Глава 44. Успение Пресвятой Богородицы (28 августа)
Успение. Михаил Кузмин
Успение Твое, Мати Богородица,
Опозданием Фомы нам открылося.
Святым Духом апостол водится
Далеко от братского клироса.
Покидает он страны далекие,
Переходит он реки широкие,
Горы высокие –
И приходит к братьям апостолам.
Вскричал он, Фома, со рыданием:
«Завела меня пучина понтова!
Вы блаженны последним лобзанием,
А Фома, сирота, он лишен того!
Уж вы дайте мне, рабу покорному,
Поклониться тому месту горнему,
Гробу чудотворному,
Как дано было прочим апостолам».
Между двух дерев холм виднеется,
Красно солнце садится за море,
На холме том гроб белеется,
Гроб белеется беломраморен.
Белы ноги у Фомы подгибаются,
Белы руки у него опускаются,
Очи смыкаются, –
И нашла туга на апостолов.
Снова плач близнеца возносится,
Подымается к небу ясному,
Злая грусть в сердца братьев просится.
«Ах, увы мне, увы мне, несчастному!
Неужели, Мати, в таком загоне я,
Что стал хуже жида – Авфония,
Лишен благовония?
Нелюбимый я среди апостолов!»
И ко гробу Фома подводится,
Подводится ко гробу белому,
Где почила Святая Богородица.
Диво дивное сердцу оробелому!
Расцвели там, большие и малые,
Цветы белые, желтые и алые,
Цветы небывалые.
И склонились святые апостолы.
Вместо тела Богородицы Пречистыя –
Купина цветов благовонная;
Поясок из парчи золотистый
Оставила Матерь Благосклонная
В награду за Фомино терпение,
В награду за Фомино смирение
И уверение.
И прославили Деву апостолы.
Объяснение праздника. Протоиерей Григорий Дьяченко
Церковное предание рассказывает, что после вознесения Господа нашего Иисуса Христа на Небо Пречистая Матерь с особенной любовью посещала те места близ Иерусалима, которые ознаменованы были молитвой, страданием и смертью Ее Божественного Сына. Гора Елеонская, Голгофа, гроб, где было погребено Его тело, сделались постоянными местами Ее молитв.
И вот однажды, во время молитвы на горе Елеонской, Ей явился архангел Гавриил и предвозвестил время кончины.
Исполненная глубокой веры в будущую вечную жизнь, Она приняла эту весть не со страхом и печалью, а с чувством радости и величайшей благодарности Богу.
И в предопределенное свыше время Богородица, окруженная апостолами, которые со всех концов земли чудным образом были собраны в Иерусалим ко дню Ее славного успения, с радостью в сердце и молитвой на устах спокойно и безболезненно предала дух Свой Богу. Но пречистое Ее тело не видело тления. На третий день по успении Она была воскрешена Богом к вечной блаженной жизни и в новом, прославленном теле вознесена на Небо. В этом дивном переселении Ее в будущую славную жизнь апостолы убедились не только потому, что Ее тела на третий день уже не оказалось во гробе, но еще более оттого, что в этот же день воскресшая Матерь Божия, сияющая славой небесной и окруженная ликами святых ангелов, вдруг предстала собранным в одном доме апостолам. Она обещала им Свое невидимое присутствие среди них и материнское предстательство за мир. После этого Она скрылась из их глаз, наполнив сердца апостолов и всех христиан неизъяснимой радостью и еще более укрепив их веру в воскресение мертвых.
Итак, смерть Богоматери – это только тихий и спокойный сон, или, как называет его Православная Церковь, «успение». Она не заключает в себе ничего страшного и безотрадного для ума и сердца христианина. Напротив, Дева Мария показала Своим успением, что смерть для христианина должна быть не предметом страха и отчаяния, а светлой надеждой. Ведь смерть – это только сон, за которым следует радостное пробуждение в новом теле для неизъяснимо блаженной жизни на Небе.
Успение в Оптиной пустыни. Митрополит Вениамин (Федченков)
Подошел праздник Успения Божией Матери.
Накануне, часов около одиннадцати, ко мне приходит из монастыря благочинный отец Федот. Несколько полный, с проседью в темных волосах и бороде, спокойный, приветливый; он и с собой принес тишину. Помолившись и поздоровавшись со мной, он сначала справился о моем здоровье и самочувствии; потом порадовался – «какая ныне хорошая погода», – был тихий, безоблачный день. Я подумал: подход – как в миру, между светскими людьми… Жду дальше: напрасно монахи не ходят по келиям – как писалось раньше. И действительно, отец благочинный скоро перешел к делу:
– Ваше высокопреподобие! Батюшка игумен просит вас сказать завтра, на поздней литургии, поучение.
Это предложение было для меня совершенно неожиданным: я в миру довольно много говорил проповедей, речей, уроков. И устал духовно от многоглаголания; потому, живя в монастыре, хотел уже отдохнуть от учительства в тишине, одиночестве и молчании. И в самом деле отдыхал. И вдруг – проповедуй и здесь?
– Нет, нет! – запротестовала моя душа. – Не могу, батюшка!
И начался между нами долгий спор.
– Почему же, Ваше высокопреподобие?!
– Ну чему я буду учить вас в монастыре?! Вы – истинные монахи, а живя в миру, какие мы монахи? Нет, и не просите напрасно.
Но отца благочинного нелегко оказалось заставить отказаться от данного ему игуменом поручения.
– А как же вон у нас жили другие ученые монахи, – стал он перечислять их имена, – и проповедовали?
– Это не мое дело, – отстранял я его возражение. – Я про себя говорю, что не могу учить вас, монахов. Да и что особого я могу вам сказать? У вас на службах читаются по уставу и жития святых из Пролога и поучения святых отцов. Что же лучше?
– Так-то так; но и живое устное слово полезно нам послушать, – настаивал о. Федот.
– Святые отцы – всегда живые, – возражал я, – нет уж, батюшка, не просите! Мне трудно это. Так и объясните отцу игумену.
– Да ведь о. игумен и благословил меня просить вас проповедовать.
Видя, что никакие уговоры не действуют на посланца, я вспомнил о старце Нектарии. «Вот кто может выручить меня из неожиданной беды, – думалось мне, – я у него исповедался, он знает мою грешную душу и скорее поймет мой отказ по сознанию моего недостоинства, а слово старца – сильно в обители».
– Я спрошу у батюшки, о. Нектария, – сказал я.
– Хорошо, хорошо! – согласился сразу о. Федот.
И с этими словами он начал прощаться со мной. Да было и время: в монастыре зазвонил небольшой колокол к обеду. Благочинный ушел, а я направился к «хибарке» старца. В знакомой мне приемной никого не было. На мой стук вышел из келии о. Мелхиседек: маленького роста, в обычной мягкой камилавке, с редкой молодой бородой, с ласковым лицом.
Я объяснил ему наше дело, заметив:
– Мне нет нужды беспокоить батюшку. Вы только спросите у него совета. И скажите, что я прошу его благословить меня не проповедовать.
И я верил в такой ответ старца: мне казалось, что я хорошо поступаю, смиренно. Келейник, выслушав меня, ушел за дверь. И почти тотчас же возвратился:
– Батюшка просит зайти вас к нему.
Вхожу. Целуем другу друга руки. Он предложил мне сесть и, не спрашивая больше ни о чем, сказал следующие слова, которые врезались мне в память до смерти:
– Батюшка, – обратился он ко мне тихо, но чрезвычайно твердо, авторитетно, – примите совет на всю вашу жизнь: если начальники или старшие вам предложат что-нибудь, то как бы трудно или даже высоко ни казалось это вам, – не отказывайтесь. Бог за послушание поможет!
Затем он обратился к окну и, указывая на природу, сказал:
– Смотрите, какая красота: солнце, небо, звезды, деревья, цветы… А ведь прежде ничего не было! Ничего! – медленно повторил батюшка, протягивая рукой слева направо. – И Бог из ничего сотворил такую красоту. Так и человек: когда он искренно придет в сознание, что он – ничто, тогда Бог начнет творить из него великое.
Я стал плакать. Потом о. Нектарий заповедовал мне так молиться: «Господи, даруй мне благодать Твою!» – И вот идет на вас туча, а вы молитесь: «Дай мне благодать!» И Господь пронесет эту тучу мимо. И он протянул рукой слева направо. О. Нектарий, продолжая свою речь, рассказал мне почему-то историю из жизни Патриарха Никона, когда он, осужденный, жил в ссылке и оплакивал себя. Теперь уж я не помню этих подробностей о Патриархе Никоне, но «совет на всю жизнь» стараюсь исполнять. И теперь слушаюсь велений Высшей Церковной власти. И, слава Богу, никогда в этом не раскаивался. А когда делал что-либо по своему желанию, всегда потом приходилось страдать.
…Вопрос о проповеди был решен: нужно слушать о. игумена и завтра – говорить. Я успокоился и ушел. Обычно для меня вопрос о предмете и изложении поучения не представлял затруднений, но на этот раз я не мог отыскать нужной темы до самого всенощного бдения. И уже к концу чтения канона на утрени в моем уме и сердце остановились слова, обращенные к Богородице: «Сродства Твоего незабуди, Владычице!» Мы, люди, сродники Ей по плоти, Она – из нашего человеческого рода. И хотя Она стала Матерью Сына Божия, Богородицей, но мы, как Ее родственники, все же остались Ей близкими. А потому смеем надеяться на Ее защиту нас перед Богом, хотя бы были и бедными, грешными родственниками Ее. И мысли потекли, потекли струей. Вспомнился и пример из жития св. Тихона Задонского о грешном настоятеле этой обители, как он был помилован и даже воскрешен Господом: «За молитвы Моей Матери возвращается в жизнь на покаяние», – послышался ему голос Спасителя, когда душа его спускалась на землю. А настоятель этот, будучи по временам одержим нетрезвостью, имел обычай в прочие дни читать акафист Божией Матери.
В день Успения я отслужил раннюю в другом храме. И вдруг во мне загорелось желание сказать поучение и тут. Но так как это было бы самоволием, я воздержался.
Какие лукавые бывают искушения!
На поздней литургии я сказал приготовленную проповедь. Она была действительно удачной. В храме кроме монахов было много и богомольцев-мирян. Все слушали с глубоким пониманием.
По окончании службы я спускался по ступенькам с паперти. Вдруг ко мне спешно подбежали те два монаха, которых я осудил в душе, и при всем народе радостно поклонились в ноги, благодаря за проповедь. К сожалению, я не запомнил их святых имен, а они заслужили бы этого за смирение свое.
Но на этом «слава» моя не кончалась. Когда я возвратился в скит, меня на крылечке нашего домика встретил преподобный о. Кукша:
– Вот, хорошо сказали, хорошо! Вот был у нас в Калуге архиерей Макарий: тоже хорошо-о говорил проповеди!
Я промолчал. На этом разговор и кончился.
Через некоторое время из монастыря пришла уже целая группа послушников и стала просить меня:
– Батюшка, пойдемте погуляем в лесу и побеседуем: вы такую хорошую проповедь нам сказали.
«О-о! – подумал я про себя. – Уже учителем заделаться предлагают тебе? А вчера считал себя недостойным и говорить?! Нет, нет: уйди от искушения!» – и я отклонил просьбу пришедших.
Кстати: вообще монахам не дозволяется ходить по лесу, и лишь по праздникам разрешалось это, и то – группами для утешения. Но этим пользовались лишь единицы: а другие сидели по келиям, согласно заповеди древних отцов: «Сиди в келии, и келия спасет тебя».
На следующий день мне нужно было выезжать из монастыря на службу в Тверскую семинарию; и я пошел проститься сначала с о. Нектарием. Встретив меня, он с тихим одобрением сказал:
– Видите, батюшка: послушались, и Бог дал вам благодать произнести хорошее слово.
Очевидно, кто-то ему уже об этом сообщил, так как старец не ходил в монастырь.
– Ради Бога, – ответил я, – не хвалите хоть вы меня, бес тщеславия меня уже и без того мучает второй день.
Старец понял это и немедленно замолчал. Мы простились.
От него я пошел через дорожку к скитоначальнику о. Феодосию. Тот спросил меня, как я себя чувствую, с каким настроением отъезжаю.
Я искренно поблагодарил за все то прекрасное, что я видел и пережил здесь. Но добавил:
– А на сердце моем осталось тяжелое чувство своего недостоинства.
Мне казалось, что я говорил искренно и сказал неплохо, а сознание недостоинства представлялось мне смирением. Но отец Феодосий посмотрел иначе:
– Как, как? – спросил он. – Повторите, повторите!
Я повторил. Он сделался серьезным и ответил:
– Это – не смирение. Ваше преподобие, это – искушение вражье, уныние. От нас по милости Божией уезжают с радостью; а вы – с тяготой? Нет, это – неладно, неладно. Враг хочет испортить плоды вашего пребывания здесь. Отгоните его. И благодарите Бога. Поезжайте с миром. Благодать Божия да будет с вами.
Я простился. На душе стало мирно.
Вторая Пасха
Успение Божией Матери иногда называется второй Пасхой. Эту мысль мне пришлось впервые вычитать из Афонского листка на Успение.
И действительно, здесь много общего: само воскресение Господа и воскрешение Божией Матери; и то, и другое совершилось на третий день по кончине; и тогда, и при успении не было апостола Фомы: при первом явлении Воскресшего и при кончине Богородицы; а потом он прибыл, и через него открылось воскрешение Ее. И прочее.
Но конечно – в смысле благодати праздника, – разница великая. Если там мы испытывали «веселую благодать», если первым словом Воскресшего Господа мироносицам было: «Радуйтеся!» и проч., то другой такой радости быть не может!
И у меня ее тоже не было сначала. Но зато была иная благодать, и даже не одна, не один дар Божией Матери. О них я и скажу.
Первая благодать была – мир на душе. И этому даже соответствовала сама природа: чистое бирюзовое небо, ни одного облачка, яркое солнце, легкий ветерок немного освежал…И думалось о будущем рае, Царстве Небесном.
Но тотчас вставала другая память: о необходимости спасения. Вера, молитва, борьба за спасение души. Грехи, леность, недостоинство. Суд Божий. И этот дар благодати преимуществовал перед первым. Да, так было и в богослужении: мне слышалось слово «спасение». И думал я: может быть, Матерь Божия потому и не дает благодати радости, что мне, грешному, нужнее иное: спасение! Несомненно! Сначала это – важнее.
Так прошла всенощная и литургия в праздник. И я уже на этом успокоился: и это – великая милость от Богородичной славы!
Как вдруг, и совсем неожиданно, пришла третья благодать, но уже к вечеру Дело было так.
…Зазвонили к вечерне… Я пошел в церковь… В храме – тишина… Старый о. П. зажигает лампадку… Слепец А-й уже здесь: он всегда приходит ранее всех. И более – ни души. Народ после литургии свалил; и к вечерне уже никто из селений не пришел. Только одна женщина, чем-то расстроенная, скорбная, была в храме. Оказалось, она чем-то болеет и просила возложить на нее священные «халины» (облачения). Я наложил. С верой пришла и тотчас же ушла, не дожидаясь вечерни.
Какой хороший символ нам: мы все больны духовно и все нуждаемся в духовном лечении (спасении) одеждами помощи Божией, «халинами» Богородицы. И от этого сознание своей греховности должно было, казалось, углубляться еще больше. Братия еще не собралась.
Я наложил на себя епитрахиль и начал вечерню.
И вдруг ощущаю на душе, что в меня входит радость праздника.
Так хорошо! Так хорошо! И никто этого не знает. А у меня радостно! И тотчас пришли мысли: «Вот когда пришла благодать третья.» Но уже к вечерне лишь. И не ждал я ее -сама она пришла.
И пришла тогда, когда суета праздничная спала и водворилась тишина. Благодать же Божия не любит «молвы». И если мы хотим благодати, то уже ни о чем человеческом помышлять не должны. И всю вечерню я был в тихой радости. Но она пришла как дополнительная к первой, и особенно – ко второй, главной: к мысли о спасении.
Уже не раз приходилось замечать, что нередко в отдание праздника благодать дается больше, чем во все дни попразднства; а иногда – и больше даже, чем в самый праздник.
На Успение, в том же сербском монастыре «Студениза», пережито мной было следующее.
Беспокоили грехи, хотя бы и тонкие: в пожеланиях, в помыслах, в искушениях и тому подобной.
Враг – это давным-давно подмечено многими – в большие праздники искушает нас сильнее. Но и Господь дает большую благодать. А Пресвятая Богородица имеет особую силу против бесов. И на этот раз враг не смог добиться своей цели. С помощью Владычицы враг было бессилен.
Однако я глубже узрел свои недостатки. И на другой день отдания я исповедовался. Теплые слезы сокрушения омыли душу. Сила возвратилась. Мир, как всегда, водворился в ней.
Так таинством покаяния закончилось попразднство Успения: а это и есть путь спасения!
Борьба неизбежна: «борьба за благодать!»
Успение Божией Матери является завершением всего круга праздников – всего дела Христова.
Спаситель пришел спасти человека – и душой, и телом, всецело спасти. Это Он показал многим самим делом в Себе Самом на Вознесение; а прежде того, еще на Преображение, показал лучшим трем апостолам, что ждет человека, каким он может и должен быть.
И вот первой достигла этой славы Царства Пречистая Богоматерь! А Она вся – от нашего естества. Следовательно, и всякий иной может уподобляться Ей и Вознесшемуся Христу. Остается лишь трудиться над этим. Для этого и начинается дальше обычный труднический год с 1 сентября, то есть «новый год» по церковному счислению.
И весьма примечательно это совпадение Успения Богоматери и конца года: завершение дела Христова совпало с завершением времени… А с 1 сентября опять начинается новый круг жизни…
Также весьма замечательно, что Успение празднуется после Преображения и в близком расстоянии от него: и там, и здесь – прославление; и там, и здесь – Царство Божие, или Небесное; и там, и здесь – преображение, изменение не только в духе и душе, но и в теле, и даже в одеждах. Там они просветились белее снега; здесь гроб Пречистой окажется на третий день пустым, не останется и одежд Ее. Значит, и с ними случилось что-то сверхъестественное, подобно тому, как Господь со временем претворит огнем этот мир в лучший, иной, «духовный», где не будет ни солнца, ни луны, ни времени, ни пищи. Это претворение во Христе началось уже с Преображения, а теперь продолжается вознесением Богоматери – то есть и Ее преображением.
Значит, Царство Божие открылось для Нее уже в полноте.
Поэтому с этого именно момента наиболее приличествует чтить и именовать Ее как Царицу.
И в песнопениях мы уже видели это не раз. Она уже «сцарствует» – со Христом.
А к сему призваны и все верующие. Посему-то промыслительно Преображение совершилось близко к Успению: два явления одного порядка.
Поэтому-то и мы, когда услышим о смерти кого-либо, сразу отвечаем: «Царство ему Небесное!», то есть желаем для него Царства Божия. Но с Божией Матерью это уже совершилось. Она уже вошла в Царство Божие!
Комментировать