Глава четвёртая
1
Павел медленно приходил в себя после анестезии. В голове набух то ли туманный сумбур, то ли сумбурный туман. Так или иначе, сознание нехотя пробивалось к реальности, определяя, что вот еще миг назад был день Божий, а сейчас из недалекого окна текут в комнату сумерки. Следующее ощущение — стянутое плечо, в котором изрядно поковырялись. Причем казалось, что там до сих пор орудуют хирургическими инструментами. Когда он распознал у своей кровати лицо Веры, то наконец смог четко сформулировать хоть какую-то мысль. «Первый рабочий день окончился больничным». Вера пришла с подругой, которую представила Еленой Соляновой. Вот уж что менее всего было сейчас уместно — так это смотрины. А то, что это смотрины, можно было прочитать в любопытных глазах Елены.
— Как самочувствие? Чего хочется? — посыпала вопросы Вера.
— Самочувствие никак, хочется пить, — в том же порядке проскрипел в ответ Павел.
— Вот, — спохватилась Вера, и тут же наплескала полный стакан холодного апельсинового сока.
Словцов хотел, было, отказаться пить из ее рук, но принять сидячее положение пока не получилось. А пить пришлось два стакана подряд. «Главное, чтобы дело не дошло до утки», — представил и ужаснулся Павел.
— Еще следователь придет, — предупредила Вера.
— Хлопот-то из-за меня. Одноместная палата, как у ответственного работника, следователь. Чем там все кончилось?
— Володя ничего не нашел на другом берегу. Откуда стреляли. Зачем-то арестовали Петра, хотя он был настолько пьян, что стрелять не смог бы, да и Николай говорит — ружье у него другое. Хромова тоже допрашивали.
— А он уже сделал тебе предложение?
— Какое?
— Обычное. Какое мужчины порой делают женщинам.
— В который раз? — улыбнулась Вера.
— А собака жива?
— Какая собака?
— Ну, вообще-то я из-за собаки пулю получил.
— Ах да, так не нашли потом никакой собаки, даже пытались след брать! Ерунда какая-то, будто сквозь землю провалилась.
— Павел, а можно я с вами тоже буду «на ты»? — топором врубилась в разговор Лена.
— Можно, — ответил Павел и чуть не добавил: «оплачено». Вслух сказал другое: — Друг моего друга — мой друг.
— А почему твоих книг в Москве не видно? — приценилась подруга.
— А что вообще в Москве видно? Там из десяти миллионов девять миллионов слепых, а, судя по музыке, которую столица качает на всю страну, еще и глухих. — Словцов немного обиделся. — Книги там мои, конечно, есть. Но я же не бразильские сериалы пишу, а так, стишки. Кому они сейчас нужны?
— А стихи у вас о любви? — Лена, сама не замечая, перепрыгивала с «ты» на «вы» и обратно.
— Да, лирика была тоже. Потом не до лирики было. Так, «боевая публицистика». Да я вообще не люблю о своих стихах говорить. А сейчас — особенно.
— А Лена пригласила меня сегодня в Общество сознания Будды, — перевела тему на другие рельсы Вера, — она там йогой фигуру правит, а сегодня приехали какие-то индийские гуру, обещают дорожный набор чудес и просветительскую лекцию.
— Буддизм — очень древнее заблуждение, — категорично сказал Павел. — Хотя буддиста с поясом шахида представить невозможно.
— Есть разные пути к Богу, — тут же включилась Елена.
— Совершенно верно, — согласился Павел, — но кто сказал, что этот путь верный? Путь-то, может, и есть, но если он ведет в никуда?
— Нирвана — это не «никуда»! — Лена едва сдерживала раздражение.
— Ты так говоришь, как будто являешься специалистом по буддизму, — заметила Вера.
— Весьма поверхностно, но все же я это уже ел, или, если будет угодно, проходил.
— Ну все ясно, вы, Павел, православный ортодокс! — определила Лена.
— Хотел бы быть.
— Между прочим, существуют утверждения, что Христос после воскрешения направился в Индию, а в юности учился там!
— Да, в апокрифических книгах, которые не были официально приняты Церковью и рассматриваются ею как ересь. С Сиддхартхой Гаутамой, он же Будда Шакьямуни, у Иисуса были разные цели. И разные пути их достижения.
— Разве не приблизить человека к высокой духовности? — возразила Солянова.
— Смотря что подразумевать под этими словами. Начнем с того, что Сиддхартха — это человек, а Иисус — Богочеловек, Сиддхартха рожден во грехе, Иисус рожден от Святого Духа, Он безгрешен, Сиддхартха стремится к совершенству, чтобы впоследствии стать Буддой, что означает «просветленный». Иисус совершенен изначально. Будда страдал, совершенствуя себя, Иисус страдал, взяв на себя грехи всего человечества. Будда определил, что вся жизнь — это страдание в разных его формах, то есть бесконечный круговорот сансары, постоянно изменяющееся сознание, вырваться из которого можно, достигая нирваны, то есть состояния непреходящего покоя и умиротворения. Иисус проповедовал покаяние и спасение во имя вечной жизни. А буддизм отрицает существование души. Это не разные пути к одной точке. Это пути в разные стороны.
— Павел, но скажи, ты же признаешь, что йога полезна? — не унималась Лена.
— Если искать в ней совершенства форм тела, то, возможно, при старании ты, действительно, добьешься видимого результата. Тебе, конечно, важно, как ты используешь прану, как трансформируешь сансарическое дыхание организма.
— Чего? — изумилась Солянова, для которой йога была не больше, чем набор упражнений.
— Вот-вот, что немцу хорошо, то русскому смерть, — заметил Павел. — Не рисом единыім… И уж что хорошо индусу или китайцу на пути к ожидаемой ими трансцендентальной мудрости, нас не приведет к спасению души. Буддизм эту самую душу не признает. Для него нет личности, а есть только набор психофизических элементов, расположенных в данное время в данном месте в данной конфигурации. Так что, Лена, с помощью йоги вы, возможно, и сможете изменить эту самую конфигурацию, но спасти душу. Вы будете очень заняты собой, тогда как Христос говорил о помощи ближним. Кстати, Вера, тут есть один интересный момент, связанный с твоей фамилией, фамилией твоего мужа. Помнишь, ты сказала, что он переместился за рай?.. Так вот, буддисты признают под землей целых десять адов. И называют их «нирака» или «нирая». Для русского уха это звучит как «ни рая» — «без рая». «Ни» — отрицательная частица. Это восточное учение отрицает существование Бога как творца, погружает человека в самого себя и не придает значения такому высшему понятию, как любовь, о которой говорил Иисус Христос.
— Между прочим, наш учитель так любит всё и вся, что даже комара не убьет! — это был последний аргумент Лены.
— Тут как раз все просто, у буддистов в сознании существует четкая система причинно-следственных связей. Они считают, что окружающий мир создает человека, в котором он — только его элемент. Поэтому, убив комара, можно нарушить кучу причинно-следственных связей и в итоге — убить самого себя. Теперь скажите — это любовь или четко рассчитанное поведение? Комар мне брат, но истина дороже.
— У меня заболела голова, — призналась Лена. — Павел, предупреди сразу, в чем еще ты сведущ, и я сразу зарублю себе на носу: не начинать об этом разговор! Я признаюсь: просто хотела улучшить свою фигуру, чтобы не завидовать Вере!
— Лен, там уже следователь ждет, ты дай нам, пожалуйста, пару минут побыть наедине, — прервала разговор Зарайская.
— Ну разумеется! — подчеркнуто радостно согласилась Солянова. Когда она вышла в коридор, Вера заговорила вполголоса:
— Павел, следователь будет спрашивать, как мы с тобой познакомились. Если ты скажешь.
— Что мы познакомились по объявлению в единственном экземпляре газеты, по роковому стечению обстоятельств оказавшейся у меня в руках, то люди твоего круга могут подумать.
— Да плевать мне на людей моего круга. Кто его чертил — этот круг? Нет, но у следователя точно возникнет еще больше вопросов.
— Ну, тогда приехал собирать местный фольклор. Скажем, тосты. Это можно?
— Можно, но птичку жалко, — улыбнулась Вера.
— Ты интересуешься литературой, читала мои стихи. Читала?
— Читала.
— Ну вот, решила помочь бедному писателю.
— И потому сразу пустила к себе домой? — высказала сомнение Вера.
— Но я же был знаком с твоим покойным супругом?
— Об этом я не подумала.
— Потом я могу сказать, что ты собираешься мне помочь издать очередную книгу. Вообще, красная книжица, которая лежит у меня в нагрудном кармане куртки, по инерции еще производит впечатление.
— Что за книжица?
— Удостоверение Союза писателей России.
— Ну, тогда я могу считать, что нашу общую версию мы согласовали.
— А тебя еще не допрашивали?
— Нет.
— Зачем все это? Ясно же, что выстрел был случайный. Тот, кто стрелял, скорее всего, даже не знает, куда попала выпущенная им пуля.
— В итоге в руки к хирургу.
2
Когда в палату зашел следователь, Павел чувствовал себя изрядно уставшим. Во всяком случае, он даже поймал себя на мысли о том, что ему абсолютно все равно, кто стрелял, куда стрелял и зачем стрелял. Напротив, следователь — молодой худощавый парень, был настроен решительно. У таких на лицах читается: этот в жизни добьется многого.
— Ерышов Сергей Петрович, — представился он и добавил вместо Павла: — Словцов Павел Сергеевич.
— Может, вы и на остальные вопросы ответите сами? — с улыбкой спросил Павел.
— А как вы думаете? Обязательно отвечу, для того я и здесь, чтобы ответить на те вопросы, на которые сейчас ни у кого нет ответа.
Одетый в темные джинсы, джемпер и серый пиджак, Сергей Петрович являл собой типичного сыскаря, как их представляет кинематограф и как, вслед за кинематографом, они сами представляют себя. Вопросы он задавал жестко, но вежливо, и на каждый требовал подробного ответа. Разумеется, первым был вопрос о знакомстве с госпожой Зарайской. Павел гладко изложил согласованную с Зарайской версию. Добавил только, что Вера Сергеевна планирует и дальше, как признанный меценат, поддерживать исследования в области словесности и фольклора. Новая история каллиграфическим почерком легла в блокнот следователя. Потом последовал вопрос об обстоятельствах знакомства с Хромовым, а также Николаем и Петром. Здесь все было просто, кроме одного. Каким-то чутьем из показаний охранника Володи следователь пришел к заключению, что Хромов ревновал Веру к Павлу. Никакие заверения в том, что подобные подозрения не имеют под собой оснований, в расчет не принимались. Ерышов дотошно пытался копнуть эту тему с разных сторон, вопросами типа: «А вы не думаете, что Вера Сергеевна взялась помогать вам, исходя из того, что вы нравитесь ей лично?». Правда, в эту схему не очень помещались охотники Коля и Петруха.
— Петра мне увидеть не посчастливилось, — сообщил Словцов.
— И все же, зачем Вера Сергеевна отправила с вами на охоту охранника?
Вот это был самый каверзный вопрос, ответа на который Павел придумать не успел.
— Ну так, чисто из техники безопасности. Я все же поэт, а не таежный охотник. Вдруг ножичком поранюсь или ствол не в ту сторону направлю.
— Правда, служили в разведроте и кое-где побывали. Извините, мне пришлось изучить не только ваш паспорт, но и военный билет. Кроме того, пока вас оперировали, успел навести кое-какие справки.
— Да когда это было! — хотел махнуть рукой Словцов, но скорчился от боли.
— А вот на вашей работе не знают, что вы отправились собирать фольклор, и очень удивились такому раскладу.
— Какой же вы шустрый, — с сожалением сказал Павел. — А вот у нас — в средней полосе, знаете ли, человека убьют, и не одного, а дело могут через полгода открыть. Друг мой, милиционер, жаловался, сплошные «глухари», говорит.
— У нас нерасторопных не держат. И спрос с нас жестче. Здесь, знаете ли, живут в основном обеспеченные люди, а преступность, опять же, в основном приезжая.
— Вы на меня намекаете? — улыбнулся Словцов.
— Да нет, по вам видно, что вы «ботаник». Простите.
— Ничего-ничего, но мне все же больше подойдет — филолог.
— Извините, мы так за глаза.
— Да я знаю. Хорошо хоть не «лох», как говорят мои студенты.
— А вот насчет Хромова вы поосторожнее, по нему я тоже справки навел, за ним всякое может быть.
— Но ведь если б не мое плечо, пуля досталась бы ему.
— Не факт, — уверенно и серьезно заявил Сергей Петрович и повторил: — Не факт. Может, к тому времени как раз вас на мушке держали, а вы дернулись не к месту, снайпер и оплошал.
— Скажете, снайпер! Я ж потом еще минут пять к нему спиной лежал, из меня дуршлаг можно было сделать.
— И все же Хромова поостерегитесь. Москвичи к нам в основном приезжают денег срубить, а этот — один из немногих, кто приезжает тратить. Ну и в элите поговаривают, что к Зарайской он явно не равнодушен. А тут вы. с фольклором.
— Спасибо за совет, Сергей Петрович.
— Не за что, Павел Сергеевич, вот номер моего мобильного, если вдруг что-то узнаете, что-то вас напугает, ну и вообще на всякий случай. А у вас есть мобильный?
— Не поверите, я от души шваркнул его об стену.
— Достал?
— Нет, просто мне некому было звонить. И мне никто не звонил.
— Так вы счастливый человек, Павел Сергеевич.
— Сам о себе я этого не знал.
— Выздоравливайте.
— И вы не кашляйте.
3
Время в больнице тянулось однообразно и добавило Словцову хандры. Валяясь целыми днями, бессмысленно уставясь в телеэкран, он вдруг начал понимать, что обладает каким-то сверхчеловеческим знанием. Может быть, он сам выдумал его себе, но даже выдуманное, оно находилось в нем. Он смотрел на страдания больных, на порой равнодушную суету медперсонала, на ворчливых санитарок и чувствовал себя совершенно отстраненным от этого больничного мира. Более того, вся мирская круговерть казалась ему бессмысленной и нелепой. Но самое главное — Павел понял, что ему, как себя ни гони, сбежать, скрыться от этого не удастся, хоть тысячу раз поменяй адрес или пополни армию бомжей. Он вдруг понял, что нет основного, за что он все время держался в этой жизни. Нет любви. И даже Маша, случись им начать все сначала, не вернет ему этого, поистерлась любовь к Маше. А Вика? Поступок ее был сродни предательству, и он, как всякий отец, простил ее, но его любовь, получается, больше ей не нужна. И это понимание опустошало его.
Вера приезжала каждый день, заваливая его фруктами, соками, шоколадом и всякими вкусностями. И Павел каждый день брел с пакетом в соседнюю детскую хирургию, где раздавал привезенное детям. Его отрешенный взгляд почему-то приводил медперсонал в умиление. Видимо, он был тот редкий тип пациента, который не донимает врачей и сестер своими проблемами, жалобами и рассказами про бывшую здоровую жизнь.
Вера же пыталась рассказывать Павлу о делах, а он смотрел на нее, слушал, впитывал и все время ловил себя на мысли, что она так же одинока, как и он. Просто продолжает крутить педали этой жизни по инерции, думая, что человек живет, зарабатывая деньги. Зарабатывая деньги, человек существует, потому как зарабатывает их, чтобы существовать, неважно какой уровень этого существования он может себе позволить. Несомненно, пребывание Павла в больнице сблизило их больше, чем если б он слонялся по дому, препираясь с Лизой. А еще Павел пытался понять самого себя: Вера, бесспорно, ему нравилась, даже больше, чем нравилась, но он не мог подавить в себе комплекс, который назвал «эзоповым». Умереть свободным или рабом-любовником?
Следователь Ерышов приходил еще несколько раз, задавая почти одни и те же вопросы, просто меняя их последовательность или форму. Правда, у него появился еще один каверзный вопрос: отчего это Павлу Сергеевичу вздумалось заступиться за собачку, которая была похожа на волка? И уж если Словцов не мог ответить на этот вопрос себе, то и следователю — тем более. Дело чем дальше, тем больше заходило в тупик, и Ерышов искал самые невероятные зацепки. Павел же пытался уверить его, что выстрел мог быть сделан случайным охотником, ведь не зря пуля застряла в плече, а не прошила его навылет, как бывает при стрельбе с близкого расстояния. И следователь сам был готов склониться к этой версии, если бы не одна маленькая деталь — та самая пуля калибра 7,62 миллиметра, сданная хирургом, как единственный вещдок в данном деле. Эксперты утверждали, что пуля была выпущена не из охотничьего карабина, где нарезка в стволе «несколько помягче», а из боевого оружия. Разумеется, не из автомата. Но и лежанки снайпера, обшарив всю округу, не нашли. Следов было немало, но что с них возьмешь, если все они вели в сторону трассы, где, в свою очередь, следов от автомобильных покрышек тьма тьмущая? Следователь буксовал, а Павел страдал от его въедливости, как будто сам был виноват в том, что его подстрелили.
Вера еще пару раз приходила с Леной, которая бросила йогу и пошла заниматься в фитнес-клуб и на лекции по диетологии. А Лена один раз привела с собой своего мужа Виктора. Тот обреченно отсидел время их болтовни, а когда за ними закрывалась дверь, Павел не без удовольствия услышал заключение Виктора, ради которого его и приводили: «Нормальный мужик, умный. Че? И в армии служил? Вообще нормальный. А че я скажу?».
В один из дней на пороге появилась Лиза. Это не было громом среди ясного неба, потому как она вошла так, словно бывала здесь каждый день. С порога начала возмущаться больничными запахами, выкладывать из пакета кастрюли, а главное — несколько пар новых носков и комплектов белья. Жаловалась, что брала на глаз, но носки — всеразмерные. Есть сейчас и такие. Вера об этом не догадалась, и Павел каждый день мучительно застирывал одной рукой единственную пару. На вопрос Словцова — ни Вера ли Сергеевна отправила ее сюда — Лиза приняла такой обиженный вид, что Павлу пришлось минут десять сыпать извинениями и комплиментами. «Что я, не человек, что ли? Совсем меня в грымзу записали, — обиженно причитала Лиза. — А еще поэт называется. Если у меня характер скверный, это от жизни собачьей, и вовсе не значит, что я конченая сволочь». Словцов тут же зацепился за последнее слово и рассказал ей его этимологию — от глагола «сволакивать», а заодно — кого сволакивали и для чего. А потом он почитал ей стихи Гумилева, и они расстались если не друзьями, то уже не врагами.
Нет худа без добра. Больница позволила Словцову сосредоточиться, осмотреться, а главное: ему пришла мысль — написать роман. Пишут же прозаики стихи, иногда очень неплохие, ну и поэты периодически ударяются в прозу. Неважно, кто и что делает, важно — как. Проза, полагал Словцов, даст ему новую форму существования, не жизни еще, но хоть какое-то осмысленное бытие. Другого он ничего не умел, а возвращаться в аудиторию пока не хотелось. Об этом он рассказал Вере, и та отнеслась к задумке Словцова с пониманием. Уже к вечеру в его распоряжении был ноутбук. Благотворительность госпожи Зарайской вынуждала Павла считать себя маленькой комнатной собачкой, которую всячески холит одинокая хозяйка. Он-то по старинке и по природной скромности имел в виду общую тетрадь и несколько дешевых ручек.
Отбросив мудрствования, Павел сходу написал первую часть, в ней рассказывалось об объявлении в газете. Сюжет, задуманный им, был весьма далек от реальности, герои выдуманы, он просто, как говорят спортсмены, «прыгнул с толчковой ноги» — использовал то, что преподнесла сама жизнь. Так и пошел, нанизывая вымысел на действительное. Проблема была лишь в том, что буковки приходилось набирать одной рукой.
4
Вера в это время пыталась всеми правдами и неправдами отделаться от круто запившего Хромова. Ранение Павла пробудило в ней какое-то новое, правильнее сказать, давно забытое чувство, и оно было больше, чем простое сострадание к ближнему. Оно уже больше походило на интерес. Именно опасаясь самой себя, Вера потащила с собой в больницу Солянову, которой не терпелось посмотреть на «редкий экземпляр мужчины». Все это вкупе с Хромовым выбивало из колеи, лишало привычной работоспособности.
Хромова Вере пришлось провожать самой. За рулем сидел Володя. Юрий Максимович, забыв о том, что он приличный джентльмен, всю дорогу отхлебывал из походной фляжки «вискаря» и «размазно» ругался. Размазно — это когда ругательства либо не договаривают, либо смазывают их окончания, либо заменяют в них буквы, полагая, что для женских ушей это вельми терпимо или даже безобидно. Самым приличным неологизмом из них было нечто вроде междометия «мля». Хромов крыл, на чем свет стоит, охотников, тесноту в хваленой тайге, косоглазых стрелков и бродячих собак. Перед въездом в аэропорт он обещал перейти на рыбалку, причем с удочками и, лучше всего, на юге.
— Полюбишь рыбака, Вера? — вопрошал он. — Давай, бери билет и дернем из этой тайги, пока ты здесь окончательно не одичала. На фига тебе этот нефтегазовый край, если он не рай?
— Но я же Зарайская, — смеялась Вера.
— Ханты, манси, турбанси. Ермак уже сколько веков назад притаранил сюда огнестрельное оружие, а они до сих пор стрелять не научились, чуть поэта жизни не лишили! Да все равно, все трубы в Москву ведут. «Северное сияние», Вера, лучше всего в бокале, и даже не смотрится, а пьется. А у меня от северного сияния голова болит, Север мне противопоказан.
— Юр, тебе никто не говорил, что крепкие напитки и крепкие выражения не для приличных женщин?
— Простите, леди, я пьян, как поручик Ржевский, но от вашего Ханты-Мансийска у меня стойкая изжога.
— Тебя в самолет не посадят.
— Главное, чтоб куда подальше не посадили! — хохотнул Хромов.
Еще оставалось время до регистрации, и Хромов потащил всех в кафе. На первом этаже была пересменка, и Юрий Максимович, ругая ненавязчивый российский сервис, направился на второй. Вера хотела, было, развернуться и уехать, но он по-настоящему взмолился:
— Вера, ну не бросишь же ты старого друга в таком состоянии без должной опеки? Или тебе нравилось в детстве топить слепых щенков?
— Нет, — холодно ответила Вера и, вспомнив первый разговор Словцова с Хромовым о собаках, добавила: — А вот пьяных сенбернаров выгуливать я не пробовала.
В кафе прозябали три посетителя. Две девушки щебетали над бокалами вина и салатами, один мужчина сидел к входящим спиной. Он медленно потягивал кофе. Когда подошли к стойке бара, Володя сразу узнал его и бросился к его столу, широко раскрыв руки для объятий.
— Андрюха! Какими судьбами!? Ё-моё, вот уж не думал встретить тебя здесь, думал, ты где-нибудь по Европам…
Человек, которого он приветствовал, встал из-за стола, ответил на рукопожатие, обнялся с Володей. Первое, что бросалось в глаза, это его ничего не выражающее лицо. Казалось, упади сейчас небо на землю, в его мимике ничего не поменяется. Какой-нибудь физиономист, скорее всего, посчитал бы, что на лице его отражена избранность. Внимательный взгляд серых глаз был медленным и сверлящим. На лице — несколько шрамов. Прямой, чуть сплющенный боксерский нос, седой ёжик волос, прижатые крупные уши, высокий лоб и огромный хромовский объем тела при заметной военной выправке и скупой точности движений.
Володя не заметил, как пересеклись взгляды Веры Сергеевны и его товарища, не просто пересеклись, а будто обменялись информацией. Вера сразу узнала Справедливого, и ей стало не по себе. Муть нехороших предчувствий и догадок единым махом, как стакан водки, ударила в голову. Она знала, что была единственным клиентом, которого он удостоил очной ставки, все остальные находили его через третьих лиц или по специальной почте. При этом Справедливый брался отнюдь не за всякую работу. Исключение для Зарайской он сделал по просьбе Астахова, с которым был знаком еще со времен военного училища. И чем они еще и где занимались, можно было только догадываться. С Верой Сергеевной у Справедливого состоялся тогда долгий и обстоятельный разговор, проникнутый взаимным пониманием, но потом они разошлись, чтобы, по меньшей мере, не сталкиваться больше лоб в лоб, это было в интересах обоих. При этом госпожа Зарайская оставалась у Справедливого в долгу. Но вот они опять оказались рядом, и Веру стали мучить нехорошие догадки, а Справедливый представлял собой «Великую китайскую стену». Он смотрел только на ее охранника.
— Володя, я тебя тоже никак не ожидал здесь увидеть. Я на биатлон приезжал посмотреть. Садись, кофейку хлебнем.
— Но он же не кончился еще?
— Стреляют как попало, неинтересно, смотреть не на что. Наши за фрицами угнаться не могут, скандинавы — и те впереди. Тоска. Думал хоть здесь отдохнуть душой после нашего футбола. Облом. Да и дела ждут.
— Ты где сейчас? — напирал Володя. — Я тебя после того чемпионата мира не видел.
— Да нигде, даю консультации, случайные заработки, — уклонился он от прямого ответа. — А ты тут биатлонистов, поди, тренируешь?
— Нет, я в охране, — парень взглядом указал на Веру Сергеевну, — нормально, все пучком.
— Вот как, ну тогда охраняемое тело может спать спокойно.
— Да-а. там без меня спецов хватает. Но я думал, ты давно уже сборную тренируешь.
— Не с руки, я вообще сейчас не стреляю, — пояснил тот и положил открытую ладонь на стол так, чтоб Володя видел, как она вся иссечена шрамами, буквально сшита из кусков.
— Ого, где это тебя так?
— Да где, телевизор, что ли, не смотришь? Пригласили тут на маленькую войнушку, руку по плечо чуть там не оставил. Все вроде функционирует, доктора долго колдовали, но рука уже не та.
Между тем, за их столик без приглашения хлопнулся Хромов, официантка принесла три бокала, наполовину заполненные коньяком, и блюдечко с нарезанным лимоном.
— Юра, — протянул он руку Андрею-Справедливому.
— Андрей, — вынужден был ответить тот.
— Хлопнем, мужики, а то мне лететь, а летаем мы сейчас ой как плохо. То шасси не откроется, то двигатель зачихает, то террористы бомбу к Аллаху везут. Ну? Будем! — он единым махом опрокинул содержимое бокала в рот, закинул следом дольку лимона и тут же щелкнул официантке пальцами, что означало «еще».
Вере пришлось сесть рядом, ей принесли кофе.
— Я за рулем, — отказался Володя от выпивки.
— У твоей начальницы пропуск для любых ментов есть, — недовольно хмыкнул Хромов, — ну, не хочешь, как хочешь. Давай, Андрей.
Тот взял свой бокал, немного отпил. На лице Веры читались растерянность, какое-то неудобство, и Справедливый спросил ее:
— Тоже летите? Волнуетесь?
— Нет, летать я не боюсь, я в этом смысле фаталистка.
Наконец, объявили о начале регистрации, и первым из-за стола поднялся Справедливый. Вежливо со всеми распрощался, взял номер мобильного Володи, ничего не оставляя взамен, откланялся Вере. Хромов намеревался выпить еще «на коня».
Комментировать