Старые клячи
Офицеры, в советское время, как известно, служили в армии по 25 лет, а потом имели право выхода на пенсию. Чья-то служба могла ещё продолжиться на некоторое время, но, как правило, основная масса офицерства к пятидесяти годам военную службу уже завершало.
К этому времени они нарабатывали хороший стаж, получали солидную пенсию, имели квартиры, приобретали в собственность автомобили, строили гаражи, дачи, и готовились к тому, чтобы комфортно встретить и провести старость.
Помню семью моего друга, его родители жили достаточно дружно и вдруг отец, пятидесятилетний подполковник ушел из семьи. А через некоторое время я стал встречать его мать, моющей полы в нашем военторге. Я тогда ещё спросил маму: «Почему мать Андрея моет полы у нас в магазине? Она же ведь раньше этого не делала»? Моя мама, человек прямой в своих оценках и суждениях ответила мне приблизительно так: «Потому, что это, сынок, удел «старых кляч»». Понятное дело, разъясняла она мне, что мать Андрея замуж выходила, будучи молодой и красивой, за курсанта, или совсем юного лейтенантика. Потом в течение многих лет они с мужем переезжали с одного места службы к другому, она растила детей, налаживала быт и готовила обеды своему мужу. Вырастив детей, она хотела бы где-нибудь подработать, но не могла найти места, потому, что трудно найти работу жене офицера где-нибудь в пустыне, или на крайнем севере. Её институтский диплом, чаще всего, пылился без надобности. Поэтому и не заработала необходимого рабочего стажа. Это муж уходил на пенсию в сорок пять, а жене ещё нужно было трудиться до положенных законом лет, и её пенсия была, разумеется, в отличие от его, минимальной.
Наши офицеры, уходя на пенсию в столь ранний срок, посматривали на себя в зеркало и находили, что они ещё очень даже ничего, ну немного благородной седины в висках, так это ведь только украшает настоящего мужчину. У них был хорошо обеспеченный тыл и взрослые дети, которым уже не нужно было платить алименты. Зато их верные боевые подруги старились быстро, им никто не компенсировал бессонные ночи, заботы, чем накормить детей и мужа и даже порой просто выжить в нелегких бытовых условиях. И потом, это очень трудно все время ждать мужей из бесконечных командировок, учений, спецкомадировок, читай боевых действий, тогда армия свой хлеб зря не ела.
И вот, дети выросли, здоровье есть, деньги есть, ещё почти молодые мужики, а жены — выработанные «старые клячи». Нет, нас рано списывать в запас, мы ещё способны начать жить и любить с чистого листа, уверяют себя мужчины в таком возрасте. Это хорошо понимали молодые одинокие женщины лет 28 — 30, живущие в собственных квартирах, и воспитывающие, как правило, по одному ребеночку. И они не терялись, уводили у нас молодых пенсионеров, чуть ли, не из каждой второй — третьей семьи. Вот и пришлось маме Андрея идти мыть полы в магазин, просто чтобы выжить. Я потом специально заходил в военторг посмотреть на неё взглядом мужчины, действительно «кляча».
Прошло несколько лет, и молодые пенсионеры переставали быть молодыми, детки у разлучниц подрастали. В армии не случайно пенсионный возраст начинается с 45. Немногие военные пенсионеры проживали ещё десяток лет, начинались болезни, требовался уход, и надежные женские руки. Молодой женщине старая больная развалина уже была не нужна, все, что с него можно было взять, уже было взято, и потянулись мужички к своим старым женам, благо, что никто из своих квартир предусмотрительно не выписывался. А те принимали назад своих непутевых мужчин, и снова по привычке ухаживали за ними, лечили, стирали, кормили и хоронили. Вернулся домой умирать и отец Андрея.
Раньше думал, что это явление чисто армейской среды, ан нет, повсюду сталкиваешься с бесконечной незлобивостью русской женщины, с её какой-то фатальной покорностью судьбе и мужу. Как-то приходит в храм один уже пожилой человек, нашел меня и давай материть свою жену. Я вытолкал его на улицу. Оказалось, что это муж одной из наших прихожанок. Женщины, имеющей способность работать и днем и ночью, вырастившей кучу детей и ещё большую кучу внуков. А ко мне он пришел исполнить угрозу, данную им жене. Вот, мол, я батюшке всё расскажу какая ты гулящая.
Потом она нашла меня, извинилась за него и говорит: «Вот уж последних лет десять он так себя ведет. Жизни от него не стало. Честит меня перед всеми, оскорбляет. Живем с ним в одной квартире. Он её разделил и всё смотрит, чтобы я его границу не пересекала. Совсем умом тронулся старик». Но, самое главное, где-то, через год, этого дядечку парализовало, и ненавистная ему жена, до последнего его дня кормила, подмывала, поворачивала в постели. Он её материт, а она его кормит. «Зачем он тебе нужен»? Спрашивал я её, сдай его вон в дом инвалидов. «Не могу, батюшка, стыдно мне как-то, что люди скажут, все-таки он отец моих детей». Ей стыдно, ему — нет.
Как-то пригласили меня причастить умирающего мужчину. Наша прихожанка, всю жизнь в одиночку воспитывавшая двоих детей-инвалидов, хлопотала о своем непутевом муже, который оставил их лет пятнадцать назад.
Прихожу в дом. На кровати сидит худой изможденный болезнью человек. Смотрит на меня и улыбается. Помню, меня поразили его зубы. Часть зубов на нижней челюсти отсутствовало, а верхние, соответствующие им, неестественно вытянулись вниз, словно у него выросло ещё пять-шесть дополнительных клыков. Почти лысый, лишь один вихор впереди. Смотрит на меня, улыбается.
Я поговорил с ним. Ни о каком покаянии он и слышать не хотел, да и грешником себя не считал. Говорит: «Я жизнь во прожил», и показывает мне большой палец правой руки. «У меня только официально было пять жен. Шестерых детей родил. Вообще от баб отбоя не было». Умирать, правда, он прибился к своей первой жене, никто из его последующих женщин не приютил у себя этого человека, только жена — христианка. «Не могу я, батюшка, чтобы отец моих детей умер как бомж. Вот хочу его перед смертью причастить, чтобы молиться о нем можно было».
Долго нам с ним пришлось говорить, чтобы хотя бы в малой степени вызвать в нём какое-то покаяние за его непутевую жизнь. Он искренне считал, что старая жена приняла его назад не из жалости, а из-за неотразимой наружности и прочих мужских достоинств. Возможно, к этому времени он уже несколько повредился умом, по иному никак не могу объяснить его слов и поведения.
Интересно устроена человеческая жизнь. Вот плачет женщина, муж ушел к другой, а не ругает его. Говорит, что на самом деле-то он её любит, а виновата во всём разлучница. Это она приворожила ненаглядного и увела, как бычка на верёвочке. Он несчастненький, она сочувствует ему, приходит в церковь, молится о нем, думает, как бы ему помочь, чтобы вернулся, и жить по-прежнему.
При таких обстоятельствах спрашиваю обычно: «Сколько ему лет, а молодой подруге, а, сколько у него денюжек»? И если разница в возрасте значительна, а золотой запас героя любовника невелик, то успокаиваю женщину, «Не волнуйся, мать, вернется скоро твое сокровище».
Бывает, приходит в храм такой дяденька лет под шестьдесят и срывающимся от волнения голосом уверяет меня, что полюбил молодую лет тридцати. Сколько чувств, какая экспрессия в движениях, вот она настоящая любовь, единственная, посетила на посошок жизни, и он не в силах пойти наперекор взаимным чувствам. И тогда я ему обычно советую: «Ты только смотри не выписывайся из квартиры, и старой своей жене не забывай цветы посылать на 8 марта. Чтобы потом тебе не под забором помирать. Чтобы по — людски похоронили, а не в целлофановом пакете».
Думаешь, какие страсти. Чисто шекспировские. Вот кто-кто, а он мог описать такое горение плоти, тем более, что и сам, говорят, имел немалый опыт любовных похождений. С каким восторгом принимали его графини и герцогини, за честь считали иметь в друзьях великого поэта, а умирать вернулся в свой дом, к своей жене много старшей себя, необразованной длинноносой крестьянке. К такой же «старой кляче», что и мать моего друга детства Андрея.
Комментировать