4. Обращение к общественным проблемам
В начале 1852 года в Москве умер Гоголь.
Тургенев принял весть о том как национальную трагедию: умер первый писатель России, русская литература лишилась своего гения. Небольшую статью Тургенева о Гоголе столичная цензура запретила. Скорее, по чиновничьей тупости. Тогда автор решился отослать её в Москву — и она появилась-таки в одной из московских газет в середине марта 1852 года, а через месяц писателя арестовали по распоряжению самого Николая I. Тургенев отсидел месяц на съезжей, а затем был выслан на жительство в родное Спасское под присмотр. Конечно, не одна статья о Гоголе — сама по себе вполне невинная — была в том виновата. Тургенев не сомневался, что основная причина — «Записки охотника», и не раз повторял это позднее. Вероятно, он прав: автор «Записок» становился бельмом на глазу для властвующих крепостников. Но и статья не могла же даром пройти: деспотия особенно чувствительна к мелочам. Ослушание было явное — ведь сказано: нельзя! — так не внял указу. Но как неуклюже и неумно действует в подобных случаях власть: некоторые неудобства Тургенев, конечно, испытал — зато приобрел, гонимый, всеобщее сочувствие и симпатии. Экипажи посетителей загромождали всю улицу перед съезжей, так что вскоре на визиты к арестанту был наложен запрет.
А всё же оскорбляло сознание, что не просто его лично, дворянина Тургенева, наказали, но русского писателя. Выказали недовольство, что один писатель осмелился горевать о смерти другого писателя. Не оплевали ли тем публично национальную гордость? И не кто-нибудь, а государственная власть. Это было оскорбление всей русской культуре.
Он вообще очень болезненно относился к положению писателей в России. Говорил однажды Некрасову: «Русские писатели — это каторжники… Какие-то парии! не смеем высказать ни наших мыслей, ни наших порывов души — сейчас нас в кутузку, да и это мы должны считать за милость… Сидишь пишешь и знаешь заранее, что участь твоего произведения зависит от каких-то бухарцев, закутанных в десяти халатах, в которых они преют, и так принюхались к своему вонючему поту, что чуть пахнёт на их конусообразные головы свежий воздух, приходят в ярость и, как дикие звери, начинают вырывать куски из твоего сочинения! По-моему, рациональнее было бы поломать все типографские станки, сжечь все бумажные фабрики, а у кого увидят перо в руках, сажать на кол!»[34]. Арест Тургенева совершён был прежде всего для острастки литераторов: чтоб другим неповадно было.
Тургенев же, сидя под арестом, написал «Муму»: по-своему отплатил крепостничеству. В ссылке, продлившейся год, создал две повести и впервые принялся за роман, названный «Два поколения», — однако раскритикованная друзьями рукопись оказалась преданной уничтожению.
Но романная форма его уже не могла отпустить и причины тому можно обнаружить многие, а начинать лучше с особенностей внутреннего мироощущения, какие проявлялись в нём всё ощутимее в середине 50-х годов.
Осенью 1853 года опала с Тургенева была снята, он выехал в Москву, потом в Петербург — блистал там в салонах, всех покоряя своим обаянием, увлекая беседою. Он казался весел, беспечен, общителен, приветлив с друзьями. Лишь один Анненков проницательно заметил: «… он был несчастным человеком в собственных глазах»[35]. Со всё более пугающей его тоскою он ощущал, как отдаляется от него и исчезает надежда на простое человеческое счастье. Молодость безотрадно оставалась в прошлом, ожидать чего-то от будущего он мужественно отказался. Собираясь летом 1856 года за границу (после шести лет жизни в России), Тургенев жестоко признаётся: «Я не рассчитываю больше на счастье для себя, т.е. на счастье в том опять-таки тревожном смысле, в котором оно принимается молодыми сердцами; нечего думать о цветах, когда пора цветения прошла»[36].
Середина 50-х годов — время для Тургенева переломное. Он пребывал в периоде долгого затяжного кризиса, выхода из которого он на первых порах не мог найти. Последние и безуспешные попытки обрести личное счастье, надвигающееся отчаяние одиночества, ощущение какой-то безнадежности своего положения — рождали стремление преодолеть индивидуальную замкнутость и обрести опору в ценностях надличностных. Он искал внутренней устойчивости.
Тургенев всё более ощущал необходимость тесного писательского взаимодействия своего внутреннего мира с «миром всеобщего», то есть с конкретностью социально-исторической жизни, понятие, обретённое им при блуждании в лабиринтах немецкой философской премудрости (своего рода подмена соборного сознания). Разумеется, нелепо было бы утверждать, будто он с этим «миром» не был связан прежде. Уже «Записки охотника» превратили писателя в деятеля общественного, но сам он сознавал некоторую зыбкость такой связи, ибо чувствовал: он уже перерос «Записки» и возвращаться на их уровень для него стало невозможным.
Но в повестях своих Тургенев как будто отстранялся от окружавшей его социальной обыдённости, уходил то в сферы чистой мысли, то в мир глубоко интимных переживаний — и именно так долго представлял себе художественное творчество. Это давало большую самостоятельность, но одновременно вело и к ещё большей замкнутости, порождало рефлексию, одиночество, страх перед жизнью — что отразилось так ясно в его произведениях. Опора же на истинную веру им самим ощущалась как недоступная: недаром называл он себя в этом отношении «неимущим».
Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
Как ни скорбит перед замкнутой дверью:
«Впусти меня! — Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!..»
В индивидуальности, как мы помним, Тургенев видел отсвет Красоты, разлитой в мире, а это была уже некая сверхличная ценность — и само утверждение в «мире всеобщего» поэтому могло и должно было совершиться для него именно в области эстетической — в литературе.
Из философских споров, которые он вёл в кружках Станкевича, позднее в обществе Белинского, Тургенев не мог не вынести важной для себя мысли: личность характеризуется общественным самосознанием, и оттого в его обретении намечался некий выход из создавшегося тупика. Так с необходимостью рождалась потребность соединить литературное творчество со служением общественному долгу. Так открывался как бы реальный выход из индивидуалистического бездорожья.
Чисто творческим актом стало для Тургенева освоение нового для него жанра — романа. И одновременно — выходом за пределы индивидуальности, литературным освоением новых, социальных ценностей.
Как впервые отметила советский литературовед Л.И. Матюшенко[37], в повести и романе Тургенев исследовал различные уровни человеческого бытия. Эта мысль очень важна для понимания творческой эволюции писателя. Повесть связана у него с отображением внутреннего мира человека, его индивидуальной драмы, метаний и исканий. Освоение мира героем повести идёт в жестких рамках замкнутого индивидуалистического сознания, и это обусловливает глубину его личных переживаний, но и трагическое одиночество, страх перед жизнью и перед смертью — и поэтому не может дать человеку утешения. Можно сказать, что у Тургенева в его повестях наблюдаются элементы экзистенциальной концепции личности, хотя о самом экзистенциализме в ту эпоху, разумеется, не имели ни малейшего понятия. В романе же писатель основное внимание уделяет сверхличным ценностям, «историческим потребностям» человека, сложным взаимоотношениям индивидуума и общества. Тургеневский роман по жанру является прежде всего романом отечественным. Незамедлительное отражение новых веяний эпохи сделало роман Тургенева художественной летописью современной ему общественной жизни.
Обращение к роману вовсе не означало для Тургенева отказа от повести, от разработки характеров, замкнутых в границах индивидуального сознания. Два этих жанра развиваются у писателя параллельно, взаимно обогащая друг друга.
Само появление тургеневских романов превратило их автора, по словам Анненкова, «в политического деятеля», то есть придало совершенно новый смысл его литературному творчеству. Да, это была именно деятельность — прямое воздействие на «всеобщее», ибо созданные писателем литературные образы, по отзыву П. Ф. Якубовича, «сами создавали жизнь»[38], становясь для читателей объектом подражания. Отвержение косных шаблонов мышления, происходившее прежде на уровне индивида (в повести), совершалось тургеневскими романами уже в социально-исторической реальности.
Преодоление возникающей отчуждённости между индивидуальным и «всеобщим» осложняется порою тем, что общество, в его конкретно-временном состоянии, не отвечает в большей своей части тем требованиям, какие предъявляет к нему личность. Русская литература чутко отразила это противоречие, создав уже известный нам тип лишнего человека. Термин, к слову заметить, вошёл в обиход после выхода тургеневской повести «Дневник лишнего человека» (1850), но сам литературный тип был создан, как мы помним, гораздо ранее — Пушкиным и Лермонтовым.
Рассуждая о лишних людях, нужно помнить, разумеется, всю условность самого термина, как и условность установившейся систематизации литературных типов вообще. Всякий термин, всякая система неизбежно скрадывают неисчерпаемость и многозначность художественного образа, обедняют его содержание. Но одновременно помогают выявить и некоторые общие тенденции развития личности и общества, отразившиеся в литературном типе.
Вспомним же ещё раз: кто они, эти лишние люди, тип которых создала единственно русская литература. Цель жизни, предлагаемая обществом, ими отвергалась, однако найти более достойное осмысление собственного бытия они оказывались не в состоянии.
Почти одновременно в общественной мысли утверждалась та самая гипотеза заедающей среды, по которой объявлялась полная зависимость человека от внешних условий его существования, от «среды обитания». Иногда это же называли судьбою — и человеку оставалось только смиряться и ждать, пока стихийные изменения среды позволят ему проявить те или иные свои стремления, а этого могло и не случиться. Человек превращался в раба обстоятельств. Таким образом индивидуальность обрекалась на пассивность, на замкнутость в себе, и в то же время с неё снималась всякая ответственность за собственную судьбу, за поведение: на всё имелась единая отговорка: «среда заела», или: «такова судьба».
Мы же установим причину важнейшую: гордынное стремление (или бессознательное тяготение) к самоутверждению вне связи с Творцом — и неизбежное страдание твари в бессмысленности такого бытия.
Тип лишнего человека в творчестве русских писателей раскрылся на различных уровнях его существования, его сознания, нравственного облика, социального поведения. Он привлёк внимание Тургенева с самого начала его писательской деятельности.
Анненков писал о Тургеневе: «… он в течение десяти лет занимался обработкой одного и того же типа — благородного, но неумелого человека, начиная с 1846 года, когда были написаны «Три портрета», и вплоть до «Рудина», появившегося в 1856 году, где самый образ такого человека нашёл полное своё воплощение»[39]. Пожалуй, Анненков не совсем точен: эта «обработка» началась ещё раньше, с первой тургеневской повести «Андрей Колосов». Но вначале лишний человек исследуется писателем лишь на уровне индивидуального сознания, и рефлектирующий герой ранних повестей, по сути, ещё не является «лишним» в полном смысле самого термина: то есть лишним для общества, его окружающего, — так проблема вначале не ставилась. Лишь в «Дневнике лишнего человека» впервые происходит осознание героем своей обособленности в обществе: герой повести страдает от того, что не может стать «как все», но преодолеть свою обособленность, уподобившись большинству, он также не способен.
Дальнейшая логика проста: если кто-то не может опуститься до уровня общества, то его индивидуалистическая замкнутость будет преодолена лишь в том случае, когда поднимется уровень общественного развития. Задача же повышения общественного уровня возлагается опять-таки на человека, который для этого обязан преодолеть зависимость от внешних обстоятельств. «Всё великое совершается через людей» (2,40), — гордо заявляет герой первого тургеневского романа Дмитрий Рудин. Но: если человек не обретёт необходимой внутренней свободы, не выйдет из-под власти заедающей среды, то образуется порочный замкнутый круг, трагичный в своей безысходности.
Проблема обретения индивидуумом свободы становилась важной как для него самого, так и для общества.
Поэтому-то таким значительным общественным событием стало появление романа «Рудин» (1855), в котором Тургенев впервые показал стремление лишнего человека стать нелишним, попытку его активного выхода в сферу социальную.
[34] Панаева (Головачева) А. Я. Восроминания. М. , 1956. С. 194, 203
[35] И. С. Тургенев в воспоминаниях. .. Т. 1. С. 107
[36] Тургенев И. С. Письма. Т. 2. М. , 1987. С. 353.
[37] См. Матюшенко Л. И. О соотношении жанров повести и романа в творчестве И. С. Тургенева. В кн. : Проблемы теории и истории литературы. М. , 1971.
[38] Тургенев в русской критике. С. 401.
[39] И. С. Тургенев в воспоминаниях. .. Т. 1. С. 105
Комментировать