Что делать?
Я не помню ни одного, из знакомых мне батюшек, который в начале своего служения избежал бы соблазна отпустить длинные волосы. Я тоже было попытался, но ко времени моего рукоположения, растительность на голове уже настолько поредела, что, ужаснувшись полученного результата, решил немедленно постричься. Стригусь я обычно у одного и того же мастера. Он меня уже знает, и знает как стричь. Но в тот день работал сменщик, а другой оказии у меня не было. Я объяснил ему, чтобы бы мне хотелось видеть у себя на голове. В ответ он кивнул, но стоило мне только расслабиться и отвлечься, как через несколько минут в зеркале напротив я с ужасом увидел вовсе не своё отражение, а скорее нашего замечательного боксёра Кости Дзю.
Такой поворот событий мог польстить кому угодно, но только не мне, обязанному по своему положению иметь удлинённые волосы. И напрасно потом я обильно поливал моющими средствами то немногое, что ещё оставалось у меня на голове. Оказалось, что от увеличения количества израсходованного шампуня, ускоренного роста волос не наблюдается.
Мой друг отец Нафанаил, словно специально выжидал, когда я опростоволосюсь, чтобы позвонить мне и сообщить, что настоятель одного из старообрядческих приходов отец Лаврентий приглашает нас вместе с ним посетить центр их митрополии в Москве на Рогожской заставе. Скажу честно, мне давно хотелось там побывать, но ехать специально времени не было. Понимая, что такую возможность упускать никак нельзя, поскольку второй раз могут и не пригласить, я немедленно согласился. — Настраивайся, через два дня мы за тобою заедем. Мы, это понятно, сам отец игумен и Владимир Алексеевич, наш местный краевед и историк любитель.
Через два дня я ждал их на условленном месте. Отец Нафанаил, болезненно грузный человек, в машине сидел один: — Владимира Алексеевича захватим по дороге, — сообщил он, и внимательно посмотрел на меня. — Кто это тебя, отец, так оболванил? — Да, — вздохнул я в ответ и рассказал о том, как ходил в парикмахерскую, и как не застал своего мастера и как…
Батюшка Нафанаил, если кто его ещё не знает, прекрасный знаток отечественной истории и истории старообрядчества соответственно. Почему, именно старообрядчества, наверно он и сам не сможет вам этого объяснить, но интерес, тем не менее, есть. И это не просто интерес на уровне дат и отдельных событий, это феноменальная память, вмещающая в себя с факсимильной точностью содержимое множества страниц печатных изданий на русском и церковно-славянском языках. Это и этнографические зарисовки быта старообрядцев, их обычаев и традиций, это их литература, как мемуарная, так и апологетическая, и ещё многое — многое другое. И всё это было бы замечательно, и мы с полным правом могли бы гордиться отцом игуменом, если бы не его навязчивые попытки поделиться с нами, его друзьями и сослуживцами всей этой массой информации. Батюшка не может удовлетвориться кратким ответом на тот или иной вопрос. Он начинает думать, что собеседник чего-то не понимает, и его обязанность растолковать последнему всю суть вопроса, разъясняя который он начинает «плясать от печки». И эти долгие танцы отца игумена, кого угодно могут свести с ума. Кого угодно, но только не добрейшего Владимира Алексеевича, расположенного слушать батюшку часами.
А, вот, кстати, и он, стоит ждёт нас на автобусной остановке. Владимир Алексеевич, юркнув в машину, стал просить благословения. Увидев меня, он, как человек тактичный, сперва было промолчал, но потом, всё-таки, не выдержал и съязвил: — Вас что, батюшка, в армию призывают? В ответ я только махнул рукой. Потом мы ещё заезжали за отцом Лаврентием, и вот, наконец, мы в столице.
Для отца Лаврентия, человека уже пожилого, Рогожская слобода — дом родной. В своё время мальчика сироту, сына репрессированного священника взял на собственное попечение и воспитание тогдашний старообрядческий митрополит. Потом мальчик вырастет и станет одним из их самых уважаемых старообрядческих пастырей и духовников. Вот такой человек привёз нас в Москву на экскурсию по их святыням.
Мы подошли ко входу в центральный храм. Внешне он, пожалуй, ничем особенно и не выделяется из числа церковных сооружений той эпохи. Если бы мне не сказали, что этот храм строили специально для старообрядцев, то я бы об этом ни за что не догадался. Классический образчик архитектуры конца 18 столетия, но оказывается, что это только наружная обманка. На самом деле, когда входишь внутрь строения, оказываешься чуть ли не в 12 веке. И внешне он изначально планировался быть таким же величественным и огромным, подобно древним кремлёвским соборам, но власти этому тогда помешали.
Перед входом в Покровский собор наши хозяева, отцы Лаврентий и настоятель собора, провели кратенький инструктаж. — Отцы, сейчас вы войдёте в храм, но мы не знаем, как к вашему посещению отнесутся простые верующие старообрядцы. Поэтому, просьба, по храму передвигаться рядом с нами, если захотите перекреститься, то, пожалуйста, во избежание недоразумений, креститесь или двумя перстами, — и он показал как, — или вообще не креститесь. У старообрядцев, в отличие от вас, не принято прикладываться ко всем иконам подряд. Если хотите приложиться, то целуете только икону праздника, что находится на аналое, и чудотворный образ Тихвинской иконы Божией Матери, а лучше, вообще, ничего не целуйте.
Я никогда ещё не заходил в старообрядческом храме, а после такого инструктажа и вовсе пропало всякое желание, но отступать уже было поздно. И мы двинулись в проход. В тот день, помню, в притворе, на самом входе, отпевали усопшего. Как раз в это время родственники прощались с покойным. Я благоразумно решил держаться поближе к отцу Лаврентию, на всякий случай, мало ли что. Мы прошли вглубь храма, там уже никого не было, и я смог спокойно без опаски рассмотреть его внутреннее убранство. Меня поражали большущие старинные паникадила со сменными свечами. У них долгие службы, а электричества в своих храмах старообрядцы не признают, вот и приходится по нескольку раз за службу менять свечи. Увидел я и купели для крещения младенцев. Их было несколько, и все они были достойны того, чтобы выставляться где-нибудь в историческом музее. Но особенно меня порадовали иконы. В местном ряду, по обе стороны от царских врат находились два образа поразительной красоты и гармонии. Указав на них, отец Лаврентий предположил, что если эти иконы и не принадлежат кисти преподобного Андрея Рублёва, то вполне возможно, что они написаны его непосредственными учениками. И ещё удивляло обилие сюжетных икон на темы из Ветхого Завета, подобных «Шестодневу». Сейчас вспоминаю, как я их рассматривал, как хотелось задержаться возле них подольше, но нужно было спешить за группой.
По стенам вдоль храма в специальных ящиках находилось множество мощевиков, но чьи это мощи, разобрать было невозможно. Такое обилие святынь, интересных икон, захватило меня, и я, забыв все предостережения отца настоятеля, стал креститься троеперстно и прикладываться к ним. Мне казалось, что я на небесах, особенно, когда увидел огромное древнее изображение Христа Спасителя, наверно ещё византийского письма. Образ меня пленил, я стоял рядом с ним и не мог отойти. И, конечно же, снова и снова нарушал технику нашей безопасности. Но потом пришёл в себя, вспомнил, где нахожусь, и стал осматриваться вокруг. Моя группа уже ушла далеко вперёд. Я остался один, и древлеправославные вполне могли, воспользовавшись моментом, подкрасться ко мне и наподдать. Вижу, действительно, в разных уголках храма стоят, или чем-то занимаются несколько женщин. Они периодически и с интересом поглядывали в мою сторону, но, как ни странно, никто из них не проявлял агрессивных намерений.
Более того, уже перед тем как покинуть храм мы подошли к ним. Эти труженицы, совершая титанический труд, каждый раз перед службой специальной мастикой натирают деревянные полы, положенные поверху старых металлических плит. Женщины дружелюбно рассматривали нас с отцом Нафанаилом. Их взгляды, вопреки ожиданиям, такие открытые и добрые, поразили моего друга, и тот, расчувствовавшись, сказал им несколько слов в благодарность за то, с какой любовью они относятся к дому Божьему, и в какой чистоте его сохраняют. А они, поклонившись в ответ, хором загалдели и стали просить не забывать их и снова приезжать. Мы выходим из бокового входа с южной стороны, и я слышу как отец Лаврентий, обращаясь к настоятелю, удивляется: — Оказывается, мы с тобой совершенно не знаем наших верующих. Я боялся, как бы чего не вышло, а они, напротив, целовать их готовы.
После экскурсии по храму отец Лаврентий повёл нас в здание издательского отдела. Мы поднялись по лестнице и вошли в большую захламлённую комнату с таким же большим круглым столом посередине. Такие столы были в обычае в пятидесятые годы прошлого столетия. На нём, как и везде по комнате, в самых разнообразных сочетаниях валялись старые журналы и календари. Тогда же наш гид представил нам, я уже не помню, то ли сотрудника, то ли заведующего отделом. Двое мужей пошептались, и сотрудник немедленно исчез за дверью.
Интересное наблюдение, если женщины о чём-то шепчутся между собой, то шептаться они могут о чём угодно, но если шепчутся мужики, то тема шептания, как правило, всё одна и та же, независимо от вероисповедания. Кстати, и в тот раз моя наблюдательность меня не подвела. Вскоре сотрудник вернулся с сумкой, из которой выглядывало горлышко бутылки. Скинув с себя пальто, он широким жестом сбросил со стола в угол пожелтевшую макулатуру и стал сервировать стол. Ловкими движениями мужчина порезал хлеб, чесночную колбасу и открыл бутылку коньяку. Отец Лаврентий ему помогал, а потом пригласил нас к столу.
— Дорогие мои, — взял он слово, — я не стал вам заранее ничего сообщать, но сегодня у меня день рождения и я хочу отпраздновать его здесь вместе с вами. Конечно, мы были тронуты его вниманием, и первый же тост подняли за его здоровье и стоя спели нашему гиду «многая лета».
Весть о том, что в помещении издательского отдела, то есть в самом, что нинаесть идейном центре старообрядчества сидят за столом никониане и пьют водку, мгновенно разнеслась по всей слободе. И народ пошёл дивиться на доселе невиданное чудо. Дверь в комнату то и дело приоткрывалось, и в проходе возникал очередной бородач, а то и сразу несколько, с интересом, выглядывающих из-за плеча друг у друга. Словно эксперты они по-деловому рассматривали нас с отцом Нафанаилом: — Точно, никониане, — раздавалось в коридоре, — Один хоть и бородатый, но больно уж толстый, а другой, вообще, стриженый, как латинянин. Это уже про меня. Я сидел, и не знал, куда от стыда деваться. Это, знаете, как во сне, бывает, иногда, почему то видишь себя в одной майке, днём во дворе, и обязательно вокруг тебя крутится куча народу, а ты от стыда только и мечтаешь поскорее проснуться.
Неожиданно дверь широко отворилась, и в комнату вошёл человек в подряснике. Он взял стул и придвинул его ближе к столу, но так, что бы и за столом не сидеть, а в то же время, и не отдельно. Он смотрел на нас, слушал застольные разглагольствования отца Лаврентия и, видимо, гадал, во-первых, кто мы такие, а, во-вторых, на каком основании мы здесь у них устроили застолье. Человек стал осторожно задавать нам вопросы, предполагая, что мы некая официальная делегация. Когда же он узнал, что мы просто отмечаем день рождения нашего радушного хозяина, то поднялся и в недоумении вышел. После него точно так же на стул поочерёдности садились ещё двое, или трое, но, не смотря, на наши предложения, никто из них к пище так и не притронулся. Может, где-то в келейной обстановке они бы к нам и присоединились, но здесь, на виду у всей слободы, никто не рискнул. Как же я в тот момент восхищался отцом Лаврентием.
После всех стул дознавателя занял чередной священник. Он, как и остальные, к пище не притронулся. Потом, обращаясь ко мне, спросил: — Скажите, вот вы, как современный представитель новообрядной церкви, как вы оцениваете событии, приведшие к церковному расколу в 17 веке? Ваше мнение, кто в этом виноват, и что вы предлагаете делать дальше?
Отец Нафанаил, до того мирно беседовавший с Владимиром Алексеевичем и отцом Лаврентием встрепенулся. Он услышал вопрос, о котором мечтал во все годы своего увлечения старообрядчеством. Ведь в нашей среде эта тема, как правило, интересует немногих. И вдруг, собеседник сам, без всякого принуждения, задаёт столь вожделенный вопрос. — А, позвольте мне, уважаемый, кратенько изложить свою точку зрения, — дрожащим от радости и нетерпения голосом, проговорил батюшка. И он её изложил. Это был потрясающий монолог. Водопад из подробнейших сведений, сопровождаемый нескончаемым числом цитат и ссылок на труды церковных историков с обеих сторон, сплошной стеной низвергался на наши головы.
Вечерело, батюшка закончил, мы с Владимиром Алексеевичем, не сговариваясь, дружно зааплодировали. Единственным недостатком доклада было то, что никто из слушателей так и не понял, кто же на самом деле был виноват. Поэтому после всеобщего минутного замешательства я предложил толерантный тост за дружбу, и мир во всём мире, с чем все и согласились.
Я так увлёкся воспоминаниями о том блестящем выступлении отца игумена, что совершенно упустил из виду, как отец Лаврентий несколько раз выходил из-за стола, а потом, уже когда мы уезжали, сообщил, что всё это время искал возможность представить нас митрополиту Андриану. К сожалению, а это особенно понимаешь сегодня, по прошествии нескольких лет, владыка Андриан не смог нас принять. Он был болен, и в тот день его самочувствие резко ухудшилось, он вынужден был лечь, а принимать нас, лёжа в постели, ему было неудобно. Так что, он просил передать нам поклон и прислал по экземпляру церковного календаря.
Через полгода, митрополит Андриан, до этого уже перенесший два инфаркта и операцию на сердце, возглавит Великорецкий крестный ход. День будет по-настоящему летним, и владыка, изнемогая от жары, решит зайти охладиться в реку. Он войдёт в воду, и уже больше из неё не выйдет. Из-за резкого перепада температур его сердце остановится. Это случится день в день, и чуть ли не минута в минуту, только с разницей в два года, после смерти дорогого мне человека. Замечательная христианская кончина, первого и самого молодого за всю историю их иерархии, старообрядческого митрополита, заявившего о необходимости налаживать отношения с внешним миром, в том числе и с нашей церковью. Первому труднее всех, отсюда, видимо, и три инфаркта за полтора года.
Возвращаясь домой, мы по дороге подвезли одного священноинока, который в благодарность, несмотря на позднее время, любезно открыл для нас свой храм, позволив приложиться к старинным иконам. Вспоминаю тогдашнюю с ним встречу, и тот разговор, так, совершенно обыкновенный, ничего особенного. Если бы знать, что через несколько лет этот, как оказалось, известный в своей среде монах женится на женщине с пятью детьми и уедет жить к ней во Францию, то я обязательно бы рассмотрел его получше.
Прощаясь с нами, отец Лаврентий неожиданно сказал: — Я хочу от всего сердца поблагодарить вас за эту поездку. Мы удивились: — Что вы, батюшка, это нам должно благодарить вас за такую замечательную экскурсию. Он сделал останавливающий жест рукой: — Отцы, я старый человек, а Рогожская слобода мой дом, в котором я вырос. Со всей ответственностью заявляю, что вы первые православные священники нового обряда, которые, как друзья, были приняты в слободе. Я хотел провести вас по Покровскому собору и накрыть стол там же, среди моих единоверцев и друзей. Я хочу донести до вас, а через вас до всех остальных, что мы не враги друг другу. Вот там за столом прозвучал вопрос, что делать дальше? Нужно становиться мудрее, у нас не осталось времени на вражду. И ещё…
Было видно, что человек расчувствовался, хотел что-то добавить, но не стал. Махнул рукой, и уже было пошёл, как вдруг, словно что-то вспомнил остановился и посмотрел в мою сторону: — Отец Александр, я тебя умоляю, не стригись ты так больше. Потом развернулся и с присущей ему уверенностью, не оборачиваясь, зашагал к себе в дом.
Комментировать