У нас плохому не научат
— Помолимся, сынок, на добрый путь Богу, и я благословлю тебя своим крестом. Бога никогда не забывай, и Он тебя не забудет, — наставляла мама перед дальней дорогой. — Отец, скажи что-нибудь, что молчишь, ведь ты отец или кто ему? — выпрашивала интуитивно благословения и напутствия у отца мать.
— К братьям езжай, все не один будешь. Учись, может, работу со временем найдешь, — наставлял отец, глотая слезы.
Так и остался он в моей памяти: с палочкой и катящимися по лицу слезами, стоит на крыльце…
В родном подвальчике уже знали о моем предстоящем появлении, так как вперед меня «прилетел» земляк Сережа, вместе с которым мы когда-то учились в педучилище, хотя и на разных курсах.
— Слушай! — сказал «Великий Махатма». — Ну у тебя и землячок! Он нас тут всех сразил своей игрой на гитаре. А поёт как Сличенко! Он что, в артисты пойдет учиться!?
— Ну, не думаю, что в артисты. Когда он приходил ко мне в часть, вроде бы уговаривались на художника.
— А что же вам понравилось в его пении? — полюбопытствовал у подвальников.
— Понимаешь, он не столько голосом берет, сколько душой. Константин Павлович даже чуть свой ус не открутил от восхищения.
— Скажите, где сейчас поэт Николай? Чем он занимается, как сложилась его судьба?
— Николай смотрителем в Никольском соборе дежурил и учился в литературном институте, ну, ты еще рассказывал, как у него был на занятиях в Мос-кве, когда он тебе ответил, на кого там учат, напомнил Павлин.
— Что-то вспоминаю. Да! Он ответил, что если открыть диплом, то у всех разная специальность, а профиль общий — гений. Специальность — Пушкин, у другого — Лермонтов, вспомнил живо эту сценку с поэтом, и мы дружно расхохотались.
— Так вот, в Никольском ему рекомендацию не дали, сказали, что такие люди, как он, бесперспективны для служения в церкви, но викарий ¬митрополита, владыка Мелитон, благословил его, и он сразу поступил во второй класс семинарии. Сейчас дома в Морозовке, должно быть. Съезди, навести друга, поклон передай от нас всех. Николай — душа человек! — радуясь за него, рассказывал Павлин.
Трогательно слушали поэт и его спутница жизни мои армейские истории, в конце которых спросили:
— Что теперь будешь делать, по какой стезе пойдешь?
— Знаешь, Николай, за годы службы в армии мне Господь давал иногда, как ни странно, чувство любви к обидчикам. Мне хочется учиться познавать Господа, может, и другим потом помочь тем, что приобрету от Бога. Ты за три года все-таки церковную жизнь узнал, и в этой среде давно, а я даже по-церковно-славянски ни слова не знаю. Кто же таких абитуриентов потерпит, не говорю уже о протекции. Ты ведь знаешь, что нынче это чуть ли не главная движущая сила.
— Не думаю, что это самое главное, — задумчиво произнес поэт. — В таком вопросе главное — призвание Свыше, а его определить не так просто, как кажется с первого взгляда. Я представляю вот что: если человек любит молитву, жалеет людей, стремится сам к нравственному совершенству, то это серьезная заявка на поступление в семинарию. Конечно, экзамены и последующая учеба более подробно выявят Божию волю о тебе, но архиерейское благословение тоже может кое-что проявить на этом пути. Я бы тебе посоветовал с отцом Дмитрием поговорить, может, он одобрит к владыке Мелитону нам вдвоем съездить, — рассуждал вслух Николай. — Владыка — человек мудрый, когда-то сам четыре года был ректором Духовной Академии, всего в жизни повидал.
— Главное, что он добрый и молитвенный, — добавила резвая и улыбчивая супруга Анечка. — Мы владыку давно знаем, он нашей мамы духовный отец.
Соорудив небольшой забор в огороде Николая, решили посоветоваться с отцом Дмитрием.
— Дело, конечно, благое, но не простое. Много подводных течений есть в этом деле, и владыкино слово может многое прояснить. Ну что же, съездите, посоветуйтесь, а там будем решать, — высказал свое резюме отче Дмитрий.
Свежим весенним утром вдвоем с поэтом подошли к зданию Духовной Академии и Семинарии. Хромой вахтер, подтягивая за собой ногу, резко преградил нам дорогу:
— Вы кто? Вам к кому? Вы куда? — вопросы сыпались градом.
— Тебя пущу, ты семинарист. Его не пущу, — определил ретивый вахтенный.
— Подожди меня в фойе, узнаю, примет ли нас владыка Мелитон, и приду обратно, — предупредил Николай.
Вернувшись с серьезным лицом и поблескивая очками, Николай в присутствии сторожа наставительно, с нажимом в голосе, произнес:
— Владыка приглашает гостя к себе через час!
От неожиданности сторож вытянулся во фрунт, едва не потеряв равновесие, но в последний момент ухватился за косяк вахтенной будки.
Через час мы прошли во внутренний двор Академии, в двухэтажный домик, и оказались в прихожей.
Сразу бросалась в глаза стоящая в углу палочка со светлым наконечником внизу и таким же набалдашником. Меня обуял страх, и независимо от сознания что-то внутри проговорило: «Пресвятая Владычица, помоги!»
Нас пригласила войти в комнату владыки пожилая женщина из соседней комнатки-кухни. За столом в профиль к нам, опустив немного голову, сидел согбенный восьмидесятилетний старец и слушал читающего молодого человека с черной бородой и в черной одежде. Когда мы вошли, наступила пауза и поэт спросил:
— Владыка! Мы к Вам на беседу. Можете нас благословить?
Владыка, не вставая со стула, молча поднял правую руку и крестообразно благословил наклоненную голову Николая.
— Вот у нас такая проблема. Мой друг хочет поступать в Семинарию. Знаю его уже года четыре как верующего, доброго человека. Отец Дмитрий благословил к Вам обратиться за советом по этому поводу.
Сидящий рядом семинарист почему-то посматривал на нас веселыми маслеными глазами.
Не перебивая ни словом и не меняя положения своей головы, владыка несколько приглушенным голосом спросил:
— А что молодой человек сам думает по этому поводу?
— Владыка! Еще до армии мы с отцом Дмитрием были в Сергиевой Лавре у игумена Зинона. Мне нравится выбранный им путь иконописца, но, чтобы решиться уйти в монастырь, надо знать что-нибудь об этом пути. Отец Зинон говорил, что сейчас в Лавру «с улицы» не берут, только по окончании Семинарии, — поделился я своими соображениями и предположениями.
— А знаете что? Я Вас благословляю на этот путь. В Семинарию поступайте, у нас плохому не научат. Пусть отец Дмитрий напишет Вам рекомендацию, а я подпишусь, что наслышан о Вас как о положительном молодом человеке. Скажите, а Вы свои документы все забрали с родины? — спросил учтиво владыка.
— Да, даже выписался из дома и привез с собою все документы, — ответил я.
— Это предусмотрительно. Я советую Вам подавать документы в Семинарию в последний день, а то «эти внешние» намудрят, как всегда, что-нибудь. Ну, с Богом, — рукою благословил нас владыка Мелитон.
Весьма быстро, как на крыльях, долетели мы с Николаем до дома отца Дмитрия. За огромным обеденным столом, где всегда размещались его ¬многочисленные дети и гости, сидел рядом с ним высокий мужчина лет тридцати пяти, с черной шевелюрой и удивительно бледным лицом.
— Знакомьтесь. Мой родной брат Николай, — и, взяв любовно брата за плечо, добавил, — «Коляма».
Поэт Николай в красках, живописно обрисовал наше путешествие и в конце закончил:
— Самое главное у нас теперь есть. Если уж владыка благословил, то поступит. Брат «Коляма» поинтересовался, хорошо ли я знаю программу поступления в Семинарию, и предложил свои услуги.
На другой день я посетил его. Вся стена комнаты была увешана именами из Библии, схемами об истории Русской церкви, с которыми вкратце он меня и познакомил.
Особенно запомнился его «святой угол» с очень большой иконой Серафима Саровского, чудотворца, о котором он высказался с большой любовью.
Комментировать