Английское издание Церковной Истории Сократа

Socrates’ ecclesiastical history according to the text of Hussey with an introduction by William Bright. Second edition. Oxord, 1893. – Церковная истории Сократа, изданная согласно тексту Хöззи с введением Вильяма Брайта. Второе издание; Оксфорд, 1893 г.

Одним из существенно-важных пробелов в современной церковно-исторической науке является недостаток строго проверенных; критических изданий оригинального текста церковных писателей. Как известно, в исследовании вопросов, относящихся к области этой науки, ученым до сих пор и в громадном большинстве случаев приходится пользоваться произведениями церковной литературы в том их виде, какой был придан им трудами филологов ХVI и XVII вв. Ни мало не отвергая значения этих трудов в истории богословской мысли, должно-ж, однако, признать, что издания ХVI и XVII вв. с точки зрения требований, предъявляемых в настоящее время к исторической науке, во многих отношениях оказываются неудовлетворительными. Отчасти, неполнота филологических познаний, главным же образом недостаточное, а иногда и полное незнакомство издателей XVI и ХVII вв. со многими манускриптами, обследованными или открытыми в позднейшее время, лишают их издания той степени совершенства, какая была бы желательна и до которой они могли бы быть доведены теперь. Пробел этот живо ощущается всеми, занимающимися в области церковной истории, и начинает привлекать на службу себе ученые силы, так что уже можно насчитать значительный ряд новых работ, своею задачей поставляющих некоторое восполнение его. Такого рода работы выходят преимущественно из под-пера немецких ученых, но не исключительно. Английские ученые точно также время от времени дарят науку образцовыми изданиями творений церковных авторов, стоящими вполне на уровне научных требований; укажем для примера на появившиеся здесь в текущем столетии издания экзегетических трудов Феодора Мопсуэстского¹, некоторых сочинений блаж. Феодорита², апологетических творений Евсевия Памфила³ и др. Но в особенности посчастливилось в английской церковно-исторической науке Сократу с его «Церковной историей». Можно сказать, что английские ученые взяли Сократа под свое особенное покровительство и его историю сделали своею собственностью. Работы над текстом Сократа в Англии были начаты еще в прошлом столетии, которому принадлежит первое английское издание Сократа, сделанное Ридингом (Reading) в 1720-м году и вновь повторенное в 1844-м году, в Оксфорде, – с специальною целью сделать Ридинговский текст доступным для школьного пользования. В настоящем столетии самостоятельной обработкой истории Сократа занялся профессор Оксфордского университета Хöззи (Hussey); для этой цели он воспользовался двумя манускриптами Флорентийской библиотеки, содержащими в себе творение Сократа, а для двух глав VII-й книги, кроме того, сравнил еще Codex Bodleianus, и в 1853-м году опубликовал результаты своих работ в трехтомном издании истории Сократа. Так как одна из рукописей, предлежавших Хöззи, была известна еще Валезию, а другая считается в науке недостаточно исправной, то само собой понятно, что Хöззи не мог привнести существенных изменений в напечатанный ранее его текст Сократа, но он значительно его улучшил и свое издание снабдил обширным критическим аппаратом. Вскоре за опубликованием работ Хöззи в Англии последовали еще два издания Сократа. Как Оксфордское издание 1844 года имело целью популяризировать текст Ридинга, так ту же задачу в отношении к изданию Хöззи в 1878-м году принял на себя профессор того же университета по кафедре церковной истории Брайт (Bright), еще раз внесший некоторые улучшения в редакцию своего предшественника. Цель, которую преследовал Брайт, очевидно, была достигнута, потому что в прошлом (1893) году он нашел нужным уже повторить свое первое издание. Таким образом, текст истории Сократа в Англии был издан пять раз и подвергся при этом тройной обработке, результаты которой и предлежат нам в последнем издании Брайта.

Не трудно открыть причину этого преимущественного внимания науки к Сократу. По единогласному отзыву ученых, занимавшихся греческими церковными историками V-го века, Сократ является самым лучшим, даровитым и беспристрастнейшим историком в ряду своих современных товарищей. «На долю Сократа, – говорит один русский историк церкви, – выпало редкое счастье: его хвалят как протестантские, так и католические ученые; от этих лиц не отстают и русские писатели, имевшие случай ближе ознакомиться с сочинением Сократа»⁴. Впрочем, с личностью Сократа, как историка, и с достоинствами его истории всего лучше познакомит нас введение, приложенное Брайтом к рассматриваемому изданию и содержащее в себе характеристику Сократовой истории. В этой характеристике читатель, знакомый с существующими исследованиями о Сократе, не найдет много нового, но соединяя в себе все, что известно о Сократе и его истории, она тем более заслуживает внимания, что состоит из собственных выражений историка, и в сжатых чертах дает ясное представление о достоинствах и недостатках его труда.

Свое введение Брайт начинает краткими биографическими сведениями о личности Сократа, и это, конечно, потому, что личность историка заметно отразилась на его произведении. – Родным городом Сократа, по его собственному указанию, была новая столица восточной половины римской империи, отстроенная Константином Великим. Здесь Сократ был воспитан и провел если не всю, то большую часть своей жизни. Год его рождения точно неизвестен, но на основании некоторых данных, заимствуемых из его «Церковной истории», полагают, что он увидел свет незадолго до второго вселенского собора. Как столичный житель, Сократ имел возможность с раннего детства слушать лучших учителей тогдашнего времени. Он сам рассказывает о себе, что, когда он был еще молод, он учился у двух грамматиков Аммония и Элладия (V, 16), убежавших из Александрии в столицу после разрушения храма Сераписа. Знаменитый профессор риторики, Троил, вероятно, тоже был учителем его, как это заключают из частого упоминания его имени Сократом. По окончании образования, Сократ избрал для себя профессию адвоката или схоластика⁵, каковое имя за ним и осталось навсегда. Но спустя некоторое время, утомившись судебными занятиями, Сократ бросил практику, и по побуждению некоего Феодора, отдался составлению церковной истории. Результатом этого и явилось его сочинение, обнимающее собой время от провозглашения Константина Великого императором в 306-м году до 17-го консульства Феодосия II-го в 439-м году. В истории Сократа мы имеем, таким образом, произведение светского человека, не получившего специально-богословского образования и никогда не занимавшего ни одной церковной должности.

Это последнее обстоятельство оставило ясные следы в характере его церковно-исторического труда. С одной стороны, как мирянин, Сократ в своей церковной истории занимается не одною только церковью и ее жизнью; рядом с нею он поставляет империю, заботится об ее интересах и рассказывает ее историю. Он ведет счет годов по консульствам, дает очерк всех имперских войн, о которых он мог получить достоверные сведения (ср. V, пред.), как бы нехотя удерживается от изображения их деталей, «чтобы не слишком удалиться от своего предмета (VII, 18)» и в последнюю книгу своей истории вставляет преувеличенно-похвальное слово благочестивому, но слабому Феодосию II-му (ср. Соз. IX; Гибб. III, 524, 2). Здравый исторический смысл, которым в достаточной мере обладал Сократ, подсказывал ему возможность упрека со стороны читателей в уклонении в чужую область. И он сознает эту вину за собой, но старается оправдать себя тем соображением, что «с тех пор, как императоры сделались христианами, от них стали зависеть дела церковные и по воле их бывали и бывают великие соборы (V, пред.)», и что «церковь как бы по некоторому сочувствию принимала участие в смятениях царства (ibid.)». – Сказалась на истории Сократа и другая черта его личности, именно: недостаток профессионально-богословского образования. Он обнаруживает наклонность к поверхностному обсуждению глубочайших вопросов веры и нередко высказывает недостаточно обдуманные мнения, навлекшие на него строгие порицания Тильмона. Сократ, действительно, умаляет значение арианских волнений и не может понять, на каком основании противников догмата о единосущии обвиняли во многобожии. Сам он держится того мнения, что Божество не определяемо, так как всякое определение Божества, в понятиях Сократа, несогласимо с его беспредельностью (III, 7). Также поверхностно он обсуждает и вопрос об Оригене, стараясь объяснить полемику против этого учителя мелочными и личными мотивами (VI, 18). Любопытно то, что Сократ хорошо понимает учение об ипостасном единстве природ во Христе, выражая его в сжатой и довольно точной формуле (III, 28), и правильно устанавливает различие между фотинианами и несторианами, но в то же время в раcсказе о волнениях, поднятых Несторием, он склонен думать, что сущность их состояла в слове: «Богородица» (VII, 32). Ясно, что Сократ – богослов недалекий. Тем не менее этот недостаток, понятный в положении Сократа, не должен быть преувеличиваем. Он обнаруживает живой интерес к судьбам ортодоксии и всюду ставит ее на первом плане. Так он прямо говорит, что «Арий отпал от правой веры (IV, 33)» и что «диалектика и суетное обольщение возмутили и рассеяли апостольскую веру христианства (I, 18)». Он полон презрения и суровости в рассказе о таких еретиках, как Аэций и Евномий, и авторитетно отмечает крайнюю некомпетентность последнего в толковании Св. Писания (IV, 7). Он даже задается глубоким вопросом о том, как объяснить существование ересей в истории церкви (I, 22)? Только, как историк, он отстраняет от себя обязанность «раскрывать догматы и входить в трудные размышления о промысле Божием (I, 23)» и высказывает отвращение к полемике, которая в его понятиях неизбежно связывается с разного рода недобросовестностью (III, 23).

С другой стороны, положение Сократа, как мирянина, благоприятствовало независимости его суждений о многих явлениях церковной жизни и на его труде отозвалось добрыми последствиями. В этом отношении первое место занимают его суровые суждения о высших духовных лицах, – суждения, по местам приводившие Сократа к излишней строгости, но в общем составляющие здравую черту его «истории». Он не хочет унижаться до лести и угодничества: «ревнители церкви, – заявляет он, – могут говорить что угодно против того, что мы не называем епископов боголюбезнейшими, святейшими, или как иначе (VI, пред.)». И у него действительно, нет этих титулов; напротив его отвращение к иерархической спеси вылилось во многих остроумно составленных страницах (V, пред.; V, 15. 23; VI, 6; VII, 11. 29). Обличение этой стороны дела составляет как бы любимый предмет Сократа, и он возвращается иногда к нему, даже прерывая свой последовательный рассказ, как напр. в речи о низложении Евстафия Антиохийского (I, 24). Интриганство между людьми, «которым вверено священное служение», он прямо называет «вредом для христианства» (VI, 6), и особенно обильный источник этого зла видит в Египте, отмечая в своей истории, что александрийский епископ, как и римский, с некоторого времени стал стремиться к самовластному распоряжению и в делах гражданских (VII, 7. 11. 13). С заметным удовольствием он рассказывает также о распоряжении константинопольского епископа, устранившего недостаточно честных церковных судей или посредников и назначившего на их место кого-либо «из верных мирян, о ком он знал, как о человеке правдолюбивом (VII, 37)». – Независим Сократ и в своем мнении о некоторых других вопросах церковной практики. Он, прежде всего, враг всяких преследований за веру (III, 25; V, 10; VII, 3. 42); по его суждению, религиозные преследования не в обычае православной церкви (VII, 3; ср. VII, 29; VII, 41). Политику Юлиана он понимает не иначе, как «возмущение тех, кто ведет себя спокойно (III, 12)» и относительно Феодосия I-го не опускает случая отметить, что этот император никого не преследовал за веру, кроме Евномия (V, 20). Он враг, далее, всякого излишнего формализма и ригоризма. Он рядом исторических справок (из которых, впрочем, не все относятся к делу) опровергает тех, которые слишком буквально хотели толковать правило, запрещавшее епископам переходить с одной кафедры на другую (VII, 36), и энергично защищает право христиан на занятия классической литературой, утверждая, что действительно хорошее в ней должно быть отделяемо от недостойного и употребляемо на пользу христианства, «ибо где есть что-либо хорошее, там есть и нечто свойственное истине (III, 16)». Он высказывает, наконец, крайне либеральный взгляд по вопросу о времени празднования Пасхи, порицает стремление к иудейской точности соблюдения праздника и умеет защитить свою точку зрения (V, 22).

Очевидно, история Сократа имеет свои крупные и солидные достоинства. Слог его, пренебрежительно охарактеризованный Фотием (Bibl. 28), может, однако, служить приятным отдыхом для читателя, утомленного аффектацией Евсевия, на которого и намекает историк своим нерасположением к риторической напыщенности (I, пред.; III, 1; VI, пред.; VI, 22; VII, 27). Он хочет сохранить стиль в чистоте и простоте и передает свои рассказы в прямых выражениях; часто он дает простую форму повествования, которую Созомен с его любовью к деталям расширяет. Он – большой любитель приводить пословицы (II, 8; III, 21; V, 15; VI, пред.; VII, 29. 31), и его цитаты обнаруживают начитанность не только в области христианской письменности, но и в произведениях языческой литературы; он цитирует Софокла, Менандра, Ксенофонта, Порфирия, Юлиана, Ливания, Фемистия и др. Его собственные наблюдения отличаются проницательностью (VI, 16; V, 13) и его известия возможною точностью. Он не раз уверяет, что взял все данные из книг и от компетентных свидетелей, чтобы подтвердить факты (I. пред.; V, 19; VI, пред.). Его историческая добросовестность видна из того, что, написавши две первые книги своей истории по Руфину, он снова переписывал их, после того как ознакомился с новыми источниками (II, пред.; II, 17). Он усердно изучал Афанасия и в некоторых случаях прямо отсылает к нему читателя за подробностями (I, 14), но он не копирует Афанасия. Скорее ему можно поставить в упрек то, что он не следует точно этому авторитету и, потому, впадает в погрешности. Афанасий кажется иногда ему несправедливым, как напр. в благоприятном суждении о богословских воззрениях Евсевия; подобным, образом, Маркелла и Аполлинария он трактует, как еретиков, хотя Афанасий, как известно, и не лишал их своей старой дружбы. Во многих случаях он пополняет Афанасия: приводит письмо Константина, которого нет у Афанасия (II, 22), и дает выдержку из послания Юлия к Александрийцам, о котором Афанасий умалчивает из скромности (II, 23). Сведения, заимствованные им из неопределенных слухов, Сократ всюду отделяет, как заслуживающие меньшего вероятия. Так, рассказавши о враждебной разлуке Епифания с Златоустом, он добавляет: «я не могу утверждать, правду-ли говорили те, от кого я это слышал (VI, 14)». В разных случаях он ссылается на свидетельство обитателей Кипра и Пафлагонии (I, 12, 17; II, 38) или опирается на рассказы таких лиц, как Авксанон, присутствовавший на первом вселенском соборе (I, 10. 13; II, 38), или старец, участвовавший во дни своей юности на соборе новациан (IV, 28). Он жалуется на то, что историки часто скрывают факты ради предвзятых целей (I, 10); неоднократно осуждает Сабина, македонианского компилятора соборных актов за его недобросовестность (I, 8; II, 15. 17) и признает несостоятельность рассказа Георгия Лаодикийского (I, 24). Однако, и сам он считает законным иногда опустить то, что не могло служить к похвале церкви (I, 27; VI, 12); он молчит о жестокостях в преследовании приверженцев Златоуста, и Гиббон справедливо характеризует его, как осторожного замалчивателя заслуг Пульхерии.

При указанных достоинствах история Сократа имеет немало и недостатков. Современный историк не может положиться на хронологию Сократа, которая составляет одну из самых слабых сторон его труда. Его даты даже для таких важных событий, как собор Сардикийский и смерть Афанасия, оставлены наукою. В некоторых случаях его хронологические ошибки просто поражают своею грубостью; так смерть св. Поликарпа он определяет на целое столетие позже, чем она была на самом деле (II, 23). Естественным следствием неточности хронологии у Сократа явилась спутанность в распорядке событий. Союз ариан с мелетианами, ссылка Евсевия и Феогниса, пребывание Валента в Антиохии указаны им преждевременно (I, 6, 14; IV, 7); напротив, изгнание Ливерия, собор в Никее фракийской, назначение Евномия Кизического даны слишком поздно (II, 37; IV, 7). Даже знакомство с сочинениями Афанасия не удержало его от ошибок в рассказах о событиях, прямо относящихся к жизни этого отца; так, нападение на церковь св. Феопы он приурочивает ко времени узурпации александрийского престола Георгием, тогда как на самом деле это событие предшествовало на 16-ть лет вторжению Георгия (II, 2), и заставляет Афанасия два раза путешествовать в Рим. Приводимые им документы точно также не всегда подлинны и некоторые известия его нуждаются в поправках. Его список арианского символа неисправен (II, 41), сообщенное в 1, 14 отречение Евсевия Никомидийского по всей вероятности подложно и передаваемая им греческая версия послания ариминского собора нуждается в проверке чрез сличение с латинским оригиналом у Илария (fragm. 8). Его рассказ о переходе Ульфилы из православия в арианство должен быть признан вымыслом, так как Ульфила всегда был арианином. Неисправен он и в некоторых частностях жизни св. Василия и Григория Назианзена и в повествовании о Константинопольском соборе 381-го года, для которого Феодорит – лучший источник. Жизнь Евстафия Антиохийского и епископат Евдоксия он удлиняет (IV, 14), а назначение Павлина преемником Евстафию опускает. Он преувеличивает приматство римского епископа, признавая за ним право контроля над всеми церковными постановлениями (II, 8, 15, 17), и настолько мало вдумывается в Афанасиев том к Антиохийцам, что приписывает Александрийскому собору 362-го года запрещение употреблять слово: «οὐσία» (III, 7).

Как своеобразная особенность истории Сократа, должно быть, наконец, отмечено его не вполне чистосердечное отношение к двум крупнейшим лицам своего времени, – к Иоанну Златоусту и Кириллу Александрийскому. Брайт с особенным вниманием останавливается на рассмотрении этой черты Сократовой истории и справедливо видит в ней обстоятельство, которое, помимо специального интереса, способно еще пролить свет и на личность историка. В самом деле, рассказывая нам о красноречивейшем из отцов церкви, Сократ отмечает его «ревность к добродетели» и прямоту его жизни, признает и возвышенность целей епископского служения (VI 3, 4, 11); но в тоже время распространяется о его «надменности, суровости, чрезмерной смелости в обличении (VI, 4, 5)», говорит о «горячем нраве» Златоуста, о «пылкости» в речах (VI, 15, 18). Он настолько недоброжелателен в отношении к Златоусту, что не желает отрицательно ответить на вопрос, правильно-ли было его низложение (VI, 15, 19), а пожар сената и великой церкви даже прямо называет делом «некоторых из иоаннитов (VI, 18)». Мало того: он искажает действия Златоуста в ранний период его епископства, когда он произносил речь в защиту Евтропия, прибегнувшего под покровительство церкви. Он называет эту речь «обличительной» и добавляет, что «он (Златоуст) еще более раздражил против себя некоторых тем, что не только не пожалел несчастного, но и обличил его (VI, 5)», между тем как в действительности эта речь была вызвана гуманным желанием успокоить народную ярость и добыть пощаду жизни Евтропия (Ср. Гибб. III, 504. 505). Чем объяснить эту неискренность Сократа в отношении к Златоусту? Брайт ищет этого объяснения в том указании его истории, что Златоуст «лишил многих из новациан их церквей» и навлек на себя неблаговоление новацианского епископа Сисиния (VI, 21). Как известно, Сократ обнаруживает в своей истории такую поразительную благосклонность к новацианам, что дает повод сомневаться в его собственной ортодоксии. В юности он получил сильное впечатление от одного новацианского пресвитера (I, 13) и всегда с глубоким почтением смотрел на высокий образ жизни новацианских предстоятелей. Оставаясь сам православным, он, однако, думал, что секта эта, под влиянием православных епископов, несправедливо подвергается стеснениям и, при своем нерасположении к крайним мерам, слишком неодобрительно смотрел на насильственные меры первых в отношении к новацианам. – Туже разгадку нужно иметь в виду и в обсуждении положения, занимаемого в его истории Кириллом Александрийским. Этот епископ обрисован Сократом в весьма несимпатичных чертах; по рассказам историка, Кирилл насильственно подавляет новацианское богослужение; сначала, высказывает угрозы евреям своего города, а потом, в отмщение за оскорбление христиан, изгоняет их из Александрии и отдает имущество их на разграбление черни; наконец, он канонизует человека, убитого толпой за покушение на жизнь префекта. Легко, однако, заметит, что все эти действия Кирилла освещены Сократом неправильно. Что Кирилл во всех этих случаях действовал не по своему частному авторитету, видно уже из того, что законы Гонория против ересей опубликованы были гораздо ранее вступления Кирилла на кафедру. Очевидно, предубеждение против Кирилла, вызванное его преследованиями новациан, повлекло у Сократа преувеличение и в обсуждении других его поступков. Тем не менее, в отношении к убийству Ипатии, совершенному буйными фанатиками александрийской церкви, слова Сократа не дают еще права к тайному подозрению в нравственной виновности Кирилла. Сократ говорит: «это (т.е. убийство Ипатии) причинило не мало скорби и Кириллу и александрийской церкви (VII, 15)», то есть, местная церковь и ее пастырь были так сказать, скомпрометированы позорным преступлением, совершенным членами их общества. Не смотря на свое нерасположение к Кириллу, Сократ не делает здесь упрека ни этому епископу, ни его церкви. По суждению Брайта, Сократ мог бы сказать гораздо более, если бы Петр чтец и его товарищи были поощрены Кириллом к осуществлению той мысли, что насилие в делах веры полезно и позволительно.

Переходим от введения проф. Брайта к изданному им тексту истории Сократа. – Сам издатель заявляет, что предлагаемый им текст не есть результат его собственной обработки, но взят из издания Хöззи 1853 г. В свое время издание Хöззи обратило на себя внимание науки и вызвало обширную рецензию Нольте, имевшую целью, между прочим, внести в него некоторые исправления⁶. Воспользовался-ли Брайт в должной мере замечаниями Нольте, категорически решить этот вопрос мы затрудняемся, так как рецензия Нольте нам известна только в очень малых выдержках. Впрочем, имея в виду то, что уже в первой главе книги текста Брайта мы встречаем старое чтение δίηγουμένων вм. бесспорно лучшего διηγούμενοι, кажется, скорее, следует ответить на поставленный вопрос отрицательно. Самостоятельная работа Брайта над текстом Сократа ограничивается только изменениями в пунктуации, и в этом отношении ему удалось достигнуть не малых улучшений. Из критических примечаний Хöззи в рассматриваемом издании оставлены очень немногие, имеющие более важное значение, при чем они перенесены с низа страниц на поля книги. Здесь же помещены и хронологические отметки для важнейших известий Сократа, ссылки на доступные источники, которыми в том или другом рассказе пользовался Сократ и при помощи которых могут быть проверены его сведения, и указания на параллельные места его истории, хотя это последнее сделано и не повсюду там, где это можно было сделать. Для большей наглядности документы, целиком приведенные Сократом, или его буквальные заимствования из других церковных писателей отпечатаны шрифтом, отличным (более мелким) от того, которым печатается принадлежащее самому историку. Было бы весьма соответственно целям издания Брайта, если бы он удержал в нем то разделение истории Сократа на параграфы какое дано в Оксфордском издании 1844-го года, но за это опущение читатель отчасти вознаграждается подробным перечнем содержания каждой главы сочинения Сократа, помещенным в начале книги на английском языке. Это приложение важно в том отношении, что те оглавления, которые находятся в самом тексте Сократа при каждой главе его истории, не принадлежат самому историку (как это видно из II, 42; VI, 25; III, 32. 36) и потому не всегда отвечают содержанию. Другим приложением Брайта к его изданию является алфавитный указатель лиц и предметов, обсуждаемых в истории. Можно, конечно, поставить в упрек издателю, что в нем «некоторые незначительные собственные имена опущены», но за то вместе с личным указателем мы имеем здесь и предметный, который в применении к истории Сократа является приятным новшеством. Что касается, наконец, до внешности издания, то она доведена до той степени чистоплотности, удобства и даже изящества, какая стала обычной пока только в английских типографиях.