Отцы и дети
Есть у меня хороший товарищ. Трудяга, никогда без дела не сидит. Летает на север, качает газ вахтовым методом: месяц там, месяц здесь. Как домой возвращается, так всё чего-нибудь строит, то гараж, то дом. У него трое детей. Две дочки уже выучились, и ещё малыш — поскрёбыш, в третий класс ходит.
— Володь, говорю, сколько тебя знаю, всё ты чем-то занят, работаешь и работаешь. Уж не надеешься ли честным трудом разбогатеть? — Володя смеётся:
— Нет, батюшка, какое там разбогатеть, это я всё за будущее боюсь. Мир в семье сохранить хочу. Хочу, чтобы все мои дети меня в своё время хоронить собрались, и чтобы никто из них потом мне на могилу не плевал. Вот ты сам посуди. Раньше как было? Наши родители старались нас вырастить, ну, ещё, выучить, а дальше уже, как сможешь, так и пробивайся. А сейчас так: вырасти дитя, выучи, замуж выдай, да ещё и жильём его обеспечь. Раз я старшей дочке квартиру в Подмосковье купил, значит теперь и средней должен.
Младший ребёнок раньше с родителями жил, старость их покоил, а потом в родительском доме и оставался. А сейчас что получается, только и слышишь вокруг, как старики помрут, так старшие и начинают отчий дом делить, а младшего — вон. Завещай я ему свою квартиру, так девки, глядишь, и знаться потом с ним не захотят. Так что, батюшка, чем больше детей, тем труднее среди них мир сохранить. Потому, пока в силах, и вкалываю.
Действительно, не знаю, как там в других местах, но у нас здесь, поблизости к Москве, это давно уже стало проблемой. Ещё моя мама мне рассказывала, как собрались они пятеро братьев и сестёр хоронить свою маму, то бишь, мою бабушку. Это было время начала 70-х., жильё у бабушки было казённое, да и вещички у старушки, сами понимаете, хлам хламом, только для дачи кому, может, и годились. Вспоминала:
— Сидим, говорит, возле гроба. Смотрим, заходят какие-то мужики. Берут молча комод и выносят его из дому, потом снова заходят и берут трельяж, потом стол. Мы сидим, смотрим. Ничего понять не можем. Подходят к нам, и начинают уже из-под нас стулья вытаскивать. Мы вроде давай возмущаться, да смерть матери, перевесила такие мелочи, тем более, что вместо стульев нам две лавки принесли. Потом оказалось, что один из моих братьев, пока мы плакали, кому-то эту мебель умудрился продать, и мамкины «гробовые» утащить. Только и успела я на память о маме ручку шариковую взять да ножик, которым она хлеб резала.
Разругались они тогда между собой на всю оставшуюся жизнь. Это хорошо ещё, что не подрались, а то ведь и такое случается.
Однажды попросили меня освятить частный дом. Такой ладный деревянный домик. Хорошо сделанный, с любовью. Достался женщине дом от родителей, отец сам его рубил, собственными руками. Причём, интересное дело. Этот старик в своё время лет двадцать отсидел в сталинских лагерях. Прожил 95 лет, причём до последних дней, сохраняя не только бодрость и разум, но ещё и физическую силу. Рубить дом начал в возрасте 87 лет, а закончил в 90. Вот так, Господь «компенсировал» ему годы, проведённые в лагерях.
Во время освящения я всё ещё им любовался. Всё-таки, умели строить наши предшественники. Я сам, пожалуй, и будку собаке путную не сколочу, а здесь, в 90 лет самому такой дом отгрохать. Ну, мастер. Только с досадой замечаю, прямо над притолокой при переходе из веранды непосредственно в дом, поперёк красивой узорной дощечки и по верхнему брёвнышку над ней, идёт уродующий весь вид поперечный разруб. Спрашиваю:
— Это не твой ли хозяин буянил?
— Нет. Батюшка, я не замужем, одна живу. Это память о том, как мои братья дом делили. У меня двое старших братьёв. Оба давно живут своими домами, семьи имеют. Хорошо живут, зажиточно. Пока я за стариками ухаживала, они отцу обещали, что дом за мной останется, а они мне даже помогать присматривать за ним станут. Я же одна, а что баба без мужика, много ли наработает? Свой дом мужские руки требует.
А как отец преставился, Царство ему небесное. Так сперва один брат пришёл что-то забрал, а потом и другой, глядя на первого, прибежал, и тоже потащил. Они мужики хозяйственные, работящие у них ничего зря не пропадет. Говорят:
— Раз тебе, Зинка, дом отцовский достался, так я вот эту малость себе заберу. А я — эту. Так почитай всё и вынесли. Остались только мои носильные вещи, да кровать со столом. И то, потому, что силой уже не отдала, мне же и самой на чём-то спать нужно. Была у меня пара гусей, хотела попробовать развести, так и тех утащили. «Зачем тебе, Зинка, гуси»?
А тут, как-то, сперва один брат зашёл, а потом, гляжу, и второй, тут как тут. Стоят оба молчат, сесть-то не на что, все стулья ещё раньше унесли. Один мялся — мялся, а потом и выпалил:
— Мой дом! А второй тогда:
— Врёшь, брат, мой!
И заспорили между собой, словно меня и вовсе не было рядом, словно и отцу ничего не обещали. Спорят, кричат друг на друга, а потом и вовсе за грудки схватились. Драться стали до крови. Тут один и заметил, что в углу на веранде топор стоит, как они его раньше не унесли? Схватился он за топор и на брата. Тот только и успел под притолоку спрятаться, а первый и маханул что было силы. Да, слава Богу, притолока помешала. А то и не было бы у меня теперь братьев.
— Ну, и как после, угомонились?
— Да, вот, договорились полюбовно. Решили, что буду я им их доли за дом потихоньку отдавать. А что делать? Другого жилья у меня нет, да и по закону они право имеют.
Мы сейчас всё за многодетные семьи ратуем. Может, это и хорошо, даже наверно хорошо, но бывает, такого насмотришься, что и думаешь потом: может лучше одного. Как стали мы храм восстанавливать, пела у нас на клиросе одна наша старенькая прихожанка, бабушка Клава. Хорошая такая была бабулечка, светлая. За ней числился старый домик, у нас в деревне, и к нему земли сорок соток. Нажили баба Клава с мужем пятерых детей. Супруг её раньше отошёл, а бабушка прожила лет так под 90. И решила она ещё при жизни разделить между детьми наследство. Каждому нарезала земли поровну, а дочери своей единственной, одинокой, завещала участок с хибаркой, в которой они с ней и жили. Потому что кроме дочери никто за бабкой не ухаживал.
Как завещала, так и всё. Возненавидели братья свою сестру лютой ненавистью, а она в ответ искренне возненавидела своих братиков. И вот, что характерно, ну, кажется, дружите вы все вместе, это я про братьев, против сестры, ведь это она дом получила. Почему-то, в конце концов, оказалось, что и братья между собой переругались. Построили на своих участках дачные дома, размером, куда как больше материнского. Приезжают к себе на выходные и не разговаривают друг с другом. И самое страшное, детям своим не разрешают общаться между собой. А бабушка ещё жива, да только проведать мать почти не заходят. Во-первых, дочь их не пускает, а во-вторых, и на мать каждый обиду имеет, что не ему дом отписала.
Просила баба Клава себя, после смерти, в церкви отпеть. Вроде как братья обещали исполнить материнскую просьбу, а как померла, так, и не то, чтобы забыли, а просто каждый задумался:
— А почему это я должен этим вопросом заниматься? Пускай сестра об этом думает, отпевание идёт заказывает. А сестра в это время размышляет:
— Братья мои люди состоятельные, ничего страшного, если кто из них сходит в храм да попа на дом пригласит.
Понятное дело, что в церкви бабу Клаву никто из детей отпевать не собирался, это же лишние хлопоты: гроб нужно нести, людей просить. Кому это нужно? Да, только и домой никто звать не торопился. Съехался народ на похороны, большая семья, как собрались одновременно, так всю улицу джипами и перегородили.
Думаю, что делать? Как же мне бабушку-то отпеть? Ведь в такой ситуации священник может придти в дом только, если его родственники пригласят. А у меня, как раз, на памяти такой случай. Служил я тогда ещё в соседнем городском храме. Разыскала меня одна знакомая женщина и чуть ли не кричит:
— Батюшка, навещала сейчас подругу в больнице. Так там в соседней палате старик один умирает. Он, отченька, причаститься хочет.
Я хватаю саквояж и бегом, машины у меня тогда не было, так что бегал по городу, как гончий пёс. Прибегаю в больницу, а это от храма километра за два. Весь в поту, поднимаюсь на четвёртый этаж, вваливаюсь в палату. Гляжу, лежит на кровати тот самый старик. Думаю, слава Богу, успел. Сейчас всё сделаем.
Неопытен я ещё был. В спешке и не обратил внимания на то, что в палату подтянулись многочисленные дедушкины родственники. А они на меня — обратили. И, слышу, мужской голос:
— Батюшка, что вы, собственно говоря, собираетесь делать с нашим отцом?
— Как что? отвечаю. Причастить его хочу, а если получится, то ещё и исповедовать. Умирает ведь человек.
— Батюшка, скажите, пожалуйста, а кто вас сюда звал?
— А вот, наша прихожанка, сообщила, что ваш дедушка отходит, причаститься хочет. Я и прибежал. Говорю, а сам начинаю понимать, что всё сейчас зависит от этого ещё молодого мужчины, сидящего напротив меня нога за ногу. Может он лишних расходов боится?
— Вы не волнуйтесь, спешу я его заверить мне не нужны от вас деньги, за так всё сделаю. Наверное, это было неправильно, возможно, я своими словами его унизил. Мужчина в ответ посмотрел на меня с сожалением. Представляю, как я тогда жалко выглядел: потный, запыхавшийся. Вытираюсь рукавом подрясника.
— Батюшка, улыбается краешками губ мужчина. Наш папа болен и за свои слова не отвечает, и здесь мне решать, приглашать вас или нет. Так что, пожалуйста, потрудитесь выйти вон из палаты.
Вот и сейчас, приду незваным, а они меня снова вытолкают. Хотя, ведь не сектанты, верно? Должны же понимать. Короче, наши разведали, когда собираются бабушку выносить. Собрал я своих помощников и объявляю:
— Значит так, выходим за час до выноса. Я иду впереди, вы по бокам. Проходим в дом, самое главное не останавливаться и ни с кем в разговоры не вступать. Пускай каждый думает, что это меня его брат пригласил. Пока разберутся, мы уже начнём, а при людях им неудобно будет меня выпроваживать.
Только собрались идти, заходит в храм дочка:
— Батюшка, я пришла заказать по матери отпевание. Мы возликовали, слава Богу, идём на законном основании!
Оказалось, что наша староста Нина, желая нас обезопасить, нашла дочь бабы Клавы и потихоньку сунула ей церковные деньги, на которые та и заказала нам чин отпевания. Молодец у нас староста, ей бы не приходом, ей бы городом командовать, да только больно уж человек порядочный.
А думаете, среди верующих такой беды не случается? Случается. Да ещё как случается. На днях служили воскресную литургию. Вышел я на амвон, сказал отпуст, благословил людей и говорю краткое слово в конце службы. Смотрю на прихожан и вижу, что две сестрички стоят, слушают меня, а у обеих глаза от слёз красные-красные.
Подходят они к кресту. Спрашиваю:
— Что случилось? Почему плачете?
— Батюшка, нас Коля, мой муж, рассорить хочет, жалуется старшая из сестёр. Оказалось, что их мама, опасаясь того, чтобы дочери после её смерти между собой не разругались, предложила им самим составить текст завещания. Как решат по обоюдному согласию, так и будет. У старшей дочери есть и своя квартира, и дом хороший, а у второй нет ничего, всю жизнь мыкается по частным квартирам. Вот и предложила старшая сестра отписать материнское наследство в пользу младшей. Да не тут-то было, Коля восстал. И так, бедный, разъярился, что прогнал сестру жены из дому. Запрещает жене общаться с сестрой и её детьми. Вот такая беда. А ведь и Коля — наш прихожанин. Что делать? Да и его тоже понять можно: ну как расстаться с тем, что уже считаешь своим.
И вот на фоне всего этого привычного негатива стал я свидетелем поистине замечательного явления. Явления, до удивления, наоборот. Не могу удержаться и не рассказать вам о нём.
Помню, дожидается меня после службы старушка.
— Батюшка, посоветоваться с тобой хочу. И прошу тебя, заступись за меня перед детьми. Снова, думаю, старого человека обижают.
— Матушка, слушаю тебя, чем смогу — помогу.
— У меня семь человек детей, хорошие они, добрые, любят меня неподдельно. Я последнее время всё одна в деревеньке жила, а теперь, чувствую, что уже тяжело. Заехала ко мне старшая дочь, сказала я ей об этом, а та и предложила мне к ней перебраться. Домик мой она продавать не стала, говорит:
— Если тебе у меня надоест, вернёшься назад.
И стала я жить у неё, как барыня. Да только узнали об этом остальные дети и возмутились:
— А почему это мама будет жить у тебя, а не у меня? Или у меня? Короче все затребовали маму к себе. Что делать, как бы не поссорились из-за меня мои деточки. Собрался семейный совет и на совете они решили так. Пускай мать живёт с каждым по году, переходя от чада к чаду по старшинству.
Таким образом, прожила я у старшей дочери год и переехала к следующей. А те, что помладше, бояться стали, что не дойдёт до них очередь, помрёт мать. И потребовали они, чтобы срок моего проживания у каждого из детей сократился вдвое. Стала я переезжать уже каждые полгода. А теперь младший сын взбунтовался. Прибаливать я в последнее время начала, так он затребовал снова срок поделить, теперь уже до трёх месяцев. Очень хочет меня у себя видеть.
Радостно мне от их любви, замечательные у меня и дети, и невестки, и зятья. Да только тяжело мне, батюшка, в такие годы, словно мячику, из города в город перекатываться. Сейчас я доживаю полгода у одной дочки и собираюсь ехать в другое место, уже невестка с внуком за мной приехали. Поговорил бы ты с ними, отец, пусть они меня пожалеют.
Попросил я её родных придти в храм, поговорить. Пришли обе женщины, дочь и невестка. Я к их разуму взываю:
— Мать пожалейте, пусть у одного кого живёт, загнали вы её. Стоят, плачут.
А мне чудно, не встречал я ещё такой привязанности взрослых детей к старенькой матери. Каким же нужно быть человеком, чтобы вырастить детей и вложить в их сердца такую к себе любовь. Видно светлый она человек и многоо тепла сберегла, раз продолжают они к ней тянуться.
И так во мне от этой встречи всё возрадовалось, что не удержался я, обнял и расцеловал обеих женщин. Вы уж, простите за это меня, грешного.
Комментировать