Жизнь святителя Филофея, митрополита Сибирского и Тобольского, просветителя сибирских инородцев

Митрополит Сибирский и Тобольский Филофей, в схиме Феодор, по фамилии Лещинский, был один из самых достойных пастырей Русской Православной Церкви. Справедливо сего архипастыря можно назвать просветителем Сибири, по крайней мере, по отношению к туземному народонаселению.

При всем том жизнь и дела святителя Филофея описаны и оценены еще весьма недостаточно. Главный недостаток всех печатных о нем сведений – их краткость и неполнота, а затем есть в них неточности, ошибки, даже явные несправедливости.

Предлагается новая, подробнейшая биография преосвященного Филофея, подробнейшая особенно там, где говорится о трудах его в распространения Евангелия между сибирскими инородцами; быть может, эта лепта пригодится будущим историкам Сибири и историкам Русской Церкви, особенно пишущим об иерархии Сибирской; а, быть может, для иных с тем вместе послужит и источником назидания.

Источниками для предлагаемой биографии преимущественно служили: а) «Краткое описание остяцкаго народа» Григория Новицкого, рукопись, принадлежащая Тобольскому каф. собору; б) «Летопись Сибирская» Черепанова, рукопись, находящаяся в библиотеке Тобольской семинарии; в) уцелевшие дела консисторского архива и, наконец, г) некоторые собственноручные бумаги преосвященного Филофея и сохранившиеся в Восточной Сибири некоторые из его грамот.

Филофей, в схиме Феодор, митрополит Тобольский и Сибирский, родился 1650 г. в Малороссии от небогатых, но благородного происхождения родителей, по прозванию Лещинских. Воспитание он получил в знаменитой тогда Киевской Академии. По окончании курса наук вступил в брак и был несколько лет приходским священником; но, овдовев, поступил в Киево-Печерскую Лавру. Здесь Филофей постригся в монашество, с ревностью предался подвигам благочестия, упражнялся в посте и молитве и был образцом для всех окружавших его. За благочестие и особенную опытность и распорядительность в делах через несколько времени он был избран в экономы Лавры (на должность сколько почетную, столько и трудную), а впоследствии возведен в наместника, в то время зависевшего от Лавры Брянского Свенского монастыря, с званием – по одним сведениям – архимандрита, а по другим строителя, но с оставлением и при прежней должности эконома Лавры.

Обитель Печерскую, по множеству в ней святыни, инок Филофей любил всей силой своей души; ее он называл «местом своего духовного рождения и воспитания». Есть свидетельства особенного благоговения преосвященного Филофея к Киево-Печерской Лавре: в нее он намеревался отойти с Сибирской митрополии на покой; в нее он посылал из Сибири значительные вклады; во имя основателей ее – преподобных Антония и Феодосия, равно как и в честь Успения Божией Матери, главного праздника в Киево-Печерской Лавре, созидал в Сибири храмы, например соборный придел во имя Антония и Феодосия и во имя тех же святых и еще во имя Успения Божией Матери Печерские приделы в Тюменском монастыре; в ней он хотел и жизнь свою кончить; но Промысл Божий вел его к новым, важнейшим подвигам служения. Петр I, великий во всем, возымел великую мысль и на счет сибирских инородцев и соседственных с ними народов, подвластных Китаю: он хотел всех их просветить светом Евангелия. Для осуществления сей высокой и благочестивой мысли указом от 18 июня 1700 года повелено было для занятия кафедры Сибирской митрополии, в то время не имевшей пастыря, Киевскому митрополиту Варлааму Ясинскому «поискать в малороссийских городах и монастырях из архимандритов и игуменов или иных знаменитых иноков человека не только добраго и благаго непорочнаго жития, но и ученаго, дабы он, будучи митрополитом в Тобольске, мог, Божиею помощию, исподволь, в Китае и в Сибири, в слепоте идолослужения закоснелых человек приводить в познание истиннаго Бога». Будущему митрополиту Сибирскому Государь поставлял в обязанность привести с собой двух или трех просвещенных иноков, которые были бы в состоянии изучить китайский и других инородцев языки и тем содействовать ему в обращении язычников. Варлаам Ясинский не нашел достойнее славного в то время и ему вполне известного с отличной стороны Новгород-Северского Спасского архимандрита, Димитрия Туптало – св. Димитрия, Ростовского Чудотворца, который 1701 г. марта 23 и был посвящен в Тобольского митрополита. Но св. Димитрий отказался от поездки в Сибирь. Суровый и гнилой климат Тобольска показался св. Димитрию опасным для его здоровья, и без того слабого и изнуренного разного рода трудами; при том он боялся, с удалением от Киева и Москвы, где находились нужные книжные пособия, не докончить важного своего труда – Четий-Миней, и поэтому он был вскоре переименован в митрополита Ростовского и Ярославского.

Митрополит Варлаам Ясинский снова озаботился приисканием достойного человека для занятия Сибирской митрополичьей кафедры. На этот раз выбор его пал на эконома Киево-Печерской Лавры, также ему давно известного, Филофея Лещинского. Филофей посвящен был в митрополита 4 января 1702 г. в Москве местоблюстителем Патриаршего престола, Рязанским митрополитом Стефаном Яворским, на 53-м году жизни, а грамоту и наставление от Петра I получил 1 февраля. В Тобольск прибыл он 4 апреля 1702 года. С ним же или вслед за ним, согласно указу Петра I, приехало и нисколько монашествующих ученых и способных к проповеди евангельской. От 31 дек. 1702 г. Филофей просил у Петра I позволения свободно приезжать к нему из Киева ученым монахам, притом на ямских лошадях; Государь отвечал: «к прежним монахам ныне еще иные монахи отпущены, удоволить бы ся теми...» Из монашествующих, приехавших в Сибирь с Филофеем, известны: Варлаам Коссовский, с 1707 г. еп. Иркутский, и архимандрит Мартиниан, первый веропроповедник в Камчатке, и архидиакон Антоний Платковский, впоследствии архим. Иркутского Вознесенского монастыря и начальник Китайской миссии.

Тобольская епархия, которой Промысл судил управлять Филофею, обширна и в настоящее время; но в XVII ст. и в начале ХVIII она была несравненно обширнее: пределами ее тогда были на севере – Ледовитое море, на востоке – Восточный океан, на юге – земли, подвластные китайскому императору, т.е. Даурия и пр. и Киргизкайсацкие степи, а на западе – Урал и далее его внутрь Евр. Россия, именно до крепостей Бисерской и Ачитской. Словом, Тобольская епархия тогда была растянута на пространстве слишком 300000 квадр. миль, на котором в настоящее время существует почти 8 епархий: Тобольская, Иркутская, Томская, Енисейская, Якутская и Камчатская и весьма значительные части Оренбургской и Пермской епархий. Уезды Челябинский, Троицкий и Верхнеуральский, ныне входящие в состав Оренбургской епархии, равно и уезды Екатеринбургский, Шадринский, Камышловский, Верхотурский и Ирбитский, которые теперь принадлежат к епархии Пермской, до конца 1799 года все принадлежали к епархии Тобольской.

Управление столь обширной епархией, как всякому может быть понятно, для преосвященного Филофея было соединено с большими затруднениями. В самом деле, возможно ли архипастырю, сколько бы он ни был деятелен и попечителен, с успехом действовать на паству, скоро прекращать возникающие в ней нравственные беспорядки, уничтожать открывающиеся по местам вредные заблуждения и суеверия, когда паства его рассеяна на пространстве в одну длину более нежели на 10000 верст, да в ширину с лишком на трех тысячах?! Возможно ли архипастырю наблюдать надлежащим образом за подчиненным ему духовенством и в скорости замещать праздные места при церквах, когда церкви находятся от его епархиального города за несколько тысяч верст?! Легкое ли также дело обозревать ему такую епархию, хотя бы то изредка?!

Высшее духовное начальство и само давно уже видело нужду умножить число епархий в Сибири: еще на Московском Соборе в 1667 году постановлено было учредить новые епархии в Томске и на Лене; а в 1682 году Патриарх Иоаким думал дать Тобольскому митрополиту 4 викарных архиереев: в Тюмени, Верхотурье, Енисейске и в Даурии. Но все эти и подобные предположения, преимущественно по неимению средств к содержанию архиереев и их кафедр, оставались без исполнения до 1707 года; только в этом году после поездки Филофея в Москву (в 1706 г.) и усиленного его там ходатайства открыто было викариатство Тобольской митрополии в Иркутске, и разделять труды по управлению епархией с преосвященным Филофеем, в качестве его викария, назначен Варлаам Коссовский, привезенный в Сибирь из Малороссии Филофеем. Впрочем, и это викариатство существовало недолго: всего только два с половиной года. Жалованья преосвященному Варлааму от правительства было назначено немного; не озаботились ни ему, ни его преемникам выстроить дома; жил он в Вознесенском монастыре, за 5 верст от Иркутска, притом за большой рекой (Ангарой); квартира на время приездов в город к служениям литургий и молебствий в праздничные и высокоторжественные дни была отведена ему неудобная. Для его личного безотчетного управления, а с тем вместе и для его содержания, митрополит Филофей из своей обширной епархии выделил только города Иркутск и Нерчинск и пригороды Селенгинск и Верхнеудинск с уездами, монастыри Иркутские – мужской Вознесенский и женский Знаменский, Нерчинский Успенский и Посольский Преображенский, а Якутск и Илимск с уездами (первый до Камчатки включительно) и монастыри Якутский Спасский, Селенгинский и Киренский Троицкий, хотя как те, так и эти, состояли в Иркутской же провинции (губернии) и находились несравненно ближе от Иркутска, чем от Тобольска, благословных ради вин, оставил за собой, в своей непосредственной зависимости, так что викарию его с подвластных ему церквей (числом только 42) и монастырей доводилось получать для содержания своего, при том с певчими, канцелярскими чиновниками и прислугой только 108 руб. в год; да, быть может, и воеводы, равно как и другие гражданские и военные власти и в отношении к нему были так же непочтительны, грубы, дерзки и буйственны, как к его преемникам, двум Иннокентиям – святому и Неруновичу. Словом сказать, преосвященному Варлааму в Иркутске жить было так худо, так трудно, что он в 1710 году и без указа, т.е. не испросивши или не дождавшись позволения на то от начальства, уехал в Москву, откуда не согласился в 1711 г. ехать с митрополитом Иоанном Максимовичем в Тобольск и где жил без всякого дела до 1714 г., только по имени считаясь викарием Иркутским. Митрополит Иоанн Максимович хотел, чтобы его викарий жил не в Иркутске, а в Тобольске, между прочим для помощи ему в служении. В 1714 (году) он был назначен самостоятельным епископом в Тверь, а восточная часть Сибирской епархии по-прежнему была поручена в полное распоряжение Тобольских митрополитов. Так было при митрополите Иоанне Максимовиче, так было при святителе Филофее во время его вторичного управления Тобольской епархией, да так было и при митрополите Антонии Стаховском, по крайней мере, до 1727 года, когда в Восточной Сибири учреждена была своя особенная епархия с назначением для управления ею епископа Иннокентия Кульчинского, который в начале прошлого столетия причислен к лику святых.

Несмотря, однакож, на трудности, преосвященный Филофей управлял епархией деятельно. Он между прочим и обозревал ее и не только по местам близким и более населенным, напр. по уездам Тюменскому, Туринскому, Верхотурскому, Екатеринбургскому, Тарскому и Ялуторовскому, ездил он и по отдаленным и пустынным. В этих уездах митрополит Филофей бывал часто. В завещании касательно Тюменского монастыря он говорит: «многажды в путешествии моем чрез Тюмень видех»; заметим, что это писано в 1708 г., следовательно, через 6 лет пребывания его в Сибири. Здесь кстати заметить еще, что митрополит Филофей езжал из Сибири и в Россию; так, в 1706 г. он был в Москве и там отпевал царевну Татиану Михайловну. Он бывал в Березове, Обдорске, Томске, Туруханске, Красноярске, Енисейске, Иркутске, даже Селенгинске. Стоит замечания, что Туруханск, Иркутск и Забайкалье Филофей посещал под конец вторичного своего управления Сибирской митрополией, именно в 1719 и 1720 годах, когда ему было уже около 70 лет, а в Обдорск он плавал и незадолго до смерти, на 77 году своей жизни. Не забудем здесь и того, что в старину в Сибири пути сообщения были крайне затруднительны, шли большей частью по рекам.

Приближаясь к Тобольску, преосвященный Филофей обозревал все встречавшиеся ему на пути, начиная с Урала, церкви Тобольской епархии; для обозрения других церквей, по крайней мере более близких к Тобольску уездов, вскоре после приезда отправил доверенных и знающих дело лиц; познакомился он и с духовенством посещенных им церквей, а тем более с местным тобольским. Из лично виденного и слышанного им, а также из донесений посланных им лиц он увидел, что в Тобольской епархии, кроме общих недостатков и непорядков, присущих всем великороссийским и малороссийским епархиям, есть свои местные неустройства и дела, которые требуют особенной пастырской заботливости, увидел и решился для благоустройства сибирской церкви, по примеру пастырей первых веков христианства, а также по примеру Российских (Киевских и Московских) митрополитов и патриархов, ежегодно собирать из епархиального духовенства соборы – в один год из духовенства верховых городов и уездов (лежавших на западе и частью на юг от Тобольска к Уралу), к 6 декабря в Тобольске, а в другой – из духовенства низовых (всех от Тобольска на восток, начиная с Томска до Иркутска, Якутска, Нерчинска и далее) городов и сел к 15 или 20 июля в Енисейске. Собираться должны были всенепременно (под опасением штрафа в 5 руб.) настоятели всех монастырей, все заказчики или десятильники (что ныне благочинные) и священники по одному от двухклирных и трехклирных городских и сельских церквей. В первый, т.е. 1702, год управления сибирской паствой описываемый архипастырь и успел созвать собор из духовенства западной половины епархии к 6 декабря в своем епархиальном городе. Сколько времени продолжался в Тобольске собор и как много было духовенства на нем, это неизвестно. Но известно, что на соборе, на основании сведений о состоянии сибирской церкви, полученных от присутствовавшего духовенства, а также и из собственных митрополичьих наблюдений и при руководстве «Указанными статьями» Патриарха Адриана было составлено 51 правило, которые преимущественно касаются духовенства, благочинного совершения им богослужения, таинств и треб христианских, и которые после циркулярно были разосланы по всей епархии к точному их исполнению. Вот главнейшие (разумеется, в сокращении) из них.

1) Запасные дары, равно и дары для преждеосвященных литургий, впредь хранить в приличных (по крайней мере оловянных) дарохранительницах и в подобающей святыне чистоте и благолепии.

2) Священные сосуды впредь иметь не деревянные, а серебряные, или, по крайней мере, оловянные.

3) Просфоры приготовлять из муки чистой.

4) Не служить на крайне окисшем и совершенно испортившемся вине.

5) Церковные одежды и служебные облачения иметь чистые и из приличных материй.

6) Священникам и прочему клиру совершать богослужения в срочные времена и дни трезвенно, неупустительно и с надлежащим приготовлением.

7) Священникам учить прихожан в церквах при богослужении молитвам, напр.: Слава Отцу, Отче наш, а также и Символу Веры, под опасением штрафа за неисполнение.

8) Не венчать свадеб, так называемых убегом, без поручителей, особенно не венчать таких, которые привозили невест из России и без всяких видов.

9) Быть в церквах пению и чтению единогласному.

10) Производить из алтаря выходы, напр. малый и великий, северными, а не южными вратами; кадить, ходить при крещении и вообще при совершении богослужения, таинств и треб не по-раскольнически, т.е. не по солнцу, а против солнца – к востоку.

11) Печати для просфор иметь правильные, т.е. с изображением четвероконечного креста.

12) Не позволять монахам и монахиням жить и бродить в мире и в особенности наблюдать, чтобы не было священников и диаконов самозванцев, а также монахов и монахинь самочинных (которые без пострижения сами собой оделись бы в монашеское платье).

13) Указаны правила к достойному совершению таинств и треб, как-то: крещения, исповеди, хранения исповедной тайны, венчания (венчать и крестить священникам повелевалось до вкушения пищи и пития), напутствия больных, погребения, особенно умерших в расколе и скоропостижно (запрещалось отпевать не только опившихся и самоубийц, но и утонувших во время купания играючи, упавших с качелей, убитых во время разбоя и воровства).

14) Наконец в точности определены окладные и неокладные сборы (дань с монастырей, церквей и часовен, плата со ставленических указов, сбор с венечных памятей и пр.) Сибирской митрополии, чтобы было на что жить и содержаться митрополиту с его свитой, канцелярией и прислугой.

Митрополит Филофей желал, как сказано выше, каждогодно собирать соборы: в один год из духовенства западной половины епархии, а в другой из духовенства восточной ее половины. Но на деле ему довелось, несмотря на двукратное управление Тобольской епархией, собрать собор только один и именно описанный нами, т.е. тот, который был 6 дек. 1702 г. в Тобольске; а в Енисейске и ни разу не было собора, хотя о съезде на него духовенства циркуляр от митрополита рассылался два раза. Почему же это так было? Потому что Петр I воспретил соборы в Сибири; на представление митрополита о нужде созывать ежегодно соборы поочередно в Тобольске и Енисейске и на просьбу царского указа об оказании разных удобств в путешествиях на соборы самому митрополиту или кого он пошлет и именно о давании им, смотря по местностям, речных судов или ямских подвод, при том со всякими припасами и рабочими людьми, Государь отвечал: «соборам, за дальностью и скудостью попов в Тобольске и Енисейске быть не для чего и трудно, а паче из дальних городов и слобод, да и у обывателей без того уже от подвод великия тягости, разгона и раззорения не учинить бы им, когда же случится самая какая нужда (в соборе), о том (наперед) отписываться к Москве, к нему великому Государю!» Кроме того, в 1709 г. сам митрополит Филофей подвергся тяжкой болезни, так что ему тогда было не до собора в Енисейске и где бы то ни было.

Но митрополит Филофей из сведений, полученных от духовенства, бывшего на соборе, а также из наблюдений, сделанных им самим в церквах своей епархии и посылаемыми им по епархии доверенными лицами, усмотрел не одно церковное, т.е. не по отношению только к совершению духовенством богослужения, таинств и треб «великое нестроение, о коем не леть и писанию предати», но усмотрел немало и нужд у церквей, духовенства и мирян, которые необходимо было устранить, а устранить одному архипастырю, без помощи со стороны правительства, невозможно. Эти нужды, например, были: 1) Тобольский архиерейский дом в развалинах и отчасти без достаточных средств к содержанию его главного обитателя и свиты сего; 2) церквей очень мало, да и из этих весьма немногих, некоторые, вследствие недавних царских указов, не имели средств к содержанию причтов, а иные остались уже и без богослужения вследствие доставления казною материалов, нужных для совершения его (например, красного вина), совершенно испортившимися; 3) духовенство было без всякого образования, даже и без единой школы, а по местам без средств к содержанию, и нередко обижаемо от воевод и других сибирских чинов; 4) миряне жили без знания даже самонужнейших молитв и без слушания Слова Божия, во многих местах в крайней отдаленности от церквей и, следовательно, без удовлетворения их духовным нуждам, и многие предавались порокам, особенно против заповеди о целомудрии, унаследованным от своевольных покорителей Сибири казаков и первых ее, часто безженных и бессемейных, насельников; 5) раскол был в самом, так сказать, разгаре, не только отторгающим от православной Церкви, но и предающим огню целые сотни, даже тысячи людей; 6) магометанство продолжало оставаться не только не ослабевающим, но и усиливающимся через привлечение к себе сибирских идолопоклонников, даже чинившим дерзости против господствующей религии христианской и 7) идолослужение оставалось без оглашения проповедью евангельской.

Все эти существовавшие в Сибири по духовной части беспорядки, равно как и ее церковные нужды митрополитом Филофеем во время ли самого Тобольского собора или тотчас после него описаны в 25 статьях, которые при особой челобитной им отправлены к государю. Петр Великий слушал челобитную своего сибирского богомольца. Думный дьяк, Андрей Виниус навел справки против просительных статей челобитной и, кроме того, со слов Государя написал к ним пометы (резолюции), и все это прислано было в Тобольск к самому челобитчику при указе от 1 марта и к воеводам тобольским, князьям Михаилу и Алексею Черкасским, в грамоте от 28 февраля 1703 г. Из справок Виниуса и помет Государя видно, что челобитья Филофеевы не все одинаково были приняты Государем: на одни последовал чистый отказ (например, мощей мученика Василия Мангазейского переносить из Туруханска в Тобольск не велено; Кондинский монастырь с его вотчинами приписывать к Тобольскому архиерейскому дому запрещено; в отпуске казной каждогодно по 100 пудов меду Тобольскому архиерейскому дому решительно отказано; собирать ежегодно соборы в Тобольске или Енисейске не разрешено и пр.), по другим (например, об открытии школы при архиерейском доме) было велено удовлетворить, но с ограничением, а по иным было предписано удовлетворить вполне.

Во-первых, Тобольский архиерейский дом, незадолго устроенный митрополитами Павлом I, Игнатием Римским-Корсаковым, перед прибытием Филофея сгорел (6 июня 1701 г.); около сего же времени, вследствие царских указов, значительно против прежнего сократились доходы архиерейского дома. Преосвященный Филофей восстановил, в лучшем виде, архиерейский дом, а о доходах и нуждах его представил Петру I; представление по разным статьям было принято милостиво: Государь между прочим позволил архиерейскому дому отправлять собственный дощаник на Ямышевское озеро, взятое тогда в казну, и брать там, без всякой платы, сначала по 1.500 и 1.000, а потом по 500 пудов соли; разрешил на другом дощанике плавать вниз на реку Обь за рыбой и привозить ее беспошлинно; повелел отпускать из казны по 200 ведер горячего вина ради «царских Ангелов» (т.е. на обеды в царские дни); так называемые милостынные деньги, собиравшиеся с архиерейских домов и монастырей, Государь не велел присылать в Москву, а велел оставлять в Тобольске, с обязательством употреблять их в пользу новоучрежденных духовных школ. Они взимались в каждой епархии по гривне с церкви и отсылались в Москву на содержание тамошних богаделен. – С Тобольской епархии их шло 16 р.; но в то время и это были немалые деньги. – Заметим здесь то еще, что вотчины архиерейского дома при Филофее пришли в лучшее состояние: для присмотра за ними поставлены были опытные управители; в вотчинах явились разные хозяйственные заведения, хлеб в них всегда бывал в изобилии. Только ходатайство об обращении Кондинского монастыря с его вотчинами в приписной к архиерейскому дому и об отпуске из казны по 100 пудов меду осталось без удовлетворения.

Во-вторых, при вступлении Филофея в управление Тобольской паствой в Сибири слишком мало было храмов: для народонаселения, хотя далеко не так значительного, как в настоящее время, однакож все более и более увеличивавшегося и, главное, рассеянного на пространстве более 300000 квадр. миль, всего 160. Каменных из них было не более 10. Без всякого сомнения, многие приходы в то время простирались на несколько сот верст; от этого происходили неизбежные затруднения и упущения в исправлении священниками треб. Сверх того, прихожане по чрезвычайной отдаленности от храмов, охладевали в усердии к ним, отвыкали от общественного богослужения и весьма легко вдавались в сети раскола, распространенного беглыми и ссылаемыми тогда во множестве в Сибирь раскольниками. Чтобы отвратить такие и подобные неудобства и вредные последствия для православной Церкви, преосвященный Филофей заботился об умножении и украшении храмов: в 1704 г. он пристроил к холодному Тобольскому Софийскому собору (теплый) придел во имя преподобных Антония и Феодосия Печерских, а в самом соборе на испрошенную у Петра I 1000 руб. воздвиг (в 1710 г.) резной иконостас, существовавший до 1860–62 г. В сем иконостасе замечательны были из местных икон: Христа Спасителя, Божией Матери, Святителя Николая и Софии, Премудрости Слова Божия. Первые три писаны отличной кистью, и краски на них доселе так свежи, что как будто они – иконы – очень недавно написаны. На последней – София-Премудрость Слова Божия изображена так, как изображается она на Киевской иконе Софии, т.е. в образе Богоматери под семистолпной сенью и на семистолпном амвоне, с разными изображениями по сторонам и в верху; но до Филофея в Тобольске писали сию икону так, как пишется Новгородская, т.е. в образе Ангела в царском облачении и с царскими принадлежностями. В 1860–1862 гг. соборный иконостас переделан на 100 тыс. ассигнациями, завещанными золотопромышленницей Мясниковой. Около 1708 г. в Тюмени, на месте деревянного и чрезвычайно ветхого Преображенского монастыря, выстроил новый, каменный с тремя церквами Троицкий монастырь. На постройку монастыря митрополит Филофей исходатайствовал у Государя тысячу рублей денег, да листового железа потребное количество для церковных крыш; для делания кирпича, с разрешения правительства, употреблялись ссыльные; дикий камень и строевой лес возили казенные крестьяне. Все прочее устроено было на домовую архиерейскую казну (Завещание преосвященного Филофея касательно Тюменского монастыря). В Иркутске построил собор также каменный; при нем построены церкви на вновь присоединенной к Российским владениям иртышской линии, начиная с Чернолучья и до Усть-Каменогорска; после, для новокрещеных инородцев, как увидим ниже, в местах их жительства митрополит воздвиг 87 церквей; но это число составляет малую часть в сравнении со всеми храмами, построенными Филофеем, по крайней мере по его побуждению и при нем, ибо число 160 церквей, существовавших при вступлении его в управление Тобольской епархией через 21 год по оставлении им сей епархии, является уже увеличившимся до 448. Прочие заслуги Филофея по отношению к устройству и благолепию храмов: 1) по его ходатайству возобновлена некоторым монастырям, также церквам соборным, находившимся в местах жительства новокрещеных, и безприходным выдача воску, ладану и красного вина, которая производилась им издревле, но с 1700 г. была по царскому указу прекращена; 2) так как коренные жители Сибири, по замечанию всех приезжих и по сознанию самих сибиряков, не имеют хороших голосов, да и петь не любят, то преосвященный Филофей образовал для своего служения прекрасный певческий хор, употребив для этого черкас, т.е. малороссийских казаков, из сосланных за неважные вины, с дозволения правительства, и с обязательством отвечать за них в случай побегов.

В-третьих, в Тобольской епархии было весьма мало духовенства, да и то, какое было, находилось в затруднительном положении по отношению к средствам содержания и не отличалось должным образованием; а от сего в поведении духовенства замечаемы были укоризненные поступки.

Чтобы восполнить недостаток духовенства, преосвященный Филофей, как и многие последующие Сибирские архиереи, принимал в клир из крестьян, казаков и других податных сословий, даже из новокрещеных инородцев. Доказательством справедливости последнего служат нередко встречающиеся в сибирском духовенстве фамилии Тюшевых, Бирюковых, Бурдуковых и проч. и при всем том «во всей епархии Сибирской», по собственным его словам, сказанным вскоре по вторичном увольнении на покой, «многия церкви без священнослужителей, а монастыри без настоятелей пребывают от безлюдства, а не от его какого нерадения». Слова эти взяты из собственноручного письма, писанного преосвященным Филофеем в марте 1722 г. к преемнику его, митрополиту Антонио I, по тому случаю, что сей последний, затрудняясь не только в выборе, но и приискании достойного настоятеля для какого-то монастыря, спрашивал у него совета. Причиной недостатка в духовенстве Филофей поставляет безлюдство, разумея и недостаток в людях, удовлетворительно приготовленных к прохождению духовных должностей.

Духовенство сибирское (при вступлении Филофея на Тобольскую епархию) находилось в затруднительном положении по отношению к средствам содержания. – В самом деле, многие из священно- и церковнослужителей, состоявших при соборах и церквах бесприходных и малоприходных по городам и крепостям, с 1699 г. лишились жалованья, которое они получали со времен Бориса Годунова и царя Михаила Феодоровича; священно- и церковнослужители сельские не имели, подобно духовенству великороссийскому и малороссийскому, ни особо отведенных (пахотных) земель, ни сенных покосов, ни других каких-либо угодий, равно не получали и руги от своих прихожан. Если кто-нибудь из духовных хотел заниматься землепашеством, то должен был платить с своих полей в казну пятую часть добытого хлеба. Наконец, духовенство сибирское в пути, при дальних проездах к архиереям для рукоположения и суда, нередко подвергалось различным притеснениям. Преосвященный (от 31 декабря 1702 г.) вошел обо всем этом с представлением к Государю, вследствие чего: а) священно- и церковнослужителям соборов и церквей бесприходных и монашествующим возобновлено жалованье по-прежнему, исключая тех, при церквах и монастырях которых существовали уже вотчины или образовались значительные приходы и получались разные выгоды; б) к церквам сельским повелено было отвести пахотные земли и сенные покосы (которые, однако, и до сих пор почти нигде не отведены), или «священникам учинить руги денежныя и хлебныя (это усердно и давалось почти до сего времени) с прихожан по разсмотрению, чтоб не в тягость прихожанам и чем можно сытым быть попу с причетниками»; в) а чиновникам за притеснения, чинимые от них духовенству во вре­мя проездов, Государь грозил строгим судом.

Митрополит Филофей, по прибытии в Тобольск «в церквах Божиих усмотрел великое нестроение, а какое нестроение, не леть и писанию предати; а чинится то по его словам за великою простотою (духовенства) и нищетою». Между тем по местным обстоятельствам если где, то особенно в Сибири, духовенству надлежало быть просвещенному, учено­му: там быстро в это время умножились раскольники; сверх того там повсюду были неверующие, то ма­гометане, то идолопоклонники – и буддисты и шаман­цы. В докладе Московского Собора патриарху Иоакиму о необходимости умножить в Сибири число архиереев, в причину того поставляется между прочим: «для множества в ней народа, Христа незнающаго... и что в ея дальных местах Христова вера не расширяется, развратники ж св. Церкви (т.е. раскольники) там умножаются».

Сообразив все это, преосвященный Филофей тотчас (от 31 декабря 1702 г.) представил Госуда­рю о нужде: а) быть в Тобольске школам, б) брать в них детей не духовного только сословия, но и других, в) учить не по-славянски только и по-русски, но и по латыни, г) на содержание учеников и на книги им дать пособие от казны, д) завести при школах на казенный счет типографию с тем, чтобы в ней печатать учебники, например буквари, часословы и пр. и е) позволить беспрепятственно, притом на ямских подводах, приезжать школьным учителям и проповедникам слова Божия. – Целью всего этого было то, чтоб учившиеся могли после быть достойными служителями церкви, способными и народ – своих прихожан учить, и приводить к познанию истинной веры неведающих Господа Бога Создателя, во множестве живущих в Сибири и близ ее пределов. Петр I, желая обращения в христианство сибирских инородцев, да и соседей их китайцев, еще прежде того (почти за два года от 9 января 1701 г.) повелевал открыть в Тобольске при архиерейском доме школы, даже присылал туда чиновника (дворянина Андрея Городецкого) строить для них особое здание. Потому представления митрополита Филофея скоро (1 марта 1703 г.) и были одобрены хотя с некоторыми ограничениями; например, было воспрещено: а) набирать в школы детей из других сословий кроме духовного, б) учить по латыни, заводить типографию. Учить Петр I повелевал: грамоте (по букварю, часослову и псалтири), потом славяно-российской грамматике и прочим на славянском языке книгам, а особенно катехизису, по книге Православного Исповедания Петра Могилы «и всему, яже попу и диакону надобно знать». в) Также было отказано и в пособии от казны, а велено содержать скудных учеников пищей, одеждой и книгами из доходов архиерейского дома, так как они в то время были довольно уже значительны, достаточным же ученикам содержаться на отцовском иждивении. Впрочем, отказ в этом был несовершенный: так называемые милостынные деньги, собиравшиеся с архиерейских домов и монастырей, как было замечено выше, Государь предоставил архиерейскому дому в пользу устрояемых при нем школ.

Открытие славяно-русских духовных школ в Тобольске, по всей вероятности, последовало вскоре по получении царского ответа, а именно в 1703 г. и никак не позже 1704 г., потому, во-первых, что в 1705 г. ученики тобольских школ между кафедральным собором и Сергиевской церковью (ныне уже несуществующей), при помощи ссыльных малороссиян, уже представляли духовного содержания драмы и комедии, как по обычаю издавна существовавшему в Малороссии, и для увеселения и назидания граждан тобольских, так в особенности для приучения самих учеников к свободному произношению проповедей и речей. Во-вторых, в 1707 г. при миссии в Монголию митрополитом Филофеем было отправлено двое остроумных юношей, и они миссией были оставлены при дворе кутухты (первосвященника) для изучения монгольского языка и для разведывания о буддийской вере; трудно поверить, чтобы для таких важных целей можно было употребить молодых людей, не приготовленных в училище. Лет через десять в тобольских духовных школах, сверх священно- и церковно- служительских детей стали обучаться, как увидим ниже, дети новокрещеных остяков, вогулов, тунгусов и др. Таким образом, в Тобольске основание духовным училищам и просвещению духовному положено было ранее, нежели в прочих епархиальных российских городах, исключая Киева, Москвы, Чернигова и еще, быть может, Ростова. Тобольске школы впоследствии никогда не были закрываемы. К мерам, какими просвещенный архипастырь положил начало духовному образованию в Сибири, должно отнести и то, что он привез с собой, да и после вызывал из Киева ученых монахов. Одних из них он отправлял в миссию для обращения язычников, как, например, архимандрита Мартиниана в Камчатку, и каких-то учителей богословия, по выражению летописца, к монгольскому кутухте; других употреблял для обучения детей в школах и для проповедывания слова Божия в храмах, как, например, архимандрита Варлаама Коссовского, бывшего после епископом в Иркутске. К ним придава­лись в помощь обыкновенно из местного духовен­ства, а сии чрез обращение с людьми образованными и сами мало-помалу делались образованнее, да и другим передавали, по крайней мере, охоту к занятиям.

В-четвертых, в Сибирской епархии, при вступлении митрополита Филофея в управление ею, было много раскольников и неверующих. Раскольники в Сибири первоначально явились вследствие ссылки при патриархе Никоне (в 1656 и 1660 г.) протопопа Аввакума, священника Лазаря, диакона Федора и монахов – из армян Иосифа и из евреев Аврамия, а потом умножились с 1682 г. после собора в Грановитой Палате и казни Никиты Пустосвята. Во все продолжение царствования Петра Великого раскольники бежали за Урал толпами, населили там целые слободы и города, и сотнями, даже тысячами сожигались и сожигали обольщенных ими. Три предшествующие Филофею митрополита, Корнилий, Павел I и особенно Игнатий, с большим или меньшим успехом действовали против них. Без всякого сомнения, не оставался праздным зрителем бедствий и преосвященный Филофей: ибо он вскоре по прибытии в Тобольск со всей горячностью просил у Петра I позволения – употреблять все возможные меры для искоренения этих плевел на ниве православной Церкви, да и Тюменский монастырь отстраивал он между прочим для противодействия раскольникам, которых наиболее тогда было в Тюмени. Но какие именно меры были употребляемы им против раскольников, и был ли успех, этого не можем сказать, за уничтожением в пожары почти всех архивных дел Филофеева времени.

Неверующие Сибири и в начале XVIII ст. были все или почти все те же, какие были в этой стране и при поступлении ее под власть России, именно – туземные инородцы. Из них одни следовали исламизму, другие буддизму, но большая часть шаманству. Обращать сибирских инородцев и соседственных с ними китайских подданных митрополит Филофей должен был и в силу приведенного выше указа Петра Великого (от 18 июня 1700 г.), по которому и пастырь для Сибири требовался не только добродетельный, но вместе и просвещенный; то же самое Государь напоминал ему и в последствии времени, напр. 1703, 1706 и 1710 гг.

Первый случай исполнить волю Петра I и явить свою апостольскую ревность преосвященному Филофею подала Камчатка. Казаки, при первом вступлении в сию страну (в 1697 г.), водрузили на одной речке крест, а потом при дальнейшем покорении ее в срубленных ими острогах устроили часовни. Получив весть о том, митрополит Филофей в 1705 г. отправил в Камчатку миссионером прибывшего с ним из Киева архимандрита Мартиниана. Неизвестно, сколько именно времени трудился Мартиниан на указанном поприще, известно только, что в 1711 г. он был еще в Камчатке и что там близ Нижне-Камчатска устроил Успенскую пустынь. По следам Мартиниана пошел постригшийся в Камчатке в 1717 г. из казаков монах Игнатий Козаревский; в Успенской пустыне или на заимке Якутского монастыря он устроил на собственный счет богадельню для престарелых и увечных прежних своих сподвижников и молитвенный дом; при разных случаях крестил камчадалов, а чрез три года (1720) выбыл оттуда в Якутск, потом в Тобольск и Москву с разными своими проектами. Был ли успех проповеди камчадалам, принесенной архимандритом Мартинианом и монахом Игнатием? Еще в 1713 г. одна из часовен, устроенных казаками, именно в Нижне-Камчатске, обращена была в церковь; при ней были священники, а в Успенской пустыни иеромонахи; тут было даже заказное духовное правление; а в 1740 г. в Камчатке существовали уже четыре церкви. При всем том все эти места и лица священные существовали почти исключительно для русских, или в надежде на будущее: ибо Крашенинников, живший в Камчатке в 1736–1740 гг., в своем описании камчатской земли прямо говорит, что при нем крещеных камчадалов не было и 100 чел., но в безуспешности Филофеевой миссии в Камчатке были виновны не миссионеры, а грубые и безнравственные покорители Камчатки, казаки и бунтовавшие камчадалы.

В конце 1706 г. государь Петр I указом своим повелевал: а) или самому митрополиту Филофею или назначенным от него монахам и священникам ехать к остякам и вогуличам с проповедью евангельской; б) все кумиры и кумирницы, где только будут найдены, сожигать и истреблять и на их местах строить церкви, часовни и ставить иконы; в) самих остяков и вогулов от мала до велика крестить; г) тем из них, которые пожелают креститься, сложить все прежних годов (по ясаку) недоимки и выдавать из казны кафтаны, рубашки и хлеб по рассмотрению; д) митрополиту или другим духовным лицам, которые отправятся для крещения, требовать от гражданского начальства – летом судов, а зимой подвод, проводников, толмачей и обороны. В то же самое время от Государя предписано было и местным властям содействовать зависящими от них мерами будущим веропроповедникам в их деле, и между прочим Березовскому воеводе повелевалось (от 2 декабря 1706 г.) призвать двух главных остяцких князей, Ляпинскаго Шекшу и Обдорскаго Тучабалду, и спросить их, не пожелают ли они принять христианскую веру, и если пожелают, то обнадежить их царской милостью, но силой не крестить. – Во исполнение царской воли преосвященный Филофей, по возвращении своем из Москвы, в 1707 г. отправил к березовским остякам миссионеров, которые некоторое время и проповедовали. Но успех их проповеди был самый скудный: только весьма немногие из остяков согласились креститься, а все прочие, по привязанности к вере своих отцов и дедов, о новой для них вере и слышать не хотели, и миссионеров принимали и провожали с ожесточением.

Около 1707 г. митрополит Филофей отправил третью миссию, состоявшую из учителя богословия, в Китайскую Монголию к великому кутухте для разведывания о далайламайской, или буддийской, вере и, если будет можно, – для обращения буддистов в христианство. Посланные в Халхасском курене приняты были ласково: от них приняли грамоту митрополичью, богато украшенный жезл для кутухты и другие дары. Кутухта, вероятно, чтобы показать, какое питают к нему благоговение поклонники Шиггеамуни, раз собрал в круг себя около двух тысяч лам (жрецов); окруженный ими вошел в кумирницу и, сидя на возвышенном месте, вступил с нашими миссионерами в беседу. После обыкновенных вежливостей и некоторых разговоров о религии, кутухта спросил их: «Сколько, по вашим книгам, умерших людей от начала бытия человеческого рода?» Но один из миссионеров вместо ответа сам предложил подобного содержания вопрос: «А сколько, по вашим книгам, в настоящую пору в мире живых?» Буддийский первосвященник отвечал, что этот вопрос неразрешим, потому что в ту самую минуту, как он предложен, в целом свете много вновь может родиться людей. Под таким же предлогом и наши отказались от решения забавного вопроса, т.е. что в самую минуту вопроса кутухты о числе умерших от сотворения мира не мало тысяч померло людей. – Описывающий эту миссию прибавляет, что миссионеры наши возвратились от кутухты к митрополиту Филофею также с дарами и письмом в восточном вкусе и что, отъезжая из куреня, они оставили при дворе кутухты двоих молодых людей для изучения монгольского языка, дабы после их употребить их на дело проповеди, но что те, заметив к себе невнимание, встретив даже различные препятствия в своих занятиях, скоро возвратились в Тобольск. Тем эта миссия и кончилась: верно, еще тогда не настало время прозреть духовно поклонникам Будды. Также безуспешно кончилась и другая миссия к кутухте, отправленная Филофеем в 1719 г. из Енисейска в лице архидиакона Антония Платковского.

Труды митрополита Филофея на поприще евангельской проповеди и вообще по управлению епархией едва было тем и не окончились, потому что по семилетнем пребывании в Сибири и именно в 1709 г., по случаю тяжкой болезни, Преосвященный принял схиму с новым именем Феодора и, отказавшись от управления епархией, удалился на покой в устроенный им Троицкий тюменский монастырь. Этого мало: по прибытии (14 августа 1711 г.) преемника его митрополита Иоанна Максимовича и по совершенном освобождении от управления епархиальными делами он хотел было удалиться на обещание, т.е. возвратиться в Киево-Печерскую Лавру, место своего пострижения, – и там, в помыслах единственно о спасении своей души, провесть остальные дни жизни, – туда он даже отправил и свою собственную архиерейскую ризницу. Но Промысл Божий указал ему дру­гой путь. В 1711 г. в Тобольск прибыл первый сибирский губернатор князь М.П. Гагарин; этот деятельный и предприимчивый человек, зная притом точную волю Государя Петра I о крещении сибирских инородцев, изъявленную и прежде неоднократно и еще недавно – в прошедшем 1710 г., предложил схимонаху Феодору, как пастырю свободному и способному, принять на себя труд апостоль­ства; причем обещал все нужные к тому пособия, какие только могли состоять в его власти.

Преосвященный принял предложение, тем более, что оно согласовалось и с его собственным желанием, не могшим прежде осуществиться более по не­достатку материальных средств и внешних пособий.

Остановимся на минуту мыслию на предпринятом намерении преосвященного схимонаха Феодора: он предпринял проповедовать Евангелие в подчинении другому архиерею, быв от роду с лишком 60 лет, в местах диких, суровых по климату и малонаселенных, наконец, кому? Язычникам, от предков наследовавшим привязанность к идолам, и магометанам, чувственности которых столько льстит их религия, дикарям, не имеющим оседлости, не знающим ни письмен, ни гражданских постановлений и не имеющим даже слов в своем языке для выражения иных понятий христианских. Сколько предстояло трудов и опасностей веропроповеднику! Каким терпением, какой силой воли, какой любо­вью к Богу и ближнему ему нужно было вооружиться при отправлении в путь?

Предприятие преосвященного Феодора охотно одобрил благочестивый его преемник митрополит Иоанн Максимович, который и снабдил его сотрудниками из монахов и священников, а губернатор кн. Гагарин дал ему судно для плавания по рекам, гребцов, толмачей, знающих остяцкий язык и его наречия, около 10 или 12 казаков, или служилых, т.е. солдат, для охранения миссии, 2000 р. денег, достаточное количество вещей разного рода для раздачи новокрещеным и предварительно разослал предписания местным властям содействовать миссии к достижению ее святой цели, например собирать инородцев в приречные места и проч.

Обращение сибирских инородцев к вере во Иисуса Христа преосвященный Феодор положил на­чать с остяков, как ближайших по месту жительства к Тобольску. Остяки с незапамятных времен живут частью по низовью Иртыша и притоку его р. Конде, а более по Оби вниз до Обдорска и далее, и вверх до Сургута, Нарыма и Кетска и по впадающим в нее рекам – Ляпину, Казыму, Сосве, Куновати, Полую, Пиму, Салыму, Агану, Югану, Ваху и многим другим меньшим. Жизнь их полуоседлая, полубродячая; летом они живут на открытых местах по берегам рек, а зимой – чаще в лесах. Селения их большей частью самые малые, редко юрт в 15 и 20, а более в 10, 5 и менее. Даже и в настоящее время только у весьма немногих юрты походят на избы русских крестьян, у самой же большой части они состоят из землянок или только из бревенчатых срубов, без крыши, всего с одним окном и другим отверстием для дыма, да с кое-какой лазейкой вместо дверей. Занимаются остяки, почти исключи­тельно, летом рыбной ловлей и охотой за дичью, а зимой звериными промыслами, и только некоторые скотоводством (пастьбой оленей), а питаются звериным мясом, дичью, наиболее же сырой и сухой рыбой и ее жиром, и только отчасти и то с недавнего времени хлебом. В содержании юрт, в употреблении одежды, приготовлении пищи да и во всем у них не наблюдается ни малейшей опрятно­сти, от чего главным образом, и еще от невоздержанности, остяки самой большей частью подвержены разного рода наружным болезням – скорбуту, сыпям, воспалению глаз, цынге и проч., и от этих болезней не только сами не употребляют никаких средств, но не хотят употреблять и тех, какие им предлагают.

Остяки до крещения были, а остающиеся в язычестве и теперь есть, идолопоклонники шаманского толка. Они имели некоторое понятие о высочайшем существе, признавали его всеблагим и владыкой вселенной и называли Торым, но они не строили ему кумирниц, не делали его изображений, даже не обращались к нему и с мольбами, вероятно, считая его слишком высоким и недоступным, а себя слишком низкими и недостойными его внимания. Ниже Торыма, а следовательно ближе к чтущим и доступнее к мольбам людей, у остяков были: Ортик, друг и во всем помощник Торыма, к нему обращались все и со всякими прошениями; Лонг, или Мастер Лонг, помощник уже Ортика, вестник воли высших богов, то же, что у греков Меркурий, и в частности бог здоровья, потому к нему обращались с мольбами, особенно в тяжких болезнях; Елянь, или Ялянь, – прислужник, исполнитель воли высших богов, и Мейк, бог зла, к которому обращались с умилостивлениями в случае несчастий, особенно если кто заблудится на снежной степи, в лесу или на тундре. Но у остяков было много и других ниже и этих исчисленных богов, земных и водяных, добрых и злых, будто бы покровительствовавших и вредивших их промыслам. – Наконец, сверх несуществующих и бездушных остяки имели еще живых богов, зверей, и именно волка и медведя, которые, опустошая стада их оленей и губя их склады кедровых орехов, иногда не щадят и самих хозяев. И теперь для остяка-язычника, а иногда и для остяка-христианина страшное дело присягнуть на медвежьей или волчьей шкуре, и ни в каком случае он не осмелится при этом сказать неправду или нарушить данную таким образом клятву. Богов своих остяки изображали в различных видах и всегда в самых отвратительных, одних, например, в образе людей, вытесывая идолов из де­рева и одевая их в шубы, суконные кафтаны и шапки или делая из мешков, набитых мягкой рухлядью; других в образе птиц и зверей, выливая их из меди. Для идолов строили кумирни прежде в юртах открыто, а ныне (у остающихся в язычестве) тайно в глуши лесов; им было почетное место и в юрте каждого. В честь идолов отправлялись у остяков в разные времена праздники, на которые собирались поклонники издалека. – В жертву идолам приносили крупную рыбу, например нельму, также лошадей и оленей, причем бы­вали пляски, пение и разные представления, наконец, кропление кровью заколотого животного и помазание жиром оного рта у бога. – Но вот странность: остяки благоговели пред своими идолами и молились им только до тех пор, пока в чем-нибудь нуждались или доколе были благополучны; но случись с кем-нибудь беда, об отвращении которой он молился, случись неуспех в ловле рыбы или на охоте за птицей, особенно за зверем, – приносивший жертвы, молившийся об этом и обманутый в надежде на получение блага, прибегает в кумирницу, поносит идола всякой бранью за неблагодарность и обман, подвергает побоям и наконец выбрасывает его вон – в места нечистые, а после, когда настанет нужда, снова берет его оттуда и чтит как бога. – С медведем, с волком поступают так же, бьют их из винтовок, колют рогатинами, ловят капканами и губят отравой, и когда поймают и убьют, то всячески издеваются над ними, что он бог, что он такой большой зверь, а позволил себя слабосильному человеку обмануть, одолеть и пр., а там опять начинаются поклонения, уничижения, извинения пред убитым зверем и пр., и пр.

Жрецами при идолах, колдунами и иногда лекарями у остяков были шаманы. Из корыстных видов разными фокусами, в глазах невежд чудными, и кое-какими врачебными знаниями эти люди держали, да и теперь держат простодушных во тьме неверия и невежества.

Веря в бытие всевышнего Существа и допуская бытие богов низших, как добрых, так и злых, остяки верили и в бытие жизни за гробом, только представляли ее совершенно похожей на настоящую, слишком чувственной, поэтому они вместе с умершим клали и кладут (заколовши) его оленей с нартой, лук со стрелами, табак с трубкой, огнивом и трутом, котел и пр. хозяйственные вещи – в той уверенности, что все это ему понадобится.

Когда все было готово к пути, преосвященный Феодор поплыл из Тобольска (это было в июне 1712 г.) вниз по Иртышу, вошел в Обь и приставал почти во всех местах, где только были по берегам рек остяцкие жилища, начиная с первых в 85 верстах от Тобольска – и до самого Березова. В юртах при впадении Иртыша в Обь, что близ Самарова, в кумирне находился остяцкий бог рыб, который слыл у русских под именем «Обского Старика».

После увещания от Преосвященного, какое было сообразно с понятиями слушателей, остяки сами позволили сжечь кумирницу и кумир; однако ж некоторые уверяли впоследствии, будто видели, как бог их из огня вылетел в виде лебедя. В одних из дальнейших юрт (Шоркарских) чтили идола, сделанного также по подобию человека из дерева, но с лицом серебряным. Здесь, вследствие предварительного увещания от шаманов и обещания, данного от имени самого лже-бога, что он сам за себя постоит, собравшиеся во множеств остяки хотели защищать идола, хотя бы то до крови, даже устремились было на веропроповедника, когда он велел сокрушить его; но мятеж утих, как скоро ослепленным идолослужением было представлено между прочим, что если б чтимый ими бог был Бог истинный, то он, согласно своему обещанию, защитил бы себя или, по крайней мере, что-нибудь проговорил бы. И вообще, в первую свою поездку к остякам митрополит Филофей преимущественно занимался истреблением предметов идолослужения: всюду, почти от самого Тобольска и до Березова сокрушались идолы, пылали кумиры и кумирницы и истреблялась их утварь. Это делалось, во-первых, во исполнение Государева указа: «Сибирскому митрополиту Филофею, – писал Петр I, – ехать во всю землю вогульскую и остяцкую... и в татары и в тунгусы и в якуты; – и в волостях, где найдет их кумиры и кумирницы и нечестивыя их чтилища, и то... пожечь, и их вогуличев и остяков... Божиею помощию и своими труды приводить в Христову веру и о том явить им словесно и сей наш указ сказать». Во-вторых и главным образом, веропроповеднику хотелось наперед сокрушить основание зловерия язычников, хотелось предварительно поколебать веру в могущество и истинность боготворимых ими предметов. Впрочем, и в первую поездку митрополита Филофея к остякам были обращения: в Кондинске (это на Оби, от Тобольска в 800 верст и около 200 верст не доезжая до Березова, – там, где находится Кондинский монастырь) принял крещение князь остяцкий Алачев с 13-ю другими из его семейства и рода. Князь сей, услышав от Филофея во время беседы, что некогда и вся Россия подобно Сибири покланялась идолам и что крещение ее началось с Киева, пожелал отправиться туда. Действительно, при пособии от преосвященного Филофея и князя Гагарина, он и отправился в колыбель русского православия и возвратился в свои волости, конечно, не без пользы, как для себя, так и для своих подчиненных.

В следующем 1713 г., подобно как и в прошедшем, преосвященный схимонах Феодор, снабженный от гражданского и духовного начальства всем нужным, вторично отправился вниз по Иртышу и Оби. Теперь предположения его, какие имел он в прошедшем году при сокрушении идолов, видимым образом оправдались. Остяки юрт воспохольских, белогорских, сухоруковских, мало-атлымских, шоркарских, казымских и других, лишенные предметов своего поклонения и гибелью их, вероятно, убежденные в их ничтожестве и напротив в могуществе Бога христианского, без сопротивления и скоро соглашались на перемену религии, и реки Иртыш, Обь и их притоки послужили для них Иорданом. Были в эту поездку преосвященного Феодора и такие случаи, что сами шаманы, которые у большей части сибирских инородцев – и жрецы, и лекаря, и колдуны, располагали остяков к вере в Иисуса Христа. Так, например, Палемха, главный шаман юрт мало-атлымских и окрестных мест, еще с ранней весны, когда в березовском округе не было и слуха о новой поездке веропроповедника, отказался от всех жертвоприношений идолам и от всякой ворожбы; напротив, при собраниях народных вместо шаманских шептаний читал вслух всех русские молитвы (например, Господи помилуй) и открыто говорил, что мы веровать богам своим более уже не будем, а будем содержать веру русскую. Сими и подобными внушениями мало-атлымцы ко времени прибытия преосвященного Феодора уже так были приготовлены, что сами без всякого приглашения выплыли ему на встречу еще за 15 верст и, в простоте сердца, говорили: «Мы знаем, что ты, архиерей Божий, едешь крестить нас. Хотя нам и жаль прежней своей веры, но Бог нам не велит противиться тебе: крести нас!» Нет нужды говорить, что эта просьба принята была с особенной радостью: остяки мало-атлымские и окрестных мест, по кратком наставлении в вере христианской, тотчас (6 августа) и были крещены; Палемха, прежний их главный шаман и предводитель, наречен во святом крещении Аврамий. Несогласных принять крещение в Малом-Атлыме было только 30 человек, которые все бежали далее на север к Обдорску в Воксарковы юрты. Но вот другое замечательное обстоятельство: бегство иных неблагоразумных беглецов не только не избавляло от крещения, напротив, служило поводом, побуждением для них к принятию его. Например, в это же лето остяки, жившие близ городка Самарова (при впадении Иртыша в Обь), узнав о предстоявшей (вторичной) поездке к ним преосвященного Феодора, разбежались по урманам (лесам), также по сорам (заливам) и разным протокам; но куда ни приходили, куда ни приплывали, везде было страшное множество оводу (т.е. комаров, мошек, слепней и всякого рода летающих насекомых), который нигде ни днем, ни ночью не давал им покоя. Кроме того, их всюду преследовал какой-то непонятный страх: куда ни убегут, куда ни скроются, все им представлялось, что за ними гонятся. К довершение ужаса, беглецы везде терпели голод; ибо несмотря на то, что с ними были и сети рыболовные, и переметы для ловли птицы, и луки со стрелами на зверя, они ни рыбы, ни птицы не могли уловлять, ни зверя настреливать в достаточном количестве для пропитания себя, хотя во всем этом в тех местах и особенно в прежния времена было чрезвычайное изобилие. Много переменили беглецы мест, но везде находили одно и то же. Наконец они поняли, что это «неспроста». «Видно, – говорил народ, – пришло время креститься, видно, Богу так надо». А потому они возвратились в места своего жительства, добровольно явились к преосвященному Феодору и приняли от него святое крещение. Повторяю здесь прежнее: остяки, лишенные предметов своего поклонения и гибелью их убежденные в их ничтожестве, в 1713 г. без сопротивления и скоро соглашались на принятие христианства. Только в юртах, называемых Большой Атлым, которые населены были потомками зырян, или пермяков, в конце XIV ст. ушедших вслед за главным жрецом своими Памою из Перми от крещения св. Стефана, веропроповедник встретил сопротивление. Один остяк, маленький ростом, черный лицом и сухой как скелет, но почему-то пользовавшийся в Атлыме особенным авторитетом, внушил своими соплеменниками к перемене веры такое отвращение, что они не только не хотели слушать проповеди евангельской, но не позволяли и судну, на котором приплыл веропроповедник, пристать к берегу. Между тем на Оби поднялась сильная буря; судно бросило на песчаную отмель и преосвященный должен был идти до берега по грудь в воде. На берегу встретил он толпу мятежников; кое-как вступил с ними в разговор, только на все увещания слышал один ответ: «Не хотим веры, которая отвергает богов наших, чтимых отцами нашими и дедами». Но толкущему, по слову Спасителя, отверзется (Мф.7:8). На третий день больше-атлымские остяки по приглашению явились к преосвященному, и когда сей объяснил, что худо столь рассудительным людям, (а явившиеся все были старики) как они, слушать в таком важном деле человека явно злонамеренного, притом слушать многим одного, – согласились принять крещение. К большому удовольствие веропроповедника и сам главный крамольник вскоре последовал примеру прочих. Но вот новое затруднение: больше-атлымцы, крестившись сами, просили не совершать таинства крещения над их женами и детьми, из опасения, чтобы они не утонули. «Утопите меня самого, бросьте меня в реку, – отвечал ревностный веропроповедник, – если с кем-нибудь из ваших родных случится такое несчастье; благодать Божия в святой купели оживляет человека, а не умерщвляет». Таким образом, все и больше-атлымцы присоединились к стаду Христову. Вообще в поездку 1713 г. преосвященным Феодором при содействии благодати Божией обращено остяков к вере во Иисуса Христа до 3500 человек.

В 1714 г., в конце февраля, еще по зимнему пути, преосвященный схимонах Феодор отправился в Пелым для обращения живущих около сего города (ныне упраздненного) вогулов. Предпринять туда путь расположило преосвященного между прочим следующее происшествие: у Сатыги, главного из князьков вогульских, опасно заболели двое малолетних сыновей. В печали князек прибег к своим богам; шаманы от их имени обещали детям скорое выздоровление, если будет принесена за них богатая жертва. Отец не пожалел ничего, но во время самого жертвоприношения оба его сына померли. Обманутый князек, схватив топор, с бешенством вбежал в кумирню и одних из идолов изрубил, других сжег; оставил невредимым только главного, и то по усиленной просьбе сбежавшегося народа.

Происшествие это преосвященный почел благоприятным для обращения идолопоклонников к вере Христовой. Но надежды оправдались не вдруг: собранные в Пелым вогуличи многократно слышали увещания веропроповедника; кумирни и идолы их по всем окрестным волостям горели. В этом, конечно, они могли видеть бессилие и ничтожество богов своих, однако ж оставались им верными; в том их особенно удерживали четверо старшин. Что же касается до князька Сатыги, который недавно так неуважительно поступил с предметами своего и всех вогулов поклонения, то он даже и не явился в Пелым, хотя для приглашения его отправляемы были нарочные. Словом, принять крещение из вогулов согласились весьма немногие, так что преосвященный с сотрудниками начал было уж и унывать. Приближалась весенняя распутица, а по вскрытии рек надобно было снова ехать к остякам.

Но вскоре дела приняли самый благоприятный оборот. 17 марта, в день Алексия Божия человека, преосвященный Феодор немногих обратившихся вогулов окрестил в Пелымской церкви, поучил и приобщил, с тем, чтоб после сего отправиться в обратный путь. Что же? По окончании Литургии, при самых дверях церковных он встретил более 200 вогулов Тахтанской волости, которые все единогласно требовали крещения. Радость веропроповедника увеличилась тем еще, что в след за сим обратились к вере и помянутые четверо старшин, которые прежде и сами противились принятие крещения и подчиненным своим препятствовали креститься, и что по примеру их крестились и все их подчиненные в числе 400 душ. Крестить жен и детей отправлены были священники в самые юрты вогульские.

Затем митрополит схимонах Феодор с сотрудниками отправился в обратный путь сам в Тюмень, а сотрудники прямо в Тобольск. Путь преосвященного был благополучен; во время его он окрестил еще немало Табаринских вогулов, которые стекались к нему с усердием, в особенности после двух совершившихся исцелений: 1) крестилась одна двенадцатилетняя девочка; перед крещением она так была слаба, что во время заклинания нужно было поддерживать ее, а для погружения – нести на руках, но лишь вышла из воды, как почувствовала себя столь хорошо, что сама пошла в юрту и там тотчас принялась за тяжелую работу; 2) крестился еще десятилетний мальчик; до крещения у него сильно болела нога, но едва вышел он из купели, как тотчас сделался здоров, так что домой он уже не шел, а бежал.

Не так благополучен был путь сотрудников Филофеевых. Князек Кошутских юрт, чрез которые нужно было проезжать им, недавно принявший с подчиненными своими магометанство, опасаясь, чтобы митрополит и к нему не прибыл с евангельской проповедью, умыслил умертвить его. Предполагая, что между проезжающими чрез юрты находился и он, злоумышленники с целой толпой вогулов напал на них. Вреда он не мог сделать не только схимонаху Феодору, которого, как сказано, там и не было, но и никому; потому что крещеные вогулы других мест вступились за своих просветителей. Но за злой умысел князек взят был гражданским начальством в Тобольск. По всей вероятности, его подвергли бы строгому наказанию, но преосвященный Феодор, ища единственно спасения душ инородцев, летом 1714 г., когда в третий раз отправился к остякам, врага своего взял с собой, наставил его в понятиях христианских, окрестил и препроводил обратно в Тобольск. Здесь правивший тогда Сибирской епархией, благочестивый митрополит Иоанн Максимович принял новопросвещенного князька ласково, щедро одарил и, отпуская в Кошутские юрты, отправил с ним священника, который, при его содействии, окрестил в его волостях, уже из магометанства, более 300 душ.

Сочтем вогулов, обращенных преосвященным Феодором с сотрудниками в марте 1714 г. и священником, посланным от митрополита Иоанна Максимовича: более 200 чел. мужчин Тахтанской волости, просивших крещения в Пелыме у дверей церковных; с лишком 400 человек, крестившихся также в Пелыме, вслед за своими 4 старшинами; жен и детей их, крещенных в самих их юртах посланными от преосвященного Феодора священниками, конечно, было по самой малой мере вдвое; вот уже с лишком 1400 душ. Если присовокупить сюда немногих вогулов, крещенных схимонахом Феодором в Пелыме 17 марта, и несколько более (положим хотя 50) на обратном оттуда пути в Тюмень, да кошутских магометан более 300, то выйдет всего с лишком 1750 душ. Число это было и еще приумножено в другую поездку, предпринятую преосвященным Феодором в Пелым зимой того же (в ноябре или декабре) 1714 г. Тогда им крещены были: а) вогулы, живущие по Туре и ее притокам и б) смежные с ним ясачные татары, которых Щекатов (в своем географическом словаре, т. IV) называет Туралинскими, от жительства их на р. Туре, и которые незадолго перед тем приняли было религию магометанскую. Между тем вогулы, крещенные весной, в эту вторичную поездку с усердием стекались к своему Просветителю, с покорностью внимали его наставлениям, а для дальнейшего утверждения их в вере, в местах более удобных и многолюдных, он приказал строить церкви, в других часовни, в иных водружал кресты и ставил иконы под навесами и дал во вновь открытые приходы священно- и церковнослужителей.

Между поездками к пелымским и табаринским вогулам весной и осенью, летом 1714 г. в июне, июле и августе митрополит схимонах Феодор отправлялся, как и в два предшествующие года, к остякам, для того, чтобы исправить там недоконченное, именно привлечь к вере остававшихся еще в язычестве, положить преграды быстро распространявшемуся тогда между сибирскими инородцами исламизму и утвердить в христианских понятиях новокрещеных. Оставив Тобольск 12 июня, чрез три дня тихого плавания вниз по Иртышу, Преосвященный пристал к Буренским, или Буреньковым, юртам, которых в два предшествовавшие путешествия почему-то он ни разу еще не касался. Но здесь его упредил татарский абыз (муэдзин). Сей буренским остякам успел уже сообщить исламизм. И вообще надобно заметить, что в начале ХVIII столетия магометане показывали особенную ревность склонять к своей вере сибирских идолопоклонников и предвосхищать их у христианства. Распространители магометанства в особенности пугали полудикарей запрещением им, с принятием Евангелия, многоженства и употребления в пищу конского мяса и предписанием строгих постов, сами, напротив, требуя отвержения идолов; за это одно оставляли их при всем их прежнем житье и сверх того предлагали и обещали чувственные удовольствия не только в настоящей, но и в будущей жизни. Народ грубый, простодушный и с тем вместе чрезвычайно преданный чувственности и сладострастию, скоро преклонялся на сторону соблазнителей и без сопротивления принимал исламизм.

На приглашение принять крещение буренские остяки отвечали, что они мусульмане и что крестить их поэтому никто не в праве, – и когда Преосвященный начинал говорить им о вере в Иисуса Христа, они затыкали уши; затем заперлись в одной большой юрте и ни сами не хотели идти к слушанию проповеди, ни к себе никого не допускали. Преосвященный не оставлял юрт и от времени до времени посылал принадлежавших к его миссии вызывать к себе остяков. Эти, чтобы, как говорят, покончить дело одним разом, по внушению скрывавшегося у них прежде помянутого татарского абыза, схватив разного рода оружие, повыскакали из юрт и с яростью напали на веропроповедников: одного из них стрелой ранили в голову, другого также стрелой ранили в плечо, третьему перебили насквозь руки. В испуге безоружные русские все убежали с берега на судно; схимонах Феодор, в то время молившийся об укрощении врагов, остался на берегу один; старшина остяцкий именем Ушанко выстрелил в него из ружья; но пуля, по устроению Божию, пролетела сквозь платье, не коснувшись тела.

За такую неприятность вознаградили старца обращенные им прежде: где ни приставал он на пути в Березов, они везде принимали его как своего отца и просветителя, с покорностью внимали его наставлениям, обещались оставить прежние дурные обычаи, например, жить со многими женами и женить малолетних сыновей на взрослых, даже пожилых девицах, и просили выстроить для них церкви и дать священно- и церковнослужителей. Последнее прошение вскоре и было удовлетворено: по ходатайству преосвященного на счет правительства построены церкви: в юртах Белогорских – Троицкая, в Сухоруковских – Духовская, в Малоатлымских – Преображенская, в Шоркарских – Спасская. Прочие новокрещенные были причислены, смотря по удобству, к церквам, существовавшим прежде сего для русских. Не менее приятно было для преосвященного в эту поездку и то, что прочие остяки, остававшиеся доселе в язычестве, – как на пути в Березов, (например, в юртах Карымкарских и Чемашских), так и в самом Березове, куда они были собраны из окрестных мест (с Сосвы, Ляпина, Казыма и Куновати) заблаговременно, – принимали крещение без сопротивления. В это время в Сосве, как бы в Иордане, в числе прочих получили возрождение и князьки: Казымский – Дмитрий Юзорин, Ляпинский – Семен Шекшин, Куноватский – Игорь Данилов и подгородной волости – Никифор Луров, а важнее их Обдорский (самоедский и остяцкий) князь Тайшин-Мурзин, во святом крещении Алексей, крестившийся и с женой. Затем в Чемашах, на Казыме, Ляпине, Куновате (в селе Кушеватском) и на Сосве – в Сартынье вскоре выстроены были и православные храмы. Для крещения остяков, живших ниже Березова по Оби и ее протокам, отправлены были священники, которые данное им поручение исполнили с успехом: крестили множество и истребили всех идолов, каких только нашли.

Возвратясь осенью в Тобольск, преосвященный Феодор нашел в руках правосудия Ушанку, который в Буренских юртах стрелял в него. И Ушанке он воздал тем же, чем прежде князьку Кошуцких юрт, – за намерение лишить его жизни физической даровал ему жизнь духовную; ибо, взяв себе на поруки, он отвез его в Тюмень и там мало-помалу склонил к принятию христианства. За начальником последовали и подчиненные – прочие соумышленники Ушанки, дотоле также находившиеся под стражей.

В 1715 г. схимонах митрополит Феодор; снова получив царское повеление (от 6 декабря 1814) ехать для проповеди Евангельской к Сибирским инородцам, отправился водой к вогуличам и остякам, жившим по реке Конде, слуха которых еще не касалась его проповедь. Первые значительные юрты, к которым приставал он, были Нахрачевы. Здесь находился главный идол страны.

Молва о грозившей идолу опасности еще до прибытия веропроповедника собрала в Нахрачевы юрты окрестных жителей с оружием в руках. Пристать судну к берегу вогулы позволили; но, когда только еще приветствовали их посланные от митрополита Феодора, они сказали: «Мы давно знаем, зачем вы приехали, но труд ваш напрасен: скорее с жизнью расстанемся, нежели согласимся изменить вере отцов наших; бога своего также будем защищать до последней капли крови». Дав такой ответ, вогулы несколько дней не хотели вступать ни в какие сношения с веропроповедниками; потом мало-помалу начали сноситься и, желая удалить неприятных для них пришельцев, то грозили им смертью, то предлагали увеличить с бога своего дань, будто бы на него наложенную еще Ермаком, наконец, прислали от себя депутацию из почетных людей с изъявлением согласия вступить в единоверие с русскими, только не иначе как на следующих условиях: а) чтобы бога их не истреблять, а вместе с ними крестить, по крещении же возложить на него крест золотой и поставить в имеющей устроиться церкви среди икон; б) чтобы жен их крестить и кресты на них возлагать не священникам, а им самим; в) со многими женами их не разлучать, да и впредь многоженства им не воспрещать; г) дозволить им и по крещении употреблять в пищу конское мясо, как самое приятное, – преосвященный Феодор, ни слова не говоря о последнем требовании, сильно вооружился против прочих, особенно против двух первых, и доказал депутатам, которые большей частью были старики, что такие требования совершенно детские и безрассудные.

Не получив успеха в своих требованиях, вогуличи снова рассвирепели и требовали от веропроповедников, чтобы они непременно оставили их юрты, в противном случае грозили им смертью, даже брались за оружие. Но день празднования равноапостольного князя Владимира (15 июля) послужил началом перемены мыслей заблудших: сперва пришел к преосвященному Феодору один старшина и требовал себе крещения без всяких условий; за ним и по его внушению тоже сделали некоторые другие; наконец, и все, не исключая и главного противника – жреца и владельца идола Нахрача Евплаева. Впрочем, нахрачевцы были самые лукавые из новокрещеных: отдавая Филофею идола для сожжения, отдали ему подмененного, а настоящего, многочтимого, скрыли в лесу. Сам Нахрач Евплаев после совершил какое-то важное преступление, за которое и был казнен.

От Нахрачевых юрт митрополит схимонах Феодор поплыл далее вверх по Конде и там едва не сделался жертвой коварства и злобы вогулов, как некогда от рук их погибли двое преемников св. Стефана Пермского (Герасим и Питирим). В Катышевских юртах к преосвященному являются посланные от вогульского князя Сатыги (того самого, который, по случаю смерти своих сыновей, изрубил идолов) с приглашением спешить поскорее в его юрты, потому де, что туда собралось много народа и все ожидают крещения. Но так посланные только говорили; а настоящая цель их прибытия состояла в том, чтобы высмотреть, сколько при веропроповеднике людей и есть ли у него средства к защите; ибо Сатыга, – ревнуя по богах своих и обманутый известием, сообщенным ему от одного тобольского татарина, будто сам государь хочет смерти митрополита и за то не будет убийцам никакого наказания, – умыслил убить схимонаха Феодора и всех бывших с ним. Для осуществления злого умысла самим делом у него собрано было до 600 вооруженных вогуличей. Но Господь Бог, прежде хранивший его во всех путях его, и теперь сохранил: некоторые из самих посланцев Сатыги, ласково принятых и щедро одаренных преосвященным, сообщили ему об угрожающей опасности. Ужас объял слуг и сотрудников Филофеевых; на составившемся совете многие из них говорили, что надобно, не ездя далее, бежать в Тобольск; некоторые, напротив, и справедливо доказывали, что такое малодушие на будущее время повредит делу проповеди слова Божия, да что и теперь сами крещеные из вогулов, ободрившись, восстанут на нас и убьют. Последняя сторона, слабая числом, но сильная голосом преосвященного Феодора, превозмогла и спасла всех: когда миссионеры приплыли к Сатыгинским юртам, князек оробел, только приносил жертвы идолам и вопрошал их об успехе предприятия; наконец, когда увидел, что все и новые замыслы его известны просветителю, что многие из соумышленников его страшатся гнева государева, и когда некоторые из них его самого подвергли побоям и убежали в леса, тогда убежал и сам; оставшиеся же на месте вогулы добровольно просили себе крещения. Окрестив их, веропроповедники поплыли далее и крестили всех, кого только находили из жителей берегов Конды. Неизвестно, в это ли время или после, только еще при жизни Филофея, и сам Сатыга принял христианство. Замечательно, что потомки его, которые и доселе существуют, отличались и отличаются между вогулами лучшими понятиями о вере, набожности и некоторым просвещением.

Во время сих событий на Конде-реке в Тобольске (10 июня 1715 г.) скончался местный преосвященный благочестивый митрополит Иоанн Максимович. Управление сибирской епархией несмотря ни на преклонность лет, ни на звание схимонаха, указом государя снова было возложено на митрополита Филофея Лещинского. Указ этот застиг архипастыря в родном Киеве на богомолье, куда он из Тюмени отбыл во второй половине 1716 г. Обновившись среди древних святынь силами, Преосвященный не отрекся от исполнения царской воли и 20 марта 1717 г. возвратился в Тобольск. В этот раз привез он с собой из Киева архидиакона Антония Платковского, который понравился ему своей наружностью, расторопностью и, быть может, некоторым образованием и который после, состоя уже в высшем звании, как увидим ниже, оказался недостойным его внимания и наделал ему, его преемнику и святому Иннокентию много неприятностей. – Впрочем, епархиальные дела не отвлекли Преосвященного от трудов миссионерских: в одних местах во время вторичного управления епархией он действовал сам лично, в других чрез своих сотрудников. Так в Верхне-Пелымской волости закащик, пелымский священник Михаил Степанов построил церковь Всемилостивого Спаса и обратил многих язычников; а по уездам Верхотурскому и Туринскому, около Пелыми, даже за Уралом по р. Чусовой с 1716 г. по 1719 и далее крестил остававшихся по местами в язычестве вогуличей, также чуваш, черемис и вотяков, а вогуличей, крещенных прежде, утверждал в христианских понятиях и набирал способнейших из их детей для обучения в монастырях русской грамоте – Верхотурского Николаевского монастыря архимандрит Сильвестр. В то же время и над тем же, около Березова, трудились игумен Березовского Воскресенского, ныне уже не существующего, монастыря Гедеон и наместник Кондинского монастыря иеромонах Зиновий; а архимандрит Томского Алексеевского монастыря Порфирий обращал татар, живших по Чулыму, и киргиз, кочевавшим по рекам Кию и Юри, и для тех и других выстроил по церкви. Для подобных целей Филофей и преемник его митрополит Антоний I отправляли к инородцам в Сургут, Нарым, Томск, Красноярск, Енисейск и Мангазею иеродиакона Никодима. Что ж касается до самого преосвященного схимонаха Феодора, то он в летнее время 1716, 1717 и 1718 гг. плавал из Тобольска вверх по Оби и впадающим в нее (в бывших уездах Сургутском, Нарымском и Кетском) Ваху, Югану, Агану, Кети и другим смежным с ними рекам и бродящих по берегам их остяков и самоедов «крестил в иных волостях до сущего младенца мужского и женского пола», как эти инородцы после сами писали. Нет сомнения, что во время и этих трехлетних плаваний немало было замечательных происшествий; по всей вероятности и теперь веропроповедник подвергался опасностям. Но время и пожары из многого любопытного пощадили для нас только вот что: а) в 1716 г. схимонах Феодор на устье Балинской речки окрестил всех жителей юрт балинских, которых было тогда 50 душ мужского пола, не считая женского; б) 8 и 9 сентября того же года Преосвященный в Сахалинских юртах окрестил весьма многих инородцев, добровольно туда прибывших с берегов Лямина Сора и реки Салыма, у некоторых из них сам был восприемником; в) в юртах Селиаровских, Верхне-Лумпокольских, Юганских и Ваховских назначал быть храмам, которые вскоре и были выстроены; г) в 1717 г. были окре­щены схимонахом инородцы нарымские и кетские, и в их волостях устроено 7 церквей. Сверх сих для остяков 5 волостей Кетского округа (Иштановой, Ненкиной, Питкиной и Нянжиной) предназначено было выстроить еще 8-ю церковь Иштановой волости в Максимовом яру, на котором крещены были тех волостей остяки и который находится в самой средине этих волостей, притом никогда не заливается водой; там на месте, избранном для церкви, Преосвященным водружен был крест; но предположение построить церковь, по не зависевшим от Преосвященного причинам, надолго осталось без исполнения.

Затем всю вторую половину 1718 г., весь 1719 г. и первую половину 1720 г., следовательно два года или более, схимонах Феодор сколько для обозрения епархии, столько же и для распространения христианства путешествовал в летнее и зимнее время водой и сушей по губерниям настоящего времени Томской, Енисейской и Иркутской и по области Забайкальской. Из подлинных актов, хранящихся между прочими в Иркутском и Селенгинском монастырях, видно, что в июле 1718 г. он путешествовал по р. Оби; в октябре, ноябре и декабре 1718 г. и в январе 1719 г. он жил в Томске; в апреле и мае и снова в конце июля, в августе и в начале сентября – в Енисейске; в июне и до половины июля находился в Туруханске; конец 1719, а именно с двадцатых чисел сентября, и начало следующего 1720 г. провел в Иркутске; во второй половине февраля и в марте сейчас названного года ездил (по льду Байкала) за Байкал; в начале апреля возвратился в Иркутск, а в мае по Ангаре отсюда отплыл в свой епархиальный город Тобольск. – Плавая по Оби, архипастырь утверждал в вере инородцев, о крещении которых говорится в предыдущих строках, и строил для них церкви и часовни; в Томске служил, рукополагал священников и рассылал оттуда по епархии обычные циркуляры; в Туруханском монастыре перенес из старой тесной и ветхой церкви в новую, более просторную (церковь), останки мученика Василия Мангазейского; из Енисейска 25 июля отправил в Монголию к Кутухте архидиакона своего Антония Платковского с прежней, конечно, целью, т.е. для обращения его и его почитателей к вере в Господа Иисуса Христа, хотя, как и прежде, так же без всякого успеха; в Иркутске в феврале (1720 г.) посвятил уже возвратившегося из Монголии Антония Платковского в архимандрита Вознесенского монастыря и вслед за тем отправил его с посланником Измайловым в Пекин в начальники недавно открытой там нашей духовной миссии. – За Байкалом, как и в Иркутске и ранее в Красноярске, Енисейске и др. городах, митрополит посвящал священников, диаконов и пр. В 1719 г. преосвященный Феодор своими представлениями содействовал к тому, чтобы пекинская наша духовная миссия, незадолго перед тем и при его же содействии открытая, вовсе не прекратилась, по случаю смерти первого ее начальника архимандрита Иллариона Лежайского: митрополит Филофей первый подал мысль правительству послать в Китай вместо архимандрита русского архиерея, что видно из письма митрополита Филофея от 4 апреля 1719 г., писанного во время путешествия по Забайкалью.

Просветивши (с прибытия в Сибирь, или лучше с 1712 г.) св. крещением более 30000 сибирских инородцев и вторично управлявши епархией 5 лет, имевши от роду уже 70 лет, а главное чувствуя ослабление сил телесных и душевных, митрополит схимонах Феодор, по возвращении из путешествия по Восточной Сибири, снова начал просить себе увольнение на покой. Поэтому 3 августа 1720 г. ему и назначена была пенсия по 200 р. деньгами и по 50 четвертей хлебом на год. – Кому известны ценность петровского рубля, дороговизна во времена Петра I денег и, напротив, дешевизна всех припасов, тому пенсия в 200 р. деньгами и в 50 четв. муки не покажется ничтожной, незначительной. Но беда та, что пенсии этой заслуженный и престарелый архипастырь сибирский не получал до смерти своей (последовавшей 31 мая 1727 г.). Просил ее у кого следовало и сам преосвященный Филофей, хлопотал о ней (особенно в 1726 г.) и преемник его по управлению Тобольской епархией митрополит Антоний Стаховский, для испрашивания ее, по поручение Филофея, ездил в Петроград Гедеон, игумен Тюменского монастыря, и там прожил около двух лет, но все было тщетно, все-таки Просветитель сибирских инородцев оставался без пенсии. Всего же интереснее, или, лучше сказать, всего удивительнее было то, что из пенсии, которая только была назначена и которая, однако ж, не выдавалась, не по один год предписывалось из Петрограда делать вычеты: так в 1723 г. было предписано вычесть 50 р., а в 1724 – 6 р. (на госпитали), да в тот и другой год не велено было выдавать пенсионеру положенных 50 четвертей муки! Таким образом, Просветитель сибирских инородцев на закате дней своих жил, как говорят, только старыми своими крохами да, судя по некоторым данным, кое-какими пособиями от преемника своего митрополита Антония Стаховского: монастырь Тюменский, в котором Филофей жил на покое, по бедности своей едва ли что-нибудь мог ему доставлять. Но как же это могло случиться, что пенсия многолетнему труженику от самого ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА была назначена и он, однако ж, ее не получал? А вот как: по указу (от 3 августа 1720 г.) Петра I и по определению штабс-конторы пенсию митрополиту Филофею должно было выдавать из доходов, получаемых казной от Тобольской епархии, а доходов казны (на лазареты) от Тобольской епархии только и было, что деньги от венечных памятей (от свидетельств, выдаваемых на венчание лиц, вступавших в брак). Между тем об отдаче этих денег в пенсию митрополиту Филофею не было предписано ни от сената Тобольской губернаторской канцелярии, ни от Св. Синода Тобольскому епархиальному начальству. Последнее, следуя прежним указам и по примеру прежних лет, деньги от венечных памятей и с 1721 г., когда бы должно было выдавать из них пенсию престарелому архиерею, все сполна отсылало через Св. Синод прямо в казну – в Петроград. Так по крайней мере было до 1726 г.; из архивных дел Тобольской консистории видно, что в этом последнем году Антоний Стаховский входил с запросом в Св. Синод, как поступать ему в этом тягостном и крайне обидном для его предшественника деле. Был ли ответ на этот запрос и если был, то какой, из дел не видно. А всего вероятнее, что Филофей не дождался пенсии: 31 мая 1727 г., как увидим ниже, он отошел на вечный покой ко Господу Богу.

Кроме назначения пенсии, император Петр I от 15 сентября того же 1720 г. митрополиту Филофею за его труды на миссионерском поприще прислал (чего в прежнее время редкие из архиереев и вообще из служащих лиц удостаивались) похвальную грамоту. Вот она почти вся: «От Великаго Государя и Великаго Князя Петра Алексеевича всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержца Богомольцу нашему Преосвященному Феодору, Митрополиту Тобольскому и Сибирскому. Известно Нам, Великому Государю, учинилось чрез доношение Ваше, что вы в бытность свою в Сибири собственными своими трудами взыскали, окрестили в православную христианскую веру ясашных инородцев более тридцати тысяч человек и построили у них святыя церкви, а детей у них, новокрещеных, многих учил и учатся многие Божественному писанию и к тому приступают многие креститися; и ты их совершил, открыл Евангелие правды; и Мы, Великий Государь, за то Богомольца Нашего жалуем, ми­лостиво похваляем, и как тебе се Наша, Великаго Государя, грамота придет, и ты бы Богомолец Наш, Преосвященный Феодор Митрополит, видя к себе Нашу, Великаго Государя, милость, о крещении помянутых иноверцев в Православную Кафолическую веру еще чинил усердное старание; и к Сибирскому Губернатору с товарищи о том для ведома из Сената Наш, Великаго Государя, указ послан. Писана в царствующем Нашем граде Санкт-Петербурге лета от Рождества Христова 1720 Сентября 15-го дня».

Но преосвященный митрополит еще прежде получения, даже написания сей грамоты, и именно 13 сентября удалился из Тобольска в любимый им Тюменский монастырь, хотя управлять епархией не переставал до назначения или даже до самого приезда второго ему преемника. Это, однако ж, последовало не скоро: преемник Филофея Антоний Стаховский назначен был к перемещению с Черниговской архиепископии на Тобольскую кафедру только 14 февраля следующего 1721 г., 5 марта в Александро-Невской Лавре в присутствии Государя Императора он произведен в митрополита тобольского, а на митрополию тобольскую прибыл уже (на 35 почтовых или обывательских подводах) 7 декабря 1721 г. – Замечательна резолюция Императора Петра I, которую он положили на докладе Св. Синода при открытии сего высшего духовного правительственного места (что было 14 февраля 1721 г.) о переводе черниговского архиепископа Антония Стаховского в Тобольск на место схимонаха Феодора: «перевести, ежели (прежний) стар и весьма не может править; буде же еще может, то лучше бы он побыл». Так много ценил великий Государь способности и заслуги преосвященного Филофея!

Петр Великий в грамоте своей, похваляя митрополита Феодора за обращение в христианство более 30000 сибирских инородцев, за построение для них церквей, обучение многих детей новокрещеных русской грамоте и всех божественному писанию, изъявлял надежду, что он «и впредь в таких благоприятных трудех пребывати потщится и будет чинить усердное старание о крещении и остальных иноверцев в православную кафолическую веру». И эта надежда великого монарха не была тщетной: преосвященный Феодор и по вторичном отречении от управления епархией, несмотря на свою глубокую старость (ему в то время было уже с лишком 70 лет), во все остальные 6 лет жизни своей путешествовал по инородческим землям с целью крещеных утвердить в вере и правилах христианской жизни, а оставшихся в язычестве крестить. Между прочим, в один из остальных годов жизни своей он посещал остяков ваховских, был в Ларьятских юртах и в них, по их крайней отдаленности от других юрт, уже имевших храмы, положил быть церкви и менее нежели за год до своей кончины плавал в Обдорск. Но здесь в июле Преосвященный едва было не лишился жизни: остяки и самоеды, в числе ста человек, под предводительством Митры Каптылева и Кунема и Мели Будареевых, а главным образом по внушению Тайши Гиндина, долго не позволяли ему пристать с судном у их летних юрт и, когда пристал он и начал убеждать оставить идолов и покланяться истинному Богу, кричали на него, ругали его и наконец стреляли в него и его спутников из луков. Однако ж, несмотря на такую безуспешность проповеди в Обдорске, в последние годы жизни преосвященным Феодором лично и через сотрудников, как прежних, так и новых (настоятелей разных монастырей, благочинных и простых священников), обращено до 10000 сибирских инородцев: в числе их – половина кистинцев, называемых от него кыштымами, из живших по реке Томи многие тунгусы, остяки, остававшиеся некрещеными от прежних лет, и другие полудикари нынешних губерний: Тобольской, Томской, Енисейской и частью Иркутской. В то же время преосвященный Феодор занимался постройкой для новокрещеных церквей и часовен на испрошенные им же у правительства деньги; выхлопотал от казны жалованье как на самые те церкви, так и на причты при них, определял в новокрещенские волости особых надзирателей; ходатайствовал (и исходатайствовал) у пра­вительства об избавлении новокрещеных от рабства, исключении их из подушного оклада и возвращении в оклад ясачный, освобождении от подвод для проезжающих по должности чиновников и лиц духовных и даровании им некоторой льготы в платеже ясака, и сношениями с духовным и гражданским начальством старался ограждать своих детей по вере: а) от гонений, которые были воздвигаемы на них оставшимися в идолопоклонстве самоедами; б) от обольщений вином и разорений по торговле со стороны промышленников, которые за чарку, за стакан водки получали от дикарей соболя, дорогую лисицу или голубого песца, от разврата, вносимого к ним сборщиками ясака и торговцами, от излишних с них сборов ясака и других притеснений. Сверх того, в 1722 г. маститый старец готовился к принятию в Тюмени Петра I, который намеревался было посетить Сибирь с похода на Персию, а в часы свободные от дел занимался в своей келье обучением грамоте новокрещенских сирот. Правда, по вторичном отречении от управления епархией Филофей снова собирался было уехать в Киево-Печерскую Лавру на обещание, в конце 1726 г. даже писал Феофану Прокоповичу о содействии к выезду его из Сибири, уже отправил было «туда на памятку души своей – свою власную келейную ризницу», но этого, за неполучением разрешения и вскоре последовавшей смертью, не случилось.

1726 г. был последним годом жизни и деятельности митрополита Филофея в обращении неверующих к вере Христовой: в следующем 1727 году 81 мая он скончался среди облагодетельствованной им монастырской братии и детей новокрещеных на 77 году от рождения своего. Тело его, со­гласно завещанию, погребено в Троицком Тюменском монастыре, вне церкви, подле западных дверей, против самого входа, «дабы, как выражался Преосвященный, – мимоходящие попирали прах его ногами». Лет 100 так и было: прах Филофея выходящие из церкви и входящие в нее и попирали ногами, но лет 60 тому назад над могилой его бывшим настоятелем монастыря архимандритом Амвросием устроено каменное надгробие с изображением креста и лика святителя, также и с надписью, а над сим небольшой из листового железа навес. Жители Тюмени и других сибирских городов и селений, питая благоговение к памяти преосвященного схимонаха Феодора, ходят и приезжают на гроб его и совершают по нем панихиды.

Преосвященный Филофей, судя по портретам его, роста был высокого, сухощав и под старость несколько согбен; – на бледном лице его как бы написаны кротость и одушевление; нос имел длинный, волосы седые. «Нравом, – по выражению сибирской летописи, – был тих, весьма снисходителен ко всем и тщеславия весьма не имел». Жизнь вел самую деятельную и простую; например, в летнее время хаживал для прогулки из Тобольска в Ивановский монастырь (в 9 верстах от города) пешком и там, незримый никем, удил рыбу на речке Шанталыке; живя на покое, в часы досуга, особенно в зимнее время, как сказано выше, учил читать, писать и петь детей новокрещенцев, из которых некоторые и жили у него в келье; иногда сочинял церковные песнопения, например тропарь и кондак Верхотурскому праведному Симеону и канон мученику Василию Мангазейскому, а также религиозного содержания стихи; наконецъ, самую большую часть бумаг, какие выходили от него, особенно по делами новокрещенцев и архиерейских вотчин, писал своеручно. Кстати здесь заметить, что митрополитом Филофеем был составлен остающийся в рукописи Сибирский Лествичник. Содержание для него составителем было заимствовано преимущественно из «Лествицы» преп. Иоанна Синайского и других св. отцов и из разных Патериков. Экземпляры этого Лествичника есть в Св. Синоде в музее, что при Киевской духовной академии.

Г. Бантыш-Каменский в 5-й части своего Словаря достопамятных людей Русской земли в статье о митрополите Филофее Лещинском говорит: «Филофей с крестом в одной руке – как гласит предание – и с мечем в другой силою проповеди и оружием обратил к благочестию... до 40000 сибирских инородцев». Считаю священным для себя долгом смыть это пятно, брошенное на память сибирского архипастыря каким-то преданием, принятым без критического исследования и без справки с делами.

Проповедывать Евангелие неверующим с мечом в руке, обращать неверующих к вере оружием – сообразно ли это с духом Греко-Российской Церкви? Католические миссионеры средних веков, действительно, с мечом в руке заставляли язычников (например, саксонцев, некоторые славянские племена, также жителей наших Остзейских губерний, финнов и после американцев) принимать христианство и, в случае несогласия, проливали их кровь; но наша Церковь во все времена чуждалась таких и подобных мер: это доказывает вся русская история.

Указы всех российских государей об обращении иноверных подданных, можно сказать, преисполнены запрещений чинить насилие совести. И сам Петр I, поручая Филофею обращать в христианство остяков, вогуличей, татар и других инородцев, повелевая даже «жечь нечестивыя их чтилища» – кумиры и кумирницы, при всем том предписывал действовать на них самих по евангельскому учению духом кротости и доказательствами вразумительными, а насилия отнюдь не употреблять. – Далее, если б при митрополите Филофее в путешествиях по инородческим землям были порох, пушки и ружья, то каким бы образом, например, вогуличи юрт Кошутских, Нахрачевых и Сатыгинских, а остяки Больше-Атлымские, особенно, Буренские и Обдорские смели и могли покушаться на жизнь его и его сотрудников? И когда те инородцы стреляли из луков и винтовок, зачем бы находившиеся в его свите, если б они были хорошо вооружены, бегали от опасности или даже получали смертельные раны – как то и другое случилось в Буренских юртах, – не защищаясь и без взаимного возмездия? Но скажут: Филофею во время его путешествий предшествовали люди, которые объявляли инородцам царские указы и губернаторские предписания о крещении их и побуждали их явиться в приречные места для слушания проповеди. Это справедливо; но ужели это – насилие со стороны митрополита Филофея, ужели это действие, несообразное с кротким духом Евангелия? Без предварительного сзывания, например, остяков в известные места не окрестить бы их столько не только в немного лет, но и в несколько столетий; с этим, конечно, согласится всякий, кто хотя несовершенное имеет понятие о местах жительства сибирских инородцев, их бродячей и разъединенной жизни. Сверх того, и побуждения являться в назначенные места к миссионерам не были слишком настоятельны: из Пелыми митрополит Филофей несколько раз посылал за князьком Сатыгой; он, однако ж, как мы видели выше, не явился к нему. – Скажут еще: митрополит Филофей истребил идолов и кумирницы у инородцев. Но доколе у инородцев оставались бы идолы, они все были бы убеждены в их божественности. Притом лишать идолопоклонника предметов его поклонения значит ли еще принуждать его к принятию христианства? Сколько, например, остяков и по истреблении у них предметов идолослужения снова наделали себе идолов и остались по-прежнему вне церкви Христовой?! А главное, – митрополит Филофей истреблял предметы идолослужения после предварительного уверения в их ничтожестве и с согласия самих идолослужителей: по крайней мере так было в юртах Самаровских и Нахрачевых. – Просветитель Сибири в каждую поездку к инородцам, сверх толмачей и гребцов, брал с собой по нескольку человек (от 6 до 10 и от 10 до 20) служилых или казаков; но брал этих людей вовсе не для того, что бы проповедь свою подкреплять оружием, наказаниями и угрозами, а единственно для охранения миссии от злобы язычников и еще более для употребления на посылки, например открывать пути для миссионеров неизвестные, объявлять инородцам в местах их жительства царские и губернаторские призывы ко крещению и собирать их в известных места для слушания проповеди. Повторим здесь прежнее: если б сопровождавшие митрополита Филофея имели при себе оружие, то инородцы не смели бы нападать на него, по крайней мере, в таких случаях им был бы даваем отпор. Итак, можно ли сказать о митрополите Филофее, что он обращал сибирских инородцев с крестом в одной руке и с мечом в другой, силою проповеди и оружием? Самые иноверцы (остяцкие князьки в донесениях гражданскому начальству об обидах и варварстве самоедов) об обращении их в христианство отзывались, при Филофее и после него, вовсе не так, как говорится в «Словаре достопамятных людей Русской земли»: «Мы, – говорили они, – приняли христианскую веру охотно, крестил архиерей Феодор во имя Св. Троицы, и живем по благочестию, радуяся, яко с того времени заблудшие Бога познали». Наконец, и нынешние остяки подтверждают то же самое. В юртах разных мест и на вопросы такого лица, которое они уважали и любили и с которым, следовательно, говорить двулично не имели причины, на вопрос его: «Говорят, что в старые годы ваших дедов и прадедов крестили силой?» – наивно отвечали: «Пошто силой? Совсем не силой, сами шли, сами выходили с соров и из урманов на реку и крестились; ну (конечно), которые тоже и не шли, другие ушли за Обдорско и там не дались креститься»; или: «Старик архиерей (т.е. Филофей) добрый был, простой был старик; не кричал, не ругался, потихоньку – добром говорил: робята, креститеся! Сперва боялись его, после признакомились, не стали бояться». – Заключу эту статью уверением, что ни в Летописце Сибирском, ни у Новицкого в описании остяцкого народа, ни в официальных бумагах, относящихся до крещения сибирских инородцев Филофеем, нет даже и намека на то, чтобы они были крещены насильно.

По волостям новокрещенцев, в местах более способных, о чем неоднократно и было выше говорено, преосвященный Филофей выстроил церкви на испрошенные у казны деньги; в других, менее удобных местах поставил часовни, в иных водрузил (под навесами) кресты; церкви и часовни снабдил утварью; во вновь образовавшиеся приходы определил священно-церковно-служителей; им исходатайствовал денежное и хлебенное жалованье, а церквам – нужные для совершения богослужения материалы, как то: воск, ладан и церковное вино; самим новокрещеным раздавал по юртам, сверх носильных крестов и вещей, нужных в хозяйстве (сукна, холста и пр.), иконы; священникам новокрещенских приходов было поставлено от него в непременную обязанность объезжать на подводах своих прихожан, как бы ни далеко они жили, не менее трех раз в год и при этих объездах обучать их вере и совершать у них христианские требы; заказчики (по-нынешнему а) первоприсутствующие духовных правлений – уездные протоиереи или настоятели монастырей – и б) благочинные) также обязывались посещать жилища новокрещеных инородцев два раза или, по крайней мере, раз в год и также с целью назидания их и наблюдения за их верой; наконец, для наблюдения за исполнением новокрещеными уставов Церкви и для удержания их от соблюдения прежних языческих обрядов, а также и для защиты их от обид со стороны сборщиков ясака и других проезжих были определены особые надзиратели. «Новокрещеные, – по словам преосвященного Филофея, – суть древа новонасажденныя, требующия частаго отребления и охранения, пока не укоренятся совершенно». – Весьма важно и то, что в селениях остяцких и вогульских набирались мальчики и отдавались в монастыри, например Верхотурский и Кондинский, и в дома более способных местных священно- и церковнослужителей, или даже в Тобольские архиерейские школы для научения их русской грамоте и Закону Божию.

Одни из этих мальчиков назначались к занятию священно- и церковно-служительских мест при своих приходских церквах, другие могли бы быть по волостям своим надзирателями за исполнением постановлений церкви, иные заняли бы на своей родине мирские должности, а все вместе, обладая знанием инородческих языков и нравов, пользуясь доверенностью от своих соплеменников, могли бы распространять между ними знание истин веры и правил жизни христианской. Здесь не излишне вспомнить и о тех выгодах, какие преосвященный Филофей доставил или старался доставить новокрещеным в гражданском отношении: по его ходатайству гонимые от некрещеных ограждены от гонений маленькими укреплениями и постоянными в них караулами; по его же ходатайству попавшиеся из них в рабство получили свободу, а внесенные в подушный оклад исключены из оного и возвращены в оклад ясачный; все освобождены от поставки подвод, получили льготу в платеже ясака и ограждались от обид и притеснений со стороны казаков и мелких гражданских чиновников. Если сии последние не слушали его самого, то он писал донесения местному архиерею, посылал промемории в губернаторскую канцелярию, раз даже сам собирался было ехать в Москву для личного за новокрещеных предстательства пред правительством; бедным из новокрещеных при случаях отправлял для раздачи значительное количество хлеба; священникам новокрещеных строил на собственный счет дома; словом, он любил новокрещеныхъ, как своих детей. За то и его новокрещеные любили как отца: когда он посещали их (а он это делал во все последние годы своей жизни), они тотчас выходили к нему навстречу и приветствовали его с радушием и удовольствием, видимо написанным на лицах их, охотно внимали его наставлениям, давали твердое обещание исполнять его советы; вообще новокрещеные принимали Преосвященного как благодетеля и защитника своего, как человека посланного им от Бога. Эта любовь к просветителю в сердцах просвещенных им не погасла; по крайней мере, добрая память об нем не истребилась между ними и до сих пор; например, остяки при расспросах о митрополите Филофее обыкновенно говорят: «Добрый был старик; народ в обиду не давал; комиссары и воеводы боялись его, остяков шипко, шипко (очень, сильно), говорят, любил». Вообще, меры, принятые преосвященным Филофеем для утверждения в христианской вере обращенных им из язычества и магометанства, были, можно сказать, самые лучшие, самые действительные. Свидетели тому: во-первых, заказчики и другие духовные лица, нарочито командированные к новокрещеным; они, при посещении крещеных инородцев, хотя находили по местам и отступников от веры, также и в христианстве держащихся старых обычаев, например живших не венчанными или в многоженстве, погребавших покойников без отпевания и вместе с разными вещами, бывшими в употреблении у покойников и проч. и проч., но зато всех прочих находили в удовлетворительном состоянии по отношению к вере; новокрещеные, например, особенно ближайшие ко храмам, посещали общественное Богослужение, каждогодно бывали у исповеди и св. Причастия и призывали к себе священников для совершения разного рода треб. Свидетели тому: во-вторых, остяки настоящего времени; они говорят: «Одних сам архиерей молитвам учил, а других – священники, и иные из остяков, молитвы наперед узнавши, друг друга учили». Вообще меры преосвященного Филофея к утверждению в христианстве крещеных им были таковы, что если б они с ревностью были поддерживаемы и после, то, верно, остяки, вогуличи и другие сибирские инородцы не молились бы и доселе неведомому Богу, были бы хотя не в первом, то во втором или третьем поколении по отношению к христианству, по крайней мере, на одинаковой степени с русскими простолюдинами.