Древнерусские иноческие уставы

Содержание

Предисловие. «История Российской иерархии» и ее авторы

В наши дни возрождаются и вновь строятся храмы и монастыри, в том числе и в тех новых городах, где раньше никогда не было православных церквей. К вере приходит множество людей – и совсем юных, и убеленных сединами, обладающих большим жизненным опытом. И для тех, кто только переступил порог православного храма, и для тех, кто с младенчества воспитан в вере, очень важно сохранять верность традициям, за тысячелетие сложившимся в Русской Православной Церкви.

Носителями традиции являются люди, перенявшие живой опыт старших, который те, в свою очередь, приняли от своих предшественников. Другой, не менее важный носитель традиции – книги. Особое место среди них занимает Церковный Устав, вобравший в себя опыт благочестивой жизни множества поколений.

Устав говорит в основном о внешних сторонах духовной жизни – о порядке богослужения, о соблюдении поста, о церковной и монашеской дисциплине. Однако внешнее – путь к внутреннему. Свт. Василий Великий в своем Общежительном уставе неоднократно подчеркивает, что не может быть, чтобы внешне небрежный монах был собранным и строгим в духовной жизни.

Именно поэтому и наш русский свт. Феофан Затворник к Добротолюбию, глубочайшей по содержанию книге о духовной жизни, прилагает собрание древних иноческих уставов: прп. Пахомия, свт. Василия Великого, прп. Иоанна Кассиана Римлянина и прп. Венедикта. За полвека до того к теме монастырских уставов обратился и епископ Амвросий (Орнатский), посвятив ей отдельный VII том своей “Истории Российской иерархии”. Эта книга, подготовленная почти двести лет назад, только сейчас увидела свет, составив основу предлагаемого нами издания.

Публикация памятников русской церковной литературы, посвященной теме Устава, мы надеемся, поможет нам ощутить себя наследниками того неоценимого богатства тысячелетней традиции русского церковного благочестия, которое досталось нам от наших предков и которое мы должны в целости передать тем, кто будет жить после нас.

Митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим

Предисловие. «История Российской иерархии» и ее авторы

История русской церкви как отдельная отрасль исторической науки начинается в XIX веке. В древней Руси, с ее специфическим летописным взглядом, история церковная не отделялась от гражданской, а XVIII столетие, с его огромным интересом и весьма серьезными трудами по светской истории, не внесло существенного вклада в разработку истории церковной, в значительной мере благодаря своему рационалистическому пафосу. Отдельные исследования как русских, так и иностранных ученых, сохранившиеся в рукописях, остались достоянием лишь узкого круга специалистов Первой систематической работой на эту тему, изданной в России, была “Краткая российская церковная история” Митрополита Московского Платона (Левшина), 1805 г. Несомненными достоинствами ее были критическое отношение к достоверности источников и особый дар исторического прозрения у автора.

Следующим крупнейшим трудом по истории русской церкви стала работа, не утратившая своего значения вплоть до недавнего времени. Это “История Российской иерархии”, задуманная замечательным деятелем русской церковной историографии митрополитом Евгением (Болховитиновым), осуществленная его энергичным и деятельным помощником, префектом Новгородской семинарии иеромонахом Амвросием (Орнатским), впоследствии епископом Пензенским, а затем, после смерти последнего, вновь отредактированная и частично переизданная самим митрополитом Евгением “История Российской иерархии”, вышедшая в 1807–1815 гг. в шести томах и семи книгах (VI том в двух книгах), состоит из двух неравных частей Первая входит в первый том и содержит в собственном смысле историю иерархии (сведения о епархиях, митрополитах, патриархах, Св. Синоде) и кроме того – о соборах, о святых и о духовных школах. Вторая – общее введение в историю монастырей и частные сведения о них в алфавитном порядке. Причем сведения о монастырях основываются в значительной мере на документальных источниках, которые тут же и приводятся, причем безотносительно к их объему – вплоть до таких значительных текстов, как Монастырские уставы Преподобных Нила Сорского и Корнилия Комельского. Седьмой, неизданный том “Истории” хранится в виде верстки в архиве Ундольского (РГБ, отдел рукописей).

Весь этот огромный труд отличается удивительной особенностью – почти полным отсутствием какого бы то ни было публицистического или полемического пафоса, столь свойственного большинству масштабных историографических произведений. Собирая огромное количество исторического материала – практически по всем доступным тогда источникам, – автор не поддается соблазну навязать читателю свою концепцию, свой взгляд на процесс исторического развития, а как бы остается в тени своей работы, предоставляя каждому новому поколению самостоятельно анализировать изложенные факты, делать свои выводы, извлекать из истории свой нравственный урок. Его работа – это справочник, энциклопедия, материал для будущих ученых. Многие критики видели в этом слабую сторону работ как митрополита Евгения, так и епископа Амвросия, а о единстве их методологического подхода говорит почти дословное совпадение в оценке ими своих работ. Митрополит Евгений в предисловии к своему “Словарю историческому о бывших в России писателях духовного чина греко – российской Церкви” пишет “История писателей есть существенная часть Литературы, потому что они составляют даже эпохи и периоды ее ... Во всех сих статьях мы, сколько успеем, стараться будем помещать биографические, а особливо ученые обстоятельства авторов. Означим также время и место издания их сочинений, о мертвых иногда отважимся сказать свое, или других мнение, а о живых все суждение предоставим потомству, которое одно беспристрастно о них судить может”. Излишне добавлять, что “мнения” практически всегда доброжелательны и уважительны – в этом сказывается чисто монашеский бесстрастный почерк ученого иерарха: “Не судите, да не осуждени будете”. Весьма резкий в оценках тех или иных людей и их работ в личной переписке и, тем более, в беседах, митрополит Евгений подчеркнуто мягко характеризует их же в своих опубликованных работах. Подобным же образом определяет в предисловии свою задачу и составитель “Истории российской иерархии”: “История иерархии, или преемства священноначальников, есть существенная часть истории церковной, и может даже почитаться такою же для оной основою, какою служит хронологический порядок династий и владений в истории гражданской. Самые эпохи и периоды, или разделения церковных происшествий, естественнее всего могут быть располагаемы по переменам иерархичеким: потому что состояние церкви всегда тесно сопряжено с состоянием управляющих оною священноначальников, и первое чаще всего зависело от последнего.” Воспроизводя хронологическую канву истории, автор намеренно уклоняется от каких бы то ни было оценочных характеристик как в отношении отдельных личностей, так и в отношении тех или иных исторических событий. Лишь иногда апологетический и патриотический пафос исследования выливается в конкретные высказывания. Так, например, в заключении своей истории Киевской духовной академии, написанной под руководством митрополита Евгения, Амвросий счел нужным ответить на упреки в том, что академия “воспитывая ученых прелатов, не воспитывала ни Кодров и Фокионов, ни Гомеров и Димосфенов, ни Ньютонов и Бюффонов”, и отвечал с особенной энергией и даже горячностью, которая не была в характере Евгения¹. Как мы увидим далее, резкость суждений, язвительность и ирония были свойственны обоим ученым иерархам, только у митрополита Евгения эти качества не распространялись дальше личной переписки, о чем он сам свидетельствовал: “... я часто бываю горяч до бешенства, и если в сии минуты горячности моей случится мне писать, то я противу воли обижаю ... я горяч, и в горячности неумерен ... ”²

В статье А.В. Карташева, предваряющей его “Очерки по истории русской церкви”, об “Истории Российской иерархии” говорится как о труде преосв. Евгения, а епископ Амвросий упоминается лишь как его помощник, имя которого стоит в заглавии, как имя автора. Однако признавая руководящую роль и труд по собиранию значительной части материалов за митрополитом Евгением, большинство современников, а также исследователей научного творчества обоих ученых иерархов, все же считали “Историю” трудом епископа Амвросия. Тем не менее, тема авторства “Истории” во многих работах служит камнем преткновения и поводом для иронических намеков.

Здесь необходимо сказать несколько слов митрополите Евгении (Болховитинове). Ярчайший талант и темперамент ученого сочетались в нем с огромной научной щедростью. Будучи сам физически не в состоянии осуществить все обилие своих научных замыслов и обработать множество собранных материалов, он “дарил” свои идеи тем, в ком видел своих сотрудников и соратников. Таким его сотрудником и оказался преосв. Амвросий, в ту пору-еще иеромонах, префект Новгородской семинарии. Полное отсутствие научного тщеславия способствовало такой щедрости. “... Необходимость работы была присуща понятиям Евгения; труд не был для него делом внешним, посторонним, но был необходимым элементом его существования ... Труд был и отдых, и успокоение, и счастье. Это всего нагляднее объясняется отношением Евгения к своим произведениям ... “При издании Вами Словаря, – пишет он Снегиреву, – не упоминайте о моем имени, журналисты и публика сами вспомнят обо мне, а по смерти моей как хотят”³. С другой стороны, преосв. Евгений сам часто прибегал к технической помощи, очевидно, нередко анонимной, своих друзей и учеников из начинающих ученых, а также историков – любителей. Одним из таких его верных помощников был Василий Григорьевич Анастасевич, внесший, судя по переписке, достаточно большой вклад в переиздание “Истории Российской иерархии”⁴. Надо сказать, что в начале XIX в. понятие об авторском праве и интеллектуальной собственности, особенно в среде церковных историков, еще сохранявшей отчасти “летописный”, анонимный принцип, сильно отличалось от более позднего. Стоит вспомнить, например, публикацию тем же Анастасевичем строевского описания рукописей Иосифо – Волоколамского монастыря практически без ведома автора⁵.

Автором (или издателем) “Истории Российской иерархии” митр. Евгений даже в частной, можно сказать, дружеской переписке с В.Г. Анастасевичем называет Амвросия (Орнатского): “История Российской иерархии” на сих днях кончится вся печатанием ... после сего автор намерен издать вторично первую только честь с поправками и дополнениями.”⁶ Не скрывает он, однако, и своего участия в труде, и даже некоторой своей опеки над молодым ученым: “Нашей⁷ российской Иерархии о сю пору напечатано 6 частей и печатается 7ая”⁸ Жду нетерпеливо окончания вашей статьи из Чацкого⁹ и все это помещу в 2 издание “Истории российской иерархии”¹⁰. “Получил я дружеское ваше письмо от 2 марта с продолжением выписки из Чацкого. Сердечно благодарю вам; и все это сообщу Новоспасскому Архимандриту для помещения в новое издание “Истории Российской иерархии” ... Пожалуйста, сообщите мне все то, что у вас есть любопытного о церковной Иерархии наипаче польских наших церквей, все это поместим в новом издании Истории Российской иерархии, а у вас это все останется без употребления.”¹¹ “ ... между тем, просматривая сию книгу, не упускайте уведомлять меня и об ошибках, коих избежать не можно при таких обширных компиляциях ... во второй части Российской иерархии статья о пекинском монастыре вся моего сочинения ... ”¹² И, наконец, когда книга уже полностью вышла, митрополит признается: “Весьма Вы меня одолжили сообщением ваших замечаний на неисправности и ошибки “Истории Российской иерархии”, ведь и я в издании ее половиною участвовал, да и я начал и собрал материалы, а издание только пополнить поручил отцу Амвросию…”¹³ Тем не менее, практически везде, где речь идет об “Истории иерархии”. Митр. Евгений использует местоимение “мы”: “А мы с отцом Амвросием отказываемся от выбирания из иерархии росписей чиновных, хронологических и алфавитных. Это снова труд, и труд скучный. Если вы окончите его и сообщите нам, то мы его издадим”.¹⁴ Тогда же он пишет, что “Введение в историю российских монастырей, напечатанное при 2-й части иерархии все мною написано, как и означено в конце буквою Е.” Однако, опекая начинающего ученого и передавая ему разработки своего сотрудника В.Г. Анастасевича, преосв. Евгений и сам прибегал к его помощи: “В Москву писал я к Новоспасскому Архимандриту, чтобы достал он опись архивских малороссийских дел”.¹⁵

Переиздание “Истории” с поправками и дополнениями задумывалось митр. Евгением еще в процессе работы над первым изданием, о чем говорится в приведенной выше цитате из письма к Анастасевичу. Однако всего через несколько недель преосв. Евгений пишет Анастасевичу: “Второе издание I части “Истории иерархии” не может быть скоро, а разве с половины будущего года, ибо издатель занят другими трудами, столь же полезными, а именно изданием “Описания Новгородского Софийского Собора” и “Уставов российских монастыреначальников”.¹⁶ (Именно этот последний труд мы хотим, спустя более чем 180 лет, предложить читателю). Однако тогда “Уставам” не суждено было увидеть свет. Спустя несколько лет после начала работы над последней, 7-й частью “Истории иерархии”, преосв. Евгений писал Я.И. Бардовскому: “Мы с преосв. Амвросием составили целый 7-й том к “Истории Российской иерархии”, заключающий в себе уставы русских монастыреначальников; но наши цензоры тогда сочли его недостопримечательным для публики.”¹⁷ Вообще митр. Евгений часто сетовал на то, что “цензура не все и архивское пропускает”.¹⁸

Особого внимания заслуживают проблемы, связанным с переизданием “Истории Российской иерархии”, которое было формальным поводом для удаления епископа Амвросия на покой. В предисловии к “Истории иерархии” говорится: “несмотря на все тщание о издании сей истории ... надлежит признаться, что всех вышеупомянутых источников и пособий не доставало во многих статьях оныя. Для усовершения сего сочинения необходимо нужно будет патриотическое содействие преосвященных епархиальных, которые, всяк по своей части, удобнее могут дополнить недостатки и исправить погрешности оного. Если сии новые пособия оказаны будут издателю: то он с благодарностью воспользуется ими при втором сей книги издании, которое притом с своей стороны обещается он распространить историческими и биографическими сведениями может быть вдвое более настоящего”¹⁹. По этому поводу едва ли не единственный исследователь научного творчества епископа Амвросия (Орнатского), историк и собиратель рукописей П.И. Савваитов²⁰ с горечью замечает, что “видно, надежды на патриотическое содействие не сбылись и новые пособия не были оказаны издателю: потому что второе издание первой части “Истории российской иерархии”, вышедшее в Москве в 1822 г., не представляет никаких изменений и дополнений против первого издания, кроме исправления погрешностей, указанных еще в первом издании, в конце первой части; даже и те “Прибавления”, которые напечатаны были в конце шестой части этой истории, не внесены во второе издание”. Этот факт дал исследователям повод высказывать мнение о том, что без непосредственной опеки митрополита Евгения епископ Амвросий не был в состоянии проделать даже минимальную редакторскую работу над “Историей иерархии”.

Трудно сказать, что именно охладило научное вдохновение епископа Амвросия – цензурный запрет на книгу о монастырских уставах, или же ситуация, которую с горькой иронией описывает преосв. Евгений: “Архиереи все обременены приказными делами по нынешней всеобщей охоте к оным. Священники заняты приходами и доставлением в них пропитания своему семейству. Учители – уроками и чтением ученических задач, коих одному приходится в неделю прочитать до 300. Монахов пристальных к досужему учению мы еще не имеем; а как скоро кто покажется к сему способным, то его тотчас производят в чины и приставляют к многим должностным делам. Кто же рыться будет в архивах.”²¹ Именно “приставленным к многим должностным делам” и оказался Амвросий в качестве епископа Старорусского, викария Новгородской епархии. В этот период митр. Евгений сетует на него с досадой: “Пpeocв. Старорусский хотя и жалуется на недосуги и множество дел, а мне они в Новгороде не мешали, но скажу вам истину, что он изленился. Описание Софийского собора, по моему плану начатое покойным протопопом и по моему же плану и с моими дополнениями порученное от Митрополита [Санкт-Петербургского Амвросия (Подобедова) – прим. сост.] Преосвященному Старорусскому, едва ли кончится. От меня же сообщен ему план древнего Новгорода для приложения к описанию. Вот вам и изъяснения на ваш вопрос о сей книге, тоже гадаю я и о новом издании 1-й части “Истории иерархии”, хотя и я многократно уже его побуждал. Но наконец и я перестал уже твердить ему.”²² Однако, несмотря на досаду, митр. Евгений надолго сохранил теплые воспоминания о совместной работе со своим молодым сотрудником. Спустя несколько лет он упоминает о ней в письме к гр. Румянцеву: “Кроме Софийской библиотеки там [в Новгороде – прим. сост.] весьма много под кровлею и архивских старых бумаг, коими отчасти и я с преосв. Амвросием пользовался, при составлении “Истории иерархии российской”.²³

Между тем, необходимость именно нового издания, а не перепечатки “Истории”, безусловно, назрела. Сам преосв. Амвросий смотрел на свой труд как на “дело для Церкви и Отечества полезное и уважительное”,²⁴ а довершение его вторым, полнейшим и совершеннейшим изданием, по собранным дополнительным сведениям, считал для себя “священнейшею обязанностью”, что и приводил как мотив для своего ухода на покой. По свидетельству И.И. Срезневского²⁵, “Святейший Синод, усмотрев неоспоримую важность труда преосв. Амвросия, поручил ему подготовить новое издание “Истории Российской иерархии” по собранным дополнительным сведениям, а для содействия этому делу, в 1820 г. предписал указами епархиальным архиереям и ставропигиальным монастырям – доставить в оный поправки и дополнения, которые от многих (но не от всех) и были доставлены. Между тем, после издания “Истории Российской иерархии” в 1807 г, вышло в свет несколько летописей и исторических статей, которые также могли послужить к исправлению и дополнению этой “Истории”. Имея в виду все эти пособия, а также прибавления, напечатанные в конце шестой части “Истории Российской иерархии”, преосв. Евгений принял на себя сделать некоторые перестановки, поправки и дополнения в первом издании первого тома и приготовить новое второе издание, которое и вышло в год кончины преосв. Амвросия ... в типографии Киевопечерской лавры [в] 1827 г. В это издание вошли только первые три книги первого издания; четвертая же книга (о духовных российских училищах) осталась до сих пор неизданною: она должна была составлять вторую часть первого тома.” То, что и митр. Евгению не удалось довершить полное исправленное переиздание “Истории” говорит о том, что задача действительно была практически невыполнима²⁶.

Продолжение работы над “Историей” весьма затруднялось плачевным состоянием церковных архивов и крайне невежественным отношением к ним со стороны священноначалия даже достаточно высокого ранга. В биографии митр. Евгения упоминается случай, когда он, по должности викария ревизуя монастыри Новгородской епархии, совершенно случайно спас древний монастырский архив, содержавший в том числе и пергаменные рукописи (его, как ненужный хлам, собирались потопить в Волхове к приезду проверяющего архиерея). Даже часть собственного научного архива ученого иерарха, оставленная им в Вологодском архиерейском доме в период пребывания его на вологодской кафедре, в 1849 году, уже после смерти ученого архиерея, была сожжена, и лишь небольшую часть рукописей удалось спасти П.И. Савваитову.

Естественно, что при таком отношении к церковно – исторической науке трудно было ждать существенной помощи в работе над “Историей”. “Вот как в России содействуют общему делу ...” – сетовал митр. Евгений²⁷.

Преосв. Амвросий, очевидно, не обладал свойственными его учителю качествами – удивительной творческой выносливостью, способностью работать вопреки всем препятствиям и не ожидая никаких конкретных результатов²⁸.

Судя по всему, за период с подачи прошения об увольнении на покой для продолжения научной работы 11 января 1825 г. до утверждения указа 4 сентября того же года произошли некие события, в корне изменившие планы ученого архиерея. Да и сам факт выбора Кирилло-Белозерского монастыря – места, с одной стороны, достаточно удаленного от тогдашних научных и культурных центров, а с другой – близкого к его родине и бывшего началом его жизненного пути, говорит о том, что он вряд ли собирался продолжать свои научные занятия. Это подтверждается и тем, что он не взял с собой никаких книг, кроме священных.

Итак, мы видим, что история создания одного из первых русских церковно-историографических трудов содержит много загадок. Из-за скудости сохранившихся данных практически невозможно восстановить процесс работы над ним двух ученых иерархов. Остается только оправдаться словами одного из них: “Что касается до замеченных вами недостатков и умолчаний в разных статьях, то сие значит не одну скромность, но и недостаток сведении. Когда полна история, то явный признак, что сочинитель много выдумал, ибо всего не могут знать и современники и даже само действующее лицо. Сердце человеческое есть тайна, а деяния обманчивы».²⁹

* * *

Так кто же такой епископ Амвросий (Орнатский), столь блестяще осуществивший замысел своего гениального наставника, митр. Евгения?

Сведений о епископе Амвросии сохранилось очень немного, что довольно странно при широкой известности его труда. Это всего лишь несколько статей, некоторые из которых содержат данные противоречивые, а порой и прямо грешат фактическими неточностями. Епископ Амвросий предастает одновременно героем как скандальных анекдотов, так и благочестивой легенды.

Биография епископа Амвросия содержится в Русском Биографическом Словаре под ред. Половцова³⁰ и вполне исчерпывает фактическую сторону вопроса: “Амвросий, епископ пензенский и саратовский, до пострижения Андрей Антонович Орнатский, сын диакона Новгородской губ. Череповецкого у. погоста Чуди, род. в 1778 г., ум. 20-го декабря 1827 г.³¹ В ноябре 1788 г. поступил в Кирилло-Белозерское духовное училище, а через четыре года переведен в Александро-Невскую семинарию, называвшуюся в то время главною, и с 1797 г. переименованную в академию. По окончании в 1800 г. курса учения Андрей Орнатский определен сперва преподавателем разных предметов в Новгородскую семинарию, в 1802 г. назначен там инспектором, а в 1804 г. – префектом и учителем философии. 16-го июля 1805 г. Орнатский пострижен в монашество, 20-го рукоположен во иеродиакона, 23-го во иеромонаха, и 14-го августа причислен к Соборным иеромонахам Александро-Невской лавры. Возведенный 9-го февраля в сан Архимандрита, Амвросий назначен Настоятелем Новгородского Антониева монастыря и ректором Новгородской семинарии; в сентябре 1811 г. переведен Настоятелем в Юрьев монастырь с оставлением в ректорском звании, а в марте 1812 г. назначен Настоятелем ставропигиального московского Новоспасского монастыря. В следующем году Архимандриту Амвросию поручено было возобновление некоторых московских монастырей, пострадавших от неприятельского нашествия, причем, по словам всеподданнейшего доклада Св. Синода, он “оказал особенное старание и попечение, за что и сопричислен к ордену Св. Анны 2-й ст. 12-го марта 1816 г. Амвросий хиротонисан в Петербурге в епископа Старорусского, викария Новгородской митрополии, а 9-го ноября 1819 г. назначен епископом Пензенским и Саратовским. В январе 1825 г. он обратился в Св. Синод со следующим прошением: “Св. Синодом, согласно собственному желанию моему, возложена на меня священнейшая обязанность приготовить ко второму изданию “Историю Российской иерархии” по собранным дополнительным сведениям. Сколь ни священна сия обязанность и для меня ни вожделенна, но при управлении Епархиею, мне вверенною, не имею я ни времени, ни сил к благовременному и достодолжному исполнению святейшей воли Св. Синода. Посему, дабы коснением и оставлением без действия дела, для церкви и отечества полезнаго и уважительнаго, не подвергнуть себя строгому и праведному суду и осуждению Божию и Св. Синода, признаю я за необходимое испросить у вашего святейшества увольнение себе от управления епархиею, мне вверенною, до приведения к окончанию моего труда в издании вторым полнейшим и совершеннейшим образом, “Истории Российской иерархии”, с дозволением иметь мне пребывание в Кирилло-Белозерском монастыре”. Просьба эта была удовлетворена 4-го сентября, с назначением Амвросию пожизненной пенсии в 2.000 руб. Поселившись в Кирилло-Белозерском монастыре и заняв маленькое помещение, преосв. Амвросий вел совершенно уединенную жизнь”.

На первый взгляд – вполне обычная карьера ученого монаха. Но даже строгая энциклопедическая справка не обходит молчанием противоречивые оценки личности преосв Амвросия До своего удаления на покой епископ Амвросий производил на окружающих впечатление далеко не однозначное. Согласно тому же Половцову, “одни говорят, что он, особенно в молодых летах, отличался живостью характера, добротою, общительностью и не чужд был некоторых слабостей и увлечений. Другие, наоборот, рисуют его вспыльчивым, раздражительным, требовательным и неуживчивым, вледствие чего и было у него, будто бы, много столкновений с светскими властями, особенно в Пензе, что, главным образом, и побудило его, будто бы, выйти в отставку.” Портрет его, описанный П.И. Савваитовым, подтверждает сложность характера этого незаурядного человека: “Преосв. Амвросий был довольно высокого роста и красивой наружности; имел лицо белое, волосы русые, глаза светлоголубые, брови темнорусые; в молодых летах был довольно полон. Характер имел живой, и по временам вспыльчивый и настоятельный; впрочем всегда отличался добротою и милосердием. Но несть человек праведен на земли, иже сотворит благое, и не согрешит (Еккл.7:21). И преосв. Амвросий имел свойственные человеку слабости, и по временам, особенно в молодых летах, довольно был невоздержан в питии. Упоминаем об этом для того, чтобы показать в немощи свершающуюся силу благодати Божией (2Кор.12:9), которая извлекает из бездны мирских пристрастий и возводит на высочайшую степень духовной жизни тех, кои с искренним сердцем и несомненною верою прибегают к божественной помощи и все упование свое возлагают на милосердие Божие”. Своеобразие характера епископа, служившее причиной странных слухов о нем и несколько портившее его репутацию, отразилось в отдельных воспоминаниях современников: “На другой день прибытия Императора в Пензу случилось забавное происшествие. Назначено было, как обыкновенно, представление Его Величеству всех местных властей. Епархиальный архиерей, долженствовавший по порядку представиться прежде всех, собрав все духовенство города в собор, и облачившись в полное архиерейское облачение, отправился из Соборной церкви с великолепною церковною церемониею и с хоругвями, чтобы представиться Его Величеству самому и представить в облачении свою паству. Усмотрев из окна эту церемонию, шествующую по площади. Его Величество тотчас позвал к себе барона Дибича и приказал узнать, для чего такая церемония? Барон через посланного фельдегеря узнал, что архиерей с духовенством желает с такою церемониею представиться императору, и на том именно основании, что все как военные, так и гражданские чиновники обязаны представляться великому своему монарху в полных парадных мундирах. Барон Дибич тотчас доложил о том государю, и Его Величество, заметив всю несообразность поступка архиерея, повелел объявить ему, чтобы он возвратился с этою церемониею в собор. Для выполнения такого повеления был послан бароном Дибичем генерал Соломка, который, заметив непреклонность архиерея, употребил при этом хитрость: не обличая нелепость поступка архиерея, он объявил ему, что государю неблагоугодно принять его в облачении у себя, а что Его Величество вскоре пожалует сам в Соборную церковь. Итак, эта процессия, приведшая весь город в движение, от дома губернатора возвратилась в собор. Спустя некоторое время, барон Дибич послал в собор поручика Годефруа объявить архиерею, что Его Величество не может быть в этот день в соборе, а изволит назначить сам другое для сего время, и чтобы архиерей ожидал на то повеление.

Государь, узнав подробно о жизни этого архиерея, впоследствии повелел Св. Синоду назначить его на покой, а на его место назначить другого епископа”.³² В примечаниях к этим воспоминаниям описаны еще некоторые подробности необычного поведения епископа Амвросия по отношению к светским властям в его епархии: “Почтенный лейб – хирург Д.К Тарасов рассказывает в своих воспоминаниях об одном чудаке пензенском архиерее. Этот чудак был, как сообщил нам А.И. В-ч, не кто иной, как известный ученый Амвросий Орнатский. Амвросий составил, как некоторые думают, при содействии знаменитого Евгения Болховитинова, – “Историю Российской иерархии”. Этот обширный труд до сих пор составляет необходимое подспорье во всех изысканиях в области истории русской церкви. В 20-х гг. он был архиереем в Пензе и здесь оставил по себе память многими странными выходками.

Вот один из передаваемых о нем анекдотов. Пред приездом в Пензу императора Александра Павловича в 1824 г., губернатор Лубяновский и корпусный командир Сакен, прислали к нему: первый – полицмейстера, а второй – адъютанта с просьбой, чтобы Преосвященный приказал своим служкам очистить от грязи и сора обширную площадь, лежащую перед архиерейским домом.

– Ваш генерал немец, – сказал Амвросий адъютанту Сакена, – а потому и не знает, что русские архиереи не занимаются чисткой улиц и площадей; их дело очищать души. Если хочет генерал, чтобы я его почистил, пусть присылает свою душу.

– Но ведь Его Величество увидит безобразие на площади – заметил полицмейстер.

– Прежде чем увидит император площадь, – ответил Преосвященный, – предстанете пред ним вы и губернатор, а безобразнее вас обоих ничего нет в Пензе.

Амвросий пробыл на Пензенской кафедре с 9 ноября 1819 г. шесть лет, зимою 25 г. в нагольном тулупе и шапке с ушами с небольшой связкой книг отправился на безмолвие в Кирилло-Белозерский монастырь, где и умер в тесном добровольном заключении О кончине его узнали только потому, что ежедневно даваемая ему в окно келлии просфора осталась нетронутою”.³³

Излишне объяснять, что приведенные воспоминания говорят о том, насколько непонятной для современников, принадлежавших к светской элите и далеких от церковной жизни, была незаурядная личность епископа Амвросия. Его поведение, граничившее с юродством, явно не укладывалось в рамки, определенные для высших чиновников “Ведомства православного исповедания”. Оно вызывало недоумение и раздражение. Но вслед за анекдотом начинается и благочестивое предание, столь же непонятое современниками, как и поведение епископа до ухода на покой.

Словно заимствованный из древнего жития рассказ о нетронутой просфоре на окне келлии, поэтично и кратко отражающий сущность последних двух лет подвижнической жизни епископа Амвросия, приводится и в “Обзоре духовной литературы” архиепископа Филарета(Гумилевского). Обычно скупой на похвалы своим коллегам, историкам церкви, архиепископ Филарет отдает дань уважения научному и иноческому подвигу преосв. Амвросия: “Он выехал из Пензы в нагольном тулупе и в Кирилловом монастыре заключился в тесной келье; здесь питался он только просфорою, которую приносили к окну его; в глубокую ночь, при свете луны, видали его издали стоящим на паперти на коленах с воздетыми к небу руками; иначе он не видался ни с кем; 26 декабря 1827 г. просфора, оставшаяся на окне кельи, дала знать, что святитель-подвижник окончил земной путь свой. Его Российская иерархия” М., 1807–1815 г. в 6 ч., в настоящее время, когда издано столько памятников древности, оказывается во многом недостаточною; но и ныне она еще не теряет своей классической важности. В свое же время это был труд высокой важности, дорогой для Св. Церкви.”³⁴

К сожалению, следует отметить, что при всей своей возвышенности, этот рассказ страдает фактическими неточностями и является скорее лишь благочестивой легендой, противостоящей клевете и сплетням, часто сопровождавшим имя епископа Амвросия.

Единственная, пожалуй, работа, в которой сочетаются фактическая достоверность и достаточно глубокое понимание своеобразного духовного пути ученого иерарха – это небольшая брошюра, скорее, статья историка и собирателя рукописей П.И. Савваитова³⁵. Как особое достоинство этой работы можно отметить то, что автор опирается не только на литературные источники биографии преосв. Амвросия, но и на воспоминания его достаточно близких родственников. Однако и это исследование, как мы видели выше, не раскрывает до конца всех сложных перипетий работы над историей Российской иерархии и не проливает свет на истинные причины удаления епископа Амвросия не только от управления епархией, но и от научной работы, да и практически от любых контактов с внешним миром.

С момента отъезда преосв. Амвросия из Пензы кончается обыкновенная жизнь и начинается ЖИТИЕ. Савваитов так описывает его путь в Кириллов: “Выехав из Пензы, преосв. Амвросий безостановочно следовал к месту последнего своего пребывания; даже на своей родине он посетил только церковь, и, несмотря на усердное приглашение священника хоть ненадолго побывать у него, только издали благословил родные места, в которых провел свое детство, и отправился в дальнейший путь. Прибытие владыки в монастырь Кирилло-Белозерский было так скромно, что даже Настоятель узнал о нем только тогда, когда Преосвященный поселился уже в назначенных ему покоях. Покои эти находились во втором ярусе двухэтажного здания, примыкающего к самым Святым воротам, ведущим во внутренний монастырь³⁶. Чтобы достигнуть этих покоев, надобно было пройти темным коридором в другой довольно пространный коридор, из которого находившаяся на левой стороне дверь вела в маленькую переднюю комнату перед небольшим залом; а отсюда прямая дверь вела в маленькую же комнату, которую и избрал Преосвященный для своего постоянного пребывания. Здесь то, в совершенном уединении от монастырской братии, оканчивал он течение своей жизни в подвигах воздержания, молитвы и безмолвия. Почти ничего, кроме небольшого количества книг духовного содержания, не привез он с собой в обитель; ничего и ни к кому не писал он из обители. В первый год Преосвященный почти не выходил из своего уединения; но в 1827 году, в ясные летние ночи, когда все в монастыре предавались покою, он часто обходил монастырь, останавливался на церковной паперти и молился с воздетыми к небу руками, и каждый раз посещал Ивановский монастырь, где погребаются монашествующие и где стоит деревянная келлия, в которой совершал свои молитвенные подвиги Преподобный Кирилл Белозерский. В этой келлии обыкновенно оставался он до тех пор, пока не раздавался удар колокола, призывающий к утрени, тогда он поспешно возвращался в свои покои. В начале октября Преосвященный несколько времени ходил к каждой, ранней и поздней литургии, не употребляя в продолжение этого времени никакой пищи; да и вообще, во все время своего пребывания в монастыре, он отличался строгим воздержанием, даже не пил никогда чаю, но когда приезжали к нему родители, он сам ставил для них самовар, и сам угощал их чаем, не прибегая к услугам бывшего при нем келейника, который иногда не видел его недели по три и более. В то время Преосвященный сам исправлял для себя все нужное, даже сам мыл полы в своих комнатах. По любви к уединению, он никогда не принимал ни праздничных поздравлений, ни праздных посещений; только очень немногие, имевшие особенную нужду в его советах, и то весьма редко, были к нему допускаемы. Но беспомощная бедность всегда имела доступ к его сердцу, и щедрая его рука всегда была отверзта для благотворительности. Выдача пособий от Преосвященного производилась таким образом: келейник его записывал обыкновенно имя просителя и обстоятельства, вынуждавшие просить о пособии; эту записку оставлял он вместе с приносимой пищей, на столе в прихожей и уходил; Преосвященный прочитывал записку и означив карандашом на обороте ее количество денег, назначенное в пособие, оставлял их на том же столе, а келейник отдавал эти деньги по назначению, не видав при этом и сам благодетеля. Независимо от этого, в случаях крайней временной нужды. Преосвященный оказывал единовременные пособия без всякой просьбы; а двум круглым сиротам давал от себя в училище полное содержание. Подвизаясь подвигом добрым в тиши своего уединения, преосв. Амвросий до того изнурил тело свое, что в нем не осталось и следов прежней красоты и полноты; теперь и близкие знакомые не скоро могли бы узнать его в этом строгом подвижнике.

На другой год пребывания в монастыре, в июле месяце, преосв. Амвросий начал чувствовать болезненное отвращение от пищи, которое постоянно усиливаясь, в начале декабря достигло до такой степени, что он не мог употреблять ничего, даже просфоры; к этому присоединился завал в горле, страдания больного были невыносимы. Приглашен был врач; но средства врачебные оказались бессильны, а потому и были оставлены. Наконец в великий праздник Рождества Христова, на самой утренней заре. Преосвященный пригласил к себе иеромонаха со Святыми Дарами, исповедовался с глубоким сокрушением и слезами и причастился Святых Таин, а на другой день праздника, 26 декабря в 4 часа пополудни мирно предал душу свою Господу ...”.

Дополняют это повествование бесхитростные и искренние записки очевидцев (скорее всего – кирилловских иноков):³⁷ “Преосв. Амвросий прибыл в обитель Преподобнаго Кирилла столь скромно, что никто почти не знал о том, пока не поселился он в отведенных ему келлиях. Помещался он в уединенных и тесных келлиях, во 2-м этаже корпуса, что налево от входа в монастырь. На конце темнаго коридора, простая дверь вводит в довольно пространныя сени, из коих на лево вход и в самыя келлии Его Преосвященства. – Оне были так просты, как и другия и не имели никаких особенных украшений. – Здесь то пребывал Преосвященный в совершенном безмолвии; редкие входили к нему, и то не иначе, как по благословению.

Он не держал при себе и обыкновенных вещей, – даже самых книг, кроме малого количества священных, – Ничего ни к кому не писывал; даже пера и чернил не имел в келлии. Вообще, здесь житие его было в высшей степени подвижническое. Вкушал он мало, и притом самой простой пищи, и однажды в день; питья не употреблял он никакого кроме воды, от чего тело, не смотря на краткость такого образа жизни, доведено было до чрезвычайного изнурения. В баню он не хаживал, и срачицу переменял однажды в лето. Когда родители приезжали к нему. Владыка сам служил им, как раб, и всякое заботился доставить им утешение. – И всегда – все нужды по келлии он исправлял сам; сам даже и полы мыл в келлии, хотя и виду о том не никогда показывал.

Как бывали пламенны и продолжительны молитвы, возсылаемыя им к Богу, о том, по причине крайней скрытности его, ведает Единый Бог. Ибо сей Архипастырь – отшельник – такое держал уединение, что даже служащий ему послушник иногда более трех недель не видывал его лица – Не смотря однако ж на то, если кто о Боге желал получить его пастырское благословение, он допускал к себе, и такия благия подавал наставления, какие свойственно подавать истинному Святителю Христову и Пастырю доброму. Но такого снисхождения удостаивались весьма редкие”.

Нельзя не заметить, что авторы (или автор) цитируемых воспоминаний, очевидно, принадлежали к числу тех “редких”, ибо достаточно глубоко были посвящены в подробности не только аскетической жизни владыки – затворника, но и его душевного состояния: “В тяжкое время сердечной печали, в сентябре 1827 года, сряду более недели ходил он в церковь Божию, неопустительно к каждой службе и к литургии ранней и поздней, – со строгим постом, потому что во все сие время не употреблял нимало пищи”.

Эти же свидетели так описывают предсмертную болезнь Просвященного: “Сначала несколько раз был приглашаем врач; но потом отставлен, так как его искусство нисколько не помогало. Таким образом, не принимая ни врача, ни врачевства, лежал Преосвященный на одре болезни, и страдал, ожидая, когда Господу угодно будет взять его из мира сего.

Когда Преосвященный очень изнемог, и видимо склонялся к концу; то еще недели за две до кончины, мать его, бывшая при нем с другими христолюбивыми людьми, неоднократно просила его – исповедаться и причаститься Святых Таин. Но он всякой раз отлагал сие до другого времени. Наконец, по усильным просьбам умиленно ответствовал матери своей: “О мати моя! Не труди: я в разуме, сам знаю долг мой, как христианин, и еще как пастырь. Что же так делаю, делаю не по неверию и ожесточению. – После сего уже никто более о том ему не напоминал ...

Родители его – отец (диакон) и мать – были при погребении и рыдали неутешно. Они живы и доселе, – и по силе своей, трудятся Господа ради, при Филипоранской пустыни³⁸...

С самого приезда своего и по 25-е число декабря 1827 года. Преосвященный ни разу не приобщался Святых Христовых Таин – видимо в церкви Божией, ни разу также не служил, желая скорбное и преподобное житие сокрыть от любопытства людского. Знавшие его все несомненно были уверены, что он не небрежет об искании единаго на потребу – спасения души; но другим такое отчуждение его от Св. Таин подавало повод смотреть на него укоризненно: сего он и желал.

Наконец 25-го числа Декабря, в день Рождества Христова, на самой утренней заре. Преосвященный попросил к себе иеромонаха со Св. Тайнами, и, когда тот пришел, принесши чистое и теплое Богу покаяние, приобщился Св. Таин, проливая горячие слезы. На другой же день, в четвертом часу пополудни, в мире предал он, страданиями очищенный дух свои в руце Божии.

В минуту исхода души его, никого при нем не было, но когда вошли ходившие за ним, нашли его лежащим на одре своем на правом боку; лице его обращено к иконам; уста и очи смежены приятно, как у спящего; персты правой руки сложены, как обыкновенно слагают их для крестнаго знамения. – Тело его труженическое, по облачении в архиерейскую одежду, вынесено для погребения в Божию церковь, 3-го Генваря 1828 года. И настоятелем той обители. Архимандритом Гедеоном, с братиею и со всеми градскими священнослужителями, и многими уездными, нарочито для сего прибывшими к Божественной Литургии, по отправлении надгробнаго пения, предано земле в летнем Успенском соборе, при входе в оный, на левой стороне, подле церковной стены.

При составлении описи имущества сего безкорыстного архипастыря (Генваря 18-го) открылось новое обстоятельство, свидетельствующее о сокровенном его благочестии, которое прежде никому ни под каким видом не могло быть известно. – Найдена маленькая дарохранительница, в коей – Св. Чаша, лжица и сосудец со Св. Тайнами. – Несколько частиц и доселе остаются сохраненными в той обители. Из сего видно, что он, не приобщаясь открыто в церкви, приобщался втайне, скрывая сие дело благочестия от взора человеческого и убегая славы суетного мира сего Сверх того в той малой келлии, где он имел обыкновенное свое пребывание, и куда никто решительно не вхаживал, при жизни его, найден стул, связанный веревками, стоящий на постланных на полу войлоках, недалеко от стены, а у стены костыль. Костыль сей, по замечанию его послушника (Михаила) и других, служил ему подпорою во время постоянного бдения, а стул заменял ему постель, когда изнемогала плоть. В сей келлии одно только окошко, и то закрыто по самой верх. И только сверху оставлены два стекла для света, кои также очень часто были закрываемы. Кровати вовсе не было. Таково было житие сего достопамятного Преосвященного со времени прибытия его на безмолвный покой в Кирилловскую обитель! Жизнь его здесь в преподобии и правде, безмолвие и подвиги в молитвах, пощениях и трудах, благодушное терпение болезни и страданий, и наконец тихий и блаженный исход – явно всем нам вещают, что душа его во благих водворится, и причтется к праведным, по благодати Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, – по вере в Коего на уповании, так завершил он течение жизни сей, что все увидят добрая дела его и прославят Отца нашего, иже на небесех. Един Бог Сердцеведец. – Мы же да не блазнимся, и да не дерзаем осуждать кого, смотря на жизнь с обычными всем нам слабостями. Конец венчает дело. Силен есть Господь возставити всякого, когда, и как Ему угодно – даже может быть в самый час разлучения души с телом. Видим явно падение, но возстание редким подается видеть: ибо оно внутри. Блюдемся, да никого же не осудим – Неосуждение без труда есть спасение”.

Заметим, что простодушные кирилловские иноки кончают свое бесхитростное историческое повествование теми словами, которые вполне могли бы стать эпиграфом ко всему историографическому творчеству как самого преосв. Амвросия, так и его великого наставника митр. Евгения.

Преосв. Амвросий в прошении своем об увольнении на покой говорил о необходимости продолжения работы над “Историй Российской иерархии”, однако не взял с собою ничего, необходимого для этой работы, ничего не писал и ничего не читал, кроме книг духовного содержания. В свете всего вышесказанного трудно заподозрить в мотиве прошения – лишь предлог для увольнения. Последние события жизни Преосвященного отрицают любую возможность даже малейшей неправды в его словах. Однако можно действительно говорить о продолжении работы над “Историей”, ибо, если история церкви – это история ее святых, то история иерархии – это история святости иерархов, и здесь труд Преосвященного Амвросия поистине велик.

* * *

Седьмой, неизданный том “Истории Российской иерархии” посвящен вопросу, который до сих пор остается мало исследованным в русской церковно-исторической науке, но, вероятно, был особенно близок ученому владыке. Речь идет о русских авторских дисциплинарных монастырских уставах. Несмотря на то, что работа эта так и не была опубликована, а тексты приводятся, по обычаю эпохи, как правило, по одной рукописи, без разночтений и текстологического анализа, подборка их в своем роде уникальна Правда, уставы таких известных монастыреначальников, как Преподобные Нил Сорский и Иосиф Волоцкий были впоследствии переизданы и достаточно широко известны в науке. Однако этого нельзя сказать об уставе Преподобного Ефросина Псковского, который был переиздан лишь в 1902 г. по рукописям XVI в. Н.И. Серебрянским в Пскове очень ограниченным тиражом. Именно по этому изданию мы дополняем Устав, подготовленный к изданию преосв. Амвросием – отнюдь не с целью умалить заслуги ученого архиерея, а лишь стремясь воспроизвести для читателя полный текст, в силу обстоятельств недоступный его первому исследователю. Устав Преподобного Иосифа Волоцкого, занимающий самую объемную часть тома (более 200 страниц верстки) был издан Археографической комиссией в составе Великих Четьих Миней Митрополита Макария³⁹. Что же касается устава Преподобного Корнилия Комельского – и по сей день издание преосв. Амвросия остается единственным. Причем здесь надо отметить, что ученый иерарх готовил эту публикацию дважды, по двум, практически идентичным рукописям, с незначительными разночтениями, поместив первый вариант в IV томе, а второй – в неизданном VII. Такое тщательное дублирование работы говорит опять об особенности его историографического подхода – давать следующему поколению исследователей материал, не навязывая своей концепции. И, наконец, нельзя не сказать о том, что приведенные им крайне скудные сведения о древнейших монастырских уставах, текст которых не сохранился полностью – Преподобных Варлаама Хутынского и Кирилла Белозерского – повторяются практически во всех последующих курсах русской церковной истории.

Текст воспроизводится нами по верстке из архива В.М. Ундольского (РГБ, ф.704, картон 30, №26) в современной орфографии с максимально возможным сохранением особенностей археографической методики преосв. Амвросия.

Рукописная копия этого тома, выполненная студентом Московской Духовной Академии И.В. Знаменским в 1833 г. (за исключением Устава Преподобного Иосифа Волоцкого) имеется также в Российском Государственном архиве древних актов, ф.188. Рукописное собрание ЦГАДА, е.х.183. Рукопись содержит автограф Е. Голубинского; “Е. Голубинский. (Дар Ивана Васильевича Знаменского)”.

История российской иерархии, собранная бывшим Новгородской Семинарии Ректором, Ставропигиального Московского Новоспасского монастыря Архимадритом, и учреждённой в Москве Духовной цензуры предстательствующим Амвросием. Часть VII