Оглавление
III. Это совершенно невозможный человек!
Приятелю моему суждено было обмануться в своих предположениях. Когда я в назначенный срок пришел к нему в контору, меня ждало письмо из Вест-Кенсингтона. На конверте вместо моей фамилии стояли какие-то неразборчивые каракули; честь и хвала английским почтальонам! Вот что я прочел:
«Энмор-Парк. В.
Милостивый государь!
Я получил ваше письмо, в котором вы выражаете согласие с моими научными выводами. Это мне, конечно, очень лестно, хотя я и не вижу, какое собственно влияние на мои взгляды способно оказать ваше или чье-либо еще одобрение’? Между прочим, упоминая о моем мнении насчет теории Дарвина, вы прибегли к выражению: «Ваше отношение», каковое я считаю в данном случае совершенно неуместным и до известной степени оскорбительным. Судя, впрочем, по остальному содержанию вашего письма, можно заключить, что приведенное вами неудачное выражение является скорее причиной невежества и бестактности, чем злого умысла, а потому я не задержусь на нем. Вы извлекли отдельный отрывок из моего доклада и сетуете, что не в состоянии понять сущности моей теории. До сих пор я полагал, что теория моя может оказаться недоступной лишь безнадежному кретину. Впрочем, если вы нуждаетесь в каких-либо разъяснениях, то я готов принять вас в назначенное время, хотя вообще визитеров и визитов я в высшей степени не терплю. Что же касается вашего предположения, что под влиянием тех или других соображений я могу изменить свой взгляд на дело, то считаю своим долгом заявить вам, что это не входит в мои привычки, раз своим зрелым размышлениям и выводам я нашел точное и категорическое объяснение. Не откажите предъявить конверт моему слуге Устину, ибо мне приходится прибегать ко всяким предосторожностям, чтобы уберечь себя от назойливости хулиганов, именуемых газетными сотрудниками.
Готовый к услугам Георг Эдвард Чалленджер».
Вот каково было письмо, которое я прочел вслух Тарпу Генри, не поленившемуся придти в столь ранний час, с целью узнать о результатах моей попытки.
Прослушав письмо, он заметил: – Сейчас в продаже имеется новый сорт мыла «Кутикура» или что-то в этом роде, рекомендую, ибо после побоев оно лучше арники.– У некоторых людей довольно своеобразное представление о юморе.
Было уже половина одиннадцатого, когда я прочел письмо. Тотчас же я сел в такси и отправился к месту назначения. Мы остановились перед внушительным зданием, с небольшим портиком. По тяжелым портьерам на окнах было видно, что страшный профессор – довольно состоятельный человек. Дверь открыла какая-то сухопарая, темнокожая, неопределенного возраста личность в черном штурманском жакете и коричневых гетрах. Впоследствии я узнал, что это был шофер, заменявший почти всегда пустовавшее место первого лакея, ибо не находилось охотников занять эту должность у профессора. Своими бесцветными глазами он подозрительно окинул меня с головы до ног.
– Вам назначено? – спросил он.
– Назначено.
– Приглашение имеется при вас? Я показал ему конверт.
– Хорошо-с.
По-видимому, он был не болтлив от природы. Следуя за ним, я неожиданно столкнулся с невысокого роста дамой, выходившей из комнаты, вероятно, столовой.
Это была живая, черноглазая особа, внешне похожая скорее на француженку, нежели на англичанку.
– Одну минутку, – промолвила она. – Подождите, Устин. Войдите сюда, сэр. Позвольте узнать, видали ли вы когда-либо раньше моего мужа?
Нет, сударыня, до сих пор я не имел этой чести.
– Тогда позвольте мне заранее извиниться перед вами. Это совершенно невозможный человек, совершенно невозможный! Теперь, когда вы предупреждены, то вы будете соблюдать осторожность.
– Позвольте поблагодарить вас, сударыня, за ваше любезное предупреждение.
– Если он начнет раздражаться, скорее уходите из комнаты. Не пытайтесь вступить с ним в объяснения. Он уже нескольких человек чуть не изувечил в припадке ярости. После обыкновенно разыгрывается публичный скандал, и все это отражается на мне и на всех нас. Надеюсь, вы пришли говорить с ним не по поводу его поездки в Южную Америку?
Я не счел себя вправе солгать даме.
– Боже милосердный! Это самая опасная тема. Я убеждена, вы ни одному его слову не поверите. Но ради всего святого, не выказывайте недоверия, ибо как раз это и приводит его в бешенство. Сделайте вид, что вы ему верите, и тогда все может обойтись благополучно. Помните, что сам он верит в свои теории. Это безусловно так. Честнее человека нет на свете. Ну-с, а теперь идите к нему, не то он заподозрит неладное. Если вы увидите, что дело становится плохо, совсем плохо, то позвоните и держитесь, пока я не прибегу на помощь. Я умею с ним обращаться даже в самые критические моменты.
С этими утешительными словами я был снова передан мрачному Устину, стоявшему в течение всего предыдущего разговора неподвижно, точно бронзовая статуя молчания. Он повел меня по коридору. Легкий стук в дверь, какое-то звериное рычание в ответ, и я очутился с глазу на глаз с профессором.
Он сидел на вертящемся стуле перед широким письменным столом, в беспорядке заваленном книгами, географическими картами и диаграммами. Когда я вошел, его стул круто повернулся ко мне, и я едва удержался от крика изумления. Я приготовился встретить нечто странное, но его выходящая из ряда вон внешность все же превзошла все мои ожидания. Это был настоящий богатырь по сложению и внушительной осанке. Голова у него была громадная; больших размеров головы мне не приходилось встречать у людей. Я убежден, что отважься я примерить его цилиндр, то он, наверняка, провалился бы по самые плечи. Его физиономия и борода напомнили мне ассирийского быка; цвет лица был цветущий, а длинная борода лопатой, иссиня-черная, завитками ниспадала на могучую грудь. Но волосы на голове, наоборот, были гладкие и мощно обрамляли его высокий лоб. Голубовато-серые глаза ясно и грозно глядели из-под густых черных нависших бровей. Косая сажень в плечах, грудь колесом и громадные волосатые лапы. Прибавьте к этому громоподобный голос, и вы получите истинный портрет профессора Чалленджера.
– Ну-с? – прорычал он, нахально уставившись в меня. – В чем же дело?
Мне пришлось еще некоторое время старательно скрывать произведенное им на меня неблагоприятное впечатление, иначе нашему разговору тотчас же был бы положен конец.
– Вы были так добры, что позволили мне явиться к вам, – смиренно промолвил я, указывая на конверт.
Он вынул из ящика стола мое письмо и положил перед собой.
– Ага, вы тот самый молодой человек, который не в состоянии понять написанного черным по белому на хорошем английском языке, да? Впрочем, вы настолько любезны, что соглашаетесь с моими общими выводами, не так ли?
– Вполне, господин профессор, вполне! – с жаром ответил я.
– Тэк-с! Это обстоятельство должно сильно ободрить меня, не правда ли? Ха-ха! Удивительно ценное одобрение при вашем возрасте. Но на вид вы все-таки лучше, чем те австрийские свиньи, бессмысленное хрюканье которых, впрочем, не более оскорбительно, чем лай британского бульдога – Тут он посмотрел на меня с таким выражением, точно я был представителем бульдожьей породы.
– Вероятно, они вели себя безобразно? – посочувствовал я.
– Уверяю вас, что я сам сумею постоять за себя и не нуждаюсь в вашем сочувствии. Я привык стоять обособленно и без посторонней помощи, спиной к стене, и тогда Г. Э. Ч. чувствует себя превосходно. Ну-с, а теперь – сделаем все возможное, чтобы сократить эту неприятную для вас и совершенно невыносимую для меня беседу. Как я понял по вашему письму, вы желали получить кое-какие комментарии относительно моего труда.
Он, что называется, брал быка прямо за рога, не давая мне возможности уклониться от основной темы. Между тем, было необходимо продолжать игру и выжидать более удачного оборота разговора. Я умею прикидываться простаком. О, моя ирландская хитрость, неужели ты не выручишь меня в эту тяжелую минуту? – думал я.
Между тем профессор так и пронизывал меня своим стальным, острым взглядом.
– Я жду! – угрожающе проворчал он.
– Я лишь скромный студент, – начал я с виноватой улыбкой, – не больше, смею сказать, чем прилежный аспирант науки. Мне показалось, что в данном вопросе вы судите несколько строго теорию Вейсмана. Не находите ли вы, что позднейшие выводы науки подтверждают его теорию?
– А какие это выводы? – спросил он с жутким спокойствием.
– Я, разумеется, не утверждаю, что эти выводы носят вполне определенный характер. В данном случае я хотел только упомянуть о современных взглядах на вопрос о наиболее распространенной среди ученых точке зрения, если смею так выразиться.
Став сразу серьезным, он вдруг наклонился ко мне.
– Я полагаю, вам не безызвестно, – произнес он, отсчитывая на пальцах, – что субстанция мозга является постоянным фактором?
– Разумеется, – согласился я.
– И что телепатия до сих пор sub judice?
– Несомненно!
– Что протоплазма значительно разнится от партеногенетического яичка?
– Ну, конечно же! – воскликнул я, сам поражаясь своему нахальству.
– Но что же это доказывает? – спросил он вкрадчивым, ласковым голосом.
– Да, что же это в самом деле доказывает? – пробормотал я, – Что же это доказывает?
– Сказать вам? – промурлыкал он голубком.
– Пожалуйста!
– Это доказывает,– заревел он во все горло с искаженным от бешенства лицом,– что вы самый грязный наглец и обманщик в Лондоне, гнусный, пресмыкающийся репортеришка, что вы столько же понимаете в науке, сколько я в общепринятых приемах и вашей лицемерной вежливости!
Он яростно вскочил со своего стула со сверкающими глазами. Несмотря на критический момент, я все же успел, к немалому своему удивлению, заметить, что он был совсем маленького роста. Его голова доходила мне до плеча. Это был своеобразный коротконогий Геркулес, вся мощь которого ушла в плечи и в голову.
– Ахинея! – орал он, перевешиваясь через стол Р упираясь в него сжатыми кулаками.– Я вам, сударь, нес сплошную ахинею! Неужели вы воображали, что перехитрите меня, с вашей-то башкой, похожей на ореховую скорлупу? Вы воображаете, что вы всемогущи, несчастные обнаглевшие писаки? Что ваша похвала может сделать человека известным, а ваше неодобрение способно уничтожить его? Нам же всем только и остается, что преклоняться перед вами и вымаливать, как милостыню, ваш лестный отзыв, не правда ли? Одного вы расхваливаете до небес, а другого закидываете грязью. О, ничтожные, рептилии, я знаю вас! Зазнались больно. Придет время, когда вам будут обстригать уши. Вы потеряли чувство меры, но я сумею поставить вас на свое место. Да-с, сударь, с Георгом Чалленджером вашему брату не справиться. Есть еще человек, который сумеет осадить вас. Вас, наверное, отговаривали от вашего намерения, но вы все-таки рискнули войти в мой дом. За это я требую удовлетворения, мистер Мэлоун, и я получу его! Вы затеяли опасную игру и мне кажется, что вы проиграли!
– Послушайте, сэр, – сказал я, отодвигаясь к двери и раскрывая ее настежь, – вы можете оскорблять меня, но всему есть границы. Тронуть меня вы не посмеете!
– Не посмею? – И он стал медленно подвигаться ко мне с угрожающим видом. Услышав последние мои слова, он остановился и засунул руки в карманы своего довольно коротенького жакета. – Уже четверых таких я спустил с лестницы. Вы будете пятым номером. Три с половиной фунта стерлингов за физиономию – вот ваша цена. Дороговато, но приятно. Почему бы вам не последовать за своими коллегами? Я полагаю, что это будет превосходно.– Он продолжал незаметно надвигаться на меня.
Я бы успел выскочить в прихожую, но такой образ действий показался мне слишком постыдным. Помимо этого соображения во мне уже подымалось злое чувство против этого маленького человека.
Вначале я был несомненно неправ, но угрозы и поведение этого гнома несколько оправдывали меня в собственных глазах.
– Я бы вас попросил убрать свои руки подальше, сэр. Этого я не допущу.
– Вот как! – Его черные усы приподнялись над губой, и, иронически фыркнув, он обнаружил ряд крепких, белых зубов – Так вы не допустите этого? Ась? — произнес он, нагло усмехаясь.
– Не валяйте дурака, господин профессор! – воскликнул я.– Что вы можете сделать со мной? Я вешу два центнера, у меня стальные мускулы, и каждое воскресенье я играю в Ирландском футбольном клубе, где считаюсь чемпионом. Я для вас…
Тут-то он на меня и накинулся. Хорошо, что дверь была мною открыта заранее, иначе она была бы выбита. Вылетев, мы колесом проехались по прихожей, подцепив по дороге стул. Борода его очутилась у меня во рту, руки наши переплелись, мы плотно держали друг друга в объятиях, в то время как проклятый стул как на зло продолжал болтаться между ногами! Все это время молчаливо наблюдавший Устин раскрыл входную дверь, и мы с грохотом прокатились по ступенькам крыльца. Нечто подобное я видел в исполнении двух акробатов, но считаю, что требуется немалая практика для того, чтобы при этаком кувыркании не разбиться вдребезги. Разломанный стул отлетел в сторону, и, плотно сцепившись, мы угодили прямо в уличную грязь. Потрясая кулаками и так тяжело дыша, точно он был болен астмой; профессор вскочил на ноги.
– Достаточно с вас? – прорычал он.
– Проклятый бульдог! – крикнул я в ответ, тоже вскакивая на ноги.
Дело, вероятно, на этом не кончилось бы, ибо он с новой силой налетел на меня, но тут, на счастье, точно из-под земли вырос полицейский с записной книжкой в руке.
– Что здесь такое? Стыдитесь, джентльмены, – проговорил он укоризненно.
Это были первые разумные слова, которые я услышал в Энмор-Парке.
– Почему вы дрались? – продолжал он, обращаясь ко мне.
– Этот человек напал на меня! – отвечал я.
– Вы нападали на него? – спросил полицейский.
Но профессор продолжал тяжело дышать и не удостоил констебля ответом.
– Это случается с вами уже не в первый раз, – промолвил полицейский строгим голосом, качая головой. – Всего с месяц тому назад тут был подобный же скандал. Вы повредили глаз этому молодому человеку, сэр! Желаете вы привлечь этого господина к ответственности, сударь? – Обратился он ко мне.
Пока он говорил, я несколько успокоился.
– Нет, – ответил я, наконец. – Не желаю.
– Почему? – поинтересовался удивленный констебль.
– Я сам виноват. Я насильно проник в его дом. Он имел право вести себя подобным образом.
Полисмен захлопнул свою записную книжку.
– Нельзя ли, чтобы подобные случаи больше не повторялись! – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Ну, а вы чего остановились? Разойдитесь, разойдитесь! – повелительно крикнул он глазевшим мальчишкам, маленькой девочке, рабочему и одному или двум прохожим, а так как они не повиновались, он подошел к ним вплотную и, гулко ступая, погнал их перед собой по улице. Профессор посмотрел на меня, и мне показалось, что глаза его улыбались.
– Пожалуйте ко мне! – промолвил он. – Мы еще с вами не закончили.
Хотя это было весьма сомнительное приглашение, однако, я беспрекословно направился за ним в дом. Слуга, продолжавший стоять неподвижно, подобно мраморному изваянию, не проявил при этом ни малейших признаков удивления и также невозмутимо затворил за нами дверь.
Комментировать