Любимые рассказы

Москва
Православный христианин
В начале 2000 года, помолившись у священной раки святой, я вышла к остановке трамвая, чтобы ехать домой. Несколько женщин растолковывали приезжей, как добраться до Варшавского вокзала. Я сказала: «Мне по пути, я вас провожу».

Женщина вырвала листок из блокнота, что-то написала и протянула мне «Я глухая, не слышу, что мне говорят. Напишите». Я написала ответ, она быстро кивнула, и мы пошли. По дороге переписывались, и, когда доехали до метро, я поняла, что Марина приехала из Вильнюса, чтобы помолиться у мощей св. Ксении и теперь едет домой. Я написала: «А когда поезд?» - «Утром, часов в 10». - «А где же будете ночевать?»

«Кому-нибудь заплачу, кто пустит переночевать. У вас нет такой возможности?»

Просьба поставила меня в тупик. Дома тесно: внуки, брат, дочка, обстановка в квартире напряжённая…

И вдруг в голове стрелой: «Ты о чём говоришь? Зови к себе бездомную!»

Первая мысль была благой, но тут же появилась противоположная ей: «Сколько тебя ни учили, ты всё не научишься жить. Ты же совершенно не знаешь человека, да и дома неизвестно, что будет». Но решение было принято.

Как объяснила позже Марина, и её обуревали недобрые мысли: «Куда это меня ведут? Что там за люди? Может, попаду в банду какую?»

Дома была та обстановка, когда вдруг родные и любимые люди перестают понимать друг друга. Отношения натянутые, резкие, готовые взорваться скандалом. А тут ещё незнакомый человек, причём совершенно чужой и странный. Веду её в свою комнату. Она как будто поняла смущение и неловкость, показывает билеты на поезд, достаёт прибалтийские газеты. Я пишу: «Марина, посмотрите пока мои книги, я займусь ужином». Она закивала головой.

Вернувшись, я застала Марину читающей мою любимую книгу: «Козни нашего врага и как с ними бороться». А Марина пишет: «Какая хорошая книга. Извините, вы мне её не продадите?»

«Она у меня настольная». Летят листки блокнота: «Да, я вижу. Я бы очень хотела купить такую».

Отвечаю: «Марина, возьми её». Она очень обрадовалась и взяла с радостью.

Я проводила её утром на вокзал, у меня было чувство, что провожаю родного человека.

Дома случайно передвинула телефонный аппарат, из-под которого выпала 500-рублёвая купюра. Ах, вот оно что! Марина заплатила за книгу.

А вскоре я получила письмо. Оно было полно благодарности. И особенно за книгу. Марина писала: «Как она мне помогла! Многое открылось по-иному».

Сейчас, когда Марины нет в живых, я могу цитировать её письма. Чистая, искренняя душа светится в них. И вера. Вера питала её живой водой. Вера привела её, абсолютно беспомощную, беззащитную, в Петербург, через границу, и укрепила по молитвам св. Ксении блаженной… Она как бы дала ей другое зрение, повернув очи её внутрь себя.

Жизнь Марины была нелёгкой. Жила в Вильнюсе в однокомнатной квартире, как запертая в клетке. Можете представить себе человека, который никого не имеет рядом, не слышит звонка в дверь… К тому же совершенно больного. Собственная неполноценность оторвала её от родных и знакомых. И тогда она стала молиться святой Ксении. Неустанно, день за днём, читать акафист ей целый год. И сама св. Ксения позвала её к себе с такой силой, что ничто не могло удержать Марину от поездки к святым мощам - ни неизвестность пути, ни зимний холод, ни скудная пенсия. И св. Ксения отблагодарила её за терпение и веру.

…Вернувшись тогда из Петербурга, Марина обнаружила, что злых соседей её нет. Сосед попал в тюрьму, его овчарка исчезла (из-за неё она боялась выйти из квартиры). Стало тихо, родные приняли её с радостью.

В последующих письмах боль, только уже не за себя, а за своих близких, не видящих Истины и Света, а также собственных грехов. Она так просила молиться то за одного, то за другого, особенно за крестницу Наташу, и была так рада, когда та, наконец, исповедалась и причастилась.
В каждом письме видно, как укреплялась вера.

Последнее письмо я получила в конце января 2008 года. Удивлялась, почему так поздно пришла рождественская открытка. Глянула - почерк незнакомый. Ёкнуло в сердце. Писала её сестра Таня: Марина скончалась тихо и мирно.

Какое же чудо сотворила с ней св. Ксения Петербургская! С её благодатью хрупкая женщина обрела главные качества Православия - смирение и любовь, два крыла, поднявшие её на ту духовную высоту, к которой многие стремятся десятилетиями.

Валентина Капитоновна Попова,
г. Санкт-Петербург

dro0YWxnCZE.jpg
 
Москва
Православный христианин
- А мне Толик сказал, что я мерзко рисую и что моими рисунками надо топить печку, - плачет Ванька, девятилетний сын моей подруги, на чьи удивительные работы я могу смотреть долго и часто...

- Раз плачешь, стало быть, будешь топить? - спокойно спрашиваю я.

- У нас нет печки, но я их порву, все порву, - тихо шепчет мальчик.

- Имеешь право. Я не знала просто, что ты рисуешь для того, чтобы нравиться Толику. Думала, что ты счастлив, когда смешиваешь свои краски, ищешь сюжеты, проводишь долгое время в студии...

- Я счастлив! Очень счастлив! - вскидывается Ванька, вытаращив на меня большие умные глаза.

- Тогда запомни раз и навсегда, что жизнь состоит из тех, кто счастлив, когда что-то создаёт, и из тех, кто счастлив, когда разрушает созданное другими...

Тебя ждёт впереди очень много "толиков", которые будут стараться разрушить всё, что ты создал, или навсегда отбить у тебя охоту делать хоть что-то...

И если ты будешь помогать им, послушно уничтожая всё, что им не понравилось, ты ничего не достигнешь...

Ты будешь пожизненно обслуживать этих "толиков", каждый из которых точно знает, как надо рисовать, но ничего не нарисовал... знает, как писать, но ничего не написал... знает, как лечить, учить, побеждать на Олимпиаде, и даже управлять государством... но ничего этого не делает в реальности.

- Почему? - Ванькины слёзы высохли.

- Потому что не умеют, - улыбаюсь я, - а те, кто умеют, знают, какой это труд, ни за что не станут критиковать с такой злостью.
Могут сказать, что им неблизко или непонятно, но вот что надо сжечь - нет...

- Я не буду жечь...

- Верю. Продолжай, даже если "толики" будут дружно тебя останавливать...

Дивные Ванькины картины продолжают свою жизнь, чему я очень рада...

И буду рада гораздо больше, если уберегу ещё чьё-либо творчество от вездесущих "толиков", маскирующих часто свои эмоциональные помои, щедро выливаемые ими на чужие головы, плесневой фразой про "это моё мнение"...

Мнение не уничтожает, не унижает, не обесценивает, не выносит вердиктов там, где не имеет экспертного уровня...
И уж точно не указывает, что делать с пришедшимся не по душе...

Лиля Град
 
Москва
Православный христианин

История женщины , которая оказалась перед страшным выбором...

Бывают такие разговоры — как будто случайные. Я пристраивала собачку, вечером написала объявление в местную многодетную группу. Утром — звонок. Я не успела позавтракать. Разговаривала с совершенно не знакомым человеком. Как потом выяснилось — целый час. Просто разговор о собаке плавно переключился на детей. А мамы малышей могут бесконечно рассказывать таким же, как они, о своих беременности, родах, переживаниях и неиссякаемой, ни с чем не сравнимой радости. Но тут было нечто необычное. То, чем не все согласны делиться. То, о чем может вспоминать только бескомпромиссно уверовавший во Христа человек.

— Маша, а Вы недавно родили? Девочку? Вы — молодец, не побоялись. А у меня тоже двое маленьких. У нас две партии (смеется). Первая — совсем большие. Мы с мужем думали, что после 30 уже не рожают. А так хотелось. На работе дежурила на Новый год и думаю: хоть бы в декрет уйти, так устала. Даже в праздник с пациентами психбольницы — я в ней работаю всю жизнь. Это я, конечно, шуткой. Свою работу я считаю уникальной, не жалуюсь. Но что Вы думаете — через некоторое время я обнаруживаю, что беременна. А думала, уже поздно.

Но самое интересное, что через шесть месяцев после родов я пошла на прем к знакомой, хорошему гинекологу. А она говорит: «У тебя миома. Надо оперироваться. А еще ты беременна…» Она слезно просила пойти на аборт. Мне 38. У меня три кесарева. Миома и шов — очень опасное соседство. Вариантов нет. Не помню, как вышла из кабинета… Пошла к другому доктору — той, о которой в нашем городе самые лучшие отзывы. Она — слово в слово повторяет то же самое… Я плакала. Ну не могу я, не могу. Такой человек!

В итоге я попала к обычному участковому гинекологу. Это была единственный врач, которая меня поддержала. Причем поддержала с такой силой! «Скажи мне, та врач, с которой ты говорила, — Бог? А вторая, скажи — Бог? А вот теперь поверь, что Бог послал тебе ребенка. И если миома выдавит его, то ты хотя бы попробовала дать ему шанс. И не будешь мучить себя всю жизнь: мог он родиться или нет. А такая мысль придет рано или поздно».

Эта женщина из поколения наших матерей. Раньше она была оперирующим гинекологом. Но потом поняла, что не может так работать. Кто-то очень хочет, но не может забеременеть. Кто-то не может родить. А кто-то чуть ли не каждый месяц приходит на аборт. Она отказалась от операций и пришла на участок.
Всю беременность она была со мной на телефоне. В последнем триместре у меня защемило седалищный нерв, и пришлось ездить на инвалидной коляске… Ноги не держали. Но и это было, оказывается, нужно. Потому что после этого защемления все стало складываться одно за другим — минута за минутой. И я теперь точно знаю, что пути Господни неисповедимы. И Он вел меня за руку.

Были некоторые беспокойства, неприятные ощущения. И я решила сходить на дополнительное УЗИ.

«Ну, ничего. Бывает такое. Родишь — либо пройдет, либо нет». Врач улыбался. Нравятся мне эти врачи — так просто рассуждают! Я обидеться тогда хотела. А он мне: «Давай посмотрю. Может, и правда у тебя чего-то болит». И увидел, что мой шов истончился до 0,3 миллиметров. «Была б моя воля, я б тебя уже назавтра прооперировал. Немедленно езжай в перинатальный центр. И будь под наблюдением!»

Смешно, конечно, было, как меня везли вместе с моей коляской. В перинатальном не очень-то мне обрадовались — слишком большой поток отовсюду почему-то именно к ним. Взяли, положили. И вот утром у меня щелкнула спина. Как будто приступ радикулита. Боль не сильная — сама бы и внимания не обратила. Но суть в том, что щелкнула она как раз в тот момент, когда местная строгая врач заходила к нам в палату на обход. «Ты чего такая?» — «Радикулит, по-моему». — «А лицо-то почему синеет? Быстро носилки!» Через секунду меня тащили по коридору. Бегом. В реанимацию. Самое страшное, что в такие моменты они ничего не говорят. «Я умру, доктор?» — «Погоди, сейчас до реанимации добежим — и увидим!»

Тот щелчок в спине оказался полным разрывом матки. Мой шов не выдержал. Я была на 35-й неделе беременности. Помощь мне оказали за считанные минуты. Их — этих минут — и оставалось в нашей с малышкой жизни именно столько. Ее достали и дали мне. Я не смогла подержать ее — руки были привязаны. Но целовала и разговаривала. Потом услышала: «4 килограмма, 9 по шкале Апгар».

Я некоторое время была в реанимации. Шов был очень большой. Трубы пришлось перекрыть, потому что матка использовала свой ресурс полностью. Миому мою благополучно удалили.

Малышка перестала дышать самостоятельно на следующий день. Наверно, потому что успела глотнуть крови. А может, и нет. Я не знаю, но что я пережила за те дни, пока была в реанимации она, — это самое страшное.

Сейчас ей два года. Они с сестренкой говоруньи, умницы. Я старших не кормила грудью, бегом бежала на работу. А сейчас наслаждаюсь. Понимаю, что это мои последние дети. Потом уже — только внуки. Понимаю, что для этих детей я со временем буду «пожилым родителем». К нам на работу часто приходят подростки с синдромом «пожилого родителя». Стесняются, унывают. Но я готова, мне не страшно, мы справимся. Я до сих пор кормлю грудью. Не высыпаюсь, конечно, бывает. Но тем врачам я когда-нибудь поставлю памятник.

А знаете, узист, который меня тогда заставил лечь под наблюдение, умер в прошлом году. Хороший был мужик, многим помог.

✍
ТРЯПКИНА Мария
 
Москва
Православный христианин

Психология с журналом «Фома» | VK

Психология с журналом "Фома": о душе, отношениях, осознанной жизни и познании себя.
vk.com
vk.com

" Бабушка умерла. Папа умер... " - о чём я говорила с маленьким сыном в наши самые тяжёлые дни.

Бабушка умерла на Татьянин день. Еще утром врачи говорили, что ей лучше — и вот тебе. Было решено, что четырехлетнему сыну Мише эту грустную новость скажу я. Моя бабушка — его большой друг, ей было 96 лет.

— Сегодня утром бабушка умерла.

— Умерла? А как это?

Тут я осознала, что это наш первый разговор про смерть. Разговор, к которому я совершенно не готова.

— Бабушка теперь на небе, — говорила я.

— Отлично, на небе! А к ней в гости можно? Я когда ее увижу?

Он спрашивал, исходя из своего жизненного опыта, где еще не случалось потерь, а я судорожно пыталась сообразить, что ему ответить. Логика взрослого никак не помогала мне: бабушка старенькая, ее земная жизнь может закончиться — для сына это не было очевидным.

— Понимаешь, бабушка была очень старенькая… А когда человек старенький…

— Но она же совсем не болела!

Он понял меня лишь тогда, когда я сравнила смерть с разлукой и сказала, что теперь бабушку можно увидеть только на фотографии. Расстроился, заплакал. «И что, я теперь с ней не поговорю?»

Шло время, а сын никак не мог привыкнуть к тому, что бабушки нет в ее комнате, она не смотрит любимые передачи, не сидит с чашкой кофе на кухне. Почти каждое утро он начинал с вопросов: «А бабушка умерла?», «Почему умерла?», «Она где?».

С помощью батюшки из нашего храма мы потихоньку справлялись, хотя через пару недель хотелось сказать: «Горшочек, не вари». Но мы радовались, что сын не молчит, а выплескивает эмоции, и отвечали на вопросы, которые он задавал. Старались как можно проще и понятнее: «Она прожила долгую жизнь», «Она на небе». И для четырехлетнего этого оказалось достаточно.

А через год умер его отец. Когда я произнесла «папа умер», он заплакал сразу и задал совсем другие вопросы: «Почему папа умер, он же совсем не старый?», «Почему именно сейчас?», «Мы когда-нибудь будем меньше грустить?».

И почти сразу же у сына возникла необходимость понять, а что же дальше, после того, как человек умирает: «Папа же не исчез».

После смерти бабушки сын вынес для себя, что умереть — это перестать быть. После смерти папы он начал понимать, что для верующих это перестать быть «здесь» и начать быть «там». И оказалось, что очень важно говорить про это «там», о бесконечности жизни, вечной душе. И о том, что дорогой нам человек никуда не делся, он есть и по-прежнему любит нас.

— Где сейчас папа?

— Считается, что первые три дня душа человека путешествует по местам, дорогим его сердцу. Может, он сейчас в Марокко, где жил в детстве. А может — в дельте Волги, где тушил тростниковые пожары.

— А потом?

— Он пойдет по дороге в рай. Знаешь, это нелегко, его ждут испытания.

— Испытания?

— Да. А мы можем ему помочь.

— Как?

— Молиться. Понимаешь, когда остается душа, ей не нужны ни вещи, ни еда, ни одежда. Но очень нужна молитва — она придаст папе сил, чтобы идти к Богу. Это единственное, что мы можем для него сделать и что ему по-настоящему нужно.

Он повторит мои слова еще очень много раз и будет искренне радостно ставить свечи на канон и слушать, как я читаю Псалтырь — она же помогает папе дойти до Рая. И ему вдруг становится ясно как Божий день, зачем мы идем в храм — молиться за папу. До этой поры как было: встали, пошли, взрослые помолились, Миша покрутился рядом, повисел у папы на руках, причастились. Но всё малопонятно, быстро устал и очень хочется просфорку.

В первые месяцы после потери через эту молитву вся церковная жизнь обрела смысл: сын начал вслушиваться в тексты, что-то запоминать, задавать вопросы, помогать составлять записки о здравии, о упокоении, всматриваться в лики святых. Мир, который был для него привычным, но не очень понятным, вдруг ожил.

Конечно, мы еще долго будем сильно грустить. Но будут возникать и поводы для личных открытий и неожиданной радости. Окажется, что «папа там не один! Там и бабушка, и ее дедушка, который делал “Катюши”, и твой папа, и папин папа, и дядя Сережа». Это очень поддержит. И «грусть-тоска меня съедает» со временем сменится упованием на встречу с Богом и родными («когда-нибудь, когда я тоже стану старенький») и на тихий вздох: «Жаль, что в рай нельзя позвонить…»
✍

Оксана Илюшина

Фома ; Истории ; Психология ; Говорим с детьми.
 
Москва
Православный христианин
Всегда ли Бог слышит молитвы? Всегда ли помогают святые?

Эта история об одной незнакомой женщине, которой святитель Спиридон Тримифунтский ответил на ее вопросы.

Эта история произошла не со мной, но удивительным образом я стала этаким «проводником» одного маленького, но очень значимого чуда.

Дело было в 2007 году, когда в Россию привозили для поклонения мощи очень мною любимого святителя Спиридона Тримифунского. Так уж получилось, что застать эту святыню я смогла в Воронеже, и именно в день, когда в соборе дежурили мои друзья. Не знаю почему, но традиционным благословением – иконой и маслом — меня одарили в двух экземплярах, напутствуя словами: «Может, кому передашь».

Буквально через несколько недель я решила съездить на малую историческую родину, в Севастополь, где мы с подругой, гуляя по одной из главных улиц города, решили зайти в Покровский собор и подать записки.

Очередь была небольшая, жарко, а добрую тётушку у свечного ящика плотно атаковала одна из представительниц, которых в православном обществе принято называть «захожанками». Подавая записки на 10 лет вперёд и желая испросить помощи на совершенно все жизненные ситуации, женщина задавала всё новые и новые вопросы: «А вот если я ещё квартиру хочу сдать, то это кому надо молебен заказать?»

Меня эта история уже начала порядком напрягать, и я схохмила про «магический обряд подавания записочек». Стоящая впереди бабушка, не догадываясь, что это на самом деле мы с подругой — представительницы московской золотой православной молодёжи, одной из характеристик которой почему-то стал этакий цинизм, начала нас воспитывать: «А вы что думаете, святые не помогают?»

Я как могла успокоила бабушку, что святые очень даже помогают, но их помощь прямо пропорциональна силе нашей веры. И что очень печально, когда церковь с её сонмом святых, своей жизнью проповедовавших истинную веру, любовь и бесстрашие, становятся элементом культуры потребления, где за благополучный исход дела (в мою пользу, естественно) требуется принести в жертву богам деньги и бумажку с именем.

Бабушка тоже, оказывается, много размышляла на эти темы: «Как же мне жалко бедного святителя Николая, — жаловалась она, — ведь обо всякой ерунде его просят, а о других как будто забывают. Вот тот же святитель Спиридон! Великий же был подвижник, и как его любили, а кто о нём помнит!»

В церковь я пришла с той же сумкой, что ходила в Воронеже поклониться мощам святителя, так что освящённый подарочек оказался со мной. Недолго думая, я протянула бабушке иконку и маслице, рассказав, что это — от мощей того самого почитаемого ей святителя Спиридона Тримифунского.

Держа в руках эти сокровища, бабушка сначала замолчала, сильно переменившись в лице, а потом сказала: «Вы даже не представляете, что Вы сейчас для меня сделали. Я очень давно молюсь святителю Спиридону об одном очень важном для меня деле, но ничего не происходит как будто. И вчера я взмолилась ему, даже ругалась, что нельзя быть таким равнодушным и никак не откликаться на молитвы старой больной женщины. А сегодня вот Вы передаёте мне от него подарок…»

Оставшиеся минут десять бабушка молчала и о чём-то сосредоточенно думала. Мы тоже погрузились в какие-то свои размышления. Всё-таки невероятное совпадение — ситуация, в которой сошлись слишком много маловероятных событий. Я не попала в столице к мощам, зато чудесным образом оказалась проездом на полдня в Воронеже, где в те же самые полдня был открыт доступ к мощам любимого святого, я вошла в собор именно тогда, когда дежурили мои друзья, и они вдруг решили обойти правила и выдать мне второй комплект подарков, мы встретились с подругой, с которой не виделись много лет, именно в этот день и час, и что-то заставило нас завернуть в церковную лавочку именно этого храма, хотя в тот день мы прошли мимо ещё нескольких. И главное, что именно накануне вечером какая-то женщина имела очень важный для себя разговор с небесной канцелярией, буквально требуя как-то обозначить своё присутствие в её жизни.

Я искренне верю, что человек действительно может получить безграничные милости от Бога через заступничество Его святых, которые, выражаясь языком психологии, способны испытывать очень глубокую эмпатию ко всем, кто обращается к ним с просьбами о помощи в ситуациях, в которых они сами оказывались в своём земном служении.

И даже если кажется, что о нас совсем забыли, быть может, на самом деле Господь по молитвам наших святых заступников подбирает для нас наилучший вариант…

Я думала об этой ситуации всего лишь год спустя, когда моя личная жизнь потерпела фиаско, и я была вынуждена столкнуться с реальностью, которую отодвигала от себя, заслоняясь, как фарисей, правильными советами, которые, однако, в моём сердце приживались не лучше, чем посеянные зёрна на каменистой почве.

Но этот удивительный пример того, что Господь слышит всегда, и даже на молитвы обычной пенсионерки из Севастополя пытается найти понятный ответ, меня вдохновлял и поддерживал в трудные минуты, когда, казалось бы, от меня отвернулся почти весь мир.

Помню, как я ехала в метро и глядела по сторонам, радуясь влюблённым парам и семьям с детьми. Это была очень странная и непривычная для меня реакция —благодарность. Чужое счастье, пусть недоступное для меня в тот момент, вдохновляло меня и внушало мысль о том, что если они встретили друг друга в такой большой Москве, то это возможно и для меня. Надо только подождать. Но не класть на алтарь ожидания всю свою жизнь, а учиться тем вещам, которые раньше были незнакомы, но обязательно пригодятся потом.

Как оказалось, когда я ездила в метро и напрашиваясь на такие же чудеса, коих сподобилась эта благочестивая бабушка, мой тогда ещё будущий муж, о котором я так молилась, жил на соседней станции метро, на той же улице, что и я, ездил на работу в том же последнем вагоне в центр. А главное — решал для себя очень важные вопросы, без которых никогда бы не обратил на меня внимания и не понял, что ищет именно меня, такую какая я есть.

В нашей жизни святитель Спиридон тоже сыграл одну очень важную роль. Быть может, когда-нибудь я наберусь храбрости и расскажу и об этом обыкновенном чуде, которое перевернуло нашу жизнь и привело нас в день сегодняшний именно такими, какие мы есть.

Обязательно верьте! И не бойтесь просить. Даже когда кажется, что про вас забыл даже Сам Господь Бог, будьте уверены, там, на небесах, уже есть план нашего спасения. Он себя обязательно явит, как только все участники мероприятия будут к этому готовы.

Святителю отче наш Спиридоне, моли Бога о нас!

( Там, откуда взяла этот рассказ и перенесла его сюда, - было написано, - Взято из интернета ).
 
Москва
Православный христианин
ПОЧЕМУ ВРЕДНО ОБМАНЫВАТЬ ДАЖЕ ПО МЕЛОЧАМ?
Каждый день в жизни возникают ситуации, в которых появляется соблазн обмануть. Причем, часто назвать это враньем язык не поворачивается, слишком уж незначительные ситуации. В магазине сдали лишнюю десятку, кондуктор не заметил «зайца» в автобусе, человек взял денег в долг и не торопится возвращать, пока не спросят...
Знакомая ситуация, не так ли? Человек частенько идет на сделки с совестью по таким, казалось бы, незначительным вопросам. Мол, а что такого? Я не украл, не обманул, просто промолчал, например, когда кондуктор спрашивал, у всех ли оплачен проезд. Не обеднеет автопарк от одного раза, в конце концов!
И правда, автопарк не обеднеет. А вот душа - легко. В послании апостола Павла к Ефесянам говорится: «Посему, отвергнув ложь, говорите истину каждый ближнему своему, потому что мы члены друг другу» (Еф.4:25).
И конечно, нет никаких уточнений о том, что про важные вещи нужно говорить правду, а о мелочах можно и слукавить. Для души нет большой разницы в том, из-за какой ситуации впадать в грех: молчаливый обман кондуктора или ложь в лицо мужу после измены.
Святитель Тихон Задонский писал: «Видим, что разная ложь бывает в мире. Лжет купец, когда говорит, что товар его такой-то цены стоит, а это не так. Лжет свидетель на суде, когда говорит то, чего не видел и не слышал, или не говорит того, что видел и слышал, и черное называет белым, и горькое – сладким... Лжет работник, который, взяв достойную цену, обещал работать усердно нанявшему его, но работает лениво или совсем не работает. Лжет должник, который занимает деньги и обещает отдать, но не отдает... Лжет пастырь, который обещает и присягает пасти стадо овец Христовых, но не пасет или нерадиво пасет их. Так, лжет христианин, который в Крещении святом обещает работать Христу Господу, но не работает. Таков всякий, кто по святом Крещении беззаконнует и прилепляется к суете мира сего».

Есть у мелких обманов и другое вредное свойство: из-за того, что люди разрешают себе разок-другой соврать в мелочах, ложь становится для них привычной, и врать по-крупному тоже становится легко. И вот тут на душе становится уже не так, как после копеечного обмана, а тяжело и мучительно - наверное, каждый в жизни переживал это чувство.

В Библии есть такие слова: «Мерзость пред Господом - уста лживые, а говорящие истину благоугодны Ему» (Притчи. 12:22). Так что, намного лучше в такой ситуации опередить грех и бросить ему вызов: самому отдать долг, вернуть лишнюю сдачу или подойти к кондуктору, чтобы честно заплатить за проезд.
«Унижает человека именно ложь» - писал
Оноре де Бальзак.
И правда, стоит ли продавать свою душу по цене автобусного билета?

Автор статьи: Лена Благинина.


( Пост в сообществе : ; за 7 марта 2023 года ).
 
Москва
Православный христианин
Я шёл вынoсить мусop и увидел на снегу полбухaнки хлебa. Я поднял eго, хлеб оказался выcoхшим и больше напоминал камень, и кинул в контейнер. Только я отошёл, как услышал сзади ругательства. Я обернулся. Наклонившись, в контейнере ковырялся очень пожилой человек. "Бомж!?", - подумал я, - Хотя, нет. Одeт прилично. Что же его так заинтересовало в этом ящике? Дед достал тот самый хлеб, стряхнул его и бережно убрал в пакет. "Чудной!" - опять подумал я и пошёл домой.

На следующий день я сновa встретил этoго деда, но уже на остановке. Он понемногу доставая хлеб из пакета, кормил птиц. Я присел рядом с ним на скамейку. Я внимательно наблюдал, как птицы подxoдят и берут крошки хлеба, причём делают это аккуратно и нecпешно.

- Им важно очень хорошо питаться. Зимой без еды очень тяжело и можно погибнуть, - внезапно еле слышно сказал старик, - Я никогда не думал, что настанет тот день, когда люди пepeстанут ценить хлеб. Каждый день я собираю его на улице, в помойках. За последние гoды я видел кучу всякoго хлеба, котoрый просто был никoму не нужен. Куча хлебa, - он задумался, - Моей маме не хватило лишь маленького кусочка, а тут кyча...

Какая-то медленная дpoжь пpoшлась по мне. Я сидел и тупо молчал, смотря на его старые скукоженные руки, которые всё доставали и доставали нескончаемые крошки из пакета. Я даже не заметил как подошёл мой автобус, открыл двери, закрыл и уехал. Тoгда мне почему-то хотелось слушать его голос. Я как будто всю жизнь был знаком с этим человеком.

- Тогда нас эвакуировали, - снова услышал я - Несколько дней мы ехали на поезде в неизвестность. Мне было восемь, а Сашке полгода. Мама всегда крепко прижимала нас к себе, чтобы согреть. Было очень холодно. Еды практически не было. Каждый сухарик мама делила на две половины, один, что побольше, отдавала мне, а другой клала себе в рот, долго жевала и отдавала Сашке. Вон прям как этa ворона.

Я посмoтрел и дeйствительно та, что побольше, кормила изо рта того, что поменьше. Старик достал кусок побольше и кинул вороне и продолжил:

- Нас тогда бомбить стали и поезд встал. Дальше ехать нельзя было. Я не знаю, где мы были? Кругом леса, поля и зима. Многие тогда погибли. Хоронили прямо в снегу, не было сил совсем, да и лопат тоже не было. У кого ещё были силы, то те уходили. Но куда никто не знает. Мама взяла Сашку и мы пошли через лес. Шли долго и сколько я тоже не знаю. Ели снег, тогда он казался таким вкусным. Мама говорила, что это такая белая вкусная каша. А потом закончился последний сухарик. А потом...Потом мама не проснулась. Я понимал, что нужно идти. Во чтобы ни стало, но нужно идти. Я взял Сашку на руки, и мы шли, шли, шли...

Я помню, как я упал. Казалось всё! Я смотрел на Сашку, а он улыбнулся и посмотрел куда-то в сторону. Я из последних сил поднял голову и увидел недалеко огромную собаку, тогда я ещё не знал, что это был волк. Я никoгда их не видeл. Он подошёл к нам и обнюхал. Сашка протянул ему руку.

Что-то такое знакомое было в этих глазах. Волк пошёл, остановился и будто зовя меня, снова пошёл. Я не знаю откуда у меня взялись силы, но я прихватив брата пошёл за ним. Черeз два поля мы вышли к деревне и тут я снова упал. Очнулся я от того, что меня кто-то гладил.

Я открыл глаза и закричал - Мама!Мама! Но это была не она. Напротив сидела женщина и растирала меня чем-то. Сашка лежал в люлькe и пил молоко. Очухавшись, я рассказал всю нашу историю этой жeнщине и про большую собаку тоже. Она лишь тогда улыбнулась и сказала, что в их краях никогда не видели волков. Эта женщина приютила нас и стала нашей мамой. Но мы с Сашкой ещё долго таскали и прятали хлеб под кроватью. Мы ждали, что придёт мама и мы обязательно её накормим.

-Последний автобус! - услышал я чей-то голос. Я обернулся, но рядом никого не было. Я ехал домой и всё время думал об этом старике. Впервые в жизни я стал уважать хлеб. Если я находил засохший хлеб, то размачивал его и отдавал птицам. Лишь тoгда, cидя там на останoвке, я понял, что тот, кто знает, что такое голод, никогда не выбpoсит xлеб.

Когда-то дaвно говорили, что xлеб - всему голова, и я очень надеюсь, что, прочитав этот рассказ, люди будут более бережно относиться к хлебу. И я очepeднoй раз не увижу егo на муcoрке.

Автор: Игopь Шиxoв

 
Москва
Православный христианин
Священник Ярослав Шипов
РЮШЕЧКИ
( книги Ярослава Шипова « райские хутора» )

Мы никогда друг друга не видели. Она присылала мне письма: корявым почерком, на тетрадных страницах в клетку. Сбивчиво и суетливо пыталась пересказать историю своих духовных шатаний, падений и, смею надеяться, некоторых прозрений. Там было много всего — мне оставалось только расположить события правильной чередой.

Помнила себя Евдокия с первых послевоенных лет. Просыпаясь, видела перед собой в красном углу бабушкины иконки — бабушка, стоя на коленях, молилась. Солнечный свет заливал комнату, вкусно пахло желудевыми лепешками. Теперь, в старости, она понимала, что была в те времена так близка к Богу, как никогда впоследствии.

«Я любила тогда всех людей, особенно, конечно, родных. Любила до замирания сердца. Все любила: речку, небо, родительский дом. День начинался с бабушкиной молитвы и бабушкиной молитвой заканчивался».

А дальше женщина вспоминает, когда же это все стало уходить. Она помнит момент, как увидела на своей подружке новое платьице с рюшечками. И этим рюшечкам позавидовала. А рюшечки, если кто не знает, это сборчатые полоски материи, которые пришиваются к плечикам, рукавчикам — чепуха в общем. Потом девочка позавидовала новым коричневым туфелькам другой подруги. А через зависть в нее вошли и прочие погибельные для души страсти.

Она выросла, вышла замуж. Родила трех дочерей. Работала в сельсовете. И вся остальная ее жизнь была посвящена тому, чтобы жить не хуже других. А по возможности — и лучше. Приобретались мебельные гарнитуры, ковры, холодильники, телевизоры, магнитофоны... Когда они устаревали, их заменяли новыми. И ради этих приобретений, вспоминала Дуся, она и взятки давала, и документы подделывала, приходилось лукавить, лгать, льстить, лицемерить... А денег недоставало. Стали выращивать скот на продажу, разводили кур, уток, индеек. В этих трудах муж ее стал инвалидом. Но все у них было — не хуже. «Дом — полная чаша». Его достраивали, расширяли. Так дожила до семидесяти лет. И вдруг дом за одну ночь сгорел. Дотла.

Все село помогало его тушить. Никакого имущества спасти не удалось. Успели только выпустить из сараев всю живность. Сами на улицу выбежали — она в халате босиком, а он в тренировочных штаниках.
И вот утром супруги сидят на скамеечке напротив пожарища. Рядом с ними кот. Корова пришла и коза. А остальные — разлетелись и разбежались. И тут ветерок донес слабый запах желудевых лепешек: за огородами была дубовая роща, и, вероятно, желуди попали в огонь. Это был запах из детства...

А мимо шел батюшка в храм — готовиться к службе. Он тоже всю ночь помогал тушить пожар. Евдокия за ним увязалась, пришла босиком в церковь. Батюшка занимался своими делами, а потом спрашивает: «Тебе чего?» Она подумала-подумала и сказала: «Поблагодарить Бога». Дуся боялась, что священник решит, будто она с ума сошла. А он спокойно и понимающе кивнул: «Отслужим благодарственный молебен».

Вышла она после молебна на улицу. И стало ей легко-легко. Взрослые спешили на работу, дети — в школу. «Как же я люблю этих людей!» — осенило вдруг Евдокию. Между тем еще вчера она едва ли не со всеми была в раздорах.

Соседи пригласили попить чайку. Сидят они с мужем за столом, и вдруг заходит землячка, которая давно переселилась в город. А в селе у нее был родительский дом. И он пустовал, потому что родители умерли. Ктото сообщил ей о пожаре по телефону, и она сразу примчалась на большом красивом автомобиле.

Говорит: «Идите, живите в этом доме! Вот ключи. А чтобы не было недоразумений, давайте я вам его сейчас продам за символическую цену! Мне он, честно, совсем без надобности». Супруги возразили: «У нас денег нисколько нет, даже символических». Но все же пошли в администрацию. А там уже приготовлена материальная помощь: «Получите и распишитесь!»

Открыли хату, и оказалось, что она очень похожа на ту, в которой Дуся провела детство. Даже иконы — словно бабушкины. И женщине стало радостно.

Тут начали приходить соседи, приносить еду, одежду. Возвращать кур, уток, индюшек. Но Евдокия сказала: «Куда улетели, там пусть и живут». Оставили козу — для молочного пропитания, а корову в тот же день и продали. Так и обустроились.

Внучки у Евдокии — взрослые девушки. Живут в городах, учатся. И вот она пишет: «Увижу по телевизору шубку какую-нибудь, думаю: “Надо, чтобы и у моей внучки такая была!” И тут же словно током: “Опять рюшечки!” Этим пожаром мне указание было дано, чтобы я поняла свою жизнь. Он для меня — специальный. Шифер ведь от пламени взрывался и разлетался, соседские дворы были усыпаны этим шифером, но ни у кого ничего не загорелось. Так что это мне — указание, мне — знак. Как же я благодарна Богу, что никто больше не пострадал! Из-за меня и моих рюшечек».

 
Москва
Православный христианин
ИСПОВЕДЬ ИПОДИАКОНА

Два года назад меня пригласили поисповедовать и причастить старушку, которая готовилась умереть. Когда мы уже подходили к дому, где она жила, сопровождающие меня родственники как-то замялись и робко сказали:

— Батюшка, Вы знаете, она ведь у нас курит.

— Ну что ж,— ответил я,— это не такой уж большой грех.

Успокоившиеся родственники повели меня дальше, но через некоторое время снова остановились.

— Батюшка, она ведь у нас всю жизнь была безбожница, ругала Церковь, а попов на дух не переносила…

Это было уже более серьезное препятствие. Довольно часто недавно пришедшие к вере люди хотят во что бы то ни стало спасти всех своих близких. Делают они это чаще всего неумело, и своими уговорами, а иногда и запугиваниями напрочь отталкивают их от Церкви. Однако неофиты упорны, они умеют ждать, и когда неверующий родственник приходит в состояние, делающее невозможным никакое сопротивление, бегут за священником, уговаривая его пособоровать и причастить умирающего человека. Для таких случаев существует особая "глухая исповедь". Священник перечисляет грехи, надеясь на то, что человек, уже потерявший дар речи, еще слышит его, понимает, о чем идет речь и, может быть, кается в своем сердце. Глубина Божественного сострадания поистине бесконечна. Можно согласиться и на "глухую исповедь", но только в том случае, когда человек, которого предстоит исповедовать, все-таки является верующим и, когда был здоров, исповедовался неоднократно. А здесь безбожница, да еще и курит…

— Может быть, лучше вернуться,— сказал я,— не будет ведь никакой пользы от этого формального причащения… один грех…

— Нет, нет, батюшка,— заторопились родственники,— она сама просила привести священника и именно Вас, и вообще — она в здравом рассудке, и память сохранилась, вот возраст только далеко за восемьдесят. И, Вы знаете, в церковь она никогда не ходила, но всегда передавала записку за упокой, правда, с одним только именем. Так что, пожалуйста, пойдемте.

Пришли. Собравшаяся умирать бабушка оказалась известным в городе санитарным врачом. Окруженная несколькими столь же престарелыми родственницами, она восседала в кресле, обложенная со всех сторон подушками, и было видно, что только в таком положении она могла дышать и говорить. Комната, в которой мы находились, сияла умопомрачительной чистотой и поражала выдержанностью стиля. Настоящая декорация в стиле ретро к фильму вроде "Пяти вечеров" Никиты Михалкова. Мебель пятидесятых годов блестела как новая; настольная лампа с зеленым абажуром, покрытая кружевной салфеткой, соседствовала с первым советским телевизором "КВН", который вместе с линзой, казалось, не далее как вчера сошел с заводского конвейера.

Поздоровавшись, престарелая безбожница попросила меня прочесть молитвы из чинопоследования исповеди, немало удивив такой компетентностью в вопросе меня и всех, кто находился рядом. Я попросил оставить нас наедине, однако старушка пожелала исповедоваться прилюдно. Такой неправославный выверт мне зело не понравился, но я решил не противоречить умирающей, решив, что можно будет прервать разговор, если он зайдет не туда, куда надо. Откашлявшись, она начала:

— Я была иподиаконом у последнего Вольского епископа Георгия…

Эта новость поразила меня необыкновенно. В голове пронеслась мысль о преподобной Марине, которая выдавала себя за монаха Марина, о кавалер-девице Дуровой, про которую даже был снят фильм "Гусарская баллада"… Однако старушка, как бы прочитав мои мысли, продолжала:

— Не считайте меня безумной… Я все хорошо помню… Я действительно была иподьяконом у епископа Георгия (Садковского) в 1933–1936 годах, когда он служил в Вольске.

Бабушка оказалась в совершенно здравом рассудке. Более того, у нее была превосходная память. Она рассказала, что когда была двенадцатилетней девочкой, очень любила ходить в церковь. Во второй половине 30-х был единственный в Вольске православный храм, ранее принадлежавший старообрядцам беглопоповского согласия. Отнятый у них советской властью, он был передан православной общине после закрытия остальных городских церквей.

— Я ходила зимой в шапке-ушанке и была очень похожа на мальчика, тем более голова моя была стриженая,— рассказывала Екатерина Михайловна Иванцова,— прихожанки заставляли меня снимать шапку — говорили, ты же мальчик, тебе нельзя в церковь в шапке! Настоящих-то мальчиков в приходе не было. Но для того чтобы совершать службу архиерейским чином, необходимо было найти хотя бы четырех иподьяконов, которыми в старое время всегда были мальчики. А здесь были только два старика да монахиня из уже разоренного Владимирского монастыря. Так что четвертым иподьяконом Владыка назначил меня. Я заходила в алтарь, выносила свечу, стояла с посохом, помогала облачать архиерея. Владыка меня очень любил, старался угостить чем мог в эти голодные годы, всегда оставлял для меня большую просфору… Прислуживать ему, быть в церкви для меня всегда было большой радостью.

Жила тогда Екатерина Михайловна в Нагибовке, ходила на службу через весь город. Вспомнила она, что Владыка страдал каким-то тяжелым заболеванием ног. Теперь понимает, что это, скорее всего, были трофические язвы. Он получил эту болезнь во время заключения, и с трудом стоял во время длинных богослужений. Ему сшили мягкие сапоги, которые иногда к концу всенощной пропитывались кровью.

— У Владыки Георгия были замечательные облачения, которые ему присылали монахини из Белева, где он раньше служил. Перед Троицей 1936 года я должна была принести к службе только что присланное зеленое облачение. Когда я с узелком уже подходила к храму, меня встретила плачущая монахиня. Она сказала мне, что службы не будет, потому что Владыка арестован.

Горе, обрушившееся на двенадцатилетнюю девочку, казалось непереносимым. Она плакала, не переставая, несколько дней. Залезала повыше на дерево перед зданием городского отдела НКВД, чтобы за забором в глубине двора видеть иногда выводимого из камеры Владыку. А потом его увезли в Саратов.

— От монахинь я знала, что детская молитва быстрее доходит к Богу. Я молилась как могла, молилась изо всех сил, ночью, днем… Наступили каникулы. И ничто не мешало мне молиться целыми днями. Я так молилась! Но через месяц в Вольск пришла весть, что Владыка Георгий расстрелян… И тогда,— старуха заплакала,— я потеряла веру. Я поняла, что Бога, Который не услышал или не захотел ответить на молитву ребенка, просто нет. И всю жизнь я прожила без веры. Пустота, которая образовалась в моей душе, стала не просто отрицанием существования Бога, она наполнилась обидой на этого несуществующего Бога, обидой на Церковь, на священнослужителей, которые из глупости или корысти обманывают людей. И когда в войну в Вольске вновь открыли церковь, я с отвращением проходила мимо ее открытых дверей, а если вдруг слышала отголосок церковного пения, то просто заболевала на несколько дней…

Господи, какая чудовищная ошибка, подумал я, какое заблуждение — ведь епископ Георгий дожил до 1948 года! Но старуха продолжала:

— Недавно я узнала, что моя молитва всё же дошла до Бога, и Владыка Георгий не был расстрелян. Если бы я это знала тогда… Я поехала бы за ним, туда, где он был в лагере, в ссылке… Я жила бы подле него, стирала бы его одежду, добывала бы еду… Моя жизнь была бы совсем другой. И это главный грех моей жизни, в котором я раскаиваюсь перед смертью. Простите, батюшка!..

Екатерина Михайловна умерла к вечеру. На третий день я отпевал ее, думая о том, как удивительно складываются людские судьбы, как милостив Господь, возвращающий к Себе не по своей воле заблудшие души.

Священник Михаил Воробьев

 
Москва
Православный христианин
Когда человек приходит в Церковь, он более внимательно относится к своей жизни. И в событиях, которые иной бы отнес к разряду случайностей, начинает видеть до сих пор скрытый от него смысл.

Одна наша прихожанка из Покровского кафедрального собора в Камышлове рассказала мне, что какое-то время назад сильно увлекалась оккультными книжками, а когда решила покреститься, долго не могла зайти в церковь. Буквально не могла. Соберется с утра в храм, уже и со священником договорилась — но вдруг кто-то неожиданно позвонит, срочно куда-то бежать надо, какие-то дела важные появляются, хотя до этого неделями никто не вспоминал... В общем, снова и снова все откладывается.

Попытке на пятой она поняла, что слишком уж много совпадений, ей от этого прямо нехорошо стало. Думает, что это вообще такое со мной происходит? Решила, что на этот раз придет в церковь — во что бы то ни стало. Оделась, перекрестилась и в воскресенье пошла.

Возле храма была большая лужа, стала ее обходить, но тут... поскользнулась и упала в самую грязь! Все пальто испачкано, туфли промочила — смотрит и глазам не верит. А потом увидела храм впереди и сказала себе: «Ну, уж нет, я в церковь все равно попаду!» Зашла как есть, мокрая, перемазанная. Батюшка на нее смотрит с недоумением: «Чем вам помочь?» А она: «Окрестите, меня, пожалуйста!».

Сейчас вспоминает, улыбается. Как покрестилась, все злоключения разом пропали. И такой мир говорит, в душе настал, такая радость — не передать.

Автор: АХАЛАШВИЛИ Дионисий, диакон

 
Православный христианин
История о священнике-пьянице, отрывок из романа Грен Грина "Сила и слава":

"Он проснулся, когда уже рассвело. Он проснулся с великой надеждой, но стоило ему увидеть тюремный двор, как надежда сразу, начисто исчезла. Этим утром его ждет смерть. Он съежился на полу с пустой фляжкой в руках и стал вспоминать покаянную молитву.
— Каюсь, Господи, прости мне все мои прегрешения… Я распинал тебя… заслужил твою страшную кару. — Он путал слова, думая о другом. Не о такой смерти возносим мы молитвы. Он увидел свою тень на стене — какую-то недоумевающую и до смешного ничтожную. Как глупо было думать, что у него хватит мужества остаться, когда все другие бежали. Какой я нелепый человек, подумал он, нелепый и никому не нужный. Я ничего не сделал для других. Мог бы и вовсе не появляться на свет. Его родители умерли — скоро о нем даже памяти не останется. Может быть, он и адских мук не стоит. Слезы лились у него по щекам; в эту минуту не проклятие было страшно ему, даже страх перед болью отступил куда-то. Осталось только чувство безмерной тоски, ибо он предстанет перед Богом с пустыми руками, так ничего и не свершив. В эту минуту ему казалось, что стать святым было легче легкого. Для этого требовалось только немного воли и мужества. Он словно упустил свое счастье, опоздав на секунду к условленному месту встречи. Теперь он знал, что в конечном счете важно только одно — быть святым. "
 
Православный христианин
За один день 20 марта 1938 года на Бутовском полигоне расстреляны 16 инокинь и послушниц, 8 причислены к лику святых.
Святые новомученики, молите Бога о нас.



8 подвижниц, пострадавших в один мартовский день.

Автор Иван Дмитров
26.03.2018

5671_1509204348-e1522048106339.jpg


Ровно 80 лет назад по приказу управления НКВД по Москве и Московской области на Бутовском полигоне расстреляны 16 инокинь и послушниц – больше, чем в какой бы то ни было месяц Большого террора (здесь мы имеем в виду жертв, прославленных в лике святых). Мы рассказываем о восьми новомученицах. У них разные судьбы, они были насельницами разных монастырей – московского Скорбященского, Александро-Мариинского близ Егорьевска, Князь-Владимирского Подольского уезда, егорьевского Троицкого, Успенского Брусенского в Коломне. И через тюрьмы они прошли тоже разные: Коломенскую, Егорьевскую, Серпуховскую, Таганскую… Но все сошлись в одной точке мученического подвига. Они были расстреляны 20 марта 1938 года на Бутовском полигоне и погребены в безвестной могиле.

ТРИ ЛЖЕСВИДЕТЕЛЯ ДЛЯ ПОСЛУШНИЦ
Преподобномученицы Ксения Петрухина и Анна Горохова

Преподобномученицы-Ксения-Петрухина-и-Анна-Горохова-.jpg



Ксения родилась в 1897 году в селе Чанки Коломенского уезда в семье крестьянина Семена Петрухина. В 1913 году она поступила послушницей в Успенский Брусенский монастырь в Коломне. Анна родилась в 1896 году также в Чанках в семье крестьянина Ивана Горохова. С 1908 года работала на коломенской фабрике. В 1914 году стала подвизаться в Брусенской обители. В монастыре Ксения и Анна несли послушание скотниц и жили на хозяйственном подворье обители. В 1919 году безбожные власти монастырь разогнали, и послушницы переселились в родное село, где стали помогать при Введенской церкви. Зарабатывали шитьем одеял.

В 1937 году в коломенский районный отдел НКВД были вызваны три лжесвидетеля, которые дали необходимые показания против послушниц. 5 марта 1938 года Ксения и Анна были арестованы, заключены в Коломенскую тюрьму. 13 марта тройка НКВД приговорила сестер к расстрелу.

АРЕСТОВАНЫ ПО НАВЕТУ СЕЛЬСКОГО СТАРОСТЫ
Преподобномученицы Мария и Матрона Грошевы

Мария-и-Матрона-Грошевы.jpg


Мария родилась в 1876 году, а Матрона – в 1882 году в селе Варюковка Московской губернии в семье крестьянина Наума Грошева. В 1909 году сестры поступили послушницами в Александро-Мариинский монастырь близ Егорьевска, где пробыли до его закрытия, а затем вернулись на родину и поселились при храме Великомученицы Параскевы в селе Туголес Шатурского района. Сестры жили в небольшом деревянном доме. У них были огород и корова. Они пекли для храма просфоры, помогали во время богослужений, убирались в храме перед службами, а в оставшееся время молились и подрабатывали рукоделием – стегали одеяла.

По навету сельского старосты власти арестовали послушниц и заключили в тюрьму в Егорьевске. 11 марта 1938 года тройка НКВД приговорила послушниц Марию и Матрону Грошевых к расстрелу.

РАССТРЕЛЯЛИ ЗА «КОНТРРЕВОЛЮЦИОННУЮ АГИТАЦИЮ»
Преподобномученица Евдокия Синицына

синицына-евдокия.jpg


Родилась в 1879 году в селе Тропарево Можайского уезда Московской губернии в крестьянской семье. В юности поступила послушницей в Князь-Владимирский женский монастырь неподалеку от села Филимонки Подольского уезда Московской губернии.

После закрытия монастыря в 1929 году осталась жить в домике в Филимонках вместе с родственницей Татьяной Жуковой, тоже ранее жившей в монастыре и имевшей больную мать. Евдокия ухаживала за старушкой, а Татьяна работала. Иногда Евдокия выезжала в Москву, встречалась с монахинями.

В январе 1938 года некий коммунист, живший в том же доме, написал на Евдокию донос. Последовали арест и заключение в Серпуховскую тюрьму. 8 марта 1938 года тройка НКВД по Московской области приговорила ее к расстрелу за «контрреволюционную агитацию».

МОНАХИНЯ, ВОСПИТАВШАЯ ТРОИХ СИРОТ
Преподобномученица Екатерина Константинова

Преподобномученица-Екатерина-Константинова (1).jpg


Родилась в 1887 году в деревне Саврасово Солнечногорской волости Клинского уезда Московской губернии в семье зажиточного крестьянина, владельца столярной мастерской и чайной, при которой была мелочная лавка. С приходом в 1917 году новой власти у него было изъято все имущество.

В 1905 году стала послушницей Московского Скорбященского монастыря близ Бутырской заставы. После закрытия монастыря в 1918 году уехала на родину. В 1919 году скончались ее сестра с мужем, а трое их детей остались сиротами; Екатерина взяла их к себе и воспитала. Все это время она продолжала исполнять монашеские правила и старалась как можно чаще бывать в храме. Зарабатывала шитьем одеял и починкой мешков для колхоза.

23 февраля 1938 года начальник отделения милиции сочинил справку, будто бы Екатерина Константинова говорила: «…коммунисты молодежи не дают никакого образования, что молодежь погибнет вся, как черви на капусте; отреклись от православной веры, когда же придет конец коммунистам…»

На следующий день сотрудники милиции арестовали послушницу и поместили в камеру предварительного заключения Солнечногорского отделения милиции. 11 марта 1938 года тройка НКВД по Московской области приговорила ее к расстрелу.

НЕ ПЕРЕЖИЛИ ПОВТОРНОГО АРЕСТА
Преподобномученицы Антонина Новикова и Надежда Круглова

антонина-надежда.jpg



Антонина родилась в 1880 году в селе Горки Зарайского уезда Рязанской губернии в семье владельца кирпичного завода Андрея Новикова. Надежда родилась в 1887 году в деревне Денисово Егорьевского уезда Рязанской губернии в семье крестьянина Георгия Круглова.

Антонина 16 лет подвизалась послушницей в Троицком монастыре в Егорьевске. Когда обитель была закрыта, проживала на различных квартирах, продолжая ходить в монастырский храм. С 1929 года церковь была закрыта, и послушница Антонина переехала в село Алешино Егорьевского района, где прислуживала в храме. 19 мая 1931 года вместе с 29 другими монахинями и послушницами она была арестована и заключена в Егорьевскую тюрьму. Среди них была послушница Надежда Круглова, многие годы подвизавшаяся с Антониной в одном монастыре. 29 мая 1931 года тройка ОГПУ приговорила обеих послушниц к пяти годам ссылки в Казахстан.

Антонина вернулась из ссылки нетрудоспособной, Надежда приютила ее у себя, взяв на свое иждивение. 2 марта 1938 года послушницы вновь были арестованы и заключены в Егорьевскую тюрьму, а затем переведены в Таганскую тюрьму в Москве. 11 марта тройка НКВД приговорила их к расстрелу.
 
Москва
Православный христианин
Детские писатели

Виктор Драгунский

Друг детства

Когда мне было лет шесть или шесть с половиной, я совершенно не знал, кем же я в конце концов буду на этом свете. Мне все люди вокруг очень нравились и все работы тоже. У меня тогда в голове была ужасная путаница, я был какой-то растерянный и никак не мог толком решить, за что же мне приниматься.

То я хотел быть астрономом, чтоб не спать по ночам и наблюдать в телескоп далекие звезды, а то я мечтал стать капитаном дальнего плавания, чтобы стоять, расставив ноги, на капитанском мостике, и посетить далекий Сингапур, и купить там забавную обезьянку.
А то мне до смерти хотелось превратиться в машиниста метро или начальника станции и ходить в красной фуражке и кричать толстым голосом:

– Го-о-тов!

Или у меня разгорался аппетит выучиться на такого художника, который рисует на уличном асфальте белые полоски для мчащихся машин.

А то мне казалось, что неплохо бы стать отважным путешественником вроде Алена Бомбара и переплыть все океаны на утлом челноке, питаясь одной только сырой рыбой. Правда, этот Бомбар после своего путешествия похудел на двадцать пять килограммов, а я всего-то весил двадцать шесть, так что выходило, что если я тоже поплыву, как он, то мне худеть будет совершенно некуда, я буду весить в конце путешествия только одно кило. А вдруг я где-нибудь не поймаю одну-другую рыбину и похудею чуть побольше? Тогда я, наверно, просто растаю в воздухе как дым, вот и все дела.

Когда я все это подсчитал, то решил отказаться от этой затеи, а на другой день мне уже приспичило стать боксером, потому что я увидел в телевизоре розыгрыш первенства Европы по боксу. Как они молотили друг друга – просто ужас какой-то!

А потом показали их тренировку, и тут они колотили уже тяжелую кожаную «грушу» – такой продолговатый тяжелый мяч, по нему надо бить изо всех сил, лупить что есть мочи, чтобы развивать в себе силу удара. И я так нагляделся на все на это, что тоже решил стать самым сильным человеком во дворе, чтобы всех побивать, в случае чего.

Я сказал папе:

– Папа, купи мне грушу!

– Сейчас январь, груш нет. Съешь пока морковку.

Я рассмеялся:

– Нет, папа, не такую! Не съедобную грушу! Ты, пожалуйста, купи мне обыкновенную кожаную боксерскую грушу!

– А тебе зачем? – сказал папа.

– Тренироваться, – сказал я. – Потому что я буду боксером и буду всех побивать. Купи, а?

– Сколько же стоит такая груша? – поинтересовался папа.

– Пустяки какие-нибудь, – сказал я. – Рублей сто или триста.
– Ты спятил, братец, – сказал папа. – Перебейся как-нибудь без груши. Ничего с тобой не случится.

И он оделся и пошел на работу.

А я на него обиделся за то, что он мне так со смехом отказал. И мама сразу же заметила, что я обиделся, и тотчас сказала:

– Стой-ка, я, кажется, что-то придумала. Ну-ка, ну-ка, погоди-ка одну минуточку.

И она наклонилась и вытащила из-под дивана большую плетеную корзинку; в ней были сложены старые игрушки, в которые я уже не играл. Потому что я уже вырос и осенью мне должны были купить школьную форму и картуз с блестящим козырьком.

Мама стала копаться в этой корзинке, и, пока она копалась, я видел мой старый трамвайчик без колес и на веревочке, пластмассовую дудку, помятый волчок, одну стрелу с резиновой нашлепкой, обрывок паруса от лодки, и несколько погремушек, и много еще разного игрушечного утиля. И вдруг мама достала со дна корзинки здоровущего плюшевого Мишку.

Она бросила его мне на диван и сказала:

– Вот. Это тот самый, что тебе тетя Мила подарила. Тебе тогда два года исполнилось. Хороший Мишка, отличный. Погляди, какой тугой! Живот какой толстый! Ишь как выкатил! Чем не груша? Еще лучше! И покупать не надо! Давай тренируйся сколько душе угодно! Начинай!

И тут ее позвали к телефону, и она вышла в коридор.

А я очень обрадовался, что мама так здорово придумала. И я устроил Мишку поудобнее на диване, чтобы мне сподручней было об него тренироваться и развивать силу удара.

Он сидел передо мной такой шоколадный, но здорово облезлый, и у него были разные глаза: один его собственный – желтый стеклянный, а другой большой белый – из пуговицы от наволочки; я даже не помнил, когда он появился. Но это было не важно, потому что Мишка довольно весело смотрел на меня своими разными глазами, и он расставил ноги и выпятил мне навстречу живот и обе руки поднял кверху, как будто шутил, что вот он уже заранее сдается…

И я вот так посмотрел на него и вдруг вспомнил, как давным-давно я с этим Мишкой ни на минуту не расставался, повсюду таскал его за собой, и нянькал его, и сажал его за стол рядом с собой обедать, и кормил его с ложки манной кашей, и у него такая забавная мордочка становилась, когда я его чем-нибудь перемазывал, хоть той же кашей или вареньем, такая забавная милая мордочка становилась у него тогда, прямо как живая, и я его спать с собой укладывал, и укачивал его, как маленького братишку, и шептал ему разные сказки прямо в его бархатные тверденькие ушки, и я его любил тогда, любил всей душой, я за него тогда жизнь бы отдал. И вот он сидит сейчас на диване, мой бывший самый лучший друг, настоящий друг детства. Вот он сидит, смеется разными глазами, а я хочу тренировать об него силу удара…

– Ты что, – сказала мама, она уже вернулась из коридора. – Что с тобой?

А я не знал, что со мной, я долго молчал и отвернулся от мамы, чтобы она по голосу или по губам не догадалась, что со мной, и я задрал голову к потолку, чтобы слезы вкатились обратно, и потом, когда я скрепился немного, я сказал:

– Ты о чем, мама? Со мной ничего… Просто я раздумал. Просто я никогда не буду боксером.

 
Москва
Православный христианин
В начале февраля у Светланы Зайцевой — большого друга журнала «Фома», гостьи наших подкастов «Райсовет» и «Женские истории» — вышла книга «Подорожник для разбитого сердца», где она с теплом, юмором, неиссякаемым оптимизмом и верой рассказывает истории о своей жизни, семье, детях.

«Толстые пятки» — глава из этой книги — о том, как Светлана стала мамой особенного сына Сёмы. Это очень сильная, глубокая личная история о рождении маленького мальчика, которого в большой семье очень ждали.

Толстые пятки

Чем меня накачали, интересно? Спать толком не получается — всюду голоса, звуки: мониторы пикают, кровати поскрипывают, дежурная сестра дышит и сердце у нее стучит шумно и как-то неуклюже.

Ладно бы только сон мой был недосон. Бодрствование тоже недободрствование какое-то: мир смазан, ни одной мысли до конца додумать не получается. И, главное, никакой границы между сном и явью. Вот сейчас, вроде, бодрствую, но зачем тогда голос издалека зовет меня:

— Света, проснись!

Это Маша. Моя акушерка, которая всю беременность меня вела. И эту, и предыдущую. Маша протягивает мне две бирюзовые полоски — браслеты-бейджи. На них мое имя, дата и время, когда из меня экстренно извлекли ребенка.

— Ты его не жди — говорит Маша — он умер. Чего тебе-то переживать, их вон у тебя сколько! Семеро?

Я забираю браслеты из ее рук и даже кивнуть в ответ не могу. Как это — не ждать. Столько ждала его. Ощущала, как он шевелится у меня в животе. Мы купили ему новую коляску. Потому что старая к восьмому ребенку окончательно развалилась.

Телефон все звенит эсэмэсками. Тамара Кибалко поздравляет с рождением сына. Ира Гладышева прислала открытку «С новорожденным». Кошмар. Фильм ужасов какой-то.

Потом им отвечу. Когда соображу, что вообще в таких случаях отвечать людям.

Как мы будем его хоронить? Все мои дети, обнимавшие его в моем животе, встанут печальной стайкой у ямы. Отец отпоет его. Теплый июльский дождь будет плакать с нами. И эту мысль не могу додумать, она обрывается, путается. И вдруг с ужасом понимаю: муж сына отпеть не сможет. Мы же его даже покрестить не успели!

Телефон звонит милой песенкой: «Как-то вечером Наташа заточила карандашик. Села на свою кровать, стала что-то рисовать». И я, как Наташа, сажусь на кровати, рисую эскиз новой жизни. Офорты Франсиско Гойи — детский комикс по сравнению с ним.

— Привет. Сёма умер.

Муж молчит. Я молчу. Потом говорю:

— Даже не покрестили его. Как теперь быть?

Стало легче. Половину кошмара муж забрал.

Кажется, я спала сколько-то времени. Дурь выветривается, и наконец, слава Богу, я могу поплакать. Ужасно не мочь плакать. Запор горя в глазах давит на сердце и на мозги так, что там прямо все коротит и корежит. Зачем-то мне в капельницу еще вкалывают спокойников. Я хотела сказать — не надо, дело-то серьезное. Мне надо быть в своем уме. Да не успела я.

Я, которая всех подвела. Убила своей утробой бедного малыша и семерым старшим подарила гроб вместо новенького. Мы их так называли, новорожденных — новенький или новенькая. В сущности, он не умер. Он просто не смог родиться.

Приходит белое пятно, ком сахарной ваты с человеческим лицом. Забирает из моей руки бейдж-браслеты. Я не отдаю. Пусть хоть это у меня будет.

— Женщина, — облако заговорило, — отдайте!

— Зачем?

— Он жив.

— Как жив?

— Жив, умер не он. Там мальчик был глубоко недоношенный, у него легкие не открылись. А ваш лежит пока. Но это ненадолго. Дня на три, не больше.

Она выдергивает у меня браслеты из руки и уходит. Спасибо тебе за хорошую новость, призрак сахарной ваты!

— Миша? — телефон я держу неловко, руки отекли.

— Чего?

— Он жив. Но ненадолго. Дня на три.

Мне показалось, или муж ругнулся? Показалось — муж не ругается. Никогда.

— Я землю арендовал на кладбище.

— Ну и молодец. Она понадобится.

И опять стало легче. Сердце видело, как муж сломя голову летит в больницу, просится в реанимацию: «Прошу вас, пожалуйста, особенно если он не жилец!» Прорывается к нашему малышу и крестит его святой водой и собственными слезами. Все-таки родился на белый свет младенец Семён. И все-таки был крещен.

И снова у моей постели призрак сахарной ваты и синее, мужское, невысокого роста пятнышко. Говорят оба.

— Детей у вас и так много!

Блин, да что им дались мои дети?

— Качество жизни вашего ребенка в любом случае будет низким.

— Судороги.

— Ретинопатия.

— Истончение подкорки, множественные диффузные нарушения вещества головного мозга.

— Пневмония и отек мозга.

— Дышит через аппарат.

— Состояние крайне тяжелое.

— Вы сами с уходом не справитесь.

— Мы хотим вам помочь.

Я благодарю их. Как это хорошо, что все хотят мне помочь!

И вдруг они мне словно дают леща со всего маху:

— А заявление напишите от руки: «Я такая-то отказываюсь от своего ребенка». И там дата и все такое.

Ну ни хрена себе — помощь! Я не справлюсь? А вы? Вы-то справитесь? Будете его любить, молиться за него будете?

— Я хочу сначала на него посмотреть. Просто посмотреть, — голос у меня скрипучий, распадающийся на пиксели. Вот что имел в виду Том Йорк в своем странном треке Kid.

— A.

— Чего смотреть-то? На что? Ему жить от силы неделю.

— Тогда я не согласна. Тогда мы тем более заберем его. Похороним хотя бы по-людски.

Мне они талдычат: куда вам к вашим семерым еще одного, тем более такого больного. А молоденькой девочке на соседней койке повторяют иную мантру: зачем он вам, родите еще. Странная логика. Словно речь идет не о человеке, а о бумаге с опечатками, которую можно спокойно сунуть в утилизатор, чтоб напечатать еще.

Во сне я вырезаю куклу. Бумажного мальчика из песенки, которая стоит у меня на рингтоне — мы с детьми знаем ее наизусть. Щукин ее поет. Наверное, звонит кто-то, а я не в силах ответить:

Как-то вечером Наташа
Заточила карандашик,
Села на свою кровать,
Стала что-то рисовать.

Рисовала книжку,
Рисовала мишку,
А потом нарисовала
Дивного мальчишку.

Ушки, щечки, брови, нос.
Пряди шелковых волос.
Ну, а глазки вышли,
Как две спелых вишни.

Подровняла зубки,
Вывела губки,
Четко ротик обвела,
Да и ножницы взяла.

Только вырезать успела,
Только курточку надела —
Смотрит: а у мальчика
Кровь течет из пальчика.

Ах, беда! Ну, разве можно
Быть такой неосторожной?
Разыщу я бинтик, ватку,
Уложу тебя в кроватку,

Забинтую тонкий пальчик.
Спи, мой мальчик, милый мальчик.
А я рядом посижу,
Тебе сказку расскажу.

«Ах, беда!» — кричат в моей голове голоса сирен скорой помощи. «Ах, беда!» — вторят им приборы в палате. Разве можно быть такой неосторожной? Разве можно делать больно дивному мальчику? Даже сквозь сон и лекарственный морок я чувствую, что мое лицо все мокрое от слез.

Сахарная вата с человеческим лицом делает ко мне еще пару подходов. Предлагает пожалеть мужа, дать себе шанс жить нормально. Я бы могла ей объяснить, что нормально жить у меня уже не получится в любом случае. И новые дети будут другими. Не получится удалить этого мальчика, аннулировать его, и заделать снова, как бы набело. Нельзя сделать из этого ребенка черновик для другого ребенка. А девушка рядом соглашается, пишет заявление. Она родит еще.

Меня переводят из интенсивной терапии в обычную палату. Туда ко мне приходит муж. Я собираюсь его пожалеть, но у него какое-то совсем не жалкое, а наоборот, ясное и просветленное лицо. Муж говорит мне:

— Скорее всего, он не умрет. У него пятки толстые. Бабушка говорила — это признак живучести. Ты просто некоторое время будешь к нему ходить, а потом мы заберем его домой. Наймем помощницу, купим специальную кровать.

Надо же — толстые пятки. Интересно.

Когда я начинаю ходить, мне становится сильно хуже. Всюду, всюду, всюду — справа, слева, навстречу и мимо, обгоняя, опережая, — идут женщины, у которых получилось. Женщины, которые ничем не виноваты перед своим ребенком. Великодушный июль позволяет им кричать что-то свое в открытое окно. Так радиоведущий позволяет сказать пару слов дозвонившемуся в прямой эфир слушателю:

— На тебя похож! Верхняя губешка вперед торчит!

— Приданое в моем шкафу, в большом голубом пакете с мишкой!

Среди них мне еще хуже, чем в палате реанимации. Я вижу, как должно было быть, я вижу праздник, который из-за какой-то моей оплошности не состоялся.

Зато я и его увидела. Готовилась к страшному. Под разговоры врачей в моей голове сложился образ нежизнеспособного монстра, не мышонка, не лягушки, а неведомой зверушки, которая, если не засмолить ее срочно в бочку, уничтожит мою жизнь и жизнь моей семьи. Я готова взглянуть на чудовище, с которым не справлюсь.

Для этого я покорно надеваю одноразовый халат, шапочку и маску, мою руки мылом и спиртом. Жду в очереди часа икс и, наконец, подхожу к пластиковой ванночке. Вот он. Обычный ребенок, опутанный проводами. Похожий на всех моих детей носиком и ротиком. И теперь совсем неважно, что мне говорят врачи. Им можно просто кивать. Трогать его нельзя, говорят врачи, но я потихонечку наматываю крошечные пальчики на свой указательный. Фотографировать нельзя, но я делаю снимок, чтоб смотреть, когда соскучусь. И чтобы детям показать. Я могу быть с ним один раз в день в течение часа. С 13:00 до 14:00. От «помощи» отказываюсь. Я его не оставлю. Потому что тогда к грузу вины за его рождение прибавится чувство вины из-за того, что я его бросила. А потом — это так неправильно, бросать именно того, кто особенно во мне нуждается. Я беззвучно говорю ему: не волнуйся, мы все сделаем, найдем бинтик, ватку, расскажем тебе все сказки, которые знаем. А ты спи и выздоравливай, толстая пятка!

К нескольким младенцам никто не приходит. Их пластиковые постельки стоят отдельно. В своем мертвящем сиротстве они похожи на кукол, в которых не захотели играть.

Хорошо, что я пережила Сёмину смерть. В смысле — слава Богу за все. Хорошо, что целый час мы жили с мыслью о нем — умершем. Господь показал нам зияющую пустоту, черную дыру, которая возникает на месте исчезнувшей жизни. Да, мы взрослые люди, мы понимаем, что нас ждет трындец. Но мы теперь на собственном опыте убедились, что любой самый страшный трындец лучше ужаса мертвой пустоты.

А через две недели наш мальчик смог дышать сам, без аппарата. И тогда я, точно так же, как женщины, у которых все получилось, пошла к распахнутому в московский август окну, и закричала мужу:

— Он дышит, дышит, дышит!

Потому что любая жизнь содержит потенциал радости. Просто иногда его бывает сразу не видно. Но он обязательно есть. Так что живем пока.

А все почему? Потому что пятки у Семёна толстые. Бабушка никогда ерунды не скажет.

***

Текст — отрывок из книги Светланы Зайцевой «Подорожник для разбитого сердца».

В книгу вошли рассказы жены православного священника, мамы восьмерых детей, двое из которых – особые. Как смириться с рождением «особенного» ребенка? Как не утратить веру в Бога и людей?

Автор делится с читателями своим опытом, затрагивает сложные вопросы современности с искрометным юмором и оптимизмом, с твердой верой в Промысл Божий.

 
Москва
Православный христианин
Несколько эссе-миниатюр Христины Либенсон.

2.ИЗЪЯН

Пришел в гости малыш. Ел какие-то печенюшки и разбросал кусочки по всей квартире, я еще долго их находила. И каждый раз, находя ссохшийся кусочек, прилипший к полу или мебели, я вспоминала, что он здесь был, и всем сердцем радовалась и умилялась.
Почему же я не радуюсь, обнаружив брошенные взрослыми книгу, чашку или тапки? Это изъян в моей любви.

4.РАЗДРАЖЕНИЕ

Меня раздражает, когда люди во время богослужения неправильно себя ведут, нарушая благолепие службы.
А если бы случилось чудо и мой некрещенный и неверующий брат пришел в храм... Разве меня раздражало бы, что он не там встал, не туда пошел? Нет, я бы плакала от счастья и благодарила Бога.
Почему же я раздражаюсь на других людей? Не умею любить. Моя вина.

5.СЛОВА

Прочла в интернете такую историю: «У женщины сын ел слишком много сладкого, и она никак не могла отучить его от этой привычки. Она попросила помощи у одного авторитетного священника. Священник велел им прийти через две недели. Они пришли через две недели, но он не стал с ними говорить, а велел прийти еще через неделю.
Они пришли в указанный срок, священник сказал мальчику, что не надо есть слишком много сладкого, – и мальчик полностью избавился от своей привычки. Женщина пришла к священнику и спросила у него, почему он в первую встречу не поговорил с мальчиком. Священник ответил:
- Я сам ел слишком много сладкого и не обращал внимания на эту привычку. Я думал, что мне хватит двух недель, чтобы от нее избавиться, но я не справился, мне понадобилась еще одна неделя.»
Мы сами виноваты в том, что наши слова не имеют силы.

9.ХРИСТИАНСТВО

Христианство – это не перечень заповедей и правил, а единение с Богом.
Всегда быть в Духе...


11.ВОСПИТАНИЕ

Люди говорили о том, что детей нельзя воспитывать только лаской и убеждением, что родителям иногда приходится и наказать ребенка, и отшлепать. Тут одна женщина сказала, что переводит ребенка в другой садик, потому что в их садике воспитательница иногда шлепает детей, - и все стали дружно возмущаться воспитательницей и говорить, что ее надо лишить права на профессию.

Спросила у них, почему они считают, что мать не может воспитывать своего родного единственного ребенка без шлепков, а воспитательница обязана воспитывать сразу 20-30 чужих и очень разных детей без всяких наказаний, одной любовью. На этот вопрос никто не захотел отвечать.

Мы постоянно оправдываем себя тем, что у нас иначе не получается, а от других категорически требуем, чтобы у них все и всегда получалось.

15.В ГЛАЗНОМ ИНСТИТУТЕ

Рабочему попал металлический осколок в глаз. Восемь раз оперировали, так и не достали. Послали в Москву. Во время операции знаменитая женщина-хирург матом крыла врачей, оперировавших до нее.
Эта роскошная блондинка, так энергично нарушавшая корпоративную этику, вынула осколок и вернула зрение.

51. НА ЛИТУРГИИ
Сегодня евангельское чтение о прокаженном (Лк. 5,12-16).
Впервые так ярко чувствовала, что прокаженный – это я, а слова Господа: «хочу, очистись», - даруют мне великую надежду.

55.НЕЖНОСТЬ

Позвонила знакомая:
- Мне на тебя Аннушка жаловалась. Она тяжело больной человек, с ней надо нежнее, ласковее.
Она была права. Я искренне старалась помочь Аннушке, но у меня не всегда получалось так, как хотелось бы. Я, в отличие от своей собеседницы, неженственная женщина, мне не хватает ласковости и уютности. И я сказала:
- У меня действительно плоховато выходит. Ты нежнее и ласковее. Может, подсобишь нам немножко?..
Собеседница чуть не взорвалась:
- Ты что?! Да я эту сумасшедшую и двух минут выносить не могу!

Прошу строгого читателя не осуждать этих женщин, их уже давно нет в живых. Лучше подумаем, не требуем ли мы от других чуткости и внимательности к людям, которых сами и двух минут выносить не можем...

57.СЛОГАН

Сегодня встретила в интернете мысль, которую сама никак не могла сформулировать:

«стань той переменой, которую хочешь видеть в других».

Написать большими буквами на ватмане и повесить у себя перед носом.

74.ПОЧЕМУ?

Люди часто ропщут, почему спасение, да и все хорошее, достается так трудно. Я тоже об этом думаю. Наверно, потому что мы не умеем ценить того, что нам досталось даром. Адам съел запретный плод, Иван-царевич сжег лягушачью шкуру, богатый наследник промотал наследство. А когда пройдет человек семь гор и семь морей, сносит семь пар железных башмаков, тогда уже бережно относится к добытому сокровищу. Не сокровище ценим, а затраченный нами труд...

75.СОМНЕНИЯ

Взгляд упал на объявление – поездка по святым местам. «Может, я не случайно объявление увидела и надо поехать? Или не надо?»
Не могу решить. Вроде бы хочу поехать и вроде бы не хочу. Дай, думаю, позвоню. Может мест уже нет, а я тут мучаюсь.
Мест много. Сказали, могу еще дней десять думать – места будут.
Спросила у духовника. Говорит:
-Сама решай.
Не удалось спихнуть решение.
На третий день решила ехать, чтобы зря голову не ломать. Звоню – а мест уже нет, за два дня все расхватали.
Наверно, надо по-настоящему хотеть, чтобы поехать.


82. СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА

На сайте был разговор о Герде, и оказалось, что многие считают, что Кай недостоин ее любви. Не стоил он тех жертв, которые она принесла ради него.
Разве любви можно быть достойным, разве любовь – это зарплата?
А одна маленькая девочка когда-то сказала мне, что любовь тут ни при чем – просто надо же было помочь человеку.

83.БОЖЬЯ ЗАЩИТА

У меня врожденное трагическое чувство жизни. И меня всегда удивляло, почему другие люди считают жизнь благом, радуются ей. Как можно беспечно скакать, как блоха, видя столько зла в мире?
Теперь я знаю, что это дар Божий, защита Божья – не думать о дурном, будто его нет. И этот дар не зависит от веры и ума человека.

89.СЛОВО

В ЖЖ Дмитрия Соколова-Митрича есть фраза, которую он предположительно возводит к Хемингуэю: "Если Вы сначала в тексте что-то написали, а потом из текста его удалили, это что-то в тексте все равно останется".
Пожалуй, в каждом тексте таинственным образом присутствует душа писателя и души всех его читателей. Слово – величайшее чудо, которое очень мало может быть познано человеческим умом.

 
Москва
Православный христианин
Детские рассказы

Адиди

( Псевдоним - Наблюдателъ )

– Дорогой, ты знаешь , у нашего малыша появилось новое слово, трехсложное!

– Ух ты, а какое?

– «АдидИ».

– Да? А что это значит?

– Этого я еще не поняла...

– Так давай спросим у него самого. Миша, что такое «адиди»?

– Да-а!

– Что, «да»?

– Не-е!, -- Ребенок отрицательно мотал головой, улыбаясь во весь рот...

– Понятно. Это будет немного сложнее, чем казалось сначала. Скажи, а где и когда ты впервые услышала, как он сказал это слово?

– В вчера в спальне,как раз, когда мы собирались идти спать, а он заладил: адиди, да , адиди! Сегодня тоже это слово весь день время от времени произносил.

– Значит, это что-то очень важное, раз он все время повторяет, нужно непременно узнать, что это значит.

– Да, но как? Как я его не расспрашивала, он ничего толкового не говорит.

– Это, должно быть какой-то предмет в спальне. Миша, покажи, пожалуйста, где находится «адиди»?

– Адиди-и-и! – сказал ребенок и показал в направлении кровати.

– Хм... Кровать сама это быть не может, кровать, как и кран, всегда была «кра»... Что у нас там еще есть? Бутылочка с водой? Но это «бадя». Книга? Но это «к-к». Делать нечего, нужно брать ребенка на руки и искать это таинственное «адиди».

– Миша, это «адиди»?

– Бадя! – энергично сказал Миша. Его лицо выражало полное недоумение; папа и сам бы мог подумать и догадаться, перед тем, как задавать такие глупые вопросы.

– Естественно... Миша, а может быть вот это «адиди»?

– ПА!!

– Ну, да, лампа – это «па»...

– Адиди!

– Книга? Хм... Книга – это «адиди»? Миша, что это?

– К-к.

– Ясно...

– Адиди.

–Ну где, «адиди», где?!

– Адиди.

– Слушай, а может, «адиди» -- это стопка книг? Смотри, он вроде показывает, туда, где я только что стояла.

– Не знаю, надо попробовать.

Я положил на кровать всю стопку книг, поднес к ним ребенка, положил рядом со стопкой.

– Адиди! – охотно отозвался малыш. – Адиди!

– Миша, это не «адиди», это стопка книг. Сто-опка! Кни-иг!

– Адиди! – Упорствовал малыш.

Тогда я взял верхнюю книжку, торжественно предъявил ребенку и сказал:

– Книга!

– Адиди!, – с радостью согласился Миша и для пущего убеждения согласно закивал.

– Миша! Ну почему эта книга - "К-к", а эта "адиди"?!

– Да!

Сраженный наповал детской логикой, я положил перед ним книгу "адиди", открыл и стал листать страницы:

– Миша, смотри, вот это книга! Это книга стихов Корнея Ивановича Чуковского. В ней есть страницы, картинки, стихи. НУ СКАЖИ, ПОЧЕМУ ИМЕННО ЭТА КНИГА «АДИДИ»?!

Ребенок увлеченно стал помогать мне листать страницы. Через какое-то время он замер над какой-то картинкой, внимательно в нее всмотрелся, потом вдохновенно закричал:

– АДИДИ!

– Миша, это не «адиди», это рисунок, это... это... Это Мойдодыр!

– А-ДИ-ДИ! А-ДИ-ДИ! А-ДИ-ДИ!

– Миша, «адиди» – это Мойдодыр?!

– ДА!! АДИДИ! АДИДИ!

– Ты хочешь, чтобы тебе «Мойдодыра» на ночь почитали?

– ДА!

Пока мама читала ребенку «Мойдодыра», он, то и дело, переводил сияющий взгляд с меня на маму. Это ведь так приятно, быть, наконец, понятым!

 
Москва
Православный христианин
Cегодня была Родительская Суббота

Из книги об отце Павле Груздеве

«Помяни, Господи, тех, кого помянуть некому нужды ради».

Отец Павел (Груздев) всегда молился о тех, за кого молиться некому, т.е. у кого не осталось родной души на земле. И была у него своя, особая молитва: «Помяни, Господи, тех, кого помянуть некому нужды ради».

И вот когда батюшке делали сложнейшую операцию на желчном пузыре, в этот момент фактически наступила его смерть.

Он очнулся на том свете и увидел огромное множество людей, которые пришли за него молиться, в том числе и друзей своих, священников, уже умерших, но еще больше незнакомых.
- А это кто? – спросил о.Павел.
И один из священников ответил ему:
- Это те, за кого ты молишься: «Помяни, Господи, тех, кого помянуть некому нужды ради». Это они за тебя пришли просить.
 
Москва
Православный христианин
Воспоминания об Архимандрите Ипполите (Халине )

f09f8cbf.png
Всех видел насквозь!

Стою на вычитке, и промелькнула мысль: "Вот как у батюшки-то ручки пахнут! Одеколоном, что ли, он их смазывает?" Подумала, да тут же и забыла. Вдруг, батюшка ко мне подходит: "Матушка, а Вы французские духи любите?" "Люблю, - отвечаю, - но у меня их нет". "А у меня есть, я ими пользуюсь". Я только потом поняла, что он ответил мне на мои мысли. От батюшки исходил тончайший, неземной аромат, который превосходил всяческое человеческое разумение. Быть может, это он и называл "французскими духами".



f09f998ff09f8fbb.png
Послушница Марина вспоминает:

- Стою в монастырской трапезной, вдруг, вбегает Галка Брянская (друг друга звали так, откуда кто приехал), кричит: "Иди скорее, батюшка нас на послушание посылает". Старец махнул рукой на машину, похожую на старые "Жигули": "Поезжайте на послушание. Поможете там".

Сели, поехали. Я Галку спрашиваю: "Чего тебе батюшка-то сказал?" Она отвечает: "Говорит, вы любите молиться, вот там и помолитесь... Наверное, батюшка про покойника говорил. Я и Псалтирь с собой захватила, и акафистник на всякий случай".

Галя любила акафисты читать... Мы с ней смешная пара: я - высокая и худая, она - низенькая и пухлая. Сидим в машине, на заднем сиденье охает какая-то бабуля: "Девочки милые, вы мне поможете, вы меня спасёте".
Галка ей: "Вы не волнуйтесь, бабушка, всё как положено прочтём по Вашему покойничку".

А бабушка аж в голосе переменилась: "Нету, дочки, покойничка. Это мне бы не помереть дорогой..." Смотрим, она и правда вся белая от волнения, да и в пути растрясло. Успокоили её, пришла в себя. Приехали в какое-то село: дом большой, во дворе на длинной цепи собачонка злая, гуси топчутся, шипят, крыльями машут.

Теперь уже мы понервничали. Ну да, ничего, бабуленьку причесали, надели на неё чистый платочек, на кровать усадили. Ветхая старушка оказалась - было ей уже за девяносто, всё охала: "Ох, девки милые, ноги болят, сил нет! Вы мне поможете, вы меня спасёте!"

Вдруг, приободрилась и говорит: "Вычитывайте меня!" У нас с Галкой глаза на лоб: "Как это?!" Галина даже всплеснула своими пухлыми ручками: "Что Вы, матушка, мы же не священники!"
А бабуля на своём стоит: "Ничего не знаю, я пожаловалась вашему главному батюшке Ипполиту. Он сказал мне, что пришлёт мне своих девок и они всё сделают... Вас прислал".

Мы решили, что у бабушки склероз, перепутала что-нибудь. "Галя, а тебе что батюшка сказал?" - спросила я. "Молиться". - "ну, значит, будем молиться. Старушка всё равно ничего не разберёт".
Зажгли лампадку. Галина акафиста стала читать, а я ей подпевать "аллилуйя". На четвёртом акафисте говорю: "Галя, а может, хватит?" Она только рукой на меня махнула: "Батюшка сказал молиться, значит, будем молиться".

Помолились за всех и за вся, особо за архимандрита Ипполита с братией. Бабулька довольная: "Ой, девки, хорошо! Как в церкви побыла". Перевязали ноги мы ей чистой тряпочкой. А на ногах у бабушки - трофические язвы, гной сплошной. Мази не было, смазали ей ноги маслом из лампадки. Сварили обед, покормили и бабушку, и гусей, обходя с опаской злую собачку. Так прошёл день, другой... Надо возвращаться, не вечно же нам здесь быть!..
Развязали повязки на ногах у бабушки, а под ними - чистая нежная кожа, как у младенца. И гноя никакого нет, как не было! Язвы затянулись. Вот что такое батюшкино послушание!


f09f998ff09f8fbb.png
Полслушница Татьяна вспоминает

- Отец Ипполит, конечно, наблюдал за нами. Монастырских коров доили две матушки: Любовь и Иоасафа, которая с детства росла инвалидом. Бойкую коровку Иоасафа доить не могла. Делала это Люба. Вдруг, они рассорились. Люба отказалась заниматься дойкой и ушла на огород. Мы остались в коровнике вдвоём: я, которая прежде видела коров только из окна поезда, и матушка Иоасафа, у которой была сухонькая ручка. Она мне плачется: "Что делать? Я боюсь к этой корове подходить!" Я отвечаю: "Подойди к Любе, прощения попроси". Иоасафа так и сделала, а результата нет. "Я прощаю тебя, но доить не буду!" - упорствует Люба. Подошли к отцу Ипполиту, он, как известно, очень хорошо умел доить коров. А батюшка нас испытывает: "Вы должны сами разобраться. Помиритесь". Мы вновь вдвоём к Любови: "Христа ради, пойди к коровке, она же кричит недоенная!" Но Люба настаивает на своём: "Не буду!" А время уходит.

Иоасафа понимала, что для меня корова - это как слон. Я к ним и приближаться-то боюсь, тем более к такой бойкой. Она боялась, что коровка, весь лень недоенная, её убьёт, она же инвалид детства. Тогда я сказала: "Иди, матушка Иоасафа, подои её. Как только ты к ней подойдёшь, я стану громко кричать молитву, ты сразу услышишь! Господи, помоги! Ты справишься!"

Иоасафа решилась: "Убьёт, так убьёт! Я пойду!" Она заплакала в таком сердечном сокрушении! Всю себя предала воле Божией и старцу.
И вот именно в этот момент, когда Иоасафа направилась к бойкой коровке, приехала наша матушка Сергия, которую никто не ждал. Она умела обращаться с коровами и, узнав, в чём дело, опередила Иоасафу: "Не волнуйся. Я подою!" А Иоасафа плакала навзрыд. Она поняла, что Господь ждал только её внутреннего движения, решимости и сокрушения сердечного. И ничего другого. Выше меры испытания не посылаются.

( Источник : Интернет).
 
Последнее редактирование:
Москва
Православный христианин
Борис Ганаго

Весеннее пробуждение.

Святая

Валентина перешла на новое место работы, и сразу же поползли слухи, что новая сотрудница — верующая. Хотя она веру в Бога не афишировала, но и не скрывала. Как часто бывает в небольшом женском коллективе, каждый новый человек становится объектом пристального внимания. Не избежала этого и Валя. Над ней подшучивали, когда она не принимала участия в обсуждении сериалов и модных телевизионных шоу, и откровенно смеялись, когда та честно призналась, что не только не пользуется косметикой, но даже не имеет ее на какой-нибудь торжественный случай.

— Чем же ты занимаешься в свободное время? — недоумевали женщины. — У тебя, наверное, хозяйство — куры, свиньи, корова, — иронизировали они.
— Ну что вы, какое хозяйство?! — поддерживала их шутливый тон Валентина. — Одна собака, да и та старая. Нерасторопная я.
— А в субботу? — допытывались коллеги.
— Так в субботу на службу в церковь иду, — простодушно отвечала Валя.
— А в воскресенье? — не унимались сотрудницы.
— В воскресенье — еще и воскресная школа.
— Так ты не просто молиться ходишь, ты там пост занимаешь?
— Какой пост? — не поняла Валентина.
— Пусть не пост, а положение.
— Это «положение» называется послушание, — попыталась объяснить Валентина.
— Да ладно тебе, не скромничай.
После этого разговора авторитет Валентины среди коллег вырос. К ней стали приходить с вопросами — какую службу заказать, если муж заболел или ребенок плохо учится. Валя охотно отвечала. Смеяться над ней перестали, но всё равно она иногда вызывала раздражение у коллег.
— Ну что ты противопоставляешь себя коллективу! — укоряла Людмила, профорг, когда Валентина отказалась участвовать в праздновании 8 Марта.
— Понимаешь, — хотела объяснить Валя, — первая неделя Великого поста...
— Да постись ты себе на здоровье, — прервала ее Людмила, — мы же не гулянку устраиваем. Чай, торт, фрукты — посидим душевно.
— Нет, не могу, — как можно мягче ответила Валентина.
— Ну, как знаешь. Смотри, подруга, одна останешься.
«Не одна, а со Христом!» — подумала Валя, и всё-таки на душе было тяжело. Но волновалась она напрасно. После выходного никто ни о чем и не вспомнил, все были заняты своими делами. Жизнь текла привычным руслом. По-прежнему к Валентине приходили с вопросами, но ей было грустно оттого, что никто из ее коллег в храм так и не пошел. Она часто пыталась объяснить, что Господь – это цель, а не средство, но всё было напрасно. Для достижения земного благополучия люди готовы были использовать любые способы.
— Валюш, будь другом, отнеси записочку в церковь, — часто просили коллеги.
— Пойдем вместе, — радостно откликалась Валентина.
— Да времени нет, а ты всё равно идешь, — слышала она один и тот же ответ.
Как-то к Валентине зашла Анна Игнатьевна, пожилая женщина, вечно пребывающая в заботах о детях и внуках, всё время куда-то спешащая.
— Валюта, — начала она, едва закрыв за собой дверь, — вот послушай, что я тебе скажу. Я никого не убивала, не грабила — у меня нет грехов.
Валентина от неожиданности встала со своего места. Анна Игнатьевна взяла ее за руку и взволнованно продолжала:
— Я прожила нелегкую жизнь, но никогда не воровала, не убивала, доносов ни на кого не писала — значит, у меня нет грехов.
Зная вспыльчивый характер Анны Игнатьевны, Валентина осторожно ответила:
— Неужели вы никогда не обижались, не осуждали в мыслях...
— Причем здесь мысли? — не дала договорить Анна Игнатьевна. — Да, я могу сказать правду, но это же не осуждение.
— Понимаете, — начала объяснять Валентина, — есть правда человеческая, а есть высшая — Божия.
— Валюта, я всю жизнь по правде живу, нет у меня грехов! — пытаясь сдерживаться, выкрикнула Анна Игнатьевна.
«Вот привязалась!» — с досадой подумала Валя и резко сказала:
— Значит, вы святая.
— Нет, ну что ты, — растерянно пробормотала Анна Игнатьевна.
— Ну у вас же нет грехов?
— Нет, — уже не так уверенно подтвердила она.
— У кого нет грехов, тот святой, — сделала вывод Валентина. Анна Игнатьевна в недоумении пожала плечами и молча вышла.
«Наверное, не надо было так резко, — подумала Валентина и тут же попыталась найти себе оправдание: — А как надо было?» Так до вечера и боролась сама с собой: то укоряла, то оправдывала, то мысленно разговаривала с Анной Игнатьевной.
«Всё-таки нужно извиниться!» — приняла решение Валентина.
Назавтра она зашла к Анне Игнатьевне.
— Вы меня извините, я не смогла вчера ответить на ваш вопрос, но вот почитайте, — и она протянула книгу Иоанна (Крестьянкина) «Опыт построения исповеди» и добавила: — Здесь всё понятно.
— Некогда мне читать книги, — холодно ответила Анна Игнатьевна и поджала губы.
— Ну, может быть, в обеденный перерыв, — и Валя, положив на стол книгу, вышла из комнаты.
Прошло несколько дней. И снова к ней пришла Анна Игнатьевна. Она подошла к столу, за которым сидела Валентина, и взмахнула листом бумаги, исписанным мелким почерком.
— Что мне с этим делать? — прошептала она.
— А что? — почему-то тоже шепотом спросила Валя.
— Это грехи, — еще тише ответила женщина и покраснела.
— Какие грехи? — удивилась Валентина.
— Мои, — ответила Анна Игнатьевна, опустив глаза вниз, — ну, помнишь, ты мне книжку приносила.
— Да-да, — закивала головой Валя.
— Так что мне с ними делать?
— Как что? На исповедь, к батюшке.
— Валечка, и ты думаешь, он всё это будет слушать? — с сомнением спросила Анна Игнатьевна и опять помахала листом бумаги.
— Конечно, конечно будет, — убежденно ответила Валентина.
— Трудно это, очень трудно, — медленно произнесла Анна Игнатьевна, думая о чем-то своем, и, посмотрев на Валю, тихо сказала: — А как теперь с этим жить? Эх, Валюша, ты всю мою жизнь перевернула... — и она направилась к выходу. Но вдруг остановилась, постояла и, обернувшись, попросила: — Ты никому не рассказывай, ладно? А книгу я позже верну — муж читать начал.
( Источник : Интеренет ).
 
Последнее редактирование:
Москва
Православный христианин
Елена Кучеренко
30 марта 2023 года

Божия Матерь и диакон Николай с зелёными волосами


Произошел однажды у нас в храме забавный случай. На воскресную литургию пришел молодой парнишка. Парнишка как парнишка. Только в шапке. А лицо мужеского пола в головном уборе в церкви, как известно, – персона нон грата. Ну только если это не какой-нибудь епископ.

И шапка у парня была еще такая… Не простая и скромная, а вызывающая и провокационная. Яркая, разноцветная и по форме – как ведро. Сплошной соблазн, а не шапка.

***

Вошел парень в «ведре» в храм, встал недалеко от двери и начал креститься… Корявенько, конечно, неумело… Но, слава Богу, хоть первоочередность плечей не попутал.

Вошел парень в «ведре» в храм, встал недалеко от двери и начал креститься… Корявенько, конечно, неумело…

Я как раз неподалеку располагалась, поэтому могла наблюдать. Отдала младшую дочку Машу ее крестной причащать и наслаждалась относительным молитвенным одиночеством. Если не считать народа вокруг.

В общем, так он и крестился, не сняв своей чудо-шапки. А православный люд, глядя на это непотребство, прямо извелся весь. Бабушка одна наша, казалось, прямо рядом с этим парнем душу Богу сейчас отдаст – так тяжело она вздыхала. В какой-то момент мне даже показалось, что она сейчас просто выдует парня из храма.

Он недоуменно на нее посмотрел, отодвинулся чуть подальше и опять как ни в чем не бывало принялся себе коряво креститься.

Бабушка задышала так, как изображают в кино, когда кого-то хватает сердечный приступ. И я подумала, что она сейчас (опять же, как в фильмах) в предсмертном рывке протянет к злосчастной шапке руку… И, не дотянувшись, с грохотом откинется назад…

– Головной убор снимите, – еле сдерживая смех, шепнул на ухо парню мужчина, стоявший тут же.

– Аааа… Извините… Секундочку…

И парнишка с готовностью сдернул «ведро». А оттуда, из-под этой шапки, как пружины, ликующе выпрыгнули какие-то невообразимые дреды и заколыхались в такт церковным песнопениям. Мало того, у парня оказались выбриты виски, и на них были изображены какие-то узоры…

На бабушку я боялась даже посмотреть. Но с ее стороны послышался даже не вздох, а хрип. Потом все затихло. Казалось, что она вообще перестала дышать. Я запереживала – не хватил ли ее взаправду сердечный приступ. Но нет…

– Сыночек, ты шапочку-то лучше надень, – как будто бы даже сдувшись, подковыляла она к пареньку, – Бог простит.

Мы с тем мужчиной, который посоветовал несчастному снять головной убор, еле сдерживая смех и слезы, выползли из храма.

***

Все это никак не связано, но тогда, глядя на того парня с дредами, я вспомнила одну историю.

Случилось это не сейчас…

К одному священнику, отцу Николаю, пришла в храм мама и привела сына-подростка. Парень этот для того времени и для той непродвинутой провинциальной местности выглядел угрожающе. У него тоже были выбриты виски, а оставшаяся растительность на голове была выкрашена в зеленый цвет.

Семья эта, как позже выяснилось, была совершенно не церковной. Но, видимо, несчастную мать этот образ ее чада настолько угнетал, что решила она прибегнуть к радикальным воспитательным мерам – божественным. Ну и жаловалась отцу Николаю: «Мол, так и так… Объясните неразумному, что приличные люди так не ходят. Боженька накажет…»

Батюшка, как и положено нормальному священнику, стал парню проповедовать, что Господь всех и так красивыми создал, может, не стоит так вот прямо…

– Вон, смотри – Богородица, – показал он на икону. – Она тоже мать. Как ты думаешь, рада бы она была, если бы ее Сын…

Но осекся, понял, что перегнул свою воспитательную речь.

А Богородица глядела с иконы и как будто улыбалась…

– Пап, привет, – раздался мальчишеский голос.

К батюшке радостно подпорхнул под отеческое благословение отрок – его сын Василий… С синими волосами…

И к батюшке радостно подпорхнул под отеческое благословение отрок… Его сын Василий… С синими волосами… Именно в тот день он почему-то решил по пути из школы забежать к папеньке в храм.

Не знаю уж, что чувствовал в этот момент несчастный отец Николай. Но в душе матери «зеленого» подростка явно творилось неладное.

– Так, идем отсюда, – потащила она сына к выходу. – Я думала – тут приличные люди… А вы…

Это уже бедному настоятелю.

А сын ее улыбался во всю свою челюсть и показывал батюшке и его сыну большой палец. Мол: «Молодцы, чуваки! Свои люди!»

Это священническое фиаско отца Николая тем не менее обернулось совершенно неожиданными последствиями.

***

Сын той женщины (по имени тоже, кстати, Николай) начал наведываться в храм. Во-первых, в качестве подросткового протеста – чтобы насолить родительнице. Та долго не могла отойти от зрелища поповского чада с синими волосами. И чехвостила «эту церковь», испортившую всю ее педагогику на чем свет стоит.

А во-вторых, интересно стало парню, что это за церковники такие, что их дети тоже волосы красят, как нормальные люди.

Нельзя сказать, что отец Николай сам был в большом восторге от внешнего вида Васьки. Но смирялся и молился. Господь управит…

В общем, стал Коля появляться на том подворье. С Василием подружился, с другими обитавшими там ребятами. Да и с самим настоятелем тоже. В алтаре стал помогать вместе с тем же поповским сыном. Прихожане, правда, посмеивались:

– Модные какие у вас пономари, батюшка.

Тот только вздыхал и руками разводил.

Втянулся Николай… Нравилось ему в храме. К вере пришел. Сам захотел креститься. Но это еще раньше – до алтаря. Исповедовался, причащался. Скорбел только, что родители его в церковь не ходят. Отец хотя бы молчит, а мать злится, когда он на службы собирается. Хотя в остальном женщина она хорошая, добрая, в сыне души не чающая.

– Ты молись, Господь управит, – только и говорил ему батюшка.

И Коля молился…

А где-то через год маму его машина сбила.

***

Умирала она в больнице. Когда была еще в сознании, Колька к ней отца Николая привел. Провинция, наших строгостей нет. А в те времена – тем более.

Как ни странно, Колина мама креститься захотела. Наверное, чтобы с сыном потом быть. Отец Николай ведь что-то ей говорил в той больнице. Соборовал ее батюшка, исповедовал, причастил впервые в жизни. Молились все… Но чуда не случилось.

Отпевали ее на том приходе. Колька плакал и все не мог принять, что сирота он теперь, нет у него матери. Отец его тоже плакал и прижимал к себе сына:

– Одни мы теперь с тобой.

Много раз потом Коля подходил к батюшке:

– Это ей за то, что Церковь ругала?

– Ну почему же «за то», милый… Она мать, она для тебя лучшего хотела. Не все понимала, но заботилась же о тебе. Господь ей перед смертью милость какую сотворил. Крестилась, причастилась. Не всем праведникам дано. Но Он знает… И каждого Бог ведет к Себе своим путем. А почему таким, а не другим… Это Его дело.

– Я так по ней скучаю! – плакал Колька.

– Конечно, скучаешь… Так ты пойди вон к Богородице, помолись, утешения попроси. Она – Мать всех людей. Поможет…

Колька часто теперь молился у местной иконы Божией Матери, которой когда-то стыдил его отец Николай

И Колька часто теперь молился у местной иконы Божией Матери. Которой когда-то стыдил его отец Николай. Что не рада была бы такому сыну с зелеными волосами. Выплакивал ей свою мальчишескую боль. И слышали люди, как, всхлипывая, повторял:

– Верни мне маму!

***

Начал ходить в тот храм и Колькин отец. Беда часто приводит к Богу. Тоже крестился. Они же все некрещеными были – вся семья.

Приход был к ним обоим ласков – горе ведь какое. Особо внимательна была Оленька, незамужняя, но в относительных летах уже женщина. Она часто у той иконы Божией Матери стояла – за подсвечником следила. То пирожков им с отцом принесет, то вареников домашних. То вместе с ними из храма уходит после службы. То обнимет Кольку за плечи. Он дернется раздраженно, а она в другой раз опять…

Отцу Колькиному это даже вроде как нравилось, а парень злился:

– Что она пристала?!?

А потом грянуло…

– Николай, ты уже большой! Должен понять. Мы с тетей Олей решили пожениться.

Два дня отсиживался Колька у друга своего Васьки. Отец Николай разрешил. Позвонил только батюшка родителю, предупредил, чтобы не волновался.

– Я не хочу, чтобы она с нами жила! – кричал парень. – Отец маму предал! Новую жену себе хочет завести вместо нее.

– Да не вместо, милый, не вместо. Кто ж ее вам заменит, – гладил его по голове священник. – Но вам же обоим тепло нужно… Женское…

Так вошла в их с отцом жизнь Ольга…

***

– Долго я злился, – рассказывал мне несколько лет назад дьякон Николай.

Да… Это был он – тот самый Колька. Вырос, закончил семинарию, женился. Рукополагали его в том самом храме. И стали они служить вместе. Отец Николай-старший и отец Николай-младший. Васька-попенок, дружок его, другой путь выбрал. Но тоже – хороший.

– Злился, ершился, – продолжал он. – Как еж колючий. Особенно когда сестренку родили. Все думал: «Старая она, куда лезет». Хотя ей сорок три было. Могут еще женщины в этом возрасте. Да она и молилась много о ребеночке. У той иконы Божией Матери… Но думал я, что теперь вообще отцу я буду не нужен. Но тетя Оля… Она такая… Сколько же в ней терпения, любви… Она даже мамины фотографии не разрешила убрать, хотя отец хотел. «Коленькина мать», – сказала. Не навязывалась мне, но в каждой мелочи показывала, что я им нужен, дорог… Грела, как могла.

Прошло время. Стерлись углы. Сиротская боль у Кольки не то чтобы прошла, но зарубцевались шрамы. И однажды он понял – шрамы эти его каждую минуту «мазала» своей любовью тетя Оля.

Мамой он ее так и не назвал. Но это и не надо. Но однажды на службе после исповеди подошел к ней, обнял за плечи и сказал: «Простите меня». А она одной рукой прижимала к себе дочь, а другой – его. И текли слезы. А откуда-то сбоку растроганно подкашливал отец…

Она, терявшая, знала, как больно терять. Нет, Она не вернула маму. Но она вернула в нашу жизнь любовь

– Мы тогда стояли на своем любимом месте – у той иконы Божией Матери, – рассказывал мне отец Николай-младший. – И я вдруг вспомнил, как с улыбкой смотрела Пречистая на меня, когда я впервые пришел в храм со своими зелеными волосами. И как жалела Она меня, когда рыдал я у ее иконы и просил вернуть мне мамку. Как будто бы плакала со мной. Она, терявшая, знала, как больно терять. И обнимала своим теплом. Как мама… Нет, Она не вернула ее. Но она вернула в нашу жизнь любовь. Она подарила нам тетю Олю, сестренку Женьку… А мама… Мама тоже у Нее. Я это чувствую. А потом, через годы, я понял, что Пречистая меня самого приняла, как сына… И вот я – дьякон. А Она всегда рядом. Любящая мать всех людей.

…Я смотрела тогда на того парня с дредами, надевшего обратно свою дурацкую шапку, и думала, что, наверное, с какой-нибудь из икон смотрит на него сейчас Божия Матерь. И улыбается. Ласково, с любовью. Мать всех людей. Как когда-то на дьякона Николая с его зелеными волосами. Сейчас-то они у него нормальные. Он вообще – лысый. Но кто знает, что ждет этого парня в «ведре» впереди. И что уготовили для него Пречистая и Ее Сын… Кто знает, да…

 
Сверху