Оглавление
VII. Тайные странствия души
Жаль всё-таки, что спиритизм ныне вышел из моды: было бы любопытно вызвать с помощью блюдечка дух Лейбница и спросить его, как высказанное им в письме к Ньютону убеждение, будто Бог, сотворив мир, больше не вмешивался в его жизнь, совместить с Библией, которую он читал не только по-немецки (в переводе Лютера), но с его знанием языков, вероятно, и в подлиннике. Да, в Книге Бытия есть такой текст: «И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмый от всех дел Своих» (Быт. 2:2). Но ровно через две страницы, рассказав об ослушании Адама, та же книга повествует: «И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни» (Быт. 3:23). Разве это не вмешательство в земные дела? А Всемирный потоп? А смешение языков? А сожжение серным огнём Содома и Гоморры? А десять египетских казней? А манна небесная? Будучи протестантом, Лейбниц не был обязан дословно верить Ветхому Завету, но от веры в Евангелие Лютер его не освобождал, а в Евангелии свидетели поведали нам о вочеловечении Бога, изменившем весь ход мировой истории.
Лейбниц не мог этого не знать, тем не менее упорно настаивал на том, что, создав мир и человека, Творец предоставил их самим себе. Почему же? Конечно, потому, что вместе со всеми протестантами он хотел, чтобы так было, и выдавал желаемое за действительное. А суть желаемого была очень проста: не хотим иметь над собой Бога, хотим сами быть как боги. В дальнейшем мы подробно проанализируем, к чему привела именно эта вспышка антропоцентризма, а сейчас заметим только, что она была до банальности неоригинальной: обозревая историю человечества, можно сбиться со счёта, пытаясь установить, сколько в ней было таких вспышек. А о самой первой мы узнаём из Библии: змей сказал нашим прародителям «будете, как боги» (Быт. 3:5), и они тут же соблазнились этим обещанием. Потом такому же искушению поддавались и вавилонские столпостроители, и жители Содома и Гоморры, и многие другие гордецы. Такая регулярность заявок человека на то, чтобы занять место в центре бытия, вытеснив оттуда Бога, наводит на предположение, что это как-то связано с самой нашей природой. Такое предположение справедливо.
В библейском рассказе о сотворении человека есть одна деталь, которой не было в описании сотворения других существ. «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни» (Быт. 2:7). Может быть, Творец так же «вдувал» своё дыхание в лицо больших рыб, птиц и ящеров, но об этом в Шестодневе просто не упомянуто? Вряд ли. Против этого говорит не только то, что как-то странно говорить о «лице» трески или аиста, в которое Бог вдувает нечто по методу «рот в рот» искусственного дыхания, но и более серьёзные соображения. Несмотря на то, что как минимум в течение двухсот лет наука приучает нас к мысли, что мы, люди, на общих основаниях входим в фауну земли, принадлежа вместе с лемурами и обезьянами к отряду приматов, интуиция подсказывает нам, что мы отличаемся от даже очень похожих на нас шимпанзе больше, чем шимпанзе отличаются от плоских червей. Внутренний голос говорит нам, что есть два миллиона видов живых существ и есть особое живое существо — человек, — и между ними пропасть. Да, тело наше можно классифицировать как тело примата, но в это тело вложено нечто такое, чего нет больше ни в ком. Вероятно, именно это нечто и «вдунул» Господь в Адама. Что же представляет собой этот вдунутый в нас уникальный дар?
Найти ответ на этот вопрос не так уж трудно, если вспомнить сказанное в предыдущей главе. Уникальной характеристикой человека является его богоподобие, несвойственное животным, т.е. подобие Троице. В животных есть что-то от Отца, ибо в них возникают целостные идеи или побуждения (например, у рыбы возникает идея съесть червяка), и что-то от Духа, ибо они способны переводить эти идеи на язык поступков (рыба, пожелавшая съесть червяка, бросается на него и заглатывает). Но в них начисто отсутствует подобие Сыну, и именно поэтому они называются бессловесными тварями. Вот где пропасть: мы причастны Богу Слову, а они — нет. Дар слова — это и было то таинственное, что вдунул Господь в человека во второй половине шестого дня творения.
Появление в материальной вселенной существа, наделённого этим даром, изменило в ней все расклады, создало небывалые перспективы её развития и в то же время смертельные угрозы. С этим даром во вселенную вошла колоссальная степень свободы, в чём, собственно, и таились угрозы Божьему Замыслу о мире, направлять движение которого в нужном направлении стало теперь неизмеримо труднее.
Маленькую калиточку для свободы Творец приоткрыл в мир ещё в пятый день, сотворив «живую душу». В первой половине шестого дня Он отворил её побольше. Собака или свинья могли самостоятельно выбирать варианты своего поведения в довольно широком диапазоне. Но как бы ни радовались эти животные возможности самоутверждаться, им не дано выскочить из пределов, обозначенных принадлежностью к своему биологическому виду: собака всегда останется собакой, свинья — свиньёй. А человек, перед которым ворота свободы распахнуты настежь, может, если пожелает, перестать быть человеком и сделаться паршивым псом или неблагодарной свиньёй. Но и более того: мера отпущенной ему свободы так велика, что он может создавать какие ему заблагорассудится собственные миры, отличающиеся от Божьего мира. И всё это благодаря дару слова.
Бытует широко распространённое убеждение, будто человек живёт в объективно существующем и совершенно от него не зависящем мире. Это глубокое заблуждение. Всякий из нас живёт, мыслит, чувствует и действует не в мире, каков он сам по себе, а в своём представлении о мире, которое лишь частично определяется объективной реальностью, а далее достраивается «изнутри», и эта достройка неизбежно оказывается субъективной. Человек не может знать, каков мир на самом деле, но ему необходима определённость, поэтому он создает в своем сознании модель мира, которая может изменяться, но в которую в каждый момент времени он верит как в подлинный мир и к которой приспосабливает и настройку своих эмоций, и своё поведение. Уверенность в правильности своего представления о мире, без чего у человека не будет необходимого ему чувства правоты, поддерживается логическим обоснованием этого представления, а в основе всякой логики лежит логос, мысль, воплотившаяся в словесную структуру. Поэтому «мой мир» есть «моё слово о мире» — если не высказанное, то виртуальное, прячущееся в подсознании. Это значит, что, награждая человека даром слова, который одновременно есть дар построения логических конструкций, Бог делает его потенциальным творцом миров, конкурирующих с тем, какой творит Он сам. В этом состоит подчёркиваемый богословами Божественный риск. Детям опасно давать в руки спички, взрослому человеку ещё опаснее вручать такой мощный инструмент миросозидания, как слово. Дети могут спалить дом, построенный родителями, и погибнуть сами; взрослые, пользуясь даром слова, могут возвести такой дом, который рухнет и раздавит их, в результате чего задуманная Творцом пирамида бытия останется без главного — без вершины. И всё-таки Господь пошёл на этот риск.
Чтобы осознать сказанное об опасности предоставления в собственное распоряжение человека такой страшной силы, как слово, приведём один из многочисленных исторических эпизодов, в которых люди, безответственно играя со словом, доигрывались до печальных последствий. В XIX веке умело владевший словом Карл Маркс распространил несколько текстов, предлагая с их помощью собственное представление о мире и задачах живущего в нём человека, которое очень многими было сочтено правильным. Особенно пленились этим представлением в России, где нашлась группа энтузиастов, решивших переселить в эту модель мира, принятую ими за сам мир, всех трудящихся земного шара. И это им почти удалось, во всяком случае, они создали громадный «соцлагерь», население которого должно было решать соответствующие марксовому представлению о мире задачи. Этот массово растиражированный мир, разумеется, рухнул, «и падение его было велико», как сказано в Евангелии о доме, построенном на песке.
Людям были предложены и другие словесные миры — некоторые раньше коммунистического (классический конкурентный капитализм), некоторые позже (троцкизм, маоизм, «мейнстрим» современной экономики, монетаризм), и каждый нашёл своих поселенцев. Но все они обрушатся, как обрушился марксистско-ленинский мир. Это не брюзжание скептика, это прогноз, основанный на железной логике, может быть, единственный из прогнозов, осуществление которого можно гарантировать на сто процентов.
О Юре, Славике и Пете и новогодней стенгазете
Вечером к Пете пришли его друзья Юра и Славик, чтобы поработать над стенгазетой своего «3 А», приуроченной к окончанию второй четверти. Петя уселся переписывать набело текст передовицы под названием «Все дороги нам открыты», Юрка печатными буквами начал выводить стихотворение «Хочу быть космонавтом», а Славик рисовал шаржи на лентяев. Вдруг настольная лампа, под которой они трудились, погасла. Сначала ребята засмеялись, но потом им стало не по себе — газету надо повесить рано утром, ещё до занятий, а без яркого света как её сделать? Надо устранить неисправность. Но как?
— Это штепсель шалит, дай отвёртку, я его сейчас починю, — заявил Юрка.
— Нет, это розетка барахлит, её нужно проверить, — сказал Славик.
— Не мудрите, коллеги, это просто лампа перегорела, — усмехнулся Петя, — сейчас я её заменю, где-то у нас есть запасные.
И ребята занялись ремонтом, каждый по-своему. Но лампа так и не зажигалась. По счастью, пришёл Петин папа и, узнав о погасшем свете и о том, как дети собираются его вернуть, расхохотался.
— Ребятки, вот в чём ваша ошибка: вы думаете, что всё необходимое вам для жизни в этой квартире, в частности, электричество, в ней же и находится. А ток подаётся сюда снаружи, и, чтобы он снова стал поступать, надо выйти из квартиры на лестничную клетку и ввернуть пробку, которая выскочила от какой-то перегрузки. — Папа так и сделал, свет зажёгся, и газета получилась хоть куда.
Начиная с XVI века, а особенно после Великой французской революции, европейцы, потянувшие за собой и других, стали всё больше походить на несмышлёных детей, думавших, что свет лампы продуцируется самой лампой и находящейся в комнате проводкой: они вообразили, будто причины всего того, что происходит в материальной вселенной, заключены в ней самой. Такого безумия не было никогда раньше в человеческой истории. Все народы прекрасно знали, что видимый слой бытия тесно взаимосвязан с невидимым, и невидимый слой даже важнее, поскольку в нём завязываются и развязываются узлы видимого. Поэтому общество считало своим главным делом «налаживание хороших отношений» с потусторонней действительностью; её «задабривание», установление контактов с нею. В архаических культурах связь с невидимым миром осуществлялась челночными «путешествиями» туда шаманов, которые назывались также колдунами (в Африке), друидами (у кельтов), авгурами (у древних римлян) и оракулами (в Древней Гpeции). Душа шамана, вышедшая из тела в результате камлания, посещала иной мир и возвращалась оттуда с чем-то полезным для соотечественников — например, с благодатью, исцеляющей больного. Во времена язычества богам, которыми люди населили иной мир, приносились многочисленные жертвы, в том числе и человеческие. В Древнем Египте огромные средства тратились на строительство пирамид — усыпальниц фараонов; по смерти фараона его торжественно провожали в Небесное Царство, чтобы он вошёл там в сонм богов и, пользуясь своим статусом, добивался оказания вышней помощи оставшимся на земле египтянам. О таких же «ходатайствах» свидетельствуют славянские курганы. В дальневосточных цивилизациях уповали на заступничество не только почившего монарха, но и умерших предков.
Кто-то скажет, что это были суеверия, но пусть он задумается над тем фактом, что цивилизации, основанные на этих «суевериях», просуществовали по нескольку тысяч лет каждая, а та, что опровергла суеверия и полагается только на то, что можно потрогать, за четыре века своего существования пережила пять революций и вошла сегодня сразу в несколько кризисов — экономический, политический, экологический и демографический, — вряд ли отпразднует своё пятисотлетие.
Однако мы нарушили хронологию сотворения мира и забежали вперёд. До государства ещё далеко, пока мы добрались лишь до создания человеческой личности. И отличительной особенностью этой личности, тем признаком, который, собственно, и делает её личностью, а не просто индивидом, стал дар слова, дающий возможность создавать свои личные миры, в разные периоды жизни разные.
Как возникают эти личные миры, число которых в точности равно числу человеческих личностей, ибо среди них, как среди снежинок, нет двух одинаковых?
Первыми поставили этот вопрос древнегреческие философы элейской школы (VI в. до н.э.). Сама его постановка была столь важной вехой в развитии человеческой мысли, что её следует считать началом философии как отрасли знания. До этого предполагалось, что мир есть только один — тот, который «существует». Элеаты справедливо указали на то, что это утверждение останется пустым звуком, если мы не дадим определения понятию «существует». Так была осознана центральная проблема философии — проблема онтологии. Парменид и Зенон дали своё решение этой проблемы: существует то, что может быть познано; того, что не может быть познано, не существует. Механизм познания не сводился у них к логическому анализу, а включал также интуицию (умозрение), но результат познания должен быть ясно сформулирован. Это означает следующее: существует то, и только то, что может быть описано словами. Значит, вариантов существующего может быть столько, сколько может быть предложено его описаний.
С наступлением христианской эры проблема онтологии целиком перешла в ведение религии и вернулась в философию только в VIII веке, когда она отделилась от богословия. В принципе соглашаясь с элеатами в отождествлении существования и познаваемости, Иммануил Кант (1724—1804) сделал следующий шаг в развитии их идеи и дал своё объяснение тому, как человек познаёт то, что он называет «окружающим миром», давая ему тем самым статус существующего. Его учение о четырёх отделах, проходя через которые оформляется наше представление о вещах, мы уже излагали выше.
Создавая человека, Творец наделил его органами чувств, аналогичными тем, которыми уже обладали высшие животные, зрением, слухом, осязанием, вкусом, обонянием. Они обеспечивают поставку того сырого материала, из которого нами делается «окружающий мир», — цветных пятен, звуками разной высоты, запахов и т.п. Первичная обработка этих сигналов, которую Кант назвал «восприятием», состоит, по его мнению, в том, что они вводятся в русло времени и пространства. Это — сильное упрощение. Восприятие претворяет пятна и звуки не просто в последовательности и конфигурации, а в образы, причём образы знакомые. Кто из нас, проснувшись среди ночи и видя в полутьме висящий на стуле пиджак, не принимал его за человека? На кого не глядело из полной луны чьё-то лицо? Многочисленные эксперименты, проделанные психологами в XX веке, привели их к теории «умного глаза»: наш глаз видит в недостаточно чётких изображениях не что попало, а именно то, в чьём существовании мы убеждены заранее. А что мы заранее считаем существующим, какие образы настолько нам близки, что мы бессознательно ищем их повсюду? Светская наука может дать только один ответ на этот вопрос: привычка к определённым образам вырабатывается опытом жизни — как самого человека (в онтогенезе), так и его предков (в филогенезе). Я с детства созерцаю вокруг себя человеческие лица, созерцали их и мои пращуры, передавшие мне свою привычку к ним генетически, поэтому мой глаз и норовит углядеть во всём эти лица. То же самое скажет наука и о других типичных образах, которые нам мерещатся.
Весьма убедительное объяснение. И так оно и осталось бы окончательным и исчерпывающим, если бы та же самая наука не открыла в пятидесятых годах прошлого века удивительное явление, которое получило название «парадоксального», или «быстрого», сна.
До этого считалось, что наше путешествие в сон проходит пять стадий: А — расслабленное бодрствование, В — дремота, С — сон средней глубины, Д — глубокий сон, Е — очень глубокий сон. Пройдя весь этот цикл, человек возвращается к состоянию В или даже А, т.е. просыпается, после чего входит в новый точно такой же цикл. За ночь мы проходим четыре или пять таких циклов (к утру они удлиняются. Такую картину рисовали специалисты. И только в 1953 году оказалось, что они проглядели ещё одну фазу сна, наступающую после стадии Е, — после самого глубокого сна. Аспирант Чикагского университета Азеринский, применив появившиеся к тому времени датчики, обнаружил, что цикл заканчивается не стадией Е, а особым состоянием спящего, сопровождаемым быстрыми движениями глаз и странными физиологическими характеристиками: в этой фазе человека труднее всего разбудить, и в то же время показания тонуса мышц, частоты пульса, нервной и мозговой активности поднимаются до уровня, который имеет место при бодрствовании. В первом цикле парадоксальный сон длится 5-6 минут, в последнем — до 25 минут. Его общая доля от всего сна — около 15%.
Новооткрытый «быстрый» сон (названный так по свойственным ему быстрым движениям глаз) сразу же стал предметом всестороннего изучения. Его результаты оказались один любопытнее другого.
Во-первых, выяснилось, что именно в этой фазе сна человек видит сновидения. Разбуженные при быстром движении глаз испытуемые почти всегда говорили, что только что видели сон (такие показания давали даже те, кто утверждал, что никогда не видит снов, откуда следует, что видят сны все люди, но некоторые при пробуждении их забывают). Было установлено, что у детей доля парадоксального сна в цикле заметно выше, чем у взрослых. Оказалось также, что быстрый сон является неотъемлемой частью сна животных. Но самое интересное начало обнаруживаться, когда на добровольцах стали проделывать опыты по лишению сна.
Человек устроен таким образом, что время от времени он должен принимать пищу. Причина этого понятна: жизнедеятельность требует расхода энергии, а её мы получаем от еды и питья. Приём пищи есть не что иное, как энергетическая заправка, аналогичная заправке автомобиля бензином. Это доказывается тем, что голодающий лишается сил, всякое физическое действие становится для него мучительным, активность резко снижается, его тянет лечь и не двигаться. В общем, тут всё ясно.
Но кроме еды и питья человеку необходим сон. В среднем после шестнадцати часов бодрствования он должен восемь часов поспать, т.е. пройти четыре или пять циклов «поверхностный сон — глубокий сон — парадоксальный сон со сновидениями». Всё выглядит так, будто во сне мы тоже чем-то заправляемся, но чем — вот в чём вопрос.
Раньше наука давала такое объяснение (которое и сегодня разделяется большинством населения): в активной фазе жизнедеятельности в человеческом организме накапливается усталость, и у него возникает потребность отдохнуть, а сон — это самый лучший, самый полный отдых. Но ведь отдохнуть можно и просто полежав на диване — зачем же обязательно спать и видеть сны?
Чтобы понять, для чего человеку нужно спать, проще всего посмотреть, что с ним будет, если ему не давать заснуть. Ещё в прошлом столетии психологи решили это выяснить, и, как всегда, тут же нашлись волонтёры, готовые пострадать во имя науки (справедливости ради надо заметить, что некоторые исследователи ставили опыты и на самих себе). Вот как резюмирует результаты таких опытов наш крупнейший специалист по сну профессор Вейн:
«Зрение становится расплывчатым, теряется глубина зрения. Через 90 часов появляются галлюцинации. Короткие сновидения переплетаются с реальностью. Через 100 часов умственные задания испытуемые практически не могут выполнить. На 170-м часу появляется деперсонализация. К 200-му часу испытуемый чувствует себя жертвой садистского заговора и проявляет яркое психомоторное возбуждение. По такому типу с небольшими вариациями протекало подавление сна у всех испытуемых».
Это — внешние признаки. Они достаточно красноречивы сами по себе, но современная лабораторная техника позволяет дополнить их фиксацией того, что происходит у человека, лишаемого сна, «внутри», в его сознании. Для этого существует энцефалография, выводящая на самописец электрические сигналы, испускаемые мозгом. Разные типы этих сигналов отождествляются специалистами с определёнными состояниями психики. Опять предоставим слово профессору Вейну:
«По мере продолжения исследования даже при внешнем проявлении бодрствования на энцефалограмме могут быть признаки достаточно глубокого сна. Американский электрофизиолог Блейк записал биопотенциалы Клейтмана, который не ложился по 100 часов. В записи отмечались дельта-волны, исчезавшие только при чрезвычайном усилии испытуемого (эти волны — признак глубокого сна). Грань между бодрствованием и сном исчезала, субъективного ощущения засыпания не было, но мышечный тонус настолько снижался, что рука не удерживала катушку».
Приведённых данных достаточно для того, чтобы сделать логические выводы. Из них ясно, что сон человеку нужен вовсе не как отдых — испытуемые не особенно жаловались на усталость, — а как что-то необходимое не телу, а душе. Именно душа начинает волноваться и нервничать, когда у неё отнимают быстрый сон со сновидениями, которому по какому-то таинственному закону должен предшествовать глубокий сон. В знак протеста она получает то, что у неё отнимают и без чего она не может нормально функционировать, контрабандным путём — погружается в глубокий сон наяву и наяву же видит сны, которые Вейн называет галлюцинациями.
Анализируя полученные учёными материалы, мы можем ответить на два ключевых вопроса, после чего феномен сна перестанет быть загадкой: 1) чем мы «заправляемся» в быстром сне? 2) почему мы можем попасть в быстрый сон только из глубокого сна, а не прямо из бодрствования?
Поскольку при лишении быстрого сна у человека исчезает нормальное восприятие окружающего мира и своего собственного «Я» (деперсонализация), то, очевидно, в быстром сне мы заряжаемся этим представлением, т.е. тем образом действительности, который даёт возможность в ней нормально существовать. Сами придумать этот образ мы не способны. Душа, которая есть не что иное, как наше тонкое тело, спрятанное под грубым биологическим телом, уходит в находящийся где-то рядом с нашим иной мир и видит там некие эталонные образы, которые приносит в этот мир и которые после пробуждения остаются в нашем подсознании. Наш сон — это периодическая сверка здешних «часов» с «тамошними», которые созданы «Мудрым Часовщиком», по терминологии Лейбница. «Там» наши часы и заводятся, но этого завода хватает ненадолго. То, что в парадоксальном сне мы именно видим эталонные образцы, показывают быстрые движения глаз. Уходя в подсознание, эти образы не запоминаются нами, как заряд аккумулятора, они остаются неощутимыми, а сновидение возникает как побочный эффект просматривания нашей душой неземных реалий — какие-то их фрагменты переводятся на понятный нам земной язык, но в большинстве скоро забываются.
Что же до необходимости перед быстрым сном погружаться в фазу глубокого сна, то тут всё хорошо понятно. Быстрый сон — это «подключение к аккумулятору», т.е. к миру образов, а чтобы такое подключение осуществить, надо сначала отключиться от мира цветных пятен, от физических процессов. В бодрствовании наша активность настроена на восприятие земных вещей, и, чтобы перейти к восприятию других реалий, эту активность надо прекратить или значительно снизить. Такое снижение и происходит в глубоком сне, как показывают датчики, а когда после этого начинается активная «зарядка», физиологический и нервный тонус снова повышается, но уже для другой цели.
Всё это настолько просто и очевидно, что у кого-то может возникнуть недоумение: почему же раньше люди не давали правильного объяснения феномену сна? Такому человеку я бы ответил вопросом на вопрос: а откуда вы взяли, что не давали? Сущность сна давно разгадало народное сознание, что отражено в мировом фольклоре, а знаменитые философы Платон и Кант вплотную подходили к созданию научной базы теории сна, и будь у них энцефалография, они не хуже разобрались бы в предмете, чем современные психологи.
Во многих сказках пытающемуся решить свои проблемы в конце дня герою некто более умный (например, ведьма) говорит: «Ложись-ка ты спать, утро вечера мудренее». Это равносильно тому, что сказать: «Твой аккумулятор за день разрядился, и ты стал видеть вещи неправильно; подключись к источнику, который восстановит твоё зрение, тогда решение придёт само собой».
Народная мудрость всегда считала сновидения отрывочными воспоминаниями о том, что видела душа в тех местах, куда она попадала, выйдя во время сна из тела. Большой знаток малороссийского фольклора Гоголь использовал это представление в одном из лучших своих произведений — в повести «Страшная месть». Казак Данило, спрятавшись между ветвями дуба, видит через окно, как колдун с помощью магических действий вызывает к себе душу его жены Катерины и слышит их разговор.
«— Ты помнишь всё то, что я говорил тебе вчера? — Спросил колдун так тихо, что едва можно было расслушать.
— Помню, помню; но чего бы не дала я, чтобы только забыть это!
Бедная Катерина! она многого не знает из того, что знает душа её.
«Это Катеринина душа», — подумал пан Данило; но всё ещё не смел пошевелиться.
……………………………………………………………………..
— Как хорошо ты сделал, что разбудил меня! — говорила Катерина, протирая очи шитым рукавом своей сорочки и разглядывая с ног до головы стоящего перед ней мужа.— Какой страшный сон мне виделся! Как тяжко дышала грудь моя! Ух!.. Мне казалось, что я умираю…
— Какой сон, уж не этот ли? — И стал Бурульбаш рассказывать жене своей всё им виденное.
— Ты как это узнал, мой муж?— спросила, изумившись, Катерина. — Но нет, многое мне неизвестно из того, что ты рассказываешь. Нет, мне не снилось, чтобы отец убил мать мою; ни мертвецов, ничего не виделось мне. Данило, ты не так рассказываешь».
Сама земля наша, пропитанная древними преданиями и прозорливостью святых подвижников, поведала русскому национальному гению о человеческой душе то, что можно считать настоящим Откровением. Если бы наука серьёзно относилась к таким подсказкам, в этом отрывке из Гоголя она нашла бы для себя ценный материал. Но для неё это всего лишь фантазия невежественной массы…
А что, Игнатий Брянчанинов, окончивший одно из лучших высших учебных заведений Европы — Санкт-Петербургское инженерное училище с наибольшей суммой баллов за всю его историю, — он тоже был невеждой? А ведь его понятия о душе человека в точности совпадали с теми, которые воспроизведены в «Страшной мести». Душа — это наше второе тело, прячущееся под первым, биологическим, имеющее форму, повторяющую форму первого тела, но состоящее из более тонкой материи, недоступной нашим органам чувств. Святитель Игнатий подчёркнуто настаивает на том, что душа вовсе не бесплотна, хотя её плоть не столь груба, как та, которую материалисты наивно считают единственно существующей. Благодаря большей тонкости своей плоти она стоит ближе к Богу Который один только абсолютно бесплотен), чем наше земное тело, имеющее массу, так что способна входить в промежуточное «ангельское небо», куда периодически отправляется во время быстрого сна и окончательно переселяется после смерти массивного тела. Тонкость субстанции, из которой соткана душа, обеспечивает ей и повышенную тонкость восприятия духовных реалий, поэтому многое из того, что доступно душе человека, не вмещается в его земное сознание, связанное с высшей нервной системой. Моя душа знает больше, чем знаю я сам, но неизвестное мне знание моей души не является для меня совершенно бесполезным — оно принадлежит моему подсознанию и формирует мою интуицию, которая во многом определяет работу моей мысли и мое поведение. А в общем, как сказал апостол Павел, здесь мы обречены видеть образы «сквозь тусклое стекло», и, чтобы оно не потускнело ещё больше, мы каждую ночь отправляем свою душу туда, где она видит образы «лицом к лицу», и утро получается мудренее вечера.
Не верил в способность человека самому построить правильную картину мира и Платон; необходимость помощи в этом деле «оттуда» была для него очевидной. Помощь эту человеку тоже подаёт его душа, которая знает больше, чем её хозяин, но она знает так много не потому, что совершает регулярные челночные рейсы, а потому, что до своего вселения в тело находилась в мире идей, и то, что она там узнала, способна припомнить и поделиться этим знанием со своим земным владельцем.
Через 2000 лет после Платона заявил о себе философ, которого тоже принято называть великим. С основательностью немца он вновь поставил в качестве центральной проблему онтологии, заброшенною в период умственного одичания, характерного для эпохи материализма. Он не сомневался в том, что «внешний мир» есть на самом деле образ внешнего мира, конструируемый человеческим сознанием, и убедил в этом многих, этого не понимавших. И в то же время он продемонстрировал, каким непреодолимым препятствием на пути к истине является протестантский антропоцентризм, где не человек в Боге, а Бог в человеке. Согласование образов внешнего мира, которые конструируются отдельными индивидами, необходимое для их совместной жизни, осуществляется у Канта не извне, а изнутри — априорными законами работы нашего сознания, одинаковыми для всех людей. Мудрость народа подошла к истине ближе, чем мудрость знаменитых философов. А истина — спасибо науке!— теперь прояснилась: согласование индивидуальных образов внешнего мира, вырабатываемых живущими на земле существами, необходимое для того, чтобы они хоть сколько-нибудь понимали друг друга, есть результат их периодического ознакомления со стандартом, по которому надо вырабатывать эти образы. Наше видение мира спускается к нам «сверху», и не только людям, но и всем одушевлённым тварям, у которых тоже зафиксирован учёными быстрый сон, и его лишение приводит их к той же неадекватности восприятия, что и человека. Слово «адекватность» надо понимать здесь как предписываемый всему живому стандарт. Именно благодаря его универсальности у человека может установиться удивительно близкое взаимопонимание со своей собакой — он смотрит на мир такими же глазами, как и она, поскольку их глаза получают настойку в одном и том же месте.
Открытие феномена быстрого сна и его функции имеет громадное мировоззренческое значение. Оказалось, что самостоятельность нашего существования в этом мире сильно нами преувеличена! Мы буквально ни дня не можем прожить нормальной жизнью сами: пройдя несколько шагов, мы бессознательно хватаемся за руку, протянутую нам из мира иного.
Как хотелось бы знать, что реально видит наша душа во время «подзарядки», в какой форме получает инструкцию, касающуюся того, как управлять ясным сознанием своего хозяина! Но это, видимо, промыслительно должно оставаться для нас тайной: Господь не хочет лишать нас иллюзорного ощущения своей независимости и самодостаточности, чтобы не отнимать у нас свободы, которая, по слову Церкви, для Него священна.
Впрочем, тут кое-что можно всё-таки выведать. У нас есть показания людей, побывавших в ином мире не в быстром сне, где предусмотрена конспирация, а помимо него. Это, во-первых, шаманы, чьи души уходят туда в результате камлания, а во-вторых, те, кто побывал в состоянии клинической смерти, а потом ожил и смог кое о чём рассказать.
Oтчёты шаманов, к сожалению, мало что проясняют — они выглядят слишком аллегоричными. Уходя в иной мир, по их словам, они плывут по реке, изобилующей порогами, и за седьмой порог заплывать им никак нельзя — оттуда уже не будет возврата.
По пути они высаживаются на лесистый берег и совершают там какое-то действие, которое благотворно отзывается на жизни племени. Один шаман рассказал, что он вытащил «там» мышку из волосяной петли, и от этого больная женщина, ради которой он совершал камлание, выздоровела. Согласитесь, здесь очень мало информации, принцип засекречивания тоже, видимо, соблюдается.
Более конкретно описывают впечатления вышедшей из тела души «вернувшиеся с того света». Американский врач-реаниматолог Моуди занялся изучением опыта таких пациентов и обобщил их показания в нашумевшей в своё время книге «Жизнь после жизни». Практически все опрошенные сходились на том, что они двигались с большой скоростью по тёмному туннелю, в конце которого их встречал яркий свет. От него исходил весьма благожелательный голос, предлагавший умершему самому дать оценку прожитой им жизни. Все видели свой труп с высоты двух-трёх метров, но в это же самое время могли находиться и где-то совсем в другом месте. Хотя душа созерцала оставленную ею материальную оболочку внизу, она с удивлением ощущала, что имеет форму — у неё было что-то вроде рук, ног и прочих частей, составляющих некое «эфирное тело». Этим подтверждается предположение, что между миром грубой материи и чисто духовным Божественным бытием существует промежуточное царство «тонкой материи», подчинённой законам, отличным от законов физики. Отдельные собеседники доктора Моуди говорили, что встречали «там» ранее умерших знакомых.
Я лично имел случай расспросить человека, который побывал в морге, оттуда по настоянию жены был перемещён в реанимационную палату, там пришёл в себя и прожил ещё несколько лет. Речь идёт о Владимире Высоцком. Однажды мы посидели в дружеской компании, где он спел пару своих песен, и стали расходиться. В коридоре я оказался с ним с глазу на глаз и спросил, правда ли, что его «Кони привередливые» отражают загробный опыт. — Да, правда, — ответил Высоцкий.— Только не думайте, что я там и вправду видел коней. То, что я там видел, невозможно передать людским языком, для этих образов у нас на земле не выработано названий, ибо тут их нет. Поэтому мне пришлось взять такие земные образы, которые ближе всего передают чувства, возникшие во мне от созерцания того, что мне предстало: быстрое движение, неуправляемые кони, собственная беспомощность, пропасть…
Это показание особенно ценно. Высоцкий виртуозно владел русским языком, был непревзойдённым мастером точных описаний, и, если даже он не мог подобрать слов для передачи увиденного «там», значит, таких слов действительно «здесь» не существует.
Всё это любопытно и даёт пищу для размышлений, но вряд ли поможет понять, в чём состоит «подзарядка» нашего сознания во время быстрого сна. Ведь, скорее всего, при шаманском камлании душа идёт в одно место, в первые минуты после смерти в другое, а на «инструктаж» вызывается в третье. «У отца Моего обителей много», сказал Иисус апостолам, и среди них наверняка есть секретные обители. К ним, видимо, и принадлежит та, где нам нашёптывается, как нужно представлять себе окружающий мир.
Подсказки по конструированию «действительности» одинаковы для человека и животных — это приводит всё одушевлённое сообщество к одному знаменателю, погружая его в общее пространство чувственного восприятия. Но есть и особое нашёптывание, обращённое только к человеку, — нашёптывание языка. Душа, которую Господь вдунул в человека, коренным образом отличается от души животных: она способна понимать «язык небес» — средство мышления и коммуникации ангелов, населяющих мир тонкой материи. Это — абстрактная (мысленная) ангельская лексика, и соответствующий абстрактный синтаксис, управляющий соединением беззвучных слов в содержательные сочетания, иначе говоря, язык чистых смыслов. Разговор на этом языке не требует участия речевого аппарата — в тонком мире нет носителей звука, и мысли передаются там каким-то прямым путём. А вот материальное тело, в которое вселяется душа человека, снабжено языком, губами, горлом с голосовыми связками и мышцами, обеспечивающими артикуляцию и нужные сотрясения воздуха. Беззвучные слова души трансформируются человеком в звучащие фонемы. Как осуществляется перевод языка моей души в мою земную речь? Ответ подсказывается Священным Писанием.
«И внезапно сделался шум с неба, как-бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать» (Деян. 2:2-4). Перевод с беззвучного языка, общего для ангелов и человеческих душ, на звучащий национальный язык осуществился при сотворении человека так же, как язык иудеев, на котором говорили апостолы, собравшиеся в день Пятидесятницы в Иерусалиме, был переведён на другие земные языки действием Третьего Лица Единого Бога.
Это совершенно естественно — Евангелие лишь подтверждает то, чего следовало ожидать. Как мы знаем, во внутренней жизни Троицы Святой Дух является связующим звеном между Отцом и Сыном, а во внешнем её проявлении — связующим звеном между облечённым в Сыновнее Слово Замыслом Отца и воплощением этого Замысла, т.е. тварным миром. Помните, как объяснял функцию Святого Духа священник своим прихожанам: Он кладёт кирпичи, переводит идею мира с языка «чертежей» на язык «стройматериалов». В пятый день творения Святой Дух начал переводить геномы одушевлённых существ на язык азотистых оснований ДНК, а в шестой день — переводить дарованный только человеческой душе язык мыслей на акустический язык звучащих слов. А что говорит об этом наука?
Как в вопросе о происхождении видов сторонникам материалистической теории, название которой мы уговорились не произносить, всё труднее отстаивать свои позиции, абсурдность которых становится всё более очевидной, так и в вопросе о происхождении языка учёные всё чаще прислушиваются к здравому смыслу и дистанцируются от того детского лепета, который представляют собой теории постепенного формирования языка из звукоподражания или жестов. Эти высосанные из пальца кабинетные построения нелепы уже потому, что их авторы совершенно не понимают, что такое человеческий язык: они думают, что это лексика и средство коммуникации, а он есть синтаксис и средство мышления. Серьёзные лингвисты не могут этого не знать, поэтому среди них растёт число «креационистов». Ярая эволюционистка Светлана Бурлак в недавно вышедшем компилятивном тексте «Происхождение языка» с возмущением пишет о таких еретиках: «Как ни удивительно, до сих пор ещё иногда всерьёз обсуждается идея о том, что язык был дан человеку в готовом виде одномоментно высшими силами». В общем, кто-то кое-где у нас порой… Но эти отступники от веры просто-напросто поняли, что язык не мог сформироваться постепенно, ибо он есть в первую очередь синтаксис, а одна четверть синтаксиса и даже его половина не может существовать, ибо она бесполезна: синтаксис есть целостная система, охватывающая и существительные, и глаголы, и причастия, и другие части речи во всей их совокупности. Отступники появляются ещё и потому, что уважающему себя исследователю становится уже неприлично солидаризоваться с фантазиями, выдающими себя за научные труды. Приведём лишь один пример такой фантазии, которая изложена всё в той же книге Светланы Бурлак и подчёркнуто названа «научной гипотезой» (в отличие от некоторых других гипотез, которые Бурлак считает недостаточно обоснованными).
«Психолог Майкл Корбаллис возрождает теорию происхождения звучащей речи от жестов. Когда предки человека стали ходить на двух ногах, их передние конечности — руки — освободились, и это дало возможность жестикулировать. Кроме того, выпрямившиеся люди стали смотреть в лицо друг другу, и мимика стала играть большую роль в общении. Но потом люди стали делать орудия, и их руки оказались заняты, — тогда, по мнению Корбаллиса, основная нагрузка легла на мимические жесты (и сопровождающие их возгласы). В результате жесты постепенно сместились внутрь рта — превратились в артикуляцию языковых звуков».
Можно было бы привести ещё много такого же рода «научных гипотез», но негуманно утомлять читателя подобной пошлостью. Скажем лучше об умном исследователе. «Очень много сторонников имеет гипотеза Н. Хомского — гипотеза врождённости языка и наличия в мозгу человека Универсальной Грамматики», — с досадой признаёт Бурлак. Под «Универсальной Грамматикой» Хомский понимает ровно то самое, что мы назвали «беззвучным языком ангелов и людских душ». Конечно, Бурлак осуждает такую позицию, но для нас её осуждение является самой лучшей характеристикой Хомского как подлинного учёного. Давайте же закончим главу прямым его цитированием.
«Язык не является коммуникацией в собственном смысле слова. Это система для выражения мыслей, т.е. нечто совсем другое. Её, конечно, можно использовать для коммуникации… Но коммуникация ни в каком подходящем смысле этого термина не является главной функцией языка».
Как мы видим, и языковеды вслед за биологами стали подбираться к той вершине знания, на которой давно уже обосновались богословы.
Комментировать