Экзамены
Экзамены в Духовной Академии и Семинарии обычно длились чуть ли не месяц и заканчивались к пятнадцатому июня, когда уже вовсю в митрополичьем садике зеленели лужайки и тополя пахли новыми, свежими листочками. Между деревьями на скамеечках кое-где были видны студенты по два-три, читающие и обсуждающие свои конспекты.
Все сильно побаивались посещения экзаменов ректором, и еще больше трепета было, если узнавали, что намеревается их посетить митрополит Антоний Мельников, на то время бывший правящим архиереем в нашей Епархии.
Самым трудным экзаменом в первом классе для многих был экзамен по основному богословию, который принимал отец Владимир.
То, что он давал под запись, очень многими сложно воспринималось, и приходилось выучивать бедным студентам почти весь конспект. Запомнить пятьдесят мало понимаемых страниц — дело трудноподъемное даже для людей с очень хорошей памятью.
В связи с этим возникали курьезы. Студент начинал одним доказательством бытия Божия, а заканчивал другим.
— Ничего не понимаю, — возмущался отец Владимир, — начинает одним, а заканчивает — другим. В году «пятерки» сплошь, а сейчас — через пень колоду.
Комические ситуации были и с приходом митрополита. Один брат в году учился с «двойки» на «тройку», и Игорь Цезаревич был в недоумении, что ставить, так как на экзаменах воспитанник нес сплошную околесицу, чем извел бедного Цезаревича вконец. Вдруг открывается дверь и входит митрополит Антоний. Все берут благословение, и наступает тишина.
— Дорогой Владыка! — начал Игорь Цезаревич. — Он так отвечал! Так отвечал! Так всех нас утомил, может, мы его отпустим?
— Да, да, Игорь Цезаревич, конечно, — подтвердил владыка решение преподавателя.
— Иди! Иди! Разбойник! Твердая тройка тебе! — с жаром в голосе проводил обомлевшего от счастья студента за дверь Игорь Цезаревич.
Как и во всех учебных заведениях, в духовных школах широко применялись всевозможные шпаргалки, или, в разговорном языке, «шпоры».
В Духовной Академии особой популярностью пользовались «бомбы». Это листок в размер ответа, написанный якобы «вольным стилем» только что на экзаменах. «Бомбились» почти все студенты заранее. Собирались в небольшие кучки по 5–6 человек, каждый готовил свои пять ответов, сразу через копирку множил и потом объяснял своей группе смысл писанины.
Очень редкие студенты не писали «шпор» и «бомб», что вызывало немалое удивление среди собратьев, потому что отдельных преподавателей надо было неизбежно «бомбить» из-за труднейших для запоминания конспектов.
Одним из таких студентов был Федор. Он читал конспект, сколько успевал, если не успевал, то не волновался: брал акафист, молился и полагался на волю Божию. За него, конечно, волновались, потому что его смелые порой суждения не совсем нравились преподавателям.
Экзамены по времени длились до обеда, до половины третьего. Редкие «усердные» преподаватели «истязали младенцев» дольше, чем до обеда. Так отец Стефан Дымша принимал однажды с девяти утра до девяти вечера девятерых студентов по византологии.
Когда брат Федор зашел сдавать свой экзамен отцу Стефану, то кто-то в коридоре из группы произнес: «Ну все, йому кiнець». Через пятнадцать минут в класс проследовали ректор и проректор. Федор был чудесным образом спасен от «мучительной пытки». Большим оригиналом в приеме зачетов и экзаменов по Ветхому Завету слыл отец Сергий. Братия условно делилась на несколько категорий. К первой группе «жертв» относились так называемые «жертвы вечерние». Это те, которых истязали почти на каждом уроке. Другие «жертвы» были более редкие и потому для преподавателя более приятные. Эти «жертвы» именовались «благоуханными». Из-за них смеялся весь класс, с перерывами между общими страхами.
Один седой «афганец», студент с Украины, побывавший на афганской войне, говорил так о своих чувствах на уроках отца Сергия:
— Там я был в руке Божией и душа не болела, здесь я в руке человеческой и поджариваюсь, как на сковородке.
Среди многих студентов — украинцев широко бытовало мнение, что этот преподаватель обладает гипнозом. Особой любовью отца Сергия пользовались молдаване, из-за их простоты и бесхитростности. Один из них, огромного роста и толщины, по фамилии Спояло, представлял для остроумного и небольшого роста отца Сергия своего рода «изюминку».
Почти в каждой двери, ведущей в класс, где принимались экзамены, студенты умудрялись просверливать дырки для подсматривания.
Когда вошел Спояло, толпа прямо ринулась к «глазку».
— Ну! Спояло! Твои познания по Ветхому Завету я уже год изучал. В чем ты еще преуспел за это время? Чем занимался? — допытывал Спояло отец Сергий.
— Спортом, отец Сергий, — гудящим басом отвечал студент.
— А каким? — удивился отче.
— Гирю поднимал, — опять ответил молдаванин.
— А что, эта гиря у тебя с собой? — полюбопытствовал отец Сергий.
— Да, в комнате под кроватью, — признался тот.
— А неси-ка ее сюда, — вдруг неожиданно предложил экзаменатор.
Удивленная толпа студентов наблюдала, как к отцу Сергию с гирей на плече проследовал Спояло.
— Сколько поднимешь десятков раз, столько тебе и поставлю, — изрек отец Сергий.
Воспитанник так быстро замахал гирей, что на пятом десятке отец Сергий потребовал следующее:
— Довольно, голубчик. Иди. Да. Гирю-то прихвати, а то ее мне не приподнять.
Не менее популярным, а, может быть, даже более, и по росту, и по знаниям, оказался во время экзаменов другой молдаванин Коку, учившийся в нашем первом классе.
— Ну, Коку? — удивленно проговорил преподаватель Библейской истории. — Я даже боюсь тебя что-либо спрашивать, вдруг опять завалишься? Как же ты умудрился столько «двоек» за год получить?
— Я все выуциль, Игорь Цесерич. Я все выуциль, — заверил скороговоркой Коку.
— Скажи мне, пожалуйста, разбойник, что было с нашим Господом в Кане Галилейской, — спросил Игорь Цезаревич.
— О! Я это знаю. Вина не биль. Господь говолит, садись, сделаем, — быстро затараторил Коку, потирая рука об руку, — Господь всем много сделаль вина.
— Замолчи, разбойник! Харчевню из Священного Писания сделал, — замахал на него двумя руками Цезаревич. – Ну, если и на второй вопрос не ответишь, вот этой толстой Библией, прости, Господи, как дам прямо по голове!
— Я все сказу, я все сказу, не бейте, я все выуциль, — затвердил улыбающийся Коку.
— Скажи мне, разбойник! Ну если не скажешь, сразу кол поставлю! Что было с нашим Господом на Иордане? — спросил явно разгоряченный преподаватель.
— О! Я это очень холосо знаю! Я это выуциль. Все знаю, все знаю, — быстро тараторил неумолкаемый Коку. — Отец Бог в виде голюбя сосёль на Сына! О! Это выуциль!
— О! О! Убил, убил, совсем убил, — заохал Цезаревич. — Замолчи сейчас же. Это же надо! От века такой ереси никто не слышал. Замолчи, богохульник! Режьте на куски! За ересь не могу «тройку» ставить. Хоть убейте, не могу. Убил, убил, — опять двумя руками замахал Цезаревич. — Уходи сейчас же с моих глаз долой, не хочу видеть богохульника!
— Я все выуциль, все выуциль, все знаю, — бессмысленно тараторил молдаванин Коку, но Цезаревич махал непрестанно руками, указывая ему на выход.
По слухам, через три года, исключенный из семинарии Коку с сияющим на животе крестом с украшениями был в числе делегации от Молдавии на Поместном Соборе Русской Православной Церкви, а мы продолжали корпеть над конспектами.
Комментировать