Глава четырнадцатая
1
В апреле в Будве было тихо и спокойно. Туристов было немного, и город готовился через месяц принять население, в несколько раз превышающее его собственное. А пока текла размеренная патриархальная жизнь между самым чистым морем и очень голубым глубоким небом. Купаться в Ядранском море в эту пору решались только отчаянные русские, особенно северяне, для которых согревшиеся до 12-15 градусов Иртыш и Обь — комнатная температура. На них, правда, смотрели без особого восхищения и удивления, потому как давно привыкли. Кстати, местные, пока еще не отягощенные заботой о постояльцах, тоже успевали получать свою порцию солнца, хотя могло показаться, что большинство черногорцев с рождения были отлиты из меди. Поэтому пляжи хоть и не были забиты до отказа, как летом, но не пустовали.
Павел и Вера поселились в старом городе, который окружала древняя крепость, поросшая травой, вьюном и цветами. Впрочем, узкие средневековые улочки своим форматом мало чем отличались от современных, поскольку застройка в Будве велась весьма тесно. Там, где кончался старый город, новый начинался окно в окно. Кое-где с трудом могли разойтись два человека. О проезде на автомобиле и тем более парковке не могло быть и речи. Павел и Вера часами просиживали в маленьких кафе, разговаривая. Им нужно было рассказать друг другу всю предыдущую жизнь. Чтобы начать новую. По вечерам они ходили подолгу смотреть на закат, когда солнце сваливалось за западные склоны гор и мир наполнялся предчувствием тишины, хотя жизнь ни на минуту не останавливалась. Иногда небо затягивалось облаками, но самое дивное, что над островом Святого Николы почти всегда был разрыв, сквозь который пробивались почти осязаемые на ощупь солнечные лучи — этакий пирамидальный нимб. Такую же картину им удалось наблюдать над островом Святого Стефана, превращенного в самую элитную гостиницу Адриатического побережья.
Иногда они посещали службу в церкви Троицы Живоначальной или в церкви Рождества Пресвятой Богородицы. Храмы были древние, как и эта земля.
Словцов свозил Веру в Цетинье поклониться деснице Иоанна Крестителя, а она его — в красивейшую Которскую бухту. За десницу Иоанна Крестителя Ватикан предлагал Черногории сумму, равную ее бюджету на полвека, но черногорцы святынями торговать отказались.
Черногорцы чутьем охотников распознали в Вере богатого человека, поэтому почти в каждом кафе к ним подходили продавцы недвижимости, предлагали квартиры, виллы, недостроенные объекты или возможность открыть собственную фирму.
Когда речь заходила о предстоящих планах, Вера смеялась, вспоминая, как назвал ее чешский водитель, с которым она едва не столкнулась на узких улочках Праги. «Зачаточница». Потом выяснила, что это слово определяет начинающих водителей. Павел же сообщил ей, что писатель по-чешски «списывател», и в этом есть определенная доля правды.
И все же совсем рядом дул сквознячок опасности, который не оставлял шанса на полную беззаботность. Где-то рядом были люди Астахова, тот же Володя Среда, где-то рядом налегал на виньяк Хромов, но до времени «Ч» оставалось все меньше времени.
Самым невероятным было то, что Хромова в аэропорту действительно встречал лохматый и небритый гений современного кино Эмир Кустурица.
— Фантастика! — оценила происходящее Вера.
— Он очень отзывчивый человек и такой же депрессивный, как я, — пояснил Павел, — у нас с ним одинаковые тараканы в головах. Я как-то читал интервью, в котором у Кустурицы глупый журналист спросил: не боится ли он, что из-за того, что он принял православие, от него отвернутся многие друзья и он останется один. Кустурица спокойно ответил: со мной будет Бог, а кто еще нужен?
— Просто… и гениально.
Кустурица подошел к ним с добродушной улыбкой на широком лице, в сопровождении переводчика, чтобы спросить у Веры, предварительно извинившись за незнание великого и могучего русского языка:
— Вы действительно та женщина, которая хочет стать бедной, но любимой?
— Да, — просто ответила Вера.
— А вас она нашла по объявлению в газете и наняла в качестве друга? — спросил он у Павла.
— Да, — также просто, немного смущаясь, ответил Словцов.
— Хорошее могло бы получиться кино, — рассудил режиссер. — Но пока, — он с улыбкой посмотрел на Хромова, — разыграем сказку в жизни. Это весело! У меня все готово.
— Денег хватит, — на всякий случай подтвердил Хромов, отчего Кустурица поморщился, словно его потревожила старая болячка. Он что-то буркнул на сербском, что переводчик предпочел оставить без перевода.
Затем режиссер дал Хромову какой-то документ с печатью.
— Что это? — спросил Юрий Максимович.
— Виза на въезд в мою деревню. Я там мэр, у нас демократия наоборот. Не жители выбирают мэра, а мэр выбирает жителей. Это вам понадобится, чтобы проехать туда…
— А им? — кивнул Хромов на Павла и Веру.
— Для них мы построили другую, на окраине Будвы. Все думают, что там будет сниматься кино. Русские снимают, мы помогаем. О Будве поэт сказал, что город построен из камня и любви. Так что для влюбленных подходит.
Согласно разработанному плану, в назначенный срок Павел и Вера переехали в деревушку, обустроенную в качестве декораций к предстоящим событиям. Напоследок они пообедали в ресторане «Staгі grad», прощаясь со старым городом и лабиринтом его музейных улочек. Перебираться пришлось еще дальше курортного поселка Бечичи и еще выше — в горы.
Теперь в их распоряжении был небольшой сербский домик с прилегающим к нему садом и хозяйственными постройками. Пожилая сербская пара с удивительно сочетающимися именами Станко и Станка переселились во флигель, где жили летом, и напоминали о себе только шикарными застольями в обед и ужин, ароматным кофе по-восточному на завтрак и лучезарными улыбками, если приходилось-таки столкнуться с ними во дворе или в саду. Оба они хорошо знали русский язык и, как выяснилось в один из вечеров, русские песни. Станко, впрочем, не прочь был поговорить и о политике, и о славянском братстве, поругать Штаты и гнилой Запад, найдя в лице Павла не только собеседника, но и соратника. Вера и Станка в таких случаях тихонько говорили о своем — о женском, иногда все вместе пели под чистую, как слеза, сливовицу-ракию или домашнее вино, а в один из вечеров Павел читал стихи.
2
«Как случилось, как же так случилось! Наше солнце в море завалилось. Вспомню поле Косово и плачу, Перед Богом слез своих не прячу. Кто-то предал, ад и пламень лютый! В спину солнца нож вонзил погнутый. Кто нас предал, жги его лют пламень! Знает только Бог и Чёрный камень. И наутро над былой державой Вместо солнца нож взошёл кровавый. Наше сердце на куски разбито, Наше зренье стало триочито: Туфлю Папы смотрит одним оком, Магомета смотрит другим оком, Третьим оком — Русию святую, Что стоит от Бога одесную… Бог высоко, Русия далёко, Ноет рана старая жестоко. В белом свете всё перевернулось, Русия от Бога отвернулась. В синем небе над родной державой Вместо солнца всходит нож кровавый. Я пойду, взойду на Черну гору И всё сердце выплачу простору. Буду плакать и молиться долго, Может, голос мой дойдёт до Бога. Боже милый плюнет в очи серба, Его душу заберёт на небо».
Когда Павел закончил читать это стихотворение, последняя строчка действительно полетела в густо усыпанное звёздами небо над Адриатикой. Туда, где пребывал сейчас поэт, написавший «Сербскую песню».
— Это стихи Юрия Кузнецова, — сказала неожиданно для Словцова Станка и на его немой вопрос ответила: — Мы его знаем. Знаем и это стихотворение. Я когда-то преподавала русский язык, сейчас мало кто хочет его учить. Все учат английский. Я знаю и тот, и другой, знаю еще немного итальянский, но русский — самый поэтичный.
— А сербский? — И сам же вспомнил прочитанное когда-то у незнакомого поэта: «Твердил я сербского склады,
Учил я сербский стих Как сербские слова тверды. Как мало гласных в них. Но как в бою они звучат, Тогда лишь ты поймешь, Когда в штыки идёт отряд, По-сербскому — «на нож». Я понял трудный их язык, Народа дух открыв, Язык, разящий точно штык: Срб. Смрт. Крв».
— Да, это язык народа, который все время воевал за свою свободу, — сказал Станко, в глазах которого замерли не смевшие выпасть слезы.
— История России — это тоже постоянная война, — добавил Павел, — а последние сто лет мы воюем сами с собой…
— И мы… Что важно для русской души, то важно и для сербской, говорил преподобный Иустин, — заметил Станко. Тогда Павел стал еще и еще читать стихи сербских поэтов — Зорана Костича, Радована Караджича…
— Вы знаете так много стихов наизусть, — признала Станка.
— Раньше знал много. Профессиональное. А теперь начал забывать. Не время для стихов, что ли?
— Если не будет времени для стихов и песен, значит — народ умер, — веско сказал Станко.
— А если везде, в каждой стране, в каждом городе будет одинаковый вид из окна, значит — умерло человечество, — подумала о чем-то своем Вера.
— Где-то под Белградом на белогвардейском кладбище похоронен мой двоюродный прадед, — вспомнил Павел. — Символично звучит: белогвардеец под Белградом.
— Там есть и красноармейцы, но много позже… — вставила Станка.
— Выпьем за них, — предложил Станко, — у меня давно не было разговора по душам. Утерев ладонью густые седые гусарские усы, он вдруг затянул:
Тамо далеко, далеко од мора, Тамо je село Mоje, тамо je Cpбnja.
И уже на повторе второй строки песню подхватил пронзительный детский голос из соседнего сада. Станка, которая сначала слушала, стала подпевать, но не в унисон, а в терцию. И вот уже, казалось, поет все побережье. Павел и Вера слушали, затаив дыхание, как многоголосно, наливаясь единой грустью и волей, звучит славная сербская песня.
«Живела Сербия», — унеслось в бездонное ночное небо, и наступила звонкая, как взмах сабли, тишина. Притихли даже цикады в садах. И Павел вдруг с грустью подумал: а могут ли так ныне запеть в русской деревне?.. Вспомнят ли слова народной песни?
3
«Она что, не могла позволить себе курорт подороже?», — изумился Колин Уайт, поселяясь в двухэтажную гостиницу, напоминающую больше постоялый двор с шумным трактиром. Так, прямо напротив рецепции, располагался кабак с деревянной резной мебелью, висящими из-под потолка кусками «пшута» — вяленого мяса, и, главное, какими-то цыганскими музыкантами, которые начинали играть то ли славянские, то ли цыганские песни, как только Уайт появлялся. Хуже того, когда он отправился осмотреть местность, они вместе со всей своей духовой медью и барабанами двинулись за ним, играя не что-нибудь, а тему нашествия из седьмой симфонии Шостаковича. Потом играли переделанный на какой-то издевательский манер «Полет валькирий» и почти постоянно продолжали горланить свои песни.
— Джордж! Я не могу тут работать! Я еду к тебе на Святой Стефан! Что? Меня преследует какой-то цыганский ансамбль. Я не знаю, как от него отделаться? Дать денег?
Сунув телефон в карман, он повернулся к музыкантам, которые неподалеку остановились выпить ракии из огромной стеклянной бутыли. Каждый делал помногу глотков, но бутыль весьма быстро шла по кругу. Стоило Уайту подойти к ним, она механически оказалась в его руках, и он чуть было не отхлебнул из нее, но вовремя опомнился.
— Вот! — с просветленным лицом объявил он, протягивая купюру в пятьсот евро. — Деньги!
— Money! — обрадовался главный музыкант, скрупулезно осматривая купюру. Потом продемонстрировал ее всем и вдохновенно крикнул: — Money!
Музыканты тут же схватили инструменты и заиграли что-то ужасно знакомое, но опять же на свой цыганско-славянский манер. Но когда главный хриплым баритоном запел, Уайт с ужасом узнал, что он только что заказал одноименную песню «Ріпк Floyd».
— Money, get way… — пел главный. — Money — it’s gas…
Раздосадованный Уайт с ненавистью взирал на происходящее. Наконец ему пришла другая мысль: первая — достать из кошелька родные фунты, вторая — говорить на русском.
— Вот! Это не мани, это настоящие английские фунты! Разумеете? Вот — это вам! Всем молчать и стоять смирно! Ясно?
— Яволь! — подобострастно рявкнул старший, вытягиваясь по команде смирно, но, получив деньги, стал и эти купюры тщательно просматривать на солнечном свету, под одобрительный ропот своих коллег. Уайт криво ухмыльнулся и пошел своей дорогой. Но стоило ему сделать несколько шагов, как за спиной заунывно зазвучало: «God, save the Queen» в стиле похоронного марша. Колин замер на месте, не решаясь повернуться. Пусть лабают что хотят, лишь бы не шли по пятам. Сделал снова несколько шагов. Музыка изменилась, плавно перейдя в «Thank you for the music» из репертуара знаменитого шведского квартета.
— Я уеду из этой гостиницы! Это фарс какой-то! — орал в трубку Уайт, жалуясь Истмену.
— Справедливый там живет?
— Там! Здесь! Но я могу наблюдать за ним из другого места.
— Колин, сезон еще не начался, и они просто выжимают из немногочисленных туристов все, что можно. Относись к этому спокойнее.
— Хорошо тебе давать советы из пятикомнатных апартаментов с видом на море, а у меня какой-то коровник за окном!
— Колин, осталось немного, потерпи. Расслабимся, отдохнем.
Несколько успокоило Уайта событие, свидетелем которого он стал на следующий день. Цыганский джаз-банд окружил в холле Справедливого, добиваясь от него — какой инструмент он носит в лаковом кофре. «Ствол!», — испугался сначала Уайт. Но Справедливый спокойно расстегнул замки и открыл на общее обозрение… саксофон. «Ах да, албанцы должны привезти нам стволы одновременно», — вспомнил Уайт и тут же удивился предусмотрительности Справедливого, которого теперь никто не будет спрашивать, что он таскает в кофре. Надо и для себя придумать что-нибудь подобное. Другое дело, что музыканты тут же предложили сыграть что-нибудь, и Уайт даже чуть согнулся, как будто его пнули между ног. Теперь, полагал он, снайпер вынужден будет сочинять неправдоподобные нелепицы, для чего ему саксофон. Но Справедливый вдруг сел на табурет в окружении галдящих цыган и начал выдувать знакомую тему. Постепенно она стала обрастать сопровождением, и в итоге, хоть и не очень складно, но зазвучала пьеса из известного фильма «Агігопа Dream». «С ума сойти», — подумал Уайт, торопливо удаляясь, пока музыканты не увязались за ним.
Вечером, когда он вернулся в гостиницу, портье заговорщическим тоном спросил его:
— Мистер Уайт, сэр, сегодня самое время заказать девушку в номер.
— Зачем? Почему самое время?
— Как зачем? — искренне изумился портье. — Самое время, потому что сегодня это можно сделать в полцены!
— Сегодня?
— Да, сегодня! Вполцены! Медь с молоком! Метр восемьдесят! И наши девушки очень цивилизованные! Оч-чень!
— Я отдыхаю, в том числе от женщин. Понимаете?
— Андестенд, андестенд… — задумчиво потянул портье. — Но у местных жителей может сложиться о вас неправильное впечатление.
— Мне наплевать, что подумают обо мне местные жители. Я припёрся сюда в апреле, чтобы не видеть толпы туристов и дышать морским воздухом. Я заплатил за это!
— Разумеется, сэр. Никаких проблем, сэр. Но сегодня вполцены, сэр… — портье представлял собой весьма жалкий вид, как будто у него отобрали последний кусок хлеба.
Уайт остановился в раздумьях и, немного погодя, принял решение:
— Ладно, присылайте свою… вполцены…
Он успел сбросить только ветровку и хлебнуть минеральной воды, как в дверь постучали.
— Войдите! — небрежно скомандовал англичанин и через секунду оторопел.
В комнату вошла действительно прекрасная загорелая девушка, но на костылях! Она была одноногой. Под легким сарафаном угадывалось великолепное тело, но не было одной ноги чуть выше колена.
— В чем дело? — изумился шпион.
— Это я. Меня зовут Вишня. Я вполцены.
— А… Э… О…Что это!? Это издевательство?
— Нет, сэр. Всем надо жить и работать. Я очень хорошо работаю. До попадания натовской бомбы в наш дом я работала моделью. Но взрыв изуродовал мою ногу. И не стоит так волноваться. Я цивилизованная. Видите, — она кивнула на свой обрубок, — как меня приласкала цивилизация. Говорят, что английские летчики даже написали на бомбе поздравление для Вишни: «С Пасхой Христовой!». Веселые ребята, правда?
— Идиоты! — вынужден был признать Уайт. — Вообще-то я не помышлял о ночном удовольствии даже с двуногой… Думал, дам ей задание погладить мои вещи.
— Для этого в гостинице есть Бранка. А мне на одной ноге неудобно. Колин Уайт еще раз выругался, он не знал, что ему делать…
4
Албанец Джерджи объявился на следующий день. Он прислал SMS-сообщение и назначил встречу в Будве в полдень. Уайту пришлось нанимать единственное и раритетное такси в поселке — кабриолет, переделанный из «Москвича-412», да еще покрашенный в броский ярко-желтый цвет. Успокаивало одно — Павел и Вера тоже катались на этом динозавре советского автопрома и, похоже, их это искренне забавляло. Значит, никто не будет воспринимать его поездку как деловую. Сам таксист и владелец авто — Лука — называл свое четырехколесное чудо promenade limousine и брал за пару часов катания вдоль «ядрански пут» ни много ни мало сто евро. Уайт торговаться не стал, а попросил Луку подождать его в городе, чтобы с ним же вернуться.
Джерджи ждал его в кафе, уже заказав две чашки кофе. Одетый в джинсовый костюм, с сигаретой в зубах, он напоминал беспечного хиппи, прожигающего время. Когда Уайт сел напротив него, он не преминул съязвить:
— Колин, даже на берегу Адриатики ты не снимаешь темный костюм. Ты смотрел «Люди в черном», Колин?
— Смотрел, Джерджи, смотрел. Более того, я сказал Томми Ли Джонсу, что вторая часть — полное дерьмо!
— Ты знаешь Томми Ли Джонса?
— Лучше, чем тебя. Чем порадуешь?
Джерджи ногой перепихнул под столом спортивную сумку в сторону Уайта. Тот, расстегнув молнию, молча заглянул внутрь: две снайперки и «беретта» с глушителем.
— Сколько?
— Десять тысяч евро, — не моргнув глазом, ответил албанец. У выдержанного Уайта подпрыгнули брови:
— Это в два раза дороже, чем стоит!
— Хорошо, я увезу заказ обратно. Мне пришлось вытащить эти игрушки из партии для Косово. Поэтому в стоимость входят неустойка и другие накладные расходы.
— Ладно, — отмахнулся Уайт, доставая чековую книжку.
— Когда вы все тут навоюетесь?
— А мы с черногорцами не воюем, а торгуем. С ними бессмысленно воевать, как и с нами. Они такие же, как мы. Упрямые. А вот чек, Колин, оставь себе, мне нужны наличные.
— Ты что, не доверяешь?
— Доверяю, но сегодня нужны наличные.
— У тебя не будет проблем с обналичиванием этого чека. Ни один банкомат не даст мне такую сумму.
— Да, — согласился Джерджи, — ты прав. Тут во всех банкоматах может не оказаться такой суммы. Ладно, выписывай чек, но на пятьсот евро больше, я не рассчитывал тратить время на такую чепуху.
— Проклятый албанец! Тебе бы с евреями торговаться. Игрушки, надеюсь, качественные?
— В масле еще. Но пристреляны, как ты и просил.
— Джерджи внимательно посмотрел на чек и, удовлетворенно хмыкнув, сунул его в нагрудный карман джинсовой куртки. — Приятно работать с тобой, Колин.
— Не могу тебе ответить такой же любезностью, Джерджи.
О! Я забыл, что ты джентльмен, и если тебе приходится наживаться на войне, ты восемь раз в день моешь руки .
— Деньги не пахнут, сказал император Веспассиан, когда вводил налог на уборные.
— А я, кстати, планирую открыть бизнес с биотуалетами, — поделился Джерджи.
— Тротил и наркотики там будут вместе с туалетной бумагой?
— Надо об этом подумать, — вдохновился идеей албанец.
Когда Колин с грохотом закрыл за собой дверь развальни-кабриолета, Лука, бросив взгляд на сумку в его руках, невозмутимо спросил:
— Купили наркотики или оружие?
— ??? — нахмурил брови Уайт.
— Ну вы же взяли эту сумку у албанца — значит, купили либо то, либо другое.
— Бог мой! Что за удивительная страна?!
— Черногория. Мы запах оружейного масла чуем лучше, чем запах сливовицы и вкусного обеда. Не переживайте, я не побегу в полицейский участок.
— Сколько? — устало спросил Уайт.
— Сто евро.
— О’кей.
Но самое удивительное ожидало британца, когда он вошел в гостиницу. У стойки бара и за столиками галдела толпа людей, одетых в немецкую форму времен Второй мировой. На столах, помимо напитков и закуски, лежали автоматы «МР-38» и немецкие карабины. Галдеж стоял как на сербском, так и на немецком.
— Что это за ряженые? — спросил раздраженно у портье Уайт.
— Это, сэр, кино. Будут снимать кино. Немцы воюют с югославскими партизанами. Красивый бой. Партизаны победят. Я тоже буду участвовать в массовой сцене. Не хотите открыть второй фронт? — улыбнулся портье.
— Что? — не понял шутки Уайт. — Я должен отдохнуть, они долго будут шуметь?
— Я попрошу их быть тише, сэр. Скажу, чтобы вас никто не беспокоил. До июня тысяча девятьсот сорок четвертого года. Черчилль ведь хотел открыть второй фронт на Балканах Так что можете отдыхать спокойно, сэр.
— Да уж, а то пришлете очередную проститутку в инвалидном кресле, — недовольно пробурчал Уайт, поднимаясь на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице.
Из номера он позвонил Истмену.
— Джордж, сумасшедший дом продолжается. Тут намереваются снимать кино, батальные сцены.
— Справедливому это не помешает, а тебе?
— Ночью я подготовлю позиции, и для тебя — тоже, — оставил без внимания его колкость Уайт.
— Хорошо.
— Ты любишь провожать закат? — Да.
— А я нет.
— Почему?
— Глаза слепит, целиться неудобно, — открытым текстом заявил Уайт и отключился.
5
Солнце действительно нещадно слепило, расплываясь оранжевым маревом над западными вершинами гор. И все же Уайт профессионально выбрал обе позиции. Позиция Справедливого была на скалистом уступе полусотней метров ниже. Причем находящегося еще выше Уайта он мог только чувствовать, если у него было то самое звериное чутье, о котором упоминал Джордж. Кусок дикого пляжа, куда каждый вечер приходили Павел и Вера, был как на ладони. К нему в отдалении спускались с двух сторон две тропинки. Сам пляж целиком просматривался со склона, вдоль которого тянулся Адриатический тракт — «Ядрански пут». Истмен проедет мимо на машине, любуясь достопримечательностями. Потом, когда найдут тела Павла и Веры, он будет уже далеко.
Устроившись удобнее, Уайт наслаждался шепотом природы. Чго-что, а красота была здесь необыкновенная. Дотянуть бы еще до ее уровня ненавязчивый черногорский сервис, и можно приехать сюда коротать годы на пенсии. Если, конечно, дядя Сэм не вздумает начать отсюда новую мировую заварушку, как уже было когда-то в Сараево.
Справедливый появился минут за двадцать до времени «Ч». Откопал в камнях завернутую в тряпье винтовку, неторопливо проверил прицел. Кто его знает, какое у него чутье, но воля и нервы у него были железные. В какой-то момент Уайт испугался. Справедливый лег на спину и внимательно осмотрелся по сторонам. Так, что британцу показалось, он засек его позицию. Но тот вернулся в исходное положение.
«Черт! Такой день! Такое спокойствие и умиротворение, а тут…» — Колина Уайта охватила странная сентиментальность. Вот уже появились Павел и Вера, остановились в метре у кромки моря. Павел, как обычно (так он делал уже несколько дней подряд), обнял Веру со спины. Они стояли, о чем-то шептались, наблюдая за горизонтом, а Справедливый начинал целиться. По договору, он должен был поразить обе цели одной пулей. У Джорджа была нездоровая фантазия, в сущности, бзик по этому поводу.
Где-то за спиной, в Будве, ударил колокол.
6
— Помнишь, как там? — спросил Павел, — и сам продолжил: — «Солнце гасло, медленно погружаясь в морскую гладь горизонта, и розовые всполохи на небе писали обещание завтрашнего дня. Они стояли на опустевшем берегу в обнимку, провожая солнце. За их спинами тихо шумел листвой искалеченный людьми рай. Они ничего не ждали, потому что у них было все. В недалекой церквушке ударил колокол, созывая прихожан на вечернюю службу…».
— Помню, — подтвердила Вера. — «Пуля вошла в его сердце со стороны спины, а из ее сердца вышла там, где грудь расходится буквой «л»».
Павел нежно нашел рукой это место.
— Не трогай, собьешь пластырь, что-нибудь не так пойдет, и тогда в нас будут стрелять по-настоящему. Па, это больно, когда эти пластыри взорвутся?
— Немного. Чуть меньше, чем умереть.
— Перестань, — Вера едва сдерживала смех и страх
— Падай красиво… Кровь будет видно с обеих сторон. Благовест ударил в пятый раз….
— Готова?
За спиной прозвучал хлопок выстрела, одновременно с ним ударил колокол, приклеенная пластырем пиротехника разлетелась на части, заливая кровью тела Павла и Веры. Дальше оставалось только красиво упасть.
7
— Вроде этого нет в сценарии? — услышал за спиной голос Уайт, вздрогнул и вспотел одновременно. Он отринул от оптического прицела, в котором еще секунду назад была голова Справедливого.
— В оптику лучше видно? Это что, они оставили боевое оружие? — за спиной Уайта стоял черногорский милиционер.
— Кто они? — замер Уайт, ощущая в кармане брюк тяжесть спасительной «беретты».
— Да — вон!
После этих слов на пляже, где лежали тела Павла и Веры, началось невообразимое. Один за другим подняли мелкую гальку взрывы, с дороги по склону скользили разношерстно одетые вооруженные люди, за ними — та самая толпа немецких автоматчиков. На самом пляже началась жестокая рукопашная, и число «мертвых» тел там стремительно росло. Партизаны отчаянно сражались, потому как отступать им было некуда. Сверху на Павла и Веру упал какой-то толстый «немец». С моря всю эту баталию снимал появившийся невесть откуда вертолет. Справедливого на позиции уже не было…
— Хотите посмотреть поближе? Вот идиоты! — милиционер рассматривал винтовку. — Это же «эсвэдэ», тогда таких еще не было. Если б увидели в фильме, засмеяли бы. О! — он передернул затвор, — и патроны есть. Вчера выпили весь бар, сегодня оружие бросают. Надо отдать этим разгильдяям винтовку.
— Нет, я тороплюсь, — вернул себе маску железного спокойствия Уайт. — Вы им сами отдайте.
— Ну, как хотите, — милиционер начал спускаться по тропе в сторону битвы. — Сейчас закончат.
— Ага, — кивнул Уайт, направляясь в другую сторону.
— Снято! — с улыбкой крикнул Кустурица, которого Уайт уже не видел. — Можно подгонять «скорую помощь» за трупами!
На окраине поселка Уайт снова напоролся на злополучный цыганский оркестр. Завидев щедрого постояльца, музыканты тут же схватили свою медь и начали выдувать знакомую тему из фильма «Миссия невыполнима». При этом фальшивили на свой балканский манер. Уайт брезгливо поморщился, этот фильм ему очень нравился, напоминая о бурной молодости. А вот Лука на своем кабриолете оказался как нельзя кстати.
— В Тиват! — крикнул ему британец.
Уже на тракте в кармане зазвонил мобильный телефон. Голос Истмена поинтересовался:
— Что это было, Колин?
— Кино. Я же говорил.
— Работа сделана?
— Да. Я видел.
— А Справедливый?
— Ушел под эту заварушку.
— Гениально! Я так и знал, что он что-нибудь придумает. Теперь, главное, нам самим не попасть на его мушку. Искать его бесполезно…
— Ты мне это говоришь, Джордж?
8
Вечером в киношном поселке Хромов и Кустурица закатили большой и шумный праздник, на котором играл знаменитый «N0 smoking orchestra», так не понравившийся Колину Уайту… Павел и Вера в это время читали черногорскую желтую газету о смерти двух российских туристов в результате разборок криминальных структур. И о том, что из-за этого были сорваны съемки исторического бестселлера о Народно-освободительной армии Югославии. Полиция ведет расследование. Эту же газету будет чуть позже читать Джордж Истмен. Проскочит еще какая-то информация в Интернете. Телевидение данное событие вниманием не удостоит, или Истмен просто не углядит ее в пестрых и быстрых блоках подобных новостей.
— Я тут услышал одну удивительно точную пословицу, — сказал Павел, — из одного дерева икона и лопата бывают.
— Интересно, — признала Вера.
— Это не о дереве. О человеке. Это человек может сделать из себя лопату, загребающую, скажем, деньги, или — еще какой-нибудь инструмент, доску разделочную, скажем, а может стать иконой, согласно тому, что он есть образ и подобие Божие.
— Да, — согласилась Вера. — А почему Кустурица называет себя югославом?
— А почему я считаю себя гражданином Российской империи?
— А я кто?
— А вас я прошу быть моей женой!
— По старому паспорту или по новому?
— Мы повенчаемся, а для Бога паспорт не важен…
Комментировать