыхали о благочестии императора Юстиниана и об усердии, оказываемом им в построении церквей и монастырей, то прибыли к нему и принесли ему жалобу на претерпеваемыя ими набеги от бродячих сынов Измаила, которые истребляют их съестные припасы, разоряют строения, проникают в их келии, похищают все, что в них находят, врываются в церковь и пожирают даже самую евхаристию. На вопрос императора: Чего они желают? – ответствовали: Желаем, государь, дабы ты соорудил нам монастырь, в котором бы мы утвердились, ибо доселе не было на горе Синайской обители, в которую иноки могли собираться; они всегда жили рассеянные по горам и долинам, окружающим купину, из которой Бог (да восхвалится имя Его) воззвал к Моисею. Но над купиною у них была со времени св. Елены большая башня, которая и поныне существует и в ней церковь Пресвятой Марии, куда, при угрожающей опасности, укрывались монахи. Император отправил с ними легата, снабдив его всеми пособиями, и написал к египетскому префекту, чтоб он выдав ему ту сумму денег, которая потребуется, отрядил бы с ним надлежащее число работников, обеспечивая их продовольствием из Египта. В предписании своем легату он повелел выстроить церковь в Колзуме и обитель в Райэ³⁴⁵; соорудив же монастырь на горе Синайской, укрепить его так, чтобы ни одно место во всем мире не могло равняться с ним в крепости и дабы ни откуду не мог быть нанесен какой либо вред монастырю или монахам. Легат, по прибытии своем в Колзум, соорудил там церковь во имя св. Афанасия; построил монастырь в Райэ и, наконец, прибыв к Синаю, нашел купину в теснине между двух гор и стоящую вблизи башню и тут же водный источник; а монахи были рассеяны по долинам. Он имел намерение соорудить монастырь на высоте горы, вдали от купины и от башни; но он отступил от этого намерения вследствие отсутствия воды, ибо на горе ее не было. По этой причине, он выстроил монастырь возле купины, там где была башня, включив ее в монастырь. Итак, монастырь был сооружен в теснине между двух гор, всякий, вшедший на вершину горн, мог оттуда бросать камни в средину монастыря и вредить монахам. Но он соорудил монастырь на этом месте потому, что тут находится купина, места освященные и водный источник, а церковь на темени горы, где Моисей принял заповеди. Имя настоятеля монастыря было Даула³⁴⁶. Возвратясь к императору Юстиниану, легат донес ему о построении церкви и монастыря, и объяснил ему каким образом совершено сооружение Синайского монастыря. Император воскликнул: Ты преступил мои приказания и нанес ущерб монахам предав их в руки врагов. Зачем же ты построил монастырь не на вершине горы? Легат отвечал: Я поставил его возле купины и возле водного источника; если же бы я построил его на вершине горы, то иноки остались бы без воды, так что если бы они были осаждены и отрезаны от источника, то померли бы от жажды и при том они бы были отдалены от купины. На это Император возразил: Тогда-б тебе следовало уровнять с землею ту часть горы, которая с севера возвышается над монастырем; на что легат: Если-б все средства Рима, Египта и Сирии были на это употреблены, то и тогда мы не совладели бы с этою горою. Раздраженный Император велел отсечь ему голову. Засим он послал другого легата и с ним из римских невольников сто мужей, вместе с их женами и детьми, приказав взять из Египта также сто мужей с их женами и детьми и поселить их в окрестностях Синая, дабы они стерегли как монастырь, так и монахов, и назначить для них и монастыря потребное продовольствие из Египта. С прибытием на Синай, легат построил в окрестностях монастыря, к востоку, несколько жилищ, оградив их укреплениями, где поместил прибивших невольников для охранения и защиты монастыря, и это место доселе называется Дейр ел-Абид, или монастырь рабов. Когда же в продолжение времени это поселение размножилось новорожденными детьми и когда в него проник исламизм (что произошло при Калифе Абд ел-Мелек Ибн Мерване), то произошло у них междоусобие, они истребляли друг друга, иные разбежались, другие приняли исламизм. Их потомство по сие время при монастыре исповедует эту веру; они называются Бени-Сали, а также дети, т. е. слуги или рабы монастырские. Среди них находятся лахмиины. Монахи разрушили дома этих рабов своих, за то, что они приняли учение Магомета, так что никто не может там поселиться. Развалины этих домов видны и теперь».

Бесчеловечный поступок Юстаниана с легатом не правдоподобен, во-первых потому, что причины по которым оп предпочел построить монастырь при подошве Синая, осязательны; к тому же это здание не могло быть сооружено в один год, и император Юстиниан, принимавший такое живое участие в его построении, конечно, получал сведения об успехах этого построения, а во-вторых, современный историк Прокопий говорит положительно, что: «храм этот он велел построить не на вершине святой горы, а у ее подошвы». Из надписи на греческом и арабском языках, высеченной в камне красивою вязью над монастырскими воротами с западной наружной стороны, видно, что построение монастыря начато в 527 г., в первый год царствования Юстиниана, и продолжалось, тридцать лет. Эта надпись списана Генникером³⁴⁷, Летроном³⁴⁸ не совсем верно, затем Лепсиусом³⁴⁹ и епископом Порфирием³⁵⁰. Привожу сделанный мною на месте перевод ее. «С основания воздвигнуть сей священный монастырь Синайской горы, где глаголал Бог Моисею, смиренным царем Ромеев, Юстинианом на вечное поминовение его и супруги его Феодоры. Окончен по тридцатом годе царствования его. И поставил в нем игумена по имени Дула, в лето от Адама 6021, от Христа же 527». У Лепсиуса приложен fac simile этой надписи, и содержание арабской надписи привожу с немецкого перевода, находящегося в его книге: «Соорудил монастырь горы Сина и церковь горы собеседования Бога, надеющийся на обетование своего Господа, смиренный царь, греческаго исповедания, Юстиан (вместо Юстиниан), в ограждение памяти своей и супруги своей Феодоры от потока времени, и дабы Бог, преемник земли и живущих на ней: ибо Он преемник по превосходству (?). Окончено сие построение чрез тридцать лет его царствования. И он поставил в нем представителя по имени Дулас. Сие произошло в год от Адама 6021, который совпадает с годом 527 эры Господа Христа».

Повествование Евтихия о поселенных Юстинианом вокруг Синая невольниках находит подтверждение и в настоящее время. Около четырехсот семейств, потомков этих переселенцев, которые отчасти были валахские цыгане, постоянно кочуют и теперь вокруг Синая. Зимою живут они; как троглодиты, в пещерах (развалины домов их предков сохранились доселе в некоторых местах), а летом переносятся с своими малыми стадами из долины в долину, где им встретится пастбище. Хотя они приняли исламизм, называют себя Джебелиэ, но признают себя рабами монастыря и гордятся этим. Впрочем, подчинение их монастырю приносит им выгоду, избавляя их от некоторых правительственных налогов, которые несут остальные бедуины. Они отличаются от прочих бедуинов некоторыми преданиями и обычаями, которые они свято сохраняют. В положенные дни, по древнему обычаю, они собираются к стенам монастыря, живописными группами размещаются они тогда на скатах соседних скал; с женами и детьми, и в урочный час спускают им со стен монастыря несколько корзин с хлебами, которые составляют для них истинное лакомство. Не смотря на их титул рабов монастыря, этих диких гостей никогда не впускают в его внутренность; впрочем, как известно, даже путешественники не принимаются в монастырь иначе, как по рекомендательному письму архиепископа или настоятеля монастыря, находящегося в Каире, причем посетителей поднимают по одиночке на блоках. В свою очередь эти рабы монастырские тщательно охраняют как иноков, так и поклонников в их путешествиях, и усердно работают за определенную плату, в садах, принадлежащих монастырю. Со времени Мегмет-Али, египетское правительство оградило синаитов от тех набегов, которым они подвергались от соседних бедуинов, хотя и теперь, при возникающих от времени до времени кровавых распрях между их племенами, что и было четыре месяца тому назад, пути к Синаю делаются опасны; но эти случаи не так часты и не имеют предметом неприязнь к монастырю. Племя коренных бедуинов Синайского полуострова называется Тавара, т. е. горцы, от тур: гора, общее название Синая. Оно очень воинственно и подразделяется на мелкие племена, составляющие конфедерацию, под главою одного шейха.

Около 535 г. египетский купец из Александрии, Косьма, прозванный Индоплавателем³⁵¹, о котором мы упоминали выше, оставил нам краткий очерк западного берега Синайского полуострова, описывая путь израильтян. Он же первый упомянул о синайских надписях и приписал их, по словам путешествовавшего с ним еврея, израильтянам.

Почти пол столетие после него, посетил Синай блаженный Антонин Пиаценский, прозванный мучеником. Болландисты³⁵² не включили его в число святых, а приложили его повествование в числе дополнений, прибавя к нему свои критические замечания, наполненные собственными их географическими ошибками, и пытаясь отнести все повествование к X или XI веку; но знаменитый географ Риттер³⁵³ и в особенности Тоблер³⁵⁴ доказали всю несостоятельность порицаний болландистов. Они указывают, что в рассказе Антонина нет еще ни малейших указаний на проникший на восток, после 636 г., исламизм, что он упоминает, как о недавнем событии, о землетрясении, разорившем все побережье Средиземного моря при Юстиниане в 553 г., поэтому его путешествие должно быть отнесено по времени между 560 и 614 г., и вероятнее всего около 570 г. В виду скудости сведений этого времени о Синае, повествование этого путешествия, вполне несомненного, приобретает особую цену, и потому мы приводим здесь в переводе место, касающееся Синайского монастыря: «Пройдя пустыню (блаженный Антонин шел от Эйлы), мы на восьмой день пришли к месту, где Моисей извлек воду из камня, и отсюда пришли к Божией горе Хориву, и далее двинулись, чтоб взойдти на гору Сину. Живущие тут монахи и пустынники встретили нас с крестами и псалмопением, и, распростершись на земле, приветствовали нас. Тоже сделали и мы, заливаясь слезами. Тогда ввели нас в долину между Хоривом и Синою. У подошвы этих гор есть источник, в котором Моисей поил овец, когда увидел горящую купину; этот источник находится в монастыре, обнесенном стенами. В нем находятся три аббата, владеющие языками, как то: латинским, греческим, сирийским, египетским и персидским, а также много переводчиков для отдельных языков. Там и кельи иноков. И подымались мы на гору мили три, и пришли к месту пещеры, где находился Илия, когда скрывался от Иезавели. Перед этою пещерою истекает родник, орошающий гору. Потом поднимались постоянно три мили до вершины горы, на которой находится небольшая часовня, имеющая около шести футов в длину и ширину. Там никто не дерзает оставаться, но при восхождении солнца иноки приходят туда и совершают божественную службу. На этом месте многие, из почитания, стригут голову и бороду, оставляя волосы, что и я совершил, и остриг свою бороду. Гора Сина скалиста и на ней редко встречается земля; окрест ее устроены келии многих рабов Божиих, а также и на Хориве. Называют Хорив чистою землею. На одной части этой горы сарацины имеют своего идола, из мрамора, белого как снег. Там также пребывает их жрец, облеченный в далматику и льняной наллиум». Далее, блаженный Антонин присовокупляет, что празднество этих идолопоклонников совершается в полнолуние и при захождении этого светила. Это поклонение луне есть, конечно, видоизмененное поклонение утренней звезде, или Люциферу, о котором говорит блаженный Нил. Епископ Порфирий³⁵⁵, имевший случай в свое двукратное посещение Синая ближе познакомиться с нравами живущих там бедуинов, говорит, что хотя они почитают Магомета, но не имеют ни мечетей, ни имамов, ни корана, и поклоняются утренней звезде. При чем замечательно, что это замечание относится к туземным племенам, а не к Джебелиэ или монастырским рабам, о которых говорено выше.

Шестой век ознаменован для Синая еще высокою подвижническою жизнию св. Иоанна Лествичника³⁵⁶, который уединился сюда с юношества, презрев тщету мира и человеческого учения, которое он уже обильно приобрел, но которое не удовлетворяло жажду его души. Тогда уже Синай и Раифа увенчаны были рядом мучеников и святых мужей. Его руководителем был святый старец Мартирий, его другом блаженный Иоанн, игумен раифский, по убеждению которого он написал свое бессмертное творение, называемое «Лествица» которая по 30 степеням (выражающим 30 лет сокрытой жизни Спасителя) возводит христианина от совершенств к совершенству, к приобретению царства небесного. Эта книга составляет доныне необходимое руководство для всякого истинного монаха. Иоанн Лествичник, после сорока лет скитнической пустынной жизни, за четыре года до своей кончины, по убеждению синайских иноков, принял сан их игумена; но, чувствуя приближение смерти, возвратился в свой скит, находившийся на расстоянии двух часов пути от монастыря, куда он приходил каждое воскресение для принятия святых таин. Пещеру его показывают и теперь³⁵⁷.

Нахлынувшие вскоре полчища магометан промчались, как метеор, мимо, не нарушив безмятежной жизни пустынников Синая. Предания не говорят ни о каких насилиях с их стороны. Это доказывает, что их предводитель, если сам Магомета не был с ними, имел повеление от лжепророка не тревожить мирных иноков, и заставляете верить в подлинность того Фирмана, который был дав Магометом Синайскому монастырю, и подлинник которого, как уверяют, сохранился в сокровищнице султана в Константинополе³⁵⁸ и, по своему либерализму и веротерпимости, составляет предмета удивления магометан. В своем коране, Магомета включил великие имена Синая и горы Елеонской в свою торжественную клятву, а частое повторение не только имени Синая, но и ее окрестностей, как то: долины Тува, обозначающей ту самую долину, где находится монастырь, и затем горы Менеги, которая есть гора св. Епистимии, заставляет предполагать, что Магомету хорошо был известен Синай. То, что сделал Магомета для Синая, нельзя не приписать особенному промыслу Божиему к месту, ознаменованному столь торжественно Его славою. С синаитами сбылось то, что говорить Спаситель: «Егда же приведут вы на соборища и власти и владычества, не пецытеся, како или что отвещаете, или что речете: Святый бо Дух научит вы в той час, яже подобает рещи»³⁵⁹. Известно, что в эпоху нашествия Магомета в Синайских горах обитало до семи тысяч пустынников и монахов, и, между прочим, святый и ученый муж Анастасий Синаит³⁶⁰.

Можно полагать, что до начала X столетия жизнь синайских пустынников текла довольно мирно, потому и молчание, которое хранят об этом времени исторические хартии монастыря; но в 1011 г. неистовый ел-Гакем, разрушившей святыни Иерусалима, по своей ненависти к христианству, простер свою злобу и на Синай, но он не пошел сам в его пустыни, а поручил истребление всех церквей главному шейху арабов Синайского полуострова. Опустошения начались с окрестностей Суэца: в Аджеруде была разрушена церковь св. Афанасия, в Суэце – церковь Пресвятой Богородицы, в Колзуме – церковь св. Георгия и в Раифе – монастырь св. Иоанна Предтечи; доходила очередь до монастыря Синаиского, но там находился один инок из арабов, принявший христианство, коротко знакомый с нравами своих соотечественников; он встретил, за день пути до монастыря, посланного разрушителя и убедил его умною речью³⁶¹ и еще более дарами пощадить Синайский монастырь, который после того надолго обеднел, лишась почти всех своих драгоценных, золотых и серебряных сосудов. В эту тяжкую эпоху, многие пустынники укрылись на горе, называемой Латрун; но ее положение неизвестно³⁶² . Около этого времени, известен был на Синае, по своей учености и языкознанию, Симеон³⁶³. Как выше было сказано, в 1027 г. с частями мощей св. Екатерины, он посетил Европу, для собирания милостыни обедневшему Синайскому монастырю. Он был гостеприимно принят Ричардом II, герцогом Нормандским, основал монастырь во Франции, где и умер. В 1091 году вспыхнул бунт синайских бедуинов против Египта. Посланное оттуда для их усмирения войско не пощадило синаитов, умертвило некоторых из них, тщетно изыскивая сокровищ, которых уже не было со времен злобного ел-Гакема³⁶⁴. В эпоху крестовых походов, в 1116 г., король Балдуин I, во время своего похода на юг, доходил до Эйлы, что ныне Акаба³⁶⁵. При этом довольно странно, что историки крестовых походов, принимают Эйлу за Елим, то место, где израильтяне нашли 12 источников и 70 фиников, и чтоб невежество о пути израильтян из Египта, находящегося по ту сторону Синайского полуострова, было так велико у современных писателей. Не вернее ли полагать, что Балдуин доходил до ет-Тора, где уже в VI веке полагали Елим. На этом пути встретили Балдуина поверенные синайских иноков, с просьбою, не заходить в монастырь, дабы не навлечь на них мщение египетского султана, которого войско могло через четыре дня явиться перед стенами монастыря. Сверх того, малочисленность отряда Балдуина заставляла многих из его окружающих опасаться нечаянного нападения в горных дефилеях.

В 1217 году посетил Синай Титмар³⁶⁶. Он направился из-за иорданских стран, из Керана. Неподалеку оттуда, в пещере, одна гречанка оказала ему гостеприимство. Прибывший туда греческий епископ, маститый старец, благословил его на путь, снабдив съестными припасами. Он отправился в путь с одним бедуином (boidewinus) чрез пустыню вади Акаба. На пути посетил он гору Гор, где кончил жизнь Аарон, и нашел там двух живущих отшельников, греческих монахов. Близ Акабы достиг он Чермного моря и нашел тут среди туземных арабов несколько пленников: Французов, англичан и латинцев. Кораллы и раковины Чермного моря обратили его особенное внимание. Он восхваляет доброту тамошних рыб, из которых некоторые он мог есть сырыми. К Синаю прибыл он чрез вади Себаиэ, где Моисей пас стада Иофора, и где изральтяне сражались с амалекитами. Описывает великолепие храма и церкви Неопалимой купины, хвалит благочестие иноков и епископа. В келиях, говорит он, которые устроены для двух, помещались всегда один инок старец, а другой юный, который мог бы помогать в немощах старцу. Различные приделы церковные считает он за отдельные молельни иноков. Обычай разуваться при входе в церковь Неопалимой купины, ныне строго выполняемый, был выполнен даже египетским султаном Малек-Аделем, который в это время, возвращаясь из Дамаска, посетил Синай. Титмар, кажется, первый из путешественников описывает мощи св. Екатерины, и поэтому мы приводим его слова: «В той же церкви, возле алтаря, на возвышении с полуденной стороны, находится гробница блаженной Екатерины. Эта гробница, из самого белого мрамора, очень коротка. Крыша ее выпуклая, как на ларцах, открывается и закрывается. Епископ, которому известно было мое желание и причина моего посещения, приступил благоговейно к гробнице блаженной девы Екатерины, с молитвословием, при возженных свечах и с воскуренным в кадильницах фимиамом; он открыл гробницу и дозволил приложиться. И я увидел несомненно лицом к лицу тело блаженной Екатерины и лобызал обнаженную главу ее. Некоторые же члены и кости, сплоченные жилами, плавают в мире, исходящем из них самих, а не из гробницы».

В начале XIV века, в 1312 г., ужасное землетрясение едва не превратило Синайский монастырь в груду развалин. Северо-восточные стены монастыря и при них две большие башни обрушились. Митрополит Петры Аравийской, Гавриил, подал руку помощи синаитам. Местные арабы показали при этом большое сочувствие и присоединились к каменьщикам, присланным от митрополита Гавриила³⁶⁷. Это самое землетрясение изменило несколько вид укрепленного построения Юстиниана. Около того же времени, жил на Синае знаменитый Григорий, прозванный Синаитом, из творений которого мы видим, какой глубокий аскетизм продолжал руководить иноков синайских. Путешественник той же эпохи, англичанин Маундевиль говорит о них³⁶⁸: «Здешние иноки, греки и арабы, все глубоко духовные пустынники, живут в простоте и бедности, питаясь только тыквами и финиками, и содержат строгий пост, при постоянном покаянии». О монастыре пишет он: «Несгараемая купина находится у подошвы горы. Монастырь прочно построен и тщательно замкнуть воротами, для защиты от диких зверей». Тот же путешественник рассказывает, при многих легендарных преданиях, что никакие вредные насекомые и гады не водятся на этом месте. Все, что здесь приведено из сказанного Маундевилем, подтверждено бывшим вскоре после него на Синае баварским путешественником Вильгельмом Бальдензелем в 1332 г.³⁶⁹. Заметим, что он первый, как он говорит со слов синайских монахов, прибыл на Синай не на верблюде, а на коне, употребив 10 дней на путь от Каира до Синая. За ним, в том же столетии, в 1346 г. посетил, Синай немецкий путешественник Рудольф фон-Фрамейнсперг³⁷⁰, который здесь нашел 100 монахов; ему сказывали, что мощи св. Екатерины покоились на вершинах синайских 500 лет³⁷¹. Тому же XIV веку принадлежит путешествие Людольфа, священника церкви в Сухене³⁷² (1336 – 1341 г.). Он говорит, что сарацины, привозящие сюда на своих верблюдах поклонников, испрашивают, наравне с христианами, позволение поклониться мощам св. Екатерины, и что имя папы Григория (X) здесь в большом почитании, за оказанную им помощь монастырю. По его словам, в его время было в синайском монастыре до 400 монахов. Чтоб согласовать его показание с тем, что говорит его современника, Фрамейнсперг, должно полагать, что Людольф включает в это число и тех монахов, которые жили в окрестных скитах, ибо здание монастыря не может поместить такого значительного числа иноков.

Патриарх Нектарий в своей истории³⁷³ передал нам весьма любопытное послание знаменитого Георгия Схолария, который, по взятии Константинополя турками, был избран патриархом, под монашеским именем Геннадия. Это послание написано для разрешения недоумений, возникших у строгих отцов синайских, заметивших большое ослабление церковных правил среди пришельцев, искавших поступить в их монастырь. Оно проникнуто глубокою христианскою веротерпимостью и до сих пор может применяться к положению Востока. Привожу один отрывок: «Не соблазняйтесь нарушением чиноположений церкви. Нарушающие их по неведению или по расстроенности нашего времени, будут помилованы Богом. А вы сами храните послушание и единение, имея в виду утверждение христианства. Ибо уверяем вас о Господе, что кто в наше время требует строгаго соблюдения всех обычаев и уставов церкви, как это было во время свободы христиан, тот есть враг христианства и налагает бремя на бессильных, а кто прощает малое, да сохранит целое, тот имеет дух апостольский. Знайте, что подробности многих чиноположений не существовали в первые века христианства, а введены уже со времени Великаго Константина, когда начались вселенские соборы. Но при первобытной простоте Иисус наш привлекал к себе более последователей, ибо во всей вселенной каждый день за имя Его умирали сотни, тысячи, тьмы верующих, и ежедневно возрастало христианство, орошаемое кровью неподробноуставных христиан. И ныне возвратились первые века церкви: у нас нет ни царства, ни церкви свободной, ни торжественности... И сколько истязаний от неверных! Однако же христиане не только не ослабевают в вере, но даже готовы умирать, когда это потребуется. Кто дерзнет сказать, что они не мученики произволением? Кто потребует от них строгаго выполнения устава церкви, когда не позволяют того обстоятельства? Христиане на Востоке и Западе умирают или терпят неизреченныя скорби за Христа, и мы ли будем осуждать или печалиться, что они перемешали зачала утренняго евангелия и, вместо седьмаго, прочитали девятое? или пропели вместо первого гласа вторый? Церковь ныне воинствует. А во время военное не требует строгоуставия ни Архистратиг наш Иисус, ни те, которые мудрствуют с Ним».

В числе западных путешественников XV века, оставивших нам описание Синая этого временит, следует упомянуть Иоанна Тухера, из Нюренберга³⁷⁴, посетившего Синайский монастырь в 1479 г., монаха Феликса Фабри³⁷⁵ и Бернгардта фон Брейденбаха³⁷⁶, бывших одновременно в монастыре в 1483 году. Из них описание Фабри особенно подробно, но проявляет фанатизм католика, ибо единственным упреком синайским инокам ставит он то, что они не находятся под властью папы. В его время находилась в монастыре еще латинская часовня, но в совершенном запустении. Один из его спутников уломил частицу от раки св. Екатерины, но синайские отцы, увидавшие это, принудили возвратить похищенное. Среди многих баснословных легенд, все они рассказывают о путеводной звезде св. Екатерины, указывающей путь к монастырю. Не смотря на образованность этих путешественников, географические познания их были так плохи, что Брейденбах уверяет, что с вершины Синая он видел за-иорданскую гору Фазга, на которой умер Моисей; более образованный Фабри утверждает, что горы Палестины с Синая не могут быть видимы, но при этом упоминает, что видел отсюда гору Гор, на которой похоронен Аарон. Тухер говорит, что в его время было в монастыре 80 монахов строгой жизни и, вместе с русским путешественником следующего столетия Коробейниковым, упоминает о том, что мощи св. Екатерины лежали 300 лет на горе носящей ее имя³⁷⁷.

Испуганные военного грозою при покорении в 1517 году Египта турецким султаном Селимом I синайские монахи разбежались; по крайней мере Фарнад³⁷⁸, посетивший Синай в 1518 г., пишет, что он нашел тогда монастырь почти пустым, и что только разве, после его отбытия, он заселился греческими монахами. Предъявленный синаитами Седиму I известный ахтинамэ Магомета спас монастырь от угрожающей ему опасности. К концу этого столетия относится путешествие нашего соотечественника Трифона Коробейникова, которого Царь Иоанн Васильевич мучимый совестью, послал с богатою милостынею в Иерусалим и на Синай, для поминовения царевича Иоанна Иоанновича. Коробейников совершил это путешествие с патриархом иерусалимским Софронием из Каира через Суэц, мимо источников Моисея, горным путем, не ясно обозначенным, и возвратился через Раифу, вдоль берега. Он уподобляет старцев синайских ангелам прибавляя: «Мы же яко в рай внидохом в церковь »³⁷⁹. Он нашел здесь 300 каменных келий и говорит, что 400 семейств арабов поселенных Юстинианом, значительно размножась приходят по 200 человек в день требовать своих оброков: муку, соль и масла, и если не получат удовлетворения, то при встречах на пути побивают монахов каменьями. При нем была заложена церковь на вершине горы св. Екатерины, на деньги, посланные с ним Царем Иоанном Васильевичем. На месте, где стоить теперь в монастыре мечеть, пишет он, была прежде церковь св. Василия Кесарийского. На горе Синайской он нашел церкви св. Ильи Пророка, Елисея и Марины, вероятно, той самой святой, мощи которой он видел впоследствии в Раифе. Ему показывали также ту обитель падших и кающихся, о которой пишет Иоанн Лествичник³⁸⁰. Коробейникову рассказывали, что в окрестностях Синая водятся строфокамилы или африканские страусы. То же пишет, несколько лет спустя, в 1598 г., Христофор Гарант, именитый чех³⁸¹, и даже прилагает рисунок строфокамила, но он же приложил и рисунок летящего дракона. Из его путешествия узнаем мы, что в его время правил паствою синайскою Лаврентий архиепископ св. горы Синайской и Раифы³⁸². Гарант выписал подлинное свидетельство, на греческом языке, выданное ему архиепископом, с приложением монастырской печати. Но вообще путешествие его не представляет ничего особенно любопытного.

Знаменателен для Синайского монастыря 1575 год, когда константинопольский собор решил и утвердил полную независимость архиепископа Синайского «доколе светит солнце»³⁸³, подвергнув нарушителя такого постановления отлучению от церкви. Дотоле, в течение более 50 лет, синайская кафедра подавала повод патриархам иерусалимскому и александрийскому, обоюдно желавшим приобщить ее к своему владычеству, к постоянным пререканиям, теперь навсегда прекращенным соборным постановлением, которое причисляет Синай к пределам области иерусалимской патриархии, где синайская кафедра считается девятым престолом. Поэтому хиротония архиепископа синайского, избираемая братиею монастыря из своей среды, предоставлена патриарху иерусалимскому.

В числе замечательных синайских архиепископов последних столетий мы назовем Иоанникия, который в продолжение тридцати лет, с 1671 по 1702 г., правил здешнею паствою. Он возобновил в Фолийской юдоли монастырь св. Бессребренников и в долине Леджа церкви: св. Онуфрия и сорока мучеников. Архиепископу Никифору, в 1734 г., синайский монастырь обязан устроением библиотеки³⁸⁴. В подражание египетскому книгохранилищу в Фивах, на дверях комнаты, где сохраняется библиотека, читается та же надпись, о которой говорить Диодор: «лекарство для души (ἰατρεῖον ψυχῆς)». Этой библиотеке обязана Европа появлением древнейшей рукописи (III века) Нового Завета, с приобщением послания апостола Варнавы, которого только вторая часть греческого текста была известна; первая же часть существовала только в латинском дурном переводе, и книги Ермы, под названием: Пастырь. Этому сокровищу предшествует и Ветхий Завет LXX толковников, но неполный. Первое указание на эту знаменитую рукопись и отчасти ее описание мы находим у епископа Порфирия, который относил ее к V веку³⁸⁵; но опытный глаз знаменитого библейского филолога лейпцигского профессора Тишендорфа, который видел сначала одни отрывочные листы этого кодекса в первое свое путешествие на Синай, узнал в них характер письмен III века. Мысль о дальнейших открытиях его не оставляла, зная, что со времен Юстиниана Синайский монастырь не подвергался опустошениям, он сообщил мне свои мысли и просил меня способствовать о поручении ему от нашего правительства ученой экспедиции на Восток. Я в это время, в 1856 г., отправлялся в Германию, на минеральные воды, для пользования моей жены, и мы условились съехаться с ним в Галле. Тут он развил мне все свои мысли и надежды по этому предмету; я не мог не принять самого теплого участия в этом проекте и, зная внимание, которое наш Государь обращает на все, что относится до пользы науки и в особенности до предметов, касающихся нашей православной церкви, я немедленно по возвращении моем в Петербург, доложил Его Величеству о предложении профессора Тишендорфа; ходатайство мое было милостиво принято, и Государыня Императрица изъявила особенное участие в успехе этого дела, предложив на то даже собственные свои деньги. Поездка Тишендорфа была решена, и синайский кодекс приобретен Россиею.

Состав синайской библиотеки известен уже как по сочинению епископа Порфирия, так и по указаниям профессора Тишендорфа; но ни тот, ни другой не имели достаточного времени исследовать подробно те письменные сокровища, которые, по всему вероятию, скрываются еще под сводами Синайского монастыря³⁸⁶. Я имел случай убедиться в этом, не смотря на то, что я не мог, по нездоровью своему, заняться, подробно изысканиями по этому предмету. Спросив однажды у достопочтенного архиепископа: не находятся ли еще где-либо в другом месте, кроме библиотеки, некоторые рукописи? Он отвечал мне, что под одним сводом есть довольно значительное количество оных, но что все эти рукописи на грузинском языке. Уверенный в его любезности, я немедленно попросил его приказать высвободить их из мрака и показать мне. В тот же день половина моей комнаты была завалена грудами рукописей, и действительно то были большею частью грузинские и две или три коптские, но все пергаментные и, конечно, весьма древние, а иные из них, может быть, и весьма важные. Из восточных языков мне был знаком только один еврейский, но, к несчастью моему, мне не попалась ни одна еврейская рукопись, также как ни одна арабская, ни сирская, которые я мог бы различить по почерку; но хранилище, из которого вынесены были эти рукописи, не было еще истощено теми книгами, которые мне были принесены, и я уверен, что другие путешественники будут счастливее меня. Я просил архиепископа и он обещал мне обратить все внимание на сохранение этих рукописей и на ограждение, могущих еще открыться, от истребления. Вишенский³⁸⁷ сообщает любопытное сведение, яко бы тот знаменитый микроскопически псалтырь, на трех пергаментных маленьких четвертках, о котором упоминают многие путешественники, писан рукою св. Епистимии. Тогда эта рукопись должна быть отнесена к половине третьего века³⁸⁸.

Сведения собственно о Синайском монастыре, переданные нашим благочестивым путешественником Василием Григорьевичем Барским³⁸⁹, который с беспримерными трудами и усердием, в продолжении 24 лет, с 1723 но 1747 год, обошел пешком все святые места в Европе, Азии и Африке, так полны, что все новейшие описания святынь этого места почти ничего не прибавят и более потому, что Синайский монастырь в течение тринадцати столетий остается неизменным. Барский посетил Синай из ет-Тора, который он называет Раифою. Выйдя отсюда с одним проводником арабом, в полдень, пеший, он только к ночи, идя пустынею, достиг подошвы гор, где и ночевал; но нельзя не удивляться, как он мог дойти оттуда в один день до Синайского монастыря, хотя он встал «зело рано», но шествовал «горами высокими и великими, ничто же, но токмо едино камение имущими, новее убо мимо хождахом, овии же преходихом восходяще и нисходяще и обходяще с великим трудом; обретахом же тамо много текущей воды, здравой к питию, и от древ финиковых диких». После столь утомительного пути, он не был принят в монастырь «страха ради Ефиопов», которые тогда враждовали с монахами, о чем его, впрочем, предупреждали в Раифе. После тщетных переговоров, он пробыл всю ночь у стен монастыря. Только на другой день, с наступлением ночи, был он, через потаенный ход в саду, впущен в монастырь тронутыми, его христианским терпением и благочестием, иноками. Он возвратился в Раифу не через вади Гебран, а через вади Слие³⁹⁰, как он называет, но достиг Раифы не раньше, как на третий день.

С конца XVI столетия и до наших времен все существенные пособия для Синайского монастыря истекали из Молдавии, Валахии и России. Я назвал Молдавию и Валахию прежде России, потому что главные оседлые владения Синая находятся в этих странах. Все эти владения в дунайских княжествах были завещаны монастырю как частными людьми, так и господарями из их частной собственности, и значительно распространены покупками. Права монастыря основаны на документах и более чем трехсотлетнею давностью владения. Не смотря на это, с 1821 г. правительство дунайских княжеств, признававшее постоянно до этого времени непоколебимость прав синаитов, начало заявлять посягательство на владения монастыря, даже вопреки статьи парижского конгресса 1856 г., которою вполне обеспечивалась собственность всех церковных владений, находящихся в Турции и принадлежащих святым местам. Это посягательство, дошедшее до крайних пределов во время своевольного правления князя Кузы, находится доселе в неопределенном положении. Между тем разные захваты правительством монастырских земель, лесов и строений, умалили его доходы до такой степени, что монастырь едва может покрывать свои домашние хозяйственные расходы. В настоящее время ему предстоят значительным исправления в его обширном здании и даже перестройки. За исключением наружных оградных и церковных стен, все остальное пришло в совершенный упадок, ибо со времени основания монастыря никаких исправлены не было делано в жилых помещениях. Расходы, которые будут для этого потребны, трудно определить, как в отношении стоимости, так и по необычайной трудности доставлять материалы для построений в это дикое, пустынное место, чрез горные ущелья, едва проходимые, и приискивать работников. Гостеприимство, оказываемое в монастыре бедным поклонникам, заслуживает особенной похвалы. Должно также отдать справедливость монастырскому управлению в тщательном охранении даров, принесенных этому святому месту. Никакие тягостные обстоятельства, в которых находился монастырь, не могли его заставить обратить в деньги драгоценные вещи, сосуды, лампады, паникадилы, парчи и оклады, пожертвованные царями и вельможами на их поминовение; даже столовые серебряные кубки и другие дорогие вещи, пожертвованные монастырю, свято оберегаются. В одну из воскресных братских трапез, по случаю прибытия в монастырь архиепископа, я был удивлен, при скромности предложенных нам яств, увидеть не только перед архиепископом и перед нами, которых он хотел почтить, но даже перед братиями, серебряные кубки, бокалы и кружки, из коих иные были позлащены, весьма древней и отчасти искусной работы. Все наибогатейшие дары принадлежат русским государям, начиная с царя Иоанна Васильевича Грозного, молдо-валахским господарям и грузинским властителям. Брейнинг³⁹¹, при котором, в 1579 г., было здесь до 140 иноков, пишет, что монастырь получал постоянно от французского короля 600 крон, столько же из Сицилии, от испанского короля, из Москвы, дунайских земель и даже из Америки (?).

Довольно верное изображение внутренности соборного храма Преображения Господня находится в великолепном, живописном путешествии Робертса³⁹², а некоторое понятие об этом храме, как мы уже указали, представляет церковь св. Сергия в Троицко-Сергиевской пустыне, близ Петербурга. Наружность здания не производит особенного впечатления ни своим объемом, ни зодчеством; оно напомнило мне соборный храм Аквилеи, который более чем двумя веками древнее синайского. В этом последнем я замечаю то же построение, как и в храме Аквилеи, с тою разницею, что размер аквилейского храма вдвое больше синайского. Оба храма имеют форму параллелограмма, с двойными параллельными, внизу продольными стелами и выдающимися верхними, на которых утверждена коническая крыша, покрытая свинцовыми листами, с двумя остроконечными фронтонами. Шесть огивных окон видны с каждой стороны верхних стен³⁹³. Синайский храм массивно построен из гранита, в котором здесь нет недостатка. Длина его 18 сажен, а ширина 10 сажен. Хотя высота его до верхней крыши имеет 10 сажен, но она ниже оградных стен, тем более, что он построен не в средине, а на понижающейся покатости. Оградные высокие стены вполне защищают святыню, и даже закрываюсь ее своею гранитною мантиею от взоров приближающихся к ней из пустыни путешественников. Стенная ограда составляет четверосторонник, имеющий 35 сажен длины и 30 ширины; она связана на известных расстояниях четвероугольными башнями, в виде бойниц, с узкими амбразурами, которые находятся и в стенах. Доступ в монастырь с намерением затруднен; главные ворота обыкновенно закладены; кроме того, есть потаенный ход через сад, но обыкновенный или, правильнее сказать, необыкновенный доступ в монастырь совершается через подъем на канате в окно, находящееся наверху северной стены, посредством особо устроенного ворота, и, конечно, такое воздушное путешествие не для всех удобно, что я испытал, однажды, в моей молодости, при подъеме в так называемое Дионисиево ухо в сиракузских латомиях.

Внутренность синайского храма производит сильное благоговейное впечатление, смешанное с удивлением, когда, после картин безжизненной, грозной, горной пустыни и диких ее обитателей, вы видите себя внезапно среди величественного дома Божия, стоя прямо пред крестом Спасителя, который с вершины иконостаса распростирает к вам свои изъязвленные длани, а над вами Ветхий деньми Господь Саваоф с превечным Сыном в лоне Своем, среди сияющих звезд на голубом фоне, осеняет пришельца из дальних стран. Распятие, утвержденное па иконостасе, имеет необыкновенно большой размер и невольно составляет первый предмет, который бросается в глаза при входе в храм, а подняв молитвенный взор к небу, вы встречаете лик Бога Саваофа. Потолок, как во всех древних базиликах плоский и держится на кипарисных стропилах; иконостас невысоки, из узорчатого резного кипариса, с местными образами строгой византийской живописи. По сторонам, мощные колонны, по семи в каждом ряду, с капителами коринфского ордена поддерживают широкие арки, над которыми из шести окон с каждой стороны падают струи света. Колонны все из цельного гранита, но, к сожаленью, закрашены. Иаков Брейнинг³⁹⁴ рассказывает, что многие знаменитые путешественники, с дозволения настоятеля, вырезывали на этих колоннах свои имена и гербы. Он нашел тут много турецких имен, а из христианских он называет своих современников: некоего Лихтенштейна из Гофкирхена, Фицтума, своего спутника, Jean Carlier de Pinon, который вырезал вместе с ним свои гербы, и даже обозначает колонну с правой стороны, против алтаря (gegen dem Chor). Вероятно, эти летописи древних путешественников убереглись под белилами, и они могли бы быть любопытны. Достойно особого замечания, что каждая из этих колон вмещает в себе заделанные в углублениях частицы святых угодников и мучеников, ибо они суть столпы Христовой церкви, – такова была конечно, глубокая мысль синайских отцов. Нельзя также не заметить стоящего направо под четвертою аркою трона синайского архиепископа, замечательного по своей художественной резьбе из орехового дерева; кариатиды, поддерживающие балдахин, суть два ангела, благоговейно коленопреклоненные; с поникнутыми главами, а на темени балдахина – Моисей со скрижалями. Два огромных орла, скрывающих главы свои в крылья, составляют рукояти трона. Амвон для чтения евангелия замечателен, по своей искусной отделке. Орел своими крыльями поддерживает аналой, а на стенках амвона изображены Спаситель и четыре евангелиста. Помост церковный превосходно составлен из мраморной мозаики. Перед святыми иконами множество серебряных и хрустальных лампад, выражают пылающими в них светильниками молитвенный пламень предстоящих христиан. Таков первый вид синайской соборной церкви для вступившего под ее покров. Войдя в алтарь, находящийся только тремя ступенями выше церковного помоста, вы неожиданно поражены великолепием огромной мозаичной картины, занимающей весь апсис в алтаре. Она изображает Преображение Господне, которому посвящен храм, а наверху, с одной стороны окон, Моисея перед пламенеющею купиною, а по другую сторону окон – того же Моисея, получающего скрижали заповедей. Не зная, была ли кем издана синайская мозаическая картина Преображения Господня, мой племянник Поливанов взял на себя труд снять с нее несколько удовлетворительный рисунок; тот, который находится в живописном путешествии Лаборда, представляет только один очерк. Труд этот был не легок, так как пришлось устраивать подмостки. Картина Преображения Господня в рисунке изображена довольно точно, равно как и верхняя часть мозаики, изображающая Моисея; по изображения XII апостолов, находящиеся в медальонах, и окаймляющие сверху дугообразно картину, и таковые же – пророков, на прямой кайме снизу, не могли быть вполне окончены за недостатком времени. В двух отдельных медалионах. находящихся с правой и с левой стороны дугообразной верхней каймы, под фигурами летящих ангелов, находятся портреты храмоздателей: императора Юстиниана слева и императрицы Феодоры, жены его, справа. С правой стороны нижней каймы изображен современный игумен Лонгин, а с левой Иоанн диакон; полагают, что это знаменитый Иоанн Лествичник, в сане диакона. Надпись под иконою Преображения Господня: + ΕΝ ΟΝΟΜΑΤΙ ΠΡС Κ Υ῀Υ Κ ΑΓΙΥ ΠΝ῀C ΓΕΓΟΝΕΝ ΤΟ ΠΑΝ ΕΡΓΟΝ ΤΥΤΟ CΩΤΗΡΙΑC ΤΩΝ ΚΑΡΠΟΦΟΡΗCΑΝΤ ΕΠΙ ΔΟΓΓΙΝΥ ΤΥ ΟCΙΟΤ ΠΡΕCΒ Κ ΗΓΥΜ; в русском переводе: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, совершен сей художественный труд на спасение плодоносящих при Лонгине, преподобнейшем пресвитере и игумене». Внизу этой надписи находится другая из золоченой мозаики. Во время моей бытности на Синае, я позабыл ее списать, и теперь привожу ее из сочинения епископа Порфирия³⁹⁵: СΠΟΓΥΔΗ ΘΕΟΔΩΡΟΥ ΠΡΕCΒ ΚΔΕΤΥ ΙΝΔ ΔΙ + т. е. «художество Феодора пресвитера 24 года Индикта 14 + Индикт же этот, как заметил епископ Порфирий³⁹⁶, совпадает с 24 годом царствования Юстиниана и с 551 годом по Р. X. Нельзя не удивляться, как этот огромный труд мог быть приведен так успешно к окончанию в столь дикой пустыне. Он также свидетельствует о заботе Юстиниана, к предпринятой им постройке, а равно об образовании тогдашнего духовенства, среди которого находились такие художники, как пресвитер Феодор. Эта мозаическая картина была весьма затемнена копотью стольких веков, притом во многих местах самые частицы мозаики начали ослабевать; другое духовное лицо, русский иеромонах Самуил, в 1837 году высветлил ее и искусно укрепил. Тут же над святою трапезою виден искусный мозаический труд другого рода. Все четыре угловые колонны и балдахин, который на них основан, обложены искусною мозаикою из перламутра и черепахи. Жертвенник имеет те же украшения.

За мозаическою стеною главного соборного алтаря, находится ветхозаветная святыня – самое место Неопалимой купины. Я уже описал выше, в кратких словах, эту святыню. Подобные места земного шара, заставляют забыть их наружную обстановку, ибо одна их тождественность поглощает все ваше внимание. Над местом, где находилась Неопалимая купина, устроена трапеза, не закрывающая его, ибо ее доска утверждена на четырех столбах; из под нее висят три драгоценные неугасаемые лампады, преобразующая Пресвятую Троицу и они освещают положенную на «земле святой» мраморную плиту, окованную золотыми листами, на которых вычеканены: купина, распятие, евангелисты, св. Екатерина и Синай, и на ней почиют несметные молитвенные поклонения человеков. Два небольшие окна, обращенные на восток, освещают эту церквицу. Говорят, что в день весеннего равноденствия, когда солнце восходит из-за горы св. Епистимии, первый луч его падает прямо на место св. купины. Мы уже сказали, что синайский храм построен не в середине оградных стен, а совершенно наискось, близ северо-восточной стены; но зодческие правила были отстранены по причине местности св. купины, огражденной уже первоначальным построением св. Еленою, церкви во имя Пресвятой Богородицы, вошедшей в составь Юстиниановой базилики, между тем как горняя наклонность не позволяла дать иное направление оградным стенам. Каждую субботу литургия совершается у Неопалимой купины. В этой церквице нет иконостаса, который заменен шелковою завесою, идущею от одного края стены до другого. Несколько драгоценных лампад, спущенных с узорчатого кафельного потолка, горят перед расположенными без симметрии по стенам образами, из которых многие весьма древние. Пол устлан дорогими персидскими коврами, на которые не иначе ступают, как без обуви; такими же коврами одеты три стены, а четвертая покрыта изразцами.

Позади алтаря св. купины и, как говорит Барский³⁹⁷, в хлебомесице (в просфорне), находится колодезь, называемый агиазма святой купины, из которого, почерпают послушники, пекарь, келарь и трапезар, а другой колодезь с северной стороны храма, у паперти, называется Моисеевыми и, по преданию, есть тот самый, из которого Моисей напоил стадо дочерей Иофора. Вода этих колодезей весьма обильна, но не родниковая, а притекает с гор.

Неприятное впечатление производит возвышающийся возле соборного храма минарет с мечетью, которая обречена запустению, так как при ней никогда не дозволялось жить мусульманам, хотя в недавнее время ее посещал и в ней молился бывший вице-король египетский Аббас-паша. Когда построена эта мечеть неизвестно. Буркгардт³⁹⁸ утверждает, что он в одной арабской рукописи, хранившейся у игумена, нашел, что эта мечеть – основана была в 1405 г. Вероятно, она была построена с целью оградить монастырь от фанатизма арабов.

Ряды монастырских келии, соединенные пролетным, крытым ходом, перемежаются отдельными малыми приделами. Брейнинг³⁹⁹ насчитывает 18 приделов, Барский⁴⁰⁰ даже 25; по моему же счету их должно быть 21. В самой базилике Юстиниановой помещаются следующие: с правой стороны церквицы св. купины, придел избиенных в Раифе; слева – Иакова, брата Господня. По сторонам храма, с правой стороны, приделы: Иоакима и Анны, Симеона Столпника и св. безсребренников; с левой – приделы св. Антипа, св. Константина и Елены и мученицы Марины. На северной стороне находится придел св. Георгия. В полуденной стороне ограды находятся приделы: св. Николая, пророка Моисея, св. Димитрия и трех иерархов, устроенный александрийским патриархом Иоакимом в 1529 г. С восточной стороны, поблизости трапезы, находится придел св. Сергия и Вакха. Епископ Порфирий⁴⁰¹ указывает на находящееся тут напрестольное пергаментное евангелие, которое он относит к IX веку. С западной, – придел св. Стефана, поставленный в честь зодчего базилики Юстиниана, и потому должен быть самым древним; возле него находится колодезь. Затем приделы св. Антония, возле которого находится книгохранилище; пяти мучеников, св. Иоанна Предтечи, устроенный в 1576 г. валахским воеводою Александром, который приписал к этому приделу угодье и капитал на поминовение о нем. Под этим приделом – церквица св. апостолов. Около этого места комнаты архиепископа и возле обозначено в описании Синайской горы другое книгохранилище для драгоценнейших книг⁴⁰². Я не знал об этом отделе, находясь на Синае; вероятно, оба эти отдела теперь соединены. При покоях архиепископа находятся два придела: один Успения Пресвятой Богородицы в верхнем этаже, а другой – Живоносного источника, в нижнем. На этом месте при св. Елене стояла башня. В приделе Живоносного источника содержат неугасимую лампаду, в память следующего, существующего здесь, предания: однажды оказался в монастыре совершенный недостаток в елее для возжигания церковных лампад. Братия обратилась к жившему в это время здесь в скиту преподобному Георгию Арселаиту, о праведности которого свидетельствует современник его св. Иоанн Лествичник⁴⁰³, пользовавшиеся его наставлениями. Георгий Арселаит, прибыв в монастырь, своею молитвою на этом месте источил поток елея.

На северной стороне монастырской ограды устроено то приемное окно, чрез которое принимаюсь пришельцев. Тут же колокольня монастыря, с которой тоже подают сигналы. К западной стороне монастырской стены прилегает особая каменная постройка, оберегающая главные ворота, о которых я говорил. Она называется Мандра и соединяется с садом, который обнесен оградою, достаточною для его охраны. Этот сад, с которым устроено подземное сообщение, представляет инокам отрадный оазис среди дикой природы, их окружающей. Он состоит преимущественно из фруктовых дерев: оливковых, миндальных, абрикосовых, гранатовых и смоковничных; даже яблоки, которые не растут ни в Египте, ни в Сирии, здесь процветают, благодаря тому, что монастырь на 5013 англ. ф.⁴⁰⁴ возвышается над морем. Среди этих дерев возвышаются высокие кипарисы, видные издалека. Сад и находящейся при нем огород хорошо содержатся и тщательно орошаются водою из проведенных сюда горных источников. Но рядом с этим цветущим оазисом, как бы для того, чтоб отрекшиеся от мира иноки не обольщались красотою видимой, преходящей природы, а постоянно обращались к миру невидимому – вечному, под сводами, входящими до половины в землю, находится и последнее жилище здешних подвижников; но здешние усопшие не хоронятся в могилах. Трупы их погребаются в земле только временно, пока плоть не отстанет от костей; потом кости очищаются и разлагаются симметрически, по членам в общий склад и остаются всегда пред глазами живущей еще на земле братии⁴⁰⁵. Подобное, глубоко поразительное кладбище, гораздо в большем размере посещал я в Палермо, в монастыре капуцинов, но там целые скелеты в монашеских одеяниях висят рядами вдоль стен.

Приближалось время нашего отъезда, но мои ревматические недуги не уменьшались. Мои спутники приготовлялись к восхождению на Синайские вершины; не в состоянии будучи им сопутствовать, я мог только с высоты монастырской террасы довольствоваться наружным обзором высящихся передо мною громад Синая и Хорива, и сближаться с ними помощью зрительной трубы.

Подъем на Синай начинается от самых стен монастыря с южной стороны. В древние времена он был гораздо труднее, но теперь в некоторых местах отчасти облегчен устроенными кое-где ступеньками, настланными из обломков камней. Он ведет чрез ущелье, более или менее узкое, среди отвесных гранитных утесов⁴⁰⁶. Минуть чрез 20 встречается источник, называемый по имени одного св. пустынника Цанкарэ (τσαγκαρη), и где отдыхают путники. Это место находится на высоте 980 ф. от монастыря. Чрез столько же времени встречается почти развалившаяся и опустелая церковь во имя Пресвятой Богородицы. Эта церквица уберегает древнюю легенду явления Матери Божией, воспретившей синайским монахам, имевшим намерение покинуть монастырь за недостатком съестных припасов и чрезмерным размножением насекомых, оставлять святую гору; на другой день после этого явления, говорит легенда, прибыл караван с съестными припасами, а насекомые исчезли и не появляются более. Эту легенду мы находим в первый раз у Маундевиля в 1322 г.⁴⁰⁷. К числу легенд присовокупим то, что говорит Вишенский⁴⁰⁸: хлеб на Синае, сколько бы ни лежал, не портится, а рыба не гниет, только завянет; зверь же пардус не трогает ни жен, ни детей, и оттого у арабов пасут стада жены. От этого места путь делается еще труднее и, наконец, походит на ущелье; в нем проделали, как бы отверстие для дверей со сводом; далее встречается другое подобное отверстие со сводом, более пространное и утвержденное на хребте Хорива. В первые времена поклонничества эту дверь переступали с церковным торжеством. Путь на вершину Синая предпринимался не иначе, как после пощения; у последних дверей находились постоянно два инока, как бы оберегавшие вход на Синай, и которым поручено было пропускать только тех поклонников, которые были очищены таинством покаяния. Такой обычай существовал еще в начале прошлого столетия, ибо о нем говорит иеромонах Вишенский⁴⁰⁹. Установление этого обряда основано на словах псалма⁴¹⁰: «Кто взыдет на гору Господню, или кто станет на месте святем его; неповинен рукама и чист сердцем», и книги Исход⁴¹¹: «Сошед засвидетельствуй людем и очисти я днесь и утре, и да исперут ризы».

Величественный вид вдруг открывается вышедшему из теснины скал, утомленному постоянным восхождением путнику. Первое, что поражает взор, это верхняя громада Синая, соединенная обводом с площадью, на которой вы находитесь и пред которою страшный обрыв. На этой площадке высится уединенный кипарис, окруженный лужайкою; против него прислоненное к скале нестройное здание, прикрытое двумя террасами: это запустелая церковь во имя св. пророка Илии, с приделом св. пророка Елисея. Цистерна свежей воды дает жизнь этому единственному оживленному растительностью уголку Синая. Когда церковь не была в запустении, при ней был небольшой монастырь и этот уголок был тщательно обработана. На Кармиле показывают доселе пещеру, в которой обитал пророк Илия; таковую же показывают на Синае или, точнее, при самом соединении Синая с Хоривом. По точному смыслу библейского повествования⁴¹², мне кажется правильнее искать эту пещеру среди тех многочисленных пещерных келий, которые находятся на высотах Хорива и где спасались древние отшельники.

Путь отсюда на вершину идущий обводом от церквицы св. Илии есть самый трудный. «После труднаго часоваго шествия вверх по самому тяжелому каменистому пути», говорит Уманец⁴¹³ «и частью по голым скалам, мы, наконец, достигли желанной цели. Вершину горы составляют две или три огромные скалы, примкнутые одна к другой; наверху их расстилается неправильная и неровная площадка, пространством, по словам Робинзона, до 80 Футов. Часть эту составляет гранит красный, почерневший от солнца, а снизу он кажется как бы задымленным; часть север-западная состоит из гранита серого, и потому вся вершина издали, и в особенности из верхней части вади ел-Лейя, представляется двухцветною. Хорив с другими горами, равной с ним высоты, есть как бы пьедестал, на котором возвышается огромнейшею в мире пирамидою Джебель Муса (Сипай). Высота его над Хоривом 700 ф. (475 а. ф.)⁴¹⁴. Горы этой с долины ер-Раха невидно: Хорив совершенно ее закрываете. По Рюппелю, высота джебель Муса над поверхностью Чермного моря равняется 7035 Фр. ф. (7363 англ. ф.)⁴¹⁵. Выпишу еще несколько строк из живого рассказа нашего путешественника⁴¹⁶: «Скала покрыта множеством надписей арабских, греческих, армянских... Тотчас за этою скалою лежат развалины бывшаго здесь некогда здания. По остаткам от стен очень видно, что здание было воздвигнуто довольно искусною рукою... Рядом с этими развалинами возвышаются, во всей еще целости, стены существующей поныне церкви греческой. Архитектура ее самая простая: храм в виде параллелограма с полукругом на восточной стороне для алтаря; стены без всяких архитектурных украшений.... Путешественники XIV, XV и XVI столетий говорят, что эта церковь в их время была украшена живописью и запиралась железною дверью; но в начале XVII находили ее уже опустевшего и оставленною. Потом Барский⁴¹⁷, бывший здесь в 1728 г., говорит, что он нашел этот храм: с вратами железными и за затвором крепким.... отверзши убо аз двери, возжег огнь и, обретши фимиам, покодих олтарь. Жертвенник и иконы святыя; тамо обретох фелон и стихарь, их же ради литургисания сохраняют, аще случаются притти поклонницы. Чтоже относится до теперешнего состояния этого храма продолжает Уманец, «то, с сердцем сокрушенным, нельзя не сказать, что ныне он представляется в крайнем запустении. Стены внутри и вне голыя, время и непогоды обнажили их от штукатурки, и только кое-где внутри она еще уцелела... В здании не осталось ни одного вершка дерева; двери и окна представляются зияющими пастями; ветер гуляет сквозь них по произволу, и здание это стало походить более на осиротевшую, забытую всеми, надгробную часовню, чем на храм Бога живаго». По синайским преданиям, церковь эта воздвигнута, в царствование Юлиана, святым пустынником Юлианом, пришедшем сюда с берегов Евфрата около 363 г., и посвящена была Преображению Господню⁴¹⁸. В таком же запустении к югу от храма находится мечеть, в которой Уманец⁴¹⁹ нашел остатки от костей и частицы кожи и шерсти от барашка, свидетельствующие, что еще недавно мусульмане совершали здесь свои жертвоприношения. Возле этой мечети находится большая натуральная цистерна, йодная воды самой свежей, чистой, холодной и скопившейся здесь от дождей и таяния снегов, а под мечетью показывают пещеру, в которой Моисей постился сорок дней и ночей.

Некоторые путешественники, увлекаясь разными предположениями и не обращая должного внимания на туземные, укоренившиеся с веками, предания, затемнили топографию этой торжественной местности, так ясно и положительно обрисованной повествованием Моисея. Мы передали уже читателю первое впечатление, произведенное на нас с приближением к Синаю по долине ер-Раха. Мы указали, что обширный объем этой долины с ее отраслями представляет все удобства многочисленного накопления народа, что обрывистая, отвесная оконечность Хорива, без всякой покатости, к которой можно было прислониться, как к стене, совершенно соответствует запрещению священного вождя израильтян прикасаться к ней. Время, поядающее дела рук человеческих, не коснулось этого громадного памятника, воздвигнутого самою природою, и, конечно, не коснется его до скончания мира. Здесь все осталось, как при Моисее! Некоторые путешественники помещают стан израильтян по ту сторону Синая, в долине Себайэ, говоря, что оттуда собственно гора Синай представляется во всем ее объеме с ее вершиною, но оттуда не виден Хорив, собственно называемый в библии горою Божиею⁴²⁰. Название это присвоено ей, как мы уже говорили, гораздо раньше прихода израильтян в пустыню Синайскую; при ней жил священник или коген Иофор, сделавшийся потом тестем Моисея. Нося звание когена, Иофор или Рагуил, имя, значущее друг Божий, будучи потомком Авраама, еще до сближения своего с Моисеем признавал истинного Бога. С Моисеем он приносил всесожжение Иегове⁴²¹. Хорив также называется в священном писании гора⁴²² по преимуществу, как поныне называют его арабы. Прямое указание, что стан израильтян был расположен перед Хоривом, а не перед Синаем, мы находим в той же книге Исхода⁴²³, где сказано: «И отяша сынове Израилевы утварь свою и ризы от горы Хорива». Только тут у подножия высот, подымающихся как стены, могла быть проведена черта, за которую, под страхом смерти, запрещено было израильтянам переступать⁴²⁴. Это же касается до долины Себайэ, на южной стороне Синая, то эта местность никак не подходит к библейскому повествованию. Гора Синай спускается в нее не только отвесно, но подошва ее загромождена беспорядочно скалами, и эта изрытая долина далеко не так обширна и не представляет никаких удобств для лагерного расположения столь многочисленная народа, каким представляется в библии народ израильский. Хорив образует северную часть синайской горной группы, обращенную к долине ер-Раха, и называется арабами Суфсафэ, а Синай Джебель Муса, т. е. гора Моисеева. Монастырь стоит у подошвы Хорива, при соединении его с Синаем. Многие писатели не различаюсь Синая от Хорива, составляющих одну горную цепь с отдельными вершинами; но неправильность такого заключения ясна из самой библии. На Синае Моисей провел сорок дней и ночей в богомыслии⁴²⁵ и в постоянном общении с Господом Богом; здесь же составил законоположения, заключающиеся в его книгах: «Сей закон всесожжений, и жертвы, и о гресе, и о преступлены и совершении, и жертве спасения: якоже заповеда Господь Моисею на горе Синаистей»⁴²⁶, а с Хорива в присущном явлении Божием передал заповеди народу израильскому: «Господь Бог ваш завеща вам завет в Хориве... Лицем к лицу глагола Господь к вам на горе из среды огня, и аз стоях между Господем и вами во время оно возвестити вам глаголы Господня, яко убоястеся от лица огня и не взыдосте на гору»⁴²⁷. Библия положительно отличает эти две горы. Постараемся доказать это ссылками на священный текст.

Когда израильтяне на последней лагерной стоянке в Рафидине возроптали, не найдя там воды: «И рече Господь к Моисею: пойди пред людми сими, и пойми с собою от старец людских, и жезл имже пресекл еси море возми вруку твою и пойди. Аз же стану тамо прежде пришествия твоего у камене в Хориве»⁴²⁸. И воздвигошася от Рафидина, и приидоша в пустыню Синайскую, и ополчися тамо Израиль прямо горы (Хорива). Моисей же взыде на гору Божию и воззва его Бог от горы (Хорива).... И рече Господь к Моисею: се аз прииду к тебе в столпе облачне, да услышать людие глаголюща мя к тебе»⁴²⁹. Заметим здесь, что Моисей не мог передавать веления Господа народу иначе, как с оконечности Хорива, находясь таким образом между Синаем, на который сошла слава Божия, и народом, занимавшим долину ер-Раха, как разъясняет приведенная выше выписка из книги Второзакония, где Моисей говорит: «И аз стоях между Господем и вами». Далее, «рече же Господь Моисею»: Сошед, засвидетельствуй людем, и очисти я днесь и утре: и да исперут ризы. И да будут готовы в день третий: в третий бо день снидет Господь на гору Синайскую, пред всеми людми. И устроиши люди окрест, глаголя: внемлите себе не восходити на гору, и ничимже коснутися ея: всяк прикоснувыйся горе (Хориву), смертию умрет.... Бысть же в третий день бывшу ко утру и быша гласи, и молния, и облак мрачен на горе Синайстей... Изведе же Моисей люди во сретение Богу из полка, и сташа под горою (Хоривом). Гора же Синайская дымяшеся вся... Сниде же Господь на гору Синайскую на верх горы: и воззва Господь Моисеа на верх горы и взыде Моисей»⁴³⁰. Здесь мы видим призвание Моисея с горы Хорива, на которой он находился в виду народа, на вершину Синая. После того как Моисей передал народу все слова Господни и все законы: «И рече Господь к Моисею: взыди ко мне на гору (Хорив), и стани тамо; и дам ти скрижали каненныя... И востав Моисей и Иисус предстоявый ему, взыдоша на гору Божию... И взыде Моисей на гору: и покры облак гору. И сниде слава Божия на гору Синайскую и покры ю облак шест дней и воззва Господь Моисеа в день седмый из среды облака. Обличие же славы Господни, яко огнь пламенуя на версе горы пред сыны Израилевы. И вниде Моисей в среду облака и взыде на гору и бе тамо на горе четыредесять дней и четыредесять нощей»⁴³¹. Заметим тут, что в вышеприведенном указывается именно на две вершины. Моисей и Иисус Навин всходят на гору Божию (Хорив), которую покрывает облако, а вслед затем, когда слава Божия сошла на Синай, то и его покрыло облако и даже в течении семи дней. Укажем еще по этому предмету на слова Сираха⁴³²: «Слышавый в Синаи обличение и в Хориве судьбы отмщения». Здесь различие между двумя горами положительно усвоено.

С Хорива открывается обширный вид на долину ер-Раха с ее рукавами и на всю живописную перспективу окружных пустынных гор. Все события, происходившие у подножия горы в стане израильтян, рисуются удобопонятно в воображении вашем. Достойно замечания, что путь ко хребту от Хорива до Синая называется арабами дерб ел-Иох, т. е. путь Божий, арабское слово Иох есть то же самое, даже по произношению, которое у евреев выражает имя Божие. Этот путь начинается от подошвы Хорива, обращенного в долину ел-Леджа, с того места, где, как мы говорили выше, Моисей источил воду из камня при невидимом присутствии Божием на Хориве. Видимые отсюда горные рукава долины, прпведшие израильтян из Рафидина, были свидетелями их битвы с амалекитами. Можно достоверно полагать, что центр населения амалекитов находился в долине Фейранской, ибо это есть доселе единственное наиболее плодоносное место Синайского полуострова и по этому путь израильтян не мог проходить через вади Фейран, как это определяют новейшие путешественники. Ребра и вершина Хорива заключают множество отшельнических пещер. Вы тут увидите вертеп св. Стефана, о котором повествует св. Иоанн Лествичник⁴³³, вертеп Григория аскета, алтари: положения пояса Богородицы, св. Анны, св. Пантелеймона и св. Иоанна Предтечи. Тут же покажут вам то место, где Моисей, восходя с Иисусом Навином па гору Божию, велел оставаться Аарону и Ору⁴³⁴.

Обозрев Синай, мой племянник с своими спутниками спустился путем, устроенным для Аббаса-паши, и перешел на возвышающуюся с другой стороны монастыря гору св. Епистимии или ед-Дейр, т. е. монастырскую, так названную по находившемуся на ней некогда женскому монастырю, от которого еще остались развалины. Во времена гонения христиан, при Декие, в половине III века, уроженцы из Эмессы: Епистимия и ее обручник Галактион, укрылись на гору Публион, которую Метафраст полагает близ Синая, где Галактион поступил в мужской монастырь, а Епистимия в женский. Но и тут они не спаслись от руки гонителей. Галактион был умерщвлен на глазах своей обручницы, которая добровольно вышла к мучителям и вместе с ним прияла мученический венец. Развалины монастыря служат иногда прибежищем для арабов. Тут есть цистерна, которая наполняется водою частью от горных источников, частью от дождей. Отрадна видеть для христианина на вершине этой горы водруженный крест, который, однако же, не вдруг можно заметить. Между горою св. Епистимии и Синаем лежит долина Шуейб, упирающаяся в подошву низменной закругленной горы, которая, по преданно, есть та самая, на которой Моисей пас стада своего тестя Иофора, когда увидал горящую купину. На этом же пригорке носящем имя Аарона, стояла некоторое время скиния⁴³⁵.

Стоящий на якоре у ет-Тора наш пароход, столь обязательно представленный мне вице-королем египетским, обязывал и меня не задерживать его долго. Все было готово для нашего обратного пути. Предпринимая его, я имел несказанное утешение сподобиться приобщения святых Христовых таин у престола, осеняющего великую святыню, Неопалимой купины; у мощей св. великомученицы Екатерины архиепископ благословил нас золотыми кольцами, снятыми с перста великомученицы⁴³⁶. Приняв благоговейно этот святой союз с Синаем и простясь с монастырскою братиею, сопровождавшею своего архиепископа, мы вышли в 9 часов утра из больших ворот, которые опять вслед за нами должны были одеться каменного бронею и отделить святых затворников от мира. Длинною вереницею, с восседающими на верблюдах поклонниками, медленно потянулся наш караван мимо громадных хребтов Синая и, конечно, с молитвою на устах. Миновав живописную оконечность святого Хорива, мы вступили в пространную долину ер-Рах – стан израильтян. Множество христианских и арабских легенд, более или менее правдоподобных или совсем несогласных с библейским повествованием, усвоены разным местностям этой долины и ее рукавам: место, где была построена скиния, где был вылит золотой телец, куда перенесено ангелами с гор Моавских тело Моисеево⁴³⁷ и многие другие. И при всем этом, имена Моисея и Аарона здесь беспрестанно оглашают пустыню.

Переехав через долину ер-Раха, которая у подошвы горы Фурейа раздвояется на два рукава, мы направились налево, по теснине Нагб Хава. Другой рукав составляет довольно пространный вади еш-Шейх, который направляется к северу, и есть тот самый, по которому израильтяне направились в Палестину чрез ту великую и страшную пустыню, о которой упомянуто в книге Второзакония⁴³⁸, и которую мы видели чрез горный промежуток в вади Солаф. «Егда же восхождаше облак от скинии, воздвизахуся сынове Израилевы со имением своим. Аще же не взыде облак, не воздвизахуся даже до дне, в оньже взыдет облак⁴³⁹... И бысть егда воздвизаху кивот и рече Моисей: востани Господи, и да разсыплются врази твои и да бежат вси ненавидящии тебе. И в поставлении (кивота) рече: возвращай Господи тысящы тем во Израили»⁴⁴⁰. Нельзя не видеть в этом торжественном воззвании Моисея того самого воззвания, которое мы находим в мессианическом псалме пророка Давида⁴⁴¹: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его... Боже внегда исходите тебе пред людми твоими, внегда мимоходити тебе в пустыни. Земля потрясеся, ибо небеса кануша от лица Бога Синаина.... Колесница Божия тмами тем, тысяща гобзующих. Господь в них в Синаи во святем». Предвиденное и предсказанное Моисеем и пророками совершилось уже над нами: теперь не облако, не столп огненный, не кивот, преобразовавший будущее спасение рода человеческого⁴⁴² – наши путеводители, но соединивший небо с землею Сын Божий «никакоже отлучаяся, но пребывая неотступный»⁴⁴³. Он ведет нас теперь в жизнь вечную, и как Моисей вознес медного змия в этой пустыне, так и вознесшийся Сын человеческий влечет весь мир за собою⁴⁴⁴.

Весь я был погружен в воспоминания о Синае, который, вероятно, закрылся на веки от глаз моих, только трудность горного подъема заставила меня очнуться. Я принужден был пересесть с верблюда на единственного лошака, находившегося в нашем караване, и на нем с помощью двух бедуинов, перебраться с одной каменной груды на другую. Вскоре с горных высот развернулась пред нами вся цепь диких гор, заслоняющих пустыню ел-Каа и берег Чермного моря. Над нами высилась величественная громада Сербала, которая, как хамелеон, принимала то румяный, то бирюзовый цвет. Мы спускались медленно в вади Солаф. Здесь после обеденного привала, мы подкрепили наши силы и направились через ужасный перевал Нагб, по грудам скал, в вади Кибрин, где и расположились ночным лагерем. На другой день, в 9 часов утра, мы продолжали путь. Каменистое и вместе песчаное вади Кибрин, стесненное крутизнами, похоже на высохшее русло реки; оно скоро поворачивает вправо, а влево от нее видно вади Етмид, замкнутое двуглавою горою Джебель ел-Хавейт. Вади Кибрин образует три колена, за которыми следует весьма трудный перевал через горный хребет по страшным грудам обрушившихся камней. Утомленные продолжительным путем, спустясь на довольно обширную площадку, мы расположились возле источника на обеденный отдых. К этому месту примыкает узкое вади Оймэ, по имени двух гор, среди которых оно проходит. Отсюда начинается вади Гебран; тут идет на полчаса времени уравненная дорога, которая была предпринята для Аббаса-паши, когда он, из гигиенических целей, хотел устроить себе жилище на вершине одной из гор, прилегающих к долине ер-Раха, против Синая. На горе здание осталось недоконченным – нам его показывали, когда мы проезжали мимо. Рассказывают, что Аббас-паша хотел сначала построить свой замок на самом Синае, но вдруг остановил работы, вследствие какого-то грозного видения, которое было, как бы предвестием постигшей его трагической смерти, вскоре после второй попытки в долине ер-Раха. Нынешний паша проводить иногда целые месяцы в открытой пустыне между Каиром и Суэцом.

Через два часа пути по вади Гебран начинаются пальмы, из которых иные дикие; необрезанные ветви их спускаются по всему стволу дерева. Скалы высоки, отвесны; ущелье суживается; одна из скал, при самом повороте, против живописной группы пальм, выдалась отдельно, как будто башня. Вади Гебран делает много поворотов, то расширяясь, то суживаясь; я опять оглядел ту отвесную гору, где на вершине видна, как будто еврейская надпись и пожалел, что, по недосягаемости ее, не могу сказать положительно, точно ли это надпись? Мы ночевали в одном из рукавов вади Гебран, надеясь на другой день достигнуть ет-Тора до обеда; но случилось иначе.

На другое утро, при ясном безоблачном небе, мы медленно направлялись по живописной теснине вади Гебран, вдоль ручейка, мимо пальмовых кущ и неприметно приближались к его устью, в песчаную пустыню ел-Каа. Но уже за час до того, мы были встречены сильными порывами ветра, а вступив в пустыню, песочные клубы начали обдавать нас, и по всему пространству пустыни подымались столбы пыли и песка, и беспрестанно закрывали горизонт; голова нашего длинного каравана уже находилась в самой средине этой песочной метели. Мы приостановились у огромного камня, с таинственными письменами, находящегося при входе в вади Гебран, который мы уже описали, рассчитывая немного выждать ослабление мятели и проверить снятую копию с надписей; но с другой стороны, предпочитая скорее достигнуть ет-Тора и не разлучаться с передовым нашим караваном, мы продолжали путь. Ветер дул с моря прямо на нас, крупный песок хлестал нас по лицу, верблюды хрипели, а мой молодой лошак вскоре отказался идти и я должен был пересесть на верблюда. Из-за столбов песка и пыли просвечивало иногда море и мелькали пальмы Раифы. Вдоль всей цепи гор, бежали, как волны песочные клубы до самой пирамидальной горки, которая выдается в пустыню с восточной стороны. Ед-Каа, как мы уже сказали, простирается на шесть часов пути от подошвы гор до берега, – это в благоприятное время; но застигнутые этою песочного мятелью, мы выбились из сил и принуждены были, не более, как часа затри до ет-Тора, воспользоваться одною глубокою лощиною, в которую мы спустились, и там с большим трудом разбили оставшийся еще но счастью при нас шатер, прислоня его под ветром к крутизне. Голова нашего каравана, ускорившая свой ход, достигла ет-Тора а мы, засыпаемые песком приютились к пустынной ложбине, где и провели ночь, окруженные группою наших проводников, которые, с своей стороны, приютились к полегшим верблюдам, над которыми они образовали своими раскинутыми бурнусами искусственные шатры. Поднявшись перед восходом солнца, мы едва могли выйти из палатки от нанесенного на нас песка. Довольно рано мы прибыли к ет-Тору, где уж катер нашего парохода ожидал нас. Немедля, перебрались мы в него, а затем в наш пловучий дом и вскоре снялись с якоря.

Мы плыли в самом узком месте Суэцкого залива. Перед нами на западе высились дикие береговые горы Африки, из которых самая высокая, Джебель Гариб, рисовалась прямо против нас; она сливалась с юга с образующею вдали мыс Джебель ец-Цейт или горою Масленою, названною так по находящимся в ней нефтяным источником, а с севера – с отвесными скалами, Джебель Колзум, где в грозных ущельях, близ моря, скрывается обитель св. Павла, называемая арабами Дейр ел-Мамур, т. е. монастырь тигров, а по ту сторону, в смежности с Ливийскою пустынею, обитель св. Антония – эта колыбель монашества. С востока, великолепная картина громадных Синайских гор, но мере, как мы отодвигались от берега, делалась более и более величественною. Из-за передовых масс Сербала проглядывали то одни, то другие живописные зубцы гор, из-за коих я тщетно искал священные вершины Синая! Эти волны Чермного моря, образующие грань первобытного монашеского мира, между двумя частями света не служили преградою для общения пустынножителей фиваидских и синайских, просветленное тело которых, по свидетельству св. отцов⁴⁴⁵, побеждало природу.

Пространство залива постепенно расширялось перед нами: мы плыли вдоль хребта таинственного Джебель ен-Накуса, по направлению, к мысу-Рас Джегану, который живописно выступает в море отдельною горою, представляющеюся, в сравнении с синайскими громадами, незначительным курганом. К ночи ветер несколько засвежел и развел беспокойную зыбь, от которой многие начали страдать. Ночь была темная, хотя ясная и звездная. К солнечному восходу мы были со стороны Аравии, против Джебель ет-Тиха, а со стороны Африки, против гор ец-Цаферанэ, приближаясь к высоким скалам Абу-Дерадж. Темные пятна, которые виднелись на отвесных скалах этих гор, вскоре обозначились многочисленными отверстиями пещер. Это частью обители троглодитов, частью древние каменоломни, а впоследствии убежища священных пустынножителей. Тут был некогда монастырь св. Иоанна Лествичника, вероятно, основанный его учениками. Вслед за горою Абу-Дерадж, открылся нам-Джебель Атака; мы прошли близко от источников Моисея и вскоре бросили якорь в гавани Суэца, употребив 24 часа на плавание от ет-Тора. Прибыв рано поутру, мы успели воспользоваться отходящим поездом железной дороги. Быстро пронеслись мы через пустыню и к вечеру были уже в Каире. Бругш, рассказывая о патриархальных порядках здешних железнодорожных поездов, говорит, что однажды поезд простоял целую ночь на одном месте в пустыне, оттого что машинист араб заснул, в другой раз тоже случилось от недостатка воды и что он, как отец семейства, пожалел, когда кондуктор захлопнул дверь вагона, что он не сделал духовного завещания.

Наш генеральный консул А. Е. Лаговский, которого я поспешил посетить с теплою благодарностью, за его обязательное устройство моего путешествия на Синай, известил меня о скором прибытии в Александрию одного из лучших ллойдовских пароходов. Срок моего возврата в Россию был также на исходе; ничто меня уже не задерживало и сборы наши были скоро кончены. Я провел два последние дни в Каире, в утешительном обществе патриарха александрийского Иакова и нашего покровителя в трудном путешествии на Синай – архиепископа Кирилла. Достопочтенный патриарх вручил мне для поднесения Государыне Императрице, с своим благословением, миниатюрное рукописное четверо-евангелие, с живописными изображениями. Оно писано в 1272 году схимонахом Акакием в мире, Карп, называющим себя жалким и убогим, (οἰκτροῦ καὶ παναϑλίου). Текст евангелия, общепринятый в XIII – XIV веках, последних до изобретения печати, писан мелко, но отчетливо, весьма правильно, хотя с большими словосокращениями. Оно облечено в серебряный, позлащенный переплет, где с лицевой стороны изображена Пресвятая Троица, а с другой стороны – герб Молдавии, с обозначением имени молдовалахского воеводы Иоанна Александра⁴⁴⁶. Вместе с сим патриарх пожелал наградить и меня своим благословением, предложив мне настоятельно принять в дар одно из трех рукописных Евангелий, принадлежащих к IX и X векам. Полученная мною драгоценная рукопись принадлежит, по определению знаменитого палеографа Тишендорфа, к X веку. Это уже второй раз, как я уношу из Каира знаменательный дар. В 1835 г. я также был награжден патриархом александрийским рукописным греческим псалтирем, еще большей древности, ибо он принадлежит к началу IX века. В напечатанном мною описании принадлежащих мне греческих рукописей⁴⁴⁷, я ее подробно описал и профессор Тишендорф указывает на нее. Наш капрский вице-консул г. Лависон, который имеет любопытное небольшое собрание египетских древностей, и который с редкою любезностью доставляет русским путешественникам гостеприимные услуги, подарил мне на память несколько прекрасных египетских бронзовых статуэток и два иероглифических камня, которые я передал теперь в состав моей библиотеки, принадлежащей московскому музею.

Мы покинули Каир 28 января. Город, с своими, классического зодчества, мечетями, скоро скрылся от нас за лесом пальм; лишь вершина горы Мокатам, со своею цитаделью, медленно застилалась отдаленностью; по таинственные громады пирамид долго еще рисовались по вечно ясному небу Египта, и долго мои глаза не отрывались от них. Сколько поколений глядело и будут еще задумчиво глядеть на них, как на видимую и будто вечную связь непроницаемого уже былого с настоящими!.... Через пять часов мелькнула уже перед нами колонна Помпея. Мы в Александрии.. У дебаркадера ожидал нас добрый наш вице-консул А. В. Залеман. Он заявил нам, что ллойдов пароход «Нептун» уже, разводит пары. Мы не могли терять ни минуты. Прямо с дебаркадера мы отправились на ожидавший нас катер; он быстро перенес нас на пароход, который через четверть часа снялся с якоря. Низменная Александрия, еще быстрее чем Каир, начала утопать в море, чуть еще чернела макушка колонны Помпеевой, – и вот уже наш мощный пароход, который так гордо рисовался, в гавани, является точкою в необъятном пространстве моря, слитого с небом, и объявшего нас со всех сторон! Не сон ли все, что с нами было?

Должно отдать полную справедливость устройству пароходов ллойдовской компании, которая имеет неоспоримое преимущество перед всеми другими. Не говоря уже о роскоши и удобствах в размещении на этих пароходах, они управляемы опытными капитанами и матросами, которые все почти природные моряки с Далматского прибрежья. Наш пароход был один из самых больших и имел соперником только одного «Юпитера», предназначенного, как и «Нептун», для сообщений между Александриею и Триестом.

Более двух суток мы не видали земли; погода была ясная, но волнение довольно чувствительное. Ночью мы прошли мимо Занта и Кефалонии, а поутру я увидел уже за нами остров Сан Мавро и вдали берег Эпира или Албании; все оживилось при виде земли. Вот уже миновали островки Паксос и Анти-Паксос, и, наконец, встали перед нами, с одной стороны, живописные, зеленеющие высоты острова Корфу, а с другой – цепь высоких албанских гор, увенчанных снегом. Только что мы обогнули южную оконечность острова Корфу, как он развернулся перед нами во всей своей, роскоши, одетый тенистыми рощами, со светлыми заливами, с пирамидальными высотами, из которых вдруг одна выступила из его средины с живописным укреплением, царственно обороняющим две прекрасные гавани с тон и с другой стороны. Флаг Англии развевался на крепости, – но это была Греция и я узнал ее! Два раза я был на Востоке, и оба раза не мог удовлетворить своим желаниям видеть Афины, куда манили меня улетевшие поэтические мечты юношества, глубоко запавшие в мое воображение, а еще более теплая любовь моя к единоверной с нами, геройской нации; но время мое было всегда совершенно поглощаемо святыми местами; и я даже не мог посетить св. Афона.

Корфу, с высот, обычного места прогулки городских жителей, в тени платанов, смоковничных, оливковых и шелковичных дерев, с изредка промелькающими пальмами, под дышащим негою, теплым, прозрачным небом, – и это в начале февраля, – окруженный лазурным морем, в виду отделенных проливом, эпирских снежных вершин гор, резко противоречащих своею дикостью роскоши здешней природы, произвели на меня чарующее впечатление. Тут и Гомерова Одиссея и Виргилиева Энеида приходят вам на память⁴⁴⁸.... Я поспешил в город поклониться мощам св. Спиридония, которого здесь чествуют, как Ангела хранителя моряков Адриатического прибрежья, и который святительствовал на острове Кипре в половине IV века. Церковь, где покоятся его мощи, великолепна. Мощи этого великого угодника Божия, сохраняются во всей целости; черты блаженного лица его совершенно убереглись, и что всего удивительнее – члены его святого тела сохранили свою гибкость. Он покоится в богатой серебряной раке, под цельным стеклом, которое поднимается в известное время. Город, не смотря, что он раскинуть по гористому местоположению, имеет несколько весьма красивых, регулярных улиц; архитектура домов, с обширными портиками внизу, похожа на итальянскую. Надобно отдать справедливость англичанам⁴⁴⁹, что они заботятся о нуждах народных. Лорд Гильфорд устроил здесь университет, библиотеку и ботанический сад; здесь также хорошая гимназия. Город казался мне оживленным, хотя в нем не более 16,000 жителей; на всем же острове около 67,000. Разнообразие греческих костюмов, заняло меня незнакомого с Грециею.

Корфу находится почти на половине пути от Александрии до Триеста. Мы здесь останавливались часа три которые, однако, послужили значительным отдыхом и развлечением от однообразного морского пути. Придерживаясь к берегу, мы имели некоторое время в виду разнообразные островки; но пройдя Отрантский пролив, мы вступили опять в открытое море. Наше плаванье по Адриатическому морю, не смотря на зимние месяцы, не было возмущено, грозною в этих водах, борою, порывисто налетающую из прибрежных гор. На третий день, по отплытии нашем из Корфу, где мы простились с южною природою, мы были уже в виду Истрийского мыса Промонтеро, против знаменитого своими кораблекрушениями залива Кварнеро. Архипелага этого залива населен отважными моряками, которые дают австрийскому флоту самых опытных матросов. В глубине этого залива я посещал, года четыре тому назад, живописный славянский город Реку, из которого итальянцы сделали, по буквальному переводу, Фьуме (Piume), а австрийцы, истребляющие все славянские имена – Сан Вейт ам Флаум (St. Veit am Flamn). Быстрая, светлая река, стремительно вытекающая из прилежащих гор, дала имя городу, расположенному при ее устье, среди роскошной растительности вековых дерев. Из Реки я прибыл тогда в Триест прямым путем, перерезав полуостров Истрию в его основании. На этом диком, горном и пустынном пути, я останавливался в одной деревушке, где меня не поняли ни по-итальянски, ни по-немецки, а только по-славянски. Эти жители сохранили древний костюм времен римлян: кожаные нагрудники и сандалии; и точно такие изображения мы находим на древних памятниках римских, и, между прочим, на колонне Антониновой. Я встретил некоторых из этих жителей, во время первого моего путешествия на Восток в Триесте⁴⁵⁰ . Вскоре я мог различить на этом, хорошо знакомом для меня береге, белеющую издали массу величественного амфитеатра Полы. Я также посещал этот великолепный остаток могущества римлян, единственный, совершенно сохранившийся в наружном виде, памятник этого рода. Гавань Полы, вмещавшая в себе весь римский флот, есть одна из превосходнейших в Европе, и австрийцы поставили ее в твердое, оборонительное положение.

Вот и Триест и – благодарение Богу – конец нашего плавания. Мы бросаем якорь в виду великолепной гостиницы, которая должна принять нас, ступаем на берег и среди шумящей, сладкими итальянскими звуками, толпы, препровождены в наши покои. Не прошло часа времени, как мы были обрадованы посещением нашего доброго друга, Гутмансталя, который долго был австрийским генеральным консулом в Одессе, где женился на дочери Анны Петровны Зонтаг, известной своими трудами по детской литературе. из которых особенно замечательна ее священная история. Гутмансталь был коротко знаком с моею сестрою Поливановою и ее семейством, и чрез них, во время своего пребывания в Петербурге, коротко познакомившийся со мною и с моею женою. Эта встреча с человеком, знавшим хорошо ту, в чью память я предпринял и совершил во второй раз мое поклонение гробу Господню, было особенно приятно моему сердцу; я поспешил в круг его семейства, где нашел Марью Егоровну Гутмансталь, окруженную своими милыми детьми. Тут же я имел удовольствие встретить моего старого знакомого, от первого путешествия в Палестину, ученого филолога д-ра Гаракуки и его жену. В этом приятном для меня обществе я провел два дня и выехал из дома Гутмансталя как бы из дома своих самых близких родных. Дивная железная дорога, достойная древних римлян, чрез Альпы на Земмеринг, скоро перенесла нас в Вену, где опять я нашел нашего достойного протоиерея М. Ф. Раевского, благословившего начало моего пути; он же благословил и мой возврата. Родимый снег более или менее начал появляться из Вены, хотя это были последние дни февраля. Мы быстро достигли, через Бреславль и Кенигсберг русской границы. Зима стояла еще во всей силе и при 18° мороза, я через 19 дней из-под пальм Аравии радостно увидел себя на окованных льдом берегах Невы. Образ Казанской Божией Матери, под чьим кровом я родился, принял мое благодарное моление за благополучно совершенное мною дальнее странствование, а на другой день, могилы моей жены и детей наших приветствовали мой возврата. Верю, что небесные молитвы их слились с моею земною молитвою перед Господом, сподобившим меня, и конечно вместе с ними, поклониться Его Живоносному гробу, где Он смертию смерть попрал, и сущим во гробех живот даровал!

Кончено в воскресный день 19 марта 1867 г.